Воспоминания о жизни на море (Гарнере)/ДО

Воспоминания о жизни на море
авторъ Луи Гарнере, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: французскій, опубл.: 1833. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», №№ 10-12, 1852.

ВОСПОМИНАНІЯ О ЖИЗНИ НА МОРѢ

Луи Гарнере.

Часть первая.

I.

Я родился въ Парижѣ, 19-го февраля 1783 года. Отецъ мои быль живописцемъ и предназначалъ меня къ этому же званію; но непреодолимое желаніе влекло меня къ морю. Воображеніе мое мечтавшее только о славѣ и битвахъ, не давало мнѣ ни днемъ, ни ночью покоя, представляя картины путешествіи, приключеній и опасностей.

Мнѣ былъ четырнадцатый годъ, когда я сообщилъ отцу о моемъ желаніи вступить въ морскую службу, и просьбы мои были такъ убѣдительны, что онъ наконецъ согласился на это. Меня поддерживалъ въ моемъ намѣреніи одинъ нашъ родственникъ, Больё, капитанъ фрегата, стоявшаго въ Рошфорѣ.

Какъ-теперь помню торжественный день, когда я отправился въ матросской, казенной одеждѣ, въ шартрскомъ дилижансѣ, въ Рошфорѣ. Отецъ проводилъ меня и благословилъ, убѣждая и въ новомъ званіи не бросать пріобрѣтенныхъ мною познаній въ живописи. Онъ какъ-бы предчувствовалъ, что искусство это будетъ мнѣ полезно.

Я прибылъ въ Рошфоръ къ самому обѣду моего родственника.

— Браво, Луи! закричалъ онъ, увидя меня. — Ты, я вижу, славный и рѣшительный малый! Садись и пей съ нами, это одно средство избавиться отъ скуки, когда принужденъ сидѣть въ гавани безъ дѣла.

Потомъ онъ представилъ меня всѣмъ своимъ собесѣдникамъ. Больше всѣхъ понравился мнѣ, по лицу и откровенности, капитанъ Лермитъ, съ которымъ судьба вскорѣ должна была свести меня въ самыхъ опасныхъ обстоятельствахъ.

За десертомъ познакомился я также съ мичманомъ де-ла-Бретоньеромъ, которому отпѣты мои очень понравились, и который обѣщалъ быть всегда моимъ добрымъ совѣтникомъ и другомъ. Онъ сдержалъ свое слово. Съ этой минуты и до 2-го января 1831 года, когда я со слезами провожалъ гробъ контр-адмирала де-ла-Бретоньера, доброе его расположеніе ко мнѣ никогда не измѣнялось.

На другой день капитанъ Больё объявилъ мнѣ, что дивизія Серсея, къ которой принадлежалъ и фрегатъ его «Ла-Фортъ», скоро выйдетъ въ море. При этомъ случаѣ далъ онъ мнѣ много дружескихъ наставленій, объявя, что по службѣ будетъ со мною обходиться строже, чѣмъ со всякимъ другимъ, потому-что я его родственникъ.

Пожавъ мнѣ дружески руку, онъ ужь сбирался у идти, когда вошелъ къ нему матросъ.

— А! Керно! Ты пришелъ кстати. Ты мнѣ нуженъ. Однакожь сперва рапортуй, зачѣмъ пришелъ.

Матросъ подалъ письмо капитану.

— Керно! сказалъ онъ, прочтя: — видишь ты этого молодаго человѣка?

— Вижу, отвѣчалъ матросъ, и оглядѣлъ меня внимательно съ могъ до головы.

— Это мой родственникъ.

— Слушаю.

— Хочешь ли взять его къ себѣ въ товарищи, вмѣсто убитаго Гобера?

Керно еще разъ осмотрѣлъ меня.

— Молодо, малосильно; но все-равно, вы хотите этого — я согласенъ.

— Возьми же его; только помни, что если ты по службѣ будешь спускать ему, такъ тебѣ же за это достанется.

— Понимаю и берусь сдѣлать изъ него хорошаго моряка. Если не успѣю въ этомъ — значитъ, онъ никуда не годится.

— Хорошо. Даю вамъ обоимъ отпускъ на два дня. Постарайтесь вести себя хорошенько.

Прощаясь со мною, капитанъ сунулъ мнѣ въ руку нѣсколько луидоровъ и шепнулъ, чтобъ я хорошенько угостилъ матроса.

Черезъ часъ мы сидѣли съ нимъ въ лучшемъ трактирѣ въ Рошфорѣ. Сперва Керно очень затруднялся, какъ разговаривать со мною, но послѣ первой бутылки рѣшилъ, что я или матросъ, или не матросъ. Если да, такъ онъ долженъ мнѣ говорить побратски — ты.

Я, разумѣется, согласился, и съ той минуты разговоръ нашъ сдѣлался живѣе и веселѣе. Керно объявилъ мнѣ, что принадлежитъ къ Береговому Братству.

Это было общество Французскихъ матросовъ въ Остиндіи, изъ котораго всѣ судохозяева, капитаны и корсары набирали лучшихъ людей для своихъ экипажей, потому-что общество ручалось за каждаго члена, принимая въ это береговое общество только матросовъ, извѣстныхъ своею храбростью и искусствомъ.

— Такъ ты изъ Индіи? спросилъ я. — Разскажи мнѣ что-нибудь объ этой странѣ. Хорошо ли тамъ?

— Въ Индіи? съ жаромъ вскричалъ Керно. — Чудакъ! да это не земля, а рай. Тамъ на каждомъ шагу сраженія и золото. А женщины!.. Здѣсь такихъ и въ-поминѣ нѣтъ. А плоды, а звѣри, а удавы — все, что душѣ угодно!

— Такъ зачѣмъ же ты пріѣхалъ во Францію, если такъ любишь Индію?

— А вотъ видишь ли, меня не спросили: хочу ли я остаться. Капитану нужны были надежные люди. Общество назначило меня къ отправленію. Поутру привели на корабль, а въ полдень подняли паруса.

Чѣмъ больше пиль Керно, тѣмъ больше разсказывалъ объ Индіи и тѣмъ внимательнѣе и охотнѣе я слушалъ его. Цѣлый день прошелъ, а мнѣ все-еще хотѣлось слушать.

Наконецъ, когда наступила ночь, мы вышли изъ трактира и отправились домой. По, встрѣтивъ по дорогѣ нѣсколькихъ блузниковъ, Керно не могъ пропустить случая, чтобъ не задѣть ихъ и не отпустить на ихъ счетъ матросскихъ остротъ. Произошла драка, въ которой я удостовѣрился въ геркулесовской силѣ своего учителя. Каждый ударъ его сбивалъ съ ногъ человѣка, и только цѣлый патруль, появившійся на шумъ, одолѣлъ матроса. Меня же съ самаго начала схватили и не давали мнѣ пошевелиться.

Когда насъ привели къ караульному ффицеру, тотъ спросилъ о причинѣ драки.

Несмотря на краснорѣчіе Керно, офицеръ велѣлъ насъ посадить въ арестантскую, а по утру хотѣлъ отправить къ начальству; но мои просьбы смягчили его, и онъ отпустилъ насъ съ тѣмъ, чтобъ мы тотчасъ же явились на свои корабль.

Мы исполнили это приказаніе. Я прибылъ на фрегатъ, и видъ моря привелъ меня въ восторгъ. Но самый фрегатъ и матросы сильно разочаровали меня. Я воображалъ себѣ мундиры, великолѣпіе, стройность, а нашелъ матросовъ въ старыхъ курткахъ, цвѣтъ которыхъ скрывался подъ слоями смолы. Самый фрегатъ содержался довольно-нечисто.

Явился капитанъ Больё, и каково же было мое удивленіе, когда онъ прошелъ, невзглянувъ на меня, и, подозвавъ одного офицера, сказалъ:

— Г. лейтенантъ, впишите въ списокъ экипажа этого молодаго человѣка въ званіи младшаго матроса рулевой команды.

Послѣ этого онъ повернулся и ушелъ, несказавъ мнѣ ни слова.

Четыре часа спустя, подняли мы якорь и вышли въ море.

Въ первую недѣлю плаваніе было тихо и благополучно; но потомъ буря разсѣяла нашу эскадру, и только четыре фрегата остались въ виду одинъ другаго. Эта буря заставила меня страдать отъ морской болѣзни; но при первомъ солнечномъ лучѣ и тихой погодѣ я все забылъ.

Двѣ недѣли спустя, вошли мы въ гавань Сантакрузъ, на островѣ Пальма, одномъ изъ Канарскихъ Острововъ. Тутъ позванъ былъ я къ капитану на квартиру, и удостовѣрился, что во все время плаванія онъ бдительно надзиралъ за мною, хотя никогда не говорилъ со мной ни слова. Онъ вполнѣ одобрилъ мое поведеніе и предсказалъ мнѣ, что изъ меня выйдетъ хорошій морякъ.

Изъ Пальмы пошли мы къ Мысу Доброй Надежды. На высотѣ этого мыса адмиралъ Серсей распечаталъ данныя ему инструкціи и увидѣлъ, что долженъ идти въ Остиндію.

Керно съ восторгомъ сообщилъ мнѣ эту радостную новость, и съ той минуты еще болѣе занялся моимъ морскимъ образованіемъ. Однажды, въ сильную бурю, когда вахтенный офицеръ приказалъ взять рифы, Керно велѣлъ мнѣ вмѣстѣ съ нимъ лѣзть на мачту.

— Ступай смѣло, сказалъ онъ, — и не смотри ни внизъ, ни по сторонамъ.

Я полѣзъ по канату, качавшемуся отъ вѣтра и отъ моей тяжести, но, взглянувъ вдругъ внизъ, увидѣлъ, что я въ тридцати футахъ отъ палубы, вишу надъ волнами океана, которыя бросаютъ нашъ фрегатъ какъ щепку. У меня закружилась голова и я закричалъ:

— Керно! я не могу… упаду!..

— Какой вздоръ! Какъ-будто матросъ можетъ упасть…

Собравъ всю силу воли, я опять уцѣпился за веревку, но въ эту самую минуту напоръ волны сильно накренилъ фрегатъ.

— Керно, я падаю! вскричалъ я, и, закрывъ глаза, воображалъ ужь себя на днѣ моря.

Но Керно быстро и сильно подхватилъ меня, хладнокровно повторяя:

— Говорятъ тебѣ, что это пустяки! Матросъ никогда не свалится съ мачты.

Исполнивъ приказаніе, мы сошли опять на палубу.

— Вотъ видишь ли, что ты не упалъ! сказалъ Керно.

— Да, потому что ты меня поддержалъ.

— Все-равно, и безъ этого ты бы не упалъ. Повторяю тебѣ, что матросъ никогда не падаетъ.

Дѣйствительно, черезъ недѣлю я смѣло лазилъ на всѣ мачты, вовсе незаботясь ни о вѣтрѣ, ни о волнахъ.

Недалеко отъ Иль-де-Франса мы овладѣли богатымъ купеческимъ судномъ. Это былъ трехмачтовый португальскій бригъ «Эльсингеръ», шедшій съ товарами изъ Индіи.

Капитанъ перевелъ меня вмѣстѣ съ Керно на это захваченное судно, чтобъ еще болѣе пріучить къ службѣ и маневрамъ. Начальникомъ «Эльсингера» назначенъ былъ де-ла-Бретоньеръ.

Безъ дальнѣйшихъ приключеній прибыли мы въ концѣ 1797 года въ Иль-де-Франсъ, откуда, послѣ небольшихъ починокъ въ кораблѣ, отправились къ берегамъ Остиндіи, сдавъ, разумѣется, призовый нашъ бригъ.

До-сихъ-поръ мы еще не встрѣчались съ Англичанами. Но едва вышли изъ Иль-де-Франса, какъ наткнулись на два линѣнные корабля, «Викторію» о 80-ти и «Арроганъ» о 74-хъ пушкахъ.

Адмиралъ Серсей, видя превосходство непріятеля, вступилъ подъ всѣ паруса; но Англичане сильно преслѣдовали насъ. Поутру, на разсвѣтѣ, удостовѣрились мы, что они догоняютъ насъ, и что сраженіе неизбѣжно. Для меня это было важною новостью. Сердце мое стѣснилось. Но капитанъ подозвалъ меня и тихо сказалъ мнѣ:

— Послушай, Луи, всѣ знаютъ, что ты мой родственникъ, слѣдовательно, всякая вина твоя палетъ на меня; если ты обнаружишь въ сраженіи хоть малѣйшую трусость, покроешь меня безчестіемъ; помни же это и знай, что я буду видѣть всѣ твои движенія.

— Капитанъ! вскричалъ я: — я докажу вамъ, что достоинъ быть вашимъ родственникомъ!

— Хорошо. Теперь ступай на свое мѣсто.

Сказавъ, это, онъ подозвалъ Керно и что-то сказалъ ему. Тотъ видимо смѣшался, почесалъ за ухомъ и отвѣчалъ:

— Слушаю.

Когда мы съ Керно воротились на ютъ, я спросилъ его: какое приказаніе далъ ему капитанъ? Матросъ не хотѣлъ сказать мнѣ.

— Ну, а если я угадаю, признаешься ли ты?

— Тогда… пожалуй…

— Вѣрно, тебѣ приказано поджечь пороховую камеру, если мы принуждены будемъ сдаться?

— Какой вздоръ! отвѣчалъ Керно. — Такихъ приказаній не даютъ матросамъ. Ну, да полно болтать; смотри, сраженіе начинается.

II.

Было десять часовъ утра. Англичане приняли всѣ мѣры, чтобъ отрѣзать намъ дорогу. Мы шли, какъ-можно ближе къ вѣтру подъ одними марселями. У насъ было шесть фрегатовъ, у Англичанъ два линѣйные корабля. Силы были почти-равны, но непріятель могъ дѣйствовать вдругъ всѣми силами на каждомъ пунктѣ.

Англичане хотѣли прежде всего потопить первый фрегатъ Вертю, и оба корабля ихъ стали по обѣимъ сторонамъ фрегата, осыпая его залпами. Но тамъ командовалъ Лермитъ и искуснымъ маневромъ освободился отъ своего критическаго положенія, соединясь съ прочими судами эскадры. Сраженіе сдѣлалось общимъ.

Признаюсь, первое ядро, пролетѣвшее надъ моею головою, произвело на меня ужасное впечатлѣніе, но я старался скрыть свой страхъ, зная, что капитанъ смотритъ на меня. Другой, ужаснѣйшій шумъ, прогремѣвшій надо мною, еще болѣе смутилъ меня.

— Что это? спросилъ я у Керно.

— Это поетъ цѣпное ядро, мой милый, отвѣчалъ онъ — что, не нравится?

— Напротивъ! Только я люблю знать названіе инструментовъ, на которыхъ даютъ концертъ.

Эта острота понравилась Керно; но вдругъ сорванная ядромъ голова одного матроса, опять взволновала меня. Это былъ первый человѣкъ, убитый въ глазахъ моихъ.

— Подвязать фалъ! закричалъ вахтенный.

Керно, видя, что я не тороплюсь исполнять данное приказаніе, бросился самъ и въ минуту выполнилъ его.

— Извини, Луи, сказалъ онъ мнѣ: — я забылъ, что это твое дѣло, и думалъ, что офицеръ мнѣ приказалъ.

Это было мнѣ урокомъ. Когда, чрезъ полчаса, ядромъ сорвало новый фалъ, я безъ команды бросился и исправилъ его. Сойдя на палубу, я взглянулъ на капитана. Онъ видѣлъ все и глядѣлъ на меня одобрительно. Я былъ въ восторгѣ.

Къ двумъ часамъ огонь Англичанъ началъ стихать, но нигдѣ еще не было ни сбитыхъ мачтъ, ни другихъ поврежденій, оканчивающихъ битву. Всѣхъ болѣе пострадалъ фрегатъ «Вертю». Вся эскадра удивлялась мужеству Лермита.

Въ четыре часа Англичане спустились подъ вѣтеръ и стали уходить. Громкое «ура!» раздалось на нашихъ корабляхъ. Мы ужь воображали, что овладѣемъ непріятельскими судами; вдругъ сигналъ адмирала Серсея приказалъ остановить преслѣдованіе. Всѣ выразили неудовольствіе мрачнымъ безмолвіемъ; но воля начальника была выполнена.

Даже мой Керно разсуждалъ объ этомъ, когда мы ночью стояли съ нимъ на часахъ.

— Этакой штуки не было бы подъ командою Сюркуфа, сказалъ онъ; — у того Англичане не отдѣлались бы такъ дешево…

Я присталъ къ нему съ разспросами о давешнемъ приказаніи капитана. Керно долго упрямился, но наконецъ, убѣжденный моими обѣщаніями въ скромности, открылъ мнѣ, что капитанъ приказалъ ему бросить меня за бортъ, если я обнаружу трусость.

Послѣ мадрасскаго сраженія (такъ названа была наша встрѣча съ Англичанами), мы зашли на Иль-де-Руа, чтобъ исправить поврежденія, а потомъ направили путь къ Батавіи. По дорогѣ захватили мы корабль Остиндской Компаніи Пиго, и я опять былъ переведенъ на призовое судно.

При бывъ въ Батавію, капитанъ Больё призвалъ меня, и объявилъ, что возвращается въ Европу, а меня передаетъ на руки одному изъ друзей своихъ, капитану Суше.

— Тебѣ, любезный Луи, надобно еще служить, сказалъ онъ: — и назадъ ѣхать не зачѣмъ. Лучше оставайся и выслужись.

Послѣ этого далъ онъ мнѣ двадцать-пять луидоровъ, пожалъ дружески руку и сказалъ: «до свиданья».

Увы! этого свиданья уже не было. Въ 1801 году Больё былъ убитъ въ морскомъ сраженьи на бенгальскихъ берегахъ.

Въ Батавіи схватилъ я лихорадку, которая преслѣдовала меня во весь переѣздъ до Иль-де-Франса, гдѣ я помѣщенъ былъ въ госпиталѣ. Керно всякій день навѣщалъ меня и оказывалъ мнѣ величайшую заботливость.

27 апрѣля 1798 года вышелъ я изъ лазарета и отправился на 22-хъ пушечномъ корветѣ Брюль-Гёль. Высадивъ адмирала Серсея въ Самарингѣ, мы возвратились на Батавію, откуда пошли къ Филиппинскимъ Островамъ. Оба судна, подъ командою капитана Лермита, бросили якорь въ Кавитской Гавани, въ Маниллѣ.

Мы тотчасъ же отправились съ Керно гулять по городу, который былъ хорошо знакомъ ему. Первое, что мы встрѣтили на улицѣ, была дуэль на ножахъ двухъ головорѣзовъ; около нихъ составился кружокъ, и зрители бились объ закладъ, кто изъ ратоборцевъ побѣдитъ. Послѣ первой сильной раны, бой кончился, а побѣдитель съ шляпою обошелъ всѣхъ зрителей, чтобъ получить отъ нихъ нѣсколько мелкихъ монетъ. Страннѣе всего, что въ этихъ закладахъ принимали участіе и Францисканцы.

Керно увидѣлъ въ толпѣ одного знакомаго, по имени Переса. Онъ прежде служилъ на кораблѣ и имѣлъ какую-то ссору съ Керно, во время которой дважды хотѣлъ убить его, но матросъ поколотилъ его за такую попытку, и тѣмъ дѣло кончилось.

Теперь Керно, для возобновленія знакомства, пригласилъ его на стаканъ грогу. Мы пошли вмѣстѣ.

III.

Пришедъ въ какой-то шинокъ къ старухѣ, Керно, какъ старый другъ дома, потребовалъ лучшій завтракъ.

— До завтрака ли мнѣ теперь!.. вскричала хозяйка, заливаясь слезами.

— Что это значитъ? спросилъ Керно.

— У меня похитили дочь… мою Глорію…

— Какъ! этого ребенка?… Да бишь, это было лѣтъ десять тому назадъ… Ну, что жь? похитили и отдадутъ… Давай завтракать…

— Отдадутъ! Но что будетъ съ нею?

— Да полно о пустякахъ говорить, или я уйду въ другой трактиръ…

Эта угроза подѣйствовала. Старуха присмирѣла, засуетилась и черезъ полчаса мы сидѣли втроемъ за сытнымъ завтракомъ, во время котораго хозяйка продолжала разсказывать, какъ дочь ея была похищена въ ея глазахъ и несмотря на ея крики.

— А что? хладнокровно спросилъ Керно: — который разъ похищаютъ твою дочь?

— Первый, отвѣчала плачевно старуха — и вы видите мое отчаяніе…

— Ну, во второй тебѣ ужь не такъ тяжело будетъ…

Несмотря на это утѣшеніе, старуха продолжала плакать, а Пересъ, выпившій два стакана грога, между-тѣмъ тихонько ушелъ отъ насъ.

Какъ-скоро Керно замѣтилъ это, то задумался.

— Этотъ шутъ не даромъ улизнулъ. У него вѣрно дурныя намѣренія. Пойдемъ за нимъ, я знаю, гдѣ онъ живетъ.

Мы не долго шли по улицамъ, и едва поравнялись съ квартирою Переса, какъ оттуда выбѣжала дѣвушка, кричавшая: «Спасите, помогите!»

Это была Глорія. Она узнала Керно и бросилась къ нему, умоляя о защитѣ. Тотъ, какъ рыцарь, обѣщалъ охрапять ее.

Вдругъ изъ этого же дома выбѣжалъ Пересъ съ нѣсколькими товарищами и бросился отнимать Глорію.

— Луи! сказалъ мнѣ Керно: — бѣги скорѣе за помощью. Въ первомъ трактирѣ ты найдешь Французскихъ матросовъ… зови всѣхъ, а до-тѣхъ-поръ я буду забавляться съ ними.

Видя, что онъ вынулъ два пистолета и сталъ съ Глоріею въ уголъ, чтобъ защитить свой тылъ, я понялъ, что на него не скоро рѣшатся напасть и я успѣю вайдти помощь.

Первый, кто мнѣ попался, былъ мичманъ Оливье. Я ему успѣлъ быстро разсказать объ опасности Керно, и онъ тотчасъ же бросился къ мѣсту побоища, а мнѣ велѣлъ бѣжать въ ближайшій трактиръ, гдѣ, по его словамъ, пировали двадцать матросовъ.

Черезъ пять минутъ я ужь явился съ подкрѣпленіемъ въ двадцать человѣкъ, вооруженныхъ всею мёбелью трактира. Дѣла были въ томъ же положеніи. Около Керно собралась большая толпа народа, но, при видѣ пистолетовъ его, никто не смѣлъ подойдти къ нему.

При нашемъ появленіи толпа отхлынула, но ожесточеніе усилилось. На одного совѣстно, можетъ-быть, было напасть всему городу, но тутъ ужь были двѣ націи: Французы и Испанцы; самолюбіе поджигало послѣднихъ.

Наконецъ вся толпа разбѣжалась, и мы овладѣли мѣстомъ битвы безъ всякаго кровопролитія, кромѣ нѣсколькихъ толчковъ.

Въ эту минуту явился нашъ капиталъ и городовой алгвазилъ. Все тотчасъ же пришло въ порядокъ, и Керно, какъ зачинщикъ суматохи, отправленъ на корабль подъ арестъ.

Я, разумѣется, пошелъ съ нимъ.

— Ужь не убилъ ли ты Переса? спросилъ я.

— О, нѣтъ! Онъ послѣ тебя хватилъ меня ножомъ по уху, а я отмахнулся рукою.

— Да я видѣлъ, что онъ лежалъ на землѣ.

— Притворился, негодный. А можетъ-быть я какъ-нибудь нечаянно задѣлъ его кулакомъ.

— А куда жь дѣвалась Глорія?

— Ее подхватила мать и увела.

— А ты за нее, бѣднякъ, подъ арестомъ.

— Ненадолго: я завтра же отправлюсь, по приказанію моихъ начальниковъ.

Я не понялъ этихъ словъ и оставилъ ихъ безъ вниманія. Но онъ дѣйствительно исчезъ на другой день.

Въ это время узнали мы, что капитанъ Лермитъ убѣдилъ испанскаго адмирала идти на встрѣчу двумъ англійскимъ кораблямъ, которые служили конвоемъ большому купеческому флоту, шедшему изъ Китая въ Европу.

Дѣйствительно, несмотря на медленность и видимую неохоту Испанцевъ, мы вскорѣ вышли въ море.

Въ этой кампаніи, будучи одинъ и безъ опредѣленной должности, я занялся впервые опять живописью, которую совсѣмъ-было бросилъ, и первый мой трудъ заслужилъ всеобщее одобреніе экипажа.

IV.

Первою наградою за труды мои было то, что капитанъ пригласилъ меня съ собою обѣдать. Онъ одобрялъ мои способности и обѣщалъ снабжать бумагою и карандашами.

У Разбойничьихъ Острововъ узнали мы, что англійскіе корабли стоятъ въ тридцати миляхъ отъ насъ. Мы тотчасъ же пустились въ погоню за ними. Появленіе наше было такъ неожиданно, что Англичане едва успѣли отрубить канаты и пуститься въ бѣгство; мы быстро устремились за ними.

Вскорѣ мы догнали ихъ и начали бой; но, не прошло и полчаса, какъ адмиральскій испанскій корабль подалъ намъ сигналъ прекратить огонь и присоединиться къ нему. Мы повиновались, удостовѣрять тогда вполнѣ, что Испанцы неохотно дерутся съ Англичанами.

Съ грустью воротились мы въ Кавитъ. Первый мой визитъ былъ къ той же старухѣ, у которой я былъ въ первый разъ съ Керно.

Я засталъ ее опять въ слезахъ.

— Что это значитъ? спросилъ я. — Ужь не опять ли похитили твою дочь?

— Разумѣется, отвѣчала она — и на этотъ разъ ее увезъ вашъ пріятель Керно.

— Такъ онъ былъ здѣсь? Гдѣ жь онъ теперь?

— Не знаю. Говорятъ, что отправился на суднѣ испанскаго корсара.

Больше я ничего не узналъ объ этомъ.

Впрочемъ, мы не долго пробыли въ Кавитѣ, а пошли сперва въ Батавію, потомъ опять въ Иль-де-Франсъ. Но какъ и тутъ нигдѣ не встрѣтили непріятеля, то капитанъ Гермитъ рѣшился идти къ Порту-Морису, который, какъ говорили, былъ блокированъ Англичанами.

Дѣйствительно, подходя къ острову, увидѣли мы, что два линѣйные корабля, одинъ фрегатъ и одинъ корветъ блокируютъ портъ. Англичане тотчасъ же увидѣли насъ и бросились наперерѣзъ, чтобъ не допустить до берега; но капитанъ Гермитъ хорошо зналъ мѣста и видѣлъ, что, выдержавъ огонь преслѣдующихъ его судовъ, онъ можетъ войдти въ бухту.

Дѣйствительно, съ одиннадцати до четырехъ часовъ выдерживали мы ихъ залпы, отвѣчая только кормовыми пушками; но наконецъ поставили корабли свои на ширинѣ и могли отвѣчать сильнымъ огнемъ.

Когда стало смеркаться, Англичане, убѣдясь, что не могутъ захватить насъ въ этой позиціи, прекратили бой и удалились въ открытое море.

На другое утро непріятельскихъ кораблей ужь не было видно; но мы не смѣли выйдти изъ своей бухты, зная, что они караулятъ насъ и что вскорѣ опять явятся, чтобъ произвести на насъ новое, сильнѣйшее нападеніе. Въ ожиданіи этого, капитанъ устроилъ береговую батарею изъ двадцати-четырехъ пушекъ, взятыхъ съ обоихъ нашихъ судовъ.

Черезъ недѣлю Англичане воротились и снова напали на насъ. Мы отвѣчали имъ жесточайшимъ огнемъ, который изумилъ и ожесточилъ ихъ. Особливо береговая батарея наносила имъ большія поврежденія. Цѣлый день упорствовали они въ своей атакѣ, наконецъ отступили и сняли блокаду острова, а мы съ торжествомъ вступили въ Портъ-Морисъ при восклицаніяхъ народа.

Сойдя на берегъ, я занялся изображеніемъ минувшаго сраженія и представилъ картину капитану. Онъ очень-ласково принялъ ее, помѣстилъ меня у себя на квартирѣ и рекомендовалъ всѣмъ знатнѣйшимъ жителямъ города.

Всего пріятнѣе было для меня знакомство съ капитаномъ Лермитомъ, который перевелъ меня къ себѣ на фрегатъ «Пренёзъ».

15 августа 1799 года, отправились мы къ южному берегу Мадагаскара: но здѣсь капитанъ нашелъ новыя инструкціи, по которымъ онъ принужденъ былъ направить путь къ южному берегу Африки.

21 сентября пришли мы къ бухтѣ Лагоа. Издали видно было тамъ пять судовъ, и капитанъ Лермитъ, потирая руки, объявилъ, что этого приза достаточно будетъ на нынѣшній годъ. Онъ даже предупредилъ меня, что я долженъ составить картину предстоящаго боя, если дѣло дойдетъ до этого.

— Я ужь набросалъ, капитанъ, отвѣчалъ я: — главные пункты нашей позиціи и береговъ бухты. Къ-сожалѣнію, непріятельскіе корабли худо еще видны.

— Да, это и меня безпокоитъ, сказалъ онъ. — Я все еще не увѣренъ, купеческія ли это суда, или военныя.

Чтобъ обмануть непріятеля, мы тотчасъ же превратили свой фрегатъ въ купеческое судно, закрывъ борты пушекъ и выставя шведскій торговый флагъ. Въ этомъ видѣ вошли мы въ бухту.

Около 7-ми часовъ вечера прошелъ мимо насъ гальотъ съ небольшимъ числомъ матросовъ, необращавшихъ повидимому никакого вниманія на насъ.

Мы стали въ бухтѣ на ружейный выстрѣлъ отъ трехмачтоваго большаго корабля, который съ виду казался купеческимъ. Ночью замѣтили мы также, что около насъ проѣхала лодка, какъ-бы высматривая корабль и подслушивая разговоръ матросовъ. У Англичанъ никто бы ничего не узналъ; они все молчатъ; но Французы любятъ болтать, смѣяться, браниться, и лазутчики, бывшіе въ лодкѣ, легко могли узнать, какой націи принадлежитъ наше судно.

На разсвѣтѣ мы удостовѣрились, что узнаны и что попали въ западню. Передъ нами были три большія китоловныя судна, вооруженныя пушками, такой же корабль Остиндской Компаніи и трехмачтовый англійскій корветъ. Это превосходство силъ не оставляло намъ никакой надежды на побѣду, а главное несчастіе наше было въ томъ, что на берегу была устроена батарея, которой мы не видали и которая наносила намъ ужасный вредъ. Но дѣлать было нечего; надобно было сражаться до невозможности.

Послѣ сильнаго съ нашей стороны огня, судно Компаніи спустило флагъ. Эта первая побѣда одушевила васъ. Но едва мы послали лодку, чтобъ овладѣть сдавшимся кораблемъ, какъ увидѣли, что англійскій корветъ наградилъ его за это цѣлымъ залпомъ. Это принудило уже сдавшееся судно опять поднять флагъ и открыть огонь. Неожиданная же перемѣна вѣтра дозволила англійскому корвету осыпать насъ ядрами, на которыя мы едва могли отвѣчать.

Судьба возстала противъ насъ. Лермитъ рѣшился отступить, то-есть выѣхать поскорѣе изъ бухты. Вдругъ, къ всеобщему ужасу, усмотрѣли мы брандеръ, шедшій прямо на насъ. Колебаться нельзя было ни на минуту. Мы отрубили канаты якорей, распустили паруса и пустились въ открытое море.

Едва успѣли мы отойдти, какъ ужаснѣйшій взрывъ брандера доказалъ намъ, какой участи мы подвергались.

Въ открытомъ морѣ спѣшили мы по возможности исправить свои поврежденія; но судьба рѣшилась до конца насъ преслѣдовать. Поднялась ужаснѣйшая буря, какой я никогда не видалъ. Была минута, что фрегатъ накренило до такой степени, что онъ долго не могъ подняться. Мы ужь отчаялись въ своемъ спасеніи; но онъ, къ-счастію, успѣлъ подняться. Капитанъ Лермитъ принужденъ былъ оставить свое намѣреніе возвратиться въ несчастную бухту.

Три дня и три ночи свирѣпствовала эта буря; наконецъ она стала утихать, какъ вдругъ часовые донесли, что какой-то корабль видѣнъ въ отдаленіи, и по величинѣ, кажется, военный.

Тотчасъ же приготовились къ бою и полетѣли на встрѣчу корабля. Въ это мгновеніе буря опять усилилась, и мы такъ близко сошлись съ кораблемъ, что ожидали нечаяннаго абордажа; мы подняли Французскій флагъ и тотчасъ же непріятельское ядро привѣтствовало его.

Это былъ сигналъ къ начатію боя. Открылся жесточайшій огонь, но непріятельскій корабль былъ гораздо сильнѣе вашего, и мы пустились уходить отъ него. Подняты были всѣ паруса, но въ борты, пробитые въ недавнюю битву, вливалось много воды, и часть экипажа должна была дѣйствовать насосами.

Настала ночь, и мы взяли другое направленіе, чтобъ уйдти отъ Англичанъ. Но ночью взошла луна, и мы убѣдились, что непріятельскій корабль слѣдуетъ за нами даже и по новому направленію. Очевидно было, что нельзя избѣжать вторичнаго сраженія, а такъ-какъ оно должно было начаться поутру, то Лермитъ и приказалъ экипажу отдохнуть. Самъ онъ задремалъ въ пять часовъ утра, сидя на гаубицѣ.

До полдня спалъ онъ въ этомъ положеніи, и мы, уважая сонъ храбраго моряка, не будили его, а приготовлялись къ битвѣ. Вдругъ онъ вскочилъ на ноги, и первый взглядъ его былъ обращенъ на непріятельскій корабль. Тотчасъ же собранъ былъ экипажъ, сдѣланы послѣднія распоряженія, и какъ Англичане были уже отъ насъ на три четверти пушечнаго выстрѣла, то мы первые и начали огонь.

Двадцать минутъ продолжали мы осыпать ядрами непріятельскій корабль, а онъ не удостоивалъ насъ ни однимъ выстрѣломъ. Не прежде, какъ подойдя на пистолетный выстрѣлъ, пустилъ онъ въ насъ залпъ полнымъ бортомъ и потомъ продолжалъ попрежнему преслѣдовать, незамѣчая нашихъ ядеръ. Смѣлая идея родилась въ головѣ капитана. Уходить ему было нельзя: непріятельскій корабль былъ быстрѣе на ходу; онъ рѣшился вдругъ убавить парусовъ и дать себя обогнать.

Дѣйствительно, въ дыму выстрѣловъ Англичане не замѣтили нашего маневра и чрезъ нѣсколько минутъ опередили насъ. Очутясь позади своихъ преслѣдователей, капитанъ хотѣлъ сцѣпиться съ ними на абордажъ, но сдѣланный для этой цѣли маневръ не удался — и оба корабля могли только осыпать другъ друга ружейными выстрѣлами.

Съ этой минуты ожесточеніе на обоихъ судахъ дошло до высшей степени. Никто ничего не видѣлъ, не слышалъ; вездѣ дымъ и огонь. Всѣ въ какомъ-то чаду; по палубѣ потекли ручьи крови; пораженные люди безпрестанно падали, и никто ужь не обращалъ на это вниманія.

Одинъ Лермитъ, сохранявшій хладнокровіе, стоялъ у грот-мачты и повторялъ приказаніе стрѣлять только двойными-цѣпными ядрами.

Цѣлый часъ продолжалось это обоюдное изступленіе. Лермитъ, слѣдившій за дѣйствіемъ своихъ выстрѣловъ, вдругъ приказалъ объявить экипажу, что побѣда склоняется на нашу сторону, потому-что непріятельскій корабль, на пространствѣ десяти футовъ, видимо получилъ болѣе пятидесяти ядеръ близь самой ватер-линіи.

Вскорѣ Англичане замѣтили свое опасное положеніе. Половина экипажа бросилась чинить эти поврежденія, но всякій работникъ при появленіи дѣлался мишенью, осыпаемою нашими выстрѣлами. Воздухъ огласился нашими побѣдными криками. Еще нѣсколько минутъ упорства со стороны Англичанъ — и потопленіе ихъ было неизбѣжно. Мы надѣялись, что національная гордость ихъ не дозволитъ имъ бѣжать отъ слабѣйшаго противника, во ошиблись.

«Юпитеръ» (такъ назывался нашъ 64-хъ пушечный противникъ) распустилъ всѣ паруса и пустился уходить отъ насъ. Это была грустная для насъ минута. Мы были избиты и не могли преслѣдовать его.

— Лейтенантъ Граффенъ! вскричалъ Лермитъ: — прекратить пальбу! Мы продолжаемъ крейсировать попрежнему.

— Какъ, капитанъ! мы не преслѣдуемъ непріятеля?..

— Безъ вопросовъ! Исполняйте приказаніе.

Лейтенантъ поклонился молча; слеза блеснула въ глазахъ его, но дисциплина повелѣвала — и приказъ былъ выполненъ.

Потери наши были жестоки, но насъ утѣшала мысль, что 64-хъ пушечный корабль бѣжалъ отъ насъ. Конечно, весь экипажъ лучше бы желалъ возвратиться теперь въ какую-нибудь гавань; но какъ, по инструкціямъ, даннымъ капитану, фрегатъ нашъ долженъ былъ крейсировать до-нельзя, то мы и должны были оставаться въ морѣ, несмотря на бури, на поврежденія въ кораблѣ, на недостаточное число экипажа и на болѣзни, распространившіяся между остальными людьми.

Это было тяжкое и печальное плаваніе. Бури измучили насъ. Цынготная болѣзнь похитила еще тридцать человѣкъ. Упадокъ духа былъ всеобщій. Но по инструкціямъ должны мы были не прежде 30 октября распечатать предписаніе министра о дальнѣйшемъ нашемъ назначеніи.

Желанный день насталъ — и, ко всеобщей радости, мы пошли въ Иль-де-Франсъ.

V.

Наше плаваніе къ Иль-де-Франсу было продолжительно. Насъ застигли нестерпимые жары и штили. У насъ оказался недостатокъ воды. Къ страданіямъ болѣзней и голода прибавилась жажда. Я былъ одинъ изъ счастливѣйшихъ во всемъ экипажѣ, потому-что корпусъ офицеровъ, поручивъ мнѣ написать сраженіе въ бухтѣ Лагоа и съ «Юпитеромъ», снабжалъ меня изобильно водою, которую каждый офицеръ отдавалъ мнѣ изъ своей порціи.

Въ недѣлю окончилъ я свои рисунки и представилъ ихъ. Всѣ были чрезвычайно-довольны. Двадцать лѣтъ спустя, когда Лермить былъ ужь вице-адмираломъ и барономъ, онъ за обѣдомъ у меня съ удовольствіемъ вспоминалъ объ этихъ рисункахъ.

10-го декабря увидѣли мы наконецъ обѣтованный берегъ… но, увы! судьба рѣшилась до конца преслѣдовать насъ. Едва мы направили путь къ большой гавани, какъ вдругъ изъ-за восточнаго берега показались два корабля. Всѣ подзорныя трубы устремились на нихъ, и мы вскорѣ убѣдились, что это были два англійскіе корабля, которые тотчасъ же пустились наперерѣзъ, чтобъ не допустить насъ до берега

Около полудня убѣдились мы, что англійскіе корабли гораздо-быстрѣе насъ на ходу. Лермитъ приказалъ тогда направить путь по узкому каналу, идущему между берегомъ и скалою Куан-де-Меръ. По немъ рѣдко пускались корабли; но положеніе наше было таково, что надо было на все рѣшиться.

Радостный крикъ всего экипажа привѣтствовалъ удачную попытку, позволившую намъ опередить Англичанъ на три мили. Еще два часа попутнаго вѣтра — и мы стали бы подъ пушками фортовъ. Вдругъ вѣтеръ упалъ и фрегатъ нашъ остановился; только начавшійся приливъ тихо влекъ насъ къ берегу.

Одна радость утѣшила насъ вскорѣ въ нашемъ положеніи. Мы увидѣли, что штиль коснулся и той полосы, гдѣ шли англійскіе корабли. Теперь мы увѣрены были, что на-время избавились отъ нихъ. Но это положеніе не могло быть продолжительно: приливъ видимо угрожалъ разбить насъ о береговые рифы. Надобно было выбраться въ море. Подулъ вѣтерокъ; мы воспользовались имъ, подняли паруса и проплыли небольшое разстояніе, приблизившее насъ къ гавани Св. Лудовика. Вдругъ корабль нашъ ощутилъ сильный ударъ и остановился. Мы были на мели; погибель была неизбѣжна.

Лермитъ собралъ вокругъ себя офицеровъ.

— Господа! сказалъ онъ имъ: — мы дѣлали все возможное для своего спасенія. Судьба неблагопріятствуетъ намъ. Положеніе наше самое критическое. Надобно извлечь изъ него все, что можно, если не для спасенія, то для чести и славы Франціи. Надобно поставить фрегатъ такъ, чтобъ мы могли отвѣчать нашимъ огнемъ на непріятельское нападеніе.

