В волостных старшинах (Матвеев)/ДО

В волостных старшинах
авторъ С. И. Матвеев

Опубл.: 1912. Источникъ: az.lib.ru • «Русское Богатство», №№ 2, 4, 4, 1912.

Въ волостныхъ старшинахъ.

І.
Общественная повинность.

Въ одинъ изъ осеннихъ праздниковъ, тихимъ вечеромъ, унося миръ въ душѣ, я возвращался, не торопясь, домой, съ поля, теперь сжатаго и отдыхавшаго послѣ хорошаго урожая.

Отъ деревни потягивало запахомъ овиннаго дыма, очень пріятнаго въ это время носу всякаго хорошаго хозяина, и въ долинѣ надъ овинами протянулась сѣдая пелена его. Была пора молотьбы, и люди сушили снопы. Въ селѣ дѣвицы тихо пѣли модный у насъ романсъ: «Ахъ зачѣмъ эта ночь»; пѣли хорошо и уныло, какъ онѣ умѣютъ пѣть любую пѣсню.

У дома меня дожидались трое нашихъ мужиковъ, въ числѣ ихъ нашъ староста Иванъ Костюковъ.

— Шапки долой! — командуетъ староста.

— Съ чиномъ тебя, Степанъ Иванычъ, имѣемъ честь поздравить, — говорятъ они всѣ вдругъ.

Я чувствую что-то вродѣ испуга, такъ какъ сразу догадываюсь. Староста дѣлаетъ руки по швамъ и говоритъ словами волостного приговора:

— Мы нижеподписавшіеся, выборные домохозяева и волостныя должностныя лица исчисленныя въ статьѣ, и тому подобное… въ составѣ 83, изъ числа столькихъ-то, и… прочее, воопче… единогласно избрали васъ на должность волостного старшины на…

— И, несмотря на позднее время, поспѣшили явиться, чтобы начальству поклониться… молъ, наше начальство проститъ наше нахальство! — перебиваетъ его Дятловъ Егоръ.

— Поздравляю, товарищъ!.. Мы сейчасъ со схода идемъ, — протягиваетъ руку Семенъ Смысловъ.

— Да, но… какъ же, такъ, братцы? — горестно развожу я руками, чувствуя, что мое прекрасное настроеніе улетѣло. — Я не желаю!.. Опять же, я одинокій, не семейный…

— Объ этомъ на сходѣ была рѣчь. Старики говорили, что молодъ ты и видимость у тебя не тово… не подходяща. Было говорено… Намекали, что и храмъ божій ты рѣдко посѣщаешь… Ну, да наши, и Смысловъ вонъ, имъ растолковали, что тебя не въ дьячки выбираемъ… — говоритъ Дятловъ.

— Такъ неужели-же некого было, кромѣ меня?.. Чай, есть желающіе, да и незанятые? Опять-же меня земскій не утвердитъ, ужъ я знаю, — продолжаю я роптать.

— Ахъ ты… скажи пожалуйста! а еще сознательный человѣкъ. Чай, для народнаго блага! — ужъ горячится и, по привычкѣ, кричитъ, или, какъ говорятъ у насъ, «звонитъ» молодой Смысловъ.

— Я, въ свою очередь, долженъ поставить вамъ на видъ, что общественная выборная должность, по статьѣ закона, есть повинность, и никто не имѣетъ полнаго права отъ нея отказаться… Вотъ ежели представите свидѣтельство по медицинской болѣзни, тогда освободятъ, — разъясняетъ староста.

— Міръ почтилъ тебя, Степанъ Иванычъ, — ты у насъ теперь во всей волости первый человѣкъ, а ужъ это по закону, вонъ староста говоритъ, ты самый-то виноватый, — остритъ Дятловъ.

— Нѣтъ, позвольте! — кричитъ Смысловъ. — Всякій развитой, сознательный человѣкъ для общей пользы долженъ пожертвовать собой! Вотъ какъ я полагаю. А Степанъ Иванычъ можетъ вліяніе оказать и большую пользу принести народу!.. Нужно стремиться къ этому!

— А что касается барина, такъ этотъ утвердитъ; вонъ, прежній баринъ — не знаю, а этотъ безпремѣнно утвердитъ… Баринъ серьезный! — «Я нне ха-ачу знать, кто ты такой, ты до-олженъ точно исспа-алнять мои при-ка-ззанія!.. Я буду строго слѣдить за та-абой, а-а рразсуждать ты не иммѣешь права»! — изобразилъ староста земскаго.

Продолжая разсуждать по поводу моего избранія и объ общественныхъ дѣлахъ, мы садимся пить чай, и гости уходятъ только утромъ, послѣ тоге, какъ за Смысловымъ пришли и позвали его молотить.

— Ахъ чортъ!.. и жизнь только, — передохнуть некогда, то то, то се; то-есть, на себя оглянуться некогда, — газетки, ей богу прочитать некогда, — заторопился Смысловъ.

— Жениться третій годъ собирается и все некогда, — успѣваетъ вставить Дятловъ.

— П-право такъ! — добродушно смѣется Семенъ. — Желаю тебѣ, Степанъ Иванычъ, отъ всей души крѣпко держаться на общественномъ посту для общаго блага!

— И я также, — остритъ Дятловъ, — желаю держаться… только подальше отъ этого поста.

— Нѣтъ, зачѣмъ подальше? — Держитесь по самой серединѣ такъ, чтобы волки были сыты и овцы цѣлы, — желаетъ староста.

— А еще лучше, чтобы самому быть сыту, — поправляетъ опять Дятловъ.

Дятловъ уходитъ послѣднимъ. Прощаясь, онъ говоритъ серьезно:

— Послужить надо, Степанъ Иванычъ; мнѣ думается, что кое-что и путное можно сдѣлать. Конечно, гдѣ же нашему теленку волка съѣсть, но, между прочимъ, я думаю, для васъ бы тутъ въ самый разъ… Но вотъ еще что (острые глазки Дятлова опять заблестѣли насмѣшкой): — сходъ постановилъ ходатайствовать объ утвержденіи тебя и предсѣдателемъ суда… Мужики, вишь, узнали, что по закону старшина можетъ быть и предсѣдателемъ, а главное… гмъ… по закону старшина за предсѣдательство не получаетъ жалованья; такъ однимъ выстрѣломъ двухъ воронъ убили… У-умные! за все, братъ, двѣсти рублей въ годъ!..

Дятлову до дому верстъ семь, онъ изъ сосѣдней деревни. И всѣ трое они — крестьяне, какъ у насъ говорятъ, «изъ нынѣшнихъ». Водки не пьютъ; хорошіе, честолюбивые хозяева, но скупые, жесткіе люди, и всѣ явленія въ божьемъ мірѣ они опредѣляютъ по степени ихъ хозяйственной пригодности. Смотрятъ на міръ жаднолюбопытными и недовѣрчивыми глазами. Много занимаются общественными дѣлами, что называется — «воротилы». Чрезвычайно любятъ разсуждать (въ деревняхъ люди, какъ извѣстно, разсуждаютъ гораздо больше горожанъ), любятъ помечтать на тему: «кабы, да ежели-бы»…

Въ настоящее время у насъ въ деревняхъ люди особенно интересуются своими общественными дѣлами. Со времени выборовъ въ первую Думу на сходахъ образовались партіи «лѣвыхъ» и «правыхъ», и всякій, даже ничтожный, общественный вопросъ теперь на сходѣ попадаетъ прежде всего на принципіальную почву.

Изъ этихъ троихъ моихъ гостей, Смысловъ на сходахъ является рьянымъ ораторомъ слѣва. Онъ всѣхъ раньше приходитъ на сходъ, и по вопросу у него всегда есть самое рѣшительное и опредѣленное мнѣніе, и его не собьешь, такъ какъ онъ всегда убѣжденъ, безусловно убѣжденъ, до мозга костей убѣжденъ. Голосъ у него звонкій. Но головой партіи лѣвыхъ, ихъ такъ сказать, лидеромъ является Дятловъ. Партія руководится его соображеніями, распространяемыми имъ предварительно домашнимъ образомъ. На сходахъ же онъ молчитъ, или отпускаетъ свои остроты, иногда очень злыя, не щадя ни правыхъ, ни лѣвыхъ, и этимъ иногда мѣшаетъ дѣлу; мнѣ кажется, онъ самъ не можетъ совладѣть со своимъ злымъ языкомъ, такъ какъ тоже очень убѣжденный человѣкъ.

Староста Иванъ Костюковъ служитъ давно и еще занимаетъ нѣсколько общественныхъ должностей. Общественныя дѣла — его профессія, и живетъ онъ только на маленькое жалованье, которое получаетъ по должности и котораго, благодаря его необыкновенной аккуратности и умѣренности, ему хватаетъ. Староста онъ хорошій, грамотный, исполнительный, начальству нравится и, вообще, умѣетъ ладить со всѣми. Онъ староста и но темпераменту — невозможно серьезный человѣкъ. По образу же мыслей онъ принадлежитъ больше къ правымъ; но читаетъ газеты, любитъ разговоры о научныхъ вещахъ и законахъ и держится лѣвыхъ потому, что ихъ образованная компанія ему подходящѣе.

Должность старшины ему бы чрезвычайно кстати, но, какъ я, такъ и онъ, знаемъ, что его въ старшины никогда не выберутъ, — онъ не родовитъ. Для этого теперь, какъ и прежде, не столько нужно имѣть, богатство, сколько хозяйственную порядочность, а главное, — родовитость. Родовитость имѣетъ, кромѣ того, очень большое значеніе въ старыхъ деревняхъ при бракахъ: извѣстно, что молодой человѣкъ изъ потомственно-хорошей, хотя и средняго достатка, семьи имѣетъ право посылать сватовъ къ любому богатѣю.

Староста оказался правъ: черезъ мѣсяцъ я получилъ бумагу, гдѣ значилось, что въ должности Ивановскаго волостного старшины я утвержденъ впредь на трехлѣтіе.

Эта почетная выборная должность не даромъ предусмотрѣна «Общимъ положеніемъ о крестьянахъ», какъ повинность, и недаромъ всѣ порядочные крестьяне теперь смотрятъ на нее, какъ на злую опасность для своего добраго имени и состоянія. Начальство, утверждая старшину въ должности, упорно требуетъ отъ него, прежде всего, качествъ хорошаго полицейскаго чина и безпрекословнаго исполненіи своихъ приказаній, но, не безъ основанія, смотритъ на него косо, подозрѣвая въ виляніи, отлыниваніи и всякомъ лукавствѣ и часто сажаетъ его на 5 и на 7 сутокъ. И такъ дѣлаетъ даже въ томъ случаѣ, когда струсившій мужикъ и «старается».

Мужикъ мирный, естественно, не можетъ сразу пріобрѣсти полицейскихъ качествъ, тѣмъ болѣе, что всегда чувствуетъ себя между двухъ огней. Крестьяне выбираютъ въ старшины лучшаго своего члена и упорно хотятъ смотрѣть на него, какъ на представителя своихъ интересовъ, какъ на человѣка, котораго они поставили впереди себя, но не противъ себя; и, когда по слабости человѣческой, подъ натискомъ власти сверху, ихъ выборный начинаетъ проявлять только полицейскія качества, они, не будучи вправѣ смѣнить измѣнника, сначала сбавляютъ ему жалованье, а потомъ жгутъ его хозяйственные «зады». Приравнивать же его къ полицейскому уряднику они никакъ не научатся: — «тотъ чужой, нанятой», а этотъ — «давно-ли свой братъ былъ, а теперь свинья свиньей»; да и старшина, въ силу того, что онъ свой человѣкъ, для нихъ гораздо вредоноснѣе.

Искренне желая быть полезнымъ своему народу, я боялся этой должности. Я помнилъ, какъ неопытные люди совершали должностные проступки уголовнаго характера только по неопытности своей и попадали подъ судъ; какъ не умѣя пріобрѣсти скоро, такъ сказать, навыковъ власти, человѣкъ дѣлался посмѣшищемъ въ волости; помнилъ, какъ люди въ этой должности раззорялись и разстраивали свое хозяйство. Вѣдь, должность эта, въ особенности теперь, беретъ все время хозяина и жить приходится пошире, а міръ отпускаетъ на содержаніе старшины ничтожныя суммы. У насъ, напримѣръ, 200 рублей.

И почему-то, часто, хорошіе трезвые мужики, побывъ въ старшинахъ, пріучаются пить…

II.
Земскіе начальники.

Еще черезъ мѣсяцъ я ѣхалъ принимать присягу.

Помню, — стояла оттепель. Въ безбрежномъ мертвомъ полѣ было удивительно тихо, земля лежала подъ облачнымъ, теплымъ небомъ, какъ подъ одѣяломъ. Спускался снѣжокъ.

По повѣсткѣ я призывался въ 8 ч. утра, и эта ранняя явка внушала мнѣ уваженіе къ барину, про котораго у насъ говорили, что онъ «сурьезный» человѣкъ: «ужъ ежели что порѣшитъ, то не только что на колѣнкахъ, хоть на четверенькахъ ползай — проси, не перерѣшитъ». А старосты говорили, что онъ «дѣло знаетъ»; и это послѣднее качество изъ трехъ смѣнившихся у насъ земскихъ приписывалось ему первому. По участку, въ волостяхъ, онъ рѣдко появлялся, но всякій разъ внушительно, на тройкѣ, окруженный отрядомъ верховыхъ стражниковъ, и эти наѣзды его были замѣтны, такъ какъ онъ всякій разъ при этомъ кого-нибудь изъ сельскихъ властей сажалъ или увольнялъ.

Опустивъ возжи, я думалъ о земскихъ начальникахъ. Собственно, у насъ мужики не знаютъ, что они въ 1889 году призваны осуществлять отеческое попеченіе и, вообще, мало кто толкомъ знаетъ, зачѣмъ они; но мужики сразу стали звать земскаго «бариномъ»". Разницы-же между имъ и исправникомъ въ отношеніи власти, напримѣръ, они не знаютъ. Тотъ и другой легко и скоро сажаютъ сельскихъ властей: баринъ взыскиваетъ на счетъ недоимокъ, но и исправникъ взыскиваетъ, и податной инспекторъ взыскиваетъ, не зѣваетъ. Правда, баринъ судитъ; но такія же дѣла и волостной судъ разбираетъ, а другія — и съѣздъ разбираетъ. И, большей частью, съ представленіемъ о земскомъ возникаютъ воспоминанія такого рода: въ третьемъ году баринъ не разрѣшилъ во время дѣлить общественный лѣсъ, и дрова рубили «зря — въ сокъ»; разрѣшеніе его раздѣлить запасы общественнаго магазина запоздало, и сѣяли не во время; отмѣнилъ волостной или сельскій приговоръ и т. д. Въ этомъ отношеніи новая власть оказалась такъ ловко поставленной на перекресткѣ всѣхъ дорогъ мужика, что, какъ не сторонись, не объѣдешь, непремѣнно задѣнешь; и она глубоко, гораздо глубже другихъ властей проникаетъ въ область житейскихъ крестьянскихъ отношеній. Прежде въ большинствѣ общественныхъ случаевъ и въ семейныхъ отношеніяхъ управлялись домашнимъ образомъ, при помощи обычая. Теперь на счетъ всего нужно спрашивать у барина; а нынѣшніе «барины» въ этихъ случаяхъ стали показывать законъ, а онъ, большей частію, приходится поперекъ обычаю и простому народу не въ пользу, — «ну, а ловкачамъ, конечно, — какъ будто для нихъ и писанъ». И, ежели нынче постыдить такого: — «побойся, молъ, бога, братъ, — не по совѣсти дѣлаешь!» то онъ скажетъ: «я ничего не знаю, я по закону».

Собственно говоря, понятіе барина наиболѣе полно воплощалъ у насъ только первый земскій, отставной поручикъ Вельчаниновъ.

Я только что проѣхалъ мимо его усадьбы, уже полуразрушенной. Тутъ, въ полѣ, влѣво отъ дороги, на горѣ стоитъ большой домъ съ выбитыми окнами. Отъ всѣхъ хозяйственныхъ затѣй теперь въ усадьбѣ остались лишь столбы отъ вѣтряной водокачки, остатки большой теплицы, развалины глинобитной постройки и двѣ падающихъ вереи съ висящей еще половинкой воротъ. Сторожъ усадьбы и мужики мимоѣздомъ растаскали палисадникъ на дрова.

Вельчаниновъ явился въ деревню изъ полка въ то время, когда въ газетахъ писали, — и начальство, пріѣзжая въ деревню, мужикамъ говорило, — что они распустились, излѣнились, испьянствовались, и что имъ еще нужна опека, ихъ нужно подтянуть; съ этимъ мужики наши тогда, какъ, правда, и теперь, охотно соглашались. Вельчаниновъ купилъ песчаный пустырь для ценза, выстроилъ эту усадьбу въ центрѣ своего участка и завелъ въ ней все, что полагается настоящему барину. Въ усадьбѣ выли, скулили и заливались-лаяли борзыя, гончія и пойнтера. Самъ онъ надѣлъ поддевку, кумачную рубаху (къ нему это шло), и великолѣпная фигура его съ пышной, холеной бородой по поясъ была истинно внушительна и очень красива. Мужики говорили, что онъ, какъ слѣдуетъ, настоящій баринъ.

Разъѣзжалъ онъ по участку на дрожкахъ, самолично правя собственной маленькой, крестьянской лошадкой. Старался быть всѣмъ доступнымъ и стариковъ, считая изъ уважаемыми, звалъ по имени и отчеству, и приказывалъ себя звать Аркадіемъ Павлычемъ, а не вашимъ высокородіемъ. Во время общественныхъ молебствій и крестныхъ ходовъ, баринъ шелъ въ толпѣ наравнѣ со всѣми, въ праздники неуклонно посѣщалъ храмъ божій и, стоя впереди своихъ крестьянъ, подпѣвалъ пѣвчимъ.

— Основа всякаго благосостоянія, братцы, есть честный трудъ, — говорилъ баринъ. — Есть мѣткая русская пословица: терпѣніе да трудъ все перетрутъ.

Передъ открытіемъ волостного или сельскаго схода онъ говорилъ: «помолимся богу, братцы». А открывая сходъ: — «итакъ, братцы, съ божьей помощью мы должны обсудить предстоящіе намъ вопросы». Кончалъ же рѣчь: «итакъ, я говорю, — богъ вамъ въ помощь, братцы».

Въ то время начальство очень старалось противодѣйствовать семейнымъ раздѣламъ, которые были признаны источникомъ экономическаго зла въ народной жизни, и, я помню, на сходѣ баринъ приводилъ классическій примѣръ съ вѣникомъ, который, дескать, состоя изъ множества связанныхъ вмѣстѣ прутиковъ, представляетъ большую силу — «его не сломишь»; если же раздѣлить, каждый прутикъ въ отдѣльности легко переломить. Я помню, тогда это всѣмъ у насъ очень понравилось.

Баринъ старался принимать людей съ жалобами, съ прошеніями и заявленіями всегда, во всякое время и во всякомъ мѣстѣ и сейчасъ-же разбиралъ ихъ домашнимъ образомъ, или, какъ теперь говорятъ, административно. Не признавалъ необходимости суда съ его процедурой и канцелярщиной, и у него мужики боялись судиться, такъ какъ онъ бранилъ тяжущихся кляузниками, раздражался и грозно кричалъ, пугая ихъ. — Кланяйся въ ноги и проси прошенья, — приказывалъ онъ обидчику, преподавъ ему предварительно отеческое внушеніе, и, когда тотъ стоялъ пень пнемъ или переминался съ ноги на ногу, баринъ очень раздражался и гремѣлъ: — Кто тебѣ приказываетъ?!.. Я давно-тебя, братъ, замѣтилъ, — ты кляузникъ! — И сулилъ ему бараній рогъ и другія кары.

Волостное и сельское начальство у него было въ большомъ загонѣ. Начиная свою административную карьеру, онъ былъ убѣжденъ, что въ лицѣ этого начальства будетъ имѣть дѣло съ толпой мошенниковъ, ловкихъ пройдохъ и пьяницъ. Такъ онъ къ нимъ и относился. По ничтожной жалобѣ всякое распоряженіе выборныхъ должностныхъ лицъ, къ большому конфузу ихъ, имъ немедленно отмѣнялось, и, въ концѣ-концовъ, въ волостяхъ просителямъ говорили: «ступай къ барину».

Баринъ, нужно сказать, имѣлъ доброе сердце и, неослабно искореняя лѣнь и пьянство въ народѣ и устраивая порядокъ, желалъ также немедленно, принимая самыя строгія мѣры, отечески защитить всѣхъ угнетенныхъ въ участкѣ. И вотъ къ нему потянулись вереницы просителей. Всѣ они по-долгу крестились на иконы въ канцеляріи и со слезами, кланяясь барину въ ноги, просили быть отцемъ роднымъ, сдѣлать божескую милость и разсказывали свои обиды, злоупотребляя его добротой и быстротой.

— Баринъ, ваше благородіе, я къ вашей милости… — И драный, жалкаго вида мужиченко теръ глаза и подъ носомъ. — Староста, значитъ, нашъ и мужики, которые съ нимъ… будучи на сходѣ, тягло у меня отняли и отдали Павлу Петрову… Ваше благородіе, я говорю: я къ барину пойду. А они говорятъ: — Иди хоть къ черту! — Что-жъ я теперича безъ земли? — у меня дѣти малыя; значитъ, я долженъ по міру пойти или съ голоду помереть!.. Ваще благородіе, сдѣлай божескую милость! Неужто, ежели онъ богатъ да староста къ нему въ гости ходитъ, такъ на нихъ и управы нѣтъ? Я говорю, я къ барину пойду…

И баринъ, какъ горячій конь, сейчасъ взвивался на дыбы. Онъ чувствовалъ въ дѣлѣ наличность мірского пьянства, и обнаруживалось нарушеніе закона, — закона о передѣлахъ. Немедленно въ волость посылалась бумага, приказывавшая земельный надѣлъ Ивана Кузовкова, отобранный у него незаконно, немедленно возвратить ему Ивану, а старостѣ Ивану Галкину отправиться подъ арестъ на трое сутокъ.

Дня черезъ два, потомъ, строгій и степенный старикъ Павелъ Петровъ, долго и истово крестясь на иконы и отвѣшивая степенные поясные поклоны, жаловался барину, и въ голосѣ его слышался упрекъ и укоризна. — Онъ объяснялъ, что снялъ, было, въ аренду у общества на 6 лѣтъ надѣлъ Ивана Кузовкова, который общество постановило сдать въ аренду въ уплату за Ивана недоимокъ, потому что Иванъ не платилъ, да и платить ему нечѣмъ, да и земля эта у него вотъ ужъ второй годъ не пахана лежитъ. Онъ, Павелъ Петровъ, за нее обществу деньги заплатилъ, — все сполна; спахалъ, заборонилъ ее и собирался посѣять: «потому, теперь послѣдніе дни», и вотъ теперь староста сѣять ему запретилъ, — «какъ, значитъ, отъ вашей милости бумага пришла»…

Баринъ смущался, понимая, что поспѣшилъ, ошибся; видѣлъ, что мужики, въ сущности, правы, они поступили по закону, и дѣйствія старосты Галкина заслуживали только поощреніе, какъ строгія мѣры по взысканію недоимокъ.

— Хорошо, ступай, братецъ… Я все сдѣлаю… Вотъ, отдай бумагу старостѣ, что бы онъ завтра ко мнѣ явился.

— Покорно благодаримъ… доброе дѣло… Только вотъ, староста-то подъ арестъ ушелъ…

— Ахъ, да… Ну, такъ вотъ… когда онъ возвратится, я сдѣлаю дознаніе и тогда… засѣешь.

— Такъ-то, такъ, Аркадій Павлычъ, да, вишь, ужъ поздно будетъ сѣять-то, — послѣдніе сѣва кончаются.

— Сѣва кончаются, сѣва кончаются! — внезапно раздражался баринъ. — Дурачье! Вы должны знать, что по закону на отдачу обществомъ въ аренду надѣла крестьянина, нужно испросить разрѣшенія земскаго начальника и тогда ужъ, только тогда и составлять приговоръ!

— Не знали, вишь, вашескородіе, опять-же не первый случай — всегда такъ дѣлалось…

— Не знали! Никто не имѣетъ права оправдываться незнаніемъ закона… Нужно знать! Старые порядки прошли.

— Оно, конешно… И извините за безпокойство, вашескородіе… — И, пятясь къ двери и надѣвая шапку, мужикъ ропталъ: Конешно, наши понятія малыя, а только всякому своего жалко… работа пропадетъ… пахалъ, боронилъ… Да и земля зря пролежитъ…

Черезъ недѣлю послѣ этого и послѣ того, какъ приговоръ объ отдачѣ въ аренду обществомъ села Ивановскаго земельнаго надѣла Ивана Кузовкова Павлу Петрову бариномъ утверждался, къ барину приходилъ мужикъ Михайла Мозокинъ и заявлялъ, — что послѣ того, какъ онъ, баринъ, приказалъ старостѣ отданную ими въ аренду Павлу Петрову землю Кузовкова возвратить обратно Кузовкову, послѣдній сдалъ эту землю ему, Мозокину, на 12 лѣтъ по полтора рубля въ годъ. И Мозокинъ показывалъ барину расписку съ печатью волостного правленія…

Въ концѣ концовъ, нашъ первый баринъ, человѣкъ добраго сердца, «жалостливый» и съ самыми лучшими намѣреніями, ретиво распутывая узлы крестьянской жизни, дѣлалъ лишь новые; и сильно перепутавъ всю сѣть этой жизни, въ концѣ концовъ, и самъ жестоко запутался. Положеніе его становилось невозможнымъ: толпа просителей ходила по пятамъ, тѣснила его и все увеличивалась, обиженная и назойливая; увеличивалось и количество дѣлъ, запутанныхъ, непріятныхъ. Въ концѣ концовъ, у насъ на него всѣ жаловались и втихомолку бранили: «путаникъ, — пустая борода»; а онъ жаловался и говорилъ, что мужики ему «дышать не даютъ». Въ особенности, недовольны имъ были сельскія власти, которыхъ онъ постоянно унижалъ и конфузилъ въ глазахъ крестьянъ, отмѣняя ихъ распоряженія никакихъ.

Теперь отъ его энергичныхъ набѣговъ на всѣ области общественной жизни и крестьянскаго хозяйства, кромѣ рамочныхъ ульевъ и пожарной дружины, слѣдовъ не осталось. Напримѣръ, разведеніе кроликовъ на мясо, какъ подспорье въ крестьянскомъ хозяйствѣ, выводка цыплятъ въ инкубаторахъ и глинобитныя постройки, какъ несгораемыя, не привилися, и потому не привилися, какъ глинобитныя постройки, напримѣръ, что на мѣстѣ глины не было, а лѣсъ въ нашей лѣсной сторонѣ очень дешевъ. Но организація пожарныхъ дружинъ и распространеніе рамочныхъ ульевъ связано все-таки съ его именемъ.

Послѣ Вельчанинова бариномъ у насъ былъ штабсъ-капитанъ Брагинъ.

— Ничего, хорошій былъ, настоящій баринъ, — говорятъ о немъ теперь, и такъ говорили всѣ уже и въ началѣ его службы.

Однако, въ первый своей объѣздъ по участку онъ и у сельскихъ властей и у мужиковъ возбудилъ великія сомнѣнія и опасенія.

Брагинъ былъ мужчина бравый, съ грозными бровями и длинными, тоже грозно закрученными усами.

— Ну и ястребъ! на турку похожъ! — говорили люди.

Объѣзжая въ первый разъ участокъ, онъ не дѣлалъ ревизій и осмотровъ въ волостныхъ правленіяхъ, только грозно косился на шкафы съ бумагами; но, повторяю, возбудилъ вездѣ серьезныя опасенія.

— Ты кто такой? — знакомился онъ, напримѣръ, въ Ивановскомъ волостномъ правленіи со старшиной.

— Старшина, вашескородіе.

— Дуракъ!.. Ты долженъ говорить: Ивановскій волостной старшина такой-то.

Баринъ тяжело и грозно упирался глазами въ лицо старшины а старшина робѣлъ.

— Ты передъ кѣмъ стоишь?

— Передъ вами, вашескородіе.

— Болванъ! Долженъ говорить: передъ его высокородіемъ, господиномъ земскимъ начальникомъ. Понялъ?

— Конешно… Мы люди темные, вашескородіе.

— И дубы! Во первыхъ, ты долженъ говорить такъ точно, а не разсуждать! Во вторыхъ, держать руки, какъ слѣдуетъ, а не лазить ими въ разныя мѣста, когда стоишь передъ начальникомъ… А-а, въ третьихъ, не выпячивать брюхо, какъ беременная баба, и свой должностной знакъ носить правильно… И-и вычистить его, у тебя его мухи засидѣли… Вообще, здѣсь присутственное мѣсто, а у васъ рои мухъ, этого не должно быть! Понялъ?

Такого рода замѣчаніямъ подверглись многія изъ сельскихъ властей въ участкѣ. А въ одномъ мѣстѣ новый баринъ такъ великолѣпно выругался, что привелъ въ восторгъ всѣхъ десятскихъ. Извѣстно, что если начальникъ ругается, то это значитъ, что онъ простой человѣкъ, и къ нему приноровиться, потрафить можно.

Баринъ бурей промчался по участку и скрылся на горизонтѣ. И, какъ оказалось, надолго.

Сомнѣніе на первыхъ порахъ еще поддержано было разосланной въ волостныя правленія «для немедленнаго исполненія» бумагой новаго барина, въ которой, «въ цѣляхъ внѣшняго благоустройства», приказывалось старшинамъ немедленно принять строгія мѣры къ тому, чтобы при въѣздахъ въ селенія, а также при развѣтвленіяхъ и на перекресткахъ дорогъ были поставлены столбы, и на нихъ прибиты дощечки съ названіями мѣстъ, куда ведутъ дороги; также и на избахъ старостъ, десятскихъ и др. должностныхъ лицъ обветшалыя доски съ надписями должны быть возобновлены; а въ селеніяхъ такихъ-то… гдѣ у должностныхъ лицъ совсѣмъ не оказалось таковыхъ досокъ, немедленно ихъ пріобрѣсти…

Но этими мѣропріятіями въ области внѣшняго благоустройства дѣятельность новаго барина и закончилась. Все скоро наладилось «по старому, по хорошему», и между нимъ и населеніемъ участка установились простыя, ясныя отношенія.

Брагинъ сразу и прочно засѣлъ въ городѣ и только разъ въ мѣсяцъ вызывалъ въ ближайшее отъ города волостное правленіе къ себѣ на судъ. Судилъ онъ быстро и въ одинъ день рѣшалъ столько дѣлъ, сколько теперешнему барину не рѣшить и въ три дня, хотя онъ тоже рѣшительно рѣшаетъ.

Фактически главой административной власти въ участкѣ оказался письмоводитель Брагина, Матвѣй Иванычъ Алфеевъ.

Это у насъ всѣ скоро уразумѣли, и ходили къ нему и сельскія власти, и просто просители — и въ канцелярію, и на квартиру. Зналъ онъ всю подноготную, человѣкъ былъ мягкій и добродушный; бралъ немного и до чрезвычайности умѣлъ упрощать дѣло — дѣлать изъ него выѣденное яйцо.

— Что, что?.. Скажи, пожалуйста, пустяки какіе…

— Въ приговоръ, вишь, Матвѣй Иванычъ, записали, что ежели я начтенныхъ ста съ четвертью къ Покрову не внесу, такъ предать меня суду за растрату суммъ…

— Такъ, такъ… за растрату общественныхъ суммъ больше года въ острогѣ просидѣть можешь. Шутка!

