В панцире великана (Энсти)/ВЕ 1885 (ДО)

В панцире великана
авторъ Ф. Энсти, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. The Giant’s Robe, опубл.: 1884. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Вѣстникъ Европы», №№ 9-12, 1885.

ВЪ ПАНЦЫРѢ ВЕЛИКАНА Романъ Ф. Ансти. Съ англійскаго.

-- "Теперь онъ чувствуетъ, что царскій

санъ виситъ на немъ, какъ панцирь великана,
надѣтый карликомъ".
Макбетъ.

I.

Заступникъ.

Въ самомъ центрѣ Сити, но отдѣленная отъ торговаго шума и суеты кольцомъ лавокъ и подъ сѣнью закопченой классической церкви, находится — или, вѣрнѣе сказать, находилась, такъ какъ ее недавно перевели большая школа св. Петра.

Входя въ массивныя старыя ворота, къ которымъ съ двухъ сторонъ тѣснятся лавки, вы попадали въ атмосферу схоластической тишины, царствующей въ большинствѣ училищъ во время классовъ, когда съ трудомъ вѣрится, — до того безмолвіе велико, — что внутри зданія собрано нѣсколько сотъ мальчиковъ.

Даже поднимаясь по лѣстницѣ, ведущей въ школу и проходя мимо классовъ, вы могли слышать только слабое жужжаніе, долетавшее до васъ сквозь многочисленныя двери, — пока наконецъ швейцаръ въ красной ливреѣ не выйдетъ изъ своей коморки и не позвонитъ въ большой колоколъ, возвѣщавшій, что дневной трудъ оконченъ.

Тогда нервные люди, случайно попавшіе въ длинный темный корридоръ, по обѣимъ сторонамъ котораго шли классы, испытывали очень непріятное ощущеніе: имъ казалось, что какой-то разнузданный демонъ вырвался внезапно на волю. Взрыву обыкновенно предшествовалъ глухой ропотъ и шелестъ, длившійся нѣсколько минутъ послѣ того, какъ замолкнетъ звукъ колокола, — затѣмъ дверь за дверью раскрывались и толпы мальчишекъ съ дикими и радостными воплями вылетали изъ классовъ и опрометью бѣжали по лѣстницѣ.

Послѣ того, въ продолженіе получаса, школа представляла собой вавилонское столпотвореніе: крики, свистки, народныя пѣсни, драки и потасовки, и непрерывный топотъ ногъ. Все это длилось не очень долго, но затихало постепенно: сначала пѣсни и свистки становились все слабѣе и слабѣе, все одиночнѣе и явственнѣе, топотъ ногъ и перекликающіеся голоса мало-по-малу замирали, суматоха прекращалась и робкое безмолвіе водворялось снова, прерываемое лишь торопливыми шагами провинившихся школьниковъ, отправлявшихся въ карцеръ, медленной поступью расходившихся учителей и щетками старыхъ служанокъ, подметавшихъ полъ.

Какъ разъ такую сцену застаемъ мы въ тотъ моментъ, какъ начинается наша исторія. Толпа мальчишекъ съ блестящими, черными ранцами высыпала изъ воротъ и смѣшалась съ большимъ людскимъ потокомъ.

Въ центрѣ главнаго корридора, о которомъ я уже упоминалъ, находилась «Терція», большая, квадратная комната съ грязными, оштукатуренными и выкрашенными свѣтлой краской стѣнами, высокими окнами и небольшимъ, закапаннымъ чернилами, письменнымъ столомъ, окруженнымъ съ трехъ сторонъ рядами школьныхъ столовъ и лавокъ. Вдоль стѣнъ шли черныя доски исписанныя цифрами, и стояла большая четырехъугольная печь въ углу.

Единственное лицо, находившееся теперь въ этой комнатѣ, былъ Маркъ Ашбёрнъ, классный наставникъ, да и онъ готовился оставить ее, такъ какъ отъ спертаго воздуха и постояннаго напряженія, съ какимъ онъ удерживалъ весь день порядокъ въ классѣ, у него разболѣлась голова. Онъ хотѣлъ, прежде чѣмъ идти домой, просмотрѣть для развлеченія какой-нибудь журналъ или поболтать въ учительской комнатѣ.

Маркъ Ашбёрнъ былъ молодой человѣкъ, — моложе его, кажется, и не было среди учителей, — и рѣшительно самый изъ нихъ красивый. Онъ былъ высокъ и строенъ, съ черными волосами и краснорѣчивыми темными глазами, имѣвшими способность выражать гораздо больше того, что онъ чувствовалъ. Вотъ, напримѣръ, въ настоящую минуту, сантиментальный наблюдатель непремѣнно прочиталъ бы во взглядѣ, какимъ онъ окинулъ опустѣвшую комнату, страстный протестъ души, сознающей свою геніальность, противъ жестокой судьбы, закинувшей его сюда, тогда какъ на самомъ дѣлѣ онъ только соображалъ, чья это шляпа осталась на вѣшалкѣ у противуположной стѣны.

Но если Маркъ не былъ геніемъ, то въ его манерахъ было что-то обольстительное, какая-то пріятная самоувѣренность, тѣмъ болѣе похвальная, что до сихъ поръ его очень мало поощряли въ этомъ смыслѣ.

Онъ одѣвался хорошо, что производило извѣстное дѣйствіе на его классъ, такъ какъ школьники склонны критиковать небрежность въ костюмѣ своего начальства, хотя сами и не слишкомъ заботятся о томъ, какъ одѣты. Они считали его «страшнымъ щеголемъ», хотя онъ и не особенно щегольски одѣвался, а только любилъ, возвращаясь домой по Пикадилли, имѣть видъ человѣка, только-что разставшагося съ своимъ клубомъ и ничѣмъ особенно не занятымъ.

Онъ не былъ непопуляренъ между школьниками: ему было до нихъ столько же дѣла, сколько до прошлогодняго снѣга, но ему нравилась популярность, а благодаря своему безпечному добродушію, онъ безъ всякаго усилія достигалъ ея. Школьники уважали также его знанія и толковали о немъ между собой, какъ о человѣкѣ, «у котораго башка не сѣномъ набита», такъ какъ Маркъ умѣлъ при случаѣ щегольнуть ученостью, производившей сильное впечатлѣніе.

Въ этихъ случаяхъ онъ уклонялся отъ своего предмета и по всей вѣроятности зналъ, что его ученость не выдержитъ слишкомъ серьезной критики, но вѣдь за то и некому было серьезно критиковать его.

Любопытство, возбужденное въ немъ шляпой и пальто, висѣвшими на вѣшалкѣ въ то время, какъ онъ сидѣлъ за своимъ пюпитромъ, было удовлетворено: дверь, верхняя половина которой была стеклянная и защищена переплетомъ изъ толстой проволоки, — предосторожность, конечно, не лишняя въ данномъ случаѣ, — отворилась и показался маленькій мальчикъ, блѣдный и разстроенный, держа въ рукѣ длинную полосу синяго картона.

— Эге! Лангтонъ, — сказалъ Маркъ, завидя его: — такъ это вы не ушли домой? Въ чемъ дѣло?

— Ахъ! сэръ! — началъ жалобно мальчикъ: — я попалъ въ ужасную бѣду.

— Очень жаль, — замѣтилъ Маркъ: — въ чемъ же дѣло?

— Да я вовсе и не виноватъ, — отвѣчалъ тотъ. — Дѣло было вотъ какъ. Я шелъ по корридору, какъ разъ противъ дверей стараго Джемми… т.-е. я хочу сказать м-ра Шельфорда, а дверь-то стояла раскрытой. А возлѣ какъ разъ стоялъ одинъ ученикъ; онъ гораздо старше и сильнѣе меня; онъ схватилъ меня за шиворотъ, втолкнулъ въ комнату и заперъ дверь на ключъ. А потомъ пришелъ м-ръ Шельфордъ, выдралъ меня за уши и сказалъ, что я это дѣлаю уже не въ первый разъ и что за это меня посадятъ въ карцеръ. И вотъ далъ мнѣ это и велѣлъ идти къ директору за подписью.

И мальчикъ протянулъ билетъ, на которомъ было написано дрожащимъ почеркомъ старика Шельфорда:

«Лангтонъ. 100 линеекъ за непростительную дерзость. Ж. Шельфордъ».

— Если я снесу это наверхъ, сэръ, — продолжалъ мальчикъ, дрожащими губами, — то мнѣ навѣрно достанется.

— Боюсь, что да, — согласился Маркъ: — но все же вамъ лучше поторопиться, потому что иначе они запрутъ карцеръ и тогда васъ еще строже накажутъ.

Марку въ сущности было жаль мальчика, хотя, какъ мы уже сказали, онъ не очень любилъ школьниковъ; но этотъ въ частности, круглолицый, тоненькій мальчикъ, съ честнымъ взглядомъ и нѣкоторой деликатностью въ голосѣ и манерахъ, заставлявшихъ думать, что у него есть мать или сестра, благовоспитанная женщина, былъ менѣе антипатиченъ Марку, нежели его сотоварищи. Но все же онъ не настолько сочувствовалъ мальчугану, чтобы догадаться, чего тому отъ него нужно.

Юный Лангтонъ повернулся-было, чтобы уходить, съ унылымъ видомъ, затѣмъ вдругъ вернулся назадъ и сказалъ:

— Пожалуйста, сэръ, заступитесь за меня. Я бы перенесъ наказаніе, еслибы въ чемъ провинился. Но я ни въ чемъ не виноватъ, а потому мнѣ обидно.

— Что же я могу сдѣлать? — спросилъ Маркъ.

— Замолвите за меня словечко м-ру Шельфорду. Онъ васъ послушаетъ и проститъ меня.

— Онъ, вѣроятно, уже ушелъ, — возразилъ Маркъ.

— Вы еще застанете его, если поторопитесь, — настаивалъ мальчикъ.

Маркъ былъ польщенъ этимъ довѣріемъ къ его краснорѣчію: ему нравилась также мысль разыграть роль защитника своего класса, а добродушіе, присущее ему, тоже побуждало его согласиться на просьбу мальчика.

— Хорошо, Лангтонъ, я попытаюсь. Сомнѣваюсь, чтобы изъ этого что-нибудь вышло, но… вотъ что, молчите и держитесь въ сторонѣ… предоставьте мнѣ дѣйствовать.

Они вышли въ длинный корридоръ съ оштукатуренными стѣнами, цѣлымъ рядомъ дверей по обѣимъ сторонамъ и съ темнымъ сводчатымъ потолкомъ.

Маркъ остановился передъ дверью, ведущей въ классъ м-ра Шельфорда и вошелъ. М-ръ Шельфордъ, очевидно, готовился уходить, такъ какъ на головѣ у него была надѣта большая широкополая шляпа, сдвинутая на затылокъ, а вокругъ шеи онъ завертывалъ платокъ; но онъ вѣжливо снялъ шляпу, увидя Марка. То былъ маленькій старичекъ съ большимъ горбатымъ носомъ, краснымъ какъ кирпичъ, морщинистыми щеками, большимъ ртомъ съ тонкими губами, и маленькими, острыми сѣрыми глазками, которыми онъ поглядывалъ искоса, точно разсерженный попугай.

Лангтонъ отошелъ къ одному изъ отдаленныхъ столовъ и сѣлъ, тревожно ожидая рѣшенія своей участи.

— Въ чемъ дѣло, Ашбёрнъ? — спросилъ достопочтенный Джемсъ Шельфордъ, — чѣмъ могу служить вамъ?

— Вотъ что, — началъ Маркъ, — я…

— Что, что такое? — перебилъ старшій учитель. — Погодите… опять тутъ вертится этотъ дерзкій мальчишка! Я думалъ, что уже раздѣлался съ нимъ. Слушайте-ка, сэръ, вѣдь я отправилъ васъ въ директору на расправу?

— Точно такъ, сэръ, — отвѣчалъ Лангтонъ необыкновенно почтительно.

— Ну, такъ какимъ же образомъ вы тутъ, сэръ, а не на расправѣ? извольте отвѣчать мнѣ, какимъ образомъ вы еще не наказаны, какъ бы слѣдовало?

— Вотъ что, — вступился Маркъ, — онъ одинъ изъ моихъ учениковъ…

— Мнѣ все-равно, чей онъ ученикъ, — сердито перебилъ тотъ: — онъ дерзкій мальчишка, сэръ!

— Не думаю.

— Знаете ли, что онъ сдѣлалъ? Вбѣжалъ съ крикомъ и гиканьемъ въ мою комнату, точно это его дѣтская. И онъ постоянно такъ дѣлаетъ.

— Я никогда этого не дѣлалъ раньше, — протестовалъ Лангтонъ, — и въ этотъ разъ это случилось не по моей винѣ.

— Не по вашей винѣ! Развѣ у васъ пляска св. Витта? Не слыхалъ, чтобы здѣсь водились тарантулы. Отчего вы не врываетесь въ комнату директора? вотъ онъ дастъ вамъ урокъ танцевъ! — ворчалъ старый джентльменъ, усѣвшись на мѣсто и напоминая собой Понча.

— Нѣтъ, но выслушайте меня, — вмѣшался Маркъ, — увѣряю васъ, что этотъ мальчикъ…

— Знаю, что вы мнѣ скажете, что онъ образцовый ученикъ, конечно! Удивительно, какая пропасть образцовыхъ учениковъ врываются во мнѣ по какимъ-то непреодолимымъ побужденіямъ послѣ классовъ. Я хочу положить этому конецъ, благо одинъ изъ нихъ попался. Вы ихъ не знаете такъ хорошо, какъ я, сэръ; они всѣ нахалы и лгуны, только одни умнѣе другихъ, вотъ и все.

— Боюсь, что вы правы, — замѣтилъ Маркъ, которому не хотѣлось, чтобы его считали неопытнымъ.

— Да, жестокая вещь имѣть дѣло съ мальчишками, сэръ, жестокая и неблагодарная. Если мнѣ случится когда-нибудь поощрять мальчика въ моемъ классѣ, который, по моему мнѣнію, старателенъ и прилеженъ, то, какъ вы думаете, чѣмъ онъ отблагодаритъ меня? Сейчасъ же сыграетъ со мной какую-нибудь скверную штуку, только затѣмъ, чтобы доказать другимъ, что онъ ко мнѣ не поддѣлывается. И тогда всѣ они принимаются оскорблять меня… да что, этотъ самый мальчикъ сколько разъ кричалъ мнѣ сквозь замочную скважину: «Улитка».

— Я думаю, что вы ошибаетесь, — успокоивалъ Маркъ.

— Вы думаете? Хорошо, я спрошу у него самаго. Слушайте: сколько разъ вы кричали мнѣ «Улитка», или другіе ругательные эпитеты, сквозь дверь, сэръ?

И онъ наклонилъ ухо, чтобы выслушать отвѣтъ, не спуская глазъ съ мальчика.

— Я никогда не кричалъ «Улитка», только одинъ разъ я закричалъ «Креветка». Это было ужъ очень давно.

Маркъ мысленно пожалъ плечами, не безъ презрѣнія въ такой несвоевременной откровенности.

— Ого! — произнесъ м-ръ Шельфордъ, беря мальчика потихонько за ухо. — Креветка? эге! Креветка, слышите вы это, Ашбёрнъ? Быть можетъ, вы будете такъ добры, объясните мнѣ, почему вы зовете меня «Креветкой»?

Для человѣка, который видѣлъ его красное лицо и вытаращенные глаза, причина была ясна, но, должно быть, Лангтонъ сообразилъ, что для откровенности есть границы и что на этотъ вопросъ нельзя отвѣтить, не подумавши.

— Потому что… потому что другіе васъ такъ называли, — отвѣчалъ онъ.

— Ахъ! а почему же другіе меня называютъ «Креветка»?

— Они мнѣ не объясняли этого, — дипломатически заявилъ мальчикъ.

М-ръ Шельфордъ выпустилъ ухо мальчика, и тотъ благоразумно удалился на прежнее мѣсто, подальше отъ учителей.

— Да, Ашбёрнъ, — жаловался старый Джемми, — вотъ какъ они меня величаютъ, всѣ какъ одинъ человѣкъ: «Креветка», да «Улитка». Они кричатъ мнѣ это вслѣдъ, когда я ухожу домой. И это я терплю уже тридцать лѣтъ.

— Негодяи мальчишки! — отвѣчалъ Маркъ, какъ будто бы эти прозвища были для него новостью и учителя ничего о нихъ не знали.

— Да, да; на дняхъ, когда дежурный отперъ мою каѳедру, тамъ оказался большой, нахальный котенокъ, пялившій на меня свои глаза. Должно быть, онъ самъ себя заперъ туда, чтобы досадить мнѣ.

Онъ не сказалъ, что послалъ купить молока для незваннаго гостя и держалъ его на колѣняхъ въ продолженіе всего класса, послѣ чего ласково выпустилъ на свободу! А между тѣмъ, дѣло было именно такъ, потому что не смотря на долгіе годы, проведенные среди мальчишекъ, сердце его не совсѣмъ очерствѣло, хотя этому мало кто вѣрилъ.

— Да, сэръ, эта жизнь тяжелая! тяжелая жизнь, сэръ! — продолжалъ онъ спокойнѣе. — Слушать долгіе годы сряду, какъ полчища мальчишекъ всѣ спотыкаются на однихъ и тѣхъ же мѣстахъ и перевираютъ однѣ и тѣ же фразы. Мнѣ уже это начинаетъ сильно надоѣдать; я вѣдь уже теперь старикъ. «Occidit miseros crainbe»… вы помните какъ дальше?

— Да, да, совершенно вѣрно… — отвѣчалъ Маркъ, хотя онъ и не помнилъ откуда и что это за цитата.

— Кстати о стихахъ, — продолжалъ старикъ, — я слышалъ, что нынѣшній годъ мы будемъ имѣть удовольствіе познакомиться съ однимъ изъ вашихъ произведеній на вечерѣ спичей. Вѣрно это?

— Я не слыхалъ, что это дѣло слажено, — отвѣчалъ Маркъ, краснѣя отъ удовольствія. — Я написалъ маленькую вещицу, такъ, родъ аллегорической святочной пьесы, знаете… masque… какъ ихъ называютъ, и представилъ директору и комитету спичей, но до сихъ поръ еще не получалъ опредѣленнаго отвѣта.

— О! быть можетъ, я слишкомъ поторопился, — замѣтилъ м-ръ Шельфордъ: — быть можетъ, я слишкомъ поторопился.

— Пожалуйста, сообщите мнѣ, что вы объ этомъ слышали? — спросилъ Маркъ, сильно заинтересованный.

— Я слышалъ, что объ этомъ разсуждали сегодня за завтракомъ. Васъ, кажется, не было въ комнатѣ, но, полагаю, что они должны были рѣшить этотъ вопросъ сегодня послѣ полудня.

— О, тогда, быть можетъ, онъ уже рѣшенъ, — сказалъ Маркъ: — быть можетъ, я найду записку на своемъ столѣ. Извините… я… я пойду, погляжу.

И онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты, совсѣмъ позабывъ о цѣли своего прихода; его занимало въ настоящую минуту нѣчто поважнѣе вопроса, будетъ или нѣтъ наказанъ мальчикъ, вина котораго находится подъ сомнѣніемъ, и ему хотѣлось поскорѣе узнать о результатѣ.

Маркъ всегда желалъ какъ-нибудь прославиться и въ послѣдніе годы ему показалось, что литературная слава всего для него доступнѣе. Онъ уже дѣлалъ многія честолюбивыя попытки въ этомъ родѣ, но даже тѣ лавры, какіе ему могло доставить исполненіе его пьесы мальчиками-актерами на святкахъ, казались желанными. И хотя онъ написалъ и представилъ комитету свою пьесу довольно самоувѣренно и беззаботно, но по мѣрѣ того какъ рѣшительная минута приближалась, онъ дѣлался все тревожнѣе.

То были пустяки, конечно, но все же они могли возвысить его во мнѣніи учителей и директора, а Маркъ нигдѣ не любилъ быть нулемъ. Поэтому неудивительно, если просьба Лангтона улетучилась изъ его памяти, когда онъ спѣшилъ обратно въ классную комнату, оставивъ несчастнаго мальчика въ лапахъ его мучителя.

Старикъ снова надѣлъ широкополую шляпу, когда Маркъ вышелъ изъ комнаты, и уставился на своего плѣнника.

— Ну-съ, если не желаете, чтобы васъ здѣсь заперли на всю ночь, то лучше уходите, — замѣтилъ онъ.

— Въ карцеръ, сэръ? — пролепеталъ мальчикъ.

— Вы, полагаю, знаете дорогу? Если же нѣтъ, то я могу вамъ ее показать, — вѣжливо произнесъ старый джентльменъ.

— Но право же, — молилъ Лангтонъ, — я ничего не сдѣлалъ. Меня втолкнули.

— Кто втолкнулъ васъ? Ну-съ, довольно, я вижу, что вы собираетесь лгать. Кто васъ втолкнулъ?

Было довольно вѣроятно, что Лангтонъ готовился лгать, — кодексъ его понятій дозволялъ это, — но что-то ему, однако, помѣшало.

— Я знаю этого мальчика только по имени, — сказалъ онъ наконецъ.

— Прекрасно; какъ его зовутъ по имени? Я его пошлю въ карцеръ вмѣсто васъ.

— Я не могу вамъ этого сказать, — прошепталъ мальчикъ.

— А почему, нахалъ вы эдакій? — вы вѣдь только что сказали, что знаете.

— Потому что это было бы неблагородно, — смѣло отвѣтилъ Лангтонъ.

— Ага, неблагородно? — повторилъ старый Джемми. — Неблагородно, да! Такъ, такъ, я старъ становлюсь и совсѣмъ забылъ про это. Можетъ быть, вы и правы. А оскорблять старика, это благородно по вашему? Итакъ вы хотите, чтобы я васъ освободилъ отъ наказанія?

— Да, потому что я не виноватъ.

— А если я это сдѣлаю, то вы завтра влетите сюда, крича мнѣ «Улитка»… нѣтъ, я забылъ «Креветка» — это, кажется, ваше любимое прозвище?

— Нѣтъ, я этого не сдѣлаю, — отвѣчалъ мальчикъ.

— Ладно, повѣрю вамъ на слово, хоть и не увѣренъ, что вы того стоите.

И онъ разорвалъ роковую бумажку.

— Бѣгите домой чай пить и не надоѣдайте мнѣ больше.

Лангтонъ убѣжалъ, не вѣря своему счастію, а старый м-ръ Шельфордъ заперъ столъ, взялъ большой дождевой зонтикъ съ крючковатой ручкой, который получилъ странное сходство съ своимъ хозяиномъ, и ушелъ.

— Вотъ милый мальчикъ, — бормоталъ онъ, — не лгунъ, кажется? Но, впрочемъ, кто знаетъ: онъ, можетъ быть, все время водилъ меня за носъ. Онъ способенъ, пожалуй, разсказать другимъ, какъ онъ перехитрилъ «стараго Джемми». Но мнѣ кажется, что онъ этого не сдѣлаетъ. Мнѣ кажется, что я могу отличить лгуна, при моемъ-то опытѣ.

Тѣмъ временемъ Маркъ вернулся въ свой классъ. Одинъ изъ привратниковъ догналъ его и подалъ записку, которую онъ поспѣшно распечаталъ, но увы! разочаровался. Записка была не отъ комитета, а отъ его знакомаго Гольройда.

«Любезный Ашбёрнъ, — стояло въ запискѣ, — не забудьте своего обѣщанія заглянуть ко мнѣ, возвращаясь домой. Вы знаете, что это будетъ наше послѣднее свиданіе, а у меня есть до васъ просьба, которую я выскажу, прежде чѣмъ уѣхать. Я дома до пяти часовъ, такъ какъ буду укладываться».

«Я сейчасъ отправлюсь къ нему, подумалъ Маркъ, надо проститься съ нимъ, а возвращаться для этого нарочно послѣ обѣда слишкомъ скучно».

Пока онъ читалъ записку, мимо него пробѣжалъ юный Лангтонъ, держа въ рукахъ ранецъ и съ веселымъ и благодарнымъ лицомъ.

— Извините, сэръ, — сказалъ онъ, кланяясь, — ужасно вамъ благодаренъ за то, что заступились за меня передъ м-ромъ Шельфордомъ: еслибы не вы, онъ ни за что не простилъ бы меня.

— Ага! — проговорилъ Маркъ, вдругъ вспоминая о своей милосердной миссіи: — конечно, конечно. Такъ онъ, простилъ васъ? Ну, очень радъ, очень радъ, что могъ быть вамъ полезенъ, Лангтонъ. Не легко было отдѣлаться, не такъ ли? Ну, прощайте, бѣгите домой и потверже выучите своего Непота, чтобы лучше, чѣмъ сегодня, отвѣтить мнѣ урокъ завтра.

Маркъ, какъ мы видѣли, не былъ особенно жаркимъ адвокатомъ мальчика, но такъ какъ Лангтонъ, очевидно, думалъ противное, то Маркъ былъ послѣднимъ человѣкомъ, который бы сталъ выводить его изъ заблужденія. Благодарность всегда пріятна, хотя бы была и не заслуженная.

— Клянусь Юпитеромъ, — сказалъ онъ самъ себѣ не то пристыженный, не то разсмѣшенный: — я совсѣмъ позабылъ про этого мальчишку, бросилъ его на произволъ стараго рака. Но конецъ дѣло вѣнчаетъ!

Въ то время какъ онъ стоялъ у рѣшетки подъѣзда, мимо медленно прошелъ самъ старый ракъ, съ согнутой спиной и безжизненными глазами, разсѣянно устремленными въ пространство. Быть можетъ, онъ думалъ въ эту минуту, что жизнь могла бы быть для него веселѣе, еслибы его жена Мэри была жива и у него были сынки въ родѣ Лангтона, которые встрѣчали бы его послѣ утомительнаго дня, тогда какъ теперь онъ долженъ возвращаться въ одинокій, мрачный домикъ, который онъ занималъ въ качествѣ члена капитула ветхой церкви, находившейся рядомъ.

Но каковы бы ни были его мысли, а онъ былъ слишкомъ ими поглощенъ, чтобы замѣтить Марка, проводившаго его глазами въ то время, какъ онъ медленно спускался съ каменныхъ ступенекъ, ведшихъ на мостовую.

«Неужели и я буду похожъ со временемъ на него? — подумалъ Маркъ. Если я пробуду здѣсь всю свою жизнь, то чего добраго и самъ стану такимъ же. Ахъ! вотъ идетъ Джильбертсонъ… я отъ него узнаю что-нибудь на счетъ моей пьесы».

Джильбертсонъ былъ тоже учитель и членъ комитета, распоряжающагося святочными увеселеніями. Онъ былъ нервный, суетливый человѣкъ и поздоровался съ Маркомъ съ явнымъ смущеніемъ.

— Ну что, Джильбертбонъ, — произнесъ Маркъ какъ можно развязнѣе, — ваша программа уже готова.

— Гмъ… да, почти готова… изъ! то есть, не совсѣмъ еще.

— А что же мое маленькое произведеніе?

— Ахъ, да! конечно, ваше маленькое произведеніе. Намъ оно всѣмъ очень понравилось, да… очень понравилось… въ особенности директоръ былъ отъ него въ восторгѣ, увѣряю васъ, мой дорогой Ашбёрнъ, просто въ восторгѣ.

— Очень радъ это слышать, — отвѣчалъ Маркъ съ внезапной тревогой, — такъ какъ же… вы, значитъ, рѣшили принять мою пьесу?

— Видите ли, — уставился Джильбертсонъ въ мостовую, — дѣло въ томъ, что директоръ подумалъ, и многіе изъ насъ тоже подумали, что пьеса, которую будутъ разыгрывать мальчики, должна быть болѣе… какъ бы это сказать… не такъ, какъ бы это выразить… болѣе, какъ бы натуральна, знаете… но вы понимаете, что я хочу сказать, не правда ли?

— Несомнѣнно, что тогда это была бы капитальная пьеса, — отвѣчалъ Маркъ, стараясь подавить досаду, — но я легко могъ бы измѣнить это, Джильбертсонъ, если хотите.

— Нѣтъ, нѣтъ, — перебилъ тотъ поспѣшно, — не дѣлайте этого, вы ее испортите; намъ это было бы очень непріятно и… кромѣ того, намъ не хотѣлось бы понапрасну затруднятъ васъ. Потому что директоръ находить, что ваша пьеса немного длинна и недостаточно легка, знаете, и не вполнѣ отвѣчаетъ нашимъ требованіямъ, но мы всѣ очень восхищались ей.

— Но находите ее тѣмъ не менѣе негодной? вы это хотите сказать?

— Какъ вамъ сказать… пока ничто еще не рѣшено. Мы напишемъ вамъ письмо… письмо объ этомъ. Прощайте, прощайте! спѣшу въ поѣзду въ Людгетъ-Гиллъ.

И онъ торопливо убѣжалъ, радуясь, что отдѣлался отъ злополучнаго автора, такъ какъ вовсе не разсчитывалъ, что ему придется лично сообщать о томъ, что пьеса отвергнута.

Маркъ постоялъ, глядя ему вслѣдъ съ горькимъ чувствомъ. Итакъ, и тутъ неудача. Онъ написалъ такія вещи, какія, по его мнѣнію, должны были прославить его, если только будутъ обнародованы; и тѣмъ не менѣе оказывается, что его считаютъ недостойнымъ занять святочную публику ученическаго театра.

Маркъ уже нѣсколько лѣтъ сряду гонялся за литературной извѣстностью, которой многіе всю жизнь тщетно добиваются, пока не сойдутъ въ могилу. Даже въ Кембриджѣ, куда онъ перешелъ изъ этой самой школы св. Петра съ ученой степенью и надеждами на блестящую карьеру, онъ часто измѣнялъ своимъ серьезнымъ занятіямъ, чтобы участвовать въ тѣхъ эфемерныхъ студенческихъ журналахъ, сатирическое направленіе которыхъ имѣетъ даръ оглушать многихъ, какъ полѣномъ.

Нѣкоторое время легкіе тріумфы въ этомъ направленіи сдѣлали изъ него второго Пенденниса среди его товарищей по коллегіи; затѣмъ звѣзда его, подобно звѣздѣ Пенденниса, закатилась и неудача послѣдовала за неудачей. Его экзамены оказались далеко не блестящими и въ концѣ концовъ онъ вынужденъ былъ принять третьеразрядное мѣсто учителя въ той самой школѣ св. Петра, гдѣ учился.

Но эти неудачи только подстрекали его честолюбіе. Онъ покажетъ свѣту, что онъ не дюжинный человѣкъ. Время отъ времени онъ посылалъ статьи въ лондонскіе журналы, такъ что, наконецъ, его произведенія получили нѣкоторое обращеніе… въ рукописномъ видѣ, переходя изъ одной редакціи въ другую.

Время отъ времени какая-нибудь изъ его статей появлялась и въ печати, и это поддерживало въ немъ болѣзнь, которая въ другихъ проходитъ съ теченіемъ времени. Онъ писалъ себѣ и писалъ, излагая на бумагѣ рѣшительно все, что приходило ему въ голову и придавая своимъ идеямъ самую разнообразную литературную форму, отъ трагедіи, писанной бѣлыми стихами, до сонета и отъ трехтомнаго романа до небольшого газетнаго entrefilet, все съ одинаковымъ рвеніемъ и удовольствіемъ, и съ весьма малымъ успѣхомъ.

Но онъ непоколебимо вѣрилъ въ себя. Пока онъ боролся съ толстой стѣной предубѣжденія, которую приходится брать приступомъ каждому новобранцу литературной арміи, но нисколько не сомнѣвался въ томъ, что возьметъ ее.

Но разочарованіе, доставленное ему комитетомъ, больно поразило его, оно показалось ему предвозвѣстникомъ болѣе крупнаго несчастія. Однако, Маркъ былъ сангвиническаго темперамента и ему не стоило большихъ трудовъ снова забраться ца свой пьедесталъ.

— Въ сущности, невелика бѣда, — подумалъ онъ. — Если мой новый романъ «Трезвонъ» будетъ напечатанъ, то объ остальномъ мнѣ горя мало. Пойду теперь къ Гольройду.

II.

Послѣдняя прогулка.

Свернувъ изъ Чансери-Ленъ подъ древнія ворота, Маркъ вошелъ въ одно изъ тѣхъ старинныхъ живописныхъ зданій изъ краснаго кирпича, завѣщанныхъ намъ восемнадцатымъ столѣтіемъ и дни которыхъ, съ ихъ окнами въ мелкихъ пыльныхъ переплетахъ, башенками по угламъ и другими архитектурными прихотями и неудобствами, уже сочтены. Скоро, скоро рѣзкія очертанія ихъ шпицовъ и трубъ не будутъ больше вырѣзываться на фонѣ неба. Но найдутся непрактическіе люди, которые пожалѣютъ, хотя и не живутъ въ нихъ (а, можетъ быть, и потому самому) объ ихъ разрушеніи.

Газъ слѣпо мигалъ на винтовой лѣстницѣ, помѣщавшейся въ одной изъ башенъ дома. Маркъ проходилъ мимо дверей, на которыхъ прибиты были имена жильцовъ, и черныя, блестящія доски съ обозначеніемъ пути, пока не остановился передъ одной дверью второго этажа, гдѣ на грязной дощечкѣ, въ числѣ другихъ именъ стояло: «М-ръ Винцентъ Гольройдъ».

Если Марка до сихъ поръ преслѣдовала неудача, то и Винцентъ Гольройдъ не могъ похвалиться удачей. Онъ, конечно, больше отличился въ коллегіи, но получивъ степень и поступивъ въ ряды адвокатовъ, три года провелъ въ вынужденномъ бездѣйствіи, и хотя это обстоятельство вовсе не безпримѣрно въ подобной карьерѣ, но здѣсь оно сопровождалось непріятной вѣроятностью на его продолжительность. Сухая сдержанная манера, происходившая отъ скрытой застѣнчивости, мѣшала Гольройду сближаться съ людьми, которые могли быть ему полезны, и хотя онъ сознавалъ это, но не могъ побѣдить себя. Онъ былъ одинокій человѣкъ и полюбилъ, наконецъ, одиночество. Изъ тѣхъ интересныхъ качествъ, которыя, по общему мнѣнію, считаются необходимыми для адвоката, онъ не располагалъ ни однимъ, и будучи отъ природы даровитѣе многихъ другихъ, рѣшительно не находилъ случая проявить своя дарованія. Поэтому, когда ему пришлось разстаться съ Англіей на неопредѣленное время, онъ могъ безъ сожалѣнія бросить свою карьеру, обставленную далеко не блестящимъ образомъ.

Маркъ нашелъ его укладывающимъ небольшую библіотеку и другіе пожитки въ тѣсной, меблированной комнатѣ, которую онъ нанималъ. Окна ея выходили на Чансери-Ленъ, а стѣны выкрашены свѣтло-зеленой краской, которая вмѣстѣ съ кожаной обивкой мебели считается принадлежностью адвокатской профессіи.

Лицо Гольройда смуглое и некрасивое, съ крупными чертами, пріятно оживилось, когда онъ пошелъ на встрѣчу Марку.

— Я радъ, что вы пришли, — сказалъ онъ. — Мнѣ хотѣлось прогуляться съ вами въ послѣдній разъ. Я буду готовъ черезъ минуту. Я только уложу мои юридическія книги.

— Неужели вы хотите взять ихъ съ собою на Цейлонъ?

— Нѣтъ, не теперь. Брандонъ — мой квартирный хозяинъ, знаете — согласенъ приберечь ихъ здѣсь къ моему возвращенію. Я только-что говорилъ съ нимъ. Идемъ, я готовъ.

Они прошли черезъ мрачную, освѣщенную газомъ комнатку клерка, и Гольройдъ остановился, чтобы проститься съ клеркомъ, кроткимъ, блѣднымъ человѣкомъ, красиво переписывавшимъ рѣшеніе въ концѣ одного изъ дѣлъ.

— Прощайте, Тукеръ, — сказалъ онъ. — Мы съ вами долго не увидимся.

— Прощайте, сэръ. Очень жалѣю, что разстаюсь съ вами. Желаю вамъ пріятнаго пути, сэръ, и всего хорошаго на мѣстѣ; чтобы вамъ тамъ было лучше, чѣмъ здѣсь, сэръ.

Клеркъ говорилъ съ странной смѣсью покровительства и уваженія: уваженіе было чувство, съ какимъ онъ привыкъ относиться къ своему принципалу, ученому юристу, а покровительство вызывалось сострадательнымъ презрѣніемъ въ молодому человѣку, не съумѣвшему пробить себѣ дорогу въ свѣтѣ.

— Этотъ Гольройдъ никогда не сдѣлаетъ каррьеры въ адвокатурѣ, — говаривалъ онъ знакомымъ клеркамъ, — у него нѣтъ ловкости, нѣтъ пріятнаго обхожденія и нѣтъ связей. Не понимаю даже, зачѣмъ онъ сунулся въ адвокатуру!

Гольройду нужно было распорядиться на счетъ того, куда адресовать бумаги и письма, которыя могутъ придти въ его отсутствіе, и кроткій клеркъ выслушалъ ихъ съ такой серьезностью, точно и не думалъ все время про себя: — стоитъ толковать о такихъ пустякахъ.

Затѣмъ Гольройдъ покинулъ свою комнату и вмѣстѣ съ Маркомъ спустился по винтовой лѣстницѣ, прошелъ подъ колоннадой палаты вице-канцлера, гдѣ у запертыхъ дверей нѣсколько клерковъ и репортеровъ переписывали списокъ дѣлъ, назначенныхъ для разбирательства на слѣдующій день.

Они прошли черезъ площадь Линкольнъ-Инна и направились въ Пикадилли и Гайдъ-Парку. Погода стояла совсѣмъ не ноябрьская: небо было голубое, а воздухъ лишь настолько свѣжъ, чтобы пріятно напоминать, что на дворѣ глубокая осень.

— Да, — сказалъ Гольройдъ печально, — мы съ вами теперь долго не будемъ гулять вмѣстѣ.

— Вѣроятно, — отвѣчалъ Маркъ съ сожалѣніемъ, звучавшимъ нѣсколько формально, такъ какъ предстоящая разлука его не особенно печалила.

Гольройдъ всегда больше любилъ Марка, чѣмъ Маркъ Гольройда; дружба послѣдняго была для Марка скорѣе дѣломъ случая, нежели личнаго выбора. Они вмѣстѣ квартировали въ Кембриджѣ и потомъ жили на одной лѣстницѣ въ коллегіи и, благодаря этому, почти ежедневно видѣлись, а это въ свою очередь установило нѣкоторую пріязнь, которая, однако, не всегда бываетъ настолько сильна, чтобы выдержать переселеніе въ другое мѣсто.

Гольройдъ старался, чтобы она пережила ихъ учебные годы, такъ какъ страннымъ образомъ любилъ Марка, не смотря на то, что довольно ясно понималъ его характеръ. Марку удавалось возбуждать пріязнь къ себѣ въ другихъ людяхъ, безъ всякихъ усилій съ своей стороны, и сдержанный, скрытный Гольройдъ любилъ его больше, чѣмъ даже позволялъ себѣ это высказывать.

Маркъ, съ своей стороны, начиналъ ощущать постоянно возраставшее стѣсненіе въ обществѣ пріятеля, который былъ такъ непріятно проницателенъ и подмѣчалъ всѣ его слабыя стороны и въ которомъ всегда чувствовалъ нѣкоторое передъ собой превосходство, раздражавшее его тщеславіе.

Безпечный тонъ Марка больно задѣлъ Гольройда, который надѣялся на болѣе теплый отвѣтъ, и они молча продолжали путь, пока не вошли въ Гайдъ-Паркъ и не перешли черезъ Ротенъ-Роу, когда Маркъ сказалъ:

— Кстати, Винцентъ, вы, кажется, хотѣли о чемъ-то со мною переговорить?

— Я хотѣлъ попросить васъ объ одномъ одолженіи, — отвѣчалъ Гольройдъ: — это не будетъ для васъ особенно затруднительно.

— О! въ такомъ случаѣ, если я могу это сдѣлать, то конечно… но что же это такое?

— Вотъ что, дѣло въ томъ, что хотя я никому ни слова еще не говорилъ объ этомъ… я написалъ книгу.

— Не бѣда, старина, — замѣтилъ Маркъ съ шутливымъ смѣхомъ, такъ какъ это признаніе, а вѣрнѣе, нѣкоторое замѣшательство, съ какимъ оно было сдѣлано, какъ будто приравнивало къ нему Гольройда. — Многіе до васъ писали книги, и никто отъ того хуже о нихъ не думаетъ, лишь бы только они ихъ не печатали. Это юридическое сочиненіе?

— Не совсѣмъ; это — романъ.

— Романъ! — вскричалъ Маркъ, — вы написали романъ?

— Да, я написалъ романъ. Я всегда былъ мечтатель и меня забавляло передавать свои мечты бумагѣ. Мнѣ не мѣшали.

— Однако, ваша профессія?

— Она мнѣ не давалась въ руки, — отвѣтилъ Гольройдъ, съ меланхолической гримасой. — Я приходилъ обыкновенно въ палаты въ десять часовъ утра и уходилъ въ шесть, проводя цѣлый день въ записываньѣ отчетовъ и протоколовъ, но никто изъ повѣренныхъ не замѣчалъ моего прилежанія. Тогда я сталъ ходить въ судъ и весьма старательно записывалъ всѣ рѣшенія, но мнѣ ни разу не удалось быть полезнымъ суду, въ качествѣ amicus coriae, такъ какъ оба вице-предсѣдателя, повидимому, отлично обходились безъ моей помощи. Тогда мнѣ все это надоѣло и пришло въ голову написать эту книгу и я не успокоился, пока этого не сдѣлалъ. Теперь она написана и я опять одинокъ.

— И вы желаете, чтобы я просмотрѣлъ и проредактировалъ ее.

— Не совсѣмъ такъ; пускай остается какъ есть. Я хочу попроситъ васъ вотъ о чемъ: кромѣ васъ, мнѣ не хотѣлось бы обращаться ни къ кому съ этой просьбой. Я желалъ бы, чтобы мою книгу напечатали. Я уѣзжаю изъ Англіи и по всей вѣроятности у меня будутъ полны руки другимъ дѣломъ. Я бы желалъ, чтобы вы попытались найти издателя. Васъ это не очень затруднитъ?

— Нисколько; весь трудъ будетъ заключаться только въ томъ, чтобы пересылать рукопись изъ одной редакціи въ другую.

— Я, конечно, не разсчитываю на то, что вамъ удастся увидѣть ее въ печати; но еслибы, паче чаянія, рукопись была принята, то я предоставляю вполнѣ на ваше усмотрѣніе всѣ условія. Вы опытны въ этихъ дѣлахъ, а я нѣтъ, и къ тому же буду далеко.

— Я сдѣлаю все, что могу, — отвѣчалъ Маркъ. — Что это за книга?

— Я уже сказалъ, что это романъ. Право не знаю, какъ описать вамъ подробнѣе: это…

— О, не трудитесь, — перебилъ Маркъ, — я самъ прочту. Какое заглавіе вы ему дали?

— «Волшебныя чары», — отвѣчалъ Гольройдъ, неохотно открывая то, что было такъ долго его тайной.

— Это не свѣтскій романъ, я полагаю?

— Нѣтъ. Я мало бываю въ свѣтѣ.

— Напрасно; многіе были бы весьма довольны познакомиться съ вами.

Но что-то въ тонѣ Марка говорило, что онъ самъ не увѣренъ въ томъ, что говоритъ.

— Неужели? Не думаю. Люди вообще добры, но они рады бываютъ видѣть только того, кто умѣетъ позабавить ихъ или заинтересовать, и это вполнѣ натурально. Я не могу похвастаться тѣмъ, что очень занимателенъ или интересенъ; во всякомъ случаѣ теперь поздно объ этомъ сожалѣть.

— Вы не собираетесь, однако, жить пустынникомъ на Цейлонѣ?

— Не знаю. Плантація моего отца находится въ довольно пустынной мѣстности острова. Не думаю, чтобы онъ былъ очень коротокъ съ сосѣдними плантаторами, а когда я уѣзжалъ оттуда ребенкомъ, у меня было еще меньше друзей, чѣмъ здѣсь. Но у меня тамъ будетъ пропасть занятій, пока я ознакомлюсь съ дѣломъ, какъ отецъ, повидимому, желаетъ.

— Онъ прежде не располагалъ имѣть васъ при себѣ?

— Онъ сначала желалъ, чтобы я занялся адвокатурой въ Коломбо, но это было вскорѣ послѣ того какъ я кончилъ курсъ, и тогда я предпочелъ попытать счастія въ Англіи. Я вѣдь второй сынъ, и пока былъ живъ мой старшій братъ Джонъ, меня предоставляли на произволъ судьбы. Вы знаете, что я уже разъ ѣздилъ въ Коломбо, но не могъ поладитъ съ отцомъ. Теперь же онъ боленъ, а бѣдный Джонъ умеръ отъ дисентеріи и онъ — одинъ, а такъ какъ у меня тутъ нѣтъ никакой практики, то мнѣ неловко отказаться пріѣхать къ нему. Къ тому же меня ничто здѣсь не удерживаетъ.

Они шли черезъ Ротенъ-Роу, когда Гольройдъ говорилъ это. Вечеръ уже почти наступилъ; небо стало свѣтло-зеленое; изъ южнаго Кенсингтона донесся звонъ колокола, призывавшаго къ вечернѣ.

— Не напоминаетъ вамъ этотъ колоколъ кембриджскія времена? — спросилъ Маркъ. — Мнѣ представляется будто мы идемъ послѣ рѣчной гонки и это звонитъ колоколъ нашей церкви.

— Я бы желалъ, чтобы это было такъ, — отвѣчать Гольройдъ со вздохомъ: — въ то время хорошо жилось, и оно никогда не воротится.

— Вы въ очень уныломъ настроеніи духа для человѣка, возвращающагося на родину.

— Ахъ! я, видите ли, не чувствую, чтобы это была моя родина. Да и меня никто тамъ не знаетъ, за исключеніемъ моего бѣднаго старика отца; мы тамъ почти какъ иностранцы. Я оставляю здѣсь тѣхъ немногихъ людей, которые мнѣ дороги.

— О! все навѣрное устроится, — разсуждалъ Маркъ съ тѣмъ оптимизмомъ, съ какимъ мы относимся къ чужой будущности. — Вы навѣрное разбогатѣете и скоро станете или богатымъ плантаторомъ, или выборнымъ судьей. Тамъ всякій долженъ составить карьеру. И друзей вы тамъ легче пріобрѣтете, нежели здѣсь.

— Я бы желалъ сохранить тѣхъ, которые у меня уже есть, — отвѣчалъ Гольройдъ, — но, очевидно, надо покориться судьбѣ.

Они дошли до конца Ротенъ-Роу; ворота Кенсингтонскихъ садовъ были заперты, и стоявшій позади рѣшетки полисменъ подозрительно наблюдалъ за ними, точно опасался, что они вздумаютъ насильно ворваться.

— Вамъ, кажется, тутъ надо повернуть? — сказалъ Маркъ.

Гольройду хотѣлось бы, чтобы Маркъ проводилъ его до Кенсингтона, но такъ какъ тотъ самъ не предлагалъ этого, то гордость помѣшала ему попросить его объ этомъ.

— Еще послѣднее слово насчетъ книги, — сказалъ онъ. — Могу я поставить ваше имя и вашъ адресъ на заглавномъ листѣ? Я отошлю ее сегодня къ Чильтону и Фладгету.

— О, разумѣется, — отвѣчалъ Маркъ, — какъ хотите.

— Я не выставилъ своего настоящаго имени, и еслибы книгу напечатали, я не желаю открывать своего анонима.

— Какъ хотите; но почему?

— Если я останусь адвокатомъ, то романъ, хотя бы даже онъ и имѣлъ успѣхъ, не особенная рекомендація для кліентовъ, и кромѣ того, если меня ждетъ фіаско, то мнѣ пріятнѣе оставаться неизвѣстнымъ, не правда ли? Я поставилъ на книжкѣ имя Винцента Бошанъ.

— Хорошо, хорошо, никто ничего не узнаетъ до тѣхъ поръ, пока вы сами не пожелаете открыться, и если книгу примутъ, то я съ удовольствіемъ буду слѣдить за ея печатаніемъ и напишу вамъ. Объ этомъ не безпокойтесь.

— Благодарю, а теперь прощайте, Маркъ.

Въ голосѣ его послышалось искреннее чувство, которое сообщилось даже самому Марку въ то время, какъ онъ пожималъ руку Винцента.

— Прощайте, — отвѣчалъ онъ, — будьте здоровы, счастливаго пути и всякаго благополучія. Вы не любите писать письма, но надѣюсь, что время отъ времени напишете мнѣ строчку иди двѣ. Какъ называется корабль, на которомъ вы отправляетесь?

— «Мангалоръ». Онъ отплываетъ аавтра. А пока прощайте, Маркъ. Надѣюсь, что съ вами еще увидимся. Не забывайте меня.

— Нѣтъ, нѣтъ, мы слишкомъ старинные пріятели.

Еще послѣднее рукопожатіе, минутная неловкость, которую всегда чувствуютъ англичане, разставаясь, и они разошлись въ разныя стороны: Гольройдъ направился въ Безуотеръ черезъ мостъ, а Маркъ повернулъ въ Киннсгетъ и Кенсингтонъ.

Проводивъ пріятеля, Маркъ поглядѣлъ съ минуту вслѣдъ его высокой, мощной фигурѣ, пока тотъ не скрылся во мракѣ. «Я его, вѣроятно, больше не увижу, — подумалъ онъ. Бѣдный Гольройдъ, подумать, что онъ написалъ книгу; онъ — изъ тѣхъ неудачниковъ, которымъ ни въ чемъ не бываетъ успѣха. Я увѣренъ, что мнѣ она доставитъ много хлопотъ».

Гольройдъ ушелъ съ тяжелымъ сердцемъ.

«Маркъ не будетъ скучать по мнѣ, — говорилъ онъ самому себѣ. Неужели и Мабель такъ же простится со мной».

III.

Прощаніе.

Въ тотъ самый день, какъ мы видѣли Марка и Винцента гулявшими другъ съ другомъ въ послѣдній разъ, миссисъ Лангтонъ и ея старшая дочь Мабель сидѣли въ хорошенькой гостиной своего дома въ Кенсингтонскомъ паркѣ.

Миссисъ Лангтонъ была жена богатаго адвоката съ обширной практикой и одна изъ тѣхъ изящно лѣнивыхъ женщинъ, обворожительныя манеры которыхъ успѣшно прикрываютъ нѣкоторую пустоту ума и характера. Она была все еще хорошенькая женщина и жаловалась на нездоровье всегда, когда это не представляло положительнаго неудобства.

Сегодня былъ одинъ изъ ея пріемныхъ дней, но посѣтителей было на этотъ разъ немного, да и тѣ раньше обыкновеннаго разошлись, оставивъ слѣдъ своего присутствія въ поэтическомъ безпорядкѣ креселъ и стульевъ и пустыхъ чайныхъ чашкахъ въ различныхъ мѣстахъ гостиной.

Миссисъ Лангтонъ покойно раскинулась въ мягкомъ креслѣ и лѣниво слѣдила за горящими угольями въ каминѣ, между тѣмъ какъ Мабель, помѣстившись на кушеткѣ около окна, пыталась читать журналъ при свѣтѣ потухающаго дня.

— Не лучше ли позвонить и велѣть принести лампы, Мабель? — посовѣтовала мать. — Какъ ты можешь читать въ такой темнотѣ? Говорятъ, это очень вредно для глазъ. Я думаю, что никого больше не будетъ, хотя мнѣ странно, что Винцентъ не пришелъ проститься.

— Винцентъ не любитъ пріемныхъ дней, — отвѣчала Мабель.

— Все же уѣхать не простившись, когда мы такъ давно съ нимъ знакомы, и конечно были всегда съ нимъ любезны. Вашъ отецъ всегда приглашалъ адвокатовъ обѣдать, чтобы знакомить ихъ съ нимъ, хотя это ни къ чему никогда не приводило. Онъ отплываетъ завтра. Мнѣ кажется, что онъ могъ бы найти время проститься съ нами.

— И я такъ думаю, — согласилась Мабель, — это непохоже на Винцента, хотя онъ всегда былъ застѣнчивъ и во многихъ отношеніяхъ страненъ. Онъ не такъ давно у насъ былъ, но я не могу повѣрить, чтобы онъ уѣхалъ не простясь.

Миссисъ Лангтонъ осторожно зѣвнула.

— Это меня не удивитъ, — сказала она, — когда молодой человѣкъ готовится… но конецъ ея фразы былъ прерванъ приходомъ ея младшей дочери Долли съ гувернанткой нѣмкой; за ними слѣдовалъ слуга, несшій лампы съ розовыми абажурами.

Долли была живая дѣвочка лѣтъ девяти съ золотистыми волосами, красиво вившимися, и глубокими глазами, оттѣненными длинными рѣсницами и обѣщавшими быть со временемъ опасными.

— Мы взяли съ собой Фриска безъ шнурка, мамаша, — кричала она, — и онъ отъ насъ убѣжалъ. Не правда ли, какъ это дурно съ его стороны?

— Не бѣда, милочка, онъ вернется благополучно домой… онъ вѣдь всегда такъ дѣлаетъ.

— Ахъ, но меня сердитъ то, что онъ убѣжалъ; вы знаете, въ какомъ ужасномъ видѣ онъ всегда возвращается домой. Его надо какъ-нибудь отучить отъ этого.

— Я совѣтую тебѣ хорошенько его пожурить, — вмѣшалась Мабель.

— Я пробовала, но онъ проситъ прощенья, а затѣмъ какъ только его вымоютъ, опять убѣгаетъ. Когда онъ вернется, я его на этотъ разъ хорошенько вздую.

— Милая моя, — закричала миссисъ Лангтонъ, — какое ужасное выраженіе.

— Колинъ говоритъ такъ, — отвѣчала Долли, хотя отлично знала, что Колинъ не особенно щепетиленъ въ своихъ выраженіяхъ.

— Колинъ говоритъ многое такое, чего не слѣдуетъ повторять дѣвочкѣ.

— Да, да, — весело подтвердила Долли. — Я не знаю, извѣстно ли это ему? Я пойду и скажу ему это… онъ вернулся домой.

И она убѣжала какъ разъ въ тотъ моментъ, какъ кто-то позвонилъ у двери.

— Мабель, кто-то должно быть еще съ визитомъ; но я такъ устала, и теперь такъ уже поздно, что я оставлю тебя и Fräulein занимать гостей. Папа и я ѣдемъ сегодня на обѣдъ и мнѣ нужно отдохнуть, прежде чѣмъ одѣваться. Я убѣгу, пока можно.

Миссисъ Лангтонъ граціозно выскользнула изъ комнаты какъ разъ въ ту минуту, какъ дворецкій прошелъ въ переднюю, чтобы отворить дверь очевидно какому-то посѣтителю, и Мабель услышала, какъ доложили о приходѣ м-ра Гольройда.

— Итакъ вы все-таки пріѣхали проститься? — сказала Мабель, протягивая руку съ ласковой улыбкой. — Мамаша и я, мы думали, что вы уѣдете, не простясь.

— Вамъ бы слѣдовало лучше меня знать.

Винцентъ согласился выпить предложенную ему чашку чаю только затѣмъ, чтобы еще разъ имѣть случай полюбоваться веселой, граціозной манерой, съ примѣсью ласковой насмѣшки, съ которой Мабель его угощала и которая была ему такъ хорошо знакома. Онъ разговаривалъ съ ней и съ Fräulein Мозеръ съ тяжелымъ чувствомъ неудовлетворительности такого тріо для прощальнаго свиданія.

Гувернантка тоже сознавала это. Въ послѣднее время она стала подозрѣвать, какого рода чувства питаетъ Винцентъ къ Мабель, и жалѣла его.

«Этотъ бѣдный молодой человѣкъ уѣзжаетъ далеко, я дамъ ему случай объясниться», думала она и сѣла за фортепіано въ сосѣдней комнатѣ.

Но не успѣлъ Винцентъ обмѣняться нѣсколькими незначительными фразами съ Мабель, какъ въ комнату вбѣжала Долли, а такъ какъ ей никогда въ голову не приходило, чтобы кто-нибудь могъ предпочесть ея разговору чей-нибудь другой, то она вскорѣ совсѣмъ завладѣла Винцентомъ.

— Долли, милая, — закричала гувернантка изъ-за фортепіанъ, — сбѣгай и спроси у Колина, не унесъ ли онъ метрономъ въ классную комнату?

Долли понеслась въ классную и скоро забыла о данномъ порученіи въ спорѣ съ Колиномъ, которому всякое развлеченіе было желательно, когда онъ сидѣлъ за уроками. Фрейлейнъ Мозеръ, конечно, предвидѣла такой результатъ, тѣмъ болѣе, что метрономъ стоялъ около нея.

— Вы, конечно, будете намъ писать, Винцентъ, оттуда? — сказала Мабель. — Чѣмъ вы разсчитываете быть?

— Кофейнымъ плантаторомъ, — мрачно отвѣчалъ тотъ.

— О, Винцентъ! — съ упрекомъ замѣтила молодая дѣвушка, — вы были прежде честолюбивѣе. Помните, какъ мы строили планы на счетъ вашей будущей знаменитости. Но вы не особенно прославитесь, если будете плантаторомъ.

— Если я берусь за это, то по необходимости. Но я все еще честолюбивъ, Мабель. Я не удовлетворюсь этимъ дѣломъ, если другое мое предпріятіе удастся. Но въ томъ-то и дѣло, что это еще очень гадательно.

— Какое еще предпріятіе? разскажите мнѣ, Винцентъ; вы прежде всегда мнѣ все говорили.

Въ характерѣ Винцента было очень мало замѣтно его тропическое происхожденіе и по своей природной сдержанности и осторожности онъ предпочелъ бы подождать до тѣхъ поръ, пока его книга не будетъ напечатана, прежде нежели признаться въ своемъ писательствѣ.

Но просьба Мабель поколебала его осторожность. Онъ писалъ для Мабель и его лучшей надеждой было то, что она со временемъ прочтетъ и похвалитъ его книгу. Ему захотѣлось взять ее въ повѣренныя и увезти съ собой ея симпатію какъ поддержку въ трудныя минуты.

Еслибы онъ успѣлъ поговорить съ ней о своей книгѣ и ея содержаніи, быть можетъ, Мабель почувствовала бы новый интересъ къ его особѣ и это предотвратило бы многія дальнѣйшія событія въ ея жизни. Но онъ колебался, а тѣмъ временемъ возникла новая помѣха, случай былъ упущенъ, и подобно многимъ другимъ, разъ упущенный, больше не представился. Неугомонная Долли снова явилась невиннымъ орудіемъ судьбы: она пришла съ громаднымъ портфелемъ въ рукахъ и положила его на стулъ.

— Я нигдѣ не могла найти метрономъ, фрейлейнъ. Винцентъ, мнѣ нужна ваша голова для альбома! Позвольте мнѣ ее снять.

— Мнѣ она самому нужна, Долли, я никакъ не могу обойтись безъ нея въ настоящую минуту.

— Я говорю не про вашу настоящую голову, а только про вашъ силуэтъ, — объяснила Долли. — Неужели вы этого не поняли?

— Это не особенно страшная операція, Винцентъ, — вмѣшалась Мабель. — Долли мучитъ всѣхъ своихъ друзей послѣднее время, но она не причиняетъ имъ физической боли.

— Хорошо, Долли, я согласенъ, — сказалъ Винцентъ, — только пожалуйста будьте со мной помягче.

— Садитесь на стулъ вовлѣ стѣны, — приказывала Долли. — Мабель пожалуйста сними абажуръ съ лампы и поставь ее вотъ тутъ.

Она взяла карандашъ и большой листъ бумаги.

— Теперь, Винцентъ, сядьте такъ, чтобы ваша тѣнь ложилась на бумагу и сидите смирно. Не двигайтесь и не говорите, иначе вашъ профиль будетъ испорченъ.

— Мнѣ очень страшно, Долли, — объявилъ Винцентъ, послушно усаживаясь, какъ ему было велѣно.

— Какой вы трусъ! Подержи его голову, Мабель. Нѣтъ! — придержи лучше бумагу.

Винцентъ сидѣлъ тихо, въ то время какъ Мабель оперлась сзади на его стулъ, одной рукой слегка придерживая его за плечо и ея мягкіе волосы касались его щеки. Долго, долго, потомъ, въ сущности всю свою жизнь, онъ не могъ вспомнить объ этихъ мгновеніяхъ безъ радостнаго трепета.

— Готово, Винцентъ! — съ тріумфомъ возвѣстила Долли, проводя нѣсколько чертъ по бумагѣ. — У васъ не очень правильный профиль, но силуэтъ будетъ похожъ, когда я его вырѣжу. Вотъ! — подала она голову въ натуральную величину, вырѣзанную изъ черной бумаги. — Неправда ли, очень похоже на васъ?

— Право не знаю, отвѣчалъ — Винцентъ, съ сомнѣніемъ поглядывая на бумагу, — но надѣюсь, что похожъ.

— Я дамъ вамъ съ него копію, — великодушно объявила Долли, вырѣзывая другую черную голову своими проворными ручками.

— Вотъ, возьмите, Винцентъ, и пожалуйста не потеряйте.

— Хотите, чтобы я всегда носилъ его у сердца, Долли?

Долли нашла нужнымъ обдумать этотъ вопросъ.

— Нѣтъ, полагаю, что этого не нужно, — отвѣтила она. — Конечно онъ бы васъ грѣлъ, но, боюсь, что черная бумага марается. Вы должны наклеить его на картонъ и вставить въ рамку.

Въ эту минуту вошла миссисъ Лангтонъ, и Винцентъ пошелъ ей на встрѣчу съ отчаянной надеждой въ душѣ, что авось его пригласятъ провести съ ними послѣдній вечеръ, — надеждой, которой не суждено было осуществиться.

— Любезный Винцентъ, — сказала она, протягивая ему обѣ руки, — и такъ вы все-таки пришли. Право, я боюсь, что вы совсѣмъ насъ забыли. Почему ты не прислала мнѣ сказать, что Винцентъ у насъ, Мабель? Я бы поторопилась одѣться. Мнѣ такъ досадно, Винцентъ, что я должна проститься съ вами второпяхъ. Мужъ и я ѣдемъ обѣдать въ гости и онъ не вернется домой, чтобы переодѣться, а переодѣнется въ своей конторѣ, а я должна за нимъ заѣхать. И теперь такъ ужъ поздно, а они такъ нелѣпо рано обѣдаютъ тамъ, куда мы ѣдемъ, что мнѣ нельзя больше терять ни минуты. Проводите меня до кареты, Винцентъ, пожалуйста. Что, Маршалъ не забылъ положить плэдъ? Хорошо; такъ пойдемте. Желаю вамъ всякаго успѣха тамъ, куда вы ѣдете, и берегите себя, и возвращайтесь домой съ хорошенькой женой. Прикажите, пожалуйста, кучеру ѣхать въ Линкольнъ-Иннъ. Прощайте, Винцентъ, прощайте.

Она привѣтливо улыбалась и махала рукой въ длинной перчаткѣ, пока карета не отъѣхала и онъ все время понималъ, что если она больше никогда его не увидитъ, то это нисколько ее не огорчитъ.

Онъ медленно вернулся въ теплую гостиную, гдѣ пахло фіалками. У него не было больше предлога оставаться здѣсь; онъ долженъ проститься съ Мабель и уйти. Но прежде нежели онъ на это рѣшился, доложили о новомъ гостѣ, который, должно быть, пришелъ какъ разъ въ ту минуту, какъ миссисъ Лангтонъ отъѣхала.

— М-ръ Каффинъ, — возвѣстилъ слуга съ достоинствомъ.

Высокій, стройный молодой человѣкъ вошелъ въ комнату, съ черезъ-чуръ спокойнымъ и развязнымъ видомъ. Его свѣтлые волосы были коротко острижены; красивые глаза проницательны и холодны, а тонкія губы выражали твердость. Голосъ, которымъ онъ управлялъ въ совершенствѣ, былъ звученъ и пріятенъ.

— Неужели вы пришли съ утреннимъ визитомъ, Гарольдъ? — спросила Мабель, которая, повидимому, не очень обрадовалась посѣтителю.

— Да, вѣдь насъ нѣтъ дома, Мабель, неправда-ли? — ввернула смѣлая Долли.

— Меня задержали на репетиціи, а потомъ я обѣдалъ, — объяснилъ Каффинъ: — но я бы не пришелъ, еслибы мнѣ не надо было исполнить одного порученія. Передавъ его, я уйду. Что я вамъ сдѣлалъ, что вы хотите меня прогнать?

Гарольдъ Каффинъ былъ родственникъ миссисъ Лангтонъ. Его отецъ занималъ высокое мѣсто между заграничными консулами, а самъ онъ недавно поступилъ на сцену, находя театръ болѣе привлекательнымъ мѣстомъ, нежели министерство иностранныхъ дѣлъ, куда его сперва предназначали. Пока ему не приходилось жалѣть о своей измѣнѣ, такъ какъ онъ почти тотчасъ же получилъ очень выгодный ангажементъ въ одинъ изъ главныхъ театровъ Вестъ-Энда, причемъ общественное положеніе его отъ этого не очень пострадало, частію отъ того, что свѣтъ сталъ въ послѣднее время либеральнѣе въ этомъ отношеніи, а частію потому, что ему раньше удалось упрочить свое положеніе въ свѣтѣ своимъ пріятнымъ обращеніемъ и музыкальнымъ, и драматическимъ талантомъ, что и заставило его избрать театръ своей профессіей.

Какъ и Гольройдъ, онъ зналъ Мабель еще дѣвочкой, а когда она выросла, то влюбился въ нее. Его единственнымъ опасеніемъ, когда онъ поступалъ на сцену, было, что Мабель не одобрить этого.

Страхъ этотъ оказался неосновательнымъ. Обращеніе съ нимъ Мабель не перемѣнилось. Но его успѣхи, какъ аматбора, не послѣдовали за нимъ на сцену. До сихъ поръ еще ему не поручали ни одной значительной роли и онъ успѣлъ уже настолько разочароваться въ своей новой профессіи, что готовъ былъ отъ нея отказаться при малѣйшемъ поводѣ.

— Вы здѣсь, Гольройдъ, я васъ было не замѣтилъ. Какъ вы поживаете? — радушно сказалъ онъ, хотя въ душѣ чувства его были далеко не дружескія, такъ какъ онъ имѣлъ основаніе считать Винцента своимъ соперникомъ.

— Винцентъ пріѣхалъ проститься, — объяснила Долли. — Онъ завтра уѣзжаетъ въ Индію.

— Добраго пути! — вскричалъ Каффинъ съ повеселѣвшимъ лицомъ. — Но что же это вы такъ вдругъ собрались, Гольройдъ? Я очень, впрочемъ, радъ, что успѣлъ проститься съ вами. И здѣсь Каффинъ, безъ сомнѣнія, говорилъ правду. — Вы мнѣ не говорили, что такъ скоро уѣзжаете.

Гольройдъ зналъ Каффина уже нѣсколько лѣтъ: они часто встрѣчались въ этомъ домѣ, и хотя между ними было мало общаго, но отношенія ихъ были пріятельскія.

— А въ чемъ заключается ваше порученіе, Гарольдъ? — спросила Мабель.

— Ахъ, да! Я сегодня встрѣтилъ дядю и онъ поручилъ мнѣ узнать, согласны ли вы прокатиться въ Чигбёръ въ одну прекрасную субботу и пробыть тамъ до понедѣльника. Я полагаю, что вы не согласны. Онъ добрый старикъ, но можно умереть со скуки, проведя съ нимъ цѣлыхъ два дня.

— Вы забываете, что онъ — крестный отецъ Долли, — замѣтила Мабель.

— И мой дядя, — сказалъ Каффинъ, — но онъ отъ этого нисколько не занимательнѣе. Васъ тоже приглашаютъ, болтушка? («Болтушка» было прозвище, которымъ онъ дразнилъ Долли, которая къ нему вообще не благоволила).

— Хочешь ѣхать, Долли, если мамаша позволитъ? — спросила Мабель.

— А Гарольдъ поѣдетъ тоже?

— Гарольда не приглашали, моя болтушка, — отвѣчалъ этотъ джентльменъ напрямки.

— Если такъ, то поѣдемъ, Мабель, и я возьму съ собой Фриска, потому что дядя Антони давно уже не видѣлъ его.

Гольройдъ видѣлъ, что оставаться долѣе безполезно. Онъ пошелъ въ классную проститься съ Колиномъ, который былъ такъ огорченъ его отъѣздомъ, какъ только позволяла груда учебниковъ, возвышавшаяся передъ нимъ, и вернулся въ гостиную проститься съ остальными. Гувернантка прочитала на его лицѣ, что ея доброжелательныя усилія ни къ чему не послужили и съ состраданіемъ вздохнула, пожимая ему руку. Долли повисла у него на шеѣ и заплакала, а черствый Гарольдъ подумалъ, что теперь ему можно быть великодушнымъ и почти съ искренней привѣтливостью напутствовалъ его добрыми пожеланіями.

Однако, лицо его омрачилось, когда Мабель сказала:

— Не звоните, Оттилія. Я провожу Винцента до передней… въ послѣдній разъ.

«Хотѣлъ бы я знать, нравится ли онъ ей?» подумалъ Гарольдъ, съ досадой.

— Пишите какъ можно чаще, Гольройдъ, не правда ли? — сказала Мабель, когда они пришли въ переднюю. — Мы будемъ часто о васъ думать и представлять себѣ, что вы дѣлаете и какъ вамъ живется.

Передняя лондонскаго дома врядъ ли пригодное мѣсто для объясненія въ любви; есть что-то фатально-комическое въ нѣжныхъ чувствахъ, изливаемыхъ посреди дождевыхъ зонтиковъ и шляпъ. Но хотя Винцентъ вполнѣ сознавалъ это, онъ почувствовалъ страстное желаніе высказать Мабель свои чувства въ этотъ послѣдній мигъ, но сдержалъ себя: болѣе вѣрный инстинктъ подсказалъ ему, что онъ слишкомъ долго мѣшкалъ для того, чтобы разсчитывать на успѣхъ. И въ самомъ дѣлѣ, Мабель не подозрѣвала о настоящемъ характерѣ его чувствъ и онъ былъ правъ, думая, что признаніе въ настоящую минуту было бы для нея сюрпризомъ, къ которому она не была подготовлена.

Сантиментальность фрейлейнъ Мозеръ и склонность Каффина видѣть въ каждомъ соперника дѣлали ихъ проницательными, и сама Мабель, хотя дѣвушки рѣдко послѣднія догадываются объ этомъ, никогда не думала о Винцентѣ, какъ о поклонникѣ, и въ этомъ была главнымъ образомъ виновата его сдержанность и скрытность.

Онъ боялся сначала обнаружить передъ ней свои чувства: «она не можетъ любить меня, думалъ онъ, я ничего не сдѣлалъ. чтобы заслужить ея любовь; я нуль». И ему хотѣлось чѣмъ-нибудь отличиться, а до тѣхъ поръ онъ молчалъ и рѣдко видѣлся съ ней.

Тогда-то онъ и написалъ свою книгу, и хотя онъ не былъ такъ глупъ, чтобы воображать, что въ женское сердце доступъ возможенъ только путемъ печати, но не могъ не чувствовать, перечитывая свое произведеніе, что онъ дѣлалъ нѣчто такое, что въ случаѣ успѣха можетъ возвысить его въ собственныхъ глазахъ и служить хорошей рекомендаціей для дѣвушки, какъ Мабель, любившей литературу.

Но тутъ отецъ пригласилъ его пріѣхать на Цейлонъ; онъ долженъ былъ ѣхать и увезти съ собой свою тайну, и надѣяться, что время и разлука (очень плохіе, сказать мимоходомъ, союзники) будутъ говорить за него.

Онъ чувствовалъ всю горечь своего положенія, когда держалъ обѣ ея руки и глядѣлъ въ прекрасное лицо и мягкіе глаза, свѣтившіеся сестринскимъ чувствомъ, — да! увы! только сестринскимъ. «Она, можетъ быть, полюбила бы меня со временемъ. Но это время можетъ никогда не настанетъ», думалъ онъ.

Онъ не рѣшился прибавить ни слова; онъ могъ бы получить братскій поцѣлуй, еслибы попросилъ, но для него такой поцѣлуй былъ бы чистѣйшей насмѣшкой.

Подавленное волненіе дѣлало его рѣзкимъ, почти холоднымъ. Онъ вдругъ выпустилъ ея руки и отрывисто проговорилъ:

— Прощайте, дорогая Мабель, прощайте! — и поспѣшно вышелъ изъ дому.

— Итакъ, онъ уѣхалъ! — замѣтилъ Каффинъ, когда Мабель вернулась въ гостиную, простоявъ нѣсколько секундъ въ передней. — Милый онъ человѣкъ, но нестерпимо скучный, неправда ли? Ему гораздо лучше сажать кофе, нежели болтаться здѣсь, какъ онъ дѣлалъ, съ кофе ему повезетъ больше, нежели съ законовѣдѣніемъ, надо надѣяться.

