В. А. Крыловъ. (Александровъ.). Прозаическія сочиненія въ двухъ томахъ. Томъ первый.
С.-Петербургъ. 1908.
Покойный Викторъ Александровичъ Крыловъ въ своемъ духовномъ завѣщаніи поручилъ мнѣ издать его прозаическія (не драматическія) сочиненія, какъ напечатанныя, такъ и оставшіяся въ рукописи.
Исполняя желаніе покойнаго и приступая къ изданію вышеуказанныхъ сочиненій, я сочла необходимымъ присоединить къ нимъ и біографическія свѣдѣнія о жизни и литературной дѣятельности В. А., драматическія произведенія котораго въ теченіе болѣе 35 лѣтъ непрерывно пользовались огромнымъ успѣхомъ по всей Россіи, какъ на казенныхъ, такъ и на частныхъ сценахъ.
Въ виду того, что въ нашей литературѣ нѣтъ ни біографическихъ свѣдѣній о В. А., ни оцѣнки его литературной и общественной дѣятельности, я, по совѣту С. Н. Шубинскаго, обратилась къ Б. П. Никонову, который любезно согласился написать біографическій очеркъ покойнаго писателя. Къ сожалѣнію, г. Никоновъ былъ лишенъ возможности пользоваться для своего труда всѣми необходимыми для этого матеріалами, такъ-какъ родственники В. А. не признали удобнымъ предоставить въ его распоряженіе писемъ разныхъ лицъ къ В. А., записныя книжки и проч., сохранившееся въ бумагахъ покойнаго, находя, что бумаги эти не подлежатъ оглашенію и составляютъ семейную собственность; пробѣлъ этотъ отчасти пополненъ свѣдѣніями изъ писемъ В. А. къ редактору «Историческаго Вѣстника» С. Н. Шубинскбму, съ которымъ В. А. находился въ дружескихъ отношеніяхъ и велъ постоянную переписку.
I.
править28-го февраля 1906 года, въ Москвѣ, скончался драматургъ, Викторъ Александровичъ Крыловъ.
Скончался одинъ изъ извѣстнѣйшихъ русскихъ писателей и дѣятелей сцены, оставившій русскому театру крупное наслѣдство въ видѣ множества репертуарныхъ пьесъ, которыя втеченіе 35—40 лѣтъ не сходили съ подмостковъ сценъ по всей Россіи, и на которыхъ выросли и воспитались многіе первоклассные сценическіе таланты…
И тѣмъ не менѣе, эта кончина прошла почти незамѣченной. Печать, которая въ свое время усердно занималась личностью и дѣятельностью популярнаго драматурга, почти не отозвалась о немъ по поводу его кончины. Нѣсколько сухихъ, безцвѣтныхъ и крошечныхъ по размѣрамъ некрологовъ — вотъ, все, что посвятила тогда В. А. Крылову печать (да и то далеко не вся).
Такъ-же слабо отозвались и общество и театръ — тотъ самый театръ, къ которому покойный драматургъ питалъ горячую любовь, и для котораго онъ такъ много потрудился въ своей жизни…
Время летитъ такъ быстро, новыя событія и новые люди такъ скоро смѣняются другъ за другомъ, что не сегодня-завтра имя В. А. Крылова, пожалуй, отойдетъ совсѣмъ далеко за ряды новыхъ именъ. Поэтому теперь является какъ нельзя болѣе своевременнымъ и необходимымъ закрѣпить бѣглыя воспоминанія о В. А. Крыловѣ и его автобіографическія данныя въ болѣе, или менѣе стройную, хотя, конечно, далеко еще не полную біографію и попытаться охарактеризовать его литературно-художественную дѣятельность, уже давнымъ давно опредѣлившуюся и улегшуюся въ спокойныя рамки.
Въ исторіи русской литературы XIX вѣка В. А. Крыловъ, несомнѣнно, занимаетъ одно изъ видныхъ мѣстъ. Трудно указать, кромѣ Островскаго, еще одного такого драматурга, какъ В. А. Крыловъ, который такъ щедро поддерживалъ-бы репертуаръ русскаго бытоваго драматическаго театра и притомъ такъ много сдѣлалъ-бы для развитія театральнаго дѣла на практикѣ. Втеченіе долгаго ряда лѣтъ пьесы Крылова не сходили съ репертуара не только частныхъ, не только провинціальныхъ сценъ, но и казенныхъ Императорскихъ театровъ. По подсчету одного изъ газетныхъ обозрѣвателей, въ періодъ времени съ начала семидесятыхъ годовъ и по 1887 годъ на одной только петербургской драматической сценѣ 55 пьесъ В. А. Крылова были сыграны 1,397 разъ! Крыловскій репертуаръ несли на своихъ плечахъ такія артистки, какъ М. Н. Ермолова и М. Г. Савина. Многія изъ наиболѣе яркихъ сценическихъ созданій этихъ артистокъ падаютъ, именно, на крыловскія пьесы. Благодаря крыловскимъ пьесамъ, многія изъ современныхъ театральныхъ знаменитостей пріобрѣли популярность и любовь публики.
Публика охотнѣе всего шла въ описываемое время лишь на пьесы В. А. Крылова. Онъ не льстилъ публикѣ, не поддѣлывался подъ ея вкусы, но онъ умѣлъ писать свои пьесы такъ, что онѣ были занимательны для всякаго зрителя и, стало быть, привлекательны. Это — огромное достоинство, необходимое не только для драматурга, но и для всякаго писателя, вообще. Скучный, вялый писатель отталкиваетъ читателя отъ книги, занимательный-же привлекаетъ новыхъ и новыхъ читателей и, такимъ образомъ, пріучаетъ людей къ книгѣ. Именно, это и приходится сказать о В. А. Крыловѣ, и вполнѣ справедливы слова одного изъ его критиковъ, который говоритъ, что «комедіи В. А. дали театру новаго зрителя: ихъ смотрятъ, ими интересуются люди, которые бы иначе въ театръ не пошли. A всякій завоеванный читатель и зритель есть заслуга для завоевателя, потому что такимъ образомъ люди отрываются отъ сплошной темной массы и становятся доступными литературному вліянію»…
Біографія В. А. Крылова должна имѣть сама по себѣ серьезное значеніе, какъ исторія жизни не одной только личности покойнаго драматурга — этого типичнаго «шестидесятника», но и какъ исторія жизни цѣлаго ряда людей, которыхъ съ полнымъ правомъ можно назвать «хорошими русскими людьми». Кромѣ того, въ ней можно встрѣтить много весьма интересныхъ чертъ наслѣдственности и взаимнаго вліянія одного человѣка на окружающихъ и этихъ послѣднихъ другъ на друга. Наконецъ, исторія жизни В. А. Крылова поучительна, какъ примѣръ и образецъ изумительнаго трудолюбія и умѣлаго пользованія своимъ духовнымъ капиталомъ — тѣмъ «талантомъ», котораго В. А. не только не зарылъ въ землю, подобно очень многимъ талантливымъ русскимъ людямъ, но, наоборотъ, пріумножилъ его и всесторонне использовалъ.
Первые годы своей жизни и начало литературной дѣятельности В. А. Крыловъ довольно подробно очертилъ въ своихъ автобіографическихъ замѣткахъ. Мало того: мы имѣемъ цѣлое повѣствованіе о жизни его родоначальниковъ — со стороны отца и со стороны матери. Вѣрнѣе, исторію семейства матери и отца. Это повѣствованіе — довольно длинное и богатое содержаніемъ — не можетъ войти цѣликомъ въ нашъ біографическій очеркъ, ибо оно слишкомъ богато подробностями, не относящимися къ жизни и дѣятельности, собственно, самого В. А. Но мы все-же во многомъ будемъ пользоваться этимъ повѣствованіемъ, какъ матеріаломъ для его біографіи: изъ него ясно видно, какъ и въ какой степени отразились на В. А. Крыловѣ черты характеровъ его отца, матери и другихъ родственниковъ восходящей линіи, и та обстановка, въ которой онъ родился и выросъ. Изъ этого повѣствованія видно также, какъ зародилась въ немъ любовь къ-литературѣ и въ особенности къ театру. Если врачи при изслѣдованіи больнаго стараются иногда, для правильной постановки діагноза, изучить, по возможности, всю его генеалогію, то подобный пріемъ, несомнѣнно, весьма полезенъ и для біографа, который тоже устанавливаетъ своего рода діагнозъ…
Много интересныхъ и важныхъ данныхъ мы имѣемъ также и въ другомъ очеркѣ В. А. Крылова: «Маленькая республика въ большомъ государствѣ». Этотъ очеркъ касается школьной жизни покойнаго драматурга и содержитъ любопытныя подробности о той обстановкѣ, въ которой протекла наиболѣе сознательная часть его ранней юности. Въ этой-же обстановкѣ, между прочимъ, протекли школьные годы и Ѳ. М. Достоевскаго; и В. А. Крыловъ могъ-бы съ справедливой гордостью сказать, что онъ прошелъ туже школу, что и нашъ знаменитый романистъ-психологъ… Во всякомъ случаѣ школа эта была серьезная и обильная впечатлѣніями и вліяніями.
Такимъ образомъ, В. А. Крыловъ самъ позаботился о наиболѣе яркомъ освѣщеніи первой половины своей біографіи. Его воспоминанія и упомянутые очерки, относящіяся къ этой эпохѣ, интересны между прочимъ еще и тѣмъ, что вводятъ читателя въ среду извѣстныхъ личностей (напримѣръ, Ц. Кюи) и въ обстановку любопытную и для насъ мало знакомую.
Къ сожалѣнію, вторая половина его жизни остается далеко не столь ярко-освященной, хотя-бы, казалось, слѣдовало ожидать обратнаго. Письменнаго матеріала, относящагося къ этой эпохѣ, мы имѣемъ мало; устнаго-же, т. е. личныхъ воспоминаній и характеристикъ лицъ, знавшихъ покойнаго, у насъ подъ руками оказалось и того меньше. Впрочемъ, вторая половина жизни В. А. съ внѣшней стороны протекла сравнительно однообразно. Личность-же его, его взгляды и убѣжденія вполнѣ ярко характеризуются и тѣмъ матеріаломъ, которымъ намъ удалось воспользоваться…
В. А. Крыловъ, по мѣсту своего рожденія, москвичъ, а, по происхожденію, на половину русскій, на половину нѣмецъ. На немъ еще разъ сказался тотъ любопытный антропологическій законъ, по которому бракъ двухъ разныхъ по національности лицъ даетъ очень продуктивное (т. е. работоспособное) и духовно-одаренное потомство. Законъ этотъ проявился на Пушкинѣ, Жуковскомъ, Григоровичѣ и многихъ другихъ выдающихся писателяхъ и ученыхъ. Подчинился ему и В. А. Крыловъ.
Отцовская линія В. А. жила споконъ вѣка въ Москвѣ. Материнская — въ Германіи.
Свою родословную В. А. Крыловъ доводитъ вверхъ до прадѣда.
Во второй половинѣ XVIII столѣтія, проживалъ въ Москвѣ дьячекъ, Михаилъ Казанцевъ. Семья его состояла изъ трехъ дочерей. Изъ нихъ, въ жизни будущаго драматурга, В. А. Крылова, играли роль двѣ старшихъ дочери — Марія и Елизавета Казанцевы: Марія — была бабушкой В. А. — матерью его отца, Александра Крылова, а Елизавета (позднѣе монахиня Зинаида) имѣла на В. А. Крылова чрезвычайно сильное и благотворное вліяніе въ дни его дѣтства.
Семья Казанцевыхъ была незаурядная. Эти люди обладали недюжинными душевными качествами и даже въ самой скудной обстановкѣ тогдашней жизни мелкаго московскаго духовенства не загубили своихъ свѣтлыхъ душевныхъ даровъ. Такъ, напримѣръ, Елизавета Казанцева носила въ себѣ несомнѣнные задатки чистой поэзіи и поэтическаго стремленія ко всему художественному. Это стремленіе вылилось у нея въ особо-свѣтлое и цѣлостное религіозное чувство и отразилось во всемъ ея міровоззрѣніи красивыми и яркими идеями любви, добра и всечеловѣческаго единенія. И не можетъ быть никакого сомнѣнія въ томъ, что она во многомъ передала этотъ огонь чистой поэзіи своему талантливому внуку. Впослѣдствіи, какъ уже упомянуто, она «ушла изъ міра», поступивъ монахиней въ московскій Рождественскій монастырь. Но доброе вліяніе ея на всю семью и, въ особенности, на чрезвычайно любившаго ее В. А. отъ этого не только не ослабѣло, но еще болѣе усилилось.
Интересно затѣмъ отмѣтить здѣсь то, что всѣ три сестры Казанцевы страстно любили зрѣлища и за неимѣніемъ какихъ-либо иныхъ зрѣлищъ, съ неописуемымъ увлеченіемъ любовались крестными ходами. Ихъ привлекала, именно, художественная сторона этихъ обычныхъ и частыхъ въ то время въ Москвѣ зрѣлищъ: пестрая толпа народа, многообразіе характерныхъ типовъ всѣхъ слоевъ и ранговъ общества, блескъ ризъ и иконъ, развѣвающіяся хоругви и т. п. Эта любовь къ зрѣлищу, очевидно, цѣликомъ передалась В. А. Крылову по наслѣдству и, укоренившись въ немъ какъ врожденная страсть, вылилась у него въ его исключительной любви къ театральнымъ представленіямъ.
Дѣдомъ В. А. Крылова со стороны отца былъ псаломщикъ московскаго Благовѣщенскаго собора, Иванъ Алексѣевичъ Крыловъ, женившійся на Маріи Казанцевой. Старшій сынъ его, Александръ, и сталъ потомъ отцомъ нашего драматурга.
Когда Александру Крылову было всего еще 17—18 лѣтъ, и онъ только что окончилъ духовную семинарію, надъ Россіей и надъ Москвой разразился 1812 годъ. Крыловы не успѣли выѣхать изъ Москвы и остались въ ней претерпѣвать всѣ тягости французскаго нашествія.
Семья Крыловыхъ пріютилась въ это тяжелое время въ Рождественскомъ монастырѣ. И, вотъ, тогда 17-лѣтній юноша, Александръ Крыловъ, явился, въ полномъ смыслѣ этого слова, кормильцемъ и поильцемъ всей семьи. Нужно сказать, что онъ и до этого времени помогалъ семьѣ, зарабатывая деньги уроками и имѣя иные мелкіе заработки. Московская-же передряга сдѣлала его настоящею опорою родныхъ и близкихъ и вмѣстѣ съ тѣмъ выработала въ немъ привычку къ самостоятельности и самопомощи.
В. А. Крыловъ въ своей, уже упомянутой нами, автобіографической статьѣ описываетъ настоящіе подвиги своего отца въ этомъ родѣ. Такъ, онъ необыкновенно разумно и остроумно пряталъ отъ французовъ свои пожитки и съѣстные припасы и ухитрился сберечь всю монастырскую муку — единственное пропитаніе монастырскихъ жильцовъ — втащивъ ее на крышу церкви Іоанна Златоуста… Время тогда было, вообще, ни съ чѣмъ несообразное, и семьѣ Крыловыхъ, и въ особенности, дѣвицамъ Казанцевымъ приходилось пускаться на всевозможныя хитрости, чтобы спасти свое достояніе, свою честь, а не то и жизнь отъ завоевателей. Онѣ одѣвались въ самое жалкое рубище, вымазывали лица сажей и т. п. и почти не выходили изъ воротъ монастыря, и только храбрый и энергичный юноша, Александръ Крыловъ, не смотря ни на какія опасности, скитался по всей Москвѣ, добывая пропитаніе…
Эта исключительная передряга закалила его характеръ и внѣдрила въ него удивительную работоспособность и упорство въ достиженіи какой-угодно трудной цѣли — качества, цѣликомъ перешедшія потомъ, по наслѣдству, къ его сыну, В. А. Крылову…
По окончаніи войны, когда московская жизнь болѣе, или менѣе вошла въ норму, Александръ Крыловъ промѣнялъ духовную карьеру на свѣтскую, поступилъ на службу въ судъ, а потомъ занялся частной адвокатской практикой («стряпчествомъ», какъ тогда говорили) и быстро пошелъ на этомъ поприщѣ въ гору. Характерно то, что онъ уклонился отъ спокойной казенной службы, гдѣ могъ-бы достичь виднаго положенія, и отдался необезпеченной и рискованной, но болѣе свободной и независимой частной дѣятельности…
Удачная адвокатская практика доставила Крылову-отцу крупныя связи и знакомства въ московскомъ бюрократическомъ мірѣ. Крылова любили и уважали за его знанія, энергію и честность и охотно «устроили» бы его на какое-нибудь тепленькое мѣстечко; но Крыловъ не захотѣлъ терять свою независимость и предпочелъ остаться въ сторонѣ отъ какого-либо «начальства», подъ контролемъ только себя самого. Это тоже такая черта, которую необходимо отмѣтить, имѣя въ виду вліяніе отца на сына. Какъ увидимъ ниже, совершенно такъ-же поступилъ въ своей жизни и В. А. Крыловъ. Любовь его отца къ независимой, свободной дѣятельности передалась и ему…
Крыловъ — отецъ обладалъ выдающейся работоспособностью и энергіей. Онъ велъ дѣла массы кліентовъ и кромѣ того управлялъ имѣніями нѣкоторыхъ богатыхъ москвичей. Такая дѣятельность заставляла его часто разъѣзжать по Россіи, и онъ полюбилъ эти путешествія. И, вотъ опять-таки и энергія отца и любовь его къ путешествіямъ цѣликомъ были унаслѣдованы сыномъ; В. А. Крыловъ впослѣдствіи говаривалъ, что у него были только двѣ страсти въ жизни: страсть къ работѣ и любовь къ путешествіямъ.
При всемъ томъ А. Крыловъ отличался рѣдкой добротой. Такъ, онъ пріютилъ у себя единоутробныхъ дѣтей своего отца и много помогалъ своему брату, Алексѣю Крылову. Кстати, этотъ Алексѣй Крыловъ дядя В. А. Крылова, тоже былъ натурой незаурядной и былъ причастенъ литературному труду: онъ написалъ и издалъ чрезъ посредство тогдашнихъ сѣрыхъ издателей Никольскаго рынка два-три довольно талантливыхъ, романа. Еще одно изъ вліяній на В. А. Крылова.
Такова восходящая родня нашего драматурга со стороны отца.
Материнская родня его происходила изъ Штетина.
Въ высшей степени странно и оригинально то обстоятельство, что первымъ поводомъ къ сближенію этой далекой нѣмецкой семьи съ семьею русскаго москвича изъ духовнаго званія, послужило тоже самое французское нашествіе, которое такъ рѣзко встряхнуло мирную жизнь Крыловыхъ. Общій врагъ тогдашней Европы, французы, соединили судьбу отца и матери В. А. Крылова.
О своей материнской роднѣ В. А. разсказываетъ слѣдующее:
Въ началѣ XIX вѣка въ Штетинѣ проживала семья богатаго коммерсанта, Аккермана. Наполеоновская война подорвала его благополучіе; онъ разорился и вскорѣ умеръ, оставивъ вдову съ нѣсколькими дѣтьми — и притомъ беременную. Уже по смерти мужа m-me Аккерманъ родила двухъ дѣвочекъ-близнецовъ — Марію и Магдалину.
Въ состояніи близкомъ къ нищетѣ, вдова Аккерманъ, по совѣту добрыхъ людей, покинула разоренную французскими полчищами Пруссію и переселилась въ Петербургъ, гдѣ какъ ей говорили, можно было устроиться очень хорошо. Въ Петербургѣ ей дѣйствительно удалось встрѣтить участіе со стороны нѣкоторыхъ видныхъ лицъ и германскаго консула, и при ихъ помощи она открыла частный пансіонъ. Но потомъ m-me Аккерманъ все-таки не повезло, и позднѣе она переѣхала въ Саратовъ, гдѣ тоже пыталась — и тоже неудачно — открыть женское училище. Несмотря на то, что Софья Львовна (такъ звали m-me Аккерманъ въ Россіи) отличалась умомъ, тактомъ, энергіей и даже литературнымъ талантомъ, (она писала недурные стихи по французски, въ совершенствѣ зная этотъ языкъ), несмотря, наконецъ, на свои связи въ лучшемъ петербургскомъ и провинціальномъ обществѣ, практическая дѣятельность m-me Аккерманъ была неудачна. И, какъ это ни странно, выручили ее изъ ея бѣдственнаго положенія ея дѣвочки-близнецы, («Ces jumelles», какъ ихъ звали въ обществѣ) Марія и Магдалина.
Эти дѣвочки (впрочемъ, къ описываемому времени онѣ были уже взрослыми барышнями) стали учить мѣстныхъ обывателей и ихъ дѣтей салоннымъ танцамъ и зарабатывали этимъ довольно хорошія деньги. A позднѣе ихъ помощь стала еще болѣе существенной.
Это были прелестныя, прекрасно воспитанныя и образованныя дѣвушки. Постоянная нужда пріучила ихъ къ трудовой жизни и выработала въ нихъ твердость характера и самостоятельность. Не удивительно, что обѣ онѣ считались завидными невѣстами, несмотря на полнѣйшее отсутствіе какого-либо приданаго… И, вотъ, одна изъ нихъ, уѣхавъ однажды въ Любекъ, погостить у своей тетки, вышла замужъ за нѣмецкаго эмигранта и уѣхала съ нимъ въ Бразилію. Другая, Магдалина, познакомилась съ Александромъ Крыловымъ, который пріѣзжалъ по дѣламъ въ Саратовъ — и это знакомство завершилось тоже бракомъ. Крыловъ увезъ m-lle Аккерманъ въ Москву и женился на ней.
Такъ свела наполеоновская эпопея двѣ семьи, русскую и нѣмецкую, одинаково страдавшія отъ этой эпопеи.
Магдалина Аккерманъ, въ замужествѣ Крылова, сразу пріобрѣла самыя горячія симпатіи въ семьѣ своихъ новыхъ родственниковъ. «Несмотря на свои молодые годы», говоритъ о ней В. А. Крыловъ: «она являлась такой разсудительной со своимъ раннимъ опытомъ, что родные, значительно старшіе, приходили къ ней за совѣтомъ и цѣнили ея мнѣніе».
Она стала матерью пятерыхъ дѣтей. Среднимъ изъ нихъ и былъ Викторъ Александровичъ Крыловъ, впослѣдствіи популярнѣйшій драматургъ и театральный дѣятель. Родился онъ 29 января 1838 года въ Москвѣ, въ Палашевскомъ переулкѣ, въ собственномъ домѣ своего отца.
На В. А. Крыловѣ рѣзко и ярко отразились прекрасныя качества и отца и матери, такъ удачно сочетавшіяся въ ихъ бракѣ: талантливость, склонность и способность къ литературѣ (Крыловъ-отецъ обладалъ прекраснымъ литературнымъ слогомъ), энергія, трудоспособность и самостоятельность.
Въ будущемъ, когда В. А. Крыловъ созналъ свой талантъ, онъ самъ упорно развивалъ его и не зарывалъ въ землю. Въ дѣтскіе-же годы объ этомъ дѣятельно заботились его родители. Они создали для своихъ дѣтей чрезвычайно интеллигентную, богатую содержаніемъ и смысломъ обстановку и окружили ихъ такимъ обществомъ, въ которомъ легко могли развиться всѣ природныя дарованія В. А. Крылова. Его талантъ чуть-ли не съ первыхъ дней своего роста и развитія попалъ въ благодатную среду умственной и нравственной культурности. Прибавимъ къ этому, что онъ росъ не одиночкой, не маленькимъ деспотомъ, сосредоточивающимъ на себѣ все вниманіе родителей, что такъ портитъ дѣтей, но въ цѣлой республикѣ, въ компаніи другихъ дѣтей, а позднѣе въ многочисленномъ обществѣ дружной и живой молодежи. Такая-же республика, но уже болѣе ригористическая, съ цѣлымъ ритуаломъ своеобразныхъ обычаевъ и кодексомъ своихъ собственныхъ законовъ, встрѣтила его въ болѣе позднее время въ училищѣ. Объ этомъ времени его жизни мы черпаемъ свѣдѣнія изъ другой автобіографической статьи В. А. Крылова, «Маленькая республика въ большомъ государствѣ». Значитъ, онъ самъ назвалъ этимъ именемъ ту среду, въ которой воспитывался. И эта республиканская среда его дѣтства и юности наложила неизгладимыя черты на все его существо. Она пріучила его къ широкой общительности, къ сознанію своихъ и чужихъ правъ и обязанностей и сдѣлала его демократомъ, въ обширномъ и лучшемъ значеніи этого слова…
И такъ, В. А. съ самаго ранняго дѣтства воспитывался въ очень интеллигентной средѣ. Въ жизни выдающихся людей почти всегда случается, что судьба тѣсно сводитъ ихъ съ другими выдающимися людьми.
Такъ было и съ В. А. Крыловымъ. Семья Крыловыхъ позднѣе была соединена узами близкаго родства съ знаменитымъ профессоромъ Боткинымъ, а ранѣе того состояла въ тѣсныхъ и близкихъ отношеніяхъ съ семьями Шумахера и проф. Мюльгаузена — свойственниками знаменитаго Грановскаго, и съ нѣсколькими очень интеллигентными московскими семьями, о которыхъ намъ придется говорить ниже. Эти связи и знакомства, не говоря уже о самихъ родителяхъ В. А. Крылова, наложили отпечатокъ высокой культурности и интеллигентности на все? что окружало его въ дѣтствѣ.
Причиною тому прежде всего были, конечно, родители будущаго драматурга. Они дали дѣтямъ прекрасное образованіе и окружили ихъ прекраснымъ знакомствомъ. В. А. Крыловъ въ своихъ воспоминаніяхъ упоминаетъ объ этомъ обстоятельствѣ съ особенною теплотою. A каково, именно, было ихъ воспитаніе, объ этомъ, по его словамъ, можно судить по примѣру его старшей сестры, Анастасіи, вышедшей потомъ замужъ за Боткина.
«Воспитаніе и судьба сестры», говоритъ онъ: — "особенно наглядно отражаютъ заботливость родителей о насъ и глубокій смыслъ ихъ распоряженій въ этомъ дѣлѣ. Образованіе она получила домашнее, но едва-ли не лучшее, какое только можно было получить въ то время. Сперва училась она у иностранныхъ гувернантокъ и оттого превосходно знала языки французскій и нѣмецкій. Потомъ приглашены были лучшіе учителя московскихъ гимназій. На это отецъ денегъ не жалѣлъ. «Для провѣрки знаній Анастасія держала экзаменъ въ университетѣ, что тогда было рѣдкостью… (Ужъ это одно — замѣтимъ отъ себя — должно указывать на исключительную интеллигентность крыловской семьи!) И нѣкоторые профессора-экзаменаторы (напримѣръ, Кудрявцевъ) удивлялись основательности ея отвѣтовъ».
«Не пренебрежено было и искусство» — продолжаетъ В. А. Крыловъ: — «Сестра была хорошей піанисткой. И кромѣ обычныхъ уроковъ для нея часто приглашались віолончелистъ и скрипачъ. Это были очень талантливые люди, затерявшіеся въ полковомъ хорѣ военныхъ музыкантовъ. Ихъ съумѣли найти и воспользоваться ихъ дарованіями»…
«Но все это» — прибавляетъ В. А.: — «еще было лишь дѣломъ денежныхъ жертвъ. Гораздо важнѣе тотъ кругъ знакомыхъ и товарокъ, который подобранъ былъ родителями. Именно, подобранъ, потому что сестра воспитывалась дома и не знала товарокъ по школьной скамьѣ. И когда она стала взрослой дѣвушкой, какъ-то незамѣтно составился очень милый кружокъ молодежи, часто сходившейся и умно и весело проводившей свой досугъ».
Этотъ отрывокъ изъ воспоминаній В. А. Крылова, дѣйствительно, какъ нельзя лучше характеризуетъ то воспитаніе, которое было дано также и ему. Старшая сестра не была въ этомъ отношеніи исключеніемъ; родители — Крыловы дали такое-же воспитаніе всѣмъ своимъ дѣтямъ. И самое главное въ этомъ воспитаніи было то, что заботами родителей въ семьѣ Крыловыхъ создалась хорошая, чистая и богатая духовнымъ содержаніемъ обстановка. В. А. Крыловъ былъ окруженъ ею съ самыхъ раннихъ своихъ дней и впиталъ въ себя всѣ лучшія ея стороны.
Кружокъ товарокъ и знакомыхъ сестры, подобранный, по выраженію В. A. его родителями, состоялъ изъ нѣсколькихъ (преимущественно, французскихъ) семействъ. Это были семьи проф. Пако, Шуазель, Дюмутель, Мога, д-ра Делонэ, и семья смотрителя Императорскихъ московскихъ театровъ, Обера. Изъ нихъ на первое мѣсто, въ смыслѣ вліянія на В. А. Крылова, слѣдуетъ поставить семейство Оберъ — это извѣстнѣйшее тогда въ Москвѣ «театральное семейство», имѣвшее особую прикосновенность къ театральному дѣлу и, несомнѣнно, сильно воздѣйствовавшее на развитіе и укрѣпленіе врожденной любви В. А. къ театру.
«Собирались больше у Оберъ и у Крыловыхъ», говоритъ объ этой эпохѣ В. А. Крыловъ: — «У сестры была своя комнатка. Въ ней читали, спорили. Потомъ сходили въ залу, играли на фортепіано, пѣли, устраивали игры (jeux de société), заставляя другъ друга изощряться въ остроуміи. Иногда танцевали, несмотря на то, что зала была маленькая; эта зала служила въ тоже время и столовой, и къ ней примыкали съ одной стороны кабинетъ отца (гдѣ онъ и спалъ), съ другой — спальня матери. Въ болѣе торжественные дни устраивались балы. Спальня и кабинетъ опрастывались; тамъ старики играли въ карты. Въ прихожей ставился наемный оркестръ, и въ залѣ танцевали. Теперь мнѣ, просто, непостижимо» — прибавляетъ В. А. Крыловъ: — «какъ все это могло совершаться въ тѣхъ клѣтушкахъ, въ которыхъ мы жили. A совершалось, и молодежь проводила время умно и весело на рѣдкость»…
Но умъ и веселье проявлялись не въ однихъ лишь petits jeux и танцахъ. Близость къ Оберамъ и возможность часто бывать при ихъ участіи въ театрѣ и видѣть первоклассныхъ артистовъ (напримѣръ, Рашель, которая пріѣзжала тогда въ Москву) придавала занятіямъ и развлеченіямъ молодежи своеобразный и въ высшей степени характерный и знаменательный для В. А. Крылова оттѣнокъ: въ ихъ играхъ, разговорахъ, чтеніяхъ и спорахъ царилъ театръ.
Однимъ изъ любимѣйшихъ развлеченій крыловской и оберовской молодежи были такъ называемыя шарады.
«Въ числѣ салонныхъ игръ» — говоритъ В. А. Крыловъ: — «нашъ кружокъ началъ устраивать такъ называемыя .шарады въ дѣйствіи» (charades en action) и живыя картины. Онѣ устраивались и у Оберъ, гдѣ была большая зала, и у Крыловыхъ, гдѣ едва можно было повернуться «.
Шарады эти, несомнѣнно, чрезвычайно повліяли на развитіе драматическаго таланта В. А. Крылова. Сущность этой игры, какъ извѣстно, заключается въ томъ, что какое-либо многосложное слово разбивается на отдѣльныя составныя слова, и по поводу каждаго составнаго слова устраивается цѣлое драматическое представленіе. Такимъ образомъ, шарада, состоящая, напримѣръ, изъ трехъ словъ, разбивается на три отдѣльныя пьески, а не то и на четыре, если авторы шарады хотятъ изобразить сценически не только „мое первое“, „мое второе“ и т. д., но и „мое цѣлое“. Зрители-же, наслаждаясь театральнымъ зрѣлищемъ, должны въ тоже время не упускать изъ вида и тайнаго смысла каждой пьесы и угадывать, какое, именно, „слово“ она знаменуетъ»…
Главнѣйшую прелесть этой остроумной игры для ея участниковъ составляетъ, несомнѣнно, наслажденіе художественнымъ — и даже можно съ нѣкоторой натяжкой сказать — литературнымъ творчествомъ. Дѣло въ томъ, что при исполненіи такихъ «шарадъ въ дѣйствіи» никакихъ заранѣе сочиненныхъ и написанныхъ діалоговъ и сценъ, обыкновенно, не бываетъ, и участники шарады должны сами импровизировать всѣ сцены и діалоги. Дается только канва дѣйствія, которая и придумывается ими-же… Такимъ образомъ получается настоящее драматическое творчество въ миніатюрѣ, и легко представить, какую богатую практику представляетъ такая игра для богато одаренной художественной натуры!
В. А. Крыловъ — тогда еще мальчикъ — былъ постояннымъ зрителемъ и наблюдателемъ этого своеобразнаго творчества. Но мало того: у насъ есть свѣдѣнія, что онъ и самъ иногда принималъ участіе въ шарадахъ и, такимъ образомъ, проходилъ своего рода школу драматическаго творчества… И нужно-ли прибавлять, что онъ оказался самымъ способнымъ ученикомъ въ этой школѣ
Шарады ставились на русскомъ, но чаще на французскомъ языкахъ. Исполнителями-актерами кронѣ семьи Крыловыхъ являлись преимущественно французы. Можно предположить, что діалогъ этихъ курьезныхъ пьесокъ былъ чисто-французскій, живой и остроумный діалогъ. Не въ этомъ-ли обстоятельствѣ слѣдуетъ видѣть первоначальную причину живости и остроумія діалога во всѣхъ крыловскихъ пьесахъ, чѣмъ В. А. справедливо гордился? Не въ этомъ-ли французскомъ вліяніи, не въ преобладаніи-ли французскихъ знакомствъ слѣдуетъ видѣть также и причину того, что пьесы В. А. Крылова носятъ французскій характеръ живости, легкости и изобрѣтательности, и что В. А. охотнѣе всего бралъ для передѣлокъ французскія пьесы? Наполеоновское нашествіе на Москву еще разъ отразилось на судьбѣ нашего драматурга этимъ легкимъ, но все-же замѣтнымъ галльскимъ налетомъ.
Крыловскій кружокъ однако не ограничивался шарадами и живыми картинами. Онъ организовалъ иногда и настоящіе спектакли.
«Устраивали и домашніе спектакли» — читаемъ мы далѣе въ воспоминаніяхъ В. А. Крылова: — «конечно, только для своихъ знакомыхъ, безъ всякихъ благотворительныхъ цѣлей, которыми теперь прикрываются такъ называемые любители». Сестра В. А., по его словамъ, даже получила нѣкоторую извѣстность, какъ серьезная драматическая актриса, такъ что потомъ ее часто приглашали устроители великосвѣтскихъ домашнихъ спектаклей.
Всѣ эти шарады и спектакли, а также и унаслѣдованная отъ своей московской родни страсть къ зрѣлищамъ и сдѣлали то, что уже въ самые ранніе свои годы В. А. Крыловъ сталъ дѣлать самостоятельныя попытки къ театральному сочинительству и къ устройству спектаклей.
— «Это уже было у меня въ крови» — говоритъ онъ: — «Въ самомъ дѣлѣ, не странно-ли, что съ самыхъ младенческихъ лѣтъ во всѣхъ моихъ играхъ уже сквозило пристрастіе къ театру и сочинительству, даже въ такое время, когда я еще путемъ и не зналъ, что такое театръ и литература? На Тверскомъ бульварѣ, гдѣ я часто бывалъ ребенкомъ, дѣти играли въ солдатъ и разбойниковъ. Меня такія подходящія къ возрасту игры нисколько не забавляли. Я прислушивался только къ разговорамъ о театрѣ и наслаждался только тогда, когда мнѣ приходилось участвовать въ представленіяхъ шарадъ и живыхъ картинъ».
И будучи 6—7 лѣтнимъ мальчуганомъ будущій драматургъ устраивалъ собственныя представленія:
«Въ дѣтской на одномъ изъ подоконниковъ, отданномъ мнѣ въ собственность, я устраивалъ цѣлыя феерическія представленія, въ которыхъ дѣйствующими лицами были вырѣзанныя изъ бумаги куклы, цвѣтные бантики, случайно попавшіе мнѣ въ руки, и т. н. Моя фантазія заставляла ихъ дѣйствовать, и я-же, одинъ, былъ зрителемъ».
Позднѣе В. А. значительно усовершенствовался въ этомъ занятіи:
«Одиннадцати-лѣтнимъ гимназистомъ» — продолжаетъ онъ свой разсказъ:, — я особенно сдружился съ товарищемъ Зубовымъ. У него были какія-то картонныя движущіяся фигуры, и мы возились съ ними по цѣлымъ часамъ, устраивая представленія, безъ всякихъ зрителей". Что это были за представленія, В. А. не говоритъ, но, очевидно, что при всемъ несомнѣнномъ подражаніи тѣмъ образцамъ, которые были у него предъ глазами дома и у знакомыхъ, его фантазія работала и самостоятельно. И всѣ эти ребяческія развлеченія были опять-таки своеобразною школою драматическаго творчества…
Были у В. А. тогда и другія развлеченія подобнаго-же рода:
«Одно лѣто», говоритъ онъ: — «семья наша жила въ Останкинѣ. И на прогулкахъ въ большой компаніи я забѣгалъ впередъ, выбиралъ красивое мѣсто между деревьями, становился въ какую-нибудь позу и замиралъ… Компанія подходила; спрашивали: — „Что съ тобой?“ — „Это живая картина!“ — отвѣчалъ я. Откуда бралась тогда эта курьезная страсть? — недоумѣваетъ В. А.: — Я въ это время былъ въ театрѣ, можетъ быть, раза три, не больше, да столько-же въ какомъ-нибудь балаганѣ на масляницѣ. Но тутъ было что-то врожденное, тянувшее меня къ театру, какъ къ единственной и величайшей радости». Мы, съ своей стороны, можемъ конечно теперь съ полной достовѣрностью утверждать, что «страсть» эта была постольку-же врождена, поскольку создалась той театральной средой и атмосферой, въ которой онъ находился чуть-ли не съ первыхъ дней своего рожденія..
Двѣнадцати лѣтъ В. А. Крыловъ сталъ уже, прямо, организовать спектакли… Настоящіе спектакли, а не кукольныя интермедіи, не представленія съ картонными фигурами.
«Я собралъ себѣ», говоритъ онъ: — «труппу изъ младшихъ брата и сестры и троихъ изъ сверстниковъ-жильцовъ нашего дома. Съ ними я разучивалъ цѣлыя пьесы, а публикой мы приглашали прислугу. Конечно, пьесы эти были взяты изъ разсказовъ старшихъ, что они видѣли на настоящей сценѣ. Я прислушивался къ разговорамъ и потомъ самъ обдѣлывалъ эти разговоры въ пьесу… Такъ, мнѣ очень памятна разыгранная въ дѣтской феерія „Громобой“, финалъ которой я освѣщалъ бенгальскимъ огнемъ»…
Такъ зародилось въ В. А. Крыловѣ литературное творчество…
Прослѣдимъ теперь, какія еще впечатлѣнія вынесъ онъ изъ перваго періода своего бытія — изъ того времени, когда онъ еще жилъ въ родительскомъ домѣ, въ Москвѣ, до поступленія въ петербургское училище?
«Рядомъ съ вечеринками молодежи», говоритъ В. А. въ автобіографическомъ очеркѣ: — «лѣтними пикниками и домашними спектаклями, было неизмѣннымъ обычаемъ всей семьи въ воскресенье бывать у обѣдни, и наша мать, лютеранка, молилась рядомъ съ нами въ русской церкви. Мы постились, и мать наша тоже. Мы говѣли ежегодно, и въ это время мать собирала насъ и читала намъ по-русски книгу Ѳомы Кемпійскаго». Это религіозное направленіе такъ сильно укоренилось, что и впослѣдствіи въ инженерномъ училищѣ, изъ всѣхъ воспитанниковъ только одинъ В. А. постился круглый годъ по средамъ и пятницамъ.
"Насъ всѣхъ возили — продолжаетъ онъ: — «къ роднымъ нашимъ изъ духовнаго званія: къ какому-то священнику подъ Дѣвичьимъ монастыремъ, и къ дьякону, Василію Петровичу, въ Дорогомиловку. Въ храмовые праздники мы тамъ обѣдали и проводили весь день. Случалось все это лѣтомъ. Духовные гости и хозяева снимали рясы и въ подрясникахъ выходили въ полусадъ, полуогородъ, пили чай, играли въ карты, смѣялись, иногда спали подъ открытымъ небомъ — на коврахъ. Мы, дѣти, не смѣшивались со старшими, играли между собой и любили эти, своего рода, пикники, бѣгая среди высокой заросли съ яркими, грубыми цвѣтами, съ махровымъ макомъ, піонами, рожей, шиповникомъ»…
— «Если между гостями», прибавляетъ В. А.: — «и являлись какія-нибудь насмѣшки, или намеки, они до насъ не доходили, и потому для насъ человѣкъ съ его слабостями и даже пороками исчезалъ подъ рясой, или сѣдыми волосами, которые всегда пользовались у насъ почетомъ. Это было очень наивно, если хотите глупо, но въ тоже время и очень чисто. Можетъ быть, этому невѣденію я обязанъ тѣмъ, что остался на всю жизнь оптимистомъ, надъ чѣмъ смѣются до сихъ поръ иные мои пріятели. Но я дорожу этимъ: оно облегчило мнѣ жизнь»…
«Особенно любили мы» — разсказываетъ В. А. далѣе: — "день 8 сентября — день Рождества Богородицы — праздникъ въ Рождественскомъ монастырѣ. Всѣ близкіе родные должны были обязательно собираться у нашей бабушки Зинаиды Михайловны, (той самой монахини Зинаиды, которая — прибавимъ мы отъ себя — имѣла огромное нравственное вліяніе на всю семью Крыловыхъ въ трехъ ея поколѣніяхъ). Всю обѣденную провизію доставлялъ мой отецъ. Впрочемъ, бабушка и вообще, жила его помощью…
«Обѣдъ былъ рыбный, безъ мяса. Допускались только молоко и яйца».
— Ты, Алексаша, — наказывала старушка моему отцу: — уху-то мнѣ чищеную пришли. У насъ чистить негдѣ… Тѣснота!
"Въ самомъ дѣлѣ, какъ мы тамъ всѣ умѣщались — человѣкъ 15 — въ одной, крошечной комнаткѣ-кельѣ монахини — это чудеса! Добрая старушка, которая въ другое время изливала тутъ свои вдохновенныя молитвы, радовалась, что гости весело пировали, сидя за столомъ тремя поколѣніями самыхъ дорогихъ для нея людей, и повторяла излюбленную поговорку: — Не будь гостю запасливъ, будь гостю радъ! — Она сама за столъ не садилась, а прислуживала вмѣстѣ съ келейницей. Появлялся знаменитый сладкій пирогъ — чрезвычайно вкусный — спеціальность бабушкиной стряпни; и я какъ теперь помню, какъ мой отецъ громко, на распѣвъ восьмигласовъ церковныхъ, спрашивалъ:
— A не хочетъ-ли кто тетушкинаго пирога?
"Вмѣсто тостовъ возглашалось многолѣтіе, и всѣ подпѣвали. Пили за обѣдомъ квасъ и медъ. Мужчины привозили съ собой бутылку шампанскаго и распивали ее въ кухнѣ, или на чердакѣ. Монахиня иногда окликала ихъ:
— Куда вы ушли? Что вы тамъ дѣлаете?
— Медъ пьемъ, тетушка! французскій медъ!
«Старушка притворялась, что поддается обману, снисходительно относясь къ этой маленькой слабости, не совсѣмъ умѣстной въ ея кельѣ».
В. А. Крыловъ и его братья и сестры горячо любили бабушку Зинаиду. Свиданія съ ней остались въ его памяти, какъ самыя лучшія воспоминанія. И даже «три бульвара», говоритъ онъ: — «по которымъ мы шли къ ней — Тверской, Страстной и Покровскій — были нашими любимыми бульварами въ Москвѣ».
"Въ сущности, что общаго могло быть между какимъ-нибудь 10-лѣтнимъ гимназистомъ и старой монахиней? — спрашиваетъ В. А.: — "Ея знанія были такъ слабы, что когда началась война съ турками (въ 50-хъ годахъ), она говорила:
— Только-бы туркамъ до Петербурга добраться, а ужъ оттуда въ Москву они по желѣзной дорогѣ доѣдутъ.
«А мы, тѣмъ не менѣе, съ удовольствіемъ просиживали въ ея кельѣ».
Общее-же между ней и гимназистами Крыловыми было то, что этотъ необыкновенный по обилію любви и высокой религіозной поэзіи человѣкъ, эта чистая сердцемъ старушка-монахиня — умѣла находить въ своемъ сердцѣ живой откликъ на все, что занимало, или тревожило умъ и сердце ея внучатъ. И, умѣя входить въ ихъ интересы и понятія, она со своей стороны, незамѣтно внѣдряла въ нихъ свои высокія духовныя качества, свою чистую вѣру, свою любовь къ человѣчеству, свою склонность къ возвышенной поэзіи. Вліяніе ея на всю крыловскую семью было неизмѣримо. Одного ея слова бывало достаточно, чтобы поступали такъ, какъ она совѣтовала. «Бабушкѣ вѣрили», говоритъ В. А.: — «потому что въ ней чувствовалось столько любви ко всему хорошему». И у В. А. Крылова на всю жизнь осталась унаслѣдованная отъ нея эта любовь ко всему хорошему…
Старушка-монахиня впослѣдствіи приняла схиму и заживо умерла для такъ любившихъ и любимыхъ родныхъ.
Въ Рождественскомъ монастырѣ въ то время проживала какая-то монахиня, принявшая схиму. Когда эта схимница умерла, настоятельница предложила Зинаидѣ Михайловнѣ принять схиму. Бѣдная старушка долго отказывалась, называя себя недостойной этой чести. Но повиновеніе она считала долгомъ — и въ концѣ концовъ, ее все-таки посвятили въ схиму, давши ей третье имя — Антонія. «Какъ ни велика была ея вѣра» говоритъ В. А.: — «это уже было для нея тяжелымъ подвижничествомъ. Строго соблюдая предписанія церковнаго закона, она должна была сказать себѣ, что, надѣвая схимническое одѣяніе, расшитое мертвыми головами и орудіями страстей Господнихъ, она обязана была умереть для всего міра и даже для очень близкихъ ей людей… Уже и самое торжество посвященія указывало на это. Старушку поставили предъ алтаремъ, съ непокрытой сѣдой головой, какъ никто никогда не видалъ ея, и всѣ присутствовавшіе въ церкви, стали прощаться съ ней, кладя передъ ней земные поклоны, какъ предъ гробомъ покойника»…
Таковы были воспоминанія и впечатлѣнія дѣтства В. А. Крылова. Таковы были разностороннія вліянія, отразившіяся потомъ на всемъ складѣ его характера и дѣятельности и направившія его по пути писателя-драматурга.
