В «Финансовом Агентстве» (Гирс)/ОЗ 1882 (ДО)

В "Финансовом Агентстве"
авторъ Дмитрий Константинович Гирс

Опубл.: 1882. Источникъ: az.lib.ru • Рассказ петербургского пролетария.

ВЪ «ФИНАНСОВОМЪ АГЕНТСТВѢ».

РАЗСКАЗЪ ПЕТЕРБУРГСКАГО ПРОЛЕТАРІЯ.

Все это было бы смѣшно,

Когда бы не было такъ грустно.

Лермонтовъ.

I.

Грѣшенъ я, съ слабостями, не хочу и оправдываться. Терплю по своей винѣ, вѣроятно. И выпить, и погулять не прочь, хотя пьянъ и не бываю; и характеромъ неуживчивъ, самолюбивъ — никакъ на мѣстахъ не удерживаюсь подолгу. Тѣмъ не менѣе, никто, зная меня, нечестнымъ не назоветъ; никто работы моей не обхаетъ… И все-таки терплю и пью горькую чашу вотъ уже сколько лѣтъ: и хожу-то по зимѣ холоднякомъ, сапоги съ форточками да съ заплатами, и сюртучишка такой, что всякъ за горькаго пропойцу принимаетъ, да сторонится, и сухимъ хлѣбомъ да чаемъ мѣсяцы довольствоваться приходится… Доля ужь такая, видно!

Вотъ въ одну изъ такихъ-то горькихъ минутъ, извѣрившись въ друзьяхъ и знакомыхъ, мѣсяцы все обѣщавшихъ мнѣ достать хотя какую нибудь работишку, побуждаемый крайностью, рѣшился я попытать счастье на газетныхъ публикаціяхъ. Не будучи въ состояніи уплатить за публикацію, я отправился въ одну изъ газетныхъ редакцій съ просьбою напечатать мнѣ объявленіе, по бѣдности моей, даромъ. Къ чести издателей нашихъ газетъ слѣдуетъ замѣтить, что, въ подобныхъ случаяхъ, сколько я слышалъ, почти никогда отказа бѣдняку не бываетъ. Едва увидѣли мой костюмъ, едва выслушали краткую повѣсть моихъ невзгодъ, какъ тотчасъ приняли даромъ публикацію — да еще нѣсколько рублей вспомоществованія предложили — отъ чего я, впрочемъ, поблагодаривъ, отказался. Мнѣ нужно было лишь даровое объявленіе.

Объявленіе мое гласило:

«Крайне-нуждающійся человѣкъ ищетъ мѣста по письменной или счетной части. На всякія условія вознагражденія согласенъ. Убѣдительно просятъ обратить вниманіе на публикацію. Адресъ: тамъ-то».

Это объявленіе было напечатано три раза. Оно подѣйствовало.

На второй день я получилъ, но городской почтѣ, краткое приглашеніе пожаловать, отъ 11 до 12 утра такого-то числа, въ какую-то «контору». При письмѣ было приложено мое объявленіе. Пакетъ былъ запечатанъ великолѣпною сургучною печатью съ оттискомъ: «Финансовое Агентство, утвержденное правительствомъ». Приглашеніе никѣмъ не было подписано, но начертано было на отличномъ бланкѣ, въ заголовкѣ котораго перечислялась разнообразная дѣятельность агентства по финансовой части — впрочемъ, и не по одной финансовой — и, въ заключеніе, особенно крупнымъ шрифтомъ, значилось, что финансовое агентство разрѣшено правительствомъ, всѣ его операціи обезпечены 15,000-мъ залогомъ, внесеннымъ въ государственный банкъ.

Не безъ трепета душевнаго подошелъ я къ роскошному подъѣзду дома на Невскомъ проспектѣ, гдѣ помѣщалась «контора агентства». Вывѣска агентства у подъѣзда виднѣлась еще издали. Швейцаръ снисходительно-небрежно оглядѣлъ меня, улыбнулся и указалъ на бель-этажъ. Сильно я боялся за мой костюмъ. Правду сказать, костюмъ былъ вѣчно-несчастливымъ фатумомъ моей жизни. Много разъ онъ меня губилъ, много мѣшалъ мнѣ получить сколько-нибудь порядочное мѣсто, вѣчно онъ составлялъ главнѣйшую причину моихъ заботъ и сокрушеній: больно ужь нужда, видно, заѣла меня! Справишь сюртукъ какой-нибудь въ рынкѣ рублей за пять, за шесть — смотришь брюки разлѣзлись до неприличія; подновилъ брюки — сапоги, либо пальто выдаютъ; ужь о бѣльѣ и не говорю… Такъ было и этотъ разъ: въ брюкахъ я былъ невполнѣ увѣренъ и старался встрѣчать человѣческіе взоры болѣе фронтомъ, спереди, ни въ какомъ случаѣ не показывая зрителю своего тыла.

Встрѣтилъ меня господинъ очень приличный во всѣхъ отношеніяхъ, но какъ-то никогда не смотрѣвшій въ глаза собесѣднику. Эту привычку, впрочемъ, я подмѣтилъ послѣ, уже въ бытность у него на службѣ; въ этотъ же разъ я отнесъ его манеру смотрѣнія къ желанію оглядѣть меня сзади — и сильно былъ встревоженъ этимъ обстоятельствомъ.

Онъ спросилъ меня, я ли публиковалъ о желаніи получить мѣсто по письменной части, освѣдомился, гдѣ я прежде служилъ и занимался, знаю ли юридическую часть, есть ли у меня знакомства въ министерствахъ и присутственныхъ мѣстахъ — и, когда отвѣты мои, повидимому, его удовлетворили — замѣтилъ, морщась, въ заключеніе:

— Но костюмъ, костюмъ вашъ… У насъ невозможно безъ приличнаго костюма! Дѣятельность агентства обширна и разнообразна. Насъ засыпаютъ порученіями изъ провинціи. Множество финансовыхъ и юридическихъ знаменитостей столицы принимаетъ участіе въ консультаціяхъ по нашимъ дѣламъ. Вамъ необходимо будетъ вести журналы, присутствовать, исполнять порученія, дѣлать справки въ присутственныхъ мѣстахъ. Невозможно вамъ быть въ такомъ костюмѣ!

Я сознавалъ всю правоту его замѣчанія о моемъ костюмѣ — и безмолвствовалъ.

— При всемъ желаніи взять васъ на службу — не могу-съ, сказалъ онъ окончательно.

Отчаяніе придало мнѣ рѣшимости.

— Не можете ли вы мнѣ помочь, спросилъ я: — выдавъ часть, ну, хотя рублей пять-семь впередъ, въ счетъ жалованья. Я обязываюсь тогда пріодѣться и имѣть приличный костюмъ. Вы сами видите, что крайность, нужда, заставили меня сдѣлать такое отчаянное объявленіе въ газетѣ. Я и за публикацію то не могъ бы заплатить — да, спасибо, издателю — даромъ напечаталъ.

— Это у насъ не принято! Агентство — не благотворительное учрежденіе. Тутъ все на приличныхъ началахъ, на строгихъ правилахъ щепетильной честности построено. У насъ множество финансовыхъ и юридическихъ знаменитостей принимаетъ участіе въ дѣлахъ, въ консультаціяхъ! Извините, извините. Чего не могу, того не могу. При всемъ желаніи быть вамъ полезнымъ въ нуждѣ — не могу-съ! — Онъ поклонился.

Мысль, что послѣдняя надежда получить мѣсто исчезаетъ, вновь придала мнѣ силы.

— Попрошу пріятелей. Можетъ быть они дадутъ какое-нибудь приличное платье; а послѣ и свое справлю, сказалъ я: — позвольте только узнать, какое жалованье я буду получать?

— 20 рублей. У насъ все по сметѣ. Въ солидномъ предпріятіи, вы понимаете, бюджетъ заранѣе опредѣляется, какъ-то поспѣшно оговорился онъ.

— Нельзя ли хотя 25? ныньче такая на все дороговизна…

— Невозможно. Я не могу выходить изъ сметы. Это превышеніе полномочій. Я не одинъ. Множество знаменитостей финансовыхъ и юридическихъ, я вамъ сказалъ, принимаетъ тутъ участіе, заинтересовано… Странно, что, сильно нуждаясь, вы еще торгуетесь.

— Въ чемъ будетъ состоять моя служба?

— А… а во всемъ. Вы наняты. Ваше время, съ 10 часовъ утра до 5 вечера, въ нашемъ распоряженіи. Дѣятельность агентства столь разнообразна, что теперь нельзя всего и перечислить. Но мы лишь предъявляемъ права на ваше время отъ 10 до 5 часовъ, всего 7 часовъ въ сутки. Болѣе мы отъ васъ не потребуемъ, не возьмемъ вашего, Боже избави. Нужно быть во всемъ щепетильно строгимъ.

Я сказалъ, что нахожусь въ такихъ обстоятельствахъ, что долженъ и двадцати-рублевое мѣсто взять, просилъ до слѣдующаго дня никого не принимать, обѣщаясь выправить какъ-нибудь приличный костюмъ и, на другой день, явиться на смотръ. Онъ обѣщалъ. Охраняя свой тылъ отъ его взглядовъ, я, по-актерски, отступилъ лицомъ къ нему до двери — и удалился.

Когда я на слѣдующее утро явился, позаимствовавшись кое-какимъ старымъ платьишкомъ у знакомыхъ, «предсѣдатель правленія», какъ именовалъ себя вчерашній мой знакомый, объявилъ мнѣ:

— Больше ничего и ненужно. Съ завтрашняго дня вы можете приступить къ занятіямъ по агентству. Прошу васъ теперь же отнестись серьёзно къ предстоящимъ обязанностямъ и подумать: дѣла агентства серьёзны. Я еще разъ повторяю, они могутъ захватывать всего человѣка, при добросовѣстномъ отношеніи къ обязанностямъ публичной дѣятельности, какова агентская.

Я стоялъ передъ нимъ какъ дуракъ, должно быть, разинувъ ротъ и плохо понимая, что отъ меня потребуется завтра.

Онъ любезно поклонился, подалъ мнѣ концы пальцевъ и ушелъ въ кабинетъ. Я отправился домой. Мнѣ бросилось, правду сказать, тогда же въ глаза то странное обстоятельство, что, несмотря на будни, въ конторѣ не было никого изъ служащихъ, за исключеніемъ какой-то худосочной, чахоточной, съ туповатымъ взглядомъ дѣвушки, корпѣвшей надъ перепискою бумагъ. Но тогда я не придалъ этому значенія.

На слѣдующій день началась моя «служба».

II.

За исключеніемъ худосочной дѣвушки, опять въ «конторѣ» никого не оказалось. Впрочемъ, это несовсѣмъ вѣрно: тутъ же оказался еще вертлявый пудель «Трезоръ», компаньонъ хозяина, такъ сказать, по обладанію агентствомъ, ибо онъ себя здѣсь чувствовалъ такъ же свободно, какъ и самъ «предсѣдатель».

Контора состояла изъ одной свѣтлой комнаты. Какъ всѣ конторы она была заставлена барьеромъ и двумя-тремя высокими конторками съ гросбухами и сводами законовъ; въ углу висѣлъ большой образъ въ серебряной ризѣ и предъ нимъ теплилась красная лампада. «Предсѣдатель», т. е. хозяинъ, еще не выходилъ изъ кабинета.

Какъ выяснилось впослѣдствіи, кабинетъ хозяина былъ, въ нѣкоторомъ родѣ, святая-святыхъ, куда почти никто не допускался; даже слуга убиралъ его лишь при хозяинѣ; въ остальное время онъ запирался большимъ висячимъ замкомъ отъ всего остального міра. Не переступать порога кабинета было однимъ изъ обязательствъ для служащихъ. Другое условіе, обязательное для послѣднихъ, состояло въ томъ, чтобы никогда не заглядывать въ работу «дѣвицы». Она вела какіе-то реэстры, списки, надписывала заголовки и конверты; другіе служащіе — или вѣрнѣе, другой служащій, потому что только одинъ всегда и былъ на службѣ конторы — составляли или переписывали бумаги, не зная, кому лично онѣ будутъ адресованы. И, наконецъ, третье условіе было: никогда не разговаривать на-единѣ съ слугою, состоявшимъ при конторѣ уже нѣсколько лѣтъ и, вѣроятно, знавшимъ исторію ея дѣятельности. Если вамъ хотѣлось напиться воды и вы направлялись къ кухнѣ (гдѣ, впрочемъ, никого не было по безбрачію и одинокости хозяина агентства), то вамъ любезно кричали вслѣдъ:

— Не безпокойтесь, Семенъ вамъ сюда принесетъ! Семенъ, стаканъ воды! — (Впослѣдствіи хозяинъ приказалъ цѣлый графинъ воды ставить ежедневно на окно въ конторѣ).

Для благообразія конторы требовалось не курить въ ней, тѣмъ болѣе, что и самъ принципалъ нашъ былъ изъ некурящихъ. Едва вы направляли стопы свои къ корридору, состоявшему около передней, вынимая папиросу, какъ раздавалось повелѣніе насчетъ удаленія изъ передней Семена:

— Чело-экъ, спроси у швейцара, не приносили ли почту? Или: — Семенъ, сходи мнѣ взять десятокъ папиросъ.

Распуская контору, хозяинъ любезно провожалъ насъ ежедневно до лѣстницы, заботясь, чтобы мы не вступали въ излишнія откровенности съ Семеномъ.

Впрочемъ, все это, какъ я сказалъ, выяснилось для меня впослѣдствіи. Въ первый же день я робко переступилъ, несвѣдующимъ новичкомъ, порогъ Агентства, раскланялся съ дѣвицею и присѣлъ на подоконникѣ, дабы обождать распоряженій хозяина.

Явился изъ кабинета «предсѣдатель».

Петръ Александровичъ Трубинъ былъ видный, щеголеватый, лѣтъ сорока господинъ. Платье его было изысканно-ново; подбородокъ всегда чисто выбритъ и усы красиво завиты; самая просѣдь въ черныхъ курчавыхъ волосахъ придавала ему красоту. Въ шелковомъ галстухѣ всегда блестѣла, подъ бѣлыми воротничками, дорогая брилліантовая булавка. Онъ воспитывался въ какомъ-то университетѣ, хвасталъ, что имѣетъ степень кандидата правъ и что, затѣмъ, служилъ съ честью въ драгунахъ. Кромѣ того, онъ былъ музыкантъ. Въ часы, когда, подъ вліяніемъ лѣтняго жара или равнодушія добродушныхъ «кліентовъ» Агентства, мало славшихъ намъ изъ провинцій денежныхъ даней за пятью почтовыми печатями, жизнь конторы затихала — изъ кабинета хозяина неслись къ намъ чудные звуки его скрипки. Этими звуками и красотою своихъ усовъ онъ чарующе дѣйствовалъ на сердце скрытой въ его кабинетѣ — мы это знали — въ эти минуты, вдовушки-купчихи съ Калашниковой пристани…

Трубинъ указалъ мнѣ столъ, за которымъ я буду заниматься, и вручилъ какую-то брошюру. Къ чести Трубина слѣдуетъ замѣтить, что хотя онъ и важничалъ передо мною, но, несмотря на бѣдность моего костюма и скверность тогдашняго положенія, сразу отнесся ко мнѣ, распросивъ гдѣ я прежде служилъ, какъ къ интеллигентному человѣку, хотя, можетъ быть, и недальному, по его мнѣнію.

— Чтобы вамъ предварительно ознакомиться съ дѣятельностью Агентства — просмотрите эту брошюру. Это я составилъ, съ гордостью сказалъ онъ. — Она циркулируетъ въ провинціи. Мы высылаемъ ее многочисленнымъ нашимъ агентамъ, для распространенія. Желательно еще болѣе распространить. Скажите ваше мнѣніе.

Брошюра была напечатана довольно сѣро, въ какой-то провинціальной типографіи, что тогда же мнѣ показалось страннымъ. Значилось, что она одобрена цензурою. На заглавномъ листѣ стояло: «Польза для всѣхъ!» — «Преимущественно для провинціальной публики!» — «Контора 1-го разряда». — "1,000 агентовъ и провинціи. — "100,000 исполненныхъ порученій. — «Долголѣтнее существованіе!» (Агентство существовало третій годъ). — "15,000 рублей залога въ государственномъ банкѣ. — «Съ разрѣшенія правительства!» (Послѣднее было напечатано крупно и на всѣхъ четырехъ бокахъ страницы). Адресъ «финансоваго Агентства», въ видѣ бордюрной ленты по краямъ, былъ напечатанъ, на первой страницѣ, болѣе десяти разъ. — Затѣмъ значилась курсивомъ программа дѣйствій: «Продажа съ разсрочкою билетовъ внутреннихъ займовъ съ выигрышами. — Страховка сихъ билетовъ отъ тиража погашенія. — Эксплуатація русскихъ изобрѣтеній и предпріятій. — Рекомендація служащихъ и пріисканіе мѣстъ. — Веденіе судебныхъ дѣлъ и взысканій. — Совѣты дѣловые, финансовые, литературные, семейные и иные. — Составленіе бумагъ, статей и писемъ, съ перепискою ихъ. — Всякія финансовыя операціи въ С.-Петербургѣ за счетъ провинціальныхъ кліентовъ. — По желанію, пріемъ вкладовъ на храненіе изъ 10 % годовыхъ. — Справки въ присутственныхъ мѣстахъ и иныя порученія въ столицѣ».

Въ заключеніе, крупнымъ шрифтомъ стояло:

БЫСТРО И ВѢРНО!

Самый текстъ брошюры начинался банальнымъ эпиграфомъ: «Кто денежку бережетъ — тотъ безъ нужды проживетъ». Всю глубину ироніи этой фразы читатель пойметъ лишь прочтя весь настоящій разсказъ о дѣятельности подобныхъ бюро и агентствъ. Текстъ оповѣщалъ «почтеннѣйшую» провинціальную публику, что центральное правленіе Агентства въ Петербургѣ состоитъ изъ отдѣловъ: Финансоваго, юридическаго, техническаго и отдѣла наукъ, искуствъ и художествъ, что всякимъ отдѣломъ завѣдуютъ спеціалисты; всѣ важныя дѣла и рѣшенія принимаются по консультаціи и совѣщаніямъ съ извѣстными петербургскими спеціалистами науки и техники. — Далѣе говорилось, что цѣлью учрежденія «Финансоваго Агентства» было желаніе доставить удобства финансовыхъ операцій провинціальной публикѣ, неимѣющей возможности знать надежныхъ лицъ въ столицѣ; что долгъ русскаго человѣка въ настоящую минуту, между прочимъ, состоитъ и въ томъ, чтобы откликнуться на призывъ правительства, развить экономическое благосостояніе Россіи, не зарывая въ землю, такъ сказать, имѣющихся капиталовъ неумѣстною осторожностью — участіемъ капиталовъ поднять фабричную и заводскую производительность страны, до возможной конкурренціи съ иностранцами; воспользоваться Богомъ данными, неисчерпаемыми естественными богатствами отечества и, улучшивъ экономическій бытъ трудящихся классовъ, создать твердую плотину противъ соціалистическихъ бредней злонамѣренныхъ пропагандистовъ, чемъ только и можно сослужить вѣрную службу отечеству, и уготовить себѣ сладость безмятежной и покойной жизни въ старости. Чуть и не былъ даже какой-то намекъ на небеса… Все это осуществимо было лишь при посредствѣ «Финансоваго Агентства» въ Петербургѣ, во главѣ котораго стоять многіе знаменитые финансисты, юристы, техники и ученые. Въ брошюрѣ подробно развивалась и доказывалась выгода покупки, чрезъ посредство Агентства, билетовъ внутреннихъ займовъ съ выигрышами, по разсрочкѣ 255 рублей за 223 курсовыхъ, причемъ особенно натиралось на то обстоятельство, что, со дня перваго взноса, могущій пасть на билетъ выигрышъ есть собственность купившаго билетъ; сообщалось, что на семь билетовъ, купленныхъ у Агентства, уже пали крупные выигрыши въ 75 и 10 тысячъ рублей, осчастливившіе не одно семейство; предлагалась страховка отъ тиражей у провинціальныхъ агентовъ по 50 коп.; выдавалось за достовѣрное, что болѣе 50 заводовъ и фабрикъ пущено въ ходъ на капиталы, пріисканные «Финансовымъ Агентствомъ»; что болѣе 1000 юныхъ, ученыхъ техниковъ нынѣ имѣютъ выгодныя мѣста, благодаря все тому-же Агентству; что Агентство, открывъ себѣ долгосрочный и выгодный кредитъ у всѣхъ книгопродавцевъ, берется высылать всякія учебныя книги съ 15 % уступкою; что чрезъ его посредство дѣлать провинціалу объявленіе въ газетахъ и журналахъ всегда выгоднѣе, и проч. и проч. — Не могу теперь всего припомнить. Всякое порученіе оплачивалось 2 рублями комиссіи; да на переписку и увѣдомленія прилагалось отъ двухъ до пяти почтовыхъ марокъ, безъ чего отвѣта на письма не слѣдовало ожидать.

