В некоторое время (Мамин-Сибиряк)/ДО

В некоторое время
авторъ Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Опубл.: 1904. Источникъ: az.lib.ru • (Совершенно невероятная история).

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.

ТОМЪ ОДИННАДЦАТЫЙ

ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ

ВЪ НѢКОТОРОЕ ВРЕМЯ.
(Совершенно невѣроятная исторія).

1. «Третій пунктъ», Сладкоѣжка и тетя

2. Человѣкъ безъ спины

3. «Адамовы головы» и «Вице-рой»

4. Развязка

1.

«Третій пунктъ», Сладкоѣжка и «тетя».

I.

Татары-офиціанты на Николаевскомъ петербургскомъ вокзалѣ мѣрили день господиномъ среднихъ лѣтъ, средняго сложенія, роста и полноты, аккуратно появлявшимся въ буфетѣ перваго класса ежедневно въ опредѣленные часы. Онъ занималъ свое мѣсто за небольшимъ столикомъ у окна, не торопясь надѣвалъ очки въ золотой оправѣ и вынималъ изъ кармана газету. Офиціанты, не спрашивая, подавали бутылку свѣтлаго «императорскаго» пива и обязательно спрашивали:

— Какъ ваше здоровье, Иванъ Семенычъ?

— Спасибо. Слава Богу, здоровъ. А какъ вы тутъ поживаете?

— Покорно благодаримъ, Иванъ Семенычъ… Мало-мало живемъ.

Татары любили неизвѣстнаго Ивана Семеныча не за чай — онъ больше гривенника не давалъ, а за обращеніе. Мало ли порядочныхъ господъ бываетъ въ буфетѣ, а только то да не то. Круглое лицо Ивана Семеныча съ жиденькой бородкой и выпуклыми, добродушными, близорукими глазами точно было вуалировано, выражаясь языкомъ фотографовъ-любителей, удивительно добродушной улыбкой. Онъ и весь былъ какой-то добрый, даже широкая спина и короткія ручки казались добрыми. Что это былъ за человѣкъ, — никто не зналъ. Онъ появился на вокзалѣ года четыре тому назадъ и приходилъ встрѣчать поѣзда, какъ на службу. Желѣзнодорожные жандармы и сомнительные господа въ барашковыхъ пальто и несмотря ни на какую погоду въ резиновыхъ калошахъ и съ зонтиками обратили на него свое благосклонное вниманіе, но потомъ махнули рукой. Улыбающійся незнакомецъ вѣчно встрѣчалъ какихъ-то пріѣзжихъ «далекихъ» провинціаловъ въ оленьихъ дохахъ и самыхъ удивительныхъ шапкахъ съ наушниками. Потомъ онъ ихъ провожалъ во-свояси и начиналъ поджидать новыхъ.

Стоялъ уже ноябрь. Санный путь въ столицѣ только-что установился. Провертывались совсѣмъ морозные деньки. Въ одинъ изъ такихъ деньковъ Иванъ Семенычъ явился на свое дежурство раньше обыкновеннаго и противъ обыкновеннаго имѣлъ немного тревожный видъ.

— Сибирскій поѣздъ придетъ черезъ часъ, — объяснилъ подававшій пиво Ахметъ, — Расписаніе перемѣнили противъ прежняго…

— Знаю, Ахметъ. Спасибо… Ну, какъ вы тутъ живете?

— Мало-мало живемъ, Иванъ Семенычъ. Покорно благодаримъ…

Читая газету, Иванъ Семенычъ дѣлалъ перерывы. Онъ доставалъ старый толстый бумажникъ, какой бываетъ только у провинціаловъ, раскрывалъ его, вынималъ какую-то телеграмму, перечитывалъ ее, морщился и покачивалъ головой.

— Да, штука… — повторялъ онъ про себя. — И зачѣмъ только панъ Гедиминъ замѣшался? Не по-ни-ма-ю… А куда дѣлся Лихошерстовъ? Удивительно… Проку не будетъ…

Телеграмма гласила слѣдующее: «Ивану Семенычу Ахлюстину. Отецъ ѣдетъ сегодня курьерскимъ Петербургъ. Встрѣчай. Цвѣтъ-Ивановъ. Гедининъ-Шмурло-Зикевичъ». Ахлюстинъ прочелъ дату и мѣсто отправленія телеграммы, — подана въ Москвѣ 7-го ноября.

— Удивительно… — еще разъ проговорилъ Ахлюстинъ, бережно сложилъ газету и отправился на платформу встрѣчать дорогихъ гостей.

Ранніе утренніе поѣзда встрѣчаютъ мало, особенно курьерскій. На платформѣ одни артельщики и титулованные лакеи въ цилиндрахъ съ розетками и плодами въ рукахъ. И здѣсь кондуктора знали Ахлюстина, раскланивались съ нимъ, какъ со старымъ знакомымъ.

Нѣтъ ничего томительнѣе, какъ ожиданіе поѣзда. Часы точно останавливаются. Чужіе свистки передаточныхъ и служебныхъ поѣздовъ вводятъ въ заблужденіе, и ожидаемый поѣздъ всегда является какъ-то неожиданно. Такъ было и теперь, когда въ просвѣтъ желѣзнодорожнаго полотна выдвинулась желѣзная масса, съ подавляющимъ, сдержаннымъ гуломъ остановившаяся у платформы. Обычная безтолковая суета, окрики, возбужденныя лица, торопливые шаги, тревожные, ищущіе взгляды.

Составъ курьерскаго поѣзда невеликъ, и Ахлюстинъ успѣлъ пробѣжать мимо линіи вагоновъ раза три, напрасно отыскивая знакомыхъ. Публика выходила, а ихъ нѣтъ какъ нѣтъ. Вотъ и вагоны уже опустѣли. Ахлюстинъ уже повернулся къ выходу съ платформы, какъ его окликнулъ знакомый голосъ изъ послѣдняго вагона:

— Иванъ Семенычъ, да постой ты… Охъ, и бѣсова тѣснота у васъ!..

Въ дверкахъ выходной вагонной площадки стояло что-то круглое, мохнатое и тяжело дышавшее. Пассажиръ завязъ въ дверяхъ своей грузной фигурой, и носильщикъ напрасно старался вытолкнуть его, упираясь въ спину всѣмъ корпусомъ.

— Егоръ Егорычъ, голубчикъ! — невольно крикнулъ Ахлюстинъ. — Какими судьбами? Вотъ удивилъ…

Онъ подскочилъ къ тяжело дышавшему отъ натуги Егору Егоровичу, схватилъ его руку и помогъ освободиться изъ тисковъ.

— Ну, здравствуй, голубчикъ…

Пріѣзжій съ трудомъ могъ двигаться въ своей сибирской дохѣ изъ жеребячьяго мѣха, а изъ-подъ мѣховой пыжиковой шапки съ неизбѣжными наушниками выставлялась только часть лица. Они расцѣловались, причемъ Ахлюстинъ не переставалъ бормотать.

— Вотъ удивилъ… Вѣдь ты на службѣ, Егоръ Егоровичъ, и вдругъ въ Петербургъ махнулъ.

— А ну ее, бисову службу, — съ мягкимъ хохлацкимъ акцентомъ говорилъ Егоръ Егорычъ, отдувая толстыя щеки. — Довольно послужилъ. Пусть другіе послужатъ.

— Въ отставкѣ?

— Въ отставкѣ… Однимъ словомъ, наплевать.

— А я пріѣхалъ встрѣчать на вокзалъ Цвѣтъ-Иванова и пана Гедимина. Получилъ отъ нихъ телеграмму изъ Москвы… Надули, прохвосты.

— Ну, ихъ придется ждать… Я до Москвы вмѣстѣ съ ними ѣхалъ, а потомъ едва вырвался. Закурили напропалую… Не выходятъ отъ Омона.

— Это ужъ панъ Гедиминъ… А Лихошерстовъ?

— И онъ въ Москвѣ. Ждетъ, когда они прочухаются… Какъ-то захожу вечеромъ къ нимъ въ номеръ. Темно… Чиркнулъ спичку, смотрю, а въ передней на диванчикѣ спитъ Лихошерстовъ. «Илья Саввичъ, что вы, говорю, тутъ дѣлаете?» — «А я, говоритъ, жду, когда проснется мой министръ финансовъ. Пришелъ домой пьянѣе вина, двѣ ночи не спалъ и завалился на мою кровать…» — «Такъ зачѣмъ, говорю, въ темнотѣ лежите?» — «А зачѣмъ, говоритъ, я зря буду электричество палить? Оно вѣдь денегъ стоитъ»… Однимъ словомъ, такая компанія собралась, что если подарить знакомому чорту обратно отдастъ.

Они усѣлись съ трудомъ на одного извозчика, и Ахлюстинъ крикнулъ:

— Пушкинская… Я остановился въ меблированныхъ комнатахъ и живу въ нихъ вотъ уже третій годъ. Есть свободные номера… У насъ отлично.

— А та мнѣ жъ все равно… Я не надолго.

— Ну, это всѣ такъ говорятъ, Егоръ Егорычъ, а глядишь — человѣкъ и заживется. Ужъ такой особенный городъ… Только разъ въ него попасть. Я тоже вотъ на недѣльку пріѣхалъ, а идетъ ужъ пятый годъ. Нельзя, дѣла… Впрочемъ мнѣ недолго осталось ждать: черезъ двѣ недѣли мое дѣло окончательно рѣшится.

— Ахъ, ты, третій пунктъ! — засмѣялся Егоръ Егорычъ. — Твои-то двѣ недѣли лѣтъ пять продолжаются… Даромъ только здѣсь проѣдаешься.

— Скоро все кончится. Вотъ устроилъ дѣло Лихошерстова, отлично устроилъ. А онъ вотъ въ Москвѣ проклажается со своими идолами… Нашелъ компанію тоже… Ахъ, какой здѣсь есть человѣкъ, Егоръ Егорычъ! Вотъ я тебя познакомлю съ нимъ, такъ самъ увидишь. Такой человѣкъ, такой человѣкъ… А нашихъ здѣсь здорово понаперло: изъ Иркутска, изъ Томска, съ Урала. Чего хочешь — того просишь. Встрѣтишь и старыхъ пріятелей… Со всѣхъ сторонъ народъ съѣхался и все по дѣламъ. Нѣтъ, братъ, не старое время, когда мы всю жизнь сидѣли, какъ грибы въ лѣсу… Да вотъ я — я въ Питерѣ какъ у себя дома. И какой народъ попадается ловкій, особенно которые понаѣхали съ юга. Какъ вода въ котлѣ всѣ кипимъ да варимся…

— Тебѣ это въ самый разъ, Иванъ Семенычъ. Хлѣбомъ тебя не корми, а только бы на людяхъ потолкаться…

— Что же, и поговорка такая есть: бывали рога въ торгу… Не съ деньгами жить, а съ добрыми людьми.

— А я, братъ, насчетъ пенсіи пріѣхалъ похлопотать…

— Можно и пенсію выхлопотать, ежели умѣючи. Я-то теперь всѣ ходы и выходы знаю… Сначала-то какъ въ потемкахъ ходилъ, а теперь вотъ какъ все выучилъ.

— Еще бы: извѣстная консисторская строка. Недаромъ со службы по третьему пункту выгнали…

— Я не виноватъ, Егоръ Егорычъ, ежели злые люди погубили. Другіе за мою спину спрятались, ну, а меня подъ обухъ…

II.

Сани остановились у подъѣзда громаднаго пятиэтажнаго дома. Выскочилъ бравый швейцаръ и помогъ Егору Егорычу вылѣзти изъ саней. Онъ всѣхъ провинціаловъ въ дохахъ считалъ золотопромышленниками и на этомъ основаніи относился къ нимъ съ особеннымъ уваженіемъ.

— Пожалуйте-съ… Есть два свободныхъ номера.

Пришлось подниматься въ третій этажъ, и Егоръ Егорычъ нѣсколько разъ останавливался, чтобы перевести духъ.

— Этакая у васъ бѣсова тѣснота… — ворчалъ онъ. — Тутъ какъ разъ на лѣстницѣ и помрешь.

— Ничего, привыкнешь, — успокаивалъ его Ахлюстинъ. — Доктора даже совѣтуютъ жить повыше. Съ одной стороны — гимнастика, а съ другой — воздухъ чище.

Когда уже вошли въ номеръ, Ахлюстинъ сообразилъ, что шубы слѣдовало оставить внизу, у швейцара. Комната была свѣтленькая и выходила двумя окнами на Пушкинскую улицу.

— Вотъ мы и дома, — говорилъ Ахлюстинъ, — У насъ прислуга вѣжливая… Видѣлъ, какой у насъ швейцаръ? И горничная одинъ коленкоръ…

Егоръ Егорычъ только пыхтѣлъ, снимая съ себя дорожный костюмъ. Это былъ еще не старый, полный человѣкъ съ маленькими, сѣрыми, хитрыми глазами. Лысина, легкая просѣдь въ волосахъ и медленныя движенія придавали ему солидный видъ. Общее впечатлѣніе портилъ только несоразмѣрно большой съ фигурой животъ. Такіе животы бываютъ у засидѣвшихся въ своей глуши провинціаловъ, которые отъ скуки очень ужъ усердно предаются «тихимъ желудочнымъ радостямъ».

Черезъ часъ швейцаръ Андрей Иванычъ, надѣвъ очки, долго и съ недоумѣніемъ перечитывалъ документы новаго жильца. Въ паспортѣ значилось, что онъ — исправникъ въ отставкѣ, Георгій Георгіевичъ Сладкоѣжка. Фамилія совсѣмъ странная и даже для чиновника какъ будто смѣшная. При паспортѣ глупая горничная принесла еще и послужной списокъ, въ которомъ говорилось ужъ совсѣмъ что-то непонятное. Оказалось, что «вышеизложенный дворянинъ Сладкоѣжка» окончилъ курсъ прапорщикомъ запаса школы штурмановъ дальняго плаванія, потомъ проходилъ службу въ какомъ-то «сосредоточенномъ архивѣ», потомъ получилъ мѣсто сибирскаго засѣдателя и т. д.

— Мудреные бываютъ господа… — думалъ вслухъ Андрей Ивановичъ.

На черной доскѣ, гдѣ мѣломъ записывались фамилія пріѣзжающихъ, онъ съ особенной тщательностью крупными солдатскими буквами вывелъ: «Сладкоѣжка».

Сладкоѣжка и «Третій пунктъ» сидѣли у кипѣвшаго самовара и бесѣдовали. По заказу Ахлюстина горничная принесла фунтъ малороссійскаго сала, вареной колбасы, двинской семги, конченой ряпушки. Потомъ Ахлюстинъ принесъ изъ своей комнаты початую бутылку водки.

— Съ пріѣздомъ, Егоръ Егорычъ… — говорилъ онъ, чокаясь рюмкой.

— Здравствуй, Третій пунктъ.

— Отвѣдай нашей двинской семужки, будетъ получше вашей печорской. И сальце малороссійское — антикъ съ гвоздикой.

Просить гостя не приходилось. Онъ всей закускѣ отдалъ надлежащую дань уваженія, а особенно своему любимому салу.

— Добрая закуска, — похвалилъ онъ, дѣлая передышку.

— Если бы я зналъ, что ты пріѣдешь, такъ впередъ бы заготовилъ и малороссійскую запеканку и стару вудку, — хвалился Ахлюстинъ, начиная краснѣть отъ выпитой водки. — Здѣсь, братъ, только птичьяго молока не достанешь, да еще отца съ матерью.

