Воспоминанія народовольца. править
Экспериментальная психологія занялась въ послѣдніе голы, въ числѣ другихъ интересныхъ предметовъ, изслѣдованіемъ вопроса о достовѣрности свидѣтельскихъ показаній. Опытъ ведется слѣдующимъ образомъ: извѣстному числу лицъ читается разсказъ о какомъ-нибудь простомъ случаѣ или показывается какой нибудь предметъ и предлагается воспроизвести разсказъ или описать видѣнный предметъ. И тутъ обнаруживается, что передать вполнѣ вѣрно слышанное или видѣнное не удается никому, Если въ прочитанномъ разсказѣ или показанномъ предметѣ сосчитать характерные признаки, то въ лучшемъ случаѣ изъ нихъ только около 80 % будутъ переданы объективно вѣрно. Остальные 20 или пропадаютъ, или извращаются или же наконецъ замѣняются вымысломъ.
Невольно приходить въ голову такая мысль: если человѣкъ не можетъ передать вѣрно самый простои фактъ, въ которомъ онъ къ тому же лично не заинтересованъ, то что можетъ заключаться объективно вѣрнаго во всякаго рода «воспоминаніяхъ», которыя пишутся о «дѣлахъ давно минувшихъ дней», пишутся не безпристрастнымъ писателемъ, а лицомъ иногда очень и очень заинтересованнымъ въ этихъ самыхъ «дѣлахъ»?
Вотъ почему, рѣшившись разсказать о событіяхъ, въ которыхъ я принималъ непосредственное участіе, или которыя прошли у меня на глазахъ, я съ смиреніемъ заявляю, что ручаюсь за искренность, но не за объективную вѣрность своего разсказа. Говорю это, конечно, не для историка, который будетъ пользоваться моими «воспоминаніями», какъ матеріаломъ, и который отлично знаетъ, какъ съ такимъ матеріаломъ слѣдуетъ обращаться, а для простого читателя. Убѣдительно прошу его не упускать изъ виду, что уголъ зрѣнія, подъ которымъ я разсматриваю описываемыя событія, подлежитъ исправленію, вѣроятно, значительно больше, чѣмъ на 20 %.
I. править
Въ концѣ декабря 1881 г. я вернулся изъ ссылки и послѣ свиданія съ родными въ и Борисполѣ, Полтавской губерніи. Переяславскаго уѣзда, въ началѣ января 1882 г. поѣхалъ въ Кіевъ, куда влекло меня желаніе принятъ немедленно активное участіе въ революціонныхъ дѣлахъ. Находясь въ ссылкѣ съ марта 1878 г., я имѣлъ достаточно времени, чтобы опредѣлить свое отношеніе къ сушествовавшимъ тогда партіямъ, и безъ колебанія принялъ программу партіи Народной Воли, хотя въ вопросѣ о цѣлесообразности систематическаго террора не чувствовалъ особенно твердой почвы подъ ногами. Утверждаю, что это не ретроспективная аберрація, потому — что тогда уже у меня сложилось вполнѣ опредѣленное рѣшеніе отдаться исключительно дѣлу организаціи и пропаганды. — Дѣлу, которое, на мой взглядъ, одно только могло дать прочные результаты. И во всей своей послѣдующей дѣятельности и сознательно и неуклонно проводилъ этотъ свой взглядъ.
Черезъ сестру свою, которая жила въ Кіевѣ и была знакома съ однимъ изъ главныхъ кіевскихъ революціонныхъ дѣятелей, нелегальнымъ Левинскимъ,[1] я зналъ, что послѣдній ждалъ моего пріѣзда и даже не задолго до этого времени намѣренъ былъ устроить мнѣ побѣгъ изъ ссылки. Уже въ день своего пріѣзда я имѣлъ свиданіе съ Левинскимъ и узналъ отъ него о положеніи революціонныхъ дѣлъ въ Кіевѣ. То, что я узналъ, крайне смутило меня. Оказалось, что въ Кіевѣ существовали тогда двѣ народовольческія группы; во гладѣ, одной изъ никъ стоялъ Г-скій, какъ агентъ Исполнительнаго Комитета, и группа эта считалась оффиціально признанной организаціей; во главѣ другой стоялъ Левинскій, которому «генеральство» Г--скаго было не по душѣ и который въ свою очередь стремился войти въ сношеніе съ Исполнительнымъ Комитетомъ и добиться оффиціальнаго признанія.
Несмотря на мой, для революціонера, почтенный возрастъ — мнѣ было 25 лѣтъ — жизнь для меня въ ту пору была еще въ значительной мѣрѣ абстракціей, и на революціонное дѣло я смотрѣлъ, какъ на нѣчто въ родѣ священной миссіи, для которой люди съ радостію, отказываются отъ всякихъ личныхъ чувствъ, стремленій и притязаній. А тутъ, вдругъ, на первомъ же шагу къ дѣлу, пришлось столкнуться съ дрязгами, которыхъ при нѣкоторой охотѣ можно было, какъ мнѣ казалось, легко избѣжать. Не помню уже въ точности подробностей раздора. Были какія то сплетни, отбиваніе связей и т. д. Тогда мнѣ казалось, что болѣе правымъ былъ Левинскій. Но, можетъ быть, я невольно былъ подкупленъ удивительной симпатичностью Левинскаго и его хорошимъ отношеніемъ ко мнѣ. Къ тому же altera pars не была выслушана мною, потому что вскорѣ послѣ моего пріѣзда Г--скій былъ арестованъ, и мнѣ не удалось съ нимъ познакомиться.
Ленинскій предложилъ мнѣ вступить въ его группу, членами которой, кромѣ него, были Ангелъ Богдановичъ, Яновскій и еще одна очень нервная дѣвица, нѣкая Марья Николаевна. Оффиціально вступить въ группу я отказался, но просилъ дать мнѣ возможность работать. Къ группѣ Левинскаго примыкали нѣсколько кружковъ молодежи, отдѣльные члены которыхъ вели пропаганду среди рабочихъ. Были у него связи и съ военными (онъ самъ былъ прежде военный) и кромѣ того онъ готовился поставить типографію, для которой у него уже былъ припасенъ шрифтъ. Я понемногу сталъ сближаться и заниматься съ молодежью и съ рабочими, при чемъ дѣло исключительно «водилось за разговоры. Сколько ихъ было! Я думаю, что во всю свою предшествовавшую жизнь я столько не говорилъ, какъ за эти два-три мѣсяца моего дебюта въ революціонномъ дѣлѣ.
Съ членами обезглавленной оффиціальной группы я сношеній не имѣлъ. Нѣсколько разъ я впрочемъ случайно встрѣчался съ однимъ изъ членовъ ея Росси (впослѣдствіи былъ взятъ на похоронахъ Судейкина сыщиками, которые видали его съ Дегаевымъ, и, кажется, погибъ въ Петропавловской крѣпости). Онъ мнѣ очень понравился, но мои разговоры о необходимости объединенія онъ встрѣтилъ въ то время довольно холодно. Однако впослѣдствіи черезъ него же и состоялось соглашеніе обѣихъ группъ или, правильнѣе сказать, того, ч то отъ нихъ осталось.
Такъ шло время, когда въ одно непрекрасное апрѣльское утро и узналъ, что Левинскій и Богдановичъ арестованы вмѣстѣ на улицѣ, и что въ ихъ квартирѣ взятъ типографскій шрифтъ. Кромѣ Левинскаго и Богдановича были еще арестованы нѣсколько другихъ лицъ. Въ полномъ огорченіи я рѣшился привести въ извѣстность все, что уцѣлѣло отъ группы Левинскаго, главнымъ образомъ, чтобы не дать утеряться пріобрѣтеннымъ связямъ. Скоро я узналъ, что Марія Николаевна не арестована, но какъ оказалось впослѣдствіи, помощи отъ нея было мало. Отъ знакомой молодежи узналъ, что кто то усердно разыскиваетъ „Кащея-Безсмертнаго“ (это была моя кличка) по очень нужному дѣлу. Оказалось, что наканунѣ ареста, предчувствуя недоброе, Левинскій и Богдановичъ перенесли шрифтъ на квартиру одного студента съ указаніемъ обратиться въ случаѣ чего къ „Кашею Безсмертному“. Въ квартирѣ же ихъ были взяты изъ шрифта только 81 точка, которыя нечаянно завалились въ щель сундука и которыя впослѣдствіи послужили Богдановичу темой для остроумной защитительной рѣчи на военномъ судѣ. Въ ней онъ показалъ судьямъ, какое фантасмагорическое несоотвѣтстіе существуетъ между извѣстной 249 ст., подъ которую его подводилъ прокуроръ, и 81 точкой. И судъ вынесъ Богдановичу оправдательный приговоръ.
При помощи знакомой молодежи мнѣ удалось спрятать шрифтъ въ надежное мѣсто и понемногу стянуть оставшіяся связи. Послѣ ареста Левинскаго исчезъ послѣдній поводъ къ раздѣленію революціонныхъ силъ, и вскорѣ Росси вызвалъ меня на свиданіе и въ свою очередь заговорилъ о необходимости объединиться. Я съ своей стороны могъ выразить только самую искреннюю готовность, за то со стороны Маріи Николаевны, которая осталась единственной законной представительницей группы Левинскаго (Яновскій не задолго передъ тѣмъ перешелъ въ нелегальность и уѣхалъ въ Харьковъ), была встрѣчена самая упорная, чисто женская оппозиція. Кромѣ вѣрности памяти кружка Левинскаго, главной подкладкой ея оппозиціи было желаніе стать по праву членомъ будущей организаціи. Но ни по своимъ способностямъ, ни по характеру она не могла претендовать на сколько нибудь отвѣтственное положеніе въ партіи, и я первый былъ противъ принятія Маріи Николаевны въ члены организаціи. Посовѣтовавшись съ молодежью, которая примыкала къ группѣ Левинскаго и которая единогласно высказалась за объединеніе, я вынужденъ былъ заявить М. Н., что съ ея оппозиціей считаться не будутъ. Въ сильномъ раздраженіи она объявила, что отрясаетъ прахъ отъ ногъ своихъ и уѣхала изъ Кіева. Съ тѣхъ поръ я о ней больше ничего не слыхалъ.
Послѣ ареста Грачевскаго, Корбы и др. въ іюнѣ сношенія съ центромъ были прерваны. Это обстоятельство, такъ же какъ и то, что и многіе изъ кіевскихъ революціонеровъ по тѣмъ или другимъ причинамъ выѣхали на лѣто изъ города, задержало основаніе центральной организаціи. Но уже съ іюня 1882 г. практически началась совмѣстная работа остатковъ бывшихъ во враждѣ группъ. Такъ Росси просилъ меня убрать въ надежное мѣсто шрифтъ, который былъ у нею, и который вмѣстѣ со шрифтомъ Левинскаго послужилъ намъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ къ постановкѣ типографіи. Къ этому же времени относится мое знакомство со Спандони, который тогда только что вернулся изъ ссылки и считался всѣми за очень способнаго революціонера. Дѣйствительно, у него было много выдержки, конспиративности и умѣнья отлично опредѣлять людей.
Въ іюлѣ пріѣхала въ Кіевъ Софья Никитина, чистое, героическое существо, память котораго я чту до сихъ поръ[2]. Дочь петербургскаго генерала, она очень молодой дѣвушкой везла транспортъ литературы на югъ и на станціи Бѣльскъ, Курской губ., встрѣтила поѣздъ, въ которомъ везли осужденныхъ на каторгу политическихъ. Она не могла удержаться, чтобы не послать имъ послѣдняго привѣта. Ее, конечно, немедленно арестовали, нашли при ней транспортъ и посадили въ Бѣльскую тюрьму, гдѣ продержали нѣсколько мѣсяцевъ. Трудно вообразить себѣ, сколько эта выросшая въ барской обстановкѣ дѣвушка вынесла, будучи неожиданно брошена въ ужасную обстановку провинціальной тюрьмы. Она мнѣ разсказывала, что тщательно прятала въ своей постели полѣно, которое она похитила у истопника и которымъ думала воспользоваться, какъ оружіемъ зашиты въ случаѣ нападенія на нее сторожей. Благодаря хлопотамъ ея отца, Лорисъ-Меликовъ — это было въ эпоху „диктатуры сердца“ — согласился отпустить Софью подъ надзоръ отца, и ее привезли въ Петербургъ и сдали въ семью. Но она долго не выдержала и опять ушла въ „станъ погибающихъ“ на этотъ разъ безвозвратно. Въ Кіевѣ она пробыла до конца февраля 1883 г. и была однимъ изъ дѣятельныхъ членовъ нашей организаціи. Арестованная съ Каморницкимь въ Москвѣ въ февралѣ 83 г., она была перевезена въ Д. Пр. Закл., откуда, насколько мнѣ извѣстно, первая дала знать на волю о предательствѣ Дегаева. Приговоренная къ административной ссылкѣ, Софья Никитина умерла по дорогѣ въ Сибирь,
Приблизительно въ одно время съ Никитиной пріѣхалъ въ Кіевъ З--въ, скрывшійся изъ Риги, гдѣ, кажется, онъ былъ студентомъ политехническаго института. Это былъ тихій, серьезный человѣкъ, отлично знакомый съ революціонной практикой. Очень образованный, онъ не любилъ выставлять свои знанія на показъ и говорилъ только тогда, когда это было нужно. Люди этого типа являются въ организаціи тѣмъ цементомъ, который связываетъ элементы ея въ одно крѣпкое цѣлое. Безъ нихъ никакое общее дѣло невозможно. Впослѣдствіи на З--на были нареканія: послѣ открытія Дегаевскаго предательства онъ ѣздилъ въ Парижъ, но тамъ не сошелся съ попавшими за границу народовольцами, отказался передать имъ связи, затѣмъ, вернувшись въ Кіевъ, вскорѣ отстранился отъ дѣлъ и уѣхалъ съ женой на Кавказъ, гдѣ былъ арестованъ и высланъ въ Сибирь; но, несмотря на эти нареканія, я не могу не признать, что онъ быль душой и истиннымъ руководителемъ организаціи, хотя до своего отъѣзда въ Одессу въ октябрѣ 1882 г. не онъ, а Спандони считался агентомъ центра.
II. править
Въ августѣ стала съѣзжаться въ Кіевъ революціонная молодежь, сношенія съ центромъ были возстановлены черезъ посредство Вѣры Фигнеръ, которая была проѣздомъ въ Кіевѣ (я ея не видалъ этотъ разъ), и мы рѣшили создать сплоченную организацію и приняться за планомѣрную работу». И вотъ въ концѣ августа мы собрались и послѣ недолгихъ разговоровъ говорено было достаточно раньше — признали себя «Кіевской Организаціей Партіи Народной Воли». З--въ прочелъ писанный уставъ, всѣ статьи котораго были выслушаны съ должнымъ вниманіемъ. Въ уставѣ этомъ опредѣлялось съ одной стороны отношеніе мѣстной организаціи къ партіи и ея центральному органу — Исполнительному Комитету; съ другой стороны, внутреннее устройство организаціи. Всѣхъ статей устава не помню. Помню, что такъ называемыя обязательныя отношенія къ центру сводились къ слѣдующему:
1) Исполнительный Комитетъ сносился съ мѣстной организаціей при посредствѣ агента, который назначался или отъ мѣстныхъ революціонеровъ, или же присылался изъ другого мѣста. Права этого агента ничѣмъ не отличались отъ правъ другихъ членовъ организаціи и въ дѣлахъ голосъ его рѣшающаго значенія не имѣлъ. Все вліяніе его держалось тайнымъ образомъ его личными достоинствами, хотя въ отдѣльныхъ случаяхъ его оффиціальный престижъ, какъ агента, могъ играть извѣстную роль особенно среди молодыхъ.
2) Мѣстная организація должна была помогать по мѣрѣ возможности Комитету денежными средствами и признавала за послѣднимъ право вызывать отдѣльныхъ членовъ и перемѣшать ихъ въ другія организаціи.
3) Мѣстная организація не должна была предпринимать крупныхъ террористическихъ предпріятій безъ вѣдома и согласія Комитета, и не печатать отъ имени народовольческой организаціи ничего такого, что стоитъ въ противорѣчіи съ общей програмой партіи.
Таковы были обязательныя отношенія мѣстной организаціи къ партіи. Во всемъ остальномъ мѣстная группа была вполнѣ автономна. Всѣ члены мѣстной организаціи признавались полноправными членами партіи, т. е. при переѣздѣ въ другой городъ, гдѣ имѣлась мѣстная организація, становились членами ея.
Внутреннее устройство нашей организаціи было таково: Организація состояла изъ Центральной Группы и четырехъ подгруппъ. Членами центральной группы были: Спандони, З--въ (извѣстный подъ именемъ Бернара), Росси, Никитина, К--цкій, супруги К--кіе и я. Всѣ члены группы были тля революціонеровъ людьми сравнительно немолодыми (средній возрастъ достигаетъ 25 лѣтъ) и вполнѣ сложившимися. Въ самой группѣ мы установили нѣкоторое раздѣленіе труда. Такъ, Никитина и Росси должны были вести сношенія съ «обществомъ» и военными, среди которыхъ у насъ были довольно серьезныя связи. З--въ взялъ на себя постановку типографіи. К--цкій и я вели посредственно и непосредственно дѣло среди рабочихъ. Супруги К--іе оперировали среди студентовъ. Но провести абсолютное раздѣленіе труда было, конечно, невозможно. Такъ мнѣ пришлось заниматься съ нѣкоторыми студенческими кружками, между прочимъ съ кружкомъ Петра Дашкевича въ духовной академіи, велъ я также сношенія съ организованными группами народныхъ учителей въ Переяславльскомъ и Гадячскомъ уѣздахъ Полтавской губ., а также губерніи Подольской, На этихъ сношеніяхъ даже чуть было не покончилась преждевременно моя революціонная карьера. Въ общемъ однако дѣло пошло довольно стройно по намѣченному плану.
Въ непосредственной связи съ центральной группой стояли организованныя, вполнѣ независимыя другъ отъ друга подгруппы. Навербованы онѣ были изъ лучшихъ элементовъ молодежи, и числомъ ихъ было четыре. Одна изъ нихъ была «техническая», которая подъ руководствомъ З--на занялась исключительно постановкой типографіи.
Наиболѣе выдающимися членами этой подгруппы были студенты Л--о и К--къ, которые несомнѣнно сыграли бы видную роль въ революціи, еслибы средняя продолжительность дѣятельности революціонера была хоть немного выше, Вторая и третья подгруппа занималась спеціально съ рабочими. Руководили ими К--цкій и я. Самое лучшее воспоминаніе я сохранилъ о студентѣ З--дѣ, членѣ одной изъ подгруппъ и бывшемъ членѣ кружка Левинскаго. Обращалъ еще на себя вниманіе своей энергіей, преданностью дѣлу и даже отвагой до той членъ рабочей подгруппы Елько, который однако впослѣдствіи сыгралъ въ дѣлѣ Лопатина печальную и позорную роль злостнаго предателя. Четвертая подгруппа занималась исключительно студенческими дѣлами и велась супругами К--ми. Въ числѣ статей устава нашей организаціи значилось, что дѣла должны были рѣшаться по большинству голосовъ, а новые члены центральной группы избираться единогласно. До баллотировки впрочемъ ни разу ни доходило. Присягать на кинжалахъ въ вѣрности уставу мы не присягали, но выслушали, хотя безъ надлежащаго трепета, статью устава, по которой члену, выдавшему тайны организаціи, полагалась смертная казнь. Отпраздновавъ скромнымъ чаепитіемъ основаніе нашей группы, мы разошлись по домамъ и на другой день принялись за дѣло.
Въ концѣ октября 3—въ объявилъ намъ, что типографія готова, и мы рѣшили выпустить прокламацію къ «Обществу». Составить прокламацію предложили мнѣ, и съ нѣкоторыми измѣненіями редакція моя была принята на собраніи центральной группы. Боюсь, что по содержанію своему прокламація моя носила довольно таки шаблонный характеръ. Но извѣстно, что въ тѣ времена въ этого рода литературныхъ произведеніяхъ важно было не содержаніе, важенъ былъ самый фактъ появленія ихъ на свѣтъ, причемъ по степени типографскаго совершенства судилось о силѣ организаціи. А нашъ Бернаръ былъ мастеръ своего дѣла и человѣкъ съ самолюбіемъ, который не пренебрегалъ никакими мелочами, такъ что прокламація, на которой въ подобающемъ мѣстѣ красовалась печать «Кіевской Организаціи Партіи Народной Воли», произвела переполохъ неописуемый для жандармовъ, которые хвастались, что въ Кіевѣ все благополучно, она была самымъ неожиданнымъ сюрпризомъ. Они заметались, какъ шальные, но никакого конца не могли найти.
Вслѣдъ затѣмъ вышли одна за другой прокламаціи «Къ рабочимъ», «Къ учащейся молодежи» и къ Украинскому народу. Послѣдняя была написана мною на малорусскомъ нарѣчіи, которое я хорошо знаю, и такъ понравилась украйнофиламъ, центръ которыхъ былъ въ Кіевѣ, что они даже взялись распространять ее въ народѣ, несмотря на ея соціалистическое содержаніе. Особенно пришлась моя прокламація по вкусу народнымъ учителямъ, которые по ихъ словамъ нашли въ ней отличное орудіе для пропаганды.
Работа въ подгруппахъ шла прекрасно по всей линіи. Въ желѣзнодорожныхъ мастерскихъ, гдѣ у насъ среди рабочихъ было нѣсколько кружковъ, прокламація «къ рабочимъ» произвела отличное дѣйствіе. Ее читали нарасхватъ. Намъ разсказывали, что, когда передъ наклеенной на воротахъ мастерской прокламаціей столпились раннимъ утромъ рабочіе, полицейскій говорилъ имъ:
— Читайте скорѣй, — приказано срывать!
Въ числѣ другихъ рабочихъ у меня былъ довольно оригинальный кружокъ, состоявшій изъ хозяина слесарной мастерской, обрусѣвшаго финна, и его пяти рабочихъ. Много часовъ провелъ и съ ними въ задушевныхъ бесѣдахъ. Они, повидимому, цѣнили мою простоту и отсутствіе всякаго желанія подлаживаться къ нимъ. Съ другими рабочими у меня тоже сложились простыя, хорошія отношенія, и водился съ ними я очень часто. Впослѣдствіи, по оговору одного рабочаго, который видѣлъ меня всего одинъ разъ и который, будучи арестованъ, Съ большой готовностью сталъ выдавать, жандармы шибко разыскивали нѣкоего Юрія Ивановича, личность котораго такъ и не была установлена. Чтобы закончить съ рабочими, сообщу еще одинъ фактъ, который показываетъ, что уже въ тѣ далекія времена выдавались среди рабочихъ такія личности, которыя тщательно и бережно выращивали заброшенное въ нихъ революціонерами сѣмя соціализма. Какъ-то разъ одинъ изъ моихъ рабочихъ разсказываетъ мнѣ, что старый товарищъ его пріѣхалъ изъ Бахмача, гдѣ расположены громадныя желѣзнодорожныя мастерскія Курско-Кіевской ж. д., и очень хотѣлъ бы повидаться со мною, Я охотно согласился и на другой день встрѣтился съ смуглымъ, крѣпкимъ рабочимъ лѣтъ 30, который былъ представленъ мнѣ подъ его настоящей фамиліей, которую я теперь забылъ, «по прозвищу Ахметка», — какъ говорилъ мой знакомый, «потому какъ онъ очень похожъ на турка», Ахметка этотъ въ 80 году былъ въ сношеніяхъ съ кружкомъ До я едва и твердо усвоилъ себѣ основныя положенія соціализма. Будучи заброшенъ въ Бахмачъ и потерялъ всякую связь съ революціонерами, онъ сталъ вести среди рабочихъ пропаганду на собственный страхъ и подобралъ два-три кружка. Мучило его главнымъ образомъ то, что онъ долженъ былъ все извлекать изъ глубины собственнаго духа, потому что литературы у него не было и слѣда. Тѣмъ не менѣе, онъ бодрости не терялъ и втеченіе двухъ съ лишнимъ лѣтъ велъ самостоятельное дѣло, какъ могъ. За то надо было видѣть, какъ онъ былъ обрадованъ свиданіемъ съ настоящимъ революціонеромъ и пачкой литературы, которую я ему преподнесъ. На будущее время онъ долженъ былъ сноситься съ Кіевомъ при посредствѣ своего товарища. Пробывши въ Кіевѣ три дня, втеченіе которыхъ я видѣлся съ нимъ два раза, Ахметка, обновленный духомъ, уѣхалъ въ Бахмачъ. На прощанье мы съ нимъ дружески расцѣловались.
III. править
Кромѣ выпуска прокламацій громадную сенсацію въ обществѣ и таковой же переполохъ въ администраціи произвелъ побѣгъ изъ тюрьмы Владиміра Бычкова, который сидѣлъ по обвиненію въ принадлежности къ тайному обществу, и которому грозила каторга. Побѣгъ этотъ, которому предшествовалъ въ августѣ 1882 г. побѣгъ изъ той же тюрьмы Василія Иванова, привелъ окончательно въ замѣшательство всѣ власти. Побѣгъ Иванова они объясняли тѣмъ, что будучи сыномъ богатаго домовладѣльца, Ивановъ подкупилъ сторожей, которые благополучно выпустили его. Дѣйствительно, уголовные, у которыхъ на нихъ былъ зубъ, показали, что видѣли, какъ сторожа и вводили Иванова. Троихъ тюремщиковъ судили за это дѣло военнымъ судомъ и приговорили къ каторжнымъ работамъ на срокъ отъ 8—15 лѣтъ. А между тѣмъ они были абсолютно непричастны къ побѣгу Иванова. Побѣгъ былъ устроенъ при помощи революціонеровъ подпоручикомъ Тихоновичемъ, который принадлежалъ къ военному кружку и который зналъ Иванова еще до его ареста. Послѣ ареста Левинскаго съ Тихоновичемъ меня познакомили студенты и насколько припоминаю, иниціатива побѣга исходила отъ Тихоновича. Дѣло сдѣлалось просто.
Въ день своего караула въ тюрьмѣ Тихоновичъ подсыпалъ опія въ пищу солдатъ, и угостилъ папиросами и водкой, содержавшей опій, дежурнаго тюремщика, и, въ надлежащій моментъ, взялъ ключи, вывелъ Иванова, опять заперъ камеру и повѣсилъ ключи на мѣсто. Первоначально предполагалось Иванову разобрать стѣнку печи въ камерѣ и пролѣзть черезъ топку въ корридоръ. Но отверстіе оказалось тѣснымъ, и Тихоновичъ долженъ былъ открыть камеру[3]. У воротъ тюрьмы Иванова ждали и отвезли въ надежное мѣсто. Черезъ два дня я видѣлъ Иванова и вынесъ очень пріятное впечатлѣніе изъ разговора съ нимъ. Это былъ человѣкъ крѣпкаго сложенія съ умнымъ и энергичнымъ лицомъ. Я забылъ сказать, что въ тюрьмѣ онъ сидѣлъ по обвиненію въ пропагандѣ среди рабочихъ. Черезъ короткое время Ивановъ, переодѣтый рабочимъ, съ котомкой за плечами. спустился къ пароходной пристани на Подолѣ и сѣлъ на пароходъ, отъѣзжавшій въ Кременчугъ. Входя на пароходъ онъ недостаточно быстро посторонился передъ какими-то хорошо одѣтыми господами, которые хотѣли опередить его. Жандармъ ткнулъ Иванова въ спину и крикнулъ:
— Чего лѣзешь, хамъ?
Ивановъ послѣ разсказывалъ, что комплиментъ жандарма доставилъ ему истинное удовольствіе. Изъ Кременчуга Ивановъ поѣхалъ въ Харьковъ и тамъ былъ арестованъ въ 1883 г. въ одно время съ Вѣрой Фигнеръ. Жандармскій полковникъ Новицкій, между прочимъ, допросилъ подпоручика Тихоновича, который явился на допросъ съ заряженнымъ револьверомъ въ карманѣ онъ твердо былъ намѣренъ размозжитъ голову Новицкому, еслибы послѣдній отдалъ приказъ объ его арестѣ, Къ счастью Новицкаго его легендарный нюхъ направилъ разысканія въ сторону, гдѣ корней и нитей какъ разъ не было, и это спасло ему жизнь. Для Тихоновича однако волненія на этомъ не покончились. Когда тюремщиковъ за побѣгъ Иванова осудили на каторгу, онъ сталъ страшно мучиться мыслью, что за совершенное имъ дѣло страдаютъ невинные, и хотѣлъ отдаться въ руки Новицкаго, чтобы спасти послѣднихъ. Организаціи пришлось оказать на него все давленіе, на какое она была способна, чтобы отвратить его отъ этого намѣренія. Мѣсяцевъ черезъ семь Дегаевъ, который разузналъ всѣ подробности дѣла, выдалъ Тихоновича головой. Арестованный, онъ былъ приговоренъ къ смерти, помилованъ и умеръ въ Шлиссельбургѣ.
Побѣгъ Бычкова, который состоялся въ началъ декабря того же 1882 г., подготовлялся довольно долго и удался только благодаря смѣлости и присутствію луча самого Бычкова. Планъ состоялъ въ томъ, что Бычковъ, который былъ арестантскимъ старостой, долженъ былъ въ сумеркахъ, когда тюремщики почти всѣ заняты въ камерахъ перекличкой, пробраться черезъ чердакъ на крышу и, совершивъ какой-то отчаянный прыжокъ, попасть на наружную стѣну тюрьмы, и съ послѣдней спуститься по запасенной у него веревкѣ. Все вышло какъ по писанному съ той только разницей, что Бычковъ улучилъ моментъ за два дня до уговора, такъ что снаружи его никто не ждалъ. Но онъ не растерялся. Одѣть онъ былъ въ короткій бѣлый полушубокъ, который бросался бы въ глаза въ другое время, но въ декабрѣ, когда Кіевъ кишитъ рекрутами, былъ обычнымъ явленіемъ. Бычковъ смѣло пошелъ на квартиру одного знакомаго студента, который отвелъ его къ члену нашей группы К--ему, а тотъ, растерявшись, противъ всѣхъ правилъ конспираціи, привалилъ съ нимъ ко мнѣ. Я жилъ тогда въ Nа 8 на Тарасовской улицѣ въ маленькомъ флигелькѣ въ саду, въ которомъ я занималъ квартиру въ двѣ комнаты. Квартира была чиста, и у меня часто собирались товарищи, особенно Никитина. Росси и З--въ, съ которыми я ближе сошелся, чѣмъ съ другими членами нашей организаціи. Мы вчетверомъ часто проводили вмѣстѣ вечера въ уютной, порядочно меблированной квартиркѣ, причемъ Никитина домовито распоряжалась чаемъ, а я по требованію З--ва игралъ на скрипкѣ. Вечера эти были нашимъ отдыхомъ и нашей наградой за труды.
Возвращаюсь къ Бычкову. Такъ какъ было около 7 часовъ вечера и прислуживавшій мнѣ отъ хозяевъ отставной солдатъ Андрей — продувная бестія, который не былъ еще шпіономъ только потому, что не представилось подходящаго случая долженъ былъ принести самоваръ, я попросилъ К--аго сейчасъ же уйти, а Бычкова уложилъ въ свою постель въ спальнѣ въ расчетѣ, что Андрей не зайдетъ туда Какъ только Андрей принесъ самоваръ, пришла Никитина и принесла печеній и закусокъ, не предвидя, что они пойдутъ на угощеніе хорошему гостю. Она вся засвѣтилась радостью, когда узнала, что побѣгъ удался, и что Бычковъ тутъ рядомъ отдыхаетъ отъ треволненій дня. Мы спокойно напились чаю и, когда Андрей убралъ самоваръ, Никитина ушла, а я. надѣвъ полушубокъ Бычкова подъ пальто и давъ гостю свою шубу, — полушубокъ не долженъ былъ остаться у меня на квартирѣ, чтобы не попасть на глаза Андрею — отвезъ его къ такъ называемому «сиротѣ статскаго совѣтника» О. Этотъ О. былъ прекрасный человѣкъ и по убѣжденіямъ революціонеръ, но отличался слабымъ характеромъ и пилъ ужасно. Только поэтому онъ, который самымъ охотнымъ образомъ оказывалъ намъ всевозможныя, иногда очень опасныя услуги, не былъ поставленъ въ обязательныя отношенія къ нашей группѣ. Я оставилъ Бычкова у О, а самъ поѣхалъ въ духовную академію къ Дашкевичу, въ надеждѣ устроить у него Бычкова. Это удалось самымъ простымъ образомъ, и впослѣдствіи, оплотъ до ареста Дашкевича въ 1884 г., духовная академія была сушимъ пріютомъ для нелегальныхъ революціонеровъ.
Надо было по возможности быстро отправить Бычкова изъ Кіева, минуя вокзалъ, гдѣ смотрѣли во сто глазъ. И это дѣло было оборудовано просто и безъ всякаго риска. Мы достали для О. енотовую шубу, для Бычкова гимназическое теплое пальто съ башлыкомъ и фуражкой и отправили ихъ на почтовыхъ въ Житоміръ. Такъ какъ начались рождественскіе праздники, гимназистовъ сновало по всѣмъ дорогамъ не мало, то это не могло возбудить никакихъ подозрѣній. Бычковъ же былъ достаточно молодъ, чтобы сойти за гимназиста. Изъ Житоміра О. съ племянникомъ должны были ѣхать на лошадяхъ въ Бердичевъ, а оттуда въ Харьковъ. Къ характеристикѣ «сироты статскаго совѣтника» можетъ служить слѣдующій фактъ. Благополучно добравшись до Харькова, онъ долженъ былъ телеграфировать намъ по условленному адресу. Но проходитъ пять дней, недѣля, и телеграммы нѣтъ. Мы были увѣрены, что всѣ наши труды пропали даромъ. Но вотъ прохожу однимъ утромъ мимо желѣзнодорожнаго управленія, въ которомъ служилъ О., и встрѣчаюсь съ угрюмой и скучающей фигурой нашего сироты. Оказалось, что все сошло прекрасно. На мои же упреки за его молчаніе, онъ только и нашелся отвѣтить: — Ну не все ли равно? Я же зналъ, что мы не арестованы…
Въ декабрѣ 1882 г. до насъ дошла вѣсть объ арестѣ въ Одессѣ большой типографіи, въ которой долженъ былъ быть напечатанъ давно ожидаемый 10 номеръ "Народной Воли Вмѣстѣ съ типографіей былъ арестованъ Спандони, который отъ насъ уѣхалъ еще въ октябрѣ и былъ поставленъ Вѣрой Фигнеръ для сношеній съ организованной ею типографіей. Хозяиномъ конспиративной квартиры, въ которой помѣщалась типографія, былъ зловѣщей памяти Дегаевъ. Вскорѣ мы узнали, что Дегаеву удалось бѣжать съ вокзала, бросивъ нюхательнаго табаку въ глаза жандармамъ, которые его сопровождали, и добраться благополучно до Харькова. Этотъ успѣхъ нѣсколько смягчилъ тяжелое впечатлѣніе, произведенное на всѣхъ взятіемъ типографіи, но онъ не могъ возмѣстить понесенную партіей потерю.
Такъ закончился первый годъ моей революціонной дѣятельности. Я былъ доволенъ ходомъ работы, былъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ товарищами, троихъ изъ которыхъ, Никитину, Росси и З--ва я крѣпко любилъ, и чувствовалъ нравственное удовлетвореніе. Новый годъ всѣ наши встрѣчали у меня на квартирѣ. Всѣ мы были веселы и бодры и не думали, что меньше чѣмъ черезъ годъ только одинъ изъ насъ останется въ рядахъ.
IV. править
Въ концѣ января 1883 г. я ѣздилъ по дѣламъ организаціи въ Харьковъ для свиданія съ Вѣрой Фигнеръ. Въ чемъ состояли эти дѣла, я теперь не припомню. Важнаго во всякомъ случаѣ ничего не было. Помню только, что товарищи настаивали на моей поѣздкѣ. А Росси, полушутя, полусерьезно говорилъ, что надо же мнѣ представить я «Матери-Командиршѣ» (какъ онъ называлъ Вѣру Фигнеръ), которая еще меня не видала.
Когда въ Харьковѣ, пройди по всѣмъ явкамъ и давши требуемые пароли, я добрался до Фигнеръ, я увидѣлъ молодую женщину лѣтъ 28-ми, съ очень свѣжимъ цвѣтомъ лица, съ прекрасными черными глазами, въ которыхъ поражало выраженіе большой проницательности и вмѣстѣ съ тѣмъ какой то внутренней усталости. Разговоръ между нами завязался сразу безъ всякой натяжки, Вѣра Николаевна распрашивала про наши дѣда, я разсказывалъ. Ее невидимому очень заинтересовала наша организація, и она внимательно выслушивала то, что я говорилъ. Весь нашъ разговоръ касался исключительно вопроса организаціи и пропаганды; о террорѣ даже и рѣчь не заходила. На мой вопросъ В. И, сказала мнѣ, что ни въ Петербургѣ, ни въ Москвѣ серьезныхъ организацій нѣтъ, Затѣмъ она сказала, что оставлена новая типографія, которая выпустить вскорѣ 10-ый номеръ «Народной Воли», и выразила надежду, что выходъ номера оживитъ и укрѣпитъ духъ партіи. Посидѣвъ съ В. И. около часу, я распрощался съ нею, унося съ собой на всю жизнь пріятное воспоминаніе объ этой энергичной и выдающейся личности.
Вернувшись въ Кіевъ, я засталъ все въ благополучномъ состояніи, и все пошло опять по заведенному порядку. Но наше благополучіе должно было скоро прекратиться. Разъ вечеромъ — дѣло было въ февралѣ — Росси и З--въ пришли ко мнѣ, по обычаю, повидаться и засидѣлись часовъ до 11. Уходя З--въ захватилъ съ собой для передачи въ складъ нѣсколько пачекъ прокламацій и другой литера туры, которая мнѣ была доставлена дня два тому назадъ. И такъ какъ З--въ дѣлалъ все методически, то онъ и коммодъ мой очистилъ фундаментально отъ всякой нелегальщины.
По уходѣ товарищей я легъ спать, но не успѣлъ еще заснуть, какъ услышалъ необычный и сдержанный шумъ, и въ дверь мою постучались. Я крикнулъ:
— Кто тамъ?
— Это я, — отвѣтилъ мнѣ взволнованный голосъ прислуживавшаго мнѣ Андрея,
— Что вамъ нужно? — спросилъ я.
Молчаніе. Я догадался въ чемъ дѣло, сталъ быстро одѣваться и для контенанса сердито повторилъ:
— Да какого вамъ чорта надо?
— Да тутъ васъ спрашиваютъ, — отвѣтилъ наконецъ какимъ то козлинымъ голосомъ Андрей.
— Сейчасъ отворю,
— Пожалуйста, скорѣй! — послышался за дверью грубый голосъ.
— Ужъ позвольте мнѣ раньше одѣться, — былъ мой отвѣтъ. Зажегши свѣчу, я открылъ дверь, и въ комнату сразу нахлынули жандармы и полиція.
Жандармскій упоръ обратился ко мнѣ:
— Вы г. Бахъ?
— Я.
Мнѣ приказано произвести у васъ обыскъ и арестовать васъ. Потрудитесь открыть эти ящики, — сказалъ жандармъ, указывая на письменный столъ.
Мнѣ захотѣлось позлить жандармскаго офицера, и показать ему, что я его не боюсь.
— Раньше, чѣмъ приступить къ обыску, — сказалъ я ему, — потрудитесь показать предписаніе на этотъ счетъ,
— Какого вамъ еще предписанія нужно? — не безъ раздраженія спросилъ маіоръ.
— Предписанія на счетъ обыска и ареста.
Онъ внимательно посмотрѣлъ на меня и иронически сказалъ:
— Такъ вамъ предписаніе нужно представить? Я вамъ напишу двадцать предписаній, если вамъ угодно, а пока что откройте столъ.
— Нѣтъ, ужъ вы сами занимайтесь этимъ дѣломъ, съ наружнымъ спокойствіемъ, — сказалъ я ему.
Маіоръ разозлился.
— Да что тутъ съ нимъ разсуждать, — грубо сказалъ онъ, обращаясь къ частному приставу. Прикажите-ка взломать ящики,
Частный приставъ, который успѣлъ уже сдѣлать наружный осмотръ комнаты, примѣтилъ связку ключей на этажеркѣ и отвѣтилъ: И взламывать не нужно; вотъ ключики. Начался обыскъ, который длился болѣе двухъ часовъ, Перерыли все, что могли перерыть, но абсолютно ничего недозволеннаго не нашли. Маіоръ почему-то не испыталъ никакого разочарованія отъ отрицательнаго результата обыска и при составленіи протокола даже нѣсколько повидимому смягчился.
— А теперь, сказалъ онъ, вамъ придется пойти со мной въ старо-кіевскій участокъ, гдѣ васъ ждетъ полковникъ Новицкій. Въ дежурной комнатѣ участка я встрѣтилъ своего бывшаго товарища по гимназіи и по университету, лаборанта химической лабораторіи К., который, увидѣвъ меня, бросился ко мнѣ со словами:
— Да объясни ты имъ, пожалуйста, эту исторію съ адресомъ. Тутъ у меня изъ за тебя куча непріятностей.
