Описанія жизни многихъ славныхъ людей осмнадцатаго столѣтія изданы на Россійскомъ языкъ, по большей части переведенныя изъ иностранныхъ книгъ, или почерпнутыя изъ разныхъ чужихъ и своихъ источниковъ. Опыты доказали, что на сочинителей иноземныхъ полагаться не можно; своихъ собственныхъ записокъ историческихъ сего времени мы почти не имѣемъ, или можетъ быть онъ еще никому неизвѣстны; очень мало осталось очевидныхъ свидѣтелей царствованія Императрицы Елисаветы Петровны, а еще менѣе такихъ, которые, сохраня въ памяти событія временъ Анны Іоанновны, сообщили бы ихъ прилѣжному собирателю для составленія непрерывной цѣпи важнѣйшихъ произшествій. Дипломатикъ довольствуется точностію въ опредѣленіи времени, когда именно что случилось: Историкъ хочетъ знать главныя лица, ихъ нравы, склонности и страсти, сіи сильныя пружины великихъ перемѣнъ въ государствъ; иначе онъ не достигнетъ своей цѣли, не покажетъ связи между причиною и слѣдствіемъ, и замѣшается въ толпѣ обыкновенныхъ лѣтописцовъ. Гдѣ же возметъ онъ краски для картинъ своихъ, а особливо для изображенія главныхъ лицъ, ежели не изъ оставшихся записокъ очевидныхъ наблюдателей, опытныхъ и правдолюбивыхъ?
Рукопись, изъ которой беру нѣкоторыя мѣста, достойныя вниманія любопытныхъ читателей, называется Жизнь Князя Шаховскаго. Сей почтенный мужъ, послуживши отечеству вѣрою и правдою, и въ старости своей получивши увольненіе отъ должностей государственныхъ, какъ для наставленія согражданъ своихъ, такъ и для собственнаго удовольствія по прозьбѣ друзей кратко описалъ случившіяся съ нимъ важнѣйшія приключенія, пріятныя и непріятныя. Симъ полезнымъ дѣломъ занимался онъ живучи въ подмосковной своей деревнѣ, на чистомъ воздухъ, «неимѣющемъ въ себѣ тѣхъ заразительныхъ частицъ, какія въ городахъ, а особливо въ домахъ у великомощныхъ накопляются отъ тѣснящейся толпы людей, разными смятеніями обремененныхъ.» Тамъ, подъ прохладною тѣнью деревъ, еще въ молодости руками его насажденныхъ, проводилъ онъ по нѣскольку часовъ сидя надъ тетрадью, когда здоровье дозволяло ему наниматься сею работою. Иногда смотрѣлъ на летающихъ птичекъ, которыя примѣтя, что ихъ никто не стращаетъ, забавляли хозяина и самихъ себя пріятнымъ пѣніемъ; иногда съ орудіемъ въ рукахъ рано поутру выходилъ помогать своимъ садовникамъ, и охотно трудился до самаго обѣда; иногда спокойно любовался природой и полезными упражненіями сельскаго домоводства.
Дѣйствительный Тайный Совѣтникъ Князь Шаховской служилъ Государямъ Всероссійскимъ, начиная отъ Петра I до Екатерины II; былъ Генералъ-Прокуроромъ и Министромъ въ царствованіе Императрицы Елисаветы; потомъ Сенаторомъ при Екатеринъ II, отъ коей 1766 году получилъ увольненіе отъ всѣхъ дѣлъ съ полнымъ по смерть ежегоднымъ жалованьемъ.
Онъ родился въ 1705 году, и съ осмилѣтняго возраста воспитывался въ домѣ дяди своего Князя Алексѣя Ивановича Шаховскаго по тогдашнему обыкновенію, которое, какъ видно изъ сего сочиненія, и для нынѣшняго времени достойно всеобщаго подражанія. Попечительный дядя безпрестанно твердилъ своему племяннику, чтобы онъ «стыдился дѣлать дурное, а справедливость и добродѣтель предпочиталъ всему во всякихъ случаяхъ.» Совѣтовалъ ему «часто размышлять о своихъ слабостяхъ и порокахъ; читать пристойныя лѣтамъ его и обстоятельствамъ описанія честныхъ и полезныхъ дѣяній мужей, оставившихъ по себѣ почтенное имя, и пріучать себя съ твердымъ духомъ слѣдовать по стопамъ ихъ.»
Сѣмя ученія сего падало на хорошую землю. Князь Шаховской, во время долголѣтной службы своей, какъ военной такъ и гражданской, оказалъ отечеству важныя услуги. Будучи бъ Сѵнодѣ Оберъ-Прокуроромъ, кромѣ неослабнаго исполненія должности, онъ преодолѣвши великія препятства, удержалъ получаемое Членами, вопреки узаконеніямъ, денежное жалованье, котораго осталось въ казнѣ болѣе ста тысячь рублей, до новаго о томъ учрежденія.
Отравляя должность Генералъ-Кригсъ-Коммиссара, превозмогши всѣ происки и домогательства Великобританскаго Консула Вульфа, прекратилъ покупку Англійскихъ суконъ на солдатскую одежду; отъ чего Россійскія суконныя фабрики пришли въ состояніе довольствовать все войско собственными сукнами и множеству рабочихъ людей доставлять пропитаніе; сверхъ этого немалыя денежныя суммы, прежде получаемыя Англичанами, остались въ государствѣ. — Во время Прусской воины, отъ бывшей тогда Конференціи Министровъ дано повелѣніе, вещи для заграничнаго войска потребныя купить внѣ Государства у чужестранцовъ. Князь Шаховской осмѣлился противъ указа подать Министрамъ представленіе, въ которомъ изъяснилъ, сколь великая сумма денегъ въ Государствъ убудетъ въ пользу иностранцевъ, и какое множество внутреннихъ произведеній Россіи останется безъ обработанія и употребленія, а людей безъ дѣла и пропитанія. Онъ тогда же лично подалъ Императрицѣ записку, и Конференція должна была, отмѣнивъ свое опредѣленіе, поручить ему всѣ потребныя для войска вещи приготовлять внутри Россіи и отправлять за границу.
Будучи Генералъ-Прокуроромъ, Князь Шаховской склонилъ Сенаторовъ поровнять сборъ денегъ съ черносошныхъ и государственныхъ крестьянъ съ помѣщичьими доходами; отъ чего въ казну прибыло 500,000 рублей ежегоднаго дохода. По его старанію дозволено помѣщикамъ дворовыхъ людей своихъ и крестьянъ за худые поступки отдавать Правительству съ зачетомъ вмѣсто рекрутъ, для отсылки въ Сибирь на поселеніе; слѣдствіемъ сего есть то, что въ пустыхъ тамошнихъ мѣстахъ нынѣ явились многолюдныя деревни и заведено землепашество. — Противъ даннаго Сенату предложенія и плана отъ сильнаго въ то время вельможи, Графа Петра Ивановича Шувалова, объ уменьшеніи вѣсу въ мѣдныхъ деньгахъ, на что уже всѣ Сенаторы согласились, Князь Шаховской письменно изъявилъ свое мнѣніе о неудобности сего дѣла, донесъ о томъ Императрицѣ и остановилъ дальнѣйшее производство.
Сенатомъ и Сѵнодомъ опредѣлено было всѣ Архіерейскія и монастырскія деревни со всѣми доходами предоставить полному вѣдомству и распоряженію Властей духовныхъ, съ тѣмъ только чтобъ онъ взносили въ казну ежегодно по 400,000 рублей. Князь остановилъ сіе опредѣленіе, и домогался другаго рѣшенія, сходнаго съ Имянными о томъ указами. Наконецъ Екатерина II поручила ему сочинишь, утвержденный потомъ и подписанный Ея Величествомъ, указъ о разсмотрѣніи сего важнаго дѣла въ особой Коммиссіи. Слѣдствія извѣстны.