Въ эту минуту прибыла съ берега шлюбка. Адмиралъ Серсей прислалъ узнать у капитана, какую помощь можетъ онъ ему подать.

— У меня во всемъ недостатокъ, отвѣчалъ Лермитъ. — Но я прошу, чтобъ съ фрегата тотчасъ же свезли всѣхъ больныхъ и раненныхъ и прислали мнѣ какъ-можно-больше артиллеристовъ, свѣжей воды и съѣстныхъ припасовъ. Мы спастись не можемъ; но даромъ не достанемся въ руки Англичанамъ.

Послѣ этого началась на фрегатѣ дѣятельная работа. Срубили мачты, сбросили лишнія пушки, бочки, и спущенныя лодки потянули фрегатъ, чтобъ поставить его бортомъ къ непріятелю. Все это исполнено было съ успѣхомъ.

Но едва успѣли мы приготовиться, какъ ужь непріятельскіе выстрѣлы доказали намъ, что сраженіе начинается.

— Г. Гарнере, сказалъ мнѣ капитанъ: — вотъ и для васъ работа. Замѣчайте всѣ эпизоды битвы и передайте ихъ потомству своимъ искусствомъ.

Огонь начался въ три часа. Съ подкрѣпленіемъ, полученнымъ нами съ берега, было у насъ до двухсотъ человѣкъ экипажа. Лодки ходили безпрестанно между кораблемъ и берегомъ для отвоза раненныхъ. Адмиралъ Серсей вздумалъ-было устроить наскоро береговую батарею и открылъ огонь, но съ первыхъ же выстрѣловъ убѣдился, что ядра не долетаютъ до непріятельскихъ судовъ.

Закипѣла самая отчаянная битва. Восемьдесятъ непріятельскихъ орудій было направлено на насъ. Мы отвѣчали изъ двадцати-трехъ; но Лермитъ рѣшился сражаться до послѣдняго человѣка.

Два часа продолжалась ужасная канонада. Несмотря на неравенство силъ, наши выстрѣлы были самые меткіе и удачные. Два раза Англичане прекращали огонь и, казалось, совѣтовались, продолжать ли имъ бой, который при успѣхѣ дастъ имъ самый незначущій результатъ, а при пораженіи покроетъ ихъ стыдомъ.

Новое несчастіе довершило вашу погибель — корабль нашъ упалъ на бокъ.

Въ этомъ положеніи нельзя было продолжать сражаться. Лермитъ приказалъ тотчасъ же всему экипажу переправиться на лодкахъ на берегъ.

Офицеры молча исполнили это приказаніе, но сами остались при немъ.

— Мы хотимъ раздѣлить участь корабля! отвѣчали они.

— Но я, господа, сейчасъ подожгу фрегатъ.

— Прекрасно, капитанъ! Тогда мы раздѣлимъ вашу судьбу.

— Такъ и быть, оставайтесь. Вы достойны этой чести.

До этой минуты видѣли мы въ Лермитѣ истиннаго героя. Мы и не подозрѣвали, что онъ давно ужъ былъ одержимъ жестокою болѣзнью, убивающею въ тропическихъ странахъ, а именно, нервическою лихорадкою. Непостижимая сила воли побѣждала до-сихъ-поръ тѣлесныя страданія; но теперь, когда судьба корабля и экипажц была рѣшена, онъ вдругъ упалъ безъ чувствъ, съ сильнѣйшими нервическими спазмами. Совѣтъ офицеровъ тотчасъ же рѣшилъ отвезти его на берегъ;, но для этого надобно было подвезти лодку къ той сторонѣ, которая была подъ выстрѣлами, и едва она явилась, какъ картечный залпъ пустилъ ее ко дну. Одинъ офицеръ былъ при этомъ смертельно раненъ.

Въ эту минуту огонь Англичанъ прекратился, и мы увидѣли большую лодку, идущую къ нашему фрегату. Оставаясь до-тѣхъ-поръ, вмѣстѣ съ прочими офицерами, при капитанѣ, я понялъ, что плѣнъ мой нисколько не поможетъ ему, и бросился въ кучу убитыхъ матросовъ, лежавшихъ вблизи.

Англійскій офицеръ, присланный для того, чтобъ взять всѣхъ въ плѣнъ, снялъ шляпу и, съ почтеніемъ поклонясь капитану, который уже опомнился и всталъ, объявилъ ему, что присланъ для исполненія его приказаній.

Это великодушіе тронуло Лермита. Онъ сказалъ, что готовъ слѣдовать за Англичаниномъ.

Поддерживаемый и своими и англійскими офицерами, онъ сошелъ въ англійскій куттеръ, бросивъ прощальный взглядъ на свой фрегатъ.

Послѣ узнали мы, что адмиралъ Пелью (Pelew), впослѣдствіи лордъ Эксмоутъ, поднялъ на обоихъ 74-хъ пушечныхъ корабляхъ своихъ Французскій флагъ въ честь Лермита. Его подняли на корабль въ креслахъ, и когда онъ сталъ на палубу, адмиралъ подошелъ къ нему и сказалъ:

— Капитанъ! позвольте мнѣ пожать вашу руку, какъ храбрѣйшему изъ всѣхъ воиновъ въ свѣтѣ.

Лермитъ молча поклонился ему и подалъ свою шпагу.

— Принимаю ее, на память о вашихъ геройскихъ подвигахъ, и никогда съ нею не разстанусь, отвѣчалъ англійскій адмиралъ. — Примите вмѣсто нея мою шпагу и сохраните ее въ знакъ глубочайшаго моего къ вамъ уваженія.

Послѣ этого подалъ онъ ему руку и, прося опереться на него, повелъ Лермита въ свою каюту.

Я же, какъ-скоро англійскій куттеръ отчалилъ отъ фрегата, скинулъ куртку, башмаки, и бросился вплавь къ берегу. Я хорошо плавалъ и не боялся усталости; но мысль объ акулахъ пугала меня. По счастью, на половинѣ пути встрѣтилъ я лодку, ѣхавшую еще разъ къ фрегату собирать раненныхъ, и меня посадили въ нее.

Когда я сошелъ на берегъ, меня окружили съ почестями, которыхъ я, конечно, не заслуживалъ. Всѣ предлагали мнѣ свои услуги, деньги, домъ. Мнѣ очень-трудно было выбрать, какъ вдругъ явился г. Монтолонъ, съ которымъ я еще прежде познакомился чрезъ капитана Суше. Онъ прибѣжалъ ко мнѣ съ отверстыми объятіями и увелъ меня къ себѣ.

Отдохнувъ и переодѣвшись, я долженъ былъ разсказать весь ходъ сраженія.. Собраніе было многочисленное, и разсказъ мой живо тронулъ всѣхъ. Вдругъ всѣ замолчали, и на всѣхъ лицахъ выразилось неудовольствіе.

Вошелъ англійскій офицеръ. Оглянувшись, онъ догадался, въ чемъ дѣло, и, подойдя къ хозяину, сказалъ:

— Я слышалъ, что у васъ остановился одинъ изъ храбрецовъ, участвовавшихъ въ битвѣ фрегата «Провёзъ». Сдѣлайте милость, представьте меня ему.

Монтолонъ подвелъ его ко мнѣ.

— Рекомендую вамъ, г. Гарнере, англійскаго лейтенанта Грина.

Мы молча поклонились другъ-другу; но Гринъ обратился потомъ ко мнѣ:

— Кажется, я вошелъ въ ту минуту, какъ вы разсказывали о сегодняшнемъ сраженіи. Я увѣренъ, что приходъ мой не остановитъ этого разсказа. Хотя Франція и Англія воюютъ между собою, но, конечно, ни одна не завидуетъ другой въ военной славѣ. Мужество капитана Лермита, оказанное сегодня, такъ блистательно и славно, что моя народная гордость нисколько не оскорбится описаніемъ его подвиговъ. Я не только Англичанинъ, но и воинъ: подвиги всякой націи всегда пріятно отзываются въ моемъ сердцѣ.

Всъ были довольны этими словами, и я продолжалъ свой разсказъ. Когда я кончилъ его, Гринъ опять обратился ко мнѣ:

— А вѣдь мы ужь имѣли честь съ вами встрѣчаться, сказалъ онъ: — помните ли, въ сраженіи въ бухтѣ Лагоа?

— Какъ! вы были тамъ?

— Нѣтъ; я отправился наканунѣ. Вы помните гальйотъ, прошедшій мимо васъ… Это былъ я, посланный къ Мысу Доброй Надежды, чтобъ увѣдомить нашу эскадру о вашемъ появленіи и дерзкомъ нападеніи. Я привелъ оттуда противъ васъ «Юпитера», и, признаюсь, тамъ боялись только, что вы уйдете отъ его преслѣдованія. Оказалось, что «Юпитеру» пришлось уходить отъ насъ. Онъ воротился весь избитый и едва не пошелъ ко дну. Имя Лермита прославилось уже и тогда между нами.

— Позвольте, однако, узнать, какимъ образомъ вы на Иль-де-Франсѣ?

— Осматривая берегъ въ лодкѣ, я былъ захваченъ въ плѣнъ, и теперь пользуюсь свободою на честномъ словѣ.

Болѣе недѣли стояли англійскіе корабли въ виду острова, и всякій день отправлялась туда лодка изъ города, чтобъ узнать о здоровьи Лермита. Предлагали составить большую сумму по подпискѣ, чтобъ выкупить его, но англійскій адмиралъ отвергъ всякое предложеніе объ этомъ.

Чрезъ недѣлю адмиралъ доставилъ острову самый неожиданный и радостной сюрпризъ. Подъ парламентерскимъ флагомъ и при салютаціи съ кораблей, отправилъ онъ въ лодкѣ на берегъ капитана Лермита и безусловно возвратилъ ему свободу. Это былъ невыразимый праздникъ для всѣхъ жителей. Съ нимъ вмѣстѣ возвращены были и три офицера. Два по жребію остались въ плѣну, для доказательства истребленія фрегата «Пренёзъ».

Я тотчасъ же явился къ капитану, и онъ меня принялъ самымъ дружескимъ образомъ. Я одинъ оставался до конца на фрегатѣ, и это много значило въ глазахъ его. А какъ онъ согласился переѣхать на нѣсколько дней въ загородный домъ Монтолона, для поправленія здоровья, то и меня пригласилъ туда же. Разумѣется, я съ восторгомъ послѣдовалъ за нимъ.

Мнѣ дали верховую лошадь, а Лермитъ съ хозяиномъ отправились въ каретѣ.

Я былъ плохой ѣздокъ. Недоѣзжая до загороднаго дома, близь одной плантаціи сахарнаго тростника, лошадь бросилась въ сторону, а я полетѣлъ на землю.

Не успѣлъ я встать, какъ кто-то ударилъ меня по плечу.

VI.

Какъ изобразить мое удивленіе! Это былъ Керно.

Мы обнялись, какъ родные братья.

— Какимъ образомъ ты здѣсь? спросилъ л.

— Вотъ глупый вопросъ! сказалъ онъ со смѣхомъ. — Оттого я здѣсь, что не въ другомъ мѣстѣ. Вѣдь земля кругла. Какъ же не встрѣтиться матросамъ, которые мѣряютъ ее со всѣхъ сторонъ? Ты, Луи, выросъ, но, сколько замѣчаю, не поумнѣлъ. Вотъ что значить быть безъ меня.

— Да, я безпрестанно вспоминалъ о тебѣ, Керно.

— А я-то! особливо, когда узналъ, что вы дрались, какъ молодцы, на фрегатѣ «Пренёзъ».

— Ну, что же ты все это время дѣлалъ?

— Да глупости, мой милый. Помнишь ли маленькую Глорію. Она меня упросила увезти ее отъ этого Переса. Почему же не доставить ей этого удовольствія? Пересъ подурачился: опять хотѣлъ меня пырнуть можемъ, но я его опять урезонилъ… Ну, да послѣ все разскажу. А ты какъ это вздумалъ объѣзжать дикихъ лошадей? Ты зачѣмъ здѣсь?

— Я приглашенъ въ загородный домъ гостить у Монтолона, гдѣ теперь живетъ и капитанъ нашъ, Лермитъ.

— Лермитъ? вскричалъ Керно съ сильнымъ волненіемъ. — Увѣренъ ли ты въ этомъ?

— Вотъ прекрасно! Мы даже вмѣстѣ ѣхали сюда. Да вотъ эта проклятая лошадь… Но, что съ тобою? ты въ такомъ волненіи…

Вмѣсто отвѣта, Керно взлѣзъ, какъ векша, на дерево и внимательно осмотрѣлъ вокругъ все поле сахарнаго тростника.

— Нѣтъ! не видать бѣлаго кафтана, сказалъ онъ, соскочивъ на землю, и во взорахъ его видно было уныніе.

— Какого бѣлаго кафтана? говори скорѣе.

— Эхъ! долго разсказывать… А впрочемъ, насъ теперь двое… тѣмъ, лучше.

— Разумѣется, лучше; только говори въ чемъ дѣло.

Еще разъ осмотрѣлъ Керно все поле и, повидимому, безъ малѣйшаго успѣха. Потомъ сѣлъ на землю и сказалъ:

— Во первыхъ, чтобъ ты зналъ, зачѣмъ я у Монтолона, я просто скажу тебѣ, что влюбленъ въ одну мулатку, которая у него живетъ… Что за женщина, Луи!.. Мы оба были бы не въ состояніи обхватить, ее. Вѣрныхъ триста фунтовъ.

— Вѣрю. Чти жь далѣе?

— А вотъ видишь… Сегодня поутру заходилъ я въ ея хижину… Поговоривъ съ нею, пошли мы гулять по полю и усѣлись въ сахарномъ тростникѣ… Вдругъ, я вижу, кто-то въ матросскомъ платьѣ вышелъ тоже изъ тростника и боязливо оглядывается кругомъ… Видя, что никого нѣтъ — насъ съ мулаткою нельзя было видѣть — онъ засвисталъ. На этотъ свистъ вышелъ какой-то страшный Негръ и тотчасъ же подбѣжалъ къ нему. — «Ну, что, Спиціонъ» сказалъ матросъ Негру поанглійски: «вотъ аракъ, вотъ деньги. Сдѣлаешь ли ты, что. я тебѣ говорилъ?» Негръ схватилъ бутылку, залпомъ выпилъ половину и обтерся рукавомъ. Вѣрно, онъ служить въ домѣ Монтолона…

— Все-равно. Что же дальше?

— А то, что Негръ отвѣчалъ на своемъ ломаномъ языкѣ: «Я готовъ: Лермитъ пріѣхалъ; онъ и останется… двадцать золотыхъ монетъ мои…» — «А! канальи!» закричалъ я, и вскочилъ — «Вы затѣваете недоброе! Вотъ я васъ!..» Тутъ-было я хотѣлъ броситься на Сципіона, вовсе необращая вниманія, что Инглишъ вынулъ пистолетъ… Но, какъ бы ты думалъ! Моя Дульцинея вдругъ вцѣпилась въ меня и закричала: «Нѣтъ! не тронь Сципіона: это мой братъ!» И какая дьявольская сила! Я едва могъ отдѣлаться отъ нея тремя пинками; но когда она свалилась отъ послѣдняго, ни Сципіона, ни Инглиша не было.

— Ну, что жь ты изъ этого заключаешь?

— Да плохо, Луи. На Иль-де-Франсѣ бездна англійскихъ шпіоновъ….

— Все такъ; но какая же опасность, по-твоему, угрожаетъ капитану?

— То то и худо, что не знаю. Еслибъ зналъ, такъ опасности не было бы. Чувствую только, что храброму Лермиту здѣсь несдобровать. Англичане дерутся благородно, и адмиралъ возвратилъ Лермиту свободу. Но торгаши ихъ боятся всякаго храбреца, потому-что торговля ихъ можетъ пострадать отъ этого. Повѣрь, кто-нибудь затѣялъ тутъ дурное.

— Ты правь; Лермитъ теперь самый опасный непріятель въ Ост-Индскихъ водахъ.

— Такъ, чтобъ сбыть съ рукъ такого человѣка… понимаешь…

— Понимаю, но не вѣрю.

— Молодъ, неопытенъ! Нашего брата нескоро проведутъ. Тайное свиданіе… Инглишъ даетъ денегъ Негру… этотъ обѣщаетъ, что Лермитъ не выѣдетъ отсюда…

Я не далъ договорить ему, потащилъ его съ собою къ Монтолону, и все пересказалъ ему наединѣ.

Монтолонъ задумался, но старался успокоить меня. Онъ позвалъ Сципіона.

— Тотъ ли это человѣкъ? спросилъ онъ у Керно.

— Тотъ самый.

— Говори правду, Сципіонъ. За ложь ты будешь жестоко наказанъ. Съ какимъ Англичаниномъ разговаривалъ ты у сахарнаго тростника?

— Это не Англичанинъ, масса, это Французъ.

— И ты не лжешь?

— Зачѣмъ мнѣ лгать! Что я выиграю?

— А за что онъ тебѣ обѣщалъ двадцать золотыхъ монетъ?

— Онъ портной; онъ хочетъ продать новое платье капитану Лермиту, и если капитанъ купить, портной обѣщалъ мнѣ одну монету.

— Что жь ты отвѣчалъ?

— Я сказалъ, что Лермитъ боленъ и долго не выйдетъ отсюда; что портной можетъ продать платье — и монета будетъ моя.

— А что жь потомъ было?

— Этотъ (указывая на Керно) былъ въ тростникѣ. Онъ выскочилъ и хотѣлъ бить меня… я убѣжалъ, и портной убѣжалъ — вотъ и все.

И я, и Монтолонъ повѣрили этому разсказу. Монтолонъ прибавилъ:

— Если портной этотъ воротится, приведи его ко мнѣ.

— Слушаю, масса. — Онъ принесетъ платье.

Когда Негръ ушелъ, Монтолонъ спросилъ нашего мнѣнія. Керно настаивалъ въ существованіи заговора; но какъ ни я, ни Монтолонъ не вѣрили этому, то Керно хотѣлъ съ неудовольствіемъ уйдти. Монтолонъ остановилъ его.

— Останься у меня, сказалъ онъ: — на все время прибыванія капитана и г-на Гарнере. Вамъ, я думаю, есть что пересказать другъ-другу.

— И то правда! отвѣчалъ Керно. — Я лучше останусь, а тамъ увидимъ.

На другой день мы всѣ обѣдали вмѣстѣ. Я опять разсказывалъ о всѣхъ сраженіяхъ Фрегата «Пренёзъ», какъ вдругъ, за десертомъ, капитанъ поблѣднѣлъ и ухватился за столъ Всѣ бросились къ нему, а хозяинъ спѣшилъ послать за докторомъ.

По-счастью, онъ былъ близко и сейчасъ явился. Взглянувъ на больнаго и пощупавъ пульсъ его, онъ хладнокровно сказалъ:

— Вы отравлены, и вѣрно Негромъ. Я знаю этотъ ядъ. Здѣсь часто бываютъ такіе случаи, и всѣ врачи носятъ всегда съ собою противоядіе. Будьте спокойны; выпейте это — и вы спасены.

— Помилуйте, докторъ, слабымъ голосомъ отвѣчалъ Лермитъ, выпивъ поданную ему склянку: — у меня нѣтъ ни одного непріятеля.

— Есть завистники, сказалъ грубый голосъ входящаго Керно: — которые подкупаютъ не людей, а вотъ такихъ безобразныхъ животныхъ…

При этомъ онъ ударомъ кулака по головѣ повалилъ Сципіона, тихо прокрадывавшагося изъ комнаты.

Лермита перенесли въ спальню, и докторъ не отходилъ отъ него, отвѣчая за жизнь его.

Сципіона бросили въ домашнюю тюрьму, гдѣ часто запирали ослушныхъ невольниковъ, и приставили къ дверямъ часоваго.

Всю ночь Лермитъ жестоко страдалъ; только подъ утро онъ уснулъ, Я воспользовался этою минутою, чтобъ тоже отдохнуть, какъ вдругъ увидѣлъ Керно, едва переступавшаго отъ слабости.

Я бросился къ нему и подхватилъ въ свои объятія.

— А! это ты, Луи? Спасибо! На груди молодаго друга легко будетъ умереть…

— Что съ тобою, Керно?

— Пустяки… нашъ Инглишъ угостилъ меня свинцовымъ орѣшкомъ, а желудокъ не варитъ этого кушанья…

— Гдѣ, какой Англичанинъ?.. вскричалъ я.

— О, не безпокойся… я не остался въ долгу, я ему немножко раскроилъ черепъ. Мы сочлись… Я однако усталъ… посади меня.

Я исполнилъ его желаніе и хотѣлъ бѣжать за докторомъ.

— Нѣтъ, Луи, не трудись: противъ пули нѣтъ противоядія. Кланяйся капитану… Скажи, что онъ отмщенъ рукою матроса… Да гдѣ же ты?.. я что-то худо вижу… А хотѣлось что-то разсказать тебѣ… да вотъ…

Послѣ нѣсколькихъ несвязныхъ словъ, онъ глубоко вздохнулъ и умеръ на моихъ рукахъ.

Я былъ въ совершенномъ отчаяніи, и спѣшилъ все разсказать Монтолону. Дѣйствительно, трупъ убійцы Керно лежалъ у сахарнаго тростника. Но еще страннѣе было то, что Сципіонъ тоже быль найденъ въ тюрьмѣ мертвымъ. Въ рукѣ его была еще бутылка араку, которую онъ недопилъ и которую ему, вѣрно, подали въ окно Докторъ разложилъ остатокъ арака и нашелъ въ немъ сильный ядъ.

Двѣ недѣли Лермитъ былъ въ опасности, потому-что дѣйствіе яда присоединилось къ нервической лихорадкѣ, и только искусство врача и крѣпкая натура могли спасти его.

По выздоровленіи, возвратился онъ въ городъ и былъ принятъ тамъ съ торжествомъ.

Обо мнѣ имѣлъ онъ самую отеческую заботливость и рекомендовалъ меня губернатору колоніи, генералу Малартику, который принималъ меня, какъ домашняго человѣка.

VI.

Однажды капитанъ Лермитъ позвалъ меня къ себѣ и сказалъ:

— Молодому человѣку нужна дѣятельность. Я намѣренъ вскорѣ послать васъ въ море.

Я съ восторгомъ благодарилъ его.

— И вы отправитесь въ званіи лейтенанта.

Я остолбенѣлъ.

— Да, лейтенанта, продолжалъ онъ: — по, разумѣется, на купеческомъ кораблѣ. Вы будете на немъ младшимъ офицеромъ. Въ ваши лѣта этого, право, достаточно. Скажите мнѣ: слышали ли вы о бомбетокской королевѣ?

— Часто слышалъ, отвѣчалъ я. — Владѣнія ея находятся на западномъ берегу Мадагаскара. Но въ разсказахъ объ этой странѣ такъ много загадочнаго…

— Вы въ этомъ удостовѣритесь на дѣлѣ. Негоціанты Иль-де-Франса сложились, чтобъ отправить туда на свой счетъ корабль. Посольство ихъ состоитъ въ заключеніи, если можно, съ королевою коммерческаго трактата. Здѣшній губернаторъ, зная всю выгоду, которая можетъ произойдти для колоніи отъ этой экспедиціи, согласился, отъ имени правительства, участвовать въ ней, и предоставилъ себѣ выборъ офицеровъ. Поэтому случаю я и могу располагать однимъ лейтенантскимъ мѣстомъ. Отправьтесь же сейчасъ къ новому вашему капитану, г. Кузиньеру.

Трудно выразить всю мою радость. Таинственность страны увеличивала мой восторгъ. Я побѣжалъ къ капитану Кузиньеру, который только-что сбирался завтракать. Онъ меня принудилъ остаться у него, и я нашелъ въ немъ человѣка добраго и откровеннаго.

— Вы напрасно такъ радуетесь этой экспедиціи, сказалъ онъ мнѣ. — Хотя переѣздъ не далекъ, но опасенъ, потому-что мы должны войдти въ Мозамбикскій Каналъ. Самая непріятная вещь, впрочемъ, это — бомбетокскій климатъ: въ два часа сильнѣйшій магрось исключается изъ списковъ. Солнечные удары тамъ сильнѣе пули. Отъ пули вылечиваются, а отъ солнечнаго удара никогда. Кто спасается отъ нихъ, подвергается дѣйствію ночной холодной росы. Бьюсь объ закладъ, что мы привеземъ назадъ половину экипажа слѣпымъ. Ввечеру человѣкъ ложится спать и закрываетъ глаза, поутру онъ ужь не можетъ раскрыть ихъ. Впрочемъ, все это мелочныя непріятности, которыя, конечно, не должны останавливать васъ. Вы мнѣ нравитесь. О васъ хлопочетъ капитанъ Лермитъ, а это лучшая рекомендація. Вы ужь успѣли нѣсколько разъ подраться съ Англичанами, а такихъ людей мнѣ и надобно. Намъ вѣрно придется посчитаться съ Мадагаскарцами.

— Благодарю васъ за доброе мнѣніе обо мнѣ. Постараюсь оправдать его.

— А я вамъ дамъ случай къ этому. Васъ-то именно и хочу я отправить посломъ къ этой королевѣ.

— Я не умѣю выразить вамъ моей благодарности, капитанъ…

— Напрасно. При этомъ посольствѣ мысль моя совершенно не въ вашу пользу. Видите ли, насъ на кораблѣ «Матюринѣ» будетъ трое офицеровъ. Вы, я полагаю, будете слабѣйшій изъ насъ въ знаніи мореходства; такъ если въ посольствѣ этомъ долженъ кто-нибудь погибнуть, пусть лучше тотъ офицеръ, который не такъ нуженъ для возвратнаго пути.

— Вы совершенно-правы, капитанъ. — Мое дѣло стараться быть чѣмъ-нибудь вамъ полезнымъ.

Недѣлю спустя, я простился съ моимъ добрымъ покровителемъ, Лермитомъ. Онъ, при прощаньи, пожалъ мнѣ руку и сказалъ: «до свиданья!»

По странной судьбѣ, всѣ сказанныя мнѣ до свиданья не исполнились; я увидѣлся съ Лермитомъ ужь двадцать лѣтъ спустя, а именно послѣ двѣнадцатилѣтнихъ морскихъ плаваній и восьми лѣтъ заключенія на англійскихъ понтонахъ.

Отъѣздъ нашъ составлялъ замѣчательное событіе для Иль-де-Франса. Разсказы о бомбетокской королевѣ были наполнены такими чудесами, что всякій любопытствовалъ узнать наконецъ разгадку разсказовъ.

«Матюринъ» былъ хорошій, прочный корабль, быстрый на ходу и удобный къ поворотамъ. Вѣтеръ благопріятствовалъ намъ вовсю дорогу, и послѣ непродолжительнаго плаванія бросили мы якорь въ обширной Бомбетокской Губѣ, передъ небольшою Мазангайскою Деревнею.

По устройству домовъ, видно было, что жители этой деревни арабскаго племени. Повсюду вокругъ видна была самая роскошная растительность. Я съ удовольствіемъ разсматривалъ эту картину, какъ вдругъ замѣтили мы ѣдущую къ мамъ съ берега лодку.

— А, вотъ ѣдутъ и туземныя власти! сказалъ капитанъ. — Надобно принять ихъ какъ-можно ласковѣе. Юнга! подай двѣ бутылки араку.

Лодка пристала къ «Матюрину». Изъ нея вышли человѣкъ пятнадцать, между которыми всего-любо пытнѣе были два главныя лица: первое — человѣкъ лѣтъ сорока, смуглаго цвѣта, одѣтый въ двухъ передникахъ — одинъ посреди тѣла, другой на головѣ. Второе лицо было самое любопытное. Это былъ человѣкъ чрезвычайно-высокаго роста, чрезвычайно-худощавый и съ крошечною головою. Одежда его представляла цѣлый курсъ исторіи. На немъ, вмѣстѣ съ туземнымъ передникомъ, былъ шелковый кафтанъ временъ Лудовика XV, на головѣ треугольная шляпа съ султаномъ. Голыя ноги его вооружены были золотыми шпорами. Онъ подошелъ къ капитану Кузиньеру и на дурномъ французскомъ языкѣ сказалъ ему:

— Капитанъ, я португальскій дворянинъ Кавальйо.

Какъ ни страненъ былъ французскій языкъ г. Кавальйо, мы рады были, что онъ можетъ намъ служить переводчикомъ.

— Честь имѣю представить вамъ, продолжалъ Португалецъ, кланяясь еще ниже: — одного изъ первыхъ сановниковъ бомбетокской королевы. Онъ намѣстникъ въ Мазангаѣ.

— Въ-такомъ-случаѣ, отвѣчалъ капитанъ: — мой долгъ засвидѣтельствовать ему мое почтеніе, и, подойдя къ намѣстнику, онъ подалъ ему приготовленную бутылку араку.

— Не угодно ли? спросилъ онъ намѣстника.

Тотъ, какъ-будто ясно понимая пофранцузски, схватилъ бутылку и началъ пить съ жадностью.

— Г. капитанъ, жалобно сказалъ Португалецъ: — вѣдь и у меня сильная жажда.

— А у меня есть еще бутылка, отвѣчалъ капитанъ — и подалъ ее Португальцу.

Выпивъ каждый по бутылкѣ, оба посѣтителя отправились въ каюту. Португалецъ попросилъ етце араку, но капитанъ сказалъ, что напоить его до-нельзя, только прежде обязанъ онъ сообщить ему всѣ нужныя свѣдѣнія.

— Нечего дѣлать! отвѣчалъ Кавальйо — спрашивайте, только дайте покуда еще бутылку намѣстнику: онъ сердится, когда его не угощаютъ.

— Далеко ли отъ Мазайгайской Деревни до бомбетокской столицы? спросилъ капитанъ.

— Около восьмидесяти миль.

— Если я отправлю туда посольство, подвергнется ли оно опасности?

— На пути въ столицу — никакой, по на обратномъ пути — очень можетъ быть.

— Почему же на обратномъ?

— Потому-что, если вы не сойдетесь, можетъ-быть, съ королевою, подданные захотятъ вамъ отмстить. Впрочемъ, послушайте — если вы угостите меня, я вамъ дамъ хорошій совѣтъ.

— Согласенъ, говорите.

— Потребуйте отъ намѣстника почетнаго конвоя, при которомъ и я бы участвовалъ. Такимъ-образомъ вы можете быть увѣрены, что васъ хорошо прійметъ королева.

На другое утро, послѣ угощенія, мы разбудили намѣстника и переводчика. Намѣстникъ исполнилъ наше требованіе и совѣтовалъ намъ запастись хорошими подарками для королевы.

— Я же, прибавилъ онъ: — буду доволенъ однимъ ружьемъ и боченкомъ араку.

Выбравъ двухъ надежныхъ матросовъ, вооруженныхъ съ ногъ до головы, я отправился въ это опасное посольство, снабженный всѣми нужными подарками.

Въ полдень, при попутномъ вѣтрѣ, сѣли мы въ лодку намѣстника, который взялся провожать насъ и остаться до нашего возвращенія, съ тѣмъ только, чтобъ его во все это время угощали аракомъ. Мы охотно согласились, потому-что онъ служилъ намъ аманатомъ въ случаѣ измѣны.

Выйдя на берегъ на другой оконечности бухты, мы вступили въ какую-то деревню, жители которой бѣжали, увидя насъ. Изъ деревни этой прошли мы песчаное поле въ три мили и дошли до другой деревни, которую переводчикъ назвалъ столицею другаго вице королевства, котораго правитель выступилъ къ намъ на встрѣчу.

Переводчикъ объяснилъ ему, что я посолъ великаго короля Французовъ, и правитель пригласилъ меня тотчасъ же къ себѣ.

Онъ жилъ въ полуразвалившейся хижинѣ и обѣдъ его быль очень плохъ; но супруга его была премилая Амбулама^[1], которая тотчасъ же начала мнѣ оказывать всевозможные знаки расположенія.

Послѣ обѣда новый вице король далъ мнѣ лодку съ гребцами для дальнѣйшаго пути. Мы поѣхали по прекрасной бухтѣ, окруженной горами и роскошною растительностью. Около нашей лодки показались кайманы. Я-было хотѣлъ застрѣлить ближайшаго изъ нихъ, но Кавально остановилъ меня, объявя, что я вооружу этимъ поступкомъ всѣхъ жителей противъ себя, потому-что кайманы почитаются здѣсь священными.

Вскорѣ я удостовѣрился въ этомъ чудовищномъ поклоненіи. Настала ночь, и мы вдругъ остановились.

— Что это значитъ? спросилъ я: — почему мы не ѣдемъ дальше?

— Чтобъ не мѣшать кайманамъ выйдти на берегъ и съѣсть преступниковъ. Видите ли вдали эти огоньки: это горшки со смолою, горящіе на головахъ осужденныхъ на казнь. Огни эти вызываютъ каймановъ на берегъ. Они ужь привыкли къ этому ежедневному угощенію, всегда являются на пригласительный огонь и аппетитно кушаютъ выставленныхъ имъ людей.

— Ну, а если кто освободитъ несчастнаго? спросилъ я.

— Тотъ подвергнется его участи, отвѣчалъ Португалецъ.

Дѣйствительно, толпа каймановъ подплыла къ берегу, и мы вскорѣ увидѣли, что они съ своею жертвою и съ горящимъ горшкомъ исчезли въ волнахъ.

— Теперь кончено! сказалъ Португалецъ: — мы можемъ ѣхать.

— И у васъ часто кормятъ каймановъ людьми?

— Теперь не такъ часто. Сперва почти всякій день находили преступниковъ для этого зрѣлища; но съ-тѣхъ-поръ, какъ у насъ стали покупать невольниковъ, мы сочли, что лучше получать отъ бѣлыхъ порохъ и аракъ, нежели кормить каймановъ. Теперь стараются, напротивъ-того, увеличивать число лицъ, продаваемыхъ въ неволю. Теперь всякій провинившійся подвергается испытанію крови.

— Что это за испытаніе?

— Всовываютъ ему въ руку колючій кактусъ: если кровь пойдетъ, онъ признанъ невиннымъ, если не пойдетъ, его продаютъ въ неволю.

— Да, кажется, всегда кровь пойдетъ.

— Извините; это зависитъ отъ искусства испытующаго. Онъ нѣсколько минутъ подержитъ руки подсудимаго кверху, а кактусовыя иглы всовываетъ потихоньку: ни капли крови не является.

Мы пристали къ берегу видимой нами деревни, начальникъ которой принялъ насъ къ себѣ въ домъ и угостилъ хорошимъ ужиномъ, за что я ему подарилъ бутылку араку. Это привело его въ величайшій восторгъ.

Поутру мы продолжали путь, по ужь сухимъ путемъ. Это было мучительное путешествіе: солнце жгло насъ немилосердо, москиты заѣли насъ, муравьи истатуировали все наше тѣло.

По дорогѣ указалъ намъ Кавальйо на дерево равинесара. котораго вкусный плодъ идетъ во всѣ блюда. Видѣли мы также безхвостаго и и смирнаго медвѣдя.

Въ шесть часовъ вечера достигли мы наконецъ до большой деревни это была столица бомбетокской королевы.

VII.

Подойдя къ холму, на которомъ стояла деревня, провожатые наши затрубили въ рога, и толпы жителей вышли къ намъ на встрѣчу. Тѣ, которые повидимому были изъ числа важныхъ лицъ, подходили къ намъ и подавали руки поанглійски.

Столица Бомбетокскаго Королевства, которую послѣ насъ никто, можетъ-быть, ужь не посѣщалъ, содержитъ въ себѣ до шести тысячъ жителей. Она окружена рвомъ, черезъ который лежали двѣ связанныя доски, въ видѣ подъемнаго моста. Улицы, разумѣется, не мощенныя, а песчаныя, и мы по нимъ дошли до площади, которая называлась Судебною. Большое зданіе изъ толстыхъ бревенъ съ крышею, покрытою пальмовыми листьями, служило для судебныхъ испытаній.

Дворецъ королевы былъ ничто иное, какъ большая хижина. Вмѣсто двора былъ садъ, гдѣ принимали гостей. Къ намъ вышли на встрѣчу нѣсколько Малгашей, которые спросили у Кавальйо, что мы за люди и зачѣмъ пришли? Онъ униженно отвѣчалъ имъ, и они пошли докладывать о насъ королевѣ.

Черезъ часъ одинъ вышедшій Малгашъ объявилъ намъ, что ввечеру королева не принимаетъ, но что мы до завтра будемъ угощаемы на ея счетъ. Насъ отвели въ одну изъ бѣднѣйшихъ хижинъ, но принесли сытный ужинъ и три кровати. А чтобъ намъ веселѣе было ужинать, явились танцовщицы и музыканты.

Ужинъ состоялъ изъ риса, пататовъ, мяса, дичи, рыбы, раковъ и зелени, съ масломъ, солью и равинесарою, десертъ изъ меда и банановъ. Питье состояло изъ вина, выдѣлываемаго изъ сахарнаго тростника, и грушеваго меда.

Присланныя намъ танцорки были очень-недурны собою. Ткань, называемая эфит-симбако, закрывала ихъ отъ средины тѣла до икръ, а сверхъ этого накинутъ былъ мадрасскій платокъ; на груди — родъ шелковой куртки. Волосы ихъ были искусно причесаны; руки и шея обвѣшены украшеніями. Всѣ эти танцовщицы должны были вмѣстѣ съ нами ужинать.

Инструменты музыкантовъ обличаютъ первобытное состояніе музыки; дудки изъ тростника, родъ балалайки объ одной струнѣ, гокучъ — родъ большой тыквы съ отверстіемъ, надъ которымъ протянута струна для игранія на ней смычкомъ, трубы изъ бамбука, изъ рога и раковинъ, наконецъ барабаны.

Когда ужинъ кончился, танцовщицы начали пляски. Сначала движенія ихъ были вялы и однообразны, но мало-по-малу оживились и перешли въ самыя дикія и изступленныя, которыя наконецъ до того утомили ихъ, что они бросились на рогожки.

Мы спѣшили подать имъ прохладительныхъ напитковъ.

— Thanu you! сказала одна.

— I tune you! прошептала другая.

— Ба! вскричалъ я, да это поанглійски. Значитъ, мы не первые Европейцы, бывшіе въ Бомбетокѣ; Англичане предупредили насъ

— Это предосадно! сказалъ одинъ изъ моихъ матросовъ. — Но постой, я выучу ихъ другимъ словамъ.

Тутъ онъ началъ, какъ попугая, учить одну изъ красивѣйшихъ танцовщицъ; люблю Французовъ, ненавижу Англичанъ…

… На другое утро въ десять часовъ пришли за нами и повели насъ къ королевѣ.

Наружность дворца обѣщала немного и наканунѣ. Я ожидалъ, что внутренность роскошна и великолѣпна. Что жь увидѣлъ? въ пріемной залѣ сушились на крючкахъ женскіе передники Вмѣсто стульевъ, лежали на полу связки тростника. Въ этомъ состояло все убранство залы.

Королева сидѣла на полу на цыновкѣ, опираясь ногами въ каминъ. Въ рукахъ держала она трубку и курила. Ростомъ она была высока; черты лица выражали недовѣрчивость и корыстолюбіе. Она одѣта была точно такъ же, какъ наши вчерашнія танцорки.

Она взглянула на меня очень-равнодушно, выколотила пепелъ изъ трубки и что-то сказала своему царедворцу. Посредствомъ переводчика Кавальйо начался слѣдующій разговоръ.

— Зачѣмъ вы прибыли въ Бомбетокъ?

— Съ предложеніемъ отъ великаго Французскаго короля оборонительнаго и наступательнаго союза, то-есть если вамъ противъ кого-нибудь будутъ нужны войска, онъ ихъ вамъ тотчасъ же пришлетъ.

— Въ-самомъ-дѣлѣ! Почему же онъ такъ заботится о моихъ дѣлахъ? онъ вѣдь не знаетъ меня.

— Слава о высокихъ качествахъ вашихъ достигла и до него.

— Очень-рада. Я же никогда о немъ слыхала. Но все-равно. — А можетъ ли онъ мнѣ черезъ четыре дня прислать пять сотъ человѣкъ войска?

— Вопервыхъ, королю моему нужно знать, принимаете ли вы его предложеніе. А покуда заключенъ будетъ этотъ союзъ, мы будемъ вести торговлю съ вашимъ народомъ. Пусть на первый случай нашъ корабль закупитъ на наличныя деньги товаръ у васъ безъ платы огромныхъ пошлинъ, требуемыхъ мазагейскимъ вицекоролемъ.

— Хорошо! Я предложу эти вопросы моему совѣту и дамъ отвѣтъ.

По данному знаку, всѣ царедворцы собрались вокругъ нея и стали разсуждать объ этомъ дѣлѣ. Совѣтъ продолжался недолго. Послѣ нѣсколькихъ словъ, сказанныхъ королевою, мнѣ объявили, что она отвергаетъ мои предложенія.

Я представилъ, что въ такомъ случаѣ король мой можетъ соединиться съ врагами Бомбетона, и политическое существованіе королевства можетъ пострадать. Эта причина была вновь поводомъ къ совѣщаніямъ, послѣ которыхъ опять послѣдовалъ отказъ королевы. Затѣмъ она встала и ушла, неудостоивъ и взглянуть на меня.

