Восток и Запад (Бердяев)
| Восток и Запад |
| Опубл.: 1930. Источник: Путь. — 1930. — № 23. — С. 97-109. — odinblago.ru, runivers.ru • Доклад, читанный в Studiofranco-russe на французском языке 27 апреля 1930 г. в Париже. |
Можно установить существование двух душевных типов людей, национальностей и культур — один замкнутый в себе, ищущий в себе совершенства и находящей его в конечном, другой тоскующий по иному, чужому миpy, нуждающийся в выходе из себя и ищущий совершенства в бесконечном. Культура первого типа авторкична. Один из самых утонченных французов нашего времени, человек необычайно широкой культуры Шарль Дю Бос говорить, что у французов нет тоски по иным мирам, которую испытывают немецкие романтики, чужой мир их интересует лишь как экзотика. Я бы назвал этот тип классическим. Классицизм и есть искание совершенной формы в своем собственном самодостаточном мире. Классицизм есть великая удача в искусстве, как и во всех сферах. И величайшая удача, которую знает история, выпала на долю Греции. Другая большая удача была во Франции XVII века. Но существует основной закон жизни, который есть предостережение для классического чувства жизни и напоминание о неотвратимой смерти всякой культуры. Он гласит: ничто, никакой круг бытия не может иметь источника жизни лишь в самом себе, кроме Бога, Который есть жизнь бесконечная. Всякая имманентная замкнутость и самодовление грозит иссяканием жизни и истощением. Романтизм в типе средиземноморской, греко-римской цивилизации[1] имеет то относительное преимущество перед классицизмом, что он вводит в свое чувство жизни не только любовь к жизни, но и любовь к смерти, он предупрежден о грозящей судьбе. Творческая жизнь может продолжаться, если есть бесконечная потенция, если есть еще материя, не завоеванная формой, стихия дионисическая, которой не поставлены еще границы и пределы. Самой совершенной культуре не суждено жить вечной жизнью, ей неотвратимо грозить умирание. В этом источник печали всякого слишком большого утончения культуры. Истощение грозит всякой аристократии. Классицизм есть вечное начало человеческой культуры, без которого недостижимо совершенство. Но классицизм есть любовь к конечному, нелюбовь к бесконечному, которого так боялся древний грек. Бесконечное невместимо ни в какую форму и все, что вмещено в совершенную форму, должно бояться бесконечного. Романтизм же, не знающий формальной удачи есть любовь к бесконечному, но без силы проникновения в него и овладения им. Классицизм в культуре Западной Европы и прежде всего самой старой, самой совершенной и утонченной культуре Франции, столь пленительной своей ясностью, идет от классицизма греко-римской цивилизации, которой он хочет быть верен. Цивилизация средиземноморская представляется универсальной и вечной, и весь остальной мир — миром варварским. Это античное чувство, разбитое универсализмом эллинистической эпохи, вернулось к цивилизации западно-европейской в новое время. Это ставить нас перед проблемой Востока и Запада.
