В золотом веке (Френцель)/ДО

В золотом веке
авторъ Карл Френцель, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1870. — Источникъ: az.lib.ru • (Im goldenen Zeitalter).
Исторический роман.
Текст издания: журнал «Историческій Вѣстникъ», т. 5-6, 1881.

ВЪ ЗОЛОТОМЪ ВѢКЪ

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ К. ФРЕНЦЕЛЯ ПЕРЕВОДЪ СЪ НѢМЕЦКАГО С.-ПЕТЕРБУРГЪ Типографія А. С. Суворина, Эртелевъ пер., № 11—2.

1881

Часть первая.

ГЛАВА I.

Наступали послѣдніе лѣтніе дни. Передъ нашими глазами прекрасный ландшафтъ. Широкая рѣка, ярко освѣщенная послѣобѣденнымъ солнцемъ, быстро несется въ своемъ величественномъ теченіи. Низменные берега ея чѣмъ дальше, тѣмъ становятся живописнѣе; все ближе и ближе подступаютъ къ водѣ скалы, овраги и холмы, поросшіе лѣсомъ. На юго-востокъ мѣстность представляетъ большой полукругъ, за которымъ поднимаются отдѣльныя горы причудливыхъ очертаній, въ видѣ пирамидъ, курфюрстскихъ шапокъ и королевскихъ коронъ. Всюду богатая лѣсная растительность; она наполняетъ лощины густой зеленью, покрываетъ собой уступы и вершины горъ. Темный лѣсъ уже начинаетъ окрашиваться мѣстами въ красный и желтый цвѣтъ. Кругомъ на поляхъ убранъ хлѣбъ. Плодовыя деревья, благодаря роскошной почвѣ, изнемогаютъ подъ тяжестью золотистыхъ плодовъ и такъ наклонили свои вѣтки, что пришлось подпереть ихъ. Эти деревья составляютъ гордость мѣстныхъ жителей, которые довели ихъ до возможнаго совершенства долголѣтнимъ тщательнымъ уходомъ.

По всей равнинѣ разбросаны маленькія деревни, домики изъ сѣраго песчаника, добываемаго изъ сосѣднихъ скалъ, съ крышами крытыми гонтомъ; среди ихъ возвышаются стройныя церковныя башни. На вершинѣ горы, подошва которой густо поросла лѣсомъ, виднѣется издали замокъ съ свѣтлыми окнами, позолоченными яркими лучами солнца. Этотъ замокъ показался бы еще красивѣе усталому путнику, идущему съ сѣвера изъ живописной саксонской столицы, если бы въ нѣсколькихъ миляхъ отъ него, на выступѣ скалы, не возвышался другой величественный замокъ съ бѣлыми стѣнами и несмѣтнымъ количествомъ оконъ, который по своей величинѣ, удачно выбранной мѣстности у поворота рѣки и своеобразной архитектурѣ, можно было легко признать за резиденцію гордаго богемскаго рода. Замокъ этотъ былъ недавно оконченъ и по своимъ огромнымъ размѣрамъ и великолѣпному убранству составлялъ предметъ оживленныхъ толковъ для всѣхъ посѣтителей гостинницы «Краснаго Льва», стоявшей на базарной площади крошечнаго города, который пріютился у самаго подножья замка на склонѣ горы.

Какими иными разговорами могъ занять умный хозяинъ праздныхъ посѣтителей чтобы подолѣе удержать ихъ въ своей гостинницѣ и заставить выпить надлежащее количество венгерскаго?

Въ это время въ политикѣ не происходило ничего особеннаго или, по крайней мѣрѣ, событія очень медленно слѣдовали одни за другими.

Тринадцать лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ пруссаки вышли изъ Саксоніи и могущественная австрійская императрица заключила миръ съ королемъ; въ Турціи и Польшѣ также все было спокойно. Всюду царилъ миръ. Безпрепятственно плывутъ по рѣкѣ лодки, нагруженныя яблоками и грушами, тяжелыя барки съ щебнемъ и плитнякомъ; торговцы ходятъ взадъ и впередъ между Дрезденомъ и Прагой. Богемскіе музыканты и венгерское вино составляютъ неизбѣжную принадлежность всякаго празднества у пограничныхъ жителей. Но повседневныя дѣла не могутъ служить темой долгихъ разсказовъ, — достаточно упомянуть о нихъ. Это какъ-бы изсякшій источникъ, дающій мало воды. Между тѣмъ, въ мірѣ совершилось довольно важное событіе, которое по своимъ послѣдствіямъ отразилось и на глухомъ уголкѣ земли, о которомъ идетъ рѣчь. Это событіе было уничтоженіе іезуитскаго ордена; но умные люди молчали объ этомъ, тѣмъ болѣе, что одно духовное лицо, принадлежавшее къ ордену, жило по сосѣдству и невыгодно было раздражать его. Такимъ образомъ, у бюргеровъ главной темой разговоровъ по прежнему служила постройка новаго замка, обширный графскій садъ и графское семейство.

Трудолюбивое населеніе городка пользовалось извѣстнымъ достаткомъ, благодаря доходомъ съ полеваго хозяйства, разведенію плодовыхъ деревьевъ и судоходству по рѣкѣ. Около базара возвышалось нѣсколько красивыхъ домовъ; не послѣднее мѣсто между ними занимала гостинница «Краснаго Льва», гдѣ сегодня, но случаю суботняго дня, замѣтна особенная толкотня и суета. По улицамъ взадъ и впередъ снуютъ крестьянскія телѣги и всевозможныя повозки; всюду пьютъ, болтаютъ, смѣются или ссорятся люди.

Но по близости замка царитъ полное безмолвіе, такъ какъ не только садъ отдѣленъ отъ городской улицы рѣшеткой и каменной стѣной, но даже подъемъ на гору обнесенъ съ обѣихъ сторонъ каменными высокими стѣнами. Между замкомъ и городомъ на полупути стоитъ церковь въ іезуитскомъ стилѣ, съ статуями святыхъ въ стѣнныхъ нишахъ. Церковь эта, сравнительно съ маленькимъ городомъ, слишкомъ богато и великолѣпно разукрашена, что объясняется тѣми преимуществами, которыя богемскія владѣтели этой мѣстности, полтораста лѣтъ тому назадъ, предоставили церкви въ ущербъ горожанамъ.

Изъ воротъ замка вышелъ пожилой человѣкъ съ сѣдыми волосами, одѣтый въ темнозеленый сюртукъ съ большими стальными пуговицами и охотничьимъ ножемъ у пояса и направился къ гостинницѣ «Краснаго Льва». Въ рѣзкихъ чертахъ его загорѣлаго лица, покрытаго морщинами, можно было прочесть слѣды трудовой жизни въ лѣсу и на нолѣ, которая пока еще не надломила его силъ и не согнула спины. По одеждѣ его можно было принять за стараго слугу, но въ его манерахъ, увѣренной походкѣ и легкомъ поклонѣ при встрѣчѣ съ знакомыми на улицѣ и передъ гостинницей, замѣтно было спокойное сознаніе своего достоинства. Выйдя на городскую площадь, онъ остановился и повернулъ голову къ замку; прнэтомъ лицо его приняло какое-то неуловимое выраженіе, а сѣрые глаза заискрились. Такого страннаго взгляда не было ни у кого изъ слугъ, носящихъ графскую ливрею, и жителей городка. «На пятьдесятъ шаговъ можно узнать чудака Рейнгарда Рехбергера» — говаривалъ обыкновенно хозяинъ гостинницы Игнатій Губъ. На этотъ разъ Рехбергеръ казался еще болѣе страннымъ, нежели въ обыкновенное время, потому что онъ стоялъ неподвижно на мѣстѣ и пристально глядѣлъ на окна замка съ полунасмѣшливымъ и торжествующимъ видомъ.

Хозяинъ гостинницы нѣкоторое время молча наблюдалъ за нимъ издали; наконецъ подошелъ къ нему и положилъ руку на плечо.

Рехбергеръ повернулъ голову и, какъ бы отвѣчая на собственную мысль, пробормоталъ вполголоса:

— Ну, женщины вездѣ одинаковы; онѣ непостоянны, какъ вѣтеръ; имъ не слѣдуетъ довѣрять все равно, что погодѣ.

— Развѣ вы слышали объ этомъ? спросилъ шепотомъ хозяинъ гостинницы съ кошачьей ужимкой.

— Вышелъ несовсѣмъ пріятный случай! Хорошо еще, если онъ ничѣмъ не кончится. Послѣ такой исторіи не дурно и выпить! Я убѣжденъ, что во всемъ виновата та барыня, наверху…

— Сдѣлайте одолженіе, почтеннѣйшій, не говорите такъ громко! шепнулъ хозяинъ, указывая своими маленькими лукавыми глазками на толпу, которая расхаживала взадъ и впередъ по базарной площади. Пусть эта исторія останется въ тайнѣ. Не нужно выметать сора изъ избы. И у такихъ знатныхъ людей…

Хозяинъ гостинницы не окончилъ своей фразы и, отвѣсивъ глубокій поклонъ, поспѣшно шмыгнулъ въ свой домъ.

Между тѣмъ, таинственный разговоръ Рехбергера съ хозяиномъ гостинницы обратили на себя общее вниманіе. Теперь многіе заговорили громко о странномъ слухѣ, который пока передавали другъ другу на ухо подъ величайшимъ секретомъ. Нѣсколько человѣкъ подошли къ Рехбергеру, въ надеждѣ узнать отъ него нѣкоторыя подробности; а одинъ старый крестьянинъ, за благосостояніе котораго ручались серебряные гульдены, нашитые на его длинномъ сюртукѣ въ видѣ пуговицъ, ласково поклонился ему и пожалъ руку. Но остальные, и такихъ оказалось большинство, хотя и были знакомы съ Рехбергеромъ, однако держались на извѣстномъ отдаленіи отъ него, что объяснялось отчасти странностями этого человѣка и главное…

— Онъ лютеранинъ и еретикъ! сказалъ одинъ изъ толпы.

— Онъ не снимаетъ шляпы передъ образами! замѣтилъ другой.

— Если бы онъ былъ только еретикъ! Онъ служилъ вахмистромъ у пруссаковъ и еще чѣмъ-то!.. Развѣ не позоръ для всѣхъ насъ, что такіе порочные люди, которые вредно дѣйствуютъ на нравственность, могутъ свободно жить среди насъ!

— Да помогутъ намъ всѣ святые! Не упускайте изъ виду, что господа въ Прагѣ и Вѣнѣ толкуютъ, будто намъ необходимо вытягивать изъ имперіи умныхъ людей и деньги.

— Не приведи Богъ! Чѣмъ больше людей, тѣмъ дороже хлѣбъ.

— Кто собственно желаетъ этого? Наша милостивая императрица… Впрочемъ, нѣтъ; власть въ рукахъ ея сына, а нашъ нынѣшній императоръ проникнутъ странными мыслями; у него на умѣ однѣ реформы.

Послѣднее замѣчаніе было сдѣлано писаремъ, около котораго собралась толпа недовольныхъ. Разговоръ происходилъ вполголоса, и если кто осмѣливался сжимать руку въ кулакъ, то не иначе, какъ спрятавъ ее въ карманѣ.

Но совсѣмъ иного рода бесѣда шла въ группѣ, окружавшей Рехбергера. Здѣсь каждый шумно и не стѣсняясь выражалъ Свои ощущенія:

— Вы ли это, Рехбергеръ? Да благословитъ васъ Господь! сказалъ старый крестьянинъ.

— Васъ уже давно не видать на базарѣ! воскликнулъ другой.

— Вы все проживаете въ лѣсу или въ вашемъ проклятомъ замкѣ!

— Ну, вѣрно недаромъ пожаловали вы къ намъ.

— Что могло случиться? ужъ не обвалились ли стѣны замка?

— Графъ Эрбахъ больше понимаетъ въ этомъ, нежели вы, почтеннѣйшій, и построилъ себѣ домъ на славу! Просто сердце радуется, глядя на множество свѣтлыхъ оконъ.

— Какъ это глупо! возразилъ насмѣшливо Рехбергеръ, — что вамъ за польза отъ множества оконъ? Вы даже не знаете, сколько они стоятъ и кто платилъ за нихъ. Во всякомъ случаѣ, я не позволю вамъ разсуждать о моемъ графѣ, а тѣмъ болѣе издѣваться надъ нимъ.

— Что вы такъ горячитесь? Нечего сказать, хорошо распоряжался вашъ графъ Эрбахъ два года тому назадъ, когда онъ жилъ у насъ. Онъ вполнѣ выказалъ свою щедрость. Дукаты разлетались у него во всѣ стороны, точно осеннія ласточки.

— Не ваши дукаты разбрасывалъ графъ, и вамъ до этого нѣтъ никакого дѣла, возразилъ Рехбергеръ. Одинъ, точно чортъ, сидитъ съ своими сокровищами и трясется надъ ними; другой проматываетъ ихъ. Кто весело пожилъ, тому и умирать не скучно. Не спорю, что, быть можетъ, мой графъ иногда перехватывалъ черезъ край; но если вы желаете звать, то я объясню вамъ, почему я не позволяю никому осуждать его. Если бы не графъ, то меня давно не было бы на свѣтѣ; и это такъ же вѣрно, какъ то, что я стою здѣсь. Я всѣмъ обязанъ ему и считаюсь его вѣчнымъ должникомъ, какъ только можно быть обязаннымъ одному Богу, потому что онъ спасъ мнѣ жизнь. Въ 1774 году, 13 октября, когда во время пожара обрушилась башня надъ нашими головами, онъ вынесъ меня изъ огня на своихъ плечахъ… Да, онъ сдѣлалъ это! значитъ, баста!..

Въ то время какъ присутствующіе, уже много разъ слышавшіе эту исторію, сочли нужнымъ еще разъ выразить свое удивленіе, вышелъ къ нимъ хозяинъ гостинницы съ бутылкой и стаканами на подносѣ и началъ разливать вино.

— Баста! Дѣйствительно не стоитъ разговаривать объ этихъ мотахъ, пробормоталъ писарь съ ядовитой усмѣшкой. — Башня лежитъ въ развалинахъ, а великодушный графъ за границей.

Но слова писаря были заглушены голосомъ Рехбергера, который громко провозгласилъ, поднявъ стаканъ надъ своей головой:

— Совѣтую вамъ откупорить уши, если желаете услышать новость! Мой графъ возвращается въ свой замокъ. Его ждутъ сегодня!

Онъ выпилъ разомъ свой стаканъ и опять налилъ его, наслаждаясь живительной влагой съ чувствомъ собственнаго достоинства, которое было вполнѣ естественно въ прежнемъ вахмистрѣ лейбъ-гусарскаго полка короля Фридриха, который въ данное время исполнялъ должность управляющаго и главнаго лѣсничаго имперскаго графа Эрбаха.

Толпа, приведенная въ недоумѣніе неожиданнымъ извѣстіемъ, обступила его со всѣхъ сторонъ, осыпая вопросами: зачѣмъ возвращается графъ? долго ли-останется въ замкѣ? что онъ намѣренъ дѣлать: охотиться, устраивать пиры или заниматься постройками? Привезетъ ли онъ съ собой жену? и пр.

Вопросы слѣдуютъ за вопросами, но Рехбергеръ невозмутимъ. Усѣвшись комфортабельно на скамью передъ гостинницей, онъ развязываетъ свой широкій кушакъ изъ черной глянцовитой кожи, вынимаетъ охотничій ножъ и кладетъ его на столъ, растегиваетъ двѣ пуговицы своего длиннаго жилета и вытягиваетъ ноги. Въ эту минуту онъ напоминаетъ своей неподвижностью скалу, о которую ударяютъ вѣчно шумящія волны. Многіе вопросы онъ считаетъ не достойными вниманія, на другіе отвѣчаетъ киваніемъ головы и односложными фразами. Такимъ образомъ, писарь и всѣ остальные узнали только одно извѣстіе, которое, дѣйствительно, составляетъ для нихъ новость: что графъ возвращался черезъ саксонксую границу и около недѣли пробылъ въ Дрезденѣ. Но о самомъ главномъ Рехбергеръ не сказалъ ни одного слова и въ этомъ отношеніи онъ былъ нѣмъ, какъ рыба.

Между тѣмъ, писарю очень хочется знать: привезетъ ли графъ свою жену? Писарь Венцель Свобода представляетъ собой ходячую хронику мѣстныхъ событій; онъ хорошо помнитъ, сколько было толковъ два года тому назадъ по поводу обрученія графа съ молодой княжной Ренатой Шварценбергъ, и въ особенности у графини Турмъ, жившей въ большомъ замкѣ надъ городомъ. Онъ служилъ у ея сіятельства въ качествѣ домашняго секретаря, прежде чѣмъ сдѣлался городскимъ писаремъ съ приличнымъ содержаніемъ, но это новое назначеніе не помѣшало ему исполнять до извѣстной степени прежнюю должность у своей благодѣтельницы.

Странные слухи ходили уже при обрученіи графа Эрбаха, такъ что многіе были убѣждены, что бракъ совершенно разстроится, хотя вслѣдъ затѣмъ свадьба была отпразднована въ Прагѣ съ большимъ блескомъ и новобрачные уѣхали въ Италію. «Не одни счастливцы ѣздятъ въ Италію!» — замѣтила однажды въ разговорѣ старая графиня. Бракъ графа Эрбаха не особенно удаченъ: въ Венеціи молодая графиня разсталась съ своимъ легкомысленнымъ невѣрующимъ мужемъ…" Писарь принялъ тогда-же къ свѣдѣнію это замѣчаніе, потому что оно могло пригодиться ему въ будущемъ. Въ надеждѣ узнать и теперь что нибудь новое о графинѣ, онъ старается приблизиться къ Рехбергеру и даже садится рядомъ съ еретикомъ на скамью.

Въ большомъ замкѣ произошло неслыханное событіе. Бѣдный маленькій человѣкъ съ ранняго утра, когда графиня позвала его къ себѣ, долженъ былъ имѣть сотни ушей и глазъ, чтобы слышать все, что говорилось на базарѣ. Но въ народѣ былъ извѣстенъ только самый фактъ, который казался тѣмъ ужаснѣе, что онъ былъ связанъ съ непроницаемой тайной.

Наступаетъ вечеръ; тѣни становятся все длиннѣе. Со стороны Лиліенштейна въ Саксоніи, черезъ Винтенбергъ, тянутся грозовыя тучи, сѣровато-черныя съ блѣдно-желтыми краями. Несмотря на желаніе видѣть пріѣздъ графа, крестьяне готовятся къ отъѣзду; на площади остаются женщины, дѣти и горожане. Важная новость облетѣла городъ съ быстротою вѣтра. Графа не каждый день увидишь, думаетъ ремесленникъ и бѣжитъ въ фартукѣ къ гостинницѣ, у которой преимущественно толпится народъ; въ кузницѣ лѣниво раздается стукъ молота; кузнецъ и его подмастерье безпрестанно выглядываютъ на улицу въ ожиданіи, что протрубитъ почтальонъ и прокатитъ карета, запряженная четверней.

Писарь, усѣвшись около Рехбергера, начинаетъ съ нимъ разговоръ; но едва успѣлъ онъ сказать нѣсколько словъ, какъ тотъ поднялся съ своего мѣста скорѣе отъ нетерпѣнія, нежели отъ неудовольствія на непрошеннаго сосѣда. На церковной башнѣ пробило шесть часовъ; лицо вѣрнаго слуги такъ-же мрачно, какъ туча надъ его головой. Графъ писалъ, что онъ пріѣдетъ въ городъ около полудня, а теперь уже наступаетъ вечеръ. Ужъ не случилось ли съ нимъ какое нибудь несчастіе?..

— Убійство! совершено убійство! проносится въ толпѣ, какъ бы въ отвѣтъ на тревожныя мысли Рехбергера. Двое людей бѣгутъ съ крикомъ изъ сосѣдней улицы, ведущей въ поле и лѣсъ, черезъ который долженъ былъ проѣхать графъ Эрбахъ изъ Дрездена. Одну минуту всѣ окаменѣли на мѣстѣ, точно пораженные громовымъ ударомъ.

— Убійство! повторяли съ ужасомъ женщины. Пресвятая Дѣва, помоги намъ!

Но вотъ виновники тревоги уже на базарѣ. Это бѣдные дровосѣки, которые занимались своей работой въ чащахъ лѣса, принадлежащаго графамъ Турмъ.

— Что случилось? Какой ужасъ! Были ли вы на мѣстѣ? Это должно быть, разбойники!

Трудно было отвѣчать что либо среди всевозможныхъ перекрестныхъ вопросовъ и возгласовъ толпы. Наконецъ писарь Венцель Свобода, черезъ котораго дровосѣки получили дозволеніе рубить лѣсъ въ графскихъ владѣніяхъ, обратился къ нимъ съ допросомъ, въ качествѣ должностнаго лица и графскаго слуги. Для тѣхъ, которые не имѣли съ нимъ никакихъ дѣлъ, онъ представлялъ довольно смѣшную фигуру, благодаря коротенькимъ ножкамъ и длинной шеѣ, которую онъ вытянулъ изъ своихъ горбатыхъ плечъ, стараясь придать лицу строгое выраженіе судьи; но для мелкаго люда онъ былъ тираномъ и могъ скорѣе внушить ненависть, нежели смѣхъ. Ему прежде всего пришло въ голову арестовать обоихъ дровосѣковъ, которыхъ онъ считалъ злодѣями, причастными къ убійству, связать имъ руки и ноги и посадить въ башню. Но въ виду напряженнаго состоянія толпы, онъ не рѣшился лишить ее извѣстія о совершенномъ преступленіи. «Нужно сперва удовлетворить любопытство, подумалъ онъ, я еще успѣю засадить злодѣевъ и допросить ихъ построже». Успокоивъ себя этими соображеніями, онъ приказалъ замолчать толпѣ своимъ крикливымъ голосомъ.

Тучи надъ городомъ и замкомъ стянулись въ одинъ темный покровъ; порывы вѣтра становились сильнѣе. Блѣдносѣрый колоритъ покрывалъ ландшафтъ, стушевывая всѣ краски. Среди базарной площади въ сѣроватомъ освѣщеніи поднималась каменная статуя святаго съ потемнѣвшимъ золотымъ сіяніемъ. У статуи, прислонившись къ пьедесталу, стоялъ писарь; кругомъ толпился народъ.

Однако, несмотря на возбужденное воображеніе и желаніе услышать одну изъ тѣхъ страшныхъ исторій, которыя такъ нравятся людямъ низкаго уровня образованія, несвязный разсказъ дровосѣковъ, прерываемый перекрестными вопросами писаря, не произвелъ ожидаемаго эффекта, потому что въ немъ не доставало самаго главнаго, а именно — мертваго тѣла. Дровосѣки работали съ ранняго утра на опушкѣ большаго лѣса, въ двухчасовомъ разстояніи отъ города. Въ этой лѣсной дачѣ, перерѣзанной холмами и оврагами, проложено множество тропинокъ, ведущихъ къ проѣзжей дорогѣ, которая связываетъ городокъ съ ближайшими деревнями и доходитъ до самой границы саксонскаго курфиршества. Мѣстность считается несовсѣмъ безопасной, такъ какъ здѣсь контрабандой провозятъ вино и стеклянный товаръ, и нѣтъ недостатка въ браконьерахъ и охотникахъ попользоваться чужимъ лѣсомъ. Дровосѣки только что сѣли завтракать, какъ услышали шумъ, похожій на скрещиваніе двухъ шпагъ…

— Гмъ!.. пробормоталъ писарь, положивъ многозначительно палецъ къ носу… Это имѣетъ видъ поединка, т. е. дуэли между двумя кавалерами; между тѣмъ, они строго запрещены его величествомъ римско-германскимъ императоромъ! Да сохранитъ его Господь.

Дровосѣки продолжали свой разсказъ:

Услыхавъ шумъ, они въ испугѣ вскочили съ своихъ мѣстъ и бросились къ оврагу, чтобы посмотрѣть, что дѣлается внизу. Но склонъ горы въ этомъ мѣстѣ такъ густо заросъ деревьями и кустарникомъ, что нельзя было ничего разглядѣть. Тогда они рѣшились спуститься въ оврагъ по крутизнѣ; это заняло у нихъ много времени, такъ что когда они сошли внизъ, то здѣсь уже никого небыло, хотя въ одномъ мѣстѣ на травѣ видны были слѣды ногъ. Маленькій ручей, почти высохшій отъ лѣсной жары, протекалъ въ ложбинѣ. Здѣсь они нашли маленькую трехугольную шляпу съ перомъ, а въ нѣсколькихъ шагахъ оттуда бѣлый носовой платокъ съ нѣсколькими каплями крови и сломанную шпагу.

Они завернули все это въ узелокъ и бросились бѣгомъ въ городъ.

Писарь по очереди вынималъ вещи и показывалъ народу. Удивленію и возгласамъ не было конца. Вещи не заключали въ себѣ ничего особеннаго, но съ ними была связана таинственная исторія; этого было достаточно, чтобы занять публику.

— Господи Іисусе Христе! Пресвятая Богородица! воскликнула неожиданно одна старуха. — Посмотрите-ка, на шляпѣ желтый шелковый шнурокъ! Вѣдь это шляпа г-на Антоніо. Господи помилуй! я хорошо помню ее, это его шляпа!

Хитрое лицо Венцеля радостно просіяло при этихъ словахъ.

— Вы говорите, что это шляпа сеньора Антоніо Росси, саксонскаго придворнаго пѣвца и музыканта? — спросилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Да, да! Это шляпа г-на Антоніо! — отвѣтило разомъ нѣсколько голосовъ.

Послышался глухой раскатъ грома и слился съ говоромъ толпы. Гремѣло вдали; но быстро надвигавшіяся тучи ясно показывали, что гроза приближается и скоро разразится надъ городомъ. Предусмотрительные люди съ женами и дѣтьми спѣшили по домамъ, изъ боязни, что молнія можетъ надѣлать бѣды въ ихъ отсутствіе. Но тѣ, у которыхъ былъ лишній крейцеръ въ карманѣ, предпочли остаться въ гостинницѣ и переждать грозу, чтобы «основательнѣе потолковать» о странномъ приключеніи съ пѣвцомъ. Писарь счелъ своей обязанностью оставить у себя найденныя вещи на храненіе и, завернувъ ихъ въ кусокъ полотна, запечаталъ съ нѣкоторою торжественностью на столѣ гостинницы.

Немного погодя, пришелъ кузнецъ, который особенно интересовался происшествіемъ съ г-немъ Антоніо. За его кузницей былъ большой садъ съ павильономъ, нѣкогда принадлежавшій графской фамиліи и лѣтъ двадцать тому назадъ пріобрѣтенный имъ въ собственность. Въ этомъ павильонѣ жилъ Антоніо Росси, который два лѣта сряду пріѣзжалъ изъ Дрездена и проводилъ мѣсяцъ въ городѣ. Никто не зналъ настоящей причины его пріѣзда, потому что всѣ его занятія состояли въ томъ, что онъ иногда игралъ и пѣлъ въ замкѣ для увеселенія старой графини.

Венцель Свобода съ своей стороны употреблялъ всѣ усилія, чтобы заслужить расположеніе старухи, и считая итальянскаго пѣвца своимъ соперникомъ, втайнѣ ненавидѣлъ его.

Антоніо Росси сдѣлался героемъ дня. Никто не обращалъ болѣе вниманія на Рехбергера, который почти потерялъ надежду на пріѣздъ своего господина. Онъ былъ въ самомъ угрюмомъ настроеніи духа и молча пилъ вино и почти не принималъ участія въ оживленной бесѣдѣ, которая происходила вокругъ него.

Всѣ были заняты итальянцемъ. Помимо того ореола, который придавала ему въ глазахъ большинства извѣстная таинственность, онъ имѣлъ въ себѣ много привлекательнаго. При стройной фигурѣ и общительности, онъ обладалъ красивою наружностью, которая была особенно эффектна, благодаря чернымъ кудрявымъ волосамъ и чернымъ блестящимъ глазамъ. Нѣкоторые настолько восхищались имъ, что называли его такимъ же красивымъ, какъ архангелъ. Вдобавокъ всѣ были въ восторгѣ отъ его голоса — нѣжнаго, высокаго и сильнаго; еще недавно онъ пѣлъ въ церкви въ праздникъ Успѣнія Богородицы и очаровалъ своихъ слушателей. Кузнецъ съ своей стороны сообщилъ нѣкоторыя мелкія черты изъ обыденной жизни его постояльца, которыя лучше всего доказывали его вѣжливость, обходительность и щедрость. При этомъ онъ былъ очень набоженъ и не пропускалъ ни одной церковной службы въ праздничные и воскресные дни, чего трудно было ожидать отъ пѣвца и музыканта. Хотя итальянцы вообще считаются легкомысленнымъ народомъ и дѣйствительно позволяютъ себѣ съ женщинами разныя шутки и вольности, которыя не приняты у серьезныхъ нѣмцевъ, но и въ этомъ Антоніо составлялъ счастливое исключеніе. Онъ не имѣлъ въ городѣ ни одной любовной связи и не обращалъ никакого вниманія на самыхъ красивыхъ женщинъ; онъ всюду являлся одинъ, одѣтый въ черное платье; лицо его было всегда серьезно и задумчиво, какъ будто у него на сердцѣ была особенная забота…

Венцель Свобода молча выслушивалъ всѣ эти разсужденія; глаза его были полуоткрыты, онъ положилъ обѣ руки на запечатанный свертокъ, точно боялся, что кто нибудь похититъ у него захваченныя corporibus delicti. Но тѣмъ ревностнѣе поглащали его уши всякое произнесенное слово, и въ головѣ его мало по малу сплеталась цѣлая сѣть; когда у него являлась особенно счастливая мысль, онъ одобрительно кивалъ головой и тщательно свернутая косичка выбивала тактъ на его спинѣ.

Между тѣмъ, разговоръ собравшагося общества отъ красиваго пѣвца перешелъ къ высокопоставленнымъ обитателямъ замка. Одинъ нескромный собесѣдникъ замѣтилъ съ улыбкой:

— Я воображаю себѣ, какое лицо скорчитъ графиня Турмъ, когда услышитъ, какая печальная исторія случилась съ ея пѣвцомъ.

При этихъ словахъ писарь вскочилъ съ своего мѣста точно ужаленный змѣей; косичка его также пришла въ усиленное движеніе.

— Кто это позволяетъ себѣ сопоставлять имя ея сіятельства, графини Турмъ, съ какимъ-то бродягой! воскликнулъ онъ съ досадой. — Слыханное ли это дѣло! Развѣ можно выражаться такимъ образомъ о господахъ? Вотъ послѣдствія такъ называемыхъ реформъ, которыми всѣ восхищаются въ Вѣнѣ! Если они тамъ въ присутствіи его величества должны держать языкъ за зубами, то намъ не пристало молчать, когда дѣло идетъ о нашихъ господахъ… Вы забываете, сударь, добавилъ писарь, обращаясь къ смѣльчаку, — что у начальства тонкій слухъ и длинныя руки.

— Но, г. писарь…

— Я не желаю выслушивать вашихъ оправданій! Можете говорить о бродягѣ сколько вамъ угодно; пѣвцы и комедіанты — люди вольные; ихъ чести не затронешь, потому что у нихъ нѣтъ чести. Но ея сіятельство…

Рѣчь оратора была прервана громкимъ и веселымъ хохотомъ Рехбергера, который смѣрилъ его съ головы до ногъ многозначительнымъ насмѣшливымъ взглядомъ. Венцель смутился, пробормоталъ нѣсколько словъ и, схвативъ со стола трехугольную шапку и пакетъ, бросился стремглавъ изъ комнаты.

— Что съ нимъ! Ужъ не рехнулся ли онъ? спросилъ съ удивленіемъ одинъ изъ собесѣдниковъ.

— Пусть убирается къ чорту эта ядовитая тварь!

— Онъ переполненъ желчью и вѣчно наушничаетъ ея сіятельству.

— Вѣдь онъ и въ самомъ дѣлѣ побѣжалъ къ замку…

— Тамъ онъ сразу выложитъ всѣ новости и клеветы!

— Онъ до смерти надоѣлъ слугамъ своимъ наушничаньемъ. Говорятъ, молодой графинѣ не сладко жилось у бабушки.

Послѣ ухода писаря, разговоръ бюргеровъ сдѣлался еще непринужденнѣе; теперь никто не стѣснялъ ихъ, и неизвѣстно до чего договорились бы они, если бы приходъ двухъ новыхъ посѣтителей не привлекъ общаго вниманія.

Въ этотъ самый моментъ гроза съ ливнемъ разразилась съ полной силой. Порывъ вѣтра вырвалъ дверь изъ рукъ вошедшаго; она съ трескомъ захлопнулась за нимъ; молнія освѣтила полумрачныя комнаты гостинницы.

— Плохой знакъ, ваше преподобіе, мы вступаемъ въ гавань подъ раскатами Юпитеровскихъ громовъ! сказалъ статный господинъ, который первый вошелъ въ комнату, и не снимая шляпы, приложилъ къ ней руку въ видѣ поклона… Добрый вечеръ…

— Какой чортъ… воскликнулъ Рехбергеръ, но не договорилъ проклятія, которымъ хотѣлъ встрѣтить непрошенныхъ гостей и, бросившись къ незнакомцу, схватилъ его руку и прижалъ къ губамъ. Сердечная радость освѣтила рѣзкія и суровыя черты его лица; слезы подступили къ его глазамъ, и онъ спросилъ заикаясь:

— Вы ли это, графъ?..

— Какъ видишь! возразилъ тотъ съ веселой улыбкой. Здоровъ и бодро держусь на ногахъ, хотя мы съ святымъ отцомъ сдѣлали порядочную прогулку. Очень радъ, Рехбергеръ, что вижу опять твое честное лицо. Почтенный натеръ, позвольте мнѣ представить вамъ моего стараго пріятеля; въ моей жизни, я не встрѣчалъ болѣе вѣрнаго и надежнаго человѣка.

— Мое нижайшее почтеніе, ваше сіятельство! сказалъ трактирщикъ, почтительно раскланиваясь передъ графомъ. Не угодно ли будетъ вашему сіятельству слѣдовать за мной… Вѣроятно, карета и слуги…

— На этотъ разъ ты ошибся, замѣтилъ со смѣхомъ графъ Эрбахъ. Мы избавили тебя отъ лишнихъ хлопотъ; позаботься только объ особѣ имперскаго графа и приготовь ему комнату наверху. А пока я отдохну здѣсь. Прошу васъ, садитесь патеръ Ротганъ, добавилъ графъ, указывая своему спутнику на маленькій столъ у окна, къ которому Рехбергеръ придвинулъ два стула.

Послѣдній не сводилъ глазъ съ своего господина, какъ будто хотѣлъ разглядѣть всякую морщину или перемѣну въ выраженіи лица, которая могла произойти во время ихъ разлуки. Рехбергеръ не сопровождалъ графа въ его послѣднемъ путешествіи и остался въ замкѣ въ качествѣ управляющаго богемскихъ имѣній графа. Онъ покорился этому, скрѣпя сердце, но для него не оставалось иного исхода: жена его умерла, и онъ не хотѣлъ оставить свою единственную взрослую дочь на чужой сторонѣ между католиками. Рехбергеръ былъ родомъ изъ Франконіи, какъ и графъ Эрбахъ, который по своему франконскому помѣстью носилъ титулъ графа священной римско-германской имперіи. Въ началѣ столѣтія, семейство графа водворилось въ Богеміи, вслѣдствіе покупки имѣній и заключенныхъ браковъ; скоро родъ ихъ занялъ видное положеніе между мѣстной аристократіей.

Чѣмъ больше Рехбергеръ смотрѣлъ на своего господина, тѣмъ тревожнѣе становилось выраженіе его лица. Въ наружности графа не произошло никакой перемѣны, онъ какъ будто сдѣлался еще стройнѣе; но, тѣмъ не менѣе, тяжелое чувство наполняло сердце вѣрнаго слуги. Неужели графъ прошелъ горы пѣшкомъ безъ слугъ. Что за странная фантазія! Съ другой стороны, что могло сблизить его съ этимъ священникомъ!.?..

Патеръ Ротганъ принадлежалъ къ бывшему іезуитскому ордену и пользовался большой милостью у правительства въ Прагѣ и у знатнаго дворянства.

Рехбергеръ, какъ истый лютеранинъ, приходилъ въ ужасъ при одномъ имени «іезуитъ». На своей франконской родинѣ, затѣмъ въ военномъ лагерѣ короля Фридриха и всюду, гдѣ ему потомъ приходилось бывать съ графомъ, онъ вездѣ слышалъ разныя исторіи объ ихъ громадномъ вліяніи, алчности, мстительности и жестокости. Ему казалось, что іезуиты играютъ ту же роль среди людей, какъ кроты и змѣи въ мірѣ животныхъ. Онъ былъ твердо убѣжденъ, что папа Ганганелли, уничтожившій іезуитскій орденъ, былъ втайнѣ лютеранинъ и что іезуиты отравили его медленнымъ ядомъ. Когда графъ женился на католической княжнѣ Шварценбергъ, вѣрный слуга откровенно высказалъ ему свои опасенія относительно этого брака, грозившаго опасностью его протестанскимъ убѣжденіямъ и спасенію души. Графъ, при своемъ тогдашнемъ легкомысліи и вольнодумствѣ, разсмѣялся ему въ лицо и спросилъ: не находитъ ли онъ въ немъ склонности къ монашеству?.. А теперь графъ неожиданно возвращается въ свой замокъ въ обществѣ іезуита. Неужели онъ до такой степени измѣнился въ Италіи, что обратился въ католичество! Рехбергеръ терялся въ догадкахъ, не предвидя конца ужасамъ, которые представлялись его воображенію.

Тотъ, къ кому относились всѣ эти опасенія, всего менѣе подозрѣвалъ ихъ и спокойно пилъ токайское.

Графъ Эрбахъ былъ человѣкъ лѣтъ тридцати, съ добрымъ, открытымъ лицомъ и ясными голубыми глазами. Его стройная, изящная фигура, высокій лобъ и тонкоочерченныя губы свидѣтельствовали о знатности происхожденія и великодушномъ сердцѣ. Но опытный физіономистъ, глядя на это красивое правильное лицо, гдѣ не было ни одной рѣзкой линіи, скоро замѣтилъ бы въ немъ отсутствіе упорной воли. Въ этомъ убѣждался всякій, кто близко зналъ графа Эрбаха. Это былъ человѣкъ, который легко подчинялся чужому вліянію; охотно брался за всякое дѣло, по никогда не кончалъ его, такъ какъ при своей порывистой и живой натурѣ не имѣлъ никакой выдержки и всегда дѣйствовалъ сообразно первому впечатлѣнію. Онъ беззаботно сидѣлъ у стола, облокотясь о спинку стула и скрестивъ ноги, въ своемъ коричневомъ бархатномъ камзолѣ съ золотыми пуговицами и въ свѣтломъ богато-вышитомъ длинномъ жилетѣ, изъ кармана котораго висѣла тяжелая старинная цѣпочка отъ часовъ. Дорожняя шляпа слегка прикрывала напудренные завитые волосы, приглаженные на вискахъ. Узкія изящныя руки были наполовину покрыты кружевными манжетами; пальцами одной руки онъ барабанилъ по столу, другая лежала на колѣняхъ. Во всей его позѣ, въ улыбкѣ, съ какой онъ осматривалъ тѣсную комнату и окружавшее его общество, не было и тѣни чванства, но только спокойное сознаніе преимуществъ, которыя даетъ богатство, образованіе и комфортабельное положеніе въ свѣтѣ.

Его спутникъ, сидѣвшій съ другой стороны стола, составлялъ рѣзкую противоположность съ нимъ. Помимо длинной одежды и темныхъ волосъ съ выбритой макушкой, маленькая, невзрачная фигура патера, съ его вкрадчивыми манерами, не имѣла ничего общаго съ рослой фигурой графа и его свободнымъ обращеніемъ. Но еще сильнѣе было другаго рода различіе между ними, которое трудно выразить на словахъ, но которое, тѣмъ не менѣе, чувствовалъ всякій. При взглядѣ на открытое лицо графа, каждому казалось, что онъ свободно читаетъ въ его доброжелательной душѣ, принимающей сердечное участіе въ людскихъ дѣлахъ, радостяхъ и горѣ, между тѣмъ, какъ маленькіе зеленоватые глаза патера оставались для всѣхъ закрытой книгой. Они какъ будто скользили по предметамъ, не останавливаясь ни на одномъ изъ нихъ; въ этихъ глазахъ было что-то темное, неразгаданное, но въ высшей степени непріятное. Патеръ Ротганъ былъ нѣсколькими годами старше графа; на видъ ему было около сорока лѣтъ; цвѣтъ его лица имѣлъ какой-то свинцовый оттѣнокъ; верхняя губа была значительно длиннѣе нижней и крѣпко сжимала ее. Патеръ выпилъ только небольшой глотокъ вина изъ стоявшаго передъ нимъ стакана.

На дворѣ бушевала буря; въ гостинницѣ наступила мертвая тишина.

Бюргеры не рѣшались продолжать свой разговоръ въ присутствіи графа; многіе изъ уваженія къ нему отложили въ сторону свои трубки.

— Какая отличная буря, патеръ! сказалъ графъ. Мнѣ кажется, что она не только разгонитъ тучи на небѣ, но и заботы въ моемъ сердцѣ.

— Врядъ ли кто станетъ отвергать вліяніе могущественной природы на наши нервы и настроеніе духа; меня только удивляетъ, ваше сіятельство, почему доктора такъ мало обращаютъ вниманія на подобныя явленія…

— Мнѣ иногда кажется, продолжалъ графъ, что каждый изъ насъ представляетъ извѣстную струну: Рехбергеръ, напримѣръ, годится для генералъ-басса, я для второй скрипки и т. д. Изъ всего этого можетъ составиться гармоническое цѣлое; такимъ, вѣроятно, и представляется Всевышнему общій концертъ вселенной, но намъ вся эта музыка рѣжетъ уши, потому что мы слышимъ скрипъ отдѣльныхъ струнъ. Одни только явленія природы настраиваютъ ихъ въ одинъ общій аккордъ. Гроза на нѣсколько часовъ заставляетъ насъ забыть всѣ диссонансы въ видѣ заботъ и тревогъ, которыя мучатъ насъ въ обыкновенное время…

— Вы не можете себѣ представить, съ какимъ наслажденіемъ я слушаю, ваше сіятельство. Ваши слова имѣютъ для меня тѣмъ большую цѣну, что въ здѣшнемъ уединеніи на мою долю рѣдко выпадаетъ счастье встрѣтить такого знатока и любителя природы…

— Но любителя диліетанта, почтенный патеръ. Вы, ученые люди, стараетесь изслѣдовать тайны природы; я только наслаждаюсь ею. Вы, благодаря своимъ знаніямъ, смотрите на дѣло серьезнѣе, нежели мы, которые по рожденію и воспитанію поставлены въ совершенно иныя условія. Гдѣ намъ бродить по горамъ съ молоткомъ въ рукѣ и отыскивать камни, я даже встрѣтилъ васъ за этимъ занятіемъ, а намъ мѣшаютъ сословные предразсудки.

На лицѣ патера появилась неуловимая улыбка. Онъ подумалъ: «отъ тебя зависитъ обращать на нихъ вниманіе или нѣтъ»; но не высказалъ своей мысли и скромно замѣтилъ:

— Музы снисходительны къ высокопоставленнымъ лицамъ; покровительство, оказанное ими искусству или наукѣ, имѣетъ такое же значеніе, какъ еслибы они сами были учеными или художниками, и даже болѣе этого. Такому просвѣщенному покровительству итальянцы обязаны своими лучшими картинами, своими операми и-музеями…

— У васъ на все готовый отвѣтъ, патеръ. Но вернемся къ нашему предъидущему разговору. Объясните мнѣ, пожалуйста, какъ это случилось, что такой ученый естествоиспытатель, какъ вы, остается здѣсь, въ этомъ глухомъ гнѣздѣ, когда ваше настоящее назначеніе — профессорство въ Прагѣ или Вѣнѣ!

Лицо патера сдѣлалось еще непроницаемѣе и онъ торжественно произнесъ стихъ Виргилія: «Deus nobis haec otia fecit».

— Вы намекаете на уничтоженіе вашего ордена, но я думаю, что это не можетъ помѣшать вамъ. Они должны были оцѣнить ваши знанія; какое имъ дѣло до вашего священническаго одѣянія?

— Мое начальство противъ этого, отвѣтилъ патеръ такимъ тономъ, который явно показывалъ желаніе прекратить непріятный разговоръ. — Люди безсильны противъ ударовъ судьбы и должны безропотно переносить ихъ. Я получилъ разрѣшеніе жить, гдѣ мнѣ вздумается, и пріѣхалъ сюда на нѣкоторое время, чтобы изслѣдовать эту часть горъ. Графское семейство отнеслось ко мнѣ благосклонно и, благодаря этому, я могу назвать мое настоящее положеніе вполнѣ удовлетворительнымъ.

— Вы философъ, патеръ; если я долѣе останусь въ вашемъ обществѣ, то, вѣроятно, также почувствую склонность къ философіи. Теперь началась для человѣчества новая эра; господство меча кончилось; немало пролито крови въ безконечныхъ войнахъ. Мы дожили до золотаго вѣка. Фэбъ уже запрягаетъ своихъ лучезарныхъ коней; ему предшествуетъ миръ, въ сопровожденіи музъ и грацій, которыя посыпаютъ ему путь цвѣтами. Снова зацвѣли поля и нивы; города украшаются съ каждымъ днемъ. Старые предразсудки падаютъ; надъ бездонными пропастями воздвигаются мосты. Кому обязаны мы всѣмъ этимъ? Успѣхамъ естествознанія, развитію натуральной философіи. Лозунгъ нашего вѣка: «смѣлость мысли и рѣшимость сдѣлаться человѣкомъ!» Наше единственное спасеніе — возвратъ къ неиспорченной природѣ, братство между людьми, религія природы…

Графъ, по своей привычкѣ, говорилъ полу-шутя и полу-серьезно; но, взглянувъ случайно на длинное черное платье своего собесѣдника, остановился. Ему показалось неумѣстнымъ превозносить поклоненіе природѣ въ присутствіи духовнаго лица и онъ тотчасъ же далъ другой оборотъ разговору.

— Вѣяніе новаго времени, продолжалъ онъ, — повидимому, коснулось и этого отдаленнаго уголка Богеміи. Я слышалъ, что мой двоюродный братъ на славу украсилъ свой садъ. Я съ удовольствіемъ думаю о томъ, что опять буду гулять подъ этими роскошными деревьями. Вы, вѣроятно, ежедневно наслаждаетесь этимъ?

— Ея сіятельство графиня позволила мнѣ пользоваться садомъ во всякое время.

— Не можете ли вы сообщить мнѣ: гдѣ молодая графиня Корона — наверху въ замкѣ или у своего отца въ Вѣнѣ? спросилъ какъ бы мимоходомъ графъ, отпивая глотокъ вина..

— Она въ замкѣ.

Рехбергеръ, стоявшій за стуломъ своего господина, не могъ удержаться отъ смѣха, который онъ напрасно старался заглушить кашлемъ, такъ что графъ оглянулся и спросилъ, что съ нимъ? Неизвѣстно, насмѣшило ли его лицо Рехбергера, который дѣлалъ напрасныя усилія, чтобы казаться серьезнымъ, или въ головѣ графа промелькнула веселая мысль, только на губахъ его появилась непрошенная улыбка.

— Не удивляйтесь моему любопытству, господинъ патеръ, сказалъ онъ. — Благодаря продолжительному отсутствію, я сдѣлался совсѣмъ чужимъ человѣкомъ въ этой мѣстности, тѣмъ болѣе, что уже давно не имѣлъ извѣстій о графѣ Турмъ, его женѣ и дочери. Два года прошло съ тѣхъ поръ. Въ это время многое могло измѣниться. Когда и уѣзжалъ отсюда, Корона была молоденькой дѣвочкой…

Графъ Эрбахъ на минуту закрылъ глаза и, казалось, предался воспоминаніямъ. Когда онъ отнялъ руку, мысли его приняли другое направленіе.

— Но кто совсѣмъ не измѣнился, такъ это хозяинъ «Краснаго Льва». Онъ такой же хлопотунъ, какъ и прежде, и такъ же красенъ. Вотъ и мой старый пріятель, кузнецъ, который столько разъ подковывалъ моего Аріэля. Не правда ли, славный былъ конь — темносѣрый, въ яблокахъ! Но онъ упалъ въ одинъ прекрасный день и сломалъ себѣ ребра! Все на свѣтѣ имѣетъ свой конецъ: люди, лошади, деревья, великолѣпные замки!.. Однако, врядъ ли кто изъ насъ такъ радуется грозѣ, какъ нашъ почтенный стекольщикъ. Посмотрите, какое у него хитрое лицо; онъ думаетъ: пусть свирѣпствуетъ буря и перебьетъ побольше оконъ, мнѣ же будетъ работа! Вы, вѣроятно, все еще сердитесь на меня, что я не велѣлъ вставить новыхъ стеколъ въ моемъ старомъ охотничьемъ домѣ. Я непремѣнно сдѣлаю это… Не хорошо умирать на чужбинѣ. Я надѣюсь, господинъ. гробовщикъ, что вы сколотите мнѣ хорошій гробъ, когда дѣло дойдетъ до того. Много ли тогда нужно человѣку: нѣсколько досокъ и фута два земли… Не приходите въ ужасъ, господинъ патеръ. За бутылкой вина у насъ всегда являются набожныя мысли… Мнѣ, вѣроятно, придется пробыть здѣсь нѣкоторое время, и потому пью за здоровье моихъ добрыхъ сосѣдей!

Графъ всталъ съ своего мѣста и обошелъ кругомъ стола, пожимая руки смущеннымъ бюргерамъ, которые были очень польщены такимъ вниманіемъ. Лицо Рехбергера сіяло отъ удовольствія; онъ охотно сказалъ бы ненавистному монаху, который былъ, видимо, удивленъ поведеніемъ графа: «вотъ тебѣ! мой баринъ не станетъ долго няньчиться съ тобой и спровадитъ тебя къ чорту съ твоимъ іезуитствомъ». Но онъ долженъ былъ молчать, и съ восхищеніемъ смотрѣлъ на графа, который умѣлъ всякому сказать что нибудь пріятное и обходился со всѣми, какъ съ старыми пріятелями. Простодушные бюргеры были тронуты до глубины души. Графъ былъ легкомысленный, расточительный господинъ, и безцеремонно обходился съ своимъ кошелькомъ, такъ что подчасъ трудно было получить отъ него плату за работу; столяръ помнилъ, что ему не заплатили по одному счету; но подобная минута заставитъ забыть и болѣе важныя вещи. Такіе господа, какъ графъ Эрбахъ, составляютъ рѣдкость. Онъ умѣетъ такъ говорить, что тепло становится на сердцѣ!..

Графъ вернулся на прежнее мѣсто и, окинувъ взглядомъ присутствующихъ, сказалъ:

— Одного недостаетъ между вами, а въ мое время онъ представлялъ собою звѣзду первой величины. Развѣ онъ не бываетъ больше въ гостинницѣ «Краснаго Льва», которая лучшая въ городѣ и гдѣ, сравнительно съ другими, всего меньше поддѣлываютъ вино? Онъ вѣрно сидитъ въ своей комнатѣ за составленіемъ актовъ. Однимъ словомъ, гдѣ вашъ писарь, Венцель Свобода?

Бюргеры смѣются, но никто не рѣшается отвѣтить; наконецъ, патеръ сказалъ:

— Если я не ошибаюсь, графъ, то мы встрѣтили его за угломъ гостинницы; онъ бѣжалъ со всѣхъ ногъ въ замокъ.

Кузнецъ воспользовался наступившимъ молчаніемъ и началъ разсказывать таинственную исторію о найденной шляпѣ Антоніо Росси и окровавленномъ носовомъ платкѣ. Онъ говорилъ безсвязно и безпрестанно останавливался; однако, съ помощью Рехбергера кончилъ свой разсказъ, видимо заинтересовавшій патера, который былъ въ дружескихъ отношеніяхъ съ пѣвцомъ.

— Я давно замѣчалъ въ немъ склонность къ меланхоліи, сказалъ онъ, обращаясь къ графу. — Она особенно усилилась въ немъ въ послѣднее время и легко могла довести его до самоубійства. Теперь я упрекаю себя, что, видя душевное разстройство молодаго человѣка, не слѣдилъ за нимъ и не употребилъ всѣ усилія, чтобы утѣшить его. Если дѣйствительно съ нимъ случилось несчастіе!..

Волненіе патера, который казался всегда такимъ невозмутимымъ, удивило графа.

— Я неособенно вѣрю всѣмъ этимъ ужасамъ, замѣтилъ онъ, — поединки и самоубійства случаются очень рѣдко. Какъ легко можетъ поскользнуться неосторожный путникъ на этихъ горныхъ тропинкахъ и упасть въ оврагъ! Такое паденіе не всегда кончается смертью. Пѣвецъ могъ поплатиться испугомъ или сломанной ногой.

— Но дровосѣки положительно утверждали, что они слышали бряцаніе шпагъ, почтительно замѣтилъ Рехбергеръ, обращаясь къ своему господину.

Графъ приложилъ палецъ къ губамъ, дѣлая этимъ знакъ, чтобы онъ замолчалъ и, покачавъ задумчиво головой, неожиданно перемѣнилъ разговоръ, что случалось съ нимъ довольно часто.

— Въ жизни встрѣчаются еще большія несообразности, нежели въ операхъ Метастазіо. Бури, похищенія, поединки… недостаетъ только миѳическихъ боговъ, сходящихъ съ неба… Какъ бы вы себя чувствовали, почтенный патеръ, если бы мы теперь мокли подъ дождемъ въ открытомъ полѣ, вмѣсто того, чтобы сидѣть здѣсь въ сухомъ платьѣ за бутылкой вина? Я воображаю себѣ, какое бы нашло на насъ грустное и непріятное настроеніе духа!

Гроза стихла; порывы вѣтра становились слабѣе; только изрѣдка слышались глухіе раскаты грома. На темно-свинцовомъ небѣ показались бѣловатыя пятна; дождевыя капли стали рѣже. Мало-по-малу обозначались цвѣта радуги, которая обрадовала широкій сводъ надъ рѣкой; одинъ конецъ ея упирался въ зубцы скалъ по ту сторону рѣки, другой опускался къ темному лѣсу на горѣ, прозванной у народа Розенбергомъ. Въ низкой комнатѣ гостинницы «Краснаго Льва» сдѣлалось невыносимо душно, и если бы присутствіе графа не стѣсняло бюргеровъ, то они отворили бы настежь окна и двери. Поэтому всѣ были довольны, когда хозяинъ явился съ «нижайшимъ» докладомъ, что парадная комната въ верхнемъ этажѣ приготовлена для его сіятельства и что изъ ея оконъ прекрасный видъ на рѣку и садъ.

Графъ всталъ съ своего мѣста и собирался проститься съ патеромъ, но тутъ неожиданно отворилась дверь, выходившая на базарную площадь, и на порогѣ показался Венцель Свобода, въ самой почтительной позѣ и съ шляпой подъ мышкой.

— Ваше сіятельство, началъ онъ послѣ нѣсколькихъ поклоновъ, — если вамъ угодно будетъ милостиво выслушать вашего покорнаго слугу и простить его несвоевременный визитъ… Моя благородная покровительница, ея сіятельство и милостивая госпожа графиня Елизавета Турмъ, узнавъ о пріѣздѣ вашего сіятельства, предлагаетъ вамъ остановиться въ ея замкѣ.

— Передайте графинѣ мою глубочайшую благодарность; но теперь гроза прошла и я могу доѣхать до дому.

— Не согласится ли, по крайней мѣрѣ, ваше сіятельство посѣтить графиню на нѣсколько минутъ?

Графъ стоялъ въ нерѣшимости среди комнаты.

Писарь подошелъ къ нему и сказалъ шепотомъ:

— Графиня очень желаетъ переговорить съ вашимъ сіятельствомъ… Семейныя дѣла…

— Хорошо! Мы должны повиноваться дамамъ, отвѣтилъ графъ.

— Ея сіятельство прислала вамъ свой портшезъ; онъ ждетъ вашу милость на дворѣ гостинницы.

— Подождите одну минуту, я тотчасъ вернусь, сказалъ графъ и, пригласивъ Рехбергера слѣдовать за нимъ, поднялся въ верхній этажъ, гдѣ находилась парадная комната, приготовленная для него хозяиномъ гостинницы. Здѣсь графъ стряхнулъ пыль съ своего дорожнаго платья, изрѣдка обмѣниваясь односложными словами съ своимъ преданнымъ слугой. Предстоящее свиданіе привело графа въ такое дурное расположеніе духа, что онъ едва могъ владѣть собой.

— Лучше было бы сдѣлать невѣжливость, чѣмъ соглашаться на этотъ визитъ… сказалъ онъ съ досадой.

— Говорите прямо то, что вы думаете, графъ. Эту іезуитку щадить нечего.

— Она разсчитываетъ, что все забыто или, какъ она выражается, «поросло травой».

Графъ стоялъ у открытаго окна. Рѣка, горы и лѣсъ были освѣщены золотистыми лучами вечерняго солнца. Дождевыя капли на листьяхъ, травѣ и камняхъ сверкали алмазными искрами. Радуга на небѣ поблѣднѣла и приняла слабый зеленовато-красный цвѣтъ.

— Ты пріѣхалъ сюда верхомъ?

— Нѣтъ, я пришелъ пѣшкомъ, а для васъ, графъ, я приказалъ заложить охотничій экипажъ; вы всегда охотно ѣздили въ немъ; онъ здѣсь съ полудня.

— Ты добрый и честный парень.

Графъ указалъ рукой на небольшой замокъ, виднѣвшійся издали на горѣ, поросшей лѣсомъ, надъ которымъ поднимался голубоватый туманъ. Окна и зубцы башенъ казались огненными отъ солнца.

— Это нашъ замокъ! сказалъ Рехбергеръ.

Графъ ласково кивнулъ ему головой и собирался выйти.

— Вели запречь экипажъ, мы тотчасъ же поѣдемъ, когда я вернусь изъ замка.

Рехбергеръ подошелъ къ своему господину и шепнулъ ему на ухо:

— Сегодня ночью графиня Корона убѣжала изъ замка.

Ни одна черта не шевельнулась на лицѣ графа при этомъ извѣстіи; онъ или зналъ о бѣгствѣ молодой дѣвушки, или считалъ его вполнѣ естественнымъ.

Сойдя внизъ въ общую комнату, онъ подалъ руку іезуиту Ротону.

— До свиданія, почтенный патеръ. Надѣюсь увидѣть васъ черезъ нѣсколько дней въ моемъ домѣ. Прошу не забывать меня; я, по крайней мѣрѣ, не намѣренъ терять изъ виду такого пріятнаго собесѣдника.

Услужливый писарь и хозяинъ гостинницы бросились отворять дверь.

ГЛАВА II.

Графъ Эрбахъ предавался невеселымъ размышленіямъ, сидя въ портшезѣ, который несли слуги по дорогѣ къ замку. Неудобное положеніе въ тѣсномъ ящикѣ съ стеклянными стеклами еще болѣе увеличивало его дурное расположеніе духа. Если бы его не удерживала боязнь нарушить свѣтскія приличія, то онъ навѣрно обратился бы въ бѣгство, тѣмъ болѣе, что его ожидало самое непріятное объясненіе съ графиней. Онъ считалъ молчаніе наилучшимъ способомъ защиты и заранѣе закалялъ себя противъ колкостей, упрековъ и обвиненій старой дамы, которыя, по его мнѣнію, были неизбѣжны. Когда онъ поворачивалъ голову и видѣлъ маленькаго горбатаго писаря съ злымъ лицомъ, который, не отставая ни на одинъ шагъ, шелъ съ правой стороны портшеза, то ему казалось, что онъ государственный преступникъ, котораго влекутъ къ судьямъ на допросъ. Это представленіе мало по малу развеселило его; онъ, улыбаясь, щелкнулъ пальцами съ видомъ человѣка, который надѣется вывернуться изъ бѣды.

Въ этотъ моментъ портшезъ остановился у внутреннихъ воротъ замка и писарь отворилъ ему дверцы.

Графъ долженъ былъ подняться на нѣсколько лѣстницъ и пройти множество комнатъ въ сопровожденіи слугъ, изъ которыхъ двое шли спереди, два сзади. Всюду у дверей и въ длинныхъ корридорахъ онъ встрѣчалъ праздныхъ слугъ, которые съ любопытствомъ разсматривали рѣдкаго гостя и перешептывались между собой. Наконецъ, графа ввели въ комнату старой графини. Онъ поцѣловалъ руку ея сіятельства и повелъ ее обратно къ креслу, съ котораго она встала, чтобы сдѣлать нѣсколько шаговъ къ нему на встрѣчу.

Комната освѣщалась свѣчами; гардины были спущены, но окна оставались открытыми, потому что графъ почувствовалъ благодѣтельную прохладу. Стѣны были оклеены темными обоями съ широкими золотыми полосами и украшены старинными портретами предковъ — мужчинъ и женщинъ прошлаго и текущаго столѣтій. На креслѣ съ мягкой обивкой чопорно сидѣла шестидесятилѣтняя дама съ сѣдыми красиво причесанными волосами; она держала въ рукахъ вѣеръ и кружевной носовой платокъ.

— Вѣроятно, бывшая красавица не пожалѣла румянъ и разныхъ, притираній, чтобы казаться моложе, подумалъ графъ, но онъ не могъ, убѣдиться въ этомъ, потому что лицо дамы оставалось въ тѣни, между тѣмъ какъ онъ самъ былъ освѣщенъ полнымъ блескомъ свѣчей. На графинѣ сверхъ фижмъ была одѣта сѣрая юбка изъ тяжелой шелковой матеріи, подобранная черными кружевами и атласными буфами; черный газовый платокъ, завязанный сзади, плотно облегалъ ея шею и плечи.

Когда ея сіятельство нагибалась впередъ, чтобы лучше разслышать слова графа Эрбаха, такъ какъ она становилась туга на ухо, то можно было видѣть въ профиль выдающійся впередъ подбородокъ, орлиный носъ, большіе сѣрые неподвижные глаза. Во всей фигурѣ знатной дамы, въ тонѣ ея жесткаго повелительнаго голоса, была нѣчто, что внушало невольное уваженіе, но ни въ какомъ случаѣ не сердечную привязанность и участіе.

Послѣ первыхъ привѣтствій, хозяйка дома возобновила свое приглашеніе, чтобы графъ остался ночевать въ замкѣ; но онъ вѣжлива отказался.

— Я такъ долго жилъ на чужбинѣ, что заранѣе мечтаю о той ночи, которую опять проведу въ своемъ домѣ. Вотъ уже почти два года, дорогая кузина, какъ странствую съ мѣста на мѣсто.

— Но эта жизнь пошла вамъ впрокъ, милый кузенъ; у васъ такой цвѣтущій и веселый видъ.

— Эту веселость вы отчасти должны приписать себѣ, графиня. Могу ли я не радоваться вашему любезному пріему послѣ того, что произошло между нами.

— Ничего особеннаго не произошло между нами! Неужели, кузенъ, вы сомнѣваетесь въ моемъ расположеніи?

— Избави Богъ, дорогая кузина! Я только разъ въ жизни осмѣлился поступить противъ вашего желанія, женившись на дѣвушкѣ, которую вы выбрали для вашего внука.

Графиня закашляла, чтобы скрыть свое смущеніе. — Я не могла заставить моего внука влюбиться въ Ренату Шварценбергъ. Впрочемъ, вы привезли ее сюда, а не мой внукъ, и слѣдовательно имѣли полное право жениться на ней. Но теперь вы должны отдать справедливость моей проницательности: имперскій графъ Эрбахъ и княжна Шварценбергъ были неподходящая пара.

Слова эти были сказаны жесткимъ, сухимъ тономъ, который произвелъ тяжелое впечатлѣніе на сердце графа Эрбаха, взволнованное воспоминаніями о прежнихъ счастливыхъ дняхъ.

— Я знаю, что вашимъ сіятельствомъ въ данномъ случаѣ руководило желаніе добра, отвѣтилъ онъ полу-серьезно и полу-насмѣшливо. — Я это почувствовалъ въ Венеціи, когда моя жена разсталась со мной, быть можетъ, вслѣдствіе несходства нашихъ характеровъ. Съ тѣхъ поръ я могъ на досугѣ предаться размышленіямъ о превратностяхъ судьбы и непостоянствѣ людскаго сердца. Я знаю, что вы, графиня, намѣревались женить меня на своей внучкѣ, графинѣ Коронѣ…

— Вы насмѣхаетесь надо мной, графъ, сказала старая графиня, слегка дрожащимъ голосомъ.

— Съ моей стороны было бы нелѣпо насмѣхаться надъ намѣреніемъ, исполненіе котораго, вѣроятно, избавило бы меня отъ многихъ страданій, особенно въ настоящее время, когда я связанъ неразрывными узами съ другой женщиной. Веселость Короны и ея живая фантазія нашли бы полный отголосокъ въ моемъ душевномъ настроеніи и характерѣ. Даже въ томъ случаѣ, если бы, по молодости невѣсты, мнѣ пришлось ждать свадьбы до нынѣшняго года, то и это принесло бы пользу нашему супружеству.

— Меня всегда удивляло ваше легкое отношеніе къ самымъ серьезнымъ вещамъ. Что же касается моей особы, графъ, то вы напрасно изощряете свое остроуміе.

— Вы сегодня отыскиваете какой-то особенный смыслъ въ моихъ словахъ, графиня. Развѣ я сдѣлался еще легкомысленнѣе въ эти два года? Вы осудили меня, не зная сущности дѣла. Кто болѣе меня пострадалъ отъ этого брака! Я не думаю сваливать всю вину на мою жену. Она превосходная женщина и представляетъ собою рѣдкое соединеніе всѣхъ добродѣтелей. Но слабости — наше общее достояніе, а при совмѣстной жизни приходится столько прощать другъ другу, выносить такія шероховатости характера, мириться съ недостаткомъ чувства или выносить его дикія проявленія, такъ что нерѣдко въ борьбѣ погибаютъ лучшія личности. Въ супружествѣ, какъ въ природѣ, смерть и жизнь идутъ рука объ руку. Нѣтъ болѣе запутаннаго вопроса въ жизни, какъ бракъ. Патеръ Ротганъ находитъ, что смерть…

— Гдѣ вы встрѣтились съ патеромъ, кузенъ? спросила съ любопытствомъ графиня, наклоняясь къ своему собесѣднику.

— Въ горномъ оврагѣ. У моей кареты сломалось колесо на большой дорогѣ; приходилось ждать, пока его починятъ. У меня было такое нетерпѣніе поскорѣе насладиться солнечнымъ сіяніемъ и благоуханіемъ лѣса, что я рѣшился идти пѣшкомъ въ городъ. Это была дикая фантазія, но я доволенъ ею, потому что она доставила мнѣ знакомство съ умнымъ человѣкомъ.

Графинѣ хотѣлось сдѣлать одинъ вопросъ, но она не находила подходящихъ словъ, вертѣла вѣеръ въ рукахъ, и чтобы придать себѣ больше бодрости, вынула изъ кармана маленькую табакерку съ портретомъ Маріи-Терезіи и понюхала щепотку табаку.

— Скажите пожалуйста, сказала она послѣ нѣкотораго колебанія, — съ вами ничего не случилось въ дорогѣ?

— Насъ уже спрашивали объ этомъ въ гостинницѣ. Наши бюргеры живо заинтересованы исторіей съ пѣвцомъ.

Наступила минута молчанія. Глаза старой графини внимательно слѣдили за выраженіемъ лица ея собесѣдника, въ надеждѣ найти въ немъ разрѣшеніе занимавшаго ее вопроса. Но и болѣе острые глаза не могли бы ничего прочесть на беззаботномъ и добродушномъ лицѣ графа.

— Все, что разсказалъ мнѣ патеръ о пѣвцѣ, продолжалъ онъ, возбудило во мнѣ живое участіе къ нему. Такое рѣдкое соединеніе красоты и таланта должно обаятельно дѣйствовать на людей. Жаль, что мнѣ не удалось видѣть этого феникса и что я не могу ничего сказать вамъ объ его исчезновеніи.

— Странно! пробормотала графиня, я была убѣждена, что узнаю отъ васъ какія нибудь подробности.

— Я желалъ бы услышать ваше мнѣніе объ этомъ человѣкѣ, моя дорогая кузина. Кто онъ такой, не переодѣтый ли принцъ? Графиня фонъ-Турмъ не стала бы интересоваться судьбой обыкновеннаго пѣвца, которыхъ можно встрѣтить сотни по ту сторону Альпъ! Между тѣмъ, насколько я могу замѣтить, приключеніе съ Антоніо Госси не только волнуетъ мою дорогую кузину, но и приводитъ ее въ смущеніе…

Слова эти еще болѣе раздражили графиню. — Неужели я не должна смущаться, когда дѣло касается чести моего дома! проговорила она съ бѣшенствомъ и, схвативъ костыль, стоявшій у ея кресла, сердито постучала имъ по полу. — Мой милый кузенъ, вѣроятно, посмотритъ серьезнѣе на это дѣло, когда я сообщу ему одну новость… Корона убѣжала изъ замка!..

— Корона!..

— Понимаете ли вы, кузенъ: пѣвецъ и молодая дѣвушка исчезли въ одно и то же время…

— Этого быть не можетъ! воскликнулъ графъ съ громкимъ смѣхомъ. Но черезъ минуту лицо его приняло серьезное выраженіе. Имъ овладѣло сомнѣніе, или быть можетъ, гнѣвъ старухи заразилъ его; онъ выхватилъ на половину шпагу изъ ноженъ и проговорилъ дрожащимъ голосомъ:

— Клянусь честью, если бы мнѣ пришлось отыскивать соблазнителя въ преисподней…

Если бы старая графиня была въ болѣе спокойномъ настроеніи духа, то и тогда она не могла бы рѣшить: дѣйствительно ли онъ взволнованъ или разыгрываетъ комедію?

— Я не могу и не хочу этому вѣрить, сказалъ графъ, вкладывая шпагу въ ножны. — Корона Турмъ убѣжала съ итальянскимъ пѣвцомъ и, вдобавокъ, чуть ли не на глазахъ своей строгой и бдительной бабушки! Всѣмъ извѣстна высокая нравственность графини Елизаветы Турмъ, которая во времена своей молодости, находясь при особѣ ея величества императрицы, боролась противъ распущенности придворныхъ нравовъ въ Вѣнѣ и съ честью занимала предсѣдательское мѣсто въ комиссіи цѣломудрія. Я воображаю, какъ она должна быть оскорблена бѣгствомъ родной внучки! Я не могу опомниться отъ удивленія! Какъ могла случиться такая неслыханная вещь!..

Старая графиня, изнуренная порывомъ гнѣва, молча выслушивала колкости, которыя говорилъ ей графъ Эрбахъ подъ видомъ участія, тѣмъ болѣе, что нуждалась въ его помощи. Рука ея судорожно сжимала костыль.

— Кто можетъ сказать откуда берется буря! — возразила она. — Отъ маленькой искры сгораетъ красивый замокъ. Музыкальныя занятія въ Прагѣ, гдѣ мы проводили зиму, пѣніе, адажіо флейты, совсѣмъ, вскружили голову Коронѣ. Она съ утра до ночи напѣвала разные мотивы и выводила трели не хуже любой примадонны. Уступая ея усиленнымъ просьбамъ, я рѣшилась нанять ей учителя музыки, чтобы отвлечь ее отъ бѣшенаго скаканія на лошадяхъ и охоты, и выписала этого злополучнаго Антоніо Росси. Вы не можете себѣ представить наглость этого человѣка, кузенъ. Сперва онъ наотрѣзъ отказался отъ моего предложенія учить Корону, но, когда она вошла въ комнату, онъ тотчасъ-же изъявилъ свое согласіе.

— По этому пріему графиня могла бы узнать лисицу, пробирающуюся въ курятникъ, — замѣтилъ съ улыбкой Эрбахъ.

— Такое подозрѣніе было бы слишкомъ оскорбительно для моей внучки! — отвѣтила графиня высокомѣрнымъ тономъ. Мнѣ казалось, что между ею и пѣвцомъ непроходимая пропасть. Онъ давалъ ей уроки въ моемъ присутствіи, и кузенъ можетъ повѣрить моему честному слову, что его -.волшебное пѣніе не усыпляло меня, какъ то стоглазое чудовище, которое сторожило греческую принцессу. Я не замѣчала между ними ни малѣйшихъ признаковъ любви, но я возблагодарила небо, когда кончилось это ученіе и Антоніо уѣхалъ въ городъ. Это было три дня тому назадъ. Корона, какъ всегда, пѣла цѣлые дни и въ ней не проявлялось ничего особеннаго. Только вчера вечеромъ она простилась со мной раньше обыкновеннаго и ушла въ свою комнату. Я видѣла изъ окна, какъ она погасила свѣчку. Сегодня утромъ она исчезла…

— Но какъ она могла выйти изъ замка никѣмъ не замѣченная! Отчего никто не задержалъ ее?

— Я убѣждена, что у ней есть сообщники между прислугой. Всѣ, кого я послала на поиски, вернулись ни съ чѣмъ. Это все продажныя твари, которыя рады случаю сдѣлать мнѣ что нибудь непріятное. Но я во всякомъ случаѣ прикажу произвести слѣдствіе. Сначала я вовсе не подозрѣвала пѣвца; какъ могло прійти мнѣ это въ голову?.. Писарь надоумилъ меня, и теперь, взвѣсивъ всѣ обстоятельства, я сама вижу, что онъ правъ. Дайте мнѣ совѣтъ, кузенъ: что мнѣ дѣлать? Отецъ этой развратной дѣвушки въ Вѣнѣ; я безсильная и безпомощная старуха, осужденная на бездѣйствіе наплывомъ новыхъ идей, какъ и моя повелительница — императрица. Лучше не доживать до старости, чѣмъ испытывать это. Но теперь я хочу жить, чтобы наказать эту легкомысленную дѣвченку. Я вмѣстѣ съ нею запрусь въ монастырь; и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше!

Глаза старой женщины сверкнули отъ злости; она стукнула костылемъ о полъ.

— Если существуетъ правосудіе на землѣ, — добавила она, — то этотъ негодяй очутится на висѣлицѣ, а эта дѣвченка…

— Но правосудіе безсильно, пока мы не захватимъ въ руки виновныхъ, — замѣтилъ графъ Эрбахъ, чтобы положить конецъ ея гнѣвнымъ изліяніямъ. Насколько я могу судить объ этой исторіи, то за бѣглецами преимущество чуть-ли не двадцати четырехъ часовъ; они уже, вѣроятно, въ Дрезденѣ. У нихъ нѣтъ недостатка въ деньгахъ, а на этомъ свѣтѣ нѣтъ такой двери, которая не открывалась бы золотымъ ключемъ.

— У меня могущественные друзья при дворѣ курфирста; я тотчасъ-же отправлю туда гонца.

— Вы можете разсчитывать на мое содѣйствіе, кузина; я также буду просить моихъ знакомыхъ выручить бѣдную дѣвушку изъ ея опаснаго положенія. Если окажется нужнымъ, то я самъ поѣду за нею въ Дрезденъ. Но кто поручится намъ, что она дѣйствительно въ Дрезденѣ! А если они направились въ Прагу? Шляпа и сломанная шпага, можетъ быть, были нарочно брошены въ оврагѣ, чтобы навести насъ на ложный слѣдъ.

— Боже мой, что за мученіе! — простонала старая графиня. — Я нахожусь въ такомъ лабиринтѣ сомнѣній, что не предвижу исхода! Какое несчастіе, что я должна была взять на себя воспитаніе этого ребенка!..

Графъ Эрбахъ смотрѣлъ съ нѣкоторымъ злорадствомъ на даровое представленіе, которое невольно давала ему старуха, переходя отъ горя къ злости. Злорадство было вполнѣ естественно въ немъ, послѣ тѣхъ тайныхъ интригъ, которыми графиня Турмъ вмѣстѣ съ другими опутала сердце его жены и, повидимому, навсегда поселила между ними раздоръ. Онъ самъ испыталъ страшные часы опасеній, самообвиненія и отчаянія, когда любимое существо насильственно отрывается отъ насъ и ищетъ спасенія въ бѣгствѣ. Мы боязливо поджидаемъ тогда всякаго извѣстія, которое могло бы навести насъ на слѣдъ; въ извѣстную минуту желаемъ одного, въ ближайшую секунду совсѣмъ другаго; гордость совѣтуетъ намъ предоставить бѣжавшую ея судьбѣ, а любовь подстрекаетъ броситься за ней… Онъ перенесъ все это и допилъ до дна чашу мученій.

— То, что вы испытываете теперь, графиня, — сказалъ онъ, — я выстрадалъ вдвойнѣ въ Венеціи, когда однажды утромъ моя жена исчезла изъ дому. Соберитесь съ силами и имѣйте терпѣніе выждать конца этой исторіи… Обстоятельства сложились такимъ образомъ — продолжалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія, — что мы достигнемъ цѣли только въ томъ случаѣ, если будемъ дѣйствовать умно и осторожно. Напишите въ Дрезденъ и Прагу вашимъ друзьямъ и родственникамъ, но не подвергайте злословію молодую дѣвушку, а сдѣлайте видъ, что вы считаете бѣгство Короны безумной дѣтской выходкой, которой вы сами не придаете особеннаго значенія. О пѣвцѣ, разумѣется, не упоминайте вовсе. Зачѣмъ губить бѣдную дѣвушку и портить ей будущность подобнымъ обвиненіемъ? Можетъ быть, Корона убѣжала одна, а не съ г-немъ Антоніо. Догадка не есть еще совершившійся фактъ. Мнѣ не хотѣлось бы уѣхать отсюда, не утѣшивъ васъ до нѣкоторой степени. Я убѣжденъ, что ни молодой дѣвушкѣ, ни вашему дому, графиня, не грозитъ несчастіе отъ этой ребяческой выходки. Я люблю Корону, какъ родную сестру, и предчувствую, что опять увижу ее.

Ясно высказанное мнѣніе и спокойный убѣдительный тонъ благодѣтельно подѣйствовали на старую графиню, потому что она всего менѣе могла разсчитывать на участіе со стороны Эрбаха. Онъ вывелъ ее изъ ея затруднительнаго положенія. Его увѣренность въ счастливый исходъ запутанной исторіи придала ей бодрость и разсѣяла ея худшія опасенія. Она хотѣла съ своей стороны выразить ему искреннее участіе въ его судьбѣ и сказала съ нѣкоторымъ смущеніемъ:

— Я получила недавно письмо отъ вашей жены изъ Версаля; молодая французская королева пригласила ее къ своему двору… Рената здорова, но ея сердце…

Графъ Эрбахъ отвернулся и отвѣтилъ поспѣшно: — Благодарю васъ, графиня, за ваше доброе намѣреніе…

— Неужели нѣтъ никакой надежды на ваше сближеніе! Время заставляетъ многое простить и забыть. Мы многаго не знаемъ…

— Къ несчастью, мнѣ неизвѣстно, что я долженъ простить или забыть…

Съ этими словами, графъ простился и вышелъ изъ комнаты, отказавшись наотрѣзъ отъ провожатыхъ. Онъ прошелъ черезъ дворъ замка по тѣнистымъ аллеямъ сада, которыя тянулись вдоль холма и вышелъ на уединенную дорогу, обнесенную каменными стѣнами. Лунный свѣтъ освѣщалъ верхушки деревьевъ и башни церкви. Графъ Эрбахъ оглянулся и посмотрѣлъ на замокъ. При своеобразномъ лунномъ освѣщеніи, огромное зданіе имѣло видъ какого-то сказочнаго дворца, который рельефно выдѣлялся изъ темной зелени съ своими бѣлыми стѣнами и множествомъ оконъ. Царившая кругомъ тишина и послѣднія слова графини, помимо воли графа Арбаха, обратили его мысли къ прошлому, вызвавъ фантастическій міръ воспоминаній. Онъ машинально шелъ впередъ; въ его воображеніи проносились различные эпизоды его жизни.

Какъ весело жилось ему три года тому назадъ… Онъ только что пріѣхалъ изъ своихъ франконскихъ помѣстій свободнымъ и счастливымъ человѣкомъ, не знавшимъ ни заботъ, ни горя. Благодаря связямъ при вѣнскомъ дворѣ императора Карла VI, семейство его еще въ началѣ столѣтія породнилось съ чешскими дворянскими родами, къ величайшему неудовольствію его франконскихъ родственниковъ. Отецъ его почти всю жизнь прожилъ въ богемскихъ помѣстьяхъ и продалъ большую часть франконскихъ. Это былъ странный человѣкъ, съ всевозможными причудами, о которомъ ходили самые разнорѣчивые слухи. Такъ, напримѣръ, говорили, будто онъ перешелъ тайно въ католическую вѣру, вызывалъ духовъ и, во время осады Праги въ 1757 году, намѣревался захватить въ плѣнъ прусскаго короля, во время его прогулокъ вокругъ лагеря. Этотъ планъ не былъ приведенъ въ исполненіе, но послужилъ поводомъ къ преувеличеннымъ разсказамъ.. Подобныя фантазіи стоятъ большихъ денегъ, и полупомѣшанный человѣкъ, вѣроятно, довелъ бы свою семью до полнаго раззорѣнія, если бы супруга его, урожденная Шенбруннъ, не уѣхала во-время въ Франконію съ своимъ единственнымъ сыномъ и не взяла на себя управленіе уцѣлѣвшими имѣніями. Отецъ и сынъ изрѣдка видѣлись другъ съ другомъ, но мать не позволяла сыну долго оставаться въ Богеміи; отецъ съ своей стороны не удерживалъ его. Молодой графъ, при своей впечатлительной и чуткой натурѣ, болѣе тяготился раздоромъ между его родителями, нежели они сами. Достигнувъ юношескаго возраста, онъ пытался сблизить ихъ, но эти попытки не привели ни къ какимъ результатамъ, вслѣдствіе упорства матери и полнаго равнодушія отца. Наконецъ, онъ самъ увидѣлъ невозможность сближенія людей, между которыми не было никакой нравственной связи и которые смотрѣли другъ на друга, какъ жители разныхъ міровъ. Но это не имѣло непосредственнаго вліянія на юношу; у него составилось идеальное представленіе о бракѣ, какъ о неразрывномъ союзѣ сердецъ, обусловленномъ сходствомъ взглядовъ и нравственныхъ стремленій. Впослѣдствіи онъ долженъ былъ убѣдиться на опытѣ, какъ далека дѣйствительность отъ этого идеала и насколько шатки всѣ наши стремленія и надежды.

Но три года тому назадъ, жизнь улыбалась ему, какъ солнце, и радостнымъ казался міръ.

Отецъ и мать умерли одинъ за другимъ. Смерть эта только временно огорчила его; но затѣмъ онъ почувствовалъ себя освобожденнымъ отъ гнета, который втайнѣ тяготилъ его, потому что лишалъ его возможности свободно распоряжаться своими дѣйствіями. Теперь онъ могъ не только устроить свою жизнь но своему усмотрѣнію, но, въ качествѣ круннаго землевладѣльца, оказать плодотворное вліяніе на людей, поставленныхъ въ зависимость отъ него. Во время своихъ путешествій, онъ видѣлъ многое, что казалось ему лучше устроеннымъ, нежели на его родинѣ. Жажда дѣятельности и стремленіе къ хозяйственнымъ нововведеніямъ побуждали его къ перемѣнамъ въ способѣ управленія имѣніями. Одно давалось ему, другое нѣтъ. Но онъ былъ одаренъ счастливой натурой, которая при солнечномъ сіяніи, быть можетъ, слишкомъ радостно и беззаботно наслаждается жизнью, но въ то же время спокойно переноситъ неудачи. По своей предпріимчивости, способности пользоваться минутой и дѣятельности, не знавшей устали, онъ составлялъ совершенную противоположность съ отцемъ, который прожилъ большую часть жизни въ полномъ уединеніи, отчужденный отъ настоящаго, не заботясь о дѣлахъ и судьбѣ окружающихъ его людей. Молодой графъ, руководимый желаніемъ добра и слѣдуя общему направленію духа того времени, мечталъ о іюли друга человѣчества и искорененіи существующихъ пороковъ. Онъ нашелъ въ Богеміи богатую почву для примѣненія своей дѣятельности. Имѣнія его были запущены; мѣстное населеніе неразвито и бѣдно, благодаря продолжительной войнѣ и собственному нерадѣнію. Тѣмъ не менѣе, попытки графа Эрбаха были встрѣчены съ недоброжелательствомъ; говорили, между прочимъ, что онъ намѣревается въ маломъ видѣ произвести въ своихъ помѣстьямъ тѣ же реформы, какія хотѣлъ проводить Іосифъ II въ Австріи. Въ этомъ была доля правды: онъ облегчилъ подати своихъ крестьянъ, уменьшилъ стоимость выкупа земли, сдѣлалъ разныя улучшенія въ деревенскихъ школахъ и слѣдилъ за правильностью судопроизводства.

Судьба Богеміи живо интересовала графа Эрбаха. Помимо дѣтскихъ воспоминаній, страна сама по себѣ могла привязать его поэтическимъ очарованіемъ своихъ живописныхъ горъ и историческихъ воспоминаній. Мрачные скалистые берега Молдавы, Прага съ ея безчисленными башнями, темные лѣса, гордые замки, ознаменованные сценами крови и насилія — все это неотразимо дѣйствовало на впечатлительную душу молодаго Эрбаха. На этомъ серьезномъ фонѣ великаго историческаго прошлаго, рядомъ съ благородными стремленіями лучшихъ людей того времени — облегчить положеніе бѣднаго, угнетеннаго народа, еще поразительнѣе могло казаться легкомысліе остальнаго общества. Наслажденіе составляло главную цѣль этого веселаго общества съ напудренными волосами и вышитыми пестрыми платьями; жизнь его проходила среди нескончаемыхъ празднествъ, танцевъ, охоты и музыки, которая и теперь составляетъ любимое препровожденіе времени австрійцевъ.

Графъ Эрбахъ, принимая дѣятельное участіе во всевозможныхъ увеселеніяхъ, вдвойнѣ наслаждался ими, потому что ему доступна была и нравственная жизнь немногихъ избранныхъ, посвятившихъ себя служенію общественной пользѣ, и въ которой выражается духъ времени.

Въ эту счастливую пору его жизни, графъ Эрбахъ впервые испыталъ любовь со всѣми ея наслажденіями и мучительной тревогой.

Ему кажется теперь, что онъ ясно видитъ тѣнь дорогаго существа, которое онъ напрасно старается забыть, или это только мимолетный лунный отблескъ, скользнувшій черезъ верхушки деревьевъ вдоль бѣлой стѣны…

Онъ медленно шелъ по дорогѣ, ведущей къ городу, задумчиво опустивъ голову. Что за потокъ разнообразныхъ ощущеній поднимался въ душѣ его. Онъ невольно задалъ себѣ вопросъ: какъ велика была сумма наслажденій, которыя дала ему жизнь, и какой дорогой цѣной ему пришлось искупить ихъ! Сколько потерь перенесъ онъ въ небольшой промежутокъ времени; вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ какъ будто утратилъ часть своей собственной личности. Послѣ перваго глубокаго разочарованія въ любви, которымъ начинается жизнь большинства, онъ смотрѣлъ съ недовѣрчивой улыбкой на свои прежнія стремленія и надежды, радости и горе, которыя проносились передъ нимъ въ видѣ танцующихъ тѣней. Воспоминанія явилась непрошенныя, но онъ не старался заглушить ихъ и далъ имъ полную волю.

Занятый своими мыслями, онъ незамѣтно сошелъ съ горы около церкви и неожиданно для него самого очутился на площади городка, гдѣ у гостинницы ожидалъ его легкій охотничій экипажъ. Кучеръ чехъ, въ красной шапкѣ на темныхъ волосахъ, увидя графа, поспѣшно соскочилъ съ козелъ и, поздоровавшись съ нимъ, поцѣловалъ лолу его камзола.

— Одѣньте мой плащъ, ваше сіятельство, сказалъ Рехбергеръ. — Послѣ грозы сдѣлалось прохладно, а мы врядъ ли пріѣдемъ домой раньше полудня.

Графъ укутался въ сѣрый старый плащъ своего слуги и глубже надвинулъ шляпу на лобъ.

— Садись рядомъ со мною, сказалъ онъ Рехбергеру, — мнѣ необходимо переговорить съ тобой объ одномъ дѣлѣ.

Они съ трудомъ помѣстились на узкомъ сидѣньи охотничьяго экипажа.

Окна гостинницы «Краснаго Льва» были ярко освѣщены; бюргеры стояли у воротъ съ трубками въ зубахъ; тутъ же собралась группа женщинъ и дѣтей, которымъ также хотѣлось взглянуть на графа.

Его проводили почтительными поклонами и пожеланіями добраго пути. Если справедливо повѣрье, что у людей звенитъ въ ушахъ, когда говорятъ о нихъ, то графъ долженъ былъ испытать это во все время своего путешествія, потому что въ гостинницѣ «Краснаго Льва» его особа служила темой оживленныхъ разговоровъ. Болѣе всѣхъ ораторствовалъ камердинеръ ея сіятельства, который пришелъ изъ замка, чтобы выпить бутылку вина на деньги, полученныя отъ щедраго гостя.

Графъ въ это время сидѣлъ молча, погруженный въ свои мечты.

Экипажъ быстро катился по ровной дорогѣ, которая по близости города содержалась въ исправности. Можетъ ли что сравниться съ путешествіемъ въ лѣтнюю лунную ночь! Они ѣхали вдоль рѣки, освѣщенной серебристымъ свѣтомъ; на тихой зеркальной поверхности едва замѣтно скользила лодка. Причудливыя очертанія горъ на противоположномъ берегу бросали мѣстами свои тѣни на воду. Экипажъ свернулъ въ сторону и дорога пошла лѣсомъ, который тянулся съ обѣихъ сторонъ.

— Осторожнѣе! крикнулъ Рехбергеръ кучеру.

На большихъ дорогахъ тогдашней Богеміи сломанныя колеса и оси не были рѣдкостью. Если кому удавалось благополучно совершить ночную поѣздку, тотъ могъ смѣло сказать о себѣ, что онъ родился подъ счастливой звѣздой. Охотничій экипажъ ѣхалъ медленно; но колеса не разъ стукались о камни и древесные пни, не смотря на осторожность кучера. Безпрестанные толчки пробудили графа изъ его задумчивости.

— Что пользы думать о прошломъ! сказалъ онъ, обращаясь къ своему спутнику. — Когда вспомнишь людей, которые окружали тебя въ былое время, и свою собственную личность, то невольно спросишь себя: ты ли это и дѣйствительно ли произошло все то, что ты себѣ представляешь теперь? Мы много надѣлали глупостей, Рехбергеръ, и я не увѣренъ, не надѣлаемъ ли мы новыхъ. Мы, собственно, мѣняемъ только одно платье, и это называется жизнью…

Рехбергеръ тяжело вздохнулъ; онъ зналъ изъ долгаго опыта, что графъ, по его собственному сознанію, былъ всего серьезнѣе и разсудительнѣе, когда намѣревался сдѣлать или уже сдѣлалъ то, что онъ называлъ глупостью.

Графъ засмѣялся при вздохѣ честнаго слуги, такъ какъ значеніе этого вздоха было ему вполнѣ понятно; онъ выпрямился и потеръ себѣ глаза, какъ человѣкъ, только что пробудившійся отъ сна.

— Ты мнѣ ничего не писалъ о своей дочери, Рехбергеръ, но я надѣюсь, что она въ замкѣ.

Рехбергеръ не ожидалъ этого вопроса и не сразу нашелся, что отвѣтить.

— Да, ваше сіятельство, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія. — Гедвига въ замкѣ; но она едва не выѣхала изъ него, благодаря Зденко.

— Очень радъ, что она осталась въ замкѣ. Мнѣ стало легче на душѣ, когда я узналъ это. Видишь ли, въ чемъ дѣло: я пригласилъ къ себѣ даму… было бы крайне неудобно, если бы дамѣ пришлось жить одной съ двумя мужчинами въ уединенномъ замкѣ.

Рехбергеръ совершенно растерялся; насмѣшливое выраженіе, которое онъ видѣлъ на лицѣ своего господина, еще болѣе смутило его, нежели неожиданная новость.

— Вы пригласили къ себѣ гостей! Почему вы не извѣстили меня объ этомъ заранѣе, ваше сіятельство? Надѣюсь, что вы распорядились такимъ образомъ, что у насъ останется нѣсколько дней на приготовленія.

— Ничуть не бывало! Дама, вѣроятно, пріѣдетъ раньше насъ! отвѣтилъ графъ, забавляясь замѣшательствомъ своего слуги. — Игнатій, добавилъ онъ по-чешски, обращаясь къ кучеру, — ты остановишь лошадей по ту сторону лѣса, у перваго креста.

Въ лѣсу было темно и тихо; беззвучно шевелились верхушки деревьевъ; кое-гдѣ изъ мрака просвѣчивалъ слабый отблескъ луннаго свѣта.

Графъ вполголоса напѣвалъ отдѣльныя слова аріи Орфея: «Я навѣки простился съ нею… Не знать мнѣ счастья прежнихъ дней…»

Черезъ минуту онъ замолчалъ и, обращаясь къ Рехбергеру, сказалъ:

— Не удивляйся, мой добрый Рейнгардъ, и не брани меня. Чудачества у насъ въ роду. Сколько разъ я намѣревался слѣдовать голосу разсудка, но болѣе недѣли не оставался вѣренъ своему рѣшенію. Тутъ случай играетъ первую роль и противъ нашего желанія приводитъ насъ къ новымъ заблужденіямъ. Разумъ отступаетъ на задній планъ и на сцену выступаетъ фантазія. Если бы мы могли устраивать обстоятельства по нашему усмотрѣнію! Когда я уѣзжалъ изъ Дрездена, я рисовалъ себѣ заманчивую картину уединенной жизни въ замкѣ и тихаго наслажденія природой. Я далъ себѣ слово избѣгать всякихъ волненій, всего необыкновеннаго и не сдѣлать ни одного шага, чтобы ускорить ходъ событій… А теперь…

— А теперь? повторилъ Рехбергеръ.

— Я знаю, что ты будешь меня проклинать въ душѣ… Но вотъ, мы доѣхали до конца лѣса. Тутъ начинается открытое поле и деревня, куда мы нѣкогда снесли Ренату, когда она упала съ лошади; за этой деревней — каменный мостъ черезъ рѣчку со статуей св. Непомука; какой-то нечестивый еретикъ отбилъ ему носъ, не обращая вниманія на его непомѣрную величину. Такіе носы я видалъ только у полишинелей въ Венеціи!..

Графъ Эрбахъ съ особеннымъ удовольствіемъ вспоминалъ впечатлѣнія прежнихъ лѣтъ, какъ бы желая убѣдиться, что въ этой странѣ ему знакомо каждое мѣсто и чуть ли не каждое дерево.

Экипажъ доѣхалъ до опушки лѣса. Изъ-за проносившихся по небу тучъ выступилъ мѣсяцъ и освѣтилъ равнину. Направо отъ рѣки виднѣлись дома небольшой деревушки, окруженные темною зеленью садовъ. Налѣво отъ дороги возвышалось высокое деревянное распятіе; лунный свѣтъ окружалъ серебристымъ сіяніемъ склоненную голову Спасителя; голубоватыя лѣтнія сумерки скрывали и стушевывали все, что могло показаться некрасивымъ и рѣзкимъ въ грубой рѣзьбѣ, расписанной яркими красками. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ креста стояла дорожная карета, запряженная парой хорошо откормленныхъ лошадей, которыя громко заржали, когда Игнатій осадилъ своихъ.

Графъ поспѣшно выскочилъ изъ экипажа и подошелъ къ каретѣ. Рехбергеръ послѣдовалъ за нимъ подъ вліяніемъ невольнаго любопытства. Слуга, сидѣвшій на козлахъ рядомъ съ кучеромъ, открылъ дверцы кареты. Стройная женская фигура, укутанная въ длинный коричневый плащъ, только что входившій тогда въ моду, подъ названіемъ альмавива, соскочила на землю.

— Felicissima notte! сказалъ кроткій звучный голосъ; вслѣдъ затѣмъ показалась голова молодой дѣвушки съ каштановыми волосами, повязанная пестрымъ платкомъ, по способу мѣстныхъ крестьянокъ. При взглядѣ на эту голову, Рехбергеръ не только проклялъ своего господина въ душѣ, но громко выразилъ свое неудовольствіе.

— Чортъ побери! воскликнулъ онъ — этого еще не доставало!..

Съ рѣки подулъ вѣтеръ и распахнулъ немного плащъ дѣвушки, на которой была надѣта красная байковая юбка и корсажъ, плотно облегавшій ея талію; изящныя ноги утопали въ тяжелыхъ и неуклюжихъ деревянныхъ башмакахъ. Можетъ быть, днемъ ее можно было принять за крестьянку, но при лунномъ свѣтѣ этотъ нарядъ, благодаря коричневому плащу, сильно напоминалъ маскарадный костюмъ.

— Я заставилъ васъ долго ждать здѣсь, прекрасная кузина! сказалъ графъ въ видѣ извиненія; но меня задержало одно непредвиденное обстоятельство. Вы, вѣроятно, устали; поѣдемте скорѣе домой, чтобы вы могли отдохнуть.

— Устала! Что намъ оставалось дѣлать здѣсь, какъ не отдыхать. Вотъ уже часъ, какъ мы стоимъ среди пустыннаго поля, около этого отвратительнаго креста, который нагналъ на меня такой страхъ, что "даже видѣла его во снѣ. Мнѣ все таки удалось заснуть, не смотря на всѣ огорченія и непріятности. Мнѣ досадно, что я встрѣтила именно васъ, кузенъ.

Но не одна досада и огорченіе видны были въ эту минуту на ея хорошенькомъ лицѣ и придали ему такое своеообразное привлекательное выраженіе. У ней явилось желаніе подразнить своего непрошеннаго избавителя. Красиво очерченный лобъ сморщился; на глазкахъ были слезы; рука ея крѣпко сжимала край плаща; но ея пунцовый, маленькій ротъ улыбался и, казалось, каждую минуту готовъ былъ разразиться веселымъ смѣхомъ.

— Можетъ быть, черезъ годъ моя прекрасная кузина скажетъ другое — возразилъ графъ на ея жалобу — и еще поблагодаритъ меня, что я самовольно разрушилъ ея планы.

— Нѣтъ, этого никогда не случится! Вы разрушили счастье моей жизни. Быть можетъ, я сдѣлалась бы знаменитой пѣвицей, а вы закрыли мнѣ путь къ славѣ! Кто васъ просилъ вмѣшиваться въ мои дѣла? А убѣждена, что если бы Рехбергеръ встрѣтилъ меня среди скалъ, то онъ поступилъ бы совершенно иначе. Неправда, ли Рехбергеръ, вы отвезли бы меня въ Дрезденъ?

— Не знаю, какъ вамъ сказать, графиня… я… отвѣтилъ заикаясь бывшій вахмистръ Фридриха Великаго.

Никогда еще въ своей жизни онъ не чувствовалъ такого смущенія.

— Да… въ Дрезденъ!.. сказалъ онъ наконецъ.

— Значитъ, ты поѣхалъ бы за графиней куда угодно! прервалъ его графъ. Хорошо, что судьба распорядилась иначе, и я сидѣлъ на уступѣ скалы, а не ты. Однако, двинемся въ путь. Поѣзжай скорѣе впередъ и прикажи своей дочери быть на-готовѣ, что бы принять достойнымъ образомъ графиню. Надѣюсь, милая кузина, вы ничего не будете имѣть противъ того, что я приказалъ приготовить вамъ комнаты моей жены.

— Я по неволѣ должна соглашаться на все, что мнѣ предложатъ, потому что не желаю провести ночь у подножья этого распятія. Вы приглашаете меня въ комнаты Ренаты!.. Что сказала бы она, если бы видѣла насъ вдвоемъ и въ такой поздній часъ ночи.

Графъ Эрбахъ слегка вздрогнулъ при этомъ намекѣ и отдалъ еще нѣсколько приказаній Рехбергеру, который, едва дослушавъ послѣднія слова своего господина, сѣлъ въ охотничій экипажъ и отправился впередъ.

Графъ Эрбахъ подалъ руку Коронѣ и повелъ ее къ каретѣ. Но прежде чѣмъ сѣсть въ нее, она остановилась и сказала:

— Вы должны помнить, кузенъ, что я соглашаюсь исполнить ваше желаніе только подъ двумя условіями…

— Клянусь честью императорскаго графа, что вы, моя прекрасная кузина, не будете имѣть поводовъ жаловаться на меня. Ни одинъ побѣжденный не можетъ быть податливѣе меня относительно условій мира.

— Называя себя побѣжденнымъ, вы даете мнѣ поводъ думать, что вы насмѣхаетесь надо мной. Если кто нибудь можетъ считать себя побѣжденнымъ, то только я одна.

Съ этими словами она сѣла въ уголъ кареты, прислонила голову къ подушкѣ и закрыла глаза, чтобы въ полудремотѣ забыть непріятную для нея дѣйствительность.

Хотя графъ Эрбахъ на словахъ относился шутя къ побѣгу Короны изъ дома ея бабушки и называлъ всю эту исторію ребяческой выходкой, но на дѣлѣ его серіозно заботила судьба молодой дѣвушки. Сидя рядомъ съ нею въ каретѣ, которая быстро уносила ихъ къ его замку, онъ чувствовалъ всю тяжесть отвѣтственности, которую онъ бралъ на себя; но могъ ли онъ поступить иначе? Развѣ онъ имѣлъ право представить легкомысленную дѣвушку влеченію ея неопытнаго сердца?

Какъ странно разыгралась эта исторія! Онъ ѣхалъ изъ Дрездена. Было около девяти часовъ утра, когда онъ, привлеченный живописною мѣстностью, вышелъ изъ своего экипажа и, оставивъ его у гостинницы, свернулъ въ боковую долину, взобрался на гору и сѣлъ на уступъ скалы, съ которой открывался превосходный видъ на окрестныя горы и лѣсистый оврагъ у его ногъ. Въ этомъ мѣстѣ сходилось множество лѣсныхъ тропинокъ. На одной изъ нихъ онъ увидѣлъ издали пару, которая привлекла его вниманіе: это была крестьянская дѣвушка и мужчина въ одеждѣ бюргера. Обѣ фигуры показались ему настолько странными, что онъ взялъ небольшую подзорную трубку, висѣвшую у его пояса, чтобы разглядѣть ихъ. Путешественники поспѣшно спускались въ оврагъ и въ то же время какъ-то робко оглядывались. Графъ, глядя на нихъ, невольно вспомнилъ, что у гостинницы онъ встрѣтилъ кучера, который проклиналъ долгое отсутствіе своихъ господъ. Не они ли это? мелькнуло въ головѣ графа, но онъ, вѣроятно, отнесся бы совершенно равнодушно къ этой исторіи, если бы не увидѣлъ, что дѣвушка внезапно поскользнулась и упала. Чувство состраданіе настолько овладѣло имъ, что онъ быстро вскочилъ съ своего мѣста и сталъ спускаться съ высоты; спутникъ дѣвушки бросился въ гостинницу, чтобы позвать кого нибудь на помощь. Испугъ или сильная усталость довели бѣдную дѣвушку до обморока; графъ нашелъ ее въ безсознательномъ состояніи, и въ этомъ видѣ она была перенесена въ гостинницу, какъ только возвратился ея спутникъ.

Графъ, взглянувъ на блѣдное красивое лицо съ закрытыми глазами, тотчасъ же узналъ Корону Турмъ. Въ то время какъ хозяйка гостинницы съ своими служанками суетилась около больной, графъ вступилъ въ объясненіе съ спутникомъ молодой графини, которое кончилось крупной ссорой и вызовомъ на дуэль. Оба отправились въ лѣсъ и, сойдя въ оврагъ, вынули свои шпаги. Графъ ловкимъ движеніемъ выбилъ оружіе изъ рукъ своего противника, слегка ранилъ его и объявилъ себя удовлетвореннымъ. Въ это время Корона пришла въ себя и узнавъ, что ея спутникъ отправился въ лѣсъ съ графомъ Эрбахомъ, экипажъ котораго стоялъ на дворѣ гостинницы, вырвалась изъ рукъ хозяйки и побѣжала отыскивать ихъ. Но едва успѣла она сдѣлать нѣсколько шаговъ, какъ встрѣтила графа, который возвращался назадъ съ Антоніо. При такихъ обстоятельствахъ не могло быть и рѣчи о побѣгѣ, тѣмъ болѣе, что графъ положительно объявилъ, что воспрепятствуетъ всѣми силами ихъ намѣренію. Онъ сдѣлалъ это заявленіе но возможности любезно и вѣжливо, и обративъ въ шутку ихъ побѣгъ, облегчилъ до извѣстной степени непріятное положеніе, въ которомъ они очутились такъ неожиданно. Благодаря находчивости графа, все устроилось, повидимому, наилучшимъ образомъ; они мирно бесѣдовали между собой, такъ что посторонній наблюдатель не замѣтилъ бы ничего особеннаго въ ихъ отношеніяхъ. Какъ ни сильно было желаніе мести и ненависть Антоніо къ человѣку, помѣшавшему его любви и побѣдителю въ поединкѣ, какъ ни билось сердце Короны отъ безпокойства и гнѣва, но свѣтская привычка владѣть собой удержала всѣ проявленія неудовольствія. Каждый долженъ былъ покориться необходимости, чтобы сохранить свое достоинство и выйти приличнымъ образомъ изъ непріятнаго положенія. Заручиться молчаніемъ хозяевъ гостинницы было тѣмъ легче, что по наружному виду все кончилось благополучно и графъ не скупился на деньги. Корона старалась казаться веселой, но графъ видѣлъ по ея измученному и блѣдному лицу, что всего лучше оставить ее одну на нѣкоторое время и вѣжливо намекнулъ объ этомъ Антоніо. Тотъ молча кивнулъ головой въ знакъ согласія и, вставъ на колѣни передъ Короной, прижалъ ея руку къ губамъ. Затѣмъ оба вышли изъ комнаты, обмѣнявшись холоднымъ поклономъ.

— Я надѣюсь, мы еще разъ встрѣтимся съ вами, графъ, — сказалъ Антоніо по итальянски, взглянувъ на него изподлобья съ такой непріязненной интонаціей голоса, которую нельзя было не замѣтить.

— Я самъ разсчитываю на это, милостивый государь — вѣжливо воззилъ графъ, прикоснувшись къ рукояткѣ своей шпаги.

Экипажъ, который долженъ былъ увезти за предѣлы Богеміи счастливую влюбленную пару, увезъ только одного изъ нихъ, несчастнаго, раздраженнаго и съ сердцемъ, переполненнымъ жаждой мести.

Графъ стоялъ на дворѣ гостинницы скрестивъ руки и задумчиво смотрѣлъ вслѣдъ отъѣзжавшему экипажу. Онъ не раскаивался въ своемъ поступкѣ, но пожалѣлъ въ душѣ, что судьба не избавила его отъ такого непріятнаго вмѣшательства между влюбленными. — Теперь у тебя еще одинъ непримиримый врагъ — думалъ онъ, — а какая тебѣ польза изъ всего этого!.. Онъ отправился бродить по лѣсу въ самомъ дурномъ настроеніи духа и немного успокоился, когда, вернувшись въ гостинницу, нашелъ Корону до извѣстной степени утѣшенною и въ лучшемъ нравственномъ состояніи, нежели онъ ожидалъ. Она отклонила всякія объясненія по поводу пѣвца, и графъ не счелъ нужнымъ настаивать. Но въ то же время, не дожидаясь его вопросовъ, она охотно и подробно разсказала ему свою печальную и однообразную жизнь у старой бабушки и объявила, что скорѣе бросится въ рѣку, нежели вернется къ ней. Въ замкѣ слѣдили за каждымъ ея шагомъ; она даже не могла написать письма отцу и пожаловаться ему, что бабушка хочетъ выдать ее замужъ за ненавистнаго ей человѣка, и что она вовсе не намѣрена повиноваться злой старухѣ, потому что природа одарила ее прекраснымъ голосомъ и предназначила ей быть артисткой. Искусство — ея настоящее призваніе… Пусть графъ обходится съ ней, какъ съ плѣнницей, но и для нея наступитъ часъ свободы…

Хотя графъ, слушая этотъ потокъ рѣчи, видѣлъ, что многое слѣдуетъ приписать взволнованному сердцу семнадцатилѣтней дѣвушки, огорченной первой неудачей, но для него было ясно, что онъ долженъ отказаться отъ мысли вести Корону къ старой графинѣ. Послѣ нѣкотораго колебанія, онъ рѣшился пригласить Корону въ свой замокъ и удержать ее тамъ до тѣхъ поръ, пока не помиритъ ее съ бабушкой, или не найдетъ возможности отправить ее къ отцу. Этотъ планъ казался ему наилучшимъ исходомъ изъ затруднительнаго положенія и, кромѣ того, имѣлъ для него ту прелесть, что ему представлялся случай отомстить старой графинѣ. Молодая дѣвушка не колеблясь приняла это предложеніе, такъ какъ видѣла, что не можетъ отдѣлаться отъ его покровительства и въ то же время чувствовала себя въ положеніи утопающаго, который для своего спасенія готовъ ухватиться за соломенку.

Графъ, благодаря своей жизненной опытности и природной наблюдательности, пришелъ къ заключенію, что главнымъ побужденіемъ къ побѣгу была не любовь, а страсть Короны къ приключеніямъ и жестокость старой графини. Это подало ему надежду, что дѣло рано или поздно устроится къ общему благополучію и все войдетъ опять въ старую колею. Корона должна была остаться до вечера въ гостинницѣ, а затѣмъ, не заѣзжая въ городъ, отправиться въ каретѣ графа въ его замокъ окольной дорогой и ожидать своего покровителя на опушкѣ лѣса.

Графъ, пообѣдавъ наскоро въ гостинницѣ, отправился пѣшкомъ въ городъ, гдѣ его ожидалъ Рехбергеръ; къ этому побуждало его и любопытство узнать нѣкоторыя подробности о пѣвцѣ и его отношеніяхъ къ молодой графинѣ.

Можно ли удивляться тому, что теперь, сидя рядомъ съ нею и невольно прикасаясь ея руки или ноги при толчкахъ экипажа и чувствуя ея дыханія, графъ забылъ все прошлое и думалъ только о настоящей минутѣ и ближайшей будущности. Страннымъ стеченіемъ обстоятельствъ молодое, прекрасное существо, всецѣло поручено ему; она не жена его, не родная сестра и не настолько чужая ему, чтобы онъ обязанъ былъ покровительствовать ей изъ рыцарства или состраданія. Ему казалось, что демоническія силы свели ихъ вмѣстѣ такимъ своеобразнымъ способомъ, чтобы завязать между ними неразрывную связь; ихъ жизненныя линіи сошлись въ одной точкѣ и съ даннаго момента будутъ идти неразрывно по одному и тому же направленію. — Вотъ я опять вернулся въ Богемію свободнымъ человѣкомъ, думалъ онъ. — Мнѣ казалось, что я навсегда избавленъ отъ всякихъ обязанностей; но едва вступилъ я на эту почву, какъ судьба опять ставитъ меня еще въ болѣе запутанныя условія и налагаетъ на мои плечи тяжесть нравственнаго долга!..

Графъ, разсуждая такимъ образомъ, платилъ дань духу времени; тогдашніе люди не довольствовались признаніемъ естественнаго хода вещей, но искали болѣе глубокаго, таинственнаго соотношенія между ними, и въ извѣстныхъ случаяхъ и явленіяхъ видимаго міра отыскивали вліяніе невидимаго. Графъ и въ настоящемъ событіи видѣлъ первое звено цѣпи, которая должна была сковать его съ Короной. Въ этомъ онъ вполнѣ сходился съ молодой графиней. Она скорѣе могла ожидать, что встрѣтитъ самаго дальняго родственника ихъ рода, нежели графа Эрбаха, котораго она считала путешествующимъ въ отдаленныхъ странахъ и о которомъ она въ теченіи года не имѣла ни одного извѣстія. Онъ явился совершенно внезапно и дерзко вмѣшался въ ея жизнь съ мужественностью, рѣшимостью и самоувѣренностью, которыя представляли полную противоположность съ робкимъ поведеніемъ Антоніо Росси и говорили въ пользу графа. Ей было даже пріятно бранить мысленно Антоніо за его слабохарактерность и выставлять героизмъ графа. Она совершенно упустила изъ виду, что различіе это, прежде всего, обусловливалось неравенствомъ ихъ общественнаго положенія. Она была убѣждена, что кузенъ поступилъ жестоко и несправедливо, разлучивъ ее съ Антоніо, но зачѣмъ же тотъ уѣхалъ молча, не заявивъ своихъ правъ? Графъ Эрбахъ не уступилъ бы такъ дешево своей дамы.

Какъ бы желая увѣриться въ своей мысли, она быстро повернула голову въ его сторону, что графъ принялъ за признакъ пробужденія отъ сна.

— Изъ какого міра фей возвращаетесь вы снова на нашу землю, кузина? спросилъ онъ.

— Изъ страны, гдѣ Орфей страдаетъ по Евридикѣ, а Альсеста жертвуетъ своей жизнью за Адмета. Вы настоящій варваръ, кузенъ, не хотѣли оставить меня въ обществѣ этихъ тѣней! Неужели храмъ науки будетъ вѣчно закрытъ для меня, потому что я имѣла несчастіе родиться графиней?

— Нечего сказать, велико несчастіе! Вы, кажется, воображаете, моя милая кузина, что можно однимъ прыжкомъ перескочить изъ замка Турмъ на подмостки театра? Чтобы сдѣлать это, нужно преодолѣть невѣроятныя трудности; поймите, что между тѣмъ и другимъ — цѣлая пропасть! Театръ хорошъ на извѣстномъ разстояніи; вблизи онъ теряетъ свой блескъ, а его обитатели — свое достоинство.

— Вы нисколько не лучше моей бабушки и съ такими же предразсудками. Не тысячу ли разъ лучше родиться отъ бѣдныхъ родителей? Такому человѣку открыты всѣ дороги и ему въ удѣлъ достается поклоненіе свѣта, если онъ достигаетъ цѣли. Что ожидаетъ насъ, несчастныхъ? Скучная старость послѣ скучной и однообразной молодости.

— Вѣроятно, вы поэтому и рѣшились сегодня внести нѣкоторое разнообразіе въ свою жизнь, замѣтилъ улыбаясь графъ Эрбахъ.

— Вы опять нарушаете наше условіе, возразила она, погрозивъ ему пальцемъ. — Вначалѣ мнѣ казалось, что все идетъ отлично. Не знаю, каковъ будетъ конецъ!

— Въ ближайшемъ будущемъ васъ ожидаетъ жизнь въ уединенномъ замкѣ, гдѣ вамъ придется скрываться отъ всѣхъ, чтобы кто нибудь не узналъ о вашемъ мѣстопребываніи. Вы тамъ познакомитесь съ одной бѣдной дѣвушкой, потому что я не могу доставить вамъ другаго общества. Вы будете изображать изъ себя спящую царевну, пока не явится принцъ и не разбудитъ васъ поцѣлуемъ.

— Я охотно избавляю его отъ поцѣлуя, но очень желала бы взглянуть на этого принца.

— Не совѣтую вамъ слишкомъ много мечтать о немъ. Дѣйствительность часто разрушаетъ воздушные, замки нашей фантазіи.

— Вы меня пугаете! Неужели со мной случится такое несчастіе, что вмѣсто принца я увижу мою бабушку!

— Тогда мы откроемъ коверъ-самолетъ и улетимъ отсюда.

— И куда нибудь подальше, чтобы видѣть свѣтъ. Будемъ постоянно переживать новыя впечатлѣнія, стряхивать съ себя прошлое и жить настоящей минутой…

Графъ опустилъ окно кареты и выглянулъ изъ него.

— Мы доѣхали, сказалъ онъ, — вотъ и замокъ.

Молодая дѣвушка закрыла себѣ лицо концемъ плаща.

— Я не хочу видѣть своей будущности, сказала она съ веселымъ смѣхомъ.

ГЛАВА III.

Дождливый день смѣнилъ свѣтлую лунную ночь. Когда Корона проснулась на другое утро послѣ продолжительнаго безпокойнаго сна съ мучительными сновидѣніями, дождь билъ въ окна; сплошная сѣрая туча обволакивала все небо. Мелкій частый дождь не прекращался цѣлый день. Корона могла на досугѣ осмотрѣться въ своемъ новомъ жилищѣ и завязать знакомство съ молодой дѣвушкой, которую графъ Эрбахъ представилъ ей въ качествѣ служанки и подруги. Замокъ былъ отчасти знакомъ ей, такъ какъ два года тому назадъ она бывала здѣсь съ своей бабушкой, когда графъ, увлеченный прекрасной Ренатой Шварценбергъ, устраивалъ для нея празднества, охоту, фейерверки.

Корона только что начинала тогда выходить изъ дѣтскаго возраста и скорѣе смотрѣла на все съ любопытствомъ, нежели сознательными глазами. Мимолетныя картины, видѣнныя тогда, почти стушевались въ ея памяти; она помнила только то, что особенно поразило ея воображеніе. Въ тѣ дни, домъ графа былъ переполненъ дамами и кавалерами въ блестящихъ праздничныхъ нарядахъ. Внизу, у подножья высокаго холма, на которомъ стоялъ замокъ, виднѣлись при желтоватомъ освѣщеніи факеловъ кареты, окруженныя скороходами; конюхи держали за поводья лошадей, которыя нетерпѣливо били копытами о землю. Въ залѣ двигались танцующія пары, въ красивыхъ люстрахъ изъ богемскаго хрусталя горѣли сотни восковыхъ свѣчей; на верхней галлереѣ играли музыканты, выписанные изъ Праги. Тѣнистый садъ былъ освѣщенъ пестрыми фонарями; весь замокъ сіялъ огнями; на перилахъ и зубцахъ башенъ были зажжены плошки съ смолой; ярко выдѣлялось красноватое пламя на темномъ вечернемъ небѣ… Отъ всего это не осталось и слѣда. Тишина и уединеніе царили на. крутыхъ витыхъ лѣстницахъ, въ корридорахъ и высокихъ комнатахъ. Среди камней вымощеннаго двора выросла роскошная трава; лѣниво прохаживались слуги. Кареты не въѣзжаютъ болѣе подъ высокіе своды воротъ; не видно на холмѣ оркестра музыки, наигрывающаго по дорогѣ веселый мотивъ танца. Сѣрое небо и однообразный шумъ дождя болѣе соотвѣтствуютъ безмолвію и пустотѣ этого мѣста.

Корона всего отчетливѣе помнила развалины могущественной башни, разрушенной пожаромъ. На слѣдующій день она пріѣзжала съ своимъ братомъ на пожарище, чтобы узнать о здоровьѣ графа Эрбаха, такъ какъ разнеслась молва, что онъ тяжело раненъ или даже умеръ. Этотъ слухъ оказался ложнымъ. Графъ, дѣйствительно, жилъ въ башнѣ, но онъ отдѣлался однимъ испугомъ и выказалъ такое присутствіе духа, что спасъ изъ огня своего вѣрнаго слугу, Рехбергера. Башня вся сгорѣла внутри; даже каменныя толстыя стѣны сильно пострадали, — въ нихъ сдѣлались трещины и проломы. Грозный видъ дымящихся развалинъ, изъ которыхъ время отъ времени показывалось пламя, многочисленная толпа людей суетилась на дворѣ… она напрасно силилась спасти что либо отъ страшнаго опустошенія — все это навсегда запечатлѣлось въ памяти молодой дѣвушки. Между событіями, нарушившими однообразное теченіе ея жизни, пожаръ башни игралъ самую видную роль. Это происшествіе въ свое время возбудило много толковъ: говорили, что башню подожгли, а нѣкоторые предполагали, что это было сдѣлано съ цѣлью погубить графа. Одно было несомнѣнно, что причина пожара осталась неизвѣстною, не смотря на всѣ старанія графа Эрбаха и мѣстныхъ властей.

Когда Корона встала съ постели и подошла къ окну, то она прежде всего стала искать глазами развалины башни на западной сторонѣ двора. Но она съ трудомъ могла различить ея очертанія сквозь густой покровъ дождя и тумана и должна была отложить до болѣе удобнаго времени свое намѣреніе посѣтить развалины.

Но и въ отведенныхъ ей комнатахъ отсутствующей графини Эрбахъ было много такого, что приковывало ея вниманіе и возбуждало желаніе вновь увидѣть любимую подругу.

Хотя Рената Шварценбергъ была нѣсколькими годами старше Короны, но, благодаря раннему развитію подрастающей дѣвочки, она любила ея общество и обходилась съ нею, какъ съ ровесницей. Та кое обращеніе льстило самолюбію молоденькой графини Турмъ и она платила своей взрослой подругѣ мечтательною преданностью и поклоненіемъ; Рената была для нея олицетвореніемъ всѣхъ добродѣтелей и всего прекраснаго на землѣ. Съ завистью, къ которой примѣшивалась значительная доля ревности, смотрѣла она на сватовство графа Эрбаха и на возрастающую любовь къ нему боготворимой подруги. Замужество одной изъ подругъ неизбѣжно нарушаетъ даже самую нѣжную дѣвическую дружбу. Корона мысленно повторяла себѣ, что «никогда не будетъ въ состояніи простить своей подругѣ, подобную измѣну!» Вслѣдъ за тѣмъ наступила неожиданная развязка. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ замужества, Рената разсталась съ своимъ мужемъ, не удостоивъ Корону своимъ довѣріемъ, такъ что для послѣдней причина этой разлуки осталась непроницаемой тайной. Корона изрѣдка получала лаконическія и, но ея мнѣнію, безсодержательныя письма отъ графини Эрбахъ и въ силу своей прежней горячей любви къ ней еще больше оскорблялась ея пренебреженіемъ и сдержанностью. Сначала она приписала всю вину разлуки графу Эрбаху, но потомъ раскаялась въ своемъ поспѣшномъ приговорѣ. Упорное молчаніе Ренаты относительно этого событія не говорило въ ея пользу. Мнѣніе старой графини Турмъ, которая обвиняла во всемъ одного графа, еще болѣе расположило ея внучку въ его пользу. Кто знаетъ, можетъ быть, онъ былъ только страдающимъ лицомъ въ этой печальной исторіи! Развѣ Корона не ошиблась въ своей подругѣ и не убѣдилась, что кажущаяся кротость и доброта Ренаты была только маской, подъ которой скрывались холодность и безсердечіе.

Какое странное совпаденіе обстоятельствъ! Она ходила по тѣмъ комнатамъ, въ которыхъ восемнадцать мѣсяцевъ тому назадъ жила Рената. Ни одна рука не дотрогивалась съ тѣхъ поръ до ея вещей. На креслѣ, въ которомъ она сидѣла, Рената положила свой молитвенникъ и она нашла его открытымъ. Передъ этимъ зеркаломъ, въ которомъ отражалось теперь ея лицо, одѣвалась графиня Эрбахъ; на этой подушкѣ покоилась ея голова.

Но Рената была далеко, въ Версали, а Корона заняла ея мѣсто! Неужели наша жизнь ничто иное, какъ игра, гдѣ мы поперемѣнно занимаемъ мѣста, думала молодая дѣвушка. Ничто не мѣшало ея размышленіямъ, а погода и уединеніе еще болѣе способствовали имъ.

Графъ Эрбахъ съ утра послалъ свое извиненіе, что онъ не можетъ на сегодняшній день исполнить роль хозяина, такъ какъ ему необходимо провѣрить счеты и осмотрѣть съ управляющимъ свои поля и фермы. Вслѣдъ за тѣмъ онъ сѣлъ на лошадь и уѣхалъ съ Рехбергеромъ. Полное уединеніе благодѣтельно подѣйствовало на молодую дѣвушку; она настолько успокоилась, что могла обдумать свое настоящее положеніе. На свое счастье, она не подозрѣвала, что родные намѣревались выдать ее за графа Эрбаха, иначе она не могла бы такъ довѣрчиво и беззаботно вступить въ его домъ. Какъ странно, что, живя въ одномъ домѣ и видясь каждый день, они по прежнему останутся другъ для друга совершенно чужими людьми. Но дѣйствительно ли существуетъ это нравственное отчужденіе?.. Всегда ли тѣни Ренаты и Антоніо будутъ преслѣдовать ихъ и мѣшать сближенію?…

Если бы Корона имѣла привычку взвѣшивать мимолетныя ощущенія своего непостояннаго сердца, то она врядъ ли бы осталась довольна собой въ это утро. Чѣмъ бы она не хотѣла заняться, образъ графа не оставлялъ ее и былъ тѣсно связанъ со всѣми ея мечтами и планами на будущее. Ей представлялось, что онъ провожаетъ ее въ Дрезденъ и даже далѣе — въ Парижъ, гдѣ въ это время Глюкъ, покровительствуемый Маріей Антуанетой, ставилъ свою оперу «Iphigenie in Aulis». Графъ Эрбахъ ведетъ ее на сцену и радуется ея успѣху… Затѣмъ мысли молодой дѣвушки возвращались къ ея настоящей жизни; она гуляетъ съ нимъ по большому саду, окружавшему замокъ. Вечерняя заря окрашиваетъ деревья послѣдними лучами солнца; наступаютъ сумерки, печально раздаются среди тишины нѣжные звуки эоловой арфы, которую отецъ графа повѣсилъ въ саду за нѣсколько недѣль до своей смерти. Они идутъ вдвоемъ по темной аллеѣ; графъ разсказываетъ ей исторію несчастнаго супружества; онъ дѣлаетъ ее повѣренной своего затаеннаго горя, которое она подмѣтила отчасти въ выраженіи его глазъ и въ кроткой улыбкѣ. Она ѣдетъ съ нимъ въ Парижъ и устраиваетъ между ними примиреніе… Эта роль великодушной посредницы всего болѣе пришлась по вкусу семнадцатилѣтней дѣвушкѣ, такъ какъ тутъ былъ извѣстный героизмъ: она жертвовала своимъ счастьемъ для блага дорогихъ людей! По своей молодости и неопытности, она не замѣчала, сколько эгоизма скрывалось подъ личиной безкорыстія. Ея любовь къ Антоніо кончилась преждевременно, не пустивъ глубокихъ корней въ ея сердцѣ; храмъ искусства снова закрылся для нея, а живая фантазія требовала пищи, чтобы занять праздную голову.

Неудавшееся бѣгство, сознаніе своего несчастія и «вѣчная» разлука съ возлюбленнымъ, которому она не могла простить того, что онъ такъ легко отказался отъ нея — все это располагало ее къ дѣлу кротости и отреченія. Принимая на себя роль посредницы между графомъ и его женой, она въ то же время удовлетворяла своему желанію увидѣть свѣтъ и прирожденной склонности къ приключеніямъ и интригамъ, хотя самого невиннаго свойства. Она намѣревалась въ этотъ-же вечеръ, а самое позднее — на слѣдующее утро, поговорить объ этомъ съ графомъ, и чтобы не терять ни одной минуты, она принялась писать длинное, нѣжное посланіе Ренатѣ. Сердце ея усиленно билось отъ избытка чувствъ, переполнявшихъ ея душу, отъ воспоминаній ранней юности и надежды на скорое свиданіе съ бывшей подругой.

Но, принявшись за письмо, она встрѣтила неожиданныя затрудненія. Краснорѣчіе все истощилось при первыхъ увѣреніяхъ въ нѣжной, ненарушимой дружбѣ. Но она еще больше смутилась, когда пришлось разсказать отсутствующей подругѣ о томъ странномъ положеніи, въ какомъ она находилась въ данную минуту, и о своемъ неудачномъ бѣгствѣ. При этомъ густая краска выступила на щекахъ молодой дѣвушки. Что могла она сказать о графѣ? Одно выраженіе казалось ей слишкомъ холодно, другое слишкомъ нѣжно, такъ что Рената могла дать ему превратное толкованіе.

Испортивъ нѣсколько листковъ бумаги, Корона бросила письмо, въ убѣжденіи, что не можетъ писать вслѣдствіе непривычной обстановки — дождя, бившаго въ окна и шуму въ сосѣдней комнатѣ, гдѣ Гедвига мела полъ. Вотъ она сама стоитъ у дверей и спрашиваетъ, не прикажетъ ли графиня, подать завтракъ.

Это была цвѣтущая, полная дѣвушка, двумя годами старше Короны, голубоглазая, съ бѣлокурыми волосами, заплетенными въ косы, которыя были обвиты кругомъ головы. Линіи ея лица не были ни особенно красивы, ни изящно очерчены; но въ этомъ лицѣ выражалась такая сердечность и веселость, что она располагала къ себѣ всякаго съ перваго взгляда. Человѣкъ, знакомый съ старинными преданіями Франконіи, вѣроятно, призналъ бы Гедвигу за правнучку Туснельды или Кримгильды. Но Корона, никогда не бывавшая въ Франконіи, не могла дѣлать такихъ сопоставленій и нашла только поразительное сходство дѣвушки съ ея отцемъ Рехбергеромъ не только въ наружности, но и въ голосѣ и манерѣ держать себя. При другихъ условіяхъ, Корона, аристократка въ душѣ, несмотря на увлеченіе искусствомъ, гордая и высокомѣрная, привыкшая къ рабской покорности чешской прислуги, вѣроятно, осталась бы недовольна Рехбергеромъ и его дочерью и пожаловалась бы графу на ихъ грубое обращеніе, такъ какъ они, при всей своей услужливости, держали себя независимо относителі но господъ и съ чувствомъ собственнаго достоинства. Но теперь она находила особенную прелесть въ обращеніи и отвѣтахъ Гедвиги, потому что они представляли для нея интересъ новизны и гармонировали съ непривычной для нея обстановкой.

По пріѣздѣ въ замокъ, она была настолько измучена и погружена въ свои мысли, что не обратила никакого вниманія на молодую дѣвушку, которая предложила раздѣть ее и, получивъ отказъ, вышла изъ комнаты съ словами: «покойной ночи». Утромъ Корона очень мало говорила съ нею, но была удивлена ея отвѣтами, полными здраваго смысла и скромной сдержанности. Только теперь она внимательно посмотрѣла на Гедвигу, которая стояла въ дверяхъ при дневномъ освѣщеніи и пришла въ восхищеніе отъ ея наружности. Красивый бюргерскій нарядъ Гедвиги представлялъ противоположность съ простой крестьянской одеждой графини, которая сняла съ головы пестрый платокъ и распустила свои роскошные коричневые локоны. На Гедвигѣ было сѣрое платье, подобранное розовыми бантами, а на шеѣ небольшой шелковый платокъ съ широкой бахрамой, прикрывавшей плечи; косы ея были переплетены шелковыми лентами.

Коронѣ пришло въ голову, что теперь по платью могутъ принять Гедвигу за госпожу, а ее за крестьянку. Эта мысль показалась ей настолько забавною, что она расхохоталась.

— Вы предлагаете мнѣ свои услуги, Гедвига, мнѣ, простой крестьянкѣ! сказала она съ улыбкой. — Приличнѣе было бы сдѣлать наоборотъ. Дочь нашего бурмистра не умѣетъ такъ хорошо одѣваться и далеко не такъ красива, какъ вы!

— Графиня насмѣхается надо мною. Я знаю, что отецъ избаловалъ меня и наряжаетъ богаче, чѣмъ слѣдуетъ. Но ему нравятся пестрыя юбки и ленты.

— Вѣроятно, и вамъ также?

— Разумѣется, мы всѣ наслѣдовали склонность нашей прародительницы Евы. Это нашъ прирожденный грѣхъ.

— Какъ вы легко относитесь къ этому. Вы, вѣроятно, лютеранка.

— Да, потому что въ этой вѣрѣ крещены мой отецъ и покойная мать.

— Развѣ здѣшніе крестьяне лютеранскаго вѣроисповѣданія?

— Нѣтъ, большинство католики, кромѣ нѣсколькихъ человѣкъ, привезенныхъ графомъ изъ Франконіи; тѣ всѣ лютеране. Графъ приказалъ устроить намъ капеллу въ одной изъ залъ замка; въ большіе праздники, по приглашенію графа, сюда пріѣзжаетъ пасторъ изъ Саксоніи и говоритъ намъ проповѣди.

— Я слышала, что графъ не признаетъ никакой религіи!

— Я не знаю, что вамъ сказать на это. Но я считаю графа богобоязненнымъ человѣкомъ. Онъ помогаетъ бѣднымъ, говоритъ о божьемъ всемогуществѣ и милосердіи лучше и трогательнѣе, нежели всякій приходскій священникъ.

— Онъ разговаривалъ съ вами объ этомъ?

— Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, я встрѣтила графа въ саду поздно вечеромъ; на небѣ въ это время была необыкновенно свѣтлая звѣзда. Я тогда была еще дѣвочкой и съ удивленіемъ смотрѣла на звѣзду, которую я до этого никогда не видала. Графъ ласково взялъ меня за руку, показалъ мнѣ самыя блестящія звѣзды, сказалъ, какъ онѣ называются, и объяснилъ, что планеты движутся вокругъ солнца. Онъ мнѣ позволилъ также прійти въ башню и посмотрѣть въ верхней комнатѣ на раскрашенный глобусъ неба, купленный покойнымъ графомъ. Къ несчастью, и эта прекрасная вещь сгорѣла во время пожара башни.

Молодая графиня, сидя въ покойномъ креслѣ, разсѣянно слушала стоявшую передъ ней Гедвигу.

— Она ученая! подумала съ досадой Корона. — Посмотримъ, насколько ты понимаешь въ музыкѣ!

Она встала съ своего мѣста и открыла фортепіано, которое оказалось сильно разстроеннымъ, такъ какъ уже давно никто не прикасался къ его клавишамъ. Но это не остановило Корону. Проигравъ прелюдію, она запѣла по-итальянски арію Глюка. Звуки фортепіано становились все полнѣе и сильнѣе, сливаясь съ нотами богатаго молодаго голоса. Тихая жалоба безъисходнаго горя, которую великій маэстро выразилъ съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ въ своемъ «Орфеѣ», получила еще большую прелесть и задушевность при талантливомъ исполненіи Короны.

Чарующіе звуки пѣсни произвели такое сильное впечатлѣніе на простую дѣвушку, что у ней захватило дыханіе. Скрестивъ руки нй груди, она пристально смотрѣла на пѣвицу, которая казалась ей какимъ-то высшимъ существомъ, слетѣвшимъ на землю изъ другаго міра.

Молодая графиня внезапно прервала пѣніе и спросила съ усмѣшкой Гедвигу:

— Вы, можетъ быть, такъ же ноете и играете?

Прошло нѣсколько секундъ, прежде чѣмъ Гедвига въ состояніи была выговорить одно слово.

— Развѣ это возможно!.. Такъ ноютъ только ангелы! Я никогда не слыхала ничего подобнаго…

— Никогда! повторила Корона съ веселой улыбкой. — Но вы понимаете искусство… У васъ слезы на глазахъ… Сядьте возлѣ меня.

Принужденность перваго знакомства исчезла. Обѣ дѣвушки болтали черезъ нѣсколько минутъ, какъ старыя знакомыя, напоминая своимъ щебетаньемъ весеннихъ ласточекъ. Молодая графиня отрѣшилась отъ своего обычнаго высокомѣрія и наслаждалась комической стороной приключенія. Исторія, которая могла кончиться такъ трагически, представлялась ей теперь въ совершенно иномъ свѣтѣ. Пусть объясняютъ, какъ хотятъ, ея внезапное исчезновеніе изъ замка; пройдетъ еще нѣсколько времени, и люди забудутъ объ ея существованіи! Благодаря дождливому дню, Корона еще болѣе чувствовала свое одиночество и искренно желала сблизиться съ дочерью управляющаго. У обѣихъ была одинаковая потребность высказаться. Знатная графиня представляла для Гедвиги олицетвореніе всего прекраснаго, возвышеннаго и блестящаго въ мірѣ. Корона, въ свою очередь, съ большимъ интересомъ относилась къ дочери управляющаго. Послѣдняя нравилась ей своей своеобразной красотой, свободной рѣчью и умственнымъ развитіемъ, казавшимся ей невозможнымъ въ той средѣ, къ которой принадлежала Гедвига. Но Корона не предалась такъ откровенно и безкорыстно новому знакомству, какъ Гедвига; она была слишкомъ искусственно воспитана для этого. Нолу-шутя, нолу-серьезно, она преслѣдовала свою цѣль и поддразнивала Гедвигу, чтобы вывѣдать у ней нѣкоторыя подробности о супружествѣ графа. Не выскажетъ ли она какого нибудь предположенія относительно причины, побудившей молодую графиню такъ скоро разстаться съ мужемъ?..

Незамѣтно проходило время. Обѣ дѣвушки отправились осматривать замокъ. Здѣсь все нравилось Коронѣ но своей новизнѣ. Она не встрѣчала той роскоши и великолѣпія, которыя наскучили ей въ замкѣ ея бабушки; комнаты были меньше и въ нихъ не было ни такого количества золотыхъ и серебряныхъ украшеній, ни длиннаго ряда фамильныхъ портретовъ въ тяжелыхъ старинныхъ рамкахъ; но все, начиная съ мебели и кончая самой маленькой вещью въ комнатѣ, носило на себѣ отпечатокъ изящества и непосредственнаго отношенія къ жизни. Маленькія картины на стѣнахъ изображали праздничныя и пастушескія сцены; кавалеры и дамы прогуливались въ саду или танцовали. На одной картинѣ былъ изображенъ Дафнисъ, играющій на флейтѣ передъ Церерой, на другой — маскарадъ въ Италіи; тутъ шествіе Бахуса, надъ нимъ изображеніе дамы съ арфой въ свѣтлоголубомъ парчевомъ платьѣ… Это былъ новый, невѣдомый міръ для Короны, но близкій ея сердцу, міръ, въ которомъ она желала бы остаться навсегда.

— На другой сторонѣ замка, гдѣ живетъ графъ, комнаты мрачнѣе и проще но своему убранству, замѣтила Гедвига. — Ихъ устраивалъ покойный графъ; онъ любилъ темные цвѣта, старомодные столы, стулья и шкапы… Но молодая графиня хотѣла, чтобы вокругъ нея все было свѣтло, пестро и весело. Однако, она и четырехъ недѣль не наслаждалась всѣмъ этимъ. Не помогли ни наши молитвы объ ихъ счастьи, ни наши просьбы…

Гедвига сама начала разговоръ, на который до этой минуты напрасно старалась навести ее Корона. Послѣдняя тотчасъ же воспользовалась этимъ и осыпала вопросами Гедвигу, которая отвѣчала тѣмъ охотнѣе, что она не имѣла причины скрывать то, что ей было извѣстно. Ничто не могло быть проще разсказа дочери управляющаго: бракъ былъ заключенъ въ Прагѣ; молодые супруги прожили около трехъ недѣль въ замкѣ и, повидимому, совершенно счастливо. Въ этомъ настроеніи они отправились въ Венецію. Графъ, посѣтившій Италію въ ранней молодости, хотѣлъ вновь побывать въ этой странѣ съ любимой женой. Но, едва доѣхавъ до Венеціи, они разстались. Отецъ Гедвиги узналъ объ этомъ печальномъ событіи только двѣ недѣли спустя, изъ письма, которое графъ написалъ ему изъ Рима.

Корона была не удовлетворена этимъ разсказомъ, потому что она не узнала въ немъ ничего новаго, хотя не могла сомнѣваться, что Гедвига ничего не скрыла отъ нея. Одно только заинтересовало ее, что Гедвига не раздѣляла ея восхищенія Ренатой и откровенно призналась, что никогда не чувствовала особеннаго довѣрія къ молодой графинѣ.

— Развѣ вы узнали что нибудь дурное о ней? спросила Корона.

— Нѣтъ, я ничего не слыхала. Но во всякомъ случаѣ мнѣ неприлично разсуждать о поступкахъ графини. Я всегда видѣла ее только мелькомъ. Мнѣ не нравился ея холодный взглядъ и сжатыя губы. Я никогда не рѣшилась бы говорить съ нею такъ откровенно, какъ съ вами. Если кто не нравится намъ, то это еще не значитъ, что онъ дурной человѣкъ! Но одни люди такіе, что такъ и хочется броситься имъ на шею и вылить передъ ними все, что у тебя на сердцѣ, а другіе однимъ взглядомъ леденятъ нашу кровь. Говорятъ, что у каждаго на лицѣ написана его душа, только не всякій умѣетъ читать эту надпись, а только тотъ, кому это дано свыше.

— Вѣроятно, вы считаете себя въ числѣ этихъ избранныхъ? — спросила со смѣхомъ Корона.

— По крайней мѣрѣ, мое чувство не обмануло меня относительно графини Ренаты.

Это заявленіе добродушной и умной дѣвушки еще болѣе убѣдило Корону въ виновности Ренаты. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, чѣмъ невиннѣе и несчастнѣе казался графъ, тѣмъ болѣе онъ выигрывалъ въ ея мнѣніи. Быть можетъ, онъ увлекся Ренатой съ горячностью первой любви и нашелъ въ ней гордую сдержанность и чопорность святоши, годную для монастыря, а не для супружеской жизни. Примиреніе графа съ его женой показалось Коронѣ еще труднѣе, но тѣмъ выше будетъ ея заслуга, если это удастся ей. Она, вѣроятно, отлично исполнила бы свою роль посредницы, если бы могла тотчасъ же вызвать передъ собою обоихъ супруговъ съ помощью волшебнаго жезла. Но она должна была поневолѣ отложить свое предпріятіе до слѣдующаго утра, потому что дождь еще больше усилился и, по замѣчанію Гедвиги, врядъ ли можно было ожидать возвращенія графа изъ отдаленныхъ фермъ при худыхъ дорогахъ, которыя, вѣроятно, стали еще хуже отъ дождя. Корона покорилась необходимости, но ея нетерпѣніе выражалось въ полусловахъ и возгласахъ, которые становились тѣмъ чаще, чѣмъ больше подвигалась стрѣлка на фарфоровомъ циферблатѣ, изображавшемъ знаки зодіака. Наконецъ, Коронѣ показалось настолько невыносимымъ оставаться долѣе въ комнатахъ, что она рѣшила выйти изъ замка на свѣжій воздухъ, несмотря на бурю и дождь.

День уже склонялся къ вечеру и замѣтно было приближеніе сумерекъ, когда дѣвушки вышли на главное крыльцо. Старая служанка, завѣдывавшая кухней и погребами, предостерегала ихъ отъ прогулки въ сырую погоду, но обѣ дѣвушки со смѣхомъ убѣжали отъ добродушныхъ увѣщаній старухи къ развалинамъ сгорѣвшей башни. Онѣ повязали себѣ головы теплыми платками; Корона, кромѣ того, накинула на себя плащъ. Она шла впереди, выплясывая крестьянскій танецъ но камнямъ мощенаго двора и выбивая тактъ своими толстыми деревянными башмаками. Она чувствовала себя въ радостномъ настроеніи ребенка при видѣ новой игрушки; рана, нанесенная ей любовью, еще не зажила, но неособенно безпокоила ея, потому что воображеніе ея было занято чудесами, ожидавшими ее за темнымъ покровомъ тумана. Замокъ имѣлъ видъ сѣрой тяжелой массы, нагроможденной тремя этажами. Крыша, украшенная зубцами, и три гранитныя статуи, стоявшія на стѣнѣ между фронтонами — все это исчезало въ бѣловатомъ облакѣ тумана перемѣшаннаго съ. дождемъ. Въ тѣ времена, когда Валдштейнъ построилъ себѣ замокъ у подножья укрѣпленнаго императорскаго дворца въ Прагѣ, воздвигнутъ былъ и этотъ замокъ, который долженъ былъ представлять собою слѣпое подражаніе стилю Бернини, но при дальнѣйшей постройкѣ окончательно потерялъ первоначальный характеръ и цѣльность архитектурнаго плана. Теперь это было старое, обветшалое зданіе, почернѣвшее отъ времени и непогоды. Желѣзная рѣшетка соединяла его съ башней и садомъ. По толщинѣ и прочности стѣнъ, длинѣ свода надъ воротами, можно было видѣть, что замокъ построенъ былъ въ суровый, воинственный вѣкъ, и нѣкогда служилъ крѣпостью; то же назначеніе имѣла и сгорѣвшая башня. Стѣны ея съ одной стороны были почти нетронуты и надъ главнымъ ходомъ виднѣлся каменный барельефъ съ тремя головами; двѣ изъ нихъ были по бокамъ стариннаго герба, одна надъ нимъ. Послѣдняя особенно обратила на себя вниманіе Короны. Эта голова съ оскаленными зубами производила такое впечатлѣніе, что, глядя на нее, казалось, что она насмѣхается надъ геральдическими звѣрями герба и надъ серьезными вытянутыми лицами своихъ товарищей.

— Что означаютъ эти головы? спросила Корона, вскочивъ въ нишу стѣны, гдѣ она была нѣсколько защищена отъ дождя.

— Это головы трехъ дураковъ, отвѣтила Гедвига.

— Мы не умнѣе ихъ! сказала со смѣхомъ Корона. — Кто, кромѣ насъ двухъ, вздумаетъ любоваться ими въ такую погоду!

— Можетъ быть, эти барельефы имѣютъ и другое значеніе, продолжала Гедвига, — но я ничего не слыхала объ этомъ. Отецъ предполагаетъ, что это портреты трехъ любимыхъ шутовъ герцога Рауднитца, которому нѣкогда принадлежалъ замокъ, а крестьяне говорятъ, что кто поживетъ въ замкѣ, тотъ поглупѣетъ.

— Значитъ, кузенъ Эрбахъ долженъ благодарить небо, что башня сгорѣла, потому что это спасло его отъ идіотизма.

— Одно несомнѣнно, что въ этой башнѣ творились странныя вещи, сказала Гедвига убѣжденнымъ тономъ.

— Кто лучше васъ можетъ знать тайны старой башни! сказала ласково Корона, положивъ руку на плечо своей новой подруги.

— Если бы графиня въ тѣ времена поднялась ночью по винтовой лѣстницѣ, продолжала Гедвига, — то услыхала бы шорохъ, шепотъ, свистъ; все казалось, что кто-то идетъ за вами; шаги останавливались вмѣстѣ съ вами и опять раздавались, когда вы шли дальше. Наверху была большая зала съ куполомъ, посреди котораго было продѣлано окно; ночью его отворяли и черезъ него можно было видѣть небесныя свѣтила. У графа были подзорныя трубы и онъ все наводилъ ихъ на луну, въ надеждѣ открыть на ней моря и горы. Я также много разъ смотрѣла въ эти трубы, но ничего не видѣла, кромѣ блестящаго золотаго тумана.

Обѣ дѣвушки дошли до другой стороны воротъ и вышли на небольшой дворъ, нѣкогда принадлежавшій башнѣ. Здѣсь былъ полуразрушенный колодецъ, а кругомъ среди мусора виднѣлись ступени лѣстницы, разбросанные въ безпорядкѣ балки, камни и обломки четырехъ гранитныхъ статуй, которыя, по словамъ Гедвиги, нѣкогда поддерживали куполъ.

Корона молчала, задумчиво опустивъ голову. Разсказы о старой башнѣ производили на нее впечатлѣніе чего-то сказочнаго. Она почти завидовала свѣдѣніямъ Гедвиги, которая казалась ей волшебницей, властвовавшей въ этомъ заколдованномъ мѣстѣ. Все здѣсь представлялось молодой графинѣ чѣмъ-то необыкновеннымъ: плющъ, обвивавшій своими усиками и листьями уцѣлѣвшія стѣны, шиповникъ, росшій у воротъ, по ея мнѣнію были выше и крупнѣе видѣннаго ею до сихъ поръ плюща и шиповника. Она вошла въ башню, но тотчасъ же вернулась назадъ, чтобы избѣжать сквознаго вѣтра, который охватилъ ее со всѣхъ сторонъ или, быть можетъ, отъ тайнаго ужаса, сжимавшаго ея сердце. Въ это время у конюшенъ на противоположной сторонѣ послышалось ржаніе и топотъ лошадей; Корона вздохнула свободнѣе.

