Дачные страдальцы.
Пять юмористическихъ разсказовъ.
править
1897.
правитьВъ дачномъ поѣздѣ.
правитьI.
правитьДачный поѣздъ подошелъ къ платформѣ, принялъ пассажировъ, по большей части мужчинъ, отправляющихся въ Петербургъ на службу, и уже тихо тронулся въ путь, какъ вдругъ на платформу вбѣжалъ запыхавшійся пожилой человѣкъ въ формѣ чиновника военнаго министерства, съ портфелемъ подъ мышкой.
— Стой, стой! — закричалъ онъ, расталкивая стоявшихъ на платформѣ женъ и дѣтей, пришедшихъ проводить мужей и отцовъ и, ринувшись впередъ, вскочилъ на тормазъ вагона и сталъ пробираться въ самый вагонъ.
Въ вагонѣ всѣ знакомые по рейсамъ, ежедневно ѣздящіе въ Петербургъ и изъ Петербурга въ одни и тѣ-же часы. Кивки направо и налѣво, приподнятіе фуражки, рукопожатія.
— Опоздали сегодня, Иванъ Иванычъ? — слышится со скамеекъ.
— Вообразите — да. Еще четверть минуты и я долженъ-бы былъ дожидаться слѣдующаго поѣзда, который идетъ черезъ два часа, а мнѣ до одиннадцати часовъ утра надо побывать у его превосходительства и подать ему къ подписи двѣ бумаженки, потому что въ канцеляріи онъ сегодня не будетъ. Вѣдь мы каторжные… ни дня, ни ночи нѣтъ у насъ для покоя. Вѣдь вотъ цѣлый архивъ вожу съ собой въ портфелѣ, — хлопнулъ чиновникъ военнаго министерства по портфелю. — Вчера къ Гребенкину на винтъ звали, а я сидѣлъ и бумаги строчилъ, да еще пришлось самому переписывать. Фу, какъ я радъ, что успѣлъ вскочить въ вагонъ! — прибавилъ онъ.
— Опасно такъ на ходу вскакивать. Долго-ли до грѣха! — замѣтилъ бакенбардистъ въ котелкѣ.
— И плачешь, да скачешь. Служба, ничего не подѣлаешь. А опоздалъ прямо изъ-за жены. Вообразите, какую она со мной штуку сыграла. Я теперь каждый день передъ отправленіемъ на службу купаюсь въ озерѣ. Выкупаюсь и ужъ прямо на службу. Чудесно. Сегодня, отправляясь въ купальню, сказалъ женѣ, чтобы она мнѣ дала чистую рубашку, и захватилъ съ собой сына, чтобы переправить съ нимъ домой грязную рубашку. Такъ я очень часто дѣлаю. Пришелъ въ купальню, выкупался… Только хочу надѣвать чистую рубашку — глядь: вмѣсто мужской у меня женская рубашка и даже съ кружевами. Это жена мнѣ по ошибкѣ вмѣсто моей свою положила. Ахъ, грѣхъ какой! Ну, какъ я подъ мундиръ надѣну вмѣсто мужской женскую рубашку? А надѣть ту рубашку, которая была на мнѣ, такъ ту я бросилъ на полъ, когда раздѣвался, и затопталъ ее. Ну, сейчасъ сына домой командировалъ, чтобы перемѣнить рубашку, и пока онъ бѣгалъ домой, я опоздалъ во-время придти къ поѣзду. А я аккуратнѣйшій человѣкъ въ мірѣ.
— Ха-ха-ха… — послышался сзади чиновника военнаго министерства хохотъ. — Да вы-бы женскую рубашку и надѣвали. Не все-ли равно? Подъ мундиромъ не видать.
— Да вѣдь у жены декольте. Какъ я воротнички-то къ декольте пристегну?
— Вотъ развѣ что воротнички. А то со мной разъ была такая исторія, что я въ гостяхъ часа три во всемъ женскомъ проходилъ. Бѣлье, пеньюаръ и только женскія туфли на ногу не влѣзли, такъ босикомъ остался, — разсказывалъ бакенбардистъ въ свѣтлой крылаткѣ. Давно это было. Лѣтъ пятнадцать тому назадъ. Еще я женатъ не былъ. Помните вы танцовщицу Мальвинскую, Марфу Ивановну? Она теперь умерла, царство ей небесное.
— Ну, какъ-же не помнить! Я отлично помню. Она бѣшеные танцы танцовала, — откликнулся усачъ съ крупной лысиной на лбу. — Я даже знакомъ съ ней былъ. Я познакомился съ ней, когда мы въ Красномъ въ лагеряхъ стояли, а она танцовала у насъ въ Красносельскомъ театрѣ. Я тогда въ драгунскомъ полку былъ. Премилая женщина. Еще у ней вотъ здѣсь на плечѣ была родинка.
— Погодите-же, дайте-же разсказать. Ну-съ… Мальвинская жила тогда на дачѣ на Крестовскомъ. Она тогда пользовалась благорасположеніемъ полковника Карабасова и нанималъ онъ ей шикарную дачу…
— Да и Карабасова-то отлично знаю. Онъ еще живъ, живетъ въ своемъ Пензенскомъ помѣстьи, но крѣпко разбитъ ногами, бѣдняга. Подагра у него, злѣйшая подагра.
— Ну, такъ какъ-же вы въ женскомъ-то пеньюарѣ? — интересуются пассажиры.