— Прошу васъ не разговаривать — сказалъ мнѣ маіоръ и ввелъ меня въ комнату, гдѣ сидѣлъ Новицкій.
Я сразу понялъ въ чемъ дѣло. Въ декабрѣ 1882 г. къ намъ пріѣзжали два делегата отъ группы народныхъ учителей Гадячскаго уѣзда, Полтавской губерніи, и для сношеній съ нами я далъ имъ адресъ К, конечно, съ согласія послѣдняго. Очевидно, учителя провалились, и у нихъ нашли адресъ К., а этотъ, не задумываясь, назвалъ меня. Строго посмотрѣвъ на меня втеченіе нѣсколькихъ секундъ черезъ очки. Новицкій началъ допросъ. Не прошло двухъ минутъ, какъ я уже зналъ, что Новицкій этому дѣлу особеннаго значенія не придаетъ и не подозрѣваетъ связи между гадячскими учителями и Кіевской организаціей. Я тогда спокойно объяснилъ ему, что адресомъ К. дѣйствительно пользовался, но для сношеній съ родными.
И въ самомъ дѣлѣ, уѣзжая изъ дому, я далъ своимъ адресъ К., ткъ какъ не зналъ, гдѣ буду жить въ Кіевѣ. Что же касается того, какъ адресъ К. попалъ въ Гадячъ, то я заявилъ, что не могу на этотъ счетъ дать никакихъ объясненій. Позвали К. и онъ подтвердилъ, что втеченіи 1882 г., получилъ для меня нѣсколько писемъ отъ моихъ родныхъ. Такъ какъ было уже 3 ч. утра, то насъ отпустили безъ дальнѣйшихъ формальностей.
Утромъ я далъ знать объ инцидентѣ товарищамъ ко организаціи, и вечерокъ, принявъ всѣ требуемыя мѣры предосторожности, мы собрались на совѣтъ въ надежной квартирѣ. Одни изъ товарищей высказались за то, чтобы я немедленно перешелъ на нелегальное положеніе и уѣхалъ изъ Кіева. Другіе, къ которымъ и и присоединился, полагали, что нужно еще подождать, пока выяснится дѣло. Такъ и рѣшили, положивъ на меня строжайшій карантинъ, что для меня было самой печальной стороной моего положенія.
Прошло нѣсколько дней въ томительномъ для меня бездѣйствіи. Возвращаюсь разъ съ обѣда домой и вижу у воротъ своего дома двухъ полицейскихъ. Это мнѣ не понравилось. Въ квартиръ своей засталъ въ креслѣ частнаго пристава, который былъ уже у меня во время обыска. При моемъ входѣ онъ всталъ и сказалъ:
— Извините, что расположился тутъ въ ваше отсутствіе. Сказано есть; твори волю пославшаго тя. Васъ ждетъ въ участкѣ полковникъ Новицкій.
— Ну что жъ, творите.
Оказалось, что частный приставъ немного совралъ: въ участкѣ Новицкій меня не ждалъ. Приставъ ввелъ меня въ комнату, гдѣ стоялъ столъ, два кресла и нѣсколько стульевъ, и сказавши «сейчасъ!», вышелъ и заперъ за собой дверь на ключъ.
Было около двухъ часовъ сумрачнаго мартовскаго дня. Я сталъ ходить изъ угла въ уголъ по комнатѣ въ ожиданіи Новицкаго.
Прошелъ часъ, другой, третій, четвертый, пятый… Я былъ въ отчаяніи и обвинялъ себя въ непростительномъ малодушіи за то, что не рѣшился послѣ перваго же инцидента перейти въ нелегальное положеніе. Когда стемнѣло, дверь открылась, и полицейскій принесъ лампу, На мои вопросы онъ отвѣтилъ гробовымъ молчаніемъ.
Въ 7 ч. вечера тотъ же полицейскій принесъ на подносѣ чай, хлѣбъ и кой какую закуску и черезъ четверть часа вернулся и безмолвно унесъ подносъ съ остатками. Такъ прошло время въ томительномъ ожиданіи до 10 часовъ вечера, когда въ сосѣдней комнатѣ раздались шаги и звонъ шпоръ. Дверь открылась и на порогѣ показался жандармскій офицеръ, но не Новицкій.
При входѣ его я всталъ и выжидательно посмотрѣлъ на него. Что то въ родѣ смущенія проскользнуло по его лицу; онъ "легка поклонился и сквозь зубы, какъ будто не зная, хорошо ли онъ это дѣлаетъ, проговорилъ:
— Капитанъ М.
Я отвѣтилъ на его поклонъ и назвалъ себя. Гдѣ то въ глубинѣ души у меня мелькнула надежда на избавленіе. Пригласивши меня сѣсть, онъ безъ замедленія началъ допросъ. Потянулся опять нескончаемый рядъ во при е о въ, которые уже ставилъ мнѣ Новицкій и на которые я ему отвѣтилъ. Теперь, конечно, мои отвѣты были, если возможно, еще болѣе безыскусственно просты, чѣмъ въ первый разъ. и я съ тайнымъ удовольствіемъ видѣлъ, что они производятъ впечатлѣніе на М.
Выслушавши мои объясненія и записавши ихъ, М. сказало,.
— Какъ же вы объясняете, что по словамъ К. только вы одна могли пользоваться его адресомъ для переписки съ Гадячемъ?
Не задумываясь ни на минуту, я отвѣтилъ:
— Какъ могу я объяснить вамъ то, чего самъ не понимаю?
Зачѣмъ-бы я пользовался адресомъ К, когда у меня давно уже есть постоянная квартира, адресъ которой извѣстенъ всѣмъ моимъ роднымъ и знакомымъ?
— Не думаете ли вы, что К. самъ состоитъ въ сношеніяхъ съ революціонерами и что, давши вамъ свой адресъ для переписки съ семьей, онъ теперь указалъ на васъ, чтобы самому вывернуться, въ твердой увѣренности, что вамъ въ концѣ концовъ ничего за это не будетъ?
Я запротестовалъ самымъ энергичнымъ образомъ.
— Позвольте вамъ сказать, капитанъ, что я знаю К. съ дѣтства. Мы вмѣстѣ учились въ гимназіи и въ университетѣ. Ручаюсь вамъ головой, что К. никогда не былъ и не будетъ революціонеромъ. Для меня нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ основѣ всей этой исторіи лежитъ какое нибудь недоразумѣніе, которое не замедлитъ выясниться.
Эта защита была съ моей стороны настоящимъ хотя не предумышленнымъ coup de maître, который оказалъ рѣшающее дѣйствіе, Я сразу почувствовалъ, что дѣло мое выиграно, и что г., и этотъ разъ мнѣ удастся вывернуться изъ волчьей пасти. Въ самомъ дѣлѣ, кому могла бы прійти въ голову мысль, что революціонеръ станетъ горячо защищать и выдавать аттестатъ въ благонадежности человѣку, который оговорилъ его передъ жандармами.
Съ этого момента допросъ прекратился въ совершенно частный разговоръ, при чемъ говорилъ М., а я только давалъ ему реплики. По поводу своихъ неосновательныхъ подозрѣній на К. онъ сталъ вообще говорить объ уловкахъ, употребляемыхъ революціонерами, чтобы выйти сухими изъ воды, — изъ той самой мутной воды, въ которой они ловятъ рыбу. По его мнѣнію революціонеры — недоучки, ни къ чему неспособные неудачники, которые всю злость за житейскія неудачи вымещаютъ на правительствѣ, при чемъ подводятъ подъ бѣду массу невинныхъ лицъ, сами же наровятъ остаться въ сторонкѣ.
— Полюбуйтесь вотъ на это, — сказалъ онъ порывшись въ своемъ портфелѣ, — развѣ не копаются они, извините за выраженіе, въ грязи? и онъ протянулъ мнѣ… мою прокламацію «Къ Украинскому Народу!».
Сцена эта такъ запечатлѣлась въ моей памяти, что и теперь я помню всѣ мелочи, какъ будто-бы все это произошло вчера. Гдѣ то глубоко внутри меня прошло ощущеніе холода, и меня рѣзнула мысль, что жандармъ играетъ мною, какъ кошка мышью. Я внимательно посмотрѣлъ на него и пожалъ плечами, столько же въ отвѣть на "то слова, сколько на собственныя мысли.
Посвящалъ еще меня М. въ то, какъ революціонеры пишутъ симпатическими чернилами.
— Вы берете письмо, — ничего, письмо какъ письмо; содержаніе самое обыкновенное и неинтересное. А смажьте-ка его между строчками извѣстнымъ составомъ, и начинаютъ выступать буквы, а то и цифры. Говорилъ онъ еще долго о всякой вся чинѣ, — словомъ размякъ человѣкъ, Я посмотрѣлъ на часы; было половина второго утра, М. сталъ собираться,
— Знаете, г. Бахъ — сказалъ онъ мнѣ, — я не вижу никакой надобности арестовать васъ.
Я расмѣялся.
— Вы, капитанъ, такъ ставите вопросъ, какъ будто я прошу васъ арестовать меня, вы же не видите надобности удовлетворить мою фантазію. Могу васъ увѣрить, что остатокъ ночи жъ большимъ удовольствіемъ проведу въ собственной своей постели, чѣмъ гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ.
— Быть по сему, шутливо любезно сказалъ М., протягивая мнѣ руку.
Мы обмѣнялись рукопожатіемъ, и я ушелъ домой.
Искушать судьбу дальше у меня не было ни малѣйшаго желанія; я рѣшилъ немедленно ликвидировать свои дѣла и уѣхать изъ Кіева. Во флигелькѣ, въ которомъ я жилъ, отдавались, кромѣ моей квартиры, еще двѣ комнаты: одну изъ нихъ занималъ какой-то разваливающійся отставной военный, другую студента.. Объ этомъ студентѣ, моемъ ближайшемъ сосѣдѣ, я давно навелъ справки черезъ нашихъ и узналъ, что онъ безобидный украйнофилъ, не дуракъ выпить и въ своемъ добродушіи даже не прочь оказать услугу, Я съ нимъ умышленно не знакомился, чтобы избѣжать его сосѣдскихъ визитовъ, которые могли стать намъ поперекъ горда. Вернувшись домой, я постучалъ къ своему сосѣду и попросилъ его зайти ко мнѣ. Черезъ пять минутъ онъ былъ у меня, Я сказалъ ему о своемъ приключеніи и попросилъ его въ И ч, утра зайти къ одному студенту, адресъ котораго я ему далъ, и сказать ему, что я его жду въ читальнѣ университета въ 9 ч. утра. Студентъ былъ довольно безобидный парень, знакомый Л--о и К--ка. Я намѣренъ былъ черезъ этого студента вызвать того или другого, а затѣмъ уже устроить свиданіе съ З--ымъ. Придя въ университетъ на другое утро, я случайно встрѣтилъ К--ка, такъ что дѣло упростилось. Меньше чѣмъ черезъ два часа я въ одномъ изъ укромныхъ уголковъ университета, въ которомъ я, какъ старый студентъ, зналъ всѣ ходы и выходи, имѣлъ свое послѣднее свиданіе съ P--ымъ и Росси. Мы рѣшили, что ч поѣду въ Харьковъ, и, передавши товарищамъ всѣ свои связи, я распрощался съ ними. На душѣ у меня было очень тяжело. Чтобы не выйти изъ университета черезъ общій студенческій входъ, гдѣ могли поджидать меня шпіоны, я поднялся въ третій этажъ и черезъ верхніе корридоры, мимо зоологической лабораторіи, гдѣ я когда то работалъ, спустился въ правое крыло зданіи, занимаемое клиниками и имѣвшее выходъ на совершенно отдѣльный дворъ, Спустившись до дворъ, и вышелъ на улицу и, перемѣнивъ двухъ извозчиковъ, пріѣхалъ въ духовную академію къ Петру Дашкевичу. Тамъ я просидѣлъ до вечера, а въ семь часовъ Дашкевичъ и его товарищъ издали провожали меня на вокзалъ, гдѣ я благополучно сѣлъ въ поѣздъ, отходившій на сѣверъ. Началась новая страничка моей революціонной жизни: я сталъ нелегальнымъ. Это было въ половинѣ марта 1883 г.
V. править
Пріѣхавъ въ Харьковъ, я пошелъ по явкѣ центра, а не мѣстной группы, и, къ моему удовольствію, на другой день имѣлъ свиданіе съ Галиной Чернявской, которую я зналъ раньше и съ которой не видѣлся съ 79 года. Я сталъ совѣтоваться съ нею, куда мнѣ на нравиться, такъ какъ въ Харьковѣ, я не имѣлъ желанія остаться. Въ Петербургъ или Москву, гдѣ въ то время организацій не было, не имѣло смысла ѣхать, такъ какъ правительство начало готовиться къ коронаціи, и сколько ни будь систематическая организаціонная работа была, если не невозможна, то во всякомъ случаѣ сопряжена съ величайшими затрудненіями. Меня тѣмъ не менѣе тянуло на сѣверъ и, когда Чернявская заговорила о связяхъ, имѣющихся въ Ярославлѣ, я рѣшилъ поѣхать туда, въ надеждѣ пойти оттуда въ сношенія съ другими поволжскими городами. Черезъ день или дна я опять видѣлся съ Чернявской, которая въ этотъ разъ передала мнѣ. явки, пароли и проч. Мы провели вмѣстѣ около часа, и въ Чернявской, кипучая энергія которой вызывала во мнѣ раньше чувство, граничившее съ восхищеніемъ, и подмѣтилъ ту же усталость, которая уже поразила меня въ Вѣрѣ Фигнеръ. Тогда еще я себѣ не объяснялъ этого тѣмъ, что обѣ онѣ предчувствовали или сознательно предвидѣли близкій конецъ Народной Воли.
Послѣ второго свиданія съ Чернявской я думалъ, что мнѣ удастся уѣхать на другой день, но вышло не такъ. У насъ въ Кіевѣ паспортнаго бюро не было, и я уѣхалъ безъ бумагъ въ надеждѣ, что въ Харьковѣ, гдѣ имѣлось хорошее паспортное бюро, принадлежавшее, если не ошибаюсь, центру, меня снабдятъ хорошимъ видомъ.
Я обратился къ лицамъ, завѣдывавшимъ этимъ бюро, и началась для меня настоящая волокита, которая испортила мнѣ много крови. Мнѣ назначали свиданія на завтра, на послѣ завтра. Я приходилъ на Свиданія и уходилъ всякій разъ съ пустыми руками. Хорошо еще, что моя счастливая звѣзда столкнула меня въ день пріѣзда на вокзалѣ съ однимъ старымъ знакомымъ не-революціонеромъ, который, не задавая вопросовъ, пріютилъ меня у себя, Не то я могъ бы двадцать разъ провалиться раньше, чѣмъ снабдили меня паспортомъ. Такъ тянулось дѣло больше недѣли. Наконецъ мнѣ было назначено свиданіе, въ которомъ мнѣ должны были вручить паспортъ, — это было самое послѣднее, рѣшительное слово. Свиданіе это должно было состояться въ кондитерской на одной изъ людныхъ улицъ Харькова. Привыкши къ математической точности, которая практиковалась у насъ въ Кіевѣ въ дѣлѣ свиданій, я въ назначенный часъ вошелъ въ кондитерскую и потребовалъ себѣ шоколада, ища глазами своего партнера. Никого! Какой то господинъ. который могъ бы быть имъ, при моемъ взглядѣ всталъ, расплатился и ушелъ, не подавши мнѣ ни малѣйшаго знака, хотя я и смотрѣлъ на него во всѣ глаза. Я сталъ прихлебывать шоколадъ и ждать. Проходитъ 5, 10, 20, 30 минутъ, и никто не приходитъ. Я давно выпилъ свой шоколадъ и потребовалъ другую порцію.
Хозяинъ заведенія качалъ посматривать на меня, или мнѣ казалось такъ. Наконецъ черезъ 10 минутъ послѣ назначеннаго часа дверь открывается и ко мнѣ быстро подходитъ — Бычковъ. Но какой Бычковъ! Отъ прежняго довольно почтительнаго молодого человѣка, котораго мы мѣсяца три тому назадъ прятали въ духовной академіи у Дашкевича и наряжали въ гимназическій мундиръ, не оставалось и слѣда. Передо мной былъ франтоватый господинъ, въ фуражкѣ желѣзнодорожнаго вѣдомства, съ крайне самодовольнымъ и развязнымъ видомъ. Поздоровавшись, онъ сказалъ:
— Вы, батенька, извините, что запоздалъ. Надѣюсь, что здѣсь съ вами ничего не случилось.
— Вы всегда такъ точны въ дѣлахъ, какъ сегодня — спросилъ я его съ сдержанной яростью.
— Ну, ну, батенька, не сердитесь, это со всякимъ можетъ случиться.
Но что задержало его, онъ такъ и не сказалъ. Паспорта, къ счастью, онъ принесъ, Отдавши ихъ мнѣ, онъ сталъ говорить о себѣ. Разсказалъ, что стоитъ близко къ центру, что, по порученію Фигнеръ, ѣздилъ съ «сенаторской ревизіей» въ Ростовъ на Доку и другія мѣста и т. д.
Находясь шесть мѣсяцевъ спустя въ Казани, я былъ вызванъ на свиданіе съ пріѣзжимъ революціонеромъ нѣкіимъ студентомъ Яковлевымъ по прозванію «Стратонычъ» и родомъ изъ Новочеркаска[4]. Какъ разъ передъ тѣмъ, какъ идти на свиданіе, я прочелъ въ газетѣ телеграмму изъ Томска, въ которой говорилось, что какой то прилично одѣтый господинъ, ѣхавшій на извозчикѣ и замѣтившій, что послѣдній вмѣсто указаннаго мѣста, подвозитъ его къ полиціи, соскочилъ съ пролетки, выстрѣлилъ въ извозчика, промахнулся, затѣмъ повернулъ револьверъ и убилъ себя наповалъ. Высказывалось предположеніе, что самоубійца — бѣглый политическій преступникъ.
Когда въ разговорѣ я передалъ содержаніе телеграммы Стратонычу, я увидѣлъ, что онъ поблѣднѣлъ, какъ смерть.
— Ну, значитъ. Бычковъ погибъ, — сказалъ онъ упавшимъ голосомъ.
Оказалось, что Бычковъ задумалъ освободить изъ ссылки свою невѣсту, Наталью Баранову, которая осенью 1882 г. была выслана административно изъ Кіева въ Западную Сибирь. Онъ подговорилъ Стратоныча ѣхать съ нимъ вмѣстѣ въ Томскъ и тамъ организовать побѣгъ. Доѣхавъ до Екатеринбурга, Стратонычъ однако раздумалъ и вернулся обратно. По дорогѣ онъ остановился въ Казани, гдѣ у него были знакомства съ тамошними революціонерами. Впослѣдствіи я узналъ, что извозчикъ, съ которымъ злая судьба столкнула Ьычкова, оказался уголовнымъ, содержавшимся въ Кіевской тюрьмѣ во время его побѣга и приговореннымъ къ ссылкѣ на поселеніе. Узнавъ въ своемъ сѣдокѣ Бычкова, извозчикъ рѣшилъ прямо повезти его въ полицію, надѣясь на большую награду. Произошло то, что было разсказано въ телеграммѣ.
Получивъ наконецъ паспорта (ихъ мнѣ дали нѣсколько), и на другой день выѣхалъ изъ Харькова и не останавливаясь нигдѣ доѣхалъ до Ярославля. Съ вокзала я взялъ извозчика и велѣлъ ему везти себя въ какія нибудь меблированныя комнаты. Онъ сдалъ меня въ номера, въ которыхъ наиболѣе почетнымъ жильцемъ оказался жандармскій поручикъ, адъютантъ жандармскаго генерала Зарина. Но тамъ же жили и студенты, литераторы, заѣзжіе земцы и т. а, такъ что специфическаго характера это учрежденіе не имѣло. Съ номернымъ, который снесъ мои вещи и отвелъ мнѣ комнату, у меня вышелъ довольно забавный инцидентъ. По обычаю онъ спросилъ меня:
— Какъ прикажите васъ записать?
Я оказался въ очень затруднительномъ положеніи, потому что забылъ имя, которое долженъ былъ сказать. Но я не растерялся и спокойно сказалъ ему:
— Я вамъ дамъ свою бумагу для прописки, когда разберу вещи.
Впослѣдствіи такихъ казусовъ со мной больше не случалось.
Мѣняя въ теченіи двухъ лѣтъ моей нелегальной жизни паспорта, я такъ усердно входилъ въ роль чужихъ états civils, что мой собственный сталъ мнѣ почти что чужимъ.
Продѣлавъ обычныя формальности и явки, я былъ направленъ къ студ. лицея Г--му, у котораго засталъ нѣсколько членовъ мѣстнаго революціоннаго кружка. Съ перваго же раза они произвели на меня въ высшей степени благопріятное впечатлѣніе своей серьезностью и развитіемъ. Всѣ ярославскіе революціонеры были пришлымъ элементомъ, въ громаднѣйшемъ большинствѣ случаевъ, семинаристами, для которыхъ, если не считать духовныхъ академій, Ярославскій юридическій лицей былъ единственнымъ доступнымъ учебнымъ заведеніемъ высшаго разряда. А что въ среднемъ семинаристы стоятъ значительно выше гимназистовъ, это давно признанный фактъ, причины котораго кроются, конечно, не въ превосходствѣ семинаріи надъ гимназіей, а въ той совокупности условій, которыя создаютъ намъ типъ семинариста.
Ярославскій кружокъ состоялъ человѣкъ изъ восьми, изъ которыхъ на первомъ планѣ стояли Г--кій, П--скій (Іонычъ), Б--іи (Болотный) и Петръ Мухаковъ (убитый вовремя якутской бойни[5]. Если бы всѣ эти люди вышли на сцену въ восходящій періодъ революціонной волны, а не въ моменть, когда она перешла въ мелкую, а, можетъ быть, и мертвую зыбь, то они безъ всякаго сомнѣнія сыграли бы видную роль въ революціонномъ движеніи. Г--кій былъ прямо таки человѣкомъ, выдающимся по уму, развитію и характеру. Но волею судебъ они были заброшены въ небольшой губернскій городишко, въ которомъ они могли оперировать только надъ не многочисленный!, составомъ ярославскаго студенчества. А когда они черезъ годъ вышли на болѣе широкую дорогу, разгромъ лопатинской организаціи фактически положилъ конецъ Народной Волѣ. У кружка Г--каго не было никакихъ сношеній ни съ рабочими, ни съ такъ называемымъ обществомъ. Кромѣ двухъ-трехъ врачей (изъ которыхъ одинъ былъ извѣстенъ подъ непочтительной кличкой «вологодскаго теленка», связи сводились къ нулю. Имѣлись у него кружки саморазвитія среди студентовъ и гимназистовъ, и это было все. Были, впрочемъ, двѣ три народныхъ учительницы. Я скоро увидѣлъ, что въ Ярославлѣ мнѣ дѣлать нечего, и рѣшилъ переѣхать въ другое мѣсто. Я написалъ объ этомъ въ Харьковъ, Но по причинамъ, которыя тогда казались необъяснимыми, съ организаціей партіи у меня оказались порванными всѣ сношенія. Я писалъ письма за письмами въ надеждѣ возстановить связи, но все было напрасно. Только черезъ нѣсколько недѣль въ Ярославль дошли слухи объ арестахъ по всей Россіи, и это обстоятельство объяснило мнѣ причину моей оторванности. Двинуться въ другое мѣсто я пока не могъ, потому что связей у меня не было никакихъ.
Посовѣтовавшись съ моими новыми знакомыми, я рѣшился остаться въ меблированныхъ комнатахъ и выдать себя за бывшаго студента университета, готовящагося къ кандидатскому экзамену въ лицей. Паспортъ былъ у меня приличный, хотя и фальшивый, и при нормальныхъ условіяхъ не долженъ былъ вызвать никакихъ подозрѣній. На другой день мои знакомые прислали мнѣ нѣсколько хорошихъ книгъ и цѣлый ворохъ литографированныхъ лекціи. Лекціи были для обстановки, а за книги я взялся съ большимъ удовольствіемъ.
За послѣдніе пятнадцать мѣсяцевъ своей жизни и былъ всецѣло поглощенъ революціонными дѣлами и треволненіями, и заняться серьезнымъ чтеніемъ было немыслимо: не было для этого ни времени, ни необходимаго спокойствія духа. Въ Ярославлѣ же все это перемѣнилось. Дѣловыхъ заботъ у меня не было, я проводилъ часа два-три въ день съ революціонной публикой, а остальное время съ наслажденіемъ читалъ. Оберегая мою безопасность, мои знакомые предупредили меня, что непосредственными сосѣдями у меня были съ одной стороны студентъ К--ій, бывшій радикалъ, два раза изгнанный изъ московскаго университета и ставшій «дрянью», съ другой стороны находящійся позъ надзоромъ жандармовъ тоже изгнанный изъ Москвы студентъ Гофманъ. Дрянность К--го выразилась въ слѣдующемъ: когда въ 1882 г. въ Ярославскомъ лицеѣ возникли безпорядки, онъ пошелъ къ директору лицея и сказалъ ему;
— Г-нъ директоръ, я пришелъ заявить вамъ, что не принимаю никакого участія въ студенческихъ безпорядкахъ, начавшихся въ лицеѣ.
Пока нѣсколько озабоченный директоръ придумывалъ, что бы ему сказать въ отвѣтъ, К--ій откланялся и ушелъ. Съ тѣхъ поръ вся радикальная молодежь относилась къ нему съ величайшимъ презрѣніемъ. Само собою разумѣется, я не имѣлъ никакого желанія знакомиться съ К., также какъ я не спѣшилъ войти въ сношенія съ Гофманомъ. Но вышло не такъ, какъ я предполагалъ. Какъ то разъ вечерамъ недѣли черезъ полторы послѣ моего пріѣзда К--ій зашелъ ко мнѣ и, отрекомендовавшись, просилъ позволенія познакомиться со мной. Онъ не замѣтилъ, что я пріѣзжій, мало выхожу, много читаю и, вѣроятно, скучаю, Если мнѣ нуженъ какой нибудь совѣтъ или содѣйствіе, онъ къ моимъ услугамъ. Я поблагодарилъ, и мы разговорились. К--ій оказался очень умнымъ, образованнымъ и бывалымъ человѣкомъ, но въ немъ было что то надтреснутое, что вызывало у меня къ нему скорѣе симпатію, чѣмъ противоположное чувство. О презрѣніи къ нему не могло быть и рѣчи, потому что онъ былъ не изъ тѣхъ людей, кого можно искренно презирать. Съ тѣхъ поръ до самаго моего отъѣзда изъ Ярославля я часто встрѣчался съ К. Онъ большей частью заходилъ за мной передъ вечеромъ, чтобы повести меня гулять, и много часовъ мы провели съ нимъ вмѣстѣ въ пріятной и интересной бесѣдѣ. Я своихъ взглядовъ отъ него не скрывалъ, но, конечно, не говорилъ ему, что я нелегальный. Онъ спорилъ со мной, выражалъ крайній скептицизмъ и говорилъ мнѣ: «блаженъ, кто вѣруетъ». Черезъ полтора года, когда произошелъ разгромъ организаціи Лопатина, я, пріѣхавъ въ Москву, разыскалъ К--го въ редакціи «Русскаго Курьера» — онъ былъ сотрудникомъ этой газеты — и просилъ его пойти и вызвать на свиданіе со мной одного человѣка, который былъ мнѣ недоступенъ. Само собой разумѣется, я началъ съ того, что объяснилъ ему настоящее положеніе вещей и предупредилъ о большихъ непріятностяхъ, которыя обрушатся на него, если наши сношенія будутъ открыты. И этотъ скептикъ, который возмутилъ всю ярославскую радикальную молодежь тѣмъ, что не хотѣлъ принять участія въ студенческихъ безпорядкахъ, не только не испугался, но даже съ величайшей охотой исполнилъ мое порученіе. Сообщивъ мнѣ результатъ на ближайшемъ свиданіи, онъ съ большой простотой изъявилъ готовность и впредь оказывать мнѣ услуги. Истинно тронутый, я сказалъ ему:
— К--ій, я всѣмъ сердцемъ радовался бы, если бы вы могли стать мнѣ товарищемъ по дѣлу. Но мы не вѣрите въ него. Принимать же отъ васъ мелкія услуги, которыя вашу жизнь могутъ окончательно погубить, не принося существенной пользы дѣлу, я отказываюсь.
К. тоже былъ очень взволнованъ. Посидѣвши еще вмѣстѣ нѣкоторое время, мы распрощались. Съ тѣхъ поръ я о немъ ничего не слыхалъ.
Мои Ярославскіе знакомые относились неодобрительно къ моему сближенію съ К. и никакъ не могли понять, какой интересъ я находилъ въ разговорахъ съ нимъ. Въ концѣ концовъ они рѣшили, что «дядя» (они меня такъ звали) очень хитеръ, и что онъ прикрывается, какъ щитомъ, оффиціально признанной благонадежностью К.
Вскорѣ послѣ моего знакомства съ К--мъ Гофманъ далъ знать Г--кому, что рядомъ съ нимъ, Гофманомъ, поселился какой то подозрительный человѣкъ, который много времени проводитъ въ своей комнатѣ, выдаетъ себя за готовящагося къ кандидатскому экзамену, поетъ духовные гимны и уже успѣлъ снюхаться съ К--мъ. Просилъ навести справки. Мы отъ души смѣялись «духовнымъ гимнамъ». Дѣло въ томъ, что я очень люблю малорусскія пѣсни, которыхъ знаю огромное число, и. когда на душѣ кошки скребутъ, еще и теперь ихъ пою, вспоминая старину, А тогда и самъ богъ велѣлъ пѣть, потому что часто таки скребло на душѣ, и. кромѣ того, пѣніе малорусскихъ пѣсенъ входило нѣкоторымъ образомъ въ мою роль, потому что я проживалъ по вымышленному паспорту дворянина Полтавской губерніи Ващенко. Въ своемъ москальскомъ невѣжествѣ Гофманъ принялъ заунывныя малорусскія пѣсни за духовные гимны.
Я не обратилъ вниманія на подозрительность Гофмана и просилъ, пока я не обживусь, ничего ему не говорить обо мнѣ. Но, когда, спустя нѣкоторое время, онъ сталъ положительно утверждать, что я шпіонъ, присланный затѣмъ, что бы слѣдить за каждымъ его шагомъ и словомъ (для того я и поселился рядомъ!), я сталъ опасаться, что эти разговоры дойдутъ до ушей жандармскаго поручика, жившаго въ нижнемъ этажѣ, и что онъ, пожалуй, пожелаетъ познакомиться съ таинственнымъ коллегой по сыску, Я попросилъ тогда нашихъ предупредить Гофмана. Велико было его смущеніе!
Дождавшись меня въ корридорѣ, онъ далъ мнѣ записку, въ которой говорилось, что онъ употребитъ всѣ свои усилія на то, чтобы оберегать меня.
Послѣ этого инцидента я оффиціально (черезъ посредство номерного) познакомился съ Гофманомъ и нашелъ въ немъ въ высшей степени цѣнную силу. Это былъ молодой человѣкъ очень талантливый, остроумный, съ рѣдкой эрудиціей и необыкновеннымъ ораторскимъ даромъ. Рѣчь его, особенно когда онъ разгорячался, походила на причудливый и блестящій фейерверкъ, при чемъ одной илъ оригинальностей ея было то, что главный «букетъ» чаще всего всплывалъ и разгорался не тамъ, гдѣ его ждали.
Гофманъ быль идейнымъ революціонеромъ, и въ то же время революціонеромъ по темпераменту. Онъ пришелъ къ революціонному образу мыслей, оперируя надъ логическими категоріями. Какъ и всѣ люди его склада, Гофманъ былъ бы довольно жалкимъ практическимъ дѣятелемъ. Но за то въ немъ были всѣ данныя для блестящей литературной дѣятельности. Для своей кандидатской диссертаціи онъ взялъ темой: «Сила есть право». Въ ней онъ на основаніи глубокаго историческаго анализа главныхъ формъ правя приходитъ къ заключенію, что право въ его юридическомъ смыслѣ есть только выраженіе силы. Профессора только воздѣли руки къ небу отъ такой диссертаціи и, конечно, не приняли ея. Но она была блестяще написана, и о ней. говорятъ, отзывался съ большой похвалой извѣстный экономистъ Исаевъ, который былъ тогда профессоромъ въ Ярославскомъ лицеѣ,
Гофману было тогда всего двадцать два года: онъ былъ женатъ и — ce que ne gâte rien — имѣлъ крупное состояніе, которое, впрочемъ, принадлежало, кажется, его женѣ. Онъ прекрасно говорилъ на нѣсколькихъ языкахъ, и ему невидимому предстояло блестящее будущее въ Россіи или за границей. Но россійскій Молохъ не могъ упустиль такую избранную жертву. Послѣ ареста Лопатина былъ арестованъ и Гофманъ, но такъ какъ принадлежность его къ какой-бы то ни было организаціи не могла быть установлена, то онъ былъ высланъ въ Западную Сибирь и затѣмъ переведенъ въ Челябинскъ. Здѣсь онъ покончила, жизнь самоубійствомъ. Что побудило его къ этому, мнѣ неизвѣстно, кажется, болѣзнь: тюрьма и ссылка наградили его чахоткой.
Въ началѣ мая стала съѣзжаться въ Ярославль всякаго рода публика, которую, по случаю готовящейся коронаціи, просили убраться изъ Москвы. Пріѣхалъ, между прочимъ, довольно извѣстный въ то время своими разсказами писатель Л. Онъ остановился у насъ въ номерахъ и сейчасъ же перезнакомился со всей радикальной публикой. Я по своему обыкновенію старался избѣжать новаго знакомства, тѣмъ болѣе, что Л. не безъ удовольствія говорилъ, что онъ на очень дурномъ счету у жандармовъ, и что за нимъ слѣдятъ. Но пришлось таки съ нимъ познакомиться. Какъ то разъ я сидѣлъ у Гофмана съ двумя-тремя товарищами, когда вошелъ Л. Насъ познакомили и начался общій разговоръ, при чемъ больше всего говорилъ довольно непріятнымъ и самоувѣреннымъ голосомъ самъ Л. Между прочимъ зашла рѣчь о либеральной прессѣ и Л. сталъ восхвалять газету «Голосъ», которая уже столько лѣтъ, несмотря на трудныя времена, стоитъ на стражѣ либеральныхъ принциповъ. Не знаю, раздражала ли меня манера говорить Л., или я вообще въ этотъ день плохо владѣлъ собою, но я совершенно неожиданно для себя и довольно рѣзко сказалъ:
— На какой ужъ тамъ стражѣ либеральныхъ принциповъ! Скажите: на стражѣ подписки, и это будетъ вѣрнѣе.
— Какъ такъ? — спросилъ Л., вспыхнувъ.
— Да такъ. Позвольте намъ напомнить, что по поводу убійства Мезенцева «Голосъ». думая выслужиться, назвалъ революціонеровъ мерзавцами, не стоющими веревки, на которой ихъ вѣшаютъ. Можно, конечно, не одобрять политическихъ убійствъ, но бросать грязью въ людей, умирающихъ за идею, этого не сдѣлаетъ ни одинъ истинный либералъ, ни даже просто порядочный человѣкъ.
Л. замолчалъ, но съ этого времени онъ очень не взлюбилъ меня. При встрѣчѣ онъ былъ со мною преувеличенно вѣжливъ, а за глаза, какъ передавалъ Гофманъ, ругательски ругалъ меня. Онъ говорилъ, что господчики вродѣ меня, пока не оперятся, говорятъ объ истинномъ либерализмѣ, а какъ только крылышки отросгуть, превращаются въ самыхъ заправскихъ дѣйствительныхъ статскихъ совѣтниковъ. Онъ называлъ меня то «истиннымъ либераломъ» (въ ковычкахъ), то дѣйствительнымъ статскимъ совѣтникомъ. Онъ былъ того мнѣнія, что и трусъ, потому что, когда онъ приходилъ къ Гофману и съ замашками ужаснаго конспиратора собирался читать запрещенную сказку Щедрина, удостовѣрившись, что за дверью никто не подслушиваетъ, я обыкновенно спокойно вставалъ и уходилъ къ себѣ.
Черезъ нѣсколько времени послѣ моего отъѣзда изъ Ярославля Л. встрѣтился съ Петромъ Мучановымъ въ Нижнемъ на ярмаркѣ и между прочимъ спросилъ его, какъ поживаетъ дѣйствительный статскій совѣтникъ.
Какъ передавалъ мнѣ Гофманъ, со словъ самаго Л., Мухановъ насмѣшливо посмотрѣлъ на своего собесѣдника и сказалъ;
— Эхъ, тоже наблюдатель! Да знаете ли вы, кто такой нашъ дѣйствительный статскій совѣтникъ? Никто другой, какъ нелегальный революціонеръ, извѣстный подъ именемъ Кашея-Безсмертнаго?
Л. только свиснулъ.
Когда я видѣлся весной 84 г., въ Москвѣ съ Гофманомъ, онъ Передалъ мнѣ, что Л. очень просилъ его устроить ему со мною свиданіе, Но такъ какъ Л. былъ человѣкъ самъ по себѣ мало интересный, а для дѣла безполезный, то я отказался видѣться съ нимъ.
Къ концу мая набралось въ наши номера такая масса народа, притомъ не совсѣмъ чистаго, что я рѣшился перебраться на частную квартиру. По совѣту К то я взялъ комнату со столомъ у одного виднаго инженера, который недавно былъ переведенъ въ Ярославль изъ Петербурга. Люди оказались порядочные, хотя безъ малѣйшаго намека на «идеи», и черезъ нихъ совершенно помимо моей воли у меня завелись «важныя» знакомства въ обществѣ. Домъ, къ которомъ мы жили, принадлежалъ отставному генералу, занимавшему должность предсѣдателя губернской земской управы. Мой хозяинъ познакомилъ меня съ генераломъ и его семьей, и старикъ почему то обнаружилъ ко мнѣ самое неожиданное расположеніе. Комната моя была въ нижнемъ этажѣ и выходила на тихую улицу и, такъ какъ мой письменный столъ стоялъ у окна, то я, сидя за столомъ, могъ видѣть всѣхъ, кто проходилъ по улицѣ. Если кому нибудь изъ товарищей нужно было вызнать меня на свиданіе, то стоило только ему пройти мимо моего окна и вынуть изъ кармана носовой платокъ, я уже зналъ, что нужно пойти на условленную квартиру. Проходя мимо моего открытаго окна, генералъ останавливался, чтобы перекинуться нѣсколькими слонами со мною. Мало-по-малу остановки сто подъ моимъ окномъ стали удлиняться, такъ, что мнѣ даже неловко было. Кончилось тѣмъ, что мы стали гулять вмѣстѣ. Велико было изумленіе моихъ пріятелей, когда они видѣли нелегальнаго «дядю» спокойненько прогуливающимся по бульвару съ такой губернской шишкой, какъ предсѣдатель губернской земской управы. Что привлекло его ко мнѣ, я положительно понять не могу, Была въ немъ микроскопическая либеральная закваска, но это не мѣшало ему дружить съ жандармскимъ генераломъ Заринымъ и при всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ подписывать всеподданнѣйшіе адреса. Онъ часто приглашалъ меня къ себѣ; я уклонялся, насколько позволяли приличія, но былъ у чего нѣсколько разъ. Фактъ моихъ знакомствъ сталъ настолько общеизвѣстнымъ, что мнѣ стали кланяться городовые на улицѣ. Мои революціонные знакомые приписывали мнѣ макіавелистическую ловкость и ни за что не хотѣли вѣрить, что всѣ мои «успѣхи», которые для дѣла и тѣни значенія не имѣли, были съ моей стороны абсолютно непредумышленными и для меня самого неожиданными. Впрочемъ на генераловъ въ эту пору мнѣ дѣйствительно везло. Въ іюлѣ пріѣхалъ въ Ярославль отецъ моего инженера, генералъ путей сообщенія (зеленая подкладка) и директоръ какого то департамента. Въ противоположность своему сыну, водный генералъ былъ умный человѣкъ и либералъ шестидесятыхъ годовъ. Я даже заподозрилъ, что въ свое время онъ былъ больше, чѣмъ либераломъ. Старикъ обратилъ на меня свое благосклонное вниманіе и сталъ въ моемъ лицѣ ощупывать «нынѣшнее поколѣнье». Увидѣвши послѣ нѣсколькихъ разговоровъ, что со мной можно говорить, онъ и изложилъ мнѣ свое либеральное credo. Я отвѣтилъ ему откровенной критикой тогдашняго либерализма и показала, полное его безсиліе. Сославшись на опытъ западно европейскихъ народовъ, я выставилъ ему на видъ, что поставленная либерализмомъ цѣль можетъ быть достигнута только сознательной и античной борьбой. Тактика же русскихъ либераловъ состоитъ въ томъ, что они сидятъ у моря и ждутъ погоды. Генералъ въ свою очередь отвѣтилъ мнѣ критикой революціонныхъ пріемовъ борьбы, говорилъ о разнуздыванія звѣря, объ интересахъ культуры, объ особенныхъ условіяхъ русской жизни и т, д. За недѣлю, которую онъ провелъ въ Ярославлѣ, мы нѣсколько разъ вступали въ споръ и какъ всегда бываетъ, всякій остался при своемъ. Надо отдать ему справедливость, онъ былъ изъ тѣхъ рѣдкихъ стариковъ, которые внимательно присматриваются къ молодежи и стараются уяснить себѣ новыя теченія жизни. Во всякомъ случаѣ онъ не имѣлъ противъ меня ни малѣйшаго неудовольствія и, за день до его отъѣзда, мы сдѣлали вмѣстѣ длинную прогулку въ лодкѣ и затѣмъ въ лѣсу на берегу Волги. Прощаясь, онъ сказалъ мнѣ.