Унаслѣдовавъ отъ восходящихъ родственниковъ художественныя и литературныя наклонности (одинъ изъ дѣдовъ его былъ регентъ-музыкантъ, мать писала стихи, дядя романы), В. А. Крыловъ былъ поставленъ въ своемъ дѣтствѣ въ такія условія, что его призваніе къ драматическому творчеству, могло развиваться легко и свободно. Для этого, словно нарочно, были сгруппированы всѣ данныя: интеллигентная обстановка, умное и развитое и любящее литературу и искусство общество, и склонность всѣхъ окружающихъ къ театру; затѣмъ театральныя упражненія, носившія несомнѣнный элементъ художественнаго творчества, и, наконецъ, встрѣчи съ интересными типами и бытовой обстановкой во время путешествій къ священникамъ и діаконамъ въ Дорогомиловку и въ Рождественскій монастырь къ бабушкѣ Зинаидѣ. Нельзя не упомянуть также и того, что В. А. Крыловъ всегда и всюду слышалъ прекрасную, образную русскую рѣчь московскаго духовенства, о которой такъ авторитетно выразился Пушкинъ, говоря о московскихъ просвирняхъ. Духовенство — да еще московское — и весь его обиходъ — неисчерпаемый кладезь красиваго и характернаго русскаго языка; нужно-ли говорить, какое значеніе имѣетъ такой кладезь для писателя?
Однимъ словомъ все тянуло и толкало В. А. Крылова на дорогу писателя-драматурга. И не даромъ онъ говоритъ, что страсть къ литературѣ была уже у него, прямо, въ крови, и что первою мечтою его дѣтства было имѣть свой собственный письменный столъ…
Выше мы уже говорили о первыхъ попыткахъ В. А. къ самостоятельному творчеству: о томъ, какъ онъ, прислушиваясь къ разговорамъ и разсказамъ о театральныхъ пьесахъ, «обдѣлывалъ эти разговоры въ свои собственныя пьесы» и разыгрывалъ эти пьесы со своими пріятелями въ дѣтской. Нельзя не видѣть въ этихъ «обдѣлываньяхъ» задатка литературной дѣятельности, но все это творчество покуда было еще совершенно безсознательное. И крайне любопытно установить тотъ моментъ, когда подобное творчество впервые стало для В. А. сознательнымъ?..
Въ эпоху шарадъ и позднѣе, въ эпоху собственныхъ спектаклей въ дѣтской, двѣнадцатилѣтній мальчуганъ еще не задавался вопросами, что значитъ «сочинятъ», что такое «литература», «драматическое искусство»? Всѣ эти шарады и спектакли были для него, просто игрою, любимой и интересной забавой. Онъ игралъ въ театръ, потому что видѣлъ театръ и слышалъ рѣчи о немъ въ окружающей обстановкѣ.
«Я тогда еще не отдавалъ себѣ отчета въ томъ, что такое творчество», пишетъ по этому поводу самъ Крыловъ: — «и на классныя сочиненія въ гимназіи, гдѣ я учился, я смотрѣлъ какъ на урокъ». Но, тогда, именно въ третьемъ классѣ гимназіи, съ нимъ произошелъ важный духовный переворотъ, заставившій его узнать и понять, что такое творчество. И, вотъ, какъ самъ онъ разсказываетъ далѣе объ этой важной степени своего духовнаго развитія:
"У меня въ этомъ отношеніи открылись глаза совершенно случайно. Учитель русскаго языка задалъ намъ, какъ упражненіе, изложить въ прозѣ басню «Три мужика».
— A можно написать другими стихами! — спросилъ одинъ изъ моихъ товарищей.
— Попробуйте, если съумѣете! отвѣчалъ учитель.
«Ученикъ, дѣйствительно, принесъ басню, написанную своими собственными стихами. Ужъ я не помню, каковы были эти стихи, и что сказалъ учитель, но я вдругъ почувствовалъ неодолимую жажду тоже писать стихи. Хотѣлось сочинять, творить»…
Съ этого этапнаго пункта въ жизни В. А. Крылова начинается рѣзкій переходъ къ новому міровоззрѣнію — къ эпохѣ сознательнаго творчества. Случайно эта перемѣна въ его духовномъ мірѣ совпала съ серьезной перемѣной въ его внѣшней жизни; ему минуло 14 лѣтъ, и родители рѣшили везти его въ Петербургъ. Двухъ старшихъ мальчиковъ В. А. и его старшаго брата, родителямъ удалось послѣ долгихъ хлопотъ и стараній помѣстить въ Главное (нынѣ Николаевское) инженерное училище въ Петербургѣ, что считалось тогда самою лучшею и завидною учебной карьерой. Это была еще одна черта родительской любви и заботливости, которыя играли такую видную роль въ семьѣ Крыловыхъ…
Наканунѣ отъѣзда изъ родительскаго дома и вступленія въ новую жизнь, В. А. Крыловъ написалъ свое первое стихотвореніе. Написалъ онъ его, проснувшись среди ночи. Вотъ оно:
«Прекрасный шелкъ зеленой травы, которымъ столькіе любовались! Какъ ты клонишься передъ острой косой, какимъ жалкимъ лежишь ты въ ногахъ прохожихъ! Опали листки съ цвѣтовъ, которыми любовались дѣвицы, и птички клюютъ эти листки. Насъ людей, тоже на свѣтѣ цѣлый міръ, который смерть безвременно коситъ. Ея коса — причина нашихъ мукъ, лишаетъ насъ всего».
Мы приводимъ это первое литературное произведеніе В. А. Крылова въ такомъ, именно, видѣ, въ какомъ оно цитируется въ упоминавшемся нами не разъ автобіографическомъ очеркѣ. «Почему такъ случилось» — спрашиваетъ В. А. тамъ-же: — «что, именно, этой ночью разыгралась моя фантазія, и какъ могла прійти такая тема въ голову 14-лѣтнему мальчику, настроенному самымъ веселымъ образомъ (я ѣхалъ въ Петербургъ очень охотно) — все это для меня совершенно непонятно, какъ и многое другое въ дальнѣйшемъ моемъ творчествѣ».
Въ сущности, это далеко не такъ ужъ непонятно. Тема эта пришла В. А. въ голову, очевидно, просто потому, что она очень шаблонна и употребительна. Кто изъ юныхъ поэтовъ не дебютировалъ воспѣваніемъ мрачнаго отчаянія, разочарованности, унынія, смерти?
Съ переѣздомъ въ Петербургъ, въ жизни В. А. Крылова начался новый періодъ, періодъ первыхъ попытокъ сознательнаго творчества и безсознательнаго подготовленія къ литературной карьерѣ; и въ тоже время эпоха своеобразной трудной жизни въ грубой и необычайно оригинальной обстановкѣ закрытаго военно-учебнаго заведенія среди всяческихъ удивительныхъ традицій.
II.
правитьПрежде, чѣмъ мы приступимъ къ изложенію этого новаго періода жизни В. А. Крылова, намъ необходимо ознакомиться съ обстановкой и нравами того заведенія, въ которомъ онъ принужденъ былъ теперь продолжать и впослѣдствіи закончить свое образованіе. Обстановка его школьнаго воспитанія слишкомъ характерна, чтобы игнорировать ее… Школьный періодъ жизни, вообще, чрезвычайно важенъ въ жизни каждаго изъ насъ, такъ какъ школьныя воздѣйствія и вліянія падаютъ на наиболѣе воспріимчивую почву — въ душу взрослаго ребенка, уже пріученную къ сознательной, умственной и духовной работѣ, но еще сохраняющую всю рѣзкую воспріимчивость ранней молодости…
Мы не знаемъ, какъ воздѣйствовала на В. А. Крылова его первая школа — т. е. московская гимназія, но, во всякомъ случаѣ, ея вліяніе не могло быть особенно значительнымъ, такъ какъ В. А. тогда еще жилъ въ домашней, семейной средѣ, и вліяніе семьи, несомнѣнно, было сильнѣе какихъ-либо постороннихъ воздѣйствій.
Другое дѣло петербургское училище, гдѣ В. А. пришлось жить уже вдали отъ семьи и притомъ въ четырехъ стѣнахъ самого училища… Что-же это было за училище?
В. А. Крыловъ самъ считалъ необходимымъ увѣковѣчить обстановку и бытъ своего школьнаго петербургскаго періода жизни и описалъ ее въ отдѣльномъ очеркѣ: «Маленькая республика въ большомъ государствѣ». Отсылая читателей къ этой интересной статьѣ, мы ограничимся лишь нѣкоторыми указаніями и цитатами оттуда.
Главное инженерное училище, куда былъ отданъ вмѣстѣ со своимъ старшимъ братомъ В. А. Крыловъ, имѣло своей задачей готовить военныхъ инженеровъ.
Это было въ высшей степени оригинальное и своеобразное заведеніе, отличавшееся отъ обычныхъ военныхъ учебныхъ заведеній очень многими характерными чертами. Прежде всего уже самая внѣшность его была, необычна: Инженерное училище помѣщалось въ знаменитомъ Михайловскомъ замкѣ, въ бывшей неприступной крѣпости-резиденціи Императора Павла I, нашедшаго тамъ-же, въ суровыхъ крѣпостныхъ стѣнахъ ея, свою трагическую кончину. Затѣмъ, въ это училище принимались мальчики 14-лѣтняго возраста, т. е. дѣти на рубежѣ между отроческимъ и юношескимъ состояніемъ, глядѣвшія уже болѣе, или менѣе сознательно на свое положеніе и свои занятія. Передъ этимъ они, обыкновенно, уже проходили нѣсколько классовъ гимназіи и привыкали къ общественной товарищеской жизни съ ея обычаями и традиціями. Но при всемъ томъ это были еще чистыя души, склонныя къ возвышеннымъ понятіямъ и чуждыя мелкой расчетливости и эгоизма. Поэтому въ ихъ средѣ легко культивировались понятія рыцарства и своеобразной товарищеской солидарности и чести и не менѣе своеобразной товарищеской дисциплины…
Въ описываемое время (въ 50-хъ годахъ) въ Инженерномъ училищѣ царилъ въ высшей степени оригинальной modus vivendi, и учащимся, кромѣ школьнаго ученія, приходилось пройти еще тяжелую выучку школьнаго общежитія, исполненнаго разныхъ, иной разъ совсѣмъ необыкновенныхъ и нигдѣ не виданныхъ порядковъ и воздѣйствій.
Прежде всего не слѣдуетъ забывать, что тогда было время царствованія Николая I и притомъ самый разгаръ тяжкаго николаевскаго режима. Все трепетало и сжималось подъ суровой абсолютной волей и властью Государя. Монархизмъ въ Россіи тогда достигъ своего апогея. Чувствовался онъ, — и, конечно, очень сильно — и въ Инженерномъ училищѣ: — николаевскій суровый «духъ» находилъ въ немъ полное отраженіе во многихъ чертахъ училищнаго режима и быта. Но при всемъ томъ — странное дѣло — монархизмъ иногда вступалъ въ стѣнахъ инженернаго училища въ коллизію съ училищными нравами и порядками и встрѣчалъ тамъ сопротивленіе… Правда, пассивное, но все-же сопротивленіе. Въ другихъ частяхъ россійской имперіи это было-бы невозможно, но вся остальная россійская имперія, съ ея законами, была инженерному училищу не указъ…
Въ своемъ очеркѣ, «Маленькая республика», В. А. приводитъ одинъ очень характерный эпизодъ, ярко иллюстрирующій только-что сказанное нами. Попутно этотъ эпизодъ иллюстрируетъ и нравы училища.
Ученики однажды сильно поколотили и выгнали на улицу одного новичка. Битье и драка, какъ увидимъ ниже, были обыкновеннымъ явленіемъ въ училищѣ, и данный эпизодъ самъ по себѣ не могъ бы вызвать никакой сенсаціи ни у учащихъ, ни у учащихся. Но побитый новичекъ былъ сынъ вліятельнаго придворнаго генерала, и генералъ пожаловался самому царю. Николай I сильно разгнѣвался и, пріѣхавъ въ училище въ неурочное время, приказалъ собрать подъ барабанный бой все училище. И когда ученики, офицеры училища и директоръ собрались въ залѣ, Николай I произнесъ суровый выговоръ и въ заключеніе крикнулъ:
— На колѣни, мерзавцы!
И всѣ, находившіеся въ залѣ, упали на колѣни. Государь повернулся и ушелъ, а весь составъ училища такъ и остался стоять на колѣняхъ, не смѣя нарушить Высочайшее повелѣніе… Отмѣнить таковое повелѣніе могъ только самъ Государь.
Начальство и учащіеся стояли на колѣняхъ часъ, другой, третій… Доложили высшему военно-учебному начальству. Оно пріѣхало, пособолѣзновало, но заявило, что ничего подѣлать не можетъ. Доложили, наконецъ, наслѣднику, который пріѣхавъ, объявилъ, что и онъ никакого распоряженія сдѣлать не смѣетъ, но готовъ взять на себя ходатайство предъ Государемъ, если воспитанники дадутъ честное слово, что впредь подобныя избіенія не повторятся.
Но воспитанники отказались дать ему въ этомъ слово и заявили, что могутъ дать честное слово только въ томъ, что «употребятъ всѣ усилія, чтобы этого больше не было».
Никакія убѣжденія не помогли, и дать честное слово въ первой редакціи учащіеся такъ и отказались. Это было, конечно, сочтено ослушаніемъ воли Императора. Воспитанники (а заодно съ ними и начальство: зачѣмъ не уговорили!) простояли за такое дерзновеніе на колѣняхъ цѣлый день, и только къ вечеру получили разрѣшеніе встать. A затѣмъ была получена резолюція: сдать въ солдаты, въ кавказскіе полки каждаго десятаго изъ воспитанниковъ старшихъ классовъ.
Этотъ эпизодъ, сдѣлавшійся потомъ одною изъ училищныхъ легендъ, даетъ понятіе о томъ, каковъ былъ духъ въ инженерномъ училищѣ, каковы были нравы учащихся и ихъ образъ мыслей.
Въ училищѣ царили самыя противоположныя и парадоксальныя понятія и нравственныя директивы: съ одной стороны — преклоненіе предъ верховной властью и суровая воинская дисциплина, съ другой — упорное сопротивленіе той-же власти и заурядное, вошедшее въ норму, игнорированіе училищной власти. Съ одной стороны — великое уваженіе къ честному слову и связанное съ нимъ нравственное единеніе учащихся, съ другой — право сильнаго и великое злоупотребленіе этимъ правомъ. Наконецъ, всевозможныя дикія драки и побоища и жестокое битье направо и налѣво — и на ряду съ этимъ утонченная вѣжливость во взаимныхъ отношеніяхъ избивающихъ и избиваемыхъ.
Но всѣ эти взаимоисключащія и парадоксальныя нормы объединялись и регулировались тѣмъ «республиканскимъ духомъ», о которомъ часто и съ любовью упоминаетъ въ своемъ очеркѣ В. А. Крыловъ. Духъ этотъ преимущественно заключался въ покорности училищнымъ традиціямъ, каковая покорность связывала всѣхъ учениковъ инженернаго училища въ одно сплоченное цѣлое. Какъ это ни странно, но въ этомъ учебномъ заведеніи главную власть надъ учащимися имѣло не начальство и не казенное распорядки и правила, но установленные самими учащимися внутренніе законы и товарищеская солидарность. Этотъ училищный «республиканскій» духъ былъ такъ могущественъ, что само училищное начальство находило выгоднымъ пользоваться имъ и для этого поддерживало его.
Очеркъ В. А., «Маленькая республика» даетъ намъ чрезвычайно интересныя подробности о нравахъ и обычаяхъ инженернаго училища въ описываемую эпоху.
Въ училищѣ было 126 воспитанниковъ, которые распредѣлялись на 4 класса, и всѣ эти классы, вмѣстѣ, составляли «роту». Воспитанники оффиціально именовались «кондукторами», а рота — «кондукторскою ротою».
Но кромѣ оффиціальнаго дѣленія на 4 класса существовало гораздо болѣе важное, неоффиціальное, дѣленіе всѣхъ воспитанниковъ на двѣ касты: новичковъ (или «рябцовъ», какъ прозвалъ ихъ Великій князь Михаилъ Павловичъ) — безправныхъ и избиваемыхъ, и старшихъ юнкеровъ — полноправныхъ и избивающихъ. Младшіе, т. е. «рябцы», находились въ полномъ подчиненіи у старшихъ, исполняли всѣ ихъ прихоти и затѣи и подвергались всякимъ измывательствамъ и потасовкамъ, проходя какъ-бы нѣкій искусъ закаливанія и уподобляясь въ этомъ отношеніи, какъ говоритъ В. А. Крыловъ, древнимъ спартанцамъ: «тутъ было нѣчто вродѣ того, что испытывали юноши Спарты, считавшіе доблестью не пикнуть, не показать ни малѣйшихъ проявленій страданія, когда ихъ безжалостно истязали, воспитывая въ нихъ терпѣливость, выносливость, убивая въ нихъ всякій признакъ малодушія и трусливости».
Здѣсь было, добавимъ мы, тоже самое, что практиковалось нѣкогда у нѣмецкихъ студентовъ, такъ-же измывавшихся надъ «фуксами». Такіе-же нравы царили тогда (да и позже!) и въ огромномъ большинствѣ другихъ русскихъ закрытыхъ учебныхъ заведеній… Вообще, это было въ духѣ времени.
Закаливаніе и «спартанское воспитаніе» состояли между прочимъ, въ слѣдующемъ:
Старшіе кондукторы, по установленному внутреннему (неоффиціальному) правилу, считали своей обязанностью слѣдить за поведеніемъ и внѣшней исправностью «рябцовъ». Этобылоосновой нравовъ заведенія. Начальство и воспитатели могли въ это не вмѣшиваться: учащіеся сами заботились о сохраненіи дисциплины и порядка внутри заведенія и внѣ его.
И, вотъ, слѣдя за своими младшими товарищами, кондукторы безжалостно наказывали ихъ за малѣйшее уклоненіе отъ правилъ и возводили эти наказанія въ какой-то культъ избіенія. «Малѣйшая провинность», говоритъ В. А. — «разстегнутая пуговица куртки, плохое ученье во фронтѣ, плохо сложенное на табуретѣ платье, всякая неряшливость — все это подвергалось наказанію отъ старшихъ»…
Наказанія иногда употреблялись оффиціальныя, т. е. тѣ-же самыя, которыя употреблялись и начальствомъ: стоянье подъ ружьемъ, лишеніе отпуска и т. н., но гораздо чаще — неоффиціальныя, заключавшіяся во всевозможныхъ избіеніяхъ. Нерѣдко такія избіенія облекались въ торжественную ритуальную форму:
— Явитесь ко мнѣ въ полной кавалергардской формѣ! — приказывалъ старшій младшему.
И младшій обязанъ былъ вечеромъ, предъ спаньемъ, явиться къ старшему въ одномъ бѣльѣ и съ линейкой въ рукахъ.
— Станьте въ позу! — приказывалъ старшій, взявъ у него линейку.
Младшій нагибался, а старшій безпощадно билъ его по ягодицамъ линейкой — «по большей части ребромъ» — говоритъ В. А.: «Случалось» — добродушно добавляетъ онъ: — "что линейка при этомъ трескалась…
Но били и не только за провинности и не ради закаливанія. Иной разъ у старшихъ кондукторовъ, просто, что называется, руки чесались, и они били злосчастныхъ «рябцовъ» безъ всякаго повода.
Интересующихся отсылаемъ за другими подробными примѣрами къ интересной статьѣ В. А. Крылова. Для насъ же, для обрисовки училищныхъ нравовъ достаточно и того, что уже сказано… Училищное обычное право создало однако и нѣкоторыя ограниченія въ этомъ бойлѣ: воспрещалось драть за уши, за волосы, такъ какъ это значило бы ставить избиваемаго на уровень мальчишки, а кондуктора, согласно духу заведенія, «уважали личность другъ у друга», а потому, напр. не могъ имѣть мѣста такой случай, чтобы старшій далъ младшему пощечину. Вообще, изъ всѣхъ этихъ избіеній старательно устранялся позорящій элементъ и какое-бы то ни было издѣвательство, и въ нихъ проглядывала, дѣйствительно, какая-то педагогическая тенденція «закаливанія»…
В. А. Крыловъ относится къ «спартанской закалкѣ» рябцовъ скорѣе, съ добродушной ироніей, чѣмъ съ негодованіемъ…
Въ училищѣ строго соблюдалась своя особая училищная и корпоративная честь, и за ея сохраненіемъ строго надзирали всѣ кондуктора, особенно старшіе. Не говоря уже объ исправной внѣшности, за чѣмъ очень строго слѣдилъ товарищескій надзоръ, не менѣе, если не болѣе строго слѣдилось за соблюденіемъ общей порядочности и нравственности. "Каждый младшій кондукторъ*, — говоритъ В. А.: «былъ на чеку, боялся малѣйшимъ образомъ проштрафиться. За нимъ присматривали не два-три надзирателя, а сотня глазъ товарищей, отъ которыхъ ничего не могло укрыться: никакая ничтожная вина, или нерадѣніе не оставалось безъ строгаго наказанія»…
Уйти изъ подъ этой товарищеской опеки, столь чувствительно отражавшейся на ихъ бокахъ, младшіе могли только во время классныхъ занятій. Во все остальное время они постоянно были на виду и въ предѣлахъ досягаемости старшихъ. Этому способствовало и самое расположеніе училища. Оно помѣщалось въ двухъ этажахъ Инженернаго замка. Вверху находились классныя комнаты, внизу — спальни, рекреаціонный залъ, столовая и прочія жилыя помѣщенія. Наверху учащіеся распредѣлялись по классамъ и по окончаніи уроковъ немедленно сходили внизъ; внизу-же вслѣдствіе того, что воспитанники распредѣлялись по камерамъ по росту, а не по классамъ, и кондукторы всѣхъ классовъ были перетасованы, а также и вслѣдствіе устройства комнатъ, жизнь воспитанниковъ протекала сообща. Каждый шагъ каждаго кондуктора былъ на глазахъ у всѣхъ. И только по праздникамъ, во время отпусковъ, воспитанники уходили отъ этого всевидящаго товарищескаго ока.
«Республиканскій духъ» училища и приверженность кондукторовъ къ своимъ традиціямъ были такъ сильны, что училищное начальство, какъ уже мы упоминали, считало нужнымъ считаться съ ними.
— Можетъ быть, васъ тутъ и пощиплютъ сначала немножко, а вы стерпите! — говаривалъ директоръ училища «рябцамъ» — новичкамъ: — A пуще всего, чтобъ не выносить сору изъ избы!
Училищные воспитатели, прямо, не дерзали притѣснять кондукторовъ (старшихъ) въ ихъ льготахъ, которыя были установлены все тѣмъ же внутреннимъ закономъ училища. Льготы эти состояли въ томъ, что кондукторы двухъ старшихъ классовъ позволяли себѣ нѣкоторыя вольности и отступленія отъ правилъ, за что сами они такъ жестоко истязали младшихъ. Вольности эти были своего рода habeas corpus училища, и начальство не посягало на нихъ. Иначе, воспитанники не задумывались вступать въ самыя жестокія столкновенія съ начальствомъ, и начальство покорялось и иногда даже извинялось передъ кондукторами.
Такова была нравственная атмосфера въ училищѣ.
В. А. Крыловъ отзывается объ этой атмосферѣ съ похвалою: — "Отъ всей этой жизни въ училищѣ, говоритъ онъ: — «остались въ бывшихъ его воспитанникахъ привычки къ самовоспитанію, къ дисциплинѣ, уваженіе къ принципу, упорство въ трудѣ, въ борьбѣ за правду, въ достиженіи намѣченныхъ цѣлей. Кондукторская жизнь вырабатывала характеръ человѣка, его энергію, его иниціативу. При всемъ, повидимому, униженіи новичковъ, оно не ослабляло ихъ самолюбія. Оно являлось только временною непріятностью и шло объ руку съ твердымъ отстаиваніемъ своихъ традицій, предъ которыми преклонялось всякое начальство. Человѣкъ не стирался въ повседневной рутинѣ. Его дарованія потомъ прорывались самобытнымъ творчествомъ.
Съ этими словами В. А. Крылова, конечно, нельзя согласиться въ полной ихъ мѣрѣ, и мы считаемъ необходимымъ отнестись къ нимъ cum grano salis. Во всякомъ случаѣ, безпросвѣтное битье „рябцовъ“ такъ, что „линейка иногда трескалась“, и всѣ „дикія“ (по выраженію самого же В. А.) побоища едва-ли могутъ быть причислены къ отраднымъ явленіямъ, хотя-бы даже они и производились исключительно съ педагогической цѣлью закалки на спартанскій манеръ. „Униженіе“ новичковъ тоже должно было имѣть мѣсто, по крайней мѣрѣ, по отношенію къ натурамъ деликатнымъ, ибо всякое физическое насиліе, всякое „рукоприкладство“, несомнѣнно, имѣетъ элементъ униженія личности. Самъ В. А. сознается, что вся эта трепка въ первые два года пребыванія воспитанниковъ въ училищѣ ложилась на природу иного юноши очень тяжело»… Да, конечно, иначе и быть не могло!
Но съ другой стороны, несомнѣнно, училищный режимъ давалъ и хорошіе результаты.
Во первыхъ «закалка» такъ, или иначе, дѣйствительно, достигалась. Достигалась также и пріобрѣтенная этою горькой выучкой привычка къ порядку и аккуратности и отсутствіе какого-либо разгильдяйства.
Во вторыхъ-же, (и это главное), «республиканскій духъ», несомнѣнно, развивалъ въ воспитанникахъ сознаніе товарищеской солидарности, сознаніе своего долга и уваженіе къ слову. Этотъ-же духъ внушалъ имъ нѣкоторыя понятія о гражданской независимости и самозащитѣ гражданской личности отъ придавливанія ея лицами власть имущими. Для того времени такой духъ былъ болѣе, чѣмъ необыкновененъ, и остается только удивляться, какъ могла уцѣлѣть эта маленькая гражданская община въ огромномъ морѣ тогдашняго абсолютизма и подавленія всякой гражданственности! В. А. Крыловъ правъ: «Человѣкъ» въ инженерномъ училищѣ, дѣйствительно, не стирался. Личность не задавливалась безличнымъ и тупымъ «не разсуждать!» Отъ товарищей «личность» терпѣла заушенія и удары линейкой, но сверху надъ ней никакого гнета не было. Повторяемъ, такой очагъ гражданственности въ в_о_е_н_н_о_м_ъ училищѣ да еще въ николаевское время — явленіе, положительно, необыкновенное… По истинѣ, наша родина, — страна всевозможныхъ наглядныхъ несообразностей !
Навѣрное, именно эта сторона училищнаго режима и прельщала В. А. Крылова. И несомнѣнно, она-же заставила хорошо отзываться объ инженерномъ училищѣ и другихъ извѣстныхъ питомцевъ его: Д. В. Григоровича, И. М. Сѣченова и Ѳ. М. Достоевскаго. Что касается этого послѣдняго, то о немъ мы имѣемъ безусловно авторитетное свидѣтельство: вдова знаменитаго писателя сама говорила В. А. Крылову, что Ѳ. М. Достоевскій всегда поминалъ инженерное училище добромъ…
В. А. Крыловъ, съ своей стороны, имѣлъ полное основаніе остаться довольнымъ тѣмъ режимомъ, которому онъ подпалъ въ училищѣ. Хорошая сторона училищнаго быта, т. е. «республиканскій духъ», была усвоена будущимъ драматургомъ во всей ея полнотѣ и повліяла на весь дальнѣйшій ходъ его жизни и на весь складъ его характера:
В. А. Крыловъ на всю жизнь остался свободнымъ въ своихъ стремленіяхъ человѣкомъ. Училище не только не поработило его личности, но, наоборотъ, выдвинуло ее… A сверхъ того оно дало ему устойчивость въ житейскихъ передрягахъ и упорство въ достиженіи намѣченной цѣли. Оно пріучило его къ суровой борьбѣ съ дѣйствительностью, что было, прямо, необходимо для такого мягкаго идеалиста, какимъ былъ въ свои юношескіе годы В. А. Крыловъ. Однимъ словомъ, инженерное училище дало ему дѣйствительную «закалку», какую врядъ-ли дала-бы ему семья.
Таковы были нравственные результаты училищной жизни В. А. Крылова. Посмотримъ теперь, что дало ему училище въ смыслѣ знаній, и чѣмъ содѣйствовало ему оно въ развитіи его писательскаго таланта?
Въ этомъ отношеніи оно дало ему, къ сожалѣнію, слишкомъ мало…
Съ талантливымъ юношей повторилась, въ сущности, та-же исторія, что и съ многими другими выдающимися людьми: онъ пошелъ не по своей дорогѣ; и то, чего онъ пытался достигнуть и могъ-бы достигнуть при другихъ условіяхъ вполнѣ легко и безболѣзненно, было достигнуто имъ съ большими нравственными уколами и съ огромной лишней затратой силъ, не говоря уже о потерѣ времени…
Въ самомъ дѣлѣ, какой смыслъ былъ будущему писателю-драматургу изучать инженерныя науки, созиданіе крѣпостей, наводку понтоновъ и т. н.? Какой для него смыслъ имѣли военныя экзерциціи и усиленная шагистика? Несомнѣнно, что всѣ эти науки были для него самой злостной потерей времени, и только одно обстоятельство и могло-бы оправдать отдачу В. А. Крылова въ это заведеніе: это, именно, «духъ» училища, а также и то, что въ тѣ времена оно считалось лучшимъ учебнымъ заведеніемъ. Чему-же учили въ этомъ лучшемъ учебномъ заведеніи того времени? И какъ учили?
Какъ и во всѣхъ военно-учебныхъ заведеніяхъ, въ инженерномъ училищѣ на первомъ планѣ стояла шагистика, т. е. фронтовое ученье.
«Послѣ утреннихъ занятій въ классѣ» — говоритъ В. А. Крыловъ: — «дѣлалось ежедневно фронтовое ученіе, въ то время довольно-таки затруднительно. Маршировку начинали упражненіемъ въ три пріема, и приходилось долго стоять на одной ногѣ, пока другая тихо и высоко поднималась. Отъ этого переходили къ тихому шагу съ высокимъ поднятіемъ ногъ, и только послѣ этого къ обыкновенному скорому шагу и военнымъ поворотамъ»…
Всѣ эти балетныя упражненія имѣли въ виду одну главную цѣль, чтобы воинскія эволюціи происходили, какъ можно, красивѣе и граціознѣе. Существовало требованіе показнаго великолѣпія; существо-же дѣла, какъ въ шагистикѣ, такъ и во всемъ остальномъ было въ загонѣ. Такъ, напримѣръ, и въ ружейныхъ пріемахъ главное вниманіе было обращено не на смыслъ ихъ, а на быстроту и показной блескъ — и блескъ этотъ давался съ великимъ трудомъ… «Я помню» — разсказываетъ В. А.: — «что великимъ достоинствомъ фронтовика считалось, чтобы ординарецъ, подходящій на парадѣ къ Государю, умѣлъ такъ сразу остановиться и сдѣлать ружьемъ на караулъ, чтобы у него при этомъ не дрогнула ни одна мышца, ни одинъ краешекъ одежды… И, вотъ, готовясь къ параду, иной ординарецъ ставилъ себѣ на голову кружку съ водой и добивался такой правильности и увѣренности движеній и остановокъ, что кружка съ головы не падала, и вода не проливалась».
Но наряду съ этимъ фокусничаньемъ, на которое уходила масса времени, кондуктора не умѣли стрѣлять изъ ружей! Въ училищѣ почти совсѣмъ не существовало упражненій въ стрѣльбѣ, и В. А. говоритъ, что онъ, пробывъ въ училищѣ четыре года и выйдя въ офицеры, не сдѣлалъ за все это время ни одного выстрѣла!
Повидимому къ такой же показной внѣшности сводились въ значительной мѣрѣ и спеціально-инженерныя науки и занятія. Напримѣръ, главное вниманіе обращалось на внѣшнее изящество чертежей, на отдѣлку горъ красивыми штришками и т. п. Содержаніе чертежей считалось уже менѣе важнымъ. Главной задачей лѣтнихъ упражненій кондукторовъ была наводка понтоннаго моста въ присутствіи Государя. При этомъ опять-таки требовалось какое-то сверхъестественное и совершенно излишнее изящество исполненія, на которое тоже тратилась зря масса времени…
Но спеціальныя военно-инженерныя науки все-таки еще были поставлены въ училищѣ на нѣкоторую должную высоту и давали кое-какія знанія. А, вотъ, съ общеобразовательными предметами дѣло обстояло гораздо хуже. A они-то и были такъ настоятельно необходимы для будущаго писателя!
«Гуманитарныя науки», говоритъ В. А. Крыловъ: — «хромали»…
Но В. А. выражается въ данномъ случаѣ черезъ чуръ мягко. Науки болѣе, чѣмъ хромали. Исторія преподавалась кратко, лживо, темно. Литература еще хуже. О Гоголѣ и даже о Пушкинѣ воспитанники только слышали кое-что на плохихъ лекціяхъ; но самихъ произведеній этихъ авторовъ почти не читали. Въ этомъ виноваты, впрочемъ, были не одни учителя, но, главнымъ образомъ, то глухое и страшное для литературы время. Новыя изданія Пушкина, Гоголя и другихъ знаменитыхъ писателей не разрѣшались, а старыя совсѣмъ исчезли изъ продажи. Четыре томика повѣстей Гоголя тогда съ трудомъ можно было купить за 50 рублей!
О прогрессивномъ движеніи журналистики, о Бѣлинскомъ, Тургеневѣ, Герценѣ, конечно, и не упоминалось. Преподаватель литературы, Плаксинъ, удѣлялъ весьма много времени и Георгію Конисскому и Ѳеофану Прокоповичу и Ломоносову и Державину, но о Гоголѣ говорилъ только вскользь, сопоставляя его съ Булгаринымъ, при чемъ пальму первенства предоставлялъ этому послѣднему.
Таково-же было преподаваніе и иностранной литературы. Преподаватели знакомили воспитанниковъ съ начатками литературы, съ придворными классиками Людовика XIV, но тщательно избѣгали при этомъ всего, что было, по выраженію В. А. «недостаточно монархично».
«Мы всѣ учились понемногу, чему-нибудь, и какъ-нибудь!» Правъ былъ нашъ великій поэтъ, говоря это… Этими двумя строчками онъ охарактеризовалъ все русское просвѣщеніе николаевской эпохи — и, увы, онѣ были вполнѣ примѣнимы, даже къ лучшему учебному заведенію того времени"!
Таково было то училище, куда попалъ В. А. Крыловъ — уже 14-лѣтній юноша, имѣющій опредѣленныя стремленія и порядочную подготовку для достиженія этихъ стремленій.
У насъ нѣтъ достаточныхъ свѣдѣній о томъ, какъ жилось Крылову въ училищѣ, по крайней мѣрѣ, въ первые годы. Но нѣтъ никакого сомнѣнія, что жилось ему тамъ нелегко.
Привыкшій къ порядочной семейной обстановкѣ и къ теплому домашнему очагу, юноша попалъ сразу подъ надзоръ сотни глазъ, въ шумное общежитіе, въ суровую казарменную обстановку. Наравнѣ съ другими «рябцами», онъ вставалъ и одѣвался «по барабану», маршировалъ въ строю въ классы и столовую и чинно готовилъ по вечерамъ уроки у своего столика предъ казенной сальной свѣчей въ мѣдномъ подсвѣчникѣ. Тутъ-же онъ и спалъ, аккуратно сложивъ на табуретѣ свое платье. Наравнѣ съ товарищами, онъ скудно и скромно питался и пилъ жиденькій казенный чай съ чернымъ хлѣбомъ. A по воскресеньямъ и праздникамъ уходилъ въ отпускъ къ своей теткѣ.
О внѣшней сторонѣ своей жизни въ училищѣ В. А. Крыловъ умалчиваетъ, но зато довольно подробно говоритъ о своихъ занятіяхъ литературой — о томъ, какъ и въ какихъ условіяхъ протекало тамъ охватившее его творчество.
И нужно сознаться, что условія школьной жизни отнюдь не благопріятствовали его неустаннымъ попыткамъ писательства. Еще менѣе благопріятствовали эти условія страсти В. А. къ театру, хотя въ этомъ послѣднемъ отношеніи въ училищѣ иногда кое-что и предпринималось. Въ своихъ воспоминаніяхъ В. А. упоминаетъ о домашнемъ спектаклѣ, устроенномъ кондукторами въ рекреаціонномъ залѣ. Пьеса для этого спектакля была написана кѣмъ то изъ товарищей, и въ ней изображался какой-то заговоръ, причемъ заговорщики, потрясая казенными кондукторскими тесаками, восклицали: — «Да здравствуетъ революція!» — И суровое «николаевское» начальство смотрѣло на эту вопіющую нецензурность сквозь пальцы… Полковникъ, который при этомъ присутствовалъ зрителемъ, только пожалъ плечами и замѣтилъ: — Что за охота кричать такія глупости! Кричали-бы лучше: — «Да здравствуетъ кондукторская рота!»
Но эта попытка обращенія къ музамъ въ инженерномъ училищѣ осталась лишь попыткою и лишь подтвердила классическое правило: — «Inter arma silent Musae»… Во всемъ остальномъ училище упорно чуждалось музъ, предпочитая имъ разныя «серьезныя» занятія: фронтовое ученье, изящество ружейныхъ артикуловъ и военно-инженерныя науки. И будущій писатель былъ здѣсь, по правдѣ говоря, совсѣмъ не ко двору.
Онъ немало подвергался насмѣшкамъ товарищей за то, что горячо любилъ литературу и съ первыхъ-же классовъ училища сталъ заниматься писательствомъ. «Моимъ наклонностямъ къ литературнымъ занятіямъ», говоритъ В. А.: — «тѣмъ труднѣе было развиваться, что въ товарищахъ по училищу я встрѣчалъ слишкомъ мало сочувствія тому, что меня увлекало. Наиболѣе даровитые и прилежные изъ этихъ юношей считали несерьезнымъ то, что не относилось къ ихъ спеціальности — къ наукамъ фортификаціи, механики и строительнаго искусства. Лѣнивые и неталантливые были одинаково равнодушны и къ спеціальнымъ и постороннимъ предметамъ, и я подпадалъ подъ насмѣшки и тѣхъ и другихъ…
Случалось, товарищи выкрадывали у меня мои стихи, насмѣшливо переиначивали ихъ и крупно писали ихъ на классной доскѣ для посмѣшища всему классу. Я сердился, писалъ на товарищей плохія и злыя эпиграммы, показывая ихъ развѣ-только самымъ близкимъ друзьямъ»…
«Такъ, съ первыхъ шаговъ моей жизни» — съ горечью прибавляетъ В. А.: — «я попалъ въ глупую передрягу безцѣльныхъ нападокъ, отравлявшую и позднѣе мое дѣло и мою жизнь»…
Однако, несмотря на всѣ эти огорченія, В. А. Крыловъ упорно занимался своимъ любимымъ «несерьезнымъ» дѣломъ. По его признанію, въ Петербургѣ, по вступленіи въ училищѣ, онъ «окончательно увлекся стихотворствомъ». Каждую свободную минуту, всякій досугъ свой онъ посвящалъ писанію стиховъ и литературному чтенію. И такъ тянулось втеченіе всего четырехлѣтняго пребыванія его въ инженерномъ училищѣ.
Но развитіе его таланта было, къ сожалѣнію, всецѣло предоставлено лишь ему самому. Будущій писатель и драматургъ не находилъ никакого достойнаго руководительства въ своихъ начинаніяхъ. «По вѣчной моей робости», говоритъ онъ: — «я не умѣлъ заводить знакомствъ и не видѣлъ вокругъ себя никого, кто-бы могъ озаботиться моимъ развитіемъ. По воскресеньямъ я ходилъ въ отпускъ къ старой вдовѣ-теткѣ, вѣчно озабоченной и не имѣвшей ничего общаго съ литературой»… И въ концѣ концовъ литературное воспитаніе будущаго драматурга свелось къ старательному чтенію всякой литературы; но читалъ онъ совершенно безсистемно и безъ надлежащаго выбора.
При полномъ отсутствіи надлежащаго руководительства, наставниками В. А. по этой части явились мелкіе апраксинскіе книгопродавцы, которые, конечно, сбывали неопытному и несвѣдущему юношѣ все, что попадало имъ подъ руку — всякій хламъ и заваль, на что только хватало у покупателя средствъ. A средства его были очень скудны. В. А. Крыловъ, въ бытность свою въ училищѣ, получалъ отъ родителей по рублю въ мѣсяцъ на мелкіе расходы, да рублей 15 въ годъ накапливалось подарками отъ нихъ и отъ дяди. И все-таки даже на эти гроши В. А. ухитрялся удовлетворять свою ненасытную страсть къ литературному чтенію…
Но что, именно, онъ читалъ?
Во всѣхъ книжныхъ лавченкахъ Апраксина двора тогда въ большомъ количествѣ встрѣчались толстые томы сочиненій Булгарина — его романы: «Иванъ Выжигинъ», «Дмитрій Самозванецъ» и т. п. Встрѣчался довольно часто одинъ и тотъ-же томъ сочиненій Жуковскаго, относительно котораго В. А. увѣряли, что онъ заколдованъ, и оттого появляется всюду. Книги эти продавались сравнительно дешево; видъ у нихъ былъ внушительный, имена авторовъ знаменитыя. И В. А. покупалъ ихъ и читалъ, пичкая себя этой, въ большинствѣ случаевъ, совершенно непитательной и безполезной умственной пищей.
Хорошія книги и настоящіе знаменитые авторы были тогда совершенно недоступны скромному карману «кондуктора». Сочиненія Пушкина и Гоголя стояли тогда въ такой высокой цѣнѣ, что Крыловъ никоимъ образомъ не могъ раздобыться ими.
Любимымъ его писателемъ въ первые годы училищной жизни былъ Державинъ. Сочиненія Державина В. А. привезъ съ собой еще изъ Москвы и многія изъ его стихотвореній зналъ наизусть — тѣ самыя, надъ которыми такъ маются и злобствуютъ современные гимназисты: «Фелица», «Богъ», «На рожденіе порфиророднаго отрока», «Фонарь», «Снигирь» и т. п.
Въ болѣе позднее время В. А. Крылову удалось значительно пополнить свою библіотеку и вмѣстѣ съ тѣмъ свое художественное образованіе. Начало этому пополненію было положено удачнымъ для него случаемъ: ему довелось однажды заработать собственнымъ трудомъ (въ первый разъ въ жизни!) немного денегъ — и онъ конечно, немедленно употреблялъ ихъ на пріобрѣтеніе книгъ.
По курьезной случайности, эти первыя заработанныя имъ деньги дало ему драматическое произведеніе — правда, на этотъ разъ еще покуда чужое. Однажды потребовалось для «Отечественныхъ Записокъ» переписать пьесу Писемскаго, «Ветеранъ и Новобранецъ». Секретарь редакціи встрѣтилъ Крылова у знакомыхъ и предложилъ ему эту переписку. Редакція торопилась съ перепиской, искать профессіональнаго переписчика было некогда. Подвернулся 15-лѣтній воспитанникъ военнаго училища — ему и поручили.
Великъ былъ восторгъ Крылова! За работу онъ получилъ цѣлый рубль серебромъ и, къ великой своей радости, ему удалось раздобыться на этотъ рубль сочиненіями Озерова…
Потомъ пріобрѣтеніе книгъ стало дѣлаться для него все легче и легче. Въ бытность В. А. въ старшихъ классахъ училища, съ новымъ царствованіемъ (Александра II) повѣяло свѣжестью и въ обществѣ и въ литературѣ. Книги сразу подешевѣли; въ продажѣ появились такія сочиненія, которыя прежде были библіографической рѣдкостью. В. А. употребилъ всѣ усилія, чтобы скопить побольше денегъ, и купилъ Пушкина въ новомъ изданіи Анненкова и воспоминанія С. Аксакова. Эта послѣдняя книга произвела на него чрезвычайно сильное впечатлѣніе. Онъ зачитывался ей съ замираніемъ сердца, потому что книга эта была переполнена разсказами о театрѣ и объ актерахъ.
Въ это-же, болѣе позднее время своего пребыванія въ училищѣ, В. А. ближе сошелся съ окружающими, пересталъ быть одиночкой и пріобрѣлъ товарищей.
Впрочемъ, въ его классѣ товарищей у него все-таки не оказалось, и В. А. выбралъ друзей изъ другихъ классовъ. Сошелся онъ, конечно, только съ тѣми, кто былъ родствененъ ему по вкусамъ и наклонностямъ, т. е. по любви къ литературѣ и театру. Таковыми оказались: извѣстный нынѣ композиторъ Цезарь Кюи, философъ-литераторъ Лесевичъ, и братъ драматурга, А. Н. Островскаго, П. Н. Островскій.
Кюи и Лесевичъ были старше В. А., и онъ относился къ нимъ съ особымъ довѣріемъ, полагая на ихъ судъ всѣ свои первыя произведенія (въ ихъ числѣ цѣлую поэму — «За Богомъ молитва, за царемъ служба не пропадаетъ»). Оба пріятеля благоволили къ В. А., сочувствовали его стремленіямъ и хвалили его стихи. В. А. чрезвычайно цѣнилъ это теплое отношеніе друзей къ себѣ и своему творчеству и чѣмъ болѣе сердился на насмѣшки своихъ одноклассниковъ, тѣмъ сильнѣе, съ болѣзненной нервностью и восторженностью привязывался къ друзьямъ. «Всегда благоразумный Кюи», по словамъ Крылова: — «иногда даже охлаждалъ эти порывы восторга, вызваннаго простымъ одобрительнымъ словомъ, и приглашалъ своего экспансивнаго пріятеля не очень-то довѣряться похваламъ друзей». Такъ напримѣръ Кюи однажды писалъ Крылову: — «Вы слишкомъ довѣрчивы и слишкомъ готовы привязаться (къ лицу, или мнѣніямъ его) всего силою вашей поэтической души. Для вашего-же счастья будьте холоднѣй… Остерегайтесь слишкомъ частыхъ изліяній: они могутъ надоѣсть».
Эти строчки довольно ярко рисуютъ намъ характеръ В. А. Крылова въ то время. Спокойный и уравновѣшенный человѣкъ въ остальное время своей жизни, онъ въ тѣ времена отличался пылкой восторженностью и экзальтированностью. И, вотъ, что говоритъ онъ самъ по этому поводу: — «Я былъ одинокъ… Безъ всякаго руководства, безъ всякой интеллигентной поддержки, я тѣмъ съ большей горячностью относился къ участію человѣка, гораздо болѣе счастливаго, чѣмъ я, и откликавшагося на мои первыя попытки литературнаго творчества. Я радовался этому участью, я жилъ, я питался имъ. Я въ немъ лелѣялъ надежду на осуществленіе моихъ завѣтныхъ желаній, моего любимаго дѣла».
