Выбранныя Мѣста изъ Переписки съ Друзьями Николая Гоголя. Санктпетербурга. 1847. Въ тип. Департамента Внѣшней Торговли. Въ 8-ю д. л. 287 стр.
Начало «Предисловія», помѣщеннаго къ этой книгѣ, по нашему мнѣнію лучше всего указываетъ точку, съ которой слѣдуетъ смотрѣть на содержащіяся въ ней статьи.
«Я былъ тяжело боленъ (говоритъ Гоголь); смерть уже была близко. Собравши остатокъ силъ своихъ и воспользовавшись первою минутой полной трезвости моего ума, я написалъ духовное завѣщаніе, въ которомъ, между прочимъ, возлагалъ обязанность на друзей моихъ издать послѣ моей смерти нѣкоторыя изъ моихъ писемъ. Мнѣ хотѣлось хотя симъ искупить безполезность всего, доселѣ мною напечатаннаго, потому что въ письмахъ моихъ, по признанію тѣхъ, къ которымъ они были писаны, находится болѣе нужнаго для человѣка, нежели въ прежнихъ моихъ сочиненіяхъ. Небесная милость Божія отвела отъ меня руку смерти. Я почти выздоровѣлъ; мнѣ стало легче. Но чувствую однако слабость силъ моихъ, которая возвѣщаетъ мнѣ ежеминутно, что жизнь моя на волоскѣ, и приготовляясь къ отдаленному путешествію къ Святымъ Мѣстамъ, необходимому душѣ моей, во время котораго можетъ все случиться, я захотѣлъ оставить при разставаніи что-нибудь отъ себя своимъ соотечественникамъ. Выбираю самъ изъ моихъ послѣднихъ писемъ, которыя мнѣ удалось получить назадъ, все, что болѣе относится къ вопросамъ, занимающимъ нынѣ общество, отстранивши вce, что можетъ получить смыслъ только послѣ моей смерти, съ исключеніемъ всего, что могло имѣть значеніе только для немногихъ. Прибавляю двѣ три статьи литературныя и, наконецъ, прилагаю самое завѣщаніе съ тѣмъ, чтобы, въ случаѣ моей смерти, если бы она застигла на пути моемъ, возымѣло оно тотчасъ свою законную силу, какъ засвидѣтельствованное всѣми моими читателями». (Стр. 1—2).
Завѣщаніе Гоголя проникнуто духомъ, весьма-естественнымъ въ человѣкѣ изнуренномъ тѣлесными недугами и душевнымъ разочарованіемъ. Вотъ нѣсколько строкъ изъ этого произведенія:
«II. Завѣщаю не ставить надо мною никакого памятника и не помышлять о такомъ пустякѣ, Христіанина недостойномъ.
III. Завѣщаю вообще никому не оплакивать меня, и грѣхъ себѣ возьметъ на душу тотъ, кто станетъ почитать смерть мою какою-нибудь значительною или всеобщею утратой. Если бъ даже и удалось мнѣ сдѣлать что-нибудь полезнаго и начиналъ бы я уже исполнять свой долгъ дѣйствительно такъ, какъ слѣдуетъ, и смерть унесла бы меня при началѣ дѣла, замышленнаго не на удовольствіе нѣкоторымъ, но надобнаго всѣмъ, то и тогда не слѣдуетъ предаваться безплодному сокрушенію. Если бы даже вмѣсто меня умеръ въ Россія мужъ, дѣйствительно ей нужный въ теперешнихъ ея обстоятельствахъ, то и отъ того не слѣдуетъ приходить въ уныніе никому изъ живущихъ, хотя я справедливо то, что если рановременно похищаются люди всѣмъ нужные, то это знакъ гнѣва небеснаго, отъемлющаго симъ орудія и средства, которыя помогли бы инымъ подвинуться ближе къ цѣли, насъ зовущей. Не унынію должны мы предаваться при всякой внезапной утратѣ, но оглянуться строго на самихъ себя, помышляй уже не о чернотѣ другихъ и не о чернотѣ всего міра, по о своей собственной чернотѣ. Страшна душевная чернота, и зачѣмъ это видится только тогда, когда неумолимая смерть уже стоитъ передъ глазами!» ….. (Стр. 8, 9 и 10).
