Въ новыхъ владѣніяхъ Черногоріи.
правитьУльцинъ (Dulcigno).
Отъ Бара до Доброй-воды. — Общій видъ. — Въ корчмѣ. — Община Мрковичей. — Видъ изъ-подъ гори Можура. — Встрѣча. — Наверху Можура. — Старый Ульцинъ. — Община Братица. — Двѣ сироты. — Ульцинъ: положеніе города; улицы; неопрятность; дома — и славу. — Въ крѣпости — Всюду разрушенье и упадокъ. — Какъ Ульцинъ взятъ турками и новые его жители арнауты дѣлаются моряками. — Торговый флотъ. — Постройка судовъ на паяхъ. — Капитанъ Беддюли. — Корпоративный духъ ульцинянъ. — Общая характеристика ихъ. — Семейныя отношенія. — Школа. — Составъ населенія и цифровыя данныя.
править
Путь отъ Бара до Ульцина (6 пѣшихъ часовъ) представляетъ настоящую прогулку. Вы съ удивленіемъ любуетесь великолѣпіемъ картинъ и роскошью природы. Единственно, что напоминаетъ присутствіе человѣка на этой высотѣ, это — жалкая мазанка, служащая корчмой, въ которую едва можно пролѣзть; мечеть безъ минарета, похожа скорѣе на какой-то заброшенный магазинъ, и магометанское кладбище, не огороженное, заросшее бурьяномъ, на которомъ въ безпорядкѣ торчатъ надгробные камни. Кое-гдѣ вдали виднѣются бѣлые домики, ласкающіе глазъ своимъ свѣтлымъ видомъ и окружающею ихъ благодатью.
Остановимся здѣсь на минуту, чтобы перевести духъ послѣ подъема въ гору и дать отдыхъ ногамъ послѣ страшной турецкой мостовой, которая хуже всякой природной дороги. Мазанка оказывается состоящею изъ двухъ отдѣленій. Въ одномъ отдѣленіи собственно корчма, гдѣ на земляномъ полу постлана рогожка; въ углу, также на землѣ, очагъ; передняя стѣнка состоитъ изъ досокъ, которыя могутъ выдвигаться и задвигаться, а передъ нею помостъ въ одну доску, на которомъ разложенъ товаръ для продажи: спички зажигательныя, свертокъ табаку, коробка съ мелкимъ сахаромъ желтаго цвѣта, графинъ съ ракіей и рядомъ съ нимъ нѣсколько маленькихъ стаканчиковъ; вверху, вродѣ украшенія, кусокъ бѣлаго, уже загрязненнаго, коленкора и пучки опуши (узенькіе ремешки изъ бараньей невыдѣланной кожи для опанокъ). Хозяинъ-арнаутъ съ бритою головой, въ затасканной красной шапочкѣ, въ курткѣ и штанахъ домотканнаго бѣлаго сукна, плотно прилегающихъ къ тѣлу. Ему лѣтъ 40, но онъ смотритъ какъ-то старчески, изможденно. Въ другомъ отдѣленіи, совершенно темномъ, его жена, еще довольно моложавая, копошится около чего-то; въ дверяхъ показалась дѣвочка лѣтъ восьми, смуглая, съ сухимъ красивымъ личикомъ, карими глазами и каштановыми природными локонами, падающими на плечи; на ней нѣтъ ничего, кромѣ грязной рубашонки: за нее держится братишка лѣтъ двухъ.
По виду хозяина можно было бы принять за магометанина; но по семейной обстановкѣ видно, что нѣтъ: дѣйствительно, онъ оказывается католикомъ и прибылъ сюда откуда-то издалека, изъ Дибры или Уштюба.
— Какъ же вы попали сюда? — спрашиваю его.
— Да все у насъ не мирно было; пошли какія-то подати на войско, — берутъ и деньгами, и натурой; сына — уже взрослаго мальчика, такъ что скоро женить бы — убили; думаю: пойду, куда глаза глядятъ, да вотъ и пришелъ сюда, поселился въ Барѣ, — и хорошо мнѣ было первые два года, — привелъ жену съ дочкой, купилъ домишко и сталъ кое-какъ перебиваться. Вдругъ и тутъ стали брать на войско и меня самого гнали; а какъ я пойду, когда мнѣ домишко не на кого оставить! Я не пошелъ; меня оплячкали, а послѣ пришли черногорцы, стали рушить Баръ, пошла прахомъ и моя хижина. Съ тѣхъ поръ вотъ и живу здѣсь. И не знаю, чьи мы теперь: царскіе ли, княжевы ли, или цесаревы (австрійскіе).
Я ему объяснилъ; онъ выслушалъ, но не повѣрилъ.
— Ужь и не знаю, какъ это будетъ: магометане говорятъ, что опять турки возьмутъ насъ; попы говорятъ, что мы — цесаревы, а теперь конечно черногорскіе.
Видимо, что ему совершенно все равно, только бы оставили его въ покоѣ. Я напился воды, потомъ выпилъ ракіи и чернаго кофе, который оказался лучше, чѣмъ во многихъ городскихъ корчмахъ, и взялъ двѣ опуты, чтобы лучше укрѣпить опанки на ногахъ, заплатилъ за все 12 крейцеровъ и, собираясь въ путь, подѣлился съ дѣтьми кое-чѣмъ изъ имѣвшейся провизіи и далъ нѣсколько крейцеровъ. Они скрылись къ матери, но черезъ минуту дѣвочка выбѣжала, обняла меня и потомъ обѣими ручонками стала гладить по лицу: таковъ восточный способъ выраженія благодарности.
Отсюда начинается община Мрковичей, состоящая изъ нѣсколькихъ селъ, разбросанныхъ по всему плато и въ боковыхъ долинахъ. Это — богатое и чрезвычайно сильное племя, до 3.000 душъ обоего пола, которое ведетъ свой родъ изъ Черногоріи, а теперь всѣ магометане. Они рѣзко отличаются отъ окружающаго населенія, особенно отъ арнаутъ, крупнымъ ростомъ и крѣпкимъ сложеніемъ, и въ то же время славятся юначествомъ. Большая часть ихъ переселилась изъ села Мрке въ Пиперахъ (недалеко отъ Подгорицы). Одинъ родъ цѣликомъ переселился изъ верхней Цермницы: это были граболянцы, отъ которыхъ осталась и церковь ихъ Св. Петка, Граболянская: она стоитъ невредима и въ ней служатъ два раза въ годъ: 26 іюля — на малую Петку и 14 октября — на большую. Затѣмъ прибывали изъ разныхъ мѣстъ, но все черногорцы, и они этимъ гордятся. Магометанство приняли нѣкоторые такъ недавно, что многіе изъ живыхъ сами были христіанами.
Въ воспоминаніе этого они наканунѣ Рождества налагаютъ баднякъ (небольшое деревцо, которое сжигается на очагѣ, въ сопровожденіи извѣстныхъ обрядовъ: исключительная особенность православныхъ сербовъ) и покупаютъ на этотъ случай вина и ракіи, какъ для поливанія его, такъ и для угощенія посѣтителей изъ православныхъ. Они почитаютъ также день Св. Николая, а на Троицынъ день ходятъ на Румію съ процессій православныхъ, чтобы поклониться чудотворному кресту, который обыкновенно въ тотъ день выносятъ туда и который прежде находился въ ихъ рукахъ, когда они были еще христіанами (объ этомъ крестѣ мы скажемъ при концѣ).
Когда предполагалось провести границу Черногоріи между Барскимъ и Ульцинскимъ округами и турецкіе коммиссары въ смѣшанной разграничивающей коммиссіи хотѣли, сколько возможно, оттягать къ себѣ и съ этою цѣлью путали названія мѣстностей, Мрковичи всегда становились на сторону черногорцевъ и изобличали ложь турокъ.
Отъ Доброй-воды вплоть подъ Можуръ, верстъ 10, приходится идти все черезъ Мрковичи. Прямо на пути новое село Kяне съ мечетью на отдѣльномъ возвышенія, а оноло въ долинахъ разбросаны дома. Нивы окружены лѣсомъ и всѣ почти подъ орошеніемъ. Отсюда еще одинъ спускъ и идете по уваламъ, по каменистой дорогѣ, но не утомляетесь, потому что глазъ вашъ всюду отдыхаетъ на роскошной зелени, обступающей васъ со всѣхъ сторонъ, и вдали виднѣющіяся горы съ темными, вдающимися въ нихъ, долинами всѣ покрыты зеленью и лѣсомъ, а у подошвы горъ виднѣются нѣсколько селъ. Равнина идетъ, постепенно спускаясь, такъ далеко, что исчезаетъ наконецъ въ туманѣ, какъ будто обрываясь, виднѣются только обступающія ее по бокамъ вершины горъ и надъ всею этою панорамой, представляющей хаотическое смѣшеніе горъ и наполненныхъ туманомъ углубленій, высится гигантскій конусъ Руміи, окруженный цѣлою толпой низшихъ конусовъ. Какъ стражи стоятъ они около Руніи и, чѣмъ дальше отъ нея, спускаются все ниже и ниже. Часть ихъ, въ видѣ отдѣльныхъ холмовъ, разметалась у подошвы главнаго конуса на равнинѣ, а другіе, составивъ неразрывную цѣпь, тянутся дальше по направленію къ Скадру, составляя одинъ хребетъ но срединѣ перешейка между моремъ и Скадарскимъ озеромъ: за нимъ лежитъ такъ-называемая Бранна. Передъ нами поднимается Можуръ, который идетъ отъ моря поперекъ въ упомянутому хребту, а потомъ заворачиваетъ и идетъ параллельно ему; въ промежуткѣ между ними пробиваетъ себѣ путь рѣчка Мегуредъ или, правильнѣе, Медьюречъ (Междурѣчье) съ прелестной Шасскою долиной и впадаетъ въ Бонну у Св. Георгія. По ней и идетъ въ настоящее время черногорская граница.