Съ Кюи В. А. Крыловъ сошелся потомъ еще ближе — въ эпоху позднѣйшей юности, когда оба они перешли изъ училища въ инженерную академію… Были у нихъ даже попытки кое-какого совмѣстнаго творчества; такъ, В. А. написалъ либретто для двухъ оперъ Ц. Кюи. Кромѣ общихъ вкусовъ и стремленій, обоихъ друзей сблизила также и ихъ участь; подобно В. А. Крылову и Кюи былъ одинокъ въ стѣнахъ училища и подвергался насмѣшкамъ за свои художественные вкусы…
Въ большой дружбѣ В. А. состоялъ и съ П. Островскимъ. Съ нимъ онъ зачитывался сообща книгами, разсуждалъ о театрѣ, спорилъ…
Вторая половина пребыванія В. А. Крылова въ училищѣ, вообще, прошла для него въ гораздо болѣе свѣтлыхъ и отрадныхъ ощущеніяхъ чѣмъ первая.
Въ училище мало по малу проникли новыя вѣянія приближавшихся шестидесятыхъ годовъ.
Уѣзжая на праздники и на вакаціи въ свои семьи, кондукторы стали урывками знакомиться съ произведеніями новой, освободительной и обличительной литературы. Они читали Некрасова, Тургенева («Записки охотника») Григоровича («Антонъ Горемыка»), прислушивались къ разговорамъ о Бѣлинскомъ и Герценѣ. Многое изъ прежнихъ вѣрованій стало меркнуть и постепенно замѣнялось новыми понятіями. Старыя училищныя традиціи стали представляться уже въ иномъ свѣтѣ, и многое въ нихъ казалось уже нелѣпымъ и недостойнымъ. Въ нравахъ кондукторской роты проявлялось нѣчто новое, какая-то нежданная перемѣна къ лучшему, къ большей нравственной и умственной культурности.
Прежде всего у старшихъ воспитанниковъ возникъ чисто-гамлетовскій вопросъ: «Бить, или не бить»? Прежнее безудержное битье «рябцовъ» стало казаться дурнымъ дѣломъ. И какъ это ни странно теперь для насъ, этотъ вопросъ вызывалъ у кондукторовъ не только серьезныя размышленія, но даже и серьезную войну. Вопросъ о недостойности дракъ разрѣшился, именно, дракою… Первый (старшій) классъ считалъ битье «рябцовъ» дѣломъ непристойнымъ, а второй классъ, т. е. кондукторы младшіе, только что вышедшіе изъ подневольнаго положенія въ положеніе господствующее, заявили себя сторонниками стараго режима. Дѣло кончилось крупною стычкою, причемъ побѣдилъ новый режимъ, т. е. первоклассники.
Въ своихъ воспоминаніяхъ В. А. Крыловъ описываетъ, какъ тотъ-же первый классъ еще до этого событія собрался однажды тайно (!) въ холодномъ цейхгаузѣ, чтобы обсудить, какъ уничтожить жестокое обращеніе съ «рябцами»? Онъ даже воспѣлъ это тайное собраніе и происходившіе на немъ горячіе дебаты въ юмористической поэмѣ.
Въ атмосферѣ всѣхъ этихъ новыхъ гуманныхъ вѣяній, въ предчувствіи занимавшейся зари шестидесятыхъ годовъ, въ лучшую эпоху всего XIX вѣка нашей исторіи, В. А. Крыловъ кончилъ курсъ въ инженерномъ училищѣ и вышелъ изъ него съ офицерскимъ чиномъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ вступилъ и въ жизнь. Учебная эпоха у него еще не закончилась, потому что онъ непосредственно изъ училища перешелъ въ инженерную академію. Но пребываніе въ этой послѣдней уже не было такимъ изолированнымъ отъ окружающей жизни. какъ въ училищѣ. Школьные годы прошли, и наступили годы студенческіе, со всѣмъ ихъ обаяніемъ со всею прелестью перваго проникновенія въ жизнь и даже болѣе того: въ общественную дѣятельность. В. А. Крылову было тогда 18 лѣтъ…
III.
правитьПочти у всѣхъ выдающихся людей бываетъ въ жизни свой «Sturm und Drang Periode» — періодъ особенно кипучей дѣятельности, когда они только-что попадутъ на желанную дорогу, или, по крайней мѣрѣ, завидятъ ее уже совсѣмъ близко. Былъ такой періодъ и въ жизни В. А. Крылова, и наступленіе его какъ разъ совпало съ его пріобщеніемъ къ общественной жизни по выходѣ изъ училища.
18-лѣтній юноша (теперь уже офицеръ!) сразу окунулся въ жизнь и началъ принимать дѣятельнѣйшее участіе во всѣхъ проявленіяхъ столичной общественной жизни, довольно кипучей и своеобразной въ то время, и, конечно, прежде всего и паче всего устремился къ литературно-театральной дѣятельности и къ соотвѣтствующимъ знакомствамъ. Прежняго одиночества и прежней зависимости какъ не бывало. Одиночество смѣнилось постояннымъ общеніемъ съ множествомъ новыхъ знакомыхъ. Болѣе полному соприкосновенію съ общественной жизнью и болѣе полной независимости способствовало уже то одно обстоятельство, что офицеры академіи не были интернами, но жили на частныхъ квартирахъ внѣ стѣнъ учебнаго заведенія.
В. А. Крыловъ и квартиру подобралъ вполнѣ по вкусу себѣ.
Онъ поселился вмѣстѣ съ товарищемъ на маленькой квартиркѣ въ домѣ очень извѣстнаго въ то время театрала-любителя, М. Я. Слатвинскаго. «Это былъ типъ своего рода» — говоритъ о немъ В. A. и, прибавимъ отъ себя, типъ вполнѣ во вкусѣ В. А. Крылова!
Отставной семеновскій офицеръ, Слатвинскій имѣлъ страстное влеченіе къ театру. Онъ ежегодно устраивалъ одинъ или два любительскихъ спектакля въ небольшой залѣ своей квартиры. В. А. не безъ юмора разсказываетъ объ этихъ спектакляхъ… Для спектакля, по его словамъ, ворошили всю квартиру. Устраивался помостъ, порталъ, сцена, уборныя для актеровъ — чтобы все напоминало настоящій театръ. Не бѣда, что на сценѣ было тѣсно, что суфлерская будка была несоразмѣрно велика, и что домочадцы должны были на это время лишиться спальни… Театръ устраивался по всѣмъ правиламъ искусства, и даже приглашались съ Императорской сцены суфлеръ и парикмахеръ.
Актеръ онъ (Слатвинскій) былъ посредственный, но опытный. Труппа у него была не выдающаяся, но не смотря на все это, спектакли Слатвинскаго бывали довольно удачны, особенно, когда въ числѣ участвующихъ попадалъ какой-нибудь талантливый актеръ-любитель.
В. А. Крыловъ конечно, немедленно познакомился съ такимъ восхитительнымъ домохозяиномъ и воспользовался первымъ же спектаклемъ, чтобы выступить на сценѣ въ качествѣ актера. Это былъ его первый сценическій дебютъ, потому что хотя В. А. до этого и участвовалъ въ двухъ спектакляхъ, но игралъ въ нихъ незначительныя роли, да и самые спектакли были ужъ слишкомъ домашніе.
Спектакль, въ которомъ В. А. Крыловъ выступилъ у Слатвинскаго, состоялъ изъ водевилей: «Петербургскія дачи» и «Путаловъ». Въ первомъ изъ этихъ водевилей В. А. игралъ роль какого-то брандмейстера и имѣлъ, по его словамъ, «блистательный успѣхъ». Ему очень много апплодировали, и въ публикѣ, шутя, говорили: — «этого брандмейстера за прекрасную игру надо произвести въ брандмайоры!».
Нечего и говорить, конечно, что В. А. плавалъ, какъ рыба въ водѣ, въ этой театральной атмосферѣ. «Съ тѣхъ поръ», говоритъ онъ: — «я постоянно участвовалъ въ спектакляхъ Слатвинскаго и съ ненасытной жадностью искалъ всякаго знакомства, которое давало бы мнѣ возможность выступить на сценѣ, или хоть читать публично на литературномъ вечерѣ».
Позднѣе, это послѣднее желаніе В. А. Крылова исполнилось въ полной мѣрѣ, но что касается его театральныхъ успѣховъ, то въ качествѣ актера ему не было суждено прославиться. Самъ В. А. объясняетъ это тѣмъ, что ему приходилось сравнительно рѣдко выступать на сценѣ, и что у него было поэтому мало актерской практики. Но гораздо правильнѣе предположить, что у него, просто, писательскій талантъ преобладалъ надъ талантомъ актерскимъ. Тѣмъ болѣе, что и выступалъ-то онъ въ качествѣ актера вовсе ужъ не такъ рѣдко.
Театральная среда, въ которой вращался В. А., постепенно все расширялась и росла. Вначалѣ театральное дѣло въ столицѣ было развито еще очень слабо, и такимъ театраламъ, какъ Крыловъ, приходилось плохо… Императорскіе театры пользовались монополіей. Не было ни частныхъ, ни даже клубныхъ театровъ. Существовали благотворительные спектакли, но и тѣ были «довольно затруднительны», какъ выражается В. А.: разрѣшеніе на устройство такихъ спектаклей приходилось выхлопатывать черезъ министра Двора и чуть-ли не отъ самаго Государя. И театралы которымъ хотѣлось заявить себя и выступить передъ публикой въ качествѣ актеровъ, поневолѣ должны были умѣрять свои страсти, или-же, въ лучшемъ случаѣ, участвовать на такихъ (притомъ очень рѣдкихъ!) спектакляхъ какъ спектакли Слатвинскаго…
Но потомъ положеніе вещей стало рѣзко измѣняться. Съ каждымъ годомъ, даже съ каждымъ мѣсяцемъ эти затрудненія стали исчезать, и столицу охватилъ настоящій театральный вихрь. Благотворительные спектакли, начавшись съ спектаклей въ великосвѣтскихъ кругахъ, возникли теперь уже безпрестанно, участіе въ нихъ принимали лица самыхъ разнообразныхъ ранговъ… И появились даже спеціальныя залы для такихъ спектаклей. (Пассажъ и залъ Руадзе — нынѣ залъ Кононова)… «Время было кипучее» — разсказываетъ В. А. въ своихъ воспоминаніяхъ: — "Въ залѣ пассажа устраивались благотворительные спектакли съ участіемъ извѣстныхъ писателей. Ал. Потѣхинъ, къ удивленію всѣхъ исполнилъ роль Фамусова, съ бородой, которую, конечно, не хотѣлъ сбрить ради одного спектакля. A. H. Островскій съ тонкимъ юморомъ сыгралъ роль Подхалюзина въ своей-же пьесѣ («Свои люди, сочтемся»…) Въ залѣ кн. Бѣлосельскаго состоялся такой-же «литераторскій» спектакль. Давали «Ревизора», причемъ А. Ѳ. Писемскій появился въ роли городничаго, П. И. Вейнбергъ — Хлестакова, а купцовъ, приносящихъ Хлестакову деньги, весьма типично изображали Достоевскій, Островскій и Тургеневъ…
Однимъ словомъ, театръ возвысился. Театральное дѣло стало на одной доскѣ съ литературой. Театральнымъ искусствомъ интересовались всѣ, и участія въ подобныхъ спектакляхъ добивались многія лица съ положеніемъ. Добивался въ нихъ участія и скромный подпоручикъ, ученикъ инженерной академіи, В. А. Крыловъ.
Ему удалось войти въ кружки наиболѣе ревностныхъ устроителей спектаклей, и онъ участвовалъ въ нѣсколькихъ видныхъ спектакляхъ, исполняя видныя роли. Такъ, онъ игралъ тогда Чацкаго, Кузовкина («Чужой хлѣбъ», Тургенева) и Жадова («Доходное мѣсто»). Особенный успѣхъ В. А. имѣлъ въ «Доходномъ мѣстѣ». Эта пьеса въ то время была запрещена цензурой и еще не шла въ Императорскихъ театрахъ, но любители рискнули сыграть ее. В. А. Крыловъ игралъ Жадова прекрасно и въ послѣднемъ дѣйствіи съ такимъ искреннимъ увлеченіемъ произнесъ монологъ о честномъ трудѣ, что весь театръ разразился рукоплесканіями, и публика такъ долго кричала «bis», что Жадову пришлось повторить весь монологъ цѣликомъ…
Доступъ въ эти театральные кружки и всего этого театральнаго благополучія В. А. добился, благодаря все тому-же Слатвинскому.
«У Слатвинскаго», говоритъ онъ: — «я познакомился съ П. Каратыгинымъ (авторъ извѣстныхъ въ свое время водевилей), со старикомъ Пименомъ Араповымъ (знаменитый театралъ николаевскаго времени и авторъ „Лѣтописи русскаго театра“) и съ балетными артистами Стуколкиными. Младшій Стуколкинъ былъ женатъ на актрисѣ Стрѣльской. Я сталъ бывать у нихъ и познакомился съ тогдашней звѣздой Александринскаго театра, Снѣтковой 3-ей»…
В. А. не безъ юмора разсказываетъ о подробностяхъ этого знакомства. Разсказъ его о первой встрѣчѣ съ Снѣтковой интересенъ въ томъ отношеніи, что рисуетъ нѣкоторыя любопытныя подробности тогдашняго житья-бытья первостепенныхъ актерскихъ знаменитостей. Но еще интереснѣе онъ тѣмъ, что даетъ намъ яркій обликъ самого «подпоручика» и «офицера-слушателя инженерной академіи», В. А. Крылова… Въ каждой его строчкѣ такъ и чувствуется задорный и въ тоже время робкій и конфузливый юноша, восторженный поклонникъ искусства и принципіальный, можно сказать, ярый демократъ и «республиканецъ» — приверженецъ «гражданскихъ» идей 60-хъ годовъ…
«Мнѣ забавно вспомнить мою первую встрѣчу съ тогдашней лучшей актрисой Александринскаго театра, Снѣтковой 3-ей» — разсказываетъ онъ: — "Я тогда былъ едва 20-лѣтнимъ офицеромъ и еще не напечаталъ ни одной строки, но я съ успѣхомъ подвизался въ любительскихъ спектакляхъ и потому чувствовалъ себя знатокомъ сценическаго искусства. Я встрѣтилъ Снѣткову на именинахъ у ея подруги, актрисы В. В. Стрѣльской. Пришелъ къ ней и почтенный старичекъ, горячій театралъ, Пименъ Араповъ, и по обычаю добраго стараго времени, принесъ именинницѣ подарокъ, шляпку. Мы, трое, были самые почетные гости и удалились въ маленькій кабинетъ хозяина (мужа В. В. Стрѣльской, Стуколкина), гдѣ за ломбернымъ столомъ пощелкивали кедровые орѣшки и разговаривали о театрѣ. Я млѣлъ отъ восторга въ этой, такъ страстно любимой мною театральной атмосферѣ, лицомъ къ лицу съ красавицей-актрисой, любимицей публики… И, странное дѣло: мой восторгъ сказывался не похвалами, а порицаніями. Я разбиралъ игру актрисы съ большимъ уваженіемъ къ ея таланту, но постоянно выставлялъ на видъ ея промахи, недостатки, эгоизмъ ея замкнутой актерской жизни, отсутствіе въ ней гражданскихъ интересовъ (что значитъ увлеченіе идеями той эпохи!) Мнѣ какъ будто хотѣлось отогнать отъ этой прелестной дѣвушки все, что я мало-мальски считалъ недостойнымъ ея. Это прорывалось даже въ коемъ обращеніи къ ней: ея имя было Ѳеодосья Александровна, но оно не нравилось ни ей, ни ея приближеннымъ, и потому ее звали всегда Фанни Александровна. Меня коробила эта невинная фальшь, и я съ грубою и правдивою прямотою моего времени во весь разговоръ называлъ ее «Ѳедосья Александровна». Должно быть, все-таки теплы и искренни были мои рѣчи: онѣ нисколько не обижали артистку. Напротивъ, повидимому, ей нравился этотъ непривычный для нея тонъ. Она была со мной чрезвычайно любезна, просидѣла до 12 часовъ ночи и только, какъ-бы не думая, взяла мѣлъ, приготовленный для картъ, и написала на сукнѣ стола свое имя «Ѳеодосья», вставивши букву «о» и смягчая этою вставкою неблагозвучную вульгарность простой "Ѳедосьи*.
Впечатлѣніе этой встрѣчи вылилось у Крылова въ изящномъ стихотвореніи «Беззаботная жизнь передъ вами»… Онъ посвятилъ это стихотвореніе Снѣтковой, но при всемъ его юношескомъ задорѣ и радикализмѣ скромность его была такъ велика, что онъ не рѣшился даже ознакомить вдохновившую его артистку съ посвященнымъ ей стихотвореніемъ! Онъ могъ въ лицо упрекать знаменитую актрису за недостатки ея игры, онъ могъ съ грубымъ демократизмомъ звать ее «Ѳедосьей», но поднести ей посвященные ей стихи — было выше его силъ!..
Такимъ образомъ, В. А. Крыловъ все болѣе и болѣе сближался съ тою сферою, которая была наиболѣе ему пріятна — съ театральнымъ міромъ — и даже серьезно мечталъ о сценическихъ успѣхахъ и о сценической карьерѣ. Актеромъ ему однако сдѣлаться не пришлось, но тѣмъ не менѣе, знакомство съ артистическимъ міромъ и сценическіе опыты принесли Крылову огромную пользу, какъ драматургу. Они обусловили его удивительное знаніе сцены и дали ему умѣнье ловко пріурочивать ту, или другую роль для того, или другого артиста… Это-же знакомство съ театральнымъ міромъ сослужило ему службу еще и въ иномъ отношеніи: оно значительно облегчило ему потомъ доступъ на сцену съ его пьесами.
Но все это было въ ту пору еще дѣломъ будущаго. Въ описываемое время В. А. еще не написалъ ни одной строчки драматическихъ сочиненій. Онъ только готовилъ — почти безсознательно — почву для будущей драматургической дѣятельности и съ увлеченіемъ отдавался захватившей его всецѣло общественной жизни. Жизнь эта, съ ея удовольствіями и шумной тогдашней ея обстановкой заставляла его кидаться въ разныя стороны за самыми разнообразными занятіями и дѣлами.
Кромѣ участія въ любительскихъ спектакляхъ Крыловъ участвовалъ въ различныхъ литературныхъ вечерахъ и чтеніяхъ и самъ устраивалъ ихъ. Такія чтенія и литературные вечера расплодились въ описываемое время въ огромномъ количествѣ. Устроители ихъ выказывали великую энергію и изобрѣтательность, чтобы сдѣлать ихъ наиболѣе интересными и заманчивыми. Напримѣръ, на нѣсколькихъ такихъ вечерахъ молодой адвокатъ, Лохвицкій, излагалъ предъ публикой древнее юмористическое сказаніе о судѣ надъ ершомъ и карасемъ, прилагая къ этому изложенію остроумный юридическій разборъ съ точки зрѣнія современнаго законодательства. Не отставая отъ другихъ, и В. А. Крыловъ устроилъ однажды вмѣстѣ съ В. В. Лесевичемъ публичный вечеръ въ пользу какого-то бѣднаго семейства, которому покровительствовалъ Лесевичъ. Устроители пригласили популярныхъ французскихъ артистовъ и поэта Мея. На этомъ вечерѣ выступалъ, конечно, и самъ В. А., заполняя между прочимъ пробѣлы тѣхъ исполнителей, кто не пріѣхалъ. Читалъ онъ изъ Гоголя, а главнымъ-же своимъ номеромъ выбралъ эффектное либеральное стихотвореніе «Бѣлое покрывало», которое ему самому очень нравилось.
Это стихотвореніе онъ часто читалъ публично, вызывая постоянные аплодисменты и нисколько не думая, что оно не очень-то вязалось съ его мундиромъ инженеръ-поручика. Впрочемъ, и многое другое не вязалось съ его чиномъ и званіемъ.
«Кромѣ вечеровъ оффиціальныхъ, открытыхъ, съ разрѣшенной программой, мы устраивали», признается Крыловъ: — "и тайные вечера. Билеты на нихъ продавались по рукамъ, исключительно; и тутъ ужъ мы читали и декламировали, не стѣсняясь, произведенія самаго радикальнаго оттѣнка. И В. А., ничтоже сумняшеся, участвовалъ со своими эполетами на всѣхъ такихъ вечерахъ.
«Въ первый разъ я участвовалъ», читаемъ мы въ его воспоминаніяхъ: — «на чтеніи, устроенномъ двумя молодыми офицерами путей сообщенія. На этомъ чтеніи извѣстный полковникъ Лавровъ развивалъ предъ публикой систему устроенія противоправительственнаго заговора (sici). Беллетристъ Слѣпцовъ читалъ свои изящные разсказы изъ крестьянской жизни. A я читалъ» — прибавляетъ В. А.: — "стихотвореніе Беранже «Le bon Dieu».
Нашему развлеченію никто не препятствовалъ. Полиція тогда еще не выучилась вынюхивать, гдѣ и для какихъ бесѣдъ собираются обыватели столицы. Состоялось чтеніе еще болѣе изумительное въ этомъ отношеніи. На Михайловской площади, въ домѣ Дашкова на крышѣ существовала легкая пристройка вся въ стеклахъ, вродѣ фотографическаго павильона. Въ то время она образовала большую залу, гдѣ мы тоже собрались и читали нелегальныя произведеніи предъ толпою, болѣе чѣмъ въ полтораста человѣкъ. Въ центрѣ города, на людной площади, рядомъ съ театромъ, блестѣлъ съ высоты дома этотъ странный фонарь яркимъ освѣщеніемъ. Виднѣлись въ немъ силуэты множества людей, и ни одному городовому не приходило въ голову хоть-бы справиться, что такое тамъ происходитъ! ".
Третій такой вечеръ, въ которомъ участвовалъ Крыловъ, былъ устроенъ въ частномъ мужскомъ пансіонѣ Михайлова — тоже въ присутствіи около двухъ сотъ человѣкъ посѣтителей. На этомъ вечерѣ В. А. въ первый разъ прочелъ свою юмористическую поэму «Недовольные», только что написанную имъ тогда. Успѣхъ онъ имѣлъ огромный и вполнѣ заслуженный. Его поэма (о ней намъ еще придется говорить) отмѣчала тогдашніе злободневные вопросы общественной жизни; каждая строка ея попадала въ цѣль и вызывала громкое сочувствіе… Не мѣшаетъ отмѣтить, что это былъ первый дебютъ В. А. предъ публикой, въ качествѣ литератора — автора своего собственнаго произведенія…
Но не одни спектакли, не одни литературные вечера и чтенія поглощали его время и наполняли жизнь. Жизнь тогда предъявляла слишкомъ много новыхъ и важныхъ требованій, а Крыловъ былъ слишкомъ отзывчивъ и чутокъ ко всѣмъ ея голосамъ и слишкомъ дѣятеленъ, чтобы замыкаться въ театръ и литературу.
И порхая, по его словамъ «съ одного конца невскаго проспекта на другой», съ литературнаго чтенія на благотворительный спектакль, смѣняя гражданскіе мотивы «Бѣлаго покрывала» и «Недовольныхъ» на любовную идиллію какой-нибудь «Барышни-крестьянки», В. А. не забывалъ и другихъ сторонъ общественной жизни. A сторонъ этихъ у него было тогда не мало.
«Жизнь кипѣла ключемъ» — вспоминаетъ онъ: — "Всюду хотѣлось быть, за все браться, во всемъ участвовать; слушать лекціи, учить въ воскресной школѣ, достать послѣдній No «Колокола», читать въ «Современникѣ» послѣднюю статью Чернышевскаго и срывать рукоплесканія съ подмостокъ эстрады за либеральныя слова. Словомъ, хотѣлось втиснуться въ эту толчею, не разбирая того, что нужнѣе и полезнѣе, отдаваясь безотчетно тому, что свѣтилось прогрессомъ добра и блага ближнему…
Для того, чтобы вполнѣ понять это настроеніе, необходимо припомнить и оцѣнить «кипѣніе» тогдашней общественной жизни. В. А. упоминаетъ и о «Колоколѣ» и Чернышевскомъ и о публичныхъ лекціяхъ и о воскресныхъ школахъ. Все это были характернѣйшіе показатели той эпохи и они-то наряду съ общими освободительными вѣяніями 60-хъ годовъ, и создавали упомянутое настроеніе.
«Это было время», говоритъ Крыловъ: — «когда гвардейскіе офицеры, ухаживавшіе за сестрою Снѣтковой 3-ей, балериною, привозили ей сочиненія Бѣлинскаго, котораго тогда нельзя было не читать, или, по крайней мѣрѣ, не имѣть такого вида, какъ будто только-что читалъ его»…
Это было время всеобщаго подъема къ развитію и образованію. «Всюду чуялись признаки той бурной жаждой знанія и развитія, которая подступала и начинала охватывать все русское общество. Послѣдній десятокъ лѣтъ послѣ 1848-го года лежалъ непрогляднымъ мракомъ на всѣхъ: слѣпота, обманъ, невѣжество нами даже неощущалось, какъ не ощущаются колодниками міазмы удушливаго воздуха ихъ тюрьмы. И вдругъ грянулъ громъ Крымской войны и возникло новое царствованіе. Словно громадная молнія прорвала тучу, и повѣяло чистымъ воздухомъ. Онъ опьянялъ насъ, этотъ воздухъ. Кажется, не хватало легкихъ, до такой степени хотѣлось имъ больше и больше дышать. Отпечатаны были новыя изданія сочиненій Пушкина и Гоголя, уже становившіяся библіографической рѣдкостью. Прилетѣлъ звонъ герценовскаго „Колокола“. И то, предъ чѣмъ мы такъ благоговѣли въ нашемъ казарменномъ воспитаніи, вдругъ сразу потускнѣло въ нашихъ глазахъ, какъ сусальное золото. Проф. Стасюлевичъ читалъ публичныя лекціи о фальшивомъ блескѣ царствованія Людовика XIV, и изъ подъ тяжелаго правленія французскаго короля намъ выглядывали невзгоды нашего собственнаго отечества. Все намъ было ново, и оттого мы на все такъ жадно бросались, иной разъ не зная, въ какой мѣрѣ все хорошо и полезно. Бюхнеръ и Фейербахъ въ литографированныхъ переводахъ подпольнаго изданія, Карлъ Риттеръ и Лессингъ, Чернышевскій и Добролюбовъ, Записки Дашковой и Екатерины II — все являлось какимъ-то откровеніемъ, о которомъ дотолѣ и не мечталось… И такъ много новаго было для насъ въ области знанія, что хотѣлось скорѣй, скорѣй проглотить какъ можно больше, съ жадностью умирающаго отъ голода. Хотѣлось узнать, все равно, гдѣ, все равно, какъ — въ университетской лекціи, въ книгѣ, въ журналѣ, въ разговорѣ, а, узнавъ, хотѣлось передать другому хотя бы и не вполнѣ усвоенное и взятое на вѣру, хотя-бы сырьемъ передать, но скорѣй поднести яркій подарокъ на этомъ общемъ праздникѣ возрожденія»…
Подъ вліяніемъ такого настроенія читались всевозможныя публичныя лекціи, возникъ послѣ разгрома (въ 1861 году) петербургскаго университета частный университетъ (въ стѣнахъ городской думы), основывались воскресныя школы, и была учреждена знаменитая въ свое время Таврическая школа, дѣятельнѣйшее участіе въ которой принялъ и В. А. Крыловъ.
Школа эта была учрежденіе совершенно частное. Оффиціальныя власти не принимали въ ея организаціи ни малѣйшаго участія. Возникла она по иниціативѣ офицеровъ инженерной академіи.
Ее основали товарищи В. А. Крылова по академіи, Яновичъ и Косинскій, а къ нимъ примкнулъ извѣстный впослѣдствіи профессоръ Петербургскаго университета Орестъ Миллеръ, его другъ, Дашковъ и В. В. Михайловъ. Молодые люди рѣшили, не задаваясь сначала никакими широкими задачами, взять на себя безплатное обученіе нѣсколькихъ бѣдныхъ дѣтей, жившихъ у нихъ по сосѣдству. Но мало по малу эта затѣя стала разростаться. Къ ея организаторамъ примкнули и другіе ихъ товарищи по академіи — и въ томъ числѣ Крыловъ — и, наконецъ, возникла цѣлая школа. Собрали денегъ, наняли помѣщеніе и, не спрашивая ни у кого разрѣшенія и даже не заявляя никому изъ властей объ этомъ, открыли учебное заведеніе, которое и было потомъ названо «Таврической школой».
Эта школа (впослѣдствіи легализированная) сдѣлалась необычайно модной и популярной въ Петербургѣ. Принимать участіе въ ней стало почти обязательнымъ для каждаго свѣтскаго молодаго человѣка. О Таврической школѣ говорилось на всѣхъ журъ-фиксахъ: это была излюбленная и, такъ сказать, почетная тема всѣхъ собраній…
Что касается В. А., то онъ принималъ въ Таврической школѣ горячее участіе — и не вслѣдствіе всеобщаго увлеченія и моды, но по серьезному желанію «принести пользу». О серьезности его намѣреній въ этомъ направленіи и объ основательности его участія въ школѣ свидѣтельствуетъ любопытный докладъ его собранію школы о преподаваніи русскаго языка. Докладъ этотъ показываетъ, какъ вдумчиво относился къ своему преподавательскому дѣлу юный, едва достигшій совершеннолѣтія офицеръ, столь беззавѣтно увлекавшійся любительскими спектаклями и концертами. И подобно тому, какъ въ любительскихъ спектакляхъ онъ выказывалъ чисто-профессіональное серьезное отношеніе къ дѣлу, такъ и въ этой любительской школѣ онъ не ограничился поверхностнымъ, диллетантскимъ участіемъ, но относился къ преподаванію съ любовью и горячностью. Это — чрезвычайно характерная черта для В. А., вообще: онъ и потомъ — уже въ качествѣ извѣстнаго и прославленнаго драматурга, никогда ничего не дѣлалъ въ половину и не бросалъ начатаго дѣла, не исчерпавъ всѣхъ возможностей для его окончанія… И никогда не позволялъ себѣ ни къ какому дѣлу относиться съ кондачка, но, такъ сказать, пронизывалъ его насквозь вдумчивымъ отношеніемъ и основательной подготовкой…
Приводимъ вкратцѣ упомянутый докладъ — для ознакомленія съ взглядами В. А. Крылова, какъ преподавателя Таврической школы:
… Я позволю себѣ указать на маленькій пробѣлъ въ этомъ дѣлѣ (т. е. въ преподаваніи русскаго языка). Наши воспитанники даже всѣхъ 4-хъ классовъ очень туго выражаются. По моему мнѣнію, это происходитъ оттого, что до сихъ поръ ихъ не упражняли въ чтеніи вслухъ и въ цитированіи заученныхъ стиховъ. Между тѣмъ эти упражненія необходимы: 1) отчетливое вѣрное чтеніе — обязанность всякаго образованнаго человѣка. 2) Вѣрное произношеніе каждаго прочитаннаго слова отучитъ мальчиковъ отъ тѣхъ искаженій, которыми, по преимуществу, такъ богата среда нашихъ воспитанниковъ. 3) Безпрестанно находящееся предъ глазами читающаго правописаніе словъ невольно остается у нихъ въ памяти. 4) Громкое и явственное произношеніе вѣрныхъ оборотовъ, правильныхъ словъ пріучитъ дѣтей явственно и вѣрно выражаться, въ чемъ у нихъ ощущается большой недостатокъ.
Въ виду сказаннаго, я считаю необходимымъ дать на таковыя упражненія въ начальныхъ классахъ 2 урока въ недѣлю. Разностороннія въ этихъ классахъ занятія преподавателей русскаго языка (между прочимъ на нихъ лежитъ и первое ознакомленіе съ естествознаніемъ) не позволяютъ возложить на нихъ-же и помянутыя упражненія. Поэтому я думаю, что для этихъ лекцій нужно имѣть особыхъ преподавателей.
Еще полагаю нужнымъ добавить: требуемое гимназической программой умѣнье читать по славянски можно было-бы поручить законоучителямъ. Потому, что, должно сознаться, что законоучители, во всякомъ случаѣ, лучше знакомы съ славянскимъ языкомъ, чѣмъ всѣ взявшіе на себя преподаваніе русскаго языка".
Эти немногосложныя и немудреныя, но вѣрныя и продуманныя замѣчанія ясно показываютъ, какъ глубоко интересовался Крыловъ своимъ педагогическимъ дѣломъ, и какъ добросовѣстно относился къ нему. Для него занятія въ Таврической школѣ были дѣломъ отвѣтственнымъ и важнымъ, а не диллетантскимъ порханіемъ и синекурой. Примѣромъ этого можетъ служить желаніе Крылова, высказанное имъ на одномъ изъ общихъ собраній въ школѣ, гдѣ обсуждался ея уставъ, о внесеніи въ проэктъ устава особаго параграфа о неуклонномъ выполненіи разъ взятыхъ на себя обязанностей. Онъ прямо ставилъ положеніе: — …Рѣшилъ дѣлать дѣло, такъ и исполняй его безъ всякихъ отвиливаній, или-же уходи!
Что, именно, преподавалъ въ этой школѣ Крыловъ, мы не имѣемъ точныхъ свѣдѣній, но, повидимому, онъ былъ однимъ изъ преподавателей русскаго языка.
Таврическая школа просуществовала довольно долго, и ея устроителямъ удалось даже добиться ея легализаціи, т. е. Высочайшаго утвержденія ея устава. Но уставъ этотъ не упрочилъ ея существованія, и она впослѣдствіи захирѣла и расклеилась.
«Она была», говоритъ В. А. Крыловъ: — «только первымъ цвѣткомъ той увлекательной общественной дѣятельности, которая стала проявляться въ наступавшихъ бурливыхъ шестидесятыхъ годахъ. Въ подражаніе нашей школѣ возникло нѣсколько другихъ. Повсемѣстно въ Петербургѣ, при гимназіяхъ и другихъ учебныхъ заведеніяхъ открылись воскресные классы. Гимназисты, студенты, частныя лица обоего пола учили грамотѣ всѣхъ желающихъ, устраивали для нихъ общественныя читальни и т. д.». Потомъ пошли разныя вольно-университетскія лекціи, рефераты, чтенія.
Среди такого фейерверка значеніе Таврической школы стало блѣднѣть, и долго продержаться она не была въ состояніи. Къ тому-же ея руководители, выйдя изъ стѣнъ инженерной академіи на настоящую жизненную дорогу, уже не могли, какъ прежде, отдавать ей свое время.
Порывы благотворенія и жажда помощи культурѣ и прогрессу нашли у нихъ болѣе разнообразное удовлетвореніе. По той-же причинѣ стали отпадать и другіе — болѣе преданные работники, и школа закрылась.
Отъ В. А. Крылова, въ частности, невозможно было и требовать дальнѣйшей упорной приверженности къ этому дѣлу. Прежде всего онъ былъ, по призванію, не педагогъ, а литераторъ и драматургъ театралъ. Онъ отдалъ долгъ охватившему его и его товарищей влеченію къ «полезной работѣ» и отдалъ, надо сознаться, вполнѣ добросовѣстно и обстоятельно, какъ и все, что онъ тогда и впослѣдствіи дѣлалъ. Въ этомъ сказалось вліяніе его отца и, быть можетъ, вліяніе инженернаго училища, въ которомъ отъ кондукторовъ, какъ соблюденіе своего рода традиціи, всегда требовалось примѣрное исполненіе всякаго урока, труда, или порученія…
Обозрѣвая только что описанный нами промежуточный (послѣ школы и до вступленія во вполнѣ самостоятельную жизнь) періодъ жизни Крылова, мы можемъ вкратцѣ опредѣлить его такъ:
Это былъ періодъ перваго соприкосновенія съ жизнью, періодъ «бури и натиска» и бурнаго исканія, куда-бы приложить свои силы. Тутъ и педагогическая, благотворительная дѣятельность, и увлеченіе общественнымъ саморазвитіемъ… Тутъ и писательство и театръ… Театръ паче всего и прежде всего, какъ самое излюбленное и интимно-дорогое дѣло. Но и театральная дѣятельность еще не вполнѣ установлена и опредѣлена: В. А. мечтаетъ — и очень упорно — объ актерствѣ, а o писаніи п_ь_е_с_ъ покуда еще умалчивается…
Полное и окончательное самоопредѣленіе Крылова наступаетъ уже въ слѣдующемъ періодѣ его жизни, когда онъ кончилъ курсъ въ инженерной академіи и вступилъ вполнѣ въ самостоятельную жизнь.
Однако случилось это не такъ-то скоро, и будущему драматургу пришлось еще довольно долго тянуть лямку несоотвѣтственныхъ его призванію занятій, пока, наконецъ, онъ окончательно не ликвидировалъ свое инженерство и не обратился къ исключительно литературному труду…
IV.
правитьЧитая признанія В. А. Крылова объ его общественныхъ увлеченіяхъ, о вечерахъ, концертахъ, любительскихъ спектакляхъ, о порханіи «съ одного конца невскаго проспекта на другой», можно, пожалуй, составить понятіе о немъ, какъ о блестящемъ папильонѣ, объ эффектномъ «молодомъ человѣкѣ изъ общества», въ блестящемъ мундирчикѣ и съ широкими претензіями и привычками.
Но какъ невѣрно было-бы такое понятіе! Въ этотъ періодъ Sturm und Drang’а и блестящихъ эполетъ присущая Крылову скромность и нетребовательность были особенно велики. И если первая актриса Александринскаго театра скромно щелкала тогда вмѣстѣ съ нимъ кедровые орѣшки, то будущій всероссійскій драматургъ и полномочный начальникъ александринской труппы не всегда могъ позволить себѣ въ своей личной жизни даже такую ничтожную роскошь, какъ кедровые орѣшки…
«Наша житейская обстановка», говоритъ В. А. Крыловъ въ своихъ воспоминаніяхъ о Кюи: — «была донельзя скромна. Кюи любилъ пить чай съ вареньемъ, которое, по тогдашнимъ средствамъ, онъ покупалъ въ лавочкѣ. Это было единственнымъ нашимъ гастрономическимъ угощеніемъ. Мы ни разу не кутнули какимъ нибудь обѣдомъ, или ужиномъ въ дорогомъ ресторанѣ»…
Эти воспоминанія относятся какъ разъ къ тому времени, о которомъ идетъ рѣчь. В. А. особенно сдружился тогда съ Кюи, посѣщалъ съ нимъ вмѣстѣ театры и проводилъ цѣлые дни, а иногда и ночи въ длинныхъ разсказахъ объ искусствѣ. Но богатая внутреннимъ содержаніемъ жизнь ихъ была чрезвычайно скудна съ внѣшней стороны. Оба были безсребренники — и въ особенности Крыловъ.
"Родители мои*, говоритъ онъ въ своихъ воспоминаніяхъ: — "сдѣлали все, чтобы поставить меня на ноги, но наслѣдства мнѣ никакого дать не могли. Они сами доживали свой вѣкъ на очень малыя средства. Я съ умиленіемъ вспоминаю о послѣднихъ трехъ рубляхъ, подаренныхъ мнѣ отцомъ, когда я 16-лѣтнимъ мальчикомъ пріѣзжалъ въ Москву въ отпускъ изъ училища. Отецъ вынесъ мнѣ зелененькую бумажку, говоря:
— Ужъ извини, Викторъ, больше никакъ дать не могу. У самого нѣтъ!
«Съ офицерства» — продолжаетъ В. А.: — «т. е. съ 18 лѣтъ, я сталъ жить на одно мое жалованье, рублей около 300 въ годъ. Я платилъ за комнату отъ жильцовъ по 8 р. въ мѣсяцъ. Я обѣдалъ въ кухмистерской по 33 коп. за обѣдъ, покупая впередъ по 10 обѣденныхъ билетовъ. Я былъ здоровъ, у меня не было никакихъ лишнихъ потребностеи, съ меня хватало. Долговъ я никогда не зналъ. Напротивъ, мнѣ постоянно кто нибудь былъ долженъ. Даже въ эти нищенскіе годы офицерства товарищи, пользуясь тѣмъ, что мы получали жалованье по третямъ и въ это время сразу имѣли болѣе крупныя деньги, ухитрялись брать у меня взаймы, расчитывая на получки отъ своихъ родителей. Приходилъ срокъ уплаты, мнѣ часто не отдавали. Не на что было купить обѣденныхъ билетовъ, и я питался чаемъ съ булкой. Я сердился, бранился, но все-таки былъ веселъ. Меня поглощала моя жажда литературной работы, и за этимъ исчезало все остальное»…
Поглощала В. А. также и непреоборимая страсть его къ театру и искусству. И ради удовлетворенія этой страсти, онъ вмѣстѣ съ Кюи входилъ иногда даже и въ непомѣрный для своего богатства расходъ. «Мы не останавливались и передъ серьезными тратами на то, что намъ было любо», разсказываетъ онъ въ своихъ воспоминаніяхъ о другѣ-композиторѣ: — "Въ первые годы нашего офицерства каждую сберегаемую копейку изъ нашего 300-рублеваго жалованья мы тратили на театръ — преимущественно на русскую оперу. Мы переслушали всѣ исполнявшіяся тогда оперы и на это ничего не жалѣли.
"Такъ-какъ оперный (Маріинскій) театръ былъ ближе къ квартирѣ Кюи, и такъ-какъ мы всегда послѣ представленія долго разговаривали, то я, обыкновенно, въ эти ночи, ночевалъ у Кюи. И, бывало, я уже улягусь на диванъ, прикрываясь его халатомъ, а онъ сядетъ къ фортепіано и наигрываетъ мнѣ одну изъ любимыхъ мною мелодій: аріи изъ «Жизни за Царя», арію изъ «Фрейтютца», и т. п.
Кромѣ Кюи, у В. А. въ это время были еще кое-какіе общіе съ Кюи пріятели — художники, артисты… Это былъ маленькій, но дружный кружокъ, въ которомъ господствовала чистая любовь къ искусству, и не существовало ни одного изъ тѣхъ элементовъ которые свойственны обществу холостой молодежи. Въ этомъ кружкѣ никогда не появлялись женщины легкаго поведенія, не разсказывались скабрезные анекдоты. «И это не было ни фарисейство, ни лицемѣріе», говоритъ по этому поводу Крыловъ: — «Просто, было некогда объ этомъ думать: слишкомъ поглощали другіе интересы. Можетъ быть, таково было, вообще, повѣтріе блаженнаго, чистаго, поэтическаго времени, времени 60-хъ годовъ»… «Вся страстность нашей природы тратилась на одну любовь къ искусству и, особенно, къ театру», говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ.
Соціальное положеніе Крылова, несмотря на его военный чинъ, было довольно-таки неопредѣленное. И, вотъ, чтобы утвердить его, а, кстати, чтобы остаться въ Петербургѣ, В. А. надумалъ поступить учителемъ начертательной геометріи во 2-й кадетскій корпусъ. Потомъ онъ перевелся на подобную-же должность въ свою aima mater, т. е. инженерное училище, и, какъ гласитъ одинъ изъ его оффиціальныхъ документовъ «въ 1862 году былъ утвержденъ учителемъ 3-го рода по предмету начертательной геометріи».
Думалъ-ли онъ тогда, что въ будущемъ судьба утвердитъ его «писателемъ 1-го рода по предмету драматургіи»?…
Служба давала В. А. большой досугъ для литературныхъ занятій, и онъ усердно отдавалъ имъ всякую свободную минутку. Изумительная трудоспособность и любовь къ работѣ сказались въ немъ уже тогда.
Въ это время В. А. по его словамъ уже много сочинялъ «всякой всячины: стиховъ и небольшихъ пьесъ». Дружба съ Кюи и общее ихъ тяготѣніе къ театру побудили Крылова написать какое-нибудь сценическое произведеніе сообща со своимъ пріятелемъ-композиторомъ, такъ, чтобы В. А. сочинилъ слова, а Кюи музыку. Пріятели выбрали сюжетомъ для такого произведенія «Кавказскаго плѣнника», и В. А. драматизировалъ поэму Пушкина, примѣнительно къ требованіямъ опернаго либретто, Кюи тоже не заставилъ себя ждать со своей музыкой — и такимъ образомъ создалась небезызвѣстная опера, которая впослѣдствіи попала на Маріинскую сцену. Такимъ же путемъ совмѣстной работы возникла и другая опера — «Сынъ Мандарина», либретто которой было уже на этотъ разъ самостоятельно сочинено Крыловымъ:
Тогда же была написана имъ и первая законченная драматическая вещица — комедія въ 1 дѣйствіи «Прямо на бѣло». Это было, по словамъ самого автора — "наивнѣйшее и сентиментальнѣйшее произведеніе, навѣянное повѣстью Дружинина, «Полинька Саксъ». Эта пьеска была написана какъ разъ къ тому времени, когда Кюи собрался жениться, и поэтому была немедленно разыграна домашнимъ способомъ на дѣвишникѣ въ домѣ родителей невѣсты; дѣвишникъ былъ отпразднованъ на славу, комедійка всѣмъ понравилась, и В. А. Крыловъ могъ съ гордостью сказать о себѣ, что теперь и его произведенія попали на сцену. «Это была первая, исполненная на сценѣ моя пьеса» — говоритъ В. А. Начало было, конечно, довольно скромное, однако у первой пьесы Крылова были незаурядные воспріемники: достаточно сказать, что главную роль въ ней исполнялъ знаменитый композиторъ Мусоргскій… Автору «Прямо на бѣло» было тогда двадцать лѣтъ.
Литературная дѣятельность В. А. Крылова оффиціально началась однако нѣсколько позднѣе.
Всѣ предыдущія его произведенія были произведенія рукописныя, еще не видавшія печати. Моментомъ-же, съ котораго начинается теченіе юбилейной давности, для писателя считается первое появленіе его въ печати.
Моментъ этотъ для Крылова наступилъ въ 1862 году. Первымъ печатнымъ трудомъ его была появившаяся въ этомъ году его статья о комедіи «Горе отъ ума», сыгранной въ бенефисъ артистки Левкѣевой.
«Горе отъ ума» было тогда возобновлено въ Александринскомъ театрѣ послѣ долгаго перерыва. Крыловъ пришелъ въ восторгъ отъ этого спектакля и подъ первымъ его впечатлѣніемъ написалъ обстоятельную критическую статью.
Статья эта сначала вовсе не предназначалась для печати, а была написана, просто, изъ чистой любви къ искусству. Но она такъ понравилась въ кружкѣ близкихъ В. А. лицъ, что они стали настойчиво совѣтовать ему напечатать ее.
Крыловъ внялъ увѣщаніямъ и отправился со статьею къ редактору газеты «Сѣверная пчела», Усову. Усовъ взялъ статью, одобрилъ и напечаталъ ее. И литературная карьера В. А. началась совершенно неожиданно для него самого.