По уходѣ королевы, одинъ царедворецъ подошелъ ко мнѣ и черезъ переводчика спросилъ: есть ли у насъ такія шелковыя матеріи, какихъ образцы онъ мнѣ подалъ? Я видѣлъ, что это простая тафта, и отвѣчалъ, что, если угодно, я черезъ пять дней привезу товары вдвое лучше этого. Онъ повѣрилъ мнѣ и сказалъ, чтобъ я привозилъ ихъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ привезъ и ему боченокъ араку за то, что онъ будетъ защищать мое дѣло.

Я согласился и вышелъ изъ дворца. Возвратясь къ своимъ вещамъ, я нашелъ уже, что сундуки наши окружены жадными толпами жителей. Я объявилъ всѣмъ, что черезъ пять дней опять пріѣду сюда съ подарками.

Въ это самое время королева прислала маѣ приглашеніе участвовать при казни одного солдата. Кавальйо растолковалъ мнѣ, что приглашеніе это означаетъ большую почесть.

При этомъ Кавальйо разсказалъ мнѣ, что преступленіе дикаря состояло въ томъ, что на послѣднемъ сраженіи онъ убилъ предводителя непріятельской арміи.

При извѣстіи объ этой казни, толпа жителей оставила меня и побѣжала смотрѣть на это зрѣлище; а я, отказавшись отъ приглашенія подъ предлогомъ желанія привезти скорѣе шелковыя ткани, спѣшилъ выбраться изъ этого города.

Такъ-какъ посольство мое не имѣло успѣха, то мнѣ хотѣлось привезти назадъ подарки, назначенные королевѣ. Но по мѣрѣ того, какъ мы удалялись отъ столицы, Кавальйо и конвой туземцевъ вели часто о чемъ то переговоры, и стали отставать.

Вскорѣ Кавальйо подошелъ ко мнѣ и объявилъ, что двое изъ пропожатыхъ укушены ядовитыми змѣями и что онъ пошлетъ въ городъ для поданія имъ помощи, а между-тѣмъ ночевать надобно остановиться тутъ же.

Я не согласился и велѣлъ привести къ себѣ укушенныхъ. Кавальйо пошелъ къ нимъ и черезъ четверть часа пришелъ опять съ извѣстіемъ, что еще трое укушены и что никакъ нельзя продолжать путь.

По данному мною знаку, матросы схватили Кавальйо, а я приставилъ пистолетъ къ его лбу.

— Умилосердитесь! вскричалъ онъ жалобно: — не убивайте, я все сдѣлаю, что прикажете…

— Чтобъ сейчасъ же продолжали мы путь! Поди и объяви это провожатымъ. За тобою пойдетъ матросъ съ ружьемъ, и при малѣйшемъ неповиновеніи всадитъ въ тебя двѣ пули.

Черезъ четверть часа двинулись мы впередъ, но конвой съ пожитками пустился впередъ, объявя, что будетъ стрѣлять по каждому отсталому провожатому.

Къ утру пришли мы къ вице-королю второй деревни, который принялъ насъ хорошо, а жена его — еще лучше. Цѣлый день и ночь провели мы у него, и отправились въ его лодкѣ. Дорогою я сжалился надъ Кавальйо (который былъ наказанъ вице-королемъ палками за попытку къ измѣнѣ) и помирился съ нимъ. Тогда онъ мнѣ разсказалъ, что, за двѣ недѣли передъ нами, пріѣзжалъ въ Мазангей англійскій военный корабль «the Victory»; что часть экипажа отправилась съ посольствомъ къ королевѣ, которой привезено было множество подарковъ (въ томъ числѣ и шелковая матерія, которую мнѣ показывали); что Кавальйо былъ тоже ихъ переводчикомъ и что они много говорили королевѣ о Французахъ, увѣряя ее, что всякая дружба съ ними навсегда ее погубитъ, а союзъ съ Англіею возвысить ея королевство.

— Отчего же ты мнѣ этого прежде не сказалъ? спросилъ я.

— Оттого, что вы не спросили.

Теперь я вполнѣ понялъ причину неуспѣшности моего посольства, и имѣлъ по-крайней-мѣрѣ извиненіе передъ капитаномъ.

На третій день мы уже были въ Мазангеѣ Съ чувствомъ душевной радости увидѣлъ я еще издали развивавшійся флагъ Матюрина. Капитанъ и часть корабля ждали насъ на берегу, встрѣтили громкимъ «ура!» и осыпали вопросами.

Я разсказалъ все, и накопецъ причину неудачъ.

— Проклятые Англичане вскричалъ капитанъ. — Они вездѣ явятся первые. Ну, какъ быть! Мы исполнили свои долгъ, приникли въ эту таинственную землю, и не виноваты въ неуспѣхѣ посольства. А какъ я все это время поилъ на повалъ здѣшняго намѣстника, нагружая потихоньку свой корабль, то могу тотчасъ же отплыть. Пусть королева сердится на него, это будетъ не мое дѣло. Впрочемъ, онъ даетъ намъ сегодня большой праздникъ, и мы отправимся всѣ къ нему.

Мы отправились. Праздникъ происходилъ за городомъ въ огромныхъ палаткахъ.

Сперва показали намъ военныя игры; бросаніе копья въ цѣль, потомъ начался бой быковъ, какого не бываетъ ни въ Мадридѣ, ни въ Кадисѣ. Здѣсь нѣтъ средства уйдти отъ ярости быка: надобно умереть или побѣдить. Ловкость Малгашей удивительна. Подпустивъ къ себѣ раненнаго, разъяреннаго звѣря, Малгашъ скользитъ мимо его, какъ угорь, или, наступивъ ногою между роговъ, подскокнетъ футовъ на пятнадцать кверху и упадаетъ всегда на ноги, какъ кошка. Потомъ ударомъ топора подбиваютъ у быка заднія ноги, и когда тотъ упадетъ съ глухимъ ревомъ, Малгашъ поражаетъ его окончательно въ голову.

Послѣ тридцати быковъ, убитыхъ такимъ-образомъ, вдругъ увидѣли мы молодую и хорошенькую Малгашку, которая тоже явилась на этотъ бой. Съ нею вмѣстѣ былъ мужъ ея. Весело вступила она въ борьбу съ быкомъ, и движенія ея были такъ милы, легки и ловки, что возбудили всеобщій восторгъ. Спутникъ ея только ходилъ и караулилъ всякій шагъ ея… Вдругъ она промахнулась, смутилась, и свирѣпый звѣрь взбросилъ се рогами футовъ на тридцать вверхъ. Раздались крики ужаса Два раза подхватывалъ ее быкъ на воздухѣ, недопуская падать на землю. При третьемъ, упалъ онъ самъ, пораженный спутникомъ Малгашки, который послѣ этого прошелъ мимо трупа своей возлюбленной, непоглядѣвъ на нее.

Въ заключеніе праздника былъ гомерическій ужинъ. Зажглись сто костровъ, для которыхъ прикатили цѣлыя деревья.

Около полуночи кончился ужинъ, когда хозяева и туземные гости лежали безъ чувствъ. Капитанъ всталъ тогда и повелъ насъ на корабль, который тотчасъ же вышелъ въ море. Послѣ благополучнаго переѣзда, возвратились мы на Иль-де-Франсъ.

Первый мой визитъ по пріѣздѣ былъ къ г. Монтолону. Онъ разспросилъ меня обо всемъ. Въ эту минуту доложили ему о пріѣздѣ капитана Мальру.

— Вотъ, любезный Луи, сказалъ Монтолонъ: — счастливый случай для васъ. Мальру командуетъ самыми неустрашимыми корсарами, которыхъ подвиги почти баснословны. Попробуйте сойдтись съ нимъ. Онъ вооружаетъ теперь небольшое трехмачтовое судно…

Когда Мальру вошелъ, Монтолонъ, послѣ первыхъ привѣтствій, представилъ ему меня, какъ любимца Лермита и участника въ послѣднемъ боѣ фрегата «Пренёзъ». Мальру дружески пожаль мнѣ руку.

— Какъ я радъ, что встрѣтился съ вами, сказалъ онъ. — Я взялъ къ себѣ съ вашего фрегата много матросовъ. Не хотите ли и вы ко мнѣ?

— Очень-радъ.

— У меня осталась одна вакансія втораго штурмана. Согласны ли?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ.

Капитанъ Мальру пользовался всеобщею заслуженною славою. Экипажъ его «Амфитриты» состоялъ изъ ста береговыхъ братьевъ, съ 16-ю пушками. Въ концѣ 1799 года вышли мы изъ Иль-де-Франса.

VIII.

Достигнувъ Аравійскаго Залива, прошли мы Бабель-Мандебскій Проливъ, какъ вдругъ усмотрѣнъ былъ трехмачтовый корабль съ 24-мя пушками.

— Это онъ! вскричалъ Мальру. — Я напрасно жаловался на свои неудачи! Нынѣшній разъ судьба благопріятствуетъ мнѣ. Знайте, друзья, что этотъ корабль нагруженъ золотомъ, серебромъ и драгоцѣнными камнями. Это арабскій корабль, который всякій день перевозитъ въ Мекку поклонниковъ пророка. Англичане присовѣтовали имъ ходить подъ англійскимъ флагомъ. Пусть же они поплатятся за это.

Никто на «Амфитритѣ» не думалъ о неравенствѣ силъ. Всѣ увѣрены были въ побѣдѣ и богатой добычѣ.

Арабскій корабль, поднявъ англійскій флагъ, первый началъ бой, угостивъ насъ залпомъ.

— Не стрѣлять, друзья! вскричалъ Мальру: — не отвѣчать; надобно съ одного удара кончить дѣло.

Вызвавъ болѣе половины экипажа на палубу и на ванты, Мальру, подойдя на пистолетный выстрѣлъ къ непріятелю, обнаружилъ всѣ приготовленія къ абордажу. Арабы увидѣли это и обрадовались. Они бросили пушки и высыпали толпами на палубу, готовясь къ свалкѣ.

Вдругъ «Амфитрита» сдѣлала поворотъ и пустила страшный залпъ изъ своихъ карропадъ, заряженныхъ картечью, и изъ его мушкетоновъ по шести пуль въ каждомъ. Дѣйствіе залпа было ужасно. Смятеніе распространилось по всему кораблю, и черезъ нѣсколько минутъ выставилъ онъ арабскій флягъ.

— Теперь поздно! вскричалъ капитанъ: — стрѣляй, друзья, не прерывай огня!

Еще три залпа дала «Амфитрита» и непріятельское судно спустило флагъ.

Оно называлось Перломь и вмѣщало въ себѣ большія богатства, которымъ составлена была точная опись. Однѣ арабскія лошади оставлены были на этомъ суднѣ; все прочее перенесено на наше. Всѣ были въ восторгѣ и разсчитывали, какую часть добычи получатъ. Одинъ капитанъ былъ задумчивъ.

— Я всегда былъ несчастливъ во всѣхъ предпріятіяхъ, говорилъ онъ — Много наносилъ я вреда непріятелю, но не приносилъ себѣ никогда никакой пользы. Вдругъ судьба мнѣ послала такую огромную добычу. Дурной знакъ! Значитъ, вскорѣ случится какое-нибудь большое несчастіе.

На пятый день послѣ взятія Перла, увидѣли мы два судна, плывшія въ нашихъ водахъ. Когда же они приблизились, мы удостовѣрились, что одинъ изъ нихъ былъ трехмачтовый корабль, съ двадцатью-двумя пушками на каждомъ борту, кромѣ двухъ на шканцахъ. Другой былъ гальотъ, съ четырьмя пушками и двумя мортирами.

Тотчасъ приготовились мы къ бою. Англійскій корветъ сталъ у насъ на вѣтрѣ, и пальба между нимъ и нами вскорѣ началась.

Во многихъ сраженіяхъ участвовалъ я, но такого ожесточенія съ обѣихъ сторонъ не случалось видѣть: цѣлый день продолжалась битва и побѣда еще колебалась. У непріятельскаго корвета было, правда, десятью пушками больше нашего, но наше отчаяніе и дѣятельность уравнивали силы. При послѣднихъ лучахъ вечерней зари побѣда склонилась, повидимому, на нашу сторону. У англійскаго корвета вдругъ упала бизан-мачта. Мы обрадовались и спѣшили воспользоваться этимъ случаемъ, чтобъ уйдти отъ преслѣдованія, по въ ту же минуту и на нашемъ суднѣ повалилась фок-мачта.

Бой возобновился, но ужь побѣда видимо склонялась на сторону Англичанъ, однакожъ, въ полночь, при блескѣ огней отъ пушечныхъ выстрѣловъ, съ восторгомъ увидѣли мы, что грот-мачта у корвета переломилась, и онъ, не въ-состояніи будучи управлять своими движеніями, идетъ прямо на насъ.

Этого только мы и желали. Другаго средства не было къ спасенію, какъ истребить враговъ на абордажѣ. Мы сцѣпились и ринулись на низъ. Экипажъ корвета быль многочисленнѣе нашего; но послѣ сильнаго и храбраго сопротивленія, мы приперли его къ шканцамъ, и люди съ отчаянія побросались кто въ море, кто въ нижнюю палубу. Тамъ они зажгли корветъ. Замѣтивъ это, мы бросились на «Амфитриту», а «Трикисмала» черезъ нѣсколько минутъ взлетѣла на воздухъ, осыпавъ насъ обломками и трупами. Взрывь итогъ произвелъ такія поврежденія въ «Амфитритѣ», что черезъ нѣсколько минутъ принуждены мы были броситься въ лодку и плыть къ «Перлу». Англійскій гальйотъ, при взрывѣ корвета, прекратилъ огонь, и шлюбки съ обѣихъ сторонъ были высланы, чтобъ спасти утопавшихъ. Но при этомъ ожидало насъ величайшее несчастіе. Капитанъ Мальру забылъ на «Амфитритѣ» свои бумаги и воротился на этотъ корабль, когда его ужь заливало. Онъ успѣлъ еще схватить бумаги; но въ то мгновеніе, какъ садился въ лодку, на него упала съ корабля сѣтка со шканцевъ, и пока бросились освобождать его, «Амфитрита» пошла ко дну и увлекла съ собою лодку, капитана и матросовъ.

Когду на Перлѣ собрались остатки экипажа, старшій лейтенантъ Дюверже принялъ команду и хотѣлъ на англійскомъ гальйотѣ вымѣстить наши потери, но тотъ, давъ по насъ послѣдній залпъ, поднялъ паруса и скрылся.

Мы же, занявшись перевязкою раненныхъ и починкою поврежденій, пустились къ Иль-де-Франсу, куда и прибыли послѣ шестинедѣльнаго плаванія.

Здѣсь я впалъ въ тяжкую болѣзнь, и только сила молодости и натуры спасла меня. Монтолонъ часто навѣщалъ меня, и однажды пришелъ съ капитаномъ корсарскаго судна, Монтодеверомъ, который слышалъ обо мнѣ очень-много отъ Лермита, и предлагалъ вступить къ нему по выздоровленіи. А въ ожиданіи, Монтолонъ принесъ мнѣ нѣсколько сотъ піастровъ, вырученныхъ отъ призовъ «Перла».

Я поблагодарилъ и того и другаго. Предложеніе капитана разумѣется принялъ, хотя онъ мнѣ и не объявилъ, въ какомъ званіи принимаетъ меня къ себѣ.

Черезъ три дня послѣ этого я, въ первый разъ послѣ болѣзни, вышелъ, и первою моею встрѣчею былъ Монтодеверъ.

— Прекрасно! вскричалъ онъ: — вы поправляетесь. Тѣмъ лучше. Пойдемте ко мнѣ — васъ ждутъ.

Я послѣдовалъ за нимъ. Мы пришли къ дому одного банкира, Дюбуа, и вошли въ одну изъ залъ перваго этажа. Въ ней было множество людей, но я съ перваго взгляда узналъ нѣскольскихъ своихъ знакомцевъ изъ мичмановъ, бывшихъ на фрегатѣ Лермита.

Молодой человѣкъ лѣтъ двадцати-пяти подошелъ къ Монтодеверу и, дружески пожавъ ему руку, предложилъ стаканъ грогу и сигару.

— Благодарю, Роберъ, отвѣчалъ тотъ. — Но прежде всего позволь представить тебѣ того молодаго человѣка, о которомъ я тебѣ говорилъ. Онъ любимецъ Лермита, молодъ, силенъ, съ большимъ запасомъ доброй воли и пустымъ кошелькомъ. Онъ присутствовалъ при взрывѣ англійскаго корвета, потопленіи «Амфитриты» и смерти бѣднаго нашего Мальру.

— Очень-радъ! вскричалъ молодой человѣкъ — По рукамъ! Ты мнѣ нравишься. Увѣряю, что и тебѣ у насъ понравится. Останься съ нами обѣдать, пей, ѣшь, а о дѣлахъ поговоримъ завтра. Ты будешь ко мнѣ являться каждое утро за приказаніями. Я тебя принимаю къ себѣ въ адьютанты.

— Очень-радъ и благодаренъ, отвѣчалъ я съ недоумѣніемъ. — Но у кого же я буду имѣть честь служить?..

— Какъ! вскричалъ онъ со смѣхомъ. — Капитанъ тебѣ не сказалъ? Экой шутъ! Ну, да все-равно. Меня зовутъ Роберъ Сюркуфъ.

Это знаменитое имя произвело на меня величайшее впечатлѣніе. Этотъ корсаръ, нанесшій столько вреда Англичанамъ и прославившійся столькими подвигами, былъ передо мною и бралъ меня къ себѣ въ адъютанты: я съ восторгомъ выразилъ ему мою благодарность.

Выходя отъ него, Монтодеверъ повелъ меня посмотрѣть на судно Сюркуфа, Конфіансъ. Видъ этого корабля привелъ меня въ восторгъ. Надо быть морякомъ, чтобъ понять чувства мои при видѣ легкости и щегольства «Конфіанса». На немъ было восемнадцать пушекъ; но по всему было видно, что это судно могло помѣриться съ сильнѣйшими противниками.

Съ этого дня я каждое утро являлся къ Сюркуфу, и всякій день болѣе-и-болѣе привязывался къ нему. Сюркуфъ сталь ужь поговаривать о выходѣ въ море, какъ вдругъ случилось странное, происшествіе. Зная, что на Иль-де Франсѣ есть до ста пятидесяти береговыхъ братьевъ, онъ не заботился до послѣдней минуты о наборѣ экипажа. Онъ былъ увѣренъ, что при первомъ объявленіи всѣ сбѣгутся на «Конфіансъ». Вдругъ онъ узналъ, что другой капитанъ корсарскаго судна, Дютертръ, тоже снаряжаетъ судно и опредѣлилъ на свой корабль половину изъ лучшихъ береговыхъ братьевъ. Дютертръ даже переманилъ къ себѣ многихъ богатыми обѣщаніями съ судна Сюркуфа.

Это привело Сюркуфа въ бѣшенство. Онъ рѣшился на личное объясненіе съ Дютертромъ. Они сошлись въ трактирѣ.

Рѣшено было на слѣдующее утро стрѣляться; послѣ этого, какъ ни въ чемъ не бывало, сѣли они дружески за столъ и роспили вмѣстѣ съ другими товарищами нѣсколько бутылокъ вина. Пожавъ другъ другу руку, они ужь хотѣли разойдтись, какъ вдругъ адъютантъ генерал-губернатора явился и объявилъ, чтобъ они тотчасъ же послѣдовали за нимъ.

Когда они пришли къ генералу, тотъ вышелъ къ нимъ на встрѣчу и обнялъ обоихъ.

— Что вы хотите дѣлать, несчастные? вскричалъ онъ. — Развѣ вы не понимаете, что какой бы ни былъ конецъ вашего поединка, о которомъ я сію минуту узналъ, вы доставите величайшее одолженіе Англичанамъ? Сюркуфъ, и вы, Дютертръ, скажите безъ самолюбія, не-уже-ли вы жизнь свою цѣните дешевле линѣйнаго корабля? За что же завтра поутру вы хотите отдать въ руки врагамъ линѣйный корабль, а, можетъ-быть, и два? Не-уже-ли вы не понимаете, что, въ досадѣ своей, вы дѣлаетесь преступниками противъ отечества? Обнимитесь сейчасъ, и чтобъ никогда между вами не было ссоръ!

Оба капитана переглянулись и упали въ объятія другъ друга.

— Ну, а теперь, продолжалъ генералъ; — я разберу дружески ссору вашу. Каждому изъ васъ нужно до восьмидесяти матросовъ для укомплектованія вашихъ экипажей — не такъ ли? Я вамъ предложу сдѣлать вотъ что. Здѣсь наберется до ста-шестидесяти береговыхъ братьевъ. Велите имъ всѣмъ явиться, и дайте имъ вынуть жеребій — кому на какомъ кораблѣ служить. Вотъ и все.

При этой простой и справедливой мѣрѣ, оба соперника не могли воздержаться отъ смѣха, увидя, сколько глупостей они готовы были надѣлать, непридумавъ такого простаго средства къ прекращенію распри.

IX.

Черезъ нѣсколько дней Конфіансъ вышелъ въ море; легкость его на ходу была такъ велика, что въ три дня мы ужь перешли экваторъ, а черезъ недѣлю увидѣли вдали какой-то большой корабль. Къ-сожалѣнію, день ужь вечерѣлъ, и мы боялись, что ночью это судно уйдетъ. Какъ же мы удивились, увидѣвъ, что оно ночью выставило фонари, какъ-бы указывая намъ путь. Это показалось очень-странно.

Поутру мы сошлись съ этимъ кораблемъ. Это было голландское купеческое судно, на которомъ умиравшій капитанъ разсказалъ намъ одинъ изъ печальнѣйшихъ эпизодовъ мореплаванія. Онъ былъ застигнутъ безвѣтріемъ, продолжавшимся сорокъ-шесть дней. Всѣ запасы были съѣдены, вода выпита, а корабль не трогался съ мѣста. Къ довершенію отчаянія, обнаружилась эпидемическая болѣзнь и похищала ежедневно новыя жертвы. Однажды повѣялъ-было вѣтерокъ, и они въ эту минуту увидѣли издали корабль. Крики радости раздались на голландскомъ суднѣ… Вдругъ вѣтеръ опять затихъ и оба корабля остались неподвижными. Голландскій рѣшился послать на другое судно лодку просить помощи, но люди, взявшіеся за это, всѣ были истощены и, недоѣхавъ до половины, умерли отъ изнуренія. Хотѣли спустить двухвесельную лодку, но та, коснувшись воды, тотчасъ же потонула, потому-что разсохлась отъ жаровъ. Въ тотъ день, какъ мы увидѣли этотъ корабль, поднялся опять вѣтеръ, но ужь некому было управлять судномъ.

Сюркуфъ доставилъ несчастнымъ медикаменты, съѣстные припасы и воду. Сами же мы зашли на островъ Яву — освѣжить свои запасы. Выйдя оттуда, на другой же день захватили трехмачтовое американское судно.

Далѣе на восточной сторонѣ Цейлона встрѣтили мы датскій гальйотъ, котораго капитанъ лично знакомъ былъ съ Сюркуфомъ, пріѣхалъ къ намъ, пробылъ часа два, сообщилъ нашему капитану самыя выгодныя свѣдѣнія, и мы, разставшись съ нимъ, стали крейсировать отъ малайскаго берега до Коромандельскаго. Впродолженіе мѣсяца овладѣли мы шестью богатыми судами.

Отправя призы для продажи, мы продолжали крейсировку, и если иногда встрѣчали большіе англійскіе военные корабли, то, благодаря быстротѣ «Конфіанса», всегда уходили отъ нихъ.

Такимъ-образомъ крейсировали мы еще недѣлю. Вдругъ часовые закричали: корабль! и Сюркуфъ бросился къ подзорной трубѣ, но никакъ не могъ опредѣлить ни величины, ни націи судна.

Сюркуфъ рѣшился съ нимъ сблизиться. Къ удовольствію нашему, тотчасъ же мы удостовѣрились, что Конфіансъ нашъ быстрѣе на ходу, но зато вскорѣ узнали, что это сильный англійскій фрегатъ Сивилла. Надобно было, слѣдственно, уходить. Къ-несчастію, мы подошли слишкомъ-близко и могли погибнуть отъ нашей неосторожности Сюркуфъ вздумалъ обмануть непріятеля.

Весь экипажъ нашъ въ минуту надѣлъ англійскіе мундиры; у всѣхъ были перевязаны головы, руки, ноги, какъ у раненныхъ. Переводчикъ нашъ, настоящій Англичанинъ, одѣтъ былъ капитаномъ, а Сюркуфъ въ матросскомъ платьѣ сталъ подлѣ него, чтобъ подсказывать ему отвѣты.

Когда мы сошлись на разстояніи рупора, то оба корабля подняли англійскій флагъ и стали въ дрейфъ; англійскій спросилъ насъ:

— Зачѣмъ такъ близко подошли?

— Чтобъ сообщить капитану пріятную новость.

— Какую?

— О пожалованіи ему чина и о скоромъ отозваніи «Сивиллы». Послѣднее еще неоффиціально, но первое объявлено… Мы къ вамъ въ лодкѣ послали всѣ бумаги…

Въ эту самую минуту, люди, отправленные съ «Конфіанса» въ лодкѣ, стали кричать и звать на помощь. Люди были научены Сюркуфомъ и нарочно пробили лодку, которая стала тонуть, подъѣзжая къ англійскому кораблю.

— Спасите только людей! закричалъ Сюркуфъ…

При видѣ утопающихъ, капитанъ «Сивиллы» забылъ всѣ подозрѣнія, спустилъ шлюбку и не замѣчалъ, что «Конфіансъ» сталъ ужь у него на вѣтрѣ. Тутъ, распустя всѣ паруса, пустились мы на уходъ при самомъ свѣжемъ вѣтрѣ; когда замѣтили нашу хитрость, мы были ужь внѣ выстрѣловъ фрегата.

А посланные въ лодкѣ?… Имъ Сюркуфъ далъ по сту дублоновъ на первое время неволи, обѣщая, что вскорѣ освободитъ ихъ.

«Сивилла» пустилась преслѣдовать насъ, но мы были легче на ходу, и къ ночи потеряли ее изъ виду. Ночью перемѣнили курсъ, а къ утру передъ нами была только безпредѣльность океана.

Мы направили путь къ берегамъ Ганга.

— Корабль! закричалъ вдругъ часовой.

— Гдѣ?

— Подъ вѣтромъ…

— Куда идетъ?

— Къ сѣверу.

— Великъ?

— Трехмачтовый.

— Экипажу завтракать… раздать винную порцію… Приготовить все къ бою.

Увы! черезъ полчаса мы удостовѣрились, что передъ нами англійскій фрегатъ о 38-ми пушкахъ, который вскорѣ и привѣтствовалъ насъ цѣлымъ залпомъ.

Удивительнѣе всего показалось намъ, что на палубъ видѣли мы много разряженныхъ дамъ, сидѣвшихъ подъ зонтиками и смотрѣвшихъ въ подзорныя трубки на начинавшееся сраженіе; кромѣ-того, видно было много сухопутнаго войска на палубѣ.

Поднявъ французскій флагъ, Сюркуфъ созвалъ весь экипажъ и объявилъ ему, что вступать въ перестрѣлку онъ не намѣренъ, потому что непріятель тотчасъ же потопитъ насъ, но что будетъ маневрировать внѣ выстрѣловъ до удобной минуты, и тогда на всѣхъ парусахъ подлетитъ къ противнику и сцѣпится съ нимъ на абордажъ.

— Насъ сто-тридцать человѣкъ, сказалъ онъ: — ихъ немногимъ-больше, а каждый изъ васъ стоитъ троихъ. Не правда ли? Они никакъ не ожидаютъ абордажа, слѣдовательно, нечаянность дастъ намъ побѣду. Наше маленькое судно не должно смѣть сражаться съ фрегатомъ, слѣдовательно, непріятель не приметъ никакихъ мѣръ для обороны. А какъ на этомъ кораблѣ везутъ мильйоны денегъ, то мы послѣ побѣды будемъ всѣ богаты. Согласны ли вы?

Громкое «ура!» было ему отвѣтомъ, и всѣ мѣры были тотчасъ же взяты.

Долго Англичане не понимали нашихъ маневровъ. Когда же мы пустились прямо на нихъ, они видѣли въ этомъ какое-то сумасшествіе, никакъ невоображая, чтобъ мы смѣли сцѣпиться съ ними.

Наконецъ цѣль наша была достигнута, мы бросились на абордажъ. Первые выстрѣлы наши направлены были въ офицеровъ. Странное дѣло, что, при всеобщемъ мужествѣ нашего экипажа, первый, кто очутился на палубѣ Кента (такъ назывался англійскій корабль), былъ Негръ. Онъ бился объ закладъ съ товарищами, что первый взойдетъ на абордажъ — и выигралъ.

Несмотря на неожиданность абордажа, Англичане дрались мужественно. Началось ужаснѣйшее побоище. Мы успѣли обратить на непріятеля двѣ пушки, и выстрѣлы эти произвели страшное пораженіе. Но какъ вмѣсто всякаго поражаемаго непріятеля являлись изъ-подъ падубы двое, Сюркуфъ догадался, что Кентъ везъ сухопутное войско, и оно-то оказывало намъ такое сильное сопротивленіе. Вдругъ съ корабля нашего было весьма-удачно брошено множество гранатъ, которыя взрывами своими произвели страшное пораженіе между Англичанами. И однакожь они продолжали сражаться. Я начиналъ думать, что мы не успѣемъ побѣдить этихъ людей.

Неожиданный случай помогъ намъ: капитанъ «Кенга» былъ убитъ. Сюркуфъ, замѣтивъ это, бросился атаковать шканцы. Съ этой минуты сраженіе превратилось въ рѣзню. Сцѣпившись съ врагами, матросы падали въ море и тамъ продолжали одною рукою плавать, а другою наносить удары.

Старшій лейтенантъ, принявъ команду надъ «Кентомъ», продолжалъ еще защищаться. Запершись въ средней палубѣ, онъ хотѣлъ оттуда произвесть залпъ изъ нѣсколькихъ орудій, направленныхъ въ полъ верхней палубы, чтобъ она провалилась и погребла насъ подъ своими развалинами; но Сюркуфъ подоспѣлъ во-время и довершилъ пораженіе непріятелей.

Посреди этого ужаса, Сюркуфъ вспомнилъ о дамахъ и поставилъ сильный караулъ у каюты ихъ, чтобъ матросы не ворвались туда; самъ же успокоилъ ихъ и извинился передъ ними въ этой небольшой суматохѣ.

Наконецъ рѣзня кончилась. Мы овладѣли «Кентомъ» и Сюркуфъ узналъ изъ разспросовъ, сдѣланныхъ старшему лейтенанту, слѣдующее.

«Кентъ» и «Квинъ», два корабля Остиндской Компаніи, везли нѣсколько ротъ пѣхоты и пассажировъ въ Калькутту. У береговъ Бразиліи обнаружился пожаръ на «Квинѣ», который и сгорѣлъ. Весь грузъ солдатъ перевезли тогда на «Кентъ», на которомъ было 457 человѣкъ войска.

Когда капитанъ «Кента» усмотрѣлъ наше судно, то съ учтивостью пригласилъ всѣхъ дамъ на палубу, чтобъ быть свидѣтельницами взятія французскаго корабля. Дѣйствительно, никто на «Кентѣ» не ожидалъ абордажа, а готовились только къ погонѣ. Войско воображало быть зрителемъ канонады и потопленія корсара, и вовсе не готовилось къ бою.

На другой день этой знаменитой битвы, встрѣтили мы трехмачтовое арабское судно. Заставя его лечь въ дрейфъ, Сюркуфъ перевелъ туда всѣхъ плѣнныхъ Англичанъ, взявъ съ нихъ слово, что, по доставленіи ихъ въ Калькутту, сдѣланъ будетъ тамъ тотчасъ же размѣнъ плѣнныхъ въ равномъ числѣ, и чтобъ прежде всего отпущены были шесть человѣкъ, оставленные Сюркуфомъ въ рукахъ Сивиллы

Починивъ поврежденія на обоихъ судахъ и раздѣливъ на нихъ экипажъ, мы ужь не могли съ малымъ числомъ людей продолжать крейсированіе и возвратились въ Иль-де-Франсъ.

Какъ описать восторгъ жителей и великолѣпный пріемъ, сдѣланный намъ!

Сюркуфъ вскорѣ возвратился во Францію, гдѣ женился, а я, разбогатѣвъ отъ послѣднихъ призовъ, остался, по совѣту самого капитана, въ Индіи. Я былъ тогда молодъ и хотѣлъ наслаждаться жизнью. Дорого поплатился я, однакожь, за это кратковременное удовольствіе!

Часть вторая.

I.

Въ то самое время, какъ я сбирался наслаждаться спокойною жизнью, пришло извѣстіе о заключеніи амьенскаго мира, слѣдовательно, я и безъ того былъ осужденъ къ бездѣйствію; но если спокойная жизнь пріятна въ первые дни послѣ утомительныхъ трудовъ, то вскорѣ надоѣдаетъ и дѣлается несносною. Я рѣшился вновь искать занятій на-морѣ. Маленькій бригъ Каролина снаряжался для перевозки товаровъ изъ гавани въ гавань. Я познакомился съ капитаномъ этого судна, Лафиттомъ. Онъ представилъ меня акціонерамъ этого общества, и меня приняли лейтенантомъ съ тѣмъ, чтобъ я, въ обезпеченіе, внесъ опредѣленную сумму, въ-случаѣ погибели корабля отъ моей вины. Сумма эта составляла все мое имущество, но я не колебался внести ее. Въ мирное время можно быть увѣреннымъ въ благополучномъ плаваніи; деньги же мои оставались цѣлы и въ вѣрныхъ рукахъ.

Правда, что Индійцы-пираты часто нападали на безоружныя купеческія суда; но у насъ было четыре каронады и двадцать-шесть человѣкъ экипажа, и мы увѣрены были, что на насъ не осмѣлятся напасть.

Такимъ-образомъ я рѣшился ѣхать, и мы вышли въ море, направя путь къ Аравійскому Заливу.

Первая гавань, въ которую мы зашли для возобновленія запаса воды и свѣжихъ припасовъ, была Сейшель. Во время нашего пребыванія на этомъ рейдѣ, прибыль сюда же англійскій корветъ Виктори. Губернаторъ Кенси пригласилъ все общество англійскихъ офицеровъ на обѣдъ вмѣстѣ съ нами; и какъ недавняя война все-еще волновала страсти, то за обѣдомъ капитаны судовъ едва не поссорились между собою; только убѣжденія губернатора прекратили эту распрю.

Когда мы стали расходиться, англійскій капитанъ подошелъ къ г. Лафитту и сказалъ ему:

— Если во время вашей поѣздки могу я быть вамъ полезнымъ, располагайте мною. Несмотря на нашу сегодняшнюю ссору, мнѣ пріятно будетъ оказать вамъ услугу.

— Благодарю васъ, капитанъ! отвѣчалъ Лафиттъ. — У насъ миръ, а нападеній жалкихъ индійскихъ пиратовъ я не боюсь…

— Бояться никого не должно, но остерегаться надобно всякаго.

Послѣдствія доказали, что онъ былъ вполнѣ-правъ: онъ одинъ спасъ насъ отъ погибели.

Въ этой гавани видѣлъ я удивительный способъ Негровъ охотиться за кайманами. Мы наливались водою въ рѣкѣ и нѣсколько Негровъ наняты были помогать намъ въ этой работѣ. Вдругъ одинъ изъ нихъ вскрикнулъ и побѣжалъ отъ берега.

— Что съ тобой? спросилъ я.

— Э! ничего! Кайманъ хотѣлъ меня скушать! отвѣчалъ Негръ: — но здѣсь, на берегу, я съ нимъ справлюсь.

— Чѣмъ же? У тебя нѣтъ никакого оружія.

— И не нужно; за то близко дерево… Вы увидите, какъ мы подцѣпимъ каймана…

При этомъ словѣ онъ повернулся и пошелъ навстрѣчу къ кайману, который, выйдя изъ воды, оставался въ недоумѣніи; но видя приближающагося къ нему Негра, бросился на него. Негръ, остановясь на нѣкоторомъ разстояніи, пустился бѣжать; кайманъ съ жаромъ сталъ его преслѣдовать. У берега стояло высокое дерево, первые сучья котораго отстояли отъ земли футовъ на пятнадцать. Негръ бросился къ этому дереву и съ легкостью обезьяны вскарабкался по немъ. Кайманъ послѣдовалъ за нимъ и взлѣзъ тоже довольно-искусно. Негръ, видя его приближеніе, поползъ по крѣпкому и гибкому суку; кайманъ и тутъ устремился за нимъ. Гибель Негра казалась неизбѣжною. Вдругъ онъ, ловко схватясь за оконечность гибкаго сука, опустился на землю, гдѣ его ужь ожидали прочіе товарищи и, не выпуская изъ рукъ сука, началъ вмѣстѣ съ другими Неграми качать этотъ сукъ. Кайманъ, разумѣется, не могъ ужь повернуться назадъ и чувствовалъ, что попался. Долго онъ держался острыми кохтями за сукъ, но наконецъ потерялъ равновѣсіе и упалъ, разбившись въ паденіи. Негры бросились на него съ ножами и раздѣлили его себѣ на завтракъ.

Окончивъ дѣла въ Сейшелѣ, мы вошли въ Красное Море и сперва пристали къ Моккѣ, а потомъ къ Маскату. Имамъ маскатскій, независимый владѣтель, у котораго нѣтъ ни одного корабля и до четырехсотъ человѣкъ войска. Онъ ведетъ всегдашнюю войну съ черными бедуинами. Когда одинъ изъ противниковъ выступитъ въ поле, другой тотчасъ же скроется за стѣны своего города, и нападающій простоявъ нѣсколько дней, возвращается восвояси. Ни одна сторона не думаетъ осаждать города. По мнѣнію Арабовъ, мѣсто, обнесенное стѣною, неприступно. Изъ Маската отправились мы въ Гоа. Наканунѣ отъѣзда нашего изъ этого города, португальскій губернаторъ вручилъ нашему капитану два мѣшка рупіевъ (около 500,000 франковъ) для передачи ихъ цейлонскому правителю. Это порученіе было для насъ гибельно. Разный сбродъ нашего экипажа вовсе не внушалъ довѣренности; мы вышли однакожь въ море.

Черезъ два дня капитанъ собралъ насъ на тайный совѣтъ и сообщилъ, что онъ подозрѣваетъ нѣсколькихъ матросовъ въ намѣреніи овладѣть судномъ. Всякій донесъ ему о личныхъ своихъ замѣчаніяхъ, которыя подтвердили всеобщее опасеніе. Положено было имѣть самый бдительный надзоръ за экипажемъ.

Спускаясь вдоль малабарскаго берега къ Цейлону, мы однажды замѣтили индійское судно, идущее съ нами по одному направленію. Сперва мы не обратили на это вниманія; но когда и въ слѣдующіе дни это судно безпрестанно шло за нами, мы стали догадываться, что это одно изъ разбойничьихъ судовъ, опустошающихъ здѣшнія моря. Ввечеру это судно сблизилось съ нами, и высланная имъ шлюбка о чемъ-то переговаривалась съ однимъ изъ матросовъ, знавшихъ языкъ Индійцевъ, Капитанъ спросилъ у него о предметѣ разспросовъ, и тотъ далъ весьма-неудовлетворительные отвѣты, которые убѣдили насъ, что эти морскіе разбойники находятся въ связи съ частью нашего экипажа и ужь заранѣе условились напасть на насъ.

Мы приняли всѣ мѣры къ отраженію нападенія, зная, что съ этими злодѣями смерть предпочтительнѣе ужасовъ плѣна. Всѣ надежные люди были вооружены. Разбойничье судно летѣло на насъ на всѣхъ парусахъ. Мы дали залпъ по немъ изъ пушекъ, но только въ это мгновеніе замѣтили, что онѣ были заколочены. Индійцы сцѣпились ужь съ нами и бросились на абордажъ.

Невозможно описать этихъ чудовищныхъ лицъ, выражавшихъ одну кровожадность. Началось самое отчаянное сраженіе. Всѣ знали, что отъ этихъ злодѣевъ нѣтъ пощады, и сражались съ величайшимъ ожесточеніемъ. Два часа продолжалась рѣзня, наконецъ мы побѣдили.

Удивительному хладнокровію и изобрѣтательности боцмана Дюваля обязаны мы были спасеніемъ. Успѣвъ очистить двѣ каронады, онъ потопилъ ими сперва непріятельское судно, потомъ, съ горстью вѣрныхъ матросовъ, истребилъ всѣхъ Индійцевъ, вскочившихъ къ намъ на абордажъ.

Но радость торжества нашего была непродолжительна мы набѣжали на какой-то подводный камень. По-счастью, море было тихо, вдали видѣнъ былъ островокъ. Конечно, мы не знали, какой это островъ и не служитъ ли онъ убѣжищемъ тѣмъ же пиратамъ, отъ которыхъ мы только-что освободились; но выбирать было нельзя: надобно было покориться своей участи.

