1889.
править
ВЪ КАБИНЕТѢ «АРКАДІИ».
правитьВоскресный день. Въ «Аркадіи» загуляла компанія купцовъ. Сидятъ въ отдѣльномъ кабинетѣ и пьютъ. На столѣ водка, закуска, фрукты, бутылки всѣхъ сортовъ вина. окурки въ рюмкахъ и стаканахъ. На столѣ все раздрызгано. Съ купцами и двѣ «барышни», сильно накрашенныя, въ модныхъ шляпкахъ и длинныхъ пальто, призванныя для компаніи. Барышни трезвы, больше молчатъ и ѣдятъ фрукты, запивая ихъ лимонадъ-газесомъ съ коньякомъ. Купцы пьяны, съ сильно раскраснѣвшимися лицами. Одинъ купецъ икаетъ, другой — совсѣмъ еще молодой человѣкъ — дремлетъ, поклевывая носомъ. Видно, что было выпито много.
— Барышни! Да что вы носы-то дугой согнули! Повеселите купеческую компанію! восклицаетъ рыжебородый купецъ.
— Какъ мы можемъ васъ развеселить, если вы сами насъ не занимаете. Мы привыкли веселиться только съ занимательными кавалерами.
— Да хоть пѣсню какую-нибудь докажите, чтобы мы прочухались на веселый манеръ и радостный воплъ въ себѣ почувствовали.
— И пѣсню мы не можемъ, потому что мы не актрисы. Позовите цыганъ — вотъ вамъ и пѣсня.
— Что за цыгане! Отъ цыганъ только въ драку лѣзешь! Наслушаешься ихъ пѣсенъ — и чешутся руки, чтобы бить что ни попадется подъ руку.
— Просто вамъ жалко денегъ, чтобы цыганамъ заплатить.
— Что деньги!. Хочешь, воть сейчасъ нею эту скатерть вмѣстѣ съ посудой и съ бутылками на полъ сдерну?
Купецъ сталъ навертывать себѣ на руку уголъ скатерти.
— Нѣтъ, ужь зачѣмъ же?.. Это вы оставьте… остановила его одна изъ дѣвушекъ. — А вы лучше содержите себя на деликатный манеръ, чѣмъ безобразіе дѣлать. Зачѣмъ зря за побитую посуду платить? Вы ужь лучше намъ дайте по три рубля на память.
— За что вамъ-то? За какую такую провинность? Вы будете кикиморами сидѣть, а вамъ давай по три рубля. Вы вотъ заслужите, чтобъ развеселить насъ, а то мы словно осовѣвши сидимъ. Вонъ у насъ одинъ кавалеръ съ дровяного двора даже носомъ клюетъ. — Лукьяша! Да ты никакъ спишь? восклицаетъ рыжебородый купецъ, обращаясь къ молодому купцу съ еле пробивающейся черной бородкой.
— Ни въ одномъ глазѣ, дяденька Панкратъ Давыдычъ.
— Ну, то-то… Ты, другъ, бодрись сердцемъ, шевели море палкой и благо тебѣ будетъ. Мы еще по другимъ гулевымъ палестинамъ странствовать поѣдемъ, да и мамзелей этихъ съ собой возьмемъ.
— Въ огонь и въ воду готовъ за тобой, дяденька Панкратъ Давыдычъ. Ты и я — мы все равно, что нитка съ иголкой.
— Такъ ужь ты, братецъ ты мой, носомъ-то не клюй.
— Да что я птица, что ли, чтобъ мнѣ клевать? А что ежели я зажмурившись, то это я свою собственную жену воображаю. Въ какихъ это она смыслахъ дома сидитъ и какой у ней насчетъ меня карамель въ головѣ?
— А вы ужь объ женѣ-то бросьте думать, коли ежели съ дѣвицами сидите, замѣчаетъ одна изъ «барышень».
— Нельзя, мамзель… Жена у насъ первый сортъ. Опять же у ней и мнѣніе обо мнѣ. Поѣхалъ я давеча поутру къ обѣднѣ невскихъ пѣвчихъ слушать — и вдругъ…
Молодой купецъ зѣвнулъ.
— Отпейся ты, молодецъ, хоть зельтерской, совѣтуетъ пожилой черный, какъ жукъ, купецъ съ краснымъ носомъ.
— Ни. Боже мой… Отъ зельтерской ноги слабнутъ. Пусть его шато-маргой освѣжится.
— Отъ шато-марги тоже шататься и моргать будешь.
— Спросите вы портеру, господинъ кавалеръ, тогда и я съ вами выпью, вызывается барышня.
— Придумала выпивной карамболь! Портеръ-то ноги и портитъ. Выпьемъ, Лукьянъ, коли ужь ежели такъ, по коньяковой собачкѣ. Коньякъ нутро очищаетъ. Соси.
— Могу! За здоровье моего дяденьки перво…
Молодой купецъ запнулся, махнулъ рукой и произнесъ:
— Первоестественнаго. Дай ему Богъ, чтобы насквозь… И чтобы мы съ нимъ завсегда вмѣстѣ… еле выговорилъ онъ и выпилъ рюмку коньяку. — А что насчетъ моей супруги, то вы это, барышня, — ахъ, напрасно! У насъ чувство къ ней вотъ гдѣ… И денно и нощью она намъ меланхолію дѣлаетъ. Теперича я пьянъ, а самая моя мысленность только про нихъ. Весь головной вампиръ про нихъ, про нашу собственную…
— А ты отвыкай, теперь ужь не новоженъ, говоритъ дядя.
— Съ женою-то завсегда успѣете… вставляетъ свое слово одна изъ барышень.