— Молодой человѣкъ, васъ нечего предупреждать, что такія идеи, какъ у васъ, обыкновенно ведутъ далеко… Если судьба занесетъ васъ въ Петербургъ, заходите ко мнѣ, буду радъ васъ видѣть.
Я отвѣтилъ ему имѣясь, что дальше далекаго никакія идеи не заведутъ, а за ласку поблагодарилъ его. Когда я весною 18й4 г. былъ въ Петербургѣ, я, по своей нерѣшительности, не зашелъ къ доброму зеленому генералу и, можетъ быть, поступилъ нехорошо съ дѣловой точки зрѣнія. Мои успѣхи въ Ярославскомъ обществѣ служили долго темой разговоровъ въ революціонныхъ кружкахъ и стали мало-по малу носить легендарный характеръ. Такъ, одинъ изъ товарищей Петра Дашкевича, попавшій учителемъ въ Ярославль нѣсколько лѣтъ послѣ моего пребыванія въ этомъ городѣ, разсказывалъ ему, что я, будучи нелегальнымъ, устроился учителемъ при дѣтяхъ жандармскаго генерала Зарина.
Въ одно іюльское послѣобѣда «Болотный» (прозванный такъ за свои неимовѣрно длинныя ноги, придававшія ему несомнѣнное сходство съ голенастыми обитателями болотъ) прошелъ мимо моего окна и очень выразительно обошелся съ носовымъ платкомъ. Я поспѣшилъ на условленную квартиру и узналъ, что пріѣхалъ одинъ нелегальный, который желаетъ со мной видѣться. Онъ раньше бывалъ въ Ярославлѣ, и былъ извѣстенъ мѣстнымъ революціонерамъ. Удивило меня нѣсколько, что онъ требовалъ самой абсолютной конспиративности.
Когда меня привели въ надлежашее, укромное мѣсто гдѣ-то за Волгой, я увидѣлъ передъ собой громаднаго бѣлокураго мужчину, похожаго на прасола или на приказчика. Онъ мнѣ сказалъ, что онъ — Крыловъ, который подъ именемъ Воскресенскаго былъ хозяиномъ типографіи, поставленной Фигнеръ въ Харьковѣ и взятой въ 1883 году. При типографіи арестованы, кромѣ него, Воскресенскаго, его жена, сестра Валерьяна Осинскаго (повѣсилась въ тюрьмѣ) и въ качествѣ прислуги Чемоданова. Арестъ типографіи онъ приписывалъ неосторожности Чемодановой (впослѣдствіи узнали, что типографію выдалъ Дегаевъ).
Воскресенскаго держали нѣсколько недѣль въ Харьковской тюрьмѣ, а затѣмъ повезли въ Петербургъ. Еще въ тюрьмѣ всѣ мысли его были устремлены на побѣгъ, но къ этому не представлялось и тѣни возможности. Тогда у него созрѣлъ планъ бѣжать по дорогѣ изъ Харькова въ Петербургъ, — планъ, который онъ привелъ въ исполненіе съ рѣдкой выдержкой и энергіей. Отправленный съ двумя жандармами изъ Харькова, онъ въ дорогѣ показалъ себя самымъ послушнымъ и тихимъ изъ «сопровождаемыхъ». Все время онъ имѣлъ убитый видъ, которымъ тронулся бы и камень. По жандармы зорко смотрѣли за каждымъ его движеніемъ, и до Москвы не представилось ни малѣйшаго случая даже къ слабой попыткѣ на побѣгъ. Въ Москвѣ жандармы смѣнились и вначалѣ тоже зорко слѣдили за плѣнникомъ, но вниманіе ихъ мало по-малу стало ослабѣвать. До Твери все-таки не удалось сдѣлать попытку. На одной изъ станціи за Тверью старшій жандармъ вышелъ за чѣмъ то въ сосѣдній вагонъ, — можетъ быть для того, чтобы поболтать съ кондукторомъ. Этимъ воспользовался Воскресенскій. Подождавши пока старшій жандармъ закрылъ за собой дверь сосѣдняго вагона, онъ въ одинъ прыжокъ очутился около двери, открылъ ее, вышелъ и опять закрылъ. Затѣмъ спрыгнулъ съ вагона, конечно, въ направленіи движенія. Все это длилось только нѣсколько секундъ.
Коснувшись земли, онъ упалъ и, еще лежа, увидѣлъ, какъ саженяхъ во ста впереди жандармъ всѣмъ тѣломъ рухнулъ на полотно дороги и остался лежать. Собравъ всѣ силы, Воскресенскій бросился бѣжать въ сторону отъ дороги по кочковатому и топкому мѣсту, поросшему мелкимъ лѣсомъ, Оглянувшись, онъ увидѣлъ вдали остановившійся поѣздъ и какихъ-то людей бѣжавшихъ по направленію къ нему. Онъ поддалъ и черезъ нѣкоторое время очутился въ непроходимомъ болотѣ, куда онъ залѣзъ по шею, спрятавши голову между кочками. Къ счастью, былъ жаркій день, и болотная ванна особенно тяжелыхъ неудобствъ не представляла. Втеченіе двухъ часовъ онъ слышалъ крики въ лѣсу, затѣмъ мало по-малу все стихло. Поѣздъ ушелъ. Подождавши еще часъ-другой, онъ взобрался на сухую кочку, снялъ и просушилъ свои вещи и, когда наступила ночь, онъ вышелъ на твердую землю, одѣлся и осторожно направился вдоль полотна по направленію къ Твери. Въ одномъ мѣстѣ рѣчка пересѣкала дорогу, и ему пришлось пройти по мосту мимо сторожевого домика. Сторожъ вышелъ и окликнулъ Воскресенскаго. Тотъ молча шелъ впереди. Сторожъ тогда погнался за нимъ, Воскресенскій побѣжалъ и въ одномъ мѣстѣ оступился и упалъ въ канаву. Сторожъ, который, вѣроятно, былъ не изъ храбраго десятка остановился и сказалъ ему вслѣдъ:
— Ну, если хочешь купаться, купайся, чортъ съ тобой!
Уже сильно разсвѣтало, когда Воскресенскій подошелъ къ Твери. Онъ забрался въ лѣсъ, чтобы нѣсколько отдохнуть и привести себя къ сколько-нибудь презентабельный видъ. Онъ не ѣлъ уже болѣе сутокъ, но его желѣзному здоровью такое испытаніе было нипочемъ. Въ полдень онъ вошелъ въ городъ, поѣлъ, въ одной цирульнѣ велѣть остричь, а въ другой и совсѣмъ обрить бороду, взялъ билетъ и пріѣхалъ ночью въ Москву. По его разсказамъ за нимъ нею ночь гнались но Москвѣ шпіоны. Только къ утру ему удалось сбить ихъ со слѣда и пробраться на Ярославскій вокзалъ. По всей вѣроятности, эпизодъ со шпіонами не больше, какъ слѣдствіе разгоряченнаго воображенія Воскресенскаго, потому что, еслибы шпіоны заподозрили въ немъ бѣглеца, они не ограничились бы слѣжкой, Воскресенскій разсказалъ мнѣ нѣкоторыя подробности объ арестѣ Вѣры Фигнеръ, которую будто бы выслѣдилъ Меркуловъ, также какъ и объ арестѣ всѣхъ членовъ харьковской организаціи. Чернявская, по его словамъ. успѣла скрыться, а относительно Бычкова онъ ничего не зналъ. Мы рѣшили, что онъ поживетъ нѣкоторое время въ Ярославлѣ, пока придетъ въ себя (несмотря на свою бычачью комплекцію онъ нервно былъ сильно потрясенъ, и часто на него нападала нервная дрожь) и пока мы общими усиліями сдѣлаемъ новую попытку войти въ сношенія съ остатками организаціи. Прошло около двухъ недѣль, и отвѣта на наши письма мы ни откуда не получали. Воскресенскій, который совсѣмъ оправился за это время, заявилъ, что онъ поѣдетъ разыскивать связи. Черезъ одного знакомаго въ Москвѣ онъ надѣялся войти въ сношенія съ уцѣлѣвшими революціонерами. Такъ какъ въ Ярославлѣ намъ дѣйствительно нечего было дѣлать, то я согласился на его предложеніе, и онъ уѣхалъ въ Москву. Вскорѣ послѣ отъѣзда Воскресенскаго я тоже оставилъ Ярославль и переѣхалъ въ Казань, гдѣ по слухамъ было много революціонеровъ, большей частью студентовъ, изгнанныхъ въ разное время изъ другихъ университетовъ и получившихъ разрѣшеніе окончить курсъ въ Казанскомъ университетѣ.
VI. править
Пріѣхалъ въ Казань въ первыхъ числахъ августа, я отправился въ университетъ и просмотрѣлъ списокъ студентовъ. Въ немъ я къ своему величайшему удовольствію нашелъ имя моего земляка и стараго знакомаго Батя, съ которымъ мы вмѣстѣ были высланы изъ Кіева въ апрѣлѣ 1878 г., и въ Москвѣ «слѣдовали» окруженные конвоемъ въ одной каретѣ, когда тамъ по случаю нашего проѣзда разыгралась на нашихъ глазахъ извѣстная охотнорядская бойня. Я былъ увѣренъ, что Бать сведетъ меня съ тамошними революціонерами, и въ этомъ не ошибся.
Когда я разыскалъ Батя, я былъ пораженъ перемѣной, происшедшей въ немъ. Изъ молодого, жизнерадостнаго юноши — когда насъ высылали изъ Кіева, ему было всего 18 лѣтъ — онъ превратился въ совершеннаго старика не столько лицомъ, сколько душею.
Печать безнадежнаго унынія лежала на всей его фигурѣ, и первое время мнѣ прямо больно было смотрѣть на него. Сразу въ разговорѣ обнаружилось, что онъ въ революціонное дѣло не вѣритъ и ищетъ для себя какой-то другой путь. Когда на его вопросъ о цѣли моего пріѣзда я отвѣтилъ, что желалъ бы объединить имѣющіяся здѣсь революціонныя силы для общей планомѣрной работы, онъ печально покачалъ головой и сказалъ:
— Допустимъ, что вы устроите организацію здѣсь; допустимъ даже, что у васъ будутъ такія же планомѣрныя организаціи въ какомъ-нибудь десяткѣ другихъ русскихъ городовъ. Что-жъ, мы думаете этими силами разбить самодержавіе и открыть путь къ настоящей работѣ въ народѣ?
Я возразилъ ему, что никто изъ насъ теперь не думаетъ о сверженіи самодержавія въ ближайшемъ будущемъ при помощи наличныхъ революціонныхъ силъ. Мы должны работать для будущаго, содѣйствовать скрытому ось глазъ, неизбѣжному историческому процессу путемъ увеличенія самосознанія тѣхъ слоевъ общества, которыми и для которыхъ совершаются грядущія перемѣны.
Бать опять покачалъ головой и только сказалъ:
— Пока солнышко изойдетъ, роса очи выѣстъ.
Съ тѣхъ поръ онъ больше не выражалъ своихъ взглядовъ на революціонное дѣло. Онъ охотно оказывалъ мнѣ свое содѣйствіе, но по всему было видно, что для него революціонное пѣло только pis aller. Скажу здѣсь нѣсколько словъ о дальнѣйшей судьбѣ Батя. Послѣ долгихъ мытарствъ онъ чуть ли только не въ концѣ восьмидесятыхъ годовъ добился диплома доктора и поступилъ на службу земскимъ врачемъ. Не имѣя личной жизни, онъ всѣ свои силы посвятилъ народу. Но служеніе его продолжалось не долго: въ серединѣ девяностыхъ годовъ онъ умеръ на своемъ посту, вызвавъ къ себѣ всеобщее уваженіе и симпатію.
«Русское Богатство» посвятило ему некрологъ, въ которомъ въ теплыхъ выраженіяхъ очерчена дѣйствительно высоко-нравственная личность Батя. Зная Батя съ дѣтства, я могу сказать, что въ слонахъ его біографа нѣтъ и тѣни обычнаго въ такихъ случаяхъ преувеличенія.
Фактъ, рѣдкій въ русской жизни: губернаторъ счелъ своимъ долгомъ пойти на похороны еврея Батя, несмотря на то, что онъ долженъ былъ встрѣтиться на нихъ со всѣми радикальными элементами города.
Какъ я предвидѣлъ, революціонныхъ элементовъ оказалось въ Казани не мало, но создать изъ нихъ дѣятельную группу не удалось. Наиболѣе зрѣлые революціонеры, которые могли стать во главѣ дѣла и дать ему сильный импульсъ, всѣ въ большой или меньшей степени имѣли въ прошломъ огонь, волу и мѣдныя трубы и въ Казань попали, чтобы окончить образованіе. Неудивительно поэтому, что революціонная энергія ихъ была сильно истощена.
Всѣ они были очень хорошими людьми, и единственное, въ чемъ я упрекалъ ихъ, это то, что они не смотрѣли прямо на вещи и не занимали соотвѣтственной позиціи. И выходило въ результатѣ то, что они отъ дѣла не бѣгали, — нѣтъ! — но и дѣла не дѣлали.
Потерявши не мало времени въ безплодныхъ поискахъ, я обратился къ болѣе юной молодежи и нашелъ въ ней болѣе благопріятную почву. Одинъ кружокъ, во главѣ котораго стояли Ч--овъ, М--овъ, Г--енъ и еще два-три человѣка, фамиліи которыхъ я забылъ, заслуживалъ особеннаго вниманія, Когда я познакомился съ нимъ, онъ самостоятельно успѣлъ завязать сношенія съ рабочими и велъ среди нихъ пропаганду, какъ могъ. Запросъ на руководство былъ у членовъ этого кружка громадный.
Первое, чего они попросили у меня, это дать имъ какія нибудь указанія на счетъ того, какъ вести пропаганду среди рабочихъ. Я далъ имъ короткую схему. Тогда они попросили развить эту схему болѣе подробно, на что, конечно, я охотно согласился. Состоялся рядъ бесѣдъ по политической экономіи, на которыхъ присутствовало много народа. Я помню большую комнату, биткомъ набитую живыми, молодыми лицами, внимательно слѣдившими за моей рѣчью. Одно изъ этихъ молодыхъ лицъ, превратившееся въ бородатое и пожилое чело, — я говорю о Ч--овѣ, — посѣтило меня гола три тому назадъ, и въ памяти моей освѣжились событія того времени.
Бесѣды, какъ оказалось, имѣли успѣхъ, и члены кружка потребовали отъ меня, чтобы я записалъ ихъ, говоря, что они могутъ быть полезны не только для рабочихъ, но и для тѣхъ, кто занимается съ рабочими Такъ возникла брошюра «Царь — Голодъ». По мѣрѣ того, какъ я оканчивалъ главу, кружокъ отбиралъ ее отъ меня съ цѣлью гектографированія. Но въ началѣ девятой главы я получилъ изъ Петербурга письмо и немедленно выѣхалъ изъ Казани, такъ и не закончится. Въ такомъ видѣ брошюра была гектографирована и затѣмъ отпечатана въ 1886 г.
Время шло. Я работалъ, насколько хватало умѣнья, но изъ работы я не выносилъ того нравственнаго удовлетворенія, какое ощущалъ годъ тому назадъ въ Кіевѣ. Надорванность и болѣе или менѣе открытый скептицизмъ старшихъ революціонеровъ угнетающимъ образомъ дѣйствовали на молодежь и создавали атмосферу, крайне неблагопріятную для серьезнаго дѣла. Я въ это время часто встрѣчался съ Сухановой, вокругъ которой группировались старшіе революціонеры, группировались не дли какого нибудь дѣла, а такъ, какъ обыкновенно собираются вокругъ хорошаго, глубоко несчастнаго челочка отживающіе хорошіе люди. Приходили, пили чай, обмѣнивались новостями дня. а то и молчали,
Кто-жъ не знаетъ, какъ въ извѣстныя общественныя эпохи Русскимъ людямъ хорошо молчится вмѣстѣ! На меня эти молчанія скопомъ производили самое удручающее впечатлѣніе и, если я видѣлся съ Сухановой, то потому, что она внушала мнѣ самое глубокое состраданіе и почтеніе. Послѣ казни ея брата она была выслана въ Казань и здѣсь, пораженная на смерть туберкулезомъ, доживала послѣдніе мѣсяцы своей жизни. Память ея брата была для нея истиннымъ культомъ и говорила она о немъ только съ избранными, говорила притомъ всегда съ расширенными зрачками и какимъ то страннымъ, громкимъ шопотомъ, который дѣйствовалъ потрясающимъ образомъ даже на мои крѣпкіе нервы. Для Сухановой смерть ея брата и отъѣздъ заграницу Тихомирова, о которомъ она была очень высокаго мнѣнія, были финаломъ Народной Воли.
— Нѣтъ больше людей и не будетъ! — часто говорила она. Народная Воля умерла!
Исторія показала, что Суханова была права, хотя въ ея оцѣнкѣ событій личный мотивъ занималъ первенствующее мѣсто.
Бывалъ я также у Н. Ѳ. Анненскаго, который съ женой жилъ тогда въ Казани. Его бодрость и вѣра въ будущее были отраднымъ контрастомъ пессимистическому и мрачному настроенію кружка, и которомъ только что была рѣчь, и я приходилъ къ Н. Ѳ, запасаться бодростью — и сыграть партію въ шахматы, до которыхъ онъ былъ страстный охотникъ.
Поздно осенью незадолго до закрытія навигаціи неожиданно пріѣхалъ ко мнѣ Воскресенскій.
Ему удалось возстановить сношенія съ «центромъ» въ Петербургѣ, и онъ привезъ для меня ключъ и адресъ. На разспросы мои о положеніи дѣлъ онъ ничего толкомъ не могъ мнѣ сказать.
Слышалъ онъ, что «центръ» плохъ, потому что изъ старыхъ дѣятелей, кто не арестованъ, уѣхалъ за границу. Воскресенскій звалъ и меня поѣхать вмѣстѣ съ нимъ въ Парижъ для того, чтобы «столковаться» гамъ съ старыми членами центра. Я наотрѣзъ отказался и ему отсовѣтовалъ. Воскресенскій все таки поѣхалъ и, какъ оказалось впослѣдствіи, смертельно надоѣлъ эмигрантамъ, которые не знали, что съ нимъ дѣлать.
Чтобы не возвращаться болѣе къ Воскресенскому, разскажу, что мнѣ извѣстно о его дальнѣйшей судьбѣ. Проваландавшись много мѣсяцевъ въ Парижѣ, онъ вернулся въ Россію въ эпоху полнаго разгрома партіи. Узнавъ, что я не арестованъ, онъ сталъ разыскивать меня по Россіи и въ началѣ 1885 г. таки настигъ меня въ Тифлисѣ.
Въ это время я уже пережилъ полную ликвидацію своего прошлаго и ждалъ возможности уѣхать за границу навсегда. Воскресенскій сталъ меня убѣждать остаться и возобновить организацію, но. конечно, поколебать принятое мною рѣшеніе онъ не могъ. Чтобы отдѣлаться отъ него, я черезъ нѣсколько дней послѣ его появленія уѣхалъ во Владикавказъ.
Уже будучи въ Парижѣ въ 1887 г., я узналъ, что Воскресенскій присталъ къ кружку Богораза и Оржиха. Вскорѣ арестованный, онъ быль высланъ въ Сибирь, выдавъ на допросѣ весь ярославскій кружокъ.
По переданному мнѣ Воскресенскимъ адресу и ключу я написалъ въ Петербургъ и въ серединѣ декабря наконецъ получилъ письмо изъ «центра».
Въ немъ предлагалось мнѣ немедленно поѣхать въ Харьковъ, стянуть тамъ всѣ мѣстныя революціонныя силы и постараться поставить типографію. Выпускъ III-го номера Народной Воли былъ для партіи вопросомъ первѣйшей необходимости.
Сборы мои были недолги. По зимнему пути, на «дружкахъ», съ какимъ то случайнымъ попутчикомъ, я въ полторы сутки добрался изъ Казани въ Сызрань, гдѣ сѣлъ на поѣздъ. Подъѣзжая къ Москвѣ, изъ купленной газеты узналъ о происшедшемъ наканунѣ убійствѣ Судейкина. Обстоятельства этого дѣла крайне смутили меня, потому что вытекавшая изъ нихъ несомнѣнная близость между Дегаевымъ и Судейкинымъ была для меня необъяснима. Но я недолго долженъ былъ остаться въ невѣдѣніи.
Такъ закончился 1883 г., второй годъ моей революціонной дѣятельности. Послѣдними тремя четвертями этого года я былъ очень недоволенъ, потому что въ нихъ короткіе періоды работы чередовались съ долгими мѣсяцами бездѣйствія. Но теперь я надѣялся вознаградить потерянное время и ревностно приняться за дѣло.
VII. править
Въ Харьковѣ дѣла оказались далеко не въ блестящемъ положеніи, Существозада тамъ небольшая группа изъ очень молодыхъ людей, во главѣ которой стоялъ студентъ Гончаровъ, симпатичный болѣзненный человѣкъ, которому суждено было вскорѣ умереть въ Харьковской тюрьмѣ. Къ своему удивленію и встрѣтилъ въ Харьковѣ бывшаго члена Кіевской подгруппы Елько, который перешелъ на нелегальное положеніе. Онъ первый сообщилъ мнѣ о предательствѣ Дегаева, но точныхъ свѣдѣній онъ не имѣлъ, потому что, повидимому, отъ него конспирировали въ Петербургѣ. О Кіевской организаціи онъ ничего не знаетъ, кромѣ того, что нашъ товарищъ Росси въ Петербургѣ. Такъ какъ и зналъ Елько за дѣльнаго и преданнаго дѣлу человѣка — такимъ онъ былъ до того момента, когда въ тюрьмѣ съ нимъ произошелъ переворотъ — я старался разузнать у него, насколько можно было надѣяться на успѣшную постановку типографіи въ Харьковѣ. Шансовъ оказалось мало. Большинство мѣстныхъ революціонныхъ элементовъ были уже на примѣтѣ у полиціи. Поставить же типографію такъ, чтобы обойтись совсѣмъ безъ сношеній съ ними, было немыслимо. Кромѣ того, событіи послѣднихъ мѣсяцевъ — арестъ массы революціонеровъ съ Фигнеръ во главѣ, открытіе тайной типографіи — показали жандармамъ, что Харьковъ слылъ революціоннымъ гнѣздомъ. Поэтому полиція подтянулась и сильно подтянула дворниковъ, которые сразу стали невыносимо нахально и безцеремонно обращаться съ обывателями, Все это вмѣстѣ взятое побудило меня поискать болѣе тихаго мѣста для типографіи. Харьковская группа стояла въ сношеніяхъ съ нѣсколькими городами — Полтавой, Таганрогомъ, Ростовомъ — въ которыхъ были болѣе или менѣе сплоченныя и сильныя группы. Съ представителями одной изъ этихъ группъ — Ростовской — я видѣлся черезъ нѣсколько дней послѣ своего пріѣзда въ Харьковъ. То, что онъ разсказалъ мнѣ о Ростовѣ, подало мнѣ мысль попытаться поставить типографію въ этомъ городѣ.
Но раньше чѣмъ принять рѣшеніе, ч потѣлъ все таки ближе ознакомиться съ харьковскими дѣлами, тѣмъ болѣе, что у группы были широкія связи съ рабочими, среди которыхъ вращался тогда извѣстный нелегальный рабочій Антоновъ. Кромѣ того отъ Елько я впервые услыхалъ о нелегальномъ «Заикѣ» (Сергѣй Ивановъ), о которомъ онъ отзывался очень хорошо, и который скоро долженъ былъ пріѣхать въ Харьковъ. Въ интересахъ дѣла важно было столковаться съ «Заикой» и работать соединенными силами.
Въ виду всего этого я рѣшилъ переѣхать изъ гостиницы, гдѣ я «обживалъ» свой новый паспортъ, на частную квартиру; я снялъ комнату у какого то банковскаго чиновника, далъ свой паспортъ для прописки дворнику и занялся своими дѣлами. Меня нѣсколько удивило, что паспортъ долго не возвращался изъ прописки, но я объяснилъ себѣ это праздничнымъ временемъ. На пятой или шестой день дворникъ раннимъ утромъ приходитъ ко мнѣ и говоритъ, что меня требуютъ въ полицію. Спрашиваю, по какому поводу. Отвѣчаетъ: «тамъ насчетъ паспорта».
Я говорю: «Ладно зайду», а онъ довольно дерзко: «приказано сейчасъ». «Хорошо, сейчасъ одѣнусь и пойлу».
Непріятная оказія! Я зналъ, что моя нелегальность ничуть не заподозрѣна, иначе ко мнѣ подступились бы съ нѣсколько большимъ церемоніаломъ. Съ другой стороны, мой паспортъ, дубликатъ, написанный моей рукой — въ Казани не нашлось человѣка съ хорошимъ писарскимъ почеркомъ — далеко не внушалъ мнѣ чувство увѣренности, и идти объясняться по поводу него въ полицію, гдѣ могли возникнуть всякіе непредвидѣнные инциденты, казалось крайне неблагоразумнымъ. Значить нужно было оставить полиціи паспортъ, хозяевамъ — вещи и скрыться. Взятъ другую квартиру подъ новымъ паспортомъ было бы опасно, потому что меня навѣрное стали бы разыскивать, когда откроютъ мое исчезновеніе. Остаться же въ Харьковѣ на волчьемъ положеніи я положительно не могъ: я чувствовалъ бы себя самымъ несчастнымъ человѣкомъ безъ своего угла. За два съ лишнимъ года своей нелегальной жизни я не больше десяти дней провелъ безъ собственной квартиры. Итакъ я пришелъ къ заключенію, что надо уѣхать изъ Харькова: и чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше — пока не хватились. Посмотрѣлъ въ газету, — поѣздъ въ Кіевъ уходитъ черезъ полчаса. Надо было идти.
На дворѣ ждалъ дворникъ,
— Ну иду въ участокъ, — сказалъ я ему, не зная, пойдетъ ли онъ за мною. Послѣднее было бы непріятнымъ осложненіемъ. Но онъ проводилъ меня только до калитки и закрылъ ее за мною.
Сдѣлавъ по городу нѣсколько крюковъ и не замѣтивъ ничего подозрительнаго, я поѣхалъ на вокзалъ и сѣлъ въ поѣздъ, отходившій въ Бахмачъ. Написавъ на этой станціи нѣсколько словъ Гончарову, я пересѣлъ на Кіевскій поѣздъ и на другой день въ 10 ч. утра я уже былъ въ Духовной Академіи у Петра Дашкевича.
По пріѣздѣ я написалъ въ Харьковъ съ просьбой немедленно выслать мнѣ явку к пароль для Ростова, и затѣмъ сталъ разспрашивать Дашкевича о кіевскихъ дѣлахъ. Оказалось, что отъ нашей организаціи ничего не осталось, Росси уѣхалъ осенью въ Петербургъ и бытъ арестованъ на похоронахъ Судейкина. З--въ возвратившись изъ Парижа, гдѣ онъ имѣлъ непріятности съ эмигрантами, уѣхалъ на Кавказъ и отстранился отъ дѣлъ. За К--имъ стали слѣдить, и онъ тоже отстранился отъ дѣлъ и уѣхалъ въ Петербургъ на какую-то службу. К--іе уѣхали въ деревню. Члены подгруппъ всѣ арестованы. Только типографія не была взята; она была спрятана въ надежномъ мѣстѣ. Тѣмъ не менѣе въ Кіевѣ существовала тогда народовольческая группа, во главѣ которой стоялъ Шебалинъ, но его въ тотъ моментъ не было въ Кіевѣ. Это я узналъ на другой день послѣ своего пріѣзда отъ Стародворскаго, Дашкевичъ передалъ мнѣ между прочимъ, что у него въ послѣднее время перебывало много нелегальныхъ. одинъ изъ которыхъ, Канашевичъ, недавно былъ арестованъ, Онъ сказалъ мнѣ также, что на койкѣ рядомъ со мною будетъ ночевать одинъ важный нелегальный (ночевки въ академіи устраивались такъ, что кто-нибудь изъ студентовъ проводилъ ночь въ городѣ, а на его мѣсто ложился гость). На другое утро Дашкевичъ показалъ мнѣ этого самаго нелегальнаго, который еще спалъ крѣпкимъ сномъ. На бѣлой подушкѣ я увидѣлъ молодое, довольно красивое лицо съ каштановой бородой и низкимъ лбомъ. Миромъ и спокойствіемъ вѣяло отъ лица спящаго. Дашкевичъ разбудилъ его, такъ какъ нужно было идти пить чай, и познакомилъ его со мной.
Это былъ Н. И. Стародворскій, Отъ него я тутъ же узналъ про его участіе въ убійствѣ Судейкина. Онъ началъ было мнѣ разсказывать нѣкоторыя подробности этого дѣла, но я поспѣшилъ прекратитъ разговоръ, потому что кругомъ насъ были студенты, Впослѣдствіи я узналъ, что Стародворскій сообщилъ свою тайну и другимъ лицамъ, не справляясь съ положеніемъ, какое кто занималъ въ партіи. Одинъ довольно извѣстный писатель, который и понынѣ здравствуетъ, очень гордился тѣмъ, что на другой день послѣ убійства Судейкина онъ зналъ изъ первоисточника всѣ подробности этого дѣла. Послѣ завтрака Дашкевичъ увелъ насъ въ какую то комнату, гдѣ стояли и лежали музыкальные инструменты, а самъ сѣлъ съ книгой передъ дверью. Стародворскій сталъ мнѣ разсказывать тогда о предательствѣ Дегаева, о поѣздкѣ послѣдняго за границу, о наложенномъ на него обязательствѣ устроить убійство Судейкина и проч. Затѣмъ онъ съ потрясающими подробностями сталъ говорить о самомъ убійствѣ, причемъ побѣлѣлъ, какъ стѣна, хотя разсказывалъ онъ это событіе далеко не въ первый разъ.
Отъ Стародворскаго я узналъ, что второй участникъ, мой старый знакомый Канашевичъ, — арестованъ въ Кіевѣ. По его словамъ, въ Кіевъ пріѣхало нѣсколько нелегальныхъ, но они въ мѣстныя дѣла не вмѣшиваются. Это были Панкратовъ, Борисевичъ и хозяйка конспиративной квартиры въ Петербургѣ. Мѣстными дѣлами занимается Шебалинъ который въ данный моментъ отсутствуетъ и который, кажется, намѣренъ устроить типографію. Относительно центра Стародворскій ничего опредѣленнаго не могъ сказать. По его мнѣнію въ Петербургѣ были силы, но въ хаотическомъ состояніи.
Въ отвѣтъ на мое письмо въ Харьковъ пріѣхалъ оттуда ростовскій представитель С., который присланъ былъ для того, чтобы проводить меня въ Ростовъ. Это было большой любезностью со стороны Гончарова и Елько. Но это не доставило мнѣ удовольствія, потому что личность С. мнѣ очень не понравилась. Съ паспортомъ чиновника Окружнаго суда въ карманѣ и съ гладко выбритымъ подбородкомъ, долженствовавшимъ придать мнѣ судейскій видъ, я выѣхалъ въ первыхъ числахъ января изъ Кіева въ одномъ поѣздѣ съ С., но держась поодаль отъ него.
Въ Ростовѣ, благодаря дѣятельности Сергѣя Пешекерова, который, судя по всему, что я узналъ о немъ, былъ несомнѣнно человѣкомъ высокаго нравственнаго и умственнаго уровня, создалась въ 82—83 г. очень солидная группа, которая особенное вниманіе обратила на пропаганду среди рабочихъ. Вообще въ Ростовѣ еще со времени «Земли и Воли», и даже раньше, не прекращались дѣятельныя сношенія съ рабочими, и изъ ихъ среды вышли такія крупныя революціонныя личности, какъ Антоновъ, Панкратовъ и Корнеевичъ (Мартыновъ). Но послѣ ареста и ссылки Пешекерова (въ декабрѣ 1883 г. былъ сосланъ въ Сибирь и умеръ по возвращеніи изъ ссылки, дѣла группы пошли плохо, особенно наверху. Когда я пріѣхалъ въ Ростовъ, тамошняя центральная группа состояла изъ учителя гимназіи М., бывшаго студента Я. и С., который однако жилъ въ Таганрогѣ. Съ первыхъ же шаговъ я услышалъ отъ младшихъ революціонеровъ жалобы на раздоры между М. и Я, и на отсутствіе руководства, при чемъ нѣкоторые изъ молодежи защищали немного Я., другіе относились къ нему дурно, но всѣ въ одинъ голосъ были противъ М. Чтобы разобраться немного въ этой путаницѣ, я постарался узнать нѣсколько ближе членовъ центральной группы. Къ своему удивленію, я увидѣлъ, что одинъ только я могъ сойти за своего человѣка; остальные двое оказались людьми, совершенно посторонними дѣлу революціи. Я, бывшій студентъ Петербургскаго университета, проведшій года три въ ссылкѣ въ Пинегѣ и жившій потомъ подъ негласнымъ надзоромъ въ Ростовѣ, былъ типичнымъ студентомъ прежнихъ временъ. Человѣкъ добродушный, онъ понималъ красоту революціонной борьбы и не прочь былъ играть роль въ послѣдней, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ видѣлъ извѣстный героизмъ въ какой-нибудь гомерической попойкѣ,
Такой господинъ могъ быть только вреденъ въ организаціи, и сославшись на его раздоры съ М., я указалъ ему на необходимость его отъѣзда. Я ждалъ сопротивленія съ его стороны, но онъ принять мое указаніе все съ тѣмъ же добродушіемъ и сказалъ, что переѣдетъ въ Екатеринославъ, гдѣ у него есть хорошіе знакомые, и попросилъ только нѣсколько денегъ на дорогу. Куя желѣзо, пока оно было горячо. я тугъ же передалъ ему деньги, и онъ на другой день уѣхалъ въ Екатеринославъ.
Въ М. я увидѣлъ не совсѣмъ нормальнаго человѣка, который твердо зналъ либеральный катехизисъ и умѣлъ при случаѣ даже пользоваться имъ вполнѣ, но революціоннаго движенія абсолютно не понималъ и даже не интересовался его смысломъ. Единственное, что его занимало, это была внѣшняя обстановка, игра въ революцію, Конспираторъ онъ былъ ужасный; на свиданія всегда приходилъ запыхавшись и объявляя, что онъ два часа колесилъ по городу, чтобы избавиться отъ тучи шпіоновъ, которые слѣдили за нимъ, Съ молодыми революціонерами онъ держалъ себя очень важно. Неспособный дать хоть сколько нибудь дѣльный совѣтъ или указаніе, онъ требовалъ у нихъ самаго подробнаго отчета во всѣхъ дѣлахъ, что ихъ особенно раздражало. Для меня было ясно, что для организаціи М., совершенно лишній, а потому вредный балластъ. На мое предложеніе отстраниться на время отъ дѣлъ, онъ сначала отвѣтить очень свысока; онъ не признавалъ за пріѣзжими нелегальными, неизвѣстно откуда взявшимися, право отстранять отъ дѣла членовъ мѣстныхъ группъ. Я очень спокойно возразилъ ему, что о какомъ бы то ни было правѣ и здѣсь и рѣчи нѣтъ. Положеніе таково, что мѣстные революціонеры не желаютъ съ нимъ работать, и выходъ изъ этого положенія только одинъ: устраниться на время. Тогда М., съ характерной для не совсѣмъ нормальныхъ людей подвижностью перемѣнилъ курсъ мыслей и сталъ говорить, что онъ очень усталъ, и что ему очень полезно будетъ отдохнуть и заняться сочиненіемъ, планъ котораго у него давно намѣченъ. На томъ и рѣшили.
Покончивши съ Я. и М., я сталъ обсуждать съ С. положеніе дѣлъ, съ цѣлью привести въ извѣстность всѣ имѣющіяся связи. У меня къ этому времени почти созрѣло рѣшеніе поставить типографію въ Ростовѣ. Но тутъ для меня обнаружился совершенно неожиданный и поразительный фактъ. Когда однажды разговоръ у меня съ С. принялъ теоретическій оборотъ, онъ заявилъ мнѣ, что, собственно говоря, онъ не народоволецъ и даже не революціонеръ. На мой вопросъ, зачѣмъ онъ принимаетъ участіе въ революціонныхъ дѣлахъ, онъ отвѣтилъ, что его интересуетъ борьба, что борьба — жизнь и т. д. Я ушамъ своимъ не вѣрилъ. Такого типа людей я еще не встрѣчалъ въ своей жизни. Выразивъ сомнѣніе въ томъ, что при отсутствіи идейной подкладки его интересъ къ борьбѣ продержится долго, я спросилъ его, каково ему будетъ расплачиваться за удовольствіе, которое онъ себѣ доставляетъ теперь. Мой вопросъ его смутилъ и онъ сказалъ, что и самъ теперь видитъ, насколько былъ легкомысленъ! Дальше онъ заявилъ, что какой то его дядя предложилъ ему мѣсто въ таможню и что онъ теперь приметъ его. Кончилось тѣмъ, что и ему я далъ денегъ на дорогу.
Безъ преувеличенія могу сказать, что за нѣсколько дней моего пребыванія въ Ростовѣ я пережилъ больше нравственныхъ страданій, чѣмъ за всю свою предшествовавшую дѣятельность; я чувствовалъ, что дѣло, которому я отдалъ себя, расползается, и что я теряю почву подъ ногами. Но это настроеніе продолжалось очень недолго, потому что въ молодыхъ ростовскихъ революціонерахъ я нашелъ горячихъ и преданныхъ идеѣ людей, на которыхъ душа радовалась.
Кружокъ молодыхъ, на которыхъ лежала цѣликомъ вся мѣстная революціонная работа, состоялъ человѣкъ изъ восьми, изъ которыхъ наиболѣе выдающимся былъ безспорно младшій П--въ. Онъ соединялъ въ себѣ большую твердость и энергію съ рѣдкой нравственной чистотой и дѣтской искренностью и пользовался большимъ вліяніемъ среди товарищей. Кромѣ П--ва членами кружка были Ч--въ, П--въ, Остроумовъ. Ш--въ и еще два — три человѣка. Къ этому же кружку принадлежалъ бывшій студентъ Технологическаго Института К., который въ то время былъ въ Петербургѣ.
Большая часть членовъ кружка занималась съ рабочими. Старшій братъ Остроумова былъ машинистомъ на Ростово-Владикавказской желѣзной дорогѣ, и черезъ него имѣлись очень большія связи въ желѣзнодорожныхъ мастерскихъ. Я помню, что мы нѣсколько разъ подъ предлогомъ именинъ или крестинъ собирались у Остроумова и встрѣчались у него съ наиболѣе выдающимися рабочими, Угнетало очень ростовцевъ, что они не имѣли опредѣленнаго плана для занятій съ рабочими. Разсужденіями по «Хитрой Механикѣ» рабочіе не удовлетворялись и требовали болѣе серьезной пищи. Когда работавшіе среди рабочихъ стали жаловаться мнѣ на отсутствіе литературы съ одной стороны и плана для систематической пропаганды съ другой стороны, я изложилъ имъ планъ, по которому я работалъ въ Кіевѣ и который легъ въ основу «Царь — Голода», Повторилась та же исторія, что въ Казани: я провелъ съ ними рядъ вечеровъ въ бесѣдахъ о томъ, какъ слѣдуетъ вести работу среди рабочихъ, Я и теперь съ удовольствіемъ вспоминаю сознаніе того духовнаго общенія, которое установилось между ростовской молодежью и мною. Чтобы сплотить всѣ лучшія революціонныя силы Ростова, я предложилъ П--ву и его ближайшимъ товарищамъ съорганизоваться въ центральную группу по общему плану партіи, на что, конечно, они съ удовольствіемъ согласились.
Кружокъ П--ва имѣлъ обширныя и цѣнныя связи не только въ Ростовѣ, но и въ Новочеркаскѣ, Таганрогѣ, Ейскѣ, Екатеринодарѣ, Ставрополѣ-Кавказскомъ и въ другихъ мѣстахъ. Въ Ростовѣ большинство связей было среди людей, имѣвшихъ опредѣленное положеніе. Были банковскіе чиновники, желѣзнодорожные служащіе, чиновники городской управы, былъ даже директоръ отдѣленія фирмы Зингеръ и Ко въ Нахичевани. Особенно цѣнныя связи имѣлись черезъ посредство Я--ва и Ч--ва среди армянъ Нахичевани, — цѣнныя потому, что стояли внѣ всякихъ подозрѣній. Вообще большинство ростовскихъ революціонеровъ были совершенно чисты, и жандармы не имѣли ни малѣйшаго представленія о той работѣ, которая шла подъ поверхностью торгово-промышленной жизни Ростова. Всѣ эти обстоятельства показались мнѣ въ высшей степени благопріятными для постановки типографіи въ Ростовѣ и, когда я открылъ свой планъ П--ву, онъ пришелъ въ восторгъ и сталъ ручаться за успѣхъ.
