Мечта твоей жизни все болѣе и болѣе воплощается. Четыре года совмѣстной работы съ учениками начинаютъ, наконецъ, создавать ту атмосферу мастерской-храма, которая всегда волновала мое воображеніе; какъ спириты искренно убѣждены, что совмѣстное сидѣніе въ сосредоточенномъ молчаніи вокругъ столика помогаетъ выявленію духа, такъ и мнѣ кажется, что собраніе усердныхъ работниковъ этой школы создаетъ тотъ флюидъ подлиннаго, волнующаго искусства, который гонитъ отъ себя все рутинное, мертвое, манерное и хлесткое. Совмѣстная работа школы была всегда моимъ принципомъ. Я сказалъ бы, что за 4 года въ школѣ этюдъ писался одною общею рукою, несмотря на все разнообразіе манеръ, исходящихъ отъ природныхъ особенностей каждаго ученика. И этотъ этюдъ постепенно совершенствовался и совершенствуется, одушевленный однимъ стремленіемъ, одною задачею, понятою всѣми учениками.
Я старался не столько учить, сколько будить желаніе исканія, старательно оберегая ищущій молодой глазъ отъ фальши и рутины. Поэтому всего пріятнѣе въ школѣ были совсѣмъ юные, совсѣмъ зеленые побѣги, еще не отравленные предвзятой системой академій; съ ними было легче, такъ какъ не приходилось вытравлять плевелъ дурной школы. Но даже испорченные, даже готовые художники за эти 4 года приходили набираться бодраго, свѣжаго духа, здоровья и непосредственности среди этой плѣнительно-наивной и упрямо-ищущей молодежи. Но я считалъ бы грѣхомъ, положивъ въ основаніе этой школы принципъ совмѣстной работы, впослѣдствіи распустить ихъ, заявивъ. учащимся, что они всему уже научились. И вотъ почему я этого не сдѣлаю: Я не вѣрю нисколько въ будущее станковой (мольбертной) живописи, картинъ, картинокъ на стѣнѣ, въ гостиныхъ и даже въ музеяхъ. Истерическая формы, которую приняла за послѣдніе годы ищущая живопись, есть одинъ изъ самыхъ краснорѣчивыхъ показателей того, что современная живопись задыхается и мечется, не зная, какъ найти себя, свое законное выраженіе, какъ задыхается рыба, выброшенная изъ своей стихіи на песокъ. Тѣ формы, какія принимаетъ сегодняшняя живопись, указываютъ, что ей необходимы директивы большого родственнаго искусства, которое бы узаконило совершенно безсмысленное теперь производство и даже nonsens большинства полотенъ современной живописи. Архитектура — мать искусствъ и величайшее изъ пластическихъ достиженій — думаю, дастъ исцѣленіе и вольетъ здоровье, уничтоживъ разъѣдающее сомнѣніе въ душѣ художника-новатора; онъ повѣритъ, наконецъ, въ законность существованія своей работы. Архитектура дастъ живописи тѣ большія плоскости серьезнаго строгаго камня, которыя будущая живопись сроднитъ со своими величавыми простыми синтетически-переданными образами. Камень стѣнъ и скульптуръ пристыдитъ лавочническія стремленія испорченнаго XlX-ымъ вѣкомъ вкуса и поставитъ новую живопись лицомъ къ лицу съ грандіознымъ, монументальнымъ, съ человѣкомъ, какъ цвѣткомъ природы, но не съ человѣкомъ, давящимъ природу, какъ онъ понятъ нашими отцами. И, конечно, съ такими стремленіями я не вижу предпріимчивыхъ, но одиночныхъ художниковъ. Я вижу впереди фаланги художниковъ ищущихъ, школы художниковъ. Школа покроетъ стѣны фресками, школа дастъ божественную гармонію живописи съ архитектурой; совмѣстныя усилія школъ подымутъ искусство на тѣ вершины, до которыхъ съ такими ужасными мученіями пытается взобраться индивидуалистическое, несогрѣтое общими братскими усиліями, искусство конца XIX-го вѣка.