Сообщивъ такимъ образомъ нѣкоторыя свѣдѣнія, до особы и заслугъ Князя Шаховскаго касающіяся, выпишу любопытнѣйшія приключенія изъ его жизни. Ненужныя мѣста будутъ пропущены, другія сокращены, и все вообще предложено въ иномъ видъ относительно къ слогу; впрочемъ смыслъ не потерпитъ ни малѣйшей перемѣны.
«Герцогъ Биронъ и Кабинетный Министръ Оберъ-шталмейстеръ Артемій Петровичь Волынской были ко мнѣ очень благосклонны. Послѣдній, часто разговаривая со мною о дѣлахъ государственныхъ, поселилъ во мнѣ высокое мнѣніе о любви его къ отечеству, о ревности, и о славѣ Монаршей, объ усердіи къ пользѣ общественной. Но увы! сія довѣренность его была горестнымъ предзнаменованіемъ великой опасности, мнѣ угрожавшей.»
«Въ одинъ день Г. Волынской увидѣвши меня во дворцѣ, далъ знать, что желаетъ говорить со мною: ввечеру я къ нему явился. Вотъ, другъ мой! сказалъ онъ мнѣ весьма благосклонно: вчера я имѣлъ счастіе выхвалить ваши достоинства Императрицѣ и Герцогу Бирону; готовьтесь быть Сенаторомъ. — Я пожаловался такому извѣстію, и день ото дня ожидалъ столь пріятной перемѣны, не зная, что уже тогда созрѣвали способы въ погубленію Волынскаго, и что всѣ посѣщавшіе домъ его были замѣчаемы. Скоро потомъ открылось, что онъ навлекъ на себя ненависть Герцога Бирона. Сверхъ того зналъ я, что между Волынскимъ и другимъ Кабинетнымъ же Министромъ Г. О** была тайная вражда, и что оба они имѣя сильныхъ друзей? весьма неблагопріятствовали одинъ другому; однакожъ по неопытности своей думалъ я? что такое несогласіе не только неопасно, но иногда еще ободряетъ и укрѣпляетъ душу для важнѣйшихъ подвиговъ; и потому совсѣмъ не ожидая никакой бѣды, по прежнему ѣздилъ къ своему благодѣтелю, которой уже съ нѣкотораго времени казался мнѣ задумчивымъ.»
«Черезъ нѣсколько дней случилось мнѣ быть въ домъ Генералъ-Полиціймейстера Василья Ѳедоровича Салтыкова. Между тѣмъ какъ я разговаривалъ съ нимъ о разныхъ дѣлахъ, вошедшій Секретарь объявилъ своему начальнику, что будучи призванъ въ Кабинетъ Государыни къ Министрамъ, видѣлъ тамъ подписанный указъ объ опредѣленіи въ Полицію на мѣсто Его Превосходительства новыхъ членовъ, а именно Бригадира Унковскаго, Совѣтника Зыбина и Ротмистра Конной Гвардіи Князя Шаховскаго. Г. Солтыковъ, радуясь ото всего сердца, что избавился отъ хлопотной своей должности, поздравлялъ меня съ полученіемъ такого хорошаго мѣста. Но я, ожидавшій себѣ другаго назначенія, никакъ не хотѣлъ тому вѣрить, приводя на память милостивое ко мнѣ расположеніе Волынскаго и Герцога Бирона, и въ тужъ минуту, въ крайнемъ безпокойствъ, поѣхалъ къ моему благодѣтелю.»
«Волынской встрѣтилъ меня сими словами: Знаю, другъ мой, о твоемъ приключеніи; тому я причиною. Ради Бога не оскорбляйся и потерпи, можетъ быть успѣю что нибудь лучшее для тебя сдѣлать. — Разговоръ нашъ скоро окончился. Пріѣхавши домой, я проводилъ ночь въ горестномъ безпокойствѣ, и на другой день вступилъ въ новую свою должность съ двумя товарищами. Въ то же время Волынскому уже не велѣно было выѣзжать изъ дому. Я, не имѣя никакихъ общихъ съ нимъ намѣреній, и не слышавъ отъ него никакихъ сужденій, кромѣ полезныхъ и усердіе къ Монархинѣ и отечеству являющихъ, продолжалъ ѣздить къ нему по прежнему.»
,,Спустя немного составлена изъ первѣйшихъ чиновъ коммиссіи для произведенія надъ нимъ слѣдственнаго дѣла. Я совсѣмъ не воображалъ, чтобы злость человѣческая могла погубить невинность, и не вѣдая за собою никакихъ порочныхъ поступковъ, отнюдь не думалъ, чтобы опредѣленіе меня въ Полицію было косвеннымъ слѣдствіемъ недоброжелательства и мщенія."
«Прошло еще нѣсколько дней, Волынской уже содержался въ Петропавловской крѣпости. Мнѣ вздумалось просить Герцога Бирона, чтобы его предстательствомъ избавленъ я былъ отъ такой должности, которой исправлять по незнанію своему не могу и охоты не имѣю, и чтобъ по склонности моей къ военной службѣ опредѣлили меня въ армію Полковникомъ. Его Свѣтлость отвѣчалъ съ видомъ нѣсколько суровымъ, что онъ того не знаетъ, и чтобъ я поговорилъ съ Министрами, которые ко мнѣ весьма благосклонны. Я ничего не подозрѣвая, просилъ дозволенія подать челобитную Императрицѣ. Биронъ согласился; а я принявъ его согласіе за доброе для себя начало, тотчасъ написалъ челобитную, и на другой же день подалъ Императрицѣ, будучи въ твердой надеждѣ, что скоро послѣдуетъ выгодное рѣшеніе.»
«Судъ производился надъ моимъ благодѣтелемъ подъ руководствомъ его недоброхотовъ. Съ нимъ поступаемо было весьма неласково. О семъ приключеніи носились въ городъ разные толки; между прочимъ говорили о друзьяхъ Волынскаго и любимцахъ, въ числѣ которыхъ и меня полагали. Такія вѣсти не радовали меня, тѣмъ болѣе что на челобитную мою не было никакого рѣшенія, и что бывшіе тогда Кабинетные Министры на мои прошенія о томъ же дѣлъ коротко и холодно отвѣчали. Надежда моя исчезала, и я начиналъ опасаться. Одинъ изъ пріятелей увидѣвшись со мной наединѣ, совѣтовалъ мнѣ потерпѣть, и до времени не скучать никакими о себѣ напоминаніями. Будучи въ крайнемъ недоумѣніи, я просилъ его растолковать мнѣ, что все сіе значитъ; но онъ, какъ человѣкъ опытной и осторожной, сказалъ мнѣ на ухо, дружески пожавъ мою руку: будьте довольны, что и это объявилъ вамъ при нынѣшнихъ обстоятельствахъ, время само вамъ все откроетъ. Такой отвѣтъ заставилъ меня еще болѣе безпокоиться. Судъ надъ Волынскимъ и его друзьями производился нѣсколько недѣль. Преступленіе ихъ мнѣ неизвѣстно. Жизнь ихъ окончилась на площади поносною смертію; нѣкоторые по наказаніи сосланы; меня же невиннаго сохранилъ Всевидящій.»
