Въ мірѣ искусства.
правитьСравнительно недавно, впрочемъ, все же лѣтъ десять-пятнадцать тому назадъ, у насъ существовало двѣ группы художниковъ: академисты, ютившіеся около Академіи Художествъ, и протестанты, глашатаемъ которыхъ былъ покойный В. В. Стасовъ, — передвижники.
Устраивали они двѣ выставки въ году, показывали все, что наработали, преимущественно Петербургу, ибо только одни передвижники кочевали по провинціи, и то по главнѣйшимъ только городамъ, а затѣмъ опять наступала мертвая тишина, и художественные интересы, художники сами какъ-то сходили со сцены, никому не видимые углублялись въ свои работы.
Далеко не то теперь. Сейчасъ у насъ художественныя выставки длятся почти безъ перерыва круглый годъ. Начиная съ осени вплоть до самого лѣта. Притомъ не только въ столицахъ, но и въ провинціальныхъ городахъ. Въ самомъ дѣлѣ, выставка картинъ, организованная, напримѣръ, В. Издебскимъ, закрылась только въ іюнѣ, а въ сентябрѣ уже открылась «Осенняя выставка» картинъ. Не успѣла она закрыться, на ея мѣстѣ появилась выставка петербургскаго общества художниковъ, теперь тамъ же выставили свои картины художники, принадлежащіе къ составу «Новаго общества художниковъ». Одновременно съ ними выставляетъ свои картины худ. Тарховъ (въ ред. «Аполлона») кн. М. Прозоровская-Голицына, дамскій кружокъ, конкурсная выставка Академіи Художествъ, наконецъ, выставка художниковъ «Міръ Искусства», уральская выставка Денисова-Уральскаго, выставка общества акварелистовъ.
Въ Москвѣ идутъ выставки своимъ чередомъ. И еще на-дняхъ открылась выставка «Бубновый валетъ», собравшая самыхъ «лѣвыхъ» изъ молодыхъ искателей новыхъ путей. Въ Кіевѣ — тоже.
— Прямо золотой вѣкъ! можно подумать. Процвѣтаніе искусствъ и наукъ!
Увы, дѣло обстоитъ, далеко не такъ, какъ это можетъ показаться на первый взглядъ человѣку, который будетъ пораженъ большимъ числомъ каталоговъ и выставленныхъ полотенъ. Это вовсе не то, что пережила Италія въ эпоху возрожденія. Наше искусство порождено отнюдь не стихійнымъ устремленіемъ народнаго творчества къ прекрасному. Это не отзвукъ душевнаго крика. Пересмотрите всѣ эти полотна, и вы не найдете въ нихъ отблесковъ пожара, которымъ горятъ души художниковъ. Нѣтъ пожара — нѣтъ и зарева. Есть исканія — да, есть любовь къ искусству, къ прекрасному, — да, есть свѣжесть, но нѣтъ заревыхъ красокъ. Наше искусство этого періода тепличное, экзотическое искусство, да и не могло оно быть другимъ въ наши дни.
Д. Мережковскій, въ одномъ изъ своихъ стихотвореніи, относящихся къ 1906 году («Вѣсы», 1906 г., № 3—4), характеризуетъ эти дни очень уныло:
Все уснуло, замолчало
Гдѣ конецъ и гдѣ начало,
Я не знаю — укачало.
Сани легкія скользятъ,
И лечу, лечу безъ цѣди,
Какъ въ гробу иль въ колыбели,
Сплю и ласковыя ели
Сонъ мой чуткій сторожатъ.
Я молюсь или играю,
Я живу иль умираю,
Я не знаю, я не знаю,
Только тихо стынетъ кровь.
