1909.
правитьВЪ ПЕЧЬ!
правитьБылъ душный и темный вечеръ. Тускло-багровый закатъ чуть догоралъ на западѣ. Они сидѣли у открытаго окна, тщетно ища прохлады. Въ саду передъ окнами смутно выступали черныя пятна деревьевъ и кустовъ. Черезъ дорогу горѣлъ фонарь, и пламя его, ярко желтѣло сквозь синій сумракъ вечера. Дальше, въ ночномъ туманѣ свѣтились три огонька желѣзнодорожнаго сигнала.
Ихъ было двое, мужчина и женщина. Они вели разговоры негромко и очень серьезно.
— Онъ ничего не замѣчаетъ? — спросилъ мужчина съ легкимъ безпокойствомъ.
— Куда ему! — сказала женщина съ оттѣнкомъ раздраженія. — Онъ думаетъ только о своемъ чугунѣ и о цѣнахъ на уголь. Въ сердцѣ у него нѣтъ ни капли поэзіи.
— Всѣ заводчики такіе, — сказалъ мужчина пренебрежительно. — И сердце у нихъ изъ того же чугуна.
— У него тверже чугуна, — сказала женщина, отворачивая къ окну свое недовольное лицо. Въ окно донесся дальній шумъ поѣзда и быстро сталъ расти и приближаться. Домъ затрясся. Локомотивъ грузно прошелъ мимо, и въ просвѣтѣ садовой аллеи мелькнуло яркое пламя и клубы чернаго дыма. Потомъ другъ за другомъ прошли одинъ, два, три, пять, семь, восемь черныхъ прямоугольниковъ, восемь груженыхъ платформъ. И тотчасъ же онѣ исчезли одна за другою въ жерлѣ туннеля. Эта широкая черная пасть какъ будто проглотила однимъ усиліемъ весь поѣздъ, и пламя, и дымъ, и даже звуки.
— Вся эта мѣстность когда-то была цвѣтущей и прекрасной, — сказалъ онъ. — А теперь это адъ кромѣшный. По этой дорогѣ ничего не увидишь, только высокія трубы да навѣсы надъ шахтами. Кажется, копоть и дымъ встали до самаго неба… Но все равно. Скоро конецъ этому ужасу… Завтра… — Послѣднее слово онъ произнесъ шопотомъ.
— Завтра, — повторила она тоже шопотомъ и не отрываясь отъ окна.
— Милая, — сказалъ онъ, касаясь ея руки.
Она быстро повернулась, и глаза ихъ встрѣтились. Ея взглядъ сталъ мягче и нѣжнѣе.
— Дорогой! — сказала она и потомъ прибавила: — Какъ странно, что вы такъ внезапно вошли въ мою жизнь, для того чтобъ открыть предо мною…
Она остановилась.
— Что же открыть? — спросилъ онъ чуть-чуть шутливо.
— Цѣлый міръ, — сказала она тихо и потомъ прибавила еще тише: — Дивный міръ любви и радости.
Въ эту минуту за ихъ спиной дверь внезапно хлопнула и закрылась. Они быстро обернулись. Въ глубинѣ комнаты молча стояла крупная мужская фигура. Въ полутьмѣ смутно виднѣлось лицо и сѣрыя пятна тѣни тупо выступали изъ-подъ нахмуренныхъ бровей. Мистеръ Раутъ, мужчина, сидѣвшій у окна, откинулся назадъ и каждый мускулъ въ его тѣлѣ неожиданно напрягся. Когда именно открылась эта дверь? Что слышалъ вошедшій? Все или часть? Что онъ могъ видѣть? — Цѣлый вихрь вопросовъ и ни на одинъ изъ нихъ не было отвѣта.
Послѣ паузы, которая казалась безконечной, вновь пришедшій сказалъ отрывисто:
— Ну?
— Это вы, Горроксъ, — сказалъ человѣкъ у окна, судорожно схватившись рукою за косякъ. — А я боялся, что такъ и не дождусь васъ. — Голосъ его звучалъ неувѣренно.