— Поправь дѣло, сдѣлай милость, — просилъ отставной староста. — Истинно говорю, Матвѣй Иванычъ, свѣта вольнаго не вижу!.. Покровъ на дворѣ, а гдѣ чего возьмешь…

— Пустяки толкуешь, парень, сущіе пустяки. — Матвѣй Иванычъ машетъ пренебрежительно своей пухлой рукой и качаетъ головой. — Развѣ можно живого человѣка, если онъ умъ въ головѣ имѣетъ, въ темницу посадить… Иди себѣ съ Богомъ домой, ничего тебѣ не будетъ. Ну, поворожу тутъ малость… Приговоръ-то полежитъ. А потомъ, пошлемъ его назадъ, — скажемъ, неправильный онъ, — они у васъ всѣ неправильны; то-есть, милый человѣкъ, какъ поглядѣть на дѣло… да, съ одной стороны выйдетъ такъ, а съ другой эдакъ… А ты поклонись міру, попроси… пусть они тебя переучтутъ. Такъ-то. А приговоръ здѣсь опять полежитъ… А ты опять поклонись, четвертную заплати, да и скажи міру: братцы, вы мнѣ платили жалованья сорокъ рублей въ годъ, а вѣдь я съ семьей проживалъ триста; такъ если бы я вашихъ суммъ не растратилъ, такъ вы бы мои растратили… простите, молъ, сдѣлайте милость, сотню! Они тогда простятъ — простынутъ; а теперь они горячи… Все пустяки, другъ, — поди съ богомъ!

А приходившимъ съ прошеніями въ судъ онъ говорилъ: — Судиться да лечиться, милый человѣкъ, нѣтъ хуже, — отъ хорошаго суда на лапти не придетъ, не выручишь!

Это время отличалось необыкновенной гармоніей между органами сельскаго самоуправленія и бюрократической канцеляріей земскаго начальника. Именно, это время извѣстно усиленіемъ власти міра и паденіемъ бумажнаго производства въ волостныхъ канцеляріяхъ. Количество исходящихъ бумагъ, превышающее въ Ивановскомъ правленіи теперь полторы тысячи номеровъ, не достигало тогда и половины этой цифры.

Міряне, нужно сказать, пользовались случаемъ и много самовольничали. Они безпрепятственно производили складки-накладки, г. е., частные уравнительные передѣлы земли въ нарушеніе закона 1893 года. Вовремя, къ сѣву, дѣлили «магазейное зерно» и успѣвали раздѣлить и рубили лѣсъ въ пору — «до сока». А общественные приговоры объ этомъ, — для разрѣшенія произвести раздѣлъ лѣса и зерна, — представлялись барину послѣ того, какъ засѣянное зерно ужъ всходило, и лѣсъ превращался въ дрова. Приговоры эти возились старшинами «заодно» вмѣстѣ съ прошеніями о разрѣшеніи волостного схода, къ тому времени уже состоявшагося. Такъ какъ отъ этого зерно всходило не хуже, а вовремя срубленныя дрова были лучше срубленныхъ не вовремя, въ чемъ мужики были убѣждены, и Матвѣй Иванычъ съ ними былъ вполнѣ согласенъ, то это и дѣлалось.

Рѣдко, но на первыхъ порахъ Брагинъ еще пытался нарушить эту тишь и гладь въ участкѣ, и тогда, случалось, къ одному изъ волостныхъ правленій внезапно бѣшено подлетала тройка съ подвязанными колокольчиками, появлялся баринъ съ грозными бровями и, что называется, накрывалъ старшину и писаря…

Но изъ этого никогда ничего не выходило: онъ всегда находилъ полный порядокъ, все въ наличности и полное устремленіе къ исполненію. Онъ не зналъ, что Матвѣй Иванычъ во-время извѣщалъ волостныхъ властей о ревизіяхъ барина.

Вспоминается мнѣ послѣднее время службы Брагина, недавнее время, — время великой смуты умовъ, шатанія и растерянности властей. Вдали бушевали бури, но надъ нашими полями стоялъ плотный и густой туманъ Долетавшія вѣсти не разсѣивали его, но тревожили, волновали умы. Баринъ первый растолковалъ мужикамъ значеніе момента. Поведеніе его въ это время весьма смущало мірянъ.

Брагинъ неожиданно сталъ проявлять странную для него торопливую дѣятельность. Собиралъ и ѣздилъ на сходы. На сходахъ говорилъ цѣлыя рѣчи. Къ общему изумленію, онъ говорилъ объ ослѣпленныхъ гордыней людяхъ, стремящихся пошатнуть вѣковые устои; о волкахъ въ овечьей шкурѣ, сѣющихъ смуту; о долгѣ и необходимости платить подати и налоги… и т. п. И если при этомъ мужики, равнодушно и молча выслушавъ, стояли, что называется, чурбанами, то онъ раздражался и начиналъ кричать:

— Я знаю, что вы думаете, но этого вамъ не придется! Знайте, что плетью обуха не перешибешь!..

Или пытался убѣдительно доказывать, что, въ сущности, правительство имъ гораздо больше даетъ, чѣмъ беретъ. Указывалъ на помощь во время голодовокъ, на врачебную помощь, обученье въ школахъ, дороги и т. п…

Въ результатѣ, міряне въ это время составляли приговоры о согласіи выселять смутьяновъ; собирались избить кое-кого изъ читающихъ книжки и… стали плохо платить подати…

Вообще, люди у насъ запоздали, и революціонные эксцессы — ничтожнаго, правда, значенія, отмѣчены уже въ періодъ всеобщаго успокоенія. Но общественное самосознаніе по пути развитія сдѣлало за это время дистанцію огромнаго размѣра. Произошелъ, какъ теперь говорятъ, большой сдвигъ общественной мысли съ тѣхъ трехъ китовъ, на которыхъ она стояла.

Теперь у насъ опять новый баринъ, его фамилія Шмидтъ.

Онъ у насъ еще недавно, но понятіе баринъ, за послѣднее время такъ обидно умалившееся въ участкѣ, до мирнаго равнодушія къ нему, при немъ много выросло и продолжаетъ расти. Можно сказать, что оно никогда не занимало такого большого мѣста, какъ теперь, и не привлекало такого безпокойнаго вниманія.

Уже его первое появленіе въ волостяхъ участка, окруженнаго толпой верховыхъ стражниковъ, заставило о себѣ говорить. Затѣмъ скоро всѣ почувствовали, что возжи, слабо болтавшіяся въ рукахъ стараго начальства, стали подбираться и натягиваться все сильнѣе и крѣпче. Міръ почувствовалъ тѣсноту, и староста его оказывался въ административной цѣпи впереди, но не съ міромъ, а противъ міра; изъ передового барана-вожака въ стадѣ онъ превращался въ злую хозяйскую собаку.

Фигура, ловко поставленная на перекресткѣ всѣхъ дорогъ мужика, пріобрѣтала грозныя очертанія, — стало ни пройти, ни проѣхать.

Производилось укрѣпленіе расшатанной власти.

III.
Выборы волостныхъ судей.

Предо мной уже тянулись заборы лучшей улицы нашего уѣзднаго административнаго центра. Эта улица по внѣшнему виду мало отличалась отъ нашихъ сельскихъ улицъ, примѣчательныхъ, благодаря частымъ пожарамъ, хорошими постройками; но пріятный запахъ папиросы въ зимнемъ воздухѣ и подстриженные, ловко одѣтые люди съ суетливыми движеніями, сильно отличавшіеся отъ нашихъ бурыхъ, мохнатыхъ мужиковъ, говорили объ иномъ мірѣ, гдѣ, по пословицѣ, живутъ на болотѣ, ржи не молотятъ, а сыто живутъ.

Поставивъ лошадь на постояломъ дворѣ, я почистился, причесался, привелъ себя въ надлежащій видъ и, торопясь, уже черезъ полчаса съ почтительнымъ, но исполненнымъ собственнаго достоинства видомъ, поднимался по лѣстницѣ въ канцелярію барина.

На площадкѣ стоялъ огромный, сѣрый песъ. Я подумалъ: можетъ, не укуситъ, — и, вѣжливо обойдя его, отворилъ дверь и вошелъ въ канцелярію.

Въ канцеляріи, у самой двери, въ почтительно напряженной позѣ, стоялъ большой и очень представительный старикъ съ цѣпью и знакомъ на шеѣ. — Тоже старшина, — подумалъ я.

А за большимъ столомъ, напротивъ, размашисто писалъ знакомый помощникъ писаря изъ сосѣдней волости, и, къ великому моему удивленію, прищуривъ свои умные глазки и сложивъ пухлыя руки на животѣ, благодушно попыхивалъ папиросой все тотъ же Матвѣй Ивановичъ.

Я зналъ, что старикъ ушелъ вмѣстѣ съ Брагинымъ. Онъ, мнѣ казалось, совсѣмъ не подходилъ къ новому режиму, и я удивился, увидѣвъ его на старомъ мѣстѣ. Впослѣдствіи я узналъ, какъ это случилось, что онъ остался на прежнемъ мѣстѣ. Письмоводитель, котораго привезъ съ собой баринъ, запуталъ дѣла, и тотъ смѣнилъ одного за другимъ нѣсколькихъ писарей, которые, не обладая для этого необходимыми энциклопедическими знаніями, дѣла еще больше запутали и осложнили ихъ до того, что баринъ замучился; тогда Матвѣй Иванычъ, дожидавшійся такого момента, предложилъ свои услуги и… старый волшебникъ мигомъ наладилъ все. Хотя старикъ немного и сократился, но, безъ сомнѣнія, твердо надѣялся, что, Богъ дастъ, будетъ такъ, какъ надо, — по старому, по хорошему. А такъ какъ при новомъ режимѣ размѣры бумажнаго производства неизбѣжно должны были возрасти, то онъ потребовалъ себѣ помощника и, по приказанію барина, въ канцелярію присылали изъ волостей помощниковъ писарей, и это барину ничего не стоило.

— А-а! ваше степенство… новое степенство! — привѣтствовалъ меня Матвѣй Иванычъ. — Да-а… такъ, такъ. Ну что-жъ…

— Простите, опоздалъ я немного, Матвѣй Иванычъ. Явиться приказано было въ 8 ч. — говорилъ я, безпокойно поглядывая на дверь, изъ которой долженъ былъ появиться баринъ.

— Что, что!.. Пустяки, ваше степенство, — баринъ встаетъ въ 11 часовъ. Господа встаютъ рано только лѣтомъ на дачѣ… Да, да… Дальше, Мишуковъ… въ семидневный срокъ по полученіи сего, во исполненіе приказанія моего, примѣнительно ко второй части пункта 3, циркуляра отъ… и т. д. — диктовалъ онъ молодому писарю.

— Нѣтъ, не опоздали, — обратился онъ опять ко мнѣ. — Вотъ, возьмите присяжный листъ и сходите къ Ивану-Предтечѣ, примите тамъ присягу и приходите сюда… Да, да… Дальше пиши: съ препровожденіемъ бланка вѣдомости, форма номеръ четвертый, и циркуляра господина главноуправляющаго… главно-у-правля-юща-го…

Черезъ часъ, когда я принялъ присягу и такимъ образомъ былъ утвержденъ въ санѣ старшины и церковью, вернулся въ канцелярію и всталъ, въ ожиданіи выхода барина, на свое мѣсто у дверей въ рядъ со старикомъ-старшиной, костенѣвшимъ отъ долгаго, непривычнаго и волнующаго ожиданія, — Матвѣй Иванычъ вдругъ обратился ко мнѣ съ удивительнымъ, какъ показалось мнѣ, предложеніемъ.

— Вотъ какое дѣло, старшина, — давайте-ка, пока выберемъ съ вами судей?

— То есть, какъ выберемъ судей? — не понялъ я.

— Да очень, почтеннѣйшій, просто. Вѣдь у васъ волостные судьи съ новаго года переизбраны… Вотъ сельскіе приговора… Да, да… И я вотъ тутъ выписалъ фамиліи кандидатовъ, — ихъ 11: Степанъ Голубевъ, Иванъ Петровъ, Иванъ Низовцевъ и т. д…. Изъ нихъ нужно выбрать четырехъ достойныхъ… ну, тамъ честныхъ людей и мудрыхъ Соломоновъ… Хе, хе. Пустое, конечно, гдѣ ужъ тутъ… Главное, грамотныхъ и потолковѣе, чтобы умѣли законъ читать; да стариковъ ненадо, — они по старому обычаю судятъ и… получается путанница, только читай жалобы да представляй рѣшенія къ отмѣнѣ. Вы понимаете, они законъ нарушаютъ… Да, такъ вотъ, тутъ нужно выбрать четырехъ и съ бумагой послать въ съѣздъ къ утвержденію — онъ утвердитъ. А я, добрый мой, понятно, никого изъ нихъ не. знаю; для меня они всѣ Иваны и больше ничего, а вы, чай, знаете. Вы мнѣ скажите, а я отмѣчу ихъ крестикомъ…

— Я, конечно, ихъ знаю, Матвѣй Ивановичъ, — разсуждалъ я, — но, видите-ли… затрудняюсь… Неловко какъ-то. Выходитъ, знаете-ли. что я выберу для Ивановской волосіи судей! Какъ-то это, не тово… Первый разъ въ жизни приходится… Вѣдь это, чай, начальникъ долженъ дѣлать?.. — смущенно возражалъ я.

— Вотъ, вотъ! — я же и говорю: изъ числа кандидатовъ, избранныхъ сельскими обществами, земскій начальникъ долженъ указать наиболѣе достойныхъ и представить въ съѣздъ къ утвержденію. Да… Но вы поймите, милый человѣкъ, — баринъ, онъ еще менѣе нашего знаетъ объ ихъ достоинствахъ, да и я вотъ… знаю только, что они по возрасту достойны — не моложе 35 лѣтъ… Ну, и…

И я принялся выбирать судей.

По списку сразу было видно, что сельскія общества выбирали старательно, наиболѣе подходящихъ для этой роли людей. Я всѣхъ кандидатовъ хорошо зналъ, все это были порядочные и наиболѣе развитые мужики, съ присутствіемъ одного или нѣсколькихъ качествъ, дѣйствительно важныхъ для судьи; и тѣмъ болѣе была трудно выбирать, что я тогда не зналъ, да и до сихъ поръ, признаться, не знаю, что важнѣе для волостного судьи по условіямъ крестьянской жизни, — трезвость, грамотность или близость мѣстожительства его отъ волостного правленія, принимая во вниманіе при этомъ, что жалованья судьямъ въ нашей волости было назначено по 25 рублей въ… годъ!

Черезъ полчаса судьи, однако, были мной выбраны.

— Ну вотъ, вотъ и… очень просто. — Матвѣй Иванычъ взглянулъ на часы и объявилъ, что скоро баринъ пожалуетъ.

Я всталъ къ стѣнѣ.

IV.
Твердая власть.

Въ канцеляріи стало тихо. Писаря теперь дружно скрипѣли перьями. Закостенѣвшій отъ ожиданія, мой сосѣдъ по испытанію, старшина, нервно приглаживалъ свою красивую бороду.

Я торопливо поправлялъ на груди цѣпь со знакомъ своего старшинскаго достоинства и старался сохранить почтительную позу, исполненную, однако, чувства собственнаго достоинства, и, признаться, весьма боялся, чтобы мое достоинство не пострадало.

Положеніе было непривычное.

Я былъ на рѣдкость вольный человѣкъ до сихъ поръ: семейная, школьная, военная и служебная подчиненность меня какъ-то миновали. Не бывалъ я ни рабомъ, ни рабовладѣльцемъ. Тянулись у меня рабочіе будни въ полѣ, въ лѣсу и дома, и былъ я у себя и слуга, и хозяинъ.

Колыхнулись портьеры въ дверяхъ, и въ канцелярію твердой, пригвождающей походкой прошелъ баринъ, покосившійся на наши почтительные поклоны.

Баринъ былъ еще очень молодъ, хорошо выкормленъ и прекрасно, душисто вымытъ. Онъ былъ такой широкозадый, съ розовымъ лицомъ и круглыми женскими плечами. И все въ фигурѣ его было складно, самодовольно, ясно и закончено. Ясныя пуговицы и ясные глаза какъ бы говорили, что они такіе и должны быть, ясные. И сразу было видно, что всѣ предметы, составлявшіе особу барина, таковы, каковы они и должны быть; что они на своемъ мѣстѣ, очень довольны другъ другомъ, составляютъ его священную собственность и ничьими другими быть не могутъ.

Кончики его усовъ торчали торжествующе къ верху, и мнѣ подумалось, что баринъ не доволенъ только мной и моимъ сосѣдомъ старшиной, потому что, подписывая бумаги, онъ строго, какъ-то сбоку взглядывалъ на насъ. Мнѣ, по неопытности, это тогда было непонятно: чѣмъ онъ не доволенъ, когда я еще не успѣлъ ни въ чемъ провиниться?

Широко и властно сѣвъ за столъ, онъ сразу занялъ все пространство. Такъ же увѣренно и властно расчистилъ онъ себѣ широкое мѣсто на столѣ, раздвинувъ небрежно въ стороны бумаги, аккуратно уложенныя писарями въ стопки, и принялся диктовать имъ содержаніе новыхъ бумагъ.

Диктовалъ онъ медленно, отчеканивая слова, и голосъ его раздавался твердо, властно и, какъ мнѣ казалось, излишне громко. Голосъ его тоже вытѣснялъ всѣ звуки.

Излишними казалось мнѣ также отрывисто бросаемыя при этомъ: — «запятая», «точка», потому что Матвѣй Иванычъ въ дѣлахъ этого рода самъ толкъ зналъ.

— Преду-преж-ждаю, что волостныя правленія со становыми приставами сносятся н-не от-но-ше-ніями, а рапортами… — диктовалъ онъ.

— Кончили? Н-ну-съ, далѣе… Объявить съ подпиской на семъ, что сельскіе ста-рос-ты впредь, при отлучкѣ по своимъ дѣламъ долѣе, чѣмъ на трое сутокъ, обязаны ис-пра-ши-вать у господина земскаго начальника отпускъ и, только получивъ его и сдавъ о-бя-зан-нос-ти и свой должностной знакъ кандидату, пользоваться онымъ. Точка! Причемъ… всякій разъ, какъ о вступленіи кандидата въ должность, такъ равно и о возвращеніи къ служебнымъ о-бя-зан-нос-тямъ пользовавшагося отпускомъ старосты, да-алж-ны… быть… посылаемы… ему свѣдѣнія… Точка!.. Далѣе… — И опять продолжалась диктовка, которую было слышно на дворѣ.

Мой товарищъ по испытанію, старикъ-старшина, не выдержалъ и самымъ неподходящимъ образомъ, тыча въ стороны и разводя руками, невнятно забормоталъ:

— Вашескородіе, явите божескую милость… Освободите! Человѣкъ я смирный, характера совсѣмъ легкаго… Никогда такими дѣлами не занимался… совсѣмъ къ этому не срушный, — не знаю, что къ чему… Право, видитъ Богъ, не знаю, въ чемъ теперя и время идетъ. Опять же и лѣта мои преклонныя… да и…

Но встрѣтивъ удивленные, ясные глаза барина, онъ умолкъ.

— Ты Покровскій старшина?

— Да какой-же я, старшина, вашескородіе! Человѣкъ я легкаго характера — всѣ скажутъ… смирный я… не могу на грѣхѣ жить!.. Опять же не знаю, что къ чему…

— Ты долженъ говорить только тогда, когда тебя спрашиваютъ!

И опять продолжалась размѣренная, громкая и отчетливая диктовка, и мнѣ казалось, что баринъ диктовалъ не Матвѣю Иванычу, а всему крестьянскому міру, цѣлому участку.

— Н-ну, что ты хотѣлъ сказать?.. М-можешь говорить. — Баринъ непріязненно покосился на старика и уперъ очи въ пространство.

— Вашескородіе! Освободите, сдѣлайте милость, отъ должности… высадите!.. какъ понятіевъ у меня настоящихъ къ этому дѣлу нѣтъ. Не могу я совсѣмъ дѣло править… сурьезное вниманіе тамъ оказать, или мѣры принимать… Характеръ, вашескородіе, у меня легкій…

— Гмъ… Скажи! — Ты избранъ на три года? И знаешь, что должность старшины есть общественная повинность?

— Вашескородіе! Общество освободитъ меня — дастъ приговоръ… Я упрошу міръ! Опять же у насъ много охочихъ!.

— Ва-а-первыхъ, выбираютъ не охочихъ, а достойныхъ; вовторыхъ, міръ не имѣетъ права составить приговоръ объ освобожденіи, какъ ты выражаешься, тебя отъ должности… такъ какъ не міръ надъ тобой, а ты есть власть надъ міромъ, подчиненная мнѣ, твоему ближайшему начальнику… Н-но… и я не могу освободить тебя, а могу отстранить, понимаешь, отстранить!.. Н-но отстранить за преступленіе по должности и… въ этомъ случаѣ ты понесешь наказаніе и будешь уволенъ, пойми… уволенъ!

— Да еще и наказаніе!.. Вашескородіе, вотъ я и говорю… Народъ нынче вольный, озорной… недоимокъ теперя по 30, по 40 рублей за каждымъ!.. Приказываете взыскивать, принимать мѣры… Что я теперича долженъ дѣлать? На народъ съ оружіемъ пойти! А онъ на меня съ огнемъ пойдетъ! Грѣхъ! Злоба!.. Не могу я этого — характеръ мнѣ не дозволяетъ, и…

— Характеръ, характеръ! Какое мнѣ дѣло до твоего характера!.. Ты долженъ испа-алнять свои обя-зан-нос-ти и… больше ничего! Въ волости ты власть, а власть должна быть твер-рда! Понялъ? Тверда! А о всякомъ неповиновеніи ты долженъ немедленно донести… Нем-медленно! И оно будетъ подавлено, безпощадно подавлено!

— Вашескородіе!.. Увольте…

— М-можешь идти! — И приподнятые кончики усовъ барина нервно дрогнули.

Признаться, на меня тогда эта сцена не произвела надлежащаго, т. е. сквернаго впечатлѣнія, ибо я самонадѣянно думалъ, что старикъ-старшина дѣйствительно не знаетъ, что къ чему, и кромѣ полицейскихъ по должности обязанностей ничего другого въ ней не видитъ: но мы то, молъ, знаемъ…

— Новый Ивановскій волостной старшина? — обратился ко мнѣ баринъ, по прежнему вперяя очи въ пространство.

Я съ большимъ достоинствомъ поклонился и назвалъ свою фамилію.

— Матвѣевъ… Да я васъ знаю!.. Н-ну-съ, объ убѣжденіяхъ я говорить не стану. Въ частной жизни можно имѣть и крайнія убѣжденія… разумѣется, не осуществляя ихъ. Мнѣ до этого нѣтъ никакого дѣла! Старшина-же долженъ исполнять свои обязанности и умѣть понимать приказанія начальства, и въ этомъ отношеніи вы, какъ человѣкъ развитой, должны стоять на высотѣ положенія… И вотъ, объ обязанностяхъ старшины я долженъ вамъ сдѣлать надлежащія разъясненія.

— Н-ну-съ! Прежде всего вы должны знать, что волостное правленіе есть мѣстная, раіонная канцелярія, подвѣдомственная и управляемая стоящей во главѣ нѣсколькихъ таковыхъ канцеляріей земскаго начальника. А старшина есть представитель населенія въ раіонѣ или околоткѣ, поставляемый для наблюденія за исполненіемъ тѣхъ требованій, которыя предъявляются властями къ населенію. Д-да! И подчиненными ему агентами для этого являются сельскія старосты. Н-но… и не только наблюдать, а и способствовать всѣми мѣрами исполненію этихъ требованій, а также способствовать и успѣшному проведенію въ жизни волости мѣропріятій властей… Вы меня понимаете? И въ этомъ случаѣ обязанности его, вообще во многомъ тождественныя съ обязанностями полицейскаго урядника, существенно разнятся… То-есть, кромѣ того, старшина, предсѣдательствуя на сходахъ въ волости, обязанъ принимать всѣ мѣры къ тому, чтобы сходъ выносилъ желательныя постановленія…

Баринъ при этомъ испытующе посмотрѣлъ мнѣ прямо въ глаза.

— Кромѣ того, главной обязанностью старшины является наблюденіе за сборами податей и недоимокъ. Въ вашей волости платятъ плохо — отвыкли… Нужно пріучить и проучить! Для этого въ ваше распоряженіе будетъ послана воинская команда… Затѣмъ первой обязанностью старшины, кромѣ того, теперь является проведеніе въ жизнь закона 9 ноября… Вы понимаете, что я говорю?

Я, почтительно поклонившись, далъ знать, что понимаю.

— Старшина долженъ всѣми зависящими отъ него средствами способствовать выдѣламъ земли въ частную собственность: объяснять законъ, пользу выдѣловъ и какъ это дѣлается, и на сходахъ и вездѣ… Старшины, успѣшно дѣйствующіе въ этомъ направленіи, награждаются!

— За-атѣмъ, ставлю вамъ на видъ, что старшина въ волости есть власть, а власть должна быть твер-рда… безъ колебаній, повторяю — безъ колебаній! Я никогда не колеблюсь! Разъ сдѣлано распоряженіе, — оно у меня не отмѣняется! Въ свою очередь вы должны строго слѣдить за старостами, о проступкахъ ихъ доносить мнѣ, и я ихъ буду наказывать. Н-но… вы должны мнѣ доносить обо всемъ, что дѣлается въ волости. Я долженъ знать все, рѣшительно все.. Вы можете мнѣ иногда сообщать не оффиціально, а частнымъ образомъ… — закончилъ онъ, понизивъ голосъ и глядя мнѣ прямо въ глаза. — Н-надѣюсь, оправдаете мое довѣріе?.. Можете идти!

Я почтительно, но потерявъ ужъ все свое достоинство, раскланялся и вышелъ.

Какъ ни былъ я хорошо забронированъ, но испытывалъ нѣкое сложное чувство: будто я написалъ фальшивый вексель… Или: меня посадили въ тюрьму и тамъ назначили надзирателемъ…

V.
Облеченный властью.

До вечера проходилъ я по городу. Былъ въ типографіи — заказывалъ книги, бланки вѣдомостей, и пр. Ждалъ въ казначействѣ, получая бланки паспортовъ, промысловыхъ свидѣтельствъ и патентовъ. Ждалъ у податного инспектора. Ждалъ у страхового агента. Вообще, много ждалъ…

Потомъ пилъ чай въ трактирѣ, въ компаніи троихъ старостъ нашей волости, отбывавшихъ по пяти сутокъ ареста, по постановленію барина за бездѣйствіе по сбору недоимокъ, и ночевавшихъ гдѣ-то въ подпольѣ при квартирѣ станового. Будучи теперь самъ кандидатомъ на это подполье, я, естественно, интересовался и сочувствовалъ имъ; а они разсказывали, что въ подпольѣ такъ мерзко, что самъ становой не рѣшался запирать ихъ и выпускалъ на день. И слонялись они весь день по базару, — три нелѣпыя фигуры серьезныхъ, хозяйственныхъ мужиковъ, гуляющихъ въ будни… Не зная, куда дѣвать себя отъ бездѣлья, они гуськомъ, другъ за другомъ бродили по городу, останавливались, зѣвая по сторонамъ, и на нихъ постоянно натыкались проворные горожане, толкались и бранились.

Только подъ вечеръ я выѣхалъ домой, въ свою волость. Понятіе «домой» у меня теперь должно было быть иное. Оно расширилось, можно сказать, обобществилось. Я долженъ былъ понимать: домой, въ свою волость, а не домой, въ свою семью. Тамъ, куда я ѣхалъ, въ нѣсколькихъ большихъ деревняхъ, люди теперь имѣли право на мое время, мое вниманіе и мои дѣйствія, а я — на ихъ время и свободу.

Встрѣчавшіеся мнѣ засвѣтло и узнававшіе меня мужики наши снимали шапки и преувеличенно-почтительно говорили: «Степану Ивановичу», а я соображалъ, что это они, главнымъ образомъ, потому, что я теперь, въ сущности, сталъ очень опасенъ.

Вѣдь они знали, что я теперь могъ легко и безнаказанно для себя лишить свободы каждаго изъ нихъ на двое сутокъ и совершенно не считаясь, напримѣръ, съ тѣмъ, что мужику до зарѣза недосугъ, что «ведро — на греблю-бы надо ѣхать», или что онъ разсчитывалъ «урвать день да засѣяться», — что этотъ день — годъ кормитъ. Я могъ разстроить ихъ хозяйственные планы, испортить жизнь. Вѣдь всѣ они недоимщики неоплатные, безнадежные… Напримѣръ: нужно, очень нужно мужику женить парня, — проходу тотъ не даетъ; и держитъ мужикъ на сей случай бычка — полутерничка — и соображаетъ: покормлю его и около Крещенья продамъ, выручу деньги и справлю свадьбу. А я, старшина, пріѣзжаю и описываю бычка за недоимку… Но могу и не описать.

Или: мечтаетъ мужикъ промыслишкомъ обзавестись, напримѣръ, валенки стирать, и эта мечта составляетъ цѣль его жизни: раскрываются передъ нимъ обольстительныя перспективы всякихъ хозяйственныхъ радостей. Разными хитрыми операціями, все больше насчетъ своего воздержанія, онъ подвигается, онъ близокъ къ осуществленію завѣтнаго. Срубцы для «завода» у него ужъ срублены и, кромѣ того, есть два колеса льна и овца; всего на 33 рубля. Но, вотъ, въ недоброе время пріѣзжаю я, старшина, и все это у него продаю… За нимъ недоимокъ значилось «земскихъ» 37 рублей и «страховыхъ» 77 съ полтиной. Опять таки, конечно, я могу продать, но могу совсѣмъ не обнаружить этого имущества. Наконецъ, я теперь опасенъ и въ томъ смыслѣ, что могу растратить — «замотать» — много общественныхъ денегъ.

Да мало-ли я могу надѣлать всякаго зла теперь!..

Вокругъ меня было опять огромное, мертвое поле. Вѣрнѣе сказать, теперь, вечеромъ, въ полѣ всякое впечатлѣніе пространства и поверхности исчезало. Висѣла густая сѣрая мгла, и мой, тоже сѣрый, конекъ, казалось, иногда вырывался изъ оглобель, пропадалъ гдѣ-то и вновь появлялся.

Опять медленно спускался снѣжокъ и паутинкой садился на лицо.

«Да, не мало я могу теперь надѣлать зла» — думалъ я.

Послѣ избранія, мирясь съ неизбѣжностью служить, я опредѣлялъ свою служебную программу словами: какъ можно меньше сдѣлать зла. Въ числѣ своихъ обязанностей (какъ они опредѣлялись начальствомъ), кромѣ принятія мѣръ къ тушенію пожаровъ и пресѣченію распространенія эпидеміей, я не видѣлъ другихъ общеполезныхъ. Въ гораздо болѣе выгодномъ положеніи, мнѣ казалось, былъ староста; онъ, наблюдая по должности своей, за исправнымъ содержаніемъ полевыхъ изгородей, за правильными вырубками общественнаго лѣса, за земельной разверсткой и за наличностью хлѣбозапаснаго магазина, — ужъ тѣмъ самымъ приносилъ существенную пользу. Вообще сельскія общества еще сохранили черты самоуправляющейся единицы, а волость, объединяющій ихъ органъ самоуправленія, почти совершенно утерялъ эти черты. Однако баринъ, — хотѣлось мнѣ думать, — опредѣляя старшину, главнымъ образомъ, какъ низшаго полицейскаго агента, былъ правъ только отчасти. Онъ видѣлъ въ безпрерывной бюрократической цѣпи старшину, какъ послѣднее звено ея, соединенное однимъ концомъ своимъ съ народомъ, но онъ видѣлъ только тотъ конецъ звена, которымъ оно соприкасалось съ его особой. Цѣлая же область отношеній старшины, съ народомъ была все таки недоступна его воздѣйствію и уходила изъ его поля зрѣнія. Тамъ у старшины были права. Ими по традиціи облекался старшина народомъ. Они были регламентированы въ неписанномъ кодексѣ обычнаго права. Правда, теперь эти свои самодѣльные законы, претерпѣвая конфузъ отъ столкновенія съ законами писанными, значительно утеряли свою власть и значеніе въ людскихъ и мірскихъ отношеніяхъ, — потерпѣвъ всего болѣе, именно, отъ сельскихъ же властей, тоже любящихъ дѣйствовать «по закону»; но они все еще дѣйствуютъ, такъ какъ даже и сплошь грамотное населеніе нашей волости писанныхъ законовъ не знаетъ.