Подъемъ на Можуръ со стороны Бара не трудный, потому что начинается съ высокой равнины. Какъ разъ при началѣ подъема навстрѣчу мнѣ идетъ цѣлый караванъ конныхъ и пѣшихъ мужчинъ и женщинъ. Всѣ они въ бѣломъ: мужчины — въ извѣстномъ уже своемъ суконномъ костюмѣ; женщины — подъ покрываломъ, спускающимся до колѣнъ, и въ темныхъ широкихъ штанахъ вродѣ юпки; а у другихъ — длинныя рубашки и изъ-подъ нихъ только виднѣются узкія бѣлыя панталоны; на ногахъ опанки или башмаки съ заостренными носками. Лицо не закрыто ни у одной. У нѣкоторыхъ на шеѣ ожерелья изъ золотыхъ и серебряныхъ монетъ; елекъ (родъ корсета) также расшитъ золотомъ по красной шелковой матеріи и серебряный широкій поясъ съ массивною пряжкой, по срединѣ которой нѣсколько крупныхъ сердоликовъ. Другія одѣты просто.
— Селамаликъ! — говорю я имъ, предполагая, что они, какъ магометане, не захотятъ принять сербскаго привѣтствія, а можетъ-быть и не знаютъ по-сербски.
— Добра ты срѣтя, господине! — отчеканилъ одинъ изъ шедшихъ впереди, и начались обычные распросы: откуда и куда идешь, веселъ ли князь, здорово ли все въ Цетиньи, что новаго ит. под., — совершенно какъ въ Черногоріи. Это и были старые черногорцы Мрковичи, возвращавшіеся изъ Ульцина съ базара, а пустившійся со иной въ разговоръ былъ Юсуфъ-барьянтаръ, съ которымъ я уже прежде видѣлся въ Барѣ. При прощаньи онъ наказалъ мнѣ непремѣнно посѣтить его.
Наконецъ, мы на верху перевалили черезъ Можуръ, составляющій природную стѣну между Баронъ и Ульцинонъ. Тутъ совершенно голо; груды известняка, нагроможденныя природой, смѣшиваются съ искусственными нагроможденіями, сдѣланными для защиты, между коими остатки соломы и сѣна, служившихъ логовищемъ, кругомъ разныя нечистоты, осколки разбитой посуды, обрывки одежды, сломанныя подковы, пустые патроны. Все показываетъ, что здѣсь еще недавно стоялъ военный лагерь. Это были турецкіе шанцы, которые виднѣются всюду на всемъ протяженіи Можура.
Подъ Можуромъ оканчивается сербскій элементъ и, перейдя его, вы вступаете уже въ область населенную одними арнаутами, гдѣ не услышите ни слова сербскаго.
Прежде, чѣмъ спуститься съ Можура на другую сторону, своротимъ съ дороги и пойдемъ по его хребту къ морю; тутъ гдѣ-то, говорятъ, былъ Старый Ульцинъ, но когда онъ былъ — не знаетъ ни народное преданіе, ни исторія.
Пройдя часъ по гребню, вы доходите до края его; подъ вами море и у самаго берега нѣсколько островковъ, собственно скалъ, оторвавшихся отъ материка, и на одномъ изъ нихъ разрушенная крѣпость. Мнѣ не привелось быть внутри ея, но по наружности она похожа на всѣ другія. Интереснѣе остатки какихъ-то построекъ на самомъ хребтѣ, какъ разъ противъ этой крѣпости. Остатки эти представляютъ только стѣны и основанія стѣнъ, по которымъ, однако, можно видѣть цѣлый планъ.
Спустившись внизъ, вы вступаете на обширную равнину, почти отвѣсно возвышающуюся надъ моремъ футовъ на 500. Здѣсь также есть слѣды построекъ, но уже болѣе близкаго къ намъ времени, о которыхъ осталось темное преданіе у народа. Говорятъ, здѣсь копали и находили большія сокровища; а теперь на нѣкоторыхъ только мѣстахъ уцѣлѣло основаніе стѣнъ изъ тесаннаго камня съ известью и нѣсколько надгробныхъ плитъ. Это былъ монастырь. Это произвелъ это разрушеніе и куда дѣвался весь матеріалъ? Варвары, разрушая, довольствуются тѣмъ, что уносятъ все цѣнное; камень имъ ненуженъ, какъ бы ни былъ отлично обдѣланъ. Слѣдовательно, это не дѣло варваровъ; а камни отсюда, по словамъ народа, всѣ отнесены на островъ и послужили для постройки крѣпости. Такими цивилизованными варварами были венеціянцы, которые, въ жадной погонѣ за богатствами, не щадили ни святыни, ни памятниковъ старины и рушили все, что могло служить ихъ практическимъ цѣлямъ. Они пощадили бы, конечно, монастырь, еслибъ онъ былъ католическій; и потому самый актъ разрушенія доказываетъ, что онъ былъ православный. Находящіеся близъ него ключи называются арнаутами — Уйме-Дьюровичъ, что въ переводѣ значитъ вода Дьюровича, и чѣмъ еще болѣе подтверждается пребываніе здѣсь сербовъ.
Итакъ, мы находимъ здѣсь слѣды пребыванія какого-то первобытнаго народа, можетъ-быть старыхъ иллировъ, затѣмъ — сербовъ, вытѣсненныхъ венеціянцами, а теперь на все это налегъ слой арнаутскій. Вся эта мѣстность, по народному сказанію, была когда-то покрыта густымъ лѣсомъ, въ которомъ водилось множество звѣрей всякаго рода: медвѣди, дикіе кабаны, олени и др., и на нихъ охотились знатные люди.
Часть лѣса сохраняется еще до настоящаго времени; но большая часть его истреблена и истребляется на дрова, которыя здѣсь же грузятся на морѣ и отвозятся въ безлѣсныя побережья Далмаціи и Италіи. Мѣстность внизу называется барла, что значитъ бѣлыя нивы: это дѣйствительно роскошныя поля, принадлежащія ближнему селу Круче; здѣсь же имѣютъ свои участки нѣкоторые и изъ Ульцина. Черезъ нихъ и черезъ село идетъ дорога, когда-то вымощенная камнемъ, и сходится съ дорогой, идущей изъ Бара, подъ первымъ спускомъ съ Можура. Затѣмъ вы спускаетесь все ниже, переваливая черезъ косы, выбѣгающія отъ главнаго хребта и становящіяся поперекъ дороги. Мѣстами голый камень залегаетъ ровными плитами, которыя растреснулись на такіе правильные куски, что можно предположить тутъ участіе искусства человѣка; только громадность этихъ плитъ убѣждаетъ, что здѣсь работала не человѣческая рука, а стихійная сила.
Мѣстность эта не имѣетъ того величія, какъ въ окрестностяхъ Бара, но она не уступаетъ ей въ роскоши растительности и еще больше обработана. Она вся разбивается на мелкіе ландшафты, на которыхъ видна полная гармонія между природой и живущимъ среди нея человѣкомъ.
Другое село на пути — Ерюсе, что значитъ «голова», потому что стоитъ во главѣ начинающейся отсюда долины, идущей вплоть до Ульцина. Немного далѣе эта же самая долина называется Братица. Это собственно названіе находящагося здѣсь поселенія, растянувшагося вдоль на цѣлый часъ; текущая же внизу рѣчка не имѣетъ никакого названія. По бокамъ ея невысокія горы Мали-барсъ (Бѣлая гора) и Бодра (холмы), покрытыя мелкимъ лѣсомъ и кустарникомъ, среди котораго весело выглядываютъ бѣлые дома, окруженные полями и селами. Оглянувшись назадъ на Можуръ, вы также видите сплошной лѣсъ и до половины его маслиновыя рощи, такъ что только самый верхъ его сѣрою полосой рисуется по голубому фону неба; а сама рѣчка то растекается и тонкою струей журчитъ по мелкому каменнику, то, искуственно схваченная въ одинъ каналъ, идетъ высоко по косогору и съ высоты двухъ или трехъ саженъ съ гуломъ падаетъ черезъ трубу на мельничныя колеса, а потомъ несется далѣе, чтобы напоить лугъ или ниву.
При концѣ долина расширяется и соединяется съ равниной, идущей къ Боннѣ и въ морю; Бѣлая-гора, идущая справа, также оканчивается и является безъ лѣса, совершенно оправдывая свое названіе, потому что тутъ во всей наготѣ является бѣлый известнякъ, расщепленный на множество скалъ и разваливающійся на куски, которые завалили прижавшуюся къ горѣ дорогу.