Понятия Востока и Запада очень подвижны и неопределенны. И совсем не выдерживает критики то понимание Востока и Запада, которое установилось в новое время. Греко-римская средиземноморская цивилизация, которую противополагают Востоку, многократно подвергалась влиянию Востока. Без взаимодействия с Востоком, которое всегда было вместе с тем борьбой, она не могла бы существовать. Эгейская культура была Востоком. Извне, из Фракии, пришел в Грецию бог Дионис, и без этого восточного бога не было бы величайшего создания греческого гения — греческой трагедии, не было бы величайших достижения греческой религии. Орфизм насыщен восточными элементами. Они очень сильны у Платона, которого некоторые признают восточным философом. Греческий гений аполлонической формы овладел буйной дионисической стихией, но без этой стихии он ничего совершить бы не мог. А как велики были влияния египетские! Новая гуманистическая Европа любит греческий рационализм и позитивизм, которые и считает Западом, а не Грецию мистерий и трагедий, Гераклита и Платона, во всяком случае не Платона миротворца, не глубинный слой Греции, который открылся Бахофену и Ницше. С известного момента Греция превратилась в Восток по отношению к римскому Западу. Эллинистическая эпоха, проникнутая универсалистическим духом, разбила границы греко-римской цивилизации, в ней Восток и Запад пришли в небывалое соприкосновение и Восток оказал подавляющее духовное влияние на Запад. С этого и начинается всемирная история, она создана христианством. Рим, Запад по преимуществу, был духовно завоеван Востоком, восточными культами и восточным миросозерцанием, ибо сам Рим был лишен всяких признаков религиозного и философского гения. Кюмонвсвоейкниге «Les mystères de Mithra» говорит: «Jamais, peut-être, pas même a. l'époque des invasions musulmanes, l’Europe ne fut plus près de devenir asiatique qu’au III siècle de notre ere, et il у eut un moment ou le césarisme parut sur le point de transfer en un khalifat». Азиатизация Запада есть всеобщее явление начала нашей эры, которое только и сделало возможным торжество христианства. Иерусалим победил Афины и Рим. Свет пришел из восточной пустыни, а не из классической цивилизации. Это непреложно для тех, которые не являются детьми Вольтера. Все средние века мир Востока и мир Запада не были изолированы и замкнуты. Окончательная замкнутость наступила только после того, как были построены железные дороги и установлены легкие пути и сообщения. Было время когда Византия, в которой Греция стала Востоком, была вершиной утонченной культуры, и из неё Запад черпал культурные влияния. Через арабов Запад приобщился к Аристотелю, который стал западным философом по преимуществу. Для новой гуманистической и рационалистической Европы средневековье должно представляться Востоком.
Лишь в эпоху Ренессанса начинается изоляция и замыкание Запада и как бы выпадение Востока из исторической динамики. Кристаллизуется западная гуманистическая культура, которая сознает себя вернувшейся после «веков мрака» к культуре античной и потому культурой единственной и универсальной. Но Запад в эпоху нового времени мене всего универсален, в нем все стоит под знаком партикуляризма. Вместе с тем это время религиозного ослабления Запада, угасание веры, отступничества от христианского откровения. С концом новой истории должна кончиться и изоляция миpa Запада и миpa Востока. А новая история кончается, она изжила свои возможности. Должна начаться эпоха аналогичная эпохи эллинистической. Если нам что-нибудь близко сейчас, то совсем не классическая античность с ее автаркией, а время падения античного миpa, когда почва была разрыхлена, когда пали все границы и разделения, и мир готов был принять излияние сильного религиозного света. Еще в начале мировой войны в 1915 году, я написал статью «Конец Европы», в которой защищал ту мысль, что кровавый раздор мировой войны должен привести к мировому сближению, к небывалому взаимодействию Востока и Запада, что Европа кончается в этом смысла, что не будет уже исключительным монополистом культуры, что великие ценности европейской культуры перейдут в мировую ширь, и народы и культуры Востока вновь войдут в мировую историю, как одна из определяющих сил. Думаю, что я был прав. Мы вступили в эпоху мировых объединений и сближений, религиозных, интеллектуальных, литературных, политических и социальных. И огромные последствия их еще не выяснены. Это совсем не есть интернационализм, безличный и пустой. Восстание культур автаркических и партикуляристических против этого универсального движения есть реакция умирающего нового времени, есть страх перед грядущим. И особенно следует настаивать на том, что христианам подобает приветствовать универсалистическую эпоху. Универсализм, конечно, отнюдь не означает отрицания национальных индивидуальностей и отречение от положительных ценностей национальных культур. Из замкнутости должен выйти и мир Запада и мир Востока. Ибо всякий замкнутый мир обречен на смерть, если не получает притока сил из иных миров, если он после назначенных ему веков жизни замкнутой не начинает дышать мировым воздухом. Когда мы говорим «Восток» и «Запад», мы оперируем с очень отвлеченными и условными понятиями. Существует очень разный Восток и очень разный Запад. Чем ближе я вникаю в жизнь Запада, чем более я убеждаюсь, что никакой единой западной культуры не существует, она выдумана русскими славянофилами и западниками для яркости противоположения. Центральная западная Европа есть прежде всего Франция и Германия. Но между культурой французской и вообще латинской и культурой германской существует пропасть гораздо большая, чем между культурой германской и культурой русской или индусской, хотя и тут различие колоссально. Не без основания говорят французы, что культура германская, создавшая великую философию, мистику и музыку, не есть наследие культуры греко-римской, средиземноморской и не продолжает прямо её дело. Мир англо-саксонский тоже совсем особый мир. Американская цивилизация гораздо боле отличается от цивилизации французской, чем французская цивилизация от русской. Ибо русская цивилизация имеет связь с греческой, которой совсем не имеет Америка. Об единстве западной цивилизации можно говорить только, если брать отвлеченно элементы науки, техники, демократии и пр. В духе же различие огромно. Тоже нужно сказать и о Востоке. Восток русский, православно-христианский, восток мусульманский, восток индусский, восток китайский — все это совершенно разные миры. Очень мало есть сходства между Poccией и Индией. Индуизм не знает истории, не знает личности, отрицает боговоплощение. Христианская Россия подобно древнему Израилю обращена к смыслу истории и изживает ее, как трагедию, верит в боговоплощение, ждет второго пришествия, мучительно изживает проблему человеческой личности и её судьбы.