«Спустя потомъ нѣсколько времени Императрица Анна Іоанновна скончалась и Герцогъ Биронъ объявленъ правителемъ Имперіи до возраста малолѣтнаго Іоанна. При семъ новомъ правительствѣ многіе получили чины и награжденія. Тогда я опять отважился написать челобитную объ опредѣленіи меня Полковникомъ въ армію и подать оную Герцогу, хотя Его Высочество (такъ тогда начали называть Регента) уже давно никакихъ знаковъ благосклонности мнѣ не оказывалъ. Провидѣнію угодно было ободрить меня для новыхъ искушеній; ибо Герцогъ принявъ ласково мою челобитную, въ тужъ минуту надписалъ на ней, что я пожалованъ Статскимъ Совѣтникомъ и главнымъ членомъ Полиціи. Вотъ, Князь Шаховской! — весьма благосклонно сказалъ мнѣ Биронъ, подошедши ко мнѣ; когда я предсталъ Его Высочеству для изъявленія моей благодарности: — я не забылъ дружбы дяди твоего; а ты промѣнялъ-было меня на Волынскаго; но я теперь все предаю забвенію; будь увѣренъ, что я твой всегдашній доброжелатель. — Такое привѣтствіе Регента сдѣлало меня велерѣчивымъ, и я поклонясь низко, отвѣчалъ, что мнѣ надлежало честными поступками заслуживать благосклонность Волынскаго, ибо онъ былъ Кабинетнымъ Министромъ, пользовался отличною довѣренностію Императрицы, и могъ возводить и низлагать людей по заслугамъ; а что я не имѣлъ участія въ его преступленіи, о томъ видно изъ дѣла. — Герцогъ повторилъ, что все прошедшее забываетъ, и мы разстались.»
«Въ то же утро вступилъ я въ должность по новому своему званію, и успѣлъ еще изъ Полиціи заѣхать во дворецъ. Тамъ нашелъ я многихъ чиновниковъ, съ голубыми и красными лентами. Всѣ обошлись до мною очень ласково, совсѣмъ не по прежнему. Вышедшій изъ внутреннихъ комнатъ каммердинеръ указалъ мнѣ на дверь, давая знать, чтобъ я шелъ въ оную. Въ третей комнатъ увидѣлъ я Герцога, сидящаго въ спальномъ платьѣ съ чашкою кофе. Велѣвши подать и мнѣ чашку, онъ указалъ на ближнія кресла. Я не привыкъ сидѣть передъ Его Высочествомъ, и началъ было отрицаться поклонами, донося между тѣмъ о себѣ, что сего же утра вступилъ въ новую свою должность; но Герцогъ принудилъ меня сѣсть, и съ ласковыми привѣтствіями подчивалъ чашкою кофе. ,,Я увѣренъ, — сказалъ онъ мнѣ потомъ — въ тебѣ есть столько разума, чтобъ нашу Полицію привести въ лучшее состояніе. Когда понадобится тебѣ кто-нибудь въ помощь, или потребны будутъ какія-либо особыя вспоможенія: скажи мнѣ; все получишь»" Изъявивъ нижайшую благодарность Его Высочеству, я просилъ о непреложной его ко мнѣ милости и покровительствѣ, тѣмъ болѣе что отправляя безпристрастно новую должность, могу нажить сильныхъ непріятелей. Герцогъ всталъ съ креселъ, подалъ мнѣ одну руку, протянулъ другую къ двери, и сказалъ: «Сюда можете во всякое время входить безъ докладу; не бойтесь никого, поступайте честно, и говорите со мною обо всемъ искренно и справедливо: а я васъ не выдамъ, и постараюсь награждать ваши заслуги, будьте въ томъ увѣрены.» Герцогъ тотчасъ началъ одѣваться; а я поклонясь вышелъ. Проходя мимо знатныхъ господъ, ожидающихъ Регента, я снова осыпанъ былъ учтивыми привѣтствіями, а особливо отъ остряковъ, умѣющихъ лицемѣрить. Одни спрашивали меня, скоро ли Герцогъ выдетъ, другіе поздравляли съ новымъ благополучіемъ."
«Я въ полномъ удовольствіи поѣхалъ домой придумывать разные способы къ успѣшному отправленію новой своей должности, и черезъ нѣсколько дней сочинилъ правила для полицейскаго порядка. Мнѣ вздумалось, не подавая Кабинетнымъ Министрамъ доклада моего, прежде показать его Герцогу Бирону, моему высокому покровителю, и получить его одобреніе. Въ одинъ день пріѣхавши къ нему передъ вечеромъ, я узналъ отъ каммердинера, что у него сидятъ Генералъ-Фелдмаршалъ Графъ Минихъ и Президентъ Коммерцъ Коллегіи Баронъ Менгденъ. И такъ не разсудивши за благо явиться къ нимъ съ полицейскимъ своимъ учрежденіемъ, я поѣхалъ домой; ибо тогда уже было поздно. Долго не могъ я заснуть, занимаясь въ мысляхъ своимъ планомъ, и тѣмъ, какъ бы на другой день поранѣе представить докладъ свой Герцогу. Это было, помнится мнѣ, въ Декабрь мѣсяцъ 1740 года.
„Еще до разсвѣту разбудилъ меня полицейскій Офицеръ, приѣхавшій объявить мнѣ, что во дворцъ собирается множество людей, что полки гвардіи туда же идутъ, что Принцесса Анна приняла государственное правленіе, и что Герцогъ Биронъ и Министръ Графъ Бестужевъ взяты Фелдмаршаломъ Минихомъ подъ стражу. Будучи въ крайнемъ смятеніи, тотчасъ поскакалъ я во дворецъ, продрался сквозь шумную толпу народа, взбѣжалъ вверхъ по лѣстницамъ въ палаты, и увидѣвъ гвардейскихъ офицеровъ и солдатъ, безпечно ходящихъ въ разныя стороны, не зналъ, къ кому пристать и куда идти далѣе. Въ дворцовой залѣ нашелъ я множество разныхъ чиновниковъ, по большей части статскихъ, тѣснящихся въ дверяхъ къ придворной церкви, которая также была наполнена людьми и освѣщена великолѣпно. Тутъ одинъ знакомой гвардейской офицеръ въ радостномъ восторгѣ ухвативъ меня за руку, началъ поздравлять съ новою Правительницею, а примѣтивъ, что я ничего еще не знаю, разсказалъ мнѣ о случившемся, и совѣтовалъ протѣсниться въ церковь. Сіе подробное увѣдомленіе поразило меня. Отмѣнныя ко мнѣ милости Герцога Бирона — сказалъ я самъ себѣ — сдѣлаютъ то же, что знакомство съ Волынскимъ, и дай Боже, чтобъ еще худшимъ не окончилось! Мои знакомые являлись въ разныхъ личинахъ; одни, имѣя въ рукахъ бумагу, кричали: истинныя дѣти отечества! извольте подписываться въ вѣрности нашей всемилостивѣйшей Правительницѣ, и ступайте въ церковь цѣловать Крестъ и Евангеліе; другіе, спрашивая между собою какъ и что писать, вырывали изъ рукъ чернильницу и перья, и подписывались; третьи тѣснились въ церковь присягать и кланяться находившейся тамъ Правительницѣ. Такимъ образомъ удостоившись и я подписаться; и продравшись въ церковь, сталъ позади господъ, окружающихъ Принцессу. Я думалъ, что по моему званію должно мнѣ быть подлѣ Правительницы и ожидать ея повелѣній; но увы! скоро почувствовалъ, сколь непріятно было мое положеніе. Нѣкоторые изъ господъ, удостоившихся оказать услуги свои Принцессѣ, посматривали на меня съ крайнимъ презрѣніемъ; другіе, усмѣхаясь язвительно, спрашивали меня, каковъ я въ своемъ здоровъѣ, и все ли со мною благополучно; а площадные наши звонари, подлѣ меня стоявшіе, громко разсказывали, какъ я пользовался милостями Бирона, и какъ былъ его любимцемъ. Почти цѣлой день ходилъ я во дворцѣ между людьми, и не получая никакихъ по должности моей приказаній ни отъ Правительницы, ни отъ Министровъ, съ прискорбною душею поѣхалъ домой. На другой или на третій день опредѣленъ въ Генералъ-Полиціймейстеры Тайный Совѣтникъ и Сенаторъ Ѳедоръ Васильевичь Наумовъ. Обо мнѣ не сказано ни слова. Но какъ я самъ себя отрѣшить отъ Полиціи не осмѣлился, то и остался его товарищемъ, ожидая что будетъ далѣе.“
,,Новой Генералъ-Полиціймейстеръ началъ со мною обходишься весьма ласково, и возлагать на меня разныя препорученія, какъ на человѣка свѣдущаго въ дѣлахъ полицейскихъ. Я скоро замѣтилъ, что меня употребляли вмѣсто кочерги, которою въ печи жаръ загребаютъ; но боясь худшей участи за прежнюю ко мнѣ довѣренность Герцога Бирона, принужденъ былъ молчать и повиноваться.»
