1879.
правитьВЪ ОБЩЕСТВЕННЫХЪ САНЯХЪ.
правитьОтъ Покрова на Пески тащатся по Садовой общественныя сани, прозванныя извощиками «собачьимъ лазаретомъ». Публика самая разнообразная: купецъ въ енотѣ, чиновница съ ридикюлемъ, изъ котораго выглядываютъ заднія ноги и хвостъ мороженаго поросенка, живописецъ съ картиной въ чахлѣ, неизвѣстнаго званія небритая личность въ «пальтичкѣ подбитомъ вѣтромъ», странница и городовой съ книгой. Небритая личность сидитъ противъ купца, дремлетъ, склоня голову, и при каждомъ ухабѣ тыкается ему головой въ брюхо. Купецъ то-и-дѣло отпихиваетъ его назадъ.
— Вы, почтенный, полегче, — говоритъ онъ. — Вѣдь я не подушка. Вонъ у насъ тутъ и городовой… Сейчасъ можно за нарушеніе общественной тишины…
— Мы не по наряду, — откликается городовой, однако тыкаетъ дремлющаго въ грудь и произноситъ: — Господинъ, вы соблюдайте себя, какъ слѣдоваетъ… Такъ невозможно.
— Охъ, томитъ! — бормочетъ неизвѣстный и потягивается. — Должно полагать онъ, шельмецъ, мнѣ какого-ни-на-есть дурману поднесъ. — Теперича, господа, вѣрите-ли, лицъ настоящихъ передъ собой не вижу, а все какъ-бы облизьяньи морды.
Странница крестится.
— Господи спаси! Отчего-же это у васъ? — спрашиваетъ она.
— У доктора у одного тутъ былъ въ Коломнѣ. Мы отъ виннаго малодушества лѣчимся, — вотъ онъ и поднесъ… Господинъ купецъ, у васъ дѣйствительно въ лицѣ перекосъ и глаза подбиты или это только мнѣ кажется?
Купецъ вздыхаетъ и хмурится.
— Ну, ужъ это оскорбленіе словомъ… — говоритъ онъ. — Господинъ городской стражъ! Тутъ нарушеніе общественнаго спокойствія клонется…
— Поудержись, почтенный. Поудержись отъ словъ-то! — останавливаетъ неизвѣстнаго городовой.
— Поудержись! Нешто я виноватъ, что у меня отъ лекарства помраченіе? Ты вотъ городовой, а мнѣ какъ-бы радугой кажешься…
— Сотвори молитву, сотвори молитву, миленькій, — шепчетъ странница. — Это къ тебѣ бѣсы пристаютъ и лукавство въ зрѣніи творятъ.
— Нѣтъ, тетенька, это докторское снадобье… Вы вотъ сами странница будете, а по временамъ мнѣ какъ-бы щукой кажетесь.
— Господинъ городовой! — восклицаетъ купецъ. — Отчего-же его въ виду больничнаго сбора въ больницу не предоставить?
— Эхъ, ваше степенство!.. Былъ, въ трехъ больницахъ былъ, да не берутъ! Оттого-то я и къ доктору, потому невозможно… На насъ родительская анафема лежитъ. Мы нашей маменькѣ въ хмѣльномъ видѣ голову сапожной колодкой прошибли, а онѣ насъ прокляли, да и уѣхали въ деревню. Оттого у меня и запой. Вотъ я и лѣчусь. Спервоначалу докторъ мнѣ понюхать далъ, а потомъ выпить… И вотъ черезъ это самое у ихъ благородія теперь дымъ изо рта валитъ и искры, — указываетъ онъ на живописца.
— Сходи-ко ты, милый мой, въ баню, да влѣзь на полокъ, такъ паромъ-то оно все и выдетъ, — откликается тотъ.
— Въ баню-то не велѣлъ. Пей, говоритъ, молоко парное… А вотъ это лѣкарство тебя успокоитъ. Хорошо спокойствіе! Ай-ай-ай! Гдѣ купецъ-то? Ну, вотъ теперь онъ мнѣ еловой шишкой кажется. Стой! Сахарная голова выросла!
— Послушайте, городовой, его надо высадить! Это ни на что не похоже! — идетъ въ саняхъ ропотъ.
— Ямщикъ! стой, стой!
— Обойдется, господа. Вѣтеркомъ его продуетъ и обойдется, — успокоиваетъ чиновница съ поросенкомъ въ ридикюлѣ.
— Мерси вамъ… Потому куда я тогда пойду?
— Конечно; ну куда онъ пойдетъ? — продолжаетъ она. — Вѣдь это съ каждымъ пьющимъ человѣкомъ можетъ сдѣлаться. Вонъ у меня деверь… Такъ послѣ каждаго жалованья… Какъ первое число, такъ и начинается, только у него иначе, у него живые раки изо рта лѣзутъ, канарейки въ ушахъ поютъ. Потомъ превратность: вмѣсто дверей изъ втораго этажа въ окошко вышелъ.
Небритая личность вскрикиваетъ и хватается за поросенка.
— Батюшки, поросенокъ! Настоящій поросенокъ! Вотъ и хвостъ, и ноги… А я думалъ это женщина говоритъ! Караулъ!
— Стой! Стой ямщикъ! Городовой, какъ хотите, высадите его! — возмущаются пассажиры. — Это сани общественныя. Чортъ его знаетъ, можетъ быть у него ножъ въ карманѣ. Еще пырнетъ, чего добраго! Выходи вонъ! Вонъ! Вонъ!
Ямщикъ останавливается. Городовой-пассажиръ машетъ книгой. Съ тротуара подбѣгаетъ къ санямъ другой городовой. Свистокъ. Вокругъ саней собирается толпа.