Въ представленіи крестьянъ подлинная, во весь ростъ, фигура старшины сохранила старыя, но еще и теперь живыя черты патріарха, — судьи и власти нравственной.

Сельскіе обыватели, этотъ все таки безписьменный міръ, еще не можетъ обходиться безъ такой фигуры въ центрѣ своей жизни, и я убѣдился потомъ, что еще и теперь человѣкъ съ подходящими личными качествами можетъ пользоваться всей полнотой такой власти и положенія.

Желая, чтобы все было по хорошему, «по людски», и всего болѣе опасаясь быть смѣшнымъ, я жестоко на первыхъ порахъ смущался этими особенностями своего новаго положенія. Мужики ходили ко мнѣ нерѣдко на домъ, — и часто съ жалобами весьма деликатнаго характера.

Помню, что на другой день послѣ описанной поѣздки, я, облеченный властью человѣкъ, собирался въ первый разъ поѣхать въ правленіе, и въ это время ко мнѣ пришла старуха Дарья Хламова. Земно кланяясь и проливъ подходящую къ случаю слезу, она, старая, сама похожая на вязанку стараго тряпья, горько жаловалась и разсказывала такую исторію: женила она около Ефимьяго дня прошлой зимой сына. Она — вдова, а достатки, извѣстно, какіе, — крыты свѣтомъ и обнесены вѣтромъ… Израсходовались — всѣ жилы вытянули: корову продали. А молодая-то и не хочетъ съ парнемъ жить — взяла озорство въ зубы. Вернула хвостомъ, да и ушла къ матери. Парень теперь «въ задумчивость палъ, — извѣстно, дѣло молодое»; притомъ же истратились… И бранились и дрались они ужъ не разъ, а все поладить не могутъ. — «Не хочу жить съ дуракомъ вислопятымъ», — отрѣзала молодая, да и все тутъ. «А мать ей потатчица»!..

«Дѣло наше бѣдное… истратились». — Постращай, батюшка — судья праведная"! — просила старуха.

VI.
Бывшіе волостные старшины Карпычевъ и Харламовъ.

Идетъ только вторая недѣля моей службы, а такъ называемые навыки власти я уже пріобрѣлъ: я, умѣвшій только убѣждать и совѣтовать, могу уже очень хорошо, коротко приказывать, строго внушать и дѣлать замѣчанія.

Сегодня праздникъ. Въ правленіи будетъ волостной сходъ. И такъ какъ я собираю свой первый волостной сходъ, гдѣ предсѣдательствую и выступаю публично, какъ старшина, и такъ какъ это — очередной, важнѣйшій въ году сходъ, потому что на немъ будетъ обсуждаться смѣта и раскладка расходовъ, отчетъ за прошлый годъ и много другихъ важныхъ вопросовъ, то я волнуюсь и чувствую себя, какъ молодой попъ предъ первой обѣдней.

Пріѣхалъ я въ правленіе рано, часовъ въ 5, однако тамъ ужъ дожидались просители. Ужъ всегда такъ, — какъ рано ни появись, всегда кто нибудь дожидается. Просители дружно встаютъ при моемъ входѣ и кланяются.

Сегодня и вся волостная прислуга на лицо, ибо сегодня для нихъ рѣшается вопросъ «быть или не быть».

Впереди за большимъ, покрытымъ зеленымъ сукномъ столомъ сидитъ помощникъ писаря Альфонцевъ и заготовляетъ заголовки приговоровъ. Писаря у насъ пока нѣтъ, — старый уволенъ за политическую неблагонадежность, а новый еще не назначенъ.

Просители сегодня неважные: пятеро пришли за паспортами, а другіе просятъ печать приложить; это значитъ выдать удостовѣреніе или засвидѣтельствовать бумагу. Альфонцевъ протягиваетъ мнѣ пачку написанныхъ паспортовъ и удостовѣреній для подписи. Я быстро «подмахиваю», такъ какъ тороплюсь и иду въ дворянскую.

Извѣстно, что дворянская комната при правленіяхъ существуетъ на случай, если пріѣзжему начальству угодно будетъ закусить, чайку попить. Она же называется «завѣщательной», т. е. совѣщательной: въ эту комнату удаляется волостной судъ для совѣщанія, Такія помѣщенія при волостныхъ правленіяхъ замѣчательны, главнымъ образомъ, тѣмъ, что въ нихъ выпивается водки не менѣе, чѣмъ въ любомъ кабакѣ. Вѣрнѣе сказать, выпивалось.

Тамъ, за столомъ, отъ котораго всегда пахнетъ пивомъ, сидитъ, поигрывая перстами сложенныхъ на животѣ рукъ, бывшій до меня и уволенный бариномъ за бездѣйствіе по должности старшина, Петръ Ивановичъ Карпычевъ, и его учетчики: хлестко щелкающій въ данную минуту на счетахъ, черный, какъ цыганъ, красноглазый, энергичный мужикъ Михайла Харламовъ и другой, писавшій учетный актъ, Смысловъ.

— Ну, какъ дѣла? — спрашиваю я.

— Ничего не знаю, Степанъ Иванычъ, — только, видно, не мимо люди говорятъ, что бѣда-то ходитъ не по лѣсу, а, словомъ говорится, по людямъ… — сокрушенно вздыхаетъ Петръ Иванычъ.

— Дѣла, стало быть, какъ сажа бѣла… — сердито вставляетъ Харламовъ, продолжая щелкать на счетахъ.

— Сейчасъ кончимъ… — поясняетъ, съ своей стороны Смысловъ. — Только, вотъ какая вещь — какъ вы посовѣтуете?.. Я думаю къ акту приложить наше мнѣніе, вродѣ докладной записки сходу. Видите-ли, у Карпычева есть по нѣкоторымъ статьямъ перерасходъ — все болѣе изъ страховыхъ; такъ вотъ предложить сходу часть ихъ покрыть изъ волостной недоимки, а остатокъ пустить въ раскладку… Такъ, я думаю…

— А по моему предложить Петру сейчасъ же покрыть перерасходъ изъ своего кармана, и нечего, стало быть, бобы разводить съ нимъ! А не покроетъ, такъ подъ судъ, стало быть, за растрату! Пора вывести старинку-то… Положено на канцелярію двѣсти, ты, стало быть, и расходуй двѣсти, а не триста, — возражаетъ рѣшительно Харламовъ.

— Сурьезный ты мужикъ, Михайла, а, кажись, худова я тебѣ не дѣлалъ, — смиренно замѣчаетъ Петръ Иванычъ.

— Скажи, пожалуйста, да нешто я потому! Небось, я по правилу порядка… Чай, не прежняя, стало быть, пора.

— А ежели я, словомъ говорится, по другимъ статьямъ недорасходовалъ… остатки у меня есть, тогда какъ?.. Съ міру мнѣ взыскивать?

— А ежели ты мірской пользѣ этимъ вредъ нанесъ?

— Оставьте пожалуйста, Харламовъ! — вступается Смысловъ. (Въ качествѣ образованнаго человѣка, онъ всѣмъ говоритъ: вы и почему то зоветъ по фамиліямъ). — Актъ я написалъ. Въ окончательномъ итогѣ по учету у бывшаго старшины Карпычева на рукахъ несданныхъ денегъ 400 рублей, не предъявлено имъ оправдательныхъ документовъ по разнымъ расходнымъ статьямъ на 25 рублей, допущенъ перерасходъ по смѣтнымъ статьямъ на 140 и на такую же сумму остатковъ по другимъ статьямъ.

— Значитъ, стало быть, 565! Слышь, темный человѣкъ, 565! — Что значитъ темнота-то… Только мы, братъ, нынче и въ темнотѣ видимъ… Не пре-ежняя пора!

— Ничего не знаю, — кротко отвѣчаетъ Петръ Иванычъ, усиленно играя перстами.

— Знать тутъ, стало быть, нечего — выдай вонъ деньги Степану Иванычу подъ расписку и все тутъ! — пристаетъ Харламовъ.

— И выдамъ…

— И выдай!

— Выдамъ… Безпокоишь ты меня, Михайла! — И острые глазки Петра Иваныча блеснули и спрятались въ лучистыхъ морщинахъ.

Я былъ увѣренъ все-таки, что бывшій старшина, Петръ Иванычъ Карпычевъ, несмотря на результаты учета, затрудненій серьезныхъ себѣ не создалъ: онъ человѣкъ чрезвычайно осторожный — семь разъ примѣряетъ и однажды отрѣжетъ. Этой своей осторожностью онъ меня совсѣмъ измоталъ при сдачѣ волостного имущества и документовъ. Пересчитаемъ, напримѣръ, съ нимъ по нѣскольку разъ книжки сберегательной кассы, промысловые документы и пр., — все вѣрно, и только бы сдать ихъ съ рукъ на руки и расписаться. Но нѣтъ, — Петръ Иванычъ аккуратно сложитъ ихъ опять въ стопку и придумаетъ какой-нибудь разговоръ, а потомъ опять считаемъ сызнова

Онъ — бездѣтный, очень чистоплотный человѣкъ и богатый. Когда его выбрали старшиной, и онъ сообразилъ, что ему не отвертѣться, что, по всѣмъ обстоятельствамъ, вполнѣ повиненъ этой почетной должности, то сказалъ: ладно, отсижу годъ… И буквально отсидѣлъ 350 дней въ волостномъ правленіи и 15 дней при полицейскомъ, арестованный три раза по пяти дней земскимъ начальникомъ за неисполненіе приказаній, послй чего и былъ уволенъ за бездѣйствіе по должности.

— «Одинъ рабъ, словомъ говорится, двумъ господамъ не служитъ, это и въ священномъ писаніи сказано», — говорилъ онъ: — «а тутъ начальство ублаготворить — мужиковъ раззорить, а мужикамъ услужить — начальству согрубить». — И онъ избралъ тактику, такъ сказать, пассивнаго сопротивленія, — рѣшительно ничего не дѣлалъ: отсиживалъ въ правленіи свое время, попивая чаекъ, а то просто такъ, поигрывая перстами, а когда приходили просители и обращались къ нему, онъ пряталъ свои хитрые глазки и говорилъ:

— Ничего я, словомъ говорится, не знаю, вонъ господина писаря спроси.

А когда требовалось подписать какую-нибудь бумагу, онъ изводилъ и писарей и просителей. Вертѣлъ бумагу такъ и сякъ, пробовалъ читать ее, заводилъ разные окольные разговоры, вродѣ того: что вотъ, дескать, бумага, что она такое? — простой листокъ, а силу можетъ большую имѣть; и пословица вотъ недаромъ говоритъ: написано перомъ, такъ не вырубить и топоромъ… не великъ клочекъ, а въ тюрьму волочетъ. Если же его въ этомъ случаѣ торопили, онъ говорилъ: э-э, братъ, тише ѣдешь — дальше будешь, и тому подобное.

Съ теченіемъ времени отъ начальства съ каждой почтой на имя старшины Карпычева приходили бумаги все грознѣй. — «Несмотря на мои неоднократныя приказанія», начиналась бумага и потомъ слѣдовало: «предупреждаю» и т. д.

— Ахъ ты грѣхъ какой… — вздыхалъ Петръ Иванычъ. — Пожалуй, опять посадитъ? — И они вдвоемъ съ Альфонцевымь начинали придумывать какое-нибудь виляніе.

Частые и грозные разносы начальства онъ выслушивалъ совершенно спокойно, такъ какъ полагалъ, что на то и начальство, чтобы грозно кричать. И къ концу года Пегрь Иванычь утомилъ и одолѣлъ начальство, и его уволили…

Когда я возвратился въ присутствіе, тамъ ужъ начали появляться сходовальщики.

Люди постарше, несмѣло входя, долго крестились на иконы и, сдѣлавъ низкій поклонъ въ сторону властей, дѣлали еще одинъ общій поклонъ, садились и прежде всего подолгу и съ уваженіемъ глядѣли на открытые шкафы, въ которыхъ такъ много книгъ, бумагъ и нарядовъ.

Люди помоложе совсѣмъ не крестились и, входя, здоровались за руку со знакомыми, читали объявленія о продажѣ съ торговъ имущества чиновъ мѣстнаго кредитнаго товарищества, просрочившихъ свои ссуды, а также и описаннаго за разныя недоимки, или брали со стола газету, т. е., «Сельскій Вѣстникъ» и читали.

Мы съ писаремъ принялись дѣлать примѣрную смѣту волостныхъ расходовъ на годъ. Волостное правленіе должно было предложить ее сходу для обсужденія я утвержденія.

Въ сущности смѣта волостныхъ расходовъ должна обсуждаться и дѣлаться на собраніи волостного правленія. Это собраніе, какъ извѣстно, составляется изъ должностныхъ лицъ волости, т. е. изъ старостъ, судей и писаря подъ предсѣдательствомъ старшины. По ст. 107. Общ. пол. о крест. рѣшенію волостного правленія подлежатъ только слѣдующія дѣла: 1) производство изъ волостныхъ суммъ всякаго рода денежныхъ расходовъ, утвержденныхъ уже волостнымъ сходомъ; 2) продажа частнаго крестьянскаго имущества по взысканіямъ казны или частнаго лица; и 3) опредѣленіе и увольненіе волостныхъ должностныхъ лицъ, служащихъ по найму. Всѣ рѣшенія волостного правленія записываются въ книгу приказовъ волостного правленія.

Кромѣ того, такія собранія сами собой объединяли дѣятельность старостъ и старшины и по управленію, и въ области общественнаго хозяйства.

Такъ когда то и у насъ было, но давно миновало.

Теперь староста съ міромъ, это — одна сторона, подчиненная, враждебная и защищающаяся; а волостное правленіе есть «контора», какъ у насъ зовутъ, — мѣсто казеиное: тамъ старшина и писарь. Это — другая сторона, начальствующая и нападающая. Теперь всѣ денежные волостные расходы производятся старшиной; онъ же единолично продаетъ съ торговъ крестьянское имущество и по частнымъ, казеннымъ взысканіямъ; а увольняются, какъ писарь, такъ и другія должностныя лица и самъ старшина земскимъ начальникомъ, да и назначаются, въ сущности, имъ же. Всѣ служебныя дѣйствія волостного правленія, т. е. старшины и писаря, опредѣляются земскимъ начальникомъ: приказаніями или разрѣшеніями его; и правленіе, въ представленіи крестьянъ, становится все болѣе учрежденіемъ казеннымъ, ну а староста еще какъ-никакъ — своя, мірская власть.

Михайла Харламовъ, строгій учетчикъ Карпычева, еще недавно (до Карпычева) былъ самъ старшиной и представлялъ, мнѣ кажется, въ свое время идеальную, съ точки зрѣнія начальства, фигуру въ строѣ этого своеобразнаго мѣстнаго самоуправленія и поэтому именно много претерпѣлъ на своемъ посту.

По характеру мужикъ онъ энергичный, стремительный; былъ долго въ солдатахъ, гдѣ служилъ сверхсрочнымъ фельдфебелемъ. Свое новое положеніе онъ понялъ такъ: непосредственный его начальникъ есть земскій, надъ которымъ есть свои начальники; онъ — начальникъ надъ старостами, а старосты — надъ мужиками. Это ему было такъ понятно, и выходило, что всякая вещь на своемъ мѣстѣ.

Обнаруживъ въ волости большую распущенность, онъ, съ присущей ему энергіей, принялся «подтягивать» старостъ и мужиковъ, дѣйствуя не за страхъ, а за совѣсть.

Рапортуя самъ при явкахъ своихъ къ барину и исполняя только его приказанія, онъ требовалъ, въ свою очередь, отъ старостъ тоже явокъ разъ въ недѣлю въ правленіе съ рапортами и начальнически приказывалъ имъ: докладывать, испрашивать разрѣшенія и ждать распоряженія. У него само собой выходило, что волостной и сельскій міръ совсѣмъ устранялись отъ участія въ разрѣшеніи общественныхъ вопросовъ, ибо всякій вопросъ, по докладу старосты и рапорту старшины, разрѣшался земскимъ начальникомъ.

А такъ какъ этотъ путь длинный, въ два конца — туда и обратно — то и развились досадная волокита, путаница и сплошное недоразумѣніе. Харламовъ, мужикъ умный, самъ это скоро понялъ, но иначе поступать не могъ. По долгу службы, онъ неукоснительно доносилъ барину о неисправныхъ старостахъ, и старосты постоянно ходили сидѣть при становой квартирѣ въ кутузку.

Старосты съ міромъ очень скоро составили дружную ему оппозицію, и Харламову пришлось плохо. Старосты особенно донимали его при сборѣ податей и недоимокъ. Получивъ приказъ старшины произвести опись имущества у недоимщиковъ, они описывали сараи и амбары, т. е., предметы, къ продажѣ съ торговъ неудобные, а другого имущества, обыкновенно, «не обнаруживали». И при внезапныхъ «оборкахъ» со старшиной такого имущества не находилось. Да и вообще ему устраивались всевозможныя препятствія. Пріѣзжая въ деревню для исполненія какой-нибудь служебной обязанности, онъ не находилъ дома то старосты, то десятскихъ, то подолгу приходилось искать понятыхъ: мужиковъ тоже все дома не находилось.

Харламовъ терялъ равновѣсіе, рвалъ и метался, какъ злой одинокій волкъ, часто чувствовалъ обидную насмѣшку на почтительно-лицемѣрныхъ рожахъ мірянъ. Онъ бѣсился, арестовывалъ и сажалъ мужиковъ цѣлыми десятками. Но тогда приходили въ правленіе ихъ жены… Бабы стыдили его, говорили, что онъ бога не боится, совѣсть потерялъ, «зазнался и не знай, что о себѣ думаетъ»; бранились и ревѣли и подымали такой содомъ въ правленіи, что хоть святыхъ выноси. Сцены происходили безобразныя и для присутственнаго мѣста неприличныя. Бабъ выгоняли, но они кричали и на улицѣ. Взбѣшенный Харламовъ и ихъ сажалъ въ арестантскую и чувствовалъ себя до крайности скверно. А въ волости смѣялись, говорили: «старшина съ бабами воюетъ».

Война же все разгоралась. Мужики дѣлались все болѣе непочтительными и дерзкими, старосты неисполнительными, а старшина все подозрительнѣе.

Доставалось старшинѣ, въ особенности, на сходахъ. Міряне подъ предводительствомъ своихъ старостъ чувствовали свою силу. Сходовальщика нельзя арестовать на сходѣ, несмотря ни на какое его противодѣйствіе, — это запрещаетъ обычай, сохранившій вообще на сходахъ всю свою силу (запрещеніе, напримѣръ, на сходѣ браниться никогда не нарушается). Старшину травили тутъ, какъ одинокаго волка, и любое его предложеніе вызывало цѣлую бурю криковъ; его вышучивали, высмѣивали и огромнымъ большинствомъ отвергали.

Харламовъ, издерганный своей службой, безпрерывной войной, ходилъ пѣтухомъ, надутый, красный, разсерженный, напряженно подтянувшись, выпятивъ грудь: «совсѣмъ изломался человѣкъ» — смѣялись мужики. Они смѣялись, а онъ ходилъ бокомъ, подозрительно озираясь.

Въ безпрерывной склокѣ, въ борьбѣ за порядокъ Харламову не хватало дня, и свое собственное хозяйство онъ совершенно запустилъ, а мужики на второй же годъ убавили ему жалованье, положивъ полтораста рублей въ годъ!.. Онъ былъ уволенъ послѣ того, какъ отъ поджога у него сгорѣла мякинница, потомъ амбаръ, и загорелся дворъ; но уволенъ послѣ нѣсколькихъ высидокъ подъ арестомъ за неисполненіе приказаній начальства и тоже за бездѣятельность…

Теперь онъ вполнѣ въ ладахъ съ міромъ; мужики ему давно все простили и постоянно выбираютъ теперь на разныя общественныя должности, такъ какъ онъ — мужикъ честный. При учетѣ его за нимъ мірскихъ денегъ не оказалось ни копѣйки, и на службѣ онъ совершенно раззорился.

Онъ теперь въ числѣ нашихъ «сознательныхъ» и, вспоминая свою службу, говоритъ: «какъ-то совсѣмъ одурѣлъ тогда»…

VII.
Волостной сходъ.

— А не начать-ли намъ старшина перекличку? — предлагаетъ Альфонцевъ, — народу много.

Я смотрю на часы. Уже два.

Въ присутствіи народу немного, но я знаю, что всѣ «табашники» въ сѣняхъ. Однако для законныхъ двухъ третей нужно человѣкъ 80, и, мнѣ кажется, столько еще нѣтъ.

По приказамъ волостного правленія сходовальщики обязывались явиться къ 10 ч., и кое-кто изъ новичковъ и старики пришли даже за часъ раньше, и ждутъ теперь они ужъ часовъ пять, и ждутъ терпѣливо. Терпѣніе это изстари воспитано всякими присутствіями, и эти люди знаютъ, что ужъ если пошелъ по властямъ и присутствіямъ, то ничего не подѣлаешь — подождешь.

Я объявляю перекличку. Изъ сѣней и съ улицы входятъ сходовальщики и занимаютъ свои мѣста.

Писарь читаетъ фамиліи по списку, и вслѣдъ за этимъ изъ рядовъ слышится: «здѣся» или: «пришли мы». Иногда о комъ нибудь изъ своей деревни односельчанинъ говоритъ: «не придетъ онъ — сапоговъ нѣтъ». Это значитъ, что въ лаптяхъ онъ не считаетъ возможнымъ идти на сходъ. Или: — «не придетъ — помочь у него, — бревна возятъ». Причина тоже уважительная: значитъ, мужикъ строится, и помочь — общественное дѣло, а дѣлаются помочи только по праздникамъ.

Сходовальщики или выборные, какъ ихъ у насъ называютъ, всегда занимаютъ свои опредѣленныя мѣста. Я самъ много лѣтъ былъ выборнымъ, и причины этихъ группировокъ знаю хорошо.

Болѣе тѣсныя группировки нашего схода начались съ 1906 г., когда возникла большая идейная рознь и у насъ. И въ этомъ случаѣ вѣрной оказалась пословица: куда дворяне, туда и міряне.

По флангамъ и поближе къ столу располагаются всегда воротилы, боевыя силы схода, и, притомъ, налѣво — лѣвыя, направо — правыя. Это — потому, что отсюда удобно рѣчь держать, обращаясь къ центру, къ главной массѣ, которая прежде, бывало, выражала свое мнѣніе только оглушительнымъ ораньемъ: «согласны» или «не согласны», а нынѣ — нерѣдко баллотировкой.

Вообще порядки на волостномъ сходѣ въ послѣдніе годы значительно измѣнились. Бывало, вопросы на сходахъ рѣшались всегда единогласно. Хотя въ Общ. пол. о крест. и говорится о рѣшеніи ихъ простымъ большинствомъ и въ нѣкоторыхъ случаяхъ двумя третями голосовъ, но на практикѣ, по обычаю, дѣла рѣшались единогласно. Заготовляя заранѣе заголовки приговоровъ, писаря писали: «мы, нижеподписавшіеся» и т. д., и послѣ словъ: «единогласно постановили» ставили двоеточіе, а потомъ, уже на сходѣ, записывали постановленіе.

Порядокъ обсужденія и рѣшенія вопросовъ, бывало, всегда былъ таковъ. Сначала писарь «вычитывалъ» ту бумагу отъ начальства, по которой нужно было сдѣлать постановленіе, или докладывалъ очередное дѣло, по которому требовался приговоръ схода. Послѣ того вставалъ старшина и говорилъ, что порѣшить надо вотъ такъ-то, а потомъ спрашивалъ: согласны-ли православные? — Согласны! — дружно подхватывали стоявшіе «за старшину».

— А мы не согласны! — рявкали противники. И обѣ стороны орали до тѣхъ поръ, пока не уставали. Записывалось постановленіе, большей частью то самое, какое желалъ старшина, и по приговору выходило, что сходъ постановилъ его единогласно. Впрочемъ, и по существу это такъ бывало, такъ какъ меньшинство не подчинялось большинству, а принимало его мнѣніе, и до тѣхъ поръ орало, пока не убѣждалось.

Иное наблюдалось, когда въ дѣлѣ обозначался кусокъ общественнаго пирога. Тогда выступали міроѣды. Послѣ доложившаго дѣло писаря вставалъ міроѣдъ-сотрудникъ и, вмѣсто политично молчавшаго въ это время старшины, держалъ рѣчь въ пользу другого, въ это время скромно и незримо въ сторонкѣ сидящаго, міроѣда. Онъ приглашалъ православныхъ поступить «по Божьи, — попросить Иванъ Иваныча скостить» или «прибавить ему, Ивану Иванычу». А подпоенная Иваномъ Иванычемъ сила орала: «согласны»! А подпоенная другимъ міроѣдомъ сила — «не согласны!». — Орали они долго и яростно, но вопросъ рѣшался, обыкновенно, въ пользу того міроѣда, на сторонѣ котораго были старшина и писарь.

Впрочемъ, міроѣды и коштаны свирѣпствовали преимущественно на сельскихъ сходахъ, при сдачѣ и мірскомъ пропоѣ общественныхъ земельныхъ угодій и промышленныхъ доходныхъ статей, а на волостномъ сходѣ имъ не было надлежащаго корму.

Въ настоящее время и міроѣды и коштаны совершенно исчезли изъ общественной жизни, такъ же, какъ почти и мірское пьянство, а исчезли они, какъ мнѣ кажется, отчасти потому, что во главѣ этой жизни теперь встало молодое, скупое и невеселое поколѣніе, отчасти же — благодаря земскимъ начальникамъ, — такъ, по крайней мѣрѣ, у насъ.

По перекличкѣ до законныхъ двухъ третей не хватаетъ пяти человѣкъ — досадно, но схода открывать нельзя: на счетъ этого теперь строго…

Въ почетной обособленности, впереди, за столомъ, я по непривычкѣ чувствую себя неловко. На меня, человѣка новаго на этомъ мѣстѣ, смотрятъ сотни любопытныхъ глазъ; смотрятъ по-деревенски — безцеремонно, въ упоръ. Кромѣ того, я отлично слышу, какъ одинъ выборный говоритъ сосѣду:

— Тощъ старшина-то, Максимычъ…

— Ничего… дай срокъ, онъ пополнѣетъ, — отвѣчаетъ тотъ.

Теперь уже всѣ на своихъ мѣстахъ.

Въ центрѣ, на передней скамьѣ, степенно, «потупя брады своя», сидятъ наши почетные мужики. Благодаря зажиточности и наличности взрослой семьи, эти люди пользуются большимъ досугомъ, а на досугѣ подъ старость отличаются великимъ любопытствомъ и всякія общественныя сборища посѣщаютъ въ первую голову. Здѣсь, на сходѣ, они не играютъ замѣтной роли. Эти смирные домашнехозяйственные мужики совсѣмъ не обладаютъ общественнымъ темпераментомъ и не умѣютъ публично ни нападать, ни защищаться.

Поддерживаютъ они на сходѣ всегда примирительное разрѣшеніе общественныхъ вопросовъ, и ихъ симпатіи лежатъ всегда "между нашихъ и вашихъ, « посрединѣ. Когда по волостной смѣтѣ просятъ прибавить на расходы, они всегда соглашаются немножко прибавить; а изъ начета общественныхъ денегъ на должностное лицо предложатъ „частичку простить“, а остальное взыскать, но разсрочивъ уплату.

— Поклонись, — міръ проститъ! Повинную голову мечъ не сѣчетъ, — уговариваютъ они въ этомъ случаѣ виноватаго, твердо вѣря, что худой миръ лучше доброй ссоры.

Эта передняя степенная скамья хорошо вліяетъ на нравы схода, охраняя личность и добрые старые обычаи, чтя которые, выборный, объясняющійся на улицѣ смѣсью выразительной матерщины и русскаго языка, не осмѣливается на сходѣ, даже въ пылу злобнаго спора, обругать противника, напримѣръ, дуракомъ.

Направо — три характерныя фигуры нашихъ черносотенцевъ. Они всегда стоятъ: это боевыя силы схода.

Вотъ — Егоръ Коловъ. Тяжелая фигура, толстое, красное лицо, обросшее желтой шерстью, упрямая шея, маленькіе упрямые свиные глазки и вся фигура его — досадно неповоротливая, угловатая, упрямая. Онъ — неутомимый врагъ нашей „политики“, этихъ молодыхъ, новаго обличья людей и, главнымъ образомъ, именно за это новое ихъ обличье, — за стремленіе носить пиджаки и брюки на выпускъ и походить на барина. Баринъ, по его мнѣнію, похожъ на жида, а барина, за его занятія, за его физическую слабость, за бритое лицо, за тонкія ноги въ узкихъ брюкахъ, за его образъ мыслей, дозволяющій ему будто-бы ничего не дѣлать и плевать въ потолокъ, — онъ не выноситъ.

Рядомъ съ нимъ — небогатый кулакъ Палкинъ, чрезвычайно подвижной человѣкъ, что называется торопыга: бойкій, ловко подпоясанный краснымъ кушакомъ. Онъ только что вошелъ, звонко щелкнулъ голицами и долго размашисто крестился въ передній уголъ; потомъ хлопнулъ объ полы, тряхнулъ густо напомаженными волосами, поздоровался кое-съ-кѣмъ за руку, и въ группѣ, гдѣ онъ всталъ, сейчасъ-же поднялся оживленный говоръ. Палкинъ вертитъ головой, поспѣваетъ во всѣ стороны, и его острая рыжая бородка трясется, какъ птичій хвостъ. На сходѣ кричитъ онъ громче всѣхъ и необыкновенно азартно, воздѣвая руки къ небу. Рѣчь его всегда обличительная. Палкинъ — настоящій общественный человѣкъ и здѣсь, на сходѣ, онъ чувствуетъ себя, какъ рыба въ водѣ. Онъ не пропускаетъ ни одного схода, хотя очень занятый человѣкъ.

Третій, рядомъ съ нимъ, молодой узкоплечій мужикъ, сутулый, съ блѣднымъ лицомъ, безбородый и съ свѣтлыми, какъ-то подглядывающими, глазами, — Семенъ Моисеевъ. Человѣкъ — интересный, ищущій отвѣтовъ на большіе вопросы въ толстыхъ книгахъ старой церковно-славянской печати. Онъ имѣетъ твердыя убѣжденія, что всѣ новшества отъ антихриста; что современный мятежъ мужичьей мысли въ писаніи предсказанъ, какъ антихристова сѣть; что свѣтлая мечта людей о равенствѣ на участіе въ радостяхъ жизни — гордыня, дьявольская прелесть и лукавый плѣнъ думъ; что отъ Бога человѣку положено терпѣніе, смиреніе и всяческое испытаніе; что медъ жизни — отъ бѣса, а ядъ жизни — отъ Бога. На сходѣ онъ иногда дѣлаетъ самыя неожиданныя и смѣлыя заявленія.