«Нѣкто изъ пріятелей моихъ и Графа Михайла Гавриловича Головкина, занявшаго тогда важнѣйшую должность государственную, пенялъ мнѣ, для чего не ѣзжу къ сему новоопредѣленному Министру и не ищу его благосклонности, прибавивъ къ тому, что Его Сіятельство не одинъ уже разъ очень хорошо обо мнѣ отзывался. Я чувствовалъ, что мнѣ весьма нуженъ былъ сильный покровитель, Черезъ нѣсколько дней, Генералъ-Полиціймейстеръ по причинъ болѣзни своей поручилъ мнѣ увѣдомишь объ одномъ дѣлъ Кабинетныхъ Министровъ и подать имъ короткія записки. Графъ Остерманъ и Князь Черкаскій сказали мнѣ: хорошо, разсмотримъ; теперь не время; Графъ Головкинъ, положивъ записку въ карманъ и приказавъ мнѣ сѣсть, началъ разговаривать со мною о дѣлахъ полицейскихъ, о прежней моей службъ въ полкахъ, и о произшествіяхъ, по окончаній Турецкой войны со мною случившихся. Онъ слушалъ меня охотно. Послѣ учтивыхъ и выгодныхъ для меня привѣтствій, Графъ просилъ, чтобъ я остался у него отобѣдать, и впредь посѣщалъ бы домъ его. Супруга его, Графиня Екатерина Ивановна, которая считалась мнѣ родственницею по матери, за столомъ разговаривала со мною также весьма благосклонно. Побывавши еще нѣсколько разъ въ домъ Графа Головкина, я полюбилъ его всѣмъ сердцемъ и удостоился заслужить его дружбу. Въ немъ нашелъ я достоинаго сына отечества и твердаго защитника справедливости. Черезъ нѣсколько мѣсяцовъ, по его содѣйствію и ходатайству я пожалованъ въ Сенаторы.»
«Сей добродѣтельный мужъ часто подавалъ мнѣ полезные совѣты, изъяснялъ должности гражданина и патріота, и доказывалъ, что людей надобно отличать не по дружбѣ къ нимъ, но по заслугамъ ихъ и по душевнымъ достоинствамъ. Для существенной пользы общества, говорилъ почтенный мой благодѣтель, не должно производишь въ чины военные и статскіе ни для угожденія, ни по пристрастію, хотя бы за то стали бранить насъ и ненавидѣть. Засѣдая въ Сенатѣ я охотно занимался дѣлами и старался показать свое усердіе, во всемъ руководствуясь честными и разумными наставленіями своего благодѣтеля.»
«Ноября 24-го, въ день имянинъ Графини Екатерины Ивановны, былъ пышной праздникъ въ домъ Г. Головкина. Не нужно сказывать? что ласкатели толпились передъ хозяйкою, ближнею свойственницею Принцессы Правительницы[1]. Почтенный мой благодѣтель видѣлъ всѣ притворства сихъ поклонниковъ. Разговаривая со мною въ тотъ день, онъ угадывалъ, что послѣ такого благополучія должно съ нимъ случишься несчастіе; почему и не радовался блеску великолѣпія, а особливо тогда чувствуя подагру, хирагру и боль головную. Я по короткому знакомству въ домѣ, подчивалъ знатнѣйшихъ гостей, и распоряжалъ пиршествомъ, которое продолжалось до полуночи; по окончаніи всего, какъ будто предвидя горестную, вѣчную разлуку съ хозяиномъ, зашелъ къ нему проститься. Онъ слабымъ голосомъ благодарилъ меня, сожалѣлъ о моемъ безпокойствѣ, и желалъ мнѣ пріятнаго отдыха.»
«Я приѣхалъ домой, будучи въ немаломъ удовольствіи, мнѣ представлялись въ умъ счастливые успѣхи по моей службъ. Голова моя была наполнена пріятными размышленіями о томъ, что я уже Сенаторъ, что засѣдаю между стариками, знаменитыми по чинамъ своимъ и заслугамъ, что будучи любимцемъ такого сильнаго Министра, не только не имѣю причины бояться какихъ-либо злоключеній, но еще могу ласкать себя новыми успѣхами. Мнѣ тогда совсѣмъ не приходило на мысль, что прочнаго ничего нѣтъ на свѣтъ, и что между счастіемъ и несчастіемъ разстояніе весьма не великое. Лишь только-было я уснулъ, какъ громкой голосъ и необычайной стукъ въ ставень моей спальни разбудилъ меня. Сенатской Экзекуторъ кричалъ изо всей силы, чтобъ ѣхалъ я какъ можно скорѣе во дворецъ Цесаревны, которая, говорилъ онъ, „приняла уже государственное правленіе, а я теперь бѣгу объявить о томъ прочимъ Сенаторамъ.“
,,Не знавши прежде ни о какихъ предпріятіяхъ, и даже не имѣвъ ни малѣйшей причины къ догадкамъ, я сперва подумалъ было, не рехнулся ли господинъ Экзекуторъ; но скоро потомъ увидевъ бѣгущихъ людей, немедленно поѣхалъ. Народъ толпился на улицахъ; полки гвардіи стояли рядами вокругъ дворца; въ нѣкоторыхъ мѣстахъ раскладывали огни, въ другихъ пили вино, чтобъ согрѣться отъ стужи; повсюду раздавались восклицанія многихъ голосовъ: здравствуй наша Матушка Императрица Елисавета Пеировна! Я долженъ былъ встать изъ кареты еще далеко отъ дворца, и пѣшкомъ сквозь тѣсноту продираться. У самаго входа увидѣлъ я своего товарища, Сенатора Князя Алексѣя Дмитріевича Голицына, которой также ничего не зналъ о случившемся. Мы пошли далѣе. Въ третіей палатѣ нашли многихъ знатныхъ чиновниковъ, и въ тужъ минуту Петръ Ивановичь Шуваловъ, Каммергеръ Ея Величества, во изъявленіе великой радости поцѣловавши насъ? кратко разсказалъ о начатомъ и съ Божіею помощію благополучно окончанномъ дѣлѣ, также и о томъ что Минихъ, Остерманъ и Головкинъ уже взяты подъ стражу. Тутъ явился Василій Ѳедоровичь Салтыковъ, бывшій прежде Генералъ Полиціймейстеромъ и оказавшій важныя услуги при сей перемѣнѣ; онъ тогда ко мнѣ былъ уже неблагосклоненъ, а зятя своего, со мною вмѣстѣ пришедшаго Князя Голицына, совсѣмъ не жаловалъ. Сей господинъ Салтыковъ ухватилъ меня за руку, и смѣючись громко сказалъ: Вотъ Сенаторъ стоитъ! Я отвѣчалъ ему съ видомъ почтительнымъ; Сенаторы, сударь! Салтыковъ захохотавши еще громче, вскричалъ: что теперь скажете, Сенаторы? Видя, что около насъ уже составился кругъ любопытныхъ, я спросилъ его, по какому праву онъ потчуетъ насъ такими привѣтствіями, тогда какъ всѣ радуются! Онъ отвѣчалъ съ видомъ ласковымъ, смѣясь: „другъ мой! я теперь отъ великой радости внѣ себя; любовь дружеская, а не иная причина заставила меня говорить такимъ образомъ; сердечно желаю вамъ всякаго благополучія, и поздравляю со всеобщимъ веселіемъ.“ Скоро потомъ Императрица вышла изъ внутреннихъ покоевъ своихъ въ ту палату, гдѣ всѣ мы находились, и милостиво принимая всеподданнѣйішя поздравленія, дозволила цѣловать намъ свою Монаршую руку. Намъ всѣмъ велѣно было идти къ присягѣ въ зимній дворецъ, куда и Ея Величество отправиться изволила въ большой линеѣ, съ охранявшими Августѣъйшую Особу Ея гранодерами Преображенскаго полку, мимо гвардейскихъ солдатъ сшоявшихъ рядами.»
