Воспоминания на даче (Энгельгардт)/ДО

Воспоминания на даче
авторъ Софья Владимировна Энгельгардт

Опубл.: 1874. Источникъ: az.lib.ru • Отрывок из романа.

ВОСПОМИНАНІЯ НА ДАЧЪ

(ОТРЫВОКЪ ИЗЪ РОМАНА.)

I.

Вчера вечеромъ мы лили чай за балконѣ небольшаго флигеля который нанимаемъ на лѣто, и опять мимо насъ проскакалъ кудрявый, пятнадцатилѣтній мальчикъ, сынъ жильца большаго дома. Какъ онъ ловко сидѣлъ на простой, неосѣдланной крестьянской лошади! Какою безотчетною радостью сіяло его прекрасное лидо! Сколько здоровья, жизни, силы въ его алыхъ щекахъ, въ изобиліи его волосъ, сколько мысли въ открытомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ кроткомъ взглядѣ большихъ карихъ глазъ!

— Какъ хорошо живется этому мальчику! говорили мы провожая его глазами. — Какъ свободно живется! Видно и ученье ему дается легко. Зимой онъ сидѣлъ, не скучая, за книгой, а теперь васлаждается, не стѣсняясь, свободнымъ временемъ. Встанешь на зарѣ, а онъ ужь сидитъ у пруда съ удочкой въ рукахъ; въ полдень его видишь на скамейкѣ подъ липой; онъ читаетъ вслухъ, съ серіознымъ выраженіемъ на лицѣ, серіозную книгу. Его внимательно слушаетъ, наклоняя голову на работу, женщина среднихъ лѣтъ, хорошенькая еще женщина, однако сѣдина уже давно пробивается въ ея черныхъ волосахъ, Это его тетка. Чтеніе иногда прервано какимъ-нибудь ея замѣчаніемъ или вопросомъ мальчика. Но вдругъ шалунъ вскакиваетъ, карабкается на дерево, киваетъ кудрявою головой съ высокой верхушки и смѣется при видѣ страха своей наставницы. Не успѣетъ она опомниться, а онъ ужъ тутъ и ее обнимаетъ. На него смотритъ изъ окна отецъ и улыбается грустною и болѣзненною улыбкой.

— Не такъ-то намъ жилось, продолжали мы толковать съ сестрой. — Эта обласканная, взлелѣянная, свободная молодежь не будетъ бродить какъ мы окольными путями въ жизни. Ей дорожка пробита. Иди только по ней и наслаждайся на здоровье.

И вспомнили мы о нашемъ житьѣ у Ижорскихъ.

II.

Княгиня Ижорская приходилась намъ двоюродною теткой по матери. Мы попали къ ней на руки еще молоденькими дѣвочками.

Дядя мой князь Ижорскій былъ гвардейскимъ полковникомъ при императорѣ Александрѣ I, и былъ вполнѣ представителемъ джентльменскаго тона своего времени. Я его узнала когда его молодость уже отцвѣтала; но желчный, съ золотымъ отливомъ цвѣтъ лица его не порталъ, а наоборотъ, облагораживалъ его красоту, придавая физіономіи нѣкоторую суровость. Правильный овалъ лица, римскій носъ и вчалые сѣроватые глаза князя напоминали профили изображенные на древнихъ камеяхъ. Въ этихъ благородныхъ чертахъ, въ пріемахъ и въ голосѣ было что-то повелительное. Самымъ простымъ словамъ, самымъ ничтожнымъ вопросамъ онъ умѣлъ придавать такое выраженіе что не вдругъ бывало рѣшишься отвѣчать. Самый звукъ его голоса наводилъ страхъ. Не умомъ (князь былъ положительно ограниченъ) и не твердостію характера, а Богъ знаетъ какою властью пріобрѣталъ онъ диктаторскій авторитетъ не только въ семействѣ, но даже въ кружкѣ знакомыхъ. Богъ знаетъ почему всѣ ему повиновались, все сходило ему съ рукъ. Иные старались его задобрить смѣхомъ когда онъ былъ не въ духѣ, другіе не смѣли рѣшительно ему возражать. Отъ женщинъ князь требовалъ строго знанія приличій свѣта, безусловнаго повиновенія власти мужа и соблюденія постовъ. Онъ уважалъ тѣхъ которыя не нарушали нравственнаго кодекса. О другихъ онъ говорилъ съ презрѣніемъ и позволялъ себѣ не рѣдко съ ними оскорбительныя выходки.

У него была одна только страсть — страсть къ лошадямъ. Онъ щеголялъ своими великолѣпными экипажами, ходилъ пѣшкомъ лишь по аллеямъ своего сада, и говорилъ обыкновенно: «Le manant же sert de ses pieds pour trotter, l’homme bien né pour monter en voiture.» Онъ нюхалъ табакъ изъ эмалевой табатерки подаренной ему императоромъ Александромъ, и когда у него спрашивали, куритъ ли онъ, князь отвѣчалъ: «J’abandonne cette jouissance aux habitués des estaminets.»

Его жена вышла за него по склонности и подчинила всю свою жизнь безпредѣльному повиновенію его воли и его капризамъ. Она застыла въ эгоизмѣ одной обязанности и одной привязанности. Лишь бы князь былъ доволенъ, она никому, не исключая своего единственнаго сына, не принесла бы малѣйшей жертвы. Если кто-нибудь изъ близкихъ замѣчалъ что у князя довольно крутой нравъ, она возражала:

— Нѣтъ! вы его не знаете. Стоитъ только дать себѣ слово никогда не противорѣнить Базилю.

И этому слову княгиня никогда не измѣняла. Приведу примѣръ изъ тысячи. Ей подарили попугая, которымъ она забавлялась какъ игрушкой. Разъ лакей, убиравшій комнаты, снялъ слишкомъ рано сукно накинутое на клѣтку. Попугай, увидавъ свѣтъ, крикнулъ и разбудилъ князя. Въ тотъ же день бѣдная птица исчезла изъ дому. Полагая что тетка о ней жалѣетъ, я рѣшилась спросить почему она ее не отстояла. Она мнѣ отвѣчала, покачивая головой:

— Это не въ моихъ правилахъ: я, слава Богу, привыкла повиноваться.

Въ домѣ не слыхать было ея голоса. Когда приходилось, сдѣлать выговоръ прислугѣ или возникала непріятность по поводу воспитанія сына, она обращалась къ князю; онъ брался за расправу, а княгиня оставалась въ сторонѣ.

— Самой браниться непріятно, говорила она. — Князь такой добрый, всегда беретъ это дѣло на себя.

Говорили что въ первой молодости моя тетка была веселая и живая дѣвочка, но она не сохранила и слѣдовъ прежнихъ свойствъ въ то время когда я стала ее помнить. Въ ней поражала медленность доходящая до неподвижности. Она могла просидѣть нѣсколько часовъ сряду на одномъ мѣстѣ въ совершенномъ безмолвіи, понюхивая табакъ, и повертывая то направо, то налѣво свое увядшее, но еще красивое лицо. Какъ теперь гляжу на ея высокую и прямую какъ трость фигуру, движущуюся медленно и неслышно по паркету… и тѣми же медленными и неслышными шагами дошла она до могилы, не требуя ничего отъ жизни, ничего ей не отдавши.

III.

Володя былъ единственный сынъ Ижорскихъ, но съ нимъ воспитывался незаконный сынъ князя, Викторъ, и обоихъ мальчиковъ поручили Нѣмцу-гувернеру, предписывая ему держать ихъ какъ можно строже. По субботамъ Нѣмецъ (его звали геръ Тоде) отдавалъ княгинѣ отчетъ въ урокахъ и въ поведеніи своихъ воспитанниковъ, и если отчетъ былъ неудовлетворителенъ, княгиня обращалась къ мужу, а онъ назначалъ наказаніе сообразное съ виной. Мальчиковъ лишали обѣда, наряжали въ дурацкій колпакъ или сѣкли.

Володя былъ немного старше меня, и въ дѣтствѣ, когда мы еще не жили вмѣстѣ, его привозили къ намъ на танцовальные уроки. Какая была симпатичная личность! Онъ наслѣдовалъ высокій ростъ и сухощавое сложеніе матери; и много было женственности въ его кругловатомъ лицѣ, блѣдномъ, съ большими черными глазами и съ немного приподнятымъ кверху носомъ. Володя былъ молчаливъ и не рѣзвился. Наши воспитатели не мирились съ порывами рѣзвости. Разъ, во время танцовальнаго урока, Володя меня позвалъ на вальсъ; мы разохотились и прокружились нѣсколько разъ около большаго зала. Я взглянула на Володю. Его лицо было весело и противъ обыкновенія оживлено улыбкой. Онъ вдругъ сказалъ мнѣ: «Я тебя люблю какъ чортъ, когда онъ влюбленъ.»

Откуда взялась эта фраза, прочелъ ли онъ ее гдѣ или самъ придумалъ, не знаю, но она ему такъ понравилась что онъ ее тутъ же и написалъ въ моемъ альбомѣ. Но альбомъ выхватилъ у него изъ рукъ Нѣмецъ-гувернеръ и прочитавъ преступныя слова взялъ Володю за ухо и потащилъ на верхъ. Меня лишили обѣда, а сестру мою Олю, въ часъ назначенный для отдыха, посадили за работу чтобъ она съ яасъ не брала дурнаго примѣра.

Викторъ былъ годомъ старше Володи и попалъ въ домъ лѣтъ шести. Его взяли чтобы дать Володѣ для поощренія товарища въ классахъ, и такъ ужь при немъ и оставили. Мальчики, какъ дѣти вообще, часто ссорились и обижали другъ друга, но слѣдующій случай ихъ сблизилъ.

Нѣмецъ былъ далеко не въ одинакихъ къ нимъ отношеніяхъ. Викторъ, который былъ неловокъ, неуклюжъ, слишкомъ крѣпко спалъ и много ѣлъ, часто подвергался его насмѣшкамъ. Надъ Володей же геръ Тоде не смѣялся никогда. Володю онъ бивалъ за шалости, но только линейкой по рукамъ, а съ Викторомъ обращался безъ церемоніи, бивалъ его тростью по спинѣ, приговаривая: «Вотъ тебѣ на орѣхи».

Разъ Викторъ попался ему подъ сердитую руку, и натѣшился Нѣмецъ надъ бѣднымъ мальчикомъ, сорвалъ на немъ сердце. Володя не выдержалъ: въ немъ вспыхнула злоба: онъ бросился на гувернера, вырвалъ трость и началъ бить его приговаривая съ ожесточеніемъ: вотъ и тебѣ на орѣхи.

Поднялась страшная суматоха. Володю посадили на цѣлый мѣсяцъ въ темную комнату на хлѣбъ и на воду, а Нѣмца, который кричалъ что честь его оскорблена, княгиня угомонила подаркомъ золотой табатерки.

Эта домашняя драма совершила переломъ въ жизни мальчиковъ. Володя былъ разбитъ, въ немъ замерло все. Въ продолженіи мѣсячнаго заточенія Богъ знаетъ что въ немъ вспыхнуло еще не разъ и заглохло завсегда, и что бы съ нимъ сталось еслибы Викторъ къ нему не привязался съ горячностью страсти. Съ тѣхъ поръ Володя привыкъ повѣрять ему тѣ чувства въ которыхъ не смѣлъ до этой минуты сознаться предъ собой. Викторъ признался ему первый въ ненависти къ Нѣмцу и къ той жизни которую они вели подъ родительскимъ кровомъ. Сначала Володя его слушалъ со страхомъ, пробовалъ даже оспаривать, но слова Виктора пробудили и въ немъ полное сознаніе собственныхъ чувствъ, сознаніе тѣмъ болѣе горькое что силы были подавлены, борьба была невозможна. Володя покорился судьбѣ, а Викторъ выучился хитрить и не разъ выручалъ изъ бѣды своего товарища какою-нибудь дипломатическою уловкой.

Что касается до Нѣмца, онъ пересталъ драться, за то давалъ полную волю своему краснорѣчію, честилъ своихъ воспитанниковъ разбойниками, грубыми русскими натурами и т. п.

IV.

За годъ до ихъ вступленія въ университетъ мы пріѣхали къ княгинѣ.

Насъ воспитывала ея тетка, родная наша бабушка, воспитывала строго, холодно, сухо, однако любила насъ, упрочила за нами небольшое состояніе и заботилась о насъ по-своему. Система воспитанія была основана на урокахъ рисованія, танцевъ и французскаго языка; мы имъ владѣли мастерски; за то русскому не учились. Вести разговоръ по-русски было совершенно для насъ невозможно.

Странная вещь! вовсе не зная своего языка и воспитанная Француженками, я однако выходила изъ себя когда онѣ бранили Россію, и помню что повторяя географическій урокъ, говорила возвышая голосъ и съ нѣкоторымъ паѳосомъ: La Russie: Cet immense Empire, le plus vaste de l’univers, occuoe la neuvième partie de la terre habitable….

Я живо помню худое и всегда серіозное лицо бабушки. Она какъ будто все дѣлала по обязанности, по заказу, и дѣтей выростила, и пила и ѣла и жила по заказу, не внося ни во что частичку собственнаго удовольствія. Бѣдная бабушка! Ея сухая природа дошла, силой обстоятельствъ, до чисто-механическаго прозябанія. Одно лишь существо вызывало въ ней рѣдкія проявленія нѣжности, сынъ ея, добрый и ограниченный малый. Бабушка брала его иногда за голову и цѣловала.

Разставаясь съ жизнію она не изъявила сожалѣнія. Ея лицо, какъ и всегда, выражало одно чувство, которое можно передать въ дзухъ словахъ: такъ надо. Исполнивъ предсмертный обрядъ, она благословила насъ и поручила попеченію тетки.

Домъ Ижорскихъ былъ огроменъ, настоящій барскій домъ, со значительнымъ числомъ пріемныхъ комнатъ. Большая часть жилыхъ была завалена изломанною мебелью, старыми портретами и картинами безъ рамъ. Оля и я жили на верху въ одной комнатѣ, гдѣ стояли двѣ кровати, старый диванъ съ огромною деревянною спинкой, овальный столъ и нѣсколько плетеныхъ стульевъ. Отъ голыхъ стѣнъ давно запертой и натопленной комнаты пахло сырою землей. Мы сѣли на диванъ и заплакали.

Олѣ только-что минуло тринадцать лѣтъ. Она была хороша какъ ангелъ, не подозрѣвая что хороша. Ослѣпительная бѣлизна словно отражала ея душевную чистоту. Себя я ломило высокою, стройною, живою какъ ртуть, дѣвочкой…

Порядокъ вседневной жизни никогда не измѣнялся въ домѣ Ижорскихъ.

По утру князь читалъ политическіе журналы и ѣздилъ съ визитами. За обѣдомъ онъ разказывалъ городскія новости, когда былъ въ духѣ. А вечеромъ онъ и тетка играли въ карты у себя или въ гостяхъ. Что касается до нея, она не любила ни свѣта, ни картъ; она ничего не любила, но выучилась играть въ угоду мужу и поддерживала знакомства которыя были ему пріятны. По утрамъ она выѣзжала рѣдко, и брала насъ иногда съ собой къ роднымъ, но вечера мы проводили всегда дома, въ нашей комнаткѣ Ra верху.

Пріемные дни мы любили. Насъ тѣшило какъ дѣтей измѣненіе во вседневной жизни, хотя мы собственно не принимали участія въ общемъ удовольствіи. Всѣ гости безъ исключенія сидѣли за карточными столами и я не помню появленія несморщеннаго лица на этихъ вечерахъ. Въ какую бывало сторону ни обернешься, непремѣнно увидишь лысый затылокъ надъ парой крупныхъ эполетъ, или широкоплечую толстую даму съ чепцѣ. Иногда она наводила на насъ лорнетъ, осматривала съ ногъ до головы и продолжала играть. А мы съ Олей ходимъ бывало вдоль освѣщенныхъ комнатъ, болтая вполголоса. Я ей разказывала романъ который собираюсь написать и въ которомъ играю сама главную роль, а она слушаетъ терпѣливо; или я молчу и мечтаю, — и Боже мой! Сколько романовъ не сочиненныхъ, а предугаданныхъ, сколько житейскихъ романовъ создавались сами собой въ моемъ воображеніи! Перомъ ихъ не напишешь и словомъ не перескажешь! Нѣтъ человѣка который не родился бы лирикомъ, и настоящаго лиризма не ищите тамъ гдѣ его обуздываютъ риѳмой. Настоящій лиризмъ вырывается самъ собой, въ минуты страсти, гнѣва, радости, въ жалобахъ и бредняхъ молодаго воображенія….

По пріемнымъ днямъ, разливала чай въ особенной комнатѣ компаньйонка книгини, Надежда Павловна. Я увѣрена что компаньйонки вымрутъ вмѣстѣ съ крѣпостнымъ правомъ. Надежда Павловна была, какъ и всѣ почти компаньйонки старыхъ временъ, некрасивая старая дѣва съ претензіями на молодость и на замужество. Она привыкла унижаться предъ людьми высшаго общества, но съ другими оказывала спѣсь и крайнюю обидчивость. Вотъ мы, бывало, и соберемся около чайнаго стола, я съ сестрой, Володя и Викторъ, уже носившіе студенческіе мундиры.

Наши отношенія были далеко не родственныя. Ижорскіе умѣли установить между нами ту натянутость и холодность которая вѣяла отъ ихъ дома, отъ нихъ самихъ и отъ всего имъ близкаго. Съ Володей и Викторомъ мы не видались иначе какъ за обѣдомъ и за вечернимъ чаемъ, въ присутствіи ихъ родителей, и наши бесѣды ограничивались пустыми и холодными фразами. Володя, здороваясь съ нами, цѣловалъ у насъ руку, а Виктору приказано было съ дѣтства церемонно раскланиваться и звать насъ по имени и отчеству.

Его общественное положеніе опредѣлилось со вступленіемъ въ университетъ. Онъ присталъ къ демократическому кружку и съ радостью отрекся отъ общества которое видѣло въ немъ пришельца. Ни меня, ни сестру не исключилъ онъ изъ числа людей внушавшихъ ему законное отдаленіе. Въ его пріемахъ, даже въ измѣненіи его голоса когда онъ обращался къ намъ, какъ будто вѣчно звучало: «Что общаго между вами и мной?»

Володя былъ такъ надломленъ что свобода неразрывная со студенческимъ мундиромъ оказала мало на него вліянія. Онъ словно ее испугался: съ женщинами онъ былъ робокъ и дикъ, а товарищей избѣгалъ. Онъ не сталъ ни веселѣе, ни разговорчивѣе прежняго, и лишь изрѣдка, бывало, разсмѣется нервнымъ и раздраженнымъ смѣхомъ. Не такъ первый шагъ къ новой жизни отразился на Викторѣ. Онъ замѣтно похудѣлъ, его неуклюжая фигура облагородилась и въ голосѣ появились мягкія ноты. Свое отчужденіе отъ аристократическаго общества онъ выражалъ иногда ребячески, иногда рѣзко и даже желчно. Въ пріемные дни Ижорскихъ, сидя съ нами за чайнымъ столомъ, до котораго не проникалъ глазъ хозяевъ дома, Викторъ пилъ чай въ прикуску и щеголялъ употребленіемъ народныхъ выраженій и поговорокъ, которыя насъ тѣмъ болѣе смѣшили что приводили въ ужасъ Надежду Павловну. Но съ Викторомъ она жила въ ладахъ и признавала за нимъ исключительныя права. Еслибы Володя позволилъ себѣ тѣ выходки которыя сходили съ рукъ Виктору, она не преминула бы пожаловаться княгинѣ.

Одинъ изъ нашихъ вечеровъ остался у меня въ памяти.

— Что это вы опять льете чай въ прикуску? спросила Надежда Павловна.

— Извините, такъ наша печь печетъ, отвѣчалъ Викторъ.

— Ахъ, Боже мой, какое выраженіе! Вы должно-быть его слышали мимоходомъ на улицѣ?

— Нѣтъ-съ, отвѣчалъ лихимъ тономъ Викторъ. — А я обзавелся пріятелемъ; его зовутъ Доримедонъ Захарычъ Зайцевъ, онъ плотникъ и отлично поетъ русскія пѣсни…. Такъ у него я перенялъ эту поговорку.

— Прекрасно! А что бы сказали князь и княгиня, еслибъ узнали что у васъ такіе пріятели?

— Что бъ они сказали? отвѣчалъ Викторъ. — Они бы сказали: «А vilain, vilain et demi.»

Мы засмѣялись, Надежда Павловна Богъ знаетъ почему обидѣлась.

— Вы, кажется, развеселили общество на мой счетъ, Викторъ Николаевичъ, начала было она…. но не успѣла кончить своей фразы. Въ комнату вошелъ вдовецъ генералъ, предметъ тайныхъ мечтаній Надежды Павловны.

Этотъ генералъ былъ добрѣйшій человѣкъ, даже не вѣрилось что онъ принадлежалъ къ разряду генераловъ той эпохи. Я его живо помню и могла бы, кажется, нарисовать на память его плѣшивую голову и уцѣлѣвшіе на затылкѣ волосы, тщательно раздѣленные на двѣ пряди разложенныя къ вискамъ, его длинный азіятскій носъ и длинные черно-рыжеватые усы.