Въ концѣ января пріѣхалъ изъ Харькова Клько и разсказалъ объ убійствѣ предателя Шкрябы, — убійствѣ, которое по его словамъ совершилъ нелегальный Антоновъ на одной изъ площадей Харькова. Елько сообщилъ мнѣ также, что Сергѣй Ивановъ долженъ вскорѣ пріѣхать въ Ростовъ для свиданія со мной, и сталъ убѣждать меня поѣхать въ Петербургъ для того, чтобы выяснить положеніе, въ которомъ находилась партія послѣ дегаевскаго предательства. Забылъ сказать, что, когда я пріѣхалъ въ Харьковъ, мнѣ былъ переданъ пароль и явка для центра. Въ виду того, что предстояла возможность устроить съ нѣкоторыми шансами на успѣхъ типографію въ Ростовѣ для напечатанія 10-го номера Народной Воли, мнѣ, само собой разумѣется, предстояло войти въ сношенія съ центромъ по этому поводу. Но раньше, чѣмъ поѣхать въ Петербургъ, мнѣ необходимо было столковаться съ Сергѣемъ Ивановымъ, который, какъ я зналъ, былъ дѣятельнымъ членомъ партіи еще при Фигнеръ.
Въ началѣ февраля пріѣхалъ Сергѣй Ивановъ и съ перваго же взгляда очень понравился мнѣ. Это быль стройный молодой человѣкъ лѣтъ 27, съ правильными чертами лица, вьющимися каштановыми волосами и такой же бородкой и добрыми голубыми глазами, которые однако выражали большую рѣшимость. Уже въ первое наше свиданіе я имѣлъ случай убѣдиться, что добрые глаза Иванова могутъ смотрѣть очень твердо и даже грозно. Мы только успѣли разговориться, какъ услышали въ передней громкій голосъ хозяина, который вразумительно говорилъ: «здѣсь такого нѣтъ!»
Вдругъ дверь комнаты, въ которой мы сидѣли, быстро открылась, и вскочить какой то неопредѣленный господинъ, который, кинувши: «здѣсь такой то?» быстро повернулся, вышелъ и закрылъ за собой дверь. Мы оба схватились за револьверы, такъ какъ были увѣрены, что это былъ лазутчикъ, за которымъ сейчасъ появится «средиземная эскадра», Въ ту пору моей жизни ч еще больше хворалъ, чѣмъ теперь, и твердо былъ намѣренъ не отдаваться живымъ въ руки жандармамъ, чтобы не испытывать на себѣ всѣхъ прелестей въ Петропавловкѣ. которыхъ я все равно не перенесъ бы. Ивановъ тоже хотѣлъ дорого продать свою жизнь, такъ что вдвоемъ, вооруженные отличными американскими револьверами Смита — Вессона крупнаго калибра, мы могли нанести серьезный вредъ «эскадрѣ». Но все это оказалось однимъ изъ тѣхъ многочисленныхъ недоразумѣній, которыя въ обыкновенной жизни проходятъ совершенно незамѣтными, а въ жизни революціонера является memento mori и подвергаютъ сто нервы строгому испытанію. Нервы Иванова великолѣпно выдержали это испытаніе, и я не могъ не любоваться имъ.
Ивановъ былъ извѣстенъ подъ именемъ «Заика», потому что заикался, когда бывалъ взволнованъ, въ спокойномъ же состояніи онъ говорилъ довольно плавно,
Мы провели, почти не разлучаясь, два дня и переговорили обо всемъ, что только могло насъ интересовать. Между нами не оказалось ни одного разногласія, кромѣ какъ по одному пункту, но и это въ концѣ концовъ уладилось.
Ивановъ согласился на устройство типографіи въ Ростовѣ, но раньше чѣмъ приступить къ этому дѣлу, мы порѣшили поѣхать въ Петербургъ и узнать что-нибудь поближе о центральной Организаціи Партіи. У Иванова была для Петербурга та же явка, что и у меня. Но на случай, если бы явка провалилась, я назначилъ Иванову свиданіе ни третье воскресенье въ 10 ч. утра въ Казанскомъ соборѣ у входа съ правой стороны, и мы разстались. Ивановъ уѣхалъ въ Кіевъ, гдѣ онъ хотѣлъ столковаться съ Шебалинымъ и Карауловымъ, который долженъ былъ вернуться изъ за границы; я же въ десятыхъ числахъ февраля уѣхалъ въ Петербургъ. Передъ отъѣздомъ III въ, который составилъ отличную колекцію паспортовъ, печатей и т, д., снабдилъ меня очень хорошимъ видомъ. Это было дворянское свидѣтельство. оригиналъ. Владѣлецъ его рабочій Каміонко, уроженецъ Витебской губ., жилъ по другой бумагѣ въ Ростовѣ. Единственное неудобстно моего вида было то, что въ немъ значился возрастъ: «21 годъ», тогда какъ мнѣ уже было 27. Но я чисто брился, такъ что могъ сойти за старообразнаго молодого человѣка.
VIII. править
Въ Петербургѣ извозчикъ съ вокзала повезъ меня въ меблированныя комнаты на Надеждинской улицѣ, которыя содержались какой. то полькою. Указавъ мнѣ комнату, номерной потребовалъ мой видъ и, прочитавъ фамилію Каміонко, затараторилъ по польски. Я объяснилъ ему, что все понимаю по польски, но плохо говорю на этомъ языкѣ, потому что отецъ-де мой былъ литвинъ, а мать русская. Онъ опечалился и уже больше не говорилъ со мною по польски,
На явкѣ — въ какомъ то большомъ банкѣ — мнѣ сказали, что съ лицемъ, къ которому я имѣлъ пароль, я могъ имѣть свиданіе только черезъ два дня. Это было непріятно, но дѣлать было нечего, Я посвятилъ это время на разысканіе знакомыхъ, которые были у меня въ Петербургѣ, Зная, что мой бывшій товарищъ по Кіевской группѣ К--ій живетъ въ Петербургѣ, и добылъ его адресъ въ адресномъ столѣ и пошелъ къ нему вечеромъ. Увидѣвъ меня, К, крайне смутился и сталъ говорить, что за нимъ страшно слѣдятъ, и что я рискую быть тутъ же арестованнымъ. Жена же его бросала на меня такіе недружелюбные взгляды, которые безъ словъ объяснили мнѣ положеніе вещей, Видя что мнѣ здѣсь нечего дѣлать, я, не посидѣвъ и десяти минутъ, пожелалъ имъ всякаго благополучія и ушелъ.
Выйдя отъ нихъ, я, само собою разумѣется, смотрѣлъ въ оба, чтобы на первыхъ же порахъ не прицѣпить себѣ хвостъ. Но я не замѣтилъ и тѣни слѣжки.
Съ другими знакомыми и былъ болѣе счастливъ и встрѣтилъ у нихъ радушный пріемъ, и это дало мнѣ возможность располагать для свиданій двумя-тремя совершенно чистыми квартирами, не прибѣгая къ услугамъ мѣстныхъ революціонеровъ.
На четвертый день послѣ моего пріѣзда въ Петербургъ мнѣ было назначено свиданіе съ лицомъ, къ которому я имѣлъ пароль.
Въ большой квартирѣ на Садовой, куда меня направили, меня встрѣтилъ высокій прямой господинъ лѣтъ тридцати двухъ, въ которомъ сразу виденъ былъ военный одѣтый въ штатское платье. Это былъ штабсъ-капитанъ К. А. Степуринъ. Симпатичное, хотя и некрасивое, лицо нѣсколько чухонскаго тина и полное отсутствіе какой бы то ни было аффектаціи съ первыхъ его словъ очень расположили меня въ его пользу. Болѣе близкое знакомство съ нимъ только подтвердило и углубило мое первое впечатлѣніе, и въ галлереѣ свѣтлыхъ личностей, съ которыми судьба столкнула меня и память которыхъ я чту, Степуринъ занимаетъ видное мѣсто.
Степуринъ сказалъ мнѣ, что онъ самъ къ центру не принадлежитъ, но что уѣзжая послѣ убійства Судейкина за границу, Лопатинъ передалъ ему связи, такъ сказать, на храненіе. Ему было поручено принимать революціонеровъ, которые могли пріѣхать въ Петербургъ, и передать имъ, что въ настоящій моментъ центръ реорганизуется и что онъ выпуститъ скоро оффиціальное сообщеніе о дегаевской исторіи. Разсказалъ мнѣ также Степуринъ, что эта исторія подняла большую смуту въ умахъ, и что нѣкоторые революціонеры, но главѣ которыхъ стоить «Александръ Ивановичъ», стремятся создать центральную организацію независимо отъ старыхъ членовъ комитета, находившихся въ Парижѣ, и такъ сказать, въ оппозицію имъ. Чтобы вполнѣ отмѣтить свою независимость, они приняли имя «Партіи Молодой Народной Воли», и ввели въ программу фабричный и аграрный терроръ. Александръ Ивановичъ требовалъ отъ Степурина переданныхъ ему партійныхъ связей, но Степуринъ отказалъ, говоря, что онъ сдастъ ихъ тѣмъ, отъ кого подучилъ на храненіе. Пріѣздъ Лопатина ожидался со дня на день, и Степуринъ былъ абсолютно нравъ.
Я видѣлся съ Стенуринымъ разъ восемь. На послѣднемъ свиданія, которое произошло на квартирѣ у моей Ярославской знакомой курсистки Р--ой, онъ поразилъ меня своей разбитостью. Онъ сказалъ, что за нимъ послѣдніе дни усиленно слѣдятъ, и что ему съ большимъ трудомъ удалось отдѣлаться отъ сыщиковъ, чтобы прійти на свиданіе со иной. Онъ думалъ, что его скоро арестуютъ, такъ какъ слѣженіе за нимъ не даетъ полиціи желаемаго ею результата. На другой день его дѣйствительно арестовали и посадили въ крѣпость; затѣмъ онъ былъ переведенъ въ домъ предв. заключенія, гдѣ вскорѣ и покончилъ жизнь самоубійствомъ!
Съ Александромъ Ивановичемъ я познакомился вскорѣ послѣ моего пріѣзда въ Петербургъ по совѣту Степурина, который желалъ, чтобы я составилъ себѣ собственное мнѣніе о Молодой Народной Волѣ, Я теперь не припомню, при посредствѣ кого состоялось это знакомство.
Изъ перваго-же разговора съ нимъ я вынесъ впечатлѣніе, что съ нимъ трудно будетъ сговориться. По его мнѣнію не только прежніе руководители партіи отжили, но и сама программа Народной Воли устарѣла. Центральный терроръ и сопряженное съ нимъ игнорированіе массъ привели партію къ преждевременной дряхлости[6]. Чтобы возродить ее, нужно притянуть массы, а единственными средствами для этого является аграрный и фабричный терроръ.
Свою позицію я очень ясно опредѣлилъ своему собесѣднику. Не зная, каковы требованія и претензіи прежнихъ руководителей, я не могу судить, насколько тѣ и другіе соотвѣтствуютъ интересамъ партіи, или идутъ въ разрѣзъ съ послѣдними. Мое отношеніе къ нимъ опредѣлится только послѣ пріѣзда Лопатина. Что же касается фабричнаго и аграрнаго террора, то я никогда не приму его и если партія напишетъ его на своемъ знамени, я безъ малѣйшаго колебанія выйду изъ состава ея.
Несмотря на это разногласіе Александръ Ивановичъ познакомилъ меня Съ членами своего кружка, изъ которыхъ припоминаю стараго нелегальнаго Овчинникова, уже знакомаго мнѣ Стародворскаго и М--ва; фамиліи остальныхъ или остались мнѣ неизвѣстны, или позабыты мной. Къ кружку Александра Ивановича примыкалъ студентъ Ф--въ и писатель П., другой писатель гостепріимно предоставлялъ ему для свиданій свою квартиру.
Около 7-го марта пріѣхалъ Сергѣй Ивановъ, и я сообщилъ ему все, что узналъ о положеніи дѣлъ. Къ моему величайшему удовольствію, у насъ опять обнаружилось полное единомысліе въ оцѣнкѣ этого положенія. Ивановъ разсказалъ, что въ Кіевѣ Шебалинъ показалъ себя горячимъ сторонникомъ Молодой Народной Воли и находился въ дѣятельныхъ сношеніяхъ съ Александромъ Ивановичемъ. Наоборотъ, возвратившійся изъ за границы Карауловъ крѣпко стоить за старую Народную Волю. Въ Харьковѣ и Саратовѣ сторонниковъ и связей у Александра Ивановича не было. Что Ярославль, Казань и Ростовъ будутъ держаться за старыя традиціи, я былъ вполнѣ увѣренъ.
Очень смущала насъ вырисовывавшаяся тенденція къ расколу въ партіи. Но мы надѣялись, что кризисъ будетъ благополучно пережитъ.
Во всякомъ случаѣ до пріѣзда Лопатина, который тогда уже былъ въ Россіи, намъ ничего нельзя было предпринимать.
Дня четыре послѣ своего пріѣзда я поселился въ Поварскомъ переулкѣ въ комнатѣ, которую я снялъ отъ жильцовъ, какихъ то мелкихъ торговцевъ, и зажилъ мирной жизнью степеннаго обывателя. Времени свободнаго у меня было хоть отбавь, и я каждый день проводилъ нѣсколько часовъ въ публичной библіотекѣ, гдѣ даже успѣлъ пріобрѣсти расположеніе одного изъ библіотекарей, который приберегалъ для меня свѣже полученные французскіе и англійскіе журналы. За сосѣднимъ со мною столомъ часто сидѣлъ подпоручикъ Заговскій, который бѣжалъ изъ Ташкента, куда онъ былъ сосланъ. Мнѣ очень хотѣлось пристроить Натовскаго въ качествѣ хозяина квартиры для будущей типографіи въ Ростовѣ, на что онъ согласился, но потомъ перемѣнилъ рѣшеніе и остался въ Петербургѣ, гдѣ былъ скоро арестованъ и впослѣдствіи посаженъ безъ суда въ Шлиссельбургъ.
Шелъ я разъ по Невскому, направляясь въ публичную библіотеку, и по привычкѣ смотрѣлъ въ оба, т. е. занятый своими мыслями машинально анализировалъ прохожихъ. Вниманіе мое привлекъ какой-то видный господинъ въ коротенькомъ зимнемъ пальто и широкополой мягкой шляпѣ, съ золотымъ pince-nez на носу, бритыми щеками и великолѣпной бѣлокурой бородой. Иностранецъ, должно быть, промелькнуло у меня въ головѣ.
Вечеромъ я имѣлъ свиданіе съ Ивановымъ, и отъ него узналъ, что Лопатинъ пріѣхалъ, и что мы сейчасъ же должны видѣться съ нимъ. Мы ваяли извозчика и поѣхали на Васильевскій островъ, тлѣ въ квартирѣ какой-то женщины-врача насъ ждалъ Лопатинъ, Каково же было мое удивленіе, когда въ Лопатинѣ я узналъ моего иностранца съ Невскаго; Въ свою очередь и Лопатинъ былъ удивленъ, когда я ему сказалъ, что въ такомъ-то часу видѣлъ его въ такой-то части Невскаго Онъ объяснилъ мнѣ, что его бросающійся въ глаза наружный видъ соотвѣтствовалъ его паспорту англійско-подданнаго.
Обмѣнявшись нѣсколькими незначительными замѣчаніями, мы задали Лопатину вопросъ, который больше всего насъ интересовалъ, о состояніи организаціи партіи. Лопатинъ сталъ говорить, что находящіеся за границей члены Комитета делегировали свои права Распорядительной Комиссіи изъ трехъ членовъ, каковая Комиссія и стоитъ нынѣ во главѣ организаціи партіи. Сама организація партіи заключается въ Центральной Группѣ, въ которую входятъ всѣ выдающіеся революціонные дѣятели, Центральная Группа, учрежденная въ Парижѣ въ 1R84 г., составилась изъ революціонеровъ, попавшихъ послѣ Дегаевской исторіи за границу и намѣревавшихся возвратиться въ Россію, и нѣкоторыхъ не выѣхавшихъ за границу революціонеровъ, въ числѣ которыхъ былъ Овчинниковъ (дѣдъ), Ивановъ. Степуринъ и, кажется, Гончаровъ (изъ Харькова). Всего членовъ было 17 человѣкъ. Я не попалъ въ члены Центральной Группы вслѣдствіе того, какъ объяснилъ Лопатинъ, что мое мѣстопребываніе не было извѣстно за границей. Александръ Ивановичъ тоже не былъ назначенъ въ Центральную Группу.
Тотъ фактъ, что въ основу новой организаціи положена инвеститура, исходившая отъ бывшихъ членовъ Комитета, которые однако сами въ этой организаціи не участвовали, крайне непріятно удивилъ меня, потому что онъ до извѣстной степени оправдывалъ нападки Александра Ивановича. Съѣхавшіеся за границей активные революціонеры могли, функціонируя какъ учредительное собраніе, составить организацію и, вернувшись въ Россію, взять въ свои руки дѣла партіи. Но чтобы ихъ существованіе, какъ организаціи, вытекало не изъ ихъ качествъ активныхъ революціонеромъ, а изъ воли бывшихъ членовъ Комитета, активная служба которыхъ была несомнѣнно покончена, — это казалось большой странностью. Въ этомъ смыслѣ и вполнѣ откровенно высказался Лопатину. На мои замѣчанія онъ отвѣтилъ, что было сочтено за лучшее установить преемственную связь между новой и старой организаціей и Исполнительнымъ Комитетомъ, престижъ котораго былъ такъ великъ.
Онъ надѣялся, что этотъ престижъ дастъ возможность объединить всѣ активныя революціонныя силы. На мой вопросъ, почему тогда Центральная Организація не назвала себя Исполнительнымъ Комитетомъ, Лопатинъ отвѣтилъ, что собравшіеся революціонеры не считали себя достойными назваться прямыми продолжателями славнаго Комитета. Пока что была назначена Распорядительная Комиссія, но. когда люди выработаются, можно будетъ возстановить Исполнительный Комитетъ.
За смыслъ, если не за букву объясненія съ Лопатинымъ я ручаюсь. На вопросъ Иванова о составѣ Распорядительной Комиссіи, Лопатинъ сказалъ, что, кромѣ него, членами ея состоять Сухомлинъ и Салова. Сухомлина онъ охарактеризовалъ, какъ молодого революціонера, подающаго блестящіе надежды, а про Салову сказалъ, что она старая и опытная революціонерка.
Когда зашла рѣчь о Молодой Народной Волѣ, сторонниковъ которой Лопатинъ окрестилъ «Красными пѣтухами» за разговоры объ аграрномъ террорѣ, онъ высказалъ мнѣніе, что ее надо оставить «свариться въ собственномъ соку». Я выразилъ опасеніе, что процессъ этотъ можетъ затянуться, особенно если принять во вниманіе вызванную дегаевщиной въ революціонныхъ умахъ смуту. Поэтому я высказался за попытку уладить расколъ путемъ переговоровъ. Ивановъ очень горячо и энергически поддержалъ высказанное мною мнѣніе. Лопатинъ согласился, и было рѣшено повидаться съ Александромъ Ивановичемъ. Затѣмъ было приступлено къ разсмотрѣнію актива партіи. Лопатинъ совершенно откровенно сознался, что кромѣ кой-какихъ связей въ Петербургѣ и въ Кіевѣ, новая организація ничего не имѣетъ. Надо создать типографію для напечатанія 10-го номера съ оффиціальнымъ сообщеніемъ Комитета о дегаевской исторіи, необходимо для поднятія престижа партіи устроить террористическій актъ, а между тѣмъ, средствъ никакихъ. Когда же Ивановъ и я разсказали о тѣхъ связяхъ, которыя сосредоточились въ нашихъ рукахъ, Лопатинъ очень обрадовался. Для него все это было полной неожиданностью. Мы заявили, что надѣемся безъ особыхъ затрудненій поставить типографію, и что на Луганскомъ казенномъ заводѣ имѣются техники, которые берутся изготовить сколько угодно разрывныхъ снарядовъ.
Было уже поздно, и намъ нужно было разойтись. Я попросилъ Иванова уйти первымъ, такъ какъ я хотѣлъ проводить Лопатина и по дорогѣ нѣсколько ближе познакомиться съ нимъ. Въ Лопатинѣ я увидѣлъ человѣка образованнаго и богато одареннаго. Но мнѣ непріятна была его манера говорить въ шутливомъ и легкомъ тонѣ о вещахъ, которыя для насъ были священными. Казалось, что революціонная работа для Лопатина не была дѣломъ, съ которымъ онъ сросся всѣми фибрами души, а чѣмъ-то случайнымъ, чѣмъ онъ занимался, какъ аматеръ. Очень вѣроятно, что въ основу этого впечатлѣнія легла та особенность его натуры, которую онъ самъ мѣтко охарактеризовалъ фразой: «я не человѣкъ партіи, а партизанъ».
Нѣсколько минутъ послѣ ухода Иванова, мы тоже вышли и направились пѣшкомъ черезъ Литейный мостъ къ Невскому.
По порогѣ Лопатинъ много говорилъ о заграничной жизни, о своемъ знакомствѣ съ корифеями европейскаго соціализма и т д. Говорилъ онъ очень занимательно и красиво.
Разстались мы съ Лопатинымъ на Невскомъ, при чемъ свиданіе у насъ было назначено на другой день на моей квартирѣ, которая несомнѣнно была чище, чѣмъ какая бы то ни было изъ квартиръ бывшихъ въ нашемъ распоряженіи въ городѣ.
Дворнику своему я сказалъ, что ко мнѣ будетъ приходить учитель нѣмецкаго языка, и послалъ даже его купить бутылку рому и сигаръ, пояснивъ, что нѣмецъ безъ этого не можетъ хорошо дѣйствовать. Получивъ 20 к. за комиссію дворникъ удовлетворился, и приходъ Лопатина нисколько его не заинтересовалъ.
А приходилъ Лопатинъ почти каждый день, вплоть до моего отъѣзда, приходилъ иногда наугадъ, когда у насъ даже не было назначено свиданія. За это время я его узналъ довольно близко.
Дня черезъ три послѣ пріѣзда Лопатина состоялось свиданіе между Лопатинымъ, Ивановымъ и мною, съ одной стороны и Александромъ Ивановичемъ съ другой, Александръ Ивановичъ упорно стоялъ на томъ, что надо дать удовлетвореніе требованіямъ и стремленіямъ молодыхъ и внести въ программу аграрный и фабричный терроръ. Узнавъ отъ Лопатина о новой организаціи, данной партіи, онъ пришелъ въ большое негодованіе и обнаружилъ еще большую непримиримость. И замѣтилъ, что шутливый и ироническій тонъ Лопатина очень его раздражалъ. При такомъ его раздраженіи веденіе переговоровъ не имѣло шансовъ на успѣхъ. Поэтому мы съ Ивановымъ рѣшили видаться съ Александромъ Ивановичемъ безъ Лопатина. Мы имѣли нѣсколько разговоровъ, на которыхъ присутствовали, кромѣ Александра Ивановича, члены его группы Стародворскій, Овчинниковъ, М--въ и П--въ. Разговоры долго не приводили ни къ какому результату. Неуспѣху переговоровъ много содѣйствовалъ тотъ фактъ, что, пока мы переговаривались, Лопатинъ велъ противъ Александра Ивановича г партизанскую войну — или по его образному выраженію, «косилъ у него траву подъ ногами», т. е. отбивалъ у него молодежь. И всякій разъ, когда до Александра Ивановича доходили какія-нибудь свѣдѣнія въ этомъ смыслѣ, онъ являлся на свиданіе съ удвоенной дозой непримиримости. Одно время, казалось, мы совсѣмъ пришли къ соглашенію на томъ, что раньше всего необходимо объединить всѣ наличныя народовольческія силы, а затѣмъ уже ставить на очередь вопросъ о внесеніи поправокъ въ программу. Но вотъ Александръ Ивановичъ вызываетъ меня и Иванова на экстренное свиданіе, объявляетъ, что никакое соглашеніе между старой и молодой Народной Волей немыслимо и читаетъ намъ громоносную прокламацію противъ бывшихъ членовъ комитета и новой организаціи, — прокламацію, которая должна была быть напечатана въ типографіи, принадлежавшей кружку молодыхъ народовольцевъ. Словомъ, разрывъ былъ полный, Что подлило масла въ огонь, я такъ и не могъ узнать. Я много говорилъ въ этотъ вечеръ, Напомнивъ исторію партіи за послѣдніе годы, я доказывалъ, что въ настоящій моментъ партія, а съ нею и все освободительное движеніе Россіи, переживаетъ жестокій кризисъ. Объединеніе всѣхъ наличныхъ революціонныхъ силъ для нея вопросъ жизни или смерти. Неужто въ такой моментъ люди, которымъ дороги интересы народа, могутъ желать раскола? Что значитъ та или другая личность, или даже группа личностей въ сравненіи съ роковымъ вопросомъ; быть или не быть организованному революціонному движенію въ Россіи?
Я говорилъ долго и, должно быть, съ чувствомъ, потому что мы оба прослезились и, кажется, даже обнялись, Александръ Ивановичъ изорвалъ въ клочки свою прокламацію и объявилъ, что отнынѣ онъ всѣми силами будетъ стремиться къ объединенію. Впослѣдствіи однако оказалось, что это еще не было его послѣднимъ словомъ. Окончательно рѣшилъ онъ этотъ вопросъ только мѣсяца черезъ два.
Во все время нашихъ переговоровъ мы, т, е. Ивановъ и я, встрѣчались, то по-одиночкѣ, то попарно съ Лопатинымъ, Садовой и Сухомлинымъ. Познакомившись съ ними, мы рѣшили признать новую организацію, но не оставаться въ Петербургѣ, а продолжать дѣло въ провинціи.
Когда переговоры съ Александромъ Ивановичемъ невидимому пошли на ладь — это было около 10-го апрѣля — мы сказали Лопатину о нашемъ намѣреніи уѣхать и изъявили желаніе окончательно и, такъ сказать, формально сговориться на счетъ плана дѣйствій.
Тогда въ какой-то очень богатой квартирѣ состоялось довольно торжественное засѣданіе, въ которомъ, кромѣ Распорядительной Комиссіи въ полномъ составѣ, приняли участіе только Ивановъ и я. Сговорившись заранѣе съ Ивановымъ, я отъ нашего имени и отъ имени тѣхъ группъ, съ которыми мы состояли въ сношеніяхъ, заявилъ, что мы принимаемъ, какъ фактъ, существующую центральную организацію и будемъ оказывать ей все содѣйствіе, какое будетъ въ нашихъ силахъ. Въ интересахъ дѣла мы считаемъ за лучшее работать въ провинціи. Но раньше, чѣмъ дѣлать, мы просимъ Распорядительную Комиссію изложить намъ планъ ея дѣйствій на будущее. Отъ имени комиссіи заговорилъ Лопатинъ. Поблагодаривъ насъ за великодушіе, съ которымъ мы закрывали глаза на несовершенства Центральной Организаціи, онъ сказалъ, что комиссія пріѣхала въ Россію почти безъ связей, но что, благодаря намъ, она почувствовала почву подъ ногами. Главнѣйшей задачей ея будетъ объединить всѣ наличныя революціонныя силы. Для этого организація должна заявить о своемъ существованіи фактами. Первымъ такимъ фактомъ должно быть напечатаніе 10-го номера «Народной Воли» съ оффиціальнымъ сообщеніемъ Исполнительнаго Комитета о дегаевской исторіи. Затѣмъ организаціей намѣчены нѣкоторыя боевыя предпріятія.
Что касается напечатанія номера, то мы взяли на себя постановку типографіи въ Ростовѣ и въ предѣлахъ революціоннаго предвидѣнія ручались за успѣхъ. Крупныхъ денежныхъ поступленій у насъ не предвидѣлось, но мы обѣщали удѣлить Распорядительной Комиссіи возможно большую часть нашихъ нормальныхъ средствъ Кромѣ того Луганскій заводъ доставитъ комиссіи нужные ей боевые припасы. Лопатинъ былъ очень доволенъ и привычной ему образной рѣчью сказалъ намъ:
— Господа, вы даете намъ коня и помогаете сѣсть въ сѣдло. Намъ остается только заслужить наши шпоры.
Когда пять мѣсяцевъ спустя онъ пріѣхалъ въ Ростовъ, первое, что онъ сказалъ мнѣ послѣ обмѣна привѣтствій, было:
— Хочу разсказать вамъ, какъ мы заслужили шпоры.
Считаю нужнымъ упомянуть еще объ одномъ фактѣ, который показываетъ, что уже въ тѣ отдаленныя времена въ революціонныхъ сферахъ ощущалась потребность выйти изъ узкихъ предѣловъ кружковой конспираціи и стать на почву массоваго движенія. Извѣстно, что въ Ростовѣ каждый годъ весною скопляется 20—30 тысячъ земледѣльческихъ рабочихъ со всѣхъ концовъ Россіи, и что отсюда они понемногу распредѣляются по всему сѣверному Кавказу и Лону. Это перелетное населеніе представляетъ собою чрезвычайно горючій элементъ, — стоить только вспомнить грандіозные безпорядки 1879 г., которые носили исключительно антиправительственный характеръ. Разошедшаяся толпа разнесла въ пухъ и прахъ полицейское управленіе. изорвала въ клочки и выбросила на улицу всѣ бумаги, а самого полицеймейстера загнала на крышу. Только на третій день вызваннымъ изъ Екатеринослава войскамъ удалось возстановить порядокъ.
Изъ разговоровъ съ ростовскими революціонерами выяснилось, что по слухамъ подобнаго же рода безпорядки ожидались и ближайшей весной, — на то были какія-то экономическія причины, о которыхъ теперь не припомню. Не знаю, подъ вліяніемъ ли тяжелыхъ впечатлѣній, вынесенныхъ мною изъ столкновенія съ казанскими скептиками и пессимистами, или по другой причинѣ, но у меня возникла мысль, что хорошо было бы, если бы народовольческая группа стала во главѣ стихійнаго массоваго движенія и придала ему чисто революціонный характеръ, вынесши впервые знамя Народной Воли на открытую борьбу съ правительствомъ при посредствѣ народныхъ массъ. Елько и Петръ Антоновъ, которые были тогда въ Ростовѣ, и которымъ я сообщилъ свою мысль, пришли въ восторгъ отъ нея, и мы серьезно обсуждали возможность осуществленія ея. Въ Ростовѣ насчитывалось тогда человѣкъ 70 революціонной интеллигенціи и рабочихъ, на которыхъ можно было вполнѣ положиться; изъ Луганскаго завода могли доставить любое количество разрывныхъ снарядовъ, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что если бы возникло серьезное стихійное движеніе, оно, направляемое и дисциплинируемое революціонной организаціей, могло бы продержаться нѣсколько дней и произвести большій эффектъ, чѣмъ любое террористическое предпріятіе. Тутъ уже не могло бы быть рѣчи о томъ, что господа убили царя за то, что онъ хотѣлъ отдать землю мужикамъ.
Когда пріѣхалъ Сергѣй Ивановъ, мы къ числѣ прочихъ вопросовъ коснулись и этого. Были рѣшено не дѣлать никакихъ попытокъ къ тому, чтобы искусственно вызвать волненіе и выступить только тогда, когда серьезный характеръ движенія вполнѣ выяснится.
Разъ принявши ниспосланный намъ центръ, я счелъ нужнымъ сообщить Лопатину о возможномъ осуществленіи плана, о которомъ только что была рѣчь. Лопатинъ выслушалъ все, одобрилъ и, по своему обыкновенію, далъ разговору шутливое заключеніе, сказавши:
— Благословляю. Когда захотите короноваться ростовскимъ королемъ, мы возьмемъ на прокатъ изъ театра и пришлемъ вамъ корону.
Въ книгѣ судебъ было написано, что нашъ планъ такъ и останется планомъ.
Весна прошла въ Ростовѣ необыкновенно спокойно. Та сила, которая безъ важной причины вызываетъ въ терпѣливой подъяремной массѣ неожиданный взрывъ буйнаго, а иногда дикаго и свирѣпаго протеста, на этотъ разъ не проявила своего дѣйствія.
Въ началѣ апрѣля я узналъ, не помню отъ кого, что бывшая хозяйка петербургской конспиративной квартиры, устроенной для судейкинскаго дѣла, въ Кіевѣ чудеснымъ образомъ спаслась изъ рукъ жандармовъ и, не зная, куда дѣться, вернулась въ Петербургъ, гдѣ тоже не знали, что съ ней сдѣлать. Переговоривши между собой, мы съ Ивановымъ рѣшили предложить ей поѣхать къ намъ въ Ростовъ хозяйкой типографіи. Придя на свиданіе, которое мнѣ было устроено съ нею, я увидѣлъ блѣдную молодую женщину, наружность которой на первый взглядъ казалась довольно безцвѣтной. Но подъ этой нѣсколько умышленно-безцвѣтной наружностью скрывалась рѣдкая выдержка и присутствіе пуха. Только этимъ ея качествамъ мы обязаны тѣмъ, что наша ростовская типографія не погибла отъ самаго глупаго и непредвидѣннаго случая. Руня охотно приняла наше предложеніе и разсказала мнѣ о своемъ кіевскомъ приключеніи.
Послѣ убійства Судейкина. конспиративная квартира была снята, и Руня уѣхала въ Кіевъ, куда также вскорѣ прибыли Канашевичъ и Стародворскій.
Тамъ она встрѣтилась съ Панкратовымъ и Борисевичемъ. Вскорѣ Канашевичъ былъ арестованъ, и за подозрительной публикой началась усиленная слѣжка. Когда Руня и Панкратовъ выходили разъ изъ одной квартиры, за которой, вѣроятно, слѣдили, за ними погнались жандармы. Одинъ изъ нихъ схватилъ Руню, а другой настигъ и схватилъ Панкратова. Послѣдній сильнымъ движеніемъ вырвался изъ его рукъ выхватилъ револьверъ, выстрѣлилъ въ жандарма, который держалъ Руню, и бросился бѣжать, За нимъ погнались и вскорѣ поймали. Пущенная Панкратовымъ пуля попала въ цѣль: жандармъ упалъ, увлекая въ своемъ паденіи Руню. Нѣсколько секундъ она лежала на землѣ, слыша возлѣ себя стоны раненаго жандарма, затѣмъ встала и тихо пошла. Когда бѣжавшіе ей на встрѣчу прохожіе спросили ее въ чемъ дѣло, она спокойно отвѣтила, что жандармы ловили какого-то преступника, который выстрѣлилъ и ранилъ одного изъ нихъ. Не никто не подумалъ задержать, и она благополучно скрылась и пріѣхала въ Петербургъ. Мы снабдили Руню явкой и другими указаніями и отправили ее немедля въ Ростовъ, такъ какъ въ Петербургѣ она сильно рисковала быть арестованной.
Наступило время отъѣзда изъ Петербурга. И долженъ былъ отправиться пряно въ Ростовъ и заняться приготовленіями къ постановкѣ типографіи, а Ивановъ долженъ былъ сначала заѣхать въ Нижній, гдѣ онъ надѣялся добыть хозяина для типографіи, а затѣмъ повидаться съ революціонными группами въ Саратовѣ и Харьковѣ. Распрощавшись съ товарищами и получивъ отъ Лопатина рукописи для номера, я около половины апрѣля выѣхалъ изъ Петербурга и остановившись на сутки въ Москвѣ, гдѣ я видѣлся съ Гоффманомъ и нѣкоторыми другими революціонерами, я прямо пріѣхалъ въ Ростовъ,
IX. править
Въ Ростовѣ я засталъ Елько и Антонова, которые сообщили мнѣ о пріѣздѣ Руни и еще какого-то нелегальнаго, вернувшагося изъ-за границы. На мои разспросы они отвѣтили, что этотъ нелегальный живетъ уже мѣсяца полтора въ Ростовѣ, и что онъ не нравится ни имъ. ни членамъ ростовской группы. При свиданіи этотъ нелегальный отрекомендовалъ себя членомъ центральной группы партіи NN, разсказалъ то, что мнѣ уже было извѣстно о новой организаціи партіи, и заявилъ, что пріѣхалъ въ Ростовъ работать. Мы разговорились, NN оказался молодымъ человѣкомъ безъ особеннаго развитія, безъ революціоннаго опыта, и я положительно не зналъ, куда его пристроить. Онъ хотѣлъ вести дѣло въ собществѣ. Но когда я предложилъ ростовцамъ познакомить его съ публикой, подлежащей революціонному воздѣйствію, они заявили мнѣ. что онъ имъ не нуженъ. Съ рабочими NN самъ не хотѣлъ заниматься; для хозяина типографіи, онъ былъ слишкомъ молодъ и неопытенъ, такъ что я оставилъ его на произволъ судьбы. Онъ прожилъ еще нѣкоторое время въ Ростовѣ, затѣмъ уѣхалъ на Кавказъ, гдѣ долго жилъ у какихъ то знакомыхъ. Осенью былъ арестованъ въ Одессѣ и отдѣлался очень легко, такъ какъ принадлежность его къ центральной группѣ не была установлена.
О рѣшеніи поставить типографію въ Ростовѣ, я сообщилъ Антонову, Елько и еще двумъ членамъ мѣстной организаціи. Антоновъ вызвался быть наборщикомъ, такъ какъ онъ порядочно зналъ это ремесло.
Больше всего насъ смущало то. что денегъ у насъ было очень мало. По моей просьбѣ ростовцы пустили въ ходъ всѣ рессурсы и сбили рублей 500, на которые нужно было обзавестись квартирой мебелью, всякими типографскими принадлежностями, содержать нелегальныхъ. Дней черезъ 10 послѣ моего пріѣзда я получилъ отъ Иванова письмо, въ которомъ онъ меня извѣщалъ, что хозяинъ для квартиры скоро прибудетъ въ Ростовъ и что саратовцы уступаютъ намъ пуда полтора шрифта и предлагалъ немедленно послать за нимъ. Поѣхать за шрифтомъ въ Саратовъ вызвался Антоновъ. Зная, что каждый рубль намъ дорогъ, онъ наотрѣзъ отказался взять больше денегъ, чѣмъ нужно было на билетъ туда и на самое скромное прокормленіе. Онъ смѣясь говорилъ, что саратовцы дадутъ ему денегъ на обратный путь, лишь бы отъ него скорѣй отдѣлаться. Дѣйствительно, про нихъ ходила молва, что они каждому пріѣзжему нелегальному очень охотно предлагали денегъ на отъѣздъ. Чтобы сэкономить на билетъ, Антоновъ поѣхалъ не по желѣзной дорогѣ, а пароходомъ на Калачъ — Царицынъ. Когда недѣли черезъ двѣ Антоновъ вернулся той же дорогой, онъ не только привезъ шрифтъ, но съ торжествомъ выложилъ нѣсколько десятковъ рублей денегъ. Саратовцы расщедрились и выдали ему прогоны по расчету отъ Петербурга, Упоминаю объ этомъ эпизодѣ, потому что онъ отлично характеризуетъ этого сильнаго и беззавѣтно преданнаго дѣду человѣка Почти въ одно время съ Антоновымъ пріѣхалъ хозяинъ нашей будущей типографіи, тихій, спокойный человѣкъ, который прекрасно могъ сойти да мелкаго торговца, хотя на самомъ дѣлѣ онъ былъ интеллигентнымъ и развитымъ человѣкомъ; звали его Сахаръ Сахарычъ. Я познакомилъ его съ Руней и они вмѣстѣ дѣятельно принялись за устройство квартиры. Типографскія принадлежности, помимо шрифта, частью были изготовлены ростовскими рабочими, частью привезены изъ Харькова, Но шрифта было слишкомъ мало, и необходимо было раздобыть еще немного. Надежда была на одного недавно распропагандированнаго наборщика войсковой типографіи въ Новочеркаскѣ ко онъ долго не рѣшался начать припрятывать шрифтъ.
Въ началѣ мая я получилъ отъ Лопатина письмо, въ которомъ онъ извѣщалъ меня, что Александръ Ивановичъ не только не сложилъ оружія, а наоборотъ вновь повелъ сильную атаку противъ старой «Народной Воли» и разослалъ эмиссаровъ по всѣмъ мѣстнымъ организаціямъ. Дѣйствительно, вскорѣ въ Ростовѣ появилась нелегальная молодая дѣвица, которая, благодаря указаніямъ, даннымъ ей бывшимъ членомъ ростовскаго кружка К., старалась войти въ сношенія съ мѣстной группой и совратить ее въ молодую Народную Волю. Александръ Ивановичъ ладъ ей рекомендацію къ писательницѣ Б., которая приняла ее очень хорошо и познакомила ее съ передовыми элементами изъ общества.