Къ правымъ примыкаетъ меньшинство: выборные двухъ прилѣсныхъ деревень, — низкорослые, коротконогіе, бородатые и „долгоспинные“ сѣрые мужички, которыхъ у насъ зовутъ „медвѣдками“, среди нихъ двѣ бабы: Арина Кочетова и Александра Плохова.

Въ законѣ мы не нашли указаній, что женщины не допускаются въ качествѣ выборныхъ: тамъ говорится только, что они не допускаются къ занятію общественныхъ должностей, а въ Общ. пол. разъяснено, что выборный десятидворникъ не есть должностное лицо.

Лѣвые составляютъ громадное большинство на сходѣ. Въ общемъ это — смирная толпа, дружно поддерживающая своихъ вожаковъ. Вожаки ея теперь всѣ на лицо.

Вотъ Дятловъ, въ углу, гдѣ потѣснѣй, сидитъ и по обыкновенію остритъ, потѣшая публику.

Смысловъ у стола перелистываетъ книгу переходящихъ суммъ и видно, что волнуется. Онъ передъ сходомъ всегда безпокоенъ.

А тамъ, въ заднихъ рядахъ, гдѣ сидитъ староста Костюковъ во главѣ выборныхъ своей деревни, мнѣ видно красивое улыбающееся лицо статнаго, чисто и по городски одѣтаго Алексѣя Малышева; онъ пожимаетъ руки выборнымъ и любезно, оживленно разговариваетъ. Внѣшность у Малышева — цивилизованная, подстриженная; человѣкъ онъ обходительный, покладистаго характера… Когда ему въ толпѣ наступаютъ на ногу, онъ говоритъ: „виноватъ, простите“, а въ рѣчи часто употребляетъ: „собственно говоря, знаете“. Онъ — главный организаторъ лѣвыхъ, тогда какъ ихъ вдохновителемъ всегда бываетъ Дятловъ.

Особо и рядомъ держатся два брата, два Ивана — Иванъ Большой и Иванъ Малый, фабричные рабочіе. Блѣднолицые, блѣдноглазые и со слезой, они отличаются необыкновенной рѣзкостью своихъ рѣчей. Братья не заявляютъ своихъ мнѣній по вопросу, а обличаютъ заявившихъ такое мнѣніе справа.

Когда Иванъ Большой, глядя въ упоръ своими смѣлыми, круглыми глазами, начинаетъ расписывать своего противника, или, какъ онъ выражается, „умывать ему грязную рожу“, то выходитъ это у него и сильно и хлестко. Говоритъ онъ своимъ ровнымъ, странно громкимъ голосомъ необыкновенно отчетливо, а холодная злоба такъ и хлещетъ изъ каждаго слова его рѣчи. Всегда послѣ азартной рѣчи Палкина, произносимой со вздѣтыми къ небу руками, — Дятловъ командуетъ: „рви его, Иванъ“. А Иванъ отвѣчаетъ: „сейчасъ я его пополамъ перекушу!“

Рядомъ съ братьями стоитъ Яковъ Мужикинъ, круглый, бабьяго сложенія человѣкъ съ любопытными глазами. Мужикинъ разсуждаетъ такъ: онъ самъ — человѣкъ простой и, конечно, ничего не можетъ выдумать изъ своей головы; не можетъ и рѣчь сказать, — онъ самъ это сознаетъ; но лѣвые — настоящій народъ, всякую умственную вещь понять могутъ и всякое слово сказать умѣютъ хорошо, „по новому“. Особенно глубоко Мужикинъ убѣжденъ, что самое правильное слово объединеніе: „ежели-бы, ка-бы въ жизни все по братски было“…

Приходятъ еще нѣсколько выборныхъ. Я надѣваю цѣпь со знакомъ. Встаю. Встаютъ и сходовальщики. Объявляю сходъ открытымъ.

Воцаряется тишина.

Мнѣ очень хочется сказать сходу мои самыя лучшія слова, — моментъ подходящій, — и я знаю, что ни одно хорошее слово тутъ не пропадетъ даромъ; но подавляю свои грѣшныя желанія и ограничиваюсь тѣмъ, что говорю о томъ, какъ горячо бы я желалъ, что бы между мной, старшиной, и ими не было тѣхъ волчьихъ отношеній, какія въ этомъ случаѣ въ концѣ-концовъ неизбѣжно у насъ возникаютъ. А они, — говорилъ я, — не желательны…

— Вѣрно, правильно… Покорно благодаримъ! По братски бы все, крещеные!? — откликнулся Мужикинъ.

Въ центрѣ тоже замѣтно „движеніе одобренія“.

Встаютъ учетчики, становятся у стола, и Смысловъ начинаетъ читать учетный актъ по учету Карпычева. Окончивъ его, онъ проситъ у меня, предсѣдателя, разрѣшенія и читаетъ докладъ учетчиковъ.

Учетчики предлагаютъ сходу изъ 40 рублей сдѣланнаго Карпычевымъ перерасхода принять 20 рублей, какъ непредусмотрѣнный прошлогодней смѣтой, неизбѣжный перерасходъ. А изъ 175 р. расхода, на которые Карпычевъ не представилъ оправдательныхъ документовъ, около ста рублей признать израсходованными правильно, все же остальное взыскать.

Степенная передняя скамья и сходовальщики старшаго поколѣнія считаютъ справедливымъ все простить. Слышенъ разноголосый говоръ со скамьи и сзади.

— Ладно… чего тутъ!.. Кто безъ ошибки живетъ… Не всякое лыко въ строку. Никто безъ начета не уходилъ… Прощали, бывало, не взыскивали…

— Православные! — кланяется Карпычевъ сходу. — Какъ передъ истиннымъ Богомъ — ничего не знаю… Человѣкъ я темный!

— Я тоже, мужики, думаю, что это все по ошибкѣ… Еще ладно, что Петръ Иванычъ не израсходовалъ, а записалъ въ расходъ, — все таки хоть разобраться можно… а ежели бы израсходовалъ да не записалъ, — тогда, я думаю, было-бы хуже?.. — ехидничаетъ Иванъ Большой.

— Прошу слова, — встаетъ Алексѣй Малышевъ и, обращаясь къ сходу, говоритъ:

— Въ данномъ случаѣ я, собственно говоря, считаю правильнымъ поступить слѣдующимъ образомъ: первое, самовольный, собственно сверхсмѣтный расходъ въ 40 рублей слѣдуетъ считать неправильнымъ, какъ неразрѣшенный сходомъ, и взыскать съ Карпычева; а на 175 рублей предложить ему, знаете ли, представить документы, а если онъ, собственно говоря, въ теченіе мѣсяца не представитъ ихъ, то — тоже взыскать… Я просилъ бы предсѣдателя это мое предложеніе подвергнуть закрытой баллотировкѣ, такъ какъ, собственно говоря, въ данномъ случаѣ по вопросу имѣются и другія предложенія…

Предложеніе Малышева на баллотировкѣ получаетъ большинство.

Читается смѣта волостныхъ расходовъ.

За прошлый годъ волостные расходы опредѣлялись вотъ въ какихъ цифрахъ:

Старшинѣ жалованье 200 р. Писарю 360. Его помощнику 180 р. Волостнымъ судьямъ по 25 р., предсѣдателю суда 40 руб. Разсыльнымъ по 100 р. Сторожу 50 р. На канцелярскіе расходы и отопленіе и освѣщеніе правленія и арестантской, на все вмѣстѣ 200 р. Волостному ямщику 350 р. Присяжнымъ засѣдателямъ за выѣздъ на судъ въ уѣздный городъ (верстъ 70) по 5 руб. За выѣздъ на пожары въ предѣлахъ волости по 1 руб. На молебны въ правленіи въ теченіе года 3 рубля…

За 40 лѣтъ размѣры волостныхъ смѣтъ ничтожно возросли, а жалованье старшины и судей даже понизилось, и эти должности, будучи повинностями, какъ я уже упоминалъ, для небогатыхъ людей представляютъ теперь воистину хозяйственную бѣду.

Примѣчательно уменьшеніе расходовъ „на молебны“: прежде расходовалось до 25 рублей.

Повысился расходъ на канцелярію и жалованье писарей; но эти статьи хорошо забронированы: онѣ — подъ опекой у земскихъ начальниковъ.

За то жалованье судей поразительно мало. Судьи собираются каждый понедѣльникъ, и за годъ въ судъ поступаетъ до 800 дѣлъ! Содержаніе трехъ судей и предсѣдателя стоитъ у насъ въ годъ 115 рублей, и такимъ образомъ производство одного судебнаго дѣла въ этомъ судѣ стоитъ копѣекъ 25, даже съ канцелярскими расходами… Это, безъ сомнѣнія, самая дешевая юстиція въ мірѣ.

Обыкновенно, у насъ всѣ соглашаются, что жалованье судьямъ мало; но на сходѣ при опредѣленіи его размѣровъ всегда побѣждаетъ слѣдующій простой разсчетъ: судьи собираются около 50 разъ въ годъ, а по полтиннику за каждый, въ сущности говоря, неполный рабочій день и будетъ 25 р.

— А по полтиннику-то, — разсуждаютъ мужички, — за глаза довольно. И за полный рабочій день у насъ больше 60 коп. не даютъ, а ужъ тамъ приходится расправлять лопатки-то; да и день то вполнѣ полный! А судья… не ахти какъ изломается, сидя за столомъ. Сиди да бороду поглаживай…

Тотчасъ же послѣ прочтенія новогодней смѣты, составленной въ тѣхъ же цифрахъ, писарь читаетъ бумагу, присланную изъ губернскаго присутствія.

Присутствіе предлагаетъ сходу, въ виду увеличенія работы волостныхъ писарей дѣлами по укрѣпленію земли и выдѣланъ въ частную собственность по закону 9 ноября, увеличить жалованье имъ согласно выработаннымъ присутствіемъ нормамъ, причемъ по Ивановской волости оно должно быть назначено для писаря не менѣе 600 рублей, а для помощника — 250. Въ случаѣ отказа схода деньги будетъ разложены административно и взысканы принудительно.

Опять воцаряется тишина. Слова: административно и принудительно — всѣмъ новятны, и всѣ испытываютъ смущеніе.

Первымъ, какъ всегда, отзывается Смысловъ.

— Могу я, господинъ предсѣдатель? — обращается онъ ко мнѣ, и волнуясь и горячась, звонитъ:

— Мнѣ кажется, господа, что въ этомъ случаѣ собранію (такъ онъ зоветъ сходъ) и обсуждать нечего!.. Вопросъ предрѣшенъ, значитъ, разсуждай-не-разсуждай, а платить придется… Что-жъ, это простая эксплоатація и больше ничего!..

— А мы не согласны! — рѣшительно, тряхнувъ головой, заявляетъ Коловъ. — Я за шесть то сотъ три года работаю! Выдумали… Чай, про личную-то собственность онъ не вилами будетъ писать, а тѣмъ же перомъ!..

— Не согласны! — поддерживаютъ его слѣва и справа, однако не дружно.

— Господа почтенны! — рѣжетъ Иванъ Большой. — Ежели я выдѣляться не буду, такъ думаю, что писарь ни перомъ, ни вилами. для меня писать не будетъ?.. Такъ за что же я ему платить буду? Пусть платятъ тѣ, которые выдѣляются!.. Теперь… я, то-ись, къ слову: выдѣляется Палкинъ, а я за него долженъ писарю платить!

— Ежели всякъ самъ по себѣ, такъ — и самъ за себя! — поддерживаетъ его Иванъ Малый.

— Какая намъ польза, что онъ выдѣляется! — кричитъ кто-то.

— Выдѣльщиковъ теперь, стало быть, у насъ 15 человѣкъ, — громко, разстановисто говоритъ Харламовъ, — Это р-разъ!.. — И онъ щелкаетъ на счетахъ. — Стало быть, писарю велятъ прибавить 240! — Это ддва… помощнику 100. — Три! Значитъ, 340… Ежели на нихъ разложить… то по 22 рубля слишкомъ съ носу…

— Не согла-асны! — дружно гремитъ сходъ. — Н-не жела-аемъ!

— На выдѣльщиковъ!

— Пусть они и платятъ!

— Не согла-асны мы!..

Оранье все усиливается. Положеніе для меня становится щекотливымъ — поминутно слышны разныя завѣтныя словечки.

Но Дятловъ что-то говоритъ Малышеву, и тотъ спасаетъ положеніе. Когда я останавливаю оранье, онъ дѣлаетъ ораторскій жестъ и говоритъ:

— Мнѣ кажется, господа, что, постановивъ отказать въ увеличеніи ассигновки на содержаніе писарей, мы, собственно говоря, не достигнемъ цѣли, такъ же, какъ… извините, и безпорядочнымъ крикомъ… Наиболѣе же цѣлесообразнымъ было бы, я, собственно говоря, даже имѣю смѣлость утверждать, что и единственно въ этомъ случаѣ цѣлесообразнымъ будетъ возбужденіе сходомъ ходатайства передъ начальствомъ объ оставленіи жалованья писарямъ въ прежнемъ размѣрѣ, мотивировавъ ходатайство тѣмъ, что въ нашей волости выдѣлы въ личную собственность еще рѣдкое явленіе, и въ настоящее время имѣется не болѣе 15 таковыхъ… Долженъ оговориться (жестъ въ сторону писарей) что я… собственно, принципіально не противъ увеличенія жалованья писарямъ!

— Не согласны! — кричатъ справа, но не дружно.

— На баллотировку! — кричатъ слѣва.

Я спрашиваю: согласенъ-ли сходъ съ предложеніемъ Малышева? и убѣдившись, что большинство его плохо поняло, продолжая кричать „на баллотировку“, разъясняю, и ходатайствовать постановляется почти единогласно. При этомъ съ передней скамьи просятъ добавить про прошлогодній неурожай, плохіе промысла, платежи недоимокъ, и что „народъ въ оскудѣніе пришелъ“.

Вслѣдъ затѣмъ отвергаются всѣ просьбы о прибавкахъ, но сходъ также не находитъ возможнымъ что-нибудь въ расходныхъ статьяхъ урѣзать, и смѣта принимается прежняя, только, по предложенію Смыслова, включается 10 руб. на непредвидѣнные расходы.

Дѣлаемъ съ писаремъ разсчетъ и объявляемъ, что по раскладкѣ на ревизскую душу приходится 1 руб. 12 копѣекъ.

— Дозвольте мнѣ слово сказать? — проситъ староста Костюковъ и, вставъ, говоритъ:

— Господа мужички! Вотъ мы здѣсь, будучи на волостномъ сходѣ, всѣ вообче… волостные расходы разложили, поравняли: по рупь двѣнадцать на каждую во всей волости ревизскую душу пришлось… Вотъ, хорошо! Теперь намъ, старостамъ, въ волости объявятъ, что по числу ревизскихъ душъ съ нашего села надо собрать причитающую сумму, и мы, старосты, всякъ въ своемъ обществѣ сейчасъ разложимъ эту сумму по-тягольно, на каждое тягло поровну… разравняемъ въ лучшемъ видѣ… Ладно… И въ волости равняемъ и на міру равняемъ — все по ровну равняемъ; а выходитъ не равно!.. Примѣрно — здѣсь въ Ивановскомъ платятъ по 90 коп. съ тягла, а у насъ въ Лыковѣ по рупь сорокъ… Это какъ?..

— И я скажу!.. — срывается съ мѣста Палкинъ. — У насъ теперя вотъ бобыли разродились… душъ сорокъ, если не больше… всѣ, конечно, по землѣ ходятъ… Сюда, въ правленье, судиться ходятъ, паспорта берутъ, разныя удостовѣренія… копіи, тамъ… и разное имъ писаря пишутъ, не меньше другихъ прочихъ ходятъ, а ничего не платятъ! Это какъ? Я же, примѣрно, пашу три тягла, — плачу три-сорокъ, а до правленья меньше всякаго бобыля касаюсь! Это какъ?..

— А ты отдай землю-то мнѣ, я тебя и произведу въ бобыли… на полную свободу, и платить не будешь! — замѣчаетъ кто-то.

Поднимается шумъ. Палкинъ всегда дѣйствуетъ возбуждающе. Я съ трудомъ останавливаю.

Говоритъ Семенъ Моисеевъ; говоритъ онъ тягуче, унылымъ голосомъ:

— Православные… толковали мы здѣсь много… Всякъ — свое. Сообразили вотъ, что не равны мы… И про бобылей! Бобыли, молъ, насъ въ раззоренье привели… Чуть до нищихъ не добрались… Они тоже… зря ходятъ, не обложены… Хорошо… Ладно, — я и думаю: пусть и бобыли, бобыли — такъ бобыли… но вѣдь есть и не только бобыли, а въ волости у насъ живутъ и помѣщики!.. Вотъ, примѣрно, къ Шумилову барину на хуторъ въ лѣсѣ… верстъ за тридцать изъ волости носятъ бумаги разныя и повѣстки, да въ судѣ почитай каждый разъ его дѣла разбираютъ. А вѣдь онъ не одинъ!.. Всѣ-то они, пожалуй, и страсть дѣла зададутъ! А вотъ тоже волости ничего не платятъ!.. Ладно-ли это?

— Учителя вонъ тоже не платятъ, а жалованье получаютъ! — добавляетъ Коловъ.

— Да… и учителишки!..

— Въ больницу тоже завсегда всякіе бумаги и пакеты носятъ. Доктора и фершала пусть тоже сколько-нибудь платятъ. Деньжищъ они не мало получаютъ!

— И докторишекъ обложить!

— Попы вонъ?..

— И поповъ!

— Дьякона… Дьячки?

— И ихъ!

— Писарей… урядника? — Они тоже въ волости живутъ!

— Становова? — ввертываетъ насмѣшливо Дятловъ.

— Чего становова?..

— Тоже обложить…

— Об-бложи!..

— Позвольте, господа! — кричитъ Смысловъ. — Относительно привлеченія къ волостному платежу врачей и учителей, я съ вами не могу согласиться! Эта интеллигенція своей благородной дѣятельностью служитъ для общаго блага. Значитъ, — для нашей-же пользы!

— Такъ и мы пашемъ, — тоже, чай, для чьей-нибудь пользы!..

— Они за это жалованье получаютъ… да еще все лѣто гуляютъ! Учителя вонъ!

— Кто къ чему приставленъ, тотъ то и дѣлаетъ… и больше ничего. Кто учить, кто лѣчить, кто бумагу строчить… а мы соху волочить…

Слышенъ смѣхъ и разноголосый шумъ.

— Вѣрно говоритъ, Семенъ… Правильно!

— Чего тутъ… конечно, пусть всѣ платятъ!

— Съ.головы положить, кто въ совершенныхъ лѣтахъ?..

— Съ заработаннаго рубля — копѣйку… Съ доходу!

Понемногу шумъ усиливается. Кричатъ всѣ сразу. Шумъ растетъ и переходитъ въ оглушительный ревъ, — ревъ почти ста здоровыхъ глотокъ въ тѣсной комнатѣ.

Я знаю по опыту, что прекратить этотъ шумъ трудно, да и не слѣдуетъ. Надо дать перекричаться, — т. е. каждому высказаться. Эти новые порядки на сходѣ — правило говорить по очереди, напримѣръ, — для большинства еще не умѣющихъ говорить публично стѣснительны, и многіе уходятъ со схода недовольные, съ сознаніемъ неисполненнаго долга. И я съ полчаса слушаю все разростающійся ревъ толпы. Теперь всѣ кричатъ и спорятъ другъ съ другомъ. Кричатъ изо всѣхъ силъ потому, что въ страшномъ гамѣ не слышно даже собственнаго голоса, а такъ какъ отъ этого гамъ еще усиливается и дѣлается еще болѣе, то кричатъ еще сильнѣе. Лица у всѣхъ красныя, и дѣлается страшно жарко.

Ловлю моментъ и съ большимъ усиліемъ кое-какъ водворяю порядокъ. Буря стихаетъ, и я говорю:

— Господа, такъ какъ справедливо замѣчено, что при разсчетѣ правленіемъ волостныхъ платежей по обществамъ на ревизскія души и затѣмъ при раскладкѣ исчисленныхъ такимъ образомъ суммъ въ обществахъ потягольно не получается желаемой уравнительности въ платежахъ, вѣроятно, отъ дробленія при передѣлахъ числа тяголъ, и такъ какъ нѣкоторыми высказано желаніе обложить на волостные расходы и бобылей, то я предлагаю: не угодноли будетъ сходу принять за основаніе обложенія какую-либо иную единицу, напримѣръ, — по наличнымъ душамъ опредѣленнаго возраста?

Шумъ окончательно стихаетъ.

Справедливо подозрѣвая, что мою складную рѣчь большинство не поняло, я начинаю разъяснять ее; но, посмотрѣвъ на невнимательныя и утомленныя лица выборныхъ, я смотрю на часы.

Уже девять. Время по-деревенски очень позднее, и я говорю:

— Не лучше-ли отложить, господа, обсужденіе этихъ вопросовъ до слѣдующаго схода, такъ какъ они, къ тому-же, вопросы мудреные?

— Отложимъ, православные… Гдѣ-жъ тутъ рѣшить сразу… это двистительно? — вопросительно замѣчаетъ Яковъ Мужикинъ.

— Конечно, отложить… чего-жъ! — Поздно ужъ! — раздаются голоса.

— Да ужъ, знать, придется отложить мужику барина обложить!

— Да, это вопросъ мудреный…

— Что-жъ отложимъ — полежитъ, недоимка набѣжитъ!

Слышенъ смѣхъ, разсѣянный говоръ. Общественная мысль, державшая въ напряженіи эту толпу, разсѣялась. Я знаю, что теперь ни за что не соберешь ея вниманія.

— Объявляю сходъ закрытымъ.

VIII.
Въ волостномъ правленіи.

Пріѣхалъ новый писарь Христофоръ Календаревъ. Мужики зовутъ его „Листяфоръ“.

Человѣкъ онъ еще не старый, полный нездоровой полнотой. Лицо у него глянцевитой желтизны, усталое, съ мѣшками подъ глазами, и вообще производитъ онъ нехорошее впечатлѣніе запыленнаго, закоптѣлаго и очень усталаго человѣка.

Въ послѣднее время онъ служилъ въ сосѣдней волости, въ помощникахъ, переведенный туда земскимъ въ наказаніе и подъ надзоръ, такъ какъ заподозрѣнъ былъ въ политической неблагонадежности: — онъ съ кѣмъ-то не поладилъ, и на него былъ сдѣланъ доносъ.

Теперь мужики по сердцамъ другъ на друга и въ особенности на сельскихъ властей, обыкновенно, пишутъ доносы о политической неблагонадежности своихъ враговъ.

Такой-то, де, у насъ по политической части самый вредный человѣкъ; разныя слова произноситъ, и прочіе люди въ большое сумлѣніе приходятъ… Приблизительно въ такомъ стилѣ пишутъ доносчики.

Въ примѣчаніяхъ къ ст. 181 Общ. пол. говорится, что только въ губерніяхъ Ковенской, Гродненской и Виленской волостные и сельскіе писаря назначаются земскимъ начальникомъ; но въ дѣйствительности теперь они назначаются и увольняются вездѣ имъ и даже утверждаются губернаторомъ. По закону и волостной сходъ вправѣ увольнять писарей, но только въ тѣхъ случаяхъ, когда они сами о томъ ходатайствуютъ.

Въ прекрасныхъ очеркахъ Г. Успенскаго двое писарей лежатъ въ правленьи на лавкахъ, задравъ ноги, говорятъ о дѣвкахъ; потомъ спорятъ, кто кого удачнѣе можетъ съѣздить подъ микитки, и пхаютъ другъ друга подъ эти микитки. Возятся и гогочутъ, какъ молодые застоявшіеся жеребцы, а надъ ними шумятъ рои мухъ… Эти занятія писарей прерываетъ, пробуждая самую кипучую дѣятельность, пришедшая казенная бумага…

Теперь эта идиллія не возможна. Въ правленіяхъ, въ присутственныхъ комнатахъ даже нѣтъ скамей, — стоятъ стулья и, вообще, теперь это — типичная уѣздная канцелярія. Большіе шкафы и столы завалены связками дѣлъ, книгъ, бумагъ и нарядовъ; стѣны увѣшаны объявленіями и расписаніями; пыльный, затхлый, пропитанный табачнымъ запахомъ воздухъ… Мухи не живутъ тутъ — дохнутъ, отъ воздуха и… глядя на писарей, истомившихся въ одолѣніи горы бумагъ.

— Н-да… понять, то-ись, невозможно… сколько бумагъ и все пишутъ, пишутъ!

— Не зря, чай, должно, стало быть, надо?.. — удивляются наши простецы, недовѣрчиво качая головой.

Писаря у насъ не было двѣ недѣли, а приливъ бумагъ происходилъ своимъ чередомъ, и вотъ бумажное море вышло изъ своихъ береговъ и теперь топитъ нашихъ писарей. Я пріѣзжаю въ правленіе рано, иногда часовъ въ пять утра, и застаю Христофора и Альфонцева еще за работой, — они еще не ложились.

Жизнь стала тѣснѣй и живѣй, и взаимоотношенія крестьянъ, сопровождаемыя бумагой, чрезвычайно развились. Также чрезвычайно разрослись и усложнились и касательства волостного населенія къ различнымъ губернскимъ канцеляріямъ и учрежденіямъ и еще болѣе тѣхъ къ населенію. И всѣ эти многообразныя сношенія и соприкасательства совершаются черезъ посредство волостного правленія и его двухъ, что и при Успенскомъ, писарей; вѣдь, даже самая приближенная къ народу власть является у насъ, въ сущности, приближенной только къ волостному правленію.

Мнѣ много приходилось сталкиваться съ писарями, но сколько нибудь типическихъ чертъ, налагаемыхъ профессіей и общественнымъ положеніемъ, между ними не приходилось наблюдать. Все это самый разнообразный, съ борку да съ сосенки народъ и, кромѣ общей имъ всѣмъ усталости и готовности во всякое время проглотить рюмку-другую водки, другихъ общихъ признаковъ нѣтъ. Худшіе изъ нихъ попали въ правленіе волей несчастнаго въ ихъ жизни случая; лучшіе достигли званія писаря способностями изъ крестьянъ-пахарей; но мнѣ никогда не приходилось встрѣчаться съ писаремъ сыномъ писаря и, я думаю, что таковыхъ нѣтъ.

Являясь спозаранку въ волостное правленіе, я предаюсь самому ревностному изученію книгъ, содержащихъ законоположенія, уставы и руководства, кажущіяся мнѣ необходимыми для старшины, желающаго руководствоваться въ своей дѣятельности закономъ. Мнѣ именно такъ кажется, хотя писаря наши и держатся другого мнѣнія. Правда, и они соглашаются, что старшина долженъ знать законъ, но… „мало-ли что“ — говорятъ они: — „вѣдь и никто не можетъ отговариваться незнаніемъ закона, но кто-жъ его знаетъ“. И прибавляютъ, что и невозможно его знать и возможно не знать…

Но какъ-же однако быть?

Просители меня постоянно въ тупикъ ставятъ, — то по вопросамъ землеустройства, то по податному дѣлу, то о промысловомъ налогѣ, о гербовомъ сборѣ, по страховому дѣлу, по опекунскому, по призывному, по строительному…

Просятъ, напримѣръ, запретить постройку на спорной усадьбѣ сосѣду или, наоборотъ, разрѣшить ему, просителю… Дѣло не терпящее отлагательства, и я запрещаю или разрѣшаю… Но писаря меня тотчасъ-же и конфузятъ:

— Степанъ Иванычъ! по этому дѣлу есть разъясненіе — циркуляръ отъ 1896 г…. за No… — То есть, выходитъ, что слѣдовало не разрѣшить, а запретить, или наоборотъ.

И, вотъ, я, сердитый и убѣжденный, что старшиной долженъ быть человѣкъ окончившій юридическій факультетъ, стараюсь буквально объять необъятное, путаюсь въ грудахъ циркуляровъ, и, притомъ, тороплюсь — мнѣ это надо сейчасъ-же вѣдь. Кромѣ всего другого, я подписываю всѣ исходящіе изъ волостного правленія бумаги и приказы и боюсь подписать незаконное постановленіе.

Изучаю я устройство губернскихъ, уѣздныхъ и земскихъ учрежденій, ихъ взаимныя отношенія, подчиненность и отношеніе къ волостнымъ и сельскимъ учрежденіямъ. Экстренно зубрю общее положеніе о крестьянахъ и новые законы о землеустройствѣ. Знакомлюсь съ податнымъ дѣломъ, и правилами о гербовомъ сборѣ и промысловомъ налогѣ. Изучаю уставъ и правила взаимнаго земскаго страхованія и уставъ строительный. Знакомлюсь съ призывнымъ дѣломъ, продовольственнымъ, паспортнымъ, дорожнымъ, переселенческимъ, по мобилизаціи; съ порядкомъ производства описей, аукціоновъ и судебныхъ взысканій и т. д.

Роюсь въ старыхъ нарядахъ и перечитываю циркуляры, эти странныя произведенія словесности, которыя, чтобы понять, нужно прочитать быстро и однимъ духомъ, и можно задохнуться, — ибо они пишутся въ одно длиннѣйшее предложеніе, со множествомъ вводныхъ длиннѣйшихъ словъ, и, запнувшись на полпути, непременно потеряешь главную мысль.

Къ слову сказать, произведенія волостныхъ писарей, наоборотъ, страдаютъ излишнимъ лаконизмомъ и, если первыя похожи на вѣтвистое, съ затѣйливо переплетающимися вѣтвями, дерево, то вторыя, — просто бревно. Писаря щеголяютъ другъ передъ другомъ лаконизмомъ своихъ произведеній.

Кромѣ того меня озабочиваетъ отсутствіе въ денежномъ счетоводствѣ правленія общей, объединяющей различныя суммы кассовой книги. Старшина въ настоящее время является казначеемъ не только волостныхъ суммъ, но въ его денежномъ сундукѣ скопляются самыя различныя суммы. Онъ обязанъ сбирать, хранить, своевременно сдавать и правильно расходовать суммы: — земскаго поземельнаго налога, дополнительнаго и окладнаго страхованія, промысловыя, по частнымъ и казеннымъ взысканіямъ, арестантскія, благотворительныя, — на выдачу вдовамъ, сиротамъ, погорѣльцамъ, „на павшихъ лошадей“… Много и другихъ денегъ переходитъ черезъ его руки. Кромѣ волостной приходо-расходной книги, счетъ ихъ ведется по книгѣ „переходящихъ суммъ“ и по разнымъ квитанціоннымъ книжкамъ, и поэтому для опредѣленія суммы какихъ-либо поступленій, дабы ихъ своевременно сдать, бываетъ всегда много возни со счетами. Это затрудняетъ возможность во время „обернуться“, какъ выражаются старшины, а иногда и „вывернуться“.

Обернуться и вывернуться… Эти слова у старшинъ въ области денежнаго хозяйства въ большомъ употребленіи. Обыкновенно производятся позаимствованіи изъ однѣхъ суммъ въ другія. На волостные расходы, напримѣръ, дѣлаются позаимствованія изъ суммъ окладного страхованія, а эти пополняются временно другими, въ особенности въ теченіи лѣтняго времени, когда сборы тугіе, а нужно заткнуть какую-нибудь податную дыру.

Обертываясь и вывертываясь и не имѣя яснаго и хорошо поставленнаго счетоводства, старшина-казначей въ концѣ концовъ запутываетъ счета и всегда не знаетъ, сколько въ сундукѣ своихъ и чужихъ денегъ. — „Учтутъ — скажутъ“, — говоритъ онъ и, чѣмъ дольше сидитъ, тѣмъ чаще упражняется съ глаголами обернуться и вывернуться.

