Воспоминание (Вернер)/ДО

Воспоминание
авторъ Элизабет Вернер, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1914. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: Э. Вернеръ «Полное собраніе сочиненій». Изданіе А. А. Каспари, 1914 г.

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ Э. ВЕРНЕРЪ Томъ восьмой. Изданіе А. А. Каспари. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Издат. Акд. Общ. А. А. Каспари, Лиговская улица, № 114.

ВОСПОМИНАНІЕ.

Разсказъ

I.

По дорогѣ, ведущей съ вокзала, города К. къ одноименной съ послѣднимъ крѣпости, катился открытый экипажъ. Его сѣдоки плотно кутались въ свои пальто, такъ какъ дулъ рѣзкій сѣверный вѣтеръ. Младшій изъ сѣдоковъ, красивый, стройный, еще очень молодой офицеръ съ открытымъ, привлекательнымъ лицомъ и курчавой бѣлокурой головой, съ живымъ интересомъ разглядывалъ мѣстность, повидимому незнакомую ему, а затѣмъ, обратившись къ своему спутнику, весело сказалъ:

— Для меня было пріятной неожиданностью встрѣтить тебя на вокзалѣ, Вейденау! Мы уже не видѣлись цѣлыхъ три года. Я даже не зналъ, что ты переведенъ сюда, и былъ изрядно удивленъ, узнавъ, что ты — адъютантъ моего дяди.

— Я имъ сталъ лишь нѣсколько времени тому назадъ! — отвѣтилъ Вейденау, бывшій на пять-шесть лѣтъ старше своего спутника, — Прошло всего лишь три мѣсяца, какъ генералъ Рейнибахъ назначенъ комендантомъ кашей крѣпости. Впрочемъ онъ не обмолвился предо мною ни словомъ относительно твоего посѣщенія, хотя о послѣднемъ вы очевидно сговорились уже давно. Я лишь вчера узналъ о твоемъ предстоящемъ пріѣздѣ. Развѣ это произошло дѣйствительно столь внезапно?

— Приглашеніе вызвано совершенно особой цѣлью, — усмѣхнулся молодой офицеръ. — Предъ тобою мнѣ нечего скрывать: я пріѣхалъ свататься.

— Какъ? ты хочешь жениться? — изумился Вейденау.

— Я? Нѣтъ! Но я долженъ вступить въ бракъ и не вижу никакой возможности избавиться отъ этого покушенія на мою будущность.

— Феликсъ! — съ легкимъ неудовольствіемъ произнесъ Вейденау.

— Ахъ, да, я все забываю, что ты — уже счастливый супругъ. Ты былъ уже женихомъ, когда мы разстались. Теперь мы — сотоварищи по судьбѣ.

— Но скажи мнѣ прежде всего, на комъ же ты долженъ жениться?

— На своей двоюродной сестрѣ Стефаніи. На комъ же иначе?

— Ну, тогда тебѣ, по правдѣ сказать, нѣтъ причины говорить о какомъ-то «покушеніи». Развѣ ты не знаешь своей кузины?

— Мы дѣтьми играли другъ съ другомъ, — равнодушно отвѣтилъ Феликсъ, — но съ тѣхъ поръ прошло уже немало лѣтъ. Я поступилъ въ военное училище, Стефанія — въ пансіонъ. Мы стали совершенію чужими и врядъ ли еще узнаемъ другъ друга.

— Значитъ, здѣсь дѣло идетъ о семейномъ соглашеніи?

— Конечно! И мой дядя врядъ ли пришелъ бы къ мысли объ этомъ, если бы не случилось того грустнаго событія, о которомъ ты знаешь. Пока у него былъ живъ сынъ, я никогда не смѣлъ расчитывать на честь стать его зятемъ.

— Да, смерть твоего двоюроднаго брата многое измѣнила, въ особенности для тебя, — произнесъ Вейденау. — Я знаю, что вы вовсе не были друзьями, и лишь могу поздравить тебя съ блестящимъ поворотомъ твоихъ надеждъ. Теперь ты становишься наслѣдникомъ рейхенбахскаго маіората.