И бѣло, бѣло безбрежно
Усыпительно и нѣжно
Безмятежно, безнадежно
Какъ послѣдняя любовь!…
Лучшая характеристика того настроенія, въ которое впали наши эстеты. Въ то.время, какъ люди общественные занялись дѣломъ, струппировались для общей работы, эстеты-художники остались въ безпомощномъ состояніи. Жизнь общественная ихъ не захватала, она прошла мимо нихъ. Когда кругомъ волновались общеземскіе съѣзды, предвыборныя собранія, работали c.-д., с.-р., к.-д., — почти всѣ буквы алфавита, — художники какъ-то остались точно выплеснутыми на берегъ. Оглянулись вокругъ себя, посмотрѣли, все, что увидѣли, имъ показалось, что «все уснуло — замолчало»…
Пустыня развернулась передъ ихъ глазами. Пустыня ихъ испугала… Захотѣлось хоть расцвѣтить эту пустыню, хоть украсить ее чѣмъ-нибудь…
Рерихъ, напримѣръ, прямо объ этомъ и заявилъ («Вѣсы», 1904 г., № 9, стр. 36):
— Обѣднѣли мы красотою, — писалъ Рерихъ. Изъ жилищъ, изъ утвари, изъ насъ самихъ, изъ задачъ нашихъ, ушло все красивое. Крупицы красоты прежнихъ временъ странно стоятъ въ нашей жизни и ничего не ведутъ за собой: даже невѣроятно, по это такъ. Стыдно: въ каменномъ вѣкѣ лучше, чѣмъ мы, понимали потребность и значеніе украшеній, ихъ оригинальность. Лучше и не вдумываться въ украшенія древности, гончарство, шитье, рѣзьбу. Проще сожалѣть далекое, дикое время и кичиться прогрессомъ"…
Даже каменный вѣкъ показался чѣмъ-то идеальнымъ по сравненію съ современностью.
Голосъ художниковъ, звавшихъ къ каменному вѣку, не остался безъ отвѣта. Это сразу отразилось въ картинахъ того же Рериха и. другихъ. На Морской, въ Петербургѣ, выстроили домъ, украшенный Рерихомъ, въ Москвѣ тоже настроили цѣлый рядъ домовъ. Одинъ изъ богатыхъ портныхъ Петербурга выстроилъ себѣ такую дачу, что къ ней подойти страшно: такъ и кажется, что изъ нея выйдетъ пещерный человѣкъ, вооруженный каменнымъ копьемъ, либо баба-яга! Со временемъ я болѣе подробно освѣщу этотъ моментъ, пережитый русскимъ искусствомъ, когда наши художники, въ поискахъ новой красоты, устремились — кто въ старину, вплоть до каменнаго вѣка, кто къ французскимъ декадентамъ. Нельзя сказать, чтобы эти устремленія принесли вредъ, или были совершенно безплодны. Они заставили многое пересмотрѣть, многое теперь уже безвозвратно откинуто, какъ устарѣвшее, — въ смыслѣ техническомъ, они были прямо полезны. Они внесли много новыхъ, свѣжихъ мотивовъ и красокъ. Стали совершенно немыслимы, напримѣръ, паточныя изображенія стариннаго русскаго быта, въ стилѣ старика Маковскаго. До такой степени немыслимы, что всѣ начали писать древне-русскій бытъ по иному не только въ картинахъ, но даже въ театрѣ. Пришлось заново переписать декораціи «Руслана и Людмилы» и «жизни за Царя». Вся патока, вся фальшь прежнихъ художниковъ выступила теперь наружу совершенно явственно. Я говорю, конечно, о художникахъ нашего времени. Такіе ихъ предшественники, какъ Брюловъ, Левицкій, или Боровиковскій, забытые, теперь стали предметомъ подражанія. Какъ въ литературѣ поэты стали пѣть подъ Дельвига и другихъ, такъ и въ живописи на первый планъ выступили паши старики.
Для многихъ, для публики, они прямо были откровеніемъ, ибо слишкомъ ужъ ихъ хорошо забыли. Энергичный Дягилевъ, устроившій замѣчательно интересную выставку историческихъ портретовъ. былъ въ этомъ отношеніи чѣмъ-то, вродѣ Колумба. Заслуга новыхъ художниковъ-искателей была въ томъ, что они искали не только въ будущемъ, но и въ прошломъ; искали не только новое, но и старое, забытое. Къ сожалѣнію, — это теперь уже ясно, — наши искатели не вносили ничего лично своего въ свои исканія. Брали у забытыхъ своихъ старое, а новое у неизвѣстныхъ у насъ европейскхъ художниковъ, нашедшихъ откровеніе у европейскихъ художниковъ. Осязательно почувствовала это даже большая публика только въ наши дни.