Ростовскіе революціонеры повели по отношенію къ эмиссаркѣ молодой Народной Воли политику по истинѣ маккіавелевскую. Они приходили къ ней на свиданіе предлагали ей свои услуги по части квартиры и гр, но отказывались вступать въ какіе бы то ни было теоретическіе разговоры на счетъ необходимости фабричнаго и аграрнаго террора. А когда заходила рѣчь о несовершенствахъ нынѣшней организаціи партіи, они говорили ей, что совершенство вообще трудно достижимо.,
Двухъ недѣль такого режима было достаточно, чтобы эмиссарка запросила пардона. Когда мнѣ устроили Съ ней свиданіе, я увидѣлъ маленькую, симпатичную, живую курсистку, которая съ подкупающей искренностью изложила мнѣ свое затруднительное положеніе. За революціонные «происки» на курсахъ она подлежала аресту, но успѣла скрыться. Александръ Ивановичъ, котораго она знала раньше, убѣдилъ ее поѣхать въ Ростовъ, гдѣ по его предположенію всѣ революціонные элементы были сторонниками молодой Народной Воли и ждали только случая, чтобы оффиціально войти въ организацію новой партіи. А тутъ оказалось, что съ ней о молодой Народной Волѣ и говорить не хотятъ. Между тѣмъ она хочетъ дѣла. Не для того же она перешла въ нелегальность, чтобы няньчиться съ Б. (послѣдняя называла ее своей «совѣстью») и ей подобными. Что ей дѣлать? Въ молодой дѣвушкѣ — это была Добрускина я сразу увидѣлъ живую и полезную силу и спросилъ ее, насколько ея убѣжденія въ необходимости фабричнаго и аграрнаго террора могли, по ея мнѣнію, служить препятствіемъ къ тому, чтобы она работала съ нами. Она отвѣтила мнѣ, что по этому вопросу непримиримыхъ убѣжденій не имѣетъ и что она приняла порученіе Александра Ивановича, потому что оно было первымъ революціоннымъ дѣломъ, которое ей представилось. Я предложилъ ей пока заняться съ рабочими и, когда оказалось, что она имѣла большой успѣхъ, ей было поручено съѣздить въ Новочеркаскъ и посмотрѣть, нельзя ли что сдѣлать съ наборщикомъ войсковой типографіи. Въ нѣсколько пріемовъ она такъ забрала его въ руки, что тотъ сталъ таскать шрифтъ безъ всякой оглядки 10-й номеръ Народной Воли въ значительной части напечатанъ этимъ шрифтомъ.
Добрускину такъ всѣ полюбили и оцѣнили, что она по общему желанію была принята въ члены мѣстной Центральной Организаціи.
Вскорѣ послѣ вступленія Добрускиной въ ростовскую группу, пріѣхалъ К., второй эмиссаръ Александра Ивановича и былъ очень возмущенъ происшедшимъ. Вся сила его возмущенія обрушилась на меня, и онъ сталъ доказывать своимъ бывшимъ товарищамъ, что я генералъ, деспотъ, который держитъ ихъ въ ежовыхъ рукавицахъ и запрещаетъ имъ имѣть свои мнѣнія. Ростовцы, съ которыми у меня были поистинѣ сердечныя, товарищескія отношенія, только смѣялись и просили К. не ругать меня. Впослѣдствіи К. увѣрялъ, что онъ вовсе не ругалъ меня, а только относился «критически» ко мнѣ. Видя что никакіе аргументы не дѣйствуютъ на ростовцевъ, К. потребовалъ свиданіе со мной, «для переговоровъ», я отвѣтилъ, что переговариваться намъ не о чемъ, тогда онъ смирился и вскорѣ уѣхалъ на Кавказъ съ явками и рекомендаціями, которыя ему были даны нами.
Попытка Александра Ивановича войти въ сношенія съ Саратовомъ и Казанью тоже кончилась полной неудачей. Видя полное крушеніе своихъ надеждъ, Александръ Ивановичъ потерялъ вѣру въ жизненность Молодой Народной Воли и поѣхалъ съ своей типографіей въ Дерптъ, гдѣ одновременно съ нами приступилъ къ печатанію 10-го номера Народной Воли. Объ этомъ я узналъ только въ сентябрѣ отъ Лопатина.
Въ концѣ іюня наша типографія была настолько готова, что могла приступить и къ печатанію номера. Я извѣстилъ объ этомъ Иванова, который самъ хотѣлъ участвовать въ работѣ, такъ какъ былъ опытнымъ типографщикомъ. Онъ съ Паули имѣлъ въ Петербургѣ типографію, которая была взята въ 83 году. Ивановъ пріѣхалъ и остановился въ той-же гостиницѣ, гдѣ и раньше нѣсколько разъ останавливался, конечно, по одному и тому же паспорту, дворянина Кіевской губерніи Лысенко. Съ этимъ паспортомъ произошелъ рчзъ невѣроятныхъ инцидентовъ, о которыхъ разскажу послѣ.
Приступили къ работѣ, и дѣло быстро наладилось. Работали постоянно Ивановъ и Антоновь при содѣйствій хозяина. Меня устранили по Случаю плохого здоровья. Вскорѣ намъ стала грозить серьезная бѣда: «нервъ войны» изсякъ, и мы положительно не знали, что намъ дѣлать. Приходилось содержать шесть человѣкъ нелегальныхъ, нести расходы по типографіи, а источники уже всѣ были исчерпаны: Ивановъ остался жить въ гостиницѣ и задолжалъ тамъ за двѣ недѣли простоя. Съ него требовали денегъ, платить намъ абсолютно нечѣмъ было и могло дѣло кончиться скандаломъ. Но тутъ, какъ и всегда въ послѣдній моментъ, моя счастливая звѣзда выручила меня, а со мной и остальныхъ. П--въ не разъ уже говорилъ мнѣ, что у него есть въ Ейскѣ бывшій товарищъ по гимназіи богатый лѣсопромышленникъ, который былъ соціалистъ по убѣжденіямъ, хотя не присталъ ни къ какой партіи, И вотъ въ критическій моментъ, когда все грозило рухнуть, П--въ сообщилъ мнѣ. что его товарищъ — это былъ Л. К--въ пріѣхалъ въ Ростовъ и желаетъ видѣть меня. Меня направили въ гостинницу, гдѣ стоялъ Ивановъ, и гдѣ въ указанномъ номеръ я засталъ К--ва, высокаго и массивнаго молодого человѣка лѣтъ 26, съ упорнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ вдумчивымъ взглядомъ. Онъ сталъ разсказывать мнѣ, что, тяготѣя съ юности къ соціализму, онъ однако до сихъ поръ не выработалъ себѣ опредѣленнаго взгляда на практическое приложеніе идей соціализма къ условіямъ русской дѣйствительности; Народная Воля, о которой онъ. по его словамъ, не имѣлъ вполнѣ яснаго представленія, его не удовлетворяла; народничество — еще меньше.
Чтобы сколько ни будь разобраться въ хаосѣ своихъ мыслей, онъ ѣздилъ весной 1884 г. за границу спеціально въ Женеву, гдѣ водился съ выдающимися соціалъ-демократами и гдѣ познакомился съ тогдашней соціалъ-демократической литературой, Когда же онъ попросилъ указать ему народовольческую литературу, — ему отвѣтили, что ее нельзя достать въ Женевѣ!
Этотъ фактъ такъ поразилъ меня, что я переспросилъ К--ва, который еще разъ подтвердилъ его, какъ нѣчто само собой разумѣющееся. Такъ К--въ, который по своимъ аллюрамъ и прямолинейности сильно напоминалъ мнѣ Пьера Безухаго изъ «Войны и Міра», и уѣхалъ изъ Женевы, не видѣвши ни одного народовольческаго изданія. Когда же я ему сказалъ, что въ Женевѣ есть народовольческая типографія, которая издаетъ «Вѣстникъ Народной Воли» и выпускаетъ брошюры, онъ долго не хотѣлъ вѣрить и сталъ какъ-то усиленно морщиться…. К--въ сказалъ мнѣ далѣе, что въ настоящій моментъ онъ чувствовалъ себя ближе всего къ соціалъ демократамъ, но попросилъ меня изложить ему программу Народной Воли, такъ какъ ему сказали, что я давно уже работаю въ организаціи. Я изложилъ ему насколько могъ яснѣе и сжатѣе тѣ взгляды, которые легли въ основу моей революціонной дѣятельности, и которые были также взглядами громаднѣйшаго большинства народовольцевъ моего времени. Показалъ я ему также, какъ практически велось дѣло въ тѣхъ организаціяхъ, которыя мнѣ были извѣстны. К. глубоко задумался, затѣмъ онъ сказалъ, что для него все это ново, что ему надо разобраться въ своихъ мысляхъ. Притомъ онъ не былъ увѣренъ, что изложенные мною взгляды являются точнымъ выраженіемъ программы, какъ ее практикуютъ народовольцы.
Одно для него ясно: это его твердое намѣреніе принять активное участіе въ революціонномъ дѣлѣ. Онъ хотѣлъ бы на досугѣ поговорить и посовѣтоваться со мной, для чего онъ просилъ меня пріѣхать къ нему въ Ейскъ на нѣсколько дней «отдохнуть» и пожить тихой жизнью, Я сказалъ ему, что съ удовольствіемъ принимаю его приглашеніе, хотя на долго мнѣ въ ближайшемъ будущемъ отлучиться нельзя будетъ.
Видя, что въ лицѣ К--ва я имѣю дѣло съ несомнѣнно крупной личностью, для которой условности большого значенія не имѣютъ, я рѣшилъ попросить его выручить насъ изъ безвыходнаго положенія.
Не входи въ конспиративныя детали, я въ краткихъ словахъ изложилъ ему положеніе и спросилъ, не сочтетъ ли онъ возможнымъ прійти намъ на помощь. Безъ всякаго колебанія и очевидно не придавая этому акту ни малѣйшаго значенія, К--въ досталъ бумажникъ, вынулъ изъ него всѣ крупные кредитные билеты, которые въ немъ были — нѣсколько сотъ рублей — и передалъ ихъ мнѣ со словами: Жалѣю, что раньше не зналъ объ этомъ,
Едва-ли я въ жизни своей чувствовалъ къ кому-нибудь такую благодарность, какъ къ К--ву въ этотъ моментъ. По тому, какъ я ему молча пожалъ руку, онъ понялъ мои чувства, и лицо его освѣтилось внутреннимъ свѣтомъ.
На прощанье онъ взялъ съ меня слово пріѣхать какъ можно скорѣе и сказалъ, чтобы на будущее время мы не безпокоились насчетъ финансовой стороны нашего предпріятія, потому что онъ беретъ ее на себя.
Типографія была спасена. И. такъ какъ помимо проклятаго денежнаго вопроса все шло отлично, мы опить стали вѣрить въ успѣхъ, разъ этотъ вопросъ для насъ больше не существовалъ. Плановъ расплатился въ гостинницѣ и переѣхалъ на квартиру, нелегальная публика стала ѣсть до сыта (бѣдная Руня, у которой, кажется, была болѣзнь желудка, стала буквально таять на нашихъ глазахъ отъ дурной и недостаточной пищи) и съ удвоенной энергіей принялась за дѣло.
На первой страницѣ нумера, но обыкновенію, печатался некрологъ погибшихъ товарищей, и между мною и Ивановымъ возникъ споръ на счетъ того, помѣстить-ли въ некрологѣ ими Бердачевскаго, убитаго въ декабрѣ 1883 г. подъ Харьковомъ во время попытки ограбить почту, Я былъ противъ напечатанія имени Бердачевскаго, такъ какъ былъ противъ ограбленія почтъ, которое и вообще не слѣдовало практиковать, а еще меньше можно было признать партійнымъ дѣломъ. Уже одинъ тотъ фактъ, что въ некрологѣ нельзя было упомянуть всѣ обстоятельства, при которыхъ погибъ Бердачевскій, показывалъ, что дѣло не ясно и но просто. Ивановъ на это возражалъ, что ограбленіе почтѣ раньше практиковалось партіей, что если тактика партіи на будущее время будетъ иная, то все-таки будетъ несправедливо по отношенію къ памяти Бердачевскаго, погибшаго за партійное дѣло, исключать его имя изъ некролога. Ивановъ былъ огорченъ моимъ сопротивленіемъ и даже впервые обнаружилъ нѣкоторое раздраженіе противъ меня. За Иванова стояли горой Антоновъ и Елько. Руня и Сахаръ Сахарычъ тоже присоединились къ нимъ, несмотря на то, что они были въ принципѣ противъ ограбленія почтъ. Столкновеніе настолько обострилось, что Ивановъ заявилъ о своемъ намѣреніи отказаться отъ дальнѣйшаго участія въ дѣлѣ, если требованіе его не будетъ удовлетворено. За нимъ, навѣрное, пошли бы Антоновъ и Елько. Такъ какъ всѣ вмѣстѣ они отлично могли обойтись и безъ моего согласія, то желаніе ихъ отстраниться отъ типографіи, скорѣе чѣмъ обойтись безъ него, дѣлало только честь ихъ товарищескимь чувствамъ и налагало на меня обязанность уступить имъ, что я и сдѣлалъ. Снестись по этому поводу съ Распорядительной Комиссіей я счелъ лишнимъ, такъ какъ, если мы, уже сжившіеся между собой товарищи, не могли прійти къ соглашенію иначе какъ на условіи исполнить требованіе Иванова, то Распорядительная Комиссія, которая авторитетомъ не пользовалась, едва ли что могла сдѣлать. Былъ бы только лишній поводъ къ столкновенію, изъ котораго для организаціи ничего хорошаго не могло выйти. Но возможно, что съ моей стороны это было ошибкой, потому что хорошая ссора иногда лучше дурного мира. Я тѣмъ болѣе склоненъ признать это за ошибку, что впослѣдствіи Лопатину удалось въ отсутствіе Иванова уговорить типографщиковъ выбросить изъ номера некрологъ Бердачевскаго и поставить такимъ образомъ Иванова передъ совершившимся фактомъ. Когда Ивановъ узналъ объ этомъ, протестовать было поздно, такъ какъ разгромъ, послѣдовавшій за арестомъ Лопатина, положилъ конецъ всему.
Въ числѣ рукописей, переданныхъ намъ для напечатанія въ номерѣ, было сообщеніе Исполнительнаго Комитета о дегаевской исторіи. Когда мы съ Ивановымъ прочли этотъ документъ, мы были поражены его витіеватостью и невѣроятно тяжелымъ слогомъ. Въ нѣкоторыхъ частяхъ періоды были необыкновенно длинны и даже мало понятны, — совсѣмъ стиль и аллюръ правительственнаго сообщенія. Посовѣтовавшись между собой, мы наложили святотатственную руку на оффиціальную прозу и, не измѣняя ни на іоту смысла ея, попытались придать нѣсколько болѣе удобоваримую форму наиболѣе тяжелымъ изъ фразъ. Признаю, что это тоже было ошибкой: впослѣдствіи пришлось, какъ разскажу дальше, возстановить первоначальный текстъ во всемъ его канцелярскомъ великолѣпіи.
Наборъ подвигался быстро, и мы надѣялись вскорѣ отпечатать имъ первый листъ номера, когда произошелъ нелѣпѣйшій инцидентъ, который чуть не погубилъ все дѣло. Только необыкновенному присутствію духа и выдержкѣ Руни типографія и, вѣроятно, всѣ мы были обязаны спасеніемъ.
Разъ послѣ обѣда, когда работа была въ полномъ разгарѣ, раздался звонокъ и передъ Руней, которая открыла дверь, предсталъ помощникъ частнаго пристава и попросилъ позволенія осмотрѣть квартиру. Когда Руня, въ кожѣ которой я не хотѣлъ быть въ это время, спросила его о цѣли осмотра, онъ отвѣтилъ, что хозяинъ дома подалъ жалобу на сосѣда за то, что тотъ льетъ помои подъ его стѣну. Требовалось осмотрѣть, дѣйствительно ли отсырѣла стѣна внутри. Руня казалась смущенной, затѣмъ вдругъ ударилась въ слезы и стала умолять «его благородіе» прійти завтра утромъ, потому что мужъ ея, который уже три дня пьетъ, теперь «дрыхнетъ» и, какъ всегда, изобьетъ ее, если его пьянаго разбудить. Его благородіе смилостивилось. послушало и согласилось отложить осмотръ стѣны.
Когда на другой день полиція явилась, все было чисто убрано, и Сахаръ Сахарычъ имѣлъ нѣсколько смущенный видъ человѣка, наканунѣ сильно покутившаго. Такъ дѣло и обошлось благополучно. Но оно послужило намъ въ нѣкоторомъ смыслѣ memento mori. Мы держали совѣтъ и единогласно рѣшили въ случаѣ, если пріидутъ жандармы, защищаться до послѣдней крайности. Всѣ мы были вооружены отличными револьверами; были запасные револьверы очень крупнаго калибра, которые лежали всегда заряженными на одномъ изъ столовъ типографіи. Кромѣ того намъ было доставлено изъ Луганска два разрывныхъ снаряда (которые потомъ были взяты полиціей у Саловой). Было чѣмъ встрѣтить гостей, если бы они пришли. Иногда даже у насъ было желаніе, чтобы это случилось. Всякій изъ насъ уже имѣлъ прошлое, на которое ушла лучшая часть его энергіи, и покой, купленный хорошей смертью, казался намъ даже очень заманчивымъ. Но кому суждено быть повѣшеннымъ, тотъ не утонетъ. Елько, который, я увѣренъ, защищался бы какъ левъ и не отдался бы живымъ въ руки жандармовъ, меньше чѣмъ черезъ годъ сталъ злостнымъ предателемъ и умеръ лѣтъ пятнадцать спустя въ шкурѣ мирового судьи въ Западномъ Краѣ; я благополучно занимаюсь біологической химіей, Ивановъ и Антоновъ протомились много лѣтъ въ Шлиссельбургѣ, а Руня пропала безслѣдно и, можетъ быть, теперь стала доброй матерью семейства[7].
Вскорѣ послѣ описаннаго переполоха я поѣхалъ къ К--ву въ Ейскъ и пробылъ у него три дня. За это время я еще больше успѣлъ оцѣнить высокія душевныя качества этого сильнаго человѣка. Еще до моего пріѣзда К--въ обсудилъ положеніе и рѣшилъ присоединиться къ намъ, причемъ завѣтнымъ его желаніемъ было отдаться пропагандѣ среди рабочихъ. Продолжала смущать его неувѣренность въ томъ, что изложенные мною взгляды на соціально-революціонную дѣятельность соотвѣтствуютъ тому толкованію программы, которое распространено среди массы народовольцевъ. Я сказалъ К., что громадное большинство современныхъ народовольцевъ понимаетъ программу именно въ указанномъ мною смыслѣ, но что, если бы даже дѣло обстояло не такъ, оно не должно было бы имѣть для него рѣшающее значеніе, потому что въ концѣ концовъ содержаніе программамъ даютъ люди, работающіе въ партіи. Разъ предоставляется возможность революціонеру войти въ партію со своими взглядами и работать въ ней, оставаясь вѣрнымъ имъ, тѣмъ самымъ онъ полу, чаетъ возможность вліять на содержаніе программы въ желательномъ ему направленіи. При оцѣнкѣ дѣятельности партіи слѣдуетъ смотрѣть не на то, что написано въ программѣ, а на то. какъ написанное примѣняется на дѣдѣ. Чѣмъ больше въ партіи будетъ убѣжденныхъ соціалистовъ революціонеровъ мы называли себя такъ въ то время), тѣмъ больше гарантій будетъ за то, что программа ея не уклонится въ нежелательную сторону.
Нѣтъ никакого сомнѣнія, что тѣ пункты, которые смущали К--ва, не помѣшали бы ему войти въ партію Народной Воли. Но мнѣ очень пріятно было видѣть, что послѣ разговоровъ со мною, его сомнѣнія окончательно разсѣялись. Какъ это обыкновенно бываетъ съ людьми, принявшими какое нибудь твердое и важное рѣшеніе, онъ какъ то просвѣтлѣлъ весь и показалъ себя въ высшей степени сердечнымъ и симпатичнымъ человѣкомъ. У него была жена, простая, славная женщина, которая раздѣляла всѣ его взгляды и стремленія, и двое ребятишекъ. Жилъ онъ вмѣстѣ съ старшимъ братомъ, отъ котораго К--въ ничего не скрывалъ. Вся семья меня приняла, какъ родного, и о моемъ короткомъ пребываніи среди этихъ добрыхъ и благородныхъ людей я до сихъ поръ сохранилъ самое теплое воспоминаніе.
Матерьяльное положеніе К--ва было таково: послѣ смерти отца, крутого нравомъ купца, съ которымъ у сыновей происходила постоянная борьба. К--ву и его старшему брагу достался лѣсной дворъ и еще имущества приблизительно тысячъ по полтораста. К--въ теперь намѣренъ былъ ликвидировать свою часть, всѣ деньги отдать партіи, самъ же онъ долженъ былъ вступить въ ряды активныхъ революціонеровъ. Жена его должна была пока остаться въ Ейскѣ съ старшимъ братомъ. Я категорически воспротивился желанію К--ва отдать все состояніе партіи и настоялъ на томъ, чтобы въ дѣлѣ была оставлена извѣстная сумма, которая вполнѣ обезпечила бы будущность его жены и дѣтей. Братъ его, который присутствовалъ при нашемъ разговорѣ, вполнѣ одобрилъ мою настойчивость и было рѣшено, что въ партію будетъ передана сумма приблизительно въ 35 тысячъ рублей, которую старшій братъ выдастъ втеченіи, кажется, двухъ лѣтъ. Нѣкоторую сумму — не помню уже въ точности, сколько К--въ передалъ мнѣ сейчасъ. Часть этой суммы я отдалъ Лопатину, когда онъ пріѣхалъ къ намъ въ Ростовъ.
Въ Ростовѣ я засталъ переполохъ; былъ арестованъ членъ мѣстной группы В--гъ вмѣстѣ съ четырьмя рабочими. Такъ какъ обстоятельства ареста нѣкоторое время не были въ точности извѣстны, то всѣ безпокоились, ожидая дальнѣйшихъ послѣдствій этого непріятнаго событія, Но вскорѣ обнаружилось, что В--гъ арестованъ совершенно случайно. Съ рабочими, съ которыми онъ занимался, онъ видѣлся въ различныхъ мѣстахъ и между прочимъ поѣхалъ разъ съ четырьмя изъ нихъ на лодкѣ за Донъ. Когда они всѣ вмѣстѣ въ сумерки возвращались къ пристани, таможенный агентъ принялъ ихъ за контрабандистовъ и при помощи полицейскаго сталъ обыскивать ихъ. Когда полицейскій, вмѣсто контрабанды, нашелъ у В--га всякую революціонную литературу, онъ въ буквальномъ смыслѣ сталъ вопить «караулъ»! В--гъ, пылкій и смѣлый юноша, разсердился и крикнулъ на него;
— Ты болванъ, чего орешь? Вези меня въ жандармское управленіе!
В--га и четверыхъ рабочихъ окружили полицейскіе и повели къ жандармскому офицеру. Съ послѣднимъ В--гъ держалъ себя въ высшей степени надменно, заявилъ ему, что рабочіе, съ которыми онъ недавно случайно познакомился, ничего не знали объ его революціонныхъ убѣжденіяхъ, хотя онъ и пожелалъ имъ открыть глаза на всѣ ужасы теперешняго строя, и добавилъ, что онъ вполнѣ готовъ отвѣчать за свои дѣйствія, но сказалъ онъ еще, что по его мнѣнію, безпокоить вовлеченныхъ имъ въ бѣду рабочихъ несправедливо и, съ точки зрѣнія интересовъ правительства, даже не особенно благоразумно, Рабочіе, которые уже не были новичками, на допросѣ отлично разыграли оною роль, такъ что ихъ сейчасъ же отпустили. Что касается самаго В--га, то жандармскій офицеръ отнесся къ нему съ нѣкоторымъ почтеніемъ, потому что отецъ В--га былъ одинъ изъ Ростовскихъ богачей. Говорили потомъ, что синій церберъ оказался далеко не неподкупнымъ; за 5.000 руб. онъ далъ дѣлу такой оборотъ, что В--гъ былъ вскорѣ высланъ административнымъ порядкомъ на 3 года въ Западную Сибирь. За пропаганду среди рабочихъ народовольцы шли въ тѣ времена на каторгу.
Недавно я видѣлся съ П--мъ, который между прочимъ передалъ мнѣ, что, по возвращеніи изъ ссылки, В--гъ совершенно устранился отъ всякаго знакомства съ революціонерами и принялъ дѣятельное участіе въ отцовскихъ коммерческихъ предпріятіяхъ. Встрѣтившись разъ съ П--мъ, онъ хотѣлъ объясниться съ нимъ, но суровый П--въ заявилъ ему. что объясняться имъ не въ чемъ.
Второй переполохъ произошелъ у насъ по случаю паспорта, по которому жилъ Сергѣй Ивановъ. Снявши комнату у какого-то чиновника, Ивановъ далъ паспортъ, на которомъ уже было нѣсколько ростовскихъ явокъ на прописку, и въ свое время получилъ его обратно. Хозяинъ у Иванова оказался назойливымъ и успѣлъ выпроситъ у него взаймы 25 р., — деньги тогда у насъ были. Разъ Ивановъ, гуляя въ Общественномъ саду, потерялъ свой паспортъ. Черезъ три дня ему вернули его изъ полиціи съ совѣтомъ больше не терять его. Казалось, положеніе Иванова было поистинѣ незыблемымъ. Но вотъ Ш--въ, который подъ спокойной наружностью вполнѣ приличнаго банковскаго чиновника скрывалъ рѣдкую настойчивость и умѣнье пользоваться обстоятельствами, добылъ изъ канцеляріи полицеймейстера связку тайныхъ приказовъ на счетъ розыска лицъ, обвинявшихся въ политическихъ преступленіяхъ, Въ связкѣ оказался приказъ о немедленномъ арестѣ лица, проживающаго по паспорту кіевскаго дворянина Лысенко, г.-е. по паспорту, по которому жилъ Ивановъ. Удивительнѣе всего было то, что приказъ этотъ уже имѣлся въ Ростовѣ, когда Ивановъ прописался въ гостинницѣ, потомъ на квартирѣ, и наконецъ еще разъ бросилъ вызовъ судьбѣ, потерявши паспортъ и давши полиціи случай лишній разъ присмотрѣться къ нему.
Я тогда жилъ на дачѣ около Армянскаго Монастыря у дяди одного изъ членовъ кружка Ч--ва. Туда ко мнѣ часто пріѣзжалъ Ивановъ и изрѣдка и другіе революціонеры. Однажды послѣ обѣда Ивановъ пріѣзжаетъ очень взволнованный и показываетъ мнѣ вышеупомянутый приказъ объ его арестѣ. По словамъ Иванова, онъ давно уже замѣтилъ, что хозяинъ его ведетъ себя подозрительно, все разспрашиваетъ о занятіяхъ его и роется въ вещахъ. Съѣхать теперь съ квартиры оффиціально Ивановъ считалъ неблагоразумнымъ и рѣшилъ скрыться, оставивъ вещи хозяину. Я вполнѣ съ нимъ согласился, хотя меня сильно безпокоила мысль о тѣхъ полицейскихъ розыскахъ, которые начнутся, когда откроется побѣгъ Иванова. Что у хозяина Иванова могли возникнуть подозрѣнія, я вполнѣ допускалъ. Но я былъ увѣренъ, что съ того времени ни за типографіей, ни за кѣмъ изъ насъ не было ни малѣйшаго слѣженія. Я почти каждый день пріѣзжалъ въ городъ, часто проѣзжалъ верхомъ (дядя Ч--ва занимался хозяйствомъ и у него было много лошадей) по улицамъ, которыя прилегали къ типографіи и ни разу ни замѣтилъ чего бы то ни было подозрительнаго. Но это не значило, что типографія не подвергнется сильной опасности, когда жандармы начнутъ разыскивать, что Ивановъ дѣлалъ въ Ростовѣ въ продолженіи полутора мѣсяца. Дѣлать однако было нечего. Я собралъ Иванову приданое изъ своихъ вещей и отвезъ его на полустанокъ къ поѣзду, который уходилъ на сѣверъ и въ который Ивановъ благополучно сѣлъ.
Хозяинъ Иванова дѣйствительно оказался страннымъ субъектомъ. Недалеко отъ Иванова жила Добрускина, съ которой онъ, конечно, видѣлся. Котда Ивановъ скрылся, хозяинъ прислалъ спросить Добрускину, не знаетъ ли она куда дѣвался его жилецъ! Какъ онъ узналъ о знакомствѣ Иванова съ Добрускиной, осталось для насъ тайной. Но замѣчательнѣе всего то, что жандармамъ инцидентъ съ Ивановымъ остался неизвѣстнымъ. Я предполагаю, что хозяинъ, нашедши въ вещахъ Иванова нелегальную литературу, понялъ въ чемъ дѣло, выписалъ Иванова изъ домовой книги и оставилъ себѣ его вещи. Вѣроятно, мотивомъ его молчанія былъ скорѣй страхъ передъ революціонерами, чѣмъ сочувствіе къ нимъ.
X. править
Съ отъѣздомъ Иванова работы въ типографіи продолжались по заведенному порядку, и уже было приступлено къ печатанію перваго листа номера. Это было въ 20 числахъ августа, когда пріѣхалъ Лопатинъ. Случайно вышло такъ, что раньше, чѣмъ попасть ко мнѣ на дачу, Лопатинъ долженъ былъ пройти черезъ три передаточныхъ пункта (нормальныхъ явокъ было двѣ, одна общая, другая ко мнѣ) и, по своему обыкновенію, онъ подошелъ ко мнѣ съ шутливымъ замѣчаніемъ:
— Ну, къ вамъ какъ къ сказочному принцу трудно добраться!
Когда я взглянулъ на Лопатина, я увидалъ, что все лицо его носило грустное и усталое выраженіе. Въ какихъ-нибудь пять мѣсяцевъ Лопатинъ постарѣлъ на много лѣтъ.
— Германъ Александровичъ, вы больны?
— Не боленъ, а нервы совсѣмъ оголились.
И онъ сталъ разсказывать мнѣ, какъ Распорядительная Комиссія «заслуживала свои шпоры».
Послѣ нашего отъѣзда Александръ Ивановичъ сталъ требовать, чтобы въ программу партіи былъ внесенъ аграрный и фабричный терроръ, и, такъ какъ Распорядительная Комиссія на это не согласилась, то онъ дѣятельно сталъ готовиться къ выпуску органа Молодой Россіи, названнаго имъ «Народная Борьба». Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ разослалъ всюду эмиссаровъ.
Въ самомъ Петербургѣ Александръ Ивановичъ долженъ былъ выдержать натискъ Лопатина, блестящія дарованія и престижъ котораго скоро привели обратно на лоно старой Народной Воли всѣхъ заблудшихъ овецъ. Насколько помнится дошло до того, что сама типографія, въ которой должна была печататься «Народная Борьба», оказалась въ рукахъ Лопатина, послѣ чего Александръ Ивановичъ окончательно сдался и присталъ къ Старой Народной Волѣ.
Справившись съ миссіей Народной Воли, Лопатинъ поѣхалъ въ Москву, гдѣ у Распорядительной Комиссіи были кой-какія связи и гдѣ революціонные элементы были поистинѣ въ состояніи chaos rydis. Пробывъ тамъ довольно продолжительное время, Лопатинъ успѣлъ кое-что дифференцировать и организовать кружокъ главнымъ образомъ среди Петровцевъ и студентовъ, во главѣ котораго стояли М. П--въ, Миноръ, Ф--въ и др.
Онъ очень хотѣлъ, чтобы я переѣхалъ въ Москву и продолжалъ дѣло организаціи.
Не долго размышляя,, я принялъ его предложеніе, потому что меня соблазнила возможность поработать надъ большимъ революціоннымъ матерьяломъ.
Дальше Лопатинъ сообщилъ, что въ другихъ мѣстахъ, какъ въ Одессѣ и Кіевѣ, намѣчены организаціи, что въ Дерптѣ печатается подъ руководствомъ Александра Ивановича 10-й номеръ Народной Воли.
Словомъ, дѣло обстоитъ такъ, что единство организаціи всюду возстановлено, и что теперь остается только работать во всю въ намѣченномъ направленіи.
Когда Лопатинъ спросилъ меня, что мы успѣли сдѣлать за это время, я первымъ дѣломъ показалъ ему отпечатанный листъ Народной Воли, и тутъ у насъ произошла маленькая непріятность.
Видя, что въ некрологъ внесено имя Бердичевскаго, Лопатинъ возмутился и выразилъ удивленіе, какъ я могъ допустить такой фактъ. Я съ полной правдивостью разсказалъ ему какъ было дѣло и почему я не снесся относительно этого инцидента съ Распорядительной Комиссіей.
Когда онъ сказалъ, что вопросъ этотъ надо уладить, я заявилъ ему, что съ величайшей готовностью буду содѣйствовать ему.
Затѣмъ Лопатину было очень непріятно, что мы съ Ивановымъ позволили себѣ шлифовать текстъ сообщенія Исполнительнаго Комитета. Онъ старался убѣдить меня, что я не долженъ былъ налагать руку на «оффиціальный документъ». На это я возразилъ ему, что «оффиціальнымъ документъ этотъ долженъ былъ стать только послѣ напечатанія его въ народной Волѣ, и, такъ какъ мы ни на іоту не измѣнили смысла его, то совѣсть моя чиста. Но въ виду того, что въ Дерптѣ печатается другимъ изданіемъ тотъ же 10-й номеръ, то конечно прійдется возстановить первоначальный текстъ. На томъ и порѣшили, и легонькое облачко, которое возникло между нами, разсѣялось. Я уже упомянулъ выше, что Лопатину легко удалось въ отсутствіи Иванова уговорить типографщиковъ сдѣлать необходимыя перемѣны въ наборѣ.
Лопатинъ оставался дня три въ Ростовѣ, и между нами установились отношенія, болѣе сердечныя, болѣе товарищескія, чѣмъ раньше. Мы почти все время провели въ разговорахъ. Познакомилъ я его съ членами мѣстной группы, разсказалъ ему о всѣхъ нашихъ связяхъ и передалъ ему ключи и пароли, которые даже Иванову остались неизвѣстны.
Между прочимъ я далъ ему пароль къ К. и на случай моего исчезновенія просилъ его обратить особое вниманіе на этого человѣка, который для нашего дѣла будетъ очень цѣнной силой.
Наше вооруженіе заинтересовало и нѣсколько возбудило Лопатина, и онъ даже попросилъ меня дать ему одинъ изъ нашихъ револьверовъ.
Нѣкоторое впечатлѣніе произвелъ на него штемпель, выбитый на разрывныхъ снарядахъ: „Исполнительный Комитетъ Партіи Народной Воли“. Внизу стояло „Динамитный снарядъ No такой то“.
Снаряды эти Лопатинъ увезъ съ собой въ Петербургъ и впослѣдствіи они были взяты полиціей при арестѣ Садовой.
Не знаю, по какой причинѣ, снаряды носили номера, начинавшіеся съ 6. Полиціи удалось взять 4, но первыхъ номеровъ она такъ и не могла найти, перерывши всю Россію.
Изъ К--хъ денегъ я передалъ Лопатину нѣкоторую сумму, такъ что онъ уѣхалъ отъ насъ, увозя съ собой не только военные припасы, но и, что не менѣе важно, „нервъ войны“.
Разсказалъ еще мнѣ Лопатинъ о своихъ любопытныхъ сношеніяхъ въ Москвѣ, съ Бѣлино-Бржозовскимъ, который оказался смѣлымъ шпіономъ-провокаторомъ, и послѣднія дѣла котораго я видѣлъ въ Москвѣ въ ноябрѣ того же года. Но объ этомъ разскажу потомъ.
Между Лопатинымъ и мною было условлено, что я, захвативши съ собой какъ можно больше готовыхъ листовъ 10-го номера, объѣду Саратовъ, Казань, Нижній и Ярославль, гдѣ у насъ были организованныя группы или элементы возможныхъ группъ. Затѣмъ я долженъ былъ возвратиться на югъ и, проведя дней десять у Ч--хъ, которые переѣхали въ Ялту, отъ нихъ направиться въ Ейскъ къ К--ву, чтобы окончательно условиться насчетъ будущаго, и оттуда въ Ростовъ. Покончивши тамъ съ печатаніемъ номера, я долженъ былъ ликвидировать типографію — такъ какъ она имѣла временный характеръ — и переѣхать въ Москву.
Чтобы не терять другъ друга изъ виду, мы условились правильно обмѣниваться письмами. Лопатинъ долженъ былъ написать мнѣ одно письмо въ Казань къ 16-му сентября, другое въ Ростовъ къ 1-му октября, а третье въ Москву, куда я долженъ былъ пріѣхать около 16-го октября.
Со свѣтлыми надеждами на будущее мы распрощались съ Лопатинымъ, — увы! На многіе-многіе годы! Съ тѣхъ поръ мы съ нимъ больше не видались…
Дней десять послѣ отъѣзда Лопатина я тоже двинулся въ путь по условленному маршруту, увозя съ собой въ чемоданѣ часть отпечатанныхъ въ нашей типографіи листовъ 10-го номера „Народной Воли“. Путешествіе мое сошло гладко, за исключеніемъ томительнаго инцидента, который при нѣкоторой неблагосклонности судьбы могъ бы принять дурной оборотъ. Не разобравшись какъ слѣдуетъ въ поѣздахъ, я въ Козловѣ вынужденъ былъ сѣсть въ товаро-пассажирскій, такъ называемый, „воловій“ поѣздъ, который даже въ тѣ времена славился своей убійственной медленностью. Пассажиры избѣгали его, какъ чумы.
Передъ самымъ отходомъ поѣзда изъ Козлова въ вагонъ, въ которомъ я былъ единственнымъ пассажиромъ, вошелъ жандармскій унтеръ-офицеръ въ походной амуниціи съ сумкой черезъ плечо, — повидимому онъ возвращался изъ какой-нибудь экспедиціи „сопровожденія“.
Расположившись по дорожному недалеко отъ моего мѣста, онъ сталъ отъ нечего дѣлать обозрѣвать меня. Судя по выраженію его лица, обзоръ этотъ первое время носилъ профессіональный характеръ. Но не открывая во мнѣ „ничего“ такого, бравый унтеръ успокоился и вступилъ со мной въ разговоръ. Сначала обмѣнялись замѣчаніемъ насчетъ медленности поѣзда, а затѣмъ мнѣ пришлось отвѣчать на три сакраментальныхъ вопроса, на которые россійскій путешественникъ долженъ быть готовъ отвѣчать каждую минуту: чей онъ будетъ? куда ѣдетъ? по какимъ дѣламъ? Къ счастью, для всякаго нелегальнаго люда, коррективомъ къ этой пагубной привычкѣ вопрошать является крайняя нетребовательность вопрошающаго, который удовлетворяется ничего не. значащими отвѣтами вродѣ: „по всякимъ дѣламъ“ или „по собственнымъ дѣламъ“.
То, что жандармъ задалъ мнѣ первый вопросъ въ его обывательской редакціи: „вы чьи будете?“, было для меня хорошимъ признакомъ, я, вѣроятно, почувствовалъ бы себя не очень пріятно, если бы вопросъ былъ поставленъ мнѣ въ его профессіональной формулировкѣ: „господинъ, позвольте узнать какъ ваша фамилія“.
Не помню уже, что я отвѣтилъ жандарму, но отвѣтами моими онъ удовлетворился и началъ нескончаемый разговоръ о всякой всячинѣ.
Я долженъ былъ давать ему реплику. По истеченіи часа я былъ въ состояніи, близкомъ къ изступленію. Къ счастью поѣздъ сталъ подходить къ станціи, и я началъ собирать чай (со мной всегда были всѣ аттрибуты солиднаго пассажира), жандармъ вызвался сходить на станцію за кипяткомъ. Мы пили чай и закусывали вмѣстѣ.
Потомъ спали, потомъ опять пили чай. А когда — наконецъ! — мы вышли изъ поѣзда въ Саратовѣ, жандармъ попрощался со мною за руку, назвалъ меня по имени отчеству, и пожелалъ мнѣ всякихъ успѣховъ въ моихъ дѣлахъ.
Въ Саратовѣ тогда было неспокойно и шпіонья на вокзалѣ было, вѣроятно, не мало. Но кому бы пришло въ голову заподозрить въ неблагонадежности человѣка, котораго жандармскій унтеръ-офицеръ мѣстной бригады величалъ по имени отчеству.
Явку въ Саратовѣ мнѣ дали довольно оригинальную: въ арестантскія роты.
А такъ какъ тюремный замокъ былъ въ двухъ шагахъ отъ арестантскихъ ротъ, то, въ случаѣ чего, не пришлось бы далеко идти. Мнѣ даже совѣтовали не перепутать этихъ двухъ учрежденій и не попасть сразу въ тюрьму.
Очень симпатичный молодой человѣкъ, который принялъ меня, и съ которымъ мы обмѣнялись паролями, далъ мнѣ весьма неутѣшительныя свѣдѣнія о положеніи дѣлъ въ Саратовѣ. Изъ наиболѣе дѣятельныхъ революціонеровъ одни сидятъ въ тюрьмѣ, другіе уѣхали; оставшіеся же считаютъ невозможнымъ вести теперь дѣло организаціи. Въ этомъ духѣ говорилъ со мною господинъ, съ которымъ меня свели на другой день, и о которомъ у меня сохранилось довольно смутное воспоминаніе. Помню только, что видъ у него былъ скучающій и не совсѣмъ любезный, точно онъ неожиданно объявившагося бѣднаго родственника принималъ, къ появленію номера „H. В.“ котораго всѣ ждали съ страстнымъ нетерпѣніемъ, онъ отнесся какъ къ факту, совершенно безразличному. Для меня стало очевиднымъ, что послѣ Поливановской встряски Саратовъ нуждается въ отдыхѣ, Я такъ и сказалъ своему собесѣднику, который желанія противорѣчить мнѣ не обнаружилъ. При прощаніи онъ, вѣрный саратовскимъ традиціямъ, предложилъ мнѣ денегъ на дорогу. Предложеніе его я съ благодарностью отклонилъ и, повидавшись еще разъ съ симпатичнымъ юношей, въ которомъ мнѣ видѣлся Представитель будущаго революціоннаго поколѣнія въ Саратовѣ, я поѣхалъ въ Казань.