Наскоро успѣли мы перевести на берегъ все наше имущество, но изъ съѣстныхъ припасовъ немного успѣли спасти, потому-что вода залила ужь среднюю палубу. Первую ночь провели мы подъ прикрытіемъ двухъ нашихъ лодокъ, втащенныхъ на берегъ, и, къ стыду своему, долженъ я сознаться, что провелъ эту ночь очень-дурно: я безпрестанно вспоминалъ, что опять былъ нищимъ. Весь мой капиталъ оставленъ былъ въ Иль-де-Франсѣ въ число залога за цѣлость нашего судна, которое погибло, а съ нимъ и все мое имущество. Я былъ, конечно, молодъ и трудолюбивъ, но все-таки потеря капитала наводила на меня непреодолимую грусть.

На другое утро осмотрѣли мы островъ: онъ былъ необитаемъ, но слѣды частыхъ посѣтителей вездѣ были замѣтны. Не оставалось сомнѣнія, что онъ служитъ пристанищемъ пиратовъ, и мы спѣшили выбрать себѣ возвышенную позицію, которую тотчасъ же окружили брустверами.

По малочисленности припасовъ, положено было выдавать по четвертой части дневной порціи и ожидать появленія какого-нибудь корабля.

Черезъ три дня усмотрѣли мы вдали два судна, шедшія прямо къ острову, это были два индійскія судна, которыя высадили на берегъ человѣкъ сто пиратовъ. Насъ было всего семнадцать человѣкъ.

Съ дикими криками побѣжали Индійцы противъ насъ, но, увидя укрѣпленія, остановились. Залпъ ружей, встрѣтившій ихъ, тотчасъ же обратилъ ихъ въ бѣгство.

Но это была только первая попытка; всякій день потомъ повторялось ихъ нѣсколько, и всякій день приставали къ острову новыя суда и высаживали на берегъ новыя толпы непріятелей, которыхъ скопилось наконецъ до тысячи человѣкъ. Еслибъ не врожденная трусость Индійцевъ передъ всякимъ укрѣпленіемъ, они съ перваго нападенія могли бы подавить насъ своею многочисленностью.

Мы начинали терять всякую надежду на спасеніе и готовились только дорого продать свою жизнь… Вдругъ, однажды ввечеру, увидѣли издали европейскій корабль. Мы спѣшили выставить флаги, стрѣляли изъ ружей — все напрасно: корабль не обратилъ на насъ вниманія.

Оставалось послѣднее, отчаянное средство: я, съ двумя товарищами, долженъ былъ ночью спустить шлюбку въ море и постараться добраться до этого корабля, который, повидимому, былъ военнымъ крейсеромъ.

Планъ этотъ исполненъ былъ самымъ удачнымъ образомъ. Въ полночь спустились мы съ холма. Индійцы и не думали караулить насъ. Мы поплыли наудачу въ море и послѣ трехчасоваго пути увидѣли вдали свѣтъ: это былъ фонарь на грот-мачгѣ.

Съ жаромъ принялись мы грести къ этому свѣту и рѣшились даже выстрѣлить изъ ружей. Послѣднее средство удалось. Вскорѣ увидѣли мы въ темнотѣ что-то приближающееся къ намъ… раздался выстрѣлъ и чей-то голосъ приказалъ намъ на англійскомъ языкѣ остановиться.

Можно вообразить себѣ нашъ восторгъ, когда мы узнали, что высланная къ намъ на встрѣчу шлюбка, принадлежитъ кораблю Виктори.

Капитанъ Коллерсъ тотчасъ же узналъ меня и съ участіемъ выслушалъ мой разсказъ о нашихъ несчастіяхъ и отчаянномъ положеніи.

Накормивъ насъ до-сыта, онъ поутру пустился къ нашему острову. Чтобъ обмануть пиратовъ, превратилъ онъ тотчасъ же свой корабль въ индійское судно, и пираты, видя приближеніе его, всѣ высыпали на берегъ. Тутъ, подъѣхавъ на картечный выстрѣлъ, далъ онъ по нимъ залпъ со всего борта изъ картечи и положилъ множество пиратовъ на мѣстѣ. Съ ужасомъ бросились они бѣжать во внутренность острова, а три шлюбки съ шестидесятью матросами тотчасъ же явились съ корабля на берегъ и перевезли насъ туда.

Мы были свободны и черезъ нѣсколько дней потомъ привезены въ Цейлонъ. Тутъ надобно было мнѣ подумать о средствахъ къ существованію, и нѣкто капитанъ Дакоста, отправлявшійся въ Мадрасъ и Калькутту, видя мое критическое положеніе, предложилъ мнѣ вступить къ нему въ матросы. Что мнѣ было дѣлать? я согласился.

Нашъ корабль Катонъ вскорѣ прибылъ въ Мадрасъ и остановился на рейдѣ, несмотря на совѣтъ лоцмана подождать еще два дня, то-есть наступленія новаго муссона.

II.

Ничто не можетъ быть живописнѣе вида Мадраса съ моря, великолѣпіе зданій, высокіе крытые балконы, крыши въ видѣ террасъ, бѣлыя колоннады, множество судовъ — все составляетъ удивительную картину.

Когда Катонъ бросилъ якорь, мы съ капитаномъ отправились въ городъ на одной изъ городскихъ лодокъ, которыя съ виду очень-неуклюжи, но зато такъ гибки, что выдерживаютъ всякій приливъ, отъ котораго европейскія лодки всегда разбиваются. Къ этимъ лодкамъ всегда привязаны плоты изъ трехъ бревенъ, на которыхъ лодочники и пассажиры спасаются, если лодка опрокинется.

Чрезъ два дня поднятъ быль флагъ, возвѣщавшій о приближеніи муссона, и корабли должны были спѣшить въ открытое море, чтобъ не быть застигнутыми береговыми бурями.

Все въ воздухѣ предвѣщало страшное явленіе. При удушливомъ жарѣ горизонтъ болѣе-и-болѣе сталъ помрачаться; нижніе слои тучъ принимали красноватый оттѣнокъ. Въ четыре часа пополудни тучи такъ были густы, что сдѣлалось совершенно-темно; потомъ полилъ дождь, о какомъ въ Европѣ не могутъ имѣть и понятія: это были цѣлые водопады, низвергавшіеся съ облаковъ.

Мы были ужь на кораблѣ и любовались этимъ зрѣлищемъ; молнія превращала все небо въ огненное море, а раскаты грома потрясали воздухъ; порывы вѣтра были такъ сильны, что, поднимая съ моря верхушки волнъ, уносили съ ними множество рыбы, которую потомъ находили въ городскихъ улицахъ.

Выдержавъ напоръ муссона, Катонъ отправился въ Калькутту, въ эту столицу англійской Азіи съ ея 80,000 домами, съ ея непостижимою роскошью, смѣсью жителей Востока и Европы, съ ея удивительными паланкинами.

И этому городу едва сто лѣтъ! Какая же будущность ожидаетъ его еще черезъ столѣтіе?

Англичане владычествуютъ здѣсь; Европейцы пользуются всеобщимъ уваженіемъ, но общества Востока и Запада не смѣшиваются. Васъ будутъ принимать ласково, но во внутреннюю, семейную жизнь Востока вы никогда не попадете. Сліяніе нравовъ и вѣрованій невозможно. Европа слишкомъ опередила неподвижный и лѣнивый Востокъ. Въ какомъ видѣ Александръ Македонскій нашелъ Остиндію, почти въ такомъ же находится она и теперь.

Однажды сидя на Катонѣ, стоявшемъ въ устьѣ Гугли, былъ я свидѣтелемъ страннаго явленія: небо было чисто; я спокойно курилъ сигару… вдругъ раздался продолжительный звукъ, наподобіе пушечнаго выстрѣла, и въ то же мгновеніе всѣ суда пришли въ движеніе.

— Что это значитъ? спросилъ я.

— Это маскаретъ, отвѣчали мнѣ, и указали на три огромныя водяныя горы, катящіяся съ моря въ рѣку. Индійцы привѣтствовали это явленіе радостными криками: они воображаютъ, что это посѣщеніе ихъ божества.

Катонъ былъ твердо укрѣпленъ и выдержалъ ударъ этихъ горъ; но другое судно подлѣ насъ было опрокинуто и потонуло. Когда же мы стали спасать людей, то Индійцы осыпали насъ камнями и ругательствами. Они полагаютъ, что всѣ погибающіе отъ маскарета составляютъ пріятныя жертвы для божества ихъ, и очень обижаются, когда ихъ спасаютъ отъ смерти.

Спустя нѣсколько дней, отправились мы на островъ Бурбонъ, куда и прибыли послѣ благополучнаго плаванія. Первый взглядъ на этотъ островъ представляетъ самое очаровательное зрѣлище. Я нанялъ себѣ на берегу самый скромный уголокъ, и вскорѣ узналъ, что какой-то корабль Дорида, отправляется въ Занзибаръ. А какъ мнѣ должно получить тамъ нѣсколько денегъ отъ оставленныхъ Сюркуфомъ призовъ, то я старался сойдтись съ капитаномъ этого судна.

Встрѣтивъ одного матроса съ этого корабля, я сталъ его разспрашивать о суднѣ, капитанѣ и цѣли плаванія. Къ удивленію моему, матросъ позамялся въ отвѣтахъ и сказалъ, что я лучше всего узнаю это отъ самого капитана. Я началъ настаивать и получилъ самые загадочныя отвѣты.

— Вотъ видите ли, лейтенантъ, сказалъ онъ; — капитанъ нашъ большой чудакъ. Онъ вздумалъ построить на палубѣ ютъ.

— Ну, чтожь, я не вижу тутъ ничего дурнаго…

— Оно, конечно… на водѣ надобно знать, для чего онъ построенъ

— А для чего же?

— Это не мое дѣло. Самъ капитанъ вамъ скажетъ.

— Да я и спрашивать не буду; мнѣ нужно ѣхать въ Занзибаръ. Вы поѣдете туда, и я попрошусь съ вами, какъ пассажиръ.

— Мы очень-рады будемъ такому товарищу… но берегитесь; — сегодня дурной день…

— Для чего?

— Для всего. Вѣдь сегодня пятница.

— Мнѣ все-равно…

Въ этихъ разговорахъ мы пришли къ капитану. Тотъ меня принялъ очень-хорошо, и мы скоро согласились въ условіяхъ.

— Я еще въ первый разъ отправляюсь къ берегамъ Африки, сказалъ онъ: — а вы ужь бывали тамъ. Вы мнѣ, конечно, не откажетесь сообщить дорогою всѣ свои свѣдѣнія.

Я охотно согласился, и мы вскорѣ отправились. Привыкнувъ вставать по ночамъ во время вахтъ, я и тутъ проснулся въ первую ночь, и только въ эту минуту почувствовалъ какой-то особенный, тяжелый запахъ, наполнявшій воздухъ подъ палубою, пахло смѣсью выхухоли и козлинаго запаха.

Я вышелъ на палубу, и замѣтилъ, что палуба Дориды чрезвычайно-высока, сравнительно съ размѣрами судна. Ужасная мысль блеснула въ головѣ моей, и я бросился къ вахтенному лейтенанту.

— Позвольте спросить, сказалъ я — не занималась ли Дорида торгомъ Негровъ?

— Какъ же, отвѣчалъ онъ. Еще нѣтъ мѣсяца, какъ мы сдали послѣдній грузъ.

— А теперь?

— Мы опять ѣдемъ за тѣмъ же товаромъ. Развѣ вы не знали этого?

— Признаюсь, еслибъ зналъ, то не поѣхалъ бы съ вами… Жаль, что капитанъ не сказалъ ни слова объ этомъ.

— А развѣ вы меня спрашивали, сказалъ капитанъ, нечаянно подошедшій къ намъ въ эту минуту.

— Правда, что не спрашивалъ…

— Ну, такъ нечего и жаловаться. Вамъ нужно ѣхать въ Занзибаръ, и я васъ туда доставлю. Мнѣ, впрочемъ, удивительна ваша щекотливость Вы служили у корсаровъ, а не хотите ѣхать съ нами.

— Но тамъ я служилъ отечеству во время войны…

— И забирали мирные купеческіе корабли, продавали ихъ товары, дѣлили деньги между собою.

— Но не продавали людей…

— Мы покупаемъ невольниковъ, а не свободныхъ людей… Не все ли равно быть имъ невольниками въ Африкѣ, или въ Америкѣ, гдѣ плантаторы съ ними, вѣрно, лучше обращаются, нежели тѣ, которые ихъ продали на африканскомъ берегу.

Я прекратилъ этотъ непріятный разговоръ и пошелъ спать въ каюту. Дѣло было сдѣлано и вернуться назадъ невозможно.

III.

На другой же день отъѣзда нашего произошелъ несчастный случай. Умеръ лейтенантъ Шастеней, и капитанъ сталъ просить меня занять мѣсто покойника. Я согласился, но только до Занзибара, и безъ всякаго вознаграждннія. Капитанъ болѣе всего былъ радъ моему послѣднему условію.

Вступивъ въ отправленіе своего званія, я подробнѣе познакомился съ устройствомъ невольничьяго судна, и долженъ однажды навсегда опровергнуть сказки романическихъ писателей, разсказывающихъ, что такое-то судно успѣло скрыть свое назначеніе отъ осматривающихъ его кораблей. Это совершенно-невозможно. Эти суда иначе строются; ихъ можно ужь узнать на верфи. Въ нихъ столько особенности, что съ перваго взгляда всякой морякъ укажетъ вамъ на корабль, торгующій Неграми.

Плаваніе наше было тихо и спокойно. Стала рыбъ окружали всегда нашъ корабль и вовсе не заботились объ уменьшеніи, которое происходило въ рядахъ ихъ для нашего стола. Часто были мы свидѣтелями несчастной участи летучей рыбы, которая вездѣ дѣлалась жертвою непріятелей. Въ морѣ гоняются за нею дорады и пожираютъ, несмотря на то, что она, выскочивъ изъ воды держится нѣсколько времени надъ поверхностью ея; въ воздухъ же, сверхъ-того, подхватываютъ ихъ морскія птицы, и такимъ-образомъ нигдѣ имъ нѣтъ спасенія.

Черезъ одиннадцать дней по отъѣздѣ съ острова Бурбона, бросили мы якорь у маленькаго острова Оива въ Мозамбикскомъ Каналѣ, отдаленнаго отъ твердой земли приливомъ въ одну милю. На этомъ островѣ былъ городъ, то-есть нѣсколько дрянныхъ хижинъ, развалившаяся крѣпостца и часовня.

Португальскій гобернадоръ принялъ насъ съ важностью и потомъ попросилъ у капитана двадцать піастровъ взаймы, въ чемъ ему, однакожъ, тотъ отказалъ. Послѣ него важнѣйшимъ лицомъ на островѣ былъ главнокомандующій войсками, у котораго подъ командою было семь солдатъ и одинъ барабанщикъ.

Жители состоятъ изъ смѣси всѣхъ цвѣтовъ, отъ чернаго до кофейно-молочнаго. Національнаго костюма нѣтъ никакого, но всѣ безизъятія ходятъ босикомъ, кромѣ воскресныхъ и праздничныхъ дней, когда все одѣвается въ мишуру. И эта толпа выдаетъ себя за потомковъ великаго Альбукерка и его сподвижниковъ!

Пробывъ нѣсколько дней тутъ и увидѣвъ, что для торговли нашего капитана нѣтъ никакой перспективы, онъ рѣшился отправиться далѣе; но прежде послалъ меня съ нѣсколькими матросами для рубки лѣса. Напрасно говорили ему, что онъ наполненъ опасными животными и что жители за бездѣлицу доставятъ ему дровъ сколько угодно: онъ вѣлѣлъ намъ идти.

У меня была сабля и дурное двуствольное ружье; у матросовъ тоже одно ружье и топоры.

Едва мы подошли къ лѣсу, какъ сквозь кусты, закрывавшіе насъ, увидѣли двухъ огромныхъ тигровъ, съ жадностью пожиравшихъ какое-то животное. Раздался ужасный ревъ и мы бросились обратно къ берегу въ лодку, отчалили и сильно налегли на весла.

Не успѣли мы отплыть сажени четыре, какъ явились вслѣдъ за нами оба тигра, и меньшій изъ нихъ, сдѣлавъ сильный скачокъ, не досталъ до насъ сажени на полторы, погрузился сперва въ воду, но вскорѣ всплылъ, осмотрѣлся и пустился вплавь за нами. Какъ ни усиливались мы уйдти, но тигръ плылъ быстрѣе, вскорѣ уцѣпился передними лапами за правый бортъ лодки и едва не опрокинулъ ее. Бросясь на лѣвый бортъ, мы успѣли возстановить равновѣсіе, а тигръ, неимѣя точки опоры для заднихъ лапъ, оставался въ висячемъ положеніи. Я воспользовался этою минутою, схватилъ ружье, приставилъ дуло ко лбу звѣря, спустилъ курокъ — и ружье осѣклось.

Видя неудачу, одинъ изъ матросовъ ударилъ тигра топоромъ по головѣ. Звѣрь заревѣлъ, но не выпустилъ изъ кохтей лодки. Тогда ударили мы его саблею и топоромъ по лапамъ.

Боль усилила ярость тигра; онъ сдѣлалъ отчаянное движеніе и до половины очутился въ лодкѣ. Участь наша, казалось, рѣшена. Вдругъ самый трусливый изъ матросовъ схватилъ ружье, раздался выстрѣлъ — звѣрь опрокинулся въ рѣку и вскорѣ потонулъ. Мы удвоили наши усилія и уѣхали отъ этого опаснаго сосѣдства.

Когда мы донесли обо всемъ случившемся капитану, ему больше ничего не оставалось, какъ купить дровъ, и мы на другой день отправились вверхъ по Мозамбикскому Каналу.

Первый день плаванія былъ хорошъ; но на слѣдующій разразилась надъ вами ужасная гроза, во время которой воздухъ былъ такъ сильно напитанъ электричествомъ, что всѣ наши мачты и веревки облиты были огнемъ, перебѣгавшимъ съ мѣста на мѣсто. Одинъ ударъ сломилъ нашъ громовой отводъ, разорвавъ фокъ и марсель.

Едва успѣли мы исправить эти поврежденія, какъ вдругъ раздался крикъ, что человѣкъ упалъ въ море. Гдѣ и когда бы ни случилось подобное несчастіе, первый долгъ капитана и всего экипажа стараться всѣми силами спасти погибающаго. Спустили лодку, съ фонарями боченки, веревки, а какъ наступала ночь, то подняли фонари на мачтахъ.

Ураганъ улегся, и мы старались всю ночь не уходить отъ фонаря, вывѣшеннаго на спущенной лодкѣ. Къ утру приблизились мы къ этой лодкѣ. Упавшій въ воду матросъ былъ ужь тамъ, и черезъ нѣсколько минутъ подняли и его и лодку на бортъ.

Можно вообразить себѣ всеобщую радость. Матросъ былъ мастеръ плавать, и вскорѣ осмотрясь, увидѣлъ огонёкъ на спущенной для него лодкѣ, добрался до нея и всю ночь старался держаться въ виду корабля.

Наконецъ мы пришли въ Занзибаръ. Капитанъ нашелъ тутъ товаръ, за которымъ пріѣхалъ, а я разстался съ нимъ, несмотря на выгодныя предложенія, которыя онъ мнѣ дѣлалъ.

Увы! мои ожиданія не сбылись. Призовыя деньги мои были получены какимъ-то Евреемъ, который заблагоразсудилъ уйдти съ ними. Я оставался опять безъ средствъ къ существованію; и когда встрѣтился потомъ съ капитаномъ и онъ опять повторилъ мнѣ свои предложенія, я принялъ мѣсто лейтенанта, но безъ жалованья, а съ единовременнымъ вознагражденіемъ за труды по окончаніи экспедиціи.

На Доридѣ тотчасъ начали дѣлать приготовленія къ принятію двухсотъ-пятидесяти Негровъ и къ исправленію всѣхъ поврежденій, претерпѣнныхъ въ послѣднюю бурю. Черезъ недѣлю судно наше такъ перестроили, что его нельзя было узнать. Оно вооружено было двѣнадцатью пушками, изъ которыхъ двѣ только были настоящія, а прочія деревянныя для устрашенія всякаго пирата.

Таможенныхъ пошлинъ платили тогда по двадцати-два франка за каждаго Негра, сверхъ-того, подарокъ губернатору въ пятьсотъ піастровъ. Негровъ привозили въ Занзибаръ съ сосѣдственныхъ острововъ. Не было примѣра, чтобъ привозимые на продажу невольники, когда-либо бѣжали. Несчастные знаютъ, что они будутъ безчеловѣчно убиты своими соотечественниками, если возвратятся въ Африку. У нихъ каждый мужъ можетъ продать свою жену и дѣтей, а начальникъ племени — каждаго изъ подвластныхъ ему лицъ за малѣйшій проступокъ.

Негровъ привозятъ и продаютъ нагими; на корабляхъ даютъ имъ одежду. Среднюю палубу, въ которой они спять, стараются держать въ чистотѣ и провѣтривать. Поутру заставляютъ невольниковъ мыться и чесаться. Въ десять часовъ утра даютъ имъ завтракать, въ четыре — обѣдать, послѣ обѣда начинаются у нихъ пляски грубыя, дикія, неистовыя. При захожденіи солнца уводятъ ихъ подъ палубу на всю ночь.

Полтора мѣсяца жили мы въ Занзибарѣ, и капитанъ успѣлъ провезти мимо таможни полтораста Негровъ, а за сто заплатилъ пошлину. Потомъ въ одну темную ночь, невыжидая необходимаго осмотра губернатора, мы тихонько вышли изъ гавани и отправились въ путь… Но увы! не успѣли мы отойдти двухъ миль, какъ вѣтеръ совершенно упалъ и мы очутились въ самомъ опасномъ положеніи. На разсвѣтѣ, когда бѣгство наше было замѣчено, губернаторъ выслалъ противъ насъ двѣ вооруженныя лодки. Надобно было защищаться, или погибать. У насъ было двѣ пушки, и мы нѣсколькими удачными выстрѣлами произвели на лодкахъ такое пораженіе, что Арабы обратились въ бѣгство и ужь болѣе не показывались цѣлый день. Къ-вечеру поднялся вѣтерокъ, и мы снова пустились въ путь.

Но насъ ожидалъ другой, отчаяннѣйшій и кровопролитный бой. Негры однажды возмутились и, неимѣя никакого оружія, кромѣ бутылокъ, скамеекъ и т. п., поставили насъ въ самое опасное положеніе. Цѣлый часъ принуждены мы были стрѣлять въ нихъ и поражать холоднымъ оружіемъ; многочисленность одолѣвала, тѣсня насъ болѣе-и-болѣе къ кормѣ. Несмотря на ужасное пораженіе Негровъ, мы едва могли защищаться; вдругъ три матроса успѣли по веревкамъ, соединявшимъ мачты, пробраться въ тылъ Негровъ, и это спасло насъ. Неграми вдругъ овладѣлъ паническій страхъ при выстрѣлахъ съ тыла. Они вообразили, что мы получили неожиданное подкрѣпленіе, и со страха всѣ побросались въ море.

Тотчасъ же спустили мы лодки и успѣли переловить до ста человѣкъ. У насъ убитъ былъ одинъ матросъ, а всѣ остальные переранены.

Грустно провели мы ночь послѣ этого боя. Но все это было только началомъ нашихъ несчастій. На третій день послѣ битвы, когда небо было почти ясно и ничто не предвѣщало малѣйшей бури, когда капитанъ улегся спать, а я съ другимъ лейтенантомъ дѣлалъ расписаніе съѣстныхъ припасовъ, вдругъ мы почувствовали сильный ударъ, отъ котораго нашъ корабль совсѣмъ легъ на бокъ.

Выбравшись на палубу, мы узнали отъ матросовъ, что сильный шквалъ набѣжалъ такъ неожиданно, что нельзя было принять никакихъ мѣръ къ спасенію. Весь экипажъ висѣлъ теперь на мачтахъ и парусахъ, ежеминутно ожидая погруженія Дориды, но она во какому-то странному случаю сохранила равновѣсіе въ этомъ наклонномъ положеніи, и капитанъ приказалъ мнѣ спуститься въ лодку и отвязывать запасныя деревья для составленія изъ нихъ плота.

Съ помощью двухъ матросовъ мнѣ удалось исполнить это трудное и опасное дѣло, какъ вдругъ Негры высыпали изъ-подъ палубы и бросились на насъ, чтобъ овладѣть лодкою и недоконченнымъ плотомъ. Съ поспѣшностью принуждены мы были удалиться и только успѣли подъѣхать съ другой стороны, чтобъ принять къ себѣ капитана съ двумя матросами.

Какъ изступленные, бросились тогда Негры вплавь за нами, но мы удвоили усилія, и ни одинъ не достигъ до нашей лодки. Увидѣвъ, что преслѣдованіе прекратилось, мы остановились и стали совѣщаться: что дѣлать? Я предлагалъ возвратиться на Дориду и стараться устроить плотъ, чтобъ помѣстить весь экипажъ, непредавая оставшихся на кораблѣ вѣрной смерти. Но капитанъ отвергъ мое мнѣніе, и приказалъ править къ ближайшему берегу, отъ котораго мы, по разсчету, должны были находиться въ сорока миляхъ. Поэтому мы могли надѣяться въ два дня дойдти до восточной оконечности Занзибара; но могла ли выдержать наша лодка малѣйшій ударъ вѣтра и волнъ?

Настала ночь совершенно-тихая и свѣтлая. Мы поочередно перемѣнялись подъ веслами и у руля. Поутру солнце взошло ясно на безоблачномъ небѣ, и мы съ ужасомъ взглянули на нашу незамѣтную лодочку, исчезавшую въ безмѣрномъ пространствѣ. Цѣлый день гребли мы, и къ-вечеру раздѣлили между собою двадцать банановъ, составлявшихъ всю нашу провизію. Но воды у насъ не было, и жажда мучила насъ.

Прошла еще тяжкая, трудная ночь. Солнце встало красное и окруженное золотистыми облаками, предвѣщавшими вѣтеръ, или дождь, а можетъ быть и бурю. Какъ мы обрадовались, когда, чрезъ полчаса, пошелъ сильный дождь. Мы сняли сорочки и старались собрать воды для утоленія жажды. Притомъ же самое ощущеніе падавшаго дождя на тѣло, доставляло ужь большое облегченіе.

Къ-сожалѣнію, дождь вскорѣ прошелъ, и выжатыя сорочки дали не болѣе полуторы бутылки воды, однакожъ и это было большое подкрѣпленіе нашимъ силамъ. Двое изъ насъ сильно заболѣли, а одинъ впалъ въ такую горячку, что мы принуждены были связать его.

Наступилъ и третій день, опять свѣтлый, тихій, ясный. Матросъ, одержимый горячкою, умеръ, и мы бросили его въ море. Это былъ ужасный день страданія. Мы бы, конечно, не пережили его, еслибъ дождь, продолжавшійся нѣсколько минутъ, не оживилъ насъ снова, а за нѣсколько минутъ до захожденія солнца двѣ летучія рыбы упали въ нашу лодку, и мы тотчасъ же съѣли ихъ.

На четвертый день обнаружилась еще у двухъ матросовъ горячка, но какъ она была тихая, то мы и оставили ихъ въ покоѣ; притомъ же, мы были слишкомъ-слабы, чтобъ усмирить ихъ. Наконецъ и капитанъ упалъ безъ чувствъ.

Оставался я и подшкиперъ Флёри; однакожъ, въ четыре часа пополудни почувствовалъ и я, что идеи мои начинаютъ мѣшаться и что вокругъ меня все въ туманѣ; мнѣ казалось, что я накурился опіума, или хашиша: мнѣ все хотѣлось улетѣть.

Свѣжесть вечера возвратила мнѣ самосознаніе. Я оглянулся и увидѣлъ Флёри, который протиралъ себѣ глаза.

— Что съ тобою, Флёри? спросилъ я.

— Я, кажется, спалъ, отвѣчалъ онъ.

Дружно принялись мы съ нимъ за весла. Вокругъ насъ летали птицы и я указалъ ихъ Флёри, какъ на признакъ близости земли.

— Земля? сказалъ онъ. — Да развѣ есть земля? Я не вѣрю, она не существуетъ.

Часъ сильной гребли вновь повергъ меня въ прежнее безпамятство. Опять представлялись мнѣ фантастическія видѣнія, опять видѣлъ я картину всей моей прежней жизни, опять леталъ и плавалъ.

Не знаю, продолжительно ли было это состояніе, но когда я пришелъ въ себя, было ужь темно, а Флёри обнималъ меня съ радостными слезами.

— Слышишь ли ты этотъ шумъ волнъ? говорилъ онъ.

— Ну что жь? отвѣчалъ я съ недоумѣніемъ.

— Это прибой, это берегъ, это земля

Съ изступленіемъ принялись мы опять грести; шумъ ежеминутно усиливался.

— Капитанъ! Флёри! вскричалъ я: — берегъ! берегъ!

Какъ отъ волшебнаго прикосновенія, всѣ пришли въ себя и, удостовѣрясь въ истинѣ, зарыдали отъ радости и поочередно принялись за весла, потому-что мы ужь не въ-состояніи были грести.

Вдругъ новое несчастіе постигло насъ: отъ радости, или отъ разслабленія, капитанъ помѣшался, выхватилъ руль и бросилъ въ море. Намъ казалось, что это безвозвратно погубитъ насъ; но въ то же самое мгновеніе раздался крикъ пѣтуха на берегу и всѣ мы бросились на колѣни съ теплою молитвой.

IV.

Никогда не забуду я этого сладостнаго, высокаго, торжественнаго чувства, которое ощутилъ я въ минуту спасенія. Радость стѣсняла мою грудь, душила меня. Мы вышли на берегъ и первое слово капитана было:

— Ѣсть! ради Бога! ѣсть чего-нибудь! я умираю…

Мы съ Флёри бросились отъискивать жителей и, къ неописанной радости, попали на поле, засѣянное маисомъ. Съ жадностью ухватились мы за колосья, и мягкія сочныя зерна казались намъ самою роскошною пищею. Это было непостижимое наслажденіе!

Утоливъ голодъ, подумали мы и о товарищахъ, нарвали имъ маиса и пошли къ нимъ обратно. Къ довершенію радости, наткнулся я въ темнотѣ на что-то круглое: это былъ арбузъ. Мои два товарища тоже нашли арбузы, потому-что мы попали на цѣлую плантацію. Утоливъ жажду и голодъ, мы съ нѣсколькими арбузами побѣжали къ капитану и остальнымъ товарищамъ.

Какъ изобразить ихъ восторгъ?

Покуда они утоляли голодъ и жажду, мы наносили кучу кокосовыхъ листьевъ, и черезъ четверть часа всѣ пятеро дружески улеглись спать на этомъ мягкомъ ложѣ, прикрывшись сами этими листьями, чтобъ спастись отъ вредныхъ дѣйствій росы. Впродолженіе четырехъ сутокъ это былъ первый сладкій сонъ.

Когда мы поутру проснулись, то увидѣли, что окружены Арабами. Я, по-счастью, могъ порядочно говорить на этомъ языкѣ; разсказалъ имъ несчастія, постигшія насъ, и почтенный старикъ, казавшійся начальникомъ этой группы, тотчасъ же предложилъ намъ подкрѣпить силы у него въ домѣ пищею.

Мы послѣдовали за нимъ и нашли у него великолѣпный обѣдъ: кабри (любимое блюдо Арабовъ), пататы, рисъ, плоды — все это для насъ казалось удивительнымъ, какъ сказки «Тысяча и Одной Ночи». Несмотря на свою важность. Арабы улыбались, видя нашу жадность, но, однакожь, ни одинъ изъ нихъ не безпокоилъ насъ любопытными вопросами. Только по окончаніи обѣда, и то съ величайшею скромностью, спросили насъ, чѣмъ они могли бы помочь намъ.

Мы разсказали всѣ наши бѣдствія, и всѣ наперерывъ вызвались угощать насъ. Старшина назначилъ самъ, кто къ кому долженъ былъ поступить на хлѣбы, и насъ развели по разнымъ домамъ. Три дня отдыхали мы и подкрѣпляли свои силы. На четвертый сошлись и составили совѣтъ что дѣлать въ будущемъ? Единодушное рѣшеніе наше состояло въ томъ, чтобъ отправиться отъискивать «Дориду» и оставшихся на ней товарищей. Я и Флёри, какъ самые бодрые и здоровые, взялись за это. Арабы дали намъ паруса, устроили мачту, руль, снабдили съѣстными припасами, и на той же самой лодкѣ, на которой мы еще недавно такъ страдали, пустились мы весело и безбоязненно въ путь, забывъ все прошедшее. Таковъ человѣкъ!

Сперва положено было, чтобъ я осмотрѣлъ сѣверную часть береговъ, куда теченіемъ должно было принести плотъ, если бы на немъ успѣли отправиться наши товарищи, и ежели ничего не найду, то чтобъ воротился къ капитану. Послѣ двухдневныхъ безполезныхъ поисковъ, я возвратился съ печальнымъ извѣстіемъ, что не нашелъ никакихъ слѣдовъ.

Тотчасъ же отправился потомъ самъ капитанъ и, проѣздивъ полторы сутки, возвратился съ такимъ же печальнымъ отвѣтомъ.

Вновь составили мы совѣтъ о дальнѣйшихъ нашихъ дѣйствіяхъ… Какъ вдругъ явился къ намъ старый Арабъ, предводитель племени, и объявилъ, что получено извѣстіе о прибытіи къ сѣвернымъ берегамъ какихъ-то людей на плоту, потерпѣвшихъ кораблекрушеніе.

Съ радостью вскочили мы и просили великодушнаго Араба дать намъ проводниковъ. Онъ тотчасъ же исполнилъ просьбу, но предупредилъ, что переходъ сухимъ путемъ очень-опасенъ, потому-что идетъ черезъ лѣсъ, наполненный дикими звѣрями. Что намъ было до этого? мы тотчасъ же рѣшили выступить на другой день съ разсвѣтомъ.

Простясь съ добрыми Арабами и поблагодаривъ старика, мы подарили ему нашу роковую лодку. Онъ проводилъ насъ съ полмили отъ мѣстечка и, прощаясь, далъ нашему провожатому какой-то талисманъ изъ коралловъ.

Когда старикъ благословлялъ меня, я рѣшился, выразивъ ему еще разъ всю нашу признательность, сказать, что мы отправляемся въ путь, неимѣя никакихъ съѣстныхъ припасовъ.

Арабъ улыбнулся и, указавъ на небо, отвѣчалъ:

— Аллахъ кормитъ всѣхъ, сынъ мой. Надѣйся на него — и всегда будешь сытъ и доволенъ.

Съ этимъ словомъ онъ пошелъ обратно, а мы пустились по берегу. Покуда дорога шла по песку, мы легко шли за нашимъ проводникомъ; но когда надобно было идти по каменистой почвѣ, голыя ноги наши тотчасъ же покрылись ранами. Арабъ съ нѣкоторымъ презрѣніемъ смотрѣлъ на это и посовѣтовалъ намъ обвернуть ноги въ рубашки, которыя у насъ были въ запасѣ (и это былъ подарокъ Арабовъ!). Мы послушались и пошли гораздо-бодрѣе и легче.

Къ-полудню достигли мы до какой-то деревушки, отъ которой раздѣляла насъ небольшая рѣка. Провожатый велѣлъ намъ дожидаться, бросился вплавь и вскорѣ возвратился съ той стороны въ лодкѣ съ нѣсколькими Арабами, которые приняли насъ самымъ ласковымъ и гостепріимнымъ образомъ.

Отдохнувъ часа два и подкрѣпивъ себя пищею, мы снова пустились въ путь. Теперь дорога шла черезъ прелестную равнину, усѣянную цвѣтами, которые наполняли воздухъ удивительнымъ благоуханіемъ. За этою равниною стоялъ мрачный лѣсъ, о которомъ намъ заранѣе насказали много ужасовъ. Провожатый, котораго я разспросилъ, подтвердилъ прежніе разсказы, прибавивъ, для успокоенія нашего, что въ этомъ лѣсу всего болѣе водится змѣй, длиною футовъ въ шестдесятъ.

— А тигры есть въ лѣсу? спросилъ я.

— Много отвѣчалъ онъ: — но какъ у нихъ тутъ много пищи, то они рѣдко нападаютъ на людей. Всѣхъ этихъ звѣрей нечего бояться, а есть другая опасность.

— Какая?

— Здѣсь обитаетъ Макао, отвѣчалъ Арабъ вполголоса и со страхомъ оглядываясь.

Впрочемъ, боязнь его продолжалась недолго; онъ вынулъ данный старикомъ талисманъ изъ коралловъ и, прошептавъ роковую фразу: «Аллахъ великъ, а Мухаммедъ пророкъ его!» быстро пошелъ впередъ, а мы послѣдовали за нимъ.

Долго мы шли по лѣсу и ничего не встрѣчали. Вдругъ мимо одного матроса пробѣжалъ молодой олень. Онъ бросилъ въ него палку (другаго орудія у насъ не было) и побѣжалъ за нимъ, закричавъ намъ, что это будетъ славный ужинъ.

— Воротите вашего товарища! закричалъ провожатый: — онъ заблудится.

Мы закричали, и онъ отвѣчалъ, шагахъ въ двадцати, что сейчасъ догонитъ насъ, потому-что у оленя перебита нога и онъ схватитъ его въ десяти шагахъ.

— Я вамъ говорю, воротите его, повторилъ Арабъ сурово: — иначе онъ погибъ…

Мы стали опять звать — отвѣта не было. Холодъ пробѣжалъ по нашимъ жиламъ. Новый окликъ — и то же молчаніе.

— Вы, Европейцы, настоящія дѣти, продолжалъ Арабъ: — ничего не слушаетесь и не понимаете. Теперь вы не увидите больше своего товарища.

— Какая же опасность угрожаетъ ему?

— Голодная смерть. Черезъ семь дней, нераньше, онъ умретъ въ этомъ лѣсу отъ голода. Теперь мы можемъ продолжать нашъ путь.

Разумѣется, мы не послушались, а цѣлые два часа, по всѣмъ направленіямъ звали пропавшаго. Наконецъ, утомясь, послѣдовали въ совершенномъ уныніи за провожатымъ. Вдругъ раздался вдали дикій, ужасавшій крикъ; мы остановились.

— Что это? спросилъ я.

— Это Макао! Теперь только одинъ Богъ спасетъ насъ.

Сказавъ это съ видимымъ страхомъ, вынулъ онъ свой талисманъ и сталъ впереди насъ, какъ-бы желая защитить.

Черезъ минуту выскочилъ изъ-за кустовъ какой-то чудовищный Негръ, колоссальнаго роста, съ огромною дубиною, которою повертывалъ какъ тростью.

— Макао! вскричалъ нашъ провожатый, показывая ему свой талисманъ: — Мокрани велѣлъ сказать, что помнитъ тебя и желаетъ тебѣ счастья.

Видъ коралловаго ожерелья произвелъ надъ Негромъ волшебное дѣйствіе. Изступленное его звѣрство тотчасъ же прекратилось; онъ опустилъ голову и тихо отвѣчалъ:

— Скажи доброму Мокрани, что и я его всегда помню.

Произнеся это, онъ повернулся и хотѣлъ идти опять въ лѣсъ, но провожатый остановилъ его и сказалъ еще:

— Одинъ бѣлый, другъ Мокрани, сейчасъ отсталъ отъ насъ и заблудился. Если ты его встрѣтишь, укажи ему дорогу; Мокрани будетъ тебѣ благодаренъ.

— Хорошо, сказалъ Негръ и исчезъ.

V.

Разумѣется, мы приступили съ разспросами къ Арабу о Мокао и узнали слѣдующее:

Макао былъ невольникомъ у занзибарскаго губернатора. Тотъ продалъ жену его одному капитану, нагружавшему судно Неграми. Послѣ этого Мокао бѣжалъ и принятъ быль въ хижинѣ старика Араба Мокрани. Губернаторъ узналъ объ этомъ и послалъ отрядъ, чтобъ захватить невольника, но Мокрани собралъ свое племя и хотѣлъ защищать того, кому далъ гостепріимство.

— Нѣтъ, великодушный Мокрани, сказалъ Макао: — я не хочу, чтобъ твое племя вело войну за меня; у меня есть оружіе, я одинъ пробьюсь; но ты меня принялъ, вылечилъ, защитилъ — и я твой на всю жизнь. Вотъ тебѣ ожерелье жены моей. Если тебѣ когда-нибудь понадобится моя услуга, пришли мнѣ этотъ талисманъ и я исполню твое приказаніе.

Послѣ этого Мокао пробрался ночью въ этотъ лѣсъ, куда ужь не пошли его отъискивать. Здѣсь онъ живетъ съ-тѣхъ-поръ и убиваетъ всѣхъ прохожихъ, и особенно бѣлыхъ. Но Мокрани ужь многимъ давалъ талисманъ и Мокао не только не трогалъ тѣхъ, которымъ ввѣрялось ожерелье, но и доставлялъ всегда всякаго рода пособіе.

Ужь было семь часовъ вечера, когда мы вышли изъ лѣсу, невидавъ ни одного змѣя, ни одного тигра. На ночлегъ пришли мы въ деревню, гдѣ насъ тоже приняли прекрасно.

То же гостепріимство встрѣчали мы вездѣ впродолженіе нашего двухдневнаго путешествія. На третіи увидѣли мы море.