— Ну, до маіората еще очень далеко! Пока имъ владѣетъ еще мой дядя, и я всецѣло завишу отъ его доброты, доказательствъ которой, долженъ сознаться, онъ до сихъ поръ далъ мнѣ очень мало. Онъ далъ мнѣ воспитаніе и возможность кое какъ поддерживать положеніе въ полку, повидимому считая себя обязаннымъ сдѣлать это въ память своего скончавшагося брата и ради имени своего рода, но дѣлалъ все такъ, что между нами не могли установиться сердечныя отношенія. Врядъ ли и теперь, — при своемъ планѣ, онъ руководился благоволеніемъ ко мнѣ. Онъ никакъ не можетъ переварить мысль, что ко мнѣ по наслѣдству перейдутъ тѣ имѣнія, въ которыя онъ, расчитывая, что они станутъ собственностью его сына, вложилъ очень крупныя суммы. Стефанія, какъ женщина, не имѣетъ правъ на нихъ, а потому и должна выдти за меня замужъ, а я вмѣстѣ съ нею получу и частъ доходовъ съ маіората. Этотъ проекта очень благопріятенъ, и мнѣ нѣтъ смысла отказываться отъ него. Кстати сказать, все было бы хорошо, если бы предложеніе этого проекта не было сдѣлано въ крайне холодной формѣ. Въ письмѣ — первомъ, полученномъ мимо отъ дяди со дня смерти Роберта, — нѣтъ и намека хотя бы на малѣйшуто сердечность или близость.

— Да вѣдь это, кажется, вовсе не въ характерѣ генерала, — возразилъ Вейденау. — Онъ и всегда-то былъ непреклонно строгъ, теперь же его характеръ сталъ необычайно суровъ. Быть можетъ, его такъ омрачила внезапная смерть единственнаго сына. Какъ собственно разыгрался тотъ злосчастный споръ, жертвой котораго сталъ твой двоюродный братъ? Ты вѣдь былъ свидѣтелемъ его.

— Какъ вообще возникаютъ подобныя исторіи — изъ пустяковъ, — пожалъ плечами молодой офицеръ. — Уже долгое время существовали натянутыя отношенія между офицерами нашего гарнизона и студентами университета, въ которомъ приватъ-доцентомъ состоялъ Бергфельдъ. Однажды вечеромъ мы встрѣтились съ нимъ въ одномъ ресторанѣ, гдѣ находилось также нѣсколько его слушателей-студентовъ. Какой-то совершенно незначительный поводъ вызвалъ споръ Роберта съ ними; Бергфельдъ, хотя и не причастный къ нему, энергично сталъ защищать одного изъ студентовъ противъ нападковъ Роберта, и оба они съ ожесточеніемъ сцѣпились другъ съ другомъ. Дошло до вызова на дуэль. На этомъ дѣло пока могло бы закончиться; но тутъ Робертъ позволилъ себѣ еще одно рѣзкое выраженіе относительно своего противника, и послѣдній вышелъ изъ себя. Посыпались ужаснѣйшія оскорбленія. Робертъ выхватилъ саблю, а Бергфедьдъ вырвалъ ее у него изъ рукъ. Что и какъ именно произошло вслѣдъ затѣмъ, я не въ состояніи сказать; вѣдь хотя все и разыгралось на моихъ глазахъ, однако съ молніеносной быстротой. Когда мы, всѣ остальные, кинулись разнимать спорящихъ, несчастье уже произошло — Робертъ, обливаясь кровью, лежалъ на полу, а черезъ полчаса испустилъ духъ.

— Ужасное событіе! Оно, говорятъ, произвело страшное, подавляющее впечатлѣніе на генерала..