Ахлюстинъ не могъ сидѣть на одномъ мѣстѣ и бѣгалъ по комнатѣ маленькими шажками. Онъ раза три принимался обнимать дорогого гостя, цѣловалъ его и повторялъ:

— Вотъ удивилъ-то, другъ сердечный… Вѣдь сколько лѣтъ не видались… да. Ну, что у васъ тамъ, въ провинціи?

— А та ничего жъ нѣтъ… — равнодушно отвѣчалъ Слидкоѣжка, жмуря глаза. — Все по-старому, какъ мать поставила.

— Желѣзную дорогу вамъ провели…

— А ну ее къ нечистому! Жили и безъ желѣзной дороги… Одну тѣсноту она намъ привезла. Воровъ больше стало…

— Читалъ въ газетахъ, что адвокатъ Мышкинъ умеръ… Ахъ, какой человѣкъ былъ! Нарочно ходилъ въ здѣшній судъ послушать извѣстныхъ адвокатовъ, — въ подметки Мышкину не годятся. Если бы онъ не попивалъ черезъ мѣру…

— Да, померъ Мышкинъ. Мало, видно, водки пилъ.

— Много у васъ перемерло народу за пять-то лѣтъ, Егоръ Егорычъ. Съ ума тоже сходятъ нѣкоторые.

— Случается…

— Даже на что доктора — и тѣ умираютъ.

— И здѣсь люди мрутъ не меньше.

— Ахъ, это даже совсѣмъ наоборотъ: идешь утромъ по улицѣ, этакую колесницу везутъ, а кто умеръ — неизвѣстно. Даже какъ-то не жаль, хотя и грѣшно это, если разсудить по человѣчеству.

Остановившись, Ахлюстинъ съ какимъ-то чмоканьемъ прибавилъ:

— А какъ митрополичьи пѣвчіе поютъ… Обѣдню г. Чайковскаго не могу одобрить, ибо по-театральному. А вотъ чинъ погребенія… Дастъ Богъ, можетъ-быть, умретъ какой-нибудь архіерей изъ проживающихъ на покоѣ, — вотъ службу послушаемъ!

— А баня у васъ близко есть? — прервалъ его Сладкоѣжка.

— Да сколько угодно… Вотъ сейчасъ по Пушкинской. Чего хочешь, братику, того просишь.

— Ну, противъ московскихъ бань не выдержать. Я цѣлую недѣлю прожилъ въ Москвѣ и каждый день ходилъ въ баню… Грѣшный человѣкъ, люблю. Хлудовскія бани въ Китайскомъ проѣздѣ, Сандуновскія на Неглинной — не нужно въ театръ ходить.

— Что же, и я съ тобой въ баню схожу. Паръ костей не ломитъ… А потомъ пообѣдаемъ гдѣ-нибудь… Угощу тебя нашей невской лососинной… Пальчики оближешь.

Отправились въ баню, а изъ бани прямо въ ресторанъ «Москву» на Невскомъ. Занявъ столикъ около машины, друзья опять принялись за водку, причемъ Ахлюстинъ счелъ своимъ долгомъ предупредить:

— Собственно говоря, я вѣдь не пью… да. Ну, а сегодня разрѣшилъ по случаю твоего пріѣзда… Гдѣ наше не пропадало!

— Ну, а я люблю выпить съ пріятелемъ. Служба была собачья, ну, отъ скуки и хлопнешь. Вѣдь семнадцать лѣтъ исправникомъ лямку тянулъ… Шесть губернаторовъ переслужилъ. Да… тутъ мертвый запьетъ, — признавался Сладкоѣжка, уписывая закуску. Онъ могъ съѣстъ невѣроятное количество. Остановившись въ Москвѣ, онъ съѣдалъ но два и по три обѣда, пока не являлась одышка. Сейчасъ онъ приналегъ и на свѣжую осетровую икру, и на балыкъ изъ бѣлорыбицы, и на копченаго сига, и на вестфальскую ветчину.

— Ничего, добрая закуска… — одобрялъ онъ, дѣлая передышку. — А еще говорятъ, что въ Питерѣ плохо кормятъ.

— Такъ, зря болтаютъ. Вотъ только наши сибирскіе пельмени не умѣютъ дѣлать… Нѣ-еть, не тотъ коленкоръ. Нашъ пельмень въ тонкой кожицѣ, начинка жирная и сейчасъ въ своемъ собственномъ соку… Тоже вотъ по части стерлядей здѣсь плохо. И дорого и тоже не понимаютъ. Представь себѣ, уху изъ стерлядей готовятъ на куриномъ бульонѣ? Вѣдь это ужъ чортъ знаетъ что такое…

— Просто свинство выходитъ…

— Вполнѣ свинство.

Когда графинчикъ съ водкой опустѣлъ, Ахлюстинъ вдругъ спохватился.

— А что Простосердовъ? Вотъ любилъ пельмени… Онъ ихъ ѣлъ сырыми. Сядетъ и штукъ пятьдесятъ оплететъ… Мы его такъ и называли: бурсацкое луженое брюхо.

— Да, это человѣкъ… И ни капельки не измѣнился: сухой, желтый, точно давно нечищенный сапогъ. Недавно ему справляли тридцатипятилѣтній юбилей. Онъ правителемъ губернаторской канцеляріи больше двадцати лѣтъ…

— Вѣдь собственно онъ правитъ губерніей.

— Конечно, онъ… Назначатъ новаго губернатора, ну, онъ сейчасъ прыть свою показывать. Новая метла чисто мететъ… Туда-сюда, а кончится дѣло тѣмъ, что пошлетъ за Іоной Гаврилычемъ. Министерская голова… Четыре генеральныхъ ревизіи выдержалъ. Кругомъ чиновники, какъ на войнѣ, валятся, а онъ сидитъ, какъ дубъ, и знать ничего не хочетъ.

— Знаю, знаю… Охъ, какъ знаю, Егоръ Егорычъ! Самъ по третьему пункту уволенъ изъ консисторіи изъ-за ревизіи… Пострадалъ за другихъ, потому что не хотѣлъ сора изъ избы выносить. Какъ это раздумаешься про старое-то… особенно ночью… Точно вотъ тяжелый сонъ увидишь…

III.

Друзья вернулись домой только вечеромъ, осторожно поддерживая другъ друга. Ахлюстинъ сейчасъ же послалъ горничную за четвертью дешеваго краснаго бессарабскаго вина, извѣстной подъ именемъ «тети». Теперь они сидѣли уже въ комнатѣ Ахлюстина, выходившей единственнымъ запыленнымъ окномъ на глубокій каменный дворъ-колодецъ.

— Вино ничего себѣ… — похваливалъ Ахлюстинъ. — У меня есть знакомый виноторговецъ, онъ ужъ знаетъ мой вкусъ.

Сладкоѣжка отнесся къ «тетѣ» подозрительно и долго жевалъ губами, сдѣлавъ первый глотокъ. Отставивъ недопитый стаканчикъ, онъ тономъ спеціалиста проговорилъ:

— Знакомое винцо… У насъ про него въ Сибири говорятъ, что какъ выпьешь бутылку, такъ и оглохнешь на цѣлую недѣлю.

— Ну, это ужъ пустяки!.. Вамъ чихирь въ бочкахъ возятъ, а потомъ изъ него всѣ сорта вина и выдѣлываютъ собственные алхимики. Я какъ-то разговорился съ однимъ виноторговцемъ, зачѣмъ, молъ, вино поддѣлываете, а онъ мнѣ: «Для васъ же стараемся, потому какъ вы натуральнаго винограднаго вина и пить не станете».

Сидѣли и пили, предаваясь далекимъ провинціальнымъ воспоминаніямъ, Ахлюстинъ раскраснѣлся, какъ маковъ цвѣтъ, и нѣсколько разъ принимался обнимать и цѣловать Сладкоѣжку.

— Голубь ты мой сизокрылый… — повторялъ онъ слегка начинавшимъ заплетаться языкомъ. — Какъ праздникъ свалился… а? Удивилъ!..

— Чего же удивительнаго? Гора съ горой не сходится…

— Ахъ, не то, совсѣмъ не то! Поживи-ка ты пять лѣтъ въ Петербургѣ… да. Обрадуешься полѣну съ родной стороны, а не то что живому человѣку, да еще старому благопріятелю. Вотъ адвокатъ Мышкинъ умеръ, нотаріусъ Полозовъ отравился… А какіе были люди! Изо всего дерева сдѣланы были… Ахъ, Господи! Этакъ, пожалуй, и всѣ перемрутъ, пока тутъ болтаешься…

Хлопнувъ стаканчикъ вина, Ахлюстинъ лукаво подмигнулъ и, хлопнувъ себя по животу, вытащилъ изъ бокового кармана свой толстый бумажникъ.

— Вотъ онъ, голубчикъ…

Прищелкнувъ языкомъ и прижавъ бумажникъ къ сердцу, Ахлюстинъ шопотомъ проговорилъ:

— Милліонъ…

— У какого бѣса милліонъ?

— Да у меня… Черезъ двѣ недѣли все будетъ кончено. Вѣдь цѣлыхъ двѣнадцать лѣтъ веду дѣльце. У меня съ заводами тяжба. Они захватили у крестьянъ девять тысячъ десятинъ…

— Помню, какъ же, хотя и не въ моемъ уѣздѣ.

— Да… А земля-то золотоносная… хе-хе! Съ крестьянами у меня условіе, что, какъ оттягаю имъ землю — десять процентовъ мои, а другое условіе — ежели устрою золотопромышленную компанію, то получаю пожизненно пять процентовъ съ каждаго добытаго пуда золота. Я уже все подсчиталъ… Площадь великолѣпная, золота будетъ намываться ежегодно отъ трехъ до пяти пудовъ, а мнѣ причтется, значитъ, получать ежегодно, считая пудъ золота въ двадцать тысячъ, отъ трехъ тысячъ рубликовъ до пяти. Что, ничего, недурно? Вѣдь это называется, Егоръ Егорычъ: кусъ!.. Хе-хе… Я и золотопромышленную компанію обмозговалъ… Только состоится рѣшеніе сената, и сейчасъ пойдетъ битка въ конъ.

— Смотри, не подавись… Что-то ужъ очень много барышей считаешь.

— Самое вѣрное дѣло, какъ въ аптекѣ… Тогда узнаете, каковъ таковъ есть третій пунктъ. Какъ говорятъ французы: смѣется послѣдній. У меня это даже въ книжечкѣ записано. Я теперь всякія слова записываю. Вотъ читай: «рира бьенъ ки рира ле дерньеръ». Хорошо? Хе-хе… Я и другимъ устраиваю дѣла.. Какъ же! Оно ужъ по пути… Вотъ и Лихошерстову тоже устроилъ, а онъ въ Москвѣ проклажается…

— Тоже милліонъ?

— Ну, ему побольше придется получить за его промыслы…

— Какой ты добрый, третій пунктъ… И деньги у васъ въ Питерѣ, видно, дешевыя…

Начавшій совѣть Сладкоѣжка неожиданно расхохотался. Закинувъ голову, онъ повторялъ:

— Охъ, не могу… Уморили вы меня!… Охъ, не могу…

Ахлюстинъ хотѣлъ уже обидѣться, но Сладкоѣжка пришелъ въ себя и объяснилъ, задыхаясь отъ смѣха:

— Забылъ я тебѣ давеча разсказать, третій пунктъ… Да, забылъ… Что они тамъ придумали, въ Москвѣ… Ха-ха!.. То-есть придумалъ, конечно, министръ финансовъ Цвѣтъ-Гуляевъ. Ахъ, шутъ гороховый! Ха-ха… Ну, и панъ Гедиминъ ему, конечно, помогъ… Охъ, уморили отцы! Вѣдь это два такихъ праведника, что голову оторвутъ кому угодно…

— Да что они придумали-то?

— Все министръ финансовъ, хрѣнъ ему въ голову!.. Мы, говоритъ, какъ пріѣдемъ въ Петербургъ, такъ сейчасъ и будемъ съ паномъ Гедиминомъ у Лихошерстова личными секретарями… Ей-Богу! Ахъ, шарлатаны… Хороши секретари!

— Отчего же, Егоръ Егорычъ? Это даже очень хорошо… Недавно въ Питеръ пріѣзжалъ американскій милліардеръ Вандербильдъ, такъ при немъ пять секретарей состояло. Притомъ Лихошерстовъ ни въ зубъ толкнуть по иностраннымъ языкамъ, да и я тоже, ну, секретари и будутъ вести всѣ переговоры… Въ самый даже разъ, если разсудить.

— Да вѣдь они жулики, т.-е. Цвѣтъ-Гуляевъ и панъ Гедиминъ?

Ахлюстинъ смутился. Выдумка хорошая, а вдругъ Сладкоѣжка гдѣ-нибудь проболтается подъ пьяную руку. Все дѣло можетъ испортить однимъ своимъ глупымъ хохотомъ…

— Послушай, Егоръ Егорычъ, — заговорилъ «третій пунктъ» вкрадчиво-серьезнымъ тономъ. — Вотъ что я тебѣ скажу… Уговоръ на берегу, а потомъ за рѣку.

— Ну, ну?.. Что еще скажешь?

— А вотъ тебѣ и сказъ: ежели что-нибудь разболтаешь про Лихошерстова… понимаешь?

— Ну, ну?

— Вотъ тебѣ и будетъ тогда: ну! Пенсіи не увидишь…

— Это какъ же такъ? Ты, что ли, раздаешь здѣсь пенсіи?

— Я-то не я, а надо умѣть ее получить… Сколько васъ здѣсь такихъ-то по Питеру шляется… Да… Умѣючи, говорю, надо, а не зря. Придешь ты въ департаментъ и отрекомендуешься: такъ и такъ, тамъ-то и тамъ проходилъ службу, подъ судомъ и слѣдствіемъ не состоялъ, формуляръ имѣю чистый, награжденъ тѣмъ-то и тогда-то, — музыка извѣстная. Тебѣ, чтобы отвязаться, наобѣщаютъ съ три короба, а потомъ начнутъ гонять по канцеляріямъ. Тутъ надо справочку, тамъ копію съ копіи, и вездѣ одна волчья пѣсня: «Надо подождать, г. Сладкоѣжка». Да-съ… Провинціалы всѣ такъ думаютъ: пріѣду въ Питеръ — и сейчасъ дѣло въ шляпѣ. Нѣ-етъ, отецъ, тутъ н насъ съ тобой люди сидятъ и видали виды…

— А ну васъ съ Лихошерстовымъ къ лысому бѣсу! Очень мнѣ нужно, что вы тамъ будете вытворять…

«Тетя» быстро пустѣла. Если бы она владѣла даромъ слова, то могла бы разсказать удивительныя и поучительныя вещи. Ахлюстинъ бѣгалъ своими мелкими шажками по комнатѣ и говорилъ, не слушая Сладкоѣжку.

— А мнѣ только бы промаячить эти проклятыя двѣ недѣли…

— Мнѣ бы только пенсію…

Потомъ они безъ всякой побудительной причины начинали обниматься и цѣловаться, потомъ подняли споръ, кричали, Сладкоѣжка колотилъ по столу кулакомъ, а «третій пунктъ» такъ размахивалъ руками, точно хотѣлъ ударить гостя. Закончилось дѣло тѣмъ, что Сладкоѣжка завалился на кровать и сейчасъ же захрапѣлъ, какъ зарѣзанный. Ахлюстинъ продолжалъ спорить уже съ самимъ собой, хихикалъ и ни съ того ни съ сего грозилъ кулакомъ неизвѣстному врагу.

