В новый свет за счастьем (Березин)/ДО

В новый свет за счастьем
авторъ Николай Ильич Березин

Опубл.: 1912. Источникъ: az.lib.ru

Изданіе «Юнаго Читателя» и «Вятскаго Т-ва».

Н. Березинъ.

Въ новый свѣтъ за счастьемъ

Складъ изданія: Книжный «Провинція». Спб. Екатерининская, 4 Книгоиздательство «Юный читатель». Спб. Петерб. набер., 22.

Глава I.

ВЪ УСАДЬБѢ

Митю искали битый часъ. Михайло лакей бѣгалъ на конюшню, побывалъ на скотномъ дворѣ. Дуняша горничная обѣгала садъ, кричала въ рощѣ… его нигдѣ не было. Константинъ Ивановичъ, репетиторъ студентъ, котораго пригласили на лѣто, чтобы приготовить Митю къ экзамену на осень, былъ очень недоволенъ. Онъ стоялъ въ залѣ у окна, смотрѣлъ въ садъ и слушалъ, какъ мать Мити, помѣщица Евгенія Петровна Груздева, въ волненіи ходила по комнатамъ своею грузной походкой, словно надѣялась найти Митю гдѣ нибудь подъ диваномъ или за шкапомъ въ углу.

— Ахъ, Боже мой, что это за мальчикъ, — причитала она… — Онъ нисколько не думаетъ ни о себѣ, ни о насъ! Вѣдь вотъ просидѣлъ два года въ третьемъ классѣ, провалился на экзаменѣ, и, хоть бы что! Никакого самолюбія! Только бы торчать на конюшнѣ, стрѣлять, ловить тамъ раковъ или рыбу. Сколько разъ я просила васъ, Константинъ Ивановичъ, поговорить съ нимъ серьезно, онъ васъ какъ-то больше слушаетъ… отца нѣтъ… наказанье…

— Я говорилъ, не разъ говорилъ… отвѣтилъ Константинъ Ивановичъ, — но что вы съ нимъ подѣлаете? Увлекается. «Я, говоритъ, и самъ потомъ не радъ, какъ урокъ пропущу или не приготовлю, а въ то время удержаться не могу!»

— Что я съ нимъ буду дѣлать, если онъ опять провалится, право не знаю! хоть въ солдаты отдавай! — сокрушенно вздыхала Евгенія Петровна.

— Дмитрія Николаевича нигдѣ не сыскать, — доложилъ въ это время Михайло, — я ужъ и Глѣба спрашивалъ, — не видалъ, говоритъ.

Въ это время, запыхавшись, прибѣжала Дуняша.

— Ихъ, барыня, нигдѣ не видать, ни въ малинникѣ, ни въ рощѣ… ужъ я кликала, кликала…

— Ну, я знаю, гдѣ онъ — сказалъ Константинъ Ивановичъ, — навѣрно въ Аннушкиномъ бочагѣ щукъ ловитъ, я его сейчасъ оттуда извлеку, — и Константинъ Ивановичъ рѣшительнымъ шагомъ пошелъ къ себѣ во флигель за шляпой и палкой.

Аннушкинъ бочагъ это былъ большой и глубокій омутъ на рѣчкѣ Черемухѣ, въ верстѣ отъ усадьбы. По преданію въ немъ когда-то утонула какая-то крестьянская дѣвица Аннушка, и съ тѣхъ поръ бочагъ носилъ ея имя. Деревенскіе ребята ходили туда купаться, а Митя увѣрялъ, что тамъ водятся аршинныя щуки.

Когда Константинъ Ивановичъ появился на берегу Аннушкина бочага, то увидѣлъ слѣдующую картину: въ чащѣ камыша по грудь въ водѣ, въ мокрой прилипшей къ тѣлу одеждѣ, возился Митя. Широко разставивъ мережу передъ собой, мальчикъ тихо крался, глядя неподвижно въ воду. Вдругъ онъ быстро метнулся въ сторону и впередъ, такъ что очутился передъ мережей, словно загонялъ кого-то въ нее, затѣмъ потащилъ ее и сталъ быстро продираться сквозь камышъ и осоку къ берегу. Когда онъ выволокъ мережу на сушу, въ мокрой сѣти билось и сверкало что-то большое.

Въ это время Митя увидалъ Константина Ивановича.

— Константинъ Ивановичъ, вѣдь я поймалъ ее! — крикнулъ онъ весело и вытряхнулъ изъ сѣти громадную щуку, которая, изгибаясь, яростно запрыгала въ травѣ.

Какъ ни былъ разсерженъ Константинъ Ивановичъ, но при видѣ щуки и Митиной радости, онъ не сказалъ ни слова.

— Что сказать четырнадцатилѣтнему мальчику, — подумалъ онъ, — который возился въ водѣ полтора часа и выловилъ это чудище, вмѣсто того, чтобы сидѣть въ духотѣ и рѣшать задачу на учетъ векселей или заучивать неправильные латинскіе глаголы.

— Ихъ, Митя, Митя, — сказалъ все-таки Константинъ Ивановичъ, — а вѣдь васъ ищутъ нѣсколько человѣкъ больше часа, хоть бы вы сказали, что ушли сюда… щукъ здѣсь ловите…

Митя былъ видимо смущенъ и молчалъ. Вода текла съ его блузы и штановъ, капая на босыя ноги. Щука, присмирѣвъ, лежала въ травѣ, разинувъ оскаленную пасть.

— Я, Константинъ Ивановичъ, увлекся, — сказалъ Митя виновато, — я ее давно выслѣживаю…

— Ну, ладно, забирайте добычу и пойдемте. Побѣдителей не судятъ.

Дома Митю ждала основательная головомойка отъ матери, но къ этому Митя уже привыкъ и хладнокровно пропустилъ мимо ушей разныя жалкія слова, которыя слыхалъ сто тысячъ разъ.

По мнѣнію гимназическаго начальства Митя былъ никуда негодный, испорченный и лѣнивый мальчикъ. Во первыхъ, онъ не учился, во вторыхъ, дрался на перемѣнахъ, часто попадалъ въ карцеръ и былъ приглашаемъ на воскресенье, въ третьихъ, подписывалъ самъ вмѣсто матери штрафники и отмѣтки, и когда не являлся въ классъ, что случалось часто, то приносилъ отъ ея имени подложныя записки о болѣзни. По какому-то случаю выяснилось, что Митя, вмѣсто школы, уходилъ съ нѣсколькими товарищами на окраины города и проводилъ тамъ превесело время до трехъ часовъ, когда возвращался домой съ сумкой на плечахъ, словно усердно учился съ утра. Когда Евгенію Петровну пригласили, наконецъ, къ директору, который показалъ ей многочисленныя состряпанныя Митей записки и разсказалъ ей о другихъ штукахъ его, Евгенія Петровна пришла въ ужасъ. Она ужасно любила Митю, единственнаго сына (у нея еще была дочь невѣста), знала, что и Митя любитъ ее, и никакъ не ожидала, что онъ можетъ причинить ей такое огорченіе.

— Боже мой, Боже мой! — стонала Евгенія Петровна дома, хватаясь ладонями за виски, въ то время какъ Митя блѣдный и смущенный, молча стоялъ передъ нею. — Вѣдь совершеннолѣтнихъ иза такія дѣла въ Сибирь ссылаютъ! Вѣдь это-жъ обманъ, подлогъ! Какъ ты могъ рѣшиться на такую гадость?

Митя молчалъ, сопѣлъ и сильно косилъ въ сторону, что съ нимъ бывало при сильномъ волненіи или смущеніи. А черезъ полчаса онъ уже, какъ ни въ чемъ не бывало, раздобывъ гдѣ-то паяльникъ, лудилъ самоваръ, какъ заправскій мѣдникъ, запаивалъ горѣлку отъ лампы въ столовой и съ увлеченіемъ производилъ другія ремонтныя работы въ домѣ по слесарно-механической части.

Когда Константина Ивановича пригласили заниматься съ нимъ, то онъ въ короткое время убѣдился, что мнѣнія объ испорченности, лѣности и неспособности Мити совсѣмъ невѣрны — у него Митя отлично учился, терпѣливо зубрилъ скучныя вещи, не лгалъ, не обманывалъ и во всякихъ занятіяхъ проявлялъ прекрасныя способности, а по характеру оказался очень милымъ мальчикомъ, да это и не могло быть иначе, потому что въ городѣ; и въ деревнѣ Митю всѣ любили, такъ что прислуга всегда покрывала всякія его шалости и продѣлки.

— Вѣдь вотъ вы можете учиться, — говорилъ ему какъ нибудь за урокомъ Константинъ Ивановичъ, почему же вы лѣнились въ школѣ?

— Очень скучно было, Константинъ Ивановичъ, или наоборотъ, очень весело. Напримѣръ придетъ французскій учитель Десгилье, а по-русски совсѣмъ не знаетъ, насъ же спрашиваетъ. Напримѣръ, переводимъ изъ Марго съ французскаго: эта бумага плоха. Вотъ онъ насъ и спрашиваетъ: можно перенести «негодяй бумага». Мы кричимъ: можно! и переводимъ — эта бумага негодяй. По исторіи придетъ учитель и скажетъ: сперва мы построимъ скелетъ, а потомъ будетъ облекать его мясомъ, а скелетомъ онъ называлъ хронологію. Не знаешь, въ которомъ году была битва при Марафонѣ или какъ тамъ звали персидскаго полководца — Мардарій или Мардоній… садись — единица! Вотъ насъ и собралась небольшая компанія. Зимой, въ какой день трудные уроки, мы уходили на рѣчку, тамъ у насъ подъ мостомъ были спрятаны коньки. Катаемся и съ мальчишками деремся. А весной, когда придутъ корабли съ треской, мы на пристань; познакомимся съ матросами или въ капитаномъ и попросимся по мачтамъ лазить, или за городомъ рыбу ловимъ, шалашъ построимъ. Очень весело!

— Конечно, весело, но какъ-же отмѣтки, экзамены?

— Да, вѣдь у насъ, Константинъ Ивановичъ, имѣнье. Если я буду заниматься хозяйствомъ, такъ на что мнѣ латинскій и греческій языкъ?

— Я не скажу, чтобы для этого надо было знать латинскій и греческій языкъ, но раньше, чѣмъ быть сельскимъ хозяиномъ, надо быть образованнымъ человѣкомъ, а какъ вы сдѣлаетесь имъ, если вы не кончите сперва средней школы, а потомъ университетъ или что другое? Наконецъ, вы можете лишиться имѣнья по какой нибудь случайности.

— Я, Константинъ Ивановичъ, извернусь, я тогда лошадьми торговать буду, я все по этой части знаю, не хуже цыгана.

Дѣйствительно, хотя Митя обнаруживалъ необыкновенную сметку или ловкость во всякомъ практическомъ дѣлѣ, но больше всего его занимали лошади. Митинъ покойный отецъ завелъ у себя конскій заводъ, который по его смерти сохранился въ имѣніи, и Митю чаще всего можно было застать тамъ. Разсуждая постоянно съ конюхами, кучерами и мужиками о лошадяхъ, Митя пріобрѣлъ по этой части такія познанія, что мужики изъ сосѣдней деревни при покупкѣ лошадей приводили ихъ показывать ему.

— Ну-ка, баринъ, — говорилъ какой нибудь мужиченка, появляясь на конномъ дворѣ въ сопровожденіи тощей клячи и двухъ, трехъ подозрительныхъ личностей цыганскаго вида, — сдѣлай милость, посмотри-ка коня, по сходной цѣнѣ уступаютъ.

Митя съ серьезнымъ видомъ, засунувъ руки въ карманы, посвистывая, обходилъ клячу кругомъ, разсматривая всѣ ея статьи. Затѣмъ приступалъ къ подробному осмотру: задиралъ конягѣ голову и смотрѣлъ зубы, щупалъ крестецъ, ревизовалъ ноги, тыкалъ въ брюхо, заставлялъ провести коня шагомъ, рысью, все время внимательно наблюдая его, наконецъ вскакивалъ на него самъ, словомъ задавалъ конягѣ самый обстоятельный экзаменъ, который кончался ожесточеннымъ споромъ съ продавцами, причемъ въ дѣло ввязывались всѣ присутствующіе. Если барышникъ, цыганъ, оказывался знатокомъ и превосходилъ въ этомъ Митю, то Митя вступалъ съ нимъ въ препирательство, раззадоривалъ его и очень ловко узнавалъ какіе нибудь неизвѣстные ему секреты о лошадиныхъ болѣзняхъ и средствахъ лечить ихъ. Ежели мимо усадьбы проѣзжалъ таборъ цыганъ, Митя обязательно былъ уже тамъ, шумѣлъ, спорилъ съ цыганами и принималъ дѣятельное участіе въ продажахъ, мѣнахъ и всякихъ другихъ операціяхъ. На конномъ заводѣ Митя лично объѣзжалъ лошадей и достигъ въ этомъ такого искусства, что безъ страху садился на любую лошадь, и какія штуки не выдѣлывалатона, пытаясь освободиться отъ непріятной ноши, Митя оставался въ сѣдлѣ до тѣхъ поръ, пока непокорное или капризное животное не подчинялось его волѣ.

Еще этимъ же лѣтомъ Митѣ пришлось дать блестящее доказательство своего искусства объѣзжать лошадей. Время отъ времени въ усадьбу собиралось много гостей, преимущественно по воскресеньямъ. Въ числѣ ихъ являлось всегда нѣсколько офицеровъ кавалерійскаго полка, стоявшаго въ сосѣднемъ городѣ. Въ такіе дни шелъ пиръ горой. Евгенія Петровна считалась одной изъ самыхъ богатыхъ помѣщицъ во всей губерніи и еще при жизни мужа, бывшаго предводителя дворянства, привыкла видѣть свой домъ полнымъ гостей, которыхъ принимала съ самымъ широкимъ хлѣбосольствомъ. Хотя гости и бывали ей порою въ тягость, но Евгенія Петровна радушно приглашала ихъ, чтобы дать возможность повеселиться дочери, которая страстно любила всякія удовольствія. Одинъ изъ кавалерійскихъ офицеровъ, счень милый молодой человѣкъ, особенно настойчиво ухаживалъ за богатой невѣстой, и всѣмъ вскорѣ стало ясно, что дѣло это кончится свадьбой. Дѣйствительно, молодой человѣкъ сдѣлалъ предложеніе и получилъ согласіе. Сговоръ былъ назначенъ въ одно изъ воскресеній въ концѣ іюля, и къ этому дню ожидали особеннаго наплыва гостей. Митя вмѣстѣ съ сестрой составилъ обширную программу увеселеній: тутъ было и катанье верхомъ и въ экипажахъ, поѣздка въ лодкахъ на островъ по среди озера, гдѣ долженъ былъ состояться пикникъ, въ сумеркахъ блестящій фейерверкъ и, конечно, неизбѣжные танцы до утра для молодежи и карты для людей пожилыхъ и любителей спокойныхъ удовольствій.

Вотъ въ самый разгаръ этого праздника и произошелъ случай, давшій возможность Митѣ отличиться, можно сказать, передъ всѣмъ губернскимъ обществомъ. Послѣ длиннаго и обильнаго обѣда съ шампанскимъ и безчисленыыми тостами за здоровье жениха и невѣсты, старички разбрелись по разнымъ уголкамъ, кто вздремнуть, кто просто отдохнуть, а молодежь высыпала въ садъ, гдѣ сперва всѣ забрались въ малинникъ щипать малину, а потомъ затѣяли кидаться ею, пока барышни въ бѣлыхъ платьяхъ не запросили пощады, потому что сочная, спѣлая малина оставила на платьяхъ нѣкоторыхъ дамъ ясныя доказательства мѣткости кавалеровъ. Тогда стали думать о другомъ времяпрепровожденіи въ ожиданіи момента, когда слѣдовало отправиться на пикникъ.

— Господа, давайте въ горѣлки! — предложила одна дѣвица.

— Въ горѣлки! Давайте! — закричали одни.

— Нѣтъ, мы устали! — кричали другіе.

— Въ серсо! Въ серсо скучно! Нѣтъ, отчего же скучно!

Словомъ, ничего не клеилось.

— Господа, пойдемте осматривать нашъ конскій заводъ! — предложилъ Митя.

— Ахъ, въ самомъ дѣлѣ! Это очень интересно, мы никогда не видали конскаго завода! закричали барышни. Кавалерійскіе офицеры тоже поддержали это предложеніе, и вся компанія подъ предводительствомъ Мити съ хохотомъ и восклицаніями направилась по широкой аллеѣ, которая мимо службъ и скотнаго двора вела на заводъ.

Заводъ очень уменьшился послѣ смерти Митина отца, потому что управляющій имѣньемъ, не знавшій этого дѣла, сильно запустилъ его. Но все же на немъ было двѣнадцать лошадей, и, благодаря Митѣ, заводъ снова началъ процвѣтать.

Дамы и дѣвицы въ сопровожденіи кавалеровъ прошлись между рядами стойлъ, останавливаясь передъ той или другой лошадью. Офицеры съ видомъ знатоковъ осматривали лошадей и давали объясненія дамамъ. Одинъ изъ нихъ, хорошій наѣздникъ, считавшій себя знатокомъ лошадей, сильно задѣлъ Митю тѣмъ, что раскритиковалъ «Абрека», любимую и, по мнѣнію Мити, лучшую лошадь всего завода.

Митя сталъ очень вѣжливо возражать офицеру, нѣкоторые изъ товарищей тоже поддержали Митю, но наѣздникъ, оскорбленный тѣмъ, что оспаривать его осмѣливается «молокососъ», — сказалъ надменно:

— Вы, молодой человѣкъ, или не выѣзживали, а если выѣзживали, то только очень смирныхъ лошадей. Вотъ, когда вы укротите такую лошадь, какъ мой «Красавчикъ», тогда я буду разговаривать съ вами о лошадяхъ.

— Вы, можетъ быть, думаете, что я не усижу на вашемъ «Красавчикѣ?» сказалъ Митя, взглянувъ на офицера.

Тотъ снисходительно посмотрѣлъ на Митю сверху внизъ и пробурчалъ:

— Попробуйте!

— Извольте, мы сейчасъ это устроимъ! — сказалъ Митя. — Иванъ, скажите ихъ вахмистру, чтобы онъ вывелъ на дворъ «Красавчика», только безъ сѣдла, — крикнулъ Митя конюху.

— Даже безъ сѣдла! — усмѣхнулся наѣздникъ-офицеръ.

— Дмитрій Николаевичъ, полноте, оставьте! заговорили офицеры. — Мы увѣрены, что вы отлично ѣздите, но не дѣлайте этого опаснаго опыта. Вѣдь его лошадь прямо чортъ, онъ самъ, когда объѣзжалъ ее, двѣ недѣли ходилъ съ рукой на перевязи.

— Однако она меня не сбросила! — процѣдилъ свозь зубы наѣздникъ.

Но Митя нисколько не смутился.

Офицеры, удивленные увѣреннымъ видомъ Мити, заинтересовались этимъ зрѣлищемъ, а дамы и дѣвицы, узнавъ, что Митя хочетъ сломать себѣ голову, въ ужасѣ побѣжали въ домъ сказать о томъ Евгеніи Петровнѣ. Между тѣмъ на дворѣ завода собралась многочисленная публика, потому что къ кучкѣ офицеровъ и гостей вскорѣ присоединились конюхи, кучера и рабочіе, пришедшіе со скотнаго двора.

— Ужасти какія! — шептала птичница Анисья, — нашъ-то, нашъ-то, на бѣшеную лошадь сядетъ!

— А ничего, что и сядетъ, вотъ что! — сказалъ огородникъ Антонъ.

Но вотъ въ воротахъ появился дюжій усатый вахмистръ, съ трудомъ ведя въ поводу вороного жеребца, который задиралъ голову и яростно плясалъ, такъ что гулъ шелъ отъ топота копытъ его. Публика раздалась пошире, многіе изъ опасенія побѣжали къ двери конюшни. Между тѣмъ Митя надѣлъ уже сапоги со шпорами и перчатки, скинулъ жилетку и пиджакъ.

— Бросьте, Митя! — сказалъ ему убѣдительно Константинъ Ивановичъ, очень раздосадованный тѣмъ, что споръ принялъ такой оборотъ.

— Да не безпокойтесь, Константинъ Ивановичъ, все кончится хорошо, — отвѣтилъ Митя серьезнымъ голосомъ.

— Что, онъ валяется? — спросилъ Митя вахмистра, подразумѣвая подъ этимъ манеру нѣкоторыхъ лошадей кататься по землѣ съ цѣлью избавиться отъ всадника.

— Такъ точно, ваше благородіе! — отвѣтилъ тотъ.

Митя взялъ изъ рукъ вахмистра поводья и внимательно посмотрѣлъ на «Красавчика», который слегка перегнулъ шею и злобно таращилъ на Митю свои глаза. Мгновенье спустя Митя уже сидѣлъ на немъ верхомъ.

«Красавчикъ» сперва потоптался, задирая назадъ голову, затѣмъ внезапно пригнулъ ее къ землѣ, уперся передними ногами и такъ лягнулъ задними, что казалось, будь всадникъ привязанъ къ нему ремнями, онъ долженъ былъ бы сорваться съ мѣста и полетѣть черезъ голову лошади. Но Митя хорошо зналъ эти штуки. Не имѣя для упора ногъ стремянъ, онъ во время маневра упирался ими въ переднія ноги коня, гдѣ они переходятъ въ плечо. «Красавчикъ» продѣлалъ эту штуку нѣсколько разъ, но безуспѣшно — Митя, какъ ни въ чемъ не бывало, оставался въ «сѣдлѣ». Тогда лошадь, словно у нея былъ опредѣленный планъ, попыталась сбросить всадника другимъ маневромъ. Она подымалась высоко на дыбы, махая передними копытами въ воздухѣ, такъ что, казалось, еще мгновенье, и конь перекинется назадъ и раздавитъ всадника, а затѣмъ внезапно становилась на переднія ноги и лягала задними. Но и этимъ нельзя было провести Митю.

— Браво! браво! — раздалось въ кучкѣ офицеровъ. Мужики стояли, разинувъ ротъ, и нѣкоторые безсознательно подражали движеніямъ Мити, который хладнокровно слѣдилъ за лошадью, то натягивая, то ослабляя поводья. Наконгцъ «Красавчикъ» прибѣгнулъ къ способу, который считалъ въ своей лошадиной практикѣ самымъ вѣрнымъ: онъ сталъ валяться. Но при первомъ же движеніи его въ этомъ смыслѣ, Митя уже соскочилъ съ него и стоялъ возлѣ, стараясь не запутать поводья. «Красавчикъ» съ храпомъ поднимался и, когда оказывался на четырехъ ногахъ, Митя по прежнему сидѣлъ на немъ, проучивая его послѣ каждой продѣлки шпорами и натягиваніемъ поводьевъ. Тогда «Красавчикъ» сталъ пятиться бокомъ съ цѣлью придавить Митю къ стѣнѣ конюшни, но и этотъ маневръ не удавался: Митя либо отвлекалъ коня отъ его намѣренія, натягивая изо всей силы поводья и вонзая въ бока его шпоры, либо во время соскакивалъ и быстро вскакивалъ снова. Возня эта длилась уже съ полчаса. «Красавчикъ» храпѣлъ и сталъ покрываться пѣной, клочья которой летѣли съ мундштука, какъ хлопья снѣга. Но конь не сдавался, точно имѣлъ въ запасѣ еще одну штуку, для выполненія которой какъ бы хотѣлъ отвлечь вниманіе всадника. Дѣйствительно, исчерпавъ всѣ фокусы, «Красавчикъ» началъ носиться по двору, плясать, пятиться, метаться вправо, влѣво, и внезапно, повернувшись .на заднихъ ногахъ, какъ юла, кинулся къ высокому забору.

Не успѣли зрители ахнуть, какъ раздался сухой трескъ, полетѣла на землю жердь, а «Красавчикъ» несся по ту сторону забора по направленію къ пруду. Но вмѣстѣ съ нимъ на его спинѣ несся и Митя, который какъ бы по инстинкту угадывалъ каждое движеніе коня и все время былъ наготовѣ. Послѣдней штукой «Красавчика» было то, что онъ влѣзъ въ прудъ вмѣстѣ со всадникомъ по самую шею. Но здѣсь онъ сдался — должно быть холодное купанье успокоило его нервы, и Митя, какъ ни въ чемъ не бывало, вернулся на немъ по дорогѣ на дворъ.

Здѣсь офицеры и гости, особенно молодые, съ восхищеніемъ поздравляли Митю, съ котораго грязная вода пруда лилась потоками. Офицеръ-наѣздникъ тоже поздравилъ Митю, но съ такимъ злымъ лицомъ, что всѣ поняли, какую досаду чувствовалъ этотъ господинъ.

— Какъ жаль, Дмитрій Николаевичъ, что мы не бились объ закладъ! — сказалъ одинъ офицеръ.

— Я хотѣлъ предложить, да неловко показалось ставить противъ васъ, — сказалъ другой, — и хорошо сдѣлалъ, проигралъ бы. — Офицеры и гости направились въ домъ и повели Митю.

Дворня долго не расходилась, а въ кучкѣ ея посторонній свидѣтель не разъ слышалъ бы возгласы: "а нашъ-то баринъ!.. нашъ-то орелъ!.. Всѣхъ военныхъ-те за поясъ заткнулъ!

Спектакль на дворѣ коннаго завода могъ закончиться безпрепятственно только потому, что дѣвицы, побѣжавшія доложить Евгеніи Петровнѣ объ Митиной затѣѣ, сколько ни искали, не могли найти ее. Въ то время, какъ Митя укрощалъ на конномъ заводѣ «Красавчика», Евгенія Петровна сидѣла и разговаривала съ однимъ гостемъ въ тѣнистой бесѣдкѣ въ уединенномъ уголку сада. Гость, полный высокій господинъ въ изящномъ фланелевомъ костюмѣ и шляпѣ панама, съ золотымъ пенсне на носу и массивной золотой цѣпочкой со множествомъ жетоновъ на бѣломъ пикейномъ жилетѣ, говорилъ мягкимъ, но важнымъ голосомъ, пуская на воздухъ дымъ душистой сигары. Это былъ директоръ-распорядитель и воротила мѣстнаго банка, особа, извѣстная даже въ обѣихъ столицахъ. Всѣ считали его необыкновеннымъ дѣльцомъ, который блестяще велъ операціи банка, поддерживалъ и затѣвалъ все новыя и новыя предпріятія въ краѣ. На самомъ же дѣлѣ это былъ ловкій мошенникъ, который въ компаніи такихъ же людей, какъ самъ, ловко морочилъ довѣрчивыхъ, но жадныхъ до наживы людей. Дѣла банка и разныхъ другихъ предпріятій этого господина были уже давно страшно запутаны, и все дѣло ежеминутно могло лопнуть. Но объ этомъ никто пока не догадывался, кромѣ заправилы и его шайки. Онъ изворачивался пока, добывая деньги, то здѣсь, то тамъ, въ надеждѣ какъ-нибудь поправить дѣла, но вмѣсто того запутывался все больше. Къ Евгеніи Петровнѣ онъ пріѣхалъ нарочно, чтооы выманить у нея деньги. Для этой цѣли онъ, воспользовавшись свободнымъ временемъ послѣ обѣда, завелъ съ ней разговоръ о томъ, что-де имѣнья нынче мало приносятъ доходу, а гораздо выгоднѣе давать деньги подъ проценты разнымъ банкамъ, фабрикамъ или другимъ очень выгоднымъ предпріятіямъ.

— Не упустите изъ виду, дорогая Евгенія Петровна, — говорилъ онъ сочнымъ бархатнымъ голосомъ, — что у васъ во первыхъ дочь, которая дѣлаетъ блестящую партію, хотя, какъ мнѣ извѣстно, у жениха нѣтъ состоянія, только извѣстная фамилія, а во вторыхъ — сынъ…

— Ихъ, ужъ и не говорите, Николай Николаевичъ, я теперь въ такомъ затрудненіи, что и не знаю, какъ справлюсь. Наденькѣ надо приданое приличное справить, выдѣлить ея часть. Вѣдь на офицерское-то жалованье не проживешь, какъ мы привыкли жить, а между тѣмъ капиталу у меня послѣ покойника мужа осталось немного. Главное состояніе наше — имѣнье.

— Ну зато вѣдь и имѣнье то ваше, первое въ губерніи. Правда оно немного запущено. Сколько у васъ десятинъ?

— Да что-то немногимъ больше тринадцати тысячъ…

— Помилуйте, по здѣшнимъ цѣнамъ на землю вы милліонерша! И не стыдно вамъ оставлять это втунѣ? Нѣтъ, милая и дорогая Евгенія Петровна, повѣрьте моей долголѣтней опытности, а я бы на вашемъ мѣстѣ немедленно заложилъ бы землю въ какомъ-нибудь солидномъ банкѣ, я это легко и безъ хлопотъ могу устроить вамъ, а деньги помѣстилъ бы въ какое-нибудь доходное дѣло. Что вы сейчасъ получаете съ имѣнья доходу? Какихъ-нибудь двадцать тысячъ?

— Да, не больше.

— Вотъ видите, между тѣмъ, заложивъ имѣнье, ну, скажемъ за восемьсотъ тысячъ, вы будете получать на этотъ капиталъ по крайней мѣрѣ втрое, чѣмъ имѣете сейчасъ. Повѣрьте моей опытности!

Долго еще говорилъ Николай Николаевичъ, уговаривая Евгенію Петровну заложить имѣнье и положить деньги въ его банкъ, и до того опуталъ бѣдную женщину, что она рѣшилась послѣдовать его совѣту. Нельзя сказать, чтобы Евгенія Петровна была жадная женщина или была недовольна своимъ доходомъ, но Николай Николаевичъ такъ ловко убѣждалъ ее сдѣлать это ради дѣтей, такъ заманчиво расписывалъ, какъ наживаются всѣ ея сосѣди, послѣдовавшіе его совѣтамъ, что Евгенія Петровна легко сдалась, тѣмъ болѣе, что подобно всѣмъ, вѣрила въ геніальныя способности и безусловную честность Николая Николаевича.

Съ важнымъ видомъ велъ Николай Николаевичъ свою даму къ террассѣ, когда на перекресткѣ аллеи они неожиданно наткнулись на кучку гостей, которые съ шутками и громкими восклицаніями шли, окруживъ мокраго Митю.

— Митя, что это? — ахнула Евгенія Петровна, выпустивъ руку Николая Николаевича.

— Это я, мама, «Красавчика» укрощалъ и нечаянно въ прудѣ выкупался.

— Евгенія Петровна! Вашъ сынъ сегодня отличился, — крикнулъ кто-то изъ гостей…

— Да, да, онъ покрылъ себя неувядающей славой! — сказалъ ротмистръ.

— Мы провозгласимъ его первымъ наѣздникомъ! — вставилъ другой офицеръ.

— Онъ только случайно не сломалъ себѣ шеи! — сказала сестра Мити. — Мы всѣ отъ ужаса убѣжали въ домъ, искали васъ, мама, чтобъ пожаловаться…

— Господа, — сказала Евгенія Петровна съ упрекомъ, — какъ это вы допустили его, Константинъ Ивановичъ?

— Ничего, Евгенія Петровна, все хорошо, что хорошо кончается.

— Ахъ, какой необузданный мальчикъ! Ступай, хоть переодѣнься скорѣе. Посмотри, подъ тобой чуть не лужа, — сказала Евгенія Петровна, которая не успѣла испугаться, а сердиться при гостяхъ не хотѣла.

Праздникъ закончился, какъ и предполагалось, танцами. Митя, съ которымъ офицеры стали обращаться какъ съ равнымъ, былъ героемъ вечера: въ котильонѣ барышни чаще всего выбирали его, такъ что къ концу бала грудь его была увѣшана мишурными орденами.

Этимъ же лѣтомъ Евгенія Петровна выполнила проектъ Николая Николаевича, который пріѣзжалъ въ усадьбу еще нѣсколько разъ и сильно ухаживалъ за Евгеніей Петровной. Она заложила имѣніе въ дворянскомъ банкѣ, а полученную за него громадную сумму помѣстила въ банкъ Николая Николаевича. Осенью, когда семейство Груздевыхъ перекочевало въ столицу, Митя благополучно сдалъ экзамены въ четвертый классъ. Но едва онъ былъ предоставленъ самому себѣ, какъ началось старое — учиться въ гимназіи онъ положительно не хотѣлъ, такъ что когда наступила весна, и пришло время отправляться на лѣто въ имѣнье, Митя опять оказался съ кучей переэкзаменовокъ.

— Это — просто срамъ! — горячилась Евгенія Петровна, — шестнадцатый годъ пошелъ, усы ростутъ, и не можетъ справиться съ ученьемъ. Недоросль, право, недоросль.

— Мама, я подучусь лѣтомъ.

— Подучусь, подучусь! Начинитъ тебя Константинъ Ивановичъ, дай Богъ здоровья доброму человѣку, такъ подучишься. Что же ты весь вѣкъ на помочахъ ходить будешь? Вотъ сестра твоя съ медалью кончила, никакихъ заботъ, никакихъ хлопотъ не доставила мнѣ, а съ тобой одно мученье!

Лѣто потекло попрежнему, съ тѣмъ только исключеніемъ, что въ половинѣ его должна была торжественно праздноваться свадьба Митиной сестры, которую зимой пришлось отложить по случаю дальней командировки ея жениха.

Глава II.

КАТАСТРОФА.

