В горном ущелье (Брет-Гарт)/ДО

В горном ущелье
авторъ Фрэнсис Брет-Гарт, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: язык неизвѣстенъ, опубл.: 1895. — Источникъ: az.lib.ru

ВЪ ГОРНОМЪ УЩЕЛЬИ.

Новая повѣсть Ф. Бретъ Гарта.

ГЛАВА I.

Была темная ночь, и вѣтеръ усиливался. Каждому порыву вѣтра предшествовало зловѣщее завываніе, гудѣвшее по всему склону горы и продолжавшееся еще нѣкоторое время послѣ того, какъ деревья маленькой долины опять погружались въ безмолвіе. Холодный воздухъ былъ наполненъ слабымъ запахомъ горѣлаго, напоминавшимъ запахъ свѣже-разрытой лѣсной земли. Во время промежутковъ безмолвія темнота, казалось, еще усиливалась и сгущалась. Вдругъ изъ этой безформенной и безмолвной пустоты послышался звонъ шпоръ, скрипъ кожаныхъ сѣделъ и полузаглушенный стукъ копытъ, мягко ступавшихъ по толстому слою пыли и сухихъ листьевъ. Затѣмъ послышался и человѣческій голосъ, которому, несмотря на его несомнѣнную реальность, окружающая темнота сообщала какой-то призрачный характеръ. Голосъ произнесъ:

— Ничего не разберу! Куда это чортъ завелъ насъ? Впереди темно, какъ въ аду кромѣшномъ.

— Возьмите спичку и зажгите что-нибудь, — отвѣтилъ второй голосъ. — Остановите лошадь и посмотрите, куда мы заѣхали.

Снова молчаніе и мягкій стукъ копытъ, затѣмъ шорохъ бумаги, быстрый трескъ спички, и вспыхнуло дрожащее пламя. Оно озарило лишь головы и плечи трехъ всадниковъ, окруживъ ихъ туманнымъ кольцомъ свѣта, между тѣмъ какъ ихъ лошади и остальныя части туловища по прежнему тонули въ непроглядной тьмѣ. Черезъ минуту, когда пламя вспыхнуло сильнѣе и погасло, и нѣсколько искръ зигзагомъ скатилось на землю, третій голосъ, непохожій на остальные — онъ отличался болѣе низкимъ, но пріятнымъ тембромъ, — сказалъ:

— Смотрите, куда вы бросаете искры. Вы и въ прошлый разъ были неосторожны. Листья теперь сухи, какъ трутъ, и при такомъ вѣтрѣ лѣсъ можетъ въ одинъ мигъ загорѣться.

— Тѣмъ лучше! Видно будетъ, куда мы попали.

Несмотря на то, онъ подалъ свою лошадь въ сторону, и она копытами затоптала послѣднія блиставшія на землѣ искорки. Снова воцарилась полная тьма и безмолвіе. Но вскорѣ первый всадникъ продолжалъ:

— Я думаю, что лучше всего будетъ подождать здѣсь, пока вѣтеръ не прогонитъ облаковъ съ неба. Ба! Что это?

Изъ непрогляднаго мрака, разстилавшагося передъ ними, показался слабый свѣтъ, — тусклый, но совершенно ясно очерченный свѣтлый четыреугольникъ, который, однако, повидимому, ничего не освѣщалъ вокругъ. Черезъ секунду онъ исчезъ.

— Это домъ… освѣщенное окно, — сказалъ второй голосъ.

— Кой чортъ — домъ! — возразилъ первый. — Домъ на горахъ, въ пятнадцати миляхъ отъ населеннаго пункта?.. Да вы съ ума сошли!

Однако топотъ копытъ и звяканье шпоръ доказывали, что всадники повернули въ ту сторону, откуда блеснулъ свѣтъ. Нѣкоторое время царило молчаніе.

— Да мы попали на каменный пластъ, на которомъ не можетъ стоять никакой домъ. Напрасно только свернули съ дороги, — нетерпѣливо произнесъ первый всадникъ.

— Глядите, вотъ онъ опять!

Тотъ же свѣтлый четыреугольникъ показался снова, но всадники, очевидно, въ ночной темнотѣ сбились въ сторону, потому что онъ находился уже въ другомъ направленіи. Но на этотъ разъ онъ виднѣлся болѣе явственно, и въ тотъ моментъ, когда они всѣ устремили на него свои глаза, на его свѣтлой поверхности показалась тѣнь, — отчетливый профиль человѣческаго лица. Но затѣмъ свѣтъ сразу погасъ, а съ нимъ вмѣстѣ исчезло и лицо.

— Это несомнѣнно окно, и за нимъ кто-то стоитъ, — съ увѣренностью сказалъ второй всадникъ.

— Это женское лицо, — сказалъ пріятный голосъ.

— Все равно, кто это. Давайте, крикнемъ. Быть можетъ, намъ укажутъ направленіе. Ну-ка, всѣ разомъ!

Всѣ трое издали громкій, протяжный крикъ, въ которомъ все же явственно оттѣнялся пріятный тембръ третьяго всадника.

— Да, ну его! — раздраженно сказалъ первый всадникъ. — Домъ это, или не домъ, женщина, или мужчина, — насъ не ждутъ, и нечего намъ танцовать вокругъ.

— Тише! — сказалъ второй. — Слышите?

Листья ближайшихъ деревьевъ явственно трепетали. Но вдругъ налетѣлъ сильный порывъ вѣтра, обрушившій на ихъ головы цѣлый дождь листьевъ и хлеставшій лошадей по бокамъ тонкими, гибкими ольховыми вѣтками. За нимъ послѣдовало завываніе, прозвучавшее по всему склону горы, точно отдаленный ревъ морского прибоя.

— Вотъ это я понимаю, — довольнымъ голосомъ сказалъ первый всадникъ. — Еще одинъ такой порывъ, и все будетъ прекрасно. Но что это? Смотрите, какой свѣтъ показался надъ тропинкой, по которой мы проѣхали.

Дѣйствительно, въ этомъ направленіи виднѣлось слабое зарево — словно первый румянецъ зари, — позволявшее явственно видѣть вершину горы, по склону которой они только что проѣхали. Горѣлый запахъ разрытыхъ нѣдръ лѣса усилился и получилъ легкій оттѣнокъ ѣдкаго дыма.

— Это отъ спички, которую вы бросили два часа тому назадъ, — укоризненно произнесъ пріятный голосъ. — Вы подожгли сухой валежникъ.

— Не бѣда, зато мы теперь знаемъ дорогу, — довольнымъ тономъ отвѣтилъ первый. — Дѣло въ шляпѣ, братцы. Да и вѣтеръ ужъ порядочно порасчистилъ облака. Ну-ка, впередъ, и выберемся поскорѣе изъ этой преисподней!

Теперь сдѣлалось уже настолько свѣтло, что можно было различить неясныя очертанія каждаго изъ всадниковъ, хотя по обѣимъ сторонамъ дороги продолжала царить прежняя густая тьма. Всадникъ съ пріятнымъ голосомъ нѣсколько разъ оборачивался назадъ и вдругъ сразу осадилъ свою лошадь.

— Опять это окно! — воскликнулъ онъ. — Смотрите! Ахъ, исчезло!

— Да ну его къ лѣшему! — отвѣтилъ предводитель маленькаго отряда. — Ѣдемъ дальше!

Они молча пришпорили коней. Очень скоро по обѣимъ сторонамъ дороги стали смутно очерчиваться во мракѣ прогалины между деревьями; высокіе папортники уступили мѣсто низкому густому кустарнику, который, въ свою очередь, скоро смѣнился ковромъ бархатистаго мха, перерѣзаннаго промежутками густой, ползучей травы. Мягкая, неслышная поступь лошадей превратилась въ мѣрный топотъ, а затѣмъ лошадь вдругъ громко застучала копытомъ по камню. Предводитель слегка притянулъ поводья.

— Ну, слава Богу, выбрались изъ ущелья! Теперь все пойдетъ, какъ по маслу. Но теперь, братцы, когда мы выпутались изъ бѣды, я вамъ прямо скажу, что за этотъ проклятый огонекъ я гроша мѣднаго не далъ бы. Знаете, что это было? Это былъ блуждающій огонекъ, а не окно. Кому-то изъ васъ показалось еще и лицо, а?

— Да, и довольно красивое, — задумчиво отвѣтилъ всадникъ съ пріятнымъ голосомъ.

— Вотъ-вотъ, такъ оно всегда и бываетъ. Еще счастье, что вы только глядѣли на него! Бръ! До сихъ поръ морозъ по кожѣ подираетъ, когда вспомню объ этомъ. Да что вы поминутно оглядываетесь назадъ, какъ Лотова жена? Будь я проклятъ, если это лицо не околдовало васъ.

— Нѣтъ, я думаю о пожарѣ, который вы причинили, — спокойно отвѣтилъ тотъ. — Но зарева теперь не видно.

— Ну, а если бы и было видно?

— Интересно было бы знать, дойдетъ-ли огонь до этого ущелья.

— Я думаю, что для ущелья лѣсной пожаръ не новость. Тутъ бываютъ пожары и почище. Да, наконецъ, я не вѣрю, чтобъ это былъ пожаръ. Это тотъ же дьявольскій ignis fatuus, который кружилъ насъ внизу.

Всадники разсмѣялись и, продолжая свой путь, вскорѣ снова погрузились въ молчаніе, какъ люди, утомленные длинной поѣздкой. Лишь изрѣдка они обмѣнивались случайными и отрывочными замѣчаніями, не имѣвшими отношенія въ окружающему. Постепенно усиливавшійся свѣтъ, который, казалось, исходилъ изъ земли, а не проливался съ безмолвнаго, закрытаго облаками неба, позволялъ уже болѣе отчетливо видѣть каждаго изъ всадниковъ. Человѣкъ, который первый заговорилъ, и который, повидимому, былъ предводителемъ, имѣлъ густую бороду, длинные усы и волосы калифорнійскаго піонера; по наружному виду онъ былъ старше остальныхъ. Второй всадникъ былъ гладко побритъ и имѣлъ худощавое, энергическое лицо. Третій — тотъ, у котораго былъ пріятный голосъ, — судя по росту, сложенію и гибкости, представлялъ собою младшаго члена маленькой партіи. Дорога, по которой они ѣхали, тянулась теперь сѣроватой, горизонтальной полоской и до сихъ поръ казалась болѣе освѣщенной, нежели окружающая мѣстность, по прежнему тонувшая въ непроглядной тьмѣ. По прошествіи часа, однако, предводитель со вздохомъ облегченія приподнялся на своихъ стременахъ.

— Вотъ и огонекъ Коллинсоновой лѣсопильни! Тутъ ужь нѣтъ ничего призрачнаго и сверхъестественнаго! Нѣтъ, судари вы мои! Это честный маякъ, которому можно довѣриться! Черезъ двадцать минутъ мы будемъ тамъ.

И онъ указалъ куда-то внизъ, по направленію тропинки, которая уже начала понижаться. Только опытный глазъ піонера могъ разглядѣть въ этой непроницаемой дали искорку свѣта, и явнымъ доказательствомъ его предводительской роли было то, что оба его спутника повѣрили ему, ничего не видя.

— Уже десять часовъ, — продолжалъ онъ, держа передъ глазами огромные серебряные часы. — Мы потеряли цѣлый часъ, благодаря этому дьявольскому навожденію!

— Мы потеряли не болѣе десяти минутъ, — возразилъ третій всадникъ.

— Пусть будетъ по вашему, сынъ мой. Можете отправляться туда, если вамъ угодно, и искать свою чародѣйку. Я предпочитаю идти на огонекъ Коллинсона. Для меня и онъ хорошъ, и въ тысячу разъ надежнѣе!

Дорога въ этомъ мѣстѣ круто шла подъ гору, но они, по калифорнійскому обыкновенію, брали ее галопомъ, такъ какъ были природными наѣздниками и, управляя своими лошадьми не только посредствомъ шпоръ, но и ума, обращали вниманіе на нѣкоторые законы природы, которые цивилизованные наѣздники обыкновенно упускаютъ изъ вида. Благодаря этому, никакія колебанія или нерѣшительность не сообщались нервнымъ животнымъ, и послѣднія мчались по мелкимъ камнямъ и скользкому выступу со скоростью, которая окрыляла ихъ ноги и избавляла ихъ отъ опасности поскользнуться или оступиться. Единственное, что могло, имъ въ этомъ случаѣ грозить, это — столкновеніе, но всадники избѣгали этого, держась вмѣстѣ и образуя изъ своихъ лошадей нѣчто въ родѣ единаго цѣлаго. По временамъ всѣ трое всадниковъ издавали крикъ изъ чисто животнаго инстинкта, для регулированія дыханія при такомъ быстромъ спускѣ. Достигши вновь горизонтальной поверхности, они переѣхали черезъ песчаное ложе высохшей рѣки и остановились у лѣсопильни Коллинсона. Лѣсопильни, собственно говоря, здѣсь уже давно не было; она исчезла вмѣстѣ съ рѣкой, двигавшей ея колесо, но зданіе, въ которомъ она нѣкогда помѣщалась, служило теперь неприхотливымъ пріютомъ для путешественниковъ. На немъ не было никакой надписи или вывѣски; тѣ, которые нуждались въ немъ, знали его; тѣ, которые проѣзжали мимо, были для него не нужны.

Самъ Коллинсонъ стоялъ у дверей, задумчиво куря трубку. При видѣ трехъ путниковъ, онъ лѣниво отдѣлился отъ дверного косяка, медленно направился къ нимъ навстрѣчу и, обращаясь въ предводителю, сказалъ:

— Я совершенно согласенъ съ вами: голосъ, поданный за Томпсона — пропащій голосъ.

Съ этими словами онъ взялъ лошадей подъ уздцы, чтобы повести ихъ къ корыту. Онъ разстался съ тремя всадниками уже болѣе двѣнадцати часовъ тому назадъ, но эта безъискусственная манера возобновленія прерваннаго разговора была слишкомъ обычнымъ явленіемъ, чтобы удивить ихъ. Они знали, и онъ зналъ, что со времени ихъ послѣдняго разговора никто не проѣзжалъ по этой дорогѣ, и что отъ восхода до захода солнца, молчаливо проплывшаго надъ неизмѣннымъ ландшафтомъ, ничто не могло отвлечь въ сторону или прервать его однообразныхъ думъ. Пустыня уничтожаетъ время и пространство и сурово учитъ терпѣнію.

Но затѣмъ онъ улыбнулся.

— За вами, кажется, еще кто-то ѣдетъ, — сказалъ онъ.

Эти слова были вызваны тѣмъ обстоятельствомъ, что нѣсколько камешковъ, оторванныхъ ногами лошадей, но отставшихъ въ своемъ движеніи отъ головокружительнаго спуска всадниковъ, достигли, наконецъ, лѣсопильни и запрыгали по песчаному ложу рѣки.

Не ожидая отвѣта на свое замѣчаніе, Коллинсонъ повелъ лошадей и, напоивъ ихъ, возвратился въ домъ. Его гости, очевидно, не нуждались въ его услугахъ. Они уже сняли одну изъ двухъ бутылокъ, стоявшихъ на полкѣ, сами откупорили ее и съ стаканами въ рукахъ утоляли голодъ сухарями изъ бочки и кусочками копченой рыбы изъ стоявшаго тутъ же ящика. Ихъ не менѣе оригинальный хозяинъ, повидимому, не находилъ въ этомъ ничего необыкновеннаго. Онъ присоединился къ полукругу, который они образовали вокругъ пылающаго камина, толкнулъ ногой высунувшееся изъ-за рѣшетки полѣно и, не глядя на своихъ гостей, сказалъ:

— Ну?

— Ну, — отвѣтилъ предводитель, откидываясь на спинку своего стула и осторожно разстегивая пряжку своего пояса, но также не сводя глазъ съ огня, — мы осмотрѣли каждую пядь пласта вдоль всей границы, но не нашли и тѣни серебра.

— Ни запаха, — прибавилъ бритый субъектъ, не поднимая глазъ.

Оба замолчали, глядя на огонь, какъ будто къ нему одному относились эти слова.

Коллинсонъ тоже обратился къ нему и сказалъ:

— А мнѣ всегда казалось, что на томъ выступѣ, который находится сейчасъ за поворотомъ, что-то блеститъ.

Предводитель засмѣялся.

— Блеститъ? Ха! Хорошъ признакъ! Вотъ и у Кея голова блеститъ, какъ серебро, но значитъ-ли это, что ему извѣстно, гдѣ оно?

При этомъ онъ посмотрѣлъ на человѣка съ пріятнымъ голосомъ. При яркомъ свѣтѣ камина обнаруживался тотъ замѣчательный фактъ, что хотя у Кея лицо было очень моложаво, а усы еще совершенно черны, на головѣ у него волосы были бѣлы, какъ снѣгъ. Предметъ этого вниманія, нисколько не смущенный этимъ сравненіемъ, съ улыбкой добавилъ:

— Или что у него есть серебро въ карманѣ.

Въ комнатѣ снова воцарилось молчаніе. Вѣтеръ бушевалъ вокругъ дома и завывалъ въ короткой дымовой трубѣ, сдѣланной изъ адобе^[1].

— Нѣтъ-съ, господа, — задумчиво сказалъ предводитель. — Довольно! Теперь я ни на волосъ не вѣрю этимъ небылицамъ о потерянной мексиканской жилѣ. Меня не поймаешь на этой вздорной сказкѣ о набожномъ ученомъ Шарпѣ, который вдоль всей границы собиралъ растенія и научнымъ образомъ убѣдился въ существованіи тамъ серебра, но не хотѣлъ пятнать своихъ рукъ забытыми Богомъ сокровищами. Я ничего не говорю противъ хитроумной теоріи Кея, будто какіе-то вулканическіе перевороты приподняли одинъ край серебряной жилы, — но я просто вамъ говорю, что я не вижу ее своими глазами, — понимаете, не вижу! А потому, господа, игра наша кончена, отдадимъ свои шашки, да и маршъ по домамъ!

Снова въ комнатѣ водворилось молчаніе, а снаружи послышался вой и бушеваніе вѣтра. Никто не сдѣлалъ попытки оспаривать мнѣніе предводителя. Очень можетъ быть, что всѣ испытывали такое же разочарованіе, но выразить его предоставляли болѣе опытному человѣку. Черезъ минуту онъ продолжалъ:

— За эту недѣлю, братцы, мы потѣшились въ волю. Бывали у насъ хорошія минуты, бывали и дурныя. Мы умирали отъ голода, сохли отъ жажды, утопали въ водѣ и снѣгу, дрались съ разбойниками и конокрадами, падали съ муловъ и удирали отъ медвѣдей. Довольно мы позабавились на свои денежки, и теперь, я думаю, пора ужь окончить нашу прогулку. Итакъ, завтра утромъ мы пожмемъ другъ другу руки, поквитаемся и поѣдемъ каждый своею дорогой.

— Что же вы думаете дѣлать, дядя Дикъ? — небрежно спросилъ его бритый товарищъ.

— Я навострю лыжи отсюда, поѣду туда, гдѣ можно достать порядочный обѣдъ и кусокъ фіалковаго мыла, поспать безъ сапогъ и спокойно умереть въ кровати. Цивилизація тоже не лишена прелести для меня. Я ничего не имѣю даже противъ церковнаго благовѣста, если подъ рукой будетъ и театръ, на что я питаю надежду. Пустыня же мнѣ надоѣла.

— Черезъ полгода вы вернетесь назадъ, дядя Дикъ, — съ живостью отвѣтилъ второй.

Дядя Дикъ молчалъ. Эта компанія, бывшая такъ долго отрѣзанной отъ людей, уже истощила весь запасъ разсужденій и аргументовъ.

Воцарилось молчаніе, во время котораго всѣ глядѣли на огонь, какъ будто въ немъ черпали вдохновеніе.

— Коллинсонъ, — сказалъ вдругъ Кей, — кто живетъ въ ущельи по эту сторону границы, миляхъ въ двадцати отъ Большого Жерла?

— Ни души.

— Вы увѣрены въ этомъ?

— Увѣренъ. Отъ Лысой горы до Скиннера нѣтъ никого, кромѣ меня, — на двадцать пять миль.

— Вы бы, конечно, знали, если бы тамъ кто-нибудь поселился въ послѣднее время? — настаивалъ Кей.

— Я думаю. Не далѣе прошлой недѣли я исходилъ пѣшкомъ всю ту мѣстность, по которой вы теперь проѣхали.

— А нѣтъ-ли тамъ какого-нибудь заколдованнаго замка или избушки на курьихъ ножкахъ, которая танцуетъ около дороги, вращая окнами, откуда выглядываютъ прекрасныя принцессы?

Но Коллинсонъ, видя въ этомъ весьма неумѣстную шутку, скрывающую въ себѣ, пожалуй, еще какую-нибудь ловушку, безмолвно отошелъ отъ огня и удалился въ смежную кухню, чтобы приготовить ужинъ. Черезъ минуту онъ вновь появился.

— Свинина вся вышла, братцы, такъ что вамъ придется удовлетвориться вяленымъ мясомъ, картофелемъ и яблочнымъ желе. Какъ на бѣду, уже цѣлую недѣлю здѣсь никого не было отъ Скиннера.

— Сойдетъ! Только поскорѣе! — весело воскликнулъ дядя Дикъ, откидываясь назадъ на своемъ стулѣ. — Я разсчитываю сейчасъ послѣ ужина завалиться спать, потому что завтра на разсвѣтѣ мнѣ нужно выѣхать отсюда.

Опять наступило молчаніе, столь глубокое, что они явственно слышали, какъ въ сосѣдней комнатѣ Коллинсонъ хлопоталъ надъ ужиномъ. Но черезъ нѣсколько минутъ и на кухнѣ воцарилась тишина. Это обратило вниманіе трехъ путниковъ. Дядя Дикъ тихонько поднялся съ мѣста и подошелъ къ кухонной двери. Коллинсонъ сидѣлъ передъ маленькой печкой съ вилкой въ рукѣ и задумчиво глядѣлъ передъ собою. При звукѣ шаговъ онъ встрепенулся и тотчасъ опять принялся за работу. Дядя Дикъ возвратился къ своему мѣсту и, потянувшись къ стулу бритаго субъекта, сказалъ, понизивъ голосъ:

— Опять замечтался!

— О чемъ?

— Да все о своей женѣ.

— Въ чемъ дѣло? — спросилъ Кей, также понизивъ голосъ.

Всѣ трое сблизили свои головы.

— Когда Коллинсонъ снялъ эту лѣсопильню, онъ послалъ за своею женою въ штаты, — началъ Дикъ вполголоса. — Цѣлый годъ ждалъ онъ ее, останавливая у себя и прокармливая всѣхъ эмигрантовъ, которые проѣзжали этой дорогой, но она такъ и не пріѣхала. Прошелъ только слухъ, будто она умерла.

Онъ остановился и придвинулъ свой стулъ еще ближе, такъ что ихъ головы уже почти касались.

— Но я слышалъ (его голосъ понизился до полнаго толота), что это неправда, что она убѣжала съ человѣкомъ, который везъ ее. Три тысячи миль, да три недѣли съ глазу на глазъ съ другимъ человѣкомъ вліяетъ на нѣкоторыхъ женщинъ. Но онъ ничего не знаетъ объ этомъ, только, конечно, когда вспомнитъ о ней, ему становится тошно жить одному.

Онъ остановился. Головы разъединились; въ дверяхъ показался Коллинсонъ съ своимъ обычнымъ меланхолически-покорнымъ видомъ.

— Готово, джентльмены, садитесь и кушайте!

Съ молчаливымъ усердіемъ они принялись за свой скромный ужинъ. Рѣдкія отрывочныя замѣчанія по поводу неудачныхъ развѣдокъ лишь сильнѣе подчеркивали промежутки безмолвія. Черезъ десять минутъ они уже снова были у огня съ трубками въ зубахъ. Такъ какъ въ комнатѣ было только три стула, то Коллинсонъ сталъ сбоку камина.

— Коллинсонъ, — сказалъ Дикъ послѣ продолжительнаго молчанія, вынимая трубку изо рта. — Такъ какъ мы намѣрены чуть свѣтъ отправиться отсюда, то лучше всего сказать вамъ теперь же, что у насъ нѣтъ ни гроша. Послѣднія нѣсколько недѣль мы жили на мелочь, оставшуюся у Пребля Кея, но теперь и она вышла, такъ что вамъ придется эту маленькую сумму считать за нами.

Коллинсонъ слегка нахмурился, но въ общемъ не измѣнилъ своего обычнаго выраженія терпѣливой покорности.

— Очень жаль васъ, братцы, — медленно произнесъ онъ, — да и мое дѣло оказывается плохо. Завтра, видите-ли, я разсчитывалъ быть у Скиннера, чтобы взять у него новый боченокъ свинины и подать голосъ за Мезика и проведеніе дороги. Но Скиннеръ-то ничего не дастъ мнѣ, если я не уплачу хоть часть денегъ по счету.

— Неужели вы думаете, что въ нашихъ горахъ найдется такой негодяй, который потребуетъ это? — съ негодованіемъ воскликнулъ дядя Дикъ,

— Да онъ тутъ и не виноватъ, — мягко возразилъ Коллинсонъ. — Но вѣдь и ему не дадутъ товара въ Сакраменто, если онъ не заплатитъ. А какъ же ему заплатить, если я не дамъ денегъ?

— А! Это другое дѣло, то — подлый народъ, въ Сакраменго, — сказалъ дядя Дикъ немного смягченный.

Остальные что-то пробормотали, какъ бы подтверждая это общее замѣчаніе.

Вдругъ лицо дяди Дика прояснилось.

— Послушайте! Вѣдь я знакомъ съ Скиннеромъ. Я заѣду, къ нему… Ахъ, чортъ побери! это мнѣ совсѣмъ не по дорогѣ… Ну, такъ мы устроимъ вотъ какимъ образомъ, Кей заѣдетъ къ Скиннеру и передастъ ему, что я отошлю деньги этой сакраментской собакѣ. Вотъ и будетъ отлично!

Коллинсонъ просіялъ. Такое разрѣшеніе вопроса, повидимому, удовлетворило всѣхъ. Бритый субъектъ улыбнулся.

— А для большей вѣрности, — сказалъ онъ, — я выдамъ Коллинсону безсрочный вексель на себя съ платежомъ въ Санъ-Франциско.

— Это для чего? — спросилъ Коллинсонъ, и яркій румянецъ вспыхнулъ на его щекахъ.

— Да на всякій случай.

— Напримѣръ? — настаивалъ Коллинсонъ съ необычнымъ для его кроткаго лица мрачнымъ выраженіемъ.

— Да на тотъ случай, если мы позабудемъ объ этомъ, — сказалъ бритый, со смѣхомъ.

— Значитъ, если вы, братцы, уѣдете отсюда и забудете, то вы думаете, что я захочу имѣть дѣло съ вашей треклятой бумагой? — сердито спросилъ Коллинсонъ.

— Это просто формальность, Колли, — съ живостью вмѣшался дядя Дикъ. — Джимъ Паркеръ — дѣловой чѣловѣкъ, вотъ онъ и хочетъ, чтобы все было сдѣлано по формѣ. Предположите, что насъ убьютъ. Тогда вы представите свой вексель.

— Кому? — промычалъ Коллинсонъ.

— Кому? Да… Чортъ возьми! — нашимъ друзьямъ, наслѣдникамъ, родственникамъ, что-ли, — запинаясь отвѣтилъ дядя Дикъ.

— И вы разсчитываете, — началъ Коллинсонъ, тяжело переводя духъ, — что если васъ убьютъ, то я пристану въ вашимъ родственникамъ изъ-за той… бездѣлицы, которой я васъ накормилъ? Оставьте! Избавьте меня отъ этого. Мнѣ противно даже слушать объ этомъ.

Онъ гордо направился къ дверямъ, закурилъ трубку и сталъ расхаживать взадъ и впередъ по песчаному руслу рѣки. Дядя Дикъ вышелъ за нимъ. Два остальныхъ путника остались у камина, и до нихъ поперемѣнно долетали слова увѣщанія и протеста, всякій разъ какъ Коллинсонъ и дядя Дикъ проходили мимо окна. Пребль Кей улыбнулся, а Паркеръ пожалъ плечами.

— Ну, поймите же, Коллинсонъ, — послышался голосъ дяди Дика въ одну изъ такихъ минутъ, — онъ будетъ думать, что вамъ жаль этого угощенія. Таковы всегда эти дѣловые люди.

Черезъ нѣсколько времени они оба возвратились въ домъ, и дядя Дикъ, между прочимъ, сказалъ Паркеру:

— Можете оставить вексель на прилавкѣ, когда будете завтра уѣзжать.

Хотя такимъ образомъ инцидентъ считался исчерпаннымъ, но послѣ этого Коллинсонъ все время избѣгалъ смотрѣть на Паркера. Онъ стоялъ, прислонившись спиной къ камину, и лицо его не разъ застывало въ задумчивости, причину которой дядя Дикъ приписывалъ разлукѣ съ женой.

Въ комнатѣ довольно долго царило молчаніе, какъ вдругъ по крутому склону горы, какъ разъ вдоль той дороги, по которой трое всадниковъ недавно проѣхали, послышался ужасающій грохотъ. Онъ приближался, усиливался и, наконецъ, развѣялся въ порывѣ вѣтра, который обрушилъ на стѣны дома цѣлое море мелкаго песку, потрясъ крышу и завылъ въ печкѣ. Трое пріѣзжихъ, какъ одинъ человѣкъ, вскочили съ мѣста и подбѣжали къ дверямъ, по когда они открыли ихъ, передъ ними, точно другая, желѣзная дверь, стояла непроглядная тьма.

— Очевидно, кто-то проѣхалъ мимо, — сказалъ дядя Дикъ, обращаясь къ Коллинсону. — Вы развѣ не слышали?

— Никого не было, — отвѣтилъ Коллинсонъ, не двигаясь съ мѣста.

— Что же это значитъ, скажите на милость?

— Это скатились камни, которые вы оторвали на дорогѣ. Иной разъ они скатываются внизъ лишь черезъ нѣсколько дней. Въ первое время, когда я поселился здѣсь, я всегда вскакивалъ, выбѣгалъ изъ дома — вотъ какъ сейчасъ вы сдѣлали, и кричалъ какъ полоумный, думая, что кто-нибудь проѣхалъ мимо. На самомъ дѣлѣ никого не было, и никто не проѣзжалъ. Въ концѣ концовъ, мнѣ надоѣло, я махнулъ рукой, — пусть проѣзжаютъ мимо, если хотятъ. Разъ ночью я готовъ былъ присягнуть, что кто-то закричалъ и рванулъ двери. Все же я не всталъ; если онъ хочетъ ѣсть, думаю себѣ, или пить, или спать, то онъ постучится еще разъ, а мнѣ нечего гнаться за нимъ. А утромъ я нашелъ у самыхъ дверей вотъ какой обломокъ (и онъ кивнулъ на ящикъ съ сухарями). Значитъ, я хорошо сдѣлалъ, что не всталъ.

Пребль Кей продолжалъ глядѣть изъ дверей.

— Надъ Большимъ Жерломъ стоитъ какое-то зарево, — сказалъ онъ, многозначительно глядя на дядю Дика.

— Я видѣлъ его еще часъ тому назадъ, — сказалъ Коллинсонъ. — Должно быть, за поворотомъ лѣсъ горитъ. Теперь, кто желаетъ попасть къ Скиннеру, пусть держитъ ухо востро.

Кей обернулся въ Коллинсону, какъ будто собираясь что-то сказать, но потомъ, повидимому, раздумалъ и поспѣшилъ присоединиться къ товарищамъ, которые уже закутались въ свои одѣяла на деревянныхъ скамьяхъ, разставленныхъ на подобіе корабельныхъ коекъ, вокругъ стѣнъ сосѣдней комнаты. Коллинсонъ исчезъ, — никто не зналъ и не интересовался знать, куда — и не прошло десяти минутъ, какъ сонное безмолвіе овладѣло всѣмъ домомъ.

Вездѣ было темно, кромѣ передней комнаты, гдѣ еще пылалъ каминъ, бросавшій на стѣны и потолокъ гигантскія пляшущія тѣни трехъ пустыхъ стульевъ. Прошелъ часъ, и въ полумракѣ комнаты можно было замѣтить, что одинъ изъ стульевъ занятъ, а по балкамъ потолка, точно духъ — покровитель дома, перебѣгала уродливая тѣнь профиля Коллинсона, погруженнаго въ дремоту, а можетъ быть, и въ размышленія. Но это продолжалось недолго. Ночная тьма, которая весь вечеръ осаждала домъ, начала медленно заползать сквозь каждую щелку и дырочку плохо сколоченныхъ стѣнъ, и, наконецъ, погасила даже уголья въ каминѣ. Вмѣстѣ съ нею проникло въ домъ прохладное дуновеніе лѣса, и въ этомъ могучемъ дыханіи растворилась и влажная теплота человѣческаго тѣла, и запахъ человѣческой одежды и затхлая атмосфера испорченной человѣческой пищи. Прошелъ еще часъ, и пустыня опять вступила во всѣ свои права.

Кей, который спалъ болѣе чутко, нежели его товарищи, проснулся рано, такъ рано что заря еще только возвѣщалась двумя неясными четыреугольниками свѣта, которые, казалось, глядѣли изъ тьмы въ томъ концѣ комнаты, гдѣ были продѣланы окна. Это напомнило ему о ночномъ приключеніи въ лѣсу, и онъ долго не сводилъ съ нихъ глазъ. Мало-по-малу они сдѣлались ярче и озарили фигуры его спящихъ товарищей. Между тѣмъ вокругъ начала пробуждаться жизнь: по деревянной крышѣ чуть слышно шмыгала векша, гдѣ-то между балками потолка трепетали невидимыя крылышки, изъ подъ пола доносился пискъ. Тутъ Кей погрузился въ болѣе крѣпкій сонъ, — и когда онъ проснулся, былъ уже день.

Солнце освѣщало пустыя скамьи; товарищи Кея уже уѣхали. Они разстались такъ, какъ сошлись, — съ беззаботностью и легкомысліемъ животныхъ, безъ сожалѣнія и почти безъ воспоминанія; ихъ свѣтлая философія и надежды на будущее нисколько не были омрачены прошлыми неудачами и тщетностью ихъ развѣдокъ. Если они когда-нибудь встрѣтятся опять, они засмѣются и узнаютъ другъ друга. Если нѣтъ, — они забудутъ безъ сожалѣнія. Кей наскоро одѣлся и вышелъ, чтобы умыть лицо и руки въ бочкѣ, которая стояла подлѣ дверей. Но чистый воздухъ, ослѣпительное сіяніе солнца и чудный видъ почти опьянили его.

Заброшенная лѣсопильня лежала передъ нимъ въ своемъ трогательномъ преждевременномъ разрушеніи. Водяное колесо было скрыто среди кустовъ и щепокъ, ползучія растенія и дикій виноградъ опутали его лопасти. Въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ отъ бывшей нѣкогда рѣки еще остались лужи стоячей воды, покраснѣвшей отъ сандальнаго дерева, кучи опилокъ и хвороста покрылись бархатистымъ мхомъ. Далеко внизу, подъ скалистымъ обрывомъ, тянулась огромная долина, то купаясь въ лучахъ солнца, то подернутая вьющимися струйками бѣлаго дыма. Высокій хребетъ горъ былъ окутанъ темными перистыми облачками, которыя по временамъ, казалось, переливались черезъ горныя вершины и медленно скатывались по ихъ склонамъ, на подобіе застывшихъ водопадовъ. Только въ одномъ мѣстѣ, противъ обрыва, цѣпь горъ была свободна отъ облаковъ; здѣсь зеленыя сосны, казалось, вздымали все выше и выше свои безконечныя волны, которыя, въ концѣ концовъ, разбивались о небо.