Въ Казани я нашелъ большое оживленіе среди революціонной молодежи. Проведя каникулярное время на яподножноми корму», студенты вернулись въ городъ не только съ запасомъ физическихъ силъ, но и съ изрядной долей бодрости духа. Дошли и до Казани слухи о «Молодой Народной Волѣ» и о ея борьбѣ со старой организаціей. Дегаевская исторія тоже толковалась на всѣ лады. Но въ общемъ настроеніе было хорошее. А когда я предъявилъ революціонной молодежи долго-жданный 10-й номеръ H. В., энтузіазмъ ея значительно повысился. Опять таки долженъ сказать, что самый фактъ появленія номера игралъ здѣсь несравненно большую роль, чѣмъ содержаніе его. Номеръ появился послѣ болѣе чѣмъ двухлѣтняго перерыва, — значитъ партія опять имѣетъ сплоченную организацію, въ этомъ вся суть. Содержаніе особаго восторга не вызвало, но послѣ нѣкоторыхъ коментаріевъ было принято въ общемъ недурно. Сторонниковъ молодой Народной Воли въ Казани почти что не было. Кружокъ, съ которымъ я имѣлъ дѣло въ предшествующемъ году, разросся и окрѣпъ. Были въ немъ элементы, изъ которыхъ могла составиться хорошая группа. Такъ какъ въ Казани я долго оставаться не могъ, то и иниціативу сформированія группы я не хотѣлъ брать на себя и рѣшилъ поддерживать съ казанцами сношенія изъ Москвы и, разобравшись тамъ въ революціонномъ матерьялѣ, направить къ нимъ толковаго и надежнаго человѣка. Вскорѣ послѣ своего пріѣзда въ Казань, я получилъ отъ Лопатина, согласно уговору, письмо, о содержаніи котораго у меня не сохранилось ясныхъ воспоминаній.
Со своей стороны я послалъ ему письмо, которое впослѣдствіи было взято въ бумагахъ Саловой и фигурировало цѣликомъ въ обвинительномъ актѣ по дѣлу организаціи 1884 г. Относительно этого письма скажу только одно: еслибы мнѣ на одну секунду пришла въ голову мысль, что оно попадетъ въ число «историческихъ матерьяловъ» я, конечно, далъ бы ему болѣе академическую редакцію. Но тогда я объ исторіи менѣе всего думать и еже писахъ, писахъ.
Условившись съ казанцами на счетъ явокъ, паролей, ключей, и адресовъ, я въ концѣ сентября выѣхалъ изъ Казани въ Нижній, гдѣ въ числѣ нѣкоторыхъ другихъ ссыльныхъ жилъ тогда мой кіевскій знакомый А. Богдановичъ. Я надѣялся черезъ него установить правильныя сношенія съ Нижнимъ.
Богдановичъ по внѣшнему виду мало измѣнился за два года, которые прошли со времени нашего послѣдняго свиданія въ Кіевѣ. Передо мною была все та же тонкая, изящная фигура. Но съ первыхъ же словъ нашего разговора я увидѣлъ, что Богдановичъ, какъ и Бать смотритъ не въ ту сторону, что я.
Когда, думая обрадовать его, я сказалъ ему, что вышелъ 10-й номеръ H. В., онъ"спокойно отвѣтилъ, что моя новость была бы умѣстна два года тому назадъ, но что теперь я не удивлю его. Интересовался онъ больше философскими вопросами, съ упоеніемъ изучая «Фауста» и не безъ таланта декламировалъ изъ него цѣлые монологи по нѣмецки (Въ ушахъ у меня застряла патетическая фраза: «entbehren sollst du mich, entbehren!»)
Тогда для меня еще было не совсѣмъ понятно, почему такія незаурядныя и безусловно достойныя уваженія личности, какъ Бать и Богдановичъ стали смотрѣть въ сторону отъ революціоннаго движенія. Но вскорѣ и мнѣ пришлось подвести итоги своей трехлѣтней дѣятельности и познать несоотвѣтствіе нашихъ революціонныхъ плановъ и надеждъ съ тогдашнимъ политическимъ и соціальнымъ состояніемъ Россіи.
Какъ бы то ни было, потому ли что революціонное движеніе дѣйствительно пошло на убыль, потому ли, что я не умѣлъ какъ слѣдуетъ взяться за дѣло, но въ Нижнемъ мои старанія также мало увѣнчались успѣхомъ, какъ и въ Саратовѣ. Чувствовалось, что порвана какая то струна, которую ужасно трудно было вновь связать.
По своему первоначальному плану я расчитывалъ изъ Нижняго проѣхать пароходомъ въ Ярославль. Но наступилъ пагубный для меня сезонъ — осень съ ея холодной слякотью, — я схватилъ въ Нижнемъ жестокую простуду и, по опыту прошлаго, могъ ожидать, что прійдется слечь. Поэтому я направился въ Москву, куда я пріѣхалъ въ сильномъ жару. У меня разыгрался бронхитъ, и четыре дня мнѣ пришлось пролежать въ гостинницѣ гдѣ то недалеко отъ вокзала. На пятый день мнѣ стало легче и я рѣшилъ проѣхать въ Ялту къ Ч--мъ, приглашеніе которыхъ пришлось мнѣ теперь очень ко двору. У нихъ я расчитывалъ передохнуть и отправиться потомъ въ Ейскъ и Ростовъ.
Въ Ялту я пріѣхалъ 5-го или 6-го октября. На пароходной пристани меня встрѣтилъ молодой Ч--въ (членъ Ростовской группы), отъ котораго я узналъ, что писемъ онъ для меня не получилъ. Это меня смутило, потому что Лопатинъ былъ со мною всегда аккуратенъ.
Но революціонеръ не всегда воленъ въ своихъ дѣйствіяхъ, и могла выйти задержка. Когда же прошло еще нѣсколько дней, а письмо отъ Лопатина все не приходило, я сталъ серьезно безпокоиться. Безпокойство мое возросло еще вслѣдствіе того обстоятельства, что и Ч--въ не получилъ ожидаемыхъ писемъ отъ ростовскихъ товарищей. Я рѣшилъ ѣхать въ Ейскъ и Ростовъ и, несмотря на всѣ уговоры моихъ гостепріимныхъ хозяевъ, я 11-го или 12-го октября полубольной сѣлъ на пароходъ.
К--въ очень обрадовался, когда я къ нему заявился въ Ейскѣ. Мы опять провели день въ задушевныхъ разговорахъ, и я чувствовалъ бы себя очень хорошо въ этой семьѣ добрыхъ и благородныхъ людей, если бы меня не грызло мучительное безпокойство за Лопатина и за ростовскую типографію, — безпокойство, которое можно было бы принять за предчувствіе, если бы оно не было результатомъ сложнаго процесса самовнушенія. Съ К--вымъ мы условились, что онъ поселится въ Харьковѣ и войдетъ въ тамошнюю организацію, явки я долженъ былъ прислать ему изъ Ростова, такъ какъ имѣвшіяся у меня не были свѣжи.
Денегъ онъ далъ мнѣ, если не ошибаюсь, 1000 р. Больше я не хотѣлъ брать съ собой, такъ какъ я боялся, что въ случаѣ моей гибели, деньги пропадутъ для дѣла. Было между нами условлено, что, по пріѣздѣ въ Москву, я пришлю адресъ, по которому старшій братъ К--за будетъ высылать деньги по мѣрѣ ликвидаціи дѣла. Помню, что у москвичей я просилъ впослѣдствіи указать мнѣ надежный адресъ, по которому можно было бы получить изъ провинціи 10,000 р. Значитъ, приблизительно эта сумма должна была поступить отъ К--за въ партію первое время.
К--въ очень уговаривалъ меня остаться у него нѣсколько дней. Но мое безпокойство достигло апогея, я не могъ, физически не могъ сидѣть на мѣстѣ. Видя это мое настроеніе, К--въ пересталъ уговаривать меня и только предложилъ своему старшему брату, у котораго были дѣла въ Таганрогѣ, поѣхать въ одно время со мною.
— Смотри, береги его! — наказывалъ онъ ему усаживая насъ на пароходъ послѣ дружескаго прощенія.
Но, повидимому, берегъ меня не старшій К--въ, берегла меня сама судьба.
XI. править
Путешествіе мы совершили съ большимъ комфортомъ и вечеромъ того же дня остановились въ одной изъ лучшихъ гостинницъ Ростова, гдѣ старшій К--въ всегда останавливался.
На другое утро К--въ вошелъ ко мнѣ въ комнату съ телеграммой въ рукахъ и, передавая ее мнѣ, сказалъ:
— Это васъ касается.
Телеграмма была отъ жены младшаго К--а и извѣщала, что вексель Павла Ивановича (одна изъ моихъ кличекъ) опротестована за Екатеринодарѣ.
Громъ грянулъ! Я зналъ, что въ жандармскомъ отношеніи Ейскъ зависитъ отъ Екатеринодара. Очевидно, вскорѣ послѣ моего отъѣзда жандармы прибыли въ Ейскъ и искали меня тамъ. Но почему? Въ тотъ моментъ это было для меня непонятно. Впослѣдствіи обнаружилось, что это были результаты ареста Лопатина[8].
Долго раздумывать тутъ нечего было, надо было дѣйствовать, такъ какъ съ минуты на минуту могли нагрянуть жандармы.
Черезъ двадцать минутъ отходилъ поѣздъ. Я распрощался съ К--вымъ, быстро сложилъ свои вещи, поѣхалъ на вокзалъ и взялъ билетъ въ Новочеркаскъ. На первой станціи, которая находится противъ Нахичевани, я вышелъ изъ поѣзда, оставилъ вещи у буфетчика, прошелъ пѣшкомъ въ Нахичевань и оттуда на извозчикѣ вернулся въ Ростовъ: я не могъ уѣхать, не узнавши, что сталось съ товарищами, которые должны были сидѣть въ типографіи и ждать моего пріѣзда,
Подхожу къ типографіи. Вижу, условленнаго сигнала — горшка съ кактусами нѣтъ на окнѣ. Значитъ, товарищи погибли! Какъ ни былъ я готовъ къ худшему, что то ударило меня въ сердце, и голова у меня закружилась. Я медленно поплелся дальше и сдѣлалъ усиліе, чтобы собраться съ мыслями. Что дѣлать? По правиламъ конспираціи, я долженъ былъ пойти по явкѣ, вызвать кого-нибудь изъ ростовцевъ и узнать, что случилось. Но передъ тѣмъ какъ уйти, меня потянуло еще разъ посмотрѣть на домикъ, въ которомъ была типографія. Я зналъ, что безъ боя товарищи не сдались бы. Поразило меня, что по наружному виду никакихъ признаковъ борьбы не было замѣтно. Улица носила свой будничный характеръ, а обитатели имѣли свой обычный сонный видъ захолустныхъ мѣщанъ. Если бы по сосѣдству съ ними взяли съ бою тайную типографію, это все таки должно было нѣсколько оживить ихъ. У меня явилось полусознанное желаніе потянуть звонокъ. Въ это желаніе входила и доля отчаянія: поскорѣй бы конецъ! И я позвонилъ…
Въ окнѣ промелькнуло блѣдное лицо Сергѣя Иванова, затѣмъ раздался топотъ бѣгущихъ ногъ, дверь открылась и черезъ секунду мы крѣпко обнимали другъ другъ.
— Мы уже считали васъ мертвымъ, — сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ.
Въ сѣни выбѣжали Руня и Сахаръ Сахарычъ, и раньше чѣмъ я успѣлъ задать какой либо вопросъ, мнѣ сообщили, что въ Ростовѣ арестованы всѣ члены центральной группы съ Добрускиной во главѣ и всѣ тѣ, кто дали свои адресы для явокъ и писемъ (въ томъ числѣ писательница Барыкова); сердце у меня упало. Сопоставляя эти печальныя извѣстія съ утренней телеграммой изъ Ейска, я могъ прійти только къ одному выводу, а именно, что Лопатинъ арестованъ… Можно представить себѣ, какъ огорчились товарищи, когда я сообщилъ имъ свой выводъ.
Оправившись нѣсколько отъ удара, мы стали совѣтоваться, что дѣлать. Размѣровъ провала мы не знали, и первое, что необходимо было сдѣлать, это привести въ извѣстность, что именно уцѣлѣло отъ организаціи. Было принято такое рѣшеніе: типографія должна была быть снята и спрятана у одного изъ уцѣлѣвшихъ сочувствующихъ (если не ошибаюсь, она была сдана П., который была агентомъ компаніи «Зингеръ» въ Нахичевани). Я долженъ былъ по первоначальному плану поѣхать въ Москву, основаться тамъ и постараться войти въ сношенія съ Петербургомъ и съ городами, съ которыми у меня сохранились связи.
Сергѣй Ивановъ долженъ былъ побывать въ Одессѣ, Кіевѣ и Харьковѣ и недѣли черезъ три пріѣхать ко мнѣ въ Москву.
Руня и Сахаръ Сахарычъ изъявили желаніе немного отдохнуть. Имъ тоже даны были явки. Затѣмъ мы подѣлили деньги и паспорта. Проведя съ товарищами остатокъ дня, я вечеромъ пробрался опять на желѣзнодорожную станцію, взялъ свои вещи и сѣлъ въ поѣздъ, который благополучно довезъ меня въ Москву.
Совершенно не припомню, какъ типографскіе товарищи объяснили мнѣ причину, по которой они сняли съ окна типографіи сигналъ. Очевидно, сигнала никоимъ образомъ не слѣдовало снимать, такъ какъ типографія оставалась "чистой. Моя счастливая звѣзда и тутъ спасла меня. Если бы вмѣсто того, чтобы слѣдовать полусознательному побужденію, я поступилъ по правиламъ и пошелъ по явкамъ, я по всей вѣроятности попалъ бы въ руки жандармамъ. Замѣчу здѣсь кстати, что когда я говорю о своей «счастливой звѣздѣ», я не придаю этому выраженію ни малѣйшаго суевѣрнаго значенія. Я слишкомъ долго занимался точными науками, чтобы сохранить въ душѣ тѣнь суевѣрія. Но для меня не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, что я принадлежу къ той малочисленной категоріи людей, которымъ въ жизни, что называется, везетъ. Не то, чтобы у меня не было житейскихъ непріятностей. Но изъ всякаго затруднительнаго положенія я всегда выходилъ невредимый такъ сказать т. е. безъ особаго участья моей воли и сознанія. И въ общемъ все, что жизнь можетъ дать лучшаго, я имѣлъ и имѣю. Объяснить эту незаслуженную удачу во всемъ также трудно, какъ объяснить тотъ несомнѣнный фактъ, что существуютъ бѣдные Макары, какъ будто надѣленные специфическимъ свойствомъ притягивать на свою голову всевозможныя шишки.
XII. править
Пріѣхавъ въ Москву, я остановился въ Иверской гостинницѣ, гдѣ я уже нѣсколько разъ раньше останавливался — конечно, по одному и тому же паспорту — и гдѣ меня встрѣтили. какъ уже болѣе или менѣе знакомаго проѣзжаго. Такъ какъ полиція несомнѣнно усиленно разыскивала меня, то очень важно было для меня сойти на новомъ мѣстѣ за нѣсколько извѣстную величину, заподозривать которую въ тождествѣ съ разыскиваемымъ государственнымъ преступникомъ не было особыхъ поводовъ.
Какъ только паспортъ мой вернулся изъ прописки, я снялъ комнату со столомъ у какихъ то нѣмцевъ на Садовой, которымъ я объяснилъ, что пріѣхалъ изъ имѣнія провести зиму въ Москвѣ, а у нихъ де тѣмъ охотнѣе готовъ поселиться, что буду пользоваться случаемъ освѣжить свой разговорный нѣмецкій языкъ. Въ занимаемую нѣмцами квартиру велъ отдѣльный парадный ходъ съ улицы, такъ что ни дворника, ни его подручныхъ я въ глаза не видалъ.
Устроившись, я сталъ придумывать, какъ бы мнѣ поскорѣй войти въ сношенія съ оставшимися революціонерами.
Пароль и явку Лопатинъ далъ мнѣ, если не ошибаюсь, къ студенту Петровской Академіи Е--ву, адресъ котораго можно было узнать въ Академіи. Раньше чѣмъ сунуться туда, я счелъ благоразумнымъ разузнать стороною, насколько арестъ Лопатина отразился на Московскихъ революціонерахъ. Для этого я разыскалъ въ редакціи Русскаго Курьера моего ярославскаго знакомаго К--го и, объяснивши ему въ точности свое положеніе, просилъ его разузнать, были ли въ послѣднее время аресты въ Петровской Академіи и, если возможно, разыскать одного изъ бывшихъ членовъ Ярославскаго Кружка, помощника присяжнаго повѣреннаго М--ва, который состоялъ при извѣстномъ въ то время присяжномъ довѣренномъ Ильинѣ.
К--ій тутъ же сказалъ мнѣ, что въ Москвѣ были многочисленные аресты и что у Ильина въ конторѣ былъ надняхъ обыскъ. Но, несмотря на царившую тогда панику, онъ безъ малѣйшаго колебанія согласился исполнить мою просьбу.
На другой день онъ сообщилъ мнѣ, что разыскалъ М--ва и назначилъ ему свиданіе со мною. К--ій предложилъ мнѣ и на будущее время свои услуги. Но я уже разсказалъ выше, почему я отказался отъ предложенія К--го и какъ я разставался съ этимъ во всякомъ случаѣ не зауряднымъ человѣкомъ.
М--ва я лично не зналъ, такъ какъ онъ отбывалъ воинскую повинность гдѣ то въ одной изъ центральныхъ губерній, когда я былъ въ Ярославлѣ. Но ярославскіе товарищи хорошо отзывались о немъ, и я надѣялся, что онъ приметъ дѣятельное участіе въ работѣ организаціи московскихъ революціонныхъ силъ. Представленіе, которое я составилъ о М--въ, подтвердилось при личномъ знакомствѣ. Но приняться немедленно за дѣло онъ считалъ неудобнымъ въ то смутное время, главнымъ образомъ потому, что онъ состоялъ подъ негласнымъ надзоромъ полиціи. Тѣмъ не менѣе онъ охотно вызвался съѣздить въ Петровскую Академію и разузнать о моей явкѣ. На другой день онъ сообщилъ мнѣ при свиданіи, что Е — въ арестованъ.
Это было очень непріятнымъ осложненіемъ. Говоря о кружкѣ Петровцевъ, Лопатинъ указалъ мнѣ, какъ на одного изъ болѣе видныхъ членовъ его, на студента П--ва. Я рѣшилъ поэтому обратиться непосредственно къ послѣднему и опять попросилъ М--ва разыскать мнѣ его адресъ. Въ тотъ же вечеръ М--въ сообщилъ мнѣ адресъ П--ва, — гдѣ то на дачахъ въ Петровскомъ Паркѣ.
На слѣдующее утро я на извозчикѣ поѣхалъ въ Петровскій Паркъ и тамъ на одной изъ дачъ, которыя на зиму сдаются колоніямъ студентовъ, я разыскалъ указанную мнѣ квартиру. Меня встрѣтилъ молодой студентъ, который на мой вопросъ о Михаилѣ П--въ сказалъ мнѣ, что послѣдняго нѣтъ дома, но что онъ вернется часамъ къ двѣнадцати. Я снялъ шубу и расположился ждать П--ва, извлекши изъ глубины своего духа запасъ покорнаго терпѣнія, безъ котораго, кажется, ни одно дѣло не дѣлается на Руси.
Минутъ черезъ пятнадцать въ комнату заглянулъ тотъ же молодой студентъ, который встрѣтилъ меня, и задалъ мнѣ такой вопросъ:
— Вамъ собственно какого П--ва? нужно?
— Студента Михаила П--ва, — отвѣтилъ я.
— Вотъ те и разъ! А вѣдь тутъ живетъ Николай П--въ, — сказалъ онъ, пріятно улыбаясь.
— Почему же вы раньше мнѣ объ этомъ не сказали? Я же васъ спрашивалъ о Михаилѣ П--въ, — сказалъ я ему съ укоризной.
— Не сообразилъ какъ-то сразу, — отвѣтилъ онъ, продолжая улыбаться.
Что съ него взять! Чтобы утѣшить меня, онъ сообщилъ мнѣ, что Михаилъ П--въ настоящій живетъ гдѣ то на выселкахъ за Академіей, и что точный адресъ его я могъ узнать изъ адресной книги студентовъ, которая лежитъ на столѣ въ передней Академіи.
Дѣлать было нечего, пришлось кончить тѣмъ, съ чего, можетъ быть, сразу слѣдовало начать, т. е. идти самому разыскать П--ва.
Къ счастью, мой извозчикъ остался поблизости кормить лошадь, такъ что я могъ договориться съ нимъ на счетъ дальнѣйшихъ странствованій. Подъѣхавъ къ Академіи, я вошелъ въ переднюю и сразу направился къ адресной книгѣ. Но не успѣлъ я еще разыскать букву П, какъ ко мнѣ подскочило двое педелей и одинъ изъ нихъ спросилъ меня:
— Вамъ, баринъ, кого нужно? (На мнѣ была дорогая шуба, и общій видъ у меня былъ сравнительно внушительный).
— Благодарю Васъ, я уже нашелъ адресъ, отвѣтилъ я закрывая книгу.
Меня стала разбирать злость, и я рѣшилъ непремѣнно разыскать П--ва, чтобы не тянуть опять канители. Сѣвъ въ пролетку, я приказалъ извозчику ѣхать на выселки, намѣреваясь спросить перваго встрѣчнаго студента съ подходящимъ лицомъ, гдѣ живетъ И — въ. Пропустивъ двоихъ, физіономіи которыхъ мнѣ не понравились, я съ удовольствіемъ увидѣлъ, что навстрѣчу мнѣ идетъ очень симпатичный, блѣднолицый юноша, одѣтый въ крайне поношенное платье.
Когда на мой вопросъ онъ отвѣтилъ, что знаетъ Михаила П--ва, я попросилъ его поѣхать со мною и показать мнѣ квартиру, пояснивъ, что не хотѣлъ бы путаться зря по деревнѣ.
Юноша смущенно и подозрительно посмотрѣлъ на меня.
— Пожалуйста, не смущайтесь, — какъ могъ убѣдительнѣе сказалъ я ему, — вы этимъ окажете мнѣ большую услугу.
Онъ, должно быть, проникся ко мнѣ довѣріемъ, потому что лицо его прояснилось, и онъ безъ колебанія сѣлъ рядомъ со мной; въ дорогѣ онъ успѣлъ сообщить мнѣ, что П--въ страшно измученъ и разстроенъ.
Черезъ нѣсколько минутъ юноша привелъ меня въ избу, гдѣ меня встрѣтилъ высокій молодой человѣкъ лѣтъ 28, съ длинной, черной бородой. Это былъ наконецъ Михаилъ И — въ. Когда я ему сказалъ, что я отъ «Карла Налимыча» (пароль) и что меня зовутъ Алексѣемъ Павловичемъ, онъ пришелъ въ сильное волненіе и къ моему удивленію слезы закапали у него изъ глазъ.
— Если бы вы знали, какъ я измучился, ожидая васъ! — проговорилъ онъ съ усиліемъ. — Александръ Петровичъ (одна изъ кличекъ Лопатина) сказалъ мнѣ ничего не предпринимать безъ васъ, я боялся что и вы арестованы, и у меня голова кружится отъ всего того, что здѣсь происходитъ.
Оказалось, что П--въ бился въ когтяхъ Бѣлино-Бржозовскаго, этого ловкаго провокатора, который лѣтомъ 84 г. служилъ посредникомъ между московскими революціонерами и политическими заключенными (Ковалевымъ и потомъ Бѣляевскимъ), провоцировалъ въ тюрьмѣ покушеніе на прокурора судебной палаты Муравьева, добился свиданія съ Лопатинымъ и, давши жандармамъ возможность арестовать его, искалъ новыхъ жертвъ.
Въ бытность свою въ Ростовѣ Лопатинъ разсказалъ мнѣ о дѣятельности этого Бѣлино-Бржозовскаго слѣдующее: Лѣтомъ 84 г. къ студенту Бѣляевскому явился видный мужчина лѣтъ 30, богато одѣтый и съ замашками большого барина, и передалъ ему шифрованную записку отъ Ковалева, который содержался, если не ошибаюсь, въ Бутыркѣ. Мужчина сказалъ Бѣляевскому, что зайдетъ за отвѣтомъ на другой день. Въ запискѣ Ковалевъ писалъ, что податель взялся служить посредникомъ между нимъ и волей, и что дѣлаетъ онъ это изъ мести русскому правительству. Посовѣтовавшись съ товарищами, Бѣляевскій отвѣтилъ Ковалеву тоже шифрованной запиской, въ которой онъ предлагалъ ему продолжать сношенія, но осторожно. На другой день Бѣлино-Бржозовскій зашелъ за отвѣтомъ, но на разспросы Бѣляевскаго отвѣчалъ уклончиво и высокомѣрно.
Еще нѣсколько разъ Бѣлйно привозилъ записки отъ Ковалева и передавалъ отвѣты въ тюрьму, причемъ Бѣляевскому назначалъ свиданія въ богатыхъ ресторанахъ и ѣздилъ всегда на великолѣпныхъ лихачахъ.
Въ серединѣ іюля (если не ошибаюсь) Бѣлино привезъ Бѣляевскому шифрованную записку, въ которой Ковалевъ извѣщалъ, что, если товарищи признаютъ это нужнымъ, онъ имѣетъ возможность привести въ исполненіе смертный приговоръ надъ измѣнникомъ и злостнымъ предателемъ Р--мъ, который въ началѣ 84 г. выдалъ и погубилъ многихъ московскихъ революціонеровъ. Въ случаѣ утвердительнаго рѣшенія онъ просилъ, чтобы ему прислали черезъ посредника яду. Посовѣтовались и рѣшили принять предложеніе Ковалева. Черезъ Бѣлино-Бржозовскаго передали не знаю ужъ какого яду Ковалеву, который, улучшивъ минуту, подсыпалъ его въ ѣду Р--ву. Но, должно быть, ядъ былъ плохой, потому что Р--въ отдѣлался легкой рвотой и разстройствомъ желудка.
Въ слѣдующее свое свиваніе съ Бѣляевскимъ Бѣлино сообщилъ о неудачномъ исходѣ покушенія на отравленіе Р--ва, подсмѣивался надъ несмѣлостью революціонеровъ и мало по малу распалясь, заявилъ, что, если на то пошло, онъ, Бѣлино-Бржозовскій могъ бы устроить революціонерамъ такое террористическое предпріятіе, которое имъ и во снѣ не снилось. Но для этого ему необходимо было бы имѣть дѣло не съ мальчишками, а съ отвѣтственными людьми.
Когда Бѣляевскій сталъ допрашивать его, о какомъ предпріятіи онъ говоритъ, онъ долго не хотѣлъ ничего сказать и только требовалъ, чтобы его свели съ кѣмъ нибудь изъ членовъ Исполнительнаго Комитета. Послѣ долгихъ настояній онъ наконецъ согласился сказать, что могъ бы помочь партіи отдѣлаться отъ ея злѣйшаго врага, извѣстнаго Муравьева, который былъ тогда прокуроромъ Московской судебной палаты. Дѣло приняло настолько серьезный оборотъ, что Лопатинъ, который тогда жилъ въ Москвѣ и который зналъ о сношеніяхъ съ Бѣлино-Бржозовскимъ, рѣшилъ самъ повидаться съ нимъ.. При свиданіи Лопатинъ сказалъ ему, что Исполнительный Комитетъ узналъ о его сношеніяхъ съ молодыми революціонерами, о его предложеніи и его желаніи переговорить съ кѣмъ нибудь изъ членовъ И. К. Само собой разумѣется, что И. К. не можетъ вступать въ какіе бы то ни было непосредственные переговоры съ лицомъ, совершенно ему неизвѣстнымъ. Вотъ почему онъ поручилъ человѣку вполнѣ легальному и не занимающемуся революціонными дѣлами узнать, кто такой Бѣлино, какъ онъ попалъ въ тюрьму, какъ онъ можетъ выходить изъ нея и что побудило его оказывать услуги революціонерамъ?
По словамъ Лопатина, Бѣлино былъ великолѣпенъ въ своихъ отвѣтахъ. Кто онъ? Дворянинъ Бѣлино-Бржозовскій, польскаго происхожденія, бывшій офицеръ. Какъ онъ попалъ въ тюрьму? Это революціонеровъ нисколько не касается. Почему онъ имѣетъ возможность выходить изъ тюрьмы? Потому что въ тюрьмѣ всякіе заключенные бываютъ: однихъ обстоятельства подавляютъ, другіе пользуются обстоятельствами. Что побуждаетъ его оказывать услуги революціонерамъ? Конечно, не соціалистическія и революціонныя идеи, къ которымъ онъ вполнѣ равнодушенъ. Если онъ хочетъ помогать революціонерамъ, то только для того, чтобы отомстить правительству за обиды, нанесенныя ему лично и его народу. Закончилъ онъ гордымъ заявленіемъ, что его надо брать такимъ, каковъ онъ есть, не копаясь въ его душѣ. Если революціонеры желаютъ пользоваться его содѣйствіемъ, онъ готовъ помогать имъ, а если нѣтъ, тѣмъ хуже для нихъ.
Лопатинъ сказалъ ему на это, что передастъ его объясненія Исполнительному Комитету и, если они будутъ признаны удовлетворительными, его предложенію относительно Муравьева будетъ данъ ходъ. Какъ разсказывалъ мнѣ тогда Лопатинъ, Бѣляевскій продолжалъ видѣться съ Бѣлино, такъ какъ дѣло съ Муравьевымъ шло на ладъ. Было рѣшено передать Ковалеву черезъ Бѣлино заряженный револьверъ. Ковалевъ долженъ былъ спрятать револьверъ на животѣ и вызвавшись на допросъ къ Муравьеву, въ удобный моментъ застрѣлить этого безпощаднаго врага. Выслушавъ внимательно разсказъ Лопатина, я выразилъ опасеніе, что Бѣлино-Бржозовскій можетъ оказаться ловкимъ и опаснымъ провокаторомъ. На это Лопатинъ возразилъ мнѣ, что и ему самому приходила въ голову эта мысль, но что изъ, личнаго свиданія съ Бѣлино онъ вынесъ впечатлѣніе, что послѣдній несомнѣнно запятнанный, но сильный человѣкъ, у котораго есть интересъ и желаніе вредить русскому правительству. Вотъ что я зналъ объ этомъ мутномъ дѣлѣ отъ Лопатина, когда я пріѣхалъ въ Москву. Продолженіе его я узналъ теперь отъ Михаила П--ва.
Въ сентябрѣ Бѣляевскій былъ арестованъ во время манифестаціи подъ окнами «Московскихъ Вѣдомостей», и сношенія съ Бѣлино-Бржозовскимъ сталъ вести Е--въ. Въ свое время Ковалеву былъ переданъ пистолетъ, заряженный — чуть-ли не по совѣту Бѣлино-Бржозовскаго — летками (очень крупной дробью, которой бьютъ волковъ). Ковалевъ былъ вызванъ, по его прошенію, къ прокурору судебной палаты, но какъ только онъ вошелъ въ комнату, въ которой сидѣлъ Муравьевъ, жандармъ запустилъ ему руку за пазуху и вытащилъ у него пистолетъ. Такъ разсказалъ это событіе Бѣлино-Бржозовскій, который выражалъ горестное сожалѣніе по поводу того, что покушеніе не удалось, но настаивалъ на томъ, что унывать не слѣдуетъ, и тутъ же просилъ И — за опять свести его съ кѣмъ нибудь изъ членовъ Исполнительнаго Комитета.
Какъ только я узналъ положеніе дѣла, у меня не осталось ни малѣйшаго сомнѣнія, что Бѣлино-Бржозовскій шпіонъ провокаторъ, который, выудивъ Лопатина, надѣялся поймать еще кого нибудь изъ разыскиваемыхъ жандармами революціонеровъ. Я такъ и сказалъ П--ву. Какъ и Лопатинъ, онъ мнѣ отвѣтилъ, что ему тоже приходила въ голову эта мысль, тѣмъ болѣе, что Бѣлино-Бржозовскій давалъ ему свѣдѣнія въ извѣстномъ шпіонскомъ гнѣздѣ — трактирѣ «Ростовѣ», который былъ штабъ-квартирой извѣстнаго въ то время начальника охраны Бердяева. Я предложилъ тогда П--ву взять у меня денегъ и паспортъ, сбрить свою апостольскую бороду и немедленно уѣхать въ провинцію — въ Казань или Ростовъ, гдѣ еще были кой-какія связи.
Къ моему удивленію, П--въ отвѣчалъ на мое предложеніе упорнымъ отказомъ. Онъ говорилъ, что онъ все равно пропащій человѣкъ, но что, можетъ быть, Бѣлино-Бржозовскій еще вовсе не шпіонъ, что лучше еще подождать и т. д. Я положительно не понималъ П--ва. Если онъ вопреки моему опредѣленному мнѣнію могъ такъ упорно стоять на своемъ, то зачѣмъ ему было ждать съ такимъ болѣзненнымъ нетерпѣніемѣ моего пріѣзда въ Москву? Въ другое время я, вѣроятно, въ свою очередь настоялъ бы на своемъ мнѣніи и потребовалъ бы отъ П--ва, именемъ организаціи, чтобы онъ немедленно выѣхалъ изъ Москвы. Но я самъ тогда слишкомъ былъ деморализованъ разгромомъ организаціи, чтобы прибѣгать къ героическимъ средствамъ. Къ тому же я нисколько не былъ увѣренъ, что эти средства подѣйствуютъ. Мнѣ отъ души жаль было П--ва, который съ самоотверженіемъ, достойнымъ лучшаго примѣненія, лѣзъ прямо въ пасть волка, — лѣзъ безъ какой бы то ни было пользы для дѣла. Но все, что я отъ него добился, это было обѣщаніе прервать по конспиративнымъ соображеніямъ всякія сношенія съ московскими революціонерами. Отъ П--ва я узналъ, что кружокъ, намѣченный Лопатинымъ, большей частью уцѣлѣлъ. И — въ указалъ мнѣ, какъ войти съ нимъ въ сношенія. Кромѣ того, если не ошибаюсь, онъ посовѣтовалъ мнѣ повидаться съ М--мъ, который занималъ видное мѣсто въ конторѣ Вогау и тогда только что вернулся изъ за границы. Вообще П--въ былъ настроенъ пессимистически и былъ не очень высокаго мнѣнія о революціонныхъ силахъ Москвы. Отъ него же я узналъ впервые, что большіе аресты были произведены почти во всѣхъ сколько нибудь замѣтныхъ центрахъ Россіи. Разгромъ организаціи, вызванный арестомъ Лопатина, былъ очевидно всеобщимъ.
Разскажу здѣсь пару словъ о финалѣ авантюры съ Бѣлино-Бржозовскимъ.
Черезъ два дня послѣ моего свиданія съ нимъ П--въ былъ арестованъ: за нѣсколько минутъ до его ареста неизвѣстный человѣкъ вручилъ ему записку, повидимому отъ Бѣлино-Бржозовскаго, въ которой говорилось, что жандармы хотятъ арестовать П--ва, но что охрана противится. Когда пришли жандармы, П--въ попытался проглотить какія то имѣвшіяся у него записки, но жандармы чуть не задушили его и вынули у него изо рта то, что онъ хотѣлъ проглотить. Обыскъ въ его квартирѣ былъ произведенъ жандармами такъ небрежно, что на другой день послѣ ихъ посѣщенія товарищи П--ва нашли за балкой на потолкѣ цѣлую кипу нелегальной литературы и 100 руб. партійныхъ денегъ. Михаилъ П--въ отдѣлался сравнительно дешево: онъ былъ высланъ административнымъ порядкомъ на 3 года въ Уфимскую губернію.
Послѣ ареста П--ва Бѣлино-Бржозовскій, который былъ профессіональнымъ червоннымъ вылетомъ и только случайнымъ провокаторомъ, заявился къ одной курсисткѣ, знакомой П--ва, и попросилъ ее познакомить его съ кѣмъ нибудь изъ серьезныхъ «революціонеровъ»: та отвѣтила ему, что никакихъ революціонеровъ, ни серьезныхъ, ни несерьезныхъ не знаетъ. Онъ отретировался, но черезъ нѣкоторое время опять пришелъ къ ней все за тѣмъ же. Она тогда заявила ему, что если онъ еще разъ появится у нея въ квартирѣ, она пожалуется полицеймейстеру. Онъ исчезъ. Вынырнулъ Бѣлино-Бржозовскій черезъ нѣсколько лѣтъ на скамьѣ подсудимыхъ въ Саратовскомъ окружномъ судѣ, и вотъ по какому дѣлу: Въ 86 или 87 г. въ Москвѣ проживалъ и вращался въ революціонныхъ кругахъ нѣкій молодой человѣкъ, сынъ богатаго саратовскаго купца. Этотъ молодой человѣкъ не совсѣмъ ясно отдавалъ себѣ отчетъ въ своемъ положеніи, и когда Бѣлино-Бржозовскій облюбовалъ его и припугнулъ жандармами, молодой человѣкъ сталъ откупаться отъ него деньгами. Червонному валету только этого и нужно было. По мѣрѣ того, какъ требованія Бѣлино-Бржозовскаго росли, молодой человѣкъ оказался въ болѣе и болѣе затруднительномъ положеніи. Дошло дѣло до того, что, по требованію своего мучителя, молодой человѣкъ подписалъ какой то вексель, на которомъ, если не ошибаюсь, самъ Бѣлино-Бржозовскій поддѣлалъ подпись отца своей жертвы. Онъ, вѣроятно, надѣялся, что до скандала дѣло не дойдетъ, но ошибся въ своихъ расчетахъ. Сотворивъ бѣду, молодой человѣкъ испугался, поѣхалъ къ своему родителю и принесъ ему повинную. А родитель, который оказался человѣкомъ съ характеромъ, подалъ жалобу прокурорскому надзору. Бѣлино-Бржозовскаго судили въ окружномъ судѣ и приговорили къ ссылкѣ на поселеніе.
XIII. править
По указаніямъ, даннымъ мнѣ Поповымъ, я вошелъ въ сношенія съ народовольческимъ кружкомъ, наиболѣе замѣтными членами котораго были Е--въ (братъ арестованнаго), Ф--въ и Миноръ. О другихъ членахъ у меня сохранились только очень смутныя воспоминанія. Всѣ они были очень молоды, нѣкоторые изъ нихъ недавно вернулись изъ странствованій по идейнымъ дебрямъ «Молодой Народной Воли», но въ общемъ они производили хорошее впечатлѣніе. Повидавшись съ нѣкоторыми изъ нихъ порознь, я предложилъ имъ собраться всѣмъ вмѣстѣ для того, чтобы обмѣняться мыслями и выяснить положеніе. Смутно припоминаю собранія, на которыхъ присутствовало человѣкъ 8—10, но хорошо помню, что утѣшительнаго изъ этихъ собраній я вынесъ мало. Готовыхъ элементовъ для созданія серьезной группы, которая могла-бы взять въ свои руки веденіе революціонной работы въ Москвѣ, не было, а былъ только болѣе или менѣе сырой матеріалъ, изъ котораго со временемъ могли выработаться такіе элементы. Дѣло представлялось мнѣ въ такомъ видѣ, что въ Москвѣ долго еще придется заниматься исключительно*революціонно-воспитательной работой раньше, чѣмъ можно будетъ приступить къ организаціи революціонныхъ силъ въ собственномъ смыслѣ слова. Осложнялось еще въ значительной степени положеніе той специфически-московской особенностью, въ силу которой между московскими революціонными кругами и охраной существовала непрерывная связь. Буквально трудно было опредѣлить, гдѣ кончалась революціонная организація и гдѣ начиналась шпіонская. Знаменитый Зубатовъ, который въ то время впервые появился на революціонномъ горизонтѣ, былъ однимъ изъ продуктовъ этой пагубной особенности. Къ своему великому огорченію, я не замедлилъ убѣдиться, что я самъ попалъ въ сферу дѣйствія ея.
Говоря съ членами кружка о положеніи партіи, я упомянулъ, что въ ближайшемъ будущемъ предвидится полученіе сравнительно крупной суммы денегъ, и между прочимъ попросилъ ихъ дать мнѣ хорошій адресъ, по которому можно было бы перевести въ Москву 10,000 руб. Черезъ нѣкоторое время мнѣ былъ указанъ адресъ М--ра въ конторѣ Вогау. Такъ какъ о М--рѣ я уже раньше кое-что слыхалъ, то я рѣшилъ познакомиться съ нимъ лично, и черезъ нѣкоторое время между нами состоялось свиданіе у него же на квартирѣ.