— Здраствуйте, милыя мои барышни, сказалъ онъ какъ и всегда ласково, и пожалъ намъ руки. — Что это вы такъ худы? Въ чемъ душа живетъ! Не хорошо. Надежда Павловна, — продолжалъ онъ, подавая ей чашку, — вы меня угостили сегодня такимъ чаемъ что просто обопьешься. Пожалуйте-ка еще чашечку.

— А развѣ я васъ не всегда угощаю хорошимъ чаемъ? спросила улыбаясь и жеманясь Надежда Павловна.

— Нѣтъ, не всегда. Вы иногда бываете прежестокія.

— Полноте…. Я васъ, кажется, слишкохмъ балую…. А вы сегодня въ выигрышѣ?

— Куда! Княгиня ремизится.

— Вотъ вамъ чашка…. и моя рука на счастье. Я велю подогрѣть самоваръ, а между тѣмъ приду взглянуть на игру.

— Сдѣлайте одолженіе.

Генералъ вышелъ, пожавъ ей руку. Лицо ея просіяло.

— Вамъ не грѣшно его сводить съ ума на старости лѣтъ? спросилъ Викторъ.

— Перестанете ли вы вздоръ-то говорить? отвѣчала Надежда Павловна съ притворною досадой, и вышла чтобы распорядиться насчетъ самовара.

Ни Володя, ни мы ея не любили: на насъ дѣйствовали непріятно ея угодливость старшимъ, ея претензіи, обидчивость и сухая нравственность. Мы не высказывали ей своихъ чувствъ, но и не скрывали ихъ. Мы ее избѣгали и обращались съ ней очень холодно.

— Надежда Павловна васъ положительно избрала въ фавориты, Викторъ Николаевичъ, сказала я.

— Да, положительно, отвѣчалъ Викторъ.

— А вамъ не совѣстно надъ ней насмѣхаться?

— Нѣтъ!… Я хоть и посмѣюсь надъ ней, но все-таки обращаюсь съ ней по-человѣчески, и она это понимаетъ.

— Да, кажется, возразила я запальчиво, и окинувъ глазами все общество, — кажется никто изъ насъ не позволялъ себѣ обращаться неучтиво съ Надеждой Павловной.

— Это такъ. Но иногда самый учтивый тонъ значитъ: вотъ мое мѣсто, а вотъ твое.

Я поняла невольно всю истину этихъ словъ и помолчавъ немного возразила:

— Вы совершенно правы…. Но что дѣлать! Я не могу скрыть своего отвращенія къ нѣкоторымъ недостаткамъ, къ излишней угодливости, къ притворству, къ предательству.

— А что развиваетъ эти недостатки, коли не ваша чрезмѣрная учтивость или добродѣтельная надменность? рѣзко отвѣчалъ Викторъ.

— Ты правъ, Викторъ; вѣдь онъ правъ, повторилъ Володя, обращаясь ко мнѣ.

Но меня оскорбили и рѣзкость Виктора, и его заступничество за недостатки Надежды Павловны. Вмѣсто отвѣта, я пожала плечами и принужденно улыбнулась, однако его слова мнѣ запали Въ душу и принесли несомнѣнную пользу; вѣрно то что я измѣнилась въ отношеніи къ Надеждѣ Павловнѣ, и измѣнилась къ лучшему.

V.

Наша жизнь текла такимъ ровнымъ и неизмѣннымъ порядкомъ что дни намъ казались годами, а года пролетали какъ день. Никому изъ насъ нельзя было побаловаться на преслѣдованія, на сцены… Все напротивъ молчало и каменѣло въ праздности, пустотѣ и въ мертвой тишинѣ. Раза два на недѣлѣ тетка насъ возила въ церковь, а другіе выѣзды ограничивались утренними визитами къ роднымъ въ большіе праздники. Володя ѣздилъ по приказанію на балы; что касается Виктора, его не представили въ свѣтскіе дома, и онъ составилъ себѣ кругъ товарищей, которыхъ навѣщалъ украдкой, и не принималъ разумѣется у себя.

Обѣденный часъ былъ въ особенности тяжелъ. Князь внушалъ намъ всѣмъ непобѣдимый страхъ, и даже когда онъ былъ въ духѣ мы сидѣли предъ нимъ какъ подсудимые предъ судьей. Тетка болѣе чѣмъ кто-нибудь изъ насъ была предметомъ его придирокъ, потому можетъ-быть что звукъ ея лишь голоса поражалъ его слухъ на этихъ «réunions de famille». Придирался онъ впрочемъ ко всемъ и ко всему. Избалованный женой и свѣтомъ онъ привыкъ давать полную волю своему раздражительному и желчному характеру. Мы боялись его рѣзкаго слова и сердитаго голоса, но сцены бывали рѣдки, за то ихъ забывали не скоро. Разъ, въ день моихъ именинъ, я выпросила у тетки позволеніе погулять по бульвару, съ Надеждой Павловной. Такъ какъ бульваръ примыкалъ къ самому дому, мы пошли безъ лакея. Надежда Павловна предложила намъ зайти по близости въ магазинъ гдѣ ей нужно было что-то купить. Мы согласились охотно и среди улицы столкнулись съ экипажемъ князя. Дядя высунулъ голову въ опущенное стекло кареты и крикнулъ громовымъ голосомъ: «Пѣшкомъ среди улицы, да еще безъ лакея!» Мы поспѣшили со страхомъ домой, гдѣ застали страшную сцену между супругами. Князь кричалъ что одна мѣщанка можетъ воспитывать молодыхъ дѣвушекъ какъ его жена воспитывала насъ; досталось порядкомъ и намъ, а Надеждѣ Павловнѣ, сперва отъ князя, а потомъ отъ княгини, и прогулка была запрещена разъ навсегда.

Я описала внѣшную сторону нашей жизни, но внутреннюю труднѣе будетъ передать. Я дошла до лучшей поры молодости, мнѣ было восемнадцать лѣтъ. Мнѣ казалось иногда что во мнѣ не одна, а нѣсколько жизней, которыя разомъ откликались на каждое явленіе чувства, искусства, природы, и замирали подъ отпоромъ желѣзной руки. Все во мнѣ пѣло на разные голоса, и сливалось въ одно цѣлое — все, и сердце, и воображеніе, и любовь къ искусству, къ природѣ, къ людямъ. Я испытывала неясныя страданія, походящія на радость, и радости походящія на страданія, и все въ душѣ моей волновалось страстно, глухо, не смѣя выглянуть на бѣлый свѣтъ. Я сознавала чутьемъ что есть смыслъ во всемъ дышащемъ, живомъ, и пыталась угадать этотъ смыслъ, понимая что онъ есть и во мнѣ, и что я однако не живу. Лѣтніе вечера пробуждали во мнѣ необъяснимую тоску, между тѣмъ какъ мнѣ хотѣлось обнять каждое дерево, сорвать каждый цвѣтокъ, расцѣловать каждую птичку, и дышать, дышать цѣлую вѣчность лѣтнимъ вечеромъ….

Книгъ у насъ вовсе не водилось. Ламартинъ, единственный поэтъ, котораго я знала наизусть — Ламартинъ мнѣ пріѣлся. Мнѣ хотѣлось чего-нибудь другаго, новаго, драматичнаго, страшнаго и сладкаго. Нѣскольку разъ я просила книгъ у тетки и получала отвѣтъ такого рода:

— Если не забуду, заѣду когда-нибудь въ книжную лавку.

Этотъ отвѣтъ она повторяла въ продолженіи двухъ лѣтъ.

Наконецъ я рѣшилась поставить на своемъ.

Утро мы проводили иногда съ ней за какою-нибудь работой; а тетка съ помощью Надежды Павловны вышивала по канвѣ. Но и за пяльцами не сгибалась ея прямая спина; одна голова склонялась на работу, и медленно приподымалась, обращаясь къ намъ когда мы входили. Разъ поцѣловавъ жилистую руку княгини, я попросила позволенія съѣздить въ книжную лавку съ Надеждой Павловной, куторую посылали за покупками на Кузнецкій Мостъ.

Тетка на меня смотрѣла долго, очень долго, какъ будто стараясь понять что я сказала, и обдумывая свой отвѣтъ.

— Атебѣ какихъ же книгъ хочется? Ученыхъ что ли? спросила она.

— Ученыя у насъ есть… мнѣ хотѣлось бы романовъ или стихотвореній….

— Романовъ? повторила тетка, — Ну, я тебѣ дамъ пожалуй. На что ихъ покупать? Это я тебѣ дамъ. Если хочешь, сейчасъ дамъ.

Она встала, и я пошла за нею въ небольшую гостиную къ которой примыкалъ входъ на верхъ. Въ гостиной стоялъ довольно объемистый шкафъ, и мнѣ пришлось узнать въ первый разъ что въ немъ были книги. Большая часть состояла изъ французскимъ классиковъ, собранныхъ еще отцомъ князя; остальныя были куплены самимъ княземъ, не для чтенія, а для пополненія библіотеки. Я прочла на корешкахъ переплетовъ имена Виктора Гюго, А. Дюма, Сю. До меня дошли мелькомъ эти имена и глаза мои разбѣгались.

Тетка то выпрямясь, то нагнувшись разсматривала долго заглавія, вынимала книгу, открывала ее, и молча возвращала на полку.

— А я сама до сихъ поръ люблю читать, молвила она наконецъ, продолжая осмотръ. — Ужъ въ особенности люблю романы. Такъ интересно! Иногда кто-нибудь въ началѣ умретъ или пропадетъ, а въ концѣ найдется — окажется что вовсе не умиралъ. Прекрасно! И какіе это умные люди сочиняютъ романы, медленно говорила она, между тѣмъ какъ я ждала съ замирающимъ сердцемъ.

— Ну вотъ тебѣ, продолжала тетка, Les Enfans du vieux château. Это я еще съ твоею матерью читала… какъ хороша! Вотъ тебѣ: Le nouveau Robinson. Это современнѣе. Прочтешь, другихъ дамъ.

У меня сердце оборвалось. Я знала что убѣдить тетку было невозможно. На возражанія и просьбы она отвѣчала однимъ афоризмомъ: «молодые должны повиноваться старшимъ», и никакое краснорѣчіе не сбило бы ее съ толку. Но въ одно мгновеніе я успѣла сообразить что какъ скоро въ домѣ есть шкафъ съ книгами, то легко его отпереть… и съ этого же дня я принялась читать. Вечеромъ, простившись съ теткой, я брала любую книгу и читала всю ночь.

— Какая у тебя отчаянная голова! замѣтила Оля. — Ну что ты сдѣлаешь если теткѣ вздумается прочесть именно ту книгу которую ты взяла?

— Э, отвѣчала я, — пока она доберется до шкафа я успѣю прочесть книгу и возвратить ее на мѣсто. А не успѣю, была не была! Хоть натѣшусь!

Такъ-называемая французская школа свела меня съ ума и надо признаться, надолго испортила мой литературный вкусъ. Однако въ этихъ уродливыхъ произведеніяхъ являлись идеалы самоотверженія, любви, ненависти, мести, правда, испорченные ходулями, но все-таки то были идеалы, и они откликались на неясныя, лихорадочныя чувства наполняющія мою душу, среди пошлыхъ условій нашей Жизни. Въ особенности я полюбила Антони А. Дюма, и чтеніе этой драмы имѣло нѣкоторое вліяніе на мои отношенія къ Виктору.

Она основана на несчастномъ общественномъ положеніи человѣка безъ рода и племени. Слова; un bâtard sans nom представляли мнѣ очень темный смыслъ, и напомнили что я уже ихъ слышала и старалась, но напрасно, себѣ ихъ объяснить при помощи словаря. Въ то время какъ Викторъ вступилъ въ университетъ, князь бесѣдовалъ о немъ въ полголоса съ женой, не подозрѣвая что я не проронила единаго слова изъ разговора.

— Ce n’est qu’un batard, говорилъ онъ. — Ему никуда нельзя показаться. Онъ долженъ привыкнуть къ этой мысли, знать свое мѣсто и сидѣть дома за тетрадью. Я бы его и въ домѣ не оставилъ, еслибы не учителя: увѣряютъ что безъ его помощи Володя заниматься неспособенъ.

Многое разъяснилось мнѣ тогда и въ положеніи Виктора, и въ его принужденныхъ шуткахъ, и въ холодности его къ намъ. Я находила, какъ и всѣ, что онъ былъ умнѣе и даровитѣе Володи, и тѣмъ тяжелѣе казался приговоръ который отчуждалъ его отъ общества образованныхъ людей. Сколько разъ я собиралась ему сказать слово дружескаго участья, долго его обдумывала, и кончала тѣмъ что находила его смѣшнымъ, неловкимъ, неприличнымъ. Вообще воспитаніе пріучило насъ подавлять всѣ человѣческія чувства, и какой-то неясный страхъ переступить за назначенныя границы, измѣнить что-нибудь въ установленныхъ привычкахъ, заглушилъ во мнѣ желаніе сблизиться съ Викторомъ, и по всей вѣроятности наше отдаленіе другъ отъ друга росло бы съ каждымъ днемъ, еслибы не отразилось на мнѣ новое вліяніе.

Чтеніе романовъ принесло мнѣ пользу въ извѣстномъ отношеніи: оно меня вовлекло въ жизнь чисто идеальную, и я поняла что не стыдно и не предосудительно обнаружить честное чувство. Я стала мечтать опять о сближеніи съ Викторомъ и воспользовалась первымъ случаемъ. Разъ, въ пріемный вечеръ, Надежда Павловна кокетничала со вдовцомъ генераломъ, а меня оставила наединѣ съ Викторомъ,

Время было дорого: я собралась съ духомъ и промолвила едва внятно:

— Викторъ Николаевичъ, вотъ скоро четыре года какъ мы съ вами живемъ подъ одною кровлей… Тутъ я смутилась и покраснѣла, не зная какъ кончить вступительную фразу.

Викторъ посмотрѣлъ на меня съ недоумѣніемъ, и не дождавшись чтобъ я заговорила, опять спросилъ:

— И что же?

— За что вы насъ не любите?

— Неужели вамъ не все равно, люблю ли я васъ или не люблю? сказалъ онъ, чрезвычайно озадаченный моимъ вопросомъ.

— Должно-быть не все равно. Мы здѣсь съ вами пришлецы, живемъ на одинаковыхъ условіяхъ, и однако чужды другъ другу.

Онъ усмѣхнулся.

— Мнѣ бы и въ голову не пришло сдѣлать сближеніе между вашимъ и моимъ положеніемъ въ семействѣ, сказалъ онъ. — Мы и чужды другъ другу потому именно что между моимъ положеніемъ и вашимъ нѣтъ ничего общаго.

— Но по крайней морѣ мы одинаково скучаемъ. Это бы должно насъ сблизить.

Викторъ былъ тронутъ, но боялся уронить себя; оскорбить собственное достоинство простымъ и добродушнымъ отвѣтомъ. Онъ помолчалъ немного, и вдругъ спросилъ:

— Такъ вамъ очень тяжело?

— Очень.

— Ну и слава Богу! эта школа выработаетъ въ васъ чувства которыя при другихъ условіяхъ измельчали бы, пожалуй и совсѣмъ заглохли. Вотъ вы догадались что и мнѣ не легко…. и многое вы еще разгадаете и возненавидите…. а ненависть хорошее чувство.

— Ненависть?

— Да…. Ненависть это не что иное какъ любовь доведенная до страсти; это единственное чувство отличающее человѣка отъ животнаго, ненависть — это тотъ же энтузіазмъ, тотъ же фанатизмъ.

— Такъ вы находите что одни фанатики достойны называться людьми?

— Одни фанатики, подтвердилъ Викторъ. — Все остальное мелюзга, les infiniment petite. Они далеко не пойдутъ. Посмотрите на вашу тетушку и на князя. Не напоминаютъ ли они вамъ окаменѣлости? У нихъ все дѣлается по принципу, и принципъ непогрѣшимъ, потому что они его узаконили. Искусство? Они его не понимаютъ, не смѣй о немъ заикнуться. Свобода? Она, молъ, намъ однимъ принадлежитъ. Женщина? Мы ее передѣлаемъ на свой ладъ, а та которая думаетъ и дѣйствуетъ безъ нашего разрѣшенія, камнемъ пришибить! Ухъ! какъ свободно здѣсь дышать!

— Вы скоро будете дышать на свободѣ, Викторъ Николаевичъ. Черезъ годъ вы кончаете курсъ, и вѣрно у васъ много плановъ для будущаго.

— Лишь бы дожить до этой минуты! отвѣчалъ Викторъ. — У меня тысячи плановъ…. на все станетъ силъ. Все возможное будетъ въ моихъ рукахъ.

Онъ говорилъ съ самонадѣянностью молодости, не подозрѣвая что его силы уже были помяты, и главное, воля подавлена. Не подозрѣвалъ онъ тоже что князь ему внушалъ, какъ и намъ, невольный страхъ.

Я его слушала какъ авторитетъ, озадаченная его смѣлостью и умомъ, и ожидая что онъ заключитъ нашъ разговоръ дружескимъ теплымъ словомъ; но такого слова онъ не произнесъ, и я осталась недовольна Викторомъ.

Не такимъ мое воображеніе создавало человѣка которому я была готова отдаться всею душей. Вернувшись въ нашу комнату, я раздѣлась и всю ночь писала стихи своему невоплощенному кумиру, и помню что мое посланіе кончалось слѣдующими строками:

Voilà comme toujours te fit mon rêve étrange:

Homme au coeur de lion et poète au coeur d’ange.

Изъ этой эпохи моей жизни я вынесла одно лишь отрадное воспоминаніе, а именно воспоминаніе о ночахъ проведенныхъ мной за перомъ. Ни что не замѣнитъ того времени когда ложишься съ восходомъ солнца, или встаешь на зарѣ, чтобы дописать начатое днемъ стихотвореніе, повторяешь его вслухъ, и насыщаешься имъ нѣсколько дней сряду. Тотъ не вполнѣ былъ молодъ кто въ первой молодости не писалъ или не любилъ стиховъ.

VI.

Разъ въ длинный зимній вечеръ мы остались наединѣ съ Олей; Ижорскихъ и Надежды Павловны не было дома. Я долго металась отъ скуки изъ угла въ уголъ, и вдругъ мнѣ пришла въ голову мысль нарядить Олю и самой нарядиться, и отъ нечего дѣлать мы принялись за туалетъ. Я занялась сперва Олей, въ нѣсколько минутъ ея волосы были, по тогдашней модѣ, заплетены въ косы и украшены цвѣткомъ снятымъ со шляпы, лотомъ я помогла сестрѣ надѣть бѣлое платье и длинный поясъ, но только-что приступила къ своему туалету, въ корридорѣ раздались мужскіе шаги; Володя прошелъ мимо отворенныхъ дверей нашей комнаты и остановился.

Онъ къ намъ приходилъ въ первый разъ (и то случайно) съ тѣхъ поръ какъ мы жили вмѣстѣ и даже въ одномъ этажѣ. Ему понадобились спички и не дозвонившись камердинера онъ хотѣлъ послать за нимъ нашу горничную.

— Володя! воскликнули мы въ одинъ голосъ.

— Извините, кузины, началъ Володя, и оглянувъ съ головы до ногъ покраснѣвшую Олю, продолжалъ:

— Что это значитъ? Вы собираетесь на балъ?

— Да нѣтъ: это все Юлія, отвѣчала Оля, совсѣмъ сконфузившись.

— Да съ какой же цѣлью? спросилъ Володя, и смотрѣлъ во всѣ глаза на сестру, которая и мнѣ казалась необыкновенно хороша. Вся ея особа напоминала нѣсколько холодный, но чистый англійскій типъ.

— Я ее нарядила безъ цѣли, сказала я, — такъ, отъ скуки. Мы не знали что дѣлать, вотъ и придумали маскарадъ. Добро пожаловать, Володя; ты нежданный гость. Какъ это тебѣ вздумалось насъ навѣстить?

— Я шелъ не къ вамъ, отвѣчалъ необдуманно Володя.

— Не къ намъ? Хоть бы ты солгалъ и сказалъ что вспомнилъ объ насъ разъ въ четыре года.

Володя смутился.

— Что ты къ нему придираешься? замѣтила Оля. — Хоть и случайно зашелъ, а все же дорогой гость.

— Такъ можно съ вами посидѣть, кузины?

— Можно, можно, отозвались мы.

— А я переодѣнусь, заключила Оля.

Володя остановилъ ее.

— Нѣтъ! подожди пожалуйста, подожди, сказалъ онъ, подалъ ей стулъ и сѣлъ возлѣ нея.

Володя былъ такъ чуждъ женскому обществу, что оставшись съ нами наединѣ въ первый разъ отъ роду, онъ въ первый разъ на насъ посмотрѣлъ глазами двадцати лѣтняго юноши.

Ему было неловко, а между тѣмъ хорошо и не хотѣлось уйти.

— Такъ это ты затѣяла маскарадъ? спросилъ онъ обращаясь ко мнѣ.