— А вотъ сейчасъ, — отвѣчаетъ бакенбардистъ. — Я давно-бы ужъ разсказалъ, но меня все перебиваютъ. Я былъ съ ней знакомъ такъ просто… безъ всякихъ цѣлей и никакихъ видовъ на нее не имѣлъ. А съ Карабасовымъ я былъ пріятель.
— Вы знаете, вѣдь онъ уѣхалъ изъ Петербурга, проклявши его на вѣки. Онъ въ одинъ вечеръ проигралъ въ клубѣ шестьдесятъ тысячъ рублей, забастовалъ на вѣки, проклялъ…
— Да дайте-же мнѣ разсказать! Вѣдь эдакъ я никогда не кончу.
— Ну, разсказывайте, разсказывайте. А я это только къ тому, что какая сила воли: быть игрокомъ, проиграть въ одинъ вечеръ шестьдесятъ тысячъ рублей и не попробовать даже отыграться.
— Я молчу. Вы мнѣ не даете говорить. Я молчу и не стану разсказывать.
Бакенбардистъ сдѣлалъ серьезное лицо, нахлобучилъ на лобъ шляпу и отвернулся къ окну.
— Разсказывайте пожалуйста. Ну, что тутъ… Пожалуйста разскажите, — послышалось со всѣхъ сторонъ.
— Тогда попросите, чтобъ они не перебивали.
— Михаилъ Семенычъ… Ужъ вы не перебивайте, дайте имъ разсказать, — обратились къ усачу.
— Да вѣдь я и не перебивалъ. А такъ какъ зашла рѣчь о Карабасовѣ, котораго мы оба отлично знаемъ, то у меня невольно… Ну, да я потомъ… Пожалуйста… Начинайте… Я больше ни однимъ словомъ не обмолвлюсь.
Бакенбардистъ кашлянулъ и неохотно продолжалъ:
— Теперь ужъ неинтересно и разсказывать, а потому я буду кратокъ. Карабасовъ пригласилъ насъ на завтракъ къ Мальвинской. Меня и еще двухъ. Пріѣхали. За завтракомъ было выпито изрядно. А Мальвинская жила на самомъ берегу рѣки и у ней была лодка, которая тутъ-же противъ дачи и была привязана. Ну-съ, отлично. Вздумали мы послѣ завтрака кататься на лодкѣ. Да хорошо, что только вздумали, а не катались. Начали садиться въ лодку. Я подаю руку Марфѣ Ивановнѣ, хочу помочь ей сѣсть, пячусь и вдругъ бултыхъ съ помоста въ воду. Сейчасъ-же ухватился за помостъ, выскочилъ, но вѣдь весь мокрый. Къ ней въ дачу… Нужно сушиться, переодѣться, но во что я переодѣнусь, если Мальвинская живетъ только съ кухаркой и горничной и при ней никого изъ мужчинъ? Мальвинская и говоритъ: «да переодѣвайтесь, говоритъ, въ мое бѣлье и дамъ я вамъ свой бѣлый пеньюаръ, пока ваше платье и бѣлье высохнетъ».
— И вы одѣлись? — быстро? спросили бакенбардиста.
— Конечно-же одѣлся. Что-же мнѣ было иначе дѣлать? Ѣхать мокрому къ себѣ домой? Но вѣдь на меня пальцами-бы указывали, хохотали-бы какъ надъ шутомъ гороховымъ. Ну, я и переодѣлся въ бѣлье Мальвинской, надѣлъ сверху ея батистовый пеньюаръ, да въ такомъ видѣ и просидѣлъ у ней, пока ея горничная съѣздила въ городъ ко мнѣ на квартиру и привезла мнѣ другое бѣлье и платье. Разумѣется, въ ожиданіи моего платья, сидѣли и пили, варили жжонку. Вотъ и все…
— Ха-ха-ха! Воображаю я васъ въ бѣломъ женскомъ пеньюарѣ! — хохоталъ усачъ.
Поѣздъ убавлялъ ходъ и подходилъ къ слѣдующей платформѣ. На платформѣ толпились отправляющіеся въ городъ дачники и пришедшія ихъ проводить жены и дѣти съ няньками и мамками.
II.
правитьПоѣздъ, убавивъ ходъ, стремится къ дачной платформѣ. На платформѣ, среди отправляющихся въ службу дачниковъ, начинается прощаніе съ пришедшими ихъ проводить женами и дѣтьми.
— Прощай, Пьеръ… — говоритъ безцвѣтная блондинка мужу, среднихъ лѣтъ толстенькому и коротенькому человѣку съ бородкой, облеченному въ пальто-крылатку, изъ подъ которой выглядываетъ вицъ-мундиръ съ золотыми пуговицами. — Сегодня, стало быть, домой обѣдать не пріѣдешь? — спрашиваетъ она, чмокая его въ щеку.
— Да вѣдь гдѣ-же… если вечеромъ въ 8 часовъ коммиссія, — отвѣчаетъ мужъ, перекладывая съ руки на руку свой портфель.
— Ахъ, какъ я не люблю, когда ты дома не обѣдаешь!
— Да вѣдь служба… Ты радоваться должна, что я назначенъ въ коммиссію. Потомъ получу что-нибудь изъ остаточныхъ суммъ за это.
— Ну, что! Крохи!
— Все лучше, чѣмъ ничего. Тебѣ зимой надо крыть мѣховую ротонду — вотъ на ротонду и хватитъ. Однако, прощай… Надо садиться. Не подходи близко къ вагонамъ, не подходи.
— Ты на послѣднемъ вернешься?
