«Милости просим, — гнусит Мефистофель, — войдём!
Дым, пар и копоть; любуйся, какое движенье!
Пятнами света сияют где локоть, где грудь,
Кто-то акафист поёт! Да и мне слышно пенье...
Тут проявляется, в тёмных фигурках своих,
Крайнее слово всей вашей крещёной культуры!
Сто́ит, мошной побренчав, к преступленью позвать:
Всё, всё исполнят милейшие эти фигуры...
Слушай, мой друг, но прошу — не серчай, сделай милость!
За двадцать три с лишком века до этих людей,
Вслед за Платоном, отлично писал Аристотель;
За девятнадцать — погиб Иисус Назарей...
Ну, и скажи мне, кто лучше: вот эти иль те,
Что, безымянные, даже и Бога не знают,
В дебрях, в степях неизведанных стран народясь,
Знать о себе не дают и тайком умирают.
Ну, да и я, — заключил Мефистофель, — живу
Только лишь тем, что злой сон видит мир наяву,
Вашей культуре спасибо!..» Он руку мне сжал
И доброй ночи преискренно мне пожелал.