— Третій пунктъ?.. Ха-ха… Я вамъ покажу третій пунктъ, всѣмъ покажу!.. Вотъ только бы Лихошерстовъ поскорѣе пріѣхалъ.

2.

Человѣкъ безъ спины.

I.

Сладкоѣжка проснулся, противъ обыкновенія, довольно поздно. Голова была тяжелая, какъ пивной котелъ. Онъ проспалъ всю ночь, не раздѣваясь. «Третій пунктъ» спалъ на диванѣ, свернувшись калачикомъ, какъ комнатная собачка. Онъ тоже не раздѣвался. Еще не проснувшись хорошенько и лежа съ закрытыми глазами, Сладкоѣжка припомнилъ, что всю ночь его кто-то толкалъ въ бокъ и чѣмъ-то очень твердымъ. Открывъ глаза, онъ увидалъ лежавшую рядомъ съ нимъ «тетю». Бутылка была пуста, и удивительно, что она не скатилась на полъ.

— Ахъ, «третій пунктъ», что придумалъ!.. — ворчалъ Сладкоѣжка. — Совсѣмъ глупый человѣкъ… Совсѣмъ дурень!..

Сладкоѣжка спустился съ кровати, положилъ «тетю» на диванъ къ «третьему пункту» и ушелъ въ свой нумеръ. По дорогѣ его чуть не сбила съ ногъ какая-то дама въ ночной кофточкѣ. Она какъ-то спѣшно юркнула въ свой номеръ, подобравъ юбки.

«О о! бѣшеная баба…» — подумалъ Сладкоѣжка.

Онъ заказалъ горничной самоваръ, умылся, переодѣлся, погулялъ по коридору, чтобы размять свою хохлацкую натуру, и почувствовалъ, что ему дѣлается скучно. Ничего не оставалось, какъ вернуться въ номеръ Ахлюстина, чтобы разбудить дурня. Пить одному чай не хотѣлось. Но «третій пунктъ» такъ сладко спалъ, некрасиво раскрывъ ротъ, что Сладкоѣжка пожалѣлъ его будить и присѣлъ къ столу, чтобы написать письмо домой о своемъ благополучномъ прибытіи въ столицу. На письменномъ столѣ были всѣ необходимыя принадлежности для такого скромнаго занятія, но вниманіе Сладкоѣжки привлекла прежде всего валявшаяся на столѣ записная книжка.

«Ого, да онъ писателемъ тутъ сдѣлался!..» — сообразилъ Сладкоѣжка.

По старой полицейской привычкѣ онъ безъ всякаго стѣсненія раскрылъ книжку и принялся читать. Книжка велась довольно безалаберно. Были тутъ записи расходовъ, адреса и какія-то совершенно непонятныя замѣтки, отдѣльныя фразы и слова. Для большей удобопонятности Сладкоѣжка принялся читать вслухъ:

— «Носокъ, убѣжденный, вѣрующій въ свою силу»… Такъ-съ… «Индивидуальность Карякиной осталась нетронутой, несмотря на ея поѣздку въ Италію, гдѣ балерины дѣлаютъ фу… фуэтте въ 36 оборотовъ»… Эге, это, значитъ, о танцоркахъ!.. Ахъ, старый грѣховодникъ!.. «Варіаціи на пуантахъ… баллонъ… двойные туры и пируэты безъ колебаній… антраша и воздушные темпы»… Ловко! Ха-ха… Вотъ такъ «третій пунктъ»!.. «У Хризантемовой тонкія ноги, острые локти и ни малѣйшей поэзіи спины»… Хо-хо! Охъ, уморилъ!.. «Горемыкина танцуетъ такъ, точно на ней горитъ рубашка»… Га-а-а!.. «Про корифейку Панафидину говорятъ, что когда она танцуетъ, то лицо у нея, какъ у кошки во время грома»… О-го-го!.. Кха!.. Гм-м!..

Сладкоѣжка такъ закашлялся, что весь посинѣлъ и чуть не задохся. Ахлюстинъ вскочилъ какъ встрепаный и никакъ не могъ сообразить, что такое случилось. «Тетя» съ жалобнымъ звономъ упала на полъ и укатилась подъ диванъ.

— Что съ тобой, Егоръ Егорычъ!

— Ахъ, оставь!.. Гха-ха-а!.. Охъ, умираю!..

Увидавъ раскрытую записную книжку, Ахлюстинъ наконецъ понялъ все. Онъ разсердился на полицейское любопытство своего благопріятеля, вырвалъ изъ его рукъ свою книжку и проговорилъ:

— Ничего ты не понимаешь… Да… Однимъ словомъ, провинціалъ несчастный. Вотъ еще похохочи, пенсіи и не получишь…

— А ну ее къ нечистому!.. Тоже и придумаетъ музыку… Сразу и не разберешь ничего… Отчаянный ты человѣкъ и при этомъ безстыдникъ… А впрочемъ, умывайся и пойдемъ ко мнѣ чай пить. Я и самоваръ заказалъ и послалъ за горяченькимъ колачикомъ… Ха ха!.. А ты видѣлъ, какъ рубашка горѣла на этой?.. Ну, какъ ее тамъ звать?

— Не «эта», а Капитолина Захаровна Горемыкина, корифейка… Да-съ!.. Про нее и въ газетахъ написано такъ:

— Безстыдникъ какой-нибудь писалъ, въ родѣ тебя…

— Ничего ты не понимаешь, сибирскій маралъ^[1]…

За самоваромъ произошелъ дѣловой разговоръ. Выпивъ нѣсколько стакановъ чаю, Ахлюстинъ покрутилъ головой и проговорилъ:

— Экъ насъ съ тобой вчера угораздило!.. Главизна зѣло трещитъ. Да… Будетъ баловаться. Сегодня же примемся за работу… Время терять нечего. Вотъ ты меня дразнишь «третьимъ пунктомъ», а не знаешь даже, по какой это статьѣ выйдетъ.

— Врешь, знаю: статья 838-я Устава о службѣ по опредѣленію отъ правительства…

— Вѣрно… Конечно, оно обидно, а бываютъ статьи и похуже. Вотъ сегодня поѣдемъ къ статьѣ 191-й Свода Законовъ, т. 16, ч. 2, Законъ о судопроизводствѣ гражданскомъ…

— И эту статью даже очень хорошо знаю: по ней не допускаются въ дѣлѣ тяжебномъ къ свидѣтельству подъ присягой портившіе тайно межевые знаки и явные прелюбодѣи…

— Вотъ, вотъ, въ самый разъ… Я ужъ тебѣ говорилъ, что есть тутъ одинъ человѣкъ… ахъ, какая голова! Ну, такъ онъ судился по обоимъ этимъ пунктамъ. Впрочемъ, дѣло не наше, а мы въ своей кампаніи называемъ его «человѣкомъ безъ спины», потому что никто еще не видалъ, какая у него спина, — онъ всегда ко всѣмъ лицомъ, какъ балерина передъ публикой. Ахъ, какой человѣкъ!.. Онъ все на свѣтѣ знаетъ, и черезъ него всякое дѣло можно устроить. Онъ и корабельный лѣсъ поставляетъ, и кишками бараньими торгуетъ, и женскій волосъ по всей Россіи скупаетъ… Разъ въ Ирбитской ярмаркѣ на сто тысячъ рубликовъ сорокъ скупилъ. Гдѣ-то у него есть каменно угольныя копи, потомъ онъ устраиваетъ въ Каспійскомъ морѣ добычу нефти прямо изъ-подъ воды…

— Прохвостъ какой-нибудь, — спокойно замѣтилъ Сладкоѣжка. — У меня въ уѣздѣ такихъ шарлатановъ сколько угодно было… И, навѣрно, двойная фамилія. Не далеко ходить: панъ Гедиминъ или Цвѣтъ-Гуляевъ.

— Фамилія, дѣйствительно, каверзная, не сразу и выговоришь, а онъ себя производитъ прямо отъ королевской крови и говоритъ, что состоитъ претендентомъ на португальскій престолъ въ случаѣ пресѣченія прямой линіи. И удивительно, что его зовутъ просто: Антонъ Гаврилычъ…

— Можетъ-быть, просто фальшивый монетчикъ?..

— Оставь, если ничего не понимаешь… мы должны къ часу быть у Кюба, — тамъ къ завтраку всѣ сходятся. У Антона Гаврилыча свой особый столикъ внизу, гдѣ дѣловые люди сходятся. Вотъ увидишь…

Ахлюстинъ съ особеннымъ вниманіемъ отнесся къ костюму Сладкоѣжки. Бывшіе военные плохо носятъ штатское платье, а отставные исправники и совсѣмъ не умѣютъ. Сюртукъ какъ на коровѣ сѣдло… Хорошо бы пестрый модный жилетъ приспособить, смокингъ… А впрочемъ, нужно посовѣтоваться съ Антономъ Гаврилычемъ: онъ уже это дѣло вотъ какъ понимаетъ. Тоже вотъ относительно носовыхъ платковъ съ этими провинціалами ухо востро держи, — сейчасъ ошибка можетъ выйти, рыбу примется ножомъ ѣсть, да еще начнетъ чавкать, какъ бѣлуга.

— Главное, ты смотри, какъ я дѣлаю, — совѣтовалъ Ахлюстинъ, — и подражай… Завтракъ-то у Кюба два рублика стоитъ, не считая остального прочаго.

— Два рубля? — изумился Сладкоѣжка. — Не поѣду…

— Ну, тогда и пенсіи не получишь… Ты слушайся меня и дѣлай все, что тебѣ говорятъ.

Передъ отъѣздомъ Ахлюстинъ осмотрѣлъ Сладкоѣжку съ особенною тщательностью, какъ новобранца, и замѣтилъ:

— Ну, сюртучокъ-то придется новенькій заказать, а этотъ мѣшковатъ… Сейчасъ видно, что провинціальный портной своей клешней кроилъ.

По дорогѣ къ Кюба Ахлюстинъ не утерпѣлъ и прочиталъ цѣлую лекцію о томъ, какъ слѣдуетъ себя держать въ модномъ кабакѣ.

— Отстань, смола!.. — ворчалъ Сладкоѣжка: — Получше тебя знаю, какъ ѣдятъ. Съ пятью губернаторами, слава Богу, обѣдалъ, и ничего, все сходило съ рукъ…

— Велики твои губернаторы тамъ, за угломъ, а здѣсь они ни по чемъ.

— Эге, и чинъ дѣйствительнаго статскаго совѣтника ни по чемъ?

— Подымай выше… Здѣсь такихъ-то генераловъ по тридцати на дюжину считаютъ. Вотъ тайные совѣтники — это другое дѣло. Даже бароны ни по чемъ, графы такъ себѣ, середка на половинѣ, а князья — глядя по роду и состоянію…

— У васъ все деньгами считаютъ…

— Есть такой грѣхъ. Такъ ты, Егоръ Егорычъ, того, держи себя поаккуратнѣе, а то и пенсіи не увидишь, какъ своихъ ушей.

Вмѣсто отвѣта Сладкоѣжка замурлыкалъ:

Чѣмъ тебя я огорчила,

Возврати мой пятачокъ…

Ресторану Кюба посчастливилось по части всероссійской извѣстности. О немъ существуетъ цѣлая литература, и нѣтъ никакой необходимости еще разъ его описывать. По обстановкѣ онъ ниже своей славы, вѣрнѣе сказать — у него какая-то казенная обстановка. Это — модный кабакъ-департаментъ, куда собираются дѣловые люди по своимъ дѣламъ. Сюда ѣздятъ по ѣсть и не пить, а дѣлать дѣла, какъ ѣздятъ на службу. Временно здѣсь закипаетъ лихорадочная жизнь, а временами наступаетъ полный штиль. И говорятъ здѣсь особымъ языкомъ, языкомъ биржи, банковъ, промышленныхъ предпріятій, акціонерныхъ компаній, финансовыхъ крушеній, крупныхъ хищническихъ замысловъ, — однимъ словомъ, самый воздухъ насыщенъ мыслью о деньгахъ и наживѣ. Въ послѣднее время крупныхъ дѣлъ нѣтъ, и ресторанъ влачитъ довольно жалкое существованіе, котораго не могутъ скрасить десятка два-три очень сомнительныхъ дѣльцовъ, прогорѣвшихъ предпринимателей, тѣхъ странныхъ людей, которые вѣчно чего-нибудь ждутъ: смерти богатой тетки, казенной командировки, выигрыша, громкаго процесса, тепленькаго мѣстечка въ банкѣ и т. д. Въ послѣдній разъ ресторанъ Кюба лихорадилъ, когда на сцену выступили бельгійцы, бравшіеся за всѣ дѣла, но ихъ энергія не оправдалась, и произошелъ отбой по всей промышленной линіи. Вообще ресторанъ Кюба — мѣсто довольно скучное и канцелярски-унылое.

Именно въ такой моментъ кабацкаго затишья Ахлюстинъ и привезъ Сладкоѣжку въ ресторанъ Кюба. Онъ, какъ нянька, слѣдилъ за каждымъ его движеніемъ и все время боялся, чтобы Сладкоѣжка по провинціальной наивности не поздоровался съ кѣмъ-нибудь изъ офиціантовъ, напоминавшихъ молчаливо-торжественныхъ департаментскихъ чиновниковъ, за руку. Но Сладкоѣжка выдержалъ этотъ молчаливый экзаменъ блестящимъ образомъ и вошелъ на кабацкое пепелище съ непринужденностью настоящаго кровнаго барина.

«Этакій хитрый хохолъ!..» — невольно подумалъ про себя Ахлюстинъ, успокоенный за будущее.

Когда-то знаменитые «завтраки у Кюба» занимали промежутокъ времени отъ часу до четырехъ. Сейчасъ было уже два, но ресторанъ былъ пустъ. Ахлюстинъ не любилъ второго этажа, гдѣ игралъ румынскій оркестръ и собиралась разношерстная и неинтересная публика, а провелъ гостя въ первый этажъ, гдѣ собирались «свои» и гдѣ у каждой компаніи былъ свой столикъ.

— Антона Гаврилыча еще нѣтъ, — предупредилъ Ахлюстинъ, усаживаясь за столикъ въ уголкѣ! — Садись сюда. Онъ придетъ… Это нашъ столикъ.

Ресторанная пустота напоминала морской берегъ въ моментъ отлива, когда на мокромъ пескѣ остается всевозможный хламъ, выкинутый волной точно сознательно, какъ никуда ненужный соръ: морская трава, гнилушки, мертвыя ракушки, заснувшая мелкая рыбешка. Такъ и сейчасъ за столиками кое-гдѣ сидѣли никому ненужные люди, которые пріѣзжали сюда по привычкѣ, для того, чтобы поскучать на людяхъ, въ крайнемъ случаѣ разсказать или выслушать какой-нибудь новый анекдотъ. Это былъ особый міръ людей, выкинутыхъ за бортъ. Изъ сосѣдней комнаты доносился гнусавый голосъ бывшаго директора департамента, спорившаго съ извѣстнымъ балетоманомъ, и потомъ жирный хохотъ лысаго, какъ пасхальное яйцо, толстяка, извѣстнаго своимъ обжорствомъ.