Никто не подозрѣвалъ, какая гроза собиралась надъ этимъ помѣщичьимъ домомъ со всѣмъ его благополучіемъ. Первымъ предвѣстникомъ ея явилось извѣстіе, которое привезъ земскій врачъ, заѣхавшій по пути въ усадьбу. Онъ сообщилъ Евгеніи Петровнѣ, что Николай Николаевичъ уѣхалъ въ столицу по какимъ-то дѣламъ и тамъ пропалъ: о немъ не было ни слуху, ни духу, сколько не писали и не телеграфировали ему. По его отъѣздѣ въ городѣ стали носиться темные слухи, что де въ банкѣ не совсѣмъ благополучно. Поднялась тревога, люди кинулись вынимать свои деньги изъ банка, но въ роскошномъ помѣщеніи его вмѣсто обычной служебной сутолоки они увидѣли совсѣмъ другую картину: изъ служащихъ, кромѣ нѣсколькихъ писцовъ, никого не было, вездѣ стояла полиція, шкапы и столы были опечатаны. Банкъ лопнулъ, и вмѣстѣ съ нимъ, какъ мыльные пузыри, лопнули разныя другія предпріятія, на которыя довѣрчивая публика отдала свои деньги въ ожиданіи быстраго обогащенія. Говорятъ, въ эти дни въ помѣщеніи банка происходили раздирающія душу сцены. Много было людей, которые всю жизнь откладывали деньги по грошамъ, чтобы сдѣлать сбереженіе на старость, держали ихъ въ банкѣ и теперь лишились всего. Вмѣстѣ съ ними раззорилось много купцовъ, помѣщиковъ и просто зажиточныхъ людей. Были даже случаи помѣшательства и самоубійства съ отчаянія.

Въ усадьбу Груздевыхъ извѣстіе о крахѣ привезъ одинъ изъ сосѣдей, старикъ, мелкій помѣщикъ, товарищъ по службѣ въ полку мужа Евгеніи Петровны, знавшій объ закладѣ имѣнія. Вечеромъ, передъ самымъ ужиномъ, онъ подкатилъ на дребезжащемъ тарантасѣ къ флигелю, гдѣ жилъ Константинъ Ивановичъ, и съ сердитымъ лицомъ, не снимая своей старой пропыленной разлетайки, прошелъ въ комнату Константина Ивановича, плотно заперевъ за собою дверь. Объ чемъ они говорили съ Константиномъ Ивановичемъ — неизвѣстно, только, когда пришли въ третій разъ звать ихъ къ ужину, оба явились въ столовую съ такими сердитыми, озабоченными лицами, точно они серьезно поссорились.

— Что съ вами, Ксенофонтъ Пантелеевичъ? — такъ звали старика сосѣда, — спросила Евгенія Петровна озабоченнымъ голосомъ. — Случилось развѣ что, непріятность какая?

— Да, матушка, случилось, — буркнулъ тотъ въ сѣдые висячіе усы, — непріятность тутъ большая вышла.

— Что такое?

Ксенофонтъ Пантелеевичъ молчалъ, наливая себѣ большую рюмку водки.

— Евгенія Петровна, — началъ Константинъ Ивановичъ. — Что такое говорилъ вамъ земскій врачъ относительно Николая Николаевича?

— А что такое? Съ нимъ развѣ что стряслось? — обезпокоилась Евгенія Петровна.

— Да, видите-ли, въ городѣ говорили что-то насчетъ банка и другихъ предпріятій его…

— Неладно говорили, — вставилъ Ксенофонтъ Пантелеевичъ, прожевывая закуску.

— Ну? — торопила ихъ Евгенія Петровна, — дѣла его пошатнулись, что-ли?

— Да, пошатнулись, даже сильно пошатнулись, — говорилъ Константинъ Ивановичъ.

— Совсѣмъ, можно сказать, пошатнулись! — вставилъ Ксенофонтъ Пантелеевичъ.

Евгенія Петровна въ волненіи откинулась на спинку стула и уронила вилку. Митя съ Надей, переставъ жевать, во всѣ глаза смотрѣли на говорившихъ.

— Лопнулъ? — прошептала почти неслышно Евгенія Петровна и страшно поблѣднѣла.

Константинъ Ивановичъ съ Ксенофонтомъ Пантелеевичемъ мрачно молчали, уставясь глазами въ тарелки, и не замѣтили, какъ Евгенія Петровна закрыла глаза и, какъ мѣшокъ, стала сползать со стула на полъ.

— Мама, мама! — крикнула Надя и кинулась къ ней, уронивъ съ грохотомъ стулъ.

Митя, а за нимъ и прочіе вскочили, поднялась суматоха, и Евгенію Петровну перенесли на диванъ. Черезъ нѣсколько минутъ она пришла въ чувство, но не сразу вернулась къ сознанію того, что произошло. Когда она совсѣмъ оправилась, Ксенофонтъ Пантелеевичъ осторожно сообщилъ ей все, что зналъ о крахѣ банка.

— Боже мой, дѣти, мы раззорены, мы нищіе! — стонала Евгенія Петровна.

— Мама, мама, успокойтесь, — шептала Надя, стоя на колѣняхъ передъ матерью и гладя ея руки.

— Какъ могла я рѣшиться на такое безуміе! — продолжала Евгенія Петровна, всхлипывая, — теперь меня до смерти будетъ мучить совѣсть за то, что я пустила васъ по міру!

Митя съ сестрой успокаивали мать, какъ могли. Они сами чувствовали сильную тревогу, хотя оба не отдавали себѣ еще отчета въ постигшемъ ихъ бѣдствіи. Нѣсколько дней прошли въ сильномъ безпокойствѣ. Евгенія Петровна почему-то надѣялась, что несчастіе не такъ велико и ужасно, какъ показалось всѣмъ вначалѣ. Но, когда списались, и Константинъ Ивановичъ съ Митей, по просьбѣ Евгеніи Петровны, побывалъ въ городѣ, то выяснилось, что Груздевы дѣйствительно раззорены въ лоскъ. Имѣнія не было возможности спасти. Наоборотъ, самымъ лучшимъ исходомъ казалось продать его. Можетъ быть найдется покупщикъ, который дастъ за него больше той суммы, по какой оно было заложено, и тогда излишекъ могъ обезпечить раззоренной семьѣ жалкое существованіе. Послѣ долгихъ поисковъ и хлопотъ, дѣйствительно, нашелся богатый купецъ, согласившійся взять имѣніе ради лѣса, но онъ давалъ сверхъ залога его пустяки, — едва нѣсколько тысячъ рублей, которые съ имѣвшимися у Евгеніи Петровны деньгами составляли скромную сумму въ двѣнадцать тысячъ рублей. Это было все, что оставалось семьѣ богатѣйшихъ въ губерніи помѣщиковъ. Люди, которые живутъ скромно и зарабатываютъ себѣ средства къ жизни трудомъ, сочли бы такую сумму богатствомъ, но для Груздевыхъ, привыкшихъ къ богатой обстановкѣ, изысканной пищѣ и воспитанныхъ въ привычкахъ не отказывать себѣ ни въ чемъ, капиталъ этотъ былъ равносиленъ жалкой нищетѣ. Въ лучшемъ случаѣ онъ обезпечивалъ имъ доходъ въ семьсотъ, восемьсотъ рублей, вмѣсто двадцати, пятнадцати тысячъ, которыя проживались Груздевыми раньше. Бѣдствіе не пришло одно. Какъ въ природѣ за одной грозой часто черезъ короткій промежутокъ набѣгаетъ вторая и третья, а затѣмъ тянется вереница пасмурныхъ холодныхъ дней, такъ и здѣсь за одной бѣдой разразилась другая непріятность. Едва распространилась вѣсть, что въ числѣ раззоренныхъ до тла банковскимъ крахомъ находятся и Груздевы, какъ вскорѣ затѣмъ заговорили о томъ, что свадьба Нади Груздевой разстроилась. Дѣйствительно, нѣсколько дней спустя послѣ описанной выше сцены, офицеръ, женихъ Надинъ, пріѣхалъ въ усадьбу и поразилъ не только невѣсту, но и всѣхъ своимъ холоднымъ манернымъ поведеніемъ. Этотъ господинъ, оказывается, ухаживая за Надей, имѣлъ въ виду, главнымъ образомъ, ея богатое приданое. Теперь же, когда Груздевы раззорились, женитьба на бѣдной дѣвушкѣ показалась ему, его родителямъ и родственникамъ чѣмъ-то вродѣ самоубійства.

— Мой милый, — сказала ему мать, — ты не можешь и не долженъ портить своей карьеры, — и сынъ вполнѣ согласился съ ней. Вотъ почему, сейчасъ же по пріѣздѣ въ усадьбу Груздевыхъ, молодой человѣкъ немедленно попросилъ Евгенію Петровну удѣлить ему время для серьезнаго разговора. У бѣдной Евгеніи Петровны екнуло сердце отъ этихъ словъ, она, разумѣется, сейчасъ же поняла какого рода будетъ этотъ разговоръ и собрала свои силы, чтобы не уронить своего достоинства.

— Михайло, — приказала она лакею, — скажи Надеждѣ Николаевнѣ и Митѣ, чтобъ они не безпокоили насъ, пока ихъ не позовутъ. — Садитесь, пожалуйста, Юрій Михайловичъ!

Юрій Михайловичъ щелкнулъ шпорами и церемонно сѣлъ въ кресло возлѣ дивана, на которомъ расположилась Евгенія Петровна.

— Ужасное несчастье, — началъ онъ, — разразившееся надъ вашей уважаемой семьей, Евгенія Петровна, вызвала общія чувства сожалѣнія, и я прошу васъ принять выраженіе глубокаго сочувствія вашему горю….

— Благодарю васъ!

— Вмѣстѣ съ тѣмъ, я бы хотѣлъ сказать, что тѣ отношенія, въ какихъ я стоялъ къ вашему дому, то есть къ Надеждѣ Николаевнѣ, въ силу измѣнившихся обстоятельствъ, кой, какъ вы сами понимаете…. и въ связи…. въ связи съ состояніемъ моихъ средствъ…. моихъ и моихъ родителей… средствъ и связей….

— Какъ я понимаю ваши слова, Юрій Михайловичъ, вы бы хотѣли, чтобы мы вернули вамъ слово, я и моя дочь? — спросила холодно Евгенія Петровна.

— При всѣхъ моихъ чувствахъ къ Надеждѣ Николаевнѣ… — началъ Юрій Михайловичъ.

— Чувства тутъ не причемъ, — перебила его Евгенія Петровна, — повѣрьте, что ни я, ни моя дочь ни минуты не будемъ колебаться въ этомъ дѣлѣ. Я такъ увѣрена въ Надѣ, что возвращаю вамъ ваше слово за себя и за нее и прошу ее избавить отъ всякихъ объясненій. — Тутъ Евгенія Петровна поднялась съ дивана, кивнула слегка Юрію Михайловичу и величественно выплыла изъ комнаты.

Молодой человѣкъ поклонился, потоптался немного и затѣмъ быстро направился въ прихожую, гдѣ Михайло съ видомъ снисходительнаго презрѣнія уже держалъ его шинель наготовѣ.

Отъѣздъ Юрія Михайловича произошелъ такъ быстро, что совершенно походилъ на бѣгство.

— Гдѣ же Юрій Михайловичъ, мама? — спросила Надя, впорхнувъ въ спальню матери.

Евгенія Петровна сидѣла у столика съ портретомъ покойнаго мужа въ задумчивой. печали. Слезы помимо воли текли по ея блѣдному лицу, останавливаясь въ морщинахъ. При Надиномъ вопросѣ она не удержалась, приложила платокъ къ губамъ и всхлипнула.

Надя измѣнилась въ лицѣ.

— Мама? — сказала она упавшимъ груднымъ голосомъ, — правда?…

Евгенія Петровна, не отнимая платка, кивнула головой.

— Онъ взялъ слово назадъ, — добавила она тихо.

Надя страшно поблѣднѣла, глаза ея расширились, и на лбу появились складки, точно она чему-то удивилась. Не говоря ни слова, Надя повернулась и побѣжала вонъ. Евгенія Петровна не имѣла силъ подняться и идти утѣшать ее. Свадьба, конечно, разстроилась. Надя была влюблена въ своего жениха, но она была дѣвушка неглупая и самолюбивая. Чувство ея разсѣялось, какъ дымъ отъ порыва сильнаго вѣтра, въ то самое мгновеніе, какъ она узнала объ отказѣ Юрія Михайловича. Самолюбіе ея было тяжко уколото, и Надя страдала отъ мысли, что она теперь покинутая невѣста, и еще отъ сознанія, какъ могла она увлекаться человѣкомъ, который цѣнилъ въ ней не подругу жизни, а богатую наслѣдницу.

На Митю всѣ эти событія подѣйствовали ошеломляющимъ образомъ. Онъ совсѣмъ растерялся, ходилъ грустный и угрюмый, и часто можно было замѣтить, что слезы стояли въ его глазахъ. Вмѣсто уроковъ они теперь съ Константиномъ Ивановичемъ по цѣлымъ часамъ обсуждали случившееся и строили предположенія насчетъ будущаго. Митѣ было жаль мать, сестру, жаль было имѣнія, изъ котораго предстояло выѣхать въ недалекомъ времени. Вмѣсто всякихъ затѣй, которыя еще недавно заполняли голову Мити, въ ней теперь копошились смутныя и неясныя ему мысли. Онъ съ трудомъ принималъ предположеніе, что весь складъ ихъ жизни долженъ теперь измѣниться, и начиналъ смутно понимать, что судьба назначаетъ ему какую-то новую роль и налагаетъ какія-то серьезныя и тяжелыя обязательства. Въ этотъ трудный моментъ въ жизни Мити онъ нашелъ себѣ истиннаго друга въ Константинѣ Ивановичѣ, который воспользовался этимъ случаемъ, чтобы открыть Митѣ глаза на многое такое, къ чему тотъ въ качествѣ легкомысленнаго и избалованнаго богатствомъ юноши относился легко и часто презрительно. Онъ объяснилъ Митѣ, что жизнь для большей части людей есть тяжелая борьба за средства къ существованію, и что каждый долженъ принимать въ ней участіе, а если у него есть силы и способности, то облегчить всѣми возможными средствами бремя жизни другимъ. Далѣе онъ доказывалъ Митѣ, что трудъ и знанія — главныя силы, съ помощью которыхъ разумный человѣкъ достигаетъ своихъ цѣлей, и вмѣстѣ съ тѣмъ всѣми способами старался укрѣпить въ Митѣ увѣренность въ своихъ силахъ и привычку не теряться, не унывать, а полагаться только на себя.

Лѣто проходило скучно и тоскливо. Не было уже прежнихъ съѣздовъ гостей, обѣдовъ, пикниковъ, танцевъ и веселья. Усадьба приняла какой-то хмурый видъ и походила на муравейникъ, изъ котораго обитатели его вздумали выселяться. Евгенія Петровна понемногу отпускала прислугу и рабочихъ, которые выѣзжали изъ усадьбы со своимъ скарбомъ, нѣкоторые со слезами, какъ изъ насиженнаго родного гнѣзда. Въ половинѣ августа Груздевы тронулись въ Петербургъ, забравъ съ собою кое-какія вещи, съ которыми были связаны семейныя воспоминанія, и за которыя Евгенія Петровна ожесточенно торговалась съ покупщикомъ, желавшимъ пріобрѣсти старое дворянское имѣнье со всей обстановкой.

Въ Петербургѣ для Груздевыхъ началась новая жизнь, полная лишеній и мелкихъ непріятныхъ заботъ, отъ которыхъ прежде ихъ избавляли средства и многочисленная прислуга. Особенно тяжело было Евгеніи Петровнѣ, такъ какъ она была уже въ годахъ и привыкла съ дѣтства къ иной жизни. Трудно было и Надѣ, тѣмъ болѣе, что ей приходилось ухаживать за матерью, которую горе и лишенія лишили почти всякой энергіи. Положеніе Мити было тоже не изъ пріятныхъ. Ему нужно было продолжать ученье, а между тѣмъ средствъ на это не хватало. Гимназическое начальство не освободило его отъ платы за ученье, потому что Митя такъ запустилъ въ прошломъ свои занятія, что ему трудно было выбраться въ хорошіе ученики. Зажиточные родственники, которыхъ у Груздевыхъ было немало, оказывали имъ нѣкоторую помощь, но съ такимъ кислымъ видомъ, что самолюбіе Нади и Мити страдало жестоко. Съ помощью ихъ, однако, Надя нашла кое-какіе уроки, такъ что заработокъ ея нѣсколько пополнялъ скудный бюджетъ семьи, но средствъ все-таки не хватало. Обстоятельство это особенно мучило Митю. Онъ чувствовалъ себя почти взрослымъ и страдалъ отъ мысли, что не только не въ состояніи поддерживать своихъ, но еще отнимаетъ изъ ихъ скуднаго запаса средства на себя. Жизнь становилась все тяжелѣе. Въ долгіе зимніе вечера въ тѣсной квартиркѣ Груздевыхъ, состоявшей изъ трехъ низкихъ и грязноватыхъ комнатъ, выходившихъ окнами на темный задній дворъ громаднаго петербургскаго дома, время ползло медленно и тоскливо среди грустной тишины. Надя, набѣгавшись по урокамъ, отъ усталости и дурного настроенія духа ложилась ничкомъ на постель и затихала. Евгенія Петровна неслышно вязала или чинила что нибудь изъ ея гардероба. Митя сидѣлъ у себя въ узкой каморкѣ за уроками, но темноватая дешевая лампа, пахнувшая керосиномъ, чаще освѣщала его сидящимъ въ глубокой задумчивости.

Митя строилъ одинъ планъ за другимъ, но самъ же разрушалъ ихъ своимъ практическимъ умомъ. Въ немъ все болѣе зрѣла мысль, что онъ опора семьи, что на немъ лежитъ задача вырвать мать и сестру изъ когтей нужды и устроить имъ хоть сколько нибудь болѣе спокойную и счастливую жизнь. Но какъ ни напрягалъ онъ свое воображеніе, ничего придумать не могъ. Ремесла никакого онъ не зналъ, по крайней мѣрѣ толкомъ; взять какую нибудь мелкую должность въ канцеляріи, въ конторѣ, на желѣзной дорогѣ… Это можно было устроить при содѣйствіи родственниковъ, но вѣдь далеко ему на этомъ поприщѣ безъ образованія и безъ спеціальныхъ знаній не уйти, а что же сдѣлаютъ какія нибудь шестьдесятъ, семьдесять пять рублей, которые Митя въ лучшемъ случаѣ могъ бы получить на такомъ мѣстѣ.

Константинъ Ивановичъ, посѣщавшій часто своихъ прежнихъ патроновъ, тоже не могъ придумать ничего, хотя они съ Митей совѣщались подолгу объ этомъ.

Глава III.

СМѢЛЫЙ ПЛАНЪ.

Когда наступила весна, стаялъ снѣгъ, задребезжали по мостовой колеса, и на улицахъ стали продавать ландыши, Груздевымъ стало особенно тяжело въ ихъ душной квартирѣ. Надя нерѣдко плакала тайкомъ, уткнувшись въ подушку, Евгенія Петровна тяжело вздыхала и, хотя ежечастно думала о прежнемъ вольномъ житьѣ-бытьѣ въ Груздевкѣ, но старалась не растравлять этими воспоминаніями дочь. Митя часто и подолгу уходилъ на пристань близь взморья, гдѣ онъ гимназистомъ, вмѣсто того, чтобы сидѣть за латинскимъ урокомъ, лазилъ по снастямъ судна, крѣпко пахнувшаго смолой и соленой треской. Здѣсь, примостившись гдѣ-нибудь на бревнѣ или на старомъ вгрузшемъ въ землю якорѣ, Митя подолгу сидѣлъ, наблюдая, какъ могучаго сложенія оборванцы въ разнообразныхъ живописныхъ лохмотьяхъ возились, разгружая съ помощью матросовъ пароходы и корабли со стройными мачтами и снастями. Прислушиваясь къ грохоту и лязгу цѣпей, свисту гудковъ и одушевленнымъ звукамъ голосовъ, Митя какъ-то забывалъ грустную дѣйствительность, и мысли его либо участвовали въ общей дѣятельности этой толпы рабочихъ, либо уносились далеко въ заморскія страны вмѣстѣ съ этимъ громаднымъ пароходомъ, который черезъ нѣсколько дней уйдетъ куда-то далеко. Митя съ любопытствомъ разсматривалъ желѣзнаго колосса. Ему нравились гигантскія трубы, черныя закопченныя дымомъ мачты, и казалось чрезвычайно соблазнительнымъ стоять на капитанскомъ мостикѣ или жить въ этой уютной каютѣ, которая сверкала на солнцѣ своими круглыми окнами въ блестящихъ кольцевидныхъ оправахъ. Какъ-то невольно ему приходила на память прочитанная когда-то нѣмецкая исторія о дурномъ мальчикѣ, который убѣжалъ отъ своихъ добрыхъ родителей въ Америку и испыталъ разныя злоключенія, благодаря которымъ раскаялся и сталъ послушнымъ сыномъ. На пароходѣ грузили мѣшки съ хлѣбомъ. Грузчики съ кулями на спинѣ вереницей подходили по мосткамъ къ разобранному борту, гдѣ матросъ, ловко нагибаясь, распарывалъ ударомъ ножа шовъ, такъ что зерно сыпалось въ трюмъ.

Въ задумчивости своей Митя не замѣтилъ, что въ этомъ дѣлѣ произошла какая-то заминка: грузчики стали, опустивъ руки; какой-то господинъ въ котелкѣ и черномъ пиджакѣ, нахмурившись, толковалъ съ матросами. Онъ оглядывался, словно искалъ кого-то, и, видимо, находился въ какомъ-то затрудненіи. Вдругъ его взоръ упалъ на праздносидѣвшаго Митю. Онъ подумалъ мгновеніе и затѣмъ рѣшительнымъ шагомъ направился къ нему.

— Молодой человѣкъ свободный? — спросилъ онъ Митю, произнося слова съ иностраннымъ акцентомъ.

— Что? — спросилъ нѣсколько удивленный Митя.

— Молодой человѣкъ, свободный, можетъ считайтъ и писайтъ? — повторилъ незнакомецъ.

Въ это время подошли два грузчика, и одинъ изъ нихъ, свертывавшіи изъ газетнаго отрывка папироску, называемую у простонародья «собачьей лапкой», сказалъ:

— Имъ требуется человѣкъ, который бы мѣшки считалъ и отмѣчалъ на бумажкѣ. Который былъ, такъ отказался. Такъ вотъ они васъ просятъ, не желаете-ли?

Митя всталъ и заговорилъ съ незнакомцемъ по-нѣмецки. Незнакомецъ отвѣчалъ ломанымъ языкомъ. Тогда Митя перемѣнилъ нѣмецкій языкъ на англійскій, и удивленный незнакомецъ, оказавшійся капитаномъ парохода, видимо очень обрадовался и объяснилъ Митѣ, что служившій у него для счета мѣшковъ господинъ отказался, чѣмъ поставилъ его въ очень затруднительное положеніе, и не желаетъ ли, молъ, Митя за вознагражденіе въ одинъ рубль въ день заняться этимъ дѣломъ.

Митя подумалъ и съ удовольствіемъ согласился. Работа оказалась до смѣшного простой — надо было считать мѣшки, и больше ничего. На третій день капитанъ, вернувшись рано на пароходъ и притомъ въ веселомъ настроеніи, хлопнулъ Митю по плечу и пригласилъ его въ свою каюту «промочить горло». Въ свѣтлой небольшой каютѣ, полъ которой былъ покрытъ ковромъ, а стѣны уставлены мягкой корабельной мебелью, надъ которой висѣли писанныя красками морскіе пейзажи, въ которой даже имѣлось пьянино, капитанъ усадилъ Митю за лакированный столъ и вынулъ изъ незамѣтнаго шкапчика бутылку вина и двѣ большихъ рюмки. Затѣмъ откуда-то появились сигары. Капитанъ налилъ двѣ рюмки, отхлебнулъ свою и развалился въ креслѣ, пуская подъ стеклянный потолокъ своего обиталища клубы синеватаго ароматическаго дыма.

— Ну-съ, молодой человѣкъ, — сказалъ онъ, — что-же вы не попробуете этого хереса, это вѣдь настоящій, какого вы здѣсь не достанете.

— Я почти не пью, — отвѣтилъ Митя.

— Ну, ничего, если будете плавать по морямъ, начнете пить и курить, какъ мы, старые морскіе волки. Хорошая сигара на вахтѣ разгоняетъ сонъ, а когда штормъ крутитъ на морѣ, и вѣтеръ несетъ холодъ чуть не отъ полюса, стаканъ горячаго пунша вливаетъ въ капитана бодрость.

Завязался разговоръ. Сперва капитанъ сообщилъ, откуда онъ пришелъ, куда теперь пойдетъ и съ какимъ грузомъ, потомъ сказалъ, что сдѣлалъ въ этотъ рейсъ хорошее дѣло, почему и веселъ, а затѣмъ сталъ разспрашивать Митю, чѣмъ онъ занимается.

Митя вкратцѣ изложилъ ему свое положеніе.

— Да, сказалъ капитанъ, вамъ надо пробивать себѣ дорогу въ жизни. Ну, вы молоды, не удастся здѣсь, попробуйте за моремъ. Свѣтъ великъ, найдется мѣсто и вамъ. — И онъ сталъ разсказывать, какъ въ Австраліи и въ Америкѣ энергичные люди въ короткое сравнительно время наживаютъ цѣлыя состоянія.

— Если есть молодость, энергія, умѣнье работать и смѣкалка, — не пропадете!

Вернувшись вечеромъ домой, Митя былъ задумчивъ и разсѣянъ. Ночью ему снился нѣмецкій мальчикъ, который курилъ сигары и говорилъ, что онъ капитанъ парохода и приглашалъ Митю въ Америку, которая помѣщалась въ сосѣдней комнатѣ — тамъ лязгали и громыхали цѣпями.

Когда Митя пришелъ на другой день на пристань, то самъ не замѣтилъ, что въ немъ созрѣла мысль искать счастья за моремъ и именно въ Америкѣ. Онъ уже не помнилъ въ который разъ доказывалъ самъ себѣ, что не имѣетъ права пользоваться скудными средствами матери, и что здѣсь, на родинѣ, онъ, недоучившійся гимназистъ, ни въ какомъ случаѣ не добьется такого положенія, чтобы вернуть матери и сестрѣ ихъ прежнее положеніе. Робость и нерѣшительность понемногу покидали его и единственно, что возбуждало тревогу, это мысль, какое огорченіе причинитъ Евгеніи Петровнѣ его исчезновеніе. Вотъ почему, когда намѣреніе его сложилось вполнѣ, Митя рѣшилъ скрыться, не предупреждая своихъ, а оставивъ имъ прощальное письмо, въ которомъ хотѣлъ обстоятельно изложить, почему онъ поступилъ такъ. Затѣмъ Митя сталъ думать, какъ осуществить свое намѣреніе. «Денегъ» думалъ онъ онъ, «я у мамы не спрошу, а устроюсь иначе; я продамъ или лучше заложу папины часы съ цѣпочкой и перстень, а капитана попрошу взять меня кочегаромъ или прислугой. Только вотъ какъ быть съ паспортомъ. Говорятъ, кто ѣдетъ за границу, долженъ имѣть особый паспортъ»… Это обстоятельство смутило Митю не менѣе разлуки со своими.

На пристани Митя работалъ теперь на другомъ пароходѣ. Капитанъ, угощавшій его настоящимъ хересомъ, уже ушелъ и порекомендовалъ Митю другому капитану. Этотъ былъ ворчливый и угрюмый старикъ, и Митя никакъ не рѣшался заговорить съ нимъ о своемъ дѣлѣ. Между тѣмъ, онъ уже успѣлъ сходить въ ломбардъ и заложить старинные отцовскіе часы съ цѣпочкой и массивный золотой перстень. Здѣсь затѣя его едва не потерпѣла крушеніе.

Когда Митя вошелъ въ большую комнату ломбарда, перегороженную рѣшетчатой загородкой, и сталъ въ очередь у окошка, надъ которымъ стояла крупная надпись «Пріемъ вещей въ закладъ», ему пришла въ голову мысль, какъ бы его не приняли за вора. Покончивъ съ бѣдно одѣтой женщиной и съ какимъ-то растрепаннымъ мастеровымъ, конторщикъ обратился къ Митѣ, который протянулъ ему коробку изъ подъ конфетъ, гдѣ завернутые въ вату лежали его драгоцѣнности. Конторщикъ вынулъ ихъ, внимательно осмотрѣлъ, оглядѣлъ затѣмъ пытливо Митю и передалъ вещи оцѣнщику. Затѣмъ оба начали шептаться и украдкой посматривали на Митю.

— Это ваши вещи? — спросилъ конторщикъ.

— Мои.

— То есть, онѣ всегда вамъ принадлежали?

— Они принадлежали моему отцу.

— Вещи старинныя и очень дорогія… началъ конторщикъ, — и мы нѣсколько сомнѣваемся въ ихъ происхожденіи… Сколько вамъ лѣтъ?

— Двадцать второй… — солгалъ Митя, — если вы сомнѣваетесь, то можете сейчасъ позвать полицію, и я вамъ скажу свою фамилію и адресъ, — сказалъ Митя твердымъ голосомъ.

— Триста пятьдесятъ рублей! — сказалъ въ это время оцѣнщикъ, вѣшавшій Митины драгоцѣнности на маленькихъ вѣсахъ.

— Что? — спросилъ Митя.

— Вы можете получить за нихъ триста пятьдесятъ рублей, — повторилъ конторщикъ.

Митя подумалъ и сказалъ:

— А сколько составятъ проценты за два года впередъ, я уѣзжаю и боюсь, что вещи пропадутъ.

— Да немногимъ менѣе пятидесяти рублей.

— Хорошо, вычтите проценты.

Получивъ деньги, Митя отправился на пристань и извинился у капитана за отсутствіе. То обстоятельство, что триста рублей лежали у Мити въ карманѣ, придало ему смѣлости, и онъ сказалъ:

— Капитанъ, я хочу съ вами поговорить объ одномъ дѣлѣ.

— Ваше дѣло или мое? — спросилъ тотъ.

— Мое.

— Такъ подождите перерыва.

Когда рабочіе ушли обѣдать, капитанъ позвалъ Митю къ себѣ въ каюту. Онъ тоже курилъ сигару и пилъ вино, но Митю не угостилъ.

— Ну? — сказалъ онъ.

— Капитанъ, я хочу уѣхать въ Америку, — началъ Митя.

— Ну, это ваше дѣло! — буркнулъ капитанъ.

— У меня мало денегъ, возьмите меня кочегаромъ.

— Ну, кочегаромъ, до Гавра, можно!

— Еще я не могу взять иностранный паспортъ, у меня мало денегъ, а онъ стоитъ пятнадцать рублей.

Капитанъ пососалъ сигару и посмотрѣлъ на Митю.

— Вы украли что нибудь? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ! — засмѣялся Митя.

— Въ солдаты идти надо?

— И въ солдаты не надо, мнѣ семнадцать лѣтъ, и я одинъ сынъ.

— Ну тогда зачѣмъ паспортъ, не надо паспортъ! — сказалъ капитанъ и посмотрѣлъ вопросительно на Митю.

— Нѣтъ, надо паспортъ, по закону, — настаивалъ Митя..

— Мнѣ не надо паспорта! — закричалъ капитанъ. — Перкинсъ сказалъ, что вы честный человѣкъ, а честному человѣку не надо паспорта.

Перкинсъ былъ капитанъ, пригласившій Митю считать мѣшки и рекомендовавшій его этому капитану.

— Я былъ въ Америкѣ, — началъ капитанъ, — въ Америкѣ трудно жить!

— Да, надо работать, — отвѣтилъ Митя, — но тамъ не надо паспорта и не надо диплома, а надо только голову и руки.

— Молодой человѣкъ, — сказалъ капитанъ, хлопнувъ Митю по плечу и указывая на рюмку, — я думаю, у васъ есть голова и руки, будьте здоровы!

Глава IV.

БѢГСТВО.

Итакъ, это дѣло было устроено. Пароходъ отходилъ въ Гавръ черезъ три дня, и эти три дня были едва-ли не самые тяжелые въ жизни Мити. Дома Евгенія Петровна тревожилась, не захворалъ ли Митя. Она знала, что Митя нашелъ работу на пристани, и все время безпокоилась, что онъ тамъ плохо ѣстъ и жарится на солнцѣ.

— Упаси Боже, заболѣетъ, — думала она съ тревогой, наблюдая Митю. Послѣдній день Митя былъ дѣйствительно, какъ въ лихорадкѣ — онъ почти не ѣлъ и плохо отвѣчалъ на вопросы, точно не слышалъ или не понималъ ихъ. Ночь онъ не спалъ вовсе, а частью проплакалъ, частью просидѣлъ одѣтый на постели и мучительно ожидалъ наступленія утра. Сомнѣнія уже не колебали его, но ему было страшно тяжело отъ разлуки со своими. «Вотъ, — думалъ онъ, — мама и Надя спятъ, и имъ не снится, что завтра меня уже не будетъ съ ними. Поймутъ ли они, повѣрятъ ли, какъ мнѣ тяжело обременять ихъ…». Утромъ Митя ушелъ, не взявъ съ собой ничего, кромѣ денегъ. На столѣ онъ оставилъ записку, что вернется поздно, а въ ящикѣ комода положилъ давно заготовленныя письма, одно матери, другое Надѣ. Матери онъ написалъ только, какъ любитъ ее и страдаетъ отъ перемѣны въ ея жизни, а Надѣ подробно объяснялъ, что не имѣетъ надежды измѣнить ихъ положеніе къ лучшему здѣсь и потому поищетъ удачи на чужбинѣ. «Я не могу избавиться отъ мысли, — писалъ Митя, — что на мнѣ лежитъ обязанность позаботиться о васъ, а вмѣсто этого я только отнимаю у васъ то немногое, что осталось. И хоть бы я зналъ, что изъ этого выйдетъ какой-нибудь толкъ, а то, ты сама видишь, я даже никакъ не могу кончить гимназію. Прошу тебя, милая Надя, не безпокойся обо мнѣ, я увѣренъ, что не пропаду, а постарайся всѣми силами успокоить маму. Я буду вамъ писать часто, часто и подробно, и даю слово: если мнѣ будетъ очень плохо, и я потеряю надежду устроиться, то покорюсь судьбѣ и вернусь къ вамъ на родину. Но увидимъ!» На пароходъ Митя пришелъ за часъ до отвала. Капитанъ распоряжался, кричалъ и не обратилъ на Митю никакого вниманія, но Митя не смутился, а спокойно полѣзъ въ машинное отдѣленіе. Онъ попалъ какъ разъ въ отдѣленіе передъ топками, гдѣ было темно, жарко и возились черные, какъ трубочисты, люди. Главный машинистъ, узнавъ отъ Мити, что онъ «кочегаръ», спросилъ, гдѣ онъ служилъ.

