Восточная война 1874—1878 и брюзсельская конференція. Ф. Мартенса, профессора С<пб. университета и члена института международнаго права. Спб. 1879.
правитьОбъемистый и изящно изданный трудъ г. Мартенса естественно распадается на двѣ части: теоретическую, въ которой идетъ рѣчь о правѣ войны и необходимости регулировать обычаи войны, сведя ихъ къ обязательнымъ для воюющихъ сторонъ законамъ, и практическую, въ которой разсказывается исторія брюссельской конференція 1874 г. и разрѣшается вопросъ, въ какой мѣрѣ въ минувшую войну начала, выработанныя брюссельской конференціей, практиковались обѣими сторонами.
Характеръ практической части достаточно опредѣляется посвященіемъ книги «доблестной русской арміи». Почтенный авторъ, съ одной стороны, группируетъ свѣдѣнія о турецкихъ звѣрствахъ и о нарушеніи турками самыхъ элементарныхъ обычаевъ войны, а съ другой — разбиваетъ клеветы нѣкоторыхъ иностранныхъ писателей на образъ дѣйствій доблестной русской арміи.
Эта послѣдняя часть, обработанная съ большою роскошью фактическихъ и логическихъ доказательствъ, представляется нѣсколько излишнею для русскаго читателя, который повѣрилъ бы и на слово, ибо никакія сомнѣнія тутъ немыслимы. Нельзя однако не замѣтить, что нѣкоторыя доказательства г. Мартенса слишкомъ своеобразны и не предусмотрѣны никакимъ трактатомъ или учебникомъ логики. Мы остановимся на одномъ примѣрѣ, собственно для того, чтобы ближе разсмотрѣть нѣкоторыя черты мышленія г. Мартенса, каковое разсмотрѣніе пригодится въ свою очередь для оцѣнки теоретической части его труда.
Имѣя въ виду оправданіе русской арміи отъ взводимыхъ на нее клеветъ, авторъ не рѣдко прибѣгаетъ къ историческимъ паралелямъ. Вотъ одна изъ нихъ.
«Какая пропасть отдѣляетъ поведеніе русскихъ войскъ въ 1877 году отъ образа дѣйствій французской арміи въ началѣ нынѣшняго столѣтія, можно видѣть изъ сопоставленія слѣдующихъ двухъ любопытныхъ фактовъ. Наполеонъ I писалъ 31-го іюля 1808 г. своему брату, испанскому королю Іосифу: „Колейнуръ хорошо поступилъ въ Куэнсѣ. Городъ былъ разграбленъ: таково право войны, ибо онъ оказалъ вооруженное сопротивленіе“. При взятіи Казаилыка въ январѣ нынѣшняго (1878) года нѣкоторые казаки позволили себѣ „безобразія“, за что были немедленно наказаны ихъ офицерами. Безобразія же эти состояли въ томъ, что казаки смазали свои сапоги розовымъ масломъ, такъ что корреспонденту, сообщившему о такомъ „безобразіи“, не удалось купить ни одной склянки этого масла на память о Казанлыкѣ. Можно пожалѣть корреспондента, но нельзя не извинить такого рода безобразія казаковъ» (стр. 459).