Брошюра никѣмъ не была подписана.

Когда я кончилъ и вручилъ обратно брошюру, Трубинъ взглянулъ на меня вопросительно:

— Какъ вы находите? освѣдомился онъ.

— Ловко! могъ я только произнести, самъ не зная къ чему отношу это восклицаніе: къ удивленію ли передъ нахальствомъ рекламиста или, дѣйствительно, къ одобренію. Впрочемъ, мнѣ тогда это было все равно: я былъ почти голоденъ, и сказалъ лишь такъ себѣ, чтобы что-нибудь отвѣтить на вопросъ. — Трубинъ принялъ это за чистую монету.

— И вѣдь какъ тонко, съ юридической стороны, составлена — замѣтили? сказалъ онъ: — я вѣдь самъ извѣстный юристъ! — Онъ свернулъ брошюру въ трубку и отдалъ безмолвной дѣвицѣ запереть подъ ключъ. — Ну, на первый разъ мы васъ займемъ чѣмъ нибудь легкимъ, сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ: — Вы, конечно, мастеръ составлять всякія бумаги. Маленькій циркуляръ къ агентамъ нуженъ. Для начала я вамъ продиктую. Возьмите бланкъ. — Онъ потеръ переносицу и заходилъ по комнатѣ.

«Циркулярно! громко диктовалъ онъ: — Милостивый Государь! Въ виду скорого наступленія срока іюльскаго тиража билетовъ I внутренняго займа 1864 г., съ выигрышами, благоволите приложить ваше просвѣщенное содѣйствіе къ увеличенію въ вашемъ городѣ застраховокъ отъ тиража погашенія, по стоимости 50 к. за билетъ, а равно къ побужденію покупщиковъ сихъ билетовъ по разсрочкѣ къ немедленному взносу слѣдуемыхъ разсрочныхъ платежей. Поставьте на видъ имъ, какъ финансовымъ людямъ, всю необходимость страховокъ отъ погашенія, а равно то обстоятельство, что изъ билетовъ, купленныхъ чрезъ Агентство, какъ вамъ извѣстно изъ брошюры подъ заглавіемъ: „Польза для всѣхъ!“ — уже семь были столь счастливы для кліентовъ „Финансоваго Агентства“, что, павшими выигрышами, обезпечили достаточное существованіе многихъ семействъ. Обратите вниманіе на это обстоятельство духовенства вашего города. При семъ препровождается (Оставьте мѣсто!)… экземпляровъ брошюры „Польза для всѣхъ!“ для распространенія. — Завѣдующій финансовымъ отдѣломъ…»

Взглянувъ на мое писаніе, Петръ Александровичъ сказалъ:

— Вы прекрасно пишете. Однако, этимъ дѣло не кончается, любезно утѣшилъ онъ меня. — Антонина Ксаверьевна, дайте ящикъ съ шансоновскимъ передвижнымъ шрифтомъ! обратился Трубинъ къ дѣвицѣ-конторщицѣ.

Дѣвушка полѣзла куда-то подъ столъ и вынула огромный ящикъ съ шрифтомъ.

— Наберите вами написанное, предложилъ мнѣ принципалъ: — по формату нашихъ большихъ бланковъ.

— Какъ это?

— Такъ, по буквамъ, простодушно объяснилъ онъ.

— Но я не умѣю набирать, я не наборщикъ.

— Это такъ просто. Вотъ такъ. — Онъ самъ взялъ и набралъ слово: «циркулярно.» — Набравши, онъ мнѣ показалъ и разсмѣялся моему невѣдѣнію столь простой вещи.

Принялся я за дѣло. Прокопался три часа. Не хватило буквы р.

— Вы сходили бы къ Шансону купить, предложилъ онъ.

До Гостиннаго Двора отъ насъ было версты полторы; туда и назадъ до 3-хъ верстъ. Сходилъ и купилъ букву р, по разсчету, на 40 коп. Трубинъ не согласился, чтобы я проѣздилъ на конкѣ 6 коп., для скорости.

— А! сказалъ онъ съ упрекомъ: — въ финансовыхъ дѣлахъ такъ нельзя: изъ копеекъ рубли составляются. Теперь начинайте печатать, благословясь, приказалъ онъ.

— Какъ это? — Я даже глаза вытаращилъ.

— Такъ, грудью налегайте, а потомъ сильно ладонью разъ прихлопните. Антонина Ксаверьевна вамъ покажетъ.

— И сколько экземпляровъ нужно напечатать? со страхомъ освѣдомился я.

— Да печатайте болѣе: экземпляровъ 500, немного.

— 500!.. Лучше типографіи поручить бы: нѣсколько рублей взяли бы, и скорѣе!

— Нѣсколько рублей! шутливо передразнилъ меня Трубинъ: — ну, финансистъ вы! Еще желаете въ «Финансовомъ Агентствѣ» служить! Да этакъ вы, не дорожа деньгами, безъ сапоговъ въ недѣлю остались бы! На конкѣ 6 коп., здѣсь рубль-три: да это… это…

Я взялъ безъ разговоровъ сверстанный наборъ циркуляра, фунтовъ въ 5—7, и приступилъ къ работѣ. На первомъ оттискѣ мы, сообща — даже Семенъ вмѣшивался, находя нѣкоторыя буквы не ясными — продержали корректуру. — Приступили къ печатанію. Послѣ двадцати оттисковъ я разстегнулъ сюртукъ; послѣ сорокового экземпляра меня бросило въ потъ. Я вытеръ лобъ.

— Устали? съ участіемъ замѣтилъ Петръ Александровичъ. — Ну, я васъ заступлю. — Онъ взялся за дѣло. Отпечатавъ десять штукъ, онъ бросилъ печатаніе и сказалъ: — Ну, теперь вы, Антонина Ксаверьевна. — Дѣвушка, едва подымая наборную махину и налегая своею чахоточною грудью, сдѣлала тоже около пяти оттисковъ. Всѣ печатали. Даже Семенъ былъ призванъ изъ передней. Онъ неохотно явился. Видимо, эта работа ему уже была знакома.

— Опять! полупрезрительно проворчалъ онъ. — Не стѣсняясь присутствіемъ дѣвушки, онъ снялъ сюртукъ и принялся лепить оттиски съ привычнымъ, повидимому, проворствомъ.

— Двери у тебя, скотина, заперты ли? спросилъ лишь озабочено Трубинъ.

— Заперты.

— А швейцару сказано, чтобы сегодня никого не пускалъ?

— Сказывалъ…

Оттиснувъ около тридцати экземпляровъ, Семенъ развязно бросилъ работу, сказавъ хозяину:

— Шабашъ, Петръ Александровичъ, усталъ; да и не мое это дѣло. Вотъ теперь служащій есть. Еще вашу лампу нужно заправить.

Онъ ушелъ одѣваться въ переднюю.

Оставалось мнѣ опять приниматься за дѣло печатника. — Я началъ вновь. «Предсѣдатель» ушелъ въ кабинетъ.

— Когда оттиснете двѣсти штукъ, скажите мнѣ, приказалъ онъ, уходя.

Лишь около четырехъ часовъ по-полудни окончилъ я заданные 200 оттисковъ. Грудь у меня ныла отъ надавливанія, ладони непонятно горѣли и были красны, какъ ошпаренныя. Нельзя было сказать, что, на первый разъ, онъ далъ мнѣ легкое дѣло, какъ говорилъ!

Трубинъ былъ вызванъ Семеномъ въ контору.

— Отлично, отлично, поздравляю; остальные — завтра, ободрительно сказалъ онъ, осмотрѣвъ мое произведеніе: — теперь за пустякомъ дѣло. Здѣсь напечатано: «Завѣдующій финансовымъ отдѣломъ». (Онъ указалъ на циркуляръ). Сегодня нѣтъ г. завѣдующаго. Все равно, подпишитесь какъ-нибудь вы. Нельзя терять времени. Первую букву вашего имени и фамиліи. Кто на это обращаетъ вниманіе! Можно неразборчиво написать, чтобы фамиліи не читали. Я самъ подписываюсь на журналахъ, да на важныхъ бумагахъ. Подпишите штукъ 100. До 5 часовъ еще успѣете. — Онъ посмотрѣлъ на свои золотые часы. — Затѣмъ, передайте подписанные экземпляры Антонинѣ Ксаверьевнѣ — она надпишетъ адреса и разошлетъ. Она знаетъ.

Все это такъ скоро онъ проговорилъ и пошелъ къ кабинету, что я ничего не успѣлъ возразить. Я сѣлъ и началъ подписывать оттиски новымъ неожиданнымъ званіемъ «завѣдующаго финансовымъ отдѣломъ». Руки у меня горѣли, какъ въ огнѣ; перо плохо держалось отъ ломоты въ пальцахъ. Подписанные мною оттиски Антонина Ксаверьевна тотчасъ принимала, проставляла въ нихъ цыфру посылаемыхъ экземпляровъ брошюры, вкладывала въ конверты и таинственно, по какому-то списку, надписывала.

Стѣнные часы, съ глубокимъ раздумьемъ, глухо стали бить 5 часовъ. Въ тотъ же моментъ дверь кабинета распахнулась и вышелъ Трубинъ.

— Вы свободны, господа. Антонина Ксаверьевна, Иванъ Николаичъ! сказалъ онъ, обращаясь къ дѣвицѣ и ко мнѣ: — можете идти. Вамъ, Иванъ Николаичъ, отнесся онъ ко мнѣ: — я хочу поручить на завтра два дѣльца: во-первыхъ, получите съ почты, по этимъ пяти повѣсткамъ, десять рублей (онъ передалъ мнѣ повѣстки и почтовый билетъ), а во-вторыхъ, во-вторыхъ…

Оказалось, что нужно было, въ публичной библіотекѣ, разыскать, неизвѣстно гдѣ и по какимъ источникамъ, списокъ всѣхъ провинціальныхъ банковъ, если возможно, то съ именами ихъ директоровъ и управлявшихъ. Дѣло не легкое! Такимъ образомъ, мнѣ открывалась новая пріятная перспектива: разсыльнаго и банковаго библіографа, статистика, что ли…

— Постарайтесь все это окончить и быть здѣсь завтра къ 12 часамъ; еще дѣла есть, предупредилъ Петръ Александровичъ.

Онъ любезно проводилъ до лѣстницы и самъ затворилъ за мною дверь.

Уже внизу, у подъѣзда, я услышалъ, какъ швейцаръ кого-то выпроваживалъ, говоря:

— Приходите въ другой разъ; теперь поздно; Агентство закрыто. Вонъ, глядите, всѣ выходятъ, пояснялъ онъ, указывая на меня.

Это «всѣ» мнѣ тогда же понравилось.

III.

Я не управился къ 12 часамъ дня, какъ просилъ Трубинъ. На почтѣ я получилъ деньги тотчасъ, но второе порученіе поставило меня рѣшительно втупикъ. Выправивъ билетъ въ публичной библіотекѣ, я не зналъ, гдѣ мнѣ искать нужныхъ свѣдѣній и какую спросить книгу. Я обратился съ наивною просьбою пособить къ чиновнику читальной залы. Тотъ пожалъ плечами и посовѣтовался съ своимъ товарищемъ по дежурству. Оба ничего мнѣ не могли помочь.

— Вы напишите на бланкѣ заглавіе книги, тогда мы вамъ выдадимъ, рѣшилъ этотъ Соломонъ, обращаясь ко мнѣ.

— Но какой?

— А мы почемъ знаемъ, резонно замѣтилъ одинъ изъ нихъ, улыбаясь: — мы выдаемъ по требованіямъ; не можемъ же еще давать справки всѣмъ, кто здѣсь сидитъ. — Онъ показалъ глазами на залу съ сотнею чтецовъ. Онъ былъ правъ. Я постоялъ и ушелъ.

Вдругъ выручаетъ случай! На углу Невскаго встрѣчаю одного знакомаго, человѣка свѣдущаго. Въ разговорѣ, сообщаю мое несчастье.

— Ищите, говоритъ онъ: — въ Ежегодникѣ министерства финансовъ. Тамъ, кажется, есть свѣдѣнія о всѣхъ банкахъ въ Россіи. Всего 2 рубля стоитъ Ежегодникъ.

Я чуть на шею ему не бросился изъ благодарности.

Около половины перваго я добрелъ до агентства. Вытирая со лба платкомъ крупный потъ, вошелъ я въ дверь подъѣзда.

— Бѣгите, сказалъ мнѣ швейцаръ: — вашъ ужь раза три присылалъ Семена узнать, не приходили ли? Тревожится.

Я побѣжалъ по лѣстницѣ.

Мой даже самъ стоялъ на лѣстницѣ. Завидѣвъ меня, онъ, однако, скользнулъ въ квартиру и притворился читающимъ газету. Когда я вошелъ, въ конторѣ, какъ и вчера, не было никого изъ постороннихъ.

— Батюшка, измучили меня. Половина перваго! Что такъ долго? встрѣтилъ меня Петръ Александровичъ.

Я сталъ оправдываться.

— Получили по повѣсткамъ?

Я передалъ билетъ и пакеты, продолжая вытирать потъ со лба.

Онъ, видимо, спокойнѣе перевелъ духъ и нервно сталъ взрѣзывать конверты, считая деньги и не читая вовсе полученныхъ писемъ съ порученіями.

— Ну, благодарю, благодарю, прекрасно, провѣривъ деньги, говорилъ Трубинъ: — А второе порученіе?

Я разсказалъ мои приключенія.

— За 2 рубля мы будемъ имѣть полный списокъ, объяснилъ я.

— Купить? ну, финансистъ вы! опять со страхомъ воскликнулъ онъ: — нѣтъ, нѣтъ. Напрасно по дорогѣ вы не зашли въ какой-нибудь книжный магазинъ, не спросили этого Ежегодника и не списали… Ну, да завтра, взявъ книгу въ публичной библіотекѣ, вы спишете. Садитесь, отдохнете, да и за дѣло. Time is money. Сегодня нужно допечатать остальные оттиски циркуляра.

— Дайте передыхнуть. Посмотрите. — Я показалъ ему опухшія ладони.

Онъ съ участіемъ взялъ меня за руки.

— Странно, сказалъ онъ, глядя на свои холенныя руки: — я тоже печаталъ.

— Вамъ десять, а мнѣ сто шестьдесятъ разъ пришлось ими ударить.

— Такъ, такъ, правда. Какъ мнѣ васъ жаль! Вы подъ краномъ, въ кухнѣ, ихъ подержали бы, отошло бы. Пойдемте. — Онъ самъ любезно меня повелъ въ кухню. — Семенъ! опять здѣсь нѣтъ куска сѣраго мыла?! Второй разъ. Любовницѣ своей передаешь, скотина! Ну, ужь я вычту теперь тебѣ это изъ жалованья. Ахъ, какой воръ этотъ человѣкъ! Мнѣ житья съ нимъ нѣтъ. Сколько онъ крови мнѣ испортилъ! Ужь такого вора, такого вора хозяйскаго добра — и свѣтъ не производилъ! Вчера еще выдалъ кусокъ мыла — и сегодня нѣтъ! съ ужасомъ говорилъ Трубинъ, обращаясь ко мнѣ и указывая на прибѣжавшаго Семена.

Помывшись, я возвратился въ контору. Мало помогло… Руки мои продолжали горѣть.

Принципалъ мой у окна просматривалъ газетныя объявленія и что-то, время отъ времени, обчеркивалъ краснымъ карандашемъ. Вдругъ онъ выпрямился во весь ростъ и глаза его сверкнули негодованіемъ.

— Бѣсятъ они меня, сказалъ онъ съ волненіемъ, говоря о чемъ-то найденномъ въ объявленіяхъ и разсуждая самъ съ собою въ слухъ: — какое бахвальство: «опытный юристъ! кандидатъ правъ завѣдуетъ дѣлами»! Велика важность! И кто этотъ кандидатъ правъ? 50 рублей, казалось бы, не пожалѣлъ, чтобы узнать: имѣетъ ли онъ дипломъ на это званіе! (Замѣчаніе это видимо, относилось къ рекламамъ другихъ коммисіонерскихъ бюро, столь часто встрѣчающимся въ газетахъ) — Ну, постойте, пріятели! пригрозилъ онъ. — И тоже вѣдь билеты продаютъ!

Онъ сердито прошелся по комнатѣ, нервно играя на рукѣ золотою цѣпочкою своихъ часовъ. Затѣмъ, вспомнивъ опять что-то, онъ вдругъ взялъ газету и, кинувъ Антонинѣ Ксаверьевнѣ приказалъ:

— Обчеркнутое вырѣжьте и внесите въ адресную книгу, знаете? — Онъ ушелъ въ кабинетъ, видимо, разстроенный…

Газета упала на конторку около того мѣста, гдѣ я сидѣлъ. Дѣвушка еще копалась надъ другою какою-то работою. Я невольно взглянулъ на обчеркнутое краснымъ карандашемъ.

«Хотя какой-нибудь письменной работы ищетъ нуждающійся студентъ…», читалъ я въ одномъ мѣстѣ.

«Нужда проситъ!» крупно стояло въ другомъ.

«Обремененный семействомъ отставной, непьющій чиновникъ…», читалось въ третьемъ.

Все это было ярко обчеркнуто Трубинымъ. Меня невольно покоробило, я смутно кое-о-чемъ сталъ догадываться и вздохнулъ о собственной участи.

Мысль, что я остаюсь въ конторѣ около десяти минутъ безъ работы, повидимому, не давала покоя Петру Александровичу въ кабинетѣ. Не прошло и двадцати секундъ, какъ онъ снова къ намъ вышелъ и освѣдомился, достаточно ли я отдохнулъ. Я показалъ, что рукамъ моимъ не лучше.

— Тогда, сказалъ онъ весьма любезно: — чтобы не терять драгоцѣннаго времени — вотъ что вы сдѣлайте: отнесите и сдайте это объявленіе, на три раза, въ газету… (Была названа большая петербургская газета). Поторгуйтесь: вѣдь на три раза! Хорошо еслибы они сдѣлали намъ процентовъ 50 скидки, или хотя 30! Какъ вы думаете?

Онъ вручилъ мнѣ строкъ въ десять объявленіе, на бланкѣ агентства, написанное на какомъ-то птичье-коммисіонерскомъ языкѣ: все было въ строку; всякое слово было сокращено до безсмысленности, нерѣдко на гласной буквѣ, съ такимъ скряжническо-телеграфнымъ разсчетомъ, чтобы, на незначительномъ мѣстѣ, можно было помѣстить какъ можно болѣе словъ. Сразу прочитать такое объявленіе невозможно было. Требовалось разбирать, догадываться.

Было что-то въ такомъ родѣ:

«Извѣст. Варш. башма. м. Пшеховскій изг. от. муж., дам., дѣ. обувь по ц. умѣре. и высыл. прейск. по треб.» — Далѣе не привожу.

— Тутъ будетъ строкъ семь петита, предупредилъ меня Трубинъ: — но вы увѣрьте ихъ, что только пять.

— Увѣрьте! но вѣдь они лучше насъ умѣютъ считать.

— Ну, вы попросите.

— Тарифъ есть у каждой газеты.

— Да, да; но постарайтесь. Мы — контора, намъ нужна комиссія. Этотъ чудакъ, полякъ Пшеховскій, прислалъ всего 5 рублей на троекратную публикацію! Что же намъ останется, комиссіи: рубль-два?.. Пожалуйста, скидку выговорите, предупредилъ онъ еще разъ. — Вы, знаете, переговорите: если они станутъ 50 % скидки намъ дѣлать, то я готовъ на 15—20 рублей ежемѣсячно помѣщать у нихъ объявленій, съ гордостью сказалъ онъ: — пусть теперь только сдѣлаютъ скидку.

Я понималъ все безсмысліе, всю безнадежность его желанія, но не возражалъ. Мнѣ надоѣло спорить. Видимо, онъ или не понималъ этого дѣла, или былъ жаденъ до глупости. Овъ мнѣ выдалъ три рубля на публикацію и болѣе ни за что не соглашался дать.

— А если не сдѣлаютъ скидки? освѣдомился я.

— Попросите. Не 50 % — хотя 30, не 30 — хотя 20, 10, 5 %, Это неважно. Объявленія — не наша спеціальность, мы «Финансовое Агентство»! Намъ важна продажа съ разсрочкой внутреннихъ билетовъ. Поторгуйтесь, пожалуйста.