— Пей, Лукьяшка! Съ первой рюмки ты на рельсы сталъ, а со второй и совсѣмъ приборзишься.
— Могу! За здоровье нашей законной супруги на каменномъ фундаментѣ!
Молодой купецъ выпилъ и поперхнулся.
— Вотъ видите… Какъ за здоровье супруги начали пить, такъ сейчасъ не въ то горло и попало, опять замѣчаетъ барышня.
— Это оттого, что она меня вспоминаетъ.. Сидитъ, гадаетъ обо мнѣ на картахъ и говоритъ: «поѣхалъ, подлецъ, невскихъ пѣвчихъ слушать — и аминь»… Я, дяденька, ее вотъ какъ чувствую! ударилъ себя въ грудь молодой купецъ. — Такъ чувствую, что первый сортъ. Сижу, это, я разъ въ нѣмецкомъ клубѣ, съ мамзелью запутавшись… Чудесно. Пьемъ мараскинъ съ коньяковымъ апаратомъ и свѣжей икрой закусываемъ… Чудесно… Вдругъ у меня меланхолія по женѣ… Ей-Богу… Сейчасъ я это мамзели: брысь! — и остался одинъ въ своемъ собственномъ одиночествѣ. Такая ужь у меня головная антипатія при гулянкѣ.
— Ты пей!
— Я выпью. А за что я ее люблю, дяденька Панкратъ Давыдычъ? Знаешь, за что? Мамзели! Слушайте. Первый сортъ люблю я ее за то, что она меня пьянаго не ругаетъ, а второй сортъ — русскія пѣсни на фортепьянѣ важно докладываетъ. То есть такъ докладываетъ, что одинъ альбомъ — и ничего больше. Тутъ, какъ-то, прихожу я изъ лавки, изрядно забалуйнаго стеклярусу перекувырнувши. «Паша! Дѣйствуй!» Другая бы ругаться… А она садится за рояль и начинаетъ «Стрѣлочка»… Да вѣдь какъ! Ахъ, гвоздь те въ затылокъ! Нѣтъ, Меркулъ Иванычъ, она очень уважительная женщина.
— Да брось ты про жену-то, чортова сопѣлка! остановилъ его черный купецъ. — Мы сюда для забвенія женъ пріѣхали, а онъ: жена да жена.
— И намъ не любопытно слушать, потому мы тоже ревнивы… прибавляетъ одна изъ барышень.
— Сколько хотите ревнуйте, а иначе не могу… Моя чувственность завсегда около ихней чувственности.
— Ну, такъ изъ компаніи тебя вонъ, говоритъ черный купецъ, — Поѣзжай къ женѣ, да и лижись съ ней.
— Ни, Боже мой… Я при родномъ дядѣ, какъ нитка съ иголкой. Куда дядя — туда и я.
— Мы вотъ отселева сейчасъ навострить лыжи въ городъ думаемъ и ужь тамъ по гулевымъ палестинамъ. Спервоначала въ палюдекристальный вертепъ, а потомъ въ орфеумное заведеніе, въ Марцинки тоже левизорами визитъ сдѣлаемъ, говоритъ рыжебородый купецъ. — Кралечки! ѣдемте съ нами… обращается онъ къ барышнямъ.
— Какой же намъ интересъ ѣхать, коли у васъ про женъ разговоры происходятъ.
— Не будетъ онъ больше про жену говорить. Лукьяша! Да ты никакъ опять сонную трель носомъ насвистываешь?
— Тьфу! Ни въ жизнь, дяденька, открылъ свои совсѣмъ уже закрывающіеся глаза молодой купецъ. — Я ни въ одномъ глазѣ… Хоть сейчасъ на караулъ поставьте. Могу ли я сонную трель, ежели у меня супруга…
— Брось про супругу… Къ французинкамъ въ Малый театръ, къ Картавову, хочешь ѣхать, чтобъ еленистую игру посмотрѣть?
— Съ дядей роднымъ не только что къ французинкамъ, а хоть къ арапкамъ.
— Оттуда можно или въ палюдекристаль, или въ Марцинки. Ты куда хочешь?
— Куда дяденькины мощи, туда и мои.
— Или, можетъ быть, въ новый театръ Казанцева хотите? Въ газетахъ писали, что тамъ какое-то оголеніе показываютъ.
— Поздно теперь по театрамъ… заявляетъ черный купецъ.
— Къ концу успѣемъ. Что намъ? Помелькала въ глазахъ четверть часа какая-нибудь пѣвичка-невеличка — съ насъ и будетъ. Тогда въ другое мѣсто поѣдемъ. Такъ кто за Картавова, кто за Казанцева?
— Я за коньякъ съ лимонадомъ, отвѣчалъ молодой купецъ и влилъ себѣ въ стаканъ, наполненный уже лимонадомъ, изрядную дозу коньяку.
— Ну, ѣдемте, ребята! поднялся черезъ нѣсколько времени рыжій купецъ.
— Ѣдемъ, дяденька Панкратъ…
Молодой купецъ всталъ съ мѣста, покачнулся и упалъ.
— Вотъ те фунтъ! проговорилъ дядя. — Меркулъ Иванычъ! Бери его съ лѣвой стороны подъ жабры и поведемъ, сказалъ онъ черному купцу.
Компанія двинулась изъ кабинета.
— Супруга моя такой образованности крѣпкой, что я и самъ отъ нея образованный человѣкъ сталъ, бормоталъ молодой купецъ.
— Шагай, шагай ножнымъ-то инструментомъ. Въ каретѣ поговоришь объ образованности, отвѣчалъ ему черный купецъ, держа его подъ руку.