1879
правитьВотъ тебѣ и дача!
правитьЖаркое майское воскресенье. Купецъ Уваръ Семенычъ Облѣзловъ пришелъ домой изъ лавки ранѣе обыкновеннаго, снялъ съ себя сюртукъ, жилетку и началъ ходить по комнатѣ, напѣвая «Вознесся еси во славѣ»…
— Ухъ, жарко! — проговорилъ онъ. — На шесть копѣекъ одного квасу сегодня у квасника выпилъ. Кажись, еслибы у насъ ледникъ отдѣльный былъ, такъ легъ-бы въ него и уснулъ.
— На дачѣ прохладнѣе. Вотъ ежели-бы наняли дачу, такъ никакого ледника не надо., — замѣтила старшая восьмнадцатилѣтняя дочка Соничка.
— Наняли дачу! — передразнилъ ее отецъ. — Не по чину жить хочешь. Не къ рылу. Переѣзжай-ка на дачу, такъ кредиторы сейчасъ и скажутъ, что вѣрно отъ долговъ бѣгать задумалъ. Двадцать лѣтъ торгую и ни разу на дачѣ не жилъ, а тутъ вдругъ на дачу! Эки нѣжности подумаешь.
— Чтожъ такое! Ныньче и купцы живутъ. Это въ модѣ, — вмѣшалась въ разговоръ жена. — Вонъ твой сосѣдъ Теленковъ, уже на что скаредъ, а собственную дачу съ Лѣсномъ имѣетъ и кажиный годъ на ней живетъ.
— Теленокъ при большомъ капиталѣ; онъ хоть на тотъ свѣтъ выѣзжай на дачу, такъ про него и то никто ничего не скажетъ, а только еще ему-же кредиту прибавится.
— Ну, а Захаръ Андреичъ? У того ни кругомъ, ни около, а вѣдь переѣхалъ-же нынѣшнимъ лѣтомъ на Крестовскій.
— Такъ чтожъ тутъ хорошаго? Переѣхать переѣхалъ, а сынъ глазъ и выкололъ.
— Это ужъ, папенька, не оттого.
— Толкуй тутъ, это не оттого, а вотъ выкололъ-же.
Облѣзловъ легъ на диванъ и силился заснуть, но заснуть не могъ. Черезъ четверть часа онъ вскочилъ.
— Вотъ жара-то! Это чортъ знаетъ что! Какой тутъ сонъ! Мухи жужжатъ, блохи кусаютъ. Ужъ гдѣ бабы, тамъ завсегда и блохи. Дайте хоть квасу съ ледкомъ, что ли…
— Ужъ будто блохи только отъ женщинъ и заводятся? — возразила жена. — Да куда-же намъ и дѣться, въ самомъ дѣлѣ? Не на улицѣ-же жить.
— Никто васъ на улицу не посылаетъ, а только хоть бы порошку персидскаго купили, да посыпались хорошенько. Не велико раззоренье, на пятіалтынный его купить. Ахъ ты Господи! Инда смокъ весь! Развѣ выпить водки? Говорятъ, она прохлаждаетъ.
— Надѣвай лучше хламиду свою, да своди насъ въ Лѣтній садъ. Покрайности мороженымъ насъ поподчуешь.
— Какой тутъ Лѣтній садъ! Тутъ пока до него дойдешь, такъ на дорогѣ отъ жары околѣешь.
— А сколько прекрасныхъ кавалеровъ по Лѣтнему саду ходятъ, да вѣдь не околѣваютъ-же, — замѣтила дочь, но отецъ ничего не возразилъ на это, а только плюнулъ и принялся ходить по комнатѣ.
Черезъ четверть часа онъ остановился передъ женой и сказалъ:
— Чѣмъ подсолнечныя-то зерна зря жевать, одѣвай лучше ребятишекъ, да пошли кухарку за каретой. Въ Строгоновъ садъ поѣдемъ. Авось оно на вольномъ-то воздухѣ полегче будетъ. Покрайности хоть погуляемъ да послушаемъ, какъ пароходы свистятъ.
Отъ словъ этихъ взбудоражилось все семейство. Ребятишки начали выдвигать комодные ящики и доставать изъ нихъ наряды; Соничка забѣгала по комнатамъ съ крахмальными юбками. Кто вытаскивалъ изъ подъ кровати сапоги, кто лѣзъ на шкафъ и снималъ оттуда картонку со шляпкою, кто помадилъ себѣ голову. Черезъ часъ все семейство Облѣзловыхъ, состоящее изъ отца, матери и четверыхъ дѣтей, ѣхало въ четверомѣстной каретѣ по Каменноостровскому проспекту, по направленію къ Строгонову мосту.