— Это непріятное мѣсто, сказала она. — Я не понимаю, какъ вы не боялись оставаться здѣсь!

— Мы вѣдь не жили въ башнѣ; я только изрѣдка ходила сюда, когда здѣсь ночевалъ отецъ, по вечерамъ или утромъ, пока меня не заинтересовало узнать, что дѣлаютъ въ башнѣ трое мужчинъ.

— Какіе мужчины? Вы говорили мнѣ только о трехъ шутахъ?

Храбрость опять вернулась къ молодой графинѣ; дождь пересталъ, а на западѣ красноватая полоса свѣта опоясывала небосклонъ.

Лицо Гедвиги приняло насмѣшливое выраженіе, но вмѣстѣ съ тѣмъ она казалась смущенной.

— Я не знаю, имѣю ли я право разсказывать это…

— Назовите мнѣ только имена трехъ мужчинъ; надѣюсь, что въ этомъ нѣтъ ничего предосудительнаго!

— Извольте, я назову ихъ. Эти мужчины были: графъ, мой отецъ и одинъ молодой французъ, котораго графъ встрѣтилъ во время своего путешествія и привезъ съ собой. Его звали Франсуа Бланшаръ.

— Бланшаръ? Я никогда не слыхала его имени.

— Можетъ быть! Но тѣмъ не менѣе вы, графиня, два года тому назадъ отъ души восхищались имъ.

— Я! Бланшаромъ!..

— Это было за нѣсколько дней до пожара, на одномъ празднествѣ, которое устроилъ графъ. Я тогда въ первый разъ любовалась вами, графиня. Я стояла въ верхней галлереѣ около музыкантовъ и смотрѣла на разряженныхъ кавалеровъ и дамъ, среди которыхъ были и вы; я не стану распространяться о томъ, какъ вы были красивы въ этотъ вечеръ и какъ хорошо танцовали. Когда всѣ стали разъѣзжаться и вы подъ руку съ братомъ вышли на крыльцо, я побѣжала вслѣдъ, чтобы еще разъ взглянуть на васъ. Вы остановились отъ удивленія, потому что вся башня была объята зеленымъ и краснымъ свѣтомъ отъ безчисленнаго множества пестрыхъ шкаликовъ. Многіе, глядя на это, говорили, что это дурное предзнаменованіе, а вы, графиня, съ восхищеніемъ воскликнули: кто устроилъ это?

— Теперь я знаю, что это сдѣлалъ Бланшаръ! Если бы я его увидѣла въ этотъ вечеръ, то на радости обняла бы его и поцѣловала. Я навѣрно сдѣлала бы это, такъ хорошо было освѣщеніе. А теперь башня сгорѣла и бѣдный Бланшаръ лишился моего поцѣлуя. Что это былъ за чудный вечеръ! Я чуть не плачу отъ досады при мысли, что съ этого времени я состарѣлась и сдѣлалась слишкомъ серьезна…

Гедвига отворила рѣшетку сада. Дождь еще покрапывалъ изъ нависшихъ тучъ, хотя усилившійся вѣтеръ уже началъ разгонять ихъ. У входа съ обѣихъ сторонъ были лужайки; между ними стояла старая каменная ваза. Въ былыя времена она была окружена клумбами цвѣтовъ; теперь онѣ заросли сорной травой, но мѣстами еще виднѣлись астры и резеда, наполнявшая воздухъ своимъ ароматомъ. Длинная аллея сосенъ и елей, конецъ которой исчезалъ изъ глазъ при наступившихъ сумеркахъ и туманѣ, проходила черезъ весь садъ, спускаясь къ подножью холма, на которомъ стоялъ замокъ до того мѣста, гдѣ садъ соединялся съ лѣсомъ.

При вечернемъ полумракѣ и дождливой погодѣ, видъ этихъ спокойныхъ деревьевъ съ опущенными вѣтвями и верхушками, гордо поднятыми къ небу, производилъ подавляющее впечатлѣніе. Они стояли неподвижно въ своемъ серьезномъ величіи и торжественности и, казалось, оплакивали несчастную людскую судьбу. Дождевыя капли, падали съ ихъ вѣтвей на лица и плечи дѣвушекъ.

Онѣ медленно шли между высокими мрачными деревьями. Корона, чувствуя непонятное для нея волненіе, взяла за руку Гедвигу и не отпускала ее.

— Такъ это былъ Бланшаръ! сказала она. — Что сталось съ нимъ?

— Вскорѣ послѣ этого праздника, и даже чуть ли не черезъ два дня, онъ уѣхалъ отсюда. Это былъ какой-то чудакъ, такъ что многіе боялись его. Злые языки утверждали, будто онъ поджегъ башню. Но это ложь! Графъ очень любилъ Бланшара и при прощаніи обнялъ его, а Бланшаръ даже плакалъ, уѣзжая.

— Зачѣмъ же онъ уѣхалъ?

— Я слышала, какъ онъ говорилъ, что его мать при смерти въ Парижѣ и что онъ хочетъ еще разъ увидѣть ее. Онъ былъ недурной человѣкъ, и если онъ велъ иногда на своемъ языкѣ безбожные разговоры, то мы только на половину понимали ихъ, а Господь врядъ ли слушалъ эту пустую болтовню. Отецъ видѣлъ многихъ французовъ въ Росбахѣ и говоритъ, что они похожи на мѣхи: раздуются сразу, а черезъ минуту опять пусты. Французы все дѣлаютъ на вѣтеръ…

— Но они умѣютъ устраивать отличные фейрверки, которые нравятся молодымъ дѣвушкамъ и воспламеняютъ ихъ сердца, замѣтила Корона. — Я вижу, что вы были неравнодушны къ этому Бланшару, Гедвига, и втайнѣ благоговѣли передъ нимъ.

Краска неудовольствія выступила на лицѣ Гедвиги.

— Я не знаю, почему у васъ составилось такое дурное мнѣніе о моей особѣ? сказала она.

— Не сердитесь, возразила молодая графиня съ лукавой улыбкой. — Всѣ мы болѣе или менѣе самолюбивы. Если «мужчины находятъ насъ красивыми, то мы невольно обращаемъ на нихъ вниманіе…

— Мысли Бланшара были заняты болѣе серьезными вещами, нежели ухаживаніемъ за бѣдной дѣвушкой! замѣтила угрюмо Гедвига, но видя, что Корона продолжаетъ улыбаться, она добавила съ досадой: — Бланшару некогда было заниматься такими пустяками; онъ хотѣлъ придумать какой нибудь способъ летать по воздуху.

— Летать по воздуху? Да вѣдь это колдовство! замѣтила Корона, широко раскрывъ глаза отъ удивленія.

— Онъ надѣялся достигнуть этого, не прибѣгая къ колдовству… Если графиня дастъ честное слово не выдавать меня…

— Нѣтъ, будь спокойна…

— Графъ и Бланшаръ хотѣли устроить такую машину въ башнѣ, чтобы съ помощью ея подниматься на высоту и летать по воздуху, какъ птицы…

— Вы разсказываете такія страшныя вещи, что я больше не хочу слышать о нихъ. Это своего рода колдовство, и вдобавокъ, самого опаснаго свойства!

— Но вѣдь дѣло не дошло до летанія; машина не была окончена… возразила Гедвига въ оправданіе графа и Бланшара.

— Разумѣется, нѣтъ! Господь сжегъ башню, въ которой подготовлялось нечестивое дѣло… Если бы Богу угодно было, чтобы мы летали, то онъ далъ бы намъ для этого крылья! Развѣ человѣкъ имѣетъ право нарушать порядокъ, установленный Всевышнимъ?

Монастырское воспитаніе пустило такіе глубокіе корни въ сердцѣ молодой графини, что всякое стремленіе переступить границы, установленныя католической вѣрой и церковными преданіями, казалось ей предосудительнымъ и безбожнымъ. Она скорѣе готова была простить нарушеніе нравственныхъ обязательствъ и объяснить это любовью и общечеловѣческою слабостью. Въ монастырѣ послушаніе считалось первою добродѣтелью, а подчиненіе людскихъ сужденій высшимъ соображеніямъ церкви не только необходимымъ, но и пріятнымъ Богу, такъ какъ наша душа, блуждающая во мракѣ сомнѣній, только этимъ путемъ можетъ достигнуть мира и спокойствія. Въ силу этого взгляда, привитаго воспитаніемъ, Корона старалась подавить въ себѣ всякое, поползновеніе къ свободомыслію. Предпріятіе графа Эрбаха казалось ей діавольскимъ навожденіемъ, побуждавшимъ его преступить предѣлы возможнаго. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, она невольно увлекалась его поэтической мечтой: летать по небу взапуски съ орлами и, стряхнувъ съ себя тяжесть земнаго бытія, погрузиться въ безконечное море воздуха и эѳира!.. Образъ графа Эрбаха все выше и грандіознѣе представлялся ея воображенію. Онъ не былъ похожъ ни на одного изъ тѣхъ легкомысленныхъ господъ, преданныхъ суетнымъ удовольствіямъ, которыхъ ей приходилось встрѣчать до сихъ поръ; она глубже заглянула въ его внутреннюю жизнь и почувствовала себя ослѣпленный его нравственнымъ превосходствомъ.

Дѣвушки дошли до конца сада.

Низкая стѣна,* поросшая живой изгородью, отдѣляла садъ отъ лѣса, покрывавшаго равнину. Въ саду, у самой стѣны, была сдѣлана искуственная насыпь, съ которой открывался видъ на просѣку въ лѣсу и крутой склонъ горы, по которому струился ручей, стекавшій въ равнину.

Когда онѣ поднялись на вершину насыпи, то увидѣли крестьянскаго парня, который, выйдя изъ лѣсу, направился къ нимъ. Съ перваго взгляда трудно было рѣшить, очутился ли онъ тутъ случайно и хотѣлъ спуститься съ горы вдоль садовой стѣны, или поджидалъ кого нибудь въ этомъ уединенномъ мѣстѣ. Послѣднее казалось правдоподобнѣе, потому что Гедвига, увидя его, слегка вскрикнула.

— Что съ вами? спросила съ удивленіемъ Корона.

— Это Зденко! отвѣтила Гедвига дрожащимъ голосомъ. — Въ деревнѣ его зовутъ дикаремъ… Уйдемте скорѣе отсюда!

— Слишкомъ много чести для крѣпостнаго человѣка. Неужели онъ заставитъ меня обратиться въ бѣгство? отвѣтила молодая графиня, гордо закинувъ голову.

— Онъ не крѣпостной. Его отецъ Непомукъ — богатый человѣкъ и выкупился на волю при покойномъ графѣ.

— Крѣпостной или свободный, но крестьянинъ все-таки останется крестьяниномъ. Какое намъ дѣло до мужика! возразила Корова.

Она подняла сосновую вѣтку, лежавшую на землѣ, и размахивала ею по воздуху.

Гедвига встала на колѣни за стѣной въ надеждѣ, что Зденко не узналъ ее въ туманѣ. Вечерняя мгла все болѣе и болѣе увеличивалась. Погасла красноватая полоса на горизонтѣ; надъ равниной поднялся сплошной сѣрый туманъ, который то сгущался въ гигантскія фигуры, похожія на привидѣнія, то снова рѣдѣлъ, разгоняемый вѣтромъ.

Корона не могла разглядѣть лица крестьянина, который шелъ медленнымъ, но вѣрнымъ шагомъ. На головѣ его была надѣта шляпа съ широкими полями, закрывавшая ему лобъ. Онъ былъ высокаго роста, широкоплечій и сильнаго тѣлосложенія; въ его походкѣ и всей фигурѣ не было слѣда уничиженія и робости.

— Объясните мнѣ, пожалуйста, почему его прозвали дикаремъ, — у него такой спокойный видъ? спросила шепотомъ Корона.

— Онъ вспыльчивъ до бѣшенства и необыкновенно силенъ. Теперь онъ злится на всѣхъ, кто живетъ въ замкѣ, и поклялся отомстить за то, что ему не удалось жениться на мнѣ.

Страхъ побудилъ Гедвигу сдѣлать это признаніе, которое, однако, не произвело желаемаго дѣйствія. Вмѣсто того, чтобы скорѣе вернуться въ замокъ, куда Зденко не могъ послѣдовать за ними, Корона не только осталась на прежнемъ мѣстѣ, но еще ближе подошла къ стѣнѣ.

— Чего вы боитесь, Гедвига! воскликнула она. — Мы спровадимъ непрошеннаго жениха.

Когда Зденко подошелъ къ ней на такое близкое разстояніе, что они могли видѣть другъ друга въ лицо, Корона громко крикнула ему: „Остановитесь!“ — такимъ тономъ, въ которомъ легко можно было различить привычку отдавать приказанія. При этомъ она повелительно махнула ему вѣткой, которую держала въ рукахъ, и еще плотнѣе закуталась въ свой плащъ.

Зденко, услыхавъ, что его зовутъ, быстро поднялъ голову; изъ подъ густыхъ бровей сверкнули два черныхъ блестящихъ глаза. Густая борода придавала еще большую мужественность загорѣлому лицу, верхняя часть котораго, благодаря высокому и хорошо очерченному лбу, носила на себѣ отпечатокъ благородства и сознанія собственнаго достоинства, между тѣмъ какъ большой ротъ, толстыя губы и выдающійся подбородокъ служили доказательствомъ суровой и чувственной натуры.

— Ого! крикнулъ онъ. — Ты, кажется, вздумала распоряжаться мной, незнакомая красавица! Совѣтую тебѣ уйти отсюда; мнѣ нужно переговорить съ Гедвигой.

— Гедвига въ замкѣ! Убирайся прочь!.. Чего ты шатаешься здѣсь, точно воръ? Тебѣ не видать Гедвиги, какъ своихъ ушей…

Зденко однимъ прыжкомъ очутился у стѣны. Обезумѣвъ отъ бѣшенства, онъ осыпалъ Корону бранными словами по-чешски, изъ которыхъ она не поняла и половины. Но она не двигалась съ мѣста и даже не крикнула, когда онъ ухватился рукою за стѣну, съ очевиднымъ намѣреніемъ перелѣзть черезъ нее.

— Убирайся прочь, или я ударю тебя! сказала она, возвысивъ голосъ.

Не обращая вниманія на угрозу, онъ сдѣлалъ движеніе, чтобы вырвать вѣтку изъ ея рукъ.

— Дерзкій мужикъ! вотъ тебѣ, — воскликнула Корона, и съ этими словами она ударила сосновой вѣткой по лицу своего противника.

Неизвѣстно, чѣмъ кончилась бы эта сцена, если бы Гедвига, при видѣ опасности, грозившей молодой графинѣ, не вскочила на ноги и не загородила ее собою.

Зденко заскрежеталъ зубами отъ боли и злости, но не рѣшился употребить насилія. Внутренній голосъ шепталъ ему, что рука, нанесшая ударъ, считала себя вправѣ наказать его; долгая привычка къ повиновенію удержала его отъ дикаго проявленія ярости. Это было тѣмъ болѣе кстати для него, что въ этотъ моментъ изъ лѣсу показался всадникъ, ѣхавшій крупной рысью, и топотъ лошади послышался за спиной Зденко. Въ почтительномъ отдаленіи отъ перваго всадника ѣхали двое другихъ: одинъ изъ нихъ былъ кавалеристъ, судя по длинной шпагѣ, висѣвшей у его пояса, другой — слуга. По наружному виду, трудно было опредѣлить общественное положеніе перваго всадника. Онъ осадилъ свою лошадь у садовой стѣны. Зденко быстро отскочилъ въ сторрну; обѣ дѣвушки стояли прижавшись другъ къ другу. Гедвига казалась смущенной и низко наклонила голову; Корона, раскраснѣвшаяся отъ волненія, смѣло встрѣтила взглядъ своего неожиданнаго избавителя.

Незнакомецъ, въ видѣ поклона, приложилъ руку къ своей шляпѣ съ приподнятыми полями, обшитыми золотымъ галуномъ и стоячей бахрамой изъ бѣлыхъ перьевъ.

— Добрый вечеръ, прекрасная амазонка! сказалъ онъ. — Вы храбро расправились съ этимъ неучемъ!

— Тѣмъ не менѣе, я должна благодарить васъ, что вы вывели меня изъ затруднительнаго положенія, возразила Корона. — Къ несчастью, сосновая вѣтка не шпага; съ нею довольно трудно было бы защитить себя.

Говоря это, она съ невольнымъ любопытствомъ взглянула на своего собесѣдника.

Это былъ человѣкъ лѣтъ тридцати, или даже нѣсколько старше, съ тонко очерченнымъ продолговатымъ лицомъ, голубыми глазами и правильнымъ носомъ. Онъ былъ покрытъ съ головы до ногъ сѣрымъ плащемъ, на которомъ видны были слѣды продолжительной верховой ѣзды. Подъ плащемъ виднѣлся зеленый офицерскій мундиръ съ красными обшлагами и золотыми пуговицами; широкій, богато вышитый кушакъ опоясывалъ его станъ; съ боку у него висѣла шпага.

— Я не сомнѣваюсь, что вы сами защитили бы себя, если бы въ вашихъ рукахъ была шпага вмѣсто вѣтки, отвѣтилъ онъ съ улыбкой. — Но я во всякомъ случаѣ благословляю судьбу, которая свела насъ. Странствующіе рыцари и мужественныя красавицы всегда чувствовали взаимную симпатію и выручали другъ друга изъ бѣды.

— Мнѣ не вѣрится, чтобы вамъ когда нибудь понадобилась моя помощь. Это было бы слишкомъ странно!

— Нисколько! Вы сами убѣдитесь въ этомъ… Мы сбились съ дороги и, доѣхавъ до опушки лѣса, остановились, не зная, въ какую сторону мы должны направиться. Но тутъ я увидѣлъ васъ и „вашу зеленую шпагу, прорѣзывающую со свистомъ воздухъ“…

— Вижу, что вы читали Аріосто; но я не Брадаманте и не Анжелика!

— Я также не имѣю ничего общаго съ Роландомъ… Но дѣло въ томъ, что я желалъ бы узнать ближайшую дорогу съ Лейтме рицъ.

Онъ сдѣлалъ этотъ вопросъ съ улыбкой; Корона шутя отвѣчала ему, и только тогда, когда онъ вторично спросилъ ее е дорогѣ, она убѣдилась, что онъ говоритъ серьезно. Но ей пришлось сознаться въ своемъ полномъ невѣдѣніи мѣстности; хотя она бывала въ Лейтмерицѣ съ своей бабушкой, но не обратила вниманія на дорогу, но которой онѣ ѣхали. Отвѣты Гедвиги были опредѣленнѣе; тѣмъ не менѣе, она посовѣтовала, въ виду наступавшей ночи, взять съ собой проводника и указала на Зденко, который стоялъ неподвижно въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ, скрестивъ руки на груди. Неизвѣстно, хотѣлъ ли послѣдній воспользоваться случаемъ, чтобы полюбоваться Гедвигой, или незнакомецъ имѣлъ для него такую притягательную силу, только онъ тогда пришелъ въ себя, когда услыхалъ, что Гедвига предлагаетъ его въ проводники всадникамъ, и сообразилъ, что ему придется провести два или три часа въ сырости, на мокрой дорогѣ. Чтобы избавиться отъ подобной непріятности, онъ рѣшился искать спасенія въ бѣгствѣ. Выбравъ удобную минуту, онъ неожиданно бросился къ лѣсу; но это не удалось ему: всадникъ съ длинной саблей схватилъ его за воротникъ рубашки.

— Остановись, пріятель! крикнулъ онъ: — если не хочешь попробовать палки.

На лицѣ Зденко промелькнуло неуловимое выраженіе съ такою же быстротою, какъ молнія на небѣ. Врядъ ли можно выразить на словахъ то, что происходило въ эту минуту въ его душѣ. Онъ мысленно проклиналъ свою судьбу, но долженъ былъ покориться необходимости. На то они были господа, чтобы распоряжаться имъ по своему усмотрѣнію; съ дѣтства у него составилось представленіе, что они родятся съ особенными правами и преимуществами и что назначеніе крестьянина быть вьючнымъ животнымъ. Онъ молча повиновался и ожидалъ съ равнодушнымъ видомъ, пока господамъ угодно будетъ двинуться въ путь. Одна Гедвига понимала тяжелое нравственное состояніе своего поклонника и сочувствовала ему; всѣ остальные настолько привыкли смотрѣть на простой народъ, какъ на послушныхъ слугъ, что не обращали никакого вниманія на расположеніе духа молодаго крестьянина.

Незнакомецъ вложилъ ноги въ стремена.

— Прощайте, прекрасная амазонка, сказалъ онъ: — теперь вамъ извѣстна цѣль моего путешествія.

— Разумѣется! вы, вѣроятно, хотите провести ночь въ капуцинскомъ монастырѣ.

— Я не зналъ, что въ Лейтмерицѣ есть капуцинскій монастырь.

— Какже!

— Странно! Вы случайно подали мнѣ отличную мысль. Тамъ, у капуциновъ, я найду желанный отдыхъ, и для меня, наконецъ, наступитъ ночь и непробудный сонъ.

Онъ пристально посмотрѣлъ на молодую дѣвушку, какъ будто хотѣлъ найти на ея лицѣ отвѣтъ на свои мысли. Корона, при всей своей самоувѣренности, невольно опустила глаза передъ его смѣлымъ взглядомъ.

— Мнѣ хотѣлось бы знать имя прелестной особы, образъ которой запечатлѣлся въ моемъ сердцѣ и будетъ сопровождать меня къ капуцинамъ.

— Мою подругу зовутъ Гедвигой; а мое имя означаетъ то, что есть высшаго на землѣ.

Незнакомецъ засмѣялся.

— Я постараюсь разгадать эту загадку къ моему возвращенію, такъ какъ разсчивываю вернуться сюда дней черезъ пять. Надѣюсь опять застать васъ обѣихъ на этомъ мѣстѣ. Быть можетъ, мнѣ дозволено будетъ тогда засвидѣтельствовать свое почтеніе прекрасной обитательницѣ этого замка, въ качествѣ ея гостя.

— Черезъ пять дней я буду въ Парижѣ — подумала Корона и, услыхавъ, что незнакомецъ обратился къ Зденко съ вопросомъ: какъ зовутъ замокъ? она отвѣтила, улыбаясь:

— Этотъ замокъ называется Таннбургъ, или гостинница трехъ бронзовыхъ шутовъ.

— Однако, намъ пора двинуться въ путь, сказалъ незнакомецъ, прикоснувшись рукой къ шляпѣ, въ видѣ поклона обѣимъ дѣвушкамъ.

— Счастливаго пути, странствующій рыцарь, — сказала Корона.

Зденко шелъ скорымъ шагомъ; за нимъ слѣдовали всадники. Нѣкоторое время дѣвушки смотрѣли имъ вслѣдъ, потому что дорога шла вдоль стѣны. Наконецъ, они исчезли изъ виду, а вслѣдъ затѣмъ замолкъ и стукъ копытъ.

— Кто этотъ господинъ? Какой у него величественный видъ! сказала вполголоса Корона, закрывъ лицо руками. Она была въ самомъ печальномъ настроеніи духа, такъ какъ боялась послѣдствій своего необдуманнаго поступка, и чувствовала глубокое раскаяніе, что не послушалась совѣта графа Эрбаха и вышла изъ своей комнаты. Ей казалось опаснымъ оставаться долѣе въ этой части сада, и она пошла такъ поспѣшно по сосновой аллеѣ, что Гедвига съ трудомъ могла слѣдовать за нею. Дойдя до двора замка, она вздохнула свободнѣе и окончательно успокоилась, когда узнала, что графъ еще не возвращался. Ей не хотѣлось, чтобы онъ видѣлъ ее въ такомъ взволнованномъ состояніи. Присутствіе Гедвиги не могло стѣснять ее, потому что та была еще въ большемъ безпокойствѣ, нежели она сама, и настолько погружена въ свои размышленія, что не обращала никакого вниманія на то, что происходило вокругъ нея.

ГЛАВА IV.

Деревня, расположенная у подошвы горы, на которой стоялъ замокъ, протягивалась къ югу длиннымъ рядомъ домовъ и считалась одной изъ самыхъ большихъ и значительныхъ деревень въ окрестностяхъ. По своему красивому мѣстоположенію и плодородной почвѣ, она была поставлена въ наилучшія условія и вполнѣ заслуживала названія „земнаго рая“. Но обитатели ея только отчасти пользовались богатыми дарами природы, несмотря на льготы въ податяхъ и барщинѣ, которыми они были обязаны великодушію графа Эрбаха. До этого, они наравнѣ съ своими сосѣдями страдали подъ тяжелымъ гнетомъ крѣпостнаго права и отъ послѣдствій продолжительной войны. Тутъ проходили главныя массы войскъ послѣ битвъ при Ловозицѣ, Прагѣ и Коллинѣ. Тѣмъ не менѣе, крестьяне графа Эрбаха составляли предметъ зависти для окрестныхъ жителей, такъ какъ, по общему мнѣнію, имъ жилось лучше, нежели крѣпостнымъ людямъ другихъ чешскихъ дворянъ. Послѣдніе называли графа Эрбаха выскочкой и филантропомъ, который своими нововведенія возмущаетъ народъ и подрываетъ старые порядки. Но такой отзывъ можно было слышать только въ тѣсномъ кружкѣ завзятыхъ консерваторовъ, потому что правительство, начиная отъ бургграфа въ Прагѣ и кончая самой императрицей, относилось благосклонно къ графу Эрбаху. Ему прощали даже его лютеранско-еретическія убѣжденія, хотя, по мнѣнію благочестивой Маріи Терезіи, никакія добродѣтели и достоинства не могли спасти его душу отъ вѣрной гибели. Подобная благосклонность объяснялась, главнымъ образомъ, тѣмъ обстоятельствомъ, что предки графа Эрбаха всегда вѣрно служили Габсбургскому дому и никогда не злоупотребляли милостями императорскаго дома.

Отецъ и дѣдъ графа Эрбаха, прожившіе большую часть жизни въ замкѣ Таннбургѣ, были въ наилучшихъ отношеніяхъ съ католическими священниками своего прихода. При всѣхъ счастливыхъ и выдающихся событіяхъ въ своей семьѣ, они дѣлали богатые вклады въ церковь и при этомъ щедро награждали самого священника. Такой способъ дѣйствій принесъ свои плоды: даже самый упорный изъ борцовъ за католическую церковь, который являлся въ Таннбургъ съ твердымъ намѣреніемъ искоренить гнѣздо еретиковъ, или обратить ихъ въ католичество, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ отказывался отъ своихъ благочестивыхъ плановъ. Примѣръ предшественниковъ и опытъ убѣждали его, что выгоднѣе быть почетнымъ гостемъ за столомъ графа, нежели хлопотать о спасеніи двадцати лютеранскихъ душъ.

Но теперь графъ узналъ отъ своего вѣрнаго Рехбергера, что дѣла идутъ далеко не такъ хорошо, какъ прежде. Во время его отсутствія, умеръ старый священникъ, а новый, присланный изъ Праги, отличался крайнимъ фанатизмомъ. Не прошло и десяти мѣсяцевъ, какъ онъ вступилъ въ свою должность, но уже успѣлъ посѣять плевелы раздора среди своей паствы. До этого католики жили въ полномъ согласіи съ лютеранскими слугами замка, съ управляющимъ и нѣсколькими ремесленниками, которые переселились изъ Франконіи по приглашенію графа. Благодаря проискамъ новаго священника, уже нѣсколько разъ возникали ссоры между представителями обѣихъ вѣроисповѣданій не только по воскресеньямъ въ шинкахъ, но и во время рождественскихъ праздниковъ, а въ Троицынъ день нѣсколько человѣкъ католиковъ сдѣлали попытку помѣшать лютеранскому богослуженію въ замкѣ, хотя безъ успѣха, потому что болѣе достаточные крестьяне воспротивились этому. Все это, по мнѣнію Рехбергера, ясно доказывало, что нужно принять мѣры противъ „ядовитаго“ священника. Рехбергеръ чувствовалъ себя глубоко оскорбленнымъ тѣмъ, что какой нибудь приходскій священникъ осмѣливается стѣснять религіозную свободу имперскаго графа священной римско-германской имперіи. Хотя графъ относился гораздо равнодушнѣе къ этому вопросу, нежели его управляющій, но, тѣмъ не менѣе, счелъ нужнымъ написать письмо священнику и умѣрить его излишнее усердіе.

Священникъ, прочитавъ это письмо, расхаживалъ большими шагами по садику, находившемуся за его домомъ. Неожиданный пріѣздъ графа нанесъ чувствительный ударъ его планамъ. Онъ смѣло началъ борьбу противъ графскихъ слугъ, въ надеждѣ найти поддержку у своего начальства; но состязаться съ самимъ графомъ было гораздо труднѣе и опаснѣе. Теперь врядъ-ли его усилія увѣнчаются успѣхомъ; быть можетъ, вмѣсто славы и увеличенія церковныхъ доходовъ, его ожидаетъ участь мученика.

Григорій Гасликъ — такъ звали священника — воспитывался въ знаменитой іезуитской школѣ въ Прагѣ, извѣстной подъ названіемъ Клементинума; онъ былъ ревностный поборникъ церкви, строгій къ себѣ и настолько же нетерпимый относительно другихъ, скрывавшій подъ личиной христіанскаго смиренія чрезмѣрное честолюбіе и ненасытную жажду власти. Въ уничтоженіи іезуитскаго ордена онъ видѣлъ приближеніе царства лжи и антихриста. Не даромъ, въ минуты набожнаго созерцанія, ему представлялся Іисусъ Христосъ съ краснымъ знаменемъ войны, окруженный легіонами ангеловъ и попирающій сатану и духовъ ада. Онъ мысленно становился подъ божественное знамя и давалъ обѣтъ оставаться вѣрнымъ борцомъ Пресвятой Богородицы и Іисуса Христа. Для такой борьбы всѣ средства казались ему дозволительными: хитрость, обманъ, насиліе и слѣпой произволъ, въ одномъ случаѣ сила убѣжденія, въ другомъ мечъ. Лѣта и жизненный опытъ еще не научили Гаслика, что свѣтъ за стѣнами іезуитской коллегіи движется совсѣмъ на иныхъ началахъ и что здѣсь нѣтъ такого затишья, какъ на монастырскомъ дворѣ съ его кустами бузины и старыми тѣнистыми деревьями. Онъ считалъ своей главной задачей возвратить еретиковъ Таннбурга въ лоно церкви, а въ случаѣ надобности — изгнать ихъ изъ страны, тѣмъ болѣе, что онъ надѣялся этимъ путемъ перейти первую ступень іерархической лѣстницы, которая можете приблизить его къ престолу апостольскаго намѣстника.

Гаслику и въ голову не приходило, что, помимо церковныхъ постановленій, существуетъ гражданскій законъ, которому всѣ обязаны повиноваться, какъ свѣтскіе, такъ и духовные. При своемъ исключительномъ положеніи священника, отдѣленнаго отъ остальнаго міра своимъ духовнымъ саномъ, онъ считалъ своимъ долгомъ послушаніе церкви и чувствовалъ себя свободнымъ отъ всѣхъ другихъ обязательствъ. Тѣмъ не менѣе, житейскій опытъ скоро научилъ его, что, помимо государства, которое во многомъ добровольно подчинялось церкви, существуютъ еще двѣ силы, которыхъ онъ не могъ игнорировать, а именно, богатство и высшее дворянство. Напрасно расточалъ онъ свое краснорѣчіе; крестьяне, въ большинствѣ случаевъ, упорно отказывались преслѣдовать лютеранскихъ слугъ своего господина.

— Какая намъ выгода отъ этого? возражали они на его увѣщанія, — хотя и не мѣшало бы изгнать еретиковъ, но что ожидаетъ насъ, если графъ уѣдетъ отсюда и продастъ землю? Новый господинъ обложитъ насъ еще болѣе тяжелыми повинностями. Мы довольны своимъ настоящимъ положеніемъ и не желаемъ лучшаго.

Подобное антирелигіозное настроеніе, исключительно направленное къ земнымъ благамъ, по мнѣнію Гаслика, служило явнымъ доказательствомъ сильнаго распространенія невѣрія и еретическихъ воззрѣній. Онъ написалъ длинное посланіе своему покровителю, пражскому епископу, и обрисовалъ яркими красками печальное нравственное состояніе своей паствы и принятыя имъ мѣры для искорененія ереси и возстановленія церковнаго вліянія. Полученный имъ отвѣтъ былъ далеко неутѣшительнаго свойства. Приближенные архіепископа, отдавая полную справедливость его усердію и желанію обратить лютеранъ на путь истины, вмѣстѣ съ тѣмъ, просили его не переходить границъ умѣренности и избѣгать всякихъ столкновеній съ прислугой замка. Совѣтъ этотъ мотивировался тѣмъ, что графъ имѣлъ высокопоставленныхъ друзей и покровителей, и архіепископъ не желалъ навлечь на себя ихъ непріязнь изъ-за „нѣсколькихъ еретиковъ“.

Такая неудача заставила Гаслика впервые обратить вниманіе на міръ дѣйствительности и фактовъ. Онъ увидѣлъ въ немъ полную противоположность съ прошлымъ величіемъ церкви, когда властелины на колѣняхъ вымаливали прощеніе грѣховъ у св. отца, а еретиковъ жгли на кострахъ. Эта противоположность ошеломила его на нѣкоторое время, но онъ мало-по-малу пришелъ къ сознанію, что до сихъ поръ онъ жилъ въ области пустыхъ мечтаній и напрасно разсчитывалъ на всемогущество церкви и на людей, готовыхъ всѣмъ пожертвовать во имя религіи. Мечтатель долженъ былъ обратиться въ практика и, какъ часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, перейти изъ одной крайности въ другую и не видѣть иныхъ побужденій въ поступкахъ людей, кромѣ себялюбія и удовлетворенія страстей.

Но Григорій Гасликъ былъ новичкомъ на этомъ пути; онъ не умѣлъ пользоваться слабостями людей для своихъ цѣлей. Письмо графа поставило его въ величайшее затрудненіе.

Тонъ письма былъ сдержанно-серьезный: графъ Эрбахъ просилъ его не нарушать согласія между прихожанами своими совѣтами и проповѣдями и отложить всѣ попытки обращенія его лютеранскихъ слугъ въ католичество. Въ противномъ случаѣ, графъ будетъ вынужденъ лишить безпокойнаго пастыря своего покровительства и попросить архіепископа послать въ Таннбургъ другого священника.

Гасликъ не зналъ, долженъ ли онъ уступить въ настоящемъ случаѣ, или вести борьбу до послѣдней крайности. Разсерженный и недовольный, ходилъ онъ взадъ и впередъ по саду.

Это былъ худощавый человѣкъ со впалыми глазами, грубымъ, мужиковатымъ лицомъ и коротко обстриженными волосами. На немъ было поношеное домашнее платье; онъ жестикулировалъ своими большими руками, бормоталъ вполголоса невнятныя слова и, сбиваясь съ дорожки, топталъ цвѣты, растущіе въ клумбахъ. Григорій Гасликъ не былъ любителемъ цвѣтовъ, и садомъ завѣдывала его кухарка Людмилла. Когда онъ доходилъ до конца сада, онъ всякій разъ останавливался, тяжело вздыхалъ и смотрѣлъ черезъ заборъ на поле, которое растилалось на далекомъ пространствѣ сѣровато-черною степью, такъ какъ хлѣбъ былъ давно убранъ и нигдѣ не видно было и слѣда красивыхъ золотистыхъ колосьевъ.

Онъ, видимо, ждалъ кого-то, и напрасное ожиданіе еще больше усиливало его нетерпѣніе. Послѣобѣденное солнце припекало ему голову своими горячими лучами; крупныя капли пота выступали на его лбу. Наконецъ, на церковныхъ часахъ пробило четыре часа, и въ то же время на полѣ показался человѣкъ въ темномъ одѣяніи и трехугольной шляпѣ; онъ держалъ въ рукахъ книгу и весь углубился въ чтеніе. Но, когда Гасликъ отворилъ ему садовую калитку, онъ поспѣшно опустилъ книгу въ боковой карманъ своей длинной одежды, спускавшейся до самыхъ башмаковъ, и сказалъ:

— Благословенъ Господь Богъ нашъ Іисусъ Христосъ!

Это былъ патеръ Ротганъ.

— Во вѣки вѣковъ, аминь! отвѣтилъ священникъ.

Послѣдній спѣшилъ окончить обычные привѣтствія и вопросы, чтобы заговорить о предметѣ, наиболѣе занимавшемъ его въ эту минуту. Онъ усадилъ желаннаго гостя въ бесѣдкѣ изъ дикаго винограда, гдѣ Людмилла приготовила имъ закуску.

Ротганъ отломилъ кусокъ хлѣба и медленно выпилъ стаканъ мѣстнаго краснаго вина, между тѣмъ какъ священникъ не въ состояніи былъ ѣсть отъ нетерпѣнія и только пилъ вино большими глотками.

— Извините меня, если я немного запоздалъ, началъ патеръ Ротганъ. — Но когда я займусь своими камнями, то время проходитъ для меня незамѣтно. Вдобавокъ, лошадь шла шагомъ, благодаря жарѣ, и я слишкомъ рано вышелъ изъ экипажа. Кстати, объясните, пожалуйста, почему вы потребовали отъ меня, чтобы я пришелъ къ вамъ тайкомъ черезъ поле, подобно тому, какъ нѣкогда Никодимъ ходилъ къ Іисусу Христу, изъ боязни, чтобы евреи не увидѣли его.

Григорій Гасликъ началъ длинное повѣствованіе о своей борьбѣ съ ересью и о принятыхъ имъ мѣрахъ къ ея искорененію, и особенно подробно распространился о томъ затруднительномъ положеніи, въ какомъ онъ очутился послѣ пріѣзда графа.

— Его неожиданное появленіе настолько озадачило и смутило меня, добавилъ онъ, — что я рѣшился обратиться къ вамъ за совѣтомъ, многоуважаемый патеръ, тѣмъ болѣе, что вы были моимъ неизмѣннымъ покровителемъ въ іезуитской коллегіи и всегда наставляли меня на путь истины. Не угодно ли вамъ прочитать это письмо, которое я получилъ сегодня отъ графа Эрбаха.

— Вотъ счастливое совпаденіе, отвѣтилъ съ улыбкой патеръ Ротганъ, прочитавъ письмо. — Я намѣревался надняхъ посѣтить графа и думаю, что вы не откажетесь отъ моего посредничества.

— Безконечно благодаренъ вамъ. Но я не могу придти въ себя отъ удивленія… Вы знакомы съ графомъ, съ этимъ безбожникомъ, и хотите ему сказать…

— Что я знакомъ съ вами и читалъ его письмо!.. Вы, кажется, совсѣмъ забыли все то, о чемъ я говорилъ съ вами въ тотъ самый вечеръ, когда изъ Рима получено было извѣстіе, что папа Ганганелли намѣревается уничтожить нашъ орденъ. Мы шли съ вами около императорскаго дворца; у нашихъ ногъ разстилалась Прага…

— Какъ же! Помню!..

— Если помните, то почему не слѣдуете моимъ совѣтамъ? Не папа Ганганелли, а мы сами были наихудшими врагами нашего іезуитскаго братства. Мы съ воловьимъ упорствомъ шли наперекоръ всѣмъ желаніямъ коронованныхъ особъ, между тѣмъ какъ намъ легко было управлять ими, дѣлая нѣкоторыя необходимыя уступки. Своими мелкими интригами, хитростью, ложью, мы только раздражали противника, не нанося ему смертельнаго удара. Вотъ и теперь вы хотите утаить отъ графа наше знакомство, хотя сами убѣждены, что онъ узнаетъ объ этомъ черезъ слугъ или отъ своей возлюбленной. Вотъ вся ваша мудрость!

— Вы совершенно правы, многоуважаемый патеръ! отвѣтилъ Гасликъ, опуская голову. — Но не всякій обладаетъ вашей ловкостью и умомъ. Я не болѣе, какъ кулачный боецъ, и не гожусь въ предводители. На вашу долю выпала болѣе почетная и высшая задача…

Въ справедливости этихъ словъ могъ убѣдиться всякій, кто взглянулъ бы въ эту минуту на умную и выразительную физіономію Ротгана и сравнилъ ее съ топорнымъ и пошлымъ лицомъ Гаслика. Такую же противоположность составлялъ убѣдительный вкратчивый тонъ одного изъ собесѣдниковъ съ грубымъ крикливымъ голосомъ другого. Насколько наружность Гаслика казалась грязной и неряшливой, настолько у Ротгана все доведено было до педантичной опрятности и изящества.

Ротганъ хорошо зналъ своего прежняго ученика и тотчасъ-же замѣтилъ, что въ его униженномъ тонѣ скрывается затаенное тщеславіе и жажда почестей.

— Вооружитесь терпѣніемъ, мой другъ! придетъ и ваша очередь повелѣвать. Послѣ Моисея и Іисуса Навина власть перешла къ Самсону. Вы всего болѣе похожи на него характеромъ, и если научитесь владѣть собой, то тѣмъ выше будетъ ваша заслуга передъ Господомъ и церковью…

Патеръ замолчалъ и, вынувъ изъ кармана небольшую книгу съ золотымъ обрѣзомъ, задумчиво разсматривалъ ее; наконецъ, онъ сказалъ:

— Если вы хотите послушать моего совѣта, то вы постараетесь умѣрить себя и будете избѣгать всего, что можетъ быть непріятно графу. Вмѣсто того, чтобы раздражать его, вы поступили бы гораздо благоразумнѣе, если бы постарались заслужить его довѣріе…

— Неужели я долженъ оставить непотушеннымъ тлѣющій огонь ереси?

— Въ самомъ непродолжительномъ времени зажжены будутъ и другіе огни, и вамъ не потушить ихъ! Мы переживаемъ тяжелые годы. -Скоро власть окончательно перейдетъ въ руки Іосифа ІІ-го; дни его благочестивой матери сочтены. Какими средствами думаете вы обуздать молодаго льва?

— Если мы всѣ возвысимъ голосъ противъ новаго Юліана Отступника, то неужели христіанскіе народы не захотятъ защитить алтари Господни и нашу святую вѣру?

— Врядъ ли можно разсчитывать на это, потому что противъ насъ наука и ученые. Школа — вотъ змѣя, которую мы должны раздавить, но, разумѣется, не проклятіями и не отлученіемъ отъ церкви, на что вы всѣ особенно щедры. Въ теченіи нѣсколькихъ столѣтій, міромъ управляла вѣра; теперь надъ нимъ властвуетъ наука. Но и здѣсь намъ представляется исходъ. Мы ни въ какомъ случаѣ не должны бороться противъ новыхъ изобрѣтеній и взглядовъ, а напротивъ того, намъ слѣдуетъ пользоваться ими по мѣрѣ возможности. Въ послѣднее время ни одна секта не была такъ опасна для церкви, какъ масоны; почему намъ не примкнуть къ ней, не научиться ея тайнамъ и обрядамъ и не раздѣлить ея вліяніе и богатства? Нашъ императоръ молодъ, проникнутъ страстнымъ стремленіемъ къ дѣятельности; голова его переполнена разными реформами и улучшеніями; но, вмѣстѣ, съ тѣмъ, онъ человѣкъ въ высшей степени своевольный и сознающій свое могущество. Какая польза раздражать его преждевременно и вселять въ немъ мысль, что мы его враги! Воздайте должное кесарю и направляйте его волю къ добру — вотъ задача, достойная ордена, который уже болѣе не имѣетъ имени…

Патеръ Ротганъ остановился. Въ порывѣ увлеченія онъ высказалъ свои затаенныя мысли, что вовсе не входило въ его планы; но, взглянувъ на своего собесѣдника, онъ тотчасъ-же успокоился, убѣдившись, что тотъ не понимаетъ его. Это обстоятельство побудило его перемѣнить тонъ и перейти къ болѣе обыденнымъ предметамъ.

— Я хотѣлъ только сказать — продолжалъ онъ, — что, при настоящемъ положеніи дѣлъ, намъ необходима змѣиная мудрость. Въ данномъ случаѣ, мой дорогой другъ, вы должны поступать съ возможною осторожностью. Провидѣнію угодно было возложить на васъ великій подвигъ.

На лбу Гаслика выступили еще болѣе крупныя капли пота. Онъ не спускалъ глазъ съ патера, который безпокойно оглядывался по сторонамъ.

— Здѣсь никто не можетъ подслушать насъ. Вы можете говорить совершенно свободно, многоуважаемый патеръ, — сказалъ священникъ голосомъ дрожащимъ отъ волненія.

Въ саду царила мертвая тишина. Въ бесѣдкѣ было душно отъ палящихъ лучей солнца; птицы лѣниво перелетали съ дерева на дерево. Въ домѣ слышался стукъ перемываемой посуды, такъ что не могло быть никакого опасенія, что Людмилла можетъ подслушать ихъ.

Тѣмъ не менѣе, Ротганъ счелъ нужнымъ понизить голосъ.

— Говорятъ, что этотъ графъ Эрбахъ, съ которымъ васъ свела судьба, находится въ какихъ-то тайныхъ, но очень близкихъ сношеніяхъ съ императоромъ. Я не могу ничего болѣе сообщить вамъ, потому что, не смотря на всѣ старанія, намъ не удалось узнать, какого рода эти сношенія. Извѣстно только, что въ прошломъ году императоръ и его братъ, герцогъ Тосканскій, провели нѣсколько дней въ Венеціи во время карнавала, когда тамъ былъ и графъ Эрбахъ.

— Прислуга замка разсказывала мнѣ, что графъ совершилъ эту поѣздку со своей молодой женой.

— Совершенно вѣрно. Супруги разстались тамъ; но мы до сихъ поръ не узнали, что было причиной разрыва.

Ротганъ сказалъ послѣднія слова такимъ тономъ, какъ будто ожидалъ отвѣта. Священникъ поспѣшилъ удовлетворить его любопытство съ видимымъ самодовольствомъ.

— Причина самая простая! Благочестивая Рената Шварценбергъ вышла замужъ за графа, въ надеждѣ возвратить его въ лоно католической церкви, такъ какъ графъ обѣщалъ ей отречься отъ лютеранской ереси. Когда Рената убѣдилась, что всѣ ея надежны напрасны, она отказалась отъ супружества, которое, въ сущности, было фиктивное. Наконецъ — добавилъ Гасликъ съ двухсмысленной улыбкой, придавшей его лицу выраженіе языческаго фавна, — она могла быть недовольна имъ, какъ женщина…

— Какъ женщина? спросилъ съ недоумѣніемъ патеръ Ротганъ.

— Не знаю; быть можетъ, графъ перемѣнилъ теперь свой образъ мыслей!… Насколько мнѣ извѣстно, онъ не только вольнодумецъ, но еще эпикуреецъ и сластолюбецъ. Онъ привезъ съ собой изъ путешествія молодую дѣвушку, которую скрываетъ въ замкѣ,

— Болтовня прислуги!.. Мнѣ не случалось видѣть ни одного господина, о которомъ прислуга не болтала бы всякой всячины!

— Разумѣется; Вотъ я, напримѣръ, не вѣрю, что дочь управляющаго была, когда нибудь, его возлюбленной…

— Не хотятъ ли приписать ему, что онъ содержитъ цѣлый гаремъ! Можетъ быть, мнѣ удастся убѣдить васъ съ помощью фактовъ, что все это вздоръ. Я самъ встрѣтилъ графа на границѣ, оставался съ нимъ до поздняго вечера и видѣлъ собственными глазами, какъ онъ уѣхалъ изъ города съ однимъ слугой въ легкомъ охотничьемъ экипажѣ.

— Значитъ, тутъ замѣшалась сверхъестественная сила! — возразилъ Григорій Гасликъ тономъ убѣжденія. — Вы говорите, что онъ выѣхалъ изъ города въ охотничьемъ экипажѣ, между тѣмъ кашъ онъ пріѣхалъ сюда въ великолѣпной дорожной каретѣ. Таинственную красавицу видѣлъ одинъ человѣкъ, которому я вполнѣ довѣряю. У него на лицѣ царапины, такъ какъ она ударила его сосновой вѣткой…

Ротганъ обладалъ рѣдкимъ умѣньемъ скрывать свои ощущенія, но, тѣмъ не менѣе, въ эту минуту удивленіе и неудовольствіе придали еще болѣе непріятное выраженіе его лицу.

— Я не ожидалъ ничего подобнаго отъ графа, — сказалъ онъ. — Кто могъ предполагать въ немъ столько хитрости и скрытности! Я непремѣнно отправлюсь въ этотъ заколдованный замокъ. Если моя догадка справедлива, то я хорошо знаю эту красавицу… Во всякомъ случаѣ, вы должны убѣдиться изъ этого, что графъ далеко не такъ добродушенъ, какъ кажется съ перваго взгляда. Но я все-таки надѣюсь съ его помощью заслужить милость императора и рано или поздно добиться своей цѣли! Разумѣется, я имѣю тутъ въ виду только интересы нашего ордена и церкви!..

— Изъ вашихъ словъ, многоуважаемый патеръ, можно вывести такое заключеніе, что мы должны ухаживать за еретиками вмѣсто того, чтобы карать ихъ!

— Мы только тогда овладѣемъ ими, если будемъ нѣкоторое время ухаживать за ними и говорить ихъ языкомъ. Не даромъ провидѣнію угодно было продлить жизнь благочестивой Маріи Терезіи и положить этимъ преграду широкимъ планамъ императора. Да сохранитъ ее Господь на благо намъ и всѣмъ христіанскимъ народамъ! Мы должны воспользоваться благопріятными обстоятельствами и сдѣлать попытку перемѣнить образъ мыслей Іосифа II. Онъ находится въ періодѣ нравственнаго броженія, и тѣмъ легче будетъ овладѣть имъ. Онъ ненавидитъ совѣтниковъ своей матери и ищетъ новыхъ людей для своихъ нововведеній. Графъ Эрбахъ имѣетъ за собой всѣ данныя, чтобы привлечь на себя его вниманіе; поэтому, намъ необходимо склонить его на свою сторону. Согласно правиламъ нашего ордена, вы обязаны безпрекословно исполнять волю старшихъ, но я счелъ нужнымъ объяснить вамъ причины, которыя побуждаютъ насъ принять относительно графа Эрбаха извѣстный способъ Дѣйствій.

— Безконечно благодаренъ за ваше довѣріе, сказалъ Гасликъ, цѣлуя руку патера. — Священное писаніе предписываетъ намъ смиреніе, и я готовъ употребить всѣ усилія, чтобы заслужить расположеніе этого безбожника и соблазнителя невинныхъ дѣвушекъ…

— Оставьте въ покоѣ бабъ! замѣтилъ съ нетерпѣніемъ Ротганъ. — Проповѣдуйте вашу узкую мораль простому народу, но когда дѣло касается знатныхъ господъ, то на ихъ поступки нужно смотрѣть сквозь пальцы.

— Тѣмъ не менѣе, я считаю своимъ долгомъ сообщить вамъ, что въ замкѣ живетъ довольно опасная особа; она сводитъ съ ума молодыхъ деревенскихъ парней своей необычайной красотой и совершенно овладѣла волей графа. Я говорю о дочери управляющаго.

— Фамилія управляющаго Рехбергеръ, не такъ-ли?

Гасликъ съ недоумѣніемъ взглянулъ на своего собесѣдника.

— ^гРазвѣ вы знаете его? спросилъ онъ, послѣ нѣкотораго молчанія.

— Какъ зовутъ эту молодую дѣвушку?

— Гедвигой. Она очень хороша собой и велика ростомъ.

Патеръ улыбнулся. Восторженные отзывы священника о молодой дѣвушкѣ казались ему подозрительными.

— Вы не знаете, жила она въ замкѣ во время женитьбы графа?

— Да, она жила въ это время въ замкѣ.

— По моему мнѣнію, было бы весьма желательно соединить обоихъ супруговъ.

— Но вся семья и родственники Шварценберговъ благодарятъ Бога, что этотъ союзъ расторгнутъ, по крайней мѣрѣ, фактически.

— Какое значеніе имѣютъ желанія одной семьи, когда дѣло идетъ объ интересахъ церкви? Намъ необходимо обсудить надлежащимъ образомъ этотъ вопросъ. Вы должны поставить себѣ за правило распространяться о добродѣтеляхъ Ренаты всякій разъ, когда вамъ придется разговаривать съ ея супругомъ. Равнымъ образомъ, въ своихъ письмахъ къ дядѣ молодой женщины въ Версаль…

Гасликъ замѣтно поблѣднѣлъ при этихъ словахъ и хотѣлъ возражать, но патеръ Ротганъ остановилъ его повелительнымъ жестомъ руки и продолжалъ свою наставительную рѣчь:

— Мнѣ достовѣрно извѣстно, что вы пишите иногда въ Версаль; и поэтому я совѣтую вамъ избѣгать въ своихъ письмахъ всякихъ непріязненныхъ отзывовъ о графѣ. Раздоръ между супругами достаточно силенъ, и вы не должны увеличивать его своими неумѣстными замѣчаніями. Что же касается письма графа Эрбаха, то отвѣчайте ему почтительно и извинитесь въ своей горячности, объяснивъ ее полнымъ незнаніемъ мѣстныхъ условій. Затѣмъ, вы будете подробно извѣщать меня о томъ, что дѣлается здѣсь; только избавьте меня отъ всякихъ любовныхъ исторій! Глаза патера какъ-то странно прищурились при этихъ словахъ, и онъ слегка улыбнулся.

— Я не вижу, добавилъ онъ, — особенной бѣды въ томъ, если графъ, въ видѣ развлеченія, будетъ ухаживать за той или другой крестьянской дѣвушкой и, во всякомъ случаѣ, совѣтую вамъ въ точности исполнить мои приказанія; я думаю остаться здѣсь до зимы. Однако, мнѣ пора двинуться въ путь. До свиданія…

Ротганъ поднялся съ своего мѣста и взялъ свою палку. Въ эту минуту онъ казался совершенно не тѣмъ человѣкомъ, какимъ всѣ привыкли видѣть его; это былъ не прежній ловкій и утонченный священникъ, напоминающій римскаго прелата или свѣтскаго французскаго аббата. Онъ вытянулся во весь ростъ и, благодаря гордому выраженію своего морщинистаго лица и повелительному тону голоса, скорѣё имѣлъ видъ главнокомандующаго, отдающаго приказанія солдату. Григорій Гасликъ почтительно проводилъ его до воротъ своего дома; но пока они шли, строгость исчезла съ лица патера, которое опять приняло обычное ласковое выраженіе. Онъ простился съ своимъ хозяиномъ не какъ начальникъ съ подчиненнымъ, а какъ простой знакомый, и дружески пожалъ ему руку.

Григорій Гасликъ съ тяжелымъ вздохомъ вернулся въ свой садъ; онъ убѣдился, что напрасно разсчитывалъ на поддержку своего прежняго учителя. — Какой у него странный образъ мыслей, — къ чему могутъ повести всѣ эти уступки свѣтской власти? думалъ Гасликъ. — Если моя горячность и излишнее рвеніе могли показаться неумѣстными высшему начальству, то неужели они находятъ болѣе желательнымъ равнодушіе, съ какимъ Ротганъ относится къ своимъ духовнымъ обязанностямъ? Они вѣчно толкуютъ о церкви и о своей преданности ей, а во всякомъ единичномъ случаѣ жертвуютъ ея интересами и цѣлыми годами подчиняются капризамъ деспота, въ тщеславномъ самообольщеніи властвовать надъ нимъ. Что даетъ право патеру имѣть такое высокое мнѣніе о своей мудрости? Неужели онъ считаетъ себя умнѣе святыхъ и мучениковъ, пострадавшихъ за святую церковь!..

Григорій Гасликъ тѣмъ болѣе возмущался самонадѣянностью своего бывшаго наставника, что не менѣе его былъ зараженъ гордостью и высокомѣріемъ. Онъ не могъ забыть оскорбительнаго обхожденія Ротгана, который едва выслушалъ его и выбранилъ, какъ школьника. — Неужели, думалъ онъ, этотъ человѣкъ воображаетъ, что его ученость выше христіанскаго смиренія и простоты душевной!.. Павлинъ, который наряжается въ блестящія перья и думаетъ затмить бѣлоснѣжнаго голубя.

Эти мысли и сравненія настолько поглотили вниманіе самолюбиваго священника, что онъ совершенно забылъ о томъ, что наступилъ часъ, назначенный имъ для исповѣди. Къ нему подошла Людмилла и напомнила, что пора идти въ церковь и что „навѣрно его давно ожидаютъ тамъ“.

Между тѣмъ, патеръ Ротганъ, пройдя деревню, сталъ подниматься въ гору по широкой аллеѣ, ведущей къ замку, по обѣимъ сторонамъ которой росъ густой орѣшникъ, посаженный дѣдомъ графа Эрбаха. Никто не вышелъ къ нему на встрѣчу и онъ могъ на свободѣ обдумать планъ дѣйствій.

Графъ Эрбахъ, не подозрѣвая приближенія гостя, сидѣлъ въ это время съ Короной у окна, обращеннаго въ садъ, и велъ, съ нею серьезный разговоръ.

Затруднительное положеніе, въ которое онъ поставилъ себя, давъ пріютъ молодой дѣвушкѣ въ своемъ замкѣ, усложнилось еще болѣе. Она жила шесть дней подъ его кровомъ. Вчера старая графиня послала ему сказать, что ея внучки не оказалось въ Дрезденѣ, что Росси пріѣхалъ одинъ и въ самомъ мрачномъ настроеніи духа, такъ что, по всѣмъ вѣроятіямъ, съ Короной случилось несчастіе, или она уѣхала въ Прагу. Графъ Эрбахъ хотѣлъ было немедленно увезти туда молодую дѣвушку, такъ какъ въ Прагѣ у ней были близкіе родные, у которыхъ она могла помѣститься, не возбуждая никакихъ толковъ. Но въ это время года всѣ они находились еще въ своихъ имѣніяхъ, а графъ Турмъ, отецъ Короны, уѣхалъ въ Миланъ къ своему сыну Прокопу. Между тѣмъ, графъ Эрбахъ чувствовалъ, что съ каждымъ днемъ его отношенія къ молодой дѣвушкѣ становятся все болѣе и болѣе натянутыми. Ему нужно было призвать на помощь весь свой умъ и самообладаніе, чтобы казаться равнодушнымъ и удалить отъ этой страстной юной души мысли и ощущенія, которыя могли омрачить ея веселое настроеніе духа. Но даже это кажущееся спокойствіе не могло болѣе продолжаться. Слухъ о пребываніи Короны въ замкѣ легко могъ дойти до старой графини Турмъ, но даже въ томъ случаѣ, если тайна будетъ соблюдена, благодаря скромности Рехбергера и другихъ слугъ, то врядъ ли ему удастся оградитъ ее отъ празднаго любопытства и злословія сосѣдей. Могъ ли онъ разсчитать всѣ послѣдствія своего рыцарскаго поступка въ тотъ моментъ, когда спасалъ ее отъ необдуманнаго шага, съ полнымъ сознаніемъ, что исполняетъ свою прямую обязанность? Онъ надѣялся, что, послѣ двухъ-трехъ дней ея пребыванія въ замкѣ, ему будетъ не трудно отправить ее въ Прагу въ сопровожденіи Гедвиги и Рехбергера. Но вмѣсто трехъ дней, прошло цѣлыхъ шесть и, вѣроятно, пройдетъ еще столько же времени, пока представится удобный случай увезти Корону въ болѣе безонасное убѣжище. Къ бабушкѣ она не хотѣла возвращаться ни подъ какимъ видомъ. Везти ее въ Миланъ было слишкомъ далеко и затруднительно и, вдобавокъ, ходили упорные слухи о серьезной ссорѣ отца Короны съ сыномъ, и графъ считалъ себя не вправѣ подвергать дѣвушку новымъ непріятностямъ, заставляя ее быть невольной свидѣтельницей тяжелыхъ и даже, быть можетъ, бурныхъ сценъ. Что дѣлать и на что рѣшиться? — спрашивалъ онъ себя много разъ въ продолженіи послѣднихъ шести дней, глядя на граціозную фигуру молодой графини, которая беззаботно шла на встрѣчу своей сомнительной будущности. Онъ съ грустью думалъ о томъ, что, быть можетъ, ни одной изъ ея блестящихъ надеждъ не суждено осуществиться. Замокъ и садъ напоминали ему на каждомъ шагу его собственныя обманутыя ожиданія. Съ какой радостью онъ избавилъ бы ее отъ горькихъ разочарованій и подѣлился съ нею хладнокровіемъ и спокойствіемъ, которыя онъ пріобрѣлъ тяжелымъ опытомъ. Почему примѣръ другихъ не предостерегаетъ насъ и всѣ мы должны заплатить дань тѣмъ же самымъ заблужденіямъ ослѣпленной фантазіи? Что мѣшаетъ намъ во-время соразмѣрить наши желанія и требованія, вмѣсто того, чтобы отказываться отъ нихъ впослѣдствіи въ силу печальной необходимости?..

Такого рода мысли всецѣло поглощали графа Эрбаха; онъ не въ состояніи былъ думать ни о комъ другомъ, кромѣ красивой дѣвушки, присутствіе которой обаятельно дѣйствовало на него. Два года тому назадъ, увлеченный другой любовью, онъ не обращалъ никакого вниманія на Корону; теперь онъ былъ въ полномъ восторгѣ отъ ея красоты и ума. Онъ невольно сравнивалъ ее съ Ренатой, и сравненіе не всегда было въ пользу его жены. Мало по малу онъ пришелъ къ убѣжденію, что жизнь его была бы несравненно полнѣе и счастливѣе, если бы онъ женился на Коронѣ, потому что у нихъ было много общаго во взглядахъ, характерѣ и даже вкусахъ. Оба они одинаково любили музыку, и по вечерамъ, когда она разыгрывала на фортепіано піесы молодаго композитора Гайдена, только что входившаго тогда въ славу, онъ аккомпанировалъ ей на віолончели. У короны не было и слѣда строгаго благочестія и нетерпимости, которыми проникнуто было все существо Ренаты. Хотя многое въ разговорахъ графа казалось ей несогласнымъ съ догматами католической церкви, но она не думала упрекать его за это, или обращать на путь истины. Она съ живымъ интересомъ слушала его разсказы о чудесахъ природы, и даже нечестивая машина для летанія по воздуху, которую онъ устраивалъ съ Бланшаромъ, показалась ей не такой ужасной при его объясненіяхъ. У ней было столько вопросовъ, о которыхъ ей казалось необходимымъ переговорить съ нимъ, и она была такъ занята новизной окружавшей ее обстановки, что откладывала со дня на день длинную чувствительную, рѣчь съ которой хотѣла обратиться къ нему по поводу его ссоры съ женой. Ей било трудно произнести въ его присутствіи имя Ренаты, и всякій разъ, когда она вспоминала свою бывшую подругу, онъ тотчасъ же мѣнялъ разговоръ и старался обратить ея вниманіе на что нибудь другое.

Но сегодня они случайно разговорились на эту тему.

Борона, сидя у окна и подперевъ голову рукой, смотрѣла въ садъ. Ничто не могло быть прелестнѣе ея хорошенькаго лица, сіявшаго безмятежною радостью и весельемъ молодости.

Графъ Эрбахъ сидѣлъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея и мѣрно покачивалъ правой ногой, какъ бы въ надеждѣ, что это однообразное движеніе утишитъ мучительное безпокойство, наполнявшее его сердце.

— Какъ хороша эта мѣстность, этотъ садъ и замокъ! оказала Борона. — Еслибъ все это принадлежало мнѣ, то я не стала бы скитаться по свѣту, какъ вы, кузенъ!

— Давно ли одна знакомая мнѣ особа хотѣла уѣхать отсюда на край свѣта?

— Я тогда не имѣла никакого понятія объ этомъ домѣ! отвѣтила она съ живостью, — я не подозрѣвала, что спокойствіе — величайшее счастье для человѣка. Здѣсь я въ первый разъ въ моей жизни распоряжаюсь временемъ, какъ мнѣ вздумается. Ни утромъ, ни вечеремъ, я не обязана дѣлать то, или другое… Вы не браните меня, не принуждается молиться по четкамъ. Нѣтъ, вы не можете понять, какъ мнѣ весело и легко на душѣ! Вы мужчина, и у васъ никогда не было бабушки!

— У меня была строгая мать. Повѣрьте мнѣ, Борона, что для всѣхъ насъ рано или поздно наступаетъ день, когда мы дорогой цѣной хотѣли бы вернуть прошлое и услышать еще разъ милый бранчивый голосъ. Быть можетъ, это своего рода наслажденіе — быть независимымъ отъ родителей и родныхъ, но такая независимость большею частью идетъ рука объ руку съ полнымъ одиночествомъ, а хуже этого ничего нѣтъ въ мірѣ.

— Я помирилась бы съ одиночествомъ, если бы это могло доставить мнѣ независимость. Вы вспоминаете съ сожалѣніемъ о своей матери, но я не могу испытывать ничего подобнаго! Моя мать умерла прежде, чѣмъ я была въ состояніи обнять ее. Отецъ мой поручилъ мое воспитаніе бабушкѣ. Меня отвезли въ Прагу и отдали въ Урсулинскій монастырь, гдѣ я прожила нѣсколько лѣтъ вмѣстѣ съ другими дѣвушками, принадлежащими къ высшему дворянству. Сестры-монахини обходились съ нами ласково, но онѣ не могли сдѣлать меня ручной, и я осталась такой-же дикой птицей, какъ была въ дѣтствѣ. Когда кончилось ученіе, я опять вернулась къ бабушкѣ въ ея скучный замокъ. Вы не можете понять меня, кузенъ, потому что никогда не бывали въ подобномъ положеніи! Когда вамъ становится невыносимо, вы имѣете возможность уѣхать, куда хотите, а я, несчастная, должна была поневолѣ остаться въ замкѣ Турмъ, въ этомъ царствѣ скуки, гдѣ пѣніе было моимъ единственнымъ утѣшеніемъ. Я готова была рѣшиться на что угодно, чтобы избавиться отъ такой жизни!..

— Я желалъ бы ошибиться, моя дорогая Корона, но мнѣ кажется, что никакое положеніе не удовлетворитъ васъ. Ваше поверхностное знакомство со свѣтомъ только развило вашу фантазію. Подъ вліяніемъ самообольщенія вы, приписываете свѣту то очарованіе, какимъ онъ не обладаетъ въ дѣйствительности. Вы ищете чего-то необыкновеннаго, а васъ ожидаетъ повседневная жизнь или, другими словами, вѣчное повтореніе однихъ и тѣхъ же дѣлъ, заботъ и радостей. Я былъ бы совершенно счастливъ, если бы моя опытность могла невредимо перенести васъ черезъ пропасть, которая открывается передъ вами, и доставить васъ на другой берегъ.

— На другой берегъ?

— Гдѣ у васъ не будетъ напрасныхъ желаній, и вы не станете составлять великихъ плановъ, которые можетъ разрушить первое дуновеніе вѣтра и гдѣ, наконецъ, у васъ не будетъ неопредѣленныхъ стремленій на гибель себѣ и другимъ!

— Какъ пріятно слышать такія мудрыя рѣчи, достойныя человѣка, убѣленнаго сѣдинами! Не воображаете ли вы, кузенъ, что уже достигли „другаго берега?“

— Нѣтъ, но я у потребляю всѣ усилія, чтобы устоять на пути самоотреченія…

— Я готова держать пари, что для васъ опять наступитъ время надеждъ и желаній.

— Это было бы несчастіемъ для обоихъ насъ! подумалъ графъ Эрбахъ, бросивъ на молодую дѣвушку нѣжный взглядъ, въ которомъ горе и радость выразились въ одно и то же время и придали его лицу особенную привлекательность. Занятый своими мыслями, онъ ничего не отвѣтилъ и молча любовался Короной, которая, краснѣя, отвернулась отъ него.

Въ комнатѣ на минуту наступила мертвая тишина, какъ это нерѣдко бываетъ съ влюбленными, разговоръ которыхъ иногда прерывается безъ всякой видимой причины.

Графъ Эрбахъ первый прервалъ молчаніе.

— Мнѣ сообщили сегодня непріятную новость, сказалъ онъ. — Его величество императоръ Іосифъ находится по сосѣдству. Сдѣлавъ смотръ войскамъ въ Пардубицѣ и Кениггрецѣ, онъ отправился верхомъ въ Лейтмерицъ.

— Въ Лейтмерицъ? спросила нерѣшительно Корона.

Она невольно вспомнила объ офицерѣ, который разговарилъ съ ней у садовой стѣны, и ей пришло въ голову, что это кто нибудь изъ приближенныхъ императора.

— Да, Іосифъ намѣревается построить крѣпость въ Лейтмерицѣ, или Терезіенштадтѣ, вѣроятно, на случай новой войны съ прусскимъ королемъ Фридрихомъ. При другихъ обстоятельствахъ, я считалъ бы за счастье увидѣть императора и привѣтствовалъ бы его съ благоговѣйнымъ уваженіемъ, но въ настоящее время его пріѣздъ встревожилъ меня, потому что изъ-за этого мнѣ придется, быть можетъ, разстаться съ вами, Корона.

Она съ испугомъ посмотрѣла на него.

— Вы хотите прогнать меня! Неужели мое присутствіе стало въ тягость вамъ? спросила она взволнованнымъ голосомъ.

— Я хочу прогнать васъ! Зачѣмъ вы употребляете такія выраженія? Дѣло въ томъ, что я считаю своей обязанностью сберечь вашу честь отъ всякихъ нареканій. Императору можетъ прійти фантазія посѣтить этотъ замокъ, или сдѣлать визитъ вашей бабушкѣ. Кто поручится, что ваше пребываніе въ моемъ домѣ останется тайной и что злые языки не объяснятъ его извѣстнымъ образомъ?..

Эти слова еще болѣе смутили Корону. Онъ тотчасъ же замѣтилъ это и добавилъ для ея успокоенія:

— Я не считаю посѣщеніе императора неизбѣжнымъ; можетъ быть, блестящая комета минуетъ насъ. Но мнѣ кажется нелишнимъ принять нѣкоторыя мѣры на случай пріѣзда императора, чтобы насъ не застали врасплохъ.

Корона печально опустила руки на колѣни.

— Мнѣ приснился чудный сонъ, сказала она. — Вотъ и конецъ ему! Я буду кротка и послушна. Какъ рѣшили вы распорядиться моей особой?

— Зачѣмъ вы говорите со мной этимъ тономъ? Какое я имѣю право распоряжаться вами! Если вы позволите, то мы обсудимъ вдвоемъ, гдѣ вамъ будетъ удобнѣе помѣститься на первое время и гдѣ вы будете чувствовать себя всего лучше.

— Гдѣ мнѣ можетъ быть лучше, чѣмъ у тебя? подсказывало ей сердце, но она не рѣшилась высказать этой мысли и молча опустила голову.

— Я хотѣлъ было увезти васъ къ графини Кински, моей большой пріятельницѣ, которая постоянно проводитъ зиму въ Прагѣ; но я узналъ, что она все еще въ своемъ помѣстьѣ. Затѣмъ я вспомнилъ о вашемъ отцѣ…

— Я всего охотнѣе поѣхала бы къ отцу; онъ проститъ мнѣ мое бѣгство, я на колѣняхъ буду умолять его не выдавать меня бабушкѣ…

— Къ несчастью, вашего отца нѣтъ въ Вѣнѣ. Онъ уѣхалъ въ Миланъ. Мы должны найти какой нибудь другой исходъ…

Корона чувствовала себя глубоко несчастной въ эту минуту; мужество уже начинало оставлять ее; но тутъ взглядъ ея случайно упалъ на стекло окна, на которомъ были ясно нацарапаны буквы, вѣроятно, рукою графа, потому что она прочитала имя Ренаты. Это незначительное обстоятельство тотчасъ дало иное направленіе ея мыслямъ; прежняя веселость вернулась къ ней; она кокетливо поправила свои локоны и, вскочивъ съ мѣста, встала передъ Эрбахомъ.

— Я нашла исходъ, кузенъ! сказала она. — Отошлите меня въ Парижъ къ Ренатѣ! Этимъ способомъ я буду удалена отъ бабушки, которая хочетъ выдать меня замужъ за отвратительнаго человѣка, или запрятать въ монастырь. Вмѣстѣ съ тѣмъ, я избавлю отъ моего присутствія добродѣтельнаго кузена, который не можетъ выносить женщины въ своемъ замкѣ. Ренета — любимая подруга моей юности; она приметъ меня съ распростертыми объятіями. Ея покровительство избавитъ меня отъ нареканій и клеветы. Я воображаю себѣ, сколько будетъ у насъ разсказовъ, жалобъ и слезъ! Я непремѣнно поѣду къ Ренатѣ. Тамъ мнѣ будетъ покойно, и я исправлюсь отъ своихъ пороковъ. Вы, кузенъ, должны уступить моему желанію, потому что, въ противномъ случаѣ, я убѣгу отсюда и на зло вамъ поступлю на сцену.

— Вы несетесь, какъ вихрь, Корона, я съ трудомъ успѣваю слѣдить за полетомъ вашей мысли! замѣтилъ графъ Эрбахъ, взявъ ее за обѣ руки.

Она стояла передъ нимъ съ веселой улыбкой, такъ какъ видѣла, что на половину заручилась его согласіемъ. Какъ ни страннымъ казалось ея предложеніе съ перваго взгляда, но графъ Эрбахъ рѣшилъ воспользоваться имъ. Отправивъ Корону въ Парижъ, онъ не только избавлялся отъ тяготившихъ его заботъ, но и отъ обвиненій, которыя были бы неизбѣжны, если бы старая графиня узнала, какую роль онъ взялъ на себя во всей этой исторіи. Вдобавокъ, онъ пріобрѣталъ въ лицѣ Короны краснорѣчивую заступницу, которая, несомнѣнно употребитъ, всѣ усилія, чтобы оправдать его въ глазахъ Ренаты.

— Я поѣду къ Ренатѣ не только съ цѣлью просить ея покровительства для себя лично, сказала она, какъ бы угадывая его мысли, — но въ качествѣ посланной отъ васъ съ оливковой вѣткой примиренія.

Онъ въ смущеніи отошелъ отъ окна, чтобы пройтись по комнатѣ.

Корона остановила его.

— Скажите мнѣ, любите ли вы еще Ренату? спросила она.

— Люблю ли я ее? повторилъ онъ нерѣшительно.

Въ глубинѣ своего сердца онъ не находилъ яснаго отвѣта на этотъ вопросъ, такъ какъ образъ Ренаты въ послѣдніе дни затмился для него. Мысли его были исключительно заняты очаровательной дѣвушкой, которая стояла передъ нимъ съ ласковой улыбкой на губахъ.

— Вы задали мнѣ довольно затруднительный вопросъ! продолжалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Что такое любовь? Съ этимъ словомъ связываютъ обыкновенно какой-то таинственный смыслъ, но каждый понимаетъ его по своему. Вы еще дитя, Корона, и любовь представляется вамъ въ видѣ поэтической прогулки по лѣсу, покрытому весенней зеленью.

— Развѣ любовь не утренняя заря жизни?

— Нѣтъ, она слишкомъ часто разражается грозой въ полдень.

— Кузенъ, у васъ есть тайна отъ меня, хотя я открыла вамъ всю мою душу. Неужели молодость можетъ внушать недовѣріе людямъ! Я скорѣе умру, нежели измѣню вамъ. Не думайте, чтобы только пустое любопытство понуждало меня спрашивать васъ о томъ, что вы хотите скрыть отъ меня. Моя подруга, выходя замужъ, казалась такой счастливой; вы съ такою нѣжностью ухаживали за ней… Что могло разъединить васъ? Я не вѣрю, чтобы кто нибудь изъ васъ былъ виноватъ въ этомъ, а скорѣе предполагаю, что тутъ произошло какое нибудь несчастное недоразумѣніе. Я всегда считала Ренату благороднымъ и кроткимъ существомъ, а вы… Въ цѣломъ мірѣ не найти человѣка, у котораго было бы столько сердечной теплоты въ соединеніи съ умомъ и съ веселымъ характеромъ. Тѣмъ не менѣе, вы чувствуете себя несчастнымъ…

— Только не въ эту минуту, моя дорогая Корона!

Онъ прижалъ ея руку къ своему сердцу. Щеки ея слегка зарумянились, но она смѣло смотрѣла ему въ лицо. Въ эту минуту она была вся проникнута высокой задачей примиренія супруговъ, между тѣмъ какъ онъ мысленно отказался отъ своего намѣренія сдѣлать ее посредницей между собой и Ренатой, такъ какъ чувствовалъ, что Корона, помимо своей воли, можетъ навсегда разъединить его съ женой.

Онъ довелъ молодую дѣвушку до ея прежняго мѣста у окна и всталъ около нея, облокотившись на спинку кресла.

— Вы требуете отъ меня откровеннаго признанія, Корона, но я не въ состояніи сдѣлать его. Въ чемъ могу я исповѣдываться передъ вами? Въ поступкахъ и мысляхъ, которые были прямымъ результатомъ извѣстной страсти!.. Кто объяснитъ всѣ противорѣчія влюбленнаго сердца… Какъ вамъ извѣстно, я любилъ Ренату и женился на ней; въ этомъ заключалась главная причина всѣхъ моихъ позднѣйшихъ несчастій, потому что, по мнѣнію умныхъ людей, нужно жениться только по разсудку. Вы высказали самое лестное мнѣніе о моей особѣ; Рената, вѣроятно, не подтвердитъ и половины вашего панегирика, — она имѣетъ на это право! Въ прошломъ году я былъ не тѣмъ человѣкомъ. Постигшее меня несчастіе принесло извѣстную пользу; не даромъ говорятъ, что страданія исправляютъ людей…

— Мнѣ остается только преклониться передъ вашимъ великодушнымъ желаніемъ оправдать, во что бы то ни стало, Ренату.

— Нѣтъ, я хотѣлъ бы только поставить васъ на настоящую точку зрѣнія, чтобы вы могли составить себѣ вѣрное понятіе о нашей супружеской жизни. Въ тѣ времена мое увлеченіе ничѣмъ не сдерживалось; я твердо вѣрилъ въ непогрѣшимость моихъ мнѣній и мечталъ о преобразованіи міра и людскихъ отношеній. Я принималъ необузданность моихъ чувствъ за проявленіе божественнаго огня; сознавая честность моидъ намѣреній и мое полное безкорыстіе, я не выносилъ никакого противорѣчія и требовалъ, чтобы всѣ раздѣляли мои взгляды и убѣжденія. Существующій порядокъ вещей казался мнѣ устарѣлымъ и никуда не годнымъ, а всѣ общепринятыя правила нравственности ненужными оковами, связывающими свободу чувствъ. Рената была воспитана на совершенно иныхъ началахъ; она съ благоговѣніемъ относилась къ старинѣ и въ точности придерживалась строгихъ правилъ, внушенныхъ ей съ дѣтства. Когда я дѣлалъ попытки нарушить однообразный строй ея жизни, то это разстраивало и пугало ее. Отецъ и мать Ренаты были очень счастливы въ бракѣ, и со словъ матери, она создала себѣ идеалъ богобоязненнаго дворянскаго супружества, который намѣревалась осуществить со мной. Я оказался самымъ плохимъ актеромъ для роли, которая была назначена мнѣ! Моимъ порывамъ страстнаго увлеченія она противопоставляла умѣренность и невозможное спокойствіе. Между прочимъ, она употребляла значительную часть дня на исполненіе благочестивыхъ обязанностей, и я напрасно тратить свое краснорѣчіе, доказывая ей, что это несовмѣстимо съ ея молодостью и вредно дѣйствуетъ на здоровье. Она возражала мнѣ избитыми фразами, какъ будто каждый изъ насъ не знаетъ, что всѣ мы должны умереть рано или поздно и что часъ смерти можетъ застать насъ врасплохъ. Мысль о загробной жизни никогда не оставляла Ренату и отравляла ея существованіе, убивая всякое ощущеніе радости и удовольствія. Я полюбилъ земную женщину, но, вмѣсто этого, нашелъ воплощеннаго ангела, или вѣрнѣе сказать, монахиню, мечтающую о мученическомъ вѣнцѣ… Еслибы эта исторія не случилась со мной лично, то, быть можетъ, она представилась бы мнѣ только съ комичной стороны, особенно въ эту минуту, когда я гляжу на васъ, Корона, и на этотъ роскошный садъ, украшенный пестрыми красками осени. Но въ тѣ времена я переживалъ тяжелыя минуты. Мнѣ до сихъ поръ кажется. невѣроятнымъ, какъ могли мы до такой степени ошибиться другъ въ другѣ. Повѣрьте мнѣ, дорогая Корона, что свѣтъ — это та же игра въ прятки! Счастливъ тотъ, кто успѣетъ во-время снять повязку съ глазъ; это можетъ снасти его отъ неминуемой бѣды…

Корона задумчиво опустила голову. Она неожидала услышать ничего подобнаго. Благодаря своей живой фантазіи, она увѣрила себя, что какія нибудь особенно трагическія событія нарушили счастье этого супружества. Но убѣдившись, что главной причиной разрыва была существенная разница во взглядахъ и характерахъ обоихъ супруговъ, она усумнилась въ успѣхѣ своего посредничества.

— Неужели вы разошлись, не сдѣлавъ никакой попытки объясниться и сблизиться другъ съ другомъ?..

Этотъ наивный вопросъ вызвалъ улыбку вa лицѣ графа Эрбаха.

— Сдѣлана была не только одна, а тысяча попытокъ къ сближенію, — отвѣчалъ онъ, — мы еще любили другъ друга. Но всѣ эти попытки оказались неудачными, потому что въ данномъ случаѣ мы изображали изъ себя неумѣлыхъ скрипачей, которые, не смотря на всѣ усилія достигнуть хорошей игры, разстраиваютъ свои скрипки. Такъ и наши старанія добиться гармоніи въ нашихъ отношеніяхъ только раздражали насъ и вели еще къ большимъ диссонансамъ. Супружеская жизнь — самая трудная музыкальная пьеса, и не всякому дано выполнить ее, а мы оба были плохіе музыканты.

— Можетъ быть, Рената, послѣ вынесенныхъ ею несчастій, пришла къ такому взгляду на бракъ, какъ и вы!

— Тѣмъ лучше. Тогда она будетъ вспоминать обо мнѣ безъ гнѣва и пойметъ, что главной причиной разрыва было полное несходство нашихъ характеровъ. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, если она придетъ къ этому убѣжденію, то увидитъ всю невозможность возврата къ прежнимъ отношеніямъ. Чѣмъ мучительнѣе были пережитыя нами страданія, тѣмъ меньше можетъ быть желаніе вновь испытывать ихъ. Вѣроятно, Рената мучилась болѣе меня, потому что, въ увлеченіи своего фанатизма, она надѣялась обратить меня на путь истины и спасти мою душу отъ мукъ ада. Сначала я полушутя отклонялъ ея просьбы и увѣщанія; но она настойчиво возобновляла ихъ, такъ что, благодаря ея упорству и моему противодѣйствію, въ нашихъ отношеніяхъ произошелъ крутой поворотъ. Религіозное усердіе ея навела меня на подозрѣніе, что ея любовь была не болѣе какъ маска и одно изъ средствъ обратить меня въ католичество. Подобное подозрѣніе не могло способствовать нашему супружескому счастью. Я сдѣлался холоднѣе и сдержаннѣе въ своемъ обращеніи съ Ренатой, которая была глубоко огорчена этой перемѣной. Затѣмъ мы отправились въ Венецію и прибыли туда во время карнавала. Случайно, или на наше несчастье, мы встрѣтили тамъ ея дядю, князя Адама Лобковича, родного брата ея матери, въ домѣ котораго она жила послѣ смерти родителей и гдѣ я познакомился съ нею. Она часто бывала у него и, вѣроятно, жаловалась на меня. Старикъ и прежде не особенно любилъ меня, а теперь мы стали открыто ненавидѣть другъ друга…

Графъ Эрбахъ замолчалъ и, быстро отвернувшись отъ своей собесѣдницы, подошелъ къ окну.

— Зачѣмъ стану я волновать васъ и разстраивать дальнѣйшимъ разсказомъ о нашей ссорѣ? сказалъ онъ отрывисто и съ видимымъ усиліемъ. — Произошли такого рода событія, которыя должны остаться тайной для постороннихъ людей. Судьбѣ угодно было бросить между нами тѣнь. Вотъ все, что я могу сообщить вамъ…

— Значитъ, мое предчувствіе не обмануло меня, прервала его молодая дѣвушка, закрывъ лицо руками. — Рената была виновницей вашей разлуки съ нею!

— Вы доброе, милое дитя, Корона, сказалъ онъ, положивъ ей руку на голову. — Но не осуждайте ни котораго изъ насъ за несчастный исходъ этой исторіи. Если мы огорчали другъ друга, то безъ всякаго предвзятаго намѣренія; мы поступали извѣстнымъ образомъ въ силу взглядовъ, привитыхъ воспитаніемъ, въ силу внѣшнихъ вліяній и разныхъ случайностей. Между тѣмъ, все сплотилось такимъ образомъ, какъ будто ходомъ событій управляла чья-то невидимая рука..» Въ подобныхъ случаяхъ человѣкъ глубоко сознаетъ свое ничтожество и невольно задаетъ себѣ вопросъ о цѣли своего существованія…

ГЛАВА V.

Разговоръ былъ прерванъ приходомъ слуги, который доложилъ, что патеръ Ротганъ въ замкѣ и проситъ дозволенія представиться "то сіятельству.

Корона съ испугомъ вскочила съ своего мѣста. Графъ Эрбахъ поспѣшилъ успокоить ее, говоря, что патеръ умный и ловкій человѣкъ и что его опасаться нечего; но посовѣтовалъ ей, во избѣжаніе какой нибудь непріятной случайности, удалиться наверхъ, въ свои комнаты.

Корона тотчасъ-же обратилась въ бѣгство и графъ отдалъ приказаніе слугѣ ввести патера.

Между тѣмъ, прошло довольно много времени прежде, чѣмъ патеръ вошелъ въ комнату съ извиненіемъ, ч^то заставилъ ждать его сіятельство. По его словамъ, почтенный Рехбергеръ показалъ ему на дворѣ столько достопримѣчательностей и древностей, что онъ невольно увлекся и не замѣтилъ, какъ прошло время.

Предусмотрительность вѣрнаго слуги вызвала улыбку на лицѣ графа и привела его въ хорошее расположеніе духа.

— Добрый вечеръ, многоуважаемый патеръ, сказалъ онъ ласковымъ голосомъ, отвѣчая на поклонъ неожиданнаго гостя. — Но я несовсѣмъ доволенъ вами. Почему вы вздумали посѣтить меня вечеромъ? Я разсчитывалъ, что вы подарите мнѣ цѣлый день. Но вы можете поправить свою вину, — останьтесь ночевать у меня!

Ротганъ ничего не отвѣтилъ на приглашеніе графа, но объяснилъ свой поздній приходъ визитомъ, который онъ долженъ былъ отдать священнику Гаслику по его приглашенію.

При послѣднихъ словахъ графъ наморщилъ лобъ.

— Это невыносимый человѣкъ, сказалъ онъ; — посовѣтуйте ему умѣрить свое пастырское усердіе и не испытывать долѣе моего терпѣнія.

— Наше сіятельство, Гасликъ не дурной человѣкъ! Я хорошо знаю его. Онъ былъ моимъ ученикомъ въ Клементинумѣ; это не болѣе какъ упрямый и суевѣрный фантазеръ, который, несмотря на свой духовный санъ, всегда останется мужикомъ. Онъ глубоко огорченъ письмомъ вашего сіятельства, и вы не можете сомнѣваться въ томъ, что я употребилъ всѣ старанія, чтобы еще болѣе усилить его раскаяніе и миролюбивое настроеніе духа.

— Благодарю васъ, патеръ. Я отношусь съ должнымъ уваженіемъ къ католической церкви и желалъ бы, чтобы мои лютеранскіе слуги пользовались въ религіозномъ отношеніи такими же правами, какъ и католики. Я ненавижу церковныя распри; всѣ порядочные люди согласны въ основныхъ чертахъ религіи. Добродѣтельные люди, но моему мнѣнію, достойны уваженія, въ какой бы формѣ и подъ какимъ бы именемъ они ни поклонялись Всевышнему; и наоборотъ, порочные люди нисколько не выигрываютъ въ моихъ глазахъ тѣмъ, что ежедневно посѣщаютъ святые алтари.

Ротганъ одобрительно кивнулъ головой. — Не подлежитъ сомнѣнію, сказалъ онъ, — что безупречная нравственность выше наружнаго благочестія. Къ сожалѣнію, люди слишкомъ долго пренебрегали ею, забывая, что именно она должна служить основой семьи и государства, а не одни сухіе догматы. Я, разумѣется, говорю о просвѣщенной части общества. То, что прилично господину, не всегда дозволительно слугѣ. Даже Аристотель проводитъ разницу между человѣкомъ благороднаго происхожденія и рабомъ; одного можно убѣдить доводами, другого только палочными ударами.

— Я не сторонникъ тѣлеснаго наказанія, возразилъ графъ сухимъ тономъ, — хотя, быть можетъ, оно необходимо, когда имѣешь дѣла съ такимъ дикимъ народомъ, какъ чехи.

— Мы отстали отъ другихъ странъ чуть-ли не на цѣлое столѣтіе, сказалъ патеръ. — Человѣку, который такъ много путешествовалъ, какъ вы, графъ, разница эта должна казаться еще поразительнѣе, нежели кабинетному ученому. Но теперь, по крайней мѣрѣ, есть надежда, что мы нагонимъ исполинскими шагами потерянное время.

— Вы, вѣроятно, намекаете на молодаго императора. Его вступленіе на престолъ можно считать началомъ новаго столѣтія; но врядъ-ли онъ будетъ въ состояніи провести свои широкіе планы, потому что у него нѣтъ достойныхъ помощниковъ!

— Такой помощникъ былъ-бы найденъ, еслибы императоръ зналъ всѣ тѣ улучшенія, какія сдѣланы графомъ Эрбахомъ въ его помѣстьяхъ.

— Надѣюсь, вы не намѣрены осудить меня на государственную службу. Я не способенъ исполнять роль придворнаго лакея…

— Я не говорилъ о придворной службѣ и имѣлъ въ виду только одно государство. Если дворяне будутъ оставаться въ бездѣйствіи, то кто же поддержитъ молодаго императора въ его великихъ начинаніяхъ и приведетъ насъ къ желанной цѣли? Неужели человѣкъ знатнаго происхожденія можетъ думать, что онъ исполняетъ свой долгъ гражданина, управляя патріархальнымъ образомъ своими помѣстьями?

— Многоуважаемый патеръ, я всегда придерживался того мнѣнія, что на долю каждаго изъ насъ выпали разныя задачи, какъ въ мелкихъ, такъ и великихъ дѣлахъ. Государство вправѣ требовать извѣстныхъ услугъ отъ всѣхъ гражданъ, но другія могутъ быть выполнены только по собственной иниціативѣ. Одинъ, поступая на государственную службу, думаетъ только о своей выгодѣ, другой — объ удовлетвореніи тщеславія. Вамъ угодно жертвовать своей личностью для общаго блага; я считаю себя неспособнымъ на такое самоотреченіе. Я хочу располагать своими поступками по собственному усмотрѣнію — дѣлать добро, когда найду нужнымъ, а не по предписанію законодателя. Я дорожу свободой выше всего на свѣтѣ! Быть можетъ, — добавилъ онъ шутя — я годился бы для роли кесаря, но роль перваго министра мнѣ не по душѣ.

— Если не ошибаюсь, то вы лично знакомы съ императоромъ? спросилъ патеръ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Да, отчасти. Я видѣлъ его молодымъ человѣкомъ въ Франкфуртѣ, гдѣ онъ короновался въ качествѣ римско-германскаго императора. Затѣмъ я имѣлъ честь представляться ему въ Вѣнѣ…

— Странно! замѣтилъ Ротганъ съ удивленіемъ, которое онъ не старался скрыть. — Я былъ увѣренъ, что вы часто встрѣчались съ его величествомъ во время своего путешествія по Италіи. Если вы позволите мнѣ сдѣлать одно замѣчаніе, то я долженъ сказать, что нахожу рѣдкое сходство въ чертахъ лица между вами и императоромъ, которое поразило меня при нашей первой встрѣчѣ. Въ часы досуга я занимался физіономикой; въ настоящее время это самая модная наука; всякій рисуетъ носы, вырѣзываетъ силуэты. Сравнивая профили выдающихся личностей, выгибъ бровей, форму лба, я стараюсь объяснить себѣ ихъ характеры и взаимныя отношенія. Теперь я убѣждаюсь, насколько обманчива эта наука. Благодаря вашему сходству съ императоромъ, я вывелъ заключеніе, что между вами обоими съ первой встрѣчи должна была завязаться самая тѣсная дружба.

— Можетъ быть, патеръ, ваши наблюденія были совершенно правильны, и я не сошелся съ императоромъ, вслѣдствіе несчастной случайности. Кто поручится, что ваше предсказаніе не исполнится въ будущемъ…

Разговоръ продолжался на эту тему. Собесѣдники высказали свое мнѣніе относительно новомодной науки, о той незначительной долѣ правды, какая могла заключаться въ ней, и той массѣ лжи, преувеличеній и сумасбродствъ, которая грозила заглушить эту науку въ самомъ зародышѣ. Графъ Эрбахъ, во время своего пребыванія въ Цюрихѣ, посѣтилъ изобрѣтателя и главнаго жреца новаго вѣрованія, Лафатера; впослѣдствіи, во время своихъ путешествій, онъ также имѣлъ немало случаевъ познакомиться съ его учениками и приверженцами. Это знакомство было не въ пользу физіономистовъ и сильно поколебало вѣру графа Эрбаха въ искусство распознавать характеръ людей и ихъ будущее по ширинѣ переносья, очертанію губъ, или строенію скулъ. Сумасброды и обманщики своими откровеніями дурачили людей, пользуясь ихъ легковѣріемъ. Графъ, по этому поводу, разсказалъ много комическихъ случаевъ. По его мнѣнію, новѣйшіе физіономисты только замѣнили собою астрологовъ прошлаго столѣтія, которые такъ долго обманывали людей своими гороскопами.

Патеръ Ротганъ, занятый своими научными изслѣдованіями и высшими соображеніями, ничего не слыхалъ о приверженцахъ Лафатера, странствовавшихъ въ западной Германіи, ихъ безчинствахъ и о томъ вліяніи, какое они имѣли въ окрестныхъ бюргерскихъ кружкахъ.

Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, онъ впервые познакомился съ книгой Лафатера, которую купилъ въ Дрезденѣ, и не подозрѣвалъ, что выводы и взгляды физіономистовъ могли -проникнуть изъ кружковъ знати и ученыхъ въ народъ и что цѣлыя толпы ходятъ на поклоненіе въ Цюрихъ, какъ въ Римъ или Мекку. Странствующіе проповѣдники и учителя, масоны и представители другихъ тайныхъ обществъ, которые стали обычнымъ явленіемъ въ Германіи, были совершенно неизвѣстны въ Австріи. Между тѣмъ, всѣ путешествія патера Ротгана ограничивались Австріей, Богеміей и сѣверной Италіей, и онъ зналъ только понаслышкѣ объ умственномъ движеніи за предѣлами этихъ странъ. Теперь онъ получилъ ясное понятіе о размѣрахъ и силѣ этого движенія изъ безпристрастнаго разсказа очевидца. Онъ видѣлъ въ словахъ графа подтвержденіе своихъ опасеній и еще болѣе убѣдился въ правильности своего взгляда, что церковь должна себя поставить въ уровень стремленій новаго времени. Безплодное сопротивленіе нововведеніямъ казалось ему безумнымъ и гибельнымъ, тѣмъ болѣе, что государственная власть, которая до сихъ поръ поддерживала колеблющееся зданіе церкви, отшатнулась отъ нея.

Патеръ Ротганъ, принимая живое участіе въ разговорѣ, въ то же время внимательно осматривалъ комнату, чтобы составить себѣ возможно полное представленіе о характерѣ хозяина дома. Обстановка, среди которой мы живемъ, нерѣдко выдаетъ болѣе рельефнымъ образомъ тайны нашего внутренняго міра, нежели выраженіе лица, которому каждый изъ насъ умѣетъ подчасъ придать тотъ оттѣнокъ, какой считаетъ нужнымъ.

Между тѣмъ, патеръ не нашелъ ничего особеннаго въ обстановкѣ графскаго кабинета.

Стѣны были обиты кожаными обоями съ потемнѣвшими золотыми арабесками; шкафы и письменный столъ выложены разноцвѣтнымъ деревомъ и украшены вычурными золотыми замками. На каминѣ, какъ во всѣхъ дворянскихъ домахъ того времени, стояли китайскія вазы и расписанныя фигуры; между ними пастухъ и пастушка изъ саксонскаго фарфора, панъ, играющій на флейтѣ, и другія дорогія вещицы, принадлежавшія, повидимому, матери графа Эрбаха, Аннѣ Шёнбрунненъ. Ея эмалевый портретъ красовался надъ диваномъ, обтянутымъ шелковой зеленой матеріей съ золотыми кистями. На письменномъ столѣ стояли красивые бронзовые часы. Въ углу поставлена была віолончель. Кромѣ дивана, въ комнатѣ находилось еще нѣсколько креселъ и табуретовъ безъ спинокъ, также обтянутыхъ зеленой матеріей. На противоположной стѣнѣ висѣли большіе портреты покойнаго графа и графини, писаные масляными красками.

Изъ всего этого патеръ Ротганъ не могъ вывести никакихъ заключеній, потому что, кромѣ превосходной гипсовой головы Аполлона Бельведерскаго, придѣланной къ стѣнѣ и, очевидно, привезенной изъ Италіи, кабинетъ графа Эрбаха имѣлъ самый обыденный характеръ. Единственно, что обратило на себя его вниманіе, — это полное отсутствіе портретовъ графини Ренаты, доказывающее отчужденіе супруговъ. Патеръ мысленно рѣшилъ, что онъ долженъ быть остороженъ относительно этого пункта въ разговорѣ съ графомъ. Тѣмъ не менѣе, этотъ пунктъ всего болѣе занималъ его. Все, что онъ слышалъ отъ приходскаго священника, въ высшей степени возбудило его любопытство. Ему казалось несомнѣннымъ, что Корона скрывается въ замкѣ и что дочь управляющаго играла непослѣднюю роль въ супружеской трагедіи графа и Ренаты. Патеръ былъ слишкомъ далекъ отъ того, чтобы осуждать знатнаго человѣка за слабости и пороки, какъ его бывшій ученикъ Гасликъ, но онъ всегда старался уяснить ихъ, чтобы при случаѣ воспользоваться этимъ для своихъ цѣлей. Настойчивость, съ какой Рехбергеръ задержалъ его на дворѣ, подъ предлогомъ указать ему разныя особенности въ архитектурѣ замка, навели его на мысль, что управляющій намѣренно занимаетъ его разговорами, изъ боязни, чтобы онъ не засталъ врасплохъ хозяина замка. Взволнованное лицо графа еще болѣе утверждало его въ догадкѣ, что онъ помѣшалъ нѣжному свиданію своимъ неожиданнымъ приходомъ. Онъ еще разъ оглядѣлъ комнату и увидѣлъ въ углу на креслѣ небрежно брошенную соломенную шляпу съ зеленымъ вуалемъ. На несчастье патера, графъ Эрбахъ взглянулъ въ ту же сторону и увидѣлъ шляпу, забытую Короной. Глаза ихъ невольно встрѣтились.

Графъ Эрбахъ сохранилъ полное присутствіе духа и улыбаясь продолжалъ свой разсказъ. Но патеръ чувствовалъ себя пристыженнымъ и сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ, чтобы доказать свое усиленное вниманіе и изгладить непріятное впечатлѣніе, которое онъ долженъ былъ произвести на графа своимъ неумѣстнымъ любопытствомъ. Тѣмъ не менѣе, онъ былъ очень доволенъ, когда графъ всталъ съ своего мѣста и, ссылаясь на душный комнатный воздухъ, пригласилъ его прогуляться по саду.

— Вы увидите, какія у меня превосходныя сосны и буковыя деревья! сказалъ графъ. — Я убѣжденъ, что вы придете отъ нихъ въ полный восторгъ. Тамъ, на чистомъ воздухѣ, мы можемъ продолжать нашъ споръ о томъ, гдѣ кончается грань земнаго и начинается область сверхъ-естественнаго…

Съ этими словами они вышли изъ комнаты. Графъ, встрѣтивъ въ корридорѣ слугу, отдалъ ему приказъ приготовить комнату для гостя, но тотъ вѣжливо отказался отъ этой чести:

— На-дняхъ я воспользуюсь гостепріимствомъ вашего сіятельства — сказалъ онъ — и явлюсь къ обѣду; но сегодня я обѣщалъ приходскому священнику ночевать у него и не желалъ бы измѣнить данному слову.

Въ то время, какъ графъ Эрбахъ и патеръ вошли въ калитку, Гедвига уже стояла на другомъ концѣ сада. Она видимо ожидала кого-то на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ, нѣсколько дней тому назадъ, Корона разговаривала съ проѣзжавшимъ офицеромъ. Она пришла сюда не по собственному желанію, потому что послѣ того вечера она ни разу не была въ этой сторонѣ сада, отчасти изъ боязни встрѣтить Зденко, и частью вслѣдствіе робости, которая находила на нее при воспоминаніи о статномъ всадникѣ. При встрѣчѣ съ нимъ она была настолько смущена, что едва пробормотала нѣсколько словъ, и онъ, занятый Короной, мелькомъ взглянулъ на нее своими голубыми, ясными глазами; но съ тѣхъ поръ весь міръ получилъ для нея новое значеніе. Теперь, когда взглядъ ея разсѣянно блуждалъ по полянѣ и деревьямъ, растущимъ на опушкѣ лѣса, она невольно вспомнила тотъ вечеръ со всѣми подробностями. Она не могла дать себѣ яснаго отчета въ волновавшихъ ее чувствахъ и въ глубинѣ души завидовала Коронѣ, которая такъ спокойно разговаривала съ незнакомцемъ и такъ скоро забыла объ его существованіи, а сегодня, по какому-то странному капризу, отправила ее въ садъ сторожить его.

Въ сущности, Корона вспоминала о приключеніи у садовой стѣны только вслѣдствіе разговора съ графомъ и, вернувшись въ свою комнату, съ ужасомъ думала о томъ, что слухъ объ ея пребываніи въ Таннбургѣ можетъ дойти до ея бабушки. Императоръ въ Лейтмерицѣ!.. можетъ быть, этотъ незнакомый офицеръ одинъ изъ его адъютантовъ!.. Тогда она имѣетъ еще больше поводовъ для опасеній, такъ какъ старая графиня Турмъ, вѣроятно, уже написала всѣмъ своимъ знакомымъ въ Вѣну объ исчезновеніи ея внучки. Корона хотѣла сначала сама идти въ садъ, чтобы удостовѣриться собственными глазами, не проѣдетъ ли обратно незнакомый офицеръ въ назначенный имъ вечеръ, такъ какъ это должно было ускорить ея отъѣздъ изъ Таннбурга. Но она не рѣшилась на это, изъ боязни встрѣтить патера Ротгана, и упросила Гедвигу отправиться вмѣсто нея и ожидать у насыпи загадочнаго незнакомца.

Хотя Гедвига не раздѣляла опасеній своей подруги, но чувствовала какой-то неопредѣленный страхъ. Минутами она желала никогда не видѣть человѣка, нарушившаго ея душевное спокойствіе, но вслѣдъ затѣмъ ей хотѣлось крикнуть и вызвать его изъ глубины лѣса. Она знала заранѣе, что отвѣтитъ на его вопросы заикаясь и даже, быть можетъ, ничего не скажетъ ему. Тѣмъ не менѣе, томленіе ея усиливалось съ каждой минутой и она не могла представить себѣ большаго счастья, какъ вновь увидѣть его.

Прямая и стройная, стояла она у стѣны, съ лицомъ, обращеннымъ къ лѣсу. Окружающія ее сосны и ели образовали мрачный фонъ, на которомъ рельефно выдѣлялась ея высокая фигура въ свѣтломъ платьѣ, съ густыми, бѣлокурыми волосами, освѣщенными вечернимъ солнцемъ. Она была необыкновенно эффектна въ этой позѣ, и всякій, кто увидѣлъ бы ее въ эту минуту, невольно залюбовался бы ею. Она стояла нѣкоторое время неподвижно, но потомъ быстро бросилась въ сторону, чтобы спрятаться за стѣной. Однако, это не удалось ей, потому что было слишкомъ поздно, если она желала остаться незамѣченной. Какъ и въ тотъ вечеръ, изъ лѣсу выѣдалъ статный всадникъ, на бѣлой лошади, которая мѣрно выступала впередъ, какъ бы гордясь своимъ сѣдокомъ. Сзади ѣхали двое провожатыхъ. Они держались въ почтительномъ отдаленіи отъ перваго всадника, который въ своемъ зеленомъ мундирѣ съ золотыми пуговицами и богатомъ кушакѣ, украшенномъ драгоцѣнными камнями, сверкавшими на солнцѣ, казался еще красивѣе, нежели въ сѣромъ плащѣ, при мрачной дождливой погодѣ. Онъ узналъ издали Гедвигу и, приложивъ руку къ шляпѣ въ видѣ поклона, пронесся въ карьеръ по полянѣ и осадилъ лошадь около садовой стѣны.

— Вотъ я опять пріѣхалъ къ вамъ! сказалъ онъ съ веселой улыбкой. — Отцы капуцины не сдѣлали мнѣ никакого зла; тебѣ нечего бояться меня, глупая дѣвочка… Подыми голову и взгляни на меня. Гдѣ твоя барышня?

— Она не могла придти сегодня, отвѣтила краснѣя Гедвига, дѣлая надъ собой усиліе, чтобы взглянуть на всадника. Но она не могла выдержать его пристальнаго взора и опять опустила глаза.

— Какая ты хорошенькая! сказалъ онъ. — Но что съ тобой? ты чѣмъ-то смущена. Не случилось ли какого нибудь несчастія съ твоей барышней?

— Да, она нездорова, отвѣтила Гедвига, пользуясь тѣмъ, что нашелся благовидный предлогъ объяснить отсутствіе Короны. — У ней болитъ голова…

Всадникъ сдѣлалъ недовольную мину и недовѣрчиво посмотрѣлъ на молодую дѣвушку и на мрачную сосновую аллею, ведущую въ глубину сада. Онъ увидѣлъ издали двухъ мужчинъ, которые медленно шлц по аллеѣ.

— Жаль, продолжалъ онъ, — что мнѣ не удастся проститься съ твоей барышней. Но я долженъ былъ бы знать, что женщины рѣдко держатъ свое обѣщаніе и что ихъ расположеніе духа мѣняется, какъ вѣтеръ, безъ всякой видимой причины.

— Надѣюсь, вы не говорите серьезно, сказала Гедвига, задѣтая за живое этимъ замѣчаніемъ.

— Прости меня, я былъ несправедливъ относительно тебя, сказалъ всадникъ и его лицо приняло прежнее привѣтливое выраженіе. — Ты не забыла моей просьбы. Носи это въ память о всадникѣ, которому ты указала дорогу въ Лейтмерицъ. Я привезъ тебѣ этотъ подарокъ изъ города.

Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана небольшой золотой крестикъ, осыпанный брилліантами и рубинами, висѣвшій на шелковой лентѣ, и ловко накинулъ его на шею Гедвиги.

— Да благословитъ тебя Господь! — сказалъ онъ, любуясь смущеніемъ молодой дѣвушки и густой краской стыдливости, покрывавшей ея щеки. Затѣмъ, кивнувъ ей слегка головой, пришпорилъ свою лошадь и крикнулъ провожатымъ: — Въ деревню! У шинка мы дадимъ отдыхъ нашимъ лошадямъ!

Гедвига наклонилась черезъ стѣну, чтобы еще разъ взглянуть на всадника. Въ эту минуту она почувствовала, Что кто-то слегка прикоснулся до ея плеча.

— Кто этотъ офицеръ? спросилъ графъ Эрбахъ, который подошелъ къ ней вмѣстѣ съ патеромъ.

Они видѣли издали, что молодая дѣвушка разговаривала со всадникомъ.

Первымъ движеніемъ Гедвиги было схватиться за золотой крестъ, какъ бы изъ боязни, что у ней отнимутъ эту вещь, которая имѣла для нея двойную цѣну. Она была въ такомъ волненіи, что не могла выговорить ни одного слова, и только случай вывелъ ее изъ затрудненія. Всадникъ, улыбаясь, повернулся къ ней лицомъ.

— Я не ошибся! сказалъ графъ Эрбахъ. — Это императоръ!

Слова эти странно отозвались въ сердцѣ Гедвиги; но ей некогда было обдумывать ихъ, потому что она должна была сосредоточить все свое вниманіе, чтобы выслушать распоряженія графа. Онъ приказалъ ей открыть парадныя комнаты, приготовить спальню для императора, на случай, если его величеству угодно будетъ принять его приглашеніе и переночевать въ замкѣ.

Сдѣлавъ всѣ необходимыя распоряженія, графъ обратился къ патеру и сказалъ:

— Прошу извинить меня, если я оставлю васъ на нѣкоторое время. Садъ и библіотека къ вашимъ услугамъ; я вернусь сюда черезъ нѣсколько минутъ и буду опять мучить васъ своимъ разговоромъ. Императоръ на моей землѣ; я обязанъ явиться къ нему, въ качествѣ вассала; надѣюсь, что онъ снизойдетъ на мою просьбу остановиться въ замкѣ.

— Развѣ ваше сіятельство не позволитъ мнѣ удалиться на сегодняшній вечеръ? спросилъ патеръ. — Моя одежда не достаточно прилична для такого высокаго посѣтителя и, вдобавокъ, при моемъ неповоротливомъ умѣ и неловкости, я буду только стѣснять васъ своимъ присутствіемъ.

— Что за фантазія! Неужели вы добровольно упустите случай, который можетъ доставить вамъ положеніе, соотвѣтствующее вашему уму и знаніямъ? Я долженъ предупредить васъ, что намѣренъ познакомить съ вами императора, и увѣренъ, что его величество поблагодаритъ меня со временемъ за такую рекомендацію.

— Ваше сіятельство!..

— Если императоръ ненавидитъ іезуитскій орденъ, то изъ этого не слѣдуетъ, чтобы онъ не могъ оцѣнить единичной вполнѣ достойной личности, хотя бы она принадлежала къ обществу іезуитовъ. Онъ долженъ желать, чтобы въ его государствѣ было побольше такихъ духовныхъ лицъ, какъ вы, многоуважаемый патеръ…

Съ этими словами графъ Эрбахъ поспѣшно вышелъ изъ садовой калитки, а патеръ молча направился къ сосновой аллеѣ съ равнодушнымъ видомъ человѣка, который отдаетъ себя на произволъ судьбы и не намѣренъ сдѣлать ни одного шага для улучшенія своей участи.

Въ это время невольный виновникъ суеты, происходившей въ замкѣ, доѣхалъ до деревенскаго шинка и, соскочивъ съ лошади, бросилъ поводья конюху. Другой, сопровождавшій его пожилой всадникъ въ офицерскомъ мундирѣ, почтительно отворилъ ему дверь гостинницы, но онъ, окинувъ бѣглымъ взглядомъ первую комнату, сказалъ:

— Прикажите хозяину принести сюда кружку краснаго вина, я останусь на дворѣ подъ этимъ орѣшникомъ.

— Ваше величество…

— Не забывайте, что меня зовутъ графъ Фалькенштейнъ! Мы отдохнемъ здѣсь немного. Какъ для насъ, такъ и для лошадей, это будетъ не лишнее.

Пожилой офицеръ вошелъ въ домъ, а тотъ, который называлъ себя графомъ Фалькенштейномъ, остался на дворѣ, гдѣ подъ вѣтвистымъ деревомъ, покрытымъ спѣлыми орѣхами, поставленъ былъ длинный деревянный столъ и двѣ скамьи. На одной изъ нихъ расположился только что прибывшій путешественникъ, щедро заплативъ деревенскому парню, который несъ его тяжелый чемоданъ. Увидя незнакомаго офицера, онъ вѣжливо поклонился ему и, подвинувшись на скамьѣ, уступилъ ему свое мѣсто. Этотъ поблагодарилъ его легкимъ наклоненіемъ головы и сѣлъ у стола, не спуская глазъ съ молодаго путешественника, который заинтересовалъ его съ перваго взгляда. Для странствующаго ремесленника онъ былъ слишкомъ хорошо одѣтъ и, судя по щедрой платѣ носильщику, не нуждался въ деньгахъ. Покрой его голубаго суконнаго сюртука съ блестящими стальными пуговицами представлялъ нѣчто среднее между дорожнымъ пальто и городскимъ платьемъ. На немъ былъ длинный жилетъ изъ полушелковой матеріи съ большими затканными цвѣтами, желтые нанковые панталоны, только что вошедшія тогда въ моду, и черные башмаки съ стальными пряжками. Изъ кармана, какъ бы для соблазна дорожныхъ бродягъ, висѣла серебряная цѣпочка съ печатью; но путешественникъ, вѣроятно, разсчитывая на свою физическую силу, чувствовалъ себя въ безопасности отъ какихъ бы то ни было нападеній. Спокойствіе, съ какимъ онъ взялъ чемоданъ изъ рукъ деревенскаго парня и положилъ на скамью вмѣстѣ съ плащемъ и палкой, бросилось въ глаза офицеру, называвшему себя графомъ Фалкенштейномъ. Вѣжливый поклонъ, съ которымъ встрѣтилъ его путешественникъ, навелъ его на мысль, что онъ, вѣроятно* изъ Саксонскаго курфиршества, гдѣ жители славились своей учтивостью, между тѣмъ какъ желтоватые волосы незнакомца, старательно заплетенные въ косичку, связанную черной лентой, его сѣрые глаза, сильная фигура и добродушное выраженіе лица, носившаго отпечатокъ духовной жизни, ясно указывали въ немъ сѣвернаго уроженца. Но что могло привести его сюда, въ далекую чешскую деревню? Этотъ вопросъ особенно занималъ офицера, но онъ не рѣшался заговорить съ незнакомцемъ, пока не пришелъ хозяинъ со стаканами и двумя бутылками, такъ какъ путешественникъ также приказалъ подать себѣ вина. Вслѣдъ затѣмъ появился спутникъ офицера и, обмѣнявшись съ нимъ многозначительнымъ взглядомъ, молча сѣлъ рядомъ.

Офицеръ налилъ себѣ вина и, взявъ стаканъ, сказалъ: — Извините меня, милостивый государь, но, по моему мнѣнію, вино особенно пріятно, когда оно приправлено разумной бесѣдой.

— Само собою разумѣется! отвѣтилъ путешественникъ съ привѣтливой улыбкой. — Но я не зналъ, угодно ли будетъ знатному господину разговаривать съ человѣкомъ, занимающимъ скромное положеніе въ свѣтѣ…

— Пью за его благополучное прибытіе въ Богемію, отвѣтилъ офицеръ, чокаясь съ незнакомцемъ, который поблагодарилъ его почтительнымъ поклономъ.

— Желаю вамъ успѣха въ дѣлахъ, которыя побудили васъ посѣтить нашу страну. Вы изъ Саксоніи?

— Я выѣхалъ вчера водой изъ Дрездена и, по прибытіи въ Теченъ, рѣшилъ продолжать свое путешествіе пѣшкомъ, чтобы немного ознакомиться съ мѣстностью.

— Вы, вѣроятно, любитель природы?

— Да. Къ тому же это первыя горы, которыя я вижу въ моей жизни. Съ ранняго дѣтства я мечталъ когда нибудь побывать въ нихъ. Я уроженецъ Бранденбурга, и мнѣ постоянно приходилось видѣть однѣ равнины.

— Вы изъ Бранденбурга? слѣдовательно, подданный прусскаго короля! По странному стеченію обстоятельствъ, ваши соотечественники до сихъ поръ не иначе являлись въ Богемію, какъ въ качествѣ враговъ.

— Война давно окончилась, а нашъ король и австрійскій императоръ-друзья и союзники. Я не понимаю, почему австрійцы и пруссаки должны ненавидѣть другъ друга? Говоримъ мы на одномъ языкѣ, и чего не достаетъ одной странѣ, то находимъ мы съ избыткомъ въ другой.

— Вы убѣждены въ этомъ?

— Подобный вопросъ можетъ всякаго поставить въ затрудненіе. Быть можетъ, я слишкомъ откровенно высказываю свое мнѣніе; простому бюргеру неприлично разсуждать о политикѣ… Я пріѣхалъ сюда съ цѣлью усовершенствованія въ моемъ ремеслѣ, такъ какъ Австрія въ этомъ отношеніи пользуется заслуженной славой…

— Я съ удивленіемъ слушаю васъ! Насколько мнѣ извѣстно, пруссаки глубоко убѣждены въ своемъ превосходствѣ надъ другими націями.

— Въ каждой странѣ можно встрѣтить самодовольныхъ глупцовъ, но умные люди смѣются надъ ними и не придаютъ этому особеннаго значенія. "И по ту сторону горъ живутъ такіе же люди, какъ мы, " говаривалъ мой покойный отецъ… Однимъ словомъ, во избѣжаніе всякихъ недоразумѣній, я долженъ сказать вамъ, милостивый государь, что намѣренъ совершить путешествіе въ Ломбардію для изученія способовъ разведенія шелковичныхъ червей въ Миланѣ и на Комо.

— Неужели вы думаете, что разведеніе шелковичныхъ червей возможно въ Бранденбургѣ? спросилъ офицеръ тономъ, въ которомъ слышалось искреннее участіе. Онъ почувствовалъ невольное уваженіе къ молодому человѣку, который ради жажды знанія рѣшился совершить такое далекое и небезопасное путешествіе изъ равнинъ своей холодной песчаной родины въ гористую Италію. — Хотя вашъ король и назначилъ серебряныя медали въ видѣ награды лучшимъ шелководамъ, но я слышалъ, что дѣло это идетъ несовсѣмъ успѣшно на вашей родинѣ.

— Вы правы, милостивый государь, — до сихъ поръ все это не болѣе, какъ попытки. Тутовыя деревья плохо ростутъ у насъ, и мы не имѣемъ никакого понятія объ уходѣ за шелковичными червями. Мы должны предварительно изучить это дѣло. Вотъ причина, побудившая меня ѣхать въ Италію. Я надѣюсь, что пріобрѣтенныя мною свѣдѣнія принесутъ пользу, если не мнѣ лично, то моему отечеству.

— Какъ счастливъ вашъ король, что у него есть люди, которые ставятъ общее благо выше своей собственной выгоды. Только при этомъ условіи можетъ процвѣтать государство. Сильно ошибаются тѣ монархи, которые возлагаютъ всѣ надежды на чиновниковъ и ничего не ждутъ отъ остальныхъ подданныхъ, среди которыхъ только и могутъ. быть истинные граждане.

— Я самъ нахожу, что въ Пруссіи не мѣшало бы предоставить больше свободы бюргерскому сословію. Нашъ король слишкомъ строгъ и хочетъ всѣхъ держать на помочахъ. Но торговля и промышленность, насколько я могъ убѣдиться изъ собственнаго опыта, слѣдуютъ своеобразнымъ законамъ, требующимъ изученія. Королевскіе декреты безсильны въ этомъ случаѣ.

— Можетъ быть, вы и правы, но люди не могутъ обойтись безъ руководителя. Этимъ только и поддерживается порядокъ, хотя я самъ нахожу, что вашъ король немного суровъ. Случалось ли вамъ видѣть его?

— Много разъ! Наши сады и фабричныя строенія находятся по близости его дворца въ Потсдамѣ. Онъ былъ настолько милостивъ, что позвалъ меня къ себѣ, когда услыхалъ о моемъ намѣреніи совершить путешествіе. Ему все извѣстно, и онъ постоянно вмѣшивается въ чужія дѣла…

Послѣдняя фраза вызвала тѣнь неудовольствія на лицѣ офицера. Онъ сдѣлалъ видъ, что не слышалъ ее.

Въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ гостинницы была небольшая деревенская церковь. Изъ дверей ея неожиданно появился человѣкъ съ всклоченными волосами и разстроеннымъ лицомъ; ломая руки, онъ побѣжалъ вдоль деревни.

— Если не ошибаюсь, это тотъ самый крестьянинъ, который провожалъ насъ въ Лейтмерицъ? спросилъ офицеръ своего товарища, сидѣвшаго рядомъ съ нимъ на скамьѣ.

— Да, это тотъ самый. Его не скоро забудешь!

— Что вы хотите сказать этимъ, Гаррахъ? Говорите прямо, безъ обиняковъ.

— Лицо этого крестьянина и тогда произвело на меня самое непріятное впечатлѣніе; я убѣжденъ, что онъ способенъ совершить какое угодно преступленіе. Онъ не безъ умысла вывелъ насъ тогда на ложную дорогу. Вѣроятно, и теперь у него на умѣ какое нибудь злодѣяніе.

— Какъ могло это вамъ придти въ голову! Онъ, вѣроятно, только что вышелъ отъ исповѣди.

— Одно другому не мѣшаетъ. Развѣ не бываютъ такіе примѣры? отвѣтилъ Гаррахъ вполголоса.

— Изъ васъ вышелъ бы самый строгій судья. Но я вижу, вы чѣмъ-то недовольны.

— Личная безопасность и лежащія на насъ обязанности побуждаютъ насъ зорко слѣдить за подобными субъектами. А въ томъ исключительномъ положеніи, въ которомъ я нахожусь въ настоящее время, я долженъ всѣми способами охранять священную особу…

Офицеръ громко захохоталъ.

— Такъ вы не шутя воображаете, что мы были въ опасности, или…

Онъ не окончилъ своей фразы, и лицо его приняло прежнее задумчивое выраженіе.

— Особенно, когда мы подвергаемъ себя опасности безъ малѣйшей необходимости, отвѣтилъ сухо Гаррахъ.

— Не хотите-ли осмотрѣть церковь? спросилъ офицеръ, вставая съ мѣста и сдѣлавъ нѣсколько шаговъ по дорогѣ въ церковь. — Развѣ вамъ не угодно идти съ нами? спросилъ онъ, обращаясь къ путешественнику, сидѣвшему у стола. — Впрочемъ вы, безъ сомнѣнія, лютеранинъ!..

— По моему убѣжденію, каждая церковь одинаково обязываетъ насъ относиться къ ней съ уваженіемъ.

— Ну, такъ, пойдемте вмѣстѣ съ нами и, вдобавокъ, не обращайтесь со мной такимъ церемоннымъ образомъ. Мы оба ничто иное какъ путешественники, и неизвѣстно, которому изъ насъ предстоитъ совершить труднѣйшій путь. Скажите мнѣ ваше имя?

— Фрицъ Бухгольцъ, отвѣтилъ молодой бюргеръ, слѣдуя за своимъ новымъ знакомымъ.

Церковь была пуста. Церковный сторожъ сметалъ пыль съ алтаря; вечернее солнце ярко свѣтило въ окна; золотыя полосы свѣта протягивались по полу. Дверь исповѣдальни, устроенной въ темномъ углу около ризницы, была открыта настежь.

Офицеръ и молодой бюргеръ дошли молча до алтаря. Первый набожно перекрестился, но вслѣдъ затѣмъ, сдѣлавъ нетерпѣливое движеніе, онъ указалъ своему спутнику на картину, висѣвшую на стѣнѣ. На ней былъ изображенъ Спаситель, умершій на крестѣ; голова его была опущена на грудь; изъ облака выступали ликъ и рука Бога Отца, которая прикасалась къ ранѣ, нанесенной Спасителю копьемъ римскаго воина. Алая кровь текла изъ раны въ золотую чашу, поддерживаемую ангелами, и лилась черезъ ея края въ глубину ада, гдѣ души грѣшниковъ, горѣвшія въ огнѣ, съ открытыми ртами, жадно ловили падающія капли.

— Можетъ ли быть что безобразнѣе подобнаго извращенія святыни! — сказалъ офицеръ взволнованнымъ голосомъ. — Какія нелѣпыя представленія должна возбуждать эта картина въ воображеніи бѣднаго народа. Какъ охотно сорвалъ бы я ее со стѣны и бросилъ въ кучу сора. Посмотрите на всѣ эти безполезныя украшенія, на которыя такъ щедра наша католическая церковь. Необходимо вымести все это, но другой метлой, чѣмъ та, которую держитъ въ рукѣ этотъ церковный сторожъ! Кто повѣсилъ эту картину? спросилъ онъ, обращаясь къ послѣднему.

— Нашъ новый священникъ выписалъ ее изъ Праги, отвѣтилъ съ гордостью сторожъ, опираясь на метлу. — Самъ архіепископъ Антонъ освящалъ ее! Сколько бы вы ни путешествовали, ваша милость, но вамъ нигдѣ не удастся увидѣть такой картины. Посмотрите, какъ томятся эти души въ огнѣ! Языкъ повисъ у нихъ изо рта, точно у собакъ въ жаркій лѣтній день. Что почувствуетъ каждый изъ насъ, когда наступитъ часъ страшнаго суда! Сколько голосовъ будутъ съ воплемъ молить Господа, чтобы онъ ниспослалъ имъ каплю святой крови, хотя при жизни никто изъ нихъ не хлопоталъ о спасеніи души путемъ покаянія и воздыханій…

Потокъ краснорѣчія благочестиваго сторожа былъ неожиданно прерванъ, такъ какъ въ дверяхъ ризницы показалась голова священника, который позвалъ его къ себѣ, хотя, повидимому, съ единственною цѣлью узнать, кто такъ громко разговариваетъ въ церкви? Но въ то время, какъ съ одной стороны выглянуло широкое, грубое лицо Гаслика, изъ противоположныхъ дверей появилась величественная фигура имперскаго графа въ голубомъ бархатномъ кафтанѣ, вышитомъ серебромъ, съ богато украшенной шпагой и крестомъ св. Стефана на красной лентѣ съ зелеными полосами. Гаррахъ первый замѣтилъ его и поспѣшно подошелъ къ нему; они вполголоса обмѣнялись нѣсколькими словами, и графъ Эрбахъ, снявъ шляпу, подошелъ къ офицеру послѣ трехъ почтительныхъ поклоновъ.

— Дозволено ли мнѣ будетъ привѣтствовать графа Фалькенштейна на моей землѣ? спросилъ онъ.

На лицѣ офицера выразилось удивленіе и какъ бы тѣнь недовѣрія и досады. Наступила минута молчанія; онъ провелъ рукой по лбу и сказалъ:

— Если не ошибаюсь, вы графъ Эрбахъ? Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, во время моей поѣздки въ Франкфуртъ, я встрѣтилъ васъ въ Гейссенштамѣ у графа Евгенія Шенборна… Очень радъ, что опять встрѣтился съ вами! Мы осматривали церковь; нѣкоторыя вещи намъ не особенно понравились въ ней.

— Слѣдовательно, я могу разсчитывать, что ваше сіятельство не откажетъ мнѣ въ своемъ содѣйствіи, если мнѣ придется жаловаться архіепископу на здѣшняго священника?

— Разумѣется!.. Чѣмъ скорѣе выметемъ мы весь этотъ соръ, тѣмъ лучше!..

Онъ произнесъ эти слова съ видимымъ усиліемъ. Съ самаго момента, когда графъ Эрбахъ вошелъ въ церковь, онъ чувствовалъ непреодолимое желаніе разспросить его о нѣкоторыхъ вещахъ и уяснить одинъ вопросъ, но чувство собственнаго достоинства и боязнь оскорбить графа не позволяли ему коснуться прошлаго. Два раза встрѣтилъ онъ этого человѣка въ Венеціи. Въ первый разъ онъ увидѣлъ графа Эрбаха, идущаго рядомъ съ, дамой, которую велъ подъ руку старикъ черезъ толпу масокъ, наполнявшихъ площадь св. Марка. Во второй разъ они встрѣтились ночью передъ однимъ дворцомъ на лѣстницѣ, ведущей къ каналу. Одинъ изъ нихъ, при видѣ другаго, ухватился за рукоятку своей шпаги. «Неужели графъ не узнаетъ меня»? спрашивалъ онъ себя съ безпокойствомъ, "или «онъ забылъ ту памятную для меня ночь»!

Графъ Эрбахъ, какъ бы угадывая его мысли, сказалъ:

— Я узналъ отъ конюха въ гостинницѣ, что ваше сіятельство остановились здѣсь проѣздомъ. Меня привела къ вамъ не только обязанность вассала засвидѣтельствовать свое почтеніе властелину, но и надежда, что ваше сіятельство снизойдетъ къ моей просьбѣ и согласится провести ночь въ моемъ замкѣ.

Офицеръ видимо колебался и въ первую минуту хотѣлъ отвѣтить отказомъ, но, послѣ нѣкотораго раздумья, сказалъ:

— Очень благодаренъ вамъ, графъ, за ваше любезное приглашеніе и съ удовольствіемъ принимаю его. Вашъ замокъ славится своимъ красивымъ мѣстоположеніемъ. Я найду въ немъ тишину и спокойствіе, которыя всегда полезны такому безпокойному человѣку, какъ я.

Съ этими словами онъ подалъ руку графу Эрбаху, который почтительно поцѣловалъ ее.

— У вашего сіятельства много преданныхъ вамъ вассаловъ, но ни одного изъ нихъ вы не могли болѣе осчастливить, чѣмъ меня, принявъ мое приглашеніе! сказалъ графъ Эрбахъ.

— Не думайте, чтобы ваше приглашеніе не налагало на васъ нѣкоторыхъ обязательствъ, сказалъ офицеръ съ веселой улыбкой. — Я не одинъ здѣсь. Помимо Эрнеста Гарраха, который, повидимому, знакомъ съ вами, я хочу навязать вамъ еще одного гостя. Но куда дѣвался мой новый знакомый? Пойдемъ отыщемъ его.

Они нашли молодаго бюргера на прежнемъ мѣстѣ подъ орѣшникомъ. Онъ говорилъ съ хозяиномъ гостинницы относительно лошадей и экипажа для своего дальнѣйшаго путешествія. Но теперь ему пришлось поневолѣ уступить настоятельному приглашенію знатныхъ господъ, которымъ онъ видимо понравился, за исключеніемъ Гарраха, смотрѣвшаго на него съ недовѣріемъ.

Графъ Эрбахъ ласково протянулъ ему свою руку и немного смутился, когда молодой бюргеръ, намѣренно или случайно, отвѣтилъ ему многозначительнымъ пожатіемъ руки. Онъ ласково улыбнулся своему новому знакомому и въ свою очередь крѣпко пожалъ ему руку.

ГЛАВА VI.

Австрія переживала смутное время. Все еще царствовала умная Марія Терезія, которая, послѣ смерти Фердинанда II, сплотила въ. одно государство обширныя земли, различные племена и народы, и держала ихъ подъ властью католической церкви и аристократіи. Но въ этомъ государствѣ не было внутренней связи; составныя его части, насильственно соединенныя между собою, распадались все болѣе и болѣе. Шаткость общественнаго строя была не столько ощутительна для сельскаго населенія, гдѣ масса, угнетенная крѣпостнымъ правомъ, жила безсмысленной жизнью день за день, и также не для городскихъ ремесленниковъ, которые были почти исключительно поглощены своими матеріальными интересами. Всего болѣе сознавалъ ее интеллигентный классъ, къ которому принадлежало большинство дворянъ, и бюргеры, выдающіеся своимъ образованіемъ, какъ то: доктора, юристы, богатые купцы, владѣльцы фабрикъ и пр.

Рядомъ съ приверженцами старины, можно было встрѣтить и новаторовъ, которые пока выражали свой образъ мыслей въ разговорахъ и письмахъ, такъ какъ время дѣятельности еще не наступило для нихъ. Броженіе охватило все населеніе обширной имперіи, предвѣщая близкій. переворотъ, настоящіе поводы къ которому оставались тайной для большинства. Въ то время, какъ одни открыто высказывали свое недовольство существующимъ порядкомъ вещей, другіе были убѣждены, что скоро наступитъ золотой вѣкъ и что стоитъ только терпѣливо выждать его. При этомъ весьма немногіе понимали, чего собственно могутъ они ожидать отъ будущаго и въ чемъ должна состоять новизна, къ которой всѣ такъ жадно стремились. Либеральные дворяне не подозрѣвали, что камень, который они хотѣли выломать изъ стѣны, повлечетъ за собой паденіе всего зданія, и что, въ силу новаго порядка вещей, имъ придется пожертвовать всѣми своими правами. Равнымъ образомъ, несчастные поденщики и крестьяне, страдавшіе подъ гнетомъ крѣпостнаго права, вѣроятно, прокляли бы то блестящее будущее, къ которому они такъ жадно стремились, еслибы знали, что они мѣняютъ свое жалкое существованіе еще на худшее и что плодами реформъ воспользуются только ихъ внуки и правнуки!

Всѣ были въ томительномъ ожиданіи и вѣрили въ исполненіе своихъ несбыточныхъ надеждъ; всѣхъ одинаково ослѣпляла далекая туманная картина земнаго рая, гдѣ люди, руководимые разумомъ и нравственностью, будутъ наслаждаться невозмутимымъ счастьемъ и спокойствіемъ. Еще непригляднѣе казалась тяжелая дѣйствительность, гдѣ на каждомъ шагу встрѣчались остатки средневѣковаго варварства, которые нужно было искоренить, во что бы то ни стало, хотя никто не зналъ, какъ приняться за дѣло и съ чего начать. Для всѣхъ -было ясно, что Австрія, въ смыслѣ прогресса, далеко отстала даже отъ незначительной Пруссіи, къ которой она относилась всегда съ такимъ пренебреженіемъ, и что она должна теперь идти гигантскими шагами, чтобы занять свое прежнее мѣсто на материкѣ.

Упорные приверженцы политическихъ традицій, освященныхъ многолѣтнею давностью, жаловались, что Марія-Терезія уже не такъ милостива къ нимъ, какъ въ былыя времена, и что она недостаточно довѣряетъ мудрости почетныхъ представителей духовенства. Но что значили эти жалобы сравнительно съ тѣмъ безпокойствомъ и боязнью, которыя внушалъ имъ сынъ Маріи-Терезіи, римско-германскій императоръ Іосифъ II. Пока онъ довольствуется скромнымъ титуломъ соправителя и не осуществилъ насильственно ни одной реформы изъ опасенія возбудить неудовольствіе своей матери; но въ мелочахъ онъ уже проявилъ такія черты характера, которыя наполнили тяжелымъ предчувствіемъ сердца старыхъ придворныхъ и совѣтниковъ Маріи-Терезіи. Въ немъ замѣтна была ненасытная жажда дѣятельности и отвращеніе отъ наружнаго блеска, этикета и пышности, которые считались обязательными при австрійскомъ дворѣ. «Страсть къ нововведеніямъ, которая впервые появилась у насъ послѣ смерти Карла IV», писалъ своему пріятелю князь Кевенгиллеръ, одинъ изъ приближенныхъ Маріи-Терезіи, «возрастаетъ теперь съ каждымъ днемъ, и настолько сильна въ молодомъ императорѣ, что скоро мы дойдемъ до полнаго отсутствія порядка или этикета при австрійскомъ дворѣ. Одна мать имѣетъ извѣстное вліяніе на этого господина, который считаетъ старые обычаи за пустые предразсудки; она могла бы помѣшать многимъ сомнительнымъ реформамъ, но она сама отчасти склонна къ нимъ, а съ другой стороны, ей часто недостаетъ для этого необходимаго мужества и настойчивости…» Придворные съ неудовольствіемъ покачивали головами, когда Іосифъ II отмѣнилъ торжественные пріемы, сталъ запросто бесѣдовать съ народомъ и въ офицерскомъ мундирѣ принималъ иностранныхъ пословъ. Вѣна приходила въ ужасъ отъ подобныхъ нововведеній; между тѣмъ, это были только слабые проблески тѣхъ реформъ, которыми была полна голова императора.

Здѣсь, въ Богеміи, вдали отъ чопорнаго двора императрицы-матери и непріязненныхъ и любопытныхъ взоровъ, онъ не считалъ нужнымъ соблюдать какія бы то ни было правила придворнаго этикета, тѣмъ болѣе, что путешествовалъ инкогнито, подъ именемъ графа Фалькенштейна. Сознавая превосходство своего ума, онъ не боялся унизить все императорское достоинство и охотно вмѣшивался въ народную толпу, чтобы узнать ея привычки нужды и потребности, увѣренный въ томъ, что онъ не останется незамѣченнымъ.

Ему нравилось общество, которое случайно собралось вокругъ него въ богемскомъ замкѣ; здѣсь онъ чувствовалъ себя свободнѣе, нежели среди своей обычной обстановки въ императорскомъ дворцѣ. Уваженіе, съ какимъ относился къ нему имперскій графъ и его гости, болѣе льстило самолюбію Іосифа II, нежели всѣ увѣренія въ вѣрности и преданности, которыя онъ такъ часто слушалъ отъ своихъ придворныхъ, не обращая на нихъ никакого вниманія.

Пріятная прохлада царила въ небольшой залѣ, гдѣ былъ приготовленъ роскошный ужинъ. Легкій вѣтеръ, врываясь время отъ времени въ открытыя окна, проносился надъ восковыми свѣчами, горѣвшими въ канделябрахъ; пламя наклонялось то въ ту, то въ другую сторону, и поперемѣнно освѣщало лица собесѣдниковъ. Патеръ Ротганъ незамѣтно овладѣлъ вниманіемъ небольшаго общества, благодаря своему краснорѣчію и разнообразнымъ свѣдѣніямъ. Графъ Эрбахъ представилъ его высокому посѣтителю съ лестнымъ отзывомъ объ его достоинствахъ и учености.

Іосифъ вѣжливо отвѣтилъ на поклонъ патера и заговорилъ съ. нимъ.

— Когда я встрѣчаю представителя католическаго духовенства въ миролюбивыхъ отношеніяхъ съ лицами другого исповѣданія, сказалъ онъ, — то это обстоятельство всегда располагаетъ меня въ его пользу!..

Патеръ употребилъ всѣ усилія, чтобы поддержать пріятное впечатлѣніе, которое онъ произвелъ на императора. Онъ старался дать такое направленіе разговору, чтобы послѣднее рѣшительное слово оставалось за Іосифомъ, который охотнѣе слушалъ, нежели говорилъ, и всегда высказывалъ свое мнѣніе короткими отрывистыми фразами. Предстоящее путешествіе Бухгольца въ Ломбардію послужило богатой и разнообразной темой для бесѣды случайно собравшагося общества; говорили о городахъ, чрезъ которые будетъ проѣзжать молодой бюргеръ, объ его родинѣ, достопримѣчательностяхъ Берлина, великомъ королѣ и возможности новой войны съ Пруссіей.

— Я признаю необходимость войны въ извѣстныхъ случаяхъ, сказалъ Іосифъ, — но, къ несчастью, не гожусь въ полководцы.

— Не одна война даетъ безсмертіе монархамъ, скромно замѣтилъ патеръ. Многіе изъ нихъ, по справедливости, считаются благодѣтелями своего народа, благодаря тому, что издали хорошіе законы и заботились о благѣ своего государства. Послѣ воинственнаго Трояна, слѣдовали миролюбивые императоры, которые пользуются не меньшей славой: Адріанъ, Антоній и Маркъ Аврелій. Такому незначительному монарху, какимъ былъ прусскій король до своихъ побѣдъ, ничего не оставалось, какъ взяться за шпагу. Но властелинъ обширнаго, хорошо устроеннаго государства, найдетъ и въ мирныхъ занятіяхъ источникъ неувядаемой славы и полную возможность дѣлать добро.

— Я вполнѣ согласенъ съ вами, почтенный патеръ, но, къ сожалѣнію, не мы одни управляемъ міромъ, — и у насъ есть молодые безпокойные сосѣди! сказалъ Іосифъ, указывая на Бухгольца, который въ это время безпокойно поворачивался на стулѣ.

Это замѣчаніе вызвало громкій смѣхъ остальнаго общества и увеличило смущеніе молодаго бюргера; но, сдѣлавъ надъ собой усиліе, онъ отвѣтилъ съ улыбкой: — Что касается меня лично, то я, въ качествѣ скромнаго ремесленника, искренній врагъ всякой войны. Въ воинственномъ государствѣ рабочая сила всегда играетъ самую жалкую роль. Я считаю это вполнѣ естественнымъ. Солдаты, защищая отечество, жертвуютъ своей жизнью, и по этому едва ли можно ставить имъ въ вину, что они всюду желаютъ бытъ первыми и относятся съ презрѣніемъ къ шелкопрядамъ.

— Да здравствуютъ шелкопряды! сказалъ Іосифъ, чокаясь съ Бухгольцемъ.

— Это слово имѣетъ у насъ растяжимое значеніе, сказалъ графъ Эрбахъ. — Не даромъ сравниваютъ ученыхъ съ шелковичными червями. Они также прядутъ нити драгоцѣнной ткани, которой пользуются отдѣльныя личности. Я не разъ задавалъ себѣ вопросъ: для кого собственно существуютъ искусства и науки? Изъ милліоновъ людей едва ли тысячи наслаждаются ихъ сокровищами; они недоступны ни для крестьянъ, ни для бѣдняковъ вообще, а составляютъ достояніе однихъ богачей и такъ называемаго образованнаго класса…

— Я нахожу такой порядокъ вещей абсолютно вреднымъ, замѣтилъ патеръ Ротганъ. — Мы должны устранить его по мѣрѣ возможности. Не подлежитъ сомнѣнію, что высоты и пропасти существуютъ вездѣ и горы не могутъ сдѣлаться долинами. Но, по примѣру нашего Спасителя, который не дѣлалъ различія между богатыми и бѣдными, мы обязаны употребить всѣ усилія, чтобы знаніе получило наибольшее распространеніе въ народѣ.

— Дайте намъ какъ можно больше школъ! воскликнулъ Іосифъ. Школа — наше единственное спасеніе! Если бы всѣ духовные думали, какъ вы, патеръ. Но, къ сожалѣнію, наше католическое духовенство видитъ въ каждомъ школьникѣ будущаго еретика. Вотъ главная причина, почему Австрія отстала въ дѣлѣ образованія отъ другихъ нѣмецкихъ земель. Нашъ календарь переполненъ праздничными днями, которые способствуютъ лѣни и невоздержанію. Наша жизнь должна представлять, прежде всего, непрестанный трудъ.

— Для большинства — несомнѣнно, но не для отдѣльныхъ личностей: съ досугомъ связано творчество! возразилъ патеръ Ротганъ. Но и помимо этого, неужели вы не признаете за человѣкомъ права бѣжать отъ суеты мірской и жить созерцательной жизнью?

— Нѣтъ! отвѣтилъ Іосифъ рѣзкимъ тономъ. — Кто живетъ въ государствѣ, тотъ обязанъ служить ему. Немало такихъ занятій, гдѣ работа не мѣшаетъ созерцанію и гдѣ, молясь Богу, можно помогать меньшей братіи. Въ монастыряхъ подъ словомъ созерцаніе обыкновенно скрывается лѣнь и бездѣліе!..

— Мнѣ кажется, что служеніе Богу, прежде всего, должно состоять въ заботѣ о благѣ людей и облегченіи ихъ страданій, сказалъ графъ Эрбахъ. — Неужели заслуги врача, который съ опасностью жизни посвящаетъ все свое время чумнымъ больнымъ, менѣе угодны Всевышнему, чѣмъ молитва, которую безсознательно бормочетъ монахъ, или проповѣдь нашего католическаго священника передъ заспанной паствой?

— Я вполнѣ раздѣляю ваше мнѣніе, сказалъ Іосифъ, пожимая руку хозяину дома. — Кто любитъ людей, тотъ любитъ Бога!

— Если такой взглядъ будетъ когда нибудь осуществленъ монахомъ, то это доставитъ счастье милліонамъ людей! сказалъ патеръ. — Даже въ самомъ стремленіи его подавить зло и доставить побѣду добру я вижу своего рода героизмъ и преклоняюсь передъ нимъ.

Іосифъ всталъ съ своего мѣста и съ волненіемъ прошелся по комнатѣ.

— Человѣкъ самъ по себѣ безсиленъ, сказалъ онъ; — чтобы сдѣлать что-либо, онъ долженъ имѣть за собою большинство. Въ противномъ случаѣ, онъ встрѣчаетъ на каждомъ шагу всевозможныя препятствія, которыя парализуютъ его волю и способность дѣйствовать. Что было хорошо и полезно сто лѣтъ тому назадъ, то теперь кажется намъ безсмысленнымъ, хотя въ то же время мы не рѣшаемся сдвинуть одинъ камень ветхаго зданія, изъ боязни, чтобы оно не обрушилось на насъ. Въ этомъ весь трагизмъ нашего положенія, мой дорогой графъ!

— Развѣ мы не переживаемъ то же самое въ нашей личной жизни? отвѣтилъ графъ Эрбахъ. — Рано или поздно каждый изъ насъ вынужденъ отказаться отъ понятій и отношеній, съ которыми было связано его личное счастье, и мы испытываемъ такое же тяжелое чувство, какъ будто сами зажигаемъ нашъ собственный домъ. Но проходятъ годы, и когда мы спокойно оглянемся на прошлое, то видимъ, что пережитая драма была необходима и что въ этомъ заключается прогрессъ. Какъ въ частной жизни, такъ и въ жизни цѣлаго государства, ничто не дается безъ труда и тяжелыхъ жертвъ.

— Совершенно вѣрно, подтвердилъ Іосифъ вполголоса и, замѣтивъ, что молодой бюргеръ слушалъ рѣчь графа съ усиленнымъ вниманіемъ, онъ ласково спросилъ его:

— Что скажете вы на это, г. Бухгольцъ? Случалось ли вамъ испытывать то, о чемъ говоритъ графъ или, другими словами, приходилось ли вамъ самому наносить раны своему сердцу въ силу необходимости?

— Да, я испытывалъ это два раза въ моей жизни, отвѣтилъ съ смущеніемъ Бухгольцъ. — Но можетъ ли интересовать моя темная судьба такихъ знатныхъ и образованныхъ господъ!..

— Вы не должны стѣсняться этимъ, замѣтилъ съ живостью графъ Эрбахъ. — Вдобавокъ, я убѣжденъ, что въ вашей жизни нѣтъ такихъ тайнъ, которыя вы считали бы нужнымъ скрывать. И такъ, начинайте свой разсказъ!