Грузная фигура Горрокса выдвинулась изъ тѣни.
Но онъ ничего не отвѣтилъ. Нѣсколько мгновеній онъ молча стоялъ, возвышаясь надъ ними.
Сердце женщины замерло отъ страха. Но когда она заговорила, голосъ ея былъ совершенно спокоенъ:
— Я сказала мистеру Рауту, что вы, вѣроятно, придете.
Горроксъ, все еще молча, тяжело опустился на стулъ, который стоялъ возлѣ рабочаго столика его жены.
Его огромныя руки сжались. Въ глазахъ изъ-подъ хмурыхъ бровей сверкало странное пламя. У него какъ будто не хватало голоса. Онъ перевелъ свой взглядъ съ женщины, которую любилъ, на друга, которому вѣрилъ, потомъ опять направилъ его на женщину.
И на одну минуту всѣ трое наполовину поняли другъ друга. Но никто не рѣшался вымолвить первое слово и разрѣшить напряженіе.
Наконецъ, голосъ мужа раздался первый.
— Вы хотѣли меня видѣть, — сказалъ онъ Рауту.
Раутъ снова вздрогнулъ.
— Мнѣ было нужно васъ видѣть, — подтвердилъ онъ, рѣшаясь лгать до конца.
— Ну, — сказалъ Горроксъ.
— Вы обѣщали показать мнѣ свой заводъ при лунномъ освѣщеніи.
— Я обѣщалъ показать вамъ свой заводъ при лунномъ освѣщеніи, — повторилъ Горроксъ какимъ-то безцвѣтнымъ тономъ.
— И я хотѣлъ застать васъ сегодня, чтобы вмѣстѣ пойти на работу.
Настала новая пауза. Отчего онъ такъ спокоенъ? Что онъ знаетъ? Какъ долго онъ былъ въ комнатѣ? Впрочемъ, даже въ послѣднюю минуту ихъ позы…
Горроксъ мелькомъ взглянулъ на профиль жены, бѣлѣвшій въ полутьмѣ, потомъ посмотрѣлъ на Раута и вдругъ какъ бы опомнился.
— Конечно, — сказалъ онъ. — Я обѣщалъ вамъ показать заводъ въ эффектной обстановкѣ. Странно, какъ могъ я забыть объ этомъ.
— А вы говорили мистеру Рауту объ этихъ контрастахъ тѣни и пламени, которые вамъ кажутся такими эффектными, — сказала женщина, въ первый разъ обращаясь къ мужу. Ея увѣренность вернулась. Только голосъ звучалъ на полтона выше обыкновеннаго.
— У него особая теорія, мистеръ Раутъ, что красота есть на свѣтѣ только въ машинахъ, а все остальное никуда не годится. Развѣ онъ не разсказывалъ вамъ? Это его единственное открытіе въ области искусства…
— Я тугъ на открытія, — угрюмо бросилъ Горроксъ. — Но если я что открою… — Онъ остановился.
— Тогда что? — спросила она съ невольнымъ вызовомъ.
— Ничего!
Онъ быстро всталъ. — Я обѣщалъ показать вамъ заводъ, — сказалъ онъ опять, обращаясь къ Рауту и кладя на его плечо свою тяжелую руку. — Если вы готовы, пойдемъ.
— Пойдемъ, — сказалъ Раутъ и тоже всталъ.
Настало новое молчаніе. Каждый изъ нихъ старался разсмотрѣть въ неясной полутьмѣ лица своихъ собесѣдниковъ. Рука Горрокса все еще лежала на плечѣ Раута. Раутъ на минуту подумалъ, что, въ сущности, пожалуй, не случилось ничего особеннаго. Но мистриссъ Горроксъ знала своего мужа лучше. Она не полагалась на его спокойный голосъ, и въ душѣ ея росло чувство тяжелаго опасенія.