— На послѣднемъ. Прощай. Держи Шурку-то за руку. А то онъ какъ-бы не сунулся.
— Простись съ ребенкомъ-то хорошенько. Ахъ, отецъ!
— Да вѣдь ужъ простился. Боже мой, какъ второй-то классъ набитъ!
Толстенькій и коротенькій человѣкъ влѣзаетъ въ вагонъ и черезъ нѣсколько времени появляется у открытаго окошка. Жена подходитъ къ окну.
— Не подходи близко, не подходи… Сейчасъ поѣздъ тронется, — говоритъ онъ.
— Не забудь привезти бисквитъ и ваксы, — напоминаетъ она.
— Да, да… У меня записано.
— И обойныхъ гвоздей…
— Записано.
— Выгляни-ка изъ окошка хорошенько.
— Что такое?
— Высунься. Я хочу тебѣ что-то сказать.
Мужъ выставляется въ окно. Жена приближается къ нему и шепчетъ:
— Будешь обѣдать въ ресторанѣ, такъ не пей много.
— Да что ты! Вѣдь у насъ вечеромъ коммиссія.
— И прошлый разъ была коммиссія, однако, отъ тебя какъ пахло!
— Да полно, матушка.
Звонокъ. Поѣздъ тихо трогается.
— Бисквитъ, ваксы, гвоздей, пудры и шелковыхъ шнурковъ для корсета! — еще разъ напоминаетъ жена.
— Знаю, знаю.
Толстенькій и коротенькій человѣкъ отходитъ отъ окна и садится.
— Все коммиссіи супруги правите? — спрашиваетъ его высокій тощій брюнетъ, укладывая въ сѣтку пакетъ, завернутый въ газетную бумагу.
— Да вѣдь нельзя, знаете. Здѣсь въ дачныхъ мѣстахъ ничего нѣтъ. Я даже себѣ табаку богдановскаго на папиросы вчера найти не могъ.
— Да, вотъ и мнѣ жена поручила зайти къ портнихѣ и снести ей вотъ этотъ спорокъ. Хорошо, что сегодня останусь въ Петербургѣ до послѣдняго поѣзда, а то-бы и не успѣть. Портниха ея живетъ на Пескахъ въ Слоновой улицѣ.
— Ахъ, и вы остаетесь до послѣдняго поѣзда? — спрашиваетъ толстенькій коротенькій человѣкъ.
— Нельзя… Надо провѣтриться и европейскимъ человѣкомъ стать, а то въ здѣшнихъ глухихъ мѣстахъ живешь, такъ эѳіопомъ сдѣлаешься, — отвѣчаетъ высокій брюнетъ. — Никого, кромѣ нянекъ съ ребятами, не видишь. Думаю послѣ службы пообѣдать у татаръ на Черной Рѣчкѣ, а потомъ въ «Аркадію»…
— Коммиссія? — смѣется толстенькій человѣкъ.
— Да конечно-же коммиссія. Иначе какъ-же нашему брату семейному человѣку на весь вечеръ отлучиться?
— Ха-ха-ха… И у меня засѣданіе коммиссіи. Какъ хотите, а вѣдь безъ этихъ коммиссій на дачѣ просто одурь возьметъ.
— Ха-ха-ха-ха! И всѣ-то мужья на одинъ покрой!
— Отъ того, что всѣ отъ одного праотца Адама. А только доложу вамъ, что иногда и ложь во спасеніе. Ну, что-бы было хорошаго, ежели-бы я ей прямо сказалъ: ѣду, молъ, провѣтриться въ Зоологическій садъ? Сейчасъ ревность, попреки. А такъ сохраняешь домашнее спокойствіе.
— А вы сегодня куда думаете махнуть?
— Да хоть куда-нибудь, только-бы не слышать этого пищанія ребятишекъ. А то вѣдь у меня дома и въ дудки, и въ барабаны, и въ трещетки… Одинъ кричитъ: папенька, покачай меня на качеляхъ; другой кричитъ: прокатай меня въ телѣжкѣ; третій…
— А у васъ сколько?
— Пятеро. Да вотъ въ сентябрѣ еще жду. Нынче изъ-за этого надо пораньше въ городъ переѣхать.
— Ой, ой, ой… Пятеро и шестого ждете. Нѣтъ, у меня только четверо и никого я не жду, а и то считаю, что много.
— По нѣмецки надо жить, у нѣмцевъ поучиться. Нѣмцы какъ-то умѣютъ… Нѣмецъ скажетъ: довольно троихъ. Смотришь — только трое и есть.
— Аккуратный народъ. Послушайте… Пріѣзжайте въ «Аркадію» къ девяти часамъ. Веселѣе будетъ. Выпьемъ какого-нибудь мѣсива въ кувшинѣ. Теперь ужъ ягоды есть.
— Я обѣщалъ Михаилу Андреевичу Дукатову пообѣдать вмѣстѣ съ нимъ, такъ ужъ не знаю, какъ онъ…
— Тоже коммиссія?
— Само собой.
— Ну, такъ вотъ и Дукатова склоняйте въ «Аркадію». Ложу въ складчину возьмемъ. Со мной будетъ Куролесовъ. Онъ насъ познакомитъ съ дамами. У него всѣ садовыя дамы знакомыя.
— Запутаешься и на поѣздъ опоздаешь.
— А велика бѣда? Ну, телеграмму женѣ пошлете, что такъ и такъ, за позднимъ временемъ…
— Съ ума сойдетъ, крышу съ дома сниметъ, бѣсновавшись.