В. Издебскій собралъ немного, но все же довольно значительное число полотенъ Матиса, Дени, Гогэна, Ванъ-Гога и другихъ. Собралъ и повезъ ихъ по Россіи.
— Послушайте, — говорили въ публикѣ, — да вѣдь они это у нашихъ все стянули!
Но, увы, французы писали раньше нашихъ. Многіе уже могутъ праздновать сороколѣтіе и даже пятидесятилѣтіе своей художественной дѣятельности, Манэ род. въ 1832 г. и умеръ въ 1883. Дегазъ родился въ 1834 г. Клодъ-Манэ род. въ 1840 г. Ренуаръ — въ 1841 г. Гогенъ въ 1848 г., Ванъ-Гогъ — 1853 г. М. Дени въ 1855 г. и т. д. и т. д.
Оказывается, что такую Америку, какъ Гогэнъ, мы открыли довольно таки поздновато.
Но дѣло не въ этомъ. Интересно впечатлѣніе, которое произвели эти полотна на публику. Тутъ много было уродливостей, много вычуръ, много такого, чего наша публика не признаетъ, но къ чему уже привыкла и пріучена нашими новаторами.
За самыми смѣлыми опытами иностранныхъ художниковъ, производящими впечатлѣніе «кривляній», она почувствовала живую душу художника. Тутъ было ясно, что въ нелѣпыхъ на первый взглядъ краскахъ и линіяхъ отражалось нѣчто дѣйствительное, нѣчто подлинное, свое. У нашихъ искателей, какъ будто, было то же самое, но именно только какъ будто. Формы тѣ же, а души нѣтъ.
Въ гимназіи, гдѣ я учился, помню, былъ учитель физики, который своего предмета и не зналъ и не любилъ. Приносилъ онъ намъ какую-нибудь машину и разсказывалъ.
— Эта машина, — начиналъ онъ, — состоитъ изъ деревянной подставки…
И, дѣйствительно, очень подробно разсказывалъ, что у нея колонки, бинтики, колеса, клапаны… Описывалъ все, а сущность, душа машины пропадала. Такъ машину могъ бы описать каждый, кто не знаетъ ея основной идеи.
Вотъ то же буквально впечатлѣніе производили наши декаденты живописи по сравненію съ подлинниками художниковъ, которые имъ подражали.
Раньше, конечно, о томъ нельзя было и заикнуться. Помню, когда, я что-то въ этомъ родѣ высказывалъ, обо мнѣ отзывались какъ о «дикарѣ», не чувствующемъ новыхъ теченій.
Каково же было мое удивленіе, когда я, въ одной изъ послѣднихъ книжекъ «Аполлона» прочелъ статью С. Маковскаго, подведшаго нѣкоторые художественные итоги.
Правда, для него, для Маковскаго, Илья Рѣпинъ еще «какой-нибудь Илья Рѣпинъ» и «недоучка»… Но дѣло не въ этомъ. Дѣло въ томъ, что Маковскій, и какъ художественный критикъ, и какъ журналистъ, и, наконецъ, какъ устроитель выставокъ, до сихъ поръ шелъ во главѣ новаторовъ, ихъ пропагандировалъ. Теперь онъ самъ испугался нашихъ новаторовъ и объявилъ имъ войну.
На первый разъ онъ передаетъ, имъ въ поученіе, свою бесѣду съ ихъ богомъ, Матисомъ, сокрушенно отзывающимся объ его «послѣдователяхъ».
— Скоро я совсѣмъ перестану давать уроки, — сказалъ Матисъ. Молодежь хочетъ сразу достигнуть того, что достигается лишь годами упорнаго труда и большой самокритики. Мои наставленія ученикамъ я обыкновенно начинаю совѣтомъ: только самостоятельныя достиженія и знаніе даютъ право на смѣлость; будьте скромны, будьте банальны!..
«Самъ» сказалъ! Маковскій внялъ голосу бога и, какъ эхо, отразилъ его въ своей статьѣ. Къ наставленію Матиса присоединилъ и свой голосъ.