Впивая въ себя чистый воздухъ и сіяніе солнца, Кей ощутилъ въ эту минуту присущую всѣмъ горцамъ жажду дѣятельности и почти не замѣтилъ, что Коллинсонъ съ трогательнымъ усердіемъ вытащилъ боченокъ, чтобы наскрести для своего гостя послѣдніе остатки свинины. Кончивъ кофе и сѣвъ на лошадь, которую ему подалъ Коллинсонъ, Кей почувствовалъ легкій стыдъ, вспомнивъ, какъ безцеремонно онъ и его товарищи поступили съ своимъ терпѣливымъ хозяиномъ. Онъ теперь направлялся къ Скиннеру съ порученіемъ отъ дяди Дика; онъ зналъ, что Паркеръ оставилъ свой вексель (онъ видѣлъ его на прилавкѣ), но какое-то новое чувство деликатности не позволило ему напомнить объ этомъ Коллинсону. Лучше было оставить его при его оригинальныхъ взглядахъ на обязанности гостепріимства. Онъ дружески пожалъ ему руку и поскакалъ по скалистому подъему. Но когда онъ достигъ болѣе высокой терассы, и ему даже показалось, что отсюда онъ можетъ различить пыль, поднятую его товарищами, разъѣхавшимися въ двѣ противоположныя стороны (хотя онъ зналъ, что они уже уѣхали далеко впередъ, — быть можетъ, съ тѣмъ, чтобы никогда уже не встрѣчаться), его мысли и взоры невольно возвратились къ полуразрушенной лѣсопильнѣ и ея одинокому обитателю.

Въ чистомъ горномъ воздухѣ онъ совершенно ясно видѣлъ Коллинсона, еще стоявшаго у дверей. Затѣмъ Кею показалось, что Коллинсонъ сдѣлалъ рукой прощальный жестъ, и что-то бѣлое, какъ снѣгъ, засверкало надъ его головой. Это было ничто иное, какъ клочки векселя, которые этотъ чудакъ Сьерры, стоя у своего пустого боченка отъ свинины, развѣялъ по вѣтру.

ГЛАВА II.

Однако, очень скоро вниманіе Кея было обращено на нѣчто болѣе для него важное. Рѣзкій вѣтеръ, который все время, пока Кей ѣхалъ вверхъ, дулъ ему прямо въ лицо, теперь перемѣнился и дулъ сзади. Будучи знакомъ съ лѣсными пожарами, онъ зналъ, что такое явленіе очень часто объясняется тѣмъ, что холодный воздухъ устремляется въ пустоту, образованную пожаромъ, и потому, если бы даже онъ не ощущалъ ѣдкой боли въ глазахъ и необыкновенной сухости воздуха, онъ все-таки понялъ бы, что огонь къ нему приближается. Очевидно было, что пожаръ распространялся быстрѣе, чѣмъ можно было ожидать, или же отклонился отъ своего первоначальнаго пути. Онъ былъ крайне раздосадованъ этимъ обстоятельствомъ, но не потому, что теперь, согласно предупрежденію Коллинсона, ему приходилось ѣхать къ Скиннеру другой дорогой, а по причинѣ совершенно иного рода. Дѣло въ томъ, что еще со вчерашняго вечера онъ далъ себѣ слово посѣтить ущелье и изслѣдовать эту тайну. Онъ держалъ свое намѣреніе въ секретѣ отъ товарищей, отчасти изъ боязни насмѣшекъ, а главнымъ образомъ потому, что хотѣлъ поѣхать одинъ. Въ этомъ желаніи его укрѣпляла еще и та своеобразная мысль, что хотя они всѣ видѣли это явленіе, однако, онъ подмѣтилъ въ немъ гораздо больше, чѣмъ они. Въ немъ говорило не одно лишь пустое любопытство. Всю ночь его не покидалъ страхъ, что это таинственное жилище и его обитатели окажутся на пути распространенія огня. Онъ не рѣшился открыто завести объ этомъ рѣчь въ виду явной отвѣтственности дяди Дика за этотъ пожаръ и старался успокоить себя разсужденіемъ, что обитатели этого дома должны были, безъ сомнѣнія, замѣтить предвѣстники огня и имѣли время спастись. Все же, думалъ онъ, ему и товарищамъ слѣдовало остановиться и помочь имъ, если не тогда (тутъ онъ запнулся, такъ какъ сознавалъ, что въ его душѣ дѣло не ограничивается только этимъ побужденіемъ), то теперь. Пребль Кей еще не пережилъ эпохи романтизма, но, какъ и другіе романтики, думалъ, что навсегда застрахованъ отъ нея, благодаря своему практическому складу характера.

Между тѣмъ онъ достигъ мѣста, гдѣ дорога раздваивалась; если онъ желалъ объѣхать горящій лѣсъ и добраться до Скиннера, то онъ долженъ былъ повернуть вправо. Его мгновенная нерѣшительность сообщилась лошади, и послѣдняя остановилась. Очнувшись отъ своихъ думъ, Кей машинально взглянулъ внизъ, какъ вдругъ его вниманіе было привлечено какимъ-то необыкновеннымъ предметомъ, лежавшимъ на пыльной дорогѣ. Это была маленькая туфля, — до того маленькая, что сначала она показалась ему дѣтской. Онъ сошелъ съ коня и поднялъ ее. Это была старая, истоптанная туфля. Очевидно, она недолго пролежала здѣсь, такъ какъ не была обезцвѣчена и запылена, какъ другіе предметы, попадавшіеся на дорогѣ. Если она была обронена какой-нибудь проѣзжей женщиной, то она должна была проѣхать мимо лѣсопильни Коллинсона, въ ту или другую сторону, не далѣе двѣнадцати часовъ тому назадъ. Трудно было предположить, чтобы туфля была обронена незамѣтно для ея обладательницы, а въ такомъ случаѣ она спала во время поспѣшнаго бѣгства, иначе обладательница подняла бы ее. Вотъ какимъ практическимъ образомъ Кей обсуждалъ это романическое приключеніе. Послѣ этого онъ немедленно повернулъ лошадь влѣво и поѣхалъ по направленію къ пожару.

Минутъ черезъ двадцать ѣзды онъ, къ своему удивленію, замѣтилъ, что огонь, повидимому, измѣнилъ свое направленіе. Мѣстность становилась все бѣднѣе растительностью, сухимъ жаромъ вѣяло болѣе справа, именно со стороны того объѣзда, который Кей долженъ былъ сдѣлать, чтобы попасть къ Скиннеру. Само провидѣніе направило его влѣво, и это еще подкрѣпило усвоенную имъ практическую точку зрѣнія на романтическій эпизодъ; не менѣе этому способствовало и то соображеніе, что огонь, по всей вѣроятности, еще не достигъ маленькаго ущелья, которое онъ намѣревался изслѣдовать. Онъ ужь видѣлъ, что приближается къ нему; вчера ночью, несмотря на темноту, мѣстность произвела на него слишкомъ сильное впечатлѣніе, чтобъ онъ теперь не узналъ ея. Онъ миновалъ скалистый выступъ; копыта лошади уже не стучали, а мягко и едва слышно ступали по упругому мху, и въ концѣ концовъ, ихъ звукъ окончательно потерялся въ ползучей травѣ и дикомъ виноградѣ, которые указывали на близость густо поросшаго лѣсомъ ущелья. Кое-гдѣ уже попадались, точно передовые отряды, отдѣльныя деревья. Вскорѣ, однако, вниманіе Кея было поражено страннымъ обстоятельствомъ. Онъ уже спускался въ ущелье по легкой отлогости, но находившаяся передъ нимъ даль, вмѣсто того, чтобы затѣняться деревьями, становилась все свѣтлѣе и свѣтлѣе. Онъ встрѣчалъ на своемъ пути отдѣльныя деревья, которыя служили передовыми часовыми лѣса, но самаго лѣса не было! Кей проѣхалъ подъ аркой, образованной двумя высокими обломками скалы, и въ изумленіи остановился.

Лѣсъ дѣйствительно исчезъ, и все ущелье было наполнено почернѣлыми и обугленными пнями. Мало того, судя по всему, эта катастрофа произошла тотчасъ за его отступленіемъ изъ этого ущелья въ прошлую ночь. Очевидно было, что огонь, по непонятной, но далеко не рѣдкой въ подобныхъ случаяхъ игрѣ природы, перескочилъ черезъ горный хребетъ. Окружающія высоты были до сихъ поръ нетронуты; только ущелье и скалистый выступъ, на который они наткнулись въ прошлую ночь, когда искали загадочное окно, были опустошены огнемъ. Кей сошелъ съ коня и взобрался на выступъ, еще не вполнѣ остывшій послѣ пожара. На этой громадѣ сѣраго камня, очевидно, сосредоточивалась главная сила огня, который бушевалъ въ этомъ ущельи въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ. Кей бродилъ по растрескавшимся камнямъ, какъ вдругъ сдѣлалъ открытіе, передъ которымъ блѣднѣло все остальное. Въ легкомъ вдавленіи почвы, образованномъ перерывомъ или просто углубленіемъ каменнаго пласта, лежали обугленные и испепеленные остатки дома, сравненнаго съ землею! Наканунѣ всадники остановились, въ какихъ-нибудь ста шагахъ отъ него, но ничего не замѣтили, потому что онъ былъ скрытъ за природной засѣкой деревьевъ, покрывавшихъ передній откосъ углубленія.

Не смотря на крайнее опустошеніе, которое произвелъ въ этомъ мѣстѣ пожаръ, еще можно было различить, что этотъ домъ состоялъ изъ четырехъ комнатъ. Между тѣмъ какъ все, что было тамъ доступнаго горѣнію, не устояло передъ сильнымъ огнемъ и превратилось въ пепелъ, въ немъ осталось еще много изуродованныхъ, покоробившихся металлическихъ вещей, согнутыхъ желѣзныхъ плитъ, изломанныхъ рѣшетокъ, которыя указывали мѣстоположеніе кухни и другихъ комнатъ. Немногое, какъ видно, было унесено обитателями; домъ со всѣмъ, что въ немъ находилось, былъ неожиданно застигнутъ огнемъ. Съ ужасомъ Кей попробовалъ расковырять двѣ или три черныхъ кучи, лежавшихъ передъ нимъ. Но, къ его облегченію, тамъ оказались лишь слѣды платья, бѣлья, утвари, — никакихъ слѣдовъ человѣческаго тѣла онъ въ нихъ не нашелъ. За исключеніемъ величины дома и числа комнатъ, нельзя было составить никакого сужденія о томъ, какого рода былъ этотъ домъ. Было-ли это обыкновенное, неприглядное жилище пограничныхъ товарищей или какой-нибудь лѣсной блокгаузъ? Здѣсь ничего не осталось, кромѣ обычныхъ безмолвныхъ дымящихся развалинъ сгорѣвшаго человѣческаго жилища.

Самое существованіе этого дома было загадкой. Оно было неизвѣстно Коллинсону, ближайшему сосѣду, и можно было, думать, что оно такъ же было неизвѣстно и Скиннеру. Ни Кей, ни его товарищи не замѣтили этого дома, когда въ первый разъ, днемъ, проѣхали черезъ ущелье; лишь ночью призрачный огонекъ, блеснувшій передъ ними, могъ навести ихъ на мысль о существованіи въ этомъ лѣсу жилья, но и тогда оно было такъ удачно скрыто, что они не могли обнаружить его, когда наткнулись на его каменное основаніе. Несомнѣнно, что существованіе этого дома скрывалось, и скрывалось умышленно. Но для чего?

Въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ Кей терялся въ самыхъ романтическихъ догадкахъ. Быть можетъ, какой-нибудь отшельникъ, наскучивъ условностью цивилизованнаго общества, предпочелъ жизнь на лонѣ природы и удалился сюда съ своей единственной дочерью. Изловчившись въ отыскиваніи слѣдовъ, онъ легко открылъ способъ добывать для себя припасы изъ отдаленныхъ поселеній, избѣгая обычныхъ тропинокъ, которыя вели мимо Коллинсона или Скиннера. Но отшельники рѣдко живутъ въ обществѣ молодыхъ дочерей, которыя не могутъ съ такою враждебностью относиться къ міру и представляютъ для нихъ неподходящихъ товарищей. Но почему въ такомъ случаѣ не жена? Его убѣжденіе въ крайней молодости той женщины, лицо которой онъ видѣлъ въ окнѣ, было, въ сущности, основано лишь на найденной имъ туфлѣ. Но если — жена, согласіе которой на отшельничество тоже могло быть подвержено сомнѣнію, то почему не чужая жена? Тогда являлось и основаніе для скрытности; это былъ конецъ эпизода, быть можетъ, небезизвѣстнаго даже въ такой глуши. А теперь кара Немезиды настигла ихъ и положила предѣлъ ихъ преступному счастью. Цѣлая романтическая исторія была готова. Но и она не вполнѣ удовлетворяла его — до такой степени неизвѣстность оставляетъ позади себя самую хитроумную теорію.

Его вниманіе уже нѣсколько разъ обращалось на растрескавшуюся стѣну утеса, которая во время пожара должна была испытать всю силу огня. Это доказывалось и ея многочисленными трещинами и отколовшимися кусками, которые лежали у ея подножія. Кей подобралъ нѣсколько еще теплыхъ осколковъ и нисколько не былъ удивленъ, что они легко разсыпались въ его рукахъ въ мелкій сѣроватый порошокъ. Хотя въ настоящее время его вниманіе, главнымъ образомъ, было поглощено людьми, тѣмъ не менѣе инстинктъ развѣдчика былъ въ немъ настолько силенъ, что онъ машинально положилъ эти осколки къ себѣ въ карманъ. Послѣ новаго тщательнаго осмотра мѣстности, въ поискахъ какихъ-либо слѣдовъ ея исчезнувшихъ обитателей, онъ вернулся къ своей лошади. Здѣсь онъ вынулъ изъ сѣдельнаго мѣшка драгоцѣнную для всякаго развѣдчика бутылочку въ деревянной оправѣ и, открывъ ее, налилъ оттуда въ стаканчикъ изъ толстаго стекла немного дымящейся жидкости. Затѣмъ онъ бросилъ въ стаканъ нѣсколько кусочковъ известковаго камня и небрежно сталъ слѣдить за происходящимъ кипѣніемъ. Когда химическая реакція кончилась, онъ перелилъ жидкость въ другой стаканъ, который поставилъ на землю, а затѣмъ, взявъ свою дорожную флягу, налилъ изъ нея немного чистой воды въ обыкновенную оловянную чашку, также составлявшую одинъ изъ предметовъ его походнаго снаряженія. Растворивши въ этой водѣ щепотку соли, которую онъ досталъ изъ того же сѣдельнаго мѣшка, и смочивъ въ этомъ растворѣ пальцы, онъ стряхнулъ одну каплю въ стаканчикъ. Въ безцвѣтной жидкости мгновенно образовалось бѣлое облачко, которое затѣмъ въ видѣ бѣлыхъ хлопьевъ опустилось на дно. Глаза Кея заблестѣли, и небрежное выраженіе мигомъ сбѣжало съ его лица. Дрожащими пальцами онъ сталъ еще и еще подливать соляной растворъ въ стаканчикъ, и каждый разъ съ тѣмъ же результатомъ, такъ что, въ концѣ концовъ, дно стаканчика сплошь покрылось сѣрымъ осадкомъ. Лицо Кея было почти также сѣро.

Онъ превозмогъ свое волненіе, и его руки уже не дрожали, когда онъ осторожно, чтобы не тронуть лежавшаго на днѣ осадка, слилъ жидкость на землю. Затѣмъ онъ вынулъ свой ножикъ, набралъ его концомъ немного сѣраго осадка, опорожнилъ оловянную чашку, поставилъ ее вверхъ дномъ на свои колѣни, насыпалъ туда осадокъ и началъ разравнивать его черенкомъ ножа по плоской поверхности дна. Онъ предполагалъ растереть этотъ осадокъ лезвіемъ своего ножа, но уже въ ту минуту, когда онъ сталъ разравнивать его по поверхности дна, ножикъ оставилъ на осадкѣ и на чашкѣ блестящую полосу полированнаго серебра.

Онъ всталъ на ноги и глубоко вздохнулъ, чтобы усмирить біенія сердца. Затѣмъ онъ опять взобрался на скалу и еще разъ обошелъ ее. Но теперь онъ уже отталкивалъ ногой обгорѣлыя кучи и не заботился о томъ, что онѣ въ себѣ содержали. Кей вовсе не былъ жестокимъ человѣкомъ и даже, пожалуй, не былъ чуждъ извѣстной утонченности; онъ былъ джентльменъ по инстинкту и въ душѣ его всегда легко пробуждалось сочувствіе къ другимъ. Но въ эту минуту все его вниманіе было сосредоточено на известковомъ пластѣ. Первымъ его побужденіемъ было удостовѣриться, не сохранилъ-ли этотъ пластъ какихъ-нибудь слѣдовъ предшествовавшихъ изслѣдованій, развѣдокъ или даже работъ неожиданно изгнанныхъ обитателей. Никакихъ слѣдовъ не оказалось. Очевидно было, что обитатели не подозрѣвали ничего. Нельзя было поэтому и предполагать, чтобы они когда-нибудь вернулись на свое прежнее мѣстожительство, которое теперь было опустошено и легко могло быть открыто проѣзжими; они, по всей вѣроятности, уже были далеко; ихъ преступная тайна побудитъ ихъ сюда болѣе не возвращаться. Чувство необыкновеннаго облегченія овладѣло душой этого романиста по натурѣ. Онъ видѣлъ въ этомъ волю Всевышняго и восторгался ея поэтическимъ проявленіемъ. Онъ побѣжалъ къ своему сѣдлу, вынулъ изъ мѣшка старательно написанное формальное заявленіе о преимущественномъ правѣ завладѣнія, составленное имъ и его бывшими товарищами для общихъ развѣдокъ, вытеръ ихъ подписи и оставилъ только свою. Онъ вспомнилъ при этомъ, что оба его товарища уже далеко отсюда, и опять преисполнился чувствомъ благодарности къ Провидѣнію, Которое вернуло его назадъ, въ это ущелье. Съ невольной улыбкой онъ выбралъ изъ груды развалинъ обгорѣлый столбъ, воткнулъ его въ землю въ нѣсколькихъ шагахъ отъ каменнаго пласта и укрѣпилъ на немъ свое «Заявленіе». Затѣмъ, съ добросовѣстностью, къ которой, быть можетъ, побудило его только что проснувшееся въ немъ религіозное чувство, онъ откололъ при помощи своей кирки кусокъ известковаго пласта, въ доказательство дѣйствительныхъ работъ, требовавшихся закономъ для установленія права. Когда онъ вернулся къ лошади и сталъ прятать въ сѣдельные мѣшки всѣ вынутыя имъ вещи, онъ наткнулся на найденную имъ туфлю. Его вниманіе теперь настолько было поглощено сдѣланнымъ открытіемъ, что онъ уже хотѣлъ выбросить эту туфлю, какъ лишнюю обузу, на землю, но затѣмъ у него мелькнула смутная мысль, что она можетъ ему пригодиться для опроверженія какихъ-нибудь ложныхъ притязаній. Онъ уже не думалъ о томъ романѣ, который такъ быстро сложился въ его воображеніи, и вовсе не считалъ себя въ чемъ-либо нарушающимъ договоръ съ своими бывшими товарищами. Удача, выпавшая на долю одного, составляла очень нерѣдкое явленіе при совмѣстныхъ развѣдкахъ. Необыкновенная важность сдѣланнаго имъ открытія сама нѣкоторымъ образомъ указывала на подвигъ единичнаго лица. Онъ сдѣлалъ примѣрное вычисленіе богатства жилы по количеству осадка, полученнаго при грубомъ опытѣ, измѣрилъ длину, ширину и толщину пласта, основываясь на нѣкоторыхъ геологическихъ познаніяхъ и на господствовавшихъ въ то время теоріяхъ. Добыча предвидѣлась колоссальная. Разумѣется, для разработки жилы необходимъ былъ капиталъ; ему предстояло «принять въ дѣло» другихъ и раздѣлить съ ними свое благополучіе, но руководство всѣмъ предпріятіемъ навсегда должно было остаться за нимъ.

Но въ эту минуту онъ вздрогнулъ такъ, какъ еще никогда, вѣроятно, не вздрагивалъ въ своей жизни. За обугленными кустами послышался звукъ человѣческихъ шаговъ, и въ двадцати шагахъ отъ себя Кей увидѣлъ Коллинсона, только что сошедшаго съ мула на землю. Кровь устремилась къ блѣднымъ щекамъ Кея.

— Опять на развѣдки? — сказалъ собственникъ лѣсопильни съ своей обычной усталой улыбкой.

— Нѣтъ, — съ живостью отвѣтилъ Кей. — Я только поправлялъ сѣдло.

Краска на его лицѣ еще болѣе сгустилась при этой невольной лжи. Если бы онъ раньше подумалъ хорошенько, то, по всей вѣроятности, онъ болѣе радушно встрѣтилъ бы Коллинсона и разсказалъ бы ему все. Но теперь у него мелькнуло непріятное подозрѣніе. Быть можетъ, его бывшій хозяинъ лгалъ и въ дѣйствительности превосходно зналъ о существованіи дома. Быть можетъ, онъ зналъ и о существованіи жилы, не даромъ онъ говорилъ о какой-то серебряной скалѣ. Кей обернулся къ нему съ сердитымъ лицомъ. Но слѣдующія слова Коллинсона разсѣяли его подозрѣнія.

— Очень радъ, что догналъ васъ, — сказалъ онъ. — Видите-ли, я смотрѣлъ вамъ вслѣдъ и замѣтилъ, что вы свернули съ дороги и направились прямехонько къ горящему лѣсу, вмѣсто того, чтобы объѣхать его. Ну, думаю себѣ, вѣдь онъ ѣдетъ въ Скиннеру. Онъ обо мнѣ заботится, хочетъ, чтобы Скиннеръ далъ мнѣ новый боченокъ свинины, и даже на такой рискъ идетъ. Досадно мнѣ стало, что я сказалъ вамъ объ этомъ. Осѣдлалъ я свою Дженни, да и махнулъ за вами, все равно, думаю, надо побывать у Скиннера и подать голосъ.

— И прекрасно! — быстро отвѣтилъ Кей, думая только о томъ, какъ бы поскорѣе увести отсюда Коллинсона. — Поѣдемъ вмѣстѣ и похлопочемъ о боченкѣ свинины.

Въ своемъ благополучіи онъ совершенно искренно возгорѣлся мыслью помочь Коллинсону.

— Въ такомъ случаѣ скорѣе впередъ, — добавилъ онъ, взлѣзая на коня. — Иначе огонь отрѣжетъ намъ путь.

— А я думалъ, что вы поѣхали этой дорогой, потому что она короче, — сказалъ Коллинсонъ, упрямо преслѣдуя свою мысль. — И въ самомъ дѣлѣ можно было бы сюда поѣхать. Впереди, кажется, все чисто.

— Да, — отвѣтилъ Кей, — огонь сдѣлалъ скачекъ, но за поворотомъ онъ продолжаетъ бушевать. Вернемся лучше къ перекрестку.

Его лицо еще пылало подъ вліяніемъ его лживыхъ увертокъ и нетерпѣливаго желанія увести Коллинсона отсюда. Сдѣлай послѣдній еще нѣсколько шаговъ, онъ очутился бы передъ развалинами дома и «заявленіемъ», а этого Кей не желалъ допустить, пока не привелъ своихъ плановъ въ исполненіе. Какое-то злобное чувство въ человѣку, которому онъ за минуту передъ тѣмъ хотѣлъ оказать услугу, вдругъ овладѣло имъ.

— Ну, ѣдемъ, — сказалъ онъ почти грубо.

Къ его удивленію, Коллинсонъ повиновался, съ своей обычной угрюмой покорностью и даже какъ будто чувствуя угрызенія совѣсти за хлопоты, которыя онъ причинялъ своему покровителю.

— Пускай будетъ по вашему, тѣмъ болѣе, что къ Скиннеру-то вы ради меня ѣдете. Эхъ, напрасно я разсказалъ вамъ объ этомъ!

И они быстро направились впередъ. Выѣхавъ изъ ущелья, Кей почувствовалъ облегченіе и слегка притянулъ поводья лошади, какъ вдругъ Коллинсонъ замѣтилъ:

— А я все думалъ о томъ, что вы спрашивали, не живетъ-ли кто здѣсь невѣдомо для меня.

— Ну? — сказалъ Кей съ новымъ испугомъ.

— Такъ вотъ я и хотѣлъ предложить вамъ осмотрѣть теперь ущелье, въ которомъ вчера вы видѣли что-то, — нерѣшительно произнесъ Коллинсонъ.

— Вздоръ! — поспѣшно отвѣтилъ Кей. — Мы ничего не видѣли, это намъ показалось. А дядя Дикъ просто шутилъ надо мной относительно того, что мнѣ почудилось женское лицо, — прибавилъ онъ съ принужденнымъ смѣхомъ.

Коллинсонъ грустно посмотрѣлъ на него.

— Такъ вотъ оно что! Вы, значитъ, шутили. А мнѣ и невдомекъ, хоть и можно было догадаться, что дядя Дикъ шутитъ.

Нѣкоторое время они ѣхали въ молчаніи. Кей былъ поглощенъ тревожными мыслями и хотѣлъ скорѣе доѣхать до Свиннера. Скиннеръ былъ не только почтмейстеромъ, но и «регистраторомъ» округа, и всякій, кто открылъ рудоносную жилу, не могъ чувствовать себя безопаснымъ, пока не отмѣтилъ у него своего формальнаго права. Это вовсе не разглашало тѣхъ открытій, которыя еще должны были держаться въ секретѣ, и равнымъ образомъ не знаменовало собою успѣха; сплошь и рядомъ эти формальныя записи оставались незамѣченными и неоспоренными среди множества восторженныхъ мечтаній увлекающихся изслѣдователей. Вдругъ Кей былъ пробужденъ отъ задумчивости новой фразой Коллинсона.

— Вы сказали, что сейчасъ поправляли сѣдло, — медленно произнесъ онъ.

— Да, — отвѣтилъ Кей почти сердито, — я поправлялъ.

— А не поправляли вы сѣдла на перекресткѣ? Нѣтъ?

— Можетъ быть, и поправлялъ, — нервно отвѣтилъ Кей. — А что такое?

— Да я хочу спросить васъ еще объ одномъ. Вы не везете съ собой женскихъ башмаковъ?

Кей почувствовалъ, что поблѣднѣлъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? — пролепеталъ онъ.

Въ первую минуту онъ положительно не рѣшался поднять глазъ на своего спутника; когда же онъ, наконецъ, отважился взглянуть на него, онъ, къ своему изумленію, увидѣлъ, что Коллинсонъ взволнованъ не меньше его.

— Оно, положимъ, и не совсѣмъ-то ловко спрашивать васъ объ этомъ, но видите-ли, въ чемъ дѣло, — нерѣшительно продолжалъ Коллинсонъ. — У этого самаго перекрестка я нашелъ женскій башмакъ. Прямо попался мнѣ по дорогѣ. Я и говорю себѣ: "ужь нѣсколько недѣль мимо моей лачуги никто не проѣзжалъ, кромѣ васъ, а башмакъ этотъ, по всему видно, лежитъ здѣсь не болѣе нѣколькихъ часовъ. Потомъ же я зналъ, что вокругъ нѣтъ ни одной женщины. Дядя Дикъ, или тотъ, другой, не могли его обронить, потому что тогда вы бы подняли его. Вотъ и вышло, что вы обронили этотъ башмакъ. Вотъ онъ.

Онъ осторожно вытащилъ изъ кармана то, что Кей уже ожидалъ увидѣть, — копію той туфли, которая была у него въ сѣдельномъ мѣшкѣ. Прелестная бѣглянка, очевидно, потеряла ихъ обѣ.

Но теперь Кей уже успѣлъ приготовиться (такого рода притворство, вѣроятно, нетрудно), чтобы немедленно сбить Коллинсона съ того пути, на который онъ неожиданно вступилъ. Предположеніе Коллинсона пришлось въ этомъ случаѣ ему какъ разъ на руку и было — Кей опять готовъ былъ повѣрить — положительно внушено свыше. Онъ нервно засмѣялся и, снова краснѣя, что придавало его словамъ еще болѣе вѣроятности, отвѣтилъ:

— Вы правы, дружище! Это дѣйствительно моя туфля. Я сознаю, что это чертовски глупо, но вѣдь мы всегда бываемъ дураками, гдѣ замѣшается женщина, — и я съ этой туфлей не разстанусь ни за какія деньги.

Онъ развязно протянулъ руку, но Коллинсонъ удержалъ туфлю въ рукахъ, съ серьезнымъ видомъ разглядывая ее.

— А можно будетъ у васъ узнать, какъ къ вамъ попалъ этотъ башмакъ? — спросилъ онъ.

— Разумѣется, нѣтъ! — отвѣтилъ Кей, искусно разыгрывая изъ себя человѣка, котораго такой вопросъ немного смѣшитъ и въ то же время приводитъ въ негодованіе. — Что это вы задумали, старый плутъ? За кого вы меня принимаете?

Но Коллинсонъ былъ далекъ отъ смѣха.

— Ну, такъ, можетъ быть, вы скажете мнѣ, какого роста, и какова вообще была та, что носила этотъ башмакъ?

— Да! понятно, ни за что не скажу! — нетерпѣливо отвѣтилъ Кей. — Могу вамъ сказать только, что дала ихъ мнѣ прехорошенькая дѣвочка. Вотъ и все, что вы можете узнать.

— Дала вамъ? — переспросилъ Коллинсонъ, поднимая глаза.

— Да, — рѣзко отвѣтилъ Кей.

Коллинсонъ, не покидая своего серьезнаго вида, подалъ ему туфлю.

— Я спрашивалъ васъ, — медленно началъ онъ съ какимъ-то невозмутимымъ достоинствомъ, котораго Кей еще никогда не замѣчалъ въ немъ, — потому что форма, величина и вышивка этого башмака напомнили мнѣ кое-кого. Но та, о которой я думалъ, не изъ такихъ, чтобы вы могли получить отъ нея башмакъ.

Отместка, если она была умышленной, заключалась не только въ полномъ игнорированіи веселаго и развязнаго тона Кея, но и въ этомъ пятнѣ, брошенномъ на репутацію его воображаемой Дульцинеи. Однако, Кей почему-то почувствовалъ себя оскорбленнымъ этими словами, равно какъ и видомъ нравственнаго превосходства Коллинсона. Недобросовѣстно воспользовавшись сплетней дяди Дика, онъ насмѣшливо сказалъ:

— А вы, понятно, подумали о своей законной женѣ?

— Да, о ней, — серьезно отвѣтилъ Коллинсонъ.

Было-ли что-нибудь особенное въ тонѣ Коллинсона, или его собственныя мысли были поглощены другимъ предметомъ, только Кей не продолжалъ этого разговора, и такимъ образомъ наступило молчаніе. Они теперь приблизились къ наружной границѣ пожара, и дымъ, окутывавшій нетронутые лѣса, или низко стлавшійся по землѣ, до того слѣпилъ имъ глаза, что они нѣсколько разъ сбивались съ дороги. По временамъ на нихъ вѣяло такимъ жаромъ, какъ будто они неожиданно натыкались на горящій лѣсъ, или попадали въ замкнутый кругъ огня. Замѣчательно, что внезапное счастье какъ будто лишило Кея его обычнаго беззаботнаго удальства, и онъ то и дѣло тревожно совѣщался съ Коллинсономъ. Были минуты, когда онъ даже сожалѣлъ, что поѣхалъ къ Скиннеру этой дорогой, и горько упрекалъ себя за неумѣстное желаніе услужить Коллинсону. Какъ досадно будетъ, если именно теперь, на порогѣ осуществленія своихъ давнихъ мечтаній, онъ погибнетъ, благодаря невѣжеству и глупости этого неповоротливаго моралиста. Но когда, благодаря этому же моралисту, они взобрались на крутой склонъ второй горной цѣпи и были уже почти въ безопасности, ему стало стыдно за свое сердитое молчаніе и еще болѣе сердитые отвѣты. Но Коллинсонъ, вслѣдствіе-ли своего непобѣдимаго терпѣнія или, можетъ быть, въ обычномъ припадкѣ раздумья о женѣ, повидимому, ничего не замѣчалъ.

Наклонное плоскогоріе, усѣянное сѣрыми камнями, отдѣляло ихъ теперь отъ огня, бушевавшаго на болѣе низкомъ горномъ кряжѣ. Вскорѣ они перевалили черезъ хребетъ, начали спускаться по противоположному склону и, наконецъ, достигли проѣзжей дороги, которую Кей радостно привѣтствовалъ. Уже болѣе двухъ недѣль онъ не видѣлъ слѣда колесъ, и эта первобытная дорога казалась ему гладкимъ путемъ къ богатству, потому что она вела въ Скиннеру, а оттуда — къ большой почтовой дорогѣ на Мерисвилль, — конечную цѣль его стремленій. Еще нѣсколько минутъ, и они увидѣли поселокъ Скиннера, затерянный въ горахъ, точно грязный зимній сугробъ.

Поселокъ содержалъ въ себѣ почтовую контору, трактиръ, кузницу, лавку и постоялый дворъ, — въ совокупности не болѣе двѣнадцати зданій, но всѣ они отличались отъ лѣсопильни Коллинсона какимъ-то намекомъ на жизнь, какъ будто ежедневный правильный пульсъ цивилизаціи бился, хотя и слабо, въ этомъ отдаленномъ пунктѣ. Два раза въ день — когда отходила почтовая повозка — здѣсь замѣчалось даже оживленіе. Когда Кей и Коллинсонъ подъѣхали въ постоялому двору, у воротъ уже стояла повозка, готовая отправиться навстрѣчу дилижансу, который проходилъ въ трехъ миляхъ отъ поселка. Провидѣніе, очевидно, продолжало покровительствовать Кею. Онъ имѣлъ короткій оффиціальный разговоръ со Скиннеромъ, какъ регистраторомъ, и должнымъ образомъ записалъ свое право; затѣмъ онъ наскоро и по секрету переговорилѣсъ тѣмъ же Скиннеромъ, какъ содержателемъ лавки, и таково было обаяніе этого милліонера въ зародышѣ, что Скиннеръ по первому же его слову изъявилъ готовность расширить кредитъ Коллинсона. Кей поспѣшилъ сообщить эту пріятную вѣсть Коллинсону и весело добавилъ:

— И знаете, что я вамъ скажу? Если у васъ опять не будетъ денегъ, то Скиннеръ охотно отпуститъ вамъ товаръ подъ вексель Паркера.

— Вы говорите про ту бумажку, что оставилъ тотъ парень? — спросилъ Коллинсонъ.

— Да.

— Я разорвалъ ее.

— Вы разорвали ее? — повторилъ Кей.

— Говорю же вамъ, разорвалъ!

Кей съ изумленіемъ посмотрѣлъ на него. Какъ хорошо, что онъ не вздумалъ довѣрить своей тайны этому невѣжественному и исполненному предразсудковъ человѣку! Легкія угрызенія совѣсти, которыя онъ почувствовалъ въ эту минуту, вспомнивъ о туфляхъ, побудили его поскорѣе разстаться съ Коллинсономъ. Не ясно-ли было, что и въ эпизодѣ съ туфлями онъ не могъ довѣриться Коллинсону? Этотъ тупоумный фанатикъ способенъ былъ возстать противъ завладѣнія рудоносной жилой, пока не былъ разысканъ исчезнувшій собственникъ ущелья. Но былъ-ли Кей увѣренъ, что Коллинсонъ теперь не заглянетъ въ ущелье? Во всякомъ случаѣ онъ принялъ уже мѣры.

Кей хотѣлъ оставить свою лошадь у Скиннера, въ качествѣ обезпеченія долга Коллинсона. Но обязательный Скиннеръ отклонилъ это. Тогда Кей предложилъ Коллинсону взять лошадь къ себѣ и пользоваться ею до востребованія. Кей разсчитывалъ на то, что Коллинсонъ навьючитъ теперь свой товаръ на мула, а самъ поѣдетъ на лошади и такимъ образомъ будетъ принужденъ возвратиться на лѣсопильню по «объѣздной тропинкѣ», болѣе удобной для двухъ животныхъ.

— Вы не боитесь разбойниковъ? — спросилъ кто-то. — Теперь они кишмя-кишатъ въ нашихъ горахъ. Не далѣе, какъ на прошлой недѣлѣ они остановили дилижансъ.