Прислушавшись, Ахлюстинъ проговорилъ:

— А вѣдь Антонъ Гаврилычъ тамъ… въ компаніи…

Онъ быстро вскочилъ и побѣжалъ. Дѣйствительно, «человѣкъ безъ спины» сидѣлъ за «директорскимъ» столикомъ и хохоталъ. Онъ смѣялся какъ-то особенно — сдержанно и вѣжливо, не раскрывая рта. Это былъ рослый и видный господинъ критическаго возраста, преждевременно лысый, съ рыжеватыми усами и умными, большими, сѣрыми глазами. ма ноблекшемъ, блѣдномъ, точно выцвѣтшемъ лицѣ яркимъ контрастомъ выдавались удивительно свѣжія, ярко-красныя губы. Когда онъ говорилъ, шепелявя по-барски, другимъ контрастомъ являлись ослѣпительно-бѣлые, крѣпкіе зубы, такъ что казалось, что природа отпустила ему ихъ въ двойномъ количествѣ.

— Иванъ Семенычъ, снимайте сапоги… — предлагалъ кто-то изъ хохотавшей компаніи Ахлюстину.

«Третій пунктъ» ничего не понималъ и только развелъ руками.

— Ахъ, Аглая Терентьевна, вотъ придумала… Ха-ха!..

— Господа, вѣдь это геніально!..

— Да, она всегда была умницей, поэтому, вѣроятно, и танцуетъ всю жизнь у воды…

— И даже не боится отъ сырости получить насморкъ…

— Въ чемъ дѣло, господа? — полюбопытствовалъ Ахлюстинъ.

— Вотъ Антонъ Гаврилычъ вамъ разскажетъ… У него по этой части замѣчательный даръ слова.

«Человѣкъ безъ спины» по выраженію лица Ахлюстина понялъ, что случилось что-то, и поднялся, продолжая смѣяться короткимъ смѣшкомъ, какъ человѣкъ, котораго слегка щекочутъ по спинѣ.

— Ну, какъ дѣла, Иванъ Семенычъ? — спрашивалъ онъ, подхватывая Ахлюстина подъ-руку.

— Лихошерстовъ уже въ Москвѣ… Да… На-дняхъ будетъ здѣсь… Да…

Оглянувшись, Ахлюстинъ шопотомъ проговорилъ:

— А какого я человѣка сюда привелъ… Онъ вмѣстѣ съ Лихошерстовѣтъ до самой Москвы ѣхалъ… Исправникомъ выслужилъ при пяти губернаторахъ семнадцать лѣтъ… Умный хохолъ, и намъ пригодится. Онъ все знаетъ… По фамиліи Сладкоѣжка.

— Какъ?

— Сладкоѣжка… Хохлацкая настоящая фамилія.

«Человѣкъ безъ спины» опять засмѣются. Такой ужъ счастливый денекъ выдался… Вотъ такъ фамилія! Цѣлый капиталъ, если человѣкъ съ умомъ.

Егоръ Егорычъ сидѣлъ у своего столика и очень внимательно разсматривалъ карточку завтрака, написанную по-французски. Онъ ничего не понималъ, но дѣлалъ видъ, что внимательно ее читаетъ. Офиціантъ почтительно вытянулся передъ нимъ, потому что уже слышалъ отъ швейцаровъ, что пріѣхалъ новый сибирскій золотопромышленникъ. Доха произвела свое впечатлѣніе.

Къ новому знакомству Егоръ Егорычъ отнесся довольно равнодушно, точно передъ нимъ стоялъ какой-нибудь непомнящій родства. Онъ обратилъ вниманіе главнымъ образомъ на изысканный костюмъ «человѣка безъ спины» и оглядѣлъ его довольно безцеремонно съ ногъ до головы.

— Очень радъ… очень радъ… — повторялъ Антонъ Гаврилычъ, подсаживаясь къ столику.

— А тёшки здѣсь не полагается? — спрашивалъ Сладкоѣжка, водя пальцемъ по карточкѣ кушаній.

— Нѣтъ, нѣтъ… И сала малороссійскаго тоже нѣтъ, — объяснялъ Ахлюстинъ, когда палецъ Сладкоѣжки остановился на артишокѣ. — Ну, это тебѣ не годится…

— А что это такое? — упрямо допытывался Егоръ Егорычъ.

— Это… это овощъ такой… Однимъ словомъ, ты подавишься, если будешь ѣсть. Въ родѣ ежа…

Опять вышло смѣшно. Антонъ Гаврилычъ самъ выбралъ по карточкѣ кушанья, спросилъ бутылку краснаго вина собственной марки, которую знали всѣ офиціанты, и распорядился по части закуски. За завтракомъ состоялось уже настоящее знакомство. «Человѣкъ безъ спины» незамѣтно заставилъ Сладкоѣжку разговориться и въ свою очередь разсказалъ, надъ чѣмъ сегодня всѣ смѣялись въ ресторанѣ.

— Есть здѣсь балерина Теркина, Аглая Терентьевна… Очень неглупая женщина и очень плохая танцовщица. За ней ухаживала цѣлая компанія богатыхъ молодыхъ купчиковъ. Они возили ее на острова, устраивали разные фестивали по отдѣльнымъ кабинетамъ и все-таки оказались въ концѣ концовъ хамами, что и слѣдовало ожидать. Нужно было избавиться отъ нихъ, и вотъ Аглая Терентьевна придумываетъ… Ха-ха! Приглашаетъ ихъ къ себѣ на ужинъ… Да… Все идетъ, какъ и слѣдуетъ итти на веселомъ ужинѣ. Когда компанія подпила, Аглая Терентьевна поднимается, беретъ бокалъ и провозглашаетъ тостъ за того изъ своихъ друзей, у котораго окажутся совсѣмъ чистые… носки, а для этого предлагается не стѣсняться и снять сапоги. Эффектъ единственный, и Аглая Терентьевна остается одна… Что и требовалось доказать, какъ говорится въ старинныхъ геометріяхъ.

Сладкоѣжка смотрѣлъ на «человѣка безъ спины» и никакъ не могъ понять, что тутъ смѣшного. Просто глупая баба, которую слѣдовало высѣчь. Ахлюстинъ тоже не понималъ, но хихикалъ и потиралъ коротенькія ручки.

Воспользовавшись темой о женщинѣ, Антонъ Гаврилычъ неожиданно, какъ-то въ упоръ спросилъ Сладкоѣжку:

— А у васъ тамъ много хорошенькихъ женщинъ?

— Гм… Попадаются всякія. Есть и хорошенькія… Я люблю толстыхъ…

— Нѣтъ, не то… Я хотѣлъ спросить васъ, какой цвѣтъ волосъ преобладаетъ?

— А разные бываютъ волосы…

— Напримѣръ, бѣлокурыхъ много? Есть, знаете, такой цвѣтъ… съ золотымъ отливомъ, какъ у спѣлой пшеницы… Еще лучше, если встрѣчаются рыжія.

— Одна жидовка рыжая была, дѣйствительно…

— Видите ли, Егоръ Егорычъ, я получилъ изъ-за границы крупный заказъ на поставку женскихъ волосъ. Цѣну даютъ хорошую… Обыкновенные волосы стоятъ 10—12 р. за фунтъ, а бѣлокурые и рыжіе по особому соглашенію, и можно вогнать до 50-ти и даже до 100 руб. фунтъ. Понимаете? А у васъ тамъ много сектантокъ, ссыльно-поселенокъ, препровождаемыхъ по этапу, арестантокъ, — къ чему имъ волосы? Только лишняя обуза.

III.

Народъ все прибывалъ, и къ двумъ часамъ уже не было ни одного свободнаго столика. Между собой почти всѣ были знакомы, и Сладкоѣжка поэтому, какъ новый человѣкъ, невольно обращалъ на себя вниманіе. Его приняли за Лихошерстова, о которомъ здѣсь говорили еще прошлою зимой. Болѣе нетерпѣливые проходили по нѣскольку разъ мимо, чтобы посмотрѣть на знаменитаго милліонера-золотопромышленника. Нѣкоторые подходили къ столу, здоровались съ Антономъ Гаврилычемъ и безцеремонно разсматривали Сладкоѣжку въ упоръ. Это забавляло «человѣка безъ спины», и онъ нарочно никого не знакомилъ съ таинственнымъ незнакомцемъ.

— Дикое счастье везетъ Антону Гаврилычу… — съ завистью шептались добрые знакомые. — Этакого осетра за жабры привелъ.

— Это все «третій пунктъ» подстроилъ, — объясняли другіе. — Только еще неизвѣстно, кто кого обманетъ: Антонъ Гаврилычъ или «третій пунктъ»… Нынѣшніе провинціалы — самый продувной народъ. Пальца въ ротъ не клади…

А Сладкоѣжка ничего не подозрѣвалъ, а ѣлъ за троихъ. Особенно ему понравилась разварная соль, — рыба изрядная, хоть къ архіерейскому столу подавай. Индѣйка тоже ничего, а остальное все дрянь, какіе-то соуса да разные фигли-мигли. Не разберешь, изъ чего сдѣлано, пожалуй, еще и кошкой накормятъ. Закончивъ ѣду, Сладкоѣжка грузно отвалился на спинку дивана и, вытирая губы салфеткой, безъ всякихъ предисловій проговорилъ:

— А я, Антонъ Гаврилычъ, насчетъ пенсіи пріѣхалъ хлопотать. Будетъ, послужилъ отечеству…

— Вамъ нужно пенсію? — повторилъ «человѣкъ безъ спины», пытливо вглядываясь въ Сладкоѣжку. — Пенсію? А для чего вамъ пенсія?

— А какъ же!.. Служилъ… старался… Невозможно безъ пенсіи.

«Человѣкъ безъ спины» засмѣялся и, хлопнувъ Егора Егорыча по плечу, проговорилъ:

— Ну, это пустяки… Какая вамъ пенсія, когда у васъ есть собственные золотые промысла? Не хитрите, дорогой мой, это сейчасъ замѣтно… по всему… Не правда ли?

Сладкоѣжка посмотрѣлъ на искусителя прищуренными глазами и, не торопясь, отвѣтилъ:

— А отчего же и не быть золотымъ промысламъ? Хитрость не велика…

— Да, да… Я вамъ даже разскажу, какъ все вышло, т.-е. почему вы бросили службу и дѣлаете видъ, что пріѣхали хлопотать о пенсіи. Пріобрѣли по случаю хорошенькое мѣстечко и пріѣхали сюда его продать… Да?

— Отчего бы и не продать? — согласился Сладкоѣжка, хотя у него и не было ни одного пріиска. — Я счастливъ на золото…

Ахлюстинъ тихонько ткнулъ его въ бокъ, но Сладкоѣжка, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ:

— Дѣло самое вѣрное, если найдется подходящій покупатель. Все дѣло въ деньгахъ…

— Вотъ именно, — поддерживалъ его Антонъ Гаврилычъ. — А деньги мы найдемъ…

Хитрый хохолъ сразу сообразилъ политику «человѣка безъ спины» и съ нѣкоторыми оговорками, подъ секретомъ, разсказалъ, что у него пять собственныхъ пріисковъ, и что три онъ арендуетъ.

Немного подвыпившій Ахлюстинъ обидѣлся явнымъ лганьемъ Сладкоѣжки и началъ съ нимъ спорить.

— Никакихъ у тебя пріисковъ нѣтъ, Егоръ Егорычъ. Все ты врешь…

— А вотъ и есть… — упрямо повторялъ Сладкоѣжка. — Почему у меня не быть пріискамъ? У другихъ есть, ну, и у меня есть…

— Врешь, все врешь…

Друзья чуть не поссорились, но «человѣкъ безъ спины» съ ловкостью настоящаго дипломата перемѣнилъ тему.

— Вошь идутъ наши именинники, — проговорилъ онъ, указывая на двухъ проходившихъ мимо восточныхъ человѣковъ. — Это — бакинскіе нефтяники… Вотъ горяченькія денежки загребаютъ. Сейчасъ единственное серьезное дѣло въ Россіи, только жаль, что все захвачено. Комару носа негдѣ просунуть..

Нефтяники и держали себя именинниками. Они едва раскланивались съ ресторанными знакомыми и даже какъ-то особенно подавали руку, когда здоровались. Едва они сѣли за свой столикъ, какъ къ нимъ уже подбѣжалъ балетный рецензентъ и разсказалъ анекдотъ о Теркиной, но именинники только переглянулись и едва улыбнулись.

— Да, нѣтъ серьёзныхъ дѣлъ, — продолжалъ «человѣкъ безъ спины». — Только и осталось, что скупать яйца у бабъ, экспортировать сибирское масло, полтавскихъ гусей и тому подобную дрянь. Вотъ за тѣмъ столикомъ сидятъ два юркихъ человѣчка, — это и есть экспортеры.

— А чтобы имъ пусто было, вашимъ экспортерамъ! — невольно вырвалось у Сладкоѣжки. — Теперь похристосоваться скоро нечѣмъ будетъ, у ребятъ по деревнямъ молоко отняли… Охъ, что только будетъ!.. А все проклятыя желѣзныя дороги…

— Такъ, по-вашему, желѣзныя дорога подносятъ вредъ? — удивился «человѣкъ безъ спины».

— А то какъ же? — удивился въ свою очередь Сладкоѣжка. — Хуже ничего нельзя было придумать… Придешь на вокзалъ, и даже противно смотрѣть: всѣ бѣгутъ, точно на пожаръ. А спросить, куда торопятся? Такъ, одна глупость…

— Онъ не вѣритъ, что и земля вертится, — сообщилъ Ахлюстинъ.

— Конечно, брехня… Я семнадцать лѣтъ прослужилъ исправникомъ, постоянно ѣздилъ по своему узѣду и никогда не замѣчалъ, чтобы земля вертѣлась.

«Человѣкъ безъ спины» смѣялся до слезъ. Вотъ настоящій монстръ, котораго можно за деньги показывать гдѣ-нибудь въ балаганѣ. Сладкоѣжка тоже смѣялся какимъ-то глухимъ смѣхомъ, точно смѣялся не онъ, а кто-то за его спиной, какъ въ театрѣ маріонетокъ.

— Такъ не вертится? — повторялъ «человѣкъ безъ спины».

— А для чего ей вертѣться? Только дурни вертятся… Вы еще скажете, что земля вальсъ танцуетъ. Брехня!

Къ тремъ часамъ завтракъ былъ уже въ полномъ разгарѣ. Одни уходили, другіе приходили, и каждый новый гость встрѣчался анекдотомъ о Теркиной. Смѣялось сибирское масло, смѣялась бакинская нефть, уфимскія яйца, полтавскіе гуси, даже смѣялись «виды на будущій урожай», которые тщательно подсчитывались по теоріи вѣроятностей на основаніи отчетовъ податныхъ инспекторовъ… Собравшіеся въ кабакѣ-департаментѣ большіе и маленькіе хищники впередъ смаковали грядущую наживу.

Сладкоѣжка смотрѣлъ, слушалъ — и вдругъ сдѣлалось ему грустно, какъ человѣку, совершенно случайно попавшему на скамью подсудимыхъ. Какая ужъ тутъ пенсія!.. А все «третій пунктъ» навралъ, да и «человѣкъ безъ спины» тоже хорошъ. Ему изъ кабака прямая дорога въ мѣста не столь отдаленныя…

— Ну, я домой побреду… — устало проговорилъ Сладкоѣжка, поднимаясь.

— Куда же это вы торопитесь, Егоръ Егорычъ? — удивился «человѣкъ безъ спины». — Пенсію мы вамъ устроимъ… А вотъ вамъ на случай моя карточка.