— Не сомнѣваюсь, что дядя сильно страдалъ отъ этого. Я встрѣтилъ его, когда онъ пріѣхалъ по телеграммѣ объ этомъ несчастьѣ, и тщетно старался тогда вызвать въ немъ справедливое отношеніе къ этому тяжелому случаю, или по крайней мѣрѣ ясное пониманіе его. Онъ не хотѣлъ ничего слышать и знать, кромѣ своей бѣшеной ненависти къ «убійцѣ своего сына», и сдѣлалъ все, что только было въ его власти, для того, чтобы ухудшить жребій несчастнаго Бергфельда. Откровенно говоря, я никогда не могъ понять его дикую, почти безумную ненависть, Нельзя безусловно осуждать Бергфельда, когда знаешь какъ онъ былъ провоцированъ и раздраженъ, а также и то, что онъ лишь на какой нибудь волосокъ переступилъ предѣлы самозащиты. Моему дядѣ все это стало извѣстно, но это не подѣйствовало на него, хотя въ лицѣ своего погибшаго сына онъ потерялъ лишь наслѣдника своего имени: онъ вѣдь никогда не любилъ Роберта дѣйствительно.

— Я слышалъ объ этомъ, — подтвердилъ Вейденау. — Они относились другъ къ другу отнюдь не хорошо, и это положеніе ухудшалось съ года на годъ. Впрочемъ твой двоюродный братъ велъ такую жизнь, что каждому отцу, въ особенности же нашему генералу, она не могла нравиться. Несмотря на свою суровость., онъ все же — до мозга костей честный и преданный своему долгу человѣкъ, а его сынъ представлялъ собою крайнюю противоположность ему.

— Онъ умеръ, — серьезно замѣтилъ Феликсъ, — и это искупаетъ многое, что нельзя было простить живому; но я вообще воздерживаюсь высказывать сужденіе о немъ, такъ какъ слишкомъ много выигралъ изъ-за его смерти, чтобы не опасаться неправильнаго толкованія своего утвержденія о томъ, что онъ погибъ лишь по своей собственной винѣ. Тогда я не могъ датъ никакого опредѣленнаго показанія, весь эпизодъ разыгрался въ теченіе нѣсколькихъ секундъ. Сдѣлалъ ли Бергфельдъ выпадъ саблей, или самъ Робертъ въ слѣпомъ бѣшенствѣ наткнулся на нее, — никто изъ свидѣтелей не знаетъ; бытъ можетъ, этого не знаетъ самъ Бергфельдъ, а между тѣмъ отъ этого зависѣло рѣшеніе его участи. Если признать, что онъ дѣйствительно дѣйствовалъ въ состояніи самозащиты, то на его сторонѣ была масса, смягчающихъ обстоятельствъ; если признать нападеніе съ его стороны, то ему грозило тягчайшее наказаніе. Увы, было признано послѣднее! Быть можетъ, если бы дѣло разбиралось въ судѣ присяжныхъ, то послѣдніе рѣшили бы иначе, но Бергфельдъ участвовалъ въ послѣдней войнѣ, былъ офицеромъ запаса, а потому процессъ противъ него велся въ военномъ судѣ. Вліяніе моего дяди не осталось безрезультатнымъ, и Бергфельду былъ вынесенъ самый строгій приговоръ, какой только можетъ быть.

Наступила короткая пауза, а затѣмъ Вейденау, кинувъ взглядъ на крѣпость, къ которой они приближались, спросилъ Феликса:

— А ты знаешь, вѣдь осужденный Бергфельдъ заключенъ здѣсь.

— Здѣсь? въ крѣпости, комендантомъ которой состоишь мой дядя? — воскликнулъ Феликсъ. — Быть не можетъ!

— Это — столь же случайное, сколь и непріятное совпаденіе.

Генерала лишь недавно назначили комендантомъ этой крѣпости, а, Бергфельдъ находился уже цѣлыхъ полгода тутъ въ заключеніи, когда произошла смѣна комендантовъ.