— Идемъ, — повторилъ Горроксъ и, опустивъ свою руку, поворотился къ двери.
— А гдѣ же моя шляпа? — сказалъ Раутъ, осматриваясь въ полутьмѣ.
— Это моя рабочая корзинка, — сказала хозяйка съ нервнымъ смѣхомъ. Ихъ руки встрѣтились на спинкѣ стула. — Вотъ она! — сказалъ онъ.
Ей хотѣлось тихонько предостеречь его, но она не нашла словъ. «Не ходите». «Берегитесь его», но пока она перебирала эти фразы, удобный моментъ былъ упущенъ.
— Нашли? — спросилъ Горроксъ, стоя у полуоткрытой двери.
Раутъ сдѣлалъ шагъ впередъ.
— А развѣ вы не хотите проститься съ мистриссъ Горроксъ? — сказалъ заводчикъ, и его угрюмый голосъ звучалъ еще спокойнѣе, чѣмъ прежде.
Раутъ вздрогнулъ и обернулся. — Прощайте, мистриссъ Горроксъ! — сказалъ онъ и пожалъ протянутую руку.
Горроксъ вѣжливо ждалъ у двери, чтобы пропустить гостя первымъ. Въ другое время такія церемоніи по отношенію къ мужчинамъ были не въ его привычкахъ. Раутъ вышелъ, и тогда, бросивъ женѣ послѣдній мрачный взглядъ, заводчикъ вышелъ тоже. Она стояла недвижно, пока легкіе шаги Раута и тяжелая поступь ея мужа звучали въ корридорѣ, какъ басъ и альтъ. Наружная дверь тяжело захлопнулась. Она неторопливо подошла къ окну и высунулась наружу. Обѣ фигуры мужчинъ появились за воротами, прошли подъ фонаремъ и тотчасъ же исчезли въ темной полосѣ деревьевъ.
Тогда она почти упала въ большое кресло и словно застыла, глядя широко открытыми глазами на зарево плавильныхъ печей, мерцавшее вдали. Еще черезъ часъ она сидѣла на томъ же мѣстѣ, не измѣнивъ положенія.
Тишина душной ночи давила Раута. Они шли молча и также молча свернули въ проходъ между грудами шлака. Въ концѣ этого прохода открылся широкій видъ внизъ на всю долину.
Копоть и сумракъ сливались вмѣстѣ въ синій туманъ и окутывали землю какой-то зловѣщею тайной. Въ самомъ концѣ долины темнѣли два городка — Этрурія и Ганлей. Они смутно выступали, слегка обведенные чуть намѣченной лентой дорожныхъ фонарей. Мѣстами выдѣлялось ярко освѣщенное окно, рѣзкій отблескъ фабричныхъ огней или лампы трактира. И на вечернемъ небѣ тонкими прямыми чертами вставали высокія трубы. Многія дымились, иныя какъ будто дремали, пользуясь короткой передышкой. Тамъ и сямъ были разбросаны странныя круглыя постройки, похожія на ульи. Онѣ прикрывали спускъ въ шахту. И черное колесо, рѣзко отдѣляясь на фонѣ смутной мглы, указывало на копь, гдѣ добывался прекрасный сортъ мѣстнаго угля. Поближе лежало полотно желѣзной дороги и, смутно мелькая въ клубахъ бѣлаго пара, проходили частые поѣзда съ сопѣньемъ и стукомъ, и звономъ вагонныхъ цѣпей, и грохотомъ колесъ. Налѣво, между желѣзной дорогой и темною массою широкаго низкаго холма, стояли огромныя черныя башни, господствуя надъ всѣмъ и увѣнчанныя вверху дымомъ и языками пламени. То были доменныя печи сталелитейнаго завода Джедской Компаніи, директоромъ котораго былъ Горроксъ. Онѣ поднимались вверхъ съ тяжелой угрозой, полныя шумнаго пламени и кипящаго металла. Вокругъ нихъ грохотали листопрокатныя машины. И паровой молотъ ударялъ тяжко и мѣрно, разбрызгивая въ стороны крупныя бѣлыя искры. И пока они смотрѣли, въ одну изъ печей упалъ сверху новый грузъ топлива, и пламя вырвалось вверхъ, какъ будто навстрѣчу, и столбъ чернаго дыма поднялся къ небесамъ.
