Восстановление патриаршества в Российской православной церкви: 1905–1917 годы (Бабкин)

Восстановление патриаршества в Российской православной церкви: 1905–1917 годы
автор Михаил Анатольевич Бабкин

Дата создания: 2004—2006, опубл.: Октябрь 2007 года. Источник: Сайт «Родная история» РГГУ, 2012 •
Печатная версия — в журнале «Свободная мысль» (2007. № 10 (1581). С. 171–184), под заголовком «Восстановление патриаршества. 1905–1917 гг.».
Материал статьи послужил основой для параграфов «Проблемы взаимоотношений церкви и государства в 1905—1916 гг.» и «Проблема "священства-царства" на Поместном соборе (август—декабрь 1917 г.)» монографии: Бабкин М. А. Духовенство Русской православной церкви и свержение монархии (начало XX в. — конец 1917 г.). — М.: Изд. ГПИБ, 2007. С. 73—126, 382—397.

В ноябре 2007 г. исполняется 90 лет восстановления патриаршества в Русской православной церкви (РПЦ)^[1]. В своё время, оно было упразднено императором Петром Великим после кончины патриарха Адриана в 1700 г. В 1721 г. с согласия восточных патриархов в России был учреждён высший орган церковного управления – Святейший правительствующий синод. Был создан и определённый надзорный орган государства за церковными делами – обер-прокуратура.

На рубеже XIX–XX вв. в среде духовенства всё чаще стала звучать точка зрения о неканоничности Св. синода, о «засильи» государства в церковных делах и о необходимости реформировать внутрицерковное управление^[2]. Соответственно, встал вопрос об изменении взаимоотношений церкви и государства. Его решение стали связывать с созывом Поместного собора РПЦ. С начала 1905 г. на уровне Кабинета министров и Св. синода началось обсуждение перспектив созыва церковного собора. В конце марта того же года Св. синодом было принято решение ходатайствовать перед императором о созыве в Москве всероссийского собора епархиальных епископов для учреждения патриаршества и для обсуждения перемен в церковном управлении. Однако со стороны Николая II, первоначально поддержавшего идею созыва собора, последовал отказ.

Устоявшиеся за два столетия отношения государства и церкви были закреплены рядом законодательных актов, пересмотр которых являлся чрезвычайно сложной задачей. Разрушение синодальной системы и проведение радикальных преобразований в церковном управлении грозили разорвать союз империи и Православной церкви и даже привести к отделению последней от государства. Перестройка религиозного фундамента монархии грозила обрушением всего здания православного государства. Поэтому Николай II, следуя советам обер-прокурора К. П. Победоносцева, не только не торопился с проведением церковных реформ, но и осуществлял политику «подмораживания», оставляя государственно-церковные отношения в неизменном виде.

Государственная вероисповедная политика претерпела серьезные изменения после 17 апреля 1905 г. В тот день, в условиях нарастания массового леворадикального движения, император издал указ «Об укреплении начал веротерпимости»^[3]. Согласно ему, всем русским подданным предоставлялось право исповедовать любое вероучение, а все религии России уравнивались в правах (т. е. православие фактически встало в разряд иноверными исповеданиями). При этом доминирующее (господствующее) положение РПЦ в государстве ухудшилось по сравнению с тем, которое она имела до выхода этого царского указа: православная вера оказалась единственной среди всех конфессий, сохранившей неразрывную связь с государственным аппаратом. Во внутренние же дела остальных исповеданий государство не вмешивалось. Ситуация сложилась абсурдная: инославные и иноверные конфессии, наделённые правами свободы совести, оказались в более выгодном положении, чем господствующая церковь, не имевшая структурной самостоятельности.

Царский указ «о веротерпимости» имел не только политическое, но и психологическое значение: после его выхода у консервативной части общества пошатнулась вера в царское правительство, которое во время роста революционных выступлений фактически отказалось от политического покровительства православию.

Возможность решения наболевших вопросов церковной жизни стала связываться со скорейшим созывом Поместного собора РПЦ. Подготовка к нему привлекла внимание высших органов власти. В конце июля 1905 г. обер-прокурор К. П. Победоносцев обратился ко всему российскому епископату с просьбой прислать в синод свои предложения о преобразованиях в церкви. Отзывы архиереев поступали в духовное ведомство с конца октября 1905 г. по начало весны следующего года. Их систематизация завершилась в 1906 г. и оформилась в виде трёхтомного сборника^[4]. Выяснилось, что почти весь епископат (за исключением трёх епископов) требовал реформ, касающихся канонического устройства РПЦ и направленных на освобождение церкви от государственной зависимости. О неканоничности синодального строя говорили почти все. Архиереи считали, что необходим созыв Поместного собора. При этом большинство считало, что для РПЦ насущно необходимым является восстановление патриаршества.