— Пріучать надо. А въ крайнемъ случаѣ возьмемъ въ складчину троечную коляску и въ коляскѣ… Вѣдь обратно-то всѣмъ по дорогѣ.
— Это еще хуже. Начнетъ меня бранить, что на коляску деньги бросилъ. Надо на поѣздъ поспѣть. Да я поспѣю.
— Такъ будете въ «Аркадіи»?
— Я думаю. Куда-же иначе-то? Куда ни поѣзжай, а въ «Аркадіи» будешь.
— Чего вы съ обузой-то этой таскаетесь?
Тощій брюнетъ кивнулъ на портфель.
— Нельзя… Это внушительнѣе. Отводъ глазъ дѣлаетъ, — отвѣчалъ толстенькій человѣкъ.
— Поди, вѣдь старыя газеты?
— Все тутъ. А на обратномъ пути онъ у меня служитъ складочнымъ мѣстомъ для закупокъ. Вѣдь вотъ сегодня ночью надо привезти гвоздей, бисквитъ, ваксы, шнурковъ…
— Послушайте… Тогда ужъ и пообѣдаемъ вмѣстѣ. Пріѣзжайте къ пяти часамъ въ ресторанъ на Черную Рѣчку. Знаете?..
— Хорошо, хорошо. Какъ не знать…
Поѣздъ подходитъ къ слѣдующей дачной платформѣ и останавливается.
III.
правитьПоѣздъ только что подошелъ къ дачной платформѣ. Ожидавшіе его пассажиры тотчасъ же вскочили въ вагоны и стали размѣщаться по свободнымъ мѣстамъ.
Вотъ въ проходѣ между мѣстами протискивается бородачъ въ свѣтломъ сѣромъ пальто и въ таковаго-же цвѣта шляпѣ. Слѣва у него портфель подъ мышкой, справа корзинка въ рукѣ, покрытая бумагой и обвязанная веревкой.
— Позвольте, господа… Пардонъ… Дайте пройти… Виноватъ… — бормочетъ онъ.
— Батюшки! Кондратій Михайлычъ… И съ какими поносками! — слышится сбоку и среднихъ лѣтъ одутловатый человѣкъ въ пальто-крылаткѣ приподнимаетъ съ головы форменную фуражку съ зеленымъ кантомъ.
— А! Максимъ Гаврилычъ! Около васъ мѣсто свободное?
— Свободное, свободное. Садитесь.
Бородачъ въ свѣтло-сѣромъ пальто начинаетъ усаживаться, ставя корзинку въ сѣтку.
— И что эта проклятая дорога скупится на вагоны! — ропщетъ онъ. — Въ третій вагонъ вхожу — и все переполнено. Въ заднемъ вагонѣ такъ даже приткнуться негдѣ. На дыбахъ стоятъ. Сейчасъ для дамы согнали съ мѣста какого-то гимназиста. А вѣдь гимназистъ тоже деньги платитъ.
— Вѣчная исторія. Но вопіять можете сколько угодно — имъ все-равно, что къ стѣнѣ горохъ, — говоритъ форменная фуражка, смотритъ на корзинку, обвязанную бумагой, и прибавляетъ: — А вы не только что изъ Петербурга на дачу, но даже и съ дачи въ Петербургъ съ поносками.
— И не говорите! Ужъ такова наша судьба, судьба петербургскаго дачника. Фильтръ везу въ починку, пастеровскій фильтръ.
— Фильтръ? Да развѣ вы все еще?..
— Все еще на холерномъ положеніи. Мы такъ и не кончали. То-есть повальное поглощеніе соляной кислоты у насъ давно уже отмѣнено, но воду продолжаемъ пить или отварную или пропущенную сквозь пастеровскій фильтръ. Калганная настойка у меня отмѣнена, но за то введенъ настой мяты и еще кой какихъ снадобьевъ.
— Да вѣдь давно ужъ нѣтъ холеры.
— Будетъ. Была два года, такъ придетъ и на третій, такъ ужъ лучше-же ее во всеоружіи встрѣтить. Фланелевые набрюшники у насъ цѣлы, соляной кислоты большая бутылка еще отъ прошлаго года осталась и одно только, про дезинфекцію забыли.
— Да неужели вы даже сырыхъ овощей не кушаете?
— Ѣмъ, но только тайкомъ отъ жены и на сторонѣ, а дома — ни-ни. Вотъ третьяго дня обѣдалъ въ городѣ, такъ порцію ботвиньи съѣлъ.
— А у меня жена такъ даже холерную аптечку уничтожила, когда мы изъ города на дачу переѣзжали. Все, все выкинула.
— Придется покупать-съ.
— Ну, вотъ, типунъ-бы вамъ на языкъ.
— Да ужъ какъ тамъ хотите, а купите. Помяните мое слово, что купите. Знаете, вѣдь и теперь есть что-то такое эдакое въ воздухѣ.
— Позвольте… Да вѣдь ежели-бы было, то было-бы писано въ газетахъ.
— А есть. Я самъ чувствую, что есть. Да вотъ не далѣе какъ во вторникъ вечеромъ играемъ мы у Неумытова въ винтъ…
— У Василья Савельича?