— Въ послѣднее время немного утихло, съ тѣхъ поръ какъ помощникъ шерифа напалъ на новый слѣдъ и стережетъ ихъ около Лысой горы, — вмѣшался Скиннеръ. — При томъ же вьюковъ они не трогаютъ, если не разсчитываютъ захватить хорошихъ лошадокъ. Ну, а на эту они не позарятся, — прибавилъ онъ и бросилъ саркастическій взглядъ на лошадь Кея. Но послѣдній, пожавъ руку своему долготерпѣливому товарищу, уже помѣстился въ почтовой повозкѣ, такъ что острота Скиннера осталась незамѣченной. Когда повозка тронулась въ путь, мысли Кея устремились на эту новую опасность, которая могла грозить эксплоатаціи его открытія. Но затѣмъ онъ разсудилъ, что въ ущельи — первое время, по крайней мѣрѣ — будетъ добываться лишь необработанная руда и доставляться въ Мерисвилль въ такомъ видѣ, который не представитъ ничего заманчиваго для разбойниковъ. Другое дѣло, если бы это была золотоносная жила! И опять Кей увидѣлъ въ этомъ покровительство свыше.

Черезъ недѣлю Пребль Кей возвратился въ Скиннеру съ приказчикомъ, десятью рабочими и неограниченнымъ кредитомъ у мерисвилльскихъ капиталистовъ. Экспедиціи такого рода не возбуждали никакого удивленія въ поселкѣ Скиннера. И раньше цѣлые отряды весело отправлялись въ пустыню, — никто не зналъ: куда и зачѣмъ. Тихіе, безмолвные лѣса не выдавали тайны, пока еще существовали. Всѣ эти отряды затѣмъ исчезали, — никто не зналъ, когда и гдѣ, и часто — увы! — съ неоплаченнымъ счетомъ у Скиннера. Поэтому и въ экспедиціи Кея не было ничего, что могло бы возбудить любопытство. Еще черезъ недѣлю на мѣстѣ загадочныхъ развалинъ дома стоялъ одноэтажный сосновый баракъ, въ которомъ помѣщался Кей съ своими людьми. Въ ущельѣ были сдѣланы выемки и весь пластъ обнаженъ.

Прошла еще недѣля, и всѣ слѣды прежнихъ обитателей, пощаженные огнемъ, были затоптаны ногами работниковъ «Серебряной Компаніи Лѣсистаго Ущелья». Никто изъ прежнихъ товарищей Кея не узналъ бы теперь этого ущелья съ его черными откосами и каменнымъ основаніемъ; даже Коллинсонъ не повѣрилъ бы, что эта расщепленная и разрытая скала, съ многочисленными кучами свѣжихъ обломковъ, — то самое мѣсто, на которомъ онъ когда-то засталъ Кея. А самъ Кей, въ своемъ торжествѣ, забылъ все, кромѣ случайнаго опыта, которому онъ былъ обязанъ своимъ успѣхомъ.

Но, однажды, когда ночная тьма сострадательно спустилась на эту сцену лѣснаго увяданія и на еще болѣе непріятную и безотрадную картину человѣческихъ работъ, а тихій ропотъ сосенъ доносился сюда съ нетронутаго горнаго склона, громкій крикъ и топотъ лошадиныхъ копытъ разбудилъ обитателей барака. Они поспѣшно вскочили на ноги, схватили оружіе и выбѣжали наружу, но увидѣли передъ собою темное кольцо всадниковъ и два пылающихъ сосновыхъ факела. Въ темнотѣ послышался тихій, но отчетливый голосъ власти:

— Положите ружья, поднимите вверхъ руки, — у насъ больше людей!

Тонъ этихъ словъ, обдуманный и повелительный, произвелъ сильное впечатлѣніе на испуганныхъ и недоумѣвающихъ обитателей барака. Кей и его рабочіе были не трусы, тѣмъ не менѣе они повиновались.

— Подавайте сюда вашего начальника! Пусть онъ выйдетъ впередъ и станетъ подлѣ того факела.

Одинъ изъ пылающихъ сосновыхъ факеловъ отдѣлился отъ темнаго круга и двинулся въ центру. Пребль Кей хладнокровно и самоувѣренно сталъ подлѣ него.

— Хорошо, — продолжалъ тотъ же голосъ. — Теперь мы требуемъ Джека Риггса, Сиднея Джека, Френча Пита и Одноглазаго Чарли.

Живое воспоминаніе о ночномъ эпизодѣ въ ущельѣ — когда онъ и его товарищи кричали въ темнотѣ — промелькнуло въ головѣ Кея. Инстинктивно чувствуя, что настоящая сцена имѣетъ какое-то отношеніе къ прежнимъ обитателямъ ущелья, онъ спокойно спросилъ:

— Кто требуетъ ихъ?

— Штатъ Калифорнія, — отвѣтилъ голосъ.

— Ну, такъ пусть штатъ Калифорнія ищетъ гдѣ-нибудь дальше, — сказалъ Кей своимъ обычнымъ пріятнымъ тембромъ. — Здѣсь нѣтъ тѣхъ, кого вы назвали.

— Кто вы такой?

— Директоръ «Серебряной Компаніи Лѣсистаго Ущелья», а эти люди — мои рабочіе.

По темному молчаливому кольцу пробѣжало какое-то движеніе и шопотъ, а затѣмъ опять послышался голосъ:

— У васъ есть бумаги для доказательства этого?

— Есть, въ баракѣ. А у васъ?

— У меня предписаніе шерифа Сіерры.

Послѣдовало молчаніе, и затѣмъ тотъ же голосъ, но уже менѣе увѣренно, спросилъ:

— Давно вы находитесь здѣсь?

— Три недѣли. Я пріѣхалъ сюда въ день лѣсного пожара и завладѣлъ мѣстомъ.

— Здѣсь не было другого дома?

— Были какія-то развалины, — вы и теперь можете ихъ видѣть. Вѣроятно, сгорѣлъ какой-нибудь шалашъ.

Изъ темноты послышался тотъ же голосъ:

— Это былъ притонъ разбойниковъ. Здѣсь скрывался Джекъ Риггсъ съ своей шайкой. Я выслѣживаю это мѣсто уже три недѣли. А теперь все пропало.

Рабочіе Кея разсмѣялись, но смѣхъ тотчасъ умолкъ, когда говорившій медленно подошелъ къ факелу, и они увидѣли его смуглое лицо, не утратившее своего мужественнаго выраженія, не смотря на неудачу.

— Не зайдете-ли ко мнѣ закусить? — любезно спросилъ Кей.

— Нѣтъ. И безъ того довольно кутерьмы надѣлалъ я тутъ. Ну, такова ужь моя обязанность. Спокойной ночи! Ребята, впередъ!

Оба факела, колыхаясь, двинулись впередъ, а за ними потянулась вереница безмолвныхъ тѣней; черезъ минуту послышался стукъ копытъ по камню, и затѣмъ все стихло. Глядя имъ вслѣдъ, Кей чувствовалъ, что вмѣстѣ съ ними исчезаетъ единственная тѣнь, которая до сихъ поръ лежала на его богатствѣ, теперь, когда прежніе обитатели ущелья оффиціально объявлены бѣглыми и преступниками, онъ могъ быть совершенно спокоенъ за свое открытіе и свое право. Но, странное дѣло, въ тотъ самый моментъ, когда онъ повернулся, чтобы зайти въ баракъ, передъ его умственнымъ взоромъ, съ какой-то укоризной, предстало то лицо, которое онъ видѣлъ ночью въ окнѣ.

ГЛАВА III.

О замѣчательномъ открытіи въ Лѣсистомъ Ущельи Коллинсонъ, повидимому, еще ничего не зналъ. Возвращаясь отт Скиннера, онъ, вопреки опасеніямъ Кея, не посѣтилъ ущелья, да и послѣ того не заглядывалъ въ эту мѣстность. Онъ не слышалъ ни о формальной явкѣ Кея къ регистратору, ни о прибытіи рабочихъ. Немногіе путники, попадавшіе къ нему на лѣсопильню, пріѣзжали изъ долины, а на обратномъ пути отъ Скиннера направлялись по болѣе длинной, но и болѣе удобной почтовой дорогѣ, пересѣкавшей горный кряжъ. Такимъ образомъ Коллинсонъ остался въ сторонѣ отъ того потока благополучія, который щедро излился изъ рудоносной жилы на поселокъ Скиннера; онъ жилъ такъ далеко, что не могъ даже разсчитывать на случайное посѣщеніе рабочихъ Кея во время субботняго отдыха. Его отчужденіе отъ цивилизаціи ничѣмъ не нарушалось, потому что тѣ путники, которые заѣзжали къ нему изъ долины, были, какъ и онъ, грубыми западными поселенцами. Маленькій отрядъ, совершавшій развѣдки и прибѣгнувшій ночью къ его скромному гостепріимству, былъ явленіемъ исключительнымъ; въ простотѣ своей души Коллинсонъ не подозрѣвалъ, что трое товарищей явились къ нему лишь потому, что не имѣли ни цента въ карманахъ и не могли обратиться ни къ кому другому. Ихъ ночное посѣщеніе было для него пріятною случайностью, но онъ, съ присущимъ ему безграничнымъ терпѣніемъ, нисколько не сѣтовалъ на то, что этой случайности не суждено повториться. Для рѣдкихъ гостей у него снова былъ полный боченокъ свинины и куль муки; его собственныя потребности были немногочисленны.

Черезъ день или два послѣ ночного посѣщенія шерифа, Кей поѣхалъ верхомъ на лѣсопильню. Какъ всегда, Коллинсонъ не разслышалъ топота лошадиныхъ копытъ за шумомъ скатывавшихся по склону булыжниковъ. Лишь когда Кей, немного раздосадованный этимъ невниманіемъ — вѣдь теперь онъ былъ директоромъ Компаніи, — присоединилъ къ общему шуму и свой голосъ, Коллинсонъ показался въ дверяхъ.

— Я стреножилъ вашу лошадь и пустилъ ее на лугъ позади лѣсопильни, — спокойно сказалъ онъ, машинально разнуздывая лошадь Кея, прежде чѣмъ тотъ успѣлъ сойти на землю. — Теперь она такъ разжирѣла, какъ не можетъ быть лучше. Спина у нея совершенно зажила.

Кей не могъ удержаться отъ нетерпѣливаго пожатія плечъ. Прошло уже три недѣли со времени ихъ послѣдней встрѣчи, — три недѣли, которыя принесли Кею столько волненій, труда, хлопотъ, удачъ, а этотъ человѣкъ и его лѣсопильня глупѣйшимъ образомъ остались все тѣ же. На одинъ мигъ ему даже почудилось, что лишь это — дѣйствительность, а остальное — какой-то чудный сонъ, отъ котораго онъ теперь пробуждается. Но слѣдующія слова Коллинсона прогнали это ощущеніе.

— Я все разсчитывалъ, что вы напишите изъ Мерисвилля Скиннеру насчетъ этой лошади, чтобы вамъ доставить ее. Я никакъ не думалъ, что вы пріѣдете назадъ.

Изъ этого было совершенно ясно, что Коллинсонъ ничего не зналъ. Но Кею, все-таки, было крайне неловко разсказывать ему теперь всю исторію и сознаться, что въ тотъ моментъ, когда Коллинсонъ настигъ его въ ущельи, онъ производилъ химическій анализъ. Онъ выпутался изъ затрудненій, сказавъ, что открылъ обильное содержаніе серебра въ рудѣ уже послѣ того, какъ прибылъ въ Мерисвилль. Тѣмъ не менѣе, разсказывая о своихъ дальнѣйшихъ успѣхахъ, онъ испытывалъ крайнее смущеніе. Будучи по своей натурѣ чуждъ всякаго хвастовства, онъ не имѣлъ ни малѣйшаго желанія выставить передъ Коллинсономъ свою проницательность или несокрушимую энергію, благодаря которой ему удалось образовать компанію и начать разработку. Но именно это желаніе нѣсколько ослабить краски и затрудняло его, и подъ серьезнымъ терпѣливымъ взоромъ своего собесѣдника, онъ весьма нескладно разсказалъ свою исторію. На лицѣ Коллинсона не отразилось ничего, похожаго на интересъ или неудовольствіе. Когда тотъ кончилъ свою нескладную повѣсть, Коллинсонъ медленно сказалъ:

— Значитъ, дядя Дикъ и тотъ, другой… Паркеръ — не получаютъ никакой доли въ вашей находкѣ?

— Нѣтъ, — съ живостью отвѣтилъ Кей. — Развѣ вы не помните, что мы утромъ расторгли наше товарищество и поѣхали разными дорогами? Неужели вы думаете, — прибавилъ онъ съ принужденной усмѣшкой, — что если бы дядя Дикъ или Паркеръ наткнулись на жилу, послѣ того какъ разстались со мною, то они бы приняли меня?

— Развѣ нѣтъ? — серьезно спросилъ Коллинсонъ.

— Понятно, нѣтъ!

Онъ разсмѣялся нѣсколько болѣе естественно, но затѣмъ прибавилъ съ смущенной улыбкой:

— А вы думаете, что да?

— Нѣтъ, я ничего не думаю, — быстро отвѣтилъ Коллинсонъ.

Когда они, съ стаканами въ рукахъ, усѣлись передъ огнемъ, Коллинсонъ, однако, возвратился къ прежнему разговору.

— Вы говорите, что они поѣхали своею дорогой, а вы — своею. Но вы вернулись на ту дорогу, по которой раньше проѣхали всѣ вмѣстѣ.

На этотъ разъ Кей чувствовалъ подъ ногами болѣе твердую почву и далъ осторожный, но согласный съ истиной отвѣтъ:

— Да, но я вернулся въ ущелье лишь затѣмъ, чтобы удостовѣриться, нѣтъ-ли тамъ въ самомъ дѣлѣ какого-нибудь дома, и если есть, — предупредить обитателей о приближающемся пожарѣ.

— Тамъ былъ домъ, — задумчиво произнесъ Коллинсонъ.

— Однѣ только развалины.

Онъ остановился и покраснѣлъ, вспомнивъ, что въ предшествующемъ разговорѣ съ Коллинсономъ отрицалъ ихъ существованіе. Поэтому онъ поспѣшно продолжалъ:

— То есть, я узналъ отъ шерифа, что тамъ былъ домъ. Мое возвращеніе въ ущелье, — добавилъ онъ, чувствуя себя опять на болѣе надежной позиціи, — было простою случайностью, открытіе жилы — это также случайность, и всѣмъ этимъ я также мало обязанъ своимъ товарищамъ, какъ и вамъ. Если хотите, — продолжалъ онъ со смѣхомъ, — вы уже скорѣе имѣете право на участіе въ этомъ дѣлѣ, такъ какъ пріѣхали туда одновременно со мною. И увѣряю васъ, если бы я зналъ, чѣмъ все это пахнетъ, я бы охотно принялъ и васъ, — только, конечно, тутъ требовался капиталъ, да кое-какія познанія.

Онъ былъ очень радъ, что запустилъ эту дипломатическую фразу, которая только что пришла ему въ голову, и любезно посмотрѣлъ на Коллинсона. Но послѣдній хладнокровно отвѣтилъ:

— Ну, нѣтъ, меня бы вы тоже не приняли.

— Это почему? — спросилъ Кей почти сердито.

Коллинсонъ медлилъ. Затѣмъ онъ сказалъ:

— Потому что я ничего не взялъ бы изъ этого мѣста.

Кей почувствовалъ облегченіе. Зная причуды Коллинсона, онъ ему вѣрилъ. Онъ поступилъ очень благоразумно, что не довѣрился ему въ самомъ началѣ; чудакъ счелъ бы своимъ долгомъ открыть этотъ секретъ и другимъ.

— Я не такъ щепетиленъ, — отвѣтилъ онъ со смѣхомъ. — При томъ же я увѣренъ, что ни одинъ смертный не только не касался серебра въ этомъ ущельи, но даже не подозрѣвалъ о его существованіи. Однако, я хочу вамъ еще кое-что сказать объ этомъ ущельи. Вы помните, какъ вы подобрали на дорогѣ туфлю?

— Помню.

— Ну, такъ я вамъ про эту туфлю налгалъ. Я и не думалъ терять ея. Наоборотъ, я самъ поднялъ другую такую же туфлю, неподалеку отъ того мѣста, гдѣ вы нашли свою, и мнѣ хотѣлось знать, чья она. Теперь я вамъ прямо скажу, Коллинсонъ, — я увѣренъ, что въ томъ домѣ была женщина, и ея-то лицо я видѣлъ въ окнѣ. Вы помните, какъ товарищи шутили надо мной? Ну, мнѣ, можетъ быть, не хотѣлось, чтобы и вы надо мною смѣялись. Но все это время совѣсть меня грызла за мою ложь. Вы сами какъ будто тоже интересовались этими туфлями, и я боялся, что понапрасну сбилъ васъ съ толку. Поэтому, если у васъ есть какія-нибудь догадки насчетъ этой женщины, то мы можемъ теперь это обсудить сообща. Вы, кажется, говорили… или, можетъ быть, я такъ понялъ ваши слова — поспѣшно добавилъ онъ, вспомнивъ, что предположеніе было сдѣлано имъ самимъ, да и то въ видѣ насмѣшки, — будто она напоминаетъ туфлю вашей жены. Такъ какъ ваша жена умерла, то это, разумѣется, ничего не объясняетъ и можетъ быть случайнымъ сходствомъ. Развѣ только…

Онъ запнулся.

— Онѣ еще у васъ?

— Да, обѣ.

Онъ вынулъ ихъ изъ кармана своей куртки.

Когда Коллинсонъ взялъ ихъ въ руки, его лицо приняло еще болѣе серьезное выраженіе.

— Вотъ странно! — задумчиво сказалъ онъ. — Когда смотришь на обѣ туфли, сходство дѣлается еще болѣе поразительнымъ. Видите-ли, у жены моей была прямая нога, такъ что она никогда не различала правой и лѣвой туфли и надѣвала ихъ, какъ попало. А поглядите на эти туфли: одна сдѣлана на правую ногу, другая — на лѣвую, а между тѣмъ видно, что онѣ носились безразлично.

— Ну, и другая женщина могла имѣть такую особенность, — замѣтилъ Кей.

— Не могла, а навѣрное имѣла, — отвѣтилъ Коллинсонъ.

На мгновеніе Кей былъ тронутъ мужского увѣренностью отвѣта, но, вспомнивъ сплетню дяди Дика, онъ подумалъ, что незнакомка, обитавшая въ разбойничьемъ вертепѣ, могла быть и жена Коллинсона. Ему было интересно выяснить это обстоятельство, и онъ продолжалъ болѣе дружескимъ тономъ.

— Вы видите такимъ образомъ, что въ ночь пожара эта женщина, несомнѣнно, находилась въ томъ домѣ. Она бѣжала, и съ большою поспѣшностью, потому что не успѣла даже переодѣть туфли на башмаки. Должно быть, она уѣхала верхомъ, — иначе она не могла бы потерять туфель. Но теперь, спрашивается, что она дѣлала у этихъ негодяевъ? Лицо, которое я видѣлъ въ окнѣ, было невиннѣе, чѣмъ у святой.

— Значитъ, она не изъ такихъ, о которыхъ вы говорили, когда я спросилъ про туфли, а вы отвѣтили, что онѣ вамъ подарены, — язвительно замѣтилъ Коллинсонъ, но безъ всякаго упрека въ тонѣ.

— Да, — нетерпѣливо отвѣтилъ Кей.

— Когда-то, ужь много лѣтъ тому назадъ, я читалъ про итальянскихъ разбойниковъ, которые крадутъ женщинъ, — задумчиво началъ Коллинсонъ, — но это совсѣмъ не въ характерѣ нашихъ калифорнскихъ разбойниковъ. Господи! Если бы кто-нибудь изъ нихъ осмѣлился хотя словомъ затронуть женщину, ихъ давнымъ-давно выжили бы изъ штата. Нѣтъ! Женщина, которая была тамъ, сама пришла къ нимъ.

Такъ какъ по лицу Кея не было видно, чтобы онъ согласился съ послѣднимъ умозаключеніемъ, или вообще удовлетворился имъ, то Коллинсонъ, бросивъ на него взглядъ, продолжалъ нѣсколько мягче:

— Я вижу, что васъ тревожитъ, м-ръ Кей. Вы думаете, что этой несчастной женщинѣ принесла бы пользу самая малая частица богатства, найденнаго вами на томъ мѣстѣ, гдѣ часто ступали ея туфельки. Вы думаете, что это богатство, можетъ быть, отвратило бы ее и всю эту шайку отъ дурной жизни.

М-ръ Кей не думалъ ничего подобнаго, но по какому-то смутному побужденію онъ подавилъ въ себѣ насмѣшливый отвѣтъ, который уже былъ у него на языкѣ. Онъ нетерпѣливо поднялся съ мѣста.

— Какъ видно, теперь ужъ ничего не удастся открыть. Домъ сгорѣлъ, шайка разсѣялась, а женщина, вѣроятно, ушла съ ними.

Онъ замолчалъ и затѣмъ положилъ на столъ три или четыре крупныхъ золотыхъ монеты.

— Вотъ вамъ нашъ общій должокъ, Коллинсонъ, — сказалъ онъ. — Я ужъ самъ увижусь съ остальными и разсчитаюсь съ ними. Когда-нибудь, если случится вамъ завернуть ко мнѣ, — надѣюсь, что вы навѣстите насъ, — вы приведете лошадь. А до тѣхъ поръ можете пользоваться ею; она будетъ попроворнѣе вашего мула. Какъ дѣла? — прибавилъ онъ, бросивъ небрежный взглядъ вокругъ, на пустую комнату и запыленный прилавокъ.

— Этой дорогой мало кто проѣзжаетъ, — съ такою же небрежностью отвѣтилъ Коллинсонъ, подбирая со стола деньги. — Бываютъ кое-какіе парни изъ долины, да и у нихъ почти всегда пусто въ карманѣ.

Кей улыбнулся, видя, что Коллинсонъ, забравъ деньги, не думаетъ дать ему расписку, — тѣмъ болѣе, что относительно уничтоженія векселя Паркера онъ долженъ былъ повѣрить Коллинсону на слово. Но онъ только съ любопытствомъ посмотрѣлъ на своего наивнаго хозяина и ничего не сказалъ по этому поводу. Спустя минуту онъ произнесъ веселымъ тономъ:

— Вы совсѣмъ отрѣзаны отъ міра. Знаете, у меня сначала была мысль купить вашу лѣсопильню, Коллинсонъ, поставить сюда паровую машину и пилить лѣсъ для нашихъ новыхъ построекъ. Но вы такъ далеко отъ проѣзжей дороги, что отсюда никакъ не вытащишь бревенъ. Это мнѣ и помѣшало, не то я предложилъ бы вамъ хорошія деньги.

— Я не разсчитываю продавать своей лѣсопильни, — просто отвѣтилъ Коллинсонъ и, замѣтивъ на лицѣ своего гостя выраженіе недовѣрія, добавилъ: — Всю эту исторію я затѣялъ, когда ожидалъ свою жену изъ восточныхъ штатовъ, а теперь я хочу сохранить лѣсопильню въ намять о ней.

Кей слегка приподнялъ брови.

— Кстати, интересно знать, какъ вы думали пустить въ ходъ лѣсопильню при такомъ ненадежномъ водоснабженіи? Вы никогда намъ объ этомъ не говорили.

— Когда я поселился здѣсь, оно не было ненадежно, м-ръ Кей. Здѣсь протекалъ полный, глубокій потокъ, бравшій начало прямо со снѣговыхъ вершинъ. Землетрясеніе уничтожило его.

— Землетрясеніе! — повторилъ Кей.

— Да. Если землетрясеніе могло приподнять ту жилу, о которой вы говорили въ первый день, какъ пріѣхали сюда, и которую вы нашли на другой день, то оно могло, я думаю, сыграть штуку и съ простымъ горнымъ ручьемъ.

— Но переворотъ, о которомъ я говорилъ, произошелъ много вѣковъ тому назадъ, тогда весь этотъ край измѣнилъ свои очертанія, — сказалъ Кей со смѣхомъ.

— Ну, такъ я вамъ скажу, что ваше землетрясеніе было десять лѣтъ тому назадъ; когда я только пріѣхалъ сюда. Кому помнить, какъ не мнѣ! Чудный такой день выдался осенью, жаркій, сухой, какъ будто въ лѣсу гдѣ-нибудь поднялся пожаръ; только вѣтра не было никакого. Все точно заснуло. Листья на деревьяхъ висѣли, какъ оловянные. Кромѣ ручья, да вонъ того колеса, ничто не двигалось. Ни одна птица не поднималась на воздухъ надъ горами; векши притаились въ лѣсу; даже ящерицы среди камней лежали неподвижно, какъ китайскіе идолы. И кругомъ становилось все тише и тише, и когда я вышелъ погулять по краю обрыва, мнѣ захотѣлось закричать, чтобы услышать хоть собственный голосъ. Куда ни глянешь, все словно въ какое-то тонкое покрывало закутано. Даже солнце стояло посрединѣ неба, словно и оно не могло двинуться съ мѣста. Такъ и казалось, что все чего-то ждетъ, ждетъ, ждетъ. А потомъ вдругъ словно подалось что-то, и покатилось съ такимъ грохотомъ, какъ будто земля съ своего гвоздя соскочила. Я посмотрѣлъ вверхъ, думая, что это съ горы катятся какіе-нибудь большіе камни, но нѣтъ, ничего не было видно. Пока я смотрѣлъ, вся верхушка вонъ того утеса тихонечко наклонилась ко мнѣ, точно кивала мнѣ на прощанье, а потомъ сразу исчезла, прежде чѣмъ я успѣлъ опомниться. Вы видите на горѣ ту груду камней? На тысячу футовъ подъ нею еще до сихъ поръ стоятъ деревья, футовъ въ триста вышиною. Вы знаете, конечно, какъ эти сосны растутъ на горныхъ склонахъ? Какъ посмотришь на нихъ, то кажется, будто онѣ лѣзутъ все выше, выше, выше, другъ черезъ дружку, до самой вершины. Ну, такъ вотъ, м-ръ Кей, прежде я видѣлъ эти деревья. Когда я опомнился и вернулся на лѣсопильню, все уже стихло, но мое колесо тоже остановилось, а воды въ ручьѣ и на два дюйма не было.

— Ну, и что же вы думали объ этомъ? — спросилъ Кей, невольно заинтересованный.

— Я думалъ, м-ръ Кей… Нѣтъ, нельзя сказать «я думалъ», — я зналъ! Я зналъ, что съ моей женой что-то случилось.

Кей не смѣялся. У него по тѣлу даже слегка пробѣжала суевѣрная дрожь. Послѣ нѣкотораго молчанія Коллинсонъ продолжалъ:

— Черезъ мѣсяцъ я узналъ, что около этого же времени она умерла въ Техасѣ отъ желтой лихорадки вмѣстѣ съ другими переселенцами. Ея родственники написали мнѣ, что тамъ всѣ перемерли, какъ мухи, и были похоронены вмѣстѣ, въ одной общей ямѣ, такъ что уже не разберешь, кто гдѣ лежитъ. Она исчезла для меня, какъ тотъ утесъ, и этимъ все кончилось.

— Но, можетъ быть, она выздоровѣла, — съ живостью сказалъ Кей, второпяхъ забывъ всякую осторожность.

Коллинсонъ покачалъ головой.

— Тогда она была бы здѣсь, — серьезно отвѣтилъ онъ.

Кей молча направился къ двери, протянулъ руку, сердечно пожалъ руку своему хозяину и затѣмъ, самъ осѣдлавъ свою лошадь, поѣхалъ прочь. Изъ разговора съ Коллинсономъ онъ не вынесъ ничего, кромѣ разочарованія, къ которому примѣшивалось еще и неопредѣленное чувство недовольства самимъ собою. Онъ жестоко упрекалъ себя за то, что завелъ свои романтическія изслѣдованія такъ далеко. Это было недостойно директора «Серебряной Компаніи Лѣсистаго Ущелья», и онъ даже боялся, чтобы его откровенность съ Коллинсономъ не причинила ущерба интересамъ Компаніи. Чтобы искупить свое мимолетное увлеченіе и исправить эту злополучную ошибку, онъ рѣшилъ, прежде чѣмъ вернуться домой, покончить съ кое-какими дѣлами у Скиннера и пустился по длинному объѣзду, который соединялся съ большой почтовой дорогой. Но тутъ съ нимъ произошло странное приключеніе. Едва онъ проѣхалъ черезъ дорожную рогатку, какъ услышалъ позади себя топотъ лошадиныхъ копытъ и грохотъ почтовой кареты. Онъ едва успѣлъ вплотную подъѣхать къ утесу, какъ мимо него во весь карьеръ промчалась шестерка лошадей, запряженныхъ въ тяжелый, колыхающійся экипажъ. Онъ почувствовалъ горячее и влажное прикосновеніе взмыленной лошадиной шерсти, услышалъ запахъ лака и кожи, и мимо него быстро промелькнулъ на стеклянномъ окнѣ кареты силуэтъ женскаго лица. Это видѣніе продолжалось одинъ мигъ, но онъ все-таки узналъ въ немъ тотъ профиль; который видѣлъ ночью въ таинственномъ окнѣ.

На мгновеніе онъ остановился въ остолбенѣніи, ничего не видя въ облакѣ пыли, которою его обдали колеса. Но затѣмъ, когда кузовъ кареты снова показался, быстро уменьшаясь въ отдаленіи, онъ помчался вслѣдъ за нею. Его разочарованіе, его самообладаніе, его благоразумное рѣшеніе, — все было забыто. Теперь у него была только одна мысль: это видѣніе послано свыше. Ключъ къ тайнѣ былъ передъ нимъ, — онъ долженъ имъ воспользоваться!

У него осталось все же настолько здраваго смысла, чтобы сообразить, что почтовая карета посреди дороги не приметъ новаго пассажира, и что ближайшая станція находится въ трехъ миляхъ за Скиннеромъ. Онъ, конечно, легко могъ выиграть время, направившись на станцію по болѣе короткой тропинкѣ, и хотя дилижансъ, повидимому, былъ полонъ пассажировъ, онъ не сомнѣвался, что на имперіалѣ ему удастся получить мѣсто.

Но нетерпѣніе побудило его пришпорить коня и проѣхать нѣкоторое время рядомъ съ каретой, для того, чтобы повнимательнѣе разглядѣть незнакомку. Ея голова небрежно склонилась надъ книгой; ея профиль, несомнѣнно, былъ тотъ же, который онъ видѣлъ въ лѣсу, но черты и выраженіе лица были не тѣ, которыя онъ ожидалъ увидѣть. Странное чувство досады, почти даже отвращенія, овладѣло имъ. Онъ медлилъ разстаться съ каретой; онъ еще разъ взглянулъ. Передъ нимъ была, несомнѣнно, очень красивая женщина: изящно закругленный подбородокъ, короткій прямой носикъ, нѣжно очерченная верхняя губа, которую онъ видѣлъ на профилѣ… И все-таки это было не то лицо, которое онъ себѣ рисовалъ. Совершенно разочарованный, онъ опередилъ карету, а затѣмъ снова замедлилъ аллюръ, чтобы дать ей проѣхать мимо. На этотъ разъ прекрасная незнакомка подняла свои длинныя рѣсницы, неожиданно посмотрѣла на всадника, который упорно ѣхалъ рядомъ съ каретой, и какое-то странное выраженіе — словно она узнала его, или чего-то ждала отъ него — блеснуло въ ея черныхъ томныхъ глазахъ. Она посмотрѣла на него такъ многозначительно, что ему показалось, будто она отвѣчаетъ взоромъ на его взоръ, и онъ ничего не могъ понять. Но черезъ минуту все объяснилось. Удивленный, смущенный, онъ нерѣшительно ослабилъ поводья и слегка отсталъ отъ кареты, какъ вдругъ справа, изъ лѣсной тропинки, на дорогу выѣхалъ другой всадникъ. Это былъ дюжій мужчина, сидѣвшій на породистой лошади, которую съ перваго же взгляда можно было отличить отъ обыкновеннаго дорожнаго коня. Не глядя на Кея, всадникъ безъ труда поровнялся съ дилижансомъ, словно собираясь обогнать его. Повинуясь неожиданному побужденію, Кей вонзилъ шпоры въ бока своей лошади и поскакалъ рядомъ съ нимъ, — какъ разъ во время, чтобы увидѣть, что прекрасная незнакомка вздрогнула при появленіи второго всадника и подала ему какой-то знакъ, словно предостерегала его противъ Кея. Дѣйствительно, незнакомецъ, проскакавъ немного впереди кареты, на ближайшей извилинѣ дороги далъ ей себя опередить, а затѣмъ еще болѣе замедлилъ аллюръ, чтобы пропустить впередъ и Кея. Чувствуя, что незнакомецъ сдѣлалъ это съ цѣлью поближе разсмотрѣть его, Кей рѣшилъ, съ своей стороны, сдѣлать то же самое и устремилъ на него пристальный взоръ. Незнакомецъ былъ одѣтъ въ коричневый полотняный балахонъ поверхъ платья, повидимому, болѣе изысканнаго по покрою и матеріи, кромѣ того, большая часть его лица также была закрыта бѣлымъ шелковымъ платкомъ, служившимъ, очевидно, для защиты головы и шеи отъ солнца и пыли. Такимъ образомъ, при взаимномъ осмотрѣ, онъ имѣлъ большое преимущество передъ Кеемъ, который успѣлъ только замѣтить пару пронзительныхъ сѣрыхъ глазъ. Черезъ минуту незнакомецъ, очевидно, удовлетворенный своимъ осмотромъ, натянулъ поводья своего горячаго коня, быстро догналъ карету и скрылся въ облакѣ пыли впереди нея. Тѣмъ временемъ Кей достигъ тропинки, которою надѣялся выиграть время, и во весь карьеръ погналъ по ней свою лошадь. Если незнакомецъ тоже имѣлъ въ виду послѣдовать за каретой, то онъ, очевидно, не зналъ объ этой тропинкѣ; или, полагаясь на быстроту своего коня, пренебрегъ ею.

Несмотря на поспѣшность, съ которою Кей помчался по боковой тропинкѣ, онъ далеко не былъ чуждъ сознанія, что пускается въ какое-то донъ-кихотское предпріятіе. Если его подозрѣніе было справедливо, и дама дѣйствительно подала незнакомцу сигналъ, то было весьма вѣроятно, что онъ не только открылъ прелестную обитательницу разбойничьяго вертепа, но и одного члена шайки или, по крайней мѣрѣ, соучастника и укрывателя. Но это вовсе не испугало его. Наоборотъ, согласно той хитроумной софистикѣ, которую онъ пускалъ въ ходъ при обсужденіи своего романтическаго приключенія, онъ сталъ теперь считать себя поборникомъ правды и законности. Утверждали, положимъ, что шайка разбойниковъ распалась; дѣйствительно, за послѣднія три недѣли не было ни одного случая ограбленія почтовой кареты или товарныхъ обозовъ, но все-таки ни одинъ изъ разбойниковъ еще не былъ захваченъ и награбленное ими добро, несомнѣнно, очень значительное, осталось нетронутымъ. Для рудника, для пайщиковъ, для рабочихъ было важно, чтобы онъ не бросалъ той нити, которая могла повести къ открытію злоумышленниковъ, угрожавшихъ всей мѣстности. Что касается дамы, то, несмотря на разочарованіе, которое до сихъ поръ грызло его, онъ готовъ былъ проявить къ ней великодушіе. Можетъ быть, она просто любовница этаго всадника; можетъ быть, съ его помощью она спасается отъ какого-нибудь ненавистнаго сожительства. Но одно обстоятельство смущало его; очевидно, она не знала въ лицо членовъ шайки, потому что, несомнѣнно, сначала приняла его за одного изъ нихъ, а затѣмъ, узнавъ своего истиннаго союзника, сообщила ему о своей ошибкѣ.

Къ его невыразимому облегченію, ухабистая и полузаросшая тропинка, наконецъ, расширилась и вдали опять показалась дорожная рогатка. Не далѣе четверти мили передъ собою Кей увидѣлъ пыльное облако, которое окружало почтовую карету, подъѣзжавшую къ маленькой пустынной станціи. У него впереди было еще много времени, потому что дилижансъ долженъ былъ перемѣнить лошадей, но опасеніе, что прекрасная незнакомка выйдетъ изъ кареты, или пересядетъ въ какой-нибудь другой экипажъ, побудило его опять пришпорить своего истомленнаго коня. Подъѣхавъ къ станціи, Кей съ любопытствомъ оглянулся вокругъ, ища глазами незнакомаго всадника, но послѣдняго нигдѣ не было. Очевидно, онъ свернулъ въ сторону, или уѣхалъ впередъ.