— Дѣйствительно, ваши домны эффектнаго вида, — сказалъ Раутъ, чтобы прервать молчаніе.
Горроксъ что-то проворчалъ. Онъ стоялъ, заложивъ руки въ карманы, и пристально смотрѣлъ то на желѣзную дорогу, то на свой шумный заводъ, какъ будто обдумывая какой-то сложный планъ.
— Только луна еще плохо свѣтитъ, — сказалъ Раутъ, взглянувъ на него снова. — Закатъ мѣшаетъ.
Горроксъ посмотрѣлъ на него, какъ будто внезапно проснувшись. — Закатъ мѣшаетъ?.. Да, да, конечно. — Онъ поглядѣлъ на луну, которая бѣлѣла на сумеречномъ небѣ.
— Идемъ, — сказалъ онъ вдругъ и, схвативъ Раута за руку повыше локтя, потащилъ его къ тропинкѣ, которая спускалась съ холма къ полотну желѣзной дороги.
Раутъ отшатнулся. Ихъ взгляды встрѣтились и обмѣнялись признаніемъ безъ всякаго слова. Рука Горрокса сжалась, потомъ разжалась. И прежде, чѣмъ Раутъ опомнился, они уже шли подъ руку, по узкой дорожкѣ внизъ, направляясь къ рельсамъ.
— Взгляните, какъ эффектны эти сигналы на станціи, со стороны Борслема, — заговорилъ Горроксъ. Онъ сталъ внезапно очень говорливъ, быстро шелъ впередъ и все тѣснѣе прижималъ къ себѣ локоть Раута.
— Зеленые, и красные, и бѣлые огни на темномъ фонѣ мглы. Вы, вѣдь, знатокъ по части эффектовъ, Раутъ. Или еще посмотрите на мои печи. Видите, какъ онѣ растутъ, по мѣрѣ того, какъ мы приближаемся. Вотъ эта направо — моя любимица. Въ ней семьдесятъ футовъ вышины. Я самъ закладывалъ ее углемъ и рудой въ первый разъ и съ тѣхъ поръ уже пять лѣтъ она плавитъ желѣзо въ своей утробѣ безъ всякой остановки.
— Я ее особенно цѣню. Тотъ красный огонь или, точнѣе сказать, ярко-оранжевый — это пудлинговыя печи. А въ томъ жаркомъ пламени три черныя постройки, это прокатъ желѣза. Глядите, какъ брызжетъ изъ-подъ парового молота. Идемъ скорѣй! Бумъ, бумъ! Какъ онъ колотитъ, — земля трясется!.. Листовое желѣзо, Раутъ, — удивительная штука. Посмотрѣли бы вы, какое оно выходитъ сейчасъ изъ-подъ станка, — яснѣе зеркала. Трахъ! Опять ударилъ…
— Идемъ, ну!
Онъ прервалъ свою рѣчь, чтобъ перевести духъ. Но все продолжалъ стискивать локтемъ руку Раута и безъ остановки шагалъ впередъ къ желѣзной дорогѣ, какъ бѣшеный. Раутъ не отвѣчалъ, но упирался уже открыто и изо всей силы.
— Послушайте, — сказалъ онъ, наконецъ, со смѣхомъ, но въ голосѣ его былъ оттѣнокъ злобы. — Зачѣмъ вы меня тащите такъ. Вы почти оторвали мою руку.
Горроксъ тотчасъ же отпустилъ его. И обращеніе его измѣнилось.
— Оторвалъ вашу руку, — повторилъ онъ. — Простите. Но вѣдь вы сами пріучили меня ходить подъ руку.