— Вотъ, вотъ… Три робера сыграли — ничего… Потомъ вдругъ чувствую какъ-бы колики въ желудкѣ. Я соды… Какъ будто-бы отлегло. Но черезъ нѣсколько времени начинаетъ ужъ урчать и что-то такое на языкѣ противное. Я, разумѣется, заторопился домой. Прибѣжалъ — горчишникъ на желудокъ, потомъ пріемъ боткинскихъ капель, легъ въ постель, заснулъ, просыпаюсь на зарѣ и весь въ поту.
— Однако, вѣдь ничего?..
— Да хорошо, что горчичникъ и боткинскихъ капель хватилъ. А вся штука-то въ томъ, что я тайно отъ жены три крутыхъ яйца съѣлъ за завтракомъ и свѣжепросольный огурецъ. Нѣтъ, какъ хотите, а что-то есть. Зимой не было, но какъ лѣто настало — есть. И что обидно, знаете, что карта мнѣ въ тотъ вечеръ шла какъ на почтовыхъ… Три раза маленькій шлемъ пришелъ. Что ни сдадутъ — игра. Но заурчало и пришлось бросить. Вѣрнѣйшимъ образомъ изъ-за этого проклятаго урчанья пять-шесть рублей прозѣвалъ.
— Да, это обидно… — проговорила форменная фуражка. — Со мной на прошлой недѣлѣ тоже былъ въ винтѣ преобидный случай…
— Вотъ видите, видите! — воскликнуло сѣрое пальто. — Нѣтъ, оно есть что-то въ воздухѣ, увѣряю васъ, что есть, и какъ только ягоды поспѣютъ…
— Позвольте… Да у меня вовсе не изъ-за желудочныхъ припадковъ. Заболѣлъ-бы желудокъ, такъ я и вниманія-бы не обратилъ, а все-таки доигралъ-бы какъ-нибудь, потому я человѣкъ не мнительный. А со мной былъ случай обиднѣе. Я и по сейчасъ безъ досады и безъ проклятій вспомнить не могу.
— Ошиблись тузомъ, что-ли?
— Хуже-съ. Играемъ мы у Кукурузова… Кукурузова знаете?
— Это что по духовному вѣдомству служитъ?
— По духовному вѣдомству служитъ его братъ Иванъ Павлычъ. А этотъ — чортъ его знаетъ, гдѣ онъ служитъ! Ну, да вѣдь это все равно. Кажется, онъ дисконтеръ, а можетъ быть даже и ростовщикъ. Ну, да наплевать на него. Познакомились мы въ поѣздѣ. Чудесно. Живетъ черезъ три дачи отъ насъ. Слово за слово и пригласилъ онъ меня къ себѣ на винтъ. Сидимъ, играемъ въ садикѣ. Я, онъ и совсѣмъ неизвѣстная мнѣ какая-то усатая личность. Сначала карта мнѣ не идетъ… Но я даже, знаете, люблю, когда ко мнѣ въ началѣ карта не идетъ. Играемъ по пятидесятой. Вдругъ сдаютъ мнѣ на руки большой шлемъ.
— Большой шлемъ? Гм…
— То есть я вамъ говорю — карта къ картѣ. Ну, думаю: вотъ наконецъ-то и на мою сиротскую долю… А надо вамъ сказать, что за послѣднее время меня карта ужасно какъ бьетъ. Бьетъ, а тутъ вдругъ такая оказія…
— И вы ошиблись? — перебиваетъ форменную фуражку сѣрое пальто.
— Погодите-съ… Хуже. Только начались переговоры, вдругъ противъ дачи Кукурузова сталпливаются мальчишки и дворники, смотрятъ на крышу и указываютъ пальцами. Кукурузовъ кричитъ имъ: что такое? что тамъ? Ему отвѣчаютъ: «огонь, изъ трубы огонь». Всѣ моментально вскакиваютъ и бѣгутъ на улицу. Я кричу: «господа! господа! Погодите. Дайте доиграть»! Никто и слышать не хочетъ. Изъ трубы, оказывается, выкинуло, сажа въ трубѣ загорѣлась. Ну, дворникъ полѣзъ съ ведромъ на крышу, плеснулъ въ трубу воды — и потушилъ огонь. Я свои карты въ кулакѣ держу. Вернулись мы къ столу, глядь — всѣ партнерскія карты сбиты. Показываю свои карты, убѣждаю — ничего не беретъ. Ну, понимаете вы?.. Въ пору хоть заплакать. Однако, бросаю карты. Сдаютъ вновь… И какъ начали меня бить, какъ начали!.. Кончилось тѣмъ, что на восемнадцать рублей меня и выпотрошили. Вотъ вамъ и большой шлемъ! — заканчиваетъ форменная фуражка, смотритъ въ окошко и говоритъ: — Однако, смотрите какая масса пассажировъ и на этой платформѣ. Куда ихъ сажать будутъ?
Поѣздъ останавливается передъ платформой.
IV.
правитьПожилой бородачъ въ формѣ военнаго министерства вошелъ въ вагонъ, раскланялся съ ежедневно путешествующими съ нимъ въ утреннемъ дачномъ поѣздѣ, сѣлъ на скамейку, вынулъ изъ кармана небольшую бумажку и, надѣвъ на носъ пенснэ, началъ читать написанное въ ней. Сидѣвшій противъ него усачъ въ сѣрой шляпѣ и сѣромъ пальто-крылаткѣ улыбнулся и спросилъ:
— Требованіе матери-командирши, поди, читать изволите?
— Вотъ, вотъ… Дѣйствительно, жена написала мнѣ для памяти, что нужно въ Петербургѣ купить для хозяйства. А вы почему догадались?