В целом епископат желал, чтобы правящая структура Российской церкви состояла из высшей инстанции – Поместного собора, его председателя – патриарха и действующего в промежутках между соборами Священного синода, руководителем (председателем) которого должен быть патриарх. (Предполагалось изменить и титулования: синод вместо Святейшего называть Священным, а его прежнее наименование должно перейти патриарху). В ве́дении Поместного собора должны были находится вопросы, касающиеся вероучения, выборов патриарха, открытия новых епархий, церковного суда, лишения епископов за проступки священного сана и проч. В ве́дении Св. синода должны были бы оставаться текущие дела, при решении которых он являлся бы высшей административной и судебной инстанцией. По вопросу государственно-церковных отношений епископат так же был практически единодушен. По его мнению, государству надлежало покровительствовать церкви, но та должна быть автономна.

Характерно, что во всех схемах церковно-государственных отношений, предложенных российскими архиереями, не находилось места помазаннику Божиему – императору. И это несмотря на то, что в исторической практике Восточно-Православной церкви (в первую очередь, Византии) цари имели несомненные церковные полномочия. Императоры обеспечивали согласованность государственного и церковного законодательств. Они созывали Вселенские соборы, следили за их деятельностью, председательствовали на них и утверждали их постановления. Православные самодержцы издавали постановления об открытии новых епархий, назначали епископов на вакантные церковные кафедры, награждали архиереев высшими церковными наградами, осуществляли внешний контроль за духовенством (в частности, следя за его благочестием). К ним, как к высшим судебным инстанциям, обращались осужденные по церковным делам. Императоры иногда вносили радикальные изменения в существующее церковное устройство, возводя отдельные области в положение автокефальных епархий (т. е. независимых от центральной церковной власти) и проч. В области вероучения императоры издавали, помимо соборов, церковные законы и наблюдали за исполнением церковных норм, издавали указы о повсеместном употреблении на богослужениях некоторых православных гимнов (например, «Единородный Сыне и Слове Божий», «Трисвятое»).

Кроме этого, в практике Восточной церкви само царское звание считалось особым чином церковной иерархии: цари зачастую назывались «внешними епископами» церкви^[5]. Помазанники Божьи (так именовались цари в Священном Писании) принимали определённое участие при церковном богослужении. Таинство миропомазания, совершаемое над императорами и уподоблявшее их Христу, открывало перед ними определённые церковные преимущества. В дни венчания на царство они входили в алтарь через открытые царские врата. (Кроме царей, в определённые моменты богослужения царскими врата могли входить священнослужители: архиереи, священники и дьяконы. Церковнослужители же не могли пересекать их). Во время литургии цари причащались в алтаре, в одно время со священнослужителями и, как и те, непосредственно из Святой Чаши. Соответственно, по церковным полномочиям цари занимали особое место: выше низшего клира и даже монашества, и почти в одном ряду со священнослужителями^[6]. В византийской традиции участие императоров в службах было еще более широким, что давало основание говорить о них как о священниках.

Т. о., церковная власть царя распространялась на область церковно-правительственного управления (юрисдикции), на охрану вероучения и соблюдение церковного благочиния. О церковной власти православного самодержца говорилось в богослужебных книгах, и обрядах Православной церкви, а также в Основных законах Российской империи.

В богослужебном чине коронования и миропомазания на царство, император благословлялся Богом не только как глава государства, но – главным образом – как носитель теократического, церковного служения. В молитвах этого чина говорилось, что император стоит главой не над нацией, не над государством, но над народом Божьим, т. е. над церковью^[7].

В Своде законов империи церковные полномочия царя формулировались следующим образом:

«Ст. 64: Император, яко Христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния.

Ст. 65: В управлении Церковном Самодержавная власть действует посредством Святейшего Правительствующего Синода, Ею учрежденного»^[8].

Вышеперечисленные факты позволяли рассматривать царскую власть как институт не только государственный, но и церковный. Также и большинством населения империи царствующий монарх воспринимался скорее не как «хозяин Земли Русской», а как религиозный лидер страны^[9].

Однако несмотря на вышеперечисленное, практически все архиереи РПЦ при обсуждении церковной реформы высказывали пожелания, чтобы, во-первых, изъять область церковных дел из ведения царской власти и, во-вторых, передать управление церковью исключительно органам высшей духовной власти, не подконтрольным фактически никому, кроме церковных инстанций: собора, патриарха и синода. Т. е. епископат РПЦ выступал если не за «отделение», то за «отдаление» церкви от государства.

Хотя монархический строй давал православным императорам определенные полномочия в церкви, но вместе с тем этому строю была присуща и неопределенность в разграничении прав государственных и церковных. В результате, создавался повод для постоянного недовольства духовенства своим «стеснённым» положением, «угнетённым» из-за прямого или косвенного участия царя в делах церкви. Светская власть (народовластие), не вмешивающаяся в дела внутреннего управления церкви, дающая ей «свободу» действий и тем самым являющая свою благосклонность к религии – более привлекательная форма государственной власти для стремившегося к независимости духовенству.