И тутъ нѣсколько на возвышеньи, на голомъ камнѣ, совершенно одиноко стоятъ двѣ церкви, какъ двѣ сироты: одна — старенькая, маленькая и низенькая настолько, что высокій человѣкъ можетъ достать рукой подъ крышу; стѣны сѣрыя, небѣленыя, даже не совсѣмъ прямыя; маленькія окошечки высоко, подъ самой крышей, да и въ тѣхъ стекла выбиты; кругомъ лежатъ каменныя глыбы, замѣняющія могильныя плиты, заросшія татарникомъ и низкимъ кустарникомъ илекса съ колючимъ листомъ (видъ дуба), и два маслиничныя деревца, будущая доходная статья: это — православная церковь; другая — новая, еще не совсѣмъ отдѣланная и сравнительно довольно большая — католическая, и въ ней съ одной стороны также выбиты стекла. Это все магометанскіе мальчишки въ послѣднее время нарочно выбили стекла каменьями. Выгнанныя далеко изъ города, ткнутыя среди голыхъ скалъ, на голый камень, несчастныя церкви и тутъ не могли найти мира, — и тутъ подверглись поруганію и разоренію. Можетъ-быть говорятъ только на мальчишекъ, а сдѣлали это взрослые. Магометанскій ли законъ виноватъ въ этомъ, или вообще таковы нравы и обычаи его адептовъ? Отчего этого нѣтъ теперь, когда вмѣсто турецкаго паши завѣдуетъ Ульциномъ черногорскій воевода? Законъ магометанскій не подвергся ни малѣйшему нарушенію, нравы и обычаи также не могли сразу измѣниться, но только азіятъ выброшенъ за бортъ и его мѣсто занялъ европеецъ, и порядки измѣнились.
Ульциняне и весь Ульцинскій округъ, населенный одними арнаутами, магометанами и католиками, когда-то пугали всякаго своимъ самоволіемъ, нетерпимостью, убійствами и разбоями, а съ тѣхъ поръ, какъ вступили черногорцы, не было ни одного случая ни сопротивленія закону и власти, ни какого-нибудь нарушенія порядка; тогда какъ около, только черезъ границу, продолжается прежній безпорядокъ, воровство, убійство и вообще полное отсутствіе личной безопасности. Какими средствами достигаетъ этого Черногорія, мы скажемъ послѣ, а теперь поспѣшимъ войти въ городъ. Мы опишемъ его сначала такимъ, какимъ былъ принятъ отъ турокъ, и послѣ дадимъ то, что измѣнилось при черногорцахъ.
Ульцинъ, какъ улитка въ раковинѣ, весь втянулся внутрь узкой, сквозной долины между моремъ и упомянутою выше равниной. Съ моря вы видите только его бухту съ однимъ рядомъ домовъ при краѣ ея подъ отвѣсными стѣнами, а большая часть домовъ скрывается за крѣпостью, которая стоитъ на высокой скалѣ, составляющей одинъ изъ краевъ бухты; тогда какъ на противуположномъ краю ея, на высокомъ, тоже скалистомъ мысу, стоитъ одиноко большое зданіе, дворецъ бывшаго вали Скадарскаго Измаила-паши, который проводилъ здѣсь лѣто со своею красивой супругой мадьяркой. Вступая въ городъ съ дороги отъ Бара или Скадра, вы видите дома, разбросанные по низу и по горамъ съ обѣихъ сторонъ, перемѣшанные съ садами и потому совершенно скрывающіеся въ зелени, что придаетъ городу совершенно сельскій видъ. Если идете отъ Скадра, то прежде всего минуете цыганскій кварталъ: это до десятка или болѣе домовъ, передъ которыми кругомъ грязь; около нихъ копошатся грязныя, растрепанныя, въ лохмотьяхъ, женщины, и васъ обсыпаетъ толпа полунагихъ мальчишекъ съ назойливымъ требованіемъ подачки.
Затѣмъ вы видите съ одной стороны на возвышеніи большой красный домъ, постоянная квартира почетныхъ гостей, съ другой — мечеть съ минаретомъ; все пространство внизу занято кладбищемъ, на которомъ живописно рисуются нѣсколько надгробныхъ кіосковъ съ куполомъ и арками съ четырехъ сторонъ, а остальное — все стоячіе камни съ чалмами и фесами различныхъ формъ, смотря по тому, былъ ли умершій ходжа, хаджи (поклонникъ ко святымъ мѣстамъ), дервишъ или свѣтскій человѣкъ, и просто заостренные вверху надъ женщинами. Вступая внутрь города, вы прежде всего встрѣчаете цыганскія кузницы, двѣ корчмы, ханъ, двѣ-три мастерскія слесарей и котельщика, и наконецъ идетъ базаръ, состоящій изъ одной узкой улицы, по обѣ стороны которой лавки съ разнымъ товаромъ; кое-гдѣ между ними кофейная, цирюльня; одинъ сапожникъ, приготовляющій новую европейскую обувь, другой — изготовляющій единственно башмаки турецкіе и еще двое, занимающіеся только починкой старой обуви. По срединѣ улицы, не шире 2—3 саженъ, идетъ канавка для стока дождевой воды. Мостовая неровная, какъ во всѣхъ турецкихъ городахъ. По улицѣ снуютъ дѣти: мальчики — одни разносятъ кофе по лавкамъ, другіе несутъ какую-нибудь покупку; дѣвочки таскаютъ кувшины съ водой. У лавокъ покупщики и покупщицы. Въ базарный день передъ лавками прямо на улицѣ разсаживаются женщины изъ селъ съ своими произведеніями: зеленью разнаго сорта, табакомъ въ листахъ, сыромъ, молокомъ и т. п., и тогда положительно нужно протискиваться; а тутъ же того и смотри наступитъ на васъ лошадь, или хватитъ зубами мазга, нагруженная чѣмъ-нибудь.
При концѣ базара, по срединѣ улицы, водопроводъ, покрытый сводомъ, и тутъ вѣчно толпятся люди: одни берутъ воду, другіе моютъ бѣлье, третьи поятъ лошадей. Вода отсюда стекаетъ въ глубокій оврагъ, по одну сторону котораго находятся кофейная и пекарня, а по другую — мясная лавка и бойня. Послѣдняя просто лабазъ, открытый съ улицы, съ деревяннымъ поломъ, покатымъ къ оврагу: по немъ стекаетъ кровь и сваливаются внутренности. Текущая въ глубинѣ оврага вода не въ состояніи уносить эти отбросы, и потому они тамъ гніютъ, заражая воздухъ зловоніемъ. Стая собакъ, голодныхъ и изувѣченныхъ, стоитъ мирно въ ожиданіи добычи, или терзаетъ выброшенныя кишки, а по временамъ поднимаетъ грызню между собою, если появится собака изъ чужой махалы (квартала). Вонъ здѣсь такая, что, проходя мимо, нужно затаить дыханіе, но и тогда, — я говорю безъ преувеличенья, — нѣсколько разъ меня чуть не смутило отъ этой вони и отвратительнаго вида.
А между тѣмъ какъ разъ vis-à-vis съ этой клоакой, на разстояніи какихъ-нибудь пяти саженъ, стоятъ двѣ наиболѣе посѣщаемыя кофейни. Передъ одной изъ нихъ, подъ раскидистымъ тутовымъ деревомъ, устроенъ особый досчатый помостъ, на которомъ въ лѣтнее время посѣтители разсаживаются, поджавъ подъ себя ноги, и спокойно ведутъ бесѣду, попивая кофе и покуривая трубки на длинныхъ чубукахъ. Они такъ свыклись съ вонью, что не только не чувствуютъ ея, но она какъ будто служитъ приправой и дополненіемъ къ испытываемому ими удовольствію, которое они вкушаютъ, якобы, на вольномъ воздухѣ.
Проходя но узкимъ улицамъ, гдѣ идутъ жилые дома, нужно остерегаться, чтобы васъ не обдали нечистотами, такъ какъ въ каждомъ домѣ есть въ стѣнѣ отверстіе изъ отхожаго мѣста, черезъ которое нечистоты текутъ прямо по стѣнкѣ, и если вы не остережетесь издали, васъ какъ разъ окропятъ вонючими брызгами. Сообразивъ при этомъ, что улицы въ нѣкоторыхъ мѣстахъ не болѣе сажени въ ширину съ конавкой по срединѣ, вы поймете всю опасность прохожденія по нимъ.
Когда здѣсь работаютъ маслобойни, на которыхъ выжимается масло изъ оливокъ, то съ этихъ дворовъ спускается остающаяся послѣ того черная жидкость съ запахомъ сильно протухлаго деревяннаго масла, которая, соединяясь въ канавкахъ съ другими нечистотами изъ дворовъ, дополняетъ общее зараженіе воздуха. Добавьте къ этому міазмы отъ разбросанныхъ всюду по городу кладбищъ, которыя воняютъ разлагающимися трупами, потому что ихъ зарываютъ на глубину аршина и не болѣе полутора, такъ что даже зимой я ощущалъ вонь, проходя мимо свѣжихъ могилъ, и видѣлъ, какъ куры копаются въ нихъ, доставая оттуда червей, повидимому, выползающихъ изъ гніющаго трупа.
О благообразіи здѣсь конечно не можетъ быть и рѣчи, хотя и есть стремленіе къ тому.