«Нѣсколько дней были во дворцѣ многолюдныя собранія. Не рѣдко и я приѣзжалъ туда единственно для того, не узнаю ли о себѣ чего-нибудь. Со мною обходились какъ съ любимцемъ Министра, впадшаго въ немилость. Видѣлъ я, что люди, которые прежде ласкали меня, въ сіе время явно оказывали мнѣ холодность свою и даже презрѣніе. По уничтоженіи прежняго Кабинета, оставшійся на свободѣ Министръ Князь Черкаской помѣщенъ въ число Сенаторовъ, а произведенные въ Сенаторы въ правленіе Принцессы Анны пять человѣкъ, въ числѣ коихъ и я находился, лишены сего званія. И такъ я остался безъ мѣста. „
,,Столь часто случающіяся со мною непріятныя перемѣны наконецъ произвели во мнѣ совершенное омерзѣніе ко всѣмъ тщеславнымъ замысламъ. Я рѣшился не употреблять никакихъ происковъ, сидѣть дома съ мертвыми друзьями и ожидать конца своей участи, которая, по моему мнѣнію, не обѣщала ничего хорошаго; ибо надъ Графомъ Головкинымъ и надъ его товарищами производился судъ въ особо учрежденной Коммиссіи.“
„Въ одно утро явился у меня присланный Офицеръ съ повелѣніемъ, дабы я немедленно въ сенатъ приѣхалъ. Фортунѣ угодно было въ тотъ день позабавиться надо мною. Когда вошелъ я въ первую палату, находившійся тутъ Сенатской Офицеръ, которой прежде на крыльцѣ встрѣчалъ меня и съ почтеніемъ провожалъ по лѣстницамъ до самаго присудствія, стоя на одномъ мѣстъ поклонился мнѣ какъ незнакомому. На вопросъ мой, гдѣ г-нъ Экзекуторъ, и могу ли идти далѣе, онъ спокойно указалъ мнѣ рукою на дверь, говоря, что тамъ найду его. Господинъ Экзекуторъ, которой не задолго передъ тѣмъ называлъ меня своимъ палтрономъ, и не иначе какъ стоя разговаривалъ со мною, привставъ немного указалъ на стулъ, давая знать, чтобъ я сѣлъ; словомъ, онъ принялъ меня, какъ обыкновеннаго челобитчика и сказалъ, что обо мнѣ доложитъ. Холодные и непочтительные вопросы, таинственныя слова и короткіе отвѣты нѣкоторыхъ чиновниковъ, а особливо Оберъ-Прокурора, которой велѣлъ мнѣ на другой день приѣхать, погрузили меня въ уныніе. Вспомня любимую пословицу свою изъ Священнаго Писанія: Господъ мой и Богъ мой, на Него уповаю, имъ и спасуся, я пошелъ обратно, чтобъ ѣхать домой; но тутъ же повстрѣчался съ однимъ знакомымъ, и узналъ отъ него, что меня опредѣлили въ Святѣишій Сѵнодъ Оберъ-Прокуроромъ, и что исполненіе сего дѣла отложено до слѣдующаго дня по нѣкоторымъ причинамъ.“
Въ самомъ дѣлъ, на другой день объявлено мнѣ о помилованіи меня въ Оберъ-Прокуроры изъ Сенаторовъ, по ходатайству благодѣтелей. При вступленіи въ новую должность, весьма непріятно мнѣ было видѣть, когда Экзекуторъ Сѵнода, равнаго чина съ Сенатскимъ, встрѣчалъ меня съ нѣсколькими Секретарями на лѣстницѣ, и со всею свитою провожалъ до присудственной палаты очищая дорогу.»
Судьбѣ угодно было, чтобы новая должность моя началась горестнымъ для меня исполненіемъ важнаго препорученія. Генералъ-Прокуроръ, Князь Трубецкой далъ мнѣ письменное повелѣніе отравить въ ссылку несчастныхъ вельможъ и нѣкоторыхъ чиновниковъ, подтвердивъ чтобы на разсвѣтѣ слѣдующаго дня никого изъ нихъ не было уже въ столицѣ. Притомъ велѣно мнѣ объявить женамъ ихъ, что ежели хотятъ, могутъ ѣхать въ назначенныя мѣста вмѣстѣ съ мужьями своими. Сдѣлавши всѣ нужныя приготовленія, немедленно поѣхалъ я въ Петропавловскую крѣпость. Въ сумерьки явился ко мнѣ на главномъ караулъ гвардейской офицеръ съ донесеніемъ, что все готово къ отправленію Графа О**, и что сани уже подвезены къ крыльцу той казармы, въ которой находился несчастный. Мнѣ надлежало самому лично объявить ему Высочайшую волю, и при своихъ глазахъ его отправить.
Вошедши въ казарму, я увидѣлъ бывшаго Кабинетъ-Министра, Графа О**, лежащаго и громко стенящаго отъ подагры. Онъ съ сокрушеніемъ сердца жалѣлъ о прогнѣваніи Всемилостивѣйшей Государыни, и просилъ, чтобъ я исходатайствовалъ дѣтямъ его великодушное покровительство Ея Величества. Между тѣмъ какъ находившійся тутъ чиновникъ, по данному мнѣ повелѣнію, записывалъ слова бывшаго Министра, я объявилъ ему Высочайшій указъ, а офицеру велѣлъ, поднявъ сего несчастнаго бережно съ постелью, отнести къ санямъ и ѣхать въ назначенное мѣсто. Жена его съ нимъ же отправилась. Не буду описывать мучительной ея горести.
Лишь только успѣли отъѣхать нѣсколько саженей, какъ другой гвардейской же офицеръ, назначенной препровождать бывшаго Оберъ-Гофъ-Маршала Графа Левенгольда, донесъ мнѣ, что и онъ совсѣмъ готовъ къ отъѣзду. Вручивши ему, какъ и всѣмъ другимъ, письменное наставленіе и сдѣлавъ нужныя приказанія на словахъ, я пошелъ къ заключенному. Въ обширной и темной казармѣ я увидѣлъ человѣка, въ робости и смятеніи духа обнимающаго мои колѣна, со всклокоченными на головѣ волосами, съ оброслою бородою, съ блѣднымъ лицемъ, со впалыми щеками, въ замаранной одеждъ. Онъ говорилъ такъ тихо, что я не могъ разслушать рѣчей его. Принявъ его за простаго колодника, я приказалъ отвести его отъ себя, и спрашивалъ, въ которомъ углу казармы находится бывшій Графъ Левенгольдъ. Услышавъ же, что онъ передо мною, я пораженъ былъ смятеніемъ и горестію. Противъ желанія своего я вспомнилъ о прежней жизни Левенгольда: воображенію моему представлялись отличная довѣренность у Двора, богатство, пышность, всеобщее уваженіе; глаза мои видѣли темницу, бѣдность, несчастіе. И со мною то же случишься можетъ, думалъ я, и старался укрѣпить себя бодростію. Объявивъ Левенгольду Высочайшій указъ, я велѣлъ офицеру исполнять свое дѣло.