— Нигдѣ пока!

— А нигдѣ, такъ будете уголь подавать и золу выносить.

Митѣ дали черную отъ угольной пыли корзину и заставили выносить въ ней наверхъ выгребаемые изъ топокъ золу и шлаки. Митя карабкался наверхъ съ тяжелой корзинкой на плечахъ, высыпалъ содержимое ея черезъ бортъ въ воду и возвращался внизъ за новой. Послѣ третьяго такого путешествія онъ былъ уже такъ же черенъ и грязенъ, какъ остальные кочегары, и если бы Евгенія Петровна и Надя по какому-нибудь чуду появились на пристани, то врядъ ли они узнали бы въ этомъ чумазомъ юношѣ, у котораго бѣлыми оставались только бѣлки глазъ, Митю.

Но вотъ сверху раздался звонокъ, и что-то прокричали въ трубку. Машина пришла въ движеніе, сперва медленно, а когда раздался еще звонокъ, быстрѣе и стала двигаться равномѣрно. Кочегары походили на чертей въ аду. Въ однихъ штанахъ, черные, потные, они откидывали дверцы, изъ которыхъ пышалъ жаръ, и съ лихорадочной спѣшкой кидали лопатами въ это пекло уголь, который непрерывно подносили Митя и другіе полуголые рабочіе. Митя тоже скинулъ рубаху. Съ непривычки ему было страшно жарко и тяжело, однако онъ крѣпился. Черезъ четыре часа, когда Митя еле держался на ногахъ, ихъ смѣну освободили. Кочегары пошли переодѣваться, а одинъ изъ нихъ, увидавъ, что Митѣ нечего одѣть, далъ ему вязанную куртку. Когда Митя умылся и вылѣзъ на палубу, то очень удивился. Ни набережной, ни домовъ, съ возвышавшимися надъ ихъ крышами золотымъ куполомъ Исакія не было видно, со всѣхъ сторонъ виднѣлось море, и только слѣва тянулась вдали полоска суши. Пароходъ «Ньюкестль» оставилъ позади себя Кронштадтъ и шелъ теперь по Финскому заливу. Густые клубы дыма вырывались изъ гудѣвшей трубы и неслись по вѣтру, свѣжій нордвестъ трепалъ флагъ и вымпела; капитанъ, заложивъ руки за спину, съ трубкой въ зубахъ шагалъ по мостику. Все было такъ необычайно и произошло такъ неожиданно быстро, что Митя не вѣрилъ себя. Ему казалось, что онъ не Митя, а какой-то другой, не русскій мальчикъ, что ничего особеннаго въ его жизни не произошло, и что онъ уже давно ѣздитъ кочегаромъ. Только когда онъ пристально посмотрѣлъ назадъ, гдѣ еще видѣнъ былъ стлавшійся надъ Кронштадтомъ дымъ, Митя отчетливо понялъ все, и ему стало страшно и грустно.

До Гавра «Ньюкестль» тащился пять дней, которые дались Митѣ страшно тяжело: онъ сильно страдалъ отъ жары, отъ угольной пыли и утомительной работы и еле высыпался, потому что кочегары дежурили у топокъ по четыре часа и столько же отдыхали. «Ньюкестль» стоялъ въ Копенгагенѣ полсутокъ. Митя не успѣлъ познакомиться съ городомъ; онъ побывалъ только на почтѣ, послалъ заказное письмо своимъ, на пристани въ лавкѣ онъ купилъ себѣ двѣ перемѣны одежды, какую носили всѣ матросы. Въ одну изъ смѣнъ Митя улучилъ время, когда товарищи спали, и зашилъ свои деньги въ разныя части одежды, предусмотрительно раздѣливъ ихъ на четыре части. Митя боялся, чтобы ихъ не украли у него въ Гаврѣ или по дорогѣ въ Америку.

Въ Гаврѣ Митя простился съ «Ньюкестлемъ». Митѣ надо было въ Америку, а «Ньюкестль» отправлялся въ Средиземное море. Улучшивъ минуту, Митя подошелъ къ капитану, чтобы поблагодарить и проститься съ нимъ. Старикашка по обыкновенію хмурился и казался недовольнымъ цѣлымъ свѣтомъ.

— Благодарю васъ, капитанъ, прощайте! сказалъ Митя, снимая свою матросскую шапку съ помпончикомъ на макушкѣ.

Капитанъ сунулъ руку въ карманъ жилета, вынулъ и отсчиталъ нѣсколько большихъ серебряныхъ монетъ и протянулъ ихъ Митѣ.

— За пять дней жалованье угленоса, — буркнулъ онъ. Митя не хотѣлъ брать. Капитанъ разсердился.

— Глупо, молодой человѣкъ, такъ не дѣлаютъ люди, ѣдущіе въ Америку. Всего хорошаго! — крикнулъ онъ, тронулъ пальцами козырекъ фуражки и, отвернувшись, сталъ распоряжаться.

Митя сошелъ на берегъ, потряхивая въ ладони получен ъныя пятнадцать франковъ. На пристани шла суетня, какой Митя еще не видалъ. Все было чужое, невиданное — лица, рѣчи, костюмы, дома…. но всего чаще звучала французская рѣчь. На углу громаднаго роскошнаго дома помѣщался ресторанъ, и много разнаго люда сидѣло за столиками прямо на панели. Кто читалъ газеты и пилъ пиво, кто закусывалъ. Тутъ же за угломъ въ тѣни французскій полицейскій читалъ газету. Мимо чинно двигались прохожіе, катились со звономъ электрическія конки.

Митя спросилъ, гдѣ почта, дорого ли въ этомъ ресторанѣ, гдѣ можно дешево переночевать. Полицейскій любезно объяснилъ Митѣ, что «такъ какъ месье, судя по костюму, матросъ и недолго пробудетъ въ Гаврѣ, то ему лучше всего остановиться въ любой гостиницѣ для матросовъ и корабельныхъ служащихъ, нѣсколько которыхъ помѣщается дальше на пристани».

Митя пошелъ въ ту сторону, прошелъ оживленный рынокъ, на которомъ французскія рыбачки со смѣхомъ и криками торговали свѣжей рыбой, и скоро отыскалъ нѣсколько грязныхъ кабачковъ, носившихъ однако громкое названіе «отелей». Въ одномъ изъ нихъ онъ дешево нанялъ себѣ въ третьемъ этажѣ удобную, но довольно таки грязную каморку, но оставаться въ ней было такъ тоскливо, что Митя спустился внизъ, гдѣ въ общей залѣ шумѣли сильно подвыпившіе матросы. Никто не обращалъ на Митю ни малѣйшаго вниманія. Митя спросилъ себѣ поѣсть, выпилъ крохотную чашку кофе и сталъ думать, какъ ему добраться до Америки. Въ головѣ его все еще гудѣлъ шумъ пароходной машины, полъ казался слишкомъ устойчивымъ, а лицо и руки горѣли — съ нихъ лоскутками лупилась кожа. Но все-таки Митя чувствовалъ себя теперь лучше, чѣмъ въ кочегарномъ отдѣленіи «Ньюкестля», и только безпокойная неувѣренность за будущее и тоска разлуки со своими и со всѣмъ русскимъ сосали его сердце. Теперь Митя могъ только думать русскими словами, говорить же приходилось на иностранныхъ языкахъ. «Какъ хорошо, — думалъ онъ, что въ дѣтствѣ насъ научили имъ». Митя написалъ письмо домой, въ которомъ подробно и весело описывалъ свое удачное путешествіе, скрывъ всѣ непріятности, какія ему пришлось испытать. Затѣмъ онъ пошелъ на пристань и ходилъ съ парохода на пароходъ, спрашивая у матросовъ, куда идетъ судно и не требуется ли, молъ, случайно кочегара. Въ этотъ день Митю преслѣдовали неудачи: были пароходы, отправлявшіеся въ Америку, но кочегаровъ не требовалось. На второй и третій день случилось тоже самое. Хозяинъ харчевни, котораго Митя угостилъ рюмкой горькой настойки, посовѣтовалъ ему отправиться въ сосѣдній кабачекъ, гдѣ собираются машинисты, и гдѣ они вербуютъ себѣ служащихъ, но тамъ нанимали на сроки въ нѣсколько мѣсяцевъ, а на одинъ рейсъ не соглашались. Между тѣмъ Митя, какъ не экономилъ, а уже прожилъ свои заработанные пятнадцать франковъ, и наступила необходимость «тронуть капиталъ». Онъ сидѣлъ со своими мыслями въ пустой, душной и наполненной мухами общей залѣ, когда туда вошелъ прилично одѣтый господинъ въ цилиндрѣ и черномъ сюртукѣ.

— Какъ дѣла? — спросилъ его хозяинъ, когда они обмѣнялись привѣтствіями, и гость заказалъ себѣ бокалъ пива «похолоднѣе».

— Сегодня очень удачно! — отвѣтилъ господинъ въ цилиндрѣ.

Хозяинъ подошелъ къ нему, и они о чемъ-то переговорили про себя. Господинъ въ цилиндрѣ мелькомъ оглядѣлъ Митю, откинулся на спинку стула и забарабанилъ пальцами по столу.

— Это удивительно, сколько людей стремится въ Америку, — сказалъ онъ громко. — Пароходъ нашего общества переполненъ, и все еще есть желающіе… Месье машинистъ? — спросилъ онъ вдругъ, обращаясь къ Митѣ.

— Н-н-ѣтъ…

— Месье ѣдетъ въ Америку?

— Да, я отправляюсь въ Нью-Іоркъ, — сказалъ Митя.

— Месье уже имѣетъ мѣсто? — спросилъ опять господинъ въ цилиндрѣ.

— Нѣтъ, я еще не устроился.

— Въ такомъ случаѣ я могу устроить месье черезъ наше общество. Это обойдется месье очень дешево. Шестьдесятъ франковъ въ третьемъ классѣ и сто во второмъ. Э?

— Этотъ господинъ агентъ эмигрантскаго общества — сказалъ хозяинъ «отеля» Митѣ, — я его хорошо знаю.

Митя подумалъ, и черезъ пять минутъ дѣло было слажено. Господинъ въ цилиндрѣ вынулъ бумажникъ, написалъ на печатномъ картонномъ бланкѣ фамилію Мити и сказалъ:

— Завтра, въ 10 ч. утра, пароходъ «Геркулесъ», номеръ пристани 42, противъ «Отель де Пари». Ваше мѣсто № 375, очень удобное, вторая палуба, какъ разъ у окна.

— Но у меня русскія деньги, сказалъ Митя, я не успѣлъ размѣнять.

— Это ничего, сказалъ господинъ, мы беремъ всякія. Онъ сдѣлалъ какой-то расчетъ въ книжечкѣ и сказалъ:

— Тридцать пять рублей.

— Нѣтъ, возразилъ Митя, это никакъ не больше двадцати пяти.

— Пардонъ, месье, я ошибся.

Митя досталъ и отдалъ деньги, а въ замѣнъ получилъ зеленый картонный билетъ.

Господинъ поболталъ немного съ хозяиномъ, затѣмъ распростился и исчезъ, напомнивъ Митѣ еще разъ имя и пристань парохода. Остатокъ дня Митя провелъ, осматривая Гавръ. Утромъ онъ всталъ пораньше, разсчитался съ хозяиномъ и отправился искать «Геркулеса». Вотъ противъ «Отель де Пари» пристань 42, и возлѣ нея громадный пароходъ. На кормѣ его саженными буквами значилось: «Hercules», а ниже: «Havre--Marseille». Митю удивило, что трубы парохода не дымили, на палубѣ не видно было пассажировъ, а на пристани грузили съ парохода бочки.

— Скажите, это эмигрантскій пароходъ «Геркулесъ», онъ идетъ сегодня въ 10 ч. въ Нью-Іоркъ? — спросилъ Митя помощника капитана на палубѣ.

Тотъ посмотрѣлъ внимательно на Митю и процѣдилъ:

— Исключительно товарные фрахты во всѣ порта Средиземнаго моря, уходитъ въ пятницу черезъ недѣлю.

— Какъ, месье? — сказалъ Митя, пораженный его словами, — у меня мѣсто, — и Митя протянулъ собесѣднику свою зеленую карточку.

Тотъ повертѣлъ ее передъ глазами и отдалъ со словами:

— Не знаю, вы ошиблись, или васъ обманули. Мы не ходимъ въ Америку.

Митя былъ ошеломленъ. Онъ уже совсѣмъ приготовился плыть по океану, и вотъ-те-на, какая исторія! Съ узелкомъ подъ мышкой медленно сошелъ онъ на пристань и побрелъ, ничего не понимая, пока не наткнулся на полицейскаго сержанта. Митя обратился къ нему за разъясненіями.

Сержантъ, усатый брюнетъ съ эспаньолкой, внимательно выслушалъ Митю, мелькомъ взглянулъ на билетъ и сказалъ:

— Васъ обманули… здѣсь много мошенниковъ, и надо быть осторожнымъ. Вы гарантированы только въ томъ случаѣ, если возьмете билетъ въ бюро Общества.

Сержантъ разсказалъ Митѣ, гдѣ помѣщается бюро эмигрантскаго общества и не совѣтывалъ поднимать исторіи.

— Все равно ничего не добьетесь. Вашъ агентъ, навѣрно, въ стачкѣ съ хозяиномъ отеля.

Митѣ было очень досадно потерять деньги и еще досаднѣе то, что его надули.

Въ конторѣ или въ бюро «Общества колонизаціи» толкалось немало народу. На стѣнахъ висѣли разныя росписанія, расцѣнки, таблицы, объявленія.

Здѣсь Митѣ за тѣ же шестьдесятъ франковъ дали новую карту, уже настоящую, и объявили, что, если онъ хочетъ, то ночевать онъ можетъ на пароходѣ, тамъ же въ счетъ платы за проѣздъ будетъ получать пищу, но долженъ имѣть свою посуду. Еще предупредили, что если онъ боленъ заразной или неизлѣчимой болѣзнью и не обладаетъ капиталомъ по крайней мѣрѣ въ нѣсколько десятковъ франковъ, то его не пустятъ на берегъ въ Нью-Іоркѣ, а отправятъ обратно.

Митѣ такъ надоѣлъ городъ, что онъ сейчасъ же отправился на пароходъ, который нашелъ не безъ труда. Пароходъ этотъ представлялъ изъ себя настоящее чудо: онъ имѣлъ больше 70 саженъ въ длину при 9 саженяхъ ширины и подымался такъ высоко надъ водой, что, когда Митя перегнулся черезъ бортъ, то ему показалось, будто онъ смотритъ на воду съ высоты третьяго этажа петербургскаго дома. Весь корпусъ парохода былъ сдѣланъ изъ стали и раздѣленъ поперекъ нѣсколькими толстыми желѣзными переборками такъ что въ случаѣ, еслибы судно получило пробоину, вода наполнила бы только одно такое отдѣленіе, и пароходъ, хотя бы и сѣлъ бы глубже въ воду, могъ все-таки держаться въ водѣ и плыть дальше. Зато пассажирамъ эти переборки доставляли то неудобство, что кто хотѣлъ перейти изъ одного отдѣленія въ другое, долженъ былъ лѣзть по лѣстницамъ вверхъ, а потомъ спускаться внизъ. Пароходъ имѣлъ три громадныхъ машины съ тремя отдѣльными трубами, но въ постоянномъ дѣйствіи находились всегда только двѣ, потому что части ихъ такъ разогрѣваются, что одна машина поочередно отдыхаетъ, то есть стынетъ и чистится. Понятно, что при такой страшной работѣ въ кочегарномъ отдѣленіи при топкахъ настоящій адъ. Изъ 400 человѣкъ служащихъ, считая капитана и его помощниковъ, 120 человѣкъ — кочегары, которые раздѣлены на три смѣны, такъ что 40 человѣкъ день и ночь заняты подбрасываньемъ угля въ топки. Каждые сутки машина сожигаетъ 18.000 пудовъ угля.

Третій классъ парохода былъ биткомъ набитъ эмигрантами. Пассажиры этого класса помѣщались частью въ носовой части, частью въ кормѣ судна, но подъ палубой. Каюты для нихъ были общія. Въ нихъ были устроены нары въ нѣсколько ярусовъ, и хотя пассажиры валялись здѣсь въ повалку, одинъ подлѣ другого, но всѣ мѣста имѣли нумера. Пищу имъ выносили на нижнюю палубу въ большихъ котлахъ, и каждый приходилъ получать свою порцію съ собственной посудой. Когда Митя спустился внизъ, его поразило это громадное, разбитое на клѣтки полутемное пространство, гдѣ люди кишѣли, какъ черви. Женщины, дѣти всѣхъ возрастовъ, старики и рослые мужчины — кто лежалъ, покуривая трубку, кто спалъ, дѣти пищали или лазали по тюкамъ и нарамъ, женщины хлопотали. Одни смѣялись, другіе плакали. Митя разыскалъ свое мѣсто на нарахъ, кинулъ на него свой узелокъ и сейчасъ-же поднялся наверхъ, потому что внизу отъ множества людей было душно, и воздухъ былъ сильно испорченъ. Здѣсь онъ погулялъ по палубѣ и посмотрѣлъ, какъ устроились пассажиры 2-го и 1-го классовъ. Пароходъ имѣлъ 500 пассажирскихъ мѣстъ 1-го класса, 200 — 2-го и 500 — 3-го класса. Каюты 1-го и 2-го класса представляли уютныя каморки на четырехъ пассажировъ со всѣми удобствами, съ электрическими звонками и освѣщеніемъ. Для пассажировъ 1-го класса имѣлась громадная роскошная столовая со сводчатымъ стекляннымъ потолкомъ и великолѣпными поворотными креслами для сидѣнья, гостиная съ роскошной бархатной мебелью и роялемъ, библіотека, вся устланная коврами съ рѣзными книжными шкафами и мраморными бюстами, съ письменными столами, заваленными всякими письменными принадлежностями, наконецъ обширный курительный залъ, въ которомъ вся мебель была обита тисненной кожей, а полъ представлялъ красивую мозаичную картину.

Митя съ любопытствомъ заглядывалъ въ стеклянныя окна, разсматривая роскошную отдѣлку каютъ, и не замѣтилъ какъ къ нему подошелъ матросъ.

— Третій классъ?

— Да, сказалъ Митя.

— Прочь, туда! ткнулъ матросъ пальцемъ на корму.

Митя пошелъ.

— Матросъ? крикнулъ тотъ.

Митя оглянулся и сказалъ:

— Нѣтъ, кочегаръ.

— Безъ мѣста?

— Безъ.

Матросъ почему-то заинтересовался Митей и подошелъ ближе. Онъ осмотрѣлъ Митю критическимъ взглядомъ и заговорилъ съ нимъ на непонятномъ Митѣ языкѣ. Митя молчалъ.

— Шведъ? спросилъ тотъ.

— Нѣтъ.

— Норвежецъ?

— Нѣтъ.

— Нѣмецъ? Голандецъ? Ирландецъ? перебилъ тотъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! твердилъ Митя, улыбаясь.

Матросъ тоже сталъ улыбаться.

— Русскій, вотъ кто! сказалъ, наконецъ, Митя.

— А, русскій! Въ Америку? Билетъ есть? Денегъ много?

— Нѣтъ, денегъ мало.

Матросъ сплюнулъ за бортъ и сказалъ:

— Можно здѣсь устроиться, пойдемте къ помощнику капитана, вы меня потомъ угостите.

— А билетъ какъ-же?

— Билетъ тамъ продадимъ! ткнулъ матросъ на пристань.

Они пошли.

— Есть покурить? спросилъ новый знакомый.

Но Митя курилъ только тамъ, гдѣ это запрещалось, то есть въ гимназіи.

Пришли къ помощнику капитана, и матросъ отрекомендовалъ тому новаго пріятеля.

— Видите, сказалъ тотъ, я могу васъ взять матросомъ на рейсъ, но половину жалованья вы отдадите мнѣ.

— Хорошо, сказалъ Митя. — А сколько жалованья?

— За семь дней тридцать франковъ.

— Хорошо, сказалъ Митя.

— Сдѣлка на честное слово моряка?

— Да.

Затѣмъ вновь завербованный матросъ пошелъ со своимъ пріятелемъ на пристань, гдѣ скоро сбыли эмигрантскій билетъ за полъ-цѣны какому-то недостаточному переселенцу. Покончивъ это дѣло, Митя съ матросомъ зашли въ сосѣдній кабачекъ, гдѣ Митя угостилъ его на два франка. Пріятель его былъ очень доволенъ, хлопалъ Митю по плечу и разсказалъ, что иногда они вербуютъ такъ матросовъ, «при случаѣ, когда встрѣтится солидный малый», добавилъ онъ, и помощникъ капитана дѣлится съ ними.

Едва наши друзья вернулись на пароходъ къ «исполненію своихъ обязанностей», какъ выразился пріятель Мити, какъ Митя увидалъ въ кучкѣ людей, толпившихся въ третьемъ классѣ господина въ черномъ сюртукѣ и цилиндрѣ, который такъ жестоко надулъ Митю. Митя вкратцѣ разсказалъ дѣло матросу.

— А, сказалъ тотъ, мы его проучимъ. Ты дай ему его билетъ и бери деньги. Скажи, молъ, «вашъ» пароходъ уже ушелъ.

Они подошли къ господину въ цилиндрѣ, и Митя тронулъ его за рукавъ. Мошенникъ, устраивавшій какихъ-то пассажировъ, обернулся и даже глазомъ не моргнулъ.

— А, месье, вы уже устроились благодаря мнѣ, очень пріятно.

— Видите-ли, месье, — сказалъ Митя, — вы продали мнѣ просроченный билетъ, вашъ пароходъ уже ушелъ и я прошу вернуть мнѣ деньги.

Мошенникъ запротестовалъ, но матросъ, пріятель Мити, засунулъ руки въ карманъ и сказалъ серьезнымъ тономъ:

— Мы васъ знаемъ, ежели вы обидите нашего камрада, мы васъ сейчасъ за шиворотъ и вонъ…

Мошенникъ побагровѣлъ отъ злости. Пассажиры, толкавшіеся кругомъ, тоже подняли какой-то шумъ, — должно быть господинъ въ цилиндрѣ надулъ ихъ или собирался надуть. Тогда этотъ господинъ, молча, вытащилъ кошелекъ и почти со злость швырнулъ Митѣ шестьдесятъ франковъ.

— Мерси, месье, — сказалъ Митя. — А вотъ вашъ билетъ, очень хорошій пароходъ «Геркулесъ»… для перевозки муки, — добавилъ онъ.

Глава V.

ЧЕРЕЗЪ ОКЕАНЪ ВЪ НОВЫЙ СВѢТЪ.

Пароходъ вышелъ въ море на другой день утромъ. Обязанности Мити были очень несложны и заключались въ чисткѣ парохода по утрамъ и въ дежурствѣ на палубѣ. Благодаря удачному случаю Митя, былъ избавленъ отъ пребыванія въ душной эмигрантской каютѣ и могъ совершить плаваніе черезъ океанъ съ удобствомъ и удовольствіемъ. На вахтахъ онъ любовался моремъ и наблюдалъ пароходную жизнь, которая показалась ему очень любопытной. Огромная верхняя палуба представляла полный просторъ для пассажировъ первыхъ двухъ классовъ; зато несчастные пассажиры третьяго класса могли прогуливаться только по крытой нижней палубѣ вдоль боковъ парохода и почти не видѣли моря, а на ночь ихъ запирали, какъ скотъ, въ душныхъ помѣщеніяхъ. Первые дни погода стояла тихая, и пароходъ, слегка покачиваясь, ходко шелъ впередъ. Изящно одѣтые пассажиры проводили на палубѣ все время. Одни читали, развалясь на удобной мебели, другіе кучками болтали или играли въ особыя игры. Одна игра заключалась въ бросаніи свитыхъ изъ каната колецъ на деревянный столбъ поставленный въ нѣсколькихъ саженяхъ. Это было бы нетрудно, если бы не мѣшала качка, благодаря которой игроки невольно принимали самыя смѣшныя позы, а кольца летѣли мимо при единодушномъ хохотѣ зрителей. Другая игра вызывала еще больше веселья. На палубѣ была начерчена мѣломъ большая фигура, разбитая на клѣтки, какъ шашечная доска. Игроки вооруженные длинными палками съ широкимъ концомъ, толкали ими деревянные кружки, стараясь попасть въ ту или другую клѣтку и выбить изъ нея кружокъ другого игрока. Наклонъ палубы постоянно разстраивалъ разсчеты игроковъ, такъ что многіе горячились и злились, совершенно забывая о качкѣ. По вечерамъ мужчины забирались въ курилку, безцеремонно задирали ноги на столъ и пили пиво или пѣли. Однажды устроили литературно-музыкальный вечеръ. Сперва нѣсколько пѣвцовъ и пѣвицъ спѣли, плохо спѣли, но не взыскательная публика дружно хлопала имъ. Потомъ выступили ораторы и разсказчики, а въ заключеніе какой-то инженеръ прочелъ лекцію о новыхъ открытіяхъ въ области электричества.

На ночь публика уходила спать. Разгуливая тогда по палубѣ, Митя любовался безграничнымъ просторомъ океана и вспоминалъ, какъ онъ училъ въ первомъ классѣ: океановъ пять — Великій, Атлантическій, Индѣйскій, Сѣверный и Южный Ледовитые. «Вотъ, — думалъ Митя, — Атлантическій-то океанъ вотъ онъ какой, не то что на картѣ», и онъ уходилъ на носъ и любовался, какъ пароходъ рѣзалъ воду, разметая на двѣ стороны два величественныхъ фонтана. Брызги этихъ фонтановъ поднимались вверхъ на три сажени и съ шумомъ разсыпались на обѣ стороны. Съ кормы зрѣлище океана было еще любопытнѣе. Винты парохода взбудораживали здѣсь воду въ страшный водоворотъ, и полоса пѣны вилась за пароходомъ далеко по морю. Днемъ пѣна была ярко-голубая, а ночью брызги горѣли сильнымъ фосфорическимъ блескомъ. Казалось, каждая капля воды испускала свой свѣтъ, и все это сливалось въ общее яркое пламя, которое медленно угасало, уносясь вдаль, по мѣрѣ движенія парохода. Митя любовался этимъ зрѣлищемъ цѣлыя ночи, пока не наступало время убирать палубу. Тогда онъ бралъ швабру въ видѣ громадной кисти и вмѣстѣ съ толпой матросовъ ерзалъ ею по палубѣ, поливаемой водой, такъ, что когда дерево высыхало, оно сверкало точно серебро. Затѣмъ Митя бралъ тряпку и мѣлъ и чистилъ мѣдные скобки, прутья каютъ и перила. «Въ имѣньи у насъ, — думалъ онъ при этомъ, — все это дѣлали Дуняша, Михайло, а тутъ я».

На третій день плаванья погода измѣнилась къ худшему. Поднялся сильный вѣтеръ, который скоро перешелъ въ штормъ. Густыя мрачныя тучи заволокли все небо, и часто обдавали судно настоящими потоками ливня. По океану катились одна за другой громадныя водяныя горы, покрытыя во всѣхъ направленіяхъ волнами разной величины до мелкой ряби. Порывы вѣтра срывали бѣлые гребешки ихъ и кидали брызги воды высоко въ воздухъ. Пароходъ, переваливаясь съ боку на бокъ, то взбирался на водную гору, то опускался въ черную долину. А навстрѣчу росла подъ самыя небеса новая водяная громада, которая надвигалась съ мрачной рѣшимостью залить судно. Пароходъ глубоко зарывался носомъ въ воду, затѣмъ медленно подымалъ его и ползъ вверхъ, а бѣшеныя волны катились въ это время по всей палубѣ и яростно хлестали въ бока, такъ что корпусъ судна дрожалъ и гудѣлъ. На мокрой, скользкой палубѣ невозможно было оставаться. При малѣйшей неосторожности волна могла сорвать и снести въ море. Хотя всѣ снасти и подвижныя вещи были крѣпко привязаны, но то и дѣло что-нибудь отрывалось и хлопало, какъ птица крыломъ. Матросы осторожно пробирались вдоль бортовъ, цѣпляясь за что попало, и закрѣпляли сорвавшуюся снасть или скамейку. На случай крушенія, на верхней палубѣ было подвѣшено множество лодокъ и даже два большихъ паровыхъ катера, а въ каютахъ надъ каждымъ пассажиромъ висѣли пробковые пояса, и Митя съ тревогой думалъ, не придется ли ему барахтаться въ соленой водѣ въ такомъ нарядѣ. Пассажиры забились въ койки и мучились морской болѣзнью. Въ третьемъ классѣ, набитомъ биткомъ, происходило что-то ужасное: люди стонали и метались среди страшнаго безпорядка, вой и плачъ женщинъ и дѣтей сливались съ адскими проклятіями больныхъ. Матросы съ мрачными лицами, вооруженные ведрами и швабрами, то и дѣло подмывали полъ, кидаемые качкой то туда, то сюда. Никто почти ничего не ѣлъ. За ужинъ въ первомъ классѣ изъ трехсотъ съ лишнимъ пассажировъ за столъ сѣло всего пятнадцать человѣкъ, и хотя посуда была поставлена въ особыя рамки, но супъ и соусы качались въ тарелкахъ и мискахъ, обливая скатерть и платья пассажировъ. Изъ каютъ доносились проклятья и стоны больныхъ.

Ночь наступала черная и мрачная. Капитанъ приказалъ убавить ходъ, потому-что машинистъ донесъ ему о плохомъ состояніи машины: качка парохода вліяла на дѣйствіе сложнаго механизма и, кромѣ того, винты работали неправильно — они поочередно, а то и оба заразъ обнажались изъ воды и съ бѣшеной быстротой, но совершенно безплодно вертѣлись въ воздухѣ. Ночью шальной валъ разбилъ въ щепы одинъ ботъ и сорвалъ въ море другой, причемъ едва не увлекъ съ собой помощника капитана и матроса.

Митя съ ужасомъ смотрѣлъ на разъяренный океанъ, а матросы-товарищи удивлялись, какъ это его не беретъ морская болѣзнь. Къ утру положеніе стало опаснымъ. Штормъ не прекращался, а разыгрывался сильнѣе и сильнѣе. Въ природѣ происходило что-то ужасное — небо и океанъ, казалось, вступили въ дружный союзъ съ цѣлью доканать желѣзное чудовище, которое гудѣло и дымило своими тремя гигантскими трубами, отчаянно сопротивляясь ихъ бѣшеному напору. По приказу капитана осмотрѣли и приготовили боты, осмотрѣли незамѣтно отъ пассажировъ и другія спасательныя принадлежности — капитанъ не хотѣлъ возбуждать среди нихъ тревогу. Начальство ходило озабоченное, — лица матросовъ были мрачно насуплены.

— Еще сутки, услыхалъ Митя въ сторонѣ слова подшкипера, и наша посудина не въ состояніи будетъ держаться, — машина расхлябалась.

Наконецъ качка одолѣла и Митю. Онъ слегъ и пролежалъ до утра въ матросской каютѣ, а когда утромъ очнулся, то былъ пораженъ тишиной и ровнымъ ходомъ судна. Когда онъ поднялся на палубу и оглянулся, то къ немалому изумленію увидалъ ясное небо и море, которое спокойно катило низкія гладкія волны. Палуба 1-го класса была усыпана выздоровѣвшими пассажирами.

— Китъ! — крикнулъ кто-то, указывая пальцемъ въ море.

Митя посмотрѣлъ туда и увидалъ черную полоску и небольшой фонтанчикъ. Вскорѣ китъ подплылъ ближе и можно было видѣть его широкую черную спину и столбъ пара и брызгъ, которые онъ съ шумомъ выпускалъ черезъ ноздри. Въ воздухѣ съ крикомъ носились чайки. Медленно и мѣрно махая колѣнчатыми крыльями, онѣ кружились кругомъ судна, садились, точно приклеивались, къ снастямъ и снова, отрываясь, съ крикомъ неслись прочь. Въ этотъ день, оказавшимся воскреснымъ, на пароходѣ произошли два событія: отслужили церковную службу — католическую въ каютѣ 1-го класса, лютеранскую — во второмъ, и вышелъ номеръ пароходной газеты — на суднѣ оказалась даже типографія.

Въ полдень Митя увидѣлъ вдали паруса, но это оказались не паруса, а ледяныя горы. Пароходъ, оказывается, пересѣкъ теплое теченіе Гольфштромъ, которое движется съ юго-запада на сѣверо-востокъ вдоль американскаго берега, и вступилъ въ полосу холоднаго теченія, которое спускается узкой полосой съ сѣвера, вклиниваясь между Гольфштромомъ и американскимъ берегомъ. Это оно и приноситъ громадныя ледяныя горы или айсберги, которыя медленно и величественно плывутъ на югъ, гдѣ ихъ ждетъ тепло и смерть. Надъ студеной водой холоднаго теченія воздухъ замѣтно холоднѣе, а когда теплый и влажный воздухъ Гольфштрома смѣшивается съ нимъ, то осаждаетъ густой туманъ, который стоитъ на морѣ плотной стѣной. Оттого эту часть моря американцы называютъ «холодной стѣной».