Мнѣ кажется, то, что малограмотный старшина лишенъ возможности по книгамъ просто и точно знать каждый день наличный остатокъ его денежныхъ оборотовъ, вмѣстѣ съ ничтожнымъ жалованьемъ и неизбѣжной въ должности болѣе широкой жизнью, является главной причиной денежныхъ начетовъ на старшину. Или старшина разоряется, или растрачиваетъ: это почти всегда бываетъ.

Количество суммъ и отдѣльныхъ денежныхъ счетовъ по нимъ годъ съ годомъ все увеличивается. Старшиной, какъ казначеемъ, безцеремонно пользуются самыя разнообразныя учрежденія и въ особенности земскія, хотя они и имѣютъ своихъ спеціальныхъ агентовъ.

Между прочимъ, у насъ въ правленіи производится выдача промысловыхъ свидѣтельствъ и торговыхъ документовъ; а такъ какъ въ волости существуетъ и промыселъ и двѣ базарныхъ деревни, то дѣло это не малое. Но вотъ, роясь третьяго дня въ циркулярахъ, я нашелъ циркуляръ М. В. Д. за № 51, въ которомъ сказано, что выдача торговыхъ документовъ и промысловыхъ свидѣтельствъ на промышленныя и личныя занятія ни на старшину, ни на волостное правленіе не возлагается. Рѣчь идетъ только о выдачѣ, не считая, конечно, дѣла старшины по привлеченію къ обложенію и провѣркѣ соотвѣтствія документовъ съ размѣрами и характеромъ предпріятія, которое онъ исполняетъ въ качествѣ торговаго депутата, каковымъ онъ является по должности.

Я прочиталъ циркуляръ Альфонцеву, онъ сонно посмотрѣлъ усталыми глазами и сказалъ:

— Мало ли что… Тутъ ежели пороешься, такъ найдешь…

Еще на-дняхъ я просилъ писаря выбрать и уложить въ особую папку тѣ бумаги, производство дѣлъ по которымъ я долженъ былъ исполнить въ ближайшее время. Оказалась цѣлая кипа съ повторенными уже, да и не разъ, порученіями и приказаніями. Просматривая ихъ, я вездѣ читалъ: „экстренно исполнить“, „немедленно распорядиться“, „безотлагательно донести“, „съ нарочнымъ доставить“, „вмѣстѣ съ симъ лично явиться“, и т. д. Такъ какъ въ области канцелярскаго дѣлопроизводства я уже успѣлъ достаточно оріентироваться, то былъ увѣренъ, что еще не очень запоздалъ сравнительно. У нашихъ писарей, я зналъ, не мало бумагъ съ надписью „экстренно“ спокойно лежатъ отъ ноября прошлаго года.

Но, когда я познакомился съ характеромъ бумагъ, коими, въ сущности, опредѣлялась моя дѣятельность на безнадежно продолжительное время, меня нѣкая оторопь взяла, тѣмъ болѣе, что эта кипа съ каждой почтой зловѣще пухла. Дѣла все были далеко не созидательнаго характера, и почему долженъ былъ ихъ я. старшика, дѣлать, а не становой приставъ, этого я и до сихъ поръ не знаю.

Я долженъ былъ немедленно провѣрить и представить журналъ промысловыхъ и торговыхъ документовъ. Это значитъ, разъѣзжая по деревнямъ, ходить по лавкамъ, мастерскимъ, заводамъ и торговымъ складамъ; провѣрять вѣсы, мѣры и т. п.; дознавать дѣйствительные размѣры оборота или производства, и соотвѣтствуетъ ли существующее обложеніе дѣйствительному производству, т. е. ловить и уличать предпринимателей во враньѣ, въ сокрытіи и торговлѣ тѣмъ товаромъ, которымъ, по имѣющимся торговымъ документамъ, торговать не дозволяется. — Составлять протоколы…

Еще долженъ былъ я провѣрить опекунскія дѣла и приговоры, т. е., даны ли за истекшій годъ отчеты опекунами сходамъ въ управленіи дѣлами и имуществомъ опекаемыхъ; правильно ли составлены приговоры; провѣрено ли наличное имущество, — если нѣтъ, то созвать сходы и провѣрить въ своемъ присутствіи. Дѣло благородное, но старшина тутъ путается всегда лишній, между старостой и земскимъ.

Далѣе, долженъ я былъ произвести дознаніе по порученію земскаго начальника по существу поданнаго ему пятью крестьянами деревни Малыхъ Межъ прошенія. Дѣло кляузное. При передѣлѣ въ Малыхъ Межахъ три года тому назадъ по разверсткѣ у этихъ крестьянъ пришлось отрѣзать по полдуши, потому что семейный составъ къ передѣлу у нихъ сократился, а теперь они, узнавъ, что передѣльный приговоръ, провалявшійся въ съѣздѣ и еще гдѣ-то три года, не утвержденъ, какъ составленный съ нарушеніемъ надѣльныхъ нормъ, предусмотрѣнныхъ въ Общ. пол., и требуютъ надѣлы въ прежнемъ размѣрѣ. Дѣло ясное, и иски этихъ мужиковъ будутъ удовлетворены, но изъ этого еще ничего не выйдетъ, такъ какъ возвратить имъ отрѣзки можно, только возвратившись всѣмъ обществомъ опять на прежніе надѣлы, т. е. опять сдѣлавъ общій передѣлъ, потому что эти отрѣзки, поступивъ въ общее пользованіе, теперь раздѣлены, разрѣзаны и распаханы.

Затѣмъ, въ нѣсколькихъ селеніяхъ требовалось произвести торги на имущество, уже описанное, и описать имущество.

Запретить крестьянину постройку дома по жалобѣ его сосѣда, у котораго онъ застраивалъ клокъ его земли.

Наложить арестъ на товаръ крестьянина-торговца въ обезпеченіе иска кредитора его, городского купца.

Произвести около десятка взысканій по рѣшеніямъ волостного суда.

Сломать баню, поставленную на чужой усадьбѣ — тоже по рѣшенію волостного суда, — дѣятельность буквально разрушительная.

Провѣрить приговоръ сельскаго Фокинскаго общества объ избраніи старосты и избрать старосту. Я отлично знаю, что приговоръ Фокинцевъ неправильный, — на сходѣ не было законнаго состава, и поэтому старосту ихъ вновь избраннаго отмѣнятъ; но Фокинцы рискуютъ остаться безъ старосты, такъ какъ правильнаго приговора у нихъ и нельзя составить. Мужики тамъ уходятъ на „сторону“, на отхожіе заработки — такъ гдѣ-жъ тутъ взять законный составъ? Положеніе затруднительное…

Оцѣнить 72 новыхъ дома въ погорѣвшихъ деревняхъ.

Дознать семейное положеніе трехъ вдовъ, ходатайствующихъ о сложеніи съ нихъ недоимокъ за смертью домохозяевъ.

Произвести описи и продажу имущества крестьянъ по взысканіямъ кредитнаго товарищества…

Между прочимъ: взысканія кредитныхъ товариществъ — новая обязанность у старшинъ и, притомъ, постоянная и не терпящая никакихъ отлагательствъ. Если всѣ другіе торги, описи и аресты можно и отложить, то съ требованіемъ кредитнаго товарищества шутить не приходится, — опасно, потому что эта, такъ сказать, казенная кооперація находится на особомъ попеченіи у начальства, и старшинамъ вмѣнено въ обязанность стоять на стражѣ интересовъ товариществъ и по первому требованію обнаруживать величайшую стремительность. Новое кооперативное начальство оказалось начальствомъ и надъ сельскими властями и сразу показало себя въ этомъ отношеніи орломъ. Молодые инспектора мелкаго кредита, все больше бывшій военный народъ, „фасонистый“, относятся къ сельскимъ властямъ нарочито строго, и притомъ такъ, какъ люди новаго строя, къ представителямъ старыхъ, пьяныхъ порядковъ, всякой распущенности и невѣжества.

— Знаете, Христофоръ Семенычъ, — говорю я писарю, смущенно перекладывая бумаги, — если все это хорошо, добросовѣстно сдѣлать, то и въ мѣсяцъ не передѣлаешь; а вѣдь тѣмъ временемъ они опять накопятся?..

— Д-да… никогда не передѣлаешь, — сонно отвѣчаетъ тотъ, поднимая на меня свои тяжелые глаза.

— На мѣсяцъ мнѣ по этимъ дѣламъ однихъ разъѣздовъ хватить! А тамъ… опять…

— Зачѣмъ же разъѣзжать? — говоритъ Христофоръ, отрываясь отъ писанія и позѣвывая. — Кой-куда съѣздите, а потомъ пошлемъ повѣстки и вызовемъ ихъ всѣхъ въ правленіе…

— Ну, что вы? — недоумѣваю я. — Вѣдь тутъ придется вызывать толпы народа и большей частью по пустякамъ.

— Н-да, оно конечно… — недоумѣваетъ и писарь, — но… собственно, что же изъ этого?.. они придутъ. Ужъ всегда такъ дѣлается, — какъ же иначе?..

— Обыкновенное дѣло, — кратко замѣчаетъ и Альфонцевъ. Въ самомъ дѣлѣ, — „они придутъ“. Я, разумѣется, зналъ, что старый порядокъ существуетъ въ полной неприкосновенности, и теперь существуютъ „сгоны“ цѣлыхъ деревень совершенно по пустякамъ. Составляя посемейный списокъ, или производя по порученію губернскаго учрежденія какую-нибудь статистику, писарь для опроса и теперь не затруднится вызвать въ правленіе нѣсколько десятковъ мужиковъ. И они приходятъ, иногда въ горячее рабочее время, за много своихъ немѣряныхъ верстъ (они узенькія, да длинныя, — говорятъ они про проселочныя версты) и терпѣливо дожидаются своей очереди, жуя краюшку.

Современное начальство поступаетъ въ этомъ отношеніи, какъ и старый капитанъ-исправникъ. У земскаго, напримѣръ, существуютъ обязательныя явки для старостъ разъ въ недѣлю съ отчетомъ о сборѣ недоимокъ, и ходятъ нѣкоторые старосты для этого пѣшкомъ за 40 верстъ. Тѣ же земскіе, вызывая народъ къ судебному разбирательству въ 9 ч. утра, считаютъ для себя возможнымъ пріѣзжать иногда въ 2 ч. дня, заставляя человѣкъ пятьдесятъ ждать часовъ пять! Они и всякое другое начальство не только сгоняютъ народъ иногда по ничтожному случаю, который легко выяснить путемъ простой переписки, но и ужасно долго заставляютъ ждать себя.

Молодые люди у насъ немножко ворчатъ на это неуваженіе къ мужицкому недосугу — „неуваженіе къ личности“, какъ они выражаются.

Помню я, какъ одинъ изъ нихъ разсуждалъ:

— Удивительное дѣло, Степанъ Иванычъ, — сколько придумано теперь людями разныхъ машинъ для скорости время… паровозы, автомобили, велосипеды… да что автомобили! — по воздуху летать начинаютъ: еропланы, что-ль… А потомъ телеграфъ, телефонъ, грамофонъ… т. е., нѣтъ, — грамофонъ — это по другой части… Все, чтобы досугъ себѣ сберечь, я такъ понимаю. Вонъ въ Америкѣ!.. Да что въ Америкѣ — у насъ въ городѣ, въ 30 верстахъ, купецъ можетъ себѣ сосватать невѣсту, не вставая съ мѣста — черезъ трубку… Пра-аво! А мы — все по прежнему лаптями дороги мѣряемъ… и сколько на это въ году уходитъ время, ежели бы сосчитать!..

Я, вступая въ должность, рѣшилъ сгоны упразднить… Но какъ это сдѣлать? какъ со всѣмъ управиться?

— Ты что, дѣдушка?

Увлеченный благороднымъ направленіемъ своихъ мыслей, я забылъ, что какой-то старикъ давно чего-то ждетъ.

--…Сынъ меня не почитаетъ! Можешь ли ты, твое степенство, заставить почитать меня, отца, — родному сыну?! — говоритъ старикъ, сердито двигая сѣдыми бровями.

— Нѣтъ, дѣдушка, не могу.

— Не можешь… то-то, а бывало могли… Ум-мѣли!

— Нѣтъ, я думаю, и, бывало, не могли.

— Могли!.. Разложатъ подлеца, да розгами его… гор-рячими, да съ приговоромъ: — почитай, почитай… чти отца твоего, святое писаніе помни… И почитали!

— Побить могли, дѣдъ, а почитать заставить не могли.

— Та-ахъ… Значитъ не можешь… А есть ли такой законъ, что, вотъ, какъ я, значитъ, старикъ… старшій, хозяинъ въ домѣ — и потому домъ и все добро, какое есть въ домѣ — все мое, и я могу все его продать, или заложить — все подъ свою руку, не спросись, то-ись никого?

— Да, говорятъ, скоро будетъ такой новый законъ.

— Хоть и новый, а хорошъ! Вотъ я тебѣ, твое степенство, старшина, заявляю, что желаю сына моего уволить изъ дому… Чтобы и духу его, подлеца, не пахло! Наряди десятскихъ, али тамъ кого… и уволь его изъ моего дома! За непочтеніе своего родителя… и грѣха мнѣ въ томъ не будетъ.

Старикъ страшно золъ, такъ и сверкаетъ глазами.

— Ты обратись къ полиціи, — говорю я. Но спохватившись, прошу его подождать, посидѣть и, перелистывая бумаги, соображаю, что сказать разсерженному старику.

— Послушай, старикъ, — говорю я строго. — Ты живешь давно на свѣтѣ, а много-ли помнишь случаевъ, что бы отцы выгоняли почти сорокалѣтнихъ сыновей съ семьями изъ родного дома? Немного, я думаю!.. У татаръ или у турокъ и то рѣдко случается! Человѣкъ работалъ всю жизнь для семьи, для дома, а ты его выгнать хочешь! Законъ-то — закономъ, а ты еще совѣсть долженъ имѣть!..

— Я вызову твоего сына… Ступай! — прибавляю я совсѣмъ строго.

Старикъ сразу оробѣлъ и, бормоча о непочтеніи родителей, бокомъ вылѣзъ изъ присутствія. Онъ былъ старый человѣкъ и привыкъ бояться въ присутствіяхъ.

Дѣло это, разумѣется, уладится само собой.

IX.
По тюремной части.

Въ правленіе вваливается большая толпа мужиковъ изъ прилѣсной деревушки Нюзимы.

— Въ гости къ вашей милости… Тутъ у васъ гостинный кабинетъ есть, такъ вотъ… сѣсть, — говоритъ одинъ.

— Порубщики, — на высидку пришли, — поясняетъ другой. Я — въ необычной роли тюремнаго смотрителя.

Роюсь въ папкѣ и нахожу приговоръ земскаго начальника, коимъ семь крестьянъ деревни Нюзимы за срубленное одно дерево въ чужомъ лѣсу присуждены ко взысканію стоимости дерева, къ штрафу въ размѣрѣ двойной стоимости съ замѣной арестомъ и, кромѣ того, по семи дней ареста каждый.

— Какъ же это вы, братцы, семеро одно дерево воровали? — удивляюсь я.

— Да вѣдь соху для колодца.

Сохой называется толстое раздвоенное вверху бревно — столбъ для колодезнаго журавля.

— Колодезь тогда мы рыли отъ нашихъ семи дворовъ… Ну, а гдѣ-же въ нашемъ лѣсу такое толстое бревно найдешь… обыкновенно, и поѣхали въ барскій…

Я соображаю… Въ арестантской у меня сидятъ четыре Киселевскія бабы, тоже за покражу въ помѣщичьемъ лѣсу, и сидѣть имъ еще по двое сутокъ, и я не знаю какъ быть.

— Вотъ что, братцы, — говорю я мужикамъ. — Не могу я сейчасъ посадить васъ — мѣста нѣтъ: въ арестантской бабы сидятъ. Приходите ужъ на будущей недѣлѣ съ понедѣльника.

— Нѣтъ ужъ ты сдѣлай милость, Степанъ Иванычъ, сажай сейчасъ! — Время, вишь, подходящее — порожнее… Дороги теперь передуло, ѣздить нельзя; ну мы и придумали: чѣмъ дома лежать — здѣсь отлежать, что положено.

— Говорю-же вамъ, что тамъ бабы сидятъ.

— Что-жъ бабы… бабы это ничего… Можно сказать, для насъ еще лучше — теплѣй будетъ!.. Нѣтъ, ужъ ты опредѣли насъ!

— Мы тамъ на нихъ женимся, Степанъ Иванычъ… Хо, хо!

— Сдѣлай милость, посади сейчасъ!

Призываю на совѣтъ сторожа Ивана, тюремнаго надзирателя, и, посовѣтовавшись, рѣшаемъ перевести бабъ въ правленіе.

— Ладно, дѣлать нечего, какъ нибудь онѣ переболтаются въ присутственной… ну, полы вотъ вымоютъ, пособятъ мнѣ; а ночуютъ въ завѣщательной… Надо какъ-нибудь, — соображаетъ Иванъ. — А этихъ галаховъ посадимъ… пусть они тамъ простынутъ малость… Тоже воры — семеро одно бревно украли!.. Хмъ…

Такъ и дѣлаемъ къ общему удовольствію. Выдаю мужикамъ по 6 коп. суточнаго содержанія — „жалованья“, какъ говорятъ они, и Иванъ ведетъ ихъ въ арестантскую. А перезябшія и, вѣроятно, простуженныя бабы приходятъ въ правленіе и лѣзутъ прямо на печку.

Волостной арестный домъ, это въ настоящее время единственная въ своемъ родѣ тюрьма, — учрежденіе въ цивилизованномъ обществѣ во всякомъ случае немыслимое, такого-же сорта, какъ клоповники, ямы и другіе восточные застѣнки, для здоровья людей въ высшей степени опасное.

Объ антигигіеничности ихъ, конечно, смѣшно и говорить. Сохранились они отъ добрыхъ старыхъ временъ въ своемъ первоначальномъ видѣ. Называлось это учрежденіе „темная“, и сажали, „толкали въ темную“ только разбушевавшихся пьяницъ или преступника на ночь для препровожденія утромъ въ тюрьму. И для этой цѣли такой маленькой, холодной, вонючей клѣтки, пожалуй, было достаточно. Но теперь этотъ темный, вонючій хлѣвъ служитъ для продолжительныхъ высидокъ порядочныхъ людей, по приговорамъ волостного суда и земскихъ начальниковъ.

Мнѣ совѣстно сажать сейчасъ этихъ семерыхъ Нюзименскихъ мужиковъ, — степенныхъ хозяйственныхъ крестьянъ. Что ты тутъ подѣлаешь?.. Вполнѣ порядочные они люди, но увезти деревцо-другое изъ большой сосѣдней помѣщичьей дачи никакъ не научатся считать грѣхомъ и преступленіемъ! У меня есть толстая папка съ приговорами за лѣсныя порубки, и я подсчитывалъ: приходилось выдержать въ волостномъ арестномъ домѣ болѣе сотни крестьянъ четырехъ прилѣсныхъ деревень. Нѣкоторымъ изъ порубщиковъ причитается высидѣть по мѣсяцу и болѣе.

Не могу себѣ представить, какъ можно человѣку высидѣть у насъ въ арестантской мѣсяцъ!

Замѣчательно, что и другія вѣдомства считаютъ возможнымъ пользоваться волостными хлѣвами для продолжительныхъ высидокъ. Недавно у насъ сидѣлъ солдатъ. Придя домой со службы, онъ явился въ правленіе и предъявилъ бумагу своего вѣдомства, коей поручалось волостному правленію выдержать его въ теченіе пятнадцати сутокъ при волостномъ арестномъ домѣ.

Тоже замѣчательно, — необходимо въ этомъ признаться, — что, простужаясь и калѣча себя въ арестантской, никому и никогда среди крестьянъ еще не приходило въ голову улучшить помѣщеніе. И разсказы претерпѣвшихъ о томъ, какъ они зимой въ арестантской дыры соломой затыкали, на стѣнахъ иней сугробами лежалъ, съ потолка капало, а на полу замерзало, хоть на конькахъ катайся, какъ полушубки къ полу примерзали, хоть топоромъ вырубай, — все это разсказы только для смѣха.

По привычкѣ хочется спросить: кто же виноватъ? — Вѣдь сами мужики… Но ихъ собственныя жилища, за небольшими исключеніями, не лучше арестантской, не менѣе вредны и опасны для здоровья, и всѣ законы гигіены тамъ не менѣе попраны.

Подъ вечеръ прибѣжалъ въ правленіе небогатый кулачишка Казаковъ, крайне разсерженный и красный, какъ клюква. Торопливо отхлеставъ нѣсколько поклоновъ передъ иконами, онъ закричалъ, размахивая руками:

— Господа присутственные! Что-же это такое будетъ?.. Значитъ, теперя у насъ по улицѣ человѣку пройти нельзя? Иду я сейчасъ по улицѣ, ничего не зная… честно, благородно… по своимъ дѣламъ, и вдругъ… неизвѣстно по какой причинѣ подходитъ ко мнѣ Пичушкинъ Мишка и безъ всякаго вниманія, то-ись, съ моей стороны, начинаетъ облаивать меня разными нецензурными словами… осплататоромъ, буржукратомъ и… всяко!.. Вы должны принять независящія отъ васъ мѣры!..

Вслѣдъ за нимъ входитъ Пичушкинъ. Онъ — парень молодой и молодцеватый; фуражка у него на затылкѣ и независимый видъ.

— Зачѣмъ ты, Михайла, ругаешься, оскорбляешь человѣка, да еще публично? — спрашиваю его я.

— Никакъ нѣтъ, Степанъ Иванычъ, я никогда не согласенъ оскорблять человѣка, то-ись личность! Но какъ онъ, значитъ, кулакъ… то-ись клопъ, и сосетъ народную кровь, то я его и назвалъ эксплоататоромъ и буржуазіей, и провокаторомъ… А ругать я не ругалъ и не согласенъ… всякую такую паршивую сволочь ругать… связываться!..

— Слышите!.. онъ и сейчасъ наноситъ оскорбленія, да еще въ присутственномъ мѣстѣ!.. За это самое я прошу, господинъ старшина, посадить его въ темную!.. потому онъ пьянъ!..

— Никакъ нѣтъ, врешь, я не пьянъ… А за правду, кому хочешь, по физіономіи личности, то-ись, по мордѣ, могу дать!

Совѣтуемся съ писаремъ и признаемъ Пичушкина не настолько пьянымъ, чтобы его можно было посадить въ „темную“, а записываемъ жалобу Казакова для передачи въ волостной судъ. Потомъ я говорю Пичушкину, что ему, какъ развитому человѣку, не полагается ругаться. Онъ сейчасъ же соглашается, извиняется и говоритъ: „Руку, товарищъ!“. Звѣрски тискаетъ мою руку и уходитъ.

Казаковъ проситъ похерить жалобу, потому что ему некогда судиться, и уходитъ недовольный.

X.
По сбору податей и недоимокъ,

Какъ-то послѣ Срѣтенья, въ ясное морозное воскресенье, по большой дорогѣ вдоль волостного села Ивановскаго вихремъ завилась туча снѣжной пыли. Зазвенѣли, запѣли колокольчики и бубенчики, и къ волостному правленію съ звономъ и громомъ подлетѣли двѣ тройки… Въ одной сидѣлъ исправникъ, въ другой — земскій начальникъ, а по бокамъ и спереди и сзади скакали стражники.

Собранные въ правленіе старосты, надѣвъ должностные знаки и торопливо приглаживая волосы, по обычаю, высыпали на улицу и выстроились для встрѣчи начальства.

Начальство выскочило изъ саней и прослѣдовало молча и быстро, нарочито твердой походкой и съ безусловно дѣловымъ видомъ, прямо въ присутствіе.

Даже и этой своей манерой нынѣшнее начальство отличается отъ стараго. Старое начальство было толстое, куталось въ медвѣжьи шубы, вылѣзало изъ саней медленно, кряхтя, и его сельскія власти подхватывали подъ руки. Оно милостиво шутило, когда было въ добромъ расположеніи, или грозно и тотчасъ-же распекало, будучи не въ духѣ.

Прослѣдовавъ той же рѣшительной и твердой походкой къ столу, начальство нѣкоторое время молча курило папиросы, а надъ толпой людей, стоявшихъ передъ начальствомъ (въ правленіи былъ собранъ сходъ), постепенно улегалась плотная, глухая тишина и, наконецъ, надвинулась какъ тяжелая туча. Всегда живая, насмѣшливо-балагурящая толпа теперь коснѣла и приготовилась смиренно поглупѣть: выставляла свой рабій щитъ пассивнаго сопротивленія.

— Конечно, мы люди темные, ваше благородіе, — заявляла начальству своимъ видомъ толпа.

Земскій значительно посмотрѣлъ поверхъ толпы и началъ рѣчь.

Онъ началъ спокойно, внушительно и вѣско; но скоро не выдержалъ, повысилъ тонъ и началъ раздражаться.

Онъ говорилъ, что за волостью въ настоящее время числится огромная недоимка… Накоплена она за три года минувшаго лихолѣтья: общаго повальнаго безумія!.. Но что было, то прошло! И, конечно, никогда не повторится! Онъ надѣется, что теперь они поняли, что плетью обуха не перешибешь!.. Теперь недоимка должна быть пополнена вся и не позже, какъ къ 1 марта!.. Предупреждаю, что никакихъ отсрочекъ не будетъ дано!! Мужики сами виноваты, что не платили во время. Ставлю на видъ, — говорилъ баринъ, раздражаясь, — будутъ приняты ко взысканію самыя рѣшительныя мѣры!.. И затѣмъ, понизивъ голосъ, онъ говорилъ объ обязанности каждаго гражданина, члена государства, платить подати, и, повторивъ уже извѣстное намъ административное соображеніе, что имъ, мужикамъ, гораздо больше даютъ, чѣмъ берутъ, баринъ вооружился счетами и привелъ разсчетъ по волости въ цифрахъ, и вышло это у него очень правдоподобно.

— Надѣюсь, вы поняли? — спросилъ баринъ.

— Такъ точно, поняли… — отвѣтили мужики. Въ заключеніе баринъ долго говорилъ о порядкѣ укрѣпленія земли въ личную собственность по указу 9 ноября и о выдѣлѣ на хутора; о правительственной помощи выдѣльщикамъ… И говорилъ хорошо, убѣдительно — видно было, что вѣрилъ въ то, что говорилъ. А толпа старалась сохранить свой смиренно глупый видъ и, насторожившись, рѣшала: къ чему онъ это клонитъ, куда гнетъ…

Когда баринъ уѣхалъ, толпа сразу ожила.

— Л-ловко баринъ сосчиталъ?.. А! Какъ это у него выходитъ на счетахъ-то!..

— У него, братъ, какъ въ сказкѣ: Иванъ царю звѣзды считалъ… Тотъ ему задалъ: сколько, говоритъ, около самыхъ этихъ мѣстъ въ небѣ чистомъ ясныхъ звѣздъ? — А Иванъ въ отвѣтъ: пять сотъ сорокъ одинъ билліонъ, триста тридцать семь милліонъ, да три тыщи съ десяткомъ — все сосчитано порядкомъ… А не вѣришь, царь, намъ, такъ изволь считать самъ…

— Полѣзай, значитъ, на небо!..

Послѣ баринъ говорилъ мнѣ:

— Вы понимаете, за волостью не только огромная недоимка, но даже недоборъ есть! Запомните — все должно быть собрано полностью. Зарубите себѣ на носу — пол-нос-тью! И въ теченіе этого полугодія. Вы должны будете произвести оборку и продажу имущества… Д-да, это — необходимая мѣра! И въ ваше распоряженіе будетъ дана воинская команда… Понимаете? Н-но… предварительно вы должны объѣздить деревни и произвесть поголовную опись имущества у крестьянъ и движимаго и недвижимаго… Я говорю: и недвижимаго… Это необходимо! Разумѣется, отнюдь они не должны знать о цѣли описи. Наоборотъ, нужно объяснять имъ, что это, что это… н-ну, экономическое изслѣдованіе, нужное, напримѣръ, для цѣлей статистики что-ли… или какъ… А то они, канальи, много припрячутъ изъ имущества. Затѣмъ, отмѣтивъ въ описяхъ этихъ тѣ предметы, которые могутъ быть по закону проданы съ торговъ, представить ихъ мнѣ для утвержденія, и тогда имущество брать и продавать просто на базарѣ, а не съ торговъ…

— Какъ мнѣ быть, Семенычъ? Посовѣтуй голубчикъ? — взмолился я писарю.

— Какъ быть-то?.. Н-да… собственно сбирать надо… — Писарь поднялъ отъ бумаги свои тяжелые глаза и положилъ перо.

— Я знаю, голубчикъ, что сбирать надо!.. Легко сказать: сбирать!.. Да еще вотъ описи…

— Н-да, описи, оно… тово, какъ сказать… собственно, вамъ ихъ до лѣта хватитъ, если дѣлать… Кромѣ того… видите-ли, вы вотъ его у меня… помощника возьмете съ собой… Оторвете отъ дѣла… — Писарь задумался.,

— Н-да… вотъ что: мы пошлемъ, знаете-ли, приказы старостамъ… они и напишутъ…

— Они напишутъ не то, что надо.

— С-сойдетъ… все равно ничего изъ этого не выйдетъ… вѣдь на клячѣ не поскачешь… Н-да… А-аухъ! — Писарь потянулся и зѣвнулъ, зѣвнулъ съ судорогами и такъ, что у него заскрипѣли челюсти.

— Теперь бы мнѣ, старшина, въ постельку, да въ прохладненькую… Легъ бы я на брюхо, увязилъ-бы руки и ноги въ перинку и проспалъ бы сорокъ дней и сорокъ ночей!.. Или-бы въ рѣчку… Перевернулся бы я на спинку и поплылъ-бы по водѣ по теченію… И плылъ-бы, и плылъ…

Вскорѣ послѣ наѣзда начальства, въ правленіи были получены одна за другой нѣсколько бумагъ разныхъ вѣдомствъ, но одинаковаго содержанія.

Въ самыхъ энергичныхъ выраженіяхъ приказывалось старшинѣ собрать и сдать въ казначейство поземельныхъ земскихъ сборовъ и недоимокъ столько-то, немедленно и въ первую очередь. Въ еще болѣе энергичныхъ выраженіяхъ другое вѣдомство „ставило на видъ“ старшинѣ, что за волостью такая-то… громадная сумма недоимокъ окладного страхованія, и онѣ должны быть немедленно собраны, и при этомъ указывалось, что и текущій платежъ окладного страхованія долженъ быть собираемъ и сдаваемъ въ первую очередь. А еще одно вѣдомство требовало, чтобы старшина, принимая самыя строгія мѣры, собралъ и сдалъ за продовольственную ссуду такого-то года сумму въ размѣрѣ 10 % оклада, и т. д.

Надо было собирать — открывать кампанію.

Походы за недоимками совершаются ежегодно дважды: осенью — мирныя выступленія и весной — съ оружіемъ въ рукахъ. Мы начали мирнымъ путемъ.

Прежде всего, исподняя приказанія начальства, мы заготовили формы описей и послали ихъ старостамъ. И, по примѣру начальства, „вмѣстѣ съ симъ“ послали старостамъ строжайшія приказанія собирать недоимку и текущій платежъ, а также и недоборъ прошлаго года, „принимая къ тому самыя строгія мѣры“. „А въ противномъ случаѣ“… — писали мы и, тоже по примѣру начальства, сулили жупелы. Откровенно говоря, надежды на успѣхъ нашихъ приказовъ не было ни малѣйшей.