Очередь дошла до Графа Миниха. Идучи къ его казармъ, я мысленно говорилъ самъ себѣ: "Готовься увидѣть зрѣлище, которое должно научить тебя не полагаться ни на разумъ свои, ни на фортуну! Готовься увидѣть героя, нѣкогда, съ полною довѣренностію отъ Монарховъ, начальствовавшаго надъ многочисленными войсками, не одинъ разъ увѣнчаннаго побѣдоносными лаврами, не одинъ разъ въ похвальныхъ одахъ наименованнаго Россійскимъ Сципіономъ! Того знаменитаго военачальника, коего особу я удостоился въ послѣднюю воину съ Турками охранять со ввѣренными мнѣ эскадронами конной гвардіи, того вельможу, коего милостей искать я старался, того любимца фортуны, которой Герцога Бирона свергнулъ съ высоты величія, увижу какъ преступника, всѣхъ почестей лишеннаго, по объявленіи опредѣленной ему смертной казни на лобномъ мѣстъ получившаго прощеніе, и наконецъ отсылаемаго въ дальнѣйшій край Сибири. Я мучился представляя себѣ, что найду его растерзаннымъ горестію.
Минихъ стоялъ подлъ окна ко входу спиою, когда я вошелъ въ казарму. Оборотясь онъ подошелъ ко мнѣ, и ожидалъ, что я говорить стану. Въ быстрыхъ взорахъ его оказывалась та же холодная неустрашимость, какую неоднократно имѣлъ я случай замѣтить во время жаркихъ съ непріятелемъ сраженій. Равнодушіе героя увеличило во мнѣ къ особъ его почтеніе, которое однакожь изъявлять тогда было для меня неприлично и опасно. Я по возможности укрѣпясь бодростію, приступилъ къ исполненію порученнаго мнѣ дѣла. Объявляя указъ, я замѣтилъ на лицѣ Миниха признаки болѣе досады, нежели печали и страха. Онъ выслушалъ слова мои, поднялъ руки свои и взоры къ небу, и сказалъ громко: «Боже! благослови Ея Величество, и Ея царствованіе!» Потомъ, потупивъ глаза и помолчавъ нѣсколько, прибавилъ; «Теперь, когда уже мнѣ ни желать, ни ожидать ничего не осталось, осмѣливаюсь просить только объ одной милости, а именно, чтобы отправленъ былъ со мною пасторъ для сохраненія души моей отъ вѣчной погибели.» Я отвѣчалъ, что о семъ донесу кому слѣдуетъ. Супруга его, также непоказавшая внутренняго смятенія духа своего, держа въ рукъ чайникъ съ приборомъ, ждала минуты отъѣзда. Все было готово, и они отправлены подобно прежнимъ.
Было уже около трехъ часовъ послѣ полуночи. Я усталъ и отъ ходьбы и отъ всего что видѣлъ и слышалъ, но еще оставалось выпроводить Графа Головкина бывшаго моего благотворителя, искренно мною любимаго и почитаемаго. Съ головою, наполненною мыслями о прежнемъ благополучіи Министра, объ имянинномъ праздникѣ, въ послѣдній разъ мною проведенномъ въ его домъ, и о теперешнемъ его бѣдственномъ состояніи, вошелъ я въ казарму. Сердце мое стѣснилось отъ жалости, когда взглянулъ я на сего почтеннаго мужа. По длиннымъ волосамъ, по блѣдному лицу, по слабо движущимся глазамъ едва можно было узнать несчастнаго страдальца. Онъ горько стоналъ отъ мучившей его подагры и хирагры; сидѣлъ неподвижно, владѣя только одною рукою. Тогдашнія обстоятельства необходимо требовали, чтобъ я, исполняя долгъ свои, какъ возможно скрывалъ жалость, которая на лицѣ моемъ и въ глазахъ ясно изображалась.
Съ прискорбнымъ видомъ выслушавъ объявленный мною указъ, онъ жалостно взглянулъ на меня, и сказалъ: «нынѣ почитаю себя сугубо несчастнымъ, потому особливо что, будучи воспитанъ въ изобиліи и до сихъ поръ никогда не испытавъ тягости бѣдствій, теперь не имѣю силъ для понесенія оныхъ.» Я не могъ бы отъ слезъ удержаться, еслибъ въ ту минуту не явился предо мною гвардейскій офицеръ, присланный отъ Трубецкаго освѣдомиться объ успѣхъ данныхъ мнѣ порученій. Осталось, кромѣ Головкина, отправить еще трехъ: Каммергера и Президента Коммерцъ-Коллегіи Барона Менгдена, Дѣйствительнаго Статскаго Совѣтника Темирязева и Кабинетнаго Секретаря Яковлева. Я приказалъ донести Министру, что уповаю до разсвѣта всѣхъ выслать изъ столицы. Моего несчастнаго благодѣтеля бережно понесли съ постелью къ санямъ; за нимъ пошла его супруга, которая въ сіе время казалась великодушнѣе своего мужа. Въ слѣдъ за нимъ равнымъ образомъ отправлены и другіе, выше упомянутые; но о нихъ для краткости умалчиваю.
Присутствуя въ главномъ Коммиссаріатѣ въ Москвѣ, я старался по тогдашнему военному времени все исполнять какъ можно поспѣшнѣе. По случаю рекрутскаго набора, приводимы были въ Москву многолюдныя комманды; отъ чего находилось великое множество больныхъ солдатъ и рекрутъ въ генеральномъ госпиталѣ, бывшемъ подъ моимъ начальствомъ.
Въ одно время, уже при окончаніи зимы, ѣдучи въ госпиталь, увидѣлъ я нѣсколько дровней съ больными. На вопросъ: куда ихъ везутъ? находившійся тутъ унтеръ-офицеръ отвѣчалъ мнѣ, что сихъ больныхъ въ генеральномъ госпиталѣ за тѣснотою не приняли, и что ихъ велѣно обратно везти въ комманду. Я въ тужъ минуту приказалъ отправить ихъ въ госпиталь, обнадеживая, что больные непремѣнно будутъ приняты. На дворѣ у большаго крыльца стояло еще нѣсколько дровней также съ больными. Докторъ и коммиссаръ, встрѣтившіе меня подлѣ кареты, убѣдительно совѣтовали мнѣ не ходить далѣе крыльца, потому что отъ множества больныхъ, которыми всѣ покои и даже сѣни верхняго и нижняго жилья наполнены, испортился воздухъ, и что не только больные одинъ отъ другаго заражаются, но даже и здоровые служители впадаютъ въ болѣзни. Они прибавили къ тому, что по причинѣ тѣсноты принуждены больныхъ обратно отсылать въ комманды, дабы списокъ умирающихъ въ госпиталѣ напрасно не увеличивался. Въ тоже время унтеръ-офицеры, присланные съ больными, показывали изъ числа ихъ нѣсколько уже умершихъ на дорогѣ, а другихъ въ прежалостномъ состояніи дрожащихъ отъ стужи.