— Да ужъ знаю я. Мнѣ самому сейчасъ такой-же реестрикъ сунули. Тамъ и рисъ, тамъ и персидскій порошокъ, и бура, и десять аршинъ полотняныхъ кружевъ въ два пальца.
— Вообразите, и у меня рисъ. «Рису десять фунтовъ, но не королевскаго, а простого, такъ какъ гостей на этой недѣлѣ къ себѣ не ждемъ, а для самихъ и этотъ хорошъ».
— Ахъ, такъ она у васъ даже съ подробностями..
— Да вѣдь дѣлать-то ей нечего, такъ вотъ и выписываетъ. «Помады банку въ 20 копѣекъ бергамотной, на этикетѣ которой изображенъ быкъ».
— У меня сегодня вмѣсто помады пудра, — говоритъ усачъ. — То-есть это ужасъ, сколько она пудры издерживаетъ!
— У вашей жены пудра, а у моей кольдъ-кремъ. Каждую недѣлю банку кольдъ-крему ей привожу. И когда только она его вымазываетъ — не понимаю. Вотъ и сегодня… Помады и банку кольдъ-крему. «Палочки три ванили»… Позвольте, позвольте… А вотъ это ужъ я не знаю, гдѣ и какъ купить.
— Что такое? Можетъ быть я знаю.
— Мухоловку стеклянную, какая у Марьи Андреевны.
— Стеклянныя мухоловки есть. Въ каждой посудной лавкѣ найдете.
— Позвольте… Да вѣдь надо именно такую, какая у Марьи Андреевны, а я даже не знаю, кто это такая Марья Андреевна. Вотъ тоже пишетъ!
Бородачъ пожалъ плечами.
— Да просто купите стеклянную мухоловку, — сказалъ усачъ.
— Хорошо сказать: купите. А какъ купишь да не ту? Тутъ въ запискѣ прямо сказано, какъ у Марьи Андреевны. Вотъ тебѣ и штука! Хоть бы я зналъ, кто это такая Марья Андреевна!
— Мухоловки стеклянныя всѣ на одинъ покрой. Не ошибетесь.
— Если-бы были всѣ на одинъ покрой, то не писала бы она: какая у Марьи Андреевны. Нѣтъ, стало быть ей нужна какая-нибудь особенная мухоловка.
— Да развѣ она вамъ на словахъ не объясняла?
— Гдѣ-же объяснять, когда она спала еще, когда я уходилъ. Записку она приготовила съ вечера и положила мнѣ въ часовой башмачекъ, который виситъ у меня надъ кроватью и въ который я кладу на ночь часы.
— Можетъ быть съ вечера говорила, да вы забыли?
— Съ вечера! Съ вечера я у сосѣдей игралъ въ винтъ до часу ночи, а когда вернулся домой, она уже спала… «Мухоловку стеклянную, какая у Марьи Андревны»… Тьфу ты пропасть! Вотъ такъ задана! Какъ тутъ купить?
— Да купите какую нибудь мухоловку, — вотъ и вся недолга.
— Гмъ… Позвольте узнать, ваша жена съ нервами? спросилъ бородачъ.
— То есть какъ это съ нервами? — переспросилъ усачъ. — Да развѣ бываютъ?..
— Пожалуйста, пожалуйста… Вы очень хорошо знаете, о чемъ я говорю. Я спрашиваю о нервныхъ приступахъ. Бываютъ они у вашей супруги?
— Ахъ, вотъ что.!. Ну, что-жъ, дѣло житейское… или лучше сказать, дамское. Бываютъ.
— Такъ какъ-же вы говорите: купите хоть какую-нибудь мухоловку. А не угодишь? А не ту купишь? Не ту, которая у Марьи Андреевны, да и попадешь подъ первый приступъ? Вѣдь это пахнетъ порчей всего обѣда. Голодный останешься.
— Да, да… Ахъ, женщины! А особенно избалованныя!
— Поняли? Знаете, въ чемъ дѣло? Поди вѣдь и у васъ тоже самое?
— Да какъ-же, помилуйте. На прошлой еще недѣлѣ привожу по запискѣ гофманскія капли, простыя гофманскія капли, а она говоритъ, что не тѣ, потому что не изъ той аптеки, изъ которой она хотѣла… Она требовала изъ аптеки Брезинскаго, что противъ Гостинаго двора, а я послалъ курьера со службы, и тотъ взялъ въ какой-то другой аптекѣ. Привожу капли — не тѣ, да и что ты хочешь! Я и такъ и сякъ… «Душенька, понюхай… Гофманскія капли во всѣхъ аптекахъ одинаковы». Не тѣ!..
— Ну, и нервы?
— Банку съ каплями сейчасъ шваркнула объ полъ.
— Вотъ, вотъ. И моя также, какъ только не потрафишь. А потомъ попреки, а затѣмъ въ слезы, а тамъ… Ну, и останешься безъ обѣда, потому что завалится на постель. Ей хорошо. Она, ожидая меня, и того кусочекъ, и этого ломоточекъ, а я голодный.
— Я въ этихъ случаяхъ велю подавать мнѣ на столъ одному и ѣмъ, — сказалъ усачъ.
— И я ѣмъ, но ужъ спокойствіе-то потеряно и, главное, того аппетита нѣтъ.
— А я ужъ привыкъ и ѣмъ отлично. Да и она-то, видя, что я ѣмъ, соскочитъ съ постели и сама ѣсть начинаетъ. Ѣстъ и язвитъ. А я сижу и молчу.