Боги! Вамъ этого еще было недостаточно въ этотъ день отъ меня! Египетскій безмолвный сфинксъ, воплощавшійся въ образѣ Антонины Ксаверьевпы и, въ теченіи двухъ дней, не издавшій ни единаго звука въ конторѣ, вдругъ заговорилъ! И на погибель мою!

— А какъ съ товаромъ Пшеховскаго, Петръ Александровичъ? таинственно произнесла Антонина Ксаверьевна. — Сколько лежитъ — съ зимы!

— А вотъ кстати! воскликнулъ, засуетившись, Трубинъ: — отлично, что напомнили! Гдѣ онъ? Семенъ, достань изъ-подъ стола.

Семенъ явился и неторопливо поднялъ съ пола какой-то бѣлый запыленный ящикъ. Подобно фокуснику, приподнявъ крышку, Трубинъ сталъ изъ него извлекать хорошенькіе варшавскіе дамскіе и дѣтскіе башмаки, высокіе ботинки, штиблеты, туфли, калошки и проч. Товаръ былъ отмѣнный, лакированный, шагреневый, атласный, на высокихъ каблукахъ: игрушка, просто!

— Далъ намъ изъ провинціи порученіе этотъ Пшеховскій показать его работу, какъ образцы, въ здѣшнихъ магазинахъ и распродать, если купятъ. Кому понравится, можетъ къ нему по адресу обращаться: онъ берется поставлять магазинамъ en-gros. Вы похвалите товаръ; вѣдь настоящій варшавскій! Все это вамъ носить будетъ… неловко… (Онъ не сказалъ: тяжело): — вы возьмите паръ пятнадцать-двадцать, да и покажите, по дорогѣ, въ башмачныхъ и суровскихъ магазинахъ… Чтобы вамъ не скучно было дорогою, идя съ публикаціею, любезно объяснилъ мнѣ Трубинъ необыкновенною скороговоркою: — Семенъ, дай сюда мой сакъ-вояжъ!

Я стоялъ, слушалъ и только разводилъ руками. Новая обязанность. «Съ зимы лежитъ! Не совсѣмъ-то быстро и вѣрно, какъ у насъ въ брошюрѣ говорится!» подумалъ я. Семенъ принесъ ковровый сакъ-вояжъ Трубина и начинилъ его отобранными парами башмаковъ и ботинокъ.

— Тяжело будетъ, высказалъ Семенъ, вѣшая ношу въ рукѣ.

— Ничего, ничего, поспѣшно за меня отвѣтилъ Петръ Александровичъ: — онъ у насъ молодецъ! ободрительно хлопая меня по плечу, заключилъ онъ: — съ Богомъ!

— По какой же цѣнѣ продавать? должно быть, съ отчаянія спросилъ я.

— Тамъ означено, тамъ означено, на ярлыкахъ, привязанныхъ къ обуви. Первая цѣна поляка; вторую — я назначилъ; по ней продавайте. Нельзя въ Петербургѣ задаромъ отдавать!

Я ничего не возразилъ, ничего не посмотрѣлъ и взялся за шапку.

На солнопекѣ Невскаго, обливаясь потомъ, я рѣшился попробовать, впервые, счастье торговца. Захожу въ башмачный магазинъ.

Сначала меня приняли за покупателя и любезно расшаркались. Но едва я объяснилъ, что самъ продаю, какъ любезность прикащиковъ и хозяевъ поохладилась. Напрасно я расхваливалъ товаръ, еще не разворачивая сакъ-вояжа. Къ прелестямъ варшавскаго изящества эти россіяне остались равнодушны.

— Мы сами вамъ продадимъ… У насъ у самихъ отличный товаръ; не знаемъ куда дѣвать!

— Да вѣдь у меня настоящій варшавскій, заправскій, урезонивалъ я.

— Да и у насъ заправскій, никакой иной; тоже въ Кимрахъ дѣланъ.

— То варшавскій, поймите.

— Понимаемъ, понимаемъ, по-русски говорите, не по французскому… Нѣтъ, не нужно.

— Хоть взгляните, въ отчаяніи отъ такого консерватизма россійскихъ коммерсантовъ, попросилъ я.

Они подумали съ минуту.

— Покажите, небось не кусается онъ у васъ, не хотя отвѣтили мнѣ. Но едва раскрылъ я сакъ-вояжъ, какъ хозяинъ магазина, завидѣвъ наверху, по случайности, лежавшіе мѣховые, на барашкѣ, ботинки (Пшеховской, видно, дѣйствительно, еще зимою выслалъ въ агентство свою обувь), завопилъ:

— Э, зимпіе… Не трудитесь, не нужно!.. Вишь на улицѣ паритъ, 30 градусовъ тепла, а вы мѣховою обувью торгуете. Это въ Аршавѣ, може, идетъ; може тамъ холодно, бѣлые медвѣди живутъ. Не трудитесь, почтенный, не купимъ!

Дѣлать было нечего съ этимъ народомъ.

Я вышелъ изъ магазина раздосадованнымъ до-нельзя. Отбило у меня охоту продавать настолько, что я прошелъ, по крайней мѣрѣ, мимо десяти башмачныхъ магазиновъ, не заходя и не глядя на нихъ. Наконецъ, на вывѣскѣ суровской лавки я увидѣлъ нарисованнымъ женскій ботинокъ. Вдругъ, это придало мнѣ новую охоту попытать счастья.

Я въ дверь.

Тутъ меня встрѣтили безъ предубѣжденія. Только когда я объявилъ, что у меня въ сакъ-вояжѣ продажный товаръ, не знаю почему, мотки съ нитками и гарусомъ, бывшіе на прилавкѣ, стали отодвигать и прятать подъ стекло.

— Покажите товаръ, говорятъ: — покупаемъ.

Я высыпалъ на прилавокъ изъ моего рога изобилія паръ десять варшавскихъ туфель и башмаковъ. Заблестѣлъ голубой и розовый атласъ, зазвякали пряжки. Собрались всѣ прикащики, мальчики — любуются. Всѣмъ понравилось.

— Григорій Захарьевичъ, позвалъ кого-то старшій прикащикъ: — пожалуйте въ магазинъ.

Вышелъ изъ задней комнаты самъ хозяинъ. Степенная физіономія, съ просѣдью въ бородѣ. Очки снялъ съ носу. Говорить и ходитъ важно. Смотрѣлъ внимательно и долго товаръ.

— Цаца! говоритъ хозяинъ: — цаца!

— Варшавскій, говорю я, ободряясь.

— Видно; что хулить! соглашается хозяинъ: — продаете?

— Продаю.

Онъ съ минуту въ меня вглядывался.

— Пожалуйте сюда, предложилъ онъ мнѣ и пошелъ въ заднюю комнату.

«Чтобъ бѣды не было, думаю: — заберу-ка товаръ съ собою». Положилъ опять всѣ ботинки въ сакъ и иду за хозяиномъ.

Онъ впустилъ меня въ комнату, всю заваленную колодками, картонками, рѣзанной бумагой. На окнѣ стоялъ мѣдный, не чищенный съ годъ, чайникъ, а на немъ другой — фарфоровый.

— Не прикажете ли чайку? предложилъ хозяинъ, очищая стулъ изъ-подъ связокъ ваты и наливая стаканъ чая, цвѣта лимонада, что продаютъ въ стеклянныхъ кувшинахъ разбитные мальчишки на лѣтнихъ народныхъ гуляньяхъ въ Петербургѣ. Онъ изъ жестянки досталъ для меня даже кусокъ сахара. «Вотъ, думаю, добрая душа, наконецъ, нашлась». — Такъ продаете товаръ-то? снова спросилъ онъ, когда мы усѣлись.

— Продаю-съ, продаю.

— Товаръ хорошій, настоящій, панскій, что и говорить. Много его у васъ?

— Да паръ двадцать со мною. Могу еще поставить.

— Можете?

— Могу.

Онъ помедлилъ немного.

— Вы что же, уже болѣе робко освѣдомился онъ: — по прикащичьей службѣ состоите у кого?

— Гм… Да, пожалуй, по прикащичьей, если хотите.

— У какого хозяина?.. Ну, да это, самъ знаю, неловко говорить… Вы что же, завсегда могли бы намъ этотъ товаръ отъ хозяина поставлять? Я хорошую цѣну вамъ далъ бы. Только чтобы не клейменый былъ.

Я не зналъ, что отвѣчать.

— Я вамъ могъ бы адресъ мастера сообщить, сказалъ я, ничего не подозрѣвая.

— Да… гм!.. Отъ васъ хотѣлось бы. Покажите еще товаръ.

Я вытряхнулъ весь сакъ-вояжъ. Онъ долго разсматривалъ всякую пару передъ окномъ: даже зачѣмъ-то понюхалъ нѣкоторые ботинки. Видимо, товаръ ему нравился.

— Что же, предложилъ онъ: — возьмите, кругомъ, по два рубля за пару.

— Какъ это?

— Такъ, кругомъ… Развѣ не понимаете русскаго языка? уже довольно развязно сказалъ онъ.

— Тутъ обозначены цѣны, предупредилъ я. — И, взявъ на одной парѣ ярлычекъ, я прочиталъ: — 12 рублей за эту пару.

— Да это у насъ по 8 рублей въ магазинѣ! вскрикнулъ торговецъ. (Дѣйствительно, у поляка было выставлено по 7 рублей; но мѣтка Трубина была 12 рублей; я не могъ уступить).

— Такъ за то товаръ! оправдывался я: — 12 руб. не много.

— За такой-то!

— За какой же?

— Извѣстно какой…

— Какой же?

Онъ помедлилъ.

— Бронзовый, фуканный…

— Что значитъ «фуканный?» вспыхивая, воскликнулъ я.

— Что значитъ? насмѣшливо произнесъ торговецъ: — э, молодецъ! вдругъ фамильярно потрепавъ меня мо плечу, сказалъ хозяинъ: — будетъ изъ тебя, може, птица — да пока крылья малы. Съумѣлъ украсть, а не съумѣлъ продать! Не знаешь, что у торговаго человѣка называется бронзовымъ фуканнымъ товаромъ… Иди съ миромъ; не хочу тебя губить. Всѣ мы грѣшны предъ Богомъ.

Онъ поднялся съ своего мѣста и, замѣтивъ назначенный мнѣ кусокъ сахару къ чаю, съ сердцемъ обратно кинулъ его въ жестянку.

Я также всталъ. Кровь прихлынула у меня къ лицу; даже боль опухшихъ рукъ я на минуту пересталъ чувствовать. Инстинктивно я сталъ совать скорѣе ботики въ сакъ-вояжъ.

— За кого вы меня принимаете? воскликнулъ я: — я дворянинъ! Я продаю не ворованный товаръ, какъ, можетъ быть, вы привыкли покупать. Я служащій въ извѣстномъ «Финансовомъ Агентствѣ» и продаю по порученію моего хозяина. Я протестую противъ оскорбленій! Я потребую полицію, протокола.

— Знаемъ, знаемъ это, насмѣшливо говорилъ хозяинъ, видимо, желая меня выпроводить изъ комнатки въ магазинъ: — «Оскорбленіе!»… «Оскорблять!» васъ никто не оскорблялъ! Гдѣ же свидѣтели?.. А фуканнаго намъ ненужно; мы фуканнаго не покупаемъ, уже громко кричалъ онъ въ магазинѣ, глядя на оторопѣвшихъ прикащиковъ: — «Оскорбленіе!» «Протоколъ!» Сильно сказано! Мы этого не боимся по своей правотѣ… А не угодно нашей цѣны взять — не неволимъ! Вотъ вамъ порогъ, г. дворянинъ. Молодецъ! крикнулъ онъ мальчику: — отвори г. дворянину двери. «Дворяне»! презрительно слалъ онъ мнѣ вслѣдъ: — може изъ іерусалимскихъ, какъ прозываетъ «Листокъ»…

Я очутился опять на тротуарѣ. Озадаченный подобнымъ исходомъ столь удачно начавшейся попытки продать мнѣ порученныя вещи, я не видѣлъ теперь, что вокругъ меня происходило, не замѣчалъ шагающей публики, толкнулъ грубо извощика, вздумавшаго лѣзть ко мнѣ на тротуарѣ съ предложеніемъ услугъ; я не чувствовалъ солнечнаго жара, ибо самъ весь горѣлъ отъ стыда; плиты панели, казалось, колыхались подъ ногами моими, а я все бѣжалъ и бѣжалъ, крѣпко лишь сжимая въ рукахъ сакъ-вояжъ съ ботинками… Я такъ былъ взбѣшенъ, что не хотѣлъ бы идти съ публикаціею въ контору газеты; думалъ тотчасъ вернуться въ агентство и наговорить Трубину, какъ главной причинѣ моихъ несчастій, кучу дерзостей…

Но я одумался. Мнѣ даже стало самому смѣшно. Я даже пересталъ винить купца… Я винилъ во всемъ лишь Петра Александровича, пославшаго меня, новичка, на первыхъ порахъ, съ такимъ страннымъ порученіемъ…

Я напился у Крумбюгеля холодной воды — это меня освѣжило, успокоило; зашелъ въ Екатерининскій скверъ; отдохнулъ на скамейкѣ минутъ съ десять — и пошелъ, какъ ни въ чемъ не бывало, въ контору газеты, сдать объявленіе Пшеховскаго.

Мнѣ вдругъ стало все это необыкновенно смѣшно.

Разумѣется, никакой скидки на объявленіи я не добился. Контора газеты помѣщалась внизу; конторщики сидѣли, какъ мелкіе звѣри въ звѣринцахъ, за проволочными рѣшотками. Подающихъ объявленія было довольно. Впереди меня стояло человѣкъ пять, да сзади человѣкъ восемь. Я сталъ за какою-то кухаркою въ хвостѣ. Когда дошла до меня очередь, конторщикъ, принявъ объявленіе, наморщился и сталъ считать буквы.

— На три раза? спросилъ онъ.

— Да.

— 2 рубля 65 коп.

— Нельзя ли скидку въ 50 %.

Онъ пригнулся и взглянулъ на меня чрезъ окошечко сѣтки, какъ на что-то необыкновенное. Впрочемъ, я и самъ зналъ глупость моего требованія, но долженъ былъ просить.

— Вы первый разъ сдаете? спросилъ онъ.

— Первый.

— Скидки у насъ не дѣлается.

— Вѣдь на три раза. У насъ контора — нужно же намъ что нибудь имѣть.

— Ужь эти конторы намъ вотъ гдѣ! сказалъ онъ, показывая на горло: — не принимайте, если невыгодно.

— Хотя 5 % скиньте.

— Не полагается, сказано… Не задерживайте публики. Вы не одни. Угодно?

— Принимайте, съ отчаяніемъ сказалъ я.

Квитанція у меня въ рукахъ вмѣстѣ съ злополучнымъ сакъ-вояжемъ; я бреду — не то со страхомъ, не то съ злорадствомъ, самъ не знаю, почему такое у меня озлобленіе къ нашей конторѣ явилось — въ агентство.

Принципалъ встрѣтилъ меня и выслушалъ повѣсть моихъ неудачъ холодно. Онъ зачесалъ затылокъ, принимая квитанцію.

— Нѣтъ, вы не хотѣли сдѣлать, Иванъ Николаичъ, упрекнулъ онъ меня.

— Что же я могъ сдѣлать?

— Добиться свиданія съ издателемъ; пойти наверхъ. Не хотѣли, не хотѣли.

— Это изъ-за 2 рублей 65 копеекъ-то! воскликнулъ я.

— А развѣ это не деньги! Ну, финансистъ вы!

Я, съ отчаянія, сунулъ подъ столъ сакъ-вояжъ — и сѣлъ на свое мѣсто.

IV.

Вотъ уже четвертый день службы въ Агентствѣ… Все идетъ благополучно. Правда, который ужъ день я ухожу домой безъ копейки въ карманѣ, голодный, не смѣя спросить въ счетъ жалованья и рубля; но добрые люди не оставляютъ; одинъ знакомый сказалъ, чтобы я каждый день приходилъ къ нему обѣдать! Живется еще. Руки мои отошли, не болятъ болѣе, и пятисотый экземпяръ циркуляра допечатался благополучно. Богъ милостивъ, значитъ!

Принципалъ мой не столь капризенъ это время. Часто мило шутитъ, все смѣясь надъ моею финансовою неспособностью, когда я прошу позволенія, по жарѣ, прокатиться съ почты, на счетъ Агентства, за 3 коп. въ конкѣ. Особенно ублажающе дѣйствуетъ на его сердце то обстоятельство, что вотъ уже нѣсколько дней какъ мы получаемъ ежедневно по двадцати — тридцати хорошенькихъ денежныхъ пакетовъ, даже безъ необходимости немедленно прочитывать приложенныя при нихъ «скучныя» письма нашихъ «почтенныхъ» кліентовъ. Скрипку Петра Александровича мы слышимъ теперь довольно часто; значитъ, калашниковская вдовица благоволитъ и, послѣ каждаго ея пріѣзда, мы замѣчаемъ у Трубина по нѣскольку сотъ рублей денегъ, а вслѣдъ за тѣмъ производится у сосѣдняго мѣнялы покупка то одного, то двухъ билетовъ внутреннихъ займовъ съ выигрышами, отправляемыхъ, затѣмъ, куда-то въ залогъ…

Правда, скучновато, что въ конторѣ приходится сидѣть все лишь въ обществѣ чахоточной Антонины Ксаверьевны, такъ какъ остальные служащіе «сильно манкируютъ службою» — какъ объясняетъ Петръ Александровичъ, а «знаменитости» юридиціи, наукъ и техники и носа къ намъ не кажутъ! Но первое объясняется болѣзнью нашего бухгалтера, по словамъ Трубина; а второе — необходимостью дачной прохлады и для знаменитостей науки! Я лично ничего противъ этого не имѣю, такъ какъ, благодаря послѣднему обстоятельству, раза два за эти дни, въ дѣловой перепискѣ конторы съ провинціальными кліентами, уже былъ повышенъ до званія «дѣлопроизводителя Агентства» и разъ даже — до «техника»!

Странно только, что никто съ улицы къ намъ не заходитъ, несмотря на красоту вывѣски!.. Ну, да можетъ и къ лучшему! Петръ Александровичъ уже неоднократно пояснялъ мнѣ, что «наше дѣло въ провинціи». Можетъ быть, оно такъ и есть!

Порученія, возлагаемыя на меня службою, попрежнему очень разнообразны. Болѣе комиссіоннаго характера. Исполняю по мѣрѣ силъ. Вчера лишь заупрямился: одна чудачка «земская акушерка» поручила Агентству купить ей, за пятьдесятъ руб., у Шаплыгина акушерскій наборъ. Трубинъ хотѣлъ поручить это мнѣ, какъ спеціалисту. При всей моей врожденной несмѣлости, я, однако, заартачился. Петръ Александровичъ не разсердился, сказавъ, что поручитъ это одному знакомому ветеринару, удачно лечившему въ прошломъ году «Трезорку»… Такъ дѣло и устроилось.

Большое удовольствіе также доставляетъ всѣмъ намъ разсматриваніе, по утрамъ, нашихъ объявленій въ газетахъ.

«Финансовое Агентство», читаемъ мы почти ежедневно, имѣющее въ своемъ распоряженіи многочисленныхъ и извѣстныхъ спеціалистовъ юриспруденціи, техники, наукъ и искуствъ, предлагаетъ услуги почтеннѣйшей провинціальной публикѣ по части разнаго рода финансовыхъ порученій въ столицѣ, какъ-то…" И тутъ слѣдуетъ длинное перечисленіе нашихъ спеціальностей. — Петръ Александровичъ очень обращаетъ вниманіе на то обстоятельство, чтобы эти публикаціи всегда были красиво и видно напечатаны.

