Въ дворницкой. править
Въ конуру привратниковъ никогда солнце не заглядываетъ; поэтому они свою тщедушную, больную дочку сажали къ самому окну, и сидѣла она тамъ цѣлый божій день. Сосѣди и прозвали ее канарейкой пятнадцатаго номера. Потому что домъ былъ № 15-й.
Маліа глядѣла на прохожихъ, глядѣла, какъ вечеромъ зажигали фонари. И если кто заходилъ подъ ворота, спрашивалъ о комъ-нибудь изъ жильцовъ, то она отвѣчала вмѣсто своей матери Джузепины, грѣвшейся обыкновенно у огня и занимавшейся чтеніемъ газетъ, получаемыхъ жильцами.
Покуда еще было свѣтло, она плела кружева своими блѣдными, длинными руками. Напротивъ была типографія, и одинъ изъ рабочихъ, молодой парень, поглядывалъ-поглядывалъ на это тонкое личико съ синевой подъ глазами, сидѣвщее за стеклами, да, какъ говорится, и влюбился. Но вскорѣ онъ узналъ, что канарейка больная дѣвушка, полумертвая, потому что все ея тѣло, до самаго пояса, было лишено движенія; онъ и не сталъ больше оборачиваться къ окну, въ которомъ она сидѣла.
Она тоже его замѣтила: никто никогда такъ не глядѣлъ на нее. И каждый разъ, когда она слышала приближеніе его шаговъ по тротуару, вся кровь, какая только у ней оставалась, приливала къ щекамъ, и ея блѣдное лицо вспыхивало, какъ розанчикъ. Темный, сырой переулокъ казался ей тогда веселымъ, переулокъ съ тощимъ побѣгомъ какого-то растенія, свѣсившагося съ террасы перваго этажа противоположнаго дома съ боль шущими черными окнами типографіи, за которыми вертѣлись блоки и сновали толстые кожаные ремни длинные-предлинные. Казалось, конца имъ не было; они цѣлый день словно въ головѣ у ней круасились. Промежъ оконъ типографіи красовались огромные листы бумаги; то, что на нихъ было крупными буквами напечатано, она давно знала наизусть, и все-таки по нѣскольку разъ въ день перечитывала. Даже ночью въ потемкахъ, когда она, прислушиваясь, какъ возвращался домой отецъ, хрипло распѣвая: «О, Beatrice il cuor mi dice!», лежа съ полуоткрытыми глазами, видѣла эти листы: бѣлые, красные, голубые.
Когда мальчишки проходили мимо, шлепая своими деревянными подошвами по промерзлой землѣ, и распѣвали пѣсни, Малія чувствовала, что и въ ней словно пѣсня назрѣваетъ. Она прислушивалась и, опустивъ голову на грудь, пробовала потихоньку напѣвать. По истинѣ, какъ канарейка, заучивающая знакомый мотивъ.
Она даже собой стала заниматься; раньше, чѣмъ ее переносили къ окну, она успѣвала тщательно пригладить себѣ волосы, и когда у ней бывалъ цвѣтокъ гвоздики, она своими исхудалыми руками втыкала его въ косу.
Джильда, ея сестра, ходившая работать къ портнихѣ, въ это время обыкновенно одѣвалась, накидывала на свою плутовскую головку черный вуаль и плотно застегивала кофточку съ разными финтифлюшками. Маліа смотрѣла на сестру съ кроткой, печальной улыбкой на блѣдныхъ губахъ; потомъ движеніемъ головы подзывала ее къ себѣ и цѣловала. Разъ Джильда подарила ей полинялый бантъ, такъ она отъ радости вся покраснѣла. Иногда ей ужасно хотѣлось спросить: не печатаютъ ли въ газетахъ при какое-нибудь лекарство, которое могло бы ей помочь, но вопросъ у ней замиралъ на устахъ.
Она, бѣдняжка, все ждала, что этотъ парень когда-нибудь опять оглянется на окошко. Устремивъ глаза въ темный переулокъ, перебирая коклюшки худыми пальцами, она все ждала и ждала. Но разъ она увидѣла, что онъ, засунувъ руки въ карманы, шелъ по улицѣ рядомъ съ Джильдой; видѣла, какъ она остановились подъ воротами и о чемъ-то болтали.