На песчаномъ берегу стоялъ пустынный шалашъ и на песку, подлѣ него, лежали два европейскіе матроса.

Какъ изобразить обоюдную радость! Это были двое нашихъ товарищей. Мы обнялись и осыпали другъ друга вопросами. Вотъ что мы узнали объ участи «Дориды»:

Послѣ отъѣзда нашего, оставшіеся на кораблѣ Негры упали духомъ и съ униженіемъ просили матросовъ спасти ихъ. Тѣ взялись за это и приказали помогать въ устройствѣ плота. На другой же день плотъ былъ готовъ; но цѣлые четыре дня было совершенное безвѣтріе и плотъ не могъ тронуться съ мѣста. Изъ съѣстныхъ припасовъ спасли нѣсколько мѣшковъ сухарей и питались ими; но они были пропитаны морскою водой и Негры тотчасъ же стали гибнуть отъ этой пищи. Къ довершенію несчастія, они спрятали себѣ боченокъ водки, перепились и черезъ четыре дня ни одного Негра не осталось въ-живыхъ. Матросы остались одни. Восемь дней провели они на плоту… Наконецъ рыбачье судно, плывшее мимо ихъ, забрало и высадило на этотъ берегъ. Но ихъ осталось въ-живыхъ только двое.

Такимъ-образомъ весь нашъ экипажъ, оставшійся въ-живыхъ, соединился на пустынномъ берегу Занзибара.

Переночевавъ тутъ, мы поутру пошли по берегу и увидѣли издали европейскій корабль. Я тотчасъ же сообщилъ это радостное извѣстіе капитану. Но едва мы успѣли собраться, какъ вооруженные Арабы, вѣроятно, прибывшіе туда еще ночью, чтобъ захватить насъ, окружили всѣхъ, связали и повели по дорогѣ къ Занзибару.

Я, какъ переводчикъ, рѣшился спросить о причинѣ такого насильственнаго поступка, и начальникъ отряда объявилъ мнѣ, что губернаторъ давно ужь зналъ о прибытіи нашемъ на островъ, но не хотѣлъ нападать на насъ у Мокрани, чтобъ не взволновать все племя; но какъ-скоро мы выступили оттуда, отрядъ ждалъ насъ при выходѣ изъ лѣса и допустилъ соединиться съ двумя матросами только для-того. чтобъ забрать всѣхъ разомъ.

Надобно было покориться своей участи. Мы послѣдовали за отрядомъ (кромѣ одного матроса, Финьйоле, который скрылся гдѣ-то на берегу и котораго не могли отъискивать).

Около полудня вступили мы въ столицу и приведены были къ губернатору, который, осыпавъ насъ укоризнами за тайное отплытіе, потопленіе двухъ лодокъ и безпошлинный увозъ Негровъ, объявилъ намъ, что если черезъ пять дней мы не заплатимъ пяти тысячъ піастровъ, то всѣ будемъ повѣшены.

Послѣ этого отвели насъ въ тюрьму, провожая побоями. Только на другой день вздумали намъ принести пищи, то-есть воды и рису. Мы составили совѣтъ, что предпринять для спасенія и рѣшились попробовать: не удастся ли проломать стѣну и уйдти.

Эта работа заняла насъ два дни. На третій, когда Арабъ явился съ пищею, мы схватили его, повалили, завязали ротъ, отняли саблю, одежду и ужь готовились бѣжать, какъ вдругъ вошелъ къ намъ еще Арабъ. Раздумывать было некогда: мы и этого схватили, повалили и начали вязать…

— Постойте! Что вы это, съ ума сошли? закричалъ онъ на чистомъ французскомъ языкѣ.

И мы всѣ съ изумленіемъ остановились. Это былъ матросъ Финьйоле, который скрылся на морскомъ берегу, когда насъ захватили.

Онъ тотчасъ же разсказалъ намъ, что когда насъ увели, онъ въ рыбачьей лодкѣ поплылъ къ европейскому кораблю, который мы усмотрѣли въ морѣ въ ту самую минуту, какъ насъ захватили Арабы, и разсказалъ капитану всѣ наши несчастія и теперешній плѣнъ. Капитанъ этотъ тотчасъ же присталъ къ берегу и потребовалъ выдачи нашей у губернатора; но тотъ увѣрялъ его, что насъ нѣтъ въ Занзибарѣ, и что онъ о насъ ничего не знаетъ.

Тогда сошелъ онъ на берегъ съ двадцатью-пятью солдатами и явился самъ къ губернатору, а Финьйоле велѣлъ переодѣться Арабомъ и развѣдывать о мѣстѣ нашего заключенія. Тотъ вскорѣ нашелъ тюрьму и увидѣлъ, какъ Арабъ понесъ намъ пищу. Видя, что тотъ за собою не заперъ дверей, рѣшился и онъ прокрасться, чтобъ увѣдомить насъ обо всемъ, и вотъ что было причиною его появленія.

Можно вообразить себѣ нашъ восторгъ, а особенно лично мой, когда я узналъ, что корабль, явившійся такъ неожиданно для нашего спасенія, быль Бенгальскій Тигръ, а капитанъ его — г. Кузинери, подъ начальствомъ котораго я служилъ лейтенантомъ на Матюринѣ во время бомбегокской экспедиціи.

Мы тотчасъ же рѣшились идти въ домъ губернатора и присоединиться къ солдатамъ капитана Кузинери.

Когда мы шли по улицѣ, народъ смотрѣлъ на насъ съ удивленіемъ, но не думалъ ни осыпать бранью, ни останавливать. Впрочемъ, переодѣтый Финьйоле, можетъ-быть, давалъ имъ поводъ думать, что онъ ведетъ насъ, по приказанію губернатора, къ нему въ домъ.

Это былъ неожиданный и поразительный ударъ для губернатора, когда мы вошли въ аудіенц-залу. Читатель не долженъ, впрочемъ, воображать, что губернаторскій домъ былъ похожъ на какое-нибудь европейское зданіе: это былъ сарай, раздѣленный перегородками и обставленный диванами у стѣнъ. Капитанъ Кузинери тотчасъ же узналъ насъ и бросился къ намъ:

— Вотъ они! Я зналъ, что этотъ Арабъ лжетъ! вскричалъ онъ. — Онъ меня сейчасъ увѣрялъ, что ничего о васъ не знаетъ.

Нашъ капитанъ сталъ благодарить за оказываемую ему помощь и спасеніе.

— Безъ васъ, прибавилъ онъ: — губернаторъ хотѣлъ намъ сегодня же отрубить головы.

— Какъ! отрубить головы? Да я бы тогда превратилъ въ пепелъ весь его городишко.

Тутъ осыпавъ его весьма-жесткими упреками, которые переводчикъ, разумѣется, очень-смягчилъ, онъ простился съ нимъ и отправился вмѣстѣ съ нами къ берегу, гдѣ мы размѣстились на двухъ лодкахъ и поплыли къ Бенгальскому Тигру, прекрасному шестнадцатипушечному бригу, качавшемуся въ полумилѣ на рейдѣ.

Ни губернаторъ не вздумалъ останавливать насъ, ни стража его не покусилась на малѣйшее непріязненное движеніе.

Только во время этого переѣзда капитанъ Кузипери узналъ меня и чрезвычайно обрадовался этому.

— Какъ вы перемѣнились, любезный Гарнере! вскричалъ онъ, сжимая мнѣ руки. — Вы были тогда юношею, а теперь такъ возмужали!

Онъ началъ меня разспрашивать обо всемъ случившемся, и я въ короткихъ словахъ удовлетворилъ его любопытство.

— Но скажите, пожалуйста, и мнѣ, прибавилъ я, подъѣзжая къ бригу: — какимъ образомъ корабль вашъ опять на военной ногѣ?

— Да какъ же иначе нападать на Англичанъ? отвѣчалъ онъ.

— Какъ нападать! Въ мирное время?

— Э! да вы въ глуши ничего не знаете и не слыхали: амьенскій миръ нарушенъ Англичанами и у насъ опять война еще сильнѣе прежняго. Я ужь надняхъ столкнулся съ однимъ дороднымъ остиндскимъ кораблемъ и овладѣлъ имъ, послѣ упорнаго сопротивленія. Отправя его на островъ Бурбонъ, я хотѣлъ зайдти въ Занзибаръ для исправленія небольшихъ поврежденій и вдругъ мнѣ удалось оказать вамъ небольшую услугу…

— То-есть сохранить нашу голову на плечахъ. Да, услуга порядочная, и я никогда не былъ такъ благодаренъ Англичанамъ какъ теперь: вѣди они причиною, что вы вздумали зайдти сюда.

Прибывъ на бригъ, капитанъ Кузинери прежде всего велѣлъ намъ подать сытный обѣдъ, въ которомъ мы имѣли большую надобность. За обѣдомъ долженъ я былъ вторично разсказывать подробности всѣхъ происшествій съ «Доридою».

Когда дѣло дошло до послѣдняго нашего путешествія по лѣсу и до потери несчастнаго товарища нашего, котораго звали Дюкассомъ, капитанъ Кузинери задумался.

— А не знаете ли, Гарнере, спросилъ онъ: — откуда родомъ этотъ Дюкассъ?

— Изъ Бордо, отвѣчалъ я.

— Не говорилъ ли онъ вамъ чего-нибудь о своей роднѣ? Нѣтъ ли у него брата?

— Какъ же! У него братъ командуетъ трехмачтовымъ кораблемъ.

— Это онъ!.. прервалъ меня Кузинери. — любезный Гарнере, — этотъ капитанъ былъ у меня нѣкогда матросомъ и спасъ мою жизнь вовремя одного сраженія съ Англичанами… Значитъ, я не могу оставить теперь его брата въ опасности.

— Это будетъ прекрасный поступокъ съ вашей стороны, сказалъ я, — но, вѣроятно, бѣднякъ давно погибъ.

— Очень можетъ быть; но покуда мы не удостовѣримся въ этомъ, я не могу его оставить. Сколько прошло дней съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ остался въ лѣсу?

— Пять дней, капитанъ.

— Пять дней мудрено прожить, питаясь одними кореньями. Притомъ же, если какой-нибудь тигръ, или удавъ захочетъ позавтракать этимъ заблудившимся гостемъ… Но все-равно, я обязанъ употребить все для его спасенія.

— Вы благороднѣйшій и великодушнѣйшій человѣкъ! вскричалъ я.

— Совсѣмъ нѣтъ; но я люблю помнить добро. Знаете ли что, любезный Гарнере, вѣдь и я вамъ оказалъ сегодня небольшую услугу. Не хотите ли поквитаться со мною?..

— Все, что прикажете, капитанъ.

— Не хотите ли командовать экспедиціею, которую я хочу отправить для отъисканія Дюкасса?

— Отъ всего сердца.

— Да вѣдь надобно сейчасъ же отправиться.

— Я готовъ. Я теперь на три дня наѣлся.

— Прекрасно! Я тотчасъ же отберу вамъ лучшихъ своихъ матросовъ.

Черезъ полчаса послѣ этого разговора, я ужь ѣхалъ въ лодкѣ съ десятью матросами Бенгальскаго Тигра, а черезъ три часа мы пристали къ тому самому берегу, гдѣ насъ захватили Арабы занзибарскаго губернатора.

VI.

Выборъ людей, отправленныхъ со мною, былъ дѣйствительно хорошъ. Всѣ они одушевлены были искреннимъ желаніемъ отъискать и спасти погибающаго. Сверхъ-того, мы были хорошо вооружены и снабжены припасами. У каждаго было по ружью, топору и парѣ пистолетовъ: нечего было бояться ни тигровъ, ни змѣй.

Приставъ къ берегу, мы оставили нашу лодку подъ стражею арабскихъ береговыхъ рыболововъ; наняли между ними одного провожатаго и отправились въ путь.

На другой день дошли мы до другаго селенія Арабовъ, отстоявшаго не болѣе мили отъ лѣса и разспрашивали всѣхъ жителей; не слыхали ли они чего о бѣломъ, заблудившемся въ лѣсу? Всѣ розъиски были безполезны.

Съ утреннею зарею двинулись мы къ лѣсу; но тутъ провожатый нашъ потребовалъ платы и объявилъ, что въ лѣсъ ни за какую цѣну не пойдетъ. Ни угрозы, ни обѣщанія не могли поколебать его.

— Оставьте его, г. лейтенантъ! сказалъ мнѣ Испанецъ Діасъ, долго жившій въ Индіи и хорошо знавшій арабскій языкъ. — На что намъ этотъ уродъ? Я былъ буканьеромъ и хорошо знаю лѣсныхъ звѣрей и подробности лѣсной жизни. Ввѣрьтесь моей опытности: она будетъ полезнѣе, нежели присутствіе этого труса-Араба. Я отвѣчаю за все.

Я согласился на его предложеніе и отпустилъ Араба, сожалѣя даже, что такъ усильно уговаривалъ его, потому-что отказы и боязнь его внушили нѣкоторыя опасенія всему моему отряду.

Когда онъ ушелъ, Діасъ, какъ-бы понявъ мою мысль, сталъ разсказывать, что дикіе звѣри никогда не нападаютъ въ лѣсу на человѣка, и это увѣреніе возвратило бодрость людямъ. Только у самаго входа въ лѣсъ всѣ невольно остановились и переглянулись между собою. Но я, какъ-бы незамѣчая этого движенія, весело и спокойно пошелъ впередъ. Всѣ послѣдовали за мною.

Впрочемъ, зрѣлище, встрѣтившее насъ, не могло внушить никакого страха. Красота и роскошь растительности африканскихъ лѣсовъ превосходитъ всякое описаніе. Солнце, едва только вставшее, золотило вершины деревьевъ, усѣянныхъ тысячами разныхъ породъ птицъ, пѣніе которыхъ составляло чудный концертъ; міріады насѣкомыхъ производили странный шумъ вокругъ насъ. Безпрестанно мелькали мимо насъ то олени, то тигры, то змѣи, и всѣ повидимому спасались отъ насъ; исполинскія деревья составляли вездѣ удивительныя аркады, потову-что первые сучья, склонясь къ землѣ, пускали корни и образовывали новыя деревья; широкіе листья ихъ, спрыснутые росою, блестѣли, какъ усѣянные брильянтами. Самая земля, по которой мы шли, была похожа на великолѣпный и мягкій коверъ.

Болѣе часу шли мы по тропинкѣ, проложенной прежними путешественниками и оглашали воздухъ криками, звавшими Дюкасса; но все было безполезно.

— Г. Лейтенантъ, сказалъ Діасъ, подойдя ко мнѣ: — наши крики пугаютъ только птицъ — и больше ничего. Дюкасса надобно искать въ глуши, а не на тропинкѣ.

— Но если мы сами заблудимся?

— Что жь за бѣда, г. лейтенантъ? Насъ много, мы хорошо вооружены; припасы у насъ есть, а дичь подъ рукою, слѣдовательно, голода нечего бояться. Притомъ же, я ручаюсь вамъ, что мы не заблудимся. Стоитъ только смотрѣть на мохъ, растущій на деревьяхъ: онъ всегда на сѣверной сторонѣ — и вотъ вамъ компасъ. Если угодно, я берусь привести васъ опять къ этому мѣсту.

Я согласился и мы пошли въ чащу лѣса. Люди мои, свыкшіеся ужь съ опасностями лѣса, охотно послѣдовали за мною, а Діасъ подкрѣпилъ ихъ бодрость увѣреніемъ, что, при малѣйшемъ признакѣ, онъ отъищетъ Дюкасса живаго или мертваго.

Вступя въ глушь, я съ перваго шага могъ видѣть, какъ бѣдному Дюкассу легко было заблудиться. Растительность лѣсовъ такъ роскошна, что мы исчезали въ ней и въ двухъ шагахъ не видѣли другъ друга. Многочисленныя ліаны терзали насъ своими колючими шипами, обвиваясь около насъ и заставляя на каждомъ шагу терять линію направленія.

Топоры, бывшіе съ нами, много помогли намъ. Мы рубили тамъ, гдѣ не могли пройдти, и достигли до одной лужайки; никто не заблудился и всѣ были на-лицо.

Здѣсь мы отдохнули, одинъ только Діасъ осматривалъ внимательно все кругомъ, чтобъ найдти какую-нибудь примѣту Дюкасса. Черезъ нѣсколько минутъ подошелъ онъ ко мнѣ и, подавая сигаретту, просилъ пройдтись съ нимъ.

Я догадался, что онъ хочетъ что-нибудь сказать мнѣ и послѣдовалъ за нимъ. Дѣйствительно, онъ тихо прошепталъ мнѣ:

— Не хотѣлось бы мнѣ пугать нашъ отрядъ; но первая встрѣча непремѣнно будетъ очень-непріятна.

— Что такое? спросилъ я.

— Слышите ли вы этотъ запахъ?

— ДА, очень-непріятный!..

— Это значитъ, что вблизи насъ лежитъ удавъ.

— Что жь? Они очень-опасны, злы, огромны?..

— Отъ двадцати-пяти до сорока-пяти футовъ. Они не злы и никогда не нападаютъ, если не голодны; но если давно не ѣли, то хотя бы имъ слонъ попался, мудрено и тому избѣжать нападенія.

— Что жь, можно намъ уйдти?

— Нѣтъ; онъ долженъ быть близко. Теперь ваше дѣло объявить это людямъ, чтобъ не испугать ихъ.

— Эй, ребята! вскричалъ я отдыхавшимъ людямъ. — вставайте, непріятель близокъ.

Хотя я и старался говорить весело и со смѣхомъ, но матросы тотчасъ же вскочили и бросились къ ружьямъ.

— Бояться нечего, прибавилъ я; — это какой-то удавъ, который еще не показывается, но караулитъ насъ. Будьте только готовы встрѣтить его. Признаюсь, я радъ его посѣщенію; я еще никогда не видалъ удавовъ и не охотился за ними. Очень бы желалъ подстрѣлить эту дичь.

— А! вотъ кажется и онъ! сказалъ Діасъ. — Слышите ли, какъ трещатъ сучья? Онъ сейчасъ явится.

Едва успѣлъ онъ это сказать, какъ, шагахъ въ тридцати-пяти или сорока, явилось изъ лѣсу огромное чудовище, ползущее къ намъ. Плоская голова его, возвышалась футовъ на пять, или на шесть. Остальнаго тѣла мы не могли видѣть, потому-что густота высокой травы скрывала его отъ насъ.

Увидѣвъ цѣлую толпу людей, удавъ вдругъ остановился, какъ-бы собираясь съ силами къ предстоящему бою.

— Цѣльте всѣ въ голову! не иначе, какъ въ голову! закричалъ Діасъ и самъ прицѣлился.

Всѣ послѣдовали его примѣру; но животное, какъ-бы угадавъ наше намѣреніе, вдругъ спрятало голову и исчезло въ густотѣ кустарника.

Хотя насъ было слишкомъ-много, но уходъ удава облегчилъ грудь каждаго изъ насъ. Я чувствовалъ, однако, что, находясь вблизи, онъ всякую минуту можетъ опять появиться. Удавъ поступилъ иначе. Черезъ нѣсколько минутъ появился онъ на одномъ изъ ближайшихъ деревьевъ, около котораго обвился кольцами, и протянулъ къ намъ голову, отворивъ огромную пасть, вооруженную двойнымъ рядомъ бѣлыхъ и острыхъ зубовъ.

Но этотъ разъ не дали мы ему времени уйдти. Раздалось пять или шесть выстрѣловъ, и Діасъ закричалъ:

— Браво! попали!

Дѣйствительно, трескъ сучьевъ, ломавшихся при паденіи удава, доказывалъ, что онъ пораженъ.

— Теперь всѣ къ нему! вскричалъ я.

— Нѣтъ, погодите еще минуту, сказалъ Діасъ. — Удавы чрезвычайно-опасны въ послѣднія минуты. Дайте, я посмотрю, въ какомъ онъ положеніи.

Взведя курокъ карабина, Діасъ поползъ по тому направленію, куда удавъ упалъ, и черезъ нѣсколько секундъ раздался еще выстрѣлъ.

— Теперь пожалуйте, закричалъ Діасъ: — дѣло кончено.

Мы бѣгомъ бросились къ нему. Удавъ, съ раздробленною головою, лежалъ у ногъ его.

Признаюсь, видъ этого чудовища поразилъ меня, даже стѣснилъ сердце невольнымъ страхомъ. Тѣло его было желтое, испещренное черными полосами; длина отъ двадцати-пяти до двадцати-семи футовъ.

Послѣ этой побѣды мы ужь смѣло и весело продолжали путь; но не расходились, чувствуя, что только вмѣстѣ могли презирать всѣ опасности.

Діасъ продолжалъ осматривать всѣ деревья, кусты и растенія, чтобъ найдти какіе-нибудь слѣды Дюкасса; но всѣ труды были напрасны.

Найдя подъ-вечеръ еще открытую лужайку, мы рѣшились устроить тутъ нашъ ночной бивакъ. Мѣсто это было пятьсотъ шаговъ въ окружности. Мы развели тутъ большой огонь и приготовили себѣ хорошій ужинъ. Потомъ, прежде нежели улеглись, срубили два дерева и подложили ихъ въ костеръ, чтобъ огонь не погасалъ у насъ на всю ночь. Наконецъ бросили жеребій, чтобъ пятеро поочередно спали, а пятеро караулили. Послѣ этихъ распоряженій мы улеглись кто какъ могъ.

Я давно ужь спалъ, какъ вдругъ почувствовалъ, что кто-то меня толкаетъ подъ-руку; я проснулся. Передо мною стоялъ Діасъ.

— Что случилось? спросилъ я: — опять удавъ?

— Нѣтъ, лейтенантъ, отвѣчалъ онъ: — а вотъ, посмотрите на это.

Я послѣдовалъ направленію его руки и увидѣлъ какіе-то двѣ точки, блестящія въ темнотѣ.

— Что это? спросилъ я.

— Это глаза тигра.

— Что жь ему надобно?

— Я не спрашивалъ, отвѣчалъ Діасъ съ улыбкою: — но караульные ужь готовы выстрѣлить по данному знаку. Я разбудилъ васъ, чтобъ доставить и вамъ удовольствіе влѣпить пулю въ лобъ этому ночному гостю.

— И прекрасно!

Я схватилъ ружье и прицѣлился въ свѣтящіяся точки.

— Готовы ли? тихо спросилъ Діасъ.

— Готовы, отвѣчали всѣ.

— Разъ, два, три!

Всѣ выстрѣлы раздались разомъ. Тигръ заревѣлъ отъ боли. Я велѣлъ поскорѣе опять зарядить ружья и дать еще залпъ. Послѣ этого, выхвативъ головню изъ костра, бросилъ ее къ тому мѣсту, гдѣ лежалъ звѣрь, онъ плавалъ въ крови безъ дыханія.

— Надобно притащить его къ костру! вскричалъ одинъ молодой матросъ и бросился къ мертвому тигру.

— Пети-Жанъ! вскричалъ Діасъ: — воротись, воротись!

Но не успѣлъ Испанецъ прокричать этого предостереженія, какъ раздался крикъ боли и ужаса, оледенившій всѣ сердца.

— Помогите!.. тигръ!..

— Пети-Жанъ погибъ! печально сказалъ Діасъ. — Но все-равно, исполнимъ свой долгъ.

При этомъ Діасъ схватилъ головню и съ пистолетомъ бросился туда, гдѣ былъ слышанъ крикъ. Всѣ послѣдовали его примѣру.

Печальное зрѣлище представилось намъ: несчастный Пети-Жанъ лежалъ съ разбитымъ черепомъ. Діасъ наклонился къ нему.

— Бѣднякъ! Тигръ схватилъ его когтями за голову, а зубами за шею… Онъ не долго страдалъ; смерть была мгновенна.

— Но что это значитъ, Діасъ? спросилъ я. — Тигръ убитъ…

— Да, этотъ убитъ! отвѣчалъ онъ, указывая на трупъ. — Но тигры всегда ходятъ попарно. Мы убили самку, а самецъ отмстилъ смерть ея… Слышите ли этотъ трескъ сучьевъ?.. Вотъ гдѣ онъ.

Нѣсколько выстрѣловъ было сдѣлано въ эти кусты; потомъ воротились мы къ костру и всю ночь не спали, взволнованные смертью матроса.

VII.

Поутру похоронили мы Пети-Жана, и въ глубокомъ молчаніи двинулись впередъ. Діасъ нашелъ вскорѣ давно-заброшенную тропинку и повелъ насъ по ней. Черезъ часъ лѣсъ началъ рѣдѣть; мы очевидно приближались къ равнинѣ.

Дѣйствительно вскорѣ достигли мы обширнаго и цвѣтущаго луга. Всѣ обрадовались. Пребываніе въ лѣсу тяготило всѣхъ.

— Посмотри Діасъ, закричалъ я Испанцу, кажется тамъ вдали видѣнъ дымъ.

— Вы правы, отвѣчалъ онъ.

Мы бросились по этому направленію, и черезъ двадцать минутъ достигли до кокосовой рощи, омываемой свѣтлымъ ручьемъ.

— Здѣсь кто-то живетъ! вскричалъ я.

Удвоивъ шаги, достигъ я вскорѣ до жалкой хижины, прикрытой вѣтвями деревьевъ; у двери сидѣлъ старый Арабъ и спокойно курилъ трубку; онъ не только не удивился нашему приходу, но даже повидимому не обратилъ на него вниманія.

— Не слыхалъ ли ты, спросилъ я у него, объ одномъ несчастномъ бѣломъ, который заблудился въ этомъ лѣсу.

Вмѣсто всякаго отвѣта, Арабъ протянулъ руку, указывая на что-то за изгородью, устроенною подлѣ хижины.

— Что значитъ этотъ жестъ? спросилъ я Діаса.

— Во всякомъ случаѣ, пойдемте туда, лейтенантъ.

Мы отправились.. Какъ описать нашу радость! Дюкассъ лежалъ подъ кокосовымъ деревомъ и задумчиво глядѣлъ въ воду.

— Дюкассъ! вскричалъ я, бросаясь къ нему съ отверстыми объятіями.

— Что тебѣ? спросилъ онъ, глядя на меня пристально.

— Какъ, что мнѣ! сказалъ я съ изумленіемъ. Мы пришли спасти тебя, увести съ собою…

— Увести? Куда? вскричалъ онъ съ величайшимъ ужасомъ: — опять въ лѣсъ? Не хочу! ни за что не хочу. Сжалься, не уводи меня.

— Ты съума сошелъ, Дюкассъ! Развѣ ты меня не узнаешь? Слова мои были горькою истиною. Дюкассъ дѣйствительно сошелъ съума. Тутъ только осмотрѣлъ я его. Тѣло его, изъѣденное насѣкомыми, покрыто было ранами. Онъ такъ исхудалъ, что походилъ на скелета; одежда его была вся въ клочкахъ.

Я надѣялся, что послѣ первой минуты нечаянности онъ прійдетъ въ себя. Нѣтъ! Надобно было насильно увести его. Онъ все кричалъ.

— Пустите меня, пустите! Здѣсь есть кокосы, есть вода… а тамъ нѣтъ ничего… ничего!

Съ нимъ сдѣлался нервическій припадокъ, послѣ котораго онъ впалъ въ глубокій сонъ.

Только къ-вечеру проснулся онъ, и у него стали являться минуты возвращенія къ разсудку. Составя изъ извѣстныхъ травъ успокоительное лекарство, мы дали выпить ему нѣсколько чашекъ, и онъ опять послѣ этого уснулъ.

Поутру, когда проснулся, онъ былъ въ полномъ умѣ.

Никогда не забуду я этой трогательной сцены. Со слезами восторга обнималъ онъ насъ.

— Друзья мои! сказалъ онъ, успокоясы — какъ я страдалъ! Ради Бога, не спрашивайте меня, не напоминайте мнѣ ничего. Я опять съ ума сойду отъ одного воспоминанія…

Около полудня, подкрѣпивъ себя виномъ и питательною пищею, Дюкассъ объявилъ, что онъ въ силахъ идти съ нами, и мы пустились въ путь.

На возвратномъ пути не случилось съ нами ничего замѣчательнаго. Черезъ три дня прибыли мы къ тому же мѣсту, гдѣ оставили лодку, въ которой и воротились къ Бенгальскому Тигру.

Во время нашего отсутствія занзибарскій губернаторъ помирился съ капитаномъ Кузинери и даже пригласилъ его на ловлю дельфиновъ.

Она производится въ Занзибарѣ два раза въ годъ. При перемѣнѣ муссона, тысячи дельфиновъ идутъ вдоль канала, омывающаго этотъ островъ: сперва съ сѣвера на югъ, потомъ съ юга на сѣверъ.

Когда мы присоединились къ капитану, онъ сидѣлъ вмѣстѣ съ ужаснымъ губернаторомъ, который былъ окруженъ своею свитою, собаками и женами; я послѣ всего упомянулъ о женахъ, потому-что ничего не могло быть отвратительнѣе этихъ созданій; я разсказалъ въ короткихъ словахъ весь результатъ экспедиціи. Капитанъ дружески поблагодарилъ меня и пригласилъ вмѣстѣ съ нимъ посмотрѣть на ловлю дельфиновъ.

Занзибарцы употребляютъ два средства для пораженія — не скажу непріятелей, а жертвъ, потому-что огромный дельфинъ самое тихое и кроткое созданіе. Ихъ убиваютъ длинными копьями въ видѣ остроги. Охотникъ держитъ обѣими руками длинный шестъ, на концѣ котораго прикрѣплено копье изъ крѣпкаго дерева, или камня, рѣдко изъ желѣза; къ-шесту привязана веревка съ поплавкомъ, по которому потомъ узнаютъ хозяина, бросившаго острогу. Когда умирающій дельфинъ всплыветъ на поверхность и волны прибьютъ его къ берегу, стоящіе на носу лодки, бросаютъ копье, подъѣхавъ весьма близко къ дельфину и поражаютъ его прямо въ жабры. Этотъ способъ ловли успѣшнѣе слѣдующаго:

Охотники подъѣзжаютъ въ лодкахъ тоже къ самому дельфину. Ловкій охотникъ выскакиваетъ изъ лодки на спину животнаго и ударами дубины вколачиваетъ ему клинъ въ жабры.

Очевидно, что какъ бы ловокъ и легокъ ни быль охотникъ, чрезвычайно-трудно соскочить съ лодки на скользкую спину дельфина, удержаться на ней въ такомъ равновѣсіи, чтобъ дѣйствовать обѣими руками, вколачивая клинъ, а потомъ успѣть опять вскочить въ лодку, когда животное начнетъ погружаться въ воду.

И чтожь? двадцать разъ сряду видѣлъ я и этотъ способъ ловли, и онъ всякій разъ удавался, чему бы я никакъ не повѣрилъ, еслибъ не видѣлъ самъ.

Два дни продолжалась охота. Она была такъ обильна, что пріѣхавшія суда не могли нагрузить всѣхъ дельфиновъ, а оставили множество на берегу. Недѣлю спустя, починка «Бенгальскаго Тигра» кончилась, и мы вышли въ море.

— Доволенъ ли ты? любезный Гарнере, сказалъ капитанъ Кузинери, когда Занзибаръ ужь начиналъ исчезать у насъ изъ глазъ. — Послѣ такихъ похожденій и опасностей, остался ты живъ и невредимъ, и попалъ опять ко мнѣ лейтенантомъ… Вѣдь ты и останешься у меня въ этомъ званіи?

— Что же можетъ быть лестнѣе этого, капитанъ? отвѣчалъ я…

— А то, что, при первомъ призѣ англійскаго трехмачтоваго корабля, я тебѣ отдамъ его въ команду, и ты будешь капитаномъ.

— Это ужь слишкомъ, сказалъ я. пожимая ему руку. — Я, конечно, постараюсь заслужить это… но, однакожь, долженъ вамъ сознаться, что скитальческая жизнь наскучила мнѣ. Отечество, семейство — вотъ теперь моя цѣль и желанія…

— Корабль! корабль! закричалъ въ эту минуту часовой.

Всѣ бросились смотрѣть.

— Плохо, Гарнере, сказалъ тихо капитанъ, разсмотрѣвъ корабль въ трубу: — этотъ призъ тебѣ не достанется: отъ него хорошо бы уйдти.

Вскорѣ оказалось, что корабль лучше насъ и на ходу, слѣдственно не было надежды у идти.

Вдругъ упалъ вѣтеръ, и оба корабля остановились неподвижно.

— Какъ, я думаю, бѣсятся Англичане, сказалъ капитанъ, потирая руки: — видѣть вѣрную добычу и не схватить ее!

Въ это время вахтенный офицеръ донесъ, что отъ англійскаго корабля отдѣлились три лодки и правятъ на нашъ бригъ.

— Они съума сошли! вскричалъ онъ: — развѣ они думаютъ, что «Бенгальскій Тигръ» купеческое судно, или воображаютъ, что я сдамся безъ боя. Задамъ же я имъ урокъ, который они будутъ долго помнить.

Дѣйствительно, когда лодки подъѣхали къ намъ на полуружейный выстрѣлъ, съ нашей палубы данъ былъ по нимъ общій залпъ.

Когда дымъ разсѣялся, намъ представилось печальное зрѣлище: обѣ лодки были потоплены, третья съ сильными поврежденіями спѣшила назадъ, къ англійскому кораблю. Море покрылось кровью и плававшими людьми.

— Не прикажете ли, капитанъ, спустить лодки и забрать Англичань? спросилъ я.

— Хорошо. Исполните это поскорѣе; мнѣ эти люди будутъ нужны… мнѣ пришла въ голову самая счастливая мысль…

Вскорѣ всѣ Англичане, оставшіеся въ живыхъ, были собраны и привезены на бригъ. Поднялся опять вѣтерокъ, и бой казался неизбѣжнымъ.

Капитанъ велѣлъ принести на палубу съ дюжину пустыхъ бочекъ, наливаемыхъ водою. Посредствомъ продѣтой сквозь каждую бочку веревки и привязанныхъ къ ней пушечныхъ ядеръ, бочки эти должно было спустить въ море, гдѣ онѣ сохраняли бы неподвижное равновѣсіе…

Въ эту минуту выстрѣлъ съ корабля доказалъ, что мы уже находимся отъ него на пушечный выстрѣлъ.

— Теперь начну и я приводить въ исполненіе свой планъ, сказалъ капитанъ, и велѣлъ двухъ плѣнныхъ посадить на одну изъ бочекъ, привязавъ ихъ къ ней для безопасности.

Плѣнные испускали страшные крики и умоляли о помощи, непонимая, что они совершенно безопасны; какъ скоро англійскій корветъ замѣтилъ ихъ, то сталъ въ дрейфъ и выслалъ лодку, чтобъ спасти плававшихъ; эта работа заняла полчаса, и мы успѣли въ этотъ промежутокъ времени далеко у идти отъ корвета.

Когда мы, черезъ часъ, замѣтили, что Англичане снова догоняютъ насъ, капитанъ спустилъ еще бочку съ двумя плѣнными, и корветъ опять остановился.

Къ-вечеру мы его ужь едва видѣли на горизонтѣ, а у насъ еще оставалось четверо плѣнныхъ. Ночью взяли мы совершенно другое направленіе, и поутру, кромѣ воды и неба, ничего ужь не было видно вокругъ насъ.

Сорокъ-пять дней крейсировали мы и успѣли въ это время захватить три англійскіе корабля съ богатыми грузами. Наконецъ, несмотря на бдительность непріятеля, успѣли мы приплыть къ Иль-де-Франсу.

Здѣсь я провелъ два мѣсяца, и такъ усердно веселился послѣ понесенныхъ трудовъ, что прожилъ всю причитавшуюся мнѣ часть призовъ.

Капитанъ Дориды отправился въ это время на другомъ корсарномъ суднѣ и я увидѣлъ его, черезъ тридцать лѣтъ, въ Гонфлёрѣ въ совершенно-разстроенномъ состояніи.

Черезъ два мѣсяца помѣстили меня лейтенантомъ на каботажное судно Пинсонъ, купленное правительствомъ и совершавшее рейсы около береговъ. Во время одной поѣздки капитанъ этого судна нечаянно упалъ въ море и утонулъ. По возвращеніи, я назначенъ быль командиромъ «Пинсона».

Вскорѣ, однакожь, я лишился этого званія. Однажды ночью англійскій фрегатъ вздумалъ посѣтить нашъ рейдъ и захватилъ всѣ суда, стоявшія тамъ; въ этомъ числѣ былъ и мой бѣдный «Пинсонъ». А какъ онъ былъ невооруженъ, то я спасся на берегъ со всѣмъ экипажемъ, незащищая судна.

Утомленный тѣломъ и духомъ, я съ этой минуты больше ничего не желалъ, какъ воротиться во Францію. Я не имѣлъ никакой должности и занятій. Бездѣйствіе убивало меня. Вдругъ на Иль-де-Франсъ зашелъ Французскій фрегатъ Аталанта, возвращавшійся во Францію, и я выпросилъ позволеніе ѣхать на немъ въ званіи пассажира.

30-го августа 1805 года вышли мы въ море и ужь мечтали о счастіи увидѣть родину; но судьба рѣшила иначе. Сперва буря разбила нашъ фрегатъ у Мыса Доброй Надежды и всѣ, которымъ удалось спастись (въ томъ числѣ быль и я), размѣщены были по другимъ кораблямъ эскадры адмирала Линуа.

Я попалъ на Бель-Пуль и долженъ былъ поневолѣ крейсировать.

Объѣхавъ африканскіе берега, мы успѣли пріобрѣсть очень-мало призовъ, а въ ночь съ 13-го на 14-е марта замѣтили три корабля, которыхъ за темнотою не могли разсмотрѣть.

Встревоженный этимъ появленіемъ, капитанъ донесъ о немъ адмиралу, представляя, что корабли, вѣроятно, принадлежатъ къ сильной англійской дивизіи и что лучите было бы уклониться отъ встрѣчи съ съ нею. Но Линуа приказалъ идти въ прежнемъ порядкѣ «Бель-Пуль» въ авангардѣ, «Маренго» въ аррьергардѣ.

На другой же день появился опять большой непріятельскій корабль и атаковалъ «Маренго». Оказалось, что на непріятельскомъ суднѣ («Лондонъ») 104 пушки, а на «Маренго» 74. Но при содѣйствіи нашего фрегата, англійскій корабль къ-вечеру долженъ былъ прекратить огонь. Вдругъ появились еще шесть англійскихъ линейныхъ кораблей, два фрегата и одинъ бригъ.

Линуа подалъ сигналы доводить, но Англичане вскорѣ догнали насъ. «Маренго» окруженъ былъ нѣсколькими кораблями. «Бель-Пуль» былъ отрѣзанъ и тоже окруженъ тремя судами. Надобно было сдаться. Я былъ раненъ и отведенъ военноплѣннымъ на линейный корабль Рамильесъ.

Этимъ кончилось мое морское поприще. Оставался самый тяжкій, ужасный эпизодъ: девятилѣтній плѣнъ на англійскихъ понтонахъ

Часть третья и послѣдняя.
Понтоны.

I.

Такимъ-образомъ, прослужа двѣнадцать лѣтъ подъ начальствомъ самыхъ знаменитыхъ корсаровъ, я попался въ плѣнъ къ Англичанамъ и былъ отвезенъ на понтоны.

15 мая 1806 года помѣщенъ я былъ на понтонъ Протей. Конечно, всякому извѣстно значеніе слова понтонъ. Это старый корабль, негодный ужь для мореплаванія и поставленный на рейдъ длятого, чтобъ служить морскою тюрьмой.

Моимъ сердцемъ овладѣли тоска и отчаяніе, когда меня привели между двумя рядами солдатъ на палубу и оставили посреди толпы прочихъ военноплѣнныхъ. Много я слышалъ объ этихъ ужасныхъ понтонахъ, во дѣйствительность была гораздо-страшнѣе. Меня встрѣтило цѣлое поколѣніе мертвецовъ, только-что вышедшихъ изъ могилъ. Существа эти едва прикрывали свою наготу, и только движеніями доказывали, что они живы.

Меня тотчасъ же раздѣли, выкупали въ холодной водѣ и дали желтаго цвѣта рубашку, брюки и жилетъ. Они были мнѣ и узки и коротки, но объ этомъ никто не заботился. Меня вписали въ батарею № 24.

Носъ и корма корабля были заняты Англичанами, которые стерегли насъ. Въ кормѣ помѣщался командиръ судна и офицеры съ служителями; на носу одни солдаты. Средину занимали арестанты, отдѣляясь отъ войскъ толстыми досками, въ которыхъ сдѣланы были круглыя отверстія для ружей, чтобъ, въ случаѣ надобности, можно было безъ малѣйшей опасности перестрѣлять всѣхъ плѣнниковъ.

Около всего корабля, наравнѣ съ морскимъ уровнемъ, шла галерея, на которой днемъ ставились двое часовыхъ, а ночью семь. Наконецъ, для большей предосторожности, было еще на рейдѣ семь понтоновъ, которые могли другъ друга обстрѣливать. Патрули и рунды ходили ночью каждыя четверть часа и крикъ часовыхъ all is well (все благополучно), безпрестанно раздавался въ ушахъ нашихъ.