Пришлось въ эти дни ужь и породниться кое съ кѣмъ, къ великому удовольствію г. Трубина. Скромный сельскій пастырь изъ пензенской эпархіи, наслышавшись отъ нашего мѣстнаго агента о необыкновенныхъ связяхъ Агентства со всѣми министрами и главноуправляющему земли и неба, возъимѣлъ гордое желаніе сопричислиться къ плавающимъ по морямъ іереямъ, получающимъ обильное сухопутное и морское довольствіе, почему и препоручилъ намъ, за два рубля комиссіонныхъ, совершить надъ нимъ эту метаморфозу. Будучи вдовцомъ, онъ даже готовъ былъ для сего наложить на себя обѣтъ иночества. Трубинъ прозрѣлъ всю выгоду для іерея отъ исполненія нами такого порученія — и замыслилъ получить съ него мзду въ 300 рублей экстраординарныхъ. Я былъ командированъ въ канцелярію подобающаго начальства и, явившись подъ личиною бѣднаго родственника просителя, долженъ былъ обѣщать секретарю — но такъ, чтобы можно было, впослѣдствіи, и не исполнить обѣщаннаго — крупицу ожидаемой отъ пастыря мзды, не свыше, однако, 50 руб., при благополучномъ исходѣ дѣла о преображеніи сухопутнаго попа въ плавающаго, такъ сказать, іерея. Порученіе это было мною исполнено блистательно и заслужило лестное одобреніе нашего принципала. Секретарь нетолько увѣровалъ въ мое родство съ сельскимъ пастыремъ, но, услышавъ, что я изъ духовнаго званія — каковое заблужденіе мнѣ необходимо было въ немъ поддерживать, по наставленію Петра Александровича — хотѣлъ завязать со мною болѣе прочное знакомство въ сосѣднемъ трактирѣ, отъ чего я благоразумно уклонился на первый разъ, будучи снабженъ Трубинымъ всего 20 копейками на экстра-ординарные расходы по этому порученію.

Столь же удачно исполнено было мною и порученіе о пріисканіи парохода для какого то волжскаго купца. Въ Василеостровскихъ конторахъ финляндскихъ судостроителей я былъ принятъ, несмотря за убожество моего костюма, за представителя солиднаго «Финансоваго Агентства» въ Россіи. Со мною въ серьёзъ разговаривали и трактовали объ индикаторныхъ силахъ и цѣнахъ на финляндскія марки продающихся пароходовъ, причемъ я, по мнѣнію самого Петра Александровича, не ударилъ въ грязь лицомъ, не посрамилъ славнаго имени агентства, и далъ возможность этому послѣднему, въ тотъ же день, запросить, въ письмѣ, съ волжскаго купца 2 % коммиссіонныхъ съ покупной платы. Въ любезномъ письмѣ я уже смѣло фигурировалъ въ должности «управляющаго техническимъ отдѣломъ», а чахоточная Антонина Ксаверьевна въ званіи «ученаго секретаря» онаго.

Увы! менѣе удачною оказалась экскурсія моя въ область книгопродавческую! Педагогія была излюбленнымъ конькомъ, на которомъ мы шибко проѣзжались еще въ брошюрѣ «Польза для всѣхъ!» какъ, вѣроятно, помнитъ читатель: мы тамъ брались поставлять всякіе учебники съ 15 % скидкою. Насъ поддѣлъ іудей-книжникъ изъ какого-то города Западнаго края. Прозрѣвъ нашу обмолвку въ брошюрѣ и выславъ 25 рублей задатку, по условію, онъ закатилъ намъ длинный списокъ казенныхъ изданій рублей на сто, требуя, чтобы мы ему выслали это съ 15 % уступки, переведя платежъ остальной суммы на него, при содѣйствіи желѣзной дороги, по полученіи товара на станціи назначенія. Естественно, что это было немыслимо. Тѣмъ не менѣе, сребролюбивый принципалъ нашъ, заполучивъ съ почты означенные 25 рублей, никакъ не желалъ вполнѣ разстаться съ этими деньгами и, отложивъ въ свою пользу 5 рублей коммисіи, т. е. 5 % со ста, дальнѣйшее рѣшеніе этой нелегкой теореммы возложилъ на меня. Напрасно я бѣгалъ, въ жаркій день, по магазинамъ, предлагая принять отъ насъ и выполнить непосредственно этотъ заказъ. Обошелъ всѣ. Никто не соглашался, такъ какъ казенныя мѣста не дѣлаютъ никакой уступки со своихъ изданій, и всѣ смѣялись. Эта неудача приводила Петра Александровича въ ярость.

— Нѣтъ, вы не хотѣли сдѣлать, вы не хотѣли, Иванъ Николаичъ! твердилъ онъ на мои попытки оправдаться въ этомъ отношеніи. — И что за оселъ нашъ мѣстный агентъ! кричалъ Трубинъ, шагая по конторѣ: — очень нужно показывать брошюру подобнымъ мошенникамъ и олухамъ, какъ этотъ еврей-книгопродавецъ. Мало ли что пишется въ брошюрахъ! Нельзя же всякое лыко въ строку ставить! Нѣтъ того, чтобы постараться, вмѣсто подобныхъ глупостей, доставить агентству покупщиковъ на выигрышные билеты въ своемъ городѣ! Скотина! Объявить ему замѣчаніе. Антонина Ксаверьевна, изготовьте ему, къ завтрему, письмо съ замѣчаніемъ, по моему порученію, слышите; а вы, Иванъ Николаичъ, подпишите.

Легкая темная точка на ясномъ небѣ благополучія и мира, царствовавшихъ всѣ эти дни въ конторѣ!

V.

По обыкновенію, сегодня на почтѣ съ утра.

Получилъ до пятнадцати денежныхъ пакетовъ. Вотъ еще въ рукахъ какая-то повѣстка. А, на посылку! Иду получать въ другое отдѣленіе.

Выносятъ тяжелый тюкъ. Адресовано намъ. Надписано на холщевой обшивкѣ: «Посылка — каменный уголь — на рубль». Помѣтка почты: вѣсомъ 40 фунтовъ.-- Пудъ! Всѣ чиновники удивляются: зачѣмъ это понадобилось пересылать въ Петербургъ пудъ каменнаго угля, да еще по почтѣ! Расписываюсь и взваливаю на рамена интересную почту. Подавливаетъ порядкомъ, проклятая! А тутъ еще нужно завернуть въ пять-десять страховыхъ обществъ въ Большой Морской. Удовольствіе усугубляется 28°-нымъ жаромъ лѣтняго дня!

Выступаю, однако, бодро въ походъ.

Всѣ предшествующіе дни Трубинъ неоднократно высказывалъ мнѣ свое намѣреніе расширить кругъ полезной дѣятельности агентства въ провинціи, пріобрѣтеніемъ еще новыхъ дѣятельныхъ агентовъ. Онъ почему-то предполагалъ, что именно страховыя общества обладаютъ таковыми. Пріобрѣтеніе отъ этихъ обществъ списковъ ихъ агентовъ составляло искреннѣйшее желаніе Петра Александровича и онъ надѣялся, что «страховики», въ виду полезной дѣятельности агентства, раздѣлять охотно съ нимъ это вождѣленіе. Я оказался, въ этомъ случаѣ, по инстинкту, болѣе пессимистомъ.

— Это коммерческая тайна всякаго общества. Врядъ ли дадутъ списки, говорилъ я: — понимаютъ, что мы можемъ переманить агентовъ.

— Дадутъ, попытайтесь, съумѣйте подойти.

— Стороною развѣ; дать надо.

— Э, какъ бы обжегшись, говоритъ Трубинъ: — постарайтесь такъ, упрашиваетъ онъ. Вчера же онъ мнѣ прямо приказалъ. — Завтра, идя съ почты, обойдите страховыя общества и спросите списки агентовъ, слышите?!

Повинуюсь.

Подъ гнетомъ пудовой ноши, переваливая ее то съ одного плеча на другое, то съ руки на руку, заворачиваю я въ первое попавшееся страховое общество… Сваливаю ношу у швейцара. Иду въ правленіе.

— Желаете застраховаться? любезно освѣдомляются у меня, едва я переступилъ порогъ.

— Нѣтъ… видите, я служу въ «Финансовомъ Агентствѣ» — хозяинъ, г. Трубинъ, поручилъ мнѣ просить у васъ списокъ вашихъ агентовъ въ провинціи.

— Это не по моей части.

Писецъ углубляется въ толстый гросбухъ. Я стою въ глуповатомъ положеніи.

— Гдѣ же мнѣ спросить? робко произношу я.

— Не знаю. Пройдите дальше. Вторая комната направо.

Отправляюсь и обращаюсь къ другому служащему. Повторяю просьбу.

— Списокъ агентовъ! почти съ ужасомъ произноситъ онъ. Онъ глядитъ на меня нѣсколько удивленно; затѣмъ, весьма обидно оглядываетъ мой убогій костюмъ. — Если вы желаете что либо застраховать въ провинціи, укажите городъ — мы назовемъ агента. Иначе нельзя.

Я ухожу, несолоно хлѣбавши, какъ говорится.

Направляюсь въ другое страховое общество — та же исторія. Упорствую и иду въ третье, на вывѣскѣ котораго крупно написано «Всероссійское».

(Однако, эту пудовую посылку таскать съ собой пренепріятно: рука начинаетъ у меня опять болѣть отъ веревки, да и швейцаръ, въ послѣднемъ обществѣ, какъ-то подозрительно на меня засматривался, когда отдавалъ назадъ посылку).

Обращаюсь, во «Всероссійскомъ» обществѣ, къ какому-то симпатичному нѣмчику съ просьбою.

— Отнеситесь, говоритъ онъ: — къ г. Шмидту, комната налѣво, третья конторка. Иду и отношусь къ г. Шмидту на третьей конторкѣ.

— Обратитесь къ г. Мейеру; назадъ чрезъ двѣ комнаты, направо, первый столъ, предлагаетъ мнѣ г. Шмидтъ.

Отыскиваю г. Мейера.

— Переговорите объ этомъ съ г. Гильтергазенбергомъ, три комнаты впередъ.

Иду и думаю только о томъ, чтобы не забыть фамилію этого «россіянина».

— Безъ Карла Карловича, управляющаго, это нельзя, объявляетъ нѣмецъ съ трудною фамиліею: — обождите; скоро 12-ть часовъ; онъ выйдетъ, а теперь завтракаетъ. Присядьте.

Я сажусь на желтый, ясеневый стулъ и терпѣливо жду.

Часы солидно — какъ само учрежденіе, которому они служатъ — бьютъ двѣнадцать. Полдень. Сквозь открытыя окна, съ опущенными маркизами, доносится гулъ выстрѣла адмиралтейской пушки. Всѣ нѣмцы повѣряютъ карманные часы. Я припоминаю, что и у меня были таковые лѣтъ пятнадцать тому назадъ.

Дверь отворяется — и аккуратный управляющій входитъ въ комнату. Это солидный человѣкъ съ просѣдью на головѣ. За конторками всѣ встаютъ и раскланиваются подобострастно. Начальство обходитъ и всѣмъ жметъ руки. Управляющій — съ добродушнымъ, ожирѣвшимъ, нѣмецкимъ лицомъ; онъ въ лѣтнемъ, бѣломъ костюмѣ; слѣды завтрака выражаются на его веселомъ лицѣ покраснѣвшимъ слегка носомъ; онъ сосетъ дорогую сигару.

Нѣмецъ, съ трудною фамиліею, въ полголоса, передаетъ мою просьбу и показываетъ на меня глазами. Я встаю, догадываясь, что обо мнѣ идетъ разговоръ.

— Чгоо?! возвысивъ голосъ, произноситъ управляющій: — списокъ агентовъ!

Сопровождаемый нѣмцемъ съ трудною фамиліею, онъ приближается ко мнѣ.

— Вы желаете?

— Да-съ, по порученію хозяина «Финансоваго Агентства».

— Агентства? какого?

— «Финансоваго». «Финансоваго Агентства», на Невскомъ.

Онъ обращается еще къ какому-то нѣмцу, сидящему за конторкой.

— Густавъ Густановичъ, was ist das «Финансовое Агентство»? Haben Sie gehört?

— Es sollt sein, Карлъ Карловичъ, ein «Annoncen-Büreau» oder kleine лавочка für dem Geschäft, Wechslerbude.

— Извѣстное «Финансовое Агентство», съ достоинствомъ, громко объясняю я, находя выраженіе «kleine» обиднымъ для финансоваго учрежденія, во главѣ котораго стоятъ многія финансовыя и юридическія знаменитости.

— Не слышалъ, полунасмѣшливо говоритъ Карлъ Карловичъ, вертя пальцами сигару въ губахъ: — вы желаете списокъ нашихъ агентовъ?

— Да, г. Трубинъ, хозяинъ агентства проситъ.

— Г. Трубинъ, э! очень желаетъ г. Трубинъ?

— Должно быть очень, если проситъ.

— Гм!.. гм! Очень желаетъ! И мы желаемъ; и «Якорь» желаетъ; и «Саламандра» желаетъ. Гм! Всѣ желаютъ хорошихъ агентовъ! Хе! Мы сами заплатимъ — дайте хорошихъ агентовъ, хе!.. Очень желаетъ! Гм!

Онъ опять повернулъ сигару пальцами и улыбнулся.

— Это секретъ общества! А г. Трубинъ желаетъ знать нашъ секретъ, хе!.. Густавъ Густавичъ, мы желали бы знать секреты «Саламандры»?

— Очень желали бы, Карлъ Карловичъ, смѣясь, отвѣчаетъ, съ конторки, Густавъ Густановичъ.

— Такъ можно получить, или нѣтъ? выходя изъ себя, спрашиваю я.

«Карлъ Карловичъ» зло прищурился и оглядѣлъ мой костюмъ.

— Скажите тому, кто васъ послалъ — что онъ дуракъ! вдругъ сказалъ громко управляющій и, прежде чѣмъ я успѣлъ опомниться, онъ круто повернулся на каблукахъ и ушелъ въ свой кабинетъ.

По комнатѣ пронесся дружный хохотъ нѣмцевъ. Я стоялъ ошеломленный…

Наконецъ, я опомнился, проворчалъ сквозь слезы: «сами вы свиньи!» и бросился вонъ. Я даже не помню, какъ взялъ пудовую посылку у швейцара.

Я бѣжалъ — а не шелъ — по Большой Морской. Я такъ былъ взволнованъ, такъ опять разсерженъ на Трубина — все на одного Трубина — что, въ отместку ему, недолго раздумывая, вскочилъ на конку, дабы наказать скупца 3-мя копейками, кстати у меня оставались въ карманѣ его мелкія деньги со вчерашняго дня.

Взволнованнымъ голосомъ я разсказалъ въ конторѣ новое мое приключеніе.

— Ахъ, онъ скотина! серьёзно замѣтилъ Петръ Александровичъ, выслушавъ мою повѣсть.

Но болѣе ничего не послѣдовало. Онъ даже не очень разсердился, когда я объявилъ, что истратилъ 3 копейки на конку изъ его денегъ, оправдываясь пудовымъ вѣсомъ посылки.

— Хотя я васъ и не уполномочивалъ дѣлать расходы на конку, сквозь зубы замѣтилъ Трубинъ: — платить жалованье и еще тратится на разъѣзды служащихъ!

Пришлось промолчать. Плохо было лишь то, что неудачность моихъ дѣйствій лишала меня права смѣло попросить сегодня денегъ у принципала въ счетъ жалованья! Ну, да къ бѣдственности полуголоднаго положенія я начинаю привыкать!

Посылку съ каменнымъ углемъ вскрывалъ, съ видимымъ негодованіемъ, Семенъ: онъ очень испачкался. Мы тоже всѣ разсматривали и нюхали ее со вниманіемъ.

Оказалось изъ приложеннаго письма съ рублемъ, что какой-то счастливый обладатель земель въ донецкихъ палестинахъ, обрѣтя у себя пластъ угля, присылалъ намъ образчикъ, съ просьбой подвергнуть анализу и разсмотрѣнію спеціалистовъ агентства, и высказать свое авторитетное мнѣніе о доброкачественности найденнаго топлива въ научномъ, заводскомъ, желѣзнодорожномъ и иныхъ прибыльныхъ, такъ сказать, отношеніяхъ. Задача эта входила въ обязанности нашего агентства, по мнѣнію счастливаго обладателя донецкихъ палестинъ.

Столь лестная задача, однако, нѣсколько разсердила Петра Александровича.

— Чортъ знаетъ, съ какими пустяками лѣзутъ! сказалъ онъ съ сердцемъ: — это все Халазовъ, мѣстный агентъ, виноватъ; вотъ ужь правда, заставь дурака Богу молиться — онъ готовъ себѣ лобъ проломить. Нѣтъ того, чтобы болѣе стараться о продажѣ выигрышныхъ билетовъ! опять упрекнулъ агента Трубинъ. — Сколько билетовъ за все время онъ продалъ, Антонина Ксаверьевна?

Чахоточная дѣвица взглянула въ какую-то книгу.

— Семь билетовъ.

— Ишь, какъ нищенски работаетъ; спитъ, животное!

Онъ шибко сталъ ходить по комнатѣ.

— Что же съ этимъ углемъ дѣлать? спросилъ, почти съ отчаяніемъ, Семенъ.

— Что же, положи подъ столъ, теперь камины не топятся — знаешь… А сколько онъ денегъ за комиссію прислалъ, Антонина Ксаверьевна? рубль?

— Да-съ.

— Нарушеніе правилъ агентства!.. Иванъ Николаичъ, обратился Петръ Александровичъ ко мнѣ: — возьмите бланкъ; я вамъ продиктую.

Я приготовился: — Пишите.

"М. Г.! Центральное Правленіе «Финансоваго Агентства» въ С. Петербургѣ имѣло честь получить обращикъ Вашего превосходнаго каменнаго угля. Конечно, Вы удостоили Агентство столь лестнымъ довѣріемъ, по рекомендаціи его мѣстнаго агента, почтеннаго И. И. Халазова. Центральное Правленіе спѣшитъ принести свою; искреннюю признательность и Вамъ, М. Г., и ему.

«Несомнѣнно, что анализъ доставленнаго обращика подтвердитъ наше общее предположеніе о богатствѣ теплосодержимостью Вашего угля и укажетъ тѣ выгоды, въ комерческихъ соображеніяхъ, какія подобное минеральное топливо можетъ доставить Вамъ въ заводскомъ и желѣзнодорожномъ отношеніяхъ. Мы препроводимъ, въ свое время, присланный Вами обращикъ, для научнаго изслѣдованія, въ „Русское Техническое Общество“. Нынѣ же анализъ его будетъ производиться учеными спеціалистами Агентства и къ осени мы будемъ имѣть честь сообщить Вамъ результаты.

„Съ истиннымъ уваженіемъ, по порученію Центральнаго Правленія агентства, имѣю честь остаться — готовымъ къ услугамъ“. — Завѣдующій науками, искуствами и художествами»…

— Не отдѣломъ ли наукъ, искуствъ и художествъ? робко поправилъ я.

— Нѣтъ, просто: «Науками, искуствами и художествами». — Я написалъ: — Добавьте, внизу, какъ бы невзначай, постскриптумъ: «По правиламъ Агентства, комиссіонная плата 2 рубля. Выслано вами 1 рубль. Благоволите дослать недостоющее въ возможно непродолжительномъ времени». — Подпишитесь, Иванъ Николаичъ. Лучше, еслибы вы тутъ подписывались косячкомъ; въ финансовомъ отдѣлѣ — справа на лѣво; а здѣсь — слѣва направо. Вотъ такъ.

Онъ взялъ перо и на бумагѣ расчеркнулся какими-то падающими влѣво буквами. Нельзя было ничего прочитать.

— Такъ подписывался бывшій здѣшній градоначальникъ; очень красиво, утѣшилъ меня Трубинъ, беря подписанное мною письмо.

Я положилъ перо и сѣлъ, вполнѣ утѣшенный, что теперь уже завѣдую самыми науками и искуствами! Очень лестно! Для пятаго дня службы, это было бы достаточнымъ самому взыскательному честолюбію!

Вдругъ, Семенъ шарахнулся, какъ угорѣлый, въ переднюю. Въ конторѣ произошло сильное движеніе.

Оказалось, что задремавшій внизу швейцаръ, не досмотрѣлъ, и въ контору ворвались съ улицы разомъ два посѣтителя. Вотъ ужь правда, не было гроша, да вдругъ алтынъ! Тѣмъ не менѣе, мы всѣ какъ бы перепугались ихъ: это были первые посѣтители агентства со дня начала моей службы.

Первый, дѣйствительно, оказался страшнымъ: глаза его блуждали и, казалось, хотѣли выскочить изъ орбитъ; волосы были нечесаны, вѣроятно, съ десятилѣтняго возраста и стояли конной. Онъ оказался изобрѣтателемъ какимъ-то, технологомъ… Онъ началъ съ того, что выпилъ, не говоря ни слова, графинъ воды, стоявшій на окнѣ. Затѣмъ, началъ шибко говорить. На нервную Антонину Ксаверьевну это, видимо, производило устрашающее дѣйствіе. Онъ разрѣшилъ вѣковыя потуги человѣческаго ума изобрѣтеніемъ аппарата для летанія. Онъ предлагалъ намъ полетѣть съ нимъ. Агентству, какъ финансовому учрежденію, онъ ставилъ прямо вопросъ: можемъ ли мы пріискать ему пять милліоновъ для реализаціи изобрѣтенія?