Если различные политические партии и социальные группы общества, двигавшие революционный процесс, были заинтересованы в свержении авторитарной власти российского самодержца, то духовенство было заинтересовано не только в уничтожении монархии, но и, в первую очередь, в «десакрализации» царской власти. Духовенство (в частности, члены синода РПЦ) стремилось обосновать, что между царской властью и какой-либо формой народовластия нет никаких отличий: «всякая власть – от Бога». Именно выполнение условия «десакрализации» царской власти было одним из основных этапов в разрешении вопроса «священства-царства» в пользу превосходства церкви над государственной властью, по тому времени – императорской.

Государственные реформы в России фактически начались с 12 февраля 1906 г., когда указом императора на 27 апреля был назначен созыв Государственной думы. Через неделю, 20 февраля вышел высочайший манифест, в котором говорилось о преобразовании Государственного совета. Вскоре, 23 апреля 1906 г. была принята новая редакция Основных законов Российской империи. Их 7-я статья гласила, что император осуществляет законодательную власть «в единении с Государственным Советом и Государственной Думой». Другая, 86-я статья устанавливала, что «никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного Совета и Государственного Думы и воспринять силу без утверждения Государя Императора»^[10].

Названные статьи не могли не затронуть порядка управления Православной церкви. Новые законы ставили церковь в подчиненное положение к Государственному совету и Государственной думе, в которых были представители не только православных исповеданий, но и нехристианских религий. Даже Поместный собор РПЦ, в случае своего созыва, лишённый полномочий проводить изменения в государственном законодательстве (касающихся церковных дел), был бы поставлен в зависимость от названных учреждений. Он не смог бы самостоятельно провести реформу церковного управления: в частности, даже выборы патриарха так или иначе находились бы под контролем членов палат, обладающих законодательными инициативами. Т. о., в 1905–1906 гг. со всей актуальностью встал вопрос о назревшей церковной реформе.

27 декабря 1905 г. император обратился к председателю Св. синода митрополиту С.-Петербургскому Антонию (Вадковскому) с рескриптом о необходимости проведения преобразований в строе отечественной церкви. Владыке Антонию, совместно с митрополитами Московским и Киевским, предлагалось определить сроки созыва собора^[11].

Для предварительного рассмотрения намеченных к обсуждению на планирующемся соборе вопросов церковной реформы 14 января 1906 г. Св. синод принял решение о создании особой комиссии – Предсоборного присутствия. В его состав вошли представители епископата, священники и известные богословы. Присутствие работало с 6 марта по 15 декабря 1906 г.

На нём было принято решение рекомендовать будущему Поместному собору ввести в РПЦ патриаршество. 3 июня Присутствием был принят документ «Об отношении высшего Правительства Православной Российской церкви к Верховной Государственной власти». В нем были очерчены права будущего патриарха. В целом, Предсоборное присутствие предлагало уменьшить императорское влияние в жизни церкви: с одной стороны, чтобы государство по-прежнему выполняло перед РПЦ все политические, финансовые, охранительные и другие функции. С другой, – чтобы права церкви не только существенно расширились, но чтобы она получила самоуправление. При этом в постановлениях Присутствия в качестве принципа церковного устроения проходил не принцип соборности (т. е. участия в управлении РПЦ, помимо иерархов, белого духовенства и мирян), а полновластия епископата. С учётом планов по введению патриаршества, налицо было стремление усилить власть архиереев.

Продолжило эту же линию и Предсоборное совещание, работавшее с 28 февраля 1912 г. по 3 апреля 1913 г. Его члены решили сохранить модель церковно-государственных отношений, предложенную ранее Предсоборным присутствием. Однако власть председателя Св. синода (патриарха) было предложено увеличить, предоставив тому право «начальственно» контролировать работу всех центральных церковных учреждений^[12].

В целом, в схеме церковно-государственных отношений, которую отстаивала иерархия, патриарх мыслился как фактически неподконтрольное императору лицо, которое находится в некотором смысле не «при» царе (в качестве одного из наиболее приближенных советников), а «напротив» царя, в качестве определенного «противовеса» ему. Политическая подоплека патриаршества была такова, что в лице первопрестольного архиерея император мог получить центр оппозиционно настроенных сил клерикализма. Понятно, что при возникновении каких-либо (пусть даже незначительных) разногласий между церковной и государственной властями, патриарх мог перейти в открытую оппозицию царю. При этом он был бы фактически «недосягаем» для императора: в случае, например, суда над патриархом для рассмотрения его дела следовало бы приглашать «равночестных» тому по сану восточных первосвятителей (как в случае с патриархом Никоном в 1666 г.). И государству грозила бы вероятность церковно-политического раскола, аналогичного расколу XVII в., что в условиях нарастания революционного движения могло послужить катализатором революции. По сути патриарх нужен был революционному движению как сила, с помощью которой можно было бы ускорить падение (или свержение) самодержавной власти помазанника Божьего. Так, находясь в эмиграции, князь Жевахов вспоминал: «В предреволюционное время натиск на Царскую Россию вели не только пиджаки и мундиры, но и смиренные рясы, а этим последним Патриарх был нужен лишь для опоры их революционных замыслов и вожделений»^[13].