На карточкѣ подъ дворянской короной значилось: Антонъ Гавриловичъ Малюта. Сладкоѣжка прочелъ, посмотрѣлъ на новаго знакомаго и подумалъ:

«И фамилія настоящая каторжная…»

Когда старикъ ушелъ, Антонъ Гаврилычъ проговорилъ:

— Большой оригиналъ… Онъ намъ пригодится… Знаете, какъ говорится въ сказкахъ: «Человѣкъ, въ нѣкоторое время я тебѣ пригожусь». Да, для декораціи…

— Вотъ ему костюмъ новый надо заказать, Антонъ Гаврилычъ, и я хотѣлъ посовѣтоваться съ вами…

— Не нужно, ничего не нужно… Онъ именно хорошъ въ своемъ настоящемъ видѣ. Couleur locale… Да.

Перемѣнивъ тонъ, Малюта прибавилъ:

— Я уже все приготовилъ къ пріѣзду Лихошерстова… Его уже ждутъ. Нужно только подвинтить общее вниманіе. Это необходимо.

3.

«Адамовы головы» и «Вице-рой».

I

«Третій пунктъ» и Сладкоѣжка разссорились, — разссорились совершенно неожиданно и, главное, очень глупо. Дѣло кончилось полнымъ разрывомъ. Началось изъ-за «человѣка безъ спины», настойчиво желавшаго видѣть Сладкоѣжку у Кіоба.

— А ну его къ нечистому… — огрызался Сладкоѣжка безъ всякой видимой причины. — Что я тамъ потерялъ, у вашего Кюбы?

— Да вѣдь Антонъ Гаврилычъ тебя проситъ…

— Антонъ Гаврилычъ? А мнѣ начхать на твоего Антона Гаврилыча…

— Начхать?.. На Антона Гаврилыча?!..

— Да, начхать… — совершенно серьезно подтвердилъ Сладкоѣжка и даже плюнулъ. — Мало ли шарлатановъ на бѣломъ свѣтѣ!

Ахлюстинъ покраснѣлъ, какъ ракъ, и въ ужасѣ прошепталъ:

— Антонъ Гаврилычъ шарлатанъ?!..

— Именно… Ему на скамьѣ подсудимыхъ все равно сидѣть, а потомъ въ мѣста не столь отдаленныя…

Это было уже слишкомъ… Конечно, Сладкоѣжка погорячился, конечно, онъ былъ неотесанный провинціалъ, конечно, онъ многаго просто не могъ понять, но все-таки, какъ хотите, все это было крайне обидно.

— Если Антонъ Гаврилычъ — шарлатанъ, то кто же ты послѣ этого, Егоръ Егорычъ? — вызывающе спросилъ Ахлюстинъ, принимая наполеоновскую позу. — Да, кто ты такой?..

— А прочитай мой формуляръ…

Невозмутимость Сладкоѣжки и допущенный имъ нѣкоторый ироническій тонъ окончательно взбѣсили Ахлюстина, и онъ проговорилъ задыхавшимся голосомъ:

— Въ твоемъ формулярѣ забыли написать одно слово: дуракъ!..

Тутъ ужъ покраснѣлъ Сладкоѣжка, грузно поднялся съ дивана, — роковой разговоръ происходилъ въ номерѣ Ахлюстина, — и, не прощаясь, пошелъ къ двери. Но Ахлюстинъ догналъ его въ коридорѣ и громко заявилъ:

— И пенсіи никакой не получишь… Слышалъ?

— И не надо мнѣ вашей пенсіи. Я не у Кюбы лакеемъ служилъ и получать пенсію изъ-подъ какой-нибудь балетной юбки не желаю.

Сладкоѣжка вошелъ въ свой номеръ и громко хлопнулъ дверью. Ахлюстинъ молча погрозилъ ему кулакомъ и побрелъ къ себѣ.

— Ну, не дуракъ ли? — разсуждалъ онъ самъ съ собой. — Такіе дураки родятся по одному въ сто лѣтъ.

На другой день старые друзья, конечно, одумались, и обоимъ сдѣлалось обидно, а главное — скучно. Какъ всегда бываетъ въ такихъ случаяхъ, каждый считалъ себя правымъ, и на этомъ основаніи всякая мысль о примиреніи являлась недоступною химерой. Если бы еще поругались подъ пьяную руку, — тогда можно было бы свалить все на пьяное безпамятство, а то все произошло, — какъ пишутъ въ духовныхъ завѣщаніяхъ, — въ здравомъ умѣ и твердой памяти.

Съ горя Ахлюстинъ по цѣлымъ днямъ пропадалъ на Николаевскомъ вокзалѣ, выжидая пріѣзда Лихошерстова съ компаніей. Онъ время отъ времени получалъ изъ Москвы какія-то таинственныя телеграммы и съ озабоченнымъ видомъ летѣлъ на вокзалъ. Но и послѣ пятой телеграммы Лихошерстовъ не появлялся, точно что его заворожило въ Москвѣ.

— А все панъ Гедиминъ виноватъ! — ругался Ахлюстинъ, — ужъ навѣрно завязъ гдѣ-нибудь въ клубѣ и въ карты нажариваетъ… Охъ, согрѣшилъ я съ ними!..

Сладкоѣжка тоже скучалъ и отъ-нечего-дѣлать слонялся по всему Петербургу. Лучшимъ развлеченіемъ была для него конка: сѣлъ, и куда-нибудь привезутъ. И дешево, и любопытно, и время совершенно незамѣтно проходитъ. Тоже осмотръ разныхъ памятниковъ, посѣщеніе церквей, гулянье передъ обѣдомъ по Невскому, когда здѣсь живой стѣной движется настоящая столичная публика, — все это требовало тоже времени,

— И откуда только набралось здѣсь столько богатыхъ людей? — удивлялся хохолъ, прикидывая интересную публику на свой провинціальный аршинъ.

Хлопотать о своей пенсіи онъ все откладывалъ день за днемъ.

Разгуливая по Невскому, Сладкоѣжка особенное вниманіе обращалъ на на людей, одѣтыхъ въ дохи. А ихъ попадалось немало. Конечно, всѣ были сибиряки. Но знакомыхъ никого не попадалось.

«Тоже, вѣроятно, за пенсіями пріѣхали, — соображалъ про себя Сладкоѣжка, — и, можетъ, продаютъ что-нибудь».

Однажды Сладкоѣжка шелъ по Невскому въ особенно грустномъ настроеніи, соображая, гдѣ бы ему пообѣдать подешевле. Онъ даже не обращалъ вниманія на окна фруктовыхъ магазиновъ, чтобы напрасно не раздражать аппетита выставленными деликатесами. И дорого и обидно, особенно если подумать, что есть же люди, которые все это съѣдятъ. Падалъ мокрыми хлопьями снѣгъ; панель покрылась жидкою снѣговою кашицей, дворники совершенно напрасно старались ее уничтожить своими метлами. Сладкоѣжка вдругъ остановился, озаренный вѣщимъ предчувствіемъ. Впереди медленно и важно шелъ высокій господинъ въ дохѣ; онъ точно весь окостянѣлъ, какъ человѣкъ, который идетъ по туго натянутому канату.

«Онъ!..» — подумалъ вслухъ Сладкоѣжка.

Въ слѣдующую минуту онъ догналъ заподозрѣннаго господина въ дохѣ и, забѣжавъ сбоку, радостно проговорилъ:

— Ваше превосходительство, да неужели это вы?!

Господинъ остановился, посмотрѣлъ на Сладкоѣжку своими мутно-сѣрыми, точно ввинченными въ глубокія орбиты глазами и, протягивая руку, довольно сухо отвѣтилъ:

— Слѣдовательно я-съ…

— Глазамъ не вѣрю, ваше превосходительство… — бормоталъ подобострастно Сладкоѣжка, превращаясь весь въ одну улыбку.

— Слѣдовательно ты, т.-е. вы тоже въ Петербургѣ?

— Точно такъ, ваше превосходительство…

Онъ остановился, подозрительно посмотрѣлъ на сновавшую кругомъ публику и, приложивъ руку ко рту, какъ дѣлаютъ суфлеры, проговорилъ вполголоса:

— Здѣсь я, слѣдовательно, просто Иннокентій Ѳедорычъ… Да-съ! Его превосходительство осталось тамъ… далеко. Понимаешь, т.-е. понимаете?

— Ахъ, ваше пре… т.-е. Иннокентій Ѳедоровичъ, какъ же не понять. Это называется у писателя, г. Гоголя, инкогнито.

— Да, да… Слѣдовательно идемъ обѣдать. Тамъ поговоримъ… Знакомыхъ встрѣтишь..

Они пошли по Невскому къ Полицейскому мосту. Сладкоѣжка опасался, какъ бы онъ не завелъ его къ Кюба. Но онъ остановился у подъѣзда ресторана Лейнера и еще разъ предупредилъ:

— Пожалуйста, братецъ, забудь, что я его превосходительство… Да, слѣдовательно, если прислуга узнаетъ, то придется много на чай давать.

— Точно такъ, ваше…

— Опять?

— А я же больше не буду…

Швейцаръ въ подъѣздѣ встрѣтилъ «тайнаго» дѣйствительнаго статскаго совѣтника, какъ своего человѣка. То же было и въ шинельной.

— Ваши уже всѣ въ сборѣ, — фамильярно предупредилъ человѣкъ, принимавшій платье.

— Я знаю… — сухо отвѣтилъ онъ.

Ресторанъ Лейнеръ — учрежденіе второго сорта, съ нѣкоторою претензіей на заграничный видъ. И публика собиралась здѣсь тоже второго сорта, которой первоклассные рестораны были не по-плечу: второсортные биржевые зайцы, очень сомнительные иностранцы, а главнымъ образомъ отставные всевозможныхъ категорій. Даже въ воздухѣ чувствовался этотъ господствовавшій здѣсь второй сортъ: воняло кухней и, какъ показалось Сладкоѣжкѣ, пахло какъ будто жженымъ копытомъ.

Онъ провелъ Сладкоѣжку въ отдѣльную комнату, гдѣ за длиннымъ столомъ сидѣли молча три господина съ обѣденными меню въ рукахъ. Сладкоѣжка даже попятился отъ изумленія: двое являлись въ далекой глуши страхомъ и трепетомъ, а третій недавно еще носилъ кличку «Вице-роя». У Сладкоѣжки даже захолонуло на душѣ отъ охватившаго его рабьяго чувства. «Господи, вѣдь какіе были все люди».

— Слѣдовательно, господа, рекомендую вамъ… — заявилъ онъ, поднимая облѣзлыя, точно подбитыя молью брови. — Старый знакомый-съ… Да.

Всѣ трое посмотрѣли на Сладкоѣжку глазами сфинкса и, видимо, нѣкоторое время колебались, подавать ли руку бывшему исправнику. Но Вице-рой, лицо котораго напоминало циферблатъ незаведенныхъ часовъ, вывелъ всѣхъ изъ недоразумѣнія, первый протянулъ Сладкоѣжкѣ руку и глухо буркнулъ:

— Что ты стоишь, братецъ, садись…

II.

Четыре важныхъ персоны за однимъ столомъ… Даже страшно подумать, какая это сила, хотя и въ прошломъ. Вѣдь милліоны провинціальныхъ человѣковъ прямо или косвенно зависѣли отъ нихъ. Судьба тысячъ зависѣла отъ нахмуренныхъ бровей или одной милостивой улыбки. Да, одна улыбка, — и погибавшій человѣкъ воскресалъ, одна морщина недовольства на челѣ, — и человѣкъ навѣки погибалъ.

Во главѣ этого угла стоялъ Иннокентій Ѳедоровичъ Журакинъ, получившій при первомъ же своемъ появленіи на посту кличку «Адамова голова». Названіе было удачно и какъ нельзя лучше отвѣчало дѣйствительности. Лысая голова Журакина съ ввинченными глазами, облѣзлыми бровями и мертвымъ ртомъ дѣйствительно напоминали адамову голову, какъ ее изображаютъ провинціальные богомазы на образахъ. Другіе непосредственно за нимъ и вмѣстѣ съ властью унаслѣдовали и кличку. Сибирскій «Вице-рой» оставался какъ-то особнякомъ и носилъ свою кличку по наслѣдству отъ предшественниковъ, хотя и не совсѣмъ по нраву: вице-роями прежде называли сибирскихъ генералъ-губернаторовъ.

Когда первый моментъ спеціально-чиновничьей оторопи миновалъ, въ душѣ Сладкоѣжки тайно зародилось какое-то предательское чувство. Давно ли онъ трепеталъ передъ этими властодержцами и пускалъ въ оборотъ весь запасъ своей хохлацкой хитрости, чтобы не выдать внутренняго смятенія, а вдругъ ничего, никакого страха… И трепеталъ совершенно безъ всякаго основанія, потому что по службѣ рѣшительно не зависѣлъ отъ нихъ, а такъ, — очень ужь сильные были люди, которыхъ даже губернаторы побаивались.

Сначала они приняли Сладкоѣжку съ начальническою сухостью, а потомъ какъ-то сразу отмякли, хотя и путали въ разговорѣ съ нимъ «ты» и «вы». Даже больше: они были рады Сладкоѣжкѣ. Да, рады, потому что онъ напоминалъ имъ о блаженномъ прошломъ.

— Ахъ, что было, было, ваше… Иннокентій Ѳедоровичъ! — вырвалось невольное восклицаніе у Сладкоѣжки. — Какъ вспомнишь, такъ даже тоска схватитъ. А нынче что, совсѣмъ людей не стало.

Это благодарное движеніе души Сладкоѣжки произвело на всѣхъ самое благопріятное впечатлѣніе, и даже сибирскій «Вице-рой» посмотрѣлъ почти милостиво. Онъ обыкновенно молчалъ, впадая въ какое-то величавое полузабытье, и только съ просонья точно выбрасывалъ изъ себя любимое словечко: «Что-о?». Да, хорошій былъ исправникъ Сладкоѣжка, хотя и большой плутъ, пожалуй не лучше канальи Простосердова, который былъ вколоченъ въ губернаторскую канцелярію съ незапамятныхъ временъ, точно желѣзный гвоздь.

Между прочимъ, Сладкоѣжка замѣтилъ, что «адамовы головы» что-то ужъ очень долго соображаютъ по части обѣда, о чемъ-то совѣтуются между собою и, видимо, стараются все устроить подешевле, а главное — убить время.

— А тутъ этотъ… какъ его? — заговорилъ Журакинъ. — Ну, консисторскій…

— Ахлюстинъ? — отвѣтилъ Сладкоѣжка и прибавилъ: — Такой негодяй, такой негодяй, Иннокентій Ѳедоровичъ… Недаромъ выгнали со службы по третьему пункту.

— Развѣ?

— Точно такъ… У него и отецъ былъ такой же негодяй и умеръ въ больницѣ отъ запоя.

— Что же онъ тутъ дѣлаетъ, этотъ Ахлюстинъ?

— А такъ, ищетъ кого-нибудь обмануть. Тутъ ихъ собралась цѣлая шайка разбойниковъ…

Для чего Сладкоѣжка вралъ и для чего приплелъ ахлюстинскаго отца, котораго совсѣмъ не зналъ, трудно сказать. Просто была жгучая потребность отлить накипѣвшую злобу. Однако бывшіе властодержцы, видимо, ему не повѣрили, и Сладкоѣжка понялъ, что «Третій пунктъ» со своимъ консисторскимъ пронырствомъ успѣлъ проникнуть и въ этотъ заколдованный кругъ и раскинулъ здѣсь свою консисторскую паутину.

«Вотъ негодяй…» — уже подумалъ про себя Сладкоѣжка, не встрѣтивъ сочувствія своему отзыву о недавнемъ пріятелѣ.