— «Я такъ мало думалъ тогда о деньгахъ» — говоритъ онъ: — «и такъ много о своей работѣ, что попросилъ редактора сдѣлать мнѣ оттиски моей статьи и ради нихъ отказался отъ всякаго гонорара. Мнѣ было любо имѣть эту статью въ видѣ маленькой книжечки. Я очень наивно предполагалъ, что мысли въ ней высказанныя, будутъ многимъ интересны, а въ газетѣ онѣ забудутся. И, несмотря на мое нищенство, пренебрегъ деньгами ради возможности раздавать статью друзьямъ».
Мысли, высказанныя въ «книжечкѣ», оказались, и въ самомъ дѣлѣ, интересными. «Любовь къ театру, умѣнье жить душой въ сценической атмосферѣ, сказались въ Крыловѣ съ первой строки, изданной имъ въ свѣтъ», говоритъ одинъ изъ позднѣйшихъ критиковъ Крылова: — «Молодой писатель не ограничился простой рецензіей объ исполнителяхъ, но далъ живой и тонкій разборъ грибоѣдовской пьесы. Въ сужденіяхъ объ исполненіи ролей у него проглядывалъ уже сложившійся опредѣленный критерій: простота, искренность, типичность — вотъ, какъ онъ понималъ уже тогда свойства настоящей хорошей игры. Въ его сознаніи были уже всѣ элементы сценическаго реализма».
Статья В. А. о «Горѣ отъ ума» (настоящее ея заглавіе таково: «Нѣкоторыя изъ лицъ комедіи „Горе отъ ума“ въ сценическомъ отношеніи, по поводу бенефиса г-жи Левкѣевой») сослужила ему хорошую службу:
Въ одинъ прекрасный день онъ отправился съ нею въ редакцію большой газеты «С.-Петербургскія Вѣдомости», къ небезызвѣстному издателю ея, В. Ѳ. Коршу и представилъ ее, какъ своего рода свидѣтельство писательской зрѣлости. Коршъ сразу увидѣлъ, что «аттестатъ» В. А. Крылова заслуживаетъ самаго серьезнаго вниманія, и, совершенно не зная молодаго писателя, на основаніи одной только этой статьи, поручилъ ему веденіе театральнаго отдѣла въ своей газетѣ.
Для В. А. это было огромнымъ успѣхомъ и настоящимъ счастіемъ. «Это сразу основало мою карьеру», говоритъ онъ: — «Открыло мнѣ двери театра, дало любимое занятіе». Вмѣстѣ съ тѣмъ улучшилось и матеріальное положеніе Крылова. Какъ не былъ низокъ въ то время газетный гонораръ, но все-таки, помѣщая довольно часто большія статьи, В. А. сталъ получать такъ много, сравнительно со своимъ офицерскимъ окладомъ, что находилъ свой заработокъ очень хорошимъ.
Втеченіе двухъ лѣтъ онъ помѣстилъ въ газетѣ Корша цѣлый рядъ содержательныхъ и живыхъ статей. Это были не тѣ легкомысленныя театральныя замѣтки, какими любятъ отдѣлываться многіе театральные критики, но солидныя монографіи по тому, или иному театральному вопросу. И въ этихъ статьяхъ-монографіяхъ сказался не только литературный талантъ автора, но и его глубокая сценическая эрудиція и превосходное знаніе театральной литературы.
Но какъ и можно было предположить заранѣе, газетная дѣятельность была лишь этапомъ, лишь промежуточной станціей для другой, болѣе самостоятельной и широкой дѣятельности — дѣятельности драматурга.
Отъ званія театральнаго обозрѣвателя до званія драматурга разстояніе огромное. Но для Крылова оно оказалось болѣе, чѣмъ короткимъ.
Постоянное пребываніе (теперь уже ex officio!) въ театрѣ, постоянное общеніе со сценой и ея дѣятелями, а кромѣ того и прежніе опыты въ драматическомъ родѣ скоро побудили Крылова серьезно испробовать свои литературныя способности. И, вотъ, онъ пишетъ свою первую серьезную вещь — драму изъ крѣпостнаго быта — «Противъ теченія».
Драма эта не вошла въ собраніе сочиненій В. А. Крылова. Въ ней много наивности, внѣшней угловатости и, пожалуй, даже мелодраматизма, но она подкупала своимъ горячимъ чувствомъ и яркою темою. «Произведеніе это очень молодое, несовершенное по выполненію, по самому языку» — писалъ объ этой пьесѣ впослѣдствіи извѣстный критикъ, Ор. Миллеръ: — «Но въ немъ есть тотъ пылъ, то увлеченіе могучею струею новой жизни, которыми ознаменовались у насъ радостныя похороны крѣпостнаго права».
Въ высшей степени знаменателенъ и характеренъ для Крылова уже самый выборъ сюжета этой пьесы, которою онъ дебютировалъ на сценѣ. Въ немъ сразу сказался коренной шестидесятникъ, дитя своей эпохи, главную цѣль которой составляла борьба съ крѣпостнымъ правомъ и первоначальное, рудиментарное, необходимѣйшее освобожденіе личности. Не какому-либо иному жанру посвятилъ В. А. Крыловъ свой первый сценическій опытъ, не трескучимъ вопросамъ и темамъ «общаго» характера, но той благородной идеѣ, которая озаряетъ одну изъ лучшихъ страницъ нашей исторіи.
Первое представленіе драмы «Противъ теченія» состоялось 21 Января 1865 года въ С.-Петербургѣ, въ Маріинскомъ театрѣ, въ бенефисъ П. Григорьева, съ участіемъ въ главной роли извѣстной актрисы, Брошель.
Благодаря своему эффектному содержанію, пьеса имѣла шумный успѣхъ… В. А. Крыловъ пожалъ лавры и получилъ сверхъ того крупный заработокъ. За одинъ мѣсяцъ онъ получилъ отъ ея представленій въ Петербургѣ 300 р. — огромный, по тому времени, сценическій гонораръ. Но, къ сожалѣнію, пьесу вскорѣ сняли съ репертуара, потому что артистка Брошель сошла со сцены, а кромѣ нея некому было играть главную роль.
Не повезло въ этомъ отношеніи В. А. Крылову съ пьесой «Противъ теченія» и въ Москвѣ… Надъ пьесой словно тяготѣлъ какой-то фатумъ: тамъ она была сыграна всего одинъ разъ, потому что артистъ Полтавцевъ, игравшій главную роль, скоропостижно умеръ.
И тамъ и тутъ пьесу сняли съ репертуара и болѣе уже не возобновляли.
Эта неудача не принесла особаго огорченія В. А. Крылову, такъ какъ снятіе пьесы съ репертуара было обусловлено обстоятельствами чисто-случайными: сама-же пьеса при всемъ своемъ техническомъ несовершенствѣ, все-таки несомнѣнно понравилась публикѣ. Но со слѣдующей поставленной имъ на сцену пьесой ему пришлось пережить уже серьезный и, такъ сказать, органическій неуспѣхъ, сильно его разстроившій.
Этою второю пьесой В. А. Крылова является оригинальная комедія въ 4-хъ дѣйствіяхъ «Неземныя созданія».
В. A. хотѣлъ показать въ ней тотъ бездушный эгоизмъ, сухость и мелочность, которыя у людей извѣстной среды часто прикрываются напускнымъ великодушіемъ и лицемѣрной душевной теплотой. Задача эта однако оказалась еще не по силамъ Крылову. Пьеса, правда, понравилась актерамъ въ чтеніи (В. А. читалъ превосходно, и въ его чтеніи пьесы иной разъ производили лучшее впечатлѣніе, чѣмъ на сценѣ!) но при исполненіи ея, въ Москвѣ, она торжественно провалилась и сыграна была всего три раза.
Значительно позднѣе (въ 1872 г.) Крыловъ передѣлалъ кореннымъ образомъ эту комедію, озаглавивъ ее «Поэзія любви». Въ этомъ новомъ видѣ она имѣла крупный успѣхъ и совершенно загладила непріятное воспоминаніе провала. Но тогда — въ первое время — неуспѣхъ «Неземныхъ созданій» сильно смутилъ и огорчилъ Крылова. И подъ впечатлѣніемъ этой неудачи онъ даже отошелъ на время отъ театра и занялся другимъ дѣломъ — хотя и имѣвшимъ тоже громадное отношеніе къ театру, но не такимъ непосредственно-театральнымъ и менѣе возбуждающимъ. Онъ принялся за стихотворный переводъ яНатана Мудраго".
В. А. Крыловъ уже давно увлекался Лессингомъ и его знаменитою драмой. Мысль о переводѣ ея стихами на русскій языкъ уже лѣтъ пять предъ тѣмъ занимала его. Теперь-же онъ былъ совершенно захваченъ этимъ величайшимъ созданіемъ нѣмецкаго драматурга… Онъ усидчиво проработалъ надъ переводомъ цѣлый годъ, разбиралъ источники и комментаріи къ «Натану» — и результатомъ этой работой явился прекрасный и необходимый вкладъ въ русскую переводную литературу, такъ какъ до Крылова классическое произведеніе Лессинга еще не появлялось въ русскомъ переводѣ и, такимъ образомъ, было неизвѣстно огромной массѣ русской читающей публики.
Переводъ «Натана Мудраго» былъ напечатанъ въ "Вѣстникѣ Европы*, а затѣмъ, спустя семь лѣтъ былъ изданъ отдѣльно, снабженный обстоятельнымъ предисловіемъ, примѣчаніями и т. п.
Эта работа, а также и другой нетеатральный трудъ В. А. Крылова — «Столбы», о которомъ мы будемъ говорить ниже, отвлекли его вниманіе отъ стрясшагося надъ «Неземными созданіями» несчастія, и мало по малу онъ опять вернулся на свой истинный путь — къ дѣятельности драматурга. Но еще ранѣе возвращенія на этотъ путь, въ жизни В. А. произошли два событія, которыя необходимо отмѣтить.
Первое изъ нихъ — былъ его отказъ отъ «казенной службы». Со службою въ инженерномъ училищѣ ему сильно не повезло… Уже въ самомъ началѣ его литературныхъ выступленій въ печати, военное начальство стало сильно коситься на «учителя 3-го рода». Успѣхъ-же драмы «Противъ теченія» еще болѣе обострилъ начальственную непріязнь, и въ концѣ концовъ Крылову было свыше объявлено, что его литературныя занятія несовмѣстимы съ военною службой, и что ихъ слѣдуетъ прекратить.
Но В. А. рѣшилъ лучше прекратить самую службу. Съ легкимъ сердцемъ, уповая лишь на газетные заработки, онъ бросилъ свою «position sociale» въ инженерномъ училищѣ и вышелъ въ отставку (въ 1867 году) съ чиномъ штабсъ-капитана.
Второе изъ упомянутыхъ событій тѣсно связано съ сочиненіемъ Крылова «Столбы».
Событіе это носило совершенно исключительный характеръ и рѣзко нарушило его мирное и, можно сказать, идиллическое существованіе среди литературныхъ работъ. Отъ спокойнаго литературнаго труда онъ счелъ необходимымъ перейти на нѣкоторое время къ литературному труду боевому, т. е. къ бывшей тогда въ большой модѣ обличительной литературѣ.
За эту попытку отдать дань времени, попытку, коренившуюся въ благородномъ побужденіи пригвоздить къ позорному столбу мошенника-крѣпостника, и основанную на благородной вѣрѣ въ могущество печатнаго слова, В. А. поплатился серьезнымъ разстройствомъ своей житейской компенсаціи. Короче говоря, возникъ судебный процессъ по обвиненію нашего драматурга въ клеветѣ и оскорбленіи, и онъ сдѣлался жертвою этого процесса.
Въ одной изъ книгъ настоящаго изданія читатели найдутъ подробное изложеніе этого громкаго и нашумѣвшаго въ свое время дѣла о «Столбахъ». Здѣсь-же мы коснемся даннаго событія лишь въ общихъ чертахъ.
Еще зимой 1867 года, одинъ изъ ближайшихъ друзей В. А. Крылова, В. В. Лесевичъ, зайдя къ его и къ своему другу, И. А. Яновичу — мировому посреднику — засталъ у него некоего старосту, Максимова, который явился въ Петербургъ для подачи прошенія на Высочайшее имя. Дѣло, по поводу котораго Максимовъ хотѣлъ обратиться съ просьбой къ Государю, показалось Лесевичу интереснымъ и важнымъ, и онъ сталъ разспрашивать крестьянина о подробностяхъ.
И тотъ разсказалъ возмутительную исторію о земельныхъ злоупотребленіяхъ, которыя продѣлывалъ нѣкій помѣщикъ, Ваксель, надъ отмежевавшимися отъ него послѣ эмансипаціи крестьянами.
Разсказъ этотъ произвелъ на Лесевича такое впечатлѣніе, что онъ рѣшилъ непремѣнно предать его гласности. Но предавать гласности такое серьезное дѣло, основываясь на показаніяхъ лишь одного человѣка, Лесевичу показалось неудобнымъ. Для этой цѣли необходимо было пожить и прислушаться на мѣстѣ — тамъ, гдѣ происходили всѣ эти злоупотребленія.
Самъ Лесевичъ не имѣлъ возможности сдѣлать это и обратился къ Крылову.
Крыловъ былъ свободенъ и независимъ (съ военной службой все уже было кончено!) и могъ безъ затрудненій съѣздить въ деревню, благо, ѣхать было недалеко: герои злоупотребленій жительствовали въ псковской губерніи. И онъ немедленно взялся за это дѣло и съ жаромъ принялся за обличенія крѣпостниковъ. Тема эта была ему, какъ нельзя болѣе, по душѣ: это были отголоски первой пьесы «Противъ теченія» — но отголоски еще болѣе рѣзкіе, чѣмъ сама пьеса, потому что они шли прямо изъ жизни.
Согласно своему обыкновенію — доводить всякое дѣло до конца и обставлять его наивозможно лучшей подготовкой, Крыловъ и этотъ свой обличительный выпадъ довелъ до полнаго завершенія и обставилъ его прочными доказательными основаніями. Онъ три раза ѣздилъ въ псковскую губернію, гостилъ тамъ у своего друга, И. А. Яновича — по близости отъ мѣста злоупотребленій, вошелъ въ мѣстное общество и тщательно изучилъ всю исторію злоупотребленій. Въ результатѣ этихъ изслѣдованій и возникла книга «Столбы — старая погудка на новый ладъ», впервые появившаяся въ печати въ видѣ цѣлаго ряда фельетоновъ въ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ».
Книга эта носитъ совершенно своеобразный характеръ: имѣя внѣшность беллетристическаго произведенія, «Столбы» представляютъ собою ничто иное, какъ пространный и облеченный въ литературную форму обвинительный актъ. Изложеніе въ ней сухо, сжато и схематично. Разговоры дѣйствующихъ лицъ производятъ впечатлѣніе тщательно записанныхъ свидѣтельскихъ показаній. Въ текстѣ разсказа цѣликомъ приводятся различные документы. Для того, чтобы свести все, что онъ узналъ о дѣлѣ, къ самому простому разсказу, въ которомъ всѣ данныя были-бы, по возможности, провѣрены, Крыловъ пожертвовалъ наиболѣе цѣннымъ качествомъ своего таланта — художественностью и чувствомъ художественной мѣры… Его работа многое утратила въ смыслѣ литературности, но зато значеніе ея, какъ обвинительнаго акта, возросло отъ такой трактовки сюжета…
Какъ и слѣдовало ожидать, обличительное произведеніе В. А. Крылова произвело сильнѣйшую сенсацію. Мѣстное уѣздное общество (опочецкаго уѣзда псковской губерніи) заволновалось. «Столбы» сразу пріобрѣли въ опочецкомъ уѣздѣ колоссальную популярность. «Столбами» зачитывались и со страхомъ и съ любопытствомъ искали и находили въ книгѣ Крылова свои и чужіе портреты. Осиное гнѣздо заворошилось и двое изъ опочецкихъ дворянъ-помѣщиковъ, наиболѣе затронутые «старою погудкою на новый ладъ» — Ваксель и Балычевъ привлекли обличителя ихъ подвиговъ къ суду. Въ одинъ прекрасный день В. А. Крыловъ получилъ извѣщеніе изъ С.-Петербургскаго окружнаго суда, что въ судъ поступила жалоба на него, со стороны упомянутыхъ частныхъ обвинителей, которые обвиняли его въ клеветѣ.
Судъ въ то время только что былъ реформированъ и пользовался особымъ вниманіемъ и любовью общества. Эта любовь и вниманіе доходили иной разъ даже до утрировки и въ такомъ видѣ были съ большимъ юморомъ воспроизведены Крыловымъ въ его «Дѣлѣ Плеянова». Но въ тоже время они подогрѣвали настроеніе самого суда, и надо сказать правду, имѣли свое основаніе. Тогдашній судъ былъ свободенъ отъ многихъ исказившихъ его въ болѣе позднѣе время недостатковъ. Еще не заваленные работою, еще не познакомившіеся съ позднѣйшими ограниченіями и внушеніями судьи высоко держали тогда знамя правосудія. И Крыловъ могъ съ полнымъ довѣріемъ вручить суду свою судьбу, въ качествѣ подсудимаго — въ этой новой и совершенно необычной для него роли…
Литературные процессы были въ то время въ диковинку. Къ тому-же въ крыловскомъ дѣлѣ выступили такія адвокатскія знаменитости, какъ Спасовичъ и Арсеньевъ. Неудивительно поэтому, что «дѣло отставнаго штабсъ-капитана В. А. Крылова, по обвиненію его Вакселемъ и Балычевымъ въ клеветѣ», возбудило въ петербургскомъ обществѣ значительный интересъ. Интересъ къ судьбищу подогрѣвался также еще и тѣмъ обстоятельствомъ, что В. А. Крыловъ пользовался тогда уже широкою извѣстностью, какъ талантливый авторъ «Противъ теченія» и «Къ мировому». Послѣдняя пьеса, какъ увидимъ ниже, была представлена (въ Москвѣ и Петербургѣ) незадолго до крыловскаго процэсса и прошла съ огромнымъ успѣхомъ.
Дѣло В. А. Крылова съ Вакселемъ въ окружномъ судѣ слушалось 4 апрѣля 1870 года. Судебное разбирательство изобиловало интересными деталями, особенно рѣчи Спасовича и Арсеньева, блестящія по внѣшности и глубокія по содержанію. Обѣ эти рѣчи, сопровождавшіяся отвѣтными репликами, разъясняли не только ближайшій юридическій вопросъ: виновенъ-ли Крыловъ въ клеветѣ, но и общій, чрезвычайно интересный вопросъ о правѣ писателя на изображеніе живой дѣйствительности…
Съ внѣшней стороны судъ окончился для Крылова несовсѣмъ удачно, т. е. онъ все-таки былъ обвиненъ и приговоренъ къ наказанію. Причемъ, слѣдуетъ отмѣтить, что о_к_р_у_ж_н_ы_й с_у_д_ъ, т. е. первая инстанція, признала Крылова виновнымъ не въ клеветѣ, а только въ о_с_к_о_р_б_л_е_н_і_и Вакселя и, такимъ образомъ, призналъ правдивость обличеній Крылова. Въ приговорѣ суда даже прямо стояло: — «Изъ подлиннаго дѣла и свидѣтельскихъ показаній выяснилось, что крестьяне эксплуатитировались въ пользу помѣщика Вакселя наложеніемъ фальшивой цѣпи»…
Иначе, къ сожалѣнію, взглянула вторая инстанція, т. е. судебная палата, въ которую аппелировали Ваксель и Балычевъ. Палата — въ приговорѣ своемъ отъ 30-го октября того-же 1870 года признала В. А. Крылова виновнымъ «въ оклеветаніи отставнаго маіора Вакселя и надворнаго совѣтника Балычева и его жены, а также въ помѣщеніи въ книгѣ „Столбы“ оскорбительныхъ для Вакселя и Балычева отзывовъ, заключающихъ въ себѣ злословіе и брань». Палата приговорила В. А. къ тюремному заключенію на три мѣсяца, и авторъ «Столбовъ», дѣйствительно отбылъ это наказаніе съ 9 апрѣля по 9 іюля слѣдующаго 1871 года.
Но если съ внѣшней стороны результатъ суда оказался для В. А. неудачнымъ, то съ внутренней стороны, въ смыслѣ торжества обличительной идеи, онъ все-таки вышелъ побѣдителемъ. Общество было на его сторонѣ… Въ глазахъ общества, приговоръ окружнаго суда казался гораздо болѣе соотвѣтствующимъ объективной правдѣ, чѣмъ странный приговоръ судебной палаты — странный тѣмъ болѣе, что обвинители даже не аппелировали на главную часть книги — разсказъ о наложеніи фальшивой цѣпи — а поддерживали лишь мелкія, детальныя обвиненія.
Нравственная побѣда Крылова выразилась въ томъ, что только благодаря ему, мошенничество крѣпостниковъ не осталось скрытымъ, но было вытянуто за ушко да на солнышко… Цѣлые два года предъ тѣмъ лучшія административныя и судебныя власти въ опочецкомъ уѣздѣ старались привлечь Вакселя къ суду за его фальшивую цѣпь — и ничего подѣлать не могли… Но достаточно было В. А. Крылову — скромному и далеко еще не знаменитому писателю — написать свою книгу — и Ваксель самъ привлекъ себя къ суду, — и даже сознался въ своемъ преступленіи, такъ-какъ не аппелировалъ на слова о цѣпи въ приговорѣ суда… Такова сила печати!.. Благодаря ей, удалось сорвать, наконецъ, плотно окутывавшіе мошенничество покровы, и описанныя Крыловымъ злоупотребленія остались, по крайней мѣрѣ, въ глазахъ общества, по праву, заклейменными…
За исключеніемъ этого бурнаго эпизода въ жизни В. А. Крылова, во всемъ остальномъ жизнь его въ описываемое время протекала мирно и счастливо. Непріятности съ «Неземными созданіями» были уже забыты, «Натанъ Мудрый» былъ благополучно оконченъ, и Крылова опять потянуло къ драматургіи. И онъ понемногу сталъ опять работать въ этомъ направленіи — собирать матеріалъ, набрасывать эскизы и планы комедій — по прежнему не помышляя ни о какихъ гонорарахъ и заработкахъ и стараясь лишь удовлетворить сжигавшую его потребность работы… Чрезвычайно характерно то, что даже солидный сравнительно, первый театральный его заработокъ — 300 рублей, полученныя за представленія «Противъ теченія», уплылъ у него изъ рукъ: Какой-то пріятель попросилъ эти триста рублей взаймы — «И такъ они за нимъ и пропали» — благодушно замѣчаетъ В. А., разсказывая объ этомъ эпизодѣ…
Популярный театральный критикъ и авторъ нашумѣвшихъ пьесъ и въ это время жилъ, по прежнему, крайне скромно: въ наемной комнатѣ отъ жильцовъ и питался въ кухмистерской. И по прежнему, наивысшимъ удовольствіемъ для него была работа.
«Часто работалъ я тогда въ читальной залѣ публичной библіотеки: — говоритъ онъ: — Меня даже вдохновляла эта обстановка: множество живыхъ людей кругомъ — каждый занятый своимъ дѣломъ — и эта крупная, кипучая жизнь среди полной тишины… Быть колесомъ въ этой громадной тихой машинѣ было пріятно»!..
Вкусъ и любовь къ этой обстановкѣ В. А. сохранилъ и впослѣдствіи — и немало пьесъ было написано имъ въ читальной залѣ публичной библіотеки, въ безмолвной и поглощенной въ свои занятія толпѣ, которая потомъ апплодировала въ театрѣ этимъ самымъ пьесамъ…
Въ 1867 году, Крыловъ впервые позволилъ себѣ второе изъ своихъ житейскихъ удовольствій: заграничныя поѣздки.
Къ этой порѣ онъ скопилъ 600 рублей, отправился на нихъ заграницу — и цѣликомъ извелъ на эту поѣздку свой маленькій капиталъ. И въ этомъ поступкѣ сказался будущій В. А. — съ яркою чертою его характера — любовью къ путешествіямъ: — «По моему характеру», говоритъ онъ въ одномъ изъ своихъ воспоминаній: — «меня не манили ни пирушки, ни лучшая обстановка. Но когда представилась возможность путешествовать, я на это потратилъ все, что отложилъ». Такъ было и въ послѣдующіе годы. Крыловъ не зналъ и не признавалъ никакихъ развлеченій, а «лучшей обстановки» почти никогда не имѣлъ. Но путешествія любилъ страстно и любилъ устраивать для нихъ самую лучшую обстановку, т. е. ѣздилъ въ первомъ классѣ, останавливался въ лучшихъ гостинницахъ. На это онъ не жалѣлъ никакихъ средствъ.
Второй разъ онъ поѣхалъ за границу въ 1869 году при нѣсколько необычныхъ условіяхъ: Семейство Боткиныхъ — его родственниковъ по сестрѣ — пригласило его сопровождать старшаго Боткина въ Ахенъ, куда тотъ отправился лечиться отъ тяжкой болѣзни.
По возвращеніи въ Петербургъ Боткинъ, сильно привязавшійся къ своему спутнику, сталъ просить его остаться жить у него. В. А. согласился; но «это житье», по его словамъ: — «продолжалось недолго: чрезъ недѣлю по возвращеніи изъ заграницы Боткинъ умеръ»…# И В. А. вернулся къ своей «комнатѣ отъ жильцовъ» и къ «обѣдамъ изъ кухмистерской»…
За свою поѣздку Крыловъ получилъ около трехъ тысячъ рублей и почти впалъ въ отчаяніе, не зная, куда дѣвать такую кучу денегъ и что съ ней дѣлать?..
— «Получивши сразу такія большія деньги, какихъ я въ жизнь мою не видывалъ» — разсказываетъ онъ: — «я, просто, не зналъ, что съ ними дѣлать? Надоумилъ меня А. С. Суворинъ. Какъ теперь помню, встрѣчаю его на Невскомъ проспектѣ у Полицейскаго моста и разсказываю о своемъ затрудненіи…
— Такъ вы на эти деньги купите выигрышныхъ билетовъ: — сказалъ онъ мнѣ: — Все-таки будете получать проценты и можете выиграть»!
В. А. такъ и поступилъ и неожиданно превратился въ рантье. Однако «комнаты отъ жильцовъ» новоиспеченный рантье не покинулъ. Ему и въ ней жилось хорошо!
V.
правитьВъ началѣ 70-хъ годовъ В. А. Крыловъ окончательно и безповоротно вернулся къ театру, съ этого времени (собственно съ 1870 года, когда была поставлена на сцену комедія «Къ мировому!») слѣдуетъ считать начало по прочной «настоящей» карьеры писателя драматурга, свободной отъ всякихъ постороннихъ «службъ» и иныхъ уклоненій въ сторону. Съ этого же времени началась и извѣстность Крылова, какъ драматурга въ широкой публикѣ.
Началомъ и основою прочнаго сценическаго успѣха Крылова были, по его собственному признанію, три пьесы: двѣ изъ нихъ оргинальныя — «Къ мировому!» и «По духовному завѣщанію», и одна заимствованная съ французскаго — «На хлѣбахъ изъ милости». Эти пьесы упрочили его положеніе на сценѣ и окончательно побудили В. А. заняться, по преимуществу, литературою драматической.
Первая изъ этихъ пьесъ — «Къ мировому!» явилась поворотнымъ пунктомъ въ карьерѣ Крылова послѣ неуспѣха «Неземныхъ созданій», послѣ появленія въ свѣтъ перевода «Натана», и послѣ написанія «Столбовъ».
Поводомъ къ написанію комедіи «Къ мировому», явилось слѣдующее обстоятельство.
Въ описываемое время были въ большой модѣ мировыя учрежденія (какъ и, вообще, судъ). Въ газетахъ безпрестанно появлялись случаи разныхъ разбирательствъ у мировыхъ судей. И, вотъ, однажды, читая газету вдвоемъ со своимъ пріятелемъ-докторомъ, В. А. натолкнулся на разсказъ о томъ, какъ мировой судья приговорилъ къ аресту какого-то солиднаго чиновника за его приставанье на улицѣ къ дѣвицѣ.
— «Мы разговорились»… — говоритъ по этому поводу В. А.: — «обсуждали, каково должно было быть положеніе этого господина, если онъ — отецъ семейства? Какъ онъ долженъ былъ скрывать эту непріятность дома? — И теиа комедіи сразу вырисовалась у меня предъ глазами. Я написалъ пьесу».
Сначала эта пьеса была загромождена разными аксессуарами… «Появлялась какая-то техника» — шутитъ В. А.: — «больше по желанію вывести лицо, чѣмъ по потребности хода пьесы»; техника писанія драмы еще не давалась автору. Всѣ эти неловкости и излишніе аксессуары выяснились на первомъ-же чтеніи, среди пріятелей. Основа-же пьесы и ея разработка понравились всѣмъ присутствующимъ. Это ободрило Крылова, и онъ послѣ того прочелъ пьесу начальнику репертуара московской императорской сцены, В. П. Бѣгичеву. Это былъ человѣкъ съ большимъ знаніемъ сцены и съ искреннимъ интересомъ къ своему дѣлу. Бѣгичеву пьеса тоже понравилась; онъ вмѣстѣ съ авторомъ сталъ обдумывать, какъ передѣлать ее, и далъ В. А. Крылову мысль ввести.въ нее лицо маленькаго чиновника, Голубкова, и провести параллель его съ главнымъ лицомъ пьесы…
Пьеса была переработана. Бѣгичевъ принялъ въ ней большое участіе: самъ предлагалъ ее московскимъ артистамъ на бенефисъ и всячески старался пристроить новое дѣтище Крылова на сцену. Но это оказалось не такъ-то легко: неуспѣхъ «Неземныхъ созданій» сильно повредилъ Крылову и отзывался до сихъ поръ… Актеры, помня эту неудачу, отказывались отъ новой пьесы, даже не читая ея. Наконецъ ее взялъ въ бенефисъ артистъ Вильде — и то, какъ вторую пьесу. Въ январѣ 1870 года комедія «Къ мировому» появилась въ первый разъ на сценѣ — и имѣла огромный успѣхъ. И изъ «второй пьесы» сразу превратилась въ «первую»… Та-же московская публика, которая ошикала «Неземныхъ созданій», единодушно вызывала теперь автора множество разъ… Съ такимъ же успѣхомъ комедія вскорѣ прошла и въ Петербургѣ, а затѣмъ и въ провинціи. И неудивительно: публика увидѣла въ ней нѣчто новое и оригинальное… Крыловъ откликнулся въ своей комедіи на два боевыхъ вопроса современности — мировой судъ и женскую эмансипацію. Комедія «Къ мировому!» положила начало серьезной, стойкой извѣстности Крылова. Это была первая его пьеса, которая прочно вошла въ репертуаръ современнаго театра по всей Россіи. Такимъ образомъ драматургическая дѣятельность В. А. открылась тремя п_е_р_в_ы_м_и пьесами: «Прямо на бѣло», «Противъ теченія» и «Къ мировому». Одна изъ нихъ была первою его пьесою, появившеюся на сценѣ, вообще; другая — первою пьесою, сыгранной въ настоящемъ театрѣ, третья — первою репертуарной пьесой…
Переработка комедіи «Къ мировому» и послѣдовавшая за этой комедіей переработка комедіи Барьера «Aux crochets d’un gendre» («На хлѣбахъ изъ милости») научили Крылова, по его собственному признанію, сценической техникѣ. Правильнѣе было бы однако сказать, что онѣ лишь довершили его образованіе по этой части, ибо Крыловъ учился сценической техникѣ и по болѣе раннимъ своимъ пьесамъ и даже (правда, безсознательно) по «шарадамъ въ дѣйствіи»…
Завершеніе образованія по сценической техникѣ выразилось у В. А., главнымъ образомъ, тѣмъ, что онъ съ этихъ поръ не начиналъ писать ни одной пьесы, не разработавши самымъ тщательнымъ образомъ ея плана. И главная задача этой разработки, какъ онъ понималъ ее, заключалась въ томъ, чтобы всѣ аксессуары пьесы всегда являлись необходимымъ условіемъ главной интриги, вытекали изъ нея и помогали ея движенію…
И когда В. А. писалъ третью изъ вышеупомянутыхъ пьесъ — оригинальную комедію «По духовному завѣщанію», ему уже не пришлось такъ возиться съ ея переработкой, какъ съ комедіей «Къ мировому». Пьеса вылилась сразу, по заранѣе разработанному плану, и это, конечно, сказалось на ея безукоризненной стройности и ясности ея фабулы.
Комедія «По духовному завѣщанію» была написана и поставлена на сцену въ 1871 году. Происхожденіе ея таково: В. А. Крыловъ былъ близкимъ человѣкомъ семьѣ умершаго богатаго одинокаго старика, оставившаго довольно сложное духовное завѣщаніе. Всѣ разговоры по поводу завѣщанія, ожиданія, сюрпризы, разочарованія наслѣдниковъ происходили на глазахъ у В. А. и дали большую пищу его наблюденіямъ и фантазіи. «Я часто задавалъ себѣ вопросы» — разсказываетъ онъ: — какъ-бы отнесся тотъ, или другой родственникъ, если бы случилось то-то и то-то?.. — и эти мысли вызывали творчество. Такимъ путемъ я подошелъ къ основѣ интриги — къ тому забавному разгрому, который долженъ появиться, если завѣщаннаго наслѣдства не окажется на лицо"…
Пьеса была сыграна осенью 1871 года почти одновременно въ Москвѣ и Петербургѣ. И на этотъ разъ Крылову выпалъ серьезный и продолжительный успѣхъ. И послѣ такого успѣха онъ уже могъ смѣло идти въ театръ съ новыми пьесами: двери его были теперь для В. А. окончательно открыты…
Для него теперь пошла полоса извѣстности, популярности и, пожалуй, даже славы, въ особенности, послѣ того какъ эти три удачныя пьесы обошли провинціальные театры. О «Викторѣ Александровѣ» (какъ онъ подписывался подъ пьесами) знала теперь вся Россія, о немъ писались статьи, о немъ слышались повсюду толки и разговоры. И, какъ это бываетъ всегда, вмѣстѣ со славой всплыла зависть и недоброжелательство, и стали раздаваться разныя инсинуаціи — и въ печати и устно.
Критика сначала отнеслась къ произведеніямъ Крылова очень благосклонно, но потомъ началось разное злоязычіе. Газеты утверждали, напримѣръ, что какъ комедія «Къ мировому!», такъ и комедія «По духовному завѣщанію» заимствованы Крыловымъ изъ какихъ-то иностранныхъ пьесъ. Но сколько онъ ни настаивалъ, чтобы ему указали, изъ какихъ именно, этого ему не удалось добиться. Была, впрочемъ, попытка навязать оригиналомъ крыловскихъ пьесъ двѣ французскія комедіи ничего общаго съ ними не имѣющія, но эта попытка была, прямо, глупа по своей бездоказательности. Скорѣе можно было-бы, наоборотъ, заподозрить французовъ въ заимствованіи у Крылова: Спустя десять лѣтъ послѣ появленія комедіи «Къ мировому!», парижскій ,,Водевиль" поставилъ комедію Гондинэ — «Un vogage d’agrément», имѣющую очень большое сходство съ упомянутой крыловской пьесой. «И счастье мое», говоритъ по этому поводу В. А.: — «что такое очень близкое совпаденіе основы двухъ пьесъ своей хронологіей доказывало мое первенство. Иначе-бы непремѣнно мнѣ навязали заимствованіе изъ пьесы Гондинэ…»
Комедія «По духовному завѣщанію» была переведена на нѣмецкій языкъ и исполнялась на нѣмецкихъ сценахъ. Однако г.г. инсинуаторы не постѣснялись кричать, что эта комедія Виктора Александрова заимствована… изъ нѣмецкой пьесы.
Укоризны и инсинуаціи подобнаго рода сыпались на В. А. и потомъ. Едва-ли былъ другой какой-нибудь писатель на Руси, котораго такъ часто и такъ нелѣпо укоряли-бы въ плагіатѣ, какъ В. А. Крылова…
Но это были уже неизбѣжныя терніи его писательскаго благополучія и успѣха. Безъ нихъ, какъ извѣстно, не обходится ни одна счастливая карьера… A тѣмъ болѣе карьера писателя стоящаго особенно на виду у всѣхъ…
Сценичность и популярность пьесъ В. А. Крылова имѣла для него еще тотъ результатъ, что бенефиціанты казенныхъ театровъ, постоянно нуждавшіеся въ новыхъ пьесахъ, стали обращаться къ нему съ просьбами о новой пьесѣ. И Крыловъ знавшій всѣ качества и особенности каждаго артиста, какъ свои пять пальцевъ, всегда давалъ каждому изъ нихъ подходящую пьесу и выигрышную роль — и пьеса за пьесой быстро накоплялись въ реестрѣ его произведеній.
Въ виду большаго спроса на подобныя бенефисныя новинки, Крыловъ, не ограничиваясь собственнымъ обильнымъ творчествомъ, сталъ обращаться и къ иностранному репертуару, усиленно черпая изъ него легкія комедійки и передѣлывая ихъ на русскій ладъ и нравы. Этимъ отчасти обстоятельствомъ и приходится объяснить огромное количество мелкихъ пьесокъ, оставленныхъ имъ русскому театру. Другое объясненіе этой симпатіи В. А. къ легкому репертуару коренится, какъ увидимъ ниже, въ его желаніи создать особый репертуаръ для мелкаго провинціальнаго театра, не обладающаго ни надлежащими артистическими силами, ни сложными декораціями…
Насколько легко создавалъ Крыловъ подобныя бенефисныя пьесы, и какъ создавалъ — характеризуетъ слѣдующая исторія возникновенія одной комедійки, написанной имъ спеціально для московской артистки С. Акимовой.
Акимова просила В. А. написать ей «что-нибудь» для бенефиса. Крыловъ обѣщалъ написать и рѣшилъ дать ей серьезную 4-хъ актную комедію, сюжетъ которой онъ уже обдумывалъ въ то время.
Но Акимова нѣсколько позднѣе уже запаслась на всякій случай центральной большой пьесой (Потѣхина) и стала просить В. А. написать ей «фарсъ-водевиль» — въ качествѣ второй (не главной) пьесы и дать ей роль «непремѣнно съ пѣніемъ»…
«Письмо Акимовой меня весьма удивило и опечалило» — говоритъ по этому поводу въ своихъ запискахъ Крыловъ: — «Удивило оттого, что артистка должна была-бы знать, что я ей пишу серьезную пьесу; опечалило потому, что я увидѣлъ, что ей нуженъ фарсъ, что отъ меня требуютъ фарса, именно, въ ту минуту, когда я настроенъ написать что-нибудь лучшее»…
В. А. бросилъ начатую комедію («Изъ мухи слона») и не хотѣлъ писать ничего. Но потомъ, подумавъ, вошелъ и въ положеніе Акимовой.
Авторы часто обѣщаютъ актерамъ пьесы, но это обѣщаніе еще ничего не значитъ, и поэтому нѣтъ ничего удивительнаго, что артистка запаслась большой пьесой и теперь проситъ еще и фарсъ…
И Крыловъ рѣшилъ исполнить ея просьбу и сталъ искать подходящій сюжетъ. Это оказалось дѣломъ довольно труднымъ, такъ-какъ по его словамъ, «отъ сильно-комическаго и остроумнаго къ пошлому и плоскому всегда одинъ шагъ». Въ данномъ-же случаѣ трудность усиливалась еще и тѣмъ, что Крылову послѣ писанія серьезной комедіи приходилось перемѣнить довольно рѣзко и настроеніе и тонъ въ своемъ творчествѣ…
Но, вотъ, сюжетъ, наконецъ, найденъ. В. А. въ прекрасномъ расположеніи духа. Но онъ памятуетъ о томъ, что слѣдуетъ имѣть въ виду и сына артистки — тоже актера — и притомъ, какъ и она, п_о_ю_щ_а_го, и поющую Нелюбову и еще нѣкую молодую актрису, Познякову. Надо угодить всѣмъ: и дать подходящіе NoNo для пѣнія и придумать подходящую роль. Актриса Познякова обладаетъ «толстымъ лицомъ, краснымъ, какъ яблоко, съ черными, дикими глазами и черными, косматыми волосами»… И, вотъ, ея внѣшность наводитъ Крылова на мысль — «сдѣлать» въ новой пьесѣ спеціально для Позняковой «деревенскую дѣвченку въ услуженіи».
Мало по малу все сложилось и подобралось — и оставалось только сѣсть и писать, что В. А. и дѣлаетъ. И пьеса готова втеченіе шести дней! Въ какія-нибудь 2 недѣли послѣ того, какъ Акимова обратилась къ нему, Крыловъ изготовилъ для нея выигрышную, эффектную пьесу, примѣнительно не только къ ея даннымъ, но и къ даннымъ всего ея антуража!
Но В. А. Крылову оставалось теперь еще удовлетворить «поющихъ». И тутъ произошло затрудненіе. Онъ вставилъ въ пьесу романсъ который откуда-то и почему-то сохранился въ его памяти… Но откуда — этого Крыловъ и самъ не помнилъ. Онъ зналъ лишь первый куплетъ, который начинался словами: — «Приди ко мнѣ»… Но чьи это были слова, чья музыка — В. А. не зналъ.
Онъ расчитывалъ, было, что «поющіе», сами догадаются, что это за романсъ, и подыщутъ къ нему надлежащую музыку. Но поющіе не догадались и послали В. А. въ Петербургъ запросъ: какой-такой романсъ онъ помѣстилъ въ пьесу?
Тогда В. А. самъ отправился искать въ петербургскихъ музыкальныхъ магаэинахъ этотъ романсъ. И къ его изумленію и смущенію, оказалось, что существуетъ множество романсовъ на слова «Приди ко мнѣ»… Но всѣ эти романсы были не то, что имѣлъ въ виду В. А. и что требовалось для пьесы сообразно ея духу и тону…
Въ отчаяніи онъ отправился къ Кюи, предполагая, что, вѣроятно, мотивъ романса сохранился въ его памяти отъ тѣхъ временъ, когда онъ, Крыловъ, посѣщалъ кружокъ Кюи и слышалъ многое изъ произведеній этого кружка.
И, дѣйствительно, только-что В. А. напѣлъ мотивъ, какъ Кюи вынулъ тетрадку и торжественно поднесъ ее драматургу… Искомый романсъ оказался серенадою Даргомыжскаго. В. А. взялъ тетрадку и немедленно снесъ ее Рыбасову, прося написать съ трехголоснаго на одинъ голосъ.
Рыбасовъ къ слѣдующему-же утру произвелъ эту операцію, и Крыловъ въ это-же утро выслалъ столь счастливо отысканную серенаду въ Москву…
Этотъ маленькій эпизодъ позволяетъ намъ слегка заглянуть въ интимную сторону творчества В. А. Крылова и вмѣстѣ съ тѣмъ вполнѣ ярко объясняетъ постоянно возраставшій успѣхъ его, какъ драматурга, и его великую популярность среди артистовъ, равно, какъ и среди публики.
Кромѣ пьесъ Крыловъ въ описываемое время (семидесятые годы) сочинялъ также и куплеты на злобу дня. Тогда такіе куплеты были въ великой модѣ: во время великаго поста въ Александринскомъ и Михайловскомъ театрахъ устраивались концерты съ живыми картинами, и на этихъ-то концертахъ и распѣвались упомянутые куплеты.
Особенно отличались въ этомъ искусствѣ — по словамъ В. А. Крылова — артисты Сазоновъ и Монаховъ. Они постоянно выступали съ чтеніемъ и пѣніемъ куплетовъ и постоянно нуждались въ свѣжихъ новинкахъ. И, вотъ, никто не умѣлъ такъ удовлетворять ихъ спросъ, какъ В. А. «Стихамъ и куплетамъ моего сочиненія» — говоритъ онъ: — «очень посчастливилось: они были сценично написаны и давали актеру возможность выказать свое творчество». И въ этомъ случаѣ, какъ и въ сочиненіи пьесъ, Крылову сильно помогало знаніе имъ исполнителей и умѣніе приспособляться къ ихъ качествамъ и особенностямъ.
И извѣстность молодого драматурга быстро росла. Съ каждою новою пьесою (а ставилъ онъ теперь ихъ одну за другою!) имя «Виктора Александрова» встрѣчалось все чаще и чаще, и втеченіе первой половины 70-хъ годовъ уже не оставалось, буквально, во всей Россіи ни одного театра, въ репертуарѣ котораго не было бы нѣсколькихъ пьесъ Крылова. A вмѣстѣ съ тѣмъ росли и матеріальныя средства. Основалось «Общество драматическихъ писателей» — и даже провинціальные театры, благодаря его вмѣшательству, стали оплачивать представленія драматическихъ пьесъ.
Несмотря на это, В. А. жилъ все такъ же по студенчески скромно. Работа поглощала его и заставляла забывать не только о текущихъ будничныхъ дѣлахъ и будничной обстановкѣ, но иной разъ и о серьезныхъ неудачахъ и несчастіяхъ…
Въ 1871 году, умеръ отецъ В. А. Крылова, а въ 1873 его старшій братъ. Обѣ эти смерти нѣсколько измѣнили складъ его жизни и внесли значительныя замѣшательства въ его беззаботное до той поры существованіе среди литературныхъ работъ и хлопотъ съ постановкою пьесъ, чтеніями, репетиціями и т. п.
Родители Крылова предъ кончиной брата все еще жили на старомъ мѣстѣ — въ Москвѣ, въ Палашевскомъ переулкѣ — въ томъ старомъ домѣ, въ которомъ родился В. А., и гдѣ прошли его первые сознательные годы въ интеллигентномъ кружкѣ его сестры и ея знакомыхъ.
Еще до своей смерти отецъ В. А. Крылова продалъ этотъ домъ особеннымъ образомъ брату В. А. По смерти отца братъ сталъ перестраивать домъ, но обременилъ его долгами и затѣмъ самъ скончался, оставивъ вдову съ дѣтьми, которая не могла и не умѣла управлять перешедшею къ ней недвижимой собственностью. Постройка приходила въ упадокъ, квартиры въ перестроенномъ домѣ пустѣли, доходъ уменьшался. A между тѣмъ деньги постоянно требовались и на уплату долга въ кредитное общество, въ которомъ была заложена постройка, и на ремонтъ. Дѣло грозило рухнуть, хотя В. А. Крыловъ и помогалъ вдовѣ, сколько могъ.
Тогда одинъ изъ товарищей предложилъ В. А. вмѣстѣ съ нимъ купить все это недвижимое имущество.
Чтобы спасти какія-нибудь деньги для своей матери и для семейства покойнаго брата, Крыловъ, скрѣпя сердце, рѣшился на эту покупку, хотя и былъ по его словамъ, «совершенно чуждъ такого рода владѣнія». Такимъ образомъ, онъ неожиданно сталъ владѣльцемъ недвижимаго имущества и вмѣстѣ со своимъ знакомымъ сталъ перестраивать домъ. Мать В. A переѣхала въ Петербургъ — и только тогда — въ концѣ 70-хъ годовъ онъ покинулъ, наконецъ, свою «комнату отъ жильцовъ» и впервые сталъ жить въ своей собственной квартирѣ вмѣстѣ съ матерью.