— Я готовъ исполнить ваше желаніе, сказалъ Бухгольцъ, — хотя мнѣ придется въ короткихъ словахъ разсказать вамъ мою біографію. Мой отецъ былъ достаточный человѣкъ и, замѣтивъ во мнѣ хорошія способности, рѣшилъ посвятить меня ученой карьерѣ. Между тѣмъ, съ дѣтства моей любимой мечтой было сдѣлаться живописцемъ, или скульпторомъ, но отецъ и слышать не хотѣлъ объ этомъ, такъ какъ считалъ всякое искусство пустымъ препровожденіемъ времени, не приносящимъ доходу. Онъ также не особенно уважалъ ученыхъ, но видѣлъ, по крайней мѣрѣ, что нѣкоторые изъ нихъ достигаютъ чиновъ и почета. Такимъ образомъ, на семейномъ совѣтѣ рѣшено было, что я сдѣлаюсь юристомъ, хотя я не имѣлъ къ этому ни малѣйшей склонности. Избѣгая ссоры съ отцомъ, я рѣшился навсегда отказаться отъ карьеры художника и, бросивъ, живопись съ отчаяніемъ въ сердцѣ, отправился въ университетъ въ Галле. Это былъ мой первый искусъ. Второй наступилъ скорѣе, чѣмъ я могъ ожидать. Мой старшій братъ помогалъ отцу въ дѣлахъ; два года все шло хорошо. Въ надеждѣ доставить радость отцу и современемъ приносить пользу государству, я работалъ усердно, несмотря на то, что законовѣдѣніе по прежнему нисколько не занимало меня. Но тутъ пришло извѣстіе, что братъ поссорился съ отцомъ и уѣхалъ изъ Бранденбурга; дѣла были разстроены; силы начали измѣнять отцу, онъ не въ состояніи былъ заботиться одинъ о многочисленной семьѣ… Я рѣшился вторично пожертвовать собой, такъ какъ увидѣлъ необходимость разстаться съ моими умственными занятіями, и обратиться въ дѣловаго человѣка. Новая непривычная работа ждала меня; я долженъ былъ обуздать свое сердце и покориться долгу. Мнѣ не пришлось раскаяться въ принесенныхъ жертвахъ, но я не знаю, хватило ли бы у меня силъ пережить вновь тѣ мученія, которыя я испыталъ въ этихъ двухъ случаяхъ…

Простой разсказъ молодаго бюргера глубоко тронулъ присутствующихъ, хотя въ немъ было много недосказаннаго.

— Я радуюсь за васъ, сказалъ Іосифъ, — что вы теперь ѣдете въ Италію. Прежняя страсть къ живописи, вѣроятно, не оставила васъ. Вы тамъ насмотритесь на картины и статуи, которыхъ не забудете во всю свою жизнь. Какая дивная природа будетъ окружать васъ! голубое небо, море…

— Какъ счастливы тѣ, которые имѣютъ возможность путешествовать! добавилъ графъ Эрбахъ. — Я всегда жалѣлъ бѣдняковъ, которые всю жизнь должны оставаться на какомъ нибудь клочкѣ земли. Можетъ ли что сравниться съ наслажденіемъ переѣзжать съ мѣста на мѣсто, посѣщать чужія земли, знакомиться съ чужими народами! Я вижу по выраженію лица патера Ротгана, что онъ не согласенъ съ этимъ; но это не мѣшаетъ мнѣ остаться при моемъ мнѣніи. Сидя на одномъ мѣстѣ, мы слишкомъ предаемся нашимъ личнымъ заботамъ и страданіямъ, между тѣмъ какъ во время путешествія, подъ вліяніемъ новыхъ впечатлѣній, притупляется всякое горе. Если бы я былъ могущественнымъ государемъ, то проводилъ бы всю жизнь въ путешествіяхъ, подобно императору Адріану.

— Я предполагаю, что Адріанъ путешествовалъ не для одного развлеченія, замѣтилъ Іосифъ. — Его главная цѣль была — познакомиться съ подвластными ему землями и своими подданными, чтобы доставить имъ возможное счастье.

— Мудрецы у всѣхъ народовъ, сказалъ патеръ, — смотрѣли на человѣческую жизнь, какъ на вѣчное странствованіе отъ мрака къ свѣту, отъ заблужденій къ истинѣ и отъ скорби въ блаженству… Путешествіе, предпринятое государемъ и выполненное имъ съ тою цѣлью, о которой говоритъ графъ Фалькенштейнъ, напоминаетъ ходъ блестящей звѣзды, которая на своемъ пути распространяетъ свѣтъ и тепло. Благодарные люди радостно привѣтствуютъ ее, какъ предвѣстницу лучшей будущности…

— Да здравствуетъ Адріанъ, великій путешественникъ! сказалъ графъ Эрбахъ, поднимая свой стаканъ: — такъ какъ мы не имѣемъ права назвать того государя, о которомъ такъ поэтически выразился многоуважаемый патеръ.

Іосифъ, улыбаясь, чокнулся съ хозяиномъ дома и, подозвавъ патера къ окну, сказалъ ему что-то вполголоса.

Разговоръ императора съ бывшимъ іезуитомъ продолжался всего нѣсколько секундъ.

— Рано или поздно наступитъ мой часъ, добавилъ вслухъ Іосифъ, желаю, чтобы онъ былъ и вашимъ. До свиданія,

Патеръ низко поклонился императору и, простившись съ хозяиномъ дома и Раррахомъ, вышелъ вонъ. Фрицъ Бухгольцъ послѣдовалъ его примѣру. Графъ Эрбахъ проводилъ своихъ гостей до передней, отдавъ приказъ слугѣ отвести молодого бюргера въ назначенную ему комнату въ верхнемъ этажѣ.

Между тѣмъ, патеръ медленно спустился по лѣстницѣ, ведущей на дворъ.

Со стороны развалинъ башни слышалось пѣніе прекраснаго женскаго голоса. Патеру показалось, что это голосъ Короны; но вслѣдъ затѣмъ раздалось сопрано менѣе искусное и слабѣе перваго. На грудѣ развалинъ появилась стройная фигура Гедвиги; лунный свѣтъ скользнулъ по ея лицу; она указывала рукой на освѣщенныя окна валы, гдѣ только что кончился ужинъ.

Длинная тѣнь патера отчетливо обрисовалась на камняхъ вымощеннаго двора, который въ это время былъ ярко освѣщенъ луной. Гедвига отскочила въ испугѣ и скрылась за развалинами. Пѣніе умолкло.

Сторожъ отворилъ ворота патеру и снова заперъ ихъ. На дворѣ царила мертвая тишина. Гедвига вернулась на прежнее мѣсто, осторожно оглядываясь по сторонамъ.

Извѣстіе, сообщенное Гедвигой, что императоръ въ замкѣ и что онъ тотъ самый всадникъ, съ которымъ онѣ разговаривали у садовой стѣны, возбудило любопытство Короны; ей захотѣлось увидѣть его. Можетъ быть, онъ подойдетъ къ окну, или выйдетъ въ садъ… Разсчитывая на это, она вышла съ Гедвигой изъ своей комнаты, какъ только графъ сѣлъ за ужинъ съ своими гостями, и поспѣшила къ развалинамъ, откуда можно было отчасти видѣть то, что дѣлалось въ столовой, благодаря открытымъ окнамъ.

Графъ Эрбахъ и Іосифъ остались одни въ залѣ. Слуги, убравъ ужинъ, удалились. Эрнстъ Гаррахъ вышелъ, чтобы сдѣлать всѣ необходимыя приготовленія въ спальнѣ его величества. Чѣмъ менѣе обращалъ вниманія императоръ-философъ на внѣшность и всякія формальности, тѣмъ важнѣе казались они Гарраху, который считалъ себя отвѣтственнымъ передъ императрицей-матерью за всѣ странности ея сына. Сегодняшняя встрѣча съ незнакомымъ господиномъ у шинка обошлась счастливѣе, чѣмъ онъ ожидалъ. Общество за ужиномъ держало себя по всѣмъ правиламъ придворнаго этикета. Императрица, вѣроятно, не нашла бы ничего дурного въ знакомствѣ ея сына съ бывшимъ іезуитомъ. Что же касается Бухгольца, то онъ думалъ, что отдавая отчетъ ея величеству, можно будетъ умолчать о нѣкоторыхъ подробностяхъ и выдать его за торговаго агента прусскаго короля…

Размышляя такимъ образомъ, Гаррахъ съ безпокойствомъ думалъ о завтрашнемъ днѣ, но надѣялся, что при его бдительности ему удастся предупредить всякое отступленіе отъ придворнаго церемоніала.

Между тѣмъ, императоръ Іосифъ, отпустивъ патера, съ возрастающимъ нетерпѣніемъ ожидалъ минуты, когда онъ останется наединѣ съ графомъ Эрбахомъ. Ему казалось, что слуги слишкомъ долго убираютъ ужинъ и что Гаррахъ медлитъ съ своимъ уходомъ. Онъ не хотѣлъ удалить его раньше времени, изъ боязни возбудить этимъ подозрѣніе графа и помѣшать его откровенности.

Наконецъ, Гаррахъ молча вышелъ изъ комнаты.

Когда шумъ его шаговъ затихъ въ передней, Іосифъ отошелъ отъ окна.

Графъ Эрбахъ задумчиво стоялъ среди залы, облокотившись на спинку кресла. Свѣтъ восковыхъ свѣчей прямо падалъ на его лицо, на которомъ не видно было и тѣни смущенія или неудовольствія.

— Неужели я ошибся? спрашивалъ себя съ недоумѣніемъ Іосифъ. — Но, такъ или иначе, я постараюсь вызвать его на откровенность…

— Благодарю васъ за пріятный вечеръ, сказалъ онъ, обращаясь къ графу Эрбаху. — Теперь я надѣюсь, что вы, въ свою очередь, доставите мнѣ удовольствіе и посѣтите меня въ Вѣнѣ.

— Я только что вернулся изъ Италіи и былъ проѣздомъ въ Вѣнѣ.

— Вы были въ Италіи? Герцогъ тосканскій писалъ мнѣ, что въ прошлую, зиму графъ Эрбахъ очаровывалъ флорентинское общество своимъ остроуміемъ и любезностью.

— Великій герцогъ былъ очень милостивъ ко мнѣ. Я провелъ нѣсколько мѣсяцевъ во Флоренціи, и съ удовольствіемъ вспоминаю объ этомъ городѣ, гдѣ нѣтъ ни такого формализма, какъ въ Римѣ, ни такой распущенности, какъ въ Венеціи. Веселье въ этомъ городѣ уживается съ серьезнымъ настроеніемъ, что, судя по описаніямъ, составляло отличительную черту средневѣковаго общества…

Іосифъ не разслышалъ послѣдней фразы, потому что былъ весь поглощенъ занимавшимъ его вопросомъ.

— Вы упомянули о Венеціи, сказалъ онъ. — Долго ли вы прожили тамъ?

— Я былъ тамъ во время карнавала.

— Вы говорите это какимъ-то страннымъ, недовольнымъ голосомъ! Дѣйствительно, венеціанскіе игроки издавна славились своими продѣлками. Представители высшихъ классовъ во времена республики содержали банки и занимались шулерствомъ…

— Вы, вѣроятно, предполагаете, что я попалъ въ руки игроковъ и они очистили мои карманы. Въ этомъ не было бы ничего особеннаго; я въ долгахъ чуть ли не съ пеленокъ и до смерти не избавлюсь отъ нихъ. Долги — наслѣдственное зло нѣмецкаго дворянства, и нисколько не безпокоятъ меня.

— Или, быть можетъ, вамъ измѣнила возлюбленная въ ненавистной для васъ Венеціи съ ея таинственными гондолами?

— Этого не могло случиться, потому что я былъ въ Венеціи съ моей женой!

До сихъ поръ они разговаривали въ шутливомъ тонѣ холостяковъ, бесѣдующихъ о карточной игрѣ, маскахъ и любовныхъ приключеніяхъ, когда даже серьезное чувство выражается въ легкомысленной и хвастливой формѣ. Но послѣднія слова графа Эрбаха, и въ особенности интонація его голоса, были слишкомъ серьезны, чтобы видѣть въ нихъ тѣнь шутки.

Іосифъ измѣнился въ лицѣ и едва могъ удержаться отъ восклицанія удивленія и даже отчасти испуга.

— Вы женаты! Мой братъ въ своихъ письмахъ ни разу не писалъ мнѣ о вашей женѣ… Извините за откровенность, но, по моему мнѣнію, вы представляете собою такой законченный типъ холостяка, что мнѣ трудно убѣдиться въ противномъ.

Послѣдняя фраза была сказана тономъ вопроса, и графъ Эрбахъ долженъ былъ отвѣтить на нее.

— Я женатъ на графинѣ Шварценбергъ. Моя жена живетъ теперь въ Парижѣ съ своимъ дядей, княземъ Лобковичемъ, при дворѣ вашей сестры, французской королевы.

— Въ Версали! Урожденная Шварценбергъ!..

— Да, Рената Шварценбергъ.

— Это была его жена, я принялъ ее за дѣвушку! промелькнуло въ головѣ Іосифа, но онъ овладѣлъ собой и сказалъ спокойнымъ голосомъ:

— Я не помню, чтобы графиня Шварценбергъ когда нибудь была, при нашемъ дворѣ.

— Едва ли не въ тотъ самый день, какъ ее представили императрицѣ, она выѣхала изъ столицы и жила постоянно въ Богеміи. Послѣ нашей свадьбы, мы проѣзжали черезъ Вѣну, но не являлись ко двору, такъ какъ въ это время вы были въ отсутствіи, равно и ея величество императрица.

— Простите меня, дорогой графъ! воскликнулъ Іосифъ, протягивая руку графу Эрбаху. — Если бы я могъ предчувствовать такое усложненіе… Но я не виноватъ въ томъ горѣ, которое готовится вамъ… Какое странное совпадете! Въ настоящую минуту вы не поймете меня, и я слишкомъ взволнованъ, чтобы дать вамъ объясненіе, которое вы вправѣ требовать отъ меня… Въ другой разъ! Одно несомнѣнно, что я никогда больше не отпущу васъ отъ себя. Вы не должны покидать меня!

Онъ отошелъ отъ графа быстрыми шагами, закрывъ лицо рукою, быть можетъ, вслѣдствіе инстинктивнаго желанія скрыть волненіе, выразившееся въ чертахъ его лица.

Но эта предосторожность была лишняя, потому что графъ былъ настолько встревоженъ, что не въ состояніи былъ обращать вниманія на то, что дѣлалось вокругъ него. Мысли путались въ его головѣ; онъ молча стоялъ на мѣстѣ, опустивъ голову на грудь.

Іосифъ опять подошелъ къ нему.

— Позвольте мнѣ сдѣлать еще одинъ вопросъ, если вы обѣщаете мнѣ вашу дружбу, о которой я прошу васъ не въ качествѣ императора, а какъ простой человѣкъ, который съ первой минуты нашей встрѣчи почувствовалъ къ вамъ искреннюю симпатію…

— Спрашивайте, ваше величество!

— Ваше супружество было несчастливо?

Графъ почти ожидалъ этого вопроса.

— Могу ли я, вмѣсто отвѣта, разсказать вамъ небольшую исторію? Одинъ изъ моихъ предковъ, владѣвшій этимъ замкомъ, имѣлъ трехъ сыновей и объявилъ, что онъ назначитъ своимъ наслѣдникомъ того изъ нихъ, который отыщетъ трехъ шутовъ такой непроходимой глупости, что они въ этомъ отношеніи превосходили бы всѣхъ дураковъ Римско-Германской имперіи. Младшему изъ сыновей удалось выполнить это странное условіе завѣщанія и получить наслѣдство. Въ память этого событія, надъ входомъ старой башни высѣчены были изъ камня головы трехъ величайшихъ дураковъ имперіи, хотя ихъ лица настолько уродливы, что, по всѣмъ вѣроятіямъ, они скорѣе принадлежатъ фантазіи художника, нежели дѣйствительности.

— Кто были эти дураки по своему общественному положенію?

— Одинъ изъ нихъ, какъ разсказываетъ хроника, былъ богатый баронъ, который хотѣлъ разомъ все передѣлать въ своихъ помѣстьяхъ. Онъ велѣлъ разорить свой замокъ, чтобы вмѣсто него построить новый, болѣе красивый; затѣмъ онъ приказалъ срубить лѣсъ, чтобы имѣть пахатную землю, обратилъ свои поля въ луга, крестьянамъ далъ свободу и обращался съ ними, какъ съ равными, хотѣлъ уничтожить собственность и бракъ… Наконецъ, его собственные крестьяне поймали его и доставили роднымъ, которые рѣшили на семейномъ совѣтѣ лишить его свободы. Наслѣдникъ моего предка познакомился съ нимъ въ Швабіи; съ другимъ дуракомъ онъ встрѣтился на границѣ Тироля. Этотъ жилъ въ прекрасномъ замкѣ, стоявшемъ на высокой горѣ, и пользовался общимъ уваженіемъ въ странѣ. Нѣсколько лѣтъ онъ слылъ даже за мудреца, но подъ конецъ глупость его все-таки обнаружилась. Ему пришла фантазія дѣлать ручными лисицъ и волковъ и пріучать орловъ къ охотѣ за мелкими птицами. Никакая неудача не останавливала его и онъ продолжалъ свои попытки. Между прочимъ, онъ купилъ у одного странствующаго цыганскаго табора пятилѣтнюю дѣвочку, которая, по его предположенію, была украдена въ венеціанской области. Не имѣя дѣтей, онъ воспитывалъ ее, какъ своего собственнаго ребенка, берегъ и наряжалъ, какъ принцессу. Дѣвочка выросла и обратилась въ стройную красавицу, по никакое воспитаніе не могло обуздать ея дикой натуры. Напрасно добрые люди совѣтовали ея пріемному отцу запереть ее во-время въ монастырь; онъ не хотѣлъ никого слушать, въ томъ убѣжденіи, что его воспитаніе принесетъ, рано или поздно, свои плоды. Онъ строго охранялъ молодую дѣвушку; ни одному молодому человѣку не было доступа въ замокъ; онъ не иначе отпускалъ ее изъ дому, какъ въ закрытомъ портшезѣ, и самъ всегда сопровождалъ ее верхомъ. Но что вышло изъ всего этого? Молодая цыганка усвоила себѣ всѣ пороки и притворство культурныхъ людей. Когда она увидѣла, что ничего не достигнетъ открытымъ сопротивленіемъ, то неожиданно перемѣнила обращеніе и усыпила бдительность безумнаго старика ласками и покорностью. Затѣмъ, выбравъ удобное время, она украла всѣ деньги и драгоцѣнности, какія были въ домѣ, и убѣжала съ какимъ-то юношей. Своего пріемнаго отца она привязала веревками къ постели и заткнула ему ротъ платкомъ изъ боязни, чтобы онъ своими криками не поднялъ на ноги слугъ. Къ разряду этихъ дураковъ слѣдуетъ причислить и меня; я также хотѣлъ воспитывать другихъ, забывая, что обоюдныя уступки составляютъ необходимое условіе брака. Я не считалъ нужнымъ слѣдить за собою, а только думалъ о томъ чтобы исправить характеръ моей жены и измѣнить ея взгляды. Къ несчастью, сознаніе нашихъ ошибокъ большею частью приходитъ къ намъ слишкомъ поздно.

— Не всегда, возразилъ Іосифъ. Если смерть не отняла у насъ любимаго существа, то мы имѣемъ еще возможность исправить передъ нимъ нашу вину. Для меня лично все кончено! Я лишился навсегда любимой женщины, которая для меня была дороже всего на свѣтѣ. Вы страдаете отъ временной разлуки, потому что никогда не испытали другой разлуки — вѣчной! Можетъ ли вѣра въ загробную жизнь поддержать кого бы то ни было и уменьшить тоску осиротѣвшаго сердца? Я не считаю это возможнымъ. Когда опускается крышка гроба надъ дорогимъ покойникомъ и священникъ утѣшаетъ васъ обѣщаніями рая, вы слышите злобный голосъ, который упорно нашептываетъ вамъ: ты никогда не увидишь его болѣе! никогда…

Со двора послышалось пѣніе молодыхъ женскихъ голосовъ.

Іосифъ замолчалъ и сталъ прислушиваться.

Немного погодя, обѣ дѣвушки вышли изъ развалинъ, успокоенныя тишиной, царившей въ замкѣ.

— Я долженъ быть въ претензіи на васъ, мой дорогой графъ, сказалъ Іосифъ. — Вы спрятали отъ меня вашихъ дамъ!

— Ваше величество!..

— Да будетъ вамъ извѣстно, что я познакомился съ обѣими красавицами, хотя совершенно случайно. Въ наказаніе за вашу скрытность, вы должны доставить мнѣ удовольствіе и пригласить ихъ сюда. Нѣтъ ли у васъ скрипки? мы могли бы заняться музыкой… Я особенно люблю ее въ тяжелыя минуты жизни, такъ какъ въ звукахъ ея заключается успокоительная сила, которая благотворно дѣйствуетъ на взволнованную душу.

Графу Эрбаху пришло въ голову, что онъ долженъ воспользоваться случаемъ и заручиться покровительствомъ императора для Короны, такъ какъ ея родные не посмѣютъ отказаться отъ подобнаго посредничества. Въ виду этого онъ разсказалъ своему гостю исторію молодой дѣвушки, не упоминая о пѣвцѣ. Но Іосифу уже было все извѣстно, такъ какъ старая графиня послала довѣренныхъ людей отыскивать свою внучку въ ближайшихъ женскихъ монастыряхъ и, между прочимъ, въ Лейтмерицѣ, во время его пребыванія въ этомъ городѣ. Узнавъ объ этомъ, онъ невольно вспомнилъ о красивой дѣвушкѣ, видѣнной имъ въ саду Таннбурга, и мысленно рѣшилъ, что это бѣжавшая графиня. Турмъ.

— Теперь, когда я окончательно убѣдился въ ея знатномъ происхожденіи, продолжалъ улыбаясь Іосифъ, — мнѣ кажется, что мы сами должны сдѣлать ей визитъ, а не приглашать ее сюда. Судя по ея веселому пѣнію, она не будетъ въ претензіи, если мы явимся къ ней въ такой поздній часъ ночи.

По желанію Іосифа, немедленно былъ посланъ слуга къ Коронѣ на противоположную сторону замка съ докладомъ о посѣщеніи господъ. Въ ожиданіи его возвращенія, графъ Эрбахъ сообщилъ императору о своемъ намѣреніи отправить Корону въ Парижъ, такъ какъ считаетъ несовмѣстнымъ съ рыцарской честью выдать ее на руки старой графинѣ Турмъ, которая, вѣроятно, исполнитъ свое обѣщаніе и запретъ молодую дѣвушку въ монастырь.

— Въ виду этого, добавилъ графъ, — я рѣшился прибѣгнуть къ милости вашего императорскаго величества и просить васъ написать нѣсколько словъ ея величеству Маріи Антуанетѣ, чтобы она взяла Корону подъ свое высокое покровительство.

— Мы еще поговоримъ объ этомъ, возразилъ Іосифъ. — Само собою разумѣется, что ее не слѣдуетъ запирать въ монастырь; она слишкомъ молода, чтобы проводить жизнь въ заключеніи среди нашихъ испорченныхъ католическихъ монахинь!.. Но въ данную минуту я не способенъ соображать что-либо. Все, что вы разсказали, кажется мнѣ какимъ-то сновидѣніемъ!..

Вошелъ слуга съ докладомъ, что фрейлейнъ ожидаетъ господъ.

Іосифъ взялъ подъ руку графа Эрбаха; они шли по длиннымъ корридорамъ, едва освѣщеннымъ восковой свѣчей, которую слуга несъ передъ ними; шаги ихъ глухо раздавались по каменному полу.

— Ваша исторія о трехъ дуракахъ въ высшей степени поучительна, продолжалъ Іосифъ. — Сколько мудрости и безумія въ ихъ желаніи преобразовать свѣтъ, пересилить природу… Не можете ли вы сообщить мнѣ, когда жили эти чудаки, хотя подобныхъ идеалистовъ можно встрѣтить во всѣ времена…

— Башня построена въ половинѣ пятнадцатаго столѣтія, отвѣтилъ графъ; — на гербѣ, украшенномъ головами трехъ дураковъ, даже выставленъ 1468 годъ. Я нашелъ разсказъ объ этой исторіи въ рукописи, хранившейся въ замкѣ и написанной по окончаніи Тридцатилѣтней войны.

— Но вы говорили мнѣ только о двухъ дуракахъ; кто же былъ третій?

Въ эту минуту слуга отворилъ дверь, которая вела въ комнату Короны.

Молодыя дѣвушки въ ожиданіи гостей преобразили ее въ небольшую концертную залу, убранную цвѣтами. Фортепьяно было открыто, віолончель стояла у стола; скрипка покойнаго графа, перешедшая во владѣніе Рехбергера, лежала на низкомъ табуретѣ; на пюпитрахъ разложены были ноты. Вся комната была ярко освѣщена восковыми свѣчами.

Корона встрѣтила гостей привѣтливой улыбкой. Гедвига стояла въ углу съ опущенными глазами; на щекахъ ея горѣлъ яркій румянецъ.

— Добрый вечеръ! сказалъ Іосифъ. — Какъ хорошо и уютно у васъ. Съ какимъ вкусомъ убрали вы комнату! Въ этомъ отношеніи женщины всегда останутся феями…

— Вы приказали благодарить насъ за наше пѣніе въ такихъ лестныхъ выраженіяхъ, отвѣтила Корона, — что мы сочли своимъ долгомъ употребить всѣ усилія, чтобы принять достойнымъ образомъ такихъ любителей музыки!

— Вы, повидимому, желаете, фрейлейнъ, чтобы мы занялись музыкой?

— Да, если вамъ будетъ угодно, возразила Корона.

Съ этими словами она сѣла у фортепіано и взяла нѣсколько аккордовъ. Графъ Эрбахъ послѣдовалъ ея примѣру и провелъ смычкомъ по струнамъ віолончели. Іосифъ перелистывалъ ноты.

— Вотъ тріо Гайдена для віолончели, скрипки и фортепіано сказалъ императоръ, взявъ ноты съ пюпитра. — Я мало знакомъ съ этимъ композиторомъ, но слышалъ о немъ самыя восторженныя похвалы отъ Николая Эстергази, капеллой котораго онъ уже дирижируетъ нѣсколько лѣтъ. Если вы согласны, то мы сыграемъ это тріо, только заранѣе прошу снисхожденія. Судя по вашему пѣнію, фрейлейнъ, вы настоящая артистка; графъ, вѣроятно, хорошо владѣетъ віолончелью; но я принадлежу къ числу самыхъ посредственныхъ скрипачей.

Онъ взялъ скрипку и нѣсколько смутился, потому что въ эту минуту въ комнатѣ раздался веселый смѣхъ Короны.

— Посмотрите, кузенъ Эрбахъ, сказала она, указывая на окно.

На выступающемъ карнизѣ сидѣла кошка и жалобно мяукала.

Испуганная смѣхомъ молодой дѣвушки, она соскочила на лугъ, освѣщенный серебристымъ свѣтомъ луны, и продолжала мяукать.

Іосифъ настроилъ свою скрипку.

— Какой превосходный инструментъ! сказалъ онъ. — Кремона не даромъ славится своими скрипками. Если у насъ выйдетъ кошачья музыка, то въ этомъ виноваты будутъ сами музыканты, а не инструменты!

Гедвига поставила пюпитры по обѣимъ сторонамъ фортепіано и встала за стуломъ Короны, чтобы перелистывать ноты.

Раздалась тихая, плавная музыка. Звуки были такъ же торжественно спокойны, какъ голубоватое ночное небо, смотрѣвшее въ окна. Великій композиторъ совмѣстилъ въ этихъ мелодіяхъ серьезное направленіе Баха съ смѣлымъ полетомъ Глюка и придалъ имъ столько игривости, наивной прелести и полноты. Время отъ времени съ звуками музыки сливался порывъ вѣтра и шелестъ листьевъ. Всѣ трое были настолько поглощены игрой, что сознаніе времени и пространства исчезло для нихъ; они чувствовали себя какъ бы перенесенными въ другой лучшій міръ. Задумчиво прислушивалась Гедвига къ мягкимъ ласкающимъ звукамъ, не рѣшаясь оглянуться въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Іосифъ.

— Браво! Пьеса выполнена превосходно, сказалъ онъ, положивъ скрипку на стоявшее возлѣ него кресло и обращаясь къ Коронѣ.

— Иначе и быть не могло, когда такіе искусные пальцы прикасаются къ клавишамъ. Эту пьесу вы должны проиграть въ Версали; французская королева вполнѣ оцѣнитъ вашу игру!

— Въ Версали! воскликнула Корона, — неужели, графъ…

Она не окончила своей фразы, потому что Іосифъ, съ свойственною ему живостью, обратился къ Гедвигѣ:

— Вы добрая- и скромная дѣвушка; всегда оставайтесь такою!.. Желаю всѣмъ покойной ночи.

Съ этими словами онъ пожалъ руку графу и, сдѣлавъ легкій поклонъ обѣимъ дѣвушкамъ, вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА VII.

Прошло четыре дня съ того памятнаго вечера, когда Іосифъ посѣтилъ Таннбургъ, но толки объ этомъ не прекращались въ замкѣ и въ деревнѣ. На слѣдующее утро, прежде чѣмъ разнеслась молва, что офицеръ въ зеленомъ мундирѣ, который останавливался у гостинницы, говорилъ со сторожемъ въ церкви и ночевалъ въ замкѣ — былъ императоръ Іосифъ, — онъ уѣхалъ другой дорогой, не заѣзжая въ деревню съ своими обоими спутниками — пожилымъ офицеромъ и слугой. Графъ Эрбахъ провожалъ своего гостя около мили; крестьяне видѣли, какъ они выѣхали шагомъ изъ замка и были оба такъ заняты разговоромъ, что не обратили никакого вниманія на ихъ почтительные поклоны. Тѣмъ не менѣе, императоръ не забылъ о нихъ; въ тотъ же день Рехбергеръ передалъ приходскому священнику отъ имени графа Фалькенштейна пятьдесятъ дукатовъ, изъ которыхъ половина назначена была на сельскую школу, а другая для раздачи бѣднымъ крестьянамъ.

Григорій Гасликъ выразилъ свою благодарность въ самыхъ преувеличенныхъ похвалахъ, въ надеждѣ, что слова его хотя отчасти будутъ переданы императору. Въ глубинѣ сердца онъ былъ недоволенъ случившимся и завидовалъ патеру Ротгану, который такъ ловко воспользовался пріѣздомъ его величества. Почему онъ не узналъ высокаго посѣтителя въ ту минуту, когда выглянулъ изъ дверей ризницы и не подошелъ къ нему? Зачѣмъ не пришло ему въ голову показать достопримѣчательности церкви знатнымъ господамъ? Онъ бранилъ себя мужикомъ и неучемъ, и въ то же время готовъ былъ приписать причину своей неудачи патеру Ротгану, который, вѣроятно, такъ очернилъ его передъ графомъ Эрбахомъ, что тотъ даже не удостоилъ пригласить его къ своему столу.

«Земные владыки дурны сами по себѣ, думалъ Гасликъ, и праведникамъ много приходится терпѣть отъ нихъ. Но еще опаснѣе лицемѣрные священники, которые ради тщеславія отвергаютъ все, что есть лучшаго въ религіи, и въ угоду свѣтскимъ людямъ поднимаютъ на-смѣхъ набожность своихъ собратій»…

Если бы Гасликъ не былъ пріученъ съ дѣтства къ безпрекословному послушанію и самой строгой дисциплинѣ, то, быть можетъ, онъ поссорился бы съ Ротганомъ въ ту же ночь, какъ патеръ вернулся изъ замка. Неувѣренный въ томъ, что ему удастся сохранить спокойствіе и присутствіе духа, онъ легъ въ постель ранѣе обыкновеннаго и увидѣлъ своего гостя только на другой день за завтракомъ. Патеръ съ своимъ обычнымъ тактомъ сообщилъ ему до малѣйшихъ подробностей все, что говорилось въ замкѣ.

Если этотъ разсказъ еще болѣе усилилъ зависть приходскаго священника, то во всякомъ случаѣ онъ не могъ пожаловаться на недостатокъ довѣрія со стороны своего бывшаго наставника.

Патеръ упомянулъ, между прочимъ, что видѣлъ дочь управляющаго, добавивъ, что ея красота должна обаятельно дѣйствовать на мужчинъ и что поэтому не мѣшаетъ привлечь ее на сторону католической церкви. Что же касается другой дѣвушки, то онъ не встрѣчалъ ея въ замкѣ, и думаетъ, что тутъ произошло какое нибудь недоразумѣніе. Но трудно было убѣдить въ этомъ священника, который упорно стоялъ на своемъ мнѣніи, и патеръ, не считая нужнымъ распространяться# далѣе на эту тему, удалился въ другую комнату подъ предлогомъ, что онъ долженъ написать нѣсколько писемъ. Въ сущности, патеръ искалъ уединенія, чтобы дать себѣ ясный отчетъ въ событіяхъ прошлаго вечера и записать ихъ въ своемъ дневникѣ, Дѣйствительность превзошла самыя смѣлыя его ожиданія; ему не нужно будетъ искать окольныхъ путей, чтобы найдти доступъ къ трону. Онъ вошелъ на первую ступень лѣстницы, ведущей къ власти и почестямъ; онъ еще не зналъ, какимъ образомъ ему удастся подняться на высоту, но ему было достаточно очутиться на дорогѣ къ цѣли.

Окончивъ свои занятія, онъ вернулся въ первую комнату, гдѣ засталъ хозяина дома на прежнемъ мѣстѣ и былъ пораженъ его печальной и разстроенной физіономіей. Онъ догадывался, что причина этого заключается отчасти въ невниманіи императора и графа Эрбаха къ честолюбивому священнику, но въ то же время ясно видѣлъ, что тутъ скрывается и нѣчто другое. Григорій Гасликъ хранилъ относительно этого упорное молчаніе и только мало-по-малу, благодаря ловкимъ вопросамъ, Ротгану удалось выпытать отъ него, что его душа обременена сомнѣніями по поводу одной важной и опасной тайны, которую ему открыли на исповѣди. При этомъ священникъ горько жаловался, что судьба привела его въ Таннбургъ, гдѣ вліяніе еретиковъ, масоновъ и богоотступниковъ должно породить тѣ же преступленія и пороки, отъ которыхъ нѣкогда погибли Содомъ и Гоморра…

Въ полдень патеръ Ротганъ отправился въ замокъ. Онъ нашелъ графа Эрбаха въ веселомъ расположеніи духа и въ хлопотахъ.

— На дняхъ я намѣреваюсь послать Рехбергера въ Парижъ, сказалъ онъ. У меня теперь столько всякихъ дѣлъ, что я не знаю, какъ и справлюсь съ ними! Императоръ произвелъ на меня самое пріятное впечатлѣніе. Я убѣжденъ, что Австрія можетъ ожидать всего лучшаго со вступленіемъ на престолъ Іосифа II. Какой сильный и ясный умъ! Сколько искренняго желанія принести пользу государству!..

Патеръ и присутствовавшій при этомъ Бухгольцъ охотно подтвердили восторженныя похвалы, расточаемыя графомъ Эрбахомъ.

Четыре слѣдующихъ дня прошли въ дѣятельнымъ приготовленіяхъ къ отъѣзду. Вскорѣ всѣмъ сосѣдямъ стало извѣстно, что графъ посылаетъ своего вѣрнаго слугу Рехбергера въ Парижъ за графиней Ренатой и что Гедвига ѣдетъ съ отцомъ во избѣжаніе дурныхъ слуховъ, которые могли бы подняться въ томъ случаѣ, если бы молодая дѣвушка осталась въ замкѣ наединѣ съ графомъ. Все это казалось настолько естественнымъ, что никто не сомнѣвался въ правдивости этого извѣстія. Григорій Гасликъ по окончаніи воскресной проповѣди пригласилъ даже свою паству усердно молить Пресвятую Богородицу и всѣхъ святыхъ о благополучномъ возвращеніи графини Эрбахъ, которая всегда была матерью для набожныхъ и бѣдныхъ людей Таннбурга. Патеръ Ротганъ въ это время молча слѣдилъ за тѣмъ, что происходило въ замкѣ, остерегаясь высказать кому бы то ни было свои мысли. Онъ не сомнѣвался въ присутствіи Короны и въ томъ, что графъ откровенно признался во всемъ императору, который быть можетъ и посовѣтовалъ ему послать молодую дѣвушку въ Парижъ. Это предположеніе само по себѣ могло принудить патера къ молчанію, тѣмъ болѣе, что онъ былъ многимъ обязанъ семейству Турмъ и не хотѣлъ безъ крайней необходимости навлечь на себя гнѣвъ старой графини, или повредить репутаціи ея внучки. Поэтому онъ съ своей стороны не сказалъ ни одного слова, которое могло бы опровергнуть, или подтвердить ходившіе слухи. Графъ былъ очень доволенъ осторожностью патера въ такомъ щекотливомъ дѣлѣ и ежедневно приглашалъ его въ себѣ въ гости.

Визиты патера Ротгана были тѣмъ безопаснѣе, что обѣ дѣвушки, занятыя шитьемъ нарядовъ, сидѣли безвыходно въ своихъ комнатахъ. Надежда увидѣть Парижъ, оперу, французскій дворъ, и насладиться полной свободой — все это могло отуманить голову Короны. Самыя смѣлыя ея мечты и представленія должны были осуществиться и принять опредѣленную форму. Жизнь, которая до сихъ поръ была такъ пуста и однообразна, получала смыслъ; далекое путешествіе не только могло доставить ей удовольствіе, но и умственное развитіе.

Въ то время какъ Корона шумно выражала свою радость, Гедвига молча наслаждалась счастьемъ, наполнявшимъ ея сердце. Повидимому, ничто не измѣнилось въ ея личности и обращеніи; но ласковое слово и вниманіе человѣка, который казался ей олицетвореніемъ всѣхъ нравственныхъ достоинствъ, придали новое выраженіе ея лицу. Она не задавалась мыслью о безцѣльности своей любви и не могла себѣ представить большаго счастья, какъ снова увидѣть того, котораго она не смѣла даже мысленно назвать своимъ возлюбленнымъ. Предстоящее путешествіе отчасти пугало ее. Что, собственно, былъ для нея Парижъ? Громкое названіе, съ которымъ связывалось представленіе о громадномъ городѣ, гдѣ люди говорятъ непонятнымъ языкомъ и живутъ чуждой для нея жизнью. Корона должна была употребить все свое краснорѣчіе, чтобы успокоить Гедвигу и заинтересовать ее «писаніемъ чудесъ, которыя ожидаютъ ихъ въ Парижѣ. Съ другой стороны, забота о нарядахъ и укладка вещей мало-по-малу поглотили все вниманіе взволнованной дѣвушки и отогнали послѣднюю тѣнь боязни» которую внушало ей неопредѣленное будущее. Она должна была отправиться въ Лейтмерицъ съ отцомъ, чтобы сдѣлать разныя покупки для дальней дороги, и провела цѣлый день въ лавкахъ. Въ деньгахъ не было недостатка, такъ какъ графскій управляющій въ его отсутствіе продалъ по высокой цѣнѣ дрова и хлѣбъ прусскимъ торговцамъ. Такимъ образомъ, графъ къ общему удивленію заплатилъ за все во-время и чистыми деньгами. Рехбергеръ, который въ обыкновенное время проповѣдывалъ бережливость и умѣренность въ расходахъ, на этотъ разъ не жалѣлъ никакихъ тратъ, чтобы поддержать достойнымъ образомъ честь своего господина.

Графиня Рената и ея дядя должны были убѣдиться, по мнѣнію Рехбергера, что графъ Эрбахъ вовсе не въ такомъ безвыходномъ положеніи, какъ они воображаютъ, и что у него, помимо шварценбергскихъ дукатовъ, достаточно денегъ, чтобы снарядить барышню ко двору. Управляющій обратилъ также вниманіе и на свой туалетъ, потому что не хотѣлъ явиться жалкимъ бѣднякомъ въ столицу французовъ, на которыхъ смотрѣлъ съ нѣкоторымъ презрѣніемъ и за которыми гнался при Росбахѣ послѣ блестящей побѣды, одержанной прусскимъ королемъ. Большая дорожная карета, которая привезла графа въ замокъ его предковъ, была выдвинута изъ сарая на дворъ; каретникъ и кузнецъ усердно трудились надъ нею, чтобы сдѣлать нужныя поправки и изготовить ее для предстоящаго далекаго путешествія.

Графъ написалъ нѣсколько писемъ, которыя могли пригодиться Рехбергеру по пріѣздѣ въ Парижъ, но откладывалъ со дня на день письмо къ женѣ съ просьбой позаботиться о молодой дѣвушкѣ. Между тѣмъ, другая рекомендація, имѣвшая еще большее значеніе для Короны, была уже въ рукахъ послѣдней. Это была коротенькая записка Іосифа II къ французской королевѣ, слѣдующаго содержанія:

«Моя дорогая сестра Антуанета! Рекомендую вамъ фрейлейнъ Корону фонъ-Турмъ, мою хорошую пріятельницу и талантливую артистку, и прошу полюбить ее ради меня».

Графъ Эрбахъ вложилъ записку въ золотой медальонъ, заказанный для этой цѣли, и надѣлъ его на шею Короны, которая не разставалась съ нимъ. Она съ радостью думала о томъ, что наконецъ исполнится ея завѣтная мечта — быть принятой при французскомъ дворѣ.

Сердце ея было переполнено радостью. Однажды утромъ, сидя за шитьемъ, она сказала своей подругѣ съ веселой улыбкой:

— Теперь уже никто не остановитъ меня! Всѣ препятствія устранены; я буду пѣть и танцевать въ Версали!..

Гедвига, занятая своими мыслями, слегка вздрогнула при этихъ словахъ, какъ будто проснувшись отъ сна и уколола себѣ палецъ иголкой.

— Что съ вами! воскликнула со смѣхомъ Корона. Ужъ не влюбились ли вы въ императора! или, быть можетъ, мечтаете о нѣжномъ свиданіи съ французскимъ королемъ?

Гедвига ничего не отвѣтила и еще ниже наклонила голову надъ работой. Она чувствовала, какъ кровь прилила ей къ сердцу, которое усиленно билось.

Шутки Короны мучительно дѣйствовали на нее. Но когда ее оставляли въ покоѣ, она предавалась сладкимъ мечтамъ, не замѣчая ухаживанія Бухгольца, ни тѣхъ нѣжныхъ взглядовъ, которые онъ бросалъ на нее при встрѣчѣ въ корридорахъ и на лѣстницѣ.

Между тѣмъ, молодой бюргеръ полюбилъ ее съ перваго взгляда всѣми силами своей души. Послѣ ночи, проведенной имъ въ замкѣ, онъ увидѣлъ ее утромъ на дворѣ, при яркомъ солнечномъ освѣщеній и съ этой минуты ея цѣломудренная красота и стройная фигура навсегда запечатлѣлись въ его сердцѣ. Онъ не уѣхалъ въ продолженій дня и, уступая своему затаенному желанію, съ радостью согласился на предложеніе графа остаться еще нѣкоторое время въ замкѣ. Онъ не былъ связанъ никакими обязательствами и пользовался независимымъ состояніемъ; что могло мѣшать ему поддаться чувству, которое впервые овладѣло имъ съ такой непреодолимой силой? Съ другой стороны, въ качествѣ купца и дѣловаго человѣка, онъ привыкъ взвѣшивать свои поступки и, не довѣряя первому впечатлѣнію, рѣшилъ воспользоваться случаемъ, чтобы познакомиться съ своей возлюбленной въ ея повседневной жизни. Его спокойная, ровная натура не была способна на дикіе порывы страсти. Безсознательная любовь не могла удовлетворить его; онъ не признавалъ привязаности безъ уваженія.

На этотъ разъ судьба покровительствовала ему; онъ не могъ испытывать и тѣни той двойственности чувствъ, которая такъ пугала его. Красота Гедвиги вполнѣ соотвѣтствовала ея нравственнымъ достоинствамъ, такъ какъ она представляла собою рѣдкое соединеніе ума, кротости, сильнаго характера и искренняго стремленія къ добру. Внѣшнія обстоятельства также сложились самымъ благопріятнымъ образомъ для Бухгольца; между имъ и молодой дѣвушки не было рѣзкаго различія въ общественномъ положеніи, которое бы раздѣляло ихъ, такъ что трудно было ожидать какого либо препятствія со стороны родственниковъ. Управляющій, вѣроятно, съ радостью отдалъ бы свою дочь приличному и образованному человѣку съ обезпеченнымъ состояніемъ.

Весь вопросъ заключался въ согласіи самой Гедвиги на бракъ; но Бухгольцъ терялся въ ея присутствіи и не находилъ ни удобнаго случая, ни подходящихъ выраженій, чтобы сдѣлать ей предложеніе. Онъ придумывалъ на досугѣ цѣлыя рѣчи и былъ убѣжденъ, что сумѣетъ выразить свои чувства въ приличной формѣ; но, встрѣчаясь наединѣ съ дочерью управляющаго, онъ могъ только молча любоваться ею и, заикаясь, съ трудомъ произносилъ нѣсколько словъ. Ему казалось неудобнымъ подойти къ молодой дѣвушкѣ съ любовнымъ объясненіемъ въ такое время, когда голова ея занята предстоящимъ путешествіемъ, а на рукахъ масса всякой работы. Онъ иногда спрашивалъ себя: не лучше ли ему тотчасъ же посвататься къ ней и увезти съ собою въ Италію? Но вслѣдъ затѣмъ онъ отказывался отъ этой мысли, потому что всякая внезапная женитьба представлялась ему въ родѣ скачка съ башни въ бурное море. Тѣмъ не менѣе, онъ съ безпокойствомъ думалъ о продолжительномъ отсутствіи Гедвиги. Ему приходили въ голову разные примѣры, когда разлука влюбленныхъ кончалась полнымъ разрывомъ.

Фрицъ Бухгольцъ, какъ всѣ сѣверные уроженцы, былъ склоненъ къ мечтательности, и чѣмъ больше предавался онъ раздумью, живя въ уединенномъ замкѣ, вдали отъ своей обычной дѣятельности, тѣмъ болѣе грустилъ онъ о близкомъ отъѣздѣ Гедвиги.

Во время одной изъ своихъ обычныхъ прогулокъ съ графомъ, онъ замѣтилъ, что и тотъ чѣмъ-то сильно озабоченъ. Послѣ пожатія руки при первой встрѣчѣ, когда молодой бюргеръ прикоснулся трижды мизинцемъ правой руки къ указательному пальцу графа, на что послѣдній отвѣтилъ ему такимъ же пожатіемъ, и они убѣдились, что оба одинаково принадлежатъ къ числу масоновъ, — между ними установились самыя искреннія отношенія. Оставшись наединѣ, они сообщили другъ другу о духовномъ состояніи и трудахъ своихъ ложъ, такъ какъ Эрбахъ былъ посвященъ въ масоны въ Гамбургѣ, а Бухгольцъ — въ Берлинѣ. Каждый изъ нихъ откровенно высказалъ другому свои завѣтныя мечты; графъ Эрбахъ, между прочимъ, выразилъ желаніе, чтобы масонскій союзъ занялся изслѣдованіемъ силъ природы и изысканіемъ способовъ продолжить человѣческую жизнь. Молодой бюргеръ находилъ совершенно достаточнымъ, если союзъ будетъ заботиться о соблюденіи мира и согласія, сблизитъ между собою членовъ разныхъ сословій и поддержитъ дѣломъ и словомъ возвышенныя цѣли свободы и братства. При этомъ Бухгольцъ, повидимому, не подозрѣвалъ, что политическія цѣли усердно преслѣдуются масонами въ Англіи и Франціи. Графъ не считалъ себя вправѣ сообщать ему опасной тайны, такъ какъ у масоновъ строго соблюдалось правило не посвящать вновь поступавшихъ братьевъ въ тѣ тайны, которыя могутъ быть открыты имъ только черезъ нѣкоторый промежутокъ времени и послѣ извѣстныхъ испытаній.

Бесѣда о дѣлахъ союза между графомъ и его гостемъ нерѣдко переходила къ ихъ личнымъ дѣламъ. Поэтому весьма естественно, что и на этотъ разъ графъ Эрбахъ откровенно сообщилъ молодому бюргеру свои опасенія относительно будущности Короны. Поѣздка въ Парижъ была рѣшена; она освобождала молодую дѣвушку и его самого отъ тягостнаго и неопредѣленнаго положенія, которое давало поводъ къ разнымъ непріятнымъ толкамъ на ихъ счетъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онѣ надѣялся съ помощью Короны помириться съ женой, что было весьма желательно какъ для его душевнаго спокойствія, такъ и въ виду того положенія, которое онъ занималъ въ свѣтѣ. Но чѣмъ ближе наступало время отъѣзда, тѣмъ болѣе видѣлъ онъ поводовъ въ серьезнымъ опасеніямъ. Рехбергеръ нигдѣ не бывалъ, кромѣ Франконіи, Саксоніи и Шлезвига, и можетъ очутиться въ безвыходномъ положеніи на чужой сторонѣ въ большомъ незнакомомъ городѣ. Если Рената откажется принять Корону подъ свое покровительство, то будетъ ли Рехбергеръ надежнымъ защитникомъ молодой дѣвушки?..

Бухгольцъ, не выдавая своей тайны, откровенно сознался, что вполнѣ раздѣляетъ опасенія графа. Такимъ образомъ, слово за слово, переходя отъ одного предположенія къ другому, они пришли къ одной и той же мысли.

— Если вы, графъ, ничего не имѣете противъ этого, сказалъ Бухгольцъ, — то я попросилъ бы у васъ позволенія проводить обѣихъ дѣвушекъ.

— Это будетъ жертва съ вашей стороны, и я не считаю себя вправѣ принять ее!

— Вы напрасно придаете такое значеніе моему предложенію. Я давно намѣревался посѣтить шелковыя фабрики въ Ліонѣ. Говорятъ, что тутовыя деревья лучше всего растутъ въ Провансѣ; поэтому я считаю весьма полезнымъ для себя, если мнѣ удастся посѣтить эту мѣстность. Что же касается Парижа, то всякій купецъ долженъ познакомиться съ нимъ; къ тому же онъ будетъ мнѣ почти по дорогѣ.

Всѣ возраженія графа были безсильны и не могли поколебать Бухгольца, который въ душѣ былъ очень доволенъ своимъ рѣшеніемъ. Путешествіе должно было доставить ему возможность доказать Гедвигѣ свою любовь. Къ тому же этимъ достигнута была его главная цѣль: онъ былъ избавленъ отъ печальной необходимости разстаться съ возлюбленной.

Обѣ дѣвушки приняли съ благодарностью предложеніе молодаго бюргера и шутя обѣщали безпрекословно слушаться его во время путешествія. Гехбергеръ, узнавъ, что онъ хочетъ ѣхать верхомъ, самъ вызвался отыскать ему хорошую лошадь. Маршрутъ былъ назначенъ изъ Эгера въ Бамбергъ, а оттуда на Франкфуртъ и Страсбургъ.

День отъѣзда еще не былъ назначенъ, когда патеръ Ротганъ явился въ замокъ съ прощальнымъ визитомъ и объявилъ о своемъ намѣреніи вернуться домой. Выразивъ графу свою глубокую благодарность за оказанное имъ гостепріимство, онъ сдѣлалъ тонкій намекъ, что въ саду графини Турмъ есть много ботаническихъ рѣдкостей, съ которыми не мѣшало бы познакомиться его сіятельству. Графъ былъ въ хорошемъ расположеніи духа и, ласково простившись съ патеромъ, обѣщалъ навѣстить его и старую графиню Турмъ непозже будущей недѣли. Затѣмъ патеръ Ротганъ пожелалъ счастливой дороги путешественникамъ и особенно Гедвигѣ, къ которой онъ относился съ видимымъ участіемъ, и вышелъ изъ замка.

При настоящемъ положеніи дѣлъ, патеръ искренно желалъ, чтобы путешественники благополучно достигли Парижа и чтобы Корона избавилась отъ опеки своей бабушки. Онъ надѣялся, что Корона, соединивъ обоихъ супруговъ, вернется ко двору въ Вѣну и вмѣстѣ съ графомъ Эрбахомъ пріобрѣтетъ вліяніе на императора.

Патеръ Ротганъ настолько увлекся своими планами, что ему и въ голову не приходило, чтобы они могли быть нарушены какимъ либо непредвидѣннымъ случаемъ. Поэтому онъ былъ вдвойнѣ озадаченъ, заставъ неожиданнаго гостя въ домѣ приходскаго священника, и ему необходимо было все самообладаніе, которое онъ пріобрѣлъ въ продолженіи двадцатилѣтней службы въ іезуитскомъ орденѣ, чтобы сохранить присутствіе духа.

Когда онъ отворилъ дверь, то увидѣлъ издали писаря Венцеля, который сидѣлъ въ задней комнатѣ и велъ таинственный разговоръ съ Григоріемъ Гасликомъ. Людмила стояла насторожѣ, чтобы какой нибудь непрошенный посѣтитель не подслушалъ ихъ. Патеръ, взглянувъ на лица обоихъ собесѣдниковъ, тотчасъ же догадался, что обитателямъ замка готовится несовсѣмъ пріятный сюрпризъ.

— Извините, я кажется помѣшалъ вамъ, сказалъ Ротганъ и хотѣлъ уйти.

— Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ Гасликъ, удерживая его за платье. — Вы должны дать намъ совѣтъ, многоуважаемый патеръ. Здѣсь совершаются ужасы, вопіющіе къ небу!..

Въ эту минуту въ углу комнаты, гдѣ висѣлъ образъ святаго Непомука въ почернѣвшей золотой рамкѣ, поднялась съ колѣнъ мрачная фигура съ взъерошенными волосами и лицомъ, искаженнымъ отъ гнѣва; руки, только что сложенныя для молитвы, были сжаты въ кулаки.

Это былъ Зденко.

— Рѣшите же чѣмъ нибудь, сказалъ онъ раздраженнымъ голосомъ, подходя къ столу. — Вы позвали меня. Что вамъ нужно?

Въ то время какъ священникъ уговаривалъ его успокоиться, Венцель Свобода разсказывалъ патеру съ ядовитой улыбкой, что найденъ слѣдъ убѣжавшей графини Турмъ.

— Знаете ли вы, гдѣ отыскалась эта благовоспитанная барышня? воскликнулъ писарь, разводя руками. — Она проживаетъ въ Таннбургѣ у графа Эрбаха, этого богоотступника, обремененнаго долгами…

— Совѣтую вамъ быть умѣреннѣе въ вашихъ выраженіяхъ! замѣтилъ патеръ. — Не забывайте, что вы на землѣ графа, и стоитъ ему только поднять мизинецъ, чтобы васъ выгнали отсюда палкою.

— Я присланъ сюда, какъ оффиціальное лицо, возразилъ писарь, вытянувшись во весь ростъ, но изъ благоразумія понижая голосъ. — Дѣло идетъ о нарушеніи супружеской вѣрности и насильственномъ похищеніи невинной дѣвушки! Эти уголовныя преступленія предусмотрѣны законами, изданными ея величествомъ императрицей въ 1769 году. Согласно статьѣ 77, нарушеніе супружеской вѣрности должно быть наказано смертью; равнымъ образомъ, по статьѣ 79, смертная казнь признается достойнымъ наказаніемъ за похищеніе невинной…

— Къ чему вся эта болтовня! воскликнулъ Ротганъ съ возрастающимъ нетерпѣніемъ, прерывая оратора.

— Этотъ почтенный человѣкъ употребляетъ слишкомъ сильныя выраженія, замѣтилъ священникъ, вмѣшиваясь въ разговоръ, — но факты, къ несчастью, совершенно вѣрны. Графъ Эрбахъ соблазнилъ графиню Корону фонъ-Турмъ. Можетъ ли быть что ужаснѣе этого! Еретикъ совращаетъ съ истиннаго пути католическую дѣвушку, невѣсту, обреченную небу!.. Сладкія рѣчи и вѣжливость этого господина ввели васъ въ заблужденіе, многоуважаемый патеръ, но это волкъ въ овечьей шкурѣ и сердце его полно злобы… Когда вы вступили на порогъ моего недостойнаго дома, я не скрылъ отъ васъ моихъ подозрѣній относительно графа…

— Въ настоящемъ случаѣ это не только подозрѣнія, но увѣренность! прошипѣлъ писарь, ударивъ рукой по своему желтому жилету. — У насъ тонкій слухъ и мы все знаемъ, между тѣмъ какъ нѣкоторые люди не хотятъ ничего видѣть и слышать! Вотъ письмо милостивой графини Елизаветы Турмъ къ оберъ-бургграфу, князю Евгенію Фюрстенбергу въ Прагѣ, въ которомъ она проситъ его принять законныя мѣры противъ этого разбойника и соблазнителя дѣвушекъ…

— Государство и церковь должны строго наказывать подобныхъ преступниковъ, пробормоталъ Гасликъ.

Патеръ Ротганъ, не смотря на все свое негодованіе, старался сохранить наружное спокойствіе.

— Вамъ, господа, извѣстны такія удивительныя исторіи, — сказалъ онъ насмѣшливымъ тономъ, — что мое общество должно стѣснять васъ. Мнѣ не приходилось видѣть графини Короны въ замкѣ, хотя я лично знакомъ съ нею; можетъ быть, она уѣхала верхомъ съ офицеромъ въ зеленомъ мундирѣ, которому г. священникъ забылъ поклониться вовремя. Не думаетъ ли Григорій Гасликъ загладить непочтительное обращеніе съ императоромъ тайными доносами и интригами противъ своего господина и патрона? Пусть Венцель Свобода отправится въ Прагу и убѣдится на опытѣ, кому больше повѣритъ оберъ-бургграфъ — ему, или графу Эрбаху? Что касается меня лично, то я не имѣю никакого желанія вмѣшиваться въ подобныя исторіи.

— Въ этой распрѣ, замѣтилъ скромно священникъ, — Господу угодно было отвергнуть сильныхъ и избрать своимъ орудіемъ мелкихъ людей.

— Давидъ убилъ великана Голіаѳа, пробормоталъ писарь, вынимая изъ кармана запечатанное письмо.

Въ дверяхъ появилась голова Людмилы, которая громко крикнула, что передъ домомъ остановился Рехбергеръ съ экипажемъ и ожидаетъ г-на патера.

— Намъ измѣнили! воскликнулъ съ испугомъ писарь, оглядываясь по сторонамъ въ надеждѣ отыскать выходъ.

— Господь да благословитъ васъ, сказалъ патеръ. Добрый вечеръ!

Священникъ проводилъ своего гостя до крыльца, не столько изъ учтивости, сколько изъ желанія узнать, съ какою цѣлью пріѣхалъ Рехбергеръ? Патеръ на минуту вошелъ въ комнату, служившею ему спальней, и вернулся оттуда съ небольшимъ узломъ въ рукахъ.

— Omnia mea mecum porto, сказалъ онъ, обращаясь съ улыбкой къ священнику, стоявшему на крыльцѣ.

Они пожали другъ другу руки. Въ это время Людмила, считая нелишнимъ усилить наблюденіе за патеромъ, выглянула изъ окна верхняго этажа.

Однако, противъ ожиданія, не случилось ничего подозрительнаго. Рехбергеръ соскочилъ на землю, предложилъ патеру сѣсть въ кабріолетъ, посланный ему графомъ, чтобы ѣхать въ городъ.

Ротганъ съ благодарностью воспользовался приглашеніемъ и, усѣвшись въ экипажъ, еще разъ поклонился священнику.

— Не хотите ли на прощанье понюхать табаку, г-нъ Рехбергеръ! сказалъ онъ громкимъ голосомъ, обращаясь къ управляющему и протягивая ему свою табакерку. — Это настоящій испанскій табакъ; я слышалъ, что испанскій король постоянно употребляетъ его.

Рехбергеръ, опустивъ пальцы въ табакерку, почувствовалъ у себя въ рукахъ небольшой клочекъ свернутой бумаги. Ротганъ, заходя въ свою комнату за вещами, наскоро написалъ нѣсколько словъ графу. Старый солдатъ тотчасъ же догадался, чего желаетъ патеръ, и крѣпко захвативъ пальцами бумажку, медленно поднесъ къ носу и съ видимымъ наслажденіемъ принялся нюхать.

Экипажъ уѣхалъ. Гасликъ вернулся домой къ своему гостю.

— Ну, теперь мы избавились отъ этого измѣнникаі воскликнулъ онъ раздраженнымъ голосомъ. — Намъ не удалось ничего узнать отъ него. Да будутъ прокляты эти служители Христа, которые отожествляютъ слово божіе съ діавольской наукой! Они занимаются ухаживаніемъ за дочерьми ханаанскими и поклоняются филистимскимъ идоламъ. Дайте мнѣ слово, г-нъ Венцель, что при вашемъ первомъ свиданіи съ архіепископомъ и почтенной графиней Турмъ, вы опишете имъ надлежащимъ образомъ этого порочнаго еретика.

— Само собою разумѣется, что я не стану щадить его! Я уже давно слѣжу за нимъ. Онъ принадлежатъ къ поклонникамъ новизны, которые съ нетерпѣніемъ ждутъ смерти нашей благочестивой императрицы. Они хотятъ всѣхъ насъ обратить въ пруссаковъ. Говорятъ, что молодой императоръ заключилъ союзъ съ старымъ прусскимъ королемъ, чтобы водворить новые порядки въ своемъ государствѣ, отмѣнить десятину, барщину, уничтожить религію… Но меня все таки безпокоитъ это дѣло, добавилъ шепотомъ писарь. Дѣйствительно ли вы увѣрены въ томъ, что молодая графиня скрывается въ замкѣ?

— Клянусь всѣми святыми, что да; вы можете спросить этого человѣка, котораго она ударила вѣткой по лицу, отвѣтилъ священникъ, указывая глазами на стоявшаго въ углу Зденко.

— Мы должны овладѣть ею во что бы то ни стало! продолжалъ Венцель вполголоса. Старая графиня получила письмо изъ Милана отъ своего сына. Дому Турмъ грозитъ полное раззореніе. Молодой графъ Прокопъ завелъ дурныя знакомства, надѣлалъ пропасть долговъ, которые необходимо выплатить сполна. Въ виду этого, рѣшено отдать развратную дѣвушку въ монастырь. Медлить нечего! Послѣ всѣхъ этихъ приключеній или, лучше сказать, скандаловъ, ни одинъ богатый или знатный человѣкъ не захочетъ жениться на ней sine dote, т. е. безъ приданаго, потому что ея почтенный братецъ всѣхъ ихъ пуститъ по міру. А она еще вдобавокъ sine corona — безъ дѣвичьяго вѣнка!

Сказавъ эти слова, Венцель громко расхохотался, вѣроятно, находя ихъ крайне остроумными.

— Вы пріѣхали во-время, замѣтилъ Гасликъ; — мнѣ говорили, что она должна черезъ нѣсколько дней отправиться въ Парижъ, но я не вѣрю этому, и предполагаю, что графъ увезетъ ее въ свое франконское помѣстье.

— Я долженъ спѣшить въ Прагу, сказалъ Венцель. — Благодарю васъ за все то, что вы сообщили мнѣ. Этотъ человѣкъ поѣдетъ со мною. Могу ли я довѣрять ему?

— Какъ самому себѣ! отвѣтилъ священникъ. — Онъ будетъ вѣрно служить намъ, такъ какъ я связалъ его церковнымъ обѣтомъ; вдобавокъ онъ чувствуетъ непримиримую ненависть къ обитателямъ замка…

Въ то время какъ этотъ разговоръ происходилъ въ домѣ священника, Рехбергеръ задумчиво шелъ по дорогѣ, ведущей въ деревню. Свернувъ въ сторону, онъ прочиталъ записку, переданную ему Ротганомъ.

На клочкѣ бумаги были написаны три слова: «Здѣсь Венцель Свобода».

Рехбергеръ не считалъ возможнымъ, чтобы присутствіе какого нибудь ничтожнаго писаря могло быть опаснымъ для графа. Онъ скорѣе готовъ былъ допустить, что убѣжище Короны сдѣлалось извѣстна ея бабушкѣ и что Ротганъ хочетъ предупредить объ этомъ его господина и избавить отъ непріятныхъ хлопотъ.

— Не лучше ли мнѣ самому расправиться съ этимъ негодяемъ, чтобы отбить у него охоту вмѣшиваться въ чужія дѣла, подумалъ Рехбергеръ, выходя опять на почтовую дорогу. Съ того мѣста, на которомъ онъ стоялъ, никто не могъ выйти незамѣченнымъ изъ дома приходскаго священника. Онъ радовался въ душѣ, что на этотъ разъ вмѣсто охотничьяго ножа съ нимъ была толстая трость изъ испанскаго тростника, и съ удовольствіемъ размахивалъ ею по воздуху.

— Такихъ уродовъ, какъ этотъ Венцель, бормоталъ онъ вполголоса, можно привести въ страхъ божій только съ помощью палки: «Люди пропали бы безъ палки», сказалъ великій король Фридрихъ. Они до сихъ поръ бродили бы по лѣсамъ, какъ дикіе звѣри. Палка создала королей и государства. Она же научитъ этого горбатаго лакея старой графини вести себя какъ слѣдуетъ!..

Наконецъ, открылась Дверь священническаго дома. Вышелъ широкоплечій парень и, окинувъ внимательнымъ взглядомъ дорогу, прямо направился къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ Рехбергеръ. Это былъ Зденко. Старый управляющій, зная его необузданный характеръ, охотно избѣжалъ бы этой встрѣчи, предчувствуя, что молодой крестьянинъ опять обратится къ нему съ своимъ сватовствомъ къ Гедвигѣ, но чувство собственнаго достоинства не позволяла ему уйти. Онъ рѣшился еще разъ выслушать назойливаго жениха.

Зденко, подойдя къ нему на нѣсколько шаговъ, вопросительно посмотрѣлъ на нетго своими черными глазами изъ подъ широкихъ полей шляпы.

— Добрый вечеръ, сказалъ онъ послѣ минутнаго молчанія нерѣшительнымъ голосомъ.

— Спасибо за привѣтъ! отвѣтилъ сурово Рехбергеръ, махнувъ тростью съ такимъ видомъ, какъ будто хотѣлъ сказать: ну, убирайся прочь, мнѣ съ тобой разговаривать нечего!

Молодой крестьянинъ видимо колебался. Въ немъ боролись двѣ страсти: гордость побуждала его уйти, любовь къ Гедвигѣ удерживала на мѣстѣ и подстрекала сдѣлать еще одну попытку къ достиженію цѣли. Послѣдняя одержала верхъ.

— Г-нъ Рехбергеръ, не угодно ли вамъ будетъ выслушать меня?

— Только, пожалуйста, избавь отъ исповѣди; на то у васъ есть попъ!

— Почему вы третій годъ отказываете мнѣ въ рукѣ вашей дочери?

— Чортъ побери, неужели нѣтъ другихъ дѣвушекъ помимо Гедвиги

— Вы постоянно говорите мнѣ это. Сначала вы находили, что Гедвига слишкомъ молода и что мнѣ также не мѣшаетъ быть годомъ постарше. Затѣмъ, я опять пришелъ къ вамъ; вы отвѣтили мнѣ — поговори съ Гедвигой…

— Сегодня я скажу тебѣ то же самое. Если дѣвушка согласна, то господь съ вами! Сдѣлай одолженіе, не корчи такой постной физіономіи, какъ будто волкъ отнялъ у тебя ягненка. Пойми разъ навсегда, что вы не годитесь другъ для друга. Я воображаю, какой шумъ поднялъ бы вашъ попъ, если бы самый богатый его прихожанинъ женился на лютеранкѣ. А ты теперь высиживаешь цѣлые дни въ домѣ священника… Ужъ не намѣренъ ли ты поступить къ нему въ. пономари?

— Вы еще насмѣхаетесь надо мной! Совѣтую не выводить меня изъ терпѣнія, г-нъ Рехбергеръ, иначе вамъ придется раскаяться въ вашихъ словахъ.

— Я буду раскаиваться! воскликнулъ бывшій вахмистръ, выпрямившись во весь ростъ и хватая трость.

Но эта вспышка гнѣва продолжалась всего одну секунду. Рехбергеръ добродушно засмѣялся.

— Ты теперь влюбленный дуракъ, Зденко, а людямъ въ этомъ положеніи прощается многое, такъ какъ они сами не знаютъ, о чемъ толкуютъ. Не даромъ говорятъ, любовь болтлива…

— Съ какой бы радостью я убилъ этого еретика! подумалъ Зденко, но, пересиливъ себя, сказалъ болѣе спокойнымъ голосомъ:

— Я не хочу ссориться съ вами, г-нъ Рехбергеръ. Выслушайте меня; я не стану больше безпокоить васъ. Отдайте мнѣ Гедвигу; отецъ мой богатый человѣкъ; я его единственный сынъ. Вы презираете меня, потому что я чехъ и крестьянинъ, но я свободнѣе васъ, потому что у меня нѣтъ господина. У меня достаточно денегъ, чтобы купить лучшій домъ въ городѣ. Какое мнѣ дѣло до того, что Гедвига нѣмка и служанка графа! Говорятъ, что эта любовь — смертный грѣхъ, но я не въ состояніи пересилить ее. Изъ за Гедвиги я готовъ пожертвовать вѣчнымъ блаженствомъ.

Зденко проговорилъ послѣднія слова глухимъ прерывающимся голосомъ; лицо его приняло еще болѣе мрачное и непріятное выраженіе. — Рано или поздно я добьюсь своей цѣли! добавилъ онъ съ яростью, ухватившись за ножъ, спрятанный въ его карманѣ. Я ставлю ни во что спасеніе моей души и вашу собственную жизнь…

Рехбергеръ не сдвинулся съ мѣста. Онъ стоялъ такъ-же прямо, какъ на парадѣ; его платье, трехугольная шляпа, штиблеты — все это было тщательно вычищено; пуговицы блестѣли; косичка лежала прямо на его спинѣ. Онъ представлялъ собою образецъ нѣмецкой выдержки, аккуратности и чистоплотности. Совсѣмъ иная была личность Зденко. Шляпа съ широкими полями была надѣта на бекрень на темныхъ взъерошенныхъ волосахъ; куртка, хотя изъ тонкаго сукна, была покрыта пятнами и мѣстами разорвана; подъ нею виднѣлась грязная рубашка; платье сидѣло неловко и какъ-то обвисло; во всемъ сказывалась славянская лѣнь, грубость и неряшливость.

Одинъ былъ цивилизованный человѣкъ съ нѣсколько чопорными манерами, другой — дикій сынъ природы.

— Гмъ!.. сказалъ Рехбергеръ, — если дѣло дошло до угрозъ, то не лучше ли намъ разойтись разъ навсегда. Я поѣду съ дочерью въ Парижъ, а ты…

— Ты хочешь увезти Гедвигу въ Парижъ? Этому не бывать! крикнулъ Зденко; въ рукахъ его блеснулъ клинокъ ножа.

— На лѣво кругомъ, маршъ! сказалъ Рехбергеръ повелительнымъ голосомъ и, схвативъ молодаго крестьянина за шиворотъ, тряхнулъ его съ такой силой, что у того слетѣла шляпа съ головы. — Убирайся прочь! Ищи себѣ невѣстъ между крѣпостными, тамъ твое мѣсто!..

Быть можетъ, Зденко не ожидалъ такой силы отъ старика, но прежде чѣмъ онъ успѣлъ опомниться, онъ былъ отброшенъ на нѣсколько шаговъ и упалъ на землю.

Задыхаясь отъ злости, онъ поднялся на ноги и погрозилъ ножомъ Рехбергеру.

— Я отплачу тебѣ за все, твоему графу и вѣдьмѣ, съ которой онъ любезничаетъ! Я зажгу вашъ домъ! Да будутъ прокляты всѣ эти еретики и нѣмцы…

Онъ отыскалъ шляпу и, спрятавъ ножъ, бормоталъ угрозы и проклятія на чешскомъ языкѣ. Горе и ярость искажали его лицо. Эхо былъ опасный врагъ, способный подстеречь свою жертву на дорогѣ и напасть на нее врасплохъ. Но Рехбергеръ, сознавая свою силу спокойно пошелъ впередъ. Онъ считалъ несовмѣстнымъ съ чувствомъ собственнаго достоинства отвѣчать на брань побѣжденнаго непріятеля.

Записка патера произвела мимолетное впечатлѣніе на обитателей замка. Графъ Эрбахъ тотчасъ же остановился на рѣшеніи, которое, по его мнѣнію, должно было устранить всѣ непріятности, какія могли произойти отъ присутствія писаря. Путешественники должны были выѣхать на другой же день рано утромъ; въ полдень онъ приметъ писаря и задержитъ его въ замкѣ хитростью, или силой, до тѣхъ поръ, пока они не достигнутъ франконской границы. При распросахъ у городскихъ воротъ, Бухгольцъ долженъ былъ выдавать Корону за свою сестру, и такъ какъ его бумаги и Рехбергера были въ полномъ порядкѣ, то съ этой стороны нельзя было предвидѣть никакихъ затрудненій.

— На всякій случай, я считаю не лишнимъ, чтобы вы ускорили свой отъѣздъ, сказалъ графъ во время обѣда, обращаясь къ Коронѣ и Бухгольцу, — хотя не думаю, чтобы старая графиня рѣшилась на серьозное преслѣдованіе. Она не захочетъ окончательно поссориться со мной, а если начнетъ интриговать противъ меня, то это не въ первый и не въ послѣдній разъ. Что же касается васъ моя, дорогая Корона, то вашъ отъѣздъ въ Парижъ положитъ конецъ пустымъ разговорамъ, тѣмъ болѣе, что всѣ приличія были соблюдены. Желаю вамъ счастливаго пути! Хорошая погода, вѣроятно, продержится еще нѣкоторое время. Пью за наше радостное свиданіе!

Обѣдъ былъ оконченъ. Бухгольцъ, отвѣтивъ на тостъ хозяина дома, вышелъ изъ комнаты, подъ предлогомъ, что ему нужно уложить свои вещи.

Молодой бюргеръ чувствовалъ себя въ самомъ блаженномъ настроеніи духа. Напѣвая пѣсню, онъ пошелъ къ Рехбергеру, который чистилъ свои пистолеты, считая ихъ самою необходимою вещью въ дорогѣ, между тѣмъ какъ Гедвига усердно занималась укладкой ящиковъ. Подъ вліяніемъ разсказовъ Короны, она взглянула иными глазами на предстоящее путешествіе, которое все болѣе и болѣе начинало интересовать ее. Она съ нетерпѣніемъ ожидала минуты отъѣзда, но ей оставалось уложить еще столько вещей, что она охотно приняла помощь, предложенную ей Бухгольцемъ.

Между молодыми людьми завязался незамѣтно оживленный разговоръ, въ который только изрѣдка вмѣшивался старый Рехбергеръ, вставляя острое слово, или анекдотъ. Сердце Бухгольца усиленно билось, когда во время укладки онъ случайно дотрагивался до плеча или руки своей возлюбленной; какъ хороша казалась она ему, съ ея раскраснѣвшимся личикомъ и умными кроткими глазами!..

Но въ то время какъ молодой бюргеръ безмятежно наслаждался настоящимъ, мечтая о будущемъ счастьѣ, графъ Эрбахъ и Корона молча сидѣли у стола. Въ ихъ отношеніяхъ было много недосказаннаго, что болѣе занимало ихъ, нежели всякій разговоръ.

— Развѣ судьба не назначила меня быть актрисой? сказала наконецъ Корона. — Я пріѣхала въ вашъ замокъ крестьянкой и уѣзжаю отсюда въ костюмѣ бюргерской дѣвушки.

На ней было надѣто платье изъ сѣрой шерстяной матеріи, приподнятое съ обѣихъ сторонъ голубыми бантами изъ шелковыхъ лентъ; лифъ былъ изъ голубой шелковой матеріи съ четырехъ-угольнымъ вырѣзомъ; сверху накинута легкая газовая косыночка, концы которой были приколоты на груди крестъ-на-крестъ. Изъ подъ нижней юбки, отороченной голубыми фестонами, выглядывали маленькія ножки, обутыя въ башмаки изъ тонкой коричневой кожи съ голубыми бантами и красными каблуками.

Графъ Эрбахъ, любуясь молодой дѣвушкой, мысленно сравнивалъ ее съ граціозными женскими фигурами на картинахъ Буше и Грезе.

— Вы такъ удачно выполнили роль крестьянки, отвѣтилъ онъ, что вамъ не трудно будетъ выдать себя за сестру Бухгольца.

— Что за польза идти противъ судьбы! продолжала задумчиво Корона. — Все побуждаетъ меня поступить на сцену. Смотрите, кузенъ, не пропустите моего перваго дебюта. У меня тонкій слухъ; горе вамъ, если не раздастся вашъ голосъ среди общихъ криковъ одобренія.

— Дорогая моя, можно-ли изъ нѣсколькихъ прожитыхъ вами дней волненія и тревоги дѣлать какія либо заключенія о вашей дальнѣйшей жизни! Я надѣюсь, что въ обществѣ Ренаты вы опять примиритесь съ средой, къ которой принадлежите по рожденію и воспитанію. Тяготѣвшій надъ вами гнетъ былъ невыносимъ для вашего Живаго характера и побудилъ васъ искать свѣта и свободы. Кто поставитъ въ вину молодой и неопытной дѣвушкѣ, если она сбилась съ пути въ своемъ справедливомъ стремленіи выйти изъ тяжелаго положенія! Рената поддержитъ васъ при французскомъ дворѣ, гдѣ женщина всегда имѣла больше значенія, нежели у насъ. Тамъ васъ оцѣнятъ по достоинству, и вы сами почувствуете себя счастливой возлѣ Маріи Антуанеты, которая такъ ласкова и привѣтлива со всѣми окружающими ее.

— Я знаю, съ кѣмъ я была-бы еще счастливѣе — подумала Корона, но вмѣсто этого сказала съ нѣкоторой досадой:

— Развѣ вы все еще считаете меня ребенкомъ, котораго нужно водить на помочахъ? Что за непомѣрное мужское самолюбіе! Неужели мы, женщины, никогда не будемъ имѣть права распоряжаться нашей будущностью и устраивать жизнь но собственному усмотрѣнію! Неужели отцы всегда будутъ смотрѣть на насъ, какъ на товаръ, который нужно сбыть съ рукъ, а мужья какъ на свою собственность!..

— Что касается васъ, Корона, возразилъ улыбаясь графъ Эрбахъ, вы не имѣете нрава жаловаться на деспотизмъ мужчинъ. Вы изъявили желаніе ѣхать въ Парижъ — императоръ даетъ вамъ рекомендательное письмо французской королевѣ, имперскій графъ сажаетъ васъ въ карету, — надѣюсь, что завтра мнѣ позволено будетъ оказать вамъ эту услугу; честный бюргеръ сопровождаетъ васъ верхомъ!.. Всѣ готовы служить вамъ по мѣрѣ силъ и возможности!..

— Позвольте вамъ замѣтить, мой прекрасный кузенъ, что вы впадаете въ преувеличеніе. Я вполнѣ цѣню милостивое отношеніе ко мнѣ императора и доброту имперскаго графа, но развѣ вы не замѣтили, что вашъ новый другъ, этотъ скромный, застѣнчивый бюргеръ, будетъ сопутствовать другой звѣздѣ…

— Какъ! Фрицъ Бухгольцъ…

— Новый примѣръ мужской слѣпоты! И вы еще хотите управлять міромъ!..

Съ этими словами Корона вскочила съ мѣста и кокетливо встряхнула своими напудренными локонами.

— Бухгольцъ влюбленъ въ Гедвигу, продолжала она. Понимаете ли вы это, кузенъ? и какъ порядочный человѣкъ, онъ не желаетъ разстаться съ ней и отпустить ее безъ себя въ такое далекое путешествіе!

Не косвенный ли это упрекъ? подумалъ графъ Эрбахъ, глядя пристально на пламя свѣчи, вокругъ котораго кружилась ночная бабочка.

— Если вы не ошибаетесь, кузина, относительно чувствъ моего молодаго друга, то я вполнѣ сознаюсь въ своей слѣпотѣ. Любовь этого добраго и разумнаго бюргера можетъ осчастливить всякую дѣвушку. Врядъ ли Гедвига могла найти въ этой мѣстности человѣка, который лучше подходилъ бы къ ней во всѣхъ отношеніяхъ, тѣмъ болѣе, что отецъ слишкомъ хорошо воспиталъ ее по ея скромному положенію въ свѣтѣ.

— Въ этомъ помогъ ему графъ Эрбахъ, который давалъ уроки астрономіи молодой дѣвушкѣ, замѣтила Корона, останавливаясь передъ нимъ.

— Можетъ быть, отвѣтилъ онъ добродушно. У меня положительно страсть къ педагогикѣ; если бы я не родился имперскимъ графомъ, то вѣроятно занималъ бы должность школьнаго учителя.

Наступила минута молчанія. Корона, по своей привычкѣ, безпокойно ходила взадъ и впередъ по комнатѣ; графъ Эрбахъ продолжалъ смотрѣть на голубоватое пламя свѣчи.

— Позволите ли вы мнѣ писать вамъ, кузенъ? спросила она нерѣшительнымъ голосомъ.

— Позволить вамъ! Я искренно желаю этого, милая Корона, и если не говорилъ вамъ объ этомъ, то, быть можетъ, вслѣдствіе излишней самоувѣренности…

— Вы были убѣждены, что я во всякомъ случаѣ буду писать вамъ, не такъ ли?

Она стояла въ темномъ углу комнаты, такъ что онъ не могъ видѣть ея лица.

— Зачѣмъ стану я скрывать отъ васъ, что я дѣйствительно надѣялся получать отъ васъ письма. Мы сблизились съ вами при такихъ странныхъ обстоятельствахъ, что нелегко прервать дружбу, которую мы чувствуемъ другъ къ другу. Что касается меня лично, то я искренно дорожу нашими отношеніями. Мнѣ пріятно было заботиться объ васъ; я такъ привыкъ къ мысли, что вы въ замкѣ! Вы уѣдете, Корона, а я въ ваше отсутствіе часто буду ходить по саду и по всѣмъ комнатамъ, отыскивая васъ. Привѣтъ отъ васъ издали воскресить въ моей памяти воспоминаніе о счастливыхъ часахъ, проведенныхъ съ вами…

— А что будетъ со мной! сказала она глухимъ голосомъ, отступая еще болѣе въ тѣнь. Какую страшную пустоту буду я чувствовать, когда уѣду изъ этого дома. Что останется у меня тогда въ цѣломъ мірѣ, кромѣ воспоминанія!

— Вы не должны грустить, Корона! сказалъ онъ, вставая съ мѣста и подходя къ ней. — Васъ ожидаютъ новыя впечатлѣнія, другіе люди. Берите отъ нихъ все то, что они могутъ дать вамъ; прошлое невозвратимо; намъ не удержать его. Взгляните на будущее смѣлыми глазами; вы должны привыкнуть къ мысли, что нѣтъ радости безъ горя и лишеній. Изъ уединеннаго замка вы вступите въ блестящій дворецъ. Сначала жизнь покажется вамъ легкой и веселой; но слишкомъ скоро наступитъ время, когда вамъ придется собрать всю свою душевную силу чтобы примириться съ томительнымъ однообразіемъ свѣта…

Онъ взялъ ее за обѣ руки и вывелъ на средину комнаты, освѣщенную восковыми свѣчами, горѣвшими на столѣ въ позолоченныхъ канделябрахъ. Но онъ напрасно старался уловить ея взглядъ. Она щурила глаза, какъ будто огонь былъ непріятенъ ей. Она чувствовала съ тонкимъ чутьемъ женщины, что его мудрствованія ничто иное, какъ фразы, подъ которыми онъ хочетъ скрыть возрастающее горе разлуки.

— Если свѣтъ дѣйствительно такъ однообразенъ, какъ вы говорите, то я знаю заранѣе, что почувствую себя несчастной, и у меня опустятся руки…

— Тогда вы призовете меня.

— Ахъ, если бы вы поѣхали со мной! воскликнула она, но въ слѣдующую минуту вырвала отъ него свои руки и, бросившись къ окну, открыла его настежъ. Рѣзкій прохладный вѣтеръ, въ которомъ слышалось вѣяніи осени, охватилъ ея горячій лобъ.

Напрасныя, несбыточныя желанія! Жизнь такъ же безпощадно уноситъ наши мечту, какъ порывъ бури листья съ деревьевъ.

— Посмотрите, какъ вѣтеръ гонитъ листья, сказала Корона. — Неужели природа создала ихъ для того, чтобы вѣтеръ разнесъ ихъ по неизмѣримому пространству?

— Ничто не исчезаетъ безслѣдно, моя дорогая Корона, но только принимаетъ другую форму. Не думайте, чтобы событія этого дня не имѣли никакого значенія — они образуютъ для насъ зерно новой жизни.

Онъ подошелъ къ ней; она взглянула на него своими блестящими карими глазами.

— Новой жизни… сказала она со вздохомъ и снова задумалась, глядя на темную ночь и бѣжавшія по небу облака.

Не слышно было ни одного человѣческаго голоса. У ногъ ихъ шумѣли деревья въ саду; на небѣ въ голубоватомъ сіяніи блестѣла одинокая звѣзда.

Графъ Эрбахъ закрылъ лицо руками. Не почувствовалъ ли онъ, что земля колеблется подъ его ногами, или съ нимъ сдѣлалось головокруженіе? Онъ все шелъ впередъ, не замѣчая пропасти, которая раскрывалась передъ нимъ. Что человѣчнѣе — поддаться ли пылу страсти, или отступить назадъ, руководствуясь холоднымъ разсудкомъ? Все проходитъ безслѣдно: опьянѣніе страсти и отреченіе… И то и другое безразлично для гармоніи вселенной… А долгъ, честь?.. Нѣтъ, нужно положить конецъ этому!

— Моя хорошенькая кузина, сказалъ онъ своимъ обыкновеннымъ шутливымъ тономъ, — какъ жаль, что не удалась моя машина для летанья по воздуху! Она унесла бы насъ отъ скучной земли на небо, къ этой блестящей звѣздѣ, гдѣ, быть можетъ, властвуетъ блаженной памяти греческій богъ Аполлонъ и красавица Венера. Какъ мы были бы счастливы и свободны тамъ въ необъятномъ пространствѣ!.. Но теперь, моя дорогая Борона, васъ медленно увезутъ обыкновенныя лошади; вы должны покориться необходимости. А что всего важнѣе — вамъ нуженъ отдыхъ, чтобы ваши глаза завтра утромъ смотрѣли такъ же весело, какъ всегда. Покойной ночи, милое дитя! Въ насъ есть нѣчто неуловимое, какъ бы отголосокъ лучшаго міра, которому мы не даемъ имени, но чувствуемъ его въ счастливыя минуты нашей жизни. Мы пережили такую минуту. Сохранимъ воспоминаніе о ней въ глубинѣ нашего сердца. До свиданія!..

Онъ пожалъ ей руку; она рыдая бросилась ему на шею.

— Злой, милый, дорогой! воскликнула она, увлеченная порывомъ страсти, цѣлуя его въ губы.

Онъ невольно прижалъ ея нѣжный гибкій станъ къ своему сердцу, но она быстро вырвалась изъ его объятій и выбѣжала изъ комнаты. Дверь съ шумомъ захлопнулась за ней отъ сильнаго порыва сквознаго вѣтра, задувшаго свѣчи, горѣвшія на столѣ. Графъ Эрбахъ очутился въ темнотѣ. Онъ услышалъ въ корридорѣ ея нѣжный голосъ. Она пѣла — «Прости на вѣчную разлуку!»… Звуки все болѣе и болѣе удалялись, слабѣли и, наконецъ, совсѣмъ замолкли. Изъ окна дулъ холодный осенній вѣтеръ…

Конецъ первой части.

Часть ІІ.

ГЛАВА I.

Молодая королева Марія Антуанета только-что въѣхала во дворъ версальскаго дворца въ открытой коляскѣ. Ее сопровождала пестрая веселая толпа дамъ и кавалеровъ, тѣлохранителей въ ихъ великолѣпныхъ мундирахъ и пажей; одни ѣхали верхами на англійскихъ лошадяхъ, другіе въ каретахъ, украшенныхъ гербами. Дворъ возвращался съ прогулки по лѣсу Сатори.

Былъ теплый апрѣльскій день. Весело свѣтило солнце; привѣтливо улыбалось лицо молодой королевы и окружавшихъ ее придворныхъ. Пробужденіе земли послѣ продолжительнаго зимняго холода, деревья, покрытыя распускающейся зеленью и цвѣтомъ, наполняли сердца ихъ радостнымъ ожиданіемъ. Ясное голубое небо, которое разстилалось надъ ихъ головами, казалось имъ завѣсой, скрывающей счастливую будущность. Они ожидали, что скоро наступитъ эта желанная будущность; на землю снизойдетъ миръ и благодать, и человѣчество избавится отъ оковъ суевѣрія и деспотизма. Но если бы одинъ изъ тѣхъ, которые такъ безмятежно наслаждались яснымъ небомъ, вѣяніемъ весны и кроткимъ сіяніемъ полуденнаго солнца, зналъ то, что думала и чувствовала шумная и пестрая толпа, двигавшаяся взадъ и впередъ мимо позолоченной рѣшетки огромнаго двора, въ глубинѣ котораго возвышался величественный дворецъ, то врядъ ли онъ могъ бы раздѣлять подобныя радостныя ожиданія.

Но вблизи великолѣпіе, окружавшее королевскую чету, обаятельно дѣйствовало на массу. Цѣлая толпа народа стояла у воротъ и около рѣшетки и громко привѣтствовала появленіе королевы. Одни удивлялись роскошной одеждѣ графа д’Артуа, другіе расхваливали воронаго коня, на которомъ ѣхалъ графъ Провансальскій. Немало также было толковъ о новой ливреѣ конюховъ и соломенной шляпѣ Маріи Антуанеты съ тремя красиво развѣвающимися перьями.

— Все это недурно и довольно красиво, сказалъ пожилой человѣкъ съ напудренными волосами и въ платьѣ покроя 1750-хъ годовъ, стоявшій въ толпѣ зрителей; — но при дворѣ покойнаго короля я видѣлъ еще большее великолѣпіе.

— Не потому ли, что вы тогда были придворнымъ камердинеромъ, m-eur Клеманъ?

Это замѣчаніе вызвало веселый хохотъ среди окружающей толпы.

— По крайней мѣрѣ, благодаря моей должности, я имѣлъ больше случаевъ узнать, что прилично королю, нежели тотъ, кто всю жизнь занимался слесарствомъ, возразилъ старикъ, поправляя бѣлое жабо на своей груди, сложенное красивыми складками.

— Вы забываете, что нашъ король учится у мосье Гамэна этому благородному ремеслу!

— Въ этомъ-то вся и разница! замѣтилъ Клеманъ презрительнымъ тономъ. — Мой король — Людовикъ XV — не унижалъ своего достоинства и ничему не учился.

— Но онъ моталъ деньги, соблазнялъ дѣвушекъ! возразилъ одинъ изъ толпы.

— Въ этомъ никто не могъ сравниться съ нимъ! Онъ обложилъ бѣдный народъ чрезмѣрными податями. Это былъ тиранъ въ полномъ значеніи этого слова. Развѣ не изъ-за его любовницы, маркизы Помпадуръ, начата была эта злополучная война съ Фридрихомъ Великимъ? Нечего сказать, хороша война, гдѣ мы терпѣли одно пораженіе за другимъ! А знаете ли вы, добрые люди, что послужило поводомъ къ войнѣ? Одна удачная острота короля Фридриха надъ маркизой! Слыханное ли это дѣло, чтобы когда нибудь французы проливали свою кровь изъ-за такихъ пустяковъ!

— Что такое сказалъ король Фридрихъ? спросило разомъ нѣсколько голосовъ.

— Онъ сказалъ, что "Франціей управляютъ юбки, а не Людовикъ XV.

— Какъ юбки? Этого сразу не поймешь!

— Герцогиня Шатору была юбка номеръ первый, маркиза — номеръ второй…

— Графиня Дюбарри была юбка номеръ третій, замѣтилъ кто-то.

— Чѣмъ дальше въ лѣсъ, тѣмъ больше дровъ! Каждый послѣдующій номеръ хуже предъидущаго.

— Да ужъ нечего сказать, можетъ ли быть что безнравственнѣе этой Дюбарри! Видали ли вы ее когда нибудь? Какой у нея роскошный домъ въ Люсьеннѣ! Это позоръ для всей націи! А чьи богатства проматываетъ она самымъ безсовѣстнымъ образомъ? Несчастнаго, раззореннаго народа!.. Говорятъ, нынѣшній король приказалъ запереть ее въ монастырь…

— Да, еслибы все дѣлалось по вашему, сказалъ съ досадой старый камердинеръ, возвысивъ голосъ. — Просто уши вянутъ, слушать всѣ ваши клеветы! Но, къ счастью, короли разсуждаютъ иначе, нежели простые буржуа. Они еще, слава Богу, не унизились до такой степени!.. Желалъ бы я знать, за что вы браните эту благородную даму? Мало ли она раздала денегъ вашимъ бѣднякамъ? Не дальше, какъ три года тому назадъ, вы цѣловали шлейфъ ея платья!..

— Всѣмъ извѣстно, что m-eur Клеманъ не дастъ и заикнуться о мадамъ Дюбарри! Видно, вы до сихъ поръ ея правая рука.

— Sacre tonnerre, что это была за прелестная женщина! воскликнулъ чей-то голосъ въ толпѣ. — Я видѣлъ ее всего одинъ разъ; она ѣхала въ своемъ фаэтонѣ…

— Сегодня Марія Антуанета доставила намъ отличное зрѣлище!

— Мнѣ не нравятся англійскія скаковыя лошади; онѣ слишкомъ худощавы и ноги у нихъ такія тонкія.

— Я терпѣть не могу англійскихъ лошадей и самихъ англичанъ. Еслибы спросили моего совѣта, то завтра же у насъ была бы война съ Джонъ Булемъ!

— Это случится само собой, и въ самомъ непродолжительномъ времени. Говорятъ, въ Парижъ пріѣхала депутація изъ Америки…

— Можетъ ли это быть? Неужели индѣйцы рѣшились пріѣхать къ намъ?

— Разумѣется, нѣтъ! Какъ могло это прійти вамъ въ голову! Пріѣхалъ типографщикъ изъ одного города… у него такое мудреное имя, что никто не запомнитъ.

— Типографщикъ? Что ему нужно отъ насъ?

— Онъ хочетъ заключить съ нами союзъ.

— Типографщикъ!..

Раздался дружный хохотъ.

— Г-нъ мыловаръ разсказываетъ басни. Французскій король не станетъ вести переговоровъ съ простымъ типографщикомъ!

— Это не болѣе какъ мистификація, сказалъ толстый господинъ, слывшій за политика между своими сосѣдями, нахмуривъ съ важностью лобъ. — Высокопоставленныя особы часто путешествуютъ подъ чужими именами и въ простомъ платьѣ. Это называется у нихъ инкогнито. Въ Парижѣ носится слухъ, что ожидаютъ пріѣзда германскаго императора Іосифа, брата императрицы…

Ораторъ намѣренно растягивалъ слова съ таинственнымъ видомъ, чтобы возбудить до послѣдней степени любопытство своихъ слушателей, такъ что нѣкоторые съ нетерпѣніемъ воскликнули:

— Въ чемъ дѣло? Сообщите же скорѣе вашу тайну, m-eur Жильберъ!

— Кто говоритъ о тайнѣ? Развѣ умные люди толкуютъ о государственныхъ тайнахъ на улицѣ! Я не имѣю ни малѣйшаго желанія, чтобы меня заперли въ Бастилію…

— Кончайте, по крайней мѣрѣ, то, что вы хотѣли сказать!

— Я уже говорилъ вамъ, что ожидаютъ пріѣзда императора въ Парижъ. Но можетъ ли кто изъ васъ сообщить мнѣ, когда онъ пріѣдетъ — сегодня, завтра или послѣ-завтра? Разумѣется, нѣтъ, потому что этого никто не знаетъ. Ну, а если онъ уже въ Парижѣ инкогнито и выдаетъ себя за типографщика! Поняли ли вы, наконецъ?

— Вотъ еще что выдумали! Императоръ Іосифъ въ Парижѣ! Гдѣ же тріумфальныя ворота, торжественная встрѣча? Мы не знали, что вы фокусникъ, m-eur Жильберъ; вы должно быть провезли императора по воздуху?

— Въ машинѣ, которую хочетъ изобрѣсти добрякъ Бланшаръ, который живетъ на площади въ домѣ съ зелеными рѣшетчатыми ставнями? Въ дворцѣ живетъ другой Бланшаръ, но онъ такой же помѣшанный, какъ его старая мать!

— Императоръ въ Парижѣ, заговорили другіе. Если это правда, то нужно ожидать большихъ перемѣнъ въ государствѣ и при дворѣ! У насъ, вѣроятно, будетъ война съ англичанами… Императоръ филантропъ и поддержитъ мѣры новаго министра…

— Вотъ, народъ опять заболталъ о политикѣ, пробормоталъ бывшій придворный камердинеръ, обращаясь къ прилично одѣтому господину, который, по его мнѣнію, только одинъ и былъ способенъ разсуждать о дѣлахъ государства.

На немъ было изящно сшитое платье изъ тонкаго голубаго сукна съ золотыми пуговицами, темный вышитый жилетъ англійскаго покроя, узкіе панталоны и круглая шляпа съ загнутыми полями. M-eur Клеманъ, видавшій немало людей на своемъ вѣку, рѣшилъ съ перваго взгляда — не столько по одеждѣ, сколько по манерѣ держать себя, — что незнакомецъ занимаетъ видное положеніе въ свѣтѣ и что это, вѣроятно, иностранецъ. Онъ стоялъ на хорошемъ мѣстѣ у самыхъ воротъ, такъ что могъ видѣть весь дворъ. Стража не осмѣлилась прогнать его, и онъ могъ надосугѣ разглядѣть дамъ въ каретахъ и дворянъ, ѣхавшихъ верхами. Когда въ толпѣ произнесены были имена Іосифа и Бланшара, онъ обернулся и глаза его встрѣтили пристальный взглядъ стараго камердинера, устремленный на него.

— Развѣ вы находите что нибудь дурное въ томъ, что народъ толкуетъ о прибытіи австрійскаго императора? спросилъ незнакомецъ вѣжливымъ тономъ. Это событіе выходитъ изъ ряда происшествій обыденной жизни. Императоръ самаго древняго государства стараго свѣта встрѣтится съ республиканцемъ новаго свѣта! Любопытное и поучительное зрѣлище, которое должно каждаго навести на извѣстныя размышленія…

Бывшій придворный камердинеръ внимательно прислушивался въ словамъ незнакомца; его тонкій слухъ сразу различилъ въ нихъ нѣмецкій акцентъ. Въ его головѣ явились извѣстныя соображенія и дали богатую пищу его живой фантазіи. Онъ невольно вспомнилъ то время, когда онъ жилъ при дворѣ стараго короля и принималъ дѣятельное участіе въ разныхъ интригахъ и любовныхъ приключеніяхъ. Съ восшествіемъ на престолъ Людовика XVI, онъ былъ оставленъ отъ должности, къ величайшему своему огорченію; быть можетъ, при встрѣчѣ съ этимъ незнакомцемъ ему представляется неожиданно давно желанный случай возобновить тѣмъ или другимъ способомъ связь съ дворомъ и узнавать изъ вѣрнаго источника государственныя тайны и любовныя приключенія высшаго общества. При этой мысли старое сердце m-eur Клемана усиленно забилось отъ удовольствія подъ коричневымъ бархатнымъ камзоломъ.

— Вполнѣ согласенъ съ вами, милостивый государь, что это будетъ любопытная встрѣча, отвѣтилъ Клеманъ. — Но я не думаю, чтобы его императорское величество вступилъ добровольно въ сношенія съ типографщикомъ изъ Филадельфіи. Неужели онъ станетъ обращать вниманіе на какого-нибудь Франклина?

— Почему вы это думаете? Германскій императоръ охотно знакомится съ людьми разныхъ сословій. Говорятъ, онъ ѣдетъ сюда съ цѣлью изучить Францію. Неужели онъ не пожелаетъ взглянуть на величайшую рѣдкость, какую когда либо видѣли ваши соотечественники? Можетъ ли быть что любопытнѣе, какъ встрѣтить американцевъ при версальскомъ дворѣ!

— Вы шутите, милостивый государь… сказалъ вѣжливо бывшій камердинеръ и остановился, такъ какъ не зналъ, какой титулъ дать незнакомцу.

— Я слышалъ, что васъ зовутъ m-eur Клеманъ; называйте меня m-eur Поль, возразилъ улыбаясь господинъ въ круглой шляпѣ.

Это былъ графъ Эрбахъ, который какъ будто немного постарѣлъ послѣ того, какъ мы его видѣли въ Таннбургѣ; надъ бровями рѣзко обозначилась глубокая морщина.

Старикъ почтительно поклонился.

— Если вамъ угодно, то я буду называть васъ такимъ образомъ. Но позвольте выразить вамъ мое удивленіе: какъ это случилось, что вы, не смотря на шумъ и на то, что все ваше Вниманіе было невидимому обращено на королеву и придворныхъ дамъ, могли разслышать мое имя и запомнили его?

— Совершенно случайно, m-eur Клеманъ. Путешественникъ скорѣе, чѣмъ кто либо другой, замѣтитъ личность выдающуюся изъ толпы.

— Вы конфузите меня! Я не рѣшаюсь принять ваши слова на свой счетъ.

— Въ моихъ: словахъ нѣтъ и тѣни лести. Среди этихъ новыхъ людей, — графъ указалъ на слугъ, сновавшихъ взадъ и впередъ передъ главнымъ входомъ, — которые чванятся великолѣпіемъ двора, вы одни напомнили мнѣ доброе старое время.

— Но вы сами, m-eur Поль, все-таки принадлежите къ молодому поколѣнію.

Толпа передъ дворцомъ разсѣялась мало-по-малу; мѣстами оставались еще группы людей и разговаривали. Самая значительная изъ нихъ образовалась около Жильбера, такъ какъ въ ней присоединились егеря и конюхи по удаленіи своихъ господъ.

Графъ Эрбахъ медленно прохаживался съ старымъ камердинеромъ передъ рѣшеткой дворца.

— Нѣтъ, по моимъ годамъ я уже не могу назвать себя юношей, m-eur Клеманъ! сказалъ онъ. Благодаря этому, быть можетъ, я съ удовольствіемъ думаю о прошломъ. При видѣ этого гордаго замка, мною невольно овладѣваетъ мысль о непрочности всего земнаго. Одни сходятъ со сцены, другіе тотчасъ-же занимаютъ ихъ мѣсто. А эти стѣны, порталы, позолоченныя рѣшетки, развѣ они вѣчно будутъ существовать? Все это рано или поздно должно рушиться и обратиться въ развалины…

— Вы правы, я самъ представляю развалину добраго стараго времени, возразилъ со вздохомъ старикъ. — Хорошіе дни безвозвратно прошли для меня!..

— Почему вы называете себя развалиной, m-eur Клеманъ? Вы еще такъ бодро держитесь на ногахъ и сохранили такой свѣжій цвѣтъ лица.

— Но мнѣ уже за шестьдесятъ, m-eur Поль…

— Вы были камердинеромъ покойнаго короля?

— До послѣдней минуты его жизни. О немъ говорятъ много дурнаго, но я никогда не забуду, какъ онъ былъ милостивъ ко мнѣ. Въ сущности, я доволенъ, что получилъ отставку; мнѣ было бы трудно привыкать къ новымъ порядкамъ и новымъ людямъ.

— Теперь вы живете на покоѣ и у васъ, вѣроятно, много свободнаго времени. Почему вы не запишете все то, что вамъ приходилось видѣть на своемъ вѣку? Сколько я могъ замѣтить, у васъ есть склонность къ философіи.

Клеманъ самодовольно улыбнулся при послѣдней фразѣ и сказалъ:

— Да, чего только не видѣли мои глаза! Еслибы я вздумалъ, напримѣръ описать поѣздки въ Компьень, или представленіе графини Дюбарри ко двору… Но извините меня, милостивый государь, я кажется надоѣдаю вамъ своей болтовней.

— Вы сами, вѣроятно, убѣждены въ противномъ, m-eur Клеманъ. Можетъ ли быть что интереснѣе и поучительнѣе для иностранца, какъ слушать васъ…

Занятые разговоромъ, они незамѣтно удалились отъ дворца и, свернувъ въ боковую улицу съ правой стороны, вышли на площадь.

— Вы уже давно здѣсь? спросилъ бывшій королевскій камердинеръ, которому любезность путешественника придала нѣкоторую храбрость.

— Пять дней. Я живу въ нѣсколькихъ шагахъ отсюда, отвѣтилъ графъ Эрбахъ, указывая рукой на домъ съ зелеными ставнями.

Клеманъ сдѣлалъ такое движеніе, какъ будто хотѣлъ поблагодарить своего новаго знакомаго за оказанное ему довѣріе, и слегка прищурилъ свои умные сѣрые глаза, между тѣмъ какъ на губахъ его появилась лукавая улыбка.

— Значитъ, вы остановились у Франсуа Бланшара! Мать его зовутъ Маделеной… У нихъ довольно красивые комнаты и, если не ошибаюсь, есть также маленькій садъ.

— Они скромные и услужливые люди. По прибытіи моемъ въ Версаль, верхній этажъ ихъ дома оказался случайно незанятымъ…

— Случайно ли? спросилъ многозначительно старикъ, понизивъ голосъ.

— Что вы хотите этимъ сказать, m-eur Клеманъ?

— Ничего особеннаго! Давно забытая исторія… Время летитъ такъ незамѣтно! Два года тому назадъ, или больше — не могу сказать навѣрно… съ этихъ поръ комнаты, въ которыхъ вы теперь живете, стояли пустыя. До васъ въ нихъ жилъ маркизъ Піерфонъ…

— Меня нисколько не интересуетъ, кто жилъ въ этихъ комнатахъ и что случилось въ нихъ. Онѣ свѣтлы и удобны, а до всего остальнаго мнѣ нѣтъ никакого дѣла.

Клеманъ кивнулъ головой въ знакъ согласія. Но чѣмъ больше бесѣдовалъ онъ съ своимъ новымъ знакомымъ, тѣмъ находилъ его загадочнѣе и таинственнѣе и тѣмъ сильнѣе разгоралось въ немъ любопытство. Онъ съ сожалѣніемъ замѣтилъ, что ихъ разговору скоро наступитъ конецъ; они почти дошли до дома Бланшара съ остроконечной черепичной крышей и маленькими окнами нижняго этажа. Въ верхнемъ этажѣ окна были больше; дубовая дверь, выходившая на улицу, была обита листовымъ желѣзомъ; изъ всѣхъ домовъ, виднѣвшихся за каштановыми деревьями, этотъ казался всѣхъ уединеннѣе.

Иностранцу стоило сдѣлать два или три шага до порога своего жилища, и любопытство Клемана могло навсегда остаться неудовлетвореннымъ.

Но къ его удовольствію графъ Эрбахъ вынулъ часы, посмотрѣлъ на солнце и сказалъ:

— Повидимому, будетъ прелестный вечеръ; слѣдовало бы провести его на открытомъ воздухѣ.

— Что касается меня лично, возразилъ камердинеръ, то мнѣ предстоитъ еще далекій путь; я долженъ идти въ Люсьеннъ.

— Теперь уже пятый часъ; вы не успѣете дойти до солнечнаго заката, m-eur Клеманъ.

— Я самъ убѣжденъ въ этомъ. Мнѣ слѣдовало гораздо раньше двинуться въ путь. Но, милостивый государь, если птица гдѣ либо совьетъ себѣ гнѣздо, то она опять прилетаетъ вить его на томъ-же мѣстѣ. Я не могу пройти мимо дворца, не заглянувъ на дворъ, сегодня мнѣ такъ хотѣлось выждать возвращенія королевы съ прогулки. Разумѣется, это было глупо, потому что я видалъ въ былыя времена еще болѣе парадные выѣзды и дамъ, которыя были несравненно красивѣе тѣхъ, какими вы любовались сегодня. Какъ я ни браню себя, но это ни къ чему не ведетъ, и завтра можетъ повториться то же самое. Что за странное созданіе человѣкъ!

— А я еще вдобавокъ задержалъ васъ своими разговорами; постараюсь загладить свою вину и провожу васъ, возразилъ графъ Эргахъ.

Пройдя площадь и нѣсколько уединенныхъ улицъ, они вышли на дорогу, окаймленную тополями и каштановыми деревьями, которая тянулась отъ Версаля до замка и деревеньки Люсьеннъ вдоль холмовъ, виноградниковъ, полей и по опушкѣ лѣса. Кругомъ разстилался живописный ландшафтъ, покрытый первою весеннею зеленью. Поля прерывались красивыми садами и огородами, доходившими мѣстами до самаго лѣса. За деревьями и кустами бузины виднѣлись маленькіе сельскіе домики и величественные замки. Съ холма, на который вошли путники, открывался широкій видъ: на восточной сторонѣ тянулась огромная масса домовъ съ возвышающимися кое-гдѣ башнями и куполами церквей; надъ ними поднимались облака дыма, освѣщенныя заходящимъ солнцемъ, и мало по малу исчезали въ прозрачномъ воздухѣ; это былъ Парижъ. На западѣ виднѣлся Марли съ замкомъ и гигантской машиной, поднимающей воду въ фонтаны Версаля; къ сѣверу, на самомъ горизонтѣ, извивалась Сена серебристой лентой. Всюду холмы перемежались долинами, полями, лѣсами; мѣстами первобытная прелесть нетронутой природы представляла пріятный контрастъ съ произведеніемъ садоваго искусства. Рядомъ съ крошечными хижинами возвышались грандіозные замки, постройки различныхъ временъ, ознаменованныя историческими событіями.

Графъ Эрбахъ не могъ найти лучшаго путеводителя въ этой мѣстности. Камердинеръ Людовика XV зналъ исторію чуть ли не каждаго замка на нѣсколько миль кругомъ. Въ продолженіи тридцати лѣтъ, не произошло, повидимому, ни одного сколько нибудь важнаго событія въ жизни высшаго придворнаго общества, которое было бы неизвѣстно Клеману. Нѣкоторыя вещи онъ зналъ по слухамъ, другія, наоборотъ съ такими подробностями, которыя ясно указывали на его близость къ высокопоставленнымъ лицамъ.

Онъ сообщилъ своему внимательному слушателю много забавныхъ исторій и приключеній, которыхъ онъ былъ очевидцемъ, съ примѣсью шутокъ, остротъ и пустыхъ анекдотовъ.

Это были большею частью какіе-то безсвязные отрывки, но настолько рельефные, что изъ нихъ нетрудно было составить цѣлую историческую картину. Разскащикъ упоминалъ вскользь и съ крайнею осторожностью о мрачныхъ, трагическихъ событіяхъ, видимо стараясь смягчить краски и объяснить ихъ съ точки зрѣнія своей лакейской морали. Но тѣмъ не менѣе, въ его словахъ не было и тѣни намѣренной лжи, преувеличенія, или пристрастія.

Такъ, напримѣръ, описывая представленіе графини Дюбарри — одно изъ наиболѣе памятныхъ для него событій, въ которомъ онъ игралъ видную роль и стоялъ на сторонѣ графини противъ герцога Шуазеля, который хотѣлъ воспрепятствовать этому представленію, считая его оскорбительнымъ для дворянства, — Клеманъ расхваливалъ герцога, какъ государственнаго человѣка.

Графъ Эрбахъ слушалъ съ возрастающимъ любопытствомъ болтовню старика. Если она не отличалась остроуміемъ, то все-таки изъ массы разсказанныхъ фактовъ онъ могъ почерпнуть для себя много полезныхъ свѣдѣній, которыя могли пригодиться ему на новой и скользкой почвѣ, гдѣ онъ не находилъ для себя точки опоры.

Серьезная забота угнетала его. Исчезли радостныя надежды, воодушевлявшія его въ послѣдній вечеръ, проведенный имъ съ Короной. Внезапно налетѣвшая буря унесла безслѣдно дорогое существо, которое онъ любилъ всѣми силами своей души.

Всѣ его старанія отыскать Корону оказались напрасными. Не постигла ли ее насильственная смерть и она навсегда потеряна для него? Или она все еще заперта въ монастырѣ, въ который всегда можно найти доступъ при извѣстномъ упорствѣ, съ помощью денегъ, или даже открытой силы?

Графъ Эрбахъ, послѣ долгихъ и напрасныхъ поисковъ въ Богеміи, отправился въ Парижъ, въ надеждѣ получить отвѣтъ на мучившіе его вопросы. Корона столько разъ говорила ему о своей завѣтной мечтѣ поступить на парижскую сцену, что онъ окончательно остановился на мысли отыскивать ее въ столицѣ Франціи.

Сколько мучительныхъ думъ и опасеній пережилъ онъ съ того утра, какъ Корона, Гедвига, Рехбергеръ и Бухгольцъ выѣхали изъ уединеннаго богемскаго замка съ первыми лучами восходящаго солнца. Онъ проводилъ ихъ до большой дороги и, вернувшись домой, ожидалъ посѣщенія Венцеля и только вечеромъ узналъ отъ слуги, что писарь еще наканунѣ выѣхалъ изъ приходскаго дома. — Одной заботой меньше! подумалъ графъ, и съ этой минуты мысленно слѣдилъ за путешественниками черезъ лѣса, долины и города, которые имъ приходилось проѣзжать. Всѣ они были знакомы ему и теперь живо воскресали въ его памяти въ самыхъ яркихъ краскахъ. Прошло десять дней; онъ не получилъ отъ нихъ ни одного письма; но это неособенно безпокоило его. Они напишутъ изъ Франкфурта, когда минуютъ всѣ опасности, утѣшалъ онъ себя. Впрочемъ, тутъ не можетъ быть и рѣчи о какой либо опасности…

На двѣнадцатый день получено было письмо отъ оберъ-бургграфа Евгенія Фюрстенберга. Онъ дружески приглашалъ графа пріѣхать въ Прагу, чтобы оправдаться отъ обвиненія, взводимаго на него старой графиней Турмъ.

Графъ Эрбахъ не ожидалъ ничего подобнаго, но, убѣжденный, что путешественники благополучно переѣхали границу и съ каждымъ часомъ приближаются къ Франціи, отправился въ Прагу.

Оберъ-бургграфъ принялъ его нѣсколько оффиціальнымъ образомъ, и графъ, не отвѣчая на вопросы, спросилъ:

— Я желалъ бы прежде всего узнать, съ кѣмъ я имѣю дѣло: съ судьей, или другомъ?

— Съ человѣкомъ, который искренно расположенъ къ вамъ, возразилъ Фюрстенбергъ.

Графъ Эрбахъ подробно разсказалъ ему, какъ онъ нашелъ Корону, привезъ въ Таннбургъ, а затѣмъ по ея просьбѣ отправилъ въ Парижъ къ своей женѣ. Въ его словахъ былъ такой отпечатокъ правдивости, что оберъ-бургграфъ объявилъ себя удовлетвореннымъ и, послѣ нѣкотораго колебанія, сказалъ взволнованнымъ голосомъ:

— Кто могъ ожидать, что эта невинная исторія кончится такимъ трагическимъ образомъ! Къ несчастью, я долженъ сообщить вамъ печальное извѣстіе… Сюда привезли трупъ убитаго; если не ошибаюсь, это вашъ управляющій Рехбергеръ. Не угодно ли вамъ послѣдовать за мной…

Хотя тѣло уже начало разлагаться, но графъ Эрбахъ съ перваго взгляда узналъ въ немъ своего вѣрнаго слугу и рыдая наклонился къ нему. Бывшій вахмистръ погибъ отъ руки убійцы; двѣ предательскія пули поразили его въ спину и лишили жизни.

Молча, съ сжатыми губами и съ жгучимъ желаніемъ мести въ сердцѣ, выслушалъ графъ Эрбахъ краткое показаніе о печальномъ происшествіи, которое прочиталъ ему секретарь суда изъ составленнаго акта. Остальное онъ узналъ изъ разсказа самого оберъ-бургграфа.

Писарь Венцель Свобода передалъ ему письмо графини Елизаветы Турмъ, въ которомъ была изложена ея жалоба на графа Эрбаха. Одновременно съ этимъ, писарь сообщилъ ему на словахъ о предполагаемой поѣздкѣ графини Короны въ Парижъ и просилъ именемъ своей госпожи воспрепятствовать ей. Оберъ-бургграфъ оставилъ эту просьбу безъ вниманія, хотя пражскій епископъ обратился къ нему съ тѣмъ-же требованіемъ и увѣщевалъ его, во имя религіи я въ силу данной ему власти, вмѣшаться въ такое явное и насильственное похищеніе невинной дѣвушки. Но тутъ присланы были одна за другой двѣ эстафеты изъ Вѣны, собственноручно написанныя императрицей, въ которыхъ ея величество грозила оберъ-бургграфу своей высочайшей немилостью, если онъ не пошлетъ погони за бѣглецами и не вернетъ ихъ во что бы то ни стало. Во второй эстафетѣ на графа прямо указывали, какъ на масона и тайнаго заговорщика; не подлежало сомнѣнію, что кто-то сильно оклеветалъ его передъ императрицей. Въ виду всего этого, оберъ-бургграфу ничего не оставалось, какъ отправить погоню за путешественниками и арестовать ихъ. Ихъ настигли у франконской границы, за милю отъ Эгера; они не выказали никакого сопротивленія и добровольно отдали себя въ руки посланнаго офицера и сопровождавшихъ его солдатъ. Во избѣжаніе огласки, фрейлейнъ оставили въ каретѣ и свезли въ монастырь по желанію старой графини.

— Что-же касается Рехбергера и его дочери, добавилъ бургграфъ, то они были отправлены въ Эгеръ подъ конвоемъ нѣсколькихъ солдатъ. Если вѣрить разсказамъ этихъ людей, то они заблудились въ лѣсу; дѣвушкѣ удалось убѣжать отъ нихъ, а старикъ отецъ былъ неожиданно убитъ двумя выстрѣлами изъ-за кустовъ. Мнѣ лично эта исторія кажется вообще весьма сомнительною; я могу сообщить вамъ какъ достовѣрный фактъ, что военнымъ судомъ въ Эгерѣ назначено строгое слѣдствіе по этому дѣлу.

Графъ Эрбахъ поневолѣ долженъ былъ довольствоваться неопредѣленными свѣдѣніями, которыя сообщилъ ему почтенный оберъ-бургграфъ. Что могъ онъ предпринять при тѣхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, въ которыхъ онъ очутился такъ неожиданно? На него смотрѣли, какъ на подозрительное лицо, и обвиняли чуть ли не въ государственномъ преступленіи. Оберъ-бургграфъ отвѣтилъ рѣзкимъ отказомъ на его просьбу видѣться съ фрейлейнъ въ монастырской пріемной, въ присутствіи свидѣтелей, и даже не хотѣлъ назвать монастырь, въ который она была увезена. Графъ Эрбахъ могъ только узнать отъ него, что Корона больна и находится подъ строгимъ надзоромъ.

Въ Эгерѣ также было трудно собрать сколько нибудь точныя сведенія. Офицеръ, командовавшій отрядомъ, который былъ посланъ за бѣглецами, отправился въ Вѣну, по приказу императрицы, для словеснаго доклада. Венгерскіе гусары, составлявшіе его отрядъ, хотя и. были всѣ на-лицо, но плохо говорили по-нѣмецки и давали сбивчивыя, противорѣчивыя показанія. Наконецъ графу Эрбаху удалось съ помощью золота расположить къ откровенности аудитора военнаго суда. По его мнѣнію, нѣкоторые изъ солдатъ были подкуплены Рехбергеромъ и взялись способствовать его побѣгу съ дочерью; молодая дѣвушка скрылась при первомъ удобномъ случаѣ, а старика постигла неожиданная смерть. Кто сдѣлалъ эти два выстрѣла — вѣроятно, навсегда останется тайной; лѣсная чаща и вечернія сумерки покрыли злодѣяніе двойнымъ покровомъ. Аудиторъ сообщилъ также графу Эрбаху, что Бухгольцъ высидѣлъ цѣлыя сутки въ тюрьмѣ, послѣ чего онъ былъ выпущенъ на свободу съ обязательствомъ немедленно удалиться за границу. Молодую графиню увезли въ монастырь урсулинокъ въ Прагѣ.

Такимъ образомъ, если можно было узнать вѣрныя подробности отъ котораго нибудь изъ свидѣтелей происшествія, то развѣ отъ одного Бухольца. Но гдѣ найти несчастнаго бюргера, который случайно попалъ въ такую трагическую исторію и, быть можетъ, навсегда сбился съ покойной колеи своей жизни? Прошло еще нѣсколько недѣль мучительнаго ожиданія и безпокойства для графа Эрбаха, прежде чѣмъ онъ получилъ письмо отъ Бухгольца черезъ одного дрезденскаго купца.

«Многоуважаемый графъ», писалъ Бухгольцъ изъ Франкфурта на Майнѣ, "надѣюсь, что это письмо будетъ передано вамъ, потому что я поручаю его собрату нашей ложи. Два моихъ первыхъ письма — одно изъ Нейнарка, другое изъ Вюрцбурга, — вѣроятно, не дошли до васъ, потому что до сихъ поръ я не получилъ на нихъ отвѣта, хотя я убѣдительно просилъ васъ помочь мнѣ совѣтомъ по поводу ужаснаго, неслыханнаго несчастія, которое постигло насъ и, по всей вѣроятности, извѣстно вамъ въ общихъ чертахъ. Графиня Корона арестована, Гедвига спаслась бѣгствомъ! Я не знаю, гдѣ она и что съ ней. Равнымъ образомъ, я не могу сообщить вамъ никакихъ подробностей о смерти Рехбергера. Я лишенъ возможности дѣйствовать и могу только жаловаться и проклинать свою судьбу. Однако, не стану больше утруждать вашего вниманія и разскажу въ короткихъ словахъ то, что случилось съ нами въ злополучный день 9 сентября.

"Мы безъ всякихъ приключеній выбрались изъ Эгера и уже были въ недалекомъ разстояніи отъ французской границы, когда Рехбергеръ сдѣлалъ мнѣ знакъ, чтобы я ближе подъѣхалъ къ каретѣ. Она была закрыта наглухо, такъ какъ шелъ дождь. — Будьте на сторожѣ, г-нъ Бухгольцъ, сказалъ мнѣ Рехбергеръ, — намъ грозитъ опасность! У городскихъ воротъ я видѣлъ знакомую рожу; мнѣ показалось, что это негодяй Свобода. Онъ погубитъ насъ. Спасите дѣвушекъ! Въ погоню за нами посланъ цѣлый отрядъ солдатъ. Вы разговаривали съ королемъ Фридрихомъ и, вѣроятно, не струсите передъ какимъ нибудь австрійскимъ офицеромъ. Отстаньте отъ экипажа; если они нападутъ на васъ, то постарайтесь задержать ихъ какъ можно долѣе. Когда они начнутъ разсматривать ваши бумаги, то говорите имъ о вашемъ королѣ Фридрихѣ; у нихъ еще не прошелъ страхъ къ нему. Выдавайте себя за агента его величества; они сочтутъ васъ самой важной добычей и займутся вами, а мы въ это время дадимъ тягу…

«Вы, вѣроятно, улыбнетесь, графъ, читая эти строки; выдумка почтеннаго Рехбергера мнѣ самому представляется теперь крайне наивной; но утопающій хватается за соломенку… Экипажъ уѣхалъ впередъ; я остался одинъ на дорогѣ. Но вышло совершенно иначе, нежели предполагалъ старикъ. Шесть солдатъ окружили меня и, схвативъ подъ-устцы мою лошадь, потащили назадъ въ Эгеръ; остальные погнались за каретой. Я высидѣлъ двадцать четыре часа въ отвратительной тюрьмѣ; на другія сутки меня выпустили на свободу и солдаты проводили меня до границы, угрожая смертью, если я вздумаю возвратиться назадъ. Предупрежденіе это было совершенно излишне, потому что я не имѣлъ ни малѣйшаго желанія оставаться въ Австріи. Относительно себя лично я былъ совершенно покоенъ, но меня тревожила судьба моихъ спутниковъ; съ каждымъ шагомъ мнѣ дѣлалось тяжелѣе на сердцѣ. Наконецъ, одинъ изъ провожавшихъ меня солдатъ сжалился надо мной и за два гульдена разсказалъ то, о чемъ я подробно писалъ вамъ въ двухъ моихъ письмахъ. Цѣлую недѣлю бродилъ я по деревнямъ вдоль границы, чтобы напасть на слѣдъ Гедвиги; но это былъ напрасный трудъ: никто не видалъ дѣвушки, которая подходила бы по наружности къ моему описанію. Наконецъ, я отправился во Франкфуртъ, продолжая по дорогѣ поиски, но безъ всякихъ результатовъ. Теперь все кончено для меня! Я въ такомъ отчаяніи, что начинаю терять вѣру въ Бога, и не имѣю достаточно силы воли, чтобы рѣшиться на что нибудь. У меня нѣтъ ни одного человѣка, съ которымъ бы я могъ говорить о своей невозвратной потерѣ, кромѣ васъ, графъ. Простите, если я утомилъ васъ своими жалобами, но не оставьте меня въ горѣ и напишите хотя нѣсколько строкъ…»

Графъ Эрбахъ, прочитавъ письмо, грустно улыбнулся. Къ нему обращались за совѣтомъ и словомъ утѣшенія! Развѣ онъ не испытывалъ такое же отчаяніе подъ гнетомъ безвыходнаго горя, отъ котораго у него безсильно опускались руки? Между тѣмъ, онъ ясно сознавалъ, что его единственное спасеніе заключается въ усиленной работѣ, которая потребовала бы напряженія всѣхъ его духовныхъ силъ и отвлекла бы отъ мучительныхъ безплодныхъ думъ.

Въ этомъ смыслѣ онъ отвѣтилъ Бухгольцу и совѣтовалъ ему не оставлять первоначальной цѣли своего путешествія и посѣтить Парижъ и Ліонъ, пока не выяснится тайна, связанная съ печальнымъ событіемъ. «Что касается Гедвиги», писалъ онъ, «то особенно безпокоиться нечего; она умная и рѣшительная дѣвушка и, вѣроятно, нашла себѣ убѣжище у своихъ родственниковъ въ Франконіи въ окрестностяхъ Кульмбаха. Я убѣжденъ, что она напишетъ одному изъ насъ въ самомъ непродолжительномъ времени, и тогда ничто не можетъ помѣшать вамъ отправиться къ ней и просить ея руки. Только не падайте духомъ и вѣрьте, что все устроится къ лучшему, и вы будете наслаждаться полнымъ безмятежнымъ счастьемъ»…

Утѣшая такимъ образомъ своего молодаго друга, графъ Эрбахъ еще глубже чувствовалъ твое собственное несчастіе. Обстоятельства сложились для него далеко не такъ благопріятно, какъ для молодаго бюргера; онъ не имѣлъ опредѣленнаго занятія, которое могло бы хотя до извѣстной степени смягчить горе разлуки съ любимымъ существомъ. Съ другой стороны, онъ болѣе чѣмъ когда нибудь видѣлъ все безуміе своей любви къ Коронѣ. Съ отчаяніемъ въ сердцѣ вернулся онъ въ Таннбургъ, куда вслѣдъ за нимъ привезли изъ Праги тѣло Рехбергера и похоронили по распоряженію графа въ саду подъ вѣковыми соснами.

Къ тоскѣ одиночества скоро примѣшались новыя непріятности, которыя дѣйствовали раздражающимъ образомъ на его расположеніе духа, такъ какъ онъ долженъ былъ употребить всѣ усилія, чтобы удержать извѣстное положеніе въ свѣтѣ. Ему былъ закрытъ доступъ къ старой графинѣ Турмъ и во многіе другіе дворянскіе дома; остальные принимали его сухо и съ принужденіемъ, какъ непрошенаго гостя. Григорій Гасликъ становился все смѣлѣе и заносчивѣе въ своихъ проповѣдяхъ, находя поддержку въ высшемъ духовенствѣ. Чиновники не считали болѣе нужнымъ ухаживать за еретикомъ и при случаѣ безпокоили его исполненіемъ разныхъ формальностей. Враги, повидимому, задались мыслью выжить его изъ страны, или погубить тѣмъ или другимъ способомъ. Но всѣ ихъ преслѣдованія еще болѣе усилили упорство графа, которое Гасликъ называлъ дьявольскимъ навожденіемъ.

Между тѣмъ, борьба съ каждымъ днемъ становилась труднѣе для графа Эрбаха, въ виду его запутанныхъ денежныхъ обстоятельствъ; онъ съ ужасомъ думалъ о томъ, что ему скоро придется уступить поле битвы своимъ врагамъ. Но судьба совершенно неожиданно избавила его отъ этой печальной необходимости. Одна дальняя родственница, всегда дружелюбно относившаяся къ нему при жизни, оставила ему послѣ своей смерти большое состояніе, доходившее, по слухамъ, до нѣсколькихъ милліоновъ. Если молва была преувеличена, то во всякомъ случаѣ наслѣдство было настолько велико, что сразу вывело графа изъ его затруднительнаго положенія и поставило на ряду съ самыми богатыми магнатами Богеміи. Противники графа, предвѣщавшіе его близкое паденіе, видѣли въ этой перемѣнѣ судьбы вмѣшательство нечистой силы. Они распустили слухъ, что родственница, отъ которой онъ получилъ наслѣдство, была ярая протестантка и завѣщала ему свои сокровища подъ условіемъ, чтобы онъ посвятилъ свою жизнь неустанной борьбѣ съ католической церковью. Этотъ слухъ быстро распространился не только между дворянами, но между бюргерами и крестьянами, и получилъ еще большую силу, когда сдѣлалось извѣстно, что графъ намѣренъ возобновить сгорѣвшую башню.

Онъ началъ постройку зимой, въ большихъ размѣрахъ. На первое время, несмотря на хорошую плату, между мѣстными жителями нашлось мало охотниковъ работать, надъ сооруженіемъ «богомерзкаго идольскаго храма», какъ выражался Гасликъ въ своихъ бесѣдахъ съ прихожанами. Онъ грозилъ всѣми мученіями ада тому изъ нихъ, кто принесетъ хотя одинъ камень на постройку новой башни, гдѣ, по его словамъ, графъ намѣревался приносить жертвы злымъ божествамъ и заниматься богопротивными науками и гдѣ набожныя души будутъ введены въ обманъ и соблазнъ княземъ тьмы. Однако недостатокъ рабочихъ не могъ остановить графа Эрбаха при томъ озлобленіи, которое онъ чувствовалъ противъ всѣхъ окружающихъ, вслѣдствіе упорнаго и мелочнаго преслѣдованія своихъ недоброжелателей. Онъ вызвалъ изъ Франконіи плотниковъ и каменщиковъ, которые дѣятельно принялись за сооруженіе башни. Эта мѣра и расточаемое имъ золото произвели свое дѣйствіе. Тѣ самые люди, которые такъ настойчиво отказывались служить ему, мало-по-малу начали предлагать свои услуги, сначала робко, потомъ смѣлѣе и, наконецъ, съ навязчивою назойливостью. Но графъ Эрбахъ наотрѣзъ отказался отъ всѣхъ подобныхъ предложеній.

Въ это время между графомъ и друзьями семейства Турмъ существовала, какъ и прежде, открытая вражда. Изъ всѣхъ людей этого кружка одинъ патеръ Ротганъ сохранилъ съ нимъ хорошія отношенія и нѣсколько разъ посѣщалъ его въ Таннбургѣ. Какъ бы сговорившись, они никогда не касались прошлаго въ своихъ бесѣдахъ, которыя большею частью ограничивались толками объ естественныхъ наукахъ — ботаникѣ и минералогіи, и о новыхъ замѣчательныхъ опытахъ и открытіяхъ въ области химіи. Только однажды патеръ Ротганъ упомянулъ мелькомъ въ разговорѣ, что графиня Корона выздоровѣла и, вѣроятно, не долго останется въ монастырѣ. Графъ Эрбахъ поблагодарилъ его за это извѣстіе молчаливымъ пожатіемъ руки.

Хотя онъ, повидимому, былъ весь поглощенъ постройкой башни, но втайнѣ продолжалъ розыски, чтобы уяснить себѣ загадочное происшествіе, имѣвшее для него такой печальный исходъ. Онъ еще два раза ѣздилъ въ Эгеръ и послѣ тщательныхъ разспросовъ пришелъ къ убѣжденію, что Рехбергеръ не былъ убитъ солдатами.

Но кѣмъ?

Неужели смерть стараго слуги входила въ планы его враговъ? Или Рехбергъ палъ жертвой личной мести?

Венцель Свобода былъ слишкомъ трусливъ, чтобъ совершить такое смѣлое злодѣяніе. Графъ Эрбахъ скорѣе считалъ способнымъ на это священника Гаслика, но тотъ все время находился неотлучно въ деревнѣ. Судьба дочери была покрыта такимъ-же мракомъ неизвѣстности, какъ и смерть отца. Гедвиги не оказалось ни въ франконскихъ помѣстьяхъ графа, ни у ея родныхъ. Нигдѣ не найдено было ни малѣйшаго слѣда, по которому можно было бы отыскать ее, не смотря на тщательный осмотръ лѣса по близости Эгера.

Графъ Эрбахъ терялся въ догадкахъ, и его все неотвязчивѣе преслѣдовала мысль, что онъ долженъ отыскивать главную причину гоненія на него при вѣнскомъ дворѣ, тѣмъ болѣе, что сама императрица враждебно относилась къ нему. Развѣ ему не было извѣстно, что письмо Маріи-Терезіи побудило нерѣшительнаго Фюрстенберга послать погоню за бѣглецами?

Желая разъяснить себѣ это обстоятельство, графъ Эрбахъ отправился въ Вѣну и на слѣдующій день по пріѣздѣ получилъ аудіенцію у ея величества.

Марія-Терезія встрѣтила его упреками.

— Кто могъ ожидать, что вы окажетесь такимъ безпокойнымъ человѣкомъ, графъ Эрбахъ! сказала она съ свойственной ей живостью. — Вы знаете, что я до послѣдняго времени снисходительно смотрѣла на вашу лютеранскую ересь и неблаговидныя нововведенія, которыя вы позволяли себѣ въ своихъ помѣстьяхъ, хотя изъ-за этого можетъ произойти возстаніе крестьянъ во всей Богеміи. Я дѣлала это ради вашего отца, который былъ богобоязненнымъ человѣкомъ и вѣрнымъ подданнымъ, и отчасти въ надеждѣ, что вы образумитесь рано или поздно! Но, повидимому, вамъ неугодно понять, насколько я была милостива къ вамъ. Помимо скандальныхъ любовныхъ похожденій, вы участвуете въ тайныхъ обществахъ… Вы масонъ! Не вздумайте смущать императора вашими безбожными бреднями!..

Графъ Эрбахъ, склонивъ голову, молча выслушалъ обвиненія, которыя сыпались на него одни за другими, и наконецъ, выждавъ минуту, когда Марія-Терезія остановилась, утомленная длинною рѣчью, онъ почтительно замѣтилъ:

— Ваше императорское величество, не сочтите это дерзостью съ. моей стороны, но позвольте мнѣ напомнить вамъ, что я, къ качествѣ имперскаго графа, добровольно служу вашему величеству и до нѣкоторой степени считаю себя въ правѣ располагать собою и своими, дѣйствіями.

Аудіенція кончилась. Вечеромъ того же дня у графа Эрбаха было тайное свиданіе съ императоромъ на уединенной аллеѣ сада Шёнбрунненъ. Іосифъ сообщилъ ему, что недавно между матерью и имъ опять произошла непріятная сцена. Онъ хотѣлъ сложить съ себя соправительство, такъ, какъ находилъ невыносимымъ свое положеніе при дворѣ, гдѣ повидимому могъ повелѣвать, а въ дѣйствительности долженъ былъ только повиноваться. За нимъ слѣдили шагъ за шагомъ. Такъ, напримѣръ, его пребываніе въ Таннбургѣ до малѣйшихъ подробностей было доведено до свѣдѣнія императрицы матери, и вдобавокъ въ самомъ искаженномъ и преувеличенномъ видѣ. Вѣроятно вслѣдствіе этого она сочла нужнымъ излить свой гнѣвъ на графа и. несчастную Корону, которая, по ея мнѣнію, была настолько нравственно испорчена, что только строгій монастырскій надзоръ можетъ исправить ее. Онъ самъ ни слова не говорилъ матери о томъ, что молодая дѣвушка находится въ Таннбургѣ; старая графиня съ своей, стороны слишкомъ заботилась о репутаціи своей внучки, чтобы сообщать кому бы то ни было подробности ея бѣгства. Въ заключеніе Іосифъ просилъ графа Эрбаха ѣхать въ Парижъ и ждать тамъ его прибытія. Онъ хотѣлъ совершить это путешествіе, чтобы познакомиться съ Франціей, увидѣть сестру, а главное, чтобы нарушить однообразіе своей жизни и удовлетворить мучившую его жажду дѣятельности.

— Я чувствую себя свободнымъ только во время путешествія, сказалъ Іосифъ. — Здѣсь я связанъ всевозможными обязанностями, отношеніями, сыновнымъ почтеніемъ къ матери и, наконецъ, все напоминаетъ мнѣ на каждомъ шагу, что я не болѣе какъ подданный. Вы не можете себѣ представить, мой дорогой графъ что это за мученіе сознавать, что имѣешь полную возможность и право властвовать, и въ то же время быть осужденнымъ на полное бездѣйствіе! Когда я переѣзжаю съ мѣста на мѣсто изъ одной страны въ другую, сегодня провожу день въ замкѣ, завтра вхожу въ хижину, помогаю людямъ словомъ и дѣломъ, въ эти минуты я какъ бы предвкушаю мое будущее могущество. Въ Вѣнѣ я не болѣе какъ призрачный государь и такъ-же безсиленъ, какъ послѣдній изъ моихъ подданныхъ!..

Такимъ образомъ, у графа Эрбаха впервые явилась мысль о поѣздкѣ во Францію. Помимо тайной надежды встрѣтить Корону въ Парижѣ, были и другіе поводы, побуждавшіе его предпринять это путешествіе. Онъ получилъ письмо, въ которомъ его извѣщали, что родственники графини Ренаты и во главѣ ихъ дядя ея Лобковичъ намѣрены подать просьбу о разводѣ и что нѣсколько духовныхъ лицъ и папскій нунцій въ Парижѣ находятъ необходимымъ расторженіе этого брака, который не существуетъ болѣе ни передъ Богомъ, ни передъ людьми. Что же касается Ренаты, то было неизвѣстно, на сколько она принимала участія въ этомъ дѣлѣ и вообще соглашалась на разводъ, или нѣтъ.

Въ томъ настроеніи духа, въ какомъ находился графъ Эрбахъ, для него было своего рода наслажденіе сорвать маску лжи и лицемѣрія съ людей, которые еще такъ недавно кичились своимъ нравственнымъ превосходствомъ надъ нимъ. Онъ представлялъ себѣ съ возрастающимъ удовольствіемъ испугъ стараго Лобковича и благочестивую мину покаявшейся грѣшницы Ренаты при его внезапномъ появленіи въ Версали. Онъ мысленно сравнивалъ себя съ героемъ Мольеровской комедіи Альсестомъ, которому также измѣнили друзья, возлюбленная и лицемѣрное, лживое общество. Онъ рѣшился навсегда удалиться въ уединеніе своего богемскаго замка, но хотѣлъ подобно Альсесту предварительно высказать горькую правду ненавистнымъ для него людямъ и излить весь гнѣвъ, накипѣвшій въ его сердцѣ. Въ виду этого онъ ни кому не сообщилъ о своей поѣздкѣ въ Парижъ, кромѣ Бланшара, у котораго онъ хотѣлъ остановиться, и Бухгольца, путешествовавшаго въ это время на югѣ Франціи.

Внимательно слушая многословную рѣчь стараго камердинера и изрѣдка прерывая его какимъ нибудь вопросомъ или замѣчаніемъ, онъ шелъ за нимъ узкими тропинками, избѣгая пыльной большой дороги, ведущей изъ Версаля въ Марли и къ холму Люсьеннъ. Что побуждало его идти въ незнакомое для него мѣсто за человѣкомъ, котораго онъ случайно встрѣтилъ на улицѣ? Онъ самъ не отдавалъ себѣ въ этомъ отчета. Въ тишинѣ вечера, въ лазури неба, которое становилось все прозрачнѣе при отблескѣ заходящаго солнца, было такое очарованіе, которое невольно манило его въ неопредѣленную даль.

Если эта прогулка имѣла какую нибудь цѣль, то о ней зналъ одинъ Клеманъ, котораго сердце было переполнено гордымъ сознаніемъ одержанной побѣды. Бодро и увѣренно выступалъ онъ впередъ въ своихъ башмакахъ съ пряжками, бархатныхъ панталонахъ по колѣно и палкой съ серебрянымъ набалдашникомъ, служившей для него скорѣе предметомъ щегольства, нежели необходимости.

Издали виднѣлись липы Люсьенна, освѣщенныя красноватыми лучами солнца, среди которыхъ выступалъ остроконечный фронтонъ замка и часть балюстрады, окружавшей висячую галлерею павильона.

— Вы знакомы съ этимъ замкомъ, m-eur Поль? спросилъ неожиданно старый камердинеръ.

— Нѣтъ, я никогда не бывалъ въ немъ.

— Онъ прекрасно убранъ картинами и мраморными статуями. Графиня Дюбарри большая любительница предметовъ искусства… Развѣ вамъ никогда не случалось видѣть графини, m-eur Поль? Я заключилъ изъ вашихъ словъ, что вы не въ первый разъ въ Парижѣ.

— Я видѣлъ ее мелькомъ на одномъ празднествѣ въ Версали, лѣтъ пять тому назадъ. Она проходила мимо меня, такъ что я любовался ею не болѣе двухъ-трехъ секундъ. Впрочемъ, — добавилъ графъ Эрбахъ, цитируя стихи Вольтера, — мы, смертные, должны довольствоваться силуэтомъ — оригиналъ составляетъ достояніе боговъ.

Старый камердинеръ недовѣрчиво взглянулъ на своего спутника.

— Можетъ быть — вы и правы, сказалъ онъ со вздохомъ. — Но вѣдь и боги умираютъ! Эта потеря тяжело отозвалась на бѣдной графинѣ, но она съ ангельскою кротостью переносила свою судьбу и удаленіе отъ двора. Она вела себя, какъ святая въ монастырѣ Font aux Dames, и набожностью превзошла самихъ монахинь. Только недавно король оказалъ ей милость и позволилъ жить въ Люсьеннѣ. Здѣшній павильонъ составляетъ чудо архитектурнаго искусства; Леду построилъ его въ три мѣсяца… Повѣрьте мнѣ, m-eur Поль, вы не будете раскаиваться, если посѣтите замокъ.

— Надѣюсь, не сегодня вечеромъ? замѣтилъ съ улыбкой графъ Эрбахъ.

— Почему вы находите это невозможнымъ? Меня всѣ знаютъ въ замкѣ…

— Охотно вѣрю этому, m-eur Клеманъ, но вы забываете, что я незнакомъ съ хозяйкой дома.

— Ты напрасно думаешь провести меня, подумалъ камердинеръ и, взглянувъ искоса на графа, добавилъ вслухъ: — ваше посѣщеніе никому не покажется страннымъ, потому что сюда часто являются иностранцы, и во всякое время дня, чтобы полюбоваться знаменитымъ павильономъ и взглянуть на липу, подъ которой Людовикъ XV пилъ кофе. Въ добавокъ графиня ведетъ такую уединенную жизнь, что мы, вѣроятно, даже не увидимъ ее.

Послѣднее показалось весьма сомнительнымъ графу Эрбаху. Онъ былъ убѣжденъ, что какъ только они войдутъ въ садъ, случай, а еще болѣе, Клеманъ, помогутъ ему встрѣтить графиню Дюбарри. Онъ хорошо помнилъ эту послѣднюю любовницу Людовика XV—блондинку съ розовыми щеками, одѣтую въ бѣлое, развѣвающееся, полупрозрачное платье; онъ много слышалъ о ней дурнаго и много хорошаго; но сирена не привлекла его. Если бы изъ этихъ густыхъ деревьевъ, или миртовыхъ кустовъ, къ которымъ онъ приближался, неожиданно послышалась ея пѣсня, то она не тронула бы его сердца. Теперь его всего болѣе интересовала настойчивость, съ какою старикъ уговаривалъ его войти въ замокъ. Онъ не могъ понять причины, побуждавшей Клемана желать его встрѣчи съ графиней Дюбарри, и невольно спрашивалъ себя: случайно ли завязалось ихъ знакомство, или все было подготовлено заранѣе и онъ попалъ въ ловушку?

— Графинѣ пришлось много вынести горя въ молодости, продолжалъ старикъ съ прежнимъ беззаботнымъ видомъ. — Клевета постоянно преслѣдовала ее! Тѣ самые люди, которые сегодня цѣловали -ея руки, разсказывали о ней на слѣдующій день самыя отвратительныя вещи. Негодяи, которыхъ она осыпала благодѣяніями, писали пасквили на ея жизнь. Но это не могло озлобить доброй графини. Я слышалъ собственными ушами, какъ покойный король сказалъ ей однажды: «Для чего существуетъ Бастилія, если вы никого не хотите отправить туда!» Это были подлинныя слова моего господина…

Бесѣдуя такимъ образомъ, они дошли до деревни Люсьеннъ. Маленькіе красивые домики, стѣны обвитыя виноградомъ, огороды съ грядами малины и клубники, тянулись вдоль дороги, которая постепенно поднималась къ старому замку временъ Людовика XIV. Каштановыя деревья только что начинали покрываться молодою зеленью; около кустовъ бузины, въ полисадникахъ, щебетали птицы. Высокая стѣна изъ сѣраго плитняка съ рѣшетчатыми воротами по срединѣ отдѣляла замокъ отъ деревни и группы строеній, въ которыхъ помѣщались сараи для экипажей, конюшни и т. п. Графиня Дюбарри по своей склонности къ романтизму, хотѣла устроить изъ своего жилища волшебный пріютъ любви, недосягаемый для непосвященныхъ, куда не могли бы проникнуть никакія земныя заботы и нужды.

Но сегодня калитка рѣшетчатыхъ воротъ была открыта. Около нихъ стоялъ негръ Заморъ въ полномъ парадѣ, съ шпагой, привѣшанной къ поясу, и въ шляпѣ, украшенной галуномъ; руки его были опущены въ карманы красныхъ бархатныхъ шароваръ. Людовикъ XV, проснувшись однажды въ веселомъ расположеніи духа, назначилъ чернокожаго слугу своей возлюбленной губернаторомъ Люсьенна, и канцлеръ Франціи вынужденъ былъ дать ему патентъ на эту должность. Заморъ столько же гордился своимъ высокимъ положеніемъ въ свѣтѣ, сколько своей красотой, такъ какъ цвѣтъ его кожи можно было сравнить съ чернымъ деревомъ, а зубы бѣлизной не уступали слоновой кости. Поэты, которые пользовались щедротами графини, въ напыщеныхъ мадригалахъ не разъ называли глаза Замора черными брилліантами, а художники въ своихъ картинахъ изображали его въ видѣ генія ночи, стерегущаго богиню Аврору съ золотистыми волосами.

Тѣмъ не менѣе, лицо Замора было въ высшей степени непріятно и поражало своимъ злымъ и нахальнымъ выраженіемъ съ оттѣнкомъ лукавства и чувственности.

Графиня Дюбарри назвала его Заморомъ въ честь героя Вольтеровской трагедіи «Alzire» и нарядила въ пестрый костюмъ, въ которомъ обыкновенно являются мавры въ операхъ и балетахъ передъ парижанами.

Графъ Эрбахъ внимательно разглядывалъ негра; тотъ съ своей стороны не спускалъ глазъ съ незнакомца. Ихъ раздѣляло всего нѣсколько шаговъ.

— Половина этихъ домовъ построена на деньги графини, продолжалъ Клеманъ. — Въ деревнѣ почти нѣтъ бѣдныхъ, такъ какъ графиня щедро расточала свои благодѣянія. Она готова помочь всякому несчастному; вотъ и теперь она ухаживаетъ, какъ родная сестра, за однимъ молодымъ нѣмцемъ.

— За нѣмцемъ! воскликнулъ графъ Эрбахъ.

— Что, попался, братъ! подумалъ старикъ и добавилъ вслухъ: — Въ сущности это большой секретъ…

— Какъ же вы узнали объ этомъ?

— Моя племянница — горничная графини. Само собою разумѣется, что я не сталъ бы разсказывать каждому объ этой удивительной исторіи; но вамъ, m-eur Поль…

— Чѣмъ я заслужилъ такое предпочтеніе?