Здѣсь, какъ и въ Барѣ, всѣ дома венеціанской постройки, передѣланные новыми ихъ хозяевами на свой ладъ. Двери въ улицу, иногда съ высокими крыльцами, задѣланы, также какъ и окна въ нижнихъ этажахъ, а окна вверху постоянно закрыты мелкою деревянною рѣшеткой. Поэтому дома смотрятъ какъ бы поворотившимися спиной къ людямъ. Но въ то же время снаружи домъ расписывается различными красками и украшается надписями. Одинъ богачъ, наприм., вздумалъ построить домъ на славу, и построилъ такой, что всякій имъ любуется. Домъ этотъ занимаетъ довольно высокое мѣсто; съ трехъ сторонъ выходитъ на улицу, а съ четвертой примыкаетъ къ саду; онъ въ два высокихъ этажа съ черепичною крышей; въ длину саженъ 15, а ширина не одинаковая. Узкая стѣна, выходящая на площадь, покрыта узорами, выведенными синей и красною краской, а по срединѣ ихъ красуется крупная надпись, гласящая: «Машалла!» (т. е. «да не сглазитъ никто»). Окна не со всѣхъ сторонъ и расположены безъ симметріи, высоко подъ навѣсомъ крыши и, конечно, заставлены рѣшеткой. Входъ, какъ обычно, черезъ дворъ, изъ котораго вы сначала входите въ темный подвалъ, а изъ него уже по дрянной деревянной лѣсенкѣ поднимаетесь въ жилое помѣщеніе, гдѣ прежде всего вступаете въ темный корридоръ, изъ котораго ведутъ двери въ различныя комнаты, расположенныя также безъ симметріи.
Скрывая, сколько возможно, свою семейную жизнь отъ глазъ свѣта, магометанинъ всю заботу полагаетъ на внутреннее устройство дома: тутъ у него во дворѣ всегда найдется нѣсколько фруктовыхъ деревьевъ и цвѣтничокъ, въ которомъ непремѣнно есть кусты розъ, лѣтнихъ и зимнихъ, нарцисы и гіацинты; вдоль всей внутренней стѣны — врытая галлерея, гдѣ онъ любитъ проводить время въ кругу своихъ; тутъ же къ дому прилегаетъ цѣлый садъ, въ которомъ, кромѣ фруктовыхъ деревьевъ, нѣсколько маслинъ, различная зелень и овощи, а иногда посѣяна и кукуруза. Всякій магометанскій домъ имѣетъ при себѣ значительное количество земли сверхъ того, что имѣется внѣ города, въ полѣ.
Снаружи дома кажутся довольно большими, но внутри представляютъ тѣсныя клѣтки, приспособленныя именно къ магометанскому образу жизни, чтобы можно было только сидѣть, поджавши подъ себя ноги, и лежать. При всемъ томъ у нихъ нѣтъ никакой комнатной мебели, нѣтъ ни столовъ, ни стульевъ, ни скамеекъ, даже простора въ самой большой пріемной комнатѣ весьма мало. Кругомъ всей комнаты идутъ миндеры, помостъ вышиною отъ пола на четверть аршина и шириною въ аршинъ, покрытый шерстяными матрацами и коврами, съ продолговатыми подушками по стѣнѣ; подъ потолкомъ полки, на которыхъ для украшенія размѣщена различная посуда; а со входа значительная часть занята перегородкой, за которой помѣщаются постели, подушки и т. п. вещи, требующіяся ночью и скрываемыя на день; а надъ нею нѣчто вродѣ галлереи, куда тоже сваливаются различныя вещи, чаще же всего не занято ничѣмъ, какъ будто въ театрѣ галлерея для зрителей; она сдѣлана единственно ради нижняго помѣщенія. А между тѣмъ на нее тратится не мало работы: она раздѣлена колоннами и арками съ рѣшетками вверху; и все это — рѣзное, иногда лакированное. Потолокъ изъ мелкихъ дощечекъ съ шести-восьмиугольникомъ по срединѣ, въ которомъ стороны къ центру постепенно съуживаются; и онъ также рѣзной и лакированный или раскрашенный разными красками.
Любятъ они очень, такъ-называемыя, это — выступы надъ нижнемъ этажомъ вродѣ балкона со множествомъ оконъ съ трехъ сторонъ, какъ въ фонарѣ. Одинъ устроилъ такимъ образомъ большую пріемную комнату, подперевъ ее съ двухъ угловъ деревянными столбами, которые своимъ необдѣланнымъ видомъ вмѣстѣ со стоящею на нихъ постройкой совершенно портятъ широкую террасу изъ массивныхъ каменныхъ плитъ, въ которую они упираются. Однажды лошадь, привязанная къ одному изъ столбовъ, испугавшись чего-то, рванулась и сдвинула его съ мѣста; еслибы не случилось тутъ людей, она вырвала бы его совсѣмъ, и все зданіе повалилось бы. Но паденье было предупреждено, столбъ вдвинули на его прежнее мѣсто и въ домѣ зажили по-старому.
Ни объ удобствѣ, ни о красотѣ здѣсь не имѣютъ никакого понятія, а чистота совершенно не входитъ и въ помыслы здѣшнихъ жителей. При этомъ не могу не вспомнить Сараева, гдѣ въ грязной обуви совѣстно пройти даже по двору, который чище, чѣмъ у здѣшнихъ людей въ комнатѣ; а войдите внутрь дома: ни пылинки нигдѣ; кругомъ все сіяетъ отъ чистоты; все тамъ приспособлено и умѣстно; войдя въ домъ, можно подумать, что находишься гдѣ-нибудь въ срединѣ Европы, у чистоплотнаго и экономнаго нѣмца.
Общій видъ города довольно веселый. Жилыхъ домовъ въ самомъ низу немного, большая же часть расположена съ обѣихъ сторонъ долины по горахъ, откуда всегда открывается прекрасный широкій видъ на море или на Бонну. Есть домики съ большими окнами и снаружи совсѣмъ похожіе на европейскіе, а въ то же время вы встрѣчаете внизу и иного развалинъ. Прежде городъ былъ расположенъ высоко по горамъ, гдѣ нѣтъ недостатка въ растительности и откуда видъ еще прелестнѣе и шире, но теперь тамъ все опустѣло. Близъ двухсотъ домовъ представляютъ изъ себя развалины, которыя постепенно разсыпаются, и только плющъ, устилая голыя стѣны своимъ густымъ зеленымъ покровомъ, скрываетъ ихъ безобразіе. Всюду, на самую высоту, была когда-то проведена вода, теперь же вы видите то умолкнувшій фонтанъ, то глиняную трубу, по которой шла вода. Внутри града всѣ почти дома въ три и четыре этажа и сохранили вполнѣ свою прежнюю форму. Немногіе изъ нихъ заняты современными жителями, которые живутъ обыкновенно только въ одной части дома, оставляя другую часть пустою. Въ нѣкоторыя, видимо, турки никогда и не входили; въ нихъ остались изящные лѣпные карнизы и украшенные рѣзьбой порталы, высокія каменныя крыльца. Есть одно зданіе, которое когда-то представляло палаццо какого-нибудь духовнаго сановника, судя по надписи: I. H. S., и тутъ же была церковь. Здѣшній градъ былъ больше Барскаго и въ послѣднее время не подвергался разрушенію; онъ разрушался постепенно. Въ первый разъ онъ былъ разгромленъ турками, когда они приняли его изъ рукъ венеціянцевъ. Это было въ 1571 году. Городъ тогда сдался на капитуляцію и турки обѣщали выпустить гарнизонъ и жителей и дать послѣднимъ возможность унести свое имущество. Но едва только впустили турокъ, они зажгли со всѣхъ концовъ городъ и кинулись рѣзать гарнизонъ и жителей и грабить имущество. Изъ гарнизона, состоявшаго изъ итальянцевъ и французовъ, спаслись только 12 человѣкъ съ начальникомъ Сарра Мартиненго: они успѣли пробить себѣ дорогу, вскочить въ лодку и уплыть, а жители погибли всѣ до единаго; остались, можетъ-быть, только молодыя женщины и дѣти, которыя конечно обращены въ магометанство. Затѣмъ онъ подвергался бомбардированію раза два со стороны венеціянцевъ, которые пытались его воротить. Городъ, конечно, былъ потомъ возобновленъ новыми поселенцами, но внутри крѣпости большая часть домовъ лежитъ въ развалинахъ. Тамъ теперь есть цѣлыя улицы, представляющія изъ себя груды мусора и всякихъ нечистотъ, а по краямъ только куски стѣнъ. Турки возобновили одни укрѣпленія, устроивъ бойницы и бастіоны. Смотря на массу пустырей и развалинъ, приходишь къ заключенію, что въ первоначальномъ видѣ Ельцинъ никогда послѣ венеціянцевъ не возобновлялся. Но затѣмъ видишь всюду слѣды позднѣйшаго опустошеніи домовъ безъ всякаго поврежденія извнѣ. Народное преданіе приписываетъ это чумѣ, которая поморила всѣхъ, жившихъ на возвышенныхъ мѣстахъ, не коснувшись низа. Это объясненіе однако не имѣетъ никакого вѣроятія, потому что противно обычному явленію, такъ какъ болѣзнь всегда дѣйствуетъ сильнѣе въ мѣстахъ низкихъ, особенно если тамъ нѣтъ заботы о чистотѣ, какъ это и существуетъ во всѣхъ турецкихъ городахъ. Видимо, что городъ какъ упалъ, такъ и не поднимается на прежнюю высоту. Но и въ турецкій періодъ ульцинянъ постигъ кризисъ: упадокъ ихъ торговли, вслѣдствіе усиленія пароходства, такъ какъ все ихъ благосостояніе заключалось въ парусномъ флотѣ, который всюду долженъ былъ уступить преимуществу пара. Этому кризису подверглись всѣ приморскіе города на Адріатикѣ, особенно Бокка и южное Приморье. Въ Перастѣ (въ Боккѣ) чуть ли не половина домовъ стоитъ пустая, потому что перастяне жили исключительно мореплаваніемъ.