— А что? Развѣ онъ не удался? Ты думалъ что мы собрались на балъ, а вотъ и бальная зала, — продолжала я обводя рукой въ воздухѣ. — Хороша? Оля мнѣ мигнула и пожала плечомъ, а Володя окинулъ глазами комнату тускло освѣщенную одной свѣчей. Легко было разгадать впечатлѣніе которое произвели на него эти голыя стѣны, этотъ скпой свѣтъ и скудность всей обстановки.

— Да это тюрьма! промолвилъ онъ. Его замѣчаніе вызвало взрывъ; моя веселость изчезла въ одно мгновеніе, и я зарыдала.

Оля смущалась предъ Володей, и старалась меня успокоить, а Володя хотѣлъ бы, но не съумѣлъ высказать все горячее участіе наполняющее его душу. Онъ очевидно боялся обвинить лишнимъ словомъ своимъ родителей, и вертѣлся молча около насъ. Наконецъ онъ сказалъ тономъ человѣка принявшаго смѣлое рѣшеніе:

— Я останусь съ вами цѣлый вечеръ.

Слезы облегчили мое сердце, я ожила. Прояснилось и лицо Оли. Ей было неловко въ нарядѣ, но Володя взялъ ея руку и снова просилъ не переодѣваться.

Онъ держалъ въ первый разъ женскую руку въ своей и не рѣшался ее выпустить.

— Чѣмъ же тебя угостить? спросила я. — Я бы велѣла подать самоваръ, да боюсь.

— Нечего бояться, я пойду разпоряжусь, подхватилъ Володя. — Люди не выдадутъ.

Надо сказать что люди насъ любили, Виктора въ особенности. Они искусно скрывали отъ господъ его частыя отлучки изъ дому, куда онъ возвращался не рѣдко позднею ночью. Прислуга знала что малѣйшее измѣненіе въ домашнемъ порядкѣ навлечетъ на насъ большія непріятности, и потаму мы могли разчитывать что наша тайна не будетъ выдана.

Въ нашей тюрьмѣ устроился маленькій пиръ. На столѣ появилась лампа, а около самовара подносъ съ сладкими пирожками.

До тѣхъ поръ Володя избѣгалъ женскаго общества не потому что не любилъ, а потому что дичился его. И вотъ онъ между двухъ молодыхъ дѣвушекъ, и извѣстнаго рода короткость, установленная родствомъ и временемъ, даетъ ему право завладѣть Олиной рукой и поцѣловать меня по-братски.

— Какъ хорошо здѣсь! говорилъ онъ. — Надо же было сегодня пропасть моей спичечницѣ, а имъ уѣхать на вечеръ!

— Володя! а на балахъ ты ухаживаешь за какой-нибудь дѣвушкой? спросила я.

— Ахъ! нѣтъ! ты знаешь что и на балы я ѣзжу нехотя. То ли дѣло короткость вотъ какъ съ вами.

— Прочти ему твои стихи, сказала Оля.

Оля воображала что я обладаю большимъ талантомъ, но мнѣ было совѣстно и страшно отдавать мои стихи на судъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ хотѣлось до смерти ихъ прочесть, и стихи разумѣется были прочтены. Къ неописанной моей радости Володя ими наивно восхищался и даже выпросилъ у меня нѣсколько стихотвореній чтобъ ихъ показать Виктору.

Намъ такъ хотѣлось болтать что мы болтали обо всемъ; у насъ вышелъ не разговоръ, а путаница, и какъ было весело! Въ двѣнадцать часовъ стукъ кареты раздался на дворѣ и мы простились.

— Что скажетъ Викторъ о моихъ стихахъ? думала я засыпая.

VII.

Сближеніе съ Володей нѣсколько измѣнило нашу жизнь: на нее подуло свѣжимъ вѣтеркомъ. Володѣ такъ понравился вечеръ проведенный съ нами что онъ возобновилъ свое посѣщеніе при первой возможности, и кончилось тѣмъ что какъ скоро дядя и тетка проводили вечеръ въ гостяхъ, Володя проводилъ вечеръ у насъ. Но наше удовольствіе было испорчено страхомъ: мы постоянно боялись неожиданнаго обстоятельства которое бы выдало нашу тайну, боялись въ особенности чутья

Надежды Павловны, которая любила пошпіонить и доводить до княгини всякое отступленіе отъ заведеннаго порядка.

Мои стихотворенія надѣлали много бѣдъ. Викторъ и Володя прочли ихъ своимъ товарищамъ, и меня расхвалила слишкомъ снисходительная публика. Женщина-писательница была въ то время явленіемъ рѣдкимъ, и на нее смотрѣли съ предубѣжденіемъ. Слухъ о моихъ стихахъ дошелъ до князя. Онъ сказалъ мнѣ разъ садясь за столъ:

— А о тебѣ идетъ хорошая слава: говорятъ ты пишешь стихи?

Я вспыхнула.

— Представь себѣ, продолжалъ онъ обращаясь къ женѣ, — сижу я сегодня у Полибиной, она говоритъ: «У насъ нѣтъ женщинъ писательницъ.» А какой-то молодой человѣкъ отвѣ" чаетъ: «Есть одна, но ее еще не знаютъ», и кого же онъ назвалъ? Ее!

— Ахъ, Боже мой! медленно промолвила тетка покачивая головой. — Молодая дѣвушка!

— А ты чего смотришь? Лучше молчи! продолжалъ князь возвышая голосъ. — Нечего сказать, воспитала племянницъ! Хороши понятія! Хороши правила! Можно порадоваться! Да кто видѣлъ эти стихи? Кому ты ихъ давала?

— Не помню, отвѣчала я.

Я такъ растерялась что князь, кажется, сжалился надо мной, тѣмъ болѣе что половину вины онъ возлагалъ на свою жену.

— Я ставлю себя на мѣсто порядочнаго человѣка который бы за тебя посватался, началъ онъ опять понизивъ голосъ. — Что бы съ нимъ сталось еслибъ онъ узналъ что его невѣста пишетъ стихи?… Ну-ка, молодой человѣкъ, — продолжалъ онъ обращаясь къ Виктору, который сидѣлъ возлѣ него, — скажи-ка какими глазами смотрятъ мущины на дѣвушку пишущую стихи?

Неожиданный вопросъ такъ смутилъ Виктора что онъ замедлилъ отвѣтомъ. Я на него взглянула ожидая что у него вырвется насмѣшливое, желчное слово. Можетъ-быть оно дѣйствительно и вертѣлось у него на языкѣ, но Викторъ зналъ что оно ему не обойдется даромъ, и струсилъ.

— Слышишь? Я у тебя спрашиваю, повторилъ князь.

— У насъ въ Россіи женщина-писательница конечно рѣдкость, отвѣчалъ уклончиво Викторъ.

— Я не спрашиваю рѣдкость она или нѣтъ, настаивалъ князь возвышая опять голосъ. — Я спрашиваю какое мнѣніе порядочнаго человѣка о такой женщинѣ?…

— Я право… не знаю…

— Дур-р-ракъ! отозвался князь.

Викторъ поблѣднѣлъ.

Я никогда не забуду выраженія его лица: онъ избѣгалъ на меня взглянуть, и не зная куда податься, рѣшился актерствовать. Презрительная улыбка бродила на его губахъ когда князь не могъ его видѣть; онъ проводилъ рукою по волосамъ и безпрестанно глоталъ воды. Мнѣ приходилось въ первый разъ провѣрить на дѣлѣ римскій характеръ которымъ онъ щеголялъ на словахъ, и въ одно мгновеніе измѣнилось высокое понятіе которое я себѣ составила о его личности.

Всѣ молчали понурясъ и нетерпѣливо ждали конца обѣда. Князь придирался безпощадно къ своей женѣ и продолжалъ воевать когда мы вышли изъ-за стола. Тетка, по обыкновенію, молчала, но я замѣтила что она мѣнялась въ лицѣ. Становилось и ей ужь не въ мочь, и она сорвала на мнѣ сердце только-что князь вышелъ изъ комнаты. Она встала съ неестественною ей торжественностью и подошла ко мнѣ.

— Кто тебѣ позволилъ писать стихи? спросила она дрожащимъ голосомъ, и со злостью, которой я въ ней не подозрѣвала, она схватила меня за руку.

Какъ раздраженная курица княгиня была готова кого-нибудь заклевать. Ея большая рука судорожно сжалась около моей худой руки. Я себя не вспомнила, и отвѣчала:

— Я пишу стихи чтобы не умѣреть со скуки въ этомъ домѣ.

Тетка поблѣднѣла, губы ея задрожали, она подняла руку и ударила меня.

Я вскрикнула, оттолкнула ее и бросилась на верхъ.

Когда я пришла въ себя меня обдало отраднымъ чувствомъ. Мнѣ казалось что чаша переполнилась, и что послѣ описанной сцены мы оставимъ, во что бы то ни стало, домъ Ижорскихъ. При этой мысли сердце запрыгало отъ радости въ груди. Но къ кому броситься? Куда идти? Гдѣ искать поддержки? Я смутно понимала что найти ее невозможно, что одно замужество можетъ спасти женщину отъ неудавшейся семейной жизни, но старалась заглушить въ себѣ голосъ разсудка, и продолжала бредить на яву.

Оля между тѣмъ старалась угомонить тетку, которая собралась жаловаться на меня князю. Чрезвычайно трудно сладить съ людьми отрицательно добрыми, а въ добавокъ еще зараженными безсознательнымъ деспотизмомъ; однако Оля успѣла доказать княгинѣ что она же понесетъ отвѣтъ за мою вину, и тронула ее своими слезами. Княгиня согласилась меня простить, но требовала чтобъ я предъ нею извинилась. Оля, угадывая что и меня не легко будетъ убѣдить, привела на верхъ Володю, и оба стали меня уговаривать идти на мировую, то-есть извиниться предъ теткой.

Трусость Оли я понимала, но со стороны Володи просьба объ извиненіи привела меня въ негодованіе.

— Въ чемъ я виновата? спрашивала я его. — Или ты не знаешь что мать твоя меня ударила, потому что я пишу стихи?

— Я въ отчаяніи что maman это сдѣлала; но согласись что ты была причиной, хотя и невинною, непріятностей которыхъ ей наговорилъ папа. Право, maman предобрая.

— Право она добра, подтвердила Оля.

Я взглянула на нее съ изумленіемъ, а она принялась меня умолять сойти къ теткѣ. Ее такъ пугала мысль о разрывѣ съ Ижорскими, и она говорила съ такой непривычною горячностью, что подтвердила глухое подозрѣніе мучившее меня съ нѣкотораго времени: Володя и она любили другъ друга.

VIII.

Это открытіе въ такую минуту не только не смягчило меня, но вызвало во мнѣ дурное чувство, чувство зависти. Ихъ взаимное счастье, между тѣмъ какъ я была такъ несчастна, возстановило меня противъ нихъ. Я въ нихъ видѣла эгоистовъ, готовыхъ пожертвовать мной для себя. Оно пожалуй и было такъ, но иначе быть не могло.

— Благо вамъ здѣсь такъ хорошо, понятно что не стоитъ обращать на меня вниманія, сказала я съ усмѣшкой, которая ихъ задѣла за живое.

— Я не такой эгоистъ какъ ты думаешь, возразилъ Володя. — Я ни съ чѣмъ не помирился. Но стариковъ мы не переспоримъ. Надо покориться до поры до времени.

— А я хочу отъ нихъ избавиться не дожидалсь сѣдыхъ волосъ.

Оля измѣнилась въ лицѣ и взглянула на Володю, а Володя посмотрѣлъ на меня какъ на сумашедшую.

— Какъ же это избавиться? спросилъ онъ.

— Мнѣ девятнадцать лѣтъ, а Олѣ уже минуло семнадцать. У насъ состояніе хоть небольшое, но все-таки кусокъ хлѣба…

— Какъ? перебилъ Володя, — съ кѣмъ же вы будете жить, если насъ оставите?

— Съ кѣмъ-нибудь… да хоть однѣ!

— Однѣ?… Ты съ ума сошла. Какъ! Двумъ дѣвушкамъ жить однимъ или съ кѣмъ-нибудь?

— А что же тутъ страннаго? Несбыточнаго?

— Какъ что? Да это невозможно! Да ты помѣшалась, повторилъ Володя. — Пойми-же что это невозможно. Волервыхъ, я представить себѣ не могу что сдѣлается съ отцомъ; вовторыхъ, подумай что скажутъ въ свѣтѣ? А родные? Они васъ загрызутъ! И ты на все это пойдешь?

Мнѣ стало страшно, однако я отвѣчала:

— На все… Еслибъ я была одна, я бы пошла на все.

— Нѣтъ! она съ ума сошла! повторилъ Володя, обращаясь къ сестрѣ.

Оля приняла видъ важнаго достоинства, который меня бѣсилъ и ясно доказывалъ что она не одобряетъ моихъ намѣреній.

— Наконецъ, продолжалъ Володя, — если ты не боишься ни гнѣва отца, ни свѣта, ни родныхъ, не забудь что они могутъ обратиться къ закону.

— Къ закону! повторила я съ ужасомъ.

— Да! подтвердилъ Володя, обрадованный что нашелъ возможность напугать меня. — Вы еще малолѣтнія по закону, и пока Олѣ не минетъ 21 годъ, вы не имѣете права располагать собой.

Вмѣшательство закона въ мои попытки на независимость не приходило мнѣ въ голову; надежды мои были уничтожены однимъ словомъ. Я поспѣшила скрыть свое безсильное негодованіе, и ушла въ корридоръ чтобы наплакаться на свободѣ, сѣла на сундукъ стоявшій вдоль стѣны, и зарыдала.

— Кто тутъ? спросилъ чей-то голосъ.

Я такъ испугалась что не скоро его узнала.

Въ потьмахъ я не замѣтила что Володя не затворилъ двери которая раздѣляла корридоръ на двѣ половины. Викторъ, услышавъ рыданія, вышелъ изъ своей комнаты и при яркой полосѣ свѣта озарившей корридоръ узналъ меня.

Тяжело намъ было обоимъ. Хотя онъ этого и не показывалъ, но въ глубинѣ души онъ былъ чрезвычайно доволенъ моимъ высокимъ мнѣніемъ о немъ. Теперь же онъ понималъ что я успѣла, послѣ утренней сцены. произнести о немъ приговоръ невыносимый для его самолюбія, раздраженнаго съ раннихъ лѣтъ, и разросшагося до колоссальныхъ размѣровъ. Досада которая овладѣла имъ заглушала чувство жалости въ его сердцѣ. Чтобы не уронить себя вторично въ моихъ глазахъ, онъ рѣшился меня озадачить и оскорбить холодностью.

— Извините пожалуйста, сказалъ онъ тономъ утонченной учтивости, и отступилъ шагъ назадъ.

— Вы отсупаете сегодня во второй разъ, Викторъ Николаевичъ, замѣтила я удаляясь; и подумала: «Стоитъ подышать воздухомъ этого дома чтобъ утратить всякое человѣческое чувство.»

А между тѣмъ я знала что несмотря на преграды и на тяготѣющій надъ нами гнетъ, и въ этомъ домѣ соединились два существа чувствомъ которое имъ приносило минуты полнаго счастья.

Мнѣ было страшно нарушить ихъ téte-à-tête. Я понимала что я лишняя между ними, и что они поблагодарятъ меня за каждую минуту отсутствія. Заносчивость моя остыла; я уже начинала испытывать невольный страхъ, предвидя гнѣвъ тетушки и неизбѣжную сцену если я предъ ней не покаюсь. Я рѣшилась сойти, просила прощенія, и княгиня, прочитавъ нравоученіе о необходимости послушанія, великодушно меня простила, взявъ съ меня слово что я впередъ не буду писать стиховъ.

Возвратившись на верхъ я объявила что была у тетки. Оля бросилась меня цѣловать, но я холодно отвѣчала на ея ласки. Когда мы остались наединѣ я замѣтила что ей было не ловко, какъ будто она въ чемъ-нибудь провинилась. Она раздѣлась, не взглянувъ на меня, не сказавъ слова; а мнѣ было больно что она жертвовала мною своей любви къ Володѣ; а больнѣе всего было то что меня никто не любилъ.

Долго мы не ложились, выжидая чтобы которая-нибудь заговорила первая; наконецъ я рѣшилась прервать молчаніе.

— Я право не знаю что съ нами будетъ если узнаютъ что Володя проводитъ съ нами вечера, начала я.

Этимъ замѣчаніемъ, въ которомъ высказывалась моя тайная досада, я достигла своей цѣли. Оля ясно поняла что я угадала ея чувство и отношусь къ нему безъ участія. Она сѣла молча на постель. Я сознавала что страшно ее оскорбила, но была такъ ожесточена что легла не попытавшись даже помириться съ ней, погасила свѣчу и прикинулась спящею. Но мнѣ было такъ горько, и совѣсть такъ меня мучила что я заснуть не могла, и слышала какъ Оля тихо плачетъ.

Сердце мое уже начинало смягчаться, и вдругъ во мнѣ какъ молнія мелькнула мысль. Володя кончитъ свой университетскій курсъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ и будетъ свободенъ….

Я зажгла спичку и при вспыхнувшемъ огнѣ увидѣла что Оля стоя на колѣняхъ молится.

Я бросилась къ ней и обняла ее.

— Оля! проговорила я съ трепетомъ и радостью человѣка нашедшаго неожиданно философскій камень; — Володя скоро будетъ совершенно свободенъ….

— Свободенъ?… какъ же это? спросила она, такимъ грустнымъ голосомъ, и съ такимъ безотраднымъ выраженіемъ на лицѣ что меня обдало холодомъ.

— Да! кто ему дороже, ты или родители? Можетъ ли онъ ихъ любить?

— Ахъ! что ты говоришь! перебила съ ужасомъ Оля.

IX.

Сцена за обѣдомъ и встрѣча въ корридорѣ сильно подѣйствовали на Виктора. Не зная какъ себя возстановить въ моемъ мнѣніи и чѣмъ изгладить минутную слабость, онъ принялъ со мною невыносимо натянутый тонъ, давалъ частые промахи, и забывалъ даже не разъ законы приличія и общежитія. Между нами установилась мелочная вражда, и мы ее поддерживали колкими намеками. Домашняя жизнь была окончательно испорчена, и становилась несноснѣе день это дня.

Разъ, за чаемъ, въ пріемный вечеръ, я обращалась поочередно къ Надеждѣ Павловнѣ и къ Володѣ, а Виктора не удостоивала ни словомъ, ни взглядомъ. Онъ былъ очень блѣденъ и сидѣлъ въ углу, засунувъ руки въ карманы. Вдругъ онъ всталъ и подошелъ къ столу.

— Надежда Павловна, началъ онъ, — вы не знаете что я васъ уважаю отъ всей души; я васъ особенно уважаю съ нѣкоторыхъ поръ.

— Только съ нѣкоторыхъ поръ? спросила она.

— Да! къ стыду моему я только недавно оцѣнилъ вашу душевную простоту. Вы не заражеаы сухостью и безсознательнымъ аристократизмомъ тѣхъ женщинъ которыя смотрятъ съ высоты своего величія на простыхъ смертныхъ.

— Эти женщины остаются по крайней мѣрѣ вѣрны своимъ чувствамъ, и не боятся ихъ показывать, замѣтила я вспыхнувъ.

Викторъ взглянулъ на меня такими недобрыми глазами что мнѣ стало страшно. Глаза у него были небольшіе, сѣренькіе, и сверкали какъ сталь когда онъ злился. Онъ готовился бросить мнѣ въ лицо что-нибудь ужасное. Володя предупредилъ сцену.

— Викторъ! сказалъ онъ, схвативъ его за руку, — поди за мной.

Они вышли вмѣстѣ, а я отказалась отъ ужина и ушла на верхъ съ Олей, которая раздѣляла мое негодованіе. Володя зашелъ къ намъ.

— Твой пріятель отличается, сказала я ему съ горькою насмѣшкой. — Онъ храбръ только съ женщинами.

— Я сейчасъ ссорился съ нимъ за тебя, отвѣчалъ Володя, — но божусь тебѣ что онъ хорошій человѣкъ; ты не знаешь какъ онъ дорожитъ твоимъ мнѣніемъ. Вѣдь ты сама его безпрестанно задѣваешь. Еслибы ты только захотѣла, онъ бы полюбилъ тебя отъ всей души.

— Я ему очень благодарна, сказала я, не измѣняя тона; хотя мой гнѣвъ нѣсколько остылъ.

Володя не настаивалъ, я же долго за полночь еще думала о его словахъ. Мое праздное воображеніе было чрезвычайно занято новыми моими отношеніями къ Виктору. Я рѣшилась объясниться съ нимъ и довести его до раскаянія, но не ласковымъ словомъ, а холодностью. Отъ этого объясненія отвлекло меня неожиданное обстоятельство. Утромъ княгиня получила записку, и прочитавъ ее, сказала намъ:

— Одѣньтесь. Мы поѣдемъ къ вашей теткѣ Прасковьѣ Александровнѣ Кречетовой. Она пріѣхала въ Москву и желаетъ васъ видѣть. Ваша мать была очень дружна съ нею.

Я помнила смутно имя Прасковьи Александровны, и сама не знаю почему оно меня обрадовало, почему не представило моему воображенію образа одной изъ тѣхъ важаыхъ и неприступныхъ тетокъ которыхъ судьба посылала въ наказаніе нашему поколѣнію.