— Я почувствовалъ къ вамъ довѣріе съ перваго взгляда, и вдобавокъ мнѣ пришло въ голову, что бѣдный раненый, можетъ быть, нуждается въ совѣтѣ своего соотечественника.

— Онъ раненъ! какъ это случилось? да говорите-же, наконецъ! воскликнулъ съ нетерпѣніемъ графъ.

— Восемь дней тому назадъ, графиня возвращалась поздно вечеромъ домой изъ Парижа; въ недалекомъ разстояніи отъ деревни Буживаль, она увидѣла молодаго человѣка, лежащаго на дорогѣ въ полусознательномъ состояніи. Она приказала остановить экипажъ и подошла къ нему; онъ сталъ умолять ее о помощи, такъ какъ у него на горлѣ и затылкѣ были три раны и онъ истекалъ кровью. Его безвыходное положеніе и тонъ голоса тронули сострадательное сердце графини; она привезла его въ замокъ и послала въ городъ за докторомъ.

— Добрая и благородная женщина! воскликнулъ графъ.

— Съ тѣхъ поръ, продолжалъ Клеманъ, — она нѣжно заботится о больномъ, который оказывается вполнѣ порядочнымъ человѣкомъ…

— Не знаете-ли вы, кто онъ? Какъ его зовутъ? спросилъ съ живостью графъ Эрбахъ, прерывая своего собесѣдника.

— Одна графиня знаетъ его имя. Я слышалъ, что онъ подданный прусскаго короля Фридриха.

— Это онъ, Фрицъ Бухгольцъ! мелькнуло въ головѣ графа Эрбаха.

— Я долженъ видѣть его! Доложите графинѣ, что я прошу ее принять меня, добавилъ онъ вслухъ рѣшительнымъ тономъ.

— Какъ прикажете вы мнѣ доложить о васъ? Я не знаю вашего имени, возразилъ старый камердинеръ съ напускной наивностью.

Графъ Эрбахъ вложилъ золотой въ руку старика, который счелъ нужнымъ выказать нѣкоторое сопротивленіе, и сказалъ: — доложите, что я другъ того молодаго человѣка, которому она дала убѣжище въ своемъ домѣ.

Клеманъ прищурился и внимательно разглядывалъ золотой, на которомъ была вычеканена голова германскаго императора.

— Я такъ и думалъ, пробормоталъ онъ съ самодовольствомъ и поспѣшно направился прямымъ путемъ къ рѣшетчатымъ воротамъ замка Люсьеннъ.

ГЛАВА II.

Заморъ съ вычурною вѣжливостью снялъ шляпу съ своихъ черныхъ и курчавыхъ волосъ, когда графъ Эрбахъ приблизился къ нему и пригласилъ его войти движеніемъ руки, которое годилось бы для актера любой оперной сцены. Онъ былъ даже настолько услужливъ, что проводилъ графа къ замку, въ пріемную залу нижняго этажа, между тѣмъ какъ Клеманъ поспѣшилъ въ павильонъ графини, чтобы доложить о неожиданномъ посѣтителѣ.

Графъ Эрбахъ, очутившись одинъ въ небольшой залѣ, гдѣ было всего нѣсколько столовъ и стульевъ, имѣлъ достаточно времени, чтобы подумать о странномъ случаѣ, который привелъ его въ домъ послѣдней любовницы Людовика XV-го, навлекшей на себя немилость Маріи-Атуанеты и ея приближенныхъ. Онъ спрашивалъ себя: что n могло побудить стараго камердинера, который, повидимому, служилъ на посылкахъ у графини Дюбарри и приносилъ ей вѣсти изъ Версаля, хлопотать о томъ, чтобы ввести его въ замокъ Люсьеннъ? Какой интересъ могъ онъ представлять для женщины, которая, вѣроятно, никогда не слыхала его имени? Еще страннѣе казалось ему сцѣпленіе обстоятельствъ, побудившихъ его самого искать знакомства съ Дюбарри. Если его догадка справедлива и Бухгольцъ нашелъ убѣжище въ ея домѣ, то какимъ образомъ попалъ онъ на большую дорогу окровавленный, покрытый ранами? Разбойники не могли напасть на него. Дороги въ окрестностяхъ Парижа настолько многолюдны въ теплое время года и на нихъ такая ѣзда, что онѣ безопаснѣе многихъ улицъ столицъ.

Графъ Эрбахъ, сложивъ руки на колѣняхъ, сидѣлъ неподвижно въ креслѣ, погруженный въ грустное раздумье. Кругомъ царила глубокая тишина; комната освѣщалась отблескомъ потухавшей вечерней зари. Мысли его терялись въ какомъ-то безконечномъ лабиринтѣ. Внѣшній міръ потерялъ для него значеніе; онъ былъ весь поглощенъ занимавшими его вопросами, которые быстро слѣдовали въ его головѣ одни за другими.

Онъ не слышалъ, какъ отворилась дверь и за его спиной зашелестило шелковое платье, и только тогда опомнился, когда въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него раздался женскій голосъ, который при мягкихъ, ласкающихъ нотахъ имѣлъ въ себѣ нѣчто повелительное.

— Вы желали говорить со мной, милостивый государь? спросила она.

Графъ Эрбахъ всталъ съ своего мѣста и поклонился дамѣ, которая остановилась у другой стороны стола. Это была стройная женщина, съ бѣлокурыми волосами, посыпанными пудрой, которые разсыпались легкими локонами по ея плечамъ и затылку, съ томными глазами, полузакрытыми длинными рѣсницами, нѣжнымъ цвѣтомъ лица и небольшимъ краснымъ ртомъ. Несмотря на свой тридцатитрехъ-лѣтній возрастъ, Жанна Дюбарри все еще была необыкновенно хороша собой и могла съ успѣхомъ поспорить въ красотѣ съ Маріей Антуанетой, которая была гораздо моложе ея. Люди, знавшіе Жанну по превосходному портрету Друэ, сравнивали ее съ лебедемъ и лиліей. Вѣрность этого сравненія поразила графа Эрбаха, который впервые увидѣлъ вблизи графиню Дюбарри при красноватыхъ лучахъ заходящаго солнца. Во всей ей фигурѣ было нѣчто горделивое и вмѣстѣ съ тѣмъ нѣжное и необыкновенно граціозное. На ней было легкое бѣлое платье, на голубой шелковой подкладкѣ, плечи и грудь были тщательно закрыты кружевной косынкой. Въ ея манерѣ держать себя не было ни тѣни важности или холодности; она дружелюбно поздоровалась съ незнакомцемъ, хотя съ нѣкоторою гордостью.

— Многоуважаемая графиня, сказалъ графъ Эрбахъ, — простите великодушно, если я обезпокоилъ васъ своимъ несвоевременнымъ посѣщеніемъ.

 — Не знаю, такъ-ли я поняла Клемана, но я заключила изъ его словъ, что, по вашимъ соображеніямъ, несчастный юноша, котораго я пріютила въ своемъ домѣ — вашъ близкій пріятель. Я нахожу вполнѣ естественнымъ ваше желаніе видѣть его, такъ что вы напрасно извиняетесь предо мною, милостивый государь.

— Я не нахожу словъ, чтобы выразить мою благодарность. Но прежде чѣмъ просить васъ о дозволеніи взглянуть на раненаго, чтобы убѣдиться въ справедливости моей догадки, позвольте мнѣ сдѣлать небольшое признаніе…

Она пригласила его граціознымъ движеніемъ руки сѣсть на кресло, съ котораго онъ всталъ при ея приходѣ.

— Въ виду извѣстныхъ обстоятельствъ, продолжалъ графъ, — я не хотѣлъ никому сообщать моей настоящей фамиліи, по крайней мѣрѣ, на нѣкоторое время, но относительно васъ, графиня, я нахожу это совершенно неумѣстнымъ. Вы должны знать имя человѣка, который пользуется вашимъ великодушіемъ.

— Вы напрасно считаете меня такой любопытной! Клеманъ сообщилъ мнѣ, что вы соотечественникъ нашей королевы. Этого совершенно достаточно, чтобы вы могли разсчитывать на радушный пріемъ въ Люсьеннѣ.

— Но если васъ ожидаетъ не совсѣмъ пріятное открытіе?..

Она подняла свои длинныя рѣсницы и съ удивленіемъ взглянула на него; но въ слѣдующую секунду глаза ея приняли прежнее выраженіе.

— Во всякомъ случаѣ я не ошиблась въ одномъ — что вы дворянинъ и благовоспитанный человѣкъ.

— Я графъ Эрбахъ, отвѣтилъ онъ съ нѣкоторымъ колебаніемъ.

— Вы графъ Эрбахъ! воскликнула графина Дюбарри съ живостью, которая представляла рѣзкій контрастъ съ ея медленными движеніями. — Не мужъ ли вы графини Шварценбергъ, которая живетъ въ Версалѣ и пользуется особенною милостью королевы?

— Да, я мужъ Ренаты Шварценбергъ.

Друзья графини привыкли къ быстрымъ переходамъ въ ея расположеніи духа и не удивлялись, когда серьезное настроеніе, безъ всякой видимой причины, смѣнялось у ней шумной веселостью, такъ что она даже подчасъ принималась пѣть народныя пѣсни, которымъ выучилась въ молодости. Но графъ Эрбахъ, никогда не бывавшій прежде въ ея обществѣ, былъ совершенно озадаченъ внезапной перемѣной въ ея обращеніи.

Она громко расхохоталась и посмотрѣла на него.

— Теперь моя очередь просить у васъ извиненія! воскликнула она. — Но я никогда не воображала, чтобы мужъ графини Шварценбергъ, какъ васъ всѣ называютъ здѣсь, имѣлъ такую наружность!

— Могу ли я спросить васъ, какимъ же вы представляли себѣ его?

Она не отвѣтила на этотъ вопросъ и захлопала въ ладоши съ видомъ злобнаго торжества.

— Графъ Эрбахъ въ замкѣ Люсьеннъ! воскликнула она. — Я не могу прійти въ себя отъ удовольствія, и навѣрное бросилась бы къ вамъ на шею, еслибы это случилось въ доброе старое время, когда люди готовы были идти въ огонь и воду изъ-за поцѣлуя Жанны Дюбарри! Но это было такъ давно, что съ тѣхъ поръ у меня появились морщины на лицѣ. Говорятъ, что всего прошло три года со смерти моего короля, но я увѣрена, что это ошибка, потому что послѣдніе годы показались мнѣ цѣлымъ столѣтіемъ… Графъ Эрбахъ въ гостяхъ у Жанны Дюбарри! Вы, вѣроятно, не подозрѣваете, какъ разгнѣвается ваша благочестивая супруга, когда узнаетъ объ этомъ!

— Къ сожалѣнію, каждый мой шагъ раздражаетъ ее и служитъ поводомъ къ огорченію.

— Говорятъ, что у нашей королевы двѣ души: одна веселая и непостоянная, какъ бабочка, другая серьезная и задумчивая, какъ ночная нтица. Если между статсъ-дамами, которыя пользуются особенно милостью ея величества, принцесса Ламбаль и графиня Полиньякъ похожи на бабочекъ, то ваша жена, по общему отзыву, напоминаетъ ночную птицу. Я знаю все это по слухамъ. Версаль для меня закрытый рай, охраняемый добрыми геніями, хотя недалеко то время, когда судьба столькихъ людей зависѣла отъ меня, и одного моего слова было достаточно, чтобы отправить любого изъ министровъ въ изгнаніе. Такъ было съ Шуазелемъ. Герцогини и графини не могутъ простить мнѣ, что я, дочь народа, взятая чуть ли не съ улицы, сдѣлалась любовницей великаго короля… Но мы знаемъ, насколько онѣ всѣ добродѣтельны!

Съ этими словами она сдѣлала презрительный жестъ рукою и злобно засмѣялась.

— Вашу жену, продолжала она, — въ особенности расхваливаютъ за ея добродѣтели въ укоръ мнѣ; я въ глазахъ ихъ служу воплощеніемъ всевозможныхъ пороковъ. Поэтому, вы можете себѣ представить, мой. дорогой графъ, насколько мнѣ пріятенъ вашъ визитъ.

У графа Эрбаха не хватало рѣшимости прервать этотъ потокъ рѣчи, который лился такъ плавно и какъ-бы поддразнивалъ его. Красивая женщина употребляла, повидимому, всѣ усилія, чтобы очаровать его свой любезностью и нѣжнымъ, кроткимъ голосомъ. Она наклонилась къ нему и, положивъ обѣ руки на столъ, сказала съ веселой улыбкой:

— Какая я глупая! занимаю васъ пустой болтовней, между тѣмъ какъ вы пришли сюда съ единственною цѣлью видѣть вашего добраго друга.

— Потому что я тогда не имѣлъ удовольствія знать хозяйки дома.

— Я ловлю васъ на словѣ, сказала она, протягивая руку графу Эрбаху. — Вы увидите своего друга, который настолько поправился, что свиданіе съ вами не можетъ повредить ему. Но послѣ этого, вы должны провести со мною вечеръ. Я жду гостей; мы займемся музыкой и потолкуемъ о суетѣ мірской, прошлой и настоящей Франціи! Вы смѣетесь надо мной, но я, какъ Люциферъ, пережила паденіе съ неба и могу причислить себя къ философамъ.

— Мнѣ остается только поблагодарить новую Аспазію за ея любезное приглашеніе. Вы обѣщаете мнѣ, что я услышу музыку. Не будетъ ли нынѣшній вечеръ повтореніемъ одной чудной ночи въ моей жизни? сказалъ графъ Эрбахъ, невольно вспомнивъ часы, проведенные имъ въ Таннбургѣ, когда онъ, Корона и Іосифъ II играли тріо Гайдена въ лунную осеннюю ночь, и шелестъ деревьевъ смѣшивался съ звуками волшебной музыки.

— Развѣ сирены вездѣ поютъ ту же пѣсню? возразила графиня Дюбарри улыбаясь. — Я убѣждена, что мы будемъ друзьями. Судя по тѣмъ примѣрамъ, какіе мнѣ приходилось видѣть, дружба между мужчиной и женщиной всего прочнѣе, когда сердца ихъ заняты посторонними симпатіями.

— Какъ будто время не мѣняетъ нашихъ привязанностей, подумалъ графъ Эрбахъ и сказалъ вслухъ:

— Пусть будетъ по вашему, графиня; я готовъ провести у васъ вечеръ, но подъ однимъ условіемъ…

— Что я стану называть васъ m-eur Поль, не такъ-ли? Само собою разумѣется, что я не нарушу вашего инкогнито. Во времена моей молодости, я также не носила никакого титула и меня звали всѣ мадмуазель Жаннъ; я была тогда швеей въ одномъ магазинѣ на улицѣ La Ferronnerie. Вашъ другъ не вѣритъ этому. Но у каждаго человѣка своя судьба…

Она взяла подъ руку графа Эрбаха и, пройдя корридоръ, повела его по лѣстницѣ въ уединенную комнату.

— Это я, m-eur Фрицъ, сказала она, постучавъ тихонько въ дверь. У васъ ли Клеманъ?

Старый камердинеръ отворилъ дверь.

— Я привела къ вамъ друга, о которомъ вы столько разъ говорили мнѣ, сказала графиня Дюбарри. — Вотъ онъ.

Бухгольцъ поднялся съ нѣкоторымъ усиліемъ съ мягкаго кресла, на которомъ онъ сидѣлъ у окна и, не помня себя отъ радости, бросился въ объятія графа Эрбаха.

Оба друга остались на-единѣ, такъ какъ хозяйка дома, не желая мѣшать ихъ бесѣдѣ, незамѣтно удалилась и увела съ собой стараго камердинера.

Бухгольцъ имѣлъ болѣзненный и истощенный видъ не столько отъ ранъ, которыя оказались незначительными, сколько отъ потери крови и мучившей его лихорадки. Графъ Эрбахъ тщательно избѣгалъ разговоровъ, которые могли разстроить больнаго; онъ разсказалъ ему въ короткихъ словахъ, что привело его въ Версаль и какимъ образомъ, при посредствѣ Клемана, онъ попалъ въ Люсьеннъ. Тѣмъ не менѣе, послѣ первыхъ изліяній радости, полу-вопросовъ и отвѣтовъ, они незамѣтно договорились до послѣдняго несчастнаго случая, который едва не стоилъ жизни молодому бюргеру.

— Вы разскажете мнѣ это завтра, упрашивалъ графъ Эрбахъ, но Бурхгольцъ стоялъ на своемъ.

— Это такое странное происшествіе, сказалъ онъ, — что я не желаю откладывать моего разсказа, тѣмъ болѣе, что я, кажется, напалъ на слѣдъ графини Короны.

Графъ Эрбахъ измѣнился въ лицѣ и еще ближе придвинулъ свой стулъ къ креслу больнаго. Теперь онъ самъ началъ упрашивать его скорѣе начать разсказъ, такъ какъ желаніе узнать судьбу любимой дѣвушки пересилило въ немъ всѣ другія соображенія.

Фрицъ Бухгольцъ, получивъ письмо графа, рѣшился послѣдовать его совѣту и предпринялъ вторично давно задуманное путешествіе. Онъ посѣтилъ Ліонъ, Провансъ и Лангедокъ и, окончивъ свои дѣла ранѣе назначеннаго имъ срока, отправился въ обратный путь черезъ Парижъ. Наступавшая весна и теплые солнечные дни побудили его познакомиться съ окрестностями французской столицы, которыя не даромъ славятся разнообразіемъ и красотой природы. Прогулки свои онъ большею частью совершалъ пѣшкомъ и однажды дошелъ до Буживаля, остроконечная башня котораго, виднѣвшаяся издали, служила ему путеводной точкой. Здѣсь особенно привлекъ его вниманіе сельскій домъ, стоявшій въ сторонѣ отъ дороги и полузакрытый высокой каменной стѣной, снабженной острыми желѣзными зубцами. Небольшая калитка, сдѣланная въ стѣнѣ, была открыта, такъ какъ рабочіе возили песокъ на дорожки сада. Бухгольцъ, предполагая въ виду ранней весны, что хозяева въ отсутствіи, вошелъ въ садъ. Деревья были тщательно подстрижены, какъ въ Версалѣ; подъ ними стояли Мраморныя, гипсовыя и бронзовыя статуи, изображавшія греческихъ боговъ. Переходя изъ одной аллеи въ другую, онъ незамѣтно очутился передъ небольшимъ павильономъ, у открытыхъ дверей котораго сидѣла молодая дѣвушка и пожилой господинъ.

Бухгольцъ не сомнѣвался, что это была Корона Турмъ, хотя онъ видѣлъ ее только мелькомъ, потому что старикъ бросился на него какъ безумный, осыпая бранью и проклятіями на французскомъ и итальянскомъ языкахъ, громко звалъ слугъ и поднялъ такой шумъ, что ему ничего не оставалось дѣлать, какъ обратиться въ бѣгство. На другой день онъ опять подошелъ къ дому въ надеждѣ увидѣть Корону, но на этотъ разъ калитка въ стѣнѣ была заперта желѣзнымъ засовомъ; ворота были также наглухо закрыты. Эти мѣры предосторожности убѣдили его, что молодую дѣвушку удерживаютъ въ домѣ противъ ея воли. Тогда онъ вернулся въ гостинницу, въ которой остановился, чтобы собрать какія-нибудь свѣдѣнія объ обитателяхъ таинственнаго дома. Въ этомъ онъ не встрѣтилъ никакого затрудненія, потому что хозяйка была болтлива и тотчасъ-же сообщила ему, что въ домѣ живетъ старый маркизъ ли Валь д’Омброне изъ Рима, помѣшавшійся на музыкѣ чудакъ, котораго всѣ знаютъ въ окрестностяхъ. Онъ купилъ этотъ домъ не болѣе какъ десять лѣтъ тому назадъ, и хотя часто бываетъ въ отлучкѣ, но извѣстное время года постоянно проводитъ въ Буживалѣ. Хозяйка также нѣсколько разъ видѣла молодую дѣвушку; она — племянница маркиза, какая-то итальянская принцесса. О самомъ старикѣ, за исключеніемъ его дурачествъ и причудъ, она не могла сказать ничего дурнаго…

Бухгольцъ былъ окончательно сбитъ съ толку, и такъ какъ онъ не имѣлъ никакой побудительной причины оставаться долѣе въ Буживалѣ, то отправился въ обратный путь. Когда онъ проходилъ мимо сада маркиза д’Омброне, со стѣны упалъ маленькій камень, завернутый въ бумагу. Это была записка на нѣмецкомъ языкѣ, состоящая изъ нѣсколькихъ словъ:

«Если вы Фрицъ Бухгольцъ, то приходите сюда завтра вечеромъ въ десять часовъ».

Хотя онъ никогда не видалъ почерка Короны, но былъ убѣжденъ, что она написала ему, нуждаясь въ его помощи. Въ назначенный часъ онъ былъ на мѣстѣ. Но, къ несчастью, ночь была лунная; его тотчасъ же замѣтили; двое людей бросились на него изъ за кустовъ, и прежде чѣмъ онъ успѣлъ поднять руку для своей защиты, его ранили; онъ упалъ на землю, истекая кровью. Убійцы скрылись; ему показалось, что они говорили между собою по-итальянски. Онъ потерялъ сознаніе и, когда опомнился, услышалъ, что на церковныхъ часахъ Буживаля пробило одиннадцать часовъ. Онъ поднялся на ноги, чтобы дотащиться до деревни, но это не удалось ему и онъ опять опустился на землю. Въ это время подъѣхала карета графини Дюбарри…

Разсказъ менѣе утомилъ Бухгольца, нежели ожидалъ графъ Эрбахъ, который въ виду этого рѣшился сдѣлать ему еще нѣсколько вопросовъ. Но ихъ дальнѣйшей бесѣдѣ помѣшалъ приходъ Клемана, явившагося за графомъ, чтобы проводить его въ павильонъ, гдѣ графиня ждала его съ своими гостями, которые уже почти всѣ собрались.

— А вы, милостивый государь, добавилъ старый камердинеръ, обращаясь къ Бухгольцу, — ложитесь скорѣе въ постель — это необходимо больному человѣку. Не забывайте, что докторъ запретилъ вамъ засиживаться до поздней ночи!

Клеманъ былъ въ своей роли. Онъ тщательно вычистилъ платье графа Эрбаха и осмотрѣлъ его съ головы до ногъ, чтобы онъ могъ явиться достойнымъ образомъ въ общество графини.

Въ то время какъ графъ Эрбахъ шелъ за своимъ провожатымъ къ ярко-освѣщенному павильону, по террасѣ обсаженной липами, Заморъ стоялъ у рѣшетчатыхъ воротъ и принималъ гостей. Долгое ожиданіе на одномъ мѣстѣ привело его въ дурное расположеніе духа, потому что въ это время онъ охотнѣе шнырилъ бы по корридорамъ замка и по саду, подслушивая у дверей и подсматривая изъ-за кустовъ.

Завидя издали всадника, скакавшаго во весь опоръ по большой дорогѣ изъ Версаля, онъ сердито закричалъ ему:

— Убирайтесь прочь! слугъ не велѣно пропускать здѣсь.

— Я посланъ сюда съ порученіемъ! возразилъ всадникъ, осаживая свою лошадь у воротъ. Онъ былъ въ ливреѣ егеря и говорилъ по-французски съ швейцарскимъ акцентомъ. — Могу ли я обратиться къ вамъ съ вопросомъ, милостивый государь?

Заморъ выпрямился во весь ростъ и посмотрѣлъ на него съ важностью.

— Знаете ли вы, кто я? Если нѣтъ, то примите къ свѣдѣнію, что я губернаторъ Люсьенна въ силу документа, даннаго мнѣ христіанскимъ государемъ. На этомъ пергаментѣ восковая печать и подпись канцлера Франціи.

Всадникъ не понялъ этой рѣчи, но сообразивъ, что, вѣроятно, имѣетъ дѣло съ важной особой, снялъ шляпу и сказалъ:

— Моя госпожа послала меня сюда, чтобы спросить васъ…

Лицо Замора осклабилось.

— Вы служите дамѣ? Въ такомъ случаѣ я готовъ побесѣдовать съ вами. Кто желаетъ знать ваша госпожа?

— Не пришелъ ли сюда въ замокъ полчаса тому назадъ знатный господинъ въ круглой шляпѣ, въ сопровожденіи старика? отвѣтилъ егерь, и при этомъ довольно подробно описалъ наружность незнакомца.

Заморъ прищурилъ глаза и пригладилъ волосы, дѣлая видъ, что этотъ вопросъ затрудняетъ его.

— Я получилъ приказъ отъ моей госпожи въ Версалѣ слѣдить за этимъ господиномъ, сказалъ егерь, въ надеждѣ заслужить своей болтовней довѣріе губернатора Люсьенна. — Когда онъ ушелъ изъ Версаля съ своимъ провожатымъ и я доложилъ объ этомъ моей госпожѣ, то она велѣла мнѣ сѣсть на лошадь и ѣхать за нимъ, пока я не узнаю его мѣста жительства. Но, къ несчастью, я потерялъ его изъ виду за полмили отсюда.

— Развѣ онъ не могъ свернуть въ другую сторону? Можетъ быть, онъ направился въ Марли…

— Значитъ его нѣтъ въ замкѣ?

— Это очень щекотливый вопросъ. Я такъ-же какъ и вы нахожусь въ услуженіи у дамы, а если мужчина очутится между двумя женщинами, то изъ этого можетъ произойти скандалъ… Я желалъ бы узнать, дорого ли заплатитъ ваша госпожа тому человѣку, который сообщитъ ей свѣдѣнія о господинѣ въ круглой шляпѣ.

Егерь ожидалъ этотъ вопросъ.

— Два луидора, отвѣтилъ онъ нерѣшительно.

— Я нахожу такую плату слишкомъ скудною, хотя всегда готовъ оказать услугу дамѣ и, вообще, поклонникъ прекраснаго пола… Знаете ли вы, почему меня зовутъ Заморомъ? Слыхали ли вы когда нибудь это имя? Заморъ — герой одной божественной трагедіи Вольтера и сынъ короля; слѣдовательно, онъ не можетъ принять менѣе трехъ луидуровъ.

Три луидора исчезли въ карманѣ красныхъ бархатныхъ шароваръ. Вслѣдъ затѣмъ «губернаторъ» сообщилъ егерю, что господинъ въ круглой шляпѣ въ Люсьеннѣ и приметъ участіе въ празднествѣ, которое устраиваетъ сегодня вечеромъ графиня Дюбарри.

Егерь не могъ сомнѣваться въ справедливости этихъ словъ, такъ какъ сквозь деревья виднѣлся ярко освѣщенный павильонъ. Онъ сошелъ съ лошади и медленно водилъ ее взадъ и впередъ передъ рѣшетчатыми воротами.

Въ это время подъѣхала старомодная богато расписанная карета; слуга въ ливреѣ съ трудомъ открылъ туго отпиравшіяся дверцы и помогъ выйти пожилому господину и дамѣ, лицо которой было покрыто маской.

— Добрый вечеръ, многоуважаемый маркизъ, воскликнулъ Заморъ съ низкимъ поклономъ. — Какая честь для нашей графини! Вы можете разсказать это въ Версалѣ, добавилъ онъ, обращаясь къ егерю, — Люсьеннъ не совсѣмъ забытъ; знатные и титулованные иностранцы все еще посѣщаютъ его. Доложите объ этомъ вашей госпожѣ…

— Г. губернаторъ, прервалъ его пожилой господинъ рѣзкимъ, крикливымъ голосомъ, — удержите свой языкъ! Вы не должны болтать о томъ, что вамъ приходится видѣть и слышать… Кто ваша госпожа? спросилъ онъ егеря.

Женевецъ, не ожидавшій этого вопроса, поспѣшно отвѣтилъ:

— Графиня Эрбахъ, урожденная княгиня Шварценбергъ.

Дама въ маскѣ быстро оглянулась и хотѣла подойти къ егерю, но пожилой господинъ схватилъ ее за руку и почти насильно увлекъ за собою въ садъ.

Это былъ послѣдній гость, котораго ожидалъ Заморъ; онъ заперъ ворота на ключъ и поспѣшно удалился.

Павильонъ, въ которомъ графиня Дюбарри принимала своихъ гостей, былъ ярко освѣщенъ сотнями восковыхъ свѣчъ. Пестрые фонари висѣли на ближайшихъ деревьяхъ и на четырехъ іоническихъ колоннахъ, украшавшихъ входъ въ это волшебное жилище, но сторонамъ котораго стояли двѣ статуи: Діана и купающаяся нимфа работы знаменитаго Аллегрена. Павильонъ представлялъ собою небольшое въ высшей степени изящное зданіе, въ родѣ греческаго храма, построенное на холмѣ. Со стороны сада подъемъ былъ постепенный и едва замѣтный, но на другой сторонѣ начинался крутой обрывъ; въ недалекомъ разстояніи отъ него извивалась Сена, образуя въ этомъ мѣстѣ изгибъ. Теплый весенній воздухъ, свѣтлая звѣздная ночь, яркое освѣщеніе, блестящія колонны, статуи, окруженныя зеленью, — все это имѣло въ себѣ нѣчто сказочное и походило на чудный сонъ.

Графъ Эрбахъ задумчиво шелъ по террасѣ, ведущей къ павильону. Но его не столько занималъ видъ изящнаго освѣщеннаго зданія и образъ красивой графини, который проносился передъ нимъ, сколько воспоминаніе о Коронѣ, вызванное торжественною тишиною ночи. Въ его воображеніи воскресли немногіе счастливые часы, которые онъ провелъ съ. даю, ихъ разговоры по поводу ея рѣшимости пріобрѣсти славу пѣвицы. Къ тоскѣ разлуки примѣшивалась мучительная неизвѣстность; онъ не зналъ, радоваться ли тѣмъ извѣстіямъ, которыя сообщилъ ему Бухгольцъ, и невольно спрашивалъ себя — не былъ ли обманутъ молодой бюргеръ случайнымъ сходствомъ?..

Графъ засталъ все общестао въ круглой богато убранной залѣ. Голубые бархатные обои покрывали стѣны; на ярко расписанномъ потолкѣ изображены были сельскія и идиллическія сцены. Въ глубинѣ комнаты висѣли на стѣнѣ два большихъ портрета королей Людовика XV и Карла I работы Ванъ-Дика. Недоброжелатели графини утверждала, что это странное сопоставленіе было сдѣлано ею съ тою цѣлью, чтобы ежедневно напоминать Людовику XV объ ожидавшей его участи, если онъ вздумаетъ дѣлать уступки парламенту.

Надъ мраморнымъ каминомъ висѣло зеркало въ изящной позолоченной рамкѣ, которая представляла вѣнокъ изъ розъ и лавровыхъ листьевъ. Въ зеркалѣ отражался мраморный бюстъ графини работы извѣстнаго Пажу, стоявшій у противоположной стѣны на постаментѣ изъ краснаго шлифованнаго порфира. Талантливый художникъ сумѣлъ передать вмѣстѣ съ красотой линій и то дѣтски миловидное выраженіе, которымъ отличалась Жанна Дюбарри въ молодости.

Графъ Эрбахъ былъ не столько пораженъ художественными произведеніями, которыми такъ гордилась хозяйка дома, сколько гармонической законченностью цѣлаго и необыкновеннымъ изяществомъ каждой даже незначительной вещи, на которой останавливались его глаза. Единство впечатлѣнія не нарушалось чрезмѣрнымъ богатствомъ обстановки. Кресла и столы, часы и фортепьяно, были искусно подобраны и подходили одно къ другому, къ дорогимъ занавѣсямъ картинъ, маленькимъ статуямъ изъ бронзы и мрамора и красивымъ бездѣлушкамъ изъ слоновой кости и перламутра, которыя стояли и лежали на карнизахъ, консоляхъ, каминѣ и на маленькихъ столахъ.

Хозяйка дома, согласно данному обѣщанію, представила графа Эрбаха своимъ гостямъ подъ именемъ m-eur Поля изъ Германіи. Отсутствіе титула и простой костюмъ иностранца не произвели особеннаго впечатлѣнія на дворянъ и ученыхъ, составлявшихъ въ этотъ вечеръ общество графини. Благодаря Франклину и другимъ американцамъ, — которые были усердными посѣтителями тогдашнихъ столичныхъ салоновъ, съ цѣлью побудить французское правительство къ борьбѣ съ англичанами, — въ Версалѣ и Парижѣ привыкли къ извѣстной пуританской простотѣ одежды. Круглая шляпа и длиннополый сюртукъ стали даже входить въ моду, особенно между либералами и философами, какъ признакъ республиканскаго образа мыслей. О простотѣ обращенія и «бюргерскомъ сердцѣ» императора Іосифа, пріѣзда которагб ожидали со дня на день, ходили самые преувеличенные слухи. Никому не показалось страннымъ, что m-eur Поль, вѣроятно принадлежащій къ свитѣ германскаго императора, явился на праздникъ въ такомъ простомъ костюмѣ, такъ что едва ли нужна была просьба графини, чтобы ея гости встрѣтили незнакомца самымъ любезнымъ и дружелюбнымъ образомъ.

Сначала разговоръ шелъ о послѣднихъ политическихъ новостяхъ, о проектахъ, представленныхъ Тюрго молодому королю Людовику XVI, объ освобожденіи народа отъ чрезмѣрныхъ повинностей и налоговъ, американской войнѣ, пріѣздѣ германскаго императора и т. п. Хотя хозяйка дома не выказывала ни малѣйшаго нетерпѣнія или скуки, но гости, вѣроятно считая бесѣду о такихъ серьозныхъ вещахъ не совсѣмъ умѣстною въ павильонѣ Люсьенна, скоро прекратили ее и заговорили о музыкѣ. Каждый спѣшилъ высказать свои предположенія относительно новой оперы Глюка — «Армида», представленіе которой было отложено до слѣдующей осени.

Графъ Эрбахъ убѣдился съ первыхъ словъ, что онъ находится среди ярыхъ противниковъ великаго маэстро. Графиня Дюбарри никогда не сочувствовала Глюку и во времена своего владычества надъ Франціей выказывала явное предпочтеніе Пиччини, которое объясняли ея ненавистью ко всему австрійскому, даже къ музыкѣ. Между ею и Маріей Антуанетой существовало постоянное соперничество, которое не кончилось даже въ то время, когда одна сдѣлалась королевой Франціи, а другая должна была удалиться въ изгнаніе. Обѣ женщины съ одинаковымъ упорствомъ продолжали свою тайную борьбу. Въ то время какъ Марія Антуанета готовила торжественный пріемъ Глюку въ Версалѣ, Люсьеннъ долженъ былъ неминуемо сдѣлаться убѣжищемъ для поклонниковъ итальянской музыки.

Въ числѣ собравшихся гостей былъ одинъ неаполитанскій графъ, который при имени Пиччини всякій разъ называлъ его «божественнымъ», и считалъ нужнымъ громко выразить свой восторгъ. Больше всѣхъ говорилъ литераторъ и критикъ Лагарпъ, который бранилъ музыку Глюка, называя ее скучнымъ, монотоннымъ воемъ. Нѣсколько снисходительнѣе выражался о ней герцогъ Еоссе-Брисакъ, статный и красивый мужчина, другъ и возлюбленный графини Дюбарри, который стоялъ въ граціозной позѣ у камина. Онъ сдѣлалъ попытку защитить «Орфея» и доказывалъ, что эта опера представляетъ счастливое исключеніе между всѣми остальными произведеніями Глюка. Въ отвѣтъ на это, хозяйка дома, сидѣвшій рядомъ съ нею молодой господинъ съ высокомѣрнымъ выраженіемъ лица, по фамиліи Арембергъ, и Мармонтель, прославленный авторъ «Contes moraux», принявшій на себя роль basso buffo, пропѣли, утрируя, хоръ фурій изъ «Орфея».

Графъ Эрбахъ не въ состояніи былъ присоединиться къ веселому смѣху, вызванному комическимъ пѣніемъ. Сердце его болѣзненно сжалось. Сколько разъ въ Таннбургѣ слышалъ онъ звучный голосъ Короны, которая пѣла арію Орфея, умоляющаго Фурій о выдачѣ Евридики!

Что сталось теперь съ этой талантливой дѣвушкой? Неужели неумолимая судьба не сжалилась надъ ней и она до сихъ поръ не нашла себѣ надежнаго убѣжища!

— Этотъ Глюкъ производитъ на меня впечатлѣніе помѣшаннаго, сказалъ Лагарпъ увѣреннымъ тономъ. — Всѣ его сюжеты заимствованы изъ преисподней — Альсестъ, Евридика, Ифигенія; вездѣ на заднемъ планѣ Харонъ и трехголовый Церберъ. Его музыка напоминаетъ бурный потокъ Стикса.

— Я не знатокъ, но большой любитель музыки, сказалъ графъ Эрбахъ, задѣтый за-живое несправедливыми нападками на своего соотечественника. — Мнѣ кажется, что музыканту, какъ и художнику, дозволено брать тѣ сюжеты, какіе вдохновляютъ его. Развѣ Глюкъ, изображая подземный міръ, не уноситъ насъ на небо дивными переливами звуковъ, не заставляетъ забывать всѣ наши страданія и горе…

— Такъ говорятъ одни влюбленные, замѣтилъ улыбаясь герцогъ Брисакъ.

— Или мечтатели, увлеченные нѣмецкой поэзіей, замѣтилъ Арембергъ.

— Почему вы называете поэзію нѣмецкой? возразилъ графъ Эрбахъ. — Развѣ чувство изящнаго не составляетъ общаго достоянія всѣхъ людей? Вся разница въ его силѣ и въ большей или меньшей способности воспринимать впечатлѣнія. Въ области искусства мы перестаекъ быть нѣмцами или французами, республиканцами или монархистами. Музыка болѣе чѣмъ всякое другое искусство подчиняется у всѣхъ народовъ однимъ и тѣмъ же законамъ и даже на дикаря производитъ извѣстное впечатлѣніе. Въ тѣ минуты, когда мы подъ вліяніемъ музыки отрѣшаемся отъ нашего земнаго существованія и испытываемъ высшее наслажденіе, какое дано человѣку, не все ли намъ равно, кто очаровалъ насъ — Перголезе или Глюкъ, Гендель или Рамо?..

На лицѣ Аремберга выразилось нетерпѣніе; онъ съ видимой досадой поправилъ свое кружевное жабо, между тѣмъ какъ другіе гости согласились съ мнѣніемъ, высказаннымъ графомъ Эрбахомъ. Они были польщены, что нѣмецъ сопоставилъ ихъ соотечественника Рамо съ великими музыкальными знаменитостями, и готовы были простить ему его увлеченіе авторомъ «Орфея».

— Онъ повидимому лично знакомъ съ Глюкомъ, сказалъ шепотомъ Лагарпъ сидѣвшему возлѣ него господину.

— Не мѣшаетъ заручиться его дружбой. Я убѣжденъ, что графиня знаетъ его настоящую фамилію…

— Ваше замѣчаніе относительно воспріимчивости дикарей къ музыкѣ совершенно вѣрно, m-eur Ноль! сказалъ неожиданно рѣзкій голосъ. — Я имѣлъ случай убѣдиться въ этомъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ на ирокезахъ у озера Эріо.

Всѣ съ любопытствомъ оглянулись на говорившаго. Это былъ приземистый широкоплечій господинъ съ орлинымъ носомъ и впалыми блѣдноголубыми глазами. Графу Эрбаху сообщили, что его зовутъ виконтъ Рошфоръ, что онъ изъ обѣднѣвшихъ дворянъ, замѣчательно уменъ и образованъ, много путешествовалъ и въ настоящее время служитъ у министра Верженяа, который часто пользуется имъ для тайныхъ дипломатическихъ порученій.

— Вы были въ Америкѣ, виконтъ?

— Въ лагерѣ инсургентовъ?

— Видѣли вы генерала Вашингтона?

— Въ какомъ положеніи дѣла республиканцевъ?

Рошфоръ спокойно выслушалъ сыпавшіеся на него вопросы, не спуская глазъ съ графа Эрбаха, который невольно смутился отъ пристальнаго взгляда, устремленнаго на него. Тѣмъ же испытующимъ, пристальнымъ взглядомъ смотрѣлъ на него иногда патеръ Ротганъ.

— Къ сожалѣнію, я не могу отвѣтить на всѣ ваши вопросы, господа, сказалъ наконецъ Рошфоръ. — Я дѣйствительно недавно вернулся изъ Америки, хотя не изъ лагеря инсургентовъ, но изъ вигвама ирокезскаго вождя, который охотился на берегу озера съ своими храбрецами.

— Не хотите ли вы увѣрить насъ, виконтъ, замѣтила улыбаясь графиня, что вы ѣздили въ Америку, чтобы свести знакомство съ ирокезами? Между нами нѣтъ англичанъ, которые могли бы выдать васъ…

— Я уже говорилъ вамъ, графиня, что мнѣ нѣтъ никакого дѣла до республиканцевъ. Политика всего менѣе интересуетъ меня… Но не въ этомъ дѣло! Я хотѣлъ разсказать вамъ о томъ впечатлѣніи, какое производитъ музыка на дикарей. Мы отправились цѣлой компаніей на озеро Эріо для изслѣдованія его береговъ и взяли съ собой двѣ скрипки и флейту. Во время нашихъ экскурсій, мы встрѣтили шайку ирокезовъ и такъ подружились съ ея вождемъ, что онъ сдѣлался нашимъ неизмѣннымъ гостемъ на импровизированныхъ концертахъ, которыя мы устраивали подъ открытымъ небомъ. Игра на скрипкѣ дѣйствовала обаятельно на этихъ дикихъ охотниковъ, а самаго мудраго изъ нихъ, котораго они считали любимцемъ «Великаго Духа», мы даже усыпили нашей музыкой и на него нашло ясновидѣніе. Онъ предсказалъ изгнаніе ирокезскаго племени изъ родныхъ лѣсовъ, которые, по его словамъ, скоро будутъ превращены въ поля, засѣянныя пшеницей; всюду видѣлъ онъ господство блѣднолицыхъ людей, огромные города, воздвигнутые на берегахъ рѣкъ, и т. п. Въ настоящее время трудно рѣшить, насколько вѣрны эти предсказанія, но, тѣмъ не менѣе, всякій кому приходилось наблюдать подобное дѣйствіе музыки, не назоветъ сказкой исторію греческаго пѣвца Орфея.

— Развѣ кто нибудь изъ васъ, господа, можетъ сомнѣваться въ правдивости этой исторіи? Il divino Orfeo! воскликнулъ крикливымъ голосомъ пожилой господинъ, который неожиданно появился въ дверяхъ. — Это нашъ первый учитель музыки… Что сталось бы съ нами, если бы не существовало Орфея, Амфіона и Аріона, этихъ трехъ свѣтилъ мира, — lume del mondo!

Разговаривая такимъ образомъ и расшаркиваясь на-право и налѣво, онъ дошелъ до средины залы и послалъ воздушный поцѣлуй хозяйкѣ дома.

— Цѣлую ручки прелестнѣйшей изъ красавицъ! воскликнулъ онъ съ низкимъ поклономъ.

— Вы одни, маркизъ? Что это значитъ? Развѣ вы забыли ваше обѣщаніе? спросила графиня Дюбарри съ неудовольствіемъ.

Онъ наклонился къ ней и сказалъ на ухо нѣсколько словъ, которыя видимо успокоили ее.

Графъ Эрбахъ имѣлъ достаточно времени, чтобы разглядѣть стараго маркиза. Его морщинистое лицо оживлялось темными, безпокойно блестѣвшими, глазами; большой горбатый носъ представлялъ рѣзкій контрастъ съ тонко очерченнымъ ртомъ. Костюмъ его состоялъ изъ бархатнаго богато вышитаго камзола съ длинными кружевными манжетами, короткихъ панталонъ и парчеваго жилета съ брилліантовыми пуговицами; на груди висѣлъ крестъ, осыпанный брилліантами, на красной орденской лентѣ. Этотъ вычурный нарядъ, въ связи съ натянутыми манерами и плохо скрываемой претензіей блистать въ обществѣ, произвели крайне непріятное впечатлѣніе на графа Эрбаха. Онъ присоединился къ остальнымъ гостямъ, которые раздѣлились на группы и громко разговаривали между собою. Нѣсколько человѣкъ осталось съ Рошфоромъ въ надеждѣ услышать отъ него новые разсказы объ индѣйцахъ. Но онъ упорно молчалъ и только изрѣдка кивалъ головой въ подтвержденіе чужихъ словъ. Еслибы графъ Эрбахъ былъ менѣе занятъ своими мыслями, то, вѣроятно, замѣтилъ бы, что Рошфоръ не спускаетъ съ него глазъ и съ подозрительнымъ вниманіемъ слѣдитъ за всѣми его движеніями. Онъ самъ чувствовалъ странное влеченіе къ этому загадочному человѣку и воспользовался случаемъ, когда они очутились лицомъ къ лицу въ дверяхъ, чтобы обратиться къ нему съ вопросамъ:

— Простите мое любопытство, виконтъ, но я желалъ бы знать, бывали-ли вы когда-нибудь въ Германіи.

— Несомнѣнно! Вы предполагаете, милостивый государь, что мы уже встрѣчались съ вами прежде?

— Нѣтъ, я не имѣлъ чести видѣть васъ, виконтъ, до настоящаго вечера. Но меня смутилъ вашъ взглядъ…

— Мой взглядъ! Я много скитался по свѣту, но никогда не слыхалъ, что у меня дурной глазъ, отвѣтилъ съ улыбкой Рошфоръ.

— Я не говорю этого. Вашъ взглядъ, напротивъ, напомнилъ мнѣ одного почтеннаго человѣка, который пользуется довольно громкою извѣстностью за свою ученость.

— Позволено ли мнѣ будетъ спросить объ имени моего двойника?

— Это бывшій іезуитъ, патеръ Ротганъ.

— Патеръ Ротганъ? Какое удивительное совпаденіе! Я познакомился съ нимъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ Прагѣ и даже вмѣстѣ съ нимъ изучалъ минералогію.

На лицѣ графа Эрбаха выразилось удивленіе, между тѣмъ какъ Рошфоръ оставался такъ же невозмутимъ, какъ и прежде.

Тсс! пронеслось по залѣ, и вслѣдъ за тѣмъ отворились створчатыя двери сосѣдней комнаты. На небольшомъ возвышеніи, устроенномъ въ видѣ эстрады, сидѣла хозяйка дома передъ открытымъ фортепіано; за ея кресломъ стояла стройная женская фигура въ бѣломъ атласномъ платьѣ; ея темные волосы были слегка завиты и убраны цвѣтами.

— Наконецъ-то мы услышимъ ее! воскликнулъ одинъ изъ гостей.

— Говорятъ, маркизъ привезъ ее изъ Италіи, сказалъ другой.

— Какъ зовутъ этого маркиза? спросилъ вполголоса графъ Эрбахъ, обращаясь къ Рошфору.

— Развѣ вы не знаете его? Впрочемъ, вамъ это простительно, какъ иностранцу. Маркиза зовутъ Валь д’Омброне; онъ большой чудакъ и страстный любитель музыки…

Въ этотъ моментъ пѣвица повернула голову къ зрителямъ и сдѣлала нѣсколько шаговъ въ авансценѣ.

Это была Корона Турмъ.

Графъ Эрбахъ едва не вскрикнулъ отъ удивленія, но тотчасъ-же овладѣлъ собой. Малѣйшая неосторожность съ его стороны могла отнять у него всякую возможность приблизиться къ ней. Онъ не хотѣлъ, чтобы она увидѣла его преждевременно, и удалился въ нишу окна, откуда могъ слѣдить за каждымъ ея движеніемъ.

Она запѣла. Это былъ тотъ-же звучный, прекрасный голосъ, который приводилъ его въ восхищеніе въ Таянбургѣ и не разъ доставлялъ ему минуты полнаго блаженства.

Въ ея манерахъ не замѣтно было никакого принужденія; она едва обращала вниманіе на зрителей. Легкіе аккорды фортепіано покрывались могучими звуками молодаго голоса, въ которыхъ она изливала радость, наполнявшую ея душу. Въ туманной дали представлялось ей тяжелое прошлое; будущее сулило ей счастье и свободу. Первый шагъ сдѣланъ; она добьется цѣли своихъ завѣтныхъ желаній…

Въ залѣ послышался одобрительный шепотъ; хвалили рѣдкій талантъ молодой пѣвицы и совершенство исполненія трудной итальянской аріи, выбранной ею для дебюта. Но въ то время, когда всѣ слышали въ ней только жалобы и упоеніе любви, пѣніе Короны казалось графу Эрбаху ликованіемъ невольницы, освобожденной отъ оковъ. Такъ поетъ соловей, улетѣвъ изъ клѣтки въ солнечный лѣтній день.

Громкія рукоплесканія съ возгласами благодарности и восторга прервали на время пѣвицу, которая, повидимому, не намѣревалась такъ скоро сойти со сцены. Для нея было, слишкомъ ново читать на столькихъ лицахъ впечатлѣніе, произведенное ея пѣніемъ, чтобы не желать продлить то наслажденіе, какое доставилъ ей первый успѣхъ. Она сказала нѣсколько словъ графинѣ, которая улыбаясь открыла другія ноты.

Въ залѣ водворилась мертвая тишина. Съ первыми аккордами лицо пѣвицы приняло задумчивое и грустное выраженіе. Она запѣла арію изъ оперы Глюка, гдѣ Орфей оплакивая потерю Евридики.

Хотя эта опера пользовалась уже заслуженной извѣстностью въ разныхъ странахъ Европы, но врядъ ли она имѣла когда либо такой успѣхъ, какъ въ этотъ вечеръ въ павильонѣ Люсьеннъ.

Всѣ эти люди, враждебно настроенные противъ великаго композитора вслѣдствіе національнаго соперничества, и готовые за часъ, передъ тѣмъ произнести приговоръ надъ всѣми его произведеніями, такъ увлеклись его музыкой, что были согласны торжественно отказаться отъ своихъ словъ.

— Пусть эта музыка будетъ противъ всѣхъ правилъ искусства, сказалъ герцогъ Брисакъ, — но я чистосердечно сознаюсь, что тронутъ ею до глубины души!..

Эти слова встрѣтили единогласное одобреніе собравшагося общества.

Хозяйка дома ласково взяла молодую пѣвицу за руку и свела съ эстрады въ залу.

Гости подходили къ ней одинъ за другимъ и изъявляли свое удовольствіе; никакія выраженія благодарности и похвалы не казались имъ неумѣренными. Всѣ предсказывали ей славу и счастливую будущность.

— Если она исполняетъ съ такимъ совершенствомъ произведенія Глюка, то можно себѣ представить, какъ она будетъ исполнять пьесы Пиччини! замѣтилъ неаполитанецъ.

— Скоро вамъ предстоитъ новое наслажденіе, господа! воскликнулъ маркизъ д’Омброне своимъ рѣзкимъ голосомъ. — Надняхъ пріѣдетъ сюда изъ Дрездена замѣчательный теноръ — Антоніо Росси, а съ такими артистами, господа… Да здравствуетъ итальянская музыка, эта regina del mondo!

Графъ Эрбахъ вздрогнулъ при имени Антоніо Росси. До этого момента онъ спокойно оставался на своемъ мѣстѣ, наслаждаясь не менѣе Короны ея успѣхомъ. Ему казалось, что передъ нею разстилается путь, усѣянный цвѣтами, который долженъ привести ее къ храму славы; на ступеняхъ его стоитъ богиня счастья и протягиваетъ молодой дѣвушкѣ лавровый вѣнокъ. Корона идетъ беззаботно навстрѣчу богинѣ… но вотъ въ травѣ у ея ногъ зашипѣла змѣя и подняла голову… Это — Антоніо Росси; старый маркизъ произнесъ его ненавистное для него имя…

Графъ Эрбахъ вышелъ изъ оконной ниши съ мыслью, что онъ долженъ защитить молодую дѣвушку отъ грозившей ей опасности. Но, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ остановился. — Противъ кого онъ станетъ защищать Корону въ этомъ блестящемъ обществѣ, которое, повидимому, такъ искренно поклоняется ей? невольно спросилъ онъ себя. — Антоніо Росси, быть можетъ, до сихъ поръ въ Дрезденѣ и не думаетъ о поѣздкѣ въ Парижъ…

Онъ взглянулъ на Корону. Она разсѣянно выслушивала любезности Аремберга, который разсыпался въ похвалахъ ея пѣнію.

Хозяйка дома, замѣтивъ издали графа Эрбаха, подозвала его.

— Наконецъ-то и вы, m-eur Поль, собрались поздравить мою protégée! Зная ваше поклоненіе Глюку, я была увѣрена, что вы первый будете у ногъ сеньоры!

Яркая краска покрыла щеки Короны, когда она увидѣла своего возлюбленнаго. Ей хотѣлось вскрикнуть и броситься ему въ объятія, и только присутствіе многочисленнаго общества удержало ее.

Графъ Эрбахъ взялъ ея руку и сказалъ:

— Надѣюсь, сеньора, вы, какъ истинная артистка, поймете, что можно наслаждаться музыкой молча; если я позже всѣхъ являюсь къ вамъ, то это не можетъ служить доказательствомъ того, что я менѣе другихъ восхищаюсь вашимъ талантомъ.

Онъ поднесъ ея дрожащую руку къ своимъ губамъ и добавилъ шепотомъ:

— Вѣрьте, Корона, что вы всегда можете обратиться къ моей помощи, если она нужна вамъ!

— Какъ я счастлива, что снова увидѣла васъ!..

Графъ Эрбахъ опустилъ ея руку съ оффиціальнымъ поклономъ. Онъ не рѣшился продолжать разговоръ изъ боязни привлечь вниманіе маркиза, который слѣдилъ за своимъ сокровищемъ глазами Аргуса.

Корона отошла отъ него съ графиней Дюбарри.

— Это великая артистка, сказалъ Гошфоръ, обращаясь къ графу Эрбаху, — но въ ея пѣніи слышатся грустныя ноты.

Графъ Эрбахъ едва не измѣнилъ себѣ при этихъ словахъ, и долженъ былъ сдѣлать надъ собой усиліе, чтобы не выразить своей досады.

Зачѣмъ этотъ человѣкъ, котораго онъ видѣлъ въ первый разъ въ жизни, осмѣливается сообщать ему свои замѣчанія! Онъ знакомъ съ патеромъ Готганомъ и могъ узнать отъ него нѣкоторыя подробности о Коронѣ, ея путешествіи и внезапномъ исчезновеніи… Можетъ быть, въ дѣйствительности существуютъ тайныя сношенія между іезуитами, живущими въ различныхъ городахъ Европы, о которыхъ ходили такіе преувеличенные слухи въ протестантской Германіи…

Отъѣздъ Короны послужилъ для графа Эрбаха удобнымъ предлогомъ удалиться отъ назойливаго собесѣдника. Старый маркизъ нашелъ слишкомъ опаснымъ для пѣвицы присутствіе такого множества молодыхъ мужчинъ, которые отъ восхищенія ея пѣніемъ могли легко перейти къ поклоненію ея красотѣ. Онъ хотѣлъ быстрымъ отъѣздомъ предупредить то, что могло причинить ему лишнія заботы и помѣшать его планамъ; онъ почти насильно увлекъ съ собою Корону.

Оставшихся гостей ожидалъ роскошный ужинъ, приготовленный въ той самой комнатѣ, гдѣ Людовикъ XV такъ часто ужиналъ съ Жанной Дюбарри въ тѣ счастливые дни, когда изъ Америки еще не долетали въ Европу отголоски революціонной пѣсни свободы. Графиня Дюбарри тогда, какъ и теперь, превосходно исполняла роль милой и привѣтливой хозяйки. Она указала графу Эрбаху мѣсто около себя, зная, что это никому не покажется оскорбительнымъ, такъ какъ всѣмъ было извѣстно, что иностранецъ — другъ и любимецъ германскаго императора. Только одинъ изъ гостей былъ видимо задѣтъ такимъ предпочтеніемъ; это былъ графъ Робертъ Арембергъ, потомокъ одной изъ знатнѣйшихъ фамилій Брабанта, высокомѣріе котораго равнялось его огромному богатству. Хотя графъ Эрбахъ и Арембергъ никогда не встрѣчались прежде и въ этотъ вечеръ обмѣнялись только нѣсколькими словами, но они съ перваго взгляда почувствовали другъ къ другу ту странную, но тѣмъ не менѣе сильную антипатію, которую нельзя объяснить никакими опредѣленными причинами. Было ли это своего рода предчувствіе, что со временемъ ихъ вражда кончится роковымъ образомъ для одного изъ нихъ, но враждебное настроеніе особенно сильно проявлялось въ молодомъ Арембергѣ, который становился все угрюмѣе и даже разъ невольно схватился за рукоятку шпаги.

Графъ Эрбахъ, съ своей стороны, тщательно избѣгалъ его взглядовъ и обратилъ все свое вниманіе на Рошфора, который представлялъ для него интересъ загадочной личности. Но врядъ ли самъ Лафатеръ взялся бы вывести заключеніе о характерѣ этого человѣка по его наружности и подмѣтить что либо, кромѣ грубой чувственности, которая проглядывала по временамъ въ рѣзкихъ, некрасивыхъ чертахъ, выдающихся скулахъ и толстой верхней губѣ. Графъ Эрбахъ напрасно старался уловить какое нибудь постоянное выраженіе на этомъ лицѣ, которое мѣнялось безпрестанно, — изъ добродушнаго становилось лукавымъ, или же задумчивымъ и глубокомысленнымъ. По морщинамъ около бровей и рта ему можно было дать за пятьдесятъ лѣтъ. Былъ ли это обманъ глазъ, или виконтъ принялъ неловкую возу, но Эрбаху показалось, что его правое плечо значительно выше лѣваго.

Сначала разговоръ шелъ о маркизѣ и прекрасной сеньорѣ Коронѣ, которая должна была осенью поступить на сцену и пѣть въ операхъ Пиччини, такъ какъ старый маркизъ былъ другъ и поклонникъ итальянскаго композитора. Многіе высказывали свои предположенія относительно происхожденія пѣвицы и ожидавшей ее будущности. Хозяйка дома горячо расхваливала ея красоту и прекрасныя манеры. При этомъ графъ Эрбахъ невольно взглянулъ на Аремберга, который отвѣтилъ ему насмѣшливой улыбкой.

Мнѣніе, высказанное Мармомтелемъ, придало болѣе общій интересъ разговору.

— Отъ внимательнаго наблюдателя не можетъ ускользнуть, сказалъ онъ, — что мы не дѣлаемъ болѣе успѣховъ въ области искусствъ. За послѣдніе годы Франція не сдѣлала ничего замѣчательнаго въ архитектурѣ, скульптурѣ и живописи. Статуя Спартака въ тюльерійскомъ саду едва ли не послѣднее выдающееся произведеніе французской скульптуры. То же явленіе наблюдается въ Италіи и Англіи. Драматическое искусство также въ упадкѣ: кто теперь сочиняетъ трагедіи и гдѣ онѣ находятъ отголосокъ? Одной музыкѣ предстоитъ великая будущность.

Многіе возстали противъ этого мнѣнія изъ національнаго самолюбія, которое не могло допустить, чтобы французы отстали отъ другихъ народовъ въ какой бы то ни было отрасли искусства. Напрасно графъ Эрбахъ убѣждалъ ихъ, что Мармонтель не отнимаетъ у нихъ роли руководителей въ музыкѣ и что за эпохой великихъ поэтовъ и художниковъ можетъ слѣдовать эпоха великихъ музыкантовъ.

Большинство присутствующихъ не вѣрило въ музыкальный геній своего народа. Они находили, что французы въ этомъ отношеніи походятъ на римлянъ и не имѣютъ склонности къ музыкѣ, которая у нихъ скорѣе является результатомъ теоретическаго изученія и упражненія, нежели прирожденнаго таланта. Лагарпъ доказывалъ примѣрами изъ исторіи* что музыка достигаетъ наибольшаго развитія у угнетенныхъ и слабыхъ народовъ, лишенныхъ свободы и политической дѣятельности, какъ, напримѣръ, у грековъ во времена Александра Македонскаго, или у позднѣйшихъ итальянцевъ.

— У музыки двоякій характеръ, замѣтилъ съ удареніемъ Рошфоръ: — съ одной стороны она является серьезною и торжественною, именно при началѣ культуры; съ пѣніемъ и литаврами народы проходятъ моря и пустыни въ обѣтованную землю; подъ звуки лиры Амфіона складываются квадратные камни Ѳивъ. Съ другой стороны, музыка носитъ характеръ игривый и раздражающій, напоминая вакханку съ распущенными волосами; на ней красная фригійская шапка; она направляетъ людей къ уничтоженію государствъ и отжившей цивилизаціи. Съ улыбкою приглашаетъ она ихъ на веселый танецъ, а въ слѣдующую минуту изъ разгульной уличной пѣсни можетъ перейти въ гимнъ свободы и уничтожить власть, установленную вѣками.

Въ послѣднихъ словахъ заключался намекъ, понятный и тяжелый для большинства присутствующихъ. Водворилась глубокая тишина.

Герцогъ Брисакъ первый прервалъ общее молчаніе.

— Вы все еще находитесь подъ впечатлѣніемъ вашихъ американскихъ воспоминаній, многоуважаемый виконтъ. Вамъ представляется, что вездѣ можетъ повториться битва при Бункерсгиллѣ?

— Почему вы считаете это невозможнымъ? возразилъ Рошфоръ. — Развѣ въ Европѣ нѣтъ людей, которые не менѣе американцевъ жаждутъ сбросить свои цѣпи?

— Желаніе и исполненіе — двѣ вещи разныя, сухо замѣтилъ Арембергъ.

— Разумѣется, но если двадцать пять милліоновъ бѣдняковъ и крѣпостныхъ начнутъ гремѣть цѣпями, то неужели эта музыка будетъ слабѣе трубныхъ звуковъ, отъ которыхъ пали стѣны Іерихона!

— Вы, вѣроятно, хотите сказать этимъ, виконтъ, что человѣкъ, обладающій тонкимъ слухомъ, долженъ внимательно прислушиваться къ этому бряцанью цѣпей, пока оно раздается вдали? спросилъ Лагарпъ.

— Да, я убѣжденъ въ этомъ! отвѣтилъ Рошфоръ; — и мнѣ кажется, что не мѣшаетъ принять заранѣе мѣры, чтобы отклонить грозящую бѣду.

— На наше несчастіе — замѣтилъ язвительно маркизъ Дюрфоръ — философы и разные искатели приключеній уже нѣсколько лѣтъ употребляютъ всѣ усилія, чтобы возмутить нашъ добрый, терпѣливый французскій народъ. Они проповѣдуютъ ему недостижимыя утопіи въ родѣ того, что всякій нищій долженъ сдѣлаться такимъ же богатымъ, какъ пэръ Франціи. Благодаря имъ, всякій буржуа съ своими тяжелыми сапогами хочетъ наступить на ногу дворянину. Однако, дѣла не такъ плохи, какъ увѣряютъ англоманы и друзья американцевъ. По ихъ словамъ, мы можемъ ежечасно ожидать взрыва и чуть ли не поголовнаго истребленія, хотя еще не замѣтно ни малѣйшаго колебанія въ воздухѣ. Мы должны были бы обнажить наши шпаги противъ этихъ бунтовщиковъ и масоновъ. Да здравствуетъ старый порядокъ вещей и нашъ король!

Предметъ разговора былъ настолько интересенъ для всѣхъ, что нѣкоторые встали съ своихъ мѣстъ; у стола начали образовываться группы. Горячіе политическіе споры видимо нравились хозяйкѣ дома, которая старалась еще болѣе оживлять ихъ.

— Вотъ благодарность, какую заслужилъ нашъ добрый король за свои нововведенія! сказала она обращаясь къ графу Эрбаху. — Я, какъ женщина, по своему невѣжеству, не могу разсуждать о такихъ серьезныхъ вещахъ, но меня увѣряли свѣдущіе люди, что Людовикъ XVI въ три года больше сдѣлалъ для благосостоянія и счастья своего народа, нежели его дѣдъ впродолженіе всего царствованія Но это не успокаиваетъ ихъ, и каждая новая реформа еще больше усиливаетъ ихъ недовольство. Я желала бы знать, неужели у васъ въ Вѣнѣ каждый лавочникъ такъ же интересуется тѣмъ, что дѣлается въ государствѣ, какъ въ нашемъ безпокойномъ Парижѣ?

— Нѣтъ, у насъ нѣтъ ничего подобнаго! Но я не считаю добродѣтелью такое равнодушіе народа къ тому, что составляетъ его счастіе или несчастіе, и приписываю это недостатку образованія и умственной лѣни. Живое участіе, какое принимаютъ французы въ государственныхъ дѣлахъ, говоритъ въ ихъ пользу. Позвольте мнѣ, какъ иностранцу, выразить свое мнѣніе о настоящемъ политическомъ движеніи во Франціи. Я жду отъ него много пользы, если ваша страна останется умѣренной въ своихъ требованіяхъ и будетъ стремиться къ постепенной отмѣнѣ злоупотребленій и освобожденію отъ устарѣлыхъ формъ. Если она изберетъ этотъ путь, то не только доставитъ счастье своему народу, но произведетъ переворотъ во всей Европѣ, для которой наступитъ новая эпоха — царство мира и справедливости. Республиканскій идеалъ американцевъ не удовлетворяетъ меня. Я приверженецъ королевской власти какъ по принципу, такъ и по личной симпатіи. Но я желалъ бы, чтобы королевская власть менѣе руководствовалась личнымъ произволомъ и болѣе обращала вниманія на нужды и потребности народа. Законъ долженъ быть одинаковъ для всѣхъ, и каждый подданый имѣетъ право пользоваться извѣстной свободой. Если я не ошибаюсь, то правленіе вашего монарха всего ближе подходитъ къ этому идеалу.

— Вы говорите, какъ честный и разумный человѣкъ, сказалъ герцогъ Брисакъ, пожимая руку Эрбаху. — Дворянство съ своей стороны обязано поддержать благія начинанія короля, отказаться отъ нѣкоторыхъ правъ и преимуществъ, пользованіе которыми несовмѣстимо съ духомъ времени, и показать въ своихъ помѣстьяхъ первый примѣръ уменьшенія податей. Зачѣмъ станемъ мы проливать кровь за американцевъ/если не будемъ на дѣлѣ проводить ихъ принципы? Такое противорѣчіе между словомъ и дѣломъ не можетъ болѣе продолжаться. Я убѣжденъ, что всѣ порядочные люди примкнутъ къ партіи Тюрго, и что переходъ отъ стараго порядка къ новому совершится безъ всякихъ колебаній.

— И наступитъ торжество разума, добавилъ графъ Эрбахъ, прислушиваясь къ возрастающему шуму голосовъ, среди котораго слышались отдѣльныя восклицанія:

— Нужно уничтожить инквизицію и пытку! — Давно пора закрыть монастыри! — Созвать государственные чины и учредить парламентъ, какъ въ Англіи! Да здравствуетъ король и представительное правленіе!..

— Наши внуки отдадутъ должную справедливость нынѣшнему столѣтію и назовутъ его самой славной эпохой въ исторіи человѣчества! воскликнулъ Мармонтель. — Всѣ наши стремленія направлены къ осуществленію высшаго нравственнаго идеала; мы живемъ и трудимся не для себя, а для великаго будущаго!..

— Пью за здоровье моихъ современниковъ! сказала графиня Дюбарри, поднимая бокалъ шампанскаго.

— Да здравствуетъ нравственность и золотой вѣкъ, который ожидаетъ насъ!

— Все это въ высшей степени комично и напоминаетъ дѣтскій лепетъ! Что за наивная игра въ аркадскіе пастушки, гдѣ овцы прогуливаются по лугу съ серебряными колокольчиками на розовыхъ лентахъ! замѣтилъ Рошфоръ съ рѣзкимъ хриплымъ смѣхомъ. — Скоро взамѣнъ всего этого вы услышите колоколъ, который призоветъ грѣшниковъ къ покаянію. Тогда для многихъ изъ васъ настанетъ время расплаты…

Онъ выпилъ залпомъ стаканъ вина и всталъ. Глаза его были неподвижно устремлены въ пространство съ выраженіемъ ужаса.

— Онъ пьянъ! нужно его вывести! послышалось въ толпѣ гостей.

— Нѣтъ, оставьте его! сказалъ одинъ господинъ, близко знавшій Рошфора. — Съ нимъ начался нервный припадокъ.

Нѣкоторые боязливо отшатнулись отъ Рошфора, другіе хотѣли его усадить въ кресло, но онъ оттолкнулъ ихъ отъ себя. Всѣ съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдили за каждымъ его движеніемъ, чтобы убѣдиться, былъ ли онъ ясновидящій, душевно больной, или одинъ изъ тѣхъ обманщиковъ, которые пользовались для своихъ цѣлей господствовавшими въ то время суевѣріями и вѣрою въ чудесное.

— Не считайте меня сумасшедшимъ! сказалъ онъ медленно, проводя рукой по лбу; — васъ скорѣе можно упрекнуть въ безуміи! Вы напрасно воображаете, что голодный народъ, котораго вы видите изъ оконъ вашихъ дворцовъ, будетъ всегда довольствоваться крохами, падающими съ вашаго стола. Вы глухи и слѣпы! Ревъ бури изъ Америки слышится все ближе; она разразится надъ вашими головами, выбьетъ окна и двери вашихъ домовъ, разрушитъ королевскій дворецъ… Какой странный танецъ! Уличные нищіе въ красныхъ плащахъ пляшутъ на обнаженныхъ трупахъ дворянъ. Головы надѣты на пики; ихъ носятъ по улицамъ… Они везутъ короля и королеву…

— Я не хочу слышать такихъ ужасовъ!.. Перестаньте ради Бога! воскликнула съ испугомъ графиня Дюбарри.

— И ты тутъ, несчастная! продолжалъ Рошфоръ, обращаясь въ ту сторону, гдѣ стояла Жанна. — Ты всю жизнь занималась пустяками, пѣла и веселилась, и никогда не думала о днѣ расплаты. Ты, одна струсишь передъ казнью, другіе со смѣхомъ войдутъ на эшафотъ и скажутъ палачу: «bonjour compère!» а ты встанешь на колѣни и будешь молить его о пощадѣ…

Испуганная женщина, не помня себя отъ ужаса, громко вскрикнула и закрыла лицо руками.

Чувство невольнаго страха охватило всѣхъ присутствующихъ.

Поблѣднѣли лица людей, которые считали себя выше предразсудковъ и не разъ спокойно шли на встрѣчу смерти. Они съ недоумѣніемъ спрашивали себя — заключалось ли въ словахъ Рошфора дѣйствительное пророчество, или вся эта комедія устроена имъ съ цѣлью позабавиться общимъ испугомъ?

— Вы не вѣрите мнѣ, продолжалъ Рошфоръ. — Но вспомните, какъ вы и отцы ваши поступали съ бѣднымъ народомъ… Смѣйся, маркизъ Дюрфоръ, это та же комедія, которую ты разыгрывалъ всю жизнь, только роли перемѣнятся. Уличные мальчишки будутъ издѣваться надъ твоимъ обезглавленнымъ трупомъ… Какъ удивятся философы, когда увидятъ лицомъ къ лицу прославленную богиню разума съ босыми ногами, забрызганными кровью и грязью, окруженную грудами тѣлъ священниковъ, дворянъ, королей… Горятъ замки, слышится грохотъ битвъ…

— Пора положить конецъ этому фиглярству! воскликнулъ герцогъ Брисакъ. — Не забывайте, виконтъ, что этотъ домъ — подарокъ короля, и вы должны относиться къ нему съ уваженіемъ…

— Съ уваженіемъ! Ты говоришь о неприкосновенности этого дома, герцогъ Брисакъ… Но знай, что наступитъ день, когда они принесутъ твою голову въ этотъ самый павильонъ и бросятъ къ ногамъ твоей возлюбленной. Посмотри, кто стоитъ за твоей спиной!..

Герцогъ Брисакъ помертвѣлъ отъ ужаса. Сдѣлавъ надъ собой усиліе, онъ быстро поднялъ портьеру. Въ сосѣдней комнатѣ стоялъ негръ Заморъ; лицо его осклабилось; онъ съ трудомъ удерживался отъ хохота. Подслушиваніе у дверей на этотъ разъ доставило ему, повидимому, особенное удовольствіе.

Рошфоръ незамѣтно удалился; остальные гости послѣдовали его примѣру. Эрбахъ старался привести въ чувство графиню Дюбарри, съ которой сдѣлался обморокъ.

ГЛАВА III.

Въ то самое время, когда Борона Турмъ пѣла арію изъ «Орфея» въ павильонѣ Люсьеннъ, кончился домашній концертъ у королева Маріи Антуанеты, въ музыкальной залѣ Тріанона.

Концерты эти бывали разъ или два въ недѣлю и продолжались отъ шести до девяти часовъ вечера. Въ нихъ принимала участіе сама Марія Антуанета и тѣ изъ придворныхъ дамъ и кавалеровъ, которые, помимо своихъ музыкальныхъ дарованій, пользовались ея особенной дружбой. «Наши домашніе концерты» — писала она графу Розенбергу — «доставляютъ намъ большое удовольствіе и никому не кажутся слишкомъ продолжительными».

Но въ этотъ вечеръ молодая королева, противъ своего обыкновенія, торопилась скорѣе кончить пѣніе и фортепіанную игру. Ей было слишкомъ трудно поддерживать свое королевское достоинство во время большихъ празднествъ и торжественныхъ пріемовъ въ Версалѣ, и она не считала нужнымъ стѣснять себя въ кругу близкихъ людей. Въ это время она находилась еще въ самомъ радостномъ настроеніи духа; сердце ея было переполнено гордымъ сознаніемъ, что она королева большого государства и что немногія женщины могутъ сравниться съ ней по красотѣ. Всѣ восхищались ею, когда она появлялась въ публикѣ въ своей оригинальной прическѣ съ перьями, цвѣтами, жемчугомъ и драгоцѣнными каменьями; но она была еще привлекательнѣе въ маленькихъ, уютныхъ комнатахъ Тріанона, гдѣ безъ стѣсненія проявлялась ея живость и веселость характера. Она была молода и любила окружать себя людьми одного съ нею возраста, слушать шутки и смѣхъ и приходила въ дурное расположеніе духа только въ тѣ минуты, когда получала письмо отъ матери изъ Шенбрунна съ выговорами за ея неумѣстную безпечность. Она спрашивала себя съ досадой, какое значеніе могли имѣть для нея чужія заботы, нужда народа, нелѣпое броженіе умовъ въ странѣ и гроза, которая собиралась вдали? Это были пустыя слова для нея, лишенныя всякаго значенія. Въ ея саду и въ замкѣ было вѣчное солнечное сіяніе; никто не думалъ нападать на нее и близкихъ ей людей; имъ незачѣмъ было вооружаться для защиты. Здѣсь пѣли и танцовали музы, летали золотыя стрѣлы амура. Любовь и наслажденіе были единственныя задачи жизни, которыя могли занимать привиллегированныхъ смертныхъ Тріанона.

— Слышали ли вы, какія хорошія извѣстія получены о вашемъ мужѣ? спросила Марія Антуанета, обращаясь къ молодой дамѣ, которую она взяла подъ руку. — Развѣ такъ поступаютъ порядочные люди? Вмѣсто того, чтобы просить у васъ прощенія по пріѣздѣ въ Версаль, онъ дѣлаетъ визитъ этой развратной женщинѣ.

Онѣ вошли въ небольшую богато убранную комнату. Марія Антуанета сѣла на кресло, дама по ея приглашенію помѣстилась на скамейкѣ у ея ногъ. Остальное общество осталось въ музыкальной залѣ, чтобы не мѣшать бесѣдѣ королевы съ ея подругой.

— Я не считаю себя виновной въ томъ, что поведеніе графа Эрбаха дошло до свѣдѣнія вашего величества, отвѣтила дама кроткимъ печальнымъ голосомъ.

— Нѣтъ, ея величество беретъ всю вину на себя! замѣтила съ живостью Марія Антуанета. — Когда мы въѣхали во дворъ замка, королева тотчасъ же замѣтила, что молодая дама, которая сидѣла съ нею въ коляскѣ, неожиданно поблѣднѣла и какъ заколдованная не спускала глазъ съ одного красиваго господина, стоявшаго у воротъ… Королева вообще очень любопытна; она стала допрашивать свою пріятельницу, и та, по ея желанію, послала слугу вслѣдъ за этимъ господиномъ… Теперь мы узнали, гдѣ онъ; но въ этомъ мало утѣшительнаго.

Дама опустила голову; на ея лицѣ появилась печальная усмѣшка.

— Могу ли я просить ваше величество — сказала она — не дѣлать упрековъ графу Эрбаху за его неприличное поведеніе, какъ бы оно ни было оскорбительно для меня?

— Я далеко не такъ снисходительна, какъ вы, и постараюсь выказать ему свое неудовольствіе, если онъ вздумаетъ явиться къ намъ.

— Чѣмъ имѣлъ онъ несчастіе прогнѣвать ваше величество?

— Я не люблю, когда подданные моего брата и моей матери не оказываютъ мнѣ должнаго уваженія, отвѣтила Марія Антуанета. — Всѣмъ извѣстно, что люди, которые позволяютъ себѣ ухаживать за Жанной Дюбарри, не пользуются моей милостью… Простите, если мои слова огорчаютъ васъ, но вы можете быть совершенно покойны относительно этого измѣнника. Я должна щадить его, такъ какъ онъ другъ и любимецъ моего брата.

— Императора Іосифа?..

— Да, онъ пользуется его полнымъ довѣріемъ. Императрица Марія Терезія въ высшей степени недовольна этой дружбой, потому что вашъ мужъ масонъ и безбожникъ, и въ своихъ помѣстьяхъ ввелъ небывалые порядки, вопреки всѣмъ существующимъ законамъ. Я считаю это тѣмъ болѣе возможнымъ, что онъ остановился у Бланшара, извѣстнаго новатора и безпокойнаго человѣка, у котораго бываютъ сборища недовольныхъ… Вы удивляетесь, моя дорогая Рената?

— Все это такъ неожиданно для меня… Но я надѣюсь, что графъ оправдается втъ обвиненій, взводимыхъ на него недоброжелательными людьми. Меня всего болѣе огорчаетъ, что противъ него возстановили ваше величество и что онъ, съ своей стороны, не дѣлаетъ никакой попытки, чтобы изгладить въ васъ это впечатлѣніе.

— Мнѣ остается только удивляться вашей добротѣ, Рената! воскликнула королева. — Къ несчастію, мы, женщины, слишкомъ великодушны и снисходительны и всегда готовы простить мужчинамъ ихъ недостойное обращеніе съ нами. Выходимъ ли мы замужъ по собственному выбору, или отдаемъ руку нелюбимому человѣку изъ чувства долга, или по какому либо другому побужденію, — результатъ одинаковъ. Рано или поздно мы всегда бываемъ обмануты. Француженки умнѣе насъ: онѣ никому не отдаютъ вполнѣ своего сердца!

— Врядъ ли это приноситъ какую либо пользу. Мнѣ кажется, что счастье возможно только въ томъ случаѣ, если нѣтъ разлада между головой и сердцемъ. Въ этомъ отношеніи мужчины всегда будутъ имѣть надъ нами перевѣсъ; ихъ чувства болѣе равномѣрны; даже въ минуты величайшаго увлеченія, они никогда не теряютъ разсудка, между тѣмъ какъ мы, женщины, всегда дѣйствуемъ подъ впечатлѣніемъ минуту, и наши ощущенія такъ же непостоянны и капризны, какъ вѣтеръ…

— Надѣюсь, не въ такой степени, чтобы вы пожелали вернуться къ вашему невѣрному и безбожному мужу?

— Любовь не можетъ умереть безслѣдно. Отъ пламени всегда остается хотя небольшая искра. Я вышла замужъ за графа Эрбаха противъ воли моихъ родителей, и потому считаю себя вдвойнѣ связанной съ нимъ.

— Неужели вы, Рената, способны опять броситься ему на шею, если онъ у васъ попроситъ прощенья? воскликнула съ досадой Марія Антуанета. — Въ такомъ случаѣ поручите мнѣ позаботиться о васъ. Я сама буду хлопотать о вашемъ разводѣ. Это необходимо, потому что иначе вы не перестанете думать объ человѣкѣ, который вовсе не заслуживаетъ вашей любви. Вы еще молоды и красивы; неужели вы хотите отказаться отъ жизни, вслѣдствіе неудавшейся привязанности! Кто изъ насъ не испытывалъ горькихъ разочарованій?..

Голосъ Маріи Антуанеты задрожалъ при этихъ словахъ.

Въ сосѣдней залѣ послышались тяжелые шаги короля; она встала, чтобы идти ему навстрѣчу.

Рената осталась одна въ уединенной комнатѣ.

Это была стройная, красиво сложенная женщина съ смуглымъ оттѣнкомъ кожи и карими задумчивыми глазами. Въ ея скромныхъ и сдержанныхъ манерахъ замѣтно было какъ бы затаенное желаніе поддержать репутацію святости и самоотреченія, которая утвердилась за нею при французскомъ дворѣ. Во всей ея фигурѣ было нѣчто монашеское, чѣмъ она рѣзко отличалась отъ веселыхъ и легкомысленныхъ француженокъ, окружавшихъ королеву. Когда она въ прошломъ году явилась въ Версаль съ своимъ дядей Адамомъ Лобковичемъ, то встрѣтила самый милостивый пріемъ. Марія Антуанета была очень рада имѣть около себя соотечественницу, съ которой она могла говорить о своей родинѣ и о своихъ затаенныхъ думахъ безъ опасенія, что ея слова будутъ переданы съ различными комментаріями. Молодая, красивая женщина, съ печальнымъ выраженіемъ лица, возбудила въ ней любопытство и участіе. Въ придворныхъ кружкахъ Версаля разсказывали, что когда графиня, разставшись съ мужемъ, выѣхала изъ Венеціи, то дядя ея, Лобковичъ, хотѣлъ просить папу о разводѣ, но она воспротивилась этому, въ надеждѣ на возвращеніе своего мужа. Но онъ не пріѣзжалъ. Графиня Рената не хотѣла признавать свой бракъ расторгнутымъ; одни объясняли это ея любовью къ мужу, другіе — мученіями совѣсти. Всѣ попытки узнать ея тайну оказались напрасными. Тѣмъ не менѣе, дамы въ Версалѣ и Тріанонѣ были убѣждены, что подъ этими опущенными рѣсницами, холодностью, съ какой она принимала ухаживанье придворныхъ кавалеровъ и дѣйствительнымъ или мнимымъ равнодушіемъ къ шуму и блеску празднествъ, должна скрываться какая нибудь таинственная исторія. Къ зависти и злословію праздныхъ людей скоро присоединилась непріязнь, вслѣдствіе явнаго предпочтенія, которое королева оказывала иностранкѣ. У придворныхъ дамъ явилось сомнѣніе въ ея невинности. Не убѣжала ли она изъ Венеціи изъ боязни мщенія оскорбленнаго мужа?.. Но эти толки не производили, повидимому, никакого впечатлѣнія на Ренату. Она со всѣми обращалась одинаково кротко и дружелюбно и никто не могъ похвалиться близостью съ нею.

Королева удивлялась благочестію, сдержанности и серьезному характеру молодой графини, который составлялъ такую противоположность съ ея собственнымъ легкомысліемъ. Тайна, связанная съ жизнью ея новой пріятельницы, занимала Марію Антуанету и усиливала ея дружбу къ ней.

Между тѣмъ, Рената въ послѣднее время болѣе чѣмъ когда нибудь тяготилась своимъ неопредѣленнымъ положеніемъ. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, она получила послѣднее извѣстіе о своемъ мужѣ отъ старой графини Турмъ, которая написала ей письмо, полное негодованія, гдѣ распространялась въ рѣзкихъ выраженіяхъ о похищеніи ея внучки графомъ Эрбахомъ. Но въ письмѣ среди брани и проклятій, которыми старуха осыпала виновныхъ, довольно ясно высказывалось желаніе, чтобы ея внукъ Прокопъ женился на Ренатѣ. Она добавляла, что это было ея завѣтной мечтой втеченіе многихъ лѣтъ и что исполненіе этого желанія заставитъ ее забыть всѣ несчастія, какія она испытала въ жизни. Главная цѣль была настолько очевидна, что у Ренаты явилось сомнѣніе относительно правдивости обвиненій, взводимыхъ старой графиней на Эрбаха и Корону. Тѣмъ не менѣе, фактъ бѣгства Короны и ея пребыванія въ Таннбургѣ былъ на лицо. Неужели ласковое обращеніе, изящная наружность и выдающійся умъ графа Эрбаха, которымъ она такъ увлекалась въ былое время, плѣнили молодую неопытную дѣвушку?

Сердце Рецаты болѣзненно сжалось при этой мысли. Если она не имѣла больше правъ на любовь своего мужа, то она все-таки не могла себѣ представить, что онъ такъ скоро утѣшится въ разлукѣ съ ней и сойдется съ ея бывшей подругой!.. Послѣ перваго взрыва горя, она нашла успокоеніе въ религіи и рѣшилась простить виновнымъ и безропотно покориться своей участи. Въ этомъ смыслѣ она написала старой графинѣ и приложила письмо къ Коронѣ, въ которомъ увѣщевала ее раскаяться и вернуться къ роднымъ, и только вскользь упомянула о себѣ и нанесенномъ ей оскорбленіи.

Она не получила отвѣта на это письмо, и хотя Гасликъ былъ въ дѣятельной перепискѣ съ ея дядей, но ее не интересовали извѣстія, сообщаемыя священникомъ, такъ какъ они большею частью имѣли одинъ и тотъ же характеръ. Она всегда прекращала разговоры на эту тему, но, тѣмъ не менѣе, узнала мимоходомъ отъ своего дяди, что Корону свезли въ монастырь урсулинокъ въ Прагѣ и что графъ Эрбахъ получилъ богатое наслѣдство. При этомъ Лобковичъ добавилъ съ презрительной усмѣшкой, что «никакое богатство долго не удержится у такого мота…»

Какъ она была встревожена сегодня утромъ, когда увидѣла своего мужа у главныхъ воротъ! У него была та же непринужденная, горделивая осанка, которая такъ нравилась ей, только лицо какъ будто сдѣлалось серьезнѣе, нежели прежде. Онъ, вѣроятно, не замѣтилъ ея, потому что въ это время разговаривалъ съ кѣмъ-то изъ толпы. Но она была убѣждена, что видѣла его; если глаза ея могли ошибиться, то не обмануло усиленное біеніе сердца. Неужели опять проснулось въ ней прежнее, несовсѣмъ угасшее, чувство!.. Въ эту минуту она не могла отдать себѣ отчета въ своихъ чувствахъ, тѣмъ болѣе, что должна была отвѣчать на настоятельные вопросы королевы и, по ея требованію, отправить слугу съ приказомъ собрать самыя точныя свѣдѣнія о графѣ Эрбахѣ. Она тѣмъ охотнѣе исполнила приказаніе Маріи Антуанеты, что оно согласовалось съ ея собственнымъ желаніемъ.

Собранныя свѣдѣнія были далеко не утѣшительнаго свойства; но она узнала, въ какомъ домѣ живетъ ея мужъ и могла приготовиться къ встрѣчѣ, которая казалась ей неизбѣжной. Поступки и рѣшенія самыхъ разумныхъ людей бываютъ иногда настолько странны и противорѣчивы, что, быть можетъ, онъ пріѣхалъ сюда съ единственною цѣлью примириться съ нею. Наконецъ, она сама дѣйствительно ли чувствуетъ къ нему такое непреодолимое отвращеніе, какъ хочетъ представить ея дядя? Румянецъ, вспыхнувшій на ея щекахъ, убѣждалъ ее въ противномъ. Сколько людей послѣ долгой разлуки встрѣчаются довѣрчивѣе и искреннѣе и въ состояніи сдѣлать другъ другу болѣе правильную оцѣнку, нежели въ началѣ сближенія. Развѣ она не можетъ умѣрить свое горячее желаніе обратить его въ католичество, тѣмъ болѣе, что онъ самъ теперь будетъ, вѣроятно, относиться съ большею терпимостью къ ея благочестію, сдѣлается снова ласковъ и нѣженъ съ нею…

Невольная дрожь пробѣжала по ея тѣлу при этой мысли; она боязливо оглянулась… Ей показалось, что какая-то тѣнь двигается вдоль стѣны, та самая тѣнь, которая встала между нею и мужемъ въ Венеціи и была причиной ихъ разрыва. Въ своихъ мечтахъ о будущемъ она забыла это темное пятно, которое лежало на ея прошломъ. Теперь оно выросло передъ нею и приняло гигантскіе размѣры. Все тревожнѣе и печальнѣе становились ея думы. Королева сказала, что Эрбахъ любимецъ Іосифа II. Какъ могла произойти эта дружба? Развѣ они не знали и не догадывались, что уже встрѣчались прежде, и далеко не дружелюбнымъ образомъ? Или, быть можетъ, они откровенно объяснились другъ съ другомъ относительно прошлаго?.. Какъ тяжело ей будетъ видѣть ихъ вмѣстѣ!.. Неопредѣленный страхъ, стыдъ и раскаяніе овладѣли ею. Еще въ Венеціи она хотѣла во всемъ признаться своему мужу, но благоразуміе и совѣты дяди удержали ее. Теперь она опять дала себѣ слово не скрывать правды…

Она поспѣшно встала и пошла къ открытой двери, ведущей въ залу, гдѣ собралось все общество.

— Куда вы Дѣлись, графиня Рената? воскликнула съ живостью королева, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ ей на встрѣчу и взявъ за обѣ руки. — Я должна сообщить вамъ важную государственную тайну! Въ Люсьеннѣ составили противъ насъ заговоръ…

— Да, настоящій музыкальный заговоръ! добавилъ шепелявя король, который шелъ за своей супругой и едва удерживался отъ смѣха. — Но, къ счастію, наша полиція настолько бдительна, что открыла во-время тайны павильона въ Люсьеннѣ. Заговорщики намѣреваются затмить концерты Тріанона лучшимъ музыкальнымъ исполненіемъ… Сегодня вечеромъ тамъ дебютировала пѣвица съ неподражаемымъ голосомъ, какъ сообщилъ негръ Заморъ полицейскому шпіону…

— Вы испытываете мое терпѣніе, ваше величество! воскликнула королева, — и, вѣроятно, еще не все разсказали намъ! Не мучьте насъ..!

Король, по своей природной лѣни и болѣзненности, рѣдко бывалъ въ веселомъ обществѣ, которое собиралось у его супруги, и тяготился имъ. Но въ этотъ вечеръ ему видимо нравилась первенствующая роль, выпавшая на его долю, благодаря свѣдѣніямъ, которыя сообщилъ ему министръ полиціи Сартинъ. На его широкомъ добродушномъ лицѣ появилась лукавая улыбка.

— Говорятъ, что эта пѣвица — продолжалъ онъ — почти такъ-же красива, какъ королева Марія Антуанета. Будущую зиму она будетъ пѣть въ операхъ…

Король остановился въ смущеніи, потому что забылъ имя композитора.

— Надѣюсь, не Пиччини? поспѣшно спросила Марія Антуанетта, чтобы вывести изъ затрудненія своего супруга.

— Именно Пиччини! отвѣтилъ Людовикъ XVI, поблагодаривъ королеву ласковымъ взглядомъ. — Нашъ protégé Глюкъ потерпитъ полное пораженіе благодаря этой пѣвицѣ.

— Это будетъ вопіющая несправедливость! Надѣюсь, что ваше величество не допуститъ до этого! замѣтила королева шутливымъ тономъ, въ которомъ слышалась досада.

— Я властвую надъ сердцами французовъ, какъ увѣряютъ эти господа, сказалъ Людовикъ, указывая на придворныхъ, — но не надъ ихъ ушами.

— Кто отыскалъ эту пѣвицу и привезъ ее въ Люсьеннъ? спросила принцесса Ламбаль. — Не явилась ли она съ неба въ колесницѣ изъ облаковъ?

— Нѣтъ, принцесса, она обыкновенная смертная, и все произошло самымъ простымъ образомъ. Можетъ быть, кто изъ васъ помнитъ стараго итальянскаго маркиза…

Король опять остановился.

— Валь д’Омброне, подсказала Марія Антуанета съ веселымъ смѣхомъ. — Неужели этотъ чудакъ отыскалъ великую пѣвицу?

— Въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія. Вы такъ насмѣхались надъ нимъ въ Тріанонѣ, что онъ рѣшился отомстить вамъ и добылъ пѣвицу изъ владѣній вашей августѣйшей матери, императрицы Маріи Терезіи, а именно изъ Ломбардіи.

— Можно ли забыть этого смѣтнаго старика! Прошлой весной я ему сказала шутя, что только на моей родинѣ можно встрѣтить хорошіе женскіе голоса. Онъ повѣрилъ мнѣ на-слово. Изъ всѣхъ чудаковъ самые опасные тѣ, которые помѣшались на музыкѣ. Но- меня всего болѣе удивляетъ, какъ могли вы запомнить всѣ эти пустяки.

— Все то, что касается королевы, не кажется мнѣ пустяками, отвѣтилъ Людовикъ съ легкимъ поползновеніемъ сказать любезность, но тотчасъ же сконфузился и пробормоталъ нѣсколько безсвязныхъ словъ. Въ это время взглядъ его случайно остановился на Ренатѣ, но въ головѣ составилась фраза, которой онъ воспользовался, чтобы выйти изъ замѣшательства.

— Нашъ министръ полиціи все знаетъ и все видитъ, моя прекрасная графиня! сказалъ онъ. — Одинъ умный человѣкъ, или даже кто-то изъ господъ философовъ, сказалъ, что королевская власть во Франціи не можетъ существовать безъ Бастиліи и безъ полиціи.

— Это не справедливо! замѣтилъ баронъ Безенваль, офицеръ швейцарской гвардіи. — Развѣ ваше величество не доказываетъ ежедневно, что Франція можетъ существовать и быть счастливой помимо Бастиліи и полиціи?

Слова эти были встрѣчены одобрительнымъ шепотомъ всѣхъ присутствующихъ, но привели короля въ дурное расположеніе духа.

— Мы дѣлаемъ, что можемъ, милостивый государь, сказалъ онъ сухо, — и заботимся о счастьи Франціи!

Королева сдѣлала знакъ Ренатѣ, чтобы она перемѣнила тему разговора, но та не въ состояніи была соображать что либо въ эту минуту. Она слышала отрывочныя фразы, видѣла, что дѣлалось вокругъ нея, но мысли ея упорно возвращались къ прошлому. Если бы ее не удерживала боязнь, что ея отсутствіе будетъ замѣчено, и она имѣла бы право распоряжаться своими дѣйствіями, то навѣрно отправилась бы въ домъ Бланшара, пользующійся дурной славой, и бросилась бы въ объятія своего мужа. Она спрашивала себя съ недоумѣніемъ: судьба, или воля Всевышняго мѣшала выполненію ея намѣренія?..

Блѣдная и смущенная стояла она у дверей, не понимая, почему король, обращаясь къ ней, упомянулъ о Бастиліи и чего требуетъ отъ нея Марія Антуанета.

— Развѣ я имѣла несчастіе обратить на себя вниманія министра полиціи? спросила она взволнованнымъ голосомъ.

Людовикъ XVI подалъ ей руку съ добродушной улыбкой, довольный тѣмъ, что не онъ одинъ робѣетъ въ этомъ обществѣ.

— Вы, вѣроятно, шутите, графиня! сказалъ онъ. — Какъ могла явиться у васъ подобная мысль? Мы говорили о заговорѣ въ Люсьеннѣ, который я хотѣлъ скрыть отъ всѣхъ васъ, но не сумѣлъ, такъ какъ не могу хранить тайны. Теперь у меня въ запасѣ еще одинъ секретъ.

— Позвольте мнѣ угадать его, сказала королева. Вы хотите сообщить графинѣ Эрбахъ о пріѣздѣ ея мужа?

— Графъ Эрбахъ въ Версалѣ! воскликнулъ съ удивленіемъ старый господинъ съ серьезнымъ и строгимъ выраженіемъ лица. Это былъ Адамъ Лобковичъ. Несмотря на шестидесятилѣтній возрастъ, онъ держался прямо и сохранилъ почти юношескую бодрость.

— Вы ошиблись, отвѣтилъ Людовикъ, обращаясь къ своей супругѣ, — я ничего не слыхалъ о графѣ Эрбахѣ.

— Вы злоупотребляете нашимъ терпѣніемъ, ваше величество, и хотите, чтобы мы всѣ умерли отъ любопытства! воскликнула одна изъ придворныхъ дамъ.

— Сжальтесь надъ ними, сказалъ высокомѣрнымъ тономъ младшій братъ короля, графъ д’Артуа; — дамы сознаются въ своей слабости и не хвастаютъ стоицизмомъ, какъ философы.

— Я готовъ удовлетворить ихъ любопытство, но подъ условіемъ, что онѣ не будутъ разглашать тайны, которую я сообщу имъ, отвѣтилъ улыбаясь король. Затѣмъ, обращаясь къ своей супругѣ, онъ сказалъ: — завтра мы будемъ имѣть счастье видѣть у насъ германскаго императора, вашего августѣйшаго брата.

Онъ произнесъ эти слова съ достоинствомъ; въ голосѣ его было столько задушевности и ласки, когда онъ наклонился къ королевѣ, чтобы сообщить ей пріятную новость, что это придало привлекательность его неуклюжей, мужиковатой фигурѣ.

Марія Антуанета покраснѣла отъ удовольствія подъ румянами, покрывавшими ея щеки, и, движимая чувствомъ благодарности за извѣстіе, котораго она ожидала съ такимъ нетерпѣніемъ, поцѣловала руку короля.

— Что вы дѣлаете, madame! воскликнулъ сконфуженный король.

— Мой братъ пріѣдетъ въ Парижъ! Я жду его цѣлый годъ! сказала Марія Антуанета, обращаясь къ своимъ придворнымъ дамамъ. — Неожиданныя препятствія мѣшали ему предпринять это путешествіе, о которомъ меня извѣщали столько разъ. Вы навѣрно знаете, ваше величество, что онъ завтра будетъ здѣсь?

— Я жду ежеминутно гонца изъ Парижа, который долженъ извѣстить насъ о пріѣздѣ императора.

— Какъ я счастлива, что мнѣ удастся опять увидѣть его! я такъ увѣрена въ его дружбѣ! продолжала королева, которая надѣялась на посредничество своего брата, чтобы встать въ болѣе искреннія отношенія къ Людовику XVI. — Наконецъ-то онъ познакомится съ моимъ новымъ отечествомъ!.. Да радуйтесь же, графиня Рената! добавила она съ веселымъ смѣхомъ, обращаясь къ своей любимицѣ. — Вы, какъ наша соотечественница, должны также интересоваться пріѣздомъ императора…

Но Рената не въ состояніи была ни отвѣчать на эти слова, ни принимать участіе въ общемъ разговорѣ. Она незамѣтно отошла отъ кружка, собравшагося около кресла королевы, и сѣла вдали у одного изъ широкихъ оконъ, гдѣ надѣялась остаться незамѣченною. Изъ окна виднѣлся разцвѣтающій садъ, слабо освѣщенный луной, въ эту минуту закрытой облаками. — Если люди должны разцвѣтать и умирать, какъ цвѣты, думала Рената, то зачѣмъ дано имъ сознаніе перемѣнъ, совершающихся въ ихъ жизни, и мучительныя думы? Для чего страдаемъ мы не только отъ общихъ, неизбѣжныхъ, естественныхъ причинъ, но отъ представленій, созданныхъ нашей фантазіей? Неужели человѣкъ — существо одаренное всѣми преимуществами — долженъ быть самымъ несчастнымъ созданіемъ въ цѣломъ мірѣ!..

Эти печальныя размышленія еще болѣе усилили грусть, наполнявшую сердце бѣдной женщины. Она не чувствовала себя достаточно сильной передъ событіями, которыя могли произойти въ слѣдующіе дни, и хотѣла искать спасенія въ бѣгствѣ. Какъ завидовала она Боронѣ, предполагая, что ея бывшая подруга все еще находится въ монастырѣ. Ей казалось, что она не рождена для свѣта и для брачной жизни и что уединеніе монастыря дастъ ей то удовлетвореніе, которое она думала найти въ любви.

Знакомый голосъ тихо назвалъ ее по имени. Она оглянулась. За ея спиной стоялъ князь Лобковичъ.

— Что скажешь ты о сегодняшнихъ новостяхъ, моя дорогая племянница? спросилъ онъ ее по-нѣмецки.

— Королева такъ давно ожидаетъ пріѣзда своего брата, что эта новость нисколько не удивила меня, отвѣтила уклончиво Рената.

— Но ты, вѣроятно, удивилась, узнавъ, что графъ Эрбахъ въ Версалѣ? продолжалъ Лобковичъ, вопросительно взглянувъ на племянницу своими большими сѣрыми глазами. Онъ слишкомъ хорошо зналъ слабость ея сердца и шаткость воли и былъ заранѣе увѣренъ въ своей побѣдѣ, но, какъ опытный дипломатъ, привыкъ осторожно приступать къ дѣлу.

— Васъ, кажется, очень интересуетъ предстоящая встрѣча императора и графа Эрбаха? спросила въ свою очередь Рената, чтобы прекратить непріятный допросъ.

— Да, потому что ихъ одновременный пріѣздъ показываетъ, что между ними существуютъ очень близкія отношенія, которыя не могутъ быть особенно пріятны для насъ обоихъ и полезны для Австріи.

— Я несовсѣмъ понимаю, что вы хотите сказать этимъ. Мнѣ кажется, что ихъ дружба служитъ доказательствомъ, что у нихъ произошло объясненіе, и мнѣ ничего не остается, какъ откровенно признаться во всемъ графу Эрбаху.

— И опять соединиться съ нимъ, добавилъ многозначительно князь Лобковичъ. — Ты, разумѣется, можешь поступать, какъ хочешь. Но не забудь, что это примиреніе будетъ стоить тебѣ новыхъ и даже, быть можетъ, напрасныхъ униженій. Что касается меня лично, то я долженъ высказать свое мнѣніе человѣку, котораго я считаю самымъ опаснымъ врагомъ нашей церкви и который причинилъ тебѣ столько горя и слезъ.

— Въ томъ положеніи, въ какомъ я нахожусь теперь, у меня нѣтъ иного исхода, какъ вернуться къ мужу, хотя бы цѣной униженія, или навсегда запереться въ монастырь. Вы знаете, что я не придаю никакой цѣны мірскимъ удовольствіямъ и наслажденіямъ… Весь вопросъ въ томъ, чтобы вы дали свое согласіе.

— Мы не должны принимать никакого рѣшенія подъ вліяніемъ страсти. Само собою разумѣется, что свѣтъ не можетъ привлекать тебя въ томъ печальномъ настроеніи, въ какомъ ты находишься теперь. Свѣтъ остается все тотъ же, но наше настроеніе духа безпрестанно мѣняется. Никогда не слѣдуетъ рѣшаться на крайности и сжигать разомъ всѣ корабли… Однако, прекратимъ этотъ разговоръ: королева наблюдаетъ за нами…

Марія Антуанета давно уже не чувствовала себя такой счастливой, какъ въ этотъ вечеръ. При томъ радостномъ настроеніи, въ какомъ она находилась, ей казалось, что свѣчи въ залѣ горятъ свѣтлѣе обыкновеннаго; еще великолѣпнѣе и роскошнѣе представлялась ей вся окружавшая#ее обстановка: — мебель, драгоцѣнности, блестящіе наряды дамъ, фресковая живопись съ группами цвѣтовъ, арабесокъ и символами искусствъ и мира, которая окаймляла потолокъ въ видѣ изящнаго бордюра.

Весело смѣялась и шутила молодая королева; ее окружали беззаботныя улыбающіяся лица придворныхъ дамъ и кавалеровъ, очарованныхъ ея любезностью. Воображеніе не рисовало имъ ни одной изъ тѣхъ ужасныхъ картинъ, которыя были вызванны въ Люсьеннѣ дикой фантазіей Рошфора, возбужденной виномъ.

Въ десять часовъ вечеръ кончился. Королевская чета удалилась въ свои покои.

Рената уже нѣсколько дней жила въ верхнемъ этажѣ Тріанона, куда она должна была переѣхать изъ своей парижской квартиры въ Chaussйe d’Antin, по просьбѣ королевы, которая скучала въ ея отсутствіе. Но окончаніи вечера, князь Лобковичъ проводилъ свою племянницу въ ея комнаты, такъ что Ренатѣ не удалось остаться одной, несмотря на все ея желаніе.

Нѣкоторое время дядя занималъ ее разсказами и анекдотами и, казалось, совершенно забылъ о цѣли своего посѣщенія. Молча слушала его Рената съ опущенными рѣсницами, и руками, сложенными на груди. Она сняла всѣ украшенія съ своего лиловаго шелковаго платья, убраннаго черными кружевами и бархатными бантами. Небрежно сброшенныя нити жемчуга и золотыя цѣпочки лежали на столѣ, браслетъ упалъ на полъ; она машинально оттолкнула его отъ себя ногой. Всякій, кто увидалъ бы ее со стороны въ этой печальной позѣ съ блѣднымъ взволнованнымъ лицомъ, нашелъ бы, что она можетъ служить превосходною моделью для художественнаго изображенія кающейся грѣшницы. Вѣроятно, подобная же мысль промелькнула въ головѣ князя Лобковича, хотя онъ вообще не былъ поклонникомъ изящныхъ искусствъ и, по своему практическому уму, рѣдко бралъ сюжеты для сравненій изъ этой области.

— Ты положительно напоминаешь мнѣ изображеніе кающейся Магдалины, которое я видѣлъ на картинѣ одного знаменитаго художника! сказалъ онъ, прерывая неожиданно начатый разсказъ. — Я вижу, что напрасно трачу свое краснорѣчіе въ надеждѣ развлечь тебя! Самыя смѣшныя исторіи не могли вызвать улыбки на твоемъ лицѣ. Но вернемся къ разговору, который мы начали въ залѣ. Неужели ты считаешь возможнымъ исполнить твое намѣреніе — поступить въ монастырь? Твои родные врядъ ли дадутъ свое согласіе, не говоря уже о твоемъ мужѣ, который не замедлитъ заявить протестъ, когда узнаетъ, что ты горячо желаешь этого. Теперь не время служить Богу въ монастырѣ. Мы несравненно больше приносимъ пользы нашей церкви, оставаясь въ свѣтѣ. Кромѣ того, я позволю себѣ сдѣлать еще одинъ вопросъ: что станется съ одинокимъ старикомъ, у котораго нѣтъ иного утѣшенія, какъ видѣть тебя и быть съ тобой?..

Слова эти, сказанныя дрожащимъ голосомъ, произвели свое дѣйствіе. Рената вопросительно взглянула на своего собесѣдника, какъ бы желая прочесть на его лицѣ — дѣйствительно ли онъ убѣжденъ, что на ней лежатъ еще извѣстныя нравственныя обязанности?

— Если монастырь недоступенъ для меня, то позвольте мнѣ, покрайней мѣрѣ, удалиться изъ Парижа. Увезите меня въ самый уединенный изъ вашихъ замковъ. Вы, вѣроятно, не пожелаете, чтобы весь свѣтъ узналъ о моемъ позорѣ!

— Что скажутъ въ Версалѣ, если я соглашусь исполнить просьбу? Какъ приметъ королева твой внезапный отъѣздъ? Онъ оскорбитъ ее, а враги твои воспользуются имъ, чтобы распустить самые нелѣпые слухи. Съ другой стороны, я положительно не вижу никакой серьезной причины, которая побуждала бы тебя къ такому рѣшенію.

Рената молчала, недоумѣвая — играетъ ли онъ передъ нею комедію, или въ самомъ дѣлѣ не догадывается, что собственно заставляетъ ее бѣжать изъ Версаля.

— Наконецъ, продолжалъ Лобковичъ спокойнымъ голосомъ, — взвѣсивъ всѣ обстоятельства, я нахожу, что тебѣ нечего бояться встрѣчи съ твоимъ мужемъ. Ты окружена друзьями и есть кому защитить тебя. Я, напротивъ, хочу извлечь пользу изъ его пріѣзда.

— Пользу? повторила съ удивленіемъ Рената.

— Да, мое дитя. Вы не можете долѣе оставаться въ такихъ отношеніяхъ, какъ теперь. Графъ Эрбахъ долженъ прямо объявить, согласенъ ли онъ на разводъ. Послѣ всѣхъ странныхъ исторій, которыя я слышалъ о немъ, ему самому будетъ пріятно опять пользоваться свободой. Я убѣжденъ, что до сихъ поръ только гордость мѣшала ему сдѣлать первый шагъ.

— А теперь онъ рѣшился? спросила она недовѣрчиво и съ горькой усмѣшкой.

— Я не могу утверждать этого, но если онъ дѣйствительно такъ страстно любитъ Корону Турмъ, какъ пишетъ старая графиня и наши друзья изъ Таннбурга, и если вѣренъ слухъ, что онъ обратился къ посредничеству императора, чтобы освободить ее изъ монастыря… Что съ тобой, ты блѣднѣешь?

— Ничего, я немного устала…

— Оставимъ этотъ непріятный разговоръ. Я только хотѣлъ сказать, что, по моему мнѣнію, онъ самъ будетъ доволенъ, если это дѣло кончится миролюбивымъ образомъ. Два года прошли со времени нашего выѣзда изъ Венеціи, такъ что рана, нанесенная разлукой, вѣроятно давно зажила какъ у того, такъ и другого. Съ обѣихъ сторонъ чувство оскорбленія не можетъ быть такъ сильно, какъ прежде; разумъ и нравственность заставили умолкнуть страсть. Въ этомъ смыслѣ я намѣренъ вести переговоры съ графомъ Эрбахомъ. Твое душевное спокойствіе не должно быть болѣе нарушено.

Трудно было возражать что либо противъ этой ясной и разумной рѣчи, тѣмъ болѣе, что Рената была убѣждена въ нѣжной заботливости старика объ ея счастьи и спокойствіи. Только любовь могла дать ей силы для противодѣйствія. Но въ ней заговорило чувство ревности, и она почти ненавидѣла своего мужа въ эту минуту.

— Дѣлайте то, что считаете нужнымъ, отвѣтила она беззвучнымъ голосомъ. — Только попросите королеву, чтобы она позволила мнѣ не участвовать на праздникахъ, которые будутъ устроены въ честь императора.

— Что за безумная фантазія! Неужели ты окончательно утратила сознаніе о своемъ положеніи и чувство собственнаго достоинства! Зачѣмъ станешь ты избѣгать встрѣчи съ императоромъ? Развѣ ты не можешь занять при Вѣнскомъ дворѣ такое же почетное мѣсто, какъ въ Версалѣ? Сколько разъ я повторялъ тебѣ, что, не сдѣлавъ грѣха, ты напрасно осуждаешь себя на роль кающейся Магдалины. Ты не виновата въ томъ, что твоя красота привлекла взгляды молодаго властелина. Благотворное вліяніе женщины на впечатлительную натуру этого человѣка могло бы быть спасительнымъ для нашей родины…

Она сидѣла какъ присужденная къ смерти и слышала отдѣльныя слова, не понимая ихъ смысла.

Лобковичу самому показалось, что онъ зашелъ слишкомъ далеко.

Онъ осторожно добавилъ:

— Мои слова не относятся въ тебѣ лично… Во всякомъ случаѣ ты не должна стѣсняться присутствіемъ императора. Посмотримъ, захочетъ ли онъ признать свое тождество съ маской, которая два года тому назадъ преслѣдовала тебя на площади св. Марка и говорила съ тобой въ церкви. Если да, то ты можешь отвѣтить точно такъ же, какъ и тогда.

— Какъ и тогда!.. повторила машинально Рената, поднимаясь съ мѣста. Она была близка къ обмороку.

— Покойной ночи, дядя! добавила она и поспѣшно вышла изъ комнаты.

Адамъ Лобковичъ задумчиво потеръ себѣ руки; онъ былъ не совсѣмъ доволенъ результатомъ разговора.

— Она не любитъ Іосифа, пробормоталъ онъ вполголоса, — и недоступна со стороны честолюбія. Одна надежда на ея ревность къ Коронѣ, на новое домогательство со стороны императора и равнодушіе Эрбаха… Но все-таки у ней пылкая фантазія, и она любитъ эффекты. Если возможно вырвать императора изъ рукъ новаторовъ и безбожниковъ, то женщина всего скорѣе можетъ совершить это чудо. Ротганъ правъ, хотя я рѣшительно не могу угадать, на кого онъ мѣтитъ въ своихъ письмахъ. Онъ, повидимому, ничего не ожидаетъ отъ встрѣчи Ренаты съ императоромъ; но я во всякомъ случаѣ не намѣренъ подготовлять путь другому и уступать то вліяніе, какое надѣюсь пріобрѣсти въ государствѣ.

На сегодняшній вечеръ онъ долженъ былъ отказаться отъ дальнѣйшаго разговора съ племянницей.

— Прощай, желаю тебѣ видѣть хорошіе сны, сказалъ онъ громко, чтобы Рената могла слышать его въ сосѣдней комнатѣ.

Заливаясь слезами, она стояла на колѣняхъ передъ распятіемъ. Лунный свѣтъ, проникавшій въ окна, ярко освѣщалъ ликъ Спасителя, сдѣланный изъ слоновой кости.

ГЛАВА IV.

Пять дней, какъ императоръ Іосифъ былъ предметомъ разговоровъ въ Парижѣ и Версалѣ. Не только въ королевскомъ дворцѣ, но и въ частныхъ домахъ, и на улицахъ, шли о немъ оживленные толки. Простота его одежды, общительность, остроумные отвѣты, вниманіе, которое онъ оказывалъ ученымъ и людямъ, выдающимся по своимъ заслугамъ, — все это служило неизсякаемымъ источникомъ самыхъ разнообразныхъ разсказовъ. Во всѣхъ кафе можно было услышать панегирики императору, не исключая Café de la Regence, куда онъ зашелъ однажды утромъ, избѣгая слѣдовавшей за нимъ толпы, и выпилъ чашку кофе. Болѣе серьезные люди, ожидавшіе съ безпокойствомъ переворота, который долженъ былъ ниспровергнуть существующій порядокъ вещей, слѣдили съ искреннимъ участіемъ за каждымъ словомъ и поступкомъ Іосифа II. Видя, что онъ посвящаетъ цѣлые дни на осмотръ учебныхъ заведеній, фабрикъ и арсеналовъ, они восхищались его неутомимою дѣятельностью и невольно сравнивали ее съ лѣнью и равнодушіемъ ихъ молодаго короля. Они придавали особенное значеніе каждому великодушному порыву будущаго императора и, не зная положенія дѣлъ въ Австріи, завидовали счастью тѣхъ народовъ, надъ которыми будетъ властвовать мудрый, человѣколюбивый монархъ, сочувствующій идеаламъ передовыхъ людей вѣка.

Графъ Эрбахъ искренно радовался, слушая-восторженныя похвалы, которыя французы расточали германскому императору. — Наконецъ-то люди поняли и оцѣнили надлежащимъ образомъ этого человѣка! думалъ онъ съ чувствомъ нравственнаго удовлетворенія. — Здѣсь Іосифъ не окруженъ недоброжелателями, которые даютъ ложное толкованіе каждому его побужденію и голословно осуждаютъ всякое высказанное имъ мнѣніе. Весь народъ восторженно привѣтствуетъ его, преклоняясь передъ его воззрѣніями и благими намѣреніями. Графъ Эрбахъ живо представлялъ себѣ, какъ это поклоненіе должно благодѣтельно дѣйствовать на Іосифа, непризнаннаго въ собственномъ отечествѣ и лишеннаго всякой свободы дѣйствій. Развѣ въ Австріи онъ не долженъ былъ во всемъ подчиняться волѣ матери, устарѣлымъ, выжившимъ предразсудкамъ и обычаямъ и въ то же время вести тяжелую борьбу съ явнымъ сопротивленіемъ дворянства и тайными кознями католическаго духовенства? Восторженный пріемъ великой націи, которая впервые видѣла его у себя въ качествѣ гостя, долженъ былъ убѣдить его, что онъ можетъ разсчитывать на сочувствіе Европы въ предстоящемъ ему великомъ дѣлѣ преобразованія государства. Австрія — это мумія, повторялъ мысленно графъ Эрбахъ, — а Іосифъ II мудрый магъ, которому суждено вызвать ее къ жизни. Развѣ мы не прибѣгаемъ къ разнымъ цѣлебнымъ средствамъ, чтобы продлить нашу жизнь и поддержать разстроенный организмъ? Такими же цѣлебными средствами для страждущаго государства будутъ реформы, задуманныя Іосифомъ — религіозная свобода и образованіе.

Мечтая такимъ образомъ о преобразованіи Австрійскаго государства, графъ Эрбахъ надѣялся съ своей стороны принести извѣстную пользу. Если въ разговорѣ съ патеромъ Ротганомъ онъ такъ рѣшительно отказывался отъ государственной службы, то причина этого заключалась въ томъ, что онъ имѣлъ совершенно иное мнѣніе о характерѣ императора, и тогда еще общественное зло не коснулось его личной жизни. Съ тѣхъ поръ онъ на многое сталъ смотрѣть иными глазами. Развѣ противники, съ которыми онъ боролся на собственной землѣ, не были въ то же время врагами свободы и справедливости?

Если церковная власть позволяла себѣ относительно него разныя несправедливости, то тѣмъ безнаказаннѣе могла она себѣ позволять ихъ надъ людьми, занимавшими менѣе видное положеніе въ свѣтѣ. Развѣ, помимо него, мало людей страдаютъ отъ неправеднаго суда, насилія, произвола чиновниковъ и преслѣдованій духовной власти? Чѣмъ больше онъ думалъ, тѣмъ болѣе его собственная судьба связывалась въ его умѣ съ участью многихъ тысячъ соотечественниковъ, и онъ ясно видѣлъ, что существующее зло представляетъ собой прямое послѣдствіе порядковъ, господствовавшихъ въ Австріи.

Политическое воодушевленіе, охватившее парижанъ съ пріѣздомъ германскаго императора и американскихъ уполномоченныхъ, обаятельно дѣйствовало на графа Эрбаха. Его всецѣло увлекалъ потовъ общественной жизни, отголоски которой едва доходили до него, пока онъ жилъ въ своемъ уединенномъ замкѣ, скрытомъ въ сосновомъ лѣсу.

До сихъ поръ онъ видѣлъ только мелькомъ императора. Рано утромъ посѣтилъ онъ графа Фалькенштейна въ наемномъ отелѣ на улицѣ Tournon, потому что Іосифъ отказался отъ помѣщенія, предложеннаго ему въ королевскомъ дворцѣ. Императоръ дружески пожалъ ему руку, но они обмѣнялись другъ съ другомъ только нѣсколькими словами, такъ какъ разговоръ ихъ имѣлъ непрошеннаго свидѣтеля въ лицѣ Адама Лобковича. Послѣ этого свиданія, графъ Эрбахъ ожидалъ съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ, что Іосифъ пошлетъ за нимъ. Онъ узналъ такъ много новаго, столько мыслей накопилось въ его головѣ, что чувствовалъ потребность подѣлиться ими. Съ другой стороны, онъ разсчитывалъ на императора для разъясненія нѣкоторыхъ интересовавшихъ его вопросовъ.

Наконецъ, сегодня утромъ, онъ получилъ собственноручное письмо Іосифа, который приглашалъ его придти въ шесть часовъ вечера въ садъ Тріанона и ожидать его у скалы, гдѣ королева намѣревалась устроить искусственный гротъ. «Тамъ никто не можетъ подслушать насъ, мой дорогой графъ», писалъ Іосифъ. «Я не подозрѣвалъ, что моя сестра ненавидитъ васъ; она, такъ же какъ и императрица, увѣрена, что знакомство съ вами совратитъ меня съ пути истины. Но это не можетъ особенно огорчать васъ по старинной нѣмецкой поговоркѣ: „чѣмъ больше враговъ, тѣмъ больше чести“. Нашу дружбу не могутъ поколебать чьи либо наговоры. Вѣрьте, что Іосифъ никогда не измѣнитъ вамъ».

Ласковый тонъ письма глубоко тронулъ графа Эрбаха и наполнилъ его сердце радостью; но, перечитывая письмо, онъ обратилъ вниманіе на отдѣльныя фразы, которымъ сначала не придалъ никакого значенія. Тѣ же люди, которые преслѣдовали его въ Вѣнѣ и Прагѣ, не оставляютъ его и здѣсь въ покоѣ. Въ уединенномъ богемскомъ замкѣ сидитъ старая злая женщина и заодно съ честолюбивымъ священникомъ, живущимъ въ Таннбургѣ, разставляетъ ему сѣти. Императрица Марія-Терезія въ Шёнбруннѣ, молодая королева въ Версалѣ, повторяютъ то, что имъ подсказываютъ его враги. Въ ихъ услугамъ солдаты, епископы, шпіоны, убійцы…

— Кто могъ очернить меня, кронѣ моей жены? спрашивалъ себя съ горечью графъ Эрбахъ. — Что могла знать обо мнѣ королева? Но въ чемъ я, собственно, провинился передъ Ренатой? Неужели таковъ долженъ быть конецъ нашей страстной любви!.. При этой мысли въ немъ проснулся остатокъ прежней нѣжности; сердце его болѣзненно сжалось. Неужели онъ долженъ смотрѣть на свою бывшую возлюбленную, какъ на врага, и даже ненавидѣть ее? Сердце его возмущалось противъ этого, но улики были на-лицо.

Мало-по-малу фантазія перенесла его отъ этихъ печальныхъ думъ къ болѣе отраднымъ картинамъ. Видъ расцвѣтающаго сада, освѣщеннаго солнцемъ, наполнялъ его сердце радостной надеждой. Связь между нимъ и Ренатой была порвана; что мѣшаетъ ему уничтожить ее въ глазахъ свѣта? Была ли эта игра воображенія, но ему показалось, что мраморная нимфа въ кустарникѣ, искусно обстриженномъ въ видѣ ниши, имѣетъ поразительное сходство съ Короной. Онъ чувствовалъ невыразимое блаженство, что она близка къ нему. Пройдетъ еще нѣкоторое время и, быть можетъ, онъ навсегда соединится съ нею. Онъ извѣстилъ Корону о пріѣздѣ императора черезъ графиню Дюбарри и просилъ ее еще нѣкоторое время остаться у маркиза и вооружиться терпѣніемъ. Увѣренный въ привязанности Короны, онъ не боялся ея встрѣчи съ Антоніо Росси и считалъ ее обезпеченной отъ новаго искушенія.

Въ томъ же радостномъ настроеніи духа шелъ онъ черезъ садъ къ мѣсту, назначенному Іосифомъ для свиданія. Въ шумѣ фонтановъ ему слышался какой-то таинственный шепотъ; изъ кустарниковъ ласково глядѣли на него статуи; до него доносился запахъ фіалокъ, мягкій южный вѣтеръ шелестилъ листьями деревьевъ и колебалъ цвѣты. Весь міръ представлялся ему теперь въ иномъ свѣтѣ, нежели въ послѣдніе мѣсяцы. Жизнь со всѣми ея бѣдствіями и мимолетными наслажденіями, наполнявшими его сердце горечью, получила неожиданно цѣну въ его глазахъ. Какимъ дикимъ казалось ему его недавнее намѣреніе удалиться въ уединенный замокъ и жить тамъ вдали отъ людей до послѣдняго часа жизни! Сегодня онъ чувствовалъ, какъ будто у него выросли крылья; на душѣ было легко и весело. Онъ видѣлъ передъ собой долгіе годы труда, но это не пугало его; даже испытанныя имъ разочарованія имѣли для него свою прелесть. Онъ вспомнилъ одну печальную ночь въ Венеціи, когда онъ убѣдился въ невѣрности Ренаты… но развѣ и эта ночь не была полна поэзіи и очарованія? всюду слышалось пѣніе, музыка, веселые голоса; какъ волшебно свѣтилъ мѣсяцъ! Что значатъ страданія людскія передъ вѣчной красотой природы…

Ррафъ Эрбахъ, погруженный въ свои размышленія, шелъ быстрымъ шагомъ по гладкимъ дорожкамъ, которые были пусты въ этой части сада. Большинство гуляющихъ толпилось около дворцовъ большого и малаго Тріанона, у бассейна Нептуна и храма Амура, гдѣ шли приготовленія къ большому празднеству съ иллюминаціей и фейерверкомъ, которое королева устроивала въ этотъ вечеръ въ честь своего брата. Каждый заблаговременно спѣшилъ занять себѣ мѣсто на пространствѣ, отведенномъ для посторонней публики. Графъ Эрбахъ тщательно избѣгалъ толпы, шума и говора рабочихъ, которые окончивали свое дѣло. Онъ хотѣлъ сосредоточиться и на свободѣ обдумать предстоящій разговоръ съ императоромъ. Нечасто бываютъ такія минуты, когда сердцемъ монарха овладѣваетъ дружба, и онъ, отрѣшаясь отъ обычной сдержанности, жаждетъ услышать правду отъ преданнаго ему человѣка. Тѣмъ болѣе важно было свободно и вовремя сказанное слово въ данномъ случаѣ, при томъ упорствѣ, съ какимъ духовенство и важнѣйшіе представители дворянства старались пріобрѣсти вліяніе на умъ Іосифа и запугать его ужасающими картинами грозящей ему будущности.

Графъ Эрбахъ дошелъ до конца аллеи. Передъ нимъ было маленькое вырытое озеро; разбросанныя глыбы скалъ фантастически возвышались на берегу. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ этого мѣста виднѣлся высокій вязъ, по обѣимъ сторонамъ котораго стояли плакучія ивы. Шумъ тростника, колеблемаго вѣтромъ, и плескъ воды едва нарушали торжественную тишину наступающаго вечера; на гладкой поверхности озера отражался красноватый отблескъ заходящаго солнца.

Графъ Эрбахъ задумчиво остановился на берегу, сложивъ руки на груди. Фигура его ясно отражалась въ тихой водѣ.

Шумъ шаговъ заставилъ его оглянуться. По аллеѣ шелъ императоръ; легкій плащъ былъ накинутъ на его плечи.

— Я сдержалъ слово, сказалъ онъ, пожимая руку графу Эрбаху. — Я торопился сюда, какъ на любовное свиданіе; господа придворные, вѣроятно, не повѣрили бы, что дѣло идетъ о встрѣчѣ съ другомъ, если бы видѣли, какъ я пробирался по саду уединенными аллеями. Наконецъ-то у меня выбралась удобная минута, чтобы побесѣдовать съ вами. Прежде всего скажите мнѣ, тотъ ли вы, какимъ были въ Таннбургѣ?

— Въ моемъ образѣ мыслей съ тѣхъ поръ не произошло никакой перемѣны, ваше величество.

— Я убѣжденъ въ этомъ, и потому мнѣ вдвойнѣ пріятно видѣться съ вами. Но не смѣшно ли, что я, государь значительной имперіи, не смѣю открыто выказать вамъ моего расположенія, хотя дѣлаю это изъ осторожности, чтобы не увеличить число вашихъ враговъ! Милость монарха бываетъ иногда опасна, и моя тѣмъ болѣе, потому что я Даже не въ состояніи защитить моихъ друзей, какъ вы это испытали на себѣ горькимъ опытомъ.

— Я тронутъ вниманіемъ вашего величества. Но судьба разрушила планы моихъ враговъ, которые только отчасти удались имъ.

При этомъ графъ Эрбахъ подробно описалъ свою встрѣчу съ Бухгольцемъ и Короной Турмъ, высказавъ предположеніе, что въ Прагѣ, въ монастырѣ урсулинокъ, заперта Гедвига Рехбергеръ, которую привезли туда вмѣсто молодой графини и теперь не рѣшаются освободить, изъ боязни скандала.

Іосифъ внимательно выслушалъ разсказъ графа и, считая заточеніе Гедвиги весьма вѣроятнымъ, былъ глубоко возмущенъ этимъ. Онъ хорошо помнилъ бѣлокурую дѣвушку, съ которой разговаривалъ у стѣны Таннбурга и подарилъ золотой крестъ.

— Все это дѣлается безнаказанно въ мое правленіе! сказалъ онъ съ горькой усмѣшкой. — Если бы эта несчастная дѣвушка совершила какое нибудь преступленіе, то она должна была бы явиться передъ судомъ. Но быть запертой въ монастырѣ по ошибкѣ… Трудно даже придумать болѣе возмутительный поступокъ!.. Имѣемъ ли мы послѣ этого право обижаться на то, что прусскій король позволяетъ себѣ злыя шутки относительно бабьяго и поповскаго управленія Австріи? Печальная будущность ожидаетъ это государство. Моя мать — великая женщина, я считаю за честь называться ея сыномъ, но искренно жалѣю, что долженъ царствовать вмѣстѣ съ нею и наслѣдовать ей. Меня глубоко возмущаетъ та опека, въ какой ее держитъ духовенство. Она находитъ руководство католической церкви необходимымъ для блага народа и, не сознавая этого, преслѣдуетъ образованныхъ и просвѣщенныхъ людей. При такихъ условіяхъ не можетъ процвѣтать никакое государство. Мнѣ приходится поневолѣ переносить настоящій порядокъ вещей, потому что я не въ силахъ измѣнить его, но съ каждымъ днемъ усиливается мое раздраженіе вслѣдствіе существующихъ злоупотребленій… Роль разрушителя не въ моемъ характерѣ, но она неизбѣжна.

— Можетъ быть, мнѣ неприлично говорить о дурномъ управленіи Австріи, потому что я испыталъ на себѣ всѣ его несправедливости, возразилъ Эрбахъ; но развѣ мы не видимъ тотъ же гнетъ во Франціи, и развѣ печальное политическое положеніе по ту сторону океана не побудило американцевъ возстать противъ англійскаго короля? Я лично не считаю народное возстаніе нормальнымъ явленіемъ и думаю, что только необходимость могла заставить американцевъ разорвать цѣпи, отъ которыхъ ихъ долженъ былъ освободить король.

— Жаль, что моя сестра не слышитъ этихъ словъ! Она описала мнѣ васъ, какъ яраго республиканца. Вѣроятно, такимъ и считаютъ васъ французы, которые въ безумномъ ослѣпленіи поддерживаютъ возставшихъ американцевъ, видятъ въ нихъ героевъ и считаютъ ихъ гибельное ученіе воплощеніемъ высшей мудрости и нравственности. Но само собою разумѣется, что визитъ, сдѣланный вами графинѣ Дюбарри, въ значительной мѣрѣ способствовалъ неудовольствію королевы противъ васъ.

— Вамъ извѣстно, ваше величество, что этотъ визитъ былъ совершенно случайный.

— Знаю, отвѣтилъ улыбаясь Іосифъ.

— Но молодой графъ Арембергъ разсказывалъ вчера въ присутствіи королевы невѣроятныя вещи объ обществѣ, которое собралось тогда въ Люсьеннѣ; онъ увѣрялъ, что слышалъ всѣ эти подробности отъ очевидца.

— Онъ самъ былъ въ числѣ гостей графини Дюбарри.

— Очень радъ, что узналъ это, сказавъ Іосифъ. — Это одинъ изъ фаворитовъ моей сестры. Я почувствовалъ съ перваго взгляда недовѣріе къ этому красивому кавалеру, изворотливому, какъ угорь. Онъ воспитанникъ іезуитовъ и достойный представитель ненавистнаго для меня бельгійскаго дворянства. При всякомъ возстаніи въ этихъ провинціяхъ противъ нашей монархической власти, дворянство принимаетъ въ немъ самое дѣятельное участіе.

— Вѣроятно, я навлекъ на себя гнѣвъ г-на Аремберга тѣмъ, что доказывалъ необходимость освобожденія крестьянъ.

— Можетъ быть! Но во всякомъ случаѣ онъ обрисовалъ васъ при дворѣ самыми черными красками. Хотя моя сестра свыклась съ французскими нравами, но она въ душѣ — габсбургская принцесса и чувствуетъ прирожденное отвращеніе въ республиканцамъ. Наконецъ, въ силу нашего положенія, мы съ ней должны быть приверженцами королевской власти.

— Только крайніе идеалисты могутъ мечтать объ учрежденіи республики въ старыхъ государствахъ Европы, возразилъ графъ Эрбахъ. — У насъ, въ Австріи, есть также довольно сильная партія, которая желаетъ уничтоженія монархизма, но подъ условіемъ усиленія власти дворянства и духовенства. По моему мнѣнію, это будетъ шагъ назадъ, къ варварству, къ угнетенію средняго сословія и порабощенію крестьянъ. Дворяне будутъ управлять государствомъ, издавать законы по своему усмотрѣнію и дѣлить добычу съ духовенствомъ, какъ это было въ средніе вѣка. Для человѣчества было величайшимъ благомъ, когда монархи смирили упорныхъ дворянъ, разорили замки, открыли свободный проѣздъ по дорогамъ и поклялись заботиться одинаково о всѣхъ подданныхъ, собранныхъ подъ ихъ скипетромъ. Отчасти эта задача исполнена; остальное должны выполнить просвѣщенные монархи нынѣшняго столѣтія. Они могутъ распространить свѣтъ правды и справедливости до самыхъ темныхъ вертеповъ нищеты и невѣжества, уничтоживъ послѣдніе остатки среднихъ вѣковъ: крѣпостное право и монастыри. Имъ стоитъ произнести одно слово, чтобы устранить все то, что служитъ препятствіемъ просвѣщенію и свободному проявленію разума. Въ настоящее время нравственныя достоинства и мудрость больше цѣнятся въ государѣ, нежели слава побѣдителя. Но онъ долженъ имѣть мужество — снести старыя развалины, чтобы увидѣть зеленѣющія плодородныя поля, благоденствіе и счастіе своихъ подданныхъ…

Графъ Эрбахъ остановился, ожидая отвѣта; но императоръ задумчиво смотрѣлъ на него.

— Я желалъ бы, мой дорогой графъ, сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія, — сохранить навсегда въ моей памяти ваше лицо съ тѣмъ выраженіемъ, какое оно имѣетъ въ эту минуту…

Они прошлись нѣсколько разъ молча по берегу.

— Когда я вступлю на престолъ, продолжалъ императоръ, — то у меня будетъ по крайней мѣрѣ вѣрный другъ, который пойметъ меня даже въ томъ случаѣ, если мнѣ придется остановиться на половинѣ пути…

— Общественный дѣятель долженъ имѣть въ виду высшую цѣль, не заботясь о мнѣніи свѣта; онъ осторожно идетъ впередъ, взвѣшивая каждый шагъ, а при этомъ условіи временныя неудачи не должны пугать его, сказалъ графъ Эрбахъ.

— Но если его старанія просвѣтить народъ и облегчить его участь, вмѣсто ожидаемыхъ благихъ результатовъ, вызовутъ только сцены ужаса, подобныя тѣмъ, которыя мы видимъ теперь въ Америкѣ — неповиновеніе властямъ, уничтоженіе общественнаго порядка, гражданская война… Здѣсь, во Франціи, замѣтно сильное броженіе умовъ. Можетъ быть, оно особенно поражаетъ меня, потому что я не привыкъ къ подобнымъ вещамъ; меня пугаютъ легкомысленныя рѣчи, неуваженіе къ самымъ святымъ вещамъ. Народъ поетъ на улицахъ пѣсни, сочиненныя дворянами въ посмѣяніе своихъ властелиновъ. Господа въ Версалѣ живутъ своей жизнью, между тѣмъ всюду поднимается ропотъ недовольнаго народа, который долженъ служить для нихъ предостереженіемъ. Я уже слышалъ его однажды въ одномъ чешскомъ городѣ во время страшнаго голода. Горе имъ, если это недовольство увеличится еще болѣе!..

Я вполнѣ согласенъ съ вашимъ величествомъ и позволю себѣ замѣтить, что только слѣпота и упорство монарха и его совѣтниковъ можетъ довести государство до гибели. Но я не вижу пока никакого серьезнаго основанія для такихъ мрачныхъ предположеній. Посмотрите, съ какой любовью французскій народъ привѣтствуетъ Людовика XVI-го и его супругу при ихъ появленіи. Во всей Франціи вы слышите одно восклицаніе: «Господь да благословитъ ихъ и продлитъ имъ жизнь!» Что касается Австріи, то о ней и говорить нечего! Сколько разъ вы сами, ваше величество, имѣли случай убѣдиться въ искренней любви и преданности вашихъ подданныхъ. Если они имѣютъ свои желанія и требованія, то изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобы они посягали на ваши священныя права.

— Мнѣ кажется, мой дорогой графъ, что весенній блескъ солнца, освѣщающій этотъ садъ, слишкомъ сильно дѣйствуетъ на васъ: вы готовы видѣть весь міръ въ розовомъ свѣтѣ. Я возлагаю большія надежды на человѣчество вообще, но принимаю въ разсчетъ невѣжество и себялюбіе отдѣльныхъ личностей. Не судите о другихъ по себѣ. Не у всѣхъ намѣренія такъ чисты и безкорыстны, какъ у васъ, мой дорогой другъ. Неужели печальный опытъ недостаточно убѣдилъ васъ въ этомъ! Но вернемся къ началу нашего разговора. Вы сказали, что, по вашему предположенію, Гедвига Рехбергеръ заперта въ монастырѣ урсулинокъ въ Прагѣ?

— Да, я убѣжденъ въ этомъ.

— Первымъ нашимъ дѣломъ, по возвращеніи на родину, должно быть освобожденіе несчастной дѣвушки, сказалъ Іосифъ. — Я знаю этихъ монахинь и ихъ медоточивыя рѣчи: онѣ, вѣроятно, уговорили ее постричься, пользуясь ея беззащитнымъ положеніемъ.

— Надѣюсь, что Гедвига не поддалась имъ; она всегда была твердой и ревностной лютеранкой, а теперь тѣмъ болѣе она не рѣшите" на это, зная, что Бухгольцъ любитъ ее.

— Бѣдный малый! воскликнулъ Іосифъ. — Женщина, побывавшая въ монастырѣ, перестаетъ понимать многія вещи. Напишите скорѣе патеру Ротгану, чтобы онъ принялъ эту дѣвушку подъ свое покровительство, что я желаю этого. Къ несчастію, добавилъ онъ съ досадой, — я долженъ просить тамъ, гдѣ могу приказывать…

Наступила минута молчанія; но Іосифъ съ свойственнымъ ему самообладаніемъ подавилъ свое негодованіе.

— Нужно вооружиться терпѣніемъ, сказалъ онъ. — Когда нибудь взойдетъ и моя звѣзда… Во всякомъ случаѣ мы выручимъ изъ бѣды несчастную дѣвушку на зло нашимъ врагамъ. Но, кажется, намъ, придется пожертвовать прекрасной фрейлейнъ.

Графъ Эрбахъ вздрогнулъ при этихъ словахъ.

— Короной Турмъ? спросилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.

Іосифъ погрозилъ ему пальцемъ.

— Какъ долженъ я объяснить ваше волненіе, мой дорогой другъ? Но трудно идти противъ судьбы; Корона Турмъ должна посвятить себя искусству…

— Какъ хотите вы распорядиться ея участью, ваше величество?

— Я не составилъ себѣ никакого опредѣленнаго плана. Одно, въ чемъ я убѣжденъ — это, что она не должна пока возвращаться въ Австрію. Отецъ и бабушка будутъ дурно обращаться съ ней и выдадутъ насильно замужъ за перваго встрѣчнаго. Пусть она попробуетъ встать на свои ноги. Можетъ быть, ей суждено сдѣлаться знаменитой пѣвицей. Неужели вы хотите помѣшать ей пуститься въ открытое море, боясь воображаемой опасности?

— Разумѣется, нѣтъ. Я думаю даже, что ваше величество совершенно правы въ томъ отношеніи, что только одно искусство можетъ вывести Корону изъ ея ложнаго положенія.

— Королева по моей просьбѣ пригласила на сегодняшній праздникъ маркиза Валь д’Омброне, продолжалъ Іосифъ. — Мнѣ очень интересно познакомиться съ покровителемъ Короны и узнать, какимъ образомъ онъ встрѣтился съ нею. Но почему вы не бываете въ Версалѣ? Вамъ стоило только обратиться къ нашему посланнику; онъ представилъ бы васъ королевѣ.

— Прошу ваше величество великодушно извинить меня. Но я слышалъ со всѣхъ сторонъ, что моя жена пользуется особенной милостью королевы, и потому не могу разсчитывать на безпристрастное отношеніе ея величества къ моей особѣ. Отказываясь добровольно отъ чести быть представленнымъ при дворѣ, я хотѣлъ только избавить королеву отъ непріятности, а жену мою отъ напраснаго Смущенія.

— Смущенія? повторилъ Іосифъ, пристально взглянувъ на собесѣдника своими проницательными голубыми глазами. Сегодня вечеромъ я увижу вашу жену…

Графъ Эрбахъ молча поклонился.

— Вы не хотите поручить мнѣ… вашему другу… передать ей нѣсколько словъ?

— Мнѣ нечего сказать ей.

— Неужели вы серьезно говорите это? Вы когда-то любили вашу жену… по крайней мѣрѣ меня увѣряли въ этомъ, добавилъ торопливо Іосифъ. — Неужели искренняя любовь можетъ пройти безслѣдно отъ каприза, или безумной вспышки ревности?

— Вы очень милостивы ко мнѣ, ваше величество, возразилъ нерѣшительно графъ Эрбахъ. — Не ревность и не мимолетное огорченіе были причиной нашей разлуки; корень разлада лежалъ глубже…

— Я не считаю себя вправѣ распрашивать васъ, но желалъ бы видѣть васъ счастливымъ. Не другіе, а большею частью мы сами разрушаемъ наше счастье…

Іосифъ остановился. Хотѣлъ ли онъ скрыть свое смущеніе, или дѣйствительно ему послышался шумъ, но онъ спросилъ, понизивъ голосъ:

— Неужели кто нибудь подслушивалъ насъ?..

Графу Эрбаху также показалось, какъ будто что-то зашевелилось въ густомъ кустарникѣ за скалой, у которой они стояли.

Сумерки увеличились; солнце скрылось за сѣрыми облаками. Въ аллеяхъ маленькаго Тріанона начали зажигать пестрые фонари, которые тянулись гирляндами отъ дерева къ дереву и казались издали блестящими точками.

— Если въ этомъ, продолжалъ Іосифъ, — кроется какое нибудь недоразумѣніе — въ чемъ я убѣжденъ, потому-что любовь не переходитъ такъ скоро въ противоположное чувство, — то я постараюсь, чтобы вы объяснились другъ съ другомъ…

Графъ Эрбахъ ничего не возражалъ, потому что въ это время ясно можно было разслышать шумъ приближавшихся шаговъ по аллеѣ. Іосифъ пожалъ ему руку и, закрывъ лицо плащемъ, пошелъ быстрыми шагами навстрѣчу незнакомому, который, поравнявшись съ нимъ, почтительно поклонился и отошелъ въ сторону.

У Эрбаха пробудилось любопытство. Онъ невольно спрашивалъ себя: узналъ-ли этотъ человѣкъ императора? и чдо могло привести его въ сумерки въ такое уединенное мѣсто, которое казалось еще мрачнѣе отъ темной воды и массы скалъ, осѣненныхъ плакучими ивами?

Его недоумѣніе было непродолжительно, потому что незнакомецъ подошелъ къ нему.

Это былъ Жоселенъ Рошфоръ.

Событія послѣднихъ дней дакъ быстро слѣдовали одни за другими для графа Эрбаха и вызвали въ немъ столько различныхъ думъ, что воспоминаніе о сценѣ въ павильонѣ Люсьеннъ почти совершенно изгладилось изъ его памяти. Сама графиня Дюбарри готова была на другой день объяснить ее дерзкой выходкой со стороны Рошфора, прибѣгавшаго, по ея мнѣнію, ко всякимъ средствамъ, чтобы придать себѣ значеніе, котораго онъ не могъ пріобрѣсти, несмотря на свои дарованія.

Недостаточность этого объясненія была особенно очевидна для графа Эрбаха въ ту минуту, когда Рошфоръ вышелъ изъ-за деревьевъ. У него явилось подозрѣніе, что этотъ человѣкъ съ какой нибудь особенной цѣлью безъ устали слѣдитъ за каждымъ его шагомъ съ зоркостью хищной птицы. Развѣ виконтъ не могъ принадлежать къ числу его многочисленныхъ враговъ? Знакомство Рошфора съ патеромъ Ротганомъ давало поводъ предполагать, что онъ имѣетъ сношенія съ орденомъ іезуитовъ, который втайнѣ продолжалъ свою дѣятельность, несмотря на буллу Ганганелли.

Графъ Эрбахъ рѣшился во чтобы то ни стало вызвать на откровенность назойливаго шпіона, чтобы избавиться отъ его преслѣдованій; но его смущалъ робкій и угнетенный видъ Рошфора, который стоялъ передъ нимъ съ поникшей головой и опущенными руками. Онъ видѣлъ его совсѣмъ другимъ человѣкомъ на вечерѣ въ павильонѣ Люсьеннъ… Можетъ быть, это новая роль, которую онъ принялъ на себя…

— Я не ожидалъ, графъ Эрбахъ, что встрѣчу васъ сегодня въ этомъ печальномъ мѣстѣ, гдѣ было пролито столько слезъ!

Графъ Эрбахъ нерѣшительно подалъ руку виконту и былъ очень удивленъ, когда тотъ отвѣтилъ ему условнымъ рукопожатіемъ масоновъ.

— Неужели этотъ человѣкъ посвященъ въ тайны нашего братства! Нужно остерегаться его! подумалъ онъ и добавилъ вслухъ:

— Я ничего не слыхалъ о пролитыхъ здѣсь слезахъ.

— Если я не ошибаюсь, вы разговаривали съ…

— Съ графомъ Фалькенштейнъ! Почему вы боитесь назвать его?

— Я тотчасъ узналъ его. Кто разъ видѣлъ этого человѣка, тотъ никогда не забудетъ его. Мнѣ досадно, что мой приходъ помѣшалъ вашей бесѣдѣ, но, благодаря темнотѣ, я слишкомъ поздно замѣтилъ васъ.

— Вы напрасно извиняетесь, виконтъ, такъ какъ вовсе не помѣшали намъ. Теперь позвольте проститься съ вами. Если вы явились сюда одни въ эту пору, то, вѣроятно, не желаете, чтобы посторонніе люди мѣшали вашимъ размышленіямъ.

— Мои мысли не заняты ничѣмъ особеннымъ въ эту минуту, возразилъ Рошфоръ. — Вѣроятно, и васъ поражаетъ контрастъ этого уединеннаго мѣста и вечера съ яркимъ освѣщеніемъ, громкими возгласами удовольствія пестрой толпы, которая собралась около замка. Посмотрите на эту темную неподвижную воду, плакучія ивы, гранитную стѣну съ черной пещерой, — развѣ все это не носитъ своеобразный печальный колоритъ? Это мѣсто какъ будто нарочно создано для того, чтобы оплакивать утраченное счастье, или раскаиваться въ совершенномъ проступкѣ.

Рошфоръ произнесъ послѣднія слова съ видимымъ усиліемъ и, помолчавъ немного, продолжалъ. — Впрочемъ, кто изъ насъ не испыталъ горя и раскаянія? Въ большинствѣ случаевъ даже при самыхъ лучшихъ намѣреніяхъ мы не избавлены отъ ошибокъ. Наше желаніе сдѣлать добро часто приводитъ насъ къ противоположнымъ результатамъ.

— Вамъ особенно нравятся мрачныя картины, виконтъ. Мы уже разъ имѣли случай убѣдиться, до чего можетъ дойти ваша фантазія въ этомъ направленіи.