— Какъ вы любите находить другихъ скучными, Гарольдъ, — сказала Мабель, съ неудовольствіемъ наморщивъ брови. — Винцентъ нисколько не скученъ: вы такъ говорите потому, что его не понимаете.

— Я говорю это не ради осужденія, напротивъ того, мнѣ нравятся скучные люди. Съ ними отдыхаешь. Но какъ вы вѣрно замѣтили, Мабель, я не понимаю его: право же, онъ не производитъ впечатлѣнія человѣка интереснаго. Сколько я его знаю, онъ мнѣ очень нравится, но вмѣстѣ съ тѣмъ долженъ сознаться, что нахожу его именно скучнымъ. Вѣроятно, я ошибаюсь.

— Да, вѣроятно, — заключила Мабель, чтобы перемѣнить разговоръ.

Но Каффинъ заговорилъ не безъ намѣренія и рискнулъ даже разсердить ее, чтобы произвести то впечатлѣніе, какое ему было желательно. И почти успѣлъ въ этомъ.

— Неужели Гарольдъ правъ, — подумала она. — Винцентъ очень сдержанъ, но мнѣ всегда казалось, что въ немъ есть какая-то скрытая сила, а между тѣмъ, еслибы она была, то проявилась бы въ чемъ-нибудь? Но если даже бѣдный Винцентъ только скученъ, то для меня это все равно. Я все также буду любить его.

Но при всемъ томъ замѣчаніе Каффина помѣшало ей идеализировать Винцента, въ разлукѣ съ нимъ, и посмотрѣть на него иначе, какъ на брата, а этого-то самаго и добивался Каффинъ.

Тѣмъ временемъ самъ Винцентъ, не подозрѣвая — чего дай Богъ каждому изъ насъ — какъ его характеризовалъ пріятель въ присутствіи любимой дѣвушки, шелъ на свою холостую квартиру, чтобы провести послѣдній вечеръ въ Англіи въ одиночествѣ, такъ какъ ни къ какому иному времяпровожденію у него не лежало сердце.

Уже стемнѣло. Надъ нимъ разстилалось ясное, стального цвѣта небо, а передъ нимъ виднѣлся Камденъ-Гиллъ, темная масса, съ сверкающими на ней огнями. На скверѣ, сбоку, нѣмецкій духовой оркестръ игралъ отрывки изъ второго акта «Фауста» съ такимъ отсутствіемъ выраженія и такъ фальшиво, какъ только можетъ нѣмецкій оркестръ. Но разстояніе смягчало несовершенство исполненія, и арія Зибеля казалась Винценту вѣрнымъ выраженіемъ его собственной, страстной, но непризнанной любви.

— Я готовъ жизнь отдать за нее, — сказалъ онъ почти вслухъ, — а между тѣмъ, не смѣлъ ей этого сказать… но если я когда-нибудь ворочусь и увижу ее… и если не будетъ слишкомъ поздно… она узнаетъ, чѣмъ она была и будетъ для меня. Я буду ждать и надѣяться.

IV.

На Малаховой террасѣ.

Разставшись съ Винцентомъ на Роттенъ-Роу, Маркъ Ашбёрнъ пошелъ одинъ по Кенсингтонъ-Гай-Стритъ и дальше, пока не дошелъ до одной изъ тихихъ улицъ лондонскаго предмѣстья.

Малахова терраса, какъ называется это мѣсто (названіе это обозначаетъ также и эпоху его возникновенія), производила менѣе убійственное впечатлѣніе, чѣмъ большинство ея современныхъ сосѣдокъ, по мрачному однообразію и претенціозности. Дома на террасѣ окружены были садиками и цвѣтниками и украшены верандами и балконами, и даже зимою терраса глядѣла весело, благодаря разноцвѣтнымъ ставнямъ и занавѣсамъ на освѣщенныхъ окнахъ. Но и тутъ, какъ и во всякомъ иномъ мѣстѣ, были дома болѣе мрачнаго вида. Не бѣдная внѣшность поражаетъ въ нихъ, нѣтъ, но то, что они, повидимому, принадлежать людямъ безусловно равнодушнымъ во всему, кромѣ существенно необходимаго, и неспособнымъ придать какую-нибудь привлекательность своему жилищу. Передъ однимъ изъ такахъ домовъ, угрюмый видъ котораго не смягчался ни балкончикомъ, ни верандой, остановился Маркъ.

На окнахъ не видать было цвѣтныхъ занавѣсей или горшковъ съ цвѣтами, а только ставни изъ толстой темной проволоки.

То была не наемная квартира, но домъ, гдѣ Маркъ жилъ со своей семьей, которая хотя и не отличалась веселостью, но была не менѣе почтенна, чѣмъ всѣ остальныя на террасѣ, а это во многихъ отношеніяхъ лучше веселости.

Онъ нашелъ всѣхъ своихъ за обѣдомъ въ небольшой задней комнаткѣ, обтянутой сѣрыми обоями съ крупнымъ и безобразнымъ рисункомъ. Его мать, толстая женщина ледяного вида, съ холодными сѣрыми глазами и складкой обиженнаго недовольства на лбу и около губъ, разливала супъ съ торжественностью жреца, совершающаго жертвоприношеніе. Напротивъ сидѣлъ ея мужъ, небольшой человѣчекъ, кроткій и неизмѣнно унылый. Остальные домашніе: двѣ сестры Марка, Марта и Трикси, и его младшій брать, Кутбертъ, сидѣли на обычныхъ мѣстахъ.

Миссисъ Ашбёрнъ строго взглянула на сына, когда онъ вошелъ.

— Ты опятъ опоздалъ, Маркъ, — сказала она: — пока ты находишься подъ этой кровлей (миссисъ Ашбёрнъ любила упоминать о кровлѣ), отецъ твой и я, мы въ правѣ требовать, чтобы ты подчинялся правиламъ нашего дома.

— Видишь ли, мамаша, — отвѣчалъ Маркъ, садясь и развертывая салфетку, — вечеръ былъ такой прекрасный, что я прошелся съ пріятелемъ.

— Есть время для прогулки и время для обѣда, — проговорила его мать такъ, точно приводила текстъ изъ св. писанія.

— А я ихъ спуталъ, мамаша. Такъ? ну, прости, пожалуйста; въ другой разъ не буду.

— Поторопись, Маркъ, пожалуйста, и доѣдай скорѣе супъ; не заставляй насъ ждать.

Миссисъ Ашбёрнъ никакъ не могла освоиться съ мыслью, что ея дѣти выросли. Она все еще обращалась съ Маркомъ, какъ еслибы тотъ былъ безпечнымъ школяромъ. Она постоянно читала нравоученія и дѣлала выговоры, и хотя давно уже это были холостые заряды, но тѣмъ не менѣе надоѣдали дѣтямъ.

Идеальный семейный кругъ, собравшись вечеромъ, разнообразить свое сборище оживленной бесѣдой; кто выѣзжаетъ изъ дому, тотъ передаетъ свои впечатлѣнія и сцены, трагическія или юмористическія, какихъ былъ свидѣтелемъ въ продолженіе дня, а когда они истощатся, женскій персоналъ сообщаетъ болѣе скромныя событія домашней жизни, и время проходитъ незамѣтно.

Такой семейный кругъ можно отъ души поздравить; но есть основанія думать, что въ большинствѣ случаевъ разговоры въ семьяхъ, члены которыхъ ежедневно видятся, становятся крайне односложными. Такъ было, по крайней мѣрѣ, у Ашбёрновъ. Маркъ и Трикси подчасъ бывали подавлены безмолвіемъ, царствовавшимъ въ ихъ семейномъ кружкѣ и дѣлали отчаянныя усилія завести общій разговоръ о томъ или о другомъ. Но трудно было выбрать такой сюжетъ, который бы миссисъ Ашбёрнъ не убила въ самомъ зародышѣ какою-нибудь сентенціей. Кутбертъ вообще приходилъ со службы утомленный и немного сердитый. На любезность Марты никакъ нельзя было разсчитывать, а самъ м-ръ Ашбёрнъ рѣдко когда вмѣшивался въ разговоръ и только тяжело вздыхалъ.

При такихъ обстоятельствахъ понятно, что вечера, проводимые Маркомъ въ его семействѣ, не были особенно веселы. Иногда онъ самъ себѣ дивился, какъ можетъ онъ ихъ такъ долго выносить, и еслибы средства позволяли ему нанять удобную квартиру и устроиться такъ же дешево, какъ въ семьѣ, то онъ, по всей вѣроятности, давно бы уже свергнулъ иго семейной скуки. Но жалованье, получаемое имъ, было невелико, привычки у него были расточительныя и онъ оставался въ семьѣ.

Сегодняшній вечеръ въ частности не обѣщалъ особеннаго оживленія. Миссисъ Ашбёрнъ мрачно возвѣстила всѣмъ, кому это вѣдать надлежало, что она сегодня не завтракала. Марта сказала вскользь о томъ, что пріѣзжала съ визитомъ какая-то миссъ Горнбловеръ, но это извѣстіе не произвело никакого впечатлѣнія, хотя Кутбертъ порывался-было спросить, кто такая миссъ Горнбловеръ, но во время спохватился, что это его нисколько не интересуетъ.

Затѣмъ Трикси попыталась-было втянуть его въ разговоръ, спросивъ доброжелательно, но не совсѣмъ удачно: не видѣлъ ли онъ кого (этотъ вопросъ сталъ какой-то формулой), на что Кутбертъ отвѣчалъ, что замѣтилъ двухъ или трехъ прохожихъ въ Сити, а Марта сказала ему, что ей пріятно его постоянство въ шуткахъ. На это Кутбертъ сардонически замѣтилъ, что онъ самъ знаетъ, что онъ веселый малый, но что когда онъ видитъ вокругъ себя ихъ вытянутыя физіономіи, въ особенности же физіономію Марты, то это еще болѣе подзадориваетъ его веселость.

Миссисъ Ашбёрнъ услыхала его отвѣтъ и строго сказала:

— Не думаю, Кутбертъ, чтобы у твоего отца или у меня была «вытянутая» физіономія, какъ ты выражаешься. Мы всегда поощряли приличныя шутки и невинную веселость. Не понимаю, почему ты смѣешься, когда мать дѣлаетъ тебѣ замѣчаніе, Кутбертъ. Это совсѣмъ непочтительно съ твоей стороны.

Миссисъ Ашбёрнъ продолжала бы, по всей вѣроятности, защищать себя и своихъ домашнихъ отъ обвиненія въ вытянутой физіономіи, еслибы не произошла желанная диверсія. Кто-то постучалъ въ наружную дверь. Служанка, поставивъ блюдо на столъ, исчезла, и вскорѣ затѣмъ колоссальное туловище показалось въ дверяхъ и зычный голосъ произнесъ: — Эге! они обѣдаютъ! Ладно, милая, я знаю дорогу.

— Это дядюшка Соломонъ! — сказали за столомъ. Но никакихъ знаковъ радости не было выражено, потому что они были по природѣ очень сдержанны.

— Ну чтожъ, — заявила миссисъ Ашбёрнъ, которая, повидимому вывела свои заключенія изъ этой сдержанности, — я знаю, что если гдѣ-нибудь мой единственный братъ Соломонъ будетъ желаннымъ гостемъ, то это за н_а_ш_и_м_ъ столомъ.

— Разумѣется, разумѣется, душа моя, — отвѣтилъ м-ръ Ашбёрнъ торопливо. — Онъ былъ здѣсь на прошлой недѣлѣ, но мы всѣ ему рады всегда и во всякое время.

— Надѣюсь! Ступай, Трикси, и помоги дядѣ снять пальто.

Изъ сосѣдней комнаты долетало пыхтѣнье и кряхтѣнье, доказывавшее, что родственникъ находился въ затруднительномъ положеніи.

Но прежде, нежели Трикси успѣла выполнить материнскій приказъ, въ комнату ввалился краснолицый человѣкъ съ большимъ самодовольнымъ ртомъ, бакенбардами, сходившимися подъ подбородкомъ, и глазами, которые Трикси по секрету величала «свиными глазками», но въ которыхъ тѣмъ не менѣе свѣтился какой-то особенный первобытный юморъ.

Соломонъ Лайтовлеръ, братъ миссисъ Ашбёрнъ, удалившійся отъ дѣлъ торговецъ, составилъ себѣ значительное состояніе торговлей суровскими товарами.

Онъ былъ вдовецъ и бездѣтенъ, и пожелалъ, чтобы одинъ изъ его племянниковъ получилъ университетское образованіе, сдѣлался ученымъ и прославилъ имя и проницательность своего дядюшки; Маркъ на его счетъ былъ помѣщенъ въ Тринити, такъ какъ положеніе м-ра Ашбёрна въ министерствѣ финансовъ не дозволило бы такого расхода.

Карьера Марка въ Кембриджѣ не была, какъ уже выше упомянуто, изъ блистательныхъ и не могла принести много чести его дядюшкѣ, который, въ видахъ вознагражденія себя за расходы, заставилъ Марка поступить въ остъ-индскую гражданскую службу, но когда и это окончилось полнымъ фіаско, то, повидимому, отрекся отъ него, предоставивъ себѣ право вознаграждать себя за издержки попреками, и Маркъ находилъ, что уже окупилъ въ этомъ отношеніи большую часть издержекъ.

— Фу-ты! какая у васъ тутъ жарища! — началъ дядюшка какъ пріятное вступленіе въ разговоръ, потому что сознавалъ себя достаточно богатымъ, чтобы дѣлать замѣчанія о температурѣ чужихъ домовъ; но Кутбертъ выразилъ sotto voce желаніе, чтобы дядюшку попарили бы еще жарче.

— Не могутъ же всѣ жить въ загородныхъ домахъ, Соломонъ, — отвѣчала его сестра, — а въ маленькой комнатѣ всегда кажется тепло человѣку, который пріѣхалъ со свѣжаго воздуха.

— Тепло! — фыркнулъ м-ръ Лайтовлеръ, — скажи лучше, что здѣсь настоящее пекло. Ужъ я сяду подальше отъ огня. Я сяду около тебя, Трикси. Ты будешь ухаживать за старымъ дядей, да?

Трикси, красивая дѣвушка лѣтъ восемнадцати, съ роскошными каштановыми волосами, которые никакъ нельзя было гладко причесать, и хорошенькими ручками, которыя многія другія дѣвушки холили бы болѣе, нежели она, въ послѣднее время пристрастилась къ рисованью, находя его менѣе скучнымъ, нежели занятія по домашнему хозяйству. Дядя Соломонъ всегда пугалъ ее, такъ какъ она не знала, что можетъ послѣдовать дальше, а потому поспѣшно очистила ему мѣсто возлѣ себя.

— Ну-съ, милостивый государь, школьный учитель, — обратился онъ къ Марку, — какъ поживаете? Еслибы вы усерднѣе трудились въ коллегіи и сдѣлали мнѣ честь, то были бы теперь ученымъ профессоромъ въ университетѣ или судьей въ остъ-индской судебной палатѣ вмѣсто того, чтобы учить несносныхъ мальчишекъ.

На этотъ разъ миссисъ Ашбёрнъ нашла нужнымъ вступиться за Марка.

— Ахъ, Соломонъ! — сказала она, — Маркъ самъ теперь понимаетъ что былъ глупъ; онъ знаетъ, какъ съ его стороны было безразсудно заниматься празднымъ писательствомъ для забавы легкомысленныхъ юношей вмѣсто того, чтобы учиться и этимъ доказать свою благодарность за все, что ты для него сдѣлалъ.

— Да, Джонъ, я былъ для него добрымъ другомъ и могъ бы быть еще лучше, еслибы онъ того заслуживалъ. Я не стою за издержки. И еслибы могъ надѣяться, что онъ броситъ свое писательство, то даже и теперь…

Маркъ счелъ за лучшее уклониться отъ прямого отвѣта.

— Еслибы я даже и хотѣлъ писать, дядюшка, то при моихъ школьныхъ занятіяхъ и приготовленіи къ адвокатской профессіи, мнѣ не оставалось бы для этого времени. Но матушка права; я понимаю теперь свою глупость.

Это понравилось дядюшкѣ Соломону, который все еще цѣплялся за обломки своей вѣры въ способности Марка и готовъ былъ помириться на томъ, что у него будетъ племянникъ адвокатъ. Онъ сразу смягчился:

— Ну, кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ. Ты все еще можешь сдѣлать мнѣ честь. И, знаешь-ли что, нынѣшнее воскресенье проведи у меня на дачѣ. Это послужитъ тебѣ отдыхомъ и кромѣ того ты во-очію убѣдишься въ церковныхъ проискать моего сосѣда Гомпеджа. Онъ совсѣмъ обошелъ нашего викарія. Заставляетъ его украшать цвѣтами алтарь и зажигать на немъ свѣчи, и все это, когда въ душѣ онъ столько же религіозенъ, какъ…

Тутъ дядюшка Соломонъ обвелъ глазами столъ, ища предметъ для сравненія.

— ..Какъ вотъ этотъ графинъ. Онъ уговорилъ викарія завести мѣшечки для сбора пожертвованій и все потому, что ему, было завидно, что служитель ко мнѣ первому подходилъ съ тарелкой. Право, они доведутъ меня до того, что я опять обращусь въ баптиста.

— Вы не любите м-ра Гомпеджа, дядюшка? — спросила Трикси.

— Гомпеджъ и я живемъ не дружно, хотя и сосѣди; что же касается до моихъ чувствъ къ нему, то я не чувствую къ нему ни любви, ни ненависти. Мы не водимъ компаніи другъ съ другомъ и если разговариваемъ, то только въ церкви, да еще черезъ заборъ, когда его птица заберется въ мой садъ… Не хочетъ ни за что задѣлать дыру въ своемъ заборѣ, такъ что придется мнѣ сдѣлать это и послать ему счетъ, что я непремѣнно и сдѣлаю. Письмо тебѣ, Матью? читай, пожалуйста, не обращай на меня вниманія, — добавилъ дядюшка Соломонъ, такъ какъ въ эту минуту служанка подала письмо Матью Ашбёрну, которое тотъ и распечаталъ съ позволенія шурина.

Онъ потеръ лобъ съ смущеніемъ, и слабо проговорилъ:

— Ничего не поникаю, кто это и кому пишетъ, и о чемъ, ничего не разберешь!

— Дай мнѣ посмотрѣть, Матью, я тебѣ, быть можетъ, объясню, въ чекъ дѣло, — сказалъ шуринъ, увѣренный, что для его мощнаго ума мало вещей недоступныхъ.

Онъ взялъ письмо, торжественно надѣлъ pince-nez на свой большой носъ, значительно прокашлялся и напалъ читать: «Любезный сэръ», читалъ онъ внушительнымъ тономъ мудреца… ну, что-жъ это вполнѣ понятно… «Любезный сэръ, мы отнеслись съ полнымъ вниманіемъ къ… псъ! (тутъ лицо его утратило свое самоувѣренное выраженіе) къ… звонкимъ колоколамъ»… что такое? вотъ такъ штука! Звонкіе колокола? Ужъ не собираешься-ли ты звонить въ колокола, Матью?

— Я думаю, что они съума сошли, — отвѣчалъ бѣдный м-ръ Ашбёрнъ, у насъ всѣ колокольчики въ домѣ въ полной исправности, не правда-ли душа моя?

— Не слыхала, чтобы который-нибудь испортился; да ихъ недавно и поправляли. Это, должно быть, ошибка, — замѣтила миссисъ Ашбёрнъ.

— «Которые вы были столь добры, что повергли на наше усмотрѣніе (гмъ! какая изысканная вѣжливость!). Мы однако къ сожалѣнію должны сказать, что не можемъ принять предложеніе ваше»… Ты вѣрно писалъ домохозяину что-нибудь на счетъ аренды и это отвѣтъ отъ его повѣреннаго? — спросилъ дядюшка Соломонъ, но уже далеко не учредилось тономъ.

— Зачѣмъ я стану ему писать, — отвѣтилъ м-ръ Ашбёрнъ: — нѣтъ, это не то, Соломонъ читай дальше.

«Отъ вашей красавицы дочери (эге, Трикси!) мы тоже принуждены отказаться, хотя я съ большой неохотой, но не смотря на нѣкоторыя значительныя достоинства, въ ней есть нѣкоторая грубость (вотъ тебѣ разъ! она свѣжа и нѣжна, какъ роза!) вмѣстѣ съ какой-то незрѣлостью и полнымъ отсутствіемъ формы и содержанія (ты знаешь, что ты легкомысленна, Трикси, я всегда тебѣ это говорилъ!) и это, по нашему мнѣнію, не позволяетъ намъ войти съ вами въ соглашеніе по этому предмету».

Дядюшка Соломонъ, дойдя до этого пункта, положилъ письмо на столъ и оглядѣлъ всѣхъ, разинувъ ротъ:

— Я думалъ, что могу похвалиться понятливостью, но это превосходить мое пониманіе, — объявилъ онъ.

— Вотъ люди… какъ бишь ихъ зовутъ? Лидбиттеръ и Ганди (должно быть занимаются по газовой и декоративной части) пишутъ за-разъ, что не могутъ придти, поглядѣть на ваши звонки, въ исправности-ли они, и что не желаютъ жениться на вашей дочери. Кто ихъ просилъ объ этомъ? Неужели ты такъ низко палъ, Матью, что пошелъ предлагать руку Трикси какому-то газопроводчику? Не могу этому повѣрить; что же это все значить въ такомъ случаѣ? Объясните мнѣ и я вамъ буду за то очень благодаренъ.

— Не спрашивайте меня, — отвѣчалъ несчастный отецъ, — я ничего не знаю.

— Трикси, тебѣ извѣстно что-нибудь на счетъ этого? — спросила миссисъ Ашбёрнъ подозрительно.

— Нѣтъ, милая мамаша. Я не желаю выходить замужъ ни за м-ра Лидбиттера, ни за м-ра Ганди.

Положеніе Марка становилось нестерпимо; сначала онъ надѣялся, что если промолчитъ, то отдѣлается отъ разспросовъ въ настоящую минуту, когда на него обрушился тяжкій ударъ: отказъ редакціи напечатать оба его романа, на которые онъ возлагалъ такія надежды. Перенести этотъ ударъ публично было еще тяжелѣе, но онъ понялъ, что никакъ не отдѣлается и что родственники не оставятъ этого дѣла безъ разслѣдованія, а потому рѣшилъ поскорѣй вывести ихъ изъ заблужденія.

Но голосъ его дрожалъ и лицо было красно, когда онъ сказалъ:

— Полагаю, что могу объяснить вамъ это.

— Ты! — вскричали всѣ, при чемъ дядюшка Соломонъ замѣтилъ, что молодые люди очень поумнѣли съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ молодъ.

— Да! это письмо, адресовано ко мнѣ… видите на конвертѣ стоитъ: М-ръ Ашбёрнъ, имени не обозначено, Марку или Матью Ашбёрну. Это письмо отъ… отъ одной издательской фирмы, — продолжалъ несчастный Маркъ, отрывистымъ тономъ… Я послалъ ей два своихъ романа: одинъ называется «Дочь красавица», а другой «Звонкіе колокола», и ихъ отказываются напечатать, вотъ и все.

Это извѣстіе произвело «сенсацію», какъ выражаются репортеры. Марта засмѣялась кисло и пренебрежительно. Кутбертъ глядѣлъ такъ, какъ еслибы имѣлъ многое что сказать, но воздерживался изъ братскаго состраданія. Одна Трикси попыталась было пожать руку Марка подъ столомъ, но ему тяжело было въ настоящую минуту всякое выраженіе симпатіи и онъ нетерпѣливо оттолкнулъ ее и она могла только съ состраданіемъ глядѣть на него.

Миссисъ Ашбёрнъ трагически застонала и покачала головой: въ ея глазахъ молодой человѣкъ, способный писать романы, былъ погибшимъ человѣкомъ. Она питала спасительный ужасъ ко всякимъ фантазіямъ, такъ какъ принадлежала къ диссентерамъ строгой старинной шкоды и ихъ предубѣжденія крѣпко засѣли въ ея тупомъ мозгу. Ея супругъ, лично не имѣвшій никакихъ опредѣленныхъ взглядовъ, былъ всегда одинаковаго съ ней мнѣнія, но всѣ они предоставили м-ру Лайтовлеру быть выразителемъ семейнаго здраваго смысла.

Онъ призналъ въ настоящемъ случаѣ на помощь всю горечь сатирическаго ума, какая была у него въ распоряженіи.

— Вотъ и все, неужели? и этого вполнѣ достаточно, полагаю. Итакъ это звенѣли бубенчики на вашей дурацкой шапкѣ.

— Если вамъ угодно посмотрѣть на это съ такой комической точки зрѣнія, то это ваша воля, — отвѣчалъ Маркъ.

— И вотъ какъ вы готовитесь въ адвокаты? вотъ какъ вы преодолѣли вашу страсть къ бумагомарательству? Я затратилъ на васъ свой капиталъ (онъ имѣлъ обыкновеніе выражаться такъ, какъ еслибы Маркъ былъ какое-то недвижимое имущество), я далъ вамъ хорошее образованіе и все затѣмъ, чтобы вы писали романы, которые вамъ «съ благодарностью» возвращаютъ назадъ! Вы бы могли заниматься этимъ и не получивъ университетскаго образованія.

— Нѣтъ ни одного знаменитаго писателя, которому бы сначала не возвращали его произведеній, — сказалъ Маркъ.

— Прекрасно, — торжественно произнесъ дядя Соломонъ: — если это такъ, то вы можете себя поздравить съ блистательнымъ началомъ. Надѣюсь, что ты очень всѣмъ этикъ довольна, Дженъ?

— Безполезно говорить, — отвѣчала она, — но это черная неблагодарность за всѣ твои добрыя старанія.

— Но вѣдь литературой можно зарабатывать большія деньги, — оправдывался бѣдный Маркъ.

— Я всегда думалъ, что басня о собакѣ и тѣни написана про глупыхъ фатовъ и теперь убѣдился въ томъ, — сказалъ дядюшка Соломонъ, раздражительно. — Ну, слушай, Маркъ, что я тебѣ скажу въ послѣдній разъ. Брось всѣ эти пустяки. Я сказалъ, что пріѣхалъ переговорить съ тобой, и хотя ты и обманулъ мои ожиданія, но я не отступлюсь отъ своего; когда я видѣлъ тебя въ послѣдній разъ, то подумалъ, что ты стараешься собственными усиліями выдти въ люди и изучаешь законовѣдѣніе. Я подумалъ: — помогу ему въ послѣдній разъ. Кажется, что все это было одна пустая болтовня, но я все-таки помогу тебѣ. Если ты сьумѣешь воспользоваться этимъ — тѣмъ лучше для тебя, если нѣтъ — тѣмъ хуже: я отрекусь отъ тебя на-вѣки. Посвяти себя исключительно законовѣдѣнію и брось свою школу. Я найму тебѣ квартиру и буду содержать тебя до тѣхъ поръ, пока ты не составишь себѣ карьеры. Но только помни одно: прочь бумагомарателъство разъ навсегда, и чтобы я больше о немъ не слыхалъ. Согласенъ, или нѣтъ?

Мало есть вещей болѣе обидныхъ для самолюбія, какъ неудача, постигшая Марка: отказъ школьнаго комитета былъ пустякомъ сравнительно. Только тотъ, кто поддавался искушенію послать рукопись издателю или редактору и получилъ ее обратно, можетъ понять тупую боль, причиняемую этимъ, какую-то безсильную ярость, слѣдующую за тѣмъ, и какое-то такое ощущеніе, точно человѣкъ сбитъ съ толку и долженъ теперь начать съизнова думать. Быть можетъ, живописецъ, картину котораго не допустили на выставку, испытываетъ нѣчто подобное. Но въ послѣднемъ случаѣ для самолюбія есть больше выходовъ.

Маркъ очень больно почувствовалъ ударъ, такъ какъ возлагалъ большія надежды на свои злосчастные манускрипты. Онъ послалъ ихъ фирмѣ, съ именемъ которой ему особенно лесгао было появиться въ свѣтъ, и вдругъ оба романа безповоротно отвергнуты. На минуту его увѣренность въ самомъ себѣ поколебалась и онъ почти склонилъ голову передъ приговоромъ.

И однако все-таки колебался. Издатель могъ ошибаться. Онъ слыхалъ о книгахъ, отвергнутыхъ съ позоромъ и затѣмъ превознесенныхъ до небесъ. Такъ было съ Карлейлемъ, такъ было съ Шарлоттой Бронте, да и мало-ли еще съ кѣмъ! Онъ желалъ быстрой славы, а юридическая карьера не скоро составляется.

— Ты слышишь, что говоритъ дядя? — сказала мать. Конечно ты не откажешься отъ такого выгоднаго предложенія?

— Нѣтъ, откажется, — замѣтила Марта. — Марку гораздо пріятнѣе писать романы, нежели работать, не такъ-ли, Маркъ? Вѣдь очень весело писать вещи, которыхъ никто не станетъ читать?

— Оставь Марка въ покоѣ, Марта, — вмѣшалась Трикси. — Какъ тебѣ не стыдно!

— Не знаю, почему вы такъ ополчились на меня, — сказалъ Маркъ, — въ писаніи книгъ нѣтъ ничего положительно безнравственнаго. Но, я думаю, что въ этомъ частномъ случаѣ вы правы, дядюшка, и желаете мнѣ добра. Я принимаю ваше предложеніе. Буду усердно готовиться въ адвокаты, такъ какъ повидимому ни во что другое не гожусь.

— И обѣщаешь не писать больше?

— Разумѣется, — раздражительно отвѣтилъ Маркъ, — все что вамъ угодно. Я поправился, я обязуюсь не прикасаться къ черниламъ во весь остатокъ моихъ дней.

То была не особенно любовная манера принимать такъ называемое выгодное предложеніе, но онъ быль раздосадованъ и едва сознавалъ, что говорилъ.

Но м-ръ Лайтовлеръ былъ не изъ обидчивыхъ и такъ доволенъ, что поставилъ на своемъ, что не обратилъ вниманія на манеру Марка.

— Прекрасно, — сказалъ онъ, — значитъ, — рѣшено. Я радъ, что ты образумился. Значитъ, поѣдемъ на дачу и не будемъ больше говорить объ этомъ дѣлѣ.

— А теперь, — объявилъ Маркъ съ принужденной улыбкой, — я пойду къ себѣ на верхъ и займусь законовѣдѣніемъ.

V.

Сосѣди.

Слишкомъ недѣля прошла послѣ сцены на Малаховой террасѣ, описанной мною въ послѣдней главѣ, — недѣля, проведенная Маркомъ въ ярмѣ школьныхъ занятій, которыя стали ему еще противнѣе съ тѣхъ поръ, какъ онъ не могъ больше питать никакихъ иллюзій о близкомъ избавленіи. Онъ не въ силахъ былъ видѣть достойное вознагражденіе въ своихъ новыхъ ожиданіяхъ и начиналъ жалѣть о томъ, что согласился на предложеніе дяди.

Онъ отправился на дачу послѣдняго, и нескрываемое довольство м-ра Лайтовлера, очевидно смотрѣвшаго на него какъ на свою собственность; и его непрерывные совѣты ревностно заниматься дѣломъ только усилили недовольство Марка самимъ собой и своимъ будущимъ. Съ чувствомъ досады шелъ онъ съ своимъ родственникомъ въ небольшую церковь, стоявшую за деревней.

Былъ ясный, ноябрьскій морозный день; багроваго цвѣта солнце сверкало сквозь окрашенныя пурпуромъ облака, и блѣдно-голубое небо раскидывалось надъ ихъ головами. Сельскій ландшафтъ смутно говорилъ о наступающихъ святочныхъ увеселеніяхъ, недоступныхъ для лондонца, лишеннаго возможности провести Рождество въ деревнѣ, но тѣмъ не менѣе веселящихъ душу.

Маркъ зналъ, что онъ долженъ будетъ провести праздникъ въ Лондонѣ въ кругу семейства, строго соблюдавшаго воскресный день, и отказаться отъ всякой мысли объ увеселеніяхъ. Однако, и его радовало наступленіе Рождественскихъ праздниковъ, а быть можетъ, то было дѣйствіе погоды, или же молодости и здоровья, но только съ каждымъ шагомъ недовольство его разсѣевалось.

Дядюшка Соломонъ облекся въ толстое, драповое пальто и широкополую шляпу такого духовнаго характера, что это отражалось на его разговорѣ. Онъ заговорилъ о ритуализмѣ и сожалѣлъ о томъ, что викарій заразился имъ, и о тайныхъ интригахъ ненавистнаго Гомпеджа.

— Я родился баптистомъ, — говорилъ онъ, — и вернулся бы къ нимъ, еслибы они не были такимъ нищенскимъ сбродомъ.

Въ такихъ разговорахъ они дошли до церкви, и дядя Соломонъ произнесъ громкимъ шопотомъ:

— А вотъ и онъ самъ, Гомпеджъ!

Маркъ во-время оглянулся и увидѣлъ стараго джентльмена, направлявшагося въ скамейкѣ, расположенной напротивъ ихъ собственной. Старый джентльменъ казался на видъ очень сердитымъ. У него было желтое лицо, длинные сѣдые волосы, большіе сѣрые глаза, крючковатый носъ и крупные зубы, виднѣвшіеся изъ-подъ сѣдыхъ усовъ и бороды.

Марку вдругъ стало неловко, потому что сзади м-ра Гомпеджа шла хорошенькая дѣвочка съ распущенными бѣлокурыми волосами, и высокая женщина въ сѣромъ платьѣ, съ свѣжимъ лицомъ, и наконецъ дѣвушка лѣтъ девятнадцати или двадцати, которая повидимому услыхала слова его дяди, такъ какъ проходя взглянула въ ихъ сторону съ выраженіемъ забавнаго удивленія въ глазахъ и чуть-чуть приподнявъ свои хорошенькія брови.

Какъ разъ въ эту минуту раздался громкій «аминь» изъ ризницы, органъ заигралъ гимнъ, и викарій съ своимъ помощникомъ выступилъ позади процессіи небольшихъ, деревенскихъ мальчиковъ въ бѣлыхъ стихаряхъ и сапогахъ, скрипѣвшихъ самыхъ не набожнымъ манеромъ.

Въ качествѣ приверженца нижней церкви м-ръ Лайтовлеръ протестовалъ противъ этой профессіональной пышности громкимъ храпомъ, который повторялся у него всякій разъ, какъ клерджимены выказывали поползновеніе стать на колѣни во время службы, причемъ маленькая дѣвочка оглядывалась на него большими удивленными глазами, точно думала, что онъ или очень набоженъ, или очень нездоровъ.

Маркъ невнимательно слушалъ богослуженіе; онъ смутно сознавалъ, что дядя его поетъ псалмы страшно фальшиво и тщетно пытается подпѣвать въ тактъ деревенскому хору пѣвчихъ. Онъ объяснилъ потомъ Марку, что любитъ показывать примѣръ внимательнаго отношенія къ богослуженію.

Но Маркъ ничего не видѣлъ, кромѣ блестящаго узла волосъ, виднѣвшагося изъ-подъ темныхъ полей шляпы его хорошенькой сосѣдки и, время отъ времени, ея тонкаго профиля, когда она поворачивалась въ своей сестренкѣ. Онъ занялся праздными соображеніями на счетъ ея характера. Была ли она горда? въ ея улыбкѣ, когда она прошла мимо него, былъ оттѣнокъ пренебреженія. Своенравна? въ поворотѣ ея граціозной головки замѣчалось нѣчто высокомѣрное. Но при всемъ томъ она была добра; онъ заключалъ это изъ того довѣрія, съ какимъ дѣвочка прильнула къ ней, когда началась проповѣдь, а она нѣжно обвила ее рукой и притянула еще ближе въ себѣ.

Маркъ былъ уже влюбленъ нѣсколько разъ; послѣдняя любовь его была къ хорошенькой кокеткѣ, которая ловко водила его за носъ, и хотя весь ея репертуаръ былъ истощенъ и она перестала его интересовать къ тому времени, какъ они разстались по взаимному согласію, но ему нравилось думать, что сердце его разбито и навѣки охладѣло къ женщинамъ. Поэтому онъ находился въ самомъ благопріятномъ настроеніи для того, чтобы стать легкой жертвой новаго увлеченія.

Онъ думалъ, что еще никогда не встрѣчалъ дѣвушки, подобной той, которую теперь видѣлъ, такой естественной и не натянутой, а между тѣмъ, такой изящной во всѣхъ своихъ движеніяхъ. Какія поэмы, какія книги можно написать подъ ея вдохновеніемъ, и тутъ Маркъ съ болью вспоминалъ, что покончилъ со всѣмъ этимъ навсегда. Самая изысканная форма поклоненія внѣ его власти, еслибы даже ему и представился случай ухаживать за ней. Эта мысль никакъ не могла способствовать тому, чтобы онъ примирился съ своей судьбой.

Но возможно ля, чтобы случай свелъ его съ его новымъ божествомъ? По всей вѣроятности, нѣтъ. Въ жизни столько бываетъ этихъ соблазнительныхъ проблесковъ, изъ которыхъ никогда ничего не выходитъ. «Если она — дочь Гомпеджа, — думалъ онъ, — то надо отказаться отъ всякой надежды; но если только есть малѣйшая возможность, то я не упущу ее изъ виду!»

И въ этикъ мечтахъ онъ прослушалъ проповѣдь и не замѣтилъ, какъ служба кончилась.

Когда они вышли изъ церкви, ноябрьское солнце ярко свѣтило. Оно высвободилось теперь изъ-за тучъ, разсѣяло туманъ и грѣло почти какъ весною. Маркъ поглядывалъ во всѣ стороны, ища м-ра Гомпеджа, съ его спутницей, но они остались позади и, какъ онъ опасался, намѣренно. Тѣмъ не менѣе онъ рѣшилъ узнать, кто онѣ такія.

— М-ръ Гомпеджь былъ въ церкви съ своимъ семействомъ? — спросилъ онъ.

— Гомпеджъ холостякъ или, по крайней мѣрѣ, выдаетъ себя за такого, — язвительно замѣтилъ дядя.

— Кто же эти молодыя дѣвушки?

— Какія молодыя дѣвушки?

— Да тѣ, что сидѣли на его скамейкѣ, — сказалъ Маркъ немного нетерпѣливо; — дѣвочка съ длинными волосами и другая… постарше?

— Развѣ въ церковь ходятъ затѣмъ, чтобы глазѣть на публику? Я не замѣтилъ ихъ; онѣ пріѣзжія, какія-нибудь знакомыя Гомпеджа, полагаю. Въ сѣромъ была его сестра. Она ведетъ его хозяйство, а онъ ее тиранить.

Дядя Соломонъ былъ вдовецъ; племянница его покойной жены жила обыкновенно съ нимъ и вела его хозяйство. То была пожилая особа, безцвѣтная и холодная, но понимала, какъ ей слѣдуетъ себя вести въ качествѣ дальней родственницы, и заботилась объ удобствахъ хозяина. Въ настоящую минуту она находилась въ отсутствіи, и отчасти по этой причинѣ Маркъ былъ приглашенъ дядей въ гости.

Они отобѣдали въ небольшой теплой комнатѣ, просто, но хорошо убранной, и послѣ обѣда дядя Соломонъ далъ Марку сигару и раскрылъ томъ американскихъ комментаріевъ на апостольскія посланія, къ которымъ онъ прибѣгалъ, чтобы придать воскресный характеръ своему послѣобѣденному сну; но прежде нежели книга возъимѣла свое дѣйствіе, сквозь закрытыя окна послышались голоса, слабо долетавшіе, очевидно, съ конца сада.

М-ръ Лайтовлеръ открылъ отяжелѣвшіе вѣки:

— Кто-то забрался въ мой садъ, — сказалъ онъ. — Надо пойти и выгнать… это навѣрное опять деревенскіе ребятишки… повадились ко мнѣ…

Онъ надѣлъ старую садовую шляпу и вышелъ въ сопровожденіи Марка.

— Голоса доходятъ какъ будто со стороны дороги Гомпеджа, но никого не видать, — продолжалъ онъ: — да, такъ и есть! Вотъ и самъ Гомпеджъ и его гости глядятъ черезъ мой заборъ! Чего это ему вздумалось глазѣть на мою собственность? Вотъ нахалъ!

Когда они подошли ближе, онъ остановился, и повернувъ къ Марку лицо, побагровѣвшее отъ гнѣва, сказалъ:

— Нѣтъ, это такое нахальство, что превышаетъ всякое вѣроятіе! Каково? онъ глазѣетъ на свою проклятую гусыню, какъ та прохаживается по моему саду, и навѣрное самъ впустилъ ее!

Дойдя до мѣста дѣйствія, Маркъ увидѣлъ сердитаго стараго господина, бывшаго утромъ въ церкви; онъ съ гнѣвомъ смотрѣлъ черезъ заборъ. Рядомъ съ нимъ стояла красивая и стройная дѣвушка, которую Маркъ видѣлъ въ церкви; удивленное личико сестры ея показывалось по временамъ надъ кольями, а позади лаяла и визжала маленькая собачонка.

Всѣ они глядѣли на большого сѣраго гуся, который безспорно забрался въ чужія владѣнія, но несправедливо было бы говорить, какъ м-ръ Лайтовлеръ, что они поощряютъ его къ этому. Напротивъ того, главной заботой ихъ было вернуть его, но такъ какъ заборъ былъ высокъ, а м-ръ Гомпеджъ недостаточно молодъ, чтобы перелѣзть черезъ него, то имъ приходилось ждать, пока птица сама наконецъ образумится.

Но, какъ вскорѣ замѣтилъ Маркъ, безпутная птица не легко могла внять доводамъ разсудка, ибо находилась въ состояніи сильнаго опьянѣнія; она шатаясь брела по дорожкѣ, нахально вытянувъ свою длинную шею, и ея вялое, сонное гоготаніе какъ будто говорило: — Убирайтесь, я сама себѣ госпожа! — такъ ясно, какъ только это можно выразить на птичьемъ языкѣ.

М-ръ Лайтовлеръ коротко и нѣсколько злобно засмѣялся.

— Ого! Вилькоксъ таки сдѣлалъ, какъ сказалъ, — замѣтилъ онъ. Маркъ бросилъ сигару и слегка приподнялъ шляпу; ему было совѣстно и вмѣстѣ съ тѣмъ ужасно смѣшно. Онъ не смѣлъ взглянуть въ лицо спутницы м-ра Гомпеджа и держался на заднемъ планѣ, въ качествѣ безстрастнаго зрителя.

М-ръ Лайтовлеръ, очевидно, рѣшилъ быть какъ можно грубѣе.

— Добрый день, м-ръ Гомпеджъ, — началъ онъ, — кажется, что имѣлъ удовольствіе уже раньше познакомиться съ вашей птицей; она такъ добра, что по временамъ приходитъ помогать моему садовнику; вы извините меня, но я осмѣлюсь замѣтить, что когда она находится въ такомъ состояніи, то лучше бы ее держать дома.

— Это срамъ, сэръ, — отрѣзалъ другой джентльменъ, задѣтый такой ироніей: — чистый срамъ!

— Да! это мало дѣлаетъ чести вашему гусю! — согласился дядя Соломонъ, нарочно переиначивая смыслъ словъ своего сосѣда! — Часто это съ нимъ случается?

— Бѣдная гусыня, — пропѣла дѣвочка, появляясь у отверстія въ заборѣ: — какая она странная; крестный, она вѣрно больна?

— Уходи отсюда, Долли, — отвѣчалъ м-ръ Гомпеджъ: — тебѣ не годится на это смотрѣть; уходи поскорѣй.

— Ну, тогда и Фрискъ не долженъ смотрѣть; пойдемъ, Фрискъ, — и Долли снова исчезла.

Когда она ушла, старый джентльменъ сказалъ съ угрожающей улыбкой, выказавшей всѣ его зубы:

— Ну-съ, м-ръ Лайтовлеръ, я вамъ, вѣроятно, обязанъ за то ужасное состояніе, въ какомъ находится эта птица?

— Кто-нибудь да ее напоилъ, это вѣрно, — отвѣчалъ тотъ, глядя на птицу, слабо пытавшуюся распустить крылья и презрительно загоготать надъ міромъ.

— Не отдѣлывайтесь словами, сэръ; развѣ я не вижу, что въ вашемъ саду положили отраву для этой несчастной птицы?

— Успокойтесь, м-ръ Гомпеджъ, ядъ этотъ не что иное, какъ мой старый коньякъ, — отвѣчалъ м-ръ Лайтовлеръ: — и позвольте мнѣ вамъ замѣтить, что рѣдкому человѣку, не то, что какому-нибудь гусю, удается отвѣдать его. Мой садовникъ, должно бытъ, полилъ имъ нѣкоторыя растенія… ради земледѣльческихъ цѣлей, а ваша птица пролѣзла въ дыру (про которую вы, быть можетъ, припомните, я вамъ говорилъ) и немножко слишкомъ понабралась имъ. На здоровье, только ужъ не сердитесь на меня, если у нея завтра будетъ болѣть голова.

Въ этотъ моментъ Маркъ не могъ удержаться, чтобы не взглянуть на хорошенькое личико, виднѣвшееся по ту сторону забора. Не смотря на свою женскую жалостливость и уваженіе къ владѣльцу птицы, Мабель не могла не сознавать нелѣпости этой сцены между двумя старыми разсерженными джентльменами, перебранивавшимися черезъ заборъ изъ-за пьяной птицы. Маркъ увидѣлъ, что ей хотѣлось смѣяться, и ея темносѣрые глаза на минуту встрѣтились съ его глазами и сказали, что она его понимаетъ. То была точно электрическая искра, затѣмъ она отвернулась, слегка покраснѣвъ.

— Я ухожу, дядя Антони, — сказала она, — приходите и вы поскорѣе; будетъ ссориться, попросите ихъ отдать вамъ назадъ бѣднаго гуся, и я снесу его на свой дворъ.

— Предоставьте мнѣ поступать, какъ я знаю, — досадливо отвѣчать м-ръ Гомпеджъ. — Могу я васъ попросить, м-ръ Лайтовлеръ, передать мнѣ птицу черезъ заборъ… когда вы покончите свою забаву.

— Эта птица такъ любитъ копаться въ моемъ навозѣ, что я долженъ просить извинить меня, — сказалъ м-ръ Лайтовлеръ. — Если вы посвистите, то я попробую загнать ее въ дыру; но ей всегда легче пролѣзть въ нее натощакъ, нежели наѣвшись, даже и тогда, когда она трезва. Боюсь, что вамъ придется подождать, пока она нѣсколько придетъ въ себя.

Тутъ гусь наткнулся на цвѣтной горшокъ, до половины зарытый въ землю, и безпомощно покатился на землю, закрывъ глаза.

— Ахъ, бѣдняжка! — вскричала Мабель, — она умираетъ.

— Видите вы это? — яростно спросилъ владѣлецъ птицы: — она умираетъ и вы отравили ее, сэръ; намоченный ядомъ хлѣбъ былъ положенъ тутъ вами или по вашему приказанію… и, клянусь Богомъ, вы за это отвѣтите.

— Я никогда не клалъ и не приказывалъ класть.

— Увидимъ, увидимъ, — сказалъ м-ръ Гомпеджъ: — мы объ этомъ послѣ поговоримъ.

— Слушайте-же, пожалуйста, не забывайтесь, — заревѣлъ дядя Соломонъ: — будьте хладнокровнѣе.

— Да, будешь тутъ хладнокровнымъ, какъ же! Пойти спокойно погулять въ воскресный день и увидѣть, что вашего гуся заманилъ въ свой садъ сосѣдъ и отравилъ его водкой!

— Заманилъ! это мнѣ нравится! ваша птица такъ застѣнчива, неправда ли, что если ее формально не пригласить, то сама она и дороги не найдетъ? — подсмѣивался м-ръ Лайтовлеръ.

Мабель уже убѣжала; Маркъ остался и уговаривалъ дядю уйти по-добру, по-здорову.

— Я такъ не оставлю этого дѣла, сэръ; нѣтъ, не оставлю, — рычалъ м-ръ Гомпеджъ въ ярости: — повѣрьте, что оно вамъ мало принесетъ чести, хотя вы и церковный староста.

— Не смѣйте поднимать этого вопроса здѣсь! — отпарировалъ дядюшка Соломонъ. — Не вамъ судить меня какъ церковнаго старосту, м-ръ Гомпеджъ, сэръ; да, никакъ не вамъ.

— Не бывать вамъ больше церковнымъ старостой. Я доведу это дѣло до суда. Я начну искъ противъ васъ за беззаконное, дурное и жестокое обращеніе съ моимъ гусемъ, сэръ.

— Говорятъ же вамъ, что я не трогалъ вашего гуся, а если я хочу поливать свой садъ виски или водкой или шампанскимъ, то неужто же я не властенъ этого сдѣлать и долженъ заботиться о вашемъ глупомъ гусѣ; скажите пожалуйста, я не просилъ его приходить сюда и напиваться. Плевать я хотѣлъ на ваши иски, сэръ. Можете судиться, сколько вамъ угодно.

Но не смотря на эти храбрыя заявленія, въ душѣ м-ръ Лайтовлеръ порядочно трусилъ.

— Увидимъ! — отвѣчалъ тотъ злобно: — а теперь еще разъ повторяю, отдайте мнѣ мою бѣдную птицу.

Маркъ нашелъ, что дѣло зашло слишкомъ далеко. Онъ поднялъ тяжелую птицу, которая слабо сопротивлялась, и понесъ ее въ забору.

— Вотъ жертва, м-ръ Гомпеджъ, — сказалъ онъ развязно. — Я надѣюсь, что часа черезъ два она совсѣмъ поправится, а теперь, полагаю, можно покончить со всѣмъ этимъ.

Старый джентльменъ взглянулъ на Марка, принимая отъ него птицу.

— Не знаю, кто вы такой, молодой человѣкъ, а также, какую роль вы играли въ этой позорной исторіи. Если я узнаю, что вы принимали также участіе въ этомъ дѣлѣ, то заставлю васъ раскаяться. Я не желаю входить ни въ какія дальнѣйшія объясненія ни съ вами, ни съ вашимъ знакомымъ, который настолько старъ, что могъ бы лучше понимать обязанности христіанина и сосѣда. Передайте ему, что онъ еще обо мнѣ услышитъ.

Онъ удалился съ обиженной птицей подъ мышкой, оставивъ дядю Соломона въ довольно мрачныхъ размышленіяхъ. Онъ слышалъ, разумѣется, послѣднія слова и поглядѣлъ жалобно на племянника.

— Хорошо тебѣ смѣяться, — говорилъ онъ Марку, идя обратно въ домъ: — но знай, что если этотъ злобный старый идіотъ вздумаетъ начать со мной тяжбу, то надѣлаетъ мнѣ кучу хлопотъ. Онъ вѣдь законникъ, этотъ Гомпеджъ, и страшный крючкотворъ. Удивительно пріятно мнѣ будетъ видѣть, какъ въ газетахъ пропечатаютъ меня за то, что я мучилъ гуся! Я увѣренъ, что они будутъ увѣрять, что я влилъ ему водку прямо въ горло. Это все Вилькоксъ надѣлалъ, а совсѣмъ не я; но они все свалятъ на меня. Я поѣду завтра къ Грину и Феррету и поговорю съ ними. Ты изучалъ законы. Какъ ты думаешь обо всемъ этомъ? Могутъ они засудить меня? Но вѣдь это страшно глупо, судиться изъ-за какого-то дурацкаго гуся!

«Еслибы и былъ какой-нибудь шансъ познакомиться съ прелестной дѣвушкой, — съ горечью думалъ Маркъ, послѣ того, какъ утѣшилъ дядю настолько, насколько скромное знаніе законовъ ему дозволяло это, — то теперь онъ потерянъ: эта проклятая птица разрушила всѣ надежды, подобно тому, какъ ея предки обманули ожиданія предпріимчивыхъ галловъ».

Сумерки наступали, когда они шли черезъ лугъ, съ котораго уже почти сошли послѣдніе лучи солнечнаго заката; вульгарная вилла окрасилась фіолетовымъ цвѣтомъ, а на западѣ живыя изгороди и деревья вырѣзывались прихотливыми силуэтами на золотомъ и свѣтло-палевомъ фонѣ; одно или два облака цвѣта фламинго лѣниво плыли высоко, высоко въ зеленовато-голубомъ небѣ. На всемъ окружающемъ лежалъ отпечатокъ мира и спокойствія, отмѣчающаго обыкновенно хорошій осенній день, и царило то особенное безмолвіе, какое всегда бываетъ замѣтно въ воскресный день.

Маркъ подпалъ вліянію всего этого и смутно утѣшился. Онъ вспомнилъ взглядъ, какимъ онъ обмѣнялся съ дѣвушкой надъ заборомъ, и это успокоило его.

За ужиномъ дядя тоже пріободрился.

— Если онъ подастъ жалобу, то ему вернутъ ее, — сказалъ онъ самоувѣренно. — Онъ не даромъ вѣдь законникъ, долженъ же онъ это знать, полагаю. Развѣ я могу отвѣчать за то, что сдѣлаетъ Вилькоксъ безъ моего приказанія. Я не говорилъ ему, чтобы онъ этого не дѣлалъ, но вѣдь не говорилъ также, чтобы онъ это сдѣлалъ. И въ чемъ же тутъ, спрашивается, жестокость? такой нектаръ, какъ эта водка. Вотъ налей-ка себѣ рюмку и попробуй.

Но когда они шли спать на верхъ, онъ остановился на верху лѣстницы и сказалъ Марку: — Кстати, напомни мнѣ приказать Вилькоксу разузнать завтра по утру, что дѣлается съ гусемъ.

VI.

Такъ близко и такъ, однако, далеко.

Когда Маркъ проснулся на другое утро, погода перемѣнилась. Ночью былъ морозъ и туманъ окутывалъ тонкой бѣлой пеленой всю окрестность: немногія деревья, которыя можно было видѣть по близости, казались какими-то сѣрыми и это дѣлало ихъ похожими на привидѣнія. Завтракъ былъ поданъ рано, такъ какъ Маркъ долженъ былъ торопиться въ школу, и онъ сошелъ внизъ къ дядѣ, который уже всталъ, пожимаясь отъ холода.

— Кабріолетъ будетъ готовъ черезъ пятъ минутъ, — сказалъ этотъ джентльменъ съ набитомъ ртомъ, — поэтому поторопись съ завтракомъ. Я самъ отвезу тебя на станцію.

Дорогой онъ читалъ наставленія Марку, но Маркъ не слушалъ его. Онъ думалъ о дѣвушкѣ, глаза которой встрѣтились съ его глазами наканунѣ.

Всю ночь онъ видѣлъ ее во снѣ, тревожномъ, нелѣпомъ, что не мѣшало ему находиться подъ впечатлѣніемъ этого сна. Свистокъ, раздавшійся въ воздухѣ, отдаленный стукъ колесъ о рельсы оповѣстилъ ихъ, что они приближаются къ станціи, но туманъ настолько усилился, что ничего нельзя было видѣть, пока м-ръ Лайтовлеръ не подъѣхалъ къ лѣстницѣ, которая, казалось, никуда не вела и стояла особнякомъ. Здѣсь они поручили кабріолетъ сторожу, а сами пошли на платформу.

— На дворѣ слишкомъ холодно, — сказалъ дядя Соломонъ, — пойдемъ въ залу, тамъ топится каминъ. — Когда они вошли въ залу, то у камина стояла граціозная фигура дѣвушки, грѣвшей руки у огня. Марку не надо было видѣть ея лица, чтобы узнать, что судьба сжалилась надъ нимъ и посылаетъ ему новый случай. Гости м-ра Гомпеджа, очевидно, возвращались въ городъ съ тѣмъ же поѣздомъ, что и онъ, и самъ старый джентльменъ стоялъ спиной къ нимъ и разсматривалъ росписаніе поѣздовъ, прибитое на стѣнѣ.

Дядя Соломонъ, которому Вилькоксъ уже успѣлъ сообщить, о томъ, что злополучный гусь находится въ вожделѣнномъ здравіи, повидимому, не испытывалъ никакой неловкости отъ этой встрѣчи, но шумно двигался и кашлялъ, желая какъ будто привлечь вниманіе врага. Маркъ чувствовалъ большое смущеніе, опасаясь сцены; но поглядывалъ такъ часто, какъ только смѣлъ, на даму своихъ мыслей, которая надѣвала перчатки съ рѣшительнымъ видомъ.

— Крестный, — сказала вдругъ маленькая дѣвочка, — вы мнѣ не сказали: хорошо ли велъ себя Фрискъ?

— Такъ хорошо, что не давалъ мнѣ спать всю ночь и занималъ меня своей персоной.

— Что онъ вылъ, крестный? Онъ иногда, знаете, воетъ, когда его оставляютъ въ саду.

— О, да, онъ много вылъ; это онъ отлично умѣетъ дѣлать.

— И вамъ, въ самомъ дѣлѣ, это нравится, крестный? — вопрошала Долли: — многіе, знаете, этого не любятъ.

— Какіе ограниченные люди, — проворчалъ старый джентльменъ.

— Неправда ли? — ораторствовала невинная Долли: — ну, я рада, крестный, что онъ вамъ нравится, потому что теперь я всегда буду его брать съ собой.

— Здравствуйте, м-ръ Гомпеджъ, — сказалъ дядя Соломонъ, прокашливаясь.

— Здравствуйте, — сухо отрѣзалъ тотъ. Дѣвушка отвѣтила на поклонъ Марка, но не подала виду, что узнаетъ его.

Долли громко замѣтила:

— Э, да это старый сосѣдъ, который чѣмъ-то опоилъ вашего гуся; да, крестный?

— Надѣюсь, — продолжалъ дядя Соломонъ, — что вы обдумали вчерашнее свое поведеніе и убѣдились, что зашли слишкомъ далеко, употребивъ тѣ выраженія, въ какимъ вы вчера прибѣгли, тѣмъ болѣе, что птица совсѣмъ здорова, какъ мнѣ передавали сегодня утромъ.

— Не желаю входить въ дальнѣйшія пренія по этому предмету въ настоящую минуту, — отвѣчалъ тотъ сердито.

— Да и мнѣ онъ порядкомъ надоѣлъ, и если вы согласны признать, что были слишкомъ рѣзки вчера, то я готовъ, съ своей стороны, предать его забвенію.

— Я не сомнѣваюсь въ этомъ, м-ръ Лайтовлеръ, но вы должны извинить, если я уклонюсь отъ разсужденій объ этомъ вопросѣ. Я не могу отказаться отъ него такъ легко, какъ вы склонны невидимому думать, и… короче сказать, я не намѣренъ говорить объ этомъ здѣсь, сэръ.

— Какъ вамъ угодно. Я хотѣлъ только отнестись къ вамъ, какъ добрый сосѣдъ, но это ничего не значитъ. Я могу такъ же хорошо, какъ и другіе, довольствоваться своимъ обществомъ.

— Если такъ, то будьте такъ добры, м-ръ Лайтовлеръ. Мабель, поѣздъ уже пришелъ. Забирайте свои пледы и другія вещи и идемъ.

Онъ надменно прошелъ мимо негодующаго дядюшки Соломона, въ сопровожденіи Мабель и Долли, причемъ первой было какъ будто немножко стыдно поведенія м-ра Гомпеджа, потому что она опустила глаза, проходя мимо Марка, между тѣмъ какъ Долли съ дѣтскимъ любопытствомъ поглядѣла на него.

— Чортъ бы побралъ этихъ старыхъ дураковъ, — сердился про себя Маркъ: — очень нужно имъ было такъ нелѣпо повздорить между собой. Будь они только вѣжливы другъ съ другомъ, я могъ бы уже быть теперь представленъ Мабель; мы могли бы даже вмѣстѣ доѣхать до города.

Мартъ сѣлъ въ отдѣленіе, находившееся рядомъ съ тѣмъ, въ которое м-ръ Гомпеджъ усадилъ Мабель съ сестрой. Ближе сѣсть онъ не посмѣлъ. Онъ слишалъ, какъ чистый голосокъ Мабель проговорилъ прощальныя слова въ окно вагона, въ то время какъ дядя Соломонъ повторялъ свои увѣщанія усердно работать и воздерживаться отъ всякаго «литературнаго вздора».

Отъ Чигберна до Лондона было не очень далеко, но какъ мы вскорѣ увидимъ, судьба рѣшила, что это путешествіе останется памятнымъ какъ для Марка, такъ и для Мабель.

VII.

Въ туманѣ.

Маркъ былъ вызванъ изъ задумчивости, въ которую погрузился, сидя въ вагонѣ, тѣмъ обстоятельствомъ, что поѣздъ послѣ нѣсколько замедлившагося хода совсѣмъ остановился. — Не можетъ быть, чтобы мы уже пріѣхали, — подумалъ онъ, и выглянувъ въ окно дѣйствительно убѣдился, что не ошибся. Они навѣрное были еще далеко отъ столицы, да и не видать было, чтобы они стояли около станціи, хотя трудно было удостовѣриться въ этомъ, благодаря густому туману, окутывавшему все кругомъ.

Вдоль всего поѣзда разговоры пассажировъ, не заглушаемые больше шумомъ движенія, слышались точно гудѣнье пчелъ. Время отъ времени явственнѣе долетали нѣкоторыя слова, заставлявшія другихъ невольно прислушиваться, потому что при такихъ обстоятельствахъ самый простой разговоръ пріобрѣтаетъ необыкновенную пикантность, можетъ быть потому, что не видишь говорящихъ, и это дѣйствуетъ на воображеніе, или потому, что они не ожидаютъ, что ихъ слышатъ другіе.

Но мало-по-малу всѣ пассажиры сообразили, должно быть, что остановка необычайная; стали спускать стекла въ окнахъ вагоновъ, и въ послѣднихъ стали появляться вопросительныя головы. Разные голоса вопрошали, гдѣ же это они находятся, и почему стоятъ и о чемъ думаетъ, чортъ бы ее побралъ, компанія. На эти вопросы кондукторъ, медленно расхаживавшій вдоль поѣзда, отвѣчалъ съ дипломатической увертливостью, отличающей оффиціальное нежеланіе сознаться въ возможной неисправности.

— Да, — солидно отвѣчалъ онъ: — оказалось необходимымъ остановиться; но сейчасъ должны тронуться; онъ не знаетъ какъ долго еще простоять; что-то случилось съ машиной; но ничего серьезнаго; онъ не можетъ въ точности сказать, что именно.

Но какъ разъ подъ окномъ Марка къ нему подошелъ другой кондукторъ съ другого конца поѣзда, гдѣ произошла остановка, и между ними нашлась торопливая конференція, въ которой уже не было степенности ни съ той, ни съ другой стороны. — Бѣги со всѣхъ ногъ и подай сигналъ выстрѣлами; нельзя терять ни минуты; онъ сейчасъ можетъ налетѣть на насъ, а другихъ сигналовъ не увидятъ въ такую погоду. Я бы на твоемъ мѣстѣ, товарищъ, высадилъ ихъ изъ вагоновъ. Имъ тамъ можетъ не поздоровиться.

Одинъ кондукторъ побѣжалъ подавать сигналы, употребляемые во время тумана, а другой отправился предупреждать пассажировъ.

— Выходите изъ вагоновъ, господа; скорѣе, выходите! — кричалъ онъ.

Въ каждомъ поѣздѣ всегда бываетъ какой-нибудь несговорчивый человѣкъ, требующій логическихъ доказательствъ необходимости потревожить свою персону. Онъ сердито выставилъ голову въ окно, подлѣ Марка:

— Слушайте, кондукторъ! — съ важностью закричалъ онъ: — что это значитъ? Почему я долженъ выходить?

— Потому что для васъ будетъ лучше, — коротко отвѣчалъ тотъ.

— Но почему? гдѣ же платформа? Я настаиваю на томъ, чтобы меня подвезли къ платформѣ, я не желаю сломать себѣ шеи.

Нѣсколько человѣкъ, растворившихъ двери своихъ вагоновъ и показавшихся на ступенькахъ, остановились при этихъ словахъ, какъ бы напомнившихъ имъ о чувствѣ собственнаго достоинства.

— Какъ вамъ угодно, сэръ, — отвѣчалъ кондукторъ: — машина сломалась и на насъ съ минуты на минуту можетъ налетѣть другой поѣздъ въ этомъ туманѣ…

Послѣ этого всѣ пассажиры, и первый изъ нихъ несговорчивый господинъ, выказали такую прыть, что скоро очутились внѣ вагоновъ и побѣжали долой съ полотна. Маркъ, мигомъ постигнувшій, какой шансъ посылаетъ ему милостивая судьба, бросился къ дверямъ сосѣдняго отдѣленія, схватилъ Долли на руки въ то время, какъ она готовилась выпрыгнуть изъ вагона, и, едва вѣря своему счастію, подалъ руку Мабели и продержалъ одну счастливую минуту ея ручку въ своихъ рукахъ, въ то время какъ она спускалась съ высокой и крутой ступеньки.

— Скорѣй сходите съ рельсовъ, и отойдите какъ можно дальше отъ дороги на случай столкновенія.

Мабель поблѣднѣла, потому что до сихъ поръ не думала, что существуетъ настоящая опасность. — Не отходи отъ меня, Долли, — сказала она съ полотна. — Здѣсь мы въ безопасности.

Туманъ былъ такъ густъ, что когда они отошли отъ рельсовъ на нѣсколько шаговъ, то поѣзда совсѣмъ не стало видно; пассажиры двигались взволнованными группами, не зная сами, какихъ ужасовъ они могутъ быть свидѣтелями. Волненіе усилилось, когда одинъ изъ нихъ объявилъ, что слышитъ стукъ приближающагося поѣзда. — Слава Богу, что мы во-время успѣли выбраться, и спаси Господь тѣхъ, кто на томъ поѣздѣ! — закричалъ чей-то голосъ.

Долли услышала это и громко завопила:

— Мабель, мы забыли Фриска! онъ будетъ убитъ; бѣдная собачка, она будетъ убита, — рыдала она.

И къ ужасу Марка бросилась бѣжать въ поѣзду; онъ схватилъ ее за руку. — Пустите меня! — отбивалась Долли, — я должна спасти Фриска.

— Онъ выскочилъ изъ вагона и навѣрное теперь уже въ безопасности, — шепнулъ ей Маркъ на ухо.

— Онъ крѣпко спалъ въ корзинкѣ и не проснется, если я не позову его. Къ чему вы меня держите! Пустите меня, — настаивала Долли.

— Нѣтъ, Долли, нѣтъ, — просила Мабель, наклонившись къ ней, — теперь уже поздно. Тяжело бросить его на произволъ судьбы, но уже дѣлать нечего.

И говоря это, она тоже заплакала.

Маркъ не былъ человѣкомъ, отъ котораго вообще можно было ожидать чего-нибудь героическаго. Нельзя сказать, чтобы онъ былъ себялюбивѣе большинства молодыхъ людей; обыкновенно онъ не любилъ безпокоить себя ради другихъ и въ болѣе хладнокровную минуту и еслибы его не подстрекало присутствіе Мабели, онъ бы конечно вовсе не нашелъ нужнымъ бѣжать спасать собаку отъ мучительной смерти.

Но тутъ была Мабель, и желаніе отличиться въ ея глазахъ сдѣлало героемъ человѣка, характеръ котораго менѣе всего обѣщалъ геройскихъ подвиговъ. Физически онъ былъ достаточно храбръ и способенъ поддаваться первому впечатлѣнію, не заботясь о послѣдствіяхъ. Теперь имъ овладѣло желаніе спасти собаку и онъ слѣпо ему повиновался.

— Подождите здѣсь, — сказалъ онъ, — я схожу за ней.

— О, нѣтъ, нѣтъ, — закричала Мабель; — вы рискуете жизнью.

— Не удерживай его, Мабель, — просила Долли: — онъ хочетъ спасти мою собаку.

Маркъ уже ушелъ и Мабель осталось только утѣшать, какъ она умѣла, плачущую Долли. Маркъ тѣмъ временемъ прошелъ къ той части поѣзда, гдѣ находилось отдѣленіе, которое онъ занималъ, и нашелъ его безъ труда, когда приблизился настолько, чтобы различать предметы сквозь туманъ; дверь въ отдѣленіе Мабели была открыта, и въ ту минуту, какъ онъ впрыгнулъ въ него, онъ услышалъ стукъ приближающагося поѣзда, свистки котораго показались ему адской музыкой, и впервые ему пришло въ голову все слышанное ихъ о столкновеніяхъ поѣздовъ и различныхъ пораненіяхъ, претерпѣваемыхъ въ такомъ случаѣ пассажирами.

Но ему некогда было думать объ этомъ; на другомъ концѣ вагона стояла маленькая круглая корзинка, которую онъ видѣлъ въ рукахъ у Додли на Чигбернской станціи и въ немъ находился терріеръ, крѣпко спавшій, какъ это и предполагала Долли. Онъ взялъ сонную собачонку, причемъ неблагодарная зарычала, но не успѣлъ соскочитъ съ ней изъ вагона, какъ послышался сильный толчокъ, отбросившій его на другой конецъ отдѣленія.

Пока это происходило, пассажиры перваго поѣзда, теперь, когда худшее уже произошло и слабые крики и стоны вдоль поѣзда затихли, направились туда, откуда они слышались, и Мабель, держа Долли крѣпко за руку, принудила себя идти за ними, хотя у ней голова кружилась и подгибались колѣни отъ страха, при мысли, что она можетъ увидѣть.

Первое, что онѣ увидѣли, это толпу возбужденныхъ, взволнованныхъ людей, сыпавшихъ вопросами и бранившихъ начальство обоихъ поѣздовъ. — Къ чему оставили поѣздъ на рельсахъ и не отвели его? вѣдь они могли всѣ убиться. — Все это происходить отъ преступной небрежности и слѣдуетъ непремѣнно произвести слѣдствіе… они будутъ настаивать на слѣдствіи… они будутъ жаловаться главной дирекціи и т. д.

Лица казались блѣдными и испуганными въ туманѣ, но всѣ ораторы были, очевидно, цѣлы и невредимы, и сколько можно было судить, ни одинъ изъ поѣздовъ не сошелъ съ рельсовъ, но куда дѣвался молодой человѣкъ, который взялся спасти собаку?

— О, Мабель, — кричала Додли, — Фрискъ убить, я увѣрена въ этомъ, спроси, пожалуйста, разузнай, что случилось.

Но Мабель не рѣшалась разспрашивать изъ боязни услышать, что человѣческая жизнь принесена благородно, но безплодно въ жертву; она когда только пробираться сквозь толпу съ цѣлью добраться до вагона, гдѣ ждетъ ее рѣшеніе мучительнаго вопроса.

— Кто-то есть въ одномъ изъ вагоновъ, — услышала она чей-то голосъ, когда подошла ближе и сердце ея крѣпче забилось; но вотъ толпа разступилась и она увидѣла Марка Ашбёрна, идущаго на встрѣчу ей съ блѣдной улыбкой на помертвѣломъ лицѣ и съ трепещущей собачкой на рукахъ.

Къ счастью для Марка, туманные сигналы даны были вовремя, и второй поѣздъ успѣли снабдить сильными тормазами, благодаря которымъ толчокъ былъ значительно ослабленъ, и Маркъ отдѣлался легкимъ ушибомъ, оглушившимъ его только на минуту.

Посидѣвъ нѣсколько мгновеній, чтобы придти въ себя окончательно, онъ поднялъ терріера съ подушекъ, на которыхъ тотъ дрожалъ, прикурнувъ къ нимъ, послѣ того, какъ выпалъ изъ его рукъ при столкновеніи; Маркъ, чувствуя себя все еще немного оглушеннымъ и слабымъ, пошелъ въ удивленную толпу и направился, какъ мы уже видѣли, къ Мабель и Долли.

Долли была слишкомъ взволнована, чтобы выразить свои чувства въ словахъ, она схватила Фриска со слезами на глазахъ и убѣжала съ нимъ, не пытаясь даже поблагодарить его спасителя. Но за то сестра ея съ лихвой вознаградила его за это.

— Какъ намъ благодарить васъ, — сказала она съ дрожью въ голосѣ и невольнымъ восхищеніемъ во взглядѣ: — это было такъ мужественно съ вашей стороны; вы могли быть убиты. Ахъ! вы ушибли себѣ лобъ; кровь шла изъ ранки, и хотя теперь больше не идетъ, но позвольте мнѣ перевязать ее, чтобы она опять не открылась.

Въ сущности то была пустая царапина, но Маркъ не сталъ разубѣждать въ ея важности, чтобы не перестать быть интереснымъ въ глазахъ дѣвушки.

— Я боюсь, что вамъ очень больно, — говорила она съ нѣжной заботой въ голосѣ и во взглядѣ, но Маркъ протестовалъ, что боль ничтожная, и это была святая истина, хотя онъ и не желалъ, чтобы ей повѣрили.