Странно было бы требовать отъ человѣка, тяжко страждущаго душою и тѣломъ, правильнаго логическаго воззрѣнія, на жизнь и ея условія. Поэтому мы не будемъ разбирать здѣсь статей, вошедшихъ въ «Выбранныя Мѣста». Замѣтимъ только, что часто въ этой книгѣ встрѣчаются мысли чрезвычайно свѣтлыя, высказанныя і необыкновенно-сильнымъ и живописнымъ языкомъ. За то въ ней же встрѣчается и множество противорѣчій, множество натянутыхъ выводокъ, множество фактовъ, освѣщенныхъ ложнымъ свѣтомъ односторонняго воззрѣнія и произвольно-составленныхъ теорій. Все это такъ легко объясняется собственною исповѣдью автора и такъ рѣзко бросается въ глаза всякому, что подтверждать мнѣніе свое выписками и разсужденіями кажется намъ совершенно-излишнимъ. Кто возьметъ на себя этотъ трудъ, тотъ непремѣнно впадетъ въ роль одного давнишняго писателя, который недавно съ такою поспѣшностью воспользовался случаемъ написать нелишенное здраваго смысла возраженіе противъ письма Гоголя объ Одиссеѣ, переводимой В. А. Жуковскимъ". Съ своей стороны, мы обратимъ вниманіе читателей только на одно любопытное противорѣчіе, встрѣченное нами въ"Выбранныхъ Мѣстахъ".
Противники Гоголя, которыхъ число, по разнымъ причинамъ, не меньше числа его поклонниковъ, вѣроятно, не преминутъ воспользоваться собственными его словами о безполезности. всѣхъ прежнихъ его сочиненій до «Мертвыхъ Душъ» включительно. Въ-самомъ-дѣлѣ, какъ хотите вы, чтобъ эти господа упустили такой прекрасный случай выставить въ странномъ свѣтѣ тѣхъ, которые не перестаютъ ставить «Мертвыя Души» во главу всѣхъ современныхъ произведеній русской литературы? «Вотъ», скажутъ они: «собственное сознаніе художника въ огромныхъ недостаткахъ его сочиненіи. Изъ-зт чего же было такъ кричать объ ихъ великихъ достоинствахъ, господа критики натуральной школы?» Но, не говоря уже о томъ, что никакой авторъ — не судья своему сочиненію, совѣтуемъ всѣмъ, принимающимъ сѣтованія Гоголя о собственной его ничтожности за горестное сознаніе безсилія, прочитать въ «Выбранныхъ Мѣстахъ» слѣдующія строки:
"Обо мнѣ много толковали, разбирая кое-какія мои стороны, но главнаго существа моего не опредѣлили. Его слышалъ одинъ только Пушкинъ. Онъ мнѣ говорилъ всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять, такъ ярко пошлость жизни, умѣть очертить въ такой силѣ пошлость пошлаго человѣка, чтобъ вся та мелочь, которая ускользаетъ отъ глазъ, мелькнула бы крупно въ глаза всѣмъ. Вотъ мое главное свойство, одному мнѣ принадлежащее, и котораго, точно нѣтъ у другихъ писателей. Оно въ послѣдствіи углубилось во мнѣ еще сильнѣе отъ соединеніи съ нимъ нѣкотораго душевнаго обстоятельства. Но. этого я не въ состояніи былъ открытье тогда и самому Пушкину.
«Это свойство выступило съ большою: силою въ „Мертвыхъ Душахъ“. Мертвыя Души не потому такъ испугали многихъ, и произвели такой шумъ, чтобы онѣ раскрыли какія-нибудь раны общественныя, или внутреннія болѣзни, и не потому ли также, чтобы представили потрясающія картины торжествующаго зла и страждущей невинности. Ничуть де бывало. Герои мои вовсе не злодѣи; прибавь я только одну добрую черту любому изъ нихъ, читатель примирился бы съ ними всѣми. Но пошлость всего вмѣстѣ испугала читателей. Испугало ихъ то, что одинъ за другимъ слѣдуютъ у меня герои одинъ пошлѣй другаго, что нѣтъ ни одного утѣшительнаго явленія, что негдѣ даже и пріотдохнуть, или перевести духъ бѣдному читателю и что по прочтеніи всей книги кажется, какъ бы точно вышелъ изъ какого-то душнаго погреба на Божіи свѣтъ. Мнѣ бы скорѣе простили, если бы я выставилъ картинныхъ изверговъ, по пошлости не простили мнѣ. Русскаго человѣка испугала его ничтожность болѣе, нежели всѣ его пороки и недостатки». (Стр. 141—143).
Вотъ какъ Гоголь отказывается отъ своего таланта и отъ своихъ произведеній!..