Какъ бы то ни было, при первомъ же осмотрѣ города вы замѣчаете, что онъ упадаетъ и въ немъ нѣтъ задатковъ жизни. Да и создавали ли что-нибудь турки? Способны ли они вдохнуть жизнь? Они всюду только рушатъ и убиваютъ жизнь, эксплуатируя только то, что досталось имъ въ наслѣдство отъ прежняго культурнаго народа. Здѣсь вполнѣ оправдывается турецкая поговорка, произносимая съ гордостью правовѣрнымъ: «Куда только ступилъ конь султана, тамъ и травы больше не растетъ».
Что сталось съ первыми поселенцами Ульцина по занятіи его турками, мы не знаемъ; но теперь здѣсь всѣ — арнауты, за исключеніемъ двоихъ или троихъ беговъ изъ Герцеговины. Когда и какъ произошло это заселеніе арнаутами, также неизвѣстно, и напрасно вы будете спрашивать о томъ мѣстныхъ жителей, для которыхъ исторія какъ будто не существуетъ. Кромѣ темныхъ догадокъ о своемъ происхожденіи изъ той или другой мѣстности Албаніи, они не имѣютъ никакихъ фамильныхъ преданій, многіе же въ своей наивности считаютъ себя туземцами испоконъ вѣка. При всемъ томъ, какъ бы по преданію отъ венеціанцевъ, и они дѣлаются моряками. Сначала, говорятъ, они были морскими разбойниками и опустошали берега Италіи и Далмаціи, грабя и унося съ собою награбленныя богатства и уводя плѣнниковъ и плѣнницъ, которыхъ оставляли у себя или продавали въ рабство. Но съ тѣхъ поръ, какъ въ водахъ Средиземнаго моря появились военные крейсеры, разбои кончились и изъ разбойниковъ образовались отличные моряки. Въ турецкомъ флотѣ они всегда считались лучшими капитанами, а нѣкоторые были и адмиралами флота. Собственный ихъ торговый флотъ одно время достигалъ значительной цифры — до 880 судовъ, но свидѣтельству Экара, до 1860 г. бывшаго французскимъ консуловъ въ Скадрѣ; а австрійскій консулъ Ганъ еще раньше его обращалъ вниманіе своего правительства на опасность для Австріи отъ постоянно возрастающей конкуренціи ульцинскаго флота. Опасность эта миновалась съ усиленіемъ пароходства, а усиленіе «Австрійскаго Лойда», пользующагося громадною казенною субсидіей и разными привилегіями, окончательно убило какъ ульцинское, такъ и все частное мореплаваніе Далмаціи, Бокки и Приморья. Ульцинскій флотъ страдалъ нѣсколько разъ то отъ греческихъ карсаровъ, во время войны грековъ за освобожденіе, то отъ собственнаго правительства, которое два раза жгло ихъ суда, а въ послѣднее время не выплачиваетъ имъ до полумилліона гульденовъ за оказанныя услуги во время войны. Было время, когда они плавали не только по всему Средиземному морю и Архипелагу, касаясь береговъ Азіи, Африки, Франціи и Испаніи, но бывали даже въ Англіи; многіе бывали въ Одессѣ и Таганрогѣ; но теперь они ограничиваются только близкими къ нимъ портами и занимаются доставкой товаровъ преимущественно для собственнаго города и Скадра. Въ настоящее время они имѣютъ до 120 судовъ большого размѣра и до 60 мелкихъ, которыя занимаются только каботажемъ. Такое уменьшеніе произошло отъ возрастающей съ каждымъ годомъ конкуренціи, а съ другой — отъ недостатка пристани. Представьте себѣ, что зимой, когда плаваніе пріостанавливается вслѣдствіе свирѣпствующихъ здѣсь бурь, они должны на все то время укрываться по чужимъ пристанямъ или съ трудомъ подниматься вверхъ по Боянѣ, тогда какъ возлѣ имѣютъ отличную природную бухту Вальданосъ (Val-di-noce). Черногорскому правительству предстоитъ непремѣнно устроить тамъ портъ или дождаться окончательнаго уничтоженія ульцинскаго флота, тѣмъ болѣе, что Турція при помощи Австріи можетъ устроить портъ въ Санджіовано-ди-Медуа, который находится недалеко отъ Бояны и въ одинаковомъ почти съ Ульциномъ разстояніи отъ Скадра.
Кстати здѣсь сказать нѣсколько словъ о постройкѣ судовъ и о способѣ управленія ими. Ульциняне сами строятъ свои суда и, по отзывалъ знатоковъ, суда ихъ постройки отличаются какъ хорошимъ ходомъ, такъ и прочностью. Объ этомъ можно судить и по ихъ столярамъ, которые нисколько не уступаютъ такъ-называемымъ маранзунамъ, лучшимъ мастерамъ въ этихъ краяхъ, обыкновенно изъ Италіи. Къ сожалѣнію, лѣса по близости вовсе нѣтъ, а въ болѣе отдаленныхъ мѣстахъ, какъ Мрковичи, откуда прежде получался лѣсъ, его становится мало, и они должны привозить его моремъ изъ-за Драча въ Мирдитахъ, гдѣ въ настоящее время турецкое правительство дѣлаетъ имъ большія затрудненія. Въ этомъ отношеніи Черногорія могла бы помочь дѣлу, доставляя лѣсъ съ своихъ горъ съ Норачи, сплавляя его тою же рѣкой, Скадарскимъ озеромъ и Бояной.
Чего ни коснись, все нужно еще устроить, а безъ того, конечно, ничего не будетъ, и Ульцинъ съ его маленькимъ флотомъ пропадетъ совсѣмъ. На 180 судовъ здѣсь хозяевъ гораздо больше, потому что всякое судно строится компаніей изъ трехъ-четырехъ человѣкъ и болѣе на паяхъ; но оно записывается на имя одного хозяина — капитана, хотя бы онъ имѣлъ только одинъ пай, а другіе — десять. Приходъ дѣлится по паямъ, а капитанъ сверхъ того получаетъ свое содержаніе, которое опредѣляется собраніемъ пайщиковъ. И ничего не дѣлается безъ обсужденія на собраніи, причемъ распредѣлены должности: кто завѣдуетъ кассой, кто постройкой, а одинъ — нѣчто вродѣ предсѣдателя компаніи. Такой способъ веденія дѣла обусловливается конечно прежде всего отсутствіемъ большихъ капиталовъ, поэтому въ нихъ участвуетъ много пайщиковъ изъ Скадра, Драча и другихъ торговыхъ городовъ Албаніи, есть и итальянцы. Но въ то же время тутъ имѣется въ виду и другое обстоятельство: это — облегченіе потери, если судно погибнетъ или пострадаетъ. Всѣ почти имѣютъ паи въ различныхъ судахъ съ тѣмъ разсчетомъ, что если потерпитъ на одномъ, то останется что-нибудь въ другомъ и третьемъ. И тѣмъ уравновѣшивается и вообще торговое счастье: убытокъ одного можетъ покрыться прибылью на другихъ. Сложилось даже повѣрье, что гдѣ больше паевъ, тамъ больше и счастья.
Есть тамъ капитанъ Беддюли — человѣкъ самый богатый въ Ульцинѣ: нѣтъ, кажется, судна, въ которомъ онъ не имѣлъ бы пая; а между тѣмъ въ своихъ собственныхъ онъ имѣетъ также пайщиковъ. О немъ стоитъ сказать, потому что онъ представляетъ въ своемъ родѣ типъ. Этотъ капитанъ нажилъ богатство чисто торговлей, знаніемъ морского и торговаго дѣла, и, какъ говорятъ, необыкновеннымъ счастьемъ. Но онъ былъ чрезвычайно великодушенъ по отношенію къ своимъ служащимъ: всякому онъ давалъ денегъ для покупки товара, когда на суднѣ оставалось мѣсто, а не пользовался этимъ самъ, и всякій отъ него поживился. Это конечно привлекало къ нему лучшихъ людей, которые и служили ему вѣрой и правдой. Если кто терпѣлъ убытокъ, онъ не требовалъ возврата денегъ, покуда тотъ не поправитъ своихъ дѣлъ, а иногда и совсѣмъ прощалъ. У него былъ отецъ, человѣкъ чрезвычайно скупой и жившій крайне просто, поэтому онъ никогда не хотѣлъ быть дома и всю свою молодость провелъ въ морѣ; когда же отецъ умеръ, онъ воротился и тотчасъ же выстроилъ новый большой домъ, который наполнилъ всевозможными европейскими предметами и открылъ его для друзей и знакомыхъ. Ему за 40 лѣтъ и онъ имѣетъ сына, который вмѣсто него ходитъ капитаномъ въ море, а зиму всю проводитъ дома, гдѣ у него есть уже жена и ребенокъ.