По прибытіи на станцію, Кей узналъ, что внутри кареты есть одно свободное мѣсто, и въ этомъ опять готовъ былъ увидѣть перстъ Провидѣыя. Это мѣсто было расположено по діагонали противъ мѣста, занятаго дамой, и такимъ образомъ Кей имѣлъ полную возможность изучать ея лицо, склоненное надъ книгой, страницъ которой она, впрочемъ, почти не переворачивала. Взглянувъ мелькомъ на новаго пассажира, она, повидимому, перестала обращать на него вниманіе, и Кей уже готовъ былъ думать, что ему просто почудился ея прежній выразительный взглядъ. Но не этотъ одинъ вопросъ мучилъ его; теперь, когда онъ имѣлъ возможность разсмотрѣть ея лицо болѣе внимательно, онъ испыталъ то же разочарованіе, какъ и при первомъ, бѣгломъ взглядѣ. Она была, конечно, хороша собой; если въ ней уже не было молодой свѣжести, то она обладала невыразимой прелестью тридцати-лѣтней женщины; нѣжныя, круглыя линіи ея лица дышали зрѣлой и спокойной женственностью. Нѣкоторыя черты, особенно вокругъ рта и пушистыхъ рѣсницъ, были, казалось, углублены страданіями, а подбородокъ, не смотря на всю свою округлую полноту, говорилъ о рѣшительности характера. Судя по тому, что было видно изъ подъ ея коричневаго полотнянаго балахона, который служилъ защитою платья отъ пыли, она была одѣта со вкусомъ, хотя и не богато.

Когда карета, наконецъ, покинула станцію, пожилой господинъ съ просѣдью, по виду фермеръ, сидѣвшій рядомъ съ дамой, издалъ столь ощутительный вздохъ облегченія, что обратилъ на себя всеобщее вниманіе. Обратившись къ своей прекрасной сосѣдкѣ съ улыбкой неуклюжаго, но добродушнаго извиненія, онъ сказалъ, въ видѣ поясненія:

— Извините меня, миссъ! Не знаю, какъ вы себя чувствуете — потому что, судя по вашему виду и манерамъ, вы не изъ этихъ мѣстъ, — но что касается меня, то я чувствую себя безопаснымъ отъ здѣшнихъ разбойниковъ и грабителей только тогда, когда проѣду станцію Скиннера. Они шалятъ на всемъ склонѣ; лѣсъ кишитъ ими. Но разъ вы проѣхали Скиннера, вы въ безопасности. Сюда они уже не рѣшаются заглядывать. Поэтому, если вы извините, миссъ, что я дѣлаю это въ вашемъ присутствіи, я сниму свои сапоги, чтобы немного размять себѣ ноги.

Ни столь неожиданная просьба, ни улыбки, которыя она вызвала на лицахъ другихъ пассажировъ, не вывели даму изъ ея задумчивости. Она чуть замѣтно приподняла рѣсницы и съ серьезнымъ видомъ кивнула въ знакъ согласія.

— Видите-ли, миссъ, — продолжалъ онъ, — и вы, господа, — добавилъ онъ, обращаясь ко всѣмъ пассажирамъ кареты, — въ этихъ сапогахъ у меня лежитъ больше сорока унцій чистаго золотого песку, между подошвами, а это, я вамъ скажу, для ногъ тяжесть препорядочная. Вотъ посмотрите, какой вѣсъ, — сказалъ онъ, снимая одинъ сапогъ и показывая его сосѣдямъ. — Я запряталъ туда песокъ ради безопасности, потому что разбойники обшариваютъ только карманы и пояса и никогда не подумаютъ заглянуть въ сапоги. Да и гдѣ имъ возиться съ этимъ?

И онъ посмотрѣлъ вокругъ съ самодовольной улыбкой. Одобрительные возгласы окружающихъ были прерваны длиннобородымъ рудокопомъ, занимавшимъ мѣсто посрединѣ.

— Придумано недурно, — сказалъ онъ улыбаясь, — только не совсѣмъ удобно, въ случаѣ, если бы вамъ пришлось бѣжать. Я сдѣлалъ проще, и такъ какъ намъ бояться другъ друга нечего, и опасность ужъ миновала, то я вамъ разскажу, въ чемъ дѣло. Первое, что разбойники дѣлаютъ, какъ только они остановили карету, это — заставляютъ пассажировъ выйти и поднять вверхъ руки. Это, мадамъ, — пояснилъ онъ, обращаясь къ пассажиркѣ, которая, впрочемъ, не выказывала большого интереса къ его словамъ, — дѣлается для того, чтобы никто не могъ вытащить своего револьвера. Револьверъ — это самая неинтересная штука для разбойника, все равно — держите-ли вы его въ рукахъ или въ чехлѣ. Вотъ я всегда и говорю себѣ: если шестистволка остается безъ пользы, то зачѣмъ же и брать ее, — и потому я кладу свой револьверъ въ чемоданъ, а чехолъ наполняю золотымъ пескомъ. Понимаете? Это куда тяжелѣе, чѣмъ револьверъ, но разбойники-то не чувствуютъ тяжести и даже остерегаются трогать чехолъ. Уже два раза въ этомъ году насъ останавливали на дорогѣ, и всегда я отдѣлывался благополучно!

Одобреніе, которымъ былъ встрѣченъ этотъ разсказъ, и интересъ, обнаруженный сосѣдями къ револьверному чехлу рудокопа, не только затмили подвиги фермера, но и пробудили соревнованіе у остальныхъ пассажировъ. Началось оживленное обсужденіе всевозможныхъ способовъ обезпеченія собственности, но всеобщее вниманіе достигло своего апогея, когда въ разговоръ вмѣшался пассажиръ, который до сихъ поръ сохранялъ почти такое же молчаніе, какъ и прекрасная незнакомка. Его одежда и наружность обличали собою спеціалиста по судебной части; голосъ и манеры подкрѣпляли это предположеніе.

— Я думаю, господа, — началъ онъ съ пріятной улыбкой, — что никто изъ насъ не согласится назвать себя трусомъ. Но когда имѣешь дѣло съ врагомъ, который нападаетъ и вообще выступаетъ на сцену не иначе, какъ обезпечивъ на своей сторонѣ значительное превосходство, то, по моему мнѣнію, имѣешь право не только избѣгать этой неравной встрѣчи, но и всяческими способами укрывать вещи, служащія для него приманкой. Вы откровенно сообщили о вашихъ способахъ. Я буду столь же откровененъ, хотя мнѣ, быть можетъ, придется зайти въ своемъ признаніи дальше, чѣмъ это сдѣлали вы. Дѣло въ томъ, что я не только воспользовался извѣстнымъ правиломъ здѣшнихъ разбойниковъ щадить женщинъ и дѣтей, — правиломъ, которое, какъ они хорошо понимаютъ, окружаетъ ихъ сантиментальнымъ ореоломъ въ глазахъ всѣхъ калифорицевъ, — но, признаюсь, я воспользовался также безкорыстной добротой одной изъ представительницъ этого прекраснаго и совершенно справедливо щадимаго пола.

Онъ остановился и вѣжливо поклонился прекрасной незнакомкѣ.

— Когда я сѣлъ въ эту карету, со мною былъ увѣсистый пакетъ, слишкомъ большой, чтобы положить его въ карманъ, но въ то же время слишкомъ маленькій и слишкомъ цѣнный, чтобы отдать его въ багажъ. Видя мое затрудненіе, наша очаровательная спутница, побуждаемая добротою своего безкорыстнаго сердца, предложила мнѣ помѣстить этотъ пакетъ въ ея корзинкѣ, которая была неполна. Я съ радостью принялъ это предложеніе. Если же теперь я скажу вамъ, господа, что этотъ пакетъ заключаетъ въ себѣ цѣнныя правительственныя бумаги на весьма значительную сумму, то я дѣлаю это не съ цѣлью похвалиться передъ вами оригинальностью своего способа, а съ цѣлью засвидѣтельствовать передъ вами свою благодарность нашей прекрасной спутницѣ за то, что она такимъ надежнымъ и вѣрнымъ способомъ обезопасила меня отъ разбойниковъ,

Кей, который не сводилъ глазъ съ незнакомки, замѣтилъ, что на ея до сихъ поръ равнодушномъ лицѣ выступилъ слабый румянецъ, — что могло, конечно, объясняться восторженнымъ одобреніемъ публики, послѣдовавшимъ за словами адвоката. Но самъ Кей очутился въ довольно глупомъ и даже мучительномъ положеніи. Онъ считалъ эту даму активной соучастницей разбойниковъ, а она преспокойно выслушивала наивныя признанія пассажировъ о томъ, какъ они думали перехитрить грабителей. Чувство обыкновенной порядочности, самолюбіе, — наконецъ, миссія, которую онъ принялъ на себя, требовали, чтобъ онъ превратилъ эти порывы откровенности, или, по крайней мѣрѣ, незамѣтно предостерегъ пассажировъ. Но былъ-ли онъ убѣжденъ въ справедливости своихъ подозрѣній? Развѣ для такого тяжкаго обвиненія достаточно было неяснаго воспоминанія о профилѣ, который онъ видѣлъ мелькомъ, и который, надо сознаться, весьма мало соотвѣтствовалъ находившемуся теперь передъ нимъ лицу? То мнимое покровительство, которое она оказала законовѣду, было уже убѣдительнѣе.

— Но если опасность уже миновала, — тихо молвила дама, наклоняясь, чтобы вытащить изъ подъ сидѣнія свою корзинку, — то я могу вамъ возвратить вашъ пакетъ.

— Ни за что! Не безпокойтесь, пожалуйста! Позвольте мнѣ остаться вашимъ должникомъ, — по крайней мѣрѣ, до ближайшей станціи, — галантно возразилъ законовѣдъ.

Дама лѣниво вздохнула, откинулась на спинку своего сидѣнья и снова погрузилась въ чтеніе книги. Кей почувствовалъ, что его щеки начинаютъ горѣть отъ смущенія и отъ стыда за несправедливыя подозрѣнія.

— Если я хорошо васъ понялъ, вы уже два раза имѣли дѣла съ разбойниками, — сказалъ адвокатъ, обращаясь къ рудокопу. — Разумѣется, теперь вы бы узнали ихъ?

— Ни одного. Они всѣ въ маскахъ и всегда только одинъ изъ нихъ говоритъ.

— Предводитель?

— Нѣтъ, ораторъ.

— Ораторъ? — съ изумленіемъ повторилъ законовѣдъ.

— Это я, видите-ли, называю его ораторомъ, потому что у него замѣчательно гибкій языкъ, и онъ жаритъ все, что ему угодно, какъ наизусть. Но, несмотря на всѣ его высокопарныя рѣчи, иногда онъ такъ обругаетъ васъ, что мое почтеніе. Если ему кажется, что человѣкъ скрываетъ что-нибудь, то онъ положительно скальпируетъ его своимъ языкомъ, и это ему страшно нравится. Должно быть, у него всегда есть готовая рѣчь въ запасѣ, и онъ ужь непремѣнно скажетъ ее до конца, хотя бы всѣмъ пришлось ждать, или полиція была у нихъ на носу. Но онъ вовсе не предводитель, — я даже слышалъ, что его не будутъ судить, если поймаютъ, потому что онъ никого и ничего не трогаетъ, такъ что онъ ни за что не отвѣчаетъ. Я полагаю, что онъ изъ какихъ-нибудь раззорившихся законниковъ.

— Ну, онъ, какъ видно, неважный законникъ, — сказалъ адвокатъ, улыбаясь, — потому что онъ ошибается насчетъ своей отвѣтственности. Во всякомъ случаѣ это очень остроумный способъ скрывать личность истиннаго предводителя.

— Такой ловкой шайки еще не бывало въ Сіеррѣ. Вѣдь какъ недавно они одурачили шерифа! Они вбили ему въ голову, что у нихъ есть въ лѣсу какой-то притонъ, гдѣ они собираются и прячутъ свою добычу. Ну, и что же? Шерифъ съ своими приставами вооружились съ ногъ до головы, пошли въ лѣсъ и на томъ мѣстѣ, гдѣ думали найти разбойничій притонъ, попали на какихъ-то молокососовъ, которые искали серебро. Съ тѣхъ поръ онъ просто совѣстится людямъ въ глаза смотрѣть.

Кей бросилъ быстрый взглядъ на даму, желая видѣть, какое впечатлѣніе произвели на нее эти слова. Но ея лицо не отразило ни волненія, ни любопытства. Онъ опустилъ свой взоръ на хорошенькій башмачекъ, выглядывавшій изъ подъ ея платья, и мысль отождествить его съ найденною имъ туфлей показалась ему такою же смѣшною, какъ и прочія его подозрѣнія. Онъ угрюмо откинулся на спинку своего сидѣнья. Мало по малу усталость начала сострадательно заволакивать его сознаніе. Настали сумерки, говоръ смолкъ. Когда въ каретѣ сдѣлалось темно, дама положила книгу на колѣни и закрыла глаза. Онъ также закрылъ глаза и тотчасъ погрузился въ сонъ. Ему приснилось то же лицо, которое онъ видѣлъ ночью въ таинственномъ окнѣ, только на этотъ разъ оно было видно не въ профиль, а en face, и при этомъ не походило ни на лицо незнакомой пассажирки, ни на какое бы то ни было другое. Затѣмъ ему показалось, будто это окно со стукомъ распахнулось, и до него донесся прохладный запахъ лѣса. Онъ открылъ глаза и увидѣлъ, что дама открыла свое окно, чтобы впустить немного свѣжаго воздуха. Было около восьми часовъ. Оставалось еще около часа ѣзды до слѣдующей станціи, гдѣ полагалась остановка для ужина. Сонные пассажиры кивали головами. Кей закрылъ глаза и погрузился въ болѣе глубокій сонъ, изъ котораго онъ пробудился съ какимъ-то испугомъ.

Карета остановилась!

ГЛАВА IV.

— Неужели это «Три сосны»? — раздался сонный голосъ одного изъ пассажировъ. — Значитъ, мы проспали болѣе пяти миль? Не можетъ быть. Не видно никакихъ огней. Почему мы остановились?

Остальные пассажиры тоже проснулись. Одинъ изъ нихъ открылъ окно. Въ то же мгновеніе въ немъ показалось дуло двуствольнаго ружья. Всѣ замерли отъ ужаса. Въ гробовой тишинѣ послышался протяжный, протестующій голосъ возницы.

— Это, конечно, не мое дѣло, но я только хочу сказать, что на этотъ разъ вы заводите свои шутки черезчуръ далеко. Здѣсь нѣтъ и трехъ миль до станціи «Три сосны», а тамъ вѣдь сорокъ человѣкъ! Впрочемъ, это вамъ знать, а не мнѣ!

Дерзкое нападеніе, очевидно, поразило даже молчаливаго, флегматическаго возницу и побудило его въ первый разъ въ жизни разразиться вышеприведеннымъ протестомъ.

— Ваша заботливость дѣлаетъ вамъ большую честь, — послышался въ темнотѣ голосъ, — и о ней надлежащимъ образомъ будетъ доложено нашему хозяину, но мы просили бы васъ принять во вниманіе, что мы согласны принять на себя всякій рискъ, какой окажется необходимымъ въ интересахъ нашего дѣла и нашихъ кліентовъ. Съ своей стороны, и вы постараетесь упростить дѣло и, чтобы дать вашимъ пассажирамъ возможность пораньше поужинать на станціи, передадите сюда вашу денежную шкатулку и почтовую сумку. Будьте осторожнѣе съ тѣмъ ружьемъ, которое у васъ лежитъ около нихъ. Въ прошлый разъ оно случайно выстрѣлило и, къ нашему величайшему прискорбію, слегка ранило одного изъ пассажировъ. Подобныя случайности, нарушая миръ и согласіе нашихъ встрѣчъ, заслуживаютъ величайшаго сожалѣнія.

— Чортъ! — шопотомъ, но очень явственно произнесъ одинъ изъ наружныхъ пассажировъ.

— Благодарю васъ, — спокойно отвѣтилъ тотъ же голосъ, — я васъ совершенно не замѣтилъ, а теперь попрошу васъ сойти вмѣстѣ съ прочими пассажирами.

Голосъ приблизился, и при свѣтѣ потайного фонаря, наведенномъ на дилижансъ, пассажиры увидѣли, что онъ принадлежалъ полному мужчинѣ средняго роста, въ черной маскѣ, изъ подъ которой все-таки можно было разглядѣть часть гладкаго, безбородаго лица и красивый, но насмѣшливый ротъ. Этотъ субъектъ, прочистивъ глотку легкимъ подготовительнымъ кашлемъ, какъ это дѣлаютъ бывалые ораторы, подошелъ къ окну и, къ удивленію Кея, началъ гладкую, витіеватую рѣчь, какъ объ этомъ разсказывалъ рудокопъ.

— Господа, обстоятельства, находящіяся внѣ нашей власти, вынуждаютъ насъ покорнѣйше васъ просить выйти изъ экипажа, стать въ одинъ рядъ и поднять вверхъ руки. Просидѣвъ очень долго въ неудобномъ положеніи внутри кареты, вы найдете эту позу довольно пріятной, а замѣна спертой атмосферы кареты свѣжимъ ночнымъ воздухомъ Сіерры также покажется вамъ живительной и полезной. Съ другой стороны, намъ это дастъ возможность освободить васъ отъ такъ называемыхъ цѣнныхъ вещей, въ формѣ золотого песка и монетъ, которыя, къ сожалѣнію, слишкомъ часто ввѣряются недостойнымъ рукамъ, да и сами по себѣ, какъ учитъ насъ нравственная философія, служатъ корнемъ всѣхъ золъ. Какъ людямъ дѣловымъ, я думаю, нѣтъ нужды указывать вамъ, что быстрота и неукоснительность въ исполненіи нашего желанія значительно сократитъ всю процедуру, которая очень часто затягивается безъ всякой пользы и, главное, ко всеобщему неудовольствію.

Онъ отступилъ назадъ съ прежнею методичностью, которая свидѣтельствовала о давней привычкѣ, и велѣлъ своимъ товарищамъ разомкнуть ружья, направленныя на пассажировъ. Несмотря на все изумленіе, негодованіе и волненіе пассажировъ, это безстыдное краснобайство до нѣкоторой степени затронуло ихъ юмористическую жилку, и нѣсколько пассажировъ, нерѣшительно выходя изъ экипажа, даже истерически хихикнули. Возможно, впрочемъ, что этому отчасти способствовалъ и видъ наведенныхъ за, нихъ ружейныхъ дулъ.

Двѣ маски стали обыскивать пассажировъ. Свѣтъ фонарей отражался на блестящихъ ружьяхъ, а ораторъ продолжалъ свои витіеватые комментаріи:

— Достойно всяческаго сожалѣнія, что дѣловые люди, вмѣсто того, чтобы довѣрить свою собственность законно учрежденному транспортному обществу, продолжаютъ брать ее съ собой, — что не только не способствуетъ сохранности вещей, но является несправедливымъ по отношенію къ транспортной компаніи и представляетъ одинъ изъ самыхъ неудобныхъ способовъ передвиженія. Обращаемъ ваше вниманіе также на то обстоятельство, что хотя, по общему правилу, мы никому не возбраняемъ обзаводиться обыкновенными предметами обихода, каковы: кольца, часы и т. п. вещи, мы предоставляемъ себѣ право конфисковать такія вульгарныя и неумѣстныя украшенія, какъ брилліанты или массивныя золотыя цѣпочки.

Обыскъ былъ уже конченъ, но очевидно было, что ораторъ еще готовитъ какое-то болѣе эффектное заключеніе. Снова откашлявшись и ставъ передъ нетерпѣливыми, но недоумѣвающими пассажирами, онъ съ серьезнымъ видомъ обвелъ ихъ взоромъ. Затѣмъ, съ замѣчательно ловко сыграннымъ видомъ сожалѣнія и извиненія, онъ медленно началъ:

— Оказывается, что на этотъ разъ мы, противъ нашего желанія, должны измѣнить нашимъ обычнымъ правиламъ. Мы не имѣемъ обыкновенія стѣснять свободу нашихъ уважаемыхъ кліентовъ въ томъ, что касается внѣшней одежды, но въ интересахъ самой элементарной гуманности мы вынуждены избавить джентльмена, стоящаго на лѣвомъ флангѣ, отъ сапогъ, которые, очевидно, причиняютъ ему большія страданія и затрудняютъ его движенія. Точно такъ же мы очень рѣдко отступаемъ отъ правила, по которому наши кліенты обязаны въ продолженіи всего осмотра держать руки поднятыми вверхъ, но мы съ радостью сдѣлаемъ исключеніе въ пользу слѣдующаго господина и позволимъ ему передать намъ его слишкомъ тяжелый револьверный чехолъ, который ужасно оттягиваетъ его бокъ.

— Господа! — продолжалъ онъ, слегка возвышая голосъ и дѣлая рукой успокоительный жестъ, — вамъ нечего бояться! Негодующее движеніе, которое сдѣлалъ только что нашъ общій другъ, не имѣло цѣлью вытащить револьверъ, — потому что тамъ нѣтъ никакого револьвера.

Онъ умолкъ, между тѣмъ какъ его товарищи проворно отобрали у фермера его сапоги и у рудокопа револьверный чехолъ. Затѣмъ ораторъ направился къ каретѣ, въ которой оставалась дама, неподвижно сидя въ своемъ углу.

— А теперь, — продолжалъ онъ, словно колеблясь, — мы должны совершить послѣднее и самое непріятное отступленіе отъ нашихъ правилъ. Во всѣхъ очень рѣдкихъ случаяхъ, когда на нашу долю выпадала честь имѣть дѣло съ прекраснымъ поломъ, нашимъ неизмѣннымъ обыкновеніемъ было не только щадить собственныхъ дамъ, но и вообще не тревожить ихъ. Но теперь, къ нашему неизмѣримому сожалѣнію, мы должны сдѣлать исключеніе. Эта дама, по мягкости своего сердца и изъ вѣжливости, свойственной этому полу, приняла на себя не только присмотръ, но и отвѣтственность за пакетъ, навязанный ей однимъ изъ пассажировъ. Мы надѣемся, — мы даже увѣрены, господа, что большинство васъ согласится съ нами и признаетъ, что такая постыдная и неблагородная попытка обойти наши правила и посягнуть на неприкосновенность женщины не должна остаться безнаказанной. Для вашей собственной пользы, сударыня, мы вынуждены просить васъ передать намъ корзинку, находящуюся подъ вашимъ сидѣньемъ. Она будетъ возвращена вамъ, какъ только мы получимъ оттуда интересующій насъ пакетъ.

— Позвольте! — съ негодованіемъ воскликнулъ законовѣдъ, указывая на Кея. — Вотъ человѣкъ, котораго вы оставили въ покоѣ. Онъ позже насъ всѣхъ сѣлъ въ карету. Значитъ, онъ вашъ сообщникъ?

— Этотъ господинъ, — отвѣтилъ ораторъ со смѣхомъ, — собственникъ рудника Лѣсистаго Ущелья. Мы оставили его въ покоѣ, потому что обязаны ему нѣкоторою благодарностью за то, что въ глухую ночь были выгнаны изъ его дома, пока шерифъ Сіерры искалъ насъ.

Онъ остановился и затѣмъ совершенно другимъ голосомъ и тономъ грубо закричалъ:

— Ну, а теперь маршъ въ карету, живо! А вамъ, сэръ, — добавилъ онъ, обращаясь къ Кею, — я бы посовѣтовалъ сѣсть на имперіалъ. Ну, кучеръ, валяй во всю прыть, когда услышишь сигналъ, и… ты самъ увидишь, что будетъ дальше.

Онъ отошелъ назадъ и словно провалился въ темноту. Свѣтъ одного фонаря — человѣкъ, державшій его, оставался невидимъ — озарялъ ружейныя дула, направленныя на кучера. Въ запертой каретѣ послышался было шумъ голосовъ, но раздавшійся во мракѣ сердитый окрикъ: «Молчать!» — водворилъ тишину.

Мгновенія медленно ползли. Пассажиры едва смѣли дышать. Вдругъ въ отдаленіи послышался рѣзкій свистъ, одновременно съ этимъ ружейныя дула исчезли, бичъ возницы хлестнулъ по лошадямъ, и карета сорвалась съ мѣста.

При этомъ толчкѣ Кей чуть не свалился съ крыши дилижанса, но черезъ мгновеніе ему было еще труднѣе удерживать равновѣсіе при бѣшеной скачкѣ лошадей. Бичъ то и дѣло опускался на спины обезумѣвшихъ животныхъ; карета прыгала, колыхалась во всѣ стороны и чуть не опрокидывалась на каждомъ ухабѣ. Вскорѣ изъ кареты послышались крики негодованія и испуга, но кучеръ не обращалъ на нихъ вниманія. Наконецъ, одно окно опустилось и адвокатъ воскликнулъ:

— Что это такое? Вѣдь за нами нѣтъ погони! Этакъ мы можемъ себѣ шеи сломать!

— А что же, вамъ хочется имѣть дѣло съ этимъ дьяволомъ? — отвѣтилъ кучеръ и снова щелкнулъ бичемъ. Придорожныя деревья казались непроницаемой стѣной впереди кареты, разступались, пробѣгали по обѣимъ сторонамъ и снова смывались позади, а карета все мчалась впередъ. Если дорога шла подъ гору, дилижансъ со скоростью лавины спускался внизъ и затѣмъ снова взлеталъ наверхъ, ничуть не замедляя своего хода. Казалось, будто тяжелый экипажъ былъ окрыленъ какою-то собственною дьявольскою энергіей. Онъ крошилъ своими массивными колесами камни, наклонялся на бокъ при крутыхъ поворотахъ и снова выпрямлялся въ неудержимомъ стремленіи впередъ, пока, наконецъ, сквозь деревья не заблистали огни станціи «Три сосны». Тогда кучеръ издалъ рядъ оглушительныхъ криковъ, которые опередили бѣгъ лошадей и подняли тревогу на станціи. Тотчасъ замелькали по всѣмъ направленіямъ маленькіе огоньки, и карета остановилась на передней окраинѣ поселка, передъ толпою недоумѣвающихъ лицъ.

Возница воскликнулъ:

— Насъ ограбили на дорогѣ, менѣе, чѣмъ въ трехъ миляхъ отсюда, а вы тутъ сидите, разиня рты! Будь вы молодцы, вы бы погнались за разбойниками, прежде чѣмъ тѣ разсыпались по лѣсу.

Снявъ съ себя такимъ образомъ всякую отвѣтственность и сваливъ ее на своихъ малодушныхъ товарищей, онъ погрузился въ свое обычное молчаніе и поѣхалъ уже немного тише къ станціи, гдѣ съ угрюмымъ видомъ сталъ высаживать своихъ растерянныхъ пассажировъ. Когда Кей, сошедши съ имперіала, смѣшался съ ними, онъ былъ встрѣченъ враждебными и негодующими взорами; его спутники не могли забыть исключенія, сдѣланнаго въ его пользу разбойниками, и очевидно было, что ни объясненія оратора по этому поводу, ни угрюмое ручательство возницы въ его благонадежности не удовлетворило ихъ. Нѣкоторое время это забавляло его, въ особенности, когда онъ вспомнилъ, что впервые явился къ нимъ въ обществѣ того таинственнаго всадника, котораго нѣкоторые пассажиры заподозрили въ одномъ изъ замаскированныхъ разбойниковъ. Но его довольно чувствительно задѣло то обстоятельство, что прекрасная незнакомка, повидимому, раздѣляла ихъ нерасположеніе, и на первое же его вѣжливое замѣчаніе отвѣтила съ леденящею холодностью. Такъ какъ теперь его романтическія иллюзіи потерпѣли крушеніе, то это обстоятельство не произвело бы на него сильнаго впечатлѣнія, если бы, страннымъ образомъ, вдругъ не воскресило всѣхъ его прежнихъ подозрѣній. Онъ задумался о томъ, неужели необыкновенная проницательность, обнаруженная разбойничьимъ ораторомъ во время обыска, имѣла лишь теоретическое основаніе. Нельзя-ли было думать, что кто-нибудь выдалъ ему тайну каждаго пассажира? Не могла-ли она, сидя одна въ каретѣ, имѣть какое-нибудь сообщеніе съ шайкой? Вдругъ его осѣнило: онъ вспомнилъ, что она открывала окно, чтобы впустить свѣжій воздухъ! Въ это время она легко могла выбросить какой-нибудь сигналъ. Если такъ, если она, дѣйствительно, была соучастницей, то совершенно ясно, что въ интересахъ собственной безопасности она должна была поддерживать нелѣпое подозрѣніе, которое пассажиры питали противъ него. Въ немъ проснулся прежній интересъ; нѣсколько минутъ тому назадъ онъ почти готовъ былъ прекратить свои поиски и вернуться назадъ. Но теперь онъ рѣшилъ слѣдовать за нею до конца. И хотя онъ уже не предавался прежнимъ софистическимъ мудрствованіямъ, тѣмъ не менѣе, по какому-то особенному чувству чести, онъ не счелъ возможнымъ мстить ей, подѣлившись своими подозрѣніями съ прочими пассажирами. Когда карета снова двинулась въ путь, онъ занялъ мѣсто на имперіалѣ и оставался тамъ до слѣдующаго вечера, когда они прибыли въ Джемстаунъ. Здѣсь большинство ограбленныхъ пассажировъ должно было остаться въ ожиданіи, пока ихъ родные и знакомые не получатъ извѣстія о постигшей ихъ катастрофѣ. Къ счастью для Кея, снисходительность разбойниковъ, возмутившая пассажировъ, оставила его кошелекъ полнымъ, и онъ могъ безпрепятственно продолжать свой путь. Онъ оставался на имперіалѣ и отсюда незамѣтно слѣдилъ за дамой.

Съ прибытіемъ въ Стоктонъ это наблюденіе сдѣлалось довольно труднымъ. Стоктонъ былъ конечнымъ пунктомъ слѣдованія дилижанса, и отсюда шла цѣлая сѣть сообщеній. Если бы Кею даже посчастливилось узнать направленіе, по которому дама разсчитывала продолжать свой путь, то его присутствіе должно было броситься въ глаза и возбудить въ ней подозрѣнія. Но здѣсь на помощь ему пришло случайное обстоятельство, которому онъ опять приписалъ происхожденіе свыше. Когда прислуга начала снимать съ крыши дилижанса багажъ, онъ услышалъ, что одинъ изъ агентовъ велѣлъ другому наклеить на чемоданъ «дамы» билетикъ «въ Санъ-Луи». Тутъ Кею пришелъ въ голову планъ, который устранялъ всѣ затрудненія, хотя и сопровождался рискомъ потерять всякій слѣдъ. Въ Санъ-Луи можно было проѣхать двоякимъ образомъ: одинъ путь былъ прямой, хотя и болѣе медленный — въ почтовой каретѣ; другой — пароходомъ и желѣзной дорогой, черезъ Санъ-Франциско. Если онъ поѣдетъ пароходомъ, то можно надѣяться, что она не замѣтитъ его, хотя бы сама ѣхала на томъ же пароходѣ; если же она предпочтетъ почтовую карету, — что было вѣроятно, такъ какъ женщины обыкновенно избѣгаютъ суетливыхъ пересадокъ, — то онъ прибудетъ въ Санъ-Луи, черезъ Санъ-Франциско, часомъ раньше, нежели она. Онъ рѣшилъ поѣхать пароходомъ. Внимательное наблюденіе изъ окна офицерской каюты за пассажирами, проходившими черезъ траппъ на пароходъ, убѣдило его, что незнакомка предпочла почтовую карету. Теперь, когда онъ потерялъ ее изъ виду, было, конечно, возможно, что она совсѣмъ ускользнетъ отъ него, но этотъ рискъ ему казался небольшимъ. Кей продолжалъ находиться подъ вліяніемъ одного ничтожнаго обстоятельства, которое сильно задѣло его романтическую и суевѣрную жилку.

Открытіе, что незнакомая дама, по всей вѣроятности, ѣдетъ въ Санъ-Луи, особенно поразило его. Трудно было найти какую-нибудь связь между этимъ городомъ и пустыннымъ горнымъ краемъ, съ которымъ она только что разсталась; болѣе неудобнаго, непріятнаго и неподходящаго убѣжища нельзя было для нея придумать. Здѣсь не представлялось возможности ни для распоряженія добычей, ни для сношеній съ тайной. Гораздо безопаснѣе въ этомъ отношеніи былъ бы любой многолюдный городъ. Старинная испанская миссія и монастырская конгрегація, заснувшія въ своей аркадской глуши, сохранили своей первобытный характеръ, вопреки всѣмъ американскимъ усовершенствованіямъ и соціальнымъ перемѣнамъ. Онъ зналъ этотъ городокъ хорошо. Отъ причудливыхъ монастырскихъ корридоровъ, гдѣ протекли лишь безмятежные годы его полной событій юности, до длинной аламеды, или двойной аллеи старыхъ деревьевъ, которая соединяла коллегію съ монастыремъ Св. Луизы, заключавшемъ въ себѣ нѣкоторые изъ предметовъ его юношескаго обожанія, — ему все было знакомо, здѣсь впервые получили пищу его романтическія наклонности. Теперь его забавляла иронія судьбы, сдѣлавшей этотъ городокъ свидѣтелемъ его болѣе поздняго безумства, но въ то же время въ немъ говорило непріятное сознаніе, что это безумство заходитъ слишкомъ далеко. Когда онъ явился въ гостинницу Санъ-Хозе и, помѣстившись въ углу балкона, сталъ ожидать прибытія дилижанса, его безпокойство достигло небывалыхъ размѣровъ. Сердце у него неистово билось, когда карета подъѣхала. Она была тутъ! Но рядомъ съ нею, когда она вышла изъ экипажа, былъ таинственный всадникъ! Кей безошибочно узналъ эту широкоплечую фигуру, хотя не могъ того же сказать объ его лицѣ, такъ какъ въ прошлый разъ не успѣлъ его разглядѣть подъ шелковымъ платкомъ. Изумленный этимъ неожиданнымъ открытіемъ, онъ могъ только поздравить себя, что ѣхалъ на имперіалѣ дилижанса. Его присутствіе внутри кареты, конечно, встревожило бы незнакомца, и дѣло могло бы не дойти до этого убѣдительнаго разоблаченія. Весьма вѣроятно, что при помощи подставныхъ лошадей и болѣе короткихъ тропинокъ онъ догналъ дилижансъ и присоединился къ незнакомкѣ въ Стоктонѣ. Но съ какою цѣлью? Чемоданъ, принадлежавшій незнакомкѣ, всю первую половину пути лежалъ нетронутый на крышѣ кареты, а въ Стоктонѣ на глазахъ Кея былъ отправленъ дальше; стало быть, въ немъ не могла заключаться добыча.

Въ книгѣ путешественниковъ стояло просто: «м-ссъ Баркеръ изъ Стоктона», о спутникѣ не было упомянуто. Послѣдній исчезъ такъ же таинственно, какъ и явился. Кею удалось только узнать, что она заняла нумеръ въ томъ же этажѣ, гдѣ и онъ, и не выходила изъ него всю остальную часть дня. Никто, повидимому, не зналъ ея. Кей почему-то не рѣшался пуститься въ болѣе явные разспросы или прибѣгнуть къ помощи прислуги, быть можетъ, онъ не хотѣлъ преждевременно запутать незнакомку въ дѣло. Однажды, проходя мимо ея двери, онъ услышалъ ея смѣхъ, звучавшій такою сердечностью и невинностью, которыя совершенно не соотвѣтствовали тяжести подозрѣній Кея и положительно поставили его втупикъ. Но вскорѣ его болѣе обезпокоило другое обстоятельство. Зорко слѣдя за всѣми движеніями своей сосѣдки, онъ соблюдалъ при этомъ величайшую осторожность и не только не занесъ въ книгу своей фамиліи, но и прямо просилъ хозяина гсстичницы, съ которымъ былъ знакомъ, скрыть его пребываніе. Но на слѣдующее утро послѣ своего пріѣзда, когда швейцаръ не сразу откликнулся на его звонокъ, онъ настолько забылъ осторожность, что вышелъ на лѣстницу, находившуюся недалеко отъ комнаты незнакомки, и, перегнувшись черезъ перила, громко позвалъ слугу. Онъ еще стоялъ у перилъ, когда послышался легкій скрипъ двери, и онъ инстинктивно почувствовалъ, что сзади на него кто-то смотритъ; онъ медленно обернулся, но дверь мгновенно закрылась, и онъ услышалъ только шелестъ платья. Онъ былъ крайне раздосадованъ своею глупою неосторожностью, но уже было поздно. Узнала-ли его таинственная бѣглянка? Можетъ быть, и нѣтъ: ихъ глаза не встрѣтились, и она не видѣла его лица.