Сборы по закону есть прямая обязанность селькаго старосты, а старшина по закону только наблюдаетъ за исправнымъ поступленіемъ сборовъ, но… за неисправное — отвѣчаетъ. И всегда между старшинами и старостами въ этомъ пунктѣ ихъ служебныхъ взаимоотношеній происходитъ скрытая борьба: всегда одинъ изъ нихъ старается взвалить сборы цѣликомъ на другого. Старосты по своему положенію еще ближе къ воздѣйствію со стороны своихъ оголтѣлыхъ и озлобленныхъ недоимщиковъ, — воздѣйствію и моральному и со стороны краснаго пѣтуха; поэтому они отлыниваютъ настойчивѣе и побѣждаютъ. А старшина находится нѣкоторымъ образомъ въ положеніи чиновника, и ввиду этого его положенія недоимщики ему все таки больше склонны прощать. Да и что ты тутъ подѣлаешь, когда староста принесетъ семь рублей и говоритъ: — „Не платятъ, ужъ пріѣзжайте сами… постращайте“…

Такъ и у насъ случилось. Старосты въ срокъ представили описи и по нѣскольку рублей собранныхъ денегъ. — „Не платятъ, Степанъ Иванычъ, что ты хошь дѣлай!.. Пріѣзжай, сдѣлай милость самъ — пособи!“ — говорили они всѣ, какъ одинъ.

Описи тоже были всѣ, какъ одна. На мелкій скотъ, можно было думать, эпидемія была: его въ описяхъ совсѣмъ не было показано. Изъ движимаго имущества вездѣ значилось: столъ, перечислялись иконы, рукомойникъ, и больше ничего. Убѣдить обстрѣляный по этой части народъ, что вреда не будетъ отъ того, что начальство перепишетъ ихъ имущество, что это только такъ, статистика, и что она иногда на пользу бываетъ, — было невозможно.

Между прочимъ, не значилось ни одного самовара. Старосты, улыбаясь, говорили, что самовары, должно быть, мужики успѣли припрятать.

Какъ извѣстно, при сборѣ податей, который нынче всегда сопровождается оборкой имущества, самоваръ — головная вещь. Очень хорошо, что у мужиковъ самовары есть, и ихъ стараются прежде всего захватить: мужикъ захочетъ чаю, и выкупитъ его об-бязательно… Въ настоящее время, въ нашихъ, напримѣръ, деревняхъ мало и плохо обѣдаютъ, а взамѣнъ обѣда пьютъ чай и чѣмъ нибудь за чаемъ закусываютъ. Чай и картошка играютъ главную роль въ питаніи деревни. Сельскія власти отлично знаютъ, какую роль играетъ самоваръ, и.. пользуются.

Выступая въ походъ за сборами, я составилъ планъ мирныхъ дѣйствій. Мнѣ казалось, будетъ хорошо, если я сначала объѣзжу всѣ селенія волости и растолкую людямъ, что подати, а по нынѣшнимъ временамъ и недоимки, платить обязательно надо, что надѣяться не на что… И заключу съ недоимщиками условія, — напримѣръ, о еженедѣльныхъ уплатахъ какой нибудь, пропорціональной долгу каждаго, части. Мнѣ было хорошо извѣстно, что у нихъ нѣтъ и не можетъ быть сознанія обязательности и неизбѣжности платить столько, сколько по окладному листу причитается. Платили иной годъ больше, иной — меньше. Строго было начальство и старшина начиналъ „зазнаваться“ — платили больше, „драли“. Смягчалось начальство — платили меньше. Тѣмъ болѣе недоимка…

Всѣ помнили, что недоимка бывала и прежде и „скогдалась“. Мало-ли отсрочивалась она и пересрочивалась, если умѣло похлопотать, объяснить нужду, иногда убѣдить начальство въ томъ, что у насъ нынче, дѣйствительно, неурожай случился… „Ежели примазаться“ къ какому нибудь начальству, и оно поддержитъ… Бывало, что разсроченная и отсроченная недоимка подпадала подъ манифестъ и прощалась, тогда заплатившіе ее ругали себя дураками, досадуя, а недоимщики торжествовали, — благоразуміе ихъ признавалось всѣми. Бывало всяко: такъ и эдакъ; когда — какъ…

Мнѣ казалось необходимымъ растолковать мужикамъ, что подати, которыя требуютъ платить каждый годъ по стольку-то съ души, — есть почтенный прямой налогъ; что платить ихъ надо ровно столько, сколько причитается съ души по раскладкѣ. И подати по нынѣшнимъ временамъ неизбѣжно надо платить, а также и недоимку. Иначе какъ бы людямъ, по нынѣшнимъ временамъ, грѣхомъ, не нажить бѣды: какого нибудь разгрома и экзекуцій. Слухи объ экзекуціяхъ при сборахъ податей шли это всюду и сообщались газетами.

Но мой хорошій планъ мирнаго завоеванія недоимокъ неожиданно растроился, и мое первое выступленіе за сборами произошло торжественно и грозно, съ оружіемъ въ рукахъ.

XI.
Съ оружіемъ въ рукахъ.

Староста села Фокина Никита Шеболдаевъ, воевавшій съ міромъ, добивавшимся его учета, донесъ по начальству, что недоимщики его совсѣмъ отказываются платить подати, а главными смутьянами являются Иванъ и Семенъ Митричевы и Федоръ Смывловъ. Эти трое крестьянъ и предполагались міромъ его учетчиками.

Въ результатѣ смутьяны исчезли изъ села, яко дымъ, арестованные административно на два мѣсяца, а я получилъ приказъ оказать содѣйствіе старостѣ с. Фокина при сборѣ имъ податей, вмѣстѣ съ командированными для сего чинами полиціи: произвести оборку имущества у недоимщиковъ и вообще принять самыя строгія мѣры.

И вотъ, на зарѣ холоднаго утра нашъ вооруженный отрядъ выступилъ на Фокино. Впереди ѣхали двое урядниковъ, по бокамъ — шестеро верховыхъ стражниковъ; пѣшій стражникъ, молодой татаринъ, сидѣлъ у меня на облучкѣ саней. Всѣ — въ огромныхъ, весьма свирѣпаго вида папахахъ.

Мужики, встрѣчая нашъ зловѣщій отрадъ, суетливо дергали возжами, сворачивали и, завязивъ лошаденку въ сугробъ, сдирали шапки и насмѣшливо косили глаза на наше войско; а я пряталъ свои глаза…

Мнѣ казалось, что и кавалерія наша тоже чувствовала неловкость. Стражники сидѣли на лошадяхъ намѣренно небрежно, — что называется, хлюпами, распустивъ поводья и всѣмъ своимъ видомъ стараясь сказать: мы что-жъ, мы не сами по себѣ, а начальство послало, ну и поѣхали, но мы тоже понимаемъ… Мы такъ… вообще, не серьезно… Только молодой урядникъ Бобковъ чувствуетъ себя, обыкновенно, отлично и не испытываетъ ни малѣйшей неловкости. Онъ молодъ, здоровъ и веселъ; переполненъ жаждой шума, дѣла, и всякое дѣло дѣлаетъ ст удовольствіемъ, лихо, весело и съ шумомъ на всю улицу. Онъ, какъ молодой кобель, носится, поднявъ хвостъ пистолетомъ: звонко облаетъ прохожаго, безъ всякой злобы распотрошитъ курицу, стащитъ что нибудь изъ съѣстного, и летитъ дальше, — весело, хвостъ пистолетомъ.

Мнѣ слышно, какъ, громко хохоча, онъ разсказываетъ своему сосѣду въ саняхъ, хмурому, тяжелому уряднику-латышу:

— Только я поровнялся, понимаешь… изъ-за угла кирпичемъ меня… р-разъ!… Мимо! ха, ха!… Я его сгребъ, понимаешь… да подъ вздохи, да все подъ вздохи!… Ха, ха ха!… Н-ну, понимаешь; и насова-алъ…

Но вотъ и Фокино. Село мирно дымитъ на всю долину; бабы теперь печки топятъ. Время теперь около обѣда въ первомъ уповодѣ. Фокинцы кустарничаютъ. Мы сейчасъ проѣдемъ мимо ихъ мастерскихъ, ужасныхъ лачугъ, разбросанныхъ по заоколицѣ. Рабочій день они дѣлятъ на три уповода, а встаютъ на работу рано, часовъ съ 12 ночи.

Наша кавалерія пришпориваетъ лошадей, и мы стремительно врываемся въ село.

Однако, потомъ, у старосты задерживаемся на цѣлый часъ.

Староста, виновникъ нашего нашествія, теперь струсилъ и всячески старается задержать насъ. Десятскіе медленно собираются, а понятыхъ все дома нѣтъ; и въ это время намъ видно и слышно, какъ по селу, — но задамъ, и по тропамъ къ овинамъ идетъ вороватая бѣготня: людишки прячутъ отъ насъ все, что нужно припрятать.

Наконецъ, отрядъ, подкрѣпленный старостой, десятскими и понятыми, огромной толпой двигается вдоль села, беря приступомъ избы. Лаютъ всѣ собаки въ селѣ; истерично разорались перепуганныя куры, и толпа рваныхъ любопытныхъ ребятишекъ замыкаетъ шествіе. А непріятель-мужикъ стоитъ у воротъ, возмутительно зубоскалитъ надъ нашимъ войскомъ и, очевидно, не чувствуетъ себя побѣжденнымъ. Правда, въ Фокинѣ къ этому давно привыкли, — не первый снѣгъ на голову.

Я сижу въ избѣ у старосты, разложивъ сборныя книги, жду покорности, дани и добычи, и мнѣ хочется сквозь землю провалиться… Въ окно мнѣ видно, какъ лѣниво около избъ по дворамъ и но задамъ слоняются стражники. За то Бобковъ тутъ живетъ во всю и наслаждается. Съ быстротой кота взмываетъ онъ на чердаки, опускается въ подполья, роетъ вилами на дворѣ, подымаетъ пыль въ чуланѣ. Поднимаетъ содомъ съ бабами, отнимая какую-нибудь одежную рухлядь; шумитъ и матерщинничаетъ на всю улицу.

— Ну и змѣй, чортъ его подери! — говорятъ мужики съ восхищеніемъ. Онъ имъ симпатиченъ. — Простой онъ парень, — поясняютъ они.

Десятскіе „гонятъ“ мужиковъ къ старшинѣ. И вотъ изба начинаетъ наполняться народомъ.

Фокинцы приходятъ въ рваныхъ драповыхъ пальто въ накидку и, вообще, на крестьянахъ болтается много разнаго городского рыночнаго хлама. У многихъ гладко стриженые затылки. Это --неволосатый, мелкій, узкаго сложенія народъ, типичнаго для земледѣдьческо-кустарническихъ угловъ склада.

— Иванъ Колесовъ! — вызываю я недоимщика, разсчетная статья котораго первая по окладной книгѣ.

— Здѣсь мы! — и къ столу подходитъ крестьянинъ въ рыжихъ кожаныхъ солдатскихъ сапогахъ.

— За тобой, Колесовъ, по твоей статьѣ къ марту состоитъ недоимки поземельныхъ сборовъ 38 рублей; недоимки окладного земскаго страхованія 110 рублей… продовольственныхъ за ссуду 12 съ полтиной. Потомъ недобору прошлаго года: земскихъ, волостныхъ и мірскихъ 7 рублей, и текущаго платежа за два срока — 4 съ четвертакомъ. А всего… всего сто семь-де-сятъ одинъ… Постой… да, сто семьдесятъ одинъ рубль семдесятъ пять копѣекъ!…

Мнѣ какъ то доселѣ не приходило въ голову сосчитать всѣ долги настоящаго недоимщика, и теперь даже не вѣрится. Я перекладываю вновь на счетахъ и, заинтересованный, примѣрно присчитываю долгъ Колесова кредитному товариществу, — я знаю, 60 рублей, — земскому сельско-хозяйственному складу за клеверныя сѣмена и томасшлакъ — рублей двѣнадцать; Палкину — рублей 30, а пожалуй, и болѣе („подписанъ амбаръ“: расписку я видѣлъ), да и еще кой-что есть. И я глазамъ не вѣрю: долговъ у Колесова около трехсотъ рублей, а онъ средній въ стадѣ, рядовой баранъ, двухтягольный крестьянинъ; въ Фокинѣ, да и вездѣ много людей въ такомъ точно положеніи.

— Все можетъ быть… — равнодушно отвѣчаетъ Колесовъ.

— Какъ все можетъ быть? Если ты полагаешь, что записано или сосчитано неправильно, такъ провѣрь… У тебя книжка есть, квитанціи…

— Пожалуй, провѣрь, вѣдь отъ этого меньше не будетъ.

— Квитанціи-то онъ, чай, давно искурилъ, — смѣются изъ толпы.

— Надо, однако, платить! — строго говорю я.

— Заплатимъ, какъ деньги будутъ, — отвѣчаетъ Колесовъ. Я начинаю говорить о томъ, что поземельный налогъ есть хорошій прямой налогъ; говорю о нормахъ, о разрядахъ, по которымъ онъ исчисляется и начисляется. О томъ, что нужно платить столько, сколько по окладному листу причитается. При этомъ нужно, молъ, знать сколько заплачено, а не зря, и надѣяться на то, что скостятъ недоимку, нынче нечего… все взыщутъ!

Словомъ, разъяснялъ и говорилъ все, что хотѣлъ въ этомъ случаѣ сказать, и прибавлялъ, что, въ случаѣ упорства, не нажить бы, молъ, имъ по нынѣшнимъ временамъ бѣды.

Я говорилъ, а мужики слушали.

— Правильно говоритъ Степанъ Иванычъ, не зря…

— Что-жъ, намъ только бы деньжатъ малость разжиться, мы и заплатили-бы.

— Безпремѣнно заплатимъ, вотъ только-бы деньги-бы…

— То-то-бы, вотъ, кабы деньги…

— Да, кабы деньги, такъ бы оно… тово…

А отрядъ нашъ шелъ тамъ улицей, и десятскіе приносили въ избу взятыя при сборкѣ вещи изъ имущества недоимщиковъ, все какіе то странные предметы въ крестьянскомъ хозяйствѣ, — съ точки зрѣнія хорошаго хозяина, что называется, нестоющіе вниманія. Такъ они принесли лампу „молнію“, резиновыя галоши, маленькій разбитый граммофонъ, новенькій дамскій зонтикъ, балалайку…

Десятскій съ балалайкой не утерпѣлъ: прошелся всей пятерней ао струнамъ, а одинъ недоимщикъ сейчасъ-же подобралъ свои лохмотья и затоптался худыми валенками съ припѣвомъ: „ахъ барыня угорѣла — много сахару поѣла“… И веѣ весело засмѣялись.

А потомъ, все таки, торжественно приволокли три самовара. Бобковъ ихъ отрылъ гдѣ-то въ соломѣ за старымъ овиномъ.

Потомъ приходили бабы. Онѣ и плакали, и ругались, ничего не боясь: требовали отдать имъ отобранныя вещи.

Онѣ жаловались на свою нужду безъисходную, на семью — малъ мала меньше; на мужей „окаянныхъ лѣнтяевъ — не добытчиковъ“ — „чтобы имъ провалиться“, и божились со слезами, что самоваръ купленъ на собственныя ея, бабы, денежки. — „Она еще въ ту пору около зимняго Николы изъ своего дѣвичьяго наряда шубку со скунсовымъ воротникомъ продала: — въ ладонь, не уже, по полѣ и подолу котикомъ была обшита“ и на покупку самовара „денежки, девять съ полтиной, собственныя, — изъ этихъ самыхъ отдала“, и т. д. Онѣ яростно, тутъ-же въ избѣ, ругались съ мужьями, ругались съ властями. Ихъ выгоняли, но онѣ опять протискивались въ избу; плакали горькими слезами и подымали такой содомъ, хоть изъ избы бѣги. А дѣвушка, собственница хорошенькаго зонтика, горестно разсказывала, что она всю осень по ночамъ работала на себя: ленъ мяла и, скопивъ, купила его въ городѣ на свои кровныя денежки; тоже просила его отдать и тоже плакала.

Конфузливо просили и мужики, и вмѣстѣ съ тѣмъ тяжело и неудачно острили надъ своей нуждой, и все старались подшучивать надъ бабами.

Картина была тяжелая и нелѣпая.

XII.
О недоимщикахъ и недоимкахъ.

Возвращались мы на закатѣ; ѣхали не торопясь и молча.

У меня было скверно на душѣ, и я испытывалъ большое смущеніе.

Стражники гдѣ то раздобылись и немного выпили. Бобковъ, сѣвшій со мной, вкусно спалъ. А тамъ сзади ѣхали двѣ подводы съ отобраннымъ имуществомъ. Добыча въ концѣ-концовъ оказалась ничтожной.

Какія строгія мѣры нужно примѣнять, думалъ я, чтобы взыскать не только недоимки, но и текущіе платежи съ села Фокина? Какъ собрать урожай съ поля, которое никогда не удобрялось и сѣялось горохомъ пополамъ съ чертополохомъ.

Фокино съ точки зрѣнія любого кредитора, да и со всякой точки зрѣнія, должно быть признано деревней несостоятельной, банкротомъ, и безъ малѣйшей надежды выплатиться.

Фокино, кромѣ того, переживаетъ извѣстную хозяйственную эволюцію, которую всякая кустарническая деревня, если уже не переживаетъ, то переживать будетъ. При неблагопріятныхъ отечественныхъ условіяхъ, это переживаніе принимаетъ характеръ губительный, какъ тяжелая болѣзнь для истощеннаго организма.

Прадѣды въ Фокинѣ были хорошіе пахари, они оставили послѣ себя хорошія поля и хорошія большія стада. Такъ было, когда возникъ въ Фокинѣ кустарный промыселъ.

Этотъ промыселъ сразу притянулъ къ себѣ все вниманіе хозяевъ. Въ тѣ времена онъ былъ выгоденъ и давалъ наличныя денежки тотчасъ-же, какъ только кустарь кончалъ. работу, а пахарю приходилось деньги ждать годъ. Деньги же были такъ нужны! — появились уже въ то время московскіе ситцы, лампы, самовары и друтія украшенія жизни. И вотъ, въ промыселъ хозяева старались вкладывать всѣ силы и хозяйство запускалось. А хозяйство, не поддерживаемое, имѣетъ свойство стремительно падать: оно, какъ конь, отпущенный на лѣто въ луга, на свободу, — дичаетъ. Заростали плохо паханныя полосы, вырождались и засорялись поля. Порѣдѣли стада. Разрушались хозяйственныя постройки, — всѣ эти: сараи, амбары, овины, мякинницы и пр., заборы, прясла, изгороли и всякія ограды. Кустарный промыселъ ограбилъ хозяйство и самъ неудержимо сталъ падать.

Въ настоящее время передъ кустарями разбитое корыто. Разрушенное земледѣльческое хозяйство, которое нѣтъ силъ поднять, и умирающій промыселъ, которымъ уже невозможно кормиться.

Когда идешь улицей села Фокина, то бросаются въ глаза большія, тесомъ крытыя избы, и маленькіе, куцые, худые дверишки. Всякому деревенскому хозяину извѣстно, что показателемъ степени хозяйственнаго благосостоянія деревни всегда бываютъ не дома, а дворы. Эти хорошіе дома, построенные въ лучшіе дни Фокинскаго ремесла, теперь являютъ всѣ признаки упадка. Они — какіе-то ободранные: если оторвался ставень, то онъ такъ и болтается не прибитымъ; если выбито стекло, то его мѣсто заткнуто тряпицей или заклеено газетой. Тутъ въ хозяйствѣ почти не видно деревянной или плетной посуды-лукошекъ, кадушекъ, кузовковъ и т. п.; гораздо чаще можно встрѣтить жестяную или стеклянную, банку съ солеными, напримѣръ, грибами. И вообще весь хозяйственный обиходъ у Фокинцевъ какого-то, если можно такъ выразиться, оголтѣло-галантерейнаго характера. Хорошее хозяйство любитъ запасъ, а въ Фокинѣ живутъ не въ годъ, а въ ротъ. Покупаютъ селедку или воблу, ставятъ самоваръ и — обѣдаютъ.

По виду Фокинцы до крайности веселый, беззаботный и легкомысленный народъ. Тяжелая безвыходная нужда не озлобила, а придавила людей. Озлобленная борьба съ нуждой, мнѣ кажется, еще предполагаетъ силу не сломленную. Здѣсь же полная деморализація. Люди уже оробѣли передъ нуждой, упали духомъ; но укрылись подъ сѣнь ироніи къ своему упадку, и, маскируя свою полную безнадежность, усвоили себѣ въ утѣшеніе легкомысленно веселенькое отношеніе ко всякому въ жизни явленію. Шутятъ и острятъ въ Фокинѣ кстати и не кстати во всякое время, и шутовство тамъ общій тонъ. Претерпѣлъ человѣкъ насиліе, — Фокинцы смѣются и острятъ надъ обиженнымъ. Совершилось свѣтлое явленіе, коснулось человѣка счастье, — дружно вышучиваютъ и предупредительно злорадствуютъ:

— Видали, знаемъ, погоди, и ты узнаешь!

Ради смѣха щеголяютъ тамъ на работѣ въ разныхъ безобразно-истерзанныхъ шляпахъ и другихъ предметахъ городскихъ модъ, и ради смѣха же Егорка Хрѣновъ, идя на другой день свадьбы съ своей молодой разряженной и счастливой женой по улицѣ къ тещѣ въ гости, устроилъ такъ, что у него вдругъ… свалились штаны..

Фокинцы не уважаютъ ни себя, ни людей, ни во что и никому не вѣрятъ: ни попу, ни учителю, ни кулаку Ногтеву, про котораго говорятъ: „погоди, прогоритъ, нарвется… видали, и не такіе столбы падали“… И, вѣроятно, прогоритъ, потому что въ Фокинѣ, въ концѣ-концовъ, и кулаки прогораютъ.

Теперь появилось поколѣніе хозяйственныхъ мужиковъ. Но это — несимпатичный, скупой и жестокій народъ; ради наживы они готовы на все, рѣшительно на все, ибо Мамона — ихъ единственный богъ. Обыкновенно, они начинаютъ поторговывать водкой, — вообще чѣмъ-нибудь приторговывать, и морятъ свои семьи голодомъ.

Теперь они проявляютъ большой интересъ къ землѣ, именно они ищутъ всякихъ новшествъ, но прибыльныхъ: — выискиваютъ въ каталогахъ у сѣмяноторговцевъ чудо сѣмяна, дающія диковинные урожаи; ждутъ на своихъ тощихъ огородахъ шестипудовыхъ тыквъ и т. п. Посылаютъ прошенія и ходатайства земству. Молодые земскіе агрономы находятъ въ лицѣ ихъ самый „воспріимчивый элементъ“. Всѣ они имѣютъ чрезвычайное уваженіе къ наукѣ, создавшей паръ, и электричество и диковинныя машины… Хозяйство у Фокинцевъ настолько, однако, уже запущено, что и наука плохо помогаетъ. Большинство безъ всякаго успѣха надрывается надъ землей…

Вернемся однако къ недоимкамъ…

Потомъ, понемногу сборы у меня наладились.

Вездѣ по обществамъ, хотя и нелегально, мной были допущены разсрочки. Недоимщики обязались платить по 5 коп. съ рубля недоимки еженедѣльно, и чтобы не испортить этотъ порядокъ, они сами требовали надзора безъ послабленій, чтобы выплачивали всѣ безъ исключенія и пропорціонально своей недоимочной суммѣ.

Этотъ порядокъ держался довольно долго, но потомъ все-таки испортился. Начальство все время сулило мнѣ семь сутокъ ареста за малоуспѣшность сборовъ, но все-таки я не сидѣлъ, — въ концѣ концовъ, даже совѣстно было, ибо мои коллеги-старшины въ теченіе поста всѣ пересидѣли. Мнѣ везло…

Достаточные мужики, платящіе безнедоимочно и поэтому считающіе свои платежи, много жаловались на земскія оцѣнки и дѣленіе земель по разрядамъ, по качеству почвъ; и, большей частью, жаловались основательно.

Но, повторяю, неоплатные недоимщики не дерзали жаловаться не только на недостатки обложенія, но и на неправильные разсчеты: передъ общей ихъ несостоятельностью, это не имѣло значенія, — все равно не платить…

До начала весеннихъ полевыхъ работъ сборы занимали у меня субботу, воскресенье, понедѣльникъ и всѣ праздники. Попутно я провѣрилъ журналъ промысловыхъ и торговыхъ документовъ. Тутъ я дѣйствовалъ въ качествѣ торговаго депутата, и обязанъ былъ „привлекать къ обложенію“.

Примѣняя правила и руководства по промысловому и торговому обложенію къ деревенскимъ предпріятіямъ, я убѣдился, что указанные въ законѣ признаки для отнесенія предпріятія къ 4, 5 или 6 разряду на практикѣ ни куда не годятся. Вотъ, напримѣръ, предпріятіе Ногтева Ивана. Всѣмъ извѣстно, что на Ногтева работаетъ цѣлый край, и производство его оцѣнивается за сотню тысячъ, и всѣмъ извѣстно, что рабочіе его покупаютъ у него всѣ предметы и первой и второй необходимости. Но у него нѣтъ ни завода, ни мастерской: его рабочіе работаютъ на него въ своихъ кузницахъ; нѣтъ у него и торговаго помѣщенія, т. е. даже никакихъ признаковъ торговаго помѣщенія: складъ у него въ городѣ.

Я долго соображалъ, съ которой стороны его привлечь, а онъ резонно доказывалъ, что у него нѣтъ никакихъ признаковъ — ни торговыхъ, ни промышленныхъ.

Неожиданнымъ сюрпризомъ для населенія волости явилась недоимка окладного земскаго страхованія.

Въ волостныхъ книгахъ издавна значилось ея 22 тысячи, но цифра эта считалась не имѣющей реальнаго значенія. Дѣло — давно всѣми забытое, страховыя правила съ тѣхъ поръ уже нѣсколько разъ мѣнялись, и всѣ думали, что эта недоимка существуетъ только въ волостныхъ книгахъ. Но осенью земство прислало своего счетчика и тотъ, какъ у насъ выражаются, „вывелъ ее“: оказалось, что за нѣкоторыми домохозяевами, къ ихъ изумленію, по сту и болѣе рублей таковой недоимки, и что это — живыя цифры самаго угрожающаго значенія, такъ какъ тотчасъ-же въ волости былъ полученъ приказъ собрать ее, а недоимщики приглашались со старыми платежными расписками въ рукахъ провѣрить разсчетъ счетчика.

Разумѣется, платежныя расписки были всѣ давно потеряны, и недоимщики въ изумленіи только горестно и безпомощно разводили руками.

— Не должно-бы, кажись, столько… какъ-никакъ платили иногда? — говорили они. Большого испуга, они, однако, не обнаружили, да и спорили мало, полагая: что сколько хочешь насчитай, а съ нихъ взять нечего…

XIII.
По пожарной части.

Пришла весна, нынче поздняя. Въ поляхъ стало сразу необыкновенно звучно, чутко: слышно, какъ снѣгъ садится.

— Воздухъ-то, господи, — чистота какая! — говорилъ я, стоя на дорогѣ и дожидаясь, когда ямщикъ мой, Гаврила, вывязитъ лошадей изъ рыхлаго сугроба у дороги.

Я заставилъ его своротить и дать дорогу встрѣчному мужику съ возомъ, т. е. завязить лошадей, видя, что тотъ сильно испугался необходимости завязнуть самому. Мужикъ, видя что мы барахтаемся въ сугробѣ, поспѣшилъ и самъ увязнуть съ другой стороны дороги, — либо съ испугу, либо отъ угрызенія совѣсти.

— Воздухъ… пыхтѣлъ сердитый Гаврила, выѣзжая на дорогу. — Песъ-ли въ емъ, что онъ чистый! Жрать теперь весной нечего, вотъ что… А воздухъ, хотя онъ и чистый, а сытъ имъ не будешь! Только господа могутъ… на дачахъ чистымъ-то воздухомъ питаться, а мужикамъ онъ не въ пользу…

— И господа не могутъ…

— Да вотъ и господа и, къ примѣру, начальство!.. и ты вотъ, къ примѣру, тоже начальство… а у всѣхъ у васъ настоящаго понятія и заключенія нѣтъ… А вотъ, я къ примѣру, простой человѣкъ, а понимаю, что ежели тутъ сдѣлать бы двѣ дороги: одна — отсюда, другая — оттуда, такъ не пришлось бы въ сугробахъ вязнуть… разъѣзжаться… Сдѣлать бы настоящее распоряженье, чтобы ежели мужикъ ѣдетъ оттуда, чтобы держался по дорогѣ справа, а отсюда по другой дорогѣ… тоже справа… А то васъ на дѣло нѣтъ, хоть вы и начальство…

— Что же ты, чудакъ, мнѣ раньше не сказалъ! — шучу я.

Мы объѣзжаемъ съ Гаврилой волость, осматриваемъ пожарные инструменты. Золотые лучи солнца обнажили солому на избахъ и на дворахъ, и это теперь представляло большую пожарную опасность. Конечно, соломенныя крыши дворовъ будутъ скормлены скотинѣ, но крыши избъ останутся и будутъ представлять серьезную угрозу и крестьянскому благополучію и страховому отдѣленію земства. Вслѣдствіе этого я ужъ получилъ нѣсколько бумагъ, распоряженій и порученій; отъ барина, отъ исправника, страхового агента и старосты Ивановской пожарной дружины Анисима Облаева. По пожарной части у меня обозначилось новое начальство: староста пожарной дружины. Онъ въ тоже время является и предсѣдателемъ подъотдѣла союза русскаго народа, тоже дѣлаетъ указанія сельскимъ властямъ, и его нельзя не послушаться, — опасно..

Подобное совмѣстительство, т. е. что староста сельской пожарной дружины является въ то же время и предсѣдателемъ подъотдѣла с. р. н., встрѣчается теперь постоянно. У насъ таковымъ лицомъ является Анисимъ Облаевъ. Понятно, не подъотдѣлы организовали дружины; нѣтъ, всѣмъ извѣстно, что дружины возникли гораздо ранѣе. Конечно, они не явились плодомъ общественной иниціативы, — этого, весьма понятно, не могло быть, — а возникли они обыкновеннымъ, естественнымъ у насъ порядкомъ, т. е. начальство приказало сельскимъ властямъ устроить пожарныя дружины, напримѣръ, у насъ Ивановскую, и явились дружины. Подъотдѣлы союза тоже не общественная иниціатива родила, а явились они сразу, какъ нехорошій грибъ въ ненастную ночь, тѣмъ же естественнымъ порядкомъ, и взаимное тяготѣніе учрежденій и сліяніе ихъ мнѣ кажется тоже вполнѣ естественнымъ.

Въ тѣхъ и другихъ учрежденіяхъ оказались люди одинаковаго темперамента, даже одни и тѣ же; но жизнь союза не была наполнена содержаніемъ, — ему было нечего дѣлать въ деревнѣ, и онъ представлялъ приготовленную дубину, которую негдѣ было пустить въ дѣло. Въ самомъ дѣлѣ: вѣдь не на своего же брата, мужика, вольнодумца, идти? Это очень опасно: сунься-ка! Дубина ему тоже привычное оружіе, да и золъ онъ, какъ голодная собака… А въ деревнѣ ни жидовъ, ни интеллигентовъ нѣтъ. А кромѣ этого что дѣлать? Нельзя же все только ура кричать… И вотъ на дубину надѣли пожарный крюкъ и получился пожарный багоръ — орудіе разрушительное, т. е., „какъ разъ, въ самый разъ“.