— Это еще хорошо, когда язвитъ. Это первая степень нервовъ. А вотъ когда молчитъ, дуется и молчитъ, и чуть подступишься съ чѣмъ-нибудь, то все летитъ и въ дребезги — вотъ это уже вторая степень. А это, согласитесь сами, и непріятно и въ хозяйствѣ убыточно.
— А у васъ большей частью вторая степень?
— Въ томъ-то и дѣло, что вторая. Ежели мы съ вами такъ разговорились и сошлись на одинаковыхъ непріятностяхъ, то долженъ вамъ сознаться, что вторая, — печально кивнулъ бородачъ.
— И постоянно такъ? спросилъ усачъ.
— Постоянно.
— Это нехорошо. У меня также бываетъ вторая степень, но сравнительно рѣдко.
— А у меня всякій разъ. «Мухоловку стеклянную, какая у Марьи Андревны», — прочиталъ еще разъ бородачъ и пожалъ плечами. — Нѣтъ, ужъ лучше сегодня никакой мухоловки не покупать, а отложить до завтра, а сегодня вечеромъ разспросить хорошенько, какая это такая Марья Андреевна и какая мухоловка.
— Да вѣдь тогда, пожалуй, не только вторая степень будетъ, а можетъ быть и третья, ежели не привезете мухоловку?
— Надо привезти противоядіе и тогда, пожалуй, безъ всякой степени дѣло обойдется.
— А противоядіе есть?
— Есть.
— Какое?
— Да привезти что-нибудь такое, чего она въ реестрѣ не упомянула, а между тѣмъ любитъ. Вотъ, напримѣръ, фунтъ шоколаду. Или ошибиться и привезти вмѣсто восьми аршинъ полотняныхъ кружевъ цѣлый кусокъ кружевъ, а ей сказать, что купилъ по случаю, дешево, что вмѣсто пятнадцати копѣекъ за аршинъ заплатилъ пять…
— Понимаю, понимаю… — кивнулъ усачъ.
— Еще-бы не понять! Женатый человѣкъ да не понять! — отвѣчалъ бородачъ.
— Знаю, знаю. Вы вотъ это называете противоядіемъ, а я это называю отпарировать ударъ. Въ каждомъ семействѣ свои термины.
— Куплю цѣлый кусокъ кружевъ! — махнулъ рукой бородачъ. — А мухоловку сегодня по боку.
Поѣздъ умѣрялъ ходъ и остановился около промежуточной дачной платформы.
V.
править— Читали вы, Валерьянъ Иванычъ, во вчерашнихъ газетахъ?.. — спрашиваетъ дама въ синемъ ватерпруфѣ и шляпкѣ съ рожками изъ перьевъ, пожилаго бакенбардиста съ портфелемъ на колѣнахъ.
— Вы это о чемъ? — откликается тотъ. — Что Казеріо оказался вовсе не Казеріо и даже не итальянецъ?
— Что мнѣ за дѣло о Казеріо, хоть-бы онъ кѣмъ ни оказался! Мерзавецъ, котораго надо повѣсить, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. А я говорю о холерѣ. Вообразите, опять къ намъ жалуетъ. По вчерашнимъ извѣстіямъ, она ужъ въ Кронштадтѣ. Да неужели вы не читали?
— Читалъ, читалъ-съ. Но что-жъ изъ этого? Знаете, теперь ужъ мы къ ней какъ-то привыкли.
— Чего-съ?
— Привыкли, я говорю, къ холерѣ этой.
Дама пожимаетъ плечами.
— Вотъ ужъ не ожидала, что вы такъ скажете! Отецъ семейства… Куча дѣтей.
— Позвольте… Да вѣдь ужъ третье лѣто, такъ какъ-же не привыкнуть.
— Нѣтъ-съ, я не привыкла и мой мужъ Василій Спиридонычъ не привыкъ и никогда не привыкнемъ. Ахъ, Боже мой! Только, только думали настоящимъ манеромъ лѣто прожить: начали купаться, посѣяла я себѣ грядку огурцовъ на дворѣ, и вдругъ все это надо бросить!…
— Съ какой же стати бросать? Продолжайте все, благословясь, и не обращайте ни на что вниманія и, увѣряю васъ, будете здоровы и веселы.
— Ну, послѣ этого я съ вами и разговаривать не хочу. Вы, очевидно, задались цѣлью злить меня, — пожимаетъ плечами дама въ синемъ ватерпруфѣ и пересаживается на другую скамейку.
— Анна Еремѣевна, вы меня не такъ поняли, — говоритъ ей вслѣдъ бакенбардистъ, но дама не обращаетъ на него вниманія. Она уже заговорила о холерѣ съ другой дамой въ коричневомъ казакинѣ съ буфами на рукавахъ, поднимающихся выше ушей.
Дама въ казакинѣ оказалась сочувствующей ея мыслямъ и произноситъ:
— Да, да… А мы, вообразите, только добились такой кухарки, которая дѣлаетъ отличный квасъ. Сдѣлала она намъ бочку и теперь, вслѣдствіе холеры, приходится это все бросить.
— Вотъ, вотъ… — подхватываетъ дама въ ватерпруфѣ. — Это-то и обидно. А у насъ въ саду на дачѣ, какъ на зло, болѣе десятка кустовъ черной смородины и кусты переполнены ягодами. Мой мужъ сказалъ уже дворнику, чтобъ тотъ оборвалъ ихъ.
— И хорошо сдѣлалъ.