Ѣли всѣ медленно, съ чувствомъ, толкомъ, разстановкой, смакуя каждый кусокъ. Передъ обѣдомъ выпили по рюмкѣ какихъ-то мудреныхъ водокъ, имѣвшихъ, вѣроятно, специфическое цѣлебное дѣйствіе. Это послѣднее стѣсняло Сладкоѣжку, и онъ даже не рѣшился выпить своихъ обычныхъ трехъ рюмокъ водки и ограничился одной. Между отдѣльными блюдами дѣлалась передышка съ очевидной цѣлью убить ненужное драгоцѣнное время.

— А я пріѣхалъ сюда хлопотать о пенсіи… — говорилъ Сладкоѣжка, пользуясь такимъ антрактомъ. — Да, будетъ, послужилъ. Да нынче и служить не стоитъ серьезному человѣку. Ей-Богу… Извините меня, я, конечно, человѣкъ маленькій и не могу всего знать, но все-таки семнадцать лѣтъ выслужилъ исправникомъ и вполнѣ присмотрѣлся, какіе бываютъ настоящіе начальники.

Хитрый хохолъ льстилъ самимъ безсовѣстнымъ образомъ, чтобы заручиться протекціей всесильныхъ еще недавно людей. Конечно, всѣмъ имъ сейчасъ цѣна — расколотый грошъ, но вдругъ призовутъ, — и опять сила. Но «адамовы головы» не откликнулись ни однимъ звукомъ на поданную реплику и уныло смотрѣли въ свои пустыя тарелки.

— Недѣльки двѣ поживу здѣсь, а потомъ опять во-свояси, — продолжалъ Сладкоѣжка, смущенный полнымъ безчувствіемъ слушателей. — Дорого здѣсь все, и куда ни повернется — подавай деньги. Даже удивительно, какъ могутъ жить въ столицахъ обыкновенные люди… Вѣдь не у каждаго богатая тетка или пятиэтажный домъ.

Послѣ обѣда, когда подали кофе, вся компанія оживилась.

— Слѣдовательно не стало людей настоящихъ въ провинціи? — говорилъ Журакинъ, обращаясь къ Сладкоѣжкѣ. — Этому не нужно удивляться, потому что ихъ здѣсь нѣтъ… Слѣдовательно совсѣмъ нѣтъ. Да…

— Нѣтъ людей!.. — въ одинъ голосъ подтвердили «адамовы головы». — Какихъ-то мальчишекъ посылаютъ… Даже совѣстно смотрѣть на нихъ.

Отсюда былъ прямой переходъ къ разнымъ воспоминаніямъ, а ихъ у каждаго было достаточно, и Сладкоѣжка служилъ живымъ экраномъ, на которомъ они отражались китайскими тѣнями. Между собою уже давно все было переговорено сотни разъ, и каждый отличію зналъ репертуаръ своихъ собесѣдниковъ, но присутствіе Сладкоѣжки всѣхъ оживило. Вотъ человѣкъ, который больше всѣхъ зналъ, чѣмъ они были въ свое время и, главное, чѣмъ могли бы быть. Сладкоѣжка воспользовался моментомъ и помогалъ разбираться въ этихъ воспоминаніяхъ, возстановляя имена дѣйствовавшихъ лицъ, послѣдовательность событій и ихъ даты.

— Помните, ваше… Иннокентій Ѳедоровичъ, дѣло Гололобова?

— О, какъ же!.. — Слѣдовательно и Гололобовъ будетъ помнить.

— Онъ отбылъ свой срокъ ссылки въ отдаленнѣйшихъ мѣстахъ Сибири и вышелъ по милостивому манифесту.

— А бунтъ въ Кабаровкѣ, Ипонкентій Ѳедоровичъ?.. Вѣдь и до сихъ поръ бунтуютъ… Ей-Богу! Я ихъ 17 лѣтъ усмирялъ… О, они будутъ меня помнить!.. Бывало, только пріѣду, а они ужъ всѣ трясутся.

— Это удивительно, братецъ!.. И всѣ живы?

— Точно такъ, рѣшительно всѣ… Этого бунта еще надолго хватитъ.

Сладкоѣжка говорилъ тономъ спеціалиста по части бунтовъ, но его перебилъ Журакинъ:

— А если говорить правду, такъ во всемъ виноватъ Іона Добросердовъ… Слѣдовательно онъ все напуталъ. Да… Кабаровскій бунтъ, который продолжается 50 лѣтъ.

Завлекшись воспоминаніями, «адамовы головы» постоянно сбивались съ темпа: то говорили, какъ будто еще продолжали быть прежними властными людьми, — говорили властно и проникновенно, то вдругъ «теряли амбушюръ» и начинали говорить какъ обыкновенные, нормальные люди, не испытавшіе прелестей заоблачныхъ высей, гдѣ, по словамъ поэта, «безъ руля и безъ вѣтрилъ тихо плаваютъ въ туманѣ хоры стройные свѣтилъ». Получалась самая губительная двойственность, — та роковая трещина, которая превращаетъ дорогой фіалъ въ самые обыкновенные черепки…

III.

Въ разгаръ этого пиршества кто-то припомнилъ даже анекдотъ, очень старинный, отставной анекдотъ, и всѣ смѣялись. Даже смѣялся «Вице-рой», вѣрнѣе сказать, у него смѣялись однѣ щеки, какъ у младенца, который набралъ полный ротъ каши. Между прочимъ, онъ отозвалъ мановеніемъ руки Сладкоѣжку къ окну и вполголоса сообщилъ:

— Знаешь, братецъ, мы, т.-е. я тутъ не надолго… Да, я скоро опять получаю назначеніе… Да, вспомнили и про насъ…

— Ваше высокопревосходительство, да развѣ могли васъ забыть? — подобострастно отвѣчалъ Сладкоѣжка шопотомъ. — Гдѣ такихъ людей найти? Призовутъ, непремѣнно призовутъ…

«Адамовы головы»' по очереди тоже отводили Сладкоѣжку въ сторону и тоже сообщали шопотомъ о своемъ скоромъ призваніи. У Сладкоѣжки просто не хватало словъ для выраженія вѣрноподданническихъ чувствъ, и онъ только дѣлалъ краснорѣчивые жесты человѣка, котораго тошнитъ. «Ваше превосходительство… Ахъ, Господи! Да гдѣ же найдутъ другого такого человѣка?!. Васъ всѣ ждутъ, какъ манну небесную».

Эти маленькія интимныя интервью были неожиданно прерваны неожиданно, точно изъ-подъ земли появившимся «человѣкомъ безъ спины». Онъ вошелъ неслышными шагами заговорщика, поздоровался фамильярно со всѣми и, протягивая руку Сладкоѣжкѣ, проговорилъ:

— А я, знаете, голубчикъ, уже началъ о васъ хлопоты, т.-е. о пенсіи. Кстати, вотъ и билетъ на балетъ «Спящая красавица». Музыка прекрасная… Да. Между прочимъ, будетъ танцевать Аглая Терентьевна Теркина, о которой вы уже слышали. Очень большой и колоритный талантъ, хотя и танцуетъ до сихъ поръ у воды. Впрочемъ, она не честолюбива, да и пенсію скоро выслужитъ… А васъ я знаю, вы — большой шалунъ.

Эта изысканная любезность совершенно обезкуражила Сладкоѣжку, и онъ крѣпко жалъ руку человѣка, котораго нѣсколько дней тому назадъ называлъ негодяемъ и шарлатаномъ и изъ-за котораго поссорился со старымъ, многолѣтнимъ другомъ.

«Человѣкъ безъ спины»' безъ приглашенія присѣлъ къ столу, спросилъ себѣ кофе и рюмку какого-то мудренаго ликера.

— Ну, господа, какъ вы поживаете? — фамильярно спрашивалъ онъ, не обращаясь въ частности ни къ кому. — Есть новыя перемѣны въ министерствахъ… Да… Новыя вѣянія… гм… Придется еще потерпѣть.

«Адамовы головы» уныло молчали. «Человѣкъ безъ спины» безцеремонно разсматривалъ ихъ унылыя физіономіи и только качалъ головой.

— Ахъ, господа, господа… — проговорилъ онъ, прихлебывая свой кофе и опять не обращаясь ни къ кому. — Время-то какое… Вѣдь каждая минута дорога. Вы слышали, организуется громадная золотопромышленная компанія? Мы покупаемъ въ Сибири знаменитые золотые промысла знаменитаго Лихошерстова и еще нѣкоторыхъ другихъ. Наступаетъ новая эра, господа… Нельзя, какъ сдѣлалъ евангельскій лукавый и лѣнивый рабъ, зарывать свой талантъ въ землю… Мы вотъ и будемъ этотъ талантъ лѣниваго раба выкапывать изъ земли… Да.

Во время разговора «человѣкъ безъ спины» какъ-то особенно пытливо смотрѣлъ въ лицо «адамовымъ головамъ», точно производилъ негласное медицинское дознаніе, и, какъ показалось Сладкоѣжкѣ, «адамовы головы» смущались отъ этихъ испытующихъ взглядовъ, ежились и съ виноватымъ видомъ старались не встрѣчаться глазами

«И чего они боятся этого шарлатана? — возмущался про соба Сладкоѣжка. — Совсѣмъ пустой человѣкъ…»

Впрочемъ, дѣло скоро разъяснилось. «Человѣкъ безъ спины» таинственно отвелъ къ окну «Вице-роя» и таинственно началъ его допрашивать вполголоса. Но у Сладкоѣжки былъ отличный слухъ, и онъ слышалъ таинственный разговоръ отъ слова до слова.

— Ваше высокопревосходительство, неужели вы ничего не могли припомнить? — вкрадчиво допрашивалъ «человѣкъ безъ спины».

«Вице-рой» только молча развелъ руками. Это движеніе, видимо, возмутило «человѣка безъ спины», и онъ со сдержаннымъ раздраженіемъ заговорилъ:

— Ваше высокопревосходительство, вы просто не желаете… Другими словами, упорно отказываетесь отъ собственнаго счастья. Да… Однимъ словомъ, я не могу повѣрить, что у васъ ничего не осталось, что вы могли бы продать, т.-е. реализировать. Помилуйте, сколько людей, когда вы были крупною силой, у васъ въ глазахъ составили состоянье.

— Да, составили… — какъ эхо, соглашался сибирскій «Вице-рой».

— Недалеко ходить: состоявшій при тогдашнемъ губернаторѣ чиновникомъ особыхъ порученій Вечтомовъ — сейчасъ милліонеръ. У него оказалось до сорока золотоносныхъ площадей, и наша компанія ведетъ уже съ нимъ переговоры. Если Вечтомовъ умѣлъ такъ устроиться, то вы… Вы же были губернаторомъ, а какую силу имѣли…

— Ахъ, Господи! — взмолился «Вице-рой», — то Вечтомовъ… Да-съ… Но у меня рѣшительно ничего нѣтъ для продажи. Пожалуйста, оставьте меня въ покоѣ…

Въ видѣ угрозы «человѣкъ безъ спины» отвѣтилъ:

— Хорошо, ваше высокопревосходительство, я переговорю еще разъ съ Матильдой Тарасовной…

— Можете… — сухо отвѣтилъ «Вице-рой», прерывая аудіенцію.

Аналогичный допросъ былъ произведенъ по очереди и « адамовымъ головамъ», причемъ они безпомощно разводили руками и увѣряли самымъ трогательнымъ образомъ, что у нихъ рѣшительно ничего нѣтъ для продажи. Да, рѣшительно ничего: ни золотыхъ розсыпей, ни желѣзныхъ рудниковъ, ни мѣсторожденій марганца, киновари, азбеста, ни копей драгоцѣнныхъ сибирскихъ камней и т. д.

— Напрасно, господа, вы скрываете, — увѣрялъ ихъ «человѣкъ безъ спины», дѣлая энергичный жестъ. — Потомъ жалѣть будете… А я о васъ же хлопочу, господа.

Когда «человѣка безъ спины» вызвали къ телефону, всѣ облегченно вздохнули.

— Слѣдовательно онъ съ ума сошелъ… — рѣшилъ за всѣхъ Журакинъ, поднимая брови.

Сладкоѣжка угнетенно молчалъ. Ему было обидно за этихъ великихъ людей, которыхъ такъ безсовѣстно одолѣвалъ какой-то трактирный шарлатанъ. А съ другой стороны, «адамовы головы» въ его глазахъ дѣлались все меньше и меньше, теряя послѣдній престижъ власти и обаянія силы. Отъ огорченія онъ ушелъ въ буфетъ и потихоньку хлопнулъ двѣ большихъ рюмки коньяку.

Выпитое вино какъ-то сразу ударило Сладкоѣжкѣ въ голову, и онъ поторопился уйти. Въ передней его догналъ «человѣкъ безъ спины» и, хлопнувъ по плечу, фамильярно проговорилъ:

— А васъ, почтеннѣйшій Егоръ Егоровичъ, непремѣнно желаетъ видѣть одна дама… Угадайте, какая дама?

— Дама?..

— Я уже далъ слово ей, что привезу васъ къ ней… Полните, что дѣло идетъ о вашей пенсіи, а у нея большія связи.

Сладкоѣжка шелъ по Невскому не совсѣмъ твердыми шагами и сначала улыбался, а потомъ не могъ удержаться и захохоталъ. Публика смотрѣла на него съ удивленіемъ, очевидно, принимая за сумасшедшаго.

4.

Развязка.

I.

Лихошерстовъ появился въ Петербургѣ инкогнито. Ахлюстинъ и Сладкоѣжка узнали объ его прибытіи изъ газетъ и были крайне удивлены и обижены.

— Что же это такое? — накинулся на Ахлюстина «человѣкъ безъ спицы». — Что же вы-то смотрѣли?

«Третій пунктъ» только развелъ безпомощно руками.

— Интрига, Антонъ Гаврилычъ…

— А вотъ полюбуйтесь!..

Maлюта сунулъ Ахлюстипу цѣлую кипу газетъ, въ которыхъ необходимыя мѣста были размѣчены краснымъ карандашомъ. Какая-то незнакомая рука сообщила съ холодной таинственностью о прибытіи въ Петербургъ знаменитаго сибирскаго золотопромышленника А--ва, который стоитъ во главѣ громадной золотопромышленной компаніи. Обозначались и члены этой компаніи еще болѣе таинственными иниціалами, какъ въ уравненіи со многими неизвѣстными въ алгебрѣ. Въ одной газетѣ было сообщено даже такое важное событіе, что таинственный сибирскій милліонеръ остановился въ Европейской гостиницѣ и занялъ со своими секретарями цѣлыхъ три номера. Попытки интервьюировать его кончились полной неудачей, а секретари хранили дипломатическое молчаніе. Оставалось неизвѣстнымъ, зачѣмъ пріѣхалъ А--въ: лѣчить свою сахарную болѣзнь или продавать свои золотые промыслы.

Пробѣжавъ эти торопливо набросанныя строки, Ахлюстинъ совершенно спокойно замѣтилъ:

— Это все панъ Гедиминъ написалъ… Не безпокойтесь, Антонъ Гавридычъ, сами придутъ къ намъ, да еще поклонятся.

— Изъ-за чего же я-то старался?

— Эхъ, Антонъ Гаврилычъ, Антонъ Гаврилычъ… подождите, и все устроится.

И, дѣйствительно, все устроилось. Панъ Гедиминъ самъ пріѣхалъ съ визитомъ къ «человѣку безъ спины» и почти обворожилъ его своимъ поведеніемъ. Это былъ изящный господинъ неопредѣленныхъ лѣтъ, неопредѣленнаго цвѣта, съ неопредѣленною улыбкой. Одѣтъ онъ былъ безукоризненно, и единственный недостатокъ, какой можно было ему приписать, это — обиліе сибирскихъ драгоцѣнныхъ камней, что рѣзало глазъ, какъ мѣщанство

— Вѣдь мы — глухіе провинціалы, — точно оправдывался панъ Гедиминъ. — Настоящіе медвѣди, которыхъ подняли изъ берлоги и которые съ просонья сами не знаютъ, куда бредутъ… Вся наша надежда на васъ, Антонъ Гавриловичъ.