— Видно, пріучилъ, да не совсѣмъ, какъ надо, — сказалъ Раутъ и опять засмѣялся тѣмъ же искусственнымъ смѣхомъ. — Ей-Богу, у меня рука отнялась.
Горроксъ не сталъ извиняться. Они спустились съ холма и теперь стояли у барьера, который закрывалъ переходъ черезъ рельсы. Заводъ совсѣмъ выросъ и широко поднимался передъ ихъ глазами по ту сторону дороги. И теперь имъ приходилось глядѣть на печи уже не сверху внизъ, а снизу вверхъ. И вмѣстѣ со спускомъ съ холма, Этрурія и Ганлей исчезли изъ ихъ поля зрѣнія. Передъ ними у барьера смутно выступала доска, на которой едва можно было прочитать надпись, запачканную сажей: «Берегись поѣзда».
— Красиво, не правда ли, — сказалъ Горроксъ, обводя широкимъ жестомъ руки свои владѣнія. — Вонъ, поѣздъ подходитъ. Бѣлый дымъ, желтый блескъ огня и круглое яркое око спереди, — очень недурно. Но мои печи были еще красивѣе, пока мы не вставили имъ въ глотку желѣзныя затычки для сбереженія газа.
— Какія затычки? — спросилъ Раутъ.
— Такія, — сказалъ Горроксъ. — Я вамъ покажу ихъ поближе. Знаете, прежде пламя вырывалось изъ жерлъ совсѣмъ безпрепятственно, столбами краснаго дыма, какъ будто изъ вулкана. Теперь мы отвели дымъ въ трубы и сжигаемъ его весь внутри домны. А верхушка ея закрыта затычкой. Вы найдете интересъ въ этой затычкѣ.
— Но я вижу, каждый разъ пламя и дымъ вырываются снова, — сказалъ Раутъ.
— Затычка не плотно вбита, — сказалъ Горроксъ. — Она виситъ на цѣпи, на длинномъ рычагѣ, съ противовѣсомъ. Иначе нельзя было бы сыпать въ домну руду и уголь. Когда сыплютъ уголь, затычка опускается и пламя вырывается изъ жерла.
— Понимаю, — сказалъ Раутъ. Потомъ посмотрѣлъ черезъ плечо и прибавилъ: — А луна стала свѣтлѣе.
— Идемъ же, — сказалъ Горроксъ отрывисто и, снова взявъ его подъ руку, потащилъ къ переходу черезъ полотно желѣзной дороги.
И тутъ произошла одна изъ тѣхъ случайностей, которыя кончаются такъ быстро, что потомъ не можешь отдать себѣ отчета, что именно было. Какъ разъ между рельсами рука Горрокса сжала его шею, какъ будто клещами, и заставила его сдѣлать полъ-оборота и встать лицомъ по колеѣ.
И въ эту минуту впереди показалась вереница вагоновъ съ ярко освѣщенными окнами и стала быстро надвигаться прямо на нихъ.
Онъ видѣлъ, какъ фонари локомотива выростаютъ и приближаются, какъ огненные глаза. Онъ не успѣлъ даже понять, что это значитъ, и сдѣлалъ отчаянное усиліе, чтобы вырвать плечо. Борьба длилась одно мгновеніе. И вдругъ та же рука, которая держала его на рельсахъ, быстро рванула его въ сторону, спасая отъ гибели.
— Не стойте на дорогѣ, — крикнулъ Горроксъ, тяжело дыша. Поѣздъ промчался мимо, и они стояли, запыхавшись, по ту сторону пути, у входа въ заводъ.
— Я не видѣлъ поѣзда, — сказалъ Раутъ, стараясь скрыть свой страхъ и показать видъ, что не случилось ничего особеннаго.
Горроксъ отвѣтилъ глухимъ и хриплымъ звукомъ. — Затычка! — сказалъ онъ вдругъ и потомъ прибавилъ:
— Я видѣлъ, что вы ничего не слышите.
— Ничего, — повторилъ Раутъ.