И все таки символически мы можем говорить о «Востоке» и «Западе». Бесспорно Запад имел великую миссию во всемирной истории и он обнаружил исключительные дары в ее выполнении. Миссией Запада было разворачивание и развитие человческого начала в культуре, усложнение и утончение душевного миpa человека, напряжение исторической активности, выработка формальных начал в мышлении и творчестве. Гуманизм Запада имел мировoe значение, как изживание человеческих судеб. И мир Востока должен приобщиться к гуманистическому опыту Запада. Но цивилизация Запада, слишком актуализировавшая потенции жизни и во всем давшая преобладание формальному началу, привела к замыканию и затвердению сознания, установила повсюду разделение, границы и пределы. Закрылись дали и нет боле широты жизни. Совершенство формы стало опасным для содержания жизни. Мне как-то сказал один из самых замечательных католических теологов Запада, Гуардини, руководитель немецкого движения молодежи, видный деятель литургического движения: только у вас в России сохранилась еще дионисическая стихия жизни, у нас на Запад ее больше нет, она истощилась, она ослаблена господством формы, которой вам русским не хватает. Русские иначе понимают соотношение между формой и материей, между актом и потенцией, не по-аристотелевски. Русское мышление склонно видеть активность в самой потенции жизни и не согласна с тем, что форма как бы извне налагается на материю. Отсюда резкая антипатия русского духовного типа к формализму и юридизму в культуре, к авторитетности в жизни религиозной, к рациональному в мышлении, к преобладании внешней организованности над внутренней органической жизнью. Отсюда и иное понимание свободы, как индетерминизма, как иррационального начала жизни, как вкорененного в потенциях жизни. Отсюда и антипатия к индивидуализму, как к разделению, замыканию, границе, поставленной выявлению полноты жизни, к римскому понятию о собственности, к высоким стенам вокруг своих жилищ и запиранию на ключ ворот, к разграничению прав и борьбе за свои права против прав других. И эта антипатия к индивидуализму ничего общего не имеет с отрицанием личности, как часто представляется людям западным. Отсюда же и потребность русских в литературе выразить свою душу и свое искание правды жизни и вместе с тем недовepиe к тому, что тайна жизни, подлинная реальность, выразима в слове и какой-либо форме. «Мысль изреченная есть ложь», говорит Тютчев. Все с тем же связано и постоянное сомнение и рефлексия русских над оправданностью культуры, сомнение религиозное, нравственное, социальное. Отсюда и трудность достигнуть совершенства в своем творчестве. Запад так полюбил цивилизацию, что во имя её согласился ограничить жизнь и ослабить ее силу, он страшно верит в слово, в понятие в форму, в организацию, в право и целиком подчиняет им душу и жизнь. На Западе только романтики восставали против этого. В России не надо быть романтиком, чтобы не допускать господства формы над жизнью. С этим связаны не только положительные, но и отрицательные и трудные стороны в русском духовном типе.