Мы смѣло отвѣчали:

— Можемъ, такъ какъ состоимъ въ непосредственныхъ сношеніяхъ съ самимь Ротшильдомъ, въ Лондонѣ.

Обѣщалъ 2 милліона за комиссію. Мы очень утѣшены; особенно я, такъ какъ твердо рѣшился, благодаря этому счастливому обстоятельству, попросить, наконецъ, сегодня у принципала рубль на ѣду, въ счетъ жалованья.

Ушелъ страшный «изобрѣтатель»: обѣщалъ навѣдываться часто.

Другой посѣтитель имѣлъ менѣе устрашающій видъ, но оказался для насъ болѣе опаснымъ. Это былъ тотъ самый купчикъ или мѣщанинъ — сапоги бураками — котораго нашъ швейцаръ выпроваживалъ изъ подъѣзда дней пять тому назадъ, когда я спускался по лѣстницѣ. Я узналъ его. Онъ имѣлъ самый смиренный видъ; войдя въ контору и увидя зажженную красную лампадку, онъ набожно помолился на образъ.

— Что прикажите-съ? любезно отнесся къ нему Трубинъ, хотя посѣщеніе купца и не было, видимо, особенно пріятно Петру Александровичу.

Тотъ полѣзъ за пазуху своего длиннаго сюртука.

— Потому что, началъ на распѣвъ гость, доставая изъ огромнаго бумажника какую то записку: — мы имѣемъ квитанцію агентства во взносахъ за выигрышные билетики, то желательно намъ доплатить и получить на руки билеты. Мы изъ Борисоглѣбска, но торговымъ дѣламъ теперь здѣсь, въ Петербургѣ, находимся, пояснилъ онъ.

Я видѣлъ, какъ передернуло Трубина.

— Что же, хорошо-съ, хорошо. Кто это только мы?

— Я да еще два нашихъ земляка, въ Гончарной остановились; имъ некогда.

— Много у васъ билетовъ? позвольте взглянуть.

— У меня пара только; а у Анисимова съ пятокъ будетъ.

Трубинъ взглянулъ.

— Вѣрно. Что же, прекрасно. Желаете доплатить остальное и взять?

— Да-съ.

— Пожалуйте на дняхъ. Теперь поздно; занятія въ Агентствѣ кончаются.

— Былъ, батюшка, нѣсколько разъ… Сами мы въ дѣлахъ. Опаздываю.

— Такъ; но таковы правила агентства: должны сейчасъ запираться. Не опаздывайте.

Купчикъ почесалъ затылокъ и повернулся къ двери.

— Побываю, сказалъ онъ, уходя.

Трубинъ почему-то вытеръ потъ со лба и быстро прошелся по комнатѣ.

— Это ты все, скотина! сжимая кулаки, сказалъ онъ Семену: — отчего дверь не заперта на ключъ, когда я тысячу разъ приказывалъ! Животное!

Онъ пошелъ къ кабинету.

— Петръ Александровичъ, съ отчаяніемъ сказалъ я, понимая, однако, въ какую неблагопріятную минуту рѣшаюсь проситъ у него денегъ: — Петръ Александровичъ! Онъ вернулся: — Я хотѣлъ у васъ просить, въ счетъ жалованья, рубль. Я живу въ проголодь.

— Только пятый день! Помилуйте, лишь начинаете служатъ. Что же вы сдѣлали?

— Однако, сказалъ я, конфузясь: — переписка, полученіе съ почты, переводъ попа, покупка парохода… Наконецъ, эти непріятности: исторія съ башмаками Пшеховскаго, сегодняшняя — въ Страховомъ Обществѣ…

— Но все это лишь начало, сказалъ твердо Трубинъ: — это лишь начинается! Нечего и считать.

— «Начинается»! воскликнулъ я со страхомъ: — что-же будетъ дальше, если этого не считать?!

— Извините, извините, у меня нѣтъ обыкновенія выдавать впередъ. По истеченіи мѣсяца. Я вамъ готовлюсь аккуратно платить. И такое жалованье!

«Готовлюсь», «такое жалованье»! обидно мелькнуло у меня въ головѣ.

— Какое-же такое жалованье?

— 20 рублей; теперь такая дороговизна на все! Извините, мнѣ некогда!

Онъ быстро направился къ кабинету, вошелъ и повернулъ за собою громко ключъ въ дверяхъ.

VI.

Вчера было воскресенье: занятій въ Агентствѣ не было — отдыхали. Ну, отдыхъ у безпріютнаго да голоднаго человѣка, нечего сказать! Время тянулось-тянулось нескончаемо! Пожалѣлъ о нашей конторѣ; тамъ, по крайней мѣрѣ, время летитъ, не замѣчаешь его; а тутъ… Пошелъ къ знакомому. Обѣдалъ у него; разсказывалъ приключенія въ Агентствѣ. Хохочетъ чего-то, чудакъ!

Сегодня понедѣльникъ — извѣстно, тяжелый день. Всѣ какъ бы ожидаютъ чего-то недобраго. Субботній купецъ не выходитъ изъ головы. При каждомъ звонкѣ вздрагиваемъ. Но вотъ уже 2 часа, а его нѣтъ, слава Богу. Петръ Александровичъ тоже суетится; необыкновенное событіе: съ утра нѣсколько разъ уѣзжалъ куда-то и хотя желаетъ казаться веселымъ, но мы видимъ, что онъ неспокоенъ; ну, и у насъ кошки скребутъ на сердцѣ, какъ говорится… Вотъ опять съ пачкой денегъ въ рукахъ улетѣлъ куда-то на извощикѣ!

Я побывалъ уже на почтѣ, да и въ конторѣ справилъ кое-какую работишку. Отправляюсь опять по торговлѣ. Не везетъ мнѣ эта торговля, что ты хочешь!

Трубинъ поручилъ мнѣ сегодня продать въ табачныя и мелочныя лавки почтовыхъ марокъ на 90 рублей. Такое богатство на марки — цѣлая папка — имѣло у насъ свою исторію. Теперь къ ней явился интересный эпилогъ.

Какъ знаютъ читатели, мы всегда ставили условіемъ нашимъ кліентамъ — высылать для переписки почтовыя марки. Высылалось двѣ — пять марокъ. Отвѣчали на одну марку, а то и открытымъ письмомъ въ 3 копѣйки. Въ барышахъ — марка, а то и четыре. Скоплялось ихъ всегда много. Но при одномъ блаженной памяти предшественникѣ моемъ, довольно хитроумномъ, была испробована Трубинымъ слѣдующая стратагема, по рекомендаціи «конторщика». (Впрочемъ, честь этой выдумки принадлежала ранѣе одной жидовской маленькой конторѣ объявленій на Невскомъ). Въ большой газетѣ было помѣщено, на видномъ мѣстѣ, объявленіе о томъ, что въ «Финансовомъ Агентствѣ» имѣется до 100 мѣстъ въ провинціи, съ жалованьемъ въ 1000 рублей годовыхъ, и что желающіе занять такія мѣста благоволятъ немедля обращаться за адресами въ Агентство — адресъ котораго здѣсь же сообщался, прилагая пять семикопеечныхъ марокъ. Адресы тотчасъ будутъ высылаемы.

Провинціальные корыстолюбцы дались на эту удочку. Въ двѣ недѣли прилетѣло свыше 300 писемъ съ марками. Тогда съ помощью шансоновскихъ буквъ было напечатано и разослано, на открытыхъ бланкахъ въ 3 копейки, слѣдующее общее извѣщеніе (Я нашелъ такой бланокъ въ ящикѣ моей конторки):

«Агентство имѣетъ честь сообщить, что всѣ мѣста, по публикаціи въ No такомъ-то такой-то газеты, заняты, ранѣе полученія вашего письма».

Въ портфелѣ Агентства сохранялось 32 копейки отъ каждаго любопытствующаго корыстолюбца. Достойное наказаніе за корыстолюбіе! Нельзя было претендовать, опоздавъ; и всѣ смолчали, не подозрѣвая хитроумія столичныхъ публикаторовъ. Точную исторію этой стратагемы я узналъ, уже впослѣдствіи, отъ болтливаго швейцара, который, въ свою очередь, слышалъ ее, въ пріятельской бесѣдѣ, отъ Семена.

Вотъ теперь-то мнѣ приходилось идти пожинать плоды этой финансовой операціи, такъ какъ Петру Александровичу нужны были деньги: требовалось марки обратить въ ассигнаціи.

Благословясь, взявъ подмышку цѣлую папку съ этими марками, надвинувъ картузъ на бекрень и ничего не предчувствуя — отправился я по стогнамъ и торжищамъ Невскаго проспекта и сосѣднихъ улицъ.

Дѣло идетъ, идетъ. Только два человѣка — табачникъ да мелочникъ — отказались купить; а то всѣ берутъ охотно. Ужь три табачника купили у меня, со скидкою десяти процентовъ, рублей на восемнадцать; два лавочника еще рублей на двѣнадцать, со скидкою двадцати процентовъ… Расторговался я рублей на тридцать. Очень доволенъ.

Спускаюсь въ низокъ, въ овощную.

Шельмовски хорошо пахнетъ: и свѣжимъ ржанымъ хлѣбомъ, и лучкомъ, и тешкой! На голодный носъ это дѣйствуетъ обворожительно.

Предлагаю свои марки. Объемистый, пудовъ въ десять, лавочникъ холодно меня принимаетъ.

— На поштѣ беремъ, замѣчаетъ онъ.

— У меня со скидкою могли бы. — Я разворачиваю папку. — Онъ взялъ и поглядѣлъ внимательно на нѣсколько марокъ.

— Что-жь онѣ у васъ не въ листахъ?

— У насъ онѣ особнякомъ каждая получается, объясняю я

— По скольку желаете взять?

— Съ 10 % скидкою продавалъ.

— Нѣтъ-съ, такъ намъ некстати. По копейкѣ?

— Бога вы не боитесь, говорю я съ сердцемъ и захлопываю папку.

— Извольте по двѣ; болѣе нельзя, не прогнѣвайтесь.

— Нѣтъ-съ, нѣтъ…

Поворачиваюсь уходить. Вдругъ — случайность — околодочный въ лавку. Здоровается съ лавочникомъ за руку. Я скорѣе къ двери. Ушелъ. Не успѣлъ я дойти до угла переулка, слышу сзади:

— Милостивый Государь! Милостивый государь!

Считая себя однимъ изъ милостивыхъ государей на русской землѣ, останавливаюсь. Тотъ же околодочный. Запыхался, голубчикъ, усердствуя.

— Что вамъ угодно? спрашиваю я.

— Что это у васъ подмышкой?

— Папка.

— А въ папкѣ?

— Почтовыя марки.

— Продаете?

— Продаю, смѣло говорю я, правда сказать, все-таки будучи неспокоенъ.

— Имѣете свидѣтельство казенной палаты на право продажи гербовыхъ марокъ? Вы знаете, что на это нужно имѣть свидѣтельство въ магазинѣ, на видномъ мѣстѣ выставленное?! Да и съ рукъ продавать не дозволяется… Приглашаю васъ въ участокъ.

— За что-же, что-же тутъ незаконнаго? съ отчаяніемъ говорю я.

— Тамъ разберутъ. У насъ есть распоряженіе. Вѣдь у васъ нѣтъ билета на торговлю въ разносъ?

— Да это не профессія моя; первый разъ; меня послали…

— Въ участкѣ разберутъ. Тамъ составятъ лишь протоколъ.

«Господи, думаю я: — протоколъ! часъ отъ часу не лучше»! Шествуемъ въ участокъ. «Непріятно ходить по улицѣ съ околодочнымъ; встрѣчные оглядываютъ, особенно при моемъ костюмѣ,» вертится у меня въ головѣ.

Грязный дворъ, вонючая лѣстница, тѣснота, темнота, духота — это полицейскій участокъ. Занятія уже отошли, пусто. Въ участкѣ видны только дежурные.

— Обождите, говоритъ околодочный въ первой комнатѣ, а самъ идетъ далѣе. Я прислонился къ столу. Неспокоенъ, правду сказать. «Заѣстъ меня Трубинъ!» думается мнѣ.

Вышелъ какой-то секретарь, уже не молодой, въ очкахъ, грязный, водкой попахиваетъ: видно, дѣльный чиновникъ. Оглядѣлъ меня бокомъ.

Слышу я, стороною, говорятъ:

«Почтальонскія штуки… Приказано задерживать»…

«Батюшки мои, только этого недостовало», думаю я. Однако, не робѣю еще вполнѣ.

— Скажите, пожалуйста, по какому праву меня, свободнаго гражданина, на улицѣ околодочный вдругъ задерживаетъ?! храбро спрашиваю я.

Грязный секретарь оглядѣлъ презрительно мой костюмъ. «Вѣчно этотъ костюмъ!» мелькаетъ у меня съ досадой въ головѣ.

Онъ не удостоилъ меня отвѣта, а лишь замѣтилъ:

— Приставъ сейчасъ прійдетъ.

И ушелъ въ свою комнату.

— Однако, это уличный разбой! съ сердцемъ говорю я, волнуясь: — Это Ташкентъ; это азіатское безправіе!.. Я буду жаловаться градоначальнику, въ судъ!..

Околодочный равнодушно смотритъ на меня, стоя у другого стола и скрестивъ по-наполеоновски на груди руки.

— Это варварство!.. Башибузуки! Всякій пьяный Держиморда смѣетъ на улицѣ честнаго человѣка…

Околодочный невозтутимъ.

— Говорите тише; развѣ не можете тише говорить?! мѣшаете людямъ заниматься, только замѣтилъ онъ мнѣ.

Выходитъ приставъ изъ боковой комнаты. Сюртукъ разстегнутъ; бѣлый жилетъ видѣнъ. — Околодочный что-то ему докладываетъ въ полголоса; секретарь сзади подсовывается.

Слышу: «шайка», «почтальонскія продѣлки»… «Было распоряженіе» — шепотомъ говорятъ они.

— Кто вы такой? спрашиваетъ меня приставъ.

— Дворянинъ.

— Знаете, за что задержаны?

— Не знаю… Мнѣ поручилъ хозяинъ продать наши почтовыя марки, которыхъ у насъ накопилось много — имѣемъ полное право… Это не профессія, первый разъ… И вдругъ этотъ Держиморда…

— Выражайтесь вѣжливѣе… Какой хозяинъ?

— Г. Трубинъ, вы вѣрно знаете: содержатель «Финансоваго Агентства», извѣстный юристъ, кандидатъ правъ.

— Это не нашего участка; это 3-го участка; я не знаю. Такъ г. Трубинъ васъ послалъ?

— Да-съ.

— Вы правду говорите?

— Правду, г. приставъ; пошлите провѣрить съ околодочнымъ.

Онъ подумалъ немного и еще разъ оглядѣлъ меня: — Покажите ваши марки. — Я раскрылъ папку. — Онъ взглянулъ; взялъ въ руку и посмотрѣлъ на свѣтъ нѣсколько марокъ. — Послать сюда старшаго городового! громко сказалъ онъ.

Явился и вытянулся у порога гренадеръ-городовой, въ полицейскомъ суконномъ казакинѣ, подъ которымъ былъ поддѣтъ, несмотря на 28° жаръ на улицѣ, полушубокъ.

— Сходи съ этимъ господиномъ въ «Финансовое Агентство», на Невскомъ (они укажутъ), и узнай у хозяина, тамъ ли они служатъ, и хозяйскія ли это марки. Если вѣрно говорятъ — освободить. Послѣ мнѣ доложишь.

— Слушаю, вашскородіе!

Я обрадовался, какъ дитя, столь мирному окончанію всей этой исторіи, хотя не чувствовалъ себя виноватымъ, и выскочилъ поскорѣе на улицу.

Мы зашагали быстро.

Нашъ швейцаръ очень удивился, увидя меня съ такимъ почетнымъ эскортомъ.

— Петръ Александрычъ дома? спросилъ я поспѣшно.

— Нѣтъ-съ, Иванъ Николаичъ, а тамъ давно ждутъ.

— Какъ же быть? Придется тебѣ обождать, братецъ, сказалъ я городовому. Я разсказалъ швейцару исторію съ марками. Онъ очень смѣялся.

— Это хорошій господинъ, въ «Агентствѣ» служитъ, мы знаемъ, говорилъ онъ городовому: — а, впрочемъ, подымитесь наверхъ. Хозяинъ скоро будетъ; или такъ спросите у кого, объяснилъ швейцаръ моему стражу.

Мы пошли въ контору.

Боже, какъ не кстати! Субботній купчикъ сидѣлъ въ конторѣ и поджидалъ Трубина. Онъ видѣлъ, какъ меня привели съ городовымъ. Антонина Ксаверьевна чуть въ обморокъ не упала.

— И безъ того мы васъ ждемъ два часа, сказала она, съ упрекомъ въ полголоса, указывая глазами на купца: — Петра Александровича нѣтъ.

— Но я-то зачѣмъ вамъ нуженъ? Что же я могу сдѣлать?

— Вы завѣдующій финансовымъ отдѣломъ. Трубина нѣтъ — вы заступаете.

Вижу, купецъ только пялитъ глаза, да старается понять, что передъ нимъ происходитъ.

Городовой же вступилъ въ конфиденцію съ Семеномъ, въ передней. Должно быть, свидѣтельство послѣдняго было въ мою пользу, такъ какъ городовой, вскорѣ, просунувшись въ контору, сказалъ мнѣ:

— Я пойду, господинъ. Чего ждать. Пустое все!..

И онъ удалился во-свояси. Я легче вздохнулъ.

— Что же теперича? будетъ ли конецъ моему дѣлу, господинъ? Три часа жду, обратился ко мнѣ купецъ, вставая и подходя къ конторкѣ, у которой я сидѣлъ.

— Хозяина нѣтъ, обождите.

— Ждали; у насъ тоже дѣловъ не мало. — Онъ зачесалъ затылокъ: — тц! тц! не ладно! зачмокалъ онъ, качая головою: — вы вѣдь здѣсь старшой?

— Гм-да, сказалъ я.

— Удовлетворите меня. Который разъ хожу! За своими деньгами хожу, не милостыни пришелъ просить.

Я былъ какъ растерянный. Исторія съ марками, скандалъ, не выходили изъ головы; а тутъ еще новое удовольствіе!.. Ну, да Трубинъ выручитъ: пріѣхалъ, наконецъ.

Петръ Александровичъ влетѣлъ въ комнату фертомъ, веселый, размахивая шляпой.

— А, здравствуйте, почтеннѣйшій! снисходительно сказалъ онъ купцу: — я васъ заставилъ прождать, извините, извините. Биржа, дѣла — въ большомъ предпріятіи, какъ наше, времени не хватаетъ. Хотѣлось бы, чтобы 48 часовъ въ сутки было… Билетики желаете получить? Прекрасно, прекрасно. Сейчасъ.

Онъ положилъ шляпу и принялся самъ за дѣло.

— Сколько вы должны доплатить? Сколько вашихъ взносовъ? Антонина Ксаверьевна, откройте лицевой счетъ гг. Кубышкина и Анисимова.

Начались разсчеты. Я отдыхалъ пока. Сосчитали, наконецъ.

— Пожалуйте деньги, сказалъ Трубинъ.

Кубышкинъ — это былъ онъ — взялся за пазуху и медленно сталъ вытаскивать свой чемоданъ.

— Билетики… проговорилъ онъ: — капиталы у насъ есть.

Онъ раскрылъ бумажникъ. Разбойникъ, тамъ было тысячъ пять сторублевыми ассигнаціями!

— Билеты, понявъ, сказалъ Петръ Александровичъ: — вотъ! — Онъ досталъ пачку билетовъ. — У васъ на первой вашей квитанціи два билета — получите-съ.

Онъ вручилъ купцу. Гость принялся повѣрять NoNo билетовъ по квитанціи. Я видѣлъ, какъ Трубинъ стоялъ блѣдный.

— NoNo не тѣ, сказалъ купецъ.

— Это все равно. Того же выигрыша, перваго?! Въ тиражъ не вышли.

— Вы намъ пожалуйте наши; намъ чужихъ не нужно, возвращая билеты, сказалъ покупатель.

— Это же все равно.

— Такъ-то такъ, да свои хотѣлось бы. Ужь мы за эти NoNo молились. Желательно свои получить.

— Послушайте, почтеннѣйшій, вѣдь это дѣтство! Вѣдь тѣ не выиграли, хотя вы и молились. Ну, эти выиграютъ.

— Да нѣтъ, это все не то, нелады, нерѣшительно сказалъ купецъ: — гдѣ же наши?

— Да вотъ ваши.

Трубинъ опять сунулъ ему тѣ же билеты.

— Не наши. Какъ же по квитанціи?

