1879.
правитьВЪ ДЕНЬ ПРЕПОЛОВЕНІЯ ВЪ КРѢПОСТИ.
правитьДень Преполовенія. На Петербургской сторонѣ праздникъ. Отошли обѣдни, кончился крестный ходъ по стѣнамъ Петропавловской крѣпости, а народъ все еще не расходится по домамъ, бродитъ по двору, прогуливается около бастіоновъ, читаетъ надписи, перевираетъ историческія событія, возобновляя ихъ въ памяти. Красавицы Петербургской стороны всѣ въ сборѣ, мѣстные франты всѣ на лицо. Много и пришлаго народа. Гдѣ народъ, тамъ и торговля. Разносчики предлагаютъ съ лотковъ сласти и самые разнообразные мелкіе товары, начиная съ тростей и гутаперчевыхъ хлыстовъ и кончая душистымъ мыломъ и гребенками. Орѣхи и подсолнечныя зерна истребляются въ неимовѣрномъ количествѣ. Тутъ-же и татары-торговцы съ набивными ситцевыми платками, шарфами и цвѣтными чулками. Въ числѣ публики есть и пришедшіе изъ далека цѣлыми семействами.
Вотъ отставной ундеръ съ нашивками на рукавѣ и съ краснымъ коленкоровымъ зонтикомъ въ рукахъ, вотъ его жена — разбитная баба съ ребенкомъ, свояченица — молоденькая дѣвушка, не то горничная, не то мастеричка изъ магазина, и ея женихъ — мастеровой изъ чистяковъ: сюртукъ новенькій, фуражка съ заломомъ и глянцевымъ козыремъ, цвѣтная жилетка «травками» и серебряная цѣпочка поверхъ жилетки. Женщины останавливаются около разносчика и начинаютъ покупать апельсины. Къ нимъ подскакиваетъ женихъ.
— Позвольте Варвара Андреяновна! — восклицаетъ онъ. — Прежде всего надо узнать, чьей фабрики эти самые апельсины, а то — сейчасъ надуютъ. Я вамъ выберу.
Мастеровой начинаетъ щупать апельсины.
— Да полно тебѣ мять, — останавливаетъ его разносчикъ. — Апельсины у насъ первый сортъ, елисѣевскаго завода.
— Врешь, врешь! Вотъ это елисѣевскіе, а это чортъ знаетъ чьи. Вы тоже ловкачи! Берите, Варвара Андреяновна, это корольки будутъ.
Съ ундеръ-офицерскимъ семействомъ встрѣчаются еще двѣ женщины и издали машутъ платками.
— Смотрите, смотрите, сама городовиха съ писарыней! — шепчетъ ундеръ-офицерша. — Ахъ, язвы! Вотъ рожи-то клюквой накрасили! Матрена Митревна здраствуйте! Какими судьбами?
— Съ той стороны. Мы кругомъ черезъ Николаевскій мостъ. Вѣрите, смучились даже. Третьяго дня на Волковомъ, вчера на парадѣ солдатовъ смотрѣли, сегодня сюда. Побоялись ужъ черезъ перевозъ-то. Говорятъ, грѣхъ по сухопутію-то: ужъ коли сказано переполовеніе, такъ черезъ воду и переполовляться слѣдуетъ, а мы на мостъ. Ну, да Богъ проститъ. Вотъ придумываемъ знакомыхъ на Петербургской, хотимъ въ гости зайдти.
— Толкнитесь въ московскія казармы. Вѣдь Петръ Сидорычъ-то, кажется, тамъ прежде служилъ.
— Ну, вотъ! Пойдемъ мы въ гости къ солдатамъ! Мы теперь совсѣмъ на другой ногѣ, — отвѣчаетъ городовиха и крутитъ головой въ голубой шляпкѣ. — Вы знаете, мой мужъ даже на линіи околоточнаго состоитъ, такъ нужно-же намъ себя соблюдать!
— Ну вахтеру Бонбаренкѣ въ корпусъ.
— Мы въ ссорѣ. Петръ Сидорычъ по своему благородству на Пасхѣ съ нимъ изъ-за картъ подрался.
— Къ Василисѣ Ивановнѣ.
— Скажите! Пойду я ко всякой дряни! Вы объ насъ совсѣмъ не тотъ сюжетъ понимаете. У Василисы Ивановны и щи-то деревянными ложками хлѣбаютъ. У насъ на Петербургской и штатскіе чиновники знакомые есть, да мы и супротивъ ихъ себя соблюдаемъ. Наша компанія теперь — офицеры. Вы знаете, нашему приставу я даже кумой прихожусь. Прощайте! Мы теперь догоняемъ одну нашу знакомую докторшу.
— Заходите къ намъ, Матрена Митревна.
— Некогда, голубушка. Я теперь, какъ слободное время, все стихи въ книжкѣ читаю. Прощайте.
Городовиха и ундерша расходятся и смотрятъ другъ другу "въ слѣдъ.
— Дрянь эдакая! — шепнетъ себѣ подъ носъ ундерша.
— Мерзавка! — восклицаетъ городовиха.
А вотъ и два юные чиновника, завитые бараномъ. Одинъ въ длиннополомъ пальто, другой въ натертомъ мокрой тряпкой цилиндрѣ и въ сѣрыхъ брюкахъ со штрипками. У одного галстухъ небеснаго цвѣта, у другаго — ярко-огненный.
— Гриша, обернись назадъ. Смотритъ Вѣра Павловна мнѣ въ затылокъ? — говоритъ небесный цвѣтъ.
— Смотритъ и улыбается, — отвѣчаетъ ярко-огненный.
— На пальто любуется?
— На него.
— Ну, пусть ее страдаетъ, а мы не будемъ обращать вниманія. Такъ-то съ дѣвицами лучше.
— Счастливецъ ты, Вася! Ей Богу счастливецъ! И какое благородство чувствъ это длинное пальто придаетъ. Всякій человѣкъ въ немъ на барона смахиваетъ. Бьюсь, бьюсь, не могу сшить. Шутка — тридцать пять рублей! Думаю ужъ дружественную лотерею розыграть.
— Что-жъ ты разыгрывать-то будешь при своей наготѣ?
— Чижа ученаго, дяденькину табакерку съ музыкой и бисерный кисетъ, что мнѣ Надежда Евграфовна подарила. Потомъ у казначея красненькую впередъ возьму. Есть у меня двѣ пары голенищъ и ручка отъ зонтика для татарина. Вотъ тебѣ и пальто! У насъ въ департаментѣ лотереи любятъ.
— Да, братъ, длиннополое пальто важная вещь. Въ радоницу на Смоленскомъ я черезъ него съ купеческой вдовой познакомился, у балагановъ на Пасхѣ одна полковницкая дочка отъ меня чуть съ ума не сошла, теперь Вѣра Павловна страдаетъ да еще въ Лѣтнемъ саду буду сердца покорять!
— Ахъ, какая прелесть у тебя это пальто! Вѣришь, у меня даже слюна бьетъ! — умиляется товарищъ.
— Я вотъ хочу еще калоши съ машинками себѣ завести.
— Что ты, калоши съ машинками тебѣ совсѣмъ не къ лицу!
— Дуракъ!
— Отъ дурака слышу!
Начинается перебранка.