Безобразіе, конечно, сравнительно, довольно извинительное, хотя надо замѣтить, что, если начальство сочло нужнымъ наказать казаковъ, такъ, вѣроятно, помазанію сапогъ розовымъ масломъ предшествовалъ грабежъ. Но если склонность къ глянцовитымъ и ароматическимъ сапогамъ сама по себѣ ни мало не предосудительна, то нельзя того же сказать о логическомъ пріемѣ, употребленномъ въ данномъ случаѣ г. профессоромъ международнаго права. Во-первыхъ, самое сопоставленіе поведенія современныхъ русскихъ войскъ и французскихъ войскъ начала нынѣшняго вѣка падаетъ какъ бы съ неба. Оно совершенно ни къ селу, ни къ городу вставлено посреди заключеній, къ которымъ приходитъ авторъ, «прилагая обычаи войны объ осадѣ и бомбардированіи къ событіямъ послѣдней войны между Россіей и Турціею». При чемъ же тутъ Наполеонъ I и разграбленіе Коленкуромъ Куэнсы? Авторъ просто нечаянно обронилъ ихъ на стр. 450 изъ запаса своей памяти и съ такимъ же правомъ могъ бы или обронить ихъ на всякой другой страницѣ своего труда, или сопоставить помазаніе розовымъ масломъ съ любымъ эпизодомъ изъ всемірной исторіи войнъ, напримѣръ, съ истребленіемъ амалекитянъ израильтянами или съ исторіей троянскаго коня. Но этого мало. Положимъ, что тезисъ г. Мартенса дѣйствительно требовалъ сравненія современныхъ русскихъ войскъ съ наполеоновскими. Имѣлъ ли онъ какое-нибудь право выбрать съ одной стороны, именно только разграбленіе Куэисы, а съ другой — именно только благоухающее розовое масло? Конечно, никакого нрава не имѣлъ. Логика требуетъ извѣстныхъ предварительныхъ операцій надъ сравниваемыми предметами, а на манеръ г. Мартенса можно, пожалуй, разсудить и такъ: до какой степени національный характеръ французовъ ниже національнаго характера нѣмцевъ, видно изъ того, что въ такомъ-то году Карлъ Шмитъ спасъ свою сестру Амальхенъ, а въ такомъ-то году Жакъ Бриссо погубилъ своего брата Жана.
Мы не выражаемъ никакихъ сомнѣній въ доблести русской арміи, но мы думаемъ, что патріотическая задача, при всей своей благонамѣренности, никого не эмансипируетъ отъ требованій логики или даже простаго здраваго смысла. Къ сожалѣнію, несмотря на трудолюбіе г. Мартенса, въ его мышленіи есть какая-то странная складка, заставляющая его иногда дѣлать чрезвычайно оригинальные логическіе курбеты, если позволено будетъ такъ выразиться. Въ теоретической части его труда эта оригинальность выражается, конечно, рѣзче.
Но прежде, чѣмъ перейти къ ней, мы заимствуемъ у г. Мартенса одинъ чрезвычайно любопытный фактъ, о которомъ, признаемся никогда не слыхали. Говоря о причинахъ герцеговинскаго возстанія, г. Мартенсъ сообщаетъ, между прочимъ, что "еще весьма недавно въ Турціи каждый христіанинъ, уплатившій слѣдующую съ него подать, получалъ въ видѣ квитанціи бумагу такого содержанія: «Предъявитель сего христіанинъ, уплатившій поголовную подать, имѣетъ право носить въ теченіи года голову на плечахъ» (стр. 149). Понятно, что поголовная подать могла имѣть характеръ выкупа за жизнь, но чтобы это прописывалось въ квитанціяхъ такъ же просто, какъ на кредитныхъ билетахъ прописываютъ, что предъявителю сего выдается изъ государственнаго банка звонкою монетою три рубля… Мы думали даже, что г. Мартенсъ или невѣрно понялъ источникъ, изъ котораго заимствовалъ этотъ фактъ, или, желая выразиться фигурально, выразился неточно. Но онъ тутъ же сообщаетъ, что «подобнаго рода квитанціи теперь отмѣнены». Значитъ, это — фактъ. Но надо пожалѣть, что, сообщая такой безпримѣрный и мало извѣстный фактъ, г. Мартенсъ въ подтвержденіе ссылается не на какое нибудь спеціальное сочиненіе, а на «превосходно написанный этюдъ Катакази: „Politique anglaise en Orient“, т. e. на политическій памфлетъ. Обратимся къ теоретической части.