Они прошли нѣсколько шаговъ; по близости никого не было видно, всѣ остальные пассажиры были заняты тѣлъ, что составляли замѣтки или допекали несчастныхъ кондукторовъ. Маркъ, взглянувъ на свою прекрасную спутницу, вдругъ замѣтилъ, что мысли ея заняты теперь не имъ, а чѣмъ-то другимъ, и она вглядывается въ окружающій туманъ.

— Я ищу свою сестренку, — отвѣчала она на его вопросительный взглядъ. — Она убѣжала съ собачкой, которую вы спасли, а въ этомъ туманѣ такъ легко заблудиться. Я должна найти ее… о! вамъ дурно! — закричала она, увидя, что Маркъ зашатался и чуть не упалъ.

— Только голова кружится, — отвѣчалъ онъ: — еслибы… еслибы я могъ присѣсть на минутку, что это тамъ виднѣется, кажется, барьеръ?

— Да, повидимому. Можете ли вы дойти одинъ безъ посторонней помощи? — съ состраданіемъ спросила она. — Обопритесь на меня.

Онъ казался ей какимъ-то молодымъ рыцаремъ, раненымъ изъ-за нея и заслуживающимъ ея попеченій.

— Если вы будете такъ добры, — отвѣтилъ Маркъ.

Онъ сознавалъ, что безсовѣстно шарлатанитъ, потому что отлично могъ въ эту минуту дойти до барьера одинъ. Онъ ничѣмъ инымъ не могъ бы извинить свою эксплуатацію ея симпатіи, кромѣ того, что боялся лишиться ея, и находилъ опьяняющую прелесть въ томъ, что за нимъ ухаживаетъ дѣвушка, отъ которой онъ недавно еще врядъ ли могъ надѣяться дождаться второго равнодушнаго взгляда. Если онъ преувеличивалъ свое нездоровье, то можно надѣяться, что добрые люди извинятъ ему это, въ виду вышеназванныхъ обстоятельствъ.

Итакъ онъ дозволилъ Мабели довести себя до барьера и усѣлся на одну изъ его гнилыхъ перекладинъ. Между тѣмъ, какъ она намочила платокъ одеколономъ или другой какой-то душистой жидкостью и приказала ему обтереть себѣ лобъ.

— Желала бы я знать, — сказала она, — есть ли докторъ въ числѣ пассажировъ. Навѣрное долженъ быть. Мнѣ кажется, вамъ бы слѣдовало посовѣтоваться съ докторомъ. Я пойду узнаю, нѣтъ ли доктора и приведу его къ вамъ.

Но Маркъ объявилъ, что ему теперь совсѣмъ хорошо, и попросилъ бы ее не оставлять его, еслибы смѣлъ. Но такъ какъ нездоровье его оказывалось несерьезнымъ, то Мабель опять стала тревожиться о Долли.

— Я не буду спокойна, пока не найду ее, — говорила она: — и если вы дѣйствительно поправились, то не можете ли помочь мнѣ найти ее? Она навѣрное гдѣ-нибудь недалеко.

Маркъ радъ былъ всякому предлогу остаться съ ней и охотно согласился.

— Идите въ эту сторону, а я пойду въ ту и мы встрѣтимся опять здѣсь.

— Не лучше ли намъ идти вмѣстѣ, — предложилъ Маркъ, которому такой планъ совсѣмъ не понравился: — она можетъ не узнать меня, если я буду безъ васъ.

— Нѣтъ, она навѣрное узнаетъ васъ, — нетерпѣливо замѣтила Мабель. — Какъ можетъ Долли забыть васъ послѣ того, что вы сдѣлали; но мы теряемъ время. Ступайте въ эту сторону и время отъ времени кликайте ее.

И сама пошла въ другую сторону, а Марку ничего больше не оставалось, какъ повиноваться. Онъ пошелъ, клича время отъ времени: Долли! Долли! и чувствуй себя нелѣнимъ и несчастнымъ, какъ вдругъ какая-то фигура выросла у него подъ носомъ.

— Вы джентльменъ изъ поѣзда, сэръ? — спросила фигура, оказавшаяся кондукторомъ.

— Да, что вамъ нужно?

— Машина исправлена, сэръ. Поврежденіе было совсѣмъ пустое, сэръ, и мы сейчасъ трогаемся въ путь, сэръ; я собираю всѣхъ пассажировъ.

Марку не особенно хотѣлось уѣхать, но онъ не былъ господинъ своего времени, ему давно уже слѣдовало быть въ школѣ и онъ не могъ долѣе медлить. Онъ не забылъ, какъ, проспавъ однажды, долженъ былъ выслушать вѣжливые, но ѣдкіе упреки директора. Теперь у него былъ законный предлогъ, но все же злоупотреблять имъ не слѣдовало.

Однако, онъ съ минуту колебался.

— Сейчасъ иду, — сказалъ онъ, — но я ищу лэди съ маленькой дѣвочкой и собачкой. Онѣ могутъ не попасть на поѣздъ. Подождите, пока я пойду и предупрежу ихъ.

— Не безпокойтесь, сэръ, мы безъ нихъ не уѣдемъ; я самъ позову ихъ, меня онѣ скорѣе послушаются, чѣмъ васъ, сэръ; съ вашего позволенія, вамъ лучше идти и занять для нихъ мѣсто. Предоставьте мнѣ найти ихъ.

Маркъ услыхалъ слабый лай въ томъ направленіи, въ какомъ пошла Мабель. Очевидно, она нашла дѣвочку. «Всего лучше, — подумалъ онъ, — пойти и занять цѣлое отдѣленіе» и съ этой мыслью, а, можетъ быть, и подъ вліяніемъ инстинктивнаго повиновенія всякому мундиру, характеризующему всякаго респектабельнаго англичанина, послушался кондуктора и вернулся на поѣздъ.

Въ своему великому удовольствію онъ нашелъ, что отдѣленіе, въ которомъ сидѣла Мабель, никѣмъ не занято. Онъ сталъ у двери и дожидался появленія Мабель съ сестрой съ радостной надеждой на счастливый конецъ своего путешествія. "Можетъ быть, она скажетъ мнѣ, кто она такая, — думалъ онъ. — Могъ ли я этого вчера ожидать! "

Его размышленія были прерваны другимъ кондукторомъ, человѣкомъ сердитаго вида и съ сѣдоватой бородой.

— Садитесь въ вагонъ, сэръ, если желаете ѣхать съ этимъ поѣздомъ. — сказалъ онъ.

— Я дожидаюсь молодой лэди, — отвѣчалъ Маркъ наивно и нечаянно для самого себя. — Тотъ, другой кондукторъ, обѣщалъ мнѣ…

— Ничего не знаю объ этомъ, — упрямо настаивалъ кондукторъ: — если вы говорите про моего собрата, то онъ сейчасъ подалъ мнѣ сигналъ, что поѣздъ трогается. Если хотите ѣхать, сэръ, то скорѣе садитесь въ вагонъ.

Ничего другого не оставалось, такъ какъ не могъ же онъ побѣжать искать Мабель на поѣздѣ. Приходилось ждать до Кингсъ-Кросса; но онъ неохотно и съ превеликимъ разочарованіемъ усѣлся на мѣстѣ, стараясь побѣдить нетерпѣніе и досаду на медленный ходъ поѣзда, осторожно направлявшагося къ цѣли его ожиданій.

Маркъ выскочилъ изъ вагона прежде, нежели поѣздъ остановился. Онъ напрягаетъ зрѣніе въ надеждѣ, не промелькнетъ ли знакомая фигура, но тщетно. Ни Мабель, ни Долли не было видно нигдѣ. Онъ розыскахъ обманувшаго его кондуктора, и ему показалось, что тотъ шагнулъ-было къ нему на встрѣчу, но порывшись въ карманахъ, отвернулся, какъ бы желая избѣжать встрѣчи.

Но Маркъ не допустилъ до этого.

— Гдѣ та лэди? — рѣзко спросилъ онъ. — Вы не захватили ее, должно быть, хотя и обѣщали.

— Не моя вина, сэръ. Я разыскалъ молодую лэди, но маленькая барышня ни за что не хотѣла сѣсть въ вагонъ. Какъ мы ее ни уговаривали, ничего не подѣлали. Молодая лэди рѣшила, такъ какъ до Лондона недалеко, ѣхать въ кэбѣ или въ коляскѣ.

— И… и она ничего не поручила передать мнѣ? — спросилъ Маркъ.

Его лицо выражало такое напряженное ожиданіе, что кондукторъ не рѣшился разочаровать его.

— Она поручила вамъ кланяться, — медленно произнесъ онъ, — и передать вамъ ея поцѣлуй, — прибавилъ онъ, взглянувъ въ лицо Марка, — и чтобы вы не безпокоились о ней и что она увидится съ вами на прежнемъ мѣстѣ и…

— Ну это вы все соврали, — замѣтилъ Маркъ.

— Ладно; значитъ, она ничего не приказывала вамъ передать.

— Но она сдѣлала же какія-нибудь распоряженія относительно своего багажа?

— Саквояжъ ея останется въ багажѣ до востребованія. Могу я чѣмъ другимъ услужить вамъ, сэръ? нѣтъ? въ такомъ случаѣ позвольте засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе. Добраго утра, сэръ.

«Никогда еще не случалось со мной такого, — бормоталъ кондукторъ, возвращаясь въ свой вагонъ. — Пойти и потерять записку, которую только-что взялъ въ руки. Они, очевидно, не водятъ компаніи; боюсь, что я тутъ напуталъ. Онъ-то, ясное дѣло, влюбленъ въ нее. Мнѣ жаль, что я потерялъ записку, но безполезно было говорить ему объ этомъ».

Что касается Марка, то такой злополучный конецъ его романа совсѣмъ разогорчилъ его. «Она даже не спросила, какъ меня зовутъ? — горько думалъ онъ. — Я рисковалъ жизнью ради нея, она вѣдь знала, что я это дѣлаю только для нея, и такъ скоро позабыла. Я теперь никогда не увижу ее больше, еся даже она и живетъ въ Лондонѣ. Надо выбросить ее изъ головы. Этого она, по крайней мѣрѣ, не можетъ мнѣ запретить. Я выброшу ее изъ головы».

Но дни протекали днями, а уныніе его все возрастало. Краткій отдыхъ не освѣжилъ его и оставилъ въ немъ безнадежное стремленіе къ чему-то недостижимому. Жажда славы проснулась съ увеличенной силой, а онъ самъ отнялъ у себя всякіе шансы къ ея достиженію. Время шло, но не приносило ему успокоенія. Онъ чувствовалъ отвращеніе къ самому себѣ и ко всему окружающему.

VIII.

Дурныя вѣсти.

Наступилъ канунъ Рождества, и миссисъ Лангтонъ сидѣла съ съ своими дочерьми въ той самой гостиной, въ которой мы ее уже раньше видѣли. Долли по обыкновенію возилась съ своей собаченкой.

— Милая мама, — объявила она, — завтра я привяжу визитную карточку Фриску на шею и пошлю его въ кабинетъ папаши поздравить папашу съ Рождествомъ. Только вы, мамаша, не говорите ему пока объ этомъ, пожалуйста.

— Не скажу, моя милая, если ты не хочешь, — добродушно отвѣчала миссисъ Лангтонъ.

— И подумать только, что еслибы тотъ джентльменъ не спасъ Фриска, то я бы не могла привязать ему визитную карточку, — продолжала Долли, нѣжно лаская собачку. — А я-то и не поблагодарила его даже. Я совсѣмъ позабыла объ этомъ, а когда вспомнила, то онъ уже ушелъ. Какъ ты думаешь, Мабель, онъ придетъ навѣстить меня? ты вѣдь сказала ему, что мамаша будетъ рада его видѣть? ты написала ему это въ запискѣ, которую отдала кондуктору?

— Да, Долли, — отвѣчала Мабель, отворачиваясь, — но ты знаешь, что онъ не приходилъ.

— Милая моя, — вмѣшалась мать, — я думаю, что онъ выказываетъ большой тактъ тѣмъ, что не приходитъ. Никакой необходимости не было посылать ему записку и онъ очень умно сдѣлаетъ, если не воспользуется ею. Благодарить людей очень скучно и кромѣ того имъ всегда кажется, что ихъ мало благодарили. Конечно, со стороны этого молодого человѣка было очень любезно, что онъ… собственно говоря, я никогда не могла хорошенько уразумѣть, что онъ такое сдѣлалъ, что-то такое произошло въ туманѣ, кажется… — неопредѣленно заключила она.

— Мы подробно разсказывали вамъ, мамаша, — объяснила Долли, — и если желаете, снова повторимъ. Былъ туманъ и нашъ поѣздъ остановился, и мы вышли изъ вагоновъ и я забыла Фриска, онъ находился въ вагонѣ совсѣмъ одинъ, и тогда этотъ джентльменъ побѣжалъ за нимъ и взялъ его изъ вагона и принесъ ко мнѣ. А другой поѣздъ пріѣхалъ и тоже остановился.

— Долли не совсѣмъ точно разсказываетъ, — перебила Мабель, покраснѣвъ. — Въ ту минуту, какъ онъ побѣжалъ за собакой, мы всѣ слышали, что подходитъ другой поѣздъ въ туманѣ и никто не могъ знать, не произойдетъ ли страшнаго столкновенія.

— Въ такомъ случаѣ съ его стороны было крайне безразсудно идти, моя милая, и еслибы я была его мать, то очень бы на него разсердилась.

— Онъ вѣдь очень красивъ, Мабель, не правда ли? — замѣтила Долли непочтительно.

— Въ самомъ дѣлѣ? Да, кажется, онъ красивъ, — отвѣчала Мабель съ напускнымъ равнодушіемъ, но въ душѣ живо припоминала. лицо Марка въ то время, какъ онъ стоялъ, прислонившись въ барьеру, и его прекрасные глаза умоляли ее не покидать его.

— Ну чтожъ, ему, можетъ быть, вовсе не интересно, чтобы его благодарили, и совсѣмъ не хочется насъ видѣть, — сказала Долли. — Еслибы хотѣлось, то онъ бы пріѣхалъ, ты вѣдь нависала ему нашъ адресъ?

Мабель пришла къ тому же заключенію и въ тайнѣ была имъ задѣта и оскорблена. Она вышла изъ своей обычной сдержанности, чтобы дать ему возможность снова увидѣть ее, если онъ того пожелаетъ, а онъ не пожелалъ этимъ воспользоваться. Душевный миръ ея не былъ серьезно нарушенъ, но гордость была, тѣмъ не менѣе, задѣта. По временамъ ей приходило, однако, въ голову, что ея записка не была доставлена, такъ какъ странно было думать, что восхищеніе, ясно читавшееся въ его глазахъ, такъ легко и скоро испарилось.

— Ай, вотъ и папаша! вы уже вернулись домой! — закричала Долли, когда дверь отворилась и вошелъ высокаго роста господинъ, все еще красивый, лѣтъ пятидесяти, съ большими свѣтлыми глазами, правильнымъ ртомъ и подбородкомъ и сѣдыми бакенбардами. Что касается нравственныхъ качествъ, то въ пользу м-ра Лангтона можно было сказать, что онъ былъ любезенъ со всѣми, кого не считалъ ниже себя, и былъ добрымъ, хотя и не особенно ласковымъ мужемъ. Какъ юристъ, онъ былъ ученъ безъ педантизма и членъ парламента, гдѣ никогда не говорилъ даже и по юридическимъ вопросамъ.

Зоркіе глаза Мабель прежде всѣхъ замѣтили тѣнь на его лицѣ и натянутость въ манерахъ.

— Вамъ нездоровится, папаша, или у васъ была какая-нибудь непріятность сегодня? — спросила она.

— Я здоровъ. У меня есть для васъ новость, — проговорилъ онъ все въ одномъ тонѣ. — Слушай, Долли, ступай и погляди, что дѣлаетъ Колинъ.

— И придти сказать вамъ, папаша?

— Нѣтъ, не приходи, пока я не пришлю за тобой.

Онъ старательно заперъ дверь, и оборотившись къ дочери и женѣ, спросилъ:

— Вы не читали сегодняшнихъ газетъ, конечно?

— Нѣтъ, — отвѣчала миссисъ Ланггонъ: — та знаешь, что я не читаю газетъ. Джеральдъ, — вдругъ вскричала съ просвѣтлѣвшимъ взоромъ, — вѣрно кто-нибудь изъ судей умеръ?

Мечта о повышеніи мужа и увеличеніи общественныхъ успѣховъ и уваженія для себя и дочерей пронеслась у нея въ умѣ.

— Нѣтъ, не то, Белла, я вовсе еще не собираюсь въ судья, да и вообще новость моя не добрая, а худая, очень худая.

— О! папа! — закричала Мабель, — не подготовляйте насъ, скажите сразу, въ чемъ дѣло.

— Предоставь мнѣ, душа моя, поступить такъ, какъ я нахожу за наилучшее. Я сейчасъ объяснюсь. Въ «Globe» напечатана телеграмма отъ агента Ллойда, возвѣщающая о крушеніи «Макгалори».

— Корабля, на которомъ уплылъ Винцентъ! — сказала Мабель. — Что онъ спасенъ?

— Нельзя еще ничего сказать навѣрное и… и эти бѣдствія обыкновенно преувеличиваютъ, но боюсь, что есть основаніе думать, что бѣдный малый утонулъ… пассажировъ было въ этотъ моментъ немного на кораблѣ и только четверо или пятеро изъ нихъ спасены, и все женщины. Будемъ надѣяться на лучшій исходъ, но, прочитавъ подробности кораблекрушенія, сознаюсь, что самъ не питаю большихъ надеждъ. Я наводилъ справки сегодня по утру въ конторѣ кораблевладѣльцевъ, но они сообщили мнѣ немного; завтра они получатъ болѣе подробныя свѣденія, но изъ того, что они мнѣ сказали сегодня, я сужу, что мало надежды.

Мабель закрыла лицо руками, стараясь освоиться съ мыслью, что человѣкъ, сидѣвшій здѣсь напротивъ нея, всего какой-нибудь мѣсяцъ тому назадъ, съ странной, почти пророческой печалью въ глазахъ, лежитъ теперь блѣдный и бездыханный гдѣ-то на глубинѣ моря. Она была настолько оглушена этимъ извѣстіемъ, что не могла плавать.

— Джеральдъ, — сказала миссисъ Лангтонъ, — Винцентъ утонулъ. Я въ этомъ увѣрена. Я чувствую, что это будетъ для меня большимъ огорченіемъ; не знаю, когда я къ этому привыкну… Бѣдный, бѣдный Винцентъ! подумать, что я видѣла его въ послѣдній разъ въ тотъ вечеръ, какъ мы обѣдали у Гордоновъ… помнишь, Джеральдъ, такой скучный обѣдъ, а онъ проводилъ меня до кареты и попрощался, стоя на мостовой.

Миссисъ Лангтонъ придавала повидимому большое патетическое значеніе всѣмъ этимъ обстоятельствамъ; она изящно прижала въ глазамъ носовой платокъ.

— И онъ умеръ! Винцентъ умеръ! какъ это тяжко, какъ это печально, — проговорила Мабель и начала плакать.

— Плачь, милочка, это тебя облегчитъ, — сказала миссисъ Лангтонъ. — Я бы желала, чтобы мнѣ можно было также поплакать, это было бы такимъ облегченіемъ. Но вѣдь папаша сказалъ, ты слышала, что еще не вся надежда потеряна; мы не должны отчаиваться; мы должны надѣяться до послѣдней минуты. Ты рѣшительно не хочешь идти обѣдать? Какъ хочешь. Я чувствую, что каждый кусокъ будетъ стоять у меня въ горлѣ, но я должна идти, чтобы не оставить папашу, одного. Пожалуйста сообщи эту новость Долли и Колину, и попроси Fräulein пробыть съ ними въ дѣтской до тѣхъ поръ, пока они не лягутъ спать! Мнѣ было бы тяжело видѣть.

Приличное соболѣзнованіе м-ра Лангтона не лишило его аппетита, и миссисъ Лангтонъ почувствовала большое облегченіе, что можетъ отложить свое горе на время. Такимъ образомъ Мабель была предоставлена тяжелая обязанность сообщить объ участи, постигшей бѣднаго Винцента, своей младшей сестрѣ и брату; обязанность тяжелую, потому что дѣти очень любили Гольройда.

Фрейлейнъ Мозеръ также была огорчена смертью молодого человѣка, которому она желала помочь и которой больше не нуждался въ ея помощи и ни въ чьей другой.

Извѣстіе достигло ушей Марка въ тотъ же день рано по утру. Онъ шелъ домой черезъ Сити, когда объявленіе о «кораблекрушеніи и гибели пассажировъ» бросилось ему въ глаза и заставило его купить «Globe», съ которымъ онъ и усѣлся въ вагонъ подземной дороги, чтобы съ равнодушнымъ любопытствомъ прочитать подробности. Онъ вздрогнулъ, когда прочиталъ названіе корабля и тщетно искалъ имени Винцента въ спискѣ оставшихся въ живыхъ.

На слѣдующій день онъ также отправился въ контору кораблевладѣльцевъ за справками и къ этому времени были получены подробныя свѣденія, послѣ которыхъ нельзя было больше сомнѣваться въ погибели пріятеля.

Истинное горе такъ же мало можно почувствовать по заказу, какъ и истинную радость, и въ этомъ убѣдился Маркъ не безъ угрызеній совѣсти. Онъ увидѣлъ, что не смотря на всѣ старанія не можетъ такъ оплакивать своего погибшаго друга, какъ бы слѣдовало въ виду существовавшей между ними пріязни. Онъ разрѣшилъ это затрудненіе тѣмъ, что совсѣмъ пересталъ о немъ думать, и заплатилъ дань огорченію, повязавъ черный галстухъ, тогда какъ любилъ носить цвѣтные.

Каффинъ услышалъ новость не безъ нѣкотораго удовольствія. Опасный соперникъ былъ устраненъ съ его пути и теперь онъ могъ безъ всякихъ опасеній воздавать должное достоинствамъ покойнаго и когда ему пришлось заговорить о немъ при Мабель, онъ сдѣлалъ это съ такимъ чувствомъ, что тронулъ ее и она стала послѣ этого лучшаго о немъ мнѣнія.

Ея собственное горе было истинно и глубоко и не нуждалась въ искусственномъ подзадориваніи и во внѣшнихъ проявленіяхъ. И еслибы Винцентъ могъ знать это, то примирился бы съ равнодушіемъ всѣхъ остальныхъ. Забывчивость и безучастіе другихъ людей не властны были оскорблять его, разъ онъ зналъ, что живетъ въ памяти любимой дѣвушки.

Но для покойниковъ гораздо лучше, что ни равнодушіе наше, ни горе не могутъ трогать ихъ, потому что самое истинное горе постепенно смягчается временемъ и не можетъ утѣшить наименѣе требовательнаго человѣка за неизбѣжное забвеніе.

IX . Поворотный пунктъ.

Въ одно пасмурное январское утро Маркъ вошелъ въ столовую на Малаховой террасѣ, гдѣ засталъ всѣхъ своихъ домашнихъ, за исключеніемъ миссисъ Ашбёрнъ, которая завтракала въ постелѣ — совсѣмъ необычное для нея баловство.

— Маркъ, — сказала Трикси, откидываясь на спинку стула и подставляя ему лицо для поцѣлуя, — тебѣ есть письмо.

Не трудно было видѣть, что это письмо возбуждало сдержанное любопытство въ младшихъ членахъ семейства, которые уже отзавтракали и очевидно ломали голову надъ тѣмъ, кто бы это писалъ Марку. Три пары глазъ уставились въ него въ то время какъ онъ садился на свое мѣсто.

Въ послѣднее время Маркъ рѣдка получалъ письма и въ особенности это письмо, со штемпелемъ Фладгетъ и К° на конвертѣ, всѣхъ заинтересовало. Ашбёрны не интересовались литературой вообще, но имя знаменитыхъ издателей все же было имъ знакомо и возбудило ихъ любопытство.

Маркъ также прочиталъ это имя. На минуту оно заставило его сердце забиться сильнѣе, такъ какъ ему пришла мвсль, что письмо касается его злополучныхъ манускриптовъ. Хотя онъ не имѣлъ никакого дѣла съ этой фирмой, но подобныя дикія надежды рождаются иногда совсѣмъ безсмысленно. Онъ взялъ письмо и готовъ былъ распечатать его. Но вдругъ вспомнилъ, что оно, должно быть, касается рукописи Вницента и частію затѣмъ, чтобы сохранить его тайну, частію изъ желанія подразнить окружающихъ, очевидно, интересовавшихся его содержаніемъ, положилъ письмо въ карманъ.

— Почему ты его не распечатываешь? — спросила нетерпѣливо Трикси, надѣявшаяся, что великолѣпный литературный успѣхъ выпалъ наконецъ на долю ея любимаго брата.

— Неприлично за завтракомъ.

— Глупости! — воскликнула Трикси: — съ какихъ поръ ты такъ церемонишься съ нами?

— Отнынѣ я намѣренъ церемониться. Я нашелъ, что не слѣдуетъ пренебрегать вѣжливымъ обращеніемъ другъ съ другомъ, когда находишься въ своей семьѣ. Я намѣренъ пріучить и васъ къ вѣжливости и начну сегодня.

— Очень благодарны тебѣ за это, — отвѣчала Марта, — но я нахожу, что достаточно вѣжлива и не нуждаюсь въ твоихъ урокахъ.

— Не сомнѣваюсь въ этомъ, Марта. Но знаешь, всѣ мы, исключая тебя, конечно, могли бы быть вѣжливѣе другъ въ другу, не нанося себѣ этимъ никакой обиды.

— Ну чтожъ, Маркъ, — вмѣшалась Трикси, — тебѣ остается только попросить нашего позволенія прочитать письмо и дѣло въ шляпѣ.

— Развѣ это показано въ книгахъ, трактующихъ объ этикетѣ? — спросилъ Маркъ.

— Не дури: почему ты не хочешь попросить нашего позволенія?

— Потому, вѣроятно, что я хочу прежде позавтракать. Ничто такъ не вредитъ пищеваренію, моя милая, какъ привычка читать за ѣдой; каждый медикъ скажетъ тебѣ это.

— Можетъ быть, — догадалась Марта, — у Марка есть свои причины для того, чтобы прочиталъ это письмо наединѣ.

— А знаешь, Марта, ты пожалуй и угадала.

— Да ужъ разумѣется; но не бойся, хотя бы это было любовное посланіе, или счетъ отъ кредитора, или новый отказъ издателей напечатать твое произведеніе, насъ это нисколько не интересуетъ. Мы вовсе не желаемъ знать твои секреты, не правда-ли, Кутберть?

— Это очень любезно съ вашей стороны. Значить, я не очень опечалю васъ, если прочту свое письмо наединѣ?

Но даже и оставшись одинъ, онъ не спѣшилъ распечатывать письмо.

— Обычный отказъ, — думалъ онъ. — Бѣдный Винцентъ! теперь ему все равно. Ну-ка, прочтемъ, какъ они его отдѣлываютъ, и онъ началъ читать.

"Любезный сэръ, мы прочитали романъ, озаглавленный «Волшебныя чары», который вы сдѣлали намъ честь доставить насколько времени тому назадъ. На нашъ взглядъ въ этомъ произведеніи есть несомнѣнная оригинальность и достоинства, которыя не останутся, конечно, незамѣченными публикой и во всякомъ случаѣ найдутъ у нея такой пріемъ, который можетъ поощрить автора къ дальнѣйшимъ усиліямъ. Конечно, существуетъ извѣстный рискъ касательно этого пункта, вслѣдствіе чего намъ невозможно предложить такія условія за первую книгу, какія впослѣдствіи законно могутъ быть постановлены для вторичнаго произведенія, вышедшаго изъ-подъ того же пера. Мы дадимъ вамъ… (и тутъ слѣдовала такая цифра, которая показалась Марку очень крупной за первое произведеніе незнакомаго писателя). Если наше предложеніе будетъ принято вами, то соблаговолите пожаловать къ намъ, когда вамъ будетъ угодно, чтобы сговориться на счетъ всѣхъ предварительныхъ подробностей.

"Имѣемъ честь быть
"Чильтонъ, Фладгеть и К°".

Маркъ торопливо пробѣжалъ это письмо сначала съ чувствомъ недовѣрчиваго удивленія, а потомъ досады на своенравіе фортуны.

Винценту не пришлось испытать ни проволочекъ, ни разочарованія и неудачъ, неразлучныхъ съ первыми дебютами на литературномъ поприщѣ. Онъ сразу завоевалъ себѣ мѣсто, но какой изъ этого толкъ? Ни похвалы людей, ни слава земная ничего больше для него не значили.

Маркъ горько раздумывалъ объ этомъ и досада его усиливалась еще и оттого, что издатели очевидно считали его самого авторомъ книги и ему предстоитъ непріятная обязанность вывести ихъ изъ заблужденія.

Отправившись на слѣдующій день въ редакцію, онъ послалъ свою карточку съ однимъ изъ клерковъ, возсѣдавшихъ за внушительными конторками изъ краснаго дерева, и былъ введенъ въ пріемную, гдѣ журналы и книги, симметрически разложенные по столамъ, напоминали пріемную комнату дантиста.

Мартъ перебиралъ книги съ несовсѣмъ благоразумной нервностью, но дѣло въ томъ, что ему казалось унизительнымъ объяснять, что онъ простой агентъ. Ему пришло также вдругъ въ голову, что смерть Гольройда можетъ усложнить дѣло и онъ сердился на покойнаго пріятеля за то, что тотъ поставилъ его въ такое неловкое положеніе.

Клеркъ вернулся съ извѣстіемъ, что м-ръ Фладгэтъ будетъ счастливъ немедленно познакомиться съ Маркомъ. Послѣдняго опять повели по корридорамъ, гдѣ сквозь раскрытыя двери онъ увидѣлъ въ комнатахъ людей, сидящихъ за конторками и чѣмъ-то занятыхъ, пока его не ввели, наконецъ, въ небольшую комнату со множествомъ большихъ плетеныхъ корзинъ, набитыхъ корректурами и рукописями, и грудами книгъ и журналовъ, посреди которыхъ возсѣдалъ м-ръ Фладгэть, спиной къ свѣту, проникавшему сквозь окна съ цвѣтными стеклами.

Онъ всталъ и пошелъ на встрѣчу Марку, и послѣдній увидѣлъ маленькаго человѣчка съ рыжими волосами и бакенбардами, живыми глазами, оригинальной, перпендикулярной складкой на лбу надъ короткимъ, тупымъ носомъ, подвижнымъ ртомъ и пріятными непринужденными манерами.

— Какъ поживаете, м-ръ Бошанъ? — сказалъ онъ радушно, очевидно прибѣгая въ nom de plume въ видѣ комплимента: — итакъ, вы рѣшили довѣриться намъ, неправда-ли? Ну и прекрасно; надѣюсь, что вамъ не придется пожалѣть объ этомъ.

Мартъ сказалъ, что онъ въ этомъ увѣренъ.

— Ну-съ, что касается книги, то я самъ просмотрѣлъ ее, равно какъ и м-ръ Блакшо, нашъ секретарь, и долженъ сказать вамъ, что вполнѣ раздѣляю его мнѣніе, что вы написали замѣчательное произведеніе. Какъ мы вамъ сообщали, знаете, впередъ никакъ нельзя знать, окажется ли изданіе выгоднымъ въ матеріальномъ отношеніи, но мое мнѣніе отъ этого не перемѣнится. На мой взглядъ книга эта сразу должна составить вамъ имя.

Маркъ съ завистью услышалъ это. Давно, давно мечталъ онъ о такомъ свиданіи и о такихъ именно словахъ; теперь мечта его осуществилась, но съ такой безпощадной насмѣшкой.

— Но все же рискъ существуетъ, — продолжалъ м-ръ Фладгэтъ, — несомнѣнный рискъ и это обусловливаетъ предложенныя вамъ условія. Довольны ли вы ими? Знаете, первая книга…

— Извините, — отчаянно перебилъ Маркъ, — я боюсь, что вы думаете, что… что я написалъ эту книгу.

— Да, я такъ думаю, — отвѣчалъ м-ръ Фладгэтъ съ юмористической искоркой въ глазахъ: — на рукописи стоялъ вашъ адресъ и я пришелъ жъ довольно естественному заключенію, что м-ръ Ашбёрнъ и м-ръ Бошанъ одно и то же лицо. Неужели и ошибся?

— Книга написана однимъ моимъ пріятелемъ, — съ усиліемъ произнесъ Маркъ, — не такъ давно онъ уѣхалъ за границу.

— Въ самомъ дѣлѣ? въ такомъ случаѣ мы бы предпочли вести съ нимъ лично переговоры.

— Это невозможно, мой пріятель утонулъ въ морѣ, но просилъ меня быть его представителемъ въ этомъ дѣлѣ и мнѣ извѣстны всѣ его желанія.

— Не сомнѣваюсь въ этомъ, но видите ли, м-ръ… м-ръ Ашбёрнъ, это дѣло щекотливое. Я полагаю, у васъ есть какое-нибудь письменное полномочіе, которое докажетъ намъ, что мы имѣемъ дѣло (это чистѣйшая формальность) съ настоящимъ его довѣрителемъ.

— Нѣтъ, у меня такого полномочія не имѣется, мой пріятель очень желалъ сохранить свое инкогнито.

— Такъ, такъ, — откашлялся м-ръ Фладоть, — но можетъ быть, вы можете доставить мнѣ какую-нибудь записку объ этомъ дѣлѣ? Можетъ быть, такая найдется между вашими бумагами?

— Нѣтъ, мой пріятель не нашелъ нужнымъ датъ мнѣ такую записку, онъ очень желалъ…

— Такъ, такъ, понимаю, но можетъ быть вы можете мнѣ достать отъ него одну строчку или двѣ?

— Говорю вамъ, что мой пріятель умеръ, — отвѣчалъ Маркъ нетерпѣливо.

— Ахъ, да, я совсѣмъ объ этомъ позабылъ. Я думалъ… ну да это все равно. Ну-съ, м-ръ Ашбёрнъ, если вы ничего не можете намъ сказать больше того, что сейчасъ сказали, то-есть чего-нибудь такого, что бы дало намъ возможность войти съ вами въ соглашеніе, то боюсь… боюсь, что долженъ попросить у васъ времени на размышленіе. Если вашъ пріятель дѣйствительно умеръ, то полагаю, что ваши полномочія весьма опредѣленны. Но быть можетъ, онъ, гмъ!.. изъ желанія сохранить инкогнито, распустилъ слухъ о своей смерти?

— Не думаю, — сказалъ Маркъ, дивясь двусмысленному тону издателя, въ которомъ не было ничего зловѣщаго, но который онъ какъ-будто приглашалъ себя опровергнуть.

— Значитъ, это ваше послѣднее слово? — сказахъ м-ръ Фладгэтъ и въ голосѣ его послышалось разочарованіе и досада, а складка на лбу рѣзче обозначилась.

— Къ сожалѣнію, да, — отвѣчалъ Маркъ, вставая: — извините, что такъ долго задержалъ васъ.

— Не смѣю васъ удерживать, но м-ръ Ашбёрнъ, неужели же вы хотите, чтобы наше свиданіе окончилось ничѣмъ, какъ грозитъ, повидимому? Неужели вы не можете сказать мнѣ двухъ-трехъ словъ, которыя бы все уладили? Я не принуждаю васъ говорить намъ то, что вы желали бы скрыть, но увѣряю васъ, что переданная вами исторія о какомъ-то м-рѣ Винцентѣ Бошанѣ, который умеръ, только связываетъ намъ руки, понимаете ли, связываетъ намъ руки.

— Если такъ, — отвѣчалъ Маркъ съ досадой, — то я могу сказать только, что очень сожалѣю объ этомъ, но рѣшительно не знаю, какъ этому помочь.

Онъ находилъ, что Гольройдъ надѣлалъ ему слишкомъ много хлопотъ.

— Ну-съ, м-ръ Ашбёрнъ, какъ я уже раньше говорилъ вамъ, я — послѣдній человѣкъ, который сталъ бы приставать къ вамъ, но, право… знаете, право же это безразсудно! Мнѣ кажется, вы могли бы быть со мной откровеннѣе. Не вижу причины, почему бы вамъ мнѣ не довѣриться!

«Неужели этотъ человѣкъ соблазняетъ меня? — подумалось Марку. — Неужели же ему такъ хочется напечатать книгу, что онъ приглашаетъ меня сочинить какую-нибудь исторію, которая бы дала возможность выйти изъ представившихся затрудненій?»

Замѣтимъ мимоходомъ, что никакой такой мысли не приходило въ голову почтенному м-ру Фладгэту, который, хотя и желалъ, конечно, напечатать книгу, но отнюдь не беззаконнымъ путемъ, на подобіе какого-нибудь издателя Мефистофеля. У него была, конечно, цѣль, заставлявшая его взывать къ довѣрію Марка, и мы ее сейчасъ узнаемъ. И хотя цѣль эта была вполнѣ невинная, но фантазія Марка создала мрачнаго демона, соблазняющаго его поступить съ невыразимымъ вѣроломствомъ. Онъ задрожалъ, но не отъ отвращенія.

— Что вы хотите сказать? — пролепеталъ онъ.

М-ръ Фладгэтъ съ искренней веселостью взглянулъ на блѣдное и взволнованное лицо молодого человѣка.

— Что я хочу сказать, — повторилъ онъ. — Послушайте, я знавалъ чувствительныхъ дамъ, желавшихъ скрыть свою личность и свой полъ отъ издателей; я знавалъ мужчинъ, старавшихся убѣдить даже самихъ себя, что равнодушны въ славѣ, но такого упорнаго запирательства и желанія разыграть — заранѣе извиняюсь, что прибѣгаю къ такому сравненію — литературнаго страуса, мнѣ еще никогда не приходилось видѣть! Мнѣ еще не случалось встрѣчать автора, который бы такъ страстно желалъ оставаться неизвѣстнымъ, что готовъ былъ скорѣе взять обратно свою рукопись, нежели обнаружить свою тайну передъ издателемъ. Послушайте, можетъ быть, м-ръ Винцентъ Бошанъ не такъ уже безвозвратно погибъ. Нельзя ли воскресить его? М-ръ Ашбёрнъ, пожалуйста воскресите его!

— Вы ставите меня въ очень затруднительное положеніе, — сказалъ Маркъ вполголоса.

Онъ понялъ, какъ несправедливы его подозрѣнія относительно этого человѣка, высказывавшаго такую невинную и восхитительную гордость своею собственной удивительной проницательностью. Онъ понялъ также, какъ легко и безопасно можетъ онъ воспользоваться этимъ недоразумѣніемъ и какая будущность откроется передъ нимъ въ такомъ случаѣ, но все еще боролся противъ соблазна, безсознательно предлагаемаго ему.

— Можетъ быть, можетъ быть, м-ръ Ашбёрнъ, но будьте благоразумны. Увѣряю васъ, что писатель, кто бы онъ ни былъ, не имѣетъ причины стыдиться этой книги; придетъ время, когда, по всей вѣроятности, онъ будетъ ею гордиться. Но все-таки если онъ желаетъ скрыть свое настоящее имя, то передайте ему, что онъ можетъ намъ довѣриться. Намъ случалось уже и прежде держать такіе секреты, конечно, не особенно долго, но только потому, что авторы, обыкновенно, разрѣшали намъ выдать изъ тайну; сами мы никогда ей не измѣняли.

— Вы, кажется, сказали, — проговорилъ Маркъ, какъ будто думалъ вслухъ, — что другія произведенія того же автора могутъ разсчитывать на лестный пріемъ?

— Я буду очень радъ, если мнѣ представится случай напечатать еще другую книгу сочиненія м-ра Винцента Бошана, хотя м-ра Бошана, какъ вы объяснили, уже нѣтъ болѣе въ живыхъ. Но, можетъ быть, остались болѣе раннія произведенія этого автора?

Марка охватило желаніе сдѣлать еще попытку, вопреки обѣщанію, данному дядѣ, — помѣстить своихъ злополучные «Колокола» и «Дочь Красавицу». На минуту ему пришло въ голову отвѣтить на послѣдній вопросъ утвердительно. Онъ не сомнѣвался, что эти произведенія встрѣтятъ теперь иной пріемъ, чѣмъ у гг. Лидбиттера и Ганди. Къ тому же это послужить въ пользу Гольройда, а не его самого. Но тутъ онъ вспомнилъ, что различіе почерковъ можетъ его выдать. Онъ сконфузился и промолчалъ. Терпѣніе м-ра Фладгэта начинало истощаться.

— Мы, кажется, толчемся все на одномъ мѣстѣ, — сказалъ онъ съ натянутой шутливостью. — Боюсь, что долженъ попросить васъ рѣшить этотъ вопросъ теперь же. Вотъ рукопись, присланная вами. Если авторъ умеръ, мы вынуждены въ величайшему сожалѣнію вернуть ее вамъ. Если вы имѣете что сказать мнѣ по этому поводу, то говорите теперь же. Я, конечно, не могу васъ принудить, но объявляю только, что послѣ всего вами сказаннаго мы не можемъ обойтись безъ дальнѣйшихъ объясненій. Ну-съ, м-ръ Ашбёрнъ, что скажете?

— Дайте мнѣ подумать, — пробормоталъ Маркъ, и издатель увидѣлъ на его лицѣ колебаніе, хотя оно и было совсѣмъ иного рода, нежели онъ предполагалъ.

Маркъ снова усѣлся и подперъ подбородокъ рукой, отвернувъ лицо отъ взглядовъ своего собесѣдника. Въ немъ шла такая борьба, какой до сихъ поръ ему еще никогда не приходилось выдерживать, и ему давали всего лишь нѣсколько минуть срока, чтобы покончить съ нею.

Быть можетъ, въ такого рода кризисахъ человѣкъ не всегда строго логически разбираетъ pro и contra, какъ это случается читать въ книгахъ. Непріятельскія силы въ такихъ случаяхъ довольно легко разсѣять. Всѣ выгоды, истекающія для него изъ ошибки издателя, если онъ ея не раскроетъ, ясно представились уму Марка; всѣ же опасности и затрудненія отступили на задній планъ. Онъ былъ неспособенъ хладнокровно обсудить дѣло. Онъ чувствовалъ, что имъ овладѣло непреодолимое желаніе, а онъ не привыкъ вообще бороться съ своими желаніями. Логическая мысль въ немъ хромала. Ему показалось, что очень легко поддержать такой обманъ. И самый обманъ съ каждой секундой казался менѣе безобразенъ и болѣе безобиденъ.

Онъ видѣлъ свои собственныя произведенія, такъ долго отвергавшіяся благодаря невѣжественнымъ предразсудкамъ, напечатанными вслѣдъ за «Волшебными Чарами» Гольройда и быстро затмѣвающими книгу послѣдняго въ глазахъ восхищенной публики. Его оцѣнятъ наконецъ; онъ будетъ избавленъ отъ ненавистной ему жизни и поведетъ такую, которая ему нравится. Все, что ему нужно, это только, чтобы согласились его выслушать. Другого способа, повидимому, нѣтъ. Времени терять нельзя. Какая могла быть въ этомъ обида для Гольройда? Онъ никогда не гонялся за славой при жизни; зачѣмъ она ему послѣ смерти? Издатели могутъ ошибаться; книга можетъ пройти незамѣченной. Онъ самъ можетъ оттого пострадать.

Но такъ какъ м-ръ Фладгэтъ былъ, повидимому, убѣжденъ въ ея достоинствахъ, такъ какъ, очевидно, онъ будетъ склоненъ принять всякое произведеніе того же автора безъ строгой критики, то почему бы и не воспользоваться этимъ обстоятельствомъ?

Маркъ былъ убѣжденъ, что издатели вообще руководятся неосновательными предубѣжденіями; онъ безусловно вѣрилъ, что его произведенія должны произвести фуроръ, разъ только найдется фирма, которая побѣдитъ свое отвращеніе къ ихъ мощной оригинальности, и вотъ тутъ передъ нимъ была такая фирма, готовая принять отъ него все, что угодно, безъ разбора. Неужели же онъ пропуститъ такой случай?

Денежный вопросъ смущалъ его всего болѣе. Если онъ возьметъ деньги за трудъ другого, то такой поступокъ называется весьма нехорошимъ именемъ. Но онъ не возьметъ этихъ денегъ. Какъ скоро онъ узнаетъ, кто — законный представитель покойнаго Гольройда, онъ передастъ ему эти деньги, не объясняя въ точности, откуда они взялись.

Опасность быть изобличеннымъ почти не существовала, а если и существовала, то весьма слабая.

Не такой былъ человѣкъ Винцентъ, чтобы избрать себѣ нѣсколькихъ повѣренныхъ. Онъ былъ настолько остороженъ, что даже не открылъ своего настоящаго имени издателямъ, а теперь не могъ больше этого сдѣлать.

Все это вихремъ проносилось въ головѣ Марка, а его тщеславіе, пустота и вѣтренность дѣлали его совершенно неспособнымъ противостоять искушенію.

— Ну-съ, — сказалъ, наконецъ, м-ръ Фладгэтъ.

Сердце Марка сильно забилось. Онъ повернулся и взглянулъ на издателя.

— Я полагаю, что мнѣ лучше довѣриться вамъ, — сказалъ онъ съ смущеніемъ и стыдомъ, вполнѣ непритворными, хотя издатель и объяснилъ ихъ себѣ совершенно ложно.

— Значить вы написали эту книгу: «Волшебныя чары?»

— Если вы такъ хотите, то да, — отвѣчалъ Маркъ отчаянно. Слово было высказано и, къ худу или къ добру, отнынѣ приходилось на немъ стоять.

X.

Раскаяніе.

Не успѣлъ Маркъ объявить себя авторомъ произведенія своего покойнаго пріятеля, какъ готовъ бы былъ все отдать, чтобы вернуть свои слова назадъ. Не столько изъ угрызеній совѣсти (хотя ему и казалось, что онъ вдругъ сталъ безусловнымъ негодяемъ), сколько изъ страха, что его ложь обнаружится. Онъ сидѣлъ, глупо таращилъ глаза на м-ра Фладгэта, который благосклонно и снисходительно гладилъ его по плечу. Онъ еще никогда не видывалъ такого робкаго писателя.

— Я очень радъ, что, наконецъ, познакомился съ м-ромъ Винцентомъ Бошаномъ, — говорилъ онъ, весь сіяя честной гордостью оттого, что тактика его увѣнчалась успѣхомъ. — Теперь мы можемъ толковать объ условіяхъ.

Онъ нашелъ Марка такимъ же сговорчивымъ относительно гонорара, какъ и большинство начинающихъ писателей. Кромѣ того, Марку особенно мучительно хотѣлось поскорѣе покончить съ денежнымъ вопросомъ. Онъ не могъ рѣшить, легче или тяжелѣе будетъ его совѣсти, если онъ станетъ настаивать на лучшихъ условіяхъ, а потому въ своей нерѣшительности избралъ легчайшій путь: согласиться на все, что ему предложатъ.

— Ну-съ, а теперь какъ быть на счетъ заглавія? — сказалъ м-ръ Фладгэть. — Мнѣ, по-правдѣ, сказать, не очень нравится ваше; оно слишкомъ, какъ бы сказать, неопредѣленно!

Маркъ согласился, что оно неопредѣленно.

— Мнѣ помнится даже, что нѣчто въ этомъ родѣ уже имѣется въ литературѣ и это, знаете, можетъ повести въ непріятностямъ. Не можете ли придумать какое-нибудь другое, которое дало бы общее понятіе о характерѣ самой книги?

Такъ какъ Маркъ не имѣлъ никакого представленія о книгѣ, то и не могъ ничего придумать.

— М-ръ Бланшо совѣтовалъ назвать «Чародѣйство» или «Колдовство».

— Мнѣ не нравится ни то, ни другое, — замѣтилъ Маркъ, находя, что такого рода замѣчаніе не можетъ его скомпрометировать.

— Не нравится, — повторилъ м-ръ Фладгэтъ. — Вы, пожалуй, правы. Мнѣ приходило въ голову, — не знаю, какъ вы найдете это, — но я полагалъ бы назвать книгу такъ: «Современный Мерлинъ», какъ вы думаете?

— Современный Мерлинъ? — повторилъ Маркъ раздумчиво.

— Да, это не совсѣмъ то быть можетъ, но довольно подходящее, право, довольно подходящее заглавіе.

Маркъ согласился.

— Конечно, вашъ герой не настоящій магъ, но вы видите, въ чемъ тутъ намекъ.

Разумѣется, Маркъ не видѣлъ, но счелъ за лучшее согласиться.

— Ну-съ, — продолжалъ м-ръ Фладгэтъ, въ тайнѣ гордившійся придуманнымъ имъ заглавіемъ, — какъ вы находите? Мнѣ кажется, что это заглавіе не хуже всякаго другого.

Маркъ подумалъ, не все ли равно въ сущности, какое будетъ у книги заглавіе, вѣдь книга не его.

— Я нахожу его прекраснымъ, прекраснымъ. Кстати, м-ръ Фладгэтъ, я бы желалъ перемѣнить nom de plume; быть можетъ, это капризъ съ моей стороны, но въ послѣднее время мнѣ понравился другой псевдонимъ.

— Какъ вамъ угодно, — отвѣчалъ тотъ, беря въ руки карандашъ, чтобы произвести требуемое измѣненіе. — Но почему бы вамъ не подписаться вашимъ настоящимъ именемъ? Предсказываю, что со временемъ вы будете гордиться этой книгой.

— Нѣтъ, я не желаю пока подписываться настоящимъ именемъ (онъ и самъ не зналъ хорошенько, почему, быть можетъ его удерживалъ остатокъ стыда отъ такого откровенно безчестнаго поступка). Вычеркните «Винцентъ Бошанъ» и поставьте на его мѣсто «Кириллъ Эрнстонъ».

Этотъ псевдонимъ онъ давно уже избралъ для себя и желалъ теперь воспользоваться имъ, такъ какъ не могъ употребить собственное имя.

— Хорошо; этотъ вопросъ мы будемъ, значитъ, считать рѣшеннымъ. Мы разсчитываемъ напечатать книгу какъ можно скорѣе, не дожидаясь весенняго сезона. Мы немедленно начнемъ печатать и будемъ присылать вамъ корректуры на просмотръ.

— Да, вотъ еще одно обстоятельство, о которомъ мнѣ лучше упомянуть уже теперь, — внезапно сказалъ Маркъ. — Рукопись написана не моимъ почеркомъ. Считаю нужнымъ объяснить вамъ это впередъ, чтобы не возникало потомъ недоразумѣній. Рукопись переписана однимъ моимъ пріятелемъ.

М-ръ Фладгэтъ расхохотался.

— Извините меня, — сказалъ онъ, — но право я не могъ удержаться, вы, повидимому, пустили въ ходъ всѣ средства, чтобы провести насъ.

— И, однако, вы все-таки вывели меня на свѣжую воду, — отвѣчалъ Маркъ съ невеселымъ смѣхомъ.

М-ръ Фладгэтъ тоже засмѣялся и сдѣлалъ небольшой жестъ рукой; онъ думалъ, быть можетъ, что никакія предосторожности не обманутъ его проницательности. Послѣ этого они разстались.

Маркъ вышелъ на улицу самъ не свой. Онъ не отдавалъ себѣ яснаго отчета въ своемъ вѣроломномъ поступкѣ, потому что соблазнъ былъ такъ внезапенъ, паденіе оказалось такъ легко, что онъ почти не чувствовалъ его позора, да и врядъ ли по натурѣ своей могъ его почувствовать, пока результаты были для него выгодны. Но онъ смутно сознавалъ, что онъ не тотъ человѣкъ, какимъ былъ сегодня поутру; что у него въ сердцѣ родились новыя надежды и, быть можетъ, новыя опасенія; но надежды были близки и ярки, а опасенія далеки и неопредѣленны. И вскорѣ первенствующимъ чувствомъ въ немъ стало нетерпѣніе видѣть поскорѣе книгу Гольройда въ печати и получить возможность напечатать свои собственные романы. Тогда всякіе упреки совѣсти будутъ заглушены сознаніемъ торжества, которое оправдаетъ средство, какимъ оно достигнуто. Итакъ, онъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ прибытія первыхъ корректуръ.

Онѣ пришли наконецъ. Разъ вечеромъ, когда онъ вернулся на Малахову террасу, онъ увидѣлъ Трикси, выбѣжавшую къ нему на встрѣчу съ двумя толстыми свертками въ рукахъ и съ глазами, полными любопытства.

— Ихъ принесли сегодня днемъ, — шепнула она, — и знаешь, Маркъ, я не могла удержаться и заглянула въ свертокъ и увидѣла, въ чекъ дѣло. Ахъ, Маркъ! неужели это корректура твоей книги?

Маркъ подумалъ, что ему лучше поскорѣе пріучить себя къ этимъ вопросамъ.

— Да, Трикси, — сказалъ онъ, — это первыя корректуры моей книги.

— О, о, о! — протянула Трикси съ восторгомъ, — это «Звонкіе колокола».

— Нѣтъ, нѣтъ, Трикси, это другая книга, ты ее не знаешь, такъ, бездѣлица, отъ которой я ничего особеннаго не ожидаю, но мои издатели, повидимому, ею довольны и послѣ нея мнѣ можно будетъ напечатать «Колокола».

Позднѣе ночью онъ заперся въ комнатѣ, которая служила ему и спальной, и гостиной, и принялся безъ особеннаго, впрочемъ, удовольствія читать корректуры произведенія, которое онъ себѣ присвоилъ.

Много было говорено о наслажденіи, съ какимъ авторъ читаетъ свои первыя корректуры и, быть можетъ, нѣкоторымъ это дѣйствительно доставляетъ безусловное удовольствіе. Но для другихъ это занятіе имѣетъ и свою обратную сторону. Идеи, казавшіяся ясными и живыми въ рукописи, какъ-то блѣднѣютъ и становятся безцвѣтными, когда ихъ читаешь въ печати. Писатель начинаетъ судить свое произведеніе какъ посторонній человѣкъ и находитъ его неудовлетворительнымъ. Онъ усматриваетъ многія оплошности и пробѣлы, исправить которые внѣ всякой возможности и впервые, быть можетъ, съ тѣхъ поръ какъ онъ узналъ, что рукопись его принята, сомнѣніе снова возвращается бъ нему.

Но чувства Марка были гораздо сложнѣе; естественная гордость автора, видящаго свое произведеніе напечатаннымъ, не могла ощущаться имъ и ему было рѣшительно противно поддерживать свой обманъ такимъ непріятнымъ путемъ, какъ неизбѣжная корректура типографскихъ ошибокъ.

Но ему нетерпѣливо хотѣлось знать, какого рода литературное дѣтище онъ усыновилъ такимъ мошенническимъ образомъ. Онъ повѣрилъ на слово издателямъ, но что, если они ошиблись! Что, если книга окажется такою, что не принесетъ ему ровно никакой чести! — что, если это западня, куда его заманило честолюбіе? Мысль, что это весьма возможно, очень тревожила его. Бѣдный Гольройдъ, думалъ онъ, былъ прекраснымъ малымъ, но врядъ ли способенъ написать очень интересную книгу; можетъ быть, его книга и умна, но навѣрное скучна.

Съ этими сомнѣніями принялся онъ за чтеніе начальныхъ главъ; ни въ какомъ случаѣ не былъ онъ расположенъ восхищаться тѣмъ, что читалъ, потому что обычное отношеніе его даже къ великимъ произведеніямъ было критическое и онъ всегда откапывалъ недостатки и погрѣшности, какихъ самъ онъ ни за что бы не сдѣлалъ.

Но какъ бы то ни было, главная забота его была устранена по мѣрѣ того, какъ онъ читалъ произведеніе умершаго пріятеля. Оно не могло уронить его репутаціи. Конечно, самъ онъ не написалъ бы такого. Онъ находилъ его слишкомъ мечтательныхъ и мѣстами даже слегка мистическимъ произведеніемъ человѣка, который жилъ больше среди книгъ, нежели среди людей. Но все же оно было недурно, и послѣ того какъ онъ сдѣлалъ нѣсколько поправокъ, тамъ и сямъ выпустилъ нѣкоторыя мѣста и замѣнилъ ихъ собственными измышленіями, исправилъ слогъ въ описаніяхъ природы, придавъ ему больше кудреватости, мѣстами подпустилъ сатиры, пересыпалъ цитатами изъ классиковъ, онъ почувствовалъ себя въ нѣкоторомъ родѣ безкорыстнымъ человѣкомъ, щедро растратившимъ хорошій матеріалъ на чужую книгу.

XI.

Бунтъ.

Ближайшимъ результатомъ выступленія Марка на запретную литературную стезю было объясненіе съ дядюшкой Соломономъ, которому онъ объявилъ, что не желаетъ долѣе обманывать его и жить на его счетъ, такъ какъ отказывается отъ карьеры адвоката и избираетъ окончательно и безповоротно карьеру литератора. Послѣ бурнаго объясненія съ дядюшкой пришлось выдержать не менѣе бурную сцену на Малаховой террасѣ. Онъ не могъ не испытывать нѣкотораго нервнаго раздраженія, когда отворилъ входную дверь, взглянувъ предварительно на окна дома, гдѣ жили его семейные. Окна нижняго этажа были темны, но и верхняго также, изъ чего можно было заключить, что семья еще не удалилась на покой. Миссисъ Ашбёрнъ была безусловно противъ того, чтобы ея домочадцы заводили себѣ отдѣльные ключи, а потому Маркъ (у котораго такой ключъ, разумѣется, былъ) счелъ за лучшее не прибѣгать къ нему, тѣмъ болѣе, что въ настоящую минуту въ томъ не было никакой необходимости. Онъ постучалъ и позвонилъ.

Трикси впустила его.

— Анну отослали спать, но папаша съ мамашей не ложились и дожидаются тебя.

— Что они очень сердиты? — спросилъ Маркъ угрюмо, вѣшая шляпу.

— Да, — отвѣчала Трикси, — войди ко мнѣ на минутку, Маркъ, я разскажу тебѣ все, какъ было. Дядя Соломонъ обѣдалъ у насъ сегодня и наговорилъ такихъ ужасныхъ вещей о тебѣ. Почему тебя не было?

— Я нашелъ, что пріятнѣе проведу время, если отобѣдаю въ гостяхъ. Ну, а чѣмъ же все это кончилось, Трикси?

— Право, сама не знаю. Дядя Соломонъ предлагалъ мнѣ ѣхать жить къ нему въ Чигбурнъ, и сказалъ, что сдѣлаетъ меня своей наслѣдницей, если я пообѣщаю ему раззнакомиться съ тобой.

— Вотъ какъ? когда же ты ѣдешь? — спросилъ Маркъ съ напускнымъ цинизмомъ.

— Когда? — съ негодованіемъ переспросила Трикси, — разумѣется, никогда. Глупый старикъ! Очень мнѣ нужны его деньги! Я высказала ему свое мнѣніе и, кажется, разсердила его. Надѣюсь, по крайней мѣрѣ.

— Что же, онъ обратился съ этимъ предложеніемъ къ Мартѣ или Кутберту? а они вознегодовали или нѣтъ?

— Онъ къ нимъ не обращался. Не думаю, чтобы дядюшка Соломокъ очень ихъ любилъ. Ты его любимецъ, Маркъ.

— Да, я его любимецъ. Но не имѣю причины этимъ гордиться. Да и теперь этому конецъ.

Тутъ дверь сосѣдней комнаты отворялась, и послышался голосъ миссисъ Ашбёрнъ:

— Трикси, скажи своему брату Марку, что если онъ въ состояніи держаться на ногахъ, то мнѣ съ отцомъ надо поговорить съ нимъ.

— Какъ это пріятно слышать, — сказалъ Маркъ. — Ну, Трикси, готовится гроза. Ложись лучше спать. У насъ, боюсь, будетъ бурная сцена.

Онъ вошелъ въ гостиную съ напускной веселостью.

— Милая мамаша, — началъ онъ, пытаясь ее поцѣловать, — я не обѣдалъ сегодня дома, потому что…

— Я знаю, почему ты не обѣдалъ дома, — отвѣчала она. — Мнѣ не надо твоихъ поцѣлуевъ, Маркъ. Ты видѣлся съ дядей?

— Да, я съ нимъ завтракалъ.

— Безполезно отлынивать, мы все знаемъ.

— Увѣряю васъ, что мы вмѣстѣ завтракали; мы ѣли бараньи котлеты, — настаивалъ Маркъ, который находилъ, это ребячество и дурачество иногда вывозятъ въ такихъ случаяхъ. Но на этотъ разъ это не послужило ему въ прокъ.

— Какъ могъ ты обмануть твоего дядю?

— Напротивъ того. Я вывелъ его изъ заблужденія.

— Ты разстроилъ всѣ его планы на твой счетъ; ты бросилъ адвокатуру, бросилъ свое мѣсто въ школѣ св. Петра, отказался отъ всякой карьеры въ жизни и ради чего?

— Ради одной шутки, матушка. Я самъ не знаю, на что я гожусь и къ чему способенъ. Я безпечный идіотъ, это вы хотите сказать?

— Да; но не говори со мной такимъ дерзкимъ тономъ, Маркъ. Въ послѣдній разъ я спрашиваю тебя, правду ли мнѣ сказахъ братъ, что ты опять зарылся въ грязь, какъ свиньи, про которыхъ говорится въ Св. Писаніи, что ты… что ты готовишься опозорить свое имя, выставивъ его на романѣ… послѣ всего того, что ты обѣщалъ?

— Совершенно вѣрно; я надѣюсь, что имя мое будетъ стоять на многихъ романахъ, а не на одномъ только.

— Маркъ, — начала его мать, — ты знаешь, какъ я объ этомъ думаю. Умоляю тебя, остановись, пока еще не поздно, прежде, нежели ты совершишь что-нибудь непоправимое. Прошу тебя объ этомъ не изъ однихъ только суетныхъ мотивовъ. Неужели ты не согласишься пожертвовать презрѣннымъ тщеславіемъ своему долгу къ матери? Я могу ошибаться въ своихъ взглядахъ, но все же имѣю право требовать, чтобы ты уважалъ ихъ. Я прошу тебя еще разъ, брось этотъ пагубный путь. Неужели ты откажешь мнѣ?

Въ рѣзкихъ словахъ миссисъ Ашбёрнъ слышались искреннее чувство и мольба. Она искренно вѣрила, что писаніе романовъ должно привести ея сына къ нравственной и матеріальной погибели, и у Марка хватило здраваго смысла разобрать это и бросить вызывающій тонъ, которымъ онъ началъ объясненіе въ видахъ самообороны.

Отецъ его по обыкновенію не принималъ участія въ бесѣдѣ; онъ сидѣлъ и уныло глядѣлъ въ огонь, какъ бы желая по возможности сохранить нейтралитетъ. Онъ такъ давно былъ простымъ сюзереномъ, что чувствовалъ весьма слабое негодованіе на возмущеніе противъ его власти, чисто номинальной.

Такимъ образомъ, Маркъ обращался только къ матери.

— Мнѣ очень жаль, матушка, что я васъ огорчаю, — сказалъ онъ довольно мягко, — но право же вы должны предоставить мнѣ поступать но моему усмотрѣнію. Безполезно просить меня бросить это дѣло… Я слишкомъ далеко зашелъ… Со временемъ вы увидите, что я не такой безумецъ, какъ вамъ кажется. Ручаюсь вамъ въ этомъ. Неужели вы не хотите, чтобы я велъ такую жизнь, какая мнѣ по сердцу, чтобы я былъ счастливъ, быть можетъ, знаменитъ со временемъ, вмѣсто того, чтобы прозябать школьнымъ учителемъ или адвокатомъ. Разумѣется, вы не можете этого не хотѣть. И увѣряю же васъ, что романъ вовсе не такая ужасная вещь, какъ вамъ кажется. Вы ни одного, я знаю, не прочитали, а потому не можете быть безпристрастнымъ судьей.

Миссисъ Ашбёрнь вообще была мало знакома съ литературой. Она читала только проповѣди и біографіи диссидентскихъ священниковъ и никогда не испытывала желанія читать романы, т.-е. исторій, никогда въ дѣйствительности не бывавшихъ и которыя слѣдовательно были неправдой. Ея безусловное отвращеніе ко всякимъ фикціямъ было особой формой ханжества, нынѣ уже почти исчезнувшей, но она выросла въ такихъ понятіяхъ и придерживалась ихъ со всей старинной пуританской энергіей.

Она не выказала и признака того, чтобы слова Марка произвели на нее какое-нибудь впечатлѣніе. Глаза ея были холодны, а голосъ ровенъ и громокъ, когда она возразила, не глядя на него:

— Ты не заставишь меня измѣнить мои мнѣнія, Маркъ, хотя бы говорилъ до разсвѣта. Если ты пойдешь наперекоръ моимъ желаніямъ въ этомъ дѣлѣ, то мы съ Матью рѣшили, какъ намъ поступить; не правда ли, Матью?

— Да, конечно, — отвѣчалъ м-ръ Ашбёрнь смущенно, — конечно, но я надѣюсь, Маркъ, милый мой мальчикъ, я надѣюсь, что ты уважишь желанія матери, когда ты видишь, какъ она сильно этого желаетъ. Я желаю, чтобы дѣти жили со мной, пока я въ состояніи ихъ содержать. Я не желаю, чтобы кто-либо уѣзжалъ, если этому можно помѣшать… если можно уладить дѣло.

— Вы хотите сказать, матушка, что если я не исполню желаніе дяди Соломона и ваше, то долженъ оставить вашъ домъ? — спросилъ Маркъ.

— Да, — отвѣчала его мать: — я не намѣрена потакать своему сыну; это противно моей совѣсти и принципамъ. Если ты хочешь вести праздную и пустую жизнь, то ты будешь ее вести не подъ моей кровлей. Поэтому ты теперь знаешь, что тебя ожидаетъ, если ты будешь упорствовать въ неповиновеніи мнѣ… я хочу сказать, намъ.

— Если такъ, то мнѣ лучше уѣхать, хотя я и не могу понять, чѣмъ я такъ провинился передъ вами, но такъ какъ вы смотрите на вещи въ такомъ свѣтѣ, мнѣ ничего больше, не остается, и говорить больше нечего. Я выбралъ себѣ карьеру и не намѣренъ бросать ея. Я поищу себѣ квартиру и переѣду какъ только можно скорѣе, чтобы не безпокоить васъ долѣе своей особой.

— Маркъ, не будь упрямъ, не будь слугой своихъ страстей! — закричала его мать, тронутая, не смотря на свою деревянность, потому что она не ожидала такого результата и думала, что ничтожное жалованье Марка и его дорогія привычки дѣлаютъ его вполнѣ отъ нея зависимымъ. Она позабыла про чэкъ дядюшки Соломона и не вѣрила, чтобы можно было заработать большія деньги литературой.

— Я нисколько не сержусь, — сказалъ онъ, — я не желаю разставаться съ вами, если вы позволите мнѣ остаться, но если вы серьезно думаете то, что сейчасъ сказали, то мнѣ нѣтъ другого выбора.

Его мать была слишкомъ горда, чтобы ослабить свой авторитетъ уступкой. Она все еще надѣялась, что онъ уступить, если она будетъ тверда, но Маркъ и не думалъ уступать, да притомъ независимость имѣетъ свою прелесть, хотя онъ и не порвалъ бы связь съ семьей по собственному почину.

— Вини свою пагубную гордость и эгоизмъ, Маркъ, а не мать, которая желаетъ тебѣ добра. Уѣзжай, если хочешь, но не смѣй надѣяться на мое благословеніе, если ты упорствуешь въ неповиновеніи.

— Вы того же мнѣнія, батюшка? — спросилъ Маркъ.

— Ты слышишь, что говоритъ твоя мать. Что же я могу еще сказать? — слабо проговорилъ отецъ. — Мнѣ очень прискорбно все это, но я ничего перемѣнить тутъ не могу.

— Хорошо, я переѣду, — отвѣчалъ Маркъ и вышелъ изъ комнаты.

Но оставшись одинъ и обдумавъ событія этого знаменательнаго для себя дня, Маркъ не могъ пожалѣть о томъ, что случилось. Онъ избавился отъ дядюшки Соломона, онъ стряхнулъ материнское иго. Разлука съ семьей не печалила его; онъ не былъ къ ней особенно привязанъ, да и семья не понимала его и не симпатизировала ему. Онъ всегда разсчитывалъ при первой же возможности отдѣлиться отъ нея.

XII.

Въ открытомъ морѣ.

Итакъ, Маркъ отдѣлился отъ семьи и переѣхалъ въ меблированныя комнаты въ одной изъ небольшихъ улицъ близъ Коннотъ-Сквера, гдѣ и выжидалъ осуществленія своихъ надеждъ. Онъ все еще оставался учителемъ въ школѣ св. Петра, хотя и надѣялся отказаться отъ этого мѣста при первой же возможности. Время, остававшееся отъ школьныхъ занятій, онъ употреблялъ на исправленіе произведенія своего пріятеля. Нельзя сказать, чтобы онъ дѣлалъ это съ любовью; напротивъ, этотъ трудъ скоро утомилъ его. Просмотръ груды корректурныхъ листовъ, вставки собственнаго сочиненія надоѣдали ему и онъ сталъ ненавидѣть книгу, которая была его, но ему не принадлежала.

Она никогда не казалась ему интересной; онъ не способенъ былъ хоть сколько-нибудь оцѣнитъ ее и по временамъ недовѣріе къ ея успѣху овладѣвало имъ съ новою силой и онъ начиналъ бояться, что обманъ его въ концѣ концовъ не принесетъ ему никакой пользы. Во всякомъ случаѣ ему тяжело было это постоянное напоминаніе о его некрасивомъ поступкѣ.

Между прочимъ, въ этой книгѣ одно изъ второстепенныхъ дѣйствующихъ лицъ разсказываетъ ребенку печальную исторію сахарнаго принца, воображавшаго, что онъ заколдованный принцъ, и подареннаго одной маленькой дѣвочкѣ, которая, какъ принцъ надѣялся, должна была какимъ-нибудь способомъ отпустить его на волю въ волшебную страну, но вмѣсто того попросту безъ затѣй съѣла его.

Маркъ не зналъ, оставлять ли ему эту исторію и не выкинуть ли ее совсѣмъ; она казалось ему такой ребяческой и ненужной. Но онъ не рѣшился выкинуть ее и это имѣло впослѣдствіи вліяніе на его судьбу.

Заглавіе книги было опять измѣнено: м-ру Фладгэту не понравилось въ послѣднюю минуту то, которое онъ измыслилъ, и онъ предложилъ назвать книгу «Иллюзіей», на что Маркъ согласился такъ же охотно, какъ и на первое.

И вотъ въ одинъ прекрасный день Маркъ не безъ страннаго волненія прочиталъ объявленіе о томъ, что «Иллюзія», романъ м-ра Кирилла Эрисгона, «продается во всѣхъ книжныхъ магазинахъ». Онъ не разослалъ его экземпляровъ никому, ни даже Трикси. Сначала было онъ хотѣлъ это сдѣлать, но потомъ раздумалъ.

Дѣло было въ одну субботу, подъ вечеръ, въ мартѣ мѣсяцѣ. Маркъ сдѣлалъ большой крюкъ, возвращаясь изъ школы домой, черезъ парки, гдѣ клумбы пестрѣли сиренями, желтыми и бѣлыми крокусами и другими весенними цвѣтами, а воздухъ былъ тепелъ и ароматиченъ. Маркъ рѣшился отправиться за-городъ подышать чистымъ воздухомъ, но вернувшись домой, нашелъ у себя на столѣ нѣчто такое, что заставило его забыть о всякихъ загородныхъ гуляньяхъ. То былъ пакетъ отъ его издателей, и онъ догадался, прежде, нежели распечаталъ его, что въ немъ находятся журнали. Онъ поспѣшно разорвалъ пакетъ, такъ какъ понималъ, что теперь узнаетъ, сдѣлалъ ли онъ смѣлый и рѣшительный шагъ впередъ или же страшное фіаско.

Первыя строки первой же критики показали Марку, что ему нечего бояться. Книга Гольройда встрѣчена была съ лестнымъ одобреніемъ, какъ нѣчто весьма замѣчательное, какъ произведеніе человѣка, съ которымъ слѣдуетъ считаться. Если журнальная критика (а этотъ журналъ былъ очень распространенный) имѣетъ вліяніе на читателей, то одной этой статьи было достаточно, чтобы вселить въ нихъ уваженіе къ «Иллюзіи».

Маркъ отложилъ первую статью съ чувствомъ торжества. Если такая ординарная вещь, какъ книга бѣднаго Гольройда, встрѣтила такой пріемъ, то что же ожидаетъ его собственныя произведенія!

Послѣ того онъ сталъ читать вторую статью. Здѣсь критикъ былъ осторожнѣе въ похвалахъ. Книга въ цѣломъ признавалась хорошимъ и чуть ли не великимъ произведеніемъ, но осуждая прорывавшійся въ ней мѣстами мечтательный мистицизмъ (тутъ Маркъ пожалѣлъ, что не былъ щедрѣе на помарки) и въ самою слогѣ указывались слабыя мѣста.