Его знакомство съ этимъ стариннымъ городкомъ позволяло ему разнообразить надзоръ за дамой. Иногда онъ слѣдилъ за подъѣздомъ гостинницы изъ окна билліардной, которая находилась насупротивъ и была ему хорошо знакома въ прежніе дни. Каково же было его удивленіе, когда въ тотъ же день, помѣстившись у своего наблюдательнаго пункта, онъ увидѣлъ незнакомку, возвращавшуюся въ гостинницу, между тѣмъ какъ нѣсколько минутъ тому назадъ онъ былъ увѣренъ, что она дома. Неужели она вышла черезъ какой-нибудь другой ходъ? Или она переодѣлась? Но когда онъ вечеромъ возвратился въ свой нумеръ, его ждалъ сюрпризъ, который столько же говорилъ о смѣлости незнакомки, какъ и о томъ, что Кей не ошибся насчетъ ея личности. На его изголовьи лежала увядшая вѣточка пахучаго горнаго папоротника, растущаго только въ Сіеррѣ. Она была перевязана узенькой голубой ленточкой и, очевидно, была положена здѣсь, съ цѣлью обратить его вниманіе. Когда онъ взялъ ее въ руки, онъ почувствовалъ тонкій ароматъ, который живо напомнилъ ему о маленькомъ лѣсистомъ ущелья горъ. Онъ позвалъ служанку. Она не могла объяснить, откуда взялась эта вѣтка, и не видѣла, чтобы кто-нибудь входилъ въ комнату. Онъ осторожно вышелъ въ корридоръ; дверь нумера, занятаго незнакомкой, была открыта, комната была пуста. «Барыня, — сказала служанка, — передъ вечеромъ съѣхала». Онъ держалъ въ рукахъ доказательство ея личности, но она сама исчезла! Что она узнала его, теперь не было сомнѣнія, но отгадала-ли она его истинную цѣль, или видѣла въ его поступкахъ сантиментальное увлеченіе, которое ее тѣмъ болѣе забавляло, что онъ не могъ разсчитывать на успѣхъ и она была безопасна отъ всякаго преслѣдованія? Въ обоихъ случаяхъ онъ остался въ дуракахъ. Онъ самъ не зналъ: досадовать-ли ему, или радоваться, что приходится прекратить свою безумную погоню.

Тѣмъ не менѣе весь вечеръ онъ провелъ въ безцѣльныхъ скитаніяхъ по единственной длинной улицѣ города, упиравшейся въ аламеду. Мало-по-малу среди воспоминаній прошлаго, нахлынувшихъ на него въ этихъ знакомыхъ мѣстахъ, онъ позабылъ о своемъ огорченіи и разочарованіи. Луна медленно шествовала по небу, серебря своими лучами мостовую между прямыми рядами темныхъ деревъ, окаймлявшихъ собою пестрые тротуары, составленные изъ черныхъ и бѣлыхъ плитокъ, Слабый звонъ колокольчика трамвая, послышавшійся въ отдаленіи, показалъ ему, что и здѣсь время не прошло безъ нововведеній. Вагонъ приблизился къ нему, поровнялся съ нимъ и прошелъ впередъ, какъ вдругъ, взглянувъ небрежно на его слабо освѣщенныя окна, онъ увидѣлъ въ одномъ изъ нихъ профиль лица, которое считалъ исчезнувшимъ навсегда!

Онъ остановился. На этотъ разъ онъ не колебался и сразу принялъ рѣшеніе не упускать этого случая изъ рукъ. Вагонъ шелъ медленно, и ему легко было бы вскочить на подножку, но новый звонъ колокольчика показывалъ, что вагонъ сейчасъ остановится на противоположномъ углу улицы. Онъ замедлилъ свои шаги. Изъ вагона вышла дама, — это была она! Она повернула въ боковую улицу, тонувшую въ тѣни нѣсколькихъ низкихъ пригородныхъ домовъ, а онъ отважно послѣдовалъ за нею. Онъ твердо рѣшилъ открыть ея тайну, и, если понадобится, прямо заговорить съ нею. Онъ отлично сознавалъ, что дѣлаетъ, и какія непріятныя послѣдствія это можетъ повлечь за собою; онъ понималъ всю смѣлость своего поступка, но въ его лѣвомъ карманѣ лежала вѣточка папортника, которая служила для него оправданіемъ. Онъ зналъ, какъ опасно затрогивать вѣроятную сообщницу бандитовъ, но въ его правомъ карманѣ лежалъ револьверъ, который былъ для него защитой. Наконецъ, ихъ было только двое; одъ былъ готовъ на все.

Онъ приближался къ монастырю, находившемуся въ самой старой и заброшенной части города. Онъ не скрывалъ отъ себя всего значенія этого обстоятельства. Даже въ прежнее время ветхія кирпичныя зданія, примыкавшія къ стѣнамъ монастырскаго сада, служили притонами для мексиканскихъ бродягъ и преступниковъ. Дорога становилась все болѣе неровной и ухабистой; по обѣимъ сторонамъ улицы виднѣлись странныя очертанія полуобвалившихся черепичныхъ крышъ, подъ которыми зіяли разрушенныя двери. Кей былъ готовъ на самое худшее. Когда впереди показались ветхія, но еще массивныя стѣны монастырскаго сада, высокая, граціозная фигура въ черномъ платьи, за которой объ слѣдовалъ, внезапно свернула подъ тѣнь стѣны. Кей ускорилъ шаги, для того чтобы незнакомка опять не ускользнула отъ него. Но она остановилась и нѣкоторое время не двигалась съ мѣста. Кей тоже остановился. Черезъ секунду незнакомка исчезла!

Онъ быстро побѣжалъ впередъ, къ тому мѣсту, гдѣ она стояла, и очутился передъ большими желѣзными воротами. Въ центрѣ ихъ находилась маленькая калитка, которая въ ту минуту, когда Кей подошелъ къ ней, скрипнула на своихъ заржавленныхъ петляхъ. Онъ протеръ свои глаза: зданіе, ворота, стѣна, — все это было удивительно знакомо! Онъ отступилъ немного назадъ и снова вглядѣлся. Онъ не ошибся.

Онъ стоялъ у воротъ монастыря «Сердца Іисусова».

ГЛАВА V.

На слѣдующій день послѣ дерзкаго нападенія на дилижансъ флегматическій хозяинъ лѣсопильни пребывалъ спокоенъ и невозмутимъ, какъ всегда, въ своемъ обычномъ уединеніи. Вѣсть, которая облетѣла весь горный склонъ вдоль и поперекъ, не достигла песчаныхъ береговъ высохшей рѣчки; паника ограничилась раіономъ почтовой дороги, и ни одинъ изъ гонцовъ не соблаговолилъ свернуть на единственную тропинку, которая вела вдоль скалистаго выступа на лѣсопильню. Уединеніе Коллинсона не было въ этотъ день нарушено даже ни однимъ угрюмымъ эмигрантомъ изъ долинъ съ его скучной повѣстью о трудахъ и лишеніяхъ. Птицы ближе подлетали къ заброшенной лѣсопильнѣ, словно ободренныя необычною тишиной. На вязкой почвѣ у наливного колеса въ это утро медвѣдь оставилъ свой почти человѣческій слѣдъ, а когда Коллинсонъ вернулся домой съ своимъ убогимъ скотомъ, онъ засталъ золотистую вѣкшу — прелестное, воздушное дитя темнаго лѣса, — которая преспокойно сидѣла на прилавкѣ и въ своихъ дѣтскихъ ручкахъ держала сухарь. Коллинсонъ былъ полонъ своихъ излюбленныхъ мечтаній и думъ; даже у дровяной кучи онъ то и дѣло впадалъ въ раздумье и, опершись на свой топоръ, погружался въ такую неподвижность, что изумрудно-зеленая ящерица, взобравшись на полѣно, заснула у самыхъ его ногъ.

Къ вечеру поднялся вѣтеръ, — сначала въ видѣ отдаленнаго гула, проносившагося по всему склону и замиравшаго на полдорогѣ, не достигнувъ вершины. Затѣмъ онъ колыхнулъ верхушки высокихъ деревъ позади лѣсопильни, но не тронулъ ни лѣсопильни, ни сухихъ листьевъ, которыми было устлано ложе рѣки. Гулъ становился продолжительнѣе, пока не превратился въ несмолкаемый ревъ какого-то отдаленнаго моря, а затѣмъ, наконецъ, вѣтеръ добрался до самого края обрыва, развѣялъ струйку дыма, вившуюся надъ приземистой трубой, застучалъ покоробившимися дощечками кровли, задвигалъ внутренними стропилами и завылъ у выдающихся наружныхъ угловъ крыши. Въ девять часовъ Коллинсонъ завернулся въ одѣяло и, улегшись, по обыкновенію, на полу передъ огнемъ, заснулъ.

Было уже послѣ полуночи, когда его разбудилъ знакомый грохотъ камней, катившихся внизъ; какъ всегда, лѣсопильня задрожала до основанія и раздался даже громкій стукъ въ дверь, какой онъ уже слышалъ однажды. Онъ принялъ все это за хорошо знакомое явленіе природы и повернулся на другой бокъ, чтобы снова заснуть, какъ вдругъ дверь распахнулась, какая-то фигура перешагнула черезъ его распростертое тѣло и направила на его голову дуло ружья.

Онъ бросился въ сторону, къ своему ружью, стоявшему подлѣ печки. Еще секунда — и это было бы его послѣднимъ движеніемъ, и нарушить уединеніе Сета Коллинсона уже не могъ бы ни одинъ смертный. Но въ комнату вошелъ второй человѣкъ и рѣзкимъ толчкомъ подбилъ ружье перваго кверху, такъ что единственный выстрѣлъ, раздавшійся въ эту ночь, никому не причинилъ вреда. Коллинсонъ почувствовалъ, что сзади кто-то крѣпко схватилъ его за руки; сквозь дымъ выстрѣла онъ смутно увидѣлъ, что комната наполнилась вооруженными людьми въ маскахъ, а черезъ минуту онъ былъ связанъ по рукамъ и посаженъ на стулъ. По сигналу, трое мужчинъ оставили комнату, и Коллинсонъ слышалъ, какъ они начали шарить по всему дому и вокругъ него. Человѣкъ съ гладко выбритымъ подбородкомъ, отдѣлился отъ двери, и тотчасъ двое мужчинъ, стоявшихъ около Коллинсона, отступили назадъ съ поспѣшностью, говорившей о строгой дисциплинѣ. Подошедши къ прилавку, незнакомецъ налилъ себѣ стаканъ водки, медленно выпилъ, а затѣмъ, ставши передъ Коллинсономъ, прислонился плечомъ къ очагу, подбоченился одною рукой и слегка откашлялся.

Будь Коллинсонъ наблюдательнымъ человѣкомъ, онъ бы замѣтилъ, что первые двое мужчинъ опустили глаза и переступили съ ноги на ногу съ видомъ нетерпѣливаго ожиданія. А если бы онъ присутствовалъ при ограбленіи почтовой кареты, онъ узналъ бы въ бритомъ субъектѣ «оратора». Но Коллинсонъ смотрѣлъ на него лишь съ своимъ упорнымъ, невозмутимымъ терпѣніемъ.

— Мы чрезвычайно сожалѣемъ, что намъ пришлось совершить насиліе надъ джентльменомъ въ его собственномъ домѣ, — нагло началъ ораторъ. — Но мы считаемъ своимъ долгомъ предупредить повтореніе того непріятнаго инцидента, который имѣлъ мѣсто при нашемъ первомъ появленіи. Намъ желательно, чтобы вы отвѣтили намъ на нѣсколько вопросовъ, и мы чрезвычайно рады, что вы еще въ состояніи это сдѣлать, что казалось весьма невѣроятнымъ нѣсколько минуть тому назадъ.

Онъ остановился и снова откашлялся.

— Сколько здѣсь человѣкъ, кромѣ васъ?

— Ни одного, — отвѣтилъ Еоллинсонъ.

Ораторъ посмотрѣлъ на товарищей, которые только что вернулись съ своихъ поисковъ. Тѣ многозначительно кивнули головами.

— Хорошо! — снова началъ онъ. — Вы сказали правду, — прекрасная привычка, которая замѣчательно облегчаетъ дѣло. Скажите далѣе, есть въ этомъ домѣ комната съ дверью, которая запирается? Ваша выходная дверь не запирается.

— Нѣтъ.

— Ни погреба, ни сарая?

— Нѣтъ.

— Это очень жаль, потому что въ такомъ случаѣ мы, совершенно вопреки нашему желанію, принуждены будемъ еще продержать васъ связаннымъ. Въ краткихъ чертахъ дѣло заключается въ слѣдующемъ. Нѣкоторыя неотложныя обстоятельства вынуждаютъ насъ занять этотъ домъ на нѣсколько дней, — можетъ быть, даже на неопредѣленный срокъ. Мы слишкомъ чтимъ священные обычаи гостепріимства, чтобы выгнать васъ отсюда; для насъ ничего не можетъ, болѣе непріятнаго, нежели побудить васъ самолично разнести о насъ такую худую славу по всей рыцарской Сіеррѣ. Такимъ образомъ намъ приходится держать васъ въ качествѣ плѣнника, — если, впрочемъ, вы не примете нашего предложенія. Оно заключается въ слѣдующемъ: Мы готовы дать вамъ пятьсотъ долларовъ за этотъ домъ, въ томъ видѣ, какъ онъ стоитъ теперь, подъ условіемъ, чтобы вы оставили его и отправились съ товарнымъ обозомъ, который выступитъ завтра утромъ въ нижнюю долину до Томпсонова Прохода; при этомъ вы обязуетесь въ три мѣсяца выѣхать изъ штата и сохранить всю исторію въ тайнѣ. Трое изъ этихъ джентльменовъ будутъ васъ сопровождать, дабы напоминать вамъ своими ружьями о вашихъ обязанностяхъ. Что вы скажете на это?

— Вы знаете, съ кѣмъ вы говорите? — глухо спросилъ Коллинсонъ.

— Вы напомнили намъ, — вкрадчиво произнесъ ораторъ, — что мы еще не имѣемъ удовольствія знать этого.

— Меня зовутъ Сетъ Коллинсонъ.

Въ комнатѣ царила гробовая тишина, и взоры всѣхъ были обращены на двухъ собесѣдниковъ. Улыбка застыла на губахъ оратора.

— Откуда? — нахально продолжалъ онъ.

— Изъ Миссури.

— Вотъ и отлично! Вы можете туда возвратиться черезъ Томпсоновъ Проходъ. Но вы ничего не отвѣтили на наше предложеніе.

— Я не намѣренъ ни продавать дома, ни уходить изъ него, — отвѣтилъ Коллинсонъ.

— Надѣюсь, вы не заставите насъ пожалѣть о томъ, что маленькій инцидентъ, которымъ сопровождалось наше появленіе здѣсь, окончился для васъ благополучно, м-ръ Коллинсонъ, — сказалъ ораторъ съ многозначительной улыбкой. — Можно спросить, почему вы не соглашаетесь продать домъ? Вамъ не нравится наша цѣна?

— Этотъ домъ — не мой, — медленно отвѣтилъ Коллинсонъ. — Я построилъ его для своей жены, которую оставилъ въ Миссури. Это ея домъ. Я намѣренъ удержать его и жить здѣсь, пока она не пріѣдетъ! И если я вамъ скажу, что она умерла, тогда вы поймете, можете-ли вы разсчитывать купить его.

Слушатели невольно вздрогнули при этихъ словахъ, а затѣмъ въ комнатѣ воцарилась такая глубокая тишина, что явственно былъ слышенъ вой вѣтра, бушевавшаго на горномъ склонѣ. Рослый мужчина въ маскѣ, которая почти не закрывала его густыхъ усовъ, все время терпѣливо ждалъ конца переговоровъ, презрительно повернувшись спиною къ оратору; теперь онъ вдругъ обернулся и сдѣлалъ шагъ впередъ, какъ будто желая стать между говорившими. Изъ угла послышалось какое-то восклицаніе.

— Молчать! — рѣзко воскликнулъ ораторъ.

Затѣмъ, повернувшись къ остальнымъ, онъ крикнулъ еще болѣе грозно:

— Возьмите его и поставьте снаружи, подъ стражей. А затѣмъ всѣ — прочь отсюда!

Плѣнникъ былъ поднятъ на руки и вынесенъ наружу; комната въ одинъ мигъ опустѣла, и въ ней остались только ораторъ и рослый мужчина съ большими усами. Они одновременно сняли маски и посмотрѣли другъ на друга. У оратора было гладкое, истощенное лицо, полныя, чувственныя губы окаймлялись по угламъ насмѣшливыми морщинками. Человѣкъ, стоявшій передъ нимъ, повидимому, превосходилъ его какъ въ физическомъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи, хотя отличался недовольнымъ и мрачнымъ выраженіемъ лица. Онъ бросилъ быстрый взглядъ вокругъ, чтобы удостовѣриться, что они остались одни, и затѣмъ сказалъ, нахмуривая брови:

— Не нравится мнѣ это, Чиверсъ! Это ваше дѣло, но въ общемъ вышла очень гнусная исторія!

— Вольно же вамъ было подбить ружье Брайса! Не сдѣлай вы этого, мы избѣжали бы всякихъ непріятностей, — хотя, конечно, никто не подозрѣвалъ, что этотъ песъ — ея мужъ, — съ горячностью возразилъ Чиверсъ.

— Если вы хотите избѣжать непріятностей этимъ путемъ, то еще не поздно, — насмѣшливо отвѣтилъ другой. — Скажите ему, что вы тотъ человѣкъ, который убѣжалъ съ его женой, и тогда можете уладить дѣло вдвоемъ у обрыва, въ двѣнадцати шагахъ. Ребята будутъ вашими секундантами. Въ самомъ дѣлѣ, — прибавилъ онъ, чтобы усилить насмѣшку, — я увѣренъ, что они именно этого и ожидаютъ.

— Очень вамъ благодаренъ, м-ръ Джекъ Риггсъ, — язвительно отвѣтилъ Чиверсъ. — Конечно, для нѣкоторыхъ было бы несравненно удобнѣе, если бы передъ раздѣломъ добычи шальная пуля свалила меня въ пропасть; по вашимъ строго рыцарскимъ взглядамъ, было бы вполнѣ справедливо, чтобы я, и безъ того лишенный покровительства законовъ, застрѣлилъ человѣка, который, быть можетъ, ни разу не бралъ въ руки револьвера. Но я, какъ мужчина и какъ равноправный съ вами товарищъ, смотрю на дѣло иначе. Вы, какъ видно, меня несовсѣмъ понимаете, любезный Джекъ. Если вы не цѣните человѣка, который во всей Калифорніи считается начальникомъ шайки; человѣка, рѣчи и обращеніе котораго сдѣлали его популярнымъ, — да, чортъ возьми, популярнымъ, среди мужчинъ, женщинъ и даже дѣтей; слова и поступки котораго описываются въ газетахъ; которымъ всѣ интересуются; который пользуется такими симпатіями толпы, что судьи не рѣшаются издать приказъ объ арестѣ его, а констебли его исполнить, — если вы не видите пользы подобнаго человѣка, то зато я вижу. Смотрите, вотъ вамъ цѣлыхъ полтора столбца изъ газеты «Сакраментская Унія», посвященныхъ нашей послѣдней продѣлкѣ; здѣсь меня величаютъ «Клодомъ Дювалемъ Сіерры» и говорятъ о моемъ вѣжливомъ обращеніи съ дамой! Съ дамой, чортъ возьми! — то-есть его женой и нашей соучастницей! Эхъ, дорогой Джекъ, вы не только не имѣете дѣловой сметки, но, но, честное слово, недоступны даже для юмора! Ха-ха-ха!

Несмотря на этотъ легкомысленный и циническій тонъ, несмотря на это шутливое преувеличеніе, въ его голосѣ звучало какое-то жалкое тщеславіе; не что иное, какъ самодовольство, покрыло румянцемъ его щеки и растянуло въ улыбку его толстыя губы. Риггсъ нахмурился еще больше.

— Но вы знаете, что она ненавидитъ это и, если бы могла, убѣжала бы даже отъ васъ, — отвѣтилъ онъ. — Подумайте, что она надѣлала бы, еслибъ знала, что ея жизнь здѣсь. Наша жизнь у нея въ рукахъ.

— Это ваша вина, м-ръ Джекъ Риггсъ. Вамъ угодно было притащить въ нашу хижину свою сестру съ ея проклятымъ простодушіемъ и монастырскою невинностью. До того моя подруга была довольно кротка. Но и это вздоръ. Я не боюсь ея. Нѣтъ женщины, которая согласилась бы оставить Годфри Чиверса ради своего мужа! Кромѣ того, она вѣдь теперь уѣхала. Она разсчитываетъ навѣстить вашу сестру въ монастырѣ, какъ только ей удастся передать цѣнныя бумаги Чарли. Подумайте только, какъ она всю дорогу до Стоктона ѣхала съ этимъ дурнемъ-адвокатомъ и его бумагами, которыя мы опять положили въ ея дорожную корзину, — и онъ разсказывалъ, что пріостановитъ по нимъ платежи и далъ ей письмо отправить на почту! О, пока она вернется, мы десять разъ успѣемъ освободиться отъ ея мужа. Если онъ не уйдетъ добровольно…

— Ни подъ какимъ видомъ, Чиверсъ! Слышите? Разъ навсегда вамъ говорю! — прервалъ его Риггсъ тономъ, не допускавшимъ возраженій. — Если вы не понимаете, что убійство мужа этой женщины испортитъ вашу хваленную репутацію, которой вы такъ гордитесь, и вооружитъ всѣхъ противъ насъ, то я понимаю это и не допущу этого. Довольно гнусно съ нашей стороны и то, что мы ворвались сюда, и я согласился на это только потому, что въ этомъ забытомъ Богомъ и людьми мѣстѣ можно безопасно раздѣлить наше добро и удалить его съ большихъ дорогъ.

— Ну, такъ пусть она остается въ монастырѣ, и чортъ съ нею! — грубо воскликнулъ Чиверсъ. — Она будетъ очень рада жить съ вашей сестрой, и нечего бояться, чтобы ее тамъ тронули.

— Но и этому я намѣренъ положить конецъ, — рѣзко возразилъ Риггсъ. — Я не желаю, чтобы моя сестра продолжала знаться съ нашей соучастницей или вашей любовницей. Довольно этого, — вы поняли меня?

Оба стояли рядомъ, прислонившись въ дымовой трубѣ. Чиверсъ посмотрѣлъ въ лицо своему товарищу, и его ротъ искривился въ злую улыбку.

— Кажется, я понялъ васъ, м-ръ Джекъ Риггсъ, или — виноватъ! — Риверсъ, или какъ тамъ ваша настоящая фамилія, — медленно началъ онъ. — Вы ничего не имѣли противъ общества, Сади Коллинсонъ, любовницы судьи Годфри Чиверса, изъ Кентукки, когда явились къ намъ, какъ снѣгъ на голову, въ нашу маленькую хижину въ ущельи. Мы — я и она — жили тамъ идиллической, пастушеской жизнью, вдали отъ критическихъ взоровъ общества… и Коллинсона, повинуясь лишь голосу природы и маленькихъ птичекъ. Это было счастливое время, — продолжалъ онъ съ притворнымъ вздохомъ, не обращая вниманія на нетерпѣливый жестъ своего товарища. — Вы были тогда молоды, начали свою борьбу съ обществомъ и только что совершили свой первый подвигъ. Это былъ очень глупый, неловкій и необдуманный подвигъ, м-ръ Риггсъ, — простите мнѣ эту смѣлость. Вы нуждались въ деньгахъ, потому что погорячились въ игрѣ; поэтому вы остановили почтовую карету, желая ограбить счастливаго игрока, и должны были убить двоихъ, чтобы получить назадъ свои жалкіе тысячу фунтовъ, при чемъ напугали всѣхъ пассажировъ и проворонили денежный ящикъ Велльса, Фарго и Комп. съ пятьюдесятью тысячами долларовъ. Это былъ глупый, опрометчивый, жестокій поступокъ, м-ръ Риггсъ, и я, кажется, въ свое время говорилъ вамъ объ этомъ. Это значило понапрасну тратить энергію и матеріалъ и сдѣлать изъ себя не героя, а глупаго преступника! Кажется, я уже доказывалъ вамъ это и пояснялъ, какъ можно было сдѣлать.

— Можете объ этомъ не распространяться, — нетерпѣливо прервалъ его Риггсъ. — Вы изъявили желаніе сдѣлаться моимъ соучастникомъ и сдѣлались.

— Извините. Замѣтьте, мой пылкій другъ, я утверждаю, что вы — именно вы — отравили нашъ безпорочный Эдемъ ущелья, вы были змѣемъ-искусителемъ, и эта самая Сади Коллинсонъ, которая теперь для васъ такъ ненавистна, принуждена была сдѣлаться нашей соучастницей, такъ какъ вы знали, что она — моя любовница. Вы ничего не имѣли противъ нея, когда мы составляли свою шайку, и ея домъ сдѣлался нашимъ притономъ и убѣжищемъ. Вы пользовались ея женскимъ умомъ и ловкостью, когда нужно было сбывать нашу добычу; вы, какъ и остальные, воспользовались тѣми тайнами, которыя она узнала, будучи моей любовницей, подобно тому, какъ согласились прибѣгнуть въ болѣе утонченнымъ пріемамъ ея возлюбленнаго — вашего покорнѣйшаго слуги, — когда ваше лицо сдѣлалось извѣстнымъ шерифу, и ваши прежніе способы были признаны грубыми и жестокими. Простите, м-ръ Риггсъ, но я вынужденъ настаивать на томъ, что вы явились во мнѣ и Сади Коллинсонъ такъ же непрошеннымъ, какъ сегодня — къ ея мужу.

— Довольно! — сердито произнесъ Риггсъ. — Я признаю, что она — полноправный членъ нашей шайки и должна получить свою долю, — или вы вмѣсто нея, — насмѣшливо добавилъ онъ. — Но это не значитъ, что она имѣетъ право мѣшаться въ мои семейныя дѣла.

— Еще разъ прошу извиненія, — мягко перебилъ его Чиверсъ. — Ваша память, любезный Риггсъ, удивительно вамъ измѣняетъ. Мы знали, что у васъ есть въ горахъ молодая сестра, отъ которой вы хотѣли скрыть ваши истинныя занятія. Мы уважали и, я увѣренъ, всегда будемъ уважать ваше благоразумное молчаніе. Но вспомните, какъ вы ночью везли ее въ школу — за два дня до пожара, — какъ недалеко отъ Скиннера васъ узнали, вы должны были бѣжать съ нею, чтобы спасти свою жизнь, и привезли ее къ намъ, вашимъ старымъ преданнымъ друзьямъ, «м-ру и м-ссъ Баркеръ, изъ Чикаго», жившимъ съ идиллической лѣсной глуши. Вспомните, какъ мы обманули ее, — да, вдвойнѣ обманули ее, и скрыли отъ нея вашу тайну. И помните-ли вы, какъ эта женщина, — моя любовница и наша соучастница, — во время нашего отсутствія спасла ее отъ пожара на нашей единственной лошади, догнала дилижансъ и доставила ее въ монастырь.

Риггсъ направился къ окну, затѣмъ вернулся назадъ и протянулъ руку.

— Да, она сдѣлала это, и я благодарилъ ее такъ же, какъ теперь благодарю васъ.

Тотъ пожалъ его руку, и Риггсъ, послѣ нѣкоторой нерѣшительности, продолжалъ:

— Но, чортъ возьми, Чиверсъ, поймите же, что Алиса — молоденькая дѣвушка, а та женщина… вы знаете, что я хочу сказать. Кто-нибудь можетъ узнать ее, и это будетъ для Алисы хуже, чѣмъ если бы всѣ знали, что за человѣкъ — ея братъ. Этихъ двухъ вещей достаточно, чтобы погубить дѣвушку навѣки.

— Джекъ, — сказалъ вдругъ Чиверсъ. — Вы хотите отдѣлаться отъ этой женщины? Ну, была не была! Изъ-за нея мы чуть не поссорились, и я буду съ вами откровененъ, какъ подобаетъ двумъ мужчинамъ. Я отказываюсь отъ нея! И безъ нея довольно есть женщинъ на свѣтѣ, а мы съ вами, во всякомъ случаѣ, товарищи!

— Значитъ, вы бросаете ее? — медленно произнесъ Риггсъ, пристально глядя на своего товарища.

— Да. Въ послѣднее время она стала черезчуръ сварлива. Это будетъ довольно опасная игра, потому что ей слишкомъ много извѣстно; но я сдѣлаю это. Вотъ вамъ моя рука!

Риггсъ не только не обратилъ вниманія на протянутую ему руку, но принялъ прежнее недовольное выраженіе, съ тою лишь разницей, что теперь къ нему примѣшивалось и отвращеніе.

— Оставимъ это пока, — отрывисто сказалъ онъ. — И безъ того мы довольно говорили здѣсь наединѣ. Люди ждутъ насъ.

Онъ круто повернулся и направился во внутреннюю комнату. Чиверсъ нѣкоторое время оставался неподвижно у печи, пока застывшая улыбка не сбѣжала съ его искривившихся губъ, — затѣмъ подошелъ въ прилавку, налилъ себѣ второй стаканъ водки, залпомъ выпилъ его и съ полуопущенными вѣками, едва прикрывавшими его зловѣщіе глаза, послѣдовалъ за своимъ товарищемъ.

Члены шайки, за исключеніемъ часовыхъ, разставленныхъ на скалистомъ обрывѣ, и еще одного человѣка, наблюдавшаго за злополучнымъ Коллинсономъ, пили и проигрывали другъ другу свои будущіе барыши вокругъ плащей и сѣдельныхъ мѣшковъ, сваленныхъ въ кучу посрединѣ комнаты. Въ этой кучѣ заключались плоды ихъ послѣднихъ подвиговъ, но одна пара мѣшковъ была покрыта плѣсенью, показывавшей, что она была передъ тѣмъ спрятана или зарыта.

Большая часть ихъ богатствъ заключалась въ пакетахъ золотого песка, и изъ послѣдовавшаго теперь разговора обнаружилось, что въ горахъ было трудно сбывать его, а потому разбойники придумали планъ — отправить весь песокъ на обыкновенномъ вьючномъ мулѣ въ малонаселенную долину, а оттуда въ повозкѣ эмигранта — въ южныя графства и такимъ образомъ затереть всякіе слѣды. Послѣ недавнихъ грабежей мѣстные банкиры и транспортныя конторы отказывались принимать золотой песокъ отъ неизвѣстныхъ лицъ. Но въ составѣ добычи была лишь одна шкатулка чеканной монеты, которая тотчасъ и была раздѣлена между членами шайки. Векселя, чеки, ордера и другія цѣнныя бумаги обыкновенно ввѣрялись нѣкоему «Чарли», летучему гонцу какого-то маклера, который жилъ въ Сакраменто и служилъ для шайки укрывателемъ. Завѣдывать этимъ сложнымъ дѣломъ лежало на обязанности Чиверса, и ему же было предоставлено исключительное право вскрывать всѣ письма и документы. Послѣднее онъ всегда оживлялъ свойственною ему веселостью, пускаясь во всевозможныя саркастическія замѣчанія по поводу прочитанныхъ интимныхъ сообщеній. Нескладное, безграмотное письмо рудокопа къ женѣ, съ приложеніемъ векселя, или болѣе сантиментальныя изліянія молодого эмигранта своей возлюбленной, съ приложеніемъ «образчика», всегда удостоивались должнаго вниманія со стороны этого изящнаго юмориста. Но на этотъ разъ операція была произведена въ суровомъ, дѣловомъ молчаніи. Оба предводителя сидѣли другъ противъ друга и, по мнѣнію остальныхъ членовъ шайки, явно слѣдили одинъ за другимъ. Когда разсмотрѣніе было кончено, и наиболѣе цѣнныя вложенія отложены въ сторону, разорванныя письма были брошены въ печку и преданы сожженію. Пламя ярко вспыхнуло и загудѣло въ трубѣ; нѣсколько искръ подпрыгнуло вверхъ и погасло въ полночномъ воздухѣ, и съ ними, казалось, погасли всѣ, высказанныя авторами писемъ, чувства и надежды.

— Чертовски глупо сдѣлано, — проворчалъ Френгъ Питъ за своими картами.

— Почему? — рѣзко спросилъ Чиверсъ.

— Почему? Да потому, что вы произвели зарево и дымъ, по которымъ всякій опытный человѣкъ можетъ найти насъ.

— Мы въ четырехъ миляхъ отъ проѣзжей дороги, — презрительно отвѣтилъ Чиверсъ, — и замѣтить это зарево и дымъ можетъ только тотъ, кто все равно ѣдетъ сюда.

— Кстати, я и забылъ о томъ парнѣ, котораго вы связали, Коллинсонѣ-то, — продолжалъ Френгъ Питъ. — Онъ желаетъ васъ видѣть.

— Меня видѣть? — повторилъ Чиверсъ. — Вы хотите сказать — начальника?

— Нѣтъ, именно васъ. Онъ сказалъ: «того, кто говоритъ такъ складно».

Люди съ улыбкой переглянулись между собою и, предвидя нѣчто забавное, положили свои карты. Чиверсъ направился къ выходу. Нѣсколько человѣкъ поднялись тоже, собираясь послѣдовать за нимъ, но Риггсъ повелительно остановилъ ихъ.

— По мѣстамъ! — крикнулъ онъ и затѣмъ, когда Чиверсъ проходилъ мимо него, онъ сказалъ ему тихо: — Помните!

Слегка выпятивъ грудь и разстегнувъ сюртукъ для облегченія декламаціи, — что, впрочемъ, не помѣшало ему ощупать свой револьверъ, — Чиверсъ вышелъ подъ открытое небо. Коллинсонъ былъ теперь перемѣщенъ подъ придѣланный къ дому навѣсъ, — не столько для его удобства, сколько, вѣроятно, для удобства надзиравшаго за нимъ часового, который, скрестивъ ноги, сидѣлъ подлѣ него на землѣ. Знакомъ приказавъ ему удалиться, Чиверсъ выпрямился передъ плѣнникомъ.

— Намъ безконечно жаль, что принятое вами рѣшеніе, почтеннѣйшій, лишило насъ удовольствія находиться въ вашемъ обществѣ, а васъ лишило свободы, но нельзя-ли теперь лелѣять надежду, что выраженное вами желаніе видѣть меня означаетъ перемѣну въ вашихъ взглядахъ?

При свѣтѣ фонаря, который часовой оставилъ на землѣ, Чиверсъ могъ видѣть на лицѣ Коллинсона выржаеніе тревоги и смущенія.