— Ахъ, прелесть какая! Ахъ, воздухъ какой чудесный. Вонъ и офицеръ идетъ! — восторгалась изъ кареты дочь.
— Ну есть ли какое сравненіе: на дачѣ и въ городѣ! — говорила жена. — Напрасно, Уваръ Семенычъ, ты не отпустилъ гулять молодцовъ. Пусть-бы они подышали легкимъ воздухомъ.
— Дура, да нешто они дышатъ? Отпусти-ка ихъ, такъ они первымъ долгомъ въ трактиръ, — отвѣчалъ мужъ.
Карета въѣхала на Строгоновъ мостъ. Купецъ Облѣзловъ вздохнулъ, обтерся платкомъ и сказалъ:
— На дачѣ жить хорошо, только, говорятъ, по этимъ самымъ дачамъ оспа ходитъ.
— Съ молитвой ежели, да съ вѣрою, такъ и оспа ничего… — вставила свое слово жена.
— Папенька, наймите дачу! — упрашивала Соничка.
— Наймите, папаша, наймите! — заныли остальныя дѣти
— Тише вы, пострѣлята! — ласково крикнулъ на нихъ отецъ. — Я еще не съ ума сошелъ, чтобы триста рублей на дачу бросать.
— Куда-же триста? Вонъ Кузьмины за семьдесятъ пять наняли, да въ двадцати пяти жильца пустили, — проговорила жена.
— Не дѣло, не дѣло! Пусти-ка жильца-то, такъ онъ тебя и обокрадетъ.
Вообще отецъ семейства сдавался, и ему самому, видимо, хотѣлось нанять дачу.
Карета между тѣмъ катилась по набережной Черной рѣчки. На воротахъ домовъ попадались билеты съ надписью «одаеца дача въ наемъ». Чады Облѣзлова жалобными голосами читали ихъ въ слухъ.
— Четыре комнаты и кухня, — сто рублей, — крикнула Соничка. — Папенька, наймите, всего сто рублей, да еще можетъ быть уступятъ — Наймите, наймите! — передразнилъ ее отецъ — А куда мы въ баню ходить будемъ? Здѣсь ближе какъ у Самсонія и бань нѣтъ. Еще опаршивѣешь за лѣто-то.
— Ну, вотъ еще баня помѣхой, — возразила жена. — Ужъ начто Теленкова до бань охотница, по три раза въ недѣлю ходитъ, а вѣдь живетъ же на дачѣ.
По мосткамъ прогуливались дачники. Между ними Облѣзловъ увидалъ своего знакомаго рыночника.
— Федоръ Ивановъ, ты что тутъ топчешься? — крикнулъ онъ.
— На дачѣ, братъ, живу. Двѣ недѣли какъ переѣхалъ, — отвѣчалъ тотъ, подходя къ каретѣ. — А ты нанимать что-ли задумалъ? Пойдемъ къ намъ на дворъ. У насъ рядомъ за восемьдесятъ рублей просто дворецъ отдается. Покрайности пососѣдству… Каждый день въ трынку играть будемъ.
— Нанять не разсчетъ, да страшно какъ-то… Двадцать лѣтъ изъ Разъѣзжей улицы никуда не выѣзжалъ. Вонъ у меня сосѣдъ по лавкѣ: не ѣздилъ, не ѣздилъ на дачу, а выѣхалъ прошлый годъ, такъ сначала заболѣлъ холерой, а потомъ обанкрутился.
— Пустяки! Богъ милостивъ. Переѣдешь, такъ молебенъ отслужи! — уговаривалъ Федоръ Ивановъ. — Извощикъ, сворачивай на дворъ! — скомандовалъ онъ.
Черезъ полъ часа дача была нанята, и Федоръ Ивановъ тащилъ Облѣзлова въ Строгоновъ садъ «на горку» запивать спрыски.
— А младенцы-то мои какъ?
— Мланенцы пусть съ супружницей чайку похлѣбаютъ, да кромѣ того, можемъ имъ двѣ порціи мороженаго выставить.
Облѣзловъ не возражалъ. Сѣли въ бесѣдкѣ. Спрыски начали съ водки, продолжали лимонадомъ съ коньякомъ, а тамъ и пошли, кто во что гораздъ.
— Господи, какъ-бы не запилъ онъ съ дачи-то!.. — шептала мать дочери. — И вѣдь нѣтъ-же такого дачнаго мѣста, чтобъ этой самой выпивки не продавалось.
— Молчите, маменька, не тревожьте его, а то онъ и отъ задатку отступится, — отвѣчала дочь.