Характерно и то, что духовенство рассматривало православного царя не в качестве помазанника Божьего, «внешнего епископа» церкви, а в качестве простого мирянина – светского главы государства, с которым должны были согласовываться некоторые решения высших органов церковного управления. Император же, сознавая себя верховным защитником православной веры, не мог принять рекомендации предсоборных комиссий и согласиться на разграничение церковных и государственных дел. Он всячески оттягивал с созывом Поместного собора, хотя и понимал его необходимость.

В начале ХХ века российское общество в борьбе с самодержавием добилось созыва Государственной думы и получило определенные гражданские свободы. Но при этом не были учтены интересы Православной церкви, которая осталась практически в одиночестве со своими нерешенными проблемами. Духовенство (в силу своего социального положения) не могло принять те методы борьбы за реформы, которые использовались обществом: участие в забастовочном движении и применение методов вооруженной борьбы. Однако священнослужители РПЦ могли оказывать идеологическое воздействие на православную паству: в первую очередь, на политическое сознание многомиллионного российского крестьянства. И в период Февральской революции духовенство широко воспользовалось этой возможностью с целью узаконить в сознании паствы свержение монархии: ради достижения своих целей по получению независимости («отдаления») от государства.

В февральско-мартовские дни 1917 г. члены Св. синода, движимые мотивами, обусловленными историко-богословской проблемой «священства-царства», сыграли одну из ведущих ролей в свержении института самодержавия^[14]. Уничтожение царской власти снимало и сам предмет многовекового спора о преобладании в государстве власти царя над властью первосвященника или власти первосвященника над царем. Официальная позиция в целом всего высшего духовенства, заявленная весной 1917 г.^[15], свидетельствовала о том, что иерархи решили воспользоваться политической ситуацией для осуществления своего желания получить освобождение от императорского влияния на церковные дела и фактически избавиться от царя как своего «харизматического конкурента».

С целью подготовки вопросов, подлежащих рассмотрению Поместного собора, 29 апреля 1917 г. Св. синод принял решение о сформировании Предсоборного совета, который начал свою работу 12 июня^[16]. Через месяц, 13 июля Совет принял проект основных положений по вопросу о положении Православной церкви в государстве. После рассмотрения на Поместном соборе его предполагалось вынести в Учредительное собрание. Согласно этому проекту, Православной церкви предполагалось занять первое среди религиозных организаций страны публично-правовое положение. В делах своего устройства, законодательства, управления, суда, учения веры, внутренней дисциплины, внешних сношений с другими церквами и т. д. она должна была стать полностью независима от государственной власти. Действия каких-либо церковных органов подлежали надзору государства исключительно в отношении их соответствия законам страны^[17].

За четыре дня до открытия собора, 11 августа было опубликовано постановление Временного правительства о его правах. Выработанный собором законопроект «о новом порядке свободного самоуправления Русской Церкви» надлежало представить «на уважение» государственной власти. Т. е. теоретически, Временное правительство могло отказать в санкции соборному постановлению о форме внутрицерковного управления. В этом смысле Поместный собор был юридически несвободен.

Открывшийся в Москве 15 августа 1917 г. Поместный собор (высший орган управления РПЦ) привлёк к себе внимание общественности. Для участия в нем было избрано и назначено по должности 564 человек: 80 архиереев, 129 лиц пресвитерского сана, 10 дьяконов, 26 псаломщиков, 20 монашествующих (архимандритов, игуменов и иеромонахов) и 299 мирян. Он воспринимался как Церковное Учредительное собрание. Собор работал более года. За этот период состоялись три его сессии: первая – с 15 августа по 9 декабря 1917 г., вторая и третья – в 1918 г.: с 20 января (2 февраля) по 7 (20) апреля и с 19 июня (2 июля) по 7 (20) сентября^[18].

Центральным вопросом, по поводу которого летом 1917 г. на Предсоборном совете не было выработано определённого решения, являлся вопрос о форме управления РПЦ. На фоне происходящих в стране колебаний власти (следующих одним за другим кризисов Временного правительства, корниловского мятежа и фактического установления двоевластия), большинство духовенства стало склоняться к идее необходимости установления централизованной «сильной власти» если не в государстве, то в церкви.

11 октября 1917 г. на соборе началось обсуждение доклада о форме высшего церковного управления. Мнения участников собора разделились: одни (в основном – епископат) выступали за восстановление патриаршества, другие (рядовые клирики и миряне) были противниками такой идеи, настаивая на необходимости соборности. Причем на протяжении практически двух недель судьба этого вопроса была не ясна. Однако положение изменилось после известий из Петрограда: 25 октября Временное правительство было свергнуто большевиками, а на следующий день было сформировано новое – Совет народных комиссаров. Причём церковь никак не стала защищать Временное правительство, хотя в марте 1917 г. она объявила его «благоверным», властью «от Бога» и привела народ к присяге ему.