Восток есть страна откровения. Там Бог говорил с человеком лицом к лицу. Все религии возникли на Востоке — религия еврейская и наша христианская, как и магометанство, буддизм, браминизм, парсизм. Запад не создал ни одной религии и не слышал прямо голоса Божьего. Запад, правда, развивал религию христианскую и много тут сотворил, но развивал методами цивилизации. Запад есть страна цивилизации и люди Запада редко сомневаются в абсолютной ценности и абсолютном благе цивилизации. Символика Востока и Запада значит: Иерусалим или Афины, откровение или культура. Мы можем не захотеть делать выбора и сказать — и Иерусалим и Афины, и откровение и культура. Уже первые учителя Церкви соединяли Иерусалим с Афинами. Но нужно делать различие между этими двумя мировыми началами и установить между ними иерархическое соподчинение. Центр мировой культуры, конечно, на Западе, но истоки, в которых этот мир соприкасается с миром иным, — на Востоке. Восток и Запад — не географические и исторические сферы, всегда условные и подвижные, даже не типы культур, ибо нет западных культур, в которых не вошли бы элементы Востока, — Восток и Запад — символы, символы солнца восходящего, откровения и солнца заходящего — цивилизации. Восток — царство генезиса. Он видел сотворение и падение миpa и в нем остался еще первозданный хаос. Мир сотворен был на Востоке, на Западе сотворена была цивилизация и пробудился разум. Запад есть середина исторического пути миpa и человечества, но не начало и не конец. В этой середине создавалась и развивалась великая культура, мысль человека развернула свои силы. Но конечные судьбы культуры остаются скрытыми и нередко людям Запада она представляется бесконечной. Чтобы раскрыть конечные судьбы нужно вернуться на Восток, к источникам вещей, подобно тому, как Апокалипсис, откровение конца, возвращается к началу, к книге Бытия. Но что такое Россия, которой интересуются в этих собраниях — Восток или Запад? Весь XIX вк русская мысль мучилась над этим вопросом и создала два противоположных направления — славянофильство и западничество. Россия не есть только национальность, Россия — целый мир, почти что часть света. И в ней бесспорно произошла встреча Востока и Запада, в ней есть два элемента, которые и соединялись между собою и ведут между собою борьбу. Россия есть Востоко-Запад и в этом источник сложности и мучительности её судьбы, её несчастной истории. В душе культурного русского человека всегда происходит борьба Востока с Западом. Русский человек тоскует по Западу и мечтает о нем. Он хочет выйти из восточной замкнутости и ищет восполнения. Западничество есть чисто русское, восточно-русское явление. Pyccкиe культурные люди не только любили Запад, но они были влюблены в него, они не могли жить без него. Россия бесконечно много от Запада получила. Русским принадлежат самые трогательные и проникновенные слова о великой культуре Запада. Славянофил Хомяков назвал западную Европу «страной святых чудес». В великое прошлое западной культуры был совершенно влюблен византиец К. Леонтьев. Наконец, Достоевский, который для многих людей Запада олицетворяет собою таинственный, хаотический и отталкивающий Восток, говорил самые потрясающие слова о величии Западной Европы и назвал русского человека патриотом западной Европы. Величайшие русские мыслители и писатели обличали не Запад вообще, не вообще западную культуру, а современную западную цивилизацию, безбожную и буржуазную, отступившую от своего великого прошлого. Россия не есть тот Восток, который видел сотворение миpa и начало вещей. В России мир не начинается, как на настоящем Востоке, а скорее кончается. Россия хотела бы увидать конец вещей, в этом её религиозный пафос. Таков и должен быть Восток христианский.