Скоро Митя познакомился съ этимъ туманомъ. Пароходъ врѣзался въ стѣну его, такъ что съ кормы видно было, какъ передняя часть судна уходила въ молочную массу и становилась невидима. Черезъ минуту плотный туманъ обволокъ все. Пароходъ сильно замедлилъ ходъ и пустилъ въ дѣло сирену, то есть паровой ревунъ, который издавалъ пронзительный ревъ, слышный, говорятъ, за пять верстъ. Ямериканскій берегъ было уже недалеко, и можно было въ туманѣ столкнуться съ другимъ судномъ. Вдругъ машина стала, а затѣмъ дала задній ходъ. Судно медленно поползло назадъ, а навстрѣчу ему вѣтеръ несъ холодный рѣзкій воздухъ. Митя глянулъ случайно вверхъ и увидалъ тамъ вдали слабо свѣтившееся сквозь туманъ облако. Но это было не облако, а блестящая верхушка ледяной горы. Оказалось, пароходъ едва не столкнулся въ туманѣ съ ледяной горой. Капитанъ во время почуялъ перемѣну въ воздухѣ, такъ какъ тающая ледяная гора плыветъ словно окутанная пеленой холода, который распространяется кругомъ нея. Пароходъ отпятился назадъ, потомъ взялъ слегка вправо и осторожно обошелъ громадину. Черезъ часъ онъ, несмотря на гудѣвшую сирену, едва не столкнулся съ другимъ пароходомъ. Громадная масса его, невидимая въ туманѣ, съ шумомъ и плескомъ пронеслась въ пятидесяти саженяхъ лѣвѣе.

На другой день, около полудня, среди пассажировъ распространилась вѣсть, что виденъ берегъ. Митя побѣжалъ на носъ и увидѣлъ вдали низкую отмѣль, а вскорѣ стали видны постройки и фабричныя трубы. Эмигранты повылѣзли наверхъ, иные блѣдные, съ измученными лицами. Одни радовались и набожно крестились, другіе стали собирать вещи. Матросы начали укрѣплять и приводить въ порядокъ причалы и паровыя лебедки. Вокругъ то и дѣло неслись парусныя лодки, большіе и маленькіе пароходы, иные съ музыкой, полные публики. Городъ медленно выплывалъ изъ моря со своими высокими домами, трубами, мостами. Вотъ налѣво видна гигантская статуя: женщина въ бѣлой хламидѣ на высокомъ пьедесталѣ держитъ высоко въ воздухѣ факелъ-фонарь. Это была статуя-маякъ, изображавшая «Свободу». Ее подарила Американскимъ Штатамъ Французская республика въ 1886 г., въ день столѣтія американской свободы. Статуя стояла на островѣ и служила маякомъ.

— Пьедесталъ, — говорилъ какой-то. пассажиръ Митѣ, — въ 22 сажени, фигура въ 16, а вся до верха факела 21 сажень, итого 43 сажени. У нея носъ въ 4½ фута, а средній палецъ 8 футовъ въ длину.

— Какъ же зажигаютъ фонарь? — заинтересовался Митя.

— Она пустая, — отвѣчалъ тотъ, — вся изъ толстыхъ мѣдныхъ листовъ, а внутри есть лѣстницы до самаго верху, двѣ лѣстницы винтовыя, одна — подниматься, другая — сходить. Это называется «Статуя Свободы, освѣщающая міръ». — Господинъ помолчалъ, вздохнулъ и добавилъ: «Посмотримъ, точно ли здѣсь свобода освѣщаетъ или, лучше сказать, просвѣщаетъ — ну, пусть не весь міръ, а хотя бы человѣка!»

Глава VI.

НА ПОРОГѢ НОВОЙ ЖИЗНИ.

Между тѣмъ, пароходъ замедлилъ ходъ и, наконецъ, остановился у форта Гамильтонъ. Навстрѣчу ему кувыркался въ волнахъ маленькій пароходикъ, на которомъ плыли лоцманъ и американскіе чиновники. Они взобрались на пароходъ, и чиновникъ въ соломенной шляпѣ сталъ пропускать мимо себя пассажировъ, записывая свѣдѣнія о фамиліи, родѣ занятій и цѣли пріѣзда. Долженъ былъ дать свѣдѣнія и Митя, которымъ уже считался изъ матросовъ и съ узелкомъ подъ мышкой изображалъ обыкновеннаго эмигранта.

«Груздевъ, русскій, кочегаръ» отвѣчалъ онъ чиновнику.

— Зачѣмъ? — спросилъ тотъ, не глядя на Митю.

— За счастьемъ и богатствомъ! — отвѣчалъ Митя. Чиновникъ улыбнулся, но такъ и записалъ.

— Уэль! (хорошо) — сказалъ онъ. — Дальше, слѣдующій!

Послѣ этого пароходъ тронулся, и передъ глазами Мити все шире и шире открывалась панорама Нью-Іорка. Цѣлый лѣсъ мачтъ и пароходныхъ трубъ загораживалъ видъ на ближайшія зданія. Вмѣсто колоколенъ и церквей, которыя первыя кидаются въ глаза при въѣздѣ въ города Стараго Свѣта, здѣсь привлекали къ себѣ вниманіе верхушки высокихъ домовъ, да густыя сѣти телеграфныхъ и телефонныхъ проволокъ. Виднѣлся и большой вызолоченный куполъ, но онъ принадлежалъ не собору, а зданію биржи. Вотъ открылось устье рѣки Хедзонъ, на обоихъ берегахъ которой раскинулся городъ, и Митя увидалъ гигантскій висячій мостъ соединяющій Нью-Іоркъ съ Бруклиномъ. Пароходъ не могъ двигаться дальше самъ, тѣмъ болѣе что ему, прежде чѣмъ пристать къ пристани, надо было повернуть подъ прямымъ угломъ. Къ нему, пыхтя и сопя, приблизились два пароходишка. Одинъ при помощи каната схватилъ гиганта за носъ другой — за хвостъ и общими силами въ двадцать минутъ повернули и поставили его на мѣсто. Спустили сходни, сошли пассажиры перваго и второго класса, а пассажировъ третьяго не пустили. Ихъ повели въ большой, хорошо построенный сарай, гдѣ за перегородкой сидѣли чиновники и доктора. Каждый проходилъ мимо чиновника, называлъ свое имя и показывалъ деньги. Докторъ слегка осматривалъ его и задавалъ черезъ переводчика кое-какіе вопросы, а переводчики были здѣсь для всѣхъ языковъ. Людей старыхъ и страдавшихъ какимъ-нибудь уродствомъ пропускали только, если у нихъ оказывались порядочныя деньги. Прочихъ вмѣстѣ съ тѣми, у кого не находилось хоть десяти долларовъ, останавливали и отводили въ сторону. Митя съ жалостью смотрѣлъ, съ какимъ отчаяніемъ многіе умоляли чиновниковъ пропустить ихъ. Еще бы! Они, можетъ быть, распродали на родинѣ послѣднее, чтобы сколотить деньги на переѣздъ въ Америку, гдѣ надѣялись найти счастье, богатство или просто свободу и покой, и вдругъ на порогѣ этого волшебнаго царства ихъ ждало крушеніе! Но чиновники были неумолимы и дѣлали рѣдкія исключенія только для здоровенныхъ молодыхъ мужчинъ: дескать, эти не пропадутъ, не доставятъ хлопотъ казнѣ и увеличатъ трудолюбивое населеніе Штатовъ. Такихъ, молъ, намъ надо, а все дряхлое, больное пусть остается въ Европѣ! Митя стоялъ въ цѣпи, ожидая очереди. Впереди его стоялъ пожилой блѣдный мужчина въ долгополомъ потертомъ сюртукѣ и картузѣ, изъ подъ котораго по вискамъ свѣшивались локоны давно нечесанныхъ волосъ. «Еврей», подумалъ Митя. Вдругъ этотъ человѣкъ обернулся и робко заговорилъ съ Митей на русскомъ языкѣ. Митя очень обрадовался и потому не разслышалъ, что такое шепталъ тотъ.

— Что? — спросилъ онъ.

— Дайте мнѣ два золотыхъ, шепталъ еврей, я вамъ отдамъ тамъ…

— Откуда вы знаете, что у меня есть деньги? — удивился Митя.

— Ужъ я вижу, — сказалъ еврей, — господинъ — панъ у него деньги есть.

— Извольте, вотъ, — сказалъ Митя, сунувъ еврею въ горсть двѣ золотыхъ монеты по двадцати франковъ. Благодаря этимъ монетамъ еврей прошелъ сквозь контроль безпрепятственно, прошелъ и Митя. Онъ очутился въ толпѣ пропущенныхъ и могъ ступить на американскую почву. Оглядываясь и размышляя, кого бы спросить о пристанищѣ, Митя забылъ о евреѣ, а когда вспомнилъ, то подумалъ, что тотъ исчезъ съ его деньгами, какъ вдругъ кто-то вѣжливо дернулъ его за рукавъ. Митя оглянулся — передъ нимъ стоялъ блѣдный еврей и протягивалъ ему деньги.

— Можетъ быть вамъ эти деньги нужны? — спросилъ Митя.

— Ну, нужны, а отдать надо! — сказалъ тотъ.

Митя подумалъ, что у него зашиты въ разныхъ частяхъ одежды больше ста долларовъ на американскій счетъ, и сказалъ:

— Возьмите эти деньги, вы мнѣ какъ нибудь отдадите. У меня еще есть.

— Ну, спасибо! — сказалъ еврей.

Оба были бездомные пришельцы на чужбинѣ, оба говорили по-русски, и это ихъ сближало.

— Ну, надо искать квартиру и работу! — сказалъ полувопросительно случайный знакомый Мити.

— Да, надо-бы.

— Ну и что панъ думаетъ, найдемъ!

— Откуда вы узнали, что я панъ, и что у меня есть деньги?

Еврей засмѣялся, показавъ два ряда бѣлыхъ, блестящихъ зубовъ.

— Ну, пана видно, по рукамъ видно. Панъ топилъ печи, а руки еще панскія.

— А насчетъ денегъ?

— У кого деньги есть, тотъ смотритъ весело, не тужитъ, не кричитъ: «вай-вай, люди добрые, помогите»!

Митя тоже засмѣялся. Между тѣмъ еврей приглядывался къ толпѣ. Эмигранты изъ разныхъ странъ Европы стояли или сидѣли на своихъ вещахъ и растерянно галдѣли на своихъ нарѣчіяхъ. Около нихъ суетились какіе-то прилично одѣтые американцы. Они подходили къ кучкамъ переселенцевъ, толковали имъ что-то, потомъ забирали ихъ вмѣстѣ съ вещами и уводили.

— Это американцы, но это наши, — сказалъ вдругъ еврей и подошелъ къ одному изъ этихъ комиссіонеровъ. Онъ заговорилъ съ нимъ на еврейскомъ жаргонѣ, то есть на испорченномъ нѣмецкомъ языкѣ, какимъ говорятъ только евреи въ Европѣ, именно въ Польшѣ и Западномъ краѣ. Комиссіонеръ въ котелкѣ заговорилъ съ Митинымъ знакомымъ, тотъ указалъ на Митю, они еще о чемъ-то полопотали, а затѣмъ блѣдный еврей вернулся и сказалъ:

— Ну, квартира есть и кушать есть, пятьдесятъ центовъ въ сутки.

— Пятьдесятъ центовъ, полъ-доллара — рубль? — сказалъ Митя.

— Ну, да, рубль.

Митя и блѣдный еврей пошли за господиномъ въ котелкѣ по фамиліи мистеръ Смитъ, который подцѣпилъ еще семью норвежскихъ эмигрантовъ. Митя шелъ, оглядываясь и изумляясь. Улицы и тротуары были широкіе, а между тѣмъ отъ высокихъ домовъ съ громадными вывѣсками наверху казались сумрачными. Кругомъ страшная толкотня и давка. Всѣ куда-то спѣшатъ. Сквозь толпу шныряютъ босоногіе мальчишки съ огромными кипами несложенныхъ газетныхъ листовъ, предлагая ихъ всѣмъ и каждому. Публика покупаетъ, читаетъ на ходу и бросаетъ тутъ же на улицѣ, гдѣ валяются лоскутки бумаги, апельсинныя и арбузныя корки, обгрызки банановъ. Вотъ наши эмигранты подъ предводительствомъ бойко шагавшаго мистера Смита очутились на громадной улицѣ; положительно затканной проволокой телефоновъ и телеграфовъ. Конца ея не было видно, только колоссальныя башни-дома силуэтами вырисовывались вдали. По высокому помосту на чугунныхъ столбахъ съ лязгомъ и грохотомъ несся поѣздъ воздушной желѣзной дороги, туча разныхъ экипажей въ оба конца, и люди шли, шли, точно торопились попасть на какое-то зрѣлище. Но мистеръ Смитъ и его квартиранты скоро свернули вправо, потомъ влѣво, еще влѣво и, пройдя нѣсколько сравнительно тихихъ улицъ, очутились въ довольно приличномъ для пятидесяти центовъ помѣщеніи въ пятомъ этажѣ большого, но стараго и грязнаго дома. Тамъ они застали еще нѣсколькихъ квартирантовъ, которыхъ мистеръ Смитъ, подцѣпилъ раньше на другомъ пароходѣ. Мистеръ Смитъ былъ еврей, лѣтъ двадцать тому назадъ выселившійся изъ Россіи, онъ почти забылъ русскій языкъ, сильно объамериканился и занимался тѣмъ, что сдавалъ комнаты и углы съ пищей или безъ оной вновь прибывающимъ эмигрантамъ. Собственно онъ бралъ за квартиру и столъ по доллару съ человѣка въ день, а скидку устроилъ Митѣ его спутникъ, благодаря тому, что мистеръ Смитъ оказался одной вѣры съ тѣмъ. Всѣ эмигранты чувствовали себя очень нехорошо, они не знали, какъ и за что приняться, тѣмъ болѣе, что не знали, языка. Митя тоже испытывалъ это чувство одиночества и потерянности, но его знакомецъ, блѣдный еврей, чувствовалъ себя совсѣмъ иначе. Онъ очень скоро началъ шнырять, завелъ знакомства среди своихъ единовѣрцевъ и черезъ два дня уже устроился на какую-то работу. Забирая свои вещи, онъ весело улыбался Митѣ и говорилъ:

— Ну, панъ, не робѣйте, ваше дѣло тоже скоро будетъ въ шляпѣ. Вотъ мой адресъ, если пану будетъ худо, приходите, я деньги отдамъ, ну, и еще достану. А уѣдете, пришлите свой адресъ. Гудъ-бай! — закончилъ онъ по-американски, потрясая Митину руку съ видомъ завзятаго янки.

Первымъ дѣломъ Митя написалъ домой о своемъ благополучномъ пріѣздѣ и просилъ поскорѣе написать ему. Затѣмъ нѣсколько дней прошло въ томъ, что Митя шатался по Нью-Іорку, удивляясь, но не восхищаясь всѣмъ, что видѣлъ. Городъ, американцы и все американское невольно поглощали почти все его вниманіе, и Митя только урывками вспоминалъ, что ему надо что-то начать. Но что и какъ, этого онъ себѣ еще не представлялъ. Онъ понималъ только одно, именно, что ему надо сдѣлаться американцемъ, то есть начать дѣлать то-же и такъ-же, какъ дѣлали другіе. А какъ это сдѣлать Митя еще не зналъ. Во всякомъ случаѣ все американское давало себя чувствовать на каждомъ шагу. На людныхъ улицахъ Митю злило, что его всѣ толкали, и онъ скоро понялъ причину тому: онъ ходилъ обыкновенной походкой, не прочь былъ остановиться, поглазѣть по сторонамъ, на дома, на окна магазиновъ. Американцы же всѣ спѣшили, и каждый двигался скорымъ шагомъ, занятый своими цѣлями и ни капли не заботясь о другихъ. Затѣмъ Митю постоянно озадачивало «начальство» американцевъ, какъ онъ мысленно опредѣлилъ ихъ манеру обращаться съ людьми. Митя съ дѣтства привыкъ къ тому, что одни люди приказываютъ, а другіе слушаются и исполняютъ приказанія, притомъ кланяются, снимаютъ шапки, шаркаютъ, улыбаются, лебезятъ, вообще всякимъ способомъ проявляютъ свою почтительность. А этимъ какъ будто на все наплевать. Даже дѣти, маленькія дѣти разговариваютъ съ родителями и другъ съ другомъ, какъ взрослые. Отдыхая на скамейкѣ въ какомъ-то паркѣ, Митя былъ свидѣтелемъ слѣдующей сцены: пожилой американецъ сидѣлъ на скамейкѣ и читалъ газету. Къ нему подскочилъ мальчикъ лѣтъ семи, восьми.

— Отецъ, сказалъ онъ, если ты останешься здѣсь, я пойду на прудъ.

— Я думаю, тебѣ будетъ лучше не ходить, замѣтилъ отецъ.

— Это твое мнѣніе, а мое — чтобъ идти, — сказалъ маленькій американецъ, повернулся и побѣжалъ прочь, въ то время, какъ отецъ спокойно снова взялся за газету. Своею внѣшностью американцы тоже не нравились Митѣ: сухопарые, долговязые, съ тонкой шеей, которая казалась оттого длинной, они въ своей сосредоточенной молчаливой торопливости представлялись Митѣ полусумасшедшими. Послѣдній мальчишка, хотя и повторялъ на каждомъ словѣ «плизъ» (пожалуйста), но разговаривалъ и отвѣчалъ на вопросы съ видомъ невозмутимѣйшей независимости.

Городъ, какъ ни былъ поразителенъ, тоже не нравился Митѣ, а все-таки онъ смотрѣлъ, смотрѣлъ во всѣ глаза. «Вотъ такъ тронъ!» подумалъ Митя, наткнувшись на перекресткѣ двухъ улицъ на подмостки, увѣнчанные роскошнымъ краснаго бархата кресломъ подъ большимъ бѣлымъ зонтомъ. На креслахъ возсѣдалъ, задравъ кверху голову, не Богъ вѣсть какъ одѣтый джентльменъ и читалъ газету, а черный негръ, стоя передъ нимъ, изо всѣхъ силъ начищалъ ему сапоги. Громадныя вывѣски спорили величиной съ домами, и между ними висѣли иногда въ воздухѣ то саженныя серебряныя ножницы, то гигантское стальное перо, какой нибудь сапогъ или сигара. Дома большею частью были кирпичные, некрасивые, но попадались роскошныя и величественныя зданія. Чтобы не потеряться, Митя купилъ за нѣсколько центовъ планъ Нью-Іорка и разглядывалъ его въ промежутки отдыха. Изъ плана и описанія онъ увидѣлъ, что Нью-Іоркъ не одинъ, а нѣсколько, слившихся воедино городовъ: Нью-Іоркъ, Бруклинъ, Джерси, Хобокенъ съ общимъ населеніемъ въ 3½ милліона людей. Черезъ городъ протекаетъ широкая рѣка Хедзонъ, отдѣляя къ востоку рукавъ — Истъ-Риверъ, благодаря которому самъ Нью-Іоркъ оказывается стоящимъ на длинномъ гранитномъ островѣ Манхатанъ, а дальше къ востоку на большомъ островѣ Лонгъ-Айлендъ расположился Бруклинъ. Широкая, безконечная улица, по которой Митя шелъ за мистеромъ Смитомъ съ парохода, оказалась по названію Бродвей («Широкая») и пересѣкала городъ вдоль. Всѣ другія улицы шли или параллельно ей или пересѣкали ее подъ прямыми углами и вмѣсто названій имѣли нумера. Руководствуясь планомъ, Митя пустился отыскивать одинъ изъ двухъ громадныхъ висячихъ мостовъ, перекинутыхъ, черезъ морской проливъ, который отдѣляетъ отъ Нью-Іорка о. Лонгъ-Айлендъ съ расположившимся на немъ Бруклиномъ. Подойдя съ набережной, Митя увидѣлъ двѣ громадныхъ башни сажень въ сорокъ высоты (86 м.) и цѣлую сѣть проволочныхъ канатовъ. Перекидываясь черезъ башни, эти проволочные канаты висѣли высоко надъ водой, поддерживая широкій помостъ, по которому валила толпа, катились экипажи и стрѣлой двигались взадъ и впередъ поѣзда канатной желѣзной дороги. А внизу свободно проходили пароходы и суда, не касаясь моста концами мачтъ. Митя вмѣшался въ толпу, поднялся по лѣстницѣ и пошелъ по мосту средней дорогой, оставленной для пѣшеходовъ. Справа и слѣва пролегали пути канатной дороги, а за ними виднѣлись по краямъ моста широкіе проѣзды для экипажей. На серединѣ моста Митя остановился. Ему казалось, будто онъ виситъ въ воздухѣ. Внизу и кругомъ далеко разстилался городъ съ его правильными улицами, проливъ и океанъ. Митя шелъ черезъ мостъ почти полчаса, да назадъ столько же, и не мудрено — мостъ имѣетъ почти двѣ версты въ длину (1828 м.). Когда Митя стоялъ на серединѣ моста, возлѣ него остановился съ трубкой въ зубахъ какой то джентльменъ въ соломенной шляпѣ. Онъ задумчиво глядѣлъ въ воду.

— Вотъ, здѣсь онъ прыгнулъ, сказалъ этотъ господинъ про себя, не обращаясь ни къ кому.

— Кто? — невольно спросилъ Митя.

— Эдвардсъ, — сказалъ незнакомецъ.

— Кто это Эдвардсъ?

— Членъ общества прыгуновъ съ мостовъ.

— Какъ? — изумился Митя.

— Вы вѣрно оттуда, кивнулъ незнакомецъ на востокъ, — изъ Европы?

— Да.

— У насъ есть здѣсь такой клубъ. Онъ прыгнулъ и сказалъ: больше не прыгаю, страшно.

— Вы тоже членъ этого клуба? — освѣдомился Митя.

— Нѣтъ, я членъ клуба самоубійцъ. Какъ вы думаете, сэръ, убьюсь я, если прыгну туда?

Митя молчалъ, соображая, что передъ нимъ помѣшанный.

— Я думаю, убьетесь, — сказалъ онъ.

— Я тоже думаю, — одобрительно поддакнулъ джентльменъ..

— Собственно, для чего же существуетъ этотъ клубъ? спросилъ Митя, помолчавъ.

— Въ него принимаются въ дѣйствительные члены люди, рѣшившіе покончить жизнь самоубійствомъ, и мы сообща разрабатываемъ разные остроумные, оригинальные и наиболѣе пріятные способы покинуть этотъ міръ, — сказалъ важнымъ и дѣловымъ тономъ джентльменъ.

— Можетъ быть, вы, сэръ, намѣреваетесь вступить въ него? спросилъ любезно джентльменъ въ соломенной шляпѣ.

— Я? нѣтъ еще! смутился Митя и, раскланявшись, поспѣшилъ отойти отъ этого помѣшаннаго человѣка.

Впослѣдствіи, однако, онъ узналъ, что въ Нью-Іоркѣ, дѣйствительно, существуютъ такіе клубы.

— Лучше всего, — думалъ Митя, возвращаясь въ квартиру мистера Смита, — если я поищу какой нибудь чистой работы — въ торговой конторѣ, въ банкѣ, въ какомъ нибудь управленіи…

— Какъ дѣла? спросилъ его вечеромъ мистеръ Смитъ, которому очень хотѣлось сбыть поскорѣе дешеваго постояльца.

— Пока ничего не нашелъ, — отвѣчалъ Митя, усаживаясь за ужинъ.

— Вы бы сходили на пристань въ контору, — посовѣтовалъ ему мистеръ Смитъ, — тамъ есть бюро, которое сообщаетъ эмигрантамъ свѣдѣнія, гдѣ въ штатахъ и какія работы требуются. Здѣсь въ Нью-Іоркѣ такъ много рукъ, что вы только даромъ время потратите.

— Я хочу завтра поискать какихъ либо занятій въ конторѣ или что-нибудь въ этомъ родѣ.

— Хмъ, — сказалъ мистеръ Смитъ, окинувъ Митю сомнѣвающимся взглядомъ. — Это надо въ Хобокенѣ и въ Джерси-Сити, всѣ оффисы (конторы) тамъ.

Глава VII.

ВЪ ПОИСКАХЪ МѢСТА.

На другой день Митя пустился въ Джерси-Сити. Тамъ онъ увидѣлъ улицы, составленныя изъ домовъ, стѣны которыхъ были положительно исписаны вывѣсками всякихъ торговыхъ домовъ. Были дома, вмѣщавшіе по счету Мити до 50—100 конторъ. Митя не зналъ съ чего начать. Наконецъ онъ рѣшился и вошелъ въ первую попавшуюся контору какого-то Боульса. Онъ очутился въ комнатѣ, въ которой за конторками, за кипами бумагъ и книгъ среди полнѣйшей тишины скрипѣли перьями разные джентльмены.

— Что угодно? спросилъ одинъ изъ нихъ, оторвавшись отъ работы и подступивъ къ Митѣ.

Митя объяснилъ. Джентльменъ съ сосредоточеннымъ видомъ, не дослушавъ Мити, повернулся и сѣлъ на прежнее мѣсто. Митя стоялъ, ошеломленный такимъ пріемомъ. Постоялъ, постоялъ и пошелъ вонъ. Онъ обошелъ конторъ двадцать и почти вездѣ встрѣтилъ тотъ же пріемъ. Въ одной конторѣ Митю спросили, знаетъ ли онъ бухгалтерію. Митя не зналъ. Въ другой освѣдомились, на какихъ языкахъ Митя можетъ вести торговую переписку. Оказалось, что только на русскомъ. «Русскаго намъ не требуется, прощайте». Вездѣ къ Митѣ относились безучастно, говорили кратко, скоро, но серьезно. Въ нѣсколькихъ мѣстахъ, впрочемъ, его прямо выгнали. Митя краснѣлъ, смущался при отказахъ и отъ стыда не зналъ, какъ выйти.

На другой день мистеръ Смитъ накинулъ Митѣ плату до доллара въ сутки и посовѣтовалъ купить хорошій костюмъ, шляпу и башмаки. Митя послушался его совѣта и истратилъ пятьдесятъ долларовъ на приличную одежду. Капиталъ его въ силу этого убавился до 40 долларовъ. Облачившись въ новенькій костюмъ и преобразившись въ изящнаго молодого джентльмена, Митя съ большею смѣлостью сталъ толкаться въ разныя мѣста въ поискахъ чистой работы. Однако, несмотря на перемѣну во внѣшности, его нигдѣ не брали. Но Митя не унывалъ и продолжалъ поиски. «Кажется я превращаюсь въ американца», сказалъ онъ себѣ, уже безъ всякаго смущенія захлопывая дверь какого-то учрежденія, гдѣ его приняли довольно грубо.

Разъ какъ-то онъ попалъ даже въ редакцію одной газеты. Джентльменъ, къ которому онъ обратился съ обычнымъ своимъ вопросомъ, провелъ его въ роскошно и удобно обставленный кабинетъ, гдѣ сидѣлъ самъ издатель, довольно жирный бритый американскій нѣмецъ съ большой блестящей лысиной и толстымъ носомъ. Нѣмецъ разспросилъ Митю, какіе онъ знаетъ языки, затѣмъ вытащилъ изъ заваленной всякими бумагами и книгами этажерки толстый томъ на французскомъ языкѣ, сунулъ его Митѣ и сказалъ:

— Если вы черезъ полчаса представите мнѣ на пятнадцати газетныхъ строчкахъ краткое содержаніе книги и ваше мнѣніе о пригодности ея для американской публики, то я могу, пожалуй, дать вамъ занятіе въ моей газетѣ. Садитесь за тотъ столъ, тамъ есть все для писанья.

И старикашка погрузился въ свою работу. Митя взялъ книгу и принялся листовать ее. Въ ней говорилось о какой-то «соціологіи», а что значитъ это слово, Митя не зналъ. Такъ онъ и просидѣлъ полчаса, какъ сиживалъ, бывало, въ классѣ, когда учитель латинскаго языка задавалъ письменную работу, «экстемпоралію».

Черезъ полчаса издатель оглянулся, принялъ изъ рукъ Мити книгу и сказалъ: «прощайте!»

Неудачныя похожденія Мити сопровождались еще одной непріятностью — Митя тратилъ деньги. Погода стояла жаркая и сухая, то и дѣло хотѣлось пить. Кромѣ того, не мчаться же къ обѣду на квартиру мистера Смита за тридевять земель. Такимъ образомъ Митинъ капиталъ таялъ съ каждымъ днемъ, и десять дней спустя по прибытіи въ Нью-Іоркъ спустился до 10 долларовъ. «Плохо дѣло», думалъ Митя, пересчитывая деньги, и мурашки побѣжали у него по спинѣ при мысли, что будетъ, когда выйдутъ деньги. На другой день Митя облачился въ свое матросское платье и рѣшилъ идти въ эмигрантское бюро, какъ совѣтовалъ мистеръ Смитъ. Но по дорогѣ туда Митя сбился и попалъ въ громадный великолѣпный. паркъ. Это былъ центральный паркъ, который раскинулся середи города въ видѣ прямоугольника въ 5 в. длины и одну ширины. Митя шелъ по великолѣпной асфальтовой дорожкѣ и съ удивленіемъ озирался по сторонамъ. Чего, чего только не было въ этомъ паркѣ! Начиная отъ дикихъ первобытныхъ скалъ, до самыхъ затѣйливыхъ произведеній изящнаго искусства. Пройдя нѣсколько сотъ саженей, Митя вышелъ на лужайку, за которой увидалъ огромный прудъ со множествомъ мостовъ и пристаней съ хорошенькими лодками, лыжами и всякими другими сооруженіями для катанья. У пруда въ разныхъ мѣстахъ стояли кучки людей. Иные изъ нихъ держали въ рукахъ игрушечные кораблики, оснащенные и окрыленные парусами, какъ настоящія яхты. Митя изъ любопытства присоединился къ одной кучкѣ и сталъ смотрѣть и слушать, что такое дѣлаютъ эти взрослые, забавляющіеся, какъ дѣти. Въ этотъ моментъ всякіе споры и разговоры въ толпѣ стихли. Владѣльцы корабликовъ подступили къ водѣ, спустили на поверхность ея свои игрушечныя суда и въ разъ по сигналу предоставили ихъ вѣтру и парусамъ. Гонимые легкимъ вѣтромъ кораблики рѣзво помчались по водной глади, а люди жадно слѣдили за ними глазами, и время отъ времени то одинъ, то другой издавали какія-то восклицанія.

Лица многихъ обнаруживали сильное волненіе и интересъ. Митя заразился настроеніемъ этихъ людей и, разинувъ ротъ, толкая другихъ и испытывая толчки, слѣдилъ глазами за корабликами. Когда первый изъ нихъ, а за нимъ и другіе пристали къ противоположному берегу, люди заволновались, раздался громкій оживленный говоръ, и изъ рукъ въ руки, звякая, стали переходить деньги и бумажки. Изъ словъ и дѣйствій этихъ людей Митя понялъ, что они «играли», т. е. бились объ закладъ за то или другое судно въ надеждѣ, что оно придетъ первымъ. Кончилось это для Мити весьма печально: онъ такъ увлекся, что принялъ участіе въ игрѣ и поставилъ съ какимъ-то востроносымъ потнымъ американцемъ въ котелкѣ и желтыхъ гамашахъ закладъ на свои послѣдніе 10 долларовъ. Меньше партнеръ его не ставилъ. Сумму эту Митя проигралъ, съ досадой выбился изъ толпы и пошелъ дальше. Онъ такъ обозлился на себя, что равнодушно прошелъ сквозь небольшой, но очень хорошенькій звѣринецъ, гдѣ на большихъ огороженныхъ лужайкахъ гуляли бизоны, антилопы, и въ клѣткахъ рычали ягуары, пумы, львы. Не разогналъ его досаду и оркестръ, наигрывавшій что-то веселое передъ навѣсомъ со множествомъ скамеекъ, усыпанныхъ публикой. Изъ-за этой прогулки Митя не попалъ въ этотъ день въ бюро, а вернулся домой, гдѣ его ждали двѣ новости. Во первыхъ, пришло письмо изъ Россіи, во вторыхъ мистеръ Смитъ ходилъ на пристань, а въ это время кто-то изъ уѣхавшихъ въ этотъ день постояльцевъ его укралъ Митины вещи, т. е. хорошій новый костюмъ, башмаки и шляпу. Митя не сразу даже разобралъ, что такое бормочетъ мистеръ Смитъ, потому что онъ съ лихорадочной поспѣшностью рвалъ конвертъ и, пробѣгалъ глазами по строкамъ. Писала Надя. Она сообщала, какъ страшно поразилъ Евгенію Петровну Митинъ отъѣздъ, съ которымъ обѣ онѣ еще не могутъ примириться, писала, какъ радовались онѣ его письмамъ, сообщала о своемъ житьѣ-бытьѣ и просила писать возможно чаще. Въ припискѣ Евгенія Петровна упрекала Митю за то, что онъ уѣхалъ тайкомъ, посылала ему свое благословеніе и умоляла беречь себя. Пробѣжавъ письмо, Митя вновь выслушалъ сообщеніе мистера Смита и только тутъ понялъ, что положеніе его совершенно безвыходное — не было даже чѣмъ заплатить мистеру Смиту за три дня. Ночь Митя почти не спалъ. Съ одной стороны его волновало письмо, которое онъ перечелъ нѣсколько разъ, съ другой — мучила неизвѣстность. «Что я, въ самомъ дѣлѣ, буду дѣлать? Если мнѣ въ бюро укажутъ мѣсто, нѣтъ даже денегъ доѣхать туда!» думалъ Митя среди мрака ночи и храпѣнья сонныхъ постояльцевъ.

Глава VIII.

НА КРАЮ НИЩЕТЫ.