— Не дай Богъ, если бы васъ поѣздъ переѣхалъ.
— Я немного растерялся, — сказалъ Раутъ.
Горроксъ постоялъ съ минуту, потомъ круто повернулся къ заводу. — Посмотрите, какъ красивы эти кучи шлака въ вечернемъ освѣщеніи. И эта телѣжка тамъ наверху. Вотъ она повернулась и вывалила шлакъ. Глядите, какъ ползутъ багровые клочья внизъ по склону. Теперь, когда мы подошли ближе, эта передняя куча заслоняетъ домны… Не сюда!.. Эта дорожка ведетъ къ пудлинговымъ печамъ, я хочу сперва показать вамъ каналъ. Сюда проходите, между кучами…
Онъ опять взялъ Раута подъ локоть и они пошли рядомъ. Раутъ почти не слушалъ. Онъ спрашивалъ себя, что такое случилось на полотнѣ желѣзной дороги. Сыграло ли съ нимъ штуку разстроенное воображеніе или, дѣйствительно, Горроксъ едва не бросилъ его подъ поѣздъ? Правда ли, что онъ только что былъ на волосокъ отъ смерти?
Знаетъ ли что-нибудь этотъ нескладный, угрюмый увалень? Дрожь пробѣжала по тѣлу Раута отъ этой мысли, но тотчасъ же онъ успокоился снова. Могло быть и такъ, что Горроксъ ничего не замѣтилъ. И во всякомъ случаѣ онъ же стащилъ Раута во-время съ пути. Его странная манера, быть можетъ зависитъ отъ смутной ревности, какую онъ какъ-то проявилъ уже однажды. Вотъ онъ идетъ рядомъ и мирно толкуетъ о шлакѣ и о каналѣ.
— Не такъ ли? — сказалъ Горроксъ, окончивъ какую-то фразу.
— Что, — сказалъ Раутъ, — да, конечно. Туманъ при лунномъ свѣтѣ. Очень красиво.
— Вотъ нашъ каналъ, — сказалъ Горроксъ, внезапно останавливаясь. — Онъ замѣчательно красивъ въ двойномъ свѣтѣ луны и пламени. Вы никогда не видали? Можетъ ли быть! Вы слишкомъ засидѣлись въ вашемъ городѣ. Но я вамъ скажу, такихъ эффектовъ… Сами увидите… Кипящая вода…
Когда они вышли изъ лабиринта дорожекъ, оставивъ за собою груды шлака, руды и угля, — грохотъ прокатныхъ машинъ какъ будто охватилъ ихъ со всѣхъ сторонъ. Разговаривать стало трудно. Трое рабочихъ прошли мимо съ неясными лицами и при видѣ Горрокса приподняли шапки. У Раута мелькнула мысль, не заговорить ли съ ними. Но прежде чѣмъ онъ нашелъ слова, они исчезли въ темнотѣ.
Они подошли теперь къ самому каналу. Это было зловѣщее мѣсто, все въ красномъ, кровавомъ свѣтѣ отъ пламени печей.
Сюда протекала вода отъ холодильниковъ сверху, уже нагрѣтая, шумнымъ, почти кипящимъ потокомъ; въ разныхъ мѣстахъ взвивался бѣлый паръ тонкими струйками и густыми клубами, какъ будто вереница привидѣній вставала изъ водоворотовъ, красныхъ и черныхъ, и безъ конца проходила мимо.
Огромная черная башня главной домны теперь поднималась надъ ихъ головой, уходя въ мглу, и оглушала ихъ своимъ буйнымъ грохотомъ.
Раутъ держался подальше отъ края канала и все посматривалъ на Горрокса.
— Здѣсь все красно, — сказалъ Горроксъ, наклоняясь къ Рауту, — этотъ багровый паръ ярокъ и красенъ, какъ грѣхъ. А тамъ подъ луннымъ свѣтомъ, надъ тѣми кучами шлака, онъ блѣденъ, какъ смерть.