И приобщившись к культуре, в лице русских людей, стоящих на высоте культуры, Россия мучительно сомневается в оправданности культуры. Есть ли культура подлинное бытие и жизнь? Не есть ли она неудача жизни? Не куплена ли культура слишком дорогой ценой, не есть ли она измена Богу или народу? Не должно ли перейти от творчества культурных ценностей к творчеству самой жизни, новой преображенной жизни? Вопросы эти — чисто русские вопрошания, чисто русская рефлексия над той культурой, в которой Запад живет, не сомневаясь в её благе и ценности. Pycскиe люди, и именно наиболее творческие и культурные русские люди, пережили то, что можно было бы назвать апокалипсисом культуры, страшным судом над культурой. Это вполне соответствуем эсхатологизму русского православия. О трагедии культуры и творчества свидетельствует судьба трех великих русских писателей — Гоголя, Толстого и Достоевского. В судьбе Толстого, более значительной, чем его учение, это стало известно всему миpy. Русская культура XIX вка и великая русская литература не имеет ренессансного характера и не от радостного избытка, не от свободной игры сил творили русские творцы. Лишь в Пушкине блеснуло что то ренессансное, но то был лишь краткий миг творческой радости в начала XIX века, в золотой век русской поэзии. Русская литература, необычайно печальная, пошла иными путями. Pyccкиe творцы ранены были страданиями миpa и человека и искали избавления от муки и спасения. Русская литература в самых значительных своих творениях ищет правды жизни, ищет религиозного смысла жизни и хочет перейти к религиозному действию. Она на вершинах своих переступает границы и не хочет знать закона, который оставляет ее в замкнутой и дифференцированной сфере. Мы pyccкиe вообще ведь люди беззаконные и во всем переступаем пределы. Западно-европейская культура и литература движется всегда в категориях классицизма и романтизма. И это свидетельствует об античном, греко-римском её происхождении. Если типически западному человеку сказать, что какой-нибудь русский писатель не классик, то он заподозрит его в том, что он романтик. Но в действительности классицизм и романтизм совсем не русские категории. Элементы классицизма и романтизма у нас наносные и заимствованные. Достоевский и Толстой совсем не классики и не романтики, это ясно для всякого. Можно ли Розанова вместить в категорию классицизма или романтизма? Романтизм коррелятивен классицизму и он является как реакция против гнета и тирании классицизма. Романтизм есть явление вполне западное и он развился на почве западного гуманизма. Романтизм в России часто бывал лишь тоской по Западу и переживанием русской душой западных влияний. Дух Востока совсем не романтичен, как и вообще дух не романтичен, — романтична лишь душа. Русскому духовному типу не совсем свойственен ни классицизм, ни романтизм, ему свойствен особого рода религиозный реализм. Русское творчество пытается проникнуть в самую глубину жизни, глубину бытия, открыть правду о человеке, которая есть правда о Боге, а не достигнуть совершенных форм, закрывающих правду жизни, правду о человеке и Боге. Пусть это Восток, ибо Запад почитает прежде всего форму и стремится к совершенству формы боле чем к самому бытию. Но это есть Восток, который помнит, что самым глубоким его истоком является Библия и Иерусалим. Еще недавно вы, французы, имели замечательного писателя, который помнил об этой истине и который близок русским мотивам, хотя и был типичным латиняном. Но вы его мало оценили. Я говорю о человеке Апокалипсиса, Л. Блуа. Он не боялся еще рисковать, как боятся люди закованные в цивилизацию.
Западная культура слишком забыла, что она идет не только от греко-римской цивилизации, но и от Иерусалима. Это часто забывает даже христианский Запад. Чтобы знать свои первоисточники нужно обратиться к Книге Бытия. Там рассказано о происхождении Востока и Запада, юга и сивера, о Происхождении миpa. И вот нужно сказать, что Библия совсем не есть классицизм, как не есть и романтизм, нужно обратиться к Библии, чтобы понять судьбы миpa по ту сторону классицизма и романтизма, классического оформления и романтической душевной реакции против этого оформления. Никто не станет утверждать, что Пророки или книга Иова классичны или романтичны. Сравнение книги Иова с греческой трагедией, с Эдипом Софокла делает явным различие типа древне-еврейского, библейского, и типа классического, греческого. В Эдипе потрясает покорность року. Слова и жесты Эдипа прекрасны