— Да какъ-же… Дѣти наѣсться могутъ. Дѣти вѣдь не разбираютъ. Онѣ и сырыя ягоды ѣдятъ. Вотъ теперь ѣду въ Петербургъ купить фланели и тесемокъ на набрюшники, да кстати холерную аптечку куплю.
— Да неужели у васъ отъ прошлыхъ годовъ не осталась аптечка?
— Вообразите, нѣтъ. Гофманскія капли дѣти на сахарѣ выпили, соляную кислоту мужъ въ прошломъ году всю до капли выпилъ, мятная настойка пошла зимой въ водку, а касторовое масло я себѣ на голову вмѣсто помады вымазала. Помилуйте, вѣдь ужь думали, что все кончено. Въ прошломъ году такъ и говорили, что только на два лѣта, анъ нѣтъ, теперь оказывается, что надо третье лѣто. И не понимаю я, чего санитарные врачи смотрятъ! Дезинфекцію оставили — вотъ она опять къ намъ и забралась. Куплю также четверть ведра карболовки. Нашъ дачный хозяинъ идіотъ какой-то, и когда мы ему стали говорить, отвѣчаетъ, что со стороны полиціи еще приказанія не было, чтобы прыскать. Ахъ, какъ это непріятно, какъ это непріятно! Только что начали купаться — и вдругъ…
— Намъ еще непріятнѣе. Мы для кваса купили боченокъ, ушатъ — и куда теперь все это? А мы даже еще и ботвинья не ѣли, дожидаемся, когда лососина подешевѣетъ.
— И мы не ѣли. Помилуйте, лососина шесть гривенъ фунтъ. И какъ рано началась!
— Да, да… Въ прошломъ году началась въ концѣ іюля, въ третьемъ году въ половинѣ августа, а тутъ вдругъ въ іюнѣ, когда еще даже овощи не успѣли созрѣть. Въ тѣ года мы все-таки успѣли кое-чего поѣсть до холеры, а нынче въ іюнѣ…
Дамы покачали головами и умолкли. Черезъ нѣсколько времени дама съ буфами до ушей спросила даму въ шляпкѣ съ рогами изъ перьевъ:
— А какъ вы думаете, на велосипедѣ вредно во время холеры кататься?
— Да конечно-же… Во время холеры все вредно.
— Ну, вотъ подите! А я своему старшему сыну купила велосипедъ въ разсрочку. Бочка для кваса, велосипедъ, ушатъ — все это надо бросить.
— Да какъ-же… Одно бросить, а другимъ обзаводиться. Вѣдь ужъ вотъ набрюшниковъ нѣтъ, аптеки нѣтъ, всѣ брошюры о томъ, какъ надо вести себя во время холеры, у насъ пропали.
Къ дамамъ наклоняется усатый господинъ въ пальто крылаткѣ и форменной чиновничьей фуражкѣ.
— Вы изволите о холерѣ?
— О холерѣ. Третьяго дня лужъ читаетъ, и меня, вѣрите какъ громомъ поразило, — отвѣчаетъ дама въ синемъ ватерпруфѣ. — Вѣдь ужь какъ хотите, въ Кронштадтѣ, это значитъ, все равно что у насъ. Но что обидно — это то, что третье лѣто придется грибовъ не ѣсть
— Ну, отчего-же? Въ умѣренномъ количествѣ все можно ѣсть, — замѣчаетъ усатый господинъ. — Вѣдь и грибы… Проварите вы ихъ основательно, потомъ прожарите, а для удобосваренія рюмку водки…
— Да вѣдь какая-же водка дамамъ…
— Въ эпидемію, я такъ считаю, пола нѣтъ. Тутъ дама или мужчина, все равно. Да, наконецъ, зачѣмъ въ данныхъ случаяхъ вы смотрите на водку, какъ на водку? Смотрите, какъ на лѣкарство, какъ на гигіеническую мѣру. Моя жена въ холерное время всегда вмѣстѣ со мной водку пьетъ. А коньякъ? Коньякъ вѣдь ужъ прямо прописывается врачами, какъ гигіеническая мѣра, а коньякъ та-же водка. А только я вотъ что думаю: въ нынѣшнемъ году холера ужъ не будетъ имѣть надлежащаго успѣха.
— Отчего?
— Да оттого, что къ ней уже успѣли за два года привыкнуть, она сдѣлалась обыкновенною обычною болѣзнью.
— И вы то-же самое? Ну, мысли!
— Мысли самыя вѣрныя. Къ тому-же, какъ оказывается, она почти не трогаетъ интеллигентные классы. Пейте прокипяченую воду, не кушайте соленой рыбы…
— А развѣ это пріятно, чтобы въ рыбѣ себѣ отказывать? — спрашиваетъ дама съ буфами выше ушей. — Вотъ соленую-то рыбу я только и люблю. Для нея-то мы только и квасъ сдѣлали, чтобъ съ ней ботвинью ѣсть, а вотъ теперь оказывается… Эхъ, обидно. Скажите, пожалуйста, сколько вы будете брать фланели на каждый набрюшникъ? — обращается она, понизивъ голосъ, къ дамѣ въ ватерпруфѣ.
— Да видите, ежели взять взрослый животъ… Конечно, животъ моего мужа въ примѣръ идти не можетъ, ему надо двойное количество фланели. Но ежели взять обыкновенный животъ…
Дамы начинаютъ разговаривать тихо. Поѣздъ подходитъ къ дачной платформѣ, убавляетъ ходъ и наконецъ останавливается.