"Авторъ, — писалъ критикъ, — пишетъ большею частью легкимъ и изящнымъ слогомъ, съ похвальнымъ отсутствіемъ всякой риторической шумихи, но по временамъ имъ какъ будто овладѣваетъ желаніе порисоваться передъ читателями дешевой эрудиціей и выспренними чувствами и этотъ контрастъ былъ бы нелѣпъ и даже забавенъ, еслибы не было больно встрѣчать такія несообразности въ такомъ высокомъ произведеній. Что подумаетъ, напримѣръ, читатель о вкусѣ писателя, который способенъ заключать истинно патетическую сцену взаимнаго отчужденія между любящимися, такой тирадой, какъ нижеслѣдующая…

Этой тирадой оказывалась какъ разъ одна изъ вставокъ издѣлія Марка. «И такихъ не мало», — говорилъ строгій критикъ, и во всѣхъ нихъ изумленный Маркъ узнавалъ свои собственныя поправки.

Сказавъ, что это было весьма чувствительнымъ ударомъ для самодовольства Марка, мы укажемъ довольно очевидный фактъ, но характеръ Марка очерченъ нами недостаточно ясно, если кто-нибудь удивится, услышавъ, что онъ весьма быстро оправился отъ этого удара.

Быть можетъ, съ его стороны было ошибочно вкладывать свою мощную индивидуальность въ чужія рамки — онъ недостаточно тщательно слилъ между собой два слога — и по странной случайности критикъ, естественно пораженный этой дисгармоніей, вообразилъ, что плохъ именно его слогъ, а не слогъ Гольройда. Мало-по-малу, Маркъ убѣдилъ себя, что для него положительно лестно, что критикъ (человѣкъ, безъ сомнѣнія, тупой) не одобрилъ какъ разъ всѣ тѣ мѣста, которыя слишкомъ глубоки для его пониманія. Еслибы въ нихъ не было ничего замѣчательнаго, онъ бы ихъ вовсе не замѣтилъ.

И такимъ образомъ, благодаря замѣчательной особенности ума человѣческаго, который зачастую способенъ удовлетворяться теоріей собственнаго измышленія, которая не выдержала бы и минутной критики, еслибы онъ ее подвергъ таковой (слыханое ли дѣло, чтобы шарлатанъ сталъ лечиться хлѣбными пилюлями собственнаго издѣлія и почувствовалъ облегченіе), Маркъ убѣдилъ себя, что критикъ — идіотъ, котораго похвалу и порицаніе слѣдуетъ понимать наоборотъ, и съ этой минуты рана, нанесенная его самолюбію, стала заживать.

Въ эту самую субботу Мабель сидѣла въ своей маленькой пріемной, гдѣ она принимала своихъ пріятельницъ и читала. Въ числѣ книгъ, присланныхъ ей изъ книжнаго магазина, находилась и «Иллюзія», романъ Кирилла Эрнстона, и Мабель съ любопытствомъ поглядѣла на хорошенькій изсѣра-зеленый переплетъ съ красными буквами, потому что кто-то на прошедшей недѣлѣ съ похвалой отозвался при ней объ этой книгѣ. Она открыла ее съ намѣреніемъ прочитать одну или двѣ главы прежде нежели идти съ лопаткой въ скверъ, гдѣ уже начался сезонъ игры въ теннисъ.

Но день прошелъ, а она не покидала низенькаго стула у окна, равнодушная къ весеннимъ лучамъ солнца, къ пріятностямъ тенниса и читала, читала, порой музыкально смѣясь, а порой невольно вздыхая, именно такъ, какъ Гольройдъ мечталъ, что она прочитаетъ его произведеніе.

Его сильная и сдержанная натура развернулась во всей своей нѣжной глубинѣ и мощной фантазіи въ этомъ первомъ произведеніи и его страницы имѣли интересъ исповѣди. Мабель почувствовала личную симпатію къ незнакомому автору, которая должна была бы быть вѣнцомъ изъ вѣнцовъ для тѣхъ, кто любитъ свое искусство.

Ошибокъ и несообразности въ слогѣ она не замѣтила при первомъ бѣгломъ чтеніи, такъ какъ онѣ не такъ часто повторялись и не могли серьезно повредить книгѣ. Она отложила въ сторону книгу, не дочитавъ ея, не отъ чувства утомленія, а отъ желанія продлить удовольствіе.

— Желала бы я знать каковъ собой этотъ «Кириллъ Эрнстонъ», — подумала она почти безсознательно.

Быть можетъ, если бы популярный, но некрасивый писатель, любящій общество, могъ ходить подъ вуалемъ или нанять своимъ представителемъ другого красиваго человѣка, онъ увидѣлъ бы, что послѣдующія его произведенія быстрѣе раскупаются. Въ то время какъ Мабель размечталась о наружности автора «Иллюзіи», Долли неожиданно вбѣжала въ комнату.

— О! вотъ гдѣ ты, Мабель! какая ты лѣнивая! мамаша думаетъ, что ты играешь въ теннисъ; пріѣзжали гости и мы съ мамашей должны были ихъ занимать!

— Иди ко мнѣ и присядь, Долли, — отвѣчала Мабель, обнимая и притягивая дѣвочку въ низенькой скамеечкѣ, стоявшей возлѣ ея стула.

— На мнѣ надѣтъ мой новый поясъ, — предостерегала Долли.

— Хорошо, я буду осторожна; но я нашла въ этой книгѣ исторійку, которую хочу прочитать тебѣ, Долли.

— Она не длинная, Мабель? — съ сомнѣніемъ въ голосѣ освѣдомилась Долли.

Но тѣмъ не менѣе она усѣлась у ногъ Мабель и положила къ ней на колѣни свое веселое личико, а Мабель стала ей читать про печальную судьбу сахарнаго принца.

Долли слушала молча, но глаза ея отуманились. И когда дѣло дошло до того, какъ жестокая дѣвочка скушала сахарнаго несчастливца, она отвернула голову и тихо сказала:

— Мабель, это я сдѣлала.

Мабель засмѣялась.

— Что ты хочешь сказать?

— Я думала, что онъ въ самомъ дѣлѣ сахарный, — жалобно увѣряла Долли, — развѣ я могла знать, что нѣтъ. Я никогда не слыхала про сахарныхъ настоящихъ принцевъ. Онъ былъ такой хорошенькій, но я облила его чаемъ и онъ полинялъ, и тогда я его съѣла, совсѣмъ такъ, какъ сказано въ книгѣ.

— Милая Долли, это вѣдь сказка, не огорчайся, пожалуйста, вѣдь это все неправда.

— Нѣтъ, это вѣрно, правда, потому что все такъ описано, какъ было… И это я сдѣлала… Я съѣла настоящаго волшебнаго принца, Мабель, я — жадная свинка… Еслибы я его не съѣла, онъ, можетъ, быть какъ-нибудь бы ожилъ и мы съ Колиномъ могли бы играть съ живымъ волшебнымъ принцемъ. Онъ этого отъ меня и ожидалъ, а я вмѣсто того съѣла его. Я знаю навѣрное, что онъ — волшебный принцъ, Мабель, онъ былъ такъ вкусенъ… Бѣдный, бѣдный маленькій принцъ!

Долли была въ такомъ горѣ, что Мабель старалась убѣдить ее, что исторія эта написана не про нее и что ея принцъ былъ только сахарный, а не волшебный. Но это ей не удалось и она наконецъ придумала слѣдующее, такъ какъ авторъ книги, казалось ей, любить дѣтей и не сочтетъ скучнымъ трудомъ успокоить взволнованнаго имъ ребенка.

— Послушай, Долли, знаешь что: напиши письмо къ м-ру Эрнстону, по адресу его издателей; я научу тебя, какъ его адресовать, но все остальное ты должна написать сама и попросить его сказать тебѣ, былъ ли сахарный принцъ настоящій волшебный принцъ или нѣтъ. Но по моему мнѣнію, Долли, волшебныхъ принцевъ совсѣмъ нѣтъ и не бываетъ.

— Еслибы ихъ не было, — разсуждала Долли, — то про нихъ бы не писали въ книгахъ. Я видѣла столько картинокъ, гдѣ они были нарисованы.

— И они пляшутъ въ пантомимахъ, неправда-ли, Долли?

— О! я знаю, что то не волшебные принцы, а куклы, — презрительно отвѣчала Долли. — Я не дитя, Мабель, но я напишу м-ру… какъ ты сейчасъ сказала, но только я такъ не люблю писать письма… чернила такъ пачкаются… и м-ръ этотъ навѣрное мнѣ ничего не отвѣтить.

— Попробуй.

И вотъ нѣсколько дней спустя, Маркъ нашелъ на своемъ столѣ конвертъ отъ своихъ издателей, въ которомъ было письмо на имя «Кирилла Эрнстона». Письмо было написано крупнымъ, дѣтскимъ почеркомъ съ подчистками, показывавшими, на какихъ мѣстахъ красовались злополучныя, но неизбѣжныя кляксы.

«Дорогой м-ръ Кириллъ Эрнстонъ, — гласило письмо, — я желаю, чтобы вы сказали мнѣ, какимъ образомъ вы узнали, что я съѣла сахарнаго принца, про котораго вы разсказываете въ своей исторіи и про меня ли вы это разсказали? Быть можетъ, это сдѣлала другая дѣвочка и вы про нее разсказали, а не про меня, но пожалуйста напишите мнѣ объ этомъ, потому что мнѣ такъ страшно думать, что я нечаянно съѣла настоящаго волшебнаго принца. Дороти Маргаретъ Лангтонъ».

Это наивное посланьице очень разсердило Марка. Если бы онъ написалъ эту исторію, то безъ сомнѣнія ему было бы забавно и даже, можетъ быть, пріятно такое наивное подтвержденіе силы его таланта. Но такъ какъ не онъ былъ авторъ, то письмо разсердило его, совсѣмъ даже не въ мѣру.

Онъ бросилъ письмо Долли на столъ: — какая досада, что не выкинулъ эту исторію про сахарнаго принца. Ну что я скажу теперь этой дѣвочкѣ, Лангтонъ… желалъ бы я знать, не родня ли она моему Лангтону. Можетъ быть, сестра его… онъ живетъ гдѣ-то въ Ноттингъ-Гиллѣ. Ну конечно я ничего ей не отвѣчу; если я вздумаю отвѣчать, то могу провраться… Весьма вѣроятно, что Винцентъ былъ знакомъ съ этой дѣвочкой. Не можетъ же она въ самомъ дѣлѣ чувствовать себя несчастной отъ такихъ пустяковъ, а если и чувствуетъ, то это_# не моя вина.

Маркъ не могъ забыть того туманнаго утра, когда произошло столкновеніе поѣздовъ, своего кратко-временнаго знакомства съ Мабель и несвоевременной разлуки. Послѣдующія событія нѣсколько сгладили впечатлѣніе, произведенное на него ея привлекательной и граціозной внѣшностью. Но и теперь по временамъ ему мерещилось ея милое лицо и онъ ощущалъ жгучую боль при мысли, что она ушла отъ него, не оставивъ ему ни малѣйшей надежды на счастіе снова встрѣтиться и покороче познакомиться съ ней.

Порою, когда въ немъ разыгрывались мечты о блестящемъ будущемъ, на которое онъ разсчитывалъ какъ авторъ многихъ знаменитыхъ и прославленныхъ произведеній (долженствовавшихъ вполнѣ затмить «Иллюзію»), онъ представлялъ себѣ, какъ онъ встрѣтится съ ней и накажетъ ее самой изысканной, но холодной вѣжливостью. Но эта встрѣча, даже и тогда, когда воображеніе разыгрывалось въ немъ всего сильнѣе, представлялась ему лишь въ очень отдаленномъ будущемъ.

Если бы онъ зналъ, что въ лицѣ юнаго Лангтона онъ имѣлъ полную возможность ловкимъ манеромъ осуществить теперь же свою мечту и еслибы могъ догадаться, что письмо Долли прямо давало ему право увидѣться съ предметомъ своихъ мечтаній.

Но онъ этого не зналъ и жалобное посланіе, сочиненное по внушенію Мабель, лежало на его столѣ безъ отвѣта.

XIII.

Розы и терніи.

Вскорѣ послѣ появленія «Иллюзіи» Маркъ съ не совсѣмъ пріятнымъ чувствомъ долженъ былъ убѣдиться, что успѣхъ этого романа превзойдетъ всѣ его ожиданія. Нельзя было думать, что онъ сдѣлается популярной книгой въ обширномъ и грубомъ смыслѣ этого слова, такъ какъ онъ былъ выше уровня развитія массы читателей романовъ. Врядъ ли можно было ждать, чтобы онъ когда-нибудь занялъ мѣсто въ желѣзно-дорожныхъ библіотекахъ или былъ сочтенъ выгоднымъ товаромъ за-атлантическими пиратами; но уже и теперь выяснилось, что люди, претендующіе на нѣкоторую культуру, обязательно должны были читать или прикидываться, что читали и одобрили его.

Маркъ былъ признанъ многими компетентными судьями въ этихъ вопросахъ новымъ и мощнымъ мыслителемъ, пожелавшимъ замаскировать свои теоріи въ формѣ романа и если теоріи оспаривались нѣкоторыми, то прелесть и обаяніе формы были всѣми признаны. На званыхъ обѣдахъ и во всѣхъ кружкахъ, гдѣ вообще разсуждаютъ о литературѣ, «Иллюзія» сдѣлалась любимой тэмой разговоровъ. Люди дружились или ссорились изъ-за нея и она стала нѣкотораго рода талисманомъ.

Сначала Маркъ имѣлъ мало случаевъ убѣдиться въ этомъ фактѣ во всемъ его объемѣ, потому что онъ рѣдко бывалъ въ свѣтѣ. Было время въ его жизни — прежде, нежели онъ вышелъ изъ Кембриджа — когда онъ велъ разсѣянную жизнь: студенты, его товарищи, охотно представляли своимъ родственникамъ человѣка, считавшагося чуть не геніемъ, и въ каникулярное время Маркъ не имѣлъ отбоя отъ приглашеній. Но это не долго длилось. Когда онъ провалился на экзаменахъ, всѣ очень быстро сообразили, что прославленный геній — самый обыкновенный человѣкъ и Маркъ былъ скоро позабытъ. Въ первыя минуты горькаго разочарованія онъ былъ даже этому радъ и его не тянуло въ общество.

Но теперь началась реакція въ его пользу; издатели его уже поговаривали о второмъ изданіи «Иллюзіи» и онъ получалъ на имя «Кирилла Эрнстона» безчисленныя письма съ похвалами и дружественной критикой и всѣ они были составлены въ такихъ лестныхъ выраженіяхъ, что сердили его, и только одно письмо, писанное женской рукой и ругавшее напропалую автора и его книгу, утѣшило его.

Слѣдующей стадіей въ карьерѣ книги было чье-то открытіе, что имя, стоящее на ней, не настоящее, а псевдонимъ и хотя много людей, которые такъ же мало заботятся о томъ, кто написалъ комедію, которую они смотрятъ, или книгу, прочитанную ими, какъ о томъ, кто сдѣлалъ локомотивъ, съ которымъ они путешествуютъ, но все же достаточно есть и такихъ, которые интересуются первымъ изъ этихъ предметовъ.

Поэтому автора стали разыскивать, какъ иголку въ сѣнѣ. Сначала было не мало фальшивой тревоги. Одинъ «лондонскій корреспондентъ» съ достовѣрностью узналъ, что книга написана старой лэди, находящейся въ больницѣ для душевныхъ больныхъ, въ ея свѣтлыя минуты. Какой-то дамскій журналъ, напротивъ того, увѣрялъ, что по самымъ точнымъ справкамъ авторъ — простой столяръ, который самъ образовалъ себя. И много было другихъ открытій въ этомъ родѣ. Но прежде, нежели всѣ эти исторіи успѣли укрѣпиться въ обществѣ, всѣ какъ-то узнали, что авторъ — молодой школьный учитель и что его имя — Маркъ Ашбёрнъ.

И вскорѣ Маркъ сталъ пожинать плоды этого. Старые друзья опять вспомнили о немъ; люди, проходившіе мимо него по улицамъ съ безпечнымъ кивкомъ головы, оскорблявшимъ его сильнѣе, нежели полное невниманіе, теперь находили время останавливаться и растабарывать съ нимъ на улицѣ, разспрашивая о томъ, насколько вѣрны слухи о его дебютѣ въ литературѣ.

Мало-по-малу визитныя карточки стали накопляться на его каминѣ, какъ въ былые дни. Онъ опять появился въ свѣтѣ, гдѣ его встрѣчали съ любезностью и вниманіемъ. Сначала Марку это нравилось, но когда онъ увидѣть, что книга возбуждаетъ все большій и большій восторгъ, и за нимъ вслѣдствіе этого ухаживаютъ особенно усердно, то онъ сталъ конфузиться своего успѣха. Куда бы онъ ни явился, разговоръ немедленно переходилъ на книгу, которой онъ считался авторомъ. Онъ нигдѣ не могъ спастись отъ книги Гольройда. Всѣ непремѣнно хотѣли говорить съ нимъ о ней.

Тщетно боролся онъ противъ этого, тщетно сводилъ разговоръ на другіе предметы, его собесѣдники никакъ не хотѣли упустить случая замѣтить:

— Послушайте-ка, м-ръ Ашбёрнъ, я непремѣнно хочу высказать вамъ, какое удовольствіе и какую пользу доставила мнѣ ваша книга, — и такъ далѣе.

И затѣмъ Марку приходилось выслушивать похвалы своему сопернику, какимъ онъ начиналъ считать Гольройда, и обсуждать съ видомъ компетентнаго судьи книгу, которой онъ никогда не могъ понять и которую начиналъ отъ души ненавидѣть.

Еслибы онъ былъ настоящимъ авторомъ, все это было бы для него пріятно, но къ несчастію, какъ намъ извѣстно, Маркъ не самъ написалъ «Иллюзію» и въ этомъ-то и заключалась вся разница. Но онъ старался закалить себя и разыгрывать свою роль какъ слѣдуетъ. Все это не могло долго длиться; вскорѣ онъ напечатаетъ свой собственный романъ и ему станутъ его такъ же точно расхваливать. А пока онъ старался изучить содержаніе «Иллюзіи». Онъ уже узналъ имена всѣхъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ и не путалъ ихъ больше; онъ вникъ въ интригу романа и запомнилъ нѣкоторыя подробности. Трудъ этотъ былъ такъ же скученъ и такъ же непріятенъ, какъ и изученіе законовъ. Но нельзя было избѣжать его, если онъ хотѣлъ спасти приличія.

Разъ онъ встрѣтился съ однимъ изъ прежнихъ своихъ знакомыхъ, нѣкимъ юношей Гербертомъ Фезерстономъ, который въ предыдущихъ встрѣчахъ съ нимъ какъ-то внезапно становился слѣпъ и глухъ, но теперь опять прозрѣлъ, такъ что не только увидѣлъ Марка, но и съ жаромъ поздоровался съ нимъ.

Неужели правда, что онъ написалъ эту новую книгу? «Иллюзія» или что-то въ этомъ родѣ. Ему говорили, самъ онъ не читалъ. Но его мать и сестры читали и очень хвалили; чертовски хорошая, говорятъ, книга. Гдѣ онъ теперь обрѣтается? свободенъ ли онъ 10 числа? Не можетъ ли онъ пріѣхать къ нимъ на танцовальный вечеръ? Ну вотъ хорошо, онъ получить пригласительный билетъ.

Марку хотѣлось-было дать почувствовать, что онъ понимаетъ причины этой проснувшейся пріязни, но онъ удержался. Онъ зналъ, что Фезерстоны — богатые люди и даютъ вечера, славящіеся въ Лондонѣ своимъ весельемъ. Ему необходимо было пробить себѣ дорогу въ свѣтѣ и онъ не могъ пренебрегать такими случаями. Поэтому онъ отправился на танцовальный вечеръ, и такъ какъ хорошо танцовалъ, то очень пріятно провелъ время, не смотря на то, что его дамы читали «Иллюзію» и знали, что онъ авторъ этой книги. Въ продолженіе вечера ему довелось бесѣдовать съ миссисъ Фезерстонъ, которая сама была литераторша и написала два довольно слабыхъ романа. Она любила принимать у себя начинающихъ молодыхъ писателей, съ которыми могла разговаривать о болѣе возвышенныхъ предметахъ, чѣмъ тѣ, о которыхъ обыкновенно трактуется въ салонахъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ старательно избѣгала, чтобы дочь ея участвовала въ этилъ разговорахъ, потому что Джильда Фезерстонъ была очень хороша собой, а литераторы — такіе же впечатлительные люди, какъ и другіе.

Маркъ отправился съ визитомъ въ одну изъ субботъ къ Фезерстонамъ въ Гросвеноръ-Плесъ, по настоятельному приглашенію хозяйки дома, и тамъ его ожидала неожиданная удача, о которой мы сейчасъ узнйемъ. Джильда Фезерстонъ, живая брюнетка, съ манерами особы, привыкшей поступать, какъ ей вздумается, поздоровалась съ Маркомъ черезъ столъ.

— Вы застали насъ за весьма безпутной игрой, м-ръ Ашбёрнъ. Надѣюсь, что васъ она не шокируетъ. Мы-то уже болѣе или менѣе обстрѣляны; теперь очередь за вами.

— Что такое, милая Джильда? — спросила миссисъ Фезерстонъ. — Надѣюсь, что это не карты?

— Нѣтъ, мамаша, этой игрѣ научилъ насъ м-ръ Каффинъ; онъ называетъ ее «фотонапъ».

— Позвольте мнѣ объяснить вамъ, въ чемъ дѣло, миссисъ Фезерстонъ, — вмѣшался Каффинъ, любившій бывать у Фезерстоновъ, съ которыми былъ на короткой ногѣ. — Вы, вѣроятно, не знаете этой игры.

Миссисъ Фезерстонъ не особенно любезно покачала головой. Ее пугала въ послѣднее время привычка, усвоенная ея дочерью кстати и не кстати упоминать имя этого вѣтренаго молодого человѣка, которому ея мужъ слѣпо покровительствовалъ.

— Вотъ въ чемъ дѣло, — продолжалъ Каффинъ, не смущаясь. — Мы беремъ фотографическія карточки всѣхъ знакомыхъ и сдаемъ по пяти каждому, а затѣмъ выбираемъ самую безобразную изъ всѣхъ, и тотъ, кому она попалась на руки, выигрываетъ.

— Какая неприличная игра, — замѣтила присутствовавшая при этомъ тетушка, видѣвшая, какъ одна изъ ея собственныхъ старинныхъ карточекъ, не узнанная присутствующими, и нѣсколько изъ карточекъ, изображавшихъ родственниковъ ея мужа (весьма некрасивыхъ), доставили выигрышъ ихъ владѣльцу.

— О! да! съ этимъ нельзя не согласиться, — отвѣчалъ Каффинъ. — Конечно, въ эту игру нельзя играть вездѣ и при всякихъ обстоятельствахъ. Но за то какая веселая игра! Представьте только себѣ, какое удовольствіе, если вы выиграете левэ, съ портретомъ вашей любимѣйшей пріятельницы. И кромѣ того это — вѣрнѣйшее средство убѣдиться, какое мѣсто вы и ваши друзья занимаютъ въ іерархіи красоты. И наконецъ благодаря этой игрѣ некрасивые люди пріобрѣтаютъ совсѣмъ новое значеніе.

— Всѣ мои братья берутъ левэ, — замѣтила одна молодая дѣвушка, унаслѣдовавшая красоту матери, между тѣмъ, какъ ея братья всѣ какъ одинъ вылились въ очень некрасиваго отца.

— М-ръ Ашбёрнъ, — сказала миссъ Феверстонъ, — помогите мнѣ, пожалуйста, вставить эти фотографіи обратно въ альбомъ. Тутъ есть много кембриджскихъ пріятелей брата, которыхъ я не знаю, и вы назовете мнѣ ихъ фамиліи.

Такимъ образомъ, Маркъ послѣдовалъ за ней къ боковому столику, гдѣ и ожидала его вышеупомянутая удача: — вставляя карточки въ альбомъ въ томъ порядкѣ, какъ ему указывала Джильда, онъ былъ до того пораженъ при взглядѣ на одну изъ нихъ, что даже вздрогнулъ, не смѣя вѣрить своему счастію, потому что узналъ въ ней прелестную головку Мабель, которую уже отчаялся когда-либо снова увидѣть.

Голосъ его задрожалъ отъ волненія, когда онъ спросилъ: — какъ зовутъ эту молодую лэди? — Позвольте узнать, чей это портретъ?

— Это — Мабель Лангтонъ. Неправда ли, хорошенькая дѣвушка? Она должна была быть у насъ въ прошлый разъ на танцовальномъ вечерѣ, но что-то ей помѣшало.

— Мнѣ кажется, я встрѣчался съ миссъ Лангтонъ, — сказалъ Маркъ, начиная соображать какое важное открытіе онъ сдѣлалъ. — Есть у нея сестра Дороти?

— Долли? О, да. Хорошенькая дѣвочка, но страшно избалованная. Я боюсь, что она совсѣмъ затмить милую Мабель, когда выростеть. У нея черты гораздо правильнѣе. Да, я вижу, что вы знаете нашу Мабель Лангтонъ. А теперь, м-ръ Ашбёрнъ, скажите мнѣ совсѣмъ откровенно, что вы о ней думаете, вы, конечно, насквозь видите людей.

Миссъ Фезерстонъ любила провѣрять свои мнѣнія о пріятельницахъ съ помощью компетентныхъ мужчинъ, но надо сознаться, что часто ставила ихъ этимъ въ очень затруднительное положеніе, потому что надо быть очень наивнымъ человѣкомъ, чтобы откровенно высказывать свое мнѣніе въ такихъ случаяхъ.

— Право, не знаю, что вамъ сказать, — отвѣчалъ Маркъ, — я видѣлъ ее всего одинъ разъ.

— О! но этого вполнѣ довольно для васъ, м-ръ Ашбёрнъ! А для меня Мабель Лангтонъ кажется всегда такой загадкой. Я не могу представить себѣ, такъ ли она кротка въ дѣйствительности, какъ кажется. И кромѣ того, я замѣняла… хотя и не увѣрена въ этомъ… я слыхала, что нѣкоторые говорили, что она немножко не то, чтобы самонадѣянна, а, знаете, слишкомъ придаетъ большое значеніе своимъ мнѣніямъ и склонна осуждать людей, которые съ нею несогласны. Но это невѣрно, неправда ли? Хотя, впрочемъ… О! позвольте мнѣ васъ познакомить съ м-ромъ Каффиномъ, онъ очень умный и интересный молодой человѣкъ и недавно поступилъ на сцену. Онъ выбралъ себѣ для сцены псевдонимъ «м-ръ Деламеръ». Но онъ не такой хорошій актеръ, какъ мы всѣ думали. Вотъ онъ направляется въ нашу сторону.

Каффинъ подошелъ къ нимъ, и молодые люди были представлены другъ другу.

— Вы, конечно, слышали про великое произведеніе м-ра Ашбёрна «Иллюзія?» — спросила Джильда Фезерстонъ.

— Я ни о чемъ другомъ не слыхалъ въ послѣднее время, — отвѣчалъ Каффинъ, — хотя въ стыду моему долженъ сознаться, что самъ не читалъ.

Маркъ не зналъ, что сказать на это, и только снисходительно улыбнулся за неимѣніемъ отвѣта, который былъ бы и скроменъ, и остроуменъ.

Кромѣ того, новый знакомый смущалъ его. Странный инстинктъ (котораго мы рѣдко слушаемся, хотя онъ данъ намъ для самообороны) подсказалъ ему, что это опасный человѣкъ. Ему трудно было выдержать холодный и пронзительный взглядъ его свѣтлыхъ глазъ, которые, казалось, видятъ насквозь.

— Мы только-что разбирали съ м-ромъ Ашбёрномъ характеръ одной личности, — проговорила миссъ Фезерстонъ, чтобы перервать наступившую неловкую паузу.

— Бѣдная личность! — процѣдилъ Каффинъ съ развязной дерзостью, которую многія дѣвушки, въ томъ числѣ и Джильда, не только спускали ему, но даже поощряли.

— Вамъ нечего жалѣть ее, — сказала Джильда съ негодованіемъ, — мы ее защищали.

— Какъ это? другъ противъ друга? — спросилъ Каффинъ.

— Вовсе нѣтъ; но если вы въ циническомъ, сатирическомъ, и подобномъ, настроеніи, то можете удалиться. Нѣтъ? — ну такъ садитесь и ведите себя смирно. Какъ? вы уже уходите, м-ръ Ашбёрнъ? Ну въ такомъ случаѣ, прощайте. М-ръ Каффинъ, я желаю, чтобы вы мнѣ сказали, какого вы мнѣнія о…

Но дальше Маркъ не слышалъ. Онъ былъ радъ уйти отъ проницательныхъ взоровъ Каффина.

«Можно подумать, что онъ знаетъ, что я шарлатанъ», думалъ онъ, вспоминая впослѣдствіи его взглядъ. Но онъ убѣжалъ также, чтобы на досугѣ обдумать свое открытіе и все, что оно ему обѣщало.

Онъ зналъ теперь ея имя; онъ имѣлъ надежду съ ней встрѣтиться рано или поздно въ томъ домѣ, который онъ только-что оставилъ. Но, быть можетъ, это можно устроить теперь же?

Маленькая дѣвочка, чье письмо въ своей слѣпотѣ онъ съ досадой бросилъ нѣсколько дней току назадъ, кто могла она быть, какъ не обладательница собаченки, за которой онъ бѣгалъ въ вагонъ? И онъ чуть было не пренебрегъ ея письмомъ!

Конечно, онъ ей напишетъ теперь. Кто знаетъ, что изъ этого можетъ выйти? Во всякомъ случаѣ, она прочитаетъ его письмо.

Письмо къ Долли стоило Марку неимовѣрныхъ трудовъ. Внимательно прочитавъ исторію, о которой въ немъ шла рѣчь, онъ сѣлъ и сталъ писать, но съ нетерпѣніемъ рвалъ одинъ листъ бумаги за другимъ. Дѣти не интересовали его; онъ не понималъ ихъ и разговоръ съ ними всегда казался ему мученіемъ. Но желаніе угодить болѣе строгому критику, чѣмъ Долли, въ нѣкоторомъ родѣ вдохновило его, и письмо, посланное имъ, не безъ трепета душевнаго, было вполнѣ удовлетворительно съ этой точки зрѣнія.

Онъ былъ достойно вознагражденъ, получивъ, день или два спустя, другую записку отъ Долли, въ которой она просила его на чашку чая въ Кенсингтонъ-Паркъ-Гарденсъ въ любой день, кромѣ понедѣльника и четверга. Въ посткриптумѣ стояло (очевидно, по постороннему внушенію), что мамаша и сестра будутъ очень рады съ нимъ познакомиться.

Маркъ, прочитавъ эту записку, затрепеталъ отъ радости. И такъ то, о чемъ онъ мечталъ, сбудется. Онъ ее увидитъ, будетъ говорить съ нею. По крайней мѣрѣ хоть этимъ онъ былъ обязанъ «Иллюзіи». На этотъ разъ она не разстанется съ нимъ какъ въ прошлый, ни слова не сказавъ, не подавъ никакого знака. Его, вѣроятно, пригласятъ бывать въ домѣ.

И онъ привѣтствовалъ это радостное событіе какъ счастливое предзнаменованіе для будущаго.

XIV.

Весною.

Маркъ рѣшилъ, не теряя времени, воспользоваться приглашеніемъ Долли и въ извощичьей каретѣ отправился въ Кенсингтону Паркъ-Гарденсъ въ самомъ радужномъ настроеніи духа. Но дорогою сомнѣніе и уныніе снова овладѣли имъ. Мабель навѣрное уже позабыла его; когда онъ позвонилъ, онъ далеко не ликовалъ.

Онъ спросилъ миссъ Дороти Лангтонъ и назвалъ себя «м-ромъ Эрнстономъ». Его ввели въ небольшую комнату, гдѣ онъ нашелъ Долли одну и въ очень степенномъ и спокойномъ расположеніи духа.

— Подайте сюда чаю, Чампіонъ, — сказала она слугѣ, — и кэкъ… вы, конечно, любите кэкъ? — обратилась она къ Марку, какъ бы спохватись. Мамаши и Мабель нѣтъ дома. Онѣ поѣхали съ визитами или еще куда-то, — прибавила она, — такъ что намъ никто не помѣшаетъ.

Сердце у Марка упало при этомъ извѣстіи. Онъ совсѣмъ не того ожидалъ. Но Долли усѣлась снова на стулъ съ такимъ рѣшительнымъ видомъ и убѣжденіемъ, что, наконецъ, она имѣетъ дѣло съ лицомъ компетентнымъ въ волшебныхъ дѣлахъ, что Маркъ не рѣшился ее разочаровывать, хотя знакомство его съ этимъ предметомъ было самое ограниченное.

— Начинайте, — спокойно произнесла Долли, въ то время, какъ Маркъ безсмысленно уставился глазами въ свою шляпу.

— Да, но скажите мнѣ, что вы собственно хотите узнать о волшебницахъ и волшебникахъ?

— Все рѣшительно, — отвѣчала Долли повелительнымъ тономъ особы, привыкшей, чтобы всѣ ея желанія исполнялись.

— Ну вотъ, — продолжалъ Маркъ, прокашливаясь, — они пляшутъ по вечерамъ и въ лунныя ночи, какъ вамъ извѣстно, живутъ въ цвѣтахъ и играютъ всякаго рода штуки съ людьми, то-есть, — прибавилъ онъ, сообразивъ, что не слѣдуетъ поддерживатъ суевѣрія въ дѣтяхъ, — это было прежде, но теперь уже больше этого не бываетъ.

— Какъ же могла эта дѣвочка, про которую вы писали, съѣсть волшебнаго принца?

— То былъ послѣдній, — вывернулся Маркъ.

— Но почему онъ былъ превращенъ въ сахарнаго принца? Вѣрно онъ дурно себя велъ?

— Именно.

— Что же такое онъ сдѣлалъ? Солгалъ?

— Именно, — обрадовался Маркъ, — страшно солгалъ.

— Кому солгалъ? — не унималась Долли, и Маркъ подумалъ, что она пренесносная дѣвчонка, не смотря на то, что такая хорошенькая.

— Онъ… онъ сказалъ, что королева фей косая.

— И она, значитъ, превратила его въ сахаръ?

— Разумѣется.

— Но вы сказали, что онъ былъ послѣдній волшебный принцъ? — приставала Долли.

— Неужели? — переспросилъ злополучный Маркъ, — я хотѣлъ сказать, что онъ былъ послѣдній, кромѣ царицы фей.

— Но кто же тогда разсказалъ эту исторію? — неумолимо допрашивала Долли, и Маркъ окончательно спасовалъ.

— Мнѣ кажется, вы сами не много знаете о волшебникахъ и волшебницахъ, — строго замѣтила она. — Должно быть, вы все, что знали, и разсказали въ этой исторіи. Но по крайней мѣрѣ вы вполнѣ увѣрены, что сахарный принцъ, котораго я съѣла, не былъ волшебнымъ?

— О! да! — съ убѣжденіемъ сказалъ Маркъ.

— Ну и прекрасно, — съ облегченіемъ вздохнула Долли. — И вы никакой другой волшебной исторіи не знаете, кромѣ этой?

— Никакой, — поспѣшно объявилъ Маркъ, въ смертельномъ страхѣ, что она заставитъ разсказывать ей сказки.

— Если такъ, — объявила Долли, — то мы можемъ пить чай.

Тутъ дверь отворилась.

— Ахъ! это не Чампіонъ! — закричала Долли, — это Мабель. Когда та успѣла вернуться, Мабель?

И Маркъ повернулся въ двери, чтобы убѣдиться, что самыя радостныя его надежды осуществились и онъ снова стоить лицомъ въ лицу съ Мабель.

Она вошла въ свѣтломъ весеннемъ платьѣ и показалась ему еще прелестнѣе, чѣмъ въ зимнемъ мѣховомь одѣяніи. Поцѣловавъ Долли, она взглянула на него и глаза ея сказали, что она его узнала.

— Вотъ м-ръ Эрнстонъ, Мабъ, — представила Долли.

Румянецъ на щекахъ Мабель заигралъ сильнѣе. Авторъ книги, необыкновенно заинтересовавшей ее, оказывался тотъ самый молодой человѣкъ, который не счелъ нужнымъ сдѣлать имъ визитъ. Вѣроятно, еслибы онъ зналъ, кто написалъ ему, онъ и теперь не пріѣхалъ бы. Отъ этой мысли манеры ея стали невольно холоднѣе и сдержаннѣе.

— Мы уже встрѣчались съ м-ромъ Эрнстономъ, — сказала она, подавая ему руку безъ перчатки. — Онъ, по всей вѣроятности, забылъ, когда и гдѣ именно, но ты, Долли, конечно, помнишь?

Во Долли была такъ поглощена заботой о своей собакѣ въ день столкновенія поѣздовъ, что не успѣла хорошенько разглядѣть и запомнить наружность ея спасителя.

— Когда я видѣла его, Мабель? — шепнула она.

— О, Долли, неблагодарная дѣвочка! неужели ты забыла, кто вынесъ Фриска изъ вагона, когда поѣзды столкнулись.

Но Долли повѣсила носъ и опустила длинныя рѣсницы, и теребила пальцы въ припадкѣ застѣнчивости, нападающей иногда на самыхъ бойкихъ дѣтей.

— Ты помнишь, что даже не поблагодарила его тогда, — продолжала Мабель: — поблагодари хоть теперь.

— Благодарю васъ за то, что вы спасли мою собаку, — пробормотала скороговоркой Долли, не поднимая глазъ на Марка. И Мабель, видя, что она такъ смущена, посовѣтовала ей сбѣгать за Фрискомъ, чтобы собачка могла лично поблагодарить своего спасителя. Долли съ радостью ухватилась за этотъ предлогъ, чтобы убѣжать изъ комнаты.

Маркъ, конечно, всталъ съ мѣста при входѣ Мабель и стоялъ теперь въ углу около драпированнаго камина. Мабель стояла по другую сторону камина, разсѣянно перебирая рукой бахрому драпировки и глядя въ коверъ подъ ногами. Оба съ минуту молчали. Маркъ чувствовалъ холодность ея обращенія.

«Она помнитъ, какъ была невѣжлива со мной, — думалъ онъ, — и слишкомъ горда, чтобы показать это».

— Вы должны извинить Долли, — сказала, наконецъ, Мабель, находя, что если Маркъ рѣшилъ быть надутымъ и непріятнымъ, то нѣтъ резона ей быть такою же. — У дѣтей, какъ вы знаете, короткая память. Но еслибы вы желали, чтобы васъ благодарили, то мы бы раньше увидѣли васъ.

"Довольно нахально, — подумалъ Маркъ. — Меня удивляетъ одно только, — прибавилъ онъ вслухъ, — что вы помните это; вы благодарили меня на мѣстѣ происшествія больше, нежели я того заслуживалъ. Но конечно еслибы я могъ узнать ваше имя или гдѣ вы живете… если припомните, мы разстались очень внезапно и вы не дали мнѣ позволенія…

— Но я послала вамъ записку съ кондукторомъ, — сказала она, — я сообщала вамъ въ ней нашъ адресъ и просила васъ пріѣхать познакомиться съ мамашей и позволить Долли какъ слѣдуетъ поблагодарить васъ.

Значитъ, она не была горда и невѣжлива. Онъ почувствовалъ сильную радость при этой мысли и стыдъ, что такъ неправильно истолковалъ ея поведеніе.

— Еслибы я получилъ эту записку… надѣюсь, что вы повѣрите мнѣ, что тогда я бы давно уже былъ у васъ. Но я спрашивалъ про васъ у этого стараго лгуна кондуктора, но онъ… (тутъ Маркъ вспомнилъ вздоръ, который нагородилъ ему кондукторъ) наговорилъ мнѣ какихъ-то нелѣпостей и никакой записки не передавалъ.

Слова Марка были, очевидно, искренни, и когда она услышала ихъ, то холодность и сдержанность исчезла; недоразумѣніе было разсѣяно.

— Какъ бы то ни было, а вы у насъ, вопреки всѣмъ кондукторамъ, — сказала она съ веселымъ смѣхомъ. — И теперь у насъ есть новая причина благодарить васъ.

И въ простыхъ, откровенныхъ выраженіяхъ, она высказала ему, какое удовольствіе доставило ей чтеніе «Иллюзіи». И тутъ только, выслушивая ее, Маркъ почти впервые почувствовалъ вполнѣ всю низость своего обмана и пожелалъ такъ, какъ еще до сихъ поръ не желалъ, чтобы онъ въ самомъ дѣлѣ написалъ эту книгу.

Но это породило въ немъ только большее нежеланіе говорить о ней; онъ поблагодарилъ ее въ краткихъ и формальныхъ выраженіяхъ и попытался рѣзче, чѣмъ когда-либо въ подобныхъ случаяхъ, перевести разговоръ на другое. Мабель же была того мнѣнія, и вполнѣ основательно, что даже генію непозволительно такъ безцеремонно относиться къ ея мнѣнію и слегка обидѣлась, хотя и объяснила это себѣ застѣнчивостью черезъ-чуръ скромнаго человѣка.

— Я забыла, конечно, — замѣтила она обиженнымъ тономъ, — что вамъ, должно быть, страшно надоѣло говорить объ этомъ.

Она угадала, но онъ тоже понялъ, что его рѣзкость обидѣла ее и постарался загладить свою ошибку.

— Не думайте этого, — серьезнымъ тономъ произнесъ онъ, — но увѣряю васъ, что очень тяжело постоянно слушать похвалы.

— И вамъ въ самомъ дѣлѣ непріятно говорить объ «Иллюзіи»?

— Я буду откровененъ съ вами, миссъ Лангтонъ; да, мнѣ это непріятно. Потому что, видите ли, а все время чувствую… надѣюсь, что могу написать лучше.

— И мы всѣ городимъ вздоръ, когда хвалимъ васъ? — спросила Мабель невиннымъ тономъ, но съ лукавымъ блескомъ въ глазахъ.

— Я знаю, что это можетъ показаться самонадѣяннымъ съ моей стороны, но право же, когда я слышу всѣ эти комплименты на счетъ книги, которая стоила мнѣ такъ мало труда, то мнѣ становится страшно, что слѣдующее мое произведеніе, надъ которымъ я много и усиленно работаю, вдругъ пройдетъ незамѣченнымъ или хуже того.

Этого нельзя было принять за притворную скромность, и хотя Мабель нашла такую щепетильную чувствительность нѣсколько преувеличенной, но Маркъ только больше понравился ей.

— Я думаю, что вамъ не слѣдуетъ этого бояться, — сказала она, — но какъ бы то ни было, а я не буду больше безпокоить васъ. А теперь пойдемте въ гостиную, я васъ представлю мамашѣ.

Миссисъ Лангтонъ задремала-было послѣ утомительныхъ визитовъ, но проснулась и была достаточно любезна съ Маркомъ, когда узнала, кто онъ такой.

— Вы были очень добры, что отвѣтили моей дѣвочкѣ на ея глупое письмо, — сказала она. — Конечно, я не хочу сказать, что сама исторія, о которой писала вамъ Долли, глупа, но дѣти часто забираютъ въ голову такія нелѣпости… Ты была такая же, когда была въ лѣтахъ Долли, моя милая Мабель… Но вотъ я не помню, чтобы когда-либо интересовалась такими пустяками. Говорятъ, что вы написали такую удивительную книгу, м-ръ Эрнстонъ. Я ее еще не читала. Мое слабое здоровье, знаете, мнѣ не позволяетъ много читать! Но право же мнѣ страшно разговаривать съ вами; вы, должно быть, такой умный. Мнѣ кажется, что надо быть такимъ умнымъ и такимъ терпѣливымъ, чтобы написать книгу.

— О, Мабель, подумай только, — вбѣжала въ эту минуту Долли, съ которой совсѣмъ соскочилъ давишній конфузъ. — Фрискъ опять сбѣжалъ изъ дому. Онъ вчера еще пропалъ, я вабила сказать объ этомъ. И потому м-ръ Эрнстонъ не увидитъ его.

Тутъ Мабель объяснила матери, что препрославленный авторъ «Иллюзіи» былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и спасителемъ собаки Долли.

— Вы не должны больше рисковать такой драгоцѣнной жизнью, какъ ваша, — внушительно сказала миссисъ Лангтонъ и поблагодарила его въ торопливыхъ и сбивчивыхъ выраженіяхъ, доказывавшихъ, что она позабыла, за что именно ей слѣдуетъ его благодарить.

Въ эту минуту появился и Колинъ.

— Здравствуй, Мабель! здравствуйте, мамаша! Да, я причесалъ голову и вымылъ руки. Здравствуй, Долли. Какъ? м-ръ Ашбёрнъ здѣсь? — выпучилъ онъ глаза, тряся Марка за руку.

— Мнѣ слѣдовало бы раньше объяснить, — сказалъ Маркъ удивленной компаніи, — что Эрнстонъ мой литературный псевдонимъ, и что я имѣю удовольствіе быть преподавателемъ вашего сына въ школѣ св. Петра.

Мабель весело засмѣялась.

— М-ръ Ашбёрнъ, — сказала она, — я жду, въ какой еще новой роли вы появитесь въ слѣдующую минуту. Еслибы вы знали, какъ я васъ боялась, когда помогала Колину приготовлять латинскій урокъ. Я представляла васъ себѣ такимъ страшнымъ.

— Я таковъ и есть какъ оффиціальное лицо. Я увѣренъ, что вашъ братъ подтвердитъ это.

— Не думаю, — отвѣчала Мабель, — онъ очень цѣнитъ васъ.

— Это правда, сэръ, — замѣтилъ пріободрившійся Колинъ, — я очень цѣню васъ, съ извѣстныхъ сторонъ, — прибавилъ онъ добросовѣстно.

Когда Маркъ сталъ прощаться, миссъ Лангтонъ спросила его адресъ, имѣя въ виду пригласить его въ непродолжительномъ времени. Молодой человѣкъ, въ нѣкоторомъ родѣ знаменитость и вполнѣ приличный во всѣхъ отношеніяхъ, могъ быть очень полезенъ и какъ танцоръ на танцовальныхъ вечерахъ, и какъ пріятный собесѣдникъ на скучныхъ званыхъ обѣдахъ.

Мабель протянула ему руку на прощанье такъ дружелюбно и довѣрчиво, какъ она рѣдко это дѣлала относительно людей, которыхъ еще мало знала. Но ей нравился м-ръ Ашбёрнъ, который фигурировалъ въ нѣкоторомъ родѣ какъ герой, когда она видѣла его въ послѣдній разъ, а теперь оказывался тѣмъ самымъ «щеголемъ» учителемъ, къ которому, сама того не сознавая, она прониклась отчасти такимъ же мальчишескимъ восхищеніемъ, какое чувствовалъ къ нему Колинъ, и который въ концѣ концовъ написалъ книгу, поразившую ея воображеніе.

Вдобавокъ ко всему этому онъ былъ красивъ, очень красивъ; его темные глаза выражали явное удовольствіе отъ того, что онъ ее видитъ и съ нею разговариваетъ… что также говорило въ его пользу. Манеры у него были пріятныя и веселыя, и Мабель съ удовольствіемъ слушала похвалы матери ушедшему Марку.

— Премилый молодой человѣкъ, душа моя, стоить только взглянуть на него, чтобы сразу увидѣть, что онъ геній, и при этомъ такъ простъ и ненатянутъ. Право, это истинный кладь да нашихъ вечеровъ.

— Я открыла его, мамаша, — вмѣшалась Долли: — еслибы не я, онъ бы къ вамъ не пріѣхалъ. Но я въ немъ разочаровалась; онъ такъ мало со мной разговаривалъ и, кромѣ того, я не думаю, чтобы онъ много зналъ про волшебниковъ и волшебницъ.

— Не будь неблагодарна, Долли, — замѣтила Мабель, — кто спасъ Фриска?

— О, да, конечно, онъ; я это знаю; но не потому, чтобы онъ любилъ Фриска, а потому… я не знаю, почему.

— Потому что онъ добрый молодой человѣкъ, — наставительно произнесла миссисъ Лангтонъ.

— Нѣтъ, не потому; онъ вовсе не такъ добръ. Онъ не такъ добръ, какъ былъ бѣдный Винцентъ, но, конечно, добрѣе Гарольда. Но онъ не любитъ собакъ, и не любитъ меня, и я его не люблю, — заключила Долли довольно сердито.

XV.

Гарольдъ Каффинъ дѣлаетъ открытіе.

Гарольдъ Каффинъ не особенно успѣшно подвизался въ своей новой карьерѣ съ тѣхъ поръ, какъ мы съ нимъ разстались. Напротивъ того, его разочарованіе на этотъ счетъ было полное. Онъ поступилъ на сцену вслѣдствіе сумазбродныхъ похвалъ добрыхъ знакомыхъ, совсѣмъ упустивъ изъ виду, что отъ всякаго рода любителей требуется гораздо меньше, чѣмъ отъ настоящихъ спеціалистовъ. Красивая наружность и безусловное самообладаніе были почти единственными его качествами, если не считать прекраснаго голоса и хорошихъ манеръ, что въ настоящее время далеко уже не такая рѣдкость у актеровъ, какъ было прежде. Общій приговоръ его собратовъ по ремеслу былъ: «умный малый, но не артистъ».

Каффинъ не былъ такой человѣкъ, чтобы упорнымъ трудомъ пробить себѣ дорогу, не смотря на невыгодныя условія. Онъ разсчитывалъ на немедленный успѣхъ и быстрое обогащеніе, но дѣйствительность разочаровала и обезкуражила его. Онъ скоро могъ бы сбиться съ пути истиннаго и превратиться въ гуляку, не особенно разборчиваго на средства къ жизни, еслибы у него не было цѣли, заставлявшей его высоко держать свое знамя въ обществѣ. И цѣль эта была Мабель Лангтонъ. Теперь, когда Гольройдъ сошелъ съ его пути, надежды его овладѣть сердцемъ и рукой этой дѣвушки, выказывавшей ему постоянную холодность и тѣмъ еще болѣе разжигавшей его любовь и самолюбіе, ожили. Но не одна только любовь и самолюбіе дѣлали для него желательнымъ бракъ съ Мабель. Отецъ ея былъ богатый человѣкъ и у Мабель было значительное приданое. Поэтому онъ съ нетерпѣніемъ искалъ какого-нибудь занятія болѣе почетнаго и выгоднаго, чѣмъ театръ, такъ какъ очень хорошо зналъ, что отецъ Мабели не считалъ его въ настоящее время выгоднымъ женихомъ для дочери.

Ему посчастливилось увѣрить какого-то дѣльца изъ своихъ пріятелей въ своей дѣловитости и практичности и тотъ предложилъ ему бросить сцену и вступить съ нимъ въ ассоціацію для какого-то выгоднаго предпріятія. Предпріятіе процвѣтало, пріятель его отлично руководилъ имъ, а Каффинъ забралъ въ руки пріятеля и будущее ему улыбнулось. Онъ могъ теперь считать, что худшія препятствія для женитьбы на Мабель устранены съ его пути.

Времени у него было теперь довольно, и въ одно прекрасное утро онъ рѣшилъ отправиться въ Кенсингтонъ-Паркъ-Гарденсъ и сообщить Мабель о своихъ новыхъ планахъ.

Ему объявили, что ни миссисъ, ни Миссъ Лангтонъ нѣтъ дома. — Но миссъ Долли дома, — прибавилъ Чампіонъ, хорошо знавшій Каффина.

— Хорошо, я повидаюсь съ миссъ Долли, — сказалъ Каффинъ, разсчитывая, что пока онъ будетъ сидѣть съ Долли, Мабель вернется.

Онъ вошелъ въ комнату и засталъ Долли какъ разъ на томъ, что она отрываетъ почтовую марку съ письма.

— Эге! госпожа шалунья, что это вы творите? — спросилъ онъ въ дверяхъ.

— Это вовсе не шалость, — отвѣчала Долли, не удостоивая повернуться въ его сторону. — Зачѣмъ вы пришли, Гарольдъ?

— Чтобы имѣть удовольствіе побесѣдовать съ вами, Долли. (Долли сдѣлала при этихъ словахъ гримасу). — Но что это такое вы дѣлаете съ этими ножницами и письмомъ, смѣю васъ спросить?

Долли была въ смиренномъ и покойномъ настроеніи, потому что наканунѣ обидѣла Колина и онъ до сихъ поръ еще не простилъ ей. Случилось это такъ. День былъ праздничный и Колинъ пригласилъ къ себѣ товарища, главнымъ образомъ затѣмъ, чтобы показать ему свои сокровища и пуще всего, чтобы товарищъ высказалъ, какъ экспертъ, свое мнѣніе о достоинствахъ коллекціи иностранныхъ почтовыхъ марокъ, собранной Колиномъ. Къ несчастію для Колина, Долли совсѣмъ поработила его пріятеля. Восхищенная его внезапнымъ интересомъ къ совсѣмъ не мальчишескимъ играмъ, она увела его за собой показывать домъ своей куклы и пріятель былъ такъ низокъ, что измѣнилъ товарищу и послѣдовалъ за ней. Долли безъ всякаго кокетства, такъ какъ она не была скороспѣлкой въ этомъ отношеніи, монополизировала гостя, обрадованная, что нашелся мальчикъ, который, въ противность Колину, удостоивалъ интересоваться ея дѣлами, но когда тотъ ушелъ, негодованіе Колина обрушилось на невинную Долли. Она сдѣлала это нарочно. Она знала, что онъ пришелъ посмотрѣть на его почтовыя марки! И какой интересъ могъ онъ находить въ ея куклахъ! А она продержала его все время въ дѣтской и заставила даромъ потерять время. Она очень дурно поступила и такъ далѣе, пока Долли не расплакалась отъ огорченія и раскаянія.

И вотъ теперь она ухватилась за случай загладить свою вину самымъ подходящимъ, какъ ей казалось, образомъ. Но всего этого она не сказала Каффину.

— Знаете ли вы толкъ въ почтовыхъ маркахъ? — спросила она. — Какъ вы думаете, рѣдкая вотъ эта? — подала она ему сорванную съ письма марку.

— Покажите письмо, — сказалъ Каффинъ и Долли подала ему.

Онъ поднесъ его къ окну и слегка вздрогнулъ.

— Когда его принесли? — спросилъ онъ.

— Сейчасъ, — отвѣчала Долли, — за минуту или за двѣ до вашего прихода. Я услышала, что пришелъ почтальонъ, побѣжала къ ящику и увидѣла вотъ это, а такъ какъ ящикъ не былъ запертъ, то я его вынула и сорвала марку. Отчего вы такъ на меня строго глядите, Гарольдъ? Это письмо къ Мабель; она на меня не разсердится.

Каффинъ все еще стоялъ у окна. Онъ получилъ весьма чувствительный ударъ и старался справиться съ собой и освоиться съ фактомъ, о которомъ свидѣтельствовало письмо, находившееся въ его рукахъ.

Письмо было изъ Индіи, на немъ приклеена почтовая марка изъ Коломбо и адресъ написанъ рукой Винцента Гольройда. Каффинъ случайно зналъ его почеркъ. Еслибы нужно было еще другое доказательство, то онъ имѣлъ его, такъ какъ прижавъ тонкую бумагу конверта въ письму, прочиталъ нѣсколько просвѣчивавшихъ словъ. А именно: «Больше не напишу, пока вы…», и ниже полная подпись Гольройда.

И письмо только-что пришло. Онъ могъ заключить одно только: что по какой-то необыкновенной случайности Гольройдъ не погибъ, какъ о немъ думали. Онъ живъ и — болѣе опасный соперникъ, чѣмъ когда-либо. Въ этомъ письмѣ, кто знаетъ, онъ, можетъ быть, дѣлаетъ предложеніе!

«Безполезно говорить съ Мабель, если она увидитъ это письмо. Чортъ бы его побралъ! Почему онъ не утонулъ! Вотъ моя вѣчная незадача! Что теперь дѣлать»?..

XVI.

Отчаянное средство.

Стоя у окна съ письмомъ Гольройда въ рукахъ, Каффинъ почувствовалъ безумное желаніе истребить или украсть письмо. «Еслибы я былъ одинъ!» — нетерпѣливо подумалъ онъ. Но онъ былъ осторожный молодой человѣкъ и вполнѣ понималъ, какія могутъ быть послѣдствія такого поступка и притомъ тутъ была Долли. Она видѣла письмо и заставить ее молчать было труднѣе, чѣмъ истребить письмо. Нѣтъ! онъ ничего не можетъ сдѣлать. Остается предоставить все на волю судьбы.

Мрачное лицо его наполнило Долли внезапнымъ страхомъ; она позабыла свою антипатію, и застѣнчиво подойдя къ нему, тронула его за руку.

— Что случилось, Гарольдъ? — спросила она. — Мабель вѣдь не разсердится? Я вѣдь ничего худого не сдѣлала, Гарольдъ?

Онъ вышелъ изъ задумчивости и увидѣлъ ея встревоженное лицо… и вздрогнулъ. Дѣятельный мозгъ его придумалъ въ эту минуту отчаянное средство, навѣянное страхомъ, который онъ читалъ на ея лицѣ. «Честное слово! я попробую это сдѣлать! — подумалъ онъ: — стоитъ попытаться… она такой ребенокъ… я могу убѣдить ее».

— Худого? — внушительно произнесъ онъ, — это хуже худого. Моя бѣдная Долли, ты сама не знаешь, что ты надѣлала.

— Н-нѣтъ! — пролепетала Долли, — Гарольдъ, не дразни меня… не говори неправды… я… я… мнѣ страшно.

— Мое милое дитя, что же я могу сказать. Вѣдь, разумѣется, ты сама знаешь, что провинилась въ воровствѣ.

— Въ воровствѣ? — повторила Долли, широко раскрывъ удивленные глаза. — О! нѣтъ, Гарольдъ! это не воровство. Разумѣется, я скажу Мабель и попрошу у нея марку… вѣдь я потому только теперь же оторвала ее, что еслибы я этого не сдѣлала, она могла бы бросить ее прежде, нежели я успѣла бы попросить.

— Боюсь, что это все-таки воровство, Долли, — продолжалъ Каффинъ тономъ печальнаго соболѣзнованія, — ничто не въ силахъ измѣнить этого факта.

— Мабель не разсердится на меня за это, — настаивала Долли, — я ей разскажу, какъ было дѣло.

— Еслибы все зависѣло отъ Мабель, то намъ нечего было бы бояться, но Мабель ничѣмъ тутъ не поможетъ, бѣдная Долли. З_а_к_о_н_ъ наказываетъ такого рода поступки. Ты знаешь, что такое законъ, полиція и судьи?

Жалобное выраженіе на личикѣ ребенка, темные глаза, наполнившіеся слевами, и дрожащій ротикъ тронули бы нѣкоторыхъ людей, и даже Каффинъ не остался вполнѣ нечувствителенъ. Но его единственнымъ шансомъ было запугать ребенка и онъ не могъ позволить себѣ расчувствоваться некстати. Онъ продолжалъ свое дѣло, старательно взвѣшивая каждое слово.

— О, я не повѣрю этому! — кричала Долли, пытаясь сопротивляться впечатлѣнію, производимому на нее его строгимъ соболѣзнованіемъ. — Гарольдъ, ты хочешь меня только запугать. Но я вовсе не боюсь. Скажи, что ты шутишь.

Но Каффинъ отвернулся съ притворнымъ отчаяніемъ.

— Неужели похоже, что я шучу, Долли, — проговорилъ онъ съ искусно поддѣльной дрожью въ голосѣ. Онъ еще никогда такъ хорошо не игралъ.

— Что это сегодняшняя газета тамъ на столикѣ? — вдругъ спросилъ онъ. — Дай мнѣ ее, пожалуйста, Долли. «Я долженъ какъ-нибудь справиться съ этой упрямой дѣвчонкой», — нетерпѣливо думалъ онъ, просматривая тотъ столбецъ, гдѣ печатаются полицейскіе отчеты и гдѣ онъ помнилъ, что читалъ утромъ про злополучнаго почтальона, воровавшаго почтовыя марки съ довѣренныхъ ему писемъ.

Наконецъ, онъ нашелъ и прочиталъ ей вслухъ.

— Если ты мнѣ не вѣришь, то погляди сама, — прибавилъ онъ, ты вѣдь умѣешь читать. Видишь теперь, вѣдь эти марки были со штемпелемъ. Ну а твоя вѣдь тоже со штемпелемъ.

— О, да! — закричала Долли, — вся покрыта штемпелями! Да я теперь повѣрила, Гарольдъ. Но чтожъ мнѣ дѣлать?.. знаю! я скажу папашѣ онъ не позволить посадить меня въ тюрьму.

— Твой папаша — законникъ, онъ обязанъ исполнять законъ, а не мѣшать его исполненію. Всего менѣе совѣтую я тебѣ говорить объ этомъ папашѣ или ты вынудишь его исполнить свой долгъ. Вѣдь ты не хочешь, чтобы тебя посадили въ темную тюрьму, Долли, гдѣ ты будешь сидѣть одна? А между тѣмъ, если то, что ты сдѣлала, откроется, то ни папаша, ни мамаша, ни сама Мабель нечего не сдѣлаютъ. Законъ сильнѣе ихъ всѣхъ!

Странная и страшная мысль о неизвѣстной власти, въ когти которой она нечаянно попала и отъ которой спасти не могли ее ни любовь родительская, ни семейный кровъ, привели дѣвочку въ неописанное состояніе. Она судорожно ухватилась за Каффина, побѣлѣвъ какъ смерть, напуганная до того, что не могла даже плавать.

— Гарольдъ! — закричала она, схватывая его руку обѣими своими: — ты не пускай ихъ ко мнѣ! Я… я не могу идти въ тюрьму и всѣхъ оставить. Я не люблю потемокъ. Я не могла бы просидѣть всю жизнь въ тюрьмѣ и никого не видѣть, ни Мабель, ни Колина, и никого! Скажи мнѣ, что дѣлать, только скажи мнѣ и я все сдѣлаю!

Опять повторяемъ, что многіе порядочные негодяи постыдились бы смутить такъ ужасно свѣтлую жизнь ребенка, да и Коффину было непріятно, но онъ былъ почти у цѣли и не вахотѣлъ лишиться плодовъ своей тактики.

— Я не долженъ былъ бы помогать тебѣ, — сказалъ онъ; — еслибы я поступилъ по совѣсти, то передалъ бы тебя въ руки… Нѣтъ, нѣтъ, Долли, успокойся, я этого не сдѣлаю. Но не могу и помочь тебѣ, Но если ты хочешь, то сама можешь помочь себѣ и обѣщаю, что я тебя не выдамъ.

— Что ты хочешь сказать? можетъ быть, я могу приклеить марку обратно?

— Неужели ты думаешь, что этого не будетъ видно? Нѣтъ, Долли, если кто-нибудь, кромѣ тебя и меня, увидитъ это письмо, все пропало.

— Но неужели ты хочешь сказать… неужели… о, нѣтъ, Гарольдъ, я но могу сжечь письмо!

Въ каминѣ горѣлъ огонь, потому что, не смотря да весну, утро было холодное..

— Пожалуйста, не думай, что я совѣтую тебѣ сжечь его. Сжечь письмо, конечно, не хорошо. Все въ этомъ дѣлѣ нехорошо отъ начала до конца, только другого средства нѣтъ и надо будетъ идти въ тюрьму. Но если ты рѣшишь сжечь письмо Долли, то и тебя не выдамъ. Я вовсе не желаю, чтобы такую бѣдную маленькую дѣвочку, какъ ты, посадили въ тюрьму. Но дѣлай, какъ знаешь, Долли, я тутъ не причемъ.

Долли не могла выдержать долѣе; она схватка письмо и швырнула его въ огонь. Но едва пламя охватило его, какъ она уже раскаялась и хотѣла вытащить его изъ камина.

— Это письмо Мабель! — закричала она: — я боюсь сжечь его; оно принадлежитъ Мабель.

Но Каффинъ схватилъ ее и удержалъ дрожащія ручки, пока письмо Гольройда не превратилось въ пепелъ.

— Поздно, Долли! — сказалъ онъ, съ торжествующей нотой въ голосѣ.

Долли бросилась въ кресла и зарыдала въ припадкѣ жгучаго раскаянія.

— О! къ чему я это сдѣлала! къ чему вы заставили меня это сдѣлать, Гарольдъ!

— Вотъ это мнѣ нравится, — сказалъ Каффинъ, рѣшившій разъ навсегда положить этому конецъ. — Я ничего ровно не заставилъ тебя сдѣлать, все было сдѣлано, прежде, чѣмъ я вошелъ. Я думалъ, что ты будешь рада отдѣлаться отъ письма такихъ способомъ, но ты сожгла его по собственному побужденію, помни это!

— Полчаса тому назадъ я была хорошая дѣвочка, — стонала Долли, — а теперь я дурная дѣвочка… воровка! Никто меня больше знать не захочетъ, меня посадятъ въ тюрьму.

— Не говори пустяковъ, — встревожился Каффинъ, не ожидавшій, что ребенокъ способенъ принимать такъ близко къ сердцу такія вещи. — И пожалуйста не плачь, рѣшительно не о чемъ тебѣ плакать… ты вполнѣ безопасна, пока сама не проболтаешься. Надѣюсь, что ты не думаешь, что я тебя выдамъ (и это дѣйствительно было въ высшей степени невѣроятно). Никто ничего не узнаетъ. И вѣдь я знаю, что ты не хотѣла сдѣлать ничего дурного. Незачѣмъ тебѣ этакъ мучаться. Вѣдь это только законъ такъ строгъ. Ну, успокойся, я долженъ идти; мнѣ нельзя ждать Мабель долѣе. Но прежде ты должна улыбнуться, ну чуть-чуть, въ благодарность за то, что я выпуталъ тебя изъ бѣды.

Долли слабо улыбнулась.

— Вотъ и прекрасно; теперь я могу уйти спокойно. Ободрись и не бойся ничего. Помни, что тебѣ рѣшительно нечего бояться.

И онъ ушелъ, увѣренный, что теперь она ничего не разболтаетъ.

«Тяжеленько пришлось ей бѣдняжкѣ, — разсуждалъ онъ самъ съ собой, быстро идя по улицѣ, — но она вскорѣ все это забудетъ, у дѣтей память коротка. И что же могъ я иначе сдѣлалъ? Нѣтъ, я радъ, что во-время заглянулъ туда. Нашъ воскресшій другъ не напишетъ еще раньше мѣсяца или двухъ… а тогда будетъ уже поздно. И если это обстоятельство когда-нибудь обнаружится (чего я не думаю), то я ничего не сдѣлалъ такого, къ чему можно было бы придраться. Это я все очень ловко устроилъ. Надо будетъ какъ можно скорѣе переговорить съ Мабель; откладывать въ долгій ящикъ безполезно».

Но дѣйствительно ли Долли такъ скоро позабудетъ? Она не любила Гарольда Каффина, но ей и въ голову не приходило, что онъ налгалъ всѣ тѣ ужасныя вещи, которыя ей сообщилъ. Она твердо вѣрила, что сдѣлала нѣчто такое, что, если будетъ обнаружено, то лишитъ ея родительскаго крова, симпатіи и любви. Она, до сихъ поръ не испытавшая въ своей счастливой, невинной жизни серьезного горя въ продолженіе пяти минутъ сряду, повѣрила, что виновна и должна скрывать преступную тайну!

Быть можетъ, еслибы Каффинъ способенъ былъ понять, какимъ смертельнымъ ядомъ отравилъ онъ умъ бѣднаго ребенка, то смягчилъ бы нѣсколько свои ядовитые намеки (конечно, въ томъ только случаѣ еслибы это не помѣшало ему достигнуть своей главной цѣли), и вотъ все, что можно сказать въ его пользу. Но какъ бы то ни было, онъ видѣлъ, что необходимо произвести возможно сильное впечатлѣніе въ данную минуту, и не сомнѣвался, что ока такъ же скоро забудетъ его слова, какъ и онъ самъ.

Но если и была необдуманность въ его зломъ поступкѣ, то она происходила отъ безсердечія.

XVII.

Перемѣна фронта.

— Ну что, Дженъ, — говорилъ м-ръ Лайтовлеръ однажды вечеромъ, когда самъ пригласилъ себя обѣдать и ночевать въ домѣ на Малаховой террасѣ, — не слышала ли ты чего про нашего великаго молодого человѣка?

Ашбёрны, за исключеніемъ Трикси, оставались упорно равнодушны къ извѣстности, внезапно пріобрѣтенной Маркомъ; имъ не приходило въ голову, чтобы на томъ пути, который, онъ избралъ, можно было стать знаменитымъ. Быть можетъ, многіе изъ родственниковъ Магомета сожалѣли о томъ, что онъ бросилъ свои занятія вожака каравановъ (которыя шли у него блистательно) для неблагодарной и невыгодной карьеры пророка.

Трикси, разумѣется, съ наслажденіемъ слѣдила за литературной карьерой брата. Она купила его книгу, такъ какъ онъ не догадался подарить ей, и усердно читала и собирала всѣ критическія статьи въ журналахъ и газетахъ и старалась изо всѣхъ силъ убѣдить Марту прочитать книгу.

Марта холодно отказалась. У ней была суровая, лишенная воображенія натура матери и она неохотно читала романы. Кромѣ того, высказавшись съ самаго начала противъ Марка, она не хотѣла скомпрометировать своего достоинства, выразивъ теперь интересъ къ его произведенію. Кутбертъ прочиталъ книгу, но потихоньку и такъ какъ не бранилъ ее, то можно предположить, что не нашелъ въ ней ничего особенно худого. Миссисъ Ашбёрнь способна была бы, узнавъ, что книга находится въ домѣ, приказать удалить ее во избѣжаніе соблазна, а супругъ ея, каково бы ни было его мнѣніе, не выражалъ ни интереса, ни любопытства относительно этого предмета.

Такимъ образомъ, на вопросъ м-ра Лайговлера, сдѣланный больше для того, чтобы облегчить собственныя взволнованныя чувства, нежели изъ желанія получить требуемыя свѣденія, миссисъ Ашбёрнъ отвѣчала, дѣлая самое холодное и кислое лицо:

— Нѣтъ, Соломонъ, Маркъ самъ избралъ свою дорогу и мы не ожидаемъ и не желаемъ отъ него извѣстій. Быть можетъ, въ эту самую минуту онъ жестоко оплакиваетъ собственное безуміе и непослушаніе.

На это Кутбертъ замѣтилъ, что это довольно вѣроятно, а м-ръ Ашбёрнь рѣшился спросить:

— Я… я полагаю что онъ не писалъ и не былъ у тебя, Соломонъ?

— Нѣтъ, Матью. Желалъ бы я поглядѣть, какъ бы онъ ко мнѣ пріѣхалъ. Я бы его съ лѣстницы спустилъ, ручаюсь вамъ. Нѣтъ, говорю вамъ, какъ и ему сказалъ, я покончилъ съ нимъ навсегда. Когда молодой человѣкъ отплачиваетъ черной неблагодарностью за тѣ деньги, которыя на него изтрачены, то я умываю руки, рѣшительно умываю руки. Еслибы онъ занялся законовѣденіемъ, я бы обезпечилъ его до тѣхъ поръ, пока онъ не пробилъ бы себѣ дорогу въ жизни. Но онъ предпочелъ бытъ писакой и умереть на чердакѣ, что не замедлитъ случиться. И вотъ чего я добился, желая помочь племяннику. Ну чтожъ, это послужить мнѣ урокомъ на будущее время. Молодые люди стали совсѣмъ другіе, чѣмъ были въ мое время: лѣнивые и самолюбивые эгоисты, и ничего больше.

— Не всѣ, Соломонъ, — замѣтила его сестра. — Я увѣрена, что есть такіе молодые люди, которые… Кутбертъ, сколько часовъ ты проводишь въ конторѣ послѣ положеннаго срока и занимаешься бухгалтеріей? И по собственной охотѣ, Соломонъ. И его никогда никто не ободрить и не похвалитъ бѣднаго мальчика!

Миссисъ Ашбёрнъ питала тайную надежду, что ея братъ пойметъ, наконецъ, что въ ея семьѣ не одинъ только Маркъ, но должна была убѣдиться, что пока мечты ея напрасны.

— О! — произнесъ ея братъ, презрительно мотнувъ головой: — я ничего противъ него не имѣю. Онъ трудолюбивъ. Да и довольно одного безпутнаго малаго въ семьѣ, говорю по совѣсти. Ахъ, Дженъ, если когда-нибудь человѣкъ любилъ мальчишку, то это я его брата Марка; веселый, красивый, умный былъ онъ мальчикъ. Дамъ-ка я ему образованіе, пошлю въ университетъ, думалъ я, и онъ сдѣлаетъ мнѣ честь. И вотъ, однако, что изъ этого вышло!

— Очень, очень печально для всѣхъ насъ, — вздохнула миссисъ Ашбёрнъ.

Тутъ Трикси, слушавшая съ раскраснѣвшимися щеками и дрожащими губами, не выдержала.