— Россія, — поучаетъ Маковскій, — должна создать свою живопись. Русскіе художники не имѣютъ права отрываться отъ почвы. Они не завоевали пока этого права. Какъ бы ни соблазнительны были «послѣднія слова» французовъ, мы обязаны считаться съ особенностями своей, русской жизни, своей исторіи, своего народнаго генія… Развѣ не обидно, что русская живопись начинаетъ космополизоваться по чужому образцу, не исчерпавъ великихъ возможностей своего самобытнаго развитія?
Таковъ поворотъ. Но поворотъ, къ сожалѣнію, пока теоретическій. Если въ литературѣ уже появились произведенія, вродѣ «Серебрянаго Голубя» Андрея Бѣлаго, стихотворенія Серг. Городецкаго и чаянія Александра Блока, то въ живописи, это еще почти не ощущается. На выставкахъ вы его еще почти не замѣтите. Художники продолжаютъ писать: старые по старинкѣ, а новые по новинкѣ, впрочемъ, тоже успѣвшей уже поблекнуть и попахивать ветошкой. Мнѣ не хочется говорить о такихъ выставкахъ картинъ, какъ осенняя, выставка акварелистовъ или петербургскаго общества художниковъ. Тутъ и не пахнетъ искусствомъ. Ремесленникъ такъ и глядитъ изъ каждаго полотна. Такое впечатлѣніе, точно приходите въ большой картинный магазинъ. Исключенія, конечно, были, но они незначительны и совершенно тонутъ въ общей массѣ. Зачѣмъ, напримѣръ, выставлялъ свои свѣжіе, правдивые, мягкіе этюды, хотя бы Троянскій на «Осенней выставкѣ»? Да и другіе нѣкоторые тоже.
Хочется подробнѣе остановиться на конкурсной выставкѣ Академіи Художествъ, закрывшейся въ началѣ декабря. Кто интересуется судьбами русскаго искусства, не можетъ не волноваться, открывая 4 ноября тяжелую дверь Академіи Художествъ. Вѣдь все молодежь, все молодыя силы… Что-то они дадутъ?.. Есть ли у нихъ новое вино? Приготовлены ли для этого вина новые мѣхи? И, увы, почти каждый разъ приходится уходить разочарованнымъ. Ни вина, ни мѣховъ.
Въ этомъ году особенно. Бывали академическія конкурсныя выставки слабыя, но такой, кажется, даже пресловутые «старожилы» не запомнятъ. Двѣ яркихъ солнечныхъ картины Д. Б. Шибаева (изъ конкуррентовъ), да еще хорошій, тоже солнечный эподъ А. Яковлева (въ «циркулѣ») — вотъ и все, что болѣе Или менѣе останавливало на себѣ вниманіе на этой выставкѣ. Впрочемъ, можно еще отмѣтить цвѣтныя гравюры В. Д. Фалилеева (мастерск. В. В. Матэ). Остальное все шаблонъ, болѣе или менѣе, и гораздо чаще — менѣе удовлетворительный, но все же шаблонъ, написанный явно подъ давленіемъ требованія тѣхъ судей «временъ очаковскихъ и покоренія Крыма», которые раздаютъ лавры, и званія художниковъ.
Горькій опытъ предшествующихъ лѣтъ показалъ, что бороться съ этими судьями не такъ легко.
Художникъ Анисфельдъ — наиболѣе яркое тому доказательство. Талантливый и яркій живописецъ, Анисфельдъ, сидя еще на академической скамьѣ, имѣлъ уже свое собственное имя. Ежегодно, на выставкахъ молодого союза художниковъ, а затѣмъ «Вѣнка», онъ выставлялъ по нѣсколько большихъ и малыхъ полотенъ. Всегда яркихъ, своеобразныхъ, отмѣченныхъ талантомъ. Мимо его картинъ нельзя было пройти такъ-же, какъ въ свое время нельзя было пройти мимо «Бабъ» Малявина, незамѣченныхъ только нашей академіей художествъ. Достаточно сказать, что въ парижскихъ салопахъ Анисфельдъ, чуть-ли не за три года до полученія академическаго диплома на званіе художника, уже пользовался правомъ, весьма исключительнымъ, выставлять свои картины внѣ жюри. Можно, конечно, расходиться въ оцѣнкѣ картинъ Анисфельда, можно находить въ нихъ тѣ или иные недостатки, но, согласитесь, что званіе художника-то ужъ у него нельзя отнять. Особенно при сравненіи съ рядомъ выставленными, этого званія удостоенными, картинами! Для многихъ было прямо неожиданностью узнать, что Анисфельдъ еще — ученикъ, что онъ еще «не кончилъ» академіи.