Раутъ повернулъ голову и тотчасъ же снова перевелъ глаза на Горрокса. — Красенъ, какъ грѣхъ, и блѣденъ, какъ смерть, — что онъ хочетъ сказать этими словами? Можетъ быть, просто такъ…
— Пойдемъ къ прокатнымъ машинамъ, — сказалъ Горроксъ. Голосъ его звучалъ совершенно спокойно.
Они постояли немного у пудлинговыхъ печей, потомъ прошли сквозь прокатныя мастерскія, подъ непрерывный стукъ парового молота, который какъ будто выжималъ красныя брызги изъ ярко-сочнаго желѣза. Черные полунагіе гиганты сдвигали полосу и она проходила сквозь зубья колесъ, мѣняя свою форму, какъ красный и мягкій сургучъ.
— Пойдемъ, — сказалъ Горроксъ въ самое ухо Рауту. Они заглянули въ стекло, позади холодильниковъ, и увидѣли озеро огня, кипѣвшее во чревѣ домны. Правый глазъ на минуту совсѣмъ ослѣпъ. Потомъ зеленыя и голубыя пятна запрыгали во тьмѣ, мѣшая что-нибудь видѣть даже другому глазу. Послѣ того они взошли на подъемную машину, которая доставляетъ телѣжки съ углемъ и рудою и известью на вершину башни.
И когда они стояли на узкомъ помостѣ, на самой верхушкѣ домны, Раутъ снова ощутилъ приливъ мучительнаго страха. Что, если Горроксъ знаетъ все? Несмотря на всѣ старанія, колѣни его дрожали. Прямо подъ его ногами было семьдесятъ футовъ пустого пространства. Это было опасное мѣсто. Не слѣдовало сюда подниматься.
Они осторожно прошли мимо телѣжки съ углемъ и подошли къ периламъ. Въ облакѣ газовъ, выходившихъ изъ раскаленнаго жерла, въ ѣдкомъ зловоніи клубовъ сѣрнистаго пара, широкій, темный склонъ Ганлейскаго холма, какъ будто трепеталъ и раздвоялся передъ глазами. Луна выходила изъ груды волнистыхъ облаковъ и поднималась выше, озаряя лѣса и луга до самаго Ньюкестля.
Каналъ горячей воды внизу убѣгалъ впередъ и, пройдя сквозь арку неяснаго моста, терялся въ туманѣ, среди равнины, по направленію къ Борслему.
— А вотъ затычка, о которой я говорилъ, — прокричалъ Горроксъ. — Подъ нею шестьдесятъ футовъ огня и расплавленнаго желѣза, и нагнетаемый воздухъ проходитъ сквозь все, какъ угольный газъ сквозь содовую воду.
Раутъ крѣпко схватился руками за перила и поглядѣлъ внизъ на затычку.
Это былъ широкій желѣзный конусъ, висѣвшій надъ жерломъ печи.
Изъ печи шелъ невыносимый жаръ. Рокотъ кипящаго металла и свистъ поддувала зловѣще вторили голосу Горрокса. Надо было терпѣть до конца. Быть можетъ, въ концѣ концовъ… — Температура внутри — проревѣлъ Горроксъ — до тысячи градусовъ. Если упадете туда, то только вспыхнете, какъ щепотка пороху на свѣчкѣ. Протяните руку и попробуйте. Даже здѣсь на верхушкѣ бываетъ, что капли дождя шипятъ на желѣзныхъ обоймахъ, какъ будто на плитѣ… А эта затычка!.. Объ нее можно пальцы обжечь. На верхней сторонѣ температура въ 300 градусовъ.
— Триста градусовъ, — сказалъ Раутъ.
— Триста градусовъ по Цельзію, — сказалъ Горроксъ,
— Вся ваша кровь въ одну минуту выкипитъ.
— Что? — сказалъ Раутъ, обернувшись.
— Вся ваша кровь въ одну… Нѣтъ, нѣтъ.