Спустя 2—3 года надъ нимъ стряслось серьезное имущественное несчастіе — все съ тѣмъ-же неожиданно-свалившимся на него «недвижимымъ имуществомъ». Но В. А. былъ такъ поглощенъ своей работой и своими театрально-литературными успѣхами, что отнесся къ этому несчастію довольно равнодушно, несмотря на то, что оно принесло ему громадный матеріальный ущербъ.
— «Однажды въ маѣ 1883 года» — пишетъ объ этомъ событіи В. А.: — «я пригласилъ къ себѣ поэта К. К. Случевскаго и. моего пріятеля, И. А. Яновича, чтобы прочитать имъ первые два акта моей новой комедіи „Городъ упраздняется“, написанной на тему, данную мнѣ Случевскимъ.
Я прочиталъ первый актъ; и я самъ, и мои слушатели остались имъ вполнѣ довольны. Веселые, смѣющіеся, мы собирались идти завтракать, какъ вдругъ раздался звонокъ, и мнѣ подали телеграмму изъ Москвы. Двоюродная сестра телеграфировала: — „У насъ былъ большой пожаръ. Все сгорѣло до тла. Пріѣзжай немедленно!“
Какъ впослѣдствіи оказалось, мой компаньонъ началъ стройку новыхъ деревянныхъ флигелей. Огромный срубъ для двухъэтажнаго дона стоялъ сложенный вчернѣ, и длинныя бороды пакли висѣли по стѣнамъ. Время было жаркое, сухое. Какой-то рабочій зажегъ спичку, чтобы закурить папиросу — пакля загорѣлась — и въ одно мгновеніе весь срубъ былъ объятъ пламенемъ. Пожаръ былъ такъ силенъ, что пожарные ничѣмъ помочь не могли, и кромѣ сруба сгорѣли два совершенно готовые двухъ-этажные дона. Все это было очень слабо застраховано. Страховая премія вся пошла на уплату долга кредитному обществу».
Всякому иному человѣку подобная вѣсть, по крайней мѣрѣ испортила-бы настроеніе. Но Крыловъ былъ такъ увлеченъ своей работой, что у него даже и настроеніе тогда не измѣнилось.
— «Получивъ это извѣстіе» — говоритъ онъ далѣе: — «я сразу понялъ, что понесъ убытокъ не въ одинъ десятокъ тысячъ. Но такъ какъ я всецѣло былъ настроенъ содержаніемъ моей новой пьесы, то нисколько не смутился телеграммой. Мы весело болтали за завтракомъ. Такъ-же весело послѣ того прочиталъ я второе дѣйствіе и на другой день уѣхалъ въ Москву.
Пожаръ дома, дѣйствительно, принесъ В. А. Крылову огромные убытки. „Но мнѣ было весело“ — говоритъ онъ: — „Я чувствовалъ, что комедія удавалась“. Послѣ катастрофы онъ остался жить въ Москвѣ, на маленькой квартирѣ и вмѣстѣ со своимъ компаньономъ началъ новую постройку, вложивъ въ нее 10 тысячъ и войдя, сверхъ того, въ значительный долгъ.
— „И это, въ сущности, тяжелое для меня время“, говоритъ В. А.: — „прошло для меня весьма легко. Отъ постройки я возвращался къ моей комедіи. Работа шла живо, увлекательно и я не чувствовалъ ущерба отъ пожара. Я часто потомъ ставилъ этотъ случай въ примѣръ того, какъ наслажденіе любимымъ трудомъ можетъ спасать отъ всякихъ матеріальныхъ невзгодъ и давать бодрость въ минуты неудачи“.
Въ концѣ концовъ, вся эта исторія съ пожаромъ и новою стройкою обошлась Крылову въ 67 тысячъ долга, такъ что „недвижимая собственность“ легла великою тяжестью на его бюджетъ. Но В. А. въ то время былъ здоровъ, работоспособенъ, а театральныя дѣла его шли блистательно. Съ воцареніемъ Александра III и съ новою дирекціей Императорскихъ театровъ авторскій гонораръ возросъ втрое. Были разрѣшены частные театры, упрочилось „Общество драматическихъ писателей“. Тяжелое финансовое ярмо, возложенное В. А. Крыловымъ на свою шею, не чувствовалось имъ, благодаря постоянному росту заработковъ и скромной, умѣренной жизни. Однако ему пришлось нести это ярмо безконечно долго: Лишь спустя 25 лѣтъ, В. А. Крыловъ погасилъ, наконецъ, всѣ долги и „очистилъ“ свою собственность.
По кончинѣ отца онъ жилъ теперь съ матерью постоянно въ Петербургѣ, вѣчно занятый по горло писательствомъ, репетиціями, спектаклями. „Жилъ хорошо“, говоритъ онъ: — „не отказывая себѣ ни въ чемъ необходимомъ, но и безъ всякихъ излишествъ. Моимъ главнымъ удовольствіемъ продолжали быть моя работа и путешествіе за границу“.
Эти путешествія сдѣлались для него необходимостью. В. А., вообще, былъ очень подвиженъ и кромѣ обязательныхъ и, такъ сказать, оффиціальныхъ своихъ ежегодныхъ выѣздовъ за предѣлы Россіи, нерѣдко путешествовалъ и въ предѣлахъ Россіи, заѣзжая къ друзьямъ и родственникамъ, или отправляясь куда-нибудь, по приглашенію, участвовать въ литературномъ вечерѣ, чтеніи и т. п.
Но своихъ литературныхъ работъ онъ не прекращалъ и во время путешествій. На пароходѣ, въ вагонѣ, или на станціи — чуть выдается подходящій моментъ, В. А. раскладываетъ свои бумаги и уже пишетъ что-нибудь „про запасъ“, или „на всякій случай“. Заграницу онъ ѣздилъ, какъ водится, для отдыха, для того, чтобы купаться въ морѣ, бродить по швейцарскимъ горамъ и т. п., но въ противоположность другимъ отдыхающимъ „зарубежемъ“ россіянамъ, онъ никогда не жилъ тамъ чисто-растительной жизнью. Творческая мысль и работа воображенія никогда не отлетали отъ него и часто заставляли его и во время лѣтнихъ заграничныхъ вакацій браться за перо. И если это не были какіе-нибудь драматическіе этюды, то это были статьи по вопросамъ театральнаго искусства, или, по крайней мѣрѣ, хоть простыя газетныя корреспонденціи „по театральному вѣдомству“. Такъ, напримѣръ, въ 1889 году въ Парижѣ, на всемірной выставкѣ, когда все его вниманіе было поглощено этимъ грандіознымъ праздникомъ міровой культуры, онъ находилъ возможность ежедневно „удѣлять часа два на мои пьесы“. Въ томъ же году, въ Біаррицѣ, на лонѣ дивной природы, гдѣ и не лѣнивый человѣкъ невольно забываетъ свои обычныя занятія, В. А., по его собственнымъ словамъ, „былъ очень прилеженъ и кое-что заготовилъ, хотя больше для частныхъ театровъ“. Въ 1890 году, онъ дѣлаетъ въ своемъ путешествіи изрядный крюкъ, чтобы посѣтить знаменитое селеніе Оберъ-Аммергау и посмотрѣть представленіе Страстей Господнихъ» — и несмотря на дождь и отвратительную погоду, остается тамъ до конца представленій, а потомъ пишетъ съ дороги подробнѣйшую статью-отчетъ объ этомъ интересномъ зрѣлищѣ. Посѣтивъ Лурдъ, онъ посылаетъ такой-же отчетъ и объ этомъ посѣщеніи, причемъ предварительно знакомится съ огромной литературой по вопросу о культѣ пресвятой Дѣвы Маріи во Франціи. И все это дѣлается во время путешествія и, такъ сказать, во время отдыха.
Въ бытность свою заграницей, будучи проѣздомъ въ большихъ городахъ, В. А. никогда не упускалъ случая побывать на какомъ-либо интересномъ спектаклѣ, посмотрѣть новую пьесу, познакомиться съ какою-нибудь новой постановкой. И дѣлалось все это отнюдь не только ради личнаго интереса. В. А. всегда старался извлечь изъ этихъ заграничныхъ новинокъ что-нибудь полезное для русскаго театра, или, по крайней мѣрѣ, ознакомить съ этими полезными, по его мнѣнію, новшествами русскую публику, путемъ статей и корреспонденцій.
Даже въ поздніе годы своей жизни, когда его заграничныя путешествія приняли почти исключительно терапевтическій характеръ, и когда В. А. ѣздилъ за границу съ главной и исчерпывающей цѣлью — лечиться отъ одолѣвавшихъ его недуговъ — даже тогда онъ ухитрялся находить время и настроеніе для литературныхъ работъ. То въ Біаррицѣ, то въ Франценсбадѣ, во время самаго строгаго курса леченія, онъ время отъ времени брался, по привычкѣ, за перо, забывая, что это отнюдь не «kur gemäss» — и только жаловался въ своихъ письмахъ, что онъ теперь «работаетъ мало» и «почти ничего не дѣлаетъ».
VI
правитьЕсли мы прослѣдимъ годъ за годомъ жизнь В. А. Крылова въ періодъ полнаго расцвѣта его литературной дѣятельности, т. е. приблизительно, съ 1871 года и до начала 90-хъ годовъ, то, въ общемъ, наше обозрѣніе окажется довольно однообразнымъ.
В. А. упорно пишетъ пьесу за пьесой и съ неослабнымъ успѣхомъ ставитъ ихъ то въ Петербургѣ, то въ Москвѣ. Время его сплошь занято творческой работой, а также безчисленными и разнообразными хлопотами съ пристраиваніемъ на сцену произведеній его творческой дѣятельности: путешествіями въ цензурную Каноссу, предварительными чтеніями новой пьесы цѣлому ряду лицъ, репетиціями, первыми спектаклями и т. п. Часть біографіи В. А. Крылова, относящаяся къ указанному періоду времени, съ внѣшней стороны почти сплошь можетъ быть сведена къ простому перечню написанныхъ и поставленныхъ имъ пьесъ.
Такъ, въ 1872 году была поставлена комедія «Поэзія любви», въ 1874 г. — комедія «Завоеванное счастье», въ 1875 г. — «Въ осадномъ положеніи», въ 1876 году — драма «Змѣй Горынычъ», въ 1878 г. — комедія «Въ духѣ времени», въ 1880 г. — драма «Дѣло Плеянова», въ 1881 г. — «Шалость», въ 1883 г. — «Городъ упраздняется» и «Не ко двору» («Надя Муранова»). Въ 1884 году «Призраки счастья», въ 1885 г. — «Баловень», въ 1887 г. — «Семья» и т. д.
Какъ писались эти пьесы? Какія обстоятельства сопровождали ихъ созиданіе и постановку на сценѣ?
Для насъ, конечно, всего интереснѣе въ данномъ случаѣ то, что говоритъ по этому поводу самъ авторъ? Поэтому въ нашемъ дальнѣйшемъ изложеніи мы приведемъ нѣсколько наиболѣе характерныхъ выдержекъ изъ предисловій В. А. къ отдѣльнымъ томамъ его драматическихъ сочиненій, а также и изъ его частныхъ писемъ. Эти выдержки касаются, собственно лишь нѣкоторыхъ — и притомъ немногихъ пьесъ В. А. Крылова, но по нимъ легко можно составить общее понятіе о томъ, при какихъ обстоятельствахъ онъ писалъ свои произведенія, и какими обстоятельствами и личными его ощущеніями сопровождалась ихъ постановка? A такъ какъ писанье и постановка пьесъ исчерпывали тогда почти все его существованіе, то по приводимымъ выдержкамъ можно составить довольно яркое понятіе обо всей тогдашней жизни В. А. Крылова.
Въ воспоминаніяхъ и письмахъ своихъ Крыловъ касается «Земцевъ», «Городъ упраздняется», «Въ осадномъ положеніи», «Въ духѣ времени», «Царевнны Софіи», «Дѣвичьяго переполоха» и нѣкоторыхъ другихъ, болѣе мелкихъ.
Комедія «Земцы» затрагиваетъ вопросъ, очень хорошо знакомый и близкій В. А. Крылову — земское дѣло. Крыловъ всегда выказывалъ особое вниманіе къ земству — и въ этой симпатіи опять сказался истинный шестидесятникъ, которому были любы и дороги всѣ реформы «великой эпохи». Интересъ Крылова къ земскимъ дѣламъ между прочимъ выразился еще и въ-томъ, что имъ былъ составленъ объемистый и очень содержательный «Сборникъ постановленій опочецкаго уѣзднаго земскаго собранія, Псковской губерніи 1865—1886 г.г.» — Книга, мало кому извѣстная и, конечно, неимѣющая ничего общаго съ остальными произведеніями нашего драматурга.
Комедія «Земцы» появилась впервые въ 1874 году, будучи первоначально напечатана на страницахъ журнала «Вѣстникъ Европы». Драматическая цензура въ то время не разрѣшала пьесы къ представленію ввиду того, что въ ней выводились на сцену дебаты земскихъ собраній. Это показалось цензурѣ «несвоевременнымъ» (походило на парламентъ!).
При такихъ обстоятельствахъ пьеса пролежала цѣлый годъ, послѣ чего была вновь пересмотрѣна, и исполненіе на сценѣ было дозволено, но подъ условіемъ измѣненія заглавія. Почему это было важно — осталось неизвѣстнымъ. Но названіе было измѣнено; вмѣсто «Земцевъ» комедія стала называться «Змѣй Горынычъ».
Постановка этой комедіи, независимо отъ затронутаго ею вопроса, представляла для Крылова особый интересъ, такъ какъ являлась, по его словамъ, чѣмъ-то вродѣ опыта. Обширность темы (роль земства и отношеніе къ нему общества) необходимость ознакомить большую публику съ этимъ еще малоизвѣстнымъ тогда учрежденіемъ — все это привело къ тому, что пьеса оказалась нѣсколько растянутой и догматичной и при исполненіи на сценѣ могла показаться длинной и утомительной. Когда люди близкіе къ театру, по словамъ В. А., взглянули на пьесу, какъ на произведеніе сценическое, мнѣнія ихъ оказались до крайности разнорѣчивыми. «Между прочимъ» — говоритъ Крыловъ: — «лица, долженствующія быть довольно компетентными, прямо и категорически заявляли мнѣ: — „Зачѣмъ вы ставите эту пьесу? Она провалится. Это надо читать, а не давать на сценѣ. Это будетъ скучно. Это писано умомъ, а не талантомъ“ — говорили мнѣ со всѣхъ сторонъ».
— «Пускай провалится!» — отвѣчалъ на эти замѣчанія Крыловъ: — «Мнѣ этотъ опытъ дороже постановки многихъ пьесъ, на успѣхъ которыхъ я могу разсчитывать навѣрняка!»
Пьеса. шла въ первый разъ въ Москвѣ, въ октябрѣ 1876 года. — «Я употребилъ все стараніе» — говоритъ В. А. далѣе: — "чтобы она была срепетована наивозможно тщательно. Въ вечеръ перваго представленія театръ былъ почти полонъ. Я не пошелъ въ залу, а прислушивался къ ходу пьесы изъ-за кулисъ. Первый актъ прошелъ довольно тихо; только въ концѣ слегка вызвали артистку, игравшую главную роль. Но при этомъ особенно интересна была необычная въ нашихъ театрахъ тишина и вниманіе публики впродолженіе всего акта. Приходившіе въ антрактѣ на сцену зрители заявляли, что пьеса слушается съ большимъ интересомъ. Второй актъ обезпечилъ ея успѣхъ. Уже съ первыхъ сценъ публика перешла отъ спокойнаго, строгаго вниманія къ тому оживленному участію, къ тѣмъ откликамъ легкаго рокота смѣха, который для насъ, авторовъ, такъ дорогъ. Въ одной изъ петербургскихъ газетъ корреспондентъ напечаталъ, что будто сосѣдъ его въ театрѣ невольно воскликнулъ: — «Проклятые артисты! Отъ нихъ трудно оторваться!»
Актъ съ земскимъ собраніемъ прошелъ еще удачнѣе, и пьеса имѣла безспорный успѣхъ. — «Ну, вамъ лучше знать, что можетъ нравиться публикѣ!» — великодушно шепнула мнѣ артистка, еще наканунѣ говорившая противъ постановки пьесы на сцену. Она ошибалась. Я такъ-же, какъ она, не зналъ этого заранѣе и нисколько не былъ увѣренъ въ успѣхѣ.
Я вышелъ съ режиссеромъ на улицу. Пріятно пахнуло на насъ свѣжимъ воздухомъ. Намъ захотѣлось пройтись пѣшкомъ. Народъ валилъ изъ театра за нами гурьбой. Шли какіе-то «кое-кто» изъ верхнихъ слоевъ театральной залы и обсуждали пьесу провѣряя ее личнымъ опытомъ, личнымъ знаніемъ. Стало быть, не скучали, прослушали съ интересомъ.
Послѣ этого я уже не боялся за постановку въ Петербургѣ и въ провинціи. И тамъ и тутъ пьеса прошла успѣшно и сдѣлалась репертуарною.
«Земцы», дѣйствительно, всюду вызвали одобреніе. «Опытъ», такимъ образомъ, вполнѣ удался и лишній разъ подтвердилъ, что умная и содержательная пьеса даже при нѣкоторыхъ рискованныхъ отклоненіяхъ и длиннотахъ всегда найдетъ свою публику. Одна изъ лучшихъ пьесъ Крылова, съ ярко очерченными и наиболѣе типичными для В. А. характерами (Настя Кружалова и Варенцовъ), и яркимъ, жизненнымъ содержаніемъ, «Земцы», по справедливости, заняли самое видное мѣсто во всемъ крыловскомъ репертуарѣ описываемой эпохи.
Но при всемъ томъ эта пьеса вызвала (особенно, въ первое время) самые разнорѣчивые отзывы въ газетахъ. Крыловъ искренно удивляется, упоминая о "курьезномъ противорѣчіи въ обсужденіи однѣхъ и тѣхъ-же сценъ и лицъ: "Одни хвалили, другіе рѣзко бранили, что, впрочемъ, нисколько не ослабило успѣха «Земцевъ».
Другая такая-же пьеса, постановка которой тоже являлась своего рода опытомъ — была комедія «Въ духѣ времени». Она была поставлена тоже въ Москвѣ, въ 1877 году.
«По обыкновенію, я самъ читалъ пьесу артистамъ», — пишетъ Крыловъ — «и рѣдко мнѣ приходилось встрѣчать такое участье и вниманіе къ пьесѣ, какъ на этотъ разъ. Актеры не уходили по прочтеніи сценъ, занятыхъ ихъ ролями, не шушукались, не пересмѣивались, что такъ часто дѣлаетъ на нашей сценѣ считку только какимъ-то отбываніемъ служебныхъ обязанностей. Послѣдняя фраза чтенія была покрыта единодушными рукоплесканіями. При такихъ данныхъ радостно было начинать постановку пьесы. Чувствовалось что-то такое родственное по духу, любовное къ дѣлу. При началѣ репетиціи однако это нѣсколько измѣнилось. Г-жа Ѳедотова, игравшая главную роль, долго не могла съ ней освоиться, и потому роль ее раздражала, сердила. Но добросовѣстность и дарованіе взяли верхъ надъ инстинктивнымъ чувствомъ непріязни. Роль была сыграна блестящимъ образомъ и составляетъ одно изъ лучшихъ творчествѣ артистки».
Сверхъ ожиданія, публика отнеслась къ этой умной и ярко-типичной бытовой пьесѣ довольно холодно. Хотя на первомъ представленіи были и рукоплесканія и вызовы, но на самую пьесу нѣкоторая часть публики смотрѣла съ какимъ-то недоумѣніемъ. Пьеса оказалась черезъ-чуръ тонкой; то мошенничество, которое въ ней выведено, и по поводу котораго морализируетъ авторъ, не было сочтено за мошенничество. — «Что-жъ тутъ такого?» — спрашивали зрители…
Въ бесѣдѣ съ однимъ изъ такихъ недоумѣвавшихъ зрителей Крыловъ привелъ ему такой примѣръ: — У нѣкоей старушки хранятся полуимперіалы. Въ свое время, когда они достались ей, они стоили по 5 р. 15 к. Но она не слѣдитъ за курсомъ и не знаетъ, что они теперь стоятъ по 7 р. 50 к. Вы пользуетесь случаемъ и предлагаете ей по 6 рублей. Она, по своему невѣдѣнію, согласится и продастъ вамъ золотые по этой цѣнѣ. Неужели это будетъ съ вашей стороны честно и добросовѣстно?
— Вся Москва такъ сдѣлаетъ! — отвѣтилъ собесѣдникъ.
— Тѣмъ хуже! — замѣтилъ Крыловъ: — И тѣмъ больше, стало быть это въ духѣ времени!
«Восклицаніе моего пріятеля: — „Такъ вся Москва сдѣлаетъ!“ — можетъ служить очень лестной рецензіей пьесѣ!» — прибавляетъ В. А.: — «Вообще, критика жизни была къ пьесѣ благосклоннѣе критики журнальной».
Въ Петербургѣ пьеса имѣла большій успѣхъ (очевидно, нельзя уже было сказать: "Весь Петербургъ такъ сдѣлаетъ!), и успѣхъ этотъ возросъ вслѣдствіе совпаденія съ ея представленіями извѣстнаго процесса Гулакъ-Артемовской. Въ обществѣ начали говорить даже, что Крыловъ взялъ для своей пьесы сюжетомъ именно этотъ процессъ. Но оказалось, что Крыловъ «заимствовалъ сюжетъ» за полтора года до самаго процесса.
Изъ болѣе легкихъ комедій В. А. останавливается въ своихъ воспоминаніяхъ на пьесахъ «Городъ упраздняется» и «Въ осадномъ положеніи».
«Комедія „Городъ упраздняется“ написана на тему, данную К. К. Случевскимъ», — говоритъ В. А.: — Я однако пять лѣтъ не могъ приняться за разработку этой прелестной темы. Мнѣ случалось въ провинціи быть очевидцемъ того, какъ изъ самаго пустаго слуха разгорались великія волненія маленькаго муравейника. Мысль пустить въ маленькомъ городкѣ слухъ о томъ, что его упраздняютъ (отчего, конечно, должны переполошиться всѣ его обыватели) — очень счастливая мысль для комедіи нравовъ, но она вызываетъ интригу весьма переплетенную. Задача была не очень легкая: связать всѣ отдѣльные слухи, говоръ, неудовольствія въ одно цѣлое. Поэтому я долго разработывалъ планъ этой пьесы — то снова принимаясь за него, то откладывая въ сторону ради другихъ работъ. Зато, когда планъ былъ весь выясненъ, пьеса писалась необычайно легко и скоро. Писаніе это доставляло мнѣ одно изъ величайшихъ удовольствій творчества. Я работалъ надъ пьесой въ Москвѣ, душнымъ, жаркимъ лѣтомъ — и это лѣто было для меня одно изъ самыхъ пріятныхъ и веселыхъ, несмотря на то, что оно совпало съ очень крупной домашней невзгодой (пожаръ дома). Комедія была мнѣ добрымъ другомъ, милымъ существомъ, заставлявшимъ меня забыть для него все, что могло меня въ то время тревожить. Успѣхъ комедіи въ Петербургѣ былъ одинъ изъ самыхъ выдающихся: автора начали вызывать съ перваго акта".
«Комедіи „Въ осадномъ положеніи“ какъ-то особенно посчастливилось» — говоритъ Крыловъ: — "по своей сценичности и легкости къ постановкѣ она сдѣлалась одною изъ самыхъ репертуарныхъ пьесъ — изъ тѣхъ безконечно-заигранныхъ пьесъ, которыя, наконецъ, нѣсколько теряютъ силу производимаго впечатлѣнія, потому что всякая публика ихъ такъ часто видала въ различной обстановкѣ, что почти знаетъ ихъ наизусть. Въ перразъ комедія была исполнена въ Петербургѣ, въ концѣ октября 1875 года, и тотчасъ — вслѣдъ за симъ поставлена въ Москвѣ (въ ноябрѣ). Ни одна моя пьеса не далась актерамъ такъ легко. Съ первыхъ репетицій въ Петербургѣ актеры смѣялись и ладили дѣло. На четвертую репетицію пьеса уже шла совсѣмъ дружно, такъ что наканунѣ спектакля репетицію совсѣмъ отмѣнили, — чтобы не наскучило! — говорили они: — чтобы сохранилась свѣжесть интереса и удовольствія исполненія перваго раза.
Въ Москвѣ за четыре дня до спектакля нѣкоторые изъ актеровъ читали роли по тетрадкамъ, но уже на другой день репетиція шла твердо. Особенно большой успѣхъ пьеса имѣла въ Москвѣ. Публика смѣялась до крика. «Я просто вздрогнула отъ взрыва смѣха, когда въ концѣ Мавра вернулась съ Костенькой! „ — говорила мнѣ артистка, игравшая главную роль. Въ первый годъ на московской сценѣ пьеса была исполнена около 25 разъ“.
Если мы захотимъ теперь узнать, какими о_щ_у_щ_е_н_і_я_м_и сопровождались для В. А. Крылова постановка его пьесъ, и въ какой обстановкѣ все это происходило, то прекрасную иллюстрацію и того и другого мы найдемъ въ его письмахъ къ С. Н. Шубинскому.
Вотъ, напримѣръ, что писалъ В. А. по поводу „Правительницы Софьи“ — пьесы, которую онъ написалъ въ сотрудничествѣ съ П. Н. Полевымъ, и которая была поставлена впервые на сцену въ Москвѣ, въ 1888 году.
„Многоуважаемый Сергѣй Николаевичъ! Я назначилъ все торжественное крещеніе моей Софьи сегодня, 30 мая. Оттого жду Васъ непремѣнно. Прошу Васъ, сколько можно, прійти хоть минутъ за пять до 8 — ибо я всѣмъ назначилъ 7 1/2 чтобы могли 1/2 часа запоздать. Надо-бы начать чтеніе въ восемь часовъ, чтобы имѣть вечеръ — поболтать, словомъ провести душевно…“
Здѣсь рѣчь идетъ о первомъ, такъ сказать, интимномъ чтеніи пьесы въ кругу друзей Крылова и въ присутствіи цензора. Послѣ этого Крыловъ увезъ „Софью“ въ Москву, и, вотъ, что писалъ онъ оттуда:
„Софью“ въ Москвѣ читалъ два раза; 1) Пчельникову — начальнику Московской дирекціи, и его друзьямъ и 2) Режиссеру съ декораторами. Возбудилъ ихъ всѣхъ до чортиковъ, и они всѣ силы хотятъ употребить, чтобы пьесу поставить пораньше, надѣясь на ея успѣхъ. Меня просятъ, какъ можно скорѣе, доставить рисунки декорацій и костюмовъ… Въ Москвѣ я разговаривалъ кое съ кѣмъ о XVIII столѣтіи. Скажите, неужели ни одинъ изъ современныхъ лубочныхъ Вальтеръ-Скоттовъ не тронулъ исторіи Шереметевой-Долгорукой? Сюжетъ дивный — и для романа куда больше простора, чѣмъ для драмы…»
Слѣдующее письмо В. А. ярко рисуетъ его «боевыя» ощущенія предъ первымъ представленіемъ и во время его:
«Москва, 12 ноября 1888 г. Дорогой другъ, С. Н.! Только-что вернулся я съ генеральной репетиціи „Софьи“ — и, вотъ, вамъ отчетъ: сегодня только въ первый разъ поставили всѣ декораціи. Плотники еще не привыкли къ нимъ; только въ первый разъ знакомились. Оттого антракты тянулись очень долго. Репетиція началась около часу дня, а кончилась около 5 1/2. Не смотря на все стараніе не пускать много публики, набралась ея тьма-тьмущая и постепенно все больше и больше, такъ что къ концу весь театръ былъ полнымъ-полнешенекъ. Жара была великая и въ залѣ и на сценѣ. Актеры неучаствовавшіе (Ермолова, Садовскій, Горевъ и др.), драматурги — Шпажинскій, Немировичъ и пр… Словомъ, полная зала… И, несмотря на тяготу антрактовъ, ни единый человѣкъ не ушелъ до конца репетиціи. Пьеса поставлена и разыграна прекрасно.
Что мнѣ особенно нравилось, и за чѣмъ я по преимуществу слѣдилъ — это вниманіе, публики.
Пьесу слушали, просто, прелесть какъ! Вы сейчасъ поймете, въ чемъ тутъ дѣло: Репетиція происходитъ въ темномъ театрѣ. Освѣщена только сцена, но не зала, такъ что зрители въ темнотѣ. Это, обыкновенно, даетъ имъ нѣкоторую распущенность, и при маломъ интересѣ и скукѣ слышится жужжанье разговора… Здѣсь же съ каждой сценой публика была все тише и тише. Часто просто, замирала въ молчаніи. A послѣ народной сцены въ Стрѣлецкой слободѣ разразилась рукоплесканіями, вопреки обычаю репетиціи.
Потомъ послѣ многихъ сценъ были снова аплодисменты. Актеры, видимо, довольны. По окончаніи репетиціи я говорю режиссеру: — „Вотъ, жаль, что у васъ въ нынѣшнемъ году нѣтъ бенефиса! Вотъ-бы вамъ взять!“ — Онъ отвѣчалъ: — „Да, тутъ-бы много денегъ можно въ карманъ положить! Даже обидно видѣть, что пьеса идетъ въ казенный спектакль, а не въ бенефисъ. Этакій товаръ даромъ пропадаетъ!“ — Я вамъ нарочно не пишу никакого разбора исполненія, а только о впечатлѣніи, которое произвела пьеса на присутствующихъ. Этимъ впечатлѣніемъ я доволенъ. Полевой, какъ незнакомый никому, въ антрактахъ шнырялъ въ публикѣ… Говоритъ, что возбужденіе было большое… Режиссеръ Черневскій, уходя, говорилъ: — Ну, что завтра говору по Москвѣ будетъ, страсть!.. — Словомъ, если плотники и бутафоры попривыкнутъ къ декораціямъ, и антракты не задержатъ — я за пьесу вполнѣ спокоенъ. Финалъ послѣдняго акта произвелъ сильное впечатлѣніе. Было и не безъ слезъ въ театрѣ — тамъ и здѣсь. Я очень доволенъ здѣшнимъ распредѣленіемъ ролей. Хоть я и старый дьяволъ сцены и знаю моихъ актеровъ, какъ карманы, но все-таки никакъ нельзя сказать, что ужъ всегда вѣрно попадешь въ точку, а, тутъ вышло, именно, такъ… Впрочемъ, довольно! Не хочу ничего предрѣшать и боюсь. Урусовъ, котораго встрѣтилъ мимоходомъ, кинулъ мнѣ со свойственной ему усмѣшкой: — А! счастливый авторъ! — повторяю, теперь весь весь успѣхъ пьесы здѣсь зависитъ отъ плотниковъ и бутафоровъ. Главнаго изъ нихъ — извѣстнаго на здѣшней сценѣ — Ивана Ивановича — я уже обнималъ сегодня и пообѣщалъ хорошую наводку, если перемѣны будутъ скорѣе, чѣмъ стриженая дѣвка косу заплететъ. Есть еще одна вещь, которая можетъ немножко ослабить успѣхъ перваго представленія: это, именно, успѣхъ пьесы… Смѣшно сказать, но успѣхъ самому себѣ можетъ мѣшать: если станутъ много аплодировать и вызывать, придется поднимать занавѣсъ — и это задержитъ перемѣны. Чтобы въ первыхъ актахъ вызывали поменьше!
Ну, вотъ, я и у пристани! Какъ-то въ нее войду?..»
Въ слѣдующемъ письмѣ В. А. Крыловъ описываетъ уже самый спектакль:
— «Пьеса прошла на первомъ спектаклѣ не совсѣмъ такъ, какъ было-бы желательно. Билеты всѣ были раскуплены впродолженіе трехъ часовъ. Театръ полонъ, но, къ сожалѣнію, полонъ богатой купеческой публикой съ большимъ количествомъ дамъ (пьеса шла по возвышеннымъ цѣнамъ). Въ 8 и 3/4, ровно, „Софья“ впервые появилась на подмосткахъ русской сцены. Въ каждой ложѣ было болѣе, чѣмъ бываетъ обыкновенно. Жара невыносимая. Тѣмъ не менѣе, публика слушала пьесу съ вниманьемъ удивительнымъ. Тишина была такая, что муху было-бы слышно. Но зато по окончаніи картинъ аплодировали и вызывали сухо и жидко. Послѣ каждой картины были вызовы, но не бурные. Въ концѣ разъ шесть вызывали актеровъ, но крики — „автора“! — были незначительны, и потому мы не захотѣли выйти. На генеральной репетиціи было въ публикѣ шумнѣе. Что тутъ за причина — трудно сказать. Одни говорятъ: — публика зла — не любитъ возвышенныхъ цѣнъ! — Другіе — что много дамъ, которыя не аплодируютъ; третьи — что жарко, и слишкомъ напряжено вниманіе — устаетъ… Во всякомъ случаѣ, я этимъ первымъ спектаклемъ недоволенъ. Ждалъ большаго! Сегодня у меня былъ Забѣлинъ, благодарилъ за пьесу и говоритъ: — Я, прямо, прихожу васъ просить, чтобы вы продолжали въ этомъ родѣ. Лучше знакомить публику съ исторіей, какъ посредствомъ театра, нельзя»…
А, вотъ, подобныя-же «боевыя» ощущенія отъ перваго представленія «Правительницы Софьи» въ Петербургѣ:
«Рѣшительно, никакъ не могъ выгадать утра чтобы зайти къ Вамъ…. Репетиціи начинаются въ 10 1/2 часовъ и кончаются въ 5. Мы съ Полевымъ чистые мученики, ибо дьяволы-декораторы, актеры, режиссеръ тянутъ, путаютъ и пр… Завтра генеральная репетиція. Посмотримъ, что она скажетъ… Очень боюсь нашего генеральнаго сраженія, но, быть можетъ, такъ лучше… Ибо въ Москвѣ я нисколько не боялся — и первое представленіе было хуже, чѣмъ я ожидалъ. Зато второе!! Вообразите: Я получилъ уже два письма, гдѣ мнѣ пишутъ, что пьеса была принята прямо съ фуроромъ: масса вызововъ, а послѣ 4-го дѣйствія такъ долго вызывали авторовъ, что режиссеру пришлось выйти сказать, что авторовъ въ театрѣ нѣтъ. Ужъ, конечно, не подсаженные вызывали: Намъ было-бы выгоднѣе подсадить на первый разъ. Сборы въ Москвѣ полные. Словомъ, Москва пойдетъ въ ходъ безподобно!..»
Въ ноябрѣ 1890 года В. А. писалъ слѣдующія строки относительно «Дѣвичьяго переполоха»…
…..По мнѣ, успѣхъ былъ полный. Публика смѣялась съ начала и до конца. Актеровъ вызывали множество разъ, меня — разъ десять. Два раза я выходилъ одинъ, безъ актеровъ, при дружныхъ рукоплесканіяхъ… Но главное не это, а общій воздухъ зрителей… На сцену приходило множество знакомыхъ — и всѣ въ одинъ голосъ пѣли диѳирамбы… Разыграна пьеса превосходно: почти всѣ актеры до мелочей чрезвычайно удачно подобраны. Нѣкоторые, просто, очаровательны. Къ недочетамъ спектакля могу отнести только: 1) что пьеса не была достаточно хорошо срепетована, и потому сцены толпы немножко цѣплялись, не шли такъ гладко и кипуче, какъ должно… и 2) что предъ пьесой для Ермоловой была дана одноактная драма «Парія» — скучная и, главное, длинная, что немножко оттянуло начало моей пьесы. Оба эти недочета со слѣдующими представленіями падутъ сами собою, и если только рецензенты будутъ хоть не вполнѣ, а капельку добросовѣстны, пьеса пойдетъ королемъ! Въ субботу я выѣзжаю въ Питеръ и ставлю «Переполохъ» тамъ"…
Слѣдующее письмо гласитъ о петербургскихъ треволненіяхъ Крылова:
— «Я сегодня совсѣмъ измучился. Вотъ, вѣдь никогда-таки судьба не даетъ мнѣ встрѣтить спокойно первое представленіе! Въ этой пьесѣ, кажется, можно было-бы быть увѣреннымъ: смѣшна, жива, полна движенія, съ хорошими ролями, хорошо обставлена. Надо-же, чтобы и тутъ была своя ложка дегтя!.. Сегодня была quasi-генеральная репетиція, и первые сюжеты (Савина, Пащенко, Давыдовъ) были безъ костюмовъ.
Надъ декораціей 1-го дѣйствія мучились долго, пока не прибрали ея… Дворяне въ костюмахъ, кое-какъ набранныхъ… Вообще, завтра еще много надо будетъ досмотрѣть, а не то — кое-какъ пустить — первое представленіе окажется только генеральной репетиціей! Но главное, что меня безпокоитъ — что пьеса идетъ въ бенефисъ, и цѣны мѣстамъ большія, а второе представленіе черезъ день — дешевле. Я очень боюсь, что публики соберется мало, а это губительно для пьесы. При жидкомъ театрѣ и пріемъ жидкій. И всего этого невозможно было избѣжать!»
Предчувствія В. А. на этотъ разъ не обманули его. Пріемъ «Переполоху» въ Петербургѣ, дѣйствительно, былъ оказанъ довольно жидкій — и трудно сказать, что было тому причиной?… Пьеса эта является, безусловно, одною изъ лучшихъ комедій Крылова, играли-же ее превосходно. Повидимому, причиною малаго успѣха послужило одно изъ тѣхъ трудноуловимыхъ обстоятельствъ, которыя такъ хорошо зналъ и такъ умѣло учитывалъ В. А.: неполный театръ, возвышенныя цѣны, духота въ зрительной залѣ, и даже, быть можетъ, морозъ, который заставилъ театральную публику сидѣть по домамъ…
Для того, чтобы заключить обозрѣніе описываемаго періода жизни В. А. Крылова, мы должны упомянуть объ одномъ мало извѣстномъ трудѣ его, которымъ онъ очень усердно занимался въ это время въ промежутокъ между репетиціями, спектаклями и сочиненіемъ новыхъ пьесъ: трудъ этотъ — разработка «нормальнаго устава театральныхъ дѣятелей».
Имѣя близкія сношенія съ театральными тружениками всѣхъ чиновъ и ранговъ, Крыловъ не могъ не видѣть крайне ненормальнаго юридическаго положенія тѣхъ изъ нихъ, кто вступалъ въ обязательственныя отношенія съ различными антрепренерами и иными предпринимателями. Отношенія эти не регулировались, рѣшительно, никакими законами и правилами, и антрепренеры имѣли полную возможность жестоко эксплуатировать попавшихъ къ нимъ въ кабалу артистовъ… Противъ этого-то безправнаго положенія актерской братіи и вооружился Крыловъ и въ обществѣ съ нѣкоторыми другими лицами приступилъ къ разработкѣ нормъ, которыя могли-бы дать труженникамъ театра законную защиту противъ безудержнаго пользованія ихъ трудомъ и талантомъ.
Нормы эти были, дѣйствительны, выработаны, и по этому поводу В. А. Крыловъ писалъ въ 1890 году С. Н. Шубинскому слѣдующія строки:
— «Мы благополучно закончили нашу миссію разработки нашего устава, и если онъ утвердится, то хоть немного избавитъ нашихъ товарищей — тружениковъ хоть отъ нѣкоторой доли разбойниковъ, съ которыми приходится считаться честному человѣку»…
Уставъ этотъ представляетъ собою очень подробный кодексъ, регламентирующій до мелочей взаимныя права и обязанности театральныхъ предпринимателей и театральныхъ тружениковъ: артистовъ, режиссеровъ, суфлеровъ, бутафоровъ, музыкантовъ и т. д. Въ каждой статьѣ этого кодекса видно тонкое знаніе актерской среды и тѣхъ условій, среди которыхъ течетъ театральная жизнь…
Отъ пьесы къ пьесѣ, отъ успѣха къ успѣху незамѣтно прошли для Крылова цѣлыя 25 лѣтъ его писательской и театрально-драматической дѣятельности. 5-го октября 1887 года исполнилось его писательское двадцатипятилѣтіе… И къ своему юбилею онъ могъ быть, дѣйствительно, уподобленъ (см. каррикатуру) Карлу V, который съ гордостью говорилъ: — «Въ моихъ владѣніяхъ не заходитъ солнце»… Во всей обширной Россіи не было города, гдѣ не шли-бы каждый сезонъ пьесы Виктора Крылова… Его солнце не заходило во всей странѣ!
Двадцатипятилѣтіе дѣятельности В. А. Крылова было отпраздновано въ обѣихъ столицахъ.
Въ Петербургѣ въ этотъ день предполагалась къ постановкѣ новая пьеса В. А.: — «Семья». Но вслѣдствіе болѣзни артиста Свободина, игравшаго въ ней главную роль, «Семью» пришлось отмѣнить, и вмѣсто нея дали уже хорошо знакомую публикѣ комедію «Въ осадномъ положеніи».
По этой причинѣ, а также, быть можетъ, и вслѣдствіе иныхъ болѣе тонкихъ обстоятельствъ, юбилей прошелъ менѣе ярко, чѣмъ слѣдовало-бы ожидать. По отзыву одного изъ газетныхъ хроникеровъ, «Юбилей былъ справленъ болѣе, чѣмъ скромно». И прежде всего, конечно, уже потому, что вслѣдствіе отмѣны новой пьесы, публика собралась на спектакль (въ Александринскомъ театрѣ) далеко не въ достаточномъ количествѣ.
A затѣмъ — по мнѣнію другаго хроникера — публика не была должнымъ образомъ предупреждена о юбилеѣ и поэтому не имѣла надлежащаго настроенія…
Чествованіе юбиляра ограничилось лишь простымъ поздравленіемъ его въ актерскомъ фойэ во время антракта между 1 и 2 актами пьесы. Поздравленіе это было принесено лишь наличными представителями драматической труппы. Юбиляръ былъ введенъ въ фойэ артистомъ Сазоновымъ. Режиссеръ драматической труппы, г. Ѳедоровъ-Юрковскій, прочелъ отъ имени группы теплое привѣтствіе, въ которомъ обрисовалъ всю плодотворную дѣятельность В. А. Крылова для русской драматической сцены. В. А. отвѣчалъ на это выраженіемъ горячей благодарности.
Немногочисленная и неподготовленная публика однако встрѣтила юбиляра очень тепло… На публику Крыловъ, вообще, никогда не могъ пожаловаться. Послѣ 3-го дѣйствія онъ былъ вызванъ, и залъ встрѣтилъ любимаго драматурга шумными оваціями, устроивъ ему, такимъ образомъ, неофиціальное чествованіе «при поднятомъ занавѣсѣ», чего онъ былъ офиціально лишенъ. Юбиляръ былъ вызываемъ много разъ: сначала онъ выходилъ, окруженный всѣми участвовавшими въ пьесѣ артистами, которые тоже заодно съ публикой, аплодировали ему. Затѣмъ онъ выходилъ и одинъ…
Юбилейное торжество закончилось послѣспектакльной трапезой на дому у Крылова. Сюда собрались всѣ первые сюжеты Александринскаго театра, художники и писатели, и трапеза прошла очень оживленно и весело и «душевно», какъ выражался въ такихъ случаяхъ В. А. Произносились, конечно, приличныя случаю рѣчи. Такъ, П. И. Вейнбергъ сказалъ слово о «врагахъ» юбиляра:
— У каждаго писателя — сказалъ онъ: — вообще, не мало враговъ, а у юбиляра ихъ въ особенности много, но изъ-за этого все-таки не стоитъ падать духомъ и унывать.
Артистъ Сазоновъ пожелалъ, чтобы юбиляръ еще долгіе годы пробылъ въ артистической средѣ и могъ-бы при помощи поднесенной ему (на чествованіи въ театрѣ) чернильницы написать много хорошихъ пьесъ. Но особый фуроръ произвела рѣчь незабвеннаго И. Ф. Горбунова, который не преминулъ превратиться по случаю торжества, въ «Генерала Дитятина». Знаменитый генералъ на этотъ разъ «охотно вошелъ въ положеніе драматическаго писателя» и счелъ себя обязаннымъ отмѣтить его «драматическое положеніе»: ибо драматическому писателю необходимо угодить той, не забыть эту, побаловать того… Нелегкое дѣло!
Нѣсколько теплѣе юбилей В. А. Крылова былъ отпразднованъ н_а_к_а_н_у_н_ѣ юбилейнаго дня на одной изъ частныхъ сценъ въ Петербургѣ — въ Первомъ общественномъ собраніи. Здѣсь состоялся парадный спектакль, составленный изъ пьесъ юбиляра. По стѣнамъ залы были развѣшаны плакаты съ названіями его сочиненій, сцена была убрана цвѣтами. Чествованіе В. А. состоялось «при поднятомъ занавѣсѣ», причемъ антрепренеръ и исполнители пьесы поднесли юбиляру золотое перо, а отъ публики ему былъ врученъ вѣнокъ.
Въ Москвѣ юбилейное чествованіе имѣло мѣсто опять-таки лишь въ частномъ театрѣ Корша (правда, заочное, такъ какъ юбиляръ былъ въ это время въ Петербургѣ). Театръ организовалъ юбилейный спектакль въ честь В. А. Крылова, состоявшій изъ двухъ его пьесъ: — «Горе-Злосчастье» и «Угнетенная невинность». Казенный-же московскій театръ (малый) поступилъ по отношенію къ В. А. прямо неприлично: онъ отдалъ его юбилейный день 5 октября… Шпажинскому. И только въ видѣ нѣкоторой уступки — (впрочемъ, это носило, скорѣе, видъ насмѣшки!) послѣ комедіи Шпажинскаго была разыграна незначительная комедійка В. А. Крылова, «Медвѣдь сосваталъ»… Повидимому, слова П. И. Вейнберга о «врагахъ», дѣйствительно, имѣли подъ собою реальную почву.
Гораздо основательнѣе и пріязненнѣе 25-лѣтіе дѣятельности В. А. Крылова было отмѣчено въ текущей журналистикѣ. Почти во всѣхъ журналахъ и газетахъ (за исключеніемъ лишь мелкой прессы) въ этотъ день появились сочувственныя статьи о юбилярѣ и его произведеніяхъ. Нѣкоторые изъ авторовъ дали въ своихъ статьяхъ весьма серьезные и обстоятельные критико-библіографическіе очерки литературной дѣятельности В. А. Крылова (напримѣръ И. А. въ «Новостяхъ»). Главное-же мѣсто среди этихъ юбилейныхъ статей слѣдуетъ отдать прекрасной статьѣ Ор. Миллера: онъ особенной теплотою и внимательностью отнесся къ юбиляру и далъ блестящую характеристику его таланта и значенія для русской литературы и русскаго театра.
VI.
