В. Ключевскій. «Очерки и Рѣчи». Второй сборникъ статей. М. 1913. Ц. 2 руб. 50 коп.
правитьИзданіе очерковъ и статей покойнаго В. Ключевскаго, разсѣянныхъ по разнымъ журналамъ и сборникамъ, представляетъ собой въ высшей степени цѣнное явленіе. Можно безъ преувеличенія сказать, что эта книга будетъ не столько необходимой научной книгой всѣхъ, кто изучаетъ русскую исторію, общественность или литературу; она станетъ любимой книгой каждаго, направляющаго свою любознательность по пути исторической мысли, которая у Ключевскаго выражена въ необыкновенно благородной, художественно законченной формѣ. Если дѣятельность Ключевскаго, какъ ученаго, давно уже нашла себѣ всестороннюю оцѣнку въ научной литературѣ, — то художественная сторона его дарованія еще далеко не опредѣлена. Въ этомъ отношеніи Ключевскій занималъ исключительное положеніе среди нашихъ ученыхъ историковъ. Ему въ высшей степени былъ свойственъ даръ особенной художественной наблюдательности, состоящей въ умѣніи запечатлѣть историческій образъ однимъ мѣткимъ штрихомъ, одной чертой, выразительной до такой степени, что она освѣщала собой весь предметъ и навсегда сливалась съ нимъ въ представленіи читателя. Большой мастеръ историческаго синтеза, Ключевскій умѣлъ, какъ никто, въ сжатой характеристикѣ того или другого лица или литературнаго типа показать, какъ на картинѣ, цѣлую историческую эпоху, цѣлую полосу историческаго развитія.
Эта замѣчательная изобразительность отличается одной характерной особенностью: на ней лежитъ своеобразный московскій отпечатокъ. Ключевскій не любилъ чиновнаго Петербурга съ его людьми, словно рождающимися по казенной надобности и живущими въ вѣчномъ ожиданіи распоряженій начальства. Его привлекало изученіе той жизни, которая умѣла вырабатывать свой укладъ и жить своимъ бытомъ, отъ котораго вѣяло стариной и древнимъ обычаемъ, гдѣ личность и развивалась и гнулась, не теряя національнаго колорита. И касается ли Ключевскій знаменитаго историка С. М. Соловьева, переходитъ ли къ изображенію Болтина, Новикова, характеризуетъ ли Чацкаго и Онѣгина, вездѣ у него неизмѣнно чувствуется, что между всѣми этими лицами есть какая-то неуловимая связь, есть что-то родственное, на чемъ сказалось типическое московское свойство по любви ко всему типично-русскому, именно московскому — съ Кремлемъ, звономъ колоколовъ, тихимъ сіяніемъ лампадъ у почернѣлыхъ монастырскихъ угодниковъ. Даже Екатерина, которой Ключевскій отдаетъ гораздо меньше сочувствія, чѣмъ людямъ московской Руси, и та какъ бы забываетъ у него свое ангальдтъ-цербское происхожденіе — она очень старается быть русской, но это ей рѣдко удается, и неудачу эту такъ и хочется объяснить послѣ Ключевскаго тѣмъ, что въ не-русскомъ Питерѣ русскимъ человѣкомъ стать невозможно.
«Легкое дѣло — тяжело писать и говорить, но легко писать и говорить — тяжелое дѣло, у кого это не дѣлается само собой, какъ бы физіологически», — говоритъ Ключевскій въ очеркѣ своемъ о Соловьевѣ. « — У Соловьева легкость рѣчи происходила отъ ясности мысли, умѣвшей находить себѣ подходящее выраженіе въ словѣ». То же можно сказать и о самомъ Ключевскомъ, онъ писалъ не только легко, но и красиво, потому что, всматриваясь въ прошлое, какъ историкъ, онъ не боялся выразить свое впечатлѣніе и какъ художникъ, тонко чувствующій стиль и краски изучаемой эпохи.