Лѣтомъ въ четыре часа, а зимою въ восемь, открывали пушечные борты; но воздухъ до-того портился впродолженіе ночи отъ множества арестантовъ, что Англичане, открывая борты, сами всегда быстро отодвигались, чтобъ не задохнуться отъ испареній. Только лѣтомъ оставляли борты незакрытыми, а огражденными желѣзными рѣшетками.

Каждое утро Англичане ходили и желѣзными полосами били по рѣшеткамъ и стѣнамъ, чтобъ удостовѣриться. нѣтъ ли гдѣ пробоинъ; потомъ сгоняли насъ на палубу и пересчитывали.

Когда въ плѣнъ попадалъ офицеръ, то Англичане, непризнавая его чина, обходились съ нимъ какъ съ простымъ матросомъ. По страданіямъ мы всѣ были равны.

На каждой палубѣ было насъ до четырехсотъ человѣкъ на пространствѣ ста-тридцати футовъ въ длину, сорока въ ширину и шести въ вышину.

Пища наша раздѣлялась на скоромную и постную; первую раздавали пять разъ въ недѣлю, вторую два. Въ первые дни давали фунтъ съ четвертью чернаго хлѣба, семь унцій коровьяго мяса, три унціи пшена, унцію луку и унцію соли на четверыхъ. Въ постные дни фунтъ копченой селёдки и фунтъ картофеля.

Порція эта никогда не получалась вполнѣ. Поставщики, зная, что жалобы наши не будутъ уважены, удерживали у насъ всегда четвертую часть пищи. Сверхъ-того, мы сами продавали часть ея для полученія газетъ и для скопленія капитала въ пользу попытокъ къ бѣгству.

Артели наши состояли каждая изъ шести человѣкъ. Посуда состояла изъ чашки и манерки. Ножей, вилокъ и ложекъ мы не знали. Приготовленіе пищи лежало на обязанности самихъ арестантовъ. Селёдки были такъ дурны, что мы ихъ никогда почти не ѣли, а отдавали назадъ за два пенса, покупая на эти деньги масла или сыру.

Насъ занимали всякій день работою: мы мыли палубу, таскали дрова, боченки съ водою и пр. Содержаніе въ чистотѣ понтона спасало насъ отъ заразительныхъ болѣзней.

Для предупрежденія безпорядковъ и преступленій между нами, учрежденъ былъ собственный комитетъ изъ арестантовъ, назначаемый балотировкою. Въ случаѣ же важныхъ преступленій, созывались всѣ плѣнные, и приговоръ надъ виновнымъ тотчасъ же исполнялся.

Когда меня привели въ назначенную мнѣ батарею, надобно было употребить всю силу воли, чтобъ не упасть въ обморокъ отъ духоты. По-счастью, это тягостное чувство продолжалось недолго; черезъ полчаса я ужь привыкъ къ этой атмосферѣ и окружающему меня мраку.

Я увидѣлъ, что всѣ товарищи мои, несмотря на эту темноту, занимались разными работами: кто рѣзалъ дерево, кто вытачивалъ шахматы, кто вырѣзывалъ игрушки, кто вязалъ чулки или колпаки.

Другіе, для движенія, занимались фехтованьемъ и даже танцами. Учители этихъ искусствъ получали по одному су за урокъ въ три-четыре часа.

Иные, наконецъ, преподавали математику. Сверхъ-того, безпрестанно происходили сдѣлки, продажи, покупки, мѣны.

Мнѣ, какъ новичку, назначили самое дурное мѣсто на палубѣ.

— Но я тутъ задохнусь въ первую же ночь, сказалъ я.

— Очень можетъ быть, отвѣчалъ одинъ арестантъ. — Твои три предмѣстника недолго жили.

— Такъ, значитъ, и я осужденъ на смерть?

— Можно поправить дѣло, если у тебя есть деньги откупиться…

— Деньги?.. у меня всего осталось четыре или пять луидоровъ.

— Пять луидоровъ! вскричалъ арестантъ. — Да ты здѣсь первый богачъ. Я здѣсь лицо необходимое — башмачникъ, а заработываю только по семи су въ день. А ты можешь купить лучшее мѣсто у борта.

— Но согласятся ли продать тѣ, которые теперь его занимаютъ? Дѣло идетъ о жизни и смерти.

— Нѣтъ, дѣло идетъ о голодѣ и аппетитѣ. Поручи мнѣ переговоры, и черезъ часъ я берусь перемѣстить тебя; за работу ты мнѣ заплатишь по разсчету изъ семи су въ день.

— Охотно, я на все согласенъ.

— Подожди же меня, я скоро ворочусь.

Дѣйствительно, чрезъ нѣсколько минутъ онъ пришелъ назадъ.

— Вотъ Пико, сказалъ онъ, представляя мнѣ какую-то мумію: — который согласенъ вступить съ тобою въ переговоры. Онъ два дня какъ занимаетъ лучшее мѣсто на палубѣ, и цѣлыя пять лѣтъ ждалъ его; но за хорошую плату онъ рѣшается уступить это мѣсто.

— Сколько же ты хочешь за него? спросилъ я.

— Три луидора, товарищъ, меньше не уступлю. Еслибъ кто у меня сталъ отнимать это мѣсто, я бы убилъ его; но мысль, что я два мѣсяца могу покупать себѣ хорошую пищу, заставляетъ меня уступить мое мѣсто.

Я ужь хотѣль-было поскорѣе ударить по рукамъ, но мой услужливый башмачникъ прибавилъ, что если я сойдусь въ цѣнѣ, то съ условіемъ, чтобъ мнѣ былъ устроенъ столъ, скамья и все, что нужно.

— Пожалуй, отвѣчалъ Пико: — я отдамъ все свое, а себѣ сдѣлаю другую мебель.

— Когда же все будетъ готово? спросилъ я.

— Черезъ часъ, или полтора, отвѣчалъ Пико.

Дѣйствительно, все было готово черезъ часъ, и я отправился на новую свою квартиру, свѣтлую и освѣжаемую воздухомъ.

— Изъ чего жь ты самъ себѣ сдѣлаешь мебель? спросилъ я.

— Изъ понтона. Англичане не замѣчаютъ этого, а мы всякій день употребляемъ дерево тюрьмы нашей на разныя вещи.

Услужливому башмачнику далъ я за коммиссію сорокъ су.

— Спасибо, товарищъ, сказалъ онъ, съ жадностью схвативъ деньги. — И за великодушіе твое я дамъ тебѣ дружескій совѣтъ: береги деньги на понтонахъ. На эти сорокъ су, которые ты мнѣ далъ, можно цѣлую недѣлю получать хорошую пищу. Я бы доволенъ быль и двумя су. У тебя остались еще два луидора, не трать ихъ безъ крайней нужды, а займись какимъ-нибудь ремесломъ, или торговлею. Теперь прощай; я иду шить башмаки.

Печально сѣлъ я на свою скамью и задумался. Вдругъ ударъ по плечу пробудилъ меня отъ мечтаній.

— Это вы, лейтенантъ! вскричалъ какой-то матросъ.

— Вы, конечно, ошиблись, мы не знакомы, сказалъ я.

— Вотъ еще ошибаться! Вы Гарнере; мы служили подъ начальствомъ Сюркуфа; я былъ рулевой Берто.

— Теперь помню, это было на Конфіансѣ.

— Ну да! Мы славно угощали тогда Англичанъ, а теперь…

Я подалъ ему руку.

— Давно ли ты здѣсь, бѣдный Берто? спросилъ я.

— Вотъ ужь четыре года, и перемѣнилъ ужь четыре понтона. На Протеѣ я только восемь мѣсяцевъ и надѣюсь, что останусь недолго.

— Какимъ-образомъ?

— Объ этомъ поговоримъ въ другой разъ.

Цѣлый день проговорилъ я съ Берто. Онъ мнѣ объяснилъ нравы и обычаи понтона. А какъ общее несчастіе сближаетъ людей, то я и согласился охотно, чтобъ Берто говорилъ со мною какъ съ товарищемъ.

При окончаніи разговора повелъ онъ меня смотрѣть падшихъ.

Это былъ разрядъ арестантовъ, болѣе похожихъ на звѣрей, нежели на людей. Они продаютъ все, что у нихъ есть: платье, койки, одѣяла; ходятъ и спятъ почти нагіе. Ночью ложатся какъ-можно-плотнѣе другъ къ другу, чтобъ согрѣться; и когда первоначальная позиція утомитъ всѣхъ, то фланговой кричитъ: перемѣни галсъ. Всѣ переворачиваются и продолжаютъ спать до слѣдующей команды.

И, однакожь, они не всякаго принимаютъ въ свое общество. Они балотируютъ новопринимаемаго, который прежде долженъ продать все съ себя, и потомъ на вырученныя деньги угостить общество.

— Это невѣроятно! вскричалъ я при разсказѣ Берто.

— Напротивъ, совершенная правда, прибавилъ одинъ арестантъ, стоявшій возлѣ насъ.

— А, это вы, капитанъ! сказалъ Берто.

— Опять! прибавилъ тотъ. — Я, вѣдь, просилъ тебя не называть меня капитаномъ.

И, чтобъ перемѣнить разговоръ, незнакомецъ, въ свою очередь, продолжалъ мнѣ разсказывать о жизни падшихъ.

Мы кончили разговоръ, когда зазвонили въ заревой колоколъ. Въ восемь часовъ зимою и въ девять лѣтомъ обязаны всѣ по этому звонку гасить огни и расходиться.

Когда незнакомецъ ушелъ, я спросилъ у Берто объ имени его.

— Этого я не могу тебѣ сказать, отвѣчалъ онъ. — Хоть я и вполнѣ увѣренъ въ твоей скромности, но безъ его согласія не имѣю права ничего о немъ разсказывать.

— Развѣ ты думаешь, что онъ захочетъ скрыть отъ меня свое имя? спросилъ я.

— Напротивъ. Если онъ началъ самъ съ тобою говорить, значитъ, ты ему понравился и онъ намѣренъ тебѣ ввѣриться.

— Ну, такъ разскажи только то, что можешь.

— Пожалуй. Знай, что онъ настоящій капитанъ, но находился пассажиромъ на томъ кораблѣ, который достался въ руки Англичанъ.

— Отчего жь его помѣстили на понтонъ? Капитановъ отпускаютъ жить на волѣ въ Англіи, взявъ только съ нихъ честное слово, не искать средства убѣжать.

— Вотъ въ томъ-то и дѣло. Онъ не хотѣлъ давать этого слова, назвался простымъ матросомъ и брошенъ на этотъ понтонъ. Здѣсь его знаютъ только три-четыре человѣка; прочіе зовутъ его Тома. Онъ у насъ судья надъ арестантами и безъ него не принимаютъ никакой рѣшительной мѣры.

Мы разошлись. Первую ночь на понтонѣ я провелъ безъ сна.

Поутру пришелъ ко мнѣ опять Берто и объявилъ, что между арестантами примѣтно какое-то волненіе. Мы пошли узнать о причинѣ, и намъ сказали, что одного арестанта ночью обокрали.

— Кого же это?

— Меня! отвѣчалъ въ это время жалкій голосъ.

Это былъ Пико, продавшій мнѣ свое мѣсто. Мои три луидора составляли слишкомъ-большую сумму для понтоновъ и возбудили общую жадность.

Покуда я старался утѣшать бѣдняка, одинъ оборванный арестантъ подошелъ къ нему и сказалъ:

— Пико! я подозрѣваю одного человѣка въ покражѣ твоихъ денегъ.

— Говори, ради Бога! вскричалъ Пико, покраснѣвъ отъ радости.

— Нѣтъ, любезный, говорить не такъ легко. — Если я ошибся, такъ обязанъ драться на дуэли съ обиженнымъ; а здѣсь дуэли на смерть. Если же я сказалъ правду, то мнѣ надобно большую награду за находку.

— Я тебѣ дамъ пять франковъ.

— Это хорошія деньги… Но если я не докажу и долженъ буду драться… Нѣтъ! надобно другія условія…

— Говори, какія?

— Вопервыхъ, я хочу прежде всего получить два франка…

— Я бы и радъ дать ихъ, но гдѣ же мнѣ взять такую пропасть денегъ, когда у меня все украли?

— Ну, такъ и говорить нечего.

При этомъ плѣнникъ хотѣлъ уидти. — Отчаяніе Пико тронуло меня. Я далъ плѣннику два франка, и тотъ, завязавъ ихъ тщательно въ тряпичку, сказалъ:

— Деньги твои укралъ Шике.

— Шике! Быть не можетъ! Это мой лучшій другъ.

— А все-таки онъ. Нынѣшнею ночью онъ вставалъ, уходилъ, и когда воротился и сталъ ложиться, у него посыпались изъ кармана деньги; по звуку, деньги были золотыя. Откуда ему ихъ взять?

Берто подтвердилъ подозрѣніе, говоря, что онъ наканунѣ далъ Шике два су взаймы.

Пико долго колебался. Наконецъ рѣшились идти къ Тома. По приказу его, Шике былъ схваченъ, связанъ и представленъ къ судьѣ. Воръ былъ обысканъ при всѣхъ, и три луидора найдены у него въ карманѣ.

Послѣ нѣкоторыхъ вопросовъ: откуда онъ взялъ деньги, и неловкихъ отвѣтовъ подсудимаго, судья спросилъ у него, имѣетъ ли онъ сказать что-либо въ свое оправданіе, и Шике съ уныніемъ отвѣчалъ: — нѣтъ!

Тогда присуждено было, чтобъ виновный выдержалъ столько ударовъ веревкою, сколько каждому изъ понтонныхъ арестантовъ вздумается дать ему.

Шике былъ привязанъ къ желѣзному кольцу и приговоръ тотчасъ, же и исполненъ.

II.

Ввечеру мы опять сошлись съ Берто и дружески разговорились.

— Ну, что ты думаешь о капитанѣ Тома? спросилъ онъ.

— По всему видно, что онъ умный и рѣшительный человѣкъ.

— Такъ знай же, что мы ужь три мѣсяца приготовляемъ все къ нашему побѣгу: хочешь ли испытать съ нами счастья?

— Хорошъ вопросъ! Кто же не хочетъ освободиться изъ плѣна?

— Такъ пойдемъ къ капитану и переговоримъ съ нимъ.

Въ ту самую минуту, какъ мы сбирались идти къ Тома, онъ самъ явился къ намъ, и сказалъ моему товарищу:

— Мнѣ съ тобою нужно поговорить.

— Что съ вами, капитанъ? Вы въ такомъ волненіи. Ужь нѣтъ ли какого препятствія къ вашему плану?

Тома покачалъ головой, указывая на меня.

— О! его не опасайтесь. Онъ изъ нашихъ.

— Я очень-радъ, и увѣренъ, что Гарнере честный человѣкъ. А между-тѣмъ, вотъ прочти… Тутъ онъ подалъ ему записку.

— Прочесть? сказалъ Берто, почесываясь. — Я такъ давно ходилъ въ школу, и былъ тамъ всего четыре дня…

Тома, оглянувшись вокругъ, прочелъ тогда самъ слѣдующее: «Капитанъ! я негодяй. — Чтобъ доставить себѣ какое-нибудь облегченіе, я открылъ Англичанамъ вашъ планъ бѣгства. За вами и за Берто будутъ теперь строго надзирать. Впрочемъ, я не измѣнилъ вашей тайнѣ, не объявилъ вашего имени. Знаю, что я дурно поступилъ. Я искренно теперь раскаяваюсь. По я такъ страдалъ… я три дня ничего не ѣлъ…»

— Несчастный! вскричалъ Берто, по окончаніи чтенія. — Чтожь намъ дѣлать, капитанъ?

— Отказаться отъ своего замысла, бѣдный мой Берто, отвѣчалъ Тома.

— Разумѣется! Не доставить же Англичанамъ удовольствія разстрѣлять насъ. А очень-обидно опять откладывать побѣгъ и надолго!.. — Нѣтъ, Берто, я завтра бѣгу.

— Вы, капитанъ? съ изумленіемъ повторилъ матросъ.

— То-есть, по-крайней-мѣрѣ попробую бѣжать. Послушай, я надѣюсь на твою помощь. Завтра привезутъ на нашъ понтонъ трехдневный запасъ воды.

— Точно-такъ; и я наряженъ по блоку поднимать бочки.

— Прекрасно! вскричалъ капитанъ съ восторгомъ — такъ вотъ, что я придумалъ. Сегодня ввечеру залягу я въ одну изъ пустыхъ бочекъ, которыя вы передадите маленькому судну для наполненія ихъ водою. Въ этой бочкѣ останусь я до слѣдующей ночи; и когда англійскій экипажъ уляжется спать, я спущусь по канату въ ботъ, привязанный у кормы, и пущусь къ берегу. Что ты объ этомъ думаешь?

— Я думаю, отвѣчалъ Берто: — что все это прекрасно и отважно, но что вы за это поплатитесь своею годовою.

— Что за бѣда! Мнѣ надо освободиться отъ плѣна, я хочу обнять еще разъ свою мать. Сверхъ-того, мщеніе… развѣ ты ни во что ставишь чувство мщенія? Полтора года терплю я всѣ оскорбленія и униженія. Горе тому непріятелю, который сойдется съ моимъ фрегатомъ: я буду безжалостенъ.

Мы молчали. Капитанъ опомнился. Ему стало стыдно своей выходки.

— Любезный Берто, продолжалъ онъ, кротко и печально; — прежде всего благодарю тебя за твои совѣты и участіе. Но повторяю, что я твердо рѣшился.

Мы вскорѣ условились во всемъ и разошлись.

— Друзья мои, сказалъ капитанъ, съ жаромъ пожимая наши руки; — если дерзкое мое предпріятіе удастся, будьте увѣрены, что я прежде всего постараюсь, чтобъ вы были вымѣнены на англійскихъ военноплѣнныхъ. Если же погибну…

— Не говорите этого, капитанъ, а надѣйтесь на Бога.

Я не могъ цѣлую ночь сомкнуть глазъ. Поутру настала роковая минута. Позвали очередныхъ на работу, и мы принялись сперва поднимать по блоку привезенныя на кораблѣ бочки воды, а потомъ стали спускать туда пустыя. Сердце мое сильно билось, когда очередь, дошла до извѣстной намъ бочки. Берто, равнодушно насвистывая, принялся и за нее… Она была спущена.

Черезъ часъ транспортъ отчалилъ отъ понтона и пошелъ къ берегу. Первый актъ драмы былъ удачно съигрань.

Цѣлую недѣлю считали мы съ Берто часы и минуты, и каждый день увеличивалъ нашу радость и надежду.

— Кажется, дѣло идетъ на ладъ, сказалъ я. Капитанъ долженъ быть спасенъ теперь.

— Я то же думаю, отвѣчалъ Берто.

— Такъ почему же и намъ не попробовать того же средства?

— Дѣло! ты правъ! Мы объ этомъ поговоримъ на-дняхъ.

— Увы! черезъ два дня, когда привезли опять воду, мы замѣтили, что Англичане прежде спуска пустыхъ бочекъ, тщательно осматривали ихъ.

— Что ты объ этомъ думаешь, Берто? спросилъ я.

— Плохо! Злодѣи пронюхали, отвѣчалъ онъ.

Однакожъ, прошло два мѣсяца, о Тома не было никакого слуха.

— Онъ ужь долженъ быть во Франціи, говорилъ Берто.

— Онъ обѣщалъ хлопотать о нашемъ освобожденіи.

— Многое, другъ, забывается на свободѣ, что обѣщается въ плѣну.

— Не можетъ-быть, чтобъ онъ забылъ насъ, отвѣчалъ я.

И, однакожь, Берто съ простодушною логикою былъ правъ. Капитанъ дѣйствительно забылъ о насъ. Двадцать лѣтъ спустя, увидѣлся я съ нимъ. Онъ занималъ уже важный постъ. Имя мое, когда я къ нему явился, ничего ему не напомнило; только, когда я ему разсказалъ всѣ подробности бѣгства его съ Протея, онъ спросилъ съ удивленіемъ:

— Кто вамъ все это разсказалъ?

— Я и бѣдный Берто, который, увы! давно ужь умеръ, мы имѣли честь поднимать и опускать вашу бочку по блоку, какъ наканунѣ условились…

— Вы? Это были вы… покраснѣвъ, вскричалъ Тома. — Да! чувствую, что я былъ очень-неблагодаренъ… Но если вы согласитесь простить мнѣ эту забывчивость, то докажите это, доставивъ мнѣ случай сдѣлать что-нибудь для васъ.

Я для себя ничего не хотѣлъ; старый отецъ Берто получилъ пенсію, съ которою могъ спокойно доживать. Но возвратимся къ понтонамъ. Потерявъ надежду получить какое-нибудь извѣстіе о Тома, мы съ Берто принялись опять составлять планы къ бѣгству.

Мы выбрали мѣсто, гдѣ рѣшились пробить отверстіе и принялись сперва за дѣланіе инструментовъ. Долго мы работали, наконецъ сдѣлали себѣ двѣ пилочки, молотокъ и буравъ.

Тогда принялись мы за просверливаніе отверстія. По разсчету нашему, надобно было употребить три недѣли, чтобъ работать незамѣтно. — Оставалось не болѣе, какъ на недѣлю работы… вдругъ у насъ не достало денегъ. Намъ надобно было купить холста на мѣшки и имѣть запасъ, чтобъ, достигнувъ берега, купить платье. По всѣмъ разсчетамъ, нужно было до тридцати франковъ.

Берто пришла престранная мысль въ голову.

— Умѣешь ли ты писать? спросилъ онъ меня.

— Вотъ вопросъ!…

— И четко, хорошо?

— Разумѣется…

— Ну, такъ садись и пиши.

— На чемъ? Гдѣ бумага?

— И той нѣтъ! Пойдемъ прежде всего искать бумаги.

Мы обошли всѣхъ, занимающихся рисованьемъ, или перепискою. Самая дешевая цѣна бумаги была десять су. Чтобъ достать ее, продали мы свою мясную порцію на три дни — и голодали.

Вотъ что Берто заставилъ меня написать на этомъ листѣ. «Вызовъ Англичанамъ. — Да здравствуетъ Франція! — Берто, уроженецъ изъ Бретани, наскуча самовольствомъ Англичанъ, выдающихъ себя за первыхъ въ свѣтѣ кулачныхъ бойцовъ, берется драться вдругъ съ двумя, употребляя однѣ руки, безъ содѣйствія ногъ. А чтобъ доказать свое презрѣніе къ противникамъ, согласенъ онъ получить отъ нихъ прежде битвы десять ударовъ въ какую часть тѣла имъ угодно. Потомъ ужь Берто берется отколотить обоихъ Англичанъ. Каково бы ни было окончаніе боя, Берто требуетъ за зубы, которые у него будутъ выбиты, чтобъ послѣ первыхъ десяти ударовъ, было ему выдано два фунта стерлинговъ. Писано на понтонѣ Протей, гдѣ Берто умираетъ со скуки».

— Ну, что скажешь? съ торжествующимъ видомъ спросилъ Берто.

— Что ты съ ума сошелъ? Развѣ ты можешь драться съ двумя боксерами.

— Ахъ, какъ же ты молодъ! Ты не понимаешь моей хитрости.

— Твоя хитрость состоитъ въ томъ, что, получа первые десять ударовъ, ты отправишься въ госпиталь.

— Конечно! но зато у меня будутъ два фунта стерлинговъ, которые намъ нужны для нашего плана къ бѣгству. Понимаешь?…

Это трогательное самопожертвованіе извлекло у меня слезы изъ глазъ. Вмѣсто отвѣта, я могъ только пожать ему руку.

— Нѣтъ, Берто, я не допущу тебя до этого.

— Что за вздоръ! Нѣсколькими зубами меньше, и двѣ недѣли въ госпиталѣ; но потомъ мы убѣжимъ и посмѣемся надъ Англичанами.

Черезъ полчаса аффиша моя прибита была къ большой мачтѣ.

Она произвела огромное впечатлѣніе. Потребовали того, кто писалъ аффишу. Чтобъ избавить Берто отъ наказанія, я пошелъ вмѣсто него.

— Это ты писалъ аффишу? спросилъ у меня командиръ понтона.

— Я, капитанъ.

— Тебя зовутъ Берто?

При этомъ вопросѣ я понялъ, что лгать нельзя и отвѣчалъ:

— Нѣтъ, капитанъ, не меня.

— Такъ это не ты сбираешься боксировать съ двумя Англичанами?

— Увы! капитанъ, я недовольно-силенъ, чтобъ позволить себѣ это удовольствіе.

— А Берто развѣ очень-силенъ?

Я вздумалъ помочь своему пріятелю ложью.

— Развѣ вы не слыхали о немъ, капитанъ? вскричалъ я. — Онъ извѣстенъ во всемъ флотѣ: онъ однимъ ударомъ убиваетъ человѣка.

— Въ-самомъ-дѣлѣ?.. А объявленіе отъ него все-таки ты писалъ?

— Я, капитанъ. Какъ же отказать товарищу?

— У тебя красивый почеркъ… Хочешь давать уроки моей дочери: я тебѣ буду платить по шиллингу за урокъ?

Это неожиданное предложеніе изумило меня и обрадовало. Разумѣется, я тотчасъ же согласился.

— Хорошо: ты завтра же начнешь уроки. Теперь ступай.

Я побѣжалъ съ этимъ извѣстіемъ къ Берто.

— Видишь ли, моя выдумка не такъ была глупа: и ты, и я получимъ деньги за нее, а зубы мои будутъ цѣлы, потому-что никто не явится на мое приглашеніе.

III.

На другой день началъ я давать уроки ребенку, который скоро меня полюбилъ. Шесть недѣль продолжалось это ученье, и я откладывалъ свои деньги на извѣстный предметъ. Берто также ошибся въ разсчетѣ: ни одинъ боксеръ не явился состязаться съ нимъ.

Собравъ, наконецъ, сорокъ-пять шиллинговъ и закупивъ на нихъ все нужное къ побѣгу, мы назначили побѣгъ въ одну субботу.

Наступилъ роковой день. Ночь была тиха и тепла; это было въ іюнѣ. Мы раздѣлись, свернули одежду въ насаленные и насмолёные мѣшки и ползкомъ добрались до своего отверстія, которое оставалось только вскрыть. Для этого достаточно было пяти минуть.

— Хочешь ли, я первый полѣзу? спросилъ шопотомъ Берто.

— Нѣтъ; гдѣ опасности больше, туда пусти меня.

— Извини! я старше… обними меня… Вѣдь, не знаешь, что случится.

Сказавъ это, Берто просунулъ ноги въ отверстіе.

Раздался крикъ часоваго: «кто идетъ!» и вслѣдъ затѣмъ послѣдовалъ выстрѣлъ.

Съ осторожностью высунулъ я голову, чтобъ посмотрѣть, не раненъ ли Берто. Пуля только оцарапала его, но, увы! ему отъ этого не легче было. Веревка, которою привязанъ былъ на шеѣ мѣшокъ съ платьемъ, задѣла за гвоздь, о существованіи котораго мы не знали: Берто не могъ двинуться ни взадъ, ни впередъ.

При раздавшемся выстрѣлѣ все тотчасъ же освѣтилось вдоль по рѣкѣ и множество лодокъ поплыли къ Протею. Чувство самосохраненія заставило меня бросить свой мѣшокъ въ воду, а съ платьемъ уйдти въ койку и лечь спать.

Но едва я улегся, всѣхъ насъ согнали на палубу и начали перекликать и пересчитывать. Два часа продолжалась эта операція.

Наконецъ насъ распустили; но я не спалъ, разумѣется, всю ночь. Участь Берто меня мучила.

Когда, на другое утро, насъ вывели на палубу, я рѣшился спросить у перваго англійскаго матроса: что сдѣлалось съ несчастнымъ бѣглецомъ.

Матросъ обругалъ меня вмѣсто отвѣта. Но мы ужь привыкли къ этимъ оскорбленіямъ. Я предложилъ ему шиллингъ и онъ смягчился.

— Знайте, сказалъ Англичанинъ: — что эта французская собака получила три удара штыкомъ: одинъ въ бокъ и два въ ногу, да саблею раскроили ему черепъ, а онъ все еще дышетъ.

— Онъ живъ! радостно вскричалъ я. — О! такъ ради Бога, давай мнѣ всякій день о немъ вѣсти, и я тебѣ буду платить по шиллингу.

Двадцать дней продолжалась эта ежедневная плата. Наконецъ я остался безъ денегъ и жестокій матросъ замолчалъ. Но я ужь зналъ, что Берто начинаетъ выздоравливать.

Въ это время я началъ прилежно учиться математикѣ, и все еще увѣренный, что при первомъ размѣнѣ буду свободенъ, готовился къ капитанскому экзамену.

При этомъ я долженъ замѣтить, что многіе изъ арестантовъ совершенно и основательно изучили много наукъ впродолженіе плѣна.

Въ половинѣ сентября былъ я обрадованъ возвращеніемъ Берто. Увидя меня, онъ бросился въ мои объятія, и когда мы остались наединѣ, первымъ вопросомъ его было:

— Ну, а когда же мы бѣжимъ?

— Какъ! вскричалъ я: — послѣ всего, что случилось?..

— А ты развѣ перемѣнилъ намѣреніе?..

— Признаюсь, что послѣ такого несчастія…

— Ну, какъ хочешь; а я такъ непремѣнно убѣгу.

— Въ такомъ случаѣ, и я послѣдую за тобою.

— Прекрасно! Ручаюсь тебѣ, что мы еще увидимъ Францію.

Во время болѣзни Берто, я имѣлъ случай нажить немного денегъ Узнавъ о моихъ способностяхъ къ рисованію, мнѣ предложили дѣлать рисунки морскихъ сценъ, и давали за это незначущую плату. Я копилъ эти деньги, выжидая, что придумаетъ теперь Берто для нашего спасенія.

Однажды онъ пришелъ ко мнѣ, когда я занимался рисунками, и очень-спокойно спросилъ:

— Ну, что, Гарнере, хочешь ли бѣжать?

— Какъ не хотѣть! отвѣчалъ я: — но я вовсе не намѣренъ дать себя убить, какъ собаку, и только съ большою надеждою на успѣхъ рѣшусь на это предпріятіе.

— Такъ будь готовъ. Сегодня въ полночь я пріиду за тобою, и мы отправимся.

— Какъ! сегодня ночью?

— У меня все готово. Прощай. До вечера не будемъ ни слова говорить другъ съ другомъ. Еще одно, теперь холодно. Натри все тѣло жиромъ или масломъ, чтобъ не озябнуть…

Онъ ушелъ, а я пошелъ доставать жиру, вытерся и нагой улегся въ койкѣ, въ ожиданіи прибытія Берто.

Въ полночь онъ явился и мы поползли, чтобъ не разбудить кого-нибудь. У Портсмута изливается въ море тремя рукавами рѣка Портчестеръ. Рукава эти раздѣлены вязкими и болотистыми островками. Нашъ понтонъ, обратясь носомъ къ берегу, стоялъ на среднемъ рукавѣ. Противъ островка, лежащаго на лѣвой рукѣ, было поле. Далѣе по дорогѣ была Фортонская тюрьма, въ которой тоже содержались Французы; еще далѣе былъ городъ Гроспортъ.

По другую сторону Протея надобно было переправляться черезъ два болотистые островка, чтобъ достигнуть до берега, покрытаго укрѣпленіями. Далѣе былъ арсеналъ и городъ.

— Вотъ твой мѣшокъ, сказалъ мнѣ Берто, подойдя къ приготовленному имъ отверстію въ бортѣ понтона: — надѣнь на шею. Веревка завязана теперь бантомъ, который, въ случаѣ нужды, легко развязать. Въ мѣшкѣ два сухаря, фляжка водки, пилочка, которая можетъ служить и кинжаломъ, и двои лыжи…

— А лыжи на что?

— Безъ нихъ нельзя пробраться черезъ болотистые острова, непроваливаясь по уши. Пусти же, я опять первый полѣзу…

— Нѣтъ! на этотъ разъ я хочу первый встрѣтить выстрѣлы, иначе останусь и не бѣгу съ тобою.

Мы обнялись и я благополучно спустился въ рѣку. Холодъ воды мгновенно обхватилъ все тѣло, несмотря на слой жира; но я полагалъ, что движеніе разогрѣетъ меня. Берто вскорѣ присоединился ко мнѣ.

Ночь была чрезвычайно-темна. Съ четверть часа мы плыли и наконецъ достигли до одного изъ островковъ. Тутъ мы остановились, чтобъ подвязать лыжи. Я совершенно-продрогъ и такъ усталъ, что принужденъ былъ отдохнуть. Глотокъ водки и мысль о спасеніи возвратили мнѣ силы.

Перейдя черезъ островокъ, мы вновь очутились въ рѣкѣ.

— Въ которую сторону плыть? спросилъ я.

— Кажется, направо.

— Я тоже думаю.

Мы опять пустились; холодъ совершенно лишилъ меня силы дѣйствовать. Мы принуждены были лечь на спину и успѣли немного отдохнуть и согрѣться.

— Послушай, Луи, сказалъ мнѣ вдругъ Берто: — не ошиблись ли мы? Намъ бы давно надо было пристать къ берегу. Не въ открытое ли море мы плывемъ?

Дѣйствительно, мы были на рейдѣ. Положеніе наше сдѣлалось отчаяннымъ. Мы проплыли еще четверть часа. Силы мои рѣшительно истощились.

— Берто! сказалъ я: — поддержи меня, покуда я выпью водки… я тону…

Поддерживая меня, онъ самъ едва не утонулъ отъ безсилія. Я, въ свою очередь, поддержалъ его и далъ ему выпить рому: это спасло его; онъ ужь хотѣлъ опуститься на дно

Вскорѣ я почувствовалъ, что голова кружится, въ ушахъ шумитъ и что погибель моя неизбѣжна… Вдругъ я ударился головою обо что-то крѣпкое. Берто тоже вскрикнулъ мнѣ; берегъ! Но, увы! это былъ корабль, стоявшій на рейдѣ. Мы отъискали веревочную лѣстницу, висѣвшую съ борта, и взобрались на корабль.

Лай собакъ, встрѣтившій насъ, разбудилъ нѣсколькихъ матросовъ. При видѣ нашемъ они изумились. Вопросы ихъ на какомъ-то иностранномъ языкѣ тотчасъ доказали намъ, что они не Англичане.

Это было датское купеческое судно. Насъ отвели къ капитану. Онъ понималъ пофранцузски. Мы ему разсказали, кто мы и поручили свою участь его великодушію.

— Какъ вы смѣете ожидать отъ меня помощи! вскричалъ капитанъ: — и я, и мой корабль подвергнутся погибели, если мы скроемъ бѣглецовъ съ понтоновъ… Нѣтъ! я васъ сейчасъ же отправлю назадъ…

При этихъ словахъ Берто поспѣшно вышелъ; никто не остановилъ его и онъ бросился въ море. Меня же капитанъ велѣлъ отвезти обратно на понтонъ.

Возвращеніе мое на понтонъ было ужасно. Капитанъ велѣлъ меня бросить въ тюрьму въ томъ видѣ, въ какомъ меня привезли, то-есть нагаго и умирающаго отъ холода. Страданія мои были неописанны. По-счастью, нашелъ я въ углу кучу опилокъ и щепокъ. Я забился въ нихъ, и эта помощь спасла мою жизнь. На другой день меня выпустили, но не думали дать мнѣ одежду. Состраданіе товарищей прикрыло наготу мою.

А Берто?.. Его нашли мертвымъ на одномъ изъ острововъ…

Долго я не могъ оправиться послѣ этого потрясенія, но мало-помалу началъ опять заниматься прежними работами. Мнѣ вскорѣ представился новый источникъ дохода. Всѣ плѣнные сложились, чтобъ подписаться на газету, а мнѣ, какъ одному, который могъ переводить имъ съ англійскаго, назначили они за это по шести су въ день. Благодаря этому пособію и хорошей пищѣ, которую я покупалъ на эти деньги, здоровье мое вскорѣ поправилось.

Скопивъ, сверхъ-того, нѣсколько франковъ, я занялся опять живописью. Первымъ опытомъ моимъ былъ портретъ одного англійскаго часоваго. Всѣ Англичане были въ восторгѣ отъ моего искусства, и я получилъ два шиллинга за портретъ. Всѣ послѣ этого захотѣли мнѣ заказывать свои портреты, и я черезъ мѣсяцъ накопилъ столько денегъ, что могъ начать писать масляными красками.

Искусство мое послужило вскорѣ къ облегченію моего положенія. Экономъ понтона выпросилъ мнѣ у капитана позволеніе работать въ его каютѣ. За это я отдавалъ ему четвертую часть изъ выручаемыхъ имъ же самимъ денегъ при продажѣ картинъ въ Портсмутѣ.

Въ этихъ занятіяхъ прошло время до 1809 года. Вдругъ, неизвѣстно по какой причинѣ, меня перевели на другой понтонъ.

IV.

Тяжко воспоминаніе о пребываніи на этомъ новомъ понтонѣ «Кроунъ». Безъ ужаса не могу я вспомнить Англичанина, командовавшаго имъ, и товарища его, капрала Барклея. Невозможно описать всѣхъ варварствъ, которыя они дѣлали надъ бѣдными плѣнниками.

Прежде всего свелъ я знакомство съ однимъ мичманомъ, который, по разсказамъ его, четыре раза былъ ужь размѣниваемъ и все оставался въ плѣну по личной злости на него одного изъ начальниковъ порта.

Другое любопытнѣйшее лицо на этомъ понтонѣ былъ канониръ Дюдлеръ. Онъ получилъ во время своего плѣна неожиданное наслѣдство въ тридцать тысячъ франковъ, и это богатство сдѣлало его главнымъ лицомъ на понтонѣ.

Сверхъ-того, на этомъ понтонѣ нашелъ я многихъ матросовъ, съ которыми прежде служилъ на разныхъ корабляхъ, но я ни съ кѣмъ ужь не сводилъ тѣснаго знакомства.

Однажды, подошедъ ко мнѣ одинъ изъ Береговыхъ Братьевъ и шепнулъ мнѣ, чтобъ я ночью пробрался къ нимъ въ нижнюю палубу.

— Зачѣмъ? спросилъ я.

— Шестеро изъ насъ собрались бѣжать въ эту ночь; ты будешь седьмой.

— Благодарю. Мнѣ надоѣли эти попытки.

— Напрасно. Успѣхъ нашъ вѣренъ. У насъ захворалъ одинъ, и потому мы предлагаемъ тебѣ вакантное мѣсто.

— Почему жь ты не предлагаешь его кому-нибудь другому?

— Мы боимся измѣнниковъ.

— Предложи мичману Д.

— Въ-самомъ-дѣлѣ! Хорошая мысль. Онъ славный малый. Такъ ты не хочешь? Будешь раскаяваться. Прощай.

Я такъ часто видѣлъ эти попытки, что ввечеру, когда легъ спать, даже забылъ о сдѣланномъ мнѣ предложеніи. Поутру вставши, сталъ я однако искать глазами мичмана. Его не было. Я спросилъ о немъ у одного изъ товарищей.

— Молчи! отвѣчалъ онъ. — Они бѣжали.

Чувство зависти невольно пробудилось во мнѣ… Мнѣ представилось, что и я бы могъ быть на свободѣ. Вдругъ явился понтонный капитанъ, чтобъ перечесть насъ. Переталкивая насъ съ мѣста на мѣсто не мудрено, что Англичане при первомъ перечетѣ ошиблись въ двѣнадцати. Взбѣшенный капитанъ велѣлъ еще разъ произвесть счетъ, и при новой суматохѣ не оказалось семнадцати…

Въ эту самую минуту лейтенантъ подошелъ къ капитану и доложилъ, что звонили къ завтраку, и Англичане ушли, оставя насъ на палубѣ подъ снѣгомъ и морозомъ.

Это внушило одному плѣнному хитрую мысль побѣсить Англичанъ. Насъ пересчитывали по палубамъ, запирали нижнюю, когда считали верхнюю. Покуда Англичане завтракали, мы искусно и незамѣтно проломали отверстіе въ нижнюю палубу, и когда они воротились, то при каждомъ перечетѣ оказывался разный результатъ, потому-что нѣкоторые изъ плѣнниковъ всякій разъ незамѣтно перелѣзали изъ одной палубы въ другую. Капитанъ бѣсился; мы хохотали.

Вдругъ въ эту минуту прибылъ съ адмиральскаго корабля офицеръ и привезъ секретное предписаніе, чтобъ отправить съ понтона канонира, богача Дювера. Тотъ былъ на палубѣ и очень встревожился этимъ приказаніемъ. Онъ попросилъ позволенія переодѣться и долго не выходилъ изъ своей каюты, которую ему дали за большія деньги. Когда же изъ щелей двери его сталъ пробиваться дымъ, капитанъ приказалъ сломать двери. Приказаніе было тотчасъ же исполнено, и Дюверъ вышелъ изъ каюты разряженный по послѣдней модѣ.

— Негодяй! Что ты тамъ сжегъ? закричалъ капитанъ.

— Письмо своей любезной, отвѣчалъ тотъ съ хладнокровною ироніею. — Она принадлежала къ семейству одного англійскаго лорда, и я долженъ былъ беречь ея имя.

— Это ложь, сказалъ капитанъ. — Въ секретномъ предписаніи сказано, что ты дѣлатель фальшивыхъ банкнотовъ и вѣрно теперь сжегъ ихъ.