До начала семидесятыхъ годовъ, собственно до франко-прусской войны, большинство сочиненій по международному праву способно было доставить истинное наслажденіе чувствительному человѣку. Въ обширной литературѣ этой отрасли науки права попадались, правда, еретическія произведенія, отрицавшія возможность (и даже надобность) смягчить ужасы войны при помощи конгрессовъ и конференцій, но ихъ можно было по пальцамъ перечесть; они тонули въ волнахъ вѣры, надежды и любви, одушевлявшихъ большинство писателей по международному праву. И хотя Софія, т. е. мудрость, не всегда сопутствовала вѣрѣ, надеждѣ и любви, но чувствительный человѣкъ все-таки могъ наслаждаться, выслушивая длинный подборъ прекрасныхъ, чувствительныхъ словъ и заманчивыхъ обѣщаній. Послѣ франко-прусской войны измѣнилось многое и въ томъ числѣ гуманный обликъ международнаго права. Князь Бисмаркъ, придавивъ своей кирасирской рукой политическую жизнь Европы, придавилъ ею и науку международнаго права. Онъ предначерталъ ея дальнѣйшій путь своимъ отношеніемъ къ французскимъ вольнымъ стрѣлкамъ и къ осажденному Парижу. Чувствительность стала изсякать на страницахъ сочиненій по международному праву, а апотеозъ безпощадной жестокости — все чаще появляться въ печати и устномъ словѣ.
Г. Мартенсъ, надо ему отдать справедливость, не увлекся этимъ новымъ теченіемъ: онъ остался при вѣрѣ, надеждѣ и любви. Онъ полемизируетъ по мѣрѣ силъ со старыми и новыми войнолюбивыми писателями, и всѣ противники жестокостей войны и всѣ ихъ произведенія у него или „талантливы“, или „блестящи“» «превосходны», «геніальны» и даже «безсмертны». И когда подумаешь, что въ «геніальные писатели» попадаетъ при этомъ прусскій генералъ фонъ-Клаузевицъ Стр. 29), то вполнѣ оцѣнишь благонамѣренность г. Мартенса. Онъ отстаиваетъ гуманныя начала и твердо вѣритъ, что международные конгрессы и конференціи, если не совсѣмъ устранятъ въ будущемъ войну (этого г. Мартенсъ, кажется, не допускаетъ), то сдѣлаютъ ее, такъ сказать, доброю, мягкою. Мы тоже вѣримъ; вѣримъ, что человѣчество доростетъ когда-нибудь до прекращенія войнъ, но весьма сомнѣваемся, чтобы нынѣшніе конгрессы и конференціи сколько-нибудь подвинули это дѣло впередъ. Намъ кажется, что конференціи эти относятся къ войнѣ такъ же, какъ розовое масло въ казацкимъ сапогамъ: ничего предосудительнаго, но какъ-то несоотвѣтственно… Мы думаемъ, что одна, сочувственно цитируемая г. Мартенсомъ, фраза Прудона дѣйствительно проливаетъ нѣкоторый свѣтъ на будущее войны и международныхъ отношеній вообще. «Люди, уважающіе себя, говоритъ онъ: -не обращаются другъ съ другомъ во время войны, какъ съ разбойниками и лютыми звѣрями». Да, будущность войны и международныхъ отношеній много зависитъ отъ того, скоро ли люди научатся уважать себя у себя дома. Мы, впрочемъ, не намѣрены развивать эту тему и не будемъ полемизировать съ г. Мартенсомъ. Посмотримъ лучше, какъ онъ самъ полемизируетъ.