М--ръ тогда только что вернулся изъ за границы, гдѣ видѣлся съ Лавровымъ и нѣкоторыми другими эмигрантами, и былъ еще полонъ заграничныхъ впечатлѣній. Несмотря на то, что ему было уже лѣтъ подъ тридцать, онъ показался мнѣ совершеннымъ новичкомъ въ революціонномъ дѣлѣ, — новичкомъ не только въ практическомъ, но и въ идейномъ, отношеніи. Но вмѣстѣ съ тѣмъ въ немъ несомнѣнно видна была большая преданность дѣлу и готовность служить ему. Послѣ нѣсколькихъ разговоровъ съ нимъ, мнѣ пришла въ голову мысль, что, благодаря прочности его положенія, онъ могъ-бы быть очень полезенъ партіи въ роли секретаря, который на первое время велъ-бы наименѣе конспиративную часть партійныхъ сношеній и хранилъ бы зашифрованными соотвѣтственные адреса. Дѣло въ томъ, что подъ вліяніемъ разгрома, послѣдовавшаго за арестомъ Лопатина, я часто думалъ о неудобствѣ централизированія всѣхъ партійныхъ свѣдѣній въ рукахъ одного — двухъ человѣкъ, которымъ чрезвычайно трудно обращаться конспиративно съ такимъ громаднымъ матеріаломъ. Конечно, нѣтъ никакой надобности вести поименный списокъ членовъ организаціи. Но и помимо такого списка накопляется масса конспиративныхъ свѣдѣній. Мнѣ казалось, что это неудобство и сопряженная съ нимъ опасность могли бы до извѣстной степени быть устранены, если бы весь конспиративный матеріалъ можно было разсортировать на двѣ части, особо важную и менѣе важную. Послѣдняя могла бы быть передана для манипулированія одному или нѣсколькимъ надежнымъ лицамъ съ вмѣненіемъ имъ въ обязанность хранить всѣ свѣдѣнія только въ зашифрованномъ видѣ, тогда какъ первая оставалась бы исключительно въ рукахъ власть имущихъ и могла бы вслѣдствіе ограниченности ея размѣровъ быть предметомъ сугубо бережнаго обращенія.
Первый опытъ въ указанномъ направленіи я думалъ сдѣлать съ М--мъ, который показался мнѣ подходящимъ человѣкомъ для этого дѣла, и поэтому я сталъ ближе присматриваться къ нему. Видѣлся я съ нимъ у него дома, въ богатой квартирѣ съ швейцаромъ въ одной изъ хорошихъ частей Москвы.
Разъ вечеромъ я пришелъ къ нему безъ предварительнаго уговора и, по обыкновенію, былъ введенъ въ гостинную. Когда М--ръ вышелъ ко мнѣ, я былъ пораженъ его разстроеннымъ и испуганнымъ видомъ.
— Боже мой, зачѣмъ вы пришли? — сказалъ онъ съ тоской. — Васъ могутъ сейчасъ арестовать. Швейцаръ васъ видѣлъ?
— Не только видѣлъ, но даже почтительно проводилъ до самыхъ вашихъ дверей. Въ чемъ дѣло?
— Мнѣ дали знать, что за мной усиленно слѣдятъ жандармы, надѣясь захватить у меня революціонеровъ, которые будто бы должны явиться ко мнѣ изъ за-границы. Кромѣ того полиція знаетъ, что вы здѣсь. Объ этомъ вамъ скажетъ писатель Щ. который настоятельно требуетъ свиданія съ вами. А теперь вамъ, немедля ни минуты, надо выбраться отсюда.
Давши мнѣ указанія насчетъ того, гдѣ видѣться съ Щ., М--ръ выпроводилъ меня черезъ кухню во дворъ, откуда я вышелъ черезъ ворота на пустынный переулокъ, параллельный улицѣ, на которой стоялъ домъ. На скамейкѣ у воротъ сидѣло какихъ-то два молодца въ чуйкахъ. Я не обратилъ на нихъ особаго вниманія, считая, что они принадлежатъ къ прислугѣ богатаго дома. Но какъ только я отошелъ шаговъ на двадцать, я услышалъ, что они поднялись и пошли за мной. Я незамѣтно ускорилъ шагъ, но не замедлилъ убѣдиться съ очень непріятнымъ чувствомъ, что они не отстаютъ отъ меня. Когда я свернулъ съ переулка на большую улицу, я увидалъ въ нѣсколькихъ шагахъ впереди себя лихача, съ которымъ расчитывался только-что привезенный имъ господинъ. Послѣдній уходилъ въ домъ, когда я приблизился къ лихачу.
— Свободный?
— Пожалуйте, баринъ!
Нѣсколько секундъ, и я уже несся въ санкахъ по прекрасному зимнему пути, кинувъ лихачу имя моднаго трактира.
Опять судьба улыбнулась мнѣ! Оглянувшись назадъ, я увидѣлъ, что молодцы въ чуйкахъ остановились на углу и смотрятъ мнѣ вслѣдъ…
На другой день М--ръ былъ арестованъ. Высланный административнымъ порядкомъ въ Челябинскъ, онъ тамъ умеръ отъ чахотки.
Писателя Щ., бывшаго ссыльнаго, я видѣлъ мелькомъ въ Ярославлѣ, но слышалъ о немъ многое отъ нашего общаго ярославскаго знакомаго К--то. Онъ былъ, если не ошибаюсь, народникомъ, но къ народовольческой дѣятельности относился сочувственно.
По указаніямъ М--ра я въ 10 ч. того же вечера, въ который произошелъ описанный инцидентъ, поѣхалъ въ глухую часть города гдѣ-то за Сухаревой Башней и тамъ по плохо освѣщеннымъ уличкамъ добрался до совершенно темнаго церковнаго двора — имя церкви я забылъ — и въ домикѣ направо, который служилъ квартирой священнику, я встрѣтился съ Щ. Онъ сказалъ мнѣ, что знаетъ обо мнѣ отъ К--го, съ которымъ находится въ хорошихъ отношеніяхъ. Изъ вполнѣ вѣрнаго источника онъ узналъ, что жандармамъ извѣстно мое пребываніе въ Москвѣ; извѣстно имъ также, что я просилъ достать мнѣ надежный адресъ для полученія 10,000 р. Они надѣятся выслѣдить и взять меня. Относительно М--ра Щ. не могъ сообщить мнѣ ничего больше, чѣмъ самъ М — ръ сказалъ мнѣ. На мой вопросъ объ источникѣ его свѣдѣній Щ. отвѣтилъ, что далъ слово ничего не говорить о немъ, но что источникъ вполнѣ вѣрный.
Сообщилъ мнѣ еще Щ., что въ Москвѣ находится жена одного кавказскаго адвоката, очень дѣльнаго человѣка, съ которымъ я видѣлся въ Ростовѣ на-Дону. Она очень желала бы повидаться со мною передъ возвращеніемъ домой.
Поблагодаривъ Щ. за услугу и условившись съ ними насчетъ дальнѣйшихъ свиданій, я вернулся къ себѣ. Нельзя сказать, чтобы на душѣ у меня было легко. Тотъ фактъ, что власти знали не только о моемъ пріѣздѣ, но и объ адресѣ для 10,000 р., показывалъ съ полной очевидностью, что, если не въ самомъ кружкѣ, съ которымъ я имѣлъ дѣло, то гдѣ нибудь близко около него, былъ предатель. Теперь, послѣ того какъ у меня въ рукахъ былъ обвинительный актъ по процессу Лопатина и товарищей, дѣло представляется мнѣ въ значительно менѣе дурномъ свѣтѣ. Сознательнаго предателя не было ни въ самомъ кружкѣ, ни, вѣроятно, по близости. Но за то были люди съ широкой московской душой и легкіе на языкъ. Зная изъ замѣтки Лопатина, что я долженъ былъ быть въ Москвѣ, жандармы отлично могли кое-что разузнать про меня при посредствѣ лицъ, стоящихъ на границѣ революціонныхъ и шпіонскихъ круговъ. Для этого вовсе не было надобности разспрашивать прямо про меня или описывать мои примѣты. Московскій революціонеръ, одаренный широкой душой, скорѣе откусилъ-бы себѣ языкъ, чѣмъ выдалъ-бы меня. Но, если-бы ему сказали, что дѣла партіи стоятъ плохо и что всѣ члены организаціи арестованы, онъ не преминулъ-бы сказать, что нѣтъ, кое-кто остался. А если-бы ему на это возразили, что остался, вѣроятно, кто нибудь изъ молодыхъ, онъ не затруднился бы сказать, что самъ видѣлъ или вѣрный человѣкъ видѣлъ собственными глазами, и не дальше, какъ вчера одного изъ старыхъ членовъ партіи. Этого одного было бы достаточно. А чтобы показать, что дѣла партіи стоятъ вовсе не такъ плохо, революціонеръ съ широкой душой могъ бы — для вящей славы партіи — добавить, что этотъ самый старый членъ получитъ вскорѣ 10,000 р., такъ какъ онъ просилъ указать ему адресъ для этой получки.
По всей вѣроятности, такимъ путемъ жандармы и добыли свѣдѣнія, которыя сообщилъ мнѣ Щ. Но какъ-бы то ни было, я поступилъ такъ, какъ по моему мнѣнію, слѣдовало поступить. Собравъ членовъ кружка, я разсказалъ имъ то, что узналъ отъ Щ. и заявилъ, что вынужденъ прекратить всякія дѣла съ ними и выѣхать изъ Москвы, такъ какъ кто нибудь изъ нихъ несомнѣнно состоитъ въ сношеніяхъ съ предателемъ. Но съ двумя членами этого кружка, которые показались мнѣ лучшими, — съ Ф--мъ и, кажется, Е--мъ — я продолжалъ видѣться и даже назначалъ имъ свиданія у себя на квартирѣ, — довѣріе къ ихъ конспиративности, которое я оказывалъ немногимъ.
Положеніе, въ которомъ я очутился, было въ высшей степени непріятнымъ и затруднительнымъ. Оставаться при указанныхъ условіяхъ въ Москвѣ значило дерзко рисковать не только собою, но и тѣмъ дѣломъ, которое привело меня туда. Конечно, планы, съ которыми я пріѣхалъ, въ значительной степени съузились при столкновеніи съ московской дѣйствительностью. Но я все еще надѣялся кое-что устроить и для этого я и видался съ Ф--мъ и Е--мъ. Кромѣ того я ждалъ свѣдѣній изъ мѣстъ, куда я написалъ, а главное, я ждалъ Сергѣя Иванова, которому я назначилъ свиданіе въ Москвѣ. Отъ результатовъ объѣзда, который онъ долженъ былъ совершить, цѣликомъ зависѣлъ планъ нашихъ дальнѣйшихъ дѣйствій. Я рѣшилъ поэтому остаться въ Москвѣ, усилить конспиративность и положиться въ остальномъ на свое счастье. Всякій повѣритъ мнѣ на слово, когда я скажу, что чувствовалъ я себя въ это время не особенно хорошо. Мнѣ когда-то разсказывалъ офицеръ, участвовавшій въ турецкой кампаніи, что при отступленіи отъ Шибки, гдѣ турецкія пули косили русскихъ солдатъ десятками тысячъ, онъ чувствовалъ неловкость въ затылкѣ. «Неловкость! эту я ощущалъ въ спинѣ всякій разъ, когда выходилъ на улицу. Меня буквально преслѣдовалъ страхъ, что шпіоны, по тогдашнему методу, схватятъ меня сзади за руки и лишатъ возможности дѣйствовать револьверомъ. А я твердо былъ намѣренъ оказать вооруженное сопротивленіе и покончить съ собою послѣднимъ зарядомъ. Въ виду этого страха я по очень люднымъ улицамъ совсѣмъ не ходилъ, а въ другихъ мѣстахъ по возможности сторонился отъ встрѣчныхъ, особенно когда они шли не поодиночкѣ. Моя правая рука держала всегда въ карманѣ шубы револьверъ, готовый къ стрѣльбѣ.
Въ квартирѣ у себя я тоже принялъ надлежащія мѣры. Дверь своей комнаты я на ночь никогда не запиралъ. Сонъ у меня былъ очень чуткій, и я былъ увѣренъ, что меня не застанутъ врасплохъ. Если бы я запиралъ дверь, то въ случаѣ прихода жандармовъ, пришлось бы или пойти открыть дверь и быть подъ рукой у нихъ, или дать взломать ее, и тѣмъ заставить ихъ быть на сторожѣ. На ночь я всегда отодвигалъ большой умывальный столъ, который стоялъ близь моей кровати, и устраивалъ себѣ изъ него баррикаду, изъ за которой меня не сразу можно было-бы извлечь.
Случай оказывается иногда большимъ шутникомъ. Онъ заставилъ меня продѣлать генеральный маневръ, пославъ въ неурочный часъ полицію въ квартиру моихъ хозяевъ-нѣмцевъ.
Разъ ночью я былъ разбуженъ рѣзкимъ звонкомъ, отъ котораго трепещетъ сердце русскаго обывателя. Когда я очнулся, я оказался сидящимъ въ кровати съ револьверомъ въ рукахъ. Наружную дверь открыли, произошелъ короткій разговоръ, послышались тяжелые шаги нѣсколькихъ паръ ногъ, шашка стукнулась о деревянную дверь. Я моментально занялъ свою позицію.
Въ эти минуты, которыя я считалъ послѣдними своей жизни, я ощутилъ не страхъ смерти и не тотъ подъемъ духа, въ силу котораго люди, умирая, бросаютъ міру звонкую фразу, — я почувствовалъ большую, чисто-дѣтскую жалость къ самому себѣ. Чувство это было до того неожиданнымъ для меня, что комическая сторона положенія заставила меня улыбнуться: притаился человѣкъ въ ночномъ туалетѣ за умывальникомъ съ револьверомъ въ рукахъ и преисполняется жалости къ себѣ…
Какъ во снѣ, я слышалъ, что шаги, прошли мимо моей двери и затихли въ глубинѣ корридора. Неужъ-то рядомъ со мною жилъ неизвѣстный мнѣ товарищъ? Съ четверть часа — цѣлую вѣчность — я простоялъ въ томительномъ ожиданіи. Я продрогъ, и зубы у меня стучали отъ холода и, вѣроятно, отъ волненія. Если-бы теперь полиція пришла ко мнѣ, рука моя не была-бы такъ тверда, какъ вначалѣ. Но она опять прошла мимо меня, увлекая за собою свою жертву. Когда наружная дверь закрылась, я опять легъ въ постель.
Утромъ я узналъ причину переполоха. У хозяевъ моихъ жилъ ихъ богатый родственникъ, который, несмотря на свое тевтонское происхожденіе и сопряженную съ нимъ высшую культуру, отлично усвоилъ себѣ привычки московскихъ саврасовъ.
Напившись пьянымъ въ загородномъ трактирѣ, онъ натравилъ на сидѣльца свою собаку, которая и покусала эту обычную жертву московскихъ гулякъ. За этотъ подвигъ нѣмецъ былъ приговоренъ къ мѣсячному заключенію. Послѣ тщетныхъ попытокъ застать его дома днемъ, полиція нагрянула на него ночью, причемъ явилась въ достаточномъ числѣ, чтобы отнять у него всякую охоту къ сопротивленію.
А мои хозяева — нѣмцы очень извинялись передо мною за безпокойство, которое причинилъ мнѣ этотъ „höchst unangenehmer Fall“…
Въ 20-хъ числахъ ноября пріѣхалъ Сергѣй Ивановъ. Я очень обрадовался его пріѣзду, но нерадостны были вѣсти, которыя онъ привезъ. Всюду болѣе зрѣлыя революціонныя силы были вырваны изъ рядовъ, осталась зеленая молодежь, надъ которой надо работать, чтобы создать изъ нея будущую организацію партіи. Это было въ общемъ то-же заключеніе, къ которому я пришелъ въ Москвѣ. Ивановъ былъ очень разстроенъ и чувствовалъ большую усталость духа. На счетъ дальнѣйшей работы у него опредѣленныхъ плановъ не было. Онъ рѣшилъ поэтому уѣхать на время за границу, чтобы немного отдохнуть и столковаться съ заграничными дѣятелями партіи.
Звалъ онъ и меня въ Парижъ, но я отказался выѣхать изъ Россіи.
Въ отдыхѣ я особенной потребности не ощущалъ, а къ результату „столковыванія“ съ эмигрантами я относился скептически: опытъ организаціи, испеченной заграницей, не могъ дѣйствовать на меня ободряющимъ образомъ. Кромѣ того положеніе казалось мнѣ менѣе безнадежнымъ, чѣмъ Иванову. Я потому просилъ его остаться со мною нѣкоторое время въ Москвѣ, чтобы общими силами выдѣлить элементы, пригодные для образованія хоть небольшой дѣлоспособной группы.
Если бы это удалось, я поѣхалъ-бы въ Петербургъ, гдѣ тогда впервые появилась соціалъ-демократическая группа, и посмотрѣлъ-бы, нельзя-ли тамъ что нибудь сдѣлать. А тамъ дальше видно было-бы.
Ивановъ съ моимъ мнѣніемъ на счетъ безполезности переговоровъ съ старыми народовольцами не согласился, но остался, какъ я его просилъ, въ Москвѣ. Когда-же черезъ нѣкоторое время мы общими силами пришли къ убѣжденію, что въ организаціонномъ отношеніи сейчасъ ничего нельзя было сдѣлать, да и не очень видно было, за что можно было приняться, Ивановъ уѣхалъ за границу. Я рѣшилъ остаться, чтобы сдѣлать еще одну попытку, о которой сейчасъ будетъ рѣчь.
Я уже упоминалъ, что Щ. говорилъ мнѣ о женѣ кавказскаго, адвоката, которая желала видѣть меня. Адвокатъ этотъ, человѣкъ умный и энергичный, но съ нѣкоторыми личными особенностями, которыя мнѣ не нравились, ходилъ когда-то въ народъ, но уцѣлѣлъ. Теперь онъ по идеямъ своимъ былъ народовольцемъ, но по обстоятельствамъ матеріальнаго и семейнаго характера активнаго участія въ революціонныхъ дѣлахъ не принималъ.
Въ бытность свою въ Ростовѣ, куда онъ нарочно пріѣзжалъ, чтобы повидаться съ революціонерами, онъ мнѣ говорилъ, что, какъ только устроятся его дѣла, онъ болѣе дѣятельно займется партійной работой. Жена его, симпатичная, немолодая уже женщина тянулась къ революціонному дѣлу, кажется, больше, чѣмъ онъ самъ. Передъ тѣмъ, какъ вернуться на Кавказъ, она хотѣла поговорить со мною о положеніи дѣлъ и посовѣтоваться, что ей дѣлать. Я совершенно откровенно разсказалъ ей о полномъ разгромѣ народовольческой организаціи — у меня вообще было правиломъ шила въ мѣшкѣ не утаить — и о своемъ стремленіи сплотить какую нибудь группу, которая могла-бы сколько нибудь направлять ту революціонно подготовительную работу, которой теперь, вѣроятно, еще долго придется заниматься. Не скрылъ я отъ нея и то, что мои попытки окончились до сихъ поръ полной неудачей. Какъ на причину этой неудачи я указалъ главнымъ образомъ на то, что за послѣднее время въ организацію были втянуты всѣ болѣе зрѣлые, активные элементы, которые теперь погибли сразу, не успѣвъ приготовить себѣ преемниковъ.
Тутъ она сказала мнѣ, что, если всѣ активные элементы погибли, то все же имѣется резервъ революціонно-мыслящихъ и сочувствующихъ Народной Волѣ людей, которые по тѣмъ или другимъ причинамъ не принимали въ послѣднее время активнаго участія въ революціонномъ дѣлѣ. Для той революціонно-подготовительной работы, о которой я говорю, они, можетъ быть, пригодятся. И она указала мнѣ нѣсколько человѣкъ, жившихъ на Кавказѣ и болѣе или менѣе участвовавшихъ въ движеніи 70-хъ годовъ.
Мысль ея показалась мнѣ правильной, и я рѣшилъ во всякомъ случаѣ сдѣлать попытку въ этомъ направленіи. Смущало меня нѣсколько, что аналогичныя попытки, которыя мнѣ пришлось до тѣхъ поръ сдѣлать, кончились неудачей. Но я склоненъ былъ объяснять это частными причинами.
Такъ какъ въ Москвѣ ничто меня не удерживало, то въ 10-хъ числахъ декабря я выѣхалъ оттуда на югъ съ цѣлью привести въ извѣстность резервъ революціоннаго движенія. Кромѣ указаній, данныхъ мнѣ женою адвоката и относившихся къ лицамъ, которыя ушли на Кавказъ, я получилъ нѣсколько свѣдѣній, казавшихся мнѣ тогда очень цѣнными, отъ московскихъ знакомыхъ.
Объ этомъ своемъ послѣднемъ объѣздѣ я до сихъ поръ не могу вспомнить безъ очень тяжелаго чувства. Люди, несомнѣнно интеллигентные, которые раньше какъ-ни-какъ рисковали своимъ благополучіемъ во имя идеи, оказались объятыми шкурнымъ страхомъ, — тѣмъ рабскимъ, постыднымъ, паническимъ страхомъ, который, какъ повѣтріе, прошелъ по всей Россіи и который, напр., побудилъ тогда, одного, нынѣ выдающагося общественнаго, почти государственнаго дѣятеля сжечь письма, которыя Г. А. Лопатинъ писалъ ему когда-то по вопросамъ философскимъ и научнымъ! Страдалъ я внутренно не столько отъ непривлекательности зрѣлища, которое было у меня передъ глазами, сколько отъ сознанія, что изъ подъ этого страха за шкуру почти у всѣхъ несомнѣнно сквозило недовѣріе къ революціонной организаціи. Какъ мнѣ не больно сказать это, я чувствовалъ, что безпримѣрное по своему характеру, и размѣрамъ дегаевское предательство подорвало довѣріе къ нравственной устойчивости руководителей организаціи, а разгромъ, послѣдовавшій за арестомъ Лопатина, подорвалъ довѣріе къ ихъ дѣлоспособности. Слѣдуя одно за другимъ, въ короткій промежутокъ времени, эти два ужасныхъ событія моглибы потрясти психику гораздо болѣе устойчивую, чѣмъ та, которой была одарена тогда средняя революціонная интеллигенція.
Но и это еще было не все. По совѣсти, я не могъ не видѣть, что страхомъ за собственное благополучіе и недовѣріемъ къ организаціи нельзя было всецѣло объяснить отрицательное отношеніе „резерва“ къ продолженію революціонной дѣятельности въ прежнемъ направленіи. Не всѣ представители его были одержимы въ одинаковой степени этими нехорошими чувствами. Кавказскій адвокатъ, напр., былъ вполнѣ отъ нихъ свободенъ, также какъ и нѣкоторые другіе прежніе дѣятели, съ которыми мнѣ приходилось имѣть дѣло до ареста Лопатина. Кромѣ того сильное убѣжденіе очень и очень часто торжествуетъ надъ побужденіями низшаго порядка. Но именно этого сильнаго убѣжденія у „резерва“ не было. Какъ въ лучшихъ, такъ и въ худшихъ представителяхъ его чувствовалась полная неудовлетворенность прежними путями. Мало-по-малу въ моемъ умѣ стала вырисовываться такая картина положенія: престижъ партіи, завоеванный героической плеядой первыхъ борцовъ Народной Воли, погибъ; людей, которые могли бы поднять упавшее знамя и понести его дальше, нѣтъ; вѣра въ жизненность, въ цѣлесообразность программы и тактики партіи исчезаетъ. Невольно мысль стала искать внутренней связи между этими явленіями, старалась выяснить общую причину безотраднаго положенія партіи. Я почувствовалъ, что та строгая идейная дисциплина, которую я сознательно наложилъ на себя, чтобы избѣжать „гамлетствованія“ въ области живого революціоннаго дѣла, начинаетъ колебаться…
Съ тяжелымъ сердцемъ и съ тяжелой головой я докатился до Тифлиса, гдѣ у меня были революціонныя связи.
XIV. править
И вдругъ, какъ сквозь прорванную плотину вода, на меня хлынулъ потокъ мыслей, сомнѣній, воспоминаній, отъ которыхъ я до тѣхъ поръ упорно и болѣе или менѣе успѣшно отбивался.
Оглушенный, я растерялся и почувствовалъ предсмертную тоску… Но мало-по-малу я сталъ приходить въ себя, и умъ сталъ работать болѣе методически. Что случилось? Что измѣнилось?
Сидя часами неподвижно въ неуютной комнатѣ, которую я снялъ у какой-то старой, доброй грузинки, я вновь переживалъ все свое идейное прошлое и старался уяснить себѣ свое положеніе…
Я выросъ въ деревнѣ и любилъ народъ раньше, чѣмъ я былъ способенъ воспринять какія бы то ни было идеи о „долгѣ“ по отношенію къ нему. Любилъ я его, какъ любилъ ниву, волнуемую легкимъ вѣтромъ въ жаркій лѣтній день, или жаворонка, который, трепеща крылышками высоко надъ землею, бросаетъ въ пространство свою жизнерадостную, серебристую пѣснь. Я любилъ его, потому, что былъ въ общеніи съ нимъ. Когда пришли идеи, онѣ только освѣтили и освятили эту любовь, но вызвана она была не ими.
Любя природу, я рано почувствовалъ стремленіе къ познанію ея, но осмыслялось это стремленіе только послѣ того, какъ я прочелъ Писарева, — мнѣ было тогда 15 лѣтъ. Отъ него же я узналъ, что я долженъ приносить пользу обществу. И, смотрите, какъ все это тогда хорошо и складно выходило! Занимаешься себѣ естествознаніемъ — меня и тогда уже особенно интересовала біологическая химія, — излагаешь популярно (непремѣнно!) свои и чужія изслѣдованія, и выходитъ изъ этого сама собою польза обществу. А что такое „общество“, объ этомъ вопросъ опредѣленно не ставился, потому что и такъ все_было ясно.
Но вскорѣ — это было въ 1874 г., и я былъ тогда въ 7-мъ классѣ кіевской 2-й гимназіи — ко мнѣ стали попадать запрещенныя книжки того времени, и глаза у меня стали открываться. Я узналъ, что общество распадается на „народъ“ — это тѣ самые люди, Грицьки и Опанасы, которыхъ я съ дѣтства любилъ, самъ не зная за что — и не народъ. У народа я оказался в» неоплатномъ долгу и обязанъ былъ ему служить, не народу же я никакой пользы не долженъ былъ приносить.
И опять это очень хорошо сложилось, что въ качествѣ неоплатнаго должника и безсрочнаго слуги я былъ прикомандированъ именно къ народу, который я любилъ, и вышелъ чистымъ передъ не-народомъ, къ которому опредѣленныхъ чувствъ не питалъ. Но была тутъ и оборотная, для меня очень непріятная, сторона медали. Дѣло въ томъ, что обществу я могъ служить, занимаясь въ свое удовольствіе естествознаніемъ, потому что само это занятіе составляло опредѣленную и даже почетную службу. Но народу отъ моихъ научныхъ занятій было ни тепло, ни- холодно. Скорѣе даже холодно, потому что я тратилъ — по тогдашнему — на пустяки мое время и силы, которыя принадлежали по праву народу. Цѣльность моего міровозрѣнія потерпѣла крушеніе. Въ душѣ моей возникъ конфликтъ между «долгомъ» и стремленіемъ уйти всецѣло въ науку, — конфликтъ, который прошелъ черезъ всю мою жизнь сознательнаго человѣка и который кончится только вмѣстѣ съ нею…
Окончивъ гимназію (въ 1875 г.), я поступилъ въ кіевскій университетъ на естественное отдѣленіе физико-математическаго факультета и сталъ заниматься науками. Но вмѣстѣ съ тѣмъ я немало времени посвящалъ на изученіе «соціальнаго вопроса». Я внимательно прочелъ все, что могъ достать по этому вопросу, включая «Капиталъ» Маркса. Мало по-малу у меня выработалось соціалистическое міровозрѣніе, которому я остаюсь вѣренъ до сего дня.
Замѣчательно, что въ этотъ періодъ моей жизни (76 и 77 гг.) это мое соціалистическое міровозрѣніе не носило императивнаго характера и мирно уживалось рядомъ съ чисто-научными занятіями. Вышесказанный конфликтъ между долгомъ и наклонностями дремалъ въ глубинѣ моего духа. Въ значительной степени это объясняется тѣмъ, что я не видѣлъ, какъ примѣнить это міровозрѣніе къ служенію народу.
Движеніе въ народъ, которое несомнѣнно было пробнымъ полетомъ молодой революціонно-соціалистической интеллигенціи — здѣсь не мѣсто останавливаться на тѣхъ благоглупостяхъ, которыя были наговорены объ этомъ замѣчательномъ историческомъ явленіи иностранными и отечественными мудрецами, невидящими дальше своего носа — движеніе въ народъ закончилось неудачей и возобновлять попытку не представлялась тогда возможнымъ. Правда, Кіевъ былъ тогда центромъ группы такъ называемыхъ «бунтарей», которые тоже собирались въ народъ ни болѣе, ни менѣе, какъ для того, чтобы поднять его на вооруженный бунтъ. Но, хотя одинъ изъ главныхъ дѣятелей этой группы, Чубаровъ («капитанъ», казненный въ Одессѣ въ 1879 г.), довольно часто приходилъ ко мнѣ на квартиру и велъ разговоры, я не чувствовалъ ни малѣйшей наклонности пристать къ бунтарямъ. Какъ извѣстно, эти послѣдователи Бакунина считали возможнымъ произвести революцію посредствомъ небольшихъ, но отборныхъ отрядовъ, которые, переходя изъ деревни въ деревню, будутъ поднимать народъ, передѣлять землю и увеличивать свои ряды все новыми и новыми силами до тѣхъ поръ, пока расходившееся народное море… и т. д. Для этого они вербовали людей и запасались револьверами и даже сѣдлами. Я недурно стрѣлялъ и держался на лошади не хуже, если не лучше, чѣмъ любой изъ бунтарей. Но я не могъ тогда связать въ практическую программу дѣйствія, мое умѣніе стрѣлять и ѣздить верхомъ съ тѣми идеями, которыя я составилъ себѣ о соціализмѣ и, вѣроятно, поэтому остался въ сторонѣ отъ этого движенія.
Замѣчу кстати, что Чубаровъ приходилъ въ мою квартиру не столько ради меня, сколько для одного рослаго деревенскаго парня, моего земляка, который жилъ у меня и готовился при моемъ содѣйствіи къ экзамену въ учительскую семинарію[9]. Кромѣ бунтарей въ концѣ 77-го и началѣ 78-го г. существовали среди молодежи и другія группы съ революціонными или, правильнѣе, съ оппозиціонными тенденціями. Существовалъ такъ называемый студенческій «клубъ», однимъ изъ главныхъ дѣятелей котораго былъ «черный» Михалевичъ (былъ еще одинъ Михалевичъ, свѣтлый блондинъ, и онъ назывался «бѣлымъ»). Бывалъ и я въ этомъ клубѣ и слышалъ рефераты Подолинскаго, тогда только что вернувшагося изъ за границы. Насколько припоминаю, эти рефераты, также какъ и тенденціи «клуба», носили украинофильски-конституціонный характеръ и были, вѣроятно, отраженіемъ идей Драгоманова. Пристать къ этому теченію я тоже не чувствовалъ ни малѣйшей склонности.
Въ это же время стали возникать слухи объ образованіи «партіи» съ новой соціально революціонной программой, а весною 78 то года появились прокламаціи за красной печатью «Исполнительнаго Комитета Соціально-Революціонной Партіи». Это были первые отблески приближавшейся грозы. Я вышелъ изъ душевнаго равновѣсія, и «два сердца» стали бороться въ моей груди. Въ концѣ концовъ къ чорту пошла наука, и, когда весною того года возникли студенческія волненія, я съ головою окунулся въ нихъ и вынырнулъ черезъ нѣкоторое время въ не столь отдаленныхъ…
Сначала въ Бѣлозерскѣ, а потомъ въ Новомосковскѣ и Бахмутѣ, Екатеринославской губ., куда меня перевели по болѣзни (у меня обнаружился туберкулезъ легкихъ), я слѣдилъ, какъ могъ, за тѣмъ, что творилось тогда на Руси. Въ концѣ 78-го года мнѣ попалъ въ руки номеръ «Земли и Воли», но по немъ я не могъ выяснить себѣ характеръ новаго движенія. Гораздо яснѣе стало для меня положеніе, когда годъ спустя «Земля и Воля» распалась на «Народную Волю» и «Черный Передѣлъ».
Программа «Чернаго Передѣла» показалась мнѣ не реальной, главнымъ образомъ потому, что, отвергая всякую политическую борьбу, она заранѣе отказывалась отъ могучаго орудія для поднятія самосознанія массъ и крайне нецѣлесообразно суживала сферу своего дѣйствія. Кромѣ того «Черный Передѣлъ» игнорировалъ городскихъ рабочихъ, которые гораздо болѣе подготовлены жизнью къ воспринятію соціалистическихъ идей, чѣмъ крестьяне.
Рѣшеніемъ «судебъ капитализма» я тогда не занимался, но зналъ, что въ Россіи существуетъ капиталистическое производство съ его фабриками и заводами, и что существуютъ поэтому фабричные и заводскіе рабочіе, которые должны были быть авангардомъ соціально-революціонной арміи.
Я стараюсь по возможности передать свои тогдашнія мысли и впечатлѣнія, избѣгая тѣхъ поправокъ и, видоизмѣненій, которыя были внесены въ нихъ позднѣйшими наслоеніями. Поэтому я ничуть не утверждаю, что правильно постигъ тогда сущность «Чернаго Передѣла». Возможно и даже вѣроятно, что при нѣкоторомъ стараніи въ немъ можно найти зачатки того единоспасающаго пониманія соціализма, которое изъ Чернопередѣльцевъ сдѣлало россійскихъ соціалъ-демократовъ… Теперешнимъ потомкамъ «Чернаго Передѣла» покажется; вѣроятно, смѣшнымъ упрекъ, который я нѣкогда мысленно обращалъ къ ихъ прародителю въ игнорированіи городскаго пролетаріата. Да отнесутся они снисходительно къ этому грѣху моей молодости!
Насколько не понравилась мнѣ программа «Чернаго Передѣла», настолько же пришлась мнѣ сразу по вкусу программа «Народной Воли»… Я пишу здѣсь не исторію «Народной Воли», а даю только «свидѣтельскія показанія» о ней. Историкъ опредѣляетъ, чѣмъ въ дѣйствительности была знаменитая «Программа Исполнительнаго Комитета», я же могу только сказать, какъ она отразилась въ моемъ умѣ, какъ направила мои дѣйствія.
Прежде всего очень по душѣ пришлась мнѣ первая же фраза программы: «По основнымъ своимъ убѣжденіямъ мы соціалисты-революціонеры». Я зналъ, что существуетъ одинъ только соціализмъ, революціонный, потому что онъ является единственно логическимъ выводомъ изъ классовой структуры современнаго общества. Былъ я также болѣе или менѣе знакомъ съ соціалистическимъ движеніемъ въ Западной Европѣ и чувствовалъ, что этимъ своимъ заявленіемъ партія «Народной Воли» какъ бы пріобщается къ всемірному соціализму, выразителемъ котораго былъ «Интернаціоналъ», А это мнѣ казалось чѣмъ то очень хорошимъ.
Что касается примѣненія этихъ «основныхъ учрежденій» къ условіямъ русской жизни, то и тутъ мнѣ казалось, что программа Исполнительнаго Комитета ставитъ вопросъ вполнѣ правильно.
Какъ извѣстно, движеніе въ народъ вызвало со стороны правительства жестокія преслѣдованія противъ передовой части интеллигенціи. Преслѣдованія эти показали, что правительство не намѣрено допустить пропаганду соціалистическихъ идей, въ какую бы мирную форму она не отливалась. Какъ естественная реакція противъ правительственныхъ гоненій, у болѣе активныхъ элементовъ революціонно-настроенной интеллигенціи возникло стремленіе вступить въ непосредственную борьбу съ полицейскимъ строемъ, который мѣшалъ осуществленію ихъ завѣтныхъ желаній. Отсюда до общаго положенія, что нельзя работать для распространенія соціалистическаго идеала, игнорируя политическія условія, оставался одинъ только шагъ, и шагъ этотъ былъ сдѣланъ «Народной Волей». Ставя въ первую линію борьбу съ самодержавіемъ, Народная Воля вполнѣ, какъ мнѣ казалось, раціонально учитывала тогдашнее настроеніе общества. Турецкая кампанія и предшествовавшее ей движеніе на Балканахъ расшевелили общественную мысль и вызвали въ ней запросы, болѣе или менѣе ясное отраженіе которыхъ можно найти даже въ легальной литературѣ того времени. «Всѣ» желали и ждали чего то, причемъ повѣтріе распространилось даже на такіе элементы общества, которые не умѣли въ точности опредѣлить, хотѣлось ли имъ «конституціи» или «севрюжины съ хрѣномъ». Особенное оживленіе замѣтно было среди болѣе передовой интеллигенціи. Я помню рѣзкіе толки и горькія нареканія по поводу того, что Болгарія и даже Турція удостоились конституціи, а мы остаемся въ положеніи безправныхъ рабовъ и т. д. И, такъ какъ повѣтріе фрондированія замѣчалось болѣе или менѣе всюду, то ничего не было легче, какъ вывести изъ него заключеніе, что самодержавіе подгнило, что въ обществѣ и — скачекъ! — въ народѣ назрѣли и назрѣваютъ революціонные элементы, которые нужно только сорганизовать для совмѣстнаго и единовременнаго напора, чтобы переворотъ совершился. Такъ думалось мнѣ, такъ думалось и многимъ другимъ моимъ современникамъ, которые въ программѣ Исполнительнаго Комитета съ радостью увидѣли какъ бы отраженіе и осуществленіе своихъ мыслей.
Введеніе политической борьбы въ программу соціально-революціонной партіи представлялось мнѣ тогда въ высшей степени раціональнымъ и по соображеніямъ «научнаго» характера. Я не даромъ начитался исторіи. Изъ моихъ чтеній я вынесъ понятіе, что прогрессъ общества осуществляется борьбою общественныхъ группъ, изъ которыхъ оно состоитъ. Вся исторія наполнена борьбою. Боролась въ Западной Европѣ королевская власть съ феодализмомъ, буржуазія съ феодализмомъ и королевской властью, а теперь «четвертое сословіе» вступаетъ во имя своихъ классовыхъ интересовъ въ борьбу съ буржуазіей. А у насъ? Съ тѣхъ поръ какъ царская власть раздавила остатки народнаго самоуправленія и раздѣлалась съ слабыми попытками бояръ внести въ нее кой какія ограниченія, элементъ сознательной групповой борьбы, главный двигатель общественнаго прогресса, отсутствуетъ въ русской исторіи. И вотъ теперь Народная Воля впервые поднимаетъ знамя организаціонной борьбы противъ самодержавной царской власти. Борьбы во имя интересовъ буржуазіи, господство которой должно было повидимому стоять на исторической очереди? Нѣтъ, потому что соціалистическая- по своему міровозрѣнію и по своимъ стремленіямъ, революціонная интеллигенція, создавшая «Народную Волю», ставила себѣ задачи, которыя только частью совпадали съ интересами буржуазіи, а въ остальномъ были прямо противоположны имъ. Тотъ фактъ, что борьбу противъ самодержавія подняла не россійская буржуазія, аморфное состояніе которой было тогда для всѣхъ очевидно, а революціонная интеллигенція, выступившая, какъ представительница интересовъ эксплуатируемыхъ, казался мнѣ въ высшей степени знаменательнымъ.
Какъ и многіе другіе, я умилялся тогда духомъ передъ знаменитыми «устоями» народной жизни, пѣвцомъ которыхъ былъ Златовратскій. Связывая вышеуказанный фактъ съ «общинными идеалами» русскаго народа, я видѣлъ въ немъ проявленіе своеобразности русской исторіи, — своеобразности, открывавшей весьма широкіе горизонты на будущее…
Повторяю, я стараюсь воспроизвести какъ можно точнѣе тѣ взгляды, которые выработались у меня въ то время на «Народную Волю» и которые я неоднократно развивалъ въ кружкахъ молодежи.
Впослѣдствіи знаніе и опытъ внесли въ эти взгляды кой-какія поправки, но не объ этомъ теперь рѣчь.
И такъ вотъ какой представлялась мнѣ теоретическая основа программы «Народной Воли». Что касается до практическаго примѣненія ея, то были стороны, которыя я принималъ, такъ сказать, всей душой, но были и другія, которыя оставались у меня подъ сомнѣніемъ.
Исходя изъ положенія, что во всѣхъ слояхъ русскаго общества существуютъ революціонные элементы, готовые ринуться въ бой съ самодержавіемъ, нельзя было не признать раціональнымъ планъ, выработанный Исполнительнымъ Комитетомъ. Прежде всего необходимо было сплотить всѣ наличныя революціонныя силы въ крѣпкую организацію и тѣмъ координировать ихъ дѣйствія въ пространствѣ и во времени.
Но имѣющіяся силы, революціонныя по своему настроенію, не были однородны ни по своимъ тенденціямъ, ни по степени сознательности. Поэтому абсолютно необходимо было вести среди нихъ дѣятельную пропаганду соціально-революціонныхъ идей, которыя легли въ основу программы партіи, такъ какъ только выработка сознательныхъ соціалистовъ-революціонеровъ изъ болѣе или менѣе революціонно настроенныхъ людей могла привести къ осуществленію задачъ, которыя ставила себѣ партія.