На Октябрьский переворот церковный собор отреагировал, по словам профессора Петроградской духовной академии Б. Титлинова, «прежде всего ускоренным учреждением патриаршества»^[19]. Действительно, после схода с политической сцены Временного правительства сама собой отпала и необходимость представлять ей «на уважение» соборное постановление о форме внутрицерковного управления. Интересы же новых правителей государства в те дни были далеки от церковной тематики: перед ними стоял первоочередной вопрос об удержании власти. Соответственно, для РПЦ возник момент определенного «вакуума» контроля светских властей. И им члены Поместного собора – сторонники в первую очередь «епископской партии», желавшей восстановления патриаршества – решили воспользоваться. В прениях зазвучали голоса в пользу такой формы управления: о необходимости иметь центральное объединяющее начало в церкви, «сильную власть», о необходимости создания для верующих прочной опоры в качестве патриарха. На фоне начавшейся на улицах Москвы 28 октября стрельбы, возникшей в результате антисоветского восстания юнкеров, захвативших Кремль, мнения участников собора начали склоняться в пользу патриаршества.

28 октября дискуссии были окончены и на голосование был поставлен вопрос о восстановлении патриаршества. Соответствующее постановление было принято абсолютным большинством голосов. В нём утверждались четыре пункта: 1) Поместному собору периодически в определённые сроки созываемому в составе епископов, клириков и мирян, принадлежит высшая власть в Русской церкви – законодательная, судебная, административная и контролирующая; 2) вновь восстанавливается патриаршество и патриаршее управление церковью; 3) патриарх является первым между равными ему епископами; 4) патриарх вместе с органами церковного управления подотчётен Поместному собору.

30 и 31 октября тайным голосованием были определены три кандидата в патриархи: архиепископы Харьковский Антоний (Храповицкий), Новгородский Арсений (Стадницкий) и митрополит Московский Тихон (Беллавин). 5 ноября 1917 г., путём извлечения жребия в Храме Христа Спасителя^[20] патриархом был избран Тихон. Но лишь через два дня – 8-го числа – Поместным собором было принято «Определение о правах и обязанностях святейшего патриарха Московского и всея России». В частности, «первый епископ» был облечён полномочиями представителя РПЦ перед государством и имел «долг печа́лования пред государственной властью». То, что патриарх был избран, но его права и обязанности при этом были неясны, служит показателем того, что сторонники «епископской партии» спешили с восстановлением патриаршества вопреки даже логике последовательности действий.

Через несколько дней, 21 ноября состоялась интрониза́ция (насто́лование) Тихона. В Российской церкви появилась по сути неограниченная власть «церковного монарха», подотчётного лишь Поместному собору^[21]. Тем самым была поставлена определённая точка в «противостоянии» священства царству: в марте 1917 г. царь был свергнут, а уже в ноябре появился патриарх.

Своё ви́дение государственно-церковных отношений собор сформулировал в своём определении «О правовом положении Православной Российской Церкви», принятом 2 декабря 1917 г. Оно было составлено буквально в повелительной к новой (советской) власти форме и начиналось такими словами: «Священный Собор Православной Российской Церкви признает, что для обеспечения свободы и независимости Православной Церкви в России, при изменившемся государственном строе, должны быть приняты Государством (выдел. нами. – М. Б.) следующие основные положения: …». В частности, РПЦ предполагалось дать публично-правовой статус «первенствующей» в стране конфессии, обеспечить право на самоопределение и самоуправление, предоставить возможность законотворческой государственной деятельности (в тех случаях, когда постановления правительства затрагивали церковные интересы). Имущество РПЦ признавалось не подлежащим конфискации и обложению налогами, со стороны государства ожидалось получение ежегодных ассигнований в пределах церковных потребностей. Священнослужителей и штатных церковнослужителей предполагалось освободить от различных повинностей (в первую очередь от воинской), православный календарь возвести в ранг государственного, признать церковные праздники неприсутственными (выходными) днями, оставить за церковью право ведения метрических книг, обязательный характер преподавания Закона Божия для православных учащихся во всех образовательных учреждениях и проч. В целом, духовенство по сути требовало для себя комплекса определенных привилегий, но при этом не прописывало никаких своих обязанностей перед государством. Концепция церковно-государственных отношений, выработанная Поместным собором, не учитывалась наличие в государстве ни атеистической власти, ни монарха – «внешнего епископа», «кти́тора» церкви.

При этом один из пунктов соборного определения являлся буквально вызовом новой власти. Он гласил: «Глава Российского Государства, Министр Исповеданий и Министр Народного Просвещения и их товарищи (заместители. – М. Б.) должны быть православными»^[22]. При том, что глава советского правительства В. И. Ульянов (Ленин) и нарком просвещения А. В. Луначарский были атеистами, а министерства исповедания образовано не было, да и в планах учреждение его не предполагалось. В целом соборный проект напрямую шёл вразрез с программой захватившей власть партии большевиков, в которой говорилось о необходимости отделения церкви от государства и школы от церкви.

7 декабря 1917 г. собор принял определение, касающееся церковного управления: «О Священном Синоде и Высшем Церковном Совете» (титул синода был изменён: прежний перешёл к патриарху). Этим двум органам, совместно с патриархом, было присвоено право управления церковными делами. Все они были подответственны перед периодически созываемыми Поместными соборами, которым обязаны были представлять отчёт о своей деятельности за междусоборный период.