— Вы мнѣ заплатите по законамъ за эту клевету, сказалъ Дюверъ. — Впрочемъ, еслибъ я занимался этимъ у васъ на кораблѣ, вы бы подверглись отвѣтственности за укрывательство.

Эти слова поразили капитана; онъ замолчалъ, а Дюверъ, обратясь къ намъ сказалъ: «будьте готовы, друзья, я буду вызывать васъ изъ суда въ свидѣтели».

Мы рады были, что всѣ эти происшествія давали время нашимъ бѣжавшимъ товарищамъ уйдти отъ преслѣдованій.

На другой день потребованы были десять человѣкъ свидѣтелей изъ насъ, и мы рады были этому случаю, понимая, что Дюверъ будетъ нарочно заставлять насъ прогуливаться. Когда эти мнимые свидѣтели уѣхали, капитанъ опять принялся насъ считать, но мы еще болѣе бѣсили его: то пятидесяти вдругъ недостанетъ, то семдесять лишнихъ. Онъ выходилъ изъ себя.

Наконецъ, на третій день, перевезли всю нашу палубу на другой корабль, и тогда узнали, что шестеро бѣжало.

Впослѣдствіи мы узнали, что всѣ они благополучно достигли Франціи.

Между-тѣмъ, процесъ Дювера продолжался, и болѣе двух сотъ нашихъ плѣнныхъ перебывали ужь на берегу въ числѣ свидѣтелей. Не знаю, какимъ-образомъ, но нѣкоторые изъ нихъ успѣли въ это время бѣжать. Въ послѣднемъ засѣданіи находился и я.

Процесъ кончился, потому-что никакихъ доказательствъ не было въ виновности Дювера (хотя сожженіе бумагъ и изобличало его въ какомъ-нибудь дѣлѣ).

Не хочу описывать всѣхъ жестокостей и выдумокъ понтоннаго капитана: ожесточеніе народной войны многое тогда извиняло, и Англія не виновата, если въ мильйонѣ гражданъ ея нашелся такой жестокосердый человѣкъ.

Къ оправданію Англіи могу прибавить, что когда мы, посредствомъ удивительно-удавшейся хитрости, успѣли переслать просьбу отъ всего экипажа къ лордамъ Адмиралтейства, капитанъ былъ тотчасъ же смѣненъ.

Къ-сожалѣнію, много было и между нами такихъ людей, которые посрамили имя Французовъ.

Доказательствомъ служитъ этотъ самый Дюверъ, который впослѣдствіи оказался предателемъ своихъ соотечественниковъ.

---

Въ это же время случился на понтонѣ одинъ странный эпизодъ. Какой-то лордъ прибылъ туда однажды съ Негромъ колоссальнаго роста, и велѣлъ объявить всѣмъ Французамъ, что онъ назначаетъ двадцать фунтовъ стерлинговъ тому, кто будетъ боксировать съ этимъ Негромъ

Въ званіи переводчика я былъ обязанъ перевести это предложеніе моимъ соотечественникамъ. Когда я это исполнилъ, всѣ арестанты, видя огромность Негра, отказались отъ вызова, и я, внутренно сожалѣя, что самохвальство Негра не будетъ наказано, хотѣлъ ужь идти съ донесеніемъ къ капитану, какъ вдругъ одинъ матросъ остановилъ меня и повелъ къ отдѣльному кружку своихъ товарищей. Это были Бретонцы, у которыхъ была своя артель и которые никогда не смѣшивались съ прочими.

Одному изъ нихъ, Роберту Ланжу, долженъ былъ я снова разсказать предложеніе лорда и вызовъ Негра.

— Ну, что ты скажешь? спросили его товарищи.

— Ничего, отвѣчалъ онъ. — Англичане народъ странный. У нихъ богачамъ некуда больше тратить деньги, какъ на кулачные бои.

— Но вѣдь это вызовъ Англичанина Французамъ…

— Пусть они возвратятъ мнѣ свободу, и я подерусь съ нимъ.

— Но честь Франціи пострадаетъ, если никого не найдется принять вызовъ. Всѣ на тебя надѣялись…

— Если земляки всѣ хотятъ, пожалуй…

Всеобщій крикъ радости отвѣчалъ на эти слова, и я побѣжалъ къ капитану съ донесеніемъ.

Тотъ, пожимая плечами, посмотрѣлъ на Бретонца.

— Видѣлъ ли ты моего Негра? спросилъ лордъ у Ланжа.

— Нѣтъ, не видалъ; но это все-равно.

— Поди же, познакомься съ нимъ.

Онъ повелъ его на палубу.

— Вотъ твой соперникъ, сказалъ онъ Ланжу, указывая на колоссальнаго Негра. — Каковъ онъ тебѣ кажется?

— Неочень-красивъ, равнодушно отвѣчалъ Бретонецъ.

— Безобразность и составляетъ красоту его… Но не въ ней дѣло; а каковъ ростъ? каково онъ сложенъ?

— Довольно-толстъ.

— И ты соглашаешься съ нимъ драться?

— Земляки хотятъ этого…

— Ты умѣешь боксировать?

— Никогда не пробовалъ; но полагаю, что тутъ бьются не до смерти…

— Напротивъ, любезный. Мой Негръ убилъ ужь трехъ Французовъ однимъ ударомъ кулака.

— Въ-самомъ-дѣлѣ! сказалъ Бретонецъ, вспыхнувъ. — Ну, такъ я съ удовольствіемъ принимаю вызовъ, и земляки мои были правы, что честь Франціи требуетъ этого.

— Когда ты хочешь драться? спросилъ лордъ.

— Я готовъ хоть сейчасъ, милордъ. Пятилѣтній плѣнъ ослабилъ, можетъ-быть, мои силы, но чувство народной гордости поддержитъ меня.

— Нѣтъ, любезный. Вотъ тебѣ двѣ гинеи въ число двадцати. Ты недѣлю поѣшь и попей хорошенько, а по прошествіи этого срока, я явлюсь сюда съ Негромъ.

Послѣ этого лордъ простился съ нашимъ капитаномъ и обѣщалъ привезти къ нему множество дамъ въ день, назначенный для боя.

По уходѣ его, я разговорился съ Бретонцемъ.

— Послушай, Ланжъ, сказалъ я. — Негръ, кажется, очень-силенъ?

— Не думаю, отвѣчалъ онъ хладнокровно. — Въ немъ много бифстекса и пива, а не силы. Онъ хвастунъ… Только онъ учился боксировать, а я никогда.

— А это важное преимущество…

— На моей сторонѣ честь и правда — развѣ это не преимущество?

— Но покуда ты нанесешь ему одинъ ударъ, онъ тебѣ дастъ ихъ десять.

— Лишь бы онъ получилъ одинъ, съ него будетъ довольно.

— Самоувѣренность твоя радуетъ меня… Но все-таки воспользуйся данными деньгами и вели себѣ принести хорошей пищи и вина.

— Пища наша плоха, товарищъ, но не она ослабила мои силы, а неволя. Дай мнѣ на минуту подышать роднымъ воздухомъ, и я переколочу десятокъ Негровъ.

V.

Насталъ, наконецъ, и день боя. Лордъ явился на понтонъ и обратился къ Ланжу.

— Кто же твои секунданты? спросилъ онъ.

— Какіе? развѣ въ кулачномъ бою они нужны?

— Непремѣнно. Они должны наблюдать, чтобъ бой происходилъ по правиламъ искусства.

Я и другой Бретонецъ тотчасъ вызвались быть секундантами Ланжа.

— А есть ли у секундантовъ часы? спросилъ лордъ.

— На что это? отозвался я.

— Какое невѣжество! сказалъ лордъ. — Эти Французы ничего не знаютъ. Вотъ вамъ мой хронометръ, возьмите, и какъ скоро одинъ изъ противниковъ упадетъ отъ удара, смотрите на часы и наблюдайте: если упавшій пролежитъ болѣе пяти минутъ, значитъ онъ побѣжденъ.

— Милордъ! сказалъ я: — нашъ боецъ готовъ, гдѣ же вашъ? Пора начинать.

— Противники должны еще исполнить одинъ обычай: они должны дать другъ другу руку, въ знакъ дружбы. Пети-Бланъ! (такъ звали Негра) подай руку Французу.

— Вотъ она, сказалъ Негръ — только прикасайся къ ней со страхомъ: она ужь убила наповалъ трехъ Французовъ.

Эта глупая острота встрѣчена была сильными апплодиссментами со стороны Англичанъ.

— Что говоритъ черномазый? спросилъ у меня Бретонецъ.

Я перевелъ слова Негра. Молніи блеснули изъ глазъ Француза; на лицѣ его выразилось какое-то дикое свирѣпство. Онъ похожъ былъ на тигра въ эту минуту. Съ яростью обратилъ онъ взоръ на Негра, засучилъ рукавъ свой, подошелъ къ нему и схватилъ руку, протянутую Негромъ.

Съ минуту стояли они въ этомъ положеніи… Вдругъ Негръ испустилъ крикъ ужаса и боли, глаза его закатились, голова опрокинулась.

— Негодяй! вскричалъ Бретонецъ. — И ты осмѣлился протянуть мнѣ руку, на которой кровь моихъ соотечественниковъ! Теперь подлая эта рука и мухи не убьетъ.

Еслибъ я не былъ свидѣтелемъ этого событія, я никогда бы не повѣрилъ ему. Бретонецъ съ такою силою сжалъ руку Негру, что раздавилъ ее, кровь брызнула изъ-подъ ногтей Африканца.

— Сжальтесь! заревѣлъ Негръ. — Я побѣжденъ.

Тогда Бретонецъ выпустилъ руку противника, и она повисла безъ движенія.

Радостные крики побѣды раздались между плѣнными.

— Милордъ! сказалъ Ланжъ: — я исполнилъ вашу волю и дружески пожалъ Негру руку. Послѣ этого можно начать и бой.

— Готовъ ли ты, Пети-Бланъ? спросилъ лордъ у Негра.

Тотъ сдѣлалъ головой отрицательный знакъ.

— Такъ ты отказываешься отъ боя?

— Отказываюсь.

— Въ такомъ случаѣ, Ланжъ побѣдилъ. Вотъ мой закладъ. Надобно сознаться, что сила рукъ у тебя чрезвычайная. Но я все-таки убѣжденъ, что еслибъ вы боксировали по правиламъ, Пети-Бланъ остался бы побѣдителемъ.

Тутъ лордъ обратился къ своимъ гостямъ, извинился и уѣхалъ. Весь понтонъ былъ въ восторгѣ отъ побѣды Бретонца.

Скоро былъ я переведенъ на понтонъ Вендженсъ, гдѣ переводчикъ, сдѣлавшись боленъ, отправленъ былъ въ госпиталь. Я разстался съ товарищами моего заключенія и съ-тѣхъ-поръ не видалъ ихъ. Я провелъ все остальное время моего плѣна на этомъ новомъ понтонѣ.

Званіе переводчика доставило мнѣ помѣщеніе лучшее противъ другихъ арестантовъ. Даже за условную плату съ коммиссаромъ, дали мнѣ каюту для моей мастерской. Здѣсь я проводилъ жизнь отдѣльно и довольно-хорошо.

Однажды пришелъ ко мнѣ какой-то человѣкъ и сталь безъ церемоніи разсматривать мои каритны. Онѣ ему понравились; онъ уговорился со мною въ цѣнѣ, по которой я обязанъ былъ доставлять ему свои работы, и именно по фунту стерлинговъ за картину.

Съ этой минуты началъ я работать съ величайшимъ жаромъ. Бывшій же у меня запасъ картинъ, Авраамъ Куртисъ купилъ за шесть фунтовъ. Потомъ я успѣвалъ доставлять ему по три, по четыре картины въ мѣсяцъ.

Въ это время постигло всѣ потоны несчастіе. Между нами обнаружилась желтая лихорадка, которая сотнями поражала насъ ежедневно. И здѣсь имѣли мы случай видѣть разность въ людяхъ, которымъ ввѣряется участь тысячей. Два доктора, Фоллеръ и Вейссъ, являлись ежедневно на понтоны; но одинъ былъ благороднѣйшій человѣкъ, который заботился точно такъ же о больныхъ Французахъ, какъ о собственныхъ своихъ дѣтяхъ, тогда-какъ другой (Вейссъ) громко объявлялъ, что стараться о возвращеніи жизни и здоровья Французу, значитъ увеличивать число непріятелей Англіи и обнаруживать чувства дурнаго патріота.

Вскорѣ имѣли мы случай еще болѣе удостовѣриться, что и между Англичанами много добрыхъ и благородныхъ людей. Капитанъ понтона Вендженсъ былъ уволенъ за старостью, а вмѣсто его назначенъ двадцати-четырехлѣтній капитанъ Эдуардсъ.

Принадлежа по родству къ знатнѣйшимъ фамиліямъ, онъ не столько по связямъ, сколько по дѣйствительнымъ личнымъ заслугамъ получилъ чинъ въ такихъ молодыхъ лѣтахъ. Будучи строгъ и точенъ въ исполненіи долга, онъ вполнѣ понялъ, что человѣколюбіе и милосердіе составляютъ главную черту его обязанностей. Невыступая за черту своего долга, онъ доставлялъ намъ всѣ удобства и облегченія, какія только могли быть допущены на понтонѣ. Не тратя ни одного лишняго пенса на наше содержаніе, онъ доставлялъ намъ хорошую и достаточную пищу, какой не было ни на одномъ понтонѣ.

Зато, надобно отдать справедливость и Французамъ: вполнѣ чувствуя благородное обращеніе новаго капитана, всѣ мы наперерывъ старались выразить ему свою благодарность самымъ тихимъ и кроткимъ поведеніемъ.

Улучшеніе нашего образа жизни простиралось дотого, что мы стали давать концерты и спектакли на понтонѣ. Всего любопытнѣе быль нашъ театръ, костюмы, декораціи и актёры. Даже пьесы были собственнаго нашего сочиненія.

По званію живописца, я, разумѣется, былъ декораторомъ, а самые молодые арестанты играли женскія роли. Между ними былъ нѣкто Пьерръ Шерри. Съ нимъ произошелъ однажды весьма-забавный случай.

Къ нашимъ спектаклямъ капитанъ Эдуардсъ приглашалъ много гостей, а въ томъ числѣ и дамъ. Одинъ старый лордъ, увидя Пьерра Шерри въ ролѣ чувствительной любовницы, вообразилъ себѣ, что это молодая Француженка, и обратясь къ посредничеству одного изъ актёровъ, чтобъ познакомиться съ предметомъ своей страсти, попалъ на шутника, который увѣрилъ его, что и мнимая актриса чувствуетъ къ нему сильную склонность и готова бѣжать съ нимъ. Переговоры производились во время спектакля такъ дѣятельно, что Пьерръ Шерри, дѣйствительно, успѣлъ при разъѣздѣ гостей, въ женскомъ своемъ костюмѣ и въ сопровожденіи влюбленнаго лорда уѣхать съ понтона.

Впослѣдствіи мы услышали, что этотъ же лордъ, узнавъ свою смѣшную ошибку, старался, чтобъ никто о ней не провѣдалъ и успѣлъ тайно переправить плѣнника во Францію.

Въ это время Англія сдѣлала извѣстную Копенгагенскую Экспедицію, и на наши понтоны размѣщено было много плѣнныхъ Датчанъ. Каково же было мое удивленіе, когда въ числѣ ихъ нашелъ я того самого капитана, который, при бѣгствѣ моемъ съ несчастнымъ Берто, не принялъ насъ на свой корабль, возвратилъ меня на понтонъ и былъ причиною смерти моего бѣднаго товарища. Воспоминаніе этой ужасной ночи сильно взволновало меня.

Увы! наша хорошая жизнь на понтонѣ «Вендженсъ» была непродолжительна. Капитанъ Эдуардсъ получилъ другое, лучшее назначеніе. Однажды явился ко мнѣ нѣкто Джемсъ Смитъ и объявилъ, что Авраамъ Куртисъ, покупающій у меня картины, безсовѣстно обманываетъ меня, и получая ихъ за гинею, продаетъ за двадцать-пять гиней и за тридцать. Въ удостовѣреніе словъ своихъ, предложилъ онъ мнѣ по пяти фунтовъ стерлинговъ за каждую картину, обѣщая возвысить плату, въ случаѣ хорошаго сбыта.

Уходя, купилъ онъ у меня три приготовленныя ужь картины и заплатилъ за нихъ пятнадцать гиней.

На другой день пришелъ ко мнѣ и прежній мой покупщикъ, Авраамъ Куртисъ. Я предложилъ ему, чтобъ онъ мнѣ впредь платилъ тоже по пяти фунтовъ стерлинговъ…

— Понимаю! вскричалъ онъ: — здѣсь былъ купецъ Смитъ. Онъ вездѣ мнѣ вредитъ. Но предупреждаю тебя, мой милый, что я буду мучить тебя за то, что ты сошелся съ нимъ. Ты скоро обо мнѣ услышишь.

Онъ ушелъ и сдержалъ слово.

Въ это время привезли на понтоны Французовъ, взятыхъ въ плѣнъ въ Испаніи; между ними былъ полковникъ Лежёнъ, съ которымъ я успѣлъ познакомиться, но котораго вскорѣ выпустили на поруки и на честное слово. Эта свобода была не лучше понтоновъ.

VI.

На понтонѣ нашемъ обнаружилась въ это время ужасная эпидемія вомито, привезенная нѣкоторыми плѣнными съ острова Кабреры. Однажды я почувствовалъ ознобъ и сильную головную боль; потомъ вдругъ мнѣ показалось, что весь понтонъ вокругъ меня кружится, и я упалъ безъ чувствъ.

Прійдя въ себя и осмотрясь, увидѣлъ я, что ужь перенесенъ на госпитальный понтонъ Пегасъ. Вокругъ меня стояли бочки съ холодною водой (которою тогда лечили эту болѣзнь). Этотъ ужасный видъ возвратилъ мнѣ разсудокъ.

— Я не хочу, чтобъ меня купали! закричалъ я. — Горе тому, кто подойдетъ ко мнѣ, я буду защищаться…

Но меня никто не слушалъ; а какъ очередь не дошла еще до меня, то и продолжали погружать въ воду несчастныхъ моихъ товарищей. Одинъ Французскій матросъ, приставленный къ этой работѣ для раздѣванія больныхъ, подошелъ ужь ко мнѣ, чтобъ снять съ меня платье, какъ вдругъ узналъ меня и вскричалъ:

— Какъ! это вы, Гарнере! И вы къ намъ попали…

— Я не хочу, чтобъ меня купали! продолжалъ я кричать…

— Не бойтесь… Васъ не тронутъ… Я спасу васъ…

Сказавъ это, онъ схватилъ меня и понесъ, а я опять впалъ въ безпамятство.

Не знаю, долго ли оно продолжалось, но, прійдя въ себя, я увидѣлъ, что лежу въ постели. Я мысленно благодарилъ Бога, что спасся отъ явной смерти, потому-что леченіе холодною водою убивало всѣхъ больныхъ. Тугъ я началъ вскорѣ поправляться.

— Ну, г. Гарнере, сказалъ мнѣ тотъ же Французскій матросъ. — вы спасены теперь. Докторъ ручается за вашу жизнь. Хорошо, что я успѣлъ унести васъ отъ купанья…

— О, какъ я благодаренъ тебѣ! вскричалъ я…

— Это былъ мой долгъ… мы вѣдь ужь давно знакомы.

Съ недоумѣніемъ смотрѣлъ я на него и не могъ вспомнить, гдѣ видѣлъ этого человѣка.

— Какъ! продолжалъ онъ: — вы забыли корабль Дориду, капитана Ліара, Негровъ, наше кораблекрушеніе и переодѣтаго Араба Финьйоле?..

— Какъ! это ты? Финьйоле?

— Какъ видите… я немножко потолстѣлъ, возмужалъ…

— Какимъ же образомъ ты здѣсь?..

— Очень-просто, года два тому назадъ, одинъ англійскій фрегатъ захватилъ корабль, на которомъ я служилъ, и меня отвели на понтонъ. Здѣсь опредѣлили меня подлекаремъ въ госпиталь, и я повиновался…

— И спасъ меня, добрый Финьйоле.

— Ну, вы еще нескоро поправитесь. Вамъ нужна теперь хорошая пища; а порція, раздаваемая больнымъ, не придастъ вамъ силы. Но будьте спокойны: я вамъ буду отдавать часть моей порціи…

Дѣйствительно, добрый Финьйоле принесъ мнѣ къ-вечеру чашку бульйону, и я провелъ ночь спокойно. Съ этой минуты я сталъ поправляться.

По лѣвую сторону моей кровати проложили въ это время еще больнаго съ нашего же понтона, Вендженса, больнаго, съ которымъ я былъ знакомъ. Этого человѣка, неизвѣстно почему, прозвали Зеленымъ Попугаемъ. Дѣятельность его и оборотливость вошли между нами въ пословицу. Неимѣя ни одного су, онъ успѣлъ составить себѣ капиталъ до ста франковъ, и началъ производить съ ними на понтонѣ торговлю. Барыши его болѣе-и-болѣе увеличивались, и наконецъ онъ ужь сдѣлался богачомъ, пріобрѣтавшимъ барыши до ста Франковъ въ мѣсяцъ.

На эти деньги могъ бы онъ на понтонѣ жить весело и пріятно, но старая, пятидесятилѣтняя и весьма-некрасивая собою жена его пріѣхала изъ Франціи въ Портсмутъ, чтобъ, по-мѣрѣ-возможности, раздѣлять его горе и иногда видѣться съ нимъ — и Зеленый Попугай отдавалъ ей всѣ свои деньги, требуя, чтобъ она жила весело и роскошно.

Его-то принесли больнаго и положили подлѣ меня. Онъ былъ въ сильной горячкѣ. Къ нему приставили двухъ сторожей, чтобъ справиться съ нимъ въ минуту бѣшенства. Дикіе крики его не дали мнѣ всю ночь спать. Только подъ утро успокоился онъ, и я уснулъ,

Вообразите же себѣ мое удивленіе, когда, проснувшись поутру довольно-поздно, увидѣлъ я Зеленаго Попугая, вставшаго и съ небольшимъ узелкомъ подъ-мышкою собиравшагося уйдти. Я думалъ, что это сонъ.

— Здравствуйте, Гарнере, сказалъ онъ спокойно. — Я очень-радъ, что вы внѣ всякой опасности. Я возвращаюсь на свой понтонъ. Нѣтъ ли у васъ какого-нибудь порученія?

— Возможно ли? вскричалъ я. — Но вчера еще ввечеру ты былъ въ горячкѣ. Ты не въ-состояніи будешь сдѣлать двухъ шаговъ.

— Да! я вчера былъ порядочно боленъ.

— А теперь такъ скоро выздоровѣлъ?

— Разумѣется. Я разсудилъ, что нашему брату хворать не приходится, и подумалъ, что если пролежу мѣсяцъ, то бѣдной женѣ моей ничего не достанется на наряды. Она, пожалуй, вообразитъ, что я избаловался, что волочусь за какою-нибудь Англичанкою… Такъ я и разсудилъ, что лучше всего выздоровѣть, встать и уйдти. Какъ вздумано, такъ и сдѣлано… Честь имѣю кланяться, прощайте.

Поклонясь мнѣ, онъ вышелъ изъ каюты. Еслибъ я не былъ свидѣтелемъ подобнаго происшествія, никогда не повѣрилъ бы ему. Сила, води можетъ, слѣдственно, преодолѣть болѣзнь. Я хотѣлъ послѣдовать этому примѣру, но, по-несчастію, былъ такъ слабъ, что, несмотря на всѣ попытки, не могъ и подняться.

Благодаря Финьйоле, раздѣлявшему со мною свою пищу, я видимо сталъ поправляться, могъ вскорѣ встать и прохаживаться по палубѣ. Я съ восторгомъ воображалъ ту минуту, когда возвращусь на свой понтонъ, потому-что на госпитальномъ обращались съ плѣнными гораздо-хуже.

Изъ тысячи примѣровъ приведу только одинъ. Однажды Финьйоле сказалъ врачу, осматривавшему больныхъ, что одному гардемарину нужно было бы дать нѣсколько глотковъ вина, для подкрѣпленія силъ.

— Глупецъ! вскричалъ Англичанинъ. — Подкрѣплять силы непріятеля! да это противно здравому смыслу.

Наконецъ настала минута моего возвращенія на Вендженсъ. Я обнялъ добраго Финьйоле и отправился за конвоемъ въ лодкѣ. Черезъ четверть часа былъ я ужь въ своей каютѣ, гдѣ еще находились начатыя мною картины, и почти плакалъ отъ радости.

Прежде всего я явился къ капитану, но тотъ принялъ меня чрезвычайно-холодно, и я догадался, что противъ меня есть какая-нибудь интрига. Надобно было наблюдать осторожность.

Я началъ попрежнему работать, и великодушный Смитъ исправно платилъ мнѣ по пяти фунтовъ стерлинговъ за картину. Слѣдственно деньги у меня всегда были. Но между-тѣмъ дурное расположеніе капитана ко мнѣ усиливалось, и я предложилъ ему уволить меня отъ должности переводчика; онъ, однакожь, отказалъ мнѣ и продолжалъ свой враждебный образъ дѣйствій.

Однажды пришелъ Еврей Авраамъ Куртисъ и, глядя на меня изподлобья, спросилъ, дома ли двоюродный братъ его, капитанъ?

Этотъ вопросъ и удареніе посѣтителя на слово двоюродный братъ открыли мнѣ все.

— Ну, а каково вы поживаете, Гарнере? продолжалъ Куртисъ. — Исправно ли платитъ вамъ Смитъ за картины, и каково обращается съ вами двоюродный мой братъ?

— Г. Смитъ платитъ очень-хорошо и благородно, отвѣчалъ я. — Вашъ же двоюродный братъ гнуснѣйшій человѣкъ, какой есть на свѣтѣ… Вы удивляетесь дерзкимъ моимъ словамъ, но я ихъ повторю ему самому.

— Послушайте, Гарнере, поговоримте хладнокровно…

— Еслибъ я не былъ хладнокровенъ, я бы давно выбросилъ тебя за бортъ.

Еврей отступилъ со страхомъ.

— О нѣтъ! сказалъ онъ ласково. — Вы слишкомъ-благородны, чтобъ покуситься на жизнь беззащитнаго человѣка. Я, напротивъ, хочу откровенно съ вами объясниться. Вы молоды, съ дарованіемъ; рано, или поздно война кончится — и вы будете играть въ свѣтѣ роль отличнаго художника. Зачѣмъ же жертвовать этою будущностью для удовлетворенія минутной вспышки? Вы теперь работаете по заказамъ Смита, но что изъ этого будетъ? Васъ ожидаютъ тысячи непріятностей, а за что? Чтобъ получить отъ Смита немного-больше денегъ, чѣмъ я вамъ предлагаю.

— Ты величайшій негодяй, отвѣчалъ я подумавъ. — Но ты правъ.

— Вотъ сейчасъ и видно умнаго человѣка! Что жь дѣлать! мы всѣ должны покоряться судьбѣ. Я бѣднякъ, и мнѣ хочется нажиться… Итакъ рѣшено? Вы попрежнему будете мнѣ отдавать свои картины по гинеѣ.

— Согласенъ, но кромѣ этой: она ужь заказана.

— Когда вы ее кончите?

— Въ четыре дня.

— Хорошо. Я прійду на той недѣлѣ. Поторопитесь; у меня много заказовъ.

Тотчасъ же по уходѣ Авраама, написалъ я письмо къ Смиту, и тотъ на другое же утро явился ко мнѣ. Я ему все разсказалъ.

— Могу ли я васъ осуждать, сказалъ онъ. — за то, что вы согласились на условія этого бездѣльника; вамъ нельзя было поступить иначе. Теперь подумаемъ вмѣстѣ нельзя ли избѣжать этого договора…

— Найдти средство къ увольненію капитана понтона?

— Нѣтъ!… что-нибудь другое. Нѣтъ ли у васъ, напримѣръ, какой-нибудь протекціи… не знакомы ли съ однимъ изъ членовъ Парламента… или хоть съ Французскимъ военно плѣннымъ генераломъ?…

— Нѣтъ… Одинъ полковникъ Лежень знакомъ мнѣ.

— Ну что жь, можетъ-быть, этотъ полковникъ имѣетъ связи въ нашемъ высшемъ обществѣ. Напишите къ нему и просите его, чтобъ онъ похлопоталъ объ отпускѣ васъ на поруки…

Спустя полчаса, Смитъ отправился съ моимъ письмомъ, обѣщая, что и съ своей стороны употребить всѣ свои знакомства, чтобъ устроить это дѣло.

VII.

Прошла недѣля, я пересталъ ужь надѣяться, какъ вдругъ однажды получилъ письмо отъ полковника Лежена, въ которомъ онъ увѣдомляетъ меня, что, послѣ многихъ неудачныхъ попытокъ въ мою пользу, онъ наконецъ думаетъ, что ему удастся выручить меня.

Въ тотъ же день пришелъ и Смитъ, который тоже объявилъ мнѣ, что друзья его въ Адмиралтейской Коммиссіи взялись хлопотать за меня.

Дѣйствительно, двѣ недѣли спустя, капитанъ призвалъ меня однажды и сказалъ, что я буду переведенъ на поруки въ одну деревню. Можно вообразить себѣ мою радость! я почти былъ безъ ума.

Когда я прибыль въ деревню, назначенную мнѣ для жительства, то съ перваго взгляда былъ разочарованъ мнимою своею свободою. Тысяча-двѣсти Французовъ, въ числѣ ихъ полковникъ Лежень, помѣщены были въ нѣсколькихъ полуразвалівшихся хижинахъ, отдаваемыхъ имъ Англичанами въ наемъ за такую огромную цѣну, что сумма найма равнялась цѣнности дома.

Я явился къ полковнику Лежену съ благодарностью. Онъ принялъ меня очень-ласково. Потомъ я успѣлъ добыть себѣ за десять шиллинговъ въ недѣлю уголъ, чтобъ поставить свою кровать вмѣстѣ съ другими пятью офицерами. Но все-равно; я былъ ужь не на понтонѣ.

На другое утро съ пяти часовъ я всталъ и спѣшилъ воспользоваться моею свободою, чтобъ пройдтись по окрестностямъ.

— Куда вы собираетесь? спросилъ меня одинъ изъ товарищей.

— Погулять, подышать воздухомъ, побѣгать по полямъ.

— Что вы? да васъ сейчасъ возьмутъ подъ стражу.

— Какъ? за чти?

— Раньше шести часовъ мы не смѣемъ выходить.

— Но какимъ же образомъ во Франціи англійскіе военно-плѣнные…

— Тамъ совсѣмъ-иначе. Здѣсь нельзя вставать раньше шести часовъ и надобно быть дома до захожденія солнца. Не дальше англійской мили отъ деревни своей можемъ мы гулять, и то только по большой дорогѣ. Ни по полямъ, ни по проселочной дорогѣ мы не должны дѣлать ни шагу. Всякій житель, который увидитъ, что Французъ нарушаетъ эти постановленія, имѣетъ право поступить съ нимъ какъ съ дикимъ звѣремъ, получая по одной гинеѣ за каждаго. Этотъ законъ дѣлаетъ много зла. Говорятъ, что до двухъ тысячъ Французовъ ужь погибло жертвою разныхъ хитростей со стороны жителей, чтобъ заманить ихъ куда-нибудь съ дороги, или не въ указанный часъ.

Эти разсказы навели на меня ужасъ. Но я покорился общей участи и тотчасъ же занялся своимъ искусствомъ на чердакѣ, нанявъ уголъ у одной старухи.

Въ первые четыре мѣсяца моей сухопутной жизни, то-есть до весны 1812 года, я съ жаромъ трудился надъ своими картинами; время это пролетѣло для меня очень-быстро.

Однажды поутру собрались мы втроемъ (капитанъ корвета, майоръ и я) завтракать на одной фермѣ, отстоявшей около мили отъ нашей деревни. Но какъ насъ солнцемъ очень-сильно пекло на большой дорогѣ, то мы и рѣшились пойдти по тропинкѣ, которою сокращали полпути.

Перескакивая черезъ одну канавку, я такъ неудачно попалъ на камень, что упалъ и больно ушибъ ногу. Сперва мнѣ показалось, что я переломилъ ее, но, осмотрѣвъ ее внимательно, нашелъ, что только слегка вывихнулъ. Это принудило меня, однакожь, отстать на триста, или четыреста шаговъ отъ моихъ товарищей. Вдругъ послышались крики, зовущіе на помощь.

Одинъ крестьянинъ, подрѣзывая изгороду, увидѣлъ двухъ моихъ товарищей и, зная правила, по которымъ онъ могъ безнаказанно напасть на нихъ, бросился съ ножомъ и нанесъ майору сильную рану въ руку. Тотъ сталъ звать на помощь. Капитанъ, говоря поанглійски, началъ-было убѣждать крестьянина, но тотъ напалъ и на него. Двумя сильными ударами въ голову повергъ онъ его безъ чувствъ.

Крикъ ярости, который исторгся у меня изъ груди при видѣ этой ужасной сцены, заставилъ крестьянина броситься и на меня, но я выхватилъ колъ изъ изгороды и самъ съ ожесточеніемъ кинулся на злодѣя. Тотъ, видя, что я вооруженъ дубиною, пустился отъ меня бѣжать и я возвратился къ своимъ несчастнымъ товарищамъ.

Мое положеніе было самое затруднительное. Оставить ихъ и идти домой за помощью, значило предать ихъ звѣрству прежняго злодѣя; оставаться при нихъ и ждать прохожихъ было тоже опасно, потому-что несчастные исходили кровью.

Вдругъ показалась толпа крестьянъ, бѣгущая къ намъ съ ружьями и вилами. Впереди ихъ шелъ бѣжавшій отъ меня злодѣй, и не было сомнѣнія, что они хотѣли умертвить всѣхъ насъ: но увидя двухъ людей, плавающихъ въ крови и безъ чувствъ, они остановились и сжалились.

Я спѣшилъ имъ разсказать поступокъ крестьянина, и всѣ осыпали негодяя упреками. Составя тотчасъ же носилки, эти люди положили на нихъ раненныхъ и понесли обратно въ нашу деревню.

Здѣсь все общество Французскихъ офицеровъ пришло въ волненіе и рѣшило тотчасъ же написать къ правительству о происшествіи. Мнѣ поручено было перевесть бумагу, и я черезъ часъ окончилъ эту работу.

Я ужь хотѣлъ отнести ее, какъ вдругъ въ комнату вошелъ какой-то человѣкъ, котораго я во одеждѣ принялъ сперва за купца.

— Я слышалъ, сказалъ онъ мнѣ, что вы переводите просьбу къ англійскому правительству о сегодняшнемъ происшествіи и хотите напечатать ее въ газетахъ. Правда ли это?

— А вамъ какое дѣло? спросилъ я.

— Повѣрьте, что намѣреніе ваше опасно, и я совѣтую вамъ оставить его.

— Позвольте вамъ сказать, что я не обязанъ принимать вашихъ совѣтовъ?

— Такъ вы переведете эту просьбу?

— Разумѣется.

Незнакомецъ повернулся и ушелъ, не сказавъ ни слова и непоклонясь; а я тотчасъ побѣжалъ и отдалъ свой грудъ обществу офицеровъ.

Когда я выходилъ отъ нихъ, одна двѣнадцатилѣтняя дѣвушка, Мери, съ которой я недавно срисовывалъ портретъ, дернула меня за рукавъ, проходя мимо меня, и сдѣлала мнѣ знакъ одной рукой, чтобъ я слѣдовалъ за нею, другою приложила палецъ къ губамъ, чтобъ я молчалъ. Я послѣдовалъ за нею и чрезъ нѣсколько минутъ вошедъ въ хижину ея матери.

— Послушайте, сударь, сказала мнѣ старуха? — вы къ намъ были всегда такъ добры, что я почла за долгъ предупредить васъ… Я сейчасъ подслушала разговоръ двухъ констеблей. Васъ хотятъ взять подъ стражу… Какимъ образомъ вы придумаете спастись — не мое дѣло…

Я всунулъ дѣвочкѣ въ руку гинею и побѣжалъ домой. Здѣсь я собралъ всѣ накопленныя мною деньги, уложилъ ихъ въ кожаный поясъ, который на себѣ носилъ, и отправился къ одному мичману, у котораго была пара отличныхъ карманныхъ пистолетовъ; тотъ мнѣ ихъ тотчасъ же продалъ, снабдилъ зарядами, и я отправился по полямъ.

Отойдя съ милю отъ деревни, залегъ я въ одинъ ровъ, гдѣ рѣшился ожидать наступленія ночи, будучи увѣренъ, что не будутъ меня искать такъ близко.

Эта предосторожность была благоразумна. Я видѣлъ изъ своего убѣжища, какъ полицейскіе агенты меня искали, никакъ недогадываясь, что чѣмъ болѣе они впередъ спѣшили, тѣмъ безопаснѣе мнѣ было оставаться позади ихъ.

Въ десятомъ часу услыхалъ я вдругъ стукъ ѣдущей кареты. Я вышелъ изо рва и очень-спокойно пошелъ по большой дорогѣ. Увидѣвъ что это дилижансъ, я окликнулъ кучера. Онъ остановился. Въ каретѣ было еще одному мѣсто и я занялъ его.

Это было внутри кареты, гдѣ садятся четверо: подлѣ меня былъ мужчина, который казался спящимъ; напротивъ сидѣли двѣ женщины.

При первой перемѣнѣ лошадей, сосѣдъ, вопреки англійскимъ обычаямъ, заговорилъ со мной. Я былъ въ затрудненіи. Не отвѣчать было неучтиво; отвѣчать — выговоръ измѣнилъ бы мнѣ… Вдругъ услыхалъ я нѣжный женскій голосъ, который отвѣчалъ на сдѣланный мнѣ вопросъ; я тотчасъ же понялъ, что сижу между отцомъ, матерью и дочерью; что отецъ протестантскій пасторъ, а дочь отвозятъ въ гувернантки къ одному перу Англіи. Чтобъ не попасться вторично, я притворился глубоко-спящимъ.

Каково было, однако, мнѣ, когда отецъ сказалъ дочери:

— Не забудь, Флора, напомнить мнѣ на станціи… Мнѣ страхъ какъ хочется узнать, поймали ли этого Француза, который бѣжалъ; я бы далъ полкроны, еслибъ его схватили.

Миссъ Флора не отвѣчала, а отецъ и мать вскорѣ громкимъ храпѣньемъ доказали глубокій сонъ. Вдругъ карета остановилась… я тихонько высунулъ голову, чтобъ посмотрѣть на причину остановки… Какъ описать мой ужасъ? Пять или шесть констеблей стояли съ фонарями.

— Я погибъ! прошепталъ я.

— Молчите, тихо и быстро сказала мнѣ пофранцузски Флора. Положите голову на плечо моего отца и притворитесь спящимъ.

Едва успѣлъ я исполнить ея приказаніе, какъ внутренность кареты освѣтилась

— Что вамъ угодно, господа? спокойно спросила дѣвушка у констеблей. Пожалуйста не разбудите папа и маменьку.

— Это ваши родители? сказалъ констебль. А кто этотъ молодой человѣкъ?

— Мой братъ. Онъ ѣдетъ пасторомъ въ деревню.

— Очень-хорошо… Извините, что мы потревожили васъ; намъ приказано останавливать всѣ дилижансы и осматривать, нѣтъ ли въ нихъ одного бѣжавшаго Француза.

— Вы исполняете свой долгъ, господа…

— Спокойной ночи!…

Дѣвушка тихо подняла стекло, и карета поѣхала дальше.

— Вы моя спасительница, тихо сказалъ я Флорѣ, цалуя ея руку. — Богъ воздастъ вамъ за это добро.

Когда я садился въ дилижансъ, то, разумѣется, не спрашивалъ куда онъ ѣдетъ. Только теперь, на третьей станціи, узналъ я, что ѣду въ Портсмутъ. Но какъ я имѣлъ большую нужду въ пищѣ и отдыхѣ, то и остановился, недоѣзжая до Портсмута, и занялъ комнату, чтобъ провести остатокъ ночи.

Притворясь, что у меня сильная зубная боль, я обвязалъ себѣ ротъ, и такимъ-образомъ выговоръ мой не могъ обнаружить, что я иностранецъ. Въ пять часовъ разбудили меня, объявили, что портсмутскій дилижансъ пріѣхалъ и перепрягаетъ лошадей; я успѣлъ плотно позавтракать и занялъ мѣсто внутри кареты, гдѣ еще никого не было. Это обстоятельство возвратило мнѣ бодрость; мнѣ нечего было бояться сосѣдства.

Въ девять часовъ вечера пріѣхалъ я въ Портсмутъ, и тотчасъ же отправился въ домъ г. Смита.

При этомъ предстояло небольшое затрудненіе. Адресъ его я очень-хорошо зналъ, по съ портсмутскими улицами вовсе не былъ знакомъ. Надобно было спрашивать прохожихъ, а это было довольно-опасно. Однакожь, я долженъ былъ рѣшиться на это.

Увидя человѣка, стоявшаго подъ навѣсомъ и ожидавшаго пока пройдетъ дождь, я подошелъ къ нему.

— Сдѣлайте милость, позвольте узнать…

Я не кончилъ фразы отъ ужаса… Передо мною стоялъ Авраамъ Куртисъ.