Беддюли даетъ денегъ взаймы не только своимъ служащимъ, но и постороннимъ, причемъ избѣгаетъ всякихъ формальностей. Обмана въ этомъ случаѣ конечно никогда не бываетъ, потому что онъ даетъ только людямъ, которыхъ хорошо знаетъ. Но, пользуясь его добротой, являются къ нему иногда люди совершенно не заслуживающіе довѣрія и — обманываютъ. Тогда онъ объявляетъ, что такому-то никогда больше не повѣритъ ни на бешлыкъ (турецкая монета въ 50 крейцеровъ), а требовать по суду никогда не будетъ, потому что поставилъ себѣ задачей никогда не имѣть дѣла ни съ какимъ судомъ, и не имѣетъ. Одно время онъ самъ былъ членомъ суда; но, увидѣвши, какъ люди ссорятся между собой и безсовѣстно поступаютъ другъ противъ друга, вышелъ въ отставку. Онъ не отказывается только отъ одного суда — капитанскаго, который собирается для обсужденія дѣлъ, касающихся мореплаванія. Это — учрежденіе, которое вообще регулируетъ и контролируетъ жизнь и дѣятельность корпорацій капитановъ: оно блюдетъ интересы своей корпораціи и потому, заботясь о чести ея, отнимаетъ капитанство у всякаго, кто скомпрометируетъ себя за границей, и потому всѣ ульцинскіе капитаны пользуются тамъ полнымъ довѣріемъ; оно же изыскиваетъ средства помочь пострадавшему. Я былъ свидѣтелемъ одного дѣла, которое показало мнѣ, какъ они дорожатъ своею честью.
Одинъ капитанъ доставлялъ соль изъ Бара въ Ульцинъ. Черногорскій чиновникъ при соли нашелъ недостатокъ, въ которомъ, какъ послѣ убѣдились, виноватъ былъ самъ, потому что просто не умѣлъ мѣрить децималомъ. Капитаны не допустили этого дѣла до суда, не разсмотрѣвши его впередъ въ своемъ собраніи.
И собраніе заявило воеводѣ такое рѣшеніе: за честность капитана они ручаются всѣ и потому съ его стороны обмана никакого быть не можетъ; честь капитана — честь ихъ всѣхъ, и они будутъ ее защищать передъ высшимъ судомъ и передъ княземъ; всѣ условія съ его стороны были соблюдены въ точности, тогда какъ со стороны чиновника сдѣлано много упущеній. Но они не хотятъ зла и чиновнику, котораго также считаютъ за честнаго человѣка; потому пусть воевода укажетъ имъ, что бы они могли сдѣлать въ облегченіе этому послѣднему. Со стороны воеводы также была вполнѣ признана справедливость капитана, который послѣ этого принялъ на себя половину недостатка въ облегченіе чиновнику, чтобы дѣло не шло въ судъ.
Не могу судить, насколько этотъ корпоративный духъ могъ подѣйствовать вообще на развитіе этихъ людей, знаю только, что въ средѣ ихъ никакъ не могъ развиться духъ узурпаторства; даже по отношенію къ христіанамъ съ ихъ стороны не допускалось тѣхъ злоупотребленій, которыя допускались въ другихъ мѣстахъ, наприм. — въ Барѣ и Скадрѣ. Извѣстно, что всѣ магометане дѣйствуютъ сообща чрезвычайно дружно; но въ этомъ всегда видно вліяніе ходжей и слѣпое послушаніе имъ, какъ уставщикамъ вѣры и закона. Здѣсь, напротивъ, ходжи не имѣютъ того значенія и ульциняне всегда дѣйствовали независимо отъ нихъ, вслѣдствіе рѣшеній своей собственной свѣтской корпораціи, которая всегда руководится практическими соображеніями, а не слѣпымъ фанатизмомъ. Духъ независимости всегда выражается однако у нихъ не отрицаніемъ власти султана, а только устраненіемъ вмѣшательства чиновниковъ въ ихъ внутреннія дѣла, которыя велись такъ, чтобы не было и повода имъ вмѣшиваться. Съ одной стороны постоянное плаваніе по морямъ, привычка не бояться ничего, кромѣ своихъ беговъ, моря и вѣтра, развили въ нихъ духъ свободы и независимости, которымъ вообще отличаются приморскіе жители; съ другой — необходимость искать средствъ къ жизни внѣ предѣловъ своего отечества сдѣлали ихъ космополитами, и имъ всегда было мало дѣла до того, что происходило въ Албаніи. Таковъ былъ Улыцинъ всегда, таковы были и другіе приморскіе города, когда были населены сербами и принадлежали Сербскому государству. Ульциняне никогда не были открытыми противниками власти; потому въ пятидесятыхъ годахъ, когда султанъ долженъ былъ послать пашу съ войскомъ, чтобы привести въ покорность беговъ Босніи и Герцеговины и то же самое было въ Скадрѣ и Барѣ, — Ульцина не коснулась эта военная экзекуція.
Во время послѣдней войны Турціи съ Черногоріей ульциняне помогали своему правительству судами, подвозя войска и различный провіантъ, и вмѣстѣ съ другими защищались противъ черногорцевъ; но большого воодушевленія въ нихъ не было, и какъ скоро они увидѣли, что всѣ шансы на сторонѣ черногорцевъ, они сдались и живутъ съ черногорцами весьма дружелюбно. Въ послѣдній разъ ульциняне сопротивлялись занятію ихъ города черногорцами единственно подъ давленіемъ турецкаго правительства и албанской лиги, которыя ихъ грозили военною силой; но какъ скоро эти два рычага были сломаны, они приняли черногорцевъ, какъ старыхъ друзей. При приходѣ черногорскихъ войскъ для занятія Ульцина, жители его — женщины и дѣти — за городомъ преспокойно занимались подбираніемъ маслинъ, а въ самомъ городѣ всѣ лавки были отворены, и торговля шла обычнымъ порядкомъ, какъ будто не произошло никакой перемѣны. Купцы зазывали своихъ старыхъ знакомыхъ въ лавки и угощали кофе, дѣти наперерывъ таскали воду и предлагали папиросы. Съ перваго же шага установились добрыя отношенія, которыя съ тѣхъ поръ не нарушались ни однимъ произшествіемъ, и ни въ комъ не замѣтно даже тѣни сожалѣнія о прошломъ.
Сравнивая ульцинянъ съ другими магометанами, нельзя не признать ихъ болѣе развитыми. въ этомъ отношеніи конечно имѣло вліяніе ихъ постепенное сношеніе съ другими европейскими народами и спеціально торговый характеръ. Правда, они жили чрезвычайно замкнуто и къ нимъ заглядывалъ рѣдкій европеецъ, боясь за личную безопасность. въ этомъ случаѣ они охраняли свои торговые интересы, боясь конкуренціи; поэтому они не охотно допускали къ себѣ и католиковъ, торговцевъ изъ Скадра, съ которыми имѣли постоянныя дѣла и отъ которыхъ зависѣли, такъ какъ въ ихъ рукахъ находятся капиталы и торговля. Однажды они убили каваса англійскаго консула и тѣмъ еще больше поддержали славу о своей дикости. Но это было вызвано самимъ кавасомъ, который, покупая что-то у женщины, не хотѣлъ заплатить, что она требовала, обругалъ ее, прибилъ мальчика и ушелъ. Честь женщины и дѣтей для нихъ святыня, а поступокъ каваса сверхъ того былъ преувеличенъ, тогда они пошли и убили, но, по ошибкѣ, другого каваса, а тотъ скрылся. Произшествіе это тогда надѣлало большого шуму, и многіе изъ ульцинянъ за то жестоко поплатились: но съ тѣхъ поръ и ульциняне стали еще болѣе бояться и не любить европейцевъ. Имъ крайне тяжело было терпѣть въ своей средѣ турецкихъ офицеровъ, потому что они вносили развратъ въ ихъ жизнь, какъ общественную, такъ и семейную. Тогда, говорятъ, женщины ихъ совершенно не показывались на улицы. А между тѣмъ при черногорцахъ они смѣло ходятъ по улицамъ и не боятся даже припоздать вечеромъ. Сколько разъ я видѣлъ, какъ женщины поздно вечеромъ моютъ бѣлье, причемъ имъ нѣтъ необходимости скрывать лицо, какъ днемъ.
Женщины, въ противуположность мужчинамъ, чрезвычайно фанатичны. Проходя по улицѣ, онѣ сверхъ покрывала закутываются въ тяжелые косматые плащи, вродѣ бурки съ капюшономъ, и, встрѣчаясь съ вами, поворачиваются задомъ и обращаются лицомъ въ стѣнѣ; дѣвочкамъ внушаютъ, что всякое прикосновеніе невѣрнаго оскверняетъ такъ, что послѣ нужно просить разрѣшеніе ходжи; поэтому онѣ, вертясь и ласкаясь около васъ, съ крикомъ и плачемъ убѣгаютъ прочь, если вы только покуситесь погладить по головѣ. Мальчикамъ матери обыкновенно навязываютъ различные амулеты, предохраняющіе ихъ отъ глаза и нечистаго духа, и по вступленіи черногорцевъ ихъ навязано больше обыкновеннаго. Если вы случайно увидите женщину безъ покрывала, во время перехода черезъ дворъ или черезъ улицу, что случается нерѣдко, она вскрикнетъ и припадетъ къ землѣ, какъ будто съ ней дѣйствительно сдѣлалось что-нибудь ужасное.