И Цвѣтъ-Гуляевъ понравился Малютѣ. Тоже настоящій джентльменъ и даже недурно говорить по-французски, какъ и панъ Гедиминъ. Вообще оба лихошерстовскихъ секретаря не посрамили бы и самого Вандербильта, который тоже останавливался въ Европейской гостиницѣ. Но, несмотря на вѣжливость и готовность услужить, оба сохраняли дипломатическій тонъ и ни однимъ словомъ не выдали плановъ своего патрона.

— Да, съ этими господами нужно держать ухо востро, — рѣшилъ про себя «человѣкъ безъ спины». — А впрочемъ, будемъ посмотрѣть, какъ говорятъ настоящіе русскіе нѣмцы.

Что не правилось Малютѣ, такъ это то, что Лихошерстовъ никого не желалъ принимать и отсиживался въ своемъ номерѣ, какъ обложенный въ берлогѣ медвѣдь. «Третій пунктъ» тоже напустилъ на себя важность и на всѣ разспросы только пожималъ плечами. Малюту неожиданно выручилъ Сладкоѣжка, котораго онъ встрѣтилъ на Невскомъ.

— Ну, какъ вамъ нравится нашъ Лихошерстовъ? — съ обычною фамильярностью спросилъ Сладкоѣжка.

— Да никакъ, потому что я его не видалъ…

— Эге, такъ пойдемте сейчасъ къ нему…

— Вѣдь онъ никого не принимаетъ?

— Пусть другихъ не принимаетъ, а меня приметъ. Кстати и позавтракаемъ у него… Какой номеръ занимаетъ, дурень. Ха-ха-ха.

Малюту немного покоробила эта фамильярность. А впрочемъ, можетъ-быть, въ Сибири принято такъ обращаться съ милліонерами…

Коридорный не хотѣлъ-было пускать гостей безъ доклада, но Сладкоѣжка безъ церемоніи отвелъ его отъ дверей и съ достоинствомъ заявилъ:

— Не пускать? Меня? Да я могъ быть давно вице-губернаторомъ, если бы хотѣлъ.

Коридорный отступилъ и виновато пробормоталъ: «Виноватъ, ваше превосходительство»… Это было лишнимъ доказательствомъ того, что нелѣпости убѣждаютъ сильнѣе всякихъ разумныхъ доводовъ.

— Кто тамъ? Войдите, — послышался изъ номера свѣжій старческій голосъ.

Гостей встрѣтилъ невысокаго роста, благообразный, сѣденькій старичокъ въ полосатомъ шелковомъ татарскомъ бешметѣ и въ большихъ круглыхъ старинныхъ очкахъ въ серебряной оправѣ. Онъ мелькомъ взглянулъ красивыми, сѣрыми, еще не потерявшими живого блеска глазами на «человѣка безъ спины», крѣпко пожалъ ему руку и пѣвуче проговорилъ:

— Очень радъ… Кажется, я уже слышалъ о васъ…

— Да я жъ тебѣ говорилъ, Илья Саввичъ, — добавилъ Сладкоѣжка.

— Такъ, такъ…

— Прекраснѣйшій человѣкъ и все на свѣтѣ знаетъ, — рекомендовалъ Сладкоѣжка.,

«Человѣкъ безъ спины» всегда испытывалъ нѣкоторую благочестивую оторопь при первомъ знакомствѣ съ настоящими милліонерами, какъ воръ, который ночью пробрался въ подвалъ съ золотомъ. Номеръ былъ знакомый: въ немъ всегда останавливалась этуаль Берси. Да, когда-то здѣсь недурно проводили время…

— Никакъ не могу я привыкнуть къ вашему телефону, — говорилъ Лихошерстовъ, обращаясь къ гостю. — Сначала все кланялся машинкѣ… Ей-Богу! Вотъ она какая таёжная простота. — Сказать пряменько: всѣ мы отъ пня. Недаромъ говорится, кто мы въ тайгѣ-то пнямъ молимся…

Старичокъ при разговорѣ улыбался и разглаживалъ свою небольшую бородку клинышкомъ. Какъ всѣ сибиряки, онъ сильно напиралъ на букву о и дѣлалъ ошибки по части удареній.

— А гдѣ мы будемъ завтракать? — спрашивалъ Сладкоѣжка, поглядывая на свои часы.

— Гдѣ хотите.

— Можно въ ресторанѣ, можно и здѣсь. Подойдутъ ужо и мои молодцы. Съ утра куда-то разбѣжались…

— Лучше здѣсь, — рѣшилъ Сладкоѣжка, распоряжавшійся по хозяйски.

Къ завтраку, дѣйствительно, явились панъ Гедиминъ и Цвѣтъ-Гуляевъ. Они, видимо, непріятно были удивлены, встрѣтивъ здѣсь «человѣка безъ спины», и только краснорѣчиво переглянулись между собой. Впрочемъ, за завтракомъ все уладилось особенно когда немного выпили съ разными наговорами передъ каждою рюмкой. Самъ Лихошерстовъ ничего не пилъ и только вздыхалъ, поглядывая на другихъ.

Завтракъ былъ сервированъ на широкую ногу, по спеціальному заказу пана Гедимина. Потомъ подали кофе и ликеры. Все время говорили о разныхъ пустякахъ, а о дѣлѣ никто не проронилъ ни слова. Малютѣ было неловко первому начать серьезный разговоръ.

— Илья Саввичъ, а ты смотри за молодцами въ оба, — предупреждалъ Сладкоѣжка. — Да… — Того и жди, что они втикнутъ до картофельнаго клуба, а тамъ правая рука не знаетъ, что дѣлаетъ лѣвая, пока человѣка не выпустятъ въ одной рубашкѣ. О, я жъ усе знаю сейчасъ…

— А что я съ ними подѣлаю? — жаловался хозяинъ. — Въ Москвѣ вотъ тоже чуть совсѣмъ не застряли… А все панъ Гедиминъ.

Послѣ завтрака «молодцы» увели Сладкоѣжу въ свой номеръ, оставивъ Малюту съ глазу на глазъ съ Лихошерстовымъ. Старикъ ходилъ по комнатѣ, а потомъ остановился передъ гостемъ и проговорилъ въ упоръ:

— А про васъ мнѣ говорилъ Ахлюстинъ… да. Онъ по нѣскольку разъ въ день забѣгаетъ… Какъ за думаете, устроится наше дѣло?

— Что зависѣло отъ меня, я все подготовилъ, Илья Саввичъ. Подробно разработалъ уставъ будущей компаніи. Есть и желающіе принять въ ней участіе. Очень солидные и вліятельные люди…

— Такъ, такъ… Что же, въ добрый часъ. Надо повести это дѣло сильною рукой, какъ у насъ говорятъ въ Сибири.

На эту тему говорили долго, причемъ каждый не высказывался до конца.

— У насъ уже оперируетъ одно крупное золотопромышленное общество, — объяснялъ Малюта. — Но оно намъ не можетъ составить конкуренціи… Я не вѣрю въ него. Это, знаете, чувствуется…

— Да, да… и кое-что слышалъ. Дѣла найдется для всѣхъ…

Они разстались довольные другъ другомъ. Особенно былъ доволенъ «человѣкъ безъ спины». Конечно, таежный старецъ крѣпокъ и надъ нимъ придется серьезно поработать, но «Парижъ стоитъ обѣдни», какъ говорилъ одинъ благочестивый французскій король.

II.

О новой золотопромышленной компаніи заговорилъ тотъ дѣловой Петербургъ, который ютится по моднымъ кабакамъ и разнымъ дѣловымъ притонамъ. Въ смыслѣ коммерческой и финансовой солидности эта сборная публика не внушала къ себѣ особеннаго довѣрія, но важно было распустить громкую молву.

Малюта былъ доволенъ и боялся только одного, чтобы у него кто-нибудь не переманилъ Лихошерстова. Онъ теперь завтракалъ и обѣдалъ въ Европейской гостиницѣ и зорко слѣдилъ за появлявшимися здѣсь юркими сомнительными людьми, въ которыхъ подозрѣвалъ своихъ конкурентовъ.

Лихошерстова уже знали. Швейцары провожали и встрѣчали его, какъ турецкаго пашу, городовые отдавали честь, на Невскомъ раскланивались какія-то неизвѣстные субъекты, — одахъ словакъ, популярность таежнаго милліонера уже катилась по улицѣ. Но онъ держалъ себя замѣчательно хорошо, съ достоинствомъ и съ тою дорогой простотой, какая усваивается только людьми, привыкшими къ собственному могуществу.

— Умный старикъ, — хвалилъ Малюта, встрѣчаясь съ Ахлюстинымъ. — Умѣетъ себя держать…

— Уменъ-то уменъ, да ужъ очень простъ, — сомнѣвался «третій пунктъ». — Долго ли такого человѣка подвести… Надо торопиться все дѣло оборудовать въ окончательной формѣ, Антонъ Гаврилычъ.

— Скоро все покончимъ… Вотъ только праздники немного помѣшаютъ.

— Да, это дѣйствительно, недѣльки двѣ выпадетъ. Главное, весна-то не за горами. Самое дорогое время въ нашемъ золотомъ дѣдѣ… Съ февраля нужно все заготовить, чтобы встрѣтить первую вешнюю воду не съ голыми руками. Зимняя работа тихая, а лѣто на промыслахъ огнемъ горитъ. Зимой только подготовляются: вскрываютъ розсыпи, дѣлаютъ разрѣзы, сносятъ пустую породу.

«Третій пунктъ» отлично зналъ золотое дѣло и читалъ «человѣку безъ спины» цѣлыя лекціи.

— Вы знаете, Илья Саввичъ первый началъ добывать золото изъ воды, — объяснилъ онъ. — Прежде-то брали золото изъ сухихъ розсыпей, по логамъ, горнымъ покатостямъ, рѣчнымъ размывамъ, а Илья Саввичъ началъ выбирать золото прямо воды. Да… Есть такая машина, называется «драга», вотъ въ томъ родѣ, какъ землечерпалки на Невѣ. Ну, такую машину на плоту и ставятъ по срединѣ рѣки и начинаютъ черпать рѣчной песокъ и тутъ же на мѣстѣ его промывать. Большіе капиталы онъ нажилъ такимъ манеромъ… Кажется, чего проще, а вотъ раньше-то его никто и не догадался.

Дѣло вообще шло во всѣхъ отношеніяхъ недурно, и огорчали только своимъ безшабашнымъ поведеніемъ «молодцы». Они быстро освоились въ Петербургѣ и только не спали въ клубахъ и по разнымъ игорнымъ притонамъ. Это роняло престижъ будущей фирмы.

— Ничего, Антонъ Гаврилычъ, — успокаивалъ Ахлюстинъ. — Это вѣдь ужъ всѣмъ извѣстно, какъ живутъ сибиряки. Шила въ мѣшкѣ не утаишь… Какъ попали въ столицу, и пошелъ дымъ коромысломъ. Зараза ужъ такая. Дикія-то денежки, извѣстно, некормленными пѣтухами поютъ…

«Человѣкъ безъ спины» только улыбнулся. Великій онъ былъ мастеръ по части зеленаго поля, и если бы захотѣлъ, то отъ лихошерстовскихъ молодцовъ не осталось бы ни пера ни волоса, какъ говорятъ охотники. Но сейчасъ онъ былъ слишкомъ занять организаціей новой компаніи, а главное — проведеніемъ черезъ разныя инстанціи ея устава. Дѣло было не изъ легкихъ, и выпадали такіе моменты, что хоть все брось. Нужно было организовавъ паевое товарищество съ основнымъ капиталомъ въ пятьсотъ тысячъ, что не встрѣтило особыхъ затрудненій въ сферахъ. А вотъ когда дѣло коснулось облигаціоннаго пятипроцентнаго займа въ двѣсти тысячъ, дѣло сильно затормозилось.

— Несвоевременно, Антонъ Гаврилычъ, — говорили имущіе власть вязать и рѣшить. — Было прежде легко, даже совсѣмъ легко… Конечно, слово громкое: золото, и даже обольщаетъ легковѣрныхъ, но… вообще…

Тутъ слѣдовали умолчанія, экивоки, кислыя улыбки и т. д.

Былъ такой моментъ, когда «человѣкъ безъ спины» готовъ былъ прійти въ отчаяніе, но его неожиданно выручила… Аглая Терентьевна Теркина. Да, она, танцующая отъ воды… Малюта заѣхалъ къ ней собственно ни за чѣмъ, по старой памяти.

— Какую вы муху проглотили, Антонъ Гаврилычъ? — спросила любезная хозяйка, питавшая къ гостю нѣсколько повышенное чувство.

Теркина жила въ собственномъ домѣ, который, какъ она выразилась, былъ заработанъ ею потомъ и кровью. Положимъ, это было давно, когда она была свѣжа, какъ только-что сорванное съ дерева яблоко, но это все равно, — пусть хронологіей занимаются ученые, которые никогда не поймутъ, что маленькій капиталъ изъ восемнадцати лѣтъ гораздо больше солиднаго капитала изъ сорока лѣтъ.

За кофе Малюта разговорился. Онъ слишкомъ усталъ и переволновался за послѣднее время, и явилась потребность высказаться. Аглая Терентьевна умѣла слушать, — качество, присущее немногимъ женщинамъ. Сидя на своемъ любимомъ диванчикѣ, она узнала удивительныя вещи, самой удивительной изъ которыхъ было то, что передъ ней сидѣлъ будущій милліонеръ.

— Вы не смѣйтесь, — предупреждалъ ее Малюта. — Я велъ слишкомъ разсѣянную жизнь, и пора серьезно подумать о будущемъ. Да… Почему какой-нибудь сибирскій мужикъ можетъ быть милліонеромъ, а я не могу?

Аглая Терентьевна тоже не находила къ этому никакихъ препятствій. Малюта уже назначилъ себя директоромъ будущей компаніи, отчислилъ въ свою пользу учредительскіе паи, извѣстные проценты съ каждаго пуда выработаннаго золота, особые проценты съ чистаго дивиденда и т. д. Суммы получались очень круглыя и убѣдительныя уже по одной своей величинѣ. Когда дѣло дошло до препятствій по части разрѣшеній и утвержденій, Теркина съ радостью заявила:

— А про меня-то вы и забыли, злой человѣкъ? У меня есть такой человѣкъ… онъ…

Малюта краснорѣчиво посмотрѣлъ на нее, а Теркина еще болѣе краснорѣчиво потупила глазки и даже покраснѣла.

Все дѣло уладилось въ нѣсколько минутъ, и растроганный «человѣкъ безъ спины» расцѣловалъ руки Аглаи Терентьевны.

— Вы — золотая женщина, — отъ чистаго сердца заявилъ онъ.

— Мои золотыя розсыпи въ прошломъ, — со вздохомъ отвѣтила тоже разочарованная хозяйка.

Благодаря Теркиной дѣло устроилось, и Малюта торжествовалъ впередъ. Никакихъ сомнѣній больше не могло быть. Чтобы чѣмъ-нибудь отплатить за эту любезность, Малюта посовѣтовалъ Лихошерстову нанести визитъ Аглаѣ Терентьевнѣ.