Прасковья Александровна была вдова, и послѣ пятнадцатилѣтняго пребыванія въ деревнѣ переселилась въ Москву, чтобы довершить воспитаніе своихъ дѣтей.

Я никогда не забуду нашей первой встрѣчи. Мы вошли въ небольшой домъ, убранный безъ малѣйшей роскоши, во чистенькій и свѣтлый. Высокая, полная, сорокапятилѣтняя женщина вышла къ намъ на встрѣчу, переваливаясь съ ноги на ногу. Ея кругловатое, оживленное привѣтливою улыбкой лицо сохранило безупречно красивыя черты. Она не носила чепца и зачесывала вгладъ черные, глянцовитые волосы.

— Кузина! здравствуйте! сказала она, обнимая княгиню. — Ахъ, Боже мой! это Машины дочери?… Какъ эта-то на нее похожа!

Она указала на Олю и перецѣловала насъ обѣихъ.

— Ну, душеньки, полюбите меня…. А вы ужь теперь мнѣ милы…. Мои къ сожалѣнію имъ не пара, еще малы.

Прасковья Александровна говорила громко, звучнымъ голосомъ, улыбаясь, и въ каждомъ движеніи, въ каждомъ словѣ отряжалась ея дѣтски-ласковая душа.

Она представила намъ своихъ дѣтей, и заговорила о смерти мужа, котораго горячо любила, и вдругъ обтерла градомъ текущія слезы и обратилась ко мнѣ:

— А поплясать любишь? спросила она съ своей милою улыбкой.

Мы съ сестрой сидѣли на вытяжкѣ и только переглядывались. не смѣя отвѣчать на ея ласки; еще менѣе рѣшились мы отвѣчать на послѣдній вопросъ; княгиня насъ вывела изъ затрудненія.

— Гдѣ же имъ плясать? сказала она своимъ однообразнымъ голосомъ, и медленно растягивая слова. — Я бываю только у родныхъ, да у близкихъ знакомыхъ, а отъ вечеровъ совсѣмъ отвыкла.

— Ахъ, кузина! возразила Прасковья Александровна, — вѣдь не ихъ же вина что мы съ тобой ни на что не годны и принуждены сидѣть дома за вязаньемъ или за картами! Неужели и онѣ у тебя все дома сидятъ?

— У меня дома свои обязанности, сухо возразила княгиня; — а ихъ обязаность покориться.

— Оно такъ, оно такъ, кузина. Я знаю что ты примѣрная женщина, а все-таки дѣвочекъ не мѣшаетъ повеселить. Ты мнѣ ихъ поручи.

— Это пожалуй, это можно, отвѣчала княгиня.

— Оставь-ка ихъ у меня сегодня на цѣлый день, мы короче познакомимся.

— Съ удовольствіемъ, отвѣчала тетка.

Прасковью Александровну мы не поблагодарили, а княгинѣ сказали: «Merci, ma tante.» Но какъ только она уѣхала, мы бросились какъ помѣшанныя на Прасковью Александровну, цѣловали ея руки и чуть не удушили ее въ своихъ объятіяхъ.

— Что вы, что вы, дурочки? говорила она, обрадованная и тронутая до слезъ. — Ариша, посмотри пожалуста… Ахъ, бѣдныя дѣти!

Няня Ариша смотрѣла улыбаясь на эту сцену и промолвила съ неподражаемою флегмой:

— Не избалованы-съ. Не то что наши: Марью Васильевну не уйму цѣлое утро.

Въ эту минуту четырнадцатилѣтняя блондинка ворвалась въ комнату съ громкимъ смѣхомъ.

— Марья Васильевна! Перестанешь ли ты повѣсничать? сказала сердитымъ тономъ Прасковья Александровна. — Вотъ смотри, бери съ нихъ примѣръ: этой девятнадцать лѣтъ, а пикнуть не смѣетъ предъ теткой.

Такъ-называемая Марья Васильевна остановилась посреди комнаты, и слегка покраснѣвъ, пристально на насъ посмотрѣла… потомъ вдругъ разразилась новымъ смѣхомъ.

— Ну скажите пожалуста! начала мать. — Чему ты смѣешься?

— Мама, мама, сама не знаю! отвѣчала блондинка и бросилась ей на шею.

— Ну вотъ, сама не знаетъ чему хохочетъ! Поди, оставь насъ въ покоѣ. А вѣдь она у меня хорошая дѣвочка, продолжала она когда Маша изчезла за дверью, — богомольная и нищихъ любитъ, и хозяйствомъ занимается. Ну, а вы, мои милыя, разкажите-ка мнѣ кого вы видите? Бываете же вы гдѣ-нибудь?

— Нигдѣ, отвѣчали мы въ одинъ голосъ.

— Какъ нигдѣ?.. Боже мой! воскликнула Прасковья Александровна. — Такъ и сидите предъ теткой на вытяжкѣ?

Оля отвѣчала въ умѣренныхъ выраженіяхъ, но у меня посыпались слова: я разказала все что такъ давно кипѣло на сердцѣ.

— Бѣдныя дѣти! повторяла Прасковья Александровна. — А вѣдь въ молодости тетка ваша любила тоже повеселиться и потанцоватъ….

— Ариша; послушай-ка каково дѣтямъ-то житье. Просто сердце надъ ними сжимается. Крестъ вамъ Богъ послалъ, друзья мои; старайтесь не роптать, и на васъ оглянется Господь Богъ.

— Старшую-то барышню замужъ бы отдать, съ тою же флегмой отозвалась Ариша.

— Голубушка, я сама въ свахи идти готова, сказала Прасковья Александровна.

Я подумала: «за кого-нибудь, лишь бы вырваться отъ Ижорскихъ».

Весь складъ жизни Прасковьи Александровны, и даже ея скромно убранный домъ показались мнѣ раемъ, а къ ней самой я не замедлила почти страстно привязаться. Эти привязанности вспыхивающія въ одну минуту, съ полною вѣрою въ людей которые намъ говорили ласковое слово, были естественнымъ слѣдствіемъ нашего воспитанія, и слѣпое довѣріе вело не рѣдко къ горькимъ разочарованіямъ. Что касается до Прасковьи Александровны, мы въ ней не ошиблись: orb сохранила младенческое сердце, и особенная прелесть проглядывала въ чрезвычайной простотѣ ея пріемовъ и выраженій.

Меня очаровали ласковость и рѣзвость дѣтей, ихъ свободное обращеніе съ матерью, и патріархальное вмѣшательство Ариши въ разговоръ; высказывалось во всемъ единодушіе и согласіе. Я какъ теперь гляжу на Прасковью Александровну. Она была внучка богатыря Екатерининскихъ временъ и наслѣдовала отъ дѣда высокій станъ и правильныя черты лица. Когда дѣти ея и домочадцы собирались около нея за обѣдомъ, надо всѣми возвышалось ея бѣлое лицо съ толстоватымъ римскимъ носомъ, карими глазами и узкимъ ртомъ. Брови ея словно нарисованы были кисточкой. Она бы и за сорокъ лѣтъ была красавица, еслибы не портила ее полнота.

X.

Я возвратилась домой въ самомъ счастливомъ настроеніи духа. Мнѣ казалось что Провидѣніе въ лицѣ Прасковьи Александровны готовилось выручить насъ изъ тюрьмы. Предъ надеждой на новую жизнь я забыла о предполагаемомъ разговорѣ съ Викторомъ, и даже о нашей ссорѣ, и почти равнодушно встрѣтилась съ нимъ. Мнѣ некогда было о немъ думать. Я думала о себѣ, о новой будущности, и дѣйствительно наша жизнь измѣнилась къ лучшему. Прасковья Александровна часто заѣзжала за нами и брала насъ къ себѣ на цѣлый день. Ея появленія мы всегда ожидали съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ.

— Не удивительно что Полина васъ обласкала, замѣтила княгиня. — Она была дружна съ вашею матерью, а ее всѣ любили.

Приближалась весна, и весь городъ собирался встрѣчать Свѣтлое Воскресенье; гулъ колоколовъ и необычайное движеніе которое подымалось на московскихъ улицахъ приводили меня въ несказанно-грустное волненіе. Я завидовала участи мѣщанки которая шла торопливо по тротуару съ узломъ въ рукѣ…

Это время года было особенно тяжело для меня, потому именно что я его особенно любила. По цѣлымъ часамъ смотрѣла я на капли мѣрно падавшія съ крыши еще на половину покрытой снѣгомъ, но уже пригрѣтой мартовскимъ солнцемъ.

Природа, поэзія, все меня манило: я помню съ какимъ упоеніемъ я повторяла русскіе стихи которые слышала отъ Володи. Меня поразила ихъ необыкновенная гармонія; потомъ я вникла въ ихъ смыслъ, и затвердила наизусть. И теперь они не утратили для меня своей первобытной прелести, связанной съ грустными воспоминаніями молодости. Когда теплый апрѣльскій дождь орошаетъ землю, у меня бродитъ постоянно на умѣ:

Въ тѣ дни какъ начинаетъ капать

Весенній дождь на злакъ полей,

Пастухъ плетя свой пестрый лапоть

Поетъ про волжскихъ рыбарей….

И я мысленно переносилась въ деревню гдѣ мы живали когда были дѣтьми. Мнѣ представлялась въ очаровательной картинѣ обстановка деревенской жизни, кипящій на столѣ мѣдный самоваръ, дымъ клубящійся надъ трубами надворныхъ строеній, обычаи старины, свято хранимые деревенскими жителями. Мнѣ мерещилось иногда что я вдыхаю въ себя запахъ полей и я мечтала о скромной долѣ гдѣ-нибудь въ забытомъ уголкѣ Россіи. Но вечеромъ, когда сотни огней разгарались въ сосѣднемъ домѣ, и отъ подъѣзда до конца улицы тянулся рядъ каретъ, во мнѣ подымалась неодолимая жажда свѣта, шума, толпы, и я рвалась всею душой на балъ.

Выпалъ наконецъ и на мою долю праздникъ. Ожидали Каратыгина въ Москву, и Прасковья Александровна обѣщала что повезетъ насъ въ театръ, гдѣ я видала одни только оперы и балеты.

Въ ожиданіи новаго для меня наслажденія я не спала по ночамъ и негодовала на равнодушіе Оли. Но ей было не до Каратыгина. Ижорскіе собирались на карточный вечеръ, а Володя къ намъ.

Въ день перваго представленія, я начала одѣваться какъ только встали изъ-за стола. Я отъ радости дрожала какъ въ лихорадкѣ и караулила Прасковью Александровну у окна. Въ семь часовъ она заѣхала за нами.

Говоръ партера доходилъ глухимъ гуломъ до белъэтажа. Я смотрѣла сверху на эту массу людей волновавшихся въ ожиданіи одного человѣка, и сердце мое билось пои мысли что я увижу этого человѣка.

— Что ты? Тебѣ холодно? спросила Прасковья Александровна, замѣтивъ что я дрожала.

Я покачала отрицательно головой, не отрывая глазъ отъ занавѣса. Наконецъ онъ взвился, и вотъ вошелъ король Лиръ съ короной на головѣ, со скипетромъ въ рукахъ и сѣлъ на тронъ.

Я бы не вполнѣ довѣряла своимъ тогдашнимъ впечатлѣніямъ, еслибъ ихъ не оправдали въ послѣдствіи люди оцѣнившіе безпристрастно талантъ Каратыгина. Одинъ Англичанинъ мнѣ говорилъ что ему не приходилось видѣть и въ Лондонѣ лучшей игры. Что до меня касается, я была тогда плохимъ судьей, но помню только что увидѣла что-то поразительное, блестящее, потрясающее воображеніе, и думаю, до сихъ поръ, что нѣтъ возможности передать съ такою яркостью, съ такимъ могуществомъ бредъ, ярость, томленіе оскорбленнаго величія. Мнѣ казалось что этотъ сѣдой, огромнаго роста старикъ былъ дѣйствительно королемъ; что одинъ звукъ его повелительнаго голоса, одинъ взмахъ руки, могли повергнуть въ прахъ толпу собравшуюся у его ногъ, и у меня занимался духъ когда его осыпали оглушительными рукоплесканіями.

Всю ночь я бредила Каратыгинымъ и королемъ Лиромъ. На меня пахнуло геніальностью, у меня было такъ свѣтло на сердцѣ; оно радовалось открытію богатой, незнакомой жизни, заслоненной до тѣхъ поръ вседневною, будничною.

Я видѣла Каратыгина въ роли графа Лейстера, Лудовика XI и наконецъ Кина. Кинъ мнѣ окончательно вскружилъ голову. Я была убѣждена что въ этой піесѣ я узнала лично Каратыгина. Его образъ мнѣ являлся неразлучнымъ съ образомъ Анны Демби.

Можетъ-быть онъ еще не нашелъ своей Анны Демби, думала я, а она ждетъ первой возможности чтобы придти къ нему и сказать: Roméo m’avait fait connaître l’amour…

XI.

Наступилъ день рѣшившій мою судьбу. Онъ мнѣ памятенъ до самыхъ мелочныхъ подробностей. Съ утра меня отпустили къ Прасковьѣ Александровнѣ, которую я застала за работой, въ большомъ креслѣ. Она шила кисейное платье для меньшой дочери, а Маша сводила домашніе счеты. Ея вѣчно смѣющееся лицо было чрезвычайно серіозно.

— Что же ты не здороваешься, Маша? сказала я.

— Подожди, некогда, отвѣчала она, не взглянувъ на меня, — когда кончу.

Черезъ пять минутъ она закрыла счетную книгу и спрятавъ ее въ ящикъ сказала:

— Кончено, мама. Не передержала ни одной копѣйки…. Просто чудо, а не дѣвочка! Ну, здравствуй, и она бросилась со смѣхомъ меня цѣловать. — И прощай, продолжала она, — идемъ гулять съ Миной Ѳедоровной.

Она выбѣжала изъ комнаты.

— Маша была сегодня у ранней обѣдни, сказала мнѣ понизивъ голосъ Прасковья Александровна, — а тамъ счеты сводила, да еще успѣла это платьице скроить.

Мнѣ стало совѣстно; я ровно никакого понятія не имѣла о дѣльномъ занятіи.

— Ахъ! ты знаешь, и Викторъ обѣдаетъ у меня, сказала Прасковья Александровна. — Вчера говорю ему: что это ты, батюшка, все ко мнѣ на минуту, повернешься и исчезнешь. Приходи-ка ко мнѣ завтра на цѣлый день. А вѣдь онъ славный!

— Мм…. да, онъ очень уменъ.

— Уменъ-то уменъ, да и добрый такой, ласковый.

— Онъ ласковый? онъ добрый?… повторила я.

— А то нѣтъ? Что это? или ты съ нимъ не въ ладахъ?

Я отвѣчала подумавъ:

— Викторъ былъ моимъ первымъ разочарованьемъ. Много хорошаго я о немъ думала, но теперь, я, къ несчастію, его не уважаю.

— За что?

— Онъ меня выдалъ князю. Онъ трусъ.

— Какъ это? разкажи.

Я разказала мою исторію съ Викторовъ и всѣ обстоятельства къ ней относящіяся. Прасковья Александровна покачала головой:

— Какъ быть, струсилъ.. А ты что?

— О! я отъ него не скрыла что я его презираю.

— Какъ! ты это ему такъ и сказала?

Прасковья Александровна сдѣлали этотъ вопросъ такимъ тономъ что я нѣсколько оробѣла и отвѣчала.

— Я конечно не прямо сказала, но только дала почувствовать….

— Развѣ это не все равно? Можетъ-быть и еще хуже, За что ты его осуждаешь? за то что онъ струсилъ? Да кто бы не струсилъ предъ твоимъ дядей? А сама ты не струсила?

— Я?… я другое дѣло, я женщина, а обязанность мущины заступаться за женщину.

— Видишь! Обязанность! Ты знаешь что князь бы его оборвалъ; ты требовала отъ него жертвы… А что ты для него сдѣлала чтобъ онъ тебѣ чѣмъ-нибудь пожертвовалъ?

— Мнѣ кажется что человѣкъ истинно благородный, начала я, — долженъ заступиться…

— Я не знаю какъ тамъ у васъ судятъ по-рыцарски, перебила Прасковья Александровна, — а я сужу просто по-христіански. Ты говоришь что онъ самъ стыдился своей трусости? А тебѣ бы, по моему-то, надо о немъ пожалѣть и виду не показывать что ты его не уважаешь. Ты бы его такъ тронула что онъ этого бы вѣкъ не забылъ. Онъ на это хорошъ, помнитъ до сихъ поръ что я его ласкала когда онъ былъ ребенкомъ. Да скажи мнѣ, ты говѣла на Страстной недѣлѣ: развѣ ты съ нимъ предъ исповѣдью-то не помирилась?

Я промолвила:

— Нѣтъ.

— Какъ нѣтъ?… Такъ зачѣмъ же ты говѣла? сказала съ живостью Прасковья Александровна, бросивъ на столъ свою работу. — Ну, послушай, мой другъ, исполни христіанскую обязанность, помирись съ нимъ, заключила сна, положивъ мнѣ руку на плечо.

Я невольно сознавала христіанскій смыслъ ея просьбы, однако она оскорбляла до крайности мою гордость и мои понятія о мужской чести. Просить прощенія у Виктора?… да мнѣ было легче провалиться сквозь землю. Съ другой стороны, я боялась потерять своимъ упорствомъ дружеское расположеніе Прасковьи Александровны, и молчала не рѣшаясь возражать.

— Скажите, гордость какая! воскликнула она, всплеснувъ руками.

— Я уже разъ сдѣлала первый шагъ, заговорила я, — а теперь…. не могу.

— Чего ты не можешь?… Нѣсколько словъ сказать-то не можешь?…

— Я ихъ не скажу отъ сердца.

— Тѣмъ хуже. Но если такъ, такъ скажи ихъ хоть по обязанности…. Ну для меня скажи ихъ, заключила она ласково. — Сдѣлай это для меня.

— Для васъ…. я все сдѣлаю.

— Ну, вотъ, вотъ это хорошо! За это спасибо. Хоть такъ: ты мнѣ принесешь эту жертву. Ну, скажи, не правда ли что у тебя отлегло отъ сердца?

Я не отвѣчала. Мнѣ было, напротивъ, очень тяжко; примиреніе съ Викторомъ мнѣ казалось комедіей, хотя Прасковья Александровна постаралась заранѣе мнѣ облегчить дѣло: наканунѣ она бранила за меня Виктора, который, какъ я узнала въ послѣдствіи, ей говорилъ о нашихъ отношеніяхъ.

— А что ты задумала бѣжать изъ дома, это сумазбродство, искушеніе, замѣтила она.

— Я это придумала съ горя, тетя. Вѣдь мы живемъ ни для себя, ни для другихъ.

— Лучше такъ жить, нежели рѣшиться на явное возмущеніе противъ судьбы. Вы сироты: васъ Богъ поищетъ. А ты смирись, и старайся со всѣми жить мирно…. хоть бы съ Викторомъ. Его участь и такъ незавидна. Незаконный сынъ, у него нѣтъ будущности.

— Почему это? Онъ получилъ одинаковое воспитаніе съ нами, скоро вступитъ въ службу и станетъ наравнѣ со всѣми.

— Наравнѣ со всѣми?… Какъ это можно?… Нѣтъ, ты не понимаешь что говоришь. Вотъ я его люблю и желаю ему всего хорошаго, а дочь свою за него не отдамъ.

— Какъ! вы! воскликнула я, не вѣря что такія слова я слышу отъ Прасковьи Александровны.

— Да, я! Я не пойду противъ принятыхъ правилъ.

— Но эти правила нельзя согласить съ вашими христіанскими понятіями.

Мое замѣчаніе ея озадачило. Она не нашла возраженій и сказала съ досадой:

— Полно, пожалуста! Вы нынче всѣ вольнодумцы. Что было положено въ старину, то хорошо. Старинные люди были богомольнѣе и умнѣе насъ съ тобой.

Прасковья Александровна не подозрѣвала что она оскорбила чувства сложившіяся сами собой въ моемъ сердцѣ, чувства вынесенныя изъ внутренней ненависти къ старымъ предразсудкамъ. Я была оскорблена и за Виктора, и поняла что между имъ и мной существовала неразрывная связь однихъ понятій, и это сознаніе меня болѣе расположило къ примиренію съ нимъ, нежели увѣщанія Прасковьи Александровны.

Онъ вошелъ, не замѣтивъ моего присутствія.

— Вотъ и я, сказалъ онъ весело, цѣлуя ея руки. — На что я вамъ, подумаешь? а сумѣли и до моего сердца добраться.

— Скажите, сумашедшій! а Юлію ты не видишь?

Викторъ быстро обернулся, и въ одно мгновеніе выраженіе веселости исчезло съ его лица.

Мнѣ стало больно, почти стыдно.

— Здравствуйте, Викторъ Николаевичъ, сказала я, рѣшившись вдругъ протянуть ему руку. — Здѣсь ссориться невозможно.

Онъ улыбнулся принужденно и пожалъ слегка мою руку.

Меня обдало холодомъ.

— Ссориться? изъ-за чего это, позвольте спросить? Наслѣдство что ли дѣлили? замѣтила Прасковья Александровна. — Оба вы предобрые, да ссориться!

— Я далеко не добрый, возразилъ Викторъ.