— Я не знаю, что я говорилъ въ тотъ вечеръ у графини Дюбарри, но смутно помню ужасъ, который я испытывалъ тогда. Вѣроятно, вы сочли меня за сумасшедшаго; но я не могу отвѣчать за ной нервную систему. По временамъ на меня находитъ какъ бы ясновидѣніе; то, что другимъ людямъ представляется въ туманѣ, то я вижу совершенно отчетливо, въ живыхъ картинахъ; передъ моими глазами совершаются цѣлыя событія со всѣми ихъ подробностями. Этотъ несчастный даръ составляетъ мое прирожденное свойство и я не въ силахъ избавиться отъ него.

— Вы совершенно правы, выражаясь такимъ образомъ, потому что этотъ даръ самъ по себѣ составляетъ болѣзненное явленіе и навлекаетъ на васъ подозрѣніе и насмѣшки въ обществѣ.

— Какое мнѣ дѣло до подозрѣній и насмѣшекъ, если я не въ состояніи устранить ихъ! Моя воля подчиняется въ эти минуты вліянію высшей силы. Наши философы не вѣрятъ видѣніямъ и экстазу, но они…

— Я принадлежу къ числу невѣрующихъ, замѣтилъ съ ироніей графъ Эрбахъ, — и надѣюсь, что мое невѣріе отгонитъ отъ васъ демоновъ, пока мы находимся въ этомъ таинственномъ мѣстѣ.

— Какое видѣніе можетъ явиться здѣсь, кромѣ призрака несчастной молодой дѣвушки, которая утопилась въ этомъ пруду, возразилъ Рошфоръ печальнымъ тономъ.

— Молодая дѣвушка утопилась въ этомъ пруду… въ саду королевы! воскликнулъ графъ Эрбахъ, который, несмотря на овладѣвшее имъ волненіе, чувствовалъ недовѣріе къ своему собесѣднику и надѣялся уличить его во лжи.

Рошфоръ ничего не отвѣтилъ и задумчиво смотрѣлъ на воду, сложивъ руки на груди. Но вслѣдъ затѣмъ онъ оглянулся и сказалъ:

— Я иду въ Версаль; вы, вѣроятно, останетесь здѣсь, чтобы посмотрѣть на фейерверкъ у храма Амура.

— Онъ намѣревается ускользнуть отъ меня! подумалъ Эрбахъ, желая дѣйствительно остаться нѣкоторое время въ саду въ толпѣ зрителей. Но теперь онъ перемѣнилъ намѣреніе, и несмотря на свою обычную вѣжливость, рѣшился идти за Рошфоромъ, хотя бы противъ его желанія.

— Я слишкомъ просто одѣтъ, сказалъ онъ, — и потому думаю послѣдовать вашему примѣру, тѣмъ болѣе, что не нахожу никакого удовольствія въ подобныхъ увеселеніяхъ.

Они прошли молча часть аллеи, которая вела отъ утеса къ замку, носившему названіе малаго Тріанона. Изрѣдка встрѣчали они прохожихъ. На перекресткахъ аллей блестѣли издали пестрые фонари; на открытыхъ мѣстахъ горѣли костры, бросая отъ себя на значительное пространство яркій, почти дневной свѣтъ. Бѣлыя мраморныя статуи въ зеленыхъ нишахъ, освѣщенныя красноватымъ отраженіямъ огня, казались живыми фигурами.

Черезъ нѣсколько шаговъ молчаливые собесѣдники опять очутились въ темнотѣ, такъ что быстрый переходъ отъ мрака къ свѣту былъ для нихъ еще разительнѣе.

— Такъ проходитъ наша жизнь — между блескомъ солнца и мракомъ ночи, горемъ и радостью! сказалъ Рошфоръ. — Какъ счастливы тѣ, которые видятъ въ этихъ рѣзкихъ переходахъ пріятное разнообразіе жизни и въ состояніи забыть пережитыя ими страданія подъ наплывомъ новыхъ впечатлѣній. Я не принадлежу къ числу такихъ счастливцевъ; меня всюду преслѣдуетъ печальная тѣнь съ мокрыми волосами, блѣднымъ лицомъ и руками, поднятыми къ небу…

— Если вы говорите о несчастной утопленницѣ, то я желалъ бы знать ея имя. Своими намеками вы только возбудили мое любопытство, не удовлетворивъ его.

— Простите меня, если я надоѣдаю вамъ!.. Но сегодня годовщина этого печальнаго событія. Я не могу отрѣшиться отъ мрачныхъ картинъ, которыя представляются моему воображенію. Если бы вы знали, что это было за прелестное существо, то навѣрно поняли бы мое горе…

— Правда это, или только ловко разыгранная комедія? спрашивалъ себя графъ Эрбахъ и молча шелъ впередъ.

Рошфоръ не отставалъ отъ него.

— Васъ, вѣроятно, удивляетъ назойливость, съ какой я искалъ вашего знакомства, графъ Эрбахъ? спросилъ онъ нерѣшительнымъ тономъ.

— Признаюсь откровенно, что я не зналъ, чему приписать то вниманіе, которымъ вы удостоивали меня..

— Вы должны приписать это тому обстоятельству, что вы живете у Бланшара. Это была магическая цѣпь, которая привязала меня къвамъ съ первой встрѣчи и побудила слѣдовать за вами… Неужели вы никогда не слыхали отъ Бланшара имени его любимой сестры, и не замѣтили сегодня болѣе глубокой грусти на его лицѣ и слезъ на глазахъ матери? Развѣ вы не знаете, что онъ уѣхалъ тогда изъ вашего богемскаго замка ради своей сестры?

— Нѣтъ, я не зналъ этого, и положительно не помню, чтобы Бланшаръ говорилъ мнѣ когда нибудь о своей сестрѣ. Въ моемъ замкѣ мы почти исключительно занимались физическими опытами и были поглощены ими. Его семейныя дѣла казались мнѣ въ наилучшемъ положеніи, или вѣрнѣе сказать — я никогда не распрашивалъ его объ этомъ, потому что въ разговорахъ съ друзьями не имѣю обыкновенія вызывать ихъ на откровенность, изъ боязни затронуть какую нибудь сердечную рану. Бланшаръ уѣхалъ тогда отъ меня подъ тѣмъ предлогомъ, что получилъ извѣстіе объ опасной болѣзни матери. Теперь мы видимся съ нимъ ежедневно, но онъ по прежнему хранитъ глубокое молчаніе относительно своихъ семейныхъ обстоятельствъ. До сихъ поръ я не имѣлъ никакого повода подозрѣвать что либо, такъ-какъ, повидимому, ничто не нарушало его душевнаго спокойствія и онъ пользуется полнымъ матеріальнымъ благосостояніемъ. Во всякомъ случаѣ вы, вѣроятно, находитесь въ болѣе близкихъ отношеніяхъ къ этому семейству, нежели я…

— Эти близкія отношенія въ высшей степени тягостны для меня. Мать и самъ Бланшаръ считаютъ меня виновникомъ несчастной судьбы бѣдной Софи.

— Васъ? спросилъ съ недоумѣніемъ графъ Эрбахъ, взглянувъ на виконта. Неужели этотъ кривобокій, некрасивый человѣкъ могъ внушить къ себѣ любовь молодой дѣвушки! подумалъ онъ.

— Они глубоко ненавидятъ меня, продолжалъ Рошфоръ, — и не могутъ окончательно избавиться отъ моего присутствія. Неотразимая сила притягиваетъ меня къ этому дому, гдѣ я провелъ счастливѣйшіе часы моей жизни. Все, что связано съ нимъ, получаетъ цѣну въ моихъ глазахъ, — какъ люди такъ и вещи… Я калѣка, нищій! меня считаютъ сумасшедшимъ! но когда я прохожу ночью мимо этого дома и смотрю на окна, у которыхъ мы такъ часто сидѣли съ нею, то чувствую невыразимое блаженство; у меня какъ будто вырастаютъ крылья; мнѣ кажется, что опять вернулась беззаботная молодость… Ничто на землѣ не можетъ замѣнить мнѣ прошлаго счастья, ни отнять у меня воспоминаній! Зачѣмъ я, несчастный, не бросился вслѣдъ за нею въ воду!.. Но я поклялся отмстить за нее.

Они проходили въ это время мимо костра. Красноватое пламя освѣтило на минуту лицо Рошфора, искаженное горемъ и безсильнымъ гнѣвомъ.

— Я отомщу за нее! продолжалъ онъ глухимъ голосомъ. — Волна новаго всемірнаго потопа снесетъ всѣхъ ихъ…

— Мнѣ кажется страннымъ, что вы говорите о мести, замѣтилъ графъ Эрбахъ. — Вы только что сказали, что васъ считаютъ виновникомъ ея смерти..

— Я разскажу вамъ эту исторію въ короткихъ словахъ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, я познакомился съ Бланшаромъ… Я раздѣлялъ его страсть въ физическимъ и химическимъ изслѣдованіямъ и до сихъ поръ еще не совсѣмъ отсталъ отъ нихъ. У меня было порядочное состояніе; я поселился по сосѣдству съ нимъ въ Версалѣ и мы работали вмѣстѣ въ моемъ кабинетѣ. У Бланшара впервые явилась тогда мысль о воздухоплаваніи, которая очень занимала меня, такъ какъ я видѣлъ въ этомъ торжество человѣческаго ума. Общія занятія настолько сблизили насъ, что мы сдѣлались неразлучными друзьями. Бланшаръ часто приглашалъ меня къ себѣ и я всякій разъ съ большимъ удовольствіемъ переступалъ порогъ его дома. Здѣсь обаятельно дѣйствовало на меня спокойствіе тихаго домашняго очага, тѣмъ болѣе, что я выросъ среди испорченнаго парижскаго общества и чувствовалъ пресыщеніе отъ его удовольствій. Не думайте, чтобы я сталъ разсказывать вамъ трогательную исторія обращенія на путь истины развратника, прельщеннаго дѣвической чистотой и парой хорошенькихъ глазъ. Я былъ слишкомъ старъ для такой идилліи и при моей наружности не могъ разсчитывать на счастье въ любви. Тѣмъ не менѣе, веселость, красота и невинность сестры Бланшара приводили меня въ восхищеніе. Она только что вышла изъ монастырской школы, но ея образованіе было крайне неудовлетворительно. Мнѣ доставляло большое удовольствіе заниматься съ нею, разсказывать о моихъ путешествіяхъ и жизни высшаго общества. Послѣднее было непростительно съ моей стороны. Я долженъ былъ сообразить, что эти разсказы вредно подѣйствуютъ на фантазію неопытной дѣвушки, поддерживая въ ней несбыточныя надежды, и мечты и что цѣлая пропасть отдѣляетъ ее отъ такъ называемаго большого свѣта. Хотя я и въ то время видѣлъ всѣ недостатки и пороки французской знати, но, вслѣдствіе предразсудковъ, привитыхъ воспитаніемъ, невольно идеализировалъ эту среду и только въ ней находилъ утонченные нравы и умѣнье придать блескъ жизни. Мнѣ казалось, что Софи до своимъ нравственнымъ качествамъ и красотѣ вполнѣ достойна занять почетное мѣсто во всякомъ обществѣ. Самолюбію матери льстило, что виконтъ даетъ уроки ея дочери, тѣмъ болѣе, что онъ не былъ опасенъ для сердца молодой дѣвушки. Что же касается Франсуа, то онъ исключительно жилъ въ области мечтаній и не могъ замѣтить опаснаго переворота, который совершился въ сердцѣ его сестры. Онъ скоро отправился путешествовать, поручивъ мнѣ заботиться объ его домашнихъ во время его отсутствія. Но къ несчастію, госпожа Бланшаръ была довольно корыстолюбива, и такъ какъ съ отъѣздомъ сына верхній этажъ оказался свободнымъ, то она отдала его внаймы противъ моего желанія…

— Маркизу Пьерфонъ? спросилъ графъ Эрбахъ.

— Кто вамъ сказалъ это?

— Я случайно узналъ, что маркизъ жилъ въ домѣ Бланшара. Вѣроятно, онъ былъ причиной несчастія сестры Франсуа.

— Нѣтъ. Пьерфонъ былъ пожилой человѣкъ; онъ пріѣхалъ изъ провинціи послѣ смерти Людовика XV, чтобы представиться молодому королю. Госпожа Бланшаръ не хотѣла, чтобы я переѣхалъ въ ихъ домъ, изъ боязни, что это повредитъ репутаціи ея дочери, и изъ всѣхъ, желающихъ нанять у ней квартиру, маркизъ показался ей наиболѣе подходящимъ по своимъ преклоннымъ годамъ и ласковому обхожденію. Въ это время въ Версалѣ былъ большой съѣздъ; собрались молодые дворяне изъ цѣлой Франціи, чтобы привѣтствовать короля, въ надеждѣ получить отъ него разныя милости, подарки, ордена и почетныя мѣста. Молва о предстоящихъ празднествахъ по случаю вступленія на престолъ Людовика XVI привлекла также многихъ иностранцевъ изъ Англіи, Бельгіи, Германіи и Италіи. Скоро около стараго маркиза, благодаря его любезности и гостепріимству, собрался кружокъ веселыхъ и легкомысленныхъ молодыхъ людей, которые въ большей или меньшей степени гордились своимъ происхожденіемъ и богатствомъ. Тихій домъ моихъ друзей огласился шумнымъ говоромъ, громкими возгласами и пѣснями. Старуха Бланшаръ очутилась въ самомъ безпомощномъ положеніи, потому что маркизъ со смѣхомъ отклонялъ ея просьбы выѣхать изъ ея дома. Ничего не произошло такого, что могло дать ей поводъ къ серьезной жалобѣ на него. Жители Версаля привыкли къ тому, чтобы молодые дворяне всюду производили шумъ и суетню. Старуха Бланшаръ, вѣроятно, безропотно выносила бы подобную жизнь маркиза, еслибы не боялась за свою дочь. Само собою разумѣется, что я вполнѣ раздѣлялъ ея опасенія. У меня темнѣло въ глазахъ при мысли, что Софи находится подъ одной кровлей со всѣми этими развратниками. Я проводилъ безпокойные дни и безсонныя ночи; въ это время начались мои предчувствія, сны и видѣнія. Я поддался имъ не безъ тяжелой борьбы; но силы мои истощались съ каждымъ днемъ. Наконецъ, госпожа Бланшаръ отыскала въ Пасси одно скромное семейство, гдѣ дочь ея должна была оставаться, пока маркизъ будетъ жить въ ихъ домѣ. Этимъ способомъ мять думала отвратить грозившее ей несчастіе, и благословляла день, когда Софи уѣхала изъ Версаля.

— А вы? спросилъ графъ Эрбахъ съ живымъ участіемъ, тронутый безъискуственнымъ разсказомъ Рошфора, составлявшимъ противоположность съ его обычнымъ напыщеннымъ тономъ.

— У меня болѣло сердце, какъ у рыбака, который ожидаетъ бури и знаетъ, что она настигнетъ его въ открытомъ моря. Я былъ убѣжденъ въ печальномъ исходѣ всей этой исторіи, но стоялъ обезоруженный передъ невидимымъ непріятелемъ и долженъ былъ терпѣливо ожидать удара. Часто приходило мнѣ тогда въ голову посватайся къ Софи, какъ будто женщину легче оградить отъ соблазна, нежели дѣвушку… Но меня удерживало сознаніе моего безобразія и боязнь, что отказъ со стороны Софи поведетъ къ разрыву нашей дружбы. При болѣе спокойномъ отношеніи къ дѣлу, я вѣроятно пришелъ бы къ заключенію, что мая робость происходила отъ печальной увѣренности, что молодая дѣвушка никогда не любила меня. Впрочемъ, я опоздалъ бы во всякомъ случаѣ съ своимъ сватовствомъ, потому что, уѣзжая въ Пасси, она уже была влюблена другого…

Рошфоръ прервалъ свой разсказъ горькимъ смѣхомъ и прибавилъ шагу, такъ что они скоро дошли до воротъ сада, ведшихъ въ городъ.

— Васъ, вѣроятно, неособенно интересуетъ продолженіе моей исторіи? сказалъ онъ насмѣшливымъ тономъ. — Можетъ ли быть что комичнѣе обманутаго любовника, въ родѣ Бартоло въ веселой комедіи Бомарше!.. Конецъ извѣстенъ вамъ; плакучія ивы у пруда Тріанона были свидѣтелями трагической смерти несчастной сестры Бланшара…

— Благодарю васъ за оказанное мнѣ довѣріе, сказалъ графъ Эрбахъ. — Я не считаю себя вправѣ распрашивать о какихъ либо подробностяхъ; догадываюсь о томъ, что произошло… Но позвольте только спросить имя негодяя, обманувшаго бѣдную дѣвушку.

— Вы желаете знать, кто онъ такой?.. Мы должны радоваться, графъ Эрбахъ! Это человѣкъ, принадлежащій къ нашему сословію. Да здравствуетъ благородное дворянство! Оно обладаетъ утонченными манерами и искусствомъ нравиться прекрасному полу. Простой народъ едва достоинъ развязывать ремни у его сапоговъ. Топчите эту чернь, если вы честный дворянинъ…

— Назовите мнѣ его! настойчиво повторялъ графъ Эрбахъ, предполагая, что съ его Собесѣдникомъ начинается нервный припадокъ отъ сильнаго возбужденія.

Рошфоръ остановился и, скрестивъ руки на груди, сказалъ:

— Такимъ тономъ говорятъ ревнивцы… Неужели чувство ревности можетъ быть знакомо графу Эрбаху? Мнѣ говорили, что онъ женатъ на благочестивой женщинѣ… Свѣтъ ничто иное, какъ комедія!.. Любопытно было бы знать, кому пришло въ голову соблазнить ее.

— Рѣчь идетъ не обо мнѣ, замѣтилъ съ неудовольствіемъ графъ Эрбахъ. — Я просилъ васъ назвать того господина.

— Я не въ состояніи отвѣтить на этотъ вопросъ, возразилъ Рошфоръ. — Неужели вы думаете, что еслибы я зналъ имя этого человѣка, то оставилъ бы его въ живыхъ! Вы имѣете полное право презирать меня, потому что видите передъ собой дурака и подлаго труса. Инстинктъ ревности не помогъ мнѣ найти его. Вотъ уже два года, какъ я напрасно ищу его. Если бы у меня было чутье собаки, то я давно напалъ бы на слѣдъ злодѣя. Но я — человѣкъ, одаренный разумомъ… Неужели разумъ данъ мнѣ для того, чтобы сознавать все мое безсиліе!..

Рошфоръ громко захохоталъ при этихъ словахъ и, оставивъ своего спутника среди улицы, пошелъ обратно къ саду, освѣщенному слабымъ отблескомъ фонарей, мелькавшихъ между деревьями.

ГЛАВА V.

Медленно шелъ графъ Эрбахъ по улицамъ Версаля; сердце его болѣзненно сжалось, когда онъ увидѣлъ издали домъ Бланшара. Кругомъ царила мертвая тишина, такъ какъ все населеніе отправилось въ королевскій садъ, чтобы насладиться празднествомъ, устроеннымъ королевою въ честь своего брата. Но полное уединеніе, которое обыкновенно такъ благотворно дѣйствовало на графа Эрбаха, теперь казалось ему какимъ-то зловѣщимъ и тяготило его. Воображеніе рисовало ему печальную картину трагической смерти сестры Бланшара. Она не вынесла ожидавшаго ее позора и рѣшилась на самоубійство, между тѣмъ какъ виновникъ ея несчастія, быть можетъ, занимаетъ видное мѣсто среди приближенныхъ короля и съ гордо поднятой головой проходитъ мимо униженно кланяющейся ему толпы. Романъ, вѣроятно, начался въ тѣхъ самыхъ комнатахъ, гдѣ онъ живетъ въ настоящее время… Онъ невольно вспомнилъ взглядъ, брошенный старымъ Клеманомъ на окна этого дома; неужели первая нить грустной исторіи закинута рукой ловкаго камердинера? Имъ овладѣлъ суевѣрный страхъ при этой мысли; онъ не рѣшался войти въ домъ. Развѣ онъ не услышитъ тамъ жалобы и вздохи несчастной и ея блѣдная тѣнь не будетъ преслѣдовать его въ ту ночь? Ему казалось, что кто-то стоитъ возлѣ него и нашептываетъ ему слово за слово разсказъ Рошфора.

— Умопомѣшательство заразительно, пробормоталъ графъ Эрбахъ, сдѣлавъ усиліе, чтобы овладѣть собою. — Мудрено ли, что этотъ человѣкъ, послѣ всѣхъ вынесенныхъ имъ страданій и напрасныхъ усилій отыскать преступника, дошелъ почти до умопомѣшательства. Но съ другой стороны, развѣ это не служитъ доказательствомъ чрезмѣрной впечатлительности и страстности темперамента? Развѣ я самъ не испытывалъ то же душевное разстройство и не блуждалъ цѣлыми часами по Венеціи? Развѣ я не терзался тогда дни и ночи однимъ и тѣмъ же вопросомъ: кто такой былъ эта навязчивая маска, слѣдившая всюду за моей женой?.. Все это прошло безслѣдно! Но почему, со времени моего пріѣзда въ Версаль, всѣ, и даже Рошфоръ, считаютъ своимъ долгомъ напомнить мнѣ о Ренатѣ? Неужели нѣтъ никакой возможности покончить навсегда съ прошлымъ…

Изъ оконъ нижняго этажа виднѣлся свѣтъ. Это были комнаты хозяевъ дома. Графъ Эрбахъ надѣялся встрѣтить тамъ Бланшара и найти развлеченіе отъ мучившихъ его впечатлѣній въ научной бесѣдѣ. Онъ вошелъ въ домъ и, пройдя мрачный корридоръ, освѣщенный маленькой лампой, постучался въ дверь.

— Войдите! отвѣтилъ ему старческій женскій голосъ.

Госпожа Бланшаръ сидѣла одна въ большой полутемной комнатѣ.

Лампа, горѣвшая на кругломъ столѣ орѣховаго дерева, не могла разсѣять тѣней и освѣтить всѣ углы и ниши. На стѣнахъ, выкрашенныхъ коричневой краской, висѣло нѣсколько картинъ и двѣ гравюры; кругомъ стола были разставлены старыя кожанныя кресла. Шкапы съ ихъ накладной рѣзьбой и блестящими мѣдными ручками, фарфоровая посуда, серебряные канделябры и маленькіе позолоченныя кубки, разставленные на дубовыхъ этажеркахъ, — все это указывало на извѣстный комфортъ и свидѣтельствовало о томъ, что бѣдность не играла никакой роли въ преждевременной смерти Софи.

— Добрый вечеръ, m-me Бланшаръ! сказалъ графъ, подходя къ столу.

Старая женщина вопросительно взглянула на него. Она была занята шитьемъ; на ея колѣняхъ лежалъ длинный кусокъ бѣлаго полотна, свѣсившись однимъ концомъ на полъ. Было ли это впечатлѣніе отъ разсказа Рошфора, но вся обстановка комнаты произвела тяжелое впечатлѣніе на графа Эрбаха. Какимъ-то неподвижнымъ и угрожающимъ показалось ему строгое, морщинистое лицо Маделены; окаймленное высокимъ нормандскимъ чепцомъ съ многочисленными складками. Оно точно окаменѣло отъ горя съ своими крѣпко сжатыми губами.

— Добрый вечеръ, г-нъ графъ, отвѣтила она, вставая съ кресла. — Если угодно, то я могу посвѣтить вамъ… Всѣ слуги убѣжали въ замокъ. Дурачества привлекаютъ дураковъ!

— Не безпокойтесь, m-me Бланшаръ. Я самъ вернулся не вовремя. Если мое присутствіе не мѣшаетъ вамъ, то я попросилъ бы позволенія провести съ вами нѣсколько минутъ.

— Развѣ кто нибудь можетъ отказать вамъ въ подобной просьбѣ, сказала она, указывая ему на кресло.

Эрбахъ сѣлъ у стола и произнесъ съ печальной улыбкой:

— Вы, вѣроятно, не сказали бы этого, если бы знали, что многіе дома навсегда закрыты для меня.

— Для васъ! воскликнула старуха съ удивленіемъ. — Вы вѣдь знатный господинъ, а знатные люди могутъ дѣлать все, что имъ вздумается. Если не уступаютъ ихъ просьбамъ, то они прибѣгаютъ къ насилію. Свѣтъ устроенъ самымъ страннымъ образомъ. Объясните мнѣ, зачѣмъ Господь наградилъ одновременно дворянъ привлекательными манерами, властью и богатствомъ!

— Если бы они были достойны этихъ преимуществъ и пользовались ими для общей пользы, то, вѣроятно, никто не возставалъ бы противъ такого распредѣленія земныхъ благъ, сказалъ графъ Эрбахъ. — Люди отличаются другъ отъ друга какъ строеніемъ тѣла и лицомъ, такъ и душевными свойствами; почему вы хотите, чтобы они были одинаково надѣлены дарами счастья?

— Люди говорятъ, что такой порядокъ учрежденъ Богомъ, отвѣтила Маделена, не отрываясь отъ работы; — если онъ будетъ разрушенъ, то они скажутъ, что это дѣло діавола. Красива была вавилонская башня, когда она во всемъ великолѣпіи и несокрушимости возвышалась къ небу; но ударила въ нее Божія молнія и она превратилась въ груду камней и мусора… Не обращайте вниманія на мои слова, графъ; у меня свой взглядъ на то, что дѣлается въ мірѣ. Вы не нашъ соотечественникъ; въ вашей странѣ лучше живется… Франсуа много разсказывалъ мнѣ о вашей добротѣ.

— Онъ, вѣроятно, недоволенъ мной. Въ послѣдніе дни я почти не говорилъ съ нимъ. Гдѣ онъ теперь?

— Что значитъ старость! воскликнула она съ досадой. — Я забыла передать вамъ, что сюда приходилъ молодой человѣкъ изъ Люсьенна и спрашивалъ о васъ.

— Фрицъ Бухгольцъ?

— Кажется, такъ. У него трудная нѣмецкая фамилія. Онъ былъ очень огорченъ, что не засталъ васъ; Франсуа предложилъ ему отправиться въ Тріанонъ, предполагая, что вы тамъ, и пошелъ вмѣстѣ съ нимъ.

— Я, дѣйствительно, былъ въ саду; но мнѣ не хотѣлось оставаться болѣе на праздникѣ…

Маделена пристально устремила на него свои черные, все еще блестящіе глаза, въ которыхъ выразилось удивленіе.

— Если бы я не знала отъ Франсуа, что вы дѣйствительно графъ, я ни за что не повѣрила бы этому, сказала она послѣ нѣкотораго молчанія. — Вы не пьете, не играете въ карты и не участвуете въ придворныхъ празднествахъ…

Эрбахъ засмѣялся.

— Должно быть, нѣмецкіе графы совсѣмъ другіе, нежели у васъ во Франціи, замѣтилъ онъ.

— Вы не увѣрите меня въ этомъ, возразила она рѣзко. — Ястребъ всегда останется хищной птицей. Онъ издали чуетъ добычу!..

— Вѣроятно, дворяне сдѣлали вамъ много дурного? замѣтилъ графъ Эрбахъ нерѣшительнымъ голосомъ.

Она пробормотала что-то сквозь зубы и поспѣшно схватила работу, выпавшую изъ ея рукъ. Лицо ея казалось еще неподвижнѣе, только глаза непріятно блестѣли.

Разговоръ былъ прерванъ такъ внезапно, что прошло нѣсколько минутъ, пока графъ Эрбахъ могъ возобновить его.

— Что вы шьете такъ прилежно? спросилъ онъ. — У васъ могутъ заболѣть глаза отъ усиленной работы.

— У меня замѣчательно крѣпкіе глаза, если я до сихъ поръ не ослѣпла отъ слезъ. Вы спрашиваете, что я шью… я готовлю себѣ саванъ.

— Неужели у васъ нѣтъ другой, болѣе пріятной работы?

— Я не способна сегодня ни на какую другою работу; моя бѣдная голова идетъ кругомъ; мнѣ представляется, что эта комната все болѣе и болѣе наполняется тѣнями. Я не гожусь для вашего общества, графъ… сегодня годовщина…

— Бѣдная мать! воскликнулъ графъ Эрбахъ, глубоко тронутый ея горемъ и чувствуя, что не въ состояніи болѣе скрывать отъ нея, что онъ знаетъ объ ея несчастьи.

Маделеной овладѣла сильная душевная борьба; она хотѣла изъ упрямства принять равнодушный видъ; но въ голосѣ Эрбаха было столько сердечности и искренняго желанія утѣшить ее, что она не выдержала и залилась горькими слезами.

— Несчастное дитя! проговорила она рыдая, — но еще несчастнѣе мать, которая должна была пережить ее.

— Я узналъ эту печальную исторію отъ виконта Рошфора, сказалъ Эрбахъ, не находя словъ утѣшенія для такого горя.

— Какъ она была добра и хороша собой! продолжала старуха, прижимая руки къ сердцу, между тѣмъ какъ крупныя слезы текли по ея щекамъ, покрытымъ глубокими морщинами. Она была красива, какъ ангелъ, даже тогда, когда ее вытащили изъ воды… Ее не захотѣли похоронить на кладбищѣ, хотя она была лучше многихъ и никогда не отказывала бѣдняку въ милостынѣ… Виконтъ черезъ своихъ друзей выхлопоталъ намъ позволеніе похоронить ее въ нашемъ саду… На ея могилѣ цвѣтутъ теперь розы…

Графъ Эрбахъ сидѣлъ молча и задумчиво слушалъ разсказъ Маделены.

— Услуга, которую оказалъ намъ виконтъ въ этомъ случаѣ, добавила она, — отчасти примирила меня съ нимъ. Но онъ злой и непріятный человѣкъ. Я убѣждена, что его появленіе въ нашемъ домѣ принесло намъ несчастіе. Онъ одурачилъ Софи своими сладкими рѣчами и меня, стараго ребенка. Онъ строилъ намъ на словахъ воздушные замки; моя дочь была принцессой, въ которой долженъ былъ посвататься королевскій сынъ; мы уносились подъ облака на какомъ-то удивительномъ шарѣ… Но мы скоро слетѣли съ неба въ пропасть, уничтоженныя, съ разбитымъ сердцемъ… Она умерла, моя ненаглядная!..

Несчастная женщина была довольна, что можетъ передъ кѣмъ нибудь излить свое горе; голосъ ея сдѣлался мягче; на суровомъ, морщинистомъ лицѣ явилось выраженія кроткой покорности судьбѣ.

— Она уѣхала въ Пасси съ тайной любовью въ сердцѣ. Скоро она исчезла оттуда, но съ кѣмъ и куда — мы не могли этого узнать. Много слезъ пролила я тогда; но не браните ее; она была молода и красива; вся ея вина заключалась въ томъ, что она полюбила всѣмъ сердцемъ негоднаго человѣка, который воспользовался ея неопытностью… Что это было за милое, ласковое существо! Всѣ восхищались ею. Когда она улыбалась, то у всякаго становилось легко на сердцѣ… Однако, нашелся такой человѣкъ, который соблазнилъ и бросилъ ее.

Голосъ старухи задрожалъ отъ гнѣва при этихъ словахъ; надъ сѣдыми бровями появилась глубокая морщина и придала суровое выраженіе ея лицу.

— Какого наказанія заслуживаетъ подобное преступленіе? проговорила она съ усиліемъ. — Когда четвертовали Даміэна за его покушеніе на жизнь Людовика XV-го, я также отправилась на мѣсто казни, но не могла вынести ужаснаго зрѣлища… Но къ этому злодѣю я не почувствовала бы никакой жалости, если бы онъ попалъ мнѣ въ руки!..

На ея лицѣ Эрбахъ прочелъ ту же жажду мести, которая овладѣла Рошфоромъ и доводила до галлюцинацій. Это была не злоба противъ отдѣльнаго лица, а непримиримая ненависть къ цѣлому сословію.

— Такія преступленія никогда не остаются безъ послѣдствій! сказалъ графъ Эрбахъ. — Вы можете быть увѣрены, что виновника рано или поздно постигнетъ достойная кара…

— Будь онъ проклятъ до конца своей жизни! сказала Маделена торжественнымъ тономъ. — Вы только тогда поняли бы, что я должна чувствовать къ нему, если бы видѣли мою несчастную дочь въ то время, когда она вернулась къ намъ послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ отсутствія — съ босыми ногами, окровавленными отъ непривычной ходьбы, полупомѣшанная, нищая, и съ новорожденнымъ ребенкомъ на рукахъ!.. Когда я думаю объ этомъ, то у меня является желаніе, чтобы каждый волосъ на моей головѣ обратился въ острый ножъ и пронзилъ бы сердце измѣнника… Она сидѣла тутъ, въ этомъ углу, молча, безъ слезъ… Ребенокъ умеръ, и она… Говорятъ, что существуетъ высшее милосердіе и премудрость; но я не вѣрю этому, потому что подобныя дѣла не совершались бы тогда на свѣтѣ…

— Неужели вамъ не удалось до сихъ поръ напасть на слѣдъ этого господина? спросилъ графъ Эрбахъ.

— Нѣтъ, потому что онъ сумѣлъ все покрыть глубокой тайной, а Софи упорно отказывалась отвѣчать на наши вопросы. Теперь стучитесь о могилу и требуйте отвѣта… Я часто думаю: большое счастье, что я не знаю его имени. Я убила бы его и въ королевскомъ замкѣ. Если онъ умеръ, то мнѣ нечего дѣлать на землѣ! Только ненависть поддерживаетъ меня. Немало женщинъ въ нашей бѣдной странѣ, у которыхъ похитили дочерей и выбросили потомъ въ кучу сора, какъ ненужную тряпку. Мы не болѣе, какъ черви въ глазахъ дворянъ; но имъ еще не удалось окончательно раздавить насъ…

— Успокойся, жалобы ни къ чему не ведутъ, сказалъ твердый и ласковый голосъ за спиной старухи.

Это былъ Бланшаръ, который незамѣтно вошелъ въ комнату.

— Какъ я радъ, что вижу васъ! воскликнулъ графъ Эрбахъ, подавая ему руку.

Приходъ Бланшара былъ особенно пріятенъ для него въ эту минуту, потому что слова Рошфора и Маделены звучали въ его ушахъ, какъ карканье вороновъ надъ могилой несчастной дѣвушки, и вызывали мрачныя картины будущаго.

Но Маделена не обращала вниманія на слова сына и продолжала свои проклятія; вставъ съ мѣста, она подняла исхудалыя руки, какъ будто молила небо о мщеніи.

— Они думаютъ заглушить стоны бѣднаго народа своимъ ликованьемъ! проговорила она глухимъ голосомъ, — но голодъ и нищета поднимутся противъ нихъ и сотрутъ съ лица земли. Матери, у которыхъ они отняли дочерей, женщины, которыхъ они лишили чести, соберутся шумной толпой передъ Версальскимъ дворцомъ и потрясутъ воздухъ своими бѣшеными криками…

Издали послышался глухой шумъ, какъ бы въ отвѣтъ на слова старухи.

Бланшаръ отворилъ окно. Изъ сада Тріанона поднимались ракеты и огненные шары и разлетались разноцвѣтными звѣздами въ тихомъ вечернемъ воздухѣ.

— Ты слышишь, они кричатъ: «да здравствуетъ король и королева!» сказалъ Бланшаръ, обращаясь къ своей матери.

Старуха поправила свои сѣдые волосы, выбившіеся изъ-подъ чепца, и молча сѣла въ свое кресло.

— Я оставилъ вашего друга въ саду, многоуважаемый графъ, продолжалъ Бланшаръ. — Мое общество было для него лишнимъ, потому что онъ встрѣтилъ тамъ даму въ маскѣ, которая, сказавъ ему нѣсколько словъ, взяла его подъ руку. Впрочемъ, онъ обѣщалъ зайти къ вамъ, прежде чѣмъ отправиться въ Люсьеннъ.

— Я подожду его.

— Давно не бывало здѣсь такого блестящаго праздника. Говорили, что королева сама поведетъ своего брата по нѣкоторымъ освѣщеннымъ аллеямъ. Тѣмъ не менѣе, иностранцы, хотя и восхищаются всѣмъ этимъ великолѣпіемъ, но, повидимому, не одобряютъ его.

— Почему вы такъ думаете?

— Я вывелъ это заключеніе изъ словъ г-на Бухгольца. «Вы, французы», сказалъ онъ мнѣ, «должно быть очень богаты, если вашъ король можетъ сжечь въ одинъ день столько денегъ. Нашъ старый Фридрихъ никогда бы не устроилъ такой иллюминаціи въ видахъ экономіи! Мы — бѣдный народъ». Говорятъ, вашъ императоръ выразился въ томъ же духѣ.

— Вы не должны удивляться этому: нашъ императоръ философъ, онъ равнодушно относится къ удовольствіямъ и мечтаетъ о томъ, чтобы заслужить хорошую славу въ потомствѣ. Что же касается Бухгольца, то онъ во всемъ подражаетъ своему королю и десять разъ повернетъ каждый талеръ, прежде чѣмъ истратитъ его. По моему мнѣнію, нельзя строго осуждать вашу молодую королеву — кто не веселится въ ея годы! Помните ли вы, Бланшаръ, ту осень, которую мы провели съ вами въ Таннбургѣ? Какія веселыя празднества устраивали тогда, какія иллюминаціи! Но это не мѣшало и серьезнымъ занятіямъ: мы дѣлали наблюденія надъ неподвижными звѣздами, обращеніемъ планетъ, собирались летать по воздуху…

— Но чѣмъ все это кончилось? спросилъ Бланшаръ, и въ его задумчивыхъ глазахъ, обращенныхъ къ ночному небу, блеснули слезы.

— Насъ постигла почти та же участь, какъ знаменитаго Икара, который хотѣлъ подняться къ солнцу на восковыхъ крыльяхъ! возразилъ графъ Эрбахъ, подходя къ открытому окну, у котораго стоялъ Бланшаръ. — Икаръ представляетъ собою наглядный примѣръ смѣлаго изобрѣтателя, сброшеннаго съ высоты въ тотъ самый моментъ, когда онъ надѣялся достигнуть цѣли своихъ стремленій. Но у насъ крылья только помяты, а не сломаны. Я убѣжденъ, что умъ человѣческій долженъ одержать верхъ надъ суевѣріемъ и подчинить себѣ силы природы. Многое, что кажется теперь несбыточной мечтой, станетъ впослѣдствіи дѣломъ обыкновеннымъ. Развѣ вы сами не увѣрены въ этомъ, Бланшаръ? Неужели вы отказались отъ своей любимой мысли и, употребивъ столько усилій и труда на осуществленіе ея, пришли къ печальному выводу, что человѣкъ будетъ вѣчно прикованъ къ землѣ?

— Нѣтъ, я не думаю этого; но я почти потерялъ надежду открыть силу, которая подняла бы насъ на воздухъ и удержала отъ паденія. Откуда взять крылья, которыя могли бы противостоять притяженію земли, разсѣкать воздухъ и идти противъ вѣтра? Я не болѣе какъ труженикъ, графъ Эрбахъ; у меня нѣтъ даже предпріимчивости Фаэтона или Икара. Мнѣ недостаетъ божественной искры и полета мысли; мой умъ слишкомъ прикованъ къ землѣ, какъ у всѣхъ ограниченныхъ людей…

— Не приходите въ отчаяніе, Бланшаръ. Вы еще молоды. То, что сегодня не удается вамъ, можетъ быть найдено завтра, благодаря новымъ изысканіямъ. Только путемъ долгихъ опытовъ изобрѣтатель достигаетъ цѣли…

— Если бы это изобрѣтеніе удалось мнѣ, проговорилъ съ живостью Бланшаръ, — то оно произвело бы переворотъ въ мірѣ, уничтожило границы государствъ и сдѣлало бы человѣка полнымъ властелиномъ надъ моремъ, землей и небомъ! Если бы мы научились плавать по воздуху, то развѣ могла бы существовать война, насиліе надъ отдѣльными людьми?.. Вы смѣетесь, но эти мечты поддерживаютъ меня въ тяжелыя минуты жизни. Подчасъ я завидую моей бѣдной сестрѣ, что ея душа, освобожденная отъ земныхъ оковъ, можетъ свободно переноситься отъ звѣзды къ звѣздѣ. Неужели эти свѣтящіеся шары всегда останутся для насъ необъяснимой загадкой и мы напрасно будемъ стремиться къ нимъ!..

Старая Маделена, сложивъ руки, слушала своего сына съ напряженнымъ вниманіемъ, изъ боязни проронить одно слово, хотя многое было непонятно ей.

Бланшаръ и графъ Эрбахъ стояли въ это время у открытаго окна и смотрѣли на безоблачное звѣздное небо, въ необъятной глубинѣ котораго блестѣли звѣзды. Оба они переживали одну изъ тѣхъ минутъ высокаго нравственнаго наслажденія, когда человѣкъ отрѣшается отъ всего земнаго и мысленно уносится въ другой, лучшій міръ, чуждый мелкихъ заботъ и волненій. Только люди идеи, поэты и изобрѣтатели могутъ испытывать подобныя минуты; онѣ съ избыткомъ вознаграждаютъ ихъ за всѣ не осуществившіяся надежды и попытки…

Въ это время Фрицъ Бухгольцъ находился въ толпѣ, наполнявшей главныя аллеи сада Тріанона. Онъ чувствовалъ себя въ нѣсколько возбужденномъ состояніи, которое составляло рѣзкую противоположность съ его обычной.разсудительностью.

Съ нимъ были двѣ дамы — графиня Дюбарри и Корона Турмъ онъ шелъ съ ними подъ руку и долженъ былъ, по требованію графини, называть ихъ вымышленными именами — Жанетой и Манонъ. Разговоръ неособенно затруднялъ его, потому что онъ и прежде былъ знакомъ съ французскимъ языкомъ, а теперь еще больше освоился съ нимъ, послѣ шестимѣсячнаго пребыванія въ странѣ. Но его приводила въ смущеніе бѣглость, съ какой графиня Дюбарри объяснялась на простонародномъ парижскомъ жаргонѣ. Она громко хохотала надъ стараніями Бухгольца употреблять самыя изысканныя выраженія и обороты и прерывала его утонченныя рѣчи словами, которыя явно показывали ея близкое знакомство съ уличной жизнью Парижа. Хотя графиня Дюбарри разсказывала ему въ общихъ чертахъ о своей молодости, но онъ считалъ это басней и не могъ понять, откуда она могла узнать такія грубыя выраженія и почему употребляла ихъ съ такимъ удовольствіемъ.

Ему и въ голову не приходило, что графиня прогуливается съ нимъ по запрещеннымъ ей аллеямъ. Когда король и королева позволили ей вернуться въ Люсьеннъ изъ монастыря, куда она была сослана послѣ смерти Людовика XV, то эта милость была оказана съ условіемъ, чтобы она никогда не являлась въ Версаль. Но тѣмъ сильнѣе было желаніе Жанны Дюбарри увидѣть снова ея потерянный рай, гдѣ она столько лѣтъ была божествомъ. Слухи о блестящихъ празднествахъ, которыя устраивала молодая королева, объ улучшеніяхъ въ саду Тріанона и новыхъ постройкахъ подстрекали ея любопытство. До сихъ поръ боязнь изгнанія удерживала ее въ границахъ благоразумія; но не побывать на праздникѣ, который давался въ честь императора, было выше ея силъ. Она рѣшилась переодѣться въ костюмъ дѣвушки изъ мѣщанскаго сословія, надѣть на лицо полумаску и побывать въ Версалѣ, несмотря на запрещеніе. Старый Клеманъ, которому она сообщила о своемъ опасномъ намѣреніи, посовѣтовалъ ей взять съ собой какую нибудь молодую дѣвушку, незнакомую съ Версалемъ и дворомъ, которая своими наивными вопросами и замѣчаніями отвлекла бы отъ нея вниманіе толпы. Это предложеніе навело графиню на мысль обратиться къ пѣвицѣ, представленной ей маркизомъ Валь д’Омброне, тѣмъ болѣе, что Корона произвела на нее самое пріятное впечатлѣніе послѣ перваго вечера и еще больше понравилась ей при ближайшемъ знакомствѣ.

Жанна Дюбарри, проводившая время почти исключительно въ обществѣ мужчинъ, была очень довольна встрѣчей съ молодой дѣвушкой, которая ничего не знала объ ея прошломъ, и сердечно привязалась къ ней. Склонность Короны къ романическимъ приключеніямъ встрѣтила полную симпатію въ Жаннѣ; онѣ сошлись въ стремленіи выйти изъ тѣсныхъ рамокъ, полагаемыхъ общественной жизнью. Молодая дѣвушка съ радостью приняла предложеніе своей новой знакомой отправиться въ садъ Тріанона, такъ какъ жаждала вырваться изъ заключенія, въ которомъ держалъ ее маркизъ, несмотря на свою дружбу и отеческую заботливость о ней. Она надѣялась, что скоро наступитъ для нея давно желанная свобода, но ей не хотѣлось упустить праздникъ, о которомъ было столько толковъ.

При другихъ обстоятельствахъ, маркизъ, вѣроятно, отказалъ бы наотрѣзъ въ просьбѣ графини отпустить къ ней на день Корону. Но теперь онъ почти безпрекословно далъ свое согласіе, не подозрѣвая, что онѣ намѣрены отправиться въ Версаль, и вдобавокъ, находился въ самомъ лучшемъ настроеніи духа. Онъ не только получилъ приглашеніе на праздникъ, но еще Марія Антуанета собственноручно написала ему нѣсколько словъ. Это обстоятельство настолько польстило его самолюбіе, что онъ рѣшился отступить отъ своей обычной осторожности. Въ этотъ вечеръ онъ не могъ самъ оберегать свое сокровище и нашелъ всего удобнѣе поручить его графинѣ Дюбарри, въ надеждѣ, что всѣ придворные кавалеры будутъ на праздникѣ и павильонъ Люсьеннъ будетъ пустъ.

Такимъ образомъ, маркизъ, утопая въ океанѣ восторга и удовлетвореннаго тщеславія, отправился въ Тріанонъ. Ему и въ голову не приходило, что въ тотъ самый моментъ, когда Марія Антуанета съ улыбкой представила его въ пріемной залѣ дворца своему августѣйшему брату какъ одного изъ первыхъ знатоковъ музыки, покровительствуемая имъ пѣвица прогуливалась внизу по саду. Какъ ужаснулся бы онъ, если бы увидѣлъ, что она идетъ подъ руку съ честнымъ бюргеромъ, котораго слуги его поколотили нѣсколько недѣль тому назадъ, принявъ за вора!

Обѣ дамы вошли въ садъ, весело разговаривая между собой. За ними слѣдовалъ въ нѣкоторомъ разстояніи Клеманъ съ другимъ слугой. Толпа стояла сплошной массой передъ дворцомъ и храмомъ. Амура, сдерживаемая тѣлохранителями. Никто не рѣшался ослушаться ихъ, такъ какъ королевская власть еще не потеряла тогда своего обаянія. Бѣдняки и плохо одѣтые люди не были впускаемы въ рѣшетчатыя ворота и могли любоваться издали отраженіемъ фейерверка и взлетающими ракетами. Молодая королевская чета считала достаточной милостью съ своей стороны, что позволяла наряднымъ буржуа, ихъ женамъ и дочерямъ смотрѣть на свой праздникъ. Старые придворные находили даже эту уступку народу совершенно лишнею.

Въ саду было столько новаго и любопытнаго для публики, чтоникто не обратилъ вниманія на двухъ прилично одѣтыхъ женщинъ, пробравшихся въ толпу. Но по мѣрѣ того какъ сгущались сумерки, все сильнѣе становилась давка въ тѣнистыхъ аллеяхъ и на лужайкахъ около замка. Появились непрошенные посѣтители въ лохмотьяхъ; одни, пользуясь темнотой, проскользнули въ ворота, другіе перелѣзли черезъ стѣну. Напряженное ожиданіе толпы увеличивалось съ каждой минутой; говоръ и крики становились все громче. Пронесся слухъ, что скоро ихъ величества въ сопровожденіи придворныхъ выдутъ въ садъ, чтобы провести августѣйшаго гостя по главнымъ ярко освѣщеннымъ аллеямъ. Каждый хотѣлъ выдвинуться впередъ, чтобы лучше видѣть шествіе и заявить свои вѣрноподданническія чувства. Произошла сильная давка; хлынувшая толпа отдѣлила графиню Дюбарри и Корону отъ слугъ и увлекла ихъ съ собою. Это обстоятельство неособенно обезпокоило ихъ и само по себѣ не имѣло бы никакого значенія, если бы не подѣйствовало на расположеніе духа Жанны Дюбарри. Какъ странно устроилась вся ея жизнь! Впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ она властвовала въ этомъ самомъ замкѣ; всѣ ея прихоти исполнялись; придворные внимательно слѣдили за выраженіемъ ея лица, изъ боязни навлечь на себя высочайшую немилость. Теперь она сама принадлежала къ числу отверженныхъ. Униженная, въ простомъ платьѣ, стояла она въ толпѣ, чтобы увидѣть счастливцевъ, занявшихъ ея мѣсто. Взятая съ улицы, она опять очутилась на ней! Горькое сознаніе своего паденія и ненависть противъ людей, ухаживавшихъ за нею, пока она была на высотѣ своего величія, и ставшихъ ея злѣйшими врагами въ несчастій, злоба противъ королевы и придворныхъ дамъ, — все это возбудило въ ней глубокое уныніе и гнѣвъ. Но вслѣдъ затѣмъ, по какому то странному противорѣчію, ею овладѣла неожиданно та необузданная и бѣшеная веселость, которая увлекала и отуманивала даже усталаго, равнодушнаго и отупѣвшаго Людовика XV. Дерзко закинувъ назадъ голову, она вмѣшивалась въ разговоръ стоявшихъ возлѣ нея людей, отвѣчала на всѣ шутки и насмѣхалась надъ придворными, возбуждая общій хохотъ своими остротами и мѣткими замѣчаніями.

Сначала шутки графини Дюбарри казались очень забавными Коронѣ, но скоро ею овладѣлъ инстинктивный страхъ, такъ какъ поведеніе ея спутницы шло въ разрѣзъ со всѣми ея понятіями о приличіяхъ. Она сильно покраснѣла подъ маской, когда графиня ударила по плечу какого-то молодаго человѣка, стоявшаго рядомъ съ нею.

— Добрый вечеръ, г-нъ пруссакъ. Дайте руку и будьте моимъ кавалеромъ. Сегодняшній праздникъ устроенъ въ честь иностранцевъ. Если бы вы были прусскимъ королемъ, а я маркизою Помпадуръ, изъ насъ вышла бы славная пара.

Однако, выходка графини на этотъ разъ оказалась гораздо невиннѣе, нежели предполагала Корона. Когда молодой человѣкъ оглянулся, то она сама едва не вскрикнула отъ удовольствія, узнавъ знакомое лицо Фрица Бухгольца. Но она едва успѣла обмѣняться съ нимъ нѣсколькими словами, потому что графиня Дюбарри болтала безъ умолку, и имъ стоило большого труда не отстать другъ отъ друга среди громадной, двигавшейся взадъ и впередъ, толпы. Но тутъ всѣ какъ будто замерли на мѣстѣ отъ ожиданія. Ихъ королевскія величества вышли изъ залы и намѣревались сойти въ садъ по широкой мраморной лѣстницѣ.

Стража принялась еще усерднѣе отгонять народъ, чтобы очистить дорогу для высокопоставленныхъ лицъ.

— Надѣюсь, прекрасный тѣлохранитель, что вы не сгоните съ мѣста двухъ бѣдныхъ дѣвушекъ и скромнаго буржуа! сказала графиня Дюбарри. — Мы не затмимъ вашей королевы; она навѣрно больше обратитъ на себя вниманіе, нежели мы.

Тѣлохранитель засмѣялся и позволилъ графинѣ Дюбарри остаться на мѣстѣ съ ея спутниками.

— Это императоръ Іосифъ, сказала Корона Бухгольцу. — Онъ идетъ подъ руку съ королевой. Какая у нея величественная осанка и какое привѣтливое лицо! Я охотно преклонила бы передъ ней колѣна, если бы меня представили ей.

Графиня Дюбарри пожала плечами и, наклонившись къ молодой дѣвушкѣ, шепнула ей на ухо: — наружность обманчива; я имѣла случай убѣдиться, что она высокомѣрная и злая женщина!

Но Корона не слушала ея и вся превратилась въ зрѣніе. Никогда въ своей жизни не видала она столько блеска, красоты и великолѣпія, такихъ нарядныхъ дамъ и кавалеровъ. Лицо ея разгорѣлось отъ волненія; она не могла долѣе выносить маски и, забывъ всякую предосторожность, сняла ее. Развѣ недостаточно, что она стоитъ въ толпѣ и не выдвинулась впередъ, чтобы привѣтствовать императора? По происхожденію она также принадлежитъ къ этому избранному обществу и могла бы идти въ свитѣ королевы, какъ всѣ эти дамы съ высокой, величественной прической и уборами изъ цвѣтовъ, перьевъ и пестрыхъ птицъ. Она съ особеннымъ вниманіемъ, вглядывалась въ лица придворныхъ кавалеровъ, въ надеждѣ увидѣть между ними графа Эрбаха. Неожиданная встрѣча съ нимъ въ павильонѣ Люсьеннъ наполнила радостью ея сердце и разсѣяла всѣ заботы. Она знала, что ей будетъ неудобно говорить съ нимъ и хотѣла только издали поклониться ему. Но ей не удалось увидѣть его. Шествіе не достигло того мѣста, гдѣ она стояла, а направилось въ противоположную сторону, къ аллеѣ изъ вязовъ, украшенной статуями, бесѣдками, искусственными гротами, на концѣ которой виднѣлся ярко освѣщенный храмъ Амура. Придворные шли сначала попарно, но отъ того-ли, что самъ король нарушалъ порядокъ частыми остановками и расхаживаніемъ взадъ и впередъ, только группа дамъ и кавалеровъ отдѣлилась отъ шествія и осталась на лужайкѣ, смѣясь и разговаривая между собой.

Корона стояла ослѣпленная и отуманенная.

Ее охватило то же ощущеніе, какое она испытывала въ Люсьеннѣ, когда все общество встрѣтило ея пѣніе громкимъ и единодушнымъ одобреніемъ. Всѣ огорченія, какія ей пришлось испытать въ прошломъ, были забыты; свѣтъ казался ей въ эту минуту такимъ блестящимъ и радостнымъ, какъ освѣщенный садъ, сверкавшій передъ ея глазами; она видѣла вокругъ себя только беззаботныя и веселыя лица. Сердце ея усиленно забилось, когда она услышала вдали стройные аккорды музыки. Это былъ оркестръ, скрытый за колоннами храма Амура, который привѣтствовалъ приближеніе королевы и ея гостей.

Совсѣмъ иныя чувства вызвала эта музыка въ душѣ Жанны Дюбарри. Развѣ въ былыя времена ее не встрѣчали такимъ же образомъ? Воспоминанія о прошлыхъ счастливыхъ дняхъ наполнили ея душу: куда дѣвалось веселье — танцы, пѣніе, тѣ люди, которые поклонялись ей? Все это исчезло безслѣдно въ какой-то мрачной бездонной пропасти… Она закрыла лицо рукой, чтобы не видѣть всего, что дѣлалось теперь передъ ея глазами. Все сильнѣе поднималось горестное чувство въ ея душѣ; она прикусила губы, чтобы не заплакать. Никогда въ своей жизни она не желала такъ искренно смерти, какъ въ эту минуту.

— Уйдемте отсюда! сказала она Коронѣ. — Въ саду становится сыро; я озябла…

Корона не слышала этихъ словъ, потому что все ея вниманіе было поглощено дамой, фигура которой показалась ей знакомой. Чѣмъ больше она вглядывалась, тѣмъ сильнѣе становилась ея увѣренность, что это Рената, хотя дама стояла въ тѣни и трудно было различить черты ея лица. Она говорила съ молодымъ человѣкомъ, или вѣрнѣе — слушала его, потому что почти не удостаивала отвѣчать на его слова. Въ это время къ ней подошелъ камергеръ съ докладомъ, что королева желаетъ видѣть ее. Молодой человѣкъ съ неудовольствіемъ отступилъ отъ своей дамы, которая, проходя мимо него, оглянулась въ ту сторону, гдѣ стояла Корона. Былъ ли это обманъ воображенія, или причина заключалась въ своеобразномъ освѣщеніи, только молодая графиня никогда не была такъ поражена идеальной красотой своей бывшей подруги. Она почувствовала къ ней приливъ прежней нѣжности и невольно протянула ей обѣ руки.

Рената не видѣла этого движенія и скоро исчезла въ тѣнистой аллеѣ; но кавалеръ, который такъ долго разговаривалъ съ нею, остался на прежнемъ мѣстѣ и презрительно разглядывалъ стоявшую передъ нимъ толпу. Глаза его остановились на Коронѣ, которая видимо привлекла его вниманіе; онъ быстро перешелъ на другую сторону аллеи, чтобы приблизиться къ ней. Но графиня Дюбарри замѣтила во-время грозившую имъ опасность и, взявъ Корону за руку, увлекла ее съ собой.

— Надѣньте маску, уйдемте скорѣе; мы пропали! сказала она.

Корона безсознательно повиновалась. Обѣ женщины слѣдовали за

Бухгольцемъ, который шелъ впередъ, чтобы очистить имъ дорогу сквозь толпу. Графиня Дюбарри, не объясняя причины своего испуга, умоляла его скорѣе вывести ихъ изъ сада, такъ какъ у воротъ она надѣялась найти наемный экипажъ, въ которомъ онѣ пріѣхали изъ Люсьенна. Она знала каждую тропинку сада и могла безошибочно указать дорогу, по которой имъ нужно было идти; но давка была такъ велика, «что они медленно подвигались впередъ. Нѣсколько разъ толпа увлекала ихъ за собой въ противоположную сторону. Бухгольцъ воспользовался минутной остановкой, чтобы спросить графиню Дюбарри о причинѣ ея безпокойства.

— Насъ преслѣдуютъ! отвѣтила она, робко оглядываясь.

Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ стоялъ господинъ въ придворномъ костюмѣ и смотрѣлъ въ ихъ сторону.

— Кто это? спросила Корона.

— Графъ Арембергъ. Онъ видѣлъ васъ въ Люсьеннѣ. Всѣ придворные боятся его злого языка…

Бухгольцу удалось опять пробраться сквозь толпу съ своими дамами. Наконецъ, послѣ многихъ усилій, они выбрались изъ сада. Но тутъ ихъ ожидало новое препятствіе: всѣ экипажи стояли у другихъ воротъ. Графиня Дюбарри отказалась наотрѣзъ отъ предложенія Бухгольца отыскать ихъ карету, такъ какъ это отняло бы слишкомъ много времени, и притомъ она боялась остаться одна съ Короной. Между тѣмъ, нужно было рѣшиться на что нибудь; каждая лишняя минута могла имѣть печальныя послѣдствія для графини.

— Мнѣ кажется, сказалъ Бухгольцъ, что намъ ничего не остается, какъ отправиться къ Эрбаху; онъ живетъ на площади и навѣрно не откажетъ въ своей помощи, если вы обратитесь къ нему.

— Ведите насъ куда хотите, только уйдемте отсюда, сказала графиня. — Я рада буду отдохнуть немного и избавиться отъ этого господина… Смотрите, онъ стоитъ у воротъ и, вѣроятно, послѣдуетъ за нами, какъ только мы двинемся съ мѣста.

Корона молча пошла за своими спутниками. Они прошли ускореннымъ шагомъ нѣсколько улицъ и достигли площади. Неуклонно, какъ тѣнь, слѣдовалъ за ними Арембергъ.

— Мы скоро будемъ въ безопасности! сказалъ Бухгольцъ, указывая на сосѣдній домъ, гдѣ изъ открытаго окна виднѣлся свѣтъ.

— Остановитесь, молодой человѣкъ! крикнулъ Арембергъ, положивъ ему руку на плечо. — Вы можете отправиться домой и предоставить этихъ дамъ моему попеченію; мнѣ нужно сказать имъ нѣсколько словъ.

Онъ говорилъ высокомѣрнымъ, повелительнымъ тономъ и, казалось, не ожидалъ противорѣчія. Но Бухгольцъ, выведенный изъ терпѣнія упорнымъ преслѣдованіемъ и наглостью молодого графа, грубо оттолкнулъ его руку и замахнулся на него длинной шпагой, которая была спрятана въ его палкѣ и съ которой онъ не разставался со времени своего послѣдняго приключенія у дома маркиза д’Омброне.

— Убирайся прочь! крикнулъ съ негодованіемъ Арембергъ. — Съ которыхъ поръ всякій буржуа позволяетъ себѣ носить оружіе?

— Съ тѣхъ поръ, какъ приходится имѣть дѣло съ такими людьми, какъ вы, отвѣтилъ Бухгольцъ тѣмъ же дерзкимъ тономъ.

— Я тебя проучу, негодяй! воскликнулъ Арембергъ, бросаясь на своего противника съ обнаженной шпагой.

Бухгольцу, вѣроятно, пришлось бы проститься съ жизнью, если бы на криви испуганныхъ женщинъ не явился Эрбахъ. Узнавъ голоса обоихъ противниковъ, онъ бросился между ними.

— Сюда, графъ Арембергъ! воскликнулъ онъ. — Можетъ быть, вы найдете меня болѣе достойнымъ чести сразиться съ вами…

— Это вы, m-eur Поль? замѣтилъ Арембергъ, пожимая плечами съ видомъ удивленія.

— Передъ вами имперскій графъ Павелъ Эрбахъ; онъ желаетъ знать, по какому праву вы позволяете себѣ преслѣдовать по улицамъ прилично одѣтыхъ женщинъ?..

Въ это время старуха Бланшаръ, встревоженная шумомъ, сошла съ крыльца, чтобы пригласить къ себѣ обѣихъ дамъ. Франсуа Бланшаръ шелъ за нею съ фонаремъ въ рукѣ; отблескъ его освѣтилъ фасадъ дома.

Арембергъ опустилъ шпагу и точно пробужденный отъ сна смотрѣлъ на приближавшуюся группу, на домъ и на своихъ противниковъ; смертельная блѣдность покрыла его лицо. Но черезъ секунду онъ овладѣлъ собой и, обращаясь въ Эрбаху, сказалъ вѣжливымъ тономъ:

— Прошу у васъ прощенья, графъ… Я не подозрѣвалъ, что эти дамы и сопровождавшій ихъ молодой человѣкъ пользуются вашимъ особеннымъ покровительствомъ… Надѣюсь, что вы признаете себя удовлетвореннымъ этимъ объясненіемъ.

Графъ молча кивнулъ ему въ знакъ согласія.

Арембергъ еще разъ взглянулъ на домъ, на морщинистое лицо старухи Бланшаръ, освѣщенное мерцающимъ свѣтомъ фонаря, и поспѣшно свернулъ въ сосѣднюю улицу. Въ его походкѣ не было обычной увѣренности; онъ шелъ торопливымъ шагомъ, задумчиво опустивъ голову.

ГЛАВА VI.

Маркизъ Валь д’Омброне переживалъ самый счастливый день въ своей жизни. Всѣ были такъ предупредительны и любезны съ нимъ, что минутами ему казалось, что праздникъ устроенъ въ честь его особы. Онъ снисходительно улыбался на вопросы придворныхъ о прекрасной пѣвицѣ, которая, по слухамъ, была привезена имъ изъ Венеціи, и не считалъ нужнымъ давать имъ какія либо объясненія. Тщеславіе его было удовлетворено. Королева передъ цѣлымъ дворомъ назвала его однимъ изъ первыхъ знатоковъ музыки. Приверженцы Глюка потерпѣли пораженіе, такъ какъ ихъ высокая покровительница, преклоняясь передъ музыкальнымъ вкусомъ маркиза, который былъ поклонникомъ итальянской музыки, признала открыто первенство послѣдней. Но, въ стыду маркиза, мы должны сказать, что въ этотъ знаменательный для него вечеръ онъ былъ довольно равнодушенъ въ славѣ своего соотечественника Пиччини и не колеблясь измѣнилъ бы ему, если бы эта жертва доставила ему доступъ въ концерты Тріанона въ числѣ приближенныхъ Маріи-Антуанеты. Ему было все равно, какія пьесы исполняли на этихъ вечерахъ — итальянскія или нѣмецкія, лишь бы по окончаніи какой нибудь пьесы королева или принцесса Ламбаль спросили его: „что вы думаете объ этомъ, маркизъ д’Омброне?“ Чтобы добиться такой чести, онъ готовъ былъ восхищаться турецкой музыкой и находить въ ней извѣстныя красоты.

Несмотря на свои знанія, богатство и знатное происхожденіе, дававшее ему право занять видное мѣсто среди французскаго дворянства, ему до Сихъ поръ не удавалось играть никакой роли при французскомъ дворѣ. Теперь ему помогъ случай и онъ старался воспользоваться имъ. Хотя онъ поражалъ придворныхъ своимъ чудачествомъ, и они насмѣхались надъ его напыщенными фразами и странными манерами, но всѣ считали его умнымъ и недюжиннымъ человѣкомъ. Онъ скоро сообразилъ, что причина оказаннаго ему почета заключается въ томъ, что кто нибудь расхвалилъ его пѣвицу въ присутствіи ихъ величествъ и королева желаетъ услышать ее.

— Господь все-таки награждаетъ за добрыя дѣла! подумалъ маркизъ.-~Можно ли было ожидать, что бѣдная дѣвушка, найденная мною въ лѣсу, доставитъ мнѣ милость королевы! Corpo di Вассо! Я не даромъ разыгралъ роль сострадательнаго самарянина.

Императоръ Іосифъ былъ также въ наилучшемъ настроеніи духа. Противъ своего обыкновенія, онъ уклонялся отъ всякихъ серьезныхъ разговоровъ о политикѣ и государственныхъ дѣлахъ, такъ какъ они видимо раздражали Марію Антуанету. Она не любила ихъ не потому, чтобы они не интересовали ее, но находила ихъ неумѣстными въ присутствіи своего супруга. Что могъ отвѣчать молодой король на вопросы, которыми осыпалъ его Іосифъ, при своей неопытности въ дѣлахъ и полномъ невѣдѣніи того, что дѣлалось въ его государствѣ? Живость и энергія германскаго императора смущали флегматическаго, лѣниваго Людовика. При одинаковомъ желаніи добра и даже большой заботливости о счастьи отдѣльныхъ лицъ, Людовикъ былъ врагъ всякихъ нововведеній и реформъ, которыми такъ увлекался его зять. Безцеремонное обращеніе Іосифа, его насмѣшки надъ стариной, освященной вѣковымъ обычаемъ, приводили въ смущеніе придворныхъ. Они внимательно слѣдили за выраженіемъ его лица, когда онъ молчалъ и слушалъ другихъ, что случалось съ нимъ довольно часто, и дѣлали свои заключенія.

— Сегодня вулканъ выбрасываетъ только пепелъ! замѣтилъ баронъ Безенваль, указывая на императора, ходившаго поръ руку съ маркизомъ д’Омброне по главной аллеѣ сада.

— Онъ не разстается съ этимъ чудакомъ! сказалъ со вздохомъ старый камергеръ, котораго императоръ не удостоилъ пока ни единымъ словомъ.

Князь Лобковичъ смотрѣлъ совершенно иными глазами на милость императора къ маркизу. Онъ находилъ болѣе приличнымъ, чтобы будущій властелинъ Австріи, по примѣру своихъ предковъ, занимался музыкой, нежели разсуждалъ о переустройствѣ міра съ французскими естествоиспытателями, философами и фантазерами. Лобковичъ уже много лѣтъ пользовался довѣріемъ Маріи Терезіи за услуги, оказанныя имъ государству, и получилъ отъ ея величества почетное порученіе слѣдить за ея сыномъ при версальскомъ дворѣ. Оба они не теряли надежду обуздать страсть Іосифа къ нововеденіямъ и направить его умъ на болѣе невинныя занятія.

— Если бы моя племянница была болѣе веселаго и живого характера, думалъ Лобковичъ, — то она легко могла бы имѣть на него вліяніе. Но женщина, которая ходитъ съ потупленными глазами и имѣетъ видъ монахини, не можетъ привлечь вниманіе молодаго властелина. Нужно воспользоваться временемъ, пока императоръ занятъ бесѣдой съ этимъ чудакомъ, и поговорить съ Ренатой…

Между тѣмъ, бесѣда императора съ маркизомъ была далеко не такого невиннаго свойства, какъ воображалъ Лобковичъ. Императоръ, сказавъ нѣсколько словъ о знаменитомъ соотечественникѣ маркиза, поэтѣ Метастазіо, который жилъ тогда на покоѣ въ австрійской столицѣ, окруженный почестями, незамѣтно свелъ разговоръ на необыкновенную пѣвицу, которая недавно пѣла въ Люсьеннѣ.

— Я сдѣлаю на-дняхъ визитъ графинѣ Дюбарри, продолжалъ Іосифъ, — такъ какъ мнѣ нѣтъ никакого дѣла до мнѣнія версальскаго двора. Можетъ быть, они имѣютъ право сердиться на графиню; но я все-таки считаю ее красивой и знаменитой женщиной. Говоря откровенно, знакомство съ нею несравненно больше интересуетъ меня, нежели съ американскимъ типографщикомъ.

— Ваше Императорское величество, по своему уму и положенію, можетъ не обращать вниманія на предразсудки и пустую болтовню. Но мы, маленькіе люди, должны поневолѣ подчиняться общественному мнѣнію, которое крайне деспотично въ этой странѣ, хотя здѣсь никто не имѣетъ малѣйшаго понятія о музыкѣ. Одна королева составляетъ счастливое исключеніе, потому что она родомъ изъ божественной Вѣны. Римъ, Флоренція, Венеція, императорская Вѣна — единственные цивилизованные города въ цѣломъ мірѣ! Въ нихъ день и ночь раздается музыка и пѣніе…

— Тѣмъ не менѣе, сказалъ улыбаясь Іосифъ, — наша императорская Вѣна не могла привлечь васъ — вы предпочли ей королевскій Парижъ. Или вы, быть можетъ, потому избѣгаете насъ, что, по слухамъ, увезли изъ нашей страны сокровище и чувствуете себя виноватымъ передъ нами?

— Онъ намекаетъ на мою пѣвицу, нужно воспользоваться этимъ случаемъ! подумалъ маркизъ и добавилъ вслухъ: — тотъ, кто находитъ драгоцѣнный камень на дорогѣ, очищаетъ отъ пыли и тщательно шлифуетъ его, не можетъ быть названъ похитителемъ…

— Надѣюсь, вы не намѣрены запереть навсегда найденную вами пѣвицу подъ замокъ.

— Разумѣется, нѣтъ. Я воспиталъ эту дѣвушку не для себя, а для свѣта. Она — жрица Аполлона. Мои предки пріобрѣли славу въ битвахъ; я ищу безсмертія въ другой области. Современемъ скажутъ, что послѣдній потомокъ фамиліи Валь д’Омброне отдалъ все свое состояніе музею Ганганелли, а свѣту подарилъ величайшую пѣвицу.

— Все это дѣлаетъ вамъ честь, мой дорогой маркизъ, но сознайтесь, что свѣтъ слишкомъ долго ждетъ отъ васъ этого подарка.

— Въ этомъ виноваты обстоятельства… Если бы я не боялся утомить вниманіе вашего величества своимъ разсказомъ…

— Вы не знаете меня, — я любопытнѣе всякой женщины! возразилъ съ живостью Іосифъ, свернувъ въ полуосвѣщенную аллею, гдѣ никто не могъ подслушать ихъ. Маркизъ шелъ около него съ сіяющимъ лицомъ, поднимаясь на носки сапогъ, чтобы казаться выше ростомъ.

— Если я говорилъ о драгоцѣнномъ камнѣ, найденномъ на дорогѣ, началъ онъ, — то это былъ намекъ на мѣстность, гдѣ я нашелъ пѣвицу.* Она сидѣла подъ деревомъ въ мрачномъ богемскомъ лѣсу, окруженная скалами, и горько плакала. Когда моя карета поравнялась съ нею, она закричала моему кучеру, чтобы онъ остановился, и спросила его о дорогѣ, такъ какъ заблудилась и не знала, въ какую сторону идти. Услыхавъ ея голосъ, я выглянулъ изъ окна кареты; лицо мое внушило ей довѣріе, а ея безпомощное положеніе глубоко тронуло меня. Я пригласилъ ее сѣсть со мною въ экипажъ, тѣмъ болѣе, что она собиралась въ Нюренбергъ, а мнѣ это было по дорогѣ.

— Значитъ, слухи было справедливы, замѣтилъ Іосифъ, — и вы дѣйствительно увезли ее изъ моего государства.

— Я нашелъ ее на значительномъ разстояніи отъ австрійской границы, отвѣтилъ съ смущеніемъ маркизъ, — а въ Германіи никогда не знаешь, въ чьемъ государствѣ находишься. Моя protégée до сихъ поръ не сказала мнѣ, откуда она родомъ. На ней была одежда бюргерской дѣвушки, но я, глядя на ея изящныя руки и нѣжный цвѣтъ лица, сразу догадался, что она принадлежитъ къ высшему обществу. Какъ честный человѣкъ, я не рѣшился распрашивать ее. По моимъ соображеніямъ, она, вѣроятно, покинула родительскій кровъ изъ-за того, что ее хотѣли принудить къ замужеству. Можетъ ли быть что ужаснѣе этого! Выдать замужъ такую дѣвушку и лишиться ея голоса! Всѣ друзья искусства должны вѣчно благодарить меня, что я помѣшалъ этому преступленію…

— Какъ вы узнали, что ваша protégée такая великая пѣвица?

— Дорогой мы разговорились съ нею, и она сказала мнѣ, что знаетъ итальянскій языкъ и что пѣла иногда итальянскія пѣсни; но я не придалъ этому никакого значенія. Мы пріѣхали въ Нюренбергъ. Отдохнувъ съ дороги, я сидѣлъ въ раздумьѣ и не могъ рѣшить, что я буду дѣлать съ молодой дѣвушкой, которую навязалъ себѣ на шею, — взять ли ее съ собой въ Парижъ, или отправить, куда она пожелаетъ. Корона — такъ зовутъ пѣвицу — оставалась въ это время въ своей комнатѣ. Она, вѣроятно, думала, что я вышелъ изъ дому, потому что кругомъ было тихо, и начала пѣть. Сердце мое затрепетало отъ ея божественнаго пѣнія и душа моя, отрѣшившись отъ земной оболочки, улетѣла на небо. Я отворилъ дверь въ ея комнату и стоялъ передъ нею, не помня себя отъ восторга. Слезы текли по моимъ щекамъ; я не могъ выговорить ни одного слова. „Что съ вами, маркизъ?“ спросила она съ испугомъ. Я и самъ не зналъ, что было со мной въ эту минуту, и вмѣсто отвѣта, я обнялъ ее и нѣжно прижалъ къ своему сердцу. — Хочешь ли ты быть моей дочерью? проговорилъ я наконецъ съ трудомъ. — Мы поѣдемъ въ Парижъ и ты научишься такъ пѣть, что ангелы на небѣ позавидуютъ твоему голосу… „Везите меня, куда хотите, только позволите мнѣ остаться у васъ подъ вашей защитой“, отвѣтила она мнѣ. Вы не можете себѣ представить, какъ осчастливила она меня этими словами… Да, это былъ славный день въ жизни Ипполита Валь д’Омброне!

Іосифъ пожалъ руку своему собесѣднику. — Законъ можетъ осудить васъ, мой дорогой маркизъ, сказалъ онъ; но вы поступили какъ честный и благородный человѣкъ.

Маркизъ поблагодарилъ императора низкимъ поклономъ и продолжалъ свой разсказъ:

— Это случилось въ сентябрѣ прошлаго года. Изъ Нюренберга мы отправились на курьерскихъ, потому что Корона боялась, что ее будутъ преслѣдовать, а я спѣшилъ увезти свое сокровище въ безопасное мѣсто. Мы поселились въ моемъ загородномъ домѣ, который я купилъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ окрестностяхъ Парижа. Съ этого времени я ежедневно давалъ ей уроки пѣнія и посвятилъ ее во всѣ музыкальныя тонкости.. Теперь у ней нѣтъ соперницы въ цѣломъ свѣтѣ. Я скрывалъ ее отъ всѣхъ, пока она не достигла совершенства въ пѣніи. Красота и талантъ — дѣло природы, но искусствомъ она обязана мнѣ, потому что я окончилъ ея музыкальное образованіе…

— Неужели вамъ не приходило въ голову, что родные пѣвицы могутъ вытребовать ее отъ васъ?

— Эта мысль постоянно безпокоила меня; но я не уступилъ бы ее безъ борьбы. Теперь всѣ мои опасенія исчезли, такъ какъ вамъ извѣстна исторія пѣвицы, и ваше величество, вѣроятно, не откажетъ ей въ своемъ высокомъ покровительствѣ.

— Вы можете смѣло разсчитывать на меня, сказалъ Іосифъ. Но во всякомъ случаѣ я долженъ услышать вашу пѣвицу.

Съ этими словами онъ повернулъ въ аллею, гдѣ было все придворное общество, и громко сказалъ, обращаясь къ маркизу:

— Послѣ завтра графъ Фалькенштейнъ надѣется застать васъ дома, многоуважаемый маркизъ.

Валь д’Омброне онѣмѣлъ отъ радости при этихъ словахъ и принялъ позу, исполненную величія и достоинства. Ни одинъ римскій полководецъ во время тріумфа не смотрѣлъ горделивѣе на толпу, нежели онъ на придворныхъ, которые съ удивленіемъ разступались передъ нимъ. Въ самыхъ смѣлыхъ своихъ мечтахъ онъ не ожидалъ такого вознагражденія за свои попеченія о Коронѣ. Неужели и послѣ этого Марія Антуанета не пригласитъ его на свои концерты!..

Іосифъ подошелъ къ королевѣ, стоявшей среди своихъ придворныхъ дамъ на террасѣ, окружавшей храмъ Амура.

— Вы долго бесѣдовали съ маркизомъ, сказала Марія Антуанета, обращаясь къ своему брату. — Не замышляете ли вы съ нимъ новый римскій походъ съ завоевательными цѣлями?

— Нѣтъ, мы, нѣмцы, слишкомъ умны и бѣдны для такого похода. Мы дѣйствительно говорили съ маркизомъ о пріобрѣтеніи, которымъ воспользуются дамы.

— Слѣдовательно, мы должны благодарить графа Фалькенштейна за его долгое отсутствіе, замѣтила улыбаясь принцесса Ламбалль.

— Я не ожидалъ, что мое отсутствіе будетъ замѣчено…

— Вы не сказали намъ, въ чемъ будетъ состоять пріобрѣтеніе, которымъ мы воспользуемся, замѣтила королева.

— Вы можете услышать на своихъ концертахъ пѣвицу маркиза д’Омброне.

— Пѣвицу!.. воскликнула Діана Полиньякъ насмѣшливымъ тономъ.

— Да, и при этомъ замѣчательную музыкантшу! Въ прошломъ году я случайно встрѣтилъ ее въ одномъ богемскомъ замкѣ и даже участвовалъ съ нею въ тріо…

Говоря это, Іосифъ бросилъ задумчивый взглядъ на Ренату, стоявшую въ сторонѣ, между тѣмъ какъ остальныя дамы окружили его, въ надеждѣ узнать нѣкоторыя подробности о таинственной пѣвицѣ, уже нѣсколько дней занимавшей умы празднаго придворнаго общества. Нужна была вся свѣтская находчивость Іосифа, чтобы отклонить вѣжливымъ образомъ сыпавшіеся на него вопросы. Наконецъ, королева вывела его изъ затрудненія, подавъ знакъ церемоніймейстеру, чтобы онъ велъ общество въ малый Тріанонъ. Пока устанавливалось шествіе, Марія Антуанета спросила вполголоса своего брата:

— Вы сказали, что участвовали въ тріо съ прекрасной незнакомкой… Кто былъ третій?..

— Графъ Эрбахъ, сказалъ Іосифъ, подавая ей руку. — Это человѣкъ, богато одаренный отъ природы и съ благороднымъ сердцемъ…

Марія Антуанета нахмурила брови. Она шла молча около своего брата. Сколько разъ онъ читалъ ей наставленія за ея желаніе нравиться, за расточительность, любовь къ нарядамъ и равнодушіе къ серьезнымъ дѣламъ! Развѣ ея веселое легкомысліе было опаснѣе для блага государства, чѣмъ дружба Іосифа съ вольнодумцами въ родѣ графа Эрбаха, которые, по словамъ благочестивой Маріи Терезіи, мечтали о низверженіи церкви и распространяли въ вѣрующей Австріи ересь и масонство.

Марія Антуанета хотѣла все это высказать своему брату, но не находила словъ, чтобы выразить свои мысли, тѣмъ болѣе, что вниманіе ея было отвлечено въ другую сторону. Величественное спокойствіе, съ какимъ процессія сходила съ террасы, было нарушено. Толпа зрителей хлынула въ аллею, несмотря на сопротивленіе стражи; рядомъ съ великолѣпно одѣтыми придворными дамами можно было видѣть дѣвушекъ изъ низшаго сословія въ ихъ маленькихъ чепчикахъ; около вышитыхъ бархатныхъ и шелковыхъ кафтановъ дворянъ появились буржуа въ суконномъ платьѣ. Само собою разумѣется, что „всѣ эти твари“, какъ ихъ назвала одна герцогиня въ разговорѣ съ своимъ кавалеромъ, почтительно уступали дорогу придворному обществу, но одно прикосновеніе Ихъ платья приводило знатныхъ людей въ дурное расположеніе духа. Съ другой стороны, вѣтеръ настолько усилился, что дальнѣйшее пребываніе въ саду не могло доставить никакого удовольствія. Всѣ спѣшили въ замокъ, насколько дозволялъ этикетъ. Тамъ въ теплыхъ, ярко освѣщенныхъ комнатахъ, они были въ безопасности отъ вечерней сырости и близости народа. Прежняя веселость и оживленіе тотчасъ же вернулись къ обществу, какъ только оно очутилось въ знакомой сферѣ внѣшняго блеска, красоты, образованія и аристократическаго происхожденія. У оконныхъ нишъ и у мраморныхъ каминовъ образовались группы; одни подвергали строгой критикѣ праздникъ королевы и осуждали ея снисхожденіе къ народу; другіе защищали ее, доказывая, что нельзя было отказать толпѣ въ ея естественномъ желаніи увидѣть австрійскаго императора. Простота манеръ Іосифа, его человѣколюбіе и дружеское обращеніе съ простымъ народомъ также находили порицателей и защитниковъ въ придворныхъ кружкахъ. Но скоро всѣ эти разговоры замѣнились толками по поводу неожиданной новости, которая быстро разнеслась по заламъ, хотя никто не зналъ, кто первый сообщилъ ее. Слухъ, что Жанна Дюбарри находится въ саду среди зрителей, одинаково поразилъ всѣхъ, и такъ какъ праздные люди бываютъ обыкновенно весьма изобрѣтательны, то всякій, передавая своему сосѣду странное извѣстіе, дѣлалъ свои добавленія. Скоро узнали и всѣ подробности, описывали нарядъ Дюбарри, ея неприличное поведеніе въ толпѣ; толковали о томъ, что ее сопровождалъ какой-то кавалеръ. Дамы были убѣждены, что это былъ графъ Эрбахъ, невѣрный мужъ, деспотъ и атеистъ, отъ котораго набожная Рената должна была искать защиты у королевы. По пріѣздѣ въ Версаль, онъ прежде всего сдѣлалъ визитъ графинѣ Дюбарри, несмотря на ея дурную репутацію, проводитъ время съ заговорщиками и масонами, избѣгая общества людей, занимающихъ равное съ нимъ положеніе въ свѣтѣ. Недаромъ князь Лобковичъ разсказывалъ о немъ такія дурныя вещи!

Особенно перешептывались и перемигивались между собою дамы, произнося вполголоса имя графа Эрбаха и его жены, многозначительно пожимая плечами. Въ этомъ не было ничего новаго для Ренаты, но она хорошо знала придворные нравы, чтобы не видѣть въ этомъ рядъ новыхъ непріятностей. Лицо ея еще болѣе поблѣднѣло подъ легкими румянами, покрывавшими ея щеки сообразно придворной французской модѣ. Въ это время къ ней подошелъ императоръ Іосифъ. Стоявшія кругомъ дамы отступили отъ нихъ, но на такое незначительное разстояніе, что могли слышать весь разговоръ.

— Сядьте, графиня; вы очень блѣдны, сказалъ Іосифъ, взявъ ее за руку и подводя къ креслу. — Если вы ничего не имѣете противъ этого, то позвольте мнѣ быть вашимъ собесѣдникомъ на нѣсколько минутъ.

Въ душѣ Ренаты происходила борьба самыхъ разнообразныхъ ощущеній. Она чувствовала такую слабость, что не въ состояніи была выговорить ни одного слова, хотя онъ стоялъ передъ нею и видимо ждалъ отвѣта.

Лобковичъ наблюдалъ за ними издали и торжествовалъ, въ убѣжденіи, что Іосифъ вновь увлечется красотой его племянницы, а она не въ состояніи будетъ противиться ему по своей безхарактерности.

Въ сосѣдней комнатѣ заиграла музыка. По желанію королевы, сестра короля Елизавета должна была протанцевать минуэтъ съ юнымъ герцогомъ Ноалль. Слуги ходили неслышными шагами между рядами зрителей, разнося десертъ.

Въ залѣ водворилась такая тишина, что придворныя дамы надѣялись не проронить ни одного слова изъ разговора императора съ Ренатой. Но ожиданіе ихъ было обмануто, потому что Іосифъ обратился къ своей соотечественницѣ на нѣмецкомъ языкѣ.

— Я желалъ бы знать, сказалъ онъ, — вспоминаете ли вы когда нибудь о нашей милой Австріи?

— Могу-ли я забыть ее! возразила Рената. — Съ нею связано воспоминаніе о веселой молодости. Мы можемъ видѣть много красотъ природы, наслаждаться счастьемъ, но у каждаго человѣка одна молодость и одно отечество; ничто не замѣнитъ ихъ.

— Но вы, тѣмъ не менѣе, разстались съ своимъ отечествомъ!

— Это случилось не по моей волѣ, отвѣтила она, печально опустивъ голову.

— Простите меня; я, кажется, неосторожно прикоснулся къ незажившей еще ранѣ… Нравится ли вамъ жизнь при французскомъ дворѣ?

— Ея величество королева такъ милостива ко мнѣ, что я постоянно спрашиваю себя, чѣмъ я заслужила ея благоволеніе. Я пріѣхала въ Парижъ въ такомъ тяжеломъ нравственномъ состояніи, что явилась ко двору только для того, чтобы исполнить свою обязанность, какъ подданная вашего императорскаго дома. Королева привѣтливо встрѣтила меня и пожелала, чтобы я осталась при ней, хотя мое общество ничего не можетъ доставить ей, кромѣ скуки.

— Королевѣ, при ея живомъ и непостоянномъ характерѣ, очень важно имѣть при себѣ существо, которое никогда не теряетъ спокойствія и присутствія духа и во всѣхъ своихъ поступкахъ показываетъ примѣръ приличія и нравственности.

— Ваше величество слишкомъ мало знаете меня и потому преувеличиваете мои достоинства. Если на солнцѣ находятъ пятна при внимательномъ наблюденіи, то тѣмъ болѣе люди должны имѣть свои слабости.

— Вы совершенно правы. Мнѣ, напримѣръ, несовсѣмъ понятна грусть, которую я вижу на вашемъ лицѣ, многоуважаемая графиня. Я невольно спрашиваю себя: возможно ли при красотѣ и молодости отказаться отъ всякихъ надеждъ и дойти до состоянія полнаго самоотреченія? Если вы приходите въ отчаяніе потому, что не исполнилось извѣстное желаніе, или порвалась какая нибудь душевная струна отъ неосторожнаго прикосновенія, то что должны испытывать люди въ бѣдности и старости? Королева представляетъ съ вами полный контрастъ но своему веселому и беззаботному характеру и можетъ въ свою очередь оказать на васъ благотворное вліяніе. Вы видите, а не льщу вамъ. Я знаю по собственному опыту, какъ иногда бываетъ полезна откровенная рѣчь честнаго человѣка. Вашъ мужъ особенно привязалъ меня къ себѣ своею искренностью.

— Мой мужъ! пробормотала Рената беззвучнымъ голосомъ.

— Простите, что я осмѣливаюсь упоминать о немъ. Одно имя графа Эрбаха приводитъ здѣсь всѣхъ въ негодованіе. Причина — самая простая: они знаютъ по слухамъ половину того, что было въ дѣйствительности, а остальное дополняютъ ложью.

Яркій румянецъ выступилъ на щекахъ Ренаты при этихъ словахъ; она съ живостью повернула голову къ своему собесѣднику.

Іосифъ улыбнулся. — Какъ вы ни стараетесь скрывать это, сказалъ онъ, — но вы все-таки относитесь съ сердечнымъ участіемъ къ вашему мужу… Я знаю, что онъ навлекъ на себя немилость моей сестры своимъ визитомъ въ Люсьеннъ къ графинѣ Дюбарри; но никто не потрудился узнать причины этого посѣщенія. Графиня привезла къ себѣ въ домъ безпомощнаго раненаго человѣка, котораго она нашла лежащимъ на большой дорогѣ, и ухаживала за нимъ, какъ родная сестра. Этотъ господинъ другъ графа Эрбаха, который отправился въ Люсьеннъ, чтобы видѣться съ нимъ. Неужели онъ не долженъ былъ поблагодарить графиню за ея великодушный поступокъ! Мнѣ кажется, что каждый сдѣлалъ-бы то же самое на его мѣстѣ… Я разсказываю это вовсе не съ тою цѣлью, чтобы оправдать графа въ вашихъ глазахъ. Вы имѣете, вѣроятно, болѣе серьезныя причины къ неудовольствію, и я не смѣю касаться ихъ. Но этотъ незначительный фактъ достаточно показываетъ, какъ ложно судимъ мы о людяхъ и, обращая вниманіе на внѣшнюю сторону ихъ дѣйствій, не считаемъ нужнымъ доискиваться ихъ причинъ.

— Можетъ быть, меня особенно сблизило съ графомъ то обстоятельство, что изъ всѣхъ извѣстныхъ мнѣ людей никто болѣе его не подвергался клеветѣ и несправедливымъ нареканіямъ. Въ этомъ наша судьба имѣетъ много общаго. Конечно, мы оба одинаково неправы, прокладывая насильственно новую дорогу и зажигая огонь тамъ, гдѣ люди привыкли къ ночной тьмѣ. Но тѣмъ естественнѣе должны мы искать поддержки другъ въ другѣ. Я благославляю странный случай, который свелъ меня съ нимъ…

Рената измѣнилась въ лицѣ. Не намѣренъ ли императоръ упомянуть о карнавалѣ въ Венеціи и о встрѣчѣ съ нею въ церкви Santa Maria? Тогда, въ безсонную ночь, поссорившись съ мужемъ, она не рѣшилась назвать ему имя человѣка, образъ котораго такъ упорно преслѣдовалъ ее, дѣйствуя на ея разгоряченную фантазію. Шумъ шпагъ подъ ея окномъ пробудилъ ее отъ легкой дремоты; приподнявъ занавѣсъ окна, она увидѣла двухъ мужчинъ на ступеняхъ, ведущихъ къ каналу, съ оружіемъ въ рукахъ. Обезумѣвъ отъ ужаса, она бросилась на балконъ и наклонилась надъ мраморной балюстрадой. Но все было тихо; по водѣ скользила одинокая гондола, которая быстро удалялась отъ берега. Она успокоила себя тѣмъ, что все это не имѣло никакого отношенія къ ней. Но теперь сердце ея замерло отъ страха: не встрѣтилъ ли императоръ ея мужа въ Венеціи? Не объяснитъ ли онъ ей значеніе этого поединка, прерваннаго безъ всякой видимой причины?

Но Іосифъ не коснулся этихъ тяжелыхъ для нея событій и она могла спокойно выслушать его разсказъ. Бѣгство Короны, о которомъ она знала со словъ дяди, представилось ей въ совершенно иномъ свѣтѣ; никогда личность ея мужа не казалась ей такой благородной и великодушной, какъ въ эту минуту. Воображеніе рисовало ей знакомый замокъ на высокой горѣ, скрытый въ темной зелени вѣковыхъ сосенъ. Неужели ей никогда не суждено болѣе увидѣть его и она должна навсегда проститься съ счастьемъ? думала она съ отчаяніемъ въ сердцѣ.

Въ это время музыка въ сосѣдней залѣ неожиданно замолкла; молодая принцесса окончила минуэтъ.

— Если я разсказалъ вамъ такъ подробно эту исторію, добавилъ — Іосифъ, то съ единственною цѣлью побудить васъ принять участіе въ вашей родственницѣ, Коронѣ Турмъ.

— Развѣ она не въ монастырѣ урсулинокъ въ Прагѣ?

— Нѣтъ! Вмѣсто Короны заперли другую дѣвушку, Гедвигу Рехбергеръ. Отецъ ея измѣннически убитъ; ее держатъ въ тяжеломъ заточеніи изъ упрямства и боязни, что ошибка будетъ открыта. Эта исторія еще больше сблизила меня съ графомъ Эрбахомъ; я считаю себя оскорбленнымъ въ его лицѣ; причиняя ему сердечное огорченіе, задѣваютъ и меня.

— Надѣюсь, что графъ Эрбахъ не считаетъ меня причастной къ этому дѣлу? произнесла Рената глухимъ голосомъ.

— Разумѣется, нѣтъ! Я могу поручиться въ этомъ! возразилъ съ живостью Іосифъ, довольный тѣмъ, что ему удалось разсѣять недоразумѣніе, существовавшее между супругами.

Рената встала, чтобы перейти въ сосѣднюю залу изъ боязни, что королева замѣтитъ ея долгое отсутствіе.

Іосифъ задумчиво смотрѣлъ на нее.

— Вы не можете видѣть себя, графиня Рената; но въ эту минуту вы имѣете такое-же выраженіе лица, какъ тогда въ церкви de’Frari. У васъ глаза моей Изабеллы… Зачѣмъ суждено вамъ напоминать мнѣ о невозвратно потерянномъ счастьи!..

Королева появилась въ дверяхъ; Іосифъ пошелъ ей на встрѣчу, сдѣлавъ легкій поклонъ Ренатѣ.

ГЛАВА VII.

Давно уже праздные и любопытные люди въ Версалѣ не имѣли столько пищи для безконечныхъ разсказовъ и предположеній. Театральныя новости, фернейскій философъ, американцы, отошли на задній планъ и уступили мѣсто толкамъ о загадочномъ появленіи графини Дюбарри, которые тѣмъ болѣе усилились, что королева отдала строгій приказъ не касаться этого непріятнаго для нея происшествія. Придворные перешептывались и переговаривались между собою, какъ будто дѣло шло о тайномъ заговорѣ или вооруженной помощи американцамъ, которая должна была остаться тайной для англійскаго посланника, лорда Сеймура. Одинъ графъ Арембергъ исполнилъ приказаніе королевы и былъ молчаливѣе всѣхъ, хотя могъ сообщить самыя вѣрныя извѣстія о случившемся. У него былъ такой пасмурный и недовольный видъ, что его друзья единогласно рѣшили, будто онъ проигралъ большую сумму въ карты или потерпѣлъ неудачу въ любви. Между тѣмъ, причина его угрюмости была совсѣмъ иная. Уходя съ площади, онъ твердо рѣшился послать на слѣдующее утро вызовъ графу Эрбаху. Какое значеніе могла имѣть для него дуэль? до сихъ подъ онъ выходилъ на поединокъ въ такомъ-же веселомъ настроеніи духа, какъ на праздникъ, и на всѣхъ, въ которыхъ ему приходилось участвовать, счастье было постоянно на его сторонѣ. Но теперь онъ впервые испыталъ незнакомое для него чувство страха; пугало ли его новое свиданіе съ графомъ Эрбахомъ, или ему представлялось нѣчто другое, что наводило его на мысль о смерти? Онъ провелъ безсонную ночь и рѣшилъ отказаться отъ поединка, чтобы найти другіе способы мести. Только мучительныя страданія и медленная гибель ненавистнаго человѣка могли удовлетворить его. Онъ не задавалъ себѣ вопроса о причинахъ своей ненависти, но у него на сердцѣ лежалъ тяжелый гнетъ и онъ думалъ отдѣлаться отъ него уничтоженіемъ графа Эрбаха.

Въ это время въ Версалѣ праздникъ слѣдовалъ за праздникомъ; веселыя аркадскія игры костюмированныхъ придворныхъ дамъ и кавалеровъ не могли быть нарушены злобой единичной личности. Никто не думалъ о печальной будущности; если иногда и слышался голосъ Кассандры, какъ нѣкогда въ Троѣ, и Жоселенъ Рошфоръ изрекалъ свои пророчества, то они не производили никакого впечатлѣнія, потому что въ Версалѣ всѣ считали виконта сумасшедшимъ.

Въ небольшомъ замкѣ маркиза Валь д’Омброне, въ окрестностяхъ Буживаля, шли дѣятельныя приготовленія къ ожидаемому посѣщен!» германскаго императора. Хотя замокъ по своей оригинальной архитектурѣ и изящному убранству могъ удовлетворить самый прихотливый вкусъ, но дворецкій тѣмъ не менѣе былъ заваленъ работой, такъ какъ все нужно было вычистить и исправить заново. Всѣмъ было извѣстно, что императоръ желаетъ сохранить строгое инкогнито и что почетъ, который ему оказывали при посѣщеніи публичныхъ зданій, скорѣе раздражалъ его, нежели доставлялъ удовольствіе. Въ виду этого маркизъ, не смотря на свою любовь къ роскоши и тщеславное желаніе блеснуть своими архитектурными познаніями, долженъ былъ поневолѣ отказаться отъ своей первоначальной мысли построить большую тріумфальную арку у входа въ замокъ. Послѣ Долгихъ колебаній, онъ рѣшилъ только украсить ворота гирляндой изъ листьевъ, среди которой подъ лавровой вѣткой была сдѣлана надпись изъ цвѣтовъ: «Josepho secundo, principi optimo maximo».

Эта надпись потребовала глубокихъ соображеній со стороны маркиза, который былъ такъ занятъ ею и разными другими заботами, что въ сущности былъ очень доволенъ, что Корона пожелала провести утро въ Люсьеннѣ. Ея отсутствіе избавляло его отъ лишней помѣхи; вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ надѣялся, что неожиданность благодѣтельно подѣйствуетъ на ея талантъ и что она будетъ пѣть съ такимъ же неподражаемымъ совершенствомъ, какъ въ Нюренбергѣ.

Эта надежда могла не осуществиться, но маркизъ оказывалъ большую услугу Коронѣ, оставляя ее въ Люсьеннѣ, гдѣ она могла на свободѣ предаться своимъ воспоминаніямъ о прошломъ вечерѣ. Праздникъ королевы, бѣгство изъ саду, неожиданное свиданіе съ графомъ Эрбахомъ — такъ занимали ее, что въ разговорахъ съ своей новой пріятельницей она постоянно говорила объ этомъ, припоминая разныя подробности.

Графъ Эрбахъ и Бухгольцъ проводили ихъ изъ дома Бланшара въ Люсьеннъ. Обѣ женщины едва обмѣнялись съ ними нѣсколькими словами во время дороги, такъ какъ все еще находились подъ впечатлѣніемъ грозившей имъ опасности, которая могла имѣть печальныя послѣдствія для графини Дюбарри. Эрбахъ не могъ подавить въ себѣ непріятнаго ощущенія при видѣ усилившейся дружбы Короны съ графиней. Онъ заботился не о себѣ и былъ чуждъ всякихъ предразсудковъ, когда дѣло касалось его лично, но его безпокоила судьба молодой дѣвушки. Если случай или страсть заставятъ женщину выйти изъ тѣсныхъ рамокъ ея положенія, то въ большинствѣ случаевъ возвратъ къ прошлому становится для нея невозможнымъ. Пройдетъ много времени, прежде чѣмъ она найдетъ необходимое равновѣсіе въ круговоротѣ свободной жизни, избранной ею. До сихъ поръ всѣ попытки графа вывести Корону на торный путь и доставить ей приличное положеніе въ свѣтѣ кончались полной неудачей. Онъ не зналъ, какого рода помощь можетъ оказать императоръ въ данномъ случаѣ и угодно ли будетъ королевѣ принять молодую дѣвушку подъ свое покровительство…

Корона была слишкомъ неопытна, чтобы предаваться подобнымъ размышленіямъ. До этого она никогда не слыхала имени графини Дюбарри, а маркизъ д’Омброне отзывался о ней съ уваженіемъ. Поведеніе Жанны въ саду оскорбило ее, но подъ вліяніемъ искренней симпатіи, которую она чувствовала къ своей новой знакомой, ей удалось увѣрить себя, что графиня должна была вести себя такимъ образомъ, чтобы обмануть шпіоновъ. Приключеніе съ Арембергомъ еще болѣе сблизило ихъ. Сколько поводовъ къ откровенности, сердечнымъ изліяніямъ, клятвамъ въ вѣчной дружбѣ, на которыя такъ щедра беззаботная молодежь! Графиня съ своей стороны, изъ боязни, что какое нибудь случайное обстоятельство или неосторожно сказанное слово можетъ набросить на нее тѣнь въ глазахъ Короны, отдала строгій приказъ прислугѣ не впускать никого въ этотъ день за порогъ Люсьенна.

Вечеромъ пріѣхала карета, посланная маркизомъ, и отвезла Корону въ Буживаль. Перемѣны въ домѣ и растерянный видъ маркиза не ускользнули отъ ея вниманія; но она не рѣшилась разспрашивать о причинѣ, такъ какъ ея покровитель приложилъ палецъ ко рту въ знакъ молчанія при первомъ ея возгласѣ удивленія.

На слѣдующее утро тайна обнаружилась. Яркое весеннее солнце разбудило Корону ранѣе обыкновеннаго и привлекло въ садъ. Она знала, что маркизъ никогда не выходилъ утромъ изъ своей комнаты, и потому очень удивилась, когда увидѣла его передъ разукрашенными воротами.

— Превосходно! восхитительно! бормоталъ онъ вполголоса, прижимая руку къ сердцу и дѣлая театральный жестъ къ небу другой рукой. — Что значатъ земныя наслажденія и почести передъ радостнымъ сознаніемъ художника, довольнаго своимъ произведеніемъ!

— Что съ вами, маэстро? спросила Карона, подходя сзади и закрывая ему глаза руками. — Не видите ли вы богиню, сходящую съ облаковъ, какъ тогда въ Нюренбергѣ? Для кого повѣсили вы эти прекрасные вѣнки? Не ожидаете ли вы Антоніо Росси?.. Помните, что вы можете возбудить мою зависть…

— Или, вѣрнѣе сказать, любопытство! возразилъ улыбаясь маркизъ, польщенный именемъ маэтро и освобождаясь отъ ея рукъ. — Что за странное стеченіе обстоятельствъ! Впрочемъ, можно ли удивляться чему нибудь, когда дѣло касается такой божественной пѣвицы, какъ вы, Корона, и ея учителя, маркиза Валь д’Омброне. Подойдите сюда, чтобы солнце не мѣшало вамъ, и почитайте это!

Корона съ удивленіемъ прочла латинскую надпись.

— «Josepho secundo», повторилъ за нею маркизъ. — Не лучше ли было написать: «Josepho ordine imperatorum secundo, humanitate primo?»

— Оставимъ это! возразила Корона. — Къ нашему императору ложно было бы скорѣе примѣнить стихи Расина:

«Dans quelqu' obscurité que le sort l’eût fait naître,

Le monde en le voyant, eût reconnu son maître»…

— Браво! воскликнулъ съ восхищеніемъ маркизъ. — Вы должны сказать ему эти стихи, когда онъ перейдетъ порогъ нашего дома. Только въ позѣ музы, моя дорогая, и съ вѣнкомъ на головѣ. Я видѣлъ въ папскомъ музеѣ статую, которая поразительно похожа на васъ, Корона. Но эти варвары готы отбили ей носъ. Вы будете еще прекраснѣе, потому что вы живое существо и можете пѣть…

Маркизъ остановился, смущенный веселымъ смѣхомъ Короны.

— Не сердитесь! сказала она наконецъ, сдѣлавъ надъ собой усиліе, чтобы казаться серьезной. — Объясните мнѣ, что все это значитъ. Развѣ императоръ обѣщалъ вамъ быть у васъ и разговаривалъ съ вами?

— Очень долго! Онъ назвалъ меня первымъ знатокомъ музыки въ Европѣ, распрашивалъ о васъ и возбудилъ этимъ зависть гордыхъ дамъ Тріанона. Сегодня монархъ будетъ отдыхать отъ заботъ правленія подъ деревьями нашего сада, а вы, Корона, пропоете ему пѣсню мелодичнѣе той, какую пѣли нимфы Виргилія…

— Вы хотите, чтобы я пѣла при императорѣ?

— Его присутствіе не должно стѣснять васъ. Онъ заранѣе очарованъ вами! Если бы вы знали, съ какимъ интересомъ онъ слушалъ меня.

— Неужели вы все разсказали ему, маэстро?

— Онъ потребовалъ этого и я долженъ былъ исполнить его желаніе. Но что съ вами, вы чѣмъ-то встревожены?

— Вы сдѣлали нелѣпость, маэстро… Дай Богъ, чтобы вамъ не пришлось раскаяться. Однако, я пойду одѣнусь, чтобы вы могли похвастаться вашей ученицей! Можетъ быть, въ послѣдній разъ…

Съ этими словами она поспѣшила въ домъ; маркизъ съ удивленіемъ смотрѣлъ ей вслѣдъ.

— Не думаетъ ли она, что императоръ увезетъ ее съ собой въ Вѣну? пробормоталъ онъ съ усмѣшкой. Тѣмъ не менѣе онъ не могъ отдѣлаться отъ опасенія, когда карета Іосифа остановилась у воротъ

Императоръ пріѣхалъ не одинъ; съ нимъ былъ графъ Эрбахъ.

— Что мы будемъ дѣлать съ дѣвушкой? спросилъ онъ Эрбахз, когда они подъѣзжали къ дому. — Мнѣ пишутъ изъ Вѣны, что старый графъ Турмъ лежитъ на смертномъ одрѣ въ Миланѣ. Смерть отца дастъ нѣкоторую свободу Коронѣ и я буду имѣть больше правъ вмѣшаться въ ея дѣла, но вмѣстѣ съ тѣмъ увеличится и моя отвѣтственность.

Графъ Эрбахъ возразилъ, что въ данную минуту онъ не можетъ дать никакого совѣта, такъ какъ вопросъ этотъ требуетъ серьезнаго обсужденія.

Если бы его сердце было менѣе затронуто, то разумъ посовѣтовалъ бы ему поручить Корону покровительству его жены, которая пользовалась безупречной репутаціей. Она лучше чѣмъ кто нибудь могла бы оградить неосторожную, увлекающуюся дѣвушку отъ новаго искушенія и поддержать ее. Но графъ Эрбахъ не напомнилъ императору о своемъ прежнемъ намѣреніи и былъ радъ въ душѣ, что тотъ, повидимому, забылъ о немъ. Его любовь къ Коронѣ приняла эгоистичный характеръ и всѣ другія соображенія отступили на задній, планъ передъ страхомъ потерять любимую дѣвушку.

Маркизъ встрѣтилъ своего гостя въ одеждѣ римскаго патриція, въ которой итальянская знать обыкновенно представлялась папѣ въ высокоторжественные дни. Странный садъ въ стилѣ Людовика XV и еще болѣе вычурныя манеры хозяина и гирлянды цвѣтовъ съ ихъ. высокопарною надписью скоро возвратили Іосифу его хорошее расположеніе духа.

— Богинѣ этого волшебнаго жилища, сказалъ онъ, — трудно будетъ превзойти васъ въ любезности, мой дорогой маркизъ. Она можетътолько усладить нашъ слухъ пѣніемъ. Въ этомъ саду не достаетъ соловья…

Они прошли мимо длиннаго ряда богато одѣтыхъ лакеевъ и вошли въ залу нижняго этажа. Здѣсь Корона должна была торжественно встрѣтить императора, по желанію маркиза, сказать рѣчь и подать лавровый вѣнокъ. Но, увидя графа Эрбаха, она забыла свою роль и преклонивъ колѣна передъ Іосифомъ, проговорила шутливымъ, полуумоляющимъ тономъ:

— Простите меня, ваше величество.

— Наконецъ-то мы поймали эту дикарку, возразилъ улыбаясь императоръ, поднимая молодую дѣвушку. — Вы надѣлали намъ немало хлопотъ, фрейлейнъ. Графы Турмъ всегда отличались упрямствомъ; вы не представляете собой исключенія.

Маркизъ онѣмѣлъ отъ удивленія. Императоръ знакомъ съ его пѣвицей и обращается съ нею, какъ съ знатной дѣвушкой!..

Если бы Ипполитъ Валь д’Омброне могъ взглянуть на себя въ зеркало въ эту минуту, то былъ бы пораженъ сходствомъ своей особы съ классическимъ героемъ венеціанскихъ комедій, осмѣяннымъ и одураченнымъ Панталоне.

Графъ Эрбахъ, видя его смущеніе, взялъ его подъ руку и разсказалъ ему въ короткихъ словахъ исторію Короны, поблагодаривъ за участіе, выказанное имъ молодой дѣвушкѣ.

— Да, онъ спасъ меня! воскликнула Корона, бросаясь неожиданно на шею маркиза. — Вы вправѣ благодарить его, кузенъ. Когда я очутилась въ самомъ несчастномъ положеніи и молила небо о помощи, Господь послалъ мнѣ покровителя изъ глубины лѣса. Я не забуду того, что онъ сдѣлалъ для меня, и никогда не разстанусь съ нимъ!

Маркизъ, всегда строго соблюдавшій кодексъ придворныхъ приличій, въ первую минуту сдѣлалъ надъ собой невѣроятное усиліе, чтобы сохранить присутствіе духа, но слова. Короны настолько тронули его, что слезы полились по его морщинистымъ щекамъ.

— Моя дорогая дочь, проговорилъ онъ сквозь слезы, прижимая Корону къ своему сердцу, — не покидай меня! Какъ отлично устроимъ мы нашу жизнь! Ты будешь пѣть изъ всѣхъ оперъ, отъ Clemenza di Tito и кончая Армидой, и всѣ аріи этого нѣмецкаго варвара Глюка. Я готовъ со всѣмъ помириться, только не лишай меня счастья слышать твой серебристый голосъ и видѣть тебя.

Маркизъ въ эту минуту совершенно забылъ о присутствіи императора. Только теперь, когда ему представилась возможность потерять Корону, онъ почувствовалъ, насколько привязанъ къ ней; одна мысль о разлукѣ казалась ему ужаснѣе смерти. Развѣ она не была его ребенкомъ? Кто имѣлъ на нее болѣе правъ, нежели онъ? Развѣ родители и близкіе своей строгостью не вынудили ее къ бѣгству? Неужели кто нибудь можетъ заставить ее опять вернуться къ нимъ? Онъ считалъ это невозможнымъ и чувствовалъ въ себѣ мужество львицы, готовой защищать свое дѣтище съ опасностью жизни.

Корона поспѣшила прервать трогательную сцену и, вырвавшись изъ объятій маркиза, напомнила ему о присутствіи императора.

Валь д’Омброне окончательно растерялся и, не находя иного средства выйти изъ затрудненія, судорожно схватился за рукоятку своей шпаги.

— Успокойтесь, мой дорогой маркизъ! сказалъ Іосифъ. — Вы сердечно порадовали меня. Мы привыкли видѣть только маски, а не людей, такъ что намъ приходится благодарить тѣхъ, которые являются передъ нами такими, какіе они есть въ дѣйствительности. Позвольте обнять васъ и выразить то глубокое уваженіе, которое я чувствую къ вамъ.

Затѣмъ Іосифъ, чтобы дать маркизу время успокоиться, изъявилъ желаніе осмотрѣть его домъ. Когда они вошли въ музыкальную залу, Корона должна была пропѣть нѣсколько арій; маркизъ аккомпанировалъ ей съ большимъ искусствомъ на фортепьяно. Если она, по его мнѣнію, недостаточно хорошо пѣла, то онъ гнѣвно качалъ годовой и бормоталъ сквозь зубы итальянскія проклятія; при болѣе удачныхъ нотахъ онъ бросалъ торжествующій взглядъ на императора и называлъ Корону какимъ нибудь нѣжнымъ эпитетомъ.

Когда кончилась послѣдняя арія и маркизъ всталъ съ своего мѣста, Іосифъ подошелъ въ Коронѣ и взялъ ее за руку.

— Мнѣ кажется, сказалъ онъ, — что не можетъ быть и рѣчи о томъ, какой путь должна избрать графиня. Кто обладаетъ такимъ талантомъ, тотъ стоитъ внѣ обыкновенныхъ обязанностей, а мы, простые смертные, должны до мѣрѣ возможности уравнять ему путь, чтобы онъ, не сдерживаемый обычными заботами, могъ достичь своей высокой цѣли. Мой дорогой маркизъ, я поручаю вашему покровительству графиню Корону фонъ-Турмъ. Вы были добры къ ней, какъ отецъ, вы заботились о развитіи ея таланта, и поэтому лучше всѣхъ можете вести ее на новомъ избранномъ ею пути. Пусть молодая графиня разовьетъ свои необыкновенныя дарованія; но я позволяю себѣ посовѣтовать ей не задѣвать слишкомъ рѣзко чувства и взгляды людей, близкихъ ей по крови. Въ данномъ случаѣ опять оправдывается мое давнишнее убѣжденіе, что для артистовъ было бы всего лучше, если бы они были совершенно одиноки на землѣ, потому что семейныя узы и отношенія мѣшаютъ свободному развитію таланта. Но все это однѣ мечты. Мы всѣ связаны извѣстными обязательствами. По всякомъ случаѣ, первое, что мы должны сдѣлать, это ввести молодую дѣвушку въ приличное общество, къ которому она принадлежитъ по рожденію. Если вы ничего не имѣете противъ этого, маркизъ, то я желалъ бы сегодня же представить вашу пріемную дочь королевѣ.

— Королевѣ! проговорила Корона съ смущеніемъ. Она не могла дать себѣ отчета, какое чувство было въ ней сильнѣе въ эту минуту — радость или испугъ.

Она осталась наединѣ съ графомъ Эрбахомъ, такъ какъ императоръ и маркизъ вышли въ сосѣднюю комнату.

— Довольны ли вы? спросилъ графъ Эрбахъ.

Лицо его было настолько мрачно, что она, взглянувъ на него, хотѣла отвѣтить: — но вы недовольны этимъ, графъ! но не рѣшилась высказать своей мысли и молча протянула ему обѣ руки.

Онъ заключилъ ее въ объятія и проговорилъ съ усиліемъ:

— Теперь вы увидите Ренату?

— Я разлюбила ее за то горе, которое она причинила вамъ…

Графъ Эрбахъ измѣнился въ лицѣ.

— Что съ вами? спросила Корона.

— Я не могу помириться съ мыслью, что прекрасная звѣзда, которой я поклонялся, опять исчезнетъ изъ моихъ глазъ.

— Но она, быть можетъ, навсегда вышла изъ мрака.

— Вы забываете, Корона, что не мракъ, а солнечное сіяніе дѣлаютъ звѣзды невидимыми.

Между ними было опять нѣчто не досказанное. Рядомъ съ честолюбіемъ и надеждами на блестящую будущность, въ ея душѣ говорило другое чувство, въ которомъ она не могла дать себѣ яснаго отчета. Онъ молчалъ, изъ боязни сказать какое нибудь неосторожное слово, въ которомъ бы ему пришлось раскаяться.

— Графъ Эрбахъ! крикнулъ Іосифъ изъ сосѣдней комнаты.

Они торопливо пожали другъ другу руки и разстались.

Двѣ кареты одновременно выѣхали изъ замка. Въ одной изъ нихъ былъ императоръ съ графомъ Эрбахомъ, въ другой маркизъ и Корона. Передъ ними тянулась большая дорога, освѣщенная яркими лучами весенняго солнца.

Въ это же утро графиня Рената, послѣ продолжительнаго разговора, -простилась съ Маріей Антуанетой и уѣхала изъ Версаля. Королева съ трудомъ удерживалась отъ слезъ при неожиданной разлукѣ съ любимой подругой, но должна была признать важность причинъ, побуждавшихъ Ренату къ отъѣзду.

Разговоръ съ императоромъ произвелъ глубокое впечатлѣніе на молодую женщину при ея тревожномъ нравственномъ состояніи. Душевное спокойствіе, къ которому она стремилась, было окончательно нарушено впродолженіе послѣднихъ дней. Обвиненія, которыя со всѣхъ сторонъ сыпались на ея мужа подъ видомъ состраданія къ ней, злобныя замѣчанія Лобковича, постоянно доставляли ей новыя мученія. Какъ охотно заступилась бы она за своего мужа, но ее удерживала мысль, что всякій могъ сказать ей: «зачѣмъ ушла ты отъ него, если онъ обладаетъ такими рѣдкими качествами?» Слишкомъ поздно поняла она планы своего дяди. Онъ уговорилъ ее бросить мужа въ Венеціи и не подвергать себя оскорбительнымъ подозрѣніямъ въ невѣрности. Она повиновалась, хотя считала себя тогда виноватой, потому что личность императора произвела на нее болѣе глубокое впечатлѣніе, нежели могла позволить ея совѣсть. Это замѣтилъ и Лобковичъ, и теперь, очевидно, хотѣлъ воспользоваться ея прежнимъ увлеченіемъ для своихъ цѣлей. Но старый дипломатъ ошибся въ разсчетѣ и слишкомъ поспѣшно открылъ передъ нею свои карты. Онъ надѣялся ослѣпить ее блестящей ролью, которую она можетъ играть при дворѣ императора, но только возбудилъ въ ней глубокое недовѣріе и отвращеніе къ своимъ корыстнымъ цѣлямъ. Она должна была сказать себѣ: не для твоего счастья и душевнаго спокойствія, а ради своей личной выгоды, онъ оторвалъ тебя отъ мужа. Какъ осмѣливается онъ отождествлять ея вѣру и преданность церкви съ своими личными желаніями? Она принесла въ жертву свою любовь къ мужу въ интересахъ церкви, но не могла помириться съ мыслью, что она должна выказывать лицемѣрную любовь къ императору, къ которому въ данную минуту ничего не чувствовала, кромѣ уваженія.

Іосифъ разоблачилъ передъ нею планы враговъ ея мужа. Она убѣдилась изъ его словъ, что ея собственная репутація сильно пострадала въ послѣдніе мѣсяцы. Ея дружба съ дядей давала поводъ думать, что она одобряетъ тѣ мѣры, какія были приняты противъ графа Эрбаха. Она не протестовала противъ нихъ и сама должна была считать себя виноватой передъ судомъ высшей нравственности. Но развѣ причины, которыя заставили ее разстаться съ графомъ Эрбахомъ, давали право другимъ нападать на него! Она съ ужасомъ пришла къ сознанію, что побужденія ея сердца были невѣрно объяснены людьми, мнѣніемъ которыхъ она дорожила болѣе всего на свѣтѣ. Факты были на-лицо, и могла ли она удивляться, если графъ Эрбахъ ненавидитъ ее, какъ своего врага, и презираетъ, какъ женщину, которая ради мести не останавливается передъ насиліемъ. Какъ должна была огорчить его печальная участь Гедвиги, смерть Рехбергера!.. Между тѣмъ, она не выказала ни малѣйшаго участія къ его горю, не написала ни одного слова утѣшенія. Графиня Дюбарри приняла къ себѣ въ домъ несчастнаго раненаго, найденнаго на улицѣ, даже не спрашивая его имени, а она, благочестивая, добродѣтельная Рената, не сдѣлала ни одного шага, чтобы защитить человѣка, котораго она нѣкогда любила всѣми силами своей души и продолжаетъ любить и до сихъ поръ. Неужели она, которая такъ гордилась своей высокой нравственностью, должна признать надъ собой превосходство падшей, всѣми презираемой женщины!

Первою ея мыслью было отправиться въ Прагу, чтобы освободить изъ заточенія несчастную Гедвигу. Въ ней проснулась такая лихорадочная энергія, что ея дядя, послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ попытокъ отговорить ее, сказалъ ей съ сардонической улыбкой: «Дѣлай, какъ хочешь, дитя мое! Считаю лишнимъ давать тебѣ какіе либо совѣты, такъ какъ знаю заранѣе, что ты не послушаешь меня!» Дѣйствительно, противорѣчить ей значило потерять всякое вліяніе на нее, а князь Лобковичъ былъ слишкомъ опытенъ, чтобы сдѣлать такой промахъ. Внезапная рѣшимость Ренаты доказывала отсутствіе твердой воли; онъ видѣлъ немало примѣровъ подобныхъ порывовъ у людей съ слабымъ характеромъ, которые тотчасъ же исчезали и кончались ничѣмъ. Въ этомъ убѣждалъ его и ея поспѣшный отъѣздъ изъ Версаля. Лобковичъ былъ увѣренъ, что присутствіе императора смущаетъ Ренату и что она избѣгаетъ его; это давало ему надежду, что наступитъ день, когда она неожиданно для самой себя очутится въ его объятіяхъ.

Болѣе сильное противодѣйствіе встрѣтила Рената со стороны королевы, которая не хотѣла разстаться съ своей любимицей. Весь гнѣвъ ея обрушился на графа Эрбаха, котораго императрица Марія Терезія называла злымъ геніемъ Іосифа. Его пріѣздъ былъ причиной того горя, какое ей приходилось испытывать теперь. Напрасно Рената старалась опровергнуть эти обвиненія; она принуждена была замолчать, чтобы еще болѣе не разгнѣвать королевы. Наконецъ, мало-по-малу, когда прошелъ первый порывъ гнѣва, настойчивость графини Эрбахъ заставила Марію Антуанету уступить ея желанію.

Но придворнымъ дамамъ пришлось много вынести въ это утро отъ дурнаго расположенія духа ея величества, такъ какъ онѣ ничѣмъ не могли угодить ей. Подойдя къ зеркалу, она нашла безобразнымъ платье, которое сама выбрала за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ; букетъ цвѣтовъ, поднесенный ей графиней Ламбалль, показался ей безцвѣтнымъ и некрасивымъ. Она замѣтила съ досадой, что если приколетъ его къ груди и надѣнетъ на голову соломенную шляпу, то будетъ имѣть видъ молочницы. Но вслѣдъ затѣмъ она приказала подать себѣ соломенную шляпу съ тремя павлиными перьями, и выбравъ нѣсколько цвѣтовъ изъ букета, приколола ихъ къ своему поясу. Дурное расположеніе духа навело ее на мысль сдѣлать прогулку по саду съ своими придворными дамами.

Солнечные лучи просвѣчивали золотистыми искрами сквозь листья кустарниковъ; въ красивыхъ куртинахъ благоухали цвѣты въ пестромъ великолѣпіи красокъ; съ безоблачнаго неба дулъ теплый вѣтеръ и колебалъ вѣтви деревъ. Стройныя женскія фигуры появлялись въ одной аллеѣ и исчезали въ другой; время отъ времени слышался веселый смѣхъ и нарушалъ тишину величественнаго королевскаго сада.

— Полюбуйтесь на нимфъ этого волшебнаго жилища, сказалъ Іосифъ, обращаясь къ графу Эрбаху, когда они сошли съ площадки передъ дворцомъ и повернули въ аллею, гдѣ королева сѣла на скамейку у статуи Аполлона.

— Но между ними есть и жестокія нимфы! подумалъ графъ Эрбахъ, взилянувъ съ участіемъ на Корону, которая шла подъ руку съ маркизомъ. Онъ боялся суровой встрѣчи со стороны королевы не за себя лично, а за беззаботную дѣвушку, ожидавшую этого свиданія съ такимъ радостнымъ нетерпѣніемъ.

Сопровождавшій ихъ камергеръ подошелъ къ группѣ придворныхъ дамъ и обмѣнялся нѣсколькими словами съ принцессой Ламбалль, которая поспѣшила передать его докладъ королевѣ. Марія Антуанета поднялась со скамейки и сдѣлала шагъ на встрѣчу своему брату. На ней было одѣто зеленое платье съ бѣлыми полосками, богато убранное кружевами; къ груди былъ приколотъ зеленый шелковый бантъ, затканный золотыми лиліями, концы котораго развѣвались отъ вѣтра.

Корона, графъ Эрбахъ и маркизъ д’Омброне остановились въ почтительномъ отдаленіи, въ ожиданіи, пока ея величеству угодно будетъ обратить на нихъ вниманіе.

— Я никакъ не ожидалъ, что застану васъ въ саду въ такой ранній часъ — сказалъ Іосивъ, поздоровавшись съ сестрой.

Марія Антуанета цѣлое утро отыскивала предлогъ, чтобы излить на комъ нибудь свое дурное расположеніе духа. Іосифъ явился очень кстати съ своими спутниками. Сердце подсказало ей, что красивая дѣвушка, стоящая подъ деревомъ, — Корона Турмъ, а графа Эрбаха она уже видѣла въ Версалѣ и помнила его наружность. Оба были одинаково ненавистны ей въ эту минуту, потому что изъ-за нихъ ей пришлось разстаться съ Ренатой. Кто приглашалъ ихъ въ Парижъ? Зачѣмъ нарушили они спокойствіе двора своимъ неожиданнымъ пріѣздомъ? — Теперь они явились въ Тріанонъ, въ надеждѣ, что я удостою ихъ милостивымъ взглядомъ, подумала Марія Антуанета съ чувствомъ гордаго самодовольства и рѣшила разыграть передъ ними роль недовольной и оскорбленной королевы.

— Насъ огорчили сегодня, и мы отправились въ садъ для развлеченія, сказала она, обращаясь къ Іосифу. Философы совѣтуютъ искать утѣшенія въ природѣ, если люди сдѣлали намъ зло.

— Разумѣется! но они не совѣтуютъ являться къ алтарю богини съ гнѣвомъ въ сердцѣ, такъ какъ въ противномъ случаѣ природа не доставитъ намъ никакого утѣшенія. Только тотъ способенъ цѣнить уединеніе, кто отказался отъ всѣхъ радостей жизни. Зная веселый характеръ моей сестрицы, я увѣренъ, что бесѣда съ хорошими людьми скорѣе можетъ развлечь ее, нежели таинственный шепотъ листьевъ.

— Вы хотите доставить мнѣ удовольствіе вашимъ обществомъ, Іосифъ. Мнѣ остается только поблагодарить васъ за любезность.

Съ этими словами она бросила высокомѣрный взглядъ на группу, стоявшую подъ кленомъ.

— Я вижу, вы не одинъ. Но, по моему мнѣнію, не стоитъ знакомиться съ новыми людьми.

— Такую же фразу я слышалъ отъ нашего великаго противника, прусскаго короля Фридриха; но я не ожидалъ, что моя сестра, несмотря на молодость, обладаетъ печальною мудростью его лѣтъ. Прошу прощенія у французской королевы, что я на минуту нарушилъ ея мизантропическое настроеніе духа. Господа, которымъ я покровительствую, можетъ быть найдутъ болѣе благопріятный случай представиться ея величеству.

— Я желаю видѣть ихъ, сказала она, съ досадой вставая съ мѣста и сдѣлавъ нѣсколько шаговъ къ дереву, подъ которымъ стояла Корона съ графомъ Эрбахомъ и маркизомъ.

Іосифъ шелъ съ нею рядомъ.

— Я покровительствую этимъ людямъ! сказалъ онъ тихимъ, но рѣшительнымъ голосомъ.

Камергеръ сдѣлалъ знакъ, чтобы они подошли ближе.

Марія Антуанета остановилась; она держала себя величественно, какъ всегда, но въ ея лицѣ не было и тѣни доброты и благоволенія, она прищурила глаза отъ солнца, что придавало ей еще болѣе суровый и строгій видъ.

— Не робѣйте! шепнулъ Іосифъ Коронѣ; затѣмъ, обращаясь къ своей сестрѣ, добавилъ: — позвольте представить вашему величеству талантливую пѣвицу, графиню; Корону фонъ-Турмъ. Надѣюсь, что вы не откажете ей въ своемъ высокомъ покровительствѣ.

Марія Антуанета, не отвѣчая на низкій поклонъ Короны, смѣряла ее взглядомъ съ головы до ногъ. Такъ вотъ соперница ея любимицы! Сравнительно съ Ренатой, Корона показалась ей невзрачна и дурна собой.

— Мы много слышали похвалъ вашему пѣнію, сказала она, — но также много дурнаго о вашихъ приключеніяхъ. Надѣюсь, что находясь при нашемъ дворѣ, вы позаботитесь о возстановленіи вашей репутаціи.

— Я не ожидала, что мои враги успѣли очернить меня въ глазахъ вашего величества, отвѣтила Корона.

— У васъ нѣтъ враговъ между нашими приближенными, графиня, возразила королева высокомѣрнымъ тономъ, и повернувшись къ маркизу, поздоровалась съ нимъ ласковымъ жестомъ руки.

— Кто этотъ господинъ? спросила она вполголоса Іосифа, указывая глазами на Эрбаха.

— Позвольте представить вамъ моего друга, графа Эрбаха, сказалъ Іосифъ.

— Графъ Эрбахъ! воскликнула Марія Антуанета съ видомъ удивленія. — Насъ постоянно увѣряютъ, что Тріанонъ лучше Люсьенна, но графъ повидимому не раздѣляетъ этого мнѣнія.

— Люсьеннъ занялъ меня, какъ любопытная страница изъ исторіи прошлаго; здѣсь я поклоняюсь настоящему и вижу въ немъ всѣ задатки великой будущности.

— Развѣ графъ Эрбахъ такой любитель старины? замѣтила улыбаясь королева.

— Когда солнце будущаго недоступно намъ и ослѣпляетъ своимъ блескомъ, мы невольно обращаемся къ мраку прошлаго.

— Браво! воскликнулъ со смѣхомъ Іосифъ. — Васъ можно поздравить, сестра! Вы превратили этого угрюмаго чешскаго дворянина въ льстиваго придворнаго.

Королева обратилась къ Коронѣ:

— Что вы намѣрены дѣлать съ собой, графиня? спросила она.

— Если ваше величество не измѣнитъ рѣшеніе императора, то я просила бы дозволенія остаться у моего пріемнаго отца, маркиза Валь д’Омброне.

— Я ничего не имѣю противъ этого въ данную минуту. Императоръ между тѣмъ переговоритъ съ вашими родными, чтобы вы имѣли возможность вернуться къ нимъ.

— Она желаетъ вернуться въ Вѣну знаменитой пѣвицей, отвѣтилъ Іосифъ, — и надѣется получить первый лавровый вѣнокъ въ Парижѣ. Она сочла бы его пріобрѣтеннымъ на-половину, если бы вы обѣщали ей свое покровительство.

— Я не знаю, насколько оно можетъ помочь графинѣ; но ради васъ мы готовы забыть прошлое и будемъ милостивы къ ней.

— Позвольте выразить вамъ мою благодарность, ваше величество, отвѣтила Корона. — Если вы будете милостивы ко мнѣ, то это всего скорѣе побудитъ моихъ родныхъ помириться со мною.

— О какихъ родныхъ говорите вы? спросила королева, бросивъ строгій взглядъ на Эрбаха. — Если вы намекаете на графиню Ренату, то эта благородная женщина глубоко огорчена вашимъ поведеніемъ, но, по своей безконечной добротѣ, готова простить всѣмъ, причинившимъ ей горе… Два часа тому назадъ она уѣхала отъ насъ съ твердымъ намѣреніемъ вернуться въ Австрію.

Съ этими словами королева, сдѣлавъ легкій поклонъ посѣтителямъ, направилась къ своему прежнему мѣсту у статуи Аполлона. Она шла медленнымъ шагомъ, какъ бы ожидая, что императоръ пойдетъ за нею; но Іосифъ, подозвавъ къ себѣ маркиза д’Омброне, разговаривалъ съ нимъ вполголоса.

Корона едва удерживалась отъ слезъ, между тѣмъ какъ лицо графа Эрбаха казалось веселѣе обыкновеннаго. Онъ подалъ руку Коронѣ и повелъ ее обратно по аллеѣ, по которой они пришли. За ними шелъ маркизъ и мысленно благословлялъ судьбу, что она избавила его пріемную дочь отъ свиданія съ «богомолкой», какъ онъ называлъ Ренату.

Конецъ второй части.

Часть третья.

ГЛАВА I.

Въ день поминовенія всѣхъ усопшихъ, Григорій Гасликъ, отслуживъ обѣдню, обратился къ своей паствѣ съ грозной проповѣдью, изображая въ яркихъ краскахъ ужасы ада и мученія чистилища, отъ которыхъ бѣдныя души могли быть избавлены только молитвами церкви и заступничествомъ святыхъ. Прихожане Таннбурга были глубоко потрясены пламеннымъ краснорѣчіемъ священника; лица женщинъ приняли печальное и сосредоточенное выраженіе; мужчины молча разошлись по домамъ, не останавливаясь на маленькой площади передъ церковью, гдѣ они обыкновенно собирались послѣ обѣдни для дружеской бесѣды.

Кладбище мало-по-малу опустѣло; только мѣстами стояли группы женщинъ и дѣтей и съ любопытствомъ смотрѣли на Зденко, который сидѣлъ на свѣжей могилѣ своего отца, закрывъ лицо своими широкими руками.

Выла поздняя осень. Быстро падали желтые и красноватые листья съ деревьевъ; чернѣе казалась зелень сосенъ, покрывавшихъ холмъ, на которомъ стоялъ замокъ. По временамъ ярко золотистый лучъ послѣобѣденнаго солнца прорывалъ мглу осенняго воздуха и освѣщалъ деревья, верхнія окна и крышу замка.

Зденко отнялъ руки отъ лица и бросилъ мрачный взглядъ на шиферную крышу замка, которая виднѣлась между вершинами сосенъ, затѣмъ на высокую башню изъ желтовато-сѣраго песчаника, добытаго изъ саксонскихъ горъ. Башня была почти окончена. Не смотря на пророчество священника, ни буря, ни молнія не разрушили ее, и черезъ двѣ-три недѣли графъ Эрбахъ намѣревался праздновать окончаніе постройки. Зденко долго смотрѣлъ на нее мрачнымъ неподвижнымъ взглядомъ. Гнѣвъ и страхъ наполняли его душу. Гдѣ была Гедвига Рехбергеръ? Никто въ замкѣ и въ домѣ священника не могъ дать ему отвѣта на этотъ вопросъ. Когда шли переговоры о поимкѣ бѣглецовъ, дѣвушка была почти обѣщана ему; Гасликъ краснорѣчиво доказывалъ ему, что въ случаѣ смерти отца, Гедвига очутится въ такомъ безпомощномъ положеніи, что не колеблясь приметъ католичество и согласится выйти замужъ за него, какъ самаго богатаго крестьянина въ деревнѣ. Онъ приходилъ въ бѣшенство при одномъ воспоминаніи объ этой исторіи, такъ какъ ему казалось несомнѣннымъ, что онъ разыгралъ роль дурака; пока нуждались въ немъ, за нимъ ухаживали и водили за носъ всевозможными обѣщаніями.

Старикъ Рехбергеръ умеръ, а Гедвига не сдѣлалась его женой; Гасликъ солгалъ, увѣряя его, что графъ держитъ дѣвушку въ своихъ франконскихъ помѣстьяхъ въ качествѣ своей любовницы. Въ концѣ октября графъ Эрбахъ вернулся въ Таннбургъ, но безъ Гедвиги. Сколько ни разспрашивалъ Зденко слугъ, сопровождавшихъ графа въ путешествіи, онъ ничего не могъ узнать о дѣвушкѣ, исчезнувшей такимъ таинственнымъ образомъ.

Въ мрачной и запуганной душѣ крестьянина, Гедвига являлась единственной свѣтлой точкой въ окружавшемъ его туманѣ. Богу угодно было отнять ее у него. Какую пользу принесли его молитвы, посѣщенія церкви, сдѣланныя имъ пожертвованія! Святые приняли его восковыя свѣчи, но не исполнили его просьбы. Страхъ, который, онъ чувствовалъ къ невидимому божеству, еще больше усилился; воображеніе рисовало ему ужасающую картину мученій, ожидавшихъ его въ будущей жизни; въ настоящей онъ видѣлъ только разрушеніе всѣхъ своихъ плановъ и надеждъ. Все это увеличивало его ожесточеніе и доводило до бѣшенства. Смерть отца сдѣлала его самымъ богатымъ крестьяниномъ Таннбурга. Услужливая молва приписывала ему еще большее богатство, нежели то, какое ему досталось въ дѣйствительности; между прочимъ, ходили слухи, что у него скрытъ кладъ подъ яблоней. Когда говорили объ этомъ Зденко, онъ пожималъ плечами и бормоталъ проклятія, называя своихъ сосѣдей завистливыми дураками. Но тѣ же мысли о скрытыхъ горшкахъ съ золотыми и серебряными гульденами приходили ему въ голову, когда онъ сиживалъ цѣлые часы на могилѣ отца, предаваясь мрачному раздумью. Ему казалось, что земля раскрывается и передънимъ блеститъ золото, но вслѣдъ затѣмъ наступало печальное разочарованіе. Когда онъ присматривался ближе, то золото исчезало безслѣдно. Не менѣе мучило его то обстоятельство, что графъ, вернувшись въ замокъ, въ тотъ же день посѣтилъ его умирающаго отца и долго бесѣдовалъ съ нимъ наединѣ. Зденко не хотѣлъ видѣть въ этомъ, фактѣ проявленія человѣколюбія и былъ убѣжденъ, какъ и всѣ другіе крестьяне въ деревнѣ, что между графомъ и старикомъ существуетъ какая-нибудь особенная тайна. Священникъ при своемъ религіозномъ усердіи готовъ былъ отказать умирающему въ миропомазаніи за его близкія сношенія съ еретикомъ, и только мысль лишиться нѣсколькихъ обѣденъ, которыя Зденко закажетъ по своемъ грѣшномъ отцѣ, привела его въ болѣе миролюбивое настроеніе.

Въ деревнѣ давно смотрѣли на Зденко, какъ на угрюмаго и упрямаго человѣка, жестокаго къ бѣднымъ и къ своимъ работникамъ, но послѣ смерти стараго Непомука его стали считать немного помѣшаннымъ. Сосѣди предполагали, что онъ сдѣлался искателемъ клада; молодыя дѣвушки, все еще мечтавшія выйти за него замужъ ради его денегъ, завидовали Гедвигѣ и утверждали, что она свела его съ ума своимъ кокетствомъ. Между тѣмъ, Зденко, не находя нигдѣ покоя, проводилъ цѣлые дни въ лѣсу и на могилѣ своего отца и тщательно избѣгалъ людскаго общества.

Когда кладбище окончательно опустѣло, онъ поспѣшно всталъ съ могилы, застегнулъ на всѣ пуговицы длиннополое воскресное платье и, нахлобучивъ шляпу на взъерошенные волосы, вышелъ изъ ограды.

Между тѣмъ, крестьяне, опомнившись отъ впечатлѣнія утренней проповѣди, мало-по-малу собрались въ шинкѣ и шумно бесѣдовали за стаканомъ вина. Ихъ громкій говоръ и крики непріятно раздавались въ ушахъ Зденко и заставили его ускорить шагъ. Благодаря этому, онъ скоро очутился на большой дорогѣ, ведущей въ сосѣднюю деревню вдоль опушки лѣса, лежащаго въ сторонѣ и отдѣленнаго рвомъ и полемъ. Солнце стояло низко на горизонтѣ; его красноватые лучи просвѣчивали сквозь деревья, лишенныя листьевъ, и казались особенно яркими среди сѣроватаго колорита наступившихъ сумерекъ.

— Это отраженіе пламени чистилища! подумалъ съ ужасомъ Зденко, свернувъ съ дороги съ такой быстротой, что едва не сшибъ съ ногъ пѣшехода, попавшагося ему на встрѣчу. Это былъ Григорій Гасликъ.

— Что ты, ослѣпъ, дуралей? крикнулъ приходскій священникъ сердитымъ голосомъ, схвативъ его за руку. — Налетаетъ на людей, какъ дикій быкъ! Зачѣмъ только Господь даетъ глаза такимъ людямъ! о разумѣ и говорить нечего: его никогда и не было.

— Ваше преподобіе!.. пробормоталъ испуганный Зденко дрожа всѣмъ тѣломъ, какъ будто его поймали на мѣстѣ преступленія.

— Очень радъ, что мнѣ удалось наконецъ увидѣть тебя наединѣ! продолжалъ священникъ тѣмъ же гнѣвнымъ тономъ. — Ты, пріятель, не былъ у меня на исповѣди съ самой Пасхи!.. Ты, вѣроятно, хочешь прямо отправиться въ геенну огненную, съ душой обремененной смертными грѣхами, завистью, гнѣвомъ и лѣнью! Но я, какъ добрый пастырь, отыскиваю пропавшую овцу, чтобы вернуть ее въ стадо. Отвѣчай мнѣ: развѣ такъ ведетъ себя хорошій католикъ, человѣкъ съ порядочнымъ состояніемъ, который долженъ служить для другихъ, примѣромъ благочестія, страха Божія и трудолюбія? а ты вмѣсто этого шатаешься безъ дѣла съ утра до ночи! Неужели ты воображаешь, что Господь не можетъ отнять у тебя гульдены, которые накопилъ твой отецъ? Говорятъ, что ты ведешь богохульныя рѣчи противъ святыхъ и хочешь предаться діаволу… Пойми, оселъ, что ты уже давно въ его власти!

Гасликъ остановился, чтобы перевести духъ и выслушать отвѣтъ крестьянина. Но Зденко упорно молчалъ и только сильнѣе надвинулъ на глаза своею шляпу.

— Что ты, оглохъ, что ли? разразился вновь священникъ. — Погоди немного, трубный звукъ страшнаго суда скоро откроетъ тебѣ уши. Или твое сердце настолько покрылось плѣсенью грѣха, что ни одна искра благочествія не можетъ проникнуть въ него? А хочешь ли знать причину временной и вѣчной гибели, на которую ты добровольно обрекаешь себя? Вся причина въ томъ, что тебя соблазняетъ развратная жизнь! Изъ-за нея ты готовъ забыть святую церковь, всемогущаго Бога, твоего отца, который мучится въ чистилищѣ, и наконецъ самого себя! Тебя свела съ ума Гедвига Рехбергеръ, безстыдная женщина съ наглыми глазами, невѣста сатаны, которая не разъ помогала графу въ его чародѣйствахъ.

— Не браните ее! возразилъ крестьянинъ глухимъ голосомъ, сдвигая шляпу на затылокъ.

Гасликъ не былъ трусливъ, но онъ невольно смутился передъ свирѣпымъ взглядомъ черныхъ глазъ, которые были устремлены на него.

— Не браните Гедвигу! повторилъ Зденко. — Вспомните, святой отецъ, что вы обѣщали мнѣ ее передъ распятіемъ въ вашей комнатѣ… Если бы не я, то вашъ калѣка писарь…

Онъ замолчалъ изъ боязни раздражить священника.

— Глупая болтовня! возразилъ Гасликъ, приходя въ себя. — Я не хочу больше слышать этой старой исторіи. Если я принялъ твои услуги, то потому, что считалъ тебя за искренняго поборника церкви. Но Господь отвергъ тебя, потому что видѣлъ твое сердце, исполненное гнѣва, высокомѣрія, грѣховной похоти, и наказалъ въ томъ, что для тебя дороже всего на свѣтѣ.

— Лицемѣръ! обманщикъ! крикнулъ Зденко, схвативъ священника за плечи въ порывѣ ярости. — Куда дѣвали вы ее? Гдѣ она? Вы спрятали ее въ монастырь? Всѣхъ васъ нужно переколотить и сжечь ваши монастыри…

— Удержи свой языкъ, безбожникъ! крикнулъ Гасликъ въ свою очередь, собравъ все свое присутствіе духа. — Еще новый еретикъ въ нашемъ приходѣ! Будь ты проклятъ за твои богохульства! Анаѳема! Eilius perditionis, anathema sit in aeternum! Чаша небеснаго терпѣнія переполнилась! Мечъ правосудія поразитъ тебя на этомъ свѣтѣ, а въ будущемъ ты будешь горѣть на вѣчномъ огнѣ…

Оживленная рѣчь Гаслика, страхъ церковнаго проклятія и латинскія непонятныя слова подѣйствовали потрясающимъ образомъ на суевѣрнаго крестьянина. Руки его опустились; онъ робко оглянулся, услыхавъ за собой стукъ колесъ.

По дорогѣ ѣхалъ почтовый экипажъ. Гасликъ отошелъ въ сторону и сѣлъ на камень, недовольный тѣмъ, что помѣшали его рѣчи, и въ то же время любопытствуя узнать, кто ѣдетъ въ замокъ. Зденко хотѣлъ воспользоваться удобнымъ случаемъ и обратиться въ бѣгство, но увидя издали графа Эрбаха съ охотничьей собакой и ружьемъ на плечѣ, остановился въ нерѣшимости посреди дороги.

Графъ, замѣтивъ экипажъ, ускорилъ шагъ; собака бросилась къ лошадямъ съ громкимъ лаемъ.

Изъ опущеннаго окна кареты выглянула мужская голова. Это былъ патеръ Ротганъ. Гасликъ очень удивился, когда увидѣлъ его, такъ какъ уже нѣсколько мѣсяцевъ не имѣлъ о немъ никакихъ извѣстій. Онъ зналъ только, что патеру поручили привести въ порядокъ библіотеку Клементинума въ Прагѣ и что онъ окончательно предался сатанѣ въ образѣ свѣтскаго правительства. Что могло привести его назадъ въ Таннбургъ? Не приглашеніе ли графа Эрбаха?..

Лошади остановились. Патеръ Ротганъ вышелъ и помогъ выйти молодой женщинѣ, сидѣвшей въ каретѣ.

Священникъ всталъ съ мѣста. Любопытство его было возбуждено въ высшей степени.

Онъ увидѣлъ стройную женскую фигуру съ роскошными бѣлокурыми волосами, на которые былъ надѣтъ чепчикъ съ розовыми развѣвающимися лентами.

Зденко хотѣлъ вскрикнуть: «Гедвига»! но слово это замерло у него въ горлѣ. Онъ упалъ на колѣни, помертвѣвъ отъ испуга, какъ будто увидѣлъ передъ собою привидѣніе.

Послѣдній лучъ заходящаго солнца освѣтилъ серьезное лицо молодой дѣвушки, которое казалось такимъ же цвѣтущимъ, какъ и прежде; только губы были крѣпче сжаты и надъ бровями обозначилась рѣзкая морщина.

Она молча поцѣловала руку подошедшаго къ ней графа, обливаясь горячими слезами.

— Успокойся, дитя мое! сказалъ графъ, бросивъ недовѣрчивый взглядъ на священника, который оставался въ почтительномъ разстояніи, но весь превратился въ слухъ и зрѣніе.

Графъ пожалъ руку патеру. Гасликъ не могъ понять, что они говорили между собой, но вслѣдъ затѣмъ онъ ясно разслышалъ слова патера:

— Ваше сіятельство, сказалъ онъ, — графиня Рената приказала мнѣ передать вамъ свой сердечный привѣтъ. Она намѣревалась сама привезти въ Таннбургъ бѣдную дѣвушку, на долю которой выпало столько тяжелыхъ испытаній; но ея болѣзненное состояніе…

Гасликъ не дослышалъ конца фразы благодаря топоту лошадей.

— Вы остановитесь у меня въ замкѣ, сказалъ графъ Эрбахъ, — только знайте, что я васъ не отпущу изъ Таннбурга раньше недѣли.

Гедвига и патеръ Ротганъ сѣли въ карету, которая быстро покатилась къ замку. Графъ Эрбахъ остался на дорогѣ и пошелъ медленнымъ шагомъ въ ту сторону, гдѣ стоялъ священникъ.