Въ бюро для эмигрантовъ Митѣ дали свѣдѣнія, гдѣ, въ какихъ штатахъ и на какія работы требуются люди. Мѣстности эти лежали всѣ гдѣ-то далеко въ западныхъ и сѣверо западныхъ штатахъ. Изъ бюро Митя вышелъ совершенно растерянный. Вдругъ онъ вспомнилъ о блѣдномъ евреѣ, который остался ему долженъ 40 франковъ. Митя посмотрѣлъ его адресъ и, хотя усталъ и былъ голоденъ, побрелъ отыскивать его. Долго ходилъ Митя по разнымъ улицамъ, пока не попалъ въ часть города около Истъ-Ривера, населенную почти одними нѣмцами. Тутъ въ небольшой тѣсно набитой швейными станками мастерской Митя засталъ своего знакомаго за работой. Блѣдный еврей при видѣ Мити ласково улыбнулся, показавъ свои бѣлые зубы, и попросилъ его обождать на улицѣ до перерыва. Митя купилъ въ сосѣдней лавочкѣ на сохранившуюся въ карманѣ мелочь хлѣба и пару банановъ и сталъ закусывать подъ лихорадочный стукъ и гулъ звуковъ, несшихся изъ оконъ сосѣднихъ домовъ — тамъ вездѣ шили. Скоро знакомый его вышелъ вмѣстѣ съ другими рабочими, оказавшимися тоже русскими евреями.

— Ну, какъ дѣла, панъ? спросилъ блѣдный еврей.

— Очень плохо, — и Митя разсказалъ ему про свои неудачи. Евреи заговорили на жаргонѣ^[1].

— Здѣсь работы нигдѣ нѣтъ, — сказалъ, обращаясь къ Митѣ, еврей, указывая рукой на сосѣднія зданія.

— Да я и не знаю этой работы.

— Пану надо скорѣй ѣхать прочь. Что панъ умѣетъ?

— Косить умѣю, пахать умѣю, кучеромъ могу быть, жокеемъ… перечислялъ Митя..

Евреи опять заговорили на жаргонѣ.

— Пану надо ѣхать прочь, на западъ, — сказалъ блѣдный еврей.

— Да какъ ѣхать-то, на что? — отвѣтилъ Митя.

— Ну, мы скажемъ, какъ ѣхать. Панъ пойдетъ въ Джерси-Сити, тамъ всѣ вокзалы. Панъ подождетъ, когда пойдетъ его поѣздъ, панъ вскочитъ на ходу и полѣзетъ на крышу вагона.

— Да вѣдь меня прогонятъ?

— Ну, прогонятъ; панъ сядетъ на слѣдующій поѣздъ.

— И тамъ прогонятъ!

— Панъ сядетъ на третій. Пана будутъ гонять, а панъ будетъ понемногу ѣхать и пріѣдетъ.

— А чѣмъ кормиться дорогой? — спросилъ озадаченный такой перспективой Митя, поглядывая на евреевъ, которые смотрѣли на него лукавыми, веселыми глазами.

— Ну, это мы устроимъ! — сказалъ блѣдный еврей. Онъ заговорилъ со своими соотечественниками на жаргонѣ и принялся собирать деньги. Собирали, собирали и набрали 3 доллара 75 центовъ.

— Я пану долженъ 40 франковъ, — это будетъ 8 долларовъ. Вотъ 3 доллара 75 центовъ, я напишу мистеру Смиту, что плачу за васъ. — Сколько?

— Четыре доллара.

— И еще 25 центовъ я буду долженъ пану. Панъ мнѣ повѣритъ? — засмѣялся блѣдный еврей.

Евреи снабдили Митю еще нѣсколькими совѣтами. Затѣмъ Митя дружески распрощался съ ними и побрелъ въ Джерси-Сити. Къ мистеру Смиту ему незачѣмъ было возвращаться — ни вещей, ни денегъ у него тамъ не осталось, а долгъ обѣщалъ заплатить Митинъ знакомый.

Въ Джерси-Сити, гдѣ сосредоточены вокзалы всѣхъ желѣзныхъ дорогъ, упирающихся со всѣхъ концовъ въ Нью-Іоркъ, Митя добрался къ вечеру, что ему было на руку. Онъ не скоро разобрался въ путаницѣ густой рельсовой сѣти. Часа два разсматривалъ онъ расписанія, планы, карты, не обращая вниманія на густыя толпы народа, заливавшія громадный вокзалъ. Поѣзда съ грохотомъ приходили и уходили во всѣ концы Союза каждые пять, десять минутъ. Разобравшись въ этой путаницѣ, Митя сталъ думать, какъ ему привести въ исполненіе свой планъ. Платформа была перегорожена вдоль барьеромъ съ проходами, въ проходахъ стояли счетчики со щипцами и безъ билетовъ никого не пропускали къ вагонамъ. Тогда Митя обошелъ вокзалъ и забрался на путь, гдѣ длинными вереницами стояли на несчетныхъ рельсовыхъ путяхъ пустые вагоны, и со свистомъ маневрировали поѣзда. Здѣсь въ темнотѣ его принимали за желѣзнодорожнаго служащаго, такъ что Митя безъ хлопотъ пробрался къ поѣзду, и только не зналъ, куда этотъ поѣздъ идетъ. Когда поѣздъ тронулся и пробѣжалъ нѣсколько саженъ, Митя уцѣпился за поручи вагона и, какъ кошка, меньше чѣмъ въ минуту, залѣзъ на крышу. Тамъ онъ съ бьющимся сердцемъ улегся между какими-то трубами и вышками. Поѣздъ, пыхтя и грохоча, несся впередъ со скоростью 90 верстъ въ часъ, обдавая Митю пылью, дымомъ и искрами. Положеніе было не изъ пріятныхъ, но Митя былъ все-таки радъ, что ѣхалъ. «Только куда?» думалъ онъ. «Во всякомъ случаѣ изъ Нью-Іорка.» Долго мчался Митя во мракѣ ночи, жмурясь отъ пыли и налетавшихъ искръ, да размышляя о будущемъ, и, наконецъ, уснулъ. Утромъ онъ проснулся отъ толчка. Поѣздъ стоялъ у какого-то громаднаго вокзала и далъ теперь задній ходъ, отходя на запасной путь. «Пріѣхали, что-ли?» — по думалъ Митя, протирая глаза, и вдругъ увидалъ вагона за три впереди лежащаго на крышѣ человѣка. «Э!» — подумалъ Митя, «я не одинъ безплатный пассажиръ.» Тотъ человѣкъ двигался, и когда поѣздъ остановился среди рядовъ пустыхъ вагоновъ, полѣзъ внизъ. «Значитъ, пріѣхали, надо и мнѣ слѣзать!» подумалъ Митя и послѣдовалъ примѣру неизвѣстнаго. Внизу въ тѣсномъ пространствѣ между вагонами они столкнулись. Незнакомецъ представлялъ изъ себя довольно непривлекательную оборванную личность въ старой мятой фетровой шляпѣ. Онъ улыбнулся и подмигнулъ Митѣ, дескать: «мы съ тобой одного поля ягоды». Митя тоже улыбнулся.

— Гдѣ мы? спросилъ Митя.

— Въ Питсбергѣ, — отвѣчалъ тотъ. Неизвѣстный осмотрѣлъ Митю критическимъ окомъ, затѣмъ глянулъ вдоль прохода назадъ, глянулъ впередъ, словно высматривалъ, нѣтъ ли тутъ еще кого, потомъ внезапно прыгнулъ впередъ и размахнулся кулакомъ. Должно быть въ кулакѣ было что нибудь тяжелое — гайка или болтъ. Митя рѣшилъ это по звуку, который издала стѣнка вагона, когда кулакъ незнакомца со всего размаху ударилъ по ней, ибо самъ Митя, уху или виску котораго предназначался ударъ, во время отскочилъ назадъ. Онъ сталъ въ позицію защиты, какъ училъ его проживавшій на ихъ конномъ заводѣ англичанинъ-наѣздникъ, въ то время какъ неизвѣстный бродяга, изрыгнувъ проклятіе, ринулся на него. Завязалась отчаянная драка. Митя успѣшно отбивалъ удары, наносилъ ихъ, отскакивалъ, наскакивалъ и совершенно не замѣтилъ, какъ изъ подъ вагона вынырнуло нѣсколько джентльменовъ, очевидно желѣзнодорожныхъ рабочихъ. Джентльмены эти, — увидавъ дерущихся, сейчасъ же остановились и заложили между собою нѣсколько пари.

— Два доллара за долговязаго! — сказалъ одинъ.

— Идетъ! — отвѣтили два голоса. — За мальчишку два!

Между тѣмъ бродяга задыхался, но напиралъ впередъ.

Онъ уже получилъ два порядочныхъ тычка въ носъ и лѣвый глазъ, но не терялъ надежды сокрушить Митю. Но вотъ Митя быстро сдѣлалъ шагъ впередъ и въ то же время мѣтко ткнулъ правымъ кулакомъ бродягу въ животъ, подъ ложечку. Тотъ такъ и сталъ, разинувъ ротъ, захлебываясь отъ усилія вздохнуть. Митя ждалъ. Прошло съ полминуты.

— Кончено! — крикнулъ голосъ въ кучкѣ зрителей, — мальчишка взялъ!

Бродяга все еще стоялъ въ той же позѣ. Онъ, повидимому, въ жару драки не замѣтилъ, что исходомъ ея интересуется довольно многочисленная публика, и какъ будто собирался продолжать ее. Рабочіе подошли, одобрительно по хлопали Митю по плечу, а бродяга, шатаясь и извергая грубую брань, поплелся прочь. Повидимому, этотъ негодяй хотѣлъ обобрать, а, можетъ быть, и убить Митю, пользуясь безлюдьемъ въ этой тѣснинѣ между двухъ рядовъ пустыхъ вагоновъ. Рабочіе болѣе не интересовались Митей. Митя выбрался чрезъ путаницу вагоновъ на вокзалъ, а за тѣмъ въ городъ.

Вторую ночь Митя мчался тѣмъ же путемъ и къ утру очутился въ Цинциннати. Онъ поѣхалъ бы дальше, да только, фигуру его замѣтили на крышѣ, и кондукторъ согналъ емо внизъ. Митѣ было очень стыдно публики, тѣмъ болѣе, что онъ былъ прокопченъ сажей, но изъ среды ея никто не обратилъ вниманія на происшествіе, кромѣ нѣсколькихъ негровъ, скалившихъ свои бѣлые зубы, когда Митю вели по платформѣ. Тамъ служащій толкнулъ Митю въ толпу, и тѣмъ дѣло кончилось. Въ Америкѣ бродяги безъ средствъ сплошь и рядомъ путешествуютъ на крышахъ вагоновъ, а то даже залѣзаютъ внутрь и сидятъ тамъ, какъ билетные пассажиры, пока кондукторъ не выгонитъ ихъ.

Глава IX.

СВИНОЙ ГОРОДЪ.

Митя очутился на улицѣ громаднаго дымнаго города. Такъ же, какъ и въ Нью-Іоркѣ, толпы людей, экипажи, электрическія конки заполняли своимъ грохотомъ и движеніемъ пространство, пронизанное густою сѣтью проволочныхъ проводовъ. Прокатившись на крышѣ вагона въ холодную ночь, нажарившись на солнцѣ, Митя чувствовалъ себя очень плохо. Ему хотѣлось помыться, почиститься, поѣсть и придти въ себя, а между тѣмъ въ этой ужасной сутолокѣ среди тысячи мелькавшихъ на мгновеніе и быстро исчезавшихъ лицъ онъ не встрѣчалъ ни одного, на которомъ онъ могъ бы прочесть участіе или хоть интересъ къ себѣ. Каждый равнодушно спѣшилъ мимо по своему и только по своему дѣлу и, казалось, твердилъ въ назиданіе себѣ и другимъ: «время деньги», «помогай самъ себѣ». Взбираясь по людной и извилистой улицѣ вверхъ, Митя увидѣлъ съ высоты холма рѣку — это былъ Охайо, — а за ней сотни фабрикъ, дымъ которыхъ длинными узловатыми полосами стлался надъ городомъ.

Съ вершины холма Митя увидѣлъ кругомъ пять, другихъ холмовъ, усыпанныхъ садами, богатыми домами и виллами. Это были пять пригородовъ, которые вмѣстѣ съ Ковингтономъ слились съ Цинциннати въ одинъ семихолмный городъ. Городъ основали пуритане, и вначалѣ онъ былъ одинъ изъ самыхъ западныхъ въ Штатахъ. Трудолюбивые, но грубые и малоподвижные переселенцы быстро подняли городъ до одного изъ самыхъ людныхъ и богатыхъ въ штатѣ. Такъ какъ кругомъ лежали привлекавшія скотоводовъ и фермеровъ преріи, то Цинциннати скоро воспользовался этимъ, и жители его стали, какъ они говорили, "запихивать 15 бушелей пшеницы въ свинью, " т. е. бить откормленныхъ свиней и вывозить соленое и инымъ способомъ приготовленное мясо заграницу. Въ то время еще не было желѣзныхъ дорогъ, подвозъ товаровъ изъ восточныхъ штатовъ черезъ Аллеганскія горы обходился дорого, и потому разныя фабрики и заводы основались въ самомъ Цинциннати. Но Митя ничего этого не зналъ — онъ видѣлъ себя потеряннымъ въ большомъ, чисто американскомъ городѣ, который янки величаютъ то "свинымъ городомъ, " то «царицей запада.» Въ карманѣ его болтались три доллара — все его состояніе. Голодный и усталый, Митя оглядывался, соображая, гдѣ бы ему найти пристанище, когда увидалъ узкій двухэтажный балаганъ, сколоченный на живую нитку изъ досокъ и кое-какъ закрашенный зеленой краской. Зданіе это втиснулось между двухъ громадныхъ каменныхъ домовъ и держалось, казалось, лишь благодаря опорѣ обоихъ колоссовъ. Двери не было, ее замѣняла красная ситцевая занавѣска, надъ которой висѣла большая вывѣска. На ней по зеленому полю было выведено красными буквами: «Battle of Gettisberg Coffe house», т. е. «кофейня Геттисбергской битвы». Заглянувъ въ окно, Митя увидалъ полки съ разными бутылками, банки съ конфетами, между которыми для красы были разложены лимоны. Это былъ обычный въ штатахъ «Бордингъ-хаузъ» или «баръ», т. е. кабачекъ, кофейня и гостиница — все вмѣстѣ. Много ихъ Митя видѣлъ въ Нью-Іоркѣ. Было еще довольно рано, но когда Митя откинулъ красную занавѣску, то увидѣлъ крохотное помѣщеніе, набитое публикой. Одна стѣна была занята полками съ бутылками разнаго роста, цвѣта и вида. Передъ этимъ «буфетомъ» помѣщался прилавокъ, возлѣ котораго, стоя прямо и прислонясь къ стойкѣ въ самыхъ непринужденныхъ позахъ, проводили часы досуга различные джентльмены. Стѣны были усыпаны афишами разныхъ цвѣтовъ съ рисунками фокусниковъ, акробатовъ, наѣздниковъ, боксеровъ въ самыхъ затѣйливыхъ позахъ. На полкѣ буфета болталась картонная вывѣска съ крупной надписью: «Въ долгъ не даютъ!» Простая скамейка, единственная скамейка этой берлоги, стояла въ углу у стѣны. На ней, вытянувшись во весь ростъ, лежалъ и спалъ сильно упившійся джентльменъ. Когда Митя подступилъ къ стойкѣ, тамъ разыгрывалась слѣдующая сцена. Хозяинъ, багровый господинъ въ смятомъ цилиндрѣ, должно быть, ирландецъ, кричалъ хриплымъ голосомъ:

— Кто угощаетъ! Кто угощаетъ, ребята!

Но ребята не проявляли ни малѣйшаго интереса къ его словамъ, а продолжали пребывать каждый въ своей непринужденной позѣ.

— Ребята! — продолжалъ хрипло хозяинъ. — Вы сухи! Вы сухи, какъ прессованное сѣно! Не сыграть-ли?

Съ этими словами онъ вытащилъ изъ-подъ стойки кожанный стаканъ и загромыхалъ лежавшими въ немъ костями. Звуки эти произвели необычайное впечатлѣніе. Джентльмены зашевелились и потянулись къ стойкѣ, около которой собралась порядочная кучка. Хозяинъ тряхнулъ кости и сказалъ:

— Я тоже играю. Три, у кого окажутся самыя малыя ставки — угощаютъ играющаго джентльмена на 25 центовъ. Идетъ?

— Идетъ! Идетъ!

Пока джентльмены испытывали судьбу, кому платить, кому пить на шереметевскій счетъ, Митя оглядывалъ помѣщеніе. Главное вниманіе его привлекла бумага за стекломъ и въ рамкѣ. Тамъ были написаны кудреватые стихи, которые гласили, что такъ какъ «хозяинъ покупаетъ напитки и бутылки за наличные, платитъ наемную плату за домъ и налоги тоже наличными, то, къ крайнему своему сожалѣнію, ни подъ какимъ видомъ не можетъ отпускать своимъ достопочтеннымъ посѣтителямъ въ долгъ». Между тѣмъ кости перестали стучать по прилавку, и джентльмены уже пили.

— Вамъ что угодно? — обратился хозяинъ къ Митѣ.

— Я бы хотѣлъ остановиться здѣсь.

— Багажъ есть?

— Нѣтъ.

— Въ такомъ случаѣ плата впередъ.

— Сколько?

— Три доллара въ недѣлю.

— А за сутки?

— 50 центовъ.

Митя заплатилъ. Хозяинъ или баркиперъ повелъ Митю по узкой, темной лѣстницѣ наверхъ и привелъ въ большую неубранную комнату съ тремя окнами, занимавшую весь этажъ дома. Здѣсь у стѣнъ и посерединѣ стояли всюду двухспальныя постели, всего 15 постелей. Соръ на полу и давно нетопленный каминъ, въ которомъ торчали въ перемежку палки, сапоги, картонки отъ шляпъ, придавали этой грязной комнатѣ непривѣтливый видъ. Кривой столъ и шесть разнокалиберныхъ стульевъ дополняли меблировку.

— Вотъ, — сказалъ хозяинъ, махнувъ рукой, — почти все занято, но, должно быть, есть еще мѣсто, поищите.

— Мнѣ придется спать вдвоемъ съ кѣмъ нибудь? — спросилъ озадаченный Митя.

— Ну да, видите — все занято.

Хозяинъ ушелъ внизъ, а Митя сталъ устраиваться, т. е. осмотрѣлъ еще разъ комнату и прошелъ во вторую. Та была не лучше, только представляла столовую. Митя кое-какъ умылся, почистился и завалился на постель. Онъ проснулся только вечеромъ, когда въ сосѣдней комнатѣ пронзительно зазвенѣлъ колокольчикъ, и сапоги джентльменовъ загрохотали по досчатой лѣстницѣ. «Ужинать!» кричалъ какой-то женскій голосъ. Митя вскочилъ и послѣдовалъ за вереницей джентльменовь, которые волокли за собой кто стулъ, кто пустой ящикъ, съ помощью которыхъ за длиннымъ накрытымъ столомъ умѣстилось до 30 человѣкъ. На столѣ дымилось мясо, вареный картофель, стояли масло, сыръ и яйца, и возлѣ каждаго прибора стояла чашка чаю. Кушанье было вкусное, и Митя наѣлся до отвалу, только чаю больше двухъ чашекъ давали неохотно. Послѣ ужина джентльмены перебрались въ третью комнату и, за недостаткомъ мебели, иные расположились на полу. Публика разсѣлась кругомъ желѣзной печки, въ самыхъ безцеремонныхъ позахъ, т. е. иные джентльмены положили ноги на подоконники, иные на спинки стульевъ сосѣдей. Развалясь такимъ образомъ, руки въ карманы, они быстро наполнили комнату клубами табачнаго дыма и запахомъ жеваннаго табаку, который выплевывали куда попало, стараясь попасть подальше. Все это былъ послѣдній сбродъ, люди, которые испытали все и годились только на самыя грубыя поденныя работы. Джентльмены бесѣдовали преимущественно на двѣ темы: какія у кого прежде были удачи, и что въ Цинциннати работы нѣтъ. Затѣмъ пошли спать. Митѣ пришлось улечься въ одну постель съ джентльменомъ, ходившимъ въ громадныхъ сапогахъ, отъ котораго несло табакомъ и спиртомъ.

— Вы какъ? Орломъ двуглавымъ или ложкой? — спросилъ его джентльменъ въ черезчуръ высокихъ ботфортахъ.

— Что вы говорите? — удивился Митя.

— Ну да, спрашиваю, ложкой или орломъ? Оказывается «двухглавымъ орломъ» значило лечь головами въ разныя, а «ложкой» вмѣстѣ въ одну сторону. Легли орломъ. Вскорѣ комната наполнилась густымъ и звонкимъ храпомъ.

«Завтра пойдетъ третья недѣля, какъ я въ Новомъ Свѣтѣ, — думалъ Митя, — и вотъ… все еще ничего!» Его уже надломила эта жизнь безъ надеждъ и увѣренности, и будущее казалось мрачнымъ. "Что, если я превращусь въ такихъ же господъ, какъ эти храпуны, начну бродяжить, пить!.. И какъ бы въ насмѣшку надъ настоящимъ въ Митину голову по плыли воспоминанія: жаркое лѣто въ Груздевкѣ, мама, Надя, лошади, деревенское приволье, ужинъ и мягкая чистая постель…

«Завтра опять на крышѣ ѣхать… и когда я доберусь до этой Дакоты… эти господа говорили про какія-то бойни, свиные заводы… можетъ, толкнуться завтра туда… Дмитрій Николаевичъ Груздевъ, сынъ предводителя дворянства, рабочій на свиной бойнѣ… что сказали бы мама съ Надей, если бы увидали меня въ фартукѣ, рукава засучены, большой колбасный ножъ въ рукахъ, и кровь, кровь…»

На другой день надо было убираться или платить еще 50 центовъ. Митѣ стало жалко денегъ, и онъ пошелъ искать свиные заводы. Въ полдень Митя стоялъ уже на дворѣ «Banner Slaughter and Pork-packing House», большого завода для приготовленія ветчины, колбасъ, солонины и прочее. Работы, конечно, не нашлось, но посмотрѣть, какъ свинью въ двадцать секундъ превращаютъ въ ветчину и колбасу, Митѣ позволили. Это было такъ любопытно, что Митя остался, теряя время которое въ Америкѣ — «деньги».

Заводъ представлялъ громадное новое кирпичное зданіе, окруженное большими загонами. Въ загонахъ толпились свиные гурты, пригнанные изъ лѣсовъ и съ фермъ штатовъ Охайо, Индіаны и Кентукки. Изъ перваго загона проложенъ въ третій этажъ фабрики наклонный помостъ, по которому цѣлый день медленнымъ шагомъ навстрѣчу своей судьбѣ движется безконечная вереница свиней. Наверху онѣ выступаютъ въ два маленькихъ загона на 15 штукъ каждый, такіе тѣсные, что животныя только-только могутъ стоять. Пока ими наполняютъ одинъ загонъ, въ другомъ дѣло ужъ покончено, и такъ работа идетъ безостановочно. Свиньи, задравъ отъ тѣсноты головы, недовольно хрюкаютъ. Мясникъ, вооруженный молотомъ на длинной рукояти, сидитъ верхомъ на бревнѣ надъ загономъ, и размѣренными движеніями бьетъ своимъ орудіемъ одну свинью за другой по головѣ на смерть. Но животныя вслѣдствіе тѣсноты остаются въ стоячемъ положеніи и даже не мѣняютъ положенія тѣла, такъ что на первый взглядъ кажется, будто они всѣ живы, и страннымъ представляется только ихъ внезапное и упорное молчаніе. Всѣ рабочіе на заводѣ спеціалисты по своей части и получаютъ высокую плату, только этотъ мясникъ, который исполняетъ самую непріятную и утомительную работу, какъ это ни странно, работаетъ поденно и за меньшую плату. Едва свиньи замолкли, дверцы загона отпираются, и туши одна за другой выкладываются на слегка наклонный помостъ, въ концѣ котораго стоитъ большой чанъ въ видѣ длиннаго корыта съ горячей водой. Рабочій, вооруженный длиннымъ, тонкимъ и острымъ ножемъ, наноситъ имъ каждой тушѣ мягкій, нѣжный ударъ въ глотку. Затѣмъ туша скользитъ въ чанъ. Вода должна быть строго опредѣленной температуры, и каждая свинья не должна оставаться въ ней ни секунды дольше опредѣленнаго срока. Иначе шкура ея покраснѣетъ, какъ вареный ракъ, а если туша пробудетъ въ водѣ меньше времени, то на скобленіе уйдетъ втрое больше времени. Поэтому у чана стоитъ съ часами въ рукахъ одинъ изъ главныхъ завѣдующихъ. Туши попадаютъ въ чанъ черезъ каждыя 20 секундъ. Завѣдующій слѣдитъ по часамъ и время отъ времени пробуетъ пальцемъ температуру воды. «№ 1» — кричитъ онъ, — и первую тушу вынимаютъ, за нею черезъ правильные промежутки слѣдуютъ остальныя. Клещи машины хватаютъ № 1 и кладутъ дымящуюся тушу на пологій помостъ, въ тоже мгновеніе два рабочихъ выдергиваютъ изъ хребта ея лучшую щетину, откладывая ее въ особый сосудъ, а два другихъ скребутъ своими скребками одинъ бокъ туши. Черезъ нѣсколько секундъ ее поворачиваютъ и выскребаютъ другой бокъ, а затѣмъ передаютъ четверымъ новымъ рабочимъ, которые обрабатываютъ тушу начисто, не оставляя ни одного волоска на гладкой, нѣжной кожѣ. Затѣмъ туша попадаетъ въ руки двухъ новыхъ рабочихъ, эти распяливаютъ заднія ноги на палку и съ помощью машины подвѣшиваютъ тушу головой внизъ. Въ такомъ видѣ она поступаетъ къ рабочему, отъ котораго требуется особое искусство: это «потрошитель», вооруженный острымъ ножемъ. Одинъ ударъ, и брюхо свиньи распорото сверху до низу, два, три короткихъ ударовъ въ брюшной полости, и всѣ органы — легкія, сердце, кишки, желудокъ, печень, почки уже дымятся на столѣ, гдѣ особые рабочіе вырѣзаютъ изъ нихъ жиръ. Потрошеніе отнимаетъ здѣсь всего 20 секундъ времени, тогда какъ обыкновенный мясникъ тратитъ на эту операцію не менѣе 10 минутъ. Зато искусный потрошитель получаетъ въ день 6 ¹/-₂ долларовъ (около 13 рублей), тогда какъ изъ остальныхъ рабочихъ никто не получаетъ больше 4. Если «потрошитель» почему-либо отлучится, его замѣняетъ помощникъ, но у того работа идетъ медленнѣе, изъ-за чего весь заводъ успѣваетъ выполнить лишь ⁴/₅ обычнаго дѣла. Видъ громаднаго помѣщенія, въ которомъ свиней бьютъ, шпарятъ, потрошатъ, произвелъ на Митю тягостное впечатлѣніе: громадныя, дымящіяся туши, паръ, люди въ жиру и крови мѣшались въ одинъ лихорадочно быстрый, но размѣренный, какъ машина, миражъ. Остальная часть производства носила болѣе чистый характеръ. Выпотрошенную висящую тушу мальчикъ промывалъ струей воды изъ резиновой кишки, а другой мальчикъ съ помощью машины спускалъ въ прохладный погребъ, гдѣ помѣщались два полка выстроенныхъ въ ряды тушъ, одинъ — вчерашняго, другой — сегодняшняго приготовленія. Здѣсь туши остаются сутки, а затѣмъ поступаютъ въ крошильню, гдѣ разрѣзаніе на части совершается съ такой же непостижимой быстротой и правильностью. На глазахъ Мити работники въ 20 секундъ взвѣсили тушу, бросили ее на столъ, гдѣ другіе моментально расчленили ее, т. е. однимъ ударомъ отсѣкли голову, однимъ — заднія ноги, тремя-четырьмя — разсѣкли ихъ на части, и т. д. Кругомъ стола, какъ жерла пушекъ, зіяли отверстія большихъ деревянныхъ трубъ — числомъ ровно столько, на сколько частей расчленялась туша, и каждая часть скользила по трубѣ въ свое особое помѣщеніе, гдѣ подвергалась дальнѣйшему разсѣченію. Отсюда по новымъ трубамъ куски мяса поступали каждый въ свое отдѣленіе, гдѣ перерабатывались въ ветчину, колбасу, солонину или консервы. Такимъ образомъ въ 20 секундъ громадная туша оказывалась уже готовой для переработки въ коптильной, колбасной или еще гдѣ.

Все это оказывается возможнымъ лишь благодаря тщательному раздѣленію труда, то есть тому, что каждый рабочій выполняетъ только свою незначительную долю общаго труда, но зато уже онъ исполняетъ ее быстро и мастерски. Полная обработка трехъ свиныхъ тушъ беретъ всего одну минуту времени, но при этомъ надъ ней послѣдовательно работаютъ слѣдующее число рабочихъ: двое загоняютъ, одинъ бьетъ, одинъ колетъ, два дергаютъ щетину, четыре скребутъ, шестеро брѣютъ, два распираютъ заднія ноги, одинъ потрошитъ, два мальчика моютъ, одинъ спускаетъ въ погребъ, два сортируютъ внутренности, одинъ вѣшаетъ, двое рубятъ, четверо разрѣзаютъ, одинъ чиститъ окорока, одинъ чиститъ переднія ноги, одинъ укладываетъ, четверо солятъ ветчину, одинъ кладетъ клейма, одинъ топитъ сало, одинъ бухгалтеръ, семь носильщиковъ и поденщиковъ, а всего — 50 человѣкъ. Заводъ перерабатывалъ въ день 1500 тушъ въ разные сорта мяса, стало быть выходило, что каждый рабочій обрабатывалъ 30 тушъ. Это оказывалось возможнымъ только благодаря такому способу раздѣленія и спеціализаціи труда. Самое любопытное то, что хозяинъ завода платилъ собственникамъ свиней по 60 центовъ со штуки за то, что онъ билъ, чистилъ и приготовлялъ ихъ. Это потому, что онъ беретъ себѣ все, что остается, т. е. щетину, волосъ, жиръ изъ внутренностей, языкъ и т. д. и эти отбросы не только окупаютъ заводъ, но приносятъ хозяину его изрядный доходъ.

Митя ушелъ со «свиного завода» въ очень странномъ настроеніи: съ одной стороны ему противно было видѣть груды мяса распластанныя и разсѣченныя съ невообразимой быстротой изъ стада свиней, людей въ крови и салѣ, вооруженныхъ разными ножами, съ другой стороны онъ былъ совершенно подавленъ ловкимъ устройствомъ и скоростью работы. «Четыре доллара въ день, — думалъ Митя, — вѣдь это… это будетъ 240 рублей въ мѣсяцъ, а „потрошитель“ получаетъ 6½ долларовъ, что составляетъ 14 рублей въ день, вѣдь это около 5000 рублей въ годъ! — У насъ столько исправникъ не получаетъ, можетъ быть, самъ губернаторъ! Нѣтъ, не можетъ быть, чтобъ я не устроился въ такой странѣ». И Митя почувствовалъ, что уныніе его уступаетъ мѣсто увѣренности и новымъ надеждамъ.

Глава X.

ПУЛЬМАНЪ № 720

Онъ направился къ вокзалу, предполагая продолжать странствіе прежнимъ способомъ, какъ вдругъ увидалъ въ окнѣ какой-то конторы плакатъ съ надписью: «Требуются малые для Пульманскихъ вагоновъ!» Митя остановился, какъ вкопанный и подумалъ: вотъ! Затѣмъ онъ прочиталъ вывѣску еще разъ, подумалъ и съ рѣшительнымъ видомъ отворилъ дверь съ зеркальнымъ окномъ. За конторками сидѣли писцы. Одинъ изъ нихъ поднялъ голову и спросилъ.

— Что?

— Ищутъ мальчиковъ для Пульманскихъ вагоновъ?

— Да.

— Я желалъ бы наняться. Въ чемъ обязанности?

— Вы?! — и на лицѣ говорившаго съ Митей джентльмена изобразилось крайнее удивленіе, насколько его способенъ проявить истый американецъ.

— Ну да, я! — отозвался Митя и тоже удивился. — Почему бы я не могъ взять это мѣсто?

— Хмъ, это дѣло ваше! — сказалъ джентльменъ.

Другіе писцы на мгновеніе оторвались отъ работы и поглядѣли на Митю. Онъ ничего не понималъ.

— Что я великъ для этого мѣста? — спросилъ Митя.

— Нѣтъ, вполнѣ подходите, — отвѣтилъ джентльменъ.

— Такъ въ чемъ же дѣло?

— Ни въ чемъ. Это ваше дѣло, не наше.

— Какія же обязанности боя (мальчика)? — спросилъ Митя.

— Убирать спальный вагонъ и прислуживать публикѣ.

— А жалованье?

— Долларъ суточно. Вы должны имѣть двѣ бѣлыхъ куртки, будете ѣздить на линіи Санъ-Франциско — Нью-Іоркъ, столъ и помѣщеніе не въ счетъ жалованья.

— Гдѣ я достану бѣлыя куртки, и что они стоятъ? Когда я могу вступить въ отправленіе своихъ обязанностей? Куда обратиться? — спрашивалъ Митя.

— Куртки въ любомъ магазинѣ платья, долларъ штука, отправляйтесь на станцію сейчасъ, заявитесь главному буфетчику Пульманскихъ вагоновъ.

Джентльменъ еще разъ, при томъ насмѣшливо посмотрѣлъ на Митю, писцы тоже проводили его до двери нахальными взглядами, но дверь хлопнула, и смущенный этимъ пріемомъ Митя очутился на улицѣ. На вокзалѣ онъ отыскалъ главнаго буфетчика — сухощаваго американца съ бакенбардами.

— Бой для Пульмана, — сказалъ Митя.

— Вы?!

Опять то-же непонятное Митѣ изумленіе.

— Вы, должно быть, только сегодня изъ Европы?

— Не сегодня, а недавно.

— Ну, да… закивалъ головой буфетчикъ.

— Нуженъ бой или не нуженъ? — разозлился Митя. — Почему я не могу быть боемъ?