правитьЛюбовь къ театру, вѣрное пониманіе его задачъ и цѣлей и исключительное знаніе сцены привели В. А. Крылова на новую ступень въ его карьерѣ — ступень, которая являлась логическимъ увѣнчаніемъ всѣхъ этихъ качествъ:
Въ маѣ 1893 года дирекція Императорскихъ театровъ обратилась къ нему съ предложеніемъ занять должность управляющаго русской драматической труппой въ Петербургѣ. Какъ и слѣдовало ожидать, предложеніе было принято. Да и въ самомъ дѣлѣ, трудно было бы Крылову не пойти на эту службу при всемъ своемъ органическомъ отвращеніи къ какой-либо казенной должности: эта должность ставила его не только въ самыя тѣсныя сношенія съ дорогимъ ему театромъ, но и давала ему возможность вліять на театральныя дѣла въ столицѣ. Съ другой стороны, трудно было-бы представить и болѣе подходящаго человѣка для этой цѣли. В. А. Крыловъ, при его знаніи театра и театральныхъ дѣятелей, былъ вполнѣ своимъ человѣкомъ въ этомъ мірѣ.
Назначеніе Крылова на упомянутую должность состоялось какъ разъ въ то время, когда драматическій театръ въ Петербургѣ настоятельно нуждался въ реформахъ, въ обновленіи, въ свѣжей новой струѣ. И В. А., дѣйствительно, внесъ съ собою эту свѣжую струю. И не его вина, что недолговременное управленіе его не принесло тѣхъ результатовъ, на которые разсчитывали всѣ знавшіе его и онъ самъ.
Для того, чтобы вполнѣ ясно понять и оцѣнить дѣятельность В. А. въ качествѣ управляющаго казенной драматической труппы, необходимо ознакомиться, во первыхъ, съ его взглядами на театральное дѣло, и, во вторыхъ, съ тѣмъ состояніемъ, въ которомъ находился драматическій театръ въ Петербургѣ до назначенія В. А. Крылова.
В. А. Крыловъ никогда не былъ, просто, писателемъ, пишущимъ an und fur sich, wie der Vogel singt. Его интересовало не только писаніе пьесъ и постановка ихъ въ театрѣ, но и философія этихъ дѣйствій. Фанатически любя театръ, онъ въ то же время пытливо изучалъ его и, подмѣчая тѣ, или другія стороны театральнаго дѣла, систематизировалъ ихъ, выводилъ общіе принципы и дѣлалъ широкія обобщенія. Однимъ словомъ, онъ пытался создать своего рода практическую философію театральнаго дѣла. Его взгляды на это дѣло, имѣютъ, именно, философскую продуманность, и потому они уже сами по себѣ, очень интересны.
В. А. Крыловъ считалъ театръ великою культурною силою, способною даже въ низшихъ формахъ своего проявленія отвлекать человѣчество отъ грубой и пошлой обыденщины и пріобщать къ идеямъ и понятіямъ болѣе высокаго порядка. Театръ долженъ былъ, по его мнѣнію, пробуждать въ публикѣ всѣ лучшія стороны ума и чувства,
Но съ другой стороны, приходилось считаться и съ инстинктивною и непреодолимою потребностью публики въ р_а_з_в_л_е_ч_е_н_і_и.
— Развѣ вы считаете, — спросилъ однажды Крыловъ извѣстнаго французскаго критика, Сарсэ; — что единственная цѣль театра есть развлеченіе (amusement) публики?
— Другой цѣли нѣтъ! — отвѣтилъ Сарсэ.
— A можно-ли вести публику? — продолжалъ Крыловъ.
— Конечно, можно! — отвѣчалъ Сарсэ: — но это очень трудно.
И В. А. Крыловъ пришелъ тоже къ убѣжденію, что «вести» публику очень трудно, и что если это и возможно, то не иначе, какъ при сочетаніи такого «веденія» съ развлеченіемъ. Театръ долженъ учить публику — это главная его задача. Но публика голыхъ поученій не любитъ. Она не пойдетъ въ театръ, если тамъ начнутъ угощать ее простыми проповѣдями. Стало быть, нужно сначала еще заманить ее въ театръ, привлечь ее туда любопытнымъ зрѣлищемъ и поднесть ей пилюлю поученія въ изящной, занимательной формѣ, въ блестящей позолотѣ остроумія, поэзіи, декоративнаго искусства.
«Пьесы должны быть художественны», говоритъ Крыловъ въ одной изъ своихъ статей о театрѣ: — «но все-таки онѣ должны быть интересны и заманчивы для публики. Именно, въ этомъ умѣньи найти равновѣсіе: угодить публикѣ, увлекать ее, не потакая ея дурнымъ наклонностямъ, а, напротивъ, пробуждая въ ней всѣ лучшія стороны ума и чувства — и заключается вся задача серьезнаго театра».
«Театръ долженъ бороться съ постоянной склонностью зрителя къ безсодержательной декоративности спектакля» — говоритъ онъ тамъ-же: — но этою-же склонностью театръ долженъ пользоваться для заманки публики… Но только не какъ цѣлью, а какъ средствомъ".
Одною изъ главныхъ «приманокъ» В. А. справедливо считалъ остроуміе и веселость пьесы. Онъ, вообще, придавалъ особое значеніе веселью и смѣху на сценѣ и считалъ ихъ «громадными двигателями на сценѣ». Поэтому и самъ онъ писалъ преимущественно комедіи и для сцены считалъ этотъ жанръ наиболѣе полезнымъ.
Другою важною приманкою публики онъ считалъ разнообразіе репертуара и частыя новинки въ этой области. При этомъ подъ «новинками» Крыловъ подразумѣвалъ не только новыя пьесы, въ настоящемъ значеніи этого слова, но и пьесы малознакомыя и давно не шедшія.
Что касается, собственно репертуара и выбора пьесъ, то въ этомъ отношеніи онъ дѣлалъ различіе между классическимъ репертуаромъ и репертуаромъ современнымъ, причемъ на первое мѣсто ставилъ пьесы классическія, но со строгимъ выборомъ:
Классическій репертуаръ по классификаціи Крылова, составляютъ пьесы троякаго рода: 1) пьесы образцовыя, сохранившія все свое художественное значеніе, независимо отъ времени своего возникновенія, напримѣръ, «Гамлетъ», «Ревизоръ», «Борисъ Годуновъ». Эти пьесы, конечно, составляютъ украшеніе сцены и основу всякаго репертуара. 2) Пьесы знаменитыхъ въ свое время авторовъ, но уже утратившія художественное значеніе. Онѣ, по мнѣнію Крылова, интересны, какъ характеристика своего времени, и могутъ быть включаемы въ репертуаръ лишь въ качествѣ hors d’oeuvre’овъ для представленія въ исключительныхъ случаяхъ — напримѣръ, въ историческихъ спектакляхъ. И, наконецъ, 3) слабыя пьесы знаменитыхъ писателей, совершенно неинтересныя ни по существу, ни какъ характеристика времени, но допускающія блестящую постановку и декораціи и, стало быть, интересныя лишь какъ зрѣлище. Такія пьесы, по мнѣнію В. А., представляютъ положительный вредъ для театра и прямой обманъ"… «Привыкая гоняться за зрѣлищемъ, за внѣшностью картинъ, публика разучивается слушать въ театрѣ и наслаждаться смысломъ пьесы, ея художественной правдой. Актеры привыкаютъ къ игрѣ на подъемѣ, къ шаржированнымъ движеніямъ и декламаціи, утрачиваютъ простоту художественнаго творчества. Авторы, видя, какъ легко и при посредственномъ содержаніи пьесы выѣзжать на декораціяхъ и костюмахъ, теряютъ охоту къ строгой, добросовѣстной работѣ и стараются театральной шумихой и калейдоскопомъ постановочныхъ эффектовъ заполнить недостатокъ наблюдательности, способности создавать»…
Что касается пьесъ современнаго репертуара, то о нихъ Крыловъ держался такого мнѣнія: «Если эти пьесы и уступаютъ классическимъ, то онѣ уже потому интересны, что они ближе къ жизни зрителя». Къ нимъ, по его словамъ, приходится относиться снисходительнѣе, чѣмъ къ пьесамъ репертуара классическаго, «уже за одну ихъ современность»… A тѣмъ болѣе къ «новымъ, интереснымъ сверхъ того и новизною». Такого строгаго выбора, какъ въ пьесахъ классическаго репертуара, здѣсь уже не можетъ быть. И недостатокъ интересныхъ оригинальныхъ новинокъ, по мнѣнію В. А., можетъ быть восполненъ даже заимствованіями и передѣлками съ иностраннаго…
Таковы были взгляды В. А. Крылова на д_у_ш_у театра, т. е. пьесы… Подобною-же продуманностью отличались его воззрѣнія и на т_ѣ_л_о театральной организаціи, т. е. на всевозможныя условія и обстоятельства, сопровождающія постановку пьесъ и ходъ спектакля. Крыловъ всегда принималъ въ соображеніе даже постороннія, казалось-бы, условія напримѣръ, климатъ, погоду… О томъ-же, что имѣло прямое отношеніе къ театру и говорить нечего: оно у него было на самомъ строгомъ учетѣ — и величина театральной залы, и обиліе дешевыхъ мѣстъ въ театрѣ, и вентиляція, и освѣщеніе, и антракты, и время окончанія пьесы… Все это занимало соотвѣтствующія мѣста въ его практической философіи театральнаго дѣла.
Но самый главный принципъ этой философіи заключался въ требованіи единодушной общей работы всѣхъ лицъ, всѣхъ дѣятелей, такъ, или иначе прикосновенныхъ къ театру. В. А. Крыловъ постоянно взывалъ къ взаимной честной дѣятельности, къ общимъ единодушнымъ усиліямъ актеровъ, авторовъ, критики и даже публики…
Никакихъ подобныхъ усилій и въ поминѣ не было въ то время, когда Крылова пригласили на должность управляющаго драматической труппой. Актеры были сами по себѣ, театральное начальство само по себѣ, а съ авторами и съ публикой совсѣмъ не церемонились: ни авторовъ, ни публики для театральныхъ заправилъ тогда какъ-будто и вовсе не существовало…
Въ управленіи драматическимъ театромъ была полная безалаберщина. Репертуаръ составлялся кое-какъ, не чувствовалось ни малѣйшей планомѣрности въ выборѣ пьесъ, ни малѣйшей гармоніи въ чередованіи пьесъ того, или иного репертуара (классическаго, или современнаго). Иногда на классиковъ совсѣмъ махали рукою, иногда — въ ущербъ современному репертуару — начинали упорно ставить какую-либо одну — почему-либо излюбленную пьесу классическаго репертуара. Нерѣдко ставились и упорно повторялись такія пьесы, постановку которыхъ невозможно было, ровно ничѣмъ, оправдать: ни именемъ автора, ни содержаніемъ пьесы, ни обстановкой, ни даже исполненіемъ… Иныя хорошія пьесы (напримѣръ, Чехова) искусственно проваливались. Иностранный репертуаръ безпощадно давилъ отечественный… При всемъ томъ сплошь и рядомъ крайне неудачно распредѣлялись роли; и благодаря такому неудачному распредѣленію ролей даже хорошіе артисты превращались, въ глазахъ публики, въ самыхъ заурядныхъ актеровъ. Дѣло дошло до того, что, напримѣръ, въ Михайловскомъ театрѣ русскіе спектакли постоянно пустовали вслѣдствіе якобы «слабаго состава исполнителей» (въ газетахъ весьма ядовито называли данный составъ «составомъ для истребленія публики»)… Между тѣмъ сами по себѣ артисты вовсе не были плохи, что потомъ и доказалъ В. А. Крыловъ, болѣе разумнымъ распредѣленіемъ ролей.
Короче говоря, въ распоряженіи театральными дѣлами чувствовалась полная неумѣлость и какая-то нелѣпая зависимость отъ случая, отъ требованій минуты, отъ чьего-то непонятнаго каприза. Не замѣчалось опытной руки и сознательнаго руководительства… И, понятно, спектакли посѣщались плохо; а для поднятія сборовъ нерѣдко ставились какъ разъ тѣ пьесы, противъ которыхъ такъ сурово возставалъ Крыловъ: пьесы обстановочныя, берущія не содержаніемъ но внѣшностью…
При такихъ-то обстоятельствахъ онъ и занялъ мѣсто «репертуарнаго владыки» — должность, тѣсно связанную съ должностью управляющаго драматической труппой. И, какъ увидимъ ниже, онъ всячески старался провести въ жизнь всѣ свои вышеупомянутые взгляды на театральное дѣло.
«Принявши эту должность», говоритъ В. А. Крыловъ: — «я всѣми силами старался сочетать серьезность репертуара съ разнообразіемъ и интересомъ для публики и для творчества актеровъ. Бѣдность современной драматургіи дѣлала эту задачу очень затруднительной; но до нѣкоторой степени мнѣ это удавалось. Я обращался къ старымъ пьесамъ; многія возобновилъ въ наилучшей обстановкѣ. Поставилъ заново нѣкоторыя, надъ которыми тяготѣло цензурное запрещеніе».
A, вотъ, что говорила одна изъ современныхъ газетъ, вскорѣ послѣ назначенія Крылова на «казенную службу».
— "Въ настоящее время съ перваго взгляда на репертуаръ Императорскихъ театровъ можно видѣть опытную, знающую дѣло руку: теперь видна уже система въ выборѣ пьесъ. Нѣтъ той безалаберности, того непониманія театральнаго дѣла, какія замѣчались въ предыдущіе годы. Видно, что г. Крыловъ серьезно относится къ составленію репертуара, желая не только удовлетворить вкусу публики, но и поднять театральное искусство. Прежде всего очень симпатично то, что въ настоящее время нѣтъ тѣхъ безобразныхъ, ни на чемъ не основанныхъ замѣнъ первоклассныхъ артистовъ чуть не выходными актерами. Отъ этихъ замѣнъ не только страдала публика, но гибли пьесы, что и было съ талантливой драмой Чехова «Ивановъ»…
Во всякомъ случаѣ, В. А. повелъ дѣло, какъ истинный знатокъ театра, какъ человѣкъ искренно преданный драматическому искусству. И онъ съумѣлъ на первыхъ-же порахъ настолько заинтересовать петербуржцевъ, что сборы Александринскаго театра поднялись сравнительно съ предыдущимъ сезономъ чуть-ли не вдвое. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ пріучилъ публику посѣщать русскіе драматическіе спектакли и въ Михайловскомъ театрѣ. На казенной сценѣ закипѣла жизнь…
B. А. съ первыхъ-же дней своего управленія сталъ послѣдовательно проводить всѣ пункты своего театральнаго «credo». И если мы прослѣдимъ шагъ за шагомъ всю его трехлѣтнюю дѣятельность въ качествѣ управляющаго репертуаромъ то увидимъ, что онъ, дѣйствительно, ставилъ только тѣ пьесы, которыя соотвѣтствовали его взглядамъ на репертуарную часть. Въ огромномъ числѣ поставленныхъ имъ пьесъ мы найдемъ на первомъ планѣ классическія «образцовыя» пьесы (занимающія первое мѣсто въ классификаціи Крылова) — «Коварство и Любовь» «Вильгельмъ Телль», «Скупой» (Мольера), «Укрощеніе строптивой» (Шекспира), «Скупой рыцарь», пьесы Гоголя и цѣлый рядъ пьесъ A. H. Островскаго, котораго, конечно, тоже необходимо причислить къ классикамъ драматической литературы. Произведеніямъ Островскаго Крыловъ отводилъ въ репертуарѣ самое видное мѣсто. Онѣ шли при немъ постоянно.
Затѣмъ найдемъ нѣсколько и тѣхъ произведеній классической литературы, о которыхъ В. А. говорилъ, что они пригодны для характеристики своего времени, какъ историческіе памятники. Этимъ пьесамъ, какъ увидимъ ниже, Крыловъ посвящалъ особые — впервые введенные имъ въ обычай «историческіе спектакли». Это были комедіи императрицы Екатерины II, «Недоросль» фонъ-Визина, пьесы кн. Шаховскаго, И. А. Крылова (баснописца), Озерова, Сумарокова и др.
Что касается современнаго репертуара, то въ выборѣ современныхъ пьесъ мы опять-таки видимъ ясно выраженную тенденцію Крылова: привлекать публику, заинтересовать ее — и въ тоже время давать ей вполнѣ литературныя вещи, причемъ очень иного мѣста удѣлено пьесамъ веселымъ, т. е. комедіямъ и водевилямъ, немало и переводовъ и заимствованій съ иностраннаго, .безъ чего, по словамъ В. А., невозможно было обойтись ввиду бѣдности современнаго отечественнаго репертуара. Изъ перечня современныхъ пьесъ, поставленныхъ Крыловымъ, видно его стремленіе разнообразить репертуаръ и снабжать его новинками. Пьесы серьезныя классическія (Шиллеръ, Шекспиръ, Островскій) чередуются съ легкими современными комедіями — «Донна Діана», «Тетеревамъ не летать по деревамъ», «Венецейскій Истуканъ», «Тетенька» и п. A эти послѣднія постоянно разнообразятся серьезными современными-же драмами: — «Злоба дня», «Бояринъ Нечай-Ногаевъ», «Честь», «Отчій домъ», Татьяна Рѣпина" и т. д. И при всей «бѣдности современной драматургіи» Крыловъ ухитряется ставить, сравнительно, очень много новыхъ пьесъ. Такъ, подъ его управленіемъ были впервые поставлены на сценѣ: комедія Невѣжина «Компаньоны», комедія Потапенко, «Жизнь», «Дворянское Гнѣздо» (по Тургеневу), комедія Салова «Гусь лапчатый», драма Лихачева, «Жизнь Илимова», пьеса Н. Данченко «Золото», драма Шпажинскаго «Темная сила»… и многія другія. Благодаря хлопотамъ Крылова въ цензурномъ вѣдомствѣ, ему удалось впервые на русской сценѣ поставить такія фундаментальныя пьесы, какъ «Смерть Пазухина» — Салтыкова-Щедрина и «Вильгельмъ Телль» Шиллера. Наконецъ, при Крыловѣ совершилось одно изъ величайшихъ торжествъ русскаго театра за послѣдніе годы: впервые увидѣла свѣтъ рампы знаменитая драма Л. Н. Толстого — «Власть тьмы»…
Немало упрекали Крылова за то, что онъ во время своего «диктаторства» слишкомъ часто ставилъ на казенной сценѣ свои собственныя произведенія и произведенія «окрыленныя», т. е. передѣланныя или написанныя при его участіи. Дѣйствительно, въ перечнѣ пьесъ, вошедшихъ въ репертуаръ Александринскаго театра за описываемое время мы довольно часто встрѣчаемъ пьесы подписанныя именемъ В. А. Крылова, то какъ автора, то какъ соавтора, то, наконецъ, какъ переводчика. Мы встрѣчаемся и съ «Сорванцомъ» и съ «Чудовищемъ» и съ фарсами «Дальше въ лѣсъ, больше дровъ» и «Дядя Беккеръ подшутилъ». Находимъ мы въ этомъ перечнѣ, въ качествѣ новинокъ, и пьесы «Первая Муха» «Мертвыя души», «Ссора Ивана Ивановича съ Иваномъ Никифоровичемъ», «Антонъ Горемыка» «Генеральша Матрена», «Хворая», и «Вава» — пьесы созданныя при явномъ соучастіи нашего драматурга… Но во первыхъ, до диктактуры Крылова пьесы его шли несравненно чаще. Во вторыхъ, тогда шли въ преобладающемъ количествѣ его с_о_б_с_т_в_е_н_н_ы_я пьесы, во время-же управленія имъ театра изъ числа чисто крыловскихъ пьесъ встрѣчаемъ лишь «Чудовище», «Сорванецъ», два-три незначительныхъ фарса, крошечную комедійку «Дивидендъ» и написанныя ad hoc — къ случаю — драматическія картинки — «Въ глуши Сибири» и «Е. Н. Жулева»… Остальныя-же «крыловскія» пьесы — сплошь пьесы с_о_в_м_ѣ_с_т_н_ы_я. И, наконецъ, въ третьихъ, если бы даже В. А. Крыловъ вздумалъ ставить свои пьесы хоть каждую недѣлю — онъ имѣлъ-бы на это извѣстныя права: публика шла на крыловскія пьесы охотнѣе, чѣмъ на какія-либо иныя. Но, какъ мы уже видѣли, Крыловъ выказалъ несомнѣнную авторскую скромность въ данномъ случаѣ и не только не «заполнялъ репертуара» «своими» пьесами, но, наоборотъ, сравнительно съ прежними годами, рѣшительно, отстранялъ свои собственныя произведенія отъ репертуара. Въ общемъ числѣ поставленныхъ имъ пьесъ даже совмѣстныя, «компанейскія» его пьесы — и тѣ занимаютъ вовсе не видное мѣсто.
Съ гораздо большимъ основаніемъ слѣдовало-бы предъявить В. А. Крылову совсѣмъ другой упрекъ: преслѣдуя свой излюбленный принципъ «заманиванія публики», онъ не всегда соблюдалъ имъ-же самимъ заповѣданное правило — соединять завлекательность и интересность пьесы съ литературностью — и нерѣдко выбиралъ такія пьесы, «завлекательность» которыхъ была несомнѣнна, но литературность оставалась подъ большимъ сомнѣніемъ.. Такова, напримѣръ, пресловутая «Цыганка Занда»… Черезъ-чуръ увлекался онъ также и веселостью пьесъ опять-таки въ ущербъ литературности — и вслѣдствіе этого удѣлялъ мѣсто такимъ «дѣйствительнымъ и явнымъ» пустоцвѣтамъ, какъ, напримѣръ «Тетенька». Правда, публика любила подобные пустоцвѣты, но на казенной серьезной сценѣ съ публикой слѣдовало-бы обращаться и построже… Въ противоположность прежнимъ диктаторамъ, совершенно не желавшимъ считаться съ вкусами и требованіями публики, Крыловъ удѣлялъ ей слишкомъ много любезнаго вниманія и уступчивости. Впрочемъ, это, вѣроятно имѣло свой raison d'être — какъ средство вновь пріохотить къ Александринскому и Михайловскому театрамъ публику, разогнанную изъ этихъ театровъ предшественниками Крылова.
Первый сезонъ при управленіи Крылова (1893—1894 гг.) открылся и въ Александринскомъ и въ Михайловскомъ театрахъ «историческими спектаклями».
Это была первая новинка, преподнесенная публикѣ новымъ управляющимъ драматической труппой. Идея этихъ спектаклей заключалась въ томъ, чтобы представить какъ-бы обзоръ постепеннаго развитія русской сцены, начиная съ Сумарокова и кончая Островскимъ. Вотъ, тутъ-то и были пущены въ дѣло тѣ пьесы классическаго репертуара, которыя хотя и утратили художественное значеніе, но интересны, какъ памятники старины. «Историческіе спектакли» были организованы исключительно по мысли и иниціативѣ Крылова — и новинка эта потомъ прочно привилась на казенной сценѣ и имѣетъ мѣсто и донынѣ. Въ описываемую-же пору она имѣла безусловный успѣхъ и сразу привлекла особое вниманіе къ казенному театру, въ которомъ вдругъ почувствовалось что-то не казенноё, живое, новое…
Въ Александринскомъ театрѣ первый историческій спектакль состоялъ изъ слѣдующихъ пьесъ: «Нарциссъ», комедія Сумарокова; «Недоросль» — фонъ-Визина; «Дмитрій Донской» — Озерова. Въ Михайловскомъ театрѣ шли: «Своя семья, или замужняя невѣста» — комедія А. Шаховскаго и A. C. Грибоѣдова, «Русалка» — А. С. Пушкина, «Собачкинъ» — Гоголя и «Не въ свои сани не садись» — Островскаго. Обращали на себя также вниманіе и программы спектакля: кромѣ обычныхъ программныхъ свѣдѣній въ нихъ было отмѣчено (опять-таки по мысли В. А. Крылова), что день спектакля (30 августа 1893 года) совпадаетъ съ 137 годовщиною основанія россійскаго театра, и былъ цѣликомъ напечатанъ извѣстный указъ императрицы Елизаветы Петровны отъ 30 августа 1756 года объ учрежденіи этого театра. Идея В. А. помѣщать на программахъ подобныя историческія свѣдѣнія и справки, а также и біографіи авторовъ, или бенефиціантовъ, и краткія свѣдѣнія о пьесѣ) тоже привилась у дирекціи Императорскихъ театровъ и очень понравилась публикѣ. И какъ далеко было все это отъ прежняго чисто-чиновничьяго отношенія къ дѣлу! Какою любовью къ театру вѣяло отъ этихъ маленькихъ, но симпатичныхъ новшествъ!
Подобные историческіе спектакли В. А. Крыловъ устраивалъ не разъ и потомъ. Такъ, имъ былъ устроенъ спектакль въ память императрицы Екатерины II, состоявшій цѣликомъ изъ пьесъ коронованной писательницы. Посѣтители театра могли ознакомиться въ этотъ вечеръ съ тремя наиболѣе интересными комедіями Екатерины II («Г-жа Вѣстникова съ семьею», «La rage aux proverbes», и «Передняя знатнаго боярина») и послушать въ антрактахъ старинную музыку Каннобіо, Паскевича, Сарти, Ванжура и др., написанную къ другимъ сочиненіямъ императрицы. Задолго до нынѣшнихъ «стилизованныхъ» спектаклей «стариннаго театра», Крыловъ знакомилъ петербургскую публику съ подлиннымъ стариннымъ театромъ.
Кромѣ того были устраиваемы спектакли въ честь баснописца И. А. Крылова, (по случаю 50-лѣтней годовщины со дня его кончины) и Н. А. Полеваго (тоже по поводу 50-лѣтія со дня смерти), и драматурга A. A. Шаховскаго, состоящіе также изъ старинныхъ пьесъ этихъ авторовъ.
Назначеніе В. А. Крылова на должность управляющаго драматической труппой произвело въ театральныхъ кругахъ настоящую сенсацію и вызвало всевозможные толки и разговоры. Какъ водится, одни радовались этому назначенію, радовались за дѣло, попавшее въ опытныя руки и ожидали необходимыхъ реформъ. Другіе (и конечно, большинство) были недовольны… Третьи, просто, боялись.
Недовольны были первые персонажи, драматической труппы, привыкшіе до сего времени «вліять» на составленіе репертуара и хорошо знавшіе независимость и настойчивость В. А. Крылова… Боялись-же мелкіе актеры. Большинство изъ нихъ, не зная В. А., считали его какимъ-то пугаломъ, мелодраматическимъ злодѣемъ, сухимъ и черствымъ деспотомъ, не въ мѣру придирчивымъ и не признающимъ никакихъ законовъ и правилъ.
Опасенія первыхъ «сюжетовъ» оказались не напрасными. Крыловъ, дѣйствительно, крѣпко взялъ въ свои руки репертуарную часть и никакихъ «вліяній» не терпѣлъ. Второстепенные-же актеры скоро увидѣли, что авторъ «Чудовища» отнюдь не можетъ считаться чудовищемъ. Съ первой-же репетиціи они убѣдились, что ихъ страхи совсѣмъ неосновательны. Никому изъ нихъ не только не было предложено подать въ отставку, что предполагалось многими, но, наоборотъ, Крыловъ всѣми силами отстаивалъ каждаго изъ нихъ предъ всесильнымъ начальникомъ театральной конторы, который постоянно настаивалъ на сокращеніи штатовъ.
Выходные артисты, по свидѣтельству артиста Л. Иванова, «пріобрѣли въ новомъ управляющемъ горячаго ихъ защитника. Для нихъ онъ явился отзывчивымъ къ ихъ нуждамъ начальствомъ, терпѣливо выслушивающимъ ихъ просьбы и охотно идущимъ имъ навстрѣчу». Крылову не удалось осуществить очень многія изъ своихъ начинаній и реформъ въ театральномъ дѣлѣ. Но реформа, предпринятая имъ ради улучшенія матеріальнаго положенія театральной мелкоты, все-таки была имъ проведена: О ему удалось выхлопатать у дирекціи ежегодный бенефисъ вторымъ артистамъ, получавшимъ грошевое жалованье при огромномъ трудѣ.
На первыхъ-же порахъ своего начальства Крылову пришлось съ головой окунуться во всевозможныя хлопоты. Не говоря уже о его прямыхъ обязанностяхъ по управленію труппой (административныя распоряженія, составленіе репертуара, раздача ролей, назначеніе репетицій и т. п. ему приходилось распоряжаться, рѣшительно, всѣмъ: подборомъ декорацій, мебели, бутафорскихъ вещей, париковъ, перемѣнами спектаклей, фотографированіемъ новыхъ инсценировокъ и т. п. Занятія всѣми этими побочными мелочами Крыловъ взваливалъ на свои плечи отчасти вслѣдствіе того, что ближайшіе его помощники далеко не всегда оказывались на высотѣ своего положенія. Отчасти-же и вслѣдствіе того, что В. А. органически не могъ замкнуться въ какой-либо одной сферѣ театральной дѣятельности, ибо любилъ театръ во всѣхъ деталяхъ и мелочахъ и считалъ всякую мелочь важною и необходимою въ общемъ театральномъ ансамблѣ.
Чтобы показать, насколько трудоспособенъ и продуктивенъ былъ Крыловъ въ этой новой своей дѣятельности, скажемъ, что втеченіе уже одного только перваго сезона, проведеннаго подъ его руководствомъ, онъ поставилъ 27 н_о_в_ы_х_ъ п_ь_е_с_ъ и возобновилъ 10. При всемъ томъ онъ успѣвалъ заниматься и литературной дѣятельностью: за это время имъ написаны самостоятельно и въ сотрудничествѣ съ другими лицами 7 большихъ пьесъ. Уже однѣ эти цифры ясно показываютъ, какъ лихорадочно работалъ В. А. въ это время. Недаромъ онъ говоритъ въ одномъ изъ писемъ къ С. Н. Шубинскому (въ 1894 году): — «Я просто раздавленъ работой»…
Дѣятельность В. А. Крылова въ качествѣ управляющаго труппой, къ сожалѣнію, продолжалась всего три года. И уже вслѣдствіе краткости этого срока она не принесла какихъ-либо особо замѣтныхъ и прочно установленныхъ результатовъ. Главною-же помѣхой въ этомъ отношеніи явилась невозможность для В. А. ладить съ цѣлою толпою разныхъ «закулисныхъ» людей, враждебно настроенныхъ къ нему.
По этой послѣдней причинѣ онъ и оставилъ свою службу въ дирекціи Императорскихъ театровъ.
Человѣкъ, всецѣло преданный искусству и своему любимому писательскому дѣлу, Крыловъ всегда былъ искренно расположенъ ко всѣмъ, кто такъ, или иначе былъ причастенъ къ этому-же дѣлу. Всѣхъ актеровъ, напримѣръ, онъ считалъ и называлъ «друзьями»… Но далеко не такъ относились къ нему его «друзья». Какъ это ни нелѣпо, но В. А. почти всю свою жизнь былъ предметомъ нападокъ и насмѣшекъ со стороны почти всѣхъ своихъ ближнихъ (исключая, конечно, немногихъ настоящихъ его друзей). Въ сущности, нелегко даже и объяснить причину огромнаго большинства этихъ нападокъ, если не считать такого вульгарнаго повода, какъ обыкновенная зависть.
Непріязненныя отношенія и нападки по адресу В. А. особенно усилились и обострились послѣ того, какъ онъ всталъ во главѣ драматической труппы. Началось съ того (какъ мы уже говорили выше), что имъ остались очень недовольны нѣкоторые видные артисты, которые надѣялись забрать репертуаръ въ свои руки и разочаровались въ этой надеждѣ. Крыловъ строго оберегалъ свою независимость и не желалъ исполнять просьбъ и требованій, черезъ чуръ эгоистичныхъ и идущихъ въ разрѣзъ съ художественными задачами театра.
И тогда многіе артисты встали во враждебныя отношенія къ В. А. и начали упорно тормозить его дѣйствія. Начались фиктивныя болѣзни, ломка репертуара, неожиданныя замѣны одного спектакля другимъ, путаницы въ распредѣленіи ролей и т. п. A затѣмъ стали обнаруживаться и всякія иныя интриги, которыхъ, вообще, не мало за кулисами любой сцены. Такъ, напримѣръ когда Крылову удалось выхлопотать у дирекціи ежегодный бенефисъ вторымъ артистамъ, то «закулисный хоръ» тотчасъ-же поспѣшилъ расхолодить впечатлѣніе: недоброжелатели Крылова стали увѣрять обрадованныхъ вторыхъ сюжетовъ, что они напрасно выражаютъ Крылову благодарность. Достовѣрно-де извѣстно, что Крыловъ воспользовался чужимъ проэктомъ, уже давно утвержденнымъ, и что онъ является лишь простымъ исполнителемъ…
A вмѣстѣ съ этими закулисными интригами и клеветами усилилась безсмысленная и назойливая травля Крылова въ печати.
Такъ, напримѣръ, въ газетахъ издѣвались надъ Крыловымъ, что будто бы онъ раздѣляетъ сцену на нумерованные квадратики и распоряжается актерами, какъ пѣшками, тогда какъ, на самомъ дѣлѣ В. А., именно, терпѣть не могъ «ходячихъ манекеновъ». Далѣе, его упрекали въ томъ, что онъ имѣетъ среди артистовъ особыхъ любимчиковъ, которымъ и раздаетъ лучшія роли; между тѣмъ, въ дѣйствительности, В. А. зная труппу какъ свои пять пальцевъ, руководствовался въ распредѣленіи ролей исключительно лишь пригодностью того или другого артиста для данной роли. Художественные интересы у него были всегда на первомъ планѣ.
«Владычество» Крылова, т. е. то обстоятельство, что онъ управлялъ труппой по собственному разумѣнію и по своей волѣ, а не по дудкѣ другихъ лицъ, также давало поводъ къ постояннымъ выходкамъ и насмѣшкамъ въ печати. Такъ, по поводу постановки пьесы В. А. «Семья», досужіе остряки говорили, что названіе этой пьесы слѣдуетъ читать: «я, я, я, я, я, я, я» — намекая на якобы постоянное желаніе Крылова быть вездѣ и во всемъ первому. Когда была поставлена «Власть тьмы», то вмѣсто похвалы и благодарности за превосходную постановку знаменитой драмы великаго писателя, недоброжелатели Крылова только посмѣивались: — Крыловъ хочетъ сказать этой постановкой «Власть — мы!»…
Надъ Крыловымъ смѣялись, что онъ «лѣвой рукой окрыляетъ пьесы, а правой ставитъ ихъ», вытѣсняя якобы другихъ талантливыхъ авторовъ. Насколько справедливы были эти послѣдніе упреки, мы уже говорили ранѣе…
Уже къ концу втораго сезона положеніе Крылова сдѣлалось очень нелегкимъ. Чтобы онъ ни началъ, онъ постоянно натыкался въ лицѣ своихъ подчиненныхъ на упорную оппозицію, тѣмъ болѣе опасную, что она дѣйствовала не открыто, а исподтишка. Въ театральныхъ сферахъ и въ извѣстной части печати стали все чаще и чаще поговаривать, что Крылову пора выходить въ отставку, что пользы онъ никакой театру не принесъ, да и не можетъ принести, и что необходимо пригласить новаго управляющаго, который внесетъ свѣжую струю въ искусство…
В. А. пытался, было, поладить съ интриганами. Весь третій сезонъ прошелъ въ этихъ попыткахъ. Но никакого толку изъ нихъ не вышло, и въ концѣ сезона Крылову пришлось съ горечью въ сердцѣ убѣдиться, что главный его принципъ — совмѣстная и единодушная честная работа всѣхъ театральныхъ дѣятелей — потерпѣлъ полное крушеніе. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ пришелъ къ убѣжденію, что при подобныхъ условіяхъ заниматься своимъ любимымъ дѣломъ совершенно невозможно.
И онъ вышелъ въ отставку.
Первые сюжеты по этому поводу благородно безмолвствовали; печать ухмылялась… И только вторые артисты рѣшились по человѣчески отблагодарить Крылова. Они поднесли ему на прощанье благодарственный адресъ, какъ «гуманному и доступному начальнику» — за его «постоянныя заботы о нихъ».
Большинство плановъ и проэктовъ Крылова остались невыполненными. Но тѣмъ не менѣе, въ исторіи Александринскаго театра онъ оставилъ хорошій и замѣтный слѣдъ: осмысленное и цѣлесообразное веденіе дѣла. Къ сожалѣнію, слѣдъ этотъ, кажется, уже стирается безъ остатка…
Для болѣе яркой характеристики В. А. какъ управляющаго труппой, приводимъ слѣдующій отзывъ о немъ одного изъ его товарищей и сослуживцевъ, артиста, Л. Иванова:
В. А. Крыловъ показалъ себя знатокомъ сцены, эффектно умѣя ставить какъ «салонныя» (съ небольшимъ количествомъ дѣйствующихъ лицъ) пьесы, такъ и обстановочныя. Особенно удавались ему пьесы à grand spestacle, въ которыхъ выступаютъ на сцену народныя массы. Въ нихъ В. А., буквально, заставлялъ толпу жить…
Путешествуя заграницей и посѣщая тамъ театры, онъ зорко присматривался и чутко прислушивался ко всему, что относилось къ прогрессу драматическаго театра, и смѣло вводилъ новшества при постановкахъ пьесъ, несмотря на протесты.
"Цѣннымъ качествомъ В. А. Крылова было также то, что онъ превосходно читалъ. Зачастую онъ «начитывалъ» роли артистамъ, и тогда они всегда имѣли успѣхъ. Самыя ничтожныя роли, прочитанныя имъ, получали особую рельефность и являлись завидными для исполнителей. Пьесы въ его ученіи иной разъ производили даже болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ при исполненіи на сценѣ. Такъ, когда В. А. прочелъ артистамъ «Дѣвичій переполохъ», всѣ были въ такомъ восторгѣ, что на сценѣ втеченіе нѣсколькихъ дней только и было разговора, что объ этой пьесѣ (она предназначалась для бенифиса Н. Ѳ. Сазонова). На представленіи же «Дѣвичій переполохъ» произвелъ менѣе выгодное впечатлѣніе. И неудачу эту Сазоновъ приписалъ автору:
— Крыловъ своимъ чтеніемъ обманулъ насъ! — говорилъ онъ.
Труппу Александринскаго театра В. А. Крыловъ зналъ какъ свои пять пальцевъ и поэтому распредѣлялъ роли безошибочно…
«И стоило ему подмѣтить въ какомъ-либо изъ артистовъ огонекъ, онъ тотчасъ-же старался раздуть его — и много талантовъ обязаны своей карьерой исключительно В. А. Крылову»!
VII.
правитьОставивъ казенную должность, В. А. Крыловъ, конечно, не пересталъ работать на театральномъ поприщѣ. Театръ отъ него отставили, но его отъ театра отставить долго еще не могли, ибо публика любила его пьесы, а новыхъ талантовъ не появлялось.
Несмотря на надвигавшуюся старость и нездоровье, Крыловъ продолжалъ свою литературную дѣятельность съ прежнимъ усердіемъ. И попрежнему хлопоталъ съ постановкой своихъ пьесъ, путешествуя для этой цѣли изъ Петербурга въ Москву и обратно.
«Вчера прошла здѣсь (въ Москвѣ) съ большимъ успѣхомъ моя новая пьеса — „Разрушенный домъ“ — писалъ онъ въ 1898 году С. Н. Шубинскому: — Было много дружныхъ вызововъ, и я выходилъ; хоть это для меня и очень скучно, но нужно для упроченія успѣха. Я, конечно, пьесы не видалъ, былъ за кулисами… Здѣшніе князья Голицыны, Юсуповы — все устраиваютъ благотворительные вечера и меня затаскиваютъ въ эти дѣла. Вотъ, вамъ бюллетень о моей сумасбродной жизни»…
«Ѣду въ Москву на страду и непріятности» — писалъ онъ въ слѣдующемъ году: — «т. е. на постановку „Идіота“…
Въ 1900 году В. А. Крыловъ сталъ работать надъ исторической пьесой „Петръ Великій“. Цѣлый рядъ его писемъ къ С. Н. Шубинскому свидѣтельствуетъ объ обычной старательной подготовкѣ В. А. къ предпринятому цѣлу. В. А. читаетъ массу историческихъ книгъ, изучаетъ эпоху и попутно дѣлаетъ очень здравыя критическія сужденія о прочитанныхъ сочиненіяхъ.
,Я два дня, не отрываясь, сижу за книгами» — пишетъ онъ: — «и проклялъ все остальное, начиная съ газетъ. Прочиталъ все, касающееся І-го дѣйствія, у Соловьева, Устрялова, Погодина и др. Напишите мнѣ, пожалуйста, нѣтъ-ли гдѣ-нибудь подробнаго описанія села Преображенскаго временъ Петра, т. е. что это былъ за дворецъ, гдѣ онъ жилъ съ матерью, и чѣмъ окруженъ? Былъ-ли садъ, или что? Это мнѣ необходимо. Тоже я еще никакъ не соображу, какъ величать въ разговорѣ Петра-юношу? Завтра скомпаную подробный планъ дѣйствія и сейчасъ-же начну писать, пока свѣжо въ памяти».
С. Н. Шубинскій снабдилъ В. А. книгою, трактующею о с. Преображенскомъ, и, вотъ, въ отвѣтъ В. А. пишетъ, что ему уже «удалось снять сливки для моей картины с. Преображенскаго. Работа идетъ удивительно, и я радуюсь, что мозги мои послушны мнѣ, какъ вѣрные бояре царю. Дней въ 7 я прочиталъ массу матеріала и сочинилъ цѣлый актъ, изъ коего 3/4 стихами. Стараюсь быть близкимъ къ исторіи чрезвычайно и все выписываю подлинныя слова»…
Въ 1901 году пьеса была готова, и ее принялъ для постановки Народный Домъ. Поэтому Крылову приходилось читать ее принцу Ольденбургскому и разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ, причемъ необходимо было заручиться кромѣ обычнаго цензурнаго разрѣшенія еще и разрѣшеніемъ особой высшей цензуры, такъ-какъ въ пьесѣ выводился въ качествѣ главнаго дѣйствующаго лица одинъ изъ членовъ нынѣ царствующей династіи. До этого времени не разрѣшалось воспроизводить сценически никого изъ царствовавшихъ государей, и Петру Великому приходилось въ пьесѣ В. А. впервые появиться на русской сценѣ.
Въ числѣ различныхъ предварительныхъ чтеній «Петра Великаго» разнымъ власть имущимъ лицамъ, состоялось и чтеніе у тогдашняго министра внутреннихъ дѣлъ Сипягина. Приводимъ письмо В. А., рисующее въ довольно яркихъ краскахъ эту торжественную церемонію, интересную и по обстановкѣ и по дѣйствующимъ лицамъ:
— «Въ 8 1/2 ч. я заѣхалъ къ Шаховскому. Онъ говоритъ: — Меня еще сегодня министръ спрашивалъ, будете-ли вы? — я сказалъ, что вы обѣщали быть! — Мы поѣхали. Министръ и его гости были уже въ сборѣ, когда мы въ 9 ч. пріѣхали. Всѣ были въ его кабинетѣ: Сипягинъ, его жена, Святополкъ-Мирскій съ женой и еще 4—5 дамъ, Шереметьевъ, Дурново и еще мнѣ не извѣстные люди, человѣкъ 5—6. Сипягинъ предложилъ мнѣ сѣсть за свой письменный столъ и любезно подставилъ мнѣ два стакана съ лимонадомъ и зельтерской водой, которые я во время чтенія оба опрокинулъ и залилъ министерскій столъ. Чтеніе началось около 9 1/2 ч., и я сразу прочиталъ 2 акта. Потомъ сдѣлалъ перерывъ на 1/2 часа и три слѣдующихъ акта закончилъ около 12 часовъ. Читалъ, по обыкновенію, съ азартомъ — силъ хватило до конца. Впечатлѣніе самое желательное. Сипягинъ все время восхищался. Объ остальныхъ и говорить нечего… Отрицательно было во весь вечеръ только замѣчаніе Дурново: — Не длинна-ли сцена Мазепы? — Сипягинъ послѣ 2-го дѣйствія говорилъ: — Вы видите, я растроганъ! У меня были слезы на глазахъ! — Я чувствовалъ, что сцена Мазепы мнѣ самому казалась крошечку длинна, и сталъ разспрашивать объ этомъ другихъ дамъ и кавалеровъ. Но всѣ мнѣ говорили, что никакой длинноты не чувствовали. Мѣстами были попытки аплодировать. Чрезвычайно понравился монологъ Петра на Невѣ о Петербургѣ и финальная сцена смерти. Сипягинъ сталъ разспрашивать о тѣхъ мѣстахъ, о которыхъ его предупреждалъ Литвиновъ, но, повидимому, ничего не находилъ. Онъ говорилъ, что иногда ему казалось нѣкоторое нѣсколько рѣзкимъ, но когда потомъ являлась сцена на разстояніи — она поглощала все. Такъ, напримѣръ, явленіе странника, говорящаго противъ Петра, называющаго его антихристомъ, необходима, чтобы выдвинуть тѣмъ сильнѣе рѣчь раненаго офицера, говорящаго за Петра. Самъ приводилъ и еще примѣры и при этомъ сказалъ: — Я еще не могу себѣ дать вполнѣ отчета. Я нахожусь подъ обаяніемъ всего цѣлаго, а потому мелочи у меня ускользаютъ. Я васъ попрошу позволить мнѣ пріѣхать на репетицію. Я посмотрю тѣ сцены, которыя мнѣ наиболѣе въ этомъ отношеніи интересны! — Я, конечно, сказалъ, что это будетъ намъ очень пріятно. Былъ разговоръ и о томъ, отчего „Петръ“ идетъ не на Императорской сценѣ? Я сказалъ, что Ольденбургскій такое участіе принимаетъ, что необходимо дать у него… Такъ я со всѣми простился. Большинство меня благодарило. Мнѣ особенно было пріятно, что когда Сипягинъ обратился къ Шереметьеву, тотъ сказалъ: — Я второй разъ цѣликомъ слушаю пьесу, и сегодня она мнѣ еще болѣе нравится, чѣмъ въ первый разъ. Выступили многія тонкости, которыхъ я не замѣтилъ въ первое чтеніе».
Послѣ этого чтенія, послѣ всѣхъ этихъ похвалъ и восторговъ, «Петръ Великій» благополучно увидѣлъ свѣтъ рампы и имѣлъ свою долю успѣха и у публики Народнаго Дома. Одно изъ самыхъ неудачныхъ произведеній Крылова, это патріотическое «представленіе» все-таки выгодно отличалось отъ другихъ подобныхъ представленій Народнаго Дома своей несомнѣнной литературностью и исторической разработанностью. Самъ Крыловъ, впрочемъ, былъ гораздо лучшаго мнѣнія о «Петрѣ» и серьезно сердился, когда ему указывали на его отрицательныя стороны. Подтвердилась еще разъ старая истина, что авторъ не можетъ быть настоящимъ судьею своихъ произведеній.