И что же? Академія, вѣнчающая лаврами ежегодно десятки бездарностей, которые, засимъ, скромно кончаютъ свой вѣкъ безвѣстными учителями рисованія и чистописанія, эта самая Академія отказываетъ въ званіи художника Аяисфельду. Отказываетъ одинъ годъ, второй годъ и, наконецъ, — третій. Нужно было горячее выступленіе печати, естественно не могшей молчать при видѣ того, какъ торжествующіе рутинеры, держащіе въ своихъ рукахъ власть, давятъ и гнетутъ молодой талантъ, убиваютъ жизнь. Нужно было громко кричать только для того, чтобы исторгнуть отъ академиковъ нужный художнику дипломъ.
— А зачѣмъ онъ ему былъ нуженъ, могутъ спросить?
По самой простой причинѣ, о которой прекрасно знали академическіе судьи. Они знали, что если не дадутъ художнику этой бумажки, онѣ, какъ трижды выходившій на конкурсъ и три раза дипломъ не Получившій, долженъ будетъ покинуть Петербургъ. Или потратить еще годикъ на полученіе всемогущаго званія… фармацевта.
Да и но одинъ Анисфельдъ. Въ сущности, подъ опалой находилась а находится вся мастерская худ. Кардовскаго, изъ которой вышелъ, между прочимъ, и Анисфельдъ. Работы этой мастерской Всегда выгодно выдѣлялись на фонѣ работъ-учениковъ школъ академическихъ. Эта школа, сумѣвшая выбрать все лучшее, что было въ исканіяхъ новыхъ художниковъ, соединить плюсы новаго съ плюсами стараго. Модернисты, напримѣръ, сплошь и рядомъ приносили и приносятъ въ жертву краскамъ — рисунокъ. Не важны, дескать, детали, важно лишь общее впечатлѣніе. Ученики Кардовскаго — всегда прекрасные рисовальщики. Достаточно посмотрѣть на ихъ этюды, на ихъ картины для того, чтобы сразу почувствовать огромную и тщательную работу надъ рисункомъ, работу гораздо болѣе тонкую, нежели у большинства академистовъ. И это-то, вотъ, и затрудняло Академію при оцѣнкѣ ихъ работъ. Придраться не къ чему. Рисунокъ отличный, техника прекрасная. Казалось-бы, поощряйте, поддерживайте. Скрѣпя сердце, конечно, академическимъ судьямъ приходится это дѣлать, ибо слишкомъ ужъ явно бросилось-бы въ глаза пристрастіе. Но, этотъ академическій «скрипъ сердца» даетъ чувствовать себя на каждомъ шагу. Академисты, эти художники morituri, чувствуютъ, что школа здѣсь не давитъ, что здѣсь настоящая подлинная жизнь, царившая когда-то въ свободныхъ мастерскихъ свободныхъ настоящихъ художниковъ, и примириться съ нею не могутъ.
Мудрый Кузьма Прутковъ имѣлъ, очевидно, въ виду нашихъ академиковъ, когда совѣтовалъ — «не все стриги, что растетъ». Увы, они его совѣту не внемлютъ и тщательно выстригаютъ всѣ молодые побѣги.
Ученики Кардовскаго, въ лучшемъ случаѣ, получали званіе другія мастерскія на учениковъ Маковскаго, Киселева и др. Въ прошломъ году, напр., P. X. Тильбергъ выставилъ прекрасное, большое полотно («Снятіе со Креста»), выставилъ рядъ рисунковъ. Казалось-бы, вотъ кого нужно послать за границу, вотъ для кого такая командировка принесетъ пользу — по сули рѣшили иное. Дали званіе художника и успокоились. Зато послали такихъ, какъ Колесниковъ, съ его сухими, точно выжженными по дереву картинами.