— Полно вздоръ-то говорить!

— Вы, Прасковья Александровна, пожалуй разбойника убѣдите что онъ честный человѣкъ и заставите его вѣрить въ себя.

Онъ сѣлъ на табуретку у ея ногъ.

— Вотъ ты, кажется, меня любишь, сказала она, — а готовъ ли ты что-нибудь для меня сдѣлать?

— Только просите, приказывайте.

— Хорошо, увидимъ.

И она мигнула на меня.

Виктора я не узнавала. Куда дѣвалась его холодность? Онъ не часто навѣщалъ Прасковью Александровну, однако ужь успѣлъ совершенно обвиться у ней, и мнѣ стало какъ будто завидно. Тайное чувство мнѣ говорило въ пользу этого человѣка, котораго я ненавидѣла.

— Ахъ! послушай-ка, сказала мнѣ смѣясь Прасковья Александровна, — вѣдь я сегодня отказалась отъ счастья видѣть твоего идола. Шутилова, моя хозяйка, приходила за мѣсячною платой и пригласила меня на вечеръ; у ней будетъ Каратыгинъ.

Каратыгинъ былъ въ моихъ глазахъ фантастическое лицо, являющееся зрителямъ подъ разными образами, на извѣстномъ разстояніи, и мысль встрѣтить его внѣ сцены не приходила мнѣ въ голову. Между нимъ и домомъ Ижорскихъ лежала цѣлая бездна черезъ которую нельзя было пройти не сломивъ себѣ шеи. во мнѣ вспыхнуло желаніе его видѣть вблизи только въ ту минуту когда я узнала что онъ проведетъ нѣсколько часовъ въ двухъ шагахъ отъ меня, между простыми смертными.

— Что ты молчишь и сидишь какъ въ воду опущена? спросила Прасковья Александровна.

Я бросилась предъ ней на колѣни умоляя ее принять приглашеніе гжи Шутиловой и взять меня съ собой.

Она называла меня сумашедшею, приказывала мнѣ встать и опомниться, но я не слушалась и замѣтила что Прасковья Александровна колебалась.

— Отстань, говорю тебѣ, сказала она. — Я жду вечеромъ стараго пріятеля, сослуживца моего мужа.

— Отпустите меня съ Миной Ѳедоровной.

Прасковья Александровна обратилась къ Виктору:

— А вѣдь хотѣлось бы ее потѣшить. — Да ты не подумала, Юлія, если твои-то узнаютъ, что она скажутъ? Они тебя не пощадятъ, и пожалуй ко мнѣ ужь не отпустятъ.

— Сохрани Богъ! Они объ этомъ никогда не узнаютъ. Кто имъ скажетъ? Что общаго между ними и Шутиловой?

— И то! подтвердила съ дѣтскою мягкостью Прасковья Александровна. — Дѣти, въ самомъ дѣлѣ, радости не знаютъ.

Это полусогласіе привело меня въ восторгъ, и не зная чѣмъ выразить мою благодарность, я сейчасъ же приступила къ мировой съ Викторомъ. На радости не злятся. Мы остались вдвоемъ; помолчавъ немного я сказала:

— Прасковьѣ Александровнѣ хочется насъ помирить….

— Въ самомъ дѣлѣ?

— Развѣ она вамъ ничего не говорила обо мнѣ, Викторъ Николаевичъ?

— Да мнѣ кажется что мирятся тогда только когда были дружны.

— Боже мой! вырвалось у меня невольно, — какъ вы разчитанно холодны! Да, мы поссорились. И по крайней мѣрѣ поссорилась съ вами, потому что было время когда я искала вашей дружбы и вообразила что у васъ теплое сердце.

— А почему вы этого не подумаете теперь?

— Вы мнѣ отвѣчали одною холодностью.

Онъ вспыхнулъ какъ только я заговорила и взглядъ его небольшихъ выразительныхъ глазъ пристально остановился на мнѣ.

— Я не такъ виноватъ предъ вами какъ кажется, отвѣчалъ онъ нетвердымъ голосомъ. — Правда, вы первыя…. вы мнѣ показали участіе; я бы могъ добиться вашей дружбы, я это знаю, и самъ себя лишилъ добровольно счастья быть вашимъ другомъ. Я почти выдалъ васъ князю, между тѣмъ какъ дорого бы далъ за право васъ защитить. Что дѣлать! Я такъ созданъ; мнѣ надо страдать и видѣть что страдаютъ другіе. Я хотѣлъ вамъ доказать что между вами и мной ничего нѣтъ общаго, а самъ сознавалъ, уже давно сознавалъ, что общее есть, есть нравственная связь, которая обнаружилась до сихъ поръ не дружбой, а враждой. Вы меня не понимаете?

Я поняла одно: онъ хотѣлъ оправдаться предо мной во что бы то ни стало, а мнѣ надо было прикинуться что я ему вполнѣ вѣрю.

— Я не совсѣмъ понимаю, Викторъ Николаевичъ. Страданіе невыносимо; я хочу жить и быть счастлива.

— Что вы называете счастьемъ? Счастье?… это тоже своего рода страданье. Искра которая упадаетъ на сердце и заставитъ его вспыхнуть, хоть на нѣсколько часовъ, приключаетъ боль, но боль такого рода что ее не промѣняешь на десять лѣтъ невозмутимаго спокойствія. Такъ-называемыя здоровыя природы меня не поймутъ; но мы съ вами надломлены, нервы утончены, чутье развито. Не дойдемъ мы по добру по здорову до глубокой старости, и тѣмъ лучше! Courte mais bonne! Такъ ли?

— Не знаю…. но ваши мысли мнѣ нравятся.

— Нравятся? Стало-быть онѣ хороши. Хорошо все то что намъ даетъ возможность жить по сердцу, и какъ насъ ни коверкали чтобъ убѣдить въ противномъ, все-таки не убѣдили. Но чтобъ имѣть право жить по сердцу, надо оставить это право и за другими, надо быть снисходительнымъ къ чужимъ причудамъ, даже недостаткамъ, словомъ, надо жить самому и давать жить другимъ…. и вы мнѣ простите; я и такъ достаточно поплатился за свою вину.

Я помню смутно отвлеченности которыми онъ далъ разговору неожиданный оборотъ, однако мнѣ нравился ихъ тайный смыслъ. Многое, многое мнѣ хотѣлось сказать, но я не могла совладать съ неясными мыслями, чувствами, и умѣла лишь выразить невольную симпатію которую онъ мнѣ внушалъ.

— Викторъ Николаевичъ, повѣрьте, еслибы вы захотѣли, я бы давно полюбила васъ отъ всей души. Знаете ли вы что съ вами только я бы охотно подѣлилась и горемъ и скукой и надеждами? Вамъ бы я все повѣрила не опасаясь васъ удивить или оскорбить…. Вы не то что Володя. Вотъ съ нимъ, дѣло другое…. не знаешь иногда какъ приступиться. Боже мой! заключила я, — я такъ давно добивалась вашей дружбы!

Викторъ поцѣловалъ мою руку.

— А если вы во мнѣ ошибаетесь? сказалъ онъ помолчавъ; — если я не то что вы полагаете? Знаете ли вы что я способенъ на все дурное?

— И на все хорошее.

Я и не подозрѣвала что мы оба были правы.

— Былъ способенъ на хорошее, но мнѣ кажется иногда что эта способность во мнѣ заглохла. Она бы могла воскреснуть еслибы ко мнѣ искренно, исключительно привязалась чистая, еще дѣвственная душа…. Я не вполнѣ грѣшенъ, потому что я люблю и умѣю цѣнить такія души, хотя не стою ихъ…. Я не стою вашей дружбы.

Съ каждымъ словомъ Викторъ возвышался въ моемъ мнѣніи. Обвиняя себя онъ былъ совершенно искрененъ, и искалъ въ моемъ сердцѣ защиты противъ самого себя. Ненависть и скука рано развили въ немъ порокъ. Онъ отдавался женщинамъ которыхъ не любилъ и не уважалъ; знался съ людьми не стоящими его поклона… Но не всякому было дано, какъ ему, сохранить, въ темной средѣ, влеченіе ко всему хорошему, чистому….

XII.

Въ восемь часовъ Прасковья Александровна отпустила меня къ своей хозяйкѣ и сказала, цѣлуя меня:

— А въ десять я за тобой пришлю. У меня будетъ гость и я хочу васъ познакомить.

Я не обратила вниманія на эти слова; въ моей головѣ бродили тѣни Кина и Анны Демби… Я досадовала что нельзя было отсторонить неуклюжую фигуру Мины Ѳедоровны, которую за мной приставили какъ ментора. Она надѣла синее шерстяное платье съ кожаными обшлагами чтобъ не запачкать рукавовъ, и бисерныя серги собственнаго рукодѣлья. На мое замѣчаніе что ей придется видѣть знаменитаго артиста, она улыбнулась и отвѣчала самоувѣренно:

— Eh! Mademoiselle Julie, nous avons à Riga beauconp des comme èa!

Госпожа Шутилова, насколько мнѣ помнится, получила порядочное воспитаніе, и была очень не дурна собой. Что касается до ея гостей, то меня поразила ихъ буржуазность, соединенная съ претензіями. Особенно оригинальною показалась мнѣ одна дама, которая протягивая руку округляла ее и говорила: Я такой enfant… Кто-то курилъ трубку.

Я подумала: что бы сказалъ дядя Ижорскій еслибы попалъ случайно въ этотъ кружокъ? и невольно улыбнулась. Но вслѣдъ за этимъ предположеніемъ явилось другое: что бы онъ сказалъ еслибъ узналъ что я сюда попала? и мнѣ стало страшно.

Меня приняли какъ почетную гостью, посадили рядомъ съ хозяйкой и подчивали разными сластями. Одинъ офицеръ, очень шумѣвшій шпорами и шпагой, спросилъ у меня не бываю ли я у обѣдни въ церкви Николы Явленнаго, и получивъ отрицательный отвѣтъ, сказалъ любезно: «За то ужь навѣрно вы ѣздите въ собраніе? Дозвольте васъ ангажировать на первую кадриль въ будущій вторникъ.»

Къ счастью гости гжи Шутиловой вмѣнили себѣ въ обязанность вести разговоръ по-французски, что мнѣ дало возможность пощеголять моимъ знаніемъ французскаго языка. Сказать ли правду? Я была очень довольна собой и значеніемъ которое мнѣ придавала наивная публика. Я держалась съ достоинствомъ, говорила небрежно и даже съ нѣкоторою аффектаціей.

Наконецъ явился Каратыгинъ и тутъ началось для меня столкновеніе мечты съ дѣйствительностью. Съ нимъ пріѣхали его жена и дочь, молодая дѣвушка лѣтъ восьмаадцати, очень высокаго роста, и мнѣ пришлось узнать разомъ что онъ женатъ и отличный семьянинъ. Онъ восхищался добродушно своею дочерью, и говоря о своихъ планахъ и проектахъ, прибавлялъ постоянно: «Впрочемъ это зависитъ отъ моей жены; какъ хочетъ моя жена.»

Знакомство съ Каратыгинымъ и его семействомъ было бы чрезвычайчо для меня пріятно, еслибъ я, на сценѣ, не восторгалась артистомъ. Жена его была женщина умная и даровитая, но при первомъ взглядѣ на этотъ ménage bourgeois, я поняла что я за кулисами, и что тамъ неумѣстна претензія на романъ Анны Демби. Мнѣ было совѣстно за себя и я смотрѣла глупо, тупо. Убійственное обстоятельство окончательно испортило вечеръ: Каратыгинъ говорилъ по-русски, а я не умѣла составить двухъ русскихъ фразъ, и въ первый разъ отъ роду досадовала на свое незнаніе роднаго языка, и догадалась что въ Россіи оно пожалуй и можетъ пригодиться. Наконецъ собравшись съ духомъ я спросила у Каратыгина кого онъ въ особенности любитъ изъ новѣйшихъ драматическихъ писателей и онъ назвалъ Александра Дюма. Вопросъ обратилъ на меня его вниманіе; онъ спросилъ часто ли я бываю въ театрѣ, и стараясь смягчить свой густой голосъ, приспособленный самою природой къ залѣ Большаго Театра, прибавилъ:

— Дѣвушки вашихъ лѣтъ мои лучшіе судьи.

Дорого бы я дала чтобы воспользоваться такимъ вступленіемъ въ разговоръ, но не рѣшилась изъ боязни показаться смѣшною. Меня выручила узъ непріятнаго положенія Прасковья Александровна, которая прислала за мной, и я должна была уйти съ грустнымъ убѣжденіемъ что Каратыгинъ обо мнѣ забудетъ къ концу вечера.

Прасковья Александровна мнѣ представила отставнаго военнаго, графа Р.

— Мы съ нимъ не видались цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ, сказала она, съ своею ласковою улыбкой, — и онъ заѣхалъ въ Москву для того только чтобъ обо мнѣ провѣдать. Такой славный! Мы ровесники, — обратилась она къ графу, — но я смотрю старухой, а вы, пожалуй, еще можете вскружить молодую голову.

— Пора шалостей прошла, отвѣчалъ онъ скороговоркой и разглаживая свои черные съ просѣдью усы. — Молодымъ дѣвушкамъ я внушаю, увы! уваженіе. Спросите у вашей племянницы: она, кажется, меня даже боится.

Я сконфузилась, взглянула на Прасковью Александровну, чтобъ избѣжать любопытный взглядъ графа, и сказала, цѣлуя ея руку:

— Я боюсь всѣхъ кто старше меня, кромѣ васъ.

— Entendez vous? значительно подхватила Прасковья Александровна.

— А почему вы боитесь старшихъ? спросилъ графъ.

— Да… потому что имъ ненавистно все то что мы любимъ.

Онъ улыбнулся.

— То-есть танцы, гулянья, театры. Вѣдь это вы любите?

Прасковья Александровна не дала мнѣ времени отвѣчать и вставила свое слово.

— Балы, гулянья она знаетъ только по наслышкѣ, а кромѣ ей и любить-то нечего.

— Правда; но все-таки я балы бы любила и театръ люблю, возразила я не рѣшаясь взглянуть на графа, въ которомъ я инстинктивно угадывала предубѣжденнаго въ мою пользу жениха.

— Какъ она наивна, очень мила, замѣтилъ онъ вполголоса, когда я стала собираться домой.

Я поспѣшила разказать Олѣ о событіяхъ дня, но только одно изъ нихъ оставило во мнѣ отрадное воспоминаніе, — моя мировая съ Викторомъ.

— Я всегда говорила, Оля, что въ этомъ человѣкѣ есть что-то такое за что ему можно все простить. Въ сущности какіе у него недостатки? Винить ли его за то что онъ меня не любитъ? Да развѣ я сама его не обидѣла? Мнѣ стоило сказать ему слово, и онъ все забылъ. О! я въ немъ увѣрена теперь!

Оля была сосредоточеннаго характера, и я не добилась отъ нея отвѣта; но въ ея молчаніи я угадывала предубѣжденіе противъ Виктора, сердилась и еще упорнѣе за него заступалась. На другой день я нашла возможнымъ доказать ему что я приняла къ середу нашу мировую. Мнѣ удалось въ его отсутствіе пробраться въ его комнату и положить на письменный столъ кошелекъ моей работы, въ который я вложила записочку слѣдующаго содержанія: «Въ память вчерашняго дня».

Съ своей стороны Викторъ прислалъ мнѣ черезъ горничную книгу съ надписью:

«Мы скоро разстанемся, но, если предчувствіе меня не обманываетъ, мы встрѣтимся когда-нибудь въ жизни и встрѣча вамъ не обойдется даромъ.»

Тайна, и въ особенности первая тайна дорога молодому воображенію; она-то и придала нашимъ отношеніямъ романтическій характеръ. Я никому не показала надписи, и чѣмъ болѣе ее перечитывала тѣмъ болѣе находила въ ней смысла, но такого таинственнаго и страстнаго что покраснѣла когда благодарила Виктора за книгу.

Прошло нѣсколько дней. Мы обѣдали у Прасковьи Александровны съ графомъ Р. Онъ говорилъ со мной довольно долго, но общими мѣстами, въ которыхъ намъ трудно было себѣ составить опредѣленное понятіе другъ о другѣ. Однако я не могла не замѣтить что графъ занимался исключительно мной и что Прасковья Александровна казалась очень довольна. А меня его ухаживанье тѣшило цѣлый день какъ дѣвушку успѣвшую въ первый разъ обратить на себя вниманіе мущины.

«Непремѣнно, думала я, дамъ почувствовать Виктору что за мной ухаживаютъ. Это мнѣ придастъ вѣса въ его глазахъ.»

Мы воротились домой къ одиннадцати часамъ. Въ этотъ урочный часъ все семейство сбиралось ежедневно чтобы проститься съ княгиней. Поцѣловавъ руку у княгини, мы пошли на верхъ; Викторъ послѣдовалъ за мной. На лѣстницѣ онъ меня остановилъ и сказалъ шепотомъ:

— Васъ ожидаетъ большая непріятность: Надежда Павловна знаетъ о вашемъ знакомствѣ съ Каратыгинымъ. Ея родственница васъ видѣла у Шутиловой.

У меня позеленѣло въ глазахъ.

— Боже мой! промолвила я.

Викторъ опустилъ голову и предвидя неминуемую грозу не пытался меня утѣшить.

— Вы одни можете намъ придти на помощь, заговорила я. — Надежда Павловла хорошо къ вамъ расположена.

— Она меня возненавидѣла какъ только замѣтила что мы съ вами сошлись. По этому поводу у насъ былъ разговоръ, который кончился ссорой…. я ей наговорилъ непріятностей. Теперь, слава Богу, у ней флюсъ и она не скоро выйдетъ изъ своей комнаты. Вы хоть успѣете принять какія-нибудь мѣры.

— Какія мѣры? Нѣтъ такихъ мѣръ! возразила я съ отчаяніемъ.

XIII.

Надежда Павловна становилась все неуживчивѣй, все язвительнѣй. Ее грызла скука, зависть и унижала должность компаньйонки, за которую, впрочемъ, она взялась добровольно. Ей достался отъ родителей небольшой капиталъ, выгодно помѣщенный въ надежныя руки, и еслибъ она рѣшилась давать уроки, то могла бы жить порядочно и независимо. Но учительская должность казалась унизительною ея дворянскимъ понятіямъ, и она предпочла ярмо Ижорскихъ.

Мы провели ужасную ночь. Болѣе всего меня мучило непріятное положеше въ которое я поставила Прасковью Александровну. Я знала что ее не пощадитъ дядя и что насъ лишатъ тѣни счастія и свободы которой мы были ей обязаны.

Я волновалась, плакала, металась изъ угла въ уголъ проклиная Надежду Павловну и придумывала средства одно другаго нелѣпѣе чтобъ уйти отъ семейной драмы. Оля совсѣмъ растерялась и сидѣла неподвижно на кровати, блѣдная какъ полотно. У ней вырывались иногда воскищанія:

— Ахъ! Юлія! вотъ до чего насъ довела твоя отчаянная голова. — Или: — Возможно ли было на это идти? Ужели ты не подумала что они могутъ объ этомъ узнать?

Къ утру я утомилась и задремала въ креслахъ, но и во снѣ меня преслѣдовали грозное лицо дяди, ненавистное лицо

Надежды Павловны и мысль о разлукѣ съ Прасковьей Александровной.

— Юлія! Юлія! крикнула вдругъ Оля. — Проснись, прочти!

Я вскочила. Сестра дрожащею рукой подала мнѣ записку.

Со страха и въ просонья я не скоро поняла ни содержаніе записки, ни даже отъ кого ее принесли. Прасковья Александровна писала что графъ Р. сдѣлалъ мнѣ предложеніе и что она вмѣстѣ съ нимъ пріѣдетъ къ княгинѣ за ея согласіемъ, въ моемъ же она не сомнѣвалась.

Я вскрикнула:

— Оля! мы спасены! и подумала: а Викторъ?

Начиная съ этого утра, во все время пока я была невѣстой, меня не переставали волновать взрывы безумной радости, при мысли что мы вырвемся на свободу, и мучительные переходы къ нравственному чувству возстававшему во мнѣ всѣми силами противъ брака по разсудку…. И между тѣмъ образъ Виктора неотвязно меня преслѣдовалъ и стоялъ какъ призракъ предо мной.

— Оля, говорила я, не приходя въ себя отъ удивленія; — графъ сумашедшій. Вѣдь мы едва знакомы.

— Да. Хоть бы тебѣ дали время опомниться.

— Ужь не лучше ли не опомнившись?…

Въ двѣнадцать часовъ Прасковья Александровна явилась съ графомъ. Какъ водится, меня позвали къ теткѣ, сообщили о предложеніи и я дала свое согласіе. Женихъ мой понравился Ижорскимъ. Его зрѣлые года, приличные пріемы, наконецъ имя и состояніе, были въ ихъ понятіи ручательствомъ супружескаго счастія.

Переворотъ совершился такъ неожиданно, такъ круто въ моей судьбѣ что я была какъ въ чаду и не вѣрила что все то что совершилось не сонъ. Прислуга чутьемъ угадала жениха и въ домѣ сейчасъ же разошелся слухъ что я выхожу замужъ. Поспѣшили поздравить съ радостнымъ событіемъ Володю и Виктора, только-что они вернулись домой. Викторъ вошелъ сгоряча въ мою комнату и спросилъ правду ли онъ слышалъ.