— Вы толкуете про Марка, вы всѣ и дядя Соломонъ, — сказала она, съ негодованіемъ оглядывая ихъ, — такъ, какъ будто бы Маркъ насъ всѣхъ осрамилъ! Вы, кажется, воображаете, что онъ умираетъ съ голоду на чердакѣ, въ полной неизвѣстности. А это все неправда… онъ уже сталъ знаменитъ, хотите вѣрьте, хотите нѣтъ. Вы бы должны были имъ гордиться.

— Беатриса, ты забываешься, — объявила мать, и еще при дядѣ.

— Что-жъ дѣлать, мамаша, за Марка некому вступиться, кромѣ меня. И я вамъ говорю истинную правду. Въ рисовальной школѣ, куда я хожу, много говорятъ про книги и литературу и всѣ очень хвалятъ книгу Марка. И пожалуйста не бойтесь, дядюшка, что онъ безъ денегъ. Мнѣ говорили, что Маркъ получитъ много денегъ за свои книги, что онъ можетъ разбогатѣть, и все своимъ перомъ. И никто не думаетъ худо о немъ изъ-за этого, кромѣ васъ. Я покажу вамъ, что въ газетахъ про него написано. И даже вашъ журналъ, мамаша, «Еженедѣльный Хоривъ» напечаталъ большую хвалебную статью о книгѣ Марка. Значитъ, она не можетъ быть такъ дурна.

И Трикси стремительно выбѣжала изъ комнаты, оставивъ всѣхъ въ большомъ смущеніи, въ особенности дядюшку Соломона, который уставился глазами въ пространство, стараясь усвоить новую для него мысль о литературной карьерѣ, только-что имъ услышанную.

Миссисъ Ашбёрнъ пробормотала что-то о томъ, что Трикси всегда была упряма и своевольна, но даже и она была поражена неожиданнымъ свидѣтельствомъ своего любимаго оракула, «Хорива».

— Вотъ, дядюшка, поглядите, — вернулась Трикси съ книгой въ рукахъ, — вотъ прочтите, что тутѣ сказано.

— Я не хочу читать этого, — сердито оттолкнулъ онъ книгу, — какое мнѣ дѣло до того, что они тутъ пишутъ. Всѣ писаки, разумѣется, стоятъ другъ за друга.

Но слушалъ съ тупымъ удивленіемъ въ глазахъ и глухимъ рычаніемъ по временамъ, какъ она читала отрывки изъ журнальныхъ критикъ. И мало-по-малу довольная улыбка появилась на его лицѣ:

— А гдѣ можно достать эту удивительную книгу? — спросилъ онъ наконецъ.

— Что, дядюшка Соломонъ, вы все еще думаете, что Маркъ васъ осрамилъ? — возразила торжествующая Трикси.

— Хвала людей имѣетъ мало значенія въ нашихъ глазахъ, — отвѣтила миссисъ Ашбёрнъ. — Твой дядя и я судимъ о поведеніи Марка съ христіанской точки зрѣнія.

— Послушай-ка, сестра, — накинулся на нее вдругъ дядюшка Соломонъ, нахмуривая брови: — я желалъ бы знать, что ты имѣешь противъ Марка?

— Что я имѣю противъ него? — повторила его сестра съ удивленіемъ.

— Да, я желалъ бы знать, Отчего вы всѣ такъ противъ него вооружены?

— Я думаю, ты самъ очень хорошо знаешь? Во-первыхъ, за его неблагодарность къ тебѣ, послѣ всего, что ты для него сдѣлалъ.

— Пожалуйста, оставьте меня въ покоѣ! Я вовсе не прошу васъ вступаться за себя, я самъ съумѣю за себя постоять. Я желаю знать, что онъ вамъ сдѣлалъ? Въ чемъ ты обвиняешь его, Матью?

Бѣдный м-ръ Ашбёрнъ былъ совсѣмъ сраженъ такимъ неожиданнымъ вопросомъ.

— Я… о!.. я… Дженъ очень стойкихъ правилъ на этотъ счетъ, какъ тебѣ извѣстно, братъ Соломонъ, а я… ну и я также, — заключилъ онъ чуть слышно.

— Гмъ! — пробормоталъ м-ръ Лайтовлеръ, обращаясь къ сестрѣ: — ну такъ ты, Дженъ, скажи мнѣ, наконецъ, что такое сдѣлалъ Маркъ? обокралъ церковь или поддѣлалъ вексель?

— Если ты хочешь, чтобы я повторила тебѣ то, что ты прекрасно знаешь, то изволь: онъ, наперекоръ моимъ мнѣніямъ, сдѣлалъ то, чего я не одобряю: написалъ легкомысленный романъ.

— Ну знаешь ли, что я тебѣ скажу, Дженъ, это все только твоя ограниченность и односторонность — я говорю съ тобой какъ братъ. Предположимъ, что онъ написалъ, какъ ты говоришь, легкомысленный романъ; что-жъ тутъ дурного?

— Мы съ тобой такъ были съ дѣтства воспитаны, Соломонъ, что меня удивляетъ твой вопросъ. Ты хорошо знаешь, какъ въ нашей молодости смотрѣли на чтеніе романовъ, ужъ не говорю о сочиненіи ихъ. И у меня сердце болитъ при мысли, что мой сынъ содѣйствуетъ развращенію молодежи.

— Вотъ вздоръ какой! — закричать м-ръ Лайтовлеръ. — Въ нашей молодости, какъ ты говоришь, мы не ходили въ театръ и читали только набожныя и нравоучительныя книги. Да и скучища же это была, скажу я вамъ! Я теперь не читаю романовъ, потому что у меня и безъ того много дѣла. Но съ тѣхъ поръ міръ пошелъ впередъ, Дженъ. Всѣ наши прихожане читаютъ романы. Почему ты воображаешь, что ты умнѣе ихъ? А между тѣмъ, ты взяла да и выгнала мальчишку изъ дому, и даже не посовѣтовавшись со мной. А кажется, меня можно было бы спросить!

— Ну, Соломонъ, — отвѣчала миссисъ Ашбёрнь, пыхтя, что у нея было признакомъ величайшаго волненія, — этого я отъ тебя не ожидала; и ты былъ такъ же сердить на Марка, какъ и всѣ мы.

— Потому что я тогда не зналъ всего. Потому что никто мнѣ не потрудился объяснить. Я думалъ, что Маркъ меня осрамитъ, а онъ, вмѣсто того, дѣлаетъ мнѣ честь. А вѣдь мнѣ этогото и нужно.

Тутъ Трикси не выдержала и въ восторгѣ обняла дядю и жарко его поцѣловала.

— Милый дядюшка, вы, значитъ, не думаете больше, что Маркъ осрамилъ васъ.

Дядюшка Соломонъ самодовольно оглядѣлся вокругъ.

— У меня нѣтъ ограниченности и односторонности въ умѣ, моя милая Трикси. Я прочитаю его книгу и если она мнѣ понравится, я ему дамъ знать, что онъ можетъ на меня разсчитывать, какъ на дядю, который ему поможетъ въ случаѣ нужды. Больше я пока ничего не скажу. Но я думаю, Дженъ, что вы были слишкомъ жестоки съ Маркомъ. Нельзя же всѣмъ быть такими исключительными баптистами, какъ ты.

— Я радъ, что ты это говоришь, Соломонъ, — пролепеталъ м-ръ Ашбёрнъ, — потому что я то же самое говорилъ Дженъ (если ты припомнишь, моя душа), но у нея свои опредѣленныя на этотъ счетъ мнѣнія и она со мной не согласилась.

Злополучная Дженъ, видя, что всѣ на нее обрушились, и въ душѣ довольная, быть можетъ, тѣмъ, что можетъ простить сына, тѣмъ болѣе, что «Еженедѣльный Хоривъ» похвалилъ его книгу, объявила:

— Я тоже была введена въ заблужденіе, я думала, что Маркъ написалъ какую-нибудь пошлую и суетную любовную исторію. Но я готова сознаться въ своей ошибкѣ, и если Маркъ пожелаетъ ко мнѣ переѣхать…

Но м-ръ Лайтовлеръ желалъ сохранить за собою монополію великодушія.

— Слишкомъ поздно, Дженъ, — сказалъ онъ. — Маркъ не переѣдетъ къ тебѣ, послѣ того какъ ты такъ дурно обошлась съ нимъ. Ты сама такъ устроила и теперь оставайся при своемъ. Но пока я живъ, я не допущу, чтобы онъ отъ этого пострадалъ, да и послѣ моей смерти также. Я всегда относился къ нему какъ къ сыну. Не такъ, какъ ты.

И, уходя спать, онъ оставилъ всю семью, за исключеніемъ Трикси, въ печальныхъ размышленіяхъ о томъ, что они лишили себя всякаго права радоваться и гордиться успѣхами Марка и что пропасть, образовавшаяся между ними, слишкомъ велика, чтобы ее можно было сравнять.

XVII.

Въ которой Маркъ наживаетъ врага и вновь обрѣтаетъ друга.

Слава Марка все росла и онъ сталъ получать доказательства этого въ болѣе пріятной и существенной формѣ, нежели пустые комплименты. Издатели и редакторы постоянно приглашали его сотрудничать и предлагали такія условія, о которыхъ онъ не смѣлъ и мечтать.

Чильтонъ и Фладгэтъ приставали, чтобы онъ имъ далъ новый романъ, но Маркъ никакъ не могъ рѣшить, послать ли имъ: «Единственную красивую дочь» или «Звонкіе колокола». Сначала ему съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ хотѣлось видѣть въ печати свои собственныя произведенія, но теперь, когда время наступило, онъ колебался.

Не то, чтобы онъ сомнѣвался въ ихъ достоинствахъ, но онъ съ каждымъ днемъ убѣждался, что трудно будетъ затмить «Иллюзію» и что необходимо употребить величайшія для того усилія. Новыя и блестящія идеи, но которыя влекли за собой передѣлку всего плана, постоянно приходили ему въ голову и онъ передѣлывалъ свои романы, и никакъ не могъ рѣшиться съ ними разстаться.

Разъ онъ занимался у себя на квартирѣ, какъ вдругъ услышалъ чьи-то тяжелые шаги по лѣстницѣ и вслѣдъ затѣмъ кто-то постучался въ его дверь. Онъ закричалъ: «войдите», и въ дверяхъ появился старый джентльменъ, въ которомъ онъ тотчасъ же призналъ сердитаго сосѣда м-ра Лайтовлера. Онъ съ минуту простоялъ молча, очевидно онѣмѣвъ отъ гнѣва, который Маркъ никакъ не могъ объяснить себѣ. «Это старикъ Гомпеджъ, — думалъ онъ. — Что ему отъ меня нужно».

Тотъ обрѣлъ наконецъ даръ слова и началъ съ убійственной вѣжливостью:

— Я вижу, что попалъ куда слѣдуетъ. Я пришелъ задать вамъ одинъ вопросъ…

Тутъ онъ вынулъ что-то изъ кармана пальто и швырнулъ на столъ передъ Маркомъ: то былъ экземпляръ «Иллюзіи».

— Мнѣ говорили, что отъ васъ я могу узнать то, что мнѣ нужно. Будьте такъ добры сообщить мнѣ имя, настоящее имя автора этой книги. У меня есть важныя причины желать узнать это.

И онъ взглянулъ на Марка, у котораго сердце внезапно и больно сжалось.

Неужели этотъ бѣдовый старикъ разгадалъ его?

Инстинктъ скорѣе, нежели разумъ, удержали его отъ того, чтобы не выдать себя словами.

— Вотъ странный вопросъ, сэръ, — прошепталъ онъ.

— Можетъ быть, — отвѣчалъ тотъ, — но я его задаю вамъ и желаю, чтобы вы мнѣ отвѣтили.

— Еслибы авторъ этой книги желалъ, чтобы его настоящее имя стало извѣстно, то напечаталъ бы его.

— Покорнѣйше прошу не отвиливать, сэръ. Это совершенно безполезно, потому что вы понимаете, что я знаю то, что знаю, — (онъ повторилъ это съ усиленной злобой). — Я знаю имя настоящаго автора этого… этого прекраснаго произведенія. И узналъ его изъ достовѣрнаго источника.

— Кто сказалъ вамъ? — спросилъ Маркъ такимъ измѣнившимся голосомъ, что самъ его не узналъ. «Неужели Гольройдъ довѣрился этому сердитому старому джентльмену?»

— Джентльменъ, имѣющій, кажется, честь быть вашимъ родственникомъ, сэръ. Видите ли, что я васъ знаю, м-ръ… м-ръ Кириллъ Эрнстонъ. Можете ли вы отрицать это?

Маркъ съ облегченіемъ перевелъ духъ. Какого страху натерпѣлся онъ! Старый джентльменъ очевидно воображалъ, что открылъ Богъ вѣсть какую литературную тайну. Но что его такъ разсердило?

— Разумѣется, нѣтъ, — отвѣчалъ Маркъ твердымъ и спокойнымъ тономъ. Я — Кириллъ Эрнстонъ. Мнѣ очень жаль, если это вамъ непріятно.

— Это очень мнѣ непріятно, сэръ. Я имѣю основательныя причины быть недовольнымъ и это вамъ хорошо извѣстно.

— Неужели? — вяло переспросилъ Маркъ. — Представьте, однако, что мнѣ это рѣшительно неизвѣстно.

— Ну такъ я вамъ скажу, сэръ. Въ этомъ своемъ романѣ вы вывели одно дѣйствующее лицо… позвольте… по имени Блакшо… удалившагося отъ дѣлъ провинціальнаго стряпчаго, сэръ.

— Очень можетъ быть; чтожъ дальше?

— Я — удалившійся отъ дѣлъ провинціальный стряпчій, сэръ. Вы изобразили его низкимъ человѣкомъ, сэръ. Вы черезъ всю свою книгу заставляете его заводить мелкія дрязги и ссоры. И даже разъ выводите его пьянымъ. Что вы хотѣли этимъ сказать?

— Боже милостивый! — засмѣялся Маркъ: — неужели вы серьезно думаете, что я имѣлъ при этомъ въ виду именно васъ?

— Совершенно серьезно, молодой человѣкъ, — заскрежеталъ зубами м-ръ Гомпеджъ.

— Нѣкоторые люди готовы найти личности у Эвклида, — возразилъ Маркъ, вполнѣ овладѣвшій собой и котораго эта сцена начинала забавлять. — Я думаю, что вы одинъ изъ нихъ, м-ръ Гомпеджъ. Повѣрите ли вы мнѣ, если я вамъ скажу, что эта книга была написана гораздо раньше, чѣмъ я имѣлъ удовольствіе впервые васъ встрѣтить.

— Нѣтъ, сэръ, не повѣрю. Это мнѣ доказываетъ только то, что я зналъ раньше, что во всемъ этомъ дѣлѣ участвовало другое лицо. Вашъ дядюшка, вотъ кто, сэръ.

— Неужели? однако онъ довольно чуждъ литературѣ вообще, — замѣтилъ Маркъ.

— Не настолько чуждъ, чтобы не написать пасквиль. Вашъ дядюшка прислалъ мнѣ эту книгу въ подарокъ, какъ первое произведеніе своего племянника. Я думалъ сначала, что онъ хочетъ помириться со мной, пока не раскрыть книги. Поглядите сэръ.

И старикъ дрожащими руками сталъ переворачивать страницы.

— Вотъ мѣсто, — гдѣ вашъ стряпчій замѣшанъ въ какихъ-то плутняхъ, — подчеркнутое вашимъ милымъ дядюшкой! А вотъ въ другомъ мѣстѣ онъ съ кѣмъ-то подрался, опять подчеркнуто красными чернилами. Что вы на это скажете, сэръ?

— Что я могу сказать? — пожалъ плечами Маркъ. — Ступайте къ дядѣ и воюйте съ нимъ. Если онъ такъ безразсуденъ, что оскорбилъ васъ, это не причина приходить вамъ сюда и ругать меня.

— Вы такъ же виноваты, какъ и онъ. Я вызывалъ его въ судъ изъ-за того гуся и онъ это помнитъ. Вы тоже, помнится мнѣ, помогали ему въ томъ дѣлѣ. Ваша жертва, сэръ, никогда вполнѣ не могла оправиться послѣ того пассажа, никогда, если вамъ пріятно это слышать.

— Пожалуйста, не называйте вашего гуся моей жертвою. Вы конечно мнѣ не повѣрите, но я такъ же неповиненъ въ томъ оскорбленіи, какъ и въ настоящемъ.

— Я не вѣрю вамъ, сэръ. Я считаю, что изъ угожденія дядюшкѣ вы очернили мой характеръ. Нѣтъ словъ, чтобы описать такую низость.

— Согласенъ съ вами. Еслибы я это сдѣлалъ, то вы были бы правы, но такъ какъ я вовсе не имѣлъ васъ въ виду, то знаете ли, м-ръ Гомпеджъ, я желалъ бы, чтобы вы оставили меня въ покоѣ.

— Я ухожу, сэръ, я ухожу. Я все сказалъ. Вы не перемѣнили мое мнѣніе. Я не слѣпой, я видѣлъ, какъ вы измѣнились въ лицѣ при видѣ меня. Вы испугались меня: какая могла быть у васъ причина бояться меня?

Конечно Маркъ могъ бы удовлетворительно отвѣтить и на этотъ вопросъ, но это не поправило бы дѣла. А потому, подобно многимъ лучшимъ людямъ, онъ долженъ былъ допустить возникшее недоразумѣніе, хотя могъ бы однимъ словомъ разсѣять его. Правда и то, что молчаніе въ этомъ случаѣ нельзя было назвать ни дон-кихотскимъ, ни геройскимъ.

— Я могу только повторить, — возразилъ высокомѣрнѣйшимъ тономъ Маркъ, — что когда эта книга была написана, я никогда васъ не видалъ и даже не слыхалъ о вашемъ существованіи. Если вы мнѣ не вѣрите, тѣмъ хуже для васъ.

— Благодарите своего дядюшку и свое собственное поведеніе за то, что я вамъ не вѣрю, а я вамъ не вѣрю. Есть извѣстная манера играть словами, которая все прикрываетъ, а насколько я васъ знаю, вы вполнѣ способны на все такое. Я пришелъ, чтобы высказать вамъ, что я о васъ думаю и какъ намѣренъ поступить. Вы злоупотребляете талантомъ, — дарованнымъ вамъ Богомъ, сэръ, нападая на человѣка, который ничего худого вамъ не сдѣлалъ. Вы подкупленный литературный убійца; вотъ какъ я о васъ думаю! Я не начну противъ васъ процесса, я не такъ глупъ. Еслибы я былъ моложе, то прибѣгнулъ бы въ хлысту, вмѣсто закона. Но въ мои года я долженъ оставить васъ безнаказаннымъ. Но только запомните мои слова: вы добромъ не кончите. Есть справедливость на землѣ, что бы ни говорили, и человѣкъ, начинающій свою карьеру какъ вы, будетъ наказанъ. Когда-нибудь, сэръ, вы будете изобличены! Вотъ все, что я имѣю вамъ сказать!

Онъ повернулся на каблукахъ и пошелъ къ двери, оставивъ Марка съ суевѣрной боязнью въ сердцѣ, вызванной послѣдними словами и досадой на Гольройда за то, что онъ подвергнулъ его всему этому.

— Нужно опять прочитать эту анаѳемскую книгу! — подумалъ онъ. — Гольройдъ чего-добраго задѣлъ въ ней полъ-Лондона.

Кстати будетъ теперь замѣтить, что Винцентъ Гольройдъ былъ такъ же неповиненъ въ намѣреніи изобразить м-ра Гомпеджа въ своемъ романѣ, какъ и самъ Маркъ. Онъ слыхалъ про него отъ Лантгоновъ, но сходство между его воображаемымъ стряпчимъ и крестнымъ отцомъ Долли было ничтожное и совершенно случайное.

На слѣдующій день, когда Маркъ со страхомъ думалъ, что «Иллюзія» вся преисполнена личностями, тяжелые шаги раздались на лѣстницѣ и онъ съ ужасомъ подумалъ, что, быть можетъ, обиженный м-ръ Гомпеджъ вспомнилъ еще что-нибудь обидное и опять идетъ браниться съ нимъ.

Однако на этотъ разъ посѣтителемъ оказался м-ръ Соломонъ Лайговлеръ; онъ остановился въ дверяхъ, изобразивъ на своемъ лицѣ ободрительную, какъ онъ думалъ, улыбку, но благодаря недостаточной упругости его личныхъ мускуловъ, Маркъ не понялъ ея значенія.

— О! это вы? — горько сказалъ онъ. — Милости просимъ, дядюшка. Вы объявили въ послѣдній разъ, какъ я васъ видѣлъ, что слова не скажете со мной во всю жизнь, но если вы передумали, то тѣмъ лучше. Вчера меня облаялъ вашъ пріятель Гомпеджъ, сегодня вашъ чередъ. Будете вы меня предавать анаѳемѣ стоя или сидя? Гомпеджъ совершилъ это, стоя.

— Нѣтъ, нѣтъ, я совсѣмъ не затѣмъ пришелъ, мой другъ. Я вовсе не намѣренъ бранить тебя. Забудемъ прошлое. Маркъ, милый мой мальчикъ, я горжусь тобой!

— Какъ? литераторомъ? Дорогой дядюшка, вы вѣрно нездоровы… или же разорились?

— Я здоровъ, слава Богу, и не разорился. Но… я прочиталъ твою книгу, Маркъ.

— Знаю. Гомпеджъ тоже прочиталъ, — отвѣчалъ Маркъ.

Дядя Соломонъ ухмыльнулся.

— Ты намекаешь на него въ своей книгѣ, — сказалъ онъ. — Когда я увидѣлъ, что тамъ фигурируетъ провинціальный стряпчій, я сказалъ себѣ: это навѣрное Гомпеджъ. И ты очень похоже изобразилъ его, скажу я тебѣ. Никогда не думалъ, что ты такъ порадуешь меня.

— Но напрасно вы выразили свою радость, пославъ ему экземпляръ книги съ подчеркнутыми мѣстами.

— Я боялся, что онъ иначе не прочтетъ ее.

— Но извѣстно ли вамъ, что это называется диффамаціей? — спросилъ Маркъ, желая попугать дядю, и, можетъ быть, и оттого, что слишкомъ смутно помнилъ, что въ законѣ называется этимъ именемъ.

— Ну вотъ еще! Я ничего не писалъ, я только подчеркнулъ нѣкоторыя мѣста въ книгѣ. Развѣ это диффамація?

— Придирчивый судья чего-добраго усмотритъ въ этомъ диффамацію и во всякомъ случаѣ, все это очень для меня непріятно. Мнѣ вовсе невесело было слушать его брань.

— Гомпеджъ не станетъ больше судиться со мной. Съ него довольно. Не будь такимъ трусомъ и не падай духомъ. Ты самъ не знаешь, какъ ты угодилъ мнѣ. Это совсѣмъ измѣняетъ твое положеніе, юноша; знаешь ли ты это!

— Вы ужъ разъ мнѣ это говорили.

— Я говорилъ не въ этомъ смыслѣ. А теперь я доволенъ тобой и докажу тебѣ это. Каковы твои денежныя дѣла, ну-ка?

Маркъ уже чувствовалъ стѣсненіе въ деньгахъ и тревожился этимъ. Чекъ дядюшкинъ уже былъ весь истраченъ, а школьное жалованье далеко недостаточно для его роскошныхъ вкусовъ. Онъ получилъ большую сумму за «Иллюзію», но конечно не могъ тратить этихъ денегъ. Такъ низко онъ еще не упалъ, хотя въ сущности и не зналъ, что ему дѣлать съ этими деньгами. Конечно, онъ получитъ хорошій гонораръ за свои два романа, но это еще впереди, а тѣмъ временемъ расходы его возрасли вмѣстѣ съ новымъ образомъ жизни въ размѣрахъ, удивлявшихъ его самого, хотя онъ и не былъ изъ особенно экономныхъ.

Поэтому онъ далъ понять дядѣ, что хотя ожидаетъ уплаты крупной суммы, но въ настоящую минуту находится въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ.

— Зачѣмъ же ты не обратился но мнѣ! — закричалъ дядя.

И совершенно на манеръ театральнаго дядюшки, вынулъ изъ кармана книжку съ чеками и написавъ кругленькую сумму, подалъ чекъ Марку, объявивъ, что это его жалованье за одну четверть года и что онъ будетъ получать его до тѣхъ поръ, пока будетъ дѣлать ему честь. Маркъ былъ сначала до того пораженъ, что не могъ почти благодарить дядю за такую неожиданную щедрость, а наивное довольство старика даже пристыдило его. Но онъ принудилъ себя поблагодарить его.

— Ладно, ладно, — замѣтилъ дядя. — Я радъ помочь тебѣ. Я, какъ объяснялъ твоей матери на дняхъ, вовсе не раздѣляю ея односторонности и ограниченности во взглядахъ и если ты чувствуешь въ себѣ призваніе быть писателемъ, ну и пиши. Я ничего противъ этого не имѣю.

И послѣ многихъ такихъ рѣчей, дядюшка Соломонъ, убѣдивъ себя и чуть ли даже и самого племянника, что его взгляды были съ самаго начала такъ же широки и вовсе не измѣнились подъ вліяніемъ обстоятельствъ, ушелъ, оставивъ Марка размышлять объ этомъ новомъ поворотѣ колеса фортуны, благодаря которому онъ нажилъ отчаяннаго врага, но вмѣстѣ съ тѣмъ вернулъ могущественнаго покровителя, и обоихъ вполнѣ незаслуженно.

Теперь онъ довольно легко относился въ первому; покровитель былъ для него важнѣе врага. «Да и у кого нѣтъ враговъ», — думалъ онъ.

Но только тѣ, у кого прошлое безупречно или, наоборотъ, слишкомъ замарано, могутъ съ покойнымъ равнодушіемъ относиться къ своимъ врагамъ и хотя Маркъ никогда не узналъ, какимъ образомъ непріязнь м-ра Гомпеджа повредила ему, но она не осталась безъ вліянія на его дальнѣйшую судьбу.

XVIII.

Черезъ нѣсколько дней послѣ событій, описанныхъ въ предъидущей главѣ, Маркъ пришелъ съ визитомъ въ Кенсингтонъ-паркъ-Гарденсъ. Ему отворилъ дверь не внушительный Чампіонъ, но Колинъ, увидѣвшій Марка въ окно и поспѣшившій перехватить его.

— Мабель дома, — объявилъ онъ. — Но прежде подите къ Долли и переговорите съ ней. Она ужасно о чемъ-то плачетъ и не хочетъ сказать мнѣ. Можетъ быть, она скажетъ вамъ. Пожалуйста, сэръ, подите къ ней. Совсѣмъ не весело, когда она плачетъ, а теперь она безпрестанно это дѣлаетъ.

Колинъ чувствовалъ безусловное довѣріе, основанное, какъ онъ думалъ, на личномъ опытѣ.

Маркъ вспомнилъ, что на-дняхъ сама Мабель высказывала ему, что Долли безпокоитъ ее въ послѣднее время своимъ разстроеннымъ видомъ и частыми, хотя на видъ и безпричинными, слезами. Еслибы ему удалось успокоить ребенка, то сестра ея была бы навѣрное очень ему за это благодарна. И вотъ, съ свойственной ему самоувѣренностью, онъ предпринялъ дѣло, которое должно было дорого обойтись ему. — Хорошо; но предоставьте мнѣ дѣйствовать, а сами бѣгите къ сестрицѣ Мабель и предупредите ее о моемъ приходѣ.

И онъ направился въ библіотеку. Тамъ онъ нашелъ Долли въ креслахъ, изнемогающей отъ слезъ и тайнаго страха, котораго она не смѣла никому повѣдать. Маркъ былъ настолько добръ, чтобы тронуться безпомощнымъ отчаяніемъ ребенка, и впервые подумалъ, что причина, пожалуй, и не совсѣмъ ничтожная, и тѣмъ сильнѣе захотѣлось ему помимо всѣхъ личныхъ мотивовъ, успокоить бѣдную дѣвочку. Онъ все забылъ кромѣ этого, и безкорыстная симпатія, воодушевлявшая его, сообщила ему такой тактъ и такую мягкость, какъ люди, хорошо его знавшіе, не могли бы и предположить въ немъ. Мало-по-малу Долли, не хотѣвшая сначала говорить съ нимъ и отвернувшаяся отъ него, призналась, что она очень несчастна, что она сдѣлала нѣчто такое, чего не должна никому говорить.

Тутъ она вскочила съ покраснѣвшимъ лицомъ и стала умолять его уйти и оставить ее.

— Не заставляйте меня сказать вамъ, — жалобно просила она. — О! я знаю, что вы жалѣете меня, я васъ теперь полюбила, но я право не могу вамъ сказать, не могу. Пожалуйста, уйдите, я такъ боюсь, что скажу вамъ.

— Но почему вы этого боитесь? — спрашивалъ Маркъ. — Я самъ не очень хорошій, Долли, вамъ нечего меня бояться.

— Не въ томъ дѣло, — съ трепетомъ объявила Долли, — но онъ сказалъ, что если я кому-нибудь скажу, то меня посадятъ въ тюрьму.

— Кто смѣлъ сказать такую безсовѣстную ложь? — спросилъ Маркъ, чувствуя, какъ вся кровь закипаетъ въ немъ отъ негодованія на такую глупую жестокость. — Вѣдь это не Колинъ, Долли?

— Нѣтъ, не Колинъ, но Гарольдъ, Гарольдъ Каффинъ. О, м-ръ Ашбёрнъ, — сказала она вдругъ съ проснувшейся надеждой, — неужели это неправда? Онъ сказалъ, что папа, какъ юристъ, долженъ будетъ помогать закону наказать меня…

— Какой мерзавецъ! — пробормоталъ сквозь зубы Маркъ, понимая, что истина сейчасъ раскроется передъ нимъ. — Такъ это онъ сказалъ, Долли; можетъ быть, онъ хотѣлъ подразнить васъ?

— Не знаю. Онъ часто дразнилъ меня, но не такъ… И притомъ я все-таки это сдѣлала, хотя и нечаянно.

— Ну, такъ выслушайте меня, Долли, — сказалъ Маркъ. — Если вы боитесь, что васъ посадятъ въ тюрьму, то выкиньте это изъ головы. Вѣдь вы вѣрите мнѣ? Вы знаете, что я ни за что васъ не обману. Ну, такъ повторяю вамъ, что вы не могли ничего сдѣлать такого, за что сажаютъ въ тюрьму. Понимаете? Гарольдъ Каффинъ сказалъ это, чтобы васъ только напугать. Никто въ свѣтѣ не подумаетъ даже посадить васъ въ тюрьму, чтобы вы ни сдѣлали. Успокоились ли вы?

Въ великому смущенію Марка, она обняла его обѣими руками за шею въ полу-истерическомъ припадкѣ радости и облегченія. — Повторите мнѣ это еще разъ! — закричала она. — Вы увѣрены, что это такъ, что меня не посадятъ въ тюрьму? О! тогда я ничего не боюсь. Я такъ рада, такъ рада. Теперь я вамъ все разскажу.

Но какой-то инстинктъ удержалъ Марка отъ выслушиванія этого признанія; онъ превозмогъ главное затрудненіе; остальное, подумалъ онъ, лучше предоставитъ болѣе деликатнымъ рукамъ. Поэтому онъ сказалъ:

— Не говорите мнѣ ничего, Долли; я увѣренъ, что вы не могли сдѣлать ничего особенно худого. Подите лучше къ Мабель и разскажите ей. И послѣ этого вы опять будете счастливы.

— А вы пойдете со мной? — спросила Долли, сердце которой было вполнѣ покорено.

И Маркъ повелъ ее за руку въ ту самую комнатку, гдѣ происходила его первая бесѣда съ ней о волшебникахъ. Тамъ онъ нашелъ Мабель, сидѣвшую у окна на своемъ любимомъ креслѣ. Она покраснѣла, увидя Марка.

— Я ухожу, — объявилъ онъ, пожавъ ей руку. — Я привелъ къ вамъ молодую лэди, которая желаетъ сообщить вамъ страшную тайну, которая все это время мучила ее самое и васъ. Она убѣдилась, что въ сущности это совсѣмъ не такъ страшно.

И онъ оставилъ ихъ вдвоемъ. Ему тяжело было уходить, повидавъ такъ мало Мабель, но то была жертва, которую она способна была оцѣнить.

XIX.

Объявленіе войны.

Утромъ того дна, въ который Долли освободилась отъ страха, угнетавшаго ее такъ долго, Мабель получила записку отъ Гарольда Каффина. Онъ писалъ, что долженъ сообщить ей нѣчто, чего откладывать долѣе не желаетъ, и что онъ не будетъ счастливъ до тѣхъ поръ, пока не объяснится съ ней. Можетъ ли онъ пріѣхать въ ней завтра утромъ?

Эти слова она поняла сначала такъ, какъ ей казалось всего вѣроятнѣе; давно уже она предвидѣла неизбѣжность подобнаго объясненія и даже чувствовала сожалѣніе въ Гарольду, къ которому начала относиться мягче. Поэтому она написала ему нѣсколько строкъ, въ которыхъ старалась, по возможности, подготовить его въ единственному отвѣту, какой онъ могъ отъ нея услышать. Но прежде чѣмъ она успѣла послать письмо, Долли призналась ей въ своемъ невинномъ проступкѣ.

Мабель перечитала записку Каффина и разорвала свой отвѣтъ съ пылающимъ лицомъ. Она, в_ѣ_р_н_о, не поняла его; онъ не могъ писать о_б_ъ э_т_о_м_ъ; онъ, должно быть, хотѣлъ покаяться въ причиненномъ имъ злѣ. И вмѣсто прежняго письма, она написала: — «Я готова выслушать то, что вы имѣете мнѣ сказать», и сама опустила записку въ почтовый ящикъ.

Гарольдъ нашелъ ея отвѣтъ, вернувшись поздно вечеромъ домой, и не усмотрѣлъ въ немъ ничего особеннаго.

«Нельзя сказать, чтобы записка была изъ очень любезныхъ, подумалъ онъ. Но въ сущности, что же иное она могла пока сказать. Я думаю, что дѣло въ шляпѣ».

Такимъ образомъ на слѣдующее утро онъ спокойно и самоувѣренно вышелъ изъ кэба у дверей Лангтоновъ. Быть можетъ, сердце и билось у него сильнѣе обыкновеннаго, но лишь отъ того, что онъ предвкушалъ побѣду. Послѣ отвѣта Мабель онъ больше не сомнѣвался въ успѣхѣ.

Его ввели въ маленькій будуаръ, выходившій окнами на скверъ, но Мабель тамъ не было. Она заставила даже его прождать нѣсколько минутъ, что очень его позабавило. «Чисто по-женски, — думалъ онъ. — Не можетъ не помучить хоть на-послѣдокъ». За дверью послышались шаги, то была она, и онъ вскочилъ съ мѣста, когда дверь отворилась. «Мабель!» — закричалъ онъ. Онъ хотѣлъ-было сказать: «милая!» но что-то въ ея лицѣ удержало его.

Она остановилась въ нѣкоторомъ разстояніи отъ него, слегка опершись одной рукой на маленькій столикъ. Лицо ея было блѣднѣе обыкновеннаго и она старательно отворачивалась отъ него и не взяла протянутой имъ руки. Но все-таки и это не встревожило его. Чтобы она ни чувствовала, но не такая она была дѣвушка, чтобы бросаться на шею человѣку, она была горда и онъ долженъ выказать смиреніе… до поры до времени.

— Вы хотите мнѣ что-то сказать, Гарольдъ?

Съ какимъ трудомъ выговорила она его имя; ему хотѣлось обнять ее, но онъ не посмѣлъ. Онъ долженъ быть остороженъ.

— Да, — отвѣчалъ онъ: — вы выслушаете меня, Мебель, неправда ли?

— Я сказала вамъ, что выслушаю. Надѣюсь, что ваши объясненія заставятъ меня думать о васъ иначе.

Онъ не понялъ, что она собственно хочетъ этимъ сказать, но нашелъ слова ея не особенно любезными.

— Я надѣялся, — сказалъ онъ, — что вы не считаете меня дурнымъ человѣкомъ.

И такъ какъ она ничего не отвѣчала, то сразу приступилъ къ объясненію. Онъ былъ холоднымъ любовникомъ на сценѣ, но практика выработала въ немъ, по-крайней мѣрѣ, краснорѣчіе и, хромѣ того, онъ говорилъ теперь совсѣмъ въ серьезъ и въ его голосѣ слышалась искренняя страсть и сдержанная сила, которыя могли бы въ иное время тронуть ее.

Теперь же она дала ему договорить только потому, что чувствовала себя не въ силахъ перебить его, не потерявъ самообладанія. Она чувствовала, что онъ человѣкъ съ сильной волей и была тѣмъ благодарнѣе судьбѣ за то, что была обезпечена отъ его вліянія.

Онъ кончилъ, а она все молчала и ему стало наконецъ неловко. Но вотъ она взглянула на него и хотя глаза ея горѣли, но не страстью, которую онъ надѣялся въ нихъ прочесть.

— И это все, что вы имѣете мнѣ сказать? — горько произнесла она. — Знаете ли, я ожидала совсѣмъ не того.

— Я сказалъ, что чувствовалъ. Быть можетъ, можно было быть краснорѣчивѣе. Во всякомъ случаѣ, скажите мнѣ, чего вы ожидали отъ меня, и я вамъ скажу.

— Да, я скажу; я ждала объясненія.

— Объясненія! — повторилъ онъ, недоумѣвая, — но чего же?

— Неужели вы не помните ничего такого, за что вы нашли бы нужнымъ повиниться, еслибы я случайно о томъ узнала? Видите, Гарольдъ, я вамъ облегчаю всѣ пути. Подумайте… вспомните хорошенько.

Каффинъ совершенно позабылъ о томъ непріятномъ эпизодѣ, а потому добросовѣстно отвѣчалъ:

— Честное слово, не помню. Я не хвалюсь, что лучше моихъ ближнихъ, но съ тѣхъ поръ, какъ я сталъ о васъ думать, я не глядѣлъ ни на одну женщину. Если вы слышали какую-нибудь глупую сплетню, то не вѣрьте ей.

Мабель засмѣялась, но не весело.

— О! это совсѣмъ не то; право, Гарольдъ мнѣ не до ревности, особливо теперь. Гарольдъ, Долли мнѣ все разсказала и… о письмѣ, — прибавила она, такъ какъ онъ все еще какъ будто не понималъ, въ чемъ дѣло.

Теперь онъ понялъ и отступилъ точно затѣмъ, чтобы отклониться отъ удара. Все! слово это на минуту какъ бы оглушило его; онъ-то думалъ, что употребилъ всѣ средства, чтобы заставить дѣвочку молчать объ этомъ злосчастномъ письмѣ, и вотъ теперь Мабель узнала все!

Но онъ почти тотчасъ же опомнился, понимая, что теперь не время терять голову.

— Полагаю, что я долженъ, въ свою очередь, просить объясненія, — развязно произнесъ онъ: — я, должно быть, очень провинился, но, представьте, — рѣшительно не помню, какъ и въ чемъ.

— Хорошо, я вамъ объясню. Я знаю, что вы пришли и застали бѣдную дѣвочку въ тотъ моментъ, какъ она сдирала почтовую марку съ какого-то стараго моего конверта и имѣли жестокость увѣрить ее, что она воровка. Можете ли вы это отрицать?

«Съ какого-то стараго конверта!» худшее изъ опасеній Каффина разсѣялось при этихъ словахъ. Она не знаетъ, что въ конвертѣ было непрочитанное письмо; она не догадывается… да и какъ бы она могла догадаться, когда сама Долли этого не знаетъ, — откуда пришло письмо. Онъ можетъ ее задобрить.

— Отрицать! — повторилъ онъ: — конечно, нѣтъ; я припоминаю, что подшутилъ надъ ней въ этомъ родѣ. Но неужели можно сердиться за простую шутку?

— Шутку, — повторила она съ негодованіемъ. — Такими шутками вы никого не развеселите, кромѣ самого себя. Вы намѣренно запугали ее; и такъ успѣли въ этомъ, что она была несчастна и боялась, что ее посадятъ въ тюрьму, много дней и недѣль сряду. Вы напугали ее тюрьмой, Гарольдъ; вы научили ее бояться отца родного и всѣхъ насъ… Это перескажетъ, кахихъ мукъ натерпѣлась моя бѣдная Долли! И вы смѣете называть это шуткой!

— Я никакъ не ожидалъ, что она пойметъ все это буквально, — сказалъ онъ.

— О, Гарольдъ, вы не такой глупецъ; только жестокій глупецъ хотъ бы не понять, что онъ сдѣлалъ. И вы видѣли ее съ тѣхъ поръ столько разъ; вы должны были замѣтить, какъ она перемѣнялась, и все-таки не пожалѣли ее! Неужели вы въ самомъ дѣлѣ не понимаете, что вы сдѣлали? Неужели вы часто шутите такимъ образомъ съ дѣтьми?

— Полноте, Мабель, — проговорилъ Каффинъ, съ замѣшательствомъ, — вы очень жестоки ко мнѣ.

— А вы не были жестоки съ моей дорогой Долли? — спросила Мабель. — Что она вамъ сдѣлала? Какъ могли вы найти удовольствіе въ томъ, чтобы мучить ее? Развѣ вы ненавидите всѣхъ дѣтей… или только одну Долли?

Онъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ. — О! если вы намѣрены задавать мнѣ такіе вопросы… Конечно, я не думаю ненавидѣть вашу бѣдную сестренку. Говорю вамъ, что сожалѣю, очень сожалѣю, что она приняла это такъ серьезно. И… и если я могу чѣмъ-нибудь загладить… приказывайте…

— Загладить, разумѣется, конфектами, или шоколадомъ, такъ, не правда ли? — замѣтила Мабель. — Шоколадомъ вознаградить дитя за то, что она долгіе дни чуждалась всѣхъ, кто ее любитъ? Она мучилась до болѣзни и мы ничѣмъ не могли помочь ей; еще немного и вы бы ее убили. Быть можетъ, тогда вашъ юмористическій умъ былъ бы удовлетворенъ? Еслибы не одинъ добрый человѣкъ, почти чужой, который съумѣлъ разгадать то, что мы всѣ слѣпо проглядѣли, а именно, что какой-то негодяй напугалъ ее, мы бы никогда не узнали всей истины, или бы, узнали ее слишкомъ поздно!

— Понимаю теперь, — сказалъ Каффинъ, — я такъ и думалъ, что это чьи-нибудь интриги; кому-то понадобилось, для какихъ-то личныхъ цѣлей, очернить меня въ вашихъ глазахъ, Мабель. Если вы слушаете клеветниковъ, то, конечно, я не стану оправдываться.

— О! я назову вамъ его имя, — сказала она, — и тогда даже вы согласитесь, что у него не было иныхъ мотивовъ, кромѣ природной доброты. Я сомнѣваюсь даже въ томъ, чтобы онъ когда-либо встрѣчался съ вами. Это Маркъ Ашбёрнъ, тотъ самый, который написалъ «Иллюзію» (выраженіе ея лица смягчилось, когда она произнесла его имя, и Каффинъ замѣтилъ это). Если вы думаете, что онъ способенъ васъ оклеветать… Но къ чему говорить объ этомъ? Вы сами сознались. Никакая клевета ничего не прибавитъ и не убавитъ.

— Если вы такого дурного обо мнѣ мнѣнія, — проговорилъ Каффинъ, поблѣднѣвъ какъ смерть, — то мы не можемъ встрѣчаться даже какъ простые знакомые.

— Да, это и мое желаніе.

— Неужели вы хотите сказать, что все кончено между нами? Мабель! неужели это такъ?

— Я не знала, что между нами было что-то такое, что могло кончиться, какъ вы говорите. Но, разумѣется, дружескія отношенія стали теперь невозможны. Мы, конечно, будемъ видѣться. Я не скажу объ этомъ даже мамашѣ, а слѣдовательно нашъ домъ останется открыть для васъ. Но если вы принудите меня защищать себя или Долли, то вамъ откажутъ отъ дома.

Ея равнодушное презрѣніе только сильнѣе раздражило его желаніе восторжествовать надъ ней. Онъ такъ былъ увѣренъ въ своей побѣдѣ сегодня утромъ, и вотъ теперь она отошла отъ него такъ далеко.

— Нѣтъ, это не можетъ такъ кончиться, — рѣзко произнесъ онъ: — я не позволю вамъ сдѣлать изъ мухи слона, Мабель, потому что вамъ такъ вздумалось. Вы не имѣете права судить меня, потому что ребенокъ наговорилъ про меня.

— Я сужу по дѣйствію вашихъ словъ. Я и сама очень хорошо знаю, что у васъ злой языкъ; вы вполнѣ способны мучить ребенка.

— Вашъ языкъ золъ, Мабель! но вы смягчитесь, я надѣюсь. Мабель, я люблю васъ, хотите вы этого или нѣтъ, и вы не можете такъ меня бросить. Слышите! Вы меня прежде обнадеживали! Я заставлю васъ перемѣнить мнѣніе о себѣ. Нѣтъ… я безумецъ, что говорю это… я только прошу простить меня и дозволить надѣяться!

Онъ подошелъ къ ней и хотѣлъ взять ее за руки, но она отвела ихъ за спину. — Не смѣйте подходить ко мнѣ! Я думала, что достаточно показала вамъ, какъ я о васъ думаю! Позволить вамъ надѣяться! Неужели вы думаете, что я могу довѣрять человѣку, способному на такую сознательную жестокость, какую вы проявили въ вашемъ поступкѣ съ Долли? Нѣтъ, вамъ нечего надѣяться. Что до прощенія, то даже и этого я пока не въ состояніи вамъ обѣщать. Со временемъ, можетъ быть, когда Долли совсѣмъ объ этомъ позабудетъ, можетъ быть, и я тогда прощу, но не раньше, поняли вы теперь? Довольно съ васъ?

Каффинъ продолжалъ неподвижно стоять и лицо его было мрачно и злобно, а глаза устремлены на коверъ подъ его ногами. Онъ коротко и злобно разсмѣялся. — Хорошо, — сказалъ онъ, — полагаю, что съ меня довольно. Вы были такъ добры, что не поскупились на разъясненія. Желаю, ради вашего спокойствія, чтобы судьба не послала мнѣ случай отблагодарить васъ за это.

— Я также этого желаю. Вы, конечно, воспользуетесь имъ.

— Благодарю за хорошее обо мнѣ мнѣніе. Постараюсь оправдать его, когда придетъ время, — пригрозилъ онъ, уходя.

Она мужественно выдержала свиданіе. Но теперь, когда дверь за нимъ затворилась, упала, вся дрожа, на низенькое кресло и залилась слезами, которыя еще не успѣли просохнуть, когда пришла Долли.

— Онъ ушелъ? — спросила она и, взглянувъ въ лицо сестры, прибавила поспѣшно:

— Мабель! Гарольдъ обидѣлъ тебя?

— Нѣтъ, милочка, нѣтъ, — отвѣчала Мабель, обнявъ Долли за талію. — Очень глупо, что я плачу, Гарольдъ больше не тронетъ ни тебя, ни меня.

---

Тѣмъ временемъ Гарольдъ яростно шагалъ по улицѣ, весь пылая гнѣвомъ и жаждой мести, какъ вдругъ, неподалеку отъ своей квартиры, наткнулся на какого-то прохожаго, и, вглядѣлась въ него, узналъ въ немъ своего дядюшку, м-ра Антони Гомпеджа. Онъ не былъ расположенъ разговаривать о постороннихъ вещахъ и еслибы его уважаемый дядюшка стоялъ къ нему спиной, а не лицомъ, то онъ прошелъ бы мимо, не окликнувъ его. Но теперь этого нельзя было сдѣлать и онъ любезно и почтительно поздоровался съ нимъ.

— Неужели вы заходили ко мнѣ? какое счастіе, что я какъ разъ вернулся во время; еще минутка, я бы разошелся съ вами. Войдите, дядюшка, позавтракаемъ вмѣстѣ.

— Нѣтъ, голубчикъ, я не могу долго оставаться. Я былъ по сосѣдству съ тобой по одному дѣлу и заглянулъ въ тебѣ. Мнѣ не хочется опять подниматься по лѣстницѣ, да и пора на желѣзную дорогу. Я ждалъ тебя въ твоей роскошной квартирѣ, думалъ, что ты скоро воротишься. Но не хочешь ли проводить меня, если никуда не торопишься.

— Помилуйте, дядюшка, я очень радъ, — сказалъ Каффинъ, внутренно бѣсясь, но онъ поставилъ себѣ за правило ухаживать за дядей и на этотъ разъ увидѣлъ, что не даромъ потерялъ время. Дорогой дядя спросилъ его:

— Кстати, ты знаешься съ писателями, Гарольдъ; не встрѣчалъ ли ты нѣкоего Марка Ашбёрна?

— Разъ встрѣтился съ нимъ, — отвѣчалъ Каффинъ и брови его наморщились. — Онъ написалъ «Иллюзію»?

— Да, чортъ бы его побралъ! — отвѣчалъ дядя съ горячностью и разсказалъ о своей обидѣ. — Быть можетъ, въ мои годы и не слѣдовало бы признаваться въ этомъ, но я ненавижу этого человѣка!

— Неужели? — переспросилъ Каффинъ со смѣхомъ: — такое странное совпаденіе обстоятельствъ: я также ненавижу его.

— У него совѣсть нечиста, — продолжалъ дядя, — за нимъ водятся грѣшки.

(Какъ и за всѣми нами, — подумалъ племянникъ). — Но что же заставляетъ васъ такъ думать? — прибавилъ онъ вслухъ и съ интересомъ ждалъ отвѣта.

— Я прочиталъ это на его лицѣ; у молодого человѣка съ чистой совѣстью никогда не бываетъ такого взгляда, какимъ онъ поглядѣлъ на меня, когда я вошелъ. Онъ совсѣмъ помертвѣлъ отъ страха, сэръ, буквально помертвѣлъ.

— Только-то? — сказалъ Каффинъ, слегка разочарованный. — Знаете, это ничего не значитъ. Онъ могъ испугаться васъ послѣ того, что вы разсказали. Онъ, можетъ быть, изъ тѣхъ нервныхъ людей, которые вздрагиваютъ отъ всякаго пустяка, а вы къ тому же пришли обругать его, какъ сами говорите.

— Не болтай пустяковъ, — перебилъ нетерпѣливо старикъ: — онъ нисколько не нервенъ; онъ самый хладнокровный и нахальный негодяй, какого я только встрѣчалъ, когда ему нечего бояться. У него совѣсть не чиста, сэръ, совѣсть не чиста. Помнишь картину, на которой представлена станція желѣзной дороги и лицо фальшиваго монетчика, когда полицейскіе арестуютъ его въ дверяхъ вагона? Ну вотъ; у молодого Ашбёрна было такое же выраженіе, когда я заговорилъ съ нимъ.

— А что именно вы ему сказали? — настаивалъ Каффинъ. — Продолжайте, добрый дядюшка, какъ мы говоримъ на сценѣ; вы сильно меня заинтересовали.

— Право, я не помню, что именно сказалъ; я былъ очень раздраженъ, помню это. Кажется, я спросилъ у него настоящее имя автора книги.

Каффину опять пришлось разочароваться.

— Ну понятно, что онъ испугался; онъ зналъ, что вывелъ васъ въ ней. Такъ, по крайней мѣрѣ, вы говорите. Я не читалъ книги.

— Не то, не то… повторяю тебѣ, — упорно стоялъ на своемъ старикъ. — Тебя тамъ не было, а я былъ. Неужели ты думаешь, что я глупѣе тебя. Не таковъ онъ гусь, чтобы испугаться этого. Когда онъ узналъ, зачѣмъ я пришелъ, онъ сейчасъ-же успокоился. Нѣтъ, нѣтъ, онъ укралъ что-нибудь или поддѣлалъ чужую подпись, повѣрь моему слову… и я надѣюсь, что доживу до того, какъ онъ будетъ пойманъ и изобличенъ.

— Желаю, отъ души, чтобы это сбылось; но, знаете ли, дядюшка, все это довольно, фантастично!

— Хорошо, хорошо, увидимъ. Тутъ я съ тобой прощусь. Если опять встрѣтишься съ этимъ негодяемъ, то припомни, что я тебѣ сказалъ.

«Да, да, непремѣнно, — думалъ Каффинъ, возвращаясь домой одинъ. — Я долженъ поближе познакомиться съ моимъ милымъ Ашбёрномъ и если въ его прошломъ есть что-либо двусмысленное, то доставлю себѣ за удовольствіе. вывести его на свѣжую воду. Лишь бы только все это не были дядюшкины фантазіи! Лишь бы за нимъ, въ самомъ дѣлѣ, водились грѣшки»!

XX.

Переговоры съ непріятелемъ.

М-ръ Фладгэтъ былъ однимъ изъ тѣхъ, домовитыхъ холостяковъ, которымъ никогда не бываетъ уютно въ меблированныхъ комнатахъ и квартирахъ и которые при первой же возможности заводятъ собственное хозяйство. Онъ нанималъ большой, старомодный домъ по сосѣдству съ Россель-скверомъ и часто давалъ сытные, хотя и не притязательные, обѣды. На его воскресныхъ обѣдахъ въ особенности всегда можно было встрѣтить одну или двѣ изъ второстепенныхъ знаменитостей и на одинъ изъ такихъ обѣдовъ былъ приглашенъ и Маркъ, какъ это естественно слѣдовало послѣ успѣха «Иллюзіи».

Онъ очутился въ обществѣ лицъ, знакомыхъ ему по фотографіямъ, и услышалъ имена, ставшія уже общественнымъ достояніемъ. Были между ними и такія, которыя когда-то гремѣли, а теперь уже начинали забываться; другіе же, въ настоящее время мало извѣстныя, долженствовали прославиться и, наконецъ, немногія, и отнюдь не менѣе одаренныя чѣмъ остальныя, которымъ не суждено было никогда подастъ въ знаменитости. Было два или три созвѣздія значительной величины, окруженныя какъ бы «млечнымъ путемъ» изъ меньшихъ звѣздъ, и въ числѣ ихъ адвокатура, профессора и сцена насчитывали болѣе или менѣе представителей.

Маркъ, какъ начинающая знаменитость, которой предстоитъ оправдать свой первый успѣхъ, занималъ мѣсто среднее между звѣздами первой и второй величины; М-ръ Фладгэтъ познакомилъ его со многими выдающимися людьми, собравшимися у него, и всѣ они привѣтливо поощряли Марка.

Въ ту минуту какъ онъ отошелъ на минуту отъ главнаго центра бесѣды, его хозяинъ, порхавшій отъ одного кружка гостей къ другому, неспѣшилъ перехватить его, говоря: — м-ръ Эр. Ашбёрнъ, я желаю васъ познакомить съ однимъ очень умнымъ молодымъ человѣкомъ… я знаю его съ дѣтства… онъ поступалъ на сцену и собирается показать всѣхъ насъ со временемъ. Онъ вамъ понравится. Пойдемте, я васъ представлю другъ другу. Ему очень хочется съ вами познакомиться. — И Маркъ послѣдовалъ за нимъ черезъ всю комнату, очутился лицомъ въ лицу съ той парой холодныхъ глазъ, которые пронизали его, когда онъ быль съ визитомъ у Физерстоновъ, и нашелъ портретъ Мабель Лангтонъ. М-ръ Фладгэтъ уже исчезъ и оставилъ ихъ двоихъ въ углу гостиной. Сообщенія Долли о террорѣ, въ какомъ держалъ ее этотъ человѣкъ, только усилили антипатію и предубѣжденіе Марка, овладѣвшія имъ еще при первомъ свиданіи; онъ чувствовалъ себя неловко и сердился, что судьба опять свела ихъ, но уклониться не было никакой возможности, а самъ Каффинъ былъ вполнѣ развязенъ и спокоенъ.

— Мнѣ кажется, мы уже встрѣчались… въ Гресвеноръ-Плесѣ, началъ онъ, — но вы, вѣроятно, позабыли.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Маркъ, — я васъ хорошо помню, и кромѣ того, — прибавилъ онъ съ выраженіемъ, которое Каффинъ долженъ быль принять къ свѣденію, — я много слышалъ о васъ въ послѣднее время отъ Лангтоновъ… т.-е. отъ миссъ Лангтонъ.

— Ахъ! — сказалъ Каффинъ, — многіе люди были бы этимъ польщены, но когда человѣкъ имѣетъ несчастіе, какъ я, не нравиться такой увлекающейся молодой дѣвицѣ, какъ миссъ Лангтонъ, то чѣмъ меньше она говоритъ о немъ, тѣмъ лучше.

— Считаю необходимымъ заявить, — холодно возразить Маркъ, — что въ томъ частномъ дѣлѣ, какое до васъ касалось, я составилъ себѣ мнѣніе; каково бы оно ни было, совершенно самостоятельно.

— И не желаете измѣнять его? Это очень понятно; и такъ какъ слова миссъ Лангтонъ послужили поводомъ къ тому, чтобы у васъ составилось обо мнѣ извѣстное мнѣніе, я могу себѣ представить, какого она рода. И прошу васъ, въ видахъ справедливости, выслушать теперь и мою защиту. Вы находите, конечно, это очень смѣшнымъ?

— А думаю, что намъ лучше оставить этотъ предметъ и не возвращаться къ нему болѣе.

— Видите ли, я не могу такъ легко къ этому отнестись, какъ вы, потому что тутъ замѣшана моя часть, а такъ какъ вы, какъ я слышалъ, были поводомъ, хотя, конечно, съ наилучшими намѣреніями… къ изображенію меня какимъ-то интриганомъ и негодяемъ, то, надѣюсь, что вы дадите мнѣ случай оправдаться. Я просилъ Фладгета свели васъ вмѣстѣ именно затѣмъ, что не могу быть спокойнымъ, пока знаю, какого вы обо мнѣ мнѣнія. Я не надѣюсь склонить миссъ Лангтонъ къ снисходительности… она женщина. Но я надѣюсь, что вы не откажетесь выслушать меня.

Маркъ почувствовалъ, что его предубѣжденіе уже разсѣялось; Каффинъ совсѣмъ не похожъ быль на человѣка, изобличеннаго въ тайной тиранніи. Кромѣ того, было нѣчто лестное въ его очевидномъ желаніи возстановить себя въ добромъ мнѣніи Марка; ему, разумѣется, слѣдуетъ выслушать обѣ стороны, прежде чѣмъ произнести сужденіе. Быть можетъ, въ сущности, они преувеличили все дѣло.

— Очень хорошо, — сказалъ онъ наконецъ, — я буду очень радъ, если дѣло окажется не такимъ серьезнымъ, какъ казалось. Я готовъ васъ выслушать.

«Какой высоконравственный судья, — подумалъ Каффинъ съ яростью, — чортъ бы побралъ его снисходительность».

— Я былъ увѣренъ, что вы дадите мнѣ возможность оправдаться, — сказалъ онъ, — но теперь это неудобно. Сейчасъ сядутъ за столъ; мы поговоримъ послѣ обѣда.

За обѣдомъ разговоръ былъ очень живъ и мы на минуту не умолкалъ, хотя и не былъ такъ блестящъ, какъ бы этого можно было ожидать отъ такого собранія. Вообще всего больше и лучше говорили тѣ люди, которымъ еще предстояло составить себѣ имя; великіе же люди довольствовались тѣмъ, что слушали другихъ.

Каффинъ помѣстился въ нѣкоторомъ разстояніи отъ Марка и когда, послѣ обѣда, его попросили сѣсть за фортепіано, стоявшее въ углу комнаты, куда они перешли курить сигары и пить кофе, то прошло нѣкоторое время прежде нежели разговоръ ихъ возобновился.

Каффинъ являлся въ наилучшемъ свѣтѣ, когда сидѣлъ за фортепіано и распѣвалъ отрывки различныхъ оперныхъ арій, улыбаясь, оглядывался, на публику, чтобы видѣть, нравится ли ей его исполненіе. Послѣднее не отличалось точностью, такъ какъ онъ никогда не трудился изучить музыку, какъ, впрочемъ, и все остальное, что могло прійтись по вкусу нетребовательной публикѣ. Его голосъ не былъ также очень великъ, но въ небольшой комнатѣ казался пріятнымъ и непринужденнымъ. Его не скоро выпустили изъ-за фортепіано.

Послѣднія предубѣжденія Марка разсѣялись: ему показалось невозможнымъ, чтобы человѣкъ съ такимъ пріятнымъ голосомъ и вообще такой симпатичный, какъ его считало большинство присутствующихъ, могъ находить удовольствіе въ запугиваніи ребенка. Поэтому, когда Каффинъ, улучивъ свободную минуту, заговорилъ съ Маркомъ объ этомъ, то ему нетрудно было убѣдить его, что все дѣло возникло по надоразумѣнію, вслѣдствіе непонятой и, быть можетъ, не совсѣмъ удачной шути его съ Долли.

— Бѣда въ томъ, — увѣрялъ его Каффинъ, — что я совсѣмъ не понимаю дѣтей и вообразилъ, что Долли настолько уже большая дѣвочка, что можетъ понять шутку.

Ему удалось произвести на Марка такое впечатлѣніе, что тому показалось, что онъ разыгралъ изъ себя дурака. Онъ совершенно утратилъ сознаніе своего превосходства подъ вліяніемъ полу-юмористическихъ, полу-горькихъ упрековъ Каффина и старался теперь уже о томъ, чтобы загладить свое участіе въ этомъ дѣлѣ. — Быть можетъ, я поторопился и худо истолковалъ то, что слышалъ, — произнесъ онъ тономъ извиненія, — но послѣ того, что вы мнѣ сказали…

— Вотъ и прекрасно, — перебилъ Каффинъ, — не будемъ больше объ этомъ говорить. Вы меня теперь поняли, а это все, чего я желалъ. («Быть можетъ, ты и великій геній, пріятель, — думалъ онъ, — но тебя не трудно провести за носъ!»). Слушайте, побывайте у меня какъ нибудь на-дняхъ… мы доставите мнѣ большое удовольствіе. Я нанялъ квартиру къ Кремликъ-Родѣ, Безуотерь, № 72.

Маркъ слегка перемѣнился въ лицѣ, услышавъ этотъ адресъ. То былъ какъ разъ адресъ Гольройда. Въ этомъ ничего не было для него опаснаго, однако, онъ не могъ удержаться отъ суевѣрнаго страха, при такомъ совпаденіи обстоятельствъ.

Каффинъ немедленно замѣтилъ дѣйствіе своихъ словъ.

— Вы знаете Кремликъ-Родъ, — спросилъ онъ?

Что-то неопредѣленное заставило Марка объяснить волненіе, выказанное имъ.

— Да, — отвѣчалъ онъ… — одинъ старинный мой пріятель жилъ въ этомъ самомъ домѣ. Онъ погибъ въ морѣ, такъ что, когда вы назвали это мѣсто, то я…

— Понимаю, — отвѣчалъ Каффинъ. — Вашего пріятеля звали Виценть Гольройдъ?

— Вы знали его? — вскричалъ Маркъ, — вы?

(«Попалъ наконецъ, на слѣдъ, какъ говорится въ романахъ! — подумалъ Каффинъ. — Начинаю думать, что дорогой дядюшка не ошибся. И если у него есть секретъ, то девять противъ десяти, что Гольройдъ зналъ, или знаетъ его!»).

— О, да! я зналъ бѣднаго Гольройда, — сказалъ онъ: — я потому и нанялъ его квартиру. Какая жалость, что онъ такъ погибъ, не правда ли? Должно быть, это былъ большой дли васъ ударь? Вы, кажется, до сихъ поръ еще не оправились отъ него?

— Нѣтъ, — пролепеталъ Мирта, — нѣтъ… да очень огорченъ. Я… я не зналъ, что вы тоже его пріятель! — вы… вы коротко были съ нимъ знакомы?

— Очень коротко; я думаю, что у него не было отъ меня секретовъ.

Точно молнія сверкнула въ умѣ Марка мысль: — что; если Гольройдъ довѣрилъ о своихъ литературныхъ проектахъ Каффину? Но онъ въ то же мгновеніе припомнилъ, что Гольройдъ положительно заявилъ, что ни одной душѣ не говорилъ о своей книгѣ до того самаго послѣднюю вечера, когда они гуляли по Роттенъ-Роу. Каффинъ солгалъ, но съ цѣлью, и такъ какъ результатъ подтвердилъ его подозрѣнія, онъ перевелъ разговоръ на другое и его забавляла очевидная радость Марка.

Въ концѣ вечера м-ръ Фладгэтъ подошелъ къ нимъ и дружески положилъ руку на плечо Коффина.

— Позвольте мнѣ датъ вамъ одинъ совѣтъ, — смѣясь, сказалъ онъ, — не говорите съ м-ромъ Ашбёрномь объ его книгѣ.

— Не позволю себѣ такой дерзости, — отвѣчалъ Каффинъ. — Но неужели васъ такъ разстраиваютъ, замѣчанія невѣждъ, Ашбёрнъ?

— Не то, не то, — перебилъ м-ръ Фладгэъ: — это все происходитъ отъ его убійственной скромности. Я со страхомъ думаю, какъ мы поведемъ разговоръ о второмъ изданіи его книги. Право, мнѣ кажется, что онъ желалъ бы никогда больше о ней не слыхать.

Маркъ покраснѣлъ.

— О, нѣтъ, — сказалъ онъ съ нервнымъ смѣхомъ, — я уже не такъ застѣнчивъ.

— Да, вы теперь уже нѣсколько обстрѣлялись. Но (это такая забавная исторія, что вы долины позволить мнѣ, м-ръ Ашбёрнъ, разсказать ее, тѣмъ болѣе, что она дѣваетъ вамъ честь), представьте, онъ такъ боялся, чтобы въ немъ не узнали автора «Иллюзіи», что отдалъ переписать романъ другому лицу. Думалъ провести меня такимъ образомъ, но это ему не удалось. Нѣтъ, нѣтъ, я его сейчасъ вывелъ за свѣжую воду, не правда ли, м-ръ Ашбёрнъ?

— Мнѣ, однако, пора идти, — объявилъ Маркъ, опасаясь дальнѣйшихъ разоблаченій и слишкомъ взволнованный, чтобы сообразить, что они не могутъ никакъ его скомпрометировать. Но дѣло въ томъ, что присутствіе Каффина возбуждало въ немъ смутныя опасенія, отъ которыхъ онъ не могъ отдѣлаться.

Добродушный м-ръ Фладгэть испугался, что оскорбилъ его.

— Я надѣюсь, что вы не разсердились за то, что я разсказалъ про рукопись? — спросилъ онъ, провожая Марка до дверей.

— Нѣтъ, нѣтъ, нисколько. Покойной ночи.

И Маркъ ушелъ, поблагодаривъ за пріятный вечеръ.

Дѣйствительно ли онъ провелъ пріятный вечеръ? — спросилъ онъ себя, возвращаясь домой. Съ нимъ всѣ были любезны, онъ находился въ обществѣ людей, вниманіе которыхъ уже само по себѣ могло считаться отличіемъ, а, между тѣмъ, онъ испытывалъ какую-то неловкость, хотя и не могъ въ точности опредѣлить ея причины. Наконецъ, онъ рѣшилъ, что ему непріятно открытіе, что имя Гольройда все еще можетъ приводитъ его въ смущеніе, что это слабость, отъ которой ему слѣдуетъ отдѣлаться.

XXI.

Hапалъ на слѣдъ.

Быль воскресный день и Каффинъ сидѣть за завтракомъ къ своей новой квартирѣ въ Безуотеръ. Онъ былъ мраченъ. Ему не везло послѣднее время. Его великолѣпные коммерческіе прожекты лопнули, какъ мыльный пузырь, потому что его довѣренный другъ и предполагаемый партнеръ выказалъ признаки помѣшательства и былъ отданъ на попеченіе врачей. Самъ Каффинь надѣлалъ пропасть долговъ, а отецъ его на-отрѣзъ отказался ихъ уплатить. Каффинь долженъ былъ снова обратиться къ театральному агенту, но до сихъ поръ не получилъ еще выгоднаго для себя ангажемента.

Мабель не простила ему. Онъ встрѣчался съ ней нѣсколько разъ у Физерстоновъ, — и хотя она не выказывала ему наружной холодности, но онъ чувствовалъ, что между ними образовалась пропасть, которую нельзя перешагнуть. И этимъ онъ былъ обязанъ Марку Ашбёрну. Каффинъ былъ не такого рода человѣкъ, чтобы забыть это.

Маркъ совсѣмъ перестань его теперь опасаться; потому то Каффинъ съумѣлъ усыпить его тревогу и вкрался въ его довѣренность. Мысль о томъ, что Маркъ скрываетъ какую-то тайну, по всей вѣроятности, не совсѣмъ для него почетную, не давала ему покоя. Онъ рѣшилъ проникнуть эту тайну и случай ему помогъ.

Хозяйка меблированныхъ комнатъ, которыя онъ занималъ и въ которыхъ до него жилъ Гольройдъ, объявила ему, что «утонувшій джентльменъ» оставилъ ей на сохраненіе кучу разныхъ бумагъ и что она не знаетъ теперь, что ей съ ними дѣлать. Она попросила Каффина разобрать эти бумаги.

Каффинъ согласился, хотя и не особенно надѣялся найти что-либо подходящее. Однако, разбирая груду бумагъ, въ которой оказались латинскія и греческія стихотворенія, черновые наброски различныхъ статей, старые университетскіе лекціи и юридическія брошюры, памятники былой студенческой и адвокатской жизни Гольройда, — онъ нашелъ нѣсколько рукописныхъ тетрадей, скрепленныхъ металлическими гвоздиками.

— Это что-то не похоже на юридическую матерію, — сказалъ онъ самому себѣ. «Волшебныя чары», романъ Винцента Бошана. Бошанъ, кажется, его второе имя. Такъ, онъ писалъ романы, бѣдняга!

Онъ сталъ перелистывать найденный романъ: — Бошель Марстонъ… гдѣ это я читалъ недавно это имя? Дункембъ… тоже извѣстное мнѣ имя. Вотъ штука. Неужели онъ былъ изданъ?

Каффинъ внимательно прочиталъ найденный романъ, затѣмъ взялъ съ полки «Иллюзію» Кирилла Эрнстона. Сличивъ оба произведенія, онъ всталъ и въ волненіи прошелся взадъ и впередъ по комнатѣ.

— Такъ вотъ въ чемъ секретъ? — проговорилъ онъ самому себѣ. — Еслибы я былъ только въ этомъ увѣренъ? Это до того хорошо, что даже невѣроятно! Можетъ быть, они вмѣстѣ сотрудничали? Но почему бы, въ такомъ случаѣ, ему такъ пугаться одного имени Гольройда? Почему онъ переписалъ рукопись? Изъ скромности или почему-нибудь другому? И почему въ такомъ случаѣ на оберткѣ красуется одно только имя и нашъ другъ присвоилъ себѣ всю честь сочиненія? Дядюшка правъ, тутъ что-то нечисто! Любезный м-ръ Маркъ Ашбёрнъ, мнѣ надо по душѣ то вами побесѣдовать и вытянуть изъ васъ всю правду.

Онъ сѣлъ и написалъ радушнѣйшую записку Марку, прося его, если онъ свободенъ, пріѣхать отобѣдать къ нему сегодня и терпѣливо сталъ ждать отвѣта. Получивъ согласіе, на свое приглашеніе, онъ предупредилъ хозяйку, что у него обѣдаетъ пріятель, котораго онъ хочетъ хорошенько угостить, а потому, чтобъ она изготовила обѣдъ на славу.

XXII.

Травля.

Каффинъ не безъ волненія поджидалъ прихода Марка Ашбёрна. Онъ сознавалъ, что, можетъ быть, стоитъ на порогѣ того покоя, гдѣ скрыта тайна жизни послѣдняго, и что, можетъ быть, сегодня же вечеромъ онъ получитъ ключъ отъ этого покоя. Онъ былъ слишкомъ остороженъ, чтобы дѣланъ поспѣшные выводы, и хотѣлъ, прежде чѣмъ дѣйствовать практически удостовѣриться въ нѣкоторыхъ фактахъ.

Тѣмъ временемъ, ничего не подозрѣвающій Маркъ готовился очень пріятно провести время. Написавъ отвѣтъ на записку Каффина, онъ встрѣтился съ Лангтонами, возвращавшимися изъ церкви, и они пригласили его на завтракъ. Долли стала во всѣмъ прежней Долли и позабыла о страхахъ, портившихъ ея невинную, ребяческую жизнь, а Мабель давала постоянно чувствовать Марку свою благодарность за его участіе въ этой счастливой перемѣнѣ. Все это привело его въ самое радужное настроеніе и, даже поднимаясь по столь знакомой ему лѣстницѣ и войдя въ прежнее помѣщеніе Гольройда, онъ ничего особеннаго не ощутилъ, тѣмъ болѣе, что комнаты были отдѣланы совсѣмъ за-ново.

Обѣдъ былъ на славу и Каффинъ любезно угощалъ гостя, все время думая: не начать ли травлю? но почему-то удерживался.

Наконецъ, поданъ былъ кофе и они развалились въ покойныхъ креслахъ съ сигарами въ зубахъ, Каффинъ нашелъ моментъ удобнымъ.