Союзы черносотенные въ селахъ составляются не изъ консервативно-настроенныхъ людей, противниковъ перестройки старой жизни. Нѣтъ, тѣ, отрицающіе новую жизнь люди, возлюбившіе старую вѣру, старую правду, замыкаются и хранятъ ее для себя.

Дружины были организованы еще въ мирныя времена отеческаго попеченія. Дружинникамъ были выданы фуражки съ синими околышами, нѣкоторые инструменты и нѣкоторыя суммы; но дѣло скоро повяло тогда. Инструменты скоро обветшали, а суммы, что грѣха таить, были пропиты. За то теперь дѣло процвѣло, и дружины въ селахъ производятъ много шуму.

По праздникамъ дружинники ходятъ по селу въ форменныхъ фуражкахъ на затылкѣ, гордые своей исключительностью, пьяные, опасные и неприкосновенные для сельскихъ властей. „Свяжись-ка“!…

— Эй ты! Что у тебя тутъ?.. Нѣшто это кадка! — кричитъ мужику дружинникъ.

— Слышь, Михайла, солому съ повѣти сбрось! Не понимаешь, дурья голова, для пожарнаго отношенія опасно!

— Очистить надо! немедленно очистить! Потому — здѣсь проѣздъ… Дрова убери, и садишко убери, а то мы сами сломаемъ! Слышь! — Свирѣпствуютъ дружинники весной.

Въ Ивановскомъ на площади, противъ волостного правленія, каждый праздникъ устраивается пожарный парадъ. Анисимъ Облаевъ, красный, потный, вдохновенный, ходитъ вдоль выстроенныхъ въ двѣ шеренги дружинниковъ въ мѣдной, сіяющей, какъ начищенный самоваръ, каскѣ, и громко, на все село командуетъ. У дружинниковъ самодовольно нахмуренныя физіономія; они дѣлаютъ различныя построенія и, наконецъ, стройно, въ ногу, какъ солдаты, проходятъ вдоль села.

Анисимъ играетъ на мѣдномъ рожкѣ пожарные сигналы, потомъ снимаетъ каску и затягиваетъ „патріотическую“ пѣсню. Дружинники стройно и грозно подхватываютъ, и по селу гремитъ пѣсня. За околицей, у полевыхъ воротъ, они кричатъ ура и тѣмъ же порядкомъ возвращаются; а за ними прыгаетъ въ неописуемомъ восторгѣ толпа ребятишекъ.

Дружинники самоотверженно много тратятъ своего хозяйственнаго времени, такъ какъ въ вознагражденіе они получаютъ гроши отъ земства. И весьма увлекаются парадами и ученіями. Настоящей работы отъ нихъ мужики не видятъ:

— Гдѣ бы на пожарѣ тушить, работать надо, а они: Анисимъ надѣнетъ самоваръ на голову, и только на рожкахъ играютъ, да командуютъ.

— Идемъ, Липатовъ, ужинать, — зоветъ дружинникъ-сынъ дружинника-отца на улицѣ. Должно быть, дисциплины ради, они зовутъ другъ друга исключительно по фамиліямъ и, не снимая шапокъ при встрѣчѣ, стремятся по солдатски козырять другъ другу, И вообще у нихъ слишкомъ много флажковъ, рожковъ, команды и всякихъ сигналовъ.

Они говорятъ, что ужъ сами теперь придумали „много всякаго ученья“.

Міросозерцаніе предсѣдателя подъотдѣла, Облаева, собственно соціалистическое; но характерной для него чертой, составляющей всю сущность его черносотенства, какъ и у упоминавшагося уже Колова, нужно считать ненависть къ барину, — притомъ, къ барину, если можно такъ выразиться, интеллигентскаго обличья.

— Видѣть не могу м-мерзавца! Такъ и затрясусь весь, — говаривалъ онъ мнѣ, сжимая свои огромные кулачищи. — Этакій стрюкъ, строганы ляшки! Надѣнетъ очки… а вѣдь не видитъ въ нихъ человѣка, с… сынъ, а для фасона… Фуражечку жидовскую — блиномъ на бритую башку; тросточку въ руки… ходитъ — подпрыгиваетъ; ножки тоненькія, какъ поганый комаръ… У-у! Тяпнулъ бы по башкѣ… расшибъ бы въ прахъ! Такая у меня злоба, прости господи, къ этимъ стрикулистамъ… Вѣдь, гляди сюда, — онъ не можетъ жрать, что Богъ даетъ! Нѣтъ, — ему подавай деликатное кушанье! И спроста не сожретъ… не можетъ! Грязно… вилочку ему надо, тарелочку, салфеточку!.. Да-а! Работать, гляди сюда, онъ можетъ только чистую работу, а то у него невры растроются! Н-невры имѣетъ жидовская харя!.. А?.. Чистый воздухъ ему нуженъ?.. А-ахъ ты пакось эдакая! Мужикъ ска-атина необразованный, невѣжа… А? Я бъ тебѣ далъ: невѣжа!.. Бога, говоритъ, нѣтъ! А?.. Въ посты жретъ скоромное… Зачитался жидюкъ!.. Да, гляди сюда, чего хочешь, сожретъ: поганаго у нихъ, братъ, нѣтъ… И лягушекъ жрутъ! Какъ французы, тѣ тоже лягушекъ жрутъ!.. Мужикъ — ска-атина!.. А-ахъ ты, скажи пожалуйста! Кѣмъ ты живъ поганый, какъ не мужикомъ? Кто тебѣ жалованье заработалъ, какъ не мужикъ! А? На чьи ты деньги очки твои поганыя купилъ!.. А? — И т. д… Анисимъ такъ великолѣпно начиналъ выражаться, что я передать не рѣшаюсь.

— Чудакъ ты, Анисимъ Васильичъ, — говаривалъ ему Харламовъ. — Вонъ Широковъ, — тоже баринъ, тоже щи съ тараканомъ не станетъ ѣсть, въ избѣ съ запахомъ не ночуетъ, въ постъ колбасу ѣстъ… И чуть что — кричитъ: н-нервы вы мнѣ растраиваете, м-мерзавцы, ска-аты!.. А твой пріятель…

— А-а, Широковъ… Сергѣй Никола-аичъ?.. Щи съ тараканомъ?.. Попробуй, подай ему щи съ тараканомъ! Ха!.. Онъ тѣ пода-астъ!.. Самъ ты, братъ, чудакъ! То Широковъ! Ты долженъ въ головѣ понятіе имѣть… Ежели онъ баринъ, такъ ужъ ба-аринъ! Ужъ у его и видимость такая. И видимость, гляди сюда, дозволяетъ ему быть бариномъ. Еще бы онъ тебѣ сталъ работу работать!.. Хмъ! Чай, въ емъ, можетъ, вѣсу пудовъ восемь будетъ… Опять же ты долженъ и самъ понимать: нѣшто можно съ нашимъ братомъ, мужикомъ-дуракомъ, терпѣніе имѣть, ежели ты говоришь ему свое, а онъ тебѣ — свое… А настоящіе благородные люди этого терпѣть, конешно, не могутъ.

XIV.
Запахло землей.

На Пасхѣ дули весенніе вѣтры, они уносили снѣгъ съ полей и будили землю.

Запахло землей. Безпокойный это запахъ для мужика. Будитъ онъ земельныя надежды и земельныя обиды, и просыпаются всѣ эти вѣчныя земельныя неурядицы, старые земельныя споры, тяжбы. Встаютъ въ памяти земельнаго собственника всѣ эти клинья, косяки, концы у оврага и т. п. спорные куски земли, которые или на памяти стариковъ были „нашими“, а то и на свѣжей памяти собственника ихъ сосѣдъ отпахалъ или по „неправедному“ суду оттягалъ.

— Что-жъ, и мы найдемъ дорогу въ судъ, — говорилъ себѣ обиженный земельный человѣкъ. И, прежде всего, шелъ въ волостное правленіе, — оно на перепутьи стоитъ, и мимо его не пройдешь. И потянулись люди въ правленіе.

Запахло землей… Безпокойный это запахъ и для сельскихъ властей.

Нашъ волостной судъ теперь заваленъ дѣлами по земельнымъ спорамъ. Едва-ли какія-либо людскія имущественныя отношенія такъ запутаны, какъ крестьянскія въ настоящее время. И какіе это все трудно разрѣшимые, затяжные споры! Я не знаю, не встрѣчалъ такого добраго хозяина, у котораго земельныя владѣнія были бы безспорны.

Теперь переходное время, оно началось давно и не скоро еще кончится. Началось оно съ тѣхъ поръ, какъ земля стала все болѣе предметомъ купли и продажи, а въ общинномъ крестьянскомъ землевладѣніи — съ тѣхъ поръ, какъ земельное законодательство стало проникать и въ интимную область земельныхъ крестьянскихъ отношеній, и, поэтому, появилось стремленіе видѣть свое право записаннымъ на бумагѣ. Еще не очень давно „покупка земли въ годы“, т. е. собственно аренда, — но слово аренда неизвѣстно было еще, — совершалась безъ писанныхъ документовъ, „по божьи“. Такимъ образомъ происходила „продажа“ земли (передача), напримѣръ, до возраста дѣтей; передавался надѣлъ вдовой на время солдатчины сына; устраивался временный, по обстоятельствамъ хозяйства выгодный, обмѣнъ земельными угодьями и т. п. Въ особенности это имѣло мѣсто въ тѣхъ обществахъ, гдѣ не было общихъ передѣловъ, и тамъ, гдѣ послѣ изданія закона 1893 г. о передѣлахъ, этотъ законъ не нарушался, — т. е. ежегодныхъ уравнительныхъ переверстокъ земли ужъ не дѣлалось. Такъ же передавалась и усадебная земля.

И вотъ съ нѣкоторыхъ поръ грамотные люди въ деревнѣ поняли, что записать свое право на землю отъ такихъ-то границъ до такихъ-то на бумагѣ подѣлать это „умненько“, съ примѣненіемъ закона, иногда бываетъ весьма выгодно, въ особенности имѣя въ виду десятилѣтнюю земскую давность; и, понявши это, стали „поступать“. Съ тѣхъ поръ возникли безконечныя судебныя дѣла у крестьянъ. Когда въ этихъ случаяхъ ловкій человѣкъ говоритъ: „я что-жъ, я ничего не знаю, я, братъ, по закону“, — то это значитъ, что онъ поступилъ не по совѣсти, не „по божьи“.

Новые землеустроительные законы внесли еще болѣе путаницы и… разбудили аппетиты…

Почти невѣроятное, напримѣръ, явленіе, что въ деревнѣ мужику негдѣ избу построить! А между тѣмъ теперь въ волости есть деревни, гдѣ нѣтъ усадебной земли и негдѣ ее взять. Иногда усадьбы покупаютъ и платятъ даже до ста рублей — это въ глухой деревнѣ.

Въ правленіе нѣсколько разъ приходило десятеро домохозяевъ с. Лыкова; были уже у всякаго начальства и у адвокатовъ и проходили ужъ не мало денегъ эти изумленные новыми порядками и своимъ положеніемъ мужики. Положеніе ихъ вотъ какое: весной, „по причинѣ огня“, какъ докладывалъ мнѣ одинъ изъ нихъ, село Лыково выгорѣло, и при постройкѣ домовъ послѣ пожара мужики сразу встрѣтились съ цѣлымъ рядомъ новыхъ явленій, которыя всѣ встали имъ поперекъ дороги.

Во первыхъ, вся усадебная земля въ это время была уже укрѣплена въ личную собственность за каждымъ домохозяиномъ въ долѣ его дѣйствительнаго пользованія, и отъ этого произошло, что членамъ подѣлившихся семей погорѣльцевъ (ужъ это всегда такъ бываетъ, что послѣ пожара семьи дѣлятся) негдѣ было строиться. Во вторыхъ, полевая земля тоже была ужъ личной собственностью, и ея, присельной, нельзя было, какъ прежде, прирѣзать для усадебъ. Это — съ одной стороны села Лыкова, а съ другой — было болото. Затѣмъ, страховой агентъ привезъ планъ, и строиться нѣкоторымъ оказалось нельзя не только кое-гдѣ, но и на собственной усадьбѣ, потому что она поступала въ пробѣлъ. Мало того, когда люди, которымъ не оказывалось мѣста на землѣ въ своей деревнѣ, рѣшились вывести новый порядокъ избъ на своихъ усадьбахъ позади огородовъ, то и тутъ имъ встали поперекъ правила о пожарной безопасности, запрещающія строиться вблизи овиновъ.

Вотъ эти мужики и ходятъ, жалуются, винятъ начальство и всѣхъ больше страхового агента. Теперь они хотятъ выселиться на хутора.

Правда, такое положеніе въ селѣ Лыковѣ создалось послѣ пожара; но положеніе бѣдняги Ивана Лаптева, молодого, недавно отдѣлившагося отъ семьи крестьянина и другихъ „Новожиловъ“ такое же. Лаптевъ тоже давно ходитъ по начальству и какъ-то принесъ мнѣ бумагу отъ „барина“, гдѣ предписывалось мнѣ, старшинѣ, понудить общество, членомъ котораго былъ Лаптевъ, отвести ему усадебное мѣсто изъ общественныхъ запасныхъ земель. Но у общества ни присельныхъ и ни какихъ запасныхъ земель не было, и даже власть барина была безсильна помочь Лаптеву.

У насъ въ волости великая земельная путаница, судебная распря и обида начались послѣ того, какъ однажды волостной разсыльный вмѣстѣ съ почтой принесъ отъ барина пачку старыхъ передѣланыхъ приговоровъ сельскихъ обществъ волости, составленныхъ два года тому назадъ, въ сопровожденіи объявленія, гдѣ значилось, что они возвращаются не утвержденные уѣзднымъ съѣздомъ, какъ составленные съ нарушеніемъ указанныхъ въ Общ. пол. нормъ и неправильные по формѣ.

Я уже упоминалъ здѣсь, что у насъ, какъ, впрочемъ, и вездѣ, обычное право успѣшно боролось съ закономъ 1893 г» и землю каждый годъ равняли. При этомъ нерѣдко смѣшивали трудовую и потребительную нормы, пользуясь одновременно и той, и другой. Чаще всего надѣльной единицей была степень работоспособности хозяина безъ различія пола и возраста. Хозяинъ безсильный, запускавшій землю, «заращивавшій концы», безжалостно обрѣзывался; а не пахавшій ея и вовсе лишался надѣла. Вообще, равняя землю каждогодно, долю участія семьи въ земельномъ владѣніи опредѣляли, принимая въ учетъ всю сумму хозяйственныхъ условій ея; поэтому душевые надѣлы ни въ какія нормы и не укладывались. Два года тому назадъ вездѣ въ волости были произведены общіе передѣлы. Соглашеніе было вездѣ достигнуто, но указанныя въ Общемъ положеніи надѣльныя нормы вездѣ были нарушены. Послѣ передѣла прошло два года, пошелъ третій; землю, разумѣется, давно разрѣзали и пахали въ новыхъ доляхъ. Приговоры же были своевременно отправлены къ барину для утвержденія, и о нихъ мужинки давно забыли, но начальство не забыло, и недавно, присылая ихъ обратно (немножко поздно), объявило, что передѣлы незаконны…

Это значило, что существующія земельныя владѣнія не дѣйствительны, а это теперь, послѣ изданія новыхъ законовъ о землеустройствѣ, имѣло чрезвычайное значеніе.

Всѣ малосемейные, у которыхъ при передѣлѣ надѣлы обрѣзали, поняли, что все остается по старому, значитъ, ихъ старыми землями другіе пользуются незаконно, и они пошли въ судъ и по начальству, требуя свои отрѣзки обратно. А многосемейные, получившіе при передѣлѣ прирѣзки, стали хлопотать о передѣлѣ, который могъ бы быть утвержденъ; но теперь съ появленіемъ новыхъ законовъ это сдѣлать трудно.

Послѣ того, какъ стало извѣстно о возвратѣ передѣльныхъ приговоровъ, нашъ волостной судъ заваленъ исками. Есть иски къ обществу о возстановленіи надѣловъ въ прежнихъ границахъ, есть — къ лицамъ, во владѣніи которыхъ находятся старые надѣлы истцовъ. Теперь для возвращенія на старые надѣлы нуженъ опять общій передѣлъ, но онъ, разумѣется, не возможенъ, — не соберешь теперь требуемаго закономъ большинства.

Теперь, весной, раздражающій запахъ земли разбудилъ энергію людей, и они потянулись въ судъ и по начальству. Въ старыя дѣла, въ споры о земельныхъ границахъ, врѣзались новые законы, а для нѣкоторыхъ присоединилась обольстительная мысль, что земля теперь не только поле изнурительнаго труда, но и собственность, которую можно продать…

XV.
Между прочимъ.

Послѣ Пасхи, въ сосѣдней волости, на большой дорогѣ, по которой ѣздятъ и наши мужики въ городъ, убили и ограбили человѣка. По этому случаю къ намъ въ правленіе пріѣзжалъ исправникъ, былъ собранъ сходъ, и мнѣ казалось, что передо мной перевернули страницу сказанія изъ давнопрошедшихъ временъ, и что мы живемъ въ странѣ покоренной, но не замиренной еще. Исправникъ, молодой еще человѣкъ, но ужъ отличившійся и очень рѣшительный, потребовалъ отъ схода, чтобы преступникъ былъ указанъ ему, такъ какъ онъ увѣренъ, что преступникъ именно здѣшній, Ивановскій, и стоящіе сейчасъ передъ нимъ люди знаютъ его, но скрываютъ… Въ противномъ случаѣ онъ потребуетъ, что бы на этой дорогѣ на счетъ волости содержался пикетъ…

Міръ, разумѣется, не могъ указать преступника, по незнанію его… Я, пытавшійся возражать, не понравился начальству, и пикетъ было приказано устроить.

На волостномъ сходѣ содержаніе пикета было сдано съ торговъ пастухамъ.

И теперь на мирной до сихъ поръ дорогѣ по ночамъ горятъ костры, и фигура на ободранномъ кокѣ, вооруженная сломанымъ пистолетомъ, дубиной и нагайкой, пристаетъ къ проѣзжающимъ, задорно спрашивая: кто ѣдетъ?..

XVI.
Смѣна власти народной властью дѣятельной.

Провожали земскаго начальника Шмидта. Барина выбрали гдѣ-то предсѣдателемъ земской управы.

По этому случаю, какъ ужъ водится, мы поднесли ему адресъ и купили икону. Правда, недорогую икону, но вѣдь въ подпискѣ участвовали только мы, четверо старшинъ его участка да писаря: поэтому не на что было сдѣлать цѣнное подношеніе. Изъ сельскаго же купечества у Шмидта не было почитателей; онъ ни съ кѣмъ не сходился, былъ всегда строго оффиціаленъ и никого въ участкѣ не называлъ по имени и отчеству. Міръ у него, вѣроятно, раздѣлялся на предначертателей, исполнителей и просителей.

Нашъ похвальный адресъ и подношеніе иконы едва ли казалось ему приличнымъ явленіемъ, но что онъ чувствовалъ себя неловко, такъ это было очевидно. Онъ отвѣчалъ рѣчью, которая была коротка, ясна и отчетлива.

Коротко поблагодаривъ, онъ сказалъ, что стремился воспитать въ насъ качества хорошихъ исполнителей: точность, быстроту и аккуратность; желалъ видѣть совершенный порядокъ, — власть твердой и на своемъ мѣстѣ… надѣется, что и впредь нашъ долгъ, наши обязанности… и т. д. И строгимъ, короткимъ поклономъ онъ отпустилъ насъ, такъ и не подавъ руки. Онъ остался вѣренъ себѣ до конца.

Старые писаря были недовольны проводами и все вспоминали прежнее начальство, которое въ этомъ случаѣ жало руки даже помощникамъ; устраивался шумный обѣдъ, и въ заключеніе всѣ напивались до братскихъ объятій, до слезъ и до карачекъ.

Мужики хвалятъ Шмидта.

— Резонный баринъ: не болтушка… Ежели откажетъ, такъ отрѣжетъ, безъ канители; а сдѣлать — такъ ужъ сдѣлаетъ скоро. Строгій, а резонный.

Теперь пріѣхалъ новый баринъ, по фамиліи Харкевичъ. Онъ сразу поѣхалъ по волостямъ и оказался землеустроителемъ. Если Шмидтъ былъ администраторомъ и укрѣпителемъ власти, то новый оказался дѣятелемъ по землеустройству.

Новый баринъ былъ всегда въ разъѣздахъ по участку, а въ канцеляріи его по прежнему сидѣлъ Матвѣй Иванычъ и опять теперь имѣлъ всю полноту власти.

По волостямъ теперь часто собирались сходы; наѣзжало новое землеустроительное начальство, и люди начинали говорить о собственной землѣ, о выдѣлахъ, о хуторахъ и отрубахъ, и смотрѣть другъ на друга по волчьи.

Я слышалъ новаго барина на сходѣ, и у меня осталось впечатлѣніе, что онъ — очень неопытный въ обращеніи съ мужиками и на сходѣ человѣкъ, увѣренный въ существованіи еще міроѣдовъ и въ ихъ вліяніи на сходы, знакомый съ крестьянскимъ міромъ по старой литературѣ и совсѣмъ не предполагающій, что деревенская жизнь сдѣлала нѣкоторое развитіе. При малѣйшей попыткѣ кого-нибудь возразить, онъ кричалъ: «Что ты тамъ орешь!.. Меня не переорешь… я самъ переору»! Мужикамъ кажется, что онъ не по русски говоритъ. А онъ все говоритъ и говоритъ… плохо и длинно. Говоритъ онъ и объ улучшенныхъ сѣменахъ и о многопольныхъ сѣвооборотахъ, объ осенней вспашкѣ, о минеральномъ удобреніи. Очень много говоритъ о грядковой культурѣ, о чудовищныхъ быкахъ и свиньяхъ, которыхъ выращиваютъ за границей, и о разныхъ чудесахъ тамошней сельско-хозяйственной культуры.

Первыя примѣненія новаго земельнаго закона въ волости были по укрѣпленію въ личную собственность, въ черезполосицу большихъ земельныхъ надѣловъ одиночками, боявшимися передѣловъ, и въ тѣхъ обществахъ, гдѣ землю не ежегодно равняли. Укрѣпился старшина Карпычевъ и еще кое-кто.

Общинный міръ поэтому сразу враждебно насторожился противъ новаго закона и рѣшительно сталъ отказывать въ выдачѣ удостовѣрительныхъ приговоровъ даже укрѣплявшимъ усадьбы, и при томъ укрѣплявшимъ не изъ какихъ-нибудь своекорыстныхъ побужденій, а только съ цѣлью эту укрѣпленную усадьбу продать. А новымъ собственникамъ міръ чинилъ всякія пакости: не давалъ пасти скотъ въ общественномъ стадѣ, устраивалъ потравы и, — какъ говорятъ, жалуясь, собственники, — не давалъ ни проходу, ни проѣзду.

Эта враждебность міра помѣшала потомъ попыткѣ восьми Ивановскихъ крестьянъ выйти на отруба. Эти восемь, лучшіе хозяева въ селѣ, хотѣли получить отруба въ одномъ мѣстѣ, и огородивъ ихъ сообща и заведя восьмипольный сѣвооборотъ, все полевое хозяйство вести, примѣняя всякія культурныя новшества. Но міръ уклонился отъ всякихъ соглашеній и вообще повелъ такую хитрую политику, затянувшую и осложнившую дѣло, что и при энергичной помощи землеустроительной коммиссіи дѣло не подвинулось до сихъ поръ.

Въ нашей волости до сихъ поръ нѣтъ хуторянъ, но въ сосѣдней Покровской хуторяне есть.

Поселились они вездѣ по нѣскольку вмѣстѣ, поставивъ избы въ порядокъ и образовавъ деревеньки, которыя и зовутся «выселками». Ничего характернаго хуторскаго въ ихъ хозяйствѣ нѣтъ: словомъ, получилось просто разселеніе. Живутъ хуторяне вообще плохо, и по внѣшнему виду «выселки» — что-то ужасно оголтѣлое и безнадежное. Пока они вполнѣ пансіонеры земства, и про ссуды имъ деньгами, сѣменами, орудіями, скотомъ и лѣсомъ для изгородей у насъ въ волости ходятъ преувеличенные разсказы. Говорятъ, что имъ даютъ всего, — только попроси; что они не успѣваютъ даже это все проживать. Хуторяне, дѣйствительно, пропили половину сѣмянъ и костяную муку, полученныя въ ссуду. Все это у голытьбы нашей весьма возбуждаетъ аппетиты.

Однако, основательные хозяева средняго достатка, помимо всякихъ другихъ соображеній, высчитали, что хутора для нихъ дѣло не подходящее, такъ какъ, по ихъ разсчету, чтобы выдѣльщику не захирѣть одинокому на новомъ мѣстѣ, чтобы хозяйство не озябло на открытомъ мѣстѣ, не пропало, какъ одинокое дерево въ полѣ, нужны большія средства, — такія, какихъ у нихъ нѣтъ и негдѣ взять..

Однако, мало-по малу, подъ дѣятельнымъ воздѣйствіемъ землеустроительнаго начальства, новый законъ и земельныя дѣла стали главнымъ интересомъ на міру. Общественная температура чрезвычайно поднялась, и у нервно насторожившагося міра земельныя дѣла стали тѣмъ больнымъ мѣстомъ, до котораго лучше не дотрагиваться. Мнѣ въ этомъ пришлось убѣдиться, и объ этомъ я сейчасъ разскажу.

XVII.
Передѣлъ земли.

Староста деревни Малиновой, прирожденный мірской человѣкъ, уже знакомый намъ Михайла Харламовъ, въ огражденіе общества отъ злодѣйски укрѣплявшихся съ большими надѣлами одиночекъ (въ Малиновой не было частныхъ передѣловъ), все налаживалъ произвести общій передѣлъ, — тѣмъ болѣе, что отъ послѣдняго передѣла у нихъ прошло болѣе 15 лѣтъ. Но согласить Харламовъ міръ никакъ не могъ и все просилъ меня, старшину, пріѣхать пособить ему.

Я зналъ, что содѣйствіе передѣламъ теперь не входитъ въ кругъ моихъ обязанностей, а… наоборотъ, я рискую… но поѣхалъ.

Дѣло было въ праздничный день. Собрались почти всѣ наличные домохозяева, и у старосты въ избѣ, когда я вошелъ, воздухъ былъ уже настолько густъ, что, какъ говорится, хоть топоръ вѣшай.

Староста Харламовъ со знакомъ на шеѣ, торжественный, сидѣлъ за столомъ и, какъ всегда, что-то считалъ, щелкая на счетахъ.

Пришли даже Малиновскіе собственники (укрѣпившихся въ деревнѣ было двое) и сидѣли въ сторонкѣ отъ всѣхъ; а собственники, обыкновенно, ужъ не ходятъ на сходы.

Я прочелъ изъ Общ. положенія правила о передѣлахъ и о нормахъ для исчисленія земельныхъ долей, соблюденіе которыхъ требуется для правильнаго передѣла, и предупредилъ, что нужно обязательно держаться этихъ нормъ, а то съѣздъ приговоръ не утвердитъ.

Попросили прочитать еще разъ.

Я повторилъ и разъяснилъ, какому возрасту мужского пола, какая доля слѣдуетъ.

— А ежели-бы по ѣдокамъ?.. робко заявляетъ какой-то семьянинъ.

— Чудакъ! — слышь, — съѣздъ приговоръ съѣстъ, — вразумляетъ его кто-то.

— Такъ, что-ли, братцы?.. Согласны что-ли? — спрашиваетъ староста.

— Ладно-имъ… увидимъ тамъ… Давай прикинь, что-ль, эдакъ… раздаются нерѣшительные голоса.

Староста беретъ счеты; къ столу подсаживаются двое «потолковѣе», берутъ карандаши; и начинается раскладка надѣловъ по предуказаннымъ нормамъ.

Раскладку они дѣлаютъ быстро, такъ какъ семейный составъ и возрастъ всѣхъ имъ отлично извѣстенъ.

Списокъ просятъ прочитать меня. «Кабы чего не подумали», — поясняетъ староста: то есть, я, — наиболѣе незаинтересованный здѣсь и внушающій довѣріе человѣкъ.

Уже при бѣгломъ просмотрѣ списка, я убѣждаюсь, какъ значительно при этомъ передѣлѣ должна измѣниться картина землевладѣнія въ деревнѣ. Приблизительно ²/₅ домохозяевъ увеличивали свои надѣлы, столько-же оставалось при старыхъ, и ⅕ сильно теряла.

Списокъ медленно я прочитываю два раза.

--…Это, значитъ, по справедливости… — поддерживаетъ староста. — Согласны ли?

— Согласны! — дружно и широко гудитъ большинство.

— Правильно! Что-жъ?.. Надо, чтобы было для всѣхъ. Чтобъ, безъ обиды, — слышатся отдѣльные возгласы.

Но ихъ сейчасъ же покрываетъ рѣзкій, злой крикъ меньшинства:

— А мы не согласны! Не желаемъ! Ишь вы!.. охочи до чужого?.. Больно умные!.. Н-не желаемъ!

Толпа сразу вспыхиваетъ, какъ соломенная постройка, и взрываетъ, какъ бочка съ порохомъ. Сразу все сливается въ потрясающій, яростный ревъ. Стекла звенятъ. Толпа сдвинулась, рожи краснѣютъ озлобленныя, надъ головами мелькаютъ сотни угрожающихъ рукъ. Стало тѣсно и страшно.

Сидѣвшій рядомъ со мной молодой мужикъ вскочилъ изъ-за стола, вытянулъ тощую шею со вздувшимися отъ крика жилами, посинѣлъ отъ напряженія и рѣжетъ общій ревъ короткими взвизгами своего высокаго тенора:

— Пахомычъ!.. Эй! Старый человѣкъ!.. Чужой кусокъ ѣшь!.. Не боишься Бога!.. Помрешь — съ собой не возьмешь!

— Умны вы!.. Я за нее сколько годовъ оброкъ платилъ! А? И отдать!.. А? Сколько на нее навозу вывезъ! А?.. И отдать! А?.. слышно съ другой стороны.

— Не согла-асны!.. Н-не желаемъ!

— Какой народъ, какой народъ! — кричитъ мнѣ въ ухо Харламовъ. — Всегда вотъ такъ: за землю задѣнешь, какъ за душу задѣнешь!

Буря какъ-то вдругъ падаетъ.

— Православные! — пользуясь моментомъ, спокойно и внятно произноситъ аккуратно одѣтый старикъ съ передней лавки. — Послушайте мое слово… Безтолковаго крику нашего намъ до пѣтуховъ хватитъ, а толку не будетъ, только охрипнемъ… А должны мы, что бы придти къ общему добровольному согласію, первоначально посовѣтоваться уже согласіе имѣющихъ вмѣстѣ; а во вторыхъ, прикинуть въ натуральности и примѣрно разрѣзать какой-нибудь перемѣръ по новому: тогда, православные, видно будетъ намъ и насчетъ передвижекъ, то-ись, кому чья земля достанется… А въ третьихъ… у насъ есть собственники, укрѣпившіе свои пахоты за собой, обзаконившіе ихъ!.. Какъ быть, какъ съ ними поступить?.. Нужно подумавши, православные… не торопясь, и безъ крику! Пословица гласитъ: семь разъ помѣряй, однажды отрѣжь! Оглядѣться надо православные… поспѣшишь людей насмѣшишь…

— Правильно… справедливая рѣчь… Надо сначало сообразить, а не зря, — поддерживаютъ лукаваго старика голоса.

Крикъ ужъ совсѣмъ прекратился, но температура высока и въ буквальномъ и переносномъ смыслѣ.