Нѣсколько большій успѣхъ имѣла другая историческая пьеса В. А. Крылова, «Двѣнадцатый годъ», поставленная опять-таки на сценѣ Народнаго Дома въ слѣдующемъ — 1902 году. Но тѣмъ не менѣе, было уже ясно, что творчество В. А. идетъ на убыль. Да и жизнь его быстро уже шла на убыль. Онъ все сильнѣе и сильнѣе прихварывалъ; изумительная работоспособность его тормозилась припадками болѣзни, и при такихъ условіяхъ, да еще и въ преклонномъ возрастѣ, трудно было-бы и требовать отъ него яркихъ и свѣжихъ произведеній…
Однако онъ долго еще не сдавался, и, быть можетъ, прежняя популярность Крылова продолжалась-бы и дольше, если-бы не старанія его «доброжелателей».
Въ послѣдніе годы ему пришлось испытать серьезный ударъ, и притомъ совершенно незаслуженный и злостно-недобросовѣстный.
Послѣдняя комедія В. А. не была допущена на Императорскую сцену… Онъ былъ увѣренъ, что постановкой этой комедіи ему удастся поддержать свою прежнюю популярность. Но сверхъ всякаго ожиданія и сверхъ всякихъ резоновъ, пьесу не допустили…
На В. А. эта неудача подѣйствовала, какъ ударъ грома. И всего обиднѣе ему было то, что ранѣе того каждый изъ членовъ комитета, разсматривающаго пьесы, разсыпался предъ нимъ въ похвалахъ его комедіи.
— Судьи-то кто? — волновался Крыловъ: — Вѣдь это они устроили противъ меня заговоръ… A вѣдь нѣкоторымъ изъ нихъ я оказывалъ услуги, дѣлалъ добро… А, вотъ, теперь они унизили меня, осрамили на старости лѣтъ!..
Можно было-бы, конечно, думать, что В. А. нѣсколько пристрастенъ, что благодарность за помощь сама по себѣ а критическая оцѣнка комедіи тоже сама по себѣ… Но въ томъ-то и дѣло, что «оцѣнка» въ данномъ случаѣ была совсѣмъ ни съ чѣмъ несообразная, и В. А. былъ правъ, говоря о заговорѣ противъ себя. С. К. Ефронъ, со словъ котораго мы приводимъ этотъ случай, передаетъ слѣдующій характерный разговоръ съ однимъ изъ «судей».
— Неужели пьеса В. А. такъ плоха, что ее нельзя было допустить на сцену?
— Плоха-ли, не плоха, но она недопущена по весьма уважительнымъ соображеніямъ!
— Какія-же это соображенія?
— A хоть-бы то, что Крыловъ достаточно уже нажился… Помилуйте: дома его въ Москвѣ занимаютъ цѣлый кварталъ. Изъ общества драматическихъ писателей онъ получаетъ такой доходъ, какой никогда даже Островскому не снился. У него больше 100000 наличными!… Пора ему успокоиться и другимъ дать жить… Разрѣши ему пьесу — и авторское вознагражденіе за полъ-сезона изъ обоихъ театровъ Петербурга и Москвы попало-бы въ бездонные карманы Виктора Александровича… Надо-же было положить конецъ его жадности!..
Изъ этихъ нескромныхъ (скажемъ больше, циничныхъ) словъ совершенно ясно, что пьеса В. А. была, именно, вполнѣ «допустима» (недаромъ-же г.г. судьи боялись, что авторскій гонораръ за полъ-сезона пойдетъ Крылову!)… Комедію Крылова не допустили, по соображеніямъ, ничего общаго неимѣющимъ съ литературною оцѣнкой!.. Таковы наши литературные нравы! Діалогъ, приведенный г. Ефрономъ, интересенъ также и какъ характеристика отношенія къ Крылову его «друзей»…
Эта неудача, а также и кое-какія другія непріятности отшатнули Крылова отъ его знакомствъ и, несмотря на огромное количество знакомыхъ, онъ прожилъ послѣдніе годы свой жизни настоящимъ отшельникомъ. Жилъ онъ тогда преимущественно въ Москвѣ, въ своемъ родовомъ домѣ въ Палашевскомъ переулкѣ, и только болѣзни, все болѣе и болѣе мучившія его, выгоняли его изъ роднаго гнѣзда и заставляли метаться по бѣлу свѣту въ тщетныхъ поискахъ если ужъ не здоровья, то хоть облегченія… Крыловъ ѣздилъ то заграницу, то въ Крымъ, то въ Старую Руссу. Здоровье-же все уходило и уходило, а вмѣстѣ съ тѣмъ уходила и жизнь.
Послѣднія 5—6 лѣтъ жизни В. А. Крылова — сплошной скорбный листъ. Онъ почти постоянно хворалъ, испытывая тяжелыя страданія. A къ физическимъ мукамъ примѣшивались и нравственныя, и главною изъ нихъ была вынужденная праздность и невозможность заниматься творческой работой въ той мѣрѣ, какъ этого хотѣлось Крылову. A безъ работы — и даже при неполно мѣрной работѣ — жизнь для этого вѣчнаго труженика была только полъ-жизнью…
Крѣпкое въ прежнюю пору здоровье драматурга замѣтно пошатнулось уже въ концѣ 80-годовъ. До этого времени онъ если и прихварывалъ, то не обращалъ вниманія на это. Но около 90-хъ годовъ стала замѣтно сказываться приближающаяся старость, и В. А. началъ ѣздить заграницу уже не для одного только удовольствія и отдыха, но и для леченія. Онъ сталъ усиленно посѣщать французскіе и нѣмецкіе курорты и подолгу жилъ тамъ, подвергаясь всѣмъ тягостямъ специфическаго режима. И начиная съ конца 80-хъ годовъ многія изъ его писемъ къ С. Н. Шубинскому, содержатъ въ себѣ жалобы на состояніе здоровья. A въ послѣдніе годы почти каждое письмо являлось бюллетенемъ его здоровья, или, вѣрнѣе, нездоровья…
Нездоровье надвигалось волнами. Иногда упорнымъ леченіемъ и принудительнымъ курортнымъ режимомъ Крылову удавалось подправить себя, но потомъ опять наступалъ рецидивъ — и въ концѣ концовъ, онъ все-таки подпадалъ подъ усиленный гнетъ болѣзни и хотя и медленно, но безповоротно терялъ органъ за органомъ.
Еще въ 1888 году онъ писалъ: — «Я проѣхалъ изъ Франценсбада въ Швейцарію… Все мѣста обворожительныя, но хворь одолѣвала, и я на половину не смаковалъ прелести природы… Въ Ліонѣ до того почувствовалъ себя плохо, что, просто, упалъ духомъ»…
Въ одномъ изъ писемъ, помѣченныхъ 1891 годомъ, мы читаемъ: — «Время бѣжитъ ужасно быстро, и много пропадаетъ безъ толку — главнымъ образомъ, изъ-за постоянного моего недомоганія. Я увѣренъ, что мнѣ надо попить кой-какія воды, но все не знаю, кого спросить, какія воды?»
Лѣто этого года В. А. провелъ въ деревнѣ, въ Россіи и, вотъ, что писалъ оттуда: — «Здоровье мое не даетъ мнѣ покоя. Мнѣ не хуже, чѣмъ было, но я сержусь, что не лучше, такъ-какъ все къ тому должно вести: теплое лѣто, деревенскій воздухъ и самая строгая діэта… Если-бы не нездоровье, или, главное, какая-то безнадежность поправленія не отравляли мнѣ жизнь, мнѣ-бы теперь жилось очень хорошо»…
Въ концѣ 90-хъ годовъ В. А. въ погонѣ за здоровьемъ мечется по всей Европѣ — отъ одной медицинской знаменитости къ другой. Онъ ѣздитъ изъ города въ городъ, отъ профессора къ профессору, надѣясь исправить организмъ и возстановить ноющую и отказывающуюся работать лѣвую руку… Иногда онъ укоренялся, было, въ Москвѣ, собирался работать и, вообще, жить, но вдругъ у него опять что-нибудь заболѣвало, и онъ летѣлъ заграницу, «борясь со своимъ отживающимъ тѣломъ».
Иной разъ какая-нибудь знаменитость помогала ему («ну, вылечить онъ меня не вылечилъ, но значительно помогъ» — писалъ однажды В. А. объ одной такой знаменитости). Но потомъ опять налетала новая волна страданія…
Въ декабрѣ 1901 года у него послѣ инфлюенцы парализуются пальцы лѣвой руки.
Лѣтомъ 1902 года Крыловъ съ лечебной цѣлью поселился въ Старой Руссѣ. Времяпровожденіе его тамъ состояло въ «режимѣ» и въ чтеніи «легкихъ» книгъ (напримѣръ, записокъ Болотова), причемъ В. А., собственно, не читалъ, а слушалъ чтеніе… Читала ему ухаживавшая за нимъ въ эти послѣдніе тяжелые его годы его неизмѣнная «сестра милосердія», З. А. Я. И, вотъ, послѣ чтенія Болотова, В. А. пишетъ С. Н. Шубинскому длинное письмо по поводу этой книги и оговаривается: — Вамъ, вѣроятно, надоѣло уже все это. Не знаю, зачѣмъ я Вамъ все это пишу… Но это показываетъ Вамъ, какая страшная жажда работы меня томитъ — и въ такое время, когда я проклятъ на безработье… Вѣдь это — танталово мученіе — видѣть кругомъ такъ много интереснаго въ жизни и чувствовать на себѣ намордникъ, который если снимаешь, то затрещитъ вся голова!"…
«Беру въ руки всю силу характера» — пишетъ онъ далѣе: — «И не хочу ныть, но, правду говоря, не живу теперь. Эта безконечная даль — не къ выздоровленію, но хоть-бы къ облегченію — дѣлаетъ меня апатичнымъ ко всему»…
Въ томъ-же 1902 году надъ Крыловымъ стряслось еще новое несчастіе: онъ потерялъ глазъ.
— «Дорогой другъ!» — писалъ онъ по этому поводу: — «Судьба не хочетъ сжалиться надо мной! Рука все такая-же, хотя теперь начали очень тщательно ее лечить… Но случилось нѣчто гораздо худшее… Четвертаго дня вечеромъ я чувствую, что плохо вижу правымъ глазомъ, и говорю Зинаидѣ Александровнѣ: — Что это у меня вѣко правое не поднимается? — A она мнѣ: — Да у васъ оба глаза открыты! — Между тѣмъ я правымъ ничего не вижу… Я легъ скорѣе спать, думая: — это нервы! — Но на утро все тоже. Я къ окулисту. Онъ говоритъ, что закупорка кровеносныхъ сосудовъ въ сѣтчатой оболочкѣ: этотъ глазъ уже не вернется, а читать и думать не моги! На другой день я пошелъ къ другому окулисту, проф. Крюкову. Онъ мнѣ сказалъ почти тоже самое, но только нѣсколько мягче: не эмболія, а тромбозъ, т. е. хотя и закупорка, но не полная, и есть надежда что смутно буду видѣть»…
Но надеждѣ этой не было суждено сбыться, и В. А. въ послѣдніе годы жизни совершенно ослѣпъ на правый глазъ. Свое состояніе онъ очень характерно изобразилъ тогда путемъ слѣдующаго уподобленія (въ письмѣ къ С. Н. Ш.):
«Мнѣ случилось одинъ разъ, дорогой другъ, идти по площади Александринскаго театра и видѣть трагическую сцену: изъ театра бѣжала крыса, а за ней собака-крысоловка. Подбѣжитъ къ крысѣ, схватитъ ее за шею и шваркнетъ со всего размаха о мостовую. Но крыса живуча. Вскочитъ, оскалитъ зубы, испугаетъ собаку и опять бѣжитъ… И опять собака налетитъ, хватитъ ее объ земь — и т. д. Вотъ, это и есть мое положеніе!»…
И съ каждымъ мѣсяцемъ «собака» налетала теперь на В. А. все яростнѣе и яростнѣе. «Я ужъ, просто, не знаю теперь, какъ быть и что дѣлать?» — жаловался онъ въ 1903 году: — «И заниматься я уже боюсь, чтобы не нажить головныхъ болей. Даже такую простую вещь, какъ корректуру, я могу дѣлать только съ перерывами: полчаса подѣлаешь, да полчаса сидишь съ закрытыми глазами, чтобы дать себѣ отдыхъ».
Несмотря на такое тяжелое состояніе, Крыловъ, горячо отзывался тогда на всякій доходившій до него извнѣ голосъ жизни. Особенно волновала и интересовала его вспыхнувшая тогда война съ Японіей. Подъ впечатлѣніемъ нашихъ морскихъ неудачъ онъ пожертвовалъ 1000 р. на усиленіе боевого флота. Прекрасное письмо въ редакцію «Новаго Времени» *) сопровождавшее это пожертвованіе, послужило, какъ извѣстно, толчкомъ для всероссійскаго сбора пожертвованій на обновленіе флота.
{*) "Жертвуя 1000 р. на усиленіе средствъ для постройки военныхъ судовъ, я очень хорошо понимаю, что это — ничтожнѣйшая капля въ морѣ предъ колоссальными расходами, вызванными войной. Но копейка родитъ рубль. Надо только, чтобы всѣ сознали вопіющую необходимость такихъ жертвъ.
"Прямой расчетъ дать теперь, чтобы послѣ не пришлось дать больше. Неужели-же мы такъ бѣдны, или такъ безпечны, что не найдется у насъ нѣсколькихъ сотъ тысячъ такихъ жертвователей? Я сказалъ сухое слово — прямой расчетъ — сказалъ потому, именно, что сухой расчетъ есть наша слабость, есть сила нашихъ враговъ.
«Русскій народъ великъ въ порывахъ великодушія. Но наше великодушіе принесло намъ за многіе вѣка не мало горя и бѣдствій. Оно у насъ не отымется, оно присуще нашей природѣ. Но мы должны думать о холодномъ расчетѣ, чтобы наше великодушіе мы пошло намъ во вредъ…
Итакъ, спокойно, разумно, безъ громкихъ фразъ давайте собирать наши тысячи и дадимъ милліоны отечеству, которому мы этимъ не вернемъ и малой доли того, чѣмъ ему обязаны!».}
Въ 1905 году Крыловъ чувствовалъ себя, по его словамъ, нѣсколько лучше. «Ни въ какихъ статьяхъ болѣзней пока не чувствую» — писалъ онъ С. Н. Шубинскому изъ Москвы: — "Только одно, что скоро устаю, и является сонливость. Прогуляешься по воздуху отъ Палашевскаго переулка до Кузнецкаго моста, сядешь въ мягкое кресло и заснешь. Вообще, сплю я много и спокойно. Это старческая слабость, но, вотъ, и все!
Конецъ 1905 года ознаменовался въ жизни Крылова крупной внѣшней передрягой. Живя въ Москвѣ, онъ сталъ однимъ изъ невольныхъ очевидцевъ московскаго возстанія. Эта роль была очень небезопасна для домовладѣльца, домъ котораго находится въ одномъ изъ оживленныхъ мѣстъ Москвы, но В. А. счастливо избѣжалъ опасности.
«Жестокіе московскіе дни» — писалъ онъ С. Н. Шубинскому: — «я прожилъ вполнѣ благополучно. Въ самый первый день революціи я еще выѣзжалъ довольно далеко по разнымъ коммиссіямъ. Потомъ дома перебиралъ разныя бумаги.
Вдругъ въ 4 часа приходитъ родственница и говоритъ:
— A ты и не знаешь, что предъ твоими окнами происходитъ? — Революціонеры заставили отворить настежь ворота дома и какъ-разъ у самаго моего подъѣзда черезъ улицу строили баррикаду. Собственно, эта баррикада была ничтожна: простое загражденіе, чтобы мѣшать проѣзду. Навалили пустыхъ ящиковъ, протянули проволоку, взяли у насъ со двора тачку и двѣ лѣстницы и соорудили какую-то кучу поперекъ переулка. Три дня все время толклись предъ моими окнами какіе-то неизвѣстные съ пистолетами. Были и женщины въ ротондахъ, тоже съ пистолетами; слѣдили за переулками, дѣлали другъ другу знаки, но этимъ и ограничивался весь ужасъ. Когда появлялись солдаты, всѣ разбѣгались. Было пущено нѣсколько выстрѣловъ, но кѣмъ — не знаю. Есть слѣдъ на воротахъ, другой на водосточной трубѣ, третій въ окнѣ пустующей квартиры. Мы, конечно, парадный подъѣздъ мой заперли, и теперь все ходимъ заднимъ ходомъ. На третій-же день сталъ ходить патруль и заставилъ насъ запереть ворота.
Большимъ подспорьемъ служилъ намъ мой большой просторный дворъ, огражденный кругомъ домами. Всѣ жильцы, и мы тоже, весь день и даже ночью гуляли по двору. Погода стояла чудесная, и мы дышали прекраснымъ воздухомъ. A въ это время въ окрестностяхъ стрѣляли изъ ружей и пушекъ. Но мы, къ счастью, только слышали выстрѣлы; но до насъ ничего не долетало».
Революція однако сильно дала себя почувствовать Крылову, и пережитыя имъ жуткія впечатлѣнія повлекли рѣзкое ухудшеніе его здоровья. Съ декабря 1905 года болѣзнь его быстро пошла впередъ. У него сталъ временами заплетаться языкъ, и постепенно отказывались работать ноги. Къ довершенію всего онъ потерялъ и другой глазъ… Впрочемъ, онъ и за нѣсколько дней до этого времени уже очень плохо видѣлъ своимъ единственнымъ глазомъ: не могъ, напримѣръ, совсѣмъ писать, а когда читалъ, то не видѣлъ нѣкоторыхъ строчекъ.
Несмотря на всѣ эти немощи, В. А. однако все время былъ на ногахъ и только за двѣ, приблизительно, недѣли до своей кончины совсѣмъ ослабѣлъ и, слѣпой и безпомощный, слегъ въ постель.
Принимались всѣ мѣры къ тому, чтобы облегчить его состояніе и хоть сколько-нибудь поправить ему зрѣніе. Была сдѣлана операція извѣстнымъ московскимъ окулистомъ, но уже нельзя было даже понять, помогла-ли она Крылову. Иногда онъ всматривался и говорилъ, что какъ-будто что-то видитъ…
Состояніе его здоровья было крайне тяжелое. Онъ томился тѣмъ, что не могъ спать; просилъ то поднять его, то положить. Но облегченія не было.
Дня за три до кончины ему стало нѣсколько лучше. Онъ уснулъ, долго спалъ и отдохнулъ. И въ день кончины, когда пришелъ навѣстить его докторъ, В. А. выпилъ чашку бульону и спросилъ доктора: — Вы довольны мной?
Послѣ этого онъ опять заснулъ и спалъ до 10 часовъ вечера.
Неутомимая и не отходившая отъ него ни на шагъ «сидѣлка» и «сестра милосердія» его, З. А. Я. бодрствовала около него. За послѣднее время В. А. тяготился одиночествомъ и боялся оставаться одинъ. И, вотъ, сидя у его постели, г-жа Я. замѣтила, что В. А. проснулся. Она взяла его за руку (это былъ способъ дать знать ему, что онъ не одинъ) и увидѣла, что онъ вдругъ началъ съ трудомъ двигать парализованной правой рукой. Онъ поднялъ руку къ лицу, закатилъ глаза и хотѣлъ вздохнуть…
И уже не могъ…
Параличъ дыхательныхъ путей прервалъ его вздохъ — и В. А. Крылова не стало.
Это было поздно вечеромъ, 28 февраля 1906 года.
Кончина популярнаго драматурга прошла почти незамѣченной. Лишь кое-гдѣ въ газетахъ появились коротенькіе некрологи. Не такое тогда время было, чтобы помнить о мирномъ культурномъ дѣятелѣ: Москва, а съ нею и вся Россія переживала тогда боевое настроеніе…
VIII.
правитьВсего, сказаннаго нами о В. А. Крыловѣ, слишкомъ еще недостаточно для выясненія его личности.
Кѣмъ онъ былъ въ жизни? Что за человѣкъ былъ этотъ изумительно счастливый драматургъ, пользовавшійся такимъ огромнымъ успѣхомъ у публики и полонившій всѣ театральныя сцены въ Россіи?
Прежде всего слѣдуетъ сказать, что счастливый драматургъ былъ далеко не столь-же счастливымъ человѣкомъ. И виною тому была, главнымъ образомъ, та недобрая молва, которая всю жизнь окружала Крылова и дѣлала его въ глазахъ постороннихъ людей совсѣмъ не такимъ человѣкомъ, какимъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ. Молва эта создала цѣлыя легенды о Крыловѣ… И, нечего и говорить, какъ мучили Крылова распространявшіяся о немъ клеветническія сплетни… И не даромъ боялся онъ, что всѣ эти незаслуженныя злыя легенды перейдутъ въ публику и послѣ его смерти и затемнятъ его настоящій образъ.
Правда, въ одномъ изъ своихъ писемъ В. А. говоритъ: — «Я самъ во многомъ обманывался, но въ сущности, по совѣсти, долженъ сказать, что мало знаю людей, прожившихъ такъ счастливо, какъ я»… Однако эти слова слѣдуетъ отнести, скорѣе, къ внѣшней сторонѣ карьеры Крылова. Въ иныхъ-же случаяхъ онъ говорилъ о своемъ «счастьѣ» нѣсколько иначе… Такъ, напримѣръ, онъ писалъ слѣдующія горькія строки по поводу постановки «Правительницы Софьи»: — «Куда какъ больно, когда такъ любишь дѣло и такъ глубоко преданъ ему, не встрѣчать даже капли простой добросовѣстности. — Меня упрекали за выборъ легкихъ сюжетовъ — вотъ, я выбралъ самый крупный. Меня упрекали за легкость работы… Я работалъ надъ „Софьей“ до захлебыванія, до забывчивости объ обѣдѣ, до безсонныхъ ночей. Меня упрекали, что будто-бы я гонюсь за гонораромъ, а я для наилучшей работы беру сотрудника (Полеваго), дѣлюсь гонораромъ — и за добрую помощь, ей Богу, ни минуты даже малѣйшимъ образомъ не жалѣлъ, что совершенно чужому мнѣ человѣку, да еще человѣку клеветавшему на меня, попадетъ добрая плата съ моего труда. И, вотъ, чѣмъ-бы встрѣтить сочувствіе и поддержку всему этому, я встрѣчаю лишь злобу и ненависть»….
Эта жалоба В. А. Крылова охватываетъ многія терніи, которыми награждали его окружающіе, но далеко не всѣ.
Въ обрисовкѣ своихъ недоброжелателей, онъ являлся человѣкомъ мелочнымъ, жесткимъ, черствымъ эгоистомъ, а, главное, какимъ-то необычайнымъ сребролюбцемъ. Его укоряли въ неистовой «погонѣ за гонораромъ», въ скупости, въ плюшкинскомъ скопидомствѣ, въ нежеланіи помочь нуждающимся товарищамъ… Ему бросали упреки въ томъ, что онъ ради матеріальныхъ выгодъ пользуется неловкостью и неопытностью своихъ товарищей по литературѣ, чтобы вмѣсто нихъ самому воспользоваться тою, или другою выгодой. Указывали на то, что В. А. «окрыляетъ» чужія пьесы и за окрыленіе беретъ крупные куши… Въ тѣхъ-же случаяхъ, когда не могли указать никакой явной вины Крылова, въ вину ему ставили его богатство, («Нажилъ 100.000 рублей»!.. Дома его занимаютъ цѣлый кварталъ"!…), предполагая, очевидно, что нельзя нажить честнымъ трудомъ палатъ каменныхъ…
Причиною всего этого недоброжелательства и этой травли, прежде всего являлась, повидимому, простая зависть. Крылову не могли простить его исключительныхъ удачъ и популярности. Онъ былъ бѣльмомъ на глазу у всѣхъ, кто шелъ по одной съ нимъ дорогѣ, какъ будто онъ былъ виноватъ въ томъ, что театры и публика предпочитали его пьесы. A кромѣ того, по увѣренію С. К. Эфрона: — «Крылову завидовали за его относительную обезпеченность, его аккуратность, его уравновѣшенность — качества, чуждыя нашему брату — писателю, что дало ему возможность на старости лѣтъ быть обезпеченнымъ и сохранить независимость».
Что касается, затѣмъ глухихъ обвиненій Крылова въ «неправедности» его трудовъ, которыми онъ создалъ свои каменныя палаты, то источникъ этого мнѣнія (если, конечно, оно было искренно), нужно искать прежде всего въ свойственномъ русскому писателю и, вообще, русскому человѣку неумѣніи систематически и постоянно работать. Обвинители Крылова, очевидно, мѣряли его на свой собственный аршинъ…
Писатели западной Европы, обладая способностью къ систематической работѣ, спокойно наживаютъ каменныя палаты, и никто тамъ не упрекаетъ ихъ за это, ибо тамъ умѣютъ работать и знаютъ, что при строгомъ выполненіи правила «Nulla dies sine linea» (да еще при умѣренной, какъ у Крылова жизни) писатель — даже и не Богъ вѣсть, какой выдающійся, можетъ легко обезпечить свое матеріальное положеніе…
В. А. Крыловъ, и былъ, именно, такимъ иностранцемъ въ своей литературной работѣ. Вѣроятно, онъ унаслѣдовалъ это качество отъ своей матери — иностранки… Онъ былъ в_с_е_г_д_а господиномъ своего труда: онъ не выжидалъ, какъ это дѣлаютъ иные писатели, какого-то особаго вдохновенія, но работалъ всегда, памятуя, что вдохновеніе приходитъ во время работы, подобно тому, какъ «L’appetit Vient en mangeant». И благодаря этой способности къ постоянной и систематической работѣ, не говоря о его талантѣ, онъ и завоевалъ свое исключительное положеніе въ литературѣ и театрѣ и нажилъ свои палаты. A этого-то и не могли, повидимому понять искренніе недоброжелатели Крылова и не хотѣли понять недоброжелатели злостные…
Крылова такъ мучили несправедливые укоры и подозрѣнія и прозрачные намеки насчетъ «капиталовъ» и «домовъ», — и упреки эти были такъ сильны и всеобщи, что онъ даже счелъ однажды нужнымъ выступить въ защиту самого себя. Въ одной изъ его статей (въ «Историческомъ Вѣстникѣ») мы встрѣчаемъ очень обстоятельное объясненіе, какъ и почему ему удалось пріобрѣсти литературнымъ трудомъ его матеріальное обезпеченіе…
Онъ говоритъ въ этой статьѣ о своихъ первоначальныхъ театральныхъ успѣхахъ о куплетахъ для бенефиціантовъ, о возникновеніи общества драматическихъ писателей, которое собирало для него большія деньги съ провинціальныхъ театровъ, о повышеніи гонорара драматическимъ писателямъ въ царствованіе Александра III — и, наконецъ, о своей скромной, чуждой роскоши и излишествъ жизни.
«Такимъ путемъ» — говоритъ онъ: — «мало по малу я обезпечилъ свою старость, могъ выполнить всѣ обязательства, налагаемыя на меня нравственнымъ долгомъ, и оставляю послѣ себя капиталъ въ 200.000 р.
Мой примѣръ показываетъ, что если умѣешь находить разумныя радости, и въ нихъ ищешь себѣ счастье, а не въ потачкѣ пошлымъ страстямъ, то литературный трудъ при извѣстныхъ данныхъ, при способности автора, можетъ вполнѣ обезпечить и его жизнь и его старость»…
Тоже самое говоритъ о Крыловѣ и С. Н. Эфронъ:
— "Былъ-ли Крыловъ жаденъ и посягалъ-ли на чужую копейку?
«Ничего подобнаго! Крыловъ былъ экономенъ, да! Онъ не расточалъ зря добытую трудомъ копейку, не любилъ роскошествовать и транжирить, но никогда не былъ скупъ и никогда не желалъ чужаго. Человѣкъ труда и умѣренныхъ потребностей, онъ всегда осуждалъ товарищей, не умѣвшихъ соразмѣрить свои расходы съ доходами. Крыловъ ничего не пилъ и даже не курилъ; о кутежѣ даже въ молодые свои годы онъ не имѣлъ никакого понятія. Онъ дорожилъ своимъ временемъ, которое у него было строго соразмѣрено, а потому безъ особаго напряженія могъ дать такое большое количество творческой работы.
Его изумительная плодовитость не была слѣдствіемъ жадности къ заработку, а была слѣдствіемъ душевной потребности труда, работы, которая доставляла ему удовольствіе»…
Какъ это ни смѣшно, но скупость и черствость Крылова видѣли даже въ томъ, что онъ никого не угощалъ обѣдами въ ресторанахъ и, обыкновенно, отказывался отъ подписки и участія въ товарищескихъ и юбилейныхъ обѣдахъ… Для людей, привыкшихъ къ рестораннымъ засѣданіямъ — преступленіе, дѣйствительно, чрезвычайное! Но объяснялось оно очень просто: В. А. былъ принципіальнымъ врагомъ ресторанной кухни… Вѣрнѣе, его желудокъ. былъ врагомъ ресторановъ. Склонный къ. желудочнымъ заболѣваніямъ (особенно, въ послѣдніе годы жизни); Крыловъ, елико возможно, избѣгалъ недомашней ѣды. Иногда онъ открещивался отъ ресторанныхъ пиршествъ въ довольно курьезномъ тонѣ какого-то ужаса. Любопытную сценку этого рода рисуетъ упомянутый г. Эфронъ:
— "Во время войны извѣстный писатель, В. И. Немировичъ-Данченко, возвратился изъ Манчжуріи въ Москву — и москвичи рѣшили чествовать его обѣдомъ. Крыловъ долго не рѣшался записаться на этотъ обѣдъ.
— «Положительно, не знаю какъ быть? — жаловался онъ Эфрону: — и что они находятъ въ этомъ скверномъ ресторанномъ обѣдѣ, въ этомъ противномъ шампанскомъ? И еще въ такое время, когда на Дальнемъ Востокѣ проливается кровь, и люди гибнутъ отъ голода и холода… Я-бы понялъ если-бы въ честь В. И. устроили по подпискѣ 3—4 кровати его имени для раненыхъ, или стипендіи въ пользу сироты, а то соберутся жрать и пить… Это, значитъ порти себѣ желудокъ въ честь В. И. Съ какимъ удовольствіемъ я пожертвовалъ-бы 25—50 р. на просвѣтительное учрежденіе имени В. И. A эти 10 рублей на обѣдъ мнѣ дѣйствительно, жалко»!…
Дома — у себя, Крыловъ, по свидѣтельству г. Эфрона, былъ «хлѣбосоленъ и, какъ истый москвичъ, любилъ, что бы за его обѣденнымъ столомъ бывали гости, и, такимъ образомъ, его „скупость“ и „черствость“ простирались только на ресторанное бражничанье»…
По этой же причинѣ (т. е. изъ-за отказовъ въ трактирномъ сидѣніи) Крылова считали скупцомъ и скрягой и въ актерской средѣ. И каково-же было удивленіе гг. актеровъ, когда — по вступленіи Крылова на должность управляющаго труппой — они увидѣли, что новый управляющій не только не отказывается отъ подписокъ и иныхъ расходовъ по сценѣ, но оказывается еще щедрѣе многихъ!
О подобной-же «скупости» В. А., но уже при обстоятельствахъ несравненно болѣе серьезныхъ, чѣмъ юбилейные обѣды и подписки, свидѣтельствуетъ г. Ефронъ, который разбиралъ — по порученію Крылова — его переписку.
— «Я былъ возмущенъ» — говоритъ онъ: — когда прочелъ письмо одного весьма виднаго литератора, который разсыпался предъ Крыловымъ въ благодарностяхъ… «Вы мой спаситель! Безъ Вашей дружеской помощи я-бы погибъ… Если-бы Вы знали, изъ какого омута вытащили меня! Умирать буду — не забуду Вашей дружеской услуги, на которую не смѣлъ надѣяться, послѣ того, какъ мнѣ отказали въ помощи NN, ZZ (поименованы лица)… A вѣдь это все друзья!.. Къ скрягѣ Крылову обратился я съ отчаянія… Не ожидалъ я, что мой посланный возвратится съ требуемой суммой! Глазамъ своимъ не вѣрилъ, когда нашелъ въ конвертѣ 250 рублей… Спасибо вамъ тысячу разъ»…
Эфронъ имѣлъ полное основаніе возмущаться, читая это письмо: эти строки писалъ человѣкъ, который потомъ не стѣснялся раздѣлывать Крылова всяческими способами! Такова человѣческая комедія!
Что касается отношеній В. А. Крылова къ его коллегамъ-писателямъ, то въ этомъ направленіи, какъ уже сказано выше, на него сыпались упреки за то, что онъ становится своимъ товарищамъ поперекъ дороги, устраняетъ ихъ, не даетъ имъ хода… A главное, пользуется чужимъ трудомъ, т. е. «окрыляя» чужія пьесы, беретъ за это такіе гонорары, какъ будто-бы онъ самъ писалъ данную пьесу.
Трудно понять, какое логическое и реальное основаніе имѣло первое обвиненіе (т. е. "недаваніе хода*)… Вотъ, что говоритъ по этому поводу человѣкъ, близко знавшій Крылова, въ статьѣ по поводу 25-лѣтняго юбилея В. А.:
«Никогда Крыловъ не становился поперекъ дороги товарищу: напротивъ, онъ готовъ былъ бросать свой трудъ, свои выгоды для другихъ. Послѣ „Натана“ онъ взялся переводить „Уріэля Акосту“, и полтора акта у него уже были готовы, когда появился переводъ Вейнберга. Крыловъ не только бросилъ свой переводъ, но самъ хлопоталъ въ драматической цензурѣ о пропускѣ для сцены перевода Вейнберга и рекомендовалъ его для постановки въ Москвѣ и Петербургѣ. Почему? — спросятъ насъ. — Да потому, что Крыловъ выше всего цѣнилъ интересы театра, и разъ онъ видѣлъ, что пьеса написана хорошо, и разъ эта пьеса, по его мнѣнію, была необходима для русскаго театра (а для этой цѣли онъ и сталъ переводить „Акосту“), то онъ вовсе не старался протиснуть свою пьесу въ ущербъ чужой — хорошей, но всѣ мѣры прилагалъ къ тому, чтобы дать дорогу этой послѣдней»…
Теперь объ «окрыленіи»…
Богъ знаетъ, какъ часто и какъ жестоко корили Крылова этимъ «окрыленіемъ» и какъ ядовито смѣялись надъ нимъ по этому поводу! Если-бы выслушать всѣ эти укоры, то можно было-бы составить понятіе о Крыловѣ, какъ о какомъ-то пиратѣ, который только и дѣлалъ, что подкарауливалъ на большой дорогѣ авторовъ съ ихъ пьесами, кидался на нихъ, «окрылялъ»* и потомъ загребалъ за нихъ деньги, пуская бѣдныхъ авторовъ по міру!
Но дѣло въ томъ, что авторы «окрылявшихся» пьесъ сами обращались къ В. А., хорошо зная его изумительное знаніе сцены и вкусовъ публики и всѣхъ тѣхъ обстоятельствъ, которыя даютъ и обезпечиваютъ пьесѣ успѣхъ. Что касается резонности «окрыленія», это показываетъ хотя-бы исторія съ пьесой Величко «Первая муха». Въ самостоятельной редакціи эта пьеса провалилась, а переработанная В. А. Крыловымъ имѣла огромный успѣхъ.
Бывало иногда и такъ, что Крыловъ самъ приглашалъ сотрудника, затѣявъ разработать какой-либо сюжетъ (напримѣръ, онъ пригласилъ Полевого для совмѣстной работы надъ «Правительницей Софьей»). Иногда, наконецъ, онъ, просто, пользовался чьей-либо идеей (напримѣръ, въ основаніи комедіи «Городъ упраздняется» легла мысль, сообщенная Крылову К. К. Случевскимъ). Но ни въ одномъ изъ такихъ случаевъ и рѣчи не могло быть о пользованіи чужимъ трудомъ, или объ эксплоатаціи чужаго произведенія ради своихъ матеріальныхъ выгодъ. Крыловъ всегда вознаграждалъ себя за свое участіе въ написаніи пьесы — это правда — но его расчеты съ соавторами всегда носили характеръ самой мелочной щепетильности. Въ тѣхъ-же случаяхъ, когда онъ приглашалъ сотрудника, или пользовался посторонней мыслью, онъ столь-же щепетильно расплачивался за сотрудничество, или идею.
Въ видѣ примѣра «жадности» Крылова къ чужимъ пьесамъ, обыкновенно, приводили два «дѣла» его съ его сотрудниками, Величко и Мердеръ.
Дѣла эти возникли вслѣдствіе недоразумѣній, которыя всегда возможны при соавторствѣ.
Съ одной стороны здѣсь выплывало наружу авторское самолюбіе соавторовъ, изъ которыхъ каждому казалось, что его доля участія въ пьесѣ есть большая доля. Съ другой стороны возникалъ непосредственно вытекающій отсюда вопросъ о дѣлежѣ гонорара.
В. А. Крыловъ, какъ писатель, обладавшій признаннымъ талантомъ и къ тому-же имѣвшій за собою 30-лѣтній литературный стажъ естественно, не могъ слишкомъ легко относиться къ долѣ своего участія въ тѣхъ пьесахъ, которыя предлагались ему для обработки, какъ драматургу съ вѣсомъ и именемъ. A такъ-какъ въ точности опредѣлить удѣльный вѣсъ его участія не всегда было возможно, ибо въ это дѣло была всегда замѣшана тачая тонкая и невѣсомая величина, какъ его талантъ, то отсюда и возникала — при строптивости его соавторовъ — возможность недоразумѣній…
«Исторій» такого рода могло-бы быть безчисленное множество, ибо Крыловъ написалъ въ сотрудничествѣ съ другими лицами много пьесъ. Но исторій было всего двѣ (третья «исторія» съ Ефрономъ — изъ за «Контрабандистовъ», не имѣетъ никакой матеріальной подкладки). И уже это одно мелкое количество подобныхъ недоразумѣній должно-бы, казалось, указывать на всю щепетильность Крылова при дѣлежѣ славы и гонорара.
Недоразумѣніе съ Величко случилось въ 1894 году изъ-за комедіи «Первая Муха». Величко остался недоволенъ авторизаціей его пьесы Крыловымъ и его половиннымъ участіемъ въ гонорарѣ. И, повидимому, здѣсь дѣло было, скорѣе, въ авторскомъ самолюбіи, чѣмъ въ гонорарѣ. По словамъ Ефрона, Крыловъ «имѣлъ право считать комедію „Первая Муха“ своею наравнѣ съ Величко». — «Я видѣлъ эту комедію» — говоритъ онъ: — «въ Крыловской переработкѣ и въ первоначальномъ ея видѣ, гдѣ авторомъ ея являлся единолично Величко. Въ первомъ видѣ она смотрѣлась съ возрастающимъ интересомъ вызывала бурные аплодисменты и имѣла большой успѣхъ. Во второмъ ея видѣ она оказалась растянутой и скучной и провалилась».
Столкновеніе Крылова съ Величко вызвало третейскій судъ, и мы имѣемъ его результаты, т. е. рѣшеніе. Третейскій судъ оказался, поистинѣ, судомъ Соломона: Онъ разсѣкъ общаго младенца Крылова и Величко на двѣ половины и предоставилъ каждому изъ нихъ пользоваться въ печати и на частныхъ сценахъ своею половиной.
При этомъ Крыловъ обязывался не иначе пользоваться своей редакціей «Мухи», какъ только при условіи, чтобы подъ заглавіемъ пьесы было напечатано въ скобкахъ: — «Обработка пьесы В. Л. Величко». Изъ этого, повидимому, и явствуетъ, что у Beличко въ данномъ случаѣ, главнымъ образомъ, страдало авторское самолюбіе…
На Императорской-же сценѣ, по рѣшенію суда, пьеса должна была идти въ переработкѣ Крылова. Иначе говоря судъ призналъ за Крыловымъ весьма существенное для него, какъ писателя право на монополію казенной сцены (Величко-же принужденъ былъ довольствоваться однѣми частными сценами). Но зато гонораръ отъ представленій на казенной сценѣ дѣлился на прежнемъ основаніи, т. е. пополамъ, такъ что и Величко тутъ не былъ въ обидѣ. Однимъ словомъ, судъ былъ и «равный для всѣхъ» и милостивый. Недаромъ, суперарбитромъ на судѣ былъ такой мудрецъ — юристъ какъ покойный Спасовичъ!.
Для насъ, однако, въ рѣшеніи суда всего важнѣе, то обстоятельство, что судъ оставилъ въ силѣ прежнія гонорарныя условія, т. е. призналъ правоту В. А. Крылова въ этомъ отношеніи и утвердилъ справедливость его денежныхъ претензій.
Можно-ли было, спрашивается, послѣ этого упрекать Крылова въ томъ, что онъ «пользуется чужимъ трудомъ» и заключаетъ недобросовѣстныя гонорарныя условія съ соавторами? Однако упреки эти продолжались и послѣ исторіи съ «Мухой».
И въ особенности они посыпались на Крылова по случаю его инцидента съ г-жей Мердеръ. Инцидентъ этотъ вообще, былъ гораздо сложнѣе и гораздо тягостнѣе для В. А., чѣмъ столкновеніе съ Величко.
Г-жа Мердеръ обратилась къ нему съ просьбой посмотрѣть, что можно сдѣлать изъ набросковъ задуманной ею комедіи? В. А. далъ ей не только цѣнныя указанія по части сценической техники, но и весь планъ пьесы. Онъ кореннымъ образомъ измѣнилъ самую идею комедіи и совершенно переработалъ ее. И возникла «Генеральша Матрена».
A вслѣдъ затѣмъ возникло и несогласіе. Мердеръ не желала считать Крылова главнымъ творцомъ пьесы. Крыловъ-же былъ убѣжденъ что безъ его участія дѣтище Мердеръ, какъ сценическое произведеніе, не имѣло-бы никакой цѣны, и только онъ своей работой сдѣлалъ его сценичнымъ. Мердеръ почувствовала себя оскорбленной въ своемъ писательскомъ достоинствѣ и рѣзко протестовала противъ «притязаній» Крылова и написала ему письмо въ крайне рѣзкомъ тонѣ. Крыловъ, въ свою очередь, оскорбился и тоже отвѣтилъ рѣзкостью. Потомъ возникъ вопросъ о вознагражденіи, и В. А. сталъ доказывать, что творческой работы въ написаніи пьесы на его долю выпало болѣе, и поэтому и процентное вознагражденіе ему слѣдуетъ большее.
Дѣло опять доходило до третейскаго суда, но на этотъ разъ окончилось еще до суда примиреніемъ.
Главную горечь для Крылова въ этой исторіи составляло, собственно, не самое дѣло, т. е. не вопросъ объ авторствѣ, или о вознагражденіи, но сознаніе несправедливости къ нему со стороны тѣхъ лицъ которыя могли и должны были-бы оцѣнить истинную степень его трудовъ и того, что онъ далъ пьесѣ — и не хотѣли этого сдѣлать. A то, что онъ далъ пьесѣ и было, повторяемъ, нѣчто невѣдомое и могущее быть опредѣленнымъ лишь самимъ авторомъ и лицами, имѣющими литературное чутье. Крыловъ причислялъ г-жу Мердеръ — какъ писательницу-романистку — къ числу, именно такихъ лицъ, и оттого ему было крайне тяжело, что она не хочетъ понять и оцѣнить его авторскихъ претензій.
Но еще болѣе мучили его въ этой исторіи тѣ вопли «друзей — пріятелей», тѣ сплетни и клеветы, которыя немедленно посыпались на его голову, едва столкновеніе съ Мердеръ сдѣлалось извѣстно въ печати и въ обществѣ. И тамъ и здѣсь прямо говорили, что Крыловъ ограбилъ г-жу Мердеръ…
Въ перепискѣ В. А. съ С. Н. Шубинскимъ имѣются своего рода "оправдательные документы'* для выясненія роли Крылова въ этой исторіи. И изъ этихъ документовъ (т. е. писемъ В. А.) явствуетъ почему В. А. такъ настаивалъ на своемъ первенствѣ въ созданіи «Матрены». Отсюда-же можно видѣть, насколько справедливы были обвиненія въ «грабежѣ».
«Въ Москвѣ, гдѣ она (т. е. г-жа Мердеръ) читала мнѣ наброски своихъ актовъ комедіи» — писалъ В. А.: — «она прямо сказала мнѣ: — Ѣхала къ вамъ — не знала, выйдетъ что изъ этого, или прямо все бросить? Я все равно эти два мѣсяца ничего другого работать не могла. Я хотѣла отдыхать. Теперь дѣлайте изъ этого что хотите. Назначайте, какія хотите условія, я заранѣе на все согласна, и отъ меня вы никакихъ непріятностей имѣть не будете, — (такъ я въ тотъ день записалъ въ мою записную книгу). Я, конечно, сдѣлалъ большую оплошность, что не попросилъ тогда заявить это письменно. Я повѣрилъ на слово, а она, вѣроятно, забыла».
"За мою тридцатилѣтнюю карьеру* — писалъ В. А. по тому-же поводу: — «я могу представить не мало письменныхъ доказательствъ, на сколько многіе уважаемые въ литературѣ писатели были всегда благодарны мнѣ за мое сотрудничество и за широкое безкорыстіе въ дѣлежѣ гонорара»…
«Теперь еще два слова», пишетъ онъ далѣе: — "въ опроверженіе мнѣнія, что будто-бы всякое сотрудничество можетъ быть только половинное, а не въ разныхъ доляхъ. Какъ-же, позвольте спросить, Вейнбергъ перевелъ четыре акта «Сарданапала», а Соколовскій — одинъ 5-й актъ — развѣ работа ихъ одинакова? Да и въ болѣе тонкихъ случаяхъ люди добросовѣстные всегда знаютъ, чьего труда и творчества болѣе. Мнѣ во многихъ моихъ сотрудничествахъ пришлось въ этомъ убѣдиться. При исполненіи пьесы «Правительница Софья» я получаю 6 %, а Полевой 4 %. При представленіи "Хворой*, наоборотъ, Потѣхинъ получаетъ 6 %, а я 4 %. Мы прямо сознали, что это справедливо, и такъ раздѣлили. Случевскій пожелалъ чтобы его имя значилось на афишѣ рядомъ съ моимъ («Городъ упраздняется»), а его была только основная мысль, а пьеса вся написана мной. И за мысль Случевскій получилъ 400 р. единовременно, а остальной гонораръ весь шелъ и идетъ мнѣ, и Случевскій выдалъ мнѣ записку, что признаетъ пьесу моей собственностью. Старикъ-поэтъ, А. Н. Плещеевъ, въ письмѣ прямо сознается, что получая отъ меня 1/2 гонорара за пьесу "Ангелъ доброты и невинности*, онъ считаетъ это одолженіемъ съ моей стороны, такъ-какъ участіе его въ пьесѣ самое ничтожное. Какъ видите, все это люди, имѣющіе большія литературныя имена, но добросовѣстно сознающіе, въ какой мѣрѣ кѣмъ было приложено къ дѣлу труда и творчества. Почему-же г-жу Мердеръ можетъ это унижать, если она сознается, что ея труда и творчества въ «Генеральшѣ Матренѣ» менѣе моего?