Хотя онъ къ ней стоялъ спиной, но она замѣтила, что онъ говоритъ съ большимъ жаромъ, а Джильда задумчиво царапала зонтикомъ по мостовой. И потомъ сказала:
— Здѣсь нельзя. Маліа вѣчно тутъ на сторожѣ.
Наконецъ, какъ-то въ субботу молодой человѣкъ пришелъ къ нимъ вмѣстѣ съ Джильдой и сталъ разговаривать съ теткой Джузепиной, которая въ это время клала каштаны въ горячую золу. Его звали Карлино; онъ былъ наборщикомъ а заработывалъ 36 франковъ въ недѣлю. Уходя, онъ пожелалъ добраго вечера и Маліи, которая сидѣла въ потемкахъ у своего окна.
Съ тѣхъ поръ онъ сталъ заходить часто; наконецъ, и каждый день. Тетка Джузеппина полюбила его: во-первыхъ, онъ былъ учтивъ, а, во-вторыхъ, никогда не приходилъ съ пустыми руками: то сластей принесетъ, то апельсиновъ, то каленья[1], а иногда даже бутылку вина за печатью. Въ послѣднемъ случаѣ даже отецъ семейства, дядя Баттистъ, оставался дома, бесѣдовалъ съ Карлино по-отечески и говорилъ, что первый сюртукъ, который молодой человѣкъ будетъ заказывать, онъ, Баттистъ, ему своими руками сошьетъ. У него тутъ былъ и столъ, и ножницы портняжныя, и утюгъ, и вѣшалка, и даже зеркало для заказчиковъ, но въ это зеркало глядѣлась только Джильда. Поджидая Джильду, иногда молодой человѣкъ заводилъ разговоръ съ Маліа, говорилъ ей о сестрѣ, разсказывалъ, какъ онъ ее любитъ, сообщалъ, что сталъ понемножку откладывать деньги въ сберегательную кассу. Но какъ только возвращалась Джильда, такъ они оба усаживались въ уголъ, шептались, чуть не касаясь другъ друга губами, а чуть отвернется мать, хватали другъ друга за руки.
Разъ вечеромъ, когда тетка Джузепина зѣвала, глядя въ печку, Карлино, воображая, что ихъ никто не видитъ (о Маліи они не думали; иногда, уходя, онъ даже забывалъ проститься съ нею), онъ крѣпко чмокнулъ свою возлюбленную въ щеку. Въ одно воскресенье онъ явился счастливый-пресчастливый и объявилъ, что нашелъ самую подходящую квартирку: двѣ маленькія комнатки около порта Гарибальди. Да, къ тому же, можетъ быть, удастся и мебель сходно купить у жильца, который съѣзжаетъ, потому что хозяину за квартиру не платитъ.
Карлино былъ въ такомъ восторгѣ, что сказалъ даже Маліи:
— Ахъ, жалко, право, что вы съ нами не можете сходить поглядѣть!
Дѣвушка вспыхнула, однако, отвѣтила:
— То то Джильда будетъ рада!
А между тѣмъ, Джильда какъ будто не очень-то была рада. Иной разъ Карлино ждетъ, ждетъ ее понапрасну. Онъ жаловался Маліи, что ея сестра не любитъ его такъ, какъ онъ ее любитъ.
Молодой человѣкъ какъ заведетъ эту пѣсню, такъ конца его хныканью нѣтъ. Обо всякомъ вздорѣ разсказываетъ: какъ Джильда обрадовала его такимъ-то словечкомъ, какъ она улыбнулась, какъ себя поцѣловать позволила и т. д. Онъ говорилъ, что съ Маліа душу себѣ отводитъ, что, разговаривая съ нею, онъ иногда воображаетъ, что съ Джильдой разговариваетъ, до такой степени Маліа, сидѣвшая въ тѣни и внимательно глядѣвшая на него своими красивыми глазами, походила на сестру. Онъ иногда до того увлекался, что хваталъ ее за руки, забывая, что рядомъ съ нимъ сидитъ существо съ омертвѣлой половиною тѣла.
— Видите, говорилъ онъ ей: — я бы хотѣлъ, чтобы у Джильды было такое же доброе сердце, какъ у васъ.