— А мой дядя уже видѣлъ его?

— Насколько мнѣ извѣстно, лишь одинъ разъ, когда, вступивъ въ должность, осматривалъ всю крѣпость, а также ея тюремные казематы. Правда, тогда онъ ни однимъ взглядомъ не выдалъ, что знаетъ арестанта, но послѣднему несомнѣнно тяжело сознавалъ, въ чьей власти онъ находится. Впрочемъ говорятъ, что въ близкомъ будущемъ его переведутъ въ другую крѣпость. Ужъ изъ-за однихъ публичныхъ пересудовъ не желаютъ, чтобы онъ надолго остался подъ властью человѣка, который долженъ быть его злѣйшимъ врагомъ; однако окончательно все еще не вырѣшено.

Феликсъ сидѣлъ задумавшись, но затѣмъ вдругъ быстро выпрямился, словно желая стряхнуть съ себя непріятное воспоминаніе, и воскликнулъ:

— Господи Боже, ну, что это за разговоръ для человѣка, который черезъ какія нибудь четверть часа долженъ будетъ представиться въ качествѣ жениха! Мнѣ необходимо настроитъ себя на наиболѣе любезный ладъ, а мы углубляемся здѣсь въ давно минувшія грустныя исторіи. Оставимъ это! Ну, а теперь скажи мнѣ по совѣсти, какъ другъ, а не какъ мужъ: не правда ли, тебѣ вѣдь хотѣлось бы снова стать холостякомъ?

Адъютантъ смѣясь запротестовалъ противъ подобнаго предположенія.

Между тѣмъ они уже въѣхали въ крѣпость, а черезъ нѣсколько минутъ экипажъ остановился предъ квартирой коменданта.

Генералъ находился въ своемъ кабинетѣ, когда ему доложили о прибытіи «господина лейтенанта фонъ Рейхенбаха». Молодой офицеръ вошелъ и поклонился почтительно, но не породственному; это было только привѣтствіе лицу старшему въ чинѣ; со стороны генерала тоже не было проявлено никакой сердечности, когда онъ подалъ руку племяннику.

Генералъ представлялъ собою настоящаго военнаго, еще полнаго силы; только волосы у него были чуть посѣдѣвши. Вся его манера держать себя, лицо и рѣчь были строги, тверды и сухи; не было и намека хоть на какую либо мягкость.

— Здравствуй, Феликсъ, — холодно произнесъ онъ, — Ты очень аккуратенъ. Впрочемъ я этого и ожидалъ.

— Получивъ твое письмо, я немедленно же взялъ отпускъ, — отвѣтилъ Феликсъ, — и на ближайшія недѣли въ полномъ твоемъ распоряженіи, какъ ты пожелалъ этого, милый дядя.

— Это мнѣ пріятно. — произнесъ генералъ и, окидывая племянника испытующимъ взглядомъ, продолжалъ: — ты нѣсколько измѣнился. Впрочемъ мы не видались уже болѣе года.

— И я не получалъ отъ тебя рѣшительно никакихъ извѣстій, — добавилъ Феликсъ.

Генералъ, почувствовавъ упрекъ въ этихъ словахъ, спросилъ:

— А ты очевидно предполагаешь, что можешь претендовать на большее участіе съ моей стороны, нежели прежде? Возможно! Но мнѣ нужно было время, чтобы сжиться съ утратой сына, свыкнуться съ мыслью, что другой займетъ его мѣсто. Впрочемъ ты лично очень много выигралъ отъ этой утраты, чтобы жаловаться на нее. Не трудись отрицать это! — продолжалъ онъ, замѣтивъ, что Феликсъ хочетъ возразить ему. — Я не упрекаю тебя за эту вполнѣ естественную мысль. Разница между офицеромъ, не обладающимъ никакими средствами, и владѣльцемъ мaiората слишкомъ велика, чтобы при катастрофѣ, подобной той, которая случилась у насъ, не пошатнулись родственныя и дружескія чувства; къ тому же вѣдь ты и Робертъ даже не были друзьями.