Столь печальное зрѣлище поразило меня. Не смотря на усильныя представленія и совѣты господина доктора, я пошелъ осматривать. Въ первой больничной палатѣ встрѣтила насъ чрезвычайная духота, или лучше сказать, несносной запахъ; тамъ увидѣлъ я многихъ несчастныхъ: одни бѣдственно оканчивали послѣднія минуты своей жизни; другіе въ безпамятствѣ бросались въ разныя стороны, или кричали отъ нестерпимой боли; иные призывали смерть въ отраду. Мнѣ сдѣлалось дурно, и докторъ почти насильно вывелъ меня черезъ сѣни на свѣжій воздухъ. Нѣсколько отдохнувши, я тотчасъ началъ заботиться о способахъ облегчить судьбу несчастныхъ страдальцевъ, искалъ по всѣмъ сторонамъ удобныхъ зданій для помѣщенія, и приказалъ изъ находившихся тутъ домовъ немедленно вывести госпишальныхъ служителей въ наемныя квартиры. Докторъ и коммиссаръ отвѣчали мнѣ, что они хотѣли то же сдѣлать, но должны были оставить свое предпріятіе, ибо вблизи никакихъ квартиръ нѣтъ, а вдали по разнесшемуся слуху о больныхъ ни за какую цѣну домовъ не отдаютъ въ наемъ для госпишальныхъ служителей. Въ то же время свѣдалъ я, что въ ближнемъ разстояніи есть порожніе покои вѣдомству конюшеному принадлежащіе, и что позади дворцоваго саду на берегу Яузы находится немалое деревянное строеніе и пивоварной дворъ, въ которомъ, по причинѣ отсутствія Императрицы, живетъ одинъ только надзиратель. При томъ сказано мнѣ, что все оное строеніе перенесено будетъ въ другое мѣсто подалѣе отъ саду, и что о вызовъ подрядчиковъ уже и въ газетахъ напечатано.
Я тогда же послалъ за надзирателемъ. Онъ подтвердилъ мнѣ все отъ другихъ мною слышанное, и прибавилъ, что кромѣ пивоварень есть на дворѣ еще нѣсколько избъ и анбаровъ порожнихъ, въ которыхъ немалое число людей можетъ помѣститься. На требованіе мое, чтобы все то строеніе уступилъ мнѣ на короткое время, надзиратель отвѣчалъ, что сдѣлать того не можетъ безъ дозволенія начальства. Посланные отъ меня чиновники въ Дворцовую и Конюшенную конторы возвратясь донесли мнѣ, что въ покояхъ конюшеннаго вѣдомства могу помѣстить больныхъ, а отъ Дворцовой конторы велѣно сказать, что пивоварнаго двора отдать въ мое вѣдомство нельзя безъ позволенія главной Дворцовой канцелляріи, находившейся тогда въ С.-Петербургѣ.
При столь крайней надобности, нетерпящей ни малѣйшей отсрочки, и зная что Государынѣ будетъ непріятно, ежели я для пустыхъ обрядовъ пренебрегу выгоды страждущихъ защитниковъ отечества, я рѣшился дать письменной приказъ Генералъ-Майору Кумингу о помѣщеніи больныхъ въ покояхъ, уступленныхъ отъ Конюшенной конторы, и о принятіи въ свое вѣдомство двора пивоварнаго, въ которомъ, поспѣшнѣе сдѣлавъ нужныя поправки, помѣстить здоровыхъ писарей и разныхъ служителей здоровыхъ же, а ихъ квартиры во внутреннихъ госпишальнаго дома строеніяхъ занять больными, расположивъ сихъ послѣднихъ какъ можно просторнѣе; для предосторожности же въ приказъ написалъ именно, чтобъ въ строеніяхъ на пивоварномъ дворъ не только больныхъ не помѣшать, но даже не пускать туда служителей, которые за больными смотрятъ.
Въ первой почтовой день послано отъ меня сообщеніе въ Главную дворцовую канцеллярію. Я подробно изъяснилъ, по какой необходимости занялъ пивоварной дворъ, увѣряя, что скоро опорожню его, и за всѣ сдѣланныя въ немъ поправки платы требовать не буду. Въ то же время увѣдомилъ я И. И. Шувалова и друга моего В. А. Нащокина, прося ихъ защитить меня, ежели недоброжелатели мои инаково о томъ разглашать станутъ. Шуваловъ въ отвѣтѣ своемъ хвалилъ мой поступокъ и обнадеживалъ своимъ защищеніемъ. Напротивъ того Нащокинъ писалъ, что въ знатныхъ домахъ удивляются моей смѣлости, и говорятъ, что я взялъ безъ вѣдома Главной дворцовой канцелляріи пивоварной дворъ, гдѣ во время присутствія Государыни въ Москвѣ, полпиво и кислыя щи варятъ и разливаютъ для стола Ея Величества, и будто я положилъ тамъ зараженныхъ прилипчилвыми болѣзнями, а въ другихъ ближнихъ покояхъ велѣлъ мыть бѣлье и перевязки.
Имѣя въ рукахъ своихъ газеты, гдѣ напечатано было о вызовъ подрядчиковъ къ сломкѣ и перевозу пивоварни со всѣми строеніями, получивъ отъ Шувалова одобрительный отзывъ о моемъ похвальномъ поступкѣ, а всего болѣе пользуясь довѣренностію Императрицы, я не боялся никакихъ навѣтовъ, и даже смѣялся внутренго ухищреніямъ своихъ недоброхотовъ. Черезъ нѣсколько дней получилъ я изъ Сената указъ, которымъ требовано отъ меня отвѣта, почему я занялъ дворъ безъ дозволенія Главной дворцовой канцелляріи. Я немедленно исполнилъ, чего отъ меня требовали, и въ оправданіи своемъ изъяснилъ свои причины: а сверхъ того прибавилъ еще нѣсколько иносказательныхъ выраженій во обличеніе тѣмъ, кои стараются обвинять меня за такое дѣло, Богу и Монархинѣ угодное. Въ среду ввечеру, какъ теперь помню, приготовилъ я отвѣтныя письма къ Генералъ-Прокурору, которой поздравлялъ меня, что самые мощные непріятели мои ищутъ случая примиришься со мною, и къ другу моему Нащокину, изъявляя имъ благодарность за употребляемыя старанія защищать меня отъ завистниковъ и недоброхотовъ. Признаюсь, что внутреннее удовольствіе мое тогда было весьма близко къ тщеславію, и отъ чистаго сердца благодарю Всевидящаго, что Онъ, яко чадолюбивый Отецъ, скоро далъ мнѣ случай возчувствовать мое заблужденіе.
На другой день, поутру, вошедшій въ комнату мою гвардейскій офицеръ, одѣтый въ дорожное платье, вѣжливо поклонясь, объявилъ мнѣ, что присланъ отъ Ея Величества изъ С.-Петербурга, и имѣетъ нужду особливо говорить со мною. Это меня не удивило; ибо и прежде случалось посылаемымъ черезъ Москву гвардіи офицерамъ являться у меня съ собственноручными Ея Величества писагіями, и получать деньги на счетъ Кабинета. Я тотчасъ позвалъ его къ себѣ въ спальню. Офицеръ, печально вынимая изъ кармана пакетъ, говорилъ мнѣ: весьма жалѣю, что такому честному человѣку привезъ непріятную вѣдомость. Я удивлялся, спрашивалъ; онъ отвѣчалъ, что узнаю все, прочитавши бумагу. Отъ Графа А. И. Шувалова, которой тогда былъ въ особенной довѣредности при Дворъ, и имѣлъ въ своемъ вѣдомствѣ страшную Тайную канцеллярію, написано было ко мнѣ между прочимъ, что «посланному гвардіи поручику Безобразову повелѣно, ежели по освидѣтельствованіи его найдутся въ покояхъ пивоварнаго двора больные и прачки, то всѣхъ ихъ немедленно перевесть для житья въ мой домъ, не обходя ни одного покоя, ниже спальни.» Я въ тужъ минуту разсказалъ обо всемъ случившемся, показывая подлинныя донесенія Генералъ-Майора Куминга, коммиссарскіе раппорты и списки съ означеніемъ, кто имянно помѣщенъ въ какомъ покоѣ; но поручикъ Безобразовъ сказалъ мнѣ, что онъ заѣзжалъ самъ на пивоварной дворъ, что нашелъ тамъ больныхъ и прачекъ, и что въ силу даннаго ему повелѣнія всѣхъ перевезъ уже ко мнѣ въ домъ при коммандѣ солдатъ, которая взята изъ главнаго караула въ городъ.