Кромѣ уже существующихъ революціонныхъ силъ были элементы, которые ждали, такъ сказать, внѣшняго толчка, чтобы стать революціонными. Отсюда необходимость агитаціи. И, такъ какъ революціонное положеніе, если можно такъ выразиться, распространялось (въ теоріи) на всѣ слои общества, то ближайшей задачей партіи должна была быть постановка дѣла организаціи, пропаганды и агитаціи во всѣхъ слояхъ общества. Это казалось мнѣ въ высшей степени логичнымъ и цѣлесообразнымъ, и подъ этой частью программы Исполнительнаго Комитета я подписывался обѣими руками.
Затѣмъ шла часть, которая была у меня подъ сомнѣніемъ. Я плохо понималъ, какъ соціально-революціонная партія можетъ стремиться къ захвату власти путемъ заговора. Опять таки на основаніи того, что я вычиталъ изъ исторіи, дѣло представлялось мнѣ такъ, что совершить переворотъ путемъ заговора означаетъ насильственно подставить одного правителя вмѣсто другого въ предѣлахъ одного и того-же режима, а не замѣнить одинъ режимъ другимъ, радикально ему противоположнымъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, было до сихъ поръ. Для замѣны же одного режима другимъ требуется соучастіе того класса, которымъ и въ пользу котораго совершается эта замѣна, т. е. требуется ни больше, ни меньше, Какъ классовая, въ которой заговоръ можетъ, пожалуй, играть роль инцидента, но не планомѣрнаго средства. Впрочемъ на мой взглядъ, эта часть программы не имѣла существеннаго значенія, по крайней мѣрѣ для ближайшаго будущаго. Какъ ни былъ я склоненъ къ оптимизму, но я не представлялъ себѣ, чтобы дѣло могло скоро дойти до захвата власти. Будемъ подготовлять соціальную революцію путемъ распространенія соціально-революціонныхъ идей, а какимъ способомъ медвѣдь будетъ сваленъ, тамъ въ свое время видно будетъ.
Гораздо больше смущалъ меня вопросъ о цѣлесообразности такъ называемаго систематическаго террора. Всякій террористическій актъ громко говорилъ чувству, главнымъ образомъ, самихъ-же революціонеровъ, на массы же оставался безъ замѣтнаго дѣйствія. Въ этомъ отношеніи удручающее впечатлѣніе произвело на меня время, послѣдовавшее за смертью Александра II, когда вмѣсто ожидаемаго взрыва народной революціи во многихъ мѣстахъ можно было слышать плачъ по царѣ-освободителѣ. Смущало меня главнымъ образомъ то, что терроръ, какъ бездонная пропасть, поглощалъ лучшія силы партіи, которыя, работая въ другомъ направленіи, принесли-бы, можетъ быть, большую пользу дѣлу народнаго освобожденія. Не хочу приводить здѣсь аргументы за и противъ террора, потому что и тѣ, и другіе вращаются исключительно въ области, недоступной точному опредѣленію. Какъ учесть вредъ и пользу террора? И если даже допустить, что это можно сдѣлать, то какъ установить балансъ, какъ опредѣлить, какое количество пользы нужно положить на вѣсы, чтобы уравновѣсить понесенный вредъ? Желябовъ говорилъ, что ведя террористическую борьбу, Народная Воля проживаетъ свой капиталъ.
И дѣйствительно, капиталъ свой она прожила, можно сказать, да послѣдней копѣйки. На первый взглядъ можетъ показаться, что это глубоко вѣрное замѣчаніе Желябова должно быть разсматриваемо, какъ аргументъ противъ террора. Но оказывается, что даже и онъ служитъ аргументомъ за терроръ, а не противъ него, потому что исторической миссіей Народной Воли было — полечь костьми за введеніе непосредственной политической борьбы въ русскую жизны Очевидно, разсужденія тутъ ни къ чему не могутъ привести. Въ окончательномъ счетѣ признаніе цѣлесообразности террора является предметомъ вѣры, а не результатомъ умственныхъ выкладокъ. У меня этой вѣры Никогда не было и теперь нѣтъ, и я могу только искренно жалѣть, что по этому вопросу расхожусь съ товарищами, которыхъ я глубоко уважаю и люблю…
Я полагаю, что даже самые строгіе критики не обвинятъ меня въ беззаботности насчетъ принциповъ и теорій, когда я скажу, что несмотря на свое несогласіе съ нѣкоторыми частями программы партіи Народной Воли, я твердо рѣшилъ стать въ ряды этой партіи -и принять дѣятельное участіе въ ея работѣ. Дѣло въ томъ, что та часть программы, которую я принималъ безъ оговорокъ, была такъ важна въ моихъ глазахъ, что я считалъ возможнымъ войти въ партію, оставляя подъ сомнѣніемъ другую часть программы. Если можно было сомнѣваться насчетъ цѣлесообразности террора, если разсужденія о захватѣ власти не были непогрѣшимыми, то въ безусловной необходимости и полезности пропаганды соціалистическихъ идей и организаціи революціонныхъ силъ не могло быть ни малѣйшаго сомнѣнія. Этой части партійной работы я и рѣшилъ посвятить свои силы, къ ней я готовился, находясь въ ссылкѣ.
Такимъ образомъ, когда въ началѣ 1882 г. я вступилъ въ партію, я зналъ, на какую работу я иду, зналъ также, почему именно я выбралъ эту работу, а не другую. Такъ какъ особенно вреднымъ для успѣшности работы я признавалъ шатаніе мыслей и «гамлетствованіе», то, выяснивши себѣ заранѣе теоретическія основы и линію своей дѣятельности, я твердо намѣренъ былъ не перерѣшать рѣшенныхъ вопросовъ и идти своимъ путемъ. Внутреннія сомнѣнія и колебанія я старался подавить въ себѣ, а возраженіямъ извнѣ противоставлялъ готовые отвѣты, не вступая въ разсужденія по существу. Такъ шелъ я втеченіи трехъ лѣтъ по намѣченному пути, упорно не снимая наглазниковъ, которые я сознательно надѣлъ себѣ, пока не пришелъ къ мѣсту, откуда выхода я не видѣлъ. Тутъ поневолѣ пришлось снять наглазники и осмотрѣться. И, когда я осмотрѣлся, я не могъ не увидѣть, что случилось и что измѣнилось.
Случилось то, что основная посылка народовольческаго силлогизма — существованіе въ русскомъ обществѣ революціонныхъ силъ въ количествѣ, достаточномъ для совершенія переворота — оказалась невѣрной. Всѣ эти силы олицетворялись въ нѣсколькихъ тысячахъ болѣе или менѣе сознательныхъ революціонеровъ, которые въ нѣсколько лѣтъ были истреблены правительствомъ. Массы совсѣмъ не были затронуты движеніемъ. А разъ основная посылка невѣрна, то и весь силлогизмъ не годится.
Что измѣнилось? Измѣнилась вся постановка революціоннаго дѣла. Если нѣтъ достаточно силъ, чтобы совершить переворотъ въ ближайшемъ будущемъ, то нѣтъ надобности стремиться къ сплоченію ихъ въ крѣпкую, централизованную организацію. Въ революціонный моментъ такая организація можетъ оказать рѣшающее дѣйствіе на исходъ борьбы. Но въ періодъ подготовительной работы — если нѣтъ силъ, то надо готовить ихъ! — такая организація, какъ бы конспиративно она ни велась, фатально осуждена на гибель. Кто-то сказалъ, что тайна только тогда остается тайной, когда изъ двухъ человѣкъ, заинтересованныхъ въ ней, знаетъ ее только одинъ. А тутъ дѣло идетъ не о двухъ, а о десяткахъ и сотняхъ людей. Какъ бы ни былъ тщателенъ подборъ членовъ организаціи, всегда среди нихъ найдутся и люди, недосточно осторожные, и люди, способные въ критическій для нихъ моментъ стать предателями. Достаточно вспомнить мартирологъ Народной Воли, чтобы убѣдиться въ томъ, что не ловкость политической полиціи, а только неосторожность и предательство въ средѣ революціонеровъ были причиной гибели слѣдовавшихъ одна за другой организацій. Это было совершенно неизбѣжно, и на это вполнѣ сознательно разсчитывали болѣе умные изъ высшихъ полицейскихъ дѣятелей. Извѣстно, что Судейкинъ очень охотно вступалъ въ теоретическія разсужденія со своими жертвами, при чемъ бывалъ иногда цинично-откровененъ. Мнѣ передавали, что въ одинъ изъ такихъ припадковъ откровенности онъ сказалъ, не помню ужъ какому, подневольному собесѣднику, что напрасно революціонеры считаютъ правительство такимъ невѣжественнымъ. Оно, правительство, тоже знаетъ исторію и отлично понимаетъ, что революціонное движеніе нельзя искоренить; но оно также понимаетъ, что революціонное движеніе можно вполнѣ обезвредить своевременно принятыми репрессивными мѣрами. «Вы подростете, а мы васъ подкосимъ, вы подростете, а мы васъ подкосимъ», говорилъ Судейкинъ, иллюстрируя свои слова жестомъ косаря. Сильно централизованная организація имѣла несомнѣнно свои преимущества. Но она-же была причиной того, что отборнѣйшіе и цѣннѣйшіе представители революціоннаго движенія подводились систематически и притомъ болѣе или менѣе компактными массами за-разъ, подъ неумолимую косу правительства. При поверхностности тогдашняго революціоннаго движенія, результатъ долженъ былъ быть именно такимъ, какимъ онъ оказался.
Итакъ, истинное значеніе фактовъ, на которые я до тѣхъ поръ упорно закрывалъ глаза, или которые я криво толковалъ, стало для меня яснымъ. Людей нѣтъ, потому что ограниченный запасъ революціонныхъ силъ, медленно накопленный предшествующими поколѣніями былъ быстро растраченъ, новыя же силы формировались слишкомъ медленно, чтобы замѣнить павшіе ряды. По мѣрѣ того, какъ развившіяся событія давали возможность сличать дѣйствительность съ апріорными построеніями, полное несоотвѣтствіе плановъ и надеждъ Народной Воли съ тогдашнимъ соціальнымъ и политическимъ положеніемъ Россіи вырисовывалось все болѣе и болѣе. Это несоотвѣтствіе неизбѣжно должно было вызвать въ революціонной средѣ неудовлетворенность партійной программой и партійной дѣятельностью. Люди, болѣе чуткіе или менѣе предубѣжденные, чѣмъ я, стали чувствовать и обнаруживать эту неудовлетворенность раньше меня. Впервые я встрѣтилъ ее болѣе или менѣе ясно выраженной у казанскихъ скептиковъ и пессимистовъ, но тогда я преднамѣренно не сталъ вдаваться въ обсужденіе причинъ ея. Теперь, когда желѣзная рука дѣйствительности приперла меня къ стѣнѣ и заставила меня подвергнуть провѣркѣ руководящія начала моей дѣятельности, пришла и моя очередь не только почувствовать полную неудовлетворенность, но и понять смыслъ ея. А понявши, я безъ колебанія ликвидировалъ прошлое, потому что вновь надѣть наглазники я не могъ, если бы даже хотѣлъ.
Но будущее? Какъ ни велико было мое разочарованіе, моя вѣра въ жизненность революціонныхъ идей ни малѣйше не была поколеблена, и я ни на минуту не впалъ въ то пессимистическое настроеніе, порожденіемъ котораго были такія, смѣю сказать, уродливыя явленія русской общественной жизни, какъ толстовство, декадентство, ничшеянство и, не знаю еще, что. Но я не могъ не видѣть, что для русскаго общества наступалъ долгій періодъ новаго накопленія революціонныхъ силъ. Поэтому задачей уцѣлѣвшихъ остатковъ революціонной интеллигенціи должно было быть не продолженіе непосредственной борьбы съ правительствомъ, а сознательное и планомѣрное содѣйствіе этому процессу революціоннаго накопленія. До тѣхъ поръ дѣло происходило такъ, что наиболѣе дѣятельные революціонеры вырывались изъ ихъ естественной среды и становились профессіональными революціонерами. Мнѣ казалось, что эта экстенсивная система должна была быть замѣнена интенсивной, при которой сознательные революціонеры, занимаясь какой-нибудь отраслью практической дѣятельности, воздѣйствуютъ въ то же время на окружающую среду. Нужно было тщательно выращивать революціонные всходы и заботиться о томъ, чтобы они дали зерно. Для передовой интеллигенціи наступалъ періодъ культурно-революціоннаго воздѣйствія на массы.
Оглядываясь назадъ, на путь, пройденный Россіей за послѣдніе 20 лѣтъ, я и теперь еще думаю, что взглядъ, къ которому я пришелъ тогда, подводя итоги своей дѣятельности, былъ въ общемъ вѣренъ. Чѣмъ, какъ не стремленіемъ къ культурно-революціонной работѣ было неудержимое общественно-образовательное движеніе, напору котораго не могло противостоять даже правительство Александра III? А вѣдь воскресныя школы, библіотеки, издательства въ значительной мѣрѣ были въ рукахъ революціонно и соціалистически мыслящей интеллигенціи. Но даже работа чистыхъ культурниковъ фатально сводилась на предварительную обработку сырого матеріала для послѣдующаго революціонно-соціалистическаго воздѣйствія.
Да и соціалъ-демократическое движеніе, которое одно время грозило выродиться въ чистый экономизмъ, въ борьбу исключительно за улучшеніе экономическаго положенія рабочаго класса, было втеченіи долгихъ лѣтъ культурнымъ по существу и революціоннымъ только по идеѣ…
Результаты этой долгой культурно-революціонной работы теперь на лицо.
Да не подумаетъ читатель, что я тутъ мудрствую заднимъ числомъ. Напуганный разоблаченіями экспериментальной психологіи на счетъ безсознательныхъ, но тѣмъ не менѣе неблаговидныхъ продѣлокъ памяти, я и самъ не довѣрялъ бы себѣ. Но, какъ будетъ упомянуто ниже, у меня случайно сохранился документъ, который доказываетъ объективную вѣрность сказаннаго относительно результата произведенной мною идейной ликвидаціи.
XV. править
По мѣрѣ того, какъ истинное положеніе революціонныхъ дѣлъ вырисовывалось передъ моими глазами, въ моей душѣ происходила неожиданная для меня самого перемѣна. Съ тѣхъ поръ, какъ я сталъ нелегальнымъ, исходъ моей революціонной дѣятельности, поскольку это касалось лично меня, представлялся мнѣ не иначе, какъ въ видѣ моей смерти. На торжество революціи въ ближайшемъ будущемъ я не расчитывалъ, здоровье мое было въ очень плохомъ состояніи, такъ что, если бы даже не удалась моя попытка не отдаться живымъ въ руки жандармамъ, то все таки я былъ увѣренъ, что недолго проживу въ заключеніи. А что встрѣтиться лицомъ къ лицу съ жандармами въ окончательной формѣ мнѣ, придется, въ этомъ я ни минуты не сомнѣвался. Тѣмъ не менѣе даже въ самые критическіе моменты моей революціонной жизни, мысль о какомъ-нибудь другомъ исходѣ даже не приходила мнѣ въ голову. Когда, пріѣхавъ въ Москву, Сергѣй Ивановъ звалъ меня за-границу, я отказался поѣхать только потому, что поѣздка казалась мнѣ нецѣлесообразной въ дѣловомъ отношеніи и что, какъ я думалъ, я долженъ былъ не прекращать работы въ Россіи. Вопросъ о возможности уйти на время изъ подъ Дамоклова меча, который висѣлъ у меня надъ головою, даже не дебатировался въ моей душѣ, потому что я такъ втянулся въ дѣло, что Дамокловъ мечъ казался мнѣ однимъ изъ вполнѣ естественныхъ аттрибутовъ его. Долгъ принудилъ меня остаться въ рядахъ до естественнаго финала, который отъ моей воли не зависѣлъ. Тѣмъ болѣе я былъ удивленъ, замѣтивъ, что по мѣрѣ того, какъ я подводилъ итоги, принудительный характеръ этого чувства долга все болѣе и болѣе слабѣлъ въ глубинѣ моего духа. И когда я пришелъ къ окончательному выводу, я почувствовалъ себя свободнымъ человѣкомъ! Свободнымъ, не какъ каторжникъ, которому удалось разбить цѣпь и вырваться на волю/а какъ солдатъ, вѣрою и правдою отслужившій тяжелую службу и отпущенный по билету. Дѣлу революціи и соціализма я оставался вѣренъ душою, но я не видѣлъ своего пути, и потому не чувствовалъ себя обязаннымъ итти.
Теперь, разсуждая заднимъ числомъ, я склоненъ думать, что не чувство долга ослабѣло во мнѣ потому, что я не видѣлъ своего пути, а наоборотъ, что пути я не видѣлъ, потому что чувство долга во мнѣ ослабѣло. А ослабѣло сью, потому что за три года напряженной революціонной жизни истощился отпущенный мнѣ запасъ того рода энергіи, который необходимъ для веденія революціоннаго дѣла.
Какъ бы то ни было, я почувствовалъ себя свободнымъ и за хотѣлъ уѣхать за-границу, и для того, чтобы уйти изъ подъ Дамоклова меча, и, можетъ быть, для того, чтобы пожить другой половиной своей жизни.
Пока у меня шла ликвидація, я видѣлся время отъ времени съ немногочисленными тифлисскими народниками, наиболѣе выдающимися изъ которыхъ былъ князь Аргутинскій-Долгоруковъ, бывшій студентъ Петровской Академіи, высланный въ Тифлисъ подъ надзоръ полиціи. Если не ошибаюсь, онъ въ Москвѣ принадлежалъ къ кружку П--ва, Е--ва и др. Когда ликвидація была покончена, для меня возникъ вопросъ, имѣю ли я нравственное право подѣлиться съ революціонерами, бывшими въ сношеніяхъ со мною, тѣми результатами, къ которымъ я пришелъ. Вѣдь результаты эти вѣрны были пока только для меня. Вѣрны-ли они вообще?
А между тѣмъ, если-бы я сталъ излагать ихъ, они были бы неминуемо приняты за выраженіе мнѣній организаціи Народной Воли, сколько бы я не утверждалъ, что говорю исключительно отъ своего имени. Кромѣ того, для меня дѣло осложнялось еще тѣмъ обстоятельствомъ, что, почувствовавъ себя свободнымъ, я тѣмъ самимъ какъ бы порвалъ свою внутреннюю связь съ организаціей, и на мнѣ слѣдовательно лежала нравственная обязанность не дѣлать такихъ шаговъ, отвѣтственность за которые могла пасть на организацію въ прошедшемъ или будущемъ. Вотъ почему я о своихъ окончательныхъ выводахъ съ революціонерами не говорилъ, но ничуть не скрывалъ отъ, нихъ, что организація разбита, что невидно пока, какъ пойдетъ дѣло въ будущемъ, и что я намѣренъ поѣхать въ Парижъ для того, чтобы сообщить находящимся тамъ народовольцамъ все, что мнѣ извѣстно о теперешнемъ положеніи партіи.
Узнавъ о моемъ намѣреніи уѣхать за границу, Аргутинскій вызвался добыть мнѣ заграничный паспортъ. Когда, какъ я разсказалъ это выше, ко мнѣ пріѣхалъ въ Тифлисъ Крыловъ-Воскресенскій и сталъ убѣждать меня создать новую организацію, я, чтобы отдѣлаться отъ него, уѣхалъ во Владикавказъ, куда Аргутинскій обѣщалъ мнѣ прислать заграничный паспортъ. Это было приблизительно въ 10-хъ числахъ января 1885 г.
Во Владикавказѣ, гдѣ я сидѣлъ около мѣсяца въ ожиданіи паспорта, я видѣлся съ кавказскимъ адвокатомъ, который пріѣхалъ спеціально для свиданія со мною. Все еще исходя изъ мысли, что я не имѣю права обрубать канаты вокругъ себя, я условился съ нимъ насчетъ дальнѣйшихъ сношеній и далъ ему парижскій адресъ, который имѣлся у меня. И съ нимъ я говорилъ откровенно о настоящемъ положеніи партіи, но о будущемъ не говорилъ.
И въ Тифлисѣ, и во Владикавказѣ я получалъ письма отъ уцѣлѣвшихъ ростовскихъ революціонеровъ, которые образовали небольшую группу. Во главѣ ея стояли Остроумовъ, впослѣдствіи ставшій злостнымъ предателемъ, и Цейтлинъ.
Остроумовъ сообщалъ, что группа продолжаетъ работать и звалъ меня пріѣхать въ Ростовъ. Я обѣщалъ ему извѣстить его, когда и какимъ поѣздомъ я буду проѣзжать черезъ Ростовъ, для того, чтобы онъ могъ поѣхать тѣмъ же поѣздомъ до Таганрога и поговорить со мною по дорогѣ. Это было не очень благоразумно съ моей стороны, но отказать ему у меня не хватило духа.
Около половины февраля Аргутинскій прислалъ мнѣ, наконецъ, заграничный паспортъ, и я, не теряя времени выѣхалъ изъ Владикавказа, направляясь прямо въ Парижъ. Денегъ у меня было въ обрѣзъ, такъ что я рѣшилъ ѣхать, не останавливаясь нигдѣ. Между Ростовомъ и Таганрогомъ я видѣлся въ поѣздѣ съ Остроумовымъ, отъ котораго, впрочемъ, абсолютно ничего интереснаго не узналъ. Я сказалъ ему, что ѣду за границу и далъ ему парижскій адресъ.
Подъѣзжая къ Волочиску, я еще разъ имѣлъ случай убѣдиться въ особой милости ко мнѣ судьбы. Я зналъ, что граница была однимъ изъ пунктовъ, гдѣ Дамокловъ мечъ легче всего могъ обрушиться на мою голову. Меня очень усердно разыскивали, и Остроумовъ, между прочимъ, разсказывалъ мнѣ, что за нѣсколько дней до нашего свиданія всѣмъ полицейскимъ и жандармамъ, включая желѣзнодорожныхъ (онъ зналъ это отъ брата), показывали мою фотографію. О качествѣ паспорта, которымъ меня снабдили, я ничего не зналъ, такъ что мнѣ предстояло пройти черезъ послѣднее испытаніе, которое могло оказаться послѣднимъ и въ хорошемъ, и въ дурномъ смыслѣ. Когда по примѣру другихъ пассажировъ, которые обнаруживали какое-то странное даже нѣсколько жуткое для меня волненіе, я сталъ собирать свой ручной багажъ, ко мнѣ неожиданно подошелъ кондукторъ и спросилъ:
— Вы, господинъ, за границу ѣдете?
— Да, отвѣтилъ я.
— Если желаете, я понесу вашъ паспортъ для явки, чтобы вамъ не безпокоиться самимъ.
— А почему же всѣ другіе пассажиры должны сами предъявить свои паспорты? — спросилъ я его.
— Такое правило. Но у меня тамъ есть жандармскій вахмистръ знакомый, онъ наложитъ явку на паспортъ и принесетъ его сюда.
Я былъ убѣжденъ, что я узнанъ, и что меня хотятъ взять безъ скандала, когда всѣ пассажиры уйдутъ изъ вагона и будутъ заперты въ вокзалѣ. Я внимательно посмотрѣлъ на кондуктора, но на его простомъ, нѣсколько деревянномъ лицѣ я ничего не могъ прочесть. Для моихъ цѣлей мнѣ было гораздо выгоднѣе ждать прихода жандармовъ въ вагонѣ, чѣмъ идти къ нимъ въ ихъ берлогу. На побѣгъ у меня надежды не было никакой, а шуму, который произведетъ мой арестъ при болѣе или менѣе сенсаціонныхъ обстоятельствахъ, я большого значенія не придавалъ. Всѣ эти мысли съ быстротою молніи пронеслись въ моей головѣ, и собравши все хладнокровіе, на которое я былъ способенъ, я сказалъ кондуктору, что съ удовольствіемъ принимаю его предложеніе, и даже попросилъ его передать мой багажъ до Подволочиска (это тогда требовалось), для чего вручилъ ему вмѣстѣ съ паспортомъ багажную квитанцію.
Когда послѣдній пассажиръ вышелъ изъ вагона, кондукторъ оставилъ меня одного и заперъ за собою снаружи дверь. Выглянувъ въ окно, я увидѣлъ, какъ пассажиры медленно проходили между двумя рядами жандармовъ въ какой-то залъ.
Я выбралъ себѣ позицію по срединѣ вагона и сталъ ждать. Минутъ черезъ десять на площадкѣ вагона раздались шаги и дверь стала открываться. Я приготовился. Вошелъ старый, благообразный жандармъ, весь увѣшанный медалями и крестами, и, прихрамывая, приблизился ко мнѣ.
— Вы г-нъ П.?
— Я.
Онъ возвратилъ мнѣ паспортъ и пожелалъ мнѣ счастливаго пути. И это было все. Передъ лицомъ этого убѣленнаго сѣдинами жандармскаго патріарха мнѣ почти неловко стало за свои приготовленія.
Вагонъ сталъ вновь наполняться пассажирами, которые всѣ имѣли какой-то просвѣтленный видъ, точно они съ причастія. Передъ самымъ отходомъ поѣзда вошелъ кондукторъ и передалъ мнѣ багажную квитанцію. Я далъ ему всѣ мелкія русскія деньги, какія были у меня — рубля полтора, — сказавши, что онѣ мнѣ не нужны, потому что я не скоро вернусь на родину, и пожалъ ему руку. Это былъ послѣдній русскій человѣкъ, которому я пожалъ руку на русской территоріи.
Черезъ четыре дня я пріѣхалъ въ Парижъ и, оставивъ свои вещи на вокзалѣ, отправился прямо къ Тихомирову, адресъ котораго мнѣ далъ Воскресенскій. Знакомства съ Тихомировымъ я ждалъ съ большимъ интересомъ. Добравшись до avenue Reille, 9, я позвонилъ въ указанной мнѣ консьержкой квартирѣ на пятомъ этажѣ. Дверь открыла мнѣ немолодая уже дама съ широкимъ некрасивымъ русскимъ лицомъ.
— М. Dolinski?
— C’est ici.
Видя, что передо мною несомнѣнно русская дама, я сказалъ ей, что я только что пріѣхалъ изъ Россіи и что желалъ бы видѣть Л. А. Тихомирова. Она стала спрашивать меня, кто я такой. Я отвѣтилъ. Вдругъ дверь сосѣдней комнаты открылась, и на порогѣ появился мой дорогой товарищъ, Сергѣй Ивановъ! Съ великой и обоюдной радостью мы обняли другъ друга. Послѣ первыхъ привѣтствій Сергѣй Ивановъ повелъ меня въ комнату, гдѣ за столомъ, заваленнымъ книгами и бумагами, сидѣлъ Тихомировъ. Съ перваго же взгляда на него я почувствовалъ нѣкоторое разочарованіе. Дѣло въ томъ, что, зная Тихомирова только по нѣкоторымъ разсказамъ Сухановой и по писаніямъ его, я почему-то не иначе представлялъ себѣ его физическую личность, какъ въ видѣ очень высокаго роста блондина, съ красивымъ лицомъ, большой бѣлокурой бородой и большими сѣрыми глазами, которые должны были выражать все, что полагается выражать глазамъ такого выдающагося революціонера и писателя. А передо мною стоялъ довольно коренастый человѣкъ лѣтъ 33, ниже средняго роста, съ широкимъ, украшеннымъ рыжевато-каштановой растительностью, лицомъ и непрерывно двигающимися изъ стороны въ сторону глазами. Такія лица встрѣчаются сотнями среди смѣшаннаго населенія новороссійскаго края и сѣвернаго Кавказа. Но глаза его, несмотря на ихъ непріятную бѣготню, несомнѣнно блистали умомъ. Одѣтъ онъ былъ очень неряшливо. Платье его, которое, повидимому, никогда не чистилось, было испещрено жирными пятнами алиментарнаго происхожденія. Но мое первое непріятное впечатлѣніе, вину котораго я добросовѣстно сваливалъ на свою нелѣпую фантазію, не замедлило изгладиться, когда между нами завязался разговоръ. Вопросы, которые задавалъ мнѣ Тихомировъ, изобличали въ немъ очень умнаго человѣка, который отлично зналъ, гдѣ лежатъ узловые пункты революціоннаго движенія, и не говорилъ пустыхъ словъ. И по его вопросамъ и по выраженію его лица, когда онъ слушалъ мой подробный разсказъ о положеніи дѣлъ, можно было заключить, что выводъ, къ которому я пришелъ въ Тифлисѣ, для него не новость, и что онъ въ значительной степени раздѣляетъ его. За то Сергѣй Ивановъ ничуть не былъ согласенъ со мною. Онъ думалъ, что упадокъ народовольческаго движенія временный, что организація вновь возродится, особенно, если удастся хорошо поставить за-границей литературное дѣло. Говорилъ онъ еще, что, когда я отдохну заграницей, я стану смотрѣть менѣе мрачно на положеніе вещей.
Послѣ обѣда Тихомировъ повелъ меня къ М. Н. Оловенниковой, которая жила тогда на rue Flatters съ моей старой знакомой Г. О. Чернявской. Такъ какъ былъ день редакціоннаго собранія "Вѣстника Народной Воли, " то туда-же вскорѣ пришелъ и П. Л. Лавровъ. Меня опять спрашивали, я опять рисовалъ безотрадную картину положенія партіи. И опять я увидѣлъ на необыкновенно энергичномъ и умномъ лицѣ М. Н. Оловенниковой подтвержденіе своихъ печальныхъ выводовъ. Что касается Петра Лавровича, то съ той теоретической высоты, на которой онъ стоялъ, хорошо видно было только неизбѣжное, окончательное торжество соціализма — перипетіи-же борьбы, которая приведетъ къ этому торжеству соціализма, болѣе или менѣе скрадывались перспективой….
Изъ разговоровъ съ членами редакціи я не замедлилъ убѣдиться, что и «Вѣстникъ Народной Воли» находится въ состояніи агоніи. Это былъ послѣдній якорь, который могъ бы спасти идею партіи. Выводъ, къ которому я пришелъ въ Тифлисѣ, принялъ окончательную форму.
Вѣрный своимъ взглядамъ, Сергѣй Ивановъ уѣхалъ въ іюлѣ 1885 г. въ Россію съ цѣлью попытаться возстановить организацію. Осенью того же года онъ былъ арестованъ.
А я сталъ жить другой половиной своей жизни. Вскорѣ послѣ отъѣзда Сергѣя Иванова я былъ принятъ, благодаря своему знанію языковъ и знакомству съ химіей, въ редакцію одного химическаго парижскаго журнала, въ которомъ я состою сотрудникомъ до сихъ поръ. Это было для меня исходнымъ пунктомъ долголѣтней и небезуспѣшной научной работы.
Еще одинъ только разъ мнѣ пришлось выступить въ качествѣ бывшаго члена организаціи Народной Воли, и это при слѣдующихъ обстоятельствахъ.
Какъ то разъ лѣтомъ 1886 г. я зашелъ въ русскую библіотеку, чтобы почитать газеты и, по обыкновенію, нашелъ тамъ нѣсколькихъ читателей. Занявшись газетой, я сталъ вдругъ чувствовать на себѣ упорный взглядъ одного изъ моихъ сосѣдей. Я оглянулся. Мой сосѣдъ, смуглый молодой человѣкъ лѣтъ 18, быстро отвелъ отъ меня глаза. Еще раза два повторился этотъ самый маневръ, а потомъ я пересталъ обращать на него вниманіе: если молодому человѣку доставляетъ удовольствіе глазѣть на меня, пусть глазѣетъ.
Начитавшись, я собрался уйти домой. На площадкѣ лѣстницы я былъ настигнутъ глазѣвшимъ на меня молодымъ человѣкомъ, который взволнованнымъ голосомъ спросилъ меня:
— Извините, пожалуйста, вы Алексѣй Павловичъ?
— Былъ когда-то имъ.
Тутъ молодой человѣкъ, путаясь и волнуясь, сталъ говорить мнѣ, что онъ меня узналъ, потому что я нѣсколько разъ имѣлъ свиданія у него на квартирѣ съ «Заикой», и что теперь у него ко мнѣ есть дѣло. Я присмотрѣлся къ молодому человѣку, и вдругъ мнѣ вспомнилась большая комната въ мезонинѣ одноэтажнаго дома гдѣ то въ Замоскворѣчьѣ, а въ комнатѣ гимназистъ съ живыми, черными глазами, другія фигуры гимназистовъ. Всѣ гимназисты куда то исчезали, и мы съ Ивановымъ оставались вдвоемъ въ этой комнатѣ. Прежній гимназистъ и теперешній молодой человѣкъ былъ Матвѣй Фундаминскій, пріѣхавшій въ Парижъ по порученію московскаго кружка народовольцевъ, юныхъ годами, но богатыхъ энергіей. Однимъ изъ членовъ его былъ М. Р. Гоцъ. Фундаминскій привезъ отъ имени этого кружка докладную записку, въ которой обсуждалось положеніе партіи Народной Воли и предлагались мѣры къ возрожденію ея. По словамъ составителей записки, народовольческихъ силъ въ Россіи было много, но силы эти оставались разрозненными и безплодными вслѣдствіе отсутствія надлежащаго импульса. Надо было опять взяться за террористическую борьбу съ правительствомъ, возобновить и влить новую жизнь въ партійную литературу, а главное, устроить крѣпкую и сплоченную организацію. Но образованію такой сплоченной организаціи мѣшаетъ… избытокъ нелегальныхъ народовольцевъ, которые злоупотребляютъ престижемъ своей нелегальности, стремятся захватить въ свои руки веденіе революціоннаго дѣла и тѣмъ уничтожаютъ самодѣятельность въ молодыхъ членахъ партіи.
Чтобы уменьшить вредное вліяніе нелегальнаго элемента, составители записки предлагаютъ ограничить число нелегальныхъ революціонеровъ въ организаціи опредѣленнымъ процентомъ… Кружокъ обращается къ эмигрантамъ-народовольцамъ съ просьбой оказать ему содѣйствіе въ его начинаніяхъ.
Прочитавъ записку, я сказалъ Фундаминскому, что революціонными дѣлами я больше не занимаюсь, ни къ какой, организаціи не принадлежу и поэтому отвѣчать на записку не считаю возможнымъ. И я предложилъ Фундаминскому понести записку Лаврову и Тихомирову, съ которыми я его свелъ. Но я не скрылъ отъ него своихъ личныхъ взглядовъ на дѣло. Оказалось, что ни Лавровъ, ни Тихомировъ не пожелали отвѣчать на записку и отослали Фундаминскаго ко мнѣ. Я тоже отказался. Но Фундаминскій сталъ говорить, что’безъ отвѣта онъ не можетъ вернуться, и просилъ меня изложить письменно мое мнѣніе, съ которымъ онъ во многомъ соглашался. Тогда я исполнилъ его желаніе и написалъ контръ-записку, въ которой я подробно развилъ выводы изъ своей трехлѣтней революціонной дѣятельности. Фундаминскій носилъ записку Лаврову и Тихомирову, но насколько помню, отъ нихъ ни порицанія, ни похвалы не услышалъ.
Въ день отъѣзда Фундаминскаго я подъ его диктовку снялъ на всякій случай копію съ своей контръ-записки, и копію эту я недавно нашелъ въ своихъ бумагахъ.
Какъ передавалъ мнѣ недавно М. Р. Гоцъ, моя контръ-записка произвела большое разочарованіе въ московскомъ кружкѣ. Особенно огорчили ихъ мои разсужденія противъ цѣлесообразности террора при тогдашнемъ состояніи революціонныхъ силъ. Прочитавъ мою контръ-записку, Богоразъ, который былъ тогда въ Москвѣ и вмѣстѣ съ Оржихомъ возстановлялъ организацію, разсердился и сталъ писать брошюру въ защиту традиціонныхъ идей Народной Воли. Вскорѣ вся ихъ организація была скошена рукою мастеровъ, тоже знавшихъ исторію…
Еще разъ взмахнула правительственная коса послѣ 1-го марта 1887 г., и Народная Воля умерла…
Народная Воля умерла, и враги ея ликовали. Но могила ея осталась у всѣхъ на виду, какъ напоминаніе и завѣтъ, и противъ нея торжествующіе враги были безсильны. Тогда пришли Иваны Непомнящіе и стали топтать могилу, чтобы сравнять ее съ землею, потому что могила мѣшала имъ быть Иванами-Непомнящими. Но растоптать и сравнять съ землею могилу Иваны-Непомнящіе не могли, потому что она большая. А большая она, потому что много положено въ нее.
Народная Воля умерла, но сѣмя, брошенное ею въ землю, дало всходы…
1903—1904 гг.
- ↑ Исаакъ Левинскій за годъ до своего ареста былъ взятъ въ Житомірѣ въ солдаты; какъ политически неблагонадежнаго, его стали особенно преслѣдовать въ казармѣ, поэтому онъ скрылся и перешелъ на нелегальное положеніе. Послѣ ареста обвинялся онъ въ участіи въ приготовленіяхъ къ террористическимъ актамъ, между прочимъ въ дѣлѣ убійства Стрѣльникова. Въ тюрьмѣ Левинскаго держали въ ужасныхъ условіяхъ, здоровье его не выдержало и онъ уже во время суда проявлялъ признаки умственнаго разстройства. По суду онъ былъ приговоренъ к 15 годамъ каторги, но въ каторгу сосланъ не былъ, а его перевели прямо въ Казанскую психіатрическую больницу, гдѣ онъ вскорѣ и умеръ. Ред.
- ↑ О Никитиной: писалъ Кеннанъ въ своей книгѣ „Сибирь и ссылка“.
- ↑ Это не точно: мы отъ самаго В. Г. Иванова слышали, что онъ пролѣзъ черезъ отверстіе, а потомъ былъ выведенъ Тихоновичемъ. Ред.
- ↑ Яковлевъ въ послѣдствіи принялъ дѣятельное участіе въ конституціонномъ движеніи, былъ выставленъ кандидатомъ въ Думу отъ Партіи Народной Свободы, но во время предвыборной агитаціи на Кавказѣ былъ убитъ черносотенцами. Ред.
- ↑ См. ст. О. С. Минора «Якутская драма 22 марта 1889 года». Былое, 1906 г. Сентябрь. Ред.
- ↑ Редакція «Былого» любезно дала мнѣ прочесть касающееся меня мѣсто изъ интересныхъ воспоминаній стараго товарища моего А. Н. Баха — «Александр Ивановичъ» было мое конспиративное имя. Вх общемъ все, что сообщаетъ А. Н. Бахъ о моемъ участіи въ революціонныхъ дѣлахъ того времени, — кажется мнѣ вѣрнымъ; субъективнаго характера «поправки» я могъ сдѣлать лишь относительно нѣкоторыхъ частностей, — и такою частностью я считаю, напр., замѣчаніе, будто слабость и даже «преждевременную дряхлость» народовольческой организаціи я приписывалъ весной 1884 г. «центральному террору». Думаю, что такой фразы у меня не могло въ то время вырваться… Многое могъ бы добавить я въ объясненіе подлинныхъ мотивовъ, руководившихъ мною и другими товарищами изъ «молодой» организаціи въ періодъ временнаго раскола съ организаціей «старой», но… объ этомъ когда-нибудь послѣ. П. Якубовичъ.
- ↑ Лѣтомъ 1905 г., т. е. два съ половиною года послѣ того, какъ были написаны эти строки (начало 1903 г.), О. С. Миноръ, проводившій жаркіе мѣсяцы въ одной изъ горныхъ станцій Валлійскаго кантона, встрѣтился тамъ съ пожилой русской дамой, которая, познакомившись съ нимъ, стала осторожно разспрашивать про меня. Изъ нѣкоторыхъ ея замѣчаній. О. С., который читалъ мои воспоминанія въ рукописи, не замедлилъ догадаться, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и очень поразилъ ее, сказавши ей, что она — Руня! Это дѣйствительно была Руня. Она потомъ была у меня и разсказала мнѣ свою поистинѣ удивительную исторію. Послѣ снятія ростовской типографіи она съ Сахаръ Сахарычемъ попала послѣ нѣкоторыхъ скитаній въ сравнительно крупный провинціальный городъ, и тамъ они основались, не имѣя другихъ документовъ, кромѣ жалкой фальшивки. Она съумѣла достать приличное мѣсто Сахаръ Сахарычу, у нихъ родилось двое дѣтей, и Руня несомнѣнно стала доброй матерью семейства. Положеніе ихъ было настолько прочно, что для выѣзда за границу Руня получила отъ губернатора паспортъ, не представивъ въ полицію бумагъ. Она съ умиленіемъ вспоминала прошлое и, если-бы не семейное положеніе, пожалуй, опять пошла бы въ дѣло…….
- ↑ Г. А. Лопатинъ былъ арестованъ въ октябрѣ 1884 года. Прилагаемый его портретъ относится именно ко времени ареста знаменитаго дѣятеля освободительнаго движенія. Ред.
- ↑ Объ этомъ эпизодѣ и объ участи этого парня я разсказалъ въ небольшомъ очеркѣ «Прокопъ», который я написалъ въ Парижѣ въ 1885 т. Онъ долженъ храниться гдѣ нибудь въ архивѣ «Вѣстника Народной Воли».