Выигралъ самого себя.
правитьЭто было въ 1848 году. Нѣкоторыя торговыя дѣла заставили меня подняться вверхъ по Миссиспппи. Между прочими моими спутниками, на кораблѣ находились также судья изъ Кентукки, м-ръ Ундервудъ, и Генри Кнэ.
Мы прогуливались по палубѣ и только-что хотѣли спуститься въ каюту, какъ оттуда вышелъ корабельный клеркъ.
— Ну и общество, сѣвшее къ намъ изъ Начеза!.. замѣтилъ онъ, — оно ведетъ сильную и азартную игру.
— Пойдемте, господа, посмотримте, замѣтилъ судья, и мы спустились въ каюту.
Здѣсь играли на два стола. У одного изъ нихъ сидѣло четыре человѣка, а цѣлая масса окружавшихъ любопытныхъ прямо показала намъ, что это вѣроятно тѣ люди, о которыхъ только-что говорилъ клеркъ. Мы тоже присоединились къ этому кружку. Играли въ такъ-называемое «Twenty deck paker», и деньги съ удивительною быстротою переходили изъ рукъ въ руки. Одинъ изъ игроковъ, человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ отпечаткомъ страстной натуры въ чертахъ лица (какъ я послѣ узналъ, онъ былъ владѣтелемъ большой хлопчато-бумажной плантаціи), только-что поставилъ свой послѣдній долларъ и просилъ противника открыть карты. У него было четыре дамы, на что сидѣвшій vis-à-vis открылъ четырехъ королей. Плантаторъ проигрался до копѣйки. Онъ всталъ и казалось хотѣлъ окончить игру.
— Что, вы совершенно «готовы», полковникъ? спросилъ съигравшій четырехъ королей.
— Совершенно — до послѣдняго гроша!
— Дайте мнѣ росписку — и я вамъ повѣрю денегъ въ долгъ.
— Нѣтъ, отвѣчалъ плантаторъ съ проклятіемъ: — до этого я еще не дошелъ. Гдѣ Бакманъ?
— Здѣсь, мастеръ, отвѣчалъ хорошо сложенный негръ, который въ ожиданіи приказаній стоялъ у дверей.
— Приведи-ка сюда, Бакманъ, мальчишку и женщину, которыхъ я купилъ въ Начезѣ. А вы, господа, потерпите минутку игрою, у меня есть еще кое-что поставить.
Негръ ушелъ и скоро вернулся въ сопровожденіи «женщина и мальчишки». Сказанная «женщина» была довольно красивая мулатка, лѣтъ тридцати пяти, а мальчикъ былъ ея сынъ. Ему было едва десять лѣтъ, лицо было нѣсколько свѣтлѣе чѣмъ у матери, а формы тѣла были безукоризненно правильны.
— Вотъ, господа, прекрасная парочка, сказалъ плаптаторъ; — другой такой не скоро и найдешь! Я заплатилъ за нихъ восемьсотъ долларовъ — кто даетъ шестьсотъ?
— Почему не продаете вы ихъ по одиночкѣ? спросилъ кто-то изъ окружающихъ.
— Нельзя, отвѣчалъ плантаторъ, пожимая плечами. — Мать поклялась лишить себя жизни, если ее разлучатъ съ мальчишкой, — а старый хозяинъ, у котораго я купилъ ихъ, увѣрялъ меня, что она сдержитъ данное слово. Да развѣ вы не видите, господа, что она одна стоитъ болѣе того, что я прошу за нихъ обоихъ? Ну, что скажете? Покупайте за шестьсотъ долларовъ.
Плантаторъ подождалъ нѣсколько секундъ — и не получивъ никакого отвѣта, продолжалъ: — Мнѣ нужны деньги — и если нельзя ихъ получить иначе, съиграемте въ кости. Тридцать жеребьевъ, по двадцати долларовъ каждый. Ну, господа, идетъ что ли? Дайте посмотрѣть на цвѣтъ вашего золота! Кто возьметъ первый, тотъ и бросаетъ первый.
Этимъ предлагалась хорошая забава, а вмѣстѣ съ тѣмъ и надежда на выигрышъ вещей, которыя въ глазахъ американца вообще, а путешествующихъ по Миссисиппи въ особенности, имѣютъ чарующую привлекательность. Каждый изъ игроковъ, сидѣвшихъ за столомъ, взялъ по два жеребья; нѣкоторые изъ зрителей тоже приняли участіе въ игрѣ, — такъ-что въ нѣсколько минутъ было разобрано двадцать жеребьевъ, и рабовладѣлецъ едва успѣвалъ принимать деньги и вписывать имена участвовавшихъ. Но теперь дѣло пошло нѣсколько медленнѣе; оставалось еще десять жеребьевъ. Самъ плантаторъ оставилъ на свою долю два, потомъ и остальные игроки порѣшили взять еще по одному, и наконецъ двое изъ зрителей, въ надеждѣ на выигрышъ, удвоили свою ставку.
— Еще два жеребья, господа! сказалъ плантаторъ.
Кнэ отвелъ судью въ сторону — и поговоривъ съ нимъ минуту, быстро подошелъ къ столу и бросилъ двѣ десяти-долларовыя монеты.