— Какова честь! подумалъ -Гасликъ; но вмѣстѣ съ тѣмъ сердце его безпокойно забилось. — Графиня хочетъ вернуться къ мужу!.. Неужели они помирились! Можно ли разсчитывать на постоянство великихъ міра сего, подумалъ онъ съ досадой. — Если Лобковичъ и старуха Турмъ измѣнили мнѣ, то я пропалъ!.. Святой Непомукъ, по моги мнѣ!

Гасликъ вынулъ табакерку и взялъ щепотку табаку, чтобы придать себѣ бодрости. При этомъ онъ вопросительно взглянулъ на крестьянина. — Не призвать ли его въ свидѣтели? спрашивалъ онъ себя. — Кто знаетъ, о чемъ графъ намѣренъ бесѣдовать со мной!..

Зденко стоялъ на колѣняхъ у дороги передъ деревянной статуей Богородицы съ Предвѣчнымъ Младенцемъ на рукахъ и усердно молился. Когда карета поравнялась съ нимъ, онъ бросилъ робкій взглядъ на свою возлюбленную, чтобы убѣдиться, дѣйствительно ли она живой человѣкъ, а не привидѣніе. «Да, это Гедвига!» пробормоталъ онъ. «День суда cfeopo наступитъ для меня!..» За полчаса передъ тѣмъ онъ ропталъ на Бога и святыхъ, называлъ священника обманщикомъ, а теперь стоялъ у образа Богородицы, въ надеждѣ найти душевный покой.

— Добрый вечеръ, г-нъ Гасликъ! сказалъ графъ, подходя къ священнику и отвѣчая на его подобострастный поклонъ- едва замѣтнымъ движеніемъ головы.

Хотя Гасликъ считалъ себя великимъ поборникомъ церкви и громилъ съ каѳедры богатства и привилегіи дворянъ, безсмертную душу которыхъ разъѣдаетъ грѣхъ и невѣріе, но тѣмъ не менѣе робѣлъ ври встрѣчѣ съ знатными людьми; гордость его переходила въ униженіе и рабскую угодливость. Въ подобныхъ случаяхъ, возвращаясь домой, онъ обыкновенно называлъ себя трусомъ и рабомъ тщеславія и говорилъ себѣ въ утѣшеніе, что «духъ бодръ, а плоть немощна». Сегодня же эта слабая сторона его натуры проявилась тѣмъ сильнѣе, что онъ чувствовалъ себя виноватымъ передъ графомъ.

— Честь имѣю засвидѣтельствовать мое почтеніе вашему сіятельству! проговорилъ торопливо Гасликъ. — Вы изволили прогуливаться въ лѣсу? У насъ отличная погода, несмотря на позднюю осень.

Графъ Эрбахъ не счелъ нужнымъ отвѣтить на послѣднія слова.

— Вы видите, пріѣхала Гедвига Рехбергеръ, сказалъ онъ. -Благодаря стараніямъ моей жены и почтеннаго патера Ротгана, намъ удалось, наконецъ, вырвать бѣдную дѣвушку изъ монастыря урсулинокъ, гдѣ она томилась въ заточеніи.

Холодный потъ выступилъ на лбу Гаслика отъ страха. Идя рядомъ съ графомъ, онъ тяжело ступалъ своими высокими неуклюжими сапогами. Онъ уже три раза вынималъ табакерку изъ своего кармана и, не сознавая того, что дѣлаетъ, снова пряталъ ее.

— Да, Гедвига Рехбергеръ… началъ онъ заикаясь, — ваша благочестивая супруга… почтенный патеръ Ротганъ…

— Я считалъ нужнымъ заявить вамъ объ этомъ, сказалъ графъ Эрбахъ, прерывая его, — потому что счастливый исходъ этой печальной исторіи, вѣроятно, такъ же желателенъ для васъ, какъ и для меня.

— Я желаю всего, что можетъ доставить удовольствіе вашему сіятельству.

— Подобная уступчивость съ вашей стороны кажется мнѣ совершенна лишнею. Но вамъ, вѣроятно, извѣстно, что исчезновеніе Гедвиги бросило на васъ неблаговидную тѣнь.

— На меня! воскликнулъ Гасликъ, проводя рукою по лбу. — Вамъ извѣстно, ваше сіятельство, что я скромный служитель церкви и жизнь свѣтскихъ людей далека отъ меня.

— Но въ данномъ случаѣ церковные интересы тѣсно связаны со свѣтскими. Говоря откровенно, я твердо убѣжденъ, что вы содѣйствовали заточенію Гедвиги въ монастырѣ урсулинокъ.

— Я не ожидалъ, что мои враги до такой степени очернили меня передъ вашимъ сіятельствомъ…

— Одна сторона этого темнаго дѣла выяснилась; теперь можно надѣяться, что и другая не долго останется покрытой мракомъ неизвѣстности.

— Другая?

— Она вамъ также извѣстна. Я говорю о смерти моего вѣрнаго Рехбергера.

— Онъ, вѣроятно, убитъ венгерскими гусарами! сказалъ Гасликъ, сдѣлавъ надъ собой усиліе, чтобы придать своему голосу увѣренный тонъ убѣжденнаго человѣка. Но въ душѣ онъ чувствовалъ сильнѣйшее безпокойство. Онъ вспомнилъ объ одной исповѣди, на которой ему сдѣлано было признаніе въ предполагаемомъ убійствѣ. Онъ не зналъ, приведено ли оно въ исполненіе; но намѣреніе было ему извѣстно; онъ не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки остановить преступленіе и успокоилъ свою совѣсть тѣмъ доводомъ, что дѣло касалось еретика.

Графъ Эрбахъ ничего не возразилъ священнику и опять заговорилъ съ нимъ, когда они подошли къ деревнѣ.

— Пока не найдено никакихъ слѣдовъ преступленія, но я разсчитываю на небесное правосудіе.

— Аминь! добавилъ священникъ.

Графъ остановился, такъ какъ они дошли до мѣста, гдѣ начинался подъемъ къ замку.

— Мы уже не разъ имѣли столкновенія съ вами, г-нъ Гасликъ, сказалъ графъ. — Но я надѣюсь, что мое присутствіе въ замкѣ больше не подастъ вамъ повода изощрять свое краснорѣчіе. Я человѣкъ мирный и прежде всего желаю спокойствія на моей землѣ. Если же вамъ необходима борьба, то ведите ее съ суевѣрными мечтателями, которые поселились у насъ въ сосѣдствѣ.

Гасликъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на графа, недоумѣвая, что онъ хочетъ сказать этимъ.

— Дѣло само по себѣ настолько важно, что я совѣтую вамъ серьезно заняться имъ. Власти желаютъ имѣть свѣдѣнія о религіозной сектѣ гуситовъ, которая распространилась въ Богеміи изъ Моравіи. Говорятъ, что около Пардубица она имѣетъ болѣе тысячи приверженцевъ. Они повсемѣстно посылаютъ своихъ проповѣдниковъ; одинъ изъ этихъ мнимыхъ апостоловъ поселился въ нашемъ сосѣдствѣ. Мой управляющій встрѣтилъ его на пограничной межѣ, отдѣляющей мой лѣсъ отъ пардубицкаго. Неужели вы ничего не слыхали объ этомъ религіозномъ движеніи?

Къ стыду своему, священникъ долженъ былъ сознаться, что хотя до него и доходили кое-какіе слухи, но онъ не придавалъ имъ никакого значенія.

— Въ моей паствѣ, добавилъ онъ, — нѣтъ ни одной заблудшей овцы. Я принялъ всѣ необходимыя мѣры, чтобы оградить мое стадо отъ видимыхъ и невидимыхъ враговъ.

— Тѣмъ лучше! Что касается меня лично, то я не преслѣдовалъ бы ни гуситскаго апостола, ни его приверженцевъ, и позволилъ бы ему проповѣдывать, гдѣ ему угодно! Разумъ мало-по-малу преодолѣетъ всѣ эти безумныя бредни. Но высшія власти считаетъ ихъ вредными, и мы съ вами, г-нъ Гасликъ, обязаны оградить отъ нихъ бѣдныхъ неразвитыхъ людей. Я не желаю, чтобы мои крестьяне были отправлены въ тюрьму и подверглись пыткѣ или палочнымъ ударамъ за то, что слушали безумныя рѣчи о Богѣ и другихъ отвлеченныхъ предметахъ. Своевременное предостереженіе съ вашей стороны, краснорѣчивая проповѣдь, могли бы принести большую пользу. Однимъ словомъ, я разсчитываю на васъ и убѣжденъ, что вы выполите сорную траву прежде, нежели явятся къ намъ полицейскіе.

— Вы можете положиться на меня, ваше сіятельство. Я не сложу оружіе до тѣхъ поръ, пока не одолѣю врага. Онъ не совратитъ у меня ни одной овцы, потому что я буду сторожить свое стадо какъ зѣницу ока.

— Будьте готовы! Я сообщилъ вамъ все, что считалъ нужнымъ. Желаю вамъ успѣха!

Было уже совершенно темно, когда они разстались. Священникъ пошелъ быстрыми шагами къ своему дому. Воображеніе рисовало ему церковь, наполненную народомъ, и рѣчь, произнесенную имъ противъ, новой ереси. Но холодный вѣтеръ, дувшій ему въ лицо, нѣсколько охладилъ его фантазію. Онъ сталъ припоминать свой разговоръ съ графомъ и неожиданную встрѣчу съ Зденко. При этомъ ему невольно пришло въ голову, что Зденко набрался храбрости изъ словъ лжеучителя и что онъ самъ отчасти виноватъ въ этомъ, упустивъ изъ виду свое духовное чадо.

Съ этой мыслью священникъ вошелъ въ свой домъ. До сихъ поръ онъ видѣлъ опасность только со стороны лютеранскаго графа и его рабочихъ, вызванныхъ изъ Саксоніи для постройки башни. Но теперь онъ долженъ былъ убѣдиться, что ересь проявилась въ народѣ, хотя онъ всего менѣе ожидалъ этого. Сознавая свое нерадѣніе въ исполненіи прямой обязанности и движимый желаніемъ исправить потерянное, онъ началъ говорить рѣчь о гуситской ереси своей кухаркѣ, которая, расхаживая взадъ и впередъ по комнатамъ, накрывала ему ужинъ..

Между тѣмъ тотъ, который, по его мнѣнію, всосалъ въ себя ядъ гуситской ереси, былъ дѣйствительно на пути къ гибели.

Зденко видѣлъ, какъ графъ и священникъ прошли мимо него, какъ усилились сумерки, но не двигался съ мѣста. Его окружалъ мракъ и тишина, онъ слышалъ только усиленное біеніе своего сердца и однообразное завываніе вѣтра. Сознаніе дѣйствительности мало-помалу исчезло для него; онъ видѣлъ вокругъ себя однихъ мертвецовъ. Отецъ, мать, окровавленный Рехбергеръ, безчисленные фигуры въ бѣлыхъ длинныхъ саванахъ, все ближе и ближе подступали къ нему и указывали на него пальцами. Онъ закрылъ глаза отъ ужаса, и когда снова открылъ ихъ, то бѣлыя фигуры доросли до гигантскихъ размѣровъ. Губы его шевелились, но онъ не могъ выговорить ни одного слова молитвы. Не помня себя отъ страха и не вставая съ колѣнъ, онъ доползъ до статуи и судорожно обнялъ подножіе каменной ниши. Въ завываніяхъ вѣтра, который проносился по полю и наклонялъ верхушки деревьевъ, ему слышался грозный голосъ, проклинавшій его.

Зденко видѣлъ, что небесныя силы не помогаютъ ему, и мысленно рѣшилъ, что его можетъ спасти только тотъ человѣкъ, котораго онъ встрѣтилъ недавно въ лѣсу, одѣтаго въ длинный бѣлый плащъ. Онъ одаренъ сверхъестественной силой и сумѣетъ избавить его отъ мучительнаго безпокойства и страха. Развѣ онъ не предсказалъ возвращеніе бѣлой дѣвы, и Гедвига не вернулась въ Таннбургъ? Отъ кого слышалъ онъ такія кроткія слова утѣшенія и такія блестящія обѣщанія!.. Если для него еще существуетъ спасеніе, то онъ нигдѣ не найдетъ помощи, какъ только у этого человѣка…

Размышляя такимъ образомъ, Зденко поднялся съ земли и бросился бѣгомъ черезъ поле въ лѣсъ. Вѣтеръ какъ будто подгонялъ его; съ неба, покрытаго темными тучами, выглядывалъ по временамъ мѣсяцъ. При этомъ слабомъ освѣщеніи всѣ предметы принимали фантастическій угрожающій видъ; деревья протягивали къ нему свои суковатыя вѣтви, точно гигантскія мохнатыя руки; въ ревѣ начинающейся бури слышались дикіе вопли и крики. Зденко казалось, что злые духи гонятся за нимъ и какъ будто кругомъ него что-то шумѣло, шептало, двигалось. Сегодня былъ день всѣхъ святыхъ, и души умершихъ, освобожденныя отъ своихъ оковъ, блуждали въ пространствѣ между небомъ и землей. Тѣни, похожія на человѣческія фигуры, бѣлѣли въ прогалинахъ лѣса. Когда Зденко остановился, чтобы перевести духъ, онъ ясно услышалъ шумъ шаговъ въ лѣсу и кто-то такъ близко прошелъ около него, что онъ почувствовалъ прикосновеніе женскаго платья. Онъ едва не вскрикнулъ отъ ужаса и снова бросился бѣжать къ тому мѣсту, гдѣ впервые увидѣлъ страннаго человѣка, занявшаго всѣ его помыслы.

Это случилось въ день похоронъ его отца. Онъ оставилъ своихъ сосѣдей за погребальнымъ обѣдомъ и ушелъ въ лѣсъ, гдѣ бродилъ безцѣльно нѣсколько часовъ, пока не дошелъ до опушки лѣса, отдѣленнаго отъ сосѣднихъ полей узкимъ безводнымъ рвомъ и деревянной рѣшеткой. Двадцать пять лѣтъ тому назадъ, отецъ графа Эрбаха имѣлъ продолжительный процессъ съ жителями Дубница изъ-за владѣнія смежнымъ полемъ, который кончился въ его пользу, Послѣ чего онъ построилъ здѣсь небольшой охотничій домъ. Крестьяне Дубница не разъ дѣлали попытки поджечь его, но это не удавалось имъ, пока не началась война съ Пруссіей. Одинъ изъ передовыхъ непріятельскихъ отрядовъ переночевалъ въ домѣ и уходя разграбилъ его, выломалъ окна и двери, ѣжегъ шкафы и столы, такъ что егерямъ графа стоило большого труда остановить пожаръ, уничтожившій половину зданія. Въ замкѣ и у крестьянъ Таннбурга составилось твердое убѣжденіе, что жители Дубница принимали дѣятельное участіе въ этомъ дѣлѣ. Тѣмъ не менѣе фактъ совершился, а графъ Эрбахъ, занятый другими дѣлами, не счелъ нужнымъ возобновлять разоренное зданіе, о которомъ ходили разные суевѣрныя росказни въ народѣ. Во время семилѣтней войны, стѣны бывшаго охотничьяго дома нерѣдко служили убѣжищемъ для дезертировъ, разбойниковъ и всякаго сброда. Не разъ среди ночи виднѣлся свѣтъ изъ выбитыхъ оконъ и дверей. Поэтому крестьяне большею частью выбирали дальную дорогу, чтобы не пройти мцмо таинственныхъ развалинъ.

Въ этомъ самомъ мѣстѣ Зденко встрѣтилъ незнакомца, который съ перваго взгляда поразилъ его своей странной одеждой. На немъ былъ длинный бѣлый плащъ изъ толстой шерсти; голыя ноги были обуты въ сандаліи, привязанныя красными ремнями. Онъ стоялъ на порогѣ, освѣщенный лучами заходящаго солнца; сѣдые волосы развѣвались отъ вѣтра; длинная густая борода опускалась на грудь. Зденко остановился подъ вліяніемъ суевѣрнаго страха. Явленіе было такъ неожиданно и величественно, что въ душѣ простодушнаго крестьянина невольно возникла мысль: это Божій посланникъ; такой видъ имѣютъ одни святые.

Старикъ поднялъ сложенныя руки и, казалось, молился заходящему солнцу. Вдали раздался колоколъ; звуки его, медленно замирая, разносились по пустому полю…

Зденко видѣлъ незнакомца только нѣсколько минутъ; онъ сказалъ ему звучнымъ голосомъ: «завтра при закатѣ солнца ты найдешь меня опять на этомъ мѣстѣ», и вслѣдъ за тѣмъ исчезъ куда-то въ сѣроватомъ туманѣ сумерекъ. На слѣдующій день Зденко пришелъ къ развалинамъ въ назначенное время. Старикъ сидѣлъ на камнѣ возлѣ обгорѣвшей стѣны дома и ласково поздоровался съ нимъ, какъ будто съ старымъ знакомымъ. Зденко почувствовалъ такой страхъ, что хо, тѣлъ тотчасъ же уйти, но не могъ сдвинуться съ мѣста. Старикъ сказалъ ему, что онъ посланъ не на погибель душъ, а для изцѣленія ихъ. Всѣ призваны къ священству и новому царствію Божію; но для людей единственный путь къ спасенію — вѣра въ единаго Бога, братская любовь къ ближнему, отреченіе отъ папы. Скоро явится святая дѣва Марія въ блестящемъ одѣяніи изъ пурпура, изъ золота, съ вѣнками изъ цвѣтовъ и пальмовыми вѣтвями, и даруетъ миръ и свободу вѣрующимъ…

Зденко не понималъ и половины того, что говорилъ незнакомецъ, но тѣмъ не менѣе, на него неотразимо дѣйствовалъ пророческій тонъ его рѣчи, величественная фигура, блестящіе глаза при торжественной тишинѣ осенняго вечера и мрачныхъ развалинахъ.

Послѣ этого вторичнаго свиданія, Зденко не разъ приходило въ голову, что старикъ, называвшій себя Мракотиномъ и уроженцемъ Моравіи, быть можетъ принадлежитъ къ числу еретиковъ и выходцевъ ада. Но это не могло удержать его, хотя священникъ много разъ говорилъ ему, что за всѣ грѣхи можно получить прощеніе, кромѣ отреченія отъ церкви. Святые не приняли его молитвы, не утѣшили въ горѣ и не успокоили его совѣсти. Все побуждало его идти впередъ, тѣмъ болѣе, что отступленіе было невозможно.

Онъ достигъ опушки лѣса. Небольшая рѣшетчатая калитка была отворена настежь, черезъ ровъ положена доска. Впереди чернѣли стѣны обгорѣвшаго дома. Въ одномъ окнѣ былъ поставленъ факелъ; его красноватое пламя двигалось взадъ и впередъ, раздуваемое вѣтромъ.

Зденко нерѣшительнымъ шагомъ шагнулъ на доску. По его пятамъ шелъ кто-то другой и, наклонившись къ нему, спросилъ вполголоса: куда?

— Къ бѣлой дѣвѣ, отвѣтилъ наугадъ Зденко.

— Проходи! отвѣтили ему.

На башенныхъ часахъ Дубница пробило восемь часовъ.

Изъ дома доносился смѣшанный гулъ голосовъ и тихое пѣніе, которое мало-по-малу становилось все громче. Зденко казалось, что невидимыя руки подталкиваютъ его; онъ вошелъ на ступени и, пройдя темный корридоръ, очутился въ единственной уцѣлѣвшей комнатѣ охотничьяго дома, которая была мрачно освѣщена факелами. Это была большая зала, служившая нѣкогда столовой для веселыхъ охотниковъ. Кожанные обои, изображавшіе сцены изъ миѳологіи и охотничьей жизни, были сорваны со стѣнъ вмѣстѣ съ оленьими рогами, чучелами волчьихъ головъ и другими украшеніями. Только на потолкѣ мѣстами сохранилась живопись; въ одномъ углу при мерцающемъ свѣтѣ факеловъ можно было разглядѣть Діану съ лукомъ и стрѣлами въ рукахъ, за которой слѣдовала толпа нимфъ. Время отъ времени вѣтеръ дулъ въ открытыя окна и наполнялъ комнату чадомъ горѣвшихъ факеловъ.

Зденко, опомнившись отъ перваго впечатлѣнія, произведеннаго на него странной обстановкой комнаты, робко оглянулся и съ удивленіемъ увидѣлъ, что она переполнена народомъ. Онъ узналъ много знакомыхъ ему лицъ: тутъ были старики, молодые парни, женщины и дѣвушки изъ сосѣднихъ деревень и Таннбурга, три или четыре человѣка саксонскихъ рабочихъ, выписанныхъ графомъ для постройки башни и двое прилично одѣтыхъ господъ изъ Течена или Лейтмерица. У нихъ были, повидимому, особые условные знаки, слова, рукопожатія и поцѣлуи; никого не называли по имени, а всѣ величали другъ друга братомъ или сестрой.

— Ты здѣсь непрошеный гость; они могутъ убить тебя, подумалъ Зденко и боязливо удалился въ самый темный уголъ комнаты. Онъ стоялъ вдали отъ всѣхъ, опустивъ голову и дѣлая видъ, что молится.

Когда собраніе оказалось въ полномъ составѣ, съ окна сняли факелъ, заложили всѣ окна досками и дверь заперли на замокъ. Общество собиралось, повидимому, не въ первый разъ и тщательно заботилось о томъ, чтобы его сборища оставались неизвѣстными.

Пѣніе, прекращенное на нѣсколько минутъ, опять возобновилось. Это былъ старинный гуситскій гимнъ, призывающій къ борьбѣ и исполненный ненависти въ католическому духовенству. Зденко пришелъ слишкомъ поздно я услышалъ только послѣднія строфы:

«Изъ святаго золотаго кубка течетъ широкая волна крови; она оплодотворяетъ безплодную землю; разцвѣтаетъ новый божественный градъ. Святые входятъ въ него въ бѣломъ чистомъ одѣяніи; міръ освободился отъ грѣховъ и сталъ Господнимъ вертоградомъ…»

Когда пѣніе кончилось, старикъ, называвшій себя Мракотиномъ, всталъ съ мѣста и взошелъ на возвышеніе, устроенное въ углубленіи залы, по сторонамъ котораго горѣли факелы.

— Воздѣньте руки къ небу, началъ проповѣдникъ, — и молитесь единому, нераздѣльному, вѣчному Богу! Онъ создалъ воду, огонь, землю и наполнилъ ее камнями, растеніями, звѣрями и людьми. Небесная разноцвѣтная радуга твореніе его рукъ. Мы всѣ его дѣти! Онъ послалъ многихъ пророковъ, чтобы указать намъ путь правды: Адама, Моисея, Іисуса… Его славу возвѣщали апостолы и мученики, пока опять не наступилъ мракъ на землѣ. Великій Гусъ разсѣялъ его и зажегъ неугасимый свѣтильникъ правды. Тѣло Гуса сожгли въ Костницѣ, пепелъ разсѣяли по вѣтру, но духъ его пребываетъ съ сами и понынѣ. Созрѣли виноградныя лозы, не смотря на бурю и непогоду; время жатвы приближается. Отрекитесь отъ папы, отъ вѣрованія въ чистилище и адъ! Зачѣмъ преклоняетесь вы передъ деревомъ и камнемъ! Предвѣчный Богъ не обитаетъ въ зданіяхъ, сооруженныхъ руками человѣческими. Никто кромѣ Бога не творилъ чудесъ на землѣ. Наши учрежденія не отъ него получили свое начало, а отъ сатаны. Неужели всеблагій Богъ могъ обречь большинство своихъ дѣтей на бѣдность и несчастіе и предоставить немногимъ избраннымъ блага земныя? Неужели тысячи должны голодать, чтобы эти избранные могли покоиться на лонѣ Лота? Развѣ Господь указалъ намъ платить десятину католическому духовенству, или работать на дворянъ?.. Все это изобрѣтено сатаной. Братья и сестры, поднимитесь на борьбу съ нимъ! По свѣту раздается первый глухой звукъ трубы вѣчнаго суда. Возстаньте, гуситы, спѣшите къ вашимъ знаменамъ! Достаточно поклонялись вы идоламъ и слушали бредни католическаго духовенства; хлѣбъ и вино должны быть общимъ достояніемъ. Блага земныя принадлежатъ всѣмъ, какъ солнечное сіяніе и свѣтъ! Не должно быть ни бѣдныхъ, ни богатыхъ! Вѣрующіе въ Бога всѣ равны; священное писаніе предписываетъ намъ, чтобы все было общее у людей. Тѣ, которые питаютъ братскую любовь къ своему ближнему, избавлены отъ козней сатаны и не слѣдуютъ обычаямъ язычниковъ. Они не предаются праздности, несправедливости и злобѣ, но созидаютъ своимъ единодушіемъ и. братскою любовью царство Божіе, владычество котораго будетъ вѣчно до конца свѣта! Да будетъ миръ между вами и да соединитъ васъ братское лобзаніе. Идите рука объ руку по трудному жизненному пути. Чѣмъ сильнѣе возбудите вы противъ себя непріязнь католическаго духовенства и высокомѣрнаго дворянства, тѣмъ пріятнѣе будете вы единому Богу и ангелы небесные будутъ вашими ходатаями…

Глубокое молчаніе царило въ собраніи. Тускло просвѣчивалъ огонь сквозь сѣроватую массу дыма. Тяжело дышалось въ жарѣ среди растроганной плачущей толпы. Изъ полумрака рѣзко выдѣлялся пророкъ въ своемъ бѣломъ плащѣ, освѣщенный факелами и какъ бы парящій въ облакѣ красноватаго дыма съ своими сѣдыми, развѣвающимися волосами и бородой. Его могучій торжественный голосъ, въ которомъ слышалась глубокая душевная тоска, неотразимо дѣйствовалъ на простодушныхъ слушателей, которымъ онъ казался какимъ-то высшимъ, сверхъестественнымъ существомъ изъ другаго міра.

— Господь да благословитъ васъ! продолжалъ Мракотинъ. — Не смущайтесь, если люди будутъ преслѣдовать васъ, бросать въ тюрьмы, или осуждать на каторжную работу. Потерпите нѣкоторое время. Величіе Божіе восторжествуетъ. Будьте вѣрны до смерти, и я обѣщаю вамъ вѣнецъ въ будущей жизни.

Волненіе все болѣе и болѣе овладѣвало слушателями и сообщилось даже самымъ холоднымъ и безучастнымъ изъ нихъ. Зденко съ искреннимъ душевнымъ раскаяніемъ билъ себя въ грудь и говорилъ со слезами: «сжалься надо мной грѣшникомъ, Боже милостивый…»

Въ это время со стороны поля раздался рѣзкій свистъ.

— Мы въ опасности! Намъ измѣнили… Отворяйте двери! гасите огонь! слышалось въ толпѣ.

— Враги еще далеко! сказалъ спокойнымъ голосомъ Мракотинъ, все еще имѣвшій власть надъ толпой. — Не теряйте присутствія духа, разсѣйтесь по полю. Ночныя тѣни покроютъ и охранятъ васъ, какъ крылья ангела!..

Общество вѣроятно послѣдовало бы благоразумному совѣту пророка и безъ шума удалилось изъ молельни, тѣмъ болѣе, что близость лѣса представляла всѣ шансы къ спасенію отъ преслѣдователей; но къ несчастію, кто-то изъ толпы замѣтилъ Зденко, котораго прежде не видали на собраніяхъ, и громко крикнулъ, указывая на него:

— Мы погибли! между нами измѣнникъ!..

Все перемѣшалось; страхъ заставилъ забыть всѣ другія соображенія; чувство самосохраненія пересилило любовь къ ближнему, которая за минуту передъ тѣмъ наполняла ихъ сердца. Каждый искалъ спасенія въ ущербъ брату. Преждевременное гашеніе факеловъ увеличивало общее смятеніе. Произошла давка, такъ какъ всѣ разомъ устремились къ выходу. Крики, жалобы, вопли ярости, наполняли домъ. Нѣсколько человѣкъ бросились къ Зденко, чтобы наказать его за измѣну, но темнота, гибельная для другихъ, послужила ему спасеніемъ. Толпа вынесла его съ собой изъ дверей на свободу. Буря бушевала на дворѣ съ прежней силой.

Со стороны Дубница виднѣлся огонь и слышенъ былъ лошадиный топотъ. — Это окружной начальникъ изъ Лейтмерица съ ландрейтерами. Онъ не пощадитъ вѣрующихъ! сказалъ кто-то въ толпѣ. Это замѣчаніе еще болѣе усилило страхъ Зденко, такъ какъ ему грозила еще большая опасность, нежели другимъ сектантамъ. При мысли попасть въ руки правосудія, онъ бросился стремглавъ со двора и съ безумной смѣлостью отчаянія перескочилъ черезъ ровъ. Всадники окружили его со всѣхъ сторонъ; онъ чувствовалъ себя въ положеніи звѣря, преслѣдуемаго охотниками.

— Боже милостивый, помоги мнѣ! молился онъ мысленно и, пользуясь темнотой, въ нѣсколько прыжковъ очутился на опушкѣ лѣса. Сдѣлавъ еще нѣсколько шаговъ, онъ оглянулся.

Всадники разсѣялись по полю и ловили бѣжавшихъ сектантовъ. Нѣсколько человѣкъ вломились въ домъ.

Зденко опять пустился бѣжать среди непроницаемаго лѣснаго мрака.

ГЛАВА II.

Графъ Эрбахъ сидѣлъ за ужиномъ, не подозрѣвая, что его предостереженіе слишкомъ опоздало и не могло спасти отъ вѣрной гибели столькихъ ослѣпленныхъ и одураченныхъ людей, которые, вступая въ секту, не понимали сущности ея ученія, а увлекались одной внѣшностью.

Во время ужина патеръ Ротганъ подробно разсказалъ исторію Гедвиги. Графъ слушалъ его съ удвоеннымъ вниманіемъ, такъ какъ помимо интереса, который возбуждало въ немъ само событіе, онъ былъ глубоко тронутъ тѣмъ участіемъ, какое принимала его жена въ освобожденіи молодой дѣвушки.

— Въ первыхъ числахъ іюня, началъ свой разсказъ натеръ, — я узналъ случайно о пріѣздѣ графини Эрбахъ въ Прагу…

— Неужели графиня только въ іюнѣ пріѣхала въ Прагу? спроситъ графъ съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ. — Она выѣхала изъ Версаля въ концѣ апрѣля.

— Дорогой съ ея сіятельствомъ сдѣлалась лихорадка, которая принудила ее провести нѣсколько недѣль въ Франкфуртѣ. Въ данную минуту графиня опять заболѣла и лежитъ въ постели. Она остановилась во дворцѣ князя Лобковича, хотя при томъ разладѣ, какой существуетъ между княземъ и вами, ей несовсѣмъ пріятно оставаться въ его домѣ.

— Я очень благодаренъ графинѣ за ея заботливость обо мнѣ.

— Но она считала неудобнымъ отказаться отъ любезнаго приглашенія князя, тѣмъ болѣе, что дворецъ находится въ тихомъ и уединенномъ мѣстѣ и въ близкомъ разстояніи отъ монастыря урсулинокъ, гдѣ находилась Гедвига… Что касается меня лично, то вамъ болѣе чѣмъ кому нибудь извѣстно, что привело меня въ Прагу. Вамъ, графъ, я обязанъ тѣмъ почетнымъ порученіемъ, которое было возложено на меня, добавилъ Ротганъ, вставая съ мѣста и отвѣсивъ низкій поклонъ графу.

— Не мнѣ, а императору, возразилъ хозяинъ дома, усаживая вновь патера въ кресло.

— Какъ вамъ извѣстно, ваше сіятельство, продолжалъ патеръ, — я не чувствовалъ себя несчастнымъ въ изгнаніи; можно вездѣ изучать природу, стоитъ только не пренебрегать мелочами. Но признаюсь откровенно, что я ожилъ душой, когда для меня открылась возможность болѣе широкой дѣятельности. Правительство поручило мнѣ составить новый каталогъ для библіотеки Клементинума въ Прагѣ. При уничтоженіи ордена іезуитовъ, библіотека сдѣлалась собственностью государства. Такія передачи имѣютъ всегда болѣе или менѣе дурныя послѣдствія: утрачено было много драгоцѣнныхъ книгъ, приходилось пополнять ихъ. По этому поводу мнѣ пришлось пересмотрѣть библіотеку урсулинскаго монастыря, такъ какъ, по слухамъ, тамъ находились нѣкоторыя книги, принадлежавшія прежде Клементинуму. Мои поиски въ этомъ направленіи оказались напрасными; но съ другой стороны меня ожидалъ неожиданный успѣхъ: мнѣ удалось напасть на слѣдъ Гедвиги…

Здѣсь патеръ немного отступилъ отъ истины, такъ какъ задолго до его пріѣзда въ Прагу старая графиня Турмъ сообщила ему о непростительной ошибкѣ, сдѣланной солдатами при арестѣ бѣглецовъ въ Егерѣ, вслѣдствіе которой Гедвига была привезена въ монастырь вмѣсто Короны.

— Въ одномъ изъ дворовъ урсулинскаго монастыря я встрѣтилъ молодую дѣвушку, фигура которой показалась мнѣ знакомой, сказалъ патеръ. — Она также узнала меня и хотѣла подойти ко мнѣ, но появленіе какой-то монахини помѣшало нашему свиданію. Вслѣдъ затѣмъ я получилъ письмо отъ вашего сіятельства, разрѣшившее всѣ мои сомнѣнія, и отправился къ настоятельницѣ монастыря. У насъ было съ нею длинное объясненіе; но вѣроятно всѣ мои доводы оказались бы напрасными, если бы въ письмѣ не было упомянуто одно имя, которое произвело магическое дѣйствіе…

— Еще бы! сказалъ графъ. — Если бы императоръ дѣйствительно желалъ этого, то я убѣжденъ, что онъ рано или поздно сломилъ бы упорство нашего духовенства. Для будущей Австріи нужна новая церковь, на иныхъ началахъ. Не догматы, а нравственность возвышаетъ христіанство надъ всѣми другими религіями, и въ этомъ заключается его міровое и вѣчное значеніе.

Графъ остановился, изъ боязни задѣть патера смѣлостью своихъ взглядовъ и добавилъ уклончиво: — Впрочемъ, всѣ эти вопросы тѣсно связаны съ ходомъ развитія человѣческой культуры и мы не можемъ предвидѣть ихъ окончательнаго разрѣшенія… Лучше разскажите мнѣ, какъ вы справились съ настоятельницей?

Не такъ легко, какъ предполагаетъ ваше сіятельство. Настоятельница не видѣла никакого зла въ заточеніи Гедвиги, тѣмъ болѣе, что монахини были непричастны въ этомъ.

Имъ дали знать заранѣе о прибытіи Короны, что вовсе не удивило ихъ. Графиня Турмъ имѣла полное право отправить свою внучку въ монастырь, гдѣ послѣдняя провела нѣсколько лѣтъ въ качествѣ ученицы и пенсіонерки. При этомъ монастырь урсулинокъ въ Прагѣ считается лучшимъ убѣжищемъ для легкомысленныхъ фрейлейнъ изъ высшаго дворянства. Но монахини дѣйствительно были поставлены въ затруднительное положеніе, когда, подъ именемъ Короны Турмъ, къ нимъ привезли совершенно незнакомую дѣвушку, которая на всѣ вопросы отвѣчала упорнымъ молчаніемъ, чтобы выиграть время и обезпечить бѣгство молодой графини.

— Мужественное, великодушное существо! проговорилъ съ восхищеніемъ графъ Эрбахъ.

— Я вполнѣ согласенъ съ вашимъ мнѣніемъ, отвѣчалъ патеръ. — Но это упорство въ значительной мѣрѣ способствовало ожесточенію настоятельницы и ухудшило положеніе Гедвиги. Запутанное приключеніе понемногу выяснилось, но у монахинь было много причинъ, побуждавшихъ ихъ хранить тайну и удержать Гедвигу въ монастырѣ. Одной изъ нихъ было тщеславное желаніе обратить въ католическую вѣру ревностную лютеранку. Мнѣ оставалось два пути: или прибѣгнуть къ помощи свѣтской власти, или же дѣйствовать на настоятельницу посредствомъ убѣжденія и упросить ее добровольно отпустить несчастную дѣвушку. Я выбралъ послѣднее, изъ боязни, чтобы не вздумали отправить Гедвигу въ какой нибудь отдаленный монастырь, гдѣ бы она пропала безслѣдно. Въ Австріи власть духовенства еще долго будетъ брать верхъ надъ гражданскими законами. Но прежде чѣмъ думать объ освобожденіи Гедвиги, я долженъ былъ позаботиться объ ея нравственномъ успокоеніи послѣ всѣхъ мученій, вынесенныхъ ею въ монастырѣ. Я разскажу вамъ о нихъ въ короткихъ словахъ. Нѣкоторое время ее оставили въ полной неизвѣстности и лишили всякаго сообщенія съ внѣшнимъ міромъ. Затѣмъ, видя, что она осталась непоколебима въ своей вѣрѣ, рѣшили дѣйствовать на нее иными мѣрами и объявили ей неожиданно о смерти отца.

— Бѣдная дѣвушка! сказалъ графъ.

— Положеніе ея было тѣмъ затруднительнѣе, что она, не имѣя никакихъ извѣстій о васъ и фрейлейнъ Коронѣ, имѣла полное основаніе думать, что вы оба бросили ее на произволъ судьбы. Ею овладѣло тяжелое чувство одиночества и тоски по дому, которое доводило ее до полнаго отчаянія. Такое настроеніе духа радовало монахинь, которыя видѣли въ этомъ небесное знаменіе, — что Господу угодно спасти душу молодой лютеранки отъ временной и вѣчной гибели. Онѣ украсили ея келью изображеніями святыхъ, розовыми вѣнками и Agnus Dei, щедро снабдили молитвенниками и церковными книгами. Но вообще съ Гедвигой обходились кротко и дружелюбно, и когда она заявила свое желаніе быть полезной монастырю, Настоятельница, послѣ предварительнаго испытанія, дозволила ей обучать рукодѣлію монастырскихъ ученицъ. Хотя эта дѣятельность была очень незначительна, но она оказалась спасительной для Гедвиги, такъ какъ теперь у ней стало менѣе свободнаго времени для мрачныхъ размышленій и бесѣдъ съ монахинями, которыя надоѣдали ей своими поучительными разсказами и попытками обращенія въ католичество… Неизвѣстно, долго ли бы молодая дѣвушка выдержала такую жизнь и чѣмъ кончился бы составленный ею планъ бѣгства, но во всякомъ случаѣ ее нельзя было долѣе оставлять въ этомъ положеніи. Прежде всего я употребилъ всѣ усилія, чтобы добиться свиданія съ нею. Увѣренность, что ея самоотверженіе спасло графиню Турмъ отъ преслѣдованій и что вы и императоръ поручили мнѣ хлопотать объ ея освобожденіи благодѣтельно подѣйствовала на ея настроеніе духа. Послѣ этого мы видѣлись нѣсколько разъ. При своей разсудительности, она признавала необходимость медленнаго способа дѣйствій, чтобы не раздражить тѣхъ, въ чьей власти она еще находилась. Но пріѣздъ графини Ренаты побудилъ меня перейти изъ выжидательнаго положенія къ дѣйствіямъ болѣе рѣшительнымъ.

Графъ Эрбахъ бросилъ полѣно въ каминъ и, наклонившись впередъ, смотрѣлъ на вспыхнувшее пламя полу-закрытыми глазами.

— Какъ легко и мило умѣетъ умная женщина распутать нити и отклонить трудности, передъ которыми остановится каждый изъ насъ, продолжалъ патеръ. — Въ данномъ случаѣ я вполнѣ оцѣнилъ рѣдкій, умъ, образованіе и безконечную доброту графини Ренаты. Она можетъ всякаго очаровать своей любезностью; одного ея слова достаточно, чтобы заставить людей идти въ огонь и воду… Простите меня, ваше сіятельство; я вполнѣ сознаю, что не имѣю никакого права воспѣвать достоинства такой высокопоставленной женщины, а особенно вамъ, графъ; но я не могу забыть того ласковаго пріема, которымъ удостоила меня графиня… Однако перехожу къ фактамъ. Ея сіятельство хотѣла тотчасъ-же отправиться въ монастырь и вытребовать Гедвигу. Но, принимая во вниманіе болѣзненное состояніе графини, а совѣтовалъ ей успокоится и отдохнуть съ дороги, изъ боязни, что волненіе можетъ вредно подѣйствовать на ея здоровье. Вмѣстѣ съ тѣмъ я хотѣлъ предварительно переговорить съ Гедвигой, такъ какъ замѣтилъ, что она несовсѣмъ дружелюбно относится къ своей прежней госпожѣ.

— Не извѣстно ли вамъ, что послужило поводомъ къ этому нерасположенію? спросилъ графъ.

— Я объясняю его религіозными предразсудками. При ихъ кратковременной совмѣстной жизни въ замкѣ, Гедвига видѣла, съ какою набожностью госпожа ея исполняла осѣ обряды католической церкви, и какъ лютеранка съ недовѣріемъ отнеслась къ такому благочестію, которое казалось ей ханжествомъ. Съ этому, вѣроятно, примѣшалась также значительная разница въ характерахъ. Но во всякомъ случаѣ Гедвига съ первыхъ же словъ объявила, что не имѣетъ никакого желанія жить съ графиней Ренатой и предпочитаетъ остаться въ монастырѣ, такъ что мнѣ стоило большого труда разубѣдить ее. Что касается настоятельницы, то я прямо пригрозилъ ей отвѣтственностью передъ правосудіемъ, если она будетъ сопротивляться требованію графини и не возвратитъ ей служанки, неправильно задержанной въ монастырѣ. Въ заключеніе, я намекнулъ на благодарность графини и ея родныхъ и обѣщалъ отъ имени вашего сіятельства, что вы щедро вознаградите бѣдныхъ урсулинокъ за ихъ заботливость о Гедвигѣ…

— Браво, многоуважаемый патеръ, замѣтилъ со смѣхомъ графъ; — я не ожидалъ отъ васъ такихъ дипломатическихъ способностей, въ особенности съ женщинами, и мнѣ остается только удивляться вашему искусству. Однако простите, что я прервалъ васъ и продолжайте свой разсказъ. Хотя мнѣ лично не приходилось имѣть дѣла съ католическими монахинями, но я столько слышалъ объ ихъ фанатизмѣ и упорствѣ, что ничѣмъ инымъ не могу объяснить ихъ уступчивость, какъ только вашимъ необычайнымъ краснорѣчіемъ.

— Очень благодаренъ вамъ, графъ, за лестное мнѣніе о моей особѣ, возразилъ патеръ, — но я долженъ добавить, что мнѣ только отчасти удалось убѣдить настоятельницу, потому что вслѣдъ затѣмъ у ней явились сомнѣнія — можетъ ли она возвратить заблужденіямъ свѣта спасенную душу и не согрѣшитъ ли она передъ Господомъ. Но, къ счастью, графиня Рената избавила меня отъ новыхъ объясненій и успокоила ея совѣсть. Съ самаго начала появленія въ монастырѣ, графиня такъ очаровала всѣхъ своею любезностью, добротой и ласковымъ обхожденіемъ, что настоятельница почти безпрекословно согласилась отпустить Гедвигу. Такимъ образомъ, событіе, которое, по моему мнѣнію, должно было послужить поводомъ къ ссорѣ и взаимному раздраженію, получило характеръ трогательнаго и нѣжнаго прощанія. Монахини торжественно проводили Гедвигу, щедро наградивъ ее тезами, поцѣлуями и объятіями, такъ что молодая дѣвушка послѣ того нѣсколько разъ добровольно навѣщала ихъ…

— Отъ души благодарю васъ за ваши хлопоты, многоуважаемый натеръ, сказалъ графъ, пожимая ему руку. — Я также весьма обязанъ графинѣ за ея содѣйствіе, и тѣмъ болѣе цѣню это, что Гедвига никогда не нравилась ей, потому что она не нашла въ дочери Рехбергера того подобострастія, къ которому пріучила ее чешская прислуга" Что касается меня лично, то я поставленъ въ усключительныя условія относительно этой молодой дѣвушки. Отецъ ея погибъ на моей службѣ; она сама была заключена въ монастырь, въ лучшую пору своей жизни и, быть можетъ, навсегда утратила беззаботную веселость молодости. Я никогда не видалъ въ ней прежде такого грустнаго выраженія лица, какое у ней было сегодня, когда она вышла изъ кареты, чтобы поздороваться со мной. Если бы здѣсь былъ Фрицъ Бухгольцъ, то онъ, быть можетъ, помогъ бы мнѣ развлечь ее. Онъ хотѣлъ объясниться съ ней во время путешествія, но это не удалось ему; теперь онъ въ Ломбардіи, и я не знаю, найдетъ ли его имя отголосокъ въ ея сердцѣ.

— Я не имѣю права выражать свое мнѣніе въ любовныхъ дѣлахъ, сказалъ патеръ; — но мнѣ кажется, что вы, графъ, придаете слишкомъ много значенія тревожному состоянію дѣвушки. Она слишкомъ молода, чтобы долго предаваться печальнымъ размышленіямъ, когда нѣтъ прямаго повода къ нимъ, а тѣмъ болѣе среди знакомой обстановки. Въ виду этого я посовѣтовалъ графинѣ послать ее сюда; свѣжій воз-духъ и деревенская тишина благодѣтельно подѣйствуютъ на нее.

— Я желаю этого отъ всего сердца; она вынесла столько горя изъ-за меня, что я считаю себя ея должникомъ на всю жизнь.

— Теперь, когда разговоръ нашъ принялъ такой оборотъ, не позволитъ ли мнѣ ваше сіятельство сказать нѣсколько словъ о другой, болѣе близкой вамъ, особѣ? спросилъ Ротганъ нерѣшительнымъ голосомъ.

— Говорите, пожалуйста.

— Это касается супруги вашего сіятельства.

— Надѣюсь, что съ нею не случилось ничего дурнаго? спросилъ графъ Эрбахъ, пристально взглянувъ на своего собесѣдника.

— Здоровье графини Ренаты сильно потрясено; но, по моимъ наблюденіямъ, причина болѣзни заключается въ ненормальномъ душевномъ состояніи. Перемѣна мѣста и счастливая жизнь скорѣе всего успокоятъ ея нервы… Однако, прошу извиненія, графъ: я увлекаюсь своими медицинскими соображеніями…

Графъ Эрбахъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.

— Я просилъ бы васъ окончить то, что вы намѣрены были сообщить мнѣ! сказалъ онъ.

— Ваше сіятельство вѣроятно пойметъ причину моего смущенія… Если я рѣшаюсь говорить, то потому только, что разсчитываю на ваше снисхожденіе, графъ, и отсутствіе предразсудковъ. Хотя со времени уничтоженія нашего брдена я долженъ былъ привыкнуть къ объективной точкѣ зрѣнія, но тѣмъ не менѣе я остался, въ глазахъ свѣта, католическимъ священникомъ. По странному совпаденію случайностей, судьба приводитъ меня въ столкновеніе съ супружествомъ, гдѣ католичка замужемъ за протестантомъ. При этомъ условіи, мое посредничество между двумя супругами, хотя бы ради самой честной цѣли, можетъ показаться крайне двусмысленнымъ.

— Только не мнѣ! Я всегда считалъ васъ умнымъ человѣкомъ и почтеннымъ ученымъ. Поэтому вы можете смѣло высказать мнѣ все, что находите нужнымъ.

— Извѣстіе, которое я долженъ сообщить вамъ, настолько поразительно, что оно покажется совершенно невѣроятнымъ вашему сіятельству… На-дняхъ графиня объявила мнѣ о своемъ твердомъ намѣреніи поступить въ монастырь.

— Рената хочетъ поступить въ монастырь! воскликнулъ графъ Эргахъ взволнованнымъ голосомъ, ударивъ ногой объ уголъ камина. А вы, патеръ, что сказали ей на это?

— Я привелъ всевозможные доводы, чтобы остановить ее отъ этого безумнаго шага, такъ какъ, по моему глубокому убѣжденію, мы обязаны служить Богу, живя въ свѣтѣ, а не за монастырскими стѣнами. Для мужчины въ монастырѣ существуетъ еще исходъ въ научныхъ занятіяхъ, но если вы лишите женщину всякой возможности выразить свое благочестіе дѣлами благотворительности, то она осуждена на полную праздность и рано или поздно будетъ неизбѣжно тяготиться безплодностью своего существованія.

— Что отвѣтила вамъ Рената?

— Мысль поступить въ монастырь особенно овладѣла графиней во время ея болѣзни. Освобожденіе Гедвиги кажется ей вопіющимъ преступленіемъ; она убѣждена, что на ней лежитъ обязанность замѣнить невѣсту, похищенную у неба. Подобныя мечты конечно разсѣялись бы безслѣдно, если бы физическія страданія, горе и недовольство жизнью постоянно не возобновляли ихъ. Тамъ, гдѣ говоритъ страсть, доводы разсудка безсильны…

— Я не былъ счастливъ въ супружествѣ, сказалъ графъ Эрбахъ съ нѣкоторымъ усиліемъ. — Но имѣла ли она достаточный поводъ, чтобы покинуть мой домъ, это извѣстно только ей и Богу, потому что въ то время я ничѣмъ не провинился вередъ нею…

— Я не слыхалъ отъ графини ни единой жалобы противъ васъ.

— Юна всегда была склонна въ мечтательности! продолжалъ графъ. — Мы соединились съ нею по любви, но вмѣсто того, чтобы наслаждаться жизнью, она занималась исполненіемъ разныхъ обрядовъ и чтеніемъ сочиненій св. Терезіи… Вотъ послѣдствія ея религіознаго увлеченія!… Неужели она рѣшится поступить въ монастырь, несмотря на красоту и молодость… Нѣтъ, это невозможно!.. Вы должны отговорить ее!

— Невозможно, пока она не получила формальнаго развода съ вами.

— Кто хлопочетъ о разводѣ? Я никогда не выражалъ подобнаго желанія.

— Какъ я могъ замѣтить, сказалъ патеръ съ нѣкоторымъ смущеніемъ, — графиня, повидимому, убѣждена, что расторженіе брака будетъ пріятно вашему сіятельству.

— Вы скрываете отъ меня какую-то тайну, патеръ Ротганъ! Если эта несчастная исторія должна кончиться такъ или иначе, то во всякомъ случаѣ здѣсь необходима полная откровенность.

— Ваше сіятельство, я. не повѣренный графини, и нахожу неудобнымъ дѣлать какіе либо выводы изъ отрывочныхъ фразъ, но но скрою отъ васъ, что графиня считаетъ себя помѣхой вашему счастью.

Эрбахъ на минуту закрылъ себѣ лицо обѣими руками, чтобы патеръ не могъ замѣтить румянца, выступившаго на его щекахъ. Онъ вспомнилъ о Коронѣ. Въ эту минуту, быть можетъ, она упивается поклоненіемъ толпы въ блестящей, ярко-освѣщенной залѣ. Зачѣмъ онъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ не объяснился съ нею и уѣхалъ изъ Парижа, хотя воспоминаніе о ней неотступно преслѣдуетъ его. Тогда онъ сказалъ себѣ: — задача твоя окончена; она избавлена отъ нужды и опасности; у ней есть пріемный отецъ, который поддержитъ ее въ трудныя минуты жизни. Помни, что ты не пара ей по годамъ, и не составишь ея счастья; имѣй мужество отрѣшиться отъ юношескихъ мечтаній. Неужели безумная любовь къ красивой талантливой дѣвочкѣ настолько ослѣпила тебя, что ты будешь сидѣть безъ дѣла въ Парижѣ и забудешь свои обязанности относительно дочери Рехбергера, свои планы о благосостояніи крестьянъ, помощь., которую ты обѣщалъ императору?..

Съ этими мыслями вернулся онъ въ Австрію. Но зачѣмъ станетъ онъ лгать передъ самимъ собой? Разставаясь съ Короной, онъ еще не окончательно отрѣшился отъ любви къ ней. Въ глубинѣ его сердца оставалась надежда, что онъ снова увидится съ нею. Мысль о Ренатѣ не приходила ему тогда въ голову. Но теперь образъ ея опять скользнулъ между нимъ и Короной; всѣ его мечты о лучшей будущности должны были разсѣяться какъ дымъ. Гдѣ найти исходъ изъ противоположныхъ ощущеній, наполнявшихъ его душу?

Хотя Ротганъ, повидимому, не смотрѣлъ въ его сторону, но ему казалось, что пытливые глаза патера устремлены на него и что онъ находится въ положеніи обвиненнаго.

Онъ всталъ съ мѣста и поднялъ занавѣсъ окна.

Передъ нимъ поднималось массивное зданіе новой башни и бросало гигантскую тѣнь на дворъ, освѣщенный луной. Вѣтеръ бушевалъ въ саду, наклоняя верхушки деревьевъ, съ свистомъ и воемъ проносился надъ трубами и фронтонами замка. Въ угловомъ окнѣ нижняго этажа башни виднѣлся ровный свѣтъ лампы.

— Бланшаръ все еще сидитъ за работой, сказалъ графъ, обращаясь къ патеру. — Завтра я познакомлю васъ съ нимъ; онъ также, какъ и вы, занимается естественными науками.

— Я много слышалъ объ его учености и смѣлыхъ попыткахъ… Это напоминаетъ мнѣ, что я не долженъ долѣе утруждать ваше сіятельство своимъ присутствіемъ, и поэтому прошу позволенія удалиться.

— Надѣюсь, вы не оставите меня при той мучительной неизвѣстности, въ какой и нахожусь теперь! сказалъ графъ. — Неужели нѣтъ никакой возможности отклонить графиню отъ ея рѣшенія?

— Графиня находится подъ вліяніемъ глубокаго и сильнаго чувства, а при этомъ условіи всѣ убѣжденія напрасны. Ея рѣшимости поступить въ монастырь, вѣроятно, немало способствуютъ внѣшнія впечатлѣнія. Въ Прагѣ одинъ видъ мрачнаго величественнаго города можетъ наполнить ея воображеніе печальными картинами и навести на мысль о бренности всего земнаго. Тяжесть горя и тайны…

— Какой тайны? спросилъ съ живостью графъ Эрбахъ.

— Графиня разъ едва не призналась мнѣ въ ней.

— Вамъ?

— Но мнѣ удалось во-время прекратить этотъ разговоръ. Роль посредника въ счастливомъ супружествѣ кажется мнѣ крайне затруднительной, а тѣмъ болѣе…

— Въ несчастномъ, хотите вы сказать, добавилъ графъ.

— Я не считаю ваше супружество настолько несчастнымъ, чтобы сомнѣваться въ благодѣтельной перемѣнѣ.

— Вы убѣждены въ этомъ?

— Порядочные люди очень часто расходятся не вслѣдствіе виновности котораго либо изъ супруговъ, а по недоразумѣнію, такъ что примиреніе всегда возможно для нихъ.

Эрбахъ провелъ рукою по лбу; хорошенькое личико Короны еще разъ предстало передъ нимъ, но дорогой образъ, вставшій въ его памяти, становился все блѣднѣе и мало по-малу совершенно исчезъ. — Ты пережилъ пору беззаботной молодости, сказалъ онъ себѣ; — разсудокъ долженъ вступить въ свои права! Тебя призываетъ долгъ; покорись ему…

— Я напишу графинѣ сегодня ночью, отвѣтилъ онъ, положивъ руку на плечо патеру. — Каковъ бы ни былъ исходъ этой несчастной исторіи, но во всякомъ случаѣ отношенія наши должны окончательно выясниться…

— Могу я передать графинѣ нашъ разговоръ? спросилъ, патеръ.

— Какъ хотите! Мы возобновимъ его при болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ, возразилъ графъ взволнованнымъ голосомъ. — Однако, не смѣю долѣе задерживать васъ… Покойной ночи!

Ротганъ вышелъ изъ комнаты. Но на лицѣ его не видно было улыбки торжества, хотя онъ одержала полную побѣду и незамѣтно, шагъ за шагомъ, убѣдилъ графа въ необходимости сближенія съ Ренатой.

ГЛАВА III.

Наступило безпокойное время для Таннбурга и его окрестностей. По полямъ, лѣсамъ, горнымъ тропинкамъ и деревнямъ рыскали солдаты и отыскивали бѣглыхъ еретиковъ. Капитанъ, командовавшій от.рядомъ, согласно приказу, полученному изъ Праги, всего болѣе хлопоталъ о поимкѣ Мракотина. Тѣ изъ виновныхъ, которые выкажутъ раскаяніе, должны были быть подвергнуты тѣлесному наказанію и отданы подъ надзоръ мѣстнаго священника; болѣе упорныхъ слѣдовало записывать въ солдаты и употреблять на работы при мощеніи улицъ. Когда начальникъ отряда явился въ замокъ съ представителями правосудія, то графъ Эрбахъ выразилъ желаніе присутствовать при допросѣ своей прислуги и сообщилъ все, что было ему извѣстно объ ученіи деистовъ, какъ названы были еретики въ бумагахъ оберъ-бургграфа. При этомъ онъ счелъ нужнымъ замѣтить, что находитъ назначенную кару слишкомъ тяжелой для бѣдныхъ одураченныхъ людей, не понимавшихъ значенія своего проступка.

Изъ допроса прислуги нельзя было вывести заключенія, чтобы кто нибудь изъ нихъ бывалъ на тайныхъ сборищахъ въ охотничьемъ домѣ, или зналъ что либо о мѣстопребываніи проповѣдника. При этомъ графъ заявилъ, что если у властей имѣются какія либо сомнѣнія относительно его саксонскихъ рабочихъ, то онъ беретъ ихъ подъ свою отвѣтственность, тѣмъ болѣе, что башня его окончена, и онъ думаетъ отпустить ихъ черезъ нѣсколько дней на родину.

Переговоры съ священникомъ доставили гораздо больше хлопотъ начальнику отряда. Григорій Гасликъ такъ растерялся при видѣ его, что сначала давалъ самые сбивчивые отвѣты. Онъ не могъ простить себѣ, что допустилъ подобное идолопоклонство чуть ли не на своихъ глазахъ, и немного пришелъ въ себя, когда услышалъ, что между захваченными не оказалось никого изъ Таннбурга. Трудно было рѣшить, дѣйствительно ли никто изъ его прихожанъ не присутствовалъ на сборищѣ, или они были только счастливѣе своихъ товарищей и. спаслись въ лѣсу, куда за ними не могли послѣдовать всадники.

— Вы видите, сказалъ по этому поводу Гасликъ хвастливымъ тономъ, — ересь не перешла далѣе этого лѣса! Я знаю свою паству, потому что воспиталъ ее въ страхѣ Господнемъ и въ вѣрѣ въ Матерь Божію и всѣхъ святыхъ. Со стороны начальства было бы безполезною жестокостью преслѣдовать или наказывать этихъ благочестивыхъ агнцевъ. Я ручаюсь за ихъ невинность!

Тѣмъ не менѣе, у Григорія Гаслика снова замерло сердце отъ страха, когда, согласно полученному приказу, начался обыскъ во всѣхъ деревенскихъ домахъ. Священникъ былъ убѣжденъ, что Зденко знаетъ всѣ тайны ереси и мѣсто, гдѣ скрывается проповѣдникъ; онъ съ безпокойствомъ думалъ о томъ, что простодушный крестьянинъ можетъ выдать себя передъ сыщиками. Эта забота лежала горой на спинѣ Гаслика. Кто могъ предвидѣть, какой оборотъ приметъ дѣло и къ какимъ открытіямъ оно можетъ привести, если Зденко попадетъ въ руки правосудія…

Въ прежнія времена ряса священника была неприкосновенна для свѣтскихъ людей, и такой человѣкъ, какъ Зденко, напрасно извергалъ бы свою злобу противъ духовной особы. Но теперь это время прошло безвозвратно. Развѣ императоръ не объявилъ публично, что онъ запретъ въ тюрьму любаго изъ епископовъ, если онъ не будетъ повиноваться законамъ? А что значитъ приходскій священникъ въ сравненіи съ епископомъ?..

Однако, страхъ Гаслика оказался напраснымъ. Черезъ сутки, которыя показались ему цѣлою вѣчностью, начальникъ отряда уѣхалъ со своими солдатами и судейскими чиновниками, оставивъ въ Дубницѣ вахмистра съ четырьмя ландрейтерами для поимки Мракотина.

Людмила тотчасъ же сообщила эту вѣсть своему господину, вбѣжавъ въ комнату съ громкимъ крикомъ: — Они уѣхали, ваше преподобіе! Я видѣла это собственными глазами…

Гасликъ, не помня себя отъ радости, поднялъ обѣ руки къ небу. — Я далъ обѣтъ поставить двѣ свѣчи Венцелю и три Непомуку и завтра же исполню это! сказалъ онъ. — Какое счастье, что въ нашемъ приходѣ не нашлось ни одного деиста!.. Сдѣлай одолженіе, Людмила, пойди въ домъ Зденко и прикажи ему немедленно явиться ко мнѣ. Сорная трава должна быть вырвана съ корнемъ и уничтожена серпомъ или огнемъ!

Служанка въ точности исполнила возложенное на нее порученіе; но Зденко имѣлъ много поводовъ избѣгать бесѣды съ священникомъ; онъ отказался наотрѣзъ идти къ нему и объявилъ, что боленъ и ложится въ постели.

— Въ такомъ случаѣ, я попрошу его преподобіе прійти къ вамъ на домъ со св. дарами! возразила Людмила. — У васъ дѣйствительно больной видъ; каждый изъ насъ можетъ ежеминутно ожидать смерти.

Слова эти подѣйствовали на суевѣрнаго крестьянина; онъ отвѣтилъ угрюмо, что сейчасъ придетъ, и ушелъ въ садъ подъ яблоню, гдѣ у него, по слухамъ, былъ скрытъ кладъ.

Недаромъ гласитъ старинная поговорка, что «нужда и безпокойство — навязчивые гости, и если они поселятся въ домѣ, такъ ихъ не скоро выживешь».

Такъ случилось и съ Гасликомъ. Едва прошла одна тревога, какъ онъ испыталъ другую. Вмѣсто Зденко, котораго онъ ожидалъ съ такимъ нетерпѣніемъ, въ его комнату вошелъ писарь Венцель Свобода съ низкими поклонами и извиненіемъ, что мѣшаетъ глубокомысленнымъ размышленіямъ г-на священника.

На лицѣ Гаслика выразилась такая досада, что гость не могъ сомнѣваться въ томъ, что явился не во-время; но это обстоятельство, повидимому, вовсе не смутило его.

— Давно я не имѣлъ чести видѣть васъ, г. Венцель, пробормоталъ хозяинъ дома, стараясь скрыть свое замѣшательство. — Милости просимъ садиться. Людмила, подай бутылочку токайскаго. Не набить ли вамъ трубочку табаку?

— Нѣтъ, благодарю васъ! но не откажусь выпить стаканчикъ вина. Это всего лучше согрѣваетъ желудокъ при холодной осенней погодѣ. Приходится дорожить каждой минутой, такъ какъ у меня дѣла по-горло. А тутъ еще эти безпорядки, отъ которыхъ голова идетъ кругомъ! Вѣрный подданный и католикъ не можетъ сдѣлать шагу, чтобы не встрѣтиться со всякаго рода плутами и негодяями, которыхъ величаютъ громкимъ названіемъ деистовъ. Во что превратилась теперь наша бѣдная Богемія! Господь да сжалится надъ нею. А откуда все зло? Если голова больна, то страдаетъ все тѣло. Какой нибудь безумецъ въ родѣ графа…

— Г. Венцель, я не хочу больше слышать объ этомъ и закрываю уши! воскликнулъ съ испугомъ священникъ.

— Кто могъ ожидать, что и вы измѣните намъ! замѣтилъ ядовито писать.

— Если бы вы были на моемъ мѣстѣ, то поневолѣ сдѣлались бы осторожнѣе. Мнѣ довольно возни съ глупымъ закоснѣлымъ народомъ, и я не имѣю никакого желанія вмѣшиваться въ дѣла господъ.

— Недавно у васъ былъ совершенно иной образъ мыслей! Если бы графиня могла предполагать, что вы отступитесь отъ дѣла святой церкви, то она вѣроятно не написала бы вамъ этого письма, добавилъ писарь, вынимая изъ кармана своего сюртука красиво сложенный пакетъ, запечатанный гербовой печатью графовъ Турмъ.

Въ былыя времена подобная почесть привела бы въ полный восторгъ честолюбиваго священника, но теперь онъ отнесся къ ней съ безпокойствомъ и боязнью и посмотрѣлъ на письмо съ такимъ нерѣшительнымъ видомъ, какъ будто обдумывалъ: взять ли его, или нѣтъ?

Домашній секретарь графини Турмъ почувствовалъ себя оскорбленнымъ въ лицѣ своей госпожи и воскликнулъ съ гнѣвомъ: — Это что значитъ? Развѣ такъ принимаютъ письмо высокопоставленной особы! Чего вы испугались? Вамъ хотятъ оказать небывалую честь…

— Очень благодаренъ! То же самое говорено было мнѣ годъ тому назадъ, во время исторіи съ молодой графиней. Меня увѣряли, что душа ея въ опасности, что ее нужно спасать отъ еретика!.. Чѣмъ же это кончилось? графиня въ Парижѣ, и никто не можетъ сомнѣваться въ ея гибели!

— Какъ осмѣливаетесь вы говорить подобныя вещи о графскомъ семействѣ?

— Я говорю правду. Вспомните нашу бесѣду въ этой самой комнатѣ. Мнѣ обѣщанъ былъ приходъ въ городѣ, а графа Эрбаха должны были, по вашимъ словамъ, засадить въ крѣпость, между тѣмъ какъ онъ и теперь спокойно проживаетъ въ своемъ замкѣ и веселится съ друзьями.

— Вы забываете, ваше преподобіе, замѣтилъ съ усмѣшкой писарь, — что мы съ вами не послѣдній вечеръ живемъ на свѣтѣ и что въ Австріи найдутся тюрьмы и для такихъ господъ.

— А для насъ съ вами и подавно! возразилъ Гасликъ. — Графъ не забылъ смерти Рехбергера.

— Развѣ я застрѣлилъ его? сказалъ писарь, бросивъ злобный взглядъ на своего собесѣдника. — Всѣмъ извѣстно, что онъ былъ убитъ въ лѣсу за сопротивленіе властямъ. Солдаты должны были доставить его въ Прагу живаго или мертваго. Тутъ не можетъ быть и рѣчи о преднамѣренномъ убійствѣ.

Говоря это, писарь поблѣднѣлъ и робко оглянулся, такъ какъ услышалъ за собой скрипъ двери.

Вошелъ Зденко.

— Apage Satanas! вскрикнулъ священникъ, вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ. — Св. Марія и Іосифъ, помогите намъ!.. Что ему нужно?..

Зденко стоялъ неподвижно и вертѣлъ шляпу въ рукахъ, посматривая съ недоумѣніемъ на испуганныхъ собесѣдниковъ.

— Что ты, съ ума сошелъ? крикнулъ священникъ, приходя въ себя и обращаясь къ крестьянину. — Развѣ врываются такимъ образомъ въ домъ въ порядочнымъ людямъ?.. Нѣтъ, г-нъ Венцель, я умываю руки… Меня уже не проведутъ во второй разъ!..

— Возьмите по крайней мѣрѣ письмо, настаивалъ писарь, который все болѣе и болѣе ощущалъ страхъ и спѣшилъ выполнить порученіе старой графини, чтобы имѣть возможность удалиться. — Ея сіятельство приглашаетъ васъ къ себѣ въ гости; вы увидите блестящее собраніе… Будутъ обсуждать важное дѣло, Secreta imperii… Князь Лобковичъ также обѣщалъ быть на этомъ вечерѣ…

— Ну, давайте письмо, воскликнулъ съ нетерпѣніемъ Гасликъ, чтобы отдѣлаться отъ назойливаго посѣтителя, и вырвавъ пакетъ изъ его рукъ, бросилъ его на столъ.

— Честь имѣю кланяться! проговорилъ поспѣшно Свобода, и не оглядываясь проскользнулъ въ дверь за спиной крестьянина.

— Онъ дѣлаетъ видъ, что не узналъ меня, замѣтилъ угрюмо Зденко, подходя къ столу.

Гасликъ многозначительно кашлянулъ, и быстро подойдя къ двери, заперъ ее на ключъ, чтобы отнять у Зденко возможность обратиться въ бѣгство отъ его назидательной рѣчи.

Заложивъ руки за спину, онъ остановился передъ крестьяниномъ и молча, посмотрѣвъ на него нѣсколько минутъ, сказалъ:

— Писарь Свобода не хотѣлъ узнать тебя, несчастный! Кто прикасается къ смолѣ, тотъ пачкаетъ себѣ руки, а всякій еретикъ, другъ чародѣевъ и колдуновъ, хуже смолы! Всѣ сторонятся отъ него…

— Что вамъ нужно отъ меня? спросилъ съ бѣшенствомъ Зденко. — Говорите скорѣе!

— Изволь! я тебѣ скажу коротко и ясно, что ты напрасно воображаешь, будто никто не знаетъ твоихъ козней! Я прямо говорю тебѣ, что ты былъ на проклятомъ еретическомъ собраніи въ домѣ привидѣній и тебѣ извѣстно, гдѣ скрывается колдунъ и лжеучитель!

Зденко выронилъ шляпу изъ рукъ и сказалъ дерзкимъ тономъ:

— Значитъ, ваше преподобіе знаетъ объ этомъ дѣлѣ больше, нежели судейскіе чиновники!

— Всѣ они ослы! воскликнулъ Гасликъ въ порывѣ увлеченія. — Если бы у нихъ было побольше ума, то они изловили бы всю нечестивую шайку въ одну ночь и не безпокоили бы потомъ честныхъ людей своими допросами и обысками!..

— Они были и на моемъ дворѣ…

— Что-же изъ этого! но ты не заставишь меня считать черное бѣлымъ… Тѣмъ не менѣе я отъ души жалѣю тебя! продолжалъ Гасликъ растроганнымъ голосомъ. — Ты погибъ безвозвратно! Теперь, сколько бы ты ни молился, святые не услышатъ тебя.

Зденко съ смущеніемъ смотрѣлъ въ лицо священнику и какъ будто не совсѣмъ понималъ его.

— Что ты, насмѣхаешься надо мной? крикнулъ на него Гасликъ, который, вообще не отличался кротостью. — Уставился на меня какъ быкъ, надъ которымъ поднятъ топоръ! Погоди, пытка развяжетъ тебѣ языкъ. Развѣ ты не видѣлъ висѣлицы въ Лейтмерицѣ? Или ты воображаешь, что нѣтъ такой крѣпкой веревки, чтобы повѣсить тебя?

— Я нисколько не боюсь этого. Вѣшать меня не за что! возразилъ крестьянинъ.

— Святой Непомукъ, сжалься надъ нимъ! Неужели ты, Зденко, настолько глупъ, или сатана такъ опуталъ твое сердце, что не понимаешь опасности, какая грозитъ тебѣ. Твои сообщники выдадутъ тебя, и ты первый попадешь въ руки правосудія!..

— Я не былъ на этомъ сборищѣ, возразилъ Зденко.

— Ты погибнешь первый! продолжалъ Гасликъ, не обращая вниманія на возраженіе крестьянина. — Если они тебя поймаютъ, то пѣсня твоя пропѣта. Удирай отсюда, братъ, пока есть время, и вдобавокъ, куда нибудь подальше.

— Куда мнѣ бѣжать?

— За-границу, въ Саксонію къ еретикамъ! Тамъ ты можешь молиться своимъ идоламъ, и никто не будетъ преслѣдовать тебя!

— Неужели я долженъ покинуть свой домъ и дворъ?

— Ты все равно покинешь ихъ, если попадешь на висѣлицу! Стоитъ сказать одно слово графу — онъ купитъ ихъ, такъ какъ самъ лютеранинъ, и будетъ очень радъ, когда услышитъ, что ты, сатанинское отродіе, отрекся отъ религіи!.. Я увѣренъ, что онъ даже поможетъ тебѣ бѣжать за-границу.

Зденко поднялъ голову; равнодушное лицо его приняло злое выраженіе, зрачки глазъ расширились и заискрились, какъ у кошки, которая собирается сдѣлать прыжокъ. — Что побуждало священника хлопотать объ его удаленіи изъ деревни? спрашивалъ онъ себя съ недовѣріемъ. — Онъ хочетъ выжить тебя отсюда изъ боязни, чтобы ты не выдалъ его, рѣшилъ мысленно Зденко; — но это не удастся ему!..

Между тѣмъ, Гасликъ объяснилъ молчаніе крестьянина въ свою пользу.

— Мы продадимъ твой дворъ, продолжалъ онъ. — Ты и такъ богатъ. Собери только всѣ золотые талеры и гульдены, которые ты нашелъ въ желѣзномъ ящикѣ подъ смертнымъ одромъ твоего отца.

— У меня нѣтъ денегъ, грубо прервалъ его Зденко. — Я бѣдный человѣкъ! Развѣ вы видѣли желѣзный сундукъ? или хотите, чтобы на мой домъ напали воры…

При этихъ словахъ онъ сдѣлалъ движеніе, какъ будто хотѣлъ схватить за горло оторопѣвшаго священника.

— Чортъ тебя побери съ твоими деньгами! воскликнулъ Гасликъ, отскакивая отъ него. — Я послѣдній разъ говорилъ тебѣ добромъ. Ты неисправимый грѣшникъ! Убирайся сегодня-же изъ деревни, или завтра я донесу на тебя.

— Зачѣмъ стану я выселяться отсюда? спросилъ Зденко равнодушнымъ голосомъ. Лицо его приняло прежнее тупое и апатичное выраженіе.

— Зачѣмъ? Оглянись, и ты увидишь за собою тѣнь! Если ты не узнаешь ее, я назову имя.

Зденко бросился къ двери и, отодвинувъ задвижку, выбѣжалъ на улицу.

— Парень связался съ сатаной, проговорилъ священникъ, задумчиво опускаясь въ кресло и не находя выхода изъ лабиринта, въ который онъ впутался по собственной неосторожности.

Между тѣмъ, Зденко бѣжалъ безъ оглядки по мрачному лѣсу ведущему къ развалинамъ.

Темный полуразрушенный домъ, стоявшій одиноко среди пустаго поля, имѣлъ теперь еще болѣе печальный видъ при блѣдномъ свѣтѣ холоднаго ноябрскаго солнца, выглянувшаго изъ сѣрой массы тучъ.

Зденко, дойдя до опушки лѣса, остановился, такъ какъ хотѣлъ пробраться въ домъ незамѣченнымъ; но тутъ увидѣлъ къ своему ужасу, что двѣ фигуры медленно прохаживались взадъ и впередъ по полю.

Женщину онъ тотчасъ же узналъ. Это была Гедвига; но ему никогда не приходилось встрѣчать пожилаго господина, который разговаривалъ съ нею.

Если бы Зденко былъ немного сообщительнѣе, то онъ, вѣроятно, узналъ бы отъ своихъ сосѣдей, что еще вчера вечеромъ графъ Эрбахъ осматривалъ разрушенный домъ съ своимъ управляющимъ и выразилъ желаніе возобновить его въ самомъ непродолжительномъ времени.

Эта мысль такъ заняла графа, что онъ на слѣдующее утро поручилъ Бланшару и архитектору, строившему башню, осмотрѣть развалины и затѣмъ сообщить ему свое мнѣніе относительно способа возстановленія ихъ. Гедвига отправилась вмѣстѣ съ ними по совѣту графа, который старался всѣми способами развлечь дѣвушку и вывести изъ того тяжелаго состоянія духа, въ какомъ она находилась.

Спутники Гедвиги, придя на мѣсто, настолько увлеклись своимъ дѣломъ, что совершенно забыли объ ея существованіи. Бланшаръ хотѣлъ воспользоваться остатками зданія для новой постройки и сохранить прежній стиль; архитекторъ былъ противоположнаго мнѣнія и доказывалъ, что необходимо срыть прежній домъ и построить новый, сообразно требованіямъ времени. Между обоими противниками завязался горячій споръ и они принялись вновь осматривать развалины и вымѣривать ихъ.

Гедвига, считая свое присутствіе лишнимъ, вышла въ поле и безъ всякой опредѣленной цѣли направилась въ Дубницъ. Продолжительное пребываніе въ монастырѣ оставило неизгладимый слѣдъ въ душѣ дѣвушки. Прежняя ея веселость исчезла и замѣнилась суровымъ благочестіемъ. Мысли ея были постоянно заняты молитвой Іисусу Христу и угодникамъ, размышленіями о будущей жизни, такъ что настоятельница несовсѣмъ ошиблась, возлагая на нее такія блестящія надежды. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, Гедвига невольно заразилась тщеславіемъ монахинь. Ей казалось, что она приблизилась къ божеству и что невидимый покровъ отдѣляетъ ее отъ простыхъ смертныхъ. Къ прежнему поэтическому чувству, которое внушалъ ей императоръ, примѣшалась значительная доля честолюбія; она съ особеннымъ удовольствіемъ вспоминала о томъ, что онъ разговаривалъ съ нею и подарилъ золотой крестъ; глаза его всюду мерещились ей. Патеръ Ротганъ еще болѣе утвердилъ ее въ этомъ чувствѣ; она поняла изъ его намековъ, что императоръ нѣсколько разъ вспоминалъ о ней и желаетъ ее видѣть.

Но со времени прибытія въ Таннбургъ, тоскливое воспоминаніе объ отцѣ еще болѣе усилило грусть, наполнявшую ея сердце. Когда она проходила черезъ поле, осенній колоритъ ландшафта возбудилъ въ ней печальныя размышленія. Она съ сожалѣніемъ думала о прошломъ; будущность казалась ей такой же мрачной и холодной, какъ окружавшее ее поле.

Она шла не останавливаясь до кузницы, стоящей на полдорогѣ между Дубницомъ и Таннбургомъ. Здѣсь она увидѣла тяжелую дорожную карету съ золотымъ гербомъ на дверцахъ. Кузнецъ и его помощникъ были заняты починкой колеса, поврежденнаго ударомъ о камень. Путешественникъ вышелъ изъ кареты и прогуливался передъ кузницей. Это былъ пожилой господинъ въ длинномъ голубомъ плащѣ и высокихъ дорожныхъ сапогахъ, съ горделивой осанкой человѣка, занимающаго высокое положеніе въ свѣтѣ. При скукѣ, какую онъ испытывалъ въ эту минуту, появленіе молодой дѣвушки доставило ему особенное удовольствіе.

— Честь имѣю засвидѣтельствовать вамъ мое почтеніе, фрейлейнъ, сказалъ онъ, подходя къ Гедвигѣ. — Простите любопытство празднаго путешественника; но мнѣ показалось, что вы вышли изъ этихъ развалинъ…

— Вы не ошиблись, милостивый государь. Онѣ принадлежатъ графу Эрбаху изъ Таннбурга; я живу въ его замкѣ.

Незнакомецъ взглянулъ на Гедвигу съ странной улыбкой и подумалъ: — у графа недурной вкусъ! Но вслѣдъ затѣмъ лицо его приняло прежнее серьезное выраженіе, и онъ спросилъ равнодушнымъ голосомъ:

— Развѣ его сіятельство въ замкѣ?

— Онъ вернулся сюда нѣсколько недѣль тому назадъ.

— А вы давно служите… я хотѣлъ сказать, живете въ Таннбургѣ?

— Мой отецъ былъ управляющимъ у графа.

— Вы говорите: «былъ», развѣ онъ умеръ?

— Его застрѣлили.

— Какъ это случилось?.. Я начинаю припоминать… Его звали Рехбергеръ… Значитъ, вы Гедвига, которая случайно попала въ монастырь урсулинокъ?

Гедвига утвердительно кивнула головой и намѣревалась уйти, такъ какъ вопросы и обращеніе незнакомца произвели на нее непріятное впечатлѣніе. Онъ тотчасъ же замѣтилъ это и сказалъ:

— Вы не должны удивляться, что мнѣ извѣстна эта печальная исторія. Я служу въ императорской канцеляріи. Мнѣ попались бумаги по дѣлу графа Эрбаха, который обвинялся въ похищеніи графини Короны фонъ-Турмъ. Самъ императоръ очень интересовался этимъ дѣломъ и вашей судьбой, фрейлейнъ…

Лицо Гедвиги просіяло при этихъ словахъ.

— Императоръ интересовался моей судьбой? пробормотала она краснѣя.

— Онъ одинаково милостивъ ко всѣмъ своимъ подданнымъ. Ваше печальное положеніе тронуло его.

— Я имѣла счастье видѣть его величество. Онъ даже разговаривалъ со мной и подарилъ мнѣ этотъ крестъ! сказала Гедвига хвастливымъ тономъ, но тотчасъ же остановилась, такъ какъ на лицѣ незнакомца опять появилась та же странная улыбка, которая уже разъ привела ее въ смущеніе.

— Я не забуду напомнить о васъ императору, сказалъ незнакомецъ. — Его величеству будетъ пріятно узнать, что вы уже не въ монастырѣ.

— Моя госпожа, графиня Эрбахъ, выхлопотала мое освобожденіе.

— Вы называете это освобожденіемъ!.. Извините, я забылъ, что вы еретичка… Впрочемъ, у его величества ересь не на дурномъ счету… Вы такая хорошенькая, что напрасно остаетесь въ деревнѣ. Переѣзжайте въ Вѣну, тамъ вы составите свое счастье.

— Вы, вѣроятно, шутите, милостивый государь. Я бѣдная, простая дѣвушка!

— Это не имѣетъ никакого значенія. Изъ бѣдной можно легко сдѣлаться богатой…

Разговаривая такимъ образомъ, они удалились отъ кузницы и незамѣтно подошли къ опушкѣ лѣса, гдѣ стоялъ Зденко и наблюдалъ за ними.

Незнакомецъ оглянулся; экипажъ его былъ починенъ и кучеръ сѣлъ на козла.

— Гдѣ ваша госпожа? спросилъ онъ Гедвигу.

— Она въ Прагѣ; но графъ ожидаетъ сюда надняхъ свою супругу.

Это извѣстіе было такъ неожиданно, что на лицѣ пожилаго господина выразилось безпокойство. — Еще этого недоставало! подумалъ онъ съ досадой. Въ Вѣнѣ мнѣ объявили, что скоро начнется процессъ между супругами, а здѣсь я узнаю, что они воркуютъ, какъ голуби! Положительно люди часто лгутъ изъ любви къ искусству.

— Графъ приказалъ уже приготовить комнаты для своей супруги въ Таннбургѣ, продолжала Гедвига.

— Очень радъ слышать это! сказалъ незнакомецъ, овладѣвъ собой. — Вотъ ѣдетъ моя карета!.. Не въ этихъ ли развалинахъ была молельня еретиковъ? Я слышалъ объ этомъ въ Лейтмерицѣ.

— Да, здѣсь! отвѣтила Гедвига.

— Благодарю васъ!.. Итакъ, до свиданія. Не забудьте мой совѣтъ и пріѣзжайте въ Вѣну. Тамъ люди умѣютъ жить и веселиться, а хорошенькая женщина всегда желанная гостья. Надѣюсь опять встрѣтиться съ вами…

Подъѣхала карета. Лакей отворилъ дверцы и усадилъ своего господина, который еще разъ поклонился Гедвигѣ съ улыбкой на тонкихъ губахъ.

Кучеръ ударилъ по лошадямъ, которыя быстро помчались по каменистой дорогѣ.

Глаза Гедвиги слѣдили машинально за экипажемъ, но мысли ея унеслись далеко. — Господинъ этотъ служитъ при дворѣ, думала она. — Кто знаетъ, къ какимъ послѣдствіямъ можетъ привести ее это случайное знакомство!.. Въ жизни Гедвиги произошло столько страннаго, что она не считала невозможнымъ очутиться опять вблизи императора. Ей казалось, что она видитъ въ вечернихъ облакахъ большой столичный городъ съ императорскимъ дворцомъ и башней св. Стефана, о которомъ ей столько разсказывали знатныя дѣвушки, воспитывавшіяся въ монастырѣ.

Мечты ея были внезапно прерваны, такъ какъ она услышала за собой хриплый боязливый голосъ, звавшій ее по имени. Она оглянулась и увидѣла Зденко, который стоялъ передъ нею, опустивъ голову, съ видомъ ту наго отчаянія.

— Не пугайся, сказалъ онъ съ усиліемъ, — я не сдѣлаю тебѣ зла! Люди постоянно сердятъ меня… Но если бы ты была ласкова со мной…

— Оставь меня въ покоѣ! Я не желаю разговаривать съ тобой! отвѣтила съ досадой Гедвига.

Отвращеніе, которое она всегда чувствовала къ нему, было сильнѣе въ эту минуту, чѣмъ когда либо. Судьба какъ будто нарочно послала его для контраста съ свѣтлыми картинами, созданными ея воображеніемъ.

— Ты ненавидишь меня! Въ этомъ главная причина всѣхъ моихъ несчастій… Тебѣ хотѣлось бы стереть меня съ лица земли… Отецъ твой даже прибилъ меня…

— Не смѣй произносить имени моего отца. Убирайся прочь! Если ты не отстанешь отъ меня, я позову господъ; они тамъ, въ домѣ.

— Господъ! повторилъ Зденко, вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ. — Я совсѣмъ забылъ о нихъ. Когда я вижу тебя, я забываю все на свѣтѣ!.. Кто это? Что они дѣлаютъ тамъ?

— Графъ послалъ ихъ осмотрѣть развалины; онъ хочетъ построить новый домъ.

— Господи! воскликнулъ Зденко, хватаясь за голову обѣими руками. — Они найдутъ его! Онъ погибнетъ.

— Кто погибнетъ? Говори прямо, иначе я все скажу графу.

— Спаси его! Онъ добрый и мудрый старикъ! Если они найдутъ его, то бросятъ въ тюрьму. Но онъ никому не сдѣлалъ зла и всегда хорошо отзывался о графѣ и лютеранахъ… Сжалься надъ нимъ!

— Прежде всего ты долженъ сказать: кто онъ и куда ты спряталъ его?

— А если ты мнѣ измѣнишь! Нѣтъ, я говорю вздоръ… Прости меня! Ты бѣлая дѣва, о которой говорилъ намъ старикъ. Писарь и Гасликъ дѣйствительно лицемѣры и измѣнники… не ты…

Съ этими словами Зденко такъ близко наклонился къ молодой дѣвушкѣ, что она чувствовала его дыханіе на своей щекѣ и съ невольнымъ отвращеніемъ отвернула свое лицо. — Въ домѣ Мракотинъ, котораго они ищутъ, прошепталъ онъ. — Онъ знаетъ будущее и всѣ тайны; за это они и злятся на него… Онъ скрылся при обыскѣ въ самый нижній погребъ дома и уже два дня, какъ лежитъ тамъ.

— Несчастный!

— Я принесъ ему ночью ѣды и питья; но Гасликъ подозрѣваетъ меня и можетъ напасть на слѣдъ. Я хотѣлъ и теперь навѣстить его, но увидѣлъ двухъ мужчинъ на дворѣ и тебя въ полѣ. Тайный голосъ подсказалъ мнѣ, что я долженъ обратиться къ твоей помощи.

— Я ничего не могу сдѣлать помимо графа. Онъ добръ и великодушенъ и лучше насъ придумаетъ, какъ устроить это дѣло. Приведи старика сегодня вечеромъ къ стѣнѣ сада за насыпью; я буду ждать васъ тамъ и сообщу волю графа. Уходи скорѣе, тебя могутъ увидѣть.

Бланшаръ и архитекторъ въ это время вышли изъ дому и еще разъ обошли развалины. Оба были настолько заняты своимъ споромъ, что Зденко могъ удалиться незамѣченнымъ, а Гедвига успѣла оправиться отъ волненія. На обратномъ пути вѣжливый французъ извинился передъ молодой дѣвушкой за свое невольное невниманіе къ ней. Гедвига возразила, что она была не одна и разсказала свою встрѣчу съ знатнымъ незнакомцемъ у кузницы.

Прійдя въ замокъ, она поспѣшила сообщить графу просьбу Зденко, добавивъ, что вполнѣ понимаетъ, насколько опасно подобное укрывательство и что отказъ въ данномъ случаѣ нисколько не удивитъ ее.

Графъ Эрбахъ былъ сильно озадаченъ и не сразу рѣшился принять къ себѣ человѣка, преслѣдуемаго свѣтскими и духовными властями, такъ какъ подобный поступокъ могъ повести къ крайне непріятнымъ послѣдствіямъ. Съ другой стороны, мечтательность Мракотина и сущность его ученія не привлекали его; будущность человѣческаго рода никогда не представлялась ему въ видѣ идеальной Аркадіи; онъ не считалъ желательнымъ, чтобы когда нибудь наступило господство бѣдняковъ, несчастныхъ и неучей. Но чувство состраданія «мало-по-малу переселило всѣ другія соображенія; онъ рѣшилъ пріютить на нѣкоторое время Мракотина въ замкѣ и сообщилъ объ этомъ молодой дѣвушкѣ.

— Что же касается Зденко, добавилъ онъ, то я совѣтовалъ бы тебѣ, моя дорогая Гедвига, остерегаться его. Мнѣ парень этотъ не нравится; да и отецъ твой не былъ расположенъ къ нему и говорилъ, что никогда не позволитъ ему жениться на тебѣ.

— Я ненавижу его и не могу хладнокровно встрѣчаться съ нимъ!..

— Тебѣ нечего безпокоиться. Никто не заставитъ тебя выходить за него замужъ. Но тѣмъ хуже для насъ, что мы будемъ въ зависимости отъ него. Мнѣ кажется, что этотъ человѣкъ способенъ совершить преступленіе подъ вліяніемъ страсти.

— Что-же дѣлать въ такомъ случаѣ?

— Я буду слѣдить за нимъ… Скажи, пожалуйста, въ которомъ часу ты приказала придти ему?

— Поздно вечеромъ.

— Я встрѣчу его съ Бланшаромъ и избавлю тебя отъ новаго свиданія съ твоимъ назойливымъ поклонникомъ. Покойной ночи! Надѣюсь, что графиня скоро пріѣдетъ изъ Праги, и тогда твоя жизнь устроится болѣе нормальнымъ образомъ.

Гедвига молча поцѣловала руку графа и удалилась.

Въ девятомъ часу вечера графъ Эрбахъ и Бланшаръ отправились на свиданіе. Къ счастію, Ротганъ еще утромъ уѣхалъ на нѣсколько дней въ Прагу, такъ что графу не было никакой необходимости скрывать свои дѣйствія отъ непрошенаго наблюдателя. Относительно Бланшара онъ могъ быть совершенно покоенъ, потому что этотъ искренно сочувствовалъ всякому несчастному, который подвергался преслѣдованіямъ за свои убѣжденія, и видѣлъ въ немъ товарища своей судьбы. Развѣ его самого не считали въ Версалѣ сумасшедшимъ и врагомъ государства? Развѣ у него не была одинаковая цѣль съ Мракотиномъ — избавить людей отъ гнета бѣдности и нищеты, хотя каждый изъ нихъ шелъ своимъ путемъ? Такимъ образомъ, если бы даже графъ Эрбахъ сталъ колебаться въ своемъ рѣшеніи, то Бланшаръ употребилъ бы все свое краснорѣчіе, чтобы убѣдить его дать убѣжище бѣглецу.

Графъ и Бланшаръ молча подошли къ насыпи у садовой стѣны, гдѣ Корона и Гедвига впервые увидѣли императора. Былъ ясный и. холодный вечеръ. Мѣсяцъ свѣтилъ на безоблачномъ небѣ среди безчисленныхъ звѣздъ. Все пространство отъ садовой стѣны до деревьевъ противоположнаго лѣса и дорога, спускающаяся внизъ по ложбинѣ, были такъ освѣщены луннымъ свѣтомъ, что графъ, хорошо знакомый съ мѣстностью, тотчасъ же замѣтилъ темную фигуру, стоявшую, подъ сосной, и махнулъ ей носовымъ платкомъ.

Минуту спустя изъ-за группы деревьевъ вышелъ человѣкъ и, осторожно пробираясь вдоль кустарниковъ, остановился на нѣкоторомъ разстояніи отъ стѣны.

— Это я, Зденко! сказалъ графъ Эрбахъ, узнавъ его. Подойди ближе!

Крестьянинъ не двигался съ мѣста, но вслѣдъ затѣмъ привычка повиноваться господину пересилила недовѣріе.

— Я пришелъ къ вашей милости, сказалъ Зденко. Вамъ все извѣстно. Дѣлайте что хотите со мной.

— Привелъ ты этого человѣка?

— Онъ лежитъ подъ деревомъ. У него зубъ на зубъ не попадаетъ, отъ холода; мы должны были пробираться по лѣсу дальней дорогой.

— Видѣлъ васъ кто нибудь? спросилъ графъ.

— Господь былъ съ нами! говоритъ Мракотинъ. Мы никого не встрѣтили въ лѣсу.

— Пойди за этимъ человѣкомъ и приведи его сюда. Я отопру вамъ старыя ворота въ стѣнѣ. Ты знаешь, гдѣ они?

— Знаю, ваша милость.

— Еще одно слово, Зденко. Я желалъ-бы знать, почему ты такъ хлопочешь объ этомъ человѣкѣ?

— Онъ не похожъ на другихъ людей. Всякій, кто приближаете» къ нему, слушаетъ его… Ему все извѣстно, даже будущность!..

— Веди его сюда! сказалъ графъ.

Бланшаръ видѣлъ въ самоотверженіи крестьянина и его преданности Мракотину неизбѣжное вліяніе, какое всегда оказываетъ высшая натура на низшую. Онъ помнилъ Зденко съ той ночи, когда горѣла башня въ Таннбургѣ. Непріятное лицо этого человѣка съ черными блестящими глазами тогда же обратило на себя его вниманіе среди огромной собравшейся толпы; онъ смотрѣлъ осклабившись на пламя и не принималъ никакого участія въ тушеніи пожара.

— Замѣчательно какъ дѣйствуетъ воодушевленіе даже на тупой умъ и себялюбивое сердце! сказалъ съ увлеченіемъ Бланшаръ, когда они сошли съ холма и графъ вложилъ ключъ въ заржавленный замокъ старыхъ воротъ. Посмотрите на этого крестьянина, голова котораго до сихъ поръ была, вѣроятно, занята только заботами о полѣ и скотѣ. Личность пророка настолько воодушевляетъ его, что онъ становится способнымъ на великодушный поступокъ и готовъ жертвовать собственной жизнью…

— Наконецъ-то! сказалъ графъ Эрбахъ, отворяя съ трудомъ ворота. — Я долженъ немного охладить вашъ восторгъ, Бланшаръ. Не подлежитъ сомнѣнію, что поступокъ Зденко вполнѣ благородный; на поводъ къ нему далеко не тотъ, какой вы предполагаете; если не ошибаюсь, парень надѣется открыть кладъ съ помощью заговоровъ Мракотина. Я даже считаю вполнѣ возможнымъ, что мы съ вами сыграемъ самую глупую роль; мы ожидаемъ чего-то необыкновеннаго, и вмѣсто этого встрѣтимъ, вѣроятно, простаго невѣжественнаго пастуха, помѣшавшагося на чтеніи священныхъ книгъ. Но вотъ и они!..

Мракотинъ шелъ невѣрными шагами, опираясь на плечо Зденко. Его бѣлый плащъ развѣваемый вѣтромъ казался издали при лунномъ освѣщеніи какимъ-то блестящимъ туманнымъ облакомъ.

— Входи! сказалъ графъ, подавая руку старику. Ты будешь здѣсь въ безопасности!

— Ты — знатный господинъ, возразилъ старикъ; я — нищій, котораго ты приказалъ привести къ себѣ изъ мрака и бѣдности… Благословеніе Божіе нисходитъ со мной на домъ твой!..

Голосъ его дрожалъ отъ лихорадки; глаза были неподвижно устремлены въ пространство. — Бѣлый голубь опустится на кровлю! продолжалъ Мракотинъ, — коршунъ преслѣдуетъ его…

Дальше ничего нельзя было разслышать; губы его бормотали’безсвязныя слова.

— Уведите его! сказалъ графъ, обращаясь къ Бланшару. — Съ нимъ начинается бредъ…

Зденко хотѣлъ удалиться, но графъ удержалъ его.

— Я исполнилъ просьбу, съ которой ты обратился къ Гедвигѣ Рехбергеръ! сказалъ онъ. — Человѣкъ этотъ въ безопасности; теперь постарайся загладить прошлое и устрой свои дѣла такимъ образомъ, чтобы приходскій священникъ не имѣлъ поводовъ жаловаться на тебя. Если я до сихъ поръ щадилъ тебя, то ради твоего отца. Мой вѣрный Рехбергеръ нѣсколько разъ предостерегалъ меня… Чего ты испугался?

— Мнѣ показалось, что за вами стоитъ тѣнь… отвѣтилъ Зденко глухимъ голосомъ. Лицо его было покрыто мертвенной блѣдностью.

— Выкинь изъ головы всѣ эти пустяки и выслушай меня. Совѣтую тебѣ оставить въ покоѣ Гедвигу. Не смѣй больше разговаривать съ ней. Я не хочу этого! Слышишь ли? Она никогда не будетъ твоей!

Съ этими словами графъ заперъ ворота на ключъ и удалился.

Зденко стоялъ у садовой стѣны. Ему казалось, что онъ слышитъ стукъ молота о наковальню; съ каждымъ ударомъ раздавались въ ушахъ его все тѣ же слова: она никогда не будетъ твоей!

Но вотъ изъ-за стѣны опять поднялась знакомая тѣнь. Зденко отскочилъ въ ужасѣ и бросился опрометью внизъ по ложбинѣ.

ГЛАВА IV.

Въ замкѣ Турмъ молодой графъ Прокопъ давалъ парадный обѣдъ по случаю своего пріѣзда въ жилище предковъ и дня своего рожденія; за столомъ присутствовали его двоюродные братья, друзья, близкіе сосѣди и даже старые слуги, сидѣвшіе на дальнемъ концѣ стола; всѣ желали ему здоровья, долгой жизни и всякаго благополучія. Графъ поблагодарилъ гостей краснорѣчивой рѣчью, въ которой отнесся съ большимъ чувствомъ къ покойному отцу и провозгласилъ тостъ за здоровье своей бабушки, единственной дамы, находившейся за столомъ. Всѣ сочли своимъ долгомъ отвѣтить на тостъ и, поднявъ стаканы, поклонились пожилой, красиво причесаной дамѣ, между тѣмъ какъ внукъ почтительно поцѣловалъ у ней руку.

Когда кончился обѣдъ, графиня, одѣтая въ темно-красное парчевое платье, затканное золотыми цвѣтами, простилась съ обществомъ и ушла въ сосѣднюю комнату. Нѣкоторые изъ пожилыхъ мужчинъ послѣдовали за нею, а молодой графъ остался въ залѣ съ остальными гостями и старался разыграть передъ ними роль любезнаго и общительнаго хозяина. Вступая во владѣніе наслѣдственными имѣніями, онъ хотѣлъ внушить людямъ хорошее мнѣніе о себѣ и загладить своей любезностью дурную репутацію развратника и мота, которую онъ заслужилъ своимъ поведеніемъ въ Вѣнѣ и Миланѣ.

По завѣщанію своего отца, онъ былъ назначенъ единственнымъ наслѣдникомъ громадныхъ родовыхъ имѣній, такъ какъ Корона была лишена наслѣдства. Только по просьбѣ брата и духовника, находившагося при послѣднихъ минутахъ умирающаго, сдѣлана была оговорка, что несчастный отецъ оставляетъ дочери извѣстную сумму денегъ, если она опомнится отъ грѣховъ и поступитъ въ монастырь. Такимъ образомъ, графъ Прокопъ сдѣлался единственнымъ владѣльцемъ всѣхъ отцовскихъ имѣній; но это кажущееся благополучіе имѣло свою темную сторону. Молодой графъ былъ обремененъ большими долгами. Гораздо легче было занимать деньги, пользуясь кредитомъ отца, нежели самому отвѣчать за свою расточительность. Онъ долженъ былъ скоро убѣдиться, что безъ помощи своей богатой и скупой бабушки онъ не въ состояніи будетъ не только продолжать прежнюю жизнь, но и удовлетворить наиболѣе неумолимыхъ кредиторовъ. Съ тайнымъ отвращеніемъ въ сердцѣ пріѣхалъ Прокопъ въ уединенный замокъ, чтобы прожить въ немъ скучную осень въ обществѣ старой женщины, которая всегда чувствовала къ нему особенную привязанность, но, при своемъ властолюбивомъ характерѣ, слѣдила за каждымъ его шагомъ и во всемъ, что онъ дѣлалъ безъ ея согласія, видѣла нарушеніе своихъ правъ. Между тѣмъ, задавшись цѣлью найти доступъ къ кошельку старой графини посредствомъ ласки, лицемѣрія, бурныхъ сценъ и льстивыхъ увѣреній, онъ съ каждымъ днемъ становился въ большую зависимость отъ ея воли и мысленно сравнивалъ себя съ комаромъ, попавшимъ въ сѣти длинноногаго паука.

Въ залѣ все еще звенѣли стаканы, тогда какъ въ сосѣдней комнатѣ пожилые представители стариннаго чешскаго дворянства разсуждали о политикѣ. Изъ нихъ всѣхъ больше ораторствовалъ князь Лобковичъ; другіе молча выслушивали его, признавая за нимъ преимущество опытности и знанія свѣта.

Въ кружкахъ австрійскаго дворянства давно замѣтили тотъ неблагопріятный оборотъ, какой приняли общественныя дѣла со времени соправительства Іосифа, и многіе съ ужасомъ думали о будущемъ, когда онъ одинъ будетъ управлять государствомъ. Эти опасенія вызывали у консервативной партіи искреннее желаніе протеста; но она была безсильна, такъ какъ ея представители не составили себѣ никакого опредѣленнаго плана дѣйствій.

— Мы дошли до такой апатіи, сказалъ Лобковичъ въ заключеніе своей рѣчи, — что смотримъ равнодушно, какъ распадается самая старая имперія въ Европѣ. Вначалѣ нововведенія казались намъ слишкомъ ничтожными; мы не придавали никакого значенія различнымъ перемѣнамъ въ придворномъ этикетѣ, простотѣ одежды его величества, преобразованію правительственныхъ канцелярій и т. п. Между тѣмъ, у гидры еженедѣльно выростаетъ новая голова; опасность увеличивается съ каждымъ днемъ. Права и прерогативы духовенства и австрійскихъ дворянъ висятъ на волоскѣ, благодаря любви нашего императора къ черни и мнимой заботливости о благѣ подданныхъ! Я долженъ сказать вамъ, господа, что я съ глубокимъ огорченіемъ наблюдалъ за Іосифомъ въ Парижѣ. Онъ какъ будто нарочно избѣгалъ людей изъ высшаго общества и проводилъ время съ философами и представителями народа.

— Что онъ нашелъ въ нихъ? Кажется, онъ не можетъ считать насъ измѣнниками! сказалъ одинъ изъ присутствующихъ, истолковавъ по-своему рѣчь Лобковича.

— Вы спрашиваете, чѣмъ онъ недоволенъ, mon cher prince? Всѣмъ! Онъ хочетъ перевернуть свѣтъ вверхъ дномъ и взялъ себѣ за образецъ прусскаго короля. Онъ намѣренъ уничтожить права владѣтельныхъ князей и составить единое государство. Въ Венгріи будутъ тѣ же законы, что въ Австріи, Богеміи, Моравіи и Штиріи. Онъ одинъ станетъ управлять государственнымъ механизмомъ. Прежнее судопроизводство будетъ уничтожено, равно и крѣпостное право!

— Вѣдь это вопіющая несправедливость! замѣтилъ одинъ.

— Дневной грабежъ! Беззаконная конфискація имуществъ! добавили другіе.

— Говорятъ, что приближается золотой вѣкъ для человѣчества, сказалъ съ усмѣшкой Лобковичъ. — Кто изъ насъ изобразитъ изъ себя Нептуна и остановитъ грозный напоръ волнъ, крикнувъ имъ: Quos ego!

— Къ счастію, императрица еще жива!..

— Читали вы ея послѣдній эдиктъ противъ моравскихъ еретиковъ? Что за сила выраженій!

— Когда я проѣзжалъ Лейтмерицъ, продолжалъ князь Лобковичъ, — туда привели около десятка этихъ сумасбродовъ съ связанными руками. Секта распространилась до нашихъ мѣстъ!

— Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, злобно замѣтила старая графиня, которая до этого момента упорно молчала. — Злодѣи, вѣроятно, находятъ поддержку въ графѣ Эрбахѣ)

— Это богатый и высокомѣрный господинъ. Говорятъ, что онъ другъ его императорскаго величества.

— Вы выражаетесь очень умѣренно, графъ Мартиницъ! замѣтилъ съ удареніемъ Лобковичъ. — Не только другъ, но его неразлучный товарищъ и повѣренный. Въ Парижѣ они вмѣстѣ странствовали по фабрикамъ и мастерскимъ и даже одновременно сдѣлали визитъ Жаннѣ Дюбарри!

Графиня Турмъ открыла табакерку и взяла щепотку табаку.

— Можно ли было ожидать подобнаго поступка отъ сына Маріи Терезіи, сказала она. — Дѣлать визитъ Дюбарри! За ея наглое появленіе на праздникѣ королевы ее слѣдовало бы заставить мести улицы! Я еще скорѣе поняла бы это, если бы она была дворянской крови!

— Тѣмъ не менѣе, она носитъ титулъ графини… Куда дѣвались религіозные и нравственные принципы!

Князь Лобковичъ поспѣшилъ перемѣнить тему разговора.

— Этотъ графъ Эрбахъ пришелецъ на нашей землѣ и не принадлежитъ къ стариннымъ фамиліямъ Богеміи; между тѣмъ, онъ сдѣлался spiritus familiaris его величества. Къ несчастію, Іосифъ постоянно окружаетъ себя подобными людьми, безъ вѣры и традицій, которые наводятъ его на все дурное. Намъ, вѣрнымъ защитникамъ правъ нашей родины, сословной свободы и привиллегій, ничего не остается, какъ составить тѣсный союзъ и употребить всѣ усилія, чтобы удержать дворъ отъ нововведеній, пока жива наша августѣйшая императрица.

— Да здравствуетъ Марія Терезія! воскликнулъ одинъ изъ присутствующихъ, который чувствовалъ сильное утомленіе отъ серьезнаго разговора и съ завистью прислушивался къ веселому смѣху, раздававшемуся въ залѣ. — Зачѣмъ станемъ мы тревожить себя преждевременными опасеніями? Предоставимъ это дѣло почтенному князю Лобковичу, — c’est un homme supérieur! Мы всѣ знаемъ больше толку въ охотѣ, нежели въ политикѣ, и любимъ выпить; не такъ ли, Лихтенштейнъ?

Общій хохотъ былъ отвѣтомъ на это замѣчаніе, вызвавшее улыбку пренебреженія на лицѣ Лобковича, который въ эту минуту почувствовалъ полное пренебреженіе во всѣмъ этимъ знатнымъ, но тупоголовымъ господамъ.

— Quels imbéciles! шепнулъ онъ графинѣ, которая слегка кивнула ему головой въ знакъ согласія.

— Какъ вы думаете, господа, не перейти ли намъ въ залу, сказалъ одинъ изъ дворянъ. — Вѣроятно, у графа Прокопа найдется и на нашу долю немного вина.

Это предложеніе встрѣтило полное одобреніе со стороны большинства присутствующихъ, которые одинъ за другимъ перешли въ залу.

Князь Лобковичъ и графиня остались наединѣ.

— Если бы не крайняя необходимость составить партію, сказалъ Лобковичъ, — то нужно быть круглымъ дуракомъ, чтобы толковать съ этими людьми о политикѣ!

— Они всѣ умѣютъ только проживать деньги, возразила графиня. — Къ несчастію, такой умъ, какъ у васъ, mon cher prince, составляетъ рѣдкость!

— Охота, карточная игра, пирушки и деревенскія красавицы — вотъ міръ этихъ тупоголовыхъ господъ! Они не подозрѣваютъ, что огонь тлѣетъ подъ ихъ ногами.

— Неужели вы серьезно предполагаете, что существуетъ опасность?

Слуга принесъ свѣчи и, по приказанію графини, заперъ дверь, ведущую въ залу.

— Сядьте покойнѣе, князь, сказала она, указывая ему на кресло и лежавшую передъ нимъ подушку для ногъ.

— Вы все та же милая и любезная женщина! сказалъ Лобковичъ, цѣлуя ея руку съ вѣжливымъ поклономъ и покойно- усаживаясь въ мягкое кресло. — Вы знаете и щадите слабости своихъ друзей, какъ въ молодости, такъ и въ старости. Ah le bon vieux temps? Помните ли вы его графиня? Ma foi, съ тѣхъ поръ прошло сорокъ лѣтъ. Мы сидѣли другъ противъ друга…

— Quel souvenir! произнесла со вздохомъ старая дама, разглаживая костлявой рукой складки своего шелковаго платья.

— Это было также въ ноябрскій вечеръ. Мы сидѣли въ уютной комнатѣ; я помню даже, что на потолкѣ была изображена Аврора. Вы улыбаетесь, дорогая моя! Такія вещи никогда не забываются…

Графиня въ смущеніи открыла крышку своей золотой табакерки и отвернулась.

— Félicité passée! продолжалъ князь, поправляя свой кружевной жабо. — Огонь, пробѣгавшій тогда по нашимъ жиламъ, былъ сильнѣе того, о которомъ я только что упоминалъ… Аврора благосклонно улыбалась намъ; все обѣщало намъ въ будущемъ такіе же хорошіе дни…

— Hélas! Зачѣмъ наступаетъ скучная старость!' La vieillesse des hommes est une bêtise du sort!

— Я всегда былъ того же мнѣнія. Вдобавокъ, намъ съ вами, можетъ быть, придется пережить новый всемірный потопъ, который маркиза Помпадуръ предсказывала Франціи. Но тамъ движеніе начинается съ низшихъ слоевъ, у насъ — сверху. Императоръ самый опасный новаторъ. Примѣръ прусскаго короля сбилъ его съ толку. Онъ ненавидитъ дворянство и духовенство, потому что они могутъ оказать активное сопротивленіе его ученію о равенствѣ. Онъ хочетъ все захватить въ свои руки. Я считаю ребячествомъ возлагать большія надежды на нашу добрую государыню. Императоръ и герцогъ Тосканскій придерживаются однихъ и тѣхъ же принциповъ; намъ предстоитъ многолѣтняя борьба.

— Развѣ вы отказались отъ своего прежняго плана? спросила графиня; — патеръ Ротганъ былъ увѣренъ въ его успѣхѣ.

— Я не слыхалъ о патерѣ со времени несчастной исторіи съ Гедвигой Рехбергеръ.

— Надѣюсь, князь, вы не станете упрекать меня ею?

— Разумѣется, нѣтъ! Вамъ она доставила всего больше непріятностей. Я упомянулъ объ этой исторіи только потому, что она возстановила противъ насъ императора. Патеръ очень ловко велъ себя въ монастырѣ и сумѣлъ удержать мою племянницу отъ сентиментальныхъ выходокъ.

— Мнѣ кажется, mon cher prince, что мы ошиблись въ этомъ человѣкѣ; милость правительства отуманила его. Онъ равнодушенъ къ Деньгамъ, но дорожитъ вліяніемъ и властью. Я считаю его очень хитрымъ. Il а une tête de renard.

— Какое намъ дѣло до этого, если мы сумѣемъ воспользоваться его происками и обратимъ ихъ въ нашу пользу…

— Развѣ вы можете поручиться, что онъ не измѣнитъ намъ? спросила графиня. — Неблагодарный плутъ живетъ теперь у графа Эрбаха. Вчера онъ явился сюда и и выразилъ желаніе переговорить со мной, но я не приняла его.

— Значитъ, онъ еще въ городѣ! Очень радъ этому. Простите, если я осмѣлюсь замѣтить вамъ, моя дорогая, что вы не должны были задѣвать самолюбіе патера. Впрочемъ, это дѣло можно легко поправить!

— Едва не забыла сообщить вамъ, mon cher prince, что Прокопъ былъ въ Прагѣ и видѣлъ Ренату. Онъ все еще любитъ ее. C’est un coeur de flamme! И adore votre niece! Изъ нихъ вышла бы прекрасная пара.

— Къ несчастію, она предпочла графа Эрбаха, въ надеждѣ возвратить его на лоно церкви, хотя это не удалось ей! Моя племянница, какъ вамъ извѣстно, прекрасная женщина, но не отъ міра сего.

— Поэтому я нахожу, что разводъ былъ бы всего цѣлесообразнѣе въ данномъ случаѣ. Вы сами подавали мнѣ надежду на это, mon prince. А теперь! Если бы вы знали, какъ она приняла моего бѣднаго Прокопа! Она объявила, что болѣе чѣмъ когда нибудь любитъ этого безбожника Эрбаха, что мы оклеветали его, прибѣгли къ лжи, обману и насилію! Развѣ Прокопъ виноватъ въ этомъ? Она также наговорила ему много непріятнаго по поводу заключенія какой-то дѣвчонки въ монастырь, о которой было столько толковъ, какъ будто она принцесса. А кто настроилъ такимъ образомъ Ренату и посовѣтовалъ ей помириться съ мужемъ? Клянусь св. Дѣвой, что вашъ protégé, отецъ Ротганъ!..

Старая дама говорила съ запальчивостью, не спуская глазъ съ князя Лобковича, въ надеждѣ проникнуть сквозь маску покойнаго равнодушія, покрывавшую его лицо, и узнать его затаенную мысль. Она не напрасно подозрѣвала своего бывшаго возлюбленнаго, что онъ противодѣйствовалъ браку своей племянницы съ Прокопомъ и даже теперь готовъ былъ употребить всѣ усилія, чтобы помѣшать ему, если бы представилась возможность его осуществленія.

— Я не думаю защищать патера, вѣжливо замѣтилъ Лобковичъ, — но вы напрасно обвиняете его! Другой возбудилъ въ сердцѣ Ренаты мысль примириться съ графомъ, и вдобавокъ не простой смертный…

Извѣстіе это было настолько неожиданно, что графиня встала съ кресла и выпрямилась.

— Императоръ очень долго бесѣдовалъ съ Ренатой на версальскомъ праздникѣ, продолжалъ Лобковичъ. — Прямымъ послѣдствіемъ ихъ разговора было то, что она на слѣдующій день объявила мнѣ о своемъ намѣреніи ѣхать въ Прагу. Остальное объясняется само собою. Патеръ Ротганъ не счелъ нужнымъ вмѣшаться въ такое щекотливое дѣло. Я самъ не заѣхалъ въ Прагу, чтобы не видѣться съ Ренатой и не быть свидѣтелемъ ея жалобъ, слезъ и обмороковъ, такъ какъ все это слишкомъ мучительно дѣйствуетъ на меня. А сегодня я совершенно случайно узналъ дорогой, что ее ждутъ на-дняхъ въ Таннбургъ.

На минуту графиня потеряла самообладаніе знатной дамы и съ гнѣвомъ схватилась за голову.

— Значитъ, это примиреніе по всей формѣ! Можетъ ли урожденная Шварценбергъ дойти до такого униженія! Я удивляюсь, что вы, князь, могли допустить этотъ союзъ, какъ бы въ посмѣяніе нравственности и христіанской религіи!

— Позвольте вамъ замѣтить, графиня, что этотъ союзъ давно заключенъ и только возобновляются старыя отношенія. Графу посчастливилось заслужить вновь расположеніе своей супруги, если можно назвать счастіемъ случайную милость женщины.

— Если не ошибаюсь, вы разсчитывали имѣть вліяніе на императора черезъ вашу племянницу, замѣтила ядовито графиня.

— Vous êtes bien cruelle! возразилъ Лобковичъ съ принужденной улыбкой. — Дѣйствительно, у меня были всѣ данныя, чтобы разсчитывать на нѣжныя дружескія отношенія между Ренатой и императоромъ. На этомъ стремленіи двухъ возвышенныхъ душъ я построилъ свой планъ. Что дѣлать! мы оба потерпѣли пораженіе. Теперь Прокопъ долженъ будетъ также навсегда отказаться отъ мысли жениться на Ренатѣ.

— Навсегда?

— Если только графъ Эрбахъ не умретъ внезапно въ угоду одной моей хорошей знакомой.

— Вы смѣетесь надо мной! возразила съ яростью графиня. — Вамъ кажется страннымъ, что я желаю смерти этому человѣку. Но я ненавижу его всѣми силами моей души! Онъ помѣшалъ исполненію моего завѣтнаго желанія, женившись на Ренатѣ. Онъ увезъ мою внучку и навлекъ позоръ на мою сѣдую голову. Если съ нимъ случится несчастіе, то я не стану оплакивать его!..

— Я увѣренъ въ этомъ! Но во всякомъ случаѣ я совѣтовалъ бы вамъ успокоиться, потому что въ наши годы гнѣвъ разрушительно дѣйствуетъ на здоровье, сказалъ Лобковичъ, заботливо усаживая въ кресло старую графиню. — Что касается меня лично, то я не ожидаю ничего хорошаго отъ сближенія графа съ женой. Моя племянница и ваша внучка хотя и не спровадятъ его на тотъ свѣтъ, но сдѣлаютъ ему жизнь невыносимой.

— Моя внучка?

— Безумная дѣвочка влюбилась въ графа tout bonnement! Неизвѣстно, было ли у нихъ какое нибудь объясненіе, или она почему-то возлагала на него надежды, только она назвала его измѣнникомъ, когда онъ уѣхалъ изъ Парижа, и проливала слезы досады.

— Она вполнѣ заслужила ихъ; это развратная дѣвчонка, хотя ея горе вѣроятно не будетъ продолжительно!

— Вы совершенно правы, графиня. Она уже нашла себѣ утѣшителя въ лицѣ графа Аремберга. C’est un bel homme et un aimable roné. Это одинъ изъ самыхъ богатыхъ и знатныхъ бельгійскихъ дворянъ. Говорятъ, что онъ даже хочетъ жениться на Коронѣ.

— Я жалѣю глупца, который попадетъ въ эту ловушку! замѣтила графиня съ рѣзкимъ непріятнымъ смѣхомъ.

— Если Арембергъ женится на Коронѣ, никто въ Версалѣ не назоветъ его глупцомъ. Веселый характеръ молодой дѣвушки и покровительство императора скоро расположили" къ ней королеву, которая сначала относилась къ ней недружелюбно, считая ее искательницей приключеній. Но когда вслѣдъ затѣмъ Корону пригласили участвовать въ концертахъ Тріанона, то ея рѣдкое музыкальное дарованіе измѣнило дѣло, и Марія Антуанета окончательно подружилась съ нею…

— Я никакъ не ожидала, что князь Лобковичъ присоединится къ числу поклонниковъ моей внучки!

— Если я интересуюсь Короной, то потому, что это ваша кровь, графиня, и она вдобавокъ наслѣдовала отъ васъ умѣнье изящно и мило держать себя въ обществѣ. Въ Тріанонѣ всѣ въ одинъ голосъ хвалятъ ея умъ и непринужденное обращеніе. Старый чудакъ маркизъ боготворитъ ее и намѣренъ оставить ей свое огромное состояніе. Такимъ образомъ, вы видите, что она далеко не дурная партія.

— Но вы все-таки не сказали мнѣ, чѣмъ она можетъ испортить жизнь графу.

— Ревностью къ Ренатѣ и желаніемъ отомстить за его мнимую или дѣйствительную измѣну.

Старая графиня съ гнѣвомъ отодвинула скамейку отъ своихъ ногъ и пробормотала проклятіе.

Лобковичъ нахмурилъ свои сѣдыя брови. — Я прихожу въ отчаяніе, графиня, потому что ничѣмъ не могу угодить вамъ сегодня! сказалъ онъ. Къ сожалѣнію, не въ моей власти приказать моимъ вассаламъ напасть на Таннбургъ, какъ это дѣлалось въ старыя варварскія времена, убить графа, а затѣмъ насильственно выдать замужъ его вдову за вашего внука…

— Я ничего не хочу и не заявляю никакихъ требованій; но если бы я была мужчиной, то нашла бы способъ избавиться отъ этого человѣка!..

— Другими словами, вы хотите, чтобы мы вызвали его на дуэль. Но я не имѣю никакого желанія быть убитымъ; съ другой стороны врядъ ли вы сами рѣшились бы подвергнуть опасности жизнь Прокопа. Дождитесь войны; можетъ быть она избавитъ васъ отъ ненавистнаго сосѣда.

— Съ кѣмъ же будемъ мы воевать? Съ турками?

— Нѣтъ, съ Пруссіей.

— Неужели Фридрихъ опять затѣваетъ войну?

— На этотъ разъ самъ императоръ думаетъ начать ее, такъ какъ Австрія много потеряла en puissance et consideration со времени семилѣтней войны и на сѣверѣ образовалось новое государство вандаловъ, крайне опасное для насъ. Императоръ слѣпъ только относительно внутреннихъ дѣлъ государства, а не внѣшней политики; онъ ясно видитъ, что Австрія должна во-время занять прочное положеніе въ Германіи, чтобы Пруссія со временемъ не заняла ея мѣсто, хотя, разумѣется, исходъ войны неизвѣстенъ…

— Вы говорите это такимъ тономъ, какъ будто желаете, чтобы насъ побили.

— Я дѣйствительно желаю этого, потому что самовластію Іосифа былъ бы нанесенъ сильный ударъ; онъ увидѣлъ бы своихъ настоящихъ друзей и убѣдился бы нагляднымъ образомъ, что единственная опора наслѣдственной монархіи — дворянство и духовенство…

Старая графиня съ большимъ вниманіемъ слушала своего собесѣдника и мысленно рѣшила, что князь такъ уменъ, что ему можно простить его злыя выходки, и только ждала удобной минуты, чтобы выразить уваженіе, какое она чувствовала къ нему.

Но въ это время шумъ въ залѣ, усилившійся съ нѣкотораго времени, достигъ такихъ размѣровъ, что Лобковичъ всталъ съ своего кресла и отворилъ дверь.

— Что случилось? спросила съ безпокойствомъ графиня.

Въ залѣ, ярко освѣщенной восковыми свѣчами, горѣвшими въ канделябрахъ, раздавался дикій гулъ пьяныхъ голосовъ, въ которомъ едва можно было различить отдѣльныя слова. Казалось, что мужчины о чемъ-то спорили, но вслѣдъ затѣмъ послышался громкій хохотъ необузданнаго веселья. Всѣ служащіе у графа заблаговременно удалились; изъ лицъ незнатнаго происхожденія оставались только Венцель Свобода и священникъ Гасликъ, которые служили мишенью для грубыхъ шутокъ высокомѣрныхъ дворянъ. Маленькій писарь съ раскраснѣвшимся лицомъ стоялъ шатаясь на столѣ, окруженный молодыми дворянами. Напрасно умолялъ онъ то одного, то другаго изъ этихъ господъ позволить ему сойти со стола. Безумный смѣхъ былъ единственнымъ отвѣтомъ. Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ стола сидѣлъ Гасликъ, размахивалъ руками и, обращаясь къ Свободѣ, нараспѣвъ произносилъ заклинанія, употребляемыя католическимъ духовенствомъ при изгнаніи злыхъ духовъ. Несмотря на дикость этой сцены, всѣ остальные гости, бросивъ карты и шахматную игру, со стаканами въ рукахъ собрались шумной толпой около стола. Лобковичъ нѣкоторое время съ недоумѣніемъ смотрѣлъ на жалкую фигуру писаря, подпрыгивающаго на столѣ, и на всѣхъ этихъ богато одѣтыхъ дворянъ, въ вышитыхъ бархатныхъ и шелковыхъ камзолахъ, которые, повидимому, были совершенно поглощены зрѣлищемъ.

— Что за пошлость! пробормоталъ Лобковичъ, но тѣмъ не менѣе невольно улыбнулся.

— Гасликъ охрипъ отъ крика, дайте ему вина! воскликнулъ одинъ изъ гостей.

— Господа, не мучьте меня, позвольте сойти со стола, умолялъ писарь. — Я никогда больше…

— Дай те-ка сюда бутылку краснаго. Пей, Свобода; вино придастъ тебѣ мужества. Расправь свои крылья, летучая мышь!

— Покажи намъ, какъ ты умѣешь летать, Свобода?

— Вельзевулъ, перейди въ стадо свиней! кричалъ представитель католическаго духовенства, указывая на дворянъ.

Въ отвѣтъ на это послышался новый взрывъ хохота.

— Тише! идетъ Лобковичъ.

Князь подошелъ къ двумъ господамъ, которые держали себя приличнѣе другихъ, и спросилъ: что значитъ вся эта сцена?

— Писарь хвастался, что можетъ летать по воздуху и что этому научилъ его французъ, живущій въ Таннбургѣ. Тогда эти господа подняли его на столъ и потребовали, чтобы онъ показалъ имъ свое искусство. Гасликъ считаетъ летаніе по воздуху дьявольскимъ навожденіемъ и заклинаетъ злыхъ духовъ, которые, по его мнѣнію, сидятъ въ тѣлѣ писаря.

— Неправда ли, какая глупая забава! замѣтилъ другой господинъ.

Въ это время общее веселье было внезапно прервано паденіемъ писаря, который скатился со стола и лежа на полу громко стоналъ и жаловался на ушибъ.

Слуги, по приказанію молодаго графа, подняли его на руки и унесли изъ залы.

— Летучая мышь сломала себѣ крылья! говорили со смѣхомъ дворяне.

— Судъ Божій совершился надъ нимъ! проговорилъ испуганный Гасликъ.

— Что за дурачества! замѣтилъ князь Лобковичъ раздраженнымъ голосомъ. — Неужели, господа, у васъ нѣтъ лучшаго развлеченія?

— Если бы вы видѣли, до чего онъ былъ смѣшонъ! возразилъ графъ Прокопъ.

— Должно быть бѣдняга сильно расшибъ себѣ голову!

— Кто? Венцель Свобода? Не безпокойтесь! Онъ живучъ какъ кошка. Завтра онъ, проспится съ похмѣлья и будетъ смотрѣть на свѣтъ божій тѣми же плутовскими глазами.

— Правда ли то, что разсказываютъ объ этомъ французѣ? говорили между собою дворяне.

— Графъ Эрбахъ давно уже занимается съ нимъ попытками воздухоплаванія. Онъ наслѣдовалъ эту страсть отъ отца, который также увлекался естественными науками.

— Говорятъ, что французъ жилъ въ Таннбургѣ три года тому назадъ.

— Если бы Гасликъ пришелъ въ себя, то отъ него можно было бы узнать нѣкоторыя подробности.

— Облейте ему голову холодной водой!

— Впрочемъ, мы сами можемъ убѣдиться въ правдивости слуховъ и распросить самого француза. Если не ошибаюсь, то всѣ мы получили приглашеніе отъ графа Эрбаха на день св. Мартина.

— Разумѣется, и вдобавокъ въ самой вѣжливой формѣ. Едва ли будетъ прилично отказаться отъ него.

— Я не понимаю, почему мы не можемъ принять приглашенія! Въ былые годы мы очень весело проводили время въ Таннбуртѣ.

— Графъ Эрбахъ любезный хозяинъ и умѣетъ занять гостей. На этотъ разъ вѣроятно не будетъ недостатка въ хорошемъ угощеніи.

— Любопытно будетъ потолковать съ французомъ. Я убѣжденъ, что есть доля правды въ болтовнѣ писаря… Машина для летанія но воздуху! Какая смѣлая и прекрасная мысль!

— Надѣюсь, господа, что вы избавите меня отъ этого посѣщенія, сказалъ графъ Прокопъ съ гнѣвнымъ выраженіемъ на своемъ красивомъ лицѣ.

— Вы составляете исключеніе, графъ Турмъ, такъ какъ имѣете поводъ жаловаться на графа Эрбаха. Женщины всегда умудрятся поссорить между собой даже самыхъ порядочныхъ людей.

— Оставьте эти старыя исторіи! сказалъ князь Лобковичъ, молчавшій до сихъ поръ. — Графъ Эрбахъ далъ подробное объясненіе покойному Турму по поводу исторіи съ его дочерью, насколько этого потребовала дворянская честь. Значитъ, дѣло нужно считать поконченнымъ, хотя приличіе не позволяетъ, чтобы Прокопъ сдѣлалъ первый шагъ къ примиренію. Но во всякомъ случаѣ я раздѣляю ваше мнѣніе господа, и всегда придерживался того правила, что нужно дорожить хорошими отношеніями съ сосѣдями!..

Разговаривая такимъ образомъ, гости мало-по-малу вернулись къ карточнымъ столамъ и шахматамъ; другіе опять наполнили свои стаканы.

Графъ Прокопъ взялъ подъ руку князя Лобковича и отвелъ его къ оконной нишѣ.

— Вы произнесли, князь, хвалебную рѣчь графу Эрбаху, сказалъ онъ, — и поощряете этихъ господъ возобновить съ нимъ знакомство?

— Потому что они сдѣлали бы это помимо моего совѣта. У всѣхъ Турмовъ течетъ горячая кровь въ жилахъ. Вы хотите проломить стѣну головой и выходите изъ себя, когда это не удается вамъ. Повѣрьте моей опытности, что эти господа только и ждали какой-нибудь гнѣвной выходки отъ меня или васъ, чтобы разсказать о ней графу Эрбаху. Теперь они могутъ засвидѣтельствовать, что мы отзывались о немъ вѣжливо и не прочь примириться съ нимъ.

— Я вовсе не желаю этого примиренія!

— Напрасно! Никто въ этомъ случаѣ не требуетъ отъ васъ искренности. Но если мы желаемъ погубить врага, то прежде всего должны усыпить его бдительность.

Съ этими словами князь Лобковичъ отошелъ отъ разгнѣваннаго Прокопа и приблизился къ священнику.

Гасликъ сидѣлъ на прежнемъ мѣстѣ и тяжело вздыхалъ. Туманъ винныхъ паровъ немного разсѣялся въ его головѣ; у него явилось сознаніе дѣйствительности. Онъ чувствовалъ ломоту во всемъ тѣлѣ и нѣкотораго рода стыдъ отъ той унизительной роли, которую онъ разыгралъ въ предъидущемъ сценѣ. Увидя передъ собой Лобковича, онъ съ смущеніемъ поднялся на ноги, но долженъ былъ ухватиться за спинку кресла, чтобы не упасть, и пробормоталъ извиненіе. Лобковичъ пригласилъ его сѣсть жестомъ руки и занялъ мѣсто около него. Достаточно было нѣсколькихъ словъ князя, обѣщавшаго свое покровительство, чтобы протрезвить священника. Хотя его надежды уже много разъ оказывались ложными, но онѣ должны были когда нибудь осуществиться. Онъ упивался каждой фразой, которую произносилъ князь, и въ далекомъ будущемъ ему мерещился епископскій посохъ.

Послѣ долгаго разговора оба собесѣдника разстались взаимно довольные другъ другомъ.

ГЛАВА V.

Былъ ясный осенній день безъ малѣйшаго вѣтра. Изъ-за сѣрыхъ облаковъ, выглядывало тусклое осеннее солнце; въ саду Таннбурга осыпались послѣдніе листья съ деревьевъ; однѣ темныя сосны сохраняли свой прежній величественный видъ. На лугу за желѣзной рѣшеткой, отдѣлявшей садъ отъ двора замка, сновали взадъ и впередъ слуги. Работники молча исполняли приказанія, которыя отдавалъ имъ Бланшаръ съ видимымъ волненіемъ. Сегодня долженъ былъ быть произведенъ первый опытъ надъ изобрѣтеннымъ имъ аэростатомъ. Графъ слѣдилъ за работами въ нѣкоторомъ отдаленіи и сообщалъ патеру свои надежды и опасенія. Между двумя низкими деревянными столбами висѣлъ привязанный веревками большой безформенный мѣшокъ изъ плотной бумаги, пропитанной масломъ, который мало-помалу сталъ наполняться нагрѣтымъ воздухомъ съ помощью особаго аппарата, и принялъ форму шара. Несмотря на удерживавшія его веревки, онъ колебался во всѣ стороны къ ужасу слугъ, которые видѣли въ этомъ дѣйствіе нечистой силы. Только присутствіе графа мѣшало имъ выразить свой ужасъ громкими возгласами или обратиться въ бѣгство.

Наконецъ шаръ былъ окончательно наполненъ и закрытъ; къ нему прикрѣпили небольшую корзину изъ ивовыхъ прутьевъ, съ привязаннымъ въ ней котенкомъ. По знаку Бланшара, работники отвязали веревки, кромѣ длиннаго каната, конецъ котораго онъ держалъ въ рукѣ. У зрителей замерло дыханіе; они съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдили за шаромъ, который постепенно поднялся вверхъ, освѣщенный солнечными лучами. Бланшаръ выпустилъ конецъ каната; онъ весь превратился въ зрѣніе; онъ не чувствовалъ, какъ графъ Эрбахъ взялъ его за руку, не слышалъ ликующихъ возгласовъ окружавшихъ его людей. Онъ видѣлъ, что шаръ его поднялся выше крыши замка и гонимый легкимъ вѣтромъ понесся въ югу надъ вершинами деревьевъ. Чудо совершилось: бумажный шаръ поплылъ въ необъятномъ небесномъ пространствѣ! Легкая ивовая корзина, которую онъ унесъ съ собой, могла быть замѣнена болѣе тяжелымъ баластомъ; стоило только увеличить размѣры шара. — Пройдетъ, быть можетъ, немного времени, думалъ Бланшаръ, — и на шарѣ полетитъ человѣкъ и будетъ властвовать надъ небомъ, какъ теперь надъ землей и моремъ! Ты разрушилъ проклятіе, которое привязывало его къ землѣ, и даровалъ ему свободу въ недалекомъ будущемъ…

Шаръ все еще держался на высотѣ; вѣтеръ гналъ его къ лѣсу. Графъ и Бланшаръ въ сопровожденіи слугъ побѣжали черезъ садъ въ земляной насыпи, такъ какъ отсюда было всего удобнѣе наблюдать — исчезнетъ ли аэростатъ въ пространствѣ, или упадетъ на землю. Между тѣмъ вѣтеръ усилился и шаръ сталъ мало-по-малу опускаться надъ обнаженной верхушкой дуба… еще минута — и шаръ разорвался въ куски.

— Кончено! сказалъ Бланшаръ, закрывая себѣ лицо руками.

Слуги бросились къ дереву, въ надеждѣ спасти падающій шаръ, но это не удалось имъ; на землѣ лежали клочки бумаги и корзинка, въ которой жалобно мяукалъ котенокъ, дѣлая напрасныя усилія, чтобы освободиться отъ веревки. Кругомъ стояли съ поднятыми руками и разинувъ рты отъ удивленія деревенскіе ребятишки, собиравшіе хворостъ въ лѣсу.

— Удача, Бланшаръ! воскликнулъ графъ Эрбахъ, заключая въ объятія изобрѣтателя. — Паденіе шара не должно огорчать васъ; бумага можетъ быть замѣнена болѣе плотной матеріей, которая лучше устоитъ противъ вѣтра и разныхъ случайностей. Не теряйте мужества! самое главное сдѣлано; мы видѣли, какъ вашъ аэростатъ поднялся на воздухъ съ извѣстной тяжестью.

— Вѣроятно многіе изъ моихъ собратій, глядя на эту безформенную массу, сочли бы своимъ долгомъ напомнить вамъ паденіе Люцифера и разрушеніе Вавилонской башни, сказалъ патеръ Ротганъ. — Но я не въ состояніи раздѣлить этого взгляда и повторю слова графа: не теряйте мужества, Бланшаръ! Macte nova virtute puer, sic itur ad astra!

Но Бланшаръ едва замѣчалъ, что дѣлалось вокругъ него; онъ задумчиво смотрѣлъ на небо, гдѣ за минуту передъ тѣмъ проносился его шаръ въ солнечномъ сіяніи. Тяжелыя тучи заволокли его и набросили темный покровъ на окружающій ландшафтъ.

Радость побѣды боролась въ душѣ Бланшара съ чувствомъ недовольства собой и своимъ изобрѣтеніемъ. Какими незначительными казались ему полученные результаты сравнительно съ годами усиленныхъ думъ и работы! Рушились гордыя мечты, наполнявшія его голову, въ тотъ моментъ, когда его аэростатъ поднялся къ облакамъ съ неудержимой силой. Пройдетъ много лѣтъ, прежде чѣмъ его изобрѣтеніе получитъ какое либо значеніе, и потребуетъ немало усовершенствованій, чтобы человѣчество могло воспользоваться имъ…

Между тѣмъ, никакія сомнѣнія не тревожили графа Эрбаха. Онъ былъ полонъ самыхъ радостныхъ надеждъ; годами лелѣялъ онъ смѣлую мысль, зерно которой посѣялъ въ немъ Бланшаръ. Мысль эта осуществилась послѣ долгихъ и напрасныхъ лѣтъ ожиданія. Удачная попытка доставила ему такую сердечную радость, что онъ давно не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ. Онъ сознавалъ, что могъ отчасти приписать себѣ успѣхъ предпріятія; сколько разъ воодушевлялъ онъ Бланшара своей энергіей и побуждалъ его продолжать дѣло, когда тотъ въ минуты отчаянія хотѣлъ бросить его.

Ротганъ раздѣлялъ радостное настроеніе графа и съ такою же горячностью доказывалъ Бланшару великое значеніе его изобрѣтенія.

Разговаривая такимъ образомъ, они незамѣтно дошли до башни и остановились передъ нею. При томъ возбужденномъ состояніи, въ какомъ они находились, самыя фантастическія мечты казались имъ возможными; въ ихъ воображеніи проносились свѣтлыя картины далекаго будущаго, когда для человѣчества долженъ наступить вѣкъ разума и свободы. Тѣ же мечты, хотя въ другой формѣ, наполняли и сердце Мракотина, который въ это время сидѣлъ въ башнѣ на своей постели и бормоталъ молитвы; передъ нимъ также открывался новый свѣтъ любви и братства.

Тайна его пребыванія въ замкѣ до сихъ поръ не была открыта, такъ какъ ни одинъ изъ слугъ не билъ допущенъ въ башню, и только Гедвига и Бланшаръ ухаживали за больнымъ старикомъ. Здоровье его скоро поправилось, благодаря хорошему питанію и полному душевному спокойствію; но онъ вообще мало говорилъ и съ удивленіемъ разсматривалъ высокую комнату со сводами, въ окно которой по утрамъ заглядываю осеннее солнце, и на молодую дѣвушку, приносившую ему пищу. Ему казалось минутами, что онъ находится не на землѣ, а гдѣ-то въ царствѣ блаженныхъ. Какъ всѣ мечтатели, онъ жилъ полусознательной, двойственной жизнью, при которой человѣкъ не можетъ дать себѣ отчета, гдѣ кончается дѣйствительность и начинается область фантазій.

Графъ Эрбахъ, Бланшаръ и патеръ Ротганъ, стоя на дворѣ, настолько увлеклись своей бесѣдой, что не обратили никакого вниманія на бѣготню и перешептываніе слугъ, столпившихся у главныхъ воротъ.

Между тѣмъ, по аллѣ, ведущей къ замку, скакалъ всадникъ; въ нѣкоторомъ разстояніи отъ него поднималась на гору тяжелая дорожная карета.

— Это онъ! я сразу узналъ его, сказалъ одинъ изъ слугъ. — Нѣтъ, это невозможно; графъ еще недавно говорилъ патеру, что онъ гдѣ-то въ чужихъ краяхъ, возразилъ графскій камердинеръ. — Разумѣется, это г-нъ Бухгольцъ! воскликнулъ конюхъ; смотрите, онъ совсѣмъ нагнулся на лѣвую сторону сѣдла! Видно, до сихъ поръ онъ не выучился ѣздить какъ слѣдуетъ!

Графъ Эрбахъ, услыхавъ это восклицаніе, невольно оглянулся и и увидѣлъ всадника, въѣхавшаго въ ворота.

Это былъ дѣйствительно Фрицъ Бухголцъ, немного загорѣлый отъ южнаго солнца; но его добрые сѣрые глаза смотрѣли такъ же довѣрчиво, какъ и прежде. Онъ весело размахивалъ шляпой и, обращаясь къ слугамъ, громко сказалъ:

— Вотъ я опять явился къ вамъ! Какъ вы поживаете, мои друзья? Узнали ли меня? Одного только почтеннаго Рехбергера нѣтъ между вами! Дай Богъ ему царствіе небесное! Надѣюсь, его сіятельство въ замкѣ? продолжалъ Бухгольцъ, между тѣмъ какъ глаза его были обращены на окна верхняго этажа, гдѣ онъ прежде такъ часто видѣлъ Гедвигу.

— Я здѣсь! крикнулъ ему графъ Эрбахъ съ веселымъ смѣхомъ. Вы нисколько не измѣнились, мой добрый Фрицъ. Но странно, что вы смотрите вверхъ и ищите меня подъ крышей. Не думаете ли вы, что я превратился въ воробья!.. Тѣмъ не менѣе, мнѣ очень пріятно видѣть васъ опять въ Таннбургѣ!..

Радость и смущеніе выразилось на лицѣ молодаго бюргера, который почувствовалъ себя въ положеніи пойманнаго школьника.

— Если бы вы знали, съ какимъ нетерпѣніемъ я стремился сюда! возразилъ онъ, соскочивъ съ лошади и пожимая руку графа. — Вотъ и патеръ Ротганъ! Честь имѣю засвидѣтельствовать вамъ мое почтеніе… Мнѣ кажется, что я проснулся отъ долгаго сна и ничто не измѣнилось здѣсь съ того незабвеннаго вечера!.. Однако, прошу великодушно извинить меня. Я увлекся воспоминаніями и не сообщаю вамъ важнаго извѣстія. Графиня прибудетъ сюда черезъ нѣсколько минутъ! Я имѣлъ счастіе познакомиться съ нею въ Прагѣ… Ея сіятельству угодно было, чтобы я сопутствовалъ ей въ Таннбургъ…

Графъ Эрбахъ, не смотря на все свое самообладаніе, поблѣднѣлъ при этихъ словахъ, но тотчасъ же справился съ собой и, обращаясь къ слугамъ, сказалъ спокойнымъ голосомъ:

— Отворите ворота и извѣстите Гедвигу о пріѣздѣ графини!.. Я пойду ей на встрѣчу; надѣюсь, что вы не откажетесь сопровождать меня, г-нъ патеръ!

Ротганъ молча поклонился.

Графъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ воротамъ. Походка его была такая же увѣренная, какъ всегда; никто, глядя на него, не могъ замѣтить той душевной борьбы, какая въ эту минуту происходила въ его сердцѣ. Онъ взглянулъ на заходящее солнце и машинальна кивнулъ головой. — Можетъ быть, Корона также смотритъ теперь на эти облака въ Буживалѣ, подумалъ онъ, мысленно навѣки прощаясь съ нею.

Стукъ колесъ вывелъ его изъ задумчивости. Онъ поспѣшно подошелъ къ остановившейся каретѣ и отворилъ дверцы.

— Примите мое привѣтствіе, графиня, сказалъ онъ съ вѣжливымъ поклономъ, снимая шляпу съ головы. — Я хотѣлъ первый встрѣтить васъ и выразить мою глубокую благодарность…

— Это -вы, Поль! пробормотала съ смущеніемъ Рената, едва удерживаясь отъ слезъ.

Онъ поцѣловалъ ей руку и помогъ выйти изъ кареты.

На Ренатѣ было одѣто сѣрое шелковое платье, подобранное красными бархатными бантами, которое очень шло къ ея изящной фигурѣ и блѣдному задумчивому лицу. Она робко взяла своего мужа подъ руку.

— Господь да благословитъ васъ! сказалъ патеръ, когда оба супруга проходили мимо него.

Рената чувствовала сильное волненіе и не рѣшалась заговорить, съ графомъ. — Могла ли она забыть тѣ страданія, какія она вынесла со времени ихъ разлуки? Любитъ ли онъ ее по прежнему? спрашивала она себя съ замираніемъ сердца. — Быть можетъ обстоятельства болѣе, чѣмъ душевная потребность, вызвали это примиреніе?… Развѣ она сама не приходила въ ужасъ при одной мысли, что ей придется разсказать мужу исторію своего увлеченія въ Венеціи?..

Они взошли на высокое крыльцо стараго замка, по обѣимъ сторонамъ котораго стояли въ нишахъ Геркулесъ и Сампсонъ, обвитые плющемъ. Рената оглянулась и невольно вспомнила тотъ день, когда она впервые вступила въ этотъ замокъ съ сердцемъ, полнымъ радостныхъ надеждъ. Какъ старые знакомые, привѣтливо смотрѣли на нее обновленныя физіономіи трехъ чудаковъ надъ дверями новой башни. Какъ тогда, такъ и теперь прислуга и рабочіе, столпившись у крыльца, громко привѣтствовали ее радостными возгласами.

Въ сѣняхъ Гедвига встрѣтила графиню и поцѣловала у ней руку, а графъ представилъ Бланшара, выражая сожалѣніе, что ей не удалось видѣть величайшее его изобрѣтеніе.

Рената привѣтливо улыбнулась Бланшару, и точно во снѣ безсознательно дошла до своихъ комнатъ подъ руку съ своимъ мужемъ.

Долго супруги сидѣли вдвоемъ въ маленькой гостиной, которая была давно приготовлена къ пріѣзду хозяйки дома.

— Благодарю васъ, моя дорогая Рената, сказалъ графъ Эрбахъ, — что вы дѣйствовали подъ вліяніемъ прежней вашей привязанности ко мнѣ и не послушались совѣтовъ моихъ враговъ. Еще въ Версалѣ они лишили меня возможности если не помириться, то по крайней мѣрѣ видѣться съ вами. Теперь мы одни здѣсь и можемъ спокойно объяснить другъ другу наше прошлое, безъ посредничества постороннихъ лицъ. Я особенно желаю этого, потому что болѣ виноватъ передъ вами, нежели вы думаете. Окружающіе васъ набросили тѣнь на вашу личность; я не узнавалъ моей прежней кроткой Ренаты. Смѣйтесь надо мной, или лучше — побраните меня; я настолько былъ озлобленъ противъ васъ, что находилъ сходство между вами и старой графиней Турмъ…

Вслѣдъ затѣмъ, какъ бы желая избавить ей на этотъ день отъ непріятной необходимости объяснять ему причины ея внезапнаго удаленія изъ Венеціи, онъ заговорилъ о неожиданномъ посѣщеніи, которымъ удостоилъ его императоръ, о своихъ постройкахъ и добавилъ улыбаясь:

— Я воображаю себѣ, какія уморительныя физіономіи будутъ у нашихъ сосѣдей, когда они явятся сюда на новоселье въ мою башню и увидятъ васъ, Рената!..

Такимъ образомъ, графъ Эрбахъ разсѣялъ послѣднюю тѣнь сомнѣній, мучившихъ ее въ Прагѣ въ мрачномъ дворцѣ Лобковича. Ей казалось, что въ немъ произошла благодѣтельная перемѣна, что онъ сдѣлался серьезнѣе и на многое взглянулъ иными глазами, и что теперь ей нечего бояться насмѣшекъ съ его стороны по поводу ея мрачнаго взгляда на жизнь.

Она заговорила съ нимъ о впечатлѣніи, какое произвело на нее это письмо, написанное въ Прагу.

— Ваше письмо настолько тронуло меня, добавила она, — что я рѣшилась тотчасъ же отправиться въ Таннбургъ. Какъ бы ни сложились наши отношенія въ будущемъ, но желаніе видѣть васъ взяло верхъ надъ всѣми другими соображеніями. Пусть свѣтъ называетъ меня легкомысленной и безхарактерной женщиной, которая безъ всякой видимой причины бросила своего мужа и опять вернулась къ нему; но я не раскаиваюсь, что послѣдовала влеченію своего сердца, тѣмъ болѣе, что я не могла спокойно оставаться въ Прагѣ. Прокопъ Турмъ сдѣлалъ мнѣ визитъ и откровенно признался, что ненавидитъ васъ, а старая графиня всегда старалась вредить вамъ. Кто знаетъ, что у нихъ на умѣ. Можетъ быть, мой страхъ не имѣлъ никакого основанія, но вдали отъ васъ я не имѣла ни одной минуты покоя.. Тутъ только я почувствовала, какъ горячо я привяза къ вамъ…

Онъ не далъ договорить ей, такъ какъ не вѣрилъ въ ея постоянство и хотѣлъ вступить съ нею въ дружескія отношенія.