— Мы оба представляли собою слишкомъ разныя натуры, — уклончиво произнесъ Феликсъ, — а сверхъ того при своемъ жизненномъ положеніи я не могъ удержаться вровень съ Робертомъ.

— Но мнѣ хотѣлось большей близости между вами, — подчеркнулъ генералъ. — Быть можетъ, не случилось бы многаго, если бы ты во-время пріобрѣлъ вліяніе на своего двоюроднаго брата.

— Прости, милый дядя, — спокойно возразилъ Феликсъ, — но ты отлично знаешь, что твой сынъ не допускалъ ничьего вліянія и меньше всего мое. Когда я былъ рядомъ съ нимъ, то мнѣ постоянно приписывалась роль «бѣднаго родственника», и вслѣдствіе этого я предпочиталъ держаться подальше отъ него.

Генералъ нахмурился; повидимому этотъ, хотя и осторожный, намекъ на умершаго сына обидѣлъ его. Наконецъ онъ, чтобы прервать разговоръ на эту тему, произнесъ:

— Безполезно спорить о прошломъ, намъ нужно заняться настоящимъ. Содержаніе моего письма навѣрно поразило тебя, а между тѣмъ дѣло весьма просто. Ты легко догадываешься, о томъ, что главнымъ образомъ создало мой планъ. Ты конечно понимаешь, что для меня невыносима мысль о томъ, что мое единственное теперь дитя будетъ совершенію отстранено отъ того наслѣдства, которое останется послѣ моей смерти, да и твое личное положеніе останется невеселымъ, если мы не вступимъ въ болѣе родственныя отношенія, чѣмъ были до сихъ поръ.

— Я знаю это, — тихо сказалъ молодой офицеръ.

— Наоборотъ, бракъ между тобой и Стефаніей можетъ совершенію благополучно разрѣшить все это и дать мнѣ возможность уже теперь поставить тебя въ такое положеніе, на которое ты можешь расчитывать лишь послѣ моей смерти, бытъ можетъ, еще отдаленной. У Стефаніи такое же древнее родовое имя, какъ и у тебя, а мое положеніе въ арміи можетъ служить лишь честью для моего зятя. Оба вы молоды, и сверхъ того въ васъ обоихъ должны быть еще живы воспоминанія о существовавшей между вами дружбѣ въ дѣтствѣ, которую теперь достаточно будетъ лишь возобновить. Въ нашемъ кругу часто заключаются и болѣе неравные браки.

Генералъ умолкъ и видимо ждалъ отвѣта.

— Могу я прежде всего узнать, какъ относится къ эѣому плану Стефанія? — спросилъ Феликсъ.

— Моя дочь привыкла подчиняться моимъ рѣшеніямъ, — коротко отвѣтилъ генералъ. — Все зависитъ отъ твоего слова. При теперешнемъ положеніи вещей тебѣ предстоитъ или продолжать жизнь бѣднаго офицера, или, въ надеждѣ на будущій маіоратъ, надѣлать долговъ и, быть можетъ, уже заранѣе разориться. И то, и другое отнюдь не заманчиво для тебя. Наоборотъ, вмѣстѣ съ рукой Стефаніи ты получишь половину тѣхъ доходовъ, которыми въ будущемъ долженъ будешь обладать. Кромѣ того я беру на свой счетъ закончить всѣ дорого стоящія нововведенія и улучшенія., которыя начаты мною въ имѣніяхъ и черезъ пять-шесть лѣтъ удвоятъ ихъ цѣнность. Наконецъ Стефанія получитъ въ приданое мое личное состояніе, которое, правда, не особенно значительно. По полученіи моего письма у тебя была цѣлая недѣля на размышленіе объ этомъ дѣлѣ; теперь рѣшай коротко: да или нѣтъ? Я жду отвѣта.