И онъ просиживалъ цѣлые часы, упершись руками въ колѣни, до самаго возвращенія Джильды. Ему доставляло великую радость слышать, какъ она приближалась къ дому, постукивая каблуками, какъ она входила въ комнату, вся румяная съ мороза, и осматривала все сразу своими хорошенькими глазами. Джильда была пустая, тщеславная дѣвушка, и когда наряжалась, то не позволяла ему ходить съ ней по улицамъ въ синей рабочей блузѣ.
Однажды вечеромъ Маліа замѣтила, что Джильду проводилъ до дому какой-то молодой баринъ, въ щегольскомъ цилиндрѣ, и что она у воротъ остановилась и разговаривала съ нимъ, какъ прежде разговаривала съ Карлино. Однако, она ничего объ этомъ не сказала Карлино.
Карлино, между тѣмъ, поразстроился.
За квартиру заплатить надо было, за мебель — тоже; невѣстѣ на подарки тратился и времени терялъ много. До того дошло, что управляющій типографіей однажды сказалъ ему:
— Либо дѣло дѣлать, либо пустяками заниматься.
Карлино пришелъ къ Маліи и опять сталъ ей повѣрять свое горе и просить ее:
— Право, вы бы поговорили съ вашей сестрой.
Когда же Маліа исполнила его просьбу, Джильда только плечами пожала и возразила:
— Да бери его себѣ, коли нравится.
Въ новый годъ Карлино принесъ Джильдѣ подарокъ: на платье шерстяной матеріи, съ красными полосами, съ такими яркими полосами, что Джильда помирала со смѣху и увѣряла, что это только для какой-нибудь деревенской бабы годится. Она видала бабъ на рынкѣ въ Лоретто въ такихъ платьяхъ. Молодому человѣку это было обидно; онъ медленно завернулъ опять принесенную матерію и предложилъ ее Маліи, разумѣется, если ей нравится.
Это былъ первый подарокъ, когда либо полученный Мадіей. Для нея это былъ великій подарокъ. Тетка Джузепина, желая извинить выходку Джильды, говорила, что у этой дѣвушки такой ужь вкусъ тонкій, что она какъ барышня уродилась: что ей ни купи, все не по ней.
— Эта дочка сама о себѣ умѣетъ позаботиться, говорила Джузепина.
И въ самомъ дѣлѣ, Джильда часто возвращалась домой съ обновкой, то новая мантилька съ пышной бахрамой на груди, то щегольскіе башмачки, то огромная лохматая шляпа съ большими полями, отѣнявшими ей лицо, изъ-подъ которой, какъ двѣ яркія звѣздочки, свѣтились ея глаза. Разъ она принесла серебрянный золоченный браслетъ съ огромнымъ аметистомъ, почти въ орѣхъ; этотъ браслетъ былъ такой диковинкой въ темномъ переулкѣ, что всѣ сосѣдки его приходили смотрѣть. Мама даже чваниться стала: вотъ, дескать, какъ моя дочка умѣетъ себѣ денежки копить, вотъ сколько за работу въ швейномъ магазинѣ получаетъ! Маліа тоже любовалась этимъ браслетомъ, даже отецъ протянулъ было къ нему руки и попросилъ одолжить ему на этотъ вечеръ, потому что онъ хотѣлъ показать его своимъ пріятелямъ-сосѣдямъ, хозяину табачной лавочки и кабатчику. Но Джильда заупрямилась и разсердилась. Съ тѣхъ поръ и дядя Баттистъ сталъ на нее сердиться и даже кричать, когда случалось, что она позднѣе обыкновеннаго возвращалась домой. И говорилъ Карлино: что, парень, только время и деньги напрасно тратишь на подарки этой неблагодарной дѣвкѣ! она и родителей-то своихъ ни въ грошъ не ставитъ, не то, что жениха.
Джильда, впрочемъ, скоро устроилась, такъ что отцу по вечерамъ больше не приходилось ее ждать. Повидимому, это было облегченіемъ для дяди Баттиста, но семья вся загоревала. Тетка Джузедина то и дѣло, что ворчала да съ мужемъ ругалась. Дядя Баттистъ иначе, какъ въ пьяномъ видѣ, спать не ложился. Маліа, лежа на своей постелѣ, прислушивалась, какъ Карлино ходилъ около дома по улицѣ вплоть до утренней зари, поджидая свою невѣсту.