— Да вы поймите, почтеннѣйшій г. Кубышкинъ, въ большомъ финансовомъ предпріятіи, каково наше, гдѣ, можетъ быть, милліоны, десятки милліоновъ обращаются, нельзя безъ перетасовокъ. Биржа, паденіе и повышеніе курса билетовъ — мы за всѣмъ должны слѣдить — огромный балансъ… стрѣлялъ шибко банкирскою терминологіею Трубинъ: — переходъ суммъ изъ одной статьи въ другую; съ одной стороны — счета корреспондентовъ — loro, съ другой — наши, nostro; и потомъ различные курсы на Лондонъ — въ пенсахъ, на Амстердамъ — въ голландскихъ центахъ, на Парижъ — во франкахъ; при постоянномъ колебательномъ состояніи нашей валюты то въ 249, то въ 249¾… невозможно; вы требуете невозможнаго отъ банкирской конторы.

Купецъ былъ замѣтно опѣшенъ такою ученостью. Онъ даже, вздохнувъ, раза два покосился на образъ, какъ бы призывая силы небесныя на помощь собственному слабому разумѣнію.

— Да нѣтъ, почесываясь, все-таки стоялъ онъ на своемъ: — мы за тѣ нумера молились… Можетъ быть, они выиграли бы.

— Однако, не выиграли! А вотъ эти такъ выиграютъ, я знаю.

— Какъ быть? сказалъ купецъ въ нерѣшительности: — еслибы я одинъ. Я не стоялъ бы. А то тутъ чужіе — Анисимова, да еще одного. Нужно спросить. Чтобы грѣха какого ненарокомъ не было.

— Какого же грѣха!?

— Лучше завтра зайдемъ. Какъ они — это ихъ дѣло.

— Если вы согласны за себя, возьмите свои билеты и возвратите намъ квитанцію; а они завтра… Они вѣрно согласятся, они умные люди.

— Ужь и я до завтра погожу; какъ люди; вмѣстѣ ѣхали изъ Борисоглѣбска… Прощенья просимъ. До завтра.

— Не хотите?!.. Прощайте, прощайте, почтеннѣйшій Кубышкинъ. Обдумайте, переговорите — вы увидите, что это все едино.

Блѣдный и взволнованный, онъ проводилъ купца до лѣстницы и еще разъ жарко пожалъ ему руку.

Онъ подошелъ къ графину и, даже не наливая въ стаканъ, выпилъ жадно изъ горлышка нѣсколько глотковъ. Онъ тяжело перевелъ духъ.

Я ужь боялся и доложить ему о моей исторіи. Такъ и ушелъ въ этотъ день домой, не сказавъ…

VII.

Сыро, дождливо сегодня на дворѣ… Небеса обидѣли насъ, бѣдняковъ: безъ пальтишки пришлось въ контору пробираться подъ крышами домовъ! Испачкался, да спасибо швейцару — вытеръ мои сапоги. Съ ужасомъ думаю, какъ-то придется на почту шпацировать по такой погодѣ! На лѣстницѣ часы показываютъ 10. «Слава Богу, не опоздалъ».

Въ швейцарской засталъ Кубышкина: онъ сидѣлъ подъ зеркаломъ въ раздумьѣ. Я ему предложилъ пожаловать въ Агентство. Онъ отвѣтилъ, что поджидаетъ «людей».

Иду наверхъ.

Семенъ встрѣчаетъ просьбою вытереть ноги. Онъ пасмуренъ, какъ сегодняшняя погода. Антонина Ксаверьевна блѣдна, нервна и жалуется на головную боль…

Трубинъ долго не выходилъ изъ кабинета. Когда онъ вышелъ, я ему сдалъ деньги за проданныя марки, папку съ остаткомъ этихъ послѣднихъ, и разсказалъ вкратцѣ вчерашнее приключеніе.

Онъ очень удивился.

— Не имѣли никакого права, сказалъ онъ: — я буду градоначальнику жаловаться… Это вашъ костюмъ надѣлалъ, почесавъ затылокъ, сказалъ онъ съ досадой: — я говорилъ, что у насъ, въ большомъ дѣлѣ, необходимъ приличный костюмъ!..

Но болѣе ничего не сказалъ. Слава Богу, сошло, кажется, благополучно!.. Онъ даже меня порадовалъ, объявивъ, что, по дождю, нечего ходить на почту, что сегодня, въ виду ожидаемаго посѣщенія публики, «всѣ» должны быть въ конторѣ на лицо.

Мнѣ онъ задалъ особую работу: переписать «чистенько» довѣренность на мое имя какой-то купчихи Клюковкиной. Въ довѣренности я назначался завѣдывать всѣми ея домами, имѣніями и угодіями, съ правомъ «ходить по судамъ». Полномочія были самыя обширныя: и дома, и угодья ея могъ я продавать; и къ министрамъ являться; и людей въ темницы ввергать; и въ конкурсахъ засѣдать… Ну, словомъ, дѣлался сразу могущественъ, какъ турецкій султанъ. Такимъ образомъ, кругъ моего завѣдыванія дѣлами царствъ и человѣчества все расширяется! Лестно. При терпѣніи, вѣроятно, дождусь, что буду завѣдывать арміями и флотомъ! Досадно только, что, при такихъ благопріятныхъ условіяхъ будущности, пришлось сегодня переночевать въ дровяномъ сарайчикѣ у знакомаго, на лѣстницѣ, по случаю его отсутствія на дачу. Но и это ничего. Послѣ завтра я долженъ буду съ утра куда-то ѣхать съ Петромъ Александровичемъ по дѣлу этой довѣренности.

Задавъ мнѣ работу на сегодня, Трубинъ опять ушелъ въ кабинетъ.

Около 11 часовъ навѣдался въ Агентство «страшный» изобрѣтатель летательнаго аппарата. Онъ опять началъ съ того, что выпилъ почти цѣлый графинъ воды на окнѣ, чѣмъ снова перепугалъ нервную Антонину Ксаверьевну; затѣмъ онъ принялся шибко доказывать намъ преимущества летанія по воздуху передъ пресмыкавіемъ по землѣ. Собственно теперь онъ зашелъ, чтобы узнать: не полученъ ли отвѣтъ отъ Ротшильда? Отвѣтъ не былъ еще полученъ.

Онъ удивился, что такой практическій человѣкъ, какъ англичанинъ Ротшильдъ, долго медлилъ рѣшеніемъ въ столь выгодномъ дѣлѣ. Оставилъ адресъ свой, прося прислать за нимъ тотчасъ какъ будетъ получено извѣщеніе изъ Лондона. Отрекомендовался и фамиліею. Адресъ былъ: на Пескахъ, домъ Фридерикса, подъѣздъ 25, на антресоляхъ. Расходъ на посыльнаго, 20 коп., разрѣшилъ намъ поставить ему въ счетъ при полученіи съ Ротшильда 5 милліоновъ. Уходя, онъ любезно предупредилъ, что, на будущей недѣлѣ, доставитъ намъ случай реализировать еще одинъ капиталъ въ милліонъ рублей на постройку корабля, въ которомъ онъ опустится на дно морское, подобно знаменитому Жюль-верновскому капитану Немо. Мы порадовались; но въ эту минуту болѣе всего желали, чтобы онъ скорѣе ушелъ изъ конторы.

Ушелъ, наконецъ; Антонина Ксаверьевна допила остающуюся воду въ графинѣ — и успокоилась нѣсколько. Семенъ, съ ворчаніемъ, подмелъ щеткою за нимъ грязь.

Половина двѣнадцатаго. Семенъ, два раза посылавшійся внизъ на рекогносцировку и локонически извѣщавшій первый разъ, что «сидитъ», потомъ — что «сидятъ», вдругъ воскликнулъ — «идутъ!» Чахоточная дѣвушка опять чуть не упала въ обморокъ.

Враги вступили въ наши предѣлы. Съ большею топотнею, обтирая ноги въ передней, по требованію Семена, вошли они въ Агентство. Теперь ихъ было четверо: извѣстный уже читателю г. Кубышкинъ, какей-то толстый, колосальный купецъ въ широчайшемъ коломенковомъ костюмѣ съ длинною золотою цѣпью часовъ черезъ шею, и серебрянной сережкой въ ухѣ — должно быть Анисимовъ, о которомъ вчера упоминалъ Кубышкинъ, и смиренный рыжебородый мужичокъ въ пиджакѣ, съ выпущенною русскою рубашкою изъ подъ жилета поверхъ штановъ, засунутыхъ въ сапоги бураками. Ихъ робко сопровождалъ еще какой-то небритый господинъ, съ красными пятнами на лицѣ, съ длинными волосами, въ очкахъ. Онъ былъ одѣтъ въ поношенный сюртукъ, безъ галстуха, такъ какъ на немъ виднѣлась грязная русская рубаха съ красною обшивкою пѣтухами по косому вороту. Онъ, видимо, пришелъ, подобно мнѣ, безъ верхняго платья, такъ какъ на сюртукѣ виднѣлись дождевыя капли. Подмышкою онъ комкалъ военную фуражку, съ офицерскою кокардою на порыжѣвшемъ бархатномъ околышѣ.

Первые двое смѣло вступили въ контору; отставной офицеръ робко слѣдовалъ за ними; скромный мужичокъ придержался дверей передней. Семенъ уставился глазами изъ передней на ихъ грязныя ноги — и такъ пребылъ въ теченіе всего послѣдующаго дѣйствія сегодняшней сцены: онъ единственно соображалъ, насколько они загрязнятъ полы.

Вся православная братья осѣнила себя на образъ большимъ крестнымъ знаменіемъ. Предполагаемый Анисимовъ выступалъ впередъ какъ-то необыкновенно храбро и былъ, повидимому, въ искуственно-возбужденномъ состояніи.

Оглядѣвъ контору, Анисимовъ направился къ тому мѣсту, гдѣ я сидѣлъ и, принимая меня за хозяина, громко сказалъ:

— Позвольте получить наши билетики, хозяинъ; мы платимъ достальное; вотъ квитокъ. Я хочу мои билеты! добавилъ онъ, силько стукнувъ громаднымъ кулачищемъ объ столъ.

— Ахъ! воскликнула нервно Антонина Ксаверьевна.

Трезоръ заворчалъ.

Анисимовъ удивленно взглянулъ на дѣвицу.

— Чего «ахъ»! Своего прошу, кажется.

— Позовите Петра Александровича! кричала Антонина Ксаверьевна.

— Кого ни зови, стоялъ на своемъ Анисимовъ: — а мнѣ подай мое; деньги платили два года; NoNo прописаны въ квитанціи; не позволю, чтобы всякіе петербургскіе шустеры-мустеры насмѣялись!

— Ахъ!.. Да позовите же въ правленіе Петра Александровича, Семенъ! кричала испуганная Антонина Ксаверьевна.

Трезоръ принялся лаять.

— Ты полегче, Анисимъ Иванычъ, попридерживая за руку товарища, говорилъ Кубышкинъ: — это не тотъ, не хозяинъ, указывая на меня, добавлялъ онъ: — не пужай, не пужай попусту барышни. Вишь она какая.

Анисимовъ оставилъ насъ въ покоѣ и отошелъ отъ меня. Я вздохнулъ облегченною грудью.

— Не позволю петербургскимъ шустерамъ-мустерамъ насмѣяться, твердилъ Анисимовъ.

Я подалъ Антонинѣ Ксаверьевнѣ стаканъ воды. Она жадно стала пить, всхлыпивая.

— Что такое, что такое?! спрашивалъ, входя въ контору, блѣдный Трубинъ. — Господа! прошу васъ не дѣлать скандала: здѣсь не кабакъ; здѣсь портретъ; наконецъ, образъ!.. А, здравствуйте, почтеннѣйшій г. Кубышкинъ! сжимая руку конфузившагося за пріятеля Кубышкина, сказалъ Петръ Александровичъ. — Пожалуйста, господа, потише — тутъ общественное мѣсто, портретъ… И потомъ, женщина нервна, легко могутъ случиться ужасныя послѣдствія, указывая на плакавшую Антонину Ксаверьевну, пояснилъ онъ.

— Да мы ничего-съ… ничего, не хотѣли обидѣть, говорилъ слегка струхнувшій Анисимовъ: — чего барышня такъ въ-серьёзъ приняла! Не хотѣли обидѣть… Ну, не сердитесь, барышня, не сердитесь! уже приставалъ онъ къ Антонинѣ Ксаверьевпѣ: — мы, русскіе люди, по простотѣ, въ сердцахъ иногда. А мы обидѣть не желали. Не сердитесь, конфетокъ привеземъ — денегъ у насъ много, какихъ угодно привеземъ, отъ Кочкурова, отъ Рабопова, какихъ угодно… Не сердитесь.

Онъ протянулъ ей руку.

— Donnez, donnez lui votre main, подсказалъ дѣвушкѣ Петръ Александровичъ, которому весь этотъ пассажъ, видимо, былъ очень кстати. — Она не сердится, не сердится.

Антонина Ксаверьевна подала Анисимову кончики пальцевъ, въ знакъ примиренія.

— Ай, да барышня, восхищался борисоглѣбецъ: — люблю, ей-богу люблю, не сердится! Завтра же бонбошекъ привезу, ей-богу, привезу.

— Ничего, ничего, уже развязно говорилъ ободрившійся Трубинъ: — она забыла. — Онъ показалъ глазами Кубышкину на бурнаго товарища. — Кого имѣю удовольствіе видѣть въ агентствѣ? г. Анисимова?

— Такъ точно-съ.

— Анисимъ Ивановичъ Анисимовъ, рекомендовался товарищъ Кубышкина, расшаркиваясь: — билетики у васъ покупали.

— Да, да! Очень пріятно познакомиться. Сейчасъ получите билетики… А они? справлялся Трубинъ, указывая на третьяго спутника Кубышкина и Анисимова, придерживавшагося болѣе дверей передней и не принимавшаго до сихъ поръ никакого участія въ общемъ разговорѣ.

— Этотъ такъ себѣ, объяснилъ Кубышкинъ: — тоже нашъ, борисоглѣбскій; по прасольской части у насъ. Одинъ билетикъ у васъ имѣетъ.

— А, очень пріятно познакомиться, очень пріятно, говорилъ нашъ хозяинъ, подходя къ двери и протягивая скромному мужичку свою руку. Тотъ обтеръ прежде всего свою длань о бокъ пиджака и подалъ ее робко изящному Трубину, поклонившись въ поясъ.

Петръ Александровичъ взглянулъ на четвертаго спутника.

— Фонъ-Пуске, отрекомендовался тотъ, развязно подавая руку: — поручикъ артиллеріи.

— Адвокатъ, добавилъ въ полголоса Кубышкинъ.

— А, радъ познакомиться! — Трубинъ пожалъ руку фонъ-Пуске, оглядѣлъ его съ ногъ до головы и, продолжая любезно обращаться къ прочимъ гостямъ, вынулъ изъ портмоне новенькую трехрублевую бумажку и, почти передъ носомъ Пуске, переложилъ ее въ свой жилетный кармашекъ.

— Господа, прошу садиться. Переговоримте о нашемъ дѣлѣ, бойко сказалъ бодрящійся Петръ Александровичъ. — Всѣ захотѣли говорить стоя и остались на ногахъ.

Фонъ-Пуске, пользуясь этимъ временемъ, отдѣлился и, прохаживаясь, какъ бы разсѣянно косился на меня. Сродственность нашего костюма сразу отличила меня отъ всѣхъ въ его глазахъ. Онъ какъ будто подмигивалъ мнѣ глазомъ изъ-подъ очковъ, желая сказать: «пойдемъ-ка кое-куда!»

— Рѣшились-ли, почтеннѣйшій г. Кубышкинъ? обратился Трубинъ къ первому купцу, намекая на вчерашній разговоръ. — Право, все едино.

— Да я что же-съ, какъ вотъ люди, сказалъ Кубышкинъ нерѣшительно и полуоборотился въ сторону товарищей.

— Желательно свои получить, твердо объявилъ Анисимовъ: — потому мы два года за нихъ платили.

Трубина, видимо, покоробило.

— Не все ли равно, господа? Того же 1-го займа: билеты въ тиражъ невышедшіе; я ручаюсь.

— Такъ-съ, сказалъ Анисимовъ: — да все-съ не то. У насъ теперь, почитай, всѣ бабы знаютъ NoNo-то; какъ привезти другіе?! Кои годы платили, ждали…

— Это дѣтство, почтеннѣйшій!

— Молебны служили о благополученіи, добавилъ Кубышкинъ.

— И выиграете теперь. Наши билеты всегда были счастливы.

— За два года-то, почитай, тиражовъ четыре либо пять было, мы надѣялись. Какъ же, еслибы выиграли? спросилъ Анисимовъ.

— И получили бы, потому что тогда они были и за вами числились; но недавно, вслѣдствіе колебанія ихъ курса, обмѣнены: финансовая операція банкирскаго дѣла, бойко объяснилъ Петръ Александровичъ: — если, какъ теперь можно надѣяться, въ іюльскій тиражъ выиграете по новымъ билетамъ — ваше будетъ, безъ спору. Въ чемъ тутъ ваша потеря, я не понимаю?

— Да какъ жесъ, стоялъ на своемъ Анисимъ Ивановичъ: — то они были наши, по вашей публикѣ, въ книгѣ-то печатной сказано, да и въ квиткѣ, а тутъ какъ бы не наши; вы ими распоряжаетесь, продаете…

— Обмѣниваю, поправилъ смѣло Трубинъ: — это въ банкирскомъ дѣлѣ большая разница.

— Или хотя обмѣниваете, безъ нашего спросу?! Это что-то не такъ, не законъ, какъ бы растрата.

У Трубина холодный потъ выступилъ на лбу. Онъ, видимо, понялъ, что это страшное слово уже кѣмъ-то было подсказано борисоглѣбцамъ. Но онъ совладалъ съ собою и презрительно улыбнулся.

— Пушкинъ, сказалъ Анисимовъ, обращаясь къ фонъ-Пуске, разгуливавшему по конторѣ: — что ты скажешь, ты законникъ?

Фонъ-Пуске подошелъ къ кружку разговаривавшихъ. Трубинъ понялъ, что насталъ моментъ выдержать единоборство съ этимъ «законникомъ». Они смѣрили другъ друга глазами. Трубинъ, какъ бы болтая лѣвой ногой, запустилъ пальцы въ жилетный кармашекъ и хрустнулъ новенькою ассигнаціею.

— То-есть, конечно, тутъ есть нѣкоторая неправильность, сказалъ нерѣшительно Пуске: — тутъ были, такъ сказать, запродажи…

— На срокъ, бойко объяснилъ Трубинъ.

— Да, хотя бы на срокъ.

— А это большая разница, г. повѣренный, согласитесь! смѣло напомнилъ Петръ Александровичъ, шелестя бумажкой въ кармашкѣ.

— Согласенъ, г. банкиръ.

Трубинъ вздохнулъ легче.

— Но чѣмъ вы объясняете тотъ фактъ, г. банкиръ, что, вмѣсто запроданныхъ билетовъ, вы теперь имѣете для гг. покупателей другіе? съ важностью полюбопытствовалъ фонъ-Пуске, уставляясь какъ бы пристальнымъ взглядомъ, изъ-подъ очковъ, на Трубина: — чѣмъ объясняете?

— Очень просто, передвиженіемъ суммъ, г. повѣренный! Въ большомъ финансовомъ предпріятіи, каково наше, гдѣ, можетъ быть, милліоны, десятки милліоновъ передвигаются, нельзя безъ перетасовки. Биржа, опять началъ стрѣлять Трубинъ заученымъ: — паденіе и повышеніе курса билетовъ… мы за всѣмъ должны слѣдить… огромный балансъ, переходъ суммъ изъ одной статьи въ другую, съ одной стороны, счета корреспондентовъ — loro, съ другой — наши nostio; и потомъ различные курсы на Лондонъ — въ пенсахъ, на Амстердамъ — въ центахъ, на Гамбургъ — въ имперскихъ маркахъ, на Парижъ — во франкахъ и сантимахъ, при постоянно колебательномъ состояніи нашего курса, нашей валюты, то per 250, то per 251 за рубль…

Кубышкинъ опять вздохнулъ и набожно покосился на образъ.

— …Невозможно, невозможно! Господа (Трубинъ указалъ на купцовъ), невозможнаго требуютъ отъ банкира. Въ финансовомъ предпріятіи безъ перехода суммъ изъ одной статьи въ другую нельзя, согласитесь. Лишь бы покупатели билета въ убыткѣ не были. Слѣдовательно, понятіе о растратѣ тутъ немыслимо; незаконнаго тутъ ничего нѣтъ…

— Да, пожалуй. Уголовнаго характера въ дѣяніи нѣтъ. Главныхъ квалификаторовъ преступности нѣтъ, злой воли и убытка третьяго лица…

Фонъ-Пуске пріостановился и взглянулъ на своихъ спутниковъ, какъ бы говоря: «ну, я все для васъ сдѣлалъ».