— Мнѣ хочется, — сказалъ онъ, — поговорить съ вами о вашей книгѣ. О, я знаю, что вы этого не любите изъ ложной скромности, но мнѣ это все равно. Мнѣ не часто приходится обѣдать съ знаменитыми писателями и если вы не хотѣли, чтобы съ вами говорили о вашей книгѣ, то не должны были ее писать.

Маркъ къ этому времени уже достаточно быль обстрѣлянъ и такъ привыкъ къ Каффину, что совсѣмъ не испугался его словъ.

— Что же вы хотите мнѣ сказать? — спокойно спросилъ онъ.

— Во-первыхъ, что я ее прочиталъ и не могу вамъ выразить, какъ она меня поразила.

— Мнѣ очень пріятно, что она вамъ понравилась, — сказалъ Маркъ.

— Понравилась, — повторилъ Каффинъ, — любезный другъ, скажите, что она очаровала меня. Давно уже не случалось мнѣ читать ничего подобнаго. Сколько въ этой книгѣ мысли, чувства, страсти. Я завидую вамъ, что вы могли написать такую вещь. («Надѣюсь, что это его пройметъ», подумалъ онъ).

— О, что касается этого… — сказалъ Маркъ, пожавъ плечами и не договоривъ, но нисколько, какъ замѣтилъ Каффинъ, не сконфузился.

— Помните ли вы, — продолжалъ Каффинъ, — когда впервые вамъ пришла въ голову, главная мысль вашего романа?

Но и тутъ сорвалось. Маркъ давно уже нашелъ нужнымъ сфабриковать подробный разсказъ о томъ, когда и какимъ образомъ онъ задумалъ свой романъ.

— Хорошо, я вамъ разскажу это, — сказалъ онъ. — Вы увидите, какъ странно иногда слагаются такія вещи. Какъ я гулялъ въ Палесъ-Гарденсъ и…

Тутъ онъ совершенно развязно разсказалъ исторію того, какъ онъ задумалъ «Иллюзію», и Каффинъ все время внутренно бѣсился.

«Ахъ ты, безсовѣстный шарлатанъ! — думалъ онъ, — каково же сидитъ, разсказываетъ эти вещи м_н_ѣ!»

Когда Маркъ кончилъ, онъ замѣтилъ;

— Это очень интересно; вы позволите мнѣ при случаѣ разсказать его другимъ?

— Разумѣется, голубчикъ, — сказалъ Маркъ, снисходительно махнувъ рукой.

(«Надо зайти въ нему съ другой стороной, — подумалъ Каффинъ: — онъ хитрѣе, чѣмъ я думалъ»).

— Я вамъ сообщу, какое странное замѣчаніе я слышалъ на дняхъ. Я разговаривалъ съ миссисъ Бисмутъ… вѣдь вы ее знаете, кажется? Она пишетъ повѣсти и драмы и читаетъ тьму тмьущую романовъ… ну, такъ вотъ она смазала, что ваша книга производитъ на нее такое впечатлѣніе, какъ будто бы ее ее писали два человѣка, а не одинъ; въ ней она нашла два разныхъ слога.

(«Теперь я допытаюсь, въ чемъ штука», подумалъ онъ).

— Васъ это, кажется, забавляетъ? — прибавилъ онъ послѣ небольшой паузы.

Маркъ въ самомъ дѣлѣ забавлялся. Онъ разсмѣялся:

— Миссисъ Бисмутъ прелестная женщина, — сказалъ онъ, — но пусть бы она почитала побольше или поменьше романовъ, прежде чѣмъ судить о слогѣ. Вы можете передать ей отъ меня, что въ моей книгѣ множество слоговъ, но за то одна общая мысль. Гдѣ у васъ спички?

(«Не могу выпытать его, — думалъ Каффинъ: — какой онъ ловкій актеръ! И однако, еслибы я показалъ ему рукопись Гольройда? онъ бы другое запѣлъ! почеркъ Голройда ясенъ, какъ божій день. Но надо еще попытаться»).

Онъ подошелъ въ камину, чтобы закурить сигару и для этого снялъ абажуръ съ одной изъ свѣчей и такъ подвинулъ ее, чтобы свѣтъ падалъ на лицо пріятеля, а затѣмъ, вертя въ рукахъ незакуренную папироску, внезапно проговорилъ:

— Кстати: что такое Фладгэтъ толковалъ на прошлый разъ о томъ, что кто другой писалъ за васъ книгу?

На этотъ разъ ударъ былъ мѣтко направленъ. Маркъ сильно поблѣднѣлъ и привсталъ-было съ кресла, но опять откинулся въ него, рѣзко проговоривъ:

— Фладгэтъ говорилъ это? Что онъ хотѣть сказать, чортъ бы его побралъ!.. Кто этотъ другой?

— Ну, да вѣдь это было при васъ. Какой-то переписчикъ, кому вы дали переписать рукопись. — Кровь усиленно прилила въ щекамъ Марка. «Какой онъ нервный глупецъ, однако»!

— Охъ… да, охъ, этотъ переписчикъ! — сказалъ онъ: — помню теперь. Да, я до нелѣпости старался въ то время сохранить свое инкогнито и… и кромѣ того, мнѣ хотѣлось помочь одному бѣдняку, снискивавшему свое пропитаніе перепиской, и вотъ, понимаете…

— Понимаю, — отвѣчалъ Каффинъ. — Какъ его зовутъ?

— Какъ его зовутъ? — повторилъ Маркъ, не приготовившійся къ такому вопросу, а потому сразу не нашёлся. — Постойте; я, кажется, позабылъ. Помню, что его имя начинается съ Б… Броунъ, Брюнъ, что-то въ этомъ родѣ. Право, не помню. Дѣло въ томъ, — прибѣгнулъ онъ въ отчаяніи къ самымъ живописнымъ подробностямъ, — когда я его впервые увидѣлъ, бѣднякъ былъ въ ужасномъ состояніи, весь, понимаете, въ лохмотьяхъ, ну, я и подумалъ, что сдѣлаю доброе дѣло, давъ ему работу.

— Понимаю, понимаю, — повторилъ Каффинъ. — Что, у него хорошій почеркъ? Я бы тоже могъ доставить ему работу, поручивъ переписывавъ роли.

— О, онъ для этого не годится! — теребилъ Маркъ не безъ тревоги: — у него былъ очень плохой почеркъ.

— Что жъ такое, для добраго вѣдь дѣла, понимаете, — настаивалъ Каффинъ, внутренно наслаждаясь: — чортъ побери, Ашбёрнъ, почему я не могу быть такимъ же сострадательнымъ человѣкомъ, какъ вы? Гдѣ живетъ этотъ человѣкъ?

— Онъ… онъ эмигрировалъ. Вамъ трудненько было бы разъискать его.

— Конечно, я въ этомъ увѣренъ.

Маркъ всталъ и подошелъ въ окну, чтобы освѣжиться. Онъ нѣкоторое время молча глядѣлъ въ темную улицу. Когда это ему надоѣло, онъ вернулся на свое мѣсто.

— Вѣдь вы были большимъ другомъ Гольройда, Ашбёрнъ, не правда ли? — снова приступилъ къ допросу Каффинъ. — Не слыхали ли вы о томъ, что онъ занятъ однимъ большимъ сочиненіемъ? Говорилъ ли онъ вамъ, что онъ пишетъ книгу?

— Никогда, — сказалъ Маркъ, — а… вамъ развѣ говорилъ?

— Нѣтъ, тоже не говорилъ, но… вы, конечно, лучше его знали, чѣмъ я, и, быть можетъ, посмѣетесь надъ моими словами, но мнѣ всегда казалось, что онъ пишетъ романъ.

— Романъ! — повторилъ Маркъ. — Гольройдь? Извините, дорогой Каффинъ, но въ самомъ дѣлѣ я не могу не разсмѣяться. Ваша мысль довольно забавна.

И онъ принялся громко хохоталъ, пока Каффинъ не замѣтилъ, съ нѣкоторымъ раздраженіемъ:

— Конечно, вы знали его ближе, но все же я не думаю, что сказалъ такую нелѣпость.

Коффина бѣсило, что Маркъ можетъ думать, что проведетъ его, и ему захотѣлось поглубже запуститъ въ него булавку и поглядѣть, какъ того станетъ корчить.

— Онъ былъ совсѣмъ не такого рода человѣкъ, чтобы писать романы, — сказалъ Маркъ, насмѣявшись до-сыта: — бѣдняга, отъ бы самъ посмѣялся надъ этой мыслью, какъ я я.

— Но вашъ успѣхъ былъ бы ему пріятенъ, неправда ли, — спросилъ Каффинъ.

Замѣчаніе это попало въ цѣль, какъ того и хотѣлъ его авторъ. На минуту у Марка занялся духъ; онъ могъ только вздохнутъ и на этотъ разъ отъ души; Коффинъ прикинулся, что принялъ этотъ вздохъ за выраженіе недовѣрья.

— Неужели вы сомнѣваетесь въ этомъ? — спросилъ онъ. — Я увѣренъ, что Гольройдъ былъ бы такъ же доволенъ, какъ еслибы самъ написалъ эту книгу. Еслибы онъ вернулся назадъ, то вы увидѣли бы, что я правъ. Какая бы это была встрѣча, еслибы только она могла состояться.

— Безполезно говорить объ этою, — отвѣчалъ Маркъ довольно рѣзко. — Гольройдъ умеръ, бѣдняга, схороненъ на днѣ индійскаго океана. Мы никогда его больше не увидимъ.

— Кто знаетъ, — настаивалъ Каффинъ, зорко слѣдя за Маркомъ, — такія вещи бывали. Онъ можетъ еще вернуться и поздравить васъ съ успѣхомъ.

— Что вы хотите сказать? Онъ утонулъ, говорю я вамъ, мертвые не возвращаются.

— М_е_р_т_в_ы_е — да, — многозначительно замѣтилъ Каффинъ.

— Вы не хотите сказанъ, что это… что онъ ж_и_в_ъ!

— А что, еслибы я сказалъ, что да? — спросилъ Каффинъ. — Желалъ бы я знать, какъ вы это примете?

Еслибы него еще оставались какія-нибудь сомнѣнія, то впечатлѣніе, произведенное на Марка его словами, разсѣяло бы ихъ. Онъ, задыхаясь, упалъ на свое мѣсто и поблѣднѣлъ, какъ смерть. Потомъ, съ очевиднымъ усиліемъ, приподнялся, опираясь на ручки креселъ, и голосъ его былъ глухъ и прерывистъ, когда онъ наконецъ заговорилъ:

— Что такое? вы что-нибудь слышали? нечему вы сразу не скажете? Скорѣе, скорѣе, говорите въ чемъ дѣло? Не играйте мною, прошу васъ.

Каффинъ почувствовалъ дикую радость, которую съ трудовъ подавилъ, но не могъ отказать себѣ въ удовольствіи помучить Марка еще немножко.

— Не волнуйтесь такъ, другъ мой, — спокойно оказалъ онъ: — мнѣ не слѣдовало заговаривать съ вами объ этомъ.

— Я вовсе не волнуюсь, — отвѣчалъ Маркъ, — я совсѣмъ спокоенъ… видите… говорите все, что вамъ извѣстно. Онъ… онъ могъ, значитъ… Вы слышали о немъ? я могу перенести это.

— Нѣтъ, нѣтъ, — успокоилъ Каффинъ, — вы ошибаетесь, вы не должны питать лживыхъ надеждъ, Ашбёрнъ. Я ничего не слыхалъ о немъ. Вы сами знаете, что его не было ни въ одной изъ спасательныхъ лодокъ; нѣтъ никакой надежды на то, чтобы онъ былъ въ живыхъ.

Въ его разсчеты вовсе не входило слишкомъ напугать Марка и сразу дать ему понять, что онъ проникъ его тайну. Опытъ удался ему; онъ зналъ теперь все, что е у нужно, и этого было съ него пока довольно.

Лицо Марка сначала выразило успокоеніе, но затѣмъ снова омрачилось, когда онъ проговорилъ, почти шопотомъ:

— Я думалъ, что… но зачѣмъ же вы толковали про мертвыхъ, которые не умерли, и про то, что они иногда возвращаются?

— Не сердитесь, пожалуйста. Я не зналъ, что вы такъ его любите, иначе не сдѣлалъ бы этого. Помните, какой-то авторъ гдѣ-то говорить о томъ, какую холодную встрѣчу нашли бы мертвецы, еслибы были такъ неразумны, что вернулась бы назадъ. Я не помню въ точности словъ, но смыслъ тотъ. Ну, вотъ я и подумалъ, знаете ли, что еслибы бѣдный Гольройдъ вернулся, то обрадовался ли бы кто-нибудь ему, а такъ какъ вы были самымъ короткимъ его пріятелемъ, то я попробовалъ, какъ бы вы это приняли? Сознаюсь, что это было легкомысленно. Я никакъ не ожидалъ, что вы такъ близко примету это къ сердцу. Вѣдь вы побѣлѣли, какъ полотно, и дрожали съ ногъ до головы. Я, право, очень сожалѣю.

— Это было не по-пріятельски съ вашей стороны, — сказалъ Маркъ, приходя въ себя. —Очень тяжело для человѣка, если ему подадутъ надежду, что его пріятель, котораго онъ считалъ умершимъ, живъ, и потомъ вдругъ… ни не должны удивляться, что это такъ потрясло меня.

— Я и не удивляюсь, — отвѣчалъ Каффинъ, — я вполнѣ это понимаю. Но, значитъ, онъ еще не совсѣмъ забытъ. Онъ нашелъ въ васъ друга, который все еще помнить его… хотя со времени его смерти прошло уже полгода. Многіе ли изъ насъ могутъ на это разсчитывать? Вы, значитъ, очень любили его?

— Да, очень, — съ тяжелымъ вздохомъ произнесъ эту ложь Маркъ, — Я никого не могу больше такъ любить, какъ его.

(«Какъ онъ славно, однако, притворяется, — подумалъ Каффинъ: — мнѣ будетъ очень занимательно его дразнить»).

— Можетъ быть, — предложилъ онъ, — для васъ было бы пріятно поговорить о немъ съ человѣкомъ, который его такъ же коротко зналъ, какъ и вы, хотя и не былъ такъ близокъ.

— Благодарю, — отвѣчалъ Маркъ, — со-временемъ, пожалуй, но еще не теперь.

— Хорошо, я не буду больше тревожить васъ, пока вы сами объ этомъ не заговорите; а теперь, скажите, вы простили меня?

— Да, да, но мнѣ пора идти, — объявилъ Маркъ.

Ужасъ, испытанный имъ въ теченіе этихъ нѣсколькихъ минутъ, когда онъ думалъ, что съ него готовятся сорвать маску, все еще не вполнѣ прошелъ и, идя домой, онъ жестоко казнился за то, что подвергъ себя такой страшной опасности, пока наконецъ не сообразилъ, что въ сущности ничего серьезнаго не случилось.

Что касается Каффина, то послѣ того, какъ самыя дикія мечты его о мести, осуществились, и онъ убѣдился, что онъ держитъ въ своихъ рукахъ средство отплатить Марку Ашбёрну сторицей, онъ почувствовалъ всю сладость своей власти надъ нимъ и единственнымъ терніемъ въ ней было то, что онъ еще не зналъ, какъ ему лучше воспользоваться своимъ открытіемъ. Въ настоящее время онъ рѣшилъ оставить пока Марка въ покоѣ и выждатъ болѣе благопріятной минуты для приведенія въ исполненіе своихъ мстительныхъ плановъ.

XXIII.

Отвѣтъ Мабель.

Лѣто протекало и надежды Марка на счастье осуществились настолько, насколько могутъ осуществиться подобныя надежды. Онъ часто видался съ Мабель и она очевидно къ нему благоволила. Она выжидала момента его появленія на гуляньяхъ и въ гостиныхъ и ловила себя на томъ, что припоминаетъ въ его отсутствіе его слова и взгляды.

Маркъ все еще возился съ своими «Звонкими колоколами», потому что намѣревался поразить ими міръ. Денежныя дѣла его процвѣтали, такъ какъ дядя сдержалъ обѣщаніе и вполнѣ обезпечилъ его. Съ семьей своей онъ примирился и хотя отношенія между ними, за исключеніемъ, разумѣется, Трикси, были очень натянутыя, и скорѣе оффиціальныя, нежели дружескія, но открытой ссоры не было. Трикси, съ своей стороны, сообщила Марку пока по секрету, что намѣревается выйти замужъ за одного молодого живописца и познакомила Марка съ его будущимъ зятемъ. Маркъ не нашелъ основанія особенно неодобрительно отнестись къ ея выбору, хотя про себя и подумалъ, что будущій мукъ сестры — простоватый малый и черезъ-чуръ фамиліарный въ обращенія. Вскорѣ затѣмъ онъ отравился въ Шварцвальдъ, вмѣстѣ съ Каффиномъ, уговорившимъ Марка ему сопутствовать. Каффинъ думалъ, что ему будетъ забавно и интересно имѣть постоянно подъ рукою свою жертву, но на дѣлѣ вышло нѣсколько иначе. Во-первыхъ, Маркъ до того позабылъ свои страхи, что оставался глухъ ко всякимъ, самымъ злымъ, намекамъ на Гольройда. Онъ постоянно думалъ о Мабель и мысль о ней до того поглощала его, что невозможно было привлечь его вниманіе къ чему-нибудь другому. Во-вторыхъ, мало-по-малу въ чувствахъ къ нему Каффина произошла удивительная перемѣна. Ненависть смѣшалась въ немъ съ чѣмъ-то, похожимъ на дружелюбіе. Время и перемѣна мѣста сдѣлали свое, а, кромѣ того, Маркъ такъ явно восхищался имъ и считалъ ею умнѣйшимъ и пріятнѣйшимъ собесѣдникомъ, что это обезоружило Каффина. Вѣдь извѣстно что самые дурные люди становятся въ нашихъ глазахъ менѣе дурны, когда мы откроемъ, что они очень высокаго о насъ мнѣнія. Ко всему этому примѣшалось и еще одно, очень важное, обстоятельство. Во время своею путешествія по Шварцвальду, Каффинъ, столкнулся съ Джильдой Физерстонъ и вполнѣ убѣдился, что эта молодая особа къ нему неравнодушна. Это примирило его съ пренебреженіемъ Мабели и открыло передъ нимъ такую заманчивую перспективу, что онъ окончательно махнулъ рукой на прошлое и ко времени возвращенія въ Англію рѣшилъ предоставить Марку быть счастливымъ, какъ ему хочется.

Маркъ одинъ вернулся въ Лондонъ, такъ какъ Каффинъ вмѣстѣ съ Физерстонами поѣхалъ гостить въ ихъ помѣстье. Тотчасъ по пріѣздѣ въ Лондонъ, Маркъ отправился съ визитомъ къ Лангтонамъ. Мабель даже удивилась тому, какъ она обрадовалась Марку. Она поджидала его и съ удовольствіемъ думала о предстоящемъ свиданіи, но не думала, что сердце ея такъ бѣшено запрыгаетъ въ груди отъ радости при встрѣчѣ съ глазами Марка, съ нескрываемымъ восторгомъ обращенными на нее. «Неужели онъ мнѣ такъ милъ?» спросила она сама себя и должна была сознаться, что — да.

Маркъ могъ теперь свободно располагать своимъ временемъ, такъ какъ отказался отъ должности учителя въ школѣ св. Петра, хотя м-ръ Шельфордъ крѣпко убѣждалъ его не полагаться на одни литературныя занятія и держать про запасъ еще другую какую-нибудь профессію.

— Наступитъ день, — говорилъ онъ, — когда ваше вдохновеніе истощится и тогда вы останетесь не причемъ. Почему вы не держите юридическаго экзамена?

— Потому что не хочу быть связаннымъ, — отвѣчалъ Маркъ. — Мнѣ нужно побольше бывать въ свѣтѣ и наблюдать нравы и людей. Я хочу наслаждаться жизнью.

— Смотрите, не просчитайтесь, — замѣтилъ м-ръ Шельфордъ.

— Я знаю, что вы въ меня не вѣрите, — сказалъ Маркъ. — Вы, думаете, что я ничего не напишу лучше «Иллюзіи». Ну, а я вѣрю въ свои силы. Я надѣюсь, что моего вдохновенія хватитъ на всю жизнь. Право же я очень сильно работаю. У меня уже почти готовы два романа.

— Смотрите, не испишитесь. Публика не прощаетъ неудачи, — твердилъ недовѣрчивый Шельфордъ.

Вскорѣ послѣ этого разговора Маркъ отвезъ свой романъ «Звонкіе колокола» Чильтону и Фладгэту и назначилъ за него такую цѣну, которая самому ему казалась чрезмѣрной. Дня черезъ два или три, онъ получилъ записку отъ издателей, въ которой его просили побывать въ конторѣ и въ назначенное время онъ засталъ въ ней обоихъ партнеровъ, дожидавшихся его. М-ръ Чильтонъ былъ длинный, худой человѣкъ, занимавшійся исключительно финансовой стороной дѣла.

— Мы согласны принять ваши условія съ нѣкоторыми измѣненіями, — сказалъ онъ.

— Какъ вы думаете: будетъ имѣть моя книга успѣхъ? — спросилъ Маркъ, не въ силахъ скрыть своей тревоги.

— Всякая книга автора «Иллюзіи» заслуживаетъ вниманія, — отвѣчалъ м-ръ Чильтонъ.

— Но вамъ она нравится? — настаивалъ Маркъ.

М-ръ Чильтонъ кашлянулъ.

— Я не могу выразить вамъ никакого мнѣнія. Я не судья въ этихъ вещахъ. Фладгэтъ прочиталъ книгу; онъ вамъ скажетъ, что о ней думаетъ.

Но м-ръ Фладгэть молчалъ и какъ Марку ни хотѣлось узнать его мнѣніе, но онъ былъ слишкомъ самолюбивъ, чтобы настаивать. Какъ бы то ни было, а издатели потребовали значительной сбавки требуемой имъ суммы и въ поясненіе м-ръ Фладгэтъ рѣшился наконецъ допуститъ, что не считаетъ «Звонкіе колокола» произведеніемъ, достойнымъ перваго романа Марка, и не совѣтуетъ выпускать его въ свѣчъ раньше весны.

— Понимаю, — сказалъ обиженный Маркъ, — вы не думаете, чтобы книга имѣла успѣхъ.

— О! — отвѣчалъ м-ръ Фладгэтъ, неопредѣленно махая рукой: — я не говорю этого; случай играетъ большую роль въ этихъ дѣлахъ. Но сознаюсь, что въ ней нѣтъ тѣхъ качествъ, которыя очаровали меня въ «Иллюзіи». Мнѣ сдается, что это болѣе юное произведеніе, но оно можетъ понравиться толпѣ, хотя, разумѣется написано совсѣмъ въ другомъ родѣ.

Маркъ ушелъ отъ издателей, повѣся носъ, но скоро увѣрилъ себя, что издатель вѣдь не есть непогрѣшимый судья литературнаго достоинства книги и кромѣ того фирмѣ выгодно унижать ея значеніе, пока идутъ переговоры о гонорарѣ. Тѣмъ не менѣе онъ не могъ вполнѣ разсѣять свою тревогу. Тѣмъ временемъ наступить день рожденія Долли и онъ былъ приглашенъ на этотъ семейный праздникъ. У Долли было пропасть гостей, дѣвочекъ и мальчиковъ, и они совсѣмъ завладѣли Маркомъ. Дѣло дошло до того, что подъ конецъ Маркъ превращенъ былъ въ слона и долженъ былъ возить на спинѣ расходившихся ребятъ. Сначала Марку была какъ будто и обидна такая роль и онъ былъ радъ, что Мабель не видитъ его униженія, по затѣмъ онъ до того увлекся игрой и вошелъ въ свою роль, что совершенно забылъ о своемъ достоинствѣ въ тотъ моментъ, какъ Мабель появилась въ дѣтской. Каффинъ (вернувшійся отъ Физерстоновъ) стоялъ въ дверяхъ позади нея и глядѣлъ съ улыбкой состраданія на эту сцену. Но Мабель не нашла въ ней ничего смѣшного и напротивъ подумала, что такая готовность со стороны Марка жертвовать собой для чужого веселья, дѣлаетъ величайшую честь его характеру.

— Не вставайте, Ашбёрнъ, прелестно видѣть васъ въ такомъ видѣ, — сказалъ Каффинъ. — Не каждый день удастся созерцать знаменитаго автора, ползающаго на четверенькахъ.

— Я и не могу встать, если бы и хотѣлъ, — отвѣчалъ Маркъ.

Въ самомъ дѣлѣ маленькій, по очень шустрый мальчикъ сидѣлъ въ эту минуту на спинѣ у Марка и, воображая, что дѣлаетъ дѣло, усердно колотилъ по ней половой щеткой.

— Какой стыдъ! — закричала Мабель. — Томми, дрянной мальчикъ, ты ушибешь м-ра Ашбёрна.

— Я думаю, что я теперь такъ прирученъ, что меня уже можно перевезти на корабль, — замѣтилъ Маркъ.

— Да, въ самомъ дѣлѣ, — сострадательно отвѣчала Мабель. — Томми, пусти слона, ты его уже приручилъ.

— У Джембо были связаны ноги, — протестовалъ маленькій мальчикъ, наклонный къ реализму.

— Это врядъ ли необходимо, мистеръ Томми, — убѣждалъ Маркъ, — право же я достаточно сталъ ручнымъ, поглядите, какіе у меня кроткіе глаза.

— Довольно играть! — съ рѣшимостью объявила Мабель. — М-ръ Ашбёрнъ, ваше пребываніе въ слонахъ окончено. Вы возвращаетесь въ среду людей. Томми, иди сюда и застегни мнѣ перчатку, будь хорошій мальчикъ. Какъ вамъ жарко, м-ръ Ашбёрнъ. Пойдемте на верхъ всѣ. М-ръ Каффинъ прочтетъ намъ что-нибудь, а мы послушаемъ.

Миссисъ Лангтонъ попросила Каффина занять дѣтей. — Я не хочу, чтобы они слишкомъ много танцовали, — говорила она. Ихъ нужно простыть до ужина.

— Хорошо, я ихъ простужу, — подумалъ Каффинъ, подаваясь одному изъ своихъ странныхъ припадковъ тайной злости. И согласно этому побужденію, онъ продекламировалъ имъ маленькую поэмку, въ которой бѣдное дитя умираетъ съ голоду на чердакѣ, мечтая о богатыхъ и счастливыхъ дѣтяхъ, которымъ сытно, тепло и весело. Эта поэма произвела очень тяжелое впечатлѣніе на всѣхъ дѣтей, а нѣкоторыя, болѣе чувствительныя даже расплакались. Послѣ этого, онъ разсказалъ исторію о привидѣніяхъ до того страшную, что многія дѣти плохо спали ночь подъ ея вліяніемъ.

Мабель слушала съ пылающимъ негодованіемъ. Она хотѣла-было его остановить, но въ комнату входили одинъ за другимъ взрослые гости и она побоялась, какъ бы не вышло чего-нибудь похожаго на сцену. Но по окончаніи представленія не преминула высказать Каффину то, что о немъ думала.

— О, дѣти любятъ, чтобы у нихъ мурашки бѣгали отъ страху, — отвѣтилъ, пожавъ плечами, Каффинъ: — это одно изъ дѣтскихъ наслажденій.

— Но вовсе нездоровое, — отвѣчала она. — Впрочемъ я знаю, у васъ свои собственныя теоріи на счетъ того, какъ надо забавлять дѣтей.

Въ ней проснулось отвращеніе въ его прежней предательской выходкѣ.

Онъ холодно и зорко взглянулъ на нее и линіи вокругъ его рта стянулись.

— Вы еще мнѣ не простили, — проговорилъ онъ.

— Я не могу забыть, — отвѣтила она тихо.

— У насъ обоихъ хорошая память, — возразилъ онъ съ короткимъ смѣхомъ и приподнялъ портьеру, пропуская ее въ дверь.

Послѣ ужина, Маркъ пригласилъ Мабель на вальсъ и попросилъ позволенія не танцовать, а посидѣть съ ней и поговорить. Она согласилась и усѣлась съ нимъ въ маленькой оранжереѣ, помѣщавшейся въ концѣ амфилады комнатъ.

— Когда мы вернемся въ гостиную, — сказала Мабель, — я представлю васъ миссисъ Торрингтонъ; она большая поклонница вашей книги. Но вѣдь вы, правда, не любите, чтобы о ней говорили.

— Я бы отъ души желалъ никогда больше ни слова о ней не слышать, — произнесъ Маркъ угрюмо. — Я… я прошу васъ извинить меня, это похоже какъ бы на неблагодарность. Но… еслибы вы знали… если бы только вы знали…

Онъ былъ какъ разъ въ томъ мрачномъ настроеніи, когда скелетъ, спрятанный въ его буфетѣ, выходилъ наружу и глядѣлъ ему въ лицо. Какое право имѣлъ онъ, съ такой гнусной тайной на душѣ, допускать самыя простыя, дружескія отношенія съ такой высоко благородной дѣвушкой? Что бы она ему сказала, если бы знала? И на минуту имъ овладѣло безумное желаніе все ей разсказать.

— Скажите, что васъ мучитъ, — какъ бы отвѣтила она на его мысль. Но услыхавъ свою тайную мысль, выраженную въ словахъ, онъ отрезвился. Она станетъ, она должна будетъ презирать его. И поэтому онъ высказалъ ей только часть правды.

— Я усталъ быть прикованнымъ къ книгѣ, — пылко проговорилъ онъ. — Да, я прикованъ къ книгѣ! Я самъ сталъ книгой. Каждый, съ кѣмъ я сталкиваюсь, видитъ во мнѣ не человѣка, а автора, котораго надо критиковать, и разбираетъ, такимъ ли онъ является на дѣлѣ, какъ въ книгѣ.

Хотя это была только половина правды, по тѣмъ не менѣе болѣе искренняя, чѣмъ это бываетъ въ подобныхъ случаяхъ.

— Ваша книга — часть васъ самихъ, — отвѣчала Мабель: — право даже нелѣпо съ вашей стороны такъ ревниво относиться къ ней.

— А между тѣмъ я къ ней ревную, не всѣхъ конечно, но когда я съ вами, то это терзаетъ меня. Когда вы со мной любезны, я говорю себѣ: она бы такъ не говорила, она бы такъ не поступала, если бы я не былъ авторомъ «Иллюзіи». Она цѣнитъ книгу, только книгу.

— Какъ это несправедливо, — отвѣчала Мабель.

Она не могла объяснить себѣ этого въ немъ извращеннымъ тщеславіемъ. Онъ очевидно слишкомъ низко цѣнилъ свое произведеніе и популярность раздражала его. Она могла только сожалѣть о немъ.

— Но я вижу доказательство этому въ другихъ людяхъ, — продолжалъ Маркъ, — въ людяхъ, которые сначала не знаютъ, что я «Кириллъ Эрнстонъ». Еще на дняхъ кто-то даже извинялся передъ мной за то, что не обращалъ на меня никакого вниманія — «пока не зналъ, кто я». Я конечно не жалуюсь на это, я не такой идіотъ, но это меня заставляетъ вообще сомнѣваться въ отношеніи во мнѣ людей. И это сомнѣніе мнѣ всего тяжелѣе, когда я думаю о васъ.

Глава его съ мольбой глядѣли на нее; онъ повидимому желалъ, но не смѣлъ сказать больше. Сердце Мабель забилось сильнѣе; такое самоуничиженіе передъ нею человѣка, котораго она такъ высоко ставила, было необыкновенно лестно. Объяснится ли онъ до конца или подождетъ? Ей бы хотѣлось, чтобы онъ еще подождалъ немного. И она молчала, боясь, можетъ быть, сказать слишкомъ много.

— Но я знаю, что это такъ будетъ, — продолжалъ Маркъ; — книга будетъ забыта при первой же литературной новинкѣ и меня забудутъ вмѣстѣ съ ней. Вы будете видѣть меня все рѣже и рѣже, пока наконецъ, встрѣтясь на улицѣ, не узнаете и станете ломать голову, кто я такой и гдѣ вы меня видѣли.

— Не думаю, чтобы я дала вамъ право говорить это, — сказала она, оскорбленная его тономъ; — вы должны знать, что ничего такого не можетъ быть.

— Скажите мнѣ… — и голосъ его задрожалъ… — если бы… если бы я не написалъ этой книги, которая имѣла счастіе вамъ понравиться… если бы я встрѣтился съ вами просто, какъ Маркъ Ашбёрнъ, въ жизнь не написавшій ни одной строчки, были ли бы вы ко мнѣ такъ же добры, какъ теперь… съ такимъ же ли вы относились бы во мнѣ интересомъ? Постарайтесь отвѣтить мнѣ… Вы не знаете, какъ это для меня важно!

Мабель попыталась-было перевести разговоръ на безличную почву.

— Разумѣется, — сказала она, — очень часто интересуешься человѣкомъ, который что-либо произвелъ, но за то если встрѣтишь его и онъ не понравится, это становится еще непріятнѣе отъ того, что въ немъ разочаровался. Я думаю, что это нѣкотораго рода реакція.

— Скажите мнѣ, — умолялъ Маркъ, — неужели и со мной это было.

— Если бы это было, — мягко произнесла она, — неужели я бы вамъ это сказала?

Что-то въ ея голосѣ придало Марку смѣлости.

— Значитъ, вы меня немножко любите? — воскликнулъ онъ. — Мабель, я могу теперь высказаться. Я полюбилъ васъ съ первой минуты, какъ увидѣлъ въ старой деревенской церкви. Я не хотѣлъ вамъ говорить этого до поры, до времени. Но не могу дольше молчать. Я не могу больше безъ васъ жить! Мабель, хотите быть моей женой?

Она довѣрчиво протянула ему обѣ руки, говоря:

— Да, Маркъ.

Они больше ни слова не говорили, онъ держалъ ея руки въ своихъ, едва смѣя вѣрить въ осуществленіе своей мечты, когда чьи-то легкіе шаги послышались въ дверяхъ. То былъ Каффинъ, который поспѣшилъ поправить стеклышко въ глазу, чтобы скрыть, что вздрогнулъ при видѣ ихъ.

— Меня просила одна дама поискать здѣсь ея вѣера, — сказалъ онъ. — Очень жалѣю, что помѣшалъ вамъ, Ашбёрнъ, вѣеръ за вами, передайте мнѣ его, пожалуйста.

Маркъ повиновался, чувствуя, что этотъ прозаическій перерывъ разрушилъ все очарованіе. Къ счастію это случилось уже тогда, когда дѣло было сдѣлано.

Когда они уходили отъ Лангтоновъ, Каффинъ хлопнулъ Марка по плечу, проговоривъ съ натянутымъ смѣхомъ:

— Какой вы счастливый смертный! все вамъ досталось на долю: слава, богатство и прелестная дѣвушка; смотрите, берегитесь, боги вѣдь завистливы!

ХXIV. Свадебные визиты.

М-ръ Лангтонъ, узнавъ, что Маркъ Ашбёрнъ желаетъ стать его зятемъ, очень прозаически взглянулъ на это дѣло.

— Я бы желалъ, — сказалъ онъ, — чтобы у васъ было болѣе обезпеченное положеніе; я знаю, что вы написали книгу, имѣвшую очень большой успѣхъ, но надо удостовѣриться еще въ томъ, что и дальнѣйшія ваши произведенія встрѣтятъ такой же лестный пріемъ у публики, а до тѣхъ поръ, извините, я не могу дать вамъ никакого положительнаго отвѣта.

И этого рѣшенія м-ръ Лангтонъ держался довольно твердо, не смотря на то, что въ душѣ былъ пораженъ суммой, вырученной Маркомъ за свой второй романъ и представлявшей порядочный годовой доходъ.

Но тутъ выступилъ на сцену дядюшка Соломонъ и это круто повернуло все дѣло. Онъ былъ польщенъ и тѣмъ, что племянникъ взялъ его въ повѣренные, и тѣмъ, что онъ такъ «высоко мѣтилъ». Эти соображенія заставили его предложить свое посредничество. Средство было отчаянное и Маркъ сомнѣвался въ томъ впечатлѣніи, какое произведетъ появленіе на сценѣ его дядюшки, но результатъ вышелъ неожиданно благопріятный. М-ръ Лайтовлеръ былъ слишкомъ осторожный человѣкъ, чтобы связать себя опредѣленными обѣщаніями, но онъ далъ понять, что онъ «горячій человѣкъ», и что Маркъ его любимый племянникъ, для котораго онъ уже много сдѣлалъ и сдѣлаетъ еще больше, если тотъ будетъ хорошо себя вести. Послѣ свиданія, на которомъ это было заявлено, м-ръ Лангтонъ сталъ думать, что въ сущности Маркъ Ашбёрнъ былъ уже не такая плохая партія для его дочери и что она могла бы хуже выбрать. Миссисъ Лангтонъ съ самаго начала благоволила въ Марку, насколько ей позволяла ея лѣнивая и равнодушная натура, а тотъ фактъ, что у него есть «надежды», заставилъ ее окончательно стать на его сторону. Конечно, онъ не былъ «блестящая» партія, но все же болѣе выгодный женихъ, нежели всѣ тѣ молодые люди, которые возбуждали въ послѣднее время ея материнскія опасенія. Кромѣ того по завѣщанію своего дѣдушки, Мабель, придя въ возрастъ, должна была получить такое состояніе, которое во всякомъ случаѣ обезпечивало ее отъ нужды.

Всѣ эти соображенія возъимѣли свое дѣйствіе и м-ръ Лангтонъ, видя, какъ сильно дочь его влюблена, далъ свое согласіе и даже дозволилъ себя убѣдить, что нѣтъ причины откладывать свадьбу и можно съиграть ее весною. Онъ поставилъ только два условія: первое, чтобы Маркъ застраховалъ свою жизнь, какъ водится, и чтобы онъ отказался отъ своего псевдонима и чтобы на слѣдующемъ изданіи «Иллюзіи» и на всѣхъ его дальнѣйшихъ произведеніяхъ стояло его настоящее имя.

— Я не люблю никакихъ инкогнито, — говорилъ онъ, — если вы пріобрѣли себѣ славное имя, то мнѣ кажется вполнѣ законно, чтобы ваша жена и дѣти пользовались имъ.

Маркъ охотно согласился на то и на другое.

М-ръ Гомпеджъ, какъ можно себѣ представить, не былъ доволенъ этой помолвкой. Онъ написалъ письмо, гдѣ торжественно предостерегалъ Мабель и ея отца и такъ какъ письмо его не имѣло никакого дѣйствія, замкнулся въ оскорбленное молчаніе. Если Гарольдъ Каффинъ и былъ настолько вѣжливъ, чтобы поддакивать дядюшкѣ, когда находился въ его обществѣ, то вообще относился съ полнымъ равнодушіемъ къ удачѣ Марка. Онъ дружелюбно встрѣчался съ Мабель и терпѣливо выслушивалъ похвалы ея матери своему будущему зятю. Со времени его осенняго пребыванія въ помѣстьѣ Физерстоновъ, въ его положеніи произошли такія перемѣны, которыя вполнѣ объясняли его філософское отношеніе въ дѣлу: онъ такъ сьумѣлъ обойти богатаго купца, что тотъ, не смотря на предостереженія жены, предложилъ молодому актеру бросать сцену и занять освободившееся мѣсто прикащика въ собственной роскошной торговой конторѣ м-ра Физерстона въ Сити.

Представленіе Мабели семейству Марка не было особенно удачно; Маркъ сожалѣлъ, что не предупредилъ своихъ домашнихъ о предстоящемъ визитѣ, когда звонилъ у дверей родительскаго дома и увидѣлъ въ окно растерянныя лица. Ихъ заставили очень долго ждать въ сырой и холодной гостиной, гдѣ красовались разныя безобразія ихъ фарфора, стекла и воска, пока наконецъ Маркъ не заходилъ въ нетерпѣніи по комнатѣ, а у Мабель, не смотря на всю ея любовь, не сжалось болѣзненно сердце. Она знала, что родители Марка люди не богатые, но не ожидала ничего подобнаго этой безобразной комнатѣ. Когда миссисъ Ашбёрнъ, находившая, что для такого случая не мѣшало принарядиться, появилась въ дверяхъ, то видъ ея тоже не могъ смягчить впечатлѣнія, произведеннаго ея гостиной. Она не то, чтобы была вульгарна, но жестка, ограниченна и не умна, какъ нашла Мабель. Дѣло въ томъ, что мысль, что ее захватили врасплохъ, окончательно лишила миссисъ Ашбёрнъ способности радушно встрѣтить гостей, а при взглядѣ на хорошенькое платье Мабель, она немедленно рѣшила, что ея будущая невѣстка расточительна и «суетна» и что между ними не можетъ быть ничего общаго. Въ послѣднемъ она вѣроятно не ошиблась, такъ какъ всѣ усилія Мабель поддержать разговоръ не увѣнчались успѣхомъ. Марта, отчасти по застѣнчивости, отчасти же по недоброжелательству, молчала все время, какъ убитая. Одна Трикси, которой невѣста Марка сразу понравилась, была любезна, но это не могло загладить неласковости ея матери и сестры. Маркъ, раздосадованный и пристыженный, чувствовалъ себя совсѣмъ парализированнымъ ихъ вліяніемъ.

На обратномъ пути, онъ былъ необыкновенно молчаливъ отъ мысли, что свиданіе съ его родными произвело тяжелое впечатлѣніе на Мабель. И то обстоятельство, что Мабель ничего о немъ не говорила, только подтверждало его опасенія.

Наконецъ онъ заговорилъ:

— Ну что, Мабель, — сказалъ онъ, заглядывая ей въ глаза съ робкой улыбкой, — вѣдь я правъ былъ, когда предупреждалъ тебя, что матушка немного… строга.

— Да, — отвѣчала Мабель откровенно, — мы съ ней не сошлись. Но, можетъ быть, со временемъ… а хотя бы и нѣтъ, то вѣдь у меня остаешься ты.

И она положила ему руку на рукавъ пальто, взглянувъ на него такъ довѣрчиво и радостно, что хотя совѣсть у него и была нечиста, но опасенія разсѣялись.

XXV.

Ударъ грома при ясномъ небѣ.

Время проходило; наступила Святая, очень ранняя въ этомъ году, и тоже прошла. Всѣ приготовленія къ свадьбѣ были окончены, и Маркъ сталъ дышать свободнѣе по мѣрѣ приближенія къ счастливому концу.

Въ одинъ холодный день, въ концѣ марта, Маркъ шелъ черезъ паркъ изъ своей квартиры на Малахову террасу съ запиской, которую Мабель поручила ему передать Трикси и принести отвѣтъ. Хотя Мабель и не сошлась съ остальными членами его семьи, но очень подружилась съ младшей сестрой Марка, единственной, которая, казалось ей, понимаетъ Марка и цѣнитъ его какъ слѣдуетъ. Маркъ чувствовалъ себя особенно хорошо и весело. По дорогѣ онъ прошелъ мимо уличной пѣвицы, старой женщины, въ жалкомъ рубищѣ, съ рѣзкими чертами лица, нѣкогда прекрасными и блестящими черными глазами; она пѣла какую-то давно всѣми позабытую пѣсню остатками нѣкогда большого голоса. Счастливый Маркъ не могъ не пожалѣть ее, и сунувъ ей въ руку серебряную монету, почувствовалъ суевѣрную радость, услышавъ ея благословенія и пожеланія всяческаго благополучія… точно она могла имѣть вліяніе на его судьбу.

На Малаховой террасѣ онъ не засталъ никого, кромѣ Трикси, которая объявила, что на его имя пришло письмо, и побѣжала за нимъ.

Маркъ терпѣливо дожидался въ маленькой пріемной, гдѣ во времена оны готовилъ свои уроки и гдѣ выкурилъ первую сигару въ свои первые каникулы, пріѣхавъ изъ Кембриджа. Онъ улыбался, вспоминая о томъ, съ какою гордостью курилъ онъ эту сигару и какъ его потомъ тошнило. Онъ продолжалъ улыбаться, когда вернулась Трикси.

— Кто у тебя знакомый въ Индіи, Маркъ? — спросила она съ любопытствомъ: — можетъ быть, это какой-нибудь поклонникъ твоей книги? Я надѣюсь, что оно не спѣшное, а если и такъ, то не наша вина, что оно… Маркъ! — вскрикнула она, взглянувъ на него, — тебѣ дурно?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Маркъ, становясь спиной къ свѣту, торопливо комкая письмо и суя его въ карманъ не распечатаннымъ, послѣ перваго взгляда на адресъ. — Конечно, нѣтъ, съ какой стати мнѣ будетъ дурно?

— Можетъ быть, письмо это непріятное? — приставала Трикси, — можетъ быть, это денежный счетъ?

— Не заботься объ этомъ письмѣ. Что ключи отъ буфета у тебя? Мнѣ бы хотѣлось выпить рюмку вина.

— Мама оставила по счастью ключи въ буфетѣ. Хочешь хересу или портвейну, Маркъ?

— Водки, если есть, — съ усиліемъ проговорилъ онъ.

— Водки! о, Маркъ! неужели ты пьешь водку по утру? — спросила она съ тревожнымъ предположеніемъ, что, быть можетъ, всѣ писатели обязательно пьютъ водку.

— Нѣтъ, нѣтъ; не говори глупостей; я хочу теперь выпить водки, потому что озябъ и боюсь простудиться. Вотъ теперь я опять сталъ человѣкомъ, — прибавилъ онъ со вздохомъ облегченія, обязательнымъ, какъ ему казалось, для человѣка, вылившаго въ ротъ рюмку алкоголя. Я больше не чувствую никакого озноба.

— Смотри, не заболѣй, — съ тревогой сказала она. — Ну, хорошо; значитъ, мы увидимся теперь уже въ церкви во вторникъ; ахъ, Маркъ! Я надѣюсь, что ты будешь очень, очень счастливъ!

Маркъ не отвѣчалъ и отвернулъ лицо.

— До свиданья, — сказала она, — не забудь моего порученія!

— Постой, что за порученіе? Ахъ, да! помню, передать твой поклонъ и что ты постараешься сдѣлать то, о чемъ она просила, такъ?

— Такъ, и еще скажи, что я сегодня получила отъ него

Онъ дико засмѣялся и повернувъ къ ней лицо, причемъ она увидѣла, какъ онъ былъ блѣденъ и разстроенъ, сказалъ:

— Ахъ, ты получила письмо, Трикси? ну и я также, и я также!

И прежде, чѣмъ она успѣла пристать къ нему съ разспросами, повернулся и ушелъ.

Сначала онъ шелъ по улицѣ и никакъ не могъ хорошенько собраться съ мыслями: онъ не прочиталъ письма; съ него довольно было марки и почерка на конвертѣ. Ударъ грянулъ изъ яснаго неба; вещь, представлявшаяся ему какимъ-то кошмаромъ, осуществилась, море выкинуло обратно свою жертву! Онъ шелъ далѣе; та же женщина въ томъ же оборванномъ платьѣ пѣла ту же самую пѣсню и онъ горько засмѣялся надъ тѣмъ, какая перемѣна произошла въ его жизни въ такое короткое время. Но онъ долженъ же прочитать письмо. Гольройдъ живъ! это онъ знаетъ. Но узналъ ли онъ объ его предательствѣ? Быть можетъ, въ этомъ письмѣ содержатся горькіе упреки. Онъ не успокоится, пока не прочитаетъ письма, и однако не рѣшался читать его на улицѣ. Онъ подумалъ, что прочтетъ его въ Кенсингтонскомъ саду, въ какомъ-нибудь укромномъ уголкѣ. Но прежде нежели онъ успѣлъ это сдѣлать, судьба наслала на него человѣка, котораго онъ менѣе всѣхъ желалъ бы видѣть въ настоящую минуту, а именно: Гарольда Каффина.

XXVI.

Маркъ узнаетъ худшее.

Уклониться отъ Каффина нечего было и думать, а потому Маркъ пошелъ ему на-встрѣчу, стараясь казаться какъ можно спокойнѣе. Но отъ зоркихъ глазъ Каффина не могло укрыться, что Маркъ — самъ не свой. Каффинъ догадался, то то-то случилось и рѣшилъ допытаться, въ чемъ дѣло. Маркъ скоро увидѣлъ, что ему не отдѣлаться отъ пріятеля, и проговорился, что получилъ важное письмо, которое желалъ бы прочитать на свободѣ.

— Боже мой, отчего вы давно не сказали мнѣ этого, — закричалъ Каффинъ, — конечно, я не буду вамъ мѣшать, дружище. Читайте свое письмо, а я пока погуляю не вдалекѣ и подожду, пока вы кончите.

Послѣ этого Марку ничего не оставалось, какъ вынуть письмо изъ кармана и распечатать его дрожащими руками. Каффинъ, отходя отъ Марка, успѣлъ, однако, замѣтить и почтовую марку, и почеркъ адреса, и сейчасъ же догадался откуда письмо.

«Понимаю, въ чемъ дѣло, — подумалъ онъ. — Какъ-то онъ теперь выпутается? Желалъ бы я знать, признается онъ мнѣ или нѣтъ».

Маркъ тѣмъ временемъ читалъ письмо. Гольройдъ писалъ ему о своемъ чудесномъ избавленіи отъ смерти, о томъ, что его отецъ умеръ, что онъ самъ было вздумалъ управлять своими плантаціями, но убѣдился, что игра не стоитъ свѣчъ и продалъ свое помѣстье, хотя и не особенно выгодно, но все же за такую сумму, которая обезпечиваетъ ему безбѣдное существованіе. Письмо кончалось извѣщеніемъ о скоромъ его прибытіи въ Англію на пароходѣ «Коромандель» и просьбой выѣхать ему на встрѣчу въ Плимутъ.

Маркъ, дочитавъ письмо, вздохнулъ нѣсколько свободнѣе. Конечно, ужасно было думать, что человѣкъ, съ которымъ онъ поступилъ такъ гнусно, живъ, но все же утѣшительно то, что онъ ничего не знаетъ. Кромѣ того, если даже онъ выѣхалъ изъ Остъ-Индіи вмѣстѣ за письмомъ, то прибудетъ въ Англію не раньше, какъ черезъ двѣ недѣли, а тогда онъ уже будетъ женатъ на Мабель. А затѣмъ будь, что будетъ, хотя бы свѣтопреставленіе.

Онъ былъ почти спокоенъ, когда всталъ и пошелъ на встрѣчу Каффину. Только руки его все еще дрожали и онъ уронилъ конвертъ, въ который хотѣлъ положить обратно письмо. Каффинъ обязательно поднялъ конвертъ и подалъ ему.

— Ашбёрнъ, дружище, — сказалъ онъ, идя рядомъ съ нимъ, — надѣюсь, что вы не сочтете нахальствомъ съ моей стороны, если я вамъ скажу, что кажется узналъ почеркъ этого письма и… отчего вы не хотите мнѣ сказать, отъ кого оно?

Маркъ предпочелъ бы ничего пока не говорить, по теперь нашелъ, что лучше уже сказать, чтобы не возбудить никакихъ подозрѣній. Спутникъ его обрадовался и очень громко выразилъ это.

— Какое счастіе! кто могъ бы этого ожидать, когда, помните, мы говорили о томъ, что мертвые никогда не возвращаются. Милый добрякъ Винцентъ! И вы говорите, что онъ скоро будетъ въ Англіи?

— Недѣли черезъ двѣ, — отвѣчалъ Маркъ, — онъ хочетъ, чтобы я его встрѣтилъ въ Плимутѣ.

— Отлично! но почему вы думаете, что онъ пріѣдетъ именно черезъ двѣ недѣли, вы смотрѣли на число, выставленное на письмѣ? нѣтъ! дайте-ка сюда. Вотъ поглядите, письмо-то вѣдь было пять недѣль въ дорогѣ; да, что! оно уже двѣ недѣли какъ пришло въ Англію!

— Оно залежалось у моихъ родныхъ, — сказалъ Маркъ, въ первую минуту не сообразивъ всей важности этого открытія.

— Да, но развѣ вы не понимаете, что Гольройдъ можетъ прибыть на дняхъ, можетъ быть, уже находится теперь въ Плимутѣ!

— Боже мой! — застоналъ Маркъ, забывъ всякое самообладаніе и чувствуя, что земля колеблется у него подъ ногами.

Каффинъ съ любопытствомъ наблюдалъ за нимъ, и это зрѣлище его очень забавляло.

— Отлично, неправда ли, вы не ожидали этого?

— Отлично! — пролепеталъ Маркъ.

— Что же вы намѣрены предпринять?

— Ничего, я буду ждать его прибытія.

— Однако, вы довольно хладнокровно относитесь къ нечаянно обрѣтенному другу, котораго всѣ считали умершимъ и который вдругъ оказался живъ.

— Неужели вы не понимаете, что именно въ настоящую минуту… нь виду того, что я… словомъ, даже самый дорогой другъ можетъ…

— Можетъ помѣшать! Ахъ, да! какой я недогадливый. Правда, онъ очень можетъ помѣшать, но какъ же быть! Потолкуемъ.

— Къ чему толковать? — безнадежно заявилъ Маркъ.

— Не лучше ли вамъ ѣхать въ Плимутъ?

— Нѣтъ, я не поѣду, какъ могу я теперь ѣхать?

— Ну да, я знаю, свадьба и все такое. Но вѣдь вы могли бы объяснить, что вынуждены отлучиться по дѣламъ на одинъ-то день.

— Къ чему? онъ явится ко мнѣ немедленно, какъ пріѣдетъ въ Лондонъ.

— Ну, нѣтъ, дружище, — сказалъ Каффинъ, — онъ прежде всего отправится къ Лангтонамъ. Развѣ вы не знаете, что онъ тамъ свой человѣкъ?

— Я слыхалъ отъ него, что онъ съ ними знакомъ, — сказалъ несчастный Маркъ, въ умѣ котораго пронеслась страшная мысль, что Гольройдъ узнаетъ все, благодаря какому-нибудь невинному замѣчанію Мабель. — Я не зналъ, что они такъ коротки.

— Пустите меня вмѣсто себя въ Плимутъ. Я встрѣчу Гольройда.

— Нѣтъ, ужъ лучше я самъ поѣду, — отвѣчалъ Маркъ. — Я долженъ первый увидѣть его.

— Но что же вы ему скажете?

— Ужъ это мое дѣло, — отрѣзалъ Маркъ.

— О! извините, я хотѣлъ только сказать, что если вы желаете безъ помѣхи жениться, то можете заразъ отдѣлаться на время отъ Гольройда, — а вѣдь вы хотите отъ него отдѣлаться, вамъ нечего стыдиться этого, я бы самъ этого хотѣлъ на вашемъ мѣстѣ, — и оказать мнѣ услугу. Скажите ему, что вы ѣдете заграницу черезъ день или два — вѣдь это правда, вы поѣдете провести медовый мѣсяцъ въ Швейцарію — и намекните ему, что Лангтоны тоже путешествуютъ на континентѣ. Тогда онъ согласится сопутствовать мнѣ на озера, куда меня посылаютъ доктора, и куда мнѣ страшно не хочется ѣхать одному. И ему будетъ полезенъ горный воздухъ и такой веселый спутникъ, какъ я. А потомъ онъ и самъ посмѣется надъ такимъ невиннымъ обманомъ.

Но Маркъ покончилъ съ обманами, какъ увѣрялъ себя.

— Я знаю самъ, что скажу ему, — съ твердостью произнесъ онъ, намѣреваясь покаяться во всемъ передъ Гольройдомъ. Но Каффинъ, при всей своей проницательности, не понялъ его.

— Хорошо, я принимаю это за согласіе и завтра пробуду еще въ городѣ на всякій случай.

На этомъ они и разстались.

«Не лучше ли было бы сказать ему, что я все знаю? — подумалъ Каффинъ, оставшись одинъ. — Впрочемъ, нѣтъ; не надо запугивать. Онъ и безъ того сдѣлаетъ такъ, какъ я хочу».

Маркъ отправился къ Лангтонамь обѣдать. Послѣ обѣда онъ сказалъ Мабель по секрету, что вынужденъ уѣхать изъ Лондона на день или два по очень важному дѣлу. Что ему очень не хотѣлось ѣхать — было такъ очевидно, что она поняла, что только крайняя необходимость могла заставить его уѣхать въ такое время и не стала допрашивать его о причинахъ. Она слишкомъ въ него вѣрила.

Но, прощаясь съ нимъ, проговорила.

— Вѣдь только на два дня, Маркъ, неправда ли?

— Только на два дня, — отвѣчалъ онъ.

— И скоро мы съ тобой соединимся на вѣки, — тихо сказала она съ счастливой ноткой въ голосѣ. — Такъ и быть, отпускаю тебя на два дня, Маркъ!

«Но до истеченія этихъ двухъ дней, она, можетъ быть, совсѣмъ отречется отъ него», подумалъ онъ и мысль эта сдѣлала для него особенно тягостной предстоящую разлуку. Онъ ушелъ и провелъ безсонную ночь, думалъ объ унизительномъ дѣлѣ, которое ему предстояло. Его единственный шансъ теперь не лишиться Мабель, это — признаться Гольройду въ своемъ вѣроломствѣ; онъ предложитъ ему своевременное возстановленіе всѣхъ его литературныхъ правъ. Онъ будетъ такъ горячо умолять его о прощеніи, что пріятель долженъ будетъ простить или, по крайней мѣрѣ, на время пощадить его. Онъ выпьетъ всю чашу униженія, если только это поможетъ ему сохранить Мабель. Онъ готовъ на все, только бы не лишиться ея. Еслибы онъ теперь лишился ея, когда счастіе было такъ близко, то навѣрное съума бы сошелъ.

Былъ холодный, туманный день, когда онъ выѣхалъ изъ Паддингтона, и онъ дрожалъ подъ плэдомъ, сидя въ вагонѣ; ему казались просто нестерпимыми встрѣчи и разставанья пассажировъ на различныхъ станціяхъ и ихъ веселая болтовня. Онъ радъ былъ бы столкновенію поѣздовъ, которое положило бы внезапный конецъ его мукамъ. Онъ радъ былъ бы всякой катастрофѣ, которая стерла бы его съ лица земли и вмѣстѣ съ его виной. Но никакого столкновенія не произошло и (хотя объ этомъ, пожалуй, и безполезно упоминать) земля не соскочила съ своей орбиты для его удовольствія. Поѣздъ благополучно доставилъ Марка на плимутскую платформу, и онъ долженъ былъ выпутываться изъ бѣды, какъ знаетъ. Наведя справки, Маркъ узналъ, что «Коромандель» не прибылъ еще, но что его ожидаютъ сегодня вечеромъ. Послѣ этого Маркъ вернулся въ гостинницу, гдѣ остановился и пообѣдалъ или, вѣрнѣе сказать, пытался обѣдать въ большомъ кафе у ярко пылавшаго камина, пламя котораго не могло согрѣть его сердце, и затѣмъ пошелъ курить въ курительную комнату, гдѣ никого не было, кромѣ него и гдѣ онъ могъ сколько душѣ угодно глядѣть на кожаныя скамейки и мраморные столы, окружавшіе его, въ то время какъ до слуха его глухо долетали звуки музыки и апплодисментовъ изъ театра, помѣщавшагося рядомъ, и эти звуки разнообразились стукомъ шаровъ въ билліардной залѣ, находившейся въ концѣ корридора. Вошелъ слуга и объявилъ, что его спрашиваютъ, и выйдя въ сѣни, Маркъ увидѣлъ человѣка, съ виду похожаго на матроса, который подалъ ему карточку, а на ней значилось, что пароходъ отходить въ шесть часовъ утра отъ Мильбейской пристани и что къ этому времени «Коромандель» навѣрное уже прибудетъ въ гавань Плимута. Маркъ легъ спать въ своемъ нумерѣ съ такимъ чувствомъ, съ какимъ приговоренный къ смерти ложится въ своей кельѣ. Онъ боялся, что опять не будетъ спать всю ночь. Однако, сонъ посѣтилъ его на этотъ разъ, благодатный и безъ всякихъ видѣній, какъ это иногда бываетъ въ такихъ отчаянныхъ случаяхъ. Но, засыпая, онъ съ ужасомъ думалъ, что сонъ только быстрѣе перенесетъ его къ завтрашнему дню.

XXVII.

На палубѣ «Короманделя».

Было еще совсѣмъ темно, когда на слѣдующее утро стукъ сапогами въ дверь пробудилъ Марка къ тяжкому сознанію предстоявшей ему непріятной обязанности. Онъ одѣлся при свѣчахъ, спустился по безлюдной лѣстницѣ, зашелъ въ кофейную за шляпой и пальто, которые тамъ оставилъ, и вышелъ на улицу. Тѣмъ временемъ уже разсвѣло и небо было мрачно сѣраго цвѣта, съ проблесками на горизонтѣ бурныхъ, желтыхъ полосъ. Улицы были пустынны и изрѣдка развѣ попадался какой-нибудь ремесленникъ, спѣшившій на работу. На пристани стояла кучка людей, очевидно прибывшихъ сюда затѣмъ же, зачѣмъ и Маркъ, но гораздо болѣе веселыхъ. Ихъ веселость непріятно подѣйствовала на него и онъ сталъ поодаль, у двухъ небольшихъ пароходиковъ.

Пришелъ корабельный агентъ, и Маркъ сѣлъ на одинъ изъ пароходиковъ, который и отвезъ его на «Коромандель». Подходя къ кораблю, Маркъ поглядѣлъ, не увидитъ ли Гольройда въ числѣ пассажировъ, стоявшихъ на палубѣ, но его тамъ не было. Поднявшись на палубу, онъ послѣдовалъ за толпой внизъ, въ столовую, гдѣ буфетчикъ накрывалъ завтракъ, но и тамъ Гольройда не оказалось. Маркъ насилу пробрался сквозь суетившуюся вокругъ него толпу людей и подошелъ въ буфетчику. Да, на кораблѣ находился джентльменъ, по имени Гольройдъ; онъ, кажется, здоровъ, насколько буфетчикъ могъ судить, хотя казался очень больнымъ, когда сѣлъ на корабль; теперь онъ въ своей каютѣ, собираетъ багажъ, чтобы высадиться на берегъ, но онъ сейчасъ былъ на палубѣ. Полу-довольный, полу-недовольный этой отсрочкой, Маркъ вышелъ изъ столовой, поднялся на палубу и простоялъ нѣсколько минутъ, разсѣянно глядя на происходившую вокругъ него суету, какъ вдругъ услышалъ за спиной хорошо знакомый голосъ, радостно кричавшій: — Маркъ, дружище, такъ ты все-таки пріѣхалъ, я боялся, что ты найдешь, что не стоитъ труда безпокоиться. Не могу выразить, какъ я радъ тебя видѣть!.. — и Маркъ съ виноватымъ лицомъ повернулся въ человѣку, котораго обидѣлъ.

«Очевидно, онъ ничего не знаетъ, иначе, не встрѣтилъ бы меня такъ», подумалъ Маркъ и судорожно сжалъ протянутую, ему руку; лицо его было бѣло, какъ бумага, губы дрожали и онъ не могъ говорить.

Такое неожиданное волненіе съ его стороны тронуло Гольройда, и онъ ласково потрепалъ его по плечу.

— Понимаю, дружище, ты думалъ, что я утонулъ? Ну вотъ, однако, мы опять встрѣтились, и повѣрь, что я этому еще больше радъ, чѣмъ ты.

— Я не ожидалъ больше видѣть тебя, — проговорилъ Маркъ, когда обрѣлъ даръ слова, — и теперь просто не вѣрю своимъ глазамъ.

— Однако, я самъ своей персоной стою передъ тобой; какъ былъ, такъ и остался.

Въ сущности онъ очень перемѣнился; обросъ бородой, загорѣвшее, подъ вліяніемъ цейлонскаго солнца, лицо было худо, морщинисто, утратило прежнее мечтательное выраженіе, и когда онъ не улыбался, то казался угрюмѣе и рѣшительнѣе, чѣмъ былъ прежде; да и въ манерахъ его Маркъ нашелъ какую-то непривычную твердость и рѣшимость.

На пароходѣ, знакомые, которыхъ пріобрѣлъ Гольройдъ во время пути, не позволили Марку переговорить съ нимъ по душѣ, и даже тогда, когда они высадились на берегъ и прошли черезъ таможенное чистилище, Маркъ не воспользовался случаемъ объясниться. Онъ зналъ, что рано или поздно долженъ будетъ говорить, но не спѣшилъ съ этимъ.

— Гдѣ ты думаешь остановиться? — спросилъ онъ Гольройда на лондонской станціи въ ожиданіи поѣзда, такъ какъ настоялъ, чтобы они тотчасъ же ѣхали въ Лондонъ, не отдыхая въ Плимутѣ, какъ это предлагалъ Маркъ.

— Не знаю самъ, вѣроятно, въ ближайшей гостинницѣ.

— Нѣтъ, не ѣзди въ гостинницу, остановись лучше у меня, — предложилъ Маркъ.

Онъ думалъ, что такимъ образомъ ему легче будетъ приступить въ своей исповѣди.

— Благодарю, — отвѣчалъ Гольройдъ съ признательностью, — ты очень добръ, милѣйшій, что предлагаешь мнѣ это. Хорошо, я остановлюсь у тебя, но… есть одинъ домъ, куда мнѣ надо немедленно отправиться по пріѣздѣ въ Лондонъ; ты вѣдь не разсердишься, если я на часокъ-другой оставлю тебя.

Маркъ вспомнилъ, что говорилъ Каффинъ.

— Завтра успѣешь, — нервно замѣтилъ онъ.

— Нѣтъ, — нетерпѣливо отвѣтилъ Гольройдъ: я не могу ждать. Не смѣю. Я и то пропустилъ слишкомъ много времени… ты поймешь это, Маркъ, когда я объясню тебѣ, въ чемъ дѣло. Я не могу успокоиться, пока не узнаю, есть ли хоть какой-нибудь шансъ для меня на счастье, или же я опоздалъ и долженъ проститься съ своей мечтой.

Въ письмѣ, попавшемъ въ руки Каффина, Гольройдъ признавался Мабель въ любви, которую такъ долго скрывалъ. Онъ просилъ ее не рѣшаться слишкомъ поспѣшно. Объявлялъ, что будетъ ждать отвѣта и не будетъ торопить ее. Быть можетъ, ему самому хотѣлось какъ можно долѣе сохранять надежду, чтобы сдѣлать сноснѣе время своего изгнанія. Но затѣмъ онъ заболѣлъ и долго прохворалъ; а затѣмъ умеръ его отецъ, и ему пришлось хлопотать сначала о наилучшемъ устройствѣ своего помѣстья, а затѣмъ о наивыгоднѣйшей его продажѣ. Теперь онъ ѣхалъ, чтобы узнать ея рѣшеніе.

— Не можешь ли ты сказать мнѣ ея имя? — спросилъ Маркъ въ смертельномъ страхѣ отъ того, что онъ предчувствовалъ.

— Развѣ я тебѣ никогда не говорилъ о Лангтонахъ? Кажется мнѣ, что говорилъ. Ну, такъ это миссъ Лангтонъ. Ее зовутъ Мабель, — съ нѣжностью произнесъ онъ имя любимой дѣвушки. — Со временемъ, если все окончится благополучно, я надѣюсь тебя съ нею познакомить. Впрочемъ, твоя фамилія ей знакома. У ней братишка учится въ школѣ св. Петра; я тебѣ этого не говорилъ?

— Никогда, — отвѣчалъ Маркъ.

Онъ находилъ, что судьба слишкомъ къ нему жестока; до этой минуты онъ честно хотѣлъ во всемъ сознаться; онъ думалъ вымолить себѣ прощеніе, именно ссылаясь на свою близкую женитьбу. Но могъ ли онъ это сдѣлать теперь? какую жалость встрѣтитъ онъ въ соперникѣ? Онъ погибъ, если будетъ такъ глупъ, что дастъ Гольройду оружіе противъ себя; онъ погибъ во всякомъ случаѣ потому, что не долго можетъ утаить это оружіе отъ него; еще цѣлыхъ четыре дня до свадьбы — времени слишкомъ довольно для того, чтобы мину взорвало! Что ему дѣлать? Какъ обмануть, какъ отдѣлаться отъ Гольройда, пока онъ не успѣлъ повредить ему? Онъ вспомнилъ о предложеніи Каффина. Нельзя ли воспользоваться желаніемъ Каффина найти дорожнаго спутника? Если Каффину хочется ѣхать на озера съ Гольройдомъ, то почему не предоставить ему этого? Это средство довольно безнадежное, но единственное, которое у него оставалось. Если оно не удастся — онъ пропалъ. Если удастся, то во всякомъ случаѣ Мабель будетъ его женой. Рѣшеніе было принято въ ту же минуту, и онъ приступилъ въ его выполненію съ такой ловкостью, что самъ горестно удивится тому, съ какимъ совершенствомъ можетъ разыгрывать Іуду предателя.

— Естати, — сказалъ онъ, — мнѣ сейчасъ пришло въ голову слѣдующее. Гарольдъ Каффинъ — мой большой пріятель. Я знаю, что онъ будетъ радъ видѣть тебя и онъ можетъ сказать тебѣ то, что ты желаешь узнать о Лангтонахъ. Я часто слышу отъ него про нихъ. Если хочешь, я пошлю ему телеграмму, съ просьбой встрѣтить насъ на моей квартирѣ!

— Отличная мысль! — вскричалъ Гольройдъ. — Каффинъ навѣрное все знаетъ. Пошли ему телеграмму.

— Постой здѣсь и стереги поѣздъ, — сказалъ Маркъ, поспѣшая на телеграфъ въ то время, какъ Гольройдъ подумалъ, какимъ заботливымъ и внимательнымъ сталъ его прежній эгоистъ-пріятель. Маркъ послалъ телеграмму, оканчивавшуюся словами: — Онъ ничего еще не знаетъ. Я предоставляю вамъ видѣться съ нимъ.

Когда Маркъ вернулся, то увидѣлъ, что Гольройдъ занялъ свободное отдѣленіе въ поѣздѣ, готовившемся отъѣхать, и сѣлъ въ вагонъ съ тяжелымъ предчувствіемъ всей трудности такого продолжительнаго путешествія вдвоемъ съ Гольройдомъ. Онъ попытался избѣжать разговора, закрывшись листомъ мѣстной газеты, въ надеждѣ, что при первой же остановкѣ къ нимъ подсядутъ еще пассажиры. Онъ читалъ газету, пока одинъ параграфъ, извлеченный изъ лондонскихъ газетъ, не привлекъ его вниманія. «Мы слышали, — говорилось въ этомъ параграфѣ, — что новый романъ автора „Иллюзіи“ м-ра Кирилла Эрнстона (или, вѣрнѣе сказать, м-ра Марка Ашбёрна, какъ онъ самъ объявилъ) выйдетъ въ началѣ весны и что это новое произведеніе затмить прежнее». То была обычная реклама, хотя Маркъ принялъ ее за серьезное предсказаніе и въ другое время она наполнила бы его преждевременнымъ торжествомъ. Но теперь онъ въ ужасѣ подумалъ: что если и въ газетѣ Гольройда стоить то же самое? Или вдругъ онъ пожелаетъ заглянуть въ газету Марка? Во избѣжаніе послѣдняго онъ скомкалъ газету и вышвырнулъ ее въ окно. Но попалъ изъ огня въ полымя, потому что Гольройдъ принялъ это за знакъ, что его спутникъ готовъ разговаривать, и положилъ газету, которую дѣлалъ видъ, что читаетъ.

— Маркъ, — началъ онъ съ легкимъ колебаніемъ, и тотъ тотчасъ же догадался по звуку его голоса, что сейчасъ наступить то, чего онъ боялся пуще всего; онъ не зналъ, что онъ отвѣтитъ, зналъ только, что будетъ врать и врать жестоко. Маркъ, — повторилъ Гольройдъ, — мнѣ не хотѣлось тебѣ надоѣдать, и я ждалъ, что ты самъ заговоришь объ этомъ, но такъ какъ ты молчишь, то… не знаешь ли, какая судьба постигла мои романъ? Не бойся сказать мнѣ правду.

— Я… я не могу сказать этого тебѣ! — отвѣтилъ Маркъ, глядя въ окно.

— Но вѣдь я и не жду ничего хорошаго, я никогда и не возлагалъ особенныхъ надеждъ, и если былъ честолюбивъ, то не для себя, а для нея. Скажи все безъ утайки.

— Помнишь… что случилось съ первымъ томомъ «Французской революціи»? — началъ Маркъ.

— Продолжай, — замѣтилъ Гольройдъ.

— Книга… твоя книга, хочу я сказать (Маркъ забылъ ея первое заглавіе) сгорѣла.

— Гдѣ? въ редакціи? они тебя объ этомъ извѣстили? Но прочитали ли они ее?

Маркъ чувствовалъ, что почва колеблется подъ его ногами.

— Нѣтъ… не въ редакціи.. у меня на квартирѣ.

— Значитъ, ее вернули изъ редакціи?

— Да, вернули и безъ всякихъ объясненій. А квартирная служанка вообразила, что это ненужная бумага и растопила ею каминъ.