— Можете, это ваше дѣло, не мое. С-с-с-съ! засвисталъ американецъ какому-то субъекту, оказавшемуся кондукторомъ.

— Проводите боя въ Пульманъ 342.

— Еще не пришелъ. Свободенъ 720.

— Ну туда. Есть бѣлыя куртки? — спросилъ буфетчикъ Митю.

— Нѣтъ, могу купить.

— Магазинъ противъ вокзала… Кларкъ, Хопкинсъ и К®. Скорѣе! Два доллара пара!

Митя побѣжалъ, а оба джентльмена смотрѣли ему вслѣдъ и смѣялись.

У Кларкъ, Хопкинса и К® Митя на скорую руку купилъ двѣ полотняныхъ куртки, одну надѣлъ, другую схватилъ подъ мышку и побѣжалъ назадъ. «Долларъ въ сутки, два рубля, 60 въ мѣсяцъ!» — бормоталъ онъ.

Ему отвели спальный Пульманскій вагонъ № 720.

— Вотъ вамъ вагонъ. Черезъ десять минутъ отходимъ. Билеты не ваше дѣло — ихъ отбираю я. По требованію пассажировъ будете приносить кушанья и напитки изъ буфета, вечеромъ сдѣлаете постели, утромъ уберете. Остальное время свободны, сидите здѣсь, читаете газету.

— Гдѣ здѣсь? Рядомъ съ пассажирами?

— Ну да! — удивился кондукторъ.

— Да вѣдь я бой, прислуга!

— Ну такъ что-жъ?

Кондукторъ побѣжалъ прочь, а Митя принялся разсматривать свой вагонъ. Но сдѣлать этого онъ не успѣлъ, потому что въ вагонъ то и дѣло являлись пассажиры. Эти тоже всѣ при видѣ Мити въ бѣлой курткѣ спрашивали: «онъ-ли бой?» и изумлялись. Митя недоумѣвалъ. Наконецъ онъ спросилъ одного пассажира попроще, загорѣлаго господина въ широко полой шляпѣ и сигарой въ зубахъ.

— Чему вы удивляетесь? .

— Тому, что вы бой, — спокойно отвѣтилъ тотъ.

— Почему-жъ мнѣ не быть боемъ?

— У насъ всѣ бои — негры, — сказалъ господинъ въ широкополой шляпѣ, пыхнулъ сигарой и развернулъ газету.

"Ну такъ что-жъ, что негры, — думалъ Митя, — «и какая-же разница?»

Поѣздъ тронулся и понесся съ сумасшедшей скоростью. Вагонъ былъ необыкновенно роскошный. Онъ имѣлъ саженъ семь въ длину и полторы въ ширину. Громадныя двойныя зеркальныя стекла не пропускали пыли, а воздухъ обновлялся особыми вентиляторами. По обѣимъ сторонамъ прохода стояли, какъ у насъ, мягкіе диваны палисандроваго дерева съ роскошной отдѣлкой. Полъ былъ мозаичный. Стѣны и потолокъ были отдѣланы съ невиданной Митей роскошью — вездѣ дорогое лакированное дерево, бронза, позолота, зеркала, и все устроено съ необыкновеннымъ удобствомъ. Черезъ нѣсколько времени пришелъ другой бой — негръ въ бѣлой курткѣ. Его послалъ кондукторъ показать Митѣ, что надо дѣлать. Негръ при видѣ Мити широко распялилъ ротъ и показалъ свои бѣлые зубы, а потомъ принялся учить Митю. Онъ сдвинулъ диванчики въ одномъ отдѣленіи, такъ что они превратились въ широкое мягкое ложе. Вставилъ тонкія деревянныя перегородки и спустилъ занавѣсь со стороны прохода, — и отдѣленіе превратилось въ совершенно отдѣленную спальню на одного человѣка. Затѣмъ онъ открылъ въ стѣнѣ потайную дверь. Тамъ оказался шкапъ, въ которомъ въ по рядкѣ лежали стопки чистыхъ снѣжно-бѣлыхъ простынь, наволочекъ, лежали одѣяла, подушки. Негръ постелилъ постель, спустилъ сверху сѣтчатую полку, куда пассажиръ могъ класть на ночь одежду, и показалъ, какъ стеклянныя окна можно замѣнить на случай духоты рамой съ тонкой проволочной сѣткой.

Потомъ онъ еще разъ оскалилъ свои зубы и ушелъ.

Ознакомившись со своими обязанностями, Митя прошелся по всему громыхавшему отъ быстраго хода поѣзду. Поѣздъ назывался «Пульманъ-Отель-Экспрессъ». Первымъ отъ локомотива шелъ багажный вагонъ, устроенный однако такъ ловко, что на худой конецъ въ немъ могли помѣщаться пассажиры. За нимъ слѣдовалъ вагонъ-курильня, часть котораго занимали ледникъ и кладовыя буфета. Курильня была обставлена самымъ комфортабельнымъ образомъ и тонула въ волнахъ табачнаго дыма, потому-что американцы завзятые курильщики. Слѣдующій вагонъ представлялъ ресторанъ на колесахъ. У громадныхъ оконъ стояли накрытые столики, и разные джентльмены и леди насыщались здѣсь изысканными яствами, любуясь въ то же время мѣстностью, сквозь которую мчался поѣздъ. Послѣ обѣда слуги негры убирали чистые приборы въ шкапчики возлѣ стола, дверцы которыхъ представляли зеркала. Затѣмъ слѣдовалъ спальный вагонъ, къ которому былъ приставленъ Митя, еще одинъ такой же вагонъ, и поѣздъ замыкался вагономъ-салономъ, представлявшимъ изъ себя роскошно отдѣланную гостиную. Посреди него, обставленная удобной мягкою мебелью стояла большая фисгармонія, и публика коротала здѣсь вечера за музыкой и разговорами, точно гдѣ-нибудь въ гостяхъ. Весь поѣздъ отапливался зимой горячей соленой водой, — соленой, потому-что такая вода труднѣе замерзаетъ. Всѣ эти вагоны принадлежали компаніи Пульманскихъ вагоновъ-дворцовъ. Въ 1867 г. нѣкто Пульманъ задумалъ пускать такіе вагоны. Онъ собралъ капиталъ, составилъ компанію и настроилъ вагоновъ, устройство которыхъ тщательно обдумалъ заранѣе. Главное управленіе, склады и мастерскія находятся въ Чикаго и соединены со всѣми станціями телеграфомъ, по которому завѣдующіе пульманскими поѣздами лица ежедневно посылаютъ донесенія. Въ бюро управленія есть чертежная, гдѣ нѣсколько спеціалистовъ-чертежниковъ ежедневно трудятся, придумывая все новыя и новыя усовершенствованія, а въ складахъ лежатъ запасныя части, такъ что при порчѣ любого вагона есть возможность сейчасъ же замѣнить сломанную часть новой. Пульманская компанія ссужаетъ свои вагоны всѣмъ желѣзнымъ дорогамъ даромъ, доходъ ея составляется изъ тѣхъ приплатъ къ обыкновенному билету, которыя пассажиры вносятъ за спальное мѣсто, бѣлье и за пищу въ буфетѣ.

Покончивъ съ осмотромъ поѣзда, Митя сѣлъ въ своемъ вагонѣ на свободное мѣсто и даже ногу на ногу заложилъ. Въ первый разъ послѣ трехнедѣльныхъ скитаній онъ чувствовалъ себя спокойно. «Наконецъ-то я приткнулся на мѣсто», — думалъ онъ, — «долларъ въ день на всемъ готовомъ, вѣдь это больше шестидесяти рублей въ мѣсяцъ! А у насъ Михайло пятнадцать получалъ. Что это въ самомъ дѣлѣ, за странное государство… лакею платятъ такія деньги, лакей сидитъ и ѣстъ рядомъ съ господами! Чудеса! Вотъ отпишу своимъ, удивятся! Нѣтъ, лучше не писать, что скажетъ мама — я, и вдругъ лакей!»

Такъ Митя размышлялъ и ѣхалъ. Пассажиры мало тревожили его — они ходили пить и ѣсть въ вагонъ — ресторанъ развѣ какая-нибудь леди попроситъ принести чашку чая. Наступила ночь. Митя приготовилъ всѣмъ пассажирамъ постели, и самъ улегся тутъ же на пустую. «Славно!» думалъ онъ, плавно покачиваясь на мягкихъ пружинахъ, «ѣду въ первомъ классѣ, ѣмъ, какъ пассажиръ, получаю жалованье, чего больше!» Утромъ Митя постели убралъ, принесъ кому что нужно было и только нѣсколько безпокоился вслѣдствіе того, что новые пассажиры, особенно дамы, смотрѣли на него съ удивленіемъ. Одна дама смотрѣла, смотрѣла на Митю и, наконецъ, спросила:

— Вы, должно быть, недавно изъ Европы?

— Да. Вы спрашиваете, потому что видите меня въ такой должности?

— Да. У насъ на такихъ мѣстахъ служатъ исключительно негры, и никогда ни одинъ бѣлый не рѣшился-бы стать на одну доску съ ними. Вы изъ какой страны?

— Изъ Россіи.

— У васъ вѣдь недавно тоже еще были рабы?

— Рабы? Нѣтъ, т. е. крѣпостные?

— Ну да это все равно.

— Но развѣ американцы такъ презираютъ негровъ, за то, что они были рабами?

Въ разговоръ вмѣшался пожилой господинъ съ очень слащавой физіономіей.

— Мой милый другъ, сказалъ онъ Митѣ, нѣсть эллинъ, ни іудей, ни рабъ… сказано въ Писаніи…

— Я и самъ такъ думаю, — возразилъ Митя.

— Всѣ люди равны предъ лицомъ Господа, и когда они предстоятъ его милостивому суду, у Него нѣсть лицезрѣнія…

— Да, я тоже такъ думаю, между тѣмъ у васъ въ Америкѣ презираютъ негровъ и, кажется, не считаютъ ихъ за людей.

— Отъ нихъ воняетъ! вставилъ басомъ третій пассажиръ съ очень длинными ногами, которыя онъ старался задрать возможно выше.

— Видите-ли, сказала дама, послѣ междоусобной войны они получили всѣ права, но равными намъ они не стали. Мы относимся къ нимъ гуманно, и вы никогда не услышите здѣсь слова «негръ», а всегда «цвѣтной джентльменъ», и тѣмъ не менѣе между нами и ими глубокая пропасть. У насъ, въ особенности въ сѣверныхъ штатахъ, много цвѣтныхъ, которые получили хорошее образованіе, имѣютъ манеры, имѣютъ даже большія средства, и тѣмъ не менѣе никогда бѣлый не станетъ вести знакомство съ ними на равной ногѣ, пусть цвѣтной имѣетъ всего только каплю африканской крови.

— Какъ же узнать, что онъ негръ? спросилъ Митя.

— Видно по волосамъ, по глазамъ, — пробасилъ длинноногій пассажиръ, выплюнувъ жвачку табаку въ плевательницу, — я ихъ тонко разбираю, ни одна шельма не надуетъ.

— Да, дѣйствительно, — продолжала дама, — примѣсь африканской крови всегда ясно бросается въ глаза. Цвѣтные вездѣ принуждены держаться особнякомъ. У нихъ свои особыя церкви, школы, адвокаты, во многихъ городахъ они живутъ въ своихъ кварталахъ…

— Что-же ихъ такъ презираютъ, или что? заинтересовался Митя.

— Нѣтъ, мой молодой другъ, — заговорилъ слащавый господинъ, — люди, ходящіе по путямъ Господа, не презираютъ, не ненавидятъ, а смиренно исполняютъ заповѣди его. Одну часть Онъ далъ Яфету, другую — Хаму…

— Просто естественное, инстинктивное отвращеніе, — вставилъ длинноногій джентльменъ, — физіономія обезьянья, кривляется, лѣтомъ нестерпимо воняетъ; только въ лакеи да въ кучера годятся.

Въ это время поѣздъ сталъ замедлять ходъ и мчался по предмѣстью какого-то большого города.

— Сентъ-Луисъ, Сентъ-Луисъ! слышалъ Митя среди пассажировъ. Географію онъ зналъ плохо и не помнилъ, что этотъ громадный городъ стоитъ при сліяніи величайшихъ рѣкъ С. Америки — Миссисипи и Миссури. Поѣздъ сталъ. Одни пассажиры вышли, появились новые. Митя стоялъ въ вагонѣ, готовый къ услугамъ. Вдругъ въ вагонъ вошелъ негръ. Изящно одѣтый, въ бѣлоснѣжномъ бѣльѣ, въ которомъ сверкали запонки съ громадными брилліантами, съ прекраснымъ саквояжемъ въ рукахъ. Онъ осмотрѣлся и сѣлъ рядомъ съ господиномъ, который «ходилъ по путямъ Господа». Господинъ этотъ вскочилъ, какъ ужаленный, и пересѣлъ на новое мѣсто.

— Нахалъ! — крикнулъ длинноногій пассажиръ. Негръ не шелохнулся и продолжалъ сидѣть, дѣлая видъ, будто не слышитъ. Два три господина привстали со своихъ мѣстъ и крикнули яростными и громовыми голосами:

— Вонъ!

Но цвѣтной джентльменъ не пожелалъ удѣлить вниманія этому предложенію. Митя съ любопытствомъ и страхомъ слѣдилъ за этой сценой, и не успѣлъ онъ опомниться, какъ въ вагонѣ поднялся настоящій содомъ. Пассажиры и пассажирки повскакали со своихъ мѣстъ, нѣсколько дюжихъ американцевъ кинулись на негра, другіе, и въ томъ числѣ въ первыхъ рядахъ господинъ, «ходившій по путямъ Господа», съ палками, а дамы съ зонтиками накинулись на несчастнаго, и во мгновеніе ока, несмотря на отчаянное сопротивленіе, черный джентльменъ былъ вытолкнутъ къ дверямъ и оттуда, какъ бомба, вылетѣлъ на платформу. Слѣдомъ за нимъ полетѣлъ его саквояжъ.

— Негодяй, нахалъ, черная обезьяна! слышалъ Митя возгласы расходившихся пассажировъ, которые, однако, сейчасъ-же успокоились, какъ только бѣдный цвѣтной былъ вышвырнутъ вонъ. Но дѣло тѣмъ не кончилось. Негръ поднялъ исторію..

— Я васъ привлеку къ суду! кричалъ онъ. — Извольте объявить свои фамиліи! Я такіе же деньги заплатилъ!

— Ваше мѣсто въ собачьемъ вагонѣ! кричали пассажиры, однако вынули и швырнули негру свои визитныя карточки или назвали фамиліи — «жалуйся, дескать!»

На Митю эта сцена произвела самое непріятное впечатлѣніе. "Какъ же такъ? — думалъ онъ, — «лакеевъ, господъ не разбираютъ, а прилично одѣтаго негра не пустили за его же деньги!»

Впослѣдствіи онъ прочиталъ въ газетѣ это самое судебное дѣло. Негръ таки подалъ въ судъ на обидчиковъ и на управленіе желѣзной дороги, и судья на основаніи закона присудилъ желѣзную дорогу заплатить негру за убытки и безчестье 1000 долларовъ, а принимавшихъ участіе въ выдвореніи негра джентльменовъ оштрафовалъ каждаго на 150 долларовъ. Несмотря на то, что судъ волей неволей принимаетъ въ такихъ дѣлахъ сторону цвѣтныхъ, Митя впослѣдствіи еще нѣсколько разъ видѣлъ, какъ публика вышвыривала негровъ изъ такихъ мѣстъ, гдѣ, по мнѣнію бѣлыхъ, чернымъ не слѣдъ быть.

Глава X.

КАКЪ ОТКРЫЛИ ЗОЛОТО ВЪ КАЛИФОРНІИ.

Прошло два мѣсяца, а Митя все еще служилъ салоннымъ боемъ. За это время онъ успѣлъ разъ десять прокатиться между Санъ-Франциско и Чикаго, и всякій разъ пробѣгъ по этому длинному пути доставлялъ ему что нибудь новое: онъ любовался грандіозной природой Скалистыхъ горъ и безконечной равниной прерій, мѣнявшихъ свой видъ по мѣрѣ того, какъ надвигалась зима. Имѣя постоянно дѣло съ публикой, съ американцами, Митя быстро становился самъ американцемъ.

Разъ поѣздъ основательно застрялъ на одной маленькой. станціи въ Скалистыхъ горахъ, и дѣло едва не приняло печальный оборотъ. Оказалось, на западномъ склонѣ горъ нѣсколько дней бушевали мятели. Они занесли путь такими сугробами снѣга, что шедшій поѣздъ не могъ пробиться и долженъ былъ вернуться назадъ, а поѣздъ, съ которымъ ѣхалъ Митя, не могъ двинуться ни впередъ, ни назадъ, потому что и позади дорогу занесло снѣгомъ. Хотя американцы возводятъ на своихъ дорогахъ въ такихъ мѣстахъ длинныя деревянныя галлереи надъ полотномъ дороги, однако эта мѣра не всегда помогаетъ. Пять дней стоялъ поѣздъ на станціи. Поселенія кругомъ не было, и пассажирамъ уже начала грозить голодная смерть, потому что всѣ запасы въ буфетѣ были скоро истреблены. Съ безпокойной тревогой пассажиры не отходили отъ телеграфной комнаты, но извѣстіе, что путь очищенъ, пришло только на шестой день. Ночью послышался во мракѣ, который слабо освѣщалъ только отблескъ снѣга, лязгъ приближающихся машинъ. Это былъ поѣздъ, который состоялъ изъ однихъ локомотивовъ. Впереди перваго локомотива катился «снѣговой плугъ», большая машина, которая взрываетъ и разбрасываетъ сугробы снѣга. Сзади ее толкаютъ локомотивы; но иногда соединенныя силы нѣсколькихъ, машинъ не въ состояніи преодолѣть препятствіе. И тогда локомотивы отходятъ назадъ и, разбѣжавшись снова, берутъ препятствіе настоящимъ штурмомъ. Первый, вооруженный грандіозной машиной локомотивъ былъ весь засыпанъ снѣгомъ и напоминалъ своимъ видомъ измученнаго воина, вернувшагося съ тяжелой битвы. Точно разъяренные борьбою звѣри, локомотивы приближались, звоня въ колокола, свистя, сопя и выпуская изъ обвѣтренныхъ трубъ цѣлые снопы искръ. Казалось, что черныя чудовища торжествуютъ, шумно радуясь побѣдѣ послѣ долгой и трудной борьбы. Съ грохотомъ и свистомъ понеслись они дальше на освобожденіе другихъ поѣздовъ и потонули во мракѣ ночи, а Митинъ поѣздъ къ общей радости могъ продолжать свой путь.

Въ Санъ-Франциско Митя, пользуясь короткими сроками между приходомъ и отходомъ поѣздовъ, успѣлъ осмотрѣть городъ и мелькомъ познакомился съ живописной Калифорніей. Какъ-то закусывая въ одномъ дешевомъ ресторанчикѣ, Митя разговорился со своимъ сосѣдомъ, словоохотливымъ старичкомъ.

— Вы, сэръ, видно недавно здѣсь, а я старожилъ, сорокъ лѣтъ провелъ тутъ. Я помню еще времена, когда люди уѣзжали отсюда черезъ шесть — десять мѣсяцевъ съ милліонами въ карманѣ. И самъ я три раза богатѣлъ и снова раззорялся. Все жадность! — закончилъ старикъ со вздохомъ.

— Это что-же, на золотѣ такъ наживались?

— Да, на золотѣ. Золото создало Калифорнію. Теперь его уже мало, но оно заплатило за всѣ эти города, дороги, заводы и плантаціи. Все случай!

— Отчего-же случай? заинтересовался Митя.

— Золото здѣсь случайно открыли. Я помню, хорошо помню, какъ это все произошло. Мнѣ разсказывалъ всю эту исторію самъ капитанъ Сэттеръ…

— Сэттеръ? Причемъ онъ тутъ?

— Какъ! Да вѣдь Сэттеръ открылъ золото!

— А!

— Да. Дѣло, видите-ли, было такъ. Онъ былъ капитаномъ гвардіи въ Парижѣ и послѣ революціи, я думаю, не ошибусь, если скажу, Счто это… это было… да, въ 1830 г. Такъ вотъ онъ пріѣхалъ сюда и купилъ землю. "Разъ какъ-то, — разсказывалъ мнѣ Сэттеръ, сижу я въ іюнѣ мѣсяцѣ 1848 г. у себя въ саду, отдыхаю послѣ обѣда и вдругъ вижу — бѣжитъ, сломя голову, мой приказчикъ Маршаль. А ему совсѣмъ не слѣдовало быть здѣсь: я его послалъ на нѣсколько дней на лѣсопилку. Можете себѣ представить мое изумленіе, когда я увидѣлъ его передъ собою. Это былъ не Маршаль! Съ разинутымъ ртомъ, словно захлебываясь отъ недостатка воздуха, съ безумно остановившимся взоромъ стоялъ онъ предо мной неподвижно. Мнѣ надоѣло смотрѣть на его растерянную фигуру, и я нетерпѣливо крикнулъ:

— Ну, чего! Съ ума вы что-ли спятили?

— Съ ума спятили? повторилъ онъ гробовымъ голосомъ.

— Мнѣ кажется, — зашепталъ онъ, боязливо оглядываясь по сторонамъ, какъ будто боясь, что его услышатъ… Сокровища! Невиданныя сокровища! Горы золота!

— Что вы мелете?

— Нѣтъ, сэръ, я не мелю. Хотите золота, милліоны долларовъ, весь домъ заполните?… Я не сомнѣвался, говорилъ мнѣ Сэттеръ, что этотъ человѣкъ сошелъ съ ума, но на новый вопросъ мой о томъ, онъ раскрылъ горсть и сталъ пересыпать съ ладони на ладонь золотой песокъ. Тутъ я почувствовалъ, что физіономія моя пріобрѣтаетъ такое же глупое выраженіе, какое было написано на лицѣ Маршаля, когда онъ предсталъ предо мною.

Мнѣ пришло въ голову, что Маршаль — алхимикъ. Между тѣмъ онъ усѣлся рядомъ со мной и разсказалъ слѣдующее:

"Я ходилъ по берегу рѣчки у лѣсопилки, надзирая за работниками, какъ вдругъ замѣтилъ въ пескѣ что-то блестящее. Мнѣ показалось, что это обыкновенный опалъ, какихъ тутъ много, и я прошелъ дальше, не потрудившись спуститься внизъ и поднять блестящій предметъ. Такъ я прошелся разъ двадцать взадъ и впередъ, и все время что-то сверкало въ пескѣ. Это изумляло меня, но я все еще боялся показаться самому себѣ смѣшнымъ и продолжалъ свою прогулку. Внезапно я увидѣлъ такой блестящій предметъ у самыхъ своихъ ногъ, и тутъ инстинктивное любопытство заставило меня нагнуться. Можете себѣ представить, мистеръ Сэттеръ, мое изумленіе, когда этотъ маленькій сверкающій предметъ оказался искрящейся крупинкой чистѣйшаго золота! Я немедленно спустился къ водѣ и усердно сталъ собирать крупинки и камешки, къ которымъ вначалѣ отнесся съ такимъ пренебреженіемъ. Сперва я подумалъ, что это такъ — случай, что де индѣйцы зарыли тутъ какой нибудь кладъ. Но, изслѣдовавъ мѣсто, я убѣдился, что вся почва золотоносна, да какъ! Я набилъ себѣ золотомъ карманы, не помня себя, вскочилъ на коня, и примчался сюда, чтобы сообщить вамъ о своемъ открытіи.

— Знаетъ ли кто нибудь о вашемъ открытіи, Маршаль? — быстро спросилъ я его.

— Нѣтъ, успокойтесь, пока никто.

Мы кинулись къ лошадямъ и помчались на лѣсопилку, куда добрались только къ ночи. Несмотря на то, вооружившись перочинными ножами, мы принялись выковыривать изъ почвы самородки, изъ которыхъ многіе вѣсили больше четырехъ унцій. Невозможно описать, что мы чувствовали, при видѣ этого богатства. Подавленные зрѣлищемъ его, молча возвращались мы на лѣсопилку, какъ вдругъ мы увидѣли бѣгущихъ намъ навстрѣчу рабочихъ. Они кричали во всю глотку: «Золото! Золото!» Оказывается, наше спѣшное прибытіе подстрекнуло любопытство одного изъ нихъ, онъ принялся слѣдить за нами и также нашелъ золото. Мы обсудили съ ними дѣло, и всѣ мы дали другъ другу торжественную клятву молчать объ открытіи, чтобы воспользоваться богатствами безъ соперниковъ. Но куда! Развѣ человѣкъ въ состояніи соблюсти тайну въ такомъ дѣлѣ? На другой день уже сотни людей узнали новость, а спустя четыре недѣли на берегу ручья копалось уже 4000 золотоискателей!

— Да, добавилъ старикъ, было времячко, да ушло. Я помню долину Сакраменто въ 1849 году. Золото можно было найти вездѣ на пространствѣ 700 квадратныхъ верстъ! Земля была буквально пропитана имъ!

— Значитъ, всѣ богатѣли въ самое короткое время? — спросилъ Митя.

— Представьте себѣ, нѣтъ. Я не знаю какого рода людей не было тогда среди слетѣвшейся стаи золотоискателей. Бродяги, бѣжавшіе преступники, доктора, поденщики, адвокаты, чернорабочіе, профессора, прогорѣвшіе банкиры, матросы, офицеры… Но счастье улыбалось не всѣмъ.

— Отчего-же это?

— Видите ли, работа была очень тяжелая. Представьте себя въ пустынной и знойной, какъ раскаленная печь, мѣстности. Вы роетесь въ землѣ заступомъ, сваливая ее въ корзину, а потомъ плететесь подъ палящими лучами солнца верстъ за пять къ ручью, промывать ее. Пища ваша — затхлые сухари, вонючее сало и солоноватая вода. Рѣдко кто выносилъ такую адскую страду. И это были не самые умные, способные, ученые, а совсѣмъ наоборотъ — чернорабочіе и поденщики, привычные къ труду. Такимъ образомъ профессоръ или адвокатъ уносилъ отсюда пустые карманы и злую лихорадку, а самый тупой рабочій обогащался въ короткое время. Все шиворотъ на выворотъ! Вотъ и я надорвалъ себя. Я искалъ золото иначе. Одни, видите ли, копали землю и мыли ее, а другіе искали жильное золото въ скалахъ. Эта работа легче, зато тутъ было больше мѣста случаю. Бьешь, бьешь скалу недѣлю, и двѣ, и три, и вдругъ — гнѣздо, стало быть богатство въ нѣсколько десятковъ, а то и тысячъ долларовъ. Я больше случалось, что ничего. Теперь въ Клондайкѣ золото открылось. Кабы мнѣ четыре десятка лѣтъ скинуть, былъ бы я уже тамъ. А теперь — нѣтъ, старъ, силы нѣтъ. Вотъ вамъ бы туда, молодой человѣкъ!

Глава XI.

НОВАЯ СЛУЖБА.

Рѣчи старика сильно смутили Митю. «Въ самомъ дѣлѣ», думалъ онъ, сидя опять въ вагонѣ и покачиваясь на мягкихъ пружинахъ сидѣнья, «отчего бы не попытать счастья. Можетъ быть, я въ одинъ годъ добьюсь того, что устрою маму…»

Оказалось, однако, что это не такъ просто — нужны были деньги, а ихъ у Мити было пока 30 долларовъ…

Въ Огденѣ, довольно большомъ городѣ, на краю пустыни, въ вагонъ сѣлъ новый пассажиръ, длинный сухощавый джентльменъ, отъ котораго пахло кожей. Его провожало нѣсколько человѣкъ, грубо одѣтыхъ, въ высокихъ сапогахъ, и разговоръ у нихъ шелъ все время о лошадяхъ.

— Сто семьдесятъ пять — первая партія, двѣсти — вторая, не ниже! — крикнулъ длинный джентльменъ на прощанье въ окно.

— Хорошо, сэръ! И только больныхъ лошадей дешевле!

Вечеромъ Митя разговорился съ джентльменомъ. Это оказался лошадиный барышникъ. Онъ разводилъ лошадей въ Монтанѣ^[2], также скупалъ ихъ, потомъ дрессировалъ, выѣзжалъ и продавалъ въ Огденѣ или въ городѣ Соленаго озера.

— Какъ же, — говорилъ онъ Митѣ, — вы лошадиное дѣло знаете, а служите въ бояхъ?

— Случая, сэръ, не представлялось.

— Что-же вы думаете, случай къ вамъ въ вагонъ сядетъ?

— Я, сэръ, думаю, онъ уже сѣлъ въ вагонъ.

— А, вы такъ думаете? Предупреждаю васъ, что, не видавъ вашей работы, я вамъ больше пятидесяти долларовъ въ мѣсяцъ платить не могу, — сказалъ строго лошадиный барышникъ. — А если окажется, что вы не умѣете обращаться съ лошадьми, то, предупреждаю васъ, у насъ тамъ нѣтъ никакихъ обществъ вспомоществованія молодымъ людямъ для возвращенія на родину.

— Хорошо, — сказалъ Митя, — я не буду на это разсчитывать..

Недѣлю спустя Митя уже пробирался въ Монтану. Онъ разыскалъ конный заводъ мистера Спрингфильда, который былъ расположенъ среди преріи въ нѣсколькихъ километрахъ отъ глухой станціи Сѣверо-Тихоокеанской желѣзной дороги и представлялъ рядъ загороженныхъ толстыми балками на высокихъ столбахъ загоновъ, возлѣ южнаго конца которыхъ сиротливо торчали растрепанныя хижины. Тамъ жили конюхи, пастухи и объѣздчики. Мистеръ Спрингфильдъ только наѣзжалъ сюда, а жилъ на другомъ заводѣ, но Митя случайно засталъ его на мѣстѣ.

— Добраго здоровья, сэръ, — сказалъ онъ, тряся Митину руку. — Прошу отдохнуть, а завтра я намѣренъ посмотрѣть вашу работу. Затѣмъ, надѣюсь, вы вступите въ должность.

Митя долженъ былъ помѣститься въ одной изъ хибарокъ, сложенныхъ грубо изъ бревешекъ, такъ что въ щели ихъ свободно можно было видѣть, что дѣлалось въ преріи, и вольный вѣтеръ ея гулялъ въ избушкѣ, какъ дома, продувая ее насквозь. У стѣнъ на охапкахъ сѣна валялись конскія шкуры, служившія постелями, на стѣнахъ по колышкамъ висѣли уздечки, лассо, въ углу валялись сѣдла и другія принадлежности коннаго спорта. Сотоварищами Мити оказались два бѣлыхъ, добродушныхъ, но грубыхъ малыхъ, и три индѣйца, коричневыя лица и черные блестящіе волосы которыхъ привлекли къ себѣ вниманіе Мити. Всѣ эти господа возлежали въ самыхъ живописныхъ позахъ по своимъ постелямъ и бесѣдовали, попыхивая изъ короткихъ трубокъ. Митѣ они удѣлили очень мало вниманія и ограничились тѣмъ, что лаконически объяснили ему, гдѣ стоитъ чайникъ и пища, а одинъ бросилъ ему спички.

— Ну! — сказалъ одинъ изъ нихъ.

— Я ему говорю: «эй, дядя Самъ, къ вороному лучше не приступайся!»

— Ну?

— Вышло по моему.

— Рѣдьку?

— Закопалъ рѣдьку^[3].

Всѣ принялись грубо хохотать, и даже индѣйцы оскалили свои бѣлые зубы. Затѣмъ наступило молчаніе.

— А что, сэръ, — обратился одинъ изъ нихъ къ Митѣ, — пожалуй вы завтра будете рѣдьку закапывать.

— То есть какъ это?

— Нашъ «Сенаторъ» любитъ устраивать такія штуки.

— Сенаторъ?

— Да. Мистеръ Спрингфильдъ тожъ. Сколько онъ предложилъ вамъ жалованья?

— Пятьдесятъ долларовъ.

— Ну, такъ. Завтра онъ посадитъ васъ на вороного, вы закопаете рѣдьку, и онъ предложитъ вамъ тридцать долларовъ.

— Я если я не закопаю? — спросилъ Митя.

— Гм… въ этомъ случаѣ ничего вамъ сказать не можемъ..

— Мы такого случая не знаемъ, — замѣтилъ другой.

Оказывается, что въ табунѣ мистера Спрингфильда имѣлся дикій и злобный черный жеребецъ, котораго онъ держалъ съ тою цѣлью, чтобы при помощи его сбавлять жалованье вновь поступающимъ конюхамъ. Жеребецъ превосходно зналъ свою роль и отлично исполнялъ ее.

До вечера оставалось еще много времени, и Митя, подкрѣпившись скудной трапезой и напившись чаю, пошелъ на заводъ посмотрѣть, что тамъ дѣлается. Уже одинъ видъ лошадей взволновалъ его. Онъ съ жадностью всматривался въ стройныя черты бѣгавшихъ въ тѣсномъ пространствѣ изгороди коней, любуясь ихъ вольными движеніями. Въ «боксахъ», какъ назывались небольшія крѣпко огороженныя пространства, въ которыхъ происходило укрощеніе одичавшихъ въ преріи лошадей, какъ разъ шла работа. Нѣсколько конюховъ индѣйцевъ, сидя верхомъ на коняхъ, съ гикомъ мчались по степи, загоняя въ боксы отборный табунъ. Митя подошелъ къ изгороди и принялся наблюдать, что будетъ дальше. Подошелъ и хозяинъ завода. Пригнавъ лошадей, индѣйцы загнали каждую изъ нихъ въ особый боксъ. Очутившись въ тѣсномъ пространствѣ, лошади видѣли сквозь рѣдкія бревна изгороди гладкую прерію и употребляли всевозможныя попытки, чтобы вырваться на волю. Однѣ пытались перескочить изгородь, подымались на дыбы и били передними копытами по звонкимъ бревнамъ, другія просовывали головы между жердями или бились объ изгородь, стараясь повалить ее. Вотъ въ каждый боксъ вошло по два конюха. Они словили отчаянно метавшееся животное съ помощью лассо и крѣпко привязывали его къ столбу. Кони бились и лягались, стараясь сорваться съ привязи, храпѣли, но въ концѣ концовъ успокаивались и стояли, дрожа всѣмъ тѣломъ, покрытыя пѣной и потомъ. Послѣ того, какъ животныя нѣсколько успокоились, конюхи постарались накинуть имъ на головы черные платки, что удавалось не безъ труда. Едва дрожащая или бѣснующаяся лошадь лишалась такимъ образомъ зрѣнія, какъ одинъ конюхъ накидывалъ ей на заднюю ногу петлю и обвязывалъ другимъ концомъ шею, такъ что лошадь не могла уже лягаться. Послѣ этого все еще сопротивляющееся животное внуздывали и сѣдлали. Эта операція удавалась тоже не сразу.