Естественно, или вѣрнѣе понятно, что въ этомъ году уже у Кардовскаго почти никто не работалъ. Какъ это ни печально, но, увы, исторія съ Аннефельдомъ слишкомъ краснорѣчиво показала, что даже въ такомъ дѣдѣ, какъ искусство, — дипломы играютъ роль.
И вотъ, имѣя въ своихъ рукахъ такой кнутъ, Академія заставляетъ своихъ учениковъ, хотятъ они того или не хотятъ, — умѣщаться въ старые мѣхи.
Посмотрите, хотя бы, на послѣдней выставкѣ, чьи картины пріобрѣла Академія? Кто посланъ за границу?! Это, въ лучшемъ случаѣ. люди шаблона, трафарета, а есть много явно бездарныхъ.
Особенно отразилась эта придавленность и отсутствіе индивидуальности у художниковъ-архитекторовъ…
Дали имъ двѣ темы: проектъ зданія Государственной Думы и Пушкинскаго дома. Казалось-ли, тутъ то ужъ проявитъ себя настоящій самобытный талантъ. Всѣ проекты на одно лицо. Стиль ампиръ. Колонны, лѣстницы, львы, доспѣхи!.. Одинъ только Баклановъ предложилъ нѣчто въ высокой степени истинно-русское. Врядъ-ли имъ воспользуется Дума, но какая-нибудь желѣзная дорога для вокзала, или скаковое общество для трибунъ возьметъ охотно. Одно время очень любили этотъ стиль, якобы древне-русскій. Стасовъ звалъ его «сарафанъ на козлѣ».
И когда посмотрите рядъ такихъ конкурсныхъ работъ, то сразу поймете, почему Афина-Паллада, въ теченіе многихъ лѣтъ украшавшая крышу академическаго зданія, въ концѣ концовъ была убрана. Академія испугалась, что она можетъ рухнуть и придавитъ собой, подобно Немезидѣ, обветшавшее зданіе, созданное Екатериной для того, чтобы служнѣь «свободнымъ художествамъ», и превратившееся просто въ какой-то родильный домъ, или фабрику ангеловъ. Вмѣсто Афины Паллады надъ Академіей рѣетъ знаменитая въ свое время варшавянка Скублинская, занимавшаяся тѣмъ, что душила спеціально для этого доставлявшихся ей младенцевъ.
Я слышу уже возраженіе:
— А не есть-ли это хроническое безсиліе свидѣтельство того, что совсѣмъ мы, русскіе, не такой ужъ эстетическій народъ, и искусство вамъ не такъ ужъ нужно — само по себѣ? Художники не по существу натуры, а по обязанности культуры? Отсюда и легкость русскаго художественнаго чиновничества. То, что характеризуется, между прочимъ, хотя бы паденіемъ класса Кардовскаго и житейскою потребностью диплома для Анисфельда.
Чиновничество, конечно, чиновничествомъ. Академическіе дипломы, дающіе однимъ право жительства, другимъ право занимать каѳедры, наконецъ, третьимъ получать каждое 20-ое скромное жалованье учителей рисованія, безспорно, играютъ свою роль. Конечно, если не всѣ, то многіе недостатки Академіи зиждутся на этой чиновничьей базѣ. И недаромъ отсюда бѣжитъ все живое, недаромъ съ Академіей идетъ почти безпрерывная война истинныхъ художниковъ. Но, въ этомъ отношеніи, не мы первые, не мы послѣдніе. Французская академія въ такомъ же положеніи, и выставки ежегоднаго Салона въ Парижѣ давно уже носятъ на себѣ печать рутины и пошлости. Таково ужъ свойство чиновничества, къ какой бы націи и народу оно не принадлежало. Его «поощренія» въ этомъ отношеніи гораздо опаснѣе, чѣмъ репрессіи.
Но, слава Богу, искусство не исчерпывается казенными академіями, а сплошь и рядомъ только за ними, за ихъ покрытыми мохомъ стѣнами только начинается.
И, по моему, едва-ли можно, исходя изъ этого хроническаго безсилія, царящаго въ Академіи, дѣлать заключеніе, что мы, русскіе, не такой ужъ эстетическій народъ, и что искусство само по себѣ не такъ ужъ намъ и нужно.