Терезъ нѣсколько времени тетка Каролина, старуха, продававшая газеты на улицѣ, разсказывала, что Джильду видали въ пассажѣ, что она, какъ барыня, въ пухъ и прахъ разряжена. Отецъ утромъ въ воскресенье клялся и божился, что возьметъ и пойдетъ розыщетъ свою плоть и кровь, свое дѣтище, а вечеромъ пріятели его домой привели въ такомъ видѣ, что онъ еле на ногахъ держался.
Карлино словно заразился, отъ дяди Баттиста: работалъ только тогда, когда ужь совсѣмъ нельзя было не работать; переходилъ изъ одной типографіи въ другую и то все въ мелкія, ходилъ съ Баттистомъ по трактирамъ и подъ ручку съ нимъ возвращали домой. Въ дворницкой Карлино своимъ человѣкомъ сталъ. Онъ разводилъ огонь, по вечерамъ на лѣстницѣ газъ зажигалъ, качалъ воду, чистилъ портняжные утюги на всякій случай — можетъ когда и понадобятся — и чтобы облегчить тетку Джузепину, мужа которой дома никогда не было, самъ подметалъ дворъ. Джузепина была ему благодарна и изъ признательности пыталась увѣрить его, что Джильда все еще его любитъ, и не сегодня, завтра вернется домой. Онъ недовѣрчиво покачивалъ головой, но ему было пріятно говорить о Джильдѣ со старухой и съ Маліей, которая лицомъ была вылитая сестра. Когда она въ сумерки внимательно слушала его рѣчи, устремивъ на него свои красивые глаза, ему казалось, что на сердцѣ у него легче. Однажды даже, когда онъ только что вернулся изъ трактира и чувствовалъ особый приливъ нѣжности, Карлино крѣпко поцѣловалъ Малію.
Дѣвушка не вскрикнула, но задрожала какъ листъ. На другой день, проспавшись, Карлино опять пришелъ къ нимъ, какъ ни въ чемъ не бывало, безпечный, равнодушный. А между тѣмъ бѣдняжка все еще чувствовала на устахъ своихъ горячій поцѣлуй, и на лицѣ горячее дыханіе парня; она всю ночь не спала, думая о немъ. Это было въ началѣ весны; поцѣлуй словно опалилъ Малію, она стала чахнуть и сохнуть понемногу. Мать говорила своимъ сосѣдкамъ, теткѣ Каролинѣ и привратницѣ другого дома, что у ея дочери болѣзнь стала отъ ногъ кверху подниматься. Такъ ей докторъ сказалъ.
Мартъ стоялъ дождливый. Ливень цѣлый день стучалъ но стеклянной крышѣ типографіи; прохожіе на улицѣ едва ноги изъ грязи вытаскивали. Время отъ времени у воротъ останавливался извощичій экипажъ съ котораго вода струилась ручьями; хлопала дверца кареты; хлопала дверь на крыльцѣ.
— Не Джильда ли? каждый разъ восклицала мать. Блѣдная Маліа ничего не говорила, но пристально глядѣла на дверь, и лицо ее вытягивалось. Когда сходили унылые часы сумерекъ, и окна начинали темнѣть, слышался протяжный крикъ газетчика: «Secolo! Il Secolo!» и еще унылѣе становилось окрестъ.
А Джильда все не возвращалась.
Къ Егорьеву дню погода установилась хорошая; газетчица, тетка Каролина, и другія сосѣдки вздумали всѣ вмѣстѣ прогуляться за городъ. Карлино былъ свой человѣкъ, и конечно, тоже съ ними отправился. Вечеромъ они вернулись на конкѣ, всѣ были навеселѣ, и всѣ принесли съ собой маргаритокъ и разныхъ полевыхъ цвѣтовъ. На Карлино напала галантерейность и онъ поднесъ Маліа всѣ цвѣты, которые держалъ въ рукахъ, и съ которыми не зналъ куда дѣваться. Больная была очень довольна, точно ей привезли частичку деревенской свѣжести, деревенскаго простора. Лежа на своей постели, она видѣла сквозь окно, какой на дворѣ стоялъ чудесный день. Стѣна противоположнаго дома была свѣтлѣе обыкновеннаго; вѣтка растенія, свѣсившаяся съ террасы, начинала одѣваться первыми листочками. Она попросила, чтобы подаренные ей цвѣты посадили въ землю въ кухнѣ валялось много битыхъ горшковъ, а въ землѣ цвѣты не такъ скоро завянутъ. Прихоть умирающаго человѣка, разумѣется — больше ничего. Вокругъ нея смѣялись; говорили, что не стоитъ возиться съ цвѣтами; все равно завянутъ; мертваго дескать не воскресить. Однако, чтобы доставить ей удовольствіе, опустили нѣсколько цвѣтовъ въ стаканъ съ водой, и поставили около нея на сундукъ. И даже, чтобы развлечь ее, стали разговаривать о платьѣ съ красными полосами, которое Маліа сошьетъ себѣ изъ подареннаго ей куска матеріи, когда понравится. У отца были ножницы, иголки, нитки, все необходимое для шитая. Бѣдняжка слушала ихъ, глядя въ глаза то тому, то другому, и улыбалась, какъ дитя.