Существуетъ мнѣніе, что казацкіе сапоги не Слѣдуетъ смазывать розовымъ масломъ, что для этого надо, напротивъ, употреблять деготь и по возможности самый вонючій деготь. Существуетъ мнѣніе, что человѣчество только тогда очнется и ужасы войны только тогда прекратятся, когда они дойдутъ до своего апогея. Пусть всѣ семь апокалипсическихъ чашъ опрокидываются на воюющихъ; пусть изобрѣтаются новыя орудія, которыя могли бы истреблять тысячи, десятки, сотни тысячъ людей въ одну минуту; пусть, напримѣръ, практикуется предложеніе англійскаго лорда Дондональда, предложившаго своему правительству какой-то смертоносный газъ, который стоитъ только распространить въ непріятельской странѣ, чтобы извести все населеніе цѣлой области. Тогда, и только тогда люди возьмутся за умъ, поймутъ, что тутъ не вывезетъ никакое счастье, никакая случайность, и просто-таки не пойдутъ воевать. Такъ разсуждаютъ сторонники этого мнѣнія. Мы его не раздѣляемъ, ибо принципъ «чѣмъ хуже, тѣмъ лучше», этотъ особый видъ пессимизма вообще приложймъ только изрѣдка и въ извѣстныхъ границахъ. Но во всякомъ случаѣ это — мысль. И если кто жочетъ ее опровергать, такъ долженъ въ нее вникнуть. Г-нъ же Мартенсъ, исходя изъ своей чувствительности, ужасается передъ тѣмъ «нравственнымъ идеаломъ и тѣми цѣлями, которыя указываются человѣчеству» этими воззрѣніями. Онъ пламенно негодуетъ противъ людей, полагающихъ, что «единственную и идеальную цѣль жизни народа составляетъ изобрѣтеніе средствъ для увеличенія бѣдствій войны.» И проч., и проч. Г. Мартенсъ обнаруживаетъ въ этихъ словахъ много жару и чувствительности, но стрѣляетъ мимо цѣли. Сторонники разбираемаго имъ воззрѣнія могли бы сказать ему: почтенный профессоръ, вы «не въ то мѣсто попадаете»: мы никогда не говорили, чтобы война и приготовленія къ ней составляли «единственную и идеальную цѣль жизни народа»; напротивъ, нашъ идеалъ — миръ, но для осуществленія этого идеала мы считаемъ полезнымъ временное усиленіе бѣдствій войны; если наше средство не годится — докажите это, но не клевещите на насъ, не навязывайте намъ идеалъ, который составляетъ діаметральную противоположность нашему дѣйствительному идеалу… Замѣчательно, въ самомъ дѣлѣ, что, несмотря на прекрасныя слова, расточаемыя г. Мартенсомъ по поводу разбираемаго воззрѣнія, оно остается вполнѣ не разобраннымъ, ибо противъ усиленія бѣдствій войны, какъ средства для обезпеченія мира, онъ не говоритъ рѣшительно ничего.
Мы могли бы указать и другіе примѣры того, какъ почтенный профессоръ не въ то мѣсто попадаетъ. Но для краткости остановимся только на томъ недоразумѣніи, въ которое онъ впадаетъ по поводу слова «законъ». На стр. 35 г. Мартенсъ восклицаетъ: «Все на земномъ шарѣ подчиняется опредѣленнымъ законамъ, — только отношенія между народами ихъ не знаютъ. Здѣсь вмѣсто закона господствуетъ беззаконіе; вмѣсто права — произволъ!» Та же идея повторяется на стр. 47 и слѣд. Произволъ и беззаконія, господствующія въ международныхъ отношеніяхъ, безъ сомнѣнія, очень проскорбны, и протестъ г. Мартенса дѣлаетъ ему большую честь. Очевидно, однако, что г. профессоръ находится во власти довольно забавнаго недоразумѣнія: онъ смѣшалъ законъ въ смыслѣ необходимой связи явленій, въ смыслѣ непреклоннаго велѣнія природы, съ закономъ, какъ явленіемъ юридическимъ! Съ юридической точки зрѣнія, если бы она была приложима къ тому, что дѣлается на всемъ земномъ шарѣ, тамъ оказалось бы весьма много всяческаго беззаконія. Съ другой стороны, конечно, все на земномъ шарѣ подчиняется опредѣленнымъ законамъ. Но въ этомъ смыслѣ беззаконія и произволъ, царящіе въ международныхъ отношеніяхъ, столь же закономѣрны, какъ и все на свѣтѣ: они имѣютъ свои причины и слѣдствія, опредѣленнымъ образомъ возникаютъ и видоизмѣняются. И если международное право до сихъ поръ осуждено или расплываться въ жалкихъ словахъ, или проводить идеи князя Бисмарка, то, главнымъ образомъ, потому, что оно не хочетъ изучать законы, которымъ подчинены международныя беззаконія.
Книга г. Мартенса не выводитъ, къ сожалѣнію, международнаго права изъ этого положенія.