— Намъ нечего бояться какихъ либо опасностей, моя дорогая Рената, сказалъ онъ, — кромѣ тѣхъ, какія мы сами создадимъ себѣ, желая достичь невозможнаго. Мы ведемъ здѣсь тихую трудолюбивуюжизнь, какъ можетъ засвидѣтельствовать мой постоянный гость, патеръ Ротганъ. Развалины, которыя казались вамъ такими уродливыми, превращены теперь въ красивую башню. Постройка доставила многимъ бѣднякамъ хорошій заработокъ, такъ что, благодаря моимъ деньгамъ, мнѣ удалось заслужить порядочную репутацію у народа. Вокругъ меня мало-по-малу составляется кружокъ порядочныхъ и дѣятельныхъ людей, и мнѣ остается только жалѣть, что я лишенъ общества лучшаго человѣка, какого мнѣ приходилось встрѣчать въ жизни. Не удивляйтесь моимъ восторженнымъ отзывамъ о молодомъ императорѣ; я считаю себя его ученикомъ, потому что его примѣръ превратилъ меня изъ мечтателя и лѣнивца въ дѣятельнаго человѣка…

Когда зажгли свѣчи и всѣ собрались въ большой гостиной, Фрицъ Бухгольцъ началъ разсказъ о своихъ путешествіяхъ. Гедвига, по желанію графини, заняла мѣсто за столомъ, хотя она только изрѣдка поднимала голову отъ работы, которая, повидимому, поглощала все ея вниманіе.

Бухгольцъ вскорѣ послѣ встрѣчи съ графомъ Эрбахомъ въ Люсьеннѣ отправился въ Ломбардію. Извѣстіе, что Гедвига жива и что приняты всѣ мѣры для ея освобожденія, настолько ободрило его, что онъ съ новымъ рвеніемъ рѣшился посвятить себя изученію шелководства, въ которомъ итальянцы превосходили тогда всѣ другіе народы. Любимое дѣло настолько заинтересовало его, что онъ очень мало обращалъ вниманія на классическія древности, дворцы, картины и статуи. Сообщая своимъ слушателямъ впечатлѣніе, произведенное на него природой Италіи, онъ откровенно сознался, что не промѣняетъ равнины и сосновые лѣса своей родины на окрестности Милана или Вероны. Изъ всего видѣннаго имъ во время путешествія наиболѣе понравились ему озеро Комо, Парижъ и Берсальскій садъ.

При этихъ словахъ Рената и патеръ Ротганъ молча переглянулись, а графъ Эрбахъ въ оправданіе своего пріятеля замѣтилъ, что подобное сужденіе вполнѣ естественно со стороны дѣловаго человѣка, который вмѣсто того, чтобы наслаждаться природой, думалъ только о своей далекой родинѣ. Затѣмъ, желая перемѣнить разговоръ, онъ спросилъ:

— Долго ли, Бухгольцъ, вы оставались въ Вѣнѣ?

— Я пробылъ тамъ нѣсколько дней, отвѣтилъ Бухгольцъ. — Весь городъ въ сильномъ волненіи, такъ какъ ожидаютъ скоро новой войны съ Пруссіей. Говорятъ, императрица желаетъ сохранить миръ, но Іосифъ мечтаетъ о военной славѣ и имѣетъ виды на Баварію. Народъ, повидимому, — не совсѣмъ доволенъ этимъ, потому что до сихъ поръ не успѣлъ отдохнуть отъ послѣдствій семилѣтней войны. Что касается меня лично, добавилъ Бухгольцъ, — то я рѣшительно не понимаю, изъ-за чего ссорятся австрійскій императоръ и прусскій король; они самые могущественные государи въ Германіи и могли бы раздѣлить между собою всю страну. На сѣверѣ, гдѣ населеніе большею частью протестантское, долженъ царствовать прусскій король, а на югѣ, гдѣ католики — вашъ императоръ. Только при этомъ условіи можно разсчитывать на прочный миръ, съ которымъ тѣсно связано благосостояніе народа, процвѣтаніе торговли и промышленности…

— Не подлежитъ сомнѣнію, что это было бы наилучшимъ разрѣшеніемъ вопроса, возразилъ графъ Эрбахъ, — но врядъ ли это удобоисполнимо на практикѣ. Неужели вы предполагаете, мой милый Фрицъ, что мелкія государства позволятъ поглотить себя безъ борьбы двумъ властелинамъ и не употребятъ всѣ средства, чтобы поддержать раздоръ между ними… Однако, прекратимъ этотъ разговоръ — онъ можетъ наскучить графинѣ. Мы возобновимъ его, когда останемся одни. Само собою разумѣется, что вы проживете у насъ нѣкоторое время…

Бухгольцъ возразилъ, что врядъ ли ему удастся принять любезное приглашеніе графа, такъ какъ его отсутствіе было слишкомъ продолжительно, и онъ долженъ торопиться домой. Говоря это, онъ взглянулъ на Гедвигу, чтобы видѣть, какое впечатлѣніе произведетъ на нее его отказъ. Но онъ ошибся въ разсчетѣ, потому что молодая дѣвушка едва ли разслышала его слова. Она встала съ мѣста и молча вышла изъ комнаты.

Въ этотъ вечеръ она больше не возвращалась въ гостиную.

Графъ такъ часто говорилъ ей о Бухгольцѣ, что она не могла сомнѣваться въ его намѣреніи сблизить ихъ. Повидимому, онъ также желалъ ея брака съ этимъ человѣкомъ, какъ и ея покойный отецъ. Былъ ли это капризъ со стороны графа, или увѣренность, что она ни съ кѣмъ не будетъ такъ счастлива, какъ съ Бухгольцемъ, — но онъ, вѣроятно, будетъ упорно настаивать на этомъ. Съ какимъ страхомъ ожидала она возвращенія молодого бюргера и сколько разъ спрашивала себя, имѣетъ ли она право распоряжаться собой, или должна покориться волѣ тѣхъ, въ чьей власти она находилась? Этотъ вопросъ, разрѣшеніе котораго она постоянно откладывала, опять настойчиво предсталъ передъ нею. Бухгольцъ въ замкѣ; графинѣ, вѣроятно, все извѣстно; она также будетъ на его сторонѣ. Съ какою нѣжностью смотрѣлъ онъ на нее сегодня! — долгая разлука не охладила его любви. Что мѣшало ей принять его руку, которая такъ робко протягивалась къ ней? Почему у ней такая тяжесть на сердцѣ?.. Куда унеслись ея мысли?.. Сколько разъ монахини восхваляли ей блаженство безбрачной жизни… не остаться ли ей монахиней, хотя и не въ церковномъ значеніи этого слова, и посвятить себя дорогому воспоминанію? Надъ ея постелью висѣлъ небольшой портретъ императора, подаренный ей графомъ. Онъ будетъ неразлученъ съ нею…

Она покраснѣла и закрыла лицо руками, хотя въ ея комнатѣ было темно и только слабый лунный свѣтъ, проникая черезъ оконныя рамы, скользилъ по ея бѣлокурымъ волосамъ. Долго сидѣла она неподвижно на деревянной скамьѣ, погруженная въ свои думы. Она стояла на перепутьѣ жизни и могла выбрать въ будущемъ мирный домъ, или бездомное странствованіе. Не одна боязнь отказаться отъ любимой мечты заставляла ее колебаться въ своемъ рѣшеніи; сердце ея возмущалось противъ сознательной лжи. Она не хотѣла дать обѣтъ человѣку въ любви и вѣрности въ то время, когда ея душа принадлежала другому. Монастырь настроилъ ея умъ на размышленія о вопросахъ совѣсти; она съ отчаяніемъ спрашивала себя: кто можетъ дать ей совѣтъ въ данномъ случаѣ и направить ея волю? Если она признается кому нибудь, что любитъ императора, то ее оттолкнутъ съ презрѣніемъ, или примутъ за сумасшедшую. Но чѣмъ объяснивъ она отказъ выйти замужъ за человѣка, который, по всѣмъ соображеніямъ, долженъ составить ея счастье?..

Лунный свѣтъ все болѣе и болѣе освѣщалъ ея комнату. Она услыхала знакомый голосъ, который тихо назвалъ ее но имени.

Въ дверяхъ стоялъ патеръ Ротганъ. Гедвига сняла руки съ лица и съ испугомъ взглянула на него.

— Дитя мое, сказалъ Ротганъ вполголоса. — Свиданіе съ этимъ человѣкомъ взволновало тебя; твое сердце полно заботъ и безпокойства; ты не знаешь, на что рѣшиться.

— Вамъ извѣстно, г. патеръ, что графъ…

— Я знаю, что графъ хочетъ, чтобы ты вышла замужъ за Бухгольца. Твой покойный отецъ также желалъ этого.

— Если бы онъ былъ живъ, то не отдалъ бы меня противъ воли незнакомцу.

— И теперь никто не принуждаетъ тебя. Но что можешь ты сказать противъ этого юноши?..

— Я не люблю его! воскликнула Гедвига, бросаясь къ ногамъ патера. — Научите меня, что мнѣ дѣлать! Вамъ понятны мои сомнѣнія. Госивдь посылаетъ мнѣ слишкомъ тяжелыя испытанія!.. Хочетъ ли онъ возвысить меня, или наказать за гордость?..

— Успокойся, дитя мое! Я хотѣлъ тайно испытать тебя: будешь ли ты имѣть мужество послѣдовать влеченію твоего сердца? Пути Божіи неисповѣдимы… Не бойся! Твоя звѣзда восходитъ на небѣ! Ты поѣдешь въ Вѣну и увидишь императора…

— Императора! повторила машинально Гедвига, поднимаясь на ноги. Она протянула руки, чтобы убѣдиться, дѣйствительно ли передъ ней стоялъ патеръ Ротганъ, или это былъ обманъ ея воображенія? Но онъ исчезъ безслѣдно.

Она подошла къ окну и задумчиво смотрѣла на ночное небо, усѣянное звѣздами, какъ будто хотѣла прочитать въ нихъ ожидавшую ее будущность.

ГЛАВА VII.

Гости весело проводили время въ Таннбургѣ. Казалось, снова вернулись тѣ счастливые дни, когда графъ Эрбахъ ухаживалъ за прекрасной Ренатой и добивался ея руки. Окна и двери замка, по случаю праздника новоселья, были украшены сосновыми вѣтками; Бланшаръ опять развѣсилъ на башнѣ разноцвѣтные фонари для блестящаго вечерняго освѣщенія. Графъ привѣтливо принималъ гостей и былъ въ наилучшемъ настроеніи духа. Присутствіе Ренаты заставило умолкнуть всѣ прежніе толки.

— Если жена помирилась съ нимъ, говорили между собой его сосѣди, то намъ и подавно нечего вспоминать прошлое!

Тѣмъ не менѣе, въ первую минуту многіе окончательно растерялись, когда увидѣли графиню, встрѣчавшую гостей на верхнихъ ступеняхъ лѣстницы, и не нашлись, что сказать ей.

— Каковъ хитрецъ этотъ графъ! говорили одни.

— Въ цѣлой Австріи не найти человѣка любезнѣе его! замѣчали другіе.

— Никто лучше его не умѣетъ устроить праздника!..

Сосѣди, расхваливая графа, отдавали только должную справедливость его любезности и находчивости. Осмотръ башни, рѣдкія коллекціи минераловъ и гербаріи, разсказы объ изобрѣтеніи Бланшара, настолько заняли все общество, что оно скоро оправилось отъ неловкости, которая неизбѣжна при всякомъ возобновленіи знакомства. Присутствіе Бланшара, молодаго бюргера и архитектора среди дворянъ никому не казалось оскорбительнымъ, потому что праздникъ новоселья не могъ имѣть исключительно аристократическій характеръ.

Саксонскіе рабочіе также не были забыты. Передъ замкомъ красовалась большая деревянная галлерея, гдѣ для нихъ былъ приготовленъ обѣдъ и должны были устроиться танцы. Графскіе крестьяне охотно приняли посланное имъ приглашеніе и только немногіе ревностные католики отказались участвовать на праздникѣ еретиковъ.

Самъ Гасликъ счелъ долгомъ явиться въ замокъ и поздравить графа съ новосельемъ, такъ какъ, не смотря на свой аскетизмъ, онъ зналъ цѣну хорошему вину и дорожилъ милостью высокопоставленныхъ особъ. При этомъ онъ надѣялся сдѣлать нѣкоторыя наблюденія и узнать кое-что отъ прислуги, чтобы доставить самыя подробныя свѣдѣнія князю Лобковичу. Но Бахусъ разстроилъ его планы, потому что онъ скоро отдалъ должную дань этому веселому богу, и ему пришлось ограничиться немногими наблюденіями. Графиня сказала ему только нѣсколько словъ, изъ которыхъ онъ вывелъ заключеніе, что она чувствуетъ себя счастливой и жалѣетъ, что разставалась съ мужемъ. Еще труднѣе было узнать что либо отъ молодаго бюргера, который былъ такъ занятъ своей любовью, что рѣшительно не обращалъ никакого вниманія на то, что дѣлалось вокругъ него. Онъ такъ убѣдительно доказывалъ, что примиреніе Ренаты съ графомъ не имѣло другого повода, кромѣ стремленія къ тихой семейной жизни, что опьянѣвшій Гасликъ почти повѣрилъ этому.

— Тутъ нечего искать какихъ нибудь особенныхъ причинъ, сказалъ онъ самому себѣ. — Графиня влюблена въ своего супруга. De gustibus non est disputandum. Если князь убѣжденъ въ противномъ, то это не моя вина.

Такъ же неудачны были розыски священника относительно главы сектантовъ. Въ окрестностяхъ пронесся слухъ, которому вѣрилъ и Лобковичъ, что Мракотинъ нашелъ убѣжище въ Таннбургѣ. Но каждый изъ гостей, къ которому Гасликъ обращался съ этимъ вопросомъ, поднималъ его на смѣхъ, такъ что онъ, наконецъ, потерявъ терпѣніе, рѣшилъ отказаться отъ дальнѣйшихъ поисковъ и съ добродушной улыбкой чокнулся съ Ротганомъ, который крикнулъ ему черезъ столъ: «carpe diem!»

Гости были въ самомъ праздничномъ настроеніи духа. Не было конца остротамъ и веселымъ разсказамъ; всякій разговоръ, касавшійся политики, тотчасъ же прекращался, какъ бы по общему соглашенію. Послѣ обѣда все общество въ экипажахъ, верхами и пѣшкомъ сдѣлало прогулку по лѣсу къ разрушенному охотничьему дому, который получилъ извѣстность, какъ мѣсто сборища еретиковъ. Большинство не придавало особеннаго значенія религіозному движенію въ странѣ; говорили, что церковь настолько сильна, что ей нечего опасаться какихъ либо сектъ и, вѣроятно, изъ вѣжливости къ графу, хвалили Іосифа за его религіозную терпимость. Отсюда разговоръ перешелъ къ неудовлетворительному состоянію Австріи, которая далеко отстала отъ другихъ европейскихъ государствъ относительно образованія и благосостоянія народа. Національное чувство было глубоко оскорблено превосходствомъ маленькой, полудикой Пруссіи надъ Австрійской имперіей. Но въ то время, какъ одни видѣли спасеніе въ внутреннемъ преобразованіи государства, другіе доказывали необходимость расширить его извнѣ пріобрѣтеніемъ Баваріи, которое могло бы вознаградить потерю Шлезвига.

Но и здѣсь серьезный разговоръ былъ постоянно прерываемъ смѣхомъ и шутками. Когда общество вышло изъ развалинъ съ наступленіемъ сумерекъ, то всѣхъ занималъ одинъ вопросъ: какой сюрпризъ приготовитъ французъ къ вечеру?

Бланшаръ, дѣйствительно, остался въ замкѣ, чтобы заняться освѣщеніемъ башни. Бухгольцъ вызвался помогать ему, но въ сущности онъ хотѣлъ воспользоваться удобнымъ случаемъ, чтобы переговорить съ Гедвигой.

Между тѣмъ, у молодой дѣвушки было столько работы въ этотъ день, что она не имѣла времени предаться своимъ мечтамъ и не ожидала, чтобы который либо изъ ея поклонниковъ вздумалъ объясняться съ нею. Тѣмъ сильнѣе былъ ея испугъ, когда, проходя черезъ дворъ, она увидѣла Зденко. Онъ стоялъ прислонившись къ деревянному столбу; когда она узнала его, то было слишкомъ поздно, чтобы обратиться въ бѣгство.

— Остановись! сказалъ онъ, удерживая ее за платье. — Ты не ожидала меня… Этотъ проклятый нѣмецъ опять въ замкѣ, и ты хочешь уѣхать съ нимъ, какъ въ прошломъ году!

Вино развязало ему языкъ; иначе онъ не рѣшился бы говорить съ Гедвигой послѣ запрещенія графа.

— Оставь меня и выпусти платье!.. я позову слугъ.

— Развѣ я собака, что мнѣ постоянно грозятъ палкой? Твой отецъ также обѣщалъ поколотить меня, и ты знаешь, чѣмъ онъ кончилъ…

— Молчи! не смѣй произносить его имени.

— Высокомѣрная дѣвчонка! крикнулъ онъ съ бѣшенствомъ. — Я отомщу всѣмъ вамъ! Куда дѣвался святой человѣкъ, котораго я привелъ къ тебѣ? Вы бросили его въ башню… замуравили въ стѣнѣ… Но Господь и Зденко спасутъ его. Вы всѣ сгорите въ пожарѣ, а онъ выдетъ невредимъ черезъ пламя.

Голосъ Зденко при послѣднихъ словахъ перешелъ въ хриплый шепотъ; глаза его сдѣлались мутными; онъ размахивалъ руками по воздуху.

Проходившіе мимо крестьяне оттащили его въ сторону и избавили Гедвигу отъ непріятнаго объясненія.

Нѣкоторое время она слышала, какъ шумѣлъ опъянѣвшій Зденко; но вслѣдъ затѣмъ его крики были заглушены пѣніемъ толпы, собравшейся въ галлереѣ, и музыкантами на эстрадѣ, которые начали настраивать свои инструменты.

Гедвига сѣла отдохнуть на каменную скамейку у стѣны замка. Она была въ сильномъ волненіи не столько отъ испуга, какъ отъ чувства глубокаго отвращенія къ назойливому крестьянину. Еще будучи ребенкомъ, она боялась его и отказывалась отъ цвѣтовъ, птичьихъ гнѣздъ и кошекъ, которые онъ приносилъ ей въ подарокъ. Съ годами привязанность его еще болѣе усилилась, не смотря на ея равнодушіе, угрозы Рехбергера и запрещеніе графа говорить съ ней, и сдѣлалась своего рода помѣшательствомъ. Мистическія рѣчи Мракотина о Божьемъ царствѣ и бѣлой дѣвѣ тѣсно слились въ его воображеніи съ личностью любимой дѣвушки.

Гедвига, сидя на каменной скамьѣ, задумчиво смотрѣла на осенній ландшафтъ, на который уже начали спускаться вечернія сумерки. Не смотря на холодъ, ей было жарко и она чувствовала стѣсненіе въ груди. Слова Зденко неотступно преслѣдовали ее. Дѣйствительно ли онъ намѣревался совершить преступленіе, или это были только пустыя угрозы пьянаго человѣка? Въ яркихъ краскахъ выступила передъ ней картина большого пожара, истребившаго прежнюю башню. Бланшаръ и тогда устроилъ великолѣпную иллюминацію и фейерверкъ. Послѣ этого наступила страшная ночь, когда графъ съ опасностью жизни спасъ ея отца… Кто знаетъ, можетъ и тогда Зденко поджегъ башню? Эта мысль пришла ей внезапно и она больше не могла отдѣлаться отъ нея. Чѣмъ больше хотѣла она увѣрить себя въ неосновательности своего предположенія, тѣмъ сильнѣе росло ея безпокойство. — Куда дѣвался графъ? думала она. — Его присутствіе можетъ удержать Зденко.

— Наконецъ-то я нашелъ васъ! сказалъ Бухгольцъ, подходя къ своей возлюбленной. — Вы можете простудиться на такомъ холодѣ… Что это у васъ такой озабоченный видъ?

— Меня безпокоитъ, почему господа такъ долго не возвращаются домой, возразила Гедвига.

— Имъ торопиться нечего, а Бланшаръ очень доволенъ ихъ продолжительнымъ отсутствіемъ, потому что у него останется больше времени для приготовленій. Но мы съ Бланшаромъ огорчены, что вы ушли отъ насъ! Неужели вамъ больше нравится оставаться здѣсь, среди этой толпы, нежели съ нами?

— Развѣ мое присутствіе необходимо кому нибудь?

— Разумѣется! Бланшаръ велѣлъ вамъ сказать, что у больнаго сдѣлался сильный приступъ лихорадки и что онъ требуетъ васъ. Я не могъ понять, о комъ онъ говоритъ.

— Это бѣдный старикъ, котораго графъ принялъ въ замокъ изъ состраданія. Я сейчасъ пойду къ нему.

— Я не стану мѣшать вамъ. Помощь ближнему должна быть на первомъ планѣ!

— Вы говорите такимъ тономъ, какъ будто…

Гедвига остановилась и покраснѣла. Своей неосторожной фразой она сама вызвала его на объясненіе. Удастся ли ей выйти изъ затрудненія?..

— Я хотѣлъ поговорить съ вами… но дѣло не имѣетъ такой важности! возразилъ Фрицъ съ смущеніемъ. — У меня къ вамъ маленькая просьба…

— Просьба? спросила Гедвига съ замѣтнымъ безпокойствомъ.

— Позвольте пригласить васъ на первый танецъ. Сегодня многіе будутъ добиваться этой чести!

— Охотно принимаю ваше приглашеніе. Но вы напрасно думаете, что графы и бароны захотятъ танцовать съ бѣдной дѣвушкой.

— Знаете ли, Гедвига, что я во время моего путешествія часто думалъ объ васъ. Мы предполагали тогда вмѣстѣ доѣхать до Парижа… Помните ли вы это?

Она молча, кивнула ему головой въ видѣ отвѣта и протянула ему руку.

— Вышло иначе! продолжалъ Бухгольцъ взволнованнымъ голосомъ. — Но мы еще оба молоды. Не предпринять ли намъ новое путешествіе?

Она ничего не отвѣтила, только рука ея задрожала въ его рукѣ

— Это будетъ длинное путешествіе, моя добрая, милая Гедвига, и на всю жизнь! добавилъ Бухгольцъ, тяжело вздохнувъ.

Онъ былъ такъ доволенъ, что ему удалось объясниться съ нею, какъ будто сдѣлалъ признаніе въ тяжеломъ преступленіи. Ожидая отвѣта, онъ вопросительно посмотрѣлъ на нее своими добрыми глазами, но сумерки мѣшали ему разглядѣть выраженіе ея лица. Она на-половину отвернулась отъ него, стараясь придумать наименѣе оскорбительный отказъ.

Но тѣ, которые видѣли ихъ въ эту минуту, какъ они стояли другъ около друга въ нѣжной позѣ, могли думать, что между ними все рѣшено. Благодаря этому, прежде чѣмъ Гедвига успѣла дать какой либо отвѣтъ, она услышала за собой голосъ Зденко, который пробормоталъ вполголоса:

— Безпутная дѣвченка! ты опять сошлась съ твоимъ нѣмцемъ. Убью тебя на мѣстѣ!.. Вы всѣ коварны какъ змѣи!..

— Не слушайте этого пьяницу! воскликнула Гедвига, оглядываясь съ испугомъ.

Она побѣжала къ замку и сдѣлала знакъ Бухгольцу, чтобы онъ слѣдовалъ за нею.

Но этотъ былъ настолько взбѣшенъ неожиданной помѣхой и оскорбленіемъ, нанесеннымъ любимой дѣвушкѣ, что однимъ прыжкомъ очутился около Зденко и схватилъ его. за руку. Крестьянинъ дѣлалъ напрасныя усилія, чтобы освободиться, и неизвѣстно, чѣмъ кончилась бы эта борьба, если бы Бухгольцъ, взглянувъ ему въ лицо, не выпустилъ его изъ рукъ.

— Что это значитъ? воскликнулъ онъ съ удивленіемъ. — Я видѣлъ тебя въ Егерскомъ лѣсу между солдатами, которые посланы были за нами въ погоню…

При этихъ словахъ Зденко почувствовалъ, какъ будто всѣ волосы поднялись на его головѣ, и не помня себя отъ ужаса, бросился бѣжать.

Въ это время гости вернулись съ прогулки. На нѣсколько минутъ площадка передъ замкомъ наполнилась толпой людей и лошадьми; слуги спѣшили открывать дверцы экипажей и принимали верховыхъ лошадей, между тѣмъ какъ одинъ за другимъ зажигались огоньки вдоль карнизовъ башни, у оконъ и дверей. Массивное зданіе въ своемъ пестромъ освѣщеніи имѣю видъ какого-то заколдованнаго замка среди темной зелени сосенъ. Тихая погода благопріятствовала искусству Бланшара; ярко горѣло пламя въ красивыхъ шкаликахъ, отливаясь всевозможными цвѣтами. Гости громко выражали свое удовольствіе; народъ кричалъ «ура» ихъ сіятельствамъ и желалъ имъ «многія лѣта». Давно уже Рената не переживала такихъ счастливыхъ минутъ, какъ въ этотъ вечеръ. Въ душѣ ея проснулось невольное сожалѣніе, что она по собственной винѣ лишила себя цѣлаго ряда подобныхъ часовъ радости и веселья. — Но ты опять съ нимъ, говорила она себѣ; — если на его душѣ есть что либо противъ тебя, то твоя любовь можетъ устранить и эту тѣнь. Въ былыя времена она упрекала графа за его общительность съ простымъ народомъ, но теперь крики привѣтствія, съ которыми встрѣтила ихъ толпа, произвели на нее такое отрадное впечатлѣніе, что она охотно осталась бы еще нѣкоторое время на крыльцѣ.

Между тѣмъ Бухгольцъ, попавъ въ толпу, скоро потерялъ слѣдъ человѣка, напомнившаго ему таинственное приключеніе въ Егерскомъ лѣсу. Покойный Рехбергеръ много разъ говорилъ ему о молодомъ крестьянинѣ, который добивался руки Гедвиги, не придавая никакого значенія этому сватовству. Между тѣмъ Зденко могъ убить изъ мести старика подъ прикрытіемъ лѣса, пользуясь сумерками и смятеніемъ, произведеннымъ бѣгствомъ Короны. Никто не зналъ его въ Егерѣ и онъ могъ безпрепятственно вернуться въ свою деревню, гдѣ также не замѣтили его отсутствія, потому что слухъ о смерти управляющаго не скоро достигъ Таннбурга. Чѣмъ болѣе думалъ объ этомъ Бухгольцъ, тѣмъ сильнѣе утверждался въ своихъ догадкахъ, и рѣшилъ на слѣдующее утро сообщить ихъ графу Эрбаху.

Тотъ, противъ котораго возникали такія подозрѣнія, въ это время блуждалъ по лѣсу, отуманенный ревностью и виномъ. Услыхавъ возгласъ Бухгольца, онъ бросился внизъ по холму, чтобы спастись бѣгствомъ; но пни, о которые онъ спотыкался, безпрестанно задерживали его. Онъ оглянулся. Никто не преслѣдовалъ его. Отраженіе иллюминаціи, музыка, шумъ и говоръ толпы побудили его опять вернуться къ замку. Все потеряно для него; чего ему трусить и колебаться, когда представляется возможность отдѣлаться отъ ненавистнаго соперника! Ощупавъ ножъ въ карманѣ, онъ сталъ осторожно взбираться на холмъ вдоль садовой стѣны.

Въ это время все общество собралось въ столовой, гдѣ былъ поданъ роскошный ужинъ. Завязался оживленный разговоръ; каждый хотѣлъ подѣлиться впечатлѣніями пережитаго дня; вспомнили и о рѣдкихъ коллекціяхъ по естественной исторіи, которыя были собраны въ замкѣ. Графъ Эрбахъ всталъ съ своего мѣста и вызвался принести двѣ окаменѣлости, имѣвшія, по его словамъ, большое научноезначеніе. Въ сущности это былъ только предлогъ, чтобы уйти изъ. залы и остаться нѣсколько минутъ одному.

За полчаса передъ тѣмъ, когда онъ увидѣлъ башню, освѣщенную разноцвѣтными огнями, воспоминаніе о прошломъ невольно проснулось въ его сердцѣ; ему почудилось, что Борона стоитъ на зубчатой стѣнѣ и дѣлаетъ ему какіе-то знаки. Онъ хотѣлъ удалиться, но не могъ сдвинуться съ мѣста. Видѣніе сошло къ нему въ туманномъ облакѣ; онъ чувствовалъ, какъ ея рука опустилась на его плечо; развѣвающіеся локоны коснулись его лица…

Въ библіотечной залѣ было темно и холодно. На столѣ стояла одинокая лампа; огонь потухалъ въ каминѣ. Графъ Эрбахъ раздулъ его и, бросивъ нѣсколько полѣнъ, задумчиво смотрѣлъ, какъ разгорались дрова, разсыпая искры. — Развѣ не можетъ быть сообщенія между душами людей, раздѣленныхъ пространствомъ? спрашивалъ онъ себя. — Не думала ли Борона о немъ въ этотъ вечеръ? Но не безумно ли задаваться подобными вопросами, когда они вызваны мыслями и желаніями, въ которыхъ онъ не хотѣлъ признаться даже самому себѣ. Зачѣмъ судьба еще болѣе увеличиваетъ страданія и тягость жизни? Какъ хорошо было бы жить на свѣтѣ, если бы никогда не разлучались любящія сердца…

Онъ подошелъ къ шкафу, чтобы взять окаменѣлости, но не могъ отыскать ихъ и зажегъ одну изъ восковыхъ свѣчей, стоявшихъ на столѣ. Взглядъ его упалъ на запечатанное письмо, адресованное на его имя. Онъ сломалъ печать и пробѣжалъ глазами нѣсколько строкъ

«Помнитъ ли графъ ту маску, которая такъ назойливо преслѣдовала его жену въ Венеціи? Хотя маска приняла всѣ мѣры, чтобы остаться неизвѣстной, но мы можемъ съ достовѣрностью сказать, что: это былъ императоръ Іосифъ».

— Іосифъ! повторилъ графъ Эрбахъ, вздрогнувъ отъ звука собственнаго голоса. — Знала ли объ этомъ Рената, или изъ боязни ссоры скрыла отъ него таинственное приключеніе, не подозрѣвая, что этимъ она еще болѣе возбудила его ревность? Влюбленъ ли по прежнему императоръ въ его жену и не хочетъ ли онъ милостью и дружбой загладить свою вину передъ нимъ? Одна Рената можетъ вывести его изъ этого лабиринта сомнѣній…

Онъ взялъ изъ шкафа окаменѣлости и вышелъ изъ библіотеки. Если бы въ эту минуту онъ взглянулъ на себя въ зеркало, то вѣроятно испугался бы мертвенной блѣдности, покрывавшей его лицо.

Въ корридорѣ ему показалось, что его зовутъ по имени; затѣмъ онъ услышалъ смѣшанный гулъ голосовъ и крики: пожаръ! разнимите ихъ!

Онъ ускорилъ шаги и вошелъ въ столовую.

— Слава Богу, что вы наконецъ пришли! — заговорило разомъ нѣсколько голосовъ. — Гдѣ вы пропадали такъ долго? Ваши крестьяне поссорились съ саксонцами и затѣяли драку!.. Кто-то поджегъ галлерею… Мы послали слугъ разогнать ихъ…

Графъ Эрбахъ взглянулъ въ окно, въ которомъ видно было отраженіе пламени. Но благодаря далекому разстоянію отъ замка и отсутствію вѣтра, нечего было опасаться, чтобы огонь распространился.

— Успокойтесь, господа, сказалъ онъ, обращаясь къ своимъ гостямъ, — это почти такой же фейерверкъ, какъ тотъ, который готовитъ намъ Бланшаръ. Хотя, разумѣется, необходимо принять мѣры, чтобы прекратить пожаръ. Не угодно ли вамъ послѣдовать за мной! Наше присутствіе будетъ не лишнее.

Съ этими словами графъ поспѣшно вышелъ изъ столовой. Все общество двинулось за нимъ; нѣсколько человѣкъ осталось съ Ренатой.

Весело начался праздникъ въ деревянной галлереѣ, убранной флагами и сосновыми вѣтками. Всѣ были въ самомъ миролюбивомъ настроеніи духа и наперерывъ хвалили щедрость графа; въ изобиліи поданы были кушанья и вино; музыканты играли безъ устали. Присутствіе архитектора и управляющаго удерживало рабочихъ и крестьянъ въ границахъ приличія.

Когда Бланшаръ и Бухгольцъ вошли въ залу съ Гедвигой, чтобы принять участіе въ танцахъ, веселье было въ полномъ разгарѣ. Но мало-по-малу. вино разгорячило головы и развязало языки; между саксонскими рабочими и крестьянами началась перебранка. Образовались группы недовольныхъ. Крестьянинъ чехъ подставилъ ногу одному изъ рабочихъ; тотъ упалъ съ своей дамой. Танцующіе остановились.

Съ одной стороны послышался хохотъ, съ другой — угрозы.

— Прочь саксонцевъ! еретики! лютеране! кричали въ углу залы.

— Тише, успокойтесь! упрашивалъ архитекторъ, но голосъ его былъ заглушенъ бранью и проклятіями разсвирѣпѣвшей толпы.

— Играйте громче! крикнулъ управляющій музыкантамъ, въ надеждѣ, что часть публики опять примется за танцы.

Между тѣмъ шумъ усиливался; нѣкоторые пустили въ ходъ кулаки. Бланшаръ увелъ Гедвигу; Бухгольцъ принялся разнимать дерущихся и, пользуясь своей силой и высокимъ ростомъ, оттащилъ самаго буйнаго изъ нихъ; другіе остановились въ недоумѣніи. Но это продолжалось нѣсколько секундъ. Въ заднихъ рядахъ раздались опять крики и вслѣдъ затѣмъ начался рукопашный. бой!

— Убейте его! Чего вы смотрите! воскликнулъ Зденко, проталкиваясь впередъ и бросаясь на Бухгольца, который во-время замѣтилъ ножъ, спрятанный въ рукавѣ крестьянина, и схватилъ его за руку; но тотъ вырвался отъ него и скрылся въ толпѣ.

Примѣръ бываетъ заразителенъ въ подобныхъ случаяхъ; многіе вынули ножи, другіе вооружились табуретами, ножками столовъ; пустыя бутылки летѣли въ головы. Все перемѣшалось въ общей свалкѣ; визгъ женщинъ сливался съ воплями ярости и боли, бранью и проклятіями.

Внезапно раздавшійся крикъ: горимъ! пожаръ! еще болѣе усилилъ шумъ и сумятицу. Чувство страха заставило умолкнуть другія страсти. Побоище превратилось; толпа устремилась къ выходу. Приходилось дорожить каждой минутой, такъ какъ деревянная галлерея, построенная изъ досокъ, въ нѣсколько минутъ была охвачена пламенемъ.

Появленіе графа и другихъ дворянъ способствовало водворенію порядка. Сознаніе избѣгнутой опасности протрезвило самыхъ буйныхъ; всѣ бросились тушить пожаръ, желая загладить этимъ свое неприличное поведеніе и умилостивить разгнѣваннаго графа. Одни носили ведра съ водой, другіе побѣжали въ деревню за пожарными трубами. Но пламя слишкомъ распространилось и не было никакой возможности остановить его.

— Не трудитесь напрасно! крикнулъ графъ суетившейся толпѣ. — Вамъ не затушить пожара. Пусть догораютъ эти доски. Вы сами лишили себя удовольствія, благодаря вашей страсти къ ссорамъ и дракамъ.

Деревянная галлерея мало-по-малу превратилась въ большой догорающій костеръ. Зарево было такъ велико, что замокъ былъ освѣщенъ какъ бы дневнымъ свѣтомъ; тускло горѣли пестрые огни на башнѣ сквозь красноватое облако дыма. Толпа молча смотрѣла на зрѣлище, изрѣдка обмѣниваясь полусловами и возгласами. Суевѣрные люди, предсказывавшіе печальный конецъ нечестивому празднеству, оказались правы: башня трехъ дураковъ, какъ ее называли въ народѣ, еще разъ освѣтилась заревомъ пожара.

Но тутъ въ толпѣ пронесся шепотъ удивленія, который мало-помалу перешелъ въ шумный говоръ. Вниманіе всѣхъ было обращено на верхнюю платформу башни, гдѣ появилась человѣческая фигура въ бѣломъ плащѣ, съ сѣдыми волосами и бородой. Старикъ протянулъ руки къ небу и какъ будто говорилъ что-то, но словъ нельзя было разслышать. Нѣкоторые тотчасъ же узнали Мракотина, такъ какъ не разъ слышали его проповѣди. Но никто не могъ понять, какимъ образомъ вошелъ онъ на башню, Не упалъ ли онъ съ неба, или поднялся на такую высоту съ помощью нечистой силы?..

— Это больной старикъ, котораго я принялъ въ домъ изъ состраданія! сказалъ графъ Эрбахъ, обращаясь къ своимъ гостямъ, которые съ любопытствомъ разспрашивали его. — Вѣроятно, его оставили одного, и онъ подъ вліяніемъ лихорадочнаго бреда вышелъ изъ своей комнаты…

Графъ не ошибся. Мракотинъ, видя зарево пожара и слыша дикіе криви толпы, вообразилъ, что наступилъ конецъ міра, которымъ такъ долго была занята его фантазія. Поднявшись на башню по винтовой лѣстницѣ, онъ обратился съ заклинаніемъ въ небеснымъ силамъ, ожидая появленія бѣлой дѣвы. Онъ подошелъ къ самому краю платформы, не подозрѣвая грозившей ему опасности, и опустился на колѣни. Губы его бормотали молитву.

Бланшаръ поспѣшилъ къ нему, чтобы увести его, и тихо вошелъ на платформу изъ боязни испугать больнаго старика, который могъ слетѣть на каменную мостовую двора. Въ толпѣ зрителей водворилось мертвое молчаніе; всѣ съ напряженнымъ вниманіемъ ожидали, чѣмъ кончится эта сцена. Еще моментъ — и старикъ упалъ навзничь, какъ будто пораженный громомъ, голова его опустилась на грудь. Бланшаръ хотѣлъ приподнять его, но передъ нимъ лежалъ безжизненный трупъ.

Теперь ничто не могло удержать толпу, которая разсѣялась по двору; самые смѣлые ворвались въ башню.

Графъ Эрбахъ стоялъ одинъ на крыльцѣ, погруженный въ глубокую задумчивость. Гости одинъ за другимъ отошли отъ него. Хотя большинство ихъ намѣревалось провести ночь въ замкѣ, но теперь всѣ хлопотали объ отъѣздѣ и велѣли немедленно подавать верховыхъ лошадей и экипажи. Графъ послѣ всего случившагося не старался ихъ удерживать.

Струсившіе дворяне не только опасались, что ихъ сочтутъ сообщниками графа въ укрывательствѣ такого важнаго преступника, какъ Мракотинъ, но и помимо этого на всѣхъ въ большей или меньшей степени дѣйствовало народное суевѣріе, что «плохое предзнаменованіе для новаго дома, если въ немъ такъ скоро окажется покойникъ».

Между тѣмъ, по распоряженію графа, тѣло главы деистовъ было снесено на дворъ, чтобы каждый могъ убѣдиться, что онъ умеръ естественной смертью.

Боязливо пробирались гости мимо мертваго тѣла въ замокъ, чтобы проститься съ графиней, слабое здоровье которой послужило предлогомъ для внезапнаго отъѣзда. Весьма немногіе рѣшились остаться въ замкѣ.

Графъ Эрбахъ почти съ завистью смотрѣлъ на худощавую фигуру еретика, завернутую въ бѣлый плащъ. Онъ такъ спокойно лежалъ на носилкахъ; улыбка еще не успѣла сойти съ его блѣднаго старческаго лица. Гедйига закрыла ему глаза и поправила сѣдые волосы, спутавшіеся на лбу. Бѣлая холодная голова, освѣщенная красноватымъ свѣтомъ догоравшаго пожара, съ своими правильными чертами была какъ будто высѣчена изъ мрамора.

— Я считалъ бы себя счастливымъ, подумалъ Эрбахъ, если ба пережилъ жизнь со всѣми ея заботами и мученіями и умеръ такъ же мирно, какъ этотъ фанатикъ, — съ взглядомъ обращенномъ на небо, и вѣрой въ новый Іерусалимъ и будущій золотой вѣкъ. Но мнѣ предстоитъ еще долгая борьба. Надъ моей головой уже собираются тучи; меня подвергнутъ строгой отвѣтственности за то, что я осмѣлился дать убѣжище больному, несчастному старику и не предалъ его въ руки правосудія!..

Конюхи торопливо запрягали легкіе охотничьи экипажи дворянъ, живущихъ по сосѣдству, и тяжелую карету Лихтенштейна, который вовсе не предполагалъ, что ему придется совершить ночное путешествіе; но теперь онъ готовъ былъ скорѣе проѣхать четыре часа по скверной дорогѣ, нежели переночевать въ домѣ, гдѣ былъ покойникъ.

Графъ провожалъ своихъ гостей до воротъ, такъ какъ экипажи не могли подъѣхать къ крыльцу, благодаря толпѣ, занявшей весь дворъ.

Красивая праздничная галлерея превратилась въ огромный потухающій костеръ, изъ котораго время отъ времени появлялось пламя.

Десятый часъ вечера. Между тѣмъ, по аллеѣ, ведущей къ замку, ясно можно разслышать стукъ копытъ. Всадникъ поднимается на холмъ. Такъ поздно! Кто могъ ѣхать къ графу въ такое время? Но послѣ того, что случилось сегодня вечеромъ, все можетъ имѣть значеніе. Гости, которые за минуту передъ тѣмъ такъ торопились отъѣздомъ, какъ будто земля горѣла у нихъ подъ ногами, нашли возможнымъ еще побесѣдовать съ графомъ, чтобы узнать, съ какими вѣстями ѣдетъ всадникъ.

Онъ поднялся на холмъ и приблизился къ воротамъ. Лошадь попятилась назадъ отъ свѣта факеловъ и множества экипажей; но всадникъ съ ловкостью опытнаго наѣздника осадилъ ее. При этомъ движеніи раскрылся плащъ и блеснули пуговицы мундира.

— Офицеръ императорскаго драгунскаго полка! воскликнулъ одинъ изъ гостей.

Незнакомецъ соскочилъ съ лошади и приложилъ руку къ козырку въ видѣ поклона.

— Bon soir, messieurs! Я привезъ собственноручное письмо императора къ его сіятельству графу Эрбаху въ Таннбургъ!

— Вы можете передать его мнѣ, г-нъ рейтмейстеръ! возразилъ Эрбахъ, принимая съ поклономъ письмо, которое тотъ вынулъ изъ кожаной сумки.

Съ этими словами онъ подошелъ къ фонарю и пробѣжалъ глазами письмо. — Благодарю васъ, сказалъ онъ, обращаясь къ посланному; — надѣюсь, что вы не откажетесь принять мое гостепріимство. Императоръ приказываетъ мнѣ немедленно явиться къ нему въ Вѣну. Черезъ два часа я буду къ вашимъ услугамъ и мы можемъ двинуться въ путь.

— Знакъ ли это особенной милости, или дѣло идетъ о какомъ отбудь важномъ проступкѣ графа? спрашивали себя съ недоумѣніемъ, дворяне. — Можетъ быть рейтмейстеру отданъ приказъ привести его арестованнымъ и графъ разыгрываетъ ловкую комедію?

Но подобные вопросы можно было еще удобнѣе обдумать у себя дома, и поэтому большинство рѣшило скорѣе отправиться во-свояси.

Гости еще разъ простились съ хозяиномъ замка. Послышались отрывочные возгласы:

— Счастливаго пути! Извѣстите насъ о себѣ, графъ!

— Какой странный день!

— Поклонитесь императору отъ Богеміи и его вѣрныхъ дворянъ!

— Держу пари, что васъ зовутъ для переговоровъ о предстоящей войнѣ. Смотрите, не подливайте масла въ огонь.

— До свиданія!

Раздались удары бича; нѣсколько скороходовъ бѣжали передъ экипажами съ факелами въ рукахъ, чтобы освѣтить крутой спускъ съ холма. Мало-по-малу затихъ топотъ лошадиныхъ копытъ и стукъ колесъ.

Рейтмейстера провели въ столовую, чтобы онъ могъ подкрѣпить свои силы послѣ продолжительной верховой ѣзды. Здѣсь онъ засталъ четырехъ господъ, которые собирались переночевать въ замкѣ и приступили къ нему съ вопросами.

— Мнѣ отданъ былъ приказъ немедленно вручить письмо графу — отвѣтилъ лаконически рейтмейстеръ и перемѣнилъ разговоръ.

Въ это время хозяинъ замка ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, занятый своими мыслями.

«Дорогой графъ, писалъ ему императоръ; — ваши враги хотятъ подать на васъ жалобу. Обвиненіе состоитъ въ томъ, что вы будто бы оказываете содѣйствіе бунтовщикамъ и деистамъ и что вы масонъ и государственный измѣнникъ. Уничтожьте эти клеветы вашимъ появленіемъ. Пріѣзжайте немедленно ко двору. Я переживаю ту же борьбу, что и вы. Мое положеніе невыносимо: я не властелинъ и не подданный! Мы наканунѣ великихъ событій! Пріѣзжайте! побѣдимъ вмѣстѣ, или раздѣлимъ изгнаніе».

Императоръ относится къ нему съ такимъ довѣріемъ — почему онъ медлитъ предстать- передъ своимъ судьей? спрашивалъ онъ себя. Бояться ему нечего! онъ не считаетъ себя виновнымъ и можетъ оправдаться во всѣхъ своихъ поступкахъ…

Переговоривъ съ Бухгольцемъ и Бланшаромъ, онъ послалъ за патеромъ и попросилъ его остаться нѣкоторое время въ Таннбургѣ, пока Рената не свыкнется съ своимъ положеніемъ.

— Котѣлики — мои злѣйшіе враги, добавилъ онъ улыбаясь; — тѣмъ не менѣе я поручаю вамъ мою жену и надѣюсь, что вы не обманете моего довѣрія!

Патеръ приложилъ руку къ своему сердцу вмѣсто отвѣта и скромно удалился. Онъ лично не имѣлъ, никакого повода ненавидѣть графа, или вредить ему. — Императрица приближается въ могилѣ, думалъ онъ, возвращаясь въ свою комнату, — а сынъ ея въ цвѣтѣ лѣтъ! Какой смыслъ исчезнуть съ заходящей звѣздой, когда есть возможность связать свою судьбу съ восходящимъ свѣтиломъ?..

По уходѣ патера, вошелъ управляющій. Графъ сдѣлалъ всѣ нужная распоряженія по дому, замѣтивъ, что вѣроятно его отсутствіе будетъ не продолжительно, и потому онъ считаетъ лишнимъ входить въ дальнѣйшія подробности.

Отпустивъ управляющаго, онъ посмотрѣлъ на часы. Оставалось еще полчаса до отъѣзда. Онъ долженъ еще проститься съ Ренатой… Но вмѣсто того, чтобы идти къ ней, онъ безпокойно ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Мысль о таинственномъ письмѣ упорно преслѣдовала его. — Имѣетъ ли любовь Іосифа въ Ренатѣ какое нибудь отношеніе съ его желаніемъ видѣться со мной? спрашивалъ онъ себя.

Кто-то тихо отворилъ дверь. Вошла Рената съ блѣднымъ и разстроеннымъ лицомъ; она не могла выговорить ни однаго слова отъ слезъ и молча бросилась ему на шею.

Онъ наклонился и поцѣловалъ ее въ лобъ. — Едва соединилась ты со мной, сказалъ онъ, — и тебѣ опять предстоитъ одиночество и новыя мученія!

Она опустилась передъ нимъ на колѣни и проговорила съ усиліемъ: — я не хочу, чтобы ты узналъ это отъ другихъ…

— Успокойся, мнѣ все извѣстно! сказалъ онъ, поднимая ее съ колѣнъ. — Прачти это письмо…

— Поль, вѣришь ли ты мнѣ…

— Я вѣрю обоимъ вамъ!

— Позволь мнѣ все разсказать тебѣ…

— Не сегодня! Это и его тайна. Но я желалъ бы, чтобы твое сердце нераздѣльно принадлежало мнѣ!

Она обняла его съ громкимъ рыданіемъ. Въ сосѣдней комнатѣ послышались шаги лакея, который выносилъ дорожныя вещи.

— Прощай, Рената! сказалъ графъ, цѣлуя ее въ голову. — Не плачь, мы скоро увидимся…

Конецъ третьей части.

Часть четвертая.

ГЛАВА I.

Для могущественной императрицы Маріи Терезіи наступилъ тяжелый годъ, полный заботъ и волненій. Іосифъ II, несмотря на ея предостереженія и совѣты, увлеченный честолюбіемъ, заявилъ свои права на часть наслѣдства баварскаго курфирста Максимильяна, умершаго 30 декабря 1777 года. Этотъ случай еще болѣе усилилъ раздоръ, существовавшій между матерью и сыномъ. «Если бы наши притязанія на Баварію были болѣе основательны, нежели они оказываются на дѣлѣ, писала она ему, то и тогда не слѣдовало бы безъ особенныхъ причинъ начинать войну, обременительную для народа, и подрывать только что возстановленный кредитъ…» Но Іосифъ, какъ всегда, утѣшалъ себя несбыточными надеждами, и былъ увѣренъ, что достаточно будетъ кажущейся войны, чтобы воспользоваться плодами побѣды и запугать непріятеля. Какъ всѣ утописты, онъ упустилъ изъ виду самое главное и долженъ былъ скоро убѣдиться въ ошибочности своихъ разсчетовъ. Прусскій король Фридрихъ не хотѣлъ допустить безъ борьбы усиленія Австріи и возстановленія Германской имперіи, давно уже не существовавшей въ дѣйствительности и за которой остался только одинъ титулъ. Въ союзѣ съ Саксоніею онъ собралъ свои войска и окружилъ ими Богемію съ сѣверо-востока. Принцъ Гейнрихъ долженъ былъ изъ Лаузитца пройти въ Лейтмерицъ и Прагу черезъ Саксонскую границу, между тѣмъ какъ самъ Фридрихъ сосредоточилъ свои силы близъ Шлезвига, чтобы быть на готовѣ и имѣть возможность въ случаѣ надобности двинуть войска къ Моравіи на Ольмютцъ, или въ Богемію между Арнау и Бенигрецонъ. Австрійцы съ своей стороны расположились хорошо укрѣпленнымъ лагеремъ. Тѣмъ не менѣе, впродолженіе всего лѣта и осени 1778 года, небольшія перестрѣлки, стычки и канонады слѣдовали одни за другими; но дѣло не доходило до настоящаго сраженія. Болѣзни свирѣпствовали въ обоихъ войскахъ. Несмотря на все желаніе Іосифа заслужить военную славу, старые, опытные генералы семилѣтней войны постоянно умѣряли его пылъ. Они считали безуміемъ покинуть выгодную позицію и вступить въ битву, которой такъ добивался противникъ. Ни Іосифу, ни его приближеннымъ не приходило въ голову, что во все время войны шли тайные переговоры между императрицей и прусскимъ королемъ. Марія Терезія не могла помѣшать началу военныхъ дѣйствій, но она приняла всѣ мѣры чтобы дѣло не приняло серьезный оборотъ. Впродолженіе своей долгой жизни она видѣла слишкомъ много бѣдствій, вызываемыхъ войной, убѣдилась собственнымъ опытомъ, отъ какихъ разнообразныхъ случайностей зависитъ исходъ битвъ и хотѣла оградить отъ нихъ своего сына и своихъ поданныхъ. Въ такомъ же миролюбивомъ настроеніи находился и Фридрихъ; онъ чувствовалъ, что рука его слишкомъ ослабѣла для шпаги и не желалъ рисковать дорого пріобрѣтенной славой. Мало-по-малу исчезъ воинственный духъ, воодушевлявшій солдатъ; колебаніе военачальниковъ дали могущественнымъ сосѣдямъ удобный случай вмѣшаться въ дипломатическіе переговоры. Угроза Екатерины II — послать свои войска на помощь Фридриху Великому принудила Австрію къ миру. Франція, на которую разсчитывала Марія Терезія, была поглощена американскимъ возстаніемъ. Въ моментъ образованія величайшей республики въ мірѣ, какое значеніе могъ имѣть для нея споръ Габсбурговъ и Гогенцоллерновъ изъ-за владѣнія ничтожнымъ клочкомъ земли!

Но этотъ споръ представлялся совершенно въ иномъ свѣтѣ озабоченной матери и правительницѣ. Помимо огорченія, какое доставляло ей разстроенное состояніе имперіи, и безпокойства за жизнь сына, Марія Терезія мучилась горькимъ сознаніемъ наступившей старости и безпомощности. Она ясно видѣла, что бразды правленія, которыя Она сорокъ лѣтъ держала въ своихъ рукахъ, медленно, но съ неудержимой силой ускользаютъ отъ нея и что она напрасно стремится подтянуть ихъ. Ей суждено было еще разъ достигнуть цѣли своихъ желаній; но она смотрѣла на миръ, водворенный ея усиліями, какъ на свое послѣднее правительственное дѣяніе. Она стояла одинокая на высотѣ, окруженная утреннимъ туманомъ новаго времени. Ей мерещились лица и событія, наполнявшія ея сердце ужасомъ, но у ней не хватало силъ для борьбы съ ними. Принявъ наслѣдственную власть отъ отца, она не оставила имперію безъ преобразованій: введены были реформы и улучшенія въ законодательствѣ, а также въ гражданскомъ и военномъ управленіи. Она не безусловно любила и защищала старину и надѣялась, что сынъ ея пойдетъ по начертанному ею пути. Но Іосифъ съ упорствомъ философа, убѣжденнаго въ истинѣ и превосходствѣ своихъ воззрѣній, видѣлъ спасеніе имперіи въ полномъ уничтоженіи старинныхъ обычаевъ и учрежденій, созданныхъ варварствомъ среднихъ вѣковъ. Вѣротерпимость, которую онъ обѣщалъ иновѣрцамъ, по мнѣнію его матери должна была нарушить миръ и потрясти основы государства. Разрывъ съ старыми преданіями вѣры казался началомъ хаоса благочестивой императрицѣ при ея безусловной преданности католической церкви.

Всякій разъ, какъ Марія Терезія возвращалась изъ столицы въ свой загородный Шбибруннскій дворецъ по мосту, переброшенному черезъ Дунай, она могла видѣть изъ окна кареты влѣво отъ дороги крышу небольшого дома, скрытаго за деревьями, гдѣ Рената проводила лѣто, по желанію своего мужа. Графъ Эрбахъ въ виду ея слабаго здоровья счелъ своимъ долгомъ немедленно удалить ее изъ Таннбурга, такъ какъ появленіе саксонцевъ и пруссаковъ у богемской границы подъ предводительствомъ принца Гейнриха давало поводъ думать, что долины Эльбы по близости Лейтмерица будутъ мѣстомъ самыхъ кровопролитныхъ битвъ, какъ это было въ началѣ семилѣтней войны.

Пребываніе графа Эрбаха въ Вѣнѣ затянулось долѣе, нежели онъ предполагалъ. Хотя ему удалось довольно скоро оправдаться въ обвиненіяхъ своихъ тайныхъ и явныхъ враговъ, но, попавъ въ водоворотъ столичной жизни, онъ долженъ былъ противъ воли остаться здѣсь нѣкоторое время по просьбѣ императора и своихъ прежнихъ друзей. Онъ откладывалъ со дня на день свой отъѣздъ; между тѣмъ началась война, и онъ принужденъ былъ отказаться отъ всякой мысли вернуться въ Таннбургъ. Лихорадочная дѣятельность, овладѣвшая Іосифомъ, сообщилась и его приближеннымъ. Всѣ они въ большей или меньшей степени чувствовали потребность доказать свои дипломатическія способности или отличиться на полѣ битвы. Тѣ изъ нихъ, которые, подобно графу Эрбаху, стояли выше личныхъ честолюбивыхъ желаній и надеждъ, воображали, что въ жизни нѣмецкой націи совершается многозначительный поворотъ. Имъ казалось, что двуглавый императорскій орелъ расправляетъ свои крылья къ такому же смѣлому полету, какъ въ славные дни Еарла V, и что Іосифъ призванъ водворить свое господство отъ Рима до береговъ Эльбы. Давно забытая идея объединенія священной Римско-германской имперіи опять шевельнулась въ душѣ имперскаго графа. Хотя онъ несовсѣмъ раздѣлялъ иллюзіи императора и не считалъ возможнымъ перешагнуть глубокую пропасть, которую реформація образовала между нѣмецкими племенами, но возстановленіе австрійскаго владычества на югѣ и прусскаго на сѣверѣ могло обезпечить, по его мнѣнію, религіозную свободу обоихъ вѣроисповѣданій.

Приготовленія къ походу и хлопоты по устройству помѣщенія для Ренаты заставили графа Эрбаха отрѣшиться на нѣкоторое время отъ думъ о благѣ своего отечества и обратиться въ дѣйствительной жизни. Принимая во вниманіе вкусъ своей жены, которая любила цвѣты, тѣнистыя аллеи и луга, онъ остановился на мысли купить небольшой домъ по близости Mariahilfer’а, который продавался въ это время. Обширный тѣнистый садъ, прилегавшій къ китайской бесѣдкѣ, построенной на холмѣ, куда едва достигалъ шумъ оживленныхъ улицъ, открытый видъ съ высоты на городъ, поля и лѣса съ изогнутой линіей горъ на горизонтѣ, показались настолько привлекательными графу Эрбаху, что онъ, осмотрѣвъ еще разъ свое будущее владѣніе, заплатилъ деньги. Въ послѣднихъ числахъ марта 1778 года, Рената въ первый разъ переступила порогъ блѣдно-желтаго дома съ остроконечной крышей, въ которомъ ей суждено было прожить нѣсколько мѣсяцевъ въ разлукѣ съ мужемъ.

Кромѣ нѣсколькихъ слугъ ее сопровождали Гедвига и Блашпаръ. Фрицъ Бухгольцъ въ виду наступившей войны отправился на родину къ своимъ озерамъ и сосновымъ рощамъ. Съ глубокимъ огорченіемъ покинулъ онъ замокъ, гдѣ прожилъ лучшіе часы своей жизни, не заручившись даже надеждами на будущее… Гедвига, по совѣту опытнаго патера, не дала рѣшительнаго отвѣта влюбленному юношѣ. Она сослалась на внезапный отъѣздъ графа Эрбаха и заявила, что не считаетъ себя въ правѣ покинуть свою госпожу въ такое время, когда она всего больше нуждается въ вѣрной служанкѣ.

Патеръ Ротганъ, придумавъ такой отвѣтъ, зналъ заранѣе, какое впечатлѣніе онъ долженъ произвести на честнаго человѣка, придававшаго такое высокое значеніе долгу. Бухгольцъ не позволилъ себѣ ни малѣйшаго возраженія или жалобы, и этимъ глубоко тронулъ сердце Гедвиги, которая въ данную минуту ни въ какомъ случаѣ не рѣшилась бы оскорбить его отказомъ. Печаленъ былъ часъ ихъ разлуки, и на душѣ у нихъ было холодно и мрачно. Надежды бѣднаго юноши отцвѣли безслѣдно, какъ лѣтніе цвѣты; у Гедвиги впервые проснулось сомнѣніе относительно ожидавшей ее будущности.

Война мѣшала частому обмѣну писемъ; Рената считала себя счастливой, если послѣ долгихъ промежутковъ времени получала какія-либо извѣстія отъ своего мужа. Она чувствовала себя гораздо лучше въ своемъ уединенномъ домѣ вѣнскаго предмѣстья, чѣмъ въ богемскомъ замкѣ, съ которымъ было связано столько тяжелыхъ воспоминаній. — Таннбургъ приноситъ мнѣ несчастія! сказала она себѣ на другой день послѣ отъѣзда графа Эрбаха. Едва успѣла она сойтись съ нимъ, какъ судьба опять разлучила ихъ. Ей даже не удалось объясниться съ нимъ, несмотря на все ея желаніе. Забота о жизни и счастіи любимаго человѣка заставила умолкнуть въ ея сердцѣ всѣ другія ощущенія. Наступитъ ли время, когда они будутъ исключительно принадлежать другъ другу? Кто могъ сказать это заранѣе! Она даже не была увѣрена, увидитъ-ли его когда-нибудь…

Въ подобныя минуты отчаянія Рената находила большое утѣшеніе въ обществѣ Гедвиги, которая, благодаря природному уму и пережитымъ страданіямъ, никогда не вносила тревоги въ ея душевное настроеніе. Она часто сидѣла съ нею въ бесѣдкѣ и съ высоты холма смотрѣла на ландшафтъ, освѣщенный вечернимъ солнцемъ. Онѣ мало разговаривали между собой; каждая предавалась собственнымъ мыслямъ; но имъ было пріятно оставаться вмѣстѣ и видѣть другъ друга. Одинъ Бланшаръ оживлялъ ихъ своимъ присутствіемъ, являясь къ обѣду и по вечерамъ. Онъ читалъ графинѣ французскихъ поэтовъ, или разсказывалъ имъ о своихъ странствованіяхъ по городу. Онъ не придавалъ серьезнаго значенія войнѣ и всего охотнѣе распространялся о своемъ изобрѣтеніи, или же въ порывѣ увлеченія рисовалъ передъ своими внимательными слушательницами фантастическую теорію будущности, ожидавшую человѣчество. Рената не возражала и соглашалась съ нимъ въ принципѣ, хотя не вѣрила въ возможность осуществленія его свѣтлыхъ надеждъ.

Мирно проходили дни за днями въ уединенномъ домѣ. Въ душѣ Ренаты мало-по-малу совершился переворотъ; она строже отнеслась къ себѣ и своимъ чувствамъ и съ болью въ сердцѣ сознала, сколько было эгоизма въ ея любви къ мужу, и что она изъ мнимаго благочестія доставила ему больше горя, нежели дѣйствительнаго счастія. Теперь она отъ всей души желала загладить прошлое своей дальнѣйшей жизнью.

Годъ былъ на исходѣ. Непріятельскія войска удалились на зимнія квартиры. У Ренаты явилась надежда, что графъ проведетъ съ нею, по крайней мѣрѣ, нѣсколько мѣсяцевъ и отдохнетъ отъ утомительной походной жизни.

Тихое утреннее сіяніе ноябрскаго солнца привлекло ее въ садъ Шенбрунна. Замѣтивъ издали карету, въ которой обыкновенно ѣздила императрица Марія Терезія, она хотѣла удалиться, но вслѣдъ затѣмъ забыла о своемъ намѣреніи. Высокіе вязы, окрашенные немногими желтыми и красными листьями, окружавшіе цвѣточный партеръ, уединенныя аллеи, освѣщенныя солнцемъ, бесѣдка, виднѣвшаяся на холму, имѣли для нея такую притягательную силу, что она задумчиво пошла впередъ, склонивъ голову. Услышавъ за собою голоса, она оглянулась и увидѣла слугу въ дворцовой ливреѣ, который долженъ былъ охранять ея величество отъ всякихъ встрѣчъ. Рената поспѣшно повернула въ боковую аллею, но уже было поздно, потому что императрица была въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея и замѣтила ее.

— Подождите, графиня! сказала она. — Зачѣмъ бѣжите вы отъ насъ?

Рената сдѣлала нѣсколько шаговъ и церемонно поклонилась сообразно придворному этикету.

Марія "Терезія казалась въ хорошемъ настроеніи духа; на ея старческомъ, морщинистомъ лицѣ появилась привѣтливая улыбка.

Это была видная женщина въ сѣромъ шелковомъ платьѣ, убранномъ черными кружевами, съ степенными и тяжеловатыми движеніями, въ которыхъ не осталось и слѣда граціи, отличавшей ее въ молодости.

Она протянула руку Ренатѣ для поцѣлуя и продолжала:

— Я могу сообщить вамъ пріятную новость! Іосифъ на-дняхъ вернется въ Вѣну вмѣстѣ съ вашимъ мужемъ, который цѣлъ и невредимъ. Во всѣхъ стычкахъ графъ выказалъ столько храбрости, что императоръ не нахвалится имъ. Я рада этому! Ваша мать была превосходная женщина и я искренно любила ее… Мнѣ было очень непріятно, когда вы вышли замужъ за этого вольнодумца; но онъ оказался храбрымъ человѣкомъ и ловкимъ дипломатомъ. Императоръ сумѣлъ лучше воспользоваться его услугами, нежели я… Мужчины умнѣе насъ, бѣдныхъ женщинъ, и несравненно счастливѣе…

Марія Терезія не окончила своей мысли и, помолчавъ немного, сказала:

— Не желаете ли пройтись со иной немного? Кстати, я хотѣла спросить васъ, нравится ли вамъ у насъ?

Рената отвѣтила утвердительно и добавила, что она не можетъ дурно себя чувствовать, живя вблизи императрицы, и жалѣетъ о наступленіи осени, тѣмъ болѣе, что лѣтомъ она имѣла счастіе ежедневно видѣть ея величество.

— Мы знаемъ, что вы умѣете льстить, графиня, замѣтила съ улыбкой Марія Терезія. — Но во всякомъ случаѣ мы должны радоваться окончанію войны. Мы пережили тяжелое время! Вы безпокоились о своемъ мужѣ, я о сынѣ… Но теперь все кончено. Я не потерплю новаго похода! Что получается въ результатѣ отъ этихъ вѣчныхъ войнъ? Ничего, кромѣ слезъ и кровопролитія! Я желала бы лучше окончить жизнь въ уединеніи, въ горахъ Тироля, нежели жить опять вблизи военныхъ дѣйствій и со дня на день ожидать битвы…

— Ваши подданные будутъ благословлять ваше величество за дарованный имъ миръ.

— Свѣтъ называетъ меня великой государыней, но вы видѣли, что я страдала, какъ самая простая смертная. Говорятъ, что послѣ горя наступаетъ радость. Дай Богъ, чтобы это изреченіе оправдалось. Въ мои годы приходится дорожить всякой минутой счастія и малѣйшимъ лучомъ солнечнаго свѣта.

— Здоровье вашего величества еще въ такомъ цвѣтущемъ состояніи…

— На это не слѣдуетъ разсчитывать. Какой бодрый видъ имѣлъ король Францъ — и его не стало въ нѣсколько часовъ! Что это было за ужасное зрѣлище!.. Но сегодня такое прекрасное утро, что я не хочу нарушать впечатлѣніе пріятной прогулки такими воспоминаніями… Извѣстно ли вамъ, что ваша кузина, Корона Турмъ, пріѣхала въ Вѣну дня три тому назадъ?

— Корона Турмъ!

— Она пріѣхала съ своимъ пріемнымъ отцомъ, какимъ-то итальянскимъ маркизомъ. Говорятъ, что у ней голосъ лучше, нежели у Кавальери. Мы услышимъ ее во время благодарственнаго молебна по случаю заключенія мира. Однако, прощайте, моя милая графиня! Мы дошли за замка.

Рената осталась одна въ саду. Она машинально смотрѣла, какъ императрица съ трудомъ поднималась по ступенямъ лѣстницы и скрылась за большой дверью нижняго этажа. Мысли ея въ эту минуту были исключительно заняты Короной. Изъ всего, что говорила Марія Терезія, только это и осталось въ ея памяти. Она поспѣшно отошла отъ замка въ одну изъбоковыхъ аллей и сѣла на скамейку. Несмотря на теплый солнечный день, съ ней сдѣлалась дрожь. Она боялась свиданія съ Короной. Всего одинъ разъ графъ Эрбахъ упомянулъ о ней по поводу ея бѣгства и пребыванія въ Таннбургѣ. Сегодня ей казалось, что онъ тогда слишкомъ торопился окончить этотъ разговоръ, и съ тѣхъ поръ всегда избѣгалъ его. Она спрашивала себя, какого рода встрѣча произойдетъ между ея мужемъ и Короной, и будетъ ли онъ также увлекаться ея пѣніемъ, какъ прежде?..

Но вслѣдъ затѣмъ у ней явилось раскаяніе въ томъ злобномъ чувствѣ, какое проснулось въ ея сердцѣ. — Ты дурная женщина, скакала она себѣ. — Что даетъ тебѣ право подозрѣвать твоего мужа и подругу юности и приписывать имъ чувства, которыя, быть можетъ, только существуютъ въ твоемъ воображеніи? Если онъ охладѣлъ къ тебѣ, то ты сама виновата въ этомъ; неужели ты хочешь еще больше испортить свою супружескую жизнь недоброжелательствомъ и завистью!..

Мысли эти были неожиданно прерваны стукомъ колесъ императорской кареты, выѣхавшей изъ замка Шенбрунна, и громкими словами команды дежурнаго офицера, который маршировалъ по двору съ своими солдатами. Рената подняла голову и съ безпокойствомъ оглянулась. Изъ бесѣдки вдоль холма шли двое мужчинъ и вели между собою оживленный разговоръ. Въ одномъ изъ нихъ она узнала патера Ротгана; другой былъ совершенно незнакомъ ей.

Когда они подошли ближе, патеръ почтительно поклонился графинѣ и выразилъ радостное изумленіе, въ которомъ проглядывало нѣкоторое замѣшательство.

— Честь имѣю кланяться вашему сіятельству! сказалъ онъ торопливо. — Я никакъ не ожидалъ, что встрѣчу васъ въ этомъ саду въ такое позднее время года! Какой у васъ цвѣтущій и здоровый видъ… Я пріѣхалъ сюда нѣсколько дней тому назадъ и только неотложныя дѣла помѣшали мнѣ явиться къ вашему сіятельству, чтобы засвидѣтельствовать мое почтеніе и передать поклоны отъ вашего супруга.

— Я вполнѣ увѣрена въ вашей дружбѣ, г-нъ патеръ. Какъ здоровье графа?

— Онъ здоровъ тѣломъ, но упалъ духомъ. Походъ не осуществилъ надежды императора и его приближенныхъ… Я видѣлъ въ послѣдній разъ графа въ Прагѣ. Онъ хотѣлъ заѣхать въ Таннбургъ, чтобы узнать, насколько пострадали его владѣнія отъ прохода войскъ, а затѣмъ онъ немедленно явится къ вамъ.

— Надѣюсь, г-нъ патеръ, что вы не пройдете мимо моего дома, не посѣтивъ меня. Но вашъ спутникъ выражаетъ нетерпѣніе…

— Позвольте представить вамъ этого молодаго человѣка. Ея сіятельство графиня Эрбахъ выразила желаніе… Сеньоръ Антоніо Росси, первый теноръ нашей оперы… Надѣюсь, что ваше сіятельство не откажетъ ему въ своемъ покровительствѣ. Я познакомился съ г. Росси во времена моего изгнанія.

Печальное выраженіе блѣднаго лица Антоніо возбудило къ нему участіе графини. Она не замѣтила густой краски, покрывшей его щеки, когда патеръ произнесъ ея имя, и видѣла въ немъ скромнаго артиста, смущеннаго присутствіемъ знатной дамы. Она обратилась къ нему съ привѣтливой улыбкой и сказала:

— Отъ души желаю, чтобы Вѣна понравилась вамъ, сеньоръ. Мой мужъ будетъ очень радъ видѣть васъ въ своемъ домѣ. Онъ большой любитель и знатокъ музыки. Я буду на вашемъ первомъ дебютѣ, и увѣрена заранѣе, что ваше пѣніе доставитъ мнѣ истинное наслажденіе.

— Если только графиня не встрѣтитъ меня съ предубѣжденіемъ… пробормоталъ Антоніо, который чувствовалъ сильное смущеніе, очутившись неожиданно передъ женой ненавистнаго для него человѣка.

Рената съ удивленіемъ посмотрѣла на пѣвца.

Патеръ поспѣшилъ вывести изъ затрудненія своего пріятеля.

— Этотъ молодой человѣкъ только что вернулся изъ Парижа, сказалъ онъ; — французская королева и ея дамы настолько увлечены музыкой Глюка, что онъ не имѣлъ у нихъ никакого успѣха съ своими итальянскими аріями. Подъ этимъ впечатлѣніемъ онъ пріѣхалъ сюда, и теперь ему вездѣ чудятся враги итальянской музыки.

Рената улыбнулась. — Относительно меня вы можете быть совершенно покойны, сеньоръ, замѣтила она. — Я слишкомъ впечатлительна, чтобы не чувствовать очарованія итальянской музыки. Я увлекалась ею въ Венеціи и не разъ едва удерживалась отъ слезъ при пѣніи гондольеровъ; глубокая грусть, которая слышалась въ этихъ жалобныхъ, ласкающихъ звукахъ всегда находила отголосокъ въ моемъ сердцѣ.

— Будемъ надѣяться, что и для меня опять разцвѣтутъ лавры, сказалъ Антоніо съ легкой усмѣшкой. — Во всякомъ случаѣ примите мою глубокую благодарность. Ваше покровительство, графиня, будетъ для меня путеводной звѣздой въ этомъ незнакомомъ городѣ, гдѣ я чувствую себя совершенно одинокимъ.

Съ этими словами Антоніо слегка приподнялъ шляпу въ видѣ поклона и торопливо удалился.

Патеръ вызвался проводить Ренату до ея дома и, пользуясь удобнымъ случаемъ, старался оправдать въ ея глазахъ странное поведеніе пѣвца:

— Я не рѣшился бы рекомендовать вамъ моего пріятеля, если бы вы сами, графиня, не пожелали этого. Онъ, вѣроятно, показался вамъ довольно страннымъ, но это можно объяснить превратностями его судьбы. Онъ былъ нѣкогда учителемъ пѣнія молодой графини Турмъ и занималъ видное мѣсто въ Дрезденѣ, при тамошней оперѣ. Весной онъ отказался отъ своего мѣста, такъ какъ получилъ лестныя предложенія отъ парижскихъ друзей Пиччини. Маркизъ Валь д’Омброне писалъ ему, что онъ нашелъ феникса въ лицѣ одной пѣвицы и что они вдвоемъ будутъ приводить въ восторгъ французскій дворъ и столичное общество. Но въ Парижѣ его ждало горькое разочарованіе; пѣвица, о которой писалъ ему маркизъ, оказалась графиней Турмъ и не думала поступать на сцену; при этомъ партія Глюка была всесильной при дворѣ. Я не могу судить, заключалась ли причина неуспѣха въ слабомъ талантѣ Антоніо, или дѣйствительно противъ него составились козни, только при первомъ дебютѣ его освистали. Вторая его попытка также была неособенно удачна. Огорченный и недовольный уѣхалъ онъ изъ Парижа и хочетъ попробовать счастья въ Вѣнѣ.

— Но здѣсь онъ опять встрѣтитъ Корону Турмъ и будетъ пѣть почти при тѣхъ-же условіяхъ, какъ въ Парижѣ! возразила графиня тономъ, въ которомъ проглядывало желаніе прекратить этотъ разговоръ.

Когда они вошли въ домъ, патеръ началъ длинный разсказъ о войнѣ, такъ какъ онъ почти все время провелъ въ Прагѣ въ самомъ центрѣ движенія и былъ очевидцемъ испуга и смятенія жителей при передвиженіи войскъ. Онъ описалъ яркими красками полное раззореніе и бѣдствія крестьянскаго населенія, замѣтивъ мимоходомъ, что удостоился длинной бесѣды съ его величествомъ.

— Прямыя послѣдствія войны — страданія больныхъ и раненыхъ, зрѣлище разграбленныхъ и сожженыхъ деревень, произвели глубокое впечатлѣніе на человѣколюбивое сердце императора, продолжалъ патеръ.

— Я не думаю, чтобы онъ когда-нибудь рѣшился опять обнажить шпагу безъ крайней необходимости. Неудача его смѣлаго плана настолько раздражила его, что онъ почувствовалъ недовѣріе и презрѣніе къ людямъ за малыми исключеніями, къ числу которыхъ принадлежитъ и вашъ супругъ. Іосифъ всего болѣе обвиняетъ старыхъ совѣтниковъ императрицы, которые если не обманули его въ тѣсномъ значеніи этого слова, то во всякомъ случаѣ очень дурно служили ему по нерадѣнію, лѣни, или злому умыслу…

— Судя по вашимъ словамъ, многоуважаемый патеръ, замѣтила графиня, — эта война, неудачная во всѣхъ отношеніяхъ, можетъ отразиться и на будущности Австріи, такъ какъ она имѣла весьма дурное вліяніе на характеръ императора.

— При живости и впечатлительности Іосифа его дурное настроеніе духа не можетъ продолжаться слишкомъ долго, возразилъ патеръ. — Я убѣжденъ, что теперь, когда ему не удалось примѣнить свою дѣятельность къ внѣшней борьбѣ и завоеваніямъ, онъ обратитъ всѣ свои силы на внутреннее устройство государства и постарается создать нѣчто болѣе новое и славное, нежели его предки…

Разговоръ былъ прерванъ приходомъ слуги, который принесъ графинѣ письмо отъ князя Лобковича. Въ этомъ письмѣ князь просилъ свою дорогую племянницу посѣтить его, такъ какъ подагра приковывала его къ креслу, при чемъ добавлялось, что при общемъ миролюбивомъ настроеніи онъ также желаетъ помириться съ ея мужемъ и разсчитываетъ на ея содѣйствіе.

Рената сѣла къ письменному столу, чтобы написать отвѣтъ, а патеръ вышелъ въ садъ, подъ предлогомъ прогулки, но съ затаенною цѣлью переговорить съ Гедвигой. Онъ зналъ, гдѣ найти ее, и пряно направился къ китайской бесѣдкѣ на холмѣ, такъ какъ еще наканунѣ, проходя мимо, видѣлъ ее въ этомъ мѣстѣ.

Гедвига стояла у входа бесѣдки и задумчиво смотрѣла на ландшафтъ, который открывался передъ нею въ сѣроватомъ туманѣ. Сумерки уже начали смѣняться темнотой осенняго вечера.

— Ты все еще ожидаешь восхода твоей звѣзды? сказалъ онъ, подходя къ ней, и взялъ ее за руку.

— Она навсегда исчезла для меня, возразила Гедвига, печальна опустивъ голову. — Съ того времени, когда я видѣла васъ въ послѣдній разъ, г-нъ патеръ, я убѣдилась въ преступности моихъ безумныхъмыслей и во всемъ этомъ вижу только свое высокомѣріе, а не волю Божію…

— Въ какомъ грѣхѣ обвиняешь ты себя, дитя мое? Я не вижу ничего дурнаго въ томъ, что ты желаешь еще разъ видѣть императора. Съ твоей стороны было бы величайшей неблагодарностью, если бы ты забыла его милость къ тебѣ.

— Я никогда не забуду этого! воскликнула съ живостью Гедвига.

— Останься всегда такой же доброй и нравственной, какой ты была до сихъ поръ, чтобы быть угодной Богу, возразилъ патеръ. — Придетъ часъ, когда ты узнаешь его волю. Не теряй терпѣнія… Давно ли ты получила извѣстіе о твоемъ… Фрицѣ Бухгольцѣ?

— Онъ не написалъ мнѣ ни одного письма.

— Господу угодно было послать эту войну, которая во-время разлучила васъ. Гдѣ Зденко?

— Онъ пропалъ безъ вѣсти. Его видѣли въ послѣдній разъ на похоронахъ Мракотина.

— Было бы большимъ счастьемъ для тебя и графа, если бы смерть избавила васъ отъ этого безумца. Но на все воля Божія! Онъ соединяетъ однихъ и разлучаетъ другихъ. Кстати, помнишь ли ты пожилаго господина, котораго ты встрѣтила разъ на большой дорогѣ около Дубницы? Онъ говорилъ съ тобой объ императорѣ. Теперь этотъ господинъ въ Вѣнѣ и желаетъ видѣть тебя.

— Князь Лобковичъ?.. Вы, кажется, насмѣхаетесь надо мной, г-нъ патеръ!

— Скажи пожалуйста, откуда ты узнала его фамилію?

— Я разсказала графинѣ нашу встрѣчу и она догадалась, что это былъ ея дядя, судя по моему описанію.

На лицѣ Ротгана появилась легкая тѣнь неудовольствія и тотчасъ-же исчезла.

— Тѣмъ лучше, если графиня знаетъ объ этомъ! На дняхъ она навѣрно посѣтитъ князя. Ты можешь отправиться къ нему вмѣстѣ съ графиней. Странныя случайности твоей жизни еще не кончились. Ты не должна падать духомъ; никто не знаетъ — избранникъ ли онъ Божій, или отверженный. Нашъ долгъ быть всегда готовымъ послѣдовать голосу, призывающему насъ свыше.

ГЛАВА II.

— Вы совершенно правы, многоуважаемый патеръ; надъ Австріей скоро разразится буря, и преимущественно надъ дворянствомъ и церковью! сказалъ князь Лобковичъ, обращаясь къ патеру Ротгану.

Въ большой полутемной комнатѣ водворилась мертвая тишина. Князь сидѣлъ въ мягкомъ креслѣ съ ногами, укутанными въ теплое одѣяло. Онъ былъ въ печальномъ настроеніи и гораздо нездоровѣе, нежели ожидалъ этого его собесѣдникъ.

— Какая польза въ умѣ, если ноги отказываются служить! продолжалъ князь послѣ нѣкотораго молчанія. — Какъ скучно жить на свѣтѣ!

— Ваше сіятельство снисходительнѣе взглянетъ на міръ, какъ только почувствуетъ себя немного лучше, возразилъ патеръ, глядя на огонь, пылавшій въ каминѣ. — Поговоримъ лучше о болѣе пріятныхъ вещахъ.

— О чемъ? Хорошіе дни безвозвратно прошли для меня. Я ненавижу карты, а размышлять о смерти считаю лишнимъ, потому что еще не собираюсь умирать. Политика — единственная дама, которая можетъ занимать помыслы пожилаго человѣка. Но сегодня она нисколько не интересуетъ меня. Чортъ бы побралъ эту несносную болѣзнь.

— Развѣ мы видѣли мало примѣровъ, когда великіе люди, несмотря на болѣзнь, управляли дѣлами міра. Шведскій генералъ Торстентонъ лежа въ носилкахъ управлять ходомъ битвы, Ришелье…

— Это старыя исторіи, патеръ; онѣ нисколько не утѣшаютъ меня! Какъ бы вы ни старались позолотить пилюлю, но я тѣмъ не менѣе чувствую свое безсиліе и вмѣстѣ съ тѣмъ не могу помириться съ той пассивной ролью, которую предлагаютъ намъ. Никто не откажется добровольно отъ своей давнишней и законной собственности. Многіе ссылаются на «силу вещей», но это слово слишкомъ растяжимо, и можетъ быть объяснено различными способами…

— Я не болѣе какъ зритель, возразилъ патеръ, — и для меня безразлично, кто останется побѣдителемъ — императоръ, или дворянство совмѣстно съ церковью; но я считаю весьма желательнымъ, чтобы борьба кончилась какъ можно скорѣе, благодаря уступчивости однихъ и умѣренности другихъ. Годъ тому назадъ, я осмѣлился замѣтить вашему сіятельству во время одного разговора въ замкѣ Турмъ, что нельзя ожидать никакихъ результатовъ отъ явнаго сопротивленія волѣ императора и что это нисколько не остановитъ тѣхъ реформъ, какія онъ думаетъ провести. Духъ времени и общественное мнѣніе на его сторонѣ. Монархическая власть имѣетъ большія преимущества передъ дворянствомъ и духовенствомъ въ глазахъ большинства развитыхъ людей.

— Вы повторяете фразы парижскихъ философовъ! Къ счастію, первый крикунъ изъ нихъ — Вольтеръ — отправился къ праотцамъ. Впрочемъ, нужно отдать справедливость его остроумію; онъ написалъ много забавныхъ вещей… Однако позвольте спросить васъ, кого собственно называете вы развитыми людьми въ Австріи? Толпа наша идетъ слѣпо за священникомъ или господиномъ, смотря по тому, кто изъ нихъ потянетъ ее за собою.

— Да, но вмѣстѣ съ тѣмъ она ожидаетъ втихомолку, что монархъ облегчитъ ея участь. Не упускайте также изъ виду и другое обстоятельство. Развѣ существуетъ единодушіе между нашими дворянами? Вспомните, удалось ли вамъ побудить ихъ къ протесту противъ нововведеній въ государствѣ, которыя такъ возмущали ихъ.

— Разумѣется, нѣтъ! Эти лягушичьи головы ничѣмъ не интересуются, кромѣ своихъ личныхъ дѣлъ. Одна надежда на венгерцевъ и бельгійцевъ…

— Но и протестъ будетъ безсиленъ въ первые годы царствованія. Когда монархъ вступаетъ на престолъ, то блескъ его ослѣпляетъ толпу, какъ восходящее солнце. Свѣтлыя надежды, связанныя съ нимъ, окружаютъ его ореоломъ недосягаемаго величія и уничтожаютъ въ зародышѣ всякое желаніе противодѣйствовать ему. Недовольство и разочарованіе является гораздо позже; онъ можетъ встрѣтить непреодолимыя препятствія на своемъ пути, но во всякомъ случаѣ не будетъ возврата для тѣхъ реформъ, которыя ему удастся провести въ началѣ царствованія. Развѣ вы можете устроить вновь монастыри, если онъ уничтожитъ ихъ, отнять у протестантовъ дарованныя имъ льготы, или снова обложить крестьянъ оброками, отъ которыхъ онъ избавилъ ихъ? Я не могу допустить, князь, чтобы вы могли мечтать о подобныхъ вещахъ.

— Преклоняюсь передъ вашимъ умомъ, многоуважаемый патеръ. Дѣйствительно, въ настоящее время протестъ немыслимъ послѣ всѣхъ сдѣланныхъ нами ошибокъ; но мы можемъ поправить ихъ въ будущемъ, если только больному старику возможно говорить о будущемъ… Что вы намѣрены дѣлать теперь?

— Что касается меня лично, сказалъ патеръ, — то я предполагаю вернуться въ Прагу, въ мою возлюбленную библіотеку, съ которой думаю не разставаться больше. Когда книги будутъ приведены въ надлежащій порядокъ и у меня останется болѣе свободнаго времени, я займусь по прежнему изученіемъ вѣчныхъ законовъ природы.

— Неужели у васъ вовсе нѣтъ честолюбія, патеръ!

— У меня? воскликнулъ Ротганъ тономъ ловко разыграннаго удивленія. — Къ какой дѣли можетъ быть направлено мое честолюбіе? Ученая карьера закрыта для меня; я долженъ скрывать открытія, сдѣланныя мною въ естественныхъ наукахъ. Прошли старыя блаженныя времена; нынѣшнее католическое духовенство такъ же невѣжественно въ физикѣ и химіи, какъ наши крестьяне. Затѣмъ, что же остается мнѣ? Не сдѣлаться ли главой несуществующаго ордена, или же духовникомъ молодаго императора? Но при живомъ и веселомъ характерѣ Іосифа, дамы, пожалуй, скоро возьмутъ на себя эту роль и мнѣ придется подать въ отставку.

— Нѣкогда я мечталъ, что эту роль можетъ съ успѣхомъ выполнить Рената. Она была бы добрымъ геніемъ Іосифа; какія существенныя услуги могла она оказать церкви и государству! Но теперь все кончено…

— Конечно? повторилъ патеръ, вставъ съ мѣста и подходя къ креслу князя. — Императоръ вѣроятно будетъ часто посѣщать домъ графа Эрбаха. Говорятъ, онъ не любитъ шумныхъ придворныхъ сборищъ и предпочитаетъ небольшой кружокъ друзей, гдѣ онъ можетъ свободно высказывать свои мысли и наслаждаться разговоромъ. Здѣсь онъ именно найдетъ то, что ему нужно: съ графомъ онъ будетъ философствовать, заниматься музыкой и бесѣдовать о политикѣ. Если же на него найдетъ печальное настроеніе духа, то графиня, при своей живой фантазіи, сумѣетъ увлечь его въ міръ идеальныхъ стремленій. Если она разлюбила его, то все-таки никогда не забудетъ, что былъ моментъ, когда они оба увлеклись другъ другомъ.

— А за кулисами будетъ стоять патеръ Ротганъ и направлять ихъ въ ту сторону, какую сочтетъ нужнымъ? замѣтилъ съ усмѣшкой князь.

Патеръ низко наклонился къ креслу больнаго и шепнулъ ему на ухо: — За кулисами будетъ стоять красивая бѣлокурая дѣвушка; я желалъ бы обратить на нее вниманіе вашего сіятельства, такъ какъ она гораздо привлекательнѣе моей невзрачной личности.

— Кто она такая?

— Простая служанка.

— Что это значитъ, патеръ? Неужели вы можете серьезно говорить о подобныхъ вещахъ?

— А васъ, князь, я просилъ бы не дѣлать слишкомъ поспѣшнихъ заключеній. Дѣло гораздо серьезнѣе, нежели вы думаете. Вы вѣроятно слыхали объ этой дѣвушкѣ. Ея имя Гедвига Рехбергеръ.

— Гедвига! Я даже говорилъ съ нею; Красивая дѣвочка съ кроткими глазами… Развѣ она въ Вѣнѣ?

— Ваше сіятельство черезъ часъ увидитъ ее, потому что она пріѣдетъ сюда вмѣстѣ съ вашей племянницей, графиней Эрбахъ.

— Браво, патеръ! вы не только знатокъ въ естественныхъ наукахъ и политикѣ, но даже въ амурныхъ дѣлахъ! Послѣдняго я всего менѣе ожидалъ отъ васъ. Дѣвочка нравится мнѣ, но вы забыли о моей подагрѣ. Ахъ, если бы я былъ помоложе! У насъ также бывали хорошіе деньки…

Ротганъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе и поспѣшилъ прервать князя изъ боязни, чтобы онъ не отправился въ дебри своихъ любовныхъ воспоминаній. — Эта дѣвушка, сказалъ онъ, — любитъ императора первой, мечтательной любовью. Онъ видѣлъ ее и, бытъ можетъ, до сихъ поръ помнитъ о ней. Она даже болѣе образована, чѣмъ слѣдуетъ въ ея положеніи, и имѣть приличныя манеры. Тѣмъ не менѣе, добавилъ патеръ шепотомъ, — она будетъ послушнымъ орудіемъ въ той рукѣ, которая съумѣетъ направить ее надлежащимъ образомъ.

Князь Лобковичъ съ удивленіемъ взглянулъ на своего собесѣдника.

— Жаль, что вы, патеръ, не были начальникомъ ордена вмѣсто Лоренцо-Риччи! сказалъ онъ. Вы вѣроятно придумали бы какія нибудь средства, чтобы оградить орденъ отъ буллы Ганганелли!

— Разумѣется, трудно предвидѣть всѣ случайности, продолжалъ Ротганъ, занятый своими мыслями. — Быть можетъ императоръ пройдетъ мимо, не замѣтивъ ее, и дѣло кончится ничѣмъ. Но я рѣдко ошибаюсь въ разсчетахъ и не особенно надѣюсь на то, что люди называютъ счастьемъ, но стараюсь принять всѣ мѣры, чтобы обезпечить успѣхъ.

— Развѣ дѣвушка не лютеранка?

— Да, но она провела полтора года въ монастырѣ и теперь вполнѣ годится въ любовницы императора католика…

— Но какой у васъ собственно планъ дѣйствій?

— Вы не поняли меня, князь. Тутъ не можетъ быть рѣчи о какомъ либо планѣ! Намъ попалась въ руки молодая дѣвушка, влюбленная до глупости въ императора. Онъ знаетъ ее лично. Стоитъ ему сказать одно слово этой дурочкѣ въ извѣстномъ смыслѣ, и она очутится въ его объятіяхъ… Если не ошибаюсь, его величество будетъ сегодня вечеромъ въ театрѣ?

— Да, онъ желаетъ показаться народу послѣ долгаго отсутствія. Народъ, вѣроятно, будетъ шумно привѣтствовать его… Но я не понимаю, какое это имѣетъ отношеніе къ нашему дѣлу?

— Императоръ проѣдетъ мимо вашего дворца. Ваши слуги выдутъ на крыльцо, чтобы увидѣть его; Гедвига будетъ въ числѣ ихъ… Предоставимъ все случаю; наше вмѣшательство совершенно излишне. Однако мнѣ пора идти.

— Вы такъ заинтересовали меня, что я съ нетерпѣніемъ буду ждать результатовъ нынѣшняго вечера. Мнѣ досадно, что вы уходите, но вы наотрѣзъ объявили мнѣ, что не хотите, чтобы дамы видѣли васъ. Покоряюсь вашему рѣшенію. Никто не можетъ превзойти васъ въ мудрости; мы всѣ должны признать себя вашими учениками.

— Мы еще не знаемъ, что выдетъ изъ всего этого. Respice finem! сказалъ патеръ, выходя изъ комнаты.

Неизвѣстно, утихла ли боль сама по себѣ, или волненіе, которое чувствовалъ Лобковичъ, было сильнѣе физическихъ страданій, но черезъ часъ послѣ этого разговора онъ стоялъ изящно одѣтый въ пріемной залѣ дворца въ ожиданіи своей племянницы. Онъ внимательно посмотрѣлъ на себя въ большое зеркало, въ которомъ отчетливо от* ражалась его фигура при яркомъ освѣщеніи восковыхъ свѣчей, зажженныхъ въ канделябрахъ и подсвѣчникахъ, и видимо остался доволенъ собой. Хотя въ обыкновенное время князь, въ противоположность своему тайному врагу, Кауницу, щеголялъ простотой одежды и не обращалъ никакого вниманія на свою наружность, но сегодня лицо его показалось ему такимъ изнуреннымъ послѣ болѣзни, что онъ рѣшился прибѣгнуть къ искусству своего камердинера. Онъ бранилъ себя старымъ дуракомъ, который хочетъ играть роль молодаго селадона, но тѣмъ не менѣе, глядя на себя въ зеркало, онъ самодовольно улыбнулся и нашелъ, что его камердинеръ былъ правъ до извѣстной степени, сказавъ, что «князь помолодѣлъ на десять лѣтъ».

Когда ему доложили о пріѣздѣ графини Эрбахъ, онъ вышелъ къ ней на встрѣчу до первыхъ ступеней лѣстницы, частью изъ любезности, отчасти же съ тою цѣлью, чтобы убѣдиться собственными глазами въ присутствіи Гедвиги. Патеръ не обманулъ его: молодая дѣвушка была тутъ съ щеками, разгорѣвшимися отъ волненія, и скромно опущенными рѣсницами.

— Очень радъ, что вы посѣтили меня, племянница, и повидимому, хотѣли сдѣлать мнѣ сюрпризъ! сказалъ князь въ присутствіи двухъ слугъ, стоявшихъ у открытыхъ дверей. — Подойдите сюда, фрейлейнъ! Мы познакомились съ него на большой дорогѣ около Таннбургѣ.

— Гедвига разсказала мнѣ объ этомъ, ваше сіятельство возразила Рената.

— Это вѣрная служанка, добавилъ вполголоса князь, обращаясь къ своей племянницѣ. — Она столько выстрадала изъ-за насъ, что мы обязаны оказывать ей предпочтеніе передъ другими слугами, чтобы, показать, что мы умѣемъ цѣнить вѣрную службу.

Съ этими словами онъ подалъ руку Гедвигѣ, отвернувъ немного голову, изъ боязни уронить свое достоинство.

Затѣмъ князь удалился съ своей племянницей въ кабинетъ и заперъ за собою двери.

Сдержанность Ренаты не долго устояла противъ свѣтской любезности Лобковича.

— Не будемъ больше говорить о прошломъ, дитя мое, сказалъ онъ. Всѣ мы до извѣстной степени виноваты другъ передъ другомъ. Но тѣмъ не менѣе, разлука съ тобой глубоко огорчила меня. Слава Богу, теперь все пойдетъ опять по старому. Ты помирилась съ мужемъ. Говорятъ, вы ведете между собой нѣжную переписку. Тебѣ нечего краснѣть! графъ всегда слылъ за любезнаго кавалера. Что же касается нашихъ отношеній, то я надѣюсь, что мнѣ удастся помириться съ нимъ. Я буду скоро выключенъ изъ списка дѣйствующихъ лицъ; вѣяніе новаго времени нездорово для моихъ старыхъ легкихъ. Я выступилъ на поприще дѣятельности съ моей августѣйшей государыней и вмѣстѣ съ нею хочу сойти со сцены. Старики должны уступить мѣсто молодымъ. Этотъ порядокъ установленъ самимъ Богомъ.

Рената обняла старика, тронутая грустью, которая звучала въ его словахъ. При ея чувствительномъ сердцѣ нужно было затронуть только эти струны, чтобы вновь пріобрѣсти ея довѣріе. Она была очень довольна желаніемъ князя помириться съ ея мужемъ и отвѣтила, что графъ Эрбахъ, вѣроятно, не откажется отъ дружелюбно протянутой ему руки.

— Кстати, я долженъ приготовить тебя къ встрѣчѣ съ людьми, къ которымъ ты не чувствуешь особеннаго расположенія. Да будетъ тебѣ извѣстно, что я ожидаю сегодня вечеромъ Корону Турмъ и ея брата Прокопа. Ты поблѣднѣла, моя дорогая Рената! Если тебѣ такъ непріятно видѣть твоихъ родственниковъ, то ты можешь уѣхать, не дожидаясь ихъ. Но я думалъ, что ты давно простила своей кузинѣ ея невинныя проказы; что же касается любовныхъ объясненій Прокопа, то этотъ леденецъ можно глотать изрѣдка безъ вреда для сердца и желудка.

Князь принялъ на себя обязанность примирить Корону съ ея родственниками и былъ бы очень недоволенъ, если бы кто нибудь помѣшалъ ему въ этомъ.

Рената не рѣшилась противорѣчить старику и робко замѣтила, что очень рада увидѣть подругу своей юности, хотя боится, что время измѣнило ихъ обѣихъ и онѣ не поймутъ другъ друга.

Лобковичъ хотѣлъ возражать, но ему помѣшалъ приходъ слуги, который явился съ докладомъ, что пріѣхали гости.

Минуту спустя, вошла Корона, въ сопровожденіи своего брата Прокопа и маркиза д’Омброне. Увидя Ренату, она бросилась къ ней на шею съ радостнымъ возгласомъ, не обращая вниманія на привѣтствія хозяина дома.

Въ послѣдніе годы Корона развилась и еще болѣе похорошѣла. Ростомъ она была выше графини Эрбахъ и несравненно эффектнѣе, благодаря бѣлоснѣжному цвѣту лица и нѣжному румянцу, покрывавшему ея щеки. Глаза ея блестѣли лихорадочнымъ блескомъ, но въ манерахъ была свободная грація движеній, въ которой сказывалось сознаніе своей красоты и пребываніе при французскомъ дворѣ. Поздоровавшись съ Ренатой, она подошла къ Лобковичу и любезно извинилась передъ нимъ за свое минутное невниманіе къ нему. Неизвѣстно, какая борьба происходила въ ея сердцѣ въ этотъ вечеръ, но она была неуловима для постороннихъ наблюдателей. Если бы ея бабушка, которая умерла нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, могла бы видѣть въ эту минуту свою внучку безукоризненной великосвѣтской дамой, она, вѣроятно, воскликнула бы съ невольнымъ чувствомъ удовольствія: «кровь Турмовъ все-таки видна въ ней!» По крайней мѣрѣ Прокопъ былъ убѣжденъ въ этомъ и не скрывалъ того восхищенія, которое возбуждала въ немъ Корона. Онъ старался загладить любезностью и лестью несправедливость отца и бабушки, которые лишили ее наслѣдства, и теперь разсыпался въ благодарности князю Лобковичу, который помирилъ его съ сестрой. Онъ увѣрялъ, что самъ давно желалъ этого, и только его бабушка — впрочемъ, превосходнѣйшая и бережливая женщина — своей горячностью усиливала печальный семейный раздоръ. Корона съ спокойной улыбкой выслушивала эти увѣренія. Неизвѣстно, была ли это своего рода тактика, или она дѣйствительно сдѣлалась равнодушна къ тому, что такъ сильно огорчало ее прежде.

— Когда я слышу всѣ эти имена и старыя исторіи, сказала Корона, то моя прошлая жизнь представляется мнѣ какимъ-то сномъ. Можетъ быть, я въ самомъ дѣлѣ не жила до того момента, когда встрѣтила моего втораго отца, или впечатлѣніе, какое произвелъ на меня Парижъ, настолько сильно, что передъ нимъ блѣднѣютъ другія картины… Кстати, князь, когда я входила къ вамъ на лѣстницу, то по залѣ прошла молодая дѣвушка, лицо которой показалось мнѣ знакомой.

— Это Гедвига Рехбергеръ; она сидѣла за тебя въ монастырѣ, отвѣтила Рената тономъ, въ которомъ слышался легкій упрекъ.

— Гедвига? Я хорошо помню ее. Графъ Эрбахъ пожелалъ тогда, чтобы я взяла ее съ собой въ Парижъ. Надѣюсь увидѣть ее у тебя, моя дорогая Рената. Она выказала столько вѣрности и мужества, что вполнѣ заслуживаетъ мою благодарность. Не смѣшно ли, князь, что господа солдаты приняли простую служанку за меня. Какой отличный сюжетъ для комедіи!

Вслѣдствіе ли природной живости, или изъ желанія скрыть свое смущеніе, но Корона рѣзко перемѣнила тему разговора и принялась разсказывать анекдоты изъ жизни Маріи-Терезіи, слышанные ею въ Парижѣ, и представила въ каррикатурномъ видѣ придворныхъ дамъ старой императрицы. Рената была глубоко возмущена этимъ. Она увидѣла въ словахъ Бороны крайнее легкомысліе, отрицаніе высшихъ задачъ жизни и всякихъ принциповъ. То, чего она боялась, оправдалось на дѣлѣ; онѣ уже не понимали другъ друга и отъ прежней дружбы осталось только горькое чувство разочарованія.

Сердечность, съ какой ее встрѣтила Корона, скоро перешла въ холодную вѣжливость и остроумную свѣтскую болтовню, такъ что Рената пришла къ убѣжденію, что сцена встрѣчи была не болѣе какъ ловко разыгранная комедія. Ея сердце, которое такъ безпокойно билось въ ожиданіи любимой подруги ея молодости, совсѣмъ замолкло; даже ревность перестала волновать ее. Эта холодная, гордая красавица не могла увлечь ея мужа… Но почему рѣзкая перемѣна, которая произошла въ молодой дѣвушкѣ и избавляла ее отъ безпокойства и страданій, производила на нее такое тяжелое впечатлѣніе? спрашивала себя Рената. Почему проснулось въ ней чувство глубокаго состраданія къ прежней подругѣ?

На лицѣ Короны нельзя было замѣтить ни одной морщинки или легкой тѣни, которую можно было бы принять за слѣдъ неудовольствія, мучительныхъ заботъ, или неудовлетворенныхъ желаній. Съ тѣхъ поръ какъ она явилась при дворѣ свѣтской дамой, возбуждавшей общее удивленіе въ Версалѣ, никакія волненія, повидимоху, не тревожили ее. Все дѣлалось по ея желанію. Старый маркизъ д’Омброне боготворилъ свою пріемную дочь и исполнялъ ея малѣйшіе капризы. Онъ не сдѣлалъ никакого возраженія, когда Борона послѣ отъѣзда графа Эрбаха, жалуясь на скуку, вздумала открыть салонъ и окружила себя шумнымъ и веселымъ обществомъ. На зиму маркизъ долженъ былъ переѣхать изъ Буживаля въ Парижъ, чтобы борона могла пользоваться всѣми столичными удовольствіями. Она уже не думала болѣе поступить на сцену и пѣла только въ концертахъ Тріанона, или у принцессъ королевскаго дома, довольствуясь восторженнымъ поклоненіемъ тѣснаго придворнаго кружка. Изрѣдка можно было ее слышать въ церквахъ въ особенно торжественныхъ случаяхъ. Трудовая жизнь артистки, исполненная радостныхъ и мучительныхъ волненій больше не прельщала ее. Стоя на границѣ двухъ міровъ — искусства и придворной жизни, она отдала предпочтеніе послѣдней и видимо довольствовалась гордымъ сознаніемъ своего богатства, знатности и красоты. Мужчины ухаживали за нею, женщины завидовали ей. Одна только Жанна Дюбарри чувствовала къ ней искреннюю привязанность. Онѣ часто видѣлись, но всегда тайно, потому что графиня Дюбарри не хотѣла, чтобы Корона изъ-за нея лишилась милости королевы. Мало-по-малу молодая дѣвушка изъ разсказовъ бывшей любовницы Людовика XV и по собственному опыту узнала во всей наготѣ такъ называемый « высшій свѣтъ» съ «то крайнимъ эгоизмомъ, ложью и непостоянствомъ. Дѣйствительность предстала передъ нею безъ обманчиваго покрова добра и красоты, которымъ свѣтскіе люди прикрываютъ свои пороки. Этому, разумѣется, не мало способствовало ея личное горе. Она разочаровалась въ человѣкѣ, который былъ олицетвореніемъ ея идеала, потеряла вѣру въ искренность его любви. Изъ глубины ея огорченнаго сердца вырвалось горькое слово отчаянія: — вездѣ ложь! онъ не лучше другихъ, и такая же тряпка, какъ всѣ мужчины!..

Благодаря неистощимой веселости Короны и чудачеству маркиза, который къ итальянскому и французскому языку примѣшивалъ нѣмецкій и употреблялъ самыя смѣшныя выраженія, разговоръ не прекращался ни на одну минуту.

За ужиномъ князь Лобковичъ съ большимъ успѣхомъ исполнялъ роль любезнаго хозяина и главы семьи.

— Одного не достаетъ между нами въ этотъ счастливый вечеръ, сказалъ онъ, поднимая стаканъ. — Онъ дорогъ всѣмъ намъ, особенно тебѣ, Рената. Пью за здоровье графа Эрбаха и желаю, чтобы онъ скорѣе вернулся сюда!

Яркая краска покрыла щеки Ренаты, когда она чокнулась своимъ стаканомъ съ Короной. Она не рѣшилась взглянуть на нее.

— О, il conte d’Erbach! воскликнулъ маркизъ. — Это превосходный человѣкъ! Я былъ очень доволенъ, когда онъ посѣтилъ меня въ Буживалѣ. Le meilleur ami de sa majesté impériale. Онъ знатокъ музыки и изящныхъ искусствъ!..

Корона сидѣла облокотившись на столъ; въ рукахъ ея былъ ножъ, которымъ она стучала по фарфоровой тарелкѣ, стоявшей передъ нею.

— Прошла цѣлая вѣчность съ тѣхъ поръ, какъ я въ послѣдній разъ видѣла моего кузена, сказала она задумчиво. — Насъ какъ будто раздѣлилъ темный непроходимый лѣсъ…

Ножъ съ шумомъ выпалъ изъ ея рукъ на тарелку. Она пристально посмотрѣла на Ренату и спросила:

— Правда ли, что твой мужъ сдѣлался въ послѣднее время великимъ архитекторомъ и другомъ крестьянъ?

Тонъ, которымъ были сказаны эти слова, болѣе оскорбилъ Ренату, нежели смыслъ ихъ.

— Мой мужъ, отвѣтила она съ усмѣшкой, — дѣйствительно построилъ новую башню въ Таннбургѣ.

— Графъ Эрбахъ, сказалъ хозяинъ дома, — одинъ изъ самыхъ храбрыхъ офицеровъ нашей арміи, и при этомъ онъ заботится какъ отецъ о своихъ крѣпостныхъ крестьянахъ. Да, милая Корона, было бы весьма желательно, чтобы всѣ наши дворяне раздѣляли его образъ мыслей. Тогда мы могли бы смотрѣть на будущее болѣе смѣлыми глазами.

— Вы опять заговорили о политикѣ, князь! Къ сожалѣнію, эта мудрость недоступна для меня.

— Но мы, мужчины, должны поневолѣ заниматься ею. На долю прекраснаго пола выпала любовь и искусство, а всякаго рода дѣла — нашей братьѣ. Только при этомъ условіи можетъ существовать міръ.

— Я ненавижу дѣловыхъ людей и предпочитаю кавалеровъ, которые вѣрны своимъ дамамъ и рыцарски почтительны къ нимъ. Я не понимаю тѣхъ, которымъ приходитъ фантазія заботиться о благосостояніи и просвѣщеніи народа…

Ренатѣ показалось, что Корона ищетъ предлогъ, чтобы вызвать ее на ссору, и рѣшилась вооружиться терпѣніемъ и быть на-сторожѣ.

— Какъ часто жалѣлъ я во время войны, что мнѣ не пришлось встрѣтиться съ графомъ, сказалъ Прокопъ, который счелъ нужнымъ выказать сочувствіе своему счастливому сопернику. — Но графъ постоянно находился при императорѣ и ни разу не пріѣзжалъ къ намъ.. Въ лагерѣ мы очень скоро подружились бы съ нимъ.

— Что не удалось въ походѣ, можетъ быть исполнено въ танцовальной залѣ, сказалъ Лобковичъ.

Это замѣчаніе дало удобный поводъ маркизу вмѣшаться въ разговоръ. Онъ подробно распространился объ удовольствіяхъ, ожидающихъ столичныхъ жителей послѣ заключенія мира и, переходя по своему обыкновенію отъ предмета къ предмету безъ всякой послѣдовательности, неожиданно ударилъ себя по лбу.

— Прости, дочь моя! сказалъ онъ торжественнымъ тономъ, — я хотѣлъ сообщить тебѣ это за обѣдомъ и совсѣмъ забылъ. Неправда ли, mon prince, когда смотришь на нее, то поневолѣ становишься разсѣяннымъ. Сегодня утромъ сижу я у окна и вижу, что на другой сторонѣ улицы останавливается человѣкъ, черный какъ воронъ. Присмотрѣвшись внимательнѣе, я тотчасъ узналъ въ немъ нашего жалкаго пѣвца, Антоніо Росси.

Брови Короны сдвинулись съ выраженіемъ неудовольствія. Она. бросила вопросительный взглядъ на Ренату и, не замѣтивъ никакой перемѣны въ ея лицѣ, сказала:

— Мнѣ кажется, что объ этомъ и разсказывать не стоитъ! Неужели этому господину мало той неудачи, которую онъ потерпѣлъ въ Парижѣ? Говорятъ, у жителей Вѣны слухъ еще тоньше, нежели у французовъ.

— Я слышала, что онъ былъ твоимъ первымъ учителемъ пѣнія, замѣтила графиня Эрбахъ. — Тебѣ слѣдовало бы дружелюбнѣе относиться къ нему.

— Дружелюбнѣе! повторила Корона съ презрительной усмѣшкой. — Ты можешь разсуждать такимъ образомъ, не зная въ чемъ дѣло. Если бы этотъ господинъ сдѣлалъ тебѣ столько вреда, какъ онъ мнѣ, и былъ бы причиной твоего несчастія, то врядъ ли стала бы ты относиться къ нему съ такимъ благодушіемъ… Что касается меня лично, то я не особенно высоко ставлю Росси какъ пѣвца, а какъ человѣкъ онъ не настолько привлекателенъ, чтобы простить ему недостатокъ таланта. Послѣ вынесеннаго имъ пораженія, ему слѣдовало бы идти въ монастырь, или искать смерти на полѣ битвы.

— Вы всегда любили крайности! замѣтилъ съ улыбкой князь Лобковичъ. — Бурная молодость предпочитаетъ объѣзжать дикаго коня, вмѣсто того, чтобы придерживаться золотой средины. Я совѣтовалъ бы вамъ, фрейлейнъ, взять примѣръ съ Ренаты; она нашла счастье въ спокойствіи тихой семейной жизни.

— Въ спокойствіи! возразила Корона пожавъ плечами. — Оно не существуетъ для меня. Вѣчное движеніе, шумъ, веселье… только при этомъ условіи я понимаю жизнь! Если кто стремится къ спокойствію, тотъ можетъ найти его у капуциновъ, сказалъ однажды императоръ Іосифъ…

— Зачѣмъ повторяете вы подобныя выраженія? сказалъ Лобковичъ, на котораго слова Короны произвели такое-же непріятное впечатлѣніе, какъ и на его гостей.

Въ это время послышался шумъ многолюдной толпы, которая медленно приближалась отъ воротъ Kдrnthner’а къ улицѣ Augustiner, примыкавшей къ дворцу Лобковича.

Прокопъ торопливо подошелъ къ окну.

— Свѣтятся факелы, сказалъ онъ. Улица переполнена народомъ. Не видно больше ни одной кареты…

Князь Лобковичъ не могъ выговорить ни одного слова отъ волненія и машинально схватилъ руку Ренаты, чтобы не упасть. Онъ вспомнилъ слова патера — императоръ проѣдетъ мимо вашего дворца… Гедвига будетъ на улицѣ…

Въ головѣ князя блеснула неожиданная мысль: — Ставьте свѣчи на окна! крикнулъ онъ слугамъ. — Отворите двери параднаго входа и встаньте всѣ на крыльцѣ! Въ случаѣ несчастія при этой давкѣ вы можете оказать помощь…

Вошелъ слуга съ докладомъ, что въ народѣ пронесся слухъ, будто на театральной площади случилось несчастіе. Лошади опрокинули коляску императора.

— Нѣтъ, этого быть не можетъ! давайте сюда свѣчей! воскликнулъ Лобковичъ, взявъ поспѣшно со стола тяжелый канделябръ, который онъ поставилъ на окно залы. Графъ Турмъ и маркизъ послѣдовали его примѣру и освѣтили другія окна.

Толпа, стоявшая на улицѣ, увидя освѣщенныя окна, громко выразила свое одобреніе. Вдали раздались крики: — Да здравствуетъ императоръ!.. Ура!.. Императоръ!.. Одни подбрасывали свои шапки, другіе махали ими по воздуху.

— Императоръ спасенъ и идетъ сюда! сказалъ князь.

Прокопъ отворилъ среднее окно залы, къ которому Корона и Рената подошли одновременно, движимыя невольнымъ любопытствомъ.

Мужчины встали у сосѣдняго окна.

— Ты смотришь на меня съ недовѣріемъ, Рената сказала шепотомъ молодая дѣвушка. — Не осуждай меня. Когда мы будемъ однѣ, я все разскажу тебѣ.

— Намъ не слѣдовало бы встрѣчаться въ первый разъ при постороннихъ людяхъ.

— Я не рѣшалась придти къ тебѣ… твой мужъ…

— Ты напрасно избѣгаешь его. Вѣрь мнѣ, что у тебя нѣтъ болѣе преданнаго друга, нежели онъ.

— Я знаю, вы будете бранить и проклинать меня! проговорила съ усиліемъ Корона. — Я сама ненавижу себя.

— Мы будемъ любить тебя и ты забудешь свои прошлыя огорченія. Суета и блескъ придворной жизни увлекли тебя; постарайся снова полюбить родину и тихую жизнь; тогда ты опять пріобрѣтешь душевное спокойствіе.

— Ты не знаешь, зачѣмъ я пріѣхала сюда?

— Я рада, что ты опять съ нами! сказала Рената.

— Мой женихъ послѣдовалъ за мной въ Вѣну… Графъ Робертъ Арембергъ… Мнѣ нужно получить согласіе брата.

— Развѣ ты уже дала слово?

Шумъ и крики на улицѣ настолько усилились, что Рената не могла разслышать отвѣта молодой дѣвушки.

Трудно было освѣтить въ такое короткое время всѣ окна обширнаго дворца; но первый этажъ блестѣлъ огнями, а на верхнихъ ступеняхъ высокаго крыльца стояли два рослыхъ гайдука съ факелами, отблескъ которыхъ распространялся по площади.

Князь Лобковичъ, желая убѣдиться, исполнены ли его приказанія, осторожно выглянулъ изъ окна, такъ какъ боялся рѣзкаго ноябрскаго вѣтра.

На лицѣ его появилась улыбка удовольствія; онъ увидѣлъ Гедвигу на крыльцѣ въ полномъ освѣщеніи факеловъ, которые придавали своеобразное выраженіе ея взволнованному лицу. Лобковичъ былъ увѣренъ, что императоръ не можетъ не замѣтить красивой бѣлокурой дѣвушки при тѣхъ условіяхъ, въ какихъ она находилась.

Іосифъ шелъ отъ театральной площади по улицѣ Augustiner. Народъ очистилъ широкую дорогу для него и его свиты. Четверо гайдуковъ по два съ каждой стороны освѣщали ему путь. Около него шелъ человѣкъ въ черномъ плащѣ съ непокрытой головой; лицо его было обращено къ императору, такъ что изъ оконъ княжескаго дворца трудно было узнать его. Сзади шелъ графъ Гаррахъ, одинъ изъ адъютантовъ императора.

Іосифъ привѣтливо улыбался, прикладывая руку къ своей шляпѣ, и время отъ времени кивалъ головой толпѣ, которая безъ устали кричала ему: Да здравствуетъ Іосифъ!..

Новый наплывъ толпы изъ боковыхъ улицъ остановилъ на нѣсколько минутъ шествіе.

— Зачѣмъ вы называете только мое имя? Привѣтствуйте и благодарите графа Эрбаха! Онъ остановилъ лошадей и спасъ мнѣ жизнь! сказалъ добродушно Іосифъ, обращаясь къ стоявшимъ возлѣ него людямъ.

— Да здравствуетъ графъ Эрбахъ! раздалось въ толпѣ. — Императоръ Іосифъ!.. Эрбахъ!

Корона вздрогнула и поспѣшно отвернулась. Рената покраснѣла отъ удовольствія и сдѣлала невольное движеніе, чтобы отойти въ глубину комнаты.

Но уже было слишкомъ поздно. Освѣщенный домъ и группа, стоявшая у окна, привлекли вниманіе Іосифа. Онъ прикоснулся къ рукѣ Эрбаха, который также поднялъ голову.

Въ этотъ моментъ въ толпѣ раздались новые крики восторга. Императоръ кланялся на всѣ стороны и благодарилъ, видимо польщенный тѣмъ расположеніемъ, какое выказывылъ ему народъ.

Когда крики умолкли, Іосифъ сказалъ вполголоса графу Эрбаху: — Вотъ ваша жена! Я не смѣю долѣе удерживать васъ. Идите къ ней и передайте мой поклонъ. Отъ души благодарю васъ за услугу, которую вы оказали мнѣ…

Іосифъ еще разъ взглянулъ на открытое окно дворца и на крыльцо въ то время, какъ графъ пробирался сквозь толпу. Узналъ ли онъ Гедвигу? Ей показалось, что взглядъ его одну минуту былъ устремленъ на нее. Исполнилось ожиданіе нѣсколькихъ лѣтъ! Было ли это вѣяніе холодной осенней ночи, или трепетъ безконечнаго блаженство, но она почувствовала дрожь во всемъ тѣлѣ. Вслѣдъ затѣмъ видѣніе исчезло. Императоръ, освѣщенный факелами и окруженный ликующей толпой, направился ко дворцу и церкви св. Михаила. Но улица и площадь все еще были заняты народомъ; въ ушахъ Гедвиги раздавались крики и шаги нѣсколькихъ тысячъ людей, освѣщенныхъ мерцающимъ отблескомъ удалявшихся факеловъ.

Опасность, грозившая императору, побудила народную массу отрѣшиться отъ ея обычной сдержанности и вызвала невольный порывъ, въ которомъ выразилась ея любовь и уваженіе къ будущему властелину. Неожиданно устроилось блестящее тріумфальное шествіе. Если Іосифъ и не вернулся побѣдителемъ изъ борьбы съ Фридрихомъ, то народъ тѣмъ не менѣе хотѣлъ ему показать, что не считаетъ его виновникомъ неудачи и возлагаетъ на него всѣ свои надежды какъ на государя, который проложитъ путь къ новому и лучшему времени.

Въ это время графъ Эрбахъ торопливо поднимался по ступенямъ дворца князя Лобковича. Онъ не думалъ о томъ, что входитъ въ домъ своего недавняго врага и что ему предстоитъ свиданіе съ нимъ. Бодрый» веселый вбѣжалъ онъ на лѣстницу, опередивъ слугъ, которые вызвались проводить его. Въ дверяхъ залы онъ встрѣтилъ Ренату и ласково поздоровался съ нею.

— Вотъ я опять явился къ тебѣ, хотя безъ шляпы и въ разорванномъ плащѣ! сказалъ онъ съ улыбкой и, взявъ ее подъ руку, подошелъ къ хозяину дома.

— Очень радъ видѣть васъ, князь! Честь имѣю засвидѣтельствовать вамъ мое почтеніе, графъ Турмъ! продолжалъ Эрбахъ съ вѣжливымъ поклономъ.

Корона стояла неподвижно на противоположномъ концѣ залы. Лицо ея было покрыто мертвенной блѣдностью.

— Корона! воскликнулъ графъ Эрбахъ, подходя къ ней.

Изъ груди ея вырвался тяжелый вздохъ. Взглянувъ на него, она заплакала.

При другихъ условіяхъ онъ, вѣроятно, былъ бы глубоко тронуть подобной встрѣчей; но при томъ радостномъ настроеніи, въ какомъ онъ находился, ея слезы не произвели на него никакого впечатлѣнія.

— Наконецъ-то вы опять съ нами, мое милое, рѣзвое дитя! сказалъ онъ. — Посмотри, Рената, какъ она похорошѣла! Теперь мы будемъ охранять ее общими силами. Cospetto, г-нъ маркизъ, поетъ ли она еще! Какой удивительный вечеръ провели мы тогда въ Люсьеннѣ! Пѣніе, вино, веселый говоръ и смѣхъ; все кружилось около насъ въ бѣшеномъ вихрѣ… На мое счастье было еще нѣчто, что связывало меня съ остальнымъ міромъ.

При этихъ словахъ Эрбахъ поцѣловалъ руку своей жены.

Корона овладѣла собой. Глаза ея смотрѣли холодно и насмѣшливо.

Зачѣмъ обходится онъ съ ней, какъ съ ребенкомъ? Развѣ онъ забылъ, что послѣ того вечера въ Люсьеннѣ она пережила цѣлую жизнь среди блестящаго придворнаго общества, что она не прежняя наивная дѣвочка? Если онъ не доступенъ очарованію ея красоты, то она также выкажетъ ему полное равнодушіе.

Пока Корона предавалась своимъ печальнымъ размышленіямъ, остальное общество съ живымъ интересомъ слушало разсказъ Эрбаха. Онъ пріѣхалъ въ Вѣну раньше, нежели предполагалъ. Въ домѣ онъ никого не засталъ, кромѣ прислуги, и узнавъ, что жена его у князя Лобковича, отправился къ ней. У воротъ Kдrnthner’а онъ долженъ былъ выйти изъ экипажа, такъ какъ площадь была переполнена народомъ. Всѣ съ радостнымъ нетерпѣніемъ ожидали выхода императора изъ театра. У подъѣзда стояла легкая коляска его величества. Едва появился онъ, какъ раздались громкіе крики восторга. Толпа разомъ хлынула впередъ и, помимо воли Эрбаха, увлекла его съ собой, и графъ неожиданно очутился у экипажа, въ который только что сѣлъ Іосифъ. Масса народа была такъ велика, что кучеръ долженъ былъ ѣхать шагомъ. Лошади, испуганныя неистовыми криками, нетерпѣливо рвались впередъ; но тутъ еще около нихъ внезапно взлетѣла петарда, неизвѣстно кѣмъ приготовленная и съ какой цѣлью; они бросились въ сторону и поднялись на-дыбы; кучеръ, потерявъ равновѣсіе, упалъ съ козелъ, машинально сжимая возжи въ рукахъ. Толпа отшатнулась; Эрбахъ подоспѣлъ во-время, чтобы схватить лошадей, и на минуту остановилъ ихъ. Іосифъ въ это время выскочилъ изъ коляски. Тогда всѣ поспѣшили на помощь; всякій хотѣлъ выказать теперь свое усердіе. Кучеръ самъ поднялся на ноги, отдѣлавшись легкимъ ушибомъ.

Подобные случаи представляютъ въ большихъ городахъ самое обыкновенное явленіе, но получаютъ большое значеніе, когда касаются высокопоставленныхъ лицъ. Смѣлый поступокъ Эрбаха, спасшій жизнь императору, казался чѣмъ-то особеннымъ его слушателямъ. Маркизъ сравнивалъ его съ героями Виргилія и Тассо; даже Прокопъ, равнодушный ко всему, что не касалось его личныхъ дѣлъ, почувствовалъ зависть къ своему сопернику. Князь Лобковичъ видѣлъ въ этомъ событіи предопредѣленіе судьбы, такъ какъ оно должно было еще болѣе сблизить императора съ графомъ. Ротганъ былъ правъ, говоря, что безполезно бороться противъ дружбы этихъ людей.

Эрбахъ хотѣлъ подойти къ Коронѣ и поговорить съ нею; но она взяла подъ руку своего брата и не отходила отъ него. Когда онъ прощался съ нею, то она сказала ему «до свиданія» такимъ тономъ, что ему показалось, какъ будто онъ навѣки разлучается съ нею.

— Онъ навсегда потерянъ для меня! подумала съ отчаяніемъ Корона, когда Эрбахъ вышелъ изъ залы съ Ренатой. — Покорись этому, мое бѣдное сердце!..

ГЛАВА III.

Предчувствіе Эрбаха оправдалось. Прежнія дружескія отношенія уже не могли быть возстановлены между нимъ и Короной. Она съ недовѣріемъ относилась къ нему, онъ чувствовалъ себя неловко въ ея присутствіи. Прошло юношеское увлеченіе очаровательнымъ ребенкомъ, съ которымъ случайно свела его судьба. Онъ любилъ романтической любовью безумную дѣвочку, убѣжавшую отъ бабушки, талантливую пѣвицу, протягивающую руку къ лавровому вѣнку, и радовался ея первому успѣху; но знатная, гордая красавица требовала болѣе сильной и серьезной любви. Онъ могъ только издали поклоняться ей.

Корона, съ своей стороны, избѣгала всякаго сближенія съ нимъ. — Онъ отказался отъ тебя въ Версалѣ, говорила она себѣ, — гдѣ стоило ему сказать одно слово, чтобы обладать тобой! Онъ чувствуетъ себя счастливымъ съ Ренатой; его сердце не создано для болѣе страстной любви… Внѣшнія обстоятельства еще болѣе усиливали ихъ отчужденіе. Корона вся предалась празднествамъ, танцамъ, концертамъ и выѣздамъ. Цѣлая толпа молодежи окружала ее, образуя собой живую стѣну между нею и Эрбахомъ, когда онъ порывался начать съ нею серьезный разговоръ. Робертъ Арембергъ игралъ не послѣднюю роль между поклонниками Короны и при встрѣчѣ съ Эрбахомъ бросалъ на него высокомѣрный, вызывающій взглядъ, едва удостоивая отвѣчать на его поклонъ. Онъ не скрывалъ, что пріѣхалъ въ Вѣну для Короны и намѣренъ просить руки фрейлейнъ у ея родственниковъ. Ему не пришлось разочароваться въ увѣренности, что никто не можетъ устоять противъ его любезности. Князь Лобковичъ былъ въ восторгѣ отъ его ума и прекрасныхъ манеръ. Прокопъ не разставался съ нимъ; даже Корона, которая по пріѣздѣ въ Вѣну была крайне сдержанна съ нимъ, начала мало-по-малу находить удовольствіе въ его обществѣ. Но тѣмъ не менѣе ничто не могло понудить ее дать рѣшительное слово. Она сдѣлала большіе успѣхи въ искусствѣ нравиться мужчинамъ и властвовать надъ ними. Постоянно увеличивая нетерпѣніе Аремберга, она никогда не отнимала у него послѣдней надежды и обезоруживала своимъ ласковымъ и своевольнымъ обращеніемъ.

Графъ Эрбахъ не сочувствовалъ такому препровожденію времени и находилъ въ немъ крайнюю пустоту. Даже въ болѣе молодые годы онъ всегда стремился въ какой нибудь дѣятельности, а тѣмъ болѣе теперь, когда серьозная сторона жизни и трудъ всецѣло заняли его умъ. Онъ видѣлъ печальныя послѣдствія войны — опустошенныя поля, сожженныя деревни, тысячи больныхъ и раненыхъ въ душныхъ, жалкихъ лазаретахъ. Новое царство свободы и разума не было утопіей; но нужно было завоевать его, оспорить каждую пядь шаткой почвы у темныхъ силъ. Во время мирныхъ переговоровъ въ Теченѣ, между уполномоченными нѣсколько разъ начинались раздоры, и въ то время, какъ Марія Терезія употребляла всѣ усилія, чтобы привести ихъ къ желанному концу, гордость и впечатлительность Іосифа затемняли иногда ясность его взгляда и побуждали къ необдуманнымъ рѣшеніямъ. Въ подобныхъ случаяхъ Эрбахъ всегда старался умѣрить пылъ молодаго императора и вывести его на истинный путь. Походъ окончательно убѣдилъ ихъ обоихъ, что Австрія безъ радикальныхъ реформъ не можетъ отважиться на новую войну съ Пруссіей. Необходимость мира была очевидна для нихъ, такъ какъ только при этомъ условіи возможно было начать и совершить преобразованіе государства. Іосивъ посвящалъ своего друга во всѣ свои планы и предполагаемыя имъ перемѣны; въ нихъ долженъ была заключаться зародышъ будущаго зологаго вѣка, о которомъ мечталъ императоръ и лучшіе люди его времени.

Рядомъ съ общественными дѣлами графъ не упускалъ изъ виду и своихъ личныхъ дѣлъ. Весною, по заключеніи мира, онъ хотѣлъ вернуться въ Таннбургъ. Они предполагали съ Бланшаромъ заняться постройками и возобновить опыты съ воздушнымъ шаромъ. Рената принимала непосредственное участіе въ этихъ разговорахъ. Хотя она была далеко не такъ умна, какъ Корона, и не обладала ея быстротой мысли, но у ней былъ природный тактъ и воспріимчивость любящей жены, которые дѣлали ее способной къ пониманію многихъ вещей, недоступныхъ для ея бывшей соперницы. Легкомысленный тонъ, которымъ Эрбахъ говорилъ иногда о религіи и католической церкви, возмущавшій его жену въ былыя времена, пересталъ оскорблять ее съ тѣхъ поръ, какъ она убѣдилась въ его благородствѣ, великодушіи и искренномъ стремленіи къ добру. Патеръ Ротганъ принадлежалъ къ числу самыхъ желанныхъ гостей въ домѣ графа Эрбаха, благо* даря своему уму и обширнымъ свѣдѣніямъ во всемъ, что касалось природы, ея явленій и тайныхъ силъ. Теперь болѣе чѣмъ въ Таннбургѣ онъ обращалъ вниманіе на Гедвигу и проводилъ цѣлые часы въ разговорахъ съ нею, такъ что графъ шутя спрашивалъ патера, не думаетъ ли онъ обратить ее въ католичество?

Между тѣмъ, Корона по прежнему вела свѣтскую разсѣянную жизнь. Она говорила себѣ въ оправданіе, что пріѣхала въ Вѣну не для того, чтобы умирать со скуки, и если наступающій день ничѣмъ не отличается отъ предъидущага, то не стоитъ вставать съ постели. По ея мнѣнію, которое она не стѣсняясь высказывала своимъ поклонникамъ, одинъ только графъ Эрбахъ былъ способенъ проводить время такимъ глупымъ и скучнымъ способомъ. Если онъ въ его годы играетъ роль строгаго Катона, то вѣроятно изъ честолюбія, чтобы имѣть успѣхъ на государственной службѣ, а если Рената также хочетъ казаться серьозной, то она дѣлаетъ это изъ любви къ мужу, или по глупости.

Въ душѣ Короны не осталось и тѣни привязанности къ прежней подругѣ. Она откладывала со дня на день обѣщанное признаніе. Втеченіе цѣлыхъ шести мѣсяцевъ, отъ ноября до конца апрѣля, которые прошли для Короны среди всевозможныхъ развлеченій, она ни разу не дала себѣ труда сосредоточиться и серьезно подумать о своей будущности. Межу тѣмъ, Арембергъ настойчиво требовалъ отъ нея рѣшительнаго отвѣта. Она уже не находила болѣе никакихъ отговорокъ тянуть дѣло; но въ то же время не рѣшалась я произнести отказъ. Въ городѣ и при дворѣ всѣ говорили съ такой увѣренностью объ ея помолвкѣ, что это могло подать удобный поводъ къ злословію. Но въ сущности Корона не заботилась ни о болтовнѣ праздныхъ людей, ни о гнѣвѣ своихъ родственниковъ и обманутаго поклонника, и боялась только насмѣшки со стороны графа Эрбаха. Она живо представляла себѣ, какъ онъ скажетъ съ сострадательной улыбкой: «бѣдное дитя! она не рѣшается выйти замужъ, такъ какъ все еще любитъ меня».

Тѣмъ не менѣе Арембергъ и сегодня не могъ добиться никакого отвѣта. Онъ вернулся въ самомъ дурномъ расположеніи духа въ гостинницу «Römischen Kaiser», гдѣ его ожидалъ Прокопъ, и приказалъ подать вина. Но венгерское не произвело на него никакого дѣйствія, и такъ какъ запасъ мыслей и анекдотовъ у Прокопа былъ не изъ самыхъ богатыхъ, то разговоръ скоро прекратился.

Въ это время въ верхнемъ этажѣ надъ ихъ головами безъ устали расхаживалъ взадъ и впередъ какой-то пріѣзжій въ тяжелыхъ ботфортахъ. Онъ отодвигалъ столы и стулья, съ шумомъ отворялъ шкафы, громко разговаривалъ самъ съ собой и, наконецъ, началъ свистать.

Арембергъ позвонилъ слугу. — Кто это возится тамъ? спросилъ онъ съ гнѣвомъ. — Зачѣмъ отдали вы эту комнату такому безпокойному господину? Если это будетъ продолжаться, я переѣду въ другую гостинницу!..

Слуга отвѣтилъ въ оправданіе своего хозяина, что это французскій дворянинъ, который пріѣхалъ на курьерскихъ лошадяхъ изъ Парижа, и пробудетъ всего три дня; но что, къ сожалѣнію, онъ не знаетъ его фамиліи.

— Французскій дворянинъ, сказалъ Арембергъ зѣвая. — Что ты скажешь на это, Прокопъ?

— Онъ изъ Парижа и могъ бы сообщить намъ какія нибудь новости, отвѣтилъ графъ Турмъ, зѣвая въ свою очередь.

— Что мы будемъ дѣлать сегодня вечеромъ?

— Право не знаю! Твое дурное расположеніе духа перешло ко мнѣ. Какъ ты думаешь, Робертъ, не пригласить ли этого господина провести съ нами вечеръ?

— Я ничего не имѣю противъ этого, если онъ баронъ или графъ. Можетъ быть онъ играетъ въ карты, и такъ какъ сегодня я былъ несчастливъ въ любви…

— Ты надѣешься, что червонная дама будетъ благосклонна къ тебѣ…

Слугѣ былъ отданъ приказъ передать приглашеніе, послѣ чего оба собесѣдника опять погрузились въ молчаніе.

— Я не понимаю, что мѣшаетъ Коронѣ выйти за меня замужъ? сказалъ наконецъ Арембергъ съ досадой. — Мнѣ кажется иногда, что у меня есть врагъ между окружающими ее, который однимъ словомъ разрушаетъ всѣ мои старанія. Она стремится въ мои объятія, но ее какъ будто удерживаетъ какая-то невидимая сила.

— У насъ въ Богеміи существуетъ повѣрье, что если кто нибудь измѣнилъ дѣвушкѣ и ухаживаетъ за другой, то тѣнь первой возлюбленной держитъ за платье вторую возлюбленную и мѣшаетъ приблизиться въ ея бывшему любовнику. Ну, а за тобой водится не мало грѣховъ, добавилъ Прокопъ съ лукавой улыбкой.

— Бабьи сказки! возразилъ запальчиво Арембергъ, вскочивъ съ мѣста. — Первая любовница…

— Ты, вѣроятно, хочешь сказать, что нѣтъ мужчины, у котораго бы не было любовницы до женитьбы. Противъ этого я не стану спорить.

— Все это глупая болтовня, продолжалъ Арембергъ. — Вы, чехи, замѣчательно суевѣрный народъ!

— Во всякомъ случаѣ это повѣрье относится къ простому народу, а не къ намъ, возразилъ Прокопъ. — Но у тебя такія странныя отношенія съ моей сестрой, что я теряюсь въ догадкахъ.

Арембергъ досадовалъ на себя за неумѣстную откровенность съ пріятелемъ и сказалъ: — Дѣло не во мнѣ и не въ моихъ любовныхъ похожденіяхъ. Я, напротивъ того, убѣжденъ, что Корона не рѣшается дать мнѣ слово, потому что у ней есть тайная страсть…

— У Короны? Вы забываете, что она моя сестра и что говорите это графу Турмъ!

— Я не позволю себѣ сказать ничего дурнаго о ней, такъ какъ ищу ея руки. Но развѣ она не могла полюбить кого нибудь въ своей ранней молодости…

— Не пѣвца ли? Я проколю его шпагой на улицѣ, если онъ осмѣливается питать какія нибуда надежды.

— Оставь въ покоѣ несчастнаго Антоніо. Всѣ родственники Короны преслѣдуютъ его. Говорятъ, князь Лобковичъ обратился даже къ помощи полиціи, чтобы его выслали изъ Вѣны. Стоитъ ли обращать вниманіе на ребяческую выходку!

— Я не ожидалъ отъ тебя такого философскаго спокойствія.

— Неужели я буду считать своимъ соперникомъ человѣка, котораго можетъ поколотить лакей по моему приказанію. Въ Парижѣ мы освистали его и доставили этимъ большое удовольствіе твоей сестрѣ. Вы напрасно имѣете о немъ такое дурное мнѣніе. Мнѣ жаль этого бѣдняка, за которымъ вы гонитесь, какъ за подстрѣленной дичью, тогда какъ все его преступленіе заключается въ томъ, что онъ нѣкогда помогалъ бѣгству своевольной дѣвочки. Я, напротивъ, долженъ быть благодаренъ ему, потому что этотъ эпизодъ доставилъ мнѣ возможность познакомиться съ Короной.

Прокопъ, не ожидавшій такого отвѣта, молча пожалъ плечами.

— Меня поражаетъ ваша недогадливость! Корона любитъ не пѣвца, а графа Эрбаха, продолжалъ Арембергъ, пристально взглянувъ на своего собесѣдника и какъ бы ожидая отъ него подтвержденія своей догадки. Онъ самъ не былъ убѣжденъ въ этомъ и повѣрилъ бы на слово брату Короны, если бы тотъ сталъ насмѣхаться надъ нимъ.

Но Прокопъ не могъ произнести ни одного звука отъ удивленія и долженъ былъ выпить глотокъ вина, прежде чѣмъ даръ слова снова вернулся къ нему.

— Графъ Эрбахъ! проговорилъ онъ заикаясь. — Это была бы скверная исторія. Кажется… это невѣроятно!.. Она всегда дурно отзывается о немъ.

— Однако, въ Версалѣ они были очень дружны.

— Меня не было тамъ! Неужели ты серьезно думаешь, что она влюблена въ Эрбаха? А онъ? Какъ онъ держалъ себя съ нею?

— Въ Версалѣ онъ открыто ухаживалъ за нею, такъ что я почувствовалъ большое облегченіе, когда мнѣ удалось добиться благосклонности твоей сестры, а онъ уѣхалъ въ Богемію. Мнѣ показалось тогда, что онъ сдѣлалъ это отъ отчаянія.

— Отъ отчаянія? Вотъ они каковы, чехи! Онъ послѣ того сошелся съ своей женой. Вотъ я, напримѣръ, семь лѣтъ люблю безнадежно Ренату и, какъ видишь, не умеръ отъ огорченія.

— Ты — другое дѣло! замѣтилъ Арембергъ, насмѣшливо пожимая плечами. — Но я убѣжденъ, что для Эрбаха будетъ большимъ ударомъ, если я получу согласіе Короны. Этимъ я нанесу глубокую и неизлечимую рану его сердцу. Да будетъ тебѣ извѣстно, что мы смертельные враги и возненавидѣли другъ друга съ первой встрѣчи. Если бы я узналъ навѣрно, что Корона любитъ его, то ничто не спасетъ его отъ моей ревности…

— Я вполнѣ сочувствую тебѣ, потому что не особенно люблю его. Но съ нимъ не такъ легко справиться; онъ уменъ и судьба положительно покровительствуетъ ему. Онъ любитъ свою жену. Если бы можно было…

— Соблазнить Ренату, подсказалъ Арембергъ, который былъ далеко не лестнаго мнѣнія объ умственныхъ способностяхъ своего будущаго зятя. — Если это удастся тебѣ, то подобная побѣда сдѣлаетъ тебѣ большую честь.

— Нѣтъ, объ этомъ и думать нечего. Ты не знаешь, до чего доходитъ ея чопорность и добродѣтель! У меня въ виду другая красавица. Обратилъ ли ты вниманіе на служанку Ренаты? Она часто бывала у Лобковича, который и показалъ мнѣ ее.

— Старый грѣховодникъ! И ты думаешь соблазнить служанку, чтобы досадить графу? Стыдись!

— Ты не видѣлъ ее и разсуждаешь какъ слѣпой о солнцѣ. Такую дѣвушку не скоро сыщешь. Вдобавокъ тутъ замѣшана какая-то тайна. Я замѣтилъ это изъ словъ старой лисицы, какъ я называю всегда князя.

— Дѣлай, что хочешь, только помни, что это не имѣетъ никакого отношенія ко мнѣ. Если я вздумаю мстить Эрбаху, то придумаю иной способъ.

— Этотъ Эрбахъ у меня какъ бѣльмо на глазу, пробормоталъ Прокопъ, отуманенный винными парами. — Я хочу имѣть ее!.. Говорятъ, она часто ходитъ къ гадальщицѣ…

— Какое тебѣ дѣло до этого? Ты, кажется, такъ пьянъ, что потерялъ всякій здравый смыслъ.

Безсвязный лепетъ молодаго графа и блуждающіе глаза подтвердили справедливость предположенія Аремберга.

— Виконтъ Жоселенъ Рошфоръ! доложилъ слуга, отворяя дверь.

— Рошфоръ? воскликнулъ съ испугомъ Арембергъ, вскакивая съ мѣста.

— Что случилось? спросилъ Прокопъ, протирая глаза рукой. — Кто этотъ господинъ?

— Я принялъ ваше любезное приглашеніе, господа, сказалъ Рошфоръ спокойнымъ голосомъ. — Я вполнѣ согласенъ съ вами, что пріятнѣе быть въ обществѣ, нежели предаваться печальнымъ размышленіямъ…

— Принесите еще свѣчей и вина! сказалъ Арембергъ слугѣ, пересиливъ свое волненіе. — Позвольте познакомить васъ: графъ Прокопъ Турмъ… виконтъ Рошфоръ…

Виконтъ любезно поклонился Прокопу и сказалъ, что никогда не забудетъ тотъ чудный вечеръ въ Люсьеннѣ, когда онъ впервые увидѣлъ графиню Корону Турмъ и имѣлъ счастье услышать ея удивительный голосъ.

— Вы, дѣйствительно, должны помнить этотъ вечеръ! сказалъ Арембергъ, стараясь перейти въ шутливый тонъ. — Вы тогда напугали до обморока бѣдную Дюбарри своими страшными предсказаніями.

— Предсказанія… Дюбарри… пробормоталъ Прокопъ, дѣлая усилія, чтобы понять слова своего пріятеля.

— Всѣ устремили тогда глаза на одну точку, воображая, что ваши предсказанія написаны на стѣнѣ Люсьенна. Вы ловкій человѣкъ, виконтъ, и вѣроятно смѣялись въ душѣ надъ легковѣріемъ людей…

Болтая такимъ образомъ, Арембергъ чувствовалъ неудержимое желаніе вызвать на поединокъ этого человѣка, который всегда внушалъ ему тайный ужасъ. Во мракѣ прошлаго былъ скрытъ его старый грѣхъ — могила обманутой имъ дѣвушки. Изъ этой могилы опять внезапно является передъ нимъ грозная тѣнь. Сердце его сжималось отъ безотчетнаго страха. Ему хотѣлось сказать Рошфору: — Говорите, что извѣстно вамъ, виконтъ! зачѣмъ вы и графъ Эрбахъ преслѣдуете меня своими странными взглядами? Обвиняйте меня сколько хотите, только не подкрадывайтесь какъ воры къ роковой тайнѣ моего прошлаго…

Но слова замерли на его губахъ. Онъ машинально смотрѣлъ на Рошфора, который спокойно усѣлся въ кресло, скрестивъ ноги и, повидимому, не обращалъ на него никакого вниманія.

— Многое кажется намъ невѣроятнымъ, когда намъ говорятъ о событіяхъ, которыя могутъ совершиться въ будущемъ, сказалъ Рошфоръ, обращаясь къ Арембергу. — Но мы равнодушно выслушиваемъ разсказы о всевозможныхъ ужасахъ изъ прошлой жизни народовъ. Люди намѣренно стараются не думать о томъ, что можетъ нарушить обычный строй ихъ жизни и помѣшать ихъ планамъ…

— Что хочетъ онъ сказать этимъ? подумалъ съ безпокойствомъ. Арембергъ. Онъ налилъ венгерскаго въ стаканъ Прокопа и сказалъ:

— Пей, пріятель! Ты найдешь въ винѣ разрѣшеніе всѣхъ задачъ жизни и философіи.

— Но не въ водѣ, возразилъ Прокопъ, которому надоѣло слушать серьезный разговоръ.

— Позвольте мнѣ, господа, провозгласить тостъ за миръ и празднество, которое будетъ устроено по этому поводу! сказалъ Рошфоръ.

— Надѣюсь, вы останетесь здѣсь до этого времени?

— Можетъ быть мнѣ удастся пріѣхать въ Вѣну ко дню молебна. Графъ Верженъ посылаетъ меня теперь въ Теченѣ съ депешами къ нашему уполномоченному де-Бретёль. Если меня не задержатъ…

— Жаль, что вы только проѣздомъ въ Вѣнѣ! замѣтилъ Прокопъ, поднявъ съ усиліемъ отяжелѣвшую голову. — Я очень люблю разсказы о привидѣніяхъ… Что же касается предсказаній…

— Поживите еще съ нами! сказалъ Арембергъ, прерывая болтовню своего пріятеля. Онъ подозрѣвалъ, что депеши отъ министра — выдумка Рошфора и служили ему только предлогомъ, чтобы объяснить его пріѣздъ въ Вѣну.

— Сегодня у насъ 21-е апрѣля, возразилъ виконтъ. — Къ сожалѣнію, князь Кауницъ не можетъ принять меня раньше 23-го, такъ что я только на слѣдующее утро выѣду отсюда.

— Двадцать третье апрѣля! пробормоталъ Прокопъ, потирая лобъ рукой. — Я намѣревался въ этотъ вечеръ отправиться къ гадальщицѣ… Онъ наклонился къ Арембергу и шепнулъ ему: — у насъ устроится свиданіе… понимаешь ли ты, дружище?

— Чортъ бы тебя побралъ! подумалъ Арембергъ и сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.

Но графъ Турмъ не обратилъ на это никакого вниманія и продолжалъ:

— Ты не вѣришь гаданіямъ, предчувствіямъ и привидѣніямъ, Робертъ. Ты вольнодумецъ; но вы, милостивый государь…

Онъ забылъ имя и указалъ рукой на Рошфора.