На другой день цвѣты въ стаканѣ завяли; въ дворницкой становилось такъ душно, что дыханіе спиралось; не было воздуха.
Лѣто назрѣвало. Такъ было жарко, что и днемъ и ночью дверь оставалась отворенною; стѣна противоположнаго дома пожелтѣла, штукатурка стала трескаться. Въ лунныя ночи глубь переулка наполнялъ свѣтлый, мертвенно-блѣдный отсвѣтъ, и слышно было какъ около крылечекъ болтали кумушки-сосѣдки.
Въ Спасовъ день Баттистъ такъ напился пьянъ, что съ женой у него поднялась драка не на шутку. Карлино ихъ сталъ мирить; но обѣ воюющія стороны кинулись на него съ кулаками. Угодили ему прямо въ глазъ и онъ ходилъ съ недѣлю съ знатнымъ фонаремъ.
Маліи тогда было хуже; въ добавокъ эта сцена ее ужасно перепугала; докторъ, лечившій жильца въ первомъ этажѣ, заходилъ въ дворницкую, и безъ обиняковъ объяснилъ, что бѣдной дѣвушкѣ недолго остается страдать.
Этотъ роковой приговоръ не установилъ мира между отцомъ и матерью; даже Джильда, неизвѣстно отъ кого узнавъ о безнадежномъ положеніи сестры, пришла ее навѣстить. вся разодѣтая въ шолкъ.
Маліа же воображала, что ей становится лучше, и просила чтобы разложили на постели накроенные куски матеріи съ красными волосами, изъ которыхъ она собиралась шить себѣ платье. Приподнявъ подушки, она даже могла присѣсть на постели; но когда ей нужно было вздохнуть, она легонько шевелила свовыи исхудалыми руками, какъ птичка слабыми крыльями. Тетка Каролина говорила, что надо бы сходить за попомъ, но отецъ, раздѣлявшій на этотъ счетъ воззрѣнія газеты «Secolo», заявилъ протестъ, и пошелъ въ трактиръ.
Тетка Джузепина засвѣтила двѣ свѣчи и разостлала на сундукъ бѣлую скатеретку. Маліа, видя всѣ эти приготовленія, измѣнилась въ лицѣ. Пришелъ священникъ, она исповѣдалась, не скрывъ поцѣлуя Карлино. Послѣ того она попросила мать и сестру, чтобы они не оставляли ее одну.
Отца конечно пришлось ждать. Тетка Джузепина прилегла на лавку; Джильда у окна въ полголоса разговаривала съ Карлино, всѣ думали, что Маліа уснула.
Такъ бѣдняжка и скончалась, никто и не замѣтилъ. Сосѣда говорили, что и подлинно какъ канареечка умерла.
Отецъ на другой день ревѣлъ, какъ теленокъ, а мать все вздыхала.
— Бѣдняжечка! Ангелъ! Вотъ и перестала мучиться. Привыкли мы видѣть ее у окошечка — какъ канареечку! теперь мы одни остались!
Джильда обѣщала заходить почаще и дала денегъ на похороны. Но даже Карлино сталъ заходить все рѣже и рѣже; а тамъ переѣхалъ на другую квартиру, въ другую часть города, и совсѣмъ пересталъ бывать.
Отецъ, вдругъ возъимѣвшій желаніе остепениться, приклеилъ къ окну дворницкой объявленіе съ надписью: «портной.».
И нынѣ виднѣется въ окнѣ это объявленіе, какъ прежде виднѣлась канареечка.
- ↑ Какъ у насъ орѣхи, въ Италіи калятъ горохъ, бобы, подсолнечные сѣмена и лакомятся. Прим. прим.