своей умеренностью и покорностью, в них есть эстетическое преображение страдания. Эдипу не к кому апеллировать в его безвинном страдании, нет против кого бороться, Эдип живет в имманентно замкнутом мире, и нет силы, на которую можно опереться в борьбе с миром. Mир полон богов, но боги эти имманентны миpy, над ними тоже царствует рок, который и послал Эдипу трагическое страдание, безвинное и безысходное. Выход возможен лишь эстетический. Богоборчества не знала классическая античность. Совсем иначе переживает свою трагедию Иов. В нем нет покорности и примирения. Иов вопит, и вопль его наполняет всемирную историю, он до сих пор звучит в наших устах. В вопле Иова мы чувствуем судьбу человека. Для Иова не существует рока, как для Эдипа. Он знает силу, стоящую выше миpa, выше рока, к которой можно апеллировать на страдание миpa, он обращает вопль свой к Богу и вопль этот переходит в богоборчество. Только Библия и знает явление богоборчества, борьбу с Богом лицом к лицу, борьбу Иакова, борьбу Иова, борьбу всего Израиля. Примирение с трагическим в красоте, покорность безвинному и безысходному страданию, amor fati есть величайшее достижение трагического духа Греции. Выше этого Запад не поднимался. Этим пленился Ницше, пленились люди западной культуры, забывшие Библию, забывшие Того, к Кому можно принести жалобу на безвинное страдание мира. Amor fati есть романтический мотив в классическом мире и выше его не может подняться человек, потерявший веру в сверхмирного Бога. Достоевский есть русская трагедия. И вот она находится более в линии Иова, чем в линии трагедии греческой. В Достоевском то же богоборчество, тот же вопль, та же непримиренность и непокорность, в нем тоже отсутствие преодоления трагизма через эстетический катарсис. Замечательно, что в нем совсем нет печали и меланхолии, столь свойственных романтическому Западу, он не столько психологичен, сколько пневматичен, и этим обнаруживается подлинно трагическая стихия. И вся великая русская литература XIX века более была библейскою, чем греческой по своему духу. В ней слышится тот же вопль о страдальческой судьбе человека на земле, вызов Богу и искание Царства Божьего, в котором будет утерта слезинка ребенка. Мы, pyccкиe, связаны с Грецией, не с Римом, связаны с Грецией через нашу Церковь, через греческую патристику, через платонизм, через мистерии. Нам близок греческий космизм. Но еще более pyccкиe сознают свою связь с Библией и Иерусалимом. В русскую духовную культуру входит Греция Платона, неоплатонизма и мистерии, и Иудаизм: Библия и Апокалипсис. Сильная же примесь татарской крови создает своеобразную стихию, в которой действуют духовные начала, идущие от Иерусалима и Афин. И вот этот своеобразный Восток, отличный от Востока индусского или мусульманского, вступил в общение с Западом, пережил влияние западной культуры и по своему их претворил в XIX в. Pyccкие любят Афины, хотя они и не родились у Средиземного моря, и часто тоскуют по Афинам, ибо всегда любят тосковать по иному миpy, они также тосковали по Парижу и по Геттингену, когда жили далеко от них (сейчас тоскуют по Москве), но Иерусалим был для нас первичнее, первозданнее, чем Афины, не только старый Иepyсалим, но и новый Иерусалим, которого мы ищем.
Люди русского Востока или Востоко-Запада, как я предпочитаю говорить, не могут примириться с теми формами гуманистической цивилизации Запада, которая окончательно закрыли Библию и Иерусалим и привели к их забвению. Нам чужд и нами не любим не вообще Запад, столь великий по своему творчеству, по напряженности своей мысли, у которого вечно нужно учиться, но Запад рационалистический и буржуазный, Запад: самодовольный и учащаюший дух, Запад обезличенный и поклонившийся мамоне, в котором форма уничтожила содержание жизни. России чужд европейский индивидуализм, удушливая изоляция личностей, семейств, социальных групп, национальностей, дифференциальных сфер культуры. Парадокс европейского индивидуализма в том, что он не только изолирует и замыкает в себе личность, вызывает культ частной собственности во всем, но и обезличивает личность, подчиняя ее однообразным социальным нормам. Так не было в средневековье, не было в эпоху Ренессанса. Ужас механической цивилизации Запада XIX и XX веков в том, что она и атомизирует, изолирует личность, оставляя ее покинутой на произвол судьбы, и уничтожает всякое своебразие личности и в отличие ее от других личностей, подчиняя ее механическому коллективу. Тирания социальности