Время и привычка однако взяли свое, и подъ конецъ наши отношенія стали измѣняться къ лучшему. Отъ простого черногорца, если онъ говоритъ по-арнаутски, онѣ уже не бѣгутъ и не кроются, когда онъ входитъ въ домъ по надобности. Мнѣ также приводилось входить въ домъ въ качествѣ врача (за отсутствіемъ врача дѣйствительнаго), и женщины не крылись передо мной. Иногда онѣ явно посылали воеводѣ букеты цвѣтовъ и охотно исполняли порученіе изготовить какое-нибудь турецкое кушанье, какъ, наприм., сладкую питу (родъ торта), въ чехъ онѣ очень искусны.
Эти отношенія, надобно замѣтить, вполнѣ заслужены черногорцами — ихъ до высшей степени доходящимъ уваженіемъ мѣстныхъ обычаевъ. Какъ неизмѣримо выше стоить въ этомъ отношеніи черногорецъ передъ австрійцами, нахальное поведеніе которыхъ мнѣ привелось видѣть въ Босніи послѣ оккупаціи!
Что бы мы ни говорили объ ульцинянахъ, какъ особенномъ типѣ, сложившемся подъ вліяніемъ чисто мѣстныхъ, такъ-сказать случайныхъ, обстоятельствъ, — какъ бы они ни были изолированы отъ остальныхъ арнаутъ, какова бы ни была разобщенность ихъ интересовъ, — въ типѣ ихъ оказывается ихъ національный характеръ; а національный индифферентизмъ, на который мы указали, какъ на результатъ ихъ странствованій по свѣту, составляетъ въ то же время національную черту всѣхъ арнаутъ.
Во время послѣдней войны Черногоріи съ Турціей, въ черногорскій лагерь не разъ приходили толпы арнаутъ съ ихъ главарями съ предложеніемъ своихъ услугъ. Представители племенъ шали и шоши еще до войны приходили къ черногорскому князю, чтобъ онъ помирилъ ихъ, и послѣ того были при мнѣ въ Цетиньи съ заявленіемъ, что они хотятъ быть его поданными и готовы помочь ему противъ хотъ и грудъ, или противъ гусиньскаго Алибега, и дѣйствительно бились на границѣ съ тѣми и другими.
Это становится естественнымъ, когда вникнешь ближе въ ихъ жизнь. Вся жизнь ихъ сосредоточивается въ племени, и между отдѣльными племенами нѣтъ связи, которая основывалась бы на сознаніи общей народности. Эта идея имъ совершенно чужда, и всѣ усилія создать ее со стороны пропагандистовъ Австріи, Италіи и турецкихъ чиновниковъ, которымъ она нужна была для ихъ собственныхъ цѣлей, оказались напрасными. Арнаутъ вообще легко поднять на оружіе: дайте только средства и укажите цѣль, на кого нужно ударить, а во имя чего биться — имъ все равно. Нужно только задѣть ихъ честь и юначество, и они готовы сейчасъ. Пользуясь этимъ, Турція и Австрія сильно возбудили ихъ противъ Черногоріи; но національной вражды противъ черногорцевъ они не имѣютъ нисколько, — имъ нужно показать только свое превосходство въ силѣ и юначествѣ. У нихъ даже нѣтъ собственнаго слова для понятія «народъ»; они говорятъ: millet или popul, заимствуя первое слово изъ турецкаго языка, а второе — изъ латинскаго. Да и весь языкъ ихъ и національность составляютъ такой конгломератъ, что трудно отдѣлить коренной элементъ отъ чужихъ примѣсей и наслоеній. Но если онъ сохранился до сихъ поръ, пройдя длинный рядъ столѣтій, сквозь столько разнообразныхъ культурныхъ вліяній и такихъ радикальныхъ переворотовъ, былъ свидѣтелемъ возникновенія и паденія двухъ великихъ имперій и нѣсколькихъ государствъ меньшаго значенія, то онъ долженъ задержаться и, отнынѣ начавъ свое развитіе, открыть новую эпоху въ своей темной до сихъ поръ исторіи.
Послѣ этой общей характеристики ульцинянъ, какъ національной единицы, мы должны приступить къ ихъ внутренней жизни, гдѣ на первомъ планѣ стоятъ семейныя отношенія.
Замкнутость семейной жизни магометанъ не даетъ возможности постороннему временному наблюдателю узнать ихъ вполнѣ, во всѣхъ подробностяхъ. Но, говоря вообще, можно предполагать, что эти отношенія должны быть мягки и раціональны. Въ томъ убѣждаетъ насъ отсутствіе многоженства и чрезвычайно нѣжныя отношенія въ дѣтямъ. Заботливость матерей видна въ томъ, что дѣти ихъ всегда одѣты чисто, съ нѣкоторою даже изысканностью, и держатся свободно. Со стороны отцовъ мнѣ ни разу не случалось видѣть грубаго обращенія съ дѣтьми не только со своими, но и съ чужими; съ мальчиками они часто ходятъ на базаръ, водя ихъ, какъ помощниковъ своихъ; нерѣдко увидите, что отецъ ведетъ совсѣмъ маленькаго сына за руку, чтобы только доставить ему удовольствіе. Какъ ни много тамъ дѣтей, вы никогда почти не услышите дѣтскаго плача ни на улицѣ, ни въ домѣ. Это мнѣ особенно припоминается теперь, сидя въ Цетиньи, гдѣ я, не выходя изъ квартиры, каждый день съ утра до ночи принужденъ слушать со всѣхъ сторонъ, съ улицы и изъ ближнихъ домовъ, неумолкаемый ревъ дѣтей то отъ родительскихъ шлепковъ, то вслѣдствіе драки между собой, то отъ капризовъ.
Говорятъ, — и это можно видѣть по нѣкоторымъ внѣшнимъ фактамъ, — что у ульцинянъ въ семьѣ скорѣе мужъ подчиненъ женѣ, чѣмъ жена мужу. Супружеская вѣрность, по общимъ отзывамъ, нигдѣ не соблюдается такъ строго, какъ здѣсь, и скитанье моряковъ по свѣту не только не развращаетъ ихъ въ этомъ смыслѣ, но, напротивъ, какъ будто еще усиливаетъ супружескія привязанности. Надобно замѣтить, что браки здѣсь рѣдко основываются на разсчетѣ; да никто и не можетъ разсчитывать помочь себѣ приданымъ жены и жениными связями, такъ какъ приданое это состоитъ только въ одеждѣ и другихъ домашнихъ предметахъ, а не въ деньгахъ или имѣньи другого рода, и отношенія всѣхъ между собою равны. Здѣсь смотрятъ только на тѣлесное совершенство и на нравственныя качества дѣвушки, причемъ отчасти принимается въ соображеніе и семья, которая ее воспитала. Строгаго затворничества здѣсь нѣтъ, да и кромѣ того дѣвушки затворяются лѣтъ съ 14, какъ разъ въ томъ возрастѣ, когда пора выходить замужъ. Мужчины также рано вступаютъ въ бракъ, и вы нерѣдко встрѣтите отца съ сыномъ, которыхъ скорѣе можно принять за братьевъ. Ульцинъ славится красотой своихъ женщинъ, поэтому есть пословица: «Призренскія яблоки, скадарскіе парни, ульцнискія дѣвушки», — хотя, правду сказать, скадарскіе парни больше прельщаютъ своимъ франтовствомъ, чѣмъ истинною красотой; ульцинскій типъ у мужчинъ также весьма красивый.
Говоря, что здѣсь нѣтъ многоженства, мы не исключаемъ абсолютно его существованія: оно существуетъ по праву и по закону, но практикуется рѣдко. Есть, напримѣръ, одинъ дряхлый старикъ, о лѣтахъ котораго нечего и спрашивать, стоитъ только взглянуть на него: это — еле живой скелетъ, весь расшатавшійся не отъ какой-нибудь болѣзни, а отъ общаго разслабленія; у него не дѣйствуютъ уже ни руки, ни ноги, и потому онъ только сидитъ и лежитъ; а между тѣмъ два года назадъ, сверхъ двухъ имѣющихся женъ, онъ взялъ себѣ еще четырнадцатилѣтнюю дѣвочку, чтобъ, какъ онъ самъ выражается, «подмолодиться около нея». Но это единственный примѣръ въ цѣломъ Ульцинѣ, и всякій его осуждаетъ.
Противъ строгаго затворничества женщинъ, какъ я замѣтилъ выше, говоритъ то, что онѣ безпрестанно ходятъ по улицамъ — то въ гости, то въ лавки для покупокъ. Въ домахъ также нѣтъ строгаго раздѣленія половъ. Сколько разъ намъ приводилось слушать черезъ затворенныя окна домашнее веселье, въ которомъ ясно можно было разобрать смѣшеніе женскихъ голосовъ съ мужскими въ развязномъ говорѣ, смѣхѣ и пѣніи. Можно было иногда подмѣтить, что тамъ идутъ какія-то общія игры, нѣчто вродѣ домашнихъ представленій, и пляска. О послѣдней можно судить по видѣнной мною пляскѣ дѣвочекъ. Это не простая, безъискуственная пляска дѣтей, а скорѣе танецъ баядерокъ со страстными тѣлодвиженіями и мимикой. Видно, что ихъ учатъ дома танцамъ и что эти танцы практикуются тамъ и взрослыми.