Я лично не могу, стать на эту точку зрѣнія уже a priori, хотя бы потому, что русскій народъ выдвинулъ, оцѣнилъ и полюбилъ такихъ художниковъ, какъ Пушкинъ, Толстой, Тургеневъ, Фетъ… Это-ли не великіе художники? А вѣдь литература и живопись родныя сестры. Разница только въ томъ, что живопись труднѣе технически. Кольцовъ, едва научившійся грамотѣ, могъ положить на бумагу все, что пѣла его душа. А вотъ Шевченко, оставившій послѣ себя рядъ такихъ-же, полныхъ настоящей поэзіи, произведеній, не смогъ сдѣлать ничего равноцѣннаго въ живописи, хотя и старался развить въ себѣ эту сторону таланта. Русскіе не меньшіе эстеты, чѣмъ всѣ другіе, если не большіе еще. Вотъ Рерихъ вспомнилъ, людей каменнаго вѣка и въ ихъ примитивахъ черпалъ мотивы для современнаго художественнаго творчества. Но эти устремленія въ область эстетики присущи и сейчасъ всѣмъ народностямъ, входящимъ въ составъ Россіи. Возьмите Украйну, Польшу, Кавказъ, наконецъ, великороссовъ. Сколько у всѣхъ у нихъ прирожденнаго эстетизма, выражающагося не только въ томъ, что они любятъ красоту, но и въ самостоятельномъ творчествѣ! Обязанности культуры здѣсь, на первыхъ ступеняхъ эстетическаго развитія, никѣмъ ровно не ощущается. Тутъ именно чувствуется художество, лежащее въ существѣ самой натуры, и очень много причинъ, почему эти эстетическія устремленія отцвѣтаютъ, не успѣвши расцвѣсть, или слишкомъ рѣдко завершаются чѣмъ-нибудь дѣйствительно яркимъ о талантливымъ. Развѣ не любопытенъ самъ по себѣ тотъ фактъ, что изъ народа вышло и выходитъ столько художниковъ-самородковъ? Дворяне дали литературу, а «народъ» выдвинулъ художниковъ по преимуществу!
Однимъ изъ главныхъ тормозовъ въ этомъ отношеніи, конечно, является Академія, именующаяся высшимъ и главнымъ художественнымъ училищемъ. Это та плотина, которая сдерживаетъ бурный вешнія воды, направляя ихъ въ узкіе, заранѣе уже приготовленные шлюзы.
Уже само по себѣ мѣсто, гдѣ устроено это «училище», не можетъ способствовать особому расцвѣту искусства. Что такое Петербургъ для живописца? Короткіе дни зимой, сѣрые, туманные… Подъ-часъ бываетъ трудно выбрать день, чтобы осмотрѣть выставку картинъ. А гдѣ же тутъ работать? Художнику нужно солнце прежде всего, а его то именно и нѣтъ.. Жизнь какъ бы изгоняется изъ обихода художника. Изгоняется совершенно сознательно и, главное, настойчиво. " Если, въ поискахъ техническихъ средствъ и разнаго рода новыхъ эффектовъ уходили отъ нея безсознательно, впрочемъ, новаторы разнаго рода, то здѣсь, въ Академіи, ее заслоняютъ инымъ способомъ: старыми, привычными «программами» и требованіями.
А внѣ жизни нѣтъ искусства. То, что не связано органически съ жизнью въ самомъ зародышѣ мертво, въ самомъ началѣ обречено уже на смерть.
P. S. Въ заключеніе фактъ, который несомнѣнно произведетъ въ мірѣ художниковъ большое впечатлѣніе. Талантливый, единственный у насъ акварелистъ П. Е. Щербовъ, много лѣтъ выставлявшій лучшія свои вещи на выставкѣ акварелистовъ, повидимому, разстался съ ними. Новую свою, очень тонкую, каррикатуру «Младотурки» онъ выставилъ уже у художниковъ «Міръ Искусства».
Это большой ударъ акварелистамъ, продолжающимъ пребывать въ рутинѣ. Щербатовъ — художникъ исключительный. Я бы назвалъ его Чеховымъ въ живописи. Сколько у него тонкой, художественной простоты въ каждомъ его рисункѣ, всегда трактующемъ самую обыденную, простую жизнь… Но о Щербовѣ какъ-нибудь поговорю особо.