— Да вѣдь я не умѣю разговаривать съ дамами, — отвѣтилъ таёжный старецъ. — А тутъ еще балерина…

— Ничего, ничего… Вѣдь она при насъ не будетъ танцовать. Притомъ я поѣду съ вами…

Теркина, конечно, была предупреждена о визитѣ и приняла дорогого гостя съ обычной ловкостью, такъ что Лихошерстовъ даже заявилъ:

— И что я вамъ скажу, Аглая Терентьевна: точно вотъ я съ вами вѣкъ знакомъ. Ей-Богу! Извините ужъ на нашей простотѣ: что думаемъ, то и говоримъ отъ чистаго сердца. Понравились вы мнѣ.

Прощаясь съ любезною хозяйкой, Лихошерстовъ крѣпко пожалъ ея руку и проговорилъ:

— Дружба дружбой, Аглая Терентьевна, а служба службой… Позволите мнѣ какъ-нибудь завернуть къ вамъ?

— О, всегда буду рада, Илья Саввичъ…

Обѣ стороны остались довольны знакомствомъ, а черезъ нѣсколько дней Лихошерстовъ дѣйствительно пріѣхалъ и на этотъ разъ уже одинъ.

— Не боитесь меня? — пошутила Аглая Терентьевна. — Мнѣ разсказывалъ Антонъ Гаврилычъ, что вы боитесь балеринъ…

— Помилуйте, сударыня… Да такихъ женщинъ, какъ вы, я и во снѣ не видалъ. А заѣхалъ я къ вамъ собственно по дѣлу. Должокъ привезъ… Вотъ извольте получить. Наши сибирскіе камушки… настоящіе иркутскіе аквамарины… Вещь для насъ подходящая. Извините, что лучше не могъ найти…

Теркина ахнула, какъ горничная, когда раскрыла футляръ съ чуднымъ колье изъ аквамариновъ.

— Очень вамъ благодарна, Илья Саввичъ, но это слишкомъ дорогой подарокъ… — бормотала она.

— Сущіе пустяки, сударыня. Очень ужъ большую услугу вы намъ сдѣлали… Дорого яичко ко Христову дню.

Однимъ колье дѣло не ограничилось. Лихошерстовъ пріѣзжалъ въ «свободные дни» вечеркомъ напиться чаю и каждый разъ что-нибудь привозилъ въ подарокъ.

— Скучно сидѣть въ своемъ трактирѣ, вотъ я и надоѣдаю вамъ, — объяснялъ онъ.

Въ теченіе двухъ-трехъ недѣль Лихошерстовъ надарилъ тысячъ на десять. Аглая Терентьевна подозрѣвала нѣкоторые коварные планы съ его стороны, но и плановъ не оказалось. Просто, добрый сибирскій милліонеръ… Онъ какъ-то по-отечески вошелъ во всѣ подробности жизни Теркиной и съ сожалѣніемъ качалъ иногда головой.

— Трудненько вамъ, сударыня… И служба ваша тоже нелегкая, а тутъ еще разная забота. Вотъ домикъ собственный имѣете, надо его страховать… налоги, ремонтъ… затрудненія и непріятности съ квартирантами…

— Ахъ, не говорите, Илья Саввичъ!.. Вѣдь я, просто, мученица съ этимъ домомъ…

— Вотъ, вотъ… Извѣстно, ваше женское дѣло, и понимать вы многаго не должны.

III.

Въ половинѣ января товарищество было открыто, и началась продажа паевъ. Лихошерстовъ проявилъ необыкновенную для его возраста энергію и все повторялъ одну фразу:

— Скоро вешняя вода вскроется… Надо вотъ какъ торопиться.

Сейчасъ задержка заключалась только въ деньгахъ. Обѣщаній было много, а реализація ихъ подвигалась довольно медленно. У Малюты, какъ человѣка опытнаго, явилось подозрѣніе, что какая-то невидимая рука тормозитъ все дѣло. Въ собраніи пайщиковъ онъ былъ избралъ директоромъ главнаго правленія товарищества въ Петербургѣ съ скромнымъ окладомъ въ 20 тысячъ. Для открытія дѣйствій по разработкѣ промысловъ не хватало всего какихъ-нибудь полутораста тысячъ рублей. Эта сумма никакъ не давалась, точно завѣтный кладъ. Но неожиданно выручилъ «Третій пунктъ».

— Знаете, Антонъ Гаврилычъ, можно бы вывернуться, — таинственно говорилъ бывшій консисторскій дѣлецъ. — И даже очень вывернуться…

— Именно?

— Мнѣ Илья Саввичъ говорилъ самъ… да… Конечно, ему самому это неудобно было предлагать. Могли подумать Богъ знаетъ что… Вѣдь дѣло самое вѣрное и будетъ давать 50 % чистой прибыли. Да. Такъ вотъ какъ-то вечеркомъ сидимъ съ нимъ, а онъ и говоритъ: «А вѣдь, ежели разобрать, такъ все дѣло устроила вамъ Аглая Терентьевна… Очень мнѣ хотѣлось бы ее. отблагодарить по-настоящему. Вѣдь заплатить ей прямо деньгами неудобно…»

«Третій пунктъ» перевелъ духъ и заговорилъ совсѣмъ шопотомъ:

— Да, такъ Илія Саввичъ очень жалѣетъ Аглаю Терентьевну, потому, какъ хотите, а все-таки она — женщина… да, Илья-то Саввичъ такъ прямо и говоритъ по своей добротѣ… Вѣдь онъ и церковнымъ старостой состоятъ и деньги постоянно жертвуетъ на разныя благотворительныя учрежденія… Такъ вотъ Илья Саввичъ и говоритъ: «Показывала, говоритъ, Аглая Терентьевна мнѣ свой домикъ. Ничего, говоритъ, домишко порядочный, тысячъ двѣсти стоитъ… А дохода получаетъ она всего тысячъ десять. А сколько ей, бѣдной, хлопотъ съ нимъ да непріятностей… Ежели бы у ней вмѣсто дома на рукахъ были деньги, совсѣмъ другой оборотъ. Вотъ по своему дѣлу я съ удовольствіемъ платилъ бы ей 20 %, да еще за цѣлый годъ впередъ. Ей-Богу! На, получай… А у насъ въ дѣлѣ эти денежки дадутъ 50 %. И безъ всякихъ хлопотъ… Голенькія совсѣмъ денежки, какъ балерина. А ежели, говоритъ, Аглая Терентьевна сомнѣвается, такъ я собственные векселя съ удовольствіемъ ей выдамъ на всю сумму. Только, говоритъ, двухсотъ тысячъ мнѣ не нужно, а полтораста возьму, чтобы ее отблагодарить за труды честь-честью». Вотъ онъ какой человѣкъ… Сказалъ, какъ топоромъ отрубилъ.

Малюта молчалъ, немного ошеломленный этой неожиданною комбинаціей.

— Конечно, можно и заложить въ этой суммѣ домикъ, — продолжалъ нашептывать «Третій пунктъ». — Только это невыгодно Аглаѣ Терентьевнѣ: 7 % будетъ терять. А у меня и покупатель есть на примѣтѣ.

Бываютъ удивительныя вещи на свѣтѣ… Ужъ, кажется, крѣпкій была человѣкъ Аглая Терентьевна и отлично знала счетъ деньгамъ. Притомъ, она была убѣждена, что каждая женщина должна была только получать деньги, какъ на обязанности мужчины было ихъ платить. А тутъ вдругъ разступилась… И какъ-то это совсѣмъ вдругъ сдѣлалось. Гипнотизировало главнымъ образомъ громкое имя таёжнаго милліонера. Но этому дѣлу онъ самъ пріѣзжалъ къ ней нѣсколько разъ и очень убѣдительно повторялъ одно и та же:

— Мы васъ не неволимъ, Аглая Терентьевна… Вамъ лучше знать, какъ и что.

Домъ былъ продамъ въ нѣсколько дней, и она лично вручила Лихошерстову 200- тысячъ, но старикъ отсчиталъ всего полтораста, остальныя великодушно вернулъ.

— Больше полуторыхъ сотъ не могу, начетисто будетъ, Аглая Терентьевна. А вотъ извольте получить и тридцать тысячъ процента за нынѣшній годъ.

Теркина была въ восторгѣ отъ такой щедрости и называла Лихошерстова «папашей».

Лихошерстовъ ужасно торопился въ Сибирь, чтобы не опоздать къ началу работъ. Онъ уѣзжалъ въ сопровожденіи одного Ахлюстина, получившаго званіе главнаго пріисковаго бухгалтера. Оба секретаря пока оставались въ Петербургѣ.

На вокзалъ провожать милліонера собралась довольно разношестная толпа пайщиковъ, большинство которыхъ видѣли другъ друга въ первый разъ. Пріѣхала и Аглая Терентьевна въ сопровожденіи Малюты. Пили на прощанье шампанское, кто-то сказалъ напутственную рѣчь, а Аглая Терентьевна расчувствовалась до того, что бросилась на шею «папаши» и расцѣловала его совсѣмъ по-родственному.

— Пріѣзжайте, дочка, погостить къ намъ въ тайгу… — шутилъ Лихошерстовъ. — А «Третій пунктъ» намъ вотъ какъ въ присядку спляшетъ.

Малюту удивляло только одно, что Сладкоѣжка не явился на проводы.

---

Лѣтомъ Теркина жила на островахъ. Она не выносила далекихъ путешествій и была убѣждена, что лучше острововъ ничего нѣтъ, а Крестовскій островъ являлся перломъ географіи. Послѣ шумнаго зимняго сезона она была рада отдохнуть и вела образъ жизни самый простой. Ходила цѣлые дни въ капотѣ, ѣла исключительно простыя русскія кушанья и принимала только самыхъ близкихъ друзей, которыхъ не нужно было стѣсняться. Сейчасъ такими друзьями являлись Малюта и Сладкоѣжка. Послѣдній попалъ въ этотъ заколдованный кругъ въ качествѣ кровнаго сибиряка. Онъ быстро сдѣлался своимъ человѣкомъ, чуть не каждый день являлся къ обѣду и постоянно разсказывалъ что-нибудь новое о Сибири.

— Ахъ, какъ я люблю сибиряковъ! — повторяла Аглая Терентьевна съ умиленіемъ. — Что-то такое новое, освѣжающее…

Она скучала, когда Сладкоѣжка не приходилъ въ свой часъ. Такой уморительный толстякъ и такъ хорошо и остроумно разсказываетъ. Совсѣмъ свой, родной человѣкъ… Онъ даже самъ готовилъ нѣкоторыя кушанья: малороссійскую кашу, борщъ, сибирскіе пельмени.

Онъ же приносилъ всѣ сибирскія новости, т.-е. извѣстія о работѣ лихошерстовскихъ промысловъ. Какъ оказывалось, дѣло шло отлично, и впереди предвидѣлись громадные дивиденды.

Лѣто промелькнуло незамѣтно. Начали перепадать холодные осенніе дожди. Разъ, когда Аглая Терентьевна садилась завтракать, явился «человѣкъ безъ спины». На немъ, какъ говорится, лица не было.

— Что съ вами, Антонъ Гаврилычъ? Вы нездоровы?

— Я?!.. Я не знаю… Сладкоѣжка здѣсь не былъ?

— Онъ долженъ прійти…

— Ахъ, негодяй… т.-е. не онъ негодяй, а тѣ… другіе… Дайте мнѣ стаканъ воды…

Въ этотъ момента появился и Сладкоѣжка. Онъ былъ чуть-чуть навеселѣ и сонно улыбался. Малюта такъ и кинулся на него.

— Правда?!..

Сладкоѣжка молча вытащилъ изъ кармана смятый номеръ какой-то сибирской газеты и ткнулъ пальцемъ на статью въ хроникѣ: «Несостоятельность золотопромышленнаго товарищества на паяхъ И. С. Лихошерстовъ и К^о». Малюта прочиталъ замѣтку и буквально упалъ на диванъ.

— Нѣтъ, этого не можетъ быть… — шепталъ онъ. — Это слишкомъ было бы глупо… Именно: глупо!..

— Что случилось? Въ чемъ дѣло? — спрашивала Аглая Терентьевна.

— А вотъ прочтите… — предложилъ ей Малюта.

Она прочла и ровно ничего не поняла. Что такое несостоятельность?

Когда Малюта объяснилъ, что это значитъ, съ Аглаей Терентьевной сдѣлался обморокъ, первый настоящій обморокъ въ жизни.

— Этого не можетъ быть!.. — кричала она, когда ее привели въ чувство. — У насъ есть законы… я буду жаловаться… я… я…

Сладкоѣжка преспокойнѣйшимъ образомъ сидѣлъ за столомъ и съ аппетитомъ ѣлъ омары. Это взорвало Малюту.

— Вы… бы… что же вы молчите? — накинулся онъ на него. — Вѣдь вы же знали Лихошерстова…

— И даже очень… Большой негодяй, — преспокойно отвѣтилъ Сладкоѣжка, продолжая ѣсть.

— Извѣстный милліонеръ… Его вся Сибирь знаетъ.

— Эге, да то совсѣмъ наоборотъ…

— Какъ наоборотъ?

— Да два же есть Лихошерстова…

— Ну?

— Ну, одинъ — милліонеръ, а другой — прохвостъ, и обоихъ зовутъ Ильей Саввичемъ…

— Что же вы мнѣ этого раньше не говорили?

— А почему же вы меня объ этомъ раньше не спрашивали?

Это уже было наглое нахальство, такъ что даже «человѣкъ безъ спины» совершенно опѣшилъ. Помилуйте, что же это такое?.. Это какіе-то разбойники съ большой дороги, каторжники… И какъ ловко все было подстроено. Игра на двойника… Глупо, глупо и глупо!.. А тутъ еще Аглая Терентьевна катается въ истерикѣ по полу и принимаетъ совсѣмъ не предусмотрѣнныя хореографіей позы.

— А я же уйду, — заявилъ Сладкоѣжка, кончивъ завтракъ.

Его не удерживали.

— Сто двадцать тысячъ, а? — выкрикивала Аглая Терентьевна, ломая руки совсѣмъ не по-театральному. — Вѣдь ихъ нужно было заработать… тяжелымъ трудомъ заработать…

— Благодарите Бога, что Илья Саввичъ не взялъ у васъ послѣднихъ пятидесяти тысячъ и выдалъ впередъ тридцать тысячъ процентовъ, — отвѣчалъ Малюта.

— О… о… о!..

Малюта шагалъ по комнатѣ, какъ звѣрь въ клѣткѣ.

— Что значатъ сто двадцать тысячъ? — повторялъ онъ, — Пустяки… да, А тутъ дѣло гораздо серьезнѣе… Обмануть меня… да, меня, который всю жизнь и всѣхъ обманывалъ… И кто же обманулъ? «Третій пунктъ»… Онъ пять лѣтъ готовилъ всю эту исторію…

— А я выхлопоталъ пенсію Сладкоѣжкѣ…

— Вотъ вамъ и провинціалы… ха-ха!.. Это… это… Нѣтъ, этому нѣтъ названія! Два Лихошерстовыхъ и оба Ильи Саввичи… Глупо, глупо, глупо… Теперь провинція начинаетъ насъ учить, какъ слѣдуетъ лгать. Проклятіе… Главное: позоръ. Вы потеряли только деньги, а я потерялъ все…

Съ «человѣкомъ безъ спины» тоже чуть не сдѣлалась истерика.

1904.

---

1. Маралъ — особая порода оленей, рога которыхъ особенно цѣнятся китайцами, какъ цѣлебное средство.