Я ждала его возвращенія съ безотчетнымъ безпокойствомъ. Мнѣ казалось что я его оскорбила, что-то у него отняла и что онъ на меня золъ. На его вопросъ я наклонила голову и промолвила:

— Правда…. Мы спасены отъ Надежды Павловны.

— Странно! сказалъ онъ. — Случись это двѣ недѣли тому назадъ, я бы васъ поздравилъ отъ всей души, а теперь…. Ну! будьте счастливы.

Онъ крѣпко поикалъ мою руку и вышелъ.

Въ его движеніяхъ была обдуманность, игра. На него находили иногда порывы полной искренности, но за исключеніемъ этихъ рѣдкихъ случаевъ онъ постоянно актерствовалъ предъ другими и въ особенности предъ собой. Эта привычка, привитая воспитаніемъ, овладѣла совершенно Викторомъ. Онъ часто увлекался такъ искренно и добросовѣстно своею ролью что роль переходила въ чувство

Замужество спасало меня и Олю отъ деспотизма Ижорекихъ, но я не мирилась съ мыслью что Прасковья Александровна можетъ услышать отъ нихъ грубый упрекъ и поспѣшила свести счеты съ Надеждой Павловной. Оставайся я въ домѣ, не было бы возможности купить ея молчаніе. Злоба и желаніе мщенія взяли бы верхъ надо всемъ. Теперь же она понимала что, какъ говорится, игра не стоитъ свѣчъ.

Она жила въ маленькой низенькой комнатѣ. Два небольшія непрочищенныя окна освѣщали ее тусклымъ и тоскливымъ свѣтомъ, походящимъ на тотъ свѣтъ который освѣщалъ и жизнь Надежды Павловны. Въ углу стояла кровать загороженная плетеными ширмами. Старый комодъ, выкрашенный подъ красное дерево, столъ и зеркальце, висѣвшее между оконъ, составляли все убранство этой комнаты. Я рѣдко въ нее входила, и постучалась въ дверь превозмогая съ трудомъ невольное отвращеніе.

Надежда Павловна была умна и чрезвычайно обидчива, но я успѣла приготовиться къ нашему объясненію.

— Честь имѣю васъ поздравить, начала она. — Вы выходите замужъ.

— Я пришла вамъ объ этомъ объявить. Къ сожалѣнію, мы съ вами не сошлись, но вотъ намъ пришлось разстаться и мнѣ хочется вамъ оставить на память хоть бездѣлицу чтобы вы меня не поминали лихомъ.

Я сняла съ руки довольно цѣнный браслетъ и положила его предъ нею. Надежда Павловна имъ часто любовалась; она покраснѣла и не знала какъ принять мой подарокъ. Вѣроятно она смекнула что Викторъ мнѣ говорилъ объ ея намѣреніи разказать обо мнѣ княгинѣ, и поняла что я желаю подъ благовиднымъ предлогомъ подкупить ея скромность. Ея положеніе было незавидно. Подумавъ немного она рѣшилась прикинуться что не подозрѣваетъ во мнѣ задней мысли.

— Это очень деликатно съ вашей стороны, сказала она запинаясь, — но я право не знаю принять ли мнѣ вашъ подарокъ…. На память даютъ бездѣлицу…. Очень, очень вамъ благодарна….

Она мнѣ протянула руку и мы поцѣловались. Браслетъ произвелъ большой эффектъ. Надежда Павловна имъ любовалась съ удовольствіемъ школьницы и съ наслажденіемъ людей въ которыхъ начинаетъ развиваться скупость.

Подарокъ ее очевидно смягчилъ, расположилъ даже минутно въ мою пользу.

— А я люблю эти вещи, начала она надѣвая браслетъ на руку и повертывая его во всѣ стороны. — Право хорошо тѣмъ кто можетъ иногда себя побаловать, тогда въ особенности когда другіе не балуютъ, когда и судьба-то никогда не баловала.

— Не судьба, а вы сами собой располагали, возразила я. — Кто вамъ велѣлъ пойти въ кабалу?

Надежда Павловна взглянула на меня съ удивленіемъ, съ недоумѣніемъ: такой истины я бы ей не сказала два дня тому назадъ.

— Обстоятельства…. проговорила ода.

— На вашемъ мѣстѣ я бы одолѣла обстоятельства.

— Вамъ хорошо говорить…. вы молоды.

Голосъ ея прервался и слезинка блеснула въ ея маленькихъ глазахъ.

— Теперь и раскаиваться поздно, продолжала она. — Васъ еще и на свѣтѣ не было когда я сюда попала. Собой я не была хороша, но все-таки, знаете, молодость, свѣжесть…. Я вмѣнила себѣ въ обязанность жить по понятіямъ людей съ которыми меня свела судьба; къ нимъ я не пристала, а отъ своего берега отстала. Назадъ не вернешься.

Эти слова были первыя естественныя, искреннія, сказанныя мнѣ Надеждой Павловной, и мнѣ стало ея жаль. Невольно сжималось сердце отъ мысли что человѣческая жизнь началась и кончится безъ разсвѣта, такъ пошло пожертвованная, такъ мелочно прожатая.

— Нѣтъ! Лучше выдти замужъ по разсудку, подумала я. — Лучше страдать чѣмъ измельчать.

— Вы сейчасъ сказали что мы не сошлись, заговорила Надежда Павловка. — Это правда, нo вина не моя: конный пѣшему не товарищъ. Вы же сами съ первой ночи отъ меня удалились.

— Мы были такъ молоды, возразила я, — что вамъ бы, какъ старшей, слѣдовало насъ приласкать и пріучить къ себѣ.

— Я не ласкова, отвѣчала Надежда Павловна съ своею обыкновенною сухостью. — Меня самое никто не ласкалъ. Здѣсь вы живете вдвоемъ съ вашею сестрой и любите другъ друга, а я вездѣ и всегда одна. Меня воспитывали въ казенномъ заведеніи, и тамъ я была одна среди чужихъ. Повѣрьте что настоящее сиротство заключается въ общественномъ положеніи когда оно не завидно. Поневолѣ выучишься унижаться, если васъ смолоду унижали; а что еще хуже, силишься стать наравнѣ съ другими, и…. становишься смѣшною. Бѣда тому кто съ начала жизни пошелъ кривымъ путемъ. Когда образумишься, ужь некуда податься, поздно!

— А мнѣ кажется что никогда не поздно освободиться отъ гнета. Хотите я выхлопочу вамъ казенное мѣсто когда буду замужемъ, или постараюсь доставать уроки?

— Я вамъ очень благодарна, отъ всей души благодарна, отвѣчала Надежда Павловна, — но не воспользуюсь вашимъ предложеніемъ.

— Почему же?

— Гдѣ же, помилуйте, подымать такую исторію! Я здѣсь прожила двадцать шесть лѣтъ, и вдругъ оставить домъ?… Княгиня никогда не согласится меня отпустить.

— А какое право имѣетъ княгиня не отпустить васъ?

— Нѣтъ, какъ можно! Я даже не рѣшусь ей объ этомъ объявить. Да и какъ хотите, странно какъ-то, дико будетъ жить одной, на своей волѣ. Нѣтъ, нѣтъ! но все-таки я вамъ очень благодарна, заключила она, сухо улыбаясь и протягивая мнѣ руку.

Я оглянула комнату и сказала:

— Такъ вы здѣсь остаетесь навсегда?

— Некрасиво?… замѣтила Надежда Павловна. — Что же дѣлать? Знаете, привычка тоже много значитъ.

На окнѣ распускалось уродливое американское растеніе, единственное украшеніе комнаты, если возможно назвать украшеніемъ его толстые, запыленные листья, вооруженные колючими иглами.

— На вашемъ мѣстѣ я по крайней мѣрѣ поновила бы эту комнату, ужь если вы въ ней остаетесь.

— Э! это денегъ стоитъ, даромъ брошенныхъ денегъ. Когда мы, бѣдняки, на что-нибудь потратимся, такъ ужь по крайней-мѣрѣ на вещь которая не пропадетъ; а вы объ этомъ судите съ аристократической точки зрѣнія. Скажите, послѣ вашей свадьбы, Ольга Михайловна будетъ жить съ вами?

— О! безъ сомнѣнія.

Надежда Павловна не устояла противъ удовольствія сказать непріятность. Она начинала догадываться что Володя любилъ мою сестру и ее возмущало чужое счастье.

— А развѣ Ольга Михайловна будетъ такъ же рада какъ вы оставить домъ Ижорскихъ? спросила она тономъ который мнѣ не давалъ возможности сомнѣваться въ намекѣ. Я измѣнилась въ лицѣ и отвѣчала:

— Я полагаю что намъ съ ней будетъ вездѣ хорошо, лишь бы мы были вмѣстѣ. Она очень рада что я выхожу замужъ.

— Какъ мнѣнія-то разны, Владиміръ Васильевичъ не можетъ понять почему вы выходите за графа Р.

— Онъ вамъ это говорилъ?

— Нѣтъ, не мнѣ, а я слышала случайно какъ онъ это говорилъ вашей сестрѣ.

Не мѣшаетъ замѣтить что такія случайности слишкомъ часто повторялись. Минутное участіе которое Надежда Павловна мнѣ внушила, уже совершенно охладѣло. Простившись съ ней я ушла къ себѣ обиженная и разсерженная на Володю. Мы встрѣтились въ корридорѣ.

— Володя, сказала я, — привыкни, пожалуста, говорить по тише. У Надежды Павловны чуткое ухо.

Володя поблѣднѣлъ и спросилъ что она слышала?

— Ты говорилъ что не понимаешь почему я выхожу замужъ.

— Я радъ что ты сама вызвалась на этотъ разговоръ, отвѣчалъ онъ, вздохнувъ свободнѣй и положилъ свою руку на мою. — Я еще тебѣ слова не сказалъ о твоемъ замужествѣ и не поздравилъ тебя, потому что лгать не могу. Очевидно что ты не любишь графа.

Я отвѣчала рѣзко: — Нѣтъ!

— Такъ почему же ты выходишь за него? съ неподыграннымъ удивленіемъ спросилъ Володя.

Вмѣсто отвѣта мнѣ хотѣлось отвернуться и уйти, но меня остановило желаніе вымолвить слово за Олю.

— Я знаю, продолжалъ Володя, — что жизнь твоя дѣйствительно не завидна, но я тебя ставилъ выше женщинъ которыя выходятъ замужъ собственно для того чтобы составить себѣ положеніе. — Такое замужество не честно.

— Я сама думаю, Володя, что не совсѣмъ честно выходить замужъ безъ любви, однако я рѣшилась. Я думаю что мое замужество спасетъ насъ всѣхъ отъ новыхъ страданій. Пора намъ вырваться отсюда…. Надежда Павловна мнѣ намекала о привязанности Оли къ тебѣ.

Я поразила Володю громовымъ ударомъ. Онъ жилъ въ очарованномъ кружкѣ, отдаваясь безъ оглядки чувству которое согрѣло его безцвѣтную жизнь, и не смѣлъ заглянуть въ будущее. Съ нѣкоторыхъ поръ князь очень измѣнился къ сыну; призывалъ его иногда въ свою комнату чтобы толковать о домашнихъ дѣлахъ; удвоилъ сумму назначенную на его карманныя деньги, словомъ, начиналъ на него смотрѣть какъ на взрослаго человѣка. Ласковое обращеніе князя подкупало Володю. Нарушеніе его тайны привело его въ ужасъ. Родительскій гнѣвъ былъ тѣмъ болѣе страшенъ что онъ не пощадилъ бы и Оли.

— Что, Володя, спросила я, — ты кажется начинаешь мириться съ моимъ замужествомъ?

— Я былъ бы злѣйшимъ эгоистомъ еслибы могъ изъ собственныхъ видовъ мириться съ тѣмъ что возмущаетъ нравственное чувство. Я думаю не о себѣ… Одна страшная необходимость….

Онъ не договорилъ.

— Въ томъ-то и дѣло, Володя. — Необходимость жуткое слово. — А ты смотри снисходительнѣй на иныя вещи.

Онъ просилъ меня не передавать Олѣ нашего разговора и цѣлый день бродилъ изъ комнаты въ комнату, какъ бы не зная куда пріютиться. Онъ былъ мрачнѣе ночи.

XIV.

Предложеніе графа было то что называется coup-de-tête, свойственный его характеру; но я могла скоро убѣдиться что начинаю ему нравиться. Онъ носилъ на себѣ мой миніатюрный портретъ, занимался моими нарядами и говорилъ о своемъ счастьѣ въ такихъ неподдѣльныхъ выраженіяхъ что я дала себѣ слово оправдать привязанность и довѣріе честнаго человѣка, хотя не опредѣлила еще обязанностей которыя замужество налагаетъ на женщину.

Графъ былъ добръ и мягкаго характера, но въ немъ обнаруживались странности и легкомысліе несовмѣстныя съ зрѣлымъ возрастомъ. Напримѣръ, въ первые дни моей помолвки было рѣшено что мы проведемъ лѣто около Казани, въ имѣніи давно ему принадлежащемъ. Не разъ онъ мнѣ описывалъ свое любимое Песчаное и богато-убранный домъ въ который я войду хозяйкой. Онъ дѣлалъ планы для перестройки и украшенія нѣкоторыхъ комнатъ, но вдругъ объявилъ что у него торгуютъ Песчаное и что онъ рѣшился его продать. Для совершенія купчей ему надо было самому ѣхать надѣли на двѣ въ Казань.

— Странно! сказала я, когда онъ мнѣ объявилъ о продажѣ своего имѣнія; — я знала заранѣе что мы не поѣдемъ въ Песчаное.

Онъ быстро взглянулъ на меня, и мнѣ показалось что онъ измѣнился въ лицѣ.

— Знали? Вы это знали? спросилъ онъ, устремивъ на меня пытливый, подозрительный, загадочный взглядъ. — Почему же вы это знали?

Я растерялась и отвѣчала:

— То-есть не то что знала… но я васъ увѣряю… я предчувствовала что наша поѣздка не состоится. Спросите у Оли.

— Предчувствіе? да предчувствіе… я самъ въ него вѣрю. А я думалъ, вамъ кто-нибудь сказалъ на счетъ того… на счетъ этой продажи. Вамъ развѣ непріятно что я продаю свое имѣніе?

— Что вы говорите, графъ? Я въ дѣлахъ ничего не понимаю: мнѣ все равно.

Онъ вдругъ всталъ и устремилъ пристальный взоръ на полъ, какъ будто что-нибудь обдумывая.

— Я его продаю, заговорилъ онъ, останавливаясь противъ меня, — потому что дѣло очень, очень выгодное. Судите сами: еслибы не это, что бы меня заставило разстаться съ моимъ милымъ Песчанымъ?

— Гдѣ мы проведемъ лѣто? спросила я.

— Гдѣ вы желаете. Хотите въ окрестностяхъ Москвы, и Ольга сейчасъ же послѣ нашей свадьбы переѣдетъ къ намъ.

Я его благодарила отъ всей души.

— Одно мнѣ непріятно, сказалъ графъ послѣ короткаго молчанія: — князь и княгиня prendront la mouche и начнутся разспросы и догадки: зачѣмъ я продаю имѣніе? не мотъ ли я? не игрокъ ли? Будутъ наводиться справки…. а я человѣкъ довольно горячій и не отвѣчаю за себя если мнѣ сдѣлаютъ оскорбительный намекъ. Не говорите пожалуста никому о моихъ новыхъ планахъ, это лучше. Но чѣмъ объяснить мой отъѣздъ?

— Скажите что вы должны ѣхать по дѣлу въ Казань. — Ну скажите просто что вамъ деньги нужны для свадьбы.

— Прекрасно! Отлично! подхватилъ графъ и разсмѣялся. Вы самый милый совѣтчикъ, вы у меня умница! И такъ рѣшено: мнѣ нужны деньги, завтра я ѣду чѣмъ свѣтъ, и желаю чтобы сегодня насъ обручили. Вы согласны?

Вечеромъ пріѣхала Прасковья Александровна. Въ качествѣ посаженной матери графа она должна была его благословить. Я горько заплакала когда поклонилась предъ золотымъ образомъ, который княгиня вымѣнила для меня, исполняя долгъ наложенный на нее ролью самой близкой изъ моихъ родственницъ. Мнѣ стало невыносимо больно принять ея холодное благословеніе.

Прощаясь со мной графъ надѣлъ мнѣ на палецъ брилліянтовый перстень, и на другой день уѣхалъ, объяснивъ какъ мы условились причину своей отлучки. Прасковья Александровна занялась немедленно моимъ приданымъ, а княгиня отказалась отъ всякихъ хлопотъ и просила чтобъ ея ничѣмъ не безпокоили.

XV.

Давно, давно, съ тѣхъ поръ какъ я стала себя помнить, меня преслѣдуетъ одно видѣніе. Не знаю вслѣдствіе ли сна оно врѣзалось въ мое воображеніе, или вслѣдствіе какого-нибудь разказа поразившаго меня въ дѣтствѣ. Часто, когда я сижу одна, и неясныя мысли бродятъ въ моей головѣ, предо мной словно выростаеть великолѣпный, бѣломраморный храмъ съ огромнымъ золотымъ куполомъ. Онъ возвышается на горѣ и я къ нему стремлюсь, но онъ отъ меня удаляется по мѣрѣ того какъ я стараюсь къ нему приблизиться. По обѣимъ сторонамъ дороги тянутся луга, покрытые зеленою травой, поля покрытыя спѣлыми колосьями; густыя рощи въ которыхъ поютъ и свищутъ птицы; но я не заглядываюсь на зеленый лугъ, не срываю спѣлаго колоса, не скрываюсь отъ зноя въ прохладѣ тѣнистой рощи, а стремлюсь къ блестящему на солнцѣ огромному куполу. Я еще не знаю, но угадываю что найду въ храмѣ: меня озаритъ такимъ свѣтомъ, такая неописанная и непостижимая красота объемлетъ всю душу что все меня окружающее не стоитъ вниманія и не имѣетъ никакого смысла пока не сольется съ тѣмъ свѣтомъ и съ тою красотой.

Вотъ и жаръ спадаетъ, а я все иду не останавливаясь. Вотъ и солнце садится и краснымъ огнемъ разливается по куполу; на дорогѣ стоитъ село, а я иду между двухъ рядовъ избушекъ; возвращается съ поля стадо, и старики вышли на крыльцо; но я бѣгу по улицѣ не оглядываясь, и вижу мимоходомъ что у постоялаго двора остановилась тройка на ночлегъ, и въ воздухѣ запахло дымомъ. И мнѣ бы пора духъ перевести, совершить молитву и сѣсть у накрытаго стола; но я все бѣгу. Неодолимая сила все влечетъ меня ко храму…. а онъ все отъ меня удаляется, все удаляется….

Вдругъ дунулъ свѣжій вѣтерокъ; смеркается, и на небѣ всплылъ полный мѣсяцъ. Куполъ храма, осеребренный мѣсячными лучами и взмоченный вечернею росой, принялъ сплошной матовый свѣтъ; это свѣтъ отжившихъ, и мнѣ становится страшно, я не смѣю оглянуться. На полянѣ пронесся конь съ рыцаремъ: въ объятіяхъ рыцаря лежить Ленора…. Его шлемъ блеснулъ при лунномъ сіяніи…. Ноги подкашиваются подо мной, я утомилась, измучилась, но меня не покинула жажда свѣта и красоты, которыя я надѣюсь увидѣть во храмѣ. Я бѣгу до изнуренія силъ, и наконецъ падаю на дорогѣ; платье мое покрылось густымъ слоемъ пыли и ноги въ крови. Я стараюсь собраться съ мыслями и сообразить долго ли я шла…. и мнѣ кажется что я шла нѣсколько лѣтъ, нѣсколько десятковъ лѣтъ, словомъ, цѣлую человѣческую жизнь. Отчаяніе овладѣваетъ мною; я подымаю осколокъ стекла, заглядываю въ него и вижу лицо старухи. Гдѣ-то пробили часы…. изъ груди моей вырывается тяжелый вздохъ, вздохъ умирающихъ, и глаза мои въ послѣдній разъ обращаются на храмъ…

Спустя нѣсколько дней послѣ отъѣзда графа, я гуляла одна въ саду Ижорскихъ и думала объ этомъ ни пѣніи. Весенній день клонился къ концу, и меня обхватывала живительная влага которая подымалась съ сырыхъ еще не вычищенныхъ дорожекъ. Кое-гдѣ на вѣткахъ блестѣлъ солнечный лучъ; но я такъ задалась своею фантазіей что видѣла около себя обширную, освѣщенную мѣсяцемъ поляну и скачущаго вдали рыцаря.

— Вы однѣ? спросилъ Викторъ, догоняя меня.

Мы какъ будто условились избѣгать другъ друга съ тѣхъ поръ какъ я была помолвлена; я не успѣла заглушить невольнаго и радостнаго смущенія когда за мною раздался его голосъ.

— Вы однѣ? повторилъ Викторъ, — и мечтали?

Я смутно понимала что мнѣ бы не слѣдовало посвящать его въ мои мечты, однако не вытерпѣла и разказала свое видѣніе.