есть обратная сторона индивидуализма. Русским свойственен особого рода коллективизм, неведомый людям Запада, он вкоренен в духовном типе православия. Но совершенно ошибочно мнение тех западных людей, которые думают, что русским чуждо начало личности, что Россия есть безликий Восток. Чтение Достоевского и русских писателей должно было бы их разубедить в этом. Во всей русской культуре XIX и XX века есть напряженное и мучительное переживание проблемы личности, личной судьбы, подобное книге Иова. Именно русские всегда восставали против буржуазно цивилизации, против прогресса, против абсолютного духа Гегеля, против всех социальных норм и законов во имя живой человеческой личности, ее радостей и страданий. Это — традиционный русский мотив. И остается загадкой, беспокойной для людей Запада, почему же русский народ, создавший мысль и литературу, целиком захваченную христианской идеей личности, восстававшую против всего, что живую личность порабощает и нивелирует, создал коммунистический строй, в котором человеческая личность окончательно раздавлена и уничтожена. На Западе не так легко восторжествовать коммунизму вследствие индивидуализма западных людей. Этот парадокс русской судьбы объясняется двойственностью русского духовного типа, которая гениально была раскрыта Достоевским. Русский народ не только стремится к Новому Иерусалиму, к Царству Божию, но и в высокой степени способен соблазняться на своем пути, сомневаться, смешивать и принимать царство антихриста за Царству Христово. Русское искание социальной правды, и при том всегда максимальной социальной правды, может приводить к результатам противоположным. Самые русские добродетели могут обернуться пороками. Это определяется тем, что структура русской души заключает в себе полярные полюсы и она с трудом может удержаться в середине. Русским с трудом дается иерархизация ценностей и установка ступеней, что так гениально делает Запад. Историческая постепенность с трудом переносится русской мыслью. Но вопрос о Востоке и Западе в русском коммунизме гораздо сложнее, чем обыкновенно думают. В нем действует восточная стихия и он есть азиатский социализм, это бесспорно. Но идеология коммунизма и воинствующего атеизма взята с Запада. И русский Восток сошел с ума от этих западных напитков, выносимых для более умеренного темперамента. Опыт русского коммунизма очень поучителен на Западе. Русский коммунизм есть не что иное как зловещая апокалипсическая карикатура на последние пределы безбожной западной цивилизации, самим Западом не пережитая. Она показывает, куда ведут пути, которые до времени представляются спокойными и безопасными. Русский коммунизм есть явление религиозного порядка. Русский Восток выявляет не середину пути, а конец и пределы. В этом сказывается эсхатологический дух.
Миру грозит варваризация. Европе грозит она и извне и изнутри от самой цивилизации, не от лесов, а от машин. Аристократизму культуры наносятся удары. Но безумие думать, что бороться против варваризации можно изоляцией и враждой Запада и Востока. Бог не может быть только на Востоке или на Западе. Западу придется оставить ту идею, что Восток есть для него лишь объект материального и духовного воздействия. Восток есть субъект, и в качестве активного субъекта он вновь войдет во всемирную историю. Невыносимы самодовольство и замкнутость Востока, но также невыносимы самодовольство и замкнутость Запада. Необходимо взаимное восполнение и обогащение. И особенно христианам не подобает такая замкнутость и самодовольство. Христианство есть универсальное откровение и оно вошло в мир, как универсальная истина. Оно пришло с Востока, но одинаково и для Востока и для Запада. Мы хотим дышать мировым воздухом и идем к новой универсалистической эпохе, в которой будет преодолена замкнутость и изолированность всех частей земли, как и замкнутость и изолированность самой земли, ее размыкание к небу и к иным мирам.
Есть безликий и антихристианский Восток. Но он не может быть побежден той цивилизацией Запада, которая сама делается антихристианской и безликой. Крайний Восток и крайний Запад могут соединиться в одной и той же безбожной и бесчеловечной цивилизации. И единение Востока и Запада во имя Бога и человека, во имя Христа и личности должно совершиться и против Востока и против Запада, которые убивают Бога и, убивая Бога, убивают человека.
Примечания автора
править- ↑ Слово цивилизация я здесь употребляю во французском смысле, т. е. тождественном слову культура.