А. Н. Плещеев.
В. Н. Майков
править
Литература понесла еще утрату. Въ Ропшѣ скончался отъ апоплексическаго удара во время купанья Валеріанъ Николаевичъ Майковъ, сынъ извѣстнаго художника Николая Аполлоновича Майкова и братъ поэта. Валеріану Николаевичу Майкову было только двадцать-три года… Неумолимая смерть скосила его на разцвѣтѣ жизни. Полный силъ и надежды, вступилъ онъ на литературное поприще. Превосходныя критическія статьи, которыми онъ дебютировалъ въ одномъ изъ наиболѣе читаемыхъ журналовъ, не могли не обратить на себя вниманія публики, хотя она и не знала, кому эти статьи принадлежатъ. Разборы стихотвореній Кольцова, «Исторіи литературы» Аскоченскаго и «Романовъ Вальтера Скотта» отличаются необыкновенною доказательностью, логичностью выводовъ, отсутствіемъ парадоксовъ и значительною эрудиціей, качествами, которыми не могла до него похвалиться наша критика. Сверхъ того, В. Н. Майковъ написалъ нѣсколько мелкихъ рецензій, также весьма замѣчательныхъ. Чрезвычайная совѣстливость, анализъ самыхъ мелкихъ художественныхъ подробностей, обличавшій тонкій эстетическій вкусъ, отъ проницательности котораго не могли ускользнуть ни одно достоинство, ни одинъ недостатокъ разбираемаго произведенія, — вотъ что особенно поражаетъ въ этихъ рецензіяхъ, какъ вообще и во всѣхъ статьяхъ покойнаго Майкова. Изъ этого можно заключить, какого полезнаго дѣятеля лишилась въ немъ русская литература. Въ наше время, когда духъ анализа преобладаетъ всюду, когда критическія статьи возбуждаютъ всеобщее любопытство и читаются также жадно, какъ и разбираемыя произведенія, потребность хорошаго эстетическаго критика слишкомъ ощутительна. Въ массѣ живетъ художественный инстинктъ; но понятія ея не установились, и она ищетъ человѣка, который бы направилъ ее, котораго сужденія, основанныя на законахъ разума и вкуса, могли бы служить ей опорой; но вмѣсто того она встрѣчаетъ людей, унижающихъ художественность, приносящихъ эстетическія начала въ жертву произвольнымъ теоріямъ. В. Н. Майковъ, не принадлежавшій къ числу этихъ людей, обѣщалъ именно такого критика, какого ждетъ теперь наше общество, и въ которомъ бы соединялись основательность, эрудиція и художественный тактъ. Намъ случалось слышать, какъ обвиняли молодого критика въ длиннотѣ его статей, въ растянутости и въ отсутствіи въ нихъ журнальной бойкости. Первое, если оно и было, происходило единственно отъ желанія высказать мысль какъ можно яснѣе и доказательнѣе. Майковъ имѣлъ всегда въ виду массу, которой необходимо бываетъ повторять по нѣскольку разъ и, такъ-сказать, разжевывать идею для того, чтобъ она приняла и усвоила ее себѣ… Хотя онъ и зналъ, что иногда толпа вѣритъ на слово, но онъ думалъ, что навязывать ей свои парадоксы, ничѣмъ не доказанные, вовсе недобросовѣстно. Но въ статьяхъ Майкова никогда не было той водянистой растянутости, которая происходитъ или отъ недостатка содержанія (когда авторъ, довольный тѣмъ, что поймалъ какую-нибудь идею, вертитъ и выжимаетъ ее, какъ только можетъ), или просто отъ желанія наполнить какъ можно больше печатныхъ листовъ. Растянутость его статей была слѣдствіемъ не безплодности ума, а напротивъ чрезвычайной плодовитости. Что же касается до отсутствія бойкости, то, по вашему мнѣнію, это — еще не недостатокъ. Бойкость пріобрѣтается опытностью, рутиной, да и не въ ней одной заключается жизнь и колоритъ статьи. Никто не назоветъ эстетическихъ статей Шиллера вялыми и безцвѣтными, хотя онѣ, по видимому, вовсе лишены полемическаго задора…. Итакъ, вотъ какую утрату понесла еще наша литература! Вотъ какого полезнаго дѣятеля лишилось общество! Много благородныхъ стремленій и помысловъ, много широкихъ концепцій, смѣлыхъ, глубокихъ идей унесено имъ въ могилу!
Хотя мы имѣемъ право говорить съ публикой только объ утратѣ дѣятеля, но да позволено будетъ сказать также два слова и о человѣкѣ. Всѣ знавшіе покойнаго Майкова долго не позабудутъ о немъ. Довольно было сойдтись съ нимъ разъ, чтобъ увидѣть, сколько любви заключалось въ этомъ сердцѣ, какъ горячо умѣло оно сочувствовать всему благородному и высокому и какъ возмущалось при видѣ всего, что унижаетъ человѣческое достоинство… Будучи весь доброта, весь симпатія, этотъ человѣкъ не могъ имѣть враговъ: онъ никогда не рѣшился бы никого оскорбить даже словомъ; а если когда-нибудь въ разговорѣ ему и случалось невольно уязвить чье-нибудь самолюбіе, то, замѣтивъ это, онъ тотчасъ удвоивалъ ласки свои къ оскорбленному и всячески старался заставить его забыть обиду, видимо безпокоившую его. Такого человѣка нельзя было не любить. Одна изъ главныхъ чертъ его характера состояла въ томъ, что онъ умѣлъ находить во всякомъ хорошую сторону, за которую готовъ былъ простить всѣ недостатки: этимъ качествомъ владѣютъ немногіе въ наше время, когда на каждаго человѣка неодинаковыхъ съ нами чувствъ и понятій мы готовы смотрѣть съ какимъ-то высокомѣрнымъ презрѣніемъ… Майкова доставало на всѣхъ: каждый, кто приходилъ къ нему съ какою-нибудь исповѣдью, мучимый какимъ-нибудь тайнымъ сомнѣніемъ, не разрѣшеннымъ вопросомъ, находилъ въ немъ сочувствіе и утѣшеніе и уходилъ отъ него спокойнѣе. Эгоизма не имѣлъ онъ нисколько или, лучше сказать, имѣлъ на столько, на сколько его должно быть въ каждомъ разумномъ человѣкѣ: въ немъ была потребность счастія, наслажденія, но не въ ущербъ другому… Да, природа, казалось, хотѣла сосредоточить въ немъ только однѣ свѣтлыя стороны человѣческаго духа! Затѣмъ же суждено было ему пасть такъ рано? Зачѣмъ почти каждый день встрѣчаемъ мы въ жизни оправданіе этихъ словъ: «il était de ce monde, où les plus belles choses ont le plus pir déstin!» Миръ тебѣ, добрый, умный, превосходный человѣкъ! Ты долго будешь жить въ памяти всѣхъ, кому дано было счастіе знать тебя! Изъ этого міра никто не въ силахъ тебя изгнать, и не пройдетъ между ними ни одной дружеской бесѣды, въ которой бы не вспомнили они о тебѣ, кроткомъ, нѣжномъ, любящемъ, чуждомъ всякаго педантизма и всякой изысканности!
Источник текста: журнал «Русскій Инвалидъ» 1847 года, № 181.