— Вы правы, графъ. Вѣроятно, это особенность моей натуры; но царство тѣней всегда представляло для меня особенный интересъ.

— Царство тѣней… Мнѣ очень нравится это выраженіе! сказалъ Прокопъ. — Если вы еще будете здѣсь 23-го апрѣля, то позволите мнѣ сопровождать васъ…

— Къ гадальщицѣ? спросилъ Рошфоръ.

— Не придавайте большаго значенія словамъ моего пріятеля, виконтъ, сказалъ Арембергъ, сдѣлавъ многозначительный жестъ, изъ котораго можно было понять: вы видите, онъ пьянъ!

— Тебѣ незачѣмъ идти съ нами, Робертъ, продолжалъ Прокопъ. — Кто не вѣритъ въ Бога, тотъ не боится и чорта. Какая у тебя странная физіономія! Держу пари, что ты боишься старой Урсулы. Поэтому я разсчитываю на васъ, милостивый государь, и надѣюсь, что вы обличите колдунью, если она вздумаетъ дурачить насъ.

— Что мы будемъ обмануты, графъ, то въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣніяі возразилъ Рошфоръ съ громкимъ смѣхомъ. — Гадальщица въ Вѣнѣ! Это такъ любопытно, что я непремѣнно отправлюсь съ вами, графъ Турмъ.

— Значитъ, по рукамъ! Послѣ завтра въ девять часовъ вечера я зайду за вами въ эту гостинницу. Я убѣжденъ, что намъ будетъ, очень весело. Знатные посѣтители явятся къ старой Урсулѣ… Ей будетъ не легко представить намъ полный списокъ нашихъ старыхъ грѣховъ.

Арембергъ всталъ и открылъ окно. При теплой весенней погодѣ, въ комнатѣ сдѣлалась невыносимая духота. Сердце его усиленно билост. Присутствіе ненавистнаго для него человѣка тяготило его. Съ. какимъ удовольствіемъ выбросилъ бы онъ его на улицу изъ этого окна! Онъ почувствовалъ руку на своемъ плечѣ и съ досадой оглянулся. Возлѣ него, пошатываясь, стоялъ Прокопъ.

— Ты какъ будто сердишься на меня, мой будущій зять! сказалъ онъ. — Клянусь святымъ Венцелемъ, мы не станемъ спрашивать колдунью о твоихъ секретахъ. Мы убѣждены въ твоей невинности, безупречный Робертъ Арембергъ, образецъ будущаго супруга! Чѣмъ ты недоволенъ? Развѣ ты не понимаешь шутки? Голосъ Прокопа понизился и онъ добавилъ шепотомъ: — пока этотъ дуракъ будетъ занятъ гаданьемъ старухи, я переговорю съ дѣвочкой.

Арембергъ, несмотря на свое тревожное состояніе духа, невольно улыбнулся, слушая своего недальновиднаго пріятеля, который намѣревался перехитрить такого умнаго и ловкаго человѣка, какъ виконтъ.

— Вы отлично придумали, мой милый графъ, сказалъ Рошфоръ, прерывая размышленія Аремберга. — Прежде чѣмъ справляться о будущемъ, мы заставимъ колдунью описать нашу прошлую жизнь. Это будетъ для нея пробнымъ камнемъ. Пусть она разскажетъ все, что мы дѣлали до сихъ поръ.

Графъ Турмъ громко расхохотался.

— Что мы дѣлали? Когда я вспомню о моихъ похожденіяхъ въ Миланѣ!..

Арембергъ стоялъ въ полумракѣ, прислонившись къ косяку окна, и молча слушалъ разговоръ.

— Какъ вы думаете, графъ, что скажетъ колдунья, если я, напримѣръ, спрошу ее: что случилось 23-го апрѣля? сказалъ Рошфоръ, возвысивъ голосъ.

— Право, не знаю! отвѣтилъ чистосердечно Прокопъ.

— Можетъ быть, вашъ пріятель будетъ догадливѣе васъ. Ему, вѣроятно, извѣстно, что произошло въ этотъ день, продолжалъ Рошфоръ, вставъ съ кресла и подходя къ Арембергу.

— Онъ сумасшедшій! подумалъ Арембергъ, не двигаясь съ мѣста.

Тѣмъ не менѣе, онъ старался припомнить какое нибудь происшествіе, которое могло свести его въ этотъ день съ Рошфоромъ.

— Извините меня, виконтъ! сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Но мнѣ кажется, вы ошибаетесь — я рѣшительно не помню…

— Замѣчательно, до чего коротка память у людей и какъ они непостоянны! Если вы послушаете ихъ, то у нихъ всегда одна пѣсня — вѣчная дружба, вѣчный миръ, вѣчная любовь. На дѣлѣ выходитъ совсѣмъ иное. Вотъ, напримѣръ, графъ Арембергъ увѣряетъ, что съ днемъ 23-го апрѣля у него не связано никакихъ воспоминаній. Между тѣмъ, въ этотъ самый день онъ встрѣтилъ графиню Корону въ саду Тріанона и гнался за ней по улицамъ Версаля до площади, пока графиня не нашла убѣжища въ одномъ домѣ…

При этихъ словахъ Рошфоръ громко захохоталъ своимъ хриплымъ, непріятнымъ смѣхомъ.

Арембергъ вздрогнулъ. Какой мучительный часъ въ его жизни напоминаетъ ему этотъ человѣкъ!

— Какъ же, помню, сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ. — Изъ дому вышелъ графъ Эрбахъ…

— Наконецъ-то! возразилъ съ усмѣшкой Рошфоръ. — Я случайно проходилъ мимо и видѣлъ, какъ начался поединокъ между двумя господами…

— Довольно! сказалъ Арембергъ высокомѣрнымъ тономъ, приходя въ себя. — Если нашъ поединокъ ничѣмъ не кончился тогда, то никто не мѣшаетъ намъ возобновить его, когда вздумается.

Рошфоръ подошелъ къ столу и выпилъ стаканъ вина.

— Кстати, мнѣ было бы очень пріятно опять увидѣть графа Эрбаха, сказалъ онъ. — Что онъ, по-прежнему живетъ въ своемъ богемскомъ помѣстьѣ?

— Нѣтъ, онъ въ Вѣнѣ; у него собственный домъ у Mariahilfa, отвѣтилъ Прокопъ.

— Я тотчасъ же отправлюсь къ нему. До свиданія, господа! Еще одинъ вопросъ: не при немъ ли французъ по имени Бланшаръ?

— Бланшаръ! повторилъ блѣднѣя Арембергъ.

— Знаю. Онъ собирался ѣздить по небу въ мѣшкахъ, надутыхъ вѣтромъ, возразилъ со смѣхомъ Нроконъ. — Вы встрѣтите его въ домѣ графа Эрбаха; они неразлучные друзья.

— Брошу извиненія, господа! Еще разъ до свиданія. Не забудьте 23 апрѣля, графъ Турмъ.

Съ этими словами Рошфоръ поспѣшно вышелъ изъ комнаты.

— Бланшаръ живетъ у графа Эрбаха! воскликнулъ съ яростью Арембергъ, схвативъ за руку своего пріятеля. — Почему ты мнѣ раньше не сказалъ этого?

— Что съ тобой, Робертъ? Вино ударило тебѣ въ голову, или тебя укусилъ тарантулъ, какъ говорятъ въ Италіи? Сначала этотъ французъ присталъ съ своими глупостями, какъ будто въ каждомъ году не бываетъ 23 апрѣля. Теперь ты бѣснуешься отъ того, что Эрбахъ держитъ въ домѣ какого-то фокусника. Развѣ я дворецкій графа Эрбаха, что долженъ знать списокъ его слугъ? Отстань отъ меня. Клянусь всѣми святыми, что я трезвѣе васъ обоихъ!

Графъ Турмъ дѣйствительно нѣсколько протрезвился подъ вліяніемъ досады; но теперь онъ опять налилъ себѣ новый стаканъ.

Слова Прокопа привели Аренберга къ сознанію дѣйствительности. Хладнокровіе вернулось къ нему. — Я веду себя сегодня какъ ребенокъ, подумалъ онъ, — и пугаюсь привидѣній. Это старая исторія! Какъ они ни стараются, но до сихъ поръ имъ не удалось попасть на слѣдъ. Если бы даже они все узнали, то бѣда не велика. Что такое Бланшары, сравнительно со мной? Неужели какіе-нибудь буржуа могутъ быть опасны для графа Аремберга!

Онъ подошелъ къ своему пріятелю, сидѣвшему за столомъ передъ бутылкой вина.

— Извини меня, Прокопъі Я погорячился. Присутствіе этого несноснаго человѣка всегда смущаетъ меня. Говорятъ, сумасшествіе заразительно. Эрбахъ жилъ тогда въ домѣ Бланшара. Онъ и его мать были непрошеными свидѣтелями моей стычки съ графомъ. У меня поднимается жолчь всякій разъ, когда я вспоминаю объ этомъ. Во всякомъ случаѣ мнѣ нужно разсчитаться съ графомъ Эрбахомъ.

— Знаешь ли что, Робертъ? Увеземъ отъ него дѣвочку.

— Что за безсмыслица! Кто вбилъ тебѣ въ голову такую глупость!

— Не насмѣхайся, не узнавъ въ чемъ дѣло. Лобковичъ подалъ мнѣ эту мысль. Не въ обиду будь тебѣ сказано — онъ умнѣе насъ обоихъ вмѣстѣ. Такого пройдохи не найдешь въ цѣлой Вѣнѣ!

— Дай мнѣ слово, Прокопъ, что ты не пойдешь одинъ съ этимъ французомъ въ гадальщицѣ. Ты не знаешь его.

— Пойдемъ вмѣстѣ! Намъ будетъ веселѣе втроемъ.

Арембергъ ходилъ изъ угла въ уголъ и, останавливаясь по временамъ, внимательно прислушивался.

Наверху въ комнатѣ Рошфора была мертвая тишина.

— Прокопъ, хочешь идти со мной къ твоей сестрѣ? спросилъ неожиданно Арембергъ.

— Сегодня? Я не ожидалъ отъ тебя такой нѣжности. Не желаешь ли ты пропѣть ей серенаду?

— Въ подобную минуту!

— У тебя такой торжественный тонъ, что видно дѣло серьезное. Что ты придумалъ?

— Я хочу окончательно объясниться съ твоей сестрой. Она можетъ распологать собой, какъ хочетъ, но должна сказать — да, или нѣтъ!

— Не торопись! Ты всегда успѣешь это сдѣлать.

— Если «ты не желаешь идти со мной, то можешь остаться. Я пойду одинъ и узнаю рѣшеніе своей участи.

Прокопъ со вздохомъ поднялся съ мѣста. — Я попалъ въ домъ умалишенныхъ, бормоталъ онъ сквозь зубы. — Если я начну его уговаривать — онъ все равно не послушаетъ! Пусть ударится головой объ стѣну. Если онъ воображаетъ, что Корона испугается его гнѣва, то ошибется въ разсчетѣ.

Отъ гостинницы Rцmischer Kaiser до площади, гдѣ жилъ маркизъ д’Онброне съ своей пріемной дочерью, было довольно близко. Оба пріятеля шли молча. Прокопъ еще болѣе охмѣлѣлъ отъ вечерняго воздуха послѣ комнатной духоты, и шатался довольно сильно. Арембергъ шелъ твердымъ и рѣшительнымъ шагомъ. На площади не видно было ни одной души; монотонно шумѣли фонтаны по обѣимъ сторонамъ.

Послѣ безмолвія, царившаго на улицѣ, обоихъ пріятелей еще болѣе поразила суета, которую они застали въ домѣ маркиза, и озадаченныя лица лакеевъ. Старый маркизъ безпокойно ходилъ взадъ и впередъ по залѣ съ парикомъ, съѣхавшимъ на сторону, и изрекалъ проклятія на итальянскомъ и французскомъ языкахъ.

Арембергъ долго не могъ ничего добиться отъ него, кромѣ безсвязныхъ словъ и восклицаній.

— Бѣдное дитя! сказалъ наконецъ маркизъ, опускаясь въ кресло. — Дайте мнѣ шпагу; я собственноручно убью его… Впрочемъ, не стоитъ трудиться! Все кончено для него! Голосъ его пропалъ. Слыхали мы не мало такихъ теноровъ, какъ онъ!..

— Вы говорите о Росси? спросилъ Арембергъ.

— Какъ мнѣ надоѣлъ этотъ проклятый пѣвецъ! пробормоталъ Прокопъ, опускаясь въ кресло, потому что ноги отказывались служить ему.

— Да, о Росси! отвѣтилъ задыхаясь маркизъ. — Въ былыя времена всѣ восхищались его голосомъ, называли его чудомъ свѣта!..

— Гдѣ же онъ теперь? спросилъ съ нетерпѣніемъ Арембергъ.

— Гдѣ? у Короны! Въ этомъ-то все и несчастіе. Четверть часа тому назадъ онъ ворвался къ намъ въ домъ… лакеи не могли удержать его.

— Значитъ, онъ позволилъ себѣ насиліе! воскликнулъ Арембергъ, нахмуривъ брови.

— Нѣтъ, Корона сама вышла къ нему, услыхавъ шумъ въ передней, отвѣтилъ заикаясь маркизъ. — Около минуты они молча стояли другъ противъ друга, какъ двѣ статуи… Онъ попросилъ у ней дозволенія поговорить съ ней… Она кивнула ему головой, какъ королева, въ знакъ согласія… Теперь онъ въ ея комнатѣ и бесѣдуетъ съ нею!..

— Намъ придется подождать, пока кончится ихъ разговоръ, сказалъ равнодушно Арембергъ, садясь въ кресло. Пѣвецъ казался ему настолько ничтожнымъ, что онъ ничего не чувствовалъ къ нему, кромѣ презрѣнія. Несмотря на свое мрачное настроеніе духа, онъ не могъ удержаться отъ улыбки, слушая дальнѣйшій разсказъ маркиза, который при этомъ безпрестанно вскакивалъ съ мѣста и принималъ самыя трагическія позы.

Маркизъ былъ въ оперѣ съ Короной. Теноръ опять оказался больнымъ и, чтобы не испортить голоса, долженъ былъ пропустить лучшія аріи. Маркизъ хотѣлъ уѣхать домой, чтобы не быть свидѣтелемъ новаго пораженія Росси. Но Корона съ какимъ-то злорадствомъ рѣшила остаться до конца и даже наклонилась впередъ, чтобы лучше видѣть, что дѣлалось на сценѣ. Пѣвецъ былъ въ такомъ жалкомъ состояніи, что ему не слѣдовало вовсе являться передъ публикой. Онъ пробовалъ пѣть, но не могъ взять почти ни одной ноты. Зрители начали выказывать нетерпѣніе, одни сердились, другіе жалѣли несчастнаго пѣвца. Внезапно онъ поднялъ голову и, окинувъ глазами ложи, увидѣлъ Корону. Вѣроятно ея насмѣшливая улыбка побудила его сдѣлать послѣднее отчаянное усиліе. На этотъ разъ ему посчастливилось. Тонъ его голоса былъ совершенно чистый и становился все полнѣе и лучше. Занавѣсъ упалъ среди бурныхъ рукоплесканій. Когда кончилось представленіе, публикѣ объявили, что Росси упалъ въ обморокъ…

— Можетъ быть онъ пришелъ благодарить графиню за успѣхъ, который она ему доставила, хотя, разумѣется, онъ могъ явиться въ домъ болѣе приличнымъ образомъ.

Валь д’Омброне вмѣсто отвѣта опять разразился проклятіями, бѣгая взадъ и впередъ по комнатѣ. Графъ Прокопъ дремалъ, развалившись въ креслѣ.

Между тѣмъ встрѣча Короны съ пѣвцомъ была далеко не такъ безопасна для него, какъ предполагалъ высокомѣрный бельгіецъ.

Корона вернулась изъ театра пристыженная и съ чувствомъ глубокаго недовольства собой. Она горька упрекала себя за свое поведеніе относительно несчастнаго Росси. — Рената не поступила бы такъ на моемъ мѣстѣ! подумала она, сравнивая мысленно свои поступки и побужденія со всей жизнью своей бывшей подруги. — Эрбахъ былъ правъ, что предпочелъ ее! говорила она себѣ съ отчаяніемъ, заливаясь слезами. — Зачѣмъ я тогда скрылась въ лѣсу? Было бы гораздо лучше, если бы они свезли меня вмѣсто Гедвиги въ монастырь и я исчезла бы за его стѣнами или лежала въ могилѣ, чѣмъ испытывать такія мученія!..

Неожиданный шумъ въ передней прервалъ ея печальныя размышленія. Она отворила дверь и увидѣла передъ собой Росси. Маркизъ не даромъ сравнилъ ее съ статуей; но если бы онъ былъ въ болѣе хладнокровномъ состояніи духа, то вѣроятно его не менѣе поразилъ бы рѣзкій контрастъ ея неподвижнаго лица и широко раскрытыхъ глазъ съ богатымъ нарядомъ и красиво причесанными волосами, посыпанными пудрой.

Она никогда не любила этого человѣка. Его разсказы о свободной жизни артистовъ воодушевили ея дѣтскую фантазію и побудили бѣжать изъ скучнаго уединеннаго замка, хотя самъ Росси старался всѣми силами отклонить ее отъ этого смѣлаго предпріятія. За этимъ поспѣшнымъ рѣшеніемъ послѣдовало такое же быстрое отрезвленіе. Ненависть скоро смѣнила въ сердцѣ Короны ея кратковременную привязанность къ Антоніо. Чѣмъ болѣе она была недовольна собой, тѣмъ сильнѣе дѣлалось ея отвращеніе къ злополучному пѣвцу. Ей было непріятно, когда говорили о немъ въ ея присутствіи, потому что его имя напоминало ей исторію ея страннаго бѣгства. Еще въ Парижѣ она считала невыносимою наглостью, что онъ осмѣлился явиться туда, зная, какое почетное мѣсто она занимаетъ при французскомъ дворѣ, тѣмъ болѣе, что не было недостатка въ небывалыхъ исторіяхъ, въ которыхъ ея имя связывали съ именемъ Росси. Съ торжествомъ узнала она объ его неудачѣ на парижской сценѣ. Въ Вѣнѣ ей опять пришлось встрѣтиться съ нимъ. Неужели онъ вѣчно будетъ преслѣдовать ее?..

— Вы ненавидите меня, сеньора, сказалъ онъ ей, какъ бы угадывая ея мысли, — но звѣзды сильнѣе насъ! Онѣ опять привели меня къ вамъ, на ваши глаза, которыхъ я не могу забыть, хотя они леденятъ меня. Я читаю въ нихъ мое несчастіе и осужденіе.

— Я не желаю вашего несчастія, сеньоръ; но не хотѣла бы болѣе встрѣчать васъ! Развѣ вы не знаете, что это чувство вполнѣ естественно? Избѣгайте тѣхъ мѣстностей, гдѣ я буду жить. Маркизъ еще въ Парижѣ передалъ вамъ мое желаніе; зачѣмъ вы не исполнили его? Вы ссылаетесь на звѣзды; но такъ говорятъ только слабохарактерные люди, неспособные ни къ какой дѣятельности.

Рѣзкій тонъ ея голоса еще болѣе поразилъ его, нежели строгое выраженіе еч лица.

— Я ухожу, сеньора, и освобождаю васъ навсегда отъ своей особы. На моей родинѣ буду я искать уединенія и смерти, если она будетъ милостива во мнѣ и поразитъ меня однимъ ударомъ.

— Прощайте, сеньоръ, будьте счастливы; желаю вамъ всего хорошаго.

— Примите послѣдній привѣтъ умирающаго. Силы мои истощены; сегодня имъ нанесенъ окончательный ударъ… Но прежде чѣмъ я уйду отъ васъ, позвольте передать вамъ одно порученіе.

— Отъ кого? спросила она съ удивленіемъ.

— На этотъ разъ вы не можете упрекнуть меня въ себялюбіи, такъ какъ все кончено для меня и я исполняю только обязанность честнаго человѣка. Было время, когда я отъ всей души ненавидѣлъ графа Эрбаха за то, что онъ разлучилъ меня съ вами. До сихъ поръ на моей рукѣ слѣдъ его шпаги. Но онъ только хотѣлъ показать мнѣ, что бѣдный артистъ не можетъ имѣть ничего общаго съ знатной графиней. Теперь я также окажу услугу графу и посовѣтую ему остерегаться Роберта Аремберга. Впрочемъ, это касается и васъ, сеньора, если вы намѣрены выйти за него замужъ. Я узналъ отъ одного человѣка…

— Если вы не назовете его, то я буду считать васъ наглымъ клеветникомъ!

— Онъ поручилъ мнѣ передать вамъ портретъ… Вы можете помазать его графу Арембергу.

Съ этими словами Росси подалъ Коронѣ небольшой медальонъ.

— Вы можете думать обо мнѣ, что вамъ угодно, сеньора, сказалъ юнъ, — но я готовъ вынести вашъ гнѣвъ, если только это можетъ оградить васъ отъ опасности.

— Я привыкла сама защищать себя, возразила Корона высокомѣрнымъ тономъ.

— Прощайте, да хранитъ васъ Господь! проговорилъ Росси, бросивъ на нее послѣдній взглядъ.

Корона холодно кивнула ему головой, когда онъ выходилъ изъ комнаты; только рука ея крѣпче сжала медальонъ.

— Это портретъ какой нибудь прежней возлюбленной, подумала юна. — Одинъ изъ враговъ Аремберга вѣроятно воспользовался болѣзненнымъ состояніемъ пѣвца и употребилъ его своимъ орудіемъ, чтобы помѣшать моему браку и самому остаться въ неизвѣстности.

Цѣль была слишкомъ очевидна; она считала несовмѣстнымъ съ своимъ достоинствомъ требовать какого либо объясненія отъ графа.

Между тѣмъ, нетерпѣніе Аремберга перешло всѣ границы; онъ отворилъ дверь.

— Моя божественная Корона, сказалъ онъ. — Простите, что я врываюсь къ вамъ, какъ этотъ наглый человѣкъ. Вы дрожите… Развѣ онъ позволилъ себѣ что нибудь относительно васъ? Вы отворачиваетесь отъ меня?.. Что у васъ въ рукѣ?

— Ничего, кромѣ портрета.

— Какова дерзость! воскликнулъ съ гнѣвомъ Арембергъ. — Этотъ нищій осмѣливается дать вамъ свой портреръ! И вы приняли его! Бросьте его изъ окна.

— Я не имѣю никакого права сдѣлать это, потому что этотъ портретъ предназначенъ вамъ… Посмотрите сами!

Она показала ему портретъ.

Арембергъ вздрогнулъ и измѣнился въ лицѣ.

— Не сонъ ли это? Безформенная тѣнь, которая преслѣдовала его, получила краски и обликъ жизни. Какъ попалъ этотъ портретъ въ руки Росси? Никто не могъ дать ему подобнаго порученія, кромѣ графа Эрбаха, мысленно рѣшилъ Арембергъ. — Враги втайнѣ сковали противъ него оружіе и теперь наносятъ ему ударъ.

— Этотъ портретъ испугалъ васъ, графъ! Вы знаете эту дѣвушку? спрашивала настойчиво Корона дерзкимъ, вызывающимъ тономъ.

— Все пропало! подумалъ Арембергъ съ мучительнымъ безпокойствомъ. — Я знаю эту дѣвушку, сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ, — ее звали Софи Бланшаръ.

— Вы говорите „звали“. Она умерла, и вы, вѣроятно, были при чиной ея смерти? Я убѣждена въ этомъ…

— Корона!

— Я узнаю все до малѣйшихъ подробностей!

— Хотите, я самъ разскажу вамъ всю эту исторію?

— Я не желаю слышать ее отъ васъ. Вы можете идти!

— Вы хотите обратиться къ графу Эрбаху? Не спрашивайте его объ этомъ, Корона! Умоляю васъ во имя моей любви къ вамъ, тѣхъ надеждъ, которыя вы подавали мнѣ. Это можетъ повести къ несчастію!

— Вы говорите о своихъ надеждахъ!.. Если вы имѣли ихъ, то это доказываетъ только ваше тщеславіе. Я еще свободна, милостивый, государь! Вы не можете помѣшать мнѣ говорить съ нимъ.

— Вы любите его! воскликнулъ съ гнѣвомъ Арембергъ. — Скажите всю правду! Меня трудно обмануть… Вы любите его?..

— Да, я люблю его! отвѣтила она, высокомѣрнымъ тономъ, указывая ему на дверь.

Жестъ Короны возвратилъ Арембергу его обычное хладнокровіе.

— Ты сама произнесла его смертный приговоръ! сказалъ онъ сквозь зубы, выходя изъ комнаты.

Корона осталась одна.

— Да, я люблю его! думала она. — Неужели на мое несчастіе ябуду вѣчно любить его?..

ГЛАВА IV.

Графъ Эрбахъ ходилъ безпокойными шагами вдоль длинной аллеи подстриженныхъ деревьевъ и мимо площадокъ съ вазами изъ сѣраго песчаника на высокихъ подставкахъ, украшенныхъ красивыми бордюрами цвѣтовъ. Время отъ времени онъ останавливался и бросалъ озабоченный взглядъ на окно, выходившее на террасу. Лѣтомъ это окно было закрыто густой липой, но теперь, благодаря рѣдкой весенней зелени, ничто не мѣшало графу дѣлать свои наблюденія. Наконецъ онъ увидѣлъ Бланшара, который торопливо спускался съ ступеней террасы, и пошелъ къ нему на встрѣчу.

— Ну что, нашли вы его? спросилъ графъ.

Французъ пожалъ плечами.

— Я не засталъ виконта въ гостинницѣ, отвѣтилъ онъ. — Слуги говорятъ, что онъ ушелъ рано утромъ и съ тѣхъ поръ не возвращался.

— Какая непріятная исторія, Бланшаръ!

— Какъ здоровье графини Короны?

— Ей лучше. Докторъ говоритъ, что опасность прошла; онъ даже позволилъ ей встать съ постели на короткое время. Но графъ Арембергъ не проститъ Рошфору его безумную выходку, и дѣло, вѣроятно, кончится дуэлью. Хотя я отъ души жалѣю вашу сестру, но я нахожу поведеніе виконта крайне неприличнымъ. Нападая на виновнаго, онъ растравляетъ старую рану въ вашемъ сердцѣ и придаетъ огласку исторіи, которая должна остаться тайною.

— Вы не видали Рошфора, графъ, иначе вы не судили бы его такъ строго. Онъ прибѣжалъ ко мнѣ третьяго дня ночью какъ сумасшедшій, и совершенно озадачилъ меня своимъ неожиданнымъ появленіемъ, такъ какъ мнѣ говорили, что онъ уѣхалъ въ Америку. Я поймалъ его, знаю его имя! кричалъ онъ, бѣгая по комнатѣ и швыряя вещи, которыя попадались ему подъ руку, такъ что я поспѣшилъ убрать свои инструменты. Изъ страха, что онъ перебудитъ весь домъ, я увелъ его въ поле. Понемногу онъ успокоился и сообщилъ мнѣ, что ему удалось, наконецъ, узнать имя соблазнителя моей сестры. Онъ хотѣлъ только окончательно удостовѣриться въ этомъ…

— И онъ рѣшилъ выбрать своимъ орудіемъ Корону, не соображая, какъ подѣйствуетъ на нее подобное открытіе… Но во всякомъ случаѣ виконтъ достигъ своей цѣли — обличилъ виновнаго и разстроилъ его бракъ. Что онъ намѣренъ дѣлать теперь? Говорятъ, Арембергъ въ совершенствѣ владѣетъ оружіемъ…

— Вы знаете, графъ, что я давно отказался отъ мести. Если бы соблазнитель попался мнѣ на глаза въ пору перваго порыва горя, то, разумѣется, я убилъ бы его безъ малѣйшаго сожалѣнія. Но время излечиваетъ всѣ раны и заставляетъ трезво смотрѣть на вещи въ виду общечеловѣческихъ слабостей. Все это я говорилъ Рошфору; но его ничѣмъ нельзя убѣдить, — вы знаете его, графъ.

— Я никогда не забуду встрѣчи съ виконтомъ въ саду Тріанона въ день годовщины несчастнаго событія. Говоря откровенно, я считаю его вполнѣ способнымъ на убійство, когда на него найдетъ припадокъ бѣшенства.

— На убійство! воскликнулъ Бланшаръ.

— Мнѣ кажется, онъ съ этой цѣлью пріѣхалъ въ Вѣну и остановился въ той же гостинницѣ, что и Арембергъ. Сегодня 23-го апрѣля; нужно было бы зорко слѣдить за Рошфоромъ.

— Безпокойство заразительно, сказалъ Бланшаръ послѣ нѣкотораго молчанія. — Теперь я припоминаю одно обстоятельство, которое до извѣстной степени подтверждаетъ ваши подозрѣнія. Когда мы шли тогда по полю съ виконтомъ и дошли до пустыннаго мѣста близъ Гумпендорфа, гдѣ находятся дровяные склады и строится какой-то домъ, окруженный лѣсами, около котораго навалены доски, бревна и каменья, съ нами поравнялся человѣкъ въ шляпѣ съ большими полями. Я тотчасъ же узналъ, что это Зденко, и назвалъ его по имени.

— Неужели этотъ негодяй, поджигатель, осмѣлился явиться сюда?

— Я видѣлъ его при пожарѣ башни и затѣмъ на похоронахъ Мракотина и хорошо запомнилъ его лицо.

— Разсказывайте дальше!

— Когда онъ услыхалъ мой голосъ, то бросился бѣжать. Рошфоръ вообразилъ, что это Арембергъ, и пустился за нимъ въ погоню, не обращая вниманія на камни, рвы, низкіе заборы, которые задерживали насъ на каждомъ шагу. Наконецъ тотъ, за которымъ мы гнались, исчезъ безслѣдно, и мы остановились. Въ недалекомъ разстояніи отъ насъ былъ старинный домъ съ маленькими рѣшетчатыми окнами, изъ которыхъ виднѣлся свѣтъ. Присмотрѣвшись внимательнѣе, я тотчасъ узналъ этотъ домъ, такъ какъ въ немъ живетъ старая гадальщица Урсула. Передъ воротами стояло нѣсколько каретъ; виконтъ вступилъ въ бесѣду съ кучерами; я долженъ былъ играть роль переводчика. Онъ слушалъ ихъ болтовню съ большимъ вниманіемъ, затѣмъ обратился ко мнѣ и сказалъ: „Помни, Бланшаръ, что въ этомъ домѣ я вызову тѣнь твоей сестры. Воображаю, какъ струситъ старая вѣдьма! Графъ Арембергъ, я и привидѣніе будемъ ужинать у ней!“

— Что за безсмыслица! Но во всякомъ случаѣ я очень радъ, что вы сообщили мнѣ все это. Вѣроятно, виконтъ намѣревается заманить Аремберга въ этотъ домъ подъ какимъ нибудь предлогомъ. Я не совсѣмъ довѣряю ему; онъ злой и хитрый человѣкъ.

— Что вы намѣреваетесь сдѣлать, графъ?

— Я напишу Прокопу, чтобы онъ не разставался сегодня съ своимъ пріятелемъ, а съ наступленіемъ сумерекъ самъ пойду въ домъ колдуньи.

— Зачѣмъ вы станете добровольно подвергать себя опасности? замѣтилъ Бланшаръ.

— Дѣло слишкомъ серьезно, чтобы не обратить на него вниманія. Но вы не должны безпокоиться обо мнѣ, мой милый другъ. Я дорожу жизнью и не стану рисковать ею безъ крайней необходимости.

Съ этими словами Эрбахъ вошелъ въ домъ, чтобы написать Прокопу. Едва успѣлъ онъ окончить письмо, какъ появилась Рената.

— Не случилось ли чего нибудь съ Короной? спросилъ онъ съ живостью.

— Нѣтъ, она спитъ! сказала Рената. — Сонъ всего лучше подкрѣпитъ ея силы послѣ всѣхъ вынесенныхъ ею волненій. Я воображаю себѣ, какія мученія она должна была испытать, если рѣшилась пріѣхать сюда ночью для объясненія съ Бланшаромъ. Она настойчиво хотѣла вернуться домой, но силы измѣнили бѣдняжкѣ. Въ какомъ страшномъ бреду была она всю ночь! я никакъ не ожидала, что выздоровленіе наступитъ такъ быстро.

— Какъ странно сложилась ея жизнь! сказалъ графъ Эрбахъ, расхаживая по комнатѣ, чтобы скрыть свое волненіе. — Чѣмъ больше думаю я о ней, тѣмъ болѣе удивляюсь, что, несмотря на всѣ соблазны, какимъ она подвергалась, благодаря своей красотѣ, ничто не могло повліять на ея нравственную чистоту. Я убѣжденъ, что она обязана этимъ своему рѣдкому уму и богато одаренной, хотя слишкомъ порывистой и измѣнчивой натурѣ.

— Мнѣ кажется, что ты, Поль, не совсѣмъ понимаешь ее. При всемъ своемъ легкомысліи и капризной фантазіи, которая побуждаетъ ее страстно стремиться къ какой нибудь цѣли и вслѣдъ затѣмъ забывать о ней, она отличается замѣчательнымъ постоянствомъ въ нѣкоторыхъ вещахъ.

— Что хочетъ она сказать этимъ? подумалъ съ безпокойствомъ графъ Эрбахъ, и добавилъ вслухъ: — Я не стану спорить противъ этого. Она несомнѣнно чувствуетъ призваніе къ искусству и рано или поздно посвятитъ ему свою жизнь…

— Но прежде съ желаніемъ сдѣлаться великой пѣвицей у ней связывалось нѣчто другое… Прости, Поль, я никогда не рѣшилась бы заговорить объ этомъ, если бы меня не интересовала дальнѣйшая судьба этой дѣвушки.

— Говори все, что хочешь, Рената. Я люблю ее какъ сестру.

— Какъ сестру? Но въ этомъ заключается главная причина ея горя. Она любитъ тебя такъ же горячо, какъ и я, хотя и не такой безкорыстной, безотвѣтной любовью.

— Милая моя, добрая! сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ и, поцѣловавъ свою жену, усадилъ рядомъ съ собою на диванъ. — Я не знаю, какъ тебѣ объяснить это… мнѣ не хотѣлось бы оскорбить тебя, даже невольно…

— Мнѣ не нужно никакихъ объясненій!.. Скажи только, любишь ли ты меня теперь.

— Я люблю тебя отъ всей души, Рената! Фантазія могла временно увлечь меня… Я бросился за блестящей бабочкой, которая промелькнула передъ моими глазами. Но и тутъ воспоминаніе о тебѣ никогда не оставляло меня и удерживало отъ рѣшительнаго шага, а когда у меня явилось серьезное опасеніе…

— Ты не поддался искушенію изъ сожалѣнія ко мнѣ, сказала она, обнимая его.

— Меня испугала возможность новой страсти; я не вѣрю въ прочность внезапныхъ порывовъ сердца, и рѣшилъ уѣхать изъ Парижа, въ надеждѣ, что Корона забудетъ меня.

— Но привязанность молодой дѣвушки оказалась сильнѣе, нежели ты предполагалъ; она не простила тебѣ насильственной разлуки и, подъ вліяніемъ оскорбленнаго самолюбія и горя, бросилась въ потокъ свѣтскихъ удовольствій. Все, что напоминало ей тебя, сдѣлалось ей ненавистнымъ, даже искусство, къ которому она чувствовала такое сильное влеченіе. Она приняла, между прочимъ, ухаживанье Аремберга въ видѣ развлеченія и главнымъ образомъ, чтобы огорчить тебя.

— Меня? спросилъ графъ.

— Она узнала отъ кого-то, быть можетъ даже отъ Рошфора, что ты ненавидишь Аремберга.

— Значитъ, принимая его ухаживанія, она не любила его? Откуда ты знаешь всѣ эти подробности?

— Этотъ вопросъ, кажется, очень интересуетъ тебя? сказала съ улыбкой Рената, и добавила болѣе серьезнымъ тономъ: — Все это я узнала отъ Короны во время ея бреда и вчера ночью, когда я сидѣла около ея постели; она во всемъ призналась мнѣ. Впрочемъ, почему ей не любить тебя — ты благородно поступилъ съ нею; другой на твоемъ мѣстѣ воспользовался бы ея увлеченіемъ и неопытностью.

Онъ закрылъ себѣ лицо руками, чтобы скрыть яркую краску, выступившую на его лицѣ.

— Ты думаешь, что она не въ состояніи забыть меня? спросилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Кто знаетъ, можетъ быть и ты самъ опять обратишь свои взоры на блестящую звѣзду! Она красивѣе, моложе, живѣе меня!.. Жаль, что это не случилось въ то время, когда я хотѣла поступить въ монастырь и отказаться отъ тебя. Жизнь не имѣла тогда для меня никакой цѣны, и мнѣ легко было бы принести эту жертву, если можно назвать такимъ именемъ добровольный поступокъ; но вы оба могли быть счастливы.

— Не думаю! Все напоминало бы на каждомъ шагу, какой цѣной куплено наше счастье; твое самоотреченіе было бы для насъ постояннымъ упрекомъ совѣсти.

— Но теперь слишкомъ поздно, продолжала она, бросаясь къ нему на шею съ страстнымъ порывомъ, — я никому не могу уступить тебя; ты все для меня: весь міръ и все блаженство заключаются въ тебѣ. Я не понимаю, какъ я могла жить въ разлукѣ съ тобой? Какъ могла я хотя минуту увлечься другимъ! Ты простилъ меня; я ни разу не слышала отъ тебя слова упрека.

— Довольно; не станемъ больше вспоминать прошлое. Я былъ еще больше виноватъ передъ тобой. Передъ нами долгая счастливая жизнь; но она не должна поглощать насъ; если мы изъ-за личныхъ интересовъ забудемъ общее благо, то мы недостойны, чтобы солнце свѣтило намъ. Только тотъ имѣетъ право на жизнь, кто работаетъ и борется за свое счастье…

— Бѣдная Корона! сказала графиня, — слушая тебя, я невольно думаю о ней. Чѣмъ счастливѣе чувствую я себя, тѣмъ ближе принимаю я къ сердцу ея участь. Если вы, мужчины, потерпите неудачу въ любви, то вы находите спасеніе въ умственномъ трудѣ, или общественной дѣятельности. Но что остается намъ, женщинамъ, послѣ потери возлюбленнаго!..

— У Короны осталась молодость и искусство. Весь міръ открытъ передъ нею. Я перешелъ средину жизни, а она только начала жить. Я смотрю иначе на страданія, нежели ты; горе и борьба облагораживаютъ того, кто въ состояніи вынести ихъ. Корона не можетъ пожаловаться на недостатокъ нравственныхъ и физическихъ силъ!..

— Но мнѣ кажется, испытанія слишкомъ рано начались для нея!

— Годы не имѣютъ тутъ никакого значенія. Развѣ каждый новый фазисъ нашего существованія не приноситъ намъ извѣстныхъ мученій и не влечетъ за собой разочарованія…

Они провели еще нѣкоторое время въ дружеской бесѣдѣ, которая мало-по-малу приняла болѣе реальный характеръ. Графъ не скрылъ отъ своей жены, что боится опаснаго столкновенія между Арембергомъ и Рошфоромъ и выразилъ желаніе, чтобы она ничего не говорила объ этомъ Коронѣ до ея полнаго выздоровленія. Рената отвѣтила, что она сама считаетъ это необходимымъ и думаетъ пока удержать у себя молодую дѣвушку, чтобы оградить ее отъ болтовни слугъ и стараго маркиза.

Внезапная болѣзнь Короны окончательно лишила Валь д’Омброне присутствія духа; онъ посылалъ гонца за гонцомъ, чтобы узнать объ ея здоровьѣ; самъ онъ чувствовалъ себя настолько изнуреннымъ, что не въ состояніи былъ сдвинуться съ мѣста. На третій день больной стало лучше; она попросила графиню послать Гедвигу къ ея пріемному отцу, чтобы успокоить старика и сообщить ему, что она скоро вернется домой.

Гедвига съ радостью взяла на себя это порученіе, которое давало ей возможность уйти изъ дому на болѣе продолжительное время. Она была въ такомъ возбужденномъ состояніи, что почти не разслышала наставленій своей госпожи и торопливо вышла въ переднюю, гдѣ совершенно неожиданно очутилась передъ императоромъ. Лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ; она едва могла устоять на ногахъ отъ волненія.

Іосифъ пришелъ запросто въ сопровожденіи одного слуги. Онъ любилъ такимъ образомъ ходить по городу и удивлять друзей своимъ внезапнымъ посѣщеніемъ. Онъ бывалъ довольно часто у графа Эрбаха и всегда удостоивалъ Гедвигу милостивымъ словомъ, и даже однажды подробно разспрашивалъ ее въ присутствіи графини объ ея пребываніи въ монастырѣ, хотя уже не тѣмъ дружескимъ тономъ, какимъ онъ разговаривалъ съ нею въ Таннбургѣ. Сегодня онъ особенно привѣтливо отвѣтилъ на ея низкій поклонъ и сказалъ:

— Ты уходишь? Желаю тебѣ счастливаго пути. Мнѣ нужно будетъ на-дняхъ переговорить съ тобой объ одномъ дѣлѣ; но пока никому не сообщай объ этомъ.

Онъ приложилъ палецъ къ губамъ въ знакъ молчанія и поспѣшно отвернулся отъ нея, чтобы поздороваться съ графомъ Эрбахомъ, который вышелъ къ нему навстрѣчу.

Гедвига была такъ озадачена, что не знала, дѣйствительность это, или сонъ. Императоръ хочетъ о чемъ-то тайно говорить съ ней. Неужели случится то, о чемъ ей столько разъ намекалъ Ротганъ, хотя неясно и полусловами? Неужели она — новая Есѳирь, обратившая на себя вниманіе властелина? Смущенная вышла она изъ дому, мечтая о блестящей будущности, ожидавшей ее, и шла своей ровной увѣренной походкой по уединенной улицѣ, между тѣмъ какъ сумерки все болѣе и болѣе сгущались надъ городомъ.

— На этотъ разъ я приношу вамъ вѣсть о мирѣ, сказалъ Іосифъ, входя въ гостиную. — Часъ тому назадъ, Кауницъ послалъ курьера въ Теченъ. Получены хорошія извѣстія изъ Парижа. Нѣкто Рошфоръ, отъ котораго князь Кауницъ въ полномъ восторгѣ, лично передалъ ему письмо отъ графа Верженнъ.

— Неужели? воскликнулъ Эрбахъ съ удивленіемъ.

— Вамъ не должно это казаться страннымъ, мой дорогой графъ; министры только на половину исполняютъ приказанія своихъ государей и большею частью дѣлаютъ то, что имъ вздумается. Но во всякомъ случаѣ договоры будутъ подписаны и императрица можетъ спокойно праздновать день своего рожденія. Я надѣялся на другой исходъ войны, но судьбѣ не угодно было исполнить мое завѣтное желаніе.

— Вашъ великій соперникъ Фридрихъ имѣетъ надъ вами то преимущество, что подвластные ему народы уже успѣли сплотиться въ одну массу. Это придаетъ имъ силу. У насъ же населеніе раздѣлено на множество племенъ — у каждаго свой языкъ, особые законы и нравы; вся Австрія скроена изъ отдѣльныхъ лоскутковъ.

— Вы совершенно правы, графъ, и тѣмъ труднѣе будетъ мнѣ достигнуть государственнаго единства и учредить центральную власть. Хватитъ ли на это человѣческой жизни? Лучшіе годы и силы будутъ потрачены на безплодныя попытки. Можетъ ли кого удовлетворять кажущееся могущество, когда даже нѣтъ никакой надежды на исполненіе самыхъ завѣтныхъ желаній.

— Если вашему величеству удастся положить начало новому государственному устройству, то дальнѣйшее развитіе его слѣдуетъ предоставить будущности. Долгій миръ заживитъ много внутреннихъ язвъ; откроются новые источники народнаго благосостоянія. Уничтоженіе сословныхъ привиллегій, равенство всѣхъ передъ закономъ и всякія другія реформы, сообразныя духу времени, будутъ съ восторгомъ приняты вашими подданными. Трудъ и торговля освободятся отъ вѣковыхъ оковъ; безплодныя пространства мало-по-малу превратятся въ хлѣбныя поля; богатства всего міра будутъ стекаться на наши рынки…

— Если мы достигнемъ десятой доли того, что вы предсказываете намъ, мой милый графъ, замѣтилъ съ улыбкою Іосифъ, — то намъ нечего завидовать древнимъ людямъ, которыя были свидѣтелями чудесъ, совершавшихся въ ихъ время на землѣ и на небѣ. Но пока ничто не даетъ права надѣяться на блестящую будущность, которую вы рисуете намъ. Однако, обратимся къ дѣйствительной жизни. Я хочу устроить въ вашемъ сосѣдствѣ фабрику и выписать рабочихъ изъ Пруссіи, чтобы воспользоваться ихъ искусствомъ. Я уже давно мечтаю о томъ, чтобы ввести у насъ шелковое производство.

— Мнѣ кажется, что нашъ Фрицъ Бухгольцъ могъ бы быть полезенъ вашему величеству въ этомъ дѣлѣ.

— Я самъ убѣжденъ въ этомъ. Онъ умный малый и произвелъ, на меня самое пріятное впечатлѣніе. Я пригласилъ его пріѣхать сюда; если нельзя будетъ уговорить его поселиться у насъ, то онъ во всякомъ случаѣ можетъ дать хорошій совѣтъ. Къ тому же, я надѣюсь, что съ его помощью мнѣ удастся вознаградить вашу служанку за ея самоотверженіе. Кстати, что подѣлываетъ графиня Корона? Мнѣ но удалось видѣть ее послѣ моего возвращенія.

Графъ Эрбахъ разсказалъ въ короткихъ словахъ исторію съ портретомъ и выразилъ досаду на неумѣстное вмѣшательство Рошфора.

Іосифъ, который никогда не чувствовалъ расположенія къ Арембергу, нашелъ совершенно естественнымъ, что Корона порвала всѣ сношенія съ нимъ, узнавъ объ его возмутительномъ поступкѣ съ сестрой Бланшара.

— Тѣмъ не менѣе, добавилъ онъ улыбаясь, — я убѣжденъ, чта императрица воспользуется удобнымъ случаемъ, чтобы прочитать наставленіе молодой графинѣ и напомнить ей при этомъ объ ея прежнихъ прегрѣшеніяхъ, послѣ чего послѣдуетъ трогательная сцена милостиваго прощенія. Меня лично гораздо болѣе занимаетъ самъ Рошфоръ. Кауницъ съ большой похвалой отзывается объ его дипломатическихъ способностяхъ и находитъ, что у него замѣчательно вѣрный взглядъ на взаимное положеніе европейскихъ государствъ, между тѣмъ, какъ, по вашимъ словамъ, онъ оказывается искателемъ приключеній и шарлатаномъ.

— Я убѣжденъ, что онъ играетъ роль ясновидящаго изъ тщеславія и хитрости. Впрочемъ, вы уже встрѣтились съ нимъ однажды.

— Этого быть не можетъ. Трудно забыть подобнаго человѣка!

— Помните ли вы господина, который своимъ неожиданнымъ появленіемъ помѣшалъ нашему разговору въ саду Тріанона? Это былъ виконтъ Рошфоръ.

— Какъ бы я хотѣлъ увидѣть его вблизи. Нельзя ли устроить такимъ образомъ, чтобы я могъ гдѣ нибудь встрѣтиться съ нимъ?

— Передъ приходомъ вашего величества, я собирался идти въ одинъ домъ, гдѣ надѣюсь увидѣть его.

— Возмите меня съ собою…

— Я не знаю, удобно ли это будетъ, сказалъ нерѣшительно Эрбахъ.

— Если дѣло идетъ о моемъ императорскомъ достоинствѣ, то позвольте мнѣ самому заботиться объ этомъ, возразилъ Іосифъ съ видимымъ неудовольствіемъ.

— Рошфоръ будетъ сегодня вечеромъ у старой гадальщицы Урсулы, которая живетъ за городомъ близъ Гумпендорфа; я случайно узналъ, что онъ назначилъ тамъ свиданіе графу Арембергу. Мнѣ необходимо видѣть виконта, и такъ какъ онъ ушелъ съ утра изъ гостинницы и съ тѣхъ поръ не возвращался, то я хотѣлъ идти къ гадальщицѣ. Не знаю, угодно ли будетъ вашему величеству отправиться къ женщинѣ, которая пользуется дурной репутаціей!..

— Развѣ Саулъ не сдѣлалъ визита аэндорской колдуньѣ? Почему мнѣ не послѣдовать его примѣру?

Графъ Эрбахъ, видя настойчивое желаніе Іосифа, не рѣшился противорѣчить ему, хотя чувствовалъ въ душѣ сильное безпокойство. Онъ не считалъ себя вправѣ сообщать его величеству своихъ подозрѣній относительно Рошфора, которыя были главнымъ мотивомъ, побуждавшимъ его идти къ старой Урсулѣ, такъ какъ онъ долженъ былъ заранѣе обвинять человѣка въ преднамѣренномъ убійствѣ, не имѣя на то достаточныхъ данныхъ.

Но замъ, гдѣ графу Эрбаху представлялась трагедія и пролитіе крови, Іосифъ видѣлъ только веселое препровожденіе времени. Извѣстіе о близкомъ заключеніи мира и надежда на благополучное окончаніе неудачной войны привели его въ хорошее настроеніе духа.

Когда Рената вошла въ гостиную онъ тотчасъ же сообщилъ ей о своемъ намѣреніи отправиться съ ея мужемъ къ гадальщицѣ. Онъ не находилъ въ этомъ ничего страннаго, и удивился, когда графиня стала отговаривать его.

— Я надѣялся, что по крайней мѣрѣ вы, графиня, будете на моей сторонѣ! замѣтилъ онъ съ улыбкой. — Но вы, кажется, также заразились его предразсудками. Неужели коронованныя особы представляютъ собою какія-то особыя существа, и всякій естественный порывъ съ ихъ стороны встрѣчаетъ неодобреніе? Я признаю, что отъ меня, какъ императора, могутъ требовать соблюденія чувства собственнаго достоинства, извѣстной сдержанности и умѣренности въ словахъ и поступкахъ; но вѣдь бываютъ же минуты, когда я складываю скипетръ и становлюсь простымъ смертнымъ. Если монархъ долженъ прервать всѣ человѣческія отношенія, то можетъ ли быть что ужаснѣе его положенія. Я чувствую себя счастливымъ, смѣшиваясь съ толпой, и быть можетъ послѣ моей смерти бѣдняки скажутъ обо мнѣ: „онъ не чуждался насъ“.

— Не думайте, чтобы я не признавала законность подобныхъ стремленій, сказала Рената. — Но коронованныя особы и женщины не должны ставить себя въ такія условія, гдѣ ихъ лучшія чувства могутъ быть оскорблены и истолкованы въ обратномъ смыслѣ, потому что это большею частью ведетъ къ другой крайности и заставляетъ ихъ относиться подозрительно къ людямъ, которые искренно преданы имъ.

— До сихъ поръ мнѣ не приходилось раскаиваться въ тѣхъ минутахъ, когда я жилъ жизнью обыкновенныхъ людей. Я никогда не забуду то счастливое время, которое я провелъ въ Венеціи во время карнавала.

— Ваше величество… проговорила со смущеніемъ Рената.

— Никто изъ насъ не долженъ стыдиться того времени, ни жалѣть о немъ, потому что оно способствовало нашему сближенію, а горе, которое оно причинило намъ, прошло безслѣдно… Эта исторія могла бы служить хорошимъ сюжетомъ для оперы Метастазіо, если бы онъ, какъ всѣ поэты, не увлекался миѳологическими героями. Одинъ господинъ во время путешествія встрѣчаетъ женщину, которая своей идеальной красотой живо напоминаетъ ему предметъ его первой юношеской любви, похищенный преждевременной смертью. Онъ всюду слѣдуетъ за этой женщиной и наконецъ знакомится съ нею, считая ее за дѣвушку, а ея супруга, благодаря его холодности и недовольной физіономіи, онъ принимаетъ за. отвергнутаго поклонника. Это недоразумѣніе, вѣроятно, объяснилось бы въ самомъ непродолжительномъ времени, если бы путешествующій господинъ не долженъ былъ соблюдать строжайшаго инкогнито. Наступаетъ время отъѣзда; въ его распоряженіи одна только ночь, чудная венеціанская ночь, полная нѣги и безумнаго веселья… Вы вправѣ осудить этого господина, графиня, потому что тогда ему и въ голову не приходило, что онъ потомокъ Карла Великаго… Онъ садится въ гондолу и ѣдетъ къ палаццо обожаемой имъ красавицы. Выспросите: съ какой цѣлью? Но этотъ господинъ и самъ не отдавалъ себѣ яснаго отчета въ своемъ поступкѣ и слѣдовалъ только влеченію своего сердца… Когда онъ вошелъ на первыя ступени мраморной лѣстницы, то увидѣлъ передъ собой господина въ плащѣ, который, при встрѣчѣ съ нимъ, схватился за рукоятку своей шпаги…

— Простите… забудьте объ этомъ, ваше величество! — сказалъ графъ Эрбахъ взволнованнымъ голосомъ, цѣлуя руку Іосифа.

— Вы всегда являетесь не кстати, графъ, благодаря своей горячности! возразилъ улыбаясь Іосифъ; — тогда вы помѣшали романическому приключенію, теперь мѣшаете кончить мой разсказъ… Когда я увидѣлъ его стоящимъ на-готовѣ, у меня тотчасъ же мелькнула мысль, что передо мной ревнивый мужъ. Не желая показаться трусомъ, я вынулъ на половину шпагу изъ ноженъ, но вслѣдъ затѣмъ, отвѣсивъ вѣжливый поклонъ моему противнику, сѣлъ въ гондолу и поплылъ въ обратный путь подъ звуки серенады, устроенной какимъ-то счастливымъ любовникомъ дамѣ своего сердца… Дайте мнѣ вашу руку, Эрбахъ. Все это перешло въ область воспоминаній и не должно болѣе волновать насъ. Теперь мы можемъ отправиться къ старой колдуньѣ. Я больше не боюсь ея картъ…

Они вышли изъ дому. Графъ Эрбахъ изъ предосторожности надѣлъ на себя шпагу; слуга императора слѣдовалъ за ними на нѣкоторомъ разстояніи.

На башнѣ приходской церкви Гумпендорфа пробило восемь часовъ, когда они увидѣли издали старинный домъ съ рѣшетчатыми окнами, въ которомъ жила гадальщица.

ГЛАВА V.

Часъ тому назадъ Гедвига проходила той-же дорогой, свернувъ съ улицы, ведущей въ городъ. Надежды, наполнявшія ея сердце, не удовлетворяли ее; она искала подтвержденія имъ у невидимыхъ силъ и обратилась въ гадальщицѣ. Чудо, которое предсказывалъ ей патеръ въ видѣ неясныхъ намековъ, возвѣщено ей было и картами. Урсула постоянно пророчила ей хорошаго жениха и большое счастье.

Гедвига совершенно случайно познакомилась съ гадальщицей, которая, проходя однажды мимо дома графа Эрбаха, упала около садовой стѣны и не въ состояніи была подняться на ноги. Гедвига въ это время поливала цвѣты и, услыхавъ ея стоны, поспѣшила на помощь и проводила ее домой. Съ этого момента старуха, изъ чувства ли благодарности, или въ надеждѣ извлечь выгоду изъ своего знакомства съ молодой дѣвушкой, выказывала ей особенное покровительство и даже до извѣстной степени посвятила ее въ тайны своего искусства. Урсула, какъ большинство подобныхъ ей людей, принялась за свое ремесло съ цѣлью наживы, не придавая ему никакого значенія; но мало-по-малу, обманывая другихъ, сама начала вѣрить картамъ.

Предсказанія старухи съ перваго же раза произвели неотразимое впечатлѣніе на сердце Гедвиги, такъ какъ они были также неясны, какъ ея собственныя желанія. Она скрыла отъ домашнихъ это знакомство и сообщила о немъ только патеру Ротгану, который сперва возсталъ противъ такого безбожнаго препровожденія времени, но скоро совсѣмъ пересталъ упоминать объ этомъ, убѣдившись, что карты еще болѣе утвердили Гедвигу въ ея безумныхъ надеждахъ.

Сердце Гедвиги безпокойно билось, когда она проскользнула въ домъ гадальщицы черезъ полуоткрытую дверь и вошла въ длинныя сѣни, освѣщенныя сверху небольшимъ ночникомъ, по обѣимъ сторонамъ котораго красовались чучела крокодиловъ, купленныя Урсулой у продавца рѣдкостей Въ глубинѣ сѣней виднѣлась темная, крутая лѣстница съ высокими ступенями, ведущая въ верхній этажъ, гдѣ жила старая гадальщица, которая, благодаря своему уму и знанію людей, сумѣла внушить къ себѣ общую боязнь. Народъ былъ убѣжденъ, что она имѣетъ сообщенія съ духами; какъ знатные, такъ и простые люди прибѣгали къ ея искусству, въ надеждѣ узнать будущее. Доступъ къ ней былъ не легокъ. У нижнихъ ступеней лѣстницы, на деревянной скамейкѣ, неизмѣнно сидѣлъ угрюмый сторожъ и вязалъ нескончаемый чулокъ изъ черной шерсти. Онъ казался сгорбленымъ и хилымъ; но никто изъ входившихъ на лѣстницу не могъ избѣгнуть злобнаго взгляда его рысьихъ глазъ; онъ зорко слѣдилъ за каждымъ, кто проходилъ мимо него. Но скоро обычные посѣтители Урсулы съ удивленіемъ замѣтили, что тотъ, котораго они принимали за слѣпаго старика, оказался широкоплечимъ парнемъ съ грубымъ лицомъ, покрытымъ морщинами, но все еще довольно молодымъ. Возрастъ его трудно было опредѣлить въ точности, потому что шляпа съ широкими полями закрывала ему лобъ. Никому также не удавалось завести съ нимъ сколько нибудь продолжительный разговоръ. Многіе считали его нѣмымъ, другіе предполагали, что онъ моравскій пастухъ и знаетъ только нѣсколько нѣмецкихъ словъ.

— Дома ли г-жа Урсула? спрашивали посѣтители, подходя къ лѣстницѣ. Сторожъ при этомъ вопросѣ протягивалъ руку и, получивъ деньги, указывалъ на лѣстницу болѣе или менѣе любезно, смотря но щедрости посѣтителя.

Гедвига молча прошла мимо сторожа; она такъ спѣшила, что даже не поклонилась ему, только платье ея слегка коснулось его колѣнъ. Онъ сидѣлъ сгорбившись; длинныя спицы двигались въ его рукахъ съ лихорадочной быстротой. Когда Гедвига скрылась изъ виду, онъ бросилъ свою работу и съ тяжелымъ вздохомъ поднялся на ноги.

Это былъ Зденко.

Смерть Мракотина лишила его единственнаго человѣка, который, по его мнѣнію, могъ поддержатъ его. Онъ почувствовалъ тотъ ужасъ, о которомъ такъ часто говорилъ ему священникъ. За нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, онъ не задумываясь поджегъ галлерею и способенъ былъ совершить убійство, чтобы избавиться отъ ненавистнаго соперника, но теперь ноги и руки отказывались служить ему. Съ трудомъ дотащился онъ до своего дома и легъ около желѣзнаго сундука, который достался ему послѣ смерти отца. Но безпокойство подняло его съ утренней зарей. Слишкомъ много людей видѣли его въ галлереѣ; онъ былъ главнымъ зачинщикомъ драки; на него падало подозрѣніе въ поджогѣ; если онъ попадетъ въ руки правосудія, то ему не избѣгнуть висѣлицы. Онъ убѣдился, что священникъ правъ и что его единственное спасеніе въ бѣгствѣ.

Былъ седьмой часъ утра; густой туманъ покрывалъ землю, когда Зденко ворвался въ домъ священника и, не обращая никакого вниманія на отчаянные крики Людмилы, пробѣжалъ въ спальню Гаслика, который, услыхавъ шумъ и не помня себя отъ испуга, сидѣлъ на постели съ вытаращенными глазами.

— Я ухожу; вы знаете причину, сказалъ Зденко хриплымъ голосомъ, наклоняясь къ уху священника. — Позаботьтесь о моемъ домѣ.

Зденко исчезъ послѣ этихъ словъ. Священникъ легъ опять въ постель и закрылъ голову одѣяломъ.

Слуги увѣряли, что они видѣли Зденко на погребеніи Мракотина, могила котораго была вырыта, по приказанію графа, около садовой стѣны; но съ тѣхъ поръ Зденко пропалъ безслѣдно. Всѣ были убѣждены, что онъ скрылся изъ боязни заслуженнаго наказанія. Наступившая вслѣдъ затѣмъ война поглотила вниманіе какъ высшихъ сословій, такъ и простаго народа. Никто не жалѣлъ объ исчезновеніи Зденко. „Если онъ умеръ, — говорили сосѣди, — туда ему и дорога!' Однимъ негодяемъ стало меньше на бѣломъ свѣтѣ“. Священникъ радовался отъ души, что отвязался отъ „этого адскаго отродъя“, какъ онъ называлъ Зденко, такъ какъ теперь ничто не нарушало его душевнаго спокойствія. Въ порывѣ благодарности онъ даже поставилъ двѣ толстыхъ свѣчи св. Непомуку, и всякій разъ, проходя мимо его статуи, бросалъ на нее умиленный взглядъ.

Между тѣмъ тотъ, чья смерть была такъ желательна для всѣхъ, спокойно проживалъ въ Вѣнѣ. Сначала Зденко намѣревался идти въ Саксонію; но его удержала боязнь встрѣчи съ графскими рабочими, которые могли узнать его и убить за участіе въ дракѣ во время праздника. Въ виду этого онъ рѣшилъ отправиться въ Моравію, такъ какъ слышалъ отъ Мракотина, что тамъ живетъ много братьевъ и сестеръ новаго Іерусалима, и надѣялся найти у нихъ убѣжище и покровительство. Онъ зналъ условные знаки, но которымъ приверженцы пророка узнавали другъ друга, и смѣло явился къ нимъ. Они ласково встрѣтили его и помогли пробраться въ Вѣну, снабдивъ рекомендательнымъ письмомъ къ старому сторожу Урсулы, бывшему моравскому пастуху, который пользовался большимъ уваженіемъ въ общинѣ. Старикъ былъ болѣнъ, когда Зденко пришелъ къ нему; Урсула ничего не имѣла противъ того чтобы онъ временно замѣнилъ больнаго. Зденко скоро заслужилъ милость гадальщицы своей аккуратностью и молчаливымъ характеромъ; его геркулесовская сила казалась ей надежной охраной отъ воровъ или какого нибудь случайнаго нападенія. Старикъ съ этихъ поръ долженъ былъ исполнять работы въ домѣ и въ саду, между тѣмъ какъ должность сторожа окончательно осталась за Зденко.

Онъ наслаждался сознаніемъ безопасности послѣ всѣхъ испытанныхъ имъ волненій. Съ одной стороны его охранялъ страхъ, который народъ чувствовалъ къ его госпожѣ, съ другой — блюстители порядка, благодаря милости, которой пользовалась Урсула у господъ, смотрѣли сквозь пальцы на то, что дѣлалось въ ея домѣ. Однако, несмотря на эту благодѣтельную перемѣну въ его жизни, Зденко оставался такимъ же мрачнымъ и необщительнымъ, какъ и прежде. Со старымъ моравскимъ пастухомъ бесѣдовалъ онъ о Мракотинѣ и концѣ міра, когда церкви и замки будутъ уничтожены огнемъ, который сойдетъ съ неба, а бѣдняки займутъ мѣсто богатыхъ. Своеобразная дѣятельность Урсулы, ея странныя рѣчи, тайныя посѣщенія знати, видъ людей, которые осторожно прокрадывались мимо него, ихъ таинственный шепотъ, — все это наполняло душу Зденко радостнымъ трепетомъ. Теперь онъ могъ безнаказанно предаваться своей склонности къ праздной и созерцательной жизни. Даже привидѣнія, пугавшія его въ Таннбургѣ, добродушнѣе относились къ нему, нежели въ лѣсу и на кладбищѣ при ночномъ вѣтрѣ. Когда онъ поднималъ глаза отъ своего чулка (занятія, перенятаго имъ у стараго пастуха) и смотрѣлъ въ темный уголъ сѣней, то ему представлялся Рехбергеръ, танцующій съ его отцомъ подъ звуки какой-то необыкновенной музыки, или онъ видѣлъ бѣлую фигуру Гедвиги подъ руку съ сѣдымъ Мракотиномъ. — Духи больше не сердятся на тебя, — говорилъ онъ самому себѣ. — Они такъ долго преслѣдовали тебя, что рѣшили, наконецъ, оставить тебя въ покоѣ!

Благодаря этой пріятной увѣренности, у него бывали минуту, когда жизнь у старой Урсулы казалась ему предвкушеніемъ блаженства, ожидавшаго его въ новомъ Іерусалимѣ, тѣмъ болѣе, что ничто не принуждало его къ работѣ и онъ богатѣлъ съ каждымъ днемъ вслѣдствіе щедрости посѣтителей.

Но къ его несчастію, Гедвига вошла однажды въ домъ вмѣстѣ съ Урсулой. Онъ спрятался въ самый темный уголъ, когда увидѣлъ ее, но съ этой минуты исчезло;обманчивое спокойствіе и прежняя страсть проснулась въ его сердцѣ. Вмѣстѣ съ тѣмъ мерещившіяся ему тѣни приняли опять угрожающій видъ, скалили зубы и указывали на него пальцами. Съ каждымъ днемъ росло въ немъ желаніе овладѣть Гедвигой и побуждало его къ самымъ безумнымъ рѣшеніямъ. Она не удостоила его ни однимъ взглядомъ, а онъ, съ своей стороны, не посмѣлъ заявить ей о своемъ присутствіи. Онъ съеживался какъ улитка въ раковинѣ, когда слышалъ приближеніе ея легкихъ шаговъ, изъ боязни, что она упрекнетъ его въ убійствѣ ея отца.

Сегодня въ домѣ Урсылы должно было произойти нѣчто необыкновенное.

Старуха позвала его къ себѣ и, называя по обыкновенію именемъ своего прежняго привратника, сказала:

— Будь на сторожѣ, Михалъ! Сегодня твои глаза и уши должны слышать и видѣть все, что будетъ дѣлаться вокругъ тебя. Сначала придетъ молодая дѣвушка, а послѣ того двое или трое господъ. Когда они войдутъ на лѣстницу, ты запрешь двери и больше никого не впустишь сюда, кто бы ни стучался. Затѣмъ ты пойдешь черезъ садъ въ воротамъ и спроситъ кучера, который будетъ стоять тамъ, куда онъ нанятъ? Все это ты устроишь умно и осторожно…

— Что это значитъ? подумалъ съ безпокойствомъ Зденко. — Не хотятъ ли они увезти Гедвигу? Не занимается ли Урсула, помимо гаданія, сводничествомъ, и онъ долженъ помогать этому, между тѣмъ какъ ради Гедвиги онъ готовъ пожертвовать собственною жизнью!

Появленіе молодой дѣвушки прервало его размышленія. Онъ хотѣлъ подойти къ ней и предупредить ее объ опасности, но не могъ сдвинуться съ мѣста.

Гедвига поднялась на лѣстницу; каждая минута казалась безконечною несчастному Зденко. Онъ вздыхалъ, охалъ, но ни на что не рѣшался, хотя ярость его все болѣе и болѣе увеличивалась. — Сотру съ лица земли все, что встанетъ между мной и Гедвигой! Если мнѣ не суждено обладать ею, то не уступлю ее никому другому! бормоталъ онъ сквозь зубы.

Прошло около часа съ тѣхъ поръ, какъ Гедвига поднялась на лѣстницу къ старухѣ. — Можетъ быть кавалеры вовсе не придутъ, подумалъ Зденко.

Въ эту минуту дверь отворилась настежъ и вошли двое господъ.

— Тутъ такъ темно, какъ будто входишь въ царство тѣней! воскликнулъ одинъ изъ нихъ съ громкимъ смѣхомъ. — Эй, Харонъ, гдѣ ты? посвѣти намъ!

Зденко обомлѣлъ отъ ужаса. При мерцающемъ свѣтѣ ночника онъ узналъ въ одномъ изъ господъ графа Эрбаха. Онъ всего менѣе ожидалъ встрѣтить его здѣсь. — Не пришелъ ли графъ, чтобы застать врасплохъ женщинъ и увести Гедвигу? Нужно предупредить ихъ!

Съ этой мыслью Зденко бросился на другой конецъ сѣней съ громкимъ крикомъ, который раздался по всему дому.

Графъ Эрбахъ остановился въ недоумѣніи.

— Пойдемте! торопилъ его Іосифъ. — Мы не должны удивляться, что бѣсноватый стережетъ входъ у колдуньи. Вотъ лѣстница; это вѣроятно путь къ Пнеіи.

Онъ бросилъ на полъ золотую монету и пошелъ впередъ, распахнувъ плащъ, чтобы взяться за шпагу въ случаѣ надобности» Эрбахъ слѣдовалъ за нимъ.

Когда они скрылись изъ виду, Зденко, стоя въ углу, прислушивался нѣкоторое время; но наверху все было тихо. — Неужели етаруха рада видѣть ихъ? спрашивалъ онъ себя съ удивленіемъ. — Но куда дѣвалась Гедвига?

Тутъ онъ увидѣлъ золотой, лежавшій на полу. Жадность пересилила въ немъ всѣ другія соображенія. Онъ прокрался къ своему обычному мѣсту и, поднявъ монету, сталъ внимательно разглядывать ее.

Неожиданный шумъ въ дверяхъ отвлекъ его отъ этого пріятнаго занятія. Опять вошли двое мужчинъ и послышался стукъ подъѣхавшей кареты.

— Горе ему! Это вѣроятно тѣ, которыхъ ждала Урсула, а онъ уже встрѣтилъ двухъ другихъ. Теперь старуха прогонитъ его со стыдомъ за недогадливость и еще наколдуетъ ему всякихъ бѣдъ. Онъ долженъ будетъ опять блуждать по свѣту, не находя нигдѣ покоя…

Едва успѣлъ онъ спрятать въ карманъ свой золотой, какъ одинъ изъ господъ подошелъ къ нему.

Это былъ графъ Прокопъ.

— Мимо тебя прошли двое господъ? спросилъ онъ шепотомъ. — Не отрекайся, мы видѣли ихъ на улицѣ. Ты знаешь ихъ!..

— Да, знаю, отвѣтилъ нерѣшительно Зденко. — Одинъ изъ нихъ графъ Эрбахъ.

— Чортъ бы его побралъ! пробормоталъ Прокопъ. — А другой кто?

— Я вижу его въ первый разъ, возразилъ Зденко, дрожа всѣмъ тѣломъ. Онъ боялся попасть въ ловушку и въ то же время не рѣшался солгать, чтобы не навлечь на себя гнѣвъ господъ.

Графъ Турмъ подошелъ къ своему спутнику, стоявшему у стѣны, и сообщилъ ему свѣдѣнія, собранныя у привратника.

— Я такъ и думалъ! воскликнулъ Арембергъ. — Онъ вѣроятно пришелъ сюда съ Рошфоромъ. Можетъ быть у нихъ здѣсь масонское сборище. Императрица не любитъ этихъ вещей. Уйдемъ скорѣе отсюда. Впрочемъ подожди немного. Я долженъ сказать нѣсколько словъ этому человѣку.

Въ головѣ Аремберга составился планъ. — Сама судьба сводитъ его съ графомъ Эрбахомъ! онъ не долженъ упустить такой удобный случай* для мести. Вѣроятно не трудно будетъ подкупить этого деревенскаго парня, чтобы онъ свелъ его за уголъ дома, откуда они могутъ вдвоемъ напасть на графа и убить его… или не дать ли ему кошелекъ съ деньгами и кинжалъ, чтобы онъ однимъ ударомъ избавилъ его отъ ненавистнаго человѣка?..

Увлеченный этой мыслью и не слушая Прокопа, убѣждавшаго его скорѣе отправиться домой, онъ подошелъ къ Зденко, который при этомъ робко попятился къ стѣнѣ, изъ боязни новыхъ распросовъ.

— Да выслушай же меня! воскликнулъ нетерпѣливо Арембергъ. — Ты можешь заработать деньги. Чего ты таращишь на меня глаза?

Запальчивость молодаго господина и его иностранный выговоръ окончательно смутили Зденко, который погрузился въ упорное молчаніе, токъ что всѣ старанія Аремберга вызвать его на разговоръ оказались напрасными.

Графъ Турмъ выходилъ изъ себя отъ нетерпѣнія и въ третій разъ крикнулъ своему пріятелю: Ne perdez pas votre temps, laissez cette bête!

Въ эту минуту неожиданно отворилась дверь, выходившая на дворъ, и въ сѣняхъ появилась молодая дѣвушка. Увидя господъ, она на минуту остановилась въ нерѣшительности, но вслѣдъ затѣмъ бросилась бѣгомъ въ выходной двери.

Прокопъ загородилъ ей дорогу.

— Подымите головку, моя красавица. Чего вы боитесь? Дайте намъ взглянуть на себя.

— Ахъ, оставьте меня, графъ Турмъ, сказала она умоляющимъ голосомъ. — Я не хочу больше оставаться здѣсь!

— Ты вѣрно убѣжала отъ своего господина! Я не считалъ его способнымъ гоняться за дѣвушками. Дай мнѣ тою руку. Я всегда готовъ защищать невинность.

Съ этими словами онъ взялъ руку Гедвиги и вывелъ ее изъ сѣней на улицу.

Зденко молча наблюдалъ за этой сценой, но когда Гедвига скрылась изъ его глазъ, онъ машинально схватилъ топоръ, лежавшій въ углу, и бросился за нею.

Прокопъ въ это время отворилъ дверцы кареты и почти насильи" посадилъ въ нее молодую дѣвушку, которая дрожала всѣмъ тѣломъ и казалась въ полусознательномъ состояніи.

— Прочь! крикнулъ Зденко, подступая къ Прокопу, который готовился сѣсть въ карету.

Этотъ невольно остановился, увидя надъ собой топоръ, и машинально захлопнулъ дверцы. Кучеръ погналъ лошадей.

— Что это значитъ? крикнулъ Прокопъ, приходя въ себя. Онъ хотѣлъ броситься на дерзкаго крестьянина и наказать за неумѣстное вмѣшательство. Но Зденко ускользнулъ отъ него и съ дикимъ воплемъ бѣжалъ за каретой, которая быстро спускалась съ холма; онъ зналъ, что на поворотѣ дороги наброшены камни и лошади пойдутъ шагомъ, такъ что ему не трудно будетъ догнать ихъ.

Графъ Турмъ стоялъ въ нерѣшимости передъ мрачнымъ домомъ гадальщицы, который казался ему какимъ-то зловѣщимъ.

— Что ты скажешь на это, братъ? Однако ловко провели они тебя! поддразнивалъ Арембергъ, который также вышелъ на улицу. — Надѣюсь, ты теперь убѣдился, что графъ Эрбахъ играетъ главную роль въ этой комедіи, а Рошфоръ не болѣе какъ подставное лицо. Пойдемъ наверхъ къ колдуньѣ и потребуемъ отъ него удовлетворенія. У насъ съ нимъ давнишніе счеты…

Прокопъ неохотно послѣдовалъ за своимъ пріятелемъ. Онъ мысленно бранилъ себя за то, что выпустилъ изъ рукъ Гедвигу и попалъ въ такое глупое положеніе.

Комната, въ которой гадальщица принимала своихъ посѣтителей, была обращена окнами въ садъ, такъ какъ ея ремесло требовало тайны и она должна была обезпечить себя отъ постороннихъ глазъ.

Сегодня она особенно старалась задержать Гедвигу подъ разными предлогами, и нѣсколько разъ вновь раскладывала карты, увѣряя ее, что онѣ недостаточно ясно предсказываютъ будущее. Услыхавъ внизу крикъ Зденко, она посовѣтовала молодой дѣвушкѣ спрятаться въ сосѣднюю комнату, гдѣ былъ ходъ на черную лѣстницу. — Если это незнакомые люди, то ты можешь сойти на дворъ и черезъ сѣни выбраться на улицу, добавила старуха, которая не потеряла присутствія духа. Ея комната была отдѣлена отъ лѣстницы небольшой прихожей, гдѣ неотлучно находилась служанка — красивая, здоровая дѣвушка съ смѣлымъ вызывающимъ взглядомъ, главная обязанность, которой состояла въ томъ, чтобы затруднять входъ въ святилище. Она обыкновенно задерживала посѣтителей подъ разными предлогами, чтобы ея госпожа имѣла время приготовиться и скрыть то, чего не должны были видѣть простые смертные.

Но на этотъ разъ ей удалось занять разговоромъ одного Эрбаха, который, изъ боязни подвергнуть императора какой либо непріятности, сталъ подробно раскрашивать дѣвушку — нѣтъ ли кого у гадальщицы и не могутъ ли явиться къ ней неожиданные посѣтители?

Іосифъ не раздѣлялъ безпокойства своего спутника и со смѣхомъ замѣтилъ ему:

— У васъ, мой милый графъ, положительно всѣ задатки полицейскаго шпіона или ментора новѣйшаго Телемана. Вы такъ внимательно осматриваете эту прихожую, какъ будто надѣетесь сдѣлать необыкновенное открытіе.

Съ этими словами онъ поднялъ занавѣсъ и, отворивъ настежъ дверь, вошелъ къ гадальщицѣ.

— Добрый вечеръ, Пнеія! Ты вѣроятно не ожидала насъ, сказалъ онъ съ веселой улыбкой, но вслѣдъ затѣмъ нахмурилъ брови, такъ какъ увидѣлъ въ углу Гедвигу, которая не успѣла уйти въ другую комнату, и услыхавъ его голосъ, упала на колѣни. Хотя она низко наклонила голову, но ее выдали длинные бѣлокурые волосы.

— Какъ ты очутилась здѣсь? воскликнулъ Іосифъ недовольнымъ голосомъ. — Не думала-ли ты встрѣтить у этой колдуньи Фрица Бухгольца? Скромной дѣвушкѣ не слѣдовало бы являться въ подобныя мѣста.

Гедвига поспѣшно поднялась съ колѣнъ и исчезла за дверью.

— Все благополучно! сказалъ графъ Эрбахъ входя въ комнату.

— Жаль, что вы не пришли минутой раньше, возразилъ Іосифъ, указывая на старинные столовые часы, на которыхъ только что пробило половина девятаго.

— «Grata superveniet quae non sperabitur hora», сказалъ онъ, подходя ближе и читая надпись на циферблатѣ. — Я желалъ бы знать, Пнеія, въ какомъ магазинѣ рѣдкостей купила ты эту драгоцѣнную вещь?

Урсула сидѣла неподвижно на своемъ креслѣ, обтянутомъ пестрой матеріей съ большими цвѣтами. Она не могла опомниться отъ удивленія при видѣ свободнаго обращенія двухъ господъ, которые чувствовали себя какъ дома въ ея святилищѣ. — Кто этотъ гордый человѣкъ? спрашивала она себя, напрасно стараясь разглядѣть лицо Іосифа, такъ какъ онъ намѣренно или случайно оставался въ тѣни.

— Что вамъ нужно, господа, отъ бѣдной старой женщины? сказала она, дѣлая усиліе, чтобы казаться спокойной. — Вы, кажется, принимаете мой домъ за гостинницу!

Это была шестидесятилѣтняя старуха съ сѣдыми волосами и полнымъ скулистымъ лицомъ; на ней было сѣрое платье, бѣлый чепецъ съ красивыми складками и шелковый небольшой платокъ, приколотый къ груди. Какъ ея нарядъ, такъ и убранство комнаты, показывало довольство и нѣкоторый вкусъ. Все было опрятно и просто. На кругломъ столѣ, покрытомъ клеенчатой скатертью, стояла небольшая лампа съ зеленымъ абажуромъ. Около кресла, на которомъ она сидѣла, былъ поставленъ табуретъ.

— Ты ожидаешь гостей, Урсула, отвѣтилъ Іосифъ на ея вопросъ; — намъ нужно видѣть этихъ господъ. Ты можешь быть совершенно покойна; ничего особеннаго не случится. Они почему-то не являются, и чтобы не терять времени, ты предскажешь мнѣ судьбу по картамъ или по рукѣ.

Онъ снялъ перчатку и протянулъ ей правую руку. Гадальщица отодвинула лампу, но, взглянувъ на лицо Іосифа, отшатнулась отъ него въ испугѣ.

— Господи Іисусе Христе! воскликнула она — это…

Онъ положилъ руку на столъ. — Я желаю знать свою судьбу! сказалъ онъ повелительнымъ голосомъ.

Въ прихожей послышался шумъ. Вошли Прокопъ и Арембергъ.

— Тише, господа! здѣсь графъ Фалькенштейнъ! сказалъ Эрбахъ, отворяя дверь.

— Пустяки! возразилъ Прокопъ и вошелъ комнату съ Арембергомъ.

Увидя императора, они почтительно поклонились.

Наступило гробовое молчаніе.

— Чего ты ждешь, Урсула? сказалъ Іосифъ. — Предскажи мнѣ будущее.

У старухи выступили крупныя капли пота на лбу.

— Нѣтъ, не могу! сказала она дрожащимъ голосомъ. — Будущее мнѣ неизвѣстно… возмите вашу руку… сжальтесь надо мной!

— Попробуй! Я приказываю тебѣ! сказалъ Іосифъ. — Если ты не можешь ничего прочитать на моей рукѣ, то можешь погадать мнѣ на картахъ. — Онъ взялъ колоду, лежащую на столѣ, и добавилъ: — Научи меня, какъ раскладывать карты.

Старуха сдѣлала надъ собой усиліе, чтобы собраться съ духомъ, и отвѣтила: — Разложите карты въ видѣ креста; одну сюда наверхъ, затѣмъ по три въ два ряда; теперь семь въ рядъ, а остальныя восемнадцать въ шесть рядовъ…

Іосифъ медленно разложилъ карты, какъ ему подсказывала старуха.

Любопытство заставило присутствующихъ забыть уваженіе къ императору и свои личныя дѣла. Графъ Эрбахъ и его враги одновременно подошли къ столу, ожидая съ нетерпѣніемъ, что скажетъ старуха.

Урсула низко наклонилась къ картамъ. Лицо ея все болѣе и болѣе принимало испуганное выраженіе, придавшее ея наружности сходство съ тѣми отвратительными колдуньями, которыя рисуетъ народная фантазія.

— Нѣтъ, избавьте меня!… проговорила она со стономъ, закрывъ лицо рукой. — Сжальтесь!..

— Что за фиглярство! сказалъ съ досадой Іосифъ.

Въ передней послышались шаги, и вслѣдъ затѣмъ вошелъ Рошфоръ, напѣвая своимъ хриплымъ голосомъ какую-то арію.

— Добрый вечеръ, господа! сказалъ онъ снимая шляпу. — Вы видите, графъ Прокопъ, я не забылъ нашего rendez-vous!

— Значитъ, карты останутся неразгаданными! сказалъ Іосифъ. — Вѣроятно никто изъ васъ, господа, не возметъ на себя роль Пиѳіи.

— Почему же нѣтъ?.. Если графу Фалькенштейну угодно, то я къ его услугамъ. Позвольте взглянуть! сказалъ Рошфоръ.

Онъ подошелъ къ столу и наклонился надъ картами.

— Вы беретесь предсказать мою судьбу, милостивый государь? спросилъ съ удивленіемъ Іосифъ. — Карты разложены мною.

— Да, это настоящая королевская игра, сказалъ виконтъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Король червей въ головахъ; тузъ пикъ средняя карта послѣдняго ряда; направо червонная дама, на лѣво трефовая… Старуха не могла разобрать эти іероглифы! Это вполнѣ естественно… Аполлонъ, богъ солнца, подгоняетъ своего быстроногаго коня къ скорѣйшему бѣгу. Онъ совершаетъ блестящій, но кратковременный путь… Весь родъ человѣческій проливаетъ слезы у его могилы, а богиня славы украшаетъ ее вѣнцомъ безсмертія… Онъ разсѣялъ мракъ своимъ золотымъ мечемъ. Но опять сгущаются тучи на западѣ и тянутся по горизонту на востокъ. Слышны звуки барабановъ и трубъ… это венгерцы! Все замолкло. Медленнѣе движется колесница Аполлона; она исчезаетъ изъ глазъ… Но въ утѣшеніе народамъ онъ оставилъ на небѣ неизгладимый слѣдъ; далеко разлетѣлись огненныя искры. Non omnis morior — было его прощальнымъ словомъ…

Рошфоръ опустилъ голову въ глубокой задумчивости.

Всѣ молчали, ожидая, что скажетъ императоръ.

На лицѣ Іосифа не видно было ни малѣйшаго волненія, но онъ внимательно слѣдилъ за каждымъ словомъ и движеніемъ Рошфора.

— Все это пустословіе, но ему удалось ловко выпутаться изъ своего затруднительнаго положенія, сказалъ онъ на ухо графу Эрбаху; затѣмъ, обращался къ виконту, добавилъ вслухъ, съ легкимъ оттѣнкомъ ироніи: — Благодарю васъ, милостивый государь, за ваши предсказанія; но я не подозрѣвалъ, что карты говорятъ такимъ цвѣтистымъ языкомъ.

— Я внимательно слушалъ странную рѣчь этого господина, сказалъ Арембергъ высокомѣрнымъ тономъ, — и нахожу неслыханною дерзостью съ его стороны, что онъ позволилъ себѣ какія-то намеки на венгерское дворянство.

— Почему вы думаете, что вопросъ заключается только въ одномъ дворянствѣ? сухо замѣтилъ Іосифъ. — Вы забываете, что на свѣтѣ существуютъ еще бюргеры и крестьяне. Въ словахъ виконта не было ничего оскорбительнаго для кого либо изъ присутствующихъ. Вашъ гнѣвъ, графъ, былъ бы вполнѣ понятенъ, если бы онъ вздумалъ предостеречь меня противъ Львовскаго университета или бельгійской знати.

Арембергъ замолчалъ. Выговоръ императора за его неумѣстное замѣчаніе былъ вдвойнѣ непріятенъ ему въ присутствіи Эрбаха. Неужели часъ мести никогда не наступитъ для него!..

— Меня удивляетъ обидчивость «этого господина», сказалъ Рошфоръ, поднимаясь съ мѣста и бросивъ на Аремберга взглядъ, исполненный ненависти. — Я могъ бы напомнить ему одинъ эпизодъ изъ его прошлаго… Вотъ идетъ несчастная дѣвушка съ распущенными волосами и мертвенно-блѣднымъ лицомъ… Платье ея въ лохмотьяхъ; босыя ноги изрѣзаны каменьями… Разскажи свое горе, блѣдная тѣнь! ты скрыла его отъ насъ въ тихихъ водахъ пруда… О Боже!..

Рошфору сдѣлалось дурно. Урсула поспѣшила ему на помощь и стала растирать ему виски какой-то эссенціей. Онъ скоро опомнился; графъ Эрбахъ усадилъ его въ кресло старухи.

— Однако, мнѣ пора идти, замѣтилъ Іосифъ, бросивъ презрительный взглядъ на Аремберга. Затѣмъ, обращаясь къ гадальщицѣ, которая стояла передъ нимъ съ опущенной головой, онъ сказалъ внушительнымъ тономъ:

— Ты должна молчать о томъ, что ты видѣла и слышала сегодня. Совѣтую тебѣ бросить твое ремесло; оно доводитъ людей до безумія или преступленія. Я не желаю твоего знакомства съ той дѣвушкой, которую я встрѣтилъ здѣсь. Иначе тебѣ придется плохо! Помни мои слова!..

Графъ Эрбахъ и Прокопъ вызвались проводить императора, но онъ отказался, говоря, что на улицѣ его ждетъ слуга и что онъ чувствуетъ себя въ полной безопасности въ своемъ государствѣ.

— До свиданія, господа! сказалъ онъ выходя изъ комнаты.

Наступила минута томительнаго молчанія. Всѣ стояли у стола,

на которомъ лежали разложенныя карты. Рошфоръ также поднялся на ноги, опираясь на спинку кресла. Урсула сѣла у печки и бормотала молитву. Было ли это раскаяніе, или чувство благодарности Богу за свое чудесное спасеніе?

Арембергъ медленно подошелъ къ графу Эрбаху.

— Вы, вѣроятно, догадываетесь, какова должна быть развязка этой исторіи? спросилъ онъ.

— Вы хотите вызвать меня на дуэль?

— По моему глубокому убѣжденію, вы устроили эту глупую комедію, которой мы всѣ были свидѣтелями сегодня; кромѣ того, я обязанъ вамъ тѣмъ, что одинъ портретъ былъ переданъ извѣстной особѣ. Надѣюсь, вы не захотите сложить всю отвѣтственность на этого дурака? добавилъ Арембергъ, указывая на Рошфора.

— Разумѣется, нѣтъ!

— Значитъ, вы принимаете мой вызовъ?

— Я къ вашимъ услугамъ.

— Мы будемъ драться на шпагахъ. Будьте завтра въ восемь часовъ утра въ зоологическомъ саду у семи дубовъ, недалеко отъ фонтановъ…

— Я знаю это мѣсто. Эти господа, вѣроятно, не откажутся быть свидѣтелями.

— Вы можете разсчитывать на насъ, отвѣтили Прокопъ и Рошфоръ.

Затѣмъ обѣ стороны молча поклонились другъ другу.

Арембергъ взялъ Прокопа подъ руку и направился къ двери, но, входя въ прихожую, запутался въ портьерѣ и едва не упалъ.

— Дурной знакъ! сказалъ виконтъ, обращаясь къ графу. — Онъ долженъ умереть!

— Только бы не отъ моей шпаги! Избави меня Богъ отъ этого, сказалъ графъ Эрбахъ, взглянувъ на блѣдное лицо Рошфора, искаженное ненавистью. Мысль объ убійствѣ опять мелькнула въ его головѣ. — Арембергъ достаточно наказанъ, замѣтилъ графъ. — Если онъ впослѣдствіи будетъ счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, то все-таки не забудетъ тѣхъ тяжелыхъ минутъ, которыя онъ долженъ былъ пережить въ послѣднее время, особенно сегодня.

— Достаточно наказанъ! повторилъ Рошфоръ. — Не тѣмъ ли, что потерялъ богатую невѣсту и на минуту навлекъ на себя немилость императора? Замѣчательно, какъ вы, знатные люди, легко относитесь къ нравственности, если подобная кара кажется вамъ достаточной.

Слова виконта еще болѣе усилили подозрѣнія Эрбаха. Онъ рѣшилъ не упускать изъ виду Рошфора, по крайней мѣрѣ, на эту ночь.

— У меня къ вамъ просьба, виконтъ, сказалъ онъ. — Завтра вы будете сопровождать меня на прогулку къ семи дубамъ, поэтому я желалъ бы, чтобы вы ночевали въ моемъ домѣ. Тогда мы первые явимся на rendez-vous.

Рошфоръ безпрекословно согласился.

Они молча вышли изъ комнаты гадальщицы. Каждый изъ нихъ былъ занятъ своими мыслями. Несмотря на предстоящій поединокъ, у графа Эрбаха было легко на сердцѣ послѣ всѣхъ волненій, испытанныхъ имъ въ этотъ вечеръ. Ненависть между имъ и Арембергомъ возникла съ первой встрѣчи, но онъ не чувствовалъ себя виноватымъ передъ нимъ и только по неволѣ взялъ на себя роль мстителя, которая была случайно навязана ему судьбой.

На дворѣ лилъ дождь и свирѣпствовала буря. Рошфоръ, выйдя изъ душной комнаты, скоро опомнился и разсказалъ графу, какимъ образомъ послѣ долгихъ поисковъ ему удалось открыть виновника смерти несчастной Софи.

Два года тому назадъ онъ былъ случайнымъ свидѣтелемъ столкновенія Эрбаха съ его непримиримымъ врагомъ и видѣлъ испугъ Аремберга, когда онъ узналъ домъ Бланшаровъ. У Рошфора явилось тогда первое подозрѣніе, которое скоро подтвердилось другими фактами. Арембергъ жилъ нѣкоторое время въ Версалѣ, въ 1774 году, хотя рѣдко посѣщалъ маркиза Піерфона, такъ что это еще не давало повода выводить какія либо заключенія. Но къ счастію, у него почему-то явилась боязнь, что узнаютъ о его поступкѣ и онъ нѣсколько разъ бывалъ въ Пасси у той женщины, гдѣ жила Софи, чтобы заручиться ея молчаніемъ. Она была повѣренной обоихъ любовниковъ. Рошфоръ вынудилъ у ней признаніе съ помощью угрозъ и получилъ вмѣстѣ съ тѣмъ письма, которыя Софи писала ей изъ уединеннаго замка Аремберга.

Изъ этихъ писемъ можно было видѣть, что удовлетвореніе страсти скоро охладило любовниковъ и заставило ихъ ощутить всю разницу ихъ характеровъ и взглядовъ. Когда Софи сдѣлалась матерью и потребовала, чтобы Арембергъ обвѣнчался съ нею, или открыто призналъ ихъ связь, то онъ пришелъ въ ярость и вмѣсто прежней привязанности почувствовалъ къ ней ненависть и отвращеніе. Въ одну ночь онъ исчезъ изъ замка и предоставилъ ее власти своего управляющаго, который началъ всячески притѣснять ее. Оскорбленная грубымъ обращеніемъ этого человѣка, не помня себя отъ горя, она убѣжала изъ замка съ своимъ ребенкомъ и, собирая милостыню, добралась до Версаля, чтобы еще разъ увидѣть мать и умереть на родинѣ…

Рошфоръ, окончивъ свой разсказъ, глубоко вздохнулъ и погрузился въ свои размышленія. Они молча продолжали свой путь; но подходя къ дому, увидѣли издали толпу народа и нѣсколько городскихъ сторожей, что служило доказательствомъ какого нибудь несчастія. Графъ Эрбахъ ускорилъ шагъ и встрѣтилъ у воротъ своего дворецкаго, который бросился къ нему со словами:

— Слава Богу, что вы пришли, ваше сіятельство! Графиня очень безпокоится; у насъ въ домѣ умирающій…

— Это какой-то чешскій крестьянинъ, сказалъ начальникъ городской стражи, прерывая дворецкаго. — Съ нимъ случилось несчастіе на улицѣ; когда его подняли, онъ объявилъ, что онъ вашъ крѣпостной, и потребовалъ, чтобы его снесли въ домъ вашего сіятельства, такъ какъ ему необходимо видѣть васъ.

— Хорошо, я сейчасъ приду.

Послышался звонъ колокольчика, возвѣщавшій приближеніе священника со св. дарами. Слуга съ факеломъ въ рукѣ освѣщалъ ему путь. Толпа преклонила колѣна; графъ Эрбахъ снялъ шляпу и проводилъ священника въ свой домъ.

Зденко лежалъ въ одной изъ комнатъ нижняго этажа съ пробитымъ черепомъ и поврежденной грудью. Докторъ объявилъ, что можно съ минуты на минуту ожидать его смерти. Рената заботливо ухаживала за умирающимъ.

Когда вошелъ священникъ, голову Зденки подняли на подушкахъ, чтобы онъ могъ видѣть св. дары. Всѣ вышли въ сосѣднюю комнату, гдѣ начальникъ стражи подробно разсказалъ графу Эрбаху о несчастномъ происшествіи.

Въ девятомъ часу вечера, стража замѣтила карету, которая неслась къ воротамъ Kärnthner’а съ такой быстротой, что обращала на себя вниманіе прохожихъ. На запяткахъ вмѣсто лакея стоялъ человѣкъ безъ шляпы въ бѣломъ кафтанѣ, который развѣвался по вѣтру; одной рукой онъ держался за ремень, а другой размахивалъ топоромъ. Мало-по-малу собралась большая толпа; одни бѣжали за экипажемъ, другіе кричали кучеру, чтобы онъ остановился. Но все было напрасно. Кучеръ гналъ лошадей и, вѣроятно, карета скоро бы исчезла изъ глазъ толпы, если бы не попался на встрѣчу почтовый дилижансъ. Колеса сцѣпились и оба экипажа остановились одновременно. Раздались криви испуга; изъ окна кареты выглянула молодая дѣвушка; сидящіе въ дилижансѣ тотчасъ же вышли изъ него. Между ними былъ молодой господинъ, который подошелъ къ каретѣ и заговорилъ съ дѣвушкой. При этомъ человѣкъ, стоящій на запяткахъ, вѣроятно, напуганный криками и говоромъ толпы, ругательствами кучеровъ, которые силились разцѣпить колеса, — пришелъ въ совершенное неистовство и, размахивая топоромъ, вздумалъ соскочить съ своего мѣста. Въ эту минуту лошади подхватили, онъ потерялъ равновѣсіе и упалъ на мостовую; на несчастіе, при разъѣздѣ экипажей онъ вдобавокъ попалъ подъ колеса. Сначала его стащили въ ближайшую цирюльню и перевязали ему голову; но онъ настойчиво требовалъ, чтобы его перенесли въ домъ его господина…

Едва начальникъ стражи успѣлъ кончить свой разсказъ, какъ вошелъ священникъ и, обращаясь къ графу Эрбаху, сказалъ взволнованнымъ голосомъ:

— Умирающій желаетъ видѣть васъ. Я слышалъ, графъ, что вы гуманный и великодушный человѣкъ. Не осудите бѣдняка и простите его, какъ бы ни была велика его вина.

Графъ молча послѣдовалъ за священникомъ.

Зденко лежалъ съ открытыми глазами; наступающая смерть придала имъ ровный отблескъ стекла.

— Я здѣсь, Зденко! сказалъ графъ, положивъ руку на его лобъ.

— Господь да благословитъ вашу милость… Я буду горѣть въ аду… простите… О, Боже!.. Гедвига!

— Я не сержусь на тебя; Гедвига также проститъ тебя.

— Лѣсъ… Солдаты ведутъ стараго Рехбергера… Но Гедвиги нѣтъ съ ними…старикъ насмѣхается надо мной… Я нажимаю курокъ… онъ падаетъ мертвый, льется кровь…

— Бѣдный мой Рехбергеръ, пробормоталъ графъ съ слезами на глазахъ. Рука его дрогнула на лбу Зденко.

Священникъ стоялъ на колѣняхъ и громко читалъ молитву.

— Богъ милостивъ, Зденко! Онъ проститъ тебѣ зло, которое ты сдѣлалъ людямъ.

Понялъ ли его умирающій? Лицо его передернула судорога; онъ глухо захрапѣлъ; еще минута и тѣло его вытянулось и сдѣлалось неподвижнымъ. Смерть дала ему спокойствіе, которое ему не суждено было испытать при жизни.

Вошелъ Рошфоръ и съ глубокимъ участіемъ взглянулъ на покойника. — И тебѣ любовь не дала ничего, кромѣ горя и страданій! сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ. — Счастливъ тотъ, кто можетъ безмятежно наслаждаться ею и кого она не довела до безумія и преступленія, какъ этого бѣдняка!..

Эрбахъ молча выслушалъ Рошфора. Слова его живо воскресили въ немъ воспоминаніе о прошломъ. — Развѣ та же страсть не отуманила временно и мой бѣдный умъ? спрашивалъ онъ себя. — Кто знаетъ, къ чему привела бы она меня, если бы обстоятельства сложились иначе? Развѣ я не разрушилъ счастье Бороны и не былъ причиной ея первыхъ горькихъ слезъ разочарованія?..

ГЛАВА VII.

Солнце взошло надъ Пратеромъ, подернутое легкими облаками. Воздухъ былъ свѣжій послѣ дождя, который шелъ всю ночь; съ земли поднимались влажныя испаренія. Деревья и луга замѣтно позеленѣли со вчерашняго дня. Былъ ранній часъ утра; одни звѣри прогуливались въ паркѣ; птицы перелетали съ вѣтки на вѣтку; лани боязливо выглядывали изъ-за изгородей и опять уходили въ чащу.

Въ обширномъ зоологическомъ саду не было другихъ гуляющихъ кромѣ Рошфора. Онъ медленно ходилъ взадъ и впередъ подъ семью дубами, которые живописно раскинули свои узловатыя вѣтви передъ входомъ въ отдѣленіе фазановъ и, образуя полукругъ, походили издали на массивныя колонны древняго храма. Мѣсто это по своему уединенію представляло полную безопасность для тѣхъ, которые хотѣли встрѣтиться здѣсь съ оружіемъ въ рукахъ, и если бы даже кто либо изъ сторожей зашелъ сюда, то господа могли всегда заставить его молчать.

Къ тому же всякій, кто встрѣтилъ бы Рошфора въ это утро, не заподозрилъ бы его ни въ какихъ дурныхъ намѣреніяхъ и принялъ бы за любителя природы, который пришелъ въ садъ, чтобы насладиться весеннимъ утромъ. Онъ былъ одѣтъ въ черное съ головы до ногъ; платье его противъ обыкновенія было тщательно вычищено, даже лицо имѣло какое-то праздничное и веселое выраженіе.

Рошфоръ посмотрѣлъ на часы. — Только половина восьмаго! подумалъ онъ. — Бѣдное сердце, ты ждало цѣлые годы, зачѣмъ ты такъ нетерпѣливо сегодня, когда, быть можетъ, осталось всего нѣсколько минутъ. Какъ удивится графъ, когда узнаетъ, что я вышелъ изъ дому въ пять часовъ. Впрочемъ, нужно ему отдать справедливость — онъ спитъ какъ праведникъ. Глядя на него, никто бы не подумалъ, что ему предстоитъ поединокъ. Неужели Арембергъ предполагаетъ, что я допущу его до поединка съ графомъ Эрбахомъ, который по своей безконечной добротѣ способенъ считать достаточнымъ, если этотъ негодяй получитъ шрамъ или царапину на лицѣ! Нѣтъ, этому не бывать! Я поклялся отомстить злодѣю, и только смерть его можетъ удовлетворить меня… Чего они медлятъ… Приведутъ ли они доктора?.. Но развѣ докторъ можетъ спасти отъ смерти?.. Наконецъ-то!..

Послышался стукъ колесъ. — Они пріѣхали въ экипажѣ, подумалъ виконтъ; они, вѣроятно, ожидаютъ, что имъ придется увезти отсюда умирающаго или раненаго…

Вскорѣ явился Арембергъ съ своими секундантами; одинъ изъ нихъ былъ Прокопъ Турмъ.

— Графъ Эрбахъ, вѣроятно, заставитъ себя ждать, сказалъ онъ съ насмѣшливой улыбкой, обращаясь къ своимъ спутникамъ.

— Графъ Эрбахъ долженъ быть здѣсь въ восемь часовъ, а теперь всего половина восьмаго, возразилъ Рошфоръ. — Впрочемъ, если вамъ угодно сократить время, то я предлагаю вашему сіятельству покончить со мной старые счеты.

— Съ вами? воскликнулъ Арембергъ презрительнымъ тономъ. — Развѣ вы заплатили вчера за меня старой колдуньѣ?

— Вы можете оставить ваши остроты, графъ Арембергъ! Вамъ хорошо извѣстны причины нашей давнишней вражды. Не будемъ терять времени, если вы не хотите, чтобы я счелъ васъ за труса.

— Если это вызовъ, то я могу принять его только въ томъ случаѣ, когда шпага графа Эрбаха пощадитъ меня.

— Это не болѣе какъ предлогъ! Выходите! сказалъ виконтъ повелительнымъ тономъ.

— Я не буду драться съ вами, отвѣтилъ Арембергъ блѣднѣя.

— Меня удивляетъ ваше поведеніе, виконтъ! вмѣшался Прокопъ. — Кто даетъ вамъ право…

— Оставьте насъ! воскликнулъ Рошфоръ и съ этими словами бросилъ перчатку въ лицо бельгійцу. — Теперь честь заставитъ васъ драться со мною, графъ.

Перчатка коснулась щеки Аремберга и упала у его ногъ. Начался поединокъ противъ всѣхъ принятыхъ правилъ. Напрасно секунданты старались разнять разсвирѣпѣвшихъ противниковъ. Арембергъ, сражаясь съ мужествомъ отчаянія, пустилъ въ ходъ всю свою силу я ловкость и нанесъ Рошфору незначительную рану. — Довольно! Довольно! кричалъ Прокопъ; но въ отвѣтъ на его крикъ слѣдовали новые и болѣе ожесточенные удары. Еще минута — и шпага выпала изъ рукъ Аремберга; онъ склонился на руки Прокопа, смертельно раненый.

Въ разорванномъ платьѣ, съ неподвижными глазами, стоялъ Рошфоръ передъ умирающимъ врагомъ и полусознательно смотрѣлъ на него.

Арембергъ прислонился къ дереву; изъ глубокой раны около сердца струилась кровь; одинъ изъ секундантовъ побѣжалъ за докторомъ, который оставался въ каретѣ.

Послышались торопливые шаги; вслѣдъ затѣмъ къ группѣ, стоявшей подъ деревомъ, подошелъ Эрбахъ съ графомъ Гаррахомъ, котораго онъ пригласилъ вторымъ секундантомъ.

— Это что значитъ?!.. воскликнулъ Эрбахъ, всплеснувъ руками при видѣ зрѣлища, которое представилось его глазамъ. — Какъ могли вы позволить себѣ это? добавилъ онъ, бросивъ строгій взглядъ на Рошфора. — Какой демонъ натолкнулъ васъ на подобное злодѣяніе?

— Не демонъ, а Немезида! возразилъ виконтъ, приходя въ себя. — Но горе несчастному, котораго она избрала орудіемъ своего правосудія!..

Съ этими словами онъ медленно отошелъ отъ нихъ и исчезъ за деревьями парка. Никто не удерживалъ его, такъ какъ вниманіе всѣхъ было сосредоточено на умирающемъ.

Нѣсколько сторожей, привлеченные шумомъ, явились съ предложеніемъ своихъ услугъ; принесли воды и одѣяла. На влажную траву льются капли крови; проходятъ послѣднія секунды жизни Аремберга.

Онъ сохранилъ все присутствіе духа, но взглядъ его отуманенъ. Сдѣлавъ послѣднее усиліе, онъ выпилъ нѣсколько глотковъ изъ деревяннаго ковша, который подалъ ему Прокопъ. Губы его шевелились, но не могли произнести ни одного слова; голова опустилась на грудь.

Кончилась комедія жизни свѣтскаго человѣка; онъ умеръ спокойно, не измѣнивъ чувству собственнаго достоинства.

Всѣ сняли шляпы. Утреннее солнце разогнало тучи и ярко сіяло на безоблачномъ небѣ.

Вмѣстѣ съ докторомъ, помощь котораго оказалась лишнею, явился, запыхавшись отъ быстрой ходьбы, капитанъ дворцовой стражи.

— Именемъ ея величества! сказалъ онъ прерывающимся голосомъ. — Я получилъ приказъ отъ императрицы остановить дуэль… Но, к" несчастію, я, кажется, пришелъ слишкомъ поздно…

— Нѣтъ, г. капитанъ, вы не виноваты въ этомъ, сказалъ Эрбахъ. — Вы успѣли бы прервать поединокъ, въ которомъ я долженъ былъ принять участіе. Но меня предупредили. Другой человѣкъ занялъ моо мѣсто…

— Господа, прошу васъ слѣдовать за мною по приказу ея величества. Солдаты мои стоятъ у дороги. Но если вы дадите мнѣ честное слово, что немедленно явитесь во дворецъ, то я избавлю васъ отъ проводовъ.

— Вы можете положиться на насъ…

— Кто изъ васъ совершилъ это убійство? спросилъ капитанъ.

— Его нѣтъ здѣсь. Графъ Арембергъ палъ на дуэли отъ шпаги виконта Рошфора.

Сторожа понесли тѣло въ карету. Остальные слѣдовали за ними съ непокрытыми головами. Прокопъ отдалъ приказаніе кучеру. Карета уѣхала.

Всѣ пошли молча во дворецъ.

Императрица Марія Терезія занимала второй этажъ такъ называемаго Leopoldinischen Tract der Burg — длиннаго сѣраго зданія, отличавшагося своей простотой отъ противоположнаго имперскаго дворца. Въ первомъ этажѣ жилъ Іосифъ; внизу, на одномъ уровнѣ съ землей, были устроены комнаты для дворцовой стражи, окна которыхъ были обращены на большой четырехугольный дворъ.

Не было еще восьми часовъ утра, когда молодаго императора потребовали въ комнаты ея величества. Марія Терезія всегда вставала рано и любила заниматься по утрамъ; тѣмъ не менѣе, Іосифъ былъ сильно встревоженъ.

— Не прерваны ли снова мирные переговоры въ Теченѣ? думалъ онъ съ безпокойствомъ, поднимаясь на лѣстницу. — Во всякомъ случаѣ произошло, вѣроятно, что нибудь важное.

Онъ нашелъ императрицу въ сильномъ волненіи; она ходила взадъ и впередъ по комнатамъ, двери .которыхъ были открыты настежъ, и безпрестанно посматривала на часы. Іосифъ почтительно поцѣловалъ ея руку и спросилъ съ нѣжною заботливостью:

— Какъ здоровье вашего величества? Надѣюсь, что съ вами не случилось ничего непріятнаго?

— Можетъ быть, теперь все кончено! У насъ происходятъ самыя невѣроятныя вещи и, что еще хуже, все это дѣлается на вашихъ глазахъ!

— На моихъ глазахъ? спросилъ съ удивленіемъ Іосифъ.

— Два часа тому назадъ, я узнала объ этой возмутительной исторіи. Право, можно подумать, что мы живемъ въ языческія времена. Вотъ уже восемь часовъ. Надѣюсь, что Арко исполнитъ мое приказаніе и притащитъ ихъ сюда, хотя бы ему пришлось употребить силу.

— Арко? капитанъ дворцовой стражи? Сдѣлайте одолженіе, объясните же мнѣ, наконецъ, въ чемъ дѣло!

Марія Терезія подошла къ открытому окну, выходившему на дворцовую площадь. Съ высоты открывался прекрасный видъ на Bastei и южныя предмѣстья города. Вдали обрисовывались башни Шёнбрунна, лѣсистые холмы, подымающіеся за Гитцингомъ, и линія горъ, подернутыхъ утреннимъ туманомъ.

— Имъ нѣтъ дѣла до меня! продолжала съ гнѣвомъ Марія Терезія, дѣлая видъ, что не слышитъ вопроса, который сдѣлалъ Іосифъ. — Я старая женщина — не стоитъ обращать вниманія на мои предразсудки! Новые люди управляютъ государствомъ. Но какъ? это еще вопросъ..Я была въ постели, когда моя каммерфрау разсказала мнѣ эту глупую исторію. Я приняла мѣры, но еще неизвѣстно, что выйдетъ изъ. этого!..

— Если вашему величеству не угодно будетъ удостоить меня объясненіемъ, то я долженъ буду обратиться къ всевѣдущей каммерфрау; можетъ быть я узнаю отъ нея, въ чемъ дѣло.

— Вы должны быть благодарны этой женщинѣ! если бы не она, то вашъ любимецъ, графъ Эрбахъ, былъ бы на томъ свѣтѣ, или совершилъ убійство.

Іосифъ вздрогнулъ.

— Графъ Эрбахъ! воскликнулъ онъ взволнованнымъ голосомъ.

— Да, онъ! Ему пришла фантазія драться сегодня на дуэли съ графомъ Арембергомъ въ восемь часовъ утра, въ пратерѣ. Я приказала Арко привести все общество на дворцовую гауптвахту. Надѣюсь, что мой сынъ поможетъ мнѣ образумить этихъ господъ. Если путешествія въ Парижъ приводятъ къ такимъ результатамъ, то ихъ нужно запретить для общаго блага! Если такъ будетъ продолжаться, то моя благочестивая Вѣна скоро превратится въ Содомъ и Гоморру.

— Я не могу придти въ себя отъ удивленія! Я оставилъ вчера этихъ господъ въ самомъ миролюбивомъ настроеніи…

— въ домѣ колдуньи! возразила императрица, закрывая съ шумомъ окно. — Новые люди называютъ себя философами и насмѣхаются надъ служителями церкви. Они не вѣрятъ въ Бога и Святую Богородицу и ищутъ правды у нечистой силы. По ихъ словамъ, разумъ долженъ управлять міромъ. Не находите ли вы разумнымъ гаданіе на картахъ, или на кофейной гущѣ? Вы надѣетесь этимъ способомъ узнать будущее?

Іосифъ молчалъ, сознавая, что самъ подалъ поводъ къ проповѣди, которую ему приходилось теперь выслушивать.

— Я не придавала бы этому никакого значенія, если бы дѣло шло только объ еретикѣ Эрбахѣ, или плутоватомъ питомцѣ львовскаго университета, Арембергѣ, продолжала императрица, останавливаясь передъ сыномъ и пристально взглянувъ на него своими большими глазами, въ которыхъ вмѣстѣ съ гнѣвомъ проглядывала нѣжная заботливость. — Но меня огорчаетъ, что мой старшій сынъ привязанъ къ этимъ людямъ и раздѣляетъ ихъ невѣріе. Чѣмъ все это кончится? Не хотите ли вы уничтожить святую церковь и замѣнить ее колдовствомъ?

— Напрасно ваше величество придаетъ этому такое важное значеніе, сказалъ Іосифъ. — Вы знаете, я любитель всякихъ приключеній, и только съ этой цѣлью отправился къ колдуньѣ. Вы можете бранить меня за необдуманный поступокъ, но онъ не имѣетъ никакого отношенія къ моему образу мыслей.

— Вы не видите въ этомъ ничего дурнаго, какъ будто Господь не воспретилъ намъ изслѣдовать тайны его творенія и не поставилъ непреодолимыя преграды дерзкому любопытству и современной страсти прикасаться до всего нечестивыми руками! Эти господа вошли въ домъ колдуньи глупцами, а вышли преступниками!

— Врядъ ли карты старухи повліяли на этихъ господъ. Вѣроятно, у нихъ былъ болѣе серьезный поводъ для раздора.

— Графы поссорились тотчасъ послѣ вашего ухода. Къ счастію, старая Урсула оказалась умнѣе господъ философовъ и, узнавъ въ чемъ дѣло, поспѣшила во дворецъ и разсказала все моей каммерфрау. Добрая женщина не захотѣла нарушить мой покой и дождалась утра. Разумѣется, для васъ это печальная случайность или роковая судьба, но мы во всемъ видимъ перстъ Божій и преклоняемся передъ нимъ.

— Я признаю совершенно естественнымъ неудовольствіе вашего величества противъ этихъ господъ, возразилъ Іосифъ. — У меня такое же отвращеніе, какъ и у васъ ко всякаго рода дуэлямъ. Благодарю васъ за сдѣланныя вами распоряженія, и вѣрьте, что я не имѣю никакого желанія избавлять ихъ отъ наказанія, которому вамъ угодно будетъ подвергнуть ихъ.

— Но этого мало, Іосифъ! Пойми, что всякое дѣло начинается съ мелочей и не сразу принимаетъ грандіозные размѣры. Неужели ты не хочешь видѣть, что благочестіе и религія — главныя основы государства? Алтари и троны взаимно поддерживаютъ другъ друга. Если духовенство сойдетъ со сцены, то оно увлечетъ за собою и монархическую власть. Не считай меня слѣпой: я вижу, что многое могло бы быть иначе и требуетъ улучшеній. Тебѣ открывается широкое поле для нововведеній. Постарайся добиться льготъ для крестьянъ и благосостоянія для гражданъ; но не касайся фундамента, на которомъ твои предки воздвигли государство. Пусть церковь и ея служители будутъ неприкосновенны для тебя…

— Но только до извѣстной степени. Если бы только одно духовенство поддерживало государство, то Пруссія и Англія не могли бы достигнуть своего теперешняго значенія. Времена перемѣнились; старое государство имѣло свои основы — новое должно быть построено на иныхъ началахъ. Я не знаю, на чемъ остановится броженіе умовъ; но увѣренъ въ одномъ, что католическое духовенство не можетъ возвратить человѣчество къ средневѣковому варварству и обскурантизму. Каждый обязанъ повиноваться власти, но каждому должна быть предоставлена свобода вѣры и мысли. Служители церкви должны подчиняться законамъ страны, въ которой они живутъ, а не приказаніямъ, получаемымъ изъ Рима.

— Все это однѣ фантазіи! Но какими средствами думаешь ты подчинить своей власти католическую церковь? Развѣ ты сомнѣваешься въ ея могуществѣ?

— Вы спрашиваете, какими средствами? Стоитъ только усилить права государства, которыя могли бы ограждать его отъ высокомѣрія и притязаній духовенства. Говорятъ, во Франціи серьезно поднятъ вопросъ о конфискаціи церковныхъ имуществъ и уничтоженіи монастырей.

— Неужели они рѣшатся на такое святотатство! воскликнула Марія Терезія, хватаясь за голову обѣими руками. — Примѣръ этого безбожника Фридриха сводитъ всѣхъ съ ума! Неужели мнѣ придется дожить до такихъ ужасовъ!..

— Простите меня, ваше величество! сказалъ Іосифъ, видя какъ была озадачена старая императрица и раскаиваясь въ своей поспѣшности. — Несмотря на различіе нашихъ взглядовъ, я всегда останусь вашимъ вѣрнымъ сыномъ и подданнымъ. Сколько разъ я просилъ ваше величество избавить меня отъ соправительства, при которомъ я мало приношу пользу и только навлекаю на себя ваше неудовольствіе. Для чего намъ спорить о вещахъ, гдѣ наши мнѣнія непримиримы? Позвольте мнѣ удалиться отъ дѣлъ, чтобы я могъ на свободѣ предаться моимъ любимымъ занятіямъ…

— Ты опять разсердился на меня и хочешь отказаться отъ правленія, потому что встрѣтилъ съ моей стороны противорѣчіе. Твоя впечатлительность заставляетъ меня всего болѣе опасаться за твою будущность. Зачѣмъ не хочешь ты понять, что каждое мое слово подсказано материнской любовью? Дай Богъ, чтобы ты ни отъ кого не встрѣтилъ сопротивленія, кромѣ твоей матери. У меня много дѣтей, но ты дороже всѣхъ. Моя единственная молитва о томъ, чтобы Господь даровалъ тебѣ счастье и благословилъ твое царствованіе!

Іосифъ былъ тронутъ и съ нѣжностью поцѣловалъ руку матери.

Вошелъ слуга съ докладомъ, что капитанъ Арко ждетъ въ прихожей. Императрица приняла его и внимательно выслушала разсказъ о внезапной смерти Аремберга. Капитанъ добавилъ, что господа послѣдовали за нимъ безъ всякаго сопротивленія, и теперь ожидаютъ приказанія императрицы въ караульной комнатѣ.

— Пусть графъ Эрбахъ придетъ сюда, сказала Марія Терезія. Она стояла у своего письменнаго стола, спиной къ двери, въ которую вошелъ Эрбахъ.

— Зачѣмъ приняли вы его вызовъ? сказалъ вполголоса Іосифъ, подходя къ нему.

— Простите, ваше императорское величество! я былъ въ такомъ возбужденномъ состояніи…

— Вы слышите! сказала императрица, обращаясь къ своему сыну. — Посѣщеніе дурныхъ домовъ всегда приводятъ людей въ ненормальное состояніе духа. Какой вы безпокойный человѣкъ, графъ Эрбахъ! Вотъ уже второй разъ, какъ мнѣ приходится читать вамъ наставленіе. Если увлекающіеся юноши хватаются за оружіе при всякомъ случаѣ, то это объясняется тѣмъ, что они не дозрѣли до сознанія того, что дѣлаютъ. Но я не ожидала ничего подобнаго отъ такого умнаго и разсудительнаго человѣка, какъ вы. Если вы не подумали о томъ, что дуэли строго запрещены закономъ, то какъ могли вы забыть своихъ друзей и молодую жену, которая вѣроятно безпокоится о васъ?

— Я вполнѣ заслуживаю упреки вашего величества, но я былъ достаточно наказанъ, когда увидѣлъ умирающаго Арембергера. Моимъ единственнымъ оправданіемъ можетъ служить то, что я отправился въ домъ гадальщицы и принялъ вызовъ Арембергъ съ цѣлью помѣшать преднамѣренному убійству.

Затѣмъ графъ Эрбахъ разсказалъ въ короткихъ словахъ о своей первой встрѣчѣ съ Арембергомъ и Рошфоромъ и печальную исторію сестры Бланшара, имѣвшую такую трагическую развязку.

Императрица была тронута.

— Я прощаю васъ, графъ Эрбахъ, хотя вы и не заслуживаете этого, сказала она, протягивая ему руку для поцѣлуя. — Вы можете идти и объявить своимъ товарищамъ, что на этотъ разъ я освобождаю ихъ отъ ареста; но пусть они не разсчитываютъ на мою снисходительность на будущее время.

Графъ Эрбахъ удалился съ почтительнымъ поклономъ и поспѣшилъ въ караульную комнату къ своимъ товарищамъ, чтобы сообщить имъ о милостивомъ рѣшеніи императрицы. Здѣсь онъ узналъ отъ капитана Арко, что по свѣдѣніямъ, доставленнымъ полиціей, виконтъ уѣхалъ въ Теченъ полчаса тому назадъ.

Едва Іосифъ успѣлъ войти въ свои покои, какъ ему доложили о приходѣ патера Ротгана.

Это былъ день, назначенный императоромъ для частныхъ аудіенцій, и каждый имѣлъ къ нему доступъ. Предполагая, что патеръ явился къ нему такъ рано по случаю дуэли и, быть можетъ, отъ имени Ренаты, Іосифъ встрѣтилъ его словами, что «Эрбахъ не обнажалъ своей шпаги и императрица простила виновныхъ».

Ротганъ откровенно сознался, что ничего не зналъ о дуэли и даже не слыхалъ, что графъ поссорился съ кѣмъ либо.

— Я пришелъ къ вашему величеству съ просьбой отъ одной бѣдной дѣвушки, а именно отъ Гедвиги Рехбергеръ, въ которой вы до сихъ поръ принимали такое милостивое участіе…

Патеръ остановился и низко склонилъ голову. Онъ чувствовалъ себя въ положеніи человѣка, который проходитъ черезъ рѣку по тонкому льду и боится каждую минуту, что ледъ проломится подъ его ногами. Онъ считалъ дѣло на половину проиграннымъ, благодаря легкомыслію князя Лобковича, который, несмотря на всѣ его убѣжденія, помогъ своему племяннику въ похищеніи Гедвиги, не придавая этому никакого значенія. Нелѣпое предпріятіе получило огласку вслѣдствіе несчастной случайности и теперь патеръ разсчитывалъ только на свое краснорѣчіе, чтобы исправить дѣло.

— Гедвига Рехгергеръ? Что могу я сдѣлать для ея? По какому случаю она обратилась къ вамъ? спросилъ съ участіемъ императоръ.

Ротганъ былъ озадаченъ. Въ голосѣ императора былъ особенный оттѣнокъ. — Можетъ быть Гедвига и въ самомъ дѣлѣ удостоилась обратить на себя вниманіе его величества! подумалъ онъ съ радостнымъ замираніемъ сердца, и продолжалъ болѣе спокойнымъ голосомъ:

— Бѣдная дѣвочка въ большомъ смущеніи; она отправилась вчера къ гадальщицѣ въ надеждѣ узнать свою дальнѣйшую судьбу, и съ. нею случилось что-то особенное…

— Въ чемъ же дѣло?

— Я не могу отвѣтить на вопросъ вашего величества, такъ какъ она хранитъ относительно этого упорное молчаніе. Она вышла изъ дома гадальщицы въ такомъ волненіи, что графъ Турмъ, встрѣтивъ ее, предложилъ ей свой экипажъ.

Іосифъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.

— Что это значитъ? Не проявленіе ли ревности? подумалъ патеръ и медленно продолжалъ придуманный имъ разсказъ.

— Кучеру данъ былъ приказъ отвезти дѣвушку въ домъ князя Лобковича. Я случайно зашелъ къ князю и видѣлъ ее. Мнѣ показалось, что она близка въ сумасшествію, и если мнѣ будетъ дозволено высказать мои предположенія…

— Сдѣлайте одолженіе, говорите!

— По странному стеченію обстоятельствъ, трое господъ явились совершенно неожиданно въ гадальщицѣ въ то время, когда тамъ находилась Гедвига. Когда она увидѣла своего господина, то не помня себя отъ испуга бросилась на улицу. Здѣсь ее увидѣлъ графъ Турмъ… Она красивая дѣвушка и нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что графъ Прокопъ предложилъ свои услуги, чтобы вывести ее изъ затруднительнаго положенія; онъ отправилъ ее къ своему дядѣ въ надеждѣ, что онъ оправдаетъ дѣвушку передъ ея господами. Вамъ извѣстно, ваше величество, что Турмы многимъ обязаны ей…

— Ваше предположеніе почти вѣрно, замѣтилъ Іосифъ. — Она встрѣтила у гадальщицы одного человѣка, который вѣроятно еще болѣе испугалъ ее своимъ появленіемъ, нежели графъ Эрбахъ. Однако продолжайте! Вы говорили, что видѣли ее у князя Лобковича?

— Она пріѣхала къ князю въ полномъ отчаяніи отъ своего необдуманнаго поступка. Ей казалось, что она навсегда потеряла расположеніе своего господина и милость императора. Мнѣ несовсѣмъ понятно, какимъ образомъ она, при своемъ нелѣпомъ тщеславіи…

— Я не нахожу въ этомъ ничего страннаго, отвѣтилъ Іосифъ.

Это замѣчаніе привело въ полное недоумѣніе патера, но онъ рѣшилъ не складывать оружія. — Лучше потерпѣть пораженіе, нежели оставаться въ неизвѣстности, подумалъ онъ, и продолжалъ:

— Но дорогѣ во дворецъ Лобковича съ экипажемъ случилось несчастіе, которое кончилось ничѣмъ, но еще болѣе увеличило волненіе несчастной дѣвушки. Ваше величество должны принять во вниманіе, что она была почти въ бреду; но если признанія бѣднаго ребенка могутъ возбудить неудовольствіе вашего величества…

— Я не люблю никакихъ намековъ; Говорите прямо!

— Я не знаю, удастся ли мнѣ подобрать подходящія выраженія, чтобы передать то, что происходитъ въ душѣ бѣдной дѣвушки. Чувство глубокаго уваженія и преданности, которое вы внушаете всѣмъ своимъ подданнымъ, особенно усилилось въ ней вслѣдствіе случайныхъ обстоятельствъ и довело ее до безумія, или, другими словами, до страстной любви къ вашему величеству.

Говоря это, патеръ вопросительно взглянулъ на императора и въ ту же секунду опять опустилъ глаза.

— Гедвига Рехбергеръ влюблена въ меня! воскликнулъ Іосифъ съ громкимъ смѣхомъ. — Вы правы, патеръ Ротганъ — она дѣйствительно не въ полномъ разсудкѣ. Надѣюсь, что вы постарались образумить ее?

Патеръ немного смутился, услыхавъ смѣхъ его величества, но овладѣлъ собой и, не выказавъ ни малѣйшаго удивленія или досады, спокойно сказалъ:

— Я долженъ замѣтить вашему величеству…

— Извините меня, г. патеръ, возразилъ Іосифъ, прерывая его. — Но я не могу придти въ себя отъ удивленія, что вы при вашемъ санѣ, разсудительности и ясномъ умѣ… Впрочемъ, мудрость философа безсильна противъ упорства страсти!

— И тѣмъ болѣе при моей неопытности въ подобныхъ дѣлахъ. Я совсѣмъ растерялся отъ ея слезъ и безсвязныхъ рѣчей. Подарки, милостивыя слова, сказанныя вашимъ величествомъ, подѣйствовали на ея фантазію и пробудили безумныя надежды въ душѣ мечтательной дѣвушки.

— Вы, вѣроятно, пережили несовсѣмъ пріятныя минуты, г. патеръ?

— Нѣтъ, ваше величество. Эта несчастная вполнѣ заслуживаетъ участія по своей высокой нравственности и способности къ самопожертвованію. Я считалъ достойной задачей моего духовнаго призванія поселить миръ и спокойствіе въ этой прекрасной душѣ. Но, къ несчастію, всѣ мои старанія оказались напрасными!

Іосифъ нетерпѣливо ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ; при послѣднихъ словахъ патера онъ остановился передъ нимъ.

— Этой исторіи нужно положить конецъ, сказалъ онъ рѣшительнымъ тономъ. — Гдѣ дѣвушка?

— Сегодня день, когда всѣмъ вашимъ подданнымъ открытъ доступъ къ вашему величеству. Она здѣсь; я привелъ ее съ собой…

Въ душѣ Іосифа проснулось подозрѣніе.

— Не подготовленная ли это комедія? подумалъ онъ, взглянувъ на Ротгана; по на лицѣ послѣдняго не видно было ни малѣйшаго волненія.

— Само собой разумѣется, г-нъ патеръ, что на васъ не можетъ падать отвѣтственность за причуды глупой дѣвочки, сказалъ онъ. — Но я рѣшительно не могу понять, какъ могла придти ей въ голову подобная фантазія! Гедвига хорошо знакома съ библіей. Это отличная книга, до опасная для непосвященныхъ. Исторія Эсѳири могла настроить ея воображеніе… Древніе азіатскіе цари давно сошли со сцены. Теперь наступили другія времена. Я надѣюсь, что она опомнится, когда сдѣлается женой порядочнаго человѣка. Впрочемъ, религіозная мечтательность, какъ повѣтріе, время отъ времени охватываетъ Богемію. Тамъ всѣ единогласно жалуются на сильное распространеніе секты деистовъ. Я приписываю это недостатку школъ въ странѣ и бездѣятельности мѣстнаго духовенства.

Ротганъ вздохнулъ свободнѣе, видя, что разговоръ переходитъ на общіе вопросы. Я вполнѣ согласенъ съ вашимъ величествомъ относительно школъ, сказалъ онъ. — Что же касается духовенства, то мнѣ кажется, что все зло происходитъ не отъ его небрежности, а отъ. непониманія. По моему убѣжденію, нужно прежде позаботиться о нравственности народа, а потомъ уже учить его догматамъ. Религіозные вопросы, изслѣдованія и споры потеряли значеніе даже для образованныхъ людей и могутъ занимать только головы монаховъ, монахинь и праздныхъ мечтателей.

— Г-нъ натеръ, вы разсуждаете какъ вольнодумецъ, замѣтилъ съ улыбкой императоръ.

— Нѣтъ, ваше величество, я покорный слуга католической церкви, но развѣ она изъята изъ общаго закона обновленія всего существующаго на землѣ? Благодаря своей неподвижности и упорству, она такъ пала, что монархи могли предписать панѣ уничтоженіе іезуитскаго ордена — главнаго орудія защиты, которымъ обладалъ Римъ. Только разумною податливостью можетъ она пріобрѣсти снова утраченное могущество.

— Я вполнѣ раздѣляю этотъ образъ мыслей, сказалъ Іосифъ. — Но все это вопросы будущаго… Надѣюсь, что я не послѣдній разъ вижу васъ, патеръ Ротганъ.

— Срокъ моего отпуска кончается на-дняхъ. Я долженъ буду вернуться въ Прагу.

— Мы найдемъ для васъ занятіе въ нашей столицѣ. Я дорожу людьми, которые преданы наукѣ и чужды предразсудковъ. До свиданія!

Іосифъ позвонилъ слугу и приказалъ позвать дѣвушку, ожидавшую въ пріемной.

Ротганъ встрѣтилъ Гедвигу у дверей; она едва держалась на ногахъ. Заливаясь слезами, она бросилась на колѣни и не могла выговорить ни слова.

Іосифъ хотѣлъ принять строгій тонъ, но мертвенная блѣдность, покрывавшая лицо молодой дѣвушки, и ея взволнованный видъ настолько тронули его, что онъ ласково сказалъ:

— Встань, Гедвига, и не приходи въ отчаяніе. Ты скоро забудешь свое горе. Я не сержусь на тебя; но ты должна быть благоразумна и не предаваться празднымъ мечтамъ. Патеръ проводитъ тебя въ домъ твоихъ господъ; они дружески примутъ тебя. Я жду сюда Фрица Бухгольца; онъ давно любитъ тебя; ты будешь счастлива съ нимъ. Будь умѣренна въ своихъ желаніяхъ и довольствуйся скромной долей, въ которую поставила тебя судьба. Тебѣ не придется раскаиваться, если послушаешь меня.

Патеръ понялъ по тону, которымъ были сказаны эти слова, что Іосифъ желаетъ прекратить тягостную для него сцену. Онъ поднялъ съ колѣнъ плачущую дѣвушку и увелъ съ собой.

— Этотъ человѣкъ не способенъ больше на сердечныя увлеченія, думалъ патеръ, выходя изъ дворца. — Голова его переполнена честолюбіемъ, стремленіемъ къ славѣ и философскими идеями. Его мечты неосуществимы; но если онъ встрѣтитъ серьезное сопротивленіе, то это будетъ трагическое зрѣлище. Я надѣюсь дожить до этого. На мою долю выпадетъ также извѣстная роль. Онъ, вѣроятно, не забудетъ своего обѣщанія и вызоветъ меня изъ Праги. Это подастъ новый поводъ моимъ врагамъ бранить меня. Но наша церковь не могла бы существовать, если бы она имѣла своими служителями однихъ фанатиковъ, мечтателей и легендарныхъ святыхъ!…

На дворцовой площади ихъ ждала карета князя Лобковича. Патеръ отворилъ дверцы и усадилъ Гедвигу. — Поѣзжай домой, дитя мое! сказалъ онъ; — скажи князю, что я сейчасъ явлюсь къ нему. До свиданія!

При этихъ словахъ онъ бросилъ многозначительный взглядъ на молодую дѣвушку и на лицѣ его промелькнула улыбка.

— Какая красавица! подумалъ онъ, — Какъ легко могъ онъ осчастливить ее! Эти добродѣтельные герои — странный народъ. Судя но описаніямъ, Маркъ Аврелій и Юліанъ Отступникъ были люди того-же пошиба…

Отсутствіе графа Эрбаха не безпокоило его домашнихъ, потому что Рената была убѣждена, что онъ вышелъ такъ рано изъ дому, чтобы ускорить, по возможности, похороны Зденко. Но неожиданное появленіе маркиза д’Омброне встревожило всѣхъ. Онъ прибѣжалъ внѣ себя отъ волненія и долго отъ него нельзя было добиться ни одного связнаго слова, и только появленіе Короны заставило его немного опомниться.

Гедвига не зашла въ маркизу наканунѣ вечеромъ и оставила его въ мучительной неизвѣстности относительно здоровья Короны. Онъ не спалъ всю ночь и въ седьмомъ часу утра отправился собирать извѣстія. Онъ не рѣшился идти прямо въ домъ графа Эрбаха, изъ боязни узнать о смерти Короны, и предварительно отправился къ князю Лобковичу, къ графу Турмъ и Арембергу. Но слуги встрѣчали его съ испуганными лицами и давали странные отвѣты.

— Нѣтъ, Корона, мы должны поскорѣе уѣхать изъ Вѣны — это домъ сумасшедшихъ! кричалъ маркизъ, разхаживая по комнатѣ быстрыми шагами. Можетъ ли быть иначе въ городѣ, гдѣ всѣ поклоняются Глюку! Неужели я, какъ Агамемнонъ, поведу на закланіе собственную дочь!

Напрасно хозяйка дома уговаривала его успокоиться, доказывая, что Корона чувствуетъ себя хорошо и скоро вернется къ нему. Маркизъ продолжалъ свой монологъ, размахивая руками.

— Вы представьте мой испугъ, Корона: я сперва отправился къ вашему дядѣ и брату, но тутъ я не могъ добиться никакихъ извѣстій о васъ; слуги только перешептывались и смотрѣли на меня съ вытаращенными глазами, точно я говорилъ на арабскомъ языкѣ. Въ гостинницѣ Römischen Kaiser мнѣ сказали, что Арембергъ съ вашимъ братомъ и еще съ какими-то двумя господами уѣхали въ зоологическій садъ. Тогда я рѣшился прямо отправиться сюда… Одна мысль, что я могу остаться одинокимъ, приводила меня въ отчаяніе…

Волненіе маркиза при дальнѣйшихъ разспросахъ перешло къ обѣимъ женщинамъ. Лицо Ренаты покрылось мертвенной блѣдностью; Корона бросилась рыдая на ея шею:

— Прости меня! говорила она сквозь слезы. — Они поссорились изъ-за меня! Я поощряла ухаживанье Аремберга, не чувствуя къ нему никакой привязанности, и возбудила въ немъ ревность въ графу Эрбаху… Когда-то я мечтала помирить васъ, а теперь довела твоего мужа до дуэли… Вотъ моя любовь, она приноситъ несчастіе… Прости меня!..

— Зачѣмъ ты рисуешь себѣ такія ужасныя картины? сказала Рената, стараясь успокоить взволнованную дѣвушку. — Дуэли очень часто кончаются ничѣмъ.

— Какъ я хотѣла-бы броситься между ними! продолжала Корона внѣ себя отъ отчаянія. — Неужели онъ погибнетъ изъ-за меня! Отчего я не могу умереть вмѣсто него! Что можетъ дать мнѣ жизнь!.. Какъ была бы я счастлива, если бы лежала теперь въ землѣ подъ соснами Таннбурга!..

— Я здѣсь, Корона! вы напрасно оплакиваете меня, сказалъ графѣ Эрбахъ, прерывая горькія жалобы молодой дѣвушки. — Какъ видите, судьба пощадила меня.

Онъ съ нѣжностью обнялъ жену и подошелъ къ растерявшейся Коронѣ, которая едва рѣшилась подать ему руку.

Несмотря на все умѣнье владѣть собой, онъ съ трудомъ скрывалъ свое смущеніе, такъ какъ чувствовалъ себя глубоко виноватымъ передъ этими дорогими для него существами, которымъ онъ доставилъ такія тяжелыя минуты своимъ непростительнымъ легкомысліемъ. Не менѣе тяготила его непріятная обязанность сообщить Коронѣ о смерти Аремберга; онъ зналъ, что, несмотря на всѣ усилія смягчить краски, ему все-таки придется нанести ея сердцу новую неизлечимую рану. Тѣмъ не менѣе онъ не могъ долѣе скрывать истины, потому что Рената обратилась къ нему съ просьбой сообщить подробности дуэли.

Корона сидѣла у ногъ Ренаты съ сложенными руками и молча слушала разсказъ, не спуская глазъ съ графа Эрбаха, который въ свою очередь невольно смотрѣлъ на нее съ чувствомъ глубокаго состраданія. Никогда не казалась она ему такой прекрасной, какъ въ эту минуту. Съ ея лица исчезла послѣдняя тѣнь холодности и высокомѣрія, которыя такъ непріятно поразили его при ея пріѣздѣ въ Вѣну. Глубокое горе наложило на него свою неизгладимую печать; она мысленно прощалась съ своей первой любовью, которая еще разъ освѣтила радужнымъ свѣтомъ любимаго человѣка, Ренату, садъ, уютную знакомую комнату. Она знала, что какъ бы ни сложилась ея дальнѣйшая жизнь, что бы ни случилось съ нею въ будущемъ, — молодость ея всегда будетъ представляться ей въ томъ же радужномъ свѣтѣ.

— Я знала, что этимъ кончится, сказала она, выслушавъ разсказъЭрбаха и поднимаясь съ своего мѣста. — Сама судьба рѣшила мою дальнѣйшую участь. Я не должна была бы измѣнять искусству. Зачѣмъ помѣшали вы мнѣ тогда уѣхать въ Дрезденъ, кузенъ Эрбахъ? Надѣюсь, что теперь я достаточно испытала горя и превратностей судьбы, чтобы имѣть право располагать собою. Я поѣду въ Италію и -попробую тамъ свои силы; быть можетъ, на этомъ новомъ поприщѣ жизнь моя сложится удачнѣе и служеніе искусству заставитъ меня забыть напрасныя мечты о личномъ счастіи.

— Превосходно, дитя мое! воскликнулъ съ восхищеніемъ маркизъ. — Поѣдемъ въ Италію, на родину солнца и пѣнія, подальше изъ этого царства тѣней, тумановъ и колдовства. Мы поселимся во Флоренціи; ты будешь пѣть въ присутствіи великаго герцога; всѣ будутъ восхищаться твоимъ пѣніемъ и поднесутъ тебѣ лавровый вѣнокъ. Мы уѣдемъ, завтра-же. Господь да благословитъ тебя за такую счастливую мысль.

Корона подошла къ своей бывшей подругѣ и протянула ей руку. — Прости меня, Рената, сказала она — за тѣ огорченія, которыя я доставила тебѣ; теперь вы опять вмѣстѣ; съ моимъ отъѣздомъ никакая тѣнь не будетъ омрачать вашего супружескаго счастія.

— Останься съ нами! воскликнула Рената, бросаясь со слезами на шею молодой дѣвушки. — Мы будемъ любить тебя, какъ родную сестру. Уговори ее, Поль, не покидать насъ!

Онъ молча пожалъ ей руку; она отвѣтила ему тѣмъ-же молчаливымъ пожатіемъ; на лицѣ ея мелькнула грустная улыбка.

Ярко свѣтило сквозь стекла весеннее солнце, придавая золотистый оттѣнокъ темнымъ волнистымъ волосамъ Ренаты.

---

Весной 1779 года, въ день св. Терезіи, подписанъ былъ въ Теченѣ мирный договоръ между Австріей и Пруссіей. Десять дней спустя, по поводу этого важнаго событія назначено было торжественное богослуженіе во всѣхъ церквахъ австрійской столицы. Корона, по желанію императрицы, явилась на молебствіе въ дворцовую капеллу одѣтая въ глубокій трауръ по Арембергѣ, котораго всѣ считали ея женихомъ, и привела въ восторгъ присутствующихъ своимъ прекраснымъ пѣніемъ. Императрица была тронута до слезъ и съ сердечнымъ умиленіемъ благодарила Бога за дарованный имъ миръ. Въ этомъ настроеніи духа она вернулась въ свои покои и написала Кауницу; «Сегодня я со славой кончила мою правительственную дѣятельность молебствіемъ; съ Божьей помощью мнѣ удалось привести къ благополучному окончанію трудное дѣло, предпринятое мною для блага и спокойствія моего государства; всему остальному я не придаю такого важнаго значенія»…

Между тѣмъ, дѣла приняли такой оборотъ, какъ будутъ правленіе дѣйствительно должно было перейти въ руки Іосифа. Свѣтло занималась заря будущаго, озаренная розовыми лучами радостныхъ надеждъ. Никто не могъ сказать заранѣе, было ли имъ суждено осуществиться; но тѣмъ не менѣе недовольство настоящимъ возрастало съ каждымъ днемъ, и только тѣ удовлетворялись существующимъ порядкомъ вещей, чья личная жизнь находилась тогда въ особенно счастливыхъ условіяхъ.

Къ числу такихъ немногихъ счастливцевъ принадлежалъ Фрицъ Бухгольцъ. Всѣ пережитыя имъ неудачи и огорченія были забыты; онъ чувствовалъ себя на верху блаженства, такъ какъ получилъ наконецъ достойную награду за свою вѣрную любовь. Гедвига ласково встрѣтила его и безпрекословно дала ему свое согласіе на бракъ. Слова императора подѣйствовали на нее отрезвляющимъ образомъ и заставили обратиться къ дѣйствительной жизни. Золотой воздушный замокъ ея обрушился безслѣдно и остался тихій домъ и маленькій садъ изъ необъятнаго міра, о которомъ она такъ долго мечтала; но въ этомъ уголкѣ ее ожидало полное душевное спокойствіе. Немало способствовалъ этой перемѣнѣ въ настроеніи Гедвиги тотъ миръ и полное спокойствіе, которые воцарились въ домѣ графа Эрбаха съ отъѣздомъ Короны. Когда въ душѣ молодой дѣвушки возникало сомнѣніе — достойна ли она человѣка, который всецѣло основывалъ свое счастье на ея любви, то Рената всегда находила всевозможные доводы, чтобы успокоить ее.

Самыя выгодныя условія, предложенныя императоромъ, не могли заставить Бухгольца разстаться навсегда съ родиной; онъ согласился прожить всего одинъ годъ въ Вѣнѣ и обѣщалъ принять самое дѣятельное участіе въ устройствѣ шелковыхъ фабрикъ, а по истеченіи этого срока надѣялся пріискать знающаго и добросовѣстнаго человѣка, который могъ бы замѣнить его. Свадьба была назначена въ концѣ мая; графъ хотѣлъ непремѣнно отпраздновать ее въ своемъ домѣ. Рената дѣятельно занялась приданымъ. Наканунѣ свадьбы было получено письмо отъ графини Дюбарри, которая, узнавъ отъ Рошфора о предстоящемъ бракѣ своего любимца Бухгольца, поспѣшила поздравить его. Она прислала молодой четѣ богатые подарки и между прочимъ чайный сервизъ изъ севрскаго фарфора; на одной чашкѣ былъ нарисованъ ея портретъ. — "Пусть эти хрупкія вещи — писала она молодому бюргеру — напоминаютъ вамъ хозяйку Люсьенна и непрочность всего земнаго. Грустный опытъ научилъ меня, что умѣренность въ желаніяхъ — главное условіе счастливой жизни. Я часто думаю о томъ, что было бы гораздо лучше, если бы я вышла замужъ за такого честнаго человѣка, какъ вы, и жила въ маленькомъ городѣ, довольствуясь скромной ролью вѣрной жены и заботливой матери. Одному Богу извѣстно, почему онъ иначе распорядился моей судьбой. Если вы когда нибудь разскажете своей женѣ сказку о Жаннѣ Дюбарри, дочери народа, которая сдѣлалась любовницей великаго короля, то напомните ей пословицу, что «не все то золото, что блеститъ»… Затѣмъ, графиня остроумно разсказывала въ своемъ письмѣ разные придворные анекдоты и новости, распространялась о Франклинѣ, приключеніяхъ Лафайета въ Америкѣ и о Рошфорѣ, который, по ея словамъ, болѣе прежняго мучился страшными видѣніями и воскресилъ въ своемъ лицѣ плачущаго пророка Іеремію. «Но такъ какъ съ виконтомъ всегда очутишься въ царствѣ тѣней — добавляла она — то я прямо приписываю его вліянію то обстоятельство, что мой милый и дорогой другъ Корона намѣрена спуститься въ подземный міръ къ Альсесту и Эвридикѣ. Надѣюсь, что она напишетъ мнѣ изъ Флоренціи. Неужели она въ самомъ дѣлѣ думаетъ серьезно посвятить себя искусству? Что могло побудить ее къ такому рѣшенію?.. Вѣроятно, ее такъ же какъ и прежде тяготятъ узкія рамки, въ которыя поставлена наша жизнь. Онѣ, дѣйствительно, невыносимы для тѣхъ женщинъ, которыя, на свое несчастіе, одарены умомъ, сердцемъ и пылкой фантазіей, и имъ по-неволѣ приходится искать какого нибудь спасенія отъ скуки повседневной жизни и деспотизма мужчинъ. Но такой порядокъ вещей долженъ измѣниться въ недалекомъ будущемъ. Что сталось бы съ разумомъ и справедливостью, если бы половина человѣческаго рода была осуждена на вѣчное рабство!.. Если графъ Эрбахъ не окончательно забылъ меня и вздумаетъ прочесть мое письмо, то онъ, вѣроятно, улыбнется, читая эти строки. Но что дѣлать бѣдной одинокой женщинѣ, пережившей лучшую пору жизни, какъ не философствовать? Я слишкомъ лѣнива и стара, чтобы заняться исправленіемъ своей особы, и нахожу, что нѣтъ болѣе пріятнаго препровожденія времени, какъ рисовать въ мечтахъ планъ лучшаго устройства міра и представлять себѣ ту прекрасную роль, которую я могла бы играть въ немъ»…

Конецъ четвертой и послѣдней части.

"Историческій Вѣстникъ", т. 5—6, 1881