— Ваше имя?
— Запишите на имя мулатки.
— Какъ?
— На имя этой «женщины»?
— Да.
— Посмотримъ, счастлива ли она!
— All right!
— Жребій для Нинетты!
Не успѣлъ плантаторъ предложить играющимъ послѣдняго билета, какъ къ столу подошелъ судья Ундервудъ и, положивъ двадцать долларовъ, сказалъ очень сухо: «Это за мальчика!»
— Прекрасно, сказалъ владѣлецъ, — этотъ жеребій будетъ для Томми. Продажа значитъ заключена. Гдѣ клеркъ?
— Здѣсь!
— Есть у васъ на кораблѣ бланки для продажи негровъ?
— Да.
— Въ такомъ случаѣ, приготовьте для обоихъ, для Ниннеты и Томми; только оставьте въ нихъ мѣсто, чтобы потомъ вписать имя выигрывшаго. А мы, господа, начнемте игру.
Кости были принесены, и игра началась. Выкидывались три кости разомъ, и каждый изъ игравшихъ бросалъ ихъ трижды. Въ первыя десять игръ высшимъ числомъ было 36. Въ одиннадцатую — выкинулось 42 очка. Потомъ пошли меньшіе нумера вплоть до двадцать седьмой игры, въ которую кто-то выкинулъ 49.
Все общество заволновалось. Выше 49 очковъ выкинуть было очень трудно. Низшій нумеръ въ этой игрѣ могъ быть 9, а высшій (6X9) — 54. Среднимъ числомъ было слѣдовательно 31", и изъ ста выбрасываній большинство стояло ниже 32 очковъ.
Двадцать осьмая очередь принадлежала секретарю корабля, который только что вернулся съ необходимыми документами. Онъ выбросилъ 50 очковъ.
— Ну, Нинетта, теперь тебѣ играть!
Бѣдная женщина дрожа подошла къ столу и казалось хотѣла остановить рукою біенье своего сердца. Въ залѣ водворилось молчаніе, нарушаемое только стукомъ машины.
— Можетъ-быть господинъ, купившій жеребій для меня, желаетъ самъ бросить? сказала Нинетта тихимъ голосомъ, на чистомъ англійскомъ языкѣ.
— Пускай вашъ сынъ съиграетъ за васъ, онъ вѣроятно счастливѣе меня, отвѣчалъ медленно Кнэ.
Мальчикъ подошелъ къ столу и взялъ кубокъ. Мать же, сложивъ набожно руки, шептала молитву. Бѣдняжка дрожалъ какъ осиновый листъ. Да и не удивительно. Въ кубкѣ заключалось все его счастіе и несчастіе. Онъ держалъ въ рукахъ своихъ запечатанную, таинственную книгу судебъ, въ которой была написана будущность его и его матери. Ему нужно было открыть ее. Положеніе, при которомъ задрожалъ бы и не слабый ребенокъ.
Онъ помѣшалъ кости и выбросилъ ихъ на столъ.
Три очка…
Съ минуту несчастный мальчикъ безмолвно смотрѣлъ на три ужасныя черныя точки; потомъ, понявъ, что все потеряно, онъ тихо положилъ кубокъ на столъ и отошелъ въ сторону.
— Бросай еще разъ, Томми! сказалъ плантаторъ.
— Это безполезно, мастеръ, вѣдь я не выброшу болѣе 50 очковъ.
— Но ты долженъ играть теперь, за себя, мой голубчикъ!
— Да, воскликнулъ судья, — ты проигралъ жеребій своей матери, теперь бросай за себя. Ступай, мужайся и да поможетъ тебѣ Богъ!
Корабельное общество состояло не изъ особенно религіозныхъ людей, однако, послѣ этого горячаго пожеланія судьи, каждый прошепталъ «аминь».
Мальчикъ снова подошелъ къ столу и взялъ кубокъ. Губы его были крѣпко сжаты, а нервная дрожь, овладѣвшая имъ раньше, теперь совершенно пропала. Въ залѣ царствовала гробовая, мучительная тишина. Слышенъ былъ только стукъ падающихъ костей.
Томми выбросилъ въ первый разъ.
— Пять — пять — шесть, всего шестьнадцать, считалъ плантаторъ.
Кости застучали вторично.
— Шесть — шесть и пять. Превосходно. Это составляетъ семьнадцать.
Мальчикъ поблѣднѣлъ какъ полотно, когда въ третій разъ взялся за кубокъ. Мать, готовая лишиться чувствъ, оперлась на желѣзную подпорку палубы. Наконецъ — книга судебъ была вскрыта.
— Трижды шесть составляетъ восемьнадцать, всего же 51 очко. Томми, мой другъ, ты выигралъ! А вы, господинъ конторщикъ, впишите его имя въ бланки, — я подпишу въ присутствіи всѣхъ господъ свидѣтелей.
Легче вообразить, чѣмъ описать ту сцену, которая послѣдовала за этимъ.
Какъ я впослѣдствіи узналъ, судья Ундервудъ совершенно здоровъ, однако оставилъ всѣ дѣла. Нинетта сдѣлалась экономкой въ его домѣ, а Томми сталъ самымъ вѣрнымъ слугою, какого можно только желать.