Первоначальное воспитаніе дѣтей совершается, конечно, дома, подъ непосредственнымъ вліяніемъ матери. Затѣмъ лѣтъ съ 7 или 8, а иногда и раньше, дѣти обоихъ половъ идутъ въ мейтепъ, школу при мечети. Ученіе тамъ извѣстно: сидя на колѣнахъ, ученикъ смотритъ на листокъ, по которому водитъ указкой ходжа или старшій изъ учениковъ, и повторяетъ за нимъ, покачиваясь впередъ и назадъ, каждую строчку или фразу множество разъ, пока не будетъ знать на память и не будетъ угадывать по начертанію. Всѣ кричатъ въ одно время. Не раньше, какъ послѣ года или двухъ, начинаютъ учиться чтенію, т. е. разбирать каждое слово и отдѣльные звуки, и это идетъ вмѣстѣ съ письмомъ. Большинство однако останавливается на первой ступени, дѣвочки же никогда ея не переходятъ, и тогда вся наука оканчивается заучиваніемъ молитвъ и мудрыхъ изреченій, въ чемъ заключается вся магометанская мораль, которая у мужчинъ со временемъ вывѣтривается отъ столкновенія съ людьми изъ другого міра, тогда какъ у женщинъ она остается на всю жизнь единымъ руководящихъ правиломъ. Въ три года мальчикъ можетъ научиться кое-какъ читать и писать по-турецки и немного понимать; но для усовершенствованія въ языкѣ они занимаются у ходжей отдѣльно. Иные остаются, чтобы приготовиться въ ходжи, причемъ, конечно, главную задачу составляетъ заучиваніе Корана наизусть. Если онъ можетъ на память читать и пѣть все, что требуется въ мечети, онъ дѣлается, что значитъ ученый.
Курсъ этотъ можетъ продолжаться 6—7 лѣтъ и болѣе. Иной приготовляется быть только муэззиномъ, назначеніе котораго нѣсколько разъ въ день кричать съ минарета извѣстное призваніе. Нѣкоторые дѣлаются ходжами, но не практикуютъ своихъ обязанностей, а пользуются только почотомъ ученаго, мудраго и знатока турецкаго языка. Послѣднее для нихъ имѣетъ значеніе, потому что, начиная съ Александріи, куда они ходятъ, по берегамъ Африки вездѣ употребляется турецкій языкъ. Практическимъ путемъ капитаны выучиваются кое-какъ говорить по-итальянски, но ни одинъ изъ нихъ не умѣетъ ни читать, ни писать, между тѣмъ какъ вся корреспонденція и всѣ ихъ торговыя дѣловыя бумаги пишутся на итальянскомъ языкѣ, и потому они со всякой телеграммой, со всякимъ письмомъ, получаемымъ или отправляемымъ, обращаются къ кому-нибудь изъ католиковъ, у которыхъ обученіе итальянскому языку составляетъ одинъ изъ главныхъ предметовъ въ школахъ Скадра. Для итальянскаго языка и православные посылаютъ своихъ дѣтей въ католическую школу; но магометанинъ этого не смѣетъ сдѣлать передъ своимъ ходжей.
Такимъ образомъ и ульцинянинъ, при всей своей развитости, пріобрѣтаемой путешествіями, остается въ сущности круглымъ невѣждой, благодаря деспотическому вліянію вѣры я ея представителей, и такимъ останется долго, пока не сломится его предубѣжденіе блестящими успѣхами другой школы. Но гдѣ же эта школа? — Ея покуда нѣтъ. Черногорія должна основать такую школу именно въ Ульцинѣ, принаровивъ ее вполнѣ къ мѣстнымъ потребностямъ и устранивъ всякій конфессіональный и строго національный характеръ.
Капитаны рано берутъ своихъ дѣтей въ море и такимъ образомъ доканчиваютъ ихъ воспитаніе и образованіе, приготовивъ изъ нихъ неустрашимыхъ и искусныхъ моряковъ и торговцевъ, что и составляетъ послѣднюю цѣль ульцинянина. Всякій капитанъ имѣетъ на своемъ суднѣ компасъ и карту; но послѣднюю они понимаютъ весьма слабо и держатъ, кажется, больше для вида.
Описывать обычаи и различные обряды ульцинянъ не входитъ въ нашу задачу, такъ какъ они тѣ же самые, какъ и у остальныхъ арнаутъ, и описаны въ сочиненіяхъ Гана и Экара, которые долго жили между этимъ народомъ, а первый изъ нихъ занимался спеціально изученіемъ арнаутскаго языка и народа и его сочиненіе по справедливости считается классическимъ. Для меня же знакомство съ арнаутами служило только дополненіемъ къ изученію Черногоріи, въ составъ которой вошла часть ихъ. Среди этого чуждаго народа я былъ просто туристъ, которому доступны только внѣшнія проявленія народной жизни. Для пополненія я могу сообщить нѣсколько наблюденій, взятыхъ на улицѣ или почерпнутыхъ изъ моихъ личныхъ сношеній и столкновеній. Но прежде представлю нѣсколько данныхъ о составѣ ульцинскаго населенія.
Мы говорили до сихъ поръ объ арнаутскихъ магометанахъ, которые составляютъ здѣсь главную массу и господствующее населеніе, но есть здѣсь и арнауты-католики. Это все торговцы и ремесленники, недавно выселившіеся изъ Скадра, и между ними есть одинъ домъ, существующій около ста лѣтъ, изъ котораго всѣ были въ свое время морскими капитанами. Они не занимаютъ особеннаго квартала, но все-таки живутъ преимущественно въ одномъ концѣ, частью въ своихъ собственныхъ, частью въ наемныхъ домахъ. Съ кореннымъ здѣшнимъ населеніемъ ихъ вяжетъ только языкъ, тогда какъ вѣра не только раздѣляетъ ихъ, но и вызываетъ взаимный антагонизмъ. Даже по внѣшности и по характеру они представляютъ совершенно особенный типъ; у нихъ другіе нравы и другія тенденціи. Они считаютъ себя здѣсь чѣмъ-то вродѣ столичныхъ жителей въ какомъ-нибудь провинціальномъ городѣ и живутъ своею особенною жизнью, насколько то возможно среди господствующаго магометанскаго населенія. Какъ католики, они фанатичны менѣе всѣхъ другихъ католиковъ и ихъ религіозное чувство всегда покоряется практическимъ соображеніямъ.
Затѣмъ идутъ православные сербы изъ разныхъ мѣстъ, но больше всего изъ Бучъ. Они почти исключительно мастеровые и ремесленники, и только двое недавно открыли мелкую торговлю. Православный священникъ въ то же время ремесленникъ — фекджчія, который починяетъ огнестрѣльное оружіе: это только и давало ему средства къ существованію и за то только его и терпѣли въ своемъ городѣ магометане. Онъ родомъ сербъ изъ Призрена, но жена его, хоть и сербка, и дѣти не знаютъ ни слова по-сербски, какъ арнауты. Православные не имѣютъ между собою тѣсной связи, какъ католики, вслѣдствіе того, что всѣ изъ различныхъ мѣстъ, притомъ весьма отдаленныхъ одно отъ другого. Не имѣя единства между собой, они держались всегда довольно близко къ магометанамъ, которые вообще относились бы къ нимъ хорошо, еслибы не подозрѣвали въ симпатіяхъ и сношеніяхъ съ Черногоріей. Какой смѣшанный типъ представляетъ это населеніе, можно судить по слѣдующему примѣру: спичанинъ поселяется здѣсь, бѣжавъ отъ преслѣдованія за что-то австрійскимъ правительствомъ; однажды онъ ходилъ въ Подгорицу, встрѣтилъ тамъ дѣвушку изъ Лѣшанской нахіи въ Черногоріи и женился на ней; у нихъ родилась дочь, которую выдали за прибывшаго въ Ульцинъ васоевича, и теперь имѣетъ дѣтей и эта пара. Всѣ они, однако, кромѣ семьи священника, учась по-арнаутски, вполнѣ сохраняютъ свой языкъ, на которомъ всегда разговариваютъ въ кругу своей семьи и своихъ людей.
Затѣмъ идутъ цыгане, старые жители Ульцина, поселенные въ особомъ кварталѣ и занимающіеся кузнечнымъ ремесломъ. Жены же ихъ, кромѣ занятія дома, прислуживаютъ въ магометанскихъ домахъ, а отчасти занимаются выманиваніемъ денегъ гаданьемъ и переносомъ свѣдѣній о невѣстахъ и о домашней жизни, что и вызываетъ иногда противъ нихъ эдиктъ, по которому имъ запрещается не только ходить по домамъ, но и показываться на улицу и на базаръ. Они всѣ магометане.
Есть, наконецъ, еще народность, которая сообщаетъ особенный характеръ здѣшнему мѣсту: это — негры, до 20 семействъ. Они въ равное время вывезены ульцинянами еще дѣтьми съ береговъ Африки, купленные тамъ за деньги или просто схваченные; они находились сначала въ услуженіи, а потомъ сдѣлались свободными, пріобрѣли кое-какое состояніе, обзаведись семьями, добывъ себѣ супругъ, тоже негритянокъ, и живутъ въ своихъ домикахъ, на своей землѣ. Есть между ними люди довольно состоятельные и капитаны; одинъ имѣетъ собственное судно и пользуется общимъ уваженіемъ, какъ человѣкъ честный, умный и полезный общественникъ. Но природные ульциняне питаютъ къ нимъ все-таки нѣкоторое пренебреженіе и, когда отправлялась депутація къ князю, никакъ не согласились принять въ свою среду негра. «Какъ можно, — говорили они, — чтобъ онъ, бывшій нашъ рабъ, купленный за деньги, сталъ съ нами на одной доскѣ?»