VIII.

— А, а! это вы, г. Гарнерей, сказалъ онъ съ ироніею. — Вы, кажется, поселились въ Портсмутѣ… Какъ я радъ, что встрѣтилъ васъ… Вѣрно, мы возобновимъ пріятное знакомство… Пойдемте, я отведу васъ…

Я чувствовалъ, что малѣйшая нерѣшительность погубитъ меня.

— А куда же мы отправимся? — спросилъ я.

— Въ самое безопасное мѣсто.

— Вѣрно, къ констеблю.

— Сейчасъ видно умнаго человѣка, который съ перваго взгляда, угадываетъ мысли пріятеля.

— Такъ позвольте и мнѣ сдѣлать вамъ на это одно маленькое замѣчаніе…

— Съ удовольствіемъ, хоть десять; торопиться не куда. Дождь все еще идетъ, а мы стоимъ подъ навѣсомъ Говорите, любезный Гарнере, что вы мнѣ скажете?

— А то, что если ты вскрикнешь, я тебѣ тотчасъ же прострѣлю черепъ.

При этомъ, я приставилъ ему ко лбу пистолетъ.

Движеніе мое было такъ быстро и неожиданно, что Еврей не могъ бы и безъ моего приказанія произнести ни слова — дотого онъ испугался.

— Я ужь, конечно, не ворочусь на свой понтонъ, продолжалъ я: — и чтобъ избѣжать этого несчастія, готовъ умереть; и потому клянусь тебѣ, что если ты окажешь мнѣ малѣйшее сопротивленіе, я при ста свидѣтеляхъ прострѣлю тебѣ голову. Помни же это! — Теперь давай мнѣ руку и веди меня за городъ. Но смотри, не ошибись улицами, если дорожишь жизнью.

— Я повинуюсь… будьте спокойны, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ.

Взявъ его подъ-руку, а въ другой держа пистолетъ, который опустилъ въ карманъ, я пошелъ по указанію Авраама.

Черезъ часъ мы были за городомъ. Тогда платкомъ завязалъ я ротъ Еврею, а шейнымъ шарфомъ связавъ ему руки, сказалъ

— Ты здѣсь долженъ простоять часъ, нетрогаясь съ мѣста; по прошествіи этого времени, можешь воротиться въ городъ. Только помни, что если я попадусь черезъ тебя, рано или поздно, тебѣ не миновать моей пули.

Оставя его, я быстро побѣжалъ въ городъ, и черезъ двадцать минутъ былъ ужь тамъ. Было около полуночи. Нельзя было терять времени: меня могли взять, какъ праздношатающагося. Я вошелъ въ какую-то таверну и, разбудивъ мальчика, спавшаго на стулѣ въ ожиданіи посѣтителей, просилъ его указать мнѣ ту улицу, гдѣ жилъ Смитъ.

— Первая налѣво, отвѣчалъ онъ, неглядя даже на меня.

Дѣйствительно, черезъ нѣсколько минуть постучался я у Смита. Вы шла какая-то старуха и, послѣ продолжительнаго допроса, впустила къ нему.

— Это вы! вскричалъ онъ, вскочивъ. Возможно ли? вы себя губите…

— Или спасаю, отвѣчалъ я, и разсказалъ ему все случившееся со мною.

— Очень сожалѣю, сказалъ онъ, что все это случилось. Но прошедшаго перемѣнить нельзя. Надобно стараться выпутаться изъ затруднительнаго положенія, въ которое вы попались; а покуда домъ мой въ вашемъ распоряженіи…

Тутъ позвалъ онъ старуху и сказалъ ей:

— Послушай, Сара, я знаю, что ты не любишь Французовъ; но ты добрая и честная женщина. Ты мнѣ двадцать лѣтъ доказывала, что на тебя можно положиться. Это господинъ Французскій военноплѣнный; онъ бѣжалъ и будетъ жить у меня. Приготовь ему наверху комнату и постарайся не проболтаться о немъ.

Съ негодованіемъ взглянула на меня старуха, пожала плечами и отвѣчала

— Да, я терпѣть не могу Французовъ: они убили бѣднаго моего сына въ Остиндіи. Я желала бы, чтобъ этотъ человѣкъ не приходилъ сюда… Но онъ ввѣрился вашей чести — и гостепріимство должно быть свято сохранено.

— Прекрасно, добрая моя Сара! отвѣчалъ Смитъ. — Ты истинная Шотландка, и теперь я не боюсь, чтобъ ты проболталась.

На другое утро принялся я хладнокровно обдумывать свое положеніе, и результатомъ размышленій моихъ было то, что надобно стараться бѣжать во Францію. Сара принесла мнѣ завтракъ, а вслѣдъ за нею пришелъ и самъ Смитъ.

— Я вамъ прислалъ завтракъ сюда, сказалъ онъ, потому-что вы должны нѣсколько дней не выходить изъ комнаты. Я не вѣрю молчаливости Куртиса и опасаюсь его доноса. Можетъ-быть, станутъ крѣпко надзирать за моимъ домомъ.

— Я не знаю какъ благодарить васъ…

— Какая туть благодарность! Я исполняю долгъ честнаго человѣка. Теперь посмотримъ, что вы намѣрены дѣлать?..

— Найдти средство уѣхать во Францію.

— Это было бы всего-лучше; и если для этого нужны будутъ деньги, я готовь снабдить васъ.

— О, нѣтъ! у меня довольно золота… но нужно знакомство съ контрабандистами, которые рѣшились бы перевезти меня черезъ проливъ.

— Я сегодня начну разспрашивать своихъ знакомыхъ…

— А до-тѣхъ-поръ, чтобъ мнѣ не скучно было, пришлите мнѣ все, что нужно для живописи я займусь ею.

— Прекрасно!.. Займитесь.

— Я нарисую сцену моего бѣгства съ понтона «Протей».

Занявшись работою, я не видѣлъ какъ время прошло до обѣда.. Смитъ воротился и былъ въ веселомъ расположеніи духа.

— Побѣда! вскричалъ онъ. Я принесъ хорошія вѣсти.

— Разскажите, ради Бога…

— У одного изъ моихъ золотильщиковъ, есть двоюродный братъ, который занимается контрабандою и перевозкою бѣжавшихъ плѣнныхъ. Я узналъ это, даже неразспрашивая. Онъ самъ мнѣ все это выболталъ, но я не хотѣлъ допытываться больше сегодня, а завтра нарочно самъ начну этотъ разговоръ, и вывѣдаю, гдѣ живетъ этотъ контрабандистъ.

Это извѣстіе такъ сильно обрадовало меня, что я цѣлую ночь не спалъ. Съ мучительнымъ нетерпѣніемъ ждалъ я на другой день Смита; но день прошелъ, а онъ не приходилъ. Ужь поздно я услышалъ шаги его.

— Ну что, вскричалъ я, увидя его и не давъ ему даже времени запереть за собою двери.

— А то, что вчера были хорошія вѣсти, а сегодня дурныя

— Вы видѣли контрабандиста и онъ отказался?

— Я не видался съ нимъ, а то онъ вѣрно не отказался бы.

— Что жь это значитъ?

— Вотъ въ чемъ дѣло. Я встрѣтилъ сегодня одного морскаго капитана. котораго давно не видалъ, и нарочно разговорился съ нимъ. Зная, что онъ ненавидитъ Французовъ, я, между-прочимъ, выразилъ ему свое сожалѣніе, что бездѣльники контрабандисты изъ-за горсти золота увозятъ такъ много изъ Англіи военноплѣнныхъ, которые взяты цѣною крови.

— Не безпокоитесь, отвѣчалъ мнѣ капитанъ съ улыбкой: — увозятъто они много отсюда, но во Францію привозятъ очень-мало.

Я удивился, и капитанъ растолковалъ мнѣ, что контрабандисты величайшіе злодѣи, которымъ ввѣриться нельзя. Извѣстно, что смертная казнь назначена всякому, кого поймаютъ съ бѣжавшимъ Французомъ, и потому самые добросовѣстные контрабандисты, какъ скоро завидятъ, что англійскій крейсеръ преслѣдуетъ ихъ, тотчасъ же выбрасываютъ Французовъ за бортъ. Но другіе не такъ добросовѣстны: какъ-скоро получатъ деньги, слѣдующія имъ по договору, очень-спокойно убиваютъ Французовъ, когда выѣдутъ въ море

— Это ужасно! вскричалъ я.

— Это еще не все, продолжалъ Смитъ — еще есть третій разрядъ контрабандистовъ. Это — шпіоны Адмиралтейства. Они не топятъ и не убиваютъ, а просто, выдавъ себя сперва за контрабандистовъ и взявъ деньги, отводятъ легковѣрнаго обратно на понтонъ.

Я впалъ въ совершенное уныніе, при этомъ разсказѣ.

— Искренно благодарю васъ, сказалъ я послѣ нѣкотораго молчанія — за всѣ ваши труды и заботы. Но мнѣ выбирать не изъ чего, и я рѣшился…

— На что?

— На самую смерть, если это необходимо. Разумѣется, что я употреблю, однакожъ, всѣ мѣры, чтобъ успѣть въ своемъ предпріятіи.

— Что жь вы сдѣлаете?

— Я поищу еще трехъ-четырехъ товарищей бѣгства.

— То-есть вмѣсто одной жертвы ихъ будетъ четыре.

— Отчего же? мы будемъ хорошо вооружены, будемъ осторожны и принудимъ контробандистовъ везти насъ куда надобно.

— Да, сказалъ Смитъ, подумавъ; — это еще возможно. Но какимъ же образомъ, невыходя отсюда, найдете вы себѣ хоть двухъ товарищей?

— Только это одно и затрудняетъ меня.

— Все, что затруднительно, значитъ еще возможно. Такъ и быть! я берусь отъискать вамъ товарищей. Можетъ-быть, на это надо будетъ нѣсколько недѣль; но мнѣ до-сихъ-поръ все удавалось, за что я брался съ твердымъ намѣреніемъ; я хочу взяться и за это, слѣдственно, успѣю.

Не нѣсколько недѣль, а почти годъ жилъ я у Смита, то-есть до апрѣля 1813 года, и никакая перемѣна не измѣнила этой однообразной жизни. У меня была хорошая комната, прекрасный столъ, однимъ словомъ все, что нужно для матеріальной жизни, и, однакожь, я также былъ несчастливъ, какъ и на понтонахъ, если даже не больше.

Сара, выразившая сначала всю свою ненависть къ Французамъ, была наконецъ тронута моими ласками и кротостью; она усердно служила мнѣ и полюбила меня.

Нравственный упадокъ духа дошелъ во мнѣ дотого, что я сдѣлался боленъ и пролежалъ нѣсколько дней въ постели. Смитъ каждый день приходилъ ко мнѣ и утѣшалъ меня, увѣряя, что пріискиваетъ средства къ моему освобожденію и возвращенію въ Францію.

— Но вѣдь надобно найдти товарищей, сказалъ я.

— Я убѣдился, что лично мнѣ трудно будетъ отъискать ихъ и хочу обратиться къ брату моего золотильщика.

— Вы же сказали, что контрабандистамъ нельзя ввѣряться.

— Я имъ не ввѣрюсь. Но они должны лучше знать, есть ли въ Портсмутѣ бѣжавшіе плѣнные и гдѣ именно они скрываются.

— Прекрасно! вскричалъ я: — вы самый благодѣтельный человѣкъ.

— А чтобъ не возбудить ихъ жадности, я скажу, что знаю одного Француза, который, будучи слишкомъ-бѣденъ, чтобъ нанять отдѣльное судно, намѣренъ пріискать товарищей, чтобъ на общій счетъ найдти охотниковъ перевезти ихъ черезъ проливъ.

— Прекрасно придумано!

Можно вообразить себѣ мою радость, когда Смитъ черезъ недѣлю объявилъ мнѣ, что досталъ адресы трехъ, недавно-бѣжавшихъ Французовъ, готовившихся отправиться во Францію.

Въ ту же минуту послалъ я за наемною каретой и поѣхалъ отъискивать своихъ товарищей.

Кое-какъ нашелъ я ихъ, и мы немедленно приступили къ обсужденію нашего плана. Они мнѣ сказали, что имѣютъ полную довѣренность къ контрабандистамъ, которые взялись перевезти ихъ, но что остановка теперь только за капиталами, о присылкѣ которыхъ они уже писали и надѣются получить надняхъ.

— Если только за этимъ дѣло, сказалъ я, то остановки нѣтъ никакой. У меня довольно денегъ, чтобъ заплатить контрабандистамъ. Но главное дѣло состоитъ въ благонадежности этихъ бездѣльниковъ.

Тутъ я разсказалъ все, сообщенное мнѣ Смитомъ.

— Впрочемъ, господа, сказалъ я въ заключеніе: — что намъ за дѣло, что эти люди будутъ измѣнники, или злодѣи. Мы будемъ осторожны и у каждаго изъ насъ будетъ по парѣ пистолетовъ…

Они отозвались, что у нихъ нѣтъ никакого оружія, и что не могутъ достать его.

— И этому легко помочь, отвѣчалъ я.

Мы разстались, условясь, что, за нѣсколько часовъ до отъѣзда, они мнѣ дадутъ знать о немъ, и я явлюсь.

Оставя имъ свой адресъ, я разстался съ ними. Товарищи, данные мнѣ судебою, назывались Меркадье, Лебосекъ и Видаль. Они всѣ трое служили на Французскомъ корсерѣ, котораго призы отосланы ими были ужь въ Бордо, какъ вдругъ Англичане захватили икъ. Слѣдственно деньги мои не могли пропасть; но, признаюсь, я въ эту минуту согласенъ былъ потерять все, лишь бы возвратиться во Францію.

IX.

На другое утро я получилъ записку отъ моихъ товарищей, въ которой они увѣдомляли, что контрабандисты, занятые въ эту минуту какою-то другою операціею, не прежде могутъ везти насъ, какъ черезъ двѣ недѣли. Эта отсрочка огорчила меня и казалась мнѣ дурнымъ предзнаменованіемъ.

Въ это время Сара захворала и Смитъ принужденъ былъ взять другую кухарку. Неввѣряясь этой женщинѣ, Смитъ самъ принужденъ былъ носить мнѣ обѣдъ.

Невозможно было, однакожь, скрыть отъ нея моего присутствія. Не прошло и трехъ дней, какъ она уже знала кто я и почему скрываюсь. Смитъ чувствовалъ затруднительность этого положенія и видя, что новая кухарка все ужь знаетъ, старался задобрить ее обѣщаніемъ богатой награды за молчаніе.

Сама она была очень-ласкова и услужлива, но не знаю почему, я чувствовалъ къ ней непреодолимое отвращеніе. Однажды, выметая мою комнату, она спросила меня:

— Правда ли, сударь, что Адмиралтейство даетъ пять фунтовъ награжденія каждому, кто откроетъ убѣжище бѣжавшаго Француза?

— Точно такъ, моя милая, отвѣчалъ я нѣсколько-встревоженный этимъ вопросомъ, и ты тотчасъ же получишь ихъ, если донесешь на меня

— Какъ можете вы обо мнѣ подумать это! вскричала она.

И однакожь, когда она ушла, я пришелъ въ сильное волненіе.

Почему этой женщинѣ не продать меня? сказалъ я самъ себѣ. Она Англичанка и должна ненавидѣть непріятеля. Даже по чувству жадности къ деньгамъ она это сдѣлаетъ. Правда, что вопросъ ея скорѣе могъ бы оправдать ее въ подозрѣніи… но кто знаетъ, она, можетъ-быть, столько же глупа, какъ и низка.

Долго обдумывалъ я свое положеніе и наконецъ рѣшился тотчасъ переѣхать въ ту гостинницу, гдѣ скрывались мои трое товарищей; я хотѣлъ только дождаться Смита, чтобъ сказать ему объ этомъ.

Выглянувъ въ это время въ окно, чтобъ посмотрѣть не идетъ ли онъ, я увидѣлъ, что кухарка прокрадывается изъ дома.

— Она идетъ предать меня! вскричалъ я и, не разсуждая о явной опасности, которой подвергался, вышелъ вслѣдъ за нею на улицу, чтобъ видѣть куда она пойдетъ.

Не успѣлъ я сдѣлать нѣсколько шаговъ, какъ увидѣлъ, что она стоитъ и разговариваетъ съ Куртисомъ. Этого было для меня довольно. Я тотчасъ же воротился и въ самыхъ дверяхъ столкнулся съ Смитомъ,

— Что вы это, съ ума сошли? вскричалъ онъ, захлопнувъ поскорѣе за мною дверь.

— Я поступилъ неосторожно, отвѣчалъ я, но еще успѣю, можетъ быть, спастись отъ понтоновъ.

— Отъ понтоновъ? Что жь случилось?

Я все разсказалъ Смиту.

— Мерзавка! вскричалъ онъ, я убью ее.

— Это было бы слишкомъ-жестоко; но попугать ее надобно, если вы позволите…

— О! дѣлайте, что хотите…

Въ это самое время воротилась и кухарка, какъ ни въ чемъ не бывало.

— Милая Дуккетъ (это было ея имя), сказалъ я — сдѣлай одолженіе, взойди ко мнѣ. мнѣ надобно попросить тебя помочь мнѣ…

— Все, что прикажете, отвѣчала она и побѣжала наверхъ.

Я съ Смитомъ тоже пошелъ наверхъ и, войдя въ комнату, заперъ за собою дверь. Тогда, взявъ пистолетъ, подошелъ я къ Дуккетъ и сказалъ ей:

— Я нахожу, моя милая, очень-естественнымъ, что ты хотѣла получить пять гиней… Но согласись, что и мнѣ дорога моя свобода. Если ты хочешь помолиться, я тебѣ даю пять минутъ. Послѣ этого ты умрешь.

— Да! вскричалъ Смитъ, и ты это вполнѣ заслужила.

Дуккетъ бросилась на колѣни и умоляла о пощадѣ, но я поднялъ пистолетъ — и она упала въ обморокъ.

Я бросился помогать ей и приводить ее въ чувство.

— Оставьте ее! кричалъ мнѣ Смитъ: — очнется сама.

— Разумѣется, отвѣчалъ я: — но мнѣ поскорѣе надобно узнать отъ нея какъ далеко зашла ея измѣна.

— И то правда…

Когда она пришла въ себя, я спросилъ ее:

— Въ которомъ часу придетъ за мною констебль?

— Въ десять часовъ вечера, отвѣчала она съ трепетомъ.

— Ты не лжешь?

— Передъ смертью зачѣмъ лгать?

— Хорошо! Если ты сказала правду, то это еще можетъ спасти тебѣ жизнь. Теперь оставайся въ этой комнатѣ, но не смѣй подходить къ окну и звать на помощь, или тотчасъ же погибнешь.

Тутъ, посовѣтовавшись съ Смитомъ, рѣшили мы, чтобъ я тотчасъ же переѣхалъ въ гостинницу къ моимъ товарищамъ бѣгства. Смитъ пошелъ за каретою, а я покуда караулилъ Дуккетъ.

Черезъ полчаса я былъ ужь въ гостинницѣ, гдѣ разсказалъ товарищамъ все случившееся.

— Вы пріѣхали въ самую пору, сказали они: — мы хотѣли только писать вамъ, что наши контрабандисты готовы и что мы завтра ѣдемъ.

На другой день въ шесть часовъ вечера обѣдали мы всѣ вмѣстѣ, то-есть мы четверо и четыре контрабандиста.

Признаюсь, лица ихъ совершенно оправдывали подозрѣнія Смита, а рѣчи и ухватки отличались отвратительнѣйшимъ цинизмомъ.

Множество выпитаго вина дѣлало ихъ довольно-неосторожными. Полуслова ихъ между собою, взгляды, намеки и улыбка — все оправдывало мои подозрѣнія. Они видимо радовались, что жертвы въ ихъ рукахъ.

Начальникъ этихъ негодяевъ назывался Джефрисъ. Онъ подалъ знакъ товарищамъ встать изъ-за стола:

— Друзья! сказалъ онъ — пора за работу. Выпьемъ по послѣднему стакану водки за здоровье этихъ джентльменовъ. Пью за успѣхъ нашей поѣздки! Надѣюсь, что вы не откажетесь отъ этого тоста.

При этомъ указалъ онъ на огромную кружку джина, принесенную трактирнымъ мальчикомъ.

Товарищи мои, разгоряченные уже выпитымъ виномъ, захотѣли поддержать честь Французовъ и налили себѣ по пинтѣ этого напитка.

— Господа! вскричалъ я: — ради Бога не пейте не забудьте, что намъ нужно все наше хладнокровіе.

— Что за бѣда! сказалъ Меркадье: — мы служили корсарами и пивали не столько:.

— Господа! я служилъ съ Сюркуфомъ и тоже видѣлъ много оргій; но теперь увѣряю васъ, этотъ проклятый джипъ совершенно лишитъ васъ разсудка.

— Ну, такъ я пью за здоровье великаго Сюркуфа! вскричалъ Меркадье и залпомъ осушилъ свой стаканъ.

Прочіе съ тѣмъ же крикомъ послѣдовали его примѣру.

— А вы, Гарнере, не пьете? спросилъ меня страннымъ голосомъ Джефрисъ.

— Не могу, отвѣчалъ я, сильно покачиваясь на ногахъ, какъ совершенно-пьяный.

— Кажется, вы не привыкли къ крѣпкимъ напиткамъ…

— Да! Мнѣ что-то дурно…

Кажется, мой отвѣтъ очень понравился контрабандистамъ, которые перемигнулись между собою.

— Прощайте, господа, сказалъ Джефрисъ. — Мы пойдемъ и приготовимъ все къ отъѣзду. Вы же отправляйтесь отсюда, какъ совсѣмъ смеркнется, чтобъ быть въ десять часовъ на условномъ мѣстѣ.

— Будемъ! вскричалъ Меркадье.

— Вы не забыли, куда и какъ идти? спросилъ Джефрисъ…

— Я помню очень-хорошо, отвѣчалъ я: — и мы всѣ будемъ тамъ, гдѣ условились.

Когда контрабандисты ушли, я опять началъ представлять моимъ товарищамъ послѣдствія ихъ нетрезвости и разсказалъ всѣ свои наблюденія надъ негодяями, доказывая имъ, что противъ насъ сдѣланъ заговоръ.

Это поколебало ихъ и они обѣщали быть осторожными.

— Впрочемъ, вѣдь у насъ есть пистолеты, сказалъ Меркадье.

— Но въ нетрезвомъ видѣ они не помогутъ вамъ…

— Какой вздоръ! Видаль! Лебосекъ! сохранили ль вы свой разсудокъ?

— Разумѣется! пролепетали тѣ невнятно и едва держась на ногахъ.

Контрабандисты назначили намъ свиданіе въ небольшой бухтѣ въ трехъ миляхъ отъ Портсмута.

— Пора, друзья, сказалъ я. Ужь ночь, а намъ идти больше часу…

Заплативъ за обѣдъ и осмотрѣвъ наши пистолеты, мы пошли за городъ. Я надѣялся, что свѣжій воздухъ нѣсколько отрезвитъ моихъ товарищей; но напротивъ: чѣмъ дольше мы шли, тѣмъ опьяненіе ихъ становилось сильнѣе.

Меркадье затянулъ Франзузскую пѣсню во все горло.

— Несчастный, замолчи! вскричалъ я, насъ сейчасъ схватятъ Англичане.

— Англичане! сказалъ Меркадье; — пусть придутъ. У меня есть пистолеты, я ихъ всѣхъ перебью.

Видаль и Лебосекъ были въ такомъ же точно положеніи. Они хотѣли двинуться къ Лондону, захватить въ-расплохъ Тоуэръ, бомбардировать городъ и заставить сдаться всю Англію.

Это была для меня мучительная минута. Я даже хотѣлъ бросить ихъ и воротиться къ Смиту, но тамъ могли ждать меня констебли, и я продолжалъ путь.

Вскорѣ я привелъ ихъ на условленное мѣсто свиданія. У подошвы одного песчанаго холма скрыта была въ бухтѣ безпалубная лодка, на которой мы должны были ѣхать во Францію.

— Господа! сказалъ Джефрисъ: — ночь темна, вѣтеръ попутный, не будемъ терять времени, ѣдемъ.

Тутъ взглянувъ на пьяныхъ моихъ товарищей, онъ съ насмѣшкой прибавилъ;

— О, о! кажется, джинъ одолѣлъ ихъ… Впрочемъ, сонъ и свѣжій воздухъ скоро отрезвятъ ихъ. Ложитесь господа.

Черезъ пять минутъ потомъ лодочка наша храбро разсѣкала волны. Признаюсь, сильный страхъ тѣснилъ грудь мою. Каждую минуту ожидалъ я нападенія и не выпускалъ изъ рукъ пистолетовъ, но контрабандисты тихо говорили между собою, а шумъ волнъ заглушалъ и тѣ слова, которыя бы могли долетѣть до моего слуха.

Такъ прошелъ часъ. Опасенія мои начали нѣсколько успокоиваться… Вдругъ говоръ контрабандистовъ сдѣлался нѣсколько слышнѣе и вскорѣ послѣ того одинъ изъ нихъ тихо полѣзъ но бортовой лавкѣ.

— Кто идетъ? закричалъ я и поднялъ пистолетъ.

— Не бойтесь, сказалъ Джефрисъ.

— Я ничего не боюсь, отвѣчалъ я: — но прошу дальше не подвигаться, а то неравно наступишь на кого-нибудь изъ товарищей.

Джефрисъ проворчалъ какое-то бранное слово и воротился къ контрабандистамъ, между которыми начался жаркій разговоръ, но только такимъ тихимъ голосомъ, что я не могъ ничего разслышать.

Разочтя всѣ случаи нападенія, я вынулъ у Лебосека его пистолеты, чтобъ имѣть четыре выстрѣла, еслибъ всѣ четверо вдругъ на меня напали.

Прошелъ еще часъ. Изрѣдка стала показываться луна изъ-за тучъ.

— Послушай, пріятель, сказалъ мнѣ Джефрисъ, когда вышедшая луна освѣтила насъ на нѣсколько минутъ: — ты намъ ненуженъ для вахты. Если хочешь спать, ложись.

— Спасибо! отвѣчалъ я: — я не намѣренъ ложиться.

— Ну, такъ давай разговаривать… Это насъ займетъ.

— Спасибо и за это, я лучше люблю мечтать.

— Зато я люблю лучше говорить; притомъ же мнѣ съ тобой надобно кончить одно дѣльцо.

— Какое?

— Да вотъ оно въ короткихъ словахъ… Однако прежде еще одинъ вопросъ: знаешь ли ты, чему мы подвергаемся, если попадемся съ бѣжавшими плѣнниками?

— Знаю! васъ повѣсятъ.

— Ну, да! очень-радъ, что ты знаешь англійскіе законы: это сократитъ наше объясненіе…

— Говори скорѣе… Мнѣ твоя болтовня надоѣла.

— Ты правъ, чѣмъ скорѣе кончить, тѣмъ лучше. Мы согласились перевезти васъ за десять фунтовъ стерлинговъ съ человѣка, то-есть за сорокъ фунтовъ. Теперь мы съ товарищами раздумали. Этого мало; мы хотимъ получить вдвое.

— Надобно было прежде сказать это.

— Все-равно! Мы и теперь надѣемся заслужить эти деньги.

— Чѣмъ же это?

— Оказавъ вамъ услугу. Но надобно, чтобъ и вы намъ помогли.

— Въ чемъ же?

— А вотъ видишь ли; если намъ встрѣтятся англійскіе крейсеры и найдутъ васъ, то и намъ будетъ худо, да и вамъ нехорошо.

— Очень-ясно.

— Такъ чтобъ избѣжать этой непріятности, должны вы согласиться надѣть такое же матросское платье, какъ и у насъ. Такимъ-образомъ мы и при встрѣчѣ съ крейсерами легко можемъ отдѣлаться.

— Очень-сомнительно… Впрочемъ, не вижу причины почему намъ не согласиться на ваше предложеніе.

— Прекрасно! очень-радъ. Мы начинаемъ понимать другъ друга…

— Несовсѣмъ еще. Я не вижу дальнѣйшихъ условій…

— Ну, вотъ о нихъ-то я и хочу теперь сказать. Вѣдь вы не захотите же даромъ воспользоваться нашими запасными платьями и заплатите за нихъ?

— А сколько?

— Бездѣлицу: за четыре пары восемдесятъ фунтовъ стерлинговъ.

— Это конечно шутка, любезный Джефрисъ. За матросскія платья это слишкомъ-дорого.

— Г. Французъ! грозно сказалъ Джефрисъ, я не шучу и не люблю шутить.

— Какъ! не-уже-ли твое предложеніе серьёзно?

— Такъ серьёзно, что если ты сейчасъ же не заплатишь восьмидесяти фунтовъ стерлинговъ, то мы васъ, какъ собакъ, перебросаемъ за бортъ.

— Ты ошибаешься, любезный другъ, отвѣчалъ я хладнокровно. Ты этого не сдѣлаешь…

— Вотъ сейчасъ увидимъ. Ей! товарищи, за мной!…

Всѣ контрабандисты вскочили; въ рукахъ ихъ блеснули ножи.

— Ни шагу, или пулю въ лобъ! сказалъ я, поднявшись и протянувъ впередъ пистолеты.

X.

При видѣ пистолетовъ, они остановились. Джефрисъ заревѣлъ отъ ярости.

— А! вы не ожидали этого, негодяи… я васъ давно зналъ и принялъ всѣ мѣры, васъ четверо, и у меня четыре пистолета. Вы напоили товарищей моихъ джиномъ, но покуда они проснутся, будетъ съ васъ и меня одного.

— Твои собаки-товарищи не скоро встанутъ, закричалъ Джефрисъ. — я подмѣшалъ въ ихъ джинъ такого зелья…

При этихъ словахъ я едва могъ воздержаться, чтобъ не выстрѣлить, но разсудилъ, что могу промахнуться въ темнотѣ, и тогда всѣ четверо на меня бросятся. Лучше было выжидать.

— Но вѣдь и ты непремѣнно уснешь, сказалъ Джефрисъ съ злою насмѣшкой, и тогда можешь быть увѣренъ, что проснешься только на днѣ морскомъ.

Не спуская глазъ съ контрабандистовъ, сталъ я ногами расталкивать спящихъ товарищей, но они только мычали во снѣ.

Смотря на Джефриса и двухъ его товарищей, я совсѣмъ забылъ, что въ тылу у меня еще четвертый контрабандистъ, сидящій на рулѣ. Дорого я заплатилъ за эту забывчивость.

Скоро долженъ былъ блеснуть разсвѣтъ. Это ободрило меня. Вдругъ я замѣтилъ движеніе Джефриса и товарищей его, подвигавшихся впередъ.

— Берегись! Джефрисъ, закричалъ я: — я не промахнусь.

— Я и не думаю о нападеніи… я давеча погорячился. Лучше намъ сойдтись миролюбиво.

— На это и я согласенъ. За прибавкою я не постою, но только не изъ страха, не отъ угрозъ, а добровольно; хочешь вмѣсто десяти фунтовъ стерлинговъ съ человѣка по пятнадцати?

— Вотъ и видно сейчасъ истиннаго джентльмена, вскричалъ Джефрисъ. — Я принимаю это предложеніе, и съ этой минуты прошу считать меня лучшимъ своимъ другомъ.

— Очень-радъ. Миръ такъ миръ! Это лучше чѣмъ быть въ необходимости раздробить тебѣ черепъ. Теперь открой же мнѣ дружески, что ты подмѣшалъ въ джинъ и чѣмъ мнѣ разбудить моихъ товарищей?..

— Я подмѣшалъ имъ индійскаго перцу, а разбудить ихъ я думаю лучше всего можно, обливая холодною водой.

— Въ-самомъ-дѣлѣ! Мнѣ бы давно это надобно было сдѣлать.

Дѣйствительно, я зачерпнулъ шляпою воды и вылилъ ее на лица спящихъ, которые тотчасъ начали приходить въ себя. Увидя хорошее дѣйствіе этого средства, я еще разъ наклонился за бортъ, чтобъ почерпнуть воды… Вдругъ я почувствовалъ сильнѣйшій ударъ по плечу и по головѣ…

Испустивъ крикъ, я упалъ въ лодку. Что-то тяжелое сдавило мнѣ грудь… глаза мои подернулись туманомъ, но, закрывая ихъ, я видѣлъ, какъ блескъ ножа сверкнулъ надъ моей головою.

Когда я наклонился со шляпой за водою, въ другой рукѣ держалъ, я пистолетъ, и теперь, по послѣднему чувству самосохраненія, спустилъ, курокъ… Блеснула вспышка, раздался выстрѣлъ И тотъ, кто измѣннически поразилъ меня, о комъ я совсѣмъ забылъ, а именно рулевой, контрабандистъ упалъ на меня съ раздробленной головой.

— Помогите! закричалъ я, теряя чувства. — Меркадье! Видаль! друзья!

Тутъ я совершенно лишился чувствъ.

Когда я пришелъ въ себя, было ужь свѣтло. Печальное зрѣлище представилось моимъ глазамъ. Джефрисъ и убитый мною контрабандистъ, лежали мертвые подлѣ меня.

Лебосекъ истекалъ кровью отъ полученной въ грудь раны ножомъ.

— Каково тебѣ, Гарнере? спросилъ меня Меркадье, поддерживая мою голову.

Сначала я не могъ отвѣчать, непонимая, гдѣ я и что около меня происходитъ, но потомъ сказалъ;

— Я раненъ, но, кажется, неопасно.

— Ударъ дубиной, потеря крови — и больше ничего, будьте спокойны. Но мы всѣ много виноваты передъ вами. Безъ васъ насъ бы всѣхъ теперь не было на свѣтѣ, сказалъ Меркадье. — Благодарю васъ, Гарнере. Теперь я вашъ — на жизнь и смерть.

— Что же случилось? Гдѣ контрабандисты?

— Вашъ выстрѣлъ и крикъ отрезвили насъ… Завязалась ручная свалка. Мы не могли употребить въ дѣло пистолетовъ, потому-что злодѣи бросились на насъ, какъ дикіе звѣри. Мы выхватили только кинжалы и дѣйствовали ими. Джефрисъ убитъ, не знаю кѣмъ. Было еще такъ темно, что побѣду можно скорѣе приписать случаю, нежели нашему мужеству. Остальные два контрабандиста, кажется, выброшены въ борьбѣ за бортъ. Только вы и Лебосекъ ранены… Но вѣтеръ намъ попутный и берегъ Франціи долженъ быть недалекъ.

Поговоривъ еще нѣсколько минутъ, я, отъ усталости и потери крови, опять крѣпко заснулъ… Вдругъ почувствовалъ я во время сна, что меня трясутъ за руку и будятъ.

— Что случилось? спросилъ я, открывая глаза.

Но вопросъ былъ лишній. Въ полумилѣ отъ насъ шелъ военный корветъ и прямо на насъ.

— Боже мой, это Англичане! вскричалъ я. — Мы погибли!

— Я нарочно васъ разбудилъ, сказалъ Меркадье, чтобъ приготовиться къ несчастью. Для счастливаго извѣстія не стоило будить…

— Для какого?

— Посмотрите направо.

— Боже мой, это берега Франціи! и видя ужь ихъ, мы должны погибнуть!

Я зарыдалъ съ отчаянія.

Четверть часа спустя, мы опять были плѣнными. Странное стеченіе обстоятельствъ! Тотъ самый корветъ Виктори, который, пятнадцать лѣтъ тому назадъ, спасъ меня отъ индійскихъ пиратовъ, теперь отнималъ у меня отечество и свободу въ ту минуту, какъ, послѣ восьмилѣтняго, ужаснаго плѣна, я видѣлъ ужь берега Франціи!

На слѣдующее утро я ужь былъ опять на понтонѣ Вендженсъ.

Произведено было судебное слѣдствіе о нашемъ бѣгствѣ и сраженіи съ контрабандистами; но какъ очевидно было, что мы защищали жизнь свою, то насъ и не преслѣдовали.

Меня тотчасъ же бросили въ понтонную тюрьму, неперевязавъ моей раны, отъ которой я сильно страдалъ. Черезъ двѣ недѣли выпустили меня; но я былъ больше похожъ на скелетъ, нежели на человѣка.

Какъ я раскаявался тогда, что не остался въ Портсмутѣ и рѣшился на послѣднюю попытку! Теперь участь моя была въ десять разъ хуже. У меня не было ужь ни мѣстечка на палубѣ, ни каюты въ званіи переводчика; я былъ брошенъ съ прочими плѣнными и не могъ даже заняться живописью.

Отправляясь съ контрабандистами, я оставилъ почти всѣ свои деньги у добраго Смита. Но строгость капитана нашего понтона была теперь такова, что никакого сообщенія нельзя было имѣть съ городомъ, и я не получалъ ничего, кромѣ казенной порціи.

Такъ прожилъ я два мѣсяца. Вдругъ однажды пришелъ Еврей Куртисъ. Видъ его взволновалъ меня; я едва удержался, чтобъ не броситься на него.

— Успокойтесь, Гарнере, сказалъ онъ мнѣ: — я вовсе не хочу смѣяться надъ вашимъ несчастіемъ… Да и не понимаю, за что вы на меня такъ сердитесь?..

— Ты одинъ, злодѣй, причиною моихъ теперешнихъ страданій! Еслибъ я не зналъ тебя, не былъ увѣренъ въ твоей измѣнѣ, я бы никогда не вздумалъ бѣжать изъ дома добраго Смита…

— Виноватъ ли я въ этомъ? Вы были для меня хорошею спекуляціею и я не хотѣлъ выпустить васъ изъ рукъ. Теперь слушайте, что я вамъ скажу… Вы умираете съ голоду и скуки. Въ моей власти все это перемѣнить… Я завтра пришлю вамъ работу и попрошу капитана возвратить вамъ прежнюю каюту.

Я быль бы глупцомъ, еслибъ, въ моемъ положеніи, вздумалъ доказывать твердость характера — Пусть мнѣ отдадутъ каюту, пусть позволятъ имѣть сообщеніе съ городомъ — и я буду тебѣ работать сколько хочешь.

— Все это исполнено будетъ съ завтрашняго числа… Но за это я убавлю цѣну за картины…

— Мнѣ все-равно! Я не ожидаю отъ тебя великодушія.

— Вы будете получать по десяти шиллинговъ за картину.

Я на все согласился, и на другой день вступилъ въ обладаніе своей каютою.

Въ это время, то-есть въ концѣ 1813 года, Англичане удвоили дурное обращеніе съ нами, потому-что ежедневно приходили извѣстія о пораженіи нашихъ армій. Англійскіе солдаты и матросы осыпали насъ оскорбленіями.

Однажды я поссорился съ двумя матросами и опять брошенъ былъ въ тюрьму.

Четыре дня пролежалъ я въ этой ямѣ, получая только кусокъ гнилаго хлѣба; на пятый день сторожъ тюрьмы вошелъ ко мнѣ раньше обыкновеннаго и, учгиво отворивъ дверь, сказалъ;

— Вы можете идти, вы свободны.

Съ трудомъ вылѣзъ я на палубу, чтобъ подышать поскорѣе свѣжимъ воздухомъ… Что же я увидѣлъ на палубѣ? Товарищи мои всѣ, какъ сумасшедшіе, бѣгали, бросались, обнимались, смѣялись, плакали и произносили какіе-то непонятные крики… Мнѣ показалось, что вижу все это во снѣ.

— Что здѣсь случилось? спросилъ я одного сержанта, который десять лѣтъ провелъ на понтонѣ.

Вмѣсто отвѣта онъ бросился обнимать меня, и ручьи слезъ текли по щекамъ его. Я повторилъ ему мой вопросъ.

— Миръ подписанъ и мы свободны! сказалъ онъ, задыхаясь.

Отъ этихъ неожиданныхъ словъ мнѣ сдѣлалось дурно… по-счастью, слезы облегчили избытокъ чувствъ… Какъ сумасшедшій бросился я въ свою каюту и началъ ломать все, что тамъ было.

Чрезъ часъ потомъ быль я у добраго Смита. Я быль такъ счастливъ, что не чувствовалъ ни малѣйшей ненависти къ Англичанамъ. Я могъ скоро возвратиться во Францію и не хотѣлъ помнить о прошедшемъ.

На другой же день, 16 апрѣля, отправился я во Францію.

Какъ описать свои чувства при въѣздѣ въ шербургскую гавань? Есть ощущенія, которыхъ нельзя передать слогами.

Четыре дня спустя, былъ я въ Парижѣ послѣ двадцатилѣтняго отсутствія. При въѣздѣ моемъ въ городъ, я издали увидѣлъ человѣка, ожидавшаго въ кабріолетѣ нашъ дилижансъ.

Это былъ мой отецъ. Онъ очень измѣнился, но сердце мое тотчасъ же узнало его.

Чрезъ нѣсколько минутъ потомъ былъ я въ его объятіяхъ… Мы встрѣтились на томъ же самомъ мѣстѣ, гдѣ, двадцать лѣтъ тому назадъ, онъ отпускалъ меня въ Остиндію…

"Отечественныя Записки", №№ 10—12, 1852

---

1. Амбуламы, неизвѣстное племя внутри Мадагаскара, похожее на Европейцевъ.