— А я все думалъ, — началъ Коллинсонъ, поднимая на Чиверса глаза съ какимъ-то робкимъ восхищеніемъ, — и не столько о томъ, что вы сказали, сколько о томъ, какъ вы это сказали; меня все время мучила мысль, что я не совсѣмъ благородно поступилъ съ вами, господа! Я говорилъ себѣ: «Коллинсонъ, между Лысой Горой и Скиннеромъ нѣтъ другого дома, гдѣ бы ребята могли выпить и закусить, а ты имъ ничего не предложилъ. Для тебя вѣдь все равно, кто они и откуда: взобрались-ли они изъ долины по проѣзжей дорогѣ, или свалились тебѣ на голову, какъ булыжники, по крутому спуску. Разъ они здѣсь, это твой долгъ, пока-ти по довѣренности жены владѣешь этимъ домомъ, — твой долгъ, такъ сказать, передъ странниками». Я не могу забыть вашихъ вѣжливыхъ словъ и ласковаго обращенія со мною, когда вы явились ко мнѣ. Не всякій можетъ войти въ домъ и, не обращая вниманія на то, что онъ схватился за ружье, говорить такъ складно и вѣжливо, какъ вы. А я поступилъ очень грубо и низко, я знаю это. Вотъ почему я и послалъ за вами; я хочу сказать вамъ, что вы и ваши товарищи можете свободно пользоваться домомъ и всѣмъ, что въ немъ есть, пока вамъ нужно. Вы знаете, почему я не могу продать вамъ этого дома и почему не могу оставить его, — но это не мѣшаетъ вамъ пользоваться имъ; пока же вы будете здѣсь, и даже когда уѣдете отсюди, Коллинсонъ будетъ молчать. Я не знаю, что у васъ значитъ: «обязаться держать въ тайнѣ», но если Коллинсонъ что говоритъ, онъ ужь крѣпко держится за то; когда онъ даетъ слово человѣку, или человѣкъ даетъ слово ему, никакого векселя тутъ не надобно.

Не могло быть сомнѣнія въ искренности его словъ. Въ серьезномъ, поднятомъ вверхъ взорѣ своего плѣнника Чиверсъ прочиталъ, что онъ можетъ ему вѣрить, и вѣрить гораздо больше, чѣмъ любому изъ своихъ товарищей. Но это обстоятельство, указывавшее на его полную безопасность, пробудило въ немъ не угрызенія совѣсти — хотя бы самыя мимолетныя, — а неожиданное тревожное и мучительное сознаніе, что онъ имѣетъ дѣло съ неизмѣримой и совершенно новой для него силой. Онъ не питалъ никакой жалости къ человѣку, который такъ вѣрилъ ему; онъ не стыдился воспользоваться этой довѣрчивостью; онъ чувствовалъ даже свое умственное превосходство передъ жертвой своего обмана, но въ то же время онъ былъ до нѣкоторой степени смущенъ, оскорбленъ, испуганъ., потрясенъ. Сначала, какъ и всѣ негодяи, онъ мѣрилъ плѣнника на свой аршинъ; онъ вооружился подозрѣніями и готовился встрѣтить въ немъ соперника; но подъ серьезнымъ правдивымъ взоромъ Коллинсона онъ почувствовалъ себя безпомощнымъ. Его испугалъ этотъ невѣдомый для него факторъ. Честность, которая споритъ и борется, нерѣдко лишь подстрекаетъ своего врага; но честность, которая уступаетъ, лишаетъ побѣдителя его побѣды. Въ охватившемъ его смятеніи Чиверсъ способенъ былъ убить Коллинсона, но его удержало сознаніе, что въ этомъ человѣкѣ есть что-то такое, противъ чего онъ безсиленъ. Вотъ почему у этого мошенника первой руки дряблыя щеки запылали румянцемъ и языкъ въ первый разъ утратилъ свою гибкость.

Но Коллинсонъ, занятый своими собственными прегрѣшеніями, ничего не замѣтилъ, и Чиверсъ быстро пришелъ въ себя, хотя и не могъ вернуть своего прежняго краснорѣчія.

— Отлично, — отвѣтилъ онъ, бросивъ поспѣшный взглядъ на двери лѣсопильни. — Теперь, когда вы раздумали, я вамъ прямо скажу, что я вашъ другъ. Понимаете — вашъ другъ. А съ ними вы много не разговаривайте, не довѣряйтесь имъ. Не толкуйте имъ про свою жену, про домъ, — скажите просто, что порѣшили дѣло со мной, — понимаете, со мной! А я позабочусь о васъ!

Несмотря на все его смущеніе, у него явилась мысль, хотя пока еще неясная, что онъ могъ бы воспользоваться неожиданной уступчивостью Коллинсона для своихъ личныхъ цѣлей, а его безмѣрное тщеславіе черпало какую-то злобную радость въ очевидномъ восхищеніи Коллинсона. Слѣдующія слова простодушнаго плѣнника еще усилили въ немъ это чувство.

— Не будь я связанъ, я бы ударилъ съ вами по рукамъ, Вы — такой человѣкъ, м-ръ Чиверсъ, что сразу пришлись мнѣ по душѣ. Если бы этотъ домъ не принадлежалъ ей, я, пожалуй, согласился бы на ваше предложеніе и, можетъ быть, самъ, предложилъ бы вамъ кое-что, потому что, сдается мнѣ, мы съ вами — люди одного сорта. Словомъ, вы ужь понимаете, что у меня на умѣ. Намъ не нужно писать договоровъ на бумагѣ. Вашу тайну и тайну вашихъ товарищей я буду хранить, а вашимъ ребятамъ я ни слова не скажу о томъ, что вы мнѣ тутъ говорили.

Повинуясь мгновенному побужденію, Чиверсъ наклонился и нерѣшительными дрожащими руками развязалъ веревки, которыя удерживали Коллинсона на его стулѣ. Когда освобожденный плѣнникъ выпрямился во весь свой ростъ, онъ серьезно посмотрѣлъ въ тусклые глаза маленькаго Чиверса и протянулъ ему свою могучую, правую руку. Чиверсъ пожалъ ее. Была-ли какая-нибудь скрытая сила въ пожатіи честной руки Коллинсона, — но въ бойкомъ умѣ Чиверса явилась мысль, что недурнымъ способомъ отдѣлаться отъ м-ссъ Коллинсонъ было бы свести ее съ мужемъ, и подъ вліяніемъ этой мысли пройдоха на минуту почувствовалъ безусловное превосходство добродѣтели.

ГЛАВА VI.

Удивленіе Пребля Кея, когда онъ узналъ зданіе, въ воротахъ котораго исчезла таинственная дама, было такъ велико, что въ первую минуту онъ готовъ былъ принять все это за игру своего воображенія. Чтобы соучастница шайки разбойниковъ могла быть впущена въ суровую монастырскую обитель, и притомъ съ такою быстротою, которая обличала близкое знакомство, казалось ему невѣроятнымъ. Онъ снова окинулъ взгля домъ темную, но все еще видную стѣну. Подлѣ нея никого не было. Въ самой стѣнѣ не было никакой бреши или выемки, въ которой можно было бы спрятаться; монастырь имѣлъ только одинъ входъ. Противоположная сторона улицы, залитая яркимъ луннымъ свѣтомъ, представляла собою пустырь. Нѣтъ! Если эта дама не была иллюзіей, а его погоня за нею — сномъ, то она должна была войти въ монастырскія ворота.

Но еще не все было потеряно. Все же онъ прослѣдилъ ее до мѣста, гдѣ можно было разузнать, кто она. Это не была гостинница, которую она могла каждую минуту незамѣтно покинуть. Хотя онъ не могъ тотчасъ же послѣдовать за нею и проникнуть въ ея убѣжище, но, благодаря старинному знакомству съ отцами сосѣдняго монастыря, онъ имѣлъ возможность подъ тѣмъ или инымъ предлогомъ получить доступъ къ настоятельницѣ. Надо было только подождать до утра. Кей почувствовалъ облегченіе. Невѣроятность ея новаго исчезновенія подала ему надежды. Онъ посмотрѣлъ на священныя стѣны и сонное безмолвіе старыхъ сучковатыхъ деревъ, окружавшихъ монастырь, и кроткое воспоминаніе о его дѣтствѣ закралось ему въ душу. Не первый разъ онъ съ интересомъ глядѣлъ на это цѣломудренное убѣжище, гдѣ юныя воспитанницы, цѣлую процессію которыхъ онъ встрѣтилъ сегодня подъ деревьями «аламеды», вѣроятно, сомкнули теперь въ мирномъ снѣ свои блестящіе глазки.

Вотъ та самая рѣшетка, сквозь которую злая Конхита — или это была Долоресъ? — пустила губительную стрѣлу своихъ глазъ въ слонявшагося вокругъ студента. И тридцатипятилѣтній человѣкъ, преждевременно посѣдѣвшій и занимавшій солидное положеніе, улыбаясь, пустился въ обратный путь, забывъ о тридцатилѣтней искательницѣ приключеній, которая завела его сюда.

На слѣдующее утро онъ спозаранку поднялся съ постели и помчался въ коллегію Санъ-Хозе. Отецъ Сипріано, немного болѣе пропитанный нюхательнымъ табакомъ и немного болѣе старый, чѣмъ прежде, пришелъ въ восторгъ, узнавъ своего бывшаго ученика. Значитъ, это правда, что онъ сдѣлался владѣльцемъ рудниковъ, и вотъ почему его волосы посѣдѣли! Донъ-Пребль, конечно, не забылъ, что богатство налагаетъ большую отвѣтственность и тяжелыя заботы. Но въ чемъ же дѣло? Кей хочетъ выписать сюда изъ восточныхъ штатовъ племянницу и помѣстить ее въ монастырѣ? Это, по его мнѣнію, будетъ лучше всего? А, да! Въ этой юной странѣ воспитаніе можетъ быть дано только церковью. И онъ хочетъ видѣть мать-настоятельницу? Онъ, конечно, не забылъ монастыря и молодыхъ сеньоритъ, строгой дисциплины и наказаній. Право, только по особенной милости Мадонны онъ, отецъ Сипріано, еще не загнанъ въ гробъ этими безразсудными muchachоs (мальчиками). Тѣмъ не менѣе, взявъ понюшку табаку и чихнувъ въ свой красный носовой платокъ, онъ заявилъ Кею, что въ полдень проведетъ его въ монастырь.

Не безъ легкаго чувства стыда за свой хитро сплетенный предлогъ, Кей прошелъ въ ворота монастыря «Сердца Іисусова», въ сопровожденіи добраго падре. Но очень скоро онъ забылъ о своихъ угрызеніяхъ совѣсти. Мать-настоятельница приняла его милостиво и даже восторженно. Да, да, у американскихъ caballeros (джентльменовъ), у которыхъ нѣтъ семьи и нѣтъ времени создать ее, — все болѣе и болѣе входитъ въ обыкновеніе отдавать сюда своихъ сестеръ, воспитанницъ, племянницъ и даже — при этомъ на Кея былъ брошенъ взглядъ голубиной кротости — молодыхъ сеньоритъ, которыхъ они готовятъ себѣ въ подруги жизни! Но и кромѣ Caballeros, есть очень много простыхъ, торговыхъ людей, которые столь поглощены своими дѣлами, что, къ сожалѣнію, не имѣютъ времени для личнаго ознакомленія съ монастыремъ, но, довѣряя его извѣстности, прямо посылаютъ сюда своихъ юныхъ родственницъ, при посредствѣ какой-нибудь надежной компаньонки. Вотъ такъ именно поступилъ сеньоръ Риверсъ, — быть можетъ, донъ-Пребль знаетъ его? — крупный капиталистъ Сіерры, приславшій сюда свою молоденькую сестру, наивную, простодушную дѣвушку, которая служитъ гордостью монастыря. Конечно, такъ лучше всего. Молодая дѣвушка должна жить въ уединеніи и привыкать къ дисциплинѣ. Она должна считать монастырь своимъ домомъ. Правила для посѣтителей очень строги. Только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ дѣлается отступленіе, какъ, напримѣръ, было вчера ночью, когда дама, не состоящая родственницей воспитанницы, была допущена въ монастырь. Эта дама — близкая пріятельница той самой сестры американскаго капиталиста; она же и доставила ее сюда. Да, она не приходится ей родственницей. Можетъ быть, донъ-Пребль слышалъ о м-ссъ Барккеръ, хорошей знакомой м-ра Риверса? Смѣшное совпаденіе фамилій!^[2] Но что жь, у американцевъ фамиліи ничего не обозначаютъ. Значитъ, донъ-Пребль не знаетъ ея? А, можетъ быть, и знаетъ? Вотъ хорошо! Она — высокая такая, смуглая, съ очень красивымъ, хотя печальнымъ лицомъ. Немного раньше донъ-Пребль могъ-бы самъ убѣдиться, такъ какъ она, кажется, проходила черезъ пріемную комнату. А теперь ея нѣтъ, она уѣхала съ почтовой каретой. Причиною тому была телеграмма. Ужасная вещь эти телеграммы, которыя напрямикъ сообщаютъ вамъ о разныхъ неожиданностяхъ. Она никогда не позволяетъ своимъ питомицамъ получать телеграммы, а предварительно сама вскрываетъ ихъ и на досугѣ переводитъ на другой языкъ, болѣе согласный съ христіанскимъ духомъ. Вотъ такая телеграмма и принудила сеньору Баркеръ уѣхать, иначе сеньора, безъ сомнѣнія, сама разсказала бы донъ-Преблю, — вѣдь они земляки, она тоже изъ Сіерры — какъ удобенъ былъ бы монастырь для его племянницы.

Раздосадованный тѣмъ, что эта женщина опять ускользнула отъ него и что послѣ всѣхъ усилій ему удалось получить лишь такія неясныя и неопредѣленныя свѣдѣнія, Кей готовъ былъ потерять самообладаніе.

— Кабаллеро утомленъ длиннымъ путешествіемъ, — сказала настоятельница учтиво. — Мы сейчасъ достанемъ стаканъ вина у привратника.

Она повела его изъ пріемной къ наружному выходу, но на полдорогѣ остановилась, услышавъ звукъ приближающихся шаговъ и шорохъ муслиновыхъ платьевъ на усыпанной пескомъ площадкѣ.

— Второй классъ выходитъ гулять, — сказала она, когда медленная процессія дѣвушекъ въ бѣлыхъ платьяхъ, съ двумя монахинями впереди, направилась мимо нихъ къ воротамъ. — Мы подождемъ, пока онъ пройдетъ. Теперь сеньоръ можетъ убѣдиться, что у моихъ дѣвочекъ далеко не несчастный видъ.

Дѣйствительно, онѣ были очень веселы и оживленны, хотя у воротъ остановились съ чинностью молодежи, чувствующей на себѣ взоръ начальства, и съ напускною серьезностью наталкивались одна на другую. Немного стыдясь за то, что онъ сдѣлалъ простодушную настоятельницу предметомъ безполезнаго обмана, Кей нерѣшительно началъ:

— Я боюсь, что слишкомъ затрудняю васъ…

И вдругъ остановился. Какъ только его голосъ прервалъ царившее вокругъ чинное молчаніе, одна изъ ближайшихъ ученицъ — молоденькая дѣвушка лѣтъ семнадцати — въ стремительномъ и непреодолимомъ порывѣ оглянулась на него и такъ же быстро отвернулась опять. Но Кей успѣлъ бросить взглядъ на лицо, которое поразило его не только своею красотою и свѣжестью, но и своимъ страннымъ выраженіемъ. Эти блеснувшіе глаза и раскрытыя губы, казалось, говорили о томъ, что она узнала его; невинное дѣтское удовольствіе встрѣчи, давней, жданной и желанной, покрыло стыдливымъ румянцемъ ея нѣжное личико. Но вмѣстѣ съ тѣмъ это лицо смутно напомнило ему о чемъ-то, и вдругъ истина озарила его умъ и заставила трепетно забиться его сердце. Вотъ чье лицо онъ видѣлъ въ ущельи!

Движеніе, сдѣланное молодой дѣвушкой, было слишкомъ замѣтно, чтобы ускользнуть отъ вниманія настоятельницы, хотя послѣдняя истолковала его по своему.

— Вы не думайте, что всѣ наши дѣвицы такъ невоспитанны, донъ-Пребль, — сухо сказала она. — У нашего милаго ребенка еще осталось много горной дикости. Вотъ это именно сестра сеньора Риверса. Кто знаетъ? — добавила она мягко, хотя ея ясные глаза сверкнули строгостью, — быть можетъ, она по голосу узнала товарища своего брата.

Къ счастью для Кея, испытанное имъ потрясеніе было до того сильно и неожиданно, что онъ не обнаружилъ никакихъ болѣе мелкихъ и обычныхъ симптомовъ волненія и вовсе не имѣлъ вида разоблаченнаго интригана. Онъ чувствовалъ, что тайна, которую онъ нечаянно открылъ, должна была повліять на его будущую судьбу, тѣмъ не менѣе, онъ отвѣчалъ холодно и спокойно:

— Я совершенно не имѣю удовольствія знать молодой леди и, конечно, никогда не говорилъ съ нею.

Но, въ сущности, онъ почти не слышалъ словъ своей спутницы и отвѣчалъ машинально. Онъ продолжалъ видѣть передъ собою обворожительное лицо дѣвушки, озарившееся радостью при встрѣчѣ съ нимъ. Теперь у него вдругъ явилась какая-то особая щепетильность, не позволившая ему пуститься въ дальнѣйшіе разспросы, какая-то смутная боязнь скомпрометировать ее; ему сдѣлалось еще болѣе досадно за совершенный обманъ, и вся погоня за ней казалась ему профанаціей, въ которой онъ долженъ будетъ попросить у нея прощенія. Онъ хотѣлъ остаться одинъ, чтобы придти въ себя. У него явилось было искушеніе подъ какимъ-нибудь предлогомъ продлить свое пребываніе въ монастырѣ и дождаться ея возвращенія, чтобы еще разъ поймать радостный взглядъ этихъ глазъ, но сознаніе, что ему необходимо хладнокровно обсудить дальнѣйшій планъ дѣйствій, взяло перевѣсъ. Къ добру-ли, въ худу-ли, но сегодня утромъ онъ встрѣтилъ свою судьбу. Больше ничего онъ не зналъ. При первой возможности онъ поблагодарилъ настоятельницу, обѣщалъ сообщить ей о своемъ рѣшеніи и, простившись съ отцомъ Сипріано, снова очутился на улицѣ.

Кто, кто такая была она, и что означалъ этотъ радостный взглядъ? Послѣдній вопросъ, надо полагать, особенно сильно интересовалъ его; ему казалось теперь, что онъ ее дѣйствительно любилъ съ самаго начала. Видѣла-ли она его когда-нибудь, и произвелъ-ли онъ на нее такое магическое впечатлѣніе, какъ она на него? Это не было разсужденіемъ самоувѣреннаго человѣка, потому что Кей былъ вообще чуждъ этого рода тщеславія, и ему уже слишкомъ хорошо было знакомо смиреніе, которое лежитъ въ основѣ всякой истинной любви. Но онъ недолго думалъ надъ этимъ. Онъ удостовѣрился, что та, другая женщина была вмѣстѣ съ нею въ таинственномъ домѣ въ ту памятную ночь; но въ окнѣ онъ видѣлъ профиль послѣдней. Ея таинственный братъ Риверсъ, по всей вѣроятности, принадлежалъ къ шайкѣ грабителей, — быть можетъ, онъ и сопровождалъ м-ссъ Баркеръ до Санъ-Хозе. Но было ясно, что молодая дѣвушка не участвовала въ продѣлкахъ шайки. Съ предвидѣніемъ истинной любви онъ зналъ, что ее обманывали и держали въ полномъ невѣдѣніи того, чѣмъ они занимались. Это ясно доказывалъ ея милый, простодушный взоръ: при ея порывистости и неподдѣльности чувства она уже давно выдала бы подобную тайну. Слѣдовало-ли ему, на зарѣ своей любви, открыть ей истину? Могъ-ли онъ видѣть эти чудные, откровенные глаза отуманенными печалью и стыдомъ? Его собственные глаза становились влажными. Новая мысль пришла ему въ голову. Не будетъ ли благоразумнѣе и достойнѣе мужчины — мужчины, который болѣе, чѣмъ вдвое, старше ея — оставить ее въ покоѣ, вмѣстѣ съ ея тайной, и безслѣдно исчезнуть изъ ея невинной, молодой жизни? Но будетъ-ли это безслѣдно? Развѣ ея радостный взоръ не доказывалъ, что онъ для нея значитъ гораздо больше, чѣмъ самъ когда-либо осмѣливался мечтать? Это былъ крайній предѣлъ, до котораго можетъ дойти смиреніе любви.

Онъ добрался, наконецъ, до своей гостинницы, — нерѣшительный, озадаченный и все-таки почему-то счастливый. Когда имъ проходилъ мимо конторщика, послѣдній подалъ ему письмо, на видъ — дѣловое, съ полнымъ его адресомъ. Кей принесъ его, не распечатывая, въ свою комнату и здѣсь, бросившись въ кресло, стоявшее у окна, хотѣлъ снова погрузиться въ думы. Но запахъ, еще сохранившійся въ комнатѣ, вновь напомнилъ ему о загадочномъ сюрпризѣ, который онъ наканунѣ нашелъ на своемъ изголовьи. Его охватилъ сердечный трепетъ при мысли, что это могъ быть даръ отъ нея. Но какъ она его доставила сюда? Но могла же она поручить это м-ссъ Баркеръ. Это предположеніе казалось ему невѣроятнымъ и даже оскорбительнымъ. Но можетъ статься, она сама была здѣсь, у подруги; монастырь иногда дѣлалъ такую уступку въ пользу родственниковъ и надежныхъ друзей. Онъ вспомнилъ тотъ фактъ, что м-ссъ Баркеръ на его глазахъ возвращалась въ гостинницу одна; это было послѣ инцидента съ дверью, когда онъ стоялъ въ корридорѣ, перегнувшись черезъ перила. Тогда миссъ Риверсъ была здѣсь; она узнала его голосъ, а онъ и не подозрѣвалъ этого. Сегодня она тоже выходила изъ монастыря, вмѣстѣ со всѣмъ классомъ. Неожиданная мысль пришла ему въ голову. Онъ взглянулъ на письмо, которое еще держалъ въ рукахъ, и поспѣшно распечаталъ его. Оно заключало въ себѣ всего три строчки, написанныя крупнымъ, старательнымъ почеркомъ, но при видѣ ихъ кровь быстро прилила къ его щекамъ. «Сегодня я въ третій разъ слышала вашъ голосъ. Я хочу его опять услышать. Я приду въ сумерки. Не уходите».

Онъ остолбенѣлъ. Что это — сумасшествіе, дерзость или шутка? Онъ позвалъ слугу. Оказалось, что письмо было принесено мальчикомъ изъ сосѣдней кондитерской. Онъ зналъ эту кондитерскую — излюбленный пріютъ монастырскихъ воспитанницъ. Дѣйствительно, ничего не могло быть легче, какъ отправить оттуда письмо. Онъ съ досадой и разочарованіемъ вспомнилъ, что это былъ обычный способъ назначенія невинныхъ, но глупыхъ свиданій. Неужели ему предстояло быть наивнымъ участникомъ въ сумасбродной выходкѣ молоденькой воспитанницы, или опрометчивой жертвой какого-нибудь гнуснаго заговора, придуманнаго ея безстыдной подругой? Онъ не могъ повѣрить ни тому, ни другому, и все-таки въ его чувствѣ по отношенію къ ней произошло охлажденіе, которое за минуту передъ тѣмъ ему казалось невозможнымъ.

Какова бы ни была ея цѣль, необходимо было помѣшать ея появленію здѣсь. Ея приходъ долженъ былъ или довершить ея безуміе, или увѣнчать успѣхомъ коварный замыселъ. Какъ ни разочаровала его эта неожиданная смѣлость, его терзало сознаніе, что дѣвушка причиняетъ себѣ этимъ вредъ, и что теперь болѣе, чѣмъ когда-либо она нуждается въ его помощи и защитѣ. Безусловно, она не должна была являться сюда! Но какъ этому помѣшать? До наступленія сумерекъ оставалось не болѣе часа. Допуская даже, что подъ какимъ-либо предлогомъ онъ могъ еще разъ проникнуть въ монастырь въ этотъ неурочный для посѣтителей часъ — сумерки, — какъ могъ онъ переговорить съ ней? Лучше было встрѣтить ее на дорогѣ и убѣдить возвратиться назадъ. Необходимо было, чтобы ея нога не переступала порога гостинницы.

Онъ схватилъ шляпу и побѣжалъ внизъ. Но тутъ новое затрудненіе встрѣтило его. Было очень легко направиться къ монастырю обыкновенной дорогой, но рѣшится-ли она идти по людной улицѣ, ускользая тайкомъ изъ монастыря? Кто знаетъ, — быть можетъ, она еще утромъ, во время прогулки, отстала отъ своихъ подругъ и теперь гдѣ-нибудь скрывается, въ ожиданіи сумерекъ? Онъ рѣшилъ подстерегать ее въ предѣлахъ ближайшаго къ гостинницѣ квартала, въ такомъ разстояніи, чтобы имѣть возможность догнать ее, прежде чѣмъ она достигнетъ гостинницы.

Время медленно шло. Онъ слонялся подъ окнами магазиновъ, или заходилъ внутрь и дѣлалъ покупки, не отрывая взора отъ улицы. Всякій разъ, какъ изъ-за угла показывалась хорошенькая дѣвушка — а ихъ было не мало — съ развѣвающимися лентами на шляпкѣ, или гдѣ нибудь вдали мелькала батистовая юбка, у него по всему тѣлу пробѣгалъ трепетъ. Отраженіе его серьезнаго, сосредоточеннаго лица въ окнѣ магазина или наклеенное на уличной доскѣ объявленіе о работахъ на его собственномъ рудникѣ такъ противорѣчило его настоящему легкомысленному занятію, что нѣсколько разъ онъ готовъ былъ истерически засмѣяться. Вечернія тѣни уже сгущались, когда онъ увидѣлъ, на разстояніи одного квартала, тонкую, стройную фигурку, быстро проскользнувшую въ двери кондитерской. Въ его искусно задуманномъ планѣ не было предусмотрѣно это обычное мѣсто свиданій. Онъ опрометью бросился туда, но предмета его поисковъ въ кондитерской не оказалось. Съ неловкимъ, сконфуженнымъ видомъ онъ окинулъ взоромъ всѣ столики внутренней комнаты и убѣдился, что ея здѣсь нѣтъ. Любая изъ дѣвушекъ, сидѣвшихъ здѣсь, могла быть тою, которую онъ только что видѣлъ на улицѣ, но не тою, которую онъ искалъ. Онъ снова вышелъ на улицу, сожалѣя о потраченномъ дорогомъ времени. Солнце зашло, на колокольнѣ прозвонили angelus^[3], вечерній сумракъ закрылъ длинную перспективу аламеды. Ея не было. Быть можетъ, она раздумала; быть можетъ, ей помѣшали; быть можетъ, вся эта исторія была шалостью какихъ-нибудь школьницъ, которыя теперь смѣялись, слѣдя за нимъ изъ окна. По мѣрѣ того, какъ онъ убѣждался, что ея нѣтъ, имъ овладѣвало отчаяніе, и ему непріятна была даже мысль о томъ, что онъ собирался ей помѣшать. Такимъ образомъ, когда онъ, наконецъ, вернулся въ свою гостинницу, онъ былъ такъ же убитъ ея отсутствіемъ, какъ прежде — ея ожидаемымъ приходомъ.

Швейцаръ бросился къ нему навстрѣчу.

— Сестра Серафина изъ монастыря «Сердце Іисусово» желаетъ съ вами говорить по крайне важному дѣлу, — сказалъ онъ, съ нѣкоторымъ любопытствомъ глядя на Кея. — Она не хотѣла ждать въ общей залѣ, такъ какъ желаетъ переговорить съ вами наединѣ, а потому я провелъ ее въ отдѣльную комнату, недалеко отъ вашего нумера.

Кей поблѣднѣлъ. Значитъ, исторія таки вышла наружу! Настоятельница узнала о бѣгствѣ дѣвушки, или ея приготовленіи. Одна изъ воспитательницъ явилась къ нему, чтобы изслѣдовать дѣло, или, по крайней мѣрѣ, предупредить громкій скандалъ. Въ одинъ мигъ у него созрѣло рѣшеніе сдѣлать все, что возможно, для спасенія дѣвушки, не исключая даже клятвопреступленія, и онъ поспѣшно побѣжалъ вверхъ.

Она стояла у окна. Свѣтъ падалъ на ея простое саржевое платье съ бѣлыми рукавчиками, на скромный поясъ, едва обозначавшій безформенную талію, на громадное распятіе, свисавшее почти до самыхъ колѣнъ, и на безобразный бѣлый чепецъ, который вмѣстѣ съ грубою, но густою бѣлою вуалью, воплощалъ собою отреченіе отъ человѣческой суеты. Кею съ дѣтства была хорошо знакома эта фигура, и, несмотря на всю его тревогу и раздраженіе, она и теперь поразила его, какъ въ дѣтствѣ, своимъ трогательнымъ отчужденіемъ отъ всего мірского. Онъ съ дѣтскимъ смиреніемъ склонилъ голову, когда она медленно направилась къ нему, съ едва замѣтнымъ кивкомъ прошла мимо него и заперла дверь, которую онъ забылъ затворить за собою.

Затѣмъ, въ одинъ мигъ, чепецъ, покрывало, четки и распятіе отлетѣли въ сторону, и передъ нимъ была молоденькая воспитанница монастыря.

Мрачный видъ и неизящныя складки монашескаго платья не помѣшали ему узнать эту очаровательную головку, вокругъ которой, при поспѣшномъ снятіи чепца, въ безпорядкѣ разсыпались шелковистыя пряди волосъ; онъ не могъ не узнать и этихъ голубыхъ глазъ, глядѣвшихъ на него съ откровенною радостью. Она казалась Кею прекраснѣе, чѣмъ когда либо. Но это напомнило ему и объ опасности ея поступка.

— Это сумасшествіе! — воскликнулъ онъ. — Вѣдь васъ каждую минуту могутъ хватиться! Что, если васъ найдутъ здѣсь въ этомъ костюмѣ?

Тѣмъ не менѣе онъ схватилъ обѣ протянутыя ему ручки и крѣпко сжалъ съ фамильярностью, которая его самого удивила бы нѣсколько минутъ тому назадъ.

— О, нѣтъ, — отвѣтила она простодушно. — Меня никто не хватится. У насъ теперь рекреація. Я помѣщаюсь въ одной комнатѣ съ сестрой Серафиной, а она всегда два часа спитъ послѣ angelus. Я надѣла ея платье и вышла никѣмъ не узнанной. Но я понимаю, въ чемъ дѣло, — прибавила она, бросая на него укоризненный взоръ, — я вамъ не нравлюсь въ этомъ костюмѣ. Я сама знаю, что онъ безобразенъ, но безъ него я не могла бы выбраться.

— Вы меня не понимаете, — съ живостью возразилъ онъ. — Мнѣ не нравится, что вы подвергаете себя такому ужасному риску ради… — онъ хотѣлъ сказать: «ради меня», но вмѣсто того скромно сказалъ: — ради каприза. Если бы я смѣлъ думать, что вамъ интересно меня видѣть, я могъ бы устроить это безъ подобной неосторожности, которая способна скомпрометировать васъ въ глазахъ другихъ. Каждая минута, которую вы проводите здѣсь, — болѣе того, каждое мгновеніе, проведенное вами внѣ монастыря въ этомъ платьѣ, полна для васъ опасностей. Объ этомъ вы не думали.

— Нѣтъ, думала, — спокойно отвѣтила она. — Но я рѣшила, что если сестра Серафина проснется, и за мною пошлютъ погоню, то вы возьмете меня съ собою въ то чудное горное ущелье, гдѣ я впервые услышала вашъ голосъ. Вы помните, когда это было? Вы, должно быть, въ темнотѣ сбились съ дороги, и послѣ того я всегда говорила себѣ, что я нашла васъ. Это былъ первый разъ. А потомъ я услышала вашъ голосъ здѣсь, въ корридорѣ. Я была одна въ нумерѣ, потому что м-ссъ Баркеръ ушла куда-то. Я не знала, что вы тутъ, но узнала вашъ голосъ. А въ третій разъ я услышала васъ у воротъ монастыря, и тогда я видѣла, что вы узнали меня. Послѣ этого я только и думала о томъ, чтобы увидѣться съ вами. Я знала, что если поговорю съ вами, то вы возьмете меня съ собою и, можетъ быть, напишите моему брату, гдѣ мы, и тогда…

Она вдругъ умолкла, пристально глядя на блѣдное лицо Кея. Ея лицо тоже поблѣднѣло, радость погасла въ ея блестящихъ глазахъ. Она тихонько освободила свои руки и, не говоря ни слова, начала собирать свои вещи.

— Слушайте, — съ горячностью сказалъ Кей. — Я думаю только о васъ. Я хочу васъ спасти — и спасу — отъ позора, — позора, котораго вы теперь даже не понимаете. Еще есть время. Мы сейчасъ же пойдемъ назадъ, въ монастырь. По дорогѣ вы мнѣ все раскажете… я вамъ все раскажу.

Она уже вполнѣ нарядилась въ свое суровое облаченіе и закрыла лицо вуалью. Чепецъ какъ будто прогналъ ея радостную игривость, и она со степенностью монахини направилась къ двери. Они сошли вмѣстѣ по лѣстницѣ, не говоря ни слова. Всѣ почтительно давали имъ дорогу.

Когда они вышли на улицу, она спокойно сказала:

— Не берите меня подъ руку, сестры не ходятъ такъ.

На ближайшемъ углу улицы она свернула, говоря:

— Это кратчайшій путь.

Теперь уже Кей чувствовалъ себя смущеннымъ и не зналъ, что сказать. Возбужденіе, жгучая страсть, которыя волновали его за минуту передъ тѣмъ, исчезли, какъ будто она дѣйствительно превратилась въ сестру Серафину. Наконецъ, онъ сказалъ съ отчаянія:

— Вы долго прожили въ ущельи?

— Всего два дня. Мой братъ везъ меня въ монастырь, но въ дилижансѣ ѣхалъ человѣкъ, съ которымъ онъ былъ въ ссорѣ, и братъ не хотѣлъ встрѣчаться съ нимъ. Мы вышли изъ дилижанса на станціи Скиннеръ и заѣхали въ ущелье, къ его стариннымъ друзьямъ м-ру и м-ссъ Баркеръ.

Ея слова звучали увѣренностью и искренностью. Онъ почувствовалъ, что можетъ такъ же вѣрить ея словамъ, какъ если бы это говорила сама сестра Серафина.

— А вашъ братъ… вы съ нимъ жили?

— Нѣтъ. Я была въ школѣ въ Мерисвиллѣ, пока онъ не взялъ меня оттуда. Въ послѣдніе два года я очень рѣдко видѣлась съ нимъ, потому что у него было дѣло въ горахъ, — очень тяжелое дѣло, которое заставляло его по цѣлымъ недѣлямъ жить вдали отъ людей. Поэтому онъ не могъ держать меня у себя. Кажется, онъ торговалъ скотомъ, потому что у него всегда была новая лошадь. Но и до того я была совершенно одна; у меня не было родныхъ, не было друзей. Мы съ братомъ постоянно переѣзжали съ мѣста на мѣсто. Я не встрѣчала людей, которые бы мнѣ нравились, — за исключеніемъ васъ, и то — до вчерашняго дня я васъ знала только по голосу.

Эта необыкновенная наивность наполняла его душу то болью, то сомнѣніемъ. Смущеніе заставило его быть грубымъ.

— Да, но встрѣчались же вы съ кѣмъ нибудь… съ другими мужчинами… когда, напримѣръ, выходили съ товарками на прогулку, или пускались въ подобныя приключенія, какъ сегодня?

Ея бѣлый чепецъ быстро повернулся къ нему.

— Мнѣ никого другого не было нужно. Я никѣмъ не интересовалась. Если бы не вы, я бы никогда не рѣшилась убѣжать изъ монастыря, — скороговоркой отвѣтила она и послѣ нѣкотораго молчанія добавила съ испугомъ: — Теперь вы говорите совершенно другимъ голосомъ. Нельзя даже узнать.

— Но увѣрены-ли вы, что знаете мой голосъ? — сказалъ онъ съ притворною веселостью. — Вѣдь въ ту ночь въ ущельи со мною было еще двое.

— Я знаю. Но я даже знаю, что вы сказали. Вы упрекали ихъ за то, что они бросили зажженную спичку въ сухую траву. Вы боялись за насъ. Я знаю.

— За насъ? — съ живостью повторилъ Кей.