Разказъ ему понравился.

— Вы мнѣ прочли лирическое стихотвореніе, началъ онъ, окинувъ меня пронзительнымъ, но ласковымъ взглядомъ. Только ради Бога, не смотрите на эту фантазію какъ на пророчество. Ужь если пришлось говорить аллегоріями, храмъ счастья запертъ единственно для того кто не дерзаетъ въ него войти. А вы до него доберетесь хотя съ окровавленными ногами, въ пыли и въ слезахъ.

Меня смутилъ этотъ отвѣтъ, вызванный моею собственною неосторожностью, и я сказала, стараясь придать насколько возможно холодности моимъ словамъ:

— Мой путь проложенъ, Викторъ Николаевичъ; я надѣюсь если не на полное счастье, то по крайней мѣрѣ на покойную жизнь.

Онъ пошелъ рядомъ со мною, потупясь, и прервалъ молчаніе не скоро и какъ будто не охотно.

— Юлія Михайловна, я искалъ случая переговорить съ вами наединѣ. Я должень сообщить вамъ очень важное извѣстіе.

Я взглянула на него вопросительно.

— Дѣло очень серіозное, продолжалъ онъ. — До меня дошло случайно обстоятельство которое можетъ разстроить вашу свадьбу, и я вмѣнилъ себѣ въ обязанность предупредить васъ. Говорятъ будто графъ подверженъ припадкамъ сумашествія.

Я остановилась, руки мои похолодѣли.

— Это невозможно…. Какой вздоръ! воскликнула я. — Да чего же ближе? Прасковья Александровна — они давно знакомы, давнымъ давно….

— Прасковья Александровна уже годами потеряла его изъ виду. Вчера я встрѣтилъ его сосѣда по Казанскому имѣнію, и узналъ отъ него что графъ тщательно скрываетъ свою болѣзнь, и вѣроятно изъ опасенія какой-нибудь нескромности не хочетъ васъ везти въ Казань. Онъ долго тамъ жилъ и его припадки возобновлялись не разъ.

Боже мой! страшно и теперь вспомнить что я тогда перечувствовала въ какія-нибудь четверть часа! Викторъ меня довелъ до скамейки, поставленной въ аллеѣ, противъ дома.

«Сумашедшій!» бродило у меня въ головѣ, и сквозь полуобнаженныя вѣтви я глядѣла на окна нашей комнаты и вздрагивала при мысли что не вырваться намъ изъ тюрьмы. Я вспомнила мой разговоръ съ графомъ по поводу продажи Песчанаго, и тогда только поняла загадочную роль которую онъ разыгралъ.

Сомнѣній нѣтъ! Моя свадьба разстроена… и я опять взглянула въ окна и опять вздрогнула.

Долго Викторъ слѣдилъ за мною глазами.

— Постарайтесь придти въ себя, сказалъ онъ наконецъ. — Пора домой; смеркается. Пожалуй васъ хватятся.

Слово «пора домой» вызвало нестерпимую боль въ моемъ сердцѣ. Я не допускала возможности оставаться у Ижорскихъ и старалась съ упорнымъ ослѣпленіемъ обмануть себя и объяснить оригинальностью характера графа все что за нѣсколько минутъ предъ этимъ казалось мнѣ прямымъ подтвержденіемъ словъ Виктора.

— Это невозможно, повторяла я, — мало ли что говорятъ! Можно всякую странность приписать сумашествію. Я этому положительно не вѣрю.

Я встала съ рѣшимостью человѣка принявшаго твердое намѣреніе, а все-таки не трогалась съ мѣста. Отчаянное недоумѣніе уже опять овладѣло мною.

— Что мнѣ дѣлать, Викторъ Николаевичъ? промолвила я наконецъ, опускаясь опять на скамейку.

Викторъ рѣшилъ вопросъ. Для него, какъ и для меня, дороже всего была свобода, а надъ средствами къ ея достиженію онъ не задумывался. Въ немъ еще не установилось никакое чувство, никакое вѣрованіе; подлое воспитаніе и столкновеніе съ людьми сомнительной нравственности не могли укоренить въ немъ здраваго понятія о жизни. Недаромъ наше поколѣніе смотрѣло на нее какъ на пустую и глупую шутку.

— Идите куда васъ ведетъ судьба, сказалъ онъ, цѣлуя горячо мои руки. — Пропадшая молодость васъ подготовила къ жизни, къ той именно жизни отъ которой наши воспитатели насъ удаляли какъ отъ бездны. Мы войдемъ смѣло въ эту бездну; радость и горе, все выпьемъ до дна. Неужели вы думаете что жизнь ваша кончится въ день вашей свадьбы? Она только начнется. Вы еще не жили, а жить надо. Что вы на меня смотрите такими испуганными глазами? Развѣ ваше отчаянное замужество не оправдываетъ моихъ словъ? Общество наше такъ устроено что кромѣ замужества вамъ нѣтъ исхода. Изъ душной тюрьмы вы невольно бросаетесь въ другую, но и тамъ будетъ душно. Ваша измученная душа потребуетъ пищи, и жадно ухватится за первое слово любви. Вы пропадете какъ и я, какъ и мы всѣ, или въ борьбѣ, или….

— Перестаньте, Викторъ, перебила я, — или вамъ меня не жаль? Я и такъ съ ужасомъ гляжу на будущее, а вы, вмѣсто того чтобъ утѣшать меня вашею дружбой, пугаете страшными предвѣщаніями.

— Дружбы не можетъ быть между нами, отвѣчалъ Викторъ. — Я васъ люблю…. но не безумною страстью, а чувствомъ которое меня очищаетъ въ собственныхъ глазахъ. Любовь моя къ вамъ единственное доказательство что я не проладшій человѣкъ. Она хорошая, идеальная сторона моей души.

Долго говорилъ онъ съ полною вѣрой въ свое чувство, а мнѣ было сладко и страшно его слушать. Я не могла подвести итога ни его словамъ, ни моимъ понятіямъ; неясныя мысли, одна другой противорѣчащія, мучили меня. Наконецъ я рѣшилась ему сказать:

— Викторъ, вы говорите что ваша привязанность ко мнѣ (слова любовь я произнести не смѣла) хорошая, идеальная сторона вашей души. Если это дѣйствительно такъ, я употреблю всѣ усилія чтобъ быть достойною вашего чувства, я буду вашею сестрой и другомъ. Но укажите мнѣ путь по которому я должна идти. Не забудьте что я одна: я не умѣю рѣшить нѣкоторыхъ сомнѣній, а они меня мучатъ. Скажите же прямо какъ вы понимаете женскую обязанность, нравственность…

Викторъ улыбнулся:

— Эти слова имѣютъ двоякое значеніе, отвѣчалъ онъ; — или ихъ надо понимать какъ ихъ понимаетъ княгиня, или искать нравственность на пути къ которому ведетъ живое, искреннее чувство….

Искреннее чувство, подумала я, а я мирюсь съ мыслію выйти замужъ безъ любви, и Викторъ съ нею мирится, и говоритъ что меня любитъ… Я дорого бы дала чтобы поставить прямѣй вопросъ, но не посмѣла, и заплакала. Викторъ поцѣловалъ опять мою руку.

— Придетъ время, сказалъ онъ, — когда вы поймете мои слова. Но прощайте, насъ могутъ застать.

Было уже поздно когда я возвратилась домой. Я легла и старалась напрасно привести въ порядокъ мои мысли. Меня мучилъ и мой разговоръ съ Викторомъ, и страхъ будущаго. Какъ я не обманывала себя, какъ не повторяла себѣ засыпая что одни пустые слухи дошли до Виктора, что было бы смѣшно и нелѣпо придавать имъ какое-нибудь значеніе, моему пораженному воображенію являлись въ разныхъ видахъ сумашедшіе. Одинъ изъ этихъ вымышленныхъ образовъ я еще живо помню: онъ былъ одѣтъ въ полосатый халатъ, стоялъ на колѣняхъ, сложивъ руки какъ бы для молитвы, и пѣлъ церковнымъ напѣвомъ басни Крылова. Его продолговатое и блѣдное лицо обросло длинною бородой, и чѣмъ болѣе я въ него вглядывалась, тѣмъ болѣе находила въ немъ сходства съ графомъ. Я вскочила съ постели какъ среди горячечнаго сна, и когда опомнилась, другая мысль стала меня мучить, и я торговалась съ совѣстью упрекавшею меня и за привязанность къ Виктору, и за бракъ основанный на разчетѣ. Но страхъ и совѣсть, все смолкло когда въ моихъ воспоминаніяхъ прошли нескончаемою чередой протекшіе? дни… все мнѣ показалось лучше прошедшаго и участи избранной Надеждой Павловной.

Прошла душная, жаркая ночь. Я встала изнеможенная и отворила окно. Воздухъ былъ тяжелъ и синяя туча медленно подымалась съ окраины неба: собиралась гроза. Я посмотрѣла въ глубину сада, подумала о любви Виктора, и глухая, грѣшная радость зашевелилась у меня въ душѣ.

На окнѣ висѣла клѣтка съ двумя птичками… онѣ тоже проснулись на зарѣ и бились въ клѣткѣ…

— Погодите, сказала я имъ, — пройдетъ гроза, и я васъ выпущу на волю.

Первый ударъ грома разбудилъ Олю. Я ее поцѣловала съ безотчетнымъ движеніемъ радости и сказала:

— Оля, Оля! Не бойся, и мы отсюда улетимъ какъ эти птички!

XVI.

Я взяла съ Виктора обѣщаніе не говорить никому о болѣзни графа. Мое рѣшеніе было неизмѣнно, и я находилась поочередно подъ вліяніемъ страха, тоски и безотчетной радости. Я дѣйствовала очертя голову, уже не старалась давать себѣ отчета въ своихъ чувствахъ и никому ихъ не повѣряла. Виктора я избѣгала, понимая что разговоръ съ нимъ не успокоитъ тревожнаго состоянія моей души, а наоборотъ, взволнуетъ ее еще больше.

Между тѣмъ въ семействѣ произошли большія перемѣны. Володя окончилъ университетскій курсъ и готовился ѣхать на службу въ Петербургъ. Что касается до Виктора, который выдержалъ блистательно экзаменъ, князь хотѣлъ его оставить при себѣ и пріучить къ управленію своимъ имѣніемъ; по этому поводу онъ прочелъ ему наставленіе о воздержности, о повиновеніи, о благодарности, и заключилъ обѣщаніемъ приличнаго содержанія и тридцати тысячъ завѣщанныхъ ему по духовной.

Эти подробности я узнала отъ самого Виктора.

— Остаться у князя я не соглашусь за милліоны, говорилъ Викторъ. — Послѣ вашей свадьбы я ему скажу что ѣду въ Петербургъ, и тамъ выберу себѣ дѣятельность.

— Неужели вы надѣетесь на его согласіе?

— Нѣтъ! Я знаю что меня ожидаетъ. Князь выйдетъ изъ себя, будетъ безпощаденъ.

— Такъ не лучше ли уѣхать тайно, безъ объясненій? Развѣ вы не знаете что онъ на все способенъ въ бѣшенствѣ?

— Я это давно знаю, отвѣчалъ Викторъ и покраснѣлъ; — но было время когда вы не разочли на что онъ способенъ въ припадкѣ гнѣва… а мнѣ кровь бросилась въ лицо когда я подумалъ что онъ способенъ меня грубо оскорбить въ вашихъ глазахъ… Но я вамъ докажу что я не трусъ.

— Я не требую этого доказательства, Викторъ, я васъ знаю… Подумайте что вы и теперь идете на оскорбленіе.

— Я не смолчу предъ оскорбленіемъ, теперь присутствіе женщины не скуетъ меня по рукамъ и по ногамъ, возразилъ Викторъ, и щеки его запылали. Я давно жду случая выместить на немъ обиды и униженіе которыя я перенесъ отъ васъ по поводу моей такъ-называемой трусости. Когда вы меня преслѣдовали своими колкостями, я васъ ненавидѣлъ, но его я ненавидѣлъ въ тысячу разъ болѣе; я чувствовалъ что я вамъ даю право не уважать меня, а виновникомъ былъ онъ: пустъ же онъ за то и расплатится.

Напрасно я умоляла Виктора отказаться отъ объясненія съ княземъ, напрасно винилась предъ нимъ и просила забыть нашу прежнюю вражду. Наконецъ я залилась слезами и сказала:

— Неужели вы не понимаете что когда я васъ посылала на его гнѣвъ, я васъ не любила какъ теперь?

Онъ былъ тронутъ за живое, но продолжалъ однако отстаивать свое намѣреніе.

— Дѣлайте какъ хотите, Богъ съ вами, сказала я, и хотѣла удалиться, но онъ схватилъ мою руку.

— Я вамъ говорилъ что во мнѣ много дурнаго, много грѣшнаго, промолвилъ онъ смущеннымъ голосомъ. — Я уже давно сдался на ваши просьбы, но продолжалъ споръ чтобъ опять вызвать ваши слезы. Я имъ радъ, радъ что вы винитесь предо мной…. За это счастье я готовъ отъ всего отказаться.

Я поняла только въ послѣдствіи что въ его призваніи было болѣе самолюбія нежели чувства, но тогда сердце мое забилось отъ радости….

XVII.

Графъ вернулся въ послѣднимъ числахъ мая, за два дня до свадьбы. Наканунѣ убирали домъ, чистили зеркала и закоптѣвшія люстры, разставляли вездѣ цвѣты. Сундуки съ моимъ приданымъ отослали къ графу, а мы съ Олей укладывались и раздавали горничнымъ вещи, платья, все что могло напоминать намъ о прошедшемъ. Съ пріѣзда графа я находилась въ лихорадочномъ состояніи, которое поддерживало неопредѣленность и неясность моихъ чувствъ и понятій; но когда все было убрано и роздано, мною и Олей овладѣло вполнѣ одно лишь чувство: радость освобожденія.

Мы сѣли на старый диванъ съ огромною деревянною спинкой, вспоминая какъ шесть лѣтъ тому назадъ мы вошли въ первый разъ въ эту комнату, сѣли на тотъ же диванъ и заплакали горькими сиротскими слезами….

— Володя рѣшился переговорить о тебѣ съ отцомъ, ты это знаешь? слосида я Олю.

Она молча покачала головой и выраженіе грусти разлилось по ея лицу.

XVIII.

Немедленно послѣ моей свадьбы Прасковья Александровна уѣхала въ деревню, а мы перебрались на дачу.

Прошло два мѣсяца. Новизна положенія, крутой переворотъ въ жизни, въ привычкахъ, въ обстановкѣ, а главное, разладица въ чувствахъ, поддерживали напряженное состояніе въ которомъ я находилась, и обо утомило одинаково мои нервы и душевныя мои способности. Судьба моя была рѣшена, возврата не было, но я сознавала невозможность идти закрывши глаза по избранному пути, чувствовала необходимость оглядѣться въ моемъ новомъ положеніи, уяснить его, привести въ порядокъ мысли, словомъ, стать на твердую почву.

Мужъ мой уѣхалъ въ городъ раннимъ іюльскимъ утромъ, Оля ушла къ обѣдни, а я устроилась на балконѣ. Погода стояла ясная и теплая. Я грѣлась на солнышкѣ какъ больные, а душа просилась также погрѣться около теплаго чувства, и болѣла. Мысли одна другой безотраднѣе бродили долго въ моей головѣ, и я попыталась въ первый разъ подвести ихъ подъ какой-нибудь итогъ.

Вотъ я замужемъ, говорила я себѣ; мой мужъ добрый человѣкъ и любитъ меня; онъ ввѣрилъ мнѣ свое счастье, онъ вырвалъ меня изъ ненавистной среды и далъ мнѣ новую жизнь. А я? Чѣмъ я ему плачу за все что приняла отъ него? Я его не люблю, мало того, есть минуты въ которыя я его ненавижу, въ которыя я ему не прощаю его любви, и рада бѣжать отъ него какъ бѣжала отъ Ижорскихъ.

Честно ли я поступила когда согласилась быть его женой? Не обманула ли я его? Сказала ли я ему что мною руководитъ только разчетъ, только желаніе вырваться изъ подъ гнета? Сказала ли я ему что меня любитъ Викторъ, и что неровно и радостно билось мое сердце когда онъ говорилъ мнѣ о своей любви?

Но что же такое любовь, которая представлялась моему воображенію окруженная такою святостью? Викторъ меня любитъ и отдалъ меня другому. Онъ зналъ жизнь лучше меня, онъ зналъ что выходя за нелюбимаго человѣка я становлюсь преступна и предъ этимъ человѣкомъ, и предъ живымъ чувствомъ, о которомъ онъ такъ много говорилъ, и предъ собою.

Что же хорошо и что дурно? Гдѣ добро и зло? Куда идти? Живому чувству я не осталась вѣрна, могу ли я по крайней мѣрѣ принять на себя обязанности которыя налагаетъ на меня мой нечестный бракъ? Но что такое женскія обязанности? Онѣ воплотились для меня въ лицѣ княгини. Неужели я должна покоряться, какъ она, волѣ человѣка котораго не люблю? Неужели я должна довести себя до автоматической, неподвижности? Идти на перекоръ сердцу и разсудку, измучить себя, совершить нравственное самоубійство, какъ говоритъ Викторъ? Вотъ дорога по которой вели насъ наши воспитатели, и я угадывала смутно что въ ихъ теоріяхъ кроется доля истины, но какъ ее отыскать сквозь жесткость, эгоизмъ, тупость, которыми они ихъ опутывали?

А религія? единственная опора которая могла бы меня поддержать и открыть мнѣ истинный путь? Мои религіозныя понятія были также извращены какъ и все остальное. Глядя на княгиню я возненавидѣла слово обязанность, глядя опять таки на княгиню и на мужа ея, я составила себѣ ложное понятіе о религіи, и отдалилась отъ нея. Почему, думала я, когда они клали земные поклоны за обѣдней или всенощной, почему набожные люди такъ недоступны человѣческому чувству? Я была еще такъ молода что не сумѣла отдѣлить религіи отъ лжепророковъ; къ тому же я слышала слишкомъ часто философскія теоріи Виктора. Оля была мягче меня; ожесточеніе ея не коснулось и она вѣрила и молилась со всей простотой дѣтской души. Съ нѣкоторыхъ поръ въ особенности ея религіозное чувство все болѣе и болѣе развивалось, но въ ней оно приняло кроткій и смиренный характеръ, характеръ истинно христіанскій. Дорого дала бы я чтобы раздѣлять ея убѣжденія, но было слишкомъ поздно: чужое ханжество и чужіе анализы заглушали во мнѣ и зародышъ вѣры.

Въ итогѣ выходило что у меня не оставалось ни одного у цѣлѣйшаго чувства, ни одного сложившаго ея убѣжденія. Опоры у меня не было никакой, ни въ другихъ, ни въ себѣ самой, и при первомъ столкновеніи съ жизнью я обезсилила и упала духомъ.

Было во мнѣ еще недавно робкое зараждающееся чувство, которое я не смѣла назвать настоящимъ именемъ, но оно согрѣвало мнѣ сердце. А теперь и это чувство измѣнилось съ тѣхъ поръ какъ я поняла полное значеніе слова любовь. Я нуждалась Виктора. Его пытливый взглядъ вызывалъ во мнѣ нестерпимое смущеніе, стыдъ и раскаяніе за прежнюю привязанность.

Я его ждала съ нѣкоторымъ страхомъ. Онъ собирался въ Петербургъ и обѣщалъ побывать у меня лишь только день отъѣзда будетъ назначенъ. Сидя на балконѣ я увидала издали приближающіяся извощичьи дрожки, онѣ остановились у калитки сада, я узнала Виктора, и не обрадовалась. Камень лежалъ на моемъ середѣ и мнѣ казалось что я никого не люблю.

— Сегодня я прощусь съ вами, сказалъ онъ, — а завтра съ Москвой. Какъ пріѣду въ Петербургъ, напишу къ князю. Обѣщаю вамъ что я ему объясню причины моего бѣгства въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ и поблагодарю его за все что онъ сдѣлалъ для меня. Искренно ли будетъ мое письмо, это дѣло другое; но я повинуюсь вашему желанію.

Впечатлѣнія минувшихъ страданій были еще такъ свѣжи что мы не могли судить снисходительно о людяхъ испортившихъ нашу жизнь, и извинить ихъ недостатки эпохой, сферой и ихъ собственнымъ воспитаніемъ.

— Вы не рады меня видѣть и не пожалѣете обо мнѣ, замѣтилъ съ упрекомъ Викторъ.

— Вы ошибаетесь, Викторъ; для меня уже то отрадно что есть порядочный человѣкъ которому я не такъ ненавистна какъ самой себѣ, отвѣчала я дрожащимъ голосомъ. — Вы хотѣли писать ко мнѣ? Я увижу сдержите ли вы свое обѣщаніе.

— Сдержу, и мои письма будутъ для васъ необходимостью, отвѣчалъ онъ самоувѣренно. — Въ нихъ только найдете вы живой отголосокъ влеченіямъ вашего сердца. Я вамъ давно говорилъ что вы не помиритесь съ условіями вашей настоящей жизни, не опошлитесь.