На следующий день, 8 декабря, на соборе были принято определение «О круге дел, подлежащих ведению органов высшего церковного управления». Согласно ему, решению Священного синода подлежали дела, преимущественно относящиеся к внутренней жизни РПЦ: вероучению, богослужению, церковным просвещению, управлению и дисциплине. И в частности: «высший надзор и попечение о нерушимом сохранении догматов веры и правильном их истолковании в смысле учения Православной Церкви; … охранение текста Богослужебных книг, наблюдение за его исправлением и переводом». (До революции же «верховным защитником и хранителем догматов господствующей веры, блюстителем правоверия и всякого в Церкви святой благочиния», как помазанник Божий, был император). К компетенции Высшего церковного совета, согласно соборному определению, стали относиться внешние дела: церковной администрации, церковного хозяйства, школьно-просветительские, ревизии и контроля, а также юрисконсульские (ранее во многом исполнявшиеся обер-прокуратурой)^[23].

Т. о. церковные полномочия царя в полной мере перешли к духовенству. По причине же того, что Дом Романовых фактически не отрекался от престола^[24], можно утверждать, что это был не «естественный» переход церковных прав царя к духовенству, а едва ли не насильственное изъятие, осуществлённое под прикрытием революционных светских властей. Иными словами, на Поместном соборе было осуществлено «изъятие» в пользу высших органов церковной власти прав императора в области церковно-правительственного управления (юрисдикции), охраны вероучения и контроля за церковным благочинием. Образно говоря, церковные права «царства» восхитило «священство».

По словам князя Н. Д. Жевахова, Поместный собор РПЦ 1917–1918 гг. – «одно из самых непостижимых завоеваний революции». Этот собор, вопреки исторической практике Восточной православной церкви, был созван без воли императора, неоднократно признававшим его созыв несвоевременным^[25]. Собор даже не упомянул, что во время его заседаний Царская семья находилась под арестом в Тобольске (с 30 апреля 1918 г. – в Екатеринбурге), не потребовал у властей её освобождения или хотя бы разъяснений относительно не вполне ясных и убедительно обоснованных причин ареста (в первую очередь, цесаревича и великих княжён).

По свидетельствам современников, в конце ноября 1917 г., сразу же после избрания на патриарший престол Тихона, епископ Тобольский Гермоген (Долганов) просил его поддержки в оказании помощи Царской семье, находящейся под арестом в Тобольске. Предлагались план принятия Николаем II в одном из сибирских монастырей монашеского пострига или же вариант «выкупа» царских узников у охраны, назначенной ещё Временным правительством. Охрана из трех гвардейских стрелковых рот (состоящая из 330 солдат и 7 офицеров, многие из которых являлись георгиевскими кавалерами), несколько месяцев не получавшая своего жалования, не скрывала своего согласия отдать Царскую семью любой власти, которая в полной мере погасит перед ними все долги. Деньги для выкупа епископу Гермогену были тайно доставлены от монархистов Петрограда и Москвы.

Однако патриарх Тихон от участия в освобождении Романовых отказался, сказав, что сделать для них ничего не может, и предпочел ограничиться передачей Николаю II большой просфоры и своего благословения. Полученные же деньги он распорядился по прямому назначению не тратить, а отложить их для церковных нужд. Вследствие чего в Тобольске сложилась такая ситуация: с одной стороны, епископ Гермоген, не смея ослушаться патриарха, прятал в окрестных монастырях материальные ценности, предназначенные для выкупа Царской семьи. С другой – большевики Сибири и Урала также не могли получить узников, поскольку опасались хорошо вооруженного отряда охраны, состоящего из трёхсот человек. Вскоре, 22 апреля 1918 г. из Москвы в Тобольск прибыли полторы сотни красноармейцев, возглавляемые чрезвычайным комиссаром (особоуполномоченным) ВЦИК и Совнаркома В. В. Яковлевым, доставившим полугодовое жалование для охраны семьи Николая II. В результате Царская семья была выкуплена и увезена в столицу Урала на свою Голгофу^[26].

В качестве объяснения мотивов упомянутых действий патриарха, исследователь архивов ФСБ А. Петрушин (историк по образованию, заместитель начальника регионального Управления ФСБ по Тюменской области: ныне – в отставке) полагает, что причиной им послужила «церковная скупость», нежелание патриарха Тихона «делиться славой» в будущей-де борьбе с большевиками и его стремление называться «спасителем Отечества». Поскольку же сплочение русского народа в противостоянии советской власти могло происходить вокруг или царского, или церковного престолов, то патриарху Тихону харизматический конкурент по идеологическому лидерству в лице Николая II был не нужен. Этим и был обусловлен его отказ помочь бывшему императору. Т. е. отказ Тихона был мотивирован особенностями церковно-государственных отношений, характеризующимися как проблема «священства-царства».