— Пусти! — крикнулъ Раутъ. — Пусти мою руку!
Онъ схватился за перила сперва одной рукой, потомъ обѣими. Нѣсколько мгновеній они оба качались. Потомъ внезапнымъ усиліемъ Горроксъ оторвалъ руки Раута отъ перилъ и бросилъ его въ печь. Раутъ хотѣлъ схватиться за самого Горрокса, но не досталъ руками. Онъ перевернулся въ воздухѣ, потомъ щекою, плечомъ и колѣномъ упалъ внизъ на горячій желѣзный конусъ. Онъ уцѣпился руками за цѣпь, на которой висѣла затычка, и она опустилась внизъ на одну долю дюйма.
Кругомъ конуса показался, какъ обручъ багроваго жара, и длинный огненный языкъ вырвался снизу и загнулся къ тѣлу Раута. Онъ почувствовалъ страшную боль въ колѣняхъ и услышалъ запахъ жженаго мяса отъ собственныхъ рукъ. Послѣднимъ усиліемъ онъ поднялся на ноги и сдѣлалъ попытку взлѣзть по цѣпи вверхъ, но въ эту минуту что-то ударило его по головѣ. Онъ поднялъ лицо. Вокругъ него со всѣхъ сторонъ вставало черное и гладкое жерло доменной печи.
Горроксъ стоялъ вверху у черной телѣжки, рѣзко выдѣляясь въ бѣломъ свѣтѣ луны, размахивалъ руками и кричалъ:
— Гори, собака! Жарься, проклятый бабникъ. Гадина! Жарься, жарься!
Онъ схватилъ горсть угля изъ телѣжки и бросилъ въ Раута. Потомъ сталъ швырять въ него уголь, безъ остановки, кусокъ за кускомъ.
— Горроксъ, — крикнулъ Раутъ — Горроксъ!
Онъ съ крикомъ схватился за цѣпь, стараясь оторваться отъ раскаленнаго конуса. Куски угля попадали ему въ голову. Платье на немъ горѣло.
Но подъ его новымъ усиліемъ конусъ опять опустился и жгучая струя удушливаго газа вырвалась наружу и вспыхнула тонкимъ пламенемъ кругомъ его тѣла.
Онъ уже пересталъ походить на человѣка. Когда вспышка погасла, Горроксъ увидѣлъ страшное черное тѣло, съ кровавой головой. Оно корчилось отъ боли и съ визгомъ цѣплялось за цѣпь. Это былъ какой-то обгорѣлый звѣрь, невиданная, чудовищная тварь, полная воя и муки, мертвая и еще живая.
При этомъ ужасномъ зрѣлищѣ вся злоба Горрокса вдругъ исчезла. Ѣдкій запахъ жженаго мяса ударилъ ему въ ноздри и голова его закружилась.
— Боже милостивый! — воскликнулъ онъ. — Господи! Что я надѣлалъ.
Онъ зналъ, что эта обожженная масса, которая еще корчилась тамъ внизу, въ сущности говоря, была уже трупомъ, что кровь въ жилахъ страдальца вскипаетъ отъ жара. Невыносимая мука этой ужасной агоніи какъ будто поднялась снизу и вошла въ его душу и заслонила всѣ остальныя чувства. Одно мгновеніе онъ простоялъ, колеблясь, потомъ обернулся къ телѣжкѣ и быстро опрокинулъ ее надъ умирающимъ тѣломъ. Потокъ угля упалъ съ глухимъ стукомъ и визгъ умолкъ. Столбъ пламени, пыли и дыма поднялся вверхъ. Когда онъ разсѣялся, на конусѣ ничего не было.
Горроксъ откинулся назадъ и застылъ на мѣстѣ, крѣпко ухватившись руками за перила. Губы его двигались, но не могли произнести ни звука.
Снизу донесся шумъ голосовъ и чьи-то поспѣшные шаги. Грохотъ прокатныхъ машинъ внезапно умолкъ…