— Слышите, перебила я, — благовѣстятъ въ монастырѣ, обѣдня еще не отошла. Теперь Оля молится со слезами и о себѣ, и обо мнѣ. Чего бы я ни дала чтобы вѣрить какъ она вѣритъ!

Викторъ былъ одаренъ женскою способностью угадывать чужія чувства, онъ перешелъ въ другой тонъ, и я была невольно тронута участьемъ которое онъ умѣлъ выразить взглядомъ, голосомъ. То онъ ухаживалъ за мной какъ за больною, то совѣтовался какъ съ другомъ о своей будущей дѣятельности. Я понемногу успокоилась, и теплое чувство приласкало наболѣвшую душу. Мы провели вмѣстѣ цѣлый день.

XIX.

Князь получивъ письмо Виктора велѣлъ ему написать что они больше не увидятся, и вычеркнулъ его имя изъ духовнаго завѣщанія.

Онъ былъ такъ раздраженъ что за исключеніемъ сына никто не смѣлъ къ нему приступиться. Но въ его обращеніи съ Володей проглядывала даже нѣжность. Князь гордился своимъ наслѣдникомъ и представителемъ имени. Володя трепеталъ предъ нимъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ начиналъ къ нему привязываться экзальтированнымъ чувствомъ, которое не вытѣснило однако изъ его сердца любви къ Олѣ. Онъ находился постоянно между двумя огнями, и страшно было посмотрѣть на его худыя щеки, впалые глаза и болѣзненную улыбку. Домъ Ижорскихъ принялъ еще болѣе мрачный видъ; княгиня совершенно отупѣла, а Надежда Павловна не пропускала случая излить на кого попало самый желчный ядъ; и между ними Володя доживалъ свои послѣдніе дни подъ родительскимъ кровомъ. По вечерамъ они въ четверомъ составляли партію, а утромъ онъ изрѣдка бывало урвется и пріѣдетъ къ намъ.

Я была почти рада отъѣзду Виктора. Онъ вовлекалъ меня все болѣе и болѣе въ борьбу отъ которой я хотѣла бѣжать. Но его привязанностью я дорожила, вѣрила въ нее и не сомнѣвалась что онъ ко мнѣ напишетъ какъ только пріѣдетъ въ Петербургъ… но я ошиблась. Викторъ не писалъ, и я узнала отъ Володи что онъ здоровъ, веселъ и съ жаромъ принялся за новыя занятія. Долго я не вѣрила что онъ могъ обо мнѣ забыть, долго ждала письма и покушалась не разъ къ нему писать, но не рѣшилась. Мнѣ бы пришлось говорить съ нимъ общими мѣстами или писать не стѣсняясь, но тайяо.

Мужъ мой былъ добрый, уживчивый, хотя причудливый человѣкъ. Онъ придумывалъ безпрестанно разные планы и мѣнялъ ихъ безо всякой причины. То онъ собирался переѣхать въ Петербургъ, то провести лѣто за границей. Въ одну минуту онъ рѣшился купить домъ въ Москвѣ и продалъ его тотчасъ по совершеніи купчей. Я повиновалась безпрекословно этимъ странностямъ, но онѣ меня сильно безпокоили. Впрочемъ онъ казался совершенно здоровъ.

Немного требовалъ онъ отъ судьбы, готовившей ему однако горькую долю. Онъ любилъ хорошихъ лошадей, любилъ принимать и угощать знакомыхъ, давалъ охотно денегъ взаймы, и жилъ какъ русскій баринъ спустя рукава. Только въ послѣдствіи я оцѣнила его честное сердце и мягкій нравъ, неиспорченный даже болѣзненными причудами, но тогда меня бѣсило его равнодушіе къ отвлеченнымъ вопросамъ занимающимъ молодежь, его непониманіе мучительнаго нравственнаго состоянія въ которомъ я находилась, и я не умѣла привязаться къ нему.

XX.

Наступилъ день отъѣзда Володи въ Петербургъ. Онъ собрался духомъ и признался отцу въ любви своей къ Олѣ, изъявляя готовность ждать нѣсколько лѣтъ его согласія на женитьбу.

Закипѣла страшная сцена. Князь, разчитывавшій для сына на богатую, блестящую партію, взбѣсился съ перваго слова и не пощадилъ его. Однако онъ спросилъ:

— Quelqu’un же doute-t-il de cette belle histoire? N’avez vous pas compromis la jeune personne?

И выслушавъ отрицательный отвѣтъ князь вздохнулъ свободнѣе.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ онъ, — слава Богу, ты ничѣмъ не связанъ. Я не поздравляю ея будущаго мужа. Дѣвушка съ честными правилами не влюбляется бъ двоюроднаго брата. А ты, нечего сказать, блистательно оправдалъ мою довѣренность и воспитаніе которое тебѣ было дано.

Долго бушевалъ князь. Володя, оскорбленный одинаково въ своей любви и въ чувствѣ собственнаго достоинства, не вспомнилъ себя и вступилъ въ первый разъ въ борьбу съ отцомъ. Князь понялъ что играетъ опасную игру и рѣшился на уступку, чего съ нимъ никогда еще не было. Онъ понизилъ голосъ и просилъ сына не наносить смертельнаго удара его сѣдой головѣ. Володя устоялъ бы можетъ-быть до конца противъ гнѣва, но просьбы его сломили. Онъ далъ честное слово не видаться съ Олей и написалъ къ ней что исполнилъ свою обязанность повинуясь волѣ отца, но никогда не помирится съ самимъ собой, ни съ мыслію что онъ увлекъ ее.

По пріѣздѣ въ Петербургъ онъ занемогъ нервною горячкой, и долго не могли доктора отвѣчать за его жизнь. Однако молодость его спасла.

А моя бѣдная сестра? Душевныя потрясенія подѣйствовали разрушительно на ея здоровье, и красота ея стала исчезать съ каждымъ днемъ; свѣжесть лица совершенно пропала и черты погрубѣли. Трудно было ее узнать. Она говорила не разъ о желаніи пойти въ монастырь, но не устояла противъ моихъ моленій и страха меня покинуть.

XXI.

Вскорѣ послѣ отъѣзда Володи у князя сдѣлался припадокъ давно таившейся въ немъ болѣзни. Доктора убѣдили его ѣхать за границу, но ему не помогли ни воды, ни иностранные медики. Онъ рѣшился зимовать въ Германіи, съ тѣмъ чтобы возобновить слѣдующимъ лѣтомъ курсъ водолѣченья, но въ концѣ января онъ, совершенно неожиданно, объявилъ женѣ что ему надоѣли и заграничная жизнь и безполезное лѣченье, и что онъ возвращается въ Россію. Несмотря на предостереженье медиковъ онъ поставилъ на своемъ. Зимнее путешествіе значительно усилило его болѣзнь, но крѣпкому сложенію суждено было еще долго бороться съ недугомъ.

Я поѣхала съ мужемъ къ Ижорскимъ только-что мы узнали о ихъ возвращеніи, но Оля отложила свой визитъ до поры до времени: она блѣднѣла при одной мысли объ объясненіи съ дядей.

Князь видимо состарился, сгорбился, похудѣлъ. Страданіе придавало еще большую раздражительность его характеру. Все его возмущало, волновало, и ежедневныя обѣдни, вклады въ церковь, милостыни не приносили ни смиренія, ни покоя его душѣ. Выѣзжать онъ не могъ, проводилъ цѣлые дни въ своихъ старыхъ кожаныхъ креслахъ, у окна обращеннаго въ садъ, и читалъ душеспасительныя книги. Безъ жены онъ не могъ обойтись ни минуты и придирался къ каждому ея слову чтобъ оборвать на ней сердце. Княгиня выслушивала попрежнему, въ совершенномъ безмолвіи, брань и незаслуженные упреки, и ухаживала за нимъ какъ сердобольная. Онъ носилъ блузу похожую на пудремантель и застегнутую спереди на пуговицы. Его большой, тонкій римскій носъ казался огромнымъ, ротъ впалъ.

— Сестра твоя нездорова? спросилъ онъ тономъ который говорилъ: должно-быть такъ, коли не пріѣхала.

Я отвѣчала что Оля дѣйствительно больна и что выѣзды ей запрещены.

— Она у насъ все Богу молится и постится, вмѣшался мой мужъ; — я такой дѣвушки и не видывалъ.

— Такъ-то лучше; должно-быть за умъ взялась, отозвался князь.

Я вспыхнула, но не смѣла возражать.

— А меня очень занимаютъ проекты о желѣзныхъ дорогахъ въ Россіи, началъ графъ чтобы дать разговору другое направленіе.

— Занимаютъ?… насмѣшливо возразилъ князь. — Занимаютъ? Ну и слава Богу! А мнѣ, признаюсь, страшно становится какъ подумаю о нашихъ нововведеніяхъ, — продолжанъ онъ, обтирая костлявою, желтою рукой бархатный переплетъ Житія Святыхъ Отцовъ. — Куда ни взглянешь, вездѣ нововведенья. Кажется что благодаря имъ въ Парижѣ опять готовится революція.

— Ахъ, Боже мой! растянула княгиня, которая не разслыхала словъ мужа: — у насъ будетъ революція!

— Меня не перебиваютъ когда я говорю, закричалъ князь, — да еще съ такимъ вздоромъ! Ты пожалуй разнесешь по знакомымъ слухъ о будущей революціи въ Россіи. Оно, впрочемъ… чего добраго, и не мудрено. Все перевернулось вверхъ дномъ, все…. А мой воспитанникъ-то, Викторъ Николаевичъ, бѣжалъ отъ меня…. Вы слышали? продолжалъ онъ, принужденно улыбаясь. Тоже, новыя идеи…. человѣкъ передовой, а благодарность принадлежность людей отсталыхъ….

Князь и окружающая его сухая обстановка производили на меня дѣйствіе нравственнаго кошмара, сквозь который душа рвалась къ чему-то родному, свѣжему, прекрасному. Мнѣ сдавалось что въ неизвѣстномъ уголкѣ меня ждутъ новыя лица, новыя понятія.

XXII.

Послѣ нашей свадьбы мой мужъ продолжалъ заниматься самъ хозяйственными распоряженіями, но переѣхавъ въ Москву, гдѣ хотѣлъ жить открыто, онъ просилъ меня вступить наконецъ въ мои права и похлопотать о преобразованіи его холостаго хозяйства. Я обрадовалась случаю заняться, принести хоть малую долю пользы, и принялась усердно за дѣло, но къ сожалѣнію выказала совершенную къ нему неспособность. Замѣчательно что между тѣмъ какъ въ насъ преслѣдовали съ дѣтства всякое идеальное стремленіе, наше воспитаніе отличалось совершеннымъ отсутствіемъ практическаго элемента. Я вышла за богатаго человѣка, но мои собственныя средства были болѣе чѣмъ ограничены, однако я не умѣла свести счетовъ, не знала ничему цѣны. Какъ ни совѣстно мнѣ было предъ мужемъ, а пришлось поневолѣ отказаться отъ обязанности которую онъ возложилъ на меня, и ограничиться обѣщаніемъ что постараюсь привыкнуть къ хозяйству.

Меня очень заняло убранство дома, новыя знакомства, и выѣзды. Свѣтъ меня увлекъ, и его оглушающій шумъ заморилъ на время чувства съ которыми я была не въ силахъ совладать. Мы получали ежедневныя приглашенія на балъ, и я пускалась каждый вечеръ въ танцы съ возрастающимъ опьяненіемъ. Со мной сошлись двѣ, три свѣтскія женщины; молодые люди за мной ухаживали, присылали мнѣ букеты и пламенныя объясненія въ любви. Я возвращалась домой на разсвѣтѣ, въ то время какъ Оля собиралась къ ранней обѣднѣ. Живя подъ одною кровлей и нѣжно любя другъ друга, мы вели однако такой различный образъ жизни что находили лишь рѣдко возможность побесѣдовать наединѣ. Я выѣзжала или принимала у себя, а Оля избѣгала чужихъ лицъ. Грустна была ея жизнь, однако она благодарила Бога за скромную, но по крайней мѣрѣ спокойную свою долю. Я занималась собой гораздо болѣе нежели ею, и теперь еще совѣстно вспомнить о той эпохѣ эгоизма и пустоты…. къ счастью она была не продолжительна. Визиты, танцы и наряды скоро утратили для меня прелесть новизны, однако я продолжала ѣздить въ свѣтъ за неимѣніемъ другой цѣли въ жизни: я боялась уединенія, потому что боялась заглянуть въ себя. Никого особенно не желала я встрѣтить на балѣ, но знала что убью нѣсколько часовъ среди веселой свѣтской болтовни, и названіе «femme à la mode» льстило моему самолюбію.

Разъ, натанцовавшись до усталости, я вошла въ боковую комнату, гдѣ былъ устроенъ буфетъ. Тамъ сидѣла старушка которую встрѣчали на каждомъ балѣ какъ неизбѣжную необходимость. Я какъ теперь гляжу на ея дикое шелковое платье, на газовый шарфъ обвивавшійся два раза около ея шеи, на ея сѣдыя букли и большіе черные глаза. Эти глаза уже не въ первый разъ слѣдили за мною своимъ недобрымъ, жесткимъ и живымъ взглядомъ. Рядомъ съ нею, съ порціей мороженаго въ рукахъ, сидѣлъ одинъ изъ моихъ бальныхъ кавалеровъ, который клялся мнѣ постоянно что предпочитаетъ меня любой красавицѣ, и я ему вѣрила на слово. Я выпила стаканъ лимонада и хотѣла уйти отъ непріязненнаго взора уже обращеннаго на меня, но въ дверяхъ уронила браслетъ и нагнулась чтобъ его отыскать на коврѣ. Группа деревьевъ скрывала меня отъ собесѣдниковъ.

— Эта госпожа кажется на всѣ руки, замѣтила старая дама. — Черезъ годъ о ней заговорятъ. Мужъ-то вѣдь такъ и просится въ комедію. А она не дурна.

— Да и не хороша, отвѣчалъ ея сосѣдъ. — Нѣтъ, она далеко не пойдетъ. Желаніе пожалуй и есть, да руки коротки.

Я вспыхнула отъ стыда и негодованія, и незамѣтно удалилась. Свѣтское злословіе меня оскорбило до невѣроятности, до смѣшнаго.

Голосъ старухи мнѣ казался эхомъ общественнаго мнѣнія, и я признаюсь, къ моему стыду, что отзывъ молодаго человѣка уязвилъ мое самолюбіе болѣе нежели чувство женскаго достоинства. Слѣдующіе дни я не выѣзжала, не принимала никого, подъ предлогомъ нездоровья, но обдумывала какъ бы за себя отомстить. Неизвѣстно чѣмъ бы разрѣшился вопросъ, еслибъ объемистое письмо Виктора не дало совершенно другаго оборота моимъ мыслямъ.

«Вчера, писалъ онъ, я вернулся домой въ шестомъ часу, утомленный, отуманенный ночною оргіей; и Богъ знаетъ почему меня преслѣдовало цѣлый день воспоминаніе о нашемъ послѣднемъ свиданіи на дачѣ. Что, кажется, общаго между нимъ и безумною оргіей? И почему мнѣ такъ отрадно, такъ дорого отдохнуть на этомъ воспоминаніи? Нѣсколько мѣсяцевъ прошло съ тѣхъ поръ, но въ васъ, я увѣренъ, ничто не измѣнилось, и мнѣ живо представляется блѣдное лицо подернутое тихою грустью, и я безпрестанно слышу вашъ смущенный и милый голосъ. Я вижу васъ въ семейномъ кружкѣ, угадываю о чемъ вы бесѣдуете наединѣ съ вашею сестрой, и чувствую что я еще не совсѣмъ пропалъ, потому что сердце такъ и рвется къ вамъ…»

Затѣмъ слѣдовала исповѣдь безпорядочной жизни, которая ему мѣшала заниматься добросовѣстно дѣломъ.

Давно уничтожила я это письмо, но еслибъ оно чудомъ воскресло изъ пепла, я бы и теперь не перечла его равнодушно, такъ сильно подѣйствовало оно на меня. Я его читала ежедневно, то съ радостью, то со слезами, то краснѣя мелочнаго чувства которое меня такъ недавно тревожило, и въ моей жизни совершился переломъ. Забота о мирскихъ толкахъ была забыта, была забыта и боль оскорбленнаго самолюбія. Все замолкло во мнѣ кромѣ свѣтлаго, теплаго чувства, вызваннаго сознаніемъ что я любима, и надеждой что любовь его ко мнѣ спасетъ Виктора отъ паденія. Я хотѣла себя убѣдить и убѣдила что чувство основанное на нравственныхъ началахъ не можетъ оскорбить честныхъ понятій, или бросить тѣни на мои отношенія къ мужу, и начала переписку съ Викторомъ.

Я полюбила уединеніе и сказала прямо графу что свѣтъ мнѣ надоѣлъ и что я желала бы ограничиться кружкомъ его пріятелей. Онъ не сдѣлалъ мнѣ никакого замѣчанія, не выразилъ ни малѣйшаго удивленія на счетъ быстрой перемѣны совершившейся въ моихъ вкусахъ и привычкахъ и предоставилъ мнѣ полную свободу. Онъ самъ съ нѣкоторыхъ поръ отказался совсѣмъ отъ свѣта; все его вниманіе было обращено на проектъ который онъ составлялъ о желѣзныхъ дорогахъ, съ цѣлью представить его правительству.

Проектъ сдѣлался предметомъ всѣхъ его разговоровъ и заботъ. Не проходило дня чтобъ онъ не придумывалъ измѣненій въ планѣ задуманномъ наканунѣ; нерѣдко онъ вставалъ на разсвѣтѣ и съ лихорадочнымъ рвеніемъ принимался за перо.

Разъ къ намъ собрались гости; онъ разговорился о своемъ проектѣ въ темныхъ, непонятныхъ выраженіяхъ. Всѣ слушали молча и переглядываясь. Я боялась шевельнуться, и холодный потъ выступалъ у меня на лбу. Графъ говорилъ долго, долго, и слова его становились все безсмысленнѣе; наконецъ онъ объявилъ что тотъ кто не раздѣляетъ его мнѣнія обязанъ драться съ нимъ черезъ платокъ.

Бросились за докторомъ. Въ ночь нервное состояніе разрѣшилось полнымъ сумашествіемъ. Я не отходила отъ больнаго и старалась подавить чувство страха когда онъ снималъ крѣпко мою руку въ своей, останавливая на мнѣ безсмысленный взглядъ….

Цѣлый годъ я ходила за моимъ бѣднымъ мужемъ. Весной доктора отправили его за границу, но тамъ рѣшили что онъ неизлѣчимъ. По желанію его семейства я его помѣстила въ домъ умалишенныхъ въ Берлинѣ.

XXIII.

Мы возвратились въ Россію, Оля и я. Ѣхавши за границу съ больнымъ мужемъ я ни съ кѣмъ не видѣлась въ Петербургѣ, но на возвратномъ пути написала къ Виктору; моему посланному сказали что баринъ уже третьи сутки не ночевалъ дома. Получивъ такой отвѣтъ я собралась къ Володѣ. Оля смотрѣла на меня какъ будто равнодушно, пока я надѣвала шляпку и перчатки; но когда я ее поцѣловала и спросила не дастъ ли она мнѣ порученія, она мнѣ отвѣчала дрожащимъ голосомъ:

— Все кончено между нами, но я не устояла бы противъ желанія его видѣть, еслибы была еще хороша собой. Онъ находилъ меня хорошенькой, а теперь пожалуй и не узнаетъ…

Слезы хлынули и она закрыла лицо платкомъ.

— Это испытаніе было бы тяжелѣй всѣхъ остальныхъ, продолжала она, — и я хочу его избѣжать. Скажи ему что я была бы почти рада еслибъ узнала что онъ полюбилъ другую женщину…

Володя велъ аскетическую жизнь, занимался исключительно службой и книгами, и впадалъ мало-по-малу въ хандру. Въ чертахъ его я нашла небывалое прежде сходство съ отцомъ. Мое неожиданное посѣщеніе до такой степени его смутило что лицо его покрылось мгновенно желтоватою блѣдностью и сходство съ княземъ мнѣ показалось еще поразительнѣе.

Мы бесѣдовали довольно долго. Онъ вдавался въ безконечныя отвлеченности о личной свободѣ, о силѣ воли, о торжествѣ логики надъ произволомъ страстей и т. д. Нѣсколько разъ онъ произносилъ имя Оли и вдругъ перемѣнялъ разговоръ чтобы не обнаружить своего смущенія.

Я возвращалась пѣшкомъ въ гостиницу Демутъ черезъ Невскій Проспектъ. Вдругъ глаза мои остановились на трехъ лицахъ шедшихъ мнѣ на встрѣчу по другой сторонѣ тротуара. Одно изъ нихъ было мнѣ незнакомо, но въ другомъ я узнала Виктора. Онъ шелъ объ руку съ очень красивою, но слишкомъ нарядною женщиной.

Я умѣрила шагъ, не рѣшаясь къ нему подойти; но онъ взглянулъ нечаянно въ мою сторону, остановился, пристально на меня взглянулъ и бросился ко мнѣ.

О нашей встрѣчѣ я разкажу когда-нибудь.

ОЛЬГА N***

"Русскій Вѣстникъ", № 7, 1874