— За м-ссъ Баркеръ и меня. Мы остались однѣ, потому что моего брата и ея мужа не было дома. Ваши слова показались мнѣ предостереженіемъ, и я сообщила о нихъ м-ссъ Баркеръ. Такимъ образомъ огонь не засталъ насъ врасплохъ, и мы спаслись на одной и той же лошади.

— И по дорогѣ потеряли туфли, — сказалъ Кей со смѣхомъ. — Я подобралъ ихъ на слѣдующій день, когда поѣхалъ искать васъ. Я храню ихъ до сихъ поръ.

— Это были ея туфли, — съ живостью отвѣтила дѣвушка. — Своихъ я не могла отыскать второпяхъ, а ея туфли были слишкомъ велики для меня, и я ихъ обронила.

Она остановилась, но скоро продолжала болѣе веселымъ тономъ:

— Значитъ, вы пріѣзжали назадъ? Я знала, что вы вернетесь.

— Я и наканунѣ остался бы тамъ, если бы кто-нибудь отвѣтилъ на нашъ крикъ. Почему вы нэ отвѣтили? — вдругъ спросилъ онъ.

— Насъ предупредили, чтобы мы не заговаривали съ неизвѣстными людьми и старались даже никому не показываться на глаза, когда мы однѣ, — отвѣтила дѣвушка.

— Но почему? — настаивалъ Кей.

— Да потому, что по лѣсу скитается много разбойниковъ и конокрадовъ. Незадолго до того они ограбили почту, и вотъ на-дняхъ — тоже, когда м-ссъ Баркеръ ѣхала сюда. Она сама видѣла ихъ!

Кей съ трудомъ подавилъ стонъ. Нѣсколько минутъ они шли молча, и онъ едва рѣшался поднять взоръ на маленькую фигурку, проворно шагавшую подлѣ него. Его мучили поперемѣнно то недовѣріе, іо печаль, а подъ конецъ имъ овладѣла безконечная жалость.

— Я долженъ сдѣлать передъ вами признаніе, миссъ Риверсъ, — началъ онъ, конфузясь и глотая слова, какъ мальчикъ, — такое признаніе, какъ еслибы вы были монахиней или священникомъ… Видите, какъ я довѣряю вамъ… вашему платью, — прибавилъ онъ съ истерическимъ смѣхомъ. — Я уже видѣлъ васъ, или, по крайней мѣрѣ, мнѣ показалось, что я васъ видѣлъ. Это и привело меня сюда; это заставило меня послѣдовать за м-ссъ Баркеръ — моимъ единственнымъ ключемъ къ открытію васъ — до воротъ монастыря. Въ ту ночь въ ущельи я видѣлъ въ освѣщенномъ окнѣ профиль, и мнѣ показалось, что это вашъ.

— Я никогда не подходила къ окну, — съ живостью возразила дѣвушка. — Это, вѣроятно, была м-ссъ Баркеръ.

— Теперь я знаю это. Но имѣйте въ виду, что она была моимъ единственнымъ ключомъ… то есть, единственнымъ средствомъ найти васъ, — прибавилъ онъ съ смущеніемъ.

— Я не понимаю, какимъ образомъ при видѣ профиля другой женщины вы могли думать обо мнѣ, если меня никогда не видѣли, — возразила она, и въ ея дѣтскомъ голосѣ зазвучали жесткія нотки. — Впрочемъ, — прибавила она съ прежнею наивностью, — у очень многихъ людей одинаковый профиль.

— Нѣтъ, не потому, — сказалъ Кей съ прежнимъ смущеніемъ. — Это доказываетъ только, что у меня было какое-то предчувствіе, — можетъ быть, просто мечта.

Она не отвѣчала, и они, опять молча, продолжали путь. Впереди уже показались сѣрыя стѣны монастыря. Кей чувствовалъ, что онъ ничего не достигъ. То, что онъ узналъ, не проливало никакого свѣта ни на шедшую рядомъ съ нимъ прелестную дѣвушку, ни на его собственное будущее. А главное, онъ стыдился за самого себя и за свой замыселъ по отношенію къ этому простодушному созданію, которое такъ безропотно ему подчинялось. Разумно-ли поступилъ онъ. Не лучше-ли было бы, если бы онъ послѣдовалъ ея откровенности и…

— Значитъ, васъ провелъ сюда профиль м-ссъ Баркеръ? — опять послышался голосъ изъ подъ бѣлаго чепца. — Но она ужь уѣхала назадъ. Вы, конечно, поѣдете за нею?

— Вы не хотите меня понять! — воскликнулъ Кей съ отчаяніемъ. — Я не уѣду отсюда, пока вы будете здѣсь, — прибавилъ онъ тихо и подошелъ къ ней ближе.

— Ну, такъ прежде всего не ходите такъ близко ко мнѣ, — отвѣтила она, отодвигаясь отъ него. — Насъ могутъ увидѣть изъ воротъ. Вы пойдете со мною только до того угла. Если мое отсутствіе замѣтили, то и безъ того будутъ подозрѣвать васъ.

— Но какъ я узнаю, чѣмъ все это кончилось? — сказалъ онъ, дѣлая попытку взять ее за руку. — Позвольте мнѣ пройти мимо калитки. Я не могу оставаться въ неизвѣстности.

— Вы и такъ скоро узнаете, — серьезно отвѣтила она, избѣгая его руки. — Здѣсь мы должны разстаться. Спокойной ночи!

Она остановилась у угла монастырской ограды. Онъ опять протянулъ руку. Она едва дотронулась до нея своими пальчиками.

— Спокойной ночи, миссъ Риверсъ — Постойте! — вдругъ сказала она, откидывая вуаль и устремляя на него свои ясные глаза. — Вы не должны такъ говорить, — это неправда. Я не могу этого слышать отъ васъ. Моя фамилія не Риверсъ!

— Не Ривесъ… почему? — воскликнулъ Кей, изумленный.

— Я сама не знаю, почему, — отвѣтила она почти съ отчаяніемъ. — Мой братъ просилъ, чтобы я не называлась здѣсь нашей настоящей фамиліей, и я дала ему слово. Моя фамилія — Риггсъ! Но это тайна, — не разсказывайте объ этомъ никому. Мнѣ только непріятно было слышать отъ васъ ложь!

— Спокойной ночи, миссъ Риггсъ, — печально сказалъ Кей.

— Нѣтъ, и не такъ, — нѣжно произнесла она. — Скажите: «Алиса».

— Спокойной ночи, Алиса.

Она пошла дальше и достигла воротъ. На мгновеніе она въ своемъ суровомъ, безформенномъ одѣяніи какъ будто сгорбилась и подалась впередъ, словно настоящая пожилая монахиня, а затѣмъ она исчезла, словно заживо погребенная въ могилѣ.

Забывши всякую осторожность, онъ бросился, впередъ и остановился у воротъ. Внутри не было слышно ни звука; очевидно, Алису никто не окликнулъ и не остановилъ. Она была въ безопасности.

ГЛАВА VII.

Появленіе Чиверса вмѣстѣ съ Коллинсономъ въ домѣ и краткое объясненіе перваго, что плѣнникъ согласился на нѣкоторыя уступки, было встрѣчено презрительнымъ молчаніемъ со стороны прочихъ членовъ шайки. Если бы не страхъ передъ обоими предводителями и не убѣжденіе, что нелѣпый союзъ Коллинсона съ Чиверсомъ все-таки безопаснѣе, нежели его ярость, которая могла обрушиться не на одного Чиверса и погубить ихъ всѣхъ, то они, вѣроятно, объяснили бы злополучному плѣннику его истинныя отношенія къ Чиверсу. Такимъ образомъ, насмѣшливое предложеніе Чиверса, чтобы Коллинсонъ присоединился къ наружнымъ часовымъ и самъ охранялъ свою собственность, было принято безъ возраженій Риггсомъ и еще охотнѣе — остальными. Чиверсъ вызвался отвести его на постъ (при этомъ Риггсъ бросилъ на своего товарища многозначительный взглядъ). Коллинсону было возвращено ружье, и странная пара друзей оставила комнату.

Какъ ни полагался Чиверсъ на вѣрность своего спутника, однако, какъ истый мошенникъ, онъ не могъ обойтись безъ предосторожностей и рѣшилъ помѣстить Коллинсона на такой постъ, гдѣ онъ меньше всего могъ бы повредить въ случаѣ какоголибо нарушенія довѣрія. На вершинѣ откоса, поднимавшагося отъ лѣсопильни, пролегала лишь одна тропинка, по которой могъ приблизиться какой-нибудь непріятель. Чиверсъ слишкомъ хорошо понималъ стратегическое значеніе этого пункта, чтобы довѣрить его своему плѣннику, и потому стража, которая, въ пяти-стахъ шагахъ отсюда, охраняла доступъ къ этому мѣсту, была оставлена имъ безъ измѣненій. Но существовала еще другая, «слѣпая» тропинка, которая вела влѣво, черезъ густой низкорослый кустарникъ и была извѣстна только его шайкѣ. Помѣстить здѣсь Коллинсона значило предохранить его не только отъ встрѣчи съ непріятелемъ, но и отъ дружескихъ сношеній съ его товарищами-часовыми.

Указавъ Коллинсону мѣсто, Чиверсъ предложилъ ему сигару, а затѣмъ закурилъ самъ и, прислонившись къ большой каменной глыбѣ, устремилъ на него свой взоръ.

— Пока я здѣсь, вы можете курить, м-ръ Коллинсонъ, да и послѣ — тоже, только прячьте свою трубку за скалу, чтобы другіе часовые не видѣли. И кстати сказать, на вашемъ мѣстѣ, я не поощрялъ бы никакихъ разговоровъ съ ихъ стороны. Ваше положеніе здѣсь, какъ видите, несовсѣмъ обыкновенное. Итакъ, вы говорили, кажется, что любовь къ женѣ побуждаетъ васъ удержать этотъ домъ въ своихъ рукахъ, хотя вы и убѣждены въ ея смерти?

Коллинсонъ былъ такъ восхищенъ добротою Чиверса, что у него при лунномъ свѣтѣ глаза заблистали, какъ у собаки.

— Это правда, что я такъ сказалъ, м-ръ Чиверсъ, — отвѣтилъ онъ, извиняясь, — но это не мѣшаетъ вамъ пользоваться моимъ домомъ.

— Я не о томъ говорю, Коллинсонъ, — возразилъ Чиверсъ, дѣлая размашистый ораторскій жестъ рукой и черпая неизмѣримое наслажденіе въ нескрывамеомъ восторгѣ Коллинсона. — Мнѣ показалось, что въ вашихъ словахъ проглядываетъ все-таки нѣкоторое сомнѣніе насчетъ смерти вашей жены, а я думаю, что ваши сомнѣнія вполнѣ основательны.

— Какъ это? — спросилъ Коллинсонъ, вдругъ краснѣя.

Чиверсъ медленно пустилъ на тихій ночной воздухъ струйку дыма.

— А вотъ какъ. Послѣ перваго разговора съ вами, я, дружбы ради, навелъ нѣсколько справокъ относительно васъ и узналъ, что вы потеряли всякій слѣдъ своей жены въ Техасѣ въ 1852 году, когда нѣсколько такихъ же эмигрантовъ, какъ и она, умерло отъ желтой лихорадки. Не такъ-ли?

— Такъ, — съ живостью подтвердилъ Коллинсонъ.

— Ну, а мой пріятель, — медленно продолжалъ Чиверсъ, — былъ въ слѣдующей партіи переселенцевъ и подобралъ нѣкоторыхъ, оставшихся въ живыхъ.

— Эта партія и привезла извѣстіе, — сказалъ Коллинсонъ, впадая въ прежнее терпѣливое спокойствіе. — Отъ нея я и узналъ, что мнѣ больше нечего ждать.

— Вамъ извѣстна фамилія кого-нибудь изъ переселенцевъ этой партіи? — спросилъ Чиверсъ, бросая быстрый взглядъ на своего собесѣдника.

— Нѣтъ. Знаю только, что эта партія состояла изъ двухъ повозокъ. Она пришла въ Калифорнію черезъ южный проходъ и здѣсь распалась, — и больше никто не слышалъ о ней. Вотъ и все.

— Нѣтъ, не все, Коллинсонъ, — небрежно продолжалъ Чиверсъ. — Я встрѣтилъ эту партію въ южномъ проходѣ. Я ожидалъ своего пріятеля и его жену. Тамъ оказалась и одна женщина изъ числа уцѣлѣвшихъ отъ желтой лихорадки. Какъ ея фамилія, не знаю, но сдается мнѣ, что жена моего пріятеля называла ее «Сади». Насколько могу припомнить, это была довольно красивая женщина, — высокая, свѣтловолосая, съ прямымъ носомъ, полнымъ подбородкомъ и маленькой гибкой ножкой. Я видѣлъ ее только мелькомъ, потому что она ѣхала на Лосъ-Ангелосъ, направляясь, кажется, къ своему мужу, который поселился гдѣ-то въ горахъ.

Къ великому удовольствію негодяя, густая краска снова залила лицо Коллинсона и все его длинное угловатое тѣло затрепетало. Съ дьявольскимъ наслажденіемъ Чиверсъ продолжалъ описывать ему наружность своей любовницы; ему пріятно было видѣть, какъ мало по малу пробуждается этотъ апатическій гигантъ, словно имъ возвращаемый къ жизни. Ему недолго, однако, пришлось торжествовать. Огонь вдругъ погасъ въ глазахъ Коллинсона, краска сбѣжала съ его лица, и къ нему вернулось прежнее покорное терпѣніе.

— Все это очень хорошо и любезно съ вашей стороны, м-ръ Чиверсъ, — сказалъ онъ серьезно. — Вы разсказали мнѣ до точки всѣ примѣты моей жены, и онѣ такъ же подходятъ къ ней, какъ туфля, которую я когда-то подобралъ. Все-таки это не моя Сади, потому что, если бы она была жива, она была бы здѣсь.

Прежній страхъ передъ какой-то незнакомой ему силой, скрытой въ этомъ довѣрчивомъ человѣкѣ, овладѣлъ Чиверсомъ. Его взяла досада, и онъ уже готовъ былъ прямо разсказать своему плѣннику, въ чемъ дѣло, но вспомнилъ, что Коллинсонъ и тутъ ему не повѣритъ. Притомъ же у него былъ иной умыселъ. Его толстыя губы искривились въ сладкую улыбку.

— Я не хочу подавать вамъ ложной надежды, — началъ онъ, — но, изъ дружбы къ вамъ, я долженъ сказать, что вы слишкомъ, довѣрчивы и можете ошибаться. Мало-ли, что могло помѣшать вашей женѣ пріѣхать къ вамъ: болѣзнь вслѣдствіе вынесенныхъ ею испытаній, бѣдность, неизвѣстность вашего мѣстожительства, наконецъ, просто ложный слухъ о вашей смерти? Вѣдь она могла впасть въ такую же ошибку, какъ и вы.

— Что вы хотите этимъ сказать? — спросилъ Коллинсонъ, съ смутнымъ подозрѣніемъ.

— То, что говорю. Вы считаете свою жену умершей на томъ основаніи, что она не искала васъ здѣсь. Но развѣ она не можетъ считать васъ умершимъ на томъ основаніи, что вы не искали ее въ другихъ мѣстахъ?

— Но мнѣ было написано, что она ѣдетъ сюда, и я встрѣчалъ каждую партію, которая въ ту осень приходила сюда, — сказалъ Коллинсонъ съ новымъ раздраженіемъ, далекимъ отъ его обычнаго спокойствія.

— Кромѣ одной, любезнѣйшій, кромѣ одной, — возразилъ Чиверсъ, улыбаясь и поднимая вверхъ свой жирный указательный палецъ. — А въ ней-то и можетъ быть вся загвоздка. Слушайте, Коллинсонъ! Вы еще можете отыскать слѣдъ этой партіи. Фамилія моихъ друзей — Баркеръ. Жаль, — прибавилъ онъ съ дѣланнымъ кашлемъ, — что бѣдняга Баркеръ умеръ. Онъ не былъ такимъ примѣрнымъ супругомъ, какъ вы, милѣйшій Коллинсонъ, и во всякомъ случаѣ не былъ тѣмъ, чего желала бы м-ссъ Баркеръ. Однимъ словомъ, онъ погибъ отъ всевозможныхъ излишествъ, и теперь мнѣ не извѣстенъ адресъ м-ссъ Баркеръ. Но у нея есть молодая подруга, по фамиліи — миссъ Риверсъ, живущая въ монастырѣ въ Санта-Луиза; эта, навѣрное, можетъ вамъ дать ея адресъ. Теперь еще нѣсколько словъ; я вполнѣ понимаю ваши чувства и думаю, что вы захотите немедленно же удовлетворить своему любопытству. Не въ моихъ интересахъ и не въ интересахъ моихъ товарищей совѣтовать вамъ, но, — при этомъ онъ оглянулся вокругъ, — у васъ тутъ замѣчательно уединенный постъ, и если по утру васъ не окажется здѣсь, я буду снисходителенъ къ вамъ, повѣрю вашему слову хранить нашу тайну и сочту излишнимъ преслѣдовать васъ.

Сердце Чиверса было недоступно ни для стыда, ни для жалости, когда обманутый имъ Коллинсонъ взволнованно повернулся къ нему и съ безмолвной благодарностью пожалъ ему руку. Но прежній гнѣвъ и страхъ возвратились къ нему, когда Коллинсонъ серьезно началъ:

— Вы совсѣмъ оживили меня, м-ръ Чиверсъ, жаль только, что я не умѣю такъ складно выражаться, какъ вы. Я далъ слово вашему начальнику и остальнымъ молодцамъ, что буду стоять на часахъ, и отъ своего слова я не отступлю. Найду я свою Сади, или нѣтъ, но послѣ столькихъ лѣтъ ожиданія она не разсердится на меня, если я останусь здѣсь еще на одну ночь, чтобы охранять ея домъ и путниковъ, которыхъ пріютилъ за нее.

— Ну, какъ вамъ угодно, — сказалъ Чиверсъ, поджимая губы. — Только смотрите, держите пока языкъ за зубами. Нѣкоторые, можетъ быть, захотятъ и отговорить васъ отъ поисковъ. А теперь я оставлю васъ одного наслаждаться чудною лунною ночью. Завидую вашему безпрепятственному общенію съ природой. Adios, amigo, adios!

Онъ съ легкостью вскочилъ на огромную скалу, нависшую надъ обрывомъ, и сдѣлалъ прощальный знакъ рукой.

— Будьте осторожны, м-ръ Чиверсъ, — внушительно сказалъ Коллинсонъ. — Эти скалы очень непрочны, а въ особенности та, на которую вы стали. Иногда достаточно дотронуться до нихъ, чтобы онѣ обрушились.

М-ръ Чиверсъ проворно соскочилъ назадъ, обернулся, еще разъ взмахнулъ рукой и пошелъ внизъ по склону.

Но Коллинсонъ уже не чувствовалъ своего одиночества.

Замѣчательное дѣло: думы, которыя до сихъ поръ посѣщали его, всегда имѣли отношеніе исключительно къ прошедшему, — это были лишь воспоминанія, чуждыя всякой фантазіи и почти лишенныя надеждъ. Но слова Чиверса дали пищу его воображенію; онъ задумался о своей женѣ, какою она могла быть теперь: быть можетъ, она больна, безутѣшна, безпріютно блуждаетъ въ лохмотьяхъ и босикомъ; быть можетъ, она считаетъ его умершимъ, или впала въ такое же покорное безучастіе, какъ и онъ. Во всякомъ случаѣ онъ думалъ не о той Сади, которую когда-то видѣлъ и зналъ. Легкій страхъ — какое-то неопредѣленное предчувствіе, порожденное, быть можетъ, неизвѣстностью, — впервые овладѣлъ его стойкимъ сердцемъ и заставилъ его мучительно сжаться. Онъ положилъ свое ружье на плечо и подошелъ къ опушкѣ густыхъ зарослей. Ему въ лицо пахнуло ароматомъ лавровъ и сосенъ, обожженныхъ солнцемъ, которое за длинный день успѣло проникнуть во всѣ закоулки; на прогалинахъ страннымъ образомъ перемѣшивались различные токи воздуха, и Коллинсона поперемѣнно обдавалъ то жаръ, то холодъ. Ему казалось такъ странно, что теперь онъ долженъ искать ее, вмѣсто того, чтобы ждать, пока она придетъ къ нему. Вдали отъ дома, который онъ построилъ для нея, это будетъ ужъ совсѣмъ не та встрѣча, которую онъ себѣ представлялъ. Онъ вернулся назадъ и посмотрѣлъ на лѣсопильню, гнѣздившуюся на скалистомъ выступѣ. Бѣлый лунный свѣтъ затмевалъ освѣщенныя окна, на доносившіеся изъ дома смѣхъ и пѣніе даже для его неизбалованнаго слуха казались какимъ-то диссонансомъ. Онъ опять пошелъ назадъ и сталъ расхаживать у опушки зарослей. Вдругъ онъ остановился и прислушался.

Человѣкъ, не привыкшій къ горному уединенію, не разслышалъ бы ничего особеннаго. Но вниманіе Коллинсона, который хорошо былъ знакомъ съ разнообразными лѣсными звуками и уже давно научился отличать стукъ падающей вѣтки или сосновой шишки отъ топота человѣческихъ шаговъ, было привлечено періодическимъ звукомъ, непохожимъ на всѣ остальные. Это былъ полузаглушенный стукъ, который черезъ неправильные промежутки времени совершенно умолкалъ, а затѣмъ вновь слышался въ видѣ мѣрнаго такта. Коллинсонъ зналъ, что это топотъ скачущей въ галопъ лошади; что промежутки тишины обусловлены участками сухихъ листьевъ, а неравномѣрность движенія объясняется встрѣчающимися на пути кустарниками и другими препятствіями. Отсюда было ясно, что всадникъ ѣдетъ по какой-нибудь «слѣпой» тропинкѣ, пролегавшей черезъ чащу. Измѣнчивость звуковъ показывала, что всадникъ незнакомъ съ мѣстностью и иногда отклоняется отъ прямого пути; но быстрый темпъ и постоянство звука свидѣтельствовали о поспѣшности и настойчивости.

Коллинсонъ взялъ въ руки ружье и осмотрѣлъ его пистоны. Когда звукъ приблизился, онъ притаился за молоденькой сосной у самаго конца «слѣпой» тропинки. Онъ не считалъ нужнымъ поднимать тревогу или сзывать другихъ часовыхъ. Видно было, что ѣдетъ только одинъ всадникъ, а въ такомъ случаѣ и онъ самъ могъ справиться. Съ своимъ обычнымъ спокойнымъ терпѣніемъ онъ сталъ ждать. Даже и теперь его мысли тотчасъ устремились къ женѣ, и поэтому онъ особенно былъ пораженъ, когда передъ нимъ выскочила изъ зарослей на открытое мѣсто женщина, сидѣвшая на взмыленномъ, но еще бодромъ конѣ. Тѣмъ не менѣе Коллинсонъ загородилъ ей дорогу и закричалъ:

— Стой!

Лошадь бросилась въ сторону, чуть не выбивъ женщину изъ сѣдла. Коллинсонъ схватилъ ее за уздцы. Женщина машинально подняла бичъ, но послѣдній такъ и остался въ воздухѣ, а она, вся дрожа и какъ бы изнемогая отъ ужаса, соскочила съ сѣдла на землю. Если бы Коллинсонъ не подхватилъ ее за талію, она, вѣроятно, упала бы. Но, почувствовавъ на себѣ его прикосновеніе, она съ испугомъ воскликнула:

— Не надо!

При звукѣ ея голоса Коллинсонъ вздрогнулъ.

— Сади! — прошепталъ онъ.

— Сетъ! — почти прошептала она.

Они стояли, глядя другъ на друга. Но черезъ минуту Коллинсонъ уже опять былъ самимъ собою. Человѣкъ простой и прямой, лишенный всякаго воображенія, онъ видѣлъ передъ собой только свою жену, — немного запыхавшуюся, немного взволнованную, немного растрепанную отъ быстрой ѣзды, но въ общемъ не измѣнившуюся.

Его серьезное лицо расплылось въ широкую улыбку.

— Да, это я, — отвѣтилъ онъ, держа въ своей одной рукѣ обѣ ея руки. — Боже! А вѣдь я завтра какъ разъ собирался идти за тобою, Сади.

Она поспѣшно оглянулась вокругъ.

— За мною? — недовѣрчиво повторила она.

— Ну, да! То есть я хотѣлъ спросить о тебѣ въ монастырѣ.

— Въ монастырѣ? — опять повторила она, съ удивленіемъ и испугомъ.

— Да, да, Сади! Видишь-ли что? Ты думала, что я умеръ, а я думалъ, что ты умерла, — вотъ въ чемъ вся штука. Но мнѣ никогда и въ голову не приходило, что ты можешь считать меня умершимъ, пока Чиверсъ не навелъ меня на эту мысль.

Ея лицо, и такъ блѣдное при лунномъ свѣтѣ, еще болѣе побѣлѣло.

— Чиверсъ?

— Онъ, онъ, но ты, конечно, не знаешь его, свѣтикъ. Онъ только разъ и видѣлъ тебя. Отъ него-то я и узналъ, что ты жива, и какъ тебя найти. Такой добрый и любезный человѣкъ! Онъ даже позволилъ мнѣ сегодня же ночью пойти за тобой.

— Чиверсъ? — опять повторила она безкровными губами.

— Да! И какъ складно говоритъ! Вотъ ты познакомишься съ нимъ, Сади. Онъ здѣсь съ своими молодцами; они теперь въ большой бѣдѣ… Я и забылъ сказать тебѣ объ этомъ. Видишь-ли…

— Да, да, да, — вдругъ заговорила она въ истерическомъ порывѣ. — И это — лѣсопильня?

— Да, сердце мое, лѣсопильня, моя… твоя лѣсопильня, — домъ, который я выстроилъ для тебя. Я бы тебѣ сейчасъ и показалъ его, Сади, но я теперь стою на часахъ.

— Значитъ, ты — одинъ изъ нихъ? — воскликнула она, въ отчаяніи всплеснувъ руками.

— Нѣтъ, милая, — успокоительно отвѣтилъ онъ. — Нѣтъ, но видишь-ли, я предоставилъ имъ домъ и далъ слово, такъ что обязанъ охранять ихъ и помогать имъ. Ахъ, Сади, ты и сама бы сдѣлала это… ради Чиверса!

— Да, да, — сказала она, странно ломая руки, — разумѣется. Вѣдь онъ и свелъ насъ съ тобой. Безъ него мы, вѣроятно, никогда бы не встрѣтились.

Она разразилась истерическимъ смѣхомъ, который, вѣроятно, не обратилъ бы вниманія простодушнаго человѣка, если бы не слезы, побѣжавшія по ея безкровному лицу.

— Что съ тобой, Сади? — воскликнулъ онъ въ неожиданномъ испугѣ, хватая ея за руки. — Этотъ смѣхъ — не твой, этотъ голосъ — не твой. Вѣдь ты моя Сади, не правда-ли?

Онъ остановился и на мгновеніе самъ поблѣднѣлъ, бросивъ взглядъ на лѣсопильню, откуда до его чуткаго уха доносились слабые звуки веселыхъ голосовъ.

— Сади, свѣтикъ! скажи, ты ни въ чемъ меня не подозрѣваешь? Ты не думаешь, что я что-нибудь скрываю отъ тебя?

Ея лицо неподвижно застыло.

— О, нѣтъ, — съ живостью отвѣтила она, вытирая слезы, и затѣмъ съ легкимъ смѣхомъ добавила: — Вѣдь мы такъ давно не видѣлись… это произошло такъ неожиданно, сразу!

— Но ты ѣхала сюда, разсчитывая найти меня здѣсь? — спросилъ Коллинсонъ.

— Да, да, — отвѣтила она, не отнимая своихъ рукъ, но слегка отвернувъ голову по направленію къ лѣсопильнѣ.

— Кто же тебѣ сказалъ, какъ найти лѣсопильню? — допытывался онъ.

— Знакомый. Можетъ быть, знакомый твоего знакомаго, — добавила она со странной улыбкой.

— Да это точно, какъ въ сказкѣ, — сказалъ Коллинсонъ съ прояснившимся лицомъ и прежней широкой улыбкой. — Ручаюсь головой, что объ этомъ тебѣ сказала старуха Баркеръ, съ которой знакомъ Чиверсъ.

Ея плотно сжатые зубы засверкали при лунномъ свѣтѣ, какъ у трупа.

— Да, — сухо отвѣтила она, — мнѣ сказала старуха Барверъ. Скажи, Сетъ, — медленно продолжала она, овлажняя языкомъ свои засохшія губы, — ты одинъ стоишь тутъ на стражѣ?

— Тамъ, въ концѣ дорожки, стоитъ еще одинъ часовой, — но ты не бойся, онъ насъ не услышитъ.

— Это по эту сторону лѣсопильни?

— Конечно, по эту! Ахъ, ты, дитятко мое! Вѣдь по другую сторону — крутой обрывъ, а подъ нимъ — долина. Оттуда никто не можетъ придти, кромѣ какихъ-нибудь жалкихъ эмигрантовъ. И то, чтобы добраться до лѣсопильни, они должны кружить нѣсколько миль.

— А тебѣ не говорилъ твой пріятель Чиверсъ, что сегодня вечеромъ шерифъ вышелъ въ погоню за ними?

— Нѣтъ. А ты слышала объ этомъ?

— Я слышала что-то въ этомъ родѣ у Скиннера, но, можетъ быть, меня только хотѣли предостеречь, такъ какъ я ѣхала одна.

— Навѣрное такъ, — сказалъ Коллинсонъ съ нѣжною заботливостью, — хотя никто изъ этихъ разбойниковъ не тронетъ женщины. Да и Чиверсъ не изъ такихъ, чтобы кого-нибудь обидѣть.

— Конечно, — сказала она съ новымъ взрывомъ истерическаго смѣха.

Но Коллинсонъ, поднимавшій свое ружье, которое онъ прислонилъ къ дереву, ничего не замѣтилъ.

— Куда ты? — вдругъ спросила она.

— Надо предупредить молодцовъ насчетъ того, что ты слышала, Я сейчасъ вернусь.

— И ты хочешь теперь оставить меня, когда… когда мы только что свидѣлись послѣ столькихъ лѣтъ разлуки? — сказала она, дѣлая попытку улыбнуться, что, однако, не смягчало холоднаго блеска ея глазъ.

— На одну минутку, свѣтикъ! Кромѣ того, я долженъ отпроситься, потому что намъ нужно уѣхать къ Скиннеру или куда-нибудь. Въ домѣ мы не можемъ оставаться пока они тамъ.

— Значитъ, тебя и твою жену выгоняютъ изъ дома въ угоду Чиверсу? — сказала она съ прежней улыбкой.

— Это ужь ты напрасно говоришь, Сади, — отвѣтилъ Коллинсонъ внушительно. — Чиверсъ — такой человѣкъ, что стоитъ только намекнуть ему, что ты тутъ, такъ онъ ради дамы всѣхъ ихъ выгонитъ изъ дома. Вотъ почему я и думаю ничего не говорить ему о тебѣ до завтрашняго дня.

— Хорошо, — сказала она, все еще продолжая улыбаться, но съ какою-то сосредоточенностью въ лицѣ. — Можно и завтра. А сегодня, пожалуйста, не тревожь ихъ. Ты говоришь, что тамъ стоитъ еще одинъ часовой. Этого для нихъ совершенно достаточно. Я устала и больна, очень больна! Сядь около меня, Сетъ, и подожди! Мы вмѣстѣ подождемъ здѣсь… мы такъ долго ждали, Сетъ… а теперь пришелъ конецъ.

Она сдѣлала шагъ къ дереву и усѣлась на землѣ. Коллиисонъ сѣлъ рядомъ съ нею и обнялъ ее.

— Что съ тобою, Сади? Ты холодна, какъ ледъ, и больна! Слушай! Твоя лошадь недалеко. Я посажу тебя на сѣдло, сбѣгаю въ домъ сказать имъ, что уѣзжаю, — въ одинъ мигъ я буду назадъ — и отвезу тебя къ Скиннеру.

— Подожди, — тихо сказала она. — Подожди.

— Или въ Лѣсистое Ущелье, — это недалеко.

Она опять схватила его за руку и приблизила къ нему свое оцѣпенѣлое лицо.

— Какое ущелье? — проговорила она, задыхаясь.

— Ущелье, въ которомъ мой знакомый набрелъ на серебро. Онъ дастъ тебѣ пріютъ.

Ея голова упала къ нему на плечо.

— Останемся здѣсь, — отвѣтила она, — и подождемъ.

Онъ нѣжно поддерживалъ ее, чувствуя на своей щекѣ, какъ встарь, мягкое прикосновеніе ея волосъ. Онъ былъ согласенъ ждать сколько угодно, держа ее въ своихъ объятіяхъ. Они молчали; она на половину закрыла глаза, точно изнемогая, и только странная неподвижность ея зрачковъ показывала, что она прислушивается.

— Ты слышишь что-нибудь, голубка? — спросилъ онъ съ безпокойствомъ.

— Нѣтъ, все такъ мертвенно тихо, — отвѣтила она боязливымъ шепотомъ.

Дѣйствительно, кругомъ царила тишина. Странное затишье охватило всю мѣстность; изъ лѣсопильни уже не доносилось ни звука; лѣсъ погрузился въ такое зловѣщее безмолвіе, что легкій шорохъ неловко сложеннаго крылышка, послышавшійся надъ ними въ вѣтвяхъ дерева, заставилъ ихъ вздрогнуть; даже лунный свѣтъ, казалось, неподвижно повисъ въ воздухѣ.

— Точно затишье передъ бурей, — сказала она съ страннымъ смѣхомъ.

Но Коллинсонъ, лишенный воображенія, былъ болѣе практиченъ.

— Удивительно! Вотъ такъ точно было передъ землетрясеніемъ, которое уничтожило рѣчку и остановило лѣсопильню. Тогда какъ разъ я получилъ извѣстіе, будто ты умерла отъ желтой лихорадки. Господи! А я вѣчно твердилъ себѣ, что тогда именно это съ тобою и случилось.

Она не отвѣчала. Онъ прижалъ ее сильнѣе къ себѣ и почувствовалъ, что она дрожитъ отъ нервнаго ожиданія. Вдругъ она оттолкнула его отъ себя и вскочила на ноги съ неистовымъ крикомъ:

— Вотъ! Они пришли! Они пришли!

Кроликъ выскочилъ на залитую луннымъ свѣтомъ поляну; сѣрая лисица прошмыгнула въ кустахъ, но больше ничего не было слышно.

— Кто пришелъ? — спросилъ Коллинсонъ, выпучивъ на нее глаза.

— Шерифъ и его люди! Они окружаютъ домъ! Развѣ ты не слышишь? — говорила она, задыхаясь.

Со стороны лѣсопильни послышался странный грохотъ, глухіе раскаты, затѣмъ — дикіе крики и топотъ ногъ по деревянному помосту. Коллинсонъ поднялся на ноги, но въ ту же минуту какая-то сила бросила его на жену, и они оба въ испугѣ ухватились за дерево, не сводя глазъ съ обрыва, у котораго стояла лѣсопильня. Надъ обрывомъ нависло густое облако пыли и тумана.

Сади снова вскрикнула и опрометью бросилась къ скалистому спуску. Коллинсонъ побѣжалъ за нею, и когда она уже достигла спуска, ужасная мысль осѣнила его. Онъ закричалъ:

— Остановись, Сади, ради Бога, остановись!

Но было поздно. Она уже исчезла, и когда Коллинсонъ достигъ скалы, на которую становился Чиверсъ, онъ почувствовалъ, что она поддается подъ его тяжестью.

Кругомъ опять не было слышно ни звука, и только снизу, изъ долины доносился гулъ вѣтра. Все снова погрузилось въ ужасающее безмолвіе. Когда облако, закутавшее лѣсопильню, разсѣялось, луна озарила пустое пространство. Изъ лѣса, расположеннаго выше, доносился странный шумъ и рокотъ, который съ минуты на минуту усиливался, и черезъ часъ по песчаному руслу высохшей Коллинсоновой рѣчки катился бурный потокъ.

ГЛАВА VIII.