Маркъ Ашбёрнъ лгалъ по вдохновенію, какъ съ нимъ это всегда бывало до послѣдней минуты онъ все воображалъ, что сознается въ правдѣ, и теперь ненавидѣлъ себя за это новое предательство, но оно пока спасло его и онъ за него уцѣпился.

— Я думалъ, что ты съумѣешь сберечь мою книгу, — сказалъ Гольройдъ: — еслибы ты… но, нѣтъ, я не хочу упрекать тебя. Я вижу, что ты и безъ того сильно этимъ разстроенъ. И кромѣ того, не все ли равно… книгу забраковали… служанка только ускорила ея участь. Карлейль вновь написалъ свою книгу, но я, конечно, не Карлейль! Не будемъ больше говорить объ этомъ, дружище.

Маркъ почувствовалъ такія угрызенія совѣсти, что готовъ былъ во всемъ сознаться. Но Гольройдъ отвернулся и глядѣлъ въ окно, а лицо его было такъ мрачно, что Маркъ не посмѣлъ раскрыть ротъ. Онъ чувствовалъ, что теперь все зависитъ отъ Каффина. Исподтишка поглядывая на Гольройда, онъ думалъ, какими жестокими упреками разразятся эти твердо сжатыя губы; какъ презрительно и злобно засверкаютъ эти печальные, добрые глаза и опять пожелалъ, чтобы крушеніе поѣзда спасло его отъ той гадкой путаницы, въ какую онъ залѣзъ. Путешествіе, наконецъ, окончилось и они поѣхали на квартиру Марка. Винцентъ былъ молчаливъ. Несмотря на свое философское поведеніе, въ душѣ ему было очень горько. Онъ возвращался домой съ надеждой на литературную карьеру и ему тяжело показалось въ первую минуту отказаться отъ нея. Былъ уже довольно поздній часъ дня, когда они пріѣхали на квартиру Марка, гдѣ ихъ встрѣтилъ Каффинъ; онъ радостно привѣтствовалъ Гольройда и его радушіе нѣсколько развеселило послѣдняго. Такъ пріятно бываетъ, когда васъ не забыли и такъ рѣдко приходится это видѣть. Когда Винцентъ пошелъ въ спальню переодѣться, Каффинъ повернулся къ Марку. На его лицѣ выражалрсь лукавство не безъ примѣси нѣкотораго восхищенія.

— Я получилъ вашу телеграмму, — сказалъ онъ. — Итакъ вы… вы рѣшаетесь, наконецъ, разстаться съ нимъ.

— Я думалъ о томъ, что вы говорили, и… и онъ мнѣ сказалъ нѣчто такое, благодаря чему ему было бы особенно тягостно, да и для меня также, еслибы онъ остался.

— Вы, значитъ, ничего ему не говорили?

— Ничего.

— Значитъ, я увезу его съ собой на озера; предоставьте мнѣ дѣйствовать.

Былъ ли Маркъ удивленъ такимъ усердіемъ Гарольда Каффина? Если и былъ, то оно было слишкомъ для него выгодно, чтобы онъ сталъ допытываться до его причины. Каффинъ былъ его пріятель и догадался, что возвращеніе Гольройда было да него неудобно. По всей вѣроятности, онъ зналъ о безнадежной любви Винцента къ Мабель и кромѣ того ему не хотѣлось ѣхать одному на озера. Такихъ мотивовъ было вполнѣ достаточно. Вскорѣ Гольройдъ пришелъ къ нимъ въ гостиную. Каффинъ послѣ новыхъ изъясненій въ испытываемой имъ радости отъ того, Что онъ снова видитъ Гольройда, и заботливыхъ разспросовъ объ его здоровьѣ, сразу приступилъ въ своей цѣли и сталъ звать Гольройда съ собой на озера.

— Лондонъ — убійственный городъ въ это время года, — говорилъ онъ — а вы смотрите не особенно здоровымъ человѣкомъ. Горный воздухъ принесетъ вамъ много пользы; поѣдемте завтра со мной, у васъ багажъ не распакованъ, и мы отлично проведемъ, время.

— Я въ этомъ увѣренъ, — отвѣчалъ Гольройдъ, — и еслибы меня ничто не удерживало въ Лондонѣ… но я еще не видалъ Лангтоновъ, знаете… и… кстати не можете ли вы мнѣ сказать, гдѣ они теперь. Они, вѣроятно, еще не уѣхали?

— Вотъ вы мнѣ и попались! — засмѣялся Каффинъ: — если Лангтоны — единственное препятствіе къ вашему отъѣзду, то вы можете уѣхать по той причинѣ, что и они находятся гдѣ-то за границей.

— Всѣмъ семействомъ?

— Да; даже отецъ уѣхалъ.

— Вы не знаете, скоро они вернутся?

— Не знаю; вѣроятно, послѣ свадьбы Мабель.

Маркъ затаилъ дыханіе; что-то скажетъ дальше Каффинъ. Винцентъ измѣнился въ лицѣ.

— Значитъ, Мабель… миссъ Лангтонъ выходитъ замужъ? — спросилъ онъ до странности покойнымъ тономъ.

— Именно, и въ своемъ родѣ дѣлаетъ блестящую партію; женихъ ея не богатъ, но талантливый литераторъ, имѣющій уже нѣкоторую извѣстность, какъ разъ подходящій человѣкъ для такой дѣвушки, какъ она. Вы развѣ объ этомъ не слышали?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Гольройдъ, не безъ неловкости. Онъ стоялъ отвернувшись отъ обоихъ пріятелей и опершись локтемъ на каминъ. — Не знаете, какъ его фамилія?

— Право, позабылъ; Ашбёрнъ, не помните ли вы?

— Я! — закричалъ Маркъ, вздрагивая: — нѣтъ… я… не знаю.

— Ну, — продолжалъ Каффинъ, — это невозможно. Говорятъ однако, что она чертовски въ него влюблена. Не могу представить себѣ гордячку миссъ Мабель чертовски влюбленной въ кого-нибудь. Но такъ говорятъ. Ну, что-жъ, Гольройдъ, возвращаясь къ нашему разговору, имѣете вы еще какія-нибудь причины оставаться въ Лондонѣ?

— Никакихъ, — отвѣчалъ Гольройдъ съ горькой нотой въ голосѣ.

— Значитъ, вы ѣдете со мной? Я уѣзжаю завтра поутру. Это для васъ удобно?

— Вы очень любезны, что приглашаете меня; но я не хотѣлъ бы такъ скоро бросить Ашбёрна. Онъ былъ такъ добръ, что пріѣхалъ ко мнѣ на встрѣчу; такъ я говорю, Маркъ?

Каффинъ не могъ не улыбнуться.

— Да развѣ онъ вамъ не говорилъ, что самъ уѣзжаетъ заграницу черезъ день или два?

Винцентъ оглянулся на Марка. Тотъ стоялъ какъ олицетвореніе замѣшательства и стыда.

— Я вижу, — проговорилъ Винцентъ измѣнившимся голосомъ, — что могу только помѣшать своимъ присутствіемъ.

Маркъ ничего не сказалъ… Онъ не могъ ничего сказать.

— Хорошо, Каффинъ, я поѣду съ вами. На озера, такъ на озера, мнѣ все равно, гдѣ ни провести то короткое время, что я пробуду въ Англіи.

— Развѣ вы не совсѣмъ вернулись? — освѣдомился Каффинъ.

— Совсѣмъ? нѣтъ… и не думалъ, — отвѣтилъ съ горечью Гольройдъ. — Жизнь въ жаркомъ климатѣ разстроила мое здоровье, какъ видите, и я долженъ вернуться обратно.

— На Цейлонъ? — вскричаль Маркъ, въ которомъ вдругъ ожила надежда. «Неужели возможно, что эта грозная туча пронесется мимо, не только на время, но и навсегда»?

— Куда-нибудь, не все ли равно, — отвѣчалъ Гольройдъ.

XXVIII.

Злая минута.

На одномъ пунктѣ, между Базелемъ и Шафгаузеномъ, Рейнъ, описавъ нѣсколько извилинъ по низкимъ, зеленымъ долинамъ, окаймленнымъ тополями, вдругъ съуживается въ тѣсный, крутой каналъ, изъ котораго изливается съ пѣной и непрерывнымъ музыкальнымъ рокотомъ.

На утесахъ, образующихъ этотъ каналъ, и соединенныхъ диковиннымъ, стариннымъ мостомъ, стоятъ два города-близнеца: Большой и Малый Лауфингенъ. Касательно ихъ взаимныхъ достоинствъ не можетъ быть никакого сомнѣнія, такъ какъ Малый Лауфингенъ (принадлежитъ Бадену) весь состоитъ изъ одной узкой улицы, оканчивающейся массивными воротами, между тѣмъ, какъ Большой Лауфингенъ, стоящій на швейцарской территорія, можетъ похвалиться цѣлыми двумя, да еще съ половиной, улицами; кромѣ того, имѣетъ площадь, величиной съ лондонскій задній дворъ, церковь съ красивымъ куполомъ и часами въ голубой съ золотомъ оправѣ и, наконецъ, развалины бывшей нѣкогда австрійской крѣпости, украшающія вершину холма, съ обвалившихися сводами и съ развѣсистымъ деревомъ не крышѣ единственной, уцѣлѣвшей, сѣрой башни. Большой Лауфингенъ былъ когда-то очень оживленномъ мѣстомъ: онъ былъ почтовымъ городомъ, и всѣ дилижансы въ немъ останавливались. Наполеонъ проходилъ черезъ него по дорогѣ въ Москву, и на крышѣ старой башни, стоящей за ворогами города, и по сію пору можно видѣть уродливый металлическій профиль, весь изборожденный пулями французскихъ рекрутовъ, которые избирали его мишенью во время привала, по необходимости или въ насмѣшку, — неизвѣстно. Въ настоящее время, это — тихое и сонное мѣстечко, и туристы, спѣшащіе къ Шафгаузенскому водопаду, рѣдко въ немъ останавливаются надолго. Сюда-то привезъ Маркъ Ашбёрнъ свою жену Мабель, во время ихъ свадебнаго путешествія. Мѣстечко это, съ которымъ онъ случайно познакомился во время поѣздки съ Каффиномъ, понравилось ему тогда. Мысли его были постоянно заняты Мабель, и онъ находилъ мечтательное удовольствіе въ предположеніи, что онъ когда-нибудь пріѣдетъ сюда вмѣстѣ съ нею. Тогда это казалось несбыточной мечтой; но вотъ прошло нѣсколько мѣсяцевъ, и мечта сбылась. Онъ снова былъ въ Лауфнигенѣ и съ нимъ вмѣстѣ Мабель.

Продолжительный кошмаръ, тяготѣвшій надъ нимъ передъ женитьбой, наконецъ, разсѣялся. Даже въ церкви онъ еще не чувствовалъ себя безопаснымъ, до того сильно было въ немъ предчувствіе бѣды. Но ничего не произошло; слова, сдѣлавшія Мабель его женой, были произнесены, и ни люди, ни ангелы не вмѣшались. А теперь прошла уже цѣлая недѣля, и ничто, казалось, не грозило извнѣ его благополучію; нѣкоторое время онъ рѣшительно закрывалъ глаза на все, кромѣ настоящаго, и чувствовалъ себя безмѣрно счастливымъ. Но постоянно старый призракъ оживалъ и начиналъ грызть. Душа его замирала при мысли о томъ, какъ непрочно его счастіе. Если только Гольройдъ не уѣхалъ изъ Англіи, какъ говорилъ, то непремѣнно узнаетъ, какъ его обманули насчетъ замужества Мабель, и это приведетъ къ открытію всего, что съ нимъ связано.

Въ то время, какъ начинается настоящая глава, онъ былъ въ особенно удрученномъ состояніи духа, и стоя на мосту вмѣстѣ съ Мабель, любовался видомъ.

— Какая прелесть! — сказала Мабель, поворачиваясь сіяющимъ личикомъ къ Марку. — Я такъ рада, что мы пріѣхали именно сюда. Мнѣ такъ здѣсь нравится.

— Что скажешь, Мабель, еслибы мы прожили здѣсь больше мѣсяца, все лѣто, напримѣръ?

— Это было бы восхитительна во многихъ отношеніяхъ; но ты знаешь, Маркъ, что намъ необходимо вернуться домой въ концѣ мѣсяца; нашъ домъ будетъ готовъ, и тебя ждетъ работа; ты вѣдь тутъ не написалъ ни строчки; ты такъ ужасно лѣнишься.

— Я… я пошутилъ, — сказалъ онъ (хотя выраженіе его лица было вовсе не шутливое), — мы будемъ наслаждаться, пока мы тутъ, а когда придетъ конецъ, мы будемъ вспоминать о томъ, какъ мы были счастливы!

— Когда придетъ конецъ здѣшнему счастію, мы наши новую счастливую жизнь въ нашемъ маленькомъ домикѣ, Маркъ. Я нисколько не боюсь за будущее. А ты?

Онъ охватилъ рукой ее за тонкую талію и крѣпко пожалъ къ своему сердцу съ жаромъ, въ которомъ было столько же отчаянія, сколько и любви,

— Развѣ я могу бояться будущаго, пока ты со мной, моя дорогая? Меня терзаетъ только порою страхъ потерять тебя.

— Глупый мальчикъ! — сказала Мабель съ нѣжнымъ смѣхомъ, глядя въ его печальное лицо. — Вотъ никакъ не ожидала, что ты можешь быть такъ сантименталенъ. Я совсѣмъ здорова и вовсе не стараюсь умирать, пока нужна тебѣ.

Онъ боялся лишиться ее по причинѣ, горчайшей самой смерти, и крѣпко сжавъ ея маленькія ручки, страстно принялся цѣловать ихъ.

— Я боюсь, — замѣтила немного спустя Мабель, — что тебе что-то безпокоитъ. Ужъ не новая ли книга? Можетъ быть, тебѣ поскорѣе хочется узнать, что о ней пишутъ?

— Я ждалъ писемъ все это время, — отвѣчать Маркъ (онъ дѣйствительно ждалъ извѣстій отъ Каффина и начиналъ приходить въ отчаяніе отъ того, что ихъ нѣтъ).

— Поѣздъ изъ Базеля пришелъ какъ разъ въ то время, какъ мы пришли сюда. Вотъ, посмотри, идетъ почтальонъ. Я тоже безпокоюсь, что такъ давно нѣтъ писемъ, изъ дома. Боюсь, не заболѣла ли Долли.

Когда они вернулись въ отель, Марку подали, телеграмму, при видѣ которой онъ испугался, самъ не зная почему.

Мабель немедленно заключила худшее, и поблѣднѣла:

— Знаю, что въ ней. Долли больна… прочитай и скажи мнѣ самъ… мнѣ страшно.

Маркъ раскрылъ телеграмму и прочиталъ: — «Отъ г. Каффина. Гольройдъ, по собственному побужденію, рѣшилъ немедленно оставить Англію. Уѣхалъ вчера». Это могло обозначая только одно. Винцентъ уѣхалъ обратно въ Индію, какъ говорилъ. Наконецъ-то опасность миновалась! онъ смялъ телеграмму и, бросивъ ее, повернулся къ Мабели съ сіяющимъ лицомъ!

— Не безпокойся, душа моя. Это дѣловая телеграмма, которой я ждалъ, и она сообщила мнѣ хорошія вѣсти. Я теперь буду совсѣмъ спокоенъ. Не пойдешь ли еще погулять, если ты не устала?

Мабель рада была на все согласиться, въ восторгѣ, кто Маркъ снова сталъ похожъ на прежняго Марка. Они прошли по узкой улицѣ Малаго Лауфингена въ ворота и отправились по большой дорогѣ, усаженной большими деревьями, а съ нее свернули на узкую тропинку, которая вела черезъ рощи къ селеніямъ, разсѣяннымъ тамъ и сямъ на дальнихъ зеленыхъ скатахъ.

Маркъ чувствовалъ себя невыразимо счастливымъ во время этой прогулки; мрачная завѣса, облекавшая природу, разсѣялась. Мабель шла рядомъ съ нимъ, и онъ не боялся больше, что ее у него отнимутъ. Онъ слушалъ теперь ея веселые планы о будущемъ, безъ внутренняго предчувствія, что все это разсѣется по вѣтру прахомъ. Его былая беззаботная веселость вернулась къ нему въ то время, какъ они сидѣли за завтракомъ въ длинной, низкой комнатѣ стараго деревяннаго трактира, и Мабель тоже забыла своя опасенія относительно Долли и заразилась веселостью Марка.

Солнце уже сѣло, когда они вернулись въ городскимъ воротамъ и увидѣли сквозь ихъ своды узкую улицу съ ея неправильными очертаніями, рѣзко выдѣлявшимися на свѣтло-зеленомъ вечернемъ небѣ.

— Я не очень утомилъ тебя? — спросилъ Маркъ, когда они подошли въ полосатому пограничному столбу у входа на мостъ.

— Нисколько, — отвѣчала она, — прогулка была такая прелестная. Ахъ! — вскрикнула она вдругъ, — я думала, что кромѣ насъ нѣтъ англичанъ въ Лауфингенѣ. Маркъ, погляди, это навѣрное соотечественникъ?

— Гдѣ? — спросилъ Маркъ.

Становилось уже темно, и онъ увидѣлъ прежде всего толстаго человѣка съ выпяченной съ значительнымъ видомъ губой, которой зажигалъ масляный фонарь на мосту.

— Вонъ, прямо противъ насъ, — отвѣтила Мабель.

И даже на этомъ разстояніи онъ узналъ человѣка, котораго надѣялся болѣе никогда не видѣть. Онъ стоялъ къ нимъ спиной, и Маркъ отлично призналъ и фигуру, и платье. То былъ Винцентъ Гольройдъ.

Въ одно мгновеніе веселое спокойствіе, испытываемое изъ нѣсколько секундъ тому назадъ, отошло далеко, далеко. Онъ остановился въ смертельной нерѣшительности. Что ему дѣла? Если Гольройдъ увидитъ ихъ вмѣстѣ, онъ съ первыхъ же словъ все откроетъ Мабель. Однако, онъ непремѣнно увидитъ ихъ спастись некуда, нѣтъ другой дороги, чтобы миновать мостъ. Во всякомъ случаѣ, — подумалъ онъ, — пусть слова, которая его погубятъ, будутъ высказаны въ его отсутствіе; онъ не можетъ столь тутъ и видѣть, какъ перемѣнится лицо Мабель, когда она узнаетъ позорную истину. Онъ настолько совладалъ съ своими нервами, чтобы выдумать предлогъ ее оставить. Онъ забылъ купить табаку въ лавкѣ, мимо которой они проходили, сказалъ онъ; онъ сейчасъ вернется и нагонитъ ее, если она пойдетъ, не торопясь. И, повернувъ въ другую сторону, предоставилъ ей одной встрѣтить Винцента Гольройда.

XXIX.

Въ Уокстуотерѣ.

Въ маленькой частной гостиной стариннаго, оштукатуреннаго зданія, не то мызы, не то деревенскаго трактира, извѣстнаго туристамъ подъ названіемъ «Столбовой гостинницы», въ Уэкстуотерѣ сидѣли разъ вечеромъ Гольройдъ и Каффинъ, недѣлю спустя послѣ пріѣзда ихъ на озёра. Оба были молчаливы, но молчаніе это отнюдь не было выраженіемъ безусловнаго взаимнаго пониманія, какъ это ясно вытекало изъ принужденныхъ замѣчаній, которыми они время отъ времени безуспѣшно старались прервать его. За это время оба порядкомъ успѣли надоѣсть другъ другу, и та слабая пріязнь, какая была между ними, совсѣмъ исчезла при ближайшемъ знакомствѣ. Днемъ они держались порознь по молчаливому соглашенію, такъ какъ природной лѣни Каффина было вполнѣ достаточно, чтобы удержать его отъ сопутствованія Винценту въ его дальнихъ прогулкахъ по горамъ, которыми онъ старался заглушить тоску, грызшую его; но, вечеромъ, такъ какъ гостинница была пуста въ это время года, они необходимо должна были оставаться въ обществѣ другъ друга и находили это достаточно несноснымъ.

Каждый день Гольройдъ рѣшалъ, что положитъ этому конецъ при первой же возможности, такъ какъ что-то невыразимое въ манерахъ Каффина все болѣе и болѣе его раздражало. Между тѣмъ, только политика удерживала Каффина отъ откровеннаго разрыва. И вотъ, въ то время какъ Гольройдъ разсѣянно глядѣлъ въ огонь, гдѣ трещали дрова, Каффинъ лѣниво перевертывалъ смятые листы книги, куда вносятъ имена посѣтителей, и гдѣ красовались обычныя краснорѣчивыя свидѣтельства возбуждающаго вліянія природы на умъ человѣческій. Дойдя до послѣдней страницы, гдѣ, вмѣстѣ съ похвалой живописности горъ, строго порицалось соленое масло отеля, онъ, зѣвая, захлопнулъ книгу.

— Я буду живо чувствовать, какого шумнаго веселья я лишился, тогда вернусь обратно въ городъ, — замѣтилъ онъ.

Гольройдъ ничего не отвѣтилъ, и такъ какъ Каффинъ косвенно желалъ уязвить его, то молчаніе еще сильнѣе раздосадовало его.

— Не постигаю, почему они не несутъ мнѣ газеты, — раздражительно проговорилъ онъ. — Я приказалъ аккуратно каждый день приносить ее мнѣ, но никакъ не могу добиться, чтобы они это дѣлали. Я думаю, что даже и вы должны интересоваться тѣмъ, что происходить за предѣлами этой счастливой долины?

— Не могу сказать, чтобы очень интересовался этимъ, — отвѣчалъ Гольройдъ; — я теперь привыкъ обходиться безъ газетъ.

— Охъ! — сказалъ Каффинъ съ легкой ироніей, — у васъ одинъ изъ тѣхъ умовъ, которые могутъ быть превращаемы въ карманныя царства, въ случаѣ надобности. Но у меня нѣтъ такого ума. Я — жалкое созданіе, и сознаюсь, что люблю знать, кто изъ моихъ друзей умеръ, прославился или женился… Въ особенности послѣднее. Знаете ли, Гольройдъ, я пойду и справлюсь насчетъ газеты. Вы не будете въ претензіи, если я васъ оставлю?

— Нисколько; мнѣ здѣсь отлично.

— Мнѣ не хочется оставить васъ безъ всякой пищи для вашего мощнаго ума, — замѣнилъ онъ и вышелъ изъ комнаты.

Но почти тотчасъ же вернулся съ какимъ то журналомъ въ рукахъ.

— Сейчасъ вспомнилъ, что у меня въ карманѣ пальто есть старый М. Rewiew; быть можетъ, вы его уже читали, но я на всякій случай принесъ его вамъ.

— Очень вамъ благодаренъ, — отвѣчалъ Винцентъ гораздо привѣтливѣе, чѣмъ говорилъ съ нимъ въ послѣднее время.

Онъ очень его не взлюбиль, но такое вниманіе съ его стороны пробудило въ немъ раскаяніе.

— Можетъ быть, вы заглянете въ него, — продолжалъ Каффинъ, — вотъ возьмите.

— Благодарю, — отвѣчалъ Гольройдъ, не раскрывая журнала. — Я загляну въ него потомъ.

«Чортъ знаетъ, что бы далъ, чтобы видѣть, какъ онъ станетъ его читать!» подумалъ Каффинъ, выходя за дверь. Но это было бы неосторожно съ моей стороны. Я вовсе не желаю, чтобы онъ зналъ, какую роль я игралъ во воемъ этомъ.

И ушелъ въ кухню, гдѣ сейчасъ же перезнакомился и передружился со всѣми окрестными фермерами и трактирщиками, собравшимися въ ней, послѣ дневной охоты на лисицъ въ горахъ. Винцентъ сидѣлъ у огня и чувствовалъ легкій ознобъ. Онъ простудился, гуляя въ горахъ подъ дождемъ, и теперь ему было лѣнь двинуться съ мѣста. Онъ раскрылъ журналъ, принееенннй ему Каффиномъ и лѣниво сталъ перелистывать его, какъ вдругъ статья объ одной новой книгѣ приковала, его вниманіе. Онъ поспѣшно прочиталъ, ее отъ начала до конца. Что его грезить онъ, или съ ума сходитъ? Какимъ, образомъ въ этой книгѣ, съ инымъ заглавіемъ и другого автора, онъ узнаетъ свое собственное произведеніе? Онъ увѣренъ въ этомъ. Эта книга, «Иллюзія» совсѣмъ тождественна и по содержанію, и по характерамъ дѣйствующихъ лицъ, даже имена тѣ же самыя съ той рукописью, которую онъ довѣрилъ Марку Ашбёрну и считалъ безнадежно забракованной. Если это была дѣйствительно его книга, то одна изъ завѣтнѣйшихъ его надеждъ не обманула его; его произведеніе съ жаромъ хвалили; критикъ говорилъ о томъ, что оно встрѣтило полный успѣхъ …неужели еще не нее кончено для него въ жизни?

Ослѣпленный этимъ открытіемъ, Винцентъ въ первую минуту не обратилъ вниманія на детали. Онъ былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы спокойно размышлять, и рѣшилъ одно: — что не успокоится до тѣхъ поръ, пока не разузнаетъ, въ чемь дѣло. Очевидно, находясь здѣсь, онъ ничего не узнаетъ, а. потому доложилъ немедленно уѣхать въ городъ. Онъ тамъ увидится съ Маркомъ, если тотъ все еще въ Лондонѣ, и отъ него получитъ всѣ необходимыя свѣденія, какъ ему дѣйствовать… даже и теперь Винценту не приходило въ голову, что его другъ съигралъ съ нимъ такую вѣроломную штуку. Не довѣриться ли ему Каффину передъ отъѣздомъ? Но нѣтъ, ему не хотѣлось этого: — онъ думать, что Каффинъ не интересуется этими вещами (и въ этомъ частномъ случаѣ, какъ мы знаемъ, былъ несправедливъ къ Каффину); онъ рѣшилъ ничего ему не говорить, кромѣ самаго необходимаго.

Онъ позвонилъ и приказалъ, чтобы завтра, рано поутру запрягли кабріолетъ — отвезти его на желѣзную дорогу. Уложивъ свои вещи, онъ легъ спать, но не могъ уснуть и фантазировалъ насчетъ блестящаго будущаго, ожидающаго его.

Когда Каффинъ достаточно наговорился съ охотниками, онъ вернулся въ гостиную и былъ непріятно удивленъ тѣмъ, что Гельройдъ ушелъ уже спать и оставилъ журналъ на столѣ.

«Я завтра узнаю, читалъ ли онъ статью, сказалъ самому себѣ Каффинъ, и если не читалъ, то возьму на себя просвѣтить его». Но такъ какъ онъ имѣлъ привычку поздно вставалъ, то и проспалъ отъѣздъ Винцента и, сойдя внизѣ къ завтраку нашелъ на своемъ подносѣ записку отъ него: «Я вынужденъ уѣхать немедленно по важному дѣлу. Пытался разбудить васъ, чтобы объяснить вамъ, въ чемъ дѣло, но напрасно. Я бы не уѣхалъ такъ поспѣшно, если бы не крайняя необходимость. Но, полагаю, что вы безъ меня не соскучитесь».

Каффинъ быль сильно разочарованъ, такъ какъ заранѣе предвкушалъ удовольствіе наблюдать, какъ приметъ Винцентъ свое открытіе: однако, утѣшился; «въ сущности, думалъ онъ, не все ли равно; только одно дѣло могло заставить его уѣхать такъ внезапно. Чего онъ еще не знаетъ теперь, то узнаетъ очень скоро. Но что онъ сдѣлаетъ, когда все узнаетъ? Не удивлюсь, если онъ прямо отправится къ Марку. Право, мнѣ жаль этого бѣднаго Марка! Онъ когда-то съигралъ со мной плохую шутку, но я почти простилъ ему, и если бы не Мабель, то я думаю, что посадилъ бы милаго Винцента на корабль въ полномъ невѣденіи всего, что случилось, до такой степени надоѣлъ мнѣ этотъ милый Винцентъ! Но я долженъ сквитаться съ прелестной Мабель и, когда она узнаетъ, что связала жизнь свою съ шарлатаномъ, — то, полагаю, — это нѣсколько разстроитъ ее, въ особенности, если я скажу ей, что этимъ она мнѣ обязана! Право жаль, что я не могу присутствовать на первомъ представленіи этой комедіи. Она будетъ навѣрное восхитительна. Мнѣ жаль этого злополучнаго Марка, право жаль… пріятно думать, что ему я не сдѣлалъ никакого зла; онъ отнялъ у меня Мабель, а я помогъ ему получить ее. Я такъ и скажу ему, если онъ вздумаетъ упрекать меня».

Тѣмъ временемъ, Винцентъ ѣхалъ въ кабріолетѣ на станцію желѣзной дороги. Ночью выпалъ снѣгъ, и горы, возвышавшіяся по ту сторону озера, казались еще величественнѣе и грознѣе; ихъ обнаженныя мѣста рѣзкими, темными контурами вырѣзывались на синеватомъ снѣгѣ, лежавшемъ въ углубленіяхъ, а пики сверкали серебристымъ блескомъ на блѣдно-голубомъ небѣ. Воздухъ быль свѣжъ и чистъ. Винцентъ чувствовалъ, какъ онъ бодрить его. Онъ пріѣхалъ на станцію какъ разъ во-время, къ отходу поѣзда въ Лондонъ, и на первой же большой станціи купилъ «Иллюзію» (ему попалось первое изданіе) и сталъ читать съ болѣзненнымъ любопытствомъ, такъ какъ боялся, что ошибся; но, прочитавъ нѣсколько страницъ, убѣдился, что это его себсгвенвая книга. Тамъ и сямъ, правда, попадались: ему мѣста, которыхъ онъ не помнилъ, чтобы написалъ, и даже постояно противорѣчившихъ общему духу сочиненія, что это его наконецъ разсердило. При этомъ онъ замѣтитъ то, о чемъ не было упомянуто въ критической статьѣ, а именно: — что книга издана какъ разъ той самой фирмой, которой онъ послалъ свою рукопись.

Но вѣдь Маркъ говорилъ ему, что Чильтонъ и Фладгетъ отвергли ее? Какъ примирить это съ исторіей о томъ, что рукопись случайно сгорѣла, послѣ того какъ была возвращена изъ редакціи? И почему заглавіе измѣнено? — и кто такой этотъ Кириллъ Эрнстонъ, осмѣлившійся передѣлывать его книгу? Онъ какъ будто помнитъ это имя. Кажется, самъ Маркъ подписался такъ подъ статьей въ какомъ-то изъ журналовъ? Страшныя подозрѣнія закопошились у него въ мозгу, но онъ старался отогнать ихъ.

По пріѣздѣ въ Лондонъ, онъ немедленно отправился въ Кенснгтонъ-Паркъ-Гарденсъ, но никого тамъ не засталъ. Домъ былъ запертъ, и ему сообщили, что все семейство Лангтоновъ путешествуетъ за-границей. Марка онъ тоже не нашелъ на его прежней квартирѣ, гдѣ ему сказали, что онъ совсѣмъ сдалъ ее и уѣхалъ куда-то въ чужіе края.

Винцентъ рѣшился отправиться въ редакцію.

М-ръ Фладгэть самъ сошелъ къ нему въ маленькую пріемную, гдѣ когда-то дожидался Маркъ.

— Вы желали меня видѣть? — спросилъ онъ.

— Вы издали книгу, подъ заглавіемъ «Иллюзія»; могу я узнать, кто ея авторъ; настоящее ли его имя Кириллъ Эрнстонъ, или это псевдонимъ. — Брови м-ра Фладгэта сдвинулись, и вертикальная складка между ними рѣзче обозначилась.

— Нѣсколько дней тому назадъ, я бы не считалъ себя вправѣ отвѣтить вамъ на этотъ вопросъ, но теперь… я полагаю, что вы желали бы видѣть м-ра Эрнстона?

— О, да, — отвѣчалъ Винцентъ.

— Ну-съ такъ вамъ нѣтъ больше надобности справляться насчетъ его личности въ редакціи. Вотъ новое изданіе его книги, на заглавномъ листѣ вы найдете то, что вамъ требуется.

Рука Винцента дрожала, когда она бралъ книгу. Онъ раскрылъ ее и понялъ все. Его худшія подозрѣнія оправдались.

— Такъ это Маркъ, — проговорилъ онъ вполголоса.

— Ахъ! такъ вы знаете его? — спросилъ, улыбаясь м-ръ Фладгэтъ.

— Я былъ его стариннѣйшимъ пріятелемъ, — все еще вполголоса произнесъ Винцентъ.

— И подозрѣвали, кто это онъ? — продолжалъ издатель, не особенно наблюдательный человѣкъ.

— Онъ принялъ всѣ мѣры, чтобы провести меня.

— Да; онъ хорошо хранилъ свою тайну. Но теперь рѣшился обнаружить ее. Блестящій молодой человѣкъ. Очень радъ, что вы его старинный пріятель.

— Да, имѣю это счастіе, — мрачно ухмыльнулся Винцентъ.

— И желали бы, натурально, поздравить его съ успѣхомъ?

— Желалъ бы высказать ему то, что я о немъ думаю.

— Прекрасно; у меня есть гдѣ-то его адресъ. Я еще на-дняхъ получилъ отъ него письмо… куда я его положилъ… да, вотъ оно. «Гостинница Рейнскій водопадъ, Большой-Лауфингенъ, Швейцарія»; если вы немедленно напишете своему другу, то письмо ваше застанетъ его тамъ.

Винцентъ взялъ адресъ и немедленно самъ пустился въ путь.

Оставивъ багажъ на станціи, онъ пошелъ пѣшкомъ въ гостинницу Рейнскій водопадъ, чтобы справиться о Маркѣ. Переходя черезъ мостъ, онъ быль пораженъ красотой окружающей природы и остановился полюбоваться видомъ. Его вывелъ изъ этого созерцанія тихій и дрожащій голосъ, назвавшій его по имени, и при звукахъ котораго вся кровь бросилась ему въ лицо. Онъ обернулся и увидѣлъ Мабель Лангтонъ.

— Винцентъ! — вскрикнула она, — неужели это вы? — вы вернулись къ намъ… или я брежу?

Онъ встрѣтилъ ее наконецъ и въ такомъ мѣстѣ, гдѣ ничего не ожидалъ кромѣ горя и ссоры… она не забыла его; веселый блескъ ея главъ говорилъ ему это, и великая, радостная надежда ожила въ его сердцѣ.

Въ ея присутствіи онъ позабылъ о своихъ неудачахъ, позабылъ о цѣли своего пріѣзда сюда, все прошлое показалось ему мелкимъ и ничтожнымъ, самая слава представилась чистѣйшими пустяками. Онъ взялъ ея маленькія, затянутыя въ перчатки, ручки и стоялъ, любуясь милымъ личикомъ, неотступно мерещившимся ему во время долгаго изгнанія.

— Слава Богу! — пробормоталъ онъ, — на этотъ разъ это не грёза!

XXX.

На краю обрыва.

Оставивъ жену подъ предлогомъ, что забылъ купить табаку, Маркъ убѣжалъ, повинуясь слѣпому инстинкту самосохраненія: онъ пошелъ на другой конецъ крутой улицы, гдѣ, только-что передъ тѣмъ былъ съ Мабель и тамъ остановился въ нерѣшительности. Вдругъ онъ увидѣлъ нѣсколько грубыхъ ступенекъ, возлѣ каменнаго фонтана, и взошелъ по нимъ, крѣпко держась за деревянныя перила! Они вели къ нѣсколькимъ купальнямъ, забаррикадированнымъ еловыми кольями. Выше имѣлось еще нѣсколько ступенекъ, и, взойдя по нимъ, онъ очутился на небольшой площадкѣ передъ первобытнаго вида церковью. Тутъ онъ остановился, чтобы передохнуть и обдумать, если можно, свое положеніе. Но онъ недолго оставался здѣсь: неизвѣстность показалась ему до того мучительной, что онъ рѣшился сойти лучше внизъ.

Послѣ первыхъ восклицаній удивленія отъ неожиданной встрѣчи, Винцентъ долженъ былъ объяснить, въ отвѣтъ на торопливые вопросы Мабель, какимъ образомъ онъ спасся отъ кораблекрушенія. И когда онъ удовлетворилъ ее, она съ упрекомъ замѣтила:

— Но почему же вы заставили насъ думать, что вы утонули? Вы должны были знать, что это огорчитъ насъ. Это на васъ не похоже, Винцентъ.

— Но я писалъ; неужели вы не получили моего письма, Мабель?

— Вы, значитъ, писали? Ну, я этому рада. Но письма вашего, я не получила. Я и не воображала, что есть хотя малѣйшая надежда васъ снова увидѣть, пока не увидѣла здѣсь. Я почти не рѣшалась заговорить съ вами. Но какимъ образомъ вы сюда попали? Вы мнѣ еще этого не сказали.

— Я пріѣхалъ наказать одного негодяя, — коротко отвѣтилъ онъ, — но совсѣмъ было позабылъ объ этомъ. Но оставимъ это, Мабель; разскажите мнѣ про себя; вы не знаете, какъ я жаждать узнать хоть что-нибудь о васъ.

— Что же мнѣ вамъ сказать? — отвѣчала Мабель, улыбаясь. — Съ чего прикажете начать, Винцентъ?

— Какимъ образомъ вы здѣсь, и совсѣмъ одна?.. Ваши родители остались въ гостинницѣ? Увижу я ихъ сегодня вечеромъ?

— Моихъ родителей здѣсь нѣтъ, — отвѣчала Мабель, немного удивись, но это заставило Винцента вообразить, что она путешествуетъ съ знакомыми. «Не съ будущими ли свекромъ и свекровью»? ревниво подумалъ онъ.

— Мабель, — серьезно произнесъ онъ, — мнѣ говорили, что вы помолвлены, правда ли это?

Она все еще не привыкла къ своему новому положенію и конфузилась титула замужней женщины.

— Я была помолвлена, но теперь больше, нѣтъ. Развѣ вы не читали объ этомъ въ газетахъ, Винцентъ?

Но вмѣсто того, чтобы понять ея слова какъ слѣдуетъ, онъ увидѣлъ въ нихъ удостовѣреніе, что худшія его опасенія неосновательны. Онъ пріѣхалъ не слишкомъ поздно. Она свободна — для него еще есть надежда. Но даже и тутъ онъ не осмѣлился выразить свою радость.

— Неужели вы хотите сказать, — проговорилъ онъ, и его голосъ не выдалъ его волненіе, — что ваша свадьба разошлась?

— Разошлась? — повторила она съ удивленіемъ въ голосѣ. О! Винцентъ, какія вы ужасныя вещи говорите! Я думала вы меня понимаете, а вы совсѣмъ ничего не поняли. Я не помолвлена больше потому… потому что это моя свадебная поѣздка.

Если Винцентъ до сихъ поръ не понималъ, то теперь вполнѣ понялъ. Все кончено, на-вѣки, невозвратно. Съ минуту или двѣ онъ не могъ говорить.

— Позвольте поздравить васъ, Мабель, и пожелать ваять всего лучшаго.

— Благодарю васъ, Винцентъ, — сказала Мабель безъ особаго жара, такъ какъ нашла поздравленіе Винцента слишкомъ холоднымъ и условнымъ для такого стариннаго друга дома.

— Вы счастливы? — тревожно спросилъ онъ.

— Счастливѣе, чѣмъ я считала это возможнымъ, — мягко отвѣчала она. — Когда вы познакомитесь съ моимъ мужемъ и увидите какъ онъ добръ, то поймете это. Я увѣрена, что вы полюбите Марка.

Винцентъ, не смотря на все свое самообладаніе, замѣтно вздрогнулъ.

— Марка? — вскричалъ — онъ. Вы сказали Марка? Неужели такъ зовутъ вашего мужа? — неужели… его зовутъ М_а_р_к_ъ Ашбёрнъ?

— Какъ, это васъ удивляетъ! — замѣтила Мабель. Но, въ самомъ дѣлѣ, какъ это глупо съ моей стороны, я совсѣмъ забыла, что вы съ нимъ пріятели, неправда ли?

Гнѣвъ снова проснулся въ Гольройдѣ и съ такой смертельной силой, что обратилъ его сердце въ камень.

— Я думалъ, что онъ позабылъ объ этомъ, — холодно отвѣтилъ онъ.

— Я увѣрена, что онъ будетъ очень радъ васъ увидѣть, вамъ, вѣроятно, пріятно будетъ узнать, что онъ сталъ знаменитъ. Вы такъ давно въ отсутствіи, что, можетъ быть, не слышали о прекрасной книгѣ, которую онъ написалъ: «Иллюзія».

— Я читалъ ее, — коротко сказалъ Винцентъ, — но зналъ, что это онъ написалъ.

— Онъ написалъ ее. Если бы не она, то мы, можетъ быть, никогда бы и не познакомились. Онъ долженъ былъ въ этомъ сознаться, хотя склоненъ бранить свою книгу и утверждать, что ее захвалили.

— Ахъ! онъ это говоритъ! Что-жъ, а его понимаю, — замѣтилъ Винцентъ.

Особая интонація въ его голосѣ непріятно поразила Мабеіь.

— Быть можетъ, вы съ нимъ согласны? — ревниво замѣтила она.

Гольройдъ рѣзко засмѣялся.

— Нѣтъ, отнюдь; я послѣдній человѣкъ, который съ нимъ въ этомъ согласится. Я только хотѣлъ сказать, что понимаю, съ какой точки зрѣнія смотритъ вашъ супругъ. Самъ я прочелъ эту книгу съ большимъ интересомъ, увѣряю васъ.

— Вы говорите это такъ, что мнѣ трудно повѣрить. Я боюсь, что книга недостаточно для васъ практична, Винцентъ. Цейлонъ, кажется, немножко ожесточилъ васъ.

— Весьма вѣроятно.

Наступило краткое молчаніе, во время котораго Мабель думала, что Гольройдъ очень перемѣнился… и не къ лучшему, а Гольройдъ думалъ, долго ли еще ему придется выносить это. Онъ боялся самого себя, боялся взрыва, который слишкомъ внезапно откроетъ ей истину. Она должна рано иди поздно все узнать, но не теперь, не здѣсь.

Ему удалось окончательно совладать съ собой, когда Мабель, тревожно поглядывавшая на мостъ, пошла на встрѣчу кому-то съ радостнымъ возгласомъ. Онъ слышалъ, какъ она торопливо что-то объясняла и затѣмъ вернулась, въ сопровожденіи Марка Ашбёрна.

Встрѣча Мабель сказала злополучному Марку, что ударъ еще не разразился. Винцентъ, очевидно, рѣшить не щадить ихъ обоихъ. Ну, пусть казнитъ, только поскорѣй.

Онъ пошелъ къ человѣку, въ которомъ видѣлъ палача, стараясь право держать голову, но ее невольно клонило къ землѣ, и онъ былъ радъ, что сумерки скрываютъ его лицо.

— Вотъ и Маркъ, — сказала Мабель, — онъ самъ скажетъ вамъ, что не забылъ васъ.

Но Маркъ ничего не сказалъ и даже не протянулъ руки. Онъ молча стоялъ, дожидаясь, чтобы Винцентъ заговорилъ. Но тотъ тоже молчалъ, пристально глядя на него. Такъ вотъ, какъ они встрѣтились. Въ послѣднее время онъ часто представлялъ себѣ эту встрѣчу, но дѣйствительно она произошла совсѣмъ не такъ. И Мабель все еще ничего не подозрѣваетъ. Въ этомъ положеніи было что-то мрачно-комическое, и Винцентъ, съ злой ироніей, въ которой впослѣдствіи раскаивался, нашелъ его даже забавнымъ.

— Я старался объяснить вашей женѣ, — сказать онъ, наконецъ, — что я такъ долго былъ въ отсутствіи, что не могъ надѣяться, что вы помните о нашемъ прежнемъ знакомствѣ

Маркъ что-то отвѣчалъ, а что самъ не зналъ.

— Но, — продолжалъ Винцентъ, — я могу поздравить васъ съ успѣхомъ вашей книги. Я бы сдѣлалъ это въ прошлый разъ, когда мы видѣлись съ вами, но я тогда не зналъ, что вы ея авторъ. Ваша скромность не дозволила вамъ въ этомъ сознаться, и я только теперь это узналъ.

Маркъ ничего не сказалъ, хотя и пошевелилъ сухими губами.

— Когда вы встрѣтились въ прошлый разъ? — переспросила Мабель, въ удивленія. — Значить, ты зналъ, что Винцентъ живъ, Маркъ? Почему же ты мнѣ не сказалъ?

— Онъ не думалъ, что это можетъ интересовалъ васъ, — замѣтилъ Винцентъ.

— Ахъ, да! ты не зналъ, что Винцентъ былъ для насъ почти какъ родной. Какъ жаль, однако, что ты мнѣ не сказалъ.

Мужчины стояли и молчали, а Мабель была огорчена непривѣтливостью Винцента.

— Знаешь, Маркъ, вѣдь мы совсѣмъ случайно встрѣтились съ Винцентомъ; онъ разыскиваетъ какого-то человѣка, который… я забыла, Винцентъ, что вы такое сказали.

— Ничего особеннаго. Я вообще назвалъ его негодяемъ. И таковъ онъ есть.

— Я надѣюсь, что вы узнали это, прежде нежели лнъ успѣлъ навредятъ важь?

— Къ несчастію, нѣтъ. Когда я это открылъ, то было уже поздно.

— Не будемъ больше объ этомъ говорить, — замѣтила Мібелъ, — если вы не можете подробно разсказать намъ, въ чемъ дѣло.

Винцентъ колебался.

— Это длинная исторія, здѣсь не мѣсто ее разсказывать, но, быть можетъ, вы найдете ее интересной съ литературной точки зрѣнія, — внезапно обратился онъ къ Марку.

— Разскажите ее, — отвѣчалъ тотъ, не поднимая головы.

— Нѣтъ, въ другой разъ. Въ короткихъ словахъ, Мабель, я довѣрился человѣку, а онъ обманулъ меня. Неправда ли это не ново?

— А какъ же вы думаете съ нимъ поступить?

— Ахъ! — отвѣчалъ Винцентъ, я много объ этомъ думалъ. Я боялся, что не съумѣю совладать съ собой. Но наказать его я все-таки накажу. И если всѣ, кто его любитъ и въ него вѣритъ отвернутся отъ него, то онъ будетъ достойно наказанъ!

Онъ снова обратился къ Марку. — Согласны ли вы со мной?

Маркъ провелъ языкомъ по сухимъ губамъ прежде нежели отвѣтить.

— Я думаю, что вамъ легко будетъ его наказать, — отвѣтилъ онъ.

— А что… онъ женатъ? — спросила Мабель.

— О, да, — отвѣчалъ Винцентъ, и мнѣ говорили, что жена въ него все еще вѣритъ.

— И вы хотите разувѣрить ее?

— Она должна узнать правду. Это и будетъ ему наказаніемъ.

— Но это будетъ ужасно для нея, бѣдняжки, — произнесла Мабель съ состраданіемъ въ голосѣ. — Что если правда убьетъ ее?

— Лучше умереть, нежели любить лгуна. Что-бы ни случилось, виноватъ ея мужъ, а не я. Вѣдь справедливо, Ашбёрнъ, неправда ли?

— Совершенно справедливо, — отвѣчалъ Маркъ.

— Можетъ быть, и справедливо, но очень жестоко, — съ негодованіемъ закричала Мабель. — Я не думала, чтобы вы могли быть оба такъ жестоки.. Конечно, я не знаю, что этотъ человѣкъ сдѣлалъ, можетъ бытъ, я сама была бы такъ же справедлива, если бы знала. Но я умоляю васъ, Винцентъ, пожалѣйте его жену. Она, по крайней мѣрѣ, ничего вамъ не сдѣлала. Нельзя ли возстановить ваши права и даже наказать человѣка, но пощадить его жену?

— Если-бы это было можно, то неужели, вы думаете, я бы не сдѣлалъ этого, — страстно вскричалъ онъ. — Моя ли вина, что этотъ человѣкъ сдѣлалъ мнѣ такое зло, какого нельзя, исправить, что же мнѣ дѣлалъ?

— Нечего дѣлать, — согласилась неохотно Мабель, — но я бы желала, чтобы женѣ не пришлось страдать. Подумать только, каково, это потерять довѣріе къ мужу. — И говоря это, она довѣрчиво везла Марка подъ руку.

Наступило новое молчаніе и, такъ какъ теперь уже выяснилось окончательно, что свиданіе не изъ радостныхъ, то Мабель поторопилась доложить ему конецъ.

— Прощайте, Винцентъ, — сказала она. — Надѣюсь, что вы не такъ жестоки, какъ ваши слова.

— Не знаю, — отвѣчалъ онъ, — въ настоящую минуту я чувствую себя довольно жестокимъ. Продайте, Мабель. Кстати, Ашбёрнъ, — прибавилъ онъ, понижая голосъ, — мнѣ надо съ вами переговорить.

— Знаю, — пробормоталъ Маркъ. — Вы теперь намѣрены или послѣ?

— Нѣтъ, не теперь, но приходите послѣ. Гдѣ бы намъ встрѣтиться? Я не знаю здѣшней мѣстности. Здѣсь? нѣтъ, вонъ на той маленькой террасѣ, около фонтана. Тамъ будетъ покойнѣе. Будьте тамъ въ девять часовъ. Я сообщу вашему мужу подробности этой исторіи, Мабель, — прибавилъ онъ громко, и мы рѣшимъ, что дѣлать. Вы отпустите его ко мнѣ на полчаса?

— О, да, — весело отвѣчала Мабель.

Она подумала, что они легче придутъ въ соглашенію. Маркъ поглядѣлъ на Винцента, но лица его было непроницаемо, и онъ опять проговорилъ вполголоса:

— Ничего не говорите, пока я вамъ не скажу. И если вы не будете на назначенномъ мѣстѣ въ девять часовъ, то я самъ приду за вами.

— О, я буду, — отвѣчалъ Маркъ.

И они разстались.

Когда Мабель и Маркъ возвращались домой, она внезапно спросила:

— Вѣроятно, ты сообщалъ Винцевту, когда видѣлъ его въ прошлый ракъ, что женишься на мнѣ?

— Развѣ онъ тебѣ не говорилъ? — отвѣчать онъ, даже тутъ уклоняясь отъ прямого отвѣта.

Значитъ, Винцентъ зналъ. Онъ намѣренно держался въ сторонѣ отъ нихъ. Онъ сдѣлалъ видъ, будто не знаетъ, что она замужемъ, тогда они встрѣтились. Этимъ онъ, конечно, желать выразить, что недоволенъ ея замужествомъ. До сихъ поръ ей этого и въ голову не приходило; очевидно, Цейлонъ очень измѣнилъ его въ худшему.

Они обѣдали одни въ большой столовой, такъ какъ сезонъ еще не наступалъ и посѣтителей совсѣмъ не было. Директоръ гостинницы, маленькій, болтливый нѣмецъ все время занималъ ихъ разговоромъ на ломаномъ англійскомъ языкѣ, и хотя Маркъ въ обыкновенное время считалъ этого нѣмца настоящимъ бичемъ, но сегодня былъ радъ, что онъ избавляетъ его отъ труда говоритъ самому.

— Ты не будешь слишкомъ долго въ отсутствіи? — спросила Мабель, когда онъ собрался уходить. — И сдѣлаешь все, что можешь, для этой бѣдной женщины.

— Да, да, — отвѣчалъ онъ уже въ дверяхъ, — прощай, Мабель.

Когда онъ дошелъ до арки моста, противуположной той, подъ которой Мабель встрѣтила Винцента, онъ машинально остановился и посмотрѣлъ вокругъ. Оба города были безмолвны, только звукъ водопада нарушалъ тишину, да и къ нему ухо очень скоро привыкало. На обоихъ берегахъ, дома блѣдно мерцали подъ низкимъ небомъ, гдѣ зеленоватый мѣсяцъ пробивался сквозь завѣсу сердитыхъ, темныхъ облаковъ. Пока онъ тамъ стоялъ, часы пробили девять. Винцентъ ждалъ на террассѣ, неумолимый и безжалостный.

Маркъ сдѣлалъ было движеніе, чтобы выйдти изъ-подъ арка, но остановился. Безполезно идти, онъ не въ силахъ видѣть Гольройда. Онъ нагнулся черезъ перила моста къ водѣ, въ которой отражались окна немногихъ домовъ, освѣщенныхъ огнями. Не тутъ ли искать ему спасенія?

Изъ того уголка, въ которомъ онъ стоялъ, онъ могъ видѣть часть гостинницы и одно окно въ ихъ комнатѣ. Оно было освѣщено; Мабель сидѣла тамъ и ждала его. Если онъ пойдетъ назадъ, онъ долженъ будетъ ей все разсказать!

Такъ или иначе, она одинаково потеряна для него теперь. Его жизнь принесетъ ей только горе и униженіе. По крайней мѣрѣ онъ освободитъ ее отъ себя!

И Винцентъ не такъ дурно будетъ о немъ думать и говорить, а если и нѣтъ, то не все ли равно?

Онъ рѣшался умереть. Оглянувшись на окно Мабель и бросивъ послѣдній взоръ, полный отчаянія, онъ съ трепетомъ проговорилъ: «Прости меня!» — точно она могла слышать и, сбросивъ съ головы шляпу, вскочилъ на широкій парапетъ.

XXXI.

На террассѣ.

Винцентъ вышелъ изъ Gasthaus zur Post, — старомодной гостинницы на окраинѣ Малаго Лауфингена, въ которой остановился на ночь, — за нѣсколько минуть до девяти часовъ, и пошелъ по улицѣ, окончательно рѣшивъ, какъ ему слѣдуетъ поступить, хотя ему такъ же непріятно было идти на это свиданіе, какъ и самому Марку. Онъ увидѣлъ Марка издали, какъ тотъ оглядывался кругомъ, точно затѣмъ, чтобы видѣть, не слѣдитъ ли кто за нимъ, затѣмъ сбросилъ шляпу, словно къ чему-то приготовлялся. Винцентъ сейчасъ догадался въ чемъ дѣло, и ему пришло даже въ голову: не будетъ ли это наилучшимъ выходомъ изъ затрудненія. Ему стоитъ только помолчать нѣсколько секундъ. Но такое безчеловѣчіе было для него невозможно. Инстинктивно ринулся онъ впередъ, и охвативъ Марка руками въ ту минуту, какъ тотъ вскочилъ на парапетъ, стащилъ его назадъ.

— Трусъ! — закричалъ онъ: — безумецъ. Такъ-то ты приходишь на свиданіе? Послѣ можешь поступить какъ тебѣ угодно, а теперь пойдемъ со мной.

Насколько трагиченъ бываетъ такой поступокъ, какъ — Марка, когда удается, настолько онъ ставитъ въ нелѣпое положеніе человѣка, которому помѣшали. Маркъ въ первую минуту подумалъ, что его удерживаетъ нѣмецкій полисменъ, и какъ ни былъ онъ готовъ къ смерти, онъ съ ужасомъ подумалъ объ унизительной и сложной полицейской процедурѣ, ожидающей его. Для него было почти облегченіемъ увидѣть, что онъ въ рукахъ своего злѣйшаго врага!

Онъ не пытался сопротивляться или бѣжать. Быть можетъ, жизнь показалась сноснѣе теперь, когда онъ только-что было съ ней разстался. Онъ покорно пошелъ за Винцентомъ, который все еще крѣпко держалъ его за руку, и они дошли до террассы, не проронивъ ни слова.

— Полагаю, что мнѣ нечего говорить вамъ, зачѣмъ я желалъ васъ видѣть? — началъ Винцентъ.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Маркъ: — я знаю.

— Судя по вашимъ дѣйствіямъ на мосту можно было бы подумать, что вы желаете уклоняться отъ свиданія… но почему же? Я вѣдь говорилъ вамъ, что желаю сохранить въ тайнѣ свое авторство, и вы были такъ добры, что прикрыли его своимъ именемъ. Немногіе пріятели были бы такъ услужливы.

— Вы имѣете право трунить надо мной, — сказалъ пытаемый Маркъ, — но я прошу васъ… будьте добрѣе, если можете. Оставьте насмѣшки и попреки и убейте меня сразу наповалъ. Неужели вы думаете я не знаю, что я такое?

— Попреки не великодушны, я знаю, — возразилъ Винценты — что касается того, чтобы «убить васъ наповалъ», какъ вы выражаетесь, то я это сдѣлаю въ свое время. А теперь желаю узнать, какъ это все случилось. Вамъ тяжело объ этомъ говорить… мнѣ очень жаль… но вы врядъ ли имѣете право быть столь чувствительнымъ.

— О! я никакихъ правъ не имѣю, — горько отвѣтилъ Маркъ.

— Я постараюсь не злоупотреблять своими, — болѣе спокойно произнесъ Винцентъ: — но я не понимаю, къ чему вы это сдѣлали… вы могли сами писать книги, зачѣмъ вамъ понадобилась моя.

— Сейчасъ я вамъ все разскажу, — сказалъ Маркъ: — я совсѣмъ не хотѣлъ присвоивать себѣ вашей книги; мои собственные романы были мнѣ возвращены. Я зналъ, что нѣтъ никакихъ шансовъ, чтобы они были приняты или чтобы нашелся издатель, который бы согласился ихъ прочитать. Я чувствовалъ, что мнѣ нуженъ только толчекъ. И вотъ тутъ какъ разъ Фладгетъ забралъ себѣ въ голову, что я авторъ вашей рукописи. Я говорилъ ему, что нѣтъ, но онъ не захотѣлъ мнѣ повѣрить, а тутъ… клянусь вамъ Гольройдъ, я думалъ, что васъ нѣтъ болѣе въ живыхъ.

— Однако я писалъ Мабель… теперь я знаю, что она не получила моего письма… почему?

— Я не знаю, — отвѣчалъ Маркъ. — Боже мой, Гольройдъ! неужели вы подозрѣваете меня и в_ъ э_т_о_м_ъ?

— Неужели вы выше такихъ подозрѣній? — спросилъ Винцентъ: — это было бы въ порядкѣ вещей.

— Хорошо, я заслуживаю этого, но вѣрьте или не вѣрьте, а я въ глаза не видѣлъ никакого письма отъ васъ, кромѣ того, что вы мнѣ написали.

— Какой это былъ, должно былъ, пріятный сюрпризъ для васъ? И однако вы не потерялись… вы довели свое дѣло до конца… вы женились на ней… вы, именно вы! теперь уже этого не перемѣнишь.

— Я женился на ней, да! Но до крайней мѣрѣ она любитъ меня, одного меня, Гольройдъ! Каковъ я ни есть, она любитъ меня!

— Вамъ незачѣмъ мнѣ это говорить, — перебилъ Гольройдъ: — я самъ это вижу, вы и тутъ оказались умнѣе меня.

— Что вы хотите сказать? — спросилъ Маркъ.

— Знаете ли вы, что такое была эта книга для меня? — продолжалъ Гольройдъ, не удостоивая его отвѣтомъ. — Я вложилъ въ нее все лучшее, что во мнѣ было, я думалъ, что быть можетъ современемъ черезъ ея посредство я найду доступъ въ сердцу, которое надѣялся тронуть: и вотъ возвратившись, я нахожу, что вы не только завоевали сердце, но даже захватили и книгу.

— Что касается книги, то она будетъ вамъ возвращена.

— Я думалъ это сдѣлать, когда пріѣхалъ сюда, я думалъ заставить васъ признать свои права, чего бы вамъ ни стоило такое признаніе… Но теперь я знаю, что долженъ отказаться отъ этого… Я отказываюсь отъ всѣхъ правъ на эту книгу, вы присвоили ихъ себѣ, пусть такъ и остается. Я ни словомъ не обмолвлюсь на счетъ ее. Вы можете быть спокойны, потому что вы мужъ Мабель.

Маркъ не въ силахъ былъ принять такого рода прощенія; вся его гордость возмутилась.

— Неужели вы думаете, что я соглашусь принять ваше прощеніе, — закричалъ онъ. — Мнѣ оно не нужно. Если вы будете молчать, то я заговорю.

Винцентъ не ожидалъ такого сопротивленія со стороны Марка, и этотъ взрывъ, очевидно искренній, показывалъ, что онъ не столь презрѣненъ, какъ онъ думалъ.

Голосъ и манеры Гольройда были менѣе презрительны, когда онъ опять заговорилъ.

— Безполезно возставать противъ этого, Ашбёрнъ, слишкомъ поздно измѣнять что либо въ этомъ дѣлѣ. Вы д_о_л_ж_н_ы согласиться.

— Неужели я долженъ еще дольше обманывать ее, — простоналъ Маркъ: — я съ ума сойду.

— И не подумаете, — отвѣтилъ Винцентъ, снова разсердившись: — я лучше васъ знаю; дня черезъ два вы и думать объ этомъ забудете; вѣдь собирались же вы обманывать ее и дольше, когда надѣялись, что я уѣду обратно въ Индію.

Маркъ почувствовалъ, что Гольройдъ говоритъ правду и прикусилъ языкъ.

— Еще одно только, — пролепеталъ онъ: — я долженъ это сдѣлать… когда они… когда они напечатали вашу книгу, они заплатили мнѣ… я не трогалъ этихъ денегъ и принесъ ихъ сегодня вамъ… возьмите ихъ!

И онъ протянулъ пачку билетовъ.

Винцентъ надменно оттолкнулъ ихъ.

— Извините, — сказалъ онъ: — они не мои, вы не можете думать, что я соглашусь ихъ принять при существующихъ обстоятельствахъ. Дѣлайте съ ними, что хотите.

— Такъ вотъ же, что я съ ними сдѣлаю, — запальчиво отвѣчалъ Маркъ, и разорвавъ билеты, бросилъ ихъ въ рѣку.

— Напрасно, — холодно замѣтилъ Гольройдъ: — лучше было отдать бѣднымъ, а впрочемъ, какъ знаете.

Онъ собрался уходить, но Маркъ остановилъ его жестомъ:

— Неужели вы такъ уйдете, и голосъ его задрожалъ. Еслибы вы знали, что я испытываю, быть можетъ вы бы меня пожалѣли. Простите меня!

— Нѣтъ, не могу, — отвѣчалъ Гольройдъ.

— Значитъ, мы должны отнынѣ встрѣчаться, какъ чужіе.

— Нѣтъ, если мы встрѣтимся, то какъ простые знакомые, ради Мабель. Но это будетъ только декорація. Неужели вы не видите, что я желаю остаться одинъ, — прибавилъ онъ съ внезапнымъ раздраженіемъ.

— Будь по вашему, — сказалъ Маркъ и ушелъ.

— Какъ ты долго пробылъ съ Гольройдомъ, — сказала Мабель, когда онъ вернулся къ женѣ. — Я знаю впрочемъ, что Винцентъ можетъ быть очень интересенъ, когда захочетъ.

— Очень, — согласился Маркъ и подалъ ей записку отъ Гольройда:

«Я уѣзжаю въ Италію завтра рано по утру, — читала она, — и быть можетъ долго еще не увижусь съ вами. Я разсказалъ вашему мужу мою исторію, но взвѣсивъ всѣ обстоятельства, нашелъ, что лучше сохранить это между нами, и просилъ его даже вамъ ничего, не говорить. Но человѣкъ, обидѣвшій меня, не будетъ наказанъ, ради васъ».

— Ты значитъ убѣдилъ его, — сказала она, благодарно взглядывая на Марка: — ахъ! какъ я рада! какъ ты добръ и какъ должно быть былъ краснорѣчивъ, что заставилъ его отказаться отъ преслѣдованія этого человѣка! Итакъ, Винцентъ уѣзжаетъ… знаешь, я боюсь, что я этому рада!

Маркъ ничего не отвѣчалъ, да и что бы онъ сказалъ?

XXXII.

Сорвалось.

Въ началѣ мая, какъ-то вечеромъ, Гарольдъ Каффинъ дожидался поѣзда изъ Дувра, который долженъ былъ привезти обратно Марка и Мабель съ континента. Это щепетильное вниманіе съ его стороны было результатомъ непріятной неизвѣстности, въ которой онъ находился съ того самаго утра, какъ прочиталъ прощальную записку Винцента въ Уэстуотерѣ. Онъ, подобно Лонгфелло, «пустилъ свою стрѣлу въ пространство», но менѣе удачно, чѣмъ поэтъ, въ томъ отношеніи, что вовсе не былъ увѣренъ, что его скромное оружіе задѣло «сердце друга». Теперь онъ готовился это узнать. Онъ не хотѣлъ показываться ему на глаза; онъ издали поглядитъ и сейчасъ увидитъ то, что ему нужно. Поѣздъ подошелъ, и толпа носильщиковъ окружила его; поднялась суета, сопровождающая прибытіе поѣзда, и даже хладнокровное сердце Каффина забилось сильнѣе.

Онъ увидѣлъ, что Чампіонъ дожидался на платформѣ и не спускалъ съ него глазъ; вотъ онъ подошелъ къ одному вагону; это должно быть онъ снялъ шляпу передъ Маркомъ, выслушишивая его приказанія; Каффинъ не могъ еще видѣть лица Марка, потому что послѣдній стоялъ къ нему спиной, но вотъ онъ увидѣлъ лицо Мабель, вышедшей на платформу. Она весело улыбнулась на почтительный поклонъ лакея. Каффинъ почувствовалъ себя неловко, потому что въ ея улыбкѣ не было ничего принужденнаго; въ глазахъ, обращенныхъ на Марка, не было замѣтно ни смущенія, ни печали. Она просто радовалась, что опять дома. А у Марка тоже было такое лицо, какъ будто бы у него и не было на душѣ тяжкой заботы. Что-жъ это такое? Нѣтъ, надо подойти къ нимъ и узнать въ чемъ дѣло.

Маркъ нисколько не смутился, увидя Каффина, а Мабель не могла быть сурова ни съ кѣмъ въ эту счастливую минуту, когда она вернулась домой и открыто радовалась этому. Каффинъ почувствовалъ горькое разочарованіе.

Онъ чуть не задохся отъ злости, когда Маркъ совершенно развязно и не дожидаясь, чтобы Каффинъ первый заговорилъ объ этомъ предметѣ, сказалъ:

— Кстати, Каффинъ, съ чего вы вообразили, что бѣдный Винцентъ отправился въ Индію? Вы ошиблись. Винцентъ путешествуетъ по континенту. Мы столкнулись съ нимъ въ Лауфингенѣ.

Каффинъ зорко поглядѣлъ на кроткое, спокойное личико Мабель и затѣмъ уставился въ лицо Марка, на которомъ не видно было ни смущенія, ни раскаянія.

— Столкнулся съ вами? — повторилъ онъ: — значитъ, онъ не ожидалъ васъ встрѣтить тамъ?

Мабель отвѣчала:

— Онъ совершенно случайно остановился въ Лауфингенѣ, онъ ѣхалъ въ Италію.

Каффинъ и тугъ еще не отсталъ. Онъ сдѣлалъ послѣднюю пробу.

— Разумѣется, — отвѣчалъ онъ: — я забылъ, что вашъ мужъ такъ старательно скрывалъ отъ него свою женитьбу; не правда ли, Маркъ? Когда вы уговаривали его ѣхать со мной въ Уэстуотеръ, онъ и не подозрѣвалъ, какое торжество готовится.

— Нѣтъ, мой милый, — отвѣчалъ Маркъ, съ непритворнымъ смѣхомъ: — онъ и не подозрѣвалъ… Душа моя, — обратился онъ къ Мабель: — тебя это не должно смущать. Мы это дѣлю ради него самого, бѣдняжки. Я когда-нибудь разскажу тебѣ нашъ маленькій заговоръ. Хорошо вамъ сваливать все на меня одного. — сказалъ онъ Каффину: — но вы тутъ больше трудились, нежели я, вѣдь это была ваша идея, помните!

— О! — отвѣчалъ Каффинъ: — если вамъ угодно представить все дѣло въ такомъ свѣтѣ…

Онъ совсѣмъ потерялъ терпѣніе… что-то такое произошло, чего онъ никакъ не могъ понять.

Дѣло въ томъ, что Маркъ чувствовалъ теперь, что можетъ спокойно глядѣть въ глаза цѣлому свѣту; увѣренность, что никто не можетъ уличить его, сдѣлала изъ него совершеннаго актера. Онъ давно уже составилъ въ головѣ планъ, какъ онъ встрѣтится съ Каффиномъ, и былъ въ восторгѣ отъ своего самообладанія и находчивости въ настоящемъ случаѣ.

---

Въ одно прекрасное майское утро, вскорѣ послѣ возвращенія съ континента, Мабель сидѣла въ своей комнатѣ въ небольшомъ домикѣ, нанятомъ ими въ Камденъ-Гиллѣ. Она писала письмо за столомъ у открытаго окна, какъ вдругъ дверь, отворилась, и Маркъ вбѣжалъ, очевидно взволнованный, хотя и старался подавить свое волненіе.

— Я тебѣ кое-что принесъ, — сказалъ онъ и положилъ передъ нею три ярко-синихъ томика; заглавіе «Звонкіе Колокола» разбѣгалось серебристымъ дождемъ отъ одного угла книги до другого, перевитое золотыми колокольчиками и гіацинтами; общій эффектъ былъ болѣе рѣзокъ, нежели пріятенъ, и Мабель готовилась воскликнуть:

— Боже, какой ужасный переплетъ они придумали для твоей книги! — когда Маркъ сообщилъ не безъ самодовольства, что онъ самъ выбиралъ обертку.

— Въ наше время, — объяснялъ онъ, — необходимо бросать пыль въ глаза людямъ, а не то они не станутъ тебя читать.

Внутренно Мабель не могла не подивиться, что онъ соглашается прибѣгать къ такимъ уловкамъ или считаетъ ихъ для себя нужными.

— Погляди на заглавный листъ, — сказалъ онъ, открывая первый томъ, и прочиталъ посвященіе: «Моей женѣ». — Я думалъ, что это принесетъ мнѣ счастіе. А теперь, душа моя, знаешь ли, что ты сдѣлать? Ты отложишь въ сторону эти несносныя письма, сядешь вотъ тутъ и прочтешь нѣсколько главъ, а потомъ скажешь мнѣ свое мнѣніе.

До сихъ поръ онъ ни за что не хотѣлъ показать ей своей книги ни въ рукописи, ни въ корректурахъ, подъ вліяніемъ весьма сложныхъ мотивовъ, гдѣ играло роль и тщеславіе, и недовѣріе къ самому себѣ.

Мабель засмѣялась съ ласковой гордостью надъ его тревогой:

— Вотъ что значить выдти замужъ за великаго писателя! — сказала она: — уходи, я сейчасъ же примусь за чтеніе и скажу тебѣ свое мнѣніе за завтракомъ.

— Нѣтъ, — деспотически заявилъ Маркъ: — я останусь тутъ, а то ты меня надуешь.

— Но я не могу этого дозволить, — протестовала она: — представь, что мнѣ надо будетъ надувать тебя; представь, что меня ждетъ великое разочарованіе!.. Нѣтъ, нѣтъ, глупенькій Маркъ! вѣдь я шучу, я вовсе не боюсь разочароваться… хотя, право, мнѣ пріятнѣе было бы читать въ одиночествѣ.

Маркъ настаивалъ; онъ думалъ, что, наконецъ-то, будетъ возстановленъ въ своихъ собственныхъ глазахъ; онъ не могъ долѣе дожидаться своего торжества. Когда онъ увидитъ собственными глазами, какой эффектъ производитъ его талантъ на Мабель, когда онъ прочитаетъ восторгъ и удивленіе на ея лицѣ, онъ будетъ знать, что онъ больше не обманщикъ!

Есть много способовъ пытать самого себя, но быть можетъ, не многіе сравнятся съ той пыткой, какой подвергается человѣкъ, отдавшій произведеніе своего ума на судъ другого, мнѣніемъ котораго онъ дорожитъ, и наблюдающій за впечатлѣніемъ, какое оно на него производитъ. Тѣмъ не менѣе Маркъ подвергъ себя этой пыткѣ, главнымъ образомъ, потому, что въ душѣ не сомнѣвался на счетъ результата. Онъ сѣлъ въ качающееся кресло напротивъ Мабель и попытался читать газету. Постепенно въ то время, какъ она безмолвно читала, сердце его начало сильнѣе биться, и онъ нервно сталъ качаться на креслѣ, между тѣмъ какъ глаза его переходили отъ столбцовъ газета въ хорошенькимъ ручкамъ, державшимъ книгу, которая закрывала лицо Мабель. Руки бываютъ иногда очень краснорѣчивы, и у Мабель въ особенности можно было иногда многое угадать по движенію рукъ. Но теперь онѣ ему ничего не говорили. Время отъ времени онъ видѣлъ, какъ онѣ переворачивали страницы рѣшительно почти безпечно, и какъ будто бы безъ всякаго интереса, хотя начало было очень оживленное. По его разсчету, она читала теперь то мѣсто, гдѣ онъ подпустилъ блестящаго юмору; она такъ чуты къ юмору, почему же она не смѣется?

— Ты дочитала до того мѣста, гдѣ викарій появляется во время игры въ тенниссъ? — спросилъ онъ, наконецъ.

