В. Г. Тардовъ. Странникъ. Стихи. Изд. «Трилистникъ». М. МСМХІІ. Ц. 1 р.
Стихи г. Тардова выдѣляются среди безчисленнаго множества появляющихся нынѣ стиховъ полнымъ отсутствіемъ претенціозности и нарочитости. Чувствуется, что они адекватны автору, и въ этомъ ихъ прелесть, прелесть искренности, безотносительно къ размѣрамъ сказавшагося въ нихъ поэтическаго дарованія.
Послѣднее — невелико. Стихи г. Тардова часто бываютъ безупречны, задушевны, теплы, — сильны никогда. Вѣрное чутье и здоровый вкусъ подсказали ему, что самое цѣнное въ его стихахъ, чего онъ можетъ достигнуть, это гармоническое сочетаніе некрупнаго замысла съ простой, непритязательной и единственно доступной ему формой. Ему нельзя, невыгодно «дерзать», — силъ не хватитъ, — и вотъ небольшимъ, но пріятнымъ голосомъ онъ поетъ незамысловатыя, но милыя пѣсни…
Ихъ мотивы, прежде всего и главнымъ образомъ, — единство всего сущаго, слитаго съ авторской душой:
Вотъ коростель кричитъ и будитъ камыши,
Вотъ мышь летучая проносится въ тиши, —
Благословляю всё живущее незримо!
Всѣ души тихія, что, проплывая мимо,
Коснулися крыломъ моей души.
Это мирное чувство, то съ примѣсью грусти, то умиленія заполняетъ всю лирику г. Тардова и порой отливается въ форму законченнаго міроощущенія, похожаго на авторское credo:
Одна есть мудрость въ мірѣ подъ луною:
Отдать себя всему и все принять въ себя.
Иду одинъ, но цѣлый міръ со мною,
Міръ точкой сталъ, и эта точка я.
И все во мнѣ: и облаковъ теченье,
И этихъ ласточекъ играющихъ полетъ,
И встрѣчныхъ лицъ улыбки и движенье,
И времени невозвратимый ходъ.
Все, что ни есть въ лазурности эфира,
Весь этотъ міръ — лишь мой прекрасный сонъ;
Иду и знаю: безъ меня нѣтъ міра, И нѣтъ меня, и самъ я только онъ.
Это чувство и сознаніе (другъ въ друга переходящія) сліянія всѣхъ и всего воедино, — не новы, конечно, въ поэзіи, но столь широки, что для всѣхъ здѣсь мѣста достаточно. Г. Тардовъ поетъ этотъ мотивъ на свой ладъ, съ подкупающей теплотой, чистотой, но масштабъ его захвата безусловно малъ. Здѣсь часты эти обычные, примитивно-пантеистическіе экскурсы («Молись въ слезахъ ты ветламъ придорожнымъ, пойми языкъ тоскующихъ осинъ»); милы, но не сильны (и не новы) лирическія обращенія, порой похожія на аранжировку классическихъ мотивовъ (Тютчева, Кольцова):
Люблю васъ до слезъ, деревни забытыя,
Извивами рѣчекъ обвитыя,
Подъ сѣнью плакучихъ березъ.
Овраги съ ключами громовыми,
Погосты съ крестами сосновыми
Люблю я до слезъ.
Это задушевно, но не ново и не ярко… Соединеніе задушевности съ яркостью не часто у Тардова, хотя и попадается:
Весна поетъ, что жизнь еще настанетъ,
А мысль тоска гнететъ,
И что-то нѣжными когтями душу ранитъ
И сердце жметъ.
Лучшее въ сборникѣ стихотвореніе — «Послѣдній путь крестоносца». Оно невелико, но прочувствовано, музыкально и торжественно какой-то мудрой, тихой и законченной торжественностью:
Я побѣдилъ иль нѣтъ въ смертельной сѣчѣ,
Не знаю я; но духъ покоя полнъ;
И по водамъ безмолвнымъ тихій челнъ
Меня влечетъ къ брегамъ послѣдней встрѣчи.
Еще въ рукѣ убійственная сталь,
Пятнаетъ кровь изрубленныя латы,
Вдали трубитъ труба войны крылатой,
Но въ сердцѣ міръ, и близокъ мой Грааль.
Въ сборникѣ помѣщены также и переводы. Они по большей части неудачны: въ восточныхъ мотивахъ много восточныхъ «словарныхъ» терминовъ, но нѣтъ восточнаго настроенія и внутренняго ритма.