— Какъ же ты, Пушкинъ, фамиліарно замѣтилъ ему Анисимовъ: — теперь сказываешь, что уголовнаго характера нѣтъ; а въ портерной говорилъ, что тутъ прямое дѣло идти къ прокурору, за уголовщину?

— Въ предположеніи, что тутъ была растрата; но тутъ оказывается финансовое дѣло, передвиженіе суммъ, какъ говоритъ г. банкиръ, бойко объяснилъ фонъ-Пуске.

— Объясните это имъ, г. повѣренный, поспѣшно подсказалъ Трубинъ, относясь къ Пуске.

— Объяснилъ, объяснилъ. Теперь дѣло ясно стало. Это можетъ подлежать вѣдѣнію коммерческаго трибунала, а не камеры прокурора.

— И тогда, смѣло предупредилъ Трубинъ: — пусть тягаются; коммерческій судъ меня оправдаетъ; я заплачу, но заплачу ужь чрезъ три года, по суду.

Анисимовъ махнулъ рукою и, отойдя къ окну, сталъ глядѣть на улицу. Петръ Александровичъ сіялъ. Онъ задрыгалъ еще сильнѣе лѣвою ногою и шелестнулъ ассигнаціею въ кармашкѣ еще громче.

Мужичокъ отдѣлился отъ двери, приблизился къ Кубышкину и, тронувъ его за плечо, сказалъ:

— Какъ хотите, я буду кончать. Вотъ еще по судамъ три года валандаться! Богъ пошлетъ счастіе и на эти билеты выиграемъ.

— Сейчасъ слышна здравость русскаго простого ума, замѣтилъ Петръ Александровичъ, обращаясь къ фонъ-Пуске.

— Совершенно согласенъ съ вами, г. банкиръ! У насъ въ 30-й артиллерійской бригадѣ, въ 3-й батареѣ, былъ одинъ солдатъ, отличавшійся удивительнымъ здравомысліемъ, я вамъ скажу. Подъ Плевною, напримѣръ…

Но едва онъ хотѣлъ привести примѣръ, какъ мужичокъ перебилъ его своею мыслью:

— Кончаемъ, Анисимъ Ивановичъ! отнесся онъ къ Анисимову: — убытку нѣтъ.

— Какой убытокъ! воскликнулъ Трубинъ: — если кто въ убыткѣ, такъ это я!

— Какъ люди, такъ и я, говоритъ нерѣшительный Кубышкинъ.

— Тебѣ хорошо такъ говорить, въ раздумья замѣтилъ мужику Анисимовъ, возвращаясь опять къ кружку разговаривающихъ: — ты на билетѣ одинъ. А у меня сидятъ: Ѳедотова семья — разъ, Иванъ да Митрій Семеновы, кузнецы — два, Перышкинъ прикащикъ — три, окромя меня… Небось всѣ деньги мнѣ платили, всѣ лбы-то, молясь, колотили. Ждутъ тѣхъ NoNo посписаны у всѣхъ. Я росписки имъ повыдалъ. Наплюютъ мнѣ въ глаза! Разсудите, какъ тутъ быть.

— Да и у меня на билетѣ Ерёмиха, замѣтилъ мужичокъ.

— Ну, та слѣпая… По жадности старческой развѣ станетъ спорить…

— Мы можемъ сказать, какое дѣло приключилось, успокоилъ Кубышкинъ. — Вѣдь убытка нѣтъ… И я кончаю, рѣшился онъ, наконецъ.

Анисимовъ съ минуту подумалъ.

— Пожалуйте-съ билеты, сказалъ онъ Трубину, махнувъ рукою и вынимая толстый бумажникъ.

Петръ Александровичъ крутнулъ молодецки свой усъ.

— Антонина Ксаверьевна! подайте нашу книгу ресконтровъ, важно приказалъ онъ.

Нашлись расчеты. Петръ Александровичъ, видимо, прежде всего старается отобрать квитанціи. Радужныя сотняги покупщиковъ переходятъ къ Трубину; билеты — въ руки борисоглѣбцевъ, готовясь осчастливить разныхъ Ерёмихъ, Ѳедотовыхъ и иныхъ.

Фонъ-Пуске разгуливаетъ по конторѣ съ гордо поднятой головой, покашиваясь на жилетку Трубина. Улучивъ удобную минуту, Петръ Александровичъ суетъ ему въ руку бумажку, прибавляя тихо:

— Прошу быть знакомымъ… Нѣкоторый кредитъ можно будетъ вамъ открыть.

Всѣ разстаются по-пріятельски. Трубинъ величественно жметъ всѣмъ руку на прощанье, сопровождая это пожатіе просьбою:

— Пожалуйста, господа, рекомендуйте наше Агентство у себя въ провинціи. Будемте знакомы на будущее время.

— Постараемся… Что можно — сдѣлаемъ, уходя, обнадеживаютъ добродушные представители «почтеннѣйшей» провинціальной публики.

Русское сердце чрезъ минуту ничего не помнитъ дурного! Мы видимъ изъ оконъ, какъ они, на радостяхъ, переходятъ улицу и направляются въ сосѣднюю портерную. Фонъ-Пуске какъ бы предводительствуетъ ими. «Шустеры-мустеры», повидимому, забыты даже Анисимовымъ…

— Ну, народецъ! говоритъ неблагодарный Трубинъ, запирая за ними дверь на лѣстницу.

«Эхъ бы тебя лозой хорошей», думается мнѣ.

И вѣдь конфекты отъ Кочкурова занесъ таки Анисимовъ нашей конторщицѣ на другой день, не забылъ!

VIII.

Драма!.. Въ жизни такъ близко идетъ грустное за смѣшнымъ! Я испыталъ быстроту этой смѣны комичнаго печальнымъ за кратковременное мое знакомство съ Трубинымъ, и испыталъ скорѣе, чѣмъ ожидалъ! Возможно, что именно это-то и дало мнѣ силы скорѣе разнакомиться съ нимъ… И я благодарю судьбу.

Не позже, какъ черезъ день, послѣ описанной мною смѣшной сцены въ конторѣ Агентства съ борисоглѣбцами, часу въ десятомъ утра, я сидѣлъ съ Петромъ Александровичемъ въ скверненькомъ трактиришкѣ Семеновскаго полка. (Мы поджидали судебнаго пристава). Трактиръ помѣщался въ домѣ Клюковкиной. Въ томъ же домѣ жилъ мѣдникъ, котораго, за неплатежъ въ теченіи трехъ мѣсяцевъ квартирныхъ денегъ, требовалось выселить по исполнительному листу мирового судьи, а имущество предварительно описать въ обезпеченіе иска. Клюковкина была та именно калашниковская дама, которая наѣзжала къ намъ таинственно въ Агентство и дѣлами которой готовился управлять нашъ Петръ Александровичъ Трубинъ, благоразумно подставивъ меня для скучныхъ и непріятныхъ формальностей. Довѣренность Клюковкиной на мое имя должна была, какъ объяснилъ Трубинъ, всегда находиться у него, будучи вручаема мнѣ лишь въ случаяхъ надобности.

Хотя это казалось мнѣ частнымъ дѣломъ Трубина съ Клюковкиною и я хотѣлъ отказаться, по Петръ Александровичъ объяснилъ мнѣ, что веденіе судебныхъ дѣлъ, чрезъ опытныхъ юристовъ, входитъ въ программу дѣйствій Агентства, что Клюковкина одна изъ постоянныхъ лишь кліентшъ конторы, что я запродалъ свое время этой послѣдней и, потому, не могу отказаться, что это тоже служба… Нечего было дѣлать!

Въ комнаткѣ съ убогою роскошью аляповатыхъ обоевъ, заставленной столиками и громаднымъ органомъ, у окна сидѣлъ теперь Петръ Александрычъ Трубинъ и читалъ «Голосъ» на палкѣ. Передъ нимъ помѣщался приборъ съ стаканами и пузатыми чайниками. Я сидѣлъ по другую сторону столика, тоже у окна, за стаканомъ предложеннаго Трубинымъ чаю. Посѣтителей было немного, однако, они были. Въ двухъ «чистыхъ» комнатахъ помѣщалось купечество и чистая публика; далѣе на «черной половинѣ» шумно галдѣли извощики и какія-то веселыя женщины. Половые суетились.

Къ Петру Александровичу всѣ относились, видимо, съ почтеніемъ. Въ передней, съ плюгавенькимъ «унтеромъ», заступавшимъ должность швейцара, разговаривалъ старшій дворникъ дома Клюковкиной, въ чистомъ передникѣ, съ бляхой на груди, находясь въ какомъ-то почтительномъ ожиданіи и поглядывая нетерпѣливо сквозь стекло выходной двери, то на лѣстницу, то на «чаившаго» Трубина. Довѣренность Клюковкиной уже была готова и лежала сложенною передо мною на столѣ.

Я давно замѣтилъ во второй комнатѣ фонъ-Пуске. Онъ сидѣлъ тоже у окна, за столикомъ съ грязной скатертью, противъ двухъ, видимо, мѣщанъ и, распрашивая ихъ о чемъ-то, строчилъ изъ чернильницы, стоявшей на окнѣ, какую-то бумагу. Въ стаканахъ, стоявшихъ передъ ихъ компаніею, было налито пиво, несмотря на ранній часъ дня. Трубинъ его не замѣчалъ, занятый газетою.

Окончивъ бумагу, фонъ-Пуске передалъ ее одному изъ мѣщанъ и получилъ что то въ руку. О ни распрощались и онъ вошелъ въ нашу комнату.

Онъ тотчасъ замѣтилъ Трубина и развязно направился къ нашему столу.

— Буду имѣть честь кланяться господину банкиру, сказалъ онъ, смѣло протягивая руку Трубину.

«Банкиръ», не узнавъ фонъ-Пуске, сначала даже вздрогнулъ, предполагая, вѣроятно, что къ нему обращаются за помощью. Но узнавъ и сообразя съ кѣмъ встрѣчается, онъ чему-то даже обрадовался и самъ указалъ адвокату около себя стулъ.

— Читаете? какъ-то неопредѣленно спросилъ тотъ.

— Да, пробѣгаю новости дня…

— Какой странный народъ эти провинціалы, г. банкиръ, сказалъ фонъ-Пуске, намекая на третьеводнѣйшихъ борисоглѣбцевъ: — я очень надъ ними смѣялся. Не имѣя ни о чемъ понятія, взводятъ обвиненія на честныхъ людей!

— Неразвитость, сказалъ надменно Трубинъ.

— Что новаго въ газетахъ?

— Ничего, старыя пошлости, кабацкая перебранка, возмутительные обманы и бахвальства! — Онъ указалъ на что-то въ объявленіяхъ газеты. — Вотъ бахвальство, которое меня особенно возмущаетъ. — Было указано на объявленіе какого-то бюро на Невскомъ: — Много далъ бы, чтобы развѣдать: дѣйствительно ли завѣдующій бюро кандидатъ правъ, какъ онъ себя именуетъ въ рекламахъ, или это лишь наглое, противузаконное присвоеніе себѣ непринадлежащаго званія для завлеченія легковѣрной публики.

— Это очень легко узнать, замѣтилъ фонъ-Пуске.

— Вы не взялись ли бы за это, почтеннѣйшій? освѣдомился Трубинъ.

— Съ охотой, г. банкиръ.

— Я вознаградилъ бы, конечно. Вообще, при совмѣстномъ дѣйствіи въ разныхъ дѣлахъ, понижая голосъ, объяснилъ Трубинъ: — можно было бы вамъ, какъ я предупреждалъ, открыть у насъ нѣкоторый кредитъ. Намъ нужны опытные юристы.

— Охотно, охотно.

— И въ случаѣ, если это наглая ложь — можно было бы, въ газетахъ запустить подъ нихъ брандера, вдохновившись, высказался Петръ Александровичъ.

— Естественно. И въ прозѣ и стихахъ. Я знакомъ въ редакціяхъ всѣхъ газетъ. У насъ на Гончарной есть портерная: удивительное пиво, и всѣ газеты! Тамъ можно встрѣтить, такъ сказать, всѣ наши знаменитости литературы. Я со всѣми знакомъ пріятельски, даже съ самимъ…

Была названа фамилія царька малой прессы.

— Вотъ одолжили бы меня! Право, подумайте надъ моею мыслью и заходите какъ нибудь, на дняхъ, въ Агентство — потолкуемъ. Меня уже давно возмущаетъ это бахвальство, въ газетахъ, подобныхъ господъ! И вѣдь представьте, тоже билеты внутреннихъ займовъ продаютъ!.. Ну, а за вознагражденьемъ я не постоялъ бы…

— Ну, понимается… Мы могли бы для этого даже здѣсь встрѣтиться: — я здѣсь почти ежедневно бываю. Вы здѣсь часто бываете?

— Первый разъ; у меня здѣсь въ домѣ дѣло сегодня.

— Финансовое?

— Нѣтъ, судебное… Пустое, неисправнаго плательщика — мѣдника — нужно выселить; я вѣдь управляю дѣлами Клюковкиной.

— Не могу ли предложить свои услуги? торопливо спросилъ фонъ-Пуске.

— Merèi, я вѣдь самъ извѣстный юристъ, кандитать правъ; я всегда лично руковожу судебными дѣлами моихъ вѣрителей. Въ случаѣ надобности — есть постороннее лицо (онъ указалъ на меня), которое, подъ моимъ руководствомъ, ведетъ дѣла по довѣренности Клюковкиной.

— Это что же, довѣренность? безцеремонно спросилъ адвокатъ, беря со стола мою довѣренность: — Можно взглянуть?

И не ожидая отвѣта, онъ развернулъ бумагу и поправилъ на носу очки.

— Обыкновенная, сказалъ спокойно Трубинъ.

Тѣмъ не менѣе, фонъ-Пуске разсѣянно пробѣжалъ ее глазами, взглянулъ на подпись, на засвидѣтельствованіе нотаріуса, свернулъ и, продолжая мило болтать съ Петромъ Александровичемъ, опять положилъ передо мною.

Минутъ чрезъ пять, онъ распрощался съ Трубинымъ и исчезъ куда-то. Трубинъ допилъ свой стаканъ и сталъ наливать новый. Онъ взглянулъ на свои дорогіе часы.

— Скоро десять; допивайте свой стаканъ: приставъ, вѣроятно, сейчасъ пріѣдетъ. Пожалуйста, въ дѣлѣ держите себя строго; главное, безъ ложной сострадательности. Помните, что, въ большинствѣ случаевъ, люди мошенники. Я здѣсь буду васъ ждать съ описью.

Въ дверяхъ показался старшій дворникъ. Онъ поспѣшно подошелъ, на ципочкахъ, къ Трубину.

— Г. приставъ пріѣхали, Петръ Александровичъ, доложилъ онъ въ полголоса.

Трубинъ взялъ шляпу и сказалъ мнѣ:

— Пойдемте.

Мы вышли на лѣстницу. Уже немолодой судебный приставь, съ портфелемъ подмышкой, ожидалъ насъ. Онъ обмѣнялся рукопожатіемъ съ Трубинымъ.

— Я самъ не буду присутствовать, сказалъ Петръ Александровичъ: — вотъ нашъ повѣренный; онъ имѣетъ полномочіе такое же, какъ и у меня.

— Старшій дворникъ, проведи! приказалъ судебный приставъ.

IX.

Мы сошли съ чистой лѣстницы въ подворотню, прошли большой дворъ и, спустившись на двѣ ступеньки, прямо вступили въ подвальную квартиру. Это была мастерская. Уже сквозь открытыя окна до насъ доносился дробный стукъ молотковъ о что-то металическое.

Въ первой комнатѣ горѣлъ яркимъ пламенемъ горнъ, пыхтѣлъ кузнечный мѣхъ, качаемый почернѣлымъ отъ копоти рабочимъ; еще два три закоптѣвшіе молодца лудили какіе-то котлы, постукивали на верстакѣ молотками; мальчишки рѣзали листовую жесть громадными ножницами. Полъ былъ засоренъ металическими обрѣзками, опилками. На окнѣ стояло нѣсколько самоваровъ, съ сломанными ручками и кранами. Стѣны и люди все было черно, закончено, люди — съ испачканными руками и лицами. Несмотря на открытыя окна, въ мастерской парило банею.

Насъ какъ будто ожидали.

— Гдѣ хозяинъ? торопливо суетился дворникъ. — Мальчики бросились звать.

Изъ другой комнаты вышелъ маленькій, остробородый мастеръ. Онъ былъ, видимо, тоже въ работѣ, такъ какъ былъ испачканъ сажею подобно остальнымъ подмастерьямъ; ремешекъ перетягивалъ его волоса на лбу; кожанный передникъ закрывалъ грудь и ноги. Увидѣвъ судебнаго пристава, онъ мертвенно поблѣднѣлъ.

Приставъ медленно скинулъ пальто, отдалъ его на руки дворнику, выправилъ изъ за-жилета серебряную цѣпочку со знакомъ и твердо спросилъ:

— Вы Семенъ Антоновъ?

— Я, ваше благородіе-съ.

— Повѣстку получили?

— Получилъ, едва слышно пролепеталъ Антоновъ.

— Подлежите выселенію по рѣшенію мирового судьи. Знаете? Платить, конечно, не можете? нужно сдѣлать, въ обезпеченіе иска, опись вашего имущества… Гдѣ бы сѣсть? проводите. Есть у васъ еще комнаты?

Мѣдникъ, молча, повелъ насъ далѣе, сторонясь въ дверяхъ.

Еще было двѣ-три комнаты, одна изъ нихъ полутемная. Прошли въ жилую комнату самого хозяина: маленькая, скорѣе перегородка, чуть не вся заставлена двухспальною простою кроватью, комодомъ и люлькою, качавшеюся на кольцѣ, ввернутомъ въ потолокъ. Въ углу виднѣлся почернѣвшій большой образъ въ ризѣ; передъ нимъ тускло горѣла лампадка, съ привѣшеннымъ снизу христовымъ яичкомъ. Въ комнатѣ было душно до одурѣнія.

Судебный приставъ придвинулъ табуретъ къ столику у окна и сѣлъ, начавъ вынимать бумаги изъ портфеля. Я присѣлъ на какой-то стулъ.

— Есть у васъ чернильница? спросилъ приставъ Антонова. Блѣдный Антоновъ, молча, подалъ съ окна стеклянную чернилицу своего сынишки, учившагося граматѣ, какъ видно было по тетрадкамъ на комодѣ. Самъ на себя покорно петлю, значитъ, накидывалъ. Онъ вздохнулъ, снялъ свой кожанный передникъ, бросилъ его въ мастерскую и смиренно сталъ передъ приставомъ.

Въ комнату вошла жена хозяина; она, видимо, была взволнована; это была уже не молодая, толстая, видимо, энергическая, работящая баба, въ русскомъ сарафанѣ; она должно быть только что стряпала или стирала, потому что теперь вытирала мокрые локти. Войдя, она сердито взглянула на пристава и особенно зло на меня. Ребенокъ въ люлькѣ, разбуженный разговоромъ въ комнатѣ, проснулся и сталъ плакать.

— У какой, проснулся! до тебя ли теперь! сердито попрекнула женщина, нагибаясь къ ребенку и принимаясь качать люльку.

Стукъ молотковъ въ мастерской, мало но-малу, сталъ стихать, работа сама собою останавливалась и, въ полутемной сосѣдней комнаткѣ, стали собираться рабочіе и мальчишки, всѣ съ испуганными, но любопытствующими взглядами. Со двора народъ заглядывалъ въ окна…

— Это г. повѣренный хозяйки дома, по иску которой вы выселяетесь и будетъ произведена опись вашего имущества, Антоновъ, холодно объяснилъ мѣднику судебный приставъ, указывая на меня. — Антоновъ взглянулъ на меня, но ни одинъ мускулъ его лица не двинулся. Онъ опять уставился глазами на пристава.

— Можно у васъ здѣсь курить, Антоновъ? спросилъ приставъ, вынимая изъ портсигара длинную папиросу.

— Можно-съ, едва слышно произнесъ мѣдникъ.

Онъ досталъ съ комода коробку сѣрниковъ и торопливо сталъ чиркать огня для пристава. Исполнивъ эту дань вѣжливости, онъ опять безстрастными глазами уставился на представителя Ѳемиды. Ни капли злобивости не сказывалось въ немъ въ эту минуту.