Генералъ говорилъ холодно, выдвигая каждый отдѣльный пунктъ бесѣды съ такой ясностью и точностью, какъ будто объяснялъ молодому офицеру стратегическій планъ. Феликсъ слушалъ его молча и внимательно, но видимо былъ изумленъ тѣмъ, какъ владѣлецъ маіората Рейхенбахъ обезпечивалъ будущность своей дочери и племянника, а также ровнымъ, холоднымъ обсужденіемъ преимуществъ брака, при которомъ ни однимъ оловомъ не было упомянуто о возможной склонности или антипатіи молодой пары. Наконецъ онъ произнесъ:

— Отвѣтъ отчасти ясенъ уже изъ моего пріѣзда сюда, но все же я не думалъ, что этотъ вопросъ долженъ быть разрѣшенъ лишь съ чисто… дѣловой точки зрѣнія.

— Нѣтъ? — насмѣшливо спросилъ генералъ. — Уже не явился ли ты сюда съ романическими идеями? Я полагалъ, что это — исключительная привилегія дѣвушекъ. Впрочемъ по отношенію къ Стефаніи, ты конечно вполнѣ свободенъ придать этому дѣлу романтическій оттѣнокъ. Дѣвушки ея возраста, вообще любятъ фразы, даже при такихъ бракахъ, гдѣ рѣшающимъ моментомъ являются разсудокъ и воля родителей. Но между нами вопросъ, сводится къ тому, чтобы охранитъ родовъге интересы, а въ этомъ случаѣ главнымъ образомъ нужна ясность. Я всегда предпочиталъ разрѣшать такіе вопросы съ «дѣловой точки зрѣнія», какъ тебѣ угодно было выразиться.

— Всегда? — повторилъ Феликсъ, кидая твердый, долгій взглядъ на липо дяди.

Тотъ отступилъ на шагъ назадъ, и на его лбу появилась глубокая морщина, когда онъ спросилъ;

— Что ты хочешь сказать этимъ?

— О, ничего! — непринужденно отвѣтилъ Феликсъ. — У меня только явилась мысль, что вѣдь и ты былъ молодъ, и у тебя въ юности были мечты и грезы, какъ и у каждаго изъ насъ.

— Мечты по большей части совершенно излишни и опасны, — рѣзко отвѣтилъ генералъ, — Кто не можетъ оградить себя отъ нихъ, тотъ по крайней мѣрѣ долженъ сразу стать на вѣрный путь, при пробужденіи отъ грезъ и видѣть людей и міръ Божій въ настоящемъ видѣ. Но объ этомъ намъ не стоитъ спорить Значитъ, ты согласенъ и располагаешь цѣлымъ мѣсяцемъ на то, чтобы сблизиться съ двоюродной сестрой. Я предоставляю вамъ полную свободу для общенія, а теперь пойдемъ, я проведу тебя къ Стефаніи.

II.

Дядя и племянникъ прошли нѣсколько комнатъ и очутились въ маленькой, элегантно отдѣланной, гостиной. Находившаяся тамъ барышня очевидно была подготовлена къ предстоящему посѣщенію, но все же повидимому не знала, какъ принять своего гостя. Стефанія отнюдь не была похожа на своего отца. Ея нѣжная, граціозная фигура, полная юношеской миловидности. и свѣжести, а также ея розовое личико съ мягкими дѣтскими чертами, ярко выражавшими больше веселости, нежели серьезности, представляли рѣзкую противоположность мрачной строгости ея отца. Но въ данный моментъ на лицѣ дѣвушки лежала тѣнь грусти, и трудно было рѣшить, происходилъ ли румянецъ на ея щекахъ отъ внутренняго волненія, или это были слѣды быстро стертыхъ слезъ.