— Что-жъ, хорошо… Ладно, — торопливо вмѣшивается староста. — Прикинуть, стало быть, новую нарѣзку мы и здѣсь можемъ… чтобы, примѣрно, сообразить насчетъ передвижекъ, то-ись, гдѣ — кому… Только канителить, братцы, по моему нечего!.. Возьмемъ, стало быть, первый перемѣръ, примѣрно, Юрасовы клиньи… Въ первой осьмухѣ будетъ крайній Галкинъ — на двѣ души. Такъ?.. Ему полдуши отъ Андрея вонъ… Андрею тоже полдуши отъ Михайла Герасимова… Михайлѣ — Толмачева полоса, вся цѣликомъ; а тому Игнатьичева…

— Я не согласенъ, — говоритъ сердито Толмачевъ.

— А что?..

— А то… Моя полоса унавожена и проработана настояще, какъ слѣдуетъ, а у Игнатьичева сошникъ не лѣзетъ, хоть топоромъ руби! Вотъ что…

Опять поднимается шумъ.

— А какъ-же, православные, съ укрѣпленными-то полосами быть? — напоминаетъ опять старикъ съ передней лавки. — Вѣдь, такихъ по двѣ въ каждомъ перемѣрѣ…

— Можетъ, обмѣняются съ кѣмъ… уважатъ міръ?

— Нѣтъ, мы не согласны… потому намъ по закону обмѣряно и укрѣплено, — разсѣиваетъ эту надежду Карпычевъ.

— Еще бы, станетъ онъ мѣняться; чай, у него первое въ перемѣрѣ мѣсто: безъ мочажинъ и земля, какъ макъ!.. Уважитъ, — какъ же… Жди отъ осины яблока!

Я разъясняю, что по закону укрѣпленные уже участки можно выдѣлить къ однимъ мѣстамъ и безъ согласія владѣльцевъ, если того потребуетъ болѣе половины домохозяевъ общества.

— Желаемъ!.. На болото ихъ.

Нѣсколько человѣкъ изъ центра, т. е., изъ тѣхъ, у кого земельные надѣлы и при передѣлѣ не измѣнятся размѣрами, заявляютъ старостѣ, что они желаютъ посовѣтоваться между собой и выйдутъ. За ними такое-же желаніе заявили и другіе.

Староста съ досадой объявилъ перерывъ.

Цѣлый часъ было слышно, какъ спорили и бранились мужики на дворѣ и на улицѣ. Наконецъ, изба опять понемногу наполнилась; но, когда староста опять открылъ сходъ, было видно, что многіе уже не пришли.

— Ну, какъ, мужики, порѣшили?.. — спрашиваетъ староста. Согласны-ли?

— Мы согласны всѣ… сорокъ два человѣка, — заявили получавшіе при передѣлѣ прирѣзку.

— Наши не согласны, потому, какъ мы за землю платили и удобрили ее, — рѣшительно отказались терявшіе при передѣлѣ.

— Мы… тоже… — мнутся изъ середины.

— Что тоже? — сердито спрашиваетъ староста.

— Тоже, Михайла Петровичъ, не согласны… не рука намъ: нѣтъ, значитъ, разсчета на чужія полосы садиться.

— Эхъ, вы! — съ презрѣніемъ машетъ рукой староста… Міряне!.. — Гдѣ у васъ правда-то? Запахали вы ее въ землю!

— У всякого свое разсужденье, Михайла Петровичъ, а только не резонъ намъ.

— Ла-дно… еще увидимъ, чья взяла? Давайте на голоса, — требуется сорокъ два. Считай голоса, Михайла Петровичъ!

Староста собирается считать голоса.

— Дозвольте, православные, слово сказать! — проситъ опять старикъ съ передней скамьи.

— Конечно, примѣрно говоря, по правилу справедливости каждый вопросъ нужно рѣшать голосованіемъ, — по большинству голосовъ; но я считаю своимъ долгомъ указать, что, какъ многіе ушли изъ сего помѣщенія, то въ настоящее время нѣтъ ужъ законнаго состава числа лицъ…

Пересчитываютъ людей, и, оказывается, законнаго состава на сходѣ дѣйствительно теперь нѣтъ. Кстати, попутно пересчитываютъ голоса за передѣлъ: — ихъ больше половины.

Взбѣшенный Харламовъ кричитъ, что онъ пошлетъ десятскихъ согнать ушедшихъ, а потомъ оштрафуетъ ихъ (Въ этомъ случаѣ можно оштрафовать по 10 коп. каждаго).

Въ это время отворяется дверь, и въ избу вваливаетъ толпа ушедшихъ со схода крестьянъ, — тѣхъ, коимъ передѣлъ грозилъ урѣзкой надѣловъ. На столъ старосты сыплются какія-то бумажки.

— Такъ какъ мы теперича, Михайла Петровичъ, желаемъ на выдѣлъ и укрѣпиться, то вотъ подаемъ вамъ насчетъ этого заявленья, — говорятъ мужики и сейчасъ же уходятъ.

За ними уходятъ и другіе. Староста не можетъ удержать. Озлобленные міряне не слушаютъ его.

Такъ и не удалось намъ въ Малиновой устроить передѣлъ.

Послѣ этого и Харламовъ, человѣкъ настойчивый, опять у себя, а я въ другихъ деревняхъ пробовали наладить передѣлъ, но результатъ получался тотъ-же; и я убѣдился, что при существующихъ условіяхъ земельный передѣлъ въ общинѣ — дѣло весьма мудреное.

XVIII.
Соломоновъ судъ и волостная канцелярія.

Теперь, лѣтомъ, и разъѣздовъ по волости, и въ присутствіи работы поменьше, такъ какъ мужики въ полѣ, а начальство на дачѣ, и я иногда позволяю себѣ подумать о разныхъ вещахъ и даже помечтать. Часто утромъ, когда я ѣду въ правленье, я думаю, напримѣръ, о земской адвокатурѣ. Конечно, таковой институтъ я не самъ выдумалъ, а объ этомъ гдѣ-то слышалъ или вычиталъ, но мысль мнѣ чрезвычайно нравится.

Земство, думаю я, организовало народное просвѣщеніе, врачебную, ветеринарную, агрономическую помощь народу; почему бы, молъ, не организовать ему и юридическую помощь? Хоть бы какихъ-нибудь адвокатиковъ, вродѣ фельдшеровъ въ медицинѣ: для подачи первой помощи, для совѣтовъ и направленія тяжбъ въ надлежащія инстанціи, чтобы мужикъ не шелъ вмѣсто консисторіи въ аптеку, не стучался бы, какъ слѣпой, вмѣсто двери въ стѣну, не запинался бы на ровномъ мѣстѣ и не дѣлалъ бы по пути въ судъ семь верстъ околицу.

Въ правленіи утромъ навстрѣчу мнѣ встаетъ толпа просителей, и половина изъ нихъ суть пришедшіе по судебнымъ дѣламъ.

На первыхъ порахъ я, ревнуя о благѣ народномъ, устремлялся навстрѣчу всѣмъ правоходящимъ въ судѣ, но яко во тьмѣ; всѣмъ создавшимъ себѣ судебную волокиту и страдавшимъ отъ нея.

Я самъ немного зналъ и немного дѣлалъ, только участливо выслушивалъ и совѣтовалъ; но этого было достаточно, чтобы толпа по утрамъ въ правленіи все росла и росла. Мнѣ скоро потомъ стало не до нихъ; я не успѣвалъ исполнять даже свои «прямыя обязанности», но народъ у насъ терпѣливъ, — люди приходили изо дня въ день и подолгу ждали.

Вотъ и теперь въ правленіи тоже толпа.

Томительно теперь сидѣть въ правленьи, и я съ жалостью гляжу на писарей нашихъ. И видъ же у нихъ: настоящіе консервы, ей Богу!

Обыкновенно дѣла въ правленіи происходятъ въ такомъ порядкѣ.

Прежде всего подписано, нѣсколько паспортовъ и различныхъ удостовѣреній. Потомъ у стола толпятся подвыпившіе мужики. Выпили они могарычъ по случаю заключенія условія, и эта сдѣлка записывается по ихъ просьбѣ въ договорную книгу. Имъ долго, по нѣскольку разъ одно и то же, приходится толковать по дѣлу, а они, толпясь и мѣшая, просятъ:

— Сдѣлай милость, Степанъ Иванычъ, ублаготвори ты насъ, выпей малость… Ну, что-жь… ты человѣкъ?.. ну и мы, извини пожалуйста, значитъ, тоже люди!.. И всѣ подъ Богомъ ходимъ… Сегодня — живи, завтра — нѣтъ!

Въ концѣ-концовъ ихъ выводятъ сторожа.

Отпускаю, снабдивъ совѣтами, просителей по судебнымъ дѣламъ, и остаются, переждавъ всѣхъ, люди съ жалобами особаго рода и иногда щекотливаго характера…

Эти люди принесли на судъ старшины свои семейныя неурядицы. Преобладаютъ жалобщики на несправедливости по семейнымъ раздѣламъ. Вотъ, напримѣръ, молодая пара: они позвали къ старшинѣ стариковъ. Молодые ушли изъ семьи «на свою волю», а старики не только ничего изъ имущества семейнаго имъ не дали, но задержали и до сихъ поръ не отдали новые сапоги парня, на свои деньги имъ купленные. Старики оправдывались тѣмъ, что они не гнали молодыхъ — они сами ушли, свою волю взяли. А разъ ушли сами, то пусть и наживаютъ сами. Однако, въ присутствіи старики согласились дать молодымъ корову и амбаръ, ржаную мякину и двадцать мѣръ ржи, а молодая обязалась выжать нынѣшнія яровыя жнитвы; и въ этомъ они въ присутствіи передъ образомъ крестились.

Другое дѣло, аналогичное, первому. Старики выгнали молодыхъ и задержали дѣвичій нарядъ снохи… Дѣло оказалось вздорное, и въ присутствіи кліенты помирились и разревѣлись.

А одинъ старикъ со слезамя жаловался на притѣсненіе ему отъ молодыхъ хозяевъ. Винилъ онъ свою сноху. Сущность дѣла заключалась въ томъ, что старикъ, какъ всѣ старики, рано ложился спать и рано вставалъ и поэтому рано хотѣлъ ѣсть; а сноха, — жаловался дѣдъ — «большеводка въ домѣ», никого не боялась, просыпала и поздно печку затопляла, и ѣсть не давала ему до завтрака; а потомъ изъ озорства, — по мнѣнію старика, — когда онъ хотѣлъ гороху, она варила щи, а когда онъ хотѣлъ щей, она варила похлебку…

Старуха вдова жаловалась на сына обидчика, который не почитаетъ, не слушается ея и, будто бы, ругаетъ нехорошими словами… Ублажаетъ только свою молодую жену: — «все шепчутся, все промежъ себя шепчутся… а про что шепчутся — не знаю», злобно кляузничала старуха.

Приходила молодая женщина и заливалась горькими слезами. Она просила оградить ее отъ мужа, пьяницы и разбойника. Выбившись изъ силъ, живя съ нимъ, она ушла и перебралась съ четырьмя дѣтьми къ старухѣ матери; завела кой-какое хозяйство и кормится своимъ трудомъ. Но разбойникъ-мужъ, какъ напьется, то и идетъ къ ней: бьетъ ее до полусмерти и тащитъ за косу къ себѣ, или остается у нихъ, если сильно пьянъ, и требуетъ, чтобы она спала съ нимъ. Замученная женщина не знаетъ, какъ быть, и изъ глазъ у ней слезы сыплются безъ рыданій, — крупныя, градомъ…

— Ы-эхъ ма! — видя мое безсиліе помочь ей, говоритъ нашъ сторожъ, старинный сотскій Кондратій. — П-помянешь ста-аринку-то! Б-бывало, старшина-то, какъ ска-ажетъ!.. Д-дать ему с-соленыхъ… до п-полнаго! И-и да-ашь!..

Иногда приходятъ и. мужики на мировую.

Такого рода дѣлъ нынче, конечно, все меньше приходится разбирать старшинѣ, ибо нужныхъ для этого орудій воздѣйствія, тоже особаго рода, у старшины уже нынче нѣтъ, и люди, идя въ присутствіе съ такими тяжбами, обращаются въ лицѣ старшины уже только къ нравственному авторитету общества, и, чтобы стоять теперь тутъ на высотѣ положенія, нуженъ умный и всѣми уважаемый человѣкъ.

Я разбираю жалобы, допрашиваю стороны, свидѣтелей. Во время этого суда люди добровольно много божатся въ удостовѣреніе правды сказаннаго; крестятся на иконы; «снимаютъ икону» и кланяются другъ другу въ ноги и т. п.

Словомъ, происходитъ совсѣмъ несвойственный, казалось бы, нашему времени и ни въ какихъ «положеніяхъ» непредусмотрѣнный, совѣстный судъ.

XIX.
Волостной судъ.

По понедѣльникамъ засѣдаетъ волостной судъ.

Съ утра въ присутствіе вносятъ скамьи, и всѣ правленскіе немножко приглаживаются и подтягиваются. Писарь надѣваетъ новый сюртукъ, отъ котораго пахнетъ не только табакомъ, но и нафталиномъ. У помощника нѣтъ новаго сюртука, такъ онъ только чистится щеткой.

Публика съ утра наполняетъ и присутствіе и большія сѣни правленія. Публика приглаженная, праздничная, серьезная, но живая; не такая, какъ на сходахъ въ присутствіи начальства.

Въ 9 часовъ открывается судъ.

Разборъ дѣлъ происходитъ гладко, быстро. Писарь едва успѣваетъ записывать показанія, хотя умѣетъ ихъ такъ обрубить, или, какъ онъ говоритъ, «оставить самую суть», что суть бываетъ похожа на показаніе такъ же, напримѣръ, какъ березовое полѣно на березку.

Судьи знаютъ свое дѣло, — вытвердили всю механику. Дѣла разбираются безъ запинки и заминки, — какое-то машинное производство.

— Свидѣтель, вы должны отвѣчать, только когда васъ спрашиваютъ! — строго говоритъ предсѣдатель, мужчина среднихъ лѣтъ въ пиджакѣ. Или: — Прошу васъ говорить только суть дѣла, а не посторонніе разговоры!

Онъ постоянно натягиваетъ возжи:

— Довольно!.. достаточно!.. Можете идти… Садитесь! Прошу васъ не забывать, что вы предъ судомъ стоите! — Постоянно слышенъ его голосъ. Судьи всѣмъ говорятъ «вы» и держатъ себя съ большимъ достоинствомъ.

— Я все скажу, господа судьи, по правдѣ, то-ись, какъ передъ истиннымъ Богомъ, — начинаетъ свидѣтель. — Мнѣ што, я што видѣлъ, такъ видѣлъ, а што не видалъ, такъ не видалъ: потому… мнѣ што Иванъ Васильевъ — хорошій человѣкъ, что Пѣночкинъ — худова сказать нечего… У меня въ ту пору еще нога болѣла…

— Довольно!.. Вы скажите: наканунѣ видѣли вы Пѣночкина, или въ самый тотъ день? — останавливаетъ его предсѣдатель.

— Наканунѣ, значитъ… у меня еще въ то время нога болѣла, а къ Лукинымъ агентъ пріѣхалъ… ну мнѣ и вздумалось, какъ они машину купили…

— Достаточно, садитесь, — командуетъ предсѣдатель и дѣйствуетъ смѣло, обрубая и корешки и вершки.

Особенно часто у судей слышатся слова: «Фактъ», «документы въ дѣлѣ» и т. п. Писаные документы пользуются здѣсь всемогущимъ значеніемъ, и наши сутяги знаютъ, что это — главные козыри.

— Чтожъ, что у тебя свидѣтели, если у него росписка, и ты ее подписалъ, значитъ, законный документъ, до-кументъ! Долженъ понимать… — говоритъ судья.

— Чай, ты, Иванъ Васильичъ, самъ знаешь, много ли я у него забралъ? Конешно, подписалъ… такъ нѣшто я зналъ, что онъ безсовѣстно поступить можетъ…

— Господинъ судья, онъ выражается! Прошу записать въ протоколъ, что онъ меня назвалъ безсовѣстнымъ.

— Дѣлаю вамъ замѣчаніе, отвѣтчикъ: во-первыхъ, на судѣ вы не имѣете права выражаться, а во-вторыхъ… я здѣсь не Иванъ Васильичъ, а судья!

— Прошу публику вести себя деликатно и не орать! Нужно держать себя честно, благородно, а то я велю вывести вонъ.

Судьи — народъ грамотный, несложныя формы судопроизводства они изучили отлично и щеголяютъ всякой формальностью. Безъ сомнѣнія, живой духъ въ этихъ народныхъ судахъ убила, прежде всего, апелляціонная инстанція. Теперь тутъ механика судебнаго производства доведена до крайности и до грубой простоты; здѣсь — тоже царство слѣпой и безсердечной богини Ѳемиды, да еще и невѣжественной, съ грубыми, плохими вѣсами въ рукахъ.

За то это безусловно скорый судъ: когда судьи постараются, то рѣшаютъ дѣлъ 25 до вечера.

— Покороче, Иванъ Васильичъ, — проситъ писарь. — Не давайте имъ бобы разводить, а то они того наговорятъ, что и не поймешь, кто правъ, кто виноватъ.

Но предсѣдатель знаетъ свое дѣло, да и писарь себя не затрудняетъ. Если у одной изъ сторонъ цѣлая толпа свидѣтелей, то писарь запишетъ показанія только перваго допрошеннаго, а объ остальныхъ будетъ значиться гуртомъ: «Петровъ, Ивановъ, Егоровъ и т. д. показали то же, что и Федоровъ».

Судъ дѣлаетъ свои постановленіи всегда на основаніи напечатанныхъ законовъ, при чемъ въ обиходѣ у него десятка полтора статей, не болѣе. Весьма упрощенная слѣдственная часть всегда даетъ матеріалъ, подходящій подъ дѣйствіе этихъ статей. Молодецкій допросъ, — скорый, съ натискомъ, со строгимъ наблюденіемъ, чтобы допрашиваемый «не канителилъ», «не путался» и «не разводилъ бобовъ», даетъ всегда результатъ опредѣленный, — дѣло, что называется, на возжахъ, подводится подъ дѣйствіе какой-нибудь изъ этихъ статей. А дальше — надрубай да скалывай!..

Разумѣется, нашъ судъ знаетъ, что по дѣламъ объ опекѣ и попечительствѣ общіе гражданскіе законы для крестьянъ не обязательны, и въ такихъ дѣлахъ могутъ примѣняться обычаи; также и порядокъ наслѣдованія у крестьянъ можетъ опредѣляться обычаемъ, и въ отношеніи землепользованія лицъ женскаго пола волостной судъ въ случаѣ спора можетъ примѣнить мѣстный обычай, и въ нѣкоторыхъ другихъ случаяхъ; онъ это знаетъ, но обычай никогда не примѣняетъ.

— Знаемъ, — говорятъ судьи, — одна путаница получится. Онъ обжалуетъ, а съѣздъ отмѣнитъ… Бывали случаи.

Вотъ, напримѣръ, нѣсколько постановленій вопреки обычаю.

Судъ отказалъ Лыковской бабѣ въ наслѣдствѣ послѣ покойнаго ея мужа и въ правахъ на домохозяйство, не смотря на то, что она прожила съ нимъ тридцать лѣтъ, — отказалъ на томъ основаніи, что они не были вѣнчаны (они были сектанты), и она являлась только сожительницей покойнаго. По обычаю она имѣла безспорныя права и на наслѣдство и на домохозяйство, такъ какъ всю жизнь работала въ семьѣ и на землѣ.

Недавно судъ, къ изумленію всѣхъ простыхъ людей въ деревнѣ, призналъ наслѣдникомъ послѣ умершаго отца родного сына его, съ дѣтства жившаго въ другой деревнѣ у бездѣтнаго дяди и послѣ смерти этого дяди оставшагося домохозяиномъ въ его семьѣ, и отказалъ зятю, жившему въ домѣ тестя и работавшему тоже лѣтъ двадцать и ужъ лѣтъ пять бывшему фактически полнымъ домохозяиномъ у неслѣзавшаго съ печи старика; дочери же старика, женѣ этого пріемнаго зятя, присудилъ по закону восьмую и четырнадцатую часть изъ имущества.

Къ слову сказать, этотъ несчастный зять, уже извѣстный намъ Дятловъ, спрашивалъ судей: почему восьмую и четырнадцатую часть, а не девятую и пятнадцатую или тринадцатую; судьи отвѣтили: «по закону».

Или, вотъ еще: послѣ покойной дочери мать требовала по суду у ея мужа возврата въ ея семью новой дубленой шубы дочери; по обычаю, онъ долженъ былъ возвратить. Мужъ, оправдываясь, говоритъ, что все ея дѣвичье онъ возвратилъ уже, а шубу не отдастъ, — она въ семьѣ его и на семейныя деньги справлена. Свидѣтели по дѣлу показали, что, хотя шуба, дѣйствительно, шита въ семьѣ, но не на семейныя деньги, — нѣтъ обычая шить на семейныя деньги, — и кромѣ того они помнятъ, что покойная Орина въ то время двѣ двадцатки новины продала, и притомъ шуба, — они тоже помнятъ, — была «на ладахъ» (при сватовствѣ) выговорена отъ семьи; да вдобавокъ, — указывали они, — всегда такъ дѣлалось, таковъ обычай… Судъ назвалъ ихъ показанія голословными, а обычай не заслуживающимъ уваженія, и отказалъ истицѣ.

— Богъ спасетъ, судьи праведные, — по обычаю поклонилась старуха суду, — а только не по божески вы разсудили.

— Извѣстно, не по божески, старая, а по закону, — отвѣтили ей судьи.

Таковъ нашъ волостной судъ. По мнѣнію начальства, это — лучшій судъ въ участкѣ.

Мужики, кажется, довольны имъ, хотя много терпятъ отъ него. Судъ дѣло ведетъ не по старинному, а по новому, «по образованному»; мужики-же теперь большіе поклонники всего новаго, «образованнаго».

— Извѣстно, — разсуждаютъ они: — дѣло по дѣлу, судъ по формѣ; безъ этого нельзя, ужъ тутъ не зѣвай, неумѣючи нынче въ судъ не ходи. Да, вѣдь, и то сказать: изъ суда, что изъ пруда — сухъ не выйдешь, а неловкому нынче вездѣ плохо; но умѣй обойтись, вывернуться; знай, что сказать, и исе будетъ по хорошему.

Волостной судъ не вездѣ, разумѣется, таковъ, какъ нашъ, но вездѣ прогрессируетъ въ этомъ направленіи. Въ сосѣдней волости въ судьи выбрали стариковъ, и они судятъ по старинному. «Одна путаница», — говорили мнѣ писаря, — «изъ съѣзда постоянно возвращаютъ дѣла».

Я еще помню нашъ недавній «по старинному» судъ. Тамъ было дѣйствительно мало порядку, а съ точки зрѣнія теперешнихъ нашихъ судей, одинъ безпорядокъ и путаница.

Кричали на этомъ судѣ ужасно много и всѣ въ разъ, изъ публики не стѣснялись и помогали суду разбирать дѣла, выяснять темную сторону ихъ. Тутъ, дѣйствительно, публично, свободно докапывались до подноготной. Много божились, крестились на иконы; усовѣщевали и мирили и судьи и стороны другъ друга, и не только производили оцѣнку содѣяннаго преступленія, но и нравственную оцѣнку содѣявшаго его. Это былъ безтолковый, съ нарушеніемъ всѣхъ формъ, судъ; приговоры и рѣшенія его, на бумагѣ записанные, просто поражаютъ своей неожиданностью. Судьи — свои люди, знали и самую интимную сторону преступленія и преступника, который выросъ на глазахъ судей, и наказаніе опредѣляли не только за содѣянное, но и по степени вредоносности его для общества: чтобы и впредь не повадно было. Преступленіе, содѣянное смирнымъ Иваномъ, иначе оцѣнивалось, чѣмъ такое-же — озорника Ваньки.

Этотъ живой, старый судъ прежде всего потерпѣлъ отъ писарей. Писарь исполняетъ обязанности секретаря въ судѣ, а такъ какъ онъ одинъ читалъ законъ и зналъ формы судопроизводства, то и былъ всемогущъ, и ему, по разнымъ домашнимъ причинамъ, было выгодно, чтобы судъ судилъ по писаному закону и по формѣ; кромѣ того, это значительно упрощало дѣло. Рѣшеніе, постановленное на основаніи обычая, легко было обжаловать; въ апелляціонной инстанціи, оно легко оспаривалось апелляторомъ и отмѣнялось. Естественно, что судъ старался приспособиться, и приспособился.

Да и какъ было не прогрессировать вмѣстѣ со временемъ и волостному суду. Въ деревнѣ на территоріи волостного суда все чаще и чаще стали появляться самые разнообразные и все чужіе по духу деревнѣ люди, которые при этомъ совершаютъ и проступки, даже сугубо склонны совершать ихъ, и по мѣсту преступленія судятся въ волостномъ судѣ; эти люди и понимаютъ, и дѣлаютъ все по своему, и выражаются по своему; они — чужіе и проступки ихъ особенные.

Вотъ, напримѣръ, толстое дѣло о нанесеніи оскорбленія словомъ и дѣйствіемъ крестьяниномъ П. губерніи, служащимъ комми вояжеромъ въ товариществѣ подъ фирмою Иллюзіонъ, Рекордъ или Модернъ, — ужъ не помню какъ, — оффиціанту парохода «Григорій», крестьянину Я. губерніи. При дѣлѣ нѣсколько протоколовъ, кипа неврученныхъ повѣстокъ, толстая переписка и длинныя письменныя показанія свидѣтелей: магистра фармаціи Хейфица, мастера ортопедической мастерской Зброжека, Могилевскаго мѣщанина Гулимана, Московскаго врача и еще нѣсколькихъ лицъ. Подрались эти господа въ столовой парохода, на пути его слѣдованія. Протоколъ на слѣдующей пристани въ губернскомъ городѣ былъ препровожденъ приставу; приставъ послалъ въ сосѣдній уѣздъ исправнику, тотъ переслалъ нашему исправнику, нашъ послалъ обратно; произошла распря между исправниками, но правъ оказался исправникъ сосѣдняго уѣзда, такъ какъ фарватеръ, т. е. путь парохода «Григорій» по рѣкѣ, разграничивающей смежные уѣзды, въ мѣстѣ совершенія преступленія приходился ближе къ берегу нашего уѣзда. Исправникъ переслалъ дѣло становому, становой — нашему уряднику, а урядникъ — въ нашъ волостной судъ, такъ какъ половина рѣки находится въ предѣлахъ нашей волости. И вотъ нашъ судъ принялся слать повѣстки отвѣтчику, потерпѣвшему и свидѣтелямъ, переѣзжавшимъ съ мѣста на мѣсто, и до сихъ поръ, вѣроятно, шлетъ.

XX.
Глава послѣдняя.

Однажды подъ осень, я исполнялъ обязанности землемѣра, обмѣривая полосы укрѣплявшихся въ личную собственность.

Въ полѣ, всегда въ это время, если остановиться да прислушаться, разлита смиренная тишина. Глухо. Ни вѣтерка, ни звука. Нѣтъ теперь раскатистыхъ и звонкихъ голосовъ лѣта, подстерегаемыхъ эхомъ. Природа широко пожила за лѣто и теперь отдыхала послѣ всякихъ урожаевъ.

Шагали мы по полю, т. е. я, староста, понятые и собственники, съ утра до вечера, но работала моя команда нехотя, лѣниво. Понятые бранились, волоча веревку по межамъ и возмутительно небрежно мѣряя ширину саженью, сколоченной въ видѣ циркуля. Тошно было смотрѣть на нихъ и на дѣло. У всѣхъ у насъ не было сознанія нужности того, что мы дѣлаемъ. Не было уже этого сознанія и у укрѣплявшихся; они, обруганные на всѣхъ межахъ и перекресткахъ, чувствовали себя давно скверно.

— Шляемся, прости Господи, по полю, какъ дураки какіе… Тьфу! Правду говорятъ, что глупая голова ногамъ покоя не даетъ… За дѣломъ устали за лѣто-то по полосамъ ходить, а тутъ… за чортомъ собачьимъ! — ругается какой-нибудь понятой. — А все т-ты! Умная голова… — сверкнетъ онъ на собственника глазами.

— Что — я?

— А то, что дуракъ, и больше ничего! Больше другихъ, вишь, тебѣ надо!

— Помалкивай, дядя Василій, — нишкни! — мы тебѣ и воздуху намѣряемъ; вотъ на ирапланахъ полетимъ и намѣряемъ, — высмѣиваетъ его другой понятой.

— Ахъ, молотить бы, оно надо… Погодку-то какую Богъ далъ, ой-яй!.. Дорогое времячко, упустишь — не воротишь, — укоризненно вздыхаетъ староста. — Ахъ, т-ты право!.. Хоть бы, ну, дѣло не въ дѣло, межевался бы ты къ одному мѣсту… А то, на-ко…

— Што-жъ, я бы радъ… я бы самъ знаю, что къ одному мѣсту…

— Да-а, ты бы ра-адъ!.. и т. д., — бросалась на него вся команда.

При такихъ условіяхъ наши землеустроительныя дѣла, въ концѣ концовъ, большею частію разстраивались.

Половина крестьянъ «попавшихся на укрѣпленіе» заявила объ отказѣ еще до появленія моего на ихъ поляхъ. Другіе не выдерживали подъ гнетомъ, такъ сказать, общественнаго мнѣнія и разстраивали наши работы: только что выйдешь на полѣ или пройдешь перемѣра два, — вдругъ укрѣпляющійся и заявитъ:

— Не желаю я Степанъ Иванычъ на обмѣръ, не согласенъ; такъ что передумалъ… ну, ее ко псамъ! — И удиралъ съ поля.

И вотъ, въ разгаръ моихъ землеустроительныхъ работъ, когда я однажды вечеромъ усталый возвратился въ правленье, чтобы подписать тамъ почту, писарь подалъ мнѣ пакетъ, присланный отъ барина съ нарочнымъ. Въ пакетѣ оказалось три бумаги: одна, подписанная губернаторомъ, гласила, что по распоряженію его превосходительства я, Ивановскій волостной старшина Степанъ Матвѣевъ, и кандидатъ мой, имя рекъ, отъ занимаемыхъ должностей вслѣдствіе неблагонадежности отстраняются, и должность свою приказывалось мнѣ сдать немедленно одному изъ старостъ по старшинству службы; другая бумага земскаго начальника заключала предписаніе писарю слѣдить за сдачей мною дѣлъ и назначала исправляющимъ должность старшины О… старосту (выборъ былъ сдѣланъ не по старшинству, а по достоинству); и кромѣ того былъ приказъ этому старостѣ принять должность тоже немедленно.

Въ заключеніе сообщу, что на выборахъ потребовалось убѣдительно растолковать сходовальщикамъ, что если они выберутъ опять стараго старшину, то это ему будетъ весьма во вредъ, и выбранныхъ потомъ на сходѣ кандидатовъ начальство не утвердило. Служилъ назначенный староста.

Не могу не упомянуть, что для того, что бы заслужить всеобщую признательность и уваженіе въ положеніи начальства въ деревнѣ, нужно поразительно мало сдѣлать ей на пользу. Нужно только воздержаться и поменьше принести вреда, и будетъ тебѣ награда не по заслугамъ; тутъ можно на копѣйку рубль заработать. Міръ сельскій не избалованъ и давно примирился съ неизбѣжностью терпѣть отъ властей. На этой нивѣ, чтобы получить урожай вовсе еще не требуется удобрять и воздѣлывать ее, а… только, твое здоровье, поменьше топчи наши всходы…

С. Матвѣевъ.

"Русское Богатство", №№ 2, 4, 4, 1912