Вышедши изъ спальни, я объявилъ своимъ офицерамъ, чтобъ они для полученія приказаній ѣхали въ Коммиссаріатъ, и тамъ дожидались бы, пока я размѣщу дорогихъ гостей своихъ, которыхъ уже человѣкъ болѣе тридцати стояло въ моей залъ. Офицеры вышли, а я началъ размѣщать по комнатамъ больныхъ и прачекъ. "Извольте помѣщаться, любезные гости — сказалъ я — какъ вамъ покойнѣе; вотъ и спальня моя къ вашимъ услугамъ, " и въ то же время попросилъ у господина Безобразова дозволенія вынести въ ближнюю каморку бумаги свои и постелю. Сей честной и благомысляіцій офицеръ исполнялъ должность свою не безъ внутренняго огорченія, и хотя я неоднократно повторялъ ему, чтобъ онъ поступалъ въ точности противъ даннаго повелѣнія, однакожь онъ приказалъ расположиться въ моей спальнѣ тремъ солдатамъ; болѣе отъ дряхлости нежели отъ болѣзней изнемогшимъ. Престарѣлые воины положили войлочныя постели свои въ альковѣ на полу по обѣимъ сторонамъ моей кровати, а, прочіе помѣстились по разнымъ покоямъ.
Приказавъ дворецкому довольствовать пищею и питьемъ дорогихъ гостей моихъ, я поѣхалъ въ Канцеллярію главнаго Коммиссаріата. Присутствующіе члены и другіе чиновники изъявляли сожалѣніе о случившемся со мною; а я, скрывая досаду свою, просилъ ихъ извинить меня, что поздно приѣхалъ, и что задержанъ былъ дома гостями, присланными ко мнѣ для собесѣдованія и приятнаго провожденія времени по ходатайству почтенныхъ моихъ доброжелателей, которые постарались найти способъ доставить мнѣ удовольствіе и забаву. Я прибавилъ, что въ числѣ прачекъ есть женщины довольно пригожія. Слушатели мои оставили шутки безъ вниманія; они съ сожалѣніемъ говорили о моей невинности, и совѣтовали мнѣ оправдаться письменными доказательствами, а именно раппортами Генералъ-Майора Куминга и коммиссара. Я отвѣчалъ, что уповаю на правосудіе Божіе, и началъ отправлять свое дѣло.
Возвратясь домой позже обыкновеннаго, я нашелъ въ покояхъ своихъ ощутительную перемѣну. Надлежало укрѣпиться терпѣніемъ, чтобы снести дурной запахъ, распространившійся по всему дому. Съ сердцемъ безпокойнымъ пошелъ я къ моей дочери, которая занемогла отъ сего произшествія, принудилъ ее встать съ постели и со мною за маленькимъ столомъ отобѣдать.
Слухъ о семъ приключеніи тогда же разнесся по всему городу съ обыкновенными прибавленіями. Никто изъ моихъ родственниковъ и приятелей не приѣзжалъ ко мнѣ не только въ тотъ день, но даже въ цѣлую недѣлю; не знаю, чему приписывать такую ихъ осторожность, опасенію ли, чтобъ не заразиться отъ меня несчастіемъ, или просто случаю. Впрочемъ я и самъ, съ дозволенія офицера, провождалъ время болѣе въ гостяхъ, и приѣзжалъ домой ночью.
Я рѣшился по первой почтѣ отправить къ Императрицѣ письмо, въ которомъ просилъ о Высочайшемъ повелѣній, изслѣдовать мое дѣло, и ежели окажусь виновнымъ, подвергнуть меня законному наказанію. Въ то же время посланы отъ меня письма къ ІІІуваловымъ, къ Кн. Трубецкому и къ другу Нащокину. Увидѣвшись съ господиномъ Кумингомъ и коммиссаромъ, я спросилъ ихъ, почему доходили отъ нихъ ко мнѣ лживыя донесенія. Они оба извинялись простотою. Коммиссаръ, которой должность свою почиталъ вѣрнымъ способомъ кормиться, и за то по замѣчаніямъ моимъ не одинъ разъ получалъ отъ меня выговоры, въ отвѣтъ себѣ вмѣшивалъ слова иносказательныя; однакожъ я, какъ будто не примѣчая, толковалъ ему, сколь безчестно и дерзко по пристрастной злобѣ разставлять сѣти ближнему, и какія отъ Праведнаго Судіи готовятся за то истязанія. Коммиссаръ мой, не могши скрытъ своего смятенія, съ плутовскимъ искуствомъ сожалѣлъ о моемъ несчастіи и досадовалъ на слою недогадливость. Онъ говорилъ, что перемѣстилъ прачекъ въ пивоварной домъ на самое короткое время, что о томъ вѣдалъ и г-нъ Кумингъ, и что прачекъ намѣрены были опять помѣстить на прежнихъ квартирахъ въ тотъ самой день, когда приѣхалъ офицеръ изъ Петербурга. Спустя два или три дня сказано мнѣ, что коммиссаръ, бывъ цѣлой день въ задумчивости и безпокойствѣ, квечеру выпилъ изъ стакана приготовленное имъ питье, и скоро послѣ того умеръ. Сообразивши всѣ обстоятельства и развѣдавъ обо всемъ подробно, я узналъ наконецъ, что сей коммиссаръ былъ участникомъ въ коварномъ противъ меня умыслѣ. За нѣсколько времени до страннаго приключенія со мною часто видали въ его квартирѣ присланнаго изъ Петербурга служителя, къ вѣдомству Дворцовой канцелляріи принадлежавшаго. Больные и прачки съ бѣльемъ нарочно переведены были въ пивоварный домъ ко дню прибытія офицера, отправленнаго изъ Петербурга.
Мои письма подѣйствовали. На другой же день по полученіи оныхъ отправленъ въ Москву нарочной къ Поручику Безобразову съ повелѣніемъ освободить мой домъ отъ постоя, и ѣхать въ Петербургъ къ своему начальству. Въ то же время получилъ я отъ И. И. Шувалова письмо, наполненное сожалительными выраженіями о случившемся со мною безъ его вѣдома произшествіи. Онъ увѣрялъ меня въ неудовольствіи Государыни Императрицы, что со мною поступлено столь неосмотрительно. Симъ кончилось мое приключеніе. Въ тотъ же день я ласково проводилъ гостей моихъ, подаривъ имъ нѣсколько денегъ. Добрые люди сіи чувствительно благодарили меня; а нѣкоторые по своему простосердечію говорили, что съ своей стороны они готовы до смерти жить въ моемъ домъ, и что имъ весьма прискорбно переселяться на другія квартиры.
- ↑ Графиня Головкина, по отцѣ Княжна Ромодановская, а по матери Салтыкова, отъ родной сестры Царицы Парасковіи Ѳеодоровны рожденная, была тетка Принцессы Правительницы.