Затѣмъ конюхъ срывалъ съ головы коня платокъ и пускалъ его бѣгать и бѣситься на длинной веревкѣ. Утомивъ его, онъ понемногу укорачивалъ веревку, а въ это время другой старался приблизиться къ коню, и если успѣвалъ въ томъ, то въ мгновеніе ока вскакивалъ въ большое мексиканское сѣдло. Митю изумили эти сѣдла. Онѣ имѣли спинку спереди и сзади и напоминали своимъ видомъ покойное кресло. Едва всадникъ оказывался на конѣ, какъ борьба начиналась снова. Лошадь вздымалась на дыбы, пыталась лягаться, кусалась или кидалась на землю ногами вверхъ, но подвязанная нога, тяжесть всадника, острыя шпоры его и тугая узда мѣшали ей достигнуть цѣли и, спустя нѣкоторое время, конюхъ слѣзалъ и привязывалъ полуукрощенное животное, съ боковъ котораго капали хлопья окровавленной пѣны, къ изгороди. Такъ стояла она съ полчаса, «чтобы имѣть время образумиться», какъ замѣтилъ мистеръ Спрингфильдъ, а затѣмъ слѣдовалъ второй урокъ. Послѣ него снова отдыхъ, и затѣмъ третій урокъ. Обыкновенно спустя три дня послѣ «выучки», на конѣ можно было уже скакать по преріи, а черезъ четыре недѣли воспитаніе лошади считалось законченнымъ.

Митя, хотя и удивлялся ловкости и искусству наѣздниковъ, однако, его возмущало подобное варварское обращеніе съ благороднымъ животнымъ, и онъ отдавалъ рѣшительное предпочтеніе той системѣ укрощенія, которая примѣнялась въ Европѣ. Она требуетъ нѣсколько больше времени, но зато не уродуетъ лошадь и не портитъ ея характера.

— Во что обходится вамъ каждая лошадь? — спросилъ Митя мистера Спрингфильда.

— Какъ вамъ сказать… дороже пятидесяти долларовъ я не покупаю.

— А почемъ же вы ихъ продаете?

— Здѣсь на мѣстѣ я ихъ отдаю отъ 120—200 долларовъ, но въ городѣ Соленаго Озера цѣна значительно выше. Только я не могу гонять ихъ туда, они по дорогѣ дичаютъ и портятся.

— Не мудрено, — замѣтилъ Митя, — вашъ способъ воспитанія нехорошъ.

— А, вы знаете лучшій, — обидѣлся хозяинъ, — ну мы завтра убѣдимся въ этомъ. Спокойной ночи, сэръ!

Митя направился въ свой домъ.

— Почему вы называете мистера Спрингфильда «сенаторомъ», — спросилъ онъ, присаживаясь на сѣдло вмѣсто табурета къ кружку своихъ новыхъ товарищей, которые сидѣли, также воспользовавшись сѣдлами вмѣсто стульевъ, вокругъ громаднаго ровно спиленнаго чурбана, замѣнявшаго столъ.

— Почему? — спросилъ конюхъ съ рыжими усами, — я полагаю потому, что онъ намѣревался быть сенаторомъ.

— Развѣ это у васъ такъ просто, что каждый изъ заводчиковъ можетъ превратиться въ сенатора?

— Не то что изъ заводчиковъ, а хоть изъ конюховъ, и не то что въ сенаторы, а хоть самимъ президентомъ, — сказалъ другой, — рѣзавшій на ломти вареную ветчину.

— Если вы недавно въ Союзѣ, то немудрено, коли не знаете, что у насъ всѣ равны, и всѣ главныя должности выборныя.

— Значитъ и я могу, хоть сейчасъ, попасть въ сенаторы? — улыбнулся Митя.

— А сколько времени вы въ Союзѣ? — спросилъ рыжій, окидывая Митю небрежнымъ взглядомъ.

— Три мѣсяца.

— Нѣтъ, не можете.

— Почему-же?

— Потому что только черезъ два года вы получите право гражданства въ Штатахъ.

— А!

— Да, — у насъ союзъ штатовъ, а каждый штатъ — государство и управляется самъ собой.

— Какъ же это управляется «самъ собой»? Каждый себя управляетъ, что-ли?

— Да, каждый заботится о себѣ самъ, а дѣлами, которыя прямо его не касаются, завѣдуетъ выборной губернаторъ, судятъ выборные судьи, мошенниковъ ловитъ выборный шерифъ, законы издаютъ выбранные депутаты, въ школахъ учатъ выбранные учителя.

— Какъ же выбирать, коли столько народу? — изумился Митя.

— А вотъ нашъ «сенаторъ» знаетъ, какъ это дѣлается. Хотите, чтобъ васъ выбрали, — рыжій посмотрѣлъ иронически на Митю, — ну, хоть, въ президенты, поѣзжайте по городамъ и селамъ, собирайте митинги и говорите рѣчи, восхваляя свои намѣренія и проекты, печатайте милліоны объявленій съ своей фамиліей и портретомъ, наймите ораторовъ, закупите газеты, чтобъ они восхваляли и предлагали васъ…

— Да, вѣдь, это сколько же денегъ надо! — изумился Митя.

— Ну да, безъ денегъ не выберутъ, но и за одни деньги не выберутъ.

— Значитъ только богатые могутъ занимать важныя должности…

— Богатые или тѣ, кого они хотятъ назначить.

— Хорошаго въ этомъ мало, — замѣтилъ Митя.

— Хорошаго мало, но и дурного немного.

— Какъ же, если богатые правятъ, значитъ они могутъ дѣлать, что хотятъ?

— Много могутъ, а еще большаго не могутъ. Если они нарушатъ законъ, всякій можетъ жаловаться въ судъ, и если окажется правъ, то васъ, сэръ, изъ президентовъ сейчасъ долой.

— Да, такъ мистеръ Спрингфильдъ не попалъ въ сенаторы?

— Онъ слишкомъ мало говорилъ о людяхъ и слишкомъ много о лошадяхъ. Сколько смѣху было, какъ въ газетахъ ему предложили быть сенаторомъ у лошадей.

— Ха, ха, ха! — смѣялись конюхи, — «лошадиный сенаторъ»!

Глава XII.

«КОЛДОВСТВО».

Утромъ многочисленная компанія, состоявшая изъ служившихъ у мистера Спрингфильда объѣздчиковъ, конюховъ и слугъ, собралась смотрѣть, какъ новый объѣздчикъ, «мальчишка», закопаетъ «рѣдьку». Съ трубками въ зубахъ они стояли, опершись на изгородь «бокса», предвкушая ожидавшую ихъ потѣху. Конюхъ съ рыжими усами, по фамиліи Роджерсъ, скалилъ зубы больше всѣхъ. Онъ считался во всей округѣ лучшимъ наѣздникомъ, но въ свое время, подобно всѣмъ прочимъ, вкусилъ отъ превратностей судьбы, которая въ самомъ началѣ его блестящей карьеры безъ церемоніи сбросила его съ хребта вороного, прямо въ рыхлую грязь. Когда появился нашъ герой въ сопровожденіи хозяина, любопытство публики достигло высшей степени. Кто-то даже вздумалъ аплодировать. Это веселое настроеніе смѣнилось внезапно глубокимъ изумленіемъ, за которымъ послѣдовалъ взрывъ самаго искренняго смѣха, когда «мальчишка» заявилъ, что не приспособился еще къ мексиканскому сѣдлу и проситъ дать ему обыкновенное англійское. Общее мнѣніе публики было таково, что де зрѣлище становится вдвое интереснѣе. Осмотрѣвъ внимательно сѣдло, а также собранныхъ въ «боксѣ» лошадей, въ томъ числѣ «вороного», Митя внезапно обратился къ хозяину.

— Сэръ, не желаете-ли принять такія условія: я укрощаю двухъ лошадей, первую лошадь я укрощаю по моему выбору, а вторую по вашему, и на выбранную вами лошадь вы держите со мною пари… на двѣсти долларовъ, т. е. въ томъ, что я ее укрощу.

Мистеръ Спрингфильдъ пососалъ трубку, поморгалъ глазами и сказалъ:

— Я согласенъ!

— Кто желаетъ еще держать? — обратился Митя къ публикѣ.

Этотъ вопросъ привелъ всѣхъ въ очень веселое настроеніе. Нашлось множество охотниковъ.

— Съ кѣмъ же держать? Съ вами? — спросилъ Роджерсъ.

— Если не найдется желающихъ среди васъ, со мной, — отвѣтилъ Митя.

Роджерсъ обвелъ публику глазами и спросилъ:

— Кго держитъ за этого скромнаго молодого человѣка?

Отвѣтомъ было гробовое молчаніе, и Роджерсъ уже было разинулъ ротъ, какъ вдругъ кто-то дозэльно несмѣло крикнулъ:

— Я!

— А, ты, Сизая Спина!

Тотъ, кого назвали такимъ страннымъ именемъ, оказался грязнымъ и довольно оборваннымъ индѣйцемъ.

— Идетъ? — крикнулъ Роджерсъ.

— Идетъ! — отвѣтила толпа.

Игроки назначили ставки. Они потѣшались надъ бѣднымъ индѣйцемъ на всѣ лады, но тотъ со свойственной его націи невозмутимостью хранилъ упорное молчаніе.

Первую лошадь Митѣ разрѣшили выбрать самому. Велико было изумленіе толпы, когда Митя остановилъ свой выборъ на… ворономъ.

Тихо посвистывая, Митя осторожно приблизился къ коню, который, къ несказанному изумленію толпы, подпустилъ его къ себѣ. Продолжая посвистывать, Митя осторожно принялся гладить коня по шеѣ. Вороной стоялъ неподвижно, словно завороженный какими-то чарами.

— Сѣдлай! — крикнулъ Митя вполголоса помогавшему ему конюху. Люди у изгороди, затаивъ дыханіе, замерли въ неподвижныхъ позахъ. Можно было подумать, что они окаменѣли, вперивъ широко раскрытые глаза въ группу, состоявшую изъ коня и двухъ людей возлѣ него. По приказу Мити конюхъ сталъ внуздывать коня. Конь захрапѣлъ и вздумалъ пятиться, но Митя, продолжая свистать и гладить его, успокоилъ его волненіе. Въ слѣдующее мгновеніе Митя былъ уже въ сѣдлѣ, а конюхъ со всей прыти отскочилъ въ сторону. Но это было совершенно лишнее, ибо вороной спокойно завернулъ голову и, убѣдившись, что на немъ сидитъ никто иной, какъ тотъ же свиставшій ласковый человѣкъ, не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки сопротивленія. Похлопывая его по шеѣ и посвистывая, Митя понемногу заставилъ коня повиноваться себѣ. Зрѣлище потеряло бы всякій интересъ, если бы въ дѣло не вмѣшалось суевѣріе. Общій голосъ въ лицѣ Роджерса разрѣшилъ напряженное до послѣднихъ границъ изумленіе зрителей тѣмъ, что увидѣлъ въ успѣхѣ Мити вмѣшательство нечистой силы. Между тѣмъ ларчикъ открывался просто: вороной не терпѣлъ насилія, и такъ какъ Митя прибѣгнулъ сперва къ осторожной ласкѣ, то и выигралъ дѣло безъ всякихъ усилій и опасныхъ напряженій.

— Желаете ли, джентльмены, продолженія? — обратился Митя къ зрителямъ. Тѣ молчали. Тутъ заговорилъ мистеръ Спрингфильдъ.

— Я, съ своей стороны, удовлетворенъ! Вотъ, сэръ, проигранный закладъ.

Изъ толпы тоже никто не протестовалъ, и Митя приступилъ къ разсчетамъ. Когда онъ высыпалъ кучу серебряной монеты и засаленныя бумажки изъ шапки и сосчиталъ ихъ, то оказалось, что капиталъ его возросъ на 320 долларовъ. Сизая Спина выигралъ 120.

У мистера Спрингфильда были двѣ особенности, которыя нѣкоторые, знавшіе его, ставили ему въ достоинство — упрямство и невѣжество. Подобно тому, какъ и на конюховъ, штука съ воронымъ произвела на его непросвѣщенный умъ очень загадочное впечатлѣніе. Мистеръ Спрингфильдъ рѣшилъ, что продѣлка эта не есть укрощеніе, а дьявольское навожденіе, исполненное человѣкомъ, отъ котораго лучше держать своихъ лошадей подальше. Поэтому онъ безъ дальнихъ околичностей и въ два слова отказалъ Митѣ.

— Но почему же, сэръ? — спросилъ озадаченный такимъ внезапнымъ оборотомъ дѣла Митя. Мистеръ Спрингфильдъ засунулъ руки въ карманы, пожевалъ губами и окинулъ собесѣдника загадочнымъ и злымъ взглядомъ. Затѣмъ онъ .повернулся и пошелъ прочь.

Въ хибаркѣ, куда Митя направилъ свои стопы, засѣдало цѣлое общество. Ораторствовало двое — Роджерсъ и Коксъ.

— Повѣсьте меня, джентльмены, — кричалъ Роджерсъ, — если мальчишка не знается съ нечистымъ!

— Э, нечистый, — возразилъ Коксъ, — зачѣмъ нечистый, мальчишка безъ «нечистаго» чисто обчистилъ «сенатора».

Никто не жалѣлъ о проигрышѣ, потому что проигралъ пустяки, но всѣ радовались тому, что «дядя Спрингсъ» лишился приличной кругленькой суммы. Въ это время вошелъ Митя. Его начали хлопать по животу, по плечамъ, называть «молодчагой».

— Позвольте мнѣ, джентльмены, сказать вамъ пару словъ, — началъ онъ.

— Слушайте! слушайте!

— Такъ какъ я отнюдь не имѣлъ намѣренія посягать на ваши карманы, содержаніе которыхъ, надо полагать, далеко отъ того, что мы привыкли называть богатствомъ, такъ какъ я сверхъ того смотрю на себя, какъ на такого же рабочаго какъ вы, то считаю своимъ долгомъ вернуть вамъ проигранныя деньги, которыя прошу сейчасъ же получить. Что-же касается мистера Спрингфильда, то такъ какъ онъ былъ причиной того, что я оставилъ прежнее мѣсто, а теперь по его капризу лишился новаго, то я считаю себя вправѣ удержать проигранный имъ закладъ въ видѣ вознагражденія за убытки.

Коксъ, слушавшій эту рѣчь съ разинутымъ ртомъ, очнулся первый.

— Сэръ, изъ какой вы страны родомъ?

— Я? Изъ Россіи.

— Я вамъ очень благодаренъ, сэръ. До сихъ поръ я лично ничего не зналъ о Россіи, теперь благодаря вамъ освѣдомленъ, что въ этой холодной странѣ населеніе отличается наивностью.

— То есть какъ?

— Я долженъ вамъ поставить на видъ, сэръ, что ни одинъ уважающій себя янки не запятнаетъ себя принятіемъ заклада, разъ условія пари честно соблюдены обѣими сторонами. Такъ ли я говорю, джентльмены?

Джентльмены одобрительно мычали.,

— Однако, какъ вы себѣ хотите, — протестовалъ Митя, но я не согласенъ присвоить эти деньги, составляющіе часть вашего скуднаго заработка, и настаиваю на своемъ предложеніи. Прошу васъ, джентльмены!

Но джентльмены, хотя инымъ и улыбалась мысль заполучить обратно свои доллары, не хотѣли спуститься съ благородной высоты, на которую ихъ вознесла рѣчь Кокса. Митингъ становился все болѣе шумнымъ, и неизвѣстно, когда бы онъ кончился, если бы Коксъ въ качествѣ самозваннаго предсѣдателя; не предложилъ слѣдующаго рѣшенія.

— Сэръ, обратился онъ къ Митѣ, мы не можемъ отступить отъ своего убѣжденія, а васъ просимъ принять эту сумму въ качествѣ товарищескаго пособія, такъ какъ вы въ данную минуту лишены мѣста и заработка. Такъ я говорю, джентльмены!

— Такъ, такъ! Вѣрно! Коксъ — молодчина! слышались голоса.

Митя долженъ былъ уступить. Вмѣстѣ съ деньгами капиталъ его равнялся 350 долларъ.

Глава XIII.

НОВЫЙ БАРЫШНИКЪ.

Ночью Митя долго думалъ, лежа на конской шкурѣ съ попоной подъ головой, что ему сдѣлать на эти деньги. Наконецъ онъ остановился на слѣдующемъ планѣ: онъ рѣшилъ завтра поговорить съ Сизой Спиной и убѣдить его вступить съ нимъ въ компанію для торговли выѣзженными лошадьми. Если сложиться капиталами, то вдвоемъ они отлично управятся съ лошадьми; они купятъ трехъ лошадей, наймутъ помѣщеніе, объѣздятъ ихъ и погонятъ продавать въ городъ Соленаго Озера. «А доходы станемъ дѣлить пополамъ!» закончилъ свои планы Митя, уже засыпая.

На другой день «Сизая Спина» молча выслушалъ предложеніе Мити.

— Ты понялъ? — спросилъ его въ заключеніе новый лошадиный барышникъ.

Индѣецъ холоднымъ и тупымъ взглядомъ смотрѣлъ на взволнованнаго, краснаго отъ увлеченія собесѣдника. Полагая, что краснокожій плохо усвоилъ содержаніе рѣчи, Митя снова принялся втолковывать ему свой планъ.

— Понялъ?

Индѣецъ молчалъ. Митя принялся втолковывать ему все дѣло еще пространнѣе, еще яснѣе…

— Понялъ ты наконецъ? Согласенъ?

— Я давно понялъ, — отвѣтилъ индѣецъ.

— Такъ что-жъ ты молчалъ?

— Молчаніе — знакъ согласія.

Митя хотѣлъ разсердиться, но ему стало смѣшно.

— А почему ты одинъ только держалъ вчера закладъ за меня?

— Потому что ты перемѣнилъ сѣдло.

— Но вѣдь всѣ смѣялись этому?

— А я подумалъ: этотъ человѣкъ все обдумалъ, значитъ, можетъ выиграть.

Новые компаньоны хлопнули по рукамъ и принялись за дѣло очень ретиво. Они соорудили по сосѣдству «боксъ» и шалашъ, а затѣмъ отправились закупать лошадей. Соединенными силами имъ удалось выбрать четырехъ полудикихъ лошадей и купить ихъ по довольно сходной цѣнѣ. Но когда зашла рѣчь, какъ ихъ укрощать, у нихъ возникли разногласія. Митя хотѣлъ по своему, индѣецъ не совсѣмъ вѣрилъ новому способу и склонялся къ испытанному методу мистера Спрингфильда.

— Вотъ что, предложилъ наконецъ Митя, — этихъ укрощу и объѣзжу я, а ты только помогай. Если будетъ худо, ну тогда поступай по своему, я спорить не стану. А пока ты, все-таки, поучись у меня!

Индѣецъ согласился.

Шесть недѣль усиленнаго труда потратилъ Митя на то, чтобы превратить лошадей въ «хорошій товаръ». Онъ поблѣднѣлъ, осунулся, но зато результатъ соотвѣтствовалъ его ожиданіямъ — кони были выѣзжены такъ, что годились хоть въ циркъ. На всѣхъ сосѣднихъ «лошадиныхъ станціяхъ» только и было разговору, что о новыхъ конкурентахъ «сенатора». Большинство публики начало склоняться къ мнѣнію, что «мальчишка», пожалуй, принудитъ «сенатора» «закопать рѣдьку». Но были недоброжелатели и завистники, напр., рыжій Роджерсъ, самолюбію котораго появленіе новаго искусника по части верховой ѣзды нанесло острый ударъ. Вмѣстѣ съ индѣйцемъ Митя пригналъ первую партію своихъ объѣзженныхъ коней въ городъ Соленаго озера. Здѣсь «товаръ» его нашелъ надлежащую оцѣнку, и компаньоны получили за своихъ искусно объѣзженныхъ и выхоленныхъ коней вдвое противъ того, что платили за лошадей другимъ барышникамъ. Мало того — Митѣ предложили поставить цѣлую партію въ 20 головъ, и онъ, конечно, радъ былъ бы взять выгодный заказъ, но у него не хватало денегъ.

— Э, — сказалъ заказчикъ, — этому можно помочь, вы пойдете въ «Западный Банкъ», я вамъ дамъ рекомендацію, и возьмете денегъ въ долгъ.

Такъ и сдѣлали. Затрудненіе заключалось теперь только въ томъ, что Митѣ съ индѣйцемъ трудно было вдвоемъ выдрессировать столько лошадей въ короткое время. Тогда Митя придумалъ слѣдующее: «зачѣмъ объѣздчикамъ служить Спрингфильду, который старается платить имъ возможно меньше; не лучше ли составить артель, и вести все дѣло на равныхъ товарищескихъ началахъ». Но несмотря на успѣхъ своего предпріятія, Митя нашелъ мало. желающихъ покинуть службу у лошадиныхъ барышниковъ и вступить въ компанію съ нимъ — большинство колебалось бросить вѣрное дѣло у «сенатора» и связаться съ его конкурентомъ, дѣла котораго еще неизвѣстно какъ пойдутъ въ будущемъ. Роджерсъ по наущенію «сенатора» также вредилъ ему; онъ не скупился распускать ложные слухи и отпугивалъ товарищей отъ ихъ намѣренія. Такимъ образомъ, нашлось только двое объѣздчиковъ или «боевъ», вступившихъ въ новую артель, но зато это были люди самостоятельные и рѣшительные. Подъ руководствомъ Мити работа закипѣла.

Глава XIV.

НОЧНАЯ СКАЧКА.

Два мѣсяца спустя табунъ былъ уже готовъ къ отправкѣ. За нѣсколько дней до отправки, — дѣло было въ ноябрѣ, — въ преріи разыгралась ужасная снѣжная мятель. Вѣтеръ, какъ бѣсноватый, крутилъ въ степи и гналъ безъ отдыху густые столбы снѣжныхъ хлопьевъ. Лошади понуро сбились въ кучу подъ навѣсомъ, ища защиты отъ рѣзкаго вѣтра другъ около друга. Въ хижинѣ, гдѣ праздно сидѣли два компаньона, — двоихъ другихъ мятель задержала гдѣ-то по сосѣдству, — яркій костеръ едва согрѣвалъ тѣсное пространство, въ которое вѣтеръ, словно разбойникъ, врывался во всѣ щели, ежеминутно угрожая сорвать крышу. Ночью было страшно холодно. Митя боялся, какъ бы лошади не замерзли. Онъ крѣпко спалъ, укрывшись двумя попонами, и во снѣ долго не могъ понять, зачѣмъ его тянутъ за привязанную къ ногѣ веревку на ледяную гору, а когда, наконецъ, очнулся, то увидѣлъ, что его дѣйствительно тянули, только это была не веревка, а рука Сизой Спины.

— Что, что такое? — бормоталъ Митя съ просонья.

— Слушай!

Митя насторожился. Вѣтеръ однообразно гудѣлъ, шуршала солома на крышѣ, и что-то равномѣрно хлопало въ стѣну — все знакомые, привычные звуки.

— Ничего не слышу, — сказалъ Митя шопотомъ.

— Лошадей крадутъ! — прошипѣлъ Сизая Спина. Но Митя, какъ ни напрягалъ слухъ, не слыхалъ ничего. Чуткое ухо дикаря ловило звуки давало имъ объясненія.

— Онъ пришелъ оттуда, — шепталъ индѣецъ, протянувъ руку, — и сталъ разбирать изгородь…

— Кто онъ?

— Роджерсъ.

— Роджерсъ?

— Я знаю, какъ ржетъ его кобыла. Теперь онъ хочетъ выгнать лошадей въ степь. Утромъ мы ихъ найдемъ замерзшими въ сугробѣ.

Митя вскочилъ.

— Тссъ! — схватилъ его за руку Сизая Спина, — онъ не одинъ, они будутъ стрѣлять.

Оба пріятеля неслышно поднялись, одѣлись и, захвативъ лассо и револьверы, осторожно выскользнули изъ хижины. Вѣтеръ стихалъ, но все еще порывы его гнали и крутили столбы снѣжной пыли, которые слегка свѣтились, вѣроятно оттого, что было полнолуніе, и свѣтъ мѣсяца хоть отчасти проникалъ сквозь облака и тучи снѣга. Притаившись у подвѣтренной стѣны хижины, индѣецъ и Митя напряженно всматривались въ полутьму. Митѣ казалось, что онъ что-то видитъ, но разобрать ничего не можетъ, — казалось въ мутномъ хаосѣ падавшихъ съ неба снѣжныхъ хлопьевъ двигались какія-то тѣни. Но рысьи глаза Сизой Спины пронизывали мракъ. Схвативъ Митю за руку, онъ потащилъ его влѣво къ изгороди, гдѣ они наткнулись на двухъ привязанныхъ къ ней осѣдланныхъ коней, но кони эти были чужіе.

— Садись! приказалъ Сизая Спина.

Митя быстро отвязалъ одного коня и вскочилъ въ сѣдло, въ тотъ же моментъ его товарищъ испустилъ дикій нечеловѣческій крикъ и ринулся впередъ. Митя за нимъ. Но было уже поздно. Злоумышленники къ этому времени уже успѣли выгнать лошадей изъ подъ навѣса; испуганные крикомъ индѣйца, они вскочили на неосѣдланныхъ коней и теперь неслись вмѣстѣ съ табуномъ по степи. Сизая Спина и Митя во весь духъ скакали за ними въ погоню.

— Все дѣло въ томъ, — слышалъ Митя сквозь завыванья вѣтра голосъ индѣйца, — чтобы повернуть коней, не дать имъ разбѣжаться въ стороны. Твой конь лучше, — это вороной «сенатора» — обскачи табунъ справа, вмѣшайся въ него, скачи съ ними и старайся повернуть ихъ полукругомъ назадъ.

Митя вонзилъ шпоры въ бока вороного и вырвался впередъ. Въ этой скачкѣ вслѣдъ улетавшему въ ночной мракъ табуну среди разыгравшейся свирѣпой стихіи было что-то сатанинское. Забывъ все, кромѣ намѣченной цѣли, Митя несся впередъ во весь опоръ. Вороной, вытянувъ морду и шею впередъ, какъ олень, скакалъ по сугробамъ снѣга. Позади былъ слышенъ храпъ коня Сизой Спины и гортанные звуки, которыми индѣецъ возбуждалъ животное. Вотъ всадники догнали табунъ. Распустивъ хвосты и гривы, кони неслись, словно ими овладѣли злые духи ночи. Да и впрямь, не духи ли замѣшались въ табунъ? Чьи это тѣни мелькаютъ поверхъ лошадиныхъ головъ? Но Митѣ некогда разбирать. Одно напряженное и страстное желаніе овладѣло имъ. Словно зараженный огненнымъ стремленіемъ всадника, вороной медленно, но вѣрно обгоняетъ несущихся во всю прыть лошадей, какъ вдругъ Митя почувствовалъ что-то ужасное: какой-то твердый предметъ ударилъ его по головѣ, скользнулъ по носу и губамъ, и въ слѣдующее мгновеніе онъ почувствовалъ, что летитъ кубаремъ съ лошади и падаетъ во что-то мягкое, пушистое; конвульсивными движеніями рукъ онъ отчаянно старается разорвать петлю, сжавшую глотку, но она затягивается все крѣпче и крѣпче. Воздуху, воздуху! Грудь Мити разрывается отъ усилія втянуть хоть глотокъ его. Яркіе и синіе круги скачутъ въ глазахъ, а въ ушахъ быстро и все сильнѣе стучатъ молотки… Митя ничего не видитъ и не слышитъ. Онъ очнулся только тогда, когда внезапно лопнула эта адская петля. Полузасыпанный снѣгомъ, едва живой, онъ увидѣлъ кругомъ себя несущійся, какъ пухъ снѣгъ, и снѣжинки быстро, точно песокъ на днѣ рѣчки, мчались черезъ ярко сверкавшій ножъ. Вѣтеръ ворошилъ и трепалъ его волосы и свѣжей струей билъ въ лицо. Возлѣ, припавъ на колѣно, Сизая Спина держалъ его за плечи, а въ сторонѣ, раскинувъ руки, лицомъ въ снѣгъ, лежалъ, точно притворялся спящимъ, человѣкъ.

— Что случилось? спросилъ тихо и хрипло Митя.

— Ничего больше. Роджерсъ затянулъ тебя своимъ лассо. Теперь онъ лежитъ тамъ, а лассо я перерѣзалъ.

Дѣйствительно, увлекшись скачкой, Митя не замѣтилъ, какъ мчавшаяся среди табуна темная фигура размахнула рукой, какъ веревка со свистомъ скользнула въ воздухѣ, веревка, которая сорвала его со спины вороного въ снѣгъ… Дальше онъ уже не могъ конечно слышать, какъ грянулъ выстрѣлъ. Это подоспѣвшій Сизая Спина ухлопалъ Роджерса изъ револьвера, онъ же какъ кошка, спрыгнулъ съ сѣдла, подскочилъ къ Митѣ и однимъ ловкимъ, но осторожнымъ движеніемъ ножа перерѣзалъ стянувшее его глотку лассо.

— Мятель стихаетъ, видны слѣды, и мы скоро найдемъ его, — сказалъ Сизая Спина.

— Кого?

— Табунъ.

Мысль о табунѣ была за сто верстъ отъ Мити. Ему хотѣлось дышать этимъ холоднымъ свѣжимъ воздухомъ степи, и было все равно до лошадей. Скоро онъ совсѣмъ оправился. Сизая Спина подвелъ своего коня и помогъ Митѣ примоститься позади на крупѣ.

— Я бы тебя оставилъ здѣсь и вернулъ бы лошадей, да боюсь, замерзнешь.

— Нѣтъ, пожалуйста не оставляй меня съ нимъ, — просилъ Митя. Можетъ быть, онъ только такъ, оглушенъ… говорилъ онъ, боязливо всматриваясь въ неподвижное тѣло, которое вѣтеръ уже началъ засыпать снѣгомъ.

— Нѣтъ, отвѣтилъ индѣецъ, — онъ гоняетъ теперь лошадей и мечетъ лассо въ странѣ духовъ.

Митя съ укоромъ посмотрѣлъ на каменное, жестокое лицо индѣйца, глаза котораго одни только играли холоднымъ блескомъ.

— Еслибъ не онъ, такъ ты бы ловилъ тамъ лошадей, — отвѣтилъ тотъ на его вопросительный взглядъ.

— Я понимаю и благодарю. Ты спасъ меня, но все-таки это ужасно и гадко!

— Хорошо, — отвѣтилъ индѣецъ, — кто вышелъ на тропинку войны, можетъ и встрѣтить смерть. Вставай, вѣтеръ гонитъ снѣгъ и гибель.

— А гдѣ же другой?

— Другой замерзнетъ сегодня ночью.

— Что ты говоришь? прошепталъ въ ужасѣ Митя.

— Другой замерзнетъ сегодня ночью, — повторилъ холодно Сизая Спина, — и никто не можетъ его спасти, какъ бы ни старался. Никто!

Митя со страхомъ и недоумѣніемъ смотрѣлъ въ лицо своему спутнику.

— Я и прерія, — сказалъ индѣецъ, — одно, я знаю прерію, и она знаетъ меня. Вставай скорѣе, не то замерзнемъ и мы. Намъ надо найти табунъ и отыскать домъ. Кто знаетъ теперь, въ какой сторонѣ кони и хижина?

Вѣтеръ вылъ и свисталъ еще, но уже полная луна ныряла среди разорванныхъ тучъ, и снѣгъ прекратился. Слабыя углубленія на ровной пеленѣ снѣга указывали путь табуна. Конь съ двумя всадниками медленно двигался по сугробамъ. Сизая Спина, наклонясь къ лукѣ, изучалъ снѣгъ.

Прошло четверть часа.

— Мы ихъ сейчасъ найдемъ. Они пошли шагомъ, — сказалъ индѣецъ.

Дѣйствительно, вскорѣ они увидѣли темное пятно и, спустя короткое время, увидали лошадей. Онѣ стояли тѣсной кучей, понуривъ головы и обративъ запорошенные снѣгомъ спины вѣтру. Индѣецъ сосчиталъ ихъ.

— Девятнадцать, — сказалъ онъ, размышляя о чемъ-то. — Онъ испугался и ускакалъ.

— Кто?

— «Сенаторъ». Онъ поѣхалъ туда, — махнулъ Сизая Спина рукой влѣво. — Но онъ не доѣдетъ, черезъ часъ мятель заиграетъ снова, и Маниту погубитъ злого.

— Откуда ты это знаешь? изумился Митя.

— Небо темнѣетъ на востокѣ — будетъ вѣтеръ и снѣгъ. «Сенаторъ» поскакалъ туда, потому что тамъ его станція, но далеко, онъ не успѣетъ.

— Почему ты знаешь, что Роджерсъ имѣлъ товарища, и какой такой Маниту…

— Я видѣлъ его, мистера Спрингфильда, — отвѣчалъ тотъ, а Маниту живетъ тамъ, — индѣецъ показалъ на верхъ, — и судитъ злыхъ и добрыхъ.