Она на минуту отложила книгу, и онъ увидѣлъ ея глаза: они были спокойны и не выражали одобренія; даже ротъ не улыбался.

— Я уже дальше этого мѣста, — отвѣтила она. — Я читаю третью главу.

Вторая глаза заключала самыя блестящія и эффектныя изъ его тирадъ… и онѣ не заставили ее даже улыбнуться! Онъ утѣшилъ себя мыслью, что здоровый юморъ никогда не нравится женщинамъ. Третья глава начиналась съ юмористическаго анекдота, почти неприличнаго, но такого, по его мнѣнію, забавнаго, что ему жаль было его выкинуть. Теперь же его взяло опасеніе.

— Я боюсь, — нерѣшительно проговорилъ онъ, — что тебѣ будетъ не по вкусу анекдотъ про епископа?

— Да, признаться сказать, онъ мнѣ не нравится, — отвѣта Мабель изъ-за книги.

Тутъ пожалуй кстати будетъ замѣтить, что книга не была глупой въ настоящемъ смыслѣ этого слова. Марка, каковъ бы онъ тамъ ни былъ, никакъ нельзя было назвать дуракомъ, и у него было, что называется, бойкое перо. Но есть извѣстная пошлость ума, до того неуловимая, что въ жизни ее не такъ легко замѣтишь, и только въ печати она ярко выступаетъ впередъ. Все дрянное и мелкое въ натурѣ Марка отложилось, быть можетъ, слабо, но все же замѣтно, на страницахъ «Звонкихъ Колоколовъ». Мабель чувствовала, какъ сердце у нея сжимается все больнѣй и больнѣй по мѣрѣ того, какъ она читала. Къ чему это онъ, и притомъ намѣренно, такъ понизилъ уровень своего литературнаго дарованія? Куда дѣвались мощь и мастерство, нѣжность и достоинство первой книги? И въ ней тоже были промахи противъ вкуса, но здѣсь, кромѣ промаховъ, почти ничего нѣтъ! И какой дурной тонъ, и чѣмъ дальше, тѣмъ хуже!

Маркъ давно уже пересѣлъ такъ, чтобы видѣть ея лицо; ея тонкія брови были слегка сдвинуты, длинныя рѣсницы опущены, а губы крѣпко сжаты, какъ бы отъ боли. Какъ бы то ни было, лицо ея не ободряло его. Она замѣтила, что за лицомъ ея крѣпко наблюдаютъ, а это врядъ ли можетъ придать прелесть чтенію, и, наконецъ, ея терпѣніе истощилось; она закрыла книгу съ легкимъ вздохомъ.

— Ну что? — съ отчаяніемъ спросилъ Маркъ. Ему казалось, что его судьба зависитъ отъ ея отвѣта.

— Я… я еще такъ мало прочитала, — сказала она: — дай мнѣ сначала дочитать до конца.

— Скажи мнѣ, какъ тебѣ показалось начало?

— Ты н_е_п_р_е_м_ѣ_н_н_о этого хочешь?

— Да, — пытался засмѣяться Маркъ: — выведи меня изъ томленія.

Она слишкомъ сильно любила его, чтобы отдѣлаться льстивымъ или уклончивымъ отвѣтомъ; ей была дорога его слава, и она не могла безъ протеста видѣть, что онъ роняетъ ее.

— О, Маркъ, — закричала она, крѣпко сжимая руки: — ты самъ долженъ чувствовать, что это не лучшее твое произведеніе… ты написалъ такую великую книгу… я знаю, милый, что ты и еще напишешь… но эта книга недостойна тебя, недостойна «Иллюзіи».

Онъ самъ слишкомъ хорошо зналъ, что то лучшее его произведеніе, и что не въ его силахъ написать лучше. Если свѣтъ согласится съ нею, то онъ въ самомъ дѣлѣ неудачникъ. Онъ успѣлъ, однако, убѣдить себя, что онъ не простой обманщикъ, что у него тоже есть талантъ, да еще почище таланта пріятеля. И вдругъ это убѣжденіе пошатнулось.

Онъ повернулся къ ней съ блѣднымъ лицомъ и глазами, гдѣ сверкали гнѣвъ и обида.

— Конечно, первая книга всегда бываетъ лучшая, — горько произнесъ онъ: — это обычный приговоръ. Еслибы «Звонкіе Колокола» появились раньше, а «Иллюзія» позже, то ты испытала бы такое же разочарованіе при второй книгѣ. Я не ожидалъ, что первая ты поднимешь этотъ старый, глупый крикъ, Мабель! Я думалъ, что всегда найду у своей жены поддержку и одобреніе… и кажется, ошибся.

Мабень закусила губы, и глаза ея наполнялись слезами.

— Ты просилъ меня сказать, что я о ней думаю, — тихо проговорила она: — неужели ты думаешь, мнѣ легко было высказать свое мнѣніе. Если ты еще разъ спросишь меня, я буду знать, какъ надо отвѣчать тебѣ.

Онъ сразу спохватился о томъ, что надѣлалъ, и поспѣшить выразить свое раскаяніе. Она простила и не выразила, какъ глубоко была оскорблена имъ, но съ этого дня поэзія отлетѣла изъ ея жизни, и послѣдняя обратилась въ прозу. О «Звонкихъ Колоколахъ» она больше никогда не заговаривала, и онъ не зналъ даже, дочитала она его книгу до конца или нѣтъ.

Разъ въ субботу по утру они кончили завтракъ, и Маркъ не спѣша разрѣзывалъ еженедѣльные журналы, какъ вдругъ вздрогнулъ: «Звонкіе Колокола» удостоились длинной критической статьи. Критикъ не былъ однимъ изъ тѣхъ падшихъ ангеловъ литературы, которые радуются каждому новобранцу, увеличивающему собою ряды неудачниковъ на литературномъ поприщѣ. Онъ милостиво упоминалъ объ «Иллюзіи» и видно было, что онъ неохотно порицалъ новое произведеніе того же автора, но все же порицалъ безусловно и приглашалъ автора вернуться «къ болѣе возвышеннымъ и художественнымъ цѣлямъ» его первой книги. Рука Марка дрожала, когда онъ читалъ эту сталью, и прочитавъ ее, онъ такъ долго молчалъ, что Мабель взглянула на него изъ-за письменнаго стола, за которымъ писала письма, и спросила, нѣтъ ли критической статьи объ его книгѣ.

— Критической статьи? — сказалъ Маркъ изъ-за газетнаго листа, гдѣ напечатана была эта статья: — помилуй, всего двѣ недѣли, какъ книга вышла.

— Знаю, — отвѣчала Мабель, — но я думала, что послѣ «Иллюзіи»…

— Всякой книгѣ свой чередъ, — перебилъ Маркъ, захватилъ всѣ журналы и спасся бѣгствомъ въ свой кабинетъ, гдѣ онъ строчилъ исторіи, для которыхъ еще не придумалъ подходящаго конца.

Въ журналахъ попалась еще другая статья о «Звонкихъ Колоколахъ», и на этотъ разъ критикъ безъ церемоніи называлъ автора золотымъ идоломъ на глиняныхъ ногахъ, и безпощадно перечисливъ всѣ недостатки его новаго произведенія, заключитъ: «Можно подумать, что автору надоѣли похвалы, которыми встрѣчена была его первая замѣчательная (хотя, очевидно, случайно) книга, и онъ избралъ самый вѣрный путь охладить этотъ восторгъ. Во всякомъ случаѣ, мы можемъ завѣрить его, что еще одно такое нелѣпое и бездарное сочиненіе — и всѣ неудобства популярности и славы будутъ отъ него устранены».

Маркъ смялъ газету и съ бѣшенствомъ швырнулъ ее на другой конецъ комнаты. Это заговоръ, они хотятъ убить его изъ-за угла, какіе наглецы и трусы! Онъ уничтожилъ обѣ газеты, чтобы онѣ не попались Мабель въ руки, которая увидитъ подтвержденіе своихъ словъ и потеряетъ вѣру въ него.

Однако, добрые люди позаботились прислать ему новые нумера и не только ему, а и Мабель тоже, съ подчеркнутыми краснымъ карандашемъ наиболѣе рѣзкими мѣстами. Она поглядѣла на число и вспомнила тотъ день, когда Маркъ обманулъ ее за завтракомъ. Она пришла къ нему въ кабинетъ съ статьей въ рукахъ, и положивъ руку ему на плечо, сказала съ мягкимъ упрекомъ въ любящихъ глазахъ:

— Кто-то прислалъ мнѣ эти газеты; я знаю, что ты уже прочиталъ эту статью, но зачѣмъ ты скрылъ ее отъ меня? Зачѣмъ далъ другимъ сообщить мнѣ ее? Никогда больше не скрывай отъ меня ничего, даже ради моего спокойствія… Позволь мнѣ раздѣлять съ тобой и горе, и огорченія… и все… все. — Она поцѣловала его въ лобъ и ушла.

«Почему, думала Мабель, онъ не находитъ въ себѣ силы презирать критику, если самъ доволенъ своимъ произведеніемъ, какъ это ясно изъ всего». Ей противно было думать, что онъ хотѣлъ ее обмануть, и она знала, что онъ это сдѣлалъ вовсе не изъ боязни ее огорчить. Увы! ей приходилось сознаться, что герой ея очень и очень обыкновенный человѣкъ.

Однако, «Иллюзія» свидѣтельствовала о благородствѣ его натуры, и если повседневная жизнь и не подтверждала этого, то все же онъ былъ Маркъ Ашбёрнъ, и она любила его. Э_т_о_г_о н_и_ч_т_о не могло измѣнить.

---

Нѣсколько недѣль спустя Гольройдъ вернулся изъ Италіи, и однимъ изъ первыхъ людей, встрѣченныхъ имъ, быль Гарольдъ Каффинъ. Это было въ Сити, гдѣ у Винцента было дѣло, и онъ пытался было пройти мимо Гарольда, молча кивнувъ ему головой. Онъ никакъ не мотъ понять его поведенія въ Узстуотерѣ, и все еще сердился на него. Но Каффинъ не могъ дозволить, чтобы его такимъ образомъ отталкивали; онъ остановилъ Винцента съ изъявленіями самой пламенной дружба, журя его за то, что онъ такъ внезапно покинулъ его на озерахъ. Онъ рѣшилъ выпытать причину этого быстраго отъѣзда у Винцента, но тотъ изъ какого-то смутнаго чувства недовѣрія былъ на-сторожѣ. Каффинъ ничего не могъ изъ него вытянуть, какъ ни старался. Онъ заговорилъ объ «Иллюзіи», но Винцентъ и бровью не повелъ!

— Я полагаю, что вы слышали, — прибавилъ Каффинъ, — что миссисъ Физерстонъ удостоила сдѣлать изъ этой книги комедію, и она будетъ разыграна у нея въ домѣ въ концѣ сезона, передъ избранной толпой мучениковъ.

Гольройдъ не слыхалъ объ этомъ.

— Меня тоже уловили въ сѣти, — продолжалъ Каффинъ; — я буду играть роль поэта Юліана, такъ кажется его зовутъ. Это мое послѣднее появленіе на сценѣ до тѣхъ поръ, пока я не выступлю въ роли Бенедикта… но это васъ не интересуетъ и пока еще содержится въ секретѣ.

Гольройдъ не былъ любопытенъ и не задавалъ вопросовъ.

— Кто будетъ играть героиню Божель, какъ вы думаете? — продолжалъ Каффинъ. — Жена автора! Романично, не правда ли? Приходите-ка поглядѣть на насъ, дружище!

— Можетъ быть! — машинально отвѣтилъ Винцентъ и оставилъ его въ такомъ же недоумѣніи, въ какомъ онъ пребывалъ и раньше.

XXXIII.

Гарольдъ Каффинъ дѣлаетъ открытый намекъ.

Мабель рѣшила не принимать Каффина и убѣдить миссисъ Лангтонъ тоже отказать ему отъ дома. Она сообщила объ этомъ рѣшеніи Марку, объясняя его тѣмъ, что боится новыхъ злобныхъ выходокъ Гарольда и больше всего ради Долли. Маркъ не питался уговорить ее измѣнить это рѣшеніе, во-первыхъ, потому, что не надѣялся на успѣхъ, а во-вторыхъ, потому, что не боялся больше Каффина и не видѣлъ причины его щадить.

Мабель не видѣлась съ Гарольдомъ послѣ первой встрѣчи на желѣзной дорогѣ до тѣхъ поръ, пока не встрѣтилась съ имъ на обѣдѣ у миссисъ Физерстонъ въ вечеръ первой репетиціи, на которую получилъ приглашеніе и Винцентъ. Каффинъ тотчасъ же замѣтилъ перемѣну въ ея обращеніи и спросилъ что это значитъ? Мабель предложила ему обратиться за объясненіемъ къ ея мужу.

Когда Маркъ сообщилъ ему о рѣшеніи Мабель, Каффинъ побѣлѣлъ отъ злости и нѣкоторое время молчалъ.

— Ну а вы какъ же на это смотрите? — спросилъ онъ наконецъ Марка.

У Марка пересохло въ горлѣ. Какъ странно! потому что въ сущности ему нечего бояться этого человѣка.

— Да что-жъ я тутъ могу сказать; желанія моей жены для женя, вы сами знаете, законъ.

Въ глазахъ Каффина мелькнула угроза, отъ которой Марку стало не по себѣ.

— Но вы, вѣроятно, постараетесь переубѣдить ее на этотъ счетъ? — развязно замѣтилъ Каффинъ.

Въ его тонѣ звучитъ, какъ будто угроза. Если такъ, подумалъ Маркъ, то онъ, вѣроятно, думаетъ, что его услуги въ дѣлѣ съ Винцентомъ даютъ ему права надъ нимъ, Маркомъ. Хорошо же, онъ докажетъ ему противное.

— Было бы безполезно стараться переубѣдить ее; но, говоря откровенно, я… я и не нахожу нужнымъ это дѣлать. Мы, конечно, были пріятелями и такъ далѣе; но, знаете ли… эта исторія съ письмомъ, которое вы заставили Долли сжечь… Право я чувствую, что не могу больше относиться къ вамъ по прежнему.

Каффинъ придвинулся со стуломъ ближе къ Марку, и закинувъ одну руку на спинку стула, пристально поглядѣлъ въ лица Марку.

— Увѣрены ли вы, что имѣете право быть такимъ строгимъ къ другимъ?

Еслибы Маркъ могъ справиться со своими нервами, то, бытъ можетъ, отпарировалъ бы ударъ, который въ сущности могъ бытъ лишь испытаніемъ. Но неожиданность удара выбила его изъ позиціи, хотя онъ и думалъ, что ему нечего больше бояться никакихъ сюрпризовъ. Мертвенная блѣдность его лица показала Каффину, что онъ попалъ мѣтко, и дьявольская радость засвѣтилась въ его глазахъ, когда онъ, наклонившись къ нему, ласково дотронулся до его руки.

— Ахъ вы, отчаянный лицемѣръ! — очень мягко произнесъ онъ. — Я вѣдь все знаю. Слышите ли?

— Что такое? — пролепеталъ Маркъ, пытаясь обороняться. — Что вы хотите сказать; скажите, на что вы намекаете?

— Не волнуйтесь, — отвѣчалъ Каффинъ, — вы привлечете на насъ вниманіе публики.

— Въ чемъ вы меня подозрѣваете? — спросилъ несчастный Маркъ.

— О, мой милѣйшій, я васъ не подозрѣваю, я знаю, — отвѣчалъ Каффинъ. — Вамъ не пристало разыгрывать моралиста относительно меня. Повторяю, вамъ, что я знаю, какимъ образомъ вы добились славы, денегъ и даже руки прелестной Мабель. Посредствомъ такой низкой штуки, что я самъ, хотя и не хвастаюсь особенной щепетильностью на этотъ счетъ, а постыдился бы замарать себя ею. Быть можетъ, я уговорилъ ребенка сжечь письмо… но не помню, чтобы когда-нибудь укралъ трудъ. Я былъ осломъ въ свое время, но не такимъ, чтобы напялить на себя львиную шкуру.

Маркъ сидѣлъ безмолвный и пораженный ужасомъ. Его схороненная тайна выплыла наружу… все погибло. Онъ могъ только съ отчаяніемъ проговорить:

— Развѣ Гольройдъ сказалъ вамъ?

Каффинъ узналъ все, что ему нужно было знать.

— Оставимъ это, — сказалъ онъ: — съ васъ довольно, что я знаю. Все ли вы чувствуете благородное отвращеніе отъ моего знакомства? Не можете ли вы снисходительнѣе отнестись въ моимъ погрѣшностямъ? Дѣйствительно ли вы запрете дверь своего дома у меня подъ носомъ?

Маркъ только поглядѣлъ на него.

— Ну не глупо ли съ вашей стороны, — продолжалъ Каффинъ, — важничать со мной. Я помогъ вамъ жениться на Мабель. Право, я почти полюбилъ васъ; вы такъ славно обдѣлали все это дѣльце, что я готовъ былъ восхищаться вами, и вотъ вы вдругъ хотите сдѣлать меня своимъ врагомъ, благоразумно ли это съ вашей стороны?

— Что вы хотите, чтобы я сдѣлалъ? — спросилъ Маркъ, защищая рукой глаза отъ свѣта.

— Вотъ вы опять заговорили, какъ разсудительный человѣкъ! — отвѣчалъ Каффинъ. — Вы, полагаю, имѣете вліяніе на жену, ну, такъ убѣдите ее измѣнить свое рѣшеніе.

— Нѣтъ, — сказалъ Маркъ, — я не позволю вамъ играть со мной, какъ кошка съ мышкой. Дѣлайте, какъ знаете, я отказываюсь.

Отчаяніе скорѣе, чѣмъ другое какое чувство, заставило его это сказать. Онъ зналъ, что Мабель ни за что не согласится и не могъ сказать ей причину, почему онъ ее объ этомъ просятъ.

— Хорошо, — проговорилъ Каффинъ: — такъ какъ вы не оставляете мнѣ другого выбора, то я вамъ удружу. Если я потону, то и васъ съ собой утоплю.

Маркъ всталъ съ мѣста, на которое сѣлъ съ такимъ легкимъ сердцемъ. Черная невзгода повисла надъ нимъ. Кризисъ, который было отдалился отъ него въ Лауфингенѣ, снова наступилъ, и на этотъ разъ ничто не могло спасти его. Онъ вышелъ на лѣстницу, чтобы освѣжиться, и увидѣлъ поднимавшагося по ней Винцента.

— Стойте! — сказалъ онъ. — Мнѣ надо переговорить съ вами. Идите сюда! — и почти втолкнулъ его въ библіотеку, которая была пуста и гдѣ горѣла лампа.

— Вотъ мы и сквитались съ вами! — запальчиво произнесъ онъ.

Винцентъ удивленно поглядѣлъ на него.

— Все ваше великодушіе было одно притворство. Вы сказали Каффину.

Винцентъ разсердился почти не меньше самого Марка.

— Вы обо всѣхъ судите по себѣ! — отвѣчалъ онъ. — Если вамъ пріятно думать, что я нарушилъ свое слово, то думайте, я не намѣренъ разувѣрять васъ.

Никто бы, кто взглянулъ ему въ лицо, не повѣрилъ бы, что видитъ предателя. И самъ Маркъ понялъ, что ошибся, и почувствовалъ себя еще несчастнѣе.

— Простите меня! — пролепеталъ онъ. — Но Каффинъ все узналъ и… кто же могъ ему это сказать?

— Если кто-нибудь выдалъ ему васъ, то, вѣроятно, это вы сами. Онъ упоминалъ обо мнѣ?

— Да.

— Хорошо. Подождите меня здѣсь. Я узнаю въ чемъ дѣло и приду вамъ сказать.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Дѣло хуже, чѣмъ я думалъ, — сообщилъ онъ, вернувшись минуть черезъ десять. — У Каффина въ рукахъ есть какія-то мои бумаги; ужъ Богъ его знаетъ, откуда онъ ихъ добылъ; онъ пригрозилъ мнѣ, что уничтожитъ ихъ, но не въ этомъ сила. Надо опередить его у издателей.

— Да, — согласился — Маркъ, это необходимо. Я завтра же отправлюсь къ Фладгэту и все объясню ему. Ничего другого мнѣ больше не остается.

— Не дѣлайте ничего безъ меня, — уговаривалъ Винцентъ.

Но отчаяніе сдѣлало Марка упрямымъ.

— Я жалѣю, что раньше не разсказалъ всего. Вы мнѣ помѣшали, но теперь больше не помѣшаете.

— Послушайте, — сказалъ Винцентъ. — Предоставьте мнѣ разсказать по своему все дѣло.

Маркъ горько засмѣялся. — Какъ бы вы ни разсказали эту исторію, хуже или лучше для меня, я не буду противорѣчить.

— Помните же, что обѣщали. А теперь не можете ли увезти Мабель домой.

— Хорошо, мы уѣдемъ, а вы пріѣзжайте завтра.

— Завтра, непремѣнно; но, смотрите, ничего ей не говорите до моего пріѣзда.

Они вернулись въ бальную залу, гдѣ имъ попалась на-встрѣчу миссисъ Физерстонъ.

— Не видѣли ли вы м-ра Каффина? — спросилъ у нея Маркъ.

— Джильда говоритъ, что онъ танцовалъ съ Мабель и затѣмъ увелъ ее на балконъ, потому что тамъ прохладнѣе.

Когда она отошла отъ нихъ, Маркъ повернулся къ Винценту.

— Слышите ли вы это? Мабель вмѣстѣ съ нимъ теперь… намъ не придется посвящать ее въ тайну… Она все узнаетъ отъ него. Я не могу больше здѣсь оставаться!

— Скажите, куда вы хотите идти! Ради Бога, не дѣлайте ничего сгоряча! — закричалъ Винцентъ и схватилъ Марка за руку.

— Пустите меня! — закричалъ тотъ и вырвался.

XXXIV.

Каффинъ взрываетъ мину.

— Могу я васъ побезпокоить и спросить ваше мнѣніе о нѣкоторыхъ подробностяхъ сцены въ будуарѣ третьяго акта? — сказалъ Каффинъ Мабель; — вы обѣщали помочь мнѣ.

Это предназначалось для слушателей. Сама же Мабель отлично знала, о чемъ онъ хочетъ съ нею говорить, и сама хотѣла высказать ему разъ навсегда, что она о немъ думаетъ, а потому покорно послѣдовала за нимъ на балконъ.

— Позвольте спросить васъ, правда ли, что вы намѣрены отказать мнѣ отъ дома и убѣдить миссисъ Лангтонъ сдѣлать то же самое?

— Правда, — отвѣчала она тихо.

— Но вы понимаете ли какой будетъ результатъ этого? — продолжалъ онъ. — Миссисъ Физерстонъ скоро узнаетъ, что два дружескихъ ей дома заперли передо мной двери и навѣрное спроситъ о причинѣ. Что же вы ей скажете?

— То, что я о васъ думаю.

Оні закусилъ губы.

— Вы очень любезны, признаюсь, но откуда въ васъ эта злость? Почему вамъ такъ хочется погубить такого ничтожнаго человѣка, какъ я.

— Развѣ я зла? Не думаю. Вы должны знать, что я вовсе не желаю вашей погибели, но не могу не желать, чтобы бракъ вашъ съ Джильдой разстроился.

— Ахъ! — мягко произнесъ онъ, — смѣю спросить, почему?

— Потому, что вы недостойны любви порядочной дѣвушки. Потому, что вы сдѣлаете ее несчастной женщиной, Гарольдъ, потому, что вы женитесь на Джильдѣ изъ-за денегъ и изъ-за положенія, а не по любви, потому, что вы неспособны никого любить, вотъ почему.

— Вы несправедливы, — сказалъ онъ, наклоняясь въ ней. — Вы забываете, что я любилъ васъ. Я любилъ васъ, какъ никого больше любить не буду. Что касается Джильды, то я не скрою, что вовсе не влюбленъ въ нее. Она хороша въ своемъ родѣ, но не въ моемъ вкусѣ. Но она принесетъ мнѣ деньги и положеніе, и, кромѣ того, она дѣлаетъ мнѣ честь быть въ самомъ дѣлѣ въ меня влюбленной. По какому нраву вы хотите вмѣшаться въ наши дѣла и поссорить насъ?

— Ни по какому, — говорю вамъ. Но вѣдь я и не вмѣшиваюсь. Все, чего я хочу, это обезпечить Долли отъ вашихъ преслѣдованій. И если меня про васъ спросятъ, то я скажу правду, ради Джильды, вотъ и все.

— Мабель, не будьте такъ злопамятны. Пожалѣйте меня. Я… я обѣщаю никогда не подходить близко къ Долли.

— Я вамъ не вѣрю.

— Мабель! испытайте меня еще разъ. Я право васъ не обману! — молилъ Каффинъ.

— Нѣтъ, я сказала и не перемѣню сказаннаго.

— Вотъ какъ! Ну-съ, когда такъ, то я вамъ скажу, что вы напрасно такъ сожалѣете о Джильдѣ Физерстонъ за то, что она любитъ такого недостойнаго человѣка, какъ я. Вы бы лучше самое себя пожалѣли! Если я не помѣшалъ вамъ выдти замужъ за Марка, то только потому, что зналъ, что этимъ лучше и вѣрнѣе всего отомщу вамъ!

Она поспѣшно встала: — Довольно, — сказала она, — вы должно быть съ ума сошли, что осмѣливаетесь говорить мнѣ это… Пустите…

Онъ схватилъ ее за руку повыше перчатки и крѣпко сжалъ, наклонивъ свое лицо къ ея лицу и съ жестокимъ выраженіемъ въ глазахъ поглядѣлъ въ ея глаза.

— Вы не уйдете, пока не выслушаете всего, — проговорилъ онъ сквозь зубы. — Вы вышли замужъ за самаго обыкновеннаго мошенника, за наглаго обманщика… понимаете? Я давно это зналъ… я могъ бы давно уже изобличить его, еслибы хотѣть! Нѣсколько строкъ въ газетахъ, и вся эта исторія завтра же сдѣлается общимъ достояніемъ… такой выйдетъ литературный скандалъ, какого давно уже не бывало въ Лондонѣ. И клянусь вамъ, Мабель, что если вы выведете меня изъ терпѣнія, я это сдѣлаю. Спросите у своего мужа: есть или нѣтъ у него тайна въ его прошломъ, спросите его…

Онъ сказалъ бы и больше, но она внезапно вырвалась и ушла съ балкона.

— Трусъ! — презрительно закричала она: — и не Долли, меня вы не испугаете.

Онъ не ожидалъ этого, разсчитывая на немедленную покорность, которая позволятъ ему предъявить свои требованія.

— Я вовсе не желаю пугать васъ; я хочу только доказать вамъ, что со мною нельзя шутить.

Онъ хотѣлъ подойти въ ней ближе, но вдругъ остановлю.

— Кто-то идетъ сюда, — сказалъ онъ вполголоса; — это миссись Физерстонъ; Мабель, вы не будете столь безумны, чтобы разсказать ей.

— Увидите! — отвѣчала Мабель и уже стояла около хозяйки дома съ сверкающими глазами и раскраснѣвшимся отъ гнѣвъ лицомъ.

— Миссисъ Физерстонъ, — сказала она, почта ухватившись а нее въ своемъ волненіи, — уведите меня куда нибудь подальше отъ этого человѣка!

Каффина не было видно; онъ опять ушелъ на балконъ, такъ что пожилая леди была нѣсколько удивлена этимъ воззваніемъ, тѣмъ болѣе, что не совсѣмъ хорошо поняла въ чемъ дѣло.

— Конечно, вы пойдете со мной, если желаете, — отвѣчала она, — но вѣдь съ вами никого нѣтъ. Я думала найти здѣсь м-ръ Каффина. Гдѣ онъ?

— Тамъ, на балконѣ, — сказала Мабель, — не мудрено, что ему стыдно показаться.

Тутъ Каффинъ счелъ нужнымъ появиться.

— Не знаю, чего бы я сталъ бояться, — проговорилъ онъ съ принужденной развязностью. — Неужели вамъ угодно разгласятъ нашу маленькую ссору, миссисъ Ашбёрнъ? Стоитъ ли это?

— Это вовсе не ссора, — закричала Мабель: — онъ увѣряетъ, что Маркъ обманщикъ, что онъ знаетъ какую-то его тайну! — запальчиво обратилась она къ миссисъ Физерстонъ. Онъ грозить мнѣ.

— Дорогой намъ м-ръ Ашбёрнъ, котораго мы всѣ тамъ хорошо знаемъ, обманщикъ. Вы смѣли сказать это Мабель? — закричала миссисъ Физерстонъ, — да вы должно быть съ ума сошли, совсѣмъ съума сошли.

— Дорогая миссись Физерстонъ, увѣряю васъ, что я въ здравомъ умѣ и твердой памяти, — возразилъ Каффинъ. — Дѣло въ томъ, что все это время всѣ были введены въ заблужденіе, и вы первая…

Любопытство и тревога заговорили въ миссисъ Физерстонъ. Она очень носилась съ молодымъ романистомъ, и ея имя теперь гласно связано съ его именемъ; если что нибудь неладно въ его прошломъ, то ей слѣдуетъ, конечно, это узнать.

— Душа моя, — обратилась она къ Мабель, беря ее за руки, — вы знаете, что я ни одному слову не вѣрю… все это какое-нибудь странное недоразумѣніе. Я увѣрена, что все это разъяснится. Позвольте мнѣ переговорить наединѣ съ м-ромъ Каффиномъ!

— Я вполнѣ готовъ.

— Нѣтъ! — сказала поспѣшно Мабель, — если ему есть что сказать, пусть говоритъ при мнѣ; я не позволю нападать на Марка изъ-за угла. Да вотъ и онъ самъ, — закричала она, идя на-встрѣчу мужу. — Ну, Гарольдъ, если у васъ есть что сказать противъ Марка, то говорите это прямо ему въ лицо.

Появленіе Марка было вовсе не случайно. Онъ давно уже стоялъ незамѣченный за дверью и ждалъ, пока ждать далѣе стало невозможно. Онъ взглянулъ на Каффина, повидимому, смѣло и хладнокровно, но рука, которую держала Мабель, была холодна и не отвѣчала за ея пожатіе!

Каффинъ не могъ и пожелать лучшаго случая.

— Увѣряю васъ, что все это очень для меня непріятно, — сказалъ онъ, — но вы видите, что я вынужденъ говорить. Я долженъ прежде всего спросить м-ра Ашбёрна: развѣ не правда, что книга «Иллюзія», которая такъ прославила его, совсѣмъ не его и отъ начала до конца написана другимъ. Осмѣлится ли онъ отрицать это?

Маркъ ничего не сказалъ. Мабель чуть не расхохоталась, услышавъ этотъ дурацкій вопросъ… понятно, что Маркъ не удостаиваетъ отвѣчать. Но вдругъ она взглянула ему въ лицо, и ея сердце упало. Многія мелочи, которымъ она не придавала раньше никакого значенія, теперь получали все еще смутный, но уже грозный смыслъ… она не хочетъ сомнѣваться въ немъ… но только… почему у него такое лицо, если это неправда?

— Дорогой м-ръ Ашбёрнъ, — сказала миссисъ Физерстонъ, мы заранѣе знаемъ каковъ будетъ вашъ отвѣтъ, но я думаю… я полагаю… вамъ нужно отвѣтить.

Онъ повернулъ блѣдное лицо и растерянные глаза въ et сторону и затѣмъ вырвалъ руку изъ рукъ Мабель: — Что вы хотите, чтобы я вамъ сказалъ? — грубо спросилъ онъ. — Я не могу отрицать… это не моя книга… она отъ начала до конца написана другимъ.

Въ то время какъ онъ произносилъ эти слова, вошелъ Винцентъ Гольройдъ.

Миссисъ Физерстонъ двинулась-было къ нему:

— О, м-ръ Гольройдъ, — сказала она съ принужденной уликой: — извините, сюда нельзя входить; — мы толкуемъ о нашихъ… объ измѣненіяхъ въ нашей маленькой піесѣ… это государственный секретъ, знаете.

Каффинъ злобно улыбнулся:

— М-ръ Гольройдъ имѣетъ полное право присутствовать на нашемъ совѣщаніи, — объявилъ онъ: — м-ръ Гольройдъ написалъ «Иллюзію».

«Я оказываю ему этимъ услугу, подумалъ онъ, послѣ этого онъ будетъ на моей сторонѣ».

Зловѣщее молчаніе воцарилось послѣ этихъ словъ. Первая опомнилась Мабель: — она подошла въ Марку, который молча стоялъ передъ своимъ обвинителемъ.

— Маркъ, — произнесла она раздирающимъ душу шопотомъ, — ты слышишь… скажи имъ… вѣдь это неправда… о! Я не могу этому повѣрить… но только… говори же.

У Гольройда сердце повернулось отъ жалости.

Прежде нежели Маркъ успѣлъ что нибудь отвѣтить, если только собирался отвѣчать, Винцентъ предупредилъ его:

— Миссисъ Ашбёрнъ, — сказалъ онъ: — вы правы, что вѣрите въ его честь. Я сейчасъ вамъ все объясню. Я написалъ книгу, прежде нежели уѣхалъ на Цейлонъ. Я еще не оставилъ тогда адвокатской профессіи и потому желалъ сохранить въ тайнѣ то, что я написалъ романъ. Поэтому я довѣрилъ свою рукопись моему короткому пріятелю, м-ру Ашбёрну, и просилъ его озаботиться объ ея напечатаніи, но лишь подъ непремѣннымъ условіемъ, что настоящее имя автора останется тайной для всѣхъ. Я зналъ, что самъ м-ръ Ашбёрнъ пишетъ романы, и не думалъ, что это можетъ ему повредить. Какъ вамъ извѣстно, я пробылъ въ отсутствіи болѣе, нежели этого ожидалъ. Когда я вернулся въ Англію, я узналъ, что книга напечатана и заслужила такой успѣхъ, о которомъ мы съ м-ромъ Ашбёрномъ никогда и не гадали. Онъ… онъ очень желалъ, чтобы я снялъ съ него отвѣтственность и выяснилъ въ чемъ дѣло, но мнѣ еще было не совсѣмъ это удобно… Я просилъ его повременить. Но въ послѣднее время мы только что собирались уладить это обстоятельство, какъ м-ръ Каффинъ предупредилъ насъ. Вотъ и все.

Во время объясненія Гольройда, Каффинъ внутренно бѣсился при мысли, что его жертва, можетъ быть, ускользнетъ отъ него.

Съ снисходительной, хотя и принужденной усмѣшкой онъ сказать, обращаясь къ Винценту:

— Съ вашей стороны очень великодушно и благородно объяснять это такимъ образомъ, но неужели вы думаете, что мы этому повѣримъ.

На минуту это замѣчаніе произвело сенсацію, но она изгладилась при дальнѣйшихъ словахъ Винцента. Его худое, блѣдное лицо вспыхнуло гнѣвомъ.

— Никто не ожидаетъ, чтобы вы вѣрили такимъ вещамъ, какъ честь и дружба! — презрительно проговорилъ онъ. — Миссисъ Физерстонъ, — прибавилъ онъ, обращаясь къ хозяйкѣ дома: — простите, если я огорчу васъ, но этотъ человѣкъ не заслуживаетъ нашего довѣрія.

Въ тайнѣ миссисъ Фиверстонъ была слишкомъ довольна посрамленіемъ Каффина, но, не показывая вида, сухо произнесла:

— Пожалуйста, не стѣсняйтесь, м-ръ Гольройдъ.

И тутъ Винцентъ далъ волю своему негодованію и съ ѣдкой ироніей изложилъ все поведеніе Каффина, исторію о сожженномъ письмѣ, о его жестокости съ Долли и запугиваньи бѣднаго ребенка.

— Вотъ каковъ джентльменъ, вздумавшій изобличать м-ра Ашбёрна, — заключилъ онъ.

Побѣда была одержана. Лицо Каффина помертвѣло. Онъ никакъ не предвидѣлъ такой неблагодарности, и это разстроило всѣ его планы.

Никто не видѣлъ, какъ вошла въ комнату Джильда. Но она уже нѣкоторое время стояла у окна съ красными глазами и разгорѣвшимся лицомъ, когда наконецъ мать замѣтила ее и, бросившись къ ней, сказала:

— Хорошихъ исторій мы наслушались сегодня вечеромъ. Вотъ каковъ юный джентльменъ, котораго ты собиралась подарить мнѣ въ зятья, Джильда? Но ты, конечно, ни слову не вѣришь?

— Вѣрю всему и хуже того! — съ рыданіемъ проговорила она.

Каффинъ обратился къ ней.

— И вы тоже, Джильда! — патетически произнесъ онъ.

— Вы могли бы, быть можетъ, обманывать меня и послѣ этого, — отвѣчала она: — но я слышала весь вашъ разговоръ съ Мабель.

— То есть, скажите лучше, вы подслушивали.

— Да подслушивала, — отвѣчала она, — и всю жизнь буду радоваться этому! Я достаточно наслушалась, чтобы не попасться въ ваши когти.

— Вы слышали? — вмѣшался въ свою очередь м-ръ Физерстонъ, который давно уже, привлеченный оживленнымъ разговоромъ въ маленькомъ салонѣ, вошелъ туда вмѣстѣ съ м-ромъ Лангтономъ и былъ свидѣтелемъ объясненія.

— Кстати, я люблю самъ сжигать ненужныя письма, а потому считаю, что въ моей конторѣ не мѣсто для такого талантливаго молодого человѣка, какъ вы.

— Значитъ прикажете убираться? — спросилъ Каффинъ.

— Такъ точно. Намъ лучше разстаться, какъ мнѣ это ни жаль.

— Не болѣе чѣмъ мнѣ во всякомъ случаѣ! — сказалъ Каффинъ съ короткимъ смѣхомъ. Прощайте миссисъ Физерстонъ, вамъ, конечно, не жаль случившагося. Ваша Джильда будетъ теперь герцогиней.

И онъ вышелъ изъ дома.

«Месть сладка, — съ горечью думалъ Каффинъ, — но я слишкомъ долго медлилъ и она перебродила».

— Однако, душа мои, — сказалъ м-ръ Физерстонъ своей женѣ: — мы совсѣмъ позабыли остальныхъ своихъ гостей. Не пора ли вернуться къ нимъ?

— Иду, — отвѣчала она, — я должна какъ можно скорѣе и какъ можно приличнѣе отдѣлаться отъ нихъ. Эта злосчастная исторія совсѣмъ разстроила меня..

Повинуясь взгляду Мабель, Винцентъ, въ то время какъ всѣ, находившіеся въ комнатѣ послѣдовали за миссисъ Физерстонъ въ большую залу, не вышелъ за хозяйкой и остался вмѣстѣ съ Мабель.

— Когда вы намѣрены довести это до всеобщаго свѣденія? — спросила она, и въ голосѣ ея звучала такая непривычная холодность, что сердце у него сжалось: Неужели она угадала его хитрость? Неужели, все погибло?!

— Такъ скоро, какъ только можно, — мягко отвѣчалъ онъ. — Мы увидимся завтра съ издателями и все уладимъ:

— И затѣмъ наступитъ ваше торжество, — горько сказала она. — Надѣюсь, что вы способны имъ наслаждаться?

— Мабель, — внушительно произнесъ онъ. — Гарольдъ Каффинъ вынудилъ меня высказаться сегодня. Я… я еще не думалъ предъявлять своихъ правъ на эту книгу.

— Зачѣмъ вы давно этого не сдѣлали? зачѣмъ вы взвалили такое бремя на плечи Марку. О! — это было очень эгоистично съ вашей стороны, Винцентъ.

— Я хотѣлъ устроить все наилучшимъ образомъ, — пролепеталъ онъ и самъ удивился, какимъ жалкимъ касалось это извиненіе.

— Наилучшимъ образомъ для васъ, но не для Марка. Подумали ли вы въ какое фальшивое положеніе вы ставите Марка? Что съ нимъ теперь будетъ? Можетъ быть его романы и нашли бы издателей, но послѣ всего, что случилось, врядъ ли. Да и навѣрное найдутся люди, которые будутъ думать и говорить, какъ Гарольдъ Каффинъ. И всему этому вы причиной, Винцентъ!

— Вы несправедливы ко мнѣ, Мабель; повѣрьте, что я не такъ виноватъ, и для меня есть оправданіе, — проговорилъ онъ.

— Можетъ быть есть еще, чего я не знаю, — перебила она, тронутая его словами; — можетъ быть, вы что нибудь скрыли отъ меня?

— Нѣтъ, я все сказалъ вамъ.

— Въ такомъ случаѣ, гдѣ же несправедливость? Но если вы считаете себя правымъ, то намъ лучше не говорить объ этомъ больше.,

— Да, лучше, — согласился онъ.

Когда онъ остался наединѣ съ самимъ собой въ эту ночь, то готовъ былъ горько разсмѣяться надъ тѣмъ, какъ была принята его преданность. Всѣ его жертвы окончились тѣмъ, что Мабель презирала его за эгоизмъ. Онъ навсегда лишился ея уваженія.

Еслибы онъ предвидѣлъ это, то, быть можетъ, и не рѣшился бы на такую, жертву, какъ ни велика и ни безкорыстна была его любовь. Но дѣло было сдѣлано, и онъ спасъ Мабель. Лучше, чтобы она презирала его, нежели мужа, и была несчастна, пытался онъ утѣшать себя.

Но альтруизмъ такого рода доставляетъ холодное и жалкое утѣшеніе. Люди: время отъ времени дѣлаютъ добро безкорыстно, хотя терпятъ несправедливыя толкованія, но имъ все же позволительно бываетъ хоть мечтать о томъ, что какой-нибудь случай откроетъ истину. Винцентъ не могъ питать и такой надежды, и жизнь стала для него еще безотраднѣе, чѣмъ была до сихъ поръ.

XXXV.

Результаты взрыва.

Миссисъ Физерстонх не пыталась удерживать Марка и Мабель, когда они вскорѣ послѣ только-что разсказанной сцены собрались ѣхать домой, и холодно, хотя снисходительно, простилась съ нимъ

Въ каретѣ Маркъ сидѣлъ нѣкоторое время молча, дожидаясь, чтобы Мабель первая заговорила. Ему пришлось ждать недолго; она нѣжно положила свою руку на его руку, и взглянувъ на нее, онъ увидѣлъ, что глаза ея мокры и блестящи.

— Маркъ, — сказала она, — я любила тебя, а не книгу, я теперь, когда я знаю, чего она тебѣ стоила… о, мой милый, милый, неужели ты думаешь, что я буду меньше любить тебя?

Онъ не могъ отвѣчать словами, но прижалъ ее къ себѣ, и такъ они и сидѣли плечо о плечо и рука въ руку, нова не доѣхали до дому.

На другой день, гг. Чильтонъ и Фладгэтъ били увѣдомлены о фактахъ, касающихся авторства «Иллюзіи», причемъ оба выразили понятную досаду, что стали жертвой мистификаціи, какъ они полагали, и м-ръ Фладгэтъ въ особенности; онъ такъ всегда гордился проницательностью, съ какой сразу изловилъ Марка, и любилъ разсказывать эту исторію, не стѣсняясь теперь въ выраженіи своего неудовольствія.

Но въ публикѣ эта новость произвела далеко не такую сенсацію, какъ того можно было бы ожидать. Готорнъ, въ предисловіи въ «Scarlet Setter», указалъ на крайнюю незначительность литературныхъ явленій и цѣлей внѣ того тѣснаго кружка людей, которые признаютъ ихъ важными и законными, и пусть это служитъ урокомъ людямъ, мечтающимъ о литературной славѣ. Еслибы Винцентъ нуждался въ этомъ урокѣ, то получилъ бы его теперь. Никакихъ новыхъ лавровъ онъ не стяжалъ, а старые уже увяли. Люди начинали нѣсколько стыдиться своего прежняго восхищенія «Иллюзіей», или же перенесли его на новый предметъ, и ничто не могло оживить этихъ восторговъ, ни даже открытіе ихъ законнаго виновника. Іаковъ перебилъ у него первородство, и для Исака не осталось даже и подогрѣтаго благословенія.

Люди, носившіеся съ Маркомъ, теперь бѣсились и, главнымъ образомъ, на Гольройда. Самые недоброжелательные намекали, что оба нечисты въ этомъ дѣлѣ, иначе къ чему бы весь этотъ секретъ.

Что касается Марка, то открытіе, что не онъ авторъ «Иллюзіи» принесло ему ни много, нимало, какъ настоящее крушеніе общественное и финансовое. Оно вызвало было временный спросъ на «Звонкіе Колокола», но послѣ того, что произошло, у самыхъ некомпетентныхъ людей откуда-то явилось настолько прозорливости, чтобы видѣть ясно, какъ эта книга ниже предыдущей. Журналы обрушились на нее съ новой и на этотъ разъ уже ничѣмъ неумѣряемой силой. Карьера Марка, какъ романиста, была окончена. Ни одинъ издатель не хотѣлъ даже читать его рукописей.

Мабель на тысячу ладовъ испытывала, насколько ея мужъ упалъ въ общественномъ мнѣніи. Онъ уже не являлся притягательной силой въ обществѣ и на вечерахъ, и подобно всѣмъ прочимъ простымъ смертнымъ, простаивалъ по цѣлымъ часамъ въ углу, никѣмъ незамѣченный.

М-ръ Лангтонъ, какъ мы былъ онъ глубоко задѣтъ мистификаціей, стоившей ему дочери, не былъ человѣкомъ, способнымъ сдѣлать изъ своего разочарованія предметъ для сплетенъ и пересудовъ. Онъ и жену удерживалъ отъ элегическихъ причитаній о судьбѣ ея бѣдной дочери и при публикѣ обращался съ Маркомъ такъ же, какъ и прежде. Но въ тѣхъ случаяхъ, когда они обѣдали en famille, и Маркъ оставался одинъ съ своихъ тестемъ за дессертомъ, тотъ и не пробовалъ скрывать отъ него, какъ онъ низко о немъ думаетъ, и читалъ Марку нравоученія и нотаціи на счетъ его будущаго, отъ которыхъ Маркъ чувствовалъ себя безмѣрно униженнымъ и изнывалъ въ безсильной ярости.

На Малаховой террассѣ, чувства, возбужденныя открытіемъ самозванства Марка, были далеко не горестныя. Въ сущности даже, за исключеніемъ одной Трикси, всѣхъ пріятно было узнать, что онъ такой же простой смертный, какъ всѣ они, тѣмъ болѣе, что его слава не принесла имъ никакого барыша. М-ръ Ашбёрнъ пересталъ чувствовать себя филиномъ, произведшимъ на свѣтъ орла, а жена его считала, что лишній соблазнъ и искушенія устранены теперь съ пути ея сына. Бутбертъ объявилъ своего старшаго брата дуракомъ, а Марта съ удовольствіемъ думала о томъ, какъ-то приняла это открытіе ея невѣстка! Одна Трикси была огорчена и разочарована; но и для нея ударъ смягчался тѣмъ, что осенью должна была быть ея свадьба съ Джекомъ, у котораго быкъ теперь достаточный доходъ, чтобы, содержать жену.

Нѣсколько дней прошло со времени объявленія въ газетахъ извѣстія объ «Иллюзіи», а дядюшка Соломонъ не подавалъ признаковъ жизни… и Маркъ вывелъ худшія заключенія изъ этого молчанія. Опасенія его, въ несчастію, оправдались; дядюшка Соломонъ такъ разсердился, что его хватилъ параличъ.

Марку дозволили свидѣться съ нимъ, такъ какъ онъ умолялъ объ этомъ, и онъ почувствовалъ жестокія угрызенія совѣсти при видѣ жалкаго состоянія, въ какое привелъ онъ старика своимъ образомъ дѣйствій.

«Неужели же послѣдствія одного безумнаго и низкаго поступка никогда не перестанутъ тяготѣть надъ нимъ»? съ горестью думать онъ, стоя у постели больного. Дядюшка Соломонъ пытался было что-то выразить, но безуспѣшно, и наконецъ заплакалъ, увидя всю тщету своихъ усилій. Маркъ нѣсколько разъ пріѣзжалъ къ нему во время его болѣзни, и все съ тѣмъ же результатомъ. Хотѣлъ ли онъ примиряться съ племянникомъ, или выразить ему свое негодованіе, оставалось загадкой до самаго конца. Послѣ его смерти оказалось завѣщаніе, въ которомъ онъ, за исключеніемъ небольшой суммы, завѣщанной племянницѣ, жившей съ нимъ, отказывалъ все свое состояніе за основаніе стипендіи имени Лайтовлера въ школѣ сиротъ странствующихъ коммерсантовъ. Фамиліи Ашбёрнъ завѣщаны была разныя бездѣлицы, но Марку не было отказано ни гроша, «потому что онъ захотѣлъ идти собственной дорогой въ жизни и сдѣлалъ безполезными всѣ издержки мои на его образованіе», было сказано въ завѣщаніи.

Но Маркъ и не ожидалъ ничего другого и задолго до того времени, какъ его ожиданія оправдались, нашелъ нужнымъ серьезно озаботиться о своей будущности. Литература, какъ уже было сказано, ему не улыбнулась, да и, но правдѣ сказать, она ему опротивѣла.

У Мабель было свое хорошее состояніе, но самоуваженіе не позволяло ему жить на счетъ жены. Онъ отправился въ школу св. Петра, заслышавъ, что старикъ м-ръ Шельфордъ собирается покинуть свой наставническій постъ въ этомъ училищѣ.

М-ръ Шельфордъ въ шляпѣ и пальто диктовалъ еженедѣльныя отмѣтки своему помощнику, когда вошелъ Маркъ. Онъ очевидно зналъ всю исторію «Иллюзіи», потому что первыми ею словами, когда они остались вдвоемъ, было:

— Итакъ, все это время вы были лишь ширмой?

— Да, — отвѣчалъ Маркъ мрачно.

— Ну что жъ, не бѣда, — продолжалъ ласково старый джеимьменъ, — вы дали неосмотритольяо слово и сдержали его, какъ это ни было дли васъ непріятно. А что же вы думаете теперь дѣлать?

Маркъ объяснялъ свои планы, причемъ такъ мямлилъ, что у м-ра Шельфорда ротъ задвигался отъ нетерпѣнія, и глаза замигали, такъ что Маркъ нашелъ, что онъ очень состарѣлся въ послѣднее время.

— Почему бы вамъ не попытать счастіе въ адвокатской карьерѣ; у васъ есть всѣ данныя для того; лѣтъ черезъ десять вы составите себѣ имя и состояніе.

Маркъ горько засмѣялся.

— А чѣмъ я буду жить до тѣхъ поръ? У меня за душой всего какихъ-нибудь двѣсти фунтовъ и этого не хватать мнѣ на годъ, чтобы уплатятъ за пошлины и нанять помѣщеніе.

— Ахъ, вотъ что! Понимаю, — сказалъ старый джентльменъ, — понимаю. Но все-таки я бы на вашемъ мѣстѣ попытался; кто знаютъ, вы можете найти себѣ работу, или вашъ тесть вамъ поможетъ. А не то, почему бы вамъ не набрать себѣ учениковъ? Меня кстати на-дняхъ просили рекомендовать репетитора для двухъ юныхъ негодяевъ, вынужденныхъ поступитъ на гражданскую службу. Кромѣ того… можетъ быть, это будетъ слишкомъ дерзко съ моей стороны, но… я сдѣлалъ кое-какія сбереженія впродолженіе своей жизни и у меня нѣтъ наслѣдниковъ. Не знаю почему, но вы внушаете мнѣ участіе, Ашбёрнъ. Быть можетъ, мнѣ хочется, чтобы и обо мнѣ кто-нибудь пожалѣлъ, когда я отправлюсь на тотъ свѣтъ… словомъ сказать, позвольте мнѣ предложить ламъ денегъ взаймы, пока вы не пробьетесь.

Маркъ былъ глубоко тронутъ и крѣпко пожалъ руку м-ра Шельфорда.

Оли вмѣстѣ вышли изъ школы, и м-ръ Шельфордъ дружески взялъ Марка подъ руку. Маркъ, какъ мы уже говорили, имѣлъ даръ привлекать сердца людей, вовсе этого не заслуживая и нисколько объ этомъ не стараясь, и старый джентльменъ чувствовалъ, что онъ какъ будто бы нашелъ сына.

Съ этого дня онъ сталъ частымъ посѣтителемъ домика въ Кампденъ-Гиллѣ, гдѣ нашелъ у Мабель то уваженіе и ту нѣжную заботливость, о которыхъ уже пересталъ было и мечтать въ здѣшней жизни.

Маркъ послѣдовалъ его совѣту; тесть одобрилъ его планъ и дозволилъ ему пользоваться его адвокатской квартирой во время долгихъ вакацій. Туда приходили и ученики, которые не ушли общей участи, и очаровались Маркомъ, къ вящей пользѣ обѣихъ сторонъ.

Дѣла Марка опять было наладились, и онъ уже сталъ забывать — мы знаемъ, какъ онъ легко забывалъ все непріятное — о томъ, что случилось; ему и въ голову не приходило, что туча, удалившаяся съ его горизонта, можетъ снова надвинуться, и новая буря — снова смять его.

XXXVI.

Окончательная побѣда.

Дѣло было въ январѣ мѣсяцѣ, вскорѣ послѣ того, какъ открылась судебная сессія. Маркъ съ легкимъ сердцемъ поднимался по лѣстницѣ въ свое новое помѣщеніе. Сегодня былъ его дебютъ, и онъ чувствовалъ, что съ честью вышелъ изъ испытанія. Его тесть присутствовалъ случайно къ томъ засѣданіи, гдѣ говорилъ Маркъ, и, по тону его голоса и измѣнившейся манерѣ, Маркъ вывелъ заключеніе, что онъ остался доволенъ. Теперь, думалъ Маркъ, онъ отправится прямо къ Мабель и сообщитъ ей, что фортуна снова ему улыбнулась. Но, войдя въ свою квартиру, онъ нашелъ въ ней посѣтителя, съ нетерпѣніемъ дожидавшагося его. То былъ Колинъ. Маркъ не особенно удивился его приходу. Въ послѣднее время м-ръ Лангтонъ, желавшій, какъ можно дальше запрятать семейный секретъ, просилъ Марка быть репетиторомъ Колина, готовившагося въ экзаменамъ.

— Какъ вы долго не приходили, — сказалъ Колинъ.

— Но сегодня не вашъ день, — отвѣчалъ Маркъ, — я не могу съ вами заниматься, дружище.

— Я знаю, я пришелъ не за этимъ.

— Вы опять попали въ бѣду, должно быть, шалунъ вы этакій! и хотите, чтобы я васъ выругалъ? — засмѣялся Маркъ.

— Нѣтъ, не то, — отвѣчалъ Колинъ и затѣмъ съ отсутствіемъ всякой дипломатіи, какъ и подобаетъ подростку, выпалилъ: — зачѣмъ вы заставляете Мабель обижать бѣднаго Винцента?

Маркъ только-что было началъ снимать сюртукъ пріостановился:

— Еслибы даже я это я сдѣлалъ, то все-таки это не ваше дѣло; но кто сказалъ вамъ, что я это дѣлаю?

— Никто. Я самъ вижу. Мабель сказала мамашѣ, что не будетъ пріѣзжать обѣдать, когда у насъ обѣдаетъ Винцентъ, а разъ, когда съ нимъ встрѣтилась, почти ни слова съ нимъ не сказала. А теперь, когда онъ такъ боленъ, она не хочетъ его навѣстить. Онъ самъ мнѣ сказалъ, что безполезно ее просить, что она ни за что не согласится! Она прежде любила его; это, должно быть, вы ее сбили съ толку, и это просто срамъ. Мнѣ все равно, хоть сердитесь, хоть нѣтъ! Винцентъ можетъ умереть! И Мабель навѣрное тогда пожалѣетъ о своемъ поведеніи.

Все это было совершенно ново для Марка. Мабель старательно избѣгала всякихъ намековъ на Винцента, и Марку совсѣмъ въ голову не приходило размышлять о томъ, въ какомъ свѣтѣ представились Мабель объясненія Гольройда. Поэтому каждое слово Колина было ему ножемъ вострымъ… онъ никогда не совѣтывалъ Мабель избѣгать Винцента, и рѣшилъ узнать, почему она это дѣлала.

— Дайте мнѣ его адресъ, — сказалъ онъ, потому что даже не зналъ, гдѣ живетъ Гольройдъ, и тотчасъ послѣ ухода Колина отправился къ нему.

Онъ не вѣрилъ, чтобы Винцентъ былъ такъ боленъ; вѣроятно, все это преувеличено, но все же онъ не могъ бы успокоиться, лично въ томъ не удостовѣрившись. Его мучила совѣсть за его продолжительное невниманіе.

Карета Лангтона стояла у двери, когда онъ пріѣхалъ, и входя въ гостиную второго этажа, онъ услышалъ ясный голосъ Долли и пріостановился за ширмой, закрывавшей дверь. Она читала Винценту, лежавшему въ креслѣ, сказку Андерсена «Тѣнь»; выборъ палъ на нее совсѣмъ случайно.

Маркъ услышалъ не то печальное, не то циничное заключеніе, стоя невидимый за ширмами:

«Принцесса и Тѣнь вышли на балконъ, чтобы показаться народу и выслушать его привѣтствія. Но ученый не слышалъ всѣхъ этихъ радостныхъ кликовъ. Онъ былъ уже камнемъ».

— Какъ гадко поступила эта скверная Тѣнь! — съ негодованіемъ сказала Долли, дочитавъ скажу. — О, Винцентъ, неужели вамъ не жаль бѣднаго ученаго?

— Мнѣ гораздо болѣе жаль Тѣнь, Долли, — отвѣчалъ онъ.

Долли конечно потребовала бы объясненія, еслибы не появился Маркъ.

Онъ пробормоталъ сконфуженно что-то такое, долженствовавшее объяснить его приходъ.

— Я уже думалъ, что никогда васъ больше же увижу, — сказалъ Винцентъ. — Долли, тебѣ пора домой, моя милочка, уже поздно. Ты пріѣдешь по мнѣ завтра и прочитаешь мнѣ еще сказку?

— Если мамаша позволитъ, — отвѣчала Долли: — и знаете, что я вамъ скажу, я привезу съ собой Фрикса. Я знаю, вамъ надо развлеченіе, а это такая забавная собачка.

Когда Маркъ вернулся, усадивъ Долли въ карету, Винцентъ сказалъ:

— Вамъ вѣрно что-нибудь отъ меня нужно, Ашбёрнъ?

— Да, — отвѣчалъ Маркъ, — я знаю, что не имѣю права безпокоить васъ. Я знаю, что вы не можете простить меня.

— Я самъ когда-то думалъ такъ, но ошибся. Я давно простилъ васъ. Чѣмъ могу служить вамъ?

— Я впервые услышалъ, что моя жена дурно къ вамъ относится въ послѣднее время. Я пріѣхалъ узнать въ чемъ дѣло.

Винцентъ вспыхнулъ и тяжело задышалъ:

— Къ чему снова поднимать эти тяжелые вопросы. Оставимъ ихъ.

— Простите, что я васъ потревожилъ. Я спрошу у самой Мабель.

— Не дѣлайте этого, — энергично возсталъ Винцентъ:-- вы могли бы пощадить меня. Неужели вы не догадываетесь, въ чемъ дѣло. Ну, такъ я вамъ скажу — это можетъ быть вамъ полезно. Да, вы всему причиной, Ашбёрнъ; ложь, которую я сказалъ въ тотъ вечеръ, принесла свои плоды, какъ всякая ложь, и плоды эти оказались для меня очень, горьки. Спросите самого себя: какого мнѣнія должна быть ваша жена о человѣкѣ, какимъ я себя выставилъ въ ея глазахъ?

— Великій Боже! — проговорилъ Маркъ, впервые сообразившій все.

— Видите ли, теперь я умираю съ сознаніемъ, что никогда больше не увижу ее, и что когда меня не будетъ, она ни разу не пожалѣетъ обо мнѣ и даже постарается поскорѣй выкинуть изъ головы воспоминаніе обо мнѣ. Я не жалуюсь, это для ея же пользы, и я доволенъ. Не думайте, что я говорю это вамъ въ упрекъ. Нѣтъ, но вы можете опять какъ-нибудь скомпрометировать ея спокойствіе или поколебать довѣріе къ себѣ, и вы вспомните тогда, чего стоило другому человѣку выручить васъ, и воздержитесь отъ соблазна.

— Винцентъ! это не можетъ быть, — вскричалъ Маркъ прерывистымъ голосомъ, — неужели вы въ опасности.

— Такъ мнѣ сказалъ мой докторъ. Я готовъ… Но довольно объ этомъ. Не выводите заключенія изъ того, что и вамъ сказалъ, что я потерялъ къ вамъ всякое довѣріе; напротивъ того, вы скоро убѣдитесь въ противномъ… Вы уже уходите! — прибавилъ онъ, видя, что Маркъ поспѣшно всталъ. — Пріѣзжайте еще, если можно; и… если мы больше не увидимся, то вы не забудьте то, что я вамъ сказалъ.

— Нѣтъ, не забуду, — вотъ все, что могъ сказать Маркъ, уходя. Онъ не могъ долѣе выносить выраженіе довѣрія и уваженія, съ какимъ снова смотрѣлъ на него другъ.

Идя домой, онъ былъ преслѣдуемъ тѣмъ, что видѣлъ и слышалъ. Винцентъ умираетъ, и послѣднія минуты его отравлены холодностью Мабель. Маркъ не можетъ допустить этого… она, должна увидѣться съ нимъ… должна исправить свою несправедливость… онъ убѣдитъ ее смягчиться!..

И однако какимъ образомъ она исправитъ это, если не открыть ей глаза? Мало-по-малу онъ пришелъ въ заключенію, что въ жизни его наступилъ окончательный кризисъ, какъ разъ тогда, когда онъ думалъ, что теперь все улажено. «Миръ, миръ!» твердилъ онъ себѣ. А это было только перемиріе. Неужели послѣдствія его позорнаго поступка будутъ вѣчно преслѣдовать его? Что ему теперь дѣлать?

До сихъ поръ онъ настолько стыдился и раскаявался въ своемъ прошломъ поведеніи, насколько это было совмѣстно съ его характеромъ, но его успокаивала мысль, что все заглажено, и и что въ сущности онъ одинъ отъ всего этого пострадалъ и наказанъ.

Теперь этого утѣшенія больше не существовало: онъ зналъ, чѣмъ была Мабель для Винцента, и каково ему умирать непонятымъ ею. Долженъ ли Маркъ принимать эту послѣднюю жертву? Все сильнѣе и сильнѣе убѣждался онъ, что стоитъ теперь на распутьи двухъ дорогъ: онъ можетъ умолчать и предоставить пріятелю сойти въ могилу непонятымъ, но вся его прошлая низость поблѣднѣетъ передъ этой послѣдней низостью; если онъ на этотъ разъ свихнется и пойдетъ по болѣе торной дорожкѣ, то, конечно, будетъ безопасенъ отъ всякихъ изобличеній, но за то душа его покроется такимъ позоромъ, котораго уже ничѣмъ не смыть; онъ навѣки потеряетъ и уваженіе къ самому себѣ, и спокойствіе духа. И однако, если онъ выберетъ противоположный путь, путь правый, — куда онъ его приведетъ?

И въ такой борьбѣ съ самимъ собой пришелъ онъ домой и засталъ Мабель одну у камина.

Долго убѣждалъ онъ ее примириться съ Винцентомъ и съѣздить навѣстить его, и на ея рѣшительный отказъ сознался ей во всемъ; безсвязно, съ перерывами, съ нервной дрожью разсказалъ онъ ей всю исторію собственнаго позора и самоотверженія Гольройда. Онъ не щадилъ себя, даже не пытался оправдываться. Если его покаяніе было позднее, за то безусловное.

Она молча выслушала его, безъ звука, безъ слезъ, и когда онъ кончилъ, продолжала сидѣть, какъ каменная. Это всего болѣе испугало Марка, и онъ не выдержалъ ея неподвижности.

— Скажи мнѣ что-нибудь, Мабель! — въ отчаяніи закричать онъ; — ради Бога, скажи мнѣ что-нибудь.

Она встала, опираясь на кресло дрожащей рукой, и даже при неясномъ свѣтѣ горящихъ дровъ въ каминѣ можно было разглядѣть ея смертельную блѣдность.

— Свези меня сначала къ нему, а потомъ я поговорю съ тобою, — сказала она, и голосъ ея звучалъ чуждо, точно голосъ какой-то другой женщины.

— Въ Винценту? — переспросилъ онъ, совсѣмъ оглушенный внутренней болью, какую испытывалъ. — Не сегодня вечеромъ, Мабель. Подожди до завтра!

— Сейчасъ, сію минуту, и если ты не повезешь меня, я одна поѣду.

Онъ пошелъ нанять кэбъ, и когда вернулся, Мабель уже стояла въ мѣховомъ пальто у раскрытыхъ дверей.

— Вели ему ѣхать какъ можно скорѣй, — лихорадочно проговорила она, когда онъ ее усаживалъ въ экипажъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Винцентъ полудремалъ, когда его пробудилъ шумъ шаговъ во лѣстницѣ, и зачѣмъ онъ услышалъ легкій стукъ въ дверь.

— Я не сплю, — сказалъ онъ, думая, что это сидѣлка.

— Винцентъ, — произнесъ тихій, дрожащій голосъ, — это я — Мабель!

Хотя онъ и не былъ подготовленъ къ ея посѣщенію, но не удивился ему.

— Итанъ, вы пришли, — сказалъ онъ: — я очень радъ, вы значитъ не такъ худо обо мнѣ думаете, какъ прежде думали.

Она подошла къ нему, и опустясь на колѣни, взяла его обѣ руки въ свои:

— Винцентъ, — съ рыданіемъ проговорила она, — не говорите такъ… я все знаю, все, что вы выстрадали… онъ все мнѣ разсказалъ, наконецъ.

Винцентъ съ безконечнымъ состраданіемъ взглянулъ въ ея опечаленное личико:

— Бѣдное дитя, значитъ вы все узнали, — я тщетно старался спасти васъ отъ этого. Что же теперь вамъ сказать?

— Скажите, — что прощаете меня.

— Неужели вы не знаете, что своимъ приходомъ вы все загладили, Мабель! Но не въ томъ дѣло, Мабель! что вы намѣрены теперь дѣлать?

— Ахъ! оставимъ это, — устало махнула она рукой.

— Мабель, умирающіе имѣютъ свои привилегіи; я долженъ спросить васъ, что вы сказали Марку?

— Ничего; что же я могла ему сказать? Онъ долженъ самъ знать, что у него больше нѣтъ жены.

— Мабель, вы не бросили его!

— Нѣтъ еще… онъ привезъ меня сюда… онъ здѣсь, кажется…. Вы меня сердите этими вопросами.

— Отвѣчайте мнѣ: мы намѣрены его бросить?

Она встала съ колѣнъ.

— Что же мнѣ дѣлать, — спросила она, — теперь, когда я все знаю. Маркъ, котораго я любила, больше не существуетъ, да и никогда не существовалъ. У меня есть мужъ только по имени. Онъ низокъ, фальшивъ и лживъ, а я считала его честнымъ, благороднымъ и великодушнымъ.

— Вы слишкомъ строги, — перебилъ Винцентъ, — онъ вовсе не такъ дуренъ, какъ вы говорите, онъ слабъ… а не безчестенъ. Еслибы онъ былъ безчестенъ, онъ бы никогда не сознался вамъ. Подумайте, Мабель, вѣдь это было и благородно, и великодушно съ его стороны. Я прошу васъ, умоляю васъ простить его. Помните, что его судьба въ вашихъ рукахъ…

Она молчала, но лицо ея показывало, что она не убѣждена.

— Вы думаете, что вы больше его не любите, — продолжалъ онъ: — но вы ошибаетесь, Мабель. Вы не изъ тѣхъ, которымъ легко разлюбить. Не бросайте его, не покрывайте его позоромъ передъ людьми! простите, простите, ради меня. Обѣщайте мнѣ это.

Она открыла лицо, которое было закрыла руками:

— Ради васъ, да, обѣщаю простить, — ради васъ.

— Благодарю васъ, — сказалъ Винцентъ слабымъ голосомъ. — Вы меня сдѣлали счастливѣе. Я бы желалъ повидать Марка, но усталъ. Теперь я засну.

Марксъ ждалъ ее въ маленькой темной гостиной.

— Поѣдемъ домой, — сказала она ему, и они такъ же молча уѣхали, какъ и пріѣхали. Но не доѣзжая до дому, Маркъ спросилъ дрожащимъ голосомъ:

— Мабель, неужели ты мнѣ ничего не скажешь?

Она встрѣтила его умоляющій взглядъ взоромъ, гдѣ не было упрека, а лишь глубокая и безнадежная печаль.

— Да, — сказала она: — не будемъ больше никогда говорить объ этомъ… о томъ, что ты мнѣ разсказалъ сегодня вечеромъ, и постарайся, если можешь, заставить меня забыть.

---

Люди, знающіе Марка теперь, склонны завидовать его счастію. Его литературныя неудачи начинаютъ забываться; эта тѣнь скандала разсѣялась, когда по смерти Винцента Гольройда стало извѣстно, что въ своемъ завѣщаніи онъ поручалъ Марку Ашбёрну изданіе своего посмертнаго сочиненія. Порученіе это было принято Маркомъ со смиреніемъ и выполнено съ полной добросовѣстностью.

Имя его начинаетъ дѣлаться извѣстнымъ въ юридическихъ кружкахъ. Его не считаютъ глубокимъ законовѣдомъ, но онъ — солидный адвокатъ, имѣющій даръ убѣждать и очаровывать присяжныхъ.

Общество почти простило аффронтъ, понесенный имъ, и снова готово заключить его въ свои объятія, а домашняя жизнь Марка всѣмъ представляется идеаломъ благополучія. У него прелестная жена и только одинъ ребенокъ, которому мать посѣщаетъ всю свою жизнь.

Еслибы его исторія была лучше извѣстна людямъ, то они, конечно, сказали бы, что онъ отдѣлался гораздо легче, чемъ того заслуживалъ.

И совсѣмъ тѣмъ наказаніе все еще тяготѣетъ надъ нимъ и вовсе не легкое. Справедливо, что внѣшнее благосостояніе завоевано имъ; справедливо, что извнѣ ничто ему больше не угрожаетъ; про Гарольда Каффина что-то не слыхать въ послѣднее время, да притомъ, живой или мертвый, онъ не можетъ больше стать между Маркомъ и его женой, потому что она знаетъ худшее, что онъ могъ бы ей сказать.

Но существуютъ тайныя кары, которыя врядъ ли предпочтительнѣе открытому униженію. Любовь Марка къ женѣ, вслѣдствіе самой своей силы, обрекаетъ его на вѣчное мученіе. Пропасть, раскрывшаяся между ними, все еще не сравнялась; порой ему кажется даже, что никогда и не сравняется, хотя ничто въ обращеніи Мабель не даетъ ему поводовъ къ отчаянію. Но его постоянно мучить мысль, что ея мягкость не что иное, какъ снисходительность, ея ласковость — одно состраданіе, а преданность — одно лишь исполненіе долга… Это мучительныя мысли, которыхъ не можетъ заглушить ни упорная работа, ни постоянное возбужденіе.

Займетъ ли онъ когда снова прежнее мѣсто къ сердцѣ свое! жены — вопросъ, который можетъ рѣшить только время. "Le dénigrement de ceux que nous aimons, — говоритъ авторъ «Madame Bovary», — toujours nous en détache quelque peu. Il ne faut pas toucher aux idoles: la dorure en reste aux mains^[1]. А идолъ Мабели потерялъ не только свою позолоту, но даже и свой божественный характеръ.

И, однако, она любитъ его, хотя иною уже любовью: любить больше даже, чѣмъ онъ смѣетъ надѣяться. Пустоту въ ея душѣ наполнилъ сынъ, ея маленькій Винцентъ, котораго она постарается охранить противъ соблазновъ, оказавшихся непреоборимыми для его отца.

Вторая книга Винцента Гольройда была встрѣчена съ искреннимъ восхищеніемъ, но не произвела такого необыкновеннаго фурора, какъ «Иллюзія». Въ ней нѣтъ той силы и той свѣжести, какъ въ «Иллюзіи», и мѣстами ощущается упадокъ энергіи и болѣзненное состояніе ея автора. Но, конечно, она не уронила его славы, и многими, компетентными судьями въ этого рода дѣлахъ даже предпочитается первому его произведенію.

Во всякомъ случаѣ, есть одно существо, которое не можетъ читать эту книгу, безъ чувства страстной жалости въ человѣку, въ произведеніи котораго каждая страница говоритъ о натурѣ, способной въ безкорыстной и рыцарской любви, до конца оставшейся невознагражденной.

А. Э.

"Вѣстникъ Европы", №№ 9—12, 1885

---

1. Уваженіе тѣхъ, кого мы любимъ, всегда насъ отъ нихъ болѣе или менѣе отталкиваетъ. Не слѣдуетъ трогать идоловъ: позолота пристаетъ къ рукамъ.