В русле рассмотрения проблемы «священства-царства» характерна деталь. Поместный собор, установив богослужебный чин поставления патриарха, тогда же, 17 ноября, принял формулу церковного повсеместного поминовения «первого по чести» епископа РПЦ. В тех местах служб, где ранее поминался Св. синод, надлежало молиться «О великом господине нашем Святейшем Патриархе Тихоне». Аналогично, на многолетиях надлежало возглашать: «Великому господину нашему, святейшему Тихону, патриарху … и проч.»^[27].

Однако такая формула во многом являлась новшеством в богослужебной практике не только РПЦ, но и в целом Вселенской православной церкви. На это было обращено внимание паствы, которую смущало на богослужениях «чрезмерное самовеличание» иерархов, а также наименование патриарха «великим господином». Об этом говорилось в ряде писем, полученных патриархом Тихоном. Так, один киевлянин обращался со следующим: «Неужели же не довольно для вас титула «Святейший Патриарх»; к чему же ещё ставить […] «великого господина»? Вы, ради Господа, Святейший Патриарх, немедленно выбросьте вон из Церкви как мерзость запустения^[28] титул великого господина, и вообще господина, чтобы и митрополиты, и архиереи отнюдь в церкви не поминались господинами и высокопреосвященными, а как напечатано в служебнике: «О преосвященном митрополите, или архиепископе, или же епископе», и отнюдь чтобы никто не смел вносить в Церковь гордостнейших кумиров – безумных себе величаний «господинов и высокопреосвященных». Неужели не пора иерархам […] придти в апостольское смирение, любовь и простоту?»

Патриарх Тихон на этом письме 20 декабря 1917 г. наложил резолюцию с распоряжением предоставить ему сведения с какого времени установился порядок поминовения епископов за богослужениями «господинами». Во исполнение этого, секретарь Поместного собора В. П. Шеин обратился к видным богословам с просьбой составит на сей счет историческую справку. Профессор Петроградской духовной академии И. А. Карабинов ответил, что в богослужебных книгах как Греческой церкви, так и в старопечатных московских служебниках молитвы о патриархе имели простой вид: например, «О патриархе нашем (имярек)». Но в чине литургии в двух местах: на т. н. «малой похвале» и после освящения Святых Даров патриарх поминался как «Господин наш Святейший патриарх». В практике же Русской церкви титул «великий господин» был установлен на Московском соборе 1675 г. для поминовения патриарха Иоакима. Однако определённости, в каких местах патриарха поминать полным титулом в определении того собора не говорилось. Карабинов также писал: «В наше тяжёлое время государственного и духовного разброда и распада России патриарший титул «великий господин» приобретает особый смысл; он говорит не о правах и преимуществах его носителя, а о лежащей на нём великой обязанности заботиться о всей Русской Церкви и, прежде всего, об её единстве; членов же этой Церкви он призывает к сознательному и дружному объединению вокруг своего патриарха, ибо в этой сплоченности – залог не только духовной мощи, но и государственного спасения гибнущей России»^[29].

Т. о. введение титула «великий господин» обосновывалось более не с исторической или богословской сторон, а с точки зрения политической целесообразности: чтобы патриарх в глазах паствы представлялся не просто религиозным лидером, но и «отцом народа», центром объединения для «государственного спасения России»^[30]. Однако такая роль до марта 1917 г. принадлежала императору.

Как до Февраля 1917 г., так и после него духовенство РПЦ возлагало определённые надежды и на получение независимости церкви от государства, и на благожелательность к себе светской власти. Однако второму не суждено было осуществиться на протяжении семи десятилетий. Новая власть, установившаяся в октябре 1917 г., начала проводить известную «вероисповедную» политику, направленную на полное отделение церкви от государства. В декрете советской власти «О свободе совести, церковных и религиозных обществах»^[31], принятом 20 января (2 февраля) 1918 г., говорилось о лишении РПЦ и всех вообще религиозных обществ прав юридического лица и отделении школы от церкви. Православная церковь своим статусом приравнивалась к частным обществам и союзам, ей отказывалось в каких-либо субсидиях от государства, её собственность объявлялась народным достоянием^[32]. Иными словами, ей давалась давно желанная ею «свобода от влияния государства». Однако это была «свобода», возведённая большевиками в абсолют: церкви было предоставлено не «отдаление» от государства (за что с начала XX в. выступало само духовенство), а полное «отделение» от него.

Принцип управления церковью через «первого епископа» буквально сразу взяли себе на вооружение большевики. Сосредотачивая комплекс мер своего воздействия на личности или патриарха или его местоблюстителей, властям удавалось получать «нужные» для своих целей церковные постановления. В 1927 г. им удалось подобрать послушного «первого епископа» и уже его руками начать управлять РПЦ^[33]. С коллегиальным же органом церковной власти – Святейшим синодом – сделать такое было бы намного трудней, да и вряд ли возможно.