Но разсуждать было некогда. Наши герой, начинавшіе уже ощущать острый холодъ, разыскали своихъ верховыхъ коней и повели табунъ. Слабые слѣды ночной скачки еще виднѣлись на снѣгу, и благодаря имъ компаньоны счастливо добрались до хижины. На обратномъ пути Митя старался отличить мѣсто, гдѣ едва не застигла его гибель. Смерть Роджерса не давала ему покоя. Онъ пугливо осматривалъ холодную ровную степь, но ничего не было видно. Вѣтеръ уже занесъ снѣгомъ и стеръ съ поверхности всякій признакъ ночной борьбы, и никто не могъ сказать теперь, гдѣ лежитъ холодный трупъ рыжаго Роджерса.

Несчастный погибъ жертвой собственной корысти и злобы. Дѣло было такъ: мистеръ Спрингфильдъ, который увидѣлъ теперь въ молодомъ прогнанномъ имъ объѣздчикѣ опаснаго конкурента себѣ, давно точилъ на него зубы. Онъ незамѣтно слѣдилъ за всѣмъ, что дѣлалось на сосѣдней маленькой станціи, и когда узналъ, что тамъ объѣзжаютъ большую партію лошадей, нашелъ, что пора дѣйствовать, если онъ не хочетъ лишиться плодовъ своихъ долголѣтнихъ усилій. Разузнавъ, откуда и какъ Митя досталъ деньги, онъ составилъ адскій планъ посадить его на мель передъ самой продажей лошадей, разсчитавъ совершенно вѣрно, что первый же ударъ раззоритъ въ лоскъ новаго торговца и заставитъ его удалиться со сцены, на которой мистеръ Спрингфильдъ привыкъ считать себя главнымъ хозяиномъ. Онъ вовлекъ въ свой хитросплетенный планъ Роджерса, ловко раздразнивъ въ немъ тщеславіе. Планъ былъ задуманъ мастерски — въ первую же мятель они. намѣревались пробраться къ стойбищу соперника, осторожно вывести табунъ и загнать его въ сугробы оврага, гдѣ снѣгъ и ледяной вѣтеръ докончатъ начатое дѣло. Въ проектѣ было только одно слабое мѣсто — мистеръ Спрингфильдъ слишкомъ понадѣялся на свое знаніе преріи, разсчитывая найти дорогу домой въ такую мятель. Впрочемъ, можетъ быть, у него были еще соображенія… Однако, если эти соображенія и были у него, ничего путнаго изъ нихъ не вышло. Черезъ два дня на станцію вернулись задержанные непогодой двое Митиныхъ компаньоновъ, которые разсказали, какъ самую свѣжую новость, что «сенаторъ» и рыжій Роджерсъ исчезли, и что объѣздчики опасаются, не заблудились ли и не замерзли ли они въ преріи въ эту мятель.

— Что «сенаторъ» заблудился и замерзъ — это весьма возможно, относительно же Роджерса мы имѣемъ болѣе вѣрныя свѣдѣнія, — замѣтилъ Митя и разсказалъ имъ затѣмъ событія злополучной ночи. Всѣ принялись обсуждать, въ какую сторону долженъ былъ направиться мистеръ Спрингфильдъ и гдѣ, слѣдовательно, искать это тѣло. Никто не сомнѣвался въ его гибели, и въ тоже время никто не высказалъ ни малѣйшей жалости, не выразилъ и удивленія всему случившемуся. Здѣсь, въ глухой преріи, среди огрубѣлыхъ, привыкшихъ къ полудикой жизни людей сложились свои нравы, свои взгляды на вопросы права и возмездія: всякій прежде всего защищалъ себя и свое имущество самъ и не любилъ впутывать въ такія дѣла постороннихъ, тѣмъ болѣе правосудіе. Когда по сосѣднимъ мѣстамъ распространились разсказы обо всемъ этомъ случаѣ, то пастухи и лошадники съ горячностью обсуждали вопросъ, почему планъ мистера Спрингфильда не удался, и какъ надо было ему поступить, чтобы замыселъ увѣнчался успѣхомъ. Никто не жалѣлъ его, также какъ и Роджерса, которому, по общему мнѣнію, нечего было путаться въ темныя и, главное, въ чужія дѣла. Скорѣе изъ любопытства и отъ праздности нѣкоторые объѣздили прерію въ поискахъ своего хозяина. Но ни его, ни трупа Роджерса они не нашли, а наткнулись только на четыре твердыя какъ дерево конскія ноги, которыя торчали изъ подъ снѣга. Это была лошадь изъ табуна Мити, на которой умчался мистеръ Спрингфильдъ, но его тѣла по близости ея не оказалось. Должно быть, конь сбросилъ всадника, и такъ какъ лошадь была куплена въ другомъ мѣстѣ, то она не нашла дороги къ ближнему жилью. Мистеръ же Спрингфильдъ несомнѣнно замерзъ, какъ предсказалъ Сизая Спина.

Глава XV.

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Лишившись хозяина, многочисленные служащіе его не знали, куда имъ дѣться въ это глухое время года. У нѣкоторыхъ были сбереженія, но большинство жило изо дня въ день, поигрывая въ карты и попивая виски. Въ это время въ газетахъ стали писать о готовящейся войнѣ съ испанцами изъ-за острова Кубы, появились заманчивыя приглашенія поступить въ солдаты, и иные изъ конюховъ мистера Спрингфильда мечтали было уже о службѣ въ кавалеріи. Въ штатахъ Союза нѣтъ обязательной воинской повинности, какъ въ государствахъ Европы (кромѣ Англіи), и армія составляется изъ добровольцевъ, которыхъ прельщаетъ жалованье и легкая служба. Въ это время Митя успѣлъ продать свою партію лошадей, за которыхъ выручилъ порядочную сумму. Въ городѣ онъ познакомился съ полковникомъ, котораго послало сюда правительство для закупки лошадей. Митя и его кони произвели на этого военнаго самое хорошее впечатлѣніе, и онъ предложилъ Митѣ поставить въ казну громадную партію лошадей въ 2000 головъ по очень высокой цѣнѣ. Кавалерія нуждалась для войны въ хорошо выѣзженныхъ лошадяхъ, а такихъ, по мнѣнію полковника, поставлялъ здѣсь одинъ Митя. Предложеніе было необыкновенно выгодное, и Митя не зналъ, какъ ему быть. Онъ спѣшно вернулся на станцію, собралъ прежнихъ служащихъ мистера Спрингфильда и вновь предложилъ имъ образовать товарищескую артель. Онъ могъ бы просто нанять ихъ, но ему, побывавшему въ положеніи наемника, было противно наживаться насчетъ своихъ товарищей, такихъ же бѣдняковъ, какимъ онъ только что былъ самъ. На созванномъ митингѣ разсуждали недолго. Почти всѣ присутствующіе хлопнули по рукамъ и тутъ же въ балаганѣ, не откладывая дѣла въ долгій ящикъ, быстро составили общими силами уставъ новой артели, поручивъ главное веденіе дѣлъ Митѣ. Работа закипѣла. Митя объѣзжалъ весь штатъ, скупалъ лошадей, въ то время какъ новые товарищи его, подъ руководствомъ и присмотромъ Сизой Спины, спѣшно объѣзжали все новыя и новыя партіи лошадей. Между тѣмъ, обстоятельства складывались очень благопріятно для дѣла. За войной на Кубѣ послѣдовало возстаніе на Филиппинскихъ островахъ, не успѣло оно кончиться, какъ вспыхнула война съ Китаемъ. Правительство Штатовъ заказывало все новыя и новыя партіи коней, и Митя едва успѣвалъ удовлетворять требованія правительственныхъ коммисаровъ. Дѣла его артели разрослись страшно, потому что только она поставляла хорошихъ и добросовѣстно выѣзженныхъ лошадей.

Три года прошли для Мити въ непрестанномъ упорномъ трудѣ, въ разъѣздахъ и хлопотахъ. Онъ давно ничего не читалъ, забылъ многое, чему учился, какъ-то огрубѣлъ тѣломъ и душой. Иногда, если дѣла и хлопоты оставляли ему немного досуга, на него нападала тоска, особенно, если долго не приходили письма изъ дому. Ему начинало тогда казаться, что онъ вертится, словно бѣлка въ колесѣ, и единственной цѣлью этой хлопотливой суетни являются деньги и только.

Разъ какъ-то онъ сидѣлъ въ мрачномъ раздумьи у себя въ кабинетѣ за столомъ. Передъ нимъ лежало только что полученное письмо изъ Россіи… Сестра писала, что благодаря посылаемымъ имъ деньгамъ, имъ теперь живется хорошо, но что и она и мать страшно тоскуютъ и не могутъ дождаться минуты, когда онъ наконецъ вернется. Письмо это, на которомъ мѣстами буквы были размазаны, словно его закапали слезами, глубоко взволновало Митю. Передъ задумчивымъ взоромъ его ярко встали картины прошлаго, и его невыносимо потянуло прочь отсюда, далеко, далеко, — туда за океанъ, гдѣ въ полузанесенныхъ снѣгомъ избахъ мерцаютъ вечерніе огоньки, скрипитъ обозъ по дорогѣ и, увязая въ сугробахъ, съ кнутовищами въ рукахъ бредутъ мужики, русскіе мужики. И говорятъ они всѣ по-русски. А онъ? Онъ давно уже не слыхалъ звуковъ русской рѣчи. Митя всталъ, подошелъ къ окну, за которымъ виднѣлась запорошенная снѣгомъ прерія, и глухимъ голосомъ началъ:

Зима. Крестьянинъ торжествуя,

На дровняхъ обновляетъ путь…

но дальше онъ не могъ продолжать. Слезы выступили у него на глазахъ, страшное волненіе сдавило горло, и Митя глухо зарыдалъ. Когда онъ овладѣлъ собой и успокоился, то подошелъ къ конторкѣ, вынулъ разныя дѣловыя бумаги и погрузился въ расчеты, за которыми просидѣлъ до глубокой ночи. Результатъ работы былъ самый пріятный. За три года упорной изнурительной работы онъ составилъ себѣ цѣлое состояніе, ибо его доля въ предпріятіи равнялась 180000 долларовъ т. е. около 400000 р. И не мудрено — въ эти три года артель поставила казнѣ около 20000. лошадей по цѣнѣ въ 200 долларовъ за голову, т. е. всего на сумму въ 4 милліона долларовъ.

Митя не спалъ всю ночь. На другое утро онъ созвалъ товарищей и объявилъ имъ, что выходитъ изъ артели и уѣзжаетъ на родину. Имъ, этимъ грубымъ наѣздникамъ, довольно было одного бѣглаго взгляда на измученное, но рѣшительное лицо своего «президента», чтобы оставить всякія попытки отговорить Митю. Только Сизая Спина сильно заскучалъ съ этого дня. Индѣецъ ужасно привязался къ своему молодому другу, которому спасъ жизнь. Онъ положительно ухаживалъ за Митей, замѣняя ему лакея, няньку, посыльнаго, друга. И не мудрено. Развѣ когда либо, кто либо изъ заносчивыхъ и задорныхъ янки обращался съ бѣднымъ индѣйцемъ такъ мягко и по-человѣчески, какъ молодой русскій? Не онъ ли настоялъ, чтобы индѣйца приняли въ артель на равныхъ правахъ съ бѣлыми? Митѣ также грустно было разставаться со своимъ другомъ.

— Знаешь что, Сизая Спина? — сказалъ онъ ему.

— Ну?

— Поѣдемъ со мной.

Индѣецъ посмотрѣлъ на Митю и перевелъ затѣмъ грустный взоръ на разстилавшуюся передъ ними прерію. Въ ней уже чувствовалось приближеніе весны.

Митя угадалъ его чувства.

— Здѣсь хорошо, — сказалъ онъ, — здѣсь твоя родина. Когда-то родичи твои жили въ степи въ остроконечныхъ вигвамахъ, гоняли бизоновъ, ходили по тропинкѣ войны и добывали скальны. Гдѣ теперь твое племя? Его нѣтъ — оно разсѣялось, исчезло и ты одиноко доживаешь вѣкъ сиротой. Что-же привязываетъ тебя къ этимъ мѣстамъ? Или ты думаешь, у насъ хуже? У насъ тоже есть преріи, такія же, какъ эти. Ты не вѣришь? Поѣдемъ, тамъ начинается весна, и скоро море травы, колыхаясь, наполнитъ воздухъ благоуханіемъ. Ѣдемъ?

Сизая Спина молчалъ.

Митя удвоилъ усилія и не скупился на краснорѣчіе, но индѣецъ молчалъ.

— Тьфу, — разозлился, наконецъ, ораторъ. — Что тебѣ здѣсь дѣлать? Вѣдь безъ меня прогуляешь деньги, оберутъ тебя, и снова придется идти въ слуги. Ѣдемъ, что-ли?

Индѣецъ невозмутимо молчалъ.

— Да, скажешь ли ты, чурбанъ эдакій, хоть слово!

— Я сказалъ! — отвѣтилъ попрежнему невозмутимый индѣецъ.

— Что ты сказалъ? Ты молчалъ и заставлялъ меня даромъ тратить порохъ.

— Молчаніе — согласіе.

Черезъ нѣсколько дней наши пріятели тронулись въ путь. Митя сдалъ всѣ дѣла новому уполномоченному артели, члены которой дружески распрощались съ нимъ, при чемъ такъ трясли ему руку, что едва не оторвали ее отъ плеча. Митя рѣшилъ не торопиться, чтобы теперь на досугѣ лучше познакомиться съ Америкой, но это ему не совсѣмъ удалось. Едва онъ почувствовалъ себя свободнымъ и безъ дѣла, которое отнимало всю его энергію, какъ тоска по родинѣ, желаніе скорѣе очутиться тамъ, сильнѣе засосало его сердце. Поэтому вмѣсто обширной поѣздки по штатамъ Митя или мистеръ Грузъ, какъ его называли американцы, ограничился только тѣми городами, которые лежали на его пути. Изъ города Соленаго Озера, ему пришлось ѣхать въ одномъ вагонѣ съ знакомымъ мормономъ, съ которымъ у него бывали дѣла.

— Жаль, что вы не побывали на нашемъ озерѣ. Оно всего въ 30 верстахъ отъ города — это наше Мертвое море. Вода въ немъ такая тяжелая отъ соли, что человѣкъ не можетъ утонуть въ немъ. Ученые говорятъ, будто оно остатокъ древняго моря, которое заливало нѣкогда все плоскогоріе Юта…

— Озеро, конечно, интересное, но, по моему, гораздо интереснѣе обитатели его береговъ, то есть, вы, мормоны. Мнѣ столько разсказывали невѣроятнаго… про васъ…

— О, не вѣрьте, на насъ много клевещутъ…

— Однако въ вашемъ ученіи дѣйствительно много страннаго, напримѣръ, многоженство.

— Да, конечно, но оно съ 1887 г. запрещено закономъ. Видите ли, исторія нашего ученія такова. Нашъ первый пророкъ Джо Смитъ имѣлъ въ 1825 г. откровеніе. Ему явился во снѣ ангелъ и указалъ, гдѣ зарыты мѣдныя скрижали, на которыхъ начертанъ истинный законъ. Это и есть наша священная книга, «Книга Мормона».

— А скрижали гдѣ?

— Скрижали, скрижали… скрижали хранятся…

— Вы ихъ видѣли?

— Н-н-ѣтъ не видалъ, но это не важно, разъ сталъ извѣстенъ законъ.

— А кто же это Мормонъ?

— При израильскомъ царѣ Седекіи одинъ благочестивый іудей переселился изъ Палестины въ Америку. Ему было дано откровеніе, которое утерялось. Смитъ нашелъ его и созвалъ насъ, «святыхъ послѣднихъ дней». Онъ объявилъ намъ законъ и предложилъ вмѣстѣ въ дружномъ трудѣ дожидаться наступленія конца міра. Сперва «святые» жили около Нью-Іорка въ городѣ Файетѣ, но оттуда ихъ выгнали; потомъ они основали городъ Нову въ Иллинойсѣ, но и оттуда ихъ выгнали. Народъ американскій озлобился и убилъ Смита. Мы уже совсѣмъ погибали, когда явился пророкъ Брайгамъ Юнгъ. Онъ вывелъ нашъ народъ сюда въ пустыню. Въ 1847 г., послѣ ужасныхъ скитаній, исполненныхъ неимовѣрныхъ трудовъ, страданій и стычекъ съ бѣлыми и индѣйцами, наши предки перебрались черезъ Скалистыя горы и основали здѣсь возлѣ озера свое священное царство. Вы сами видѣли, какая это теперь цвѣтущая страна. Мы провели оросительные каналы и превратили безплодную землю въ тучныя поля, заложили городъ. Конечно, теперь это уже не наше царство; съ тѣхъ поръ, какъ въ 1869 г. сюда провели желѣзную дорогу, все измѣнилось, но мы еще держимся.

— Позвольте, — вмѣшался другой пассажиръ, — вы говорите, что Смитъ нашелъ скрижали закона. Я слышалъ, будто вашъ законъ просто духовная проповѣдь, нѣчто вродѣ повѣсти, которую написалъ, но не успѣлъ напечатать одинъ нью-іорскій проповѣдникъ. Въ типографіи наборщикъ Сидней Ридонъ укралъ ее и передалъ Смиту.

— Это клевета, это клевета! — заволновался мормонъ.

— У васъ тамъ и многоженство, переселеніе душъ, и вѣра въ колдовство…

— Это не важно, главное то, что мы ожидаемъ конца міра въ ежедневномъ и дружномъ трудѣ.

— Да, я согласенъ, что мормоны очень трудолюбивы, и вездѣ, гдѣ только появится ихъ община, они проявляютъ чудеса терпѣнія и настойчивости. Я ничего не имѣю также противъ ихъ богослуженія. Вы видали скинію?

— Это громадное зданіе въ городѣ, съ плоской круглой крышей?

— Да, но вы не были внутри. Тамъ у нихъ громадная овальная зала. Въ одномъ концѣ стоитъ столъ, сплошь уставленный множествомъ серебряныхъ сосудовъ, одни съ чистой водой, другіе съ ломтями бѣлаго хлѣба. За этимъ алтаремъ устроены амфитеатромъ мѣста для хора, а у стѣны гигантскій органъ, самый большой въ Америкѣ.

— Въ немъ 2,648 трубъ, — вставилъ мормонъ.

— Кругомъ залы скамьи, столько скамей, что на нихъ усядется 10,000 человѣкъ.

— Больше — 13,000!

— Въ чемъ же заключается богослуженіе? — спросилъ Митя. — Хоть я жилъ неподалеку и велъ съ ними дѣла, но не различалъ мормоновъ отъ остальныхъ американцевъ.

— Они ничѣмъ отъ насъ не отличаются. Богослуженіе у нихъ, не знаю, что тамъ въ тѣсномъ кругу дѣлается, а такъ оно вполнѣ приличное, вродѣ нашего. Вышелъ пророкъ съ 12 апостолами въ красныхъ бархатныхъ мантіяхъ, а хоръ въ 200 человѣкъ пропѣлъ, отлично пропѣлъ, нѣсколько молитвъ. Потомъ слѣдовала проповѣдь, а въ заключеніе слуги при храмѣ стали разносить среди молящихся сосуды. Всѣ отпивали и ѣли хлѣбъ.

— Это наше причащеніе, оно совершается каждое воскресенье, — вставилъ мормонъ. Ему, очевидно, сталъ непріятенъ этотъ разговоръ, потому что онъ всталъ и ушелъ.

— Не любятъ они разговоровъ о себѣ, — замѣтилъ пассажиръ.

— Я имѣлъ съ ними дѣла, — сказалъ Митя, — и въ общемъ не могу сказать про нихъ ничего дурного. Чудятъ они — ну и пускай, кому до того какое дѣло, разъ вреда отъ этого нѣтъ.

— Да, конечно, однако, у насъ ихъ не любятъ. Я какъ разъ ѣду въ конгрессъ, гдѣ что-то собираются предпринять противъ нихъ. По моему напрасно. Вы бывали въ Вашингтонѣ?

— Нѣтъ не бывалъ.

— Если у васъ есть время, поѣзжайте теперь. Начинается сессія конгресса, очень любопытно посмотрѣть засѣданія нашихъ законодателей.

— Я прожилъ въ штатахъ почти четыре года, — замѣтилъ Митя, — но провелъ все время въ глухой преріи Монтаны. Даже не имѣлъ времени участвовать въ выборахъ президента. О самоуправленіи штатовъ имѣю очень слабое представленіе.

— Между тѣмъ, это вѣдь очень любопытно. Наше внутреннее устройство послѣднее слово государственной мудрости, недаромъ всѣ новыя страны здѣсь въ Америкѣ и въ Австраліи берутъ насъ за образецъ. Каждый штатъ, какъ напр. вашъ Монтана, есть независимое государство и управляется самъ собою черезъ выборныхъ законодателей и чиновниковъ. Правительство каждаго штата обязано охранять жизнь и собственность своихъ гражданъ, смотрѣть за порядкомъ, принимать къ тому всевозможныя мѣры, издавать свои законы, судить преступниковъ, установлять правила по всѣмъ общественнымъ вопросамъ, какъ воспитаніе и обученіе дѣтей, призрѣніе бѣдныхъ, устройство дорогъ, мостовъ. Оно же даетъ разрѣшеніе на проведеніе желѣзныхъ дорогъ и каналовъ, оцѣниваетъ имущество гражданъ, облагаетъ и собираетъ съ нихъ налоги на разныя потребности этого штата…

— Но, позвольте, есть еще правительство въ Вашингтонѣ?

— Это правительство общее для всего Союза, для всѣхъ штатовъ, но оно не имѣетъ права вмѣшиваться въ управленіе каждаго штата, если только тамъ не происходитъ чего-нибудь такого, отъ чего страдаютъ другіе штаты. Это центральное правительство состоитъ изъ законодательной и судебной власти — сената и палаты депутатовъ, составляющихъ вмѣстѣ конгрессъ…

— Виноватъ, вы сказали, что штаты издаютъ законы сами?

— Да, для себя. Но есть такіе вопросы, которые можетъ разрѣшать только конгрессъ. Напримѣръ, надо провести желѣзную дорогу черезъ всю страну, а какой-нибудь штатъ черезъ который она должна пройти, скажемъ, не даетъ на то своего согласія. Тогда дѣло рѣшаетъ конгрессъ, потому что дорога дѣло общее. Конечно, все существенное рѣшается на мѣстѣ въ каждомъ штатѣ, но и центральное правительство… я забылъ сказать, что кромѣ конгресса есть еще президентъ…

— Да, его выбираютъ на четыре года…

— …но онъ законовъ не издаетъ, а имѣетъ только распорядительную власть.

Въ это время въ вагонъ вошло три недовольныхъ пассажира.

— Это глупо! горячился одинъ изъ нихъ. — Разъ дорога проходитъ черезъ цѣлый рядъ штатовъ, то нѣтъ надобности подчинять ее дѣйствію разныхъ законовъ… Въ одномъ штатѣ — пьютъ, въ другомъ — не пьютъ, намъ-то какое дѣло!

Господа эти вернулись изъ вагона-ресторана. Они было расположились тамъ провести весело время за бутылкой вина, какъ въ самый разгаръ бесѣды къ нимъ подошелъ «бой» и попросилъ немедленно допить вино, «такъ какъ поѣздъ сейчасъ въѣдетъ въ штатъ, въ которомъ запрещена продажа питей распивочно». Веселымъ джентльменамъ пришлось оставить свое занятіе и убраться изъ вагона-ресторана. Это и было причиной ихъ недовольства.

— Вотъ, — замѣтилъ Митинъ собесѣдникъ, — вотъ вамъ поясненіе къ нашимъ порядкамъ. Законы штатовъ различны, и есть случаи, что въ одномъ штатѣ что нибудь карается какъ преступленіе, а рядомъ, въ сосѣднемъ штатѣ, то же самое не считается преступленіемъ.

— Да, такъ вотъ видите-ли, центральное правительство облечено все-таки большою властью: оно собираетъ налоги для общихъ потребностей, завѣдуетъ почтой и телеграфомъ, таможнями, сношеніями съ иностранными государствами, войскомъ, флотомъ, чеканитъ монету, дѣлаетъ займы, издаетъ общіе законы, судитъ крупныхъ чиновниковъ. Дѣла много!

— Вы, кажется, въ большомъ восхищенія отъ американскаго управленія, а вотъ я слыхалъ, будто богачи, а ихъ въ штатахъ не мало, безъ труда подкупаютъ сенаторовъ и депутатовъ, даже судей, а потомъ черезъ нихъ издаютъ законы, которые помогаютъ имъ наживаться еще больше.

— Это есть, но съ этимъ ничего не подѣлаешь, пока будутъ люди, владѣющіе милліардами. Все-таки имъ приходится дѣйствовать очень осторожно, и затѣи ихъ не всегда удаются.

Черезъ нѣсколько дней Митя со своимъ спутникомъ былъ уже въ Вашингтонѣ. Это большой и чистый городъ, утопающій въ садахъ, но тихій и спокойный, чѣмъ Вашингтонъ сильно отличается отъ Чикаго или Нью-Іорка. Главную достопримѣчательность его составляетъ зданіе конгресса — Капитолій, который стоитъ на высокомъ холмѣ. Гигантское зданіе его увѣнчано громаднымъ высокимъ куполомъ, на вершинѣ котораго красуется статуя свободы… Входъ въ зданіе открытъ всѣмъ. Во время засѣданій конгресса горожане приходятъ въ залы Капитолія погулять или посидѣть. Они болтаютъ тутъ со знакомыми, иные читаютъ газеты, покуривая сигары, а дѣти играютъ и бѣгаютъ здѣсь, точно у себя дома. Громадныя картины, изображающія разные эпизоды изъ исторіи Америки, украшаютъ стѣны главной залы. А въ это же время засѣдаетъ конгрессъ — сенаторы въ своей залѣ, депутаты — въ другой. Когда Митя вышелъ на хоры зала засѣданія, то увидѣлъ внизу громадное, великолѣпное помѣщеніе, которое освѣщалось стекляннымъ потолкомъ съ матовыми стеклами. По стѣнамъ вездѣ живопись, а внизу все пространство представляло амфитеатръ, съ креслами и столиками для сенаторовъ. Кресло президента стояло у стѣны на особомъ возвышеніи. На галлереѣ рядомъ съ Митей толпилась самая различная публика — тутъ были изящно одѣтые леди и джентльмены, а рядомъ съ ними негръ въ грязной, рваной рубахѣ или какой-нибудь кавалеръ-мексиканецъ изъ дальняго штата въ громадной шляпѣ, въ цвѣтномъ плащѣ, въ сапожищахъ, украшенныхъ гигантскими серебряными шпорами. Заглянувъ внизъ, Митя, вмѣсто торжественнаго засѣданія, увидѣлъ тамъ довольно странную картину. Внизу стоялъ гулъ отъ громкихъ разговоровъ, смѣха депутатовъ, шелеста бумагъ и газетъ, отъ стука открываемыхъ и захлопываемыхъ столиковъ-конторокъ. Каждый держалъ себя такъ, точно сидѣлъ и занимался своими дѣлами у себя дома въ кабинетѣ. На кафедрѣ виденъ былъ ораторъ. Онъ махалъ руками и что-то говорилъ, но, вѣроятно, даже небольшая кучка слушателей, окружавшая его, плохо разбирала его слова. Депутаты безъ церемоніи занимались каждый своими дѣлами: одни писали письма знакомымъ или по частнымъ дѣламъ, другіе болтали, смѣялись, читали газеты, задравъ ноги на сосѣдній столъ или пустой стулъ, иные дремали, полулежа на диванахъ. Запечатавъ какой-нибудь пакетъ или посылку, депутатъ безъ церемоніи швырялъ его черезъ головы другихъ въ уголъ, гдѣ лежала для отправки на почту груда такихъ посылокъ. Въ залу постоянно входили и выходили. Физіономіи большинства депутатовъ выражали умъ, смѣтливость, энергію, живость, и держали себя они очень развязно, просто, но не грубо. Было въ числѣ ихъ нѣсколько негровъ, чистое бѣлье и элегантный костюмъ которыхъ еще сильнѣе оттѣняли ихъ черноту и безобразіе. Бѣлые депутаты относились къ нимъ, какъ къ равнымъ, пожимали руки, разговаривали, шутили. Но это только въ конгрессѣ. Стоило имъ выйти изъ зданія, какъ всякія близкія отношенія цвѣтныхъ съ бѣлыми прекращались.

Этотъ непрекращающійся, прерывистый стонъ и гулъ совершенно оглушилъ Митю.

— Скажите, пожалуйста, — обратился Митя къ сосѣду, невозмутимо наблюдавшему всю эту сцену, — неужели это засѣданіе конгресса?

— Ну да, что васъ удивляетъ?

— Удивляетъ то, что никто не слушаетъ оратора.

— Я вы знаете, о чемъ онъ говоритъ?

— О чемъ?

— О необходимости построить въ Балтиморѣ еще одну казарму для морскихъ солдатъ.

— Зачѣмъ же занимаютъ такими пустяками конгрессъ?

— Законъ. Такіе вопросы рѣшаютъ въ коммиссіяхъ изъ нѣсколькихъ депутатовъ, а доложить о нихъ конгрессу все-таки надо — могутъ быть возраженія, по крайней мѣрѣ всякій долженъ имѣть право и возможность возразить, а хочетъ-ли онъ — это его дѣло. Разумѣется; никто не слушаетъ такіе доклады. Я посмотрѣли бы вы, что здѣсь дѣлается, когда конгрессъ рѣшаетъ важный государственный вопросъ! Какія произносятся рѣчи! Какъ ихъ слушаютъ!

— Да, ну это другое дѣло!

Нѣсколько дней спустя, Митя плылъ уже черезъ океанъ. Въ Нью-Іоркѣ, видъ котораго живо напомнилъ Митѣ дни его скитаній въ первые дни по прибытіи въ Америку, онъ захотѣлъ отыскать своихъ знакомыхъ. Мистеръ Смитъ здравствовалъ и попрежнему промышлялъ около эмигрантовъ, но блѣднаго еврея съ бѣлыми зубами Митя не разыскалъ. Онъ узналъ только, что годъ тому назадъ его знакомый выписалъ изъ Россіи семью свою и перебрался въ какой-то другой городъ. «Ну, значитъ дѣла его поправились», подумалъ Митя. Плаваніе черезъ океанъ не ознаменовалось ничѣмъ особеннымъ, кромѣ только того, что Сизая Спина жестоко страдалъ отъ морской болѣзни. Въ это время Митя успѣлъ обдумать, что ему дѣлать на родинѣ. Подводя итогъ своему четырехлѣтнему пребыванію въ Америкѣ, Митя задалъ себѣ вопросъ, что дало оно ему. Нашелъ ли онъ счастье, за которымъ погнался? Если вспомнить, отчего и зачѣмъ онъ бѣжалъ въ Америку, то на первый взглядъ могло казаться, что онъ нашелъ то, чего искалъ. Онъ возвращался домой съ крупнымъ состояніемъ, которое ему посчастливилось составить въ короткое время, и съ помощью долларовъ поставленная имъ задача — обезпечить мать и сестру отъ жизненныхъ невзгодъ, — была рѣшена. Деньги также облегчали ему дальнѣйшій путь въ жизни. Кромѣ того въ Америкѣ онъ развилъ и укрѣпилъ въ себѣ американскія свойства: привычку къ упорному труду, настойчивое стремленіе къ цѣли, вѣру въ свои силы, быстроту и энергію въ дѣйствіяхъ. Но и потерялъ онъ много. Окруженный постоянно людьми, стремившимися съ лихорадочнымъ эгоизмомъ только къ наживѣ, Митя едва не заразился ихъ страстью, и только тоскливыя чувства ко всему русскому и мысль о близкихъ поддерживали въ его душѣ болѣе высокія стремленія. Достигнувъ цѣли, но не видя въ этомъ счастья, молодой человѣкъ мгновенно потерялъ вкусъ къ американскимъ дѣламъ и все чаще возвращался къ другимъ вопросамъ. Онъ сознавалъ, что ѣдетъ въ страну, которая сильно отличается отъ Америки. Здѣсь энергія и какія-нибудь практическія знанія открываютъ человѣку дорогу, какъ испыталъ на себя самъ Митя. Поглощенный лихорадочной дѣятельностью американецъ переходитъ отъ одного дѣла къ другому и, такъ сказать, на практикѣ проходитъ школу жизни. Онъ получаетъ знанія изъ самой дѣятельности. Кромѣ того, ему нечего думать о ближнихъ — каждый заботится о себѣ самъ и не ищетъ помощи у другихъ, потому что мало нуждается въ ней. Но какъ только Митя на свободѣ принялся вспоминать родныя картины, такъ передъ нимъ встала во всей убогости безпомощная и жалкая русская деревня, онъ самъ показался себѣ безсильнымъ со всей своей американской энергіей. «Нѣтъ, — говорилъ онъ себѣ, — тутъ мало быть американцемъ, надо сперва понять что это такое, отчего люди и порядки у насъ такъ сильно отличаются отъ американскихъ. У меня есть средства, мама и Надя обезпечены, и теперь я могу подумать о себѣ. Надо учиться, вѣдь я ужасно невѣжественъ при всемъ своемъ американствѣ».

Трудно, конечно, описать чувства, какія испытывалъ нашъ американецъ, когда пароходъ послѣ долгихъ дней плаванія сталъ приближаться къ берегамъ родной страны. Казалось, впереди открывается новая жизнь. Кто же могъ думать, что будущее таитъ въ себѣ новыя угрозы.

Но объ этомъ будетъ разсказано въ другомъ мѣстѣ.

---

1. Жаргонъ — испорченный нѣмецкій языкъ, на которомъ говорятъ евреи въ юго-западныхъ губерніяхъ.
2. Одинъ изъ сѣверныхъ штатовъ Союза.
3. «Закопатъ рѣдьку» у лошадниковь значитъ быть сброшеннымъ конемъ съ сѣдла.