— Этакой срамъ, не выдержавъ, съ негодованіемъ говорила за него жена, скрещивая подмышки руки и презрительно смотря на насъ: — богатая хозяйка, милліонщица, сказываютъ — и тѣснитъ бѣднаго человѣка! Нешто не знаетъ, что мы дѣтей хоронили эти мѣсяцы, сноху въ деревню справляли, что подрядъ котловъ не принимаютъ отъ насъ въ казенное мѣсто сколько времени — потому и не платили!

— Не она, тихо сказалъ мужъ.

— Вѣстимо, не она… Полюбовники проклятые, да вотъ это приказное, кляузное сѣмя, честила она, вскидывая глазами на меня.

— Антонова, перестаньте! сухо сказалъ приставъ: — это дѣлу не помогаетъ. И ругаться нельзя.

— Я не ругаю, а, вѣстимо, она продалась этому діаволу, чтобъ ему ни дна, ни покрышки, Петру Александровичу. Обошелъ онъ ее, нечистый! Дѣтей забыла…

— Тц, баба! приструнилъ ее мужъ: — не твое тутъ дѣло; знай свою службу — ребятъ.

Баба нагнулась къ ребенку въ люлькѣ.

— Г. повѣренный, обратился ко мнѣ приставъ: — прошу указать, какое изъ имущества должника вы желаете подвергнуть аресту. Это ваша обязанность.

Я сидѣлъ дуракомъ. Я не зналъ никакихъ формальностей. Первая изъ попавшихся мнѣ на глаза вещей была широкая кровать.

— Кровать, сказалъ я робко.

— Это не можетъ подлежать описи по закону, спокойно замѣтилъ приставъ.

Я обвелъ комнату глазами; такъ было тѣсно, что я ничего порядкомъ не могъ разглядѣть; мнѣ казалось, что тутъ, какъ будто, ничего и не было. Я вспомнилъ о мастерской.

— Въ мастерской есть кое-что, замѣтилъ я нерѣшительно.

Приставъ всталъ и прошелъ въ мастерскую.

— Именно что? спросилъ онъ.

— Горнъ, инструментъ, молотки.

— Это орудія его ремесла, нельзя тоже.

— Самовары, замѣтилъ я.

— Чужіе, въ починкѣ! закричали мальчишки, какъ бы радуясь моей новой неудачѣ.

— Очевидно чужіе, сказалъ приставъ. — Вообще, здѣсь можно будетъ только тогда описывать, если ничего болѣе у Антонова не найдется въ другихъ комнатахъ.

Мы возвратились въ жилое хозяйское помѣщеніе.

— Часы, сказалъ я, обрадовавшись висящимъ на стѣнѣ часамъ, которыхъ прежде какъ-то не замѣчалъ.

— Ну, это можно. — Приставъ сталъ заносить въ вѣдомость. — Во что вы ихъ цѣните?

Я взглянулъ на Антонова.

— Двѣнадцать рублей платили, подсказала его жена.

— Цѣню въ половину, въ 6 рублей, сказалъ я.

— Согласны, Антоновъ? спросилъ приставъ.

Тотъ согласился и часы пошли въ шести рубляхъ.

— Комодъ, предложилъ я.

— Ну, комодъ записывалъ приставъ: — оцѣнка?

— Тринадцать въ рынкѣ сама платила, спѣшно доложила Антонова.

— 3 рубля, сказалъ я.

— Безстыжьи твои глаза! ляпнула мѣдничиха: — самъ то ты болѣе 3 рублей не стоишь, кабацкая рожа, такъ и цѣнишь…

— Антонова! строго прикрикнулъ приставъ. (За дверью, слышу, раздался смѣхъ мальчишекъ).

— Еще что? спросилъ приставъ у меня.

Вдругъ нога моя, подъ стуломъ, ударилась обо что-то. Я нагнулся взглянуть.

— Вотъ что-то…

— Олово въ фунтахъ, запасъ, сказалъ тихо Антоновъ.

— Желаете? освѣдомился у меня приставъ. — Я изъявилъ желаніе и олово было вытянуто изъ подъ стула. Его оказалось около 30 фунтовъ: — Что цѣните?

— Не знаю, право.

— Что платите въ рынкѣ? спросилъ приставъ у Антонова.

— Англійскій, 50 копеекъ за фунтъ.

— 10 копеекъ за фунтъ цѣню, рѣшилъ я.

— Самому-то тебѣ семикъ цѣна, сквозь зубы, проворчала довольно громко мѣдничиха.

— Антонова! я васъ предупреждалъ! строго сказалъ приставъ: — хотите, чтобы я за полиціею послалъ; чтобы составили протоколъ? новое дѣло?

— Тц, баба! приструнилъ ее опять мужъ.

Между рабочими въ сосѣдней комнатѣ произошло движеніе; межь нихъ проталкивался мальчишка изъ трактира. Онъ сунулъ мнѣ въ руку записку, написанную карандашомъ.

— Отъ Петра Александровича, шепнулъ онъ.

«Насколько описано пока? что? какая оцѣнка? — не продешевляйте, пожалуйста!».

Я написалъ на ней-же:

«Описано пока всего рублей на 12. — Часы 6 р., комодъ — 3 р., 30 фунтовъ олова — 3 рубля».

Чрезъ минуту получилъ новую депешу:

«Кто такъ цѣнитъ! — это глупость, которой нѣтъ названія! Слѣдовало цѣнить: часы — 50 коп., комодъ 50 коп., олово, фунтъ 3 коп.!. Жарьте безъ состраданія, пожалуйста!»

Я повернулся на стулѣ, какъ на горячихъ угольяхъ.

Новая посылка съ другимъ половымъ.

«Не вижу въ описи ризы съ образа. Почему? Мнѣ извѣстно, что тамъ нѣсколько фунтовъ серебра и есть изумруды. Не скрыли ли, подлецы? Требуйте описи ризы. Сдерите безъ церемоніи!»

Я опустилъ записку и съ минуту сидѣлъ, какъ ошеломленный. Судебный приставъ взглянулъ на меня удивленно.

— Требуетъ, сказалъ я, нагибаясь къ нему: — описи ризы на образѣ.

Мы оба взглянули на почернѣвшій образъ.

Должно-быть нашъ взглядъ былъ понятъ Антоновою

— Образъ — не допущу, въ жисть не допущу! воскликнула она энергично: — Божеское милосердіе, матернее благословеніе — не позволю! ей-Богу, не позволю!

Она энергически загородила собою уголъ съ образомъ.

— Не образъ, ризу только. Имѣютъ право по закону, Антонова, сказалъ спокойно приставъ.

— Ваше высокородіе! что хотите возьмите, а это не дозволю! Ваше высокородіе!

— Тц, баба! унималъ мѣдникъ.

Ребенокъ, разбуженный крикомъ матери, снова заплакалъ въ люлькѣ. Она энергически заколыхала люльку и продолжала вопить:

— Матернее благословеніе!.. Двѣсти верстъ, поди, пѣхотою старуха несла отъ угодничка на головѣ, отъ Нила Столбенскаго — не дозволю, лучше убейте, не дозволю!

— Икона останется, матушка, ризу только опишутъ, замѣтилъ приставъ: — ризу по закону можно подвергать описи.

— Убейте, хоть убейте, не дозволю, батюшка! Божеское милосердіе! Татары мы што-ли не крещенные! охъ, моя головушка!

Баба повалилась грудью на кровать и, катаясь, стала рыдать.

Приставъ взглянулъ на меня. У меня не поворачивался языкъ. Я сидѣлъ, какъ дуракъ. Я ненавидѣлъ въ эту минуту самого себя; я проклиналъ собственное слабодушіе; я, самъ столь бѣдный, столь много видѣвшій и терпѣвшій въ жизни — я соглашался, для какого-то… прохвоста — да, именно такъ мнѣ подумалось — быть орудіемъ пытки этихъ несчастныхъ людей! И я не имѣлъ духа наплевать на все — и уйти! Я презиралъ себя!

Я шопотомъ попросилъ пристава обождать минуту и послалъ обо всемъ происходящемъ, со старшимъ дворникомъ, записку Трубину въ трактиръ. Чрезъ три минуты, я получилъ лаконическое: «Жарьте, жарьте, вамъ приказываютъ!»

Я сказалъ тихо приставу, что ничего не могу сдѣлать.

— Антоновъ, сказалъ приставъ мѣднику: — нѣтъ ли у васъ чего другого, что могло бы быть описано вмѣсто ризы?

Мѣдникъ стоялъ, какъ одурѣлый.

— Не можете ли указать на третье лицо? можетъ быть, кто-нибудь вамъ долженъ?

Антоновъ не издалъ ни одного звука.

— Жена ваша говорила о какомъ-то подрядѣ въ казенное мѣсто.

— Котлы есть, ваше высокородіе! раздались голоса рабочихъ изъ другой комнаты.

Приставъ пошелъ опять въ мастерскую. Десять большихъ начисто отдѣланныхъ и вылуженныхъ котловъ были выстроены вдоль стѣны.

— Но истецъ желаетъ ризу, робко замѣтилъ я.

— По ст. 977 должникъ имѣетъ право замѣны однихъ вещей другими, если стоимость послѣднихъ будетъ соотвѣтствовать суммѣ иска. — Онъ открылъ сводикъ законовъ и показалъ мнѣ статью: — Котлы хороши. Во-что вы ихъ цѣните?

— По 50 копеекъ, инстинктивно сказалъ я, помня норму оцѣнки Трубина для всего.

— Охъ! сказалъ, морщась, приставъ. — Вѣдь это мѣдь: по вѣсу должна быть цѣнима.

— 18 рублей казенная подрядная цѣна штуки, ваше высокородіе, загалдѣли кругомъ рабочіе.

— Ну, видите; десять котловъ соотвѣтствуютъ 180 рублямъ. А искъ всего на 105 рублей, говорилъ приставъ, возвращаясь со мной въ хозяйскую комнату. — Я растопырилъ руки отъ невѣдѣнія, что мнѣ предпринять. Право, я желалъ провалиться сквозь землю въ эту минуту.

Вдругъ, сквозь полупритворенную дверь, мелькнула въ темной комнатѣ и скрылась за головами рабочихъ фуражка съ кокардою фонъ-Пуске. Черезъ минуту, рабочій, просунувшись въ дверь, въ полголоса позвалъ:

— Семенъ Антоновъ! Спиридонова!

Хозяева вышли… Судебный приставъ продолжалъ что-то писать въ вѣдомости. Я сидѣлъ недалеко отъ двери. Слышу тихій голосъ фонъ-Пуске:

— Хотите спасу отъ повѣреннаго? все легче будетъ.

— Спаси, благодѣтель! говоритъ въ темной комнатѣ хозяйка.

— Рубль будетъ?

— Будетъ, родной.

— Пара пива будетъ?

— Будетъ, говоритъ голосъ Антонова.

— Сороковку отъ себя поставлю, добавляетъ хозяйка.

— Проси пристава, совѣтуетъ фонъ-Пуске — потребовать у повѣреннаго довѣренность: она у нихъ не въ порядкѣ. Домъ не одной Клюковкиной, а и дѣтей. Она подписалась только за себя, а какъ опекунша — нѣтъ. Это неправильно. Повѣренный не можетъ присутствовать при описи. Понялъ?

— Понялъ, прошепталъ Антоновъ: — такъ-ли только, милый человѣкъ?

— Вѣрно говорю, знаю. Самъ адвокатъ. Только не говори что я научилъ. Они меня знаютъ.

— О, ни-ни! Боязно только. Ну, какъ неладное что выйдетъ!

Слышу голоса рабочихъ:

— Не бойся, Семенъ Антоновъ; онъ адвокатъ… Мы его знаемъ, это Лександръ Карлычъ, Карлушка — онъ бумаги къ мировымъ пишетъ въ трактирѣ.

— Благодѣтель! говоритъ расчувствованная баба.

— Иди, энергически вталкивая къ намъ въ комнату Антонова, говоритъ, фонъ-Пуске. Слышу, рабочіе смѣются; мальчишки скачутъ отъ радости.

Больше всѣхъ, правду сказать, радъ былъ я самъ; я начиналъ понимать затѣю фонъ-Пуске. Это меня сразу освобождало, хотя съ новымъ скандаломъ, отъ непріятнаго дѣла. Я не боялся уже Трубина; я его ненавидѣлъ; я торжествовалъ отъ новой пакости, готовой ему приключиться, и не думалъ о себѣ.

Мѣдникъ кашлянулъ въ руку и тихо сказалъ:

— Господинъ судебный!

Приставъ обернулся.

— У нихъ довѣренность не въ законности. Домъ не одной хозяйки, а и дѣтей ейныхъ. А она подписала довѣренность, сказываютъ, одна. Неправильно, баютъ. Повѣренный не должонъ тутъ быть. Пусть-ка покажутъ довѣренность.

— Позвольте довѣренность, сказалъ мнѣ приставъ.

Я подалъ. Онъ развернулъ и посмотрѣлъ на подпись.

— Старшій дворникъ! домъ въ опекѣ? спросилъ онъ дворника: — какъ на воротахъ написано?

— Наслѣдниковъ купца Ивана Клюковкина. Въ опекѣ. Сиротскому суду доносимъ.

— Не можете присутствовать, сказалъ мнѣ судебный приставъ: — довѣренность неправильно составлена и не такъ подписана. Всѣ наши труды пропадаютъ. — Онъ надорвалъ опись. — Конечно, опись не можетъ быть пріостанавливаема въ отсутствіи истца или его повѣреннаго; но я иначе поступлю. Десять котловъ совершенно достаточно, по моему мнѣнію, для обезпеченія 105 рублей претензіи Клюковкиной. Если самъ г. Трубинъ не имѣетъ болѣе правильной довѣренности, чтобы лично сюда явиться, то я самъ окончу опись безъ бытности повѣреннаго истицы. Предугадываю, что самъ мировой судья не доглядѣлъ при заочномъ рѣшеніи — и ошибся. (Онъ показалъ глазами на Антоновыхъ). — Если они будутъ просить — онъ сниметъ арестъ. Но теперь я не могу самъ остановиться — и долженъ описать.

Онъ всталъ съ мѣста и сдѣлалъ энергическій жестъ, какъ бы приглашая меня удалиться. Я и не заставилъ себя ждать.

Быстро поднялся я и, взявъ довѣренность, опрометью бросился черезъ темную комнату. Мнѣ показалось, что фонъ-Пуске еще былъ тамъ и заслонился отъ меня дверью. Но я не думалъ дѣлать видъ, что его замѣчаю: правду сказать, я ему былъ очень благодаренъ за всю эту выдумку. Она выручала меня.

— Братцы, говорили, танцуя позади меня, мальчики въ мастерской: — идемъ смотрѣть! Его въ полицію сейчасъ поведутъ; фальшь сдѣлалъ; самозванствомъ назвался посредственникомъ Клюковкиной. Его судить будутъ!

Но я уже былъ далеко… Я влетѣлъ, какъ угорѣлый, въ трактиръ. Прямо къ столу Трубина.

— Меня отвели, довѣренность неправильна! Клюковкина не подписалась, какъ опекунша; домъ не ея одной, а и дѣтей.

Я почти швырнулъ Трубину довѣренность.

— Что вы меня учите!

— Не я, судебный приставъ.

— Что онъ знаетъ! Я не хуже его знаю! Я самъ извѣстный юристъ!

— Да вотъ вы извѣстный юристъ, а не умѣли составить правильно довѣренности, и меня, какъ всегда, поставити въ неловкое положеніе.

— Вамъ ничего нельзя поручить! Какъ же вы рекомендовались знающимъ юридическую часть! Дѣлаете оцѣнку, извините, какъ сапожникъ! Грошовую вещь цѣните въ 6 рублей.

— Можетъ быть, кто-нибудь другой, во всемъ этомъ дѣлѣ, поступаетъ какъ сапожникъ, въ свою очередь, горячо замѣтилъ я. Но Трубинъ уже ничего не слушалъ. Онъ былъ бѣпіенъ, какъ раненый волкъ.

— Я требую — сдирайте ризу, а вы еще разсуждаете!

— Нужно же имѣть состраданіе, сердце!

— Сердца не полагается у повѣреннаго! кричалъ онъ, не обращая вниманія на то, что всѣ половые и посѣтители смотрѣли на него, какъ на сумасшедшаго: — состраданіе у бабъ только можетъ быть! Отчего вы тотчасъ же не содрали ризы съ образа, какъ я написалъ вамъ?

— Приставъ допустилъ Антонова замѣнить ризу описью котловъ.

— Ризу я требовалъ! На какомъ основаніи приставъ допустилъ?

— На основаніи закона. Онъ мнѣ прочиталъ статью — 977-ю.

— Такой статьи нѣтъ!

— Есть.

— Вы мнѣ все дѣло испортили! Ничего вамъ нельзя поручить! Вы мнѣ не нужны болѣе. Срамите Агентство! Агентству не нужны люди съ сердцемъ. (Онъ нарочно пообиднѣе подчеркнулъ эти слова). Вы свободны съ сегодняшняго дня. Явитесь въ Агентство за разсчетомъ.

— Очень вамъ благодаренъ, Петръ Александровичъ. Отъ васъ только такой благодарности и можно было дождаться. Платя 20 рублей въ мѣсяцъ, вы даете порученія невозможныя, вѣчно приводящія къ скандалу, сраму, и еще вините! То вашего служащаго на веревочкѣ изъ полиціи приводятъ; то въ конторѣ чуть бока не ломаютъ; то, наконецъ, заставляете быть безсердечнымъ и снимать, судомъ, съ человѣка рубаху!

— Вы нанялись.

Я вспыхнулъ.

— Я нанимался на письменную работу! Мало ли за что заставляетъ браться бѣдность, но такъ эксплуатировать…

— Бѣдность есть слѣдствіе глупости и лѣности! грубо перебилъ Трубинъ.

Послѣднія слова Трубина произвели сенсацію даже между присутствующими лавочниками. Толстый семеновскій лабазникъ, пившій чаемъ «питки» съ пріятелемъ за сосѣднимъ столомъ, послѣ благополучнаго обмѣра на три четверика чухонцевъ, у которыхъ только-что покупалъ овесъ — и тотъ охранительно защитился большимъ крестомъ на образъ отъ сосѣдства съ такимъ «антихристомъ».

Я ужь не вытерпѣлъ.

— Ахъ, ты…

Однако, я опять сдержался и, не прощаясь, быстро выбѣжалъ изъ трактира.

Чѣмъ кончилось дѣло о выселеніи и взысканіи съ Антонова, и провѣдалъ ли когда-нибудь, впослѣдствіи, Трубивъ, что эта штука была съ нимъ сыграна фонъ-Пуске — не знаю. Я не хотѣлъ идти въ агентство даже за разсчетомъ.

---

На третій день Трубинъ црислалъ за мной Семена, приглашая въ контору за полученіемъ слѣдуемыхъ мнѣ денегъ. Я все-таки не хотѣлъ идти, хотя терпѣлъ крайнюю нужду.

— Вотъ еще дарить деньги этакому прохвосту! замѣтилъ мнѣ знакомый, у котораго я обѣдалъ всѣ эти дни: — повадно будетъ…

Я пошелъ въ агентство. Мѣсто мое еще пикѣмъ не было замѣщено. Петръ Александровичъ постарался встрѣтить меня возможно любезнѣе, какъ бы не помня ничего, что между нами произошло въ трактирѣ. Я ему, однако, не подалъ руки.

— Вы не раздумали и окончательно оставляете «Финансовое Агентство»? спросилъ онъ.

— Я ужь его оставилъ.

— Очень жаль. Вы не безъ способностей человѣкъ. Намъ нужны люди со способностями . Дѣла агентства такъ расширяются, что, черезъ годъ-два, мы могли бы вамъ платить по 25 рублей въ мѣсяцъ. — Я молчалъ. — Даже 30 рублей, соблазнялъ онъ. Я молчалъ. — Не хотите? ваше дѣло… Вамъ слѣдуетъ получить, за 10 дней, 6 руб. 66 ²/₃ коп. Получите-съ.

Правду сказать, эти деньги жгли мнѣ руки!

Я взялъ съ конторки ассигнаціи и 60 коп., остальное сбросилъ, въ сердцахъ, на полъ и ушелъ. Трубинъ вспыхнулъ, но ничего не сказалъ. Когда я запиралъ за собою дверь передней, такъ какъ Семенъ былъ гдѣ-то въ отлучкѣ, мнѣ послышалось, что «банкиръ», какъ величалъ Трубина Фонъ-Пуске, приказывалъ невозмутимой Антонинѣ Ксаверьевнѣ:

— Разошлите же скорѣе письма по намѣченнымъ мною, въ адресной книгѣ, публикаціямъ. Пусть явятся скорѣе.

Я понялъ, что это были новыя приглашенія бѣдняковъ на службу агентства.

Дмитрій Гирсъ.

"Отечественныя Записки", № 12, 1882