«Теперь судите сами, кто изъ насъ добросовѣстнѣе, и велики-ли мои требованія? Мнѣ говорятъ въ Москвѣ: — я своему труду не придаю значенія, дѣлайте изъ него, что хотите, и ставьте какія хотите условія… — Я работаю, ставлю условія, ихъ подписываютъ… Вдругъ я слышу, что ими недовольны. Я спѣшу навстрѣчу: говорю: — Можетъ быть я, дѣйствительно ошибся, давайте провѣримъ, но дайте показать, почему я такъ поступаю? Мнѣ на это отвѣчаютъ: — Не хочу ничего разъяснять! И не стѣсняются позорить меня корыстнымъ человѣкомъ и поднимать на меня всѣ газеты!»…
Однимъ словомъ, В. А. былъ серьезно обиженъ претензіями г-жи Мердеръ — «Вотъ, такъ дама!» — восклицаетъ онъ въ одномъ изъ писемъ. — «Я жестоко раздраженъ противъ этой женщины!» — говоритъ онъ въ другомъ письмѣ. «Я много имѣлъ тяжелаго горя отъ тѣхъ, кому помогалъ своей работой, но такого, какъ отъ г-жи Мердеръ, я еще не имѣлъ ни отъ кого… Мнѣ достовѣрно извѣстно, что всѣ грязные упреки, напечатаные про меня въ послѣднее время, вытекли изъ жалобъ г-жи Мердеръ».
Въ концѣ концовъ В. А. обратился къ третейскому суду, но потомъ пошелъ на уступки и далъ свое согласіе на требованія г-жи Мердеръ еще до третейскаго разбирательства.
Позднѣе, когда страсти улеглись, между враждовавшими сторонами возстановились добрыя отношенія. Мердеръ переписывалась съ Крыловымъ, давала ему порученія и всегда передавала ему свой голосъ въ общихъ собраніяхъ общества русскихъ драматическихъ писателей.
Въ 1904 году, когда В. А. серьезно заболѣлъ, Мердеръ будучи въ Москвѣ безпокоилась о его здоровьѣ и собиралась навѣстить его, но серьезно заболѣла сама.
Находились и такіе обвинители, которые попрекали Крылова его домомъ въ Палашевскомъ переулкѣ. О Крыловѣ говорили, что онъ воспользовался неопытностью и непрактичностью своего брата и его вдовы и «обошелъ» ихъ, задешево пріобрѣтя у нихъ громадную цѣнность, и т. п.
На самомъ дѣлѣ этотъ пресловутый домъ принесъ Крылову массу непріятностей и огорченій и ввелъ его въ огромный долгъ кредитному обществу, долгъ который В. А. выплачивалъ около 25 лѣтъ…
Домъ этотъ сначала перешелъ къ брату В. A. Hо тотъ не съумѣлъ вести дѣло, какъ слѣдуетъ, и къ тому-же скоро умеръ. Его вдова еще менѣе умѣла справляться со своимъ недвижимымъ имуществомъ, которое притомъ было обременено долгами. В. А. помогалъ, сколько могъ, но дѣло все-таки рушилось. И тогда онъ по предложенію одного своего знакомаго купилъ въ компаніи съ нимъ все имущество у опеки, чтобы спасти хоть кое-какія деньги для матери и семейства брата. В. А. рѣшился на эту покупку, скрѣпя сердце… Ему не хотѣлось взваливать себѣ на плечи всѣ эти хлопоты, мѣшавшія ему всецѣло отдаться театру.
Какъ мы уже знаемъ, съ домомъ потомъ стряслось несчастье: онъ сгорѣлъ и Крылову пришлось затратить нѣсколько тысячъ на возстановленіе сгорѣвшей постройки и войти въ огромный долгъ, висѣвшій надъ нимъ цѣлую четверть вѣка…
Вскорѣ послѣ пожара, когда дѣла съ домомъ шли особенно плохо, благодаря нерасчетливости и недобросовѣстности компаньона, Крыловъ имѣлъ возможность выгодно поправить обстоятельства, продавъ свою половину упомянутому компаньону, (тотъ самъ предлагалъ В. А. эту комбинацію)… Конечно, продать пришлось-бы въ долгъ взявъ имущество въ залогъ. — «Я зналъ», говоритъ Крыловъ: — «что послѣднее мнѣ было-бы очень выгодно, такъ-какъ мой компаньонъ никогда-бы не выплатилъ мнѣ этого долга, и имущество досталось-бы мнѣ не въ примѣръ дешевле, чѣмъ при куплѣ его половины. Но я зналъ тоже, что такимъ образомъ были-бы разорены и мои родные, у которыхъ въ долгъ было куплено имущество, и другіе частные кредиторы моего компаньона».
Въ виду этого В. А. продолжалъ тянуть лямку этого невыгоднаго владѣнія. И только упорнымъ трудомъ, аккуратностью и бережливостью онъ добился, спустя 25 лѣтъ, того, что долгъ былъ погашенъ, и владѣніе стало выгоднымъ. Когда-же оно стало выгоднымъ, то о Крыловѣ начали кричать, что онъ злостный эксплоататоръ, черствый буржуй-домовладѣлецъ и т. п. A между тѣмъ этотъ самый «буржуй-домовладѣлецъ» завѣщалъ добрую половину своего состоянія на благотворительныя и просвѣтительныя учрежденія и — въ ихъ числѣ на основаніе въ Петербургѣ школы своего имени со стипендіями для лучшихъ учениковъ…
Итакъ, какою-же должна представляться истинная личность В. А. Крылова, освобожденная отъ той фальшивой размалевки, которой подвергли его недоброжелатели?
Главнѣйшей, доминирующей чертою В. А. было его изумительное трудолюбіе, вмѣстѣ съ страстной, фанатической любовью къ театру и литературѣ.
В. А. Крыловъ былъ по настоящему счастливъ только тогда, когда онъ работалъ — и только въ работѣ онъ находилъ истинное наслажденіе. Это былъ вѣчный труженикъ, труженикъ до мозга костей и, главное, труженикъ радостный, т. е. видящій въ работѣ не работу, не рабство предъ необходимостью труда, но наслажденіе отъ удовлетворенія сжигающей его потребности. И страданіе и горечь существованія начались для него не тогда, когда звѣзда его стала меркнуть, но когда, вслѣдствіе болѣзни, онъ уже не могъ всецѣло отдаваться поглощающей его жаждѣ работы. — «Безъ работы нѣтъ жизни!» — говорилъ онъ съ тоскою, въ послѣдніе свои годы…
Въ жертву работѣ онъ принесъ все свое существованіе; изъ-за нея онъ ушелъ отъ другихъ радостей жизни и остался одинокимъ холостякомъ. И не надо думать, что онъ не замѣчалъ своего холостецкаго одиночества и не тяготился имъ. «Въ наши годы даже такому неизбалованному холостяку, какъ я, хотѣлось-бы всегда имѣть подлѣ себя близкихъ!» — вырвалось у него однажды въ одномъ изъ его писемъ.
Работалъ В. А. до самозабвенія, «до безсонныхъ ночей», «до забывчивости объ обѣдѣ». Въ работѣ своей онъ находилъ такъ много рессурсовъ для своего благополучія, что даже «проработалъ», не замѣтилъ за работою такого крупнаго несчастья, какъ пожаръ его московскаго дома.
Увлеченіе литературной работой и театромъ постоянно закрывало Крылову глаза на практическія мелочи жизни. Онъ не безъ юмора разсказываетъ, напримѣръ, о томъ, какъ еще раньше того «надоѣдалъ» ему старшій братъ съ пресловутымъ домомъ. Братъ В. А., получивъ этотъ домъ отъ отца, былъ почему-то убѣжденъ, что остальные члены семьи пострадали отъ этого. И, вотъ — разсказываетъ Крыловъ: — «когда я пріѣзжалъ въ Москву ставить новую пьесу, я останавливался у брата. Онъ часто по вечерамъ приходилъ въ свой кабинетъ, гдѣ я ночевалъ, и старался убѣдить меня, что онъ ничего не выгадалъ на пріобрѣтеніи дома. Но мнѣ было не до объясненій: мои мысли всѣ были на сценѣ Малаго театра среди моихъ артистовъ, и я съ грубоватостью петербургскаго нигилиста прогонялъ его.
— Поди ты къ черту! Какое мнѣ дѣло, получилъ ты тутъ выгоду или нѣтъ? Мнѣ надо обдумать хорошенько завтрашнюю репетицію и выспаться, чтобы со свѣжими силами ею распоряжаться»…
Другой характерной чертою В. А. Крылова была его личная скромность. Онъ былъ врагъ всякаго «рисованія». При всей своей живости и общительности, принимая участіе во всевозможныхъ чтеніяхъ, спектакляхъ, вечерахъ, онъ никогда не выдвигалъ на первое мѣсто свою персону, но держался съ простотою и скромностью знающаго себѣ цѣну человѣка. Его простота иногда переходила даже въ нѣкоторую грубость, не имѣвшую однако ни тѣни какой-либо оскорбительности.
По своимъ манерамъ, привычкамъ, вкусамъ и житейскому обиходу онъ походилъ, какъ выражался самъ, на стараго студента это — третья характерная черта его. И черта эта всецѣло вытекаетъ изъ его увлеченія работою. Главное для Крылова заключалось въ литературномъ трудѣ и въ театрѣ. Все-же остальное — жилище, пища, платье — все это были мелкія детали существованія, неизбѣжное зло бытія…
«Теперь, конечно, лѣтъ десять, какъ я постарѣлъ и живу съ мамашей» — писалъ онъ въ концѣ 80-хъ годовъ С. Н. Шубинскому: — «И невольно накапливается всякая обстановка. Но до того времени я всю жизнь жилъ студентомъ, и какъ хороша эта подвижность и независимость отъ мѣста»!..
О томъ, какъ относился Крыловъ къ своимъ собратьямъ по перу, мы уже говорили. Но не лишнее отмѣтить теперь его отношеніе къ писателямъ, вообще, и его взгляды на то, какимъ требованіямъ долженъ удовлетворять писатель, и какого отношенія къ себѣ писатель заслуживаетъ?
Крыловъ всегда чрезвычайно высоко ставилъ званіе писателя и искренно возмущался, когда литературный трудъ приравнивали къ простому ремеслу. Отъ писателя-же онъ требовалъ, прежде всего, серьезнаго отношенія къ своему призванію, усидчивой и продуманной работы, пренебреженія матеріальною стороною литературнаго труда (или хотя-бы, просто, скромности гонорарныхъ требованій) и, наконецъ, личной скромности и простоты. Хорошую иллюстрацію всѣхъ этихъ взглядовъ В. А. Крылова на личность писателя дастъ его «Эпизодъ на конгрессѣ».
Въ этой статьѣ рѣчь идетъ о литературномъ конгрессѣ въ Вѣнѣ (въ 1881 году), въ которомъ В. А. принималъ довольно видное участіе. Говоря о дѣлахъ конгресса и объ его участникахъ, В. А. подсмѣивается надъ коммерческими и гонорарными вожделѣніями заграничныхъ братьевъ-писателей и надъ вѣнскимъ обществомъ взаимопомощи литераторовъ, «Конкордія», «которая доказала, что современный литераторъ въ дѣлѣ житейскаго благополучія далеко не такой глупый фантазеръ, какимъ былъ литераторъ временъ Лессинга и Шиллера»… «Въ 1881 году» — прибавляетъ Крыловъ, даже нѣсколько незаслуженно подтрунивая надъ вѣнской коопераціей: — «общество „Конкордія“ владѣло уже нѣсколькими домами, сдавая въ нихъ квартиры не плоше инаго извѣстнаго домовладѣльца». Посмѣивался онъ, далѣе, и надъ стремленіями французскихъ писателей закрѣпить въ Россіи права литературной собственности: "Невольно думалось: — неужели у съѣхавшихся литераторовъ нѣтъ вопросовъ болѣе важныхъ, чѣмъ подсчитыванье лишней копейки гонорара?… Извѣстный сочинитель отвратительно сальныхъ романовъ, французъ Бело, кричалъ: — Дайте намъ хоть нѣсколько су, но заплатите намъ за то, чѣмъ вы пользуетесь!…
Попутно Крыловъ высказываетъ въ этой статьѣ и свое изумленіе по поводу того, что съѣхавшіеся на конгрессъ литераторы отвели для обсужденія задачъ литературнаго дѣла по 1 1/2—2 часа въ сутки, а остальное-же время употребляли на прогулки, развеселый кутежъ и т. п. И еще того болѣе возмущало его полное отсутствіе личной скромности у заграничныхъ писателей: ихъ громкое хвастовство, самообожаніе и воспѣваніе своихъ заслугъ.
На этомъ конгрессѣ В. А. Крыловъ и двое его русскихъ товарищей, возмущаясь несерьезностью и пустотою его, рѣшили возбудить серьезный вопросъ о ходатайствѣ отъ имени конгресса предъ русскимъ правительствомъ о смягченіи участи Н. Г. Чернышевскаго:
— «Думалось: отчего-бы конгрессу не сдѣлать такого добраго дѣла — не попросить милости у Государя своего собрата-литератора, чтобы вернуть его изъ Сибири?» — говоритъ В. А. по этому поводу. Въ, самомъ дѣлѣ для конгресса это было-бы достойнымъ и вполнѣ естественнымъ начинаніемъ. Но г.г. литераторы взглянули на это иначе. Предложеніе Крылова вызвало цѣлую бурю негодованія. «Какая имъ была нужда обсуждать судьбу сосланнаго писателя» — иронизируетъ В. А.: — "когда предстояла развеселая поѣздка, угощеніе, трескучія рѣчи и смѣхотворные, разсказы. Вотъ если бы кто нибудь предложилъ обратиться къ русскому Царю съ петиціей о томъ, чтобы русской полиціи было приказано блюсти денежные интересы иностранныхъ писателей — о, тогда даже пирушка на Каленбергѣ не остановила-бы сочувствующихъ дебатовъ?…
Вѣнскія газеты извратили упомянутый «эпизодъ на конгрессѣ» (т. е. предложеніе о Чернышевскомъ) — и притомъ извратили во вредъ русскимъ участникамъ конгресса. И Крыловъ болѣя о достоинствѣ русскаго писателя, немедленно отправился къ предсѣдателю конгресса и настоялъ на томъ, чтобы конгрессъ отозвался на это извращеніе и опровергъ его. И когда предсѣдатель (Ульбахъ), редактируя формулу опроверженія, выразился о французскомъ писателѣ «нашъ уважаемый товарищъ», а o русскихъ писателяхъ, просто: «Ces messieurs», Крыловъ энергично настоялъ на исправленіи этой безтактности.
Искренное уваженіе В. А. Крылова къ личности писателя, его благоговѣніе предъ великими дѣятелями въ области художественнаго творчества ярко сказались между прочимъ въ его пилигримствѣ въ "мѣста, гдѣ былъ написанъ «Натанъ Мудрый». Крыловъ такъ чтилъ память Лессинга, что счелъ своею обязанностью посѣтить его родину. И, вотъ какія характерныя строчки писалъ онъ по этому поводу:
— «Можетъ быть, это и сантиментальность во мнѣ, но если сантиментальность — порокъ, это порокъ очень простительный. Мнѣ хотѣлось еще хоть нѣсколько минутъ побыть въ комнатѣ, гдѣ такъ много пережито, передумано, перечувствовано великимъ писателемъ. Моя работа о „Натанѣ Мудромъ“ и переводъ драмы какъ-бы сроднили меня съ Лессингомъ. Я чувствовалъ, что тутъ родной мнѣ человѣкъ, среди самыхъ горькихъ испытаній завѣщалъ человѣчеству лучшія мысли о любви и гуманности».
Какимъ глубокимъ уваженіемъ къ писательскому достоинству, какой любовью къ личности великаго драматурга вѣетъ отъ этихъ строчекъ и отъ всего этого пилигримства В. А. Крылова къ обители его духовнаго отца и наставника!…
Въ противовѣсъ ходячимъ легендамъ о писательской завистливости Крылова, необходимо привесть его отзывы о другихъ драматургахъ.
Любя театръ, В. А. органически любилъ все то доброе, что создавалось для театра, и ненавидѣлъ все то, что, по его мнѣнію, засоряло театръ и портило вкусъ у публики. Не завистью, но любовью къ театру и къ литературѣ руководился онъ въ своихъ взглядахъ и отзывахъ о томъ, или другомъ драматическомъ писателѣ.
«Слѣдя за вновь народившимся репертуаромъ», говоритъ по этому поводу С. К. Эфронъ: — "за новыми вѣяніями и теченіями въ области драматическаго искусства, Крыловъ многимъ восторгался, но еще большимъ возмущался. Такъ пьеса Найденова «Дѣти Ванюшина», произвела на него большое впечатлѣніе. Онъ восхищался первымъ произведеніемъ начинающаго драматурга и рекомендовалъ всѣмъ смотрѣть эту пьесу.
— Найденовъ — несомнѣнный талантъ!… Это оазисъ среди пустыни! — говорилъ онъ.
Зато Чехову, а въ особенности, Горькому, отъ него доставалось. Въ Чеховѣ В. А. не находилъ никакого драматическаго таланта, а о Горькомъ, какъ о драматическомъ писателѣ, онъ отзывался еще строже:
— Помилуйте! — кипятился Крыловъ: — Ни фабулы, ни дѣйствія! Одна только безконечная канитель сквернословія, пошлости, безъ начала и конца!…
Въ томъ, что подобные рѣзкіе отзывы имѣли своимъ основаніемъ лишь заботу о театрѣ, свидѣтельствуютъ многія письма и слова Крылова. Ко всякому драматическому произведенію онъ относился только съ одной точки зрѣнія: полезно-ли, хорошо-ли кто для театра? «Видѣлъ драму Аверкіева» — говоритъ онъ въ одномъ изъ писемъ: — «пьеса написана скучновато и небрежно, но имѣетъ смыслъ. Боюсь, что хорошихъ сторонъ ея не оцѣнятъ. Вообще, Вы знаете, я не люблю Аверкіева, но правда должна быть правдой». Въ другомъ случаѣ онъ всѣми силами ратовалъ за постановку «Чести» Зудермана, видя въ ней при бѣдности современнаго репертуара, полезную для театра вещь. Но въ тоже время онъ всѣми силами протестовалъ противъ постановки «Чести» у Корша, такъ-какъ боялся, что Коршъ поставитъ пьесу въ лубочномъ, плохомъ переводѣ.
«Меня сокрушаетъ только нравственная сторона дѣла» — писалъ онъ: — «Коммерческій переводишко только засоритъ дѣло литературное»… Прося затѣмъ своего адресата способствовать популяризаціи пьесы въ хорошемъ переводѣ, Крыловъ прибавляетъ: — «Надо хоть немножко парализовать ерничество театральное!»…
Говоря о личности писателя и о томъ, что онъ былъ за человѣкъ, невозможно не коснуться вопроса о томъ, какъ и при какой обстановкѣ онъ совершалъ главнѣйшее дѣло своей жизни, т. е. свою литературную работу?
Какъ создавалъ свои произведенія В. А. Крыловъ?
Кое-что относительно этого мы уже знаемъ изъ цитированнаго выше разсказа В. A. o томъ, какъ онъ писалъ пьесу для артистки Акимовой. Это была, конечно, небольшая работа, но и въ ней отразились главныя черты писательскаго труда В. А. Крылова: основательность, планомѣрность и продуманность.
Въ видѣ общаго положенія слѣдуетъ сказать, что Крыловъ былъ необычайно щепетиленъ и аккуратенъ въ своемъ творчествѣ. Приступая къ намѣченной работѣ, онъ предварительно самымъ тщательнымъ образомъ подготовлялся къ ней.
Задумавъ, напримѣръ, какую-нибудь статью, Крыловъ перечитывалъ множество книгъ, стараясь по возможности использовать всю литературу даннаго вопроса. И къ работѣ своей онъ приступалъ только тогда, когда чувствовалъ себя полнымъ господиномъ темы. Изъ этой аккуратности и щепетильности его труда вытекало также и его постоянное стремленіе быть точнымъ во всемъ — касалось-ли это существа предмета, или языка и стиля…
Въ письмахъ В. А. къ С. Н. Шубинскому находимъ не мало указаній на эти качества Крылова, какъ писателя:
«Я посѣтилъ пещеру Лурдской Богородицы…. Я, конечно, сейчасъ-же пріобрѣлъ всевозможныя книжки, просмотрѣлъ все, что надо, и собралъ матеріалъ для интересной статьи'…
….Написавши статью о Лурдѣ, я, по обыкновенію, этимъ не удовольствовался. Мнѣ захотѣлось узнать, какія другія такія святыни есть во Франціи, чтобы быть въ полной компетентности, и купилъ большое сочиненіе „Исторія паломничества во Франціи“… Дорогой отъ Парижа до Москвы я просмотрѣлъ уже два тома съ карандашемъ въ рукахъ и сдѣлалъ много очень интересныхъ выписокъ, которыми и иллюстрирую статью».
….Прошу при корректурѣ провѣрить квадратное пространство Швейцаріи. У меня, приблизительно, помѣчено 40.000 кв. верстъ. Точность тутъ не нужна, но все-таки я люблю провѣрять"…
….Я кончилъ вчернѣ статью о Самойловыхъ. Я говорю «вчернѣ» только потому, что люблю тщательно выглаживать стиль — и мнѣ придется еще посидѣть надъ этимъ для чистоты и красоты слога"…
Начавъ писать «Петра Великаго», В. А. опять перечитываетъ массу книгъ, опять старается, елико возможно, точнѣе опредѣлять и выяснять даже мелочи. Вспомнимъ цитированное нами ранѣе письмо его насчетъ села Преображенскаго и титуловъ Петра Великаго. По поводу той-же пьесы онъ пишетъ въ другомъ письмѣ: «стараюсь быть близкимъ къ исторіи чрезвычайно и все выписываю подлинныя слова»…
Кромѣ точности, тщательности и обстоятельности и обстоятельной подготовки матеріала, работа В. А. Крылова была въ высшей степени свойственна, какъ мы уже говорили, планомѣрность. Подъ этимъ выраженіемъ мы понимаемъ то обстоятельство, что Крыловъ никогда не писалъ наобумъ и съ единаго маху, но всегда самымъ основательнымъ образомъ разработывалъ планъ своего будущаго произведенія. Онъ говоритъ, что предварительной разработкѣ плана его научили двѣ первыя его пьесы: «Къ мировому!» и «На хлѣбахъ изъ милости». «Съ тѣхъ поръ» — признается онъ: — «Я не начиналъ писать ни одной пьесы, не разработавши тщательно плана ея. И главная задача. этой разработки заключалась въ томъ, чтобы всѣ аксессуары пьесы всегда являлись необходимымъ условіемъ главной интриги, вытекали изъ нея и помогали ея движенію».
«Я долго разработывалъ планъ этой пьесы» — говоритъ В. А. въ другомъ случаѣ (по поводу комедіи «Городъ упраздняется»): — «то снова принимаясь за него, то откладывая въ сторону ради другихъ работъ. Зато когда планъ былъ весь выясненъ, пьеса писалась необычайно легко и скоро»…
Одною изъ характернѣйшихъ особенностей творчества В. А. Крылова, несомнѣнно, было его совмѣстное писательство съ другими лицами. Среди огромнаго количества крыловскихъ пьесъ число пьесъ совмѣстныхъ составляетъ довольно порядочный процентъ.
Поэтому, намъ кажется, было-бы небезъинтересно ознакомиться съ тѣмъ, какъ возникали эти компанейскія пьесы, какимъ способомъ писались онѣ, и какую роль игралъ въ этомъ писаніи каждый изъ соавторовъ? Во всякомъ случаѣ, такое творчество должно было отличаться отъ творчества индивидуальнаго… Въ чемъ-же оно заключалось?
Въ нѣкоторыхъ пьесахъ участіе Крылова сводилось лишь къ чисто-редакціонной работѣ, т. е. къ просмотру пьесы и къ ея сглаживанію и охорашиванію. Въ другихъ случаяхъ («Генеральша Матрена») онъ давалъ соавтору идею, планъ и вводные эпизоды. Иногда, Крыловъ просто «приспособлялъ» уже готовую пьесу къ сценѣ, давая ей необходимое и таинственное для профановъ качество — сценичность… Иногда, наконецъ, онъ совмѣстно съ другимъ лицомъ и съ равной долей труда и участія — строилъ всю пьесу актъ за актомъ. Этотъ послѣдній случай наиболѣе интересенъ въ смыслѣ авторской психологіи и драматической архитектоники… Этотъ случай подробно описываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ о Крыловѣ г. Ефронъ — соавторъ его по пьесѣ "Сыны Израиля'.
В. А. Крыловъ вздумалъ въ 90-хъ годахъ написать бытовую пьесу изъ еврейской жизни, послѣ того, какъ познакомился съ разсказами Ефрона изъ этой жизни. Чувствуя себя некомпетентнымъ въ еврейскомъ бытѣ, онъ сталъ уговаривать Ефрона написать пьесу совмѣстно.
Ефронъ долго отговаривался, не понимая, какъ можно работать надъ пьесой вдвоемъ? В. А. убѣждалъ.
— Настоящихъ еврейскихъ пьесъ изъ современной жизни нѣтъ ни одной — говорилъ онъ: — и первый, кто таковую напишетъ, будетъ имѣть большой успѣхъ!
В. A. приходилъ неоднократно на квартиру къ Ефрону и все уговаривалъ его: — Вы только согласитесь — и увидите, какъ это удобно и просто!
Наконецъ Ефронъ согласился.
— "Когда Крыловъ узналъ о моемъ согласіи — говоритъ онъ: — онъ былъ очень обрадованъ.
— "Я убѣжденъ — сказалъ онъ: — что мы напишемъ крупное произведеніе, которое будетъ имѣть громадный успѣхъ… Но мы сдѣлаемъ это, не торопясь… Мнѣ необходимо предварительно поработать и много поработать раньше, чѣмъ приступить къ писанію пьесы. Черезъ 2 мѣсяца я уѣзжаю заграницу и пробуду тамъ все лѣто. Соберу всякіе матеріалы, тамъ ихъ проштудирую, а на обратномъ пути остановлюсь на нѣкоторое время въ Варшавѣ, Вильнѣ, Двинскѣ, поживу тамъ и постараюсь изучить героевъ нашего будущаго произведенія въ натурѣ. Пока-же намъ необходимо почаще видѣться и бесѣдовать о нашей будущей драмѣ…
Вскорѣ послѣ того Крыловъ уѣхалъ заграницу, захвативъ съ собою нѣсколько десятковъ томовъ матеріала по исторіи и быту евреевъ на нѣмецкомъ, французскомъ и русскомъ языкахъ.
Возвратился онъ къ осени и въ ноябрѣ возобновилъ бесѣды съ Ефрономъ.
«За это время» — продолжаетъ г. Ефронъ: — "онъ успѣлъ достаточно ознакомиться съ бытомъ евреевъ и по книгамъ и на опытѣ: перечиталъ онъ массу и по еврейской исторіи и по еврейскому законодательству; а что касается беллетристики изъ еврейской жизни, то кромѣ выдающихся авторовъ (Рабиновичъ, Леванда, Багровъ) онъ перечиталъ много хлама. Кромѣ того, проживая въ Вильнѣ, Варшавѣ и еще въ какихъ-то городахъ сѣверо-западнаго края, онъ на мѣстѣ изучалъ еврейскій бытъ. Словомъ, къ нашей общей работѣ онъ подготовился въ высшей степени добросовѣстно и по временамъ положительно удивлялъ меня и своимъ званіемъ и пониманіемъ еврейской жизни.
«Наконецъ, онъ объявилъ, что пора приступить къ работѣ».
"Когда, послѣ обѣда, мы перешли съ Крыловымъ изъ столовой въ его кабинетъ, онъ усѣлся у письменнаго стола, меня усадилъ рядомъ и произнесъ:
— "Помните, на дняхъ вы разсказали мнѣ случай съ контрабандой — случай весьма интересный. Я вдумался въ него и пришелъ къ заключенію, что лучшей основы для фабулы пьесы трудно найти.
"И Крыловъ заставилъ меня вторично разсказать случай съ контрабандой, причемъ я долженъ былъ ему изобразить въ лицахъ нѣкоторыя детали моего разсказа и охарактеризировать дѣйствующія лица въ томъ видѣ, въ какомъ они мнѣ рисовались. Также я долженъ былъ передать ему, какое, по моему мнѣнію, общественное положеніе должно занимать то, или другое лицо. Поинтересовался онъ также знать о наружности будущихъ героевъ драмы…
— "Прекрасно! — произнесъ Крыловъ: — теперь можно составить подробный сценарій!
"Онъ взялъ перо и продолжалъ: — Прекрасная фабулаі Мы разобьемъ ее на четыре дѣйствія и пять картинъ… Первое дѣйствіе въ корчмѣ, второе у коммерсанта…
"И такъ дошелъ онъ до послѣдней картины и тутъ-же написалъ на большомъ листѣ бумаги: «Драма въ 4 д. и 5 картинахъ».
"Затѣмъ онъ отложилъ въ сторону первый листъ, взялъ другой и на немъ написалъ: — «Дѣйствіе 1-е, явленіе 1-е». Потомъ онъ подробно обозначилъ, сколько человѣкъ должны находиться на сценѣ въ 1-мъ явленіи, о чемъ они должны разговаривать, какъ должны двигаться, гдѣ каждый изъ нихъ долженъ стоять, или сидѣть и т. п.
«За 1-мъ явленіемъ слѣдовало 2-е — съ такими-же подробностями, затѣмъ 3-е и т. д. Точно также Крыловъ набросалъ содержаніе слѣдующихъ дѣйствій драмы. Работалъ онъ молча, сосредоточенно, причемъ большой, прекрасный лобъ его, то и дѣло, покрывался морщинами, а глаза его, когда онъ отводилъ ихъ отъ лежащей предъ нимъ бумаги, и, сосредоточивъ свой взглядъ на мнѣ, предлагалъ вопросы, какъ-то особенно блестѣли, что чрезвычайно молодило его и сообщало всей его фигурѣ благородство вдохновенія».
Затѣмъ Крыловъ вручилъ написанные листы своему собесѣднику и произнесъ:
— «Теперь берите съ собой сценарій и приступайте къ работѣ. Напишите пьесу, какъ Богъ на душу положитъ. Не думайте ни о сценичности, ни о законченности діалоговъ и сценъ, а валяйте прямо, не выходя изъ начертанныхъ рамокъ. Ваша работа должна послужить для меня лишь матеріаломъ для созданія пьесы, и я отъ васъ лишь сырой матеріалъ требую. Такъ вотъ, этого сырья и не жалѣйте, и чѣмъ больше вы мнѣ его подготовите, тѣмъ будетъ лучше».
Однако Ефронъ не смогъ написать въ такихъ рамкахъ ничего. Спустя, нѣкоторое время, онъ отказался отъ работы. Крыловъ взялъ сценарій обратно, и, казалось, все было порвано…
— "Ну, слава Богу, развязался съ этой совмѣстной работой! Развязался съ Крыловымъ! — говорилъ послѣ этого Ефронъ С. Н. Шубинскому.
— "И не покончили съ В. А. и не развязались съ нимъ! — отвѣтилъ, смѣясь, Шубинскій: — Мало вы знаете Крылова. Онъ человѣкъ упорный, и если что задумалъ, то непремѣнно выполнитъ. Онъ васъ заставитъ поработать вмѣстѣ съ нимъ, и вы непремѣнно напишете вдвоемъ еврейскую пьесу!
Такъ и случилось… Но на этотъ разъ Крыловъ пошелъ по противоположному пути. Онъ написалъ пьесу самъ, но написалъ начерно, въ видѣ сыраго матеріала, и рѣшилъ дать ее Ефрону для исправленія.
— «Ну, С. К.! — приступилъ онъ прямо къ дѣлу: — на этотъ разъ вы отъ меня не отвертитесь. Пьесу я написалъ… Вотъ она! A ужъ вы, голубчикъ, не откажитесь прочитать ее съ карандашемъ въ рукахъ и исправить. Не стѣсняйтесь, пожалуйста, правкой: зачеркивайте все, что найдете лишнимъ. Передайте все по своему… Я не только не буду обижаться, какъ авторъ, но буду вамъ благодаренъ… Можете сдѣлать и вставки. Однимъ словомъ, смотрите на мою рукопись, какъ на собственную, и распоряжайтесь ею, какъ найдете нужнымъ… Только объ одномъ прошу васъ: дѣйствуйте карандашемъ, а не чернилами, чтобы не испортить моего текста…
Ефронъ прочелъ пьесу и сталъ выправлять.
Прежде всего, по его словамъ, „хромалъ языкъ въ пьесѣ: не такъ говорятъ евреи, какъ заставилъ говорить своихъ героевъ Крыловъ. Да и обрядовая сторона въ пьесѣ нуждалась въ поправкахъ“.
Ефронъ занялся сначала правкой діалоговъ въ смыслѣ построенія рѣчи, т. е. придалъ слогу разговоровъ специфически-національный оттѣнокъ. A затѣмъ увлекся работой и самъ написалъ свой собственный конецъ 1-го дѣйствія. Потомъ такимъ-же манеромъ онъ переработалъ и слѣдующіе акты. „Но, вставляя сцены“ — говоритъ онъ: — „и передѣлывая крыловскій текстъ, я все-таки, въ общемъ, не посягалъ на архитектуру его пьесы и не особенно отступалъ отъ развитія фабулы, какъ сдѣлалъ ее Крыловъ“.
Крылову понравились измѣненія, сдѣланныя его сотрудникомъ. Онъ окончательно проредактировалъ пьесу, и такимъ образомъ возникли „Сыны Израиля“ (Контрабандисты»).
Съ окончательной крыловской обработкой Ефронъ, впрочемъ, не соглашался, и между соавторами возникло на этой почвѣ нѣкоторое столкновеніе. Ефронъ настаивалъ на своемъ «концѣ», В. А. на своемъ. Но исторія этого недоразумѣнія, равно какъ и громкій скандалъ, происшедшей съ постановки «Сыновъ Израиля» въ Маломъ театрѣ (въ Петербургѣ) уже не относятся къ исторіи созданія самой пьесы. Къ тому-же недоразумѣніе между Крыловымъ и Ефрономъ скоро улеглось и ничѣмъ не отразилось на ихъ теплыхъ взаимоотношеніяхъ… Театральный-же скандалъ — это уже исторія совсѣмъ особаго рода, и касаться ея въ настоящемъ очеркѣ совершенно незачѣмъ. Ни къ біографіи В. А. ни къ его творчеству она никакого отношенія не имѣетъ. Пьеса-же Крылова и Ефрона — сама по себѣ — имѣла громкій успѣхъ, хотя и не принадлежитъ къ числу лучшихъ пьесъ нашего драматурга…
Такимъ-то образомъ создавались нѣкоторыя компанейскія «окрыленная» пьесы! Но, какъ читатели могли замѣтить, подобнымъ-же образомъ, очевидно, созидались и оригинальныя пьесы В. А. Крылова. Очеркъ С. К. Ефрона даетъ яркое понятіе о внѣшней сторонѣ творчества Крылова, вообще…
Въ заключеніе нельзя не указать на ту легкость, съ которою В. А. Крыловъ писалъ многія изъ своихъ пьесъ, при всей щепетильности и обстоятельности своей работы. Характерный въ этомъ отношеніи случай разсказываетъ Л. Ивановъ. .
Нѣкій старичекъ-аристократъ обратился къ В. А. съ просьбой исправить написанную имъ пьесу В. А., взялъ рукопись пьесы на исправленіе, но не успѣлъ ее прочесть и… потерялъ ее.
И, будучи занятъ по горло своими театральными дѣлами (онъ управлялъ тогда труппой), Крыловъ совсѣмъ забылъ о злополучной пьесѣ. Но старичекъ не забылъ и по прошествіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ обратился къ В. А. съ запросомъ: — A что-же моя пьеса?
Положеніе В. А. оказалось чрезвычайно щекотливымъ… Какъ быть? И, вотъ не долго думая, онъ пишетъ, самъ, новую пьесу и препровождаетъ ее «автору»… Тотъ тотчасъ-же, съ полной готовностью признаетъ ее за свою (вѣроятно, онъ, предполагалъ, что В. А. все равно камня на камнѣ не оставитъ отъ его писанія!) и начинаетъ немедленно хлопотать о постановкѣ «своей пьесы» на казенной сценѣ.
Хлопоты увѣнчиваются успѣхомъ. Пьеса идетъ на сценѣ казеннаго театра, имѣетъ успѣхъ — и старичекъ-авторъ не нарадуется на свою талантливость! Доходъ съ пьесы идетъ тоже ему одному… Справедливость требуетъ, впрочемъ, сказать, что «авторъ» пожертвовалъ этотъ доходъ въ пользу какого-то благотворительнаго учрежденія…
Въ дополненіе къ личной характеристикѣ В. А. Крылова намъ остается сказать еще нѣсколько словъ объ его общественныхъ взглядахъ и тенденціяхъ.
Какъ мы уже не разъ говорили, В. А. былъ типичный шестидесятникъ. Онъ обладалъ всѣми свойствами этого поколѣнія общественныхъ дѣятелей: горячею вѣрою въ общечеловѣческіе идеалы, искренностью и честностью своихъ убѣжденій, восторженною любовью къ практической дѣятельности на благо ближняго и широчайшимъ безкорыстіемъ въ этой дѣятельности — и въ тоже время нѣкоторой наивностью и непрактичностью въ работѣ и неспособностью долго сопротивляться наступающей реакціи.
В. А. Крыловъ однако прежде всего былъ драматургъ, а не общественный дѣятель въ тѣсномъ и обычномъ смыслѣ этого слова. Поэтому только-что приведенныя черты проявлялись въ немъ нѣсколько иначе и своеобразнѣе. Но тѣмъ не менѣе, многое изъ упомянутой характеристики вполнѣ примѣнимо и къ нему.
Это былъ идеалистъ, вѣровавшій въ идеалы добра и правды и въ возможность всеобщаго единенія на почвѣ плодотворной культурной дѣятельности. Въ расцвѣтѣ 60-хъ годовъ подхваченный волною общаго движенія, онъ отдалъ щедрую дань практической и безкорыстной дѣятельности ради общественнаго блага. Онъ преподавалъ въ безплатной школѣ и даже мало того, участвовалъ въ самой ея организаціи. Затѣмъ, уже въ качествѣ литератора, написалъ обличительную книгу которая имѣла не литературное и не художественное, но спеціально-практическое значеніе помощи обиженнымъ и защиты отъ обидчика… Наконецъ, въ другихъ своихъ сочиненіяхъ (драматическихъ) онъ усердно пропагандировалъ и воспѣвалъ реформы 60-хъ годовъ.
Но когда наступила въ общественной и политической жизни страны реакція, Крыловъ, къ слову сказать, давно (еще въ эпоху реформъ) предвидѣвшій ее, не сказалъ почти ни одного слова протеста въ своихъ дальнѣйшихъ произведеніяхъ и отошелъ отъ широко-общественной жизни въ сравнительно узкую сферу небольшихъ буржуазно-моральныхъ вопросовъ и даже просто къ изображенію быта, помимо какихъ-либо руководящихъ вопросовъ. Вѣра въ прежніе идеалы не покинула его; любовь къ тому, что волновало общество въ эпоху реформъ, не угасла въ немъ, но и вѣра и любовь уже перестали быть дѣятельными. Реакція общественной жизни какъ бы надломила Крылова и вытравила изъ его произведеній широкія общественныя задачи, замѣнивъ ихъ — и то лишь въ лучшемъ случаѣ — вопросами личной и семейной морали.
Что касается его политическихъ взглядовъ, то нужно сказать, что Крыловъ довольно рѣдко высказывалъ ихъ. Въ эпоху реакціи онъ, совершенно замкнулся въ чисто-художественную дѣятельность, и, какъ огромное большинство русскихъ людей того времени, мало интересовался политикой. Но то немногое, что мы знаемъ на этотъ счетъ о Крыловѣ, позволяетъ намъ видѣть въ немъ типичнаго постепеновца, рѣзкаго врага репрессій и сверху и снизу, видящаго спасеніе не въ бурныхъ революціонныхъ эксцессахъ, но въ улучшеніи и воспитаніи нравственной личности. По его убѣжденію, «нужно просвѣщать народъ и учить его сознанію своихъ правъ и разумному ихъ отстаиванію. Проповѣдь-же террора только заводила грубую безурядицу и отодвигала культуру»…
«Заботятся не о томъ», говорилъ онъ о дѣятеляхъ революціи: — «чтобы народъ просвѣтился, больше зналъ, больше умѣлъ самъ себѣ помочь, а чтобы онъ грубымъ буйствомъ заставлялъ свое начальство лучше имъ распоряжаться… Забываютъ, что правительство есть плоть отъ плоти своего народа, и что прежде всего надо улучшить народъ — тогда улучшится и правительство»…
Обладая трезвымъ умомъ и хорошей наблюдательностью, Крыловъ всегда очень вѣрно оцѣнивалъ тотъ, или другой моментъ общественной жизни. И съ особенной яркостью эта способность сказалась въ немъ, именно, тогда, когда онъ особенно близко стоялъ къ общественной жизни, т. е. опять-таки въ шестидесятые годы. Несмотря на свою молодость и, казалось-бы, неопытность и незнаніе жизни, несмотря на то, что «эпоха великихъ реформъ» застилала тогда всѣмъ и каждому глаза розовымъ свѣтомъ, Крыловъ ясно видѣлъ всѣ несовершенства этихъ реформъ и надвигавшуюся реакцію…
Въ настоящей книгѣ читатели найдутъ небольшую юмористическую поэму В. А. Крылова, «Недовольные». Поэма эта была написана въ самую раннюю пору его литературной дѣятельности — въ то время, когда онъ — еще въ мундирчикѣ инженернаго офицера — носился съ одного конца Невскаго проспекта на другой конецъ, съ одного благотворительнаго вечера на другой, читая «Бѣлое покрывало» и мечтая объ актерской карьерѣ… И, вотъ, тогда-то, будучи еще почти юношей, Крыловъ уже ясно оцѣнивалъ результаты реформъ и видѣлъ, что таится впереди за ихъ розовымъ туманомъ. И въ своей шуточной поэмѣ онъ предсказалъ не только «аграрный вопросъ», такъ болѣзненно вздувшійся въ настоящее время, но и многія другія печальныя стороны современности.
«Мужикъ не тотъ ужъ парія,
Какъ былъ онъ крѣпостнымъ,
Но жизнью пролетарія
Его мы надѣлимъ…
Землевладѣнье крупное
Мы крупно воспоемъ
И снова крѣпостничество
Въ отечество вернемъ!»…
Но если сравнительно легко можно было видѣть несовершенство аграрной реформы, то гораздо труднѣе было провидѣть грядущее такихъ реформъ, какъ земство и новые суды. Однако и по поводу нихъ мы находимъ въ «Недовольныхъ» глубоко-вѣрныя пророчества. — Что-жъ за бѣда, что заведено земство съ его ораторами-гласными и гласный судъ? — утѣшаетъ «недовольныхъ» злой паукъ-предсказатель: — Не много эти глупости надѣлаютъ вреда:
«Подъ властью губернаторовъ
Смирить легко ораторовъ —
Заносчивыхъ людей!
Юстицію-же гласную
Заставятъ быть согласною…
Мы разовьемъ прекрасную
Податливость судей!»…
Остроумный каламбуръ насчетъ «согласной» юстиціи въ то время могъ быть еще неоцѣненъ… Но какъ понятенъ онъ нашему времени! Какою горькою правдою жизни, какой злой насмѣшкою вѣетъ отъ него теперь! И Крыловъ далъ и объясненіе, по чему все это произойдетъ? Причина всему этому та, что не смотря ни на какія реформы, бюрократія была и остается въ полной силѣ… A въ будущемъ она и окончательно задавитъ страну:
«Съ тѣхъ поръ вся Русь въ объятіи
Всесильной бюрократіи…
Опека давитъ грудь,
И отъ чиновной братіи
Нигдѣ не продохнуть!»…
И даже грядущее паденіе литературныхъ вкусовъ и развитіе порнографіи ясно рисовалось тогда Крылову. Онъ изображаетъ барышню, которая
«Нахальство чтитъ культурою,
Зоветъ литературою
Сказаніе о томъ,
Какъ въ любострастной дерзости
Наглецъ свершаетъ мерзости,
Становится скотомъ»…
И если мы вспомнимъ, что все это писалось въ 60-х годахъ, когда большинству современниковъ и въ голову не приходила возможность печальнаго отступленія назадъ, то нельзя не признать за Крыловымъ безспорнаго дара глубоко проникать въ существо вещей и дѣлать поразительные для его тогдашняго возраста выводы.
Съ годами этотъ даръ не ослабѣлъ, но вниманіе Крылова отвлекалось, исключительно, на интересы театра и чистаго художества. Однако онъ никогда не переставалъ видѣть истинное положеніе вещей въ народѣ и въ обществѣ и глубоко скорбѣлъ и негодовалъ по поводу паденія общественной энергіи, воли, работоспособности. Самъ человѣкъ упорнаго культурнаго труда, онъ прежде всего негодовалъ и ужасался той безднѣ лѣни, праздности и тупой апатіи, которыя охватили тогда все общество и губили народъ. — Съ каждымъ годомъ въ Россіи тяжелѣе жить! — вотъ припѣвъ многихъ его писемъ и замѣтокъ, Россія лѣнива и некультурна — и въ этомъ одно изъ ея главныхъ несчастій.
«Въ Россіи повсемѣстный неурожай» — писалъ онъ въ 1891 году изъ Ливнъ: — «Даже здѣсь, въ житницѣ, голодъ грозитъ страшный, а вмѣстѣ съ нимъ и другія бѣдствія: разбои и убійства… И когда я смотрю на земли, управляемыя моей хозяйкой, гдѣ, вопреки общему бѣдствію, все безподобно уродилось, сердце кровью обливается; до чего эта русская нація некультурна и груба! Немного болѣе заботы, смысла и труда — и русскій человѣкъ могъ-бы жить чудо, какъ хорошо!»…
Въ этихъ немногихъ словахъ сказался весь Крыловъ. Онъ требовалъ отъ русскаго человѣка, именно, того разумнаго пользованія своими силами, которое проявлялъ всегда самъ. Смыслъ, трудъ и забота — именно, этотъ лозунгъ руководилъ дѣяніями Крылова въ его жизни, и благодаря этому лозунгу онъ создалъ то, что могъ создать при наличности своего таланта.
Онъ былъ однимъ изъ немногихъ русскихъ писателей, которые не зарыли своего таланта въ землю…