Часу въ одинадцатомъ вечера Облѣзловъ и Федоръ Ивановъ были совсѣмъ пьяны. Они обнимались. Облѣзловъ икалъ и говорилъ:
— Ну, нѣмъ мы хуже генераловъ? Генералъ на дачу — и мы на дачу, генералы въ театръ — и мы въ театръ. Даже рядомъ сѣсть можемъ. Теперича ежели у кого деньги, такъ всѣ на равномъ положеніи. Елена Кузьминишна, у насъ на дворѣ генералъ будетъ жить, — обратился онъ къ женѣ. — Знай нашихъ! Ну Сонька, завтра съ матерью собирайте пожитки, а во вторникъ переѣзжаемъ.
— Это вѣрно, во всякомъ сословіи равноденствіе! — отвѣчалъ Федоръ Ивановъ. — Къ примѣру, генералу вотъ этого человѣка побить и мнѣ — все едино, одинъ отвѣтъ… и онъ ни съ того ни съ другого указалъ на проходившее мимо бесѣдки сѣрое пальто.
Сѣрое пальто остановилось и начало прислушиваться. Федоръ Ивановъ смотрѣлъ на него и продолжалъ:
— Теперича, ежели его хватить три раза по затылку и въ подмикитки…
Сѣрое пальто вспыхнуло.
— Чего-съ? — крикнуло оно и подошло къ столу. Сзади его стояли два товарища.
— Ничего, проѣхало!
— Нѣтъ, я слышу, что вы собираетесь меня бить по затылку.
Облѣзловъ подбоченился и захохоталъ.
— А хоть-бы и по затылку, такъ что за важность! — крикнулъ онъ. — Брысь, отъ нашего стола, а то по шеямъ спровадимъ!
— Это мы посмотримъ!
— А мы поглядимъ!
Поднялся шумъ. Сѣрое пальто выгнали изъ бесѣдки. Семейство Облѣзлова разбѣжалось. «Протоколъ! полицію!» — кричала публика. Дѣти плакали.
— Не надо протокола, не надо полиціи! — сказало сѣрое пальто, обращаясь къ Облѣзлову. — Я тебя знаю, ты въ Александровскомъ рынкѣ торгуешь и я каждый день мимо твоей лавки въ должность хожу. Завтра я съ тобой потолкую.
Облѣзловъ присмирѣлъ.
— А коли на счетъ миритвы, то садись сейчасъ съ нами и пей, — сказалъ онъ.
— На счетъ миритвы завтра поговоримъ.
Столпившая публика, недовольная мирнымъ окончаніемъ дѣла, начала расходиться.
Часу въ двѣнадцатомъ семейство Облѣзлова ѣхало съ Черной рѣчки обратно и везло домой совсѣмъ уже пьянаго Увара Семеныча.
— Вотъ и подышали воздухомъ… хорошо… А вдругъ, какъ тотъ стрекулистъ къ мировому на меня подастъ?.. бормоталъ онъ.
На другой день вечеромъ Уваръ Семенычъ Облѣзловъ пришелъ изъ лавки домой, какъ туча мрачный, и засталъ весь домъ въ переполохѣ. Жена и дочь Соничка укладывали въ коробки платья, кухарка обвертывала въ бумагу посуду и совала ее въ корзинку съ сѣномъ.
— Это что за музыка? — крикнулъ онъ.
— Какъ, что? — вѣдь на дачу завтра ѣдемъ, — отвѣчала жена.
— Никуда не поѣдемъ, разгружайтесь!
— Это еще отчего? Вѣдь вы сами-же приказали.
— А оттого, что еще насчетъ дачи ни коня, ни воза, а ужъ вчерашній стрекулистъ содралъ съ меня сегодня въ лавкѣ сорокъ цѣлковыхъ. Нѣтъ, шабашъ! Изъ-за житья на дачѣ я не намѣренъ каждый день по сорока рублей штрафовъ платить. На-те, полюбуйтесь… — и Облѣзловъ выкинулъ на столъ четвертушку бумаги.
На бумагѣ было написано слѣдующее:
«Я нижеподписавшійся принялъ отъ купца Увара Семенова Облѣзлова сорокъ рублей серебромъ для передачи, по его просьбѣ, въ нищенскій комитетъ. Студентъ Иноходовъ».
— Зачѣмъ-же ты давалъ деньги? — спросила жена.
— А затѣмъ, что иначе онъ хотѣлъ подать на меня къ мировому, а просидѣть мѣсяцъ въ полиціи не хочется. Чего стала? Разгружайтесь, на дачу не поѣдемъ! — крикнулъ Облѣзловъ.
— А какже пятнадцать рублей, что мы за дачу задатку дали?
— Чортъ съ ними!
Соничка всплеснула руками.
— Вотъ тебѣ и дача! — воскликнула она и заплакала.