Примечания

1. В «Своде законов Российской империи» (далее – СЗРИ) и в других официальных документах, вплоть до 1942 г. РПЦ носила название «Православная Российская Церковь». Однако в неофициальных документах зачастую употреблялись названия «Российская Православная», «Всероссийская Православная», «Православная Кафолическая Грекороссийская» и «Русская Православная» церковь. По причине того, что в 1943 г. титулатура патриарха Московского изменилась (вместо «… и всея России» стала «… и всея Руси»), православная церковь получила современное наименование, называясь «Русской» (РПЦ).
2. См. подробнее: Верховской П. В. Учреждение Духовной Коллегии и Духовный регламент. К вопросу об отношении церкви и государства в России. Исследование в области русского церковного права: в 2 тт. – Ростов-на-Дону: 1916.
3. Правительственный вестник. – СПб.: 1905. № 86. С. 1–2.
4. Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе: в 3 частях. – СПб.: 1906.
5. Суворов Н. С. Учебник церковного права. – М.: 1913. С. 40–42, 76–77, 210–211, 216; Асмус В. В., протоиерей. Седьмой Вселенский собор 787 г. и власть Императора в Церкви // Regnum Aeternum (далее – RA). – М.–Париж: 1996. № 1. С. 47–68.
6. Успенский Б. А. Литургический статус царя в Русской Церкви: приобщение Св. Тайнам // Ученые записки. Российский православный университет ап. Иоанна Богослова. Вып. 2. – М.: 1996. С.130–170; Асмус В. В., протоиерей. Церковные полномочия императоров в поздней Византии // Ежегодная богословская конференция Православного Свято-Тихоновского богословского института. – М.: 2002. С. 74–80.
7. Чин действия, каким образом совершилось Всевысочайшее Его Императорского Величества коронование по церковному чиноположению // RA. 1996. № 1. С. 164–186.
8. СЗРИ. – СПб.: 1912. Т. 1. Ч. 1. С. 18.
9. Фирсов С. Л. Русская Церковь накануне перемен. (Конец 1890-х – 1918 гг.) – СПб.: 2002. С. 40.
10. СЗРИ. 1912. Т. 1. Ч. 1. С. 11, 20; Ерошкин Н. П. История государственных учреждений дореволюционной России. – М.: 1997. С. 234–235.
11. Церковные ведомости (далее – ЦВ). – Пг.: 1906. № 1. С. 1–2.
12. См. подробнее: Бабкин М. А. Духовенство Русской православной церкви и свержение монархии (начало XX в. – конец 1917 г.). – М.: 2007. С. 100–126.
13. Жевахов Н. Д. Воспоминания товарища обер-прокурора Св. синода Н. Д. Жевахова. – М.: 1993. Т. 2. С. 278.
14. См. подробнее: Бабкин М. А. Указ. соч. С. 140–212.
15. См.: Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. (Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви) / Сост., авт. предисловия и комментариев М. А. Бабкин. – М.: 2006.
16. ЦВ. 1917. № 18-19. С. 101.
17. Карташёв А. В. Временное правительство и Русская церковь // Из истории христианской Церкви на родине и за рубежом в ХХ столетии. – М.: 1995. С. 20–21.
18. Деяния Священного собора Православной российской церкви 1917–1918 гг. (далее – Деяния …). – М.: 1994. Т. 1. С. 43–44, 53, 64–65, 69–71, 119–133, 153–154.
19. Титлинов Б. В. Церковь во время революции. – Пг.: 1924. С. 97.
20. Успенский собор в то время был недоступен, поскольку Кремль был занят большевистскими отрядами, подавившими вооружённое восстание юнкеров.
21. Деяния … 1994. Т. 3. С. 9–10, 38–56, 105–111; 1996. Т. 4. С. 36–75; ЦВ. 1918. № 9-10. С. 51, 55.
22. ЦВ. 1918. № 9-10. С. 60–62.
23. Собрание определений и постановлений Священного собора Православной российской церкви 1917–1918 гг. Вып. 1. – М.: 1994. С. 7, 12–15; СЗРИ. 1912. С. 18.
24. В «Акте об отказе великого князя Михаила Александровича от восприятия верховной власти» от 3 марта 1917 г. говорилось о готовности Михаила Александровича воспринять верховную власть в зависимости от решения Учредительного собрания о форме правления в стране.
25. Жевахов Н. Д. Указ. соч. Т. 2. С. 194–195.
26. Петрушин А. А. Сокровища епископа Гермогена // Родина. – М.: 2003. № 4. С. 72–74.
27. Государственный архив Российской Федерации (далее – ГА РФ). Ф. 3431. Оп. 1. Д. 243. Л. 1, 14.
28. «Мерзость запустения … на месте святе» – неоднократно встречающееся в Священном Писании выражение, см: Дан. 11, 31; Матф. 24, 15; Марк. 13, 14.
29. ГА РФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 243. Л. 2–6об., 14; ЦВ. 1918. № 17-18. С. 107–108.
30. Пересмотра решения Поместного собора о формуле поминовения патриарха произведено не было.
31. Этот декрет известен также под названием «Об отделении церкви от государства и школы от церкви».
32. Известия. – Пг.: 1918. № 16 (280). С. 2.
33. См. подробнее, например: Польский М. А., священник. Положение Церкви в Советской России. Очерк бежавшего из России священника. – СПб.: 1995.