Вернувшись изъ монастыря въ свою гостинницу, Пребль Кей, кажется, вовсе не испытывалъ того честнаго удовольствія, которое, какъ говорятъ, слѣдуетъ за хорошимъ поступкомъ. Онъ далеко не былъ увѣренъ въ томъ, что оказалъ молодой дѣвушкѣ наилучшую услугу. Онъ сыгралъ передъ нею роль эгоиста-ментора, указавъ ей опасности, отъ сознанія которыхъ Провидѣніе избавило ея невинность. Въ своей лихорадочной поспѣшности предотвратить скандалъ, онъ не успѣлъ объяснить ей своихъ истинныхъ чувствъ; охладивъ ея юный порывъ, онъ, можетъ статься, только побудилъ ее къ какому-нибудь столь же наивному, но еще болѣе опасному шагу, и кто знаетъ, будетъ-ли у него возможность удержать ее на этотъ разъ. Всю ночь онъ ворочался безъ сна на своей постели и видѣлъ передъ собою то ея милое личико, когда она сбросила въ гостинницѣ свое монашеское одѣяніе, то ея сгорбленную, смиренную фигурку около монастырскихъ воротъ. На слѣдующій день онъ нетерпѣливо ждалъ обѣщаннаго извѣстія, надѣясь, что она найдетъ какой-нибудь способъ переслать его. Но извѣстія не было. Время шло, и Кеемъ овладѣвало безпокойство. Онъ начиналъ бояться, что ея продѣлка открыта. Если она подверглась строгому заточенію, то, конечно, не могла послать къ нему; онъ. тоже не могъ сообщить ей о безпокойствѣ и сочувствіи, которыя наполняли его сердце. Что, если по своей дѣтской откровенности она созналась во всемъ? Это должно было окончательно закрыть для него двери монастыря. Онъ выслѣдилъ процессію монастырскихъ воспитанницъ, совершавшихъ вечернюю прогулку; ея не было въ числѣ ихъ. Онъ пришелъ въ отчаяніе; самые дикіе планы для свиданія съ нею приходили ему въ голову, — планы, которые напоминали ему бурную молодость, а черезъ минуту заставляли его смѣяться надъ самимъ собой, хотя ему и страшно становилось за серьезность его увлеченія. Убитый, онъ вернулся домой. Швейцаръ встрѣтилъ его на порогѣ. Онъ вздрогнулъ и кровь бросилась ему въ лицо, когда онъ услышалъ слова:

— Сестра Серафина ждетъ васъ въ гостиной.

Теперь Пребль Кей уже не думалъ о возможности скандала. Онъ устремился по лѣстницѣ, уже не терзаемый никакими сомнѣніями. Онъ зналъ, что нашелъ ее снова, и былъ счастливъ. Онъ влетѣлъ въ комнату и на этотъ разъ не забылъ затворить за собою дверей. Съ жадностью посмотрѣлъ онъ на окно, подлѣ котораго она стояла наканунѣ, но на этотъ разъ она быстро вскочила съ дивана, стоявшаго въ углу комнаты, и молитвенникъ, который она читала, упалъ съ ея колѣнъ на полъ. Онъ подбѣжалъ, чтобы поднять его. Ея имя, — имя, которое она сама сказала ему, — уже дрожало на его губахъ, какъ вдругъ она откинула свое покрывало, и онъ увидѣлъ передъ собою блѣдное, пожилое и все покрытое оспинами лицо. Это была не Алиса: передъ нимъ стояла настоящая сестра Серафина.

Какъ ни велико было его разочарованіе, но сознаніе, что все открыто, и что его вчерашняя жертва ни къ чему не привела, тотчасъ взяло перевѣсъ. Благодаря этому, онъ не выдалъ себя и безмолвно стоялъ передъ нею, не будучи въ состояніи ничего сказать. Къ счастью для него, его крайняя растерянность, повидимому, успокоила неопытную, смиренную отшельницу, испуганную его внезапнымъ появленіемъ. Ея голосъ звучалъ кротко, но немного печально, когда она сказала:

— Я, кажется, явилась къ вамъ немного неожиданно, но у насъ не было времени предупредить васъ, и мать-настоятельница нашла болѣе удобнымъ, если я переговорю съ вами наединѣ, такъ какъ мнѣ извѣстно все. Отецъ Сипріано далъ намъ вашъ адресъ.

Кей находился въ полномъ недоумѣніи и безмолвнымъ жестомъ попросилъ ее сѣсть.

— Вы, конечно, помните, — кротко продолжала она, — что мать-настоятельница разспрашивала васъ относительно брата одной изъ нашихъ воспитанницъ, доставленной намъ при посредствѣ компаньонки, или пріятельницы, — нѣкоей м-ссъ Баркеръ. Такъ какъ м-ссъ Баркеръ была снабжена письмомъ этого господина, то мы приняли отъ нея воспитанницу, позволяли ей, какъ его представительницѣ, свободно видѣться съ ребенкомъ и даже разрѣшали ей, какъ одинокой женщинѣ, ночевать въ монастырѣ. Мы были поэтому крайне удивлены, когда сегодня утромъ получили отъ этого господина письмо, въ которомъ онъ безусловно запрещаетъ своей сестрѣ видѣться переписываться и вообще какимъ бы то ни было образомъ сноситься съ этой м-ссъ Баркеръ. Намъ пришлось немедленно же сообщить бѣдной дѣвушкѣ желаніе ея брата, потому что она какъ разъ собиралась писать этой женщинѣ письмо. Я должна отдать нашей воспитаницѣ справедливость: обыкновенно она очень послушна, разсудительна и религіозна. Къ сожалѣнію, она чрезвычайно порывиста, и мы были совершенно неприготовлены къ тому опрометчивому и неожиданному поступку, который она совершила. Сегодня въ полдень она убѣжала изъ монастыря.

Кей, который съ чувствомъ облегченія слушалъ этотъ разсказъ, вскочилъ на ноги при этомъ неожиданномъ заключеніи.

— Убѣжала! — воскликнулъ онъ. — Не можетъ быть! То есть, я хочу сказать, — спохватившись поспѣшилъ онъ добавить, — ваши правила, ваша дисциплина, ваши слуги такъ безукоризненны!..

— Бѣдное опрометчивое созданіе присоединило къ своему сумасбродству и святотатство, котораго, мы надѣемся, она сама не понимаетъ: она убѣжала въ монашескомъ одѣяніи, — въ моемъ собственномъ платьѣ.

— Но въ такомъ случаѣ ее очень легко будетъ узнать, — сказалъ Кей, съ трудомъ овладѣвая собой.

— Увы, нѣтъ! Многія изъ нашихъ сестеръ выходятъ въ этомъ платьѣ по порученіямъ монастыря и имѣютъ въ немъ совершенно одинаковый видъ. Мы уже посылали тайныхъ гонцовъ по всѣмъ направленіямъ и повсюду искали ее, но безуспѣшно. Вы понимаете, что изъ боязни скандала мы не могли дѣлать гласныхъ разспросовъ.

— И несмотря на то, вы обратились ко мнѣ, почти незнакомому человѣку? — спросилъ Кей, къ которому вернулось прежнее подозрѣніе.

— Нѣтъ, не къ незнакомому человѣку, м-ръ Кей, — мягко возразила монахиня, — а къ человѣку хорошо извѣстному, человѣку, имѣющему дѣла въ той же мѣстности, гдѣ живетъ братъ этого несчастнаго ребенка, — къ другу, который посланъ намъ самимъ Небомъ, чтобы отыскать для насъ этого брата и передать ему это извѣстіе. Мы обратились къ бывшему ученику отца Сипріано, другу Святой Церкви, любезному господину, который знаетъ, что значитъ имѣть родственниковъ, и который не далѣе, какъ вчера, самъ обратился къ монастырю…

— Хорошо, — прервалъ ее Кей съ легкой краской стыда на лицѣ. — Я немедленно ѣду. Я не знаю этого человѣка, но постараюсь найти его. Но гдѣ же можетъ быть эта… эта дѣвушка? Вы говорите, что еще не напали на слѣдъ? Можетъ быть, она еще здѣсь? Дайте мнѣ какія-нибудь указанія, чтобы я могъ искать ее… т. е. я хочу сказать, сообщить ея брату.

— Увы! мы боимся, что она уже далеко отсюда. Если она тотчасъ же поѣхала въ Санъ-Луи, то, по всей вѣроятности, успѣла сѣсть въ поѣздъ, идущій на Санъ-Франциско, прежде чѣмъ мы хватились ея. Мы предполагаемъ, что бѣдный ребенокъ направился къ своему брату, чтобы заступиться за своего друга… а можетъ быть, и въ ней.

— А ея пріятельница уѣхала вчера утромъ? — съ живостью спросилъ онъ, чувствуя въ душѣ облегченіе. — Ну, вы можете положиться на меня. И такъ какъ нельзя терять времени, то я намѣренъ отправиться съ ближайшимъ поѣздомъ.

Онъ протянулъ руку и послѣ нѣкоторой паузы съ юношескимъ смущеніемъ произнесъ:

— Благословите меня, сестра Серафина.

— Да поможетъ вамъ Святая Дѣва, — ласково отвѣтила она.

Но лишь только она съ благодарной улыбкой вышла изъ комнаты, Кеемъ овладѣла характеристическая для него реакція. Его романтическая вѣра во вмѣшательство Провидѣнія не была чужда обычныхъ пріемовъ человѣческаго познаванія и критики этихъ явленій. Просьба сестры Серафины казалась ему почти чудеснымъ вмѣшательствомъ, но что, если эта была лишь хитрость съ цѣлью избавиться отъ него, между тѣмъ какъ дѣвушка, продѣлка которой была обнаружена, находилась подъ строгимъ присмотромъ въ монастырѣ, или скрывалась въ городѣ? Эти сомнѣнія, однако, не мѣшали ему машинально готовиться къ отъѣзду. Покинувъ гостинницу и добравшись до желѣзнодорожной станціи въ Санъ-Луи, онъ опять сталъ смутно ждать какихъ-нибудь рѣшающихъ событій.

Появленіе слуги съ телеграммой въ рукѣ было какъ будто отвѣтомъ на его инстинктивное ожиданіе. Онъ поспѣшно вскрылъ телеграмму. Она состояла изъ одной только строчки и исходила отъ его главнаго приказчика, который телеграфировалъ съ рудника въ главную контору компаніи въ Санъ-Франциско, откуда ее переслали въ Санъ-Луи. Она гласила: «Пріѣзжайте немедленно, — очень важно».

Какъ ни разочаровала его депеша, все же она опредѣлила собою планъ дѣйствій, и, когда поѣздъ тронулся изъ Санъ-Луи, на время отвлекла его мысли. Впрочемъ, онъ все равно направился бы къ Скиннеру или въ Ущелье, такъ какъ отсюда должны были начаться его поиски. Какъ и сестра Серафина, онъ былъ увѣренъ, что молодая дѣвушка поспѣшила къ своему брату; но если бы даже она пустилась на поиски м-ссъ Баркеръ, она не могла миновать какого-либо изъ притоновъ разбойничьей шайки. Письмо, полученное настоятельницей, имѣло на себѣ почтовый штемпель «Лысая Гора» — Кей зналъ, что такъ называется маленькій поселокъ, еще менѣе посѣщаемый, чѣмъ поселокъ Скиннера. Конечно, едва-ли можно было думать, чтобы самъ предводитель разбойниковъ явился въ почтовую контору; по всей вѣроятности, письмо было отправлено однимъ изъ менѣе извѣстныхъ членовъ шайки. Смутная мысль, которую даже нельзя было назвать подозрѣніемъ, явилась у него, что дѣвушка знала тайный адресъ своего брата, хотя и не понимала основаній для таинственности. Онъ надѣялся, что ему удастся настигнуть ее прежде, чѣмъ она найдетъ своего брата.

Усталый отъ путешествія и тревожныхъ думъ, онъ достигъ, наконецъ, поселка Скиннера. Къ его безграничному удивленію, небрежный вопросъ, не пріѣзжала-ли сюда недавно дама, вызвалъ широкую улыбку на лицо Скиннера.

— Вы уже не первый спрашиваете объ этомъ, м-ръ Кей, — сказалъ онъ,

— Не первый? — нервно повторилъ Кей,

— Да. Шерифъ Шасты тоже спрашивалъ. Онъ искалъ высокую красивую женщину, лѣтъ тридцати, съ черными глазами. Надѣюсь, что вы спрашиваете не объ этой, иначе она васъ обоихъ обманула.

Кей съ принужденнымъ смѣхомъ подтвердилъ, что онъ спрашиваетъ о другой, однако же, не рѣшился описать наружность Алисы. Въ словахъ Скиннера онъ, конечно, тотчасъ узналъ портретъ ея подруги, м-ссъ Баркеръ. Скиннеръ между тѣмъ продолжалъ:

— Видите-ли, шерифу, говорятъ, удалось настичь разбойниковъ въ лѣсу, гдѣ-то между Лысой Горой и Коллинсоновой лѣсопильней, а эта женщина была ихъ шпіонкой и испортила всю штуку, — ухитрилась предупредить ихъ, такъ что они во время скрылись. Съ тѣхъ поръ ихъ что-то не слышно. Но подземный толчекъ сдѣлалъ для шерифа труднымъ дѣломъ выслѣживать ихъ въ горахъ; около «Длиннаго Жерла». Котловина, говорятъ, совсѣмъ завалена камнями, упавшими сверху.

— Какой толчекъ? — спросилъ Кей съ удивленіемъ.

— Господи! Вы не слышали объ этомъ? Вы не слышали о землетрясеніи, которое насъ напугало прошлою ночью? Тьфу, — прибавилъ онъ съ негодованіемъ, — вотъ до чего доходитъ чванство приморскихъ жителей! Они не могутъ допустить, чтобы въ горахъ что-нибудь случилось;

Кей тотчасъ вспомнилъ о телеграммѣ своего приказчика. Скиннеръ замѣтилъ его безпокойство.

— На вашемъ рудникѣ все благополучно, м-ръ Кей. Одинъ изъ вашихъ рабочихъ былъ вчера здѣсь; онъ ничего не говоривъ.

Но это не успокоило Кея, и черезъ нѣсколько минутъ онъ сѣлъ на своего коня и поспѣшилъ къ Ущелью, жестоко упрекая себя за то, что позабылъ объ интересахъ своихъ товарищей. О себѣ онъ мало заботился, поглощенный своей страстью къ Алисѣ. Когда онъ сталъ подъѣзжать къ Ущелью, его мысли снова обратились къ ней, и онъ задумался о двухъ дняхъ, проведенныхъ имъ здѣсь, и о судьбѣ, которая свела ихъ вмѣстѣ. Въ неприглядныхъ работахъ, производившихся теперь здѣсь, и внушительномъ домѣ, занявшемъ мѣсто прежняго шалаша, не было ничего, напоминавшаго былую красоту лѣсистаго ущелья. Нѣсколько вопросовъ, поспѣшно заданныхъ приказчику, убѣдили его, что на рудникѣ все обстоитъ благополучно. Въ шахтѣ былъ, конечно, немалый переполохъ, но никакого осѣданія «жилы» не обнаружилось, и работы продолжались по прежнему.

— То, что я вамъ телеграфировалъ, м-ръ Кей, касалось другого происшествія, случившагося еще раньше землетрясенія. Нѣсколько дней тому назадъ мы получили повѣстку о томъ, что на рудникъ существуетъ другая претензія, на основаніи болѣе раннихъ работъ, произведенныхъ прежнимъ владѣльцемъ Ущелья.

— Но этотъ домъ былъ выстроенъ шайкой разбойниковъ, которые прятали здѣсь свою добычу, — съ горячностью возразилъ Кей. — Всѣ они преступники, и ихъ права не защищаются закономъ.

Онъ остановился, съ мукой вспомнивъ объ Алисѣ, и кровь хлынула къ его щекамъ, когда приказчикъ спокойно продолжалъ:

— Но претензія записана не на ихъ имя. Утверждаютъ, что ихъ предводитель подарилъ рудникъ своей молодой сестрѣ еще до того, какъ былъ лишенъ покровительства законовъ. Претензія теперь и принадлежитъ «ей», — Алисѣ Риггсъ, или что-то въ этомъ родѣ.

Изъ цѣлаго вихря мыслей, промчавшихся въ головѣ Кея, лишь одна удержалась въ ней. Очевидно, запись была сдѣлана братомъ съ цѣлью закрѣпить за сестрой какія-нибудь будущія выгоды. Она сама находилась въ полномъ невѣдѣніи этого. Онъ быстро овладѣлъ собою и съ улыбкой отвѣтилъ:

— Но пластъ и содержаніе въ немъ серебра я открылъ самъ. Здѣсь не было никакихъ слѣдовъ прежнихъ изслѣдованій или разработки.

— Такъ и я думалъ, и заявилъ. Конечно, право на вашей сторонѣ, но все же я счелъ за лучшее дать вамъ знать. Съ этими законами о рудникахъ ничего не подѣлаешь, — прибавилъ съ суевѣрнымъ почтеніемъ калифорнскаго рудокопа къ авторитету закона.

Но Кей уже не слушалъ его. Новость, которую онъ узналъ, казалось, еще болѣе роковымъ и неразрывнымъ образомъ соединяла его съ молодою дѣвушкой. Ему теперь была досадна даже эта незначительная задержка въ его поискахъ. Онъ вспомнилъ о Коллинсонѣ; лѣсопильня казалась ему удобнымъ пунктомъ, съ котораго онъ могъ начать розыски; ея добродушный, глупый хозяинъ могъ быть его проводникомъ, союзникомъ и даже повѣреннымъ.

Какъ только его лошадь покормили, онъ ужь былъ снова въ сѣдлѣ.

— Если будете проѣзжать мимо Коллинсона, спросите, не пропала-ли у него лошадь, — сказалъ ему приказчикъ. — Утромъ, послѣ подземнаго толчка, рабочіе поймали мустанга подъ дамскимъ сѣдломъ.

Кей остолбенѣлъ. Нельзя было думать, что на этомъ мустангѣ ѣхала Алиса, но очень возможно, что это была лошадь женщины, которая уѣхала раньше ея.

— Вы не ходили на поиски? — спросилъ онъ съ живостью. — Можетъ быть, съ кѣмъ-нибудь случилось несчастье.

— Едва-ли, — спокойно отвѣтилъ приказчикъ, — потому что колышекъ волочился по землѣ, словно лошадь была привязана и вырвалась.

Не говоря больше ни слова, Кей вонзилъ шпоры въ бока своего коня и поскакалъ прочь, сопровождаемый удивленнымъ взглядомъ приказчика. Онъ напалъ на слѣдъ; лошадь не могла уйти далеко; волочившійся по землѣ колышекъ указывалъ на лагерь; очевидно, шайка находилась гдѣ-нибудь по сосѣдству, и здѣсь м-ссъ Баркеръ предупредила своихъ сообщниковъ. Очень можетъ быть, что они находились въ лѣсу, около Коллинсоновой лѣсопильни. Онъ рѣшилъ поѣхать туда одинъ. Онъ зналъ, что это сопряжено съ большою опасностью, но одного невооруженнаго человѣка могли допустить къ предводителю, тѣмъ болѣе, что споръ относительно рудника былъ достаточнымъ предлогомъ. Что сказать или сдѣлать затѣмъ, зависѣло отъ случая. Это былъ дикій планъ, но Кей не могъ успокоиться. Во всякомъ случаѣ прежде всего онъ направился къ Коллинсону.

Часа черезъ два онъ достигъ опушки лѣга, примыкавшаго къ вершинѣ каменистаго спуска, который велъ къ лѣсопильнѣ. Выѣхавъ изъ лѣса на залитую солнечнымъ свѣтомъ поляну, онъ мгновенно притянулъ поводья и остановился. Еще одинъ прыжокъ, и Кей свалился бы въ пропасть. Каменистаго спуска, скалистаго выступа, находившагося когда-то внизу, лѣсопильни, — всего этого какъ не бывало. На томъ мѣстѣ, гдѣ прежде возвышалась потрескавшаяся наружная стѣна каменистаго спуска, зіяла бездонная пропасть, острый край которой извивался книзу, по направленію къ лѣсу, нѣкогда стоявшему позади лѣсопильни. Теперь этотъ лѣсъ ютился на самомъ краю пропасти. Изъ долины поднимался туманъ и окутывалъ отвѣсныя стѣны утесовъ; на мѣстѣ высохшаго песчанаго русла струился глубокій потокъ и водопадомъ низвергался со скалъ. Кей протеръ себѣ глаза, сошелъ съ лошади, подползъ къ краю бездны и заглянулъ внизъ. На гладкой перпендикулярной стѣнѣ не осталось ни малѣйшаго слѣда того, что провалилось здѣсь на глубину тысячъ футовъ, — ни одного обломка, ни одной песчинки. Все было похоронено быстро, глубоко и безвозвратно. Съ трудомъ можно было повѣрить, что въ одну ночь произошелъ такой переворотъ, стоившій цѣлыхъ столѣтій. На этомъ громадномъ отдаленіи казалось даже, что необъятная могила уже покрылась травой; но это были верхушки погребенныхъ сосенъ. Непробудное безмолвіе, полное отсутствіе какихъ бы то ни было слѣдовъ борьбы и усилій, — даже усыпляюще-однообразный шумъ водопада сообщали всей картинѣ характеръ безмятежнаго спокойствія.

Впечатлѣніе, произведенное этимъ на Кея, было такъ велико, что въ первую минуту онъ увидѣлъ въ этомъ лишь насмѣшку судьбы надъ его человѣческою страстью и вѣчный конецъ своимъ поискамъ. Лишь потомъ онъ сообразилъ, что катастрофа произошла до побѣга Алисы, и что Коллинсонъ, можетъ быть, успѣлъ спастись. Онъ медленно пробрался вдоль края пропасти и, пройдя черезъ лѣсокъ, находившійся за бывшимъ мѣстомъ лѣсопильни, вернулся туда, гдѣ оставилъ свою лошадь. Послѣдняя, повидимому, удалилась въ тѣнистый уголокъ, но когда онъ подошелъ туда, онъ, къ своему удивленію, увидѣлъ, что это не его лошадь, и что на ней дамское сѣдло, повязанное дамскимъ шарфомъ. Дикая мысль пришла ему въ голову и, самъ не помня себя, онъ закричалъ:

— Алиса!

Лѣсное эхо повторило это имя; затѣмъ наступилъ проме жутокъ молчанія и послышался слабый откликъ. Это былъ несомнѣнно, ея голосъ. Кей опрометью бросился по направленію звука и еще разъ крикнулъ. На этотъ разъ отвѣтъ послышался ближе, а затѣмъ высокіе папоротники разступились, и на встрѣчу ему выбѣжала ея гибкая, граціозная фигурка, спотыкаясь и прихрамывая, какъ раненая лань. Ея лицо было блѣдно и взволновано, свѣтлые локоны разсыпались по плечамъ, а одинъ рукавъ ея школьнаго платья былъ запачканъ кровью и грязью. Кей схватилъ бѣлыя дрожащія ручки, которыя она съ живостью протянула къ нему.

— Это вы? — пролепетала она. — Я молила Бога, чтобы Онъ послалъ мнѣ кого-нибудь, но не думала, что это будете вы. И когда я услышала вашъ голосъ, мнѣ показалось, что это сонъ, пока вы не позвали меня во второй разъ.

— Но вы ушиблись, — воскликнулъ онъ. — Съ вами случилось несчастье?

— Нѣтъ, нѣтъ, — съ живостью отвѣтила она. — Это не со мною, а съ бѣднымъ человѣкомъ, котораго я нашла на краю утеса. Я не могла ему много помочь, но не хотѣла оставлять его. И никого не было! Все утро я была съ нимъ одна! Идемте скорѣе! Онъ, можетъ быть, умираетъ!

Онъ безсознательно обнялъ ее за талію, она такъ же безсознательно позволила ему это, и поддерживая ее такимъ образомъ, онъ поспѣшилъ съ нею впередъ.

— Его придавило чѣмъ-то. Онъ лежалъ на самомъ краю пропасти и не могъ ни говорить, ни двигаться, — скороговоркою продолжала она. — Я оттащила его къ дереву. Цѣлый часъ я тащила его, — такой онъ тяжелый. Потомъ я набрала въ рѣкѣ воды, чтобы обмыть ему лицо; вотъ почему у меня на рукавѣ кровь.

— Но какъ вы сюда попали? — спросилъ онъ.

Слабый румянецъ выступилъ сквозь блѣдность ея нѣжныхъ щекъ. Она быстро отвернулась.

— Я ѣду къ своему брату въ «Лысую Гору», — отвѣтила она, наконецъ. — Но теперь не время разспрашивать меня… идемте скорѣе!

— Этотъ человѣкъ при сознаніи? Вы говорили съ нимъ? Онъ знаетъ, кто вы? — съ безпокойствомъ допрашивалъ Кей.

— Нѣтъ! Онъ только началъ стонать и открылъ глаза, когда я потащила его. Не думаю, чтобы онъ даже зналъ, что съ нимъ случилось.

Они продолжали быстро идти впередъ. Лѣсная чаща вдругъ разступилась передъ ними.

— Здѣсь, — сказала она почти шопотомъ и осторожно вышла на прогалину.

Всего лишь въ нѣсколькихъ шагахъ отъ рокового края пропасти, у подножія каштановаго дерева, лежалъ раненый человѣкъ, покрытый женскою шалью.

Кей невольно попятился. Это былъ Коллинсонъ!

Его голова и плечи остались, повидимому, невредимы, но когда Кей приподнялъ шаль, онъ увидѣлъ, что эта длинная, тощая фигура превратилась ниже таліи въ кучу безформеннаго, грязнаго тряпья. Кей поспѣшилъ снова накрыть его и, наклонившись надъ нимъ, прислушался къ его учащенному дыханію и біенію сердца. Затѣмъ онъ приложилъ свою походную флягу въ его губамъ. Водка оживила Коллинсона, и онъ медленно открылъ глаза. Онъ тотчасъ узналъ Кея. Видно было, что онъ пытался встать, но усиліе воли не сопровождалось движеніемъ членовъ, и къ нему вернулось его прежнее покорное, терпѣливое выраженіе. Кей содрогнулся. Очевидно, у Коллинсона былъ поврежденъ позвоночный хребетъ. Онъ былъ парализованъ.

— Я не могу встать, мистеръ Кей, — сказалъ онъ слабымъ, но спокойнымъ голосомъ, — и, кажется, не въ силахъ двинуть и рукой. Но считайте, что я вамъ пожалъ руку, — все равно.

— Какъ это случилось? — тревожно спросилъ Кей.

— Вотъ это мнѣ самому непонятно. Иногда мнѣ кажется, что я знаю, а иногда, что — нѣтъ. Всю ночь я пролежалъ на краю пропасти и только и могъ смотрѣть, что внизъ, на долину, и мнѣ все казалось, что я упалъ и кое-какъ ухватился за скалу. А потомъ, когда я сталъ здраво разсуждать и сообразилъ, что моей жены здѣсь вовсе не было, я опять ничего не могъ понять. Иной разъ мнѣ даже кажется, что и о женѣ-то я подумалъ только тогда, когда эта молодая дѣвушка, которая была для меня ангеломъ-спасителемъ, пришла сюда и оттащила меня отъ пропасти, — потому что, видите-ли, она вѣдь не здѣшняя и слетѣла ко мнѣ точно духъ какой.

— Значитъ, вы были не въ домѣ, когда случился обвалъ? — спросилъ Кей.

— Нѣтъ. Лѣсопильню, видите-ли, заняли молодцы, когда за ними погнался шерифъ, и она провалилась вмѣстѣ съ ними, а я…

— Алиса, — сказалъ Кей, поблѣднѣвъ, — будьте любезны пойти къ моей лошади — она должна быть гдѣ-нибудь недалеко отъ вашей — и принесите мнѣ сткляночку, которая лежитъ у меня въ сѣдельномъ мѣшкѣ.

Простодушная дѣвушка взглянула на Кея, увидѣла перемѣну на его лицѣ и, приписывая ее опасности, грозящей пострадавшему человѣку, немедленно побѣжала исполнить его просьбу. Когда она ушла достаточно далеко, Кей наклонился надъ Коллинсономъ.

— Коллинсонъ, я долженъ вамъ довѣрить секретъ. Я боюсь, что эта бѣдная дѣвушка, которая помогла вамъ, есть сестра предводителя этихъ самыхъ разбойниковъ. Она всегда оставалась въ полномъ невѣдѣніи того, чѣмъ занимался ея братъ. Она никогда не должна знать объ этомъ, — она не должна знать и объ участи, постигшей его. Если онъ дѣйствительно погибъ во время обвала — а въ этомъ, кажется, нельзя сомнѣваться, — то, значитъ, Господь хотѣлъ оставить ее въ невѣдѣніи этого. Я говорю вамъ для того, чтобы вы ничего не говорили объ этомъ при ней. Она должна думать, я постараюсь ее увѣрить въ этомъ, — что онъ вернулся въ Штаты. А потомъ можно будетъ сказать, что онъ тамъ умеръ. Лучше, чтобы она ничего не знала о немъ, и ея воспоминаніе осталось незапятнаннымъ.

— Понимаю… понимаю… понимаю, мистеръ Кей, — пробормоталъ раненый. — Вотъ то же самое и я себѣ говорилъ, когда лежалъ здѣсь всю ночь. Я говорилъ себѣ о своей женѣ Сади, когда думалъ, что она вернулась во мнѣ вчера ночью. Видите-ли, одинъ изъ этихъ молодцовъ разсказалъ мнѣ, что какую-то женщину, похожую на нее, подобрали въ Техасѣ и привезли сюда, и что она, можетъ быть, гдѣ-нибудь въ Калифорніи. И я былъ такъ глупъ… это было очень несправедливо, я долженъ былъ знать, какъ я вамъ когда-то говорилъ, что будь она жива, она была бы здѣсь, — я былъ такъ глупъ, что на минуту повѣрилъ этому. Потомъ я заснулъ, и мнѣ приснилось, что она пріѣхала во мнѣ черезъ лѣсъ, такая блѣдная и встревоженная. Сначала я думалъ, что это моя Сади, но когда я увидѣлъ, что она не похожа на то, какою прежде была, — и голосъ ея былъ чужой, и смѣхъ ея былъ чужой, — тогда я понялъ, что это не она, и что это мнѣ все приснилось. И вотъ вы совершенно правы, мистеръ Кей, въ томъ, что сейчасъ сказали… Какъ это было? Лучше ничего не знать, и пусть воспоминаніе останется незапятнаннымъ.

— Вамъ больно гдѣ-нибудь? — спросилъ Кей послѣ нѣкотораго молчанія.

— Нѣтъ. Теперь точно легче стало.

Кей посмотрѣлъ на его измѣнившееся лицо.

— Если вамъ не трудно, — ласково сказалъ Кей, — разскажите, что здѣсь произошло, — то, что знаете. Я спрашиваю ради нея.

Согласно этой просьбѣ, Коллинсонъ, устремивъ свой взоръ на Кея, разсказалъ ему свою исторію, отъ момента вторженія разбойниковъ въ его домъ до катастрофы. Даже теперь, съ свойственной ему покорностью, онъ представлялъ въ самыхъ мягкихъ краскахъ насиліе, которому его подвергли, и еще сохранилъ свое странное восхищеніе передъ Чиверсомъ и свою слѣпую вѣру въ жену. Отъ времени до времени его разсказъ прерывался періодами слабости, моментами его прежней разсѣянности и задумчивости посреди фразы и, наконецъ, припадкомъ кашля, отъ котораго у него въ углахъ рта выступила кровавая пѣна. Но при звукѣ шаговъ Алисы его взоръ прояснился, а когда Кей далъ ему возбуждающаго изъ своей стклянки, онъ вновь почувствовалъ въ себѣ силы говорить.

— Благодарю васъ, м-ръ Кей, — сказалъ онъ. — Думаю, что мнѣ уже немного времени осталось, а я долженъ еще кое-что сказать вамъ при свидѣтеляхъ, — онъ искалъ взоромъ Алису, — понимаете, при свидѣтеляхъ. Потрудитесь стать вотъ тутъ, передо мною, такъ чтобы я могъ видѣть васъ обоихъ, и вы, миссъ, какъ свидѣтельница, запомните то, что я ему скажу. Возьмите его за руку, миссъ, для того чтобы было болѣе правильно и по закону.

Они сдѣлали, какъ онъ сказалъ, и стали рука объ руку, съ грустью слушая этотъ, какъ имъ казалось, бредъ умирающаго.

— Былъ здѣсь молодой парень, — началъ Коллинсонъ твердымъ голосомъ. — Прошлою ночью заѣхалъ онъ ко мнѣ по дорогѣ въ… долину. Веселый такой молодчикъ, живой. И говоритъ онъ мнѣ: «Коллинсонъ, — говоритъ, — сегодня ночью я уѣзжаю въ Штаты по очень важному дѣлу; можетъ быть, я пробуду тамъ очень долгое время, — нѣсколько нѣтъ. Вы знаете, — говоритъ, — м-ра Кея изъ Ущелья? Ступайте къ нему, — говоритъ, — и скажите ему, такъ какъ я не успѣю быть у него. Скажите ему, — говоритъ, — что Риверсъ, — слышите фамилію, м-ръ Кей? слышите фамилію, миссъ? — что Риверсъ проситъ его передать объ этомъ его сестренкѣ отъ ея любящаго брата. И скажите ему, — говоритъ онъ, этотъ-самый Риверсъ, — чтобы онъ смотрѣлъ за нею, такъ какъ она остается одна». Будете вы помнить это, м-ръ Кей? Будете вы помнить это, миссъ? Видите, я этого не забылъ, потому что тоже былъ, такъ сказать, одинъ, — онъ остановился и потомъ прибавилъ едва слышнымъ шопотомъ: — до сихъ поръ…

Онъ умолкъ. Это невинная ложь была первой и послѣдней, которую произнесли эти честныя губы. Стоя передъ нимъ, рука объ руку, Кей и Алиса видѣли, какъ его некрасивое, загрубѣлое лицо сначала приняло пепельно-сѣрый оттѣнокъ окружающихъ скалъ, а затѣмъ ему сообщился невозмутимый покой и миръ пустыни, въ которой онъ жилъ и умеръ и съ которой составлялъ одно цѣлое.

Современники выказали къ нему очень мало жалости. «Часовой Лысой Горы» поздравилъ своихъ читателей съ тѣмъ, что послѣдняя горная катастрофа обошлась, повидимому, безъ человѣческихъ жертвъ. «Было, правда, извѣстіе, что хозяинъ маленькаго постоялаго двора для эмигрантовъ въ какомъ-та глухомъ ущельѣ умеръ отъ полученныхъ поврежденій, но, — прибавлялъ редакторъ съ тонкимъ западнымъ остроуміемъ, — не было-ли это скорѣе результатомъ того, что онъ въ чрезмѣрномъ количествѣ хлебнулъ своего собственнаго виски, мы не можемъ рѣшить по имѣющимся у насъ свѣдѣніямъ». Но за то впослѣдствіи на скалѣ, недалеко отъ того мѣста, гдѣ нѣкогда стояла лѣсопильня, въ память этого безвѣстнаго «хозяина» былъ поставленъ маленькій каменный столбъ съ странной надписью: «Вѣрите-ли вы такъ, какъ вѣрилъ онъ?» А тѣ, кто зналъ только о внѣшней катастрофѣ, разыгравшейся здѣсь, оглядываясь вокругъ на печальную картину запустѣнія, сурово говорили себѣ, что, дѣйствительно, нужно было вѣрить, чтобы тутъ жить, — и они были ближе къ истинѣ, чѣмъ сами предполагали.

---

— Вы смѣялись, донъ-Пребль, — сказала Кею мать-настоятельница нѣсколько недѣль спустя, — когда я говорила вамъ, что многіе Caballeros считаютъ наиболѣе удобнымъ ввѣрять своихъ будущихъ подругъ жизни материнскимъ попеченіямъ и заботамъ Святой Церкви, но я, право, думала не о васъ. Хотя, впрочемъ, — гмъ… Ну, да посмотримъ.

КОНЕЦЪ.

"Вѣстникъ Иностранной Литературы", №№ 1, 3—5, 1896

---

1. Земляной кирпичъ. Прим. пер.
2. River по-англійски — рѣка; bark — барка.
3. Angelus — у католиковъ молитва къ Пресвятой Богородицѣ.