— Твой двоюродный братъ, Феликсъ Рейхенбахъ, — произнесъ генералъ, подводя молодого офицера къ дочери и видимо намѣреваясь еще что-то добавить, но Феликсъ избавилъ его отъ труда дальнѣйшаго представленія, воскликнувъ:

— Надѣюсь, что я не сталъ совершенно чужимъ для моей кузины. Хотя мы и не видѣлись уже много лѣтъ, но все-таки я навѣрно смѣю предъявить свои права друга юности и товарища игръ?

Съ этими словами онъ съ искренней сердечностью протянулъ руку двоюродной¹ сестрѣ.

На одинъ моментъ показалось, что Стефанія намѣрена, отказаться отъ рукопожатія, но затѣмъ она одумалась и вложила свои пальцы въ руку Феликса, однако тотчасъ же отдернула ихъ назадъ. Феликсъ повдимому не замѣтилъ этого, генералъ очевидно не пожелалъ замѣтить, и вслѣдствіе этого начались вопросы и отвѣты, служащіе обычнымъ началомъ разговора.

Послѣдній только что настроился на ладъ, какъ вдругъ генерала вызвали по какому-то дѣлу. Онъ собрался уйти, но при этомъ кинулъ строгій, повелительный взглядъ на дочь. Та очевидно хорошо поняла его и опустила глаза. Вслѣдъ затѣмъ дверь закрылась, и парочка осталась съ глаза на глазъ…

Наступила пауза; молодые люди сидѣли молча другъ противъ друга, очевидно потерявъ нить разговора. На лицѣ Стефаніи отражались одновременно и страхъ, и упорство, когда она украдкой разглядывала двоюроднаго брата. Послѣдній же менѣе стѣснялъ себя и открыто, съ очевиднымъ удовольствіемъ смотрѣлъ та маленькую фигуру молодой дѣвушки. Однако его попытки къ продолженію разговора закончились неудачей — онъ получалъ лишь смущенные, лаконическіе отвѣты, и наконецъ разговора, совершенно прекратился.

— Мнѣ кажется, — наконецъ снова заговорилъ молодой офицеръ, — мы оба затрудняемся найти настоящій тонъ, но въ сущности это вполнѣ естественно въ нашемъ положеніи.

Стефанія испугалась при этомъ вполнѣ понятномъ намекѣ и быстро отодвинула свое кресло, причемъ смущенно спросила:

— Какъ вы это понимаете, господинъ лейтенантъ?

— «Господинъ лейтенантъ»? — повторилъ Фениксъ полусмѣясь, полусердито. — Мадемуазель, долженъ замѣтить вамъ, что подобныя обращенія между нами совершенно неподходящи: во-первыхъ, потому, что мы — близкіе родственники, а, во-вторыхъ… ну, да вѣдь вы столъ же хорошо, какъ и я, знаете цѣль моего пріѣзда, — потому что мы должны вступить въ бракъ.

Стефанія возмутилась; она нашла форму, въ которой Феликсъ коснулся этого дѣла, въ высшей степени, безцеремонной и кинула возмущенный взглядъ на навязчиваго жениха, не считавшаго даже нужнымъ сдѣлать предварительно попытку къ сближенію, а смотрѣвшаго на бракъ между нею и имъ, какъ на что-то само собою понятное. Барышня сочла необходимымъ занять оборонительное положеніе, стала очень, сдержанной и отвѣтила съ пюдчеркиваніемъ:

— Вы говорите о желаніи моего отца…

— Которое повидимому не совсѣмъ соотвѣтствуетъ вашему.

— Да, мой отецъ, рѣшая вопросъ о моемъ замужествѣ, вовсе не позаботился освѣдомиться о моихъ желаніяхъ.

— Совершенно вѣрно, — непринужденно замѣтилъ Феликсъ. — Главы семействъ обыкновенно считаютъ себя вправѣ безъ дальнихъ разговоровъ сочетать бракомъ своихъ родственниковъ. На этотъ разъ мы избраны жертвами.

Стефанія, удивленно взглянувъ на него, промолвила:

— А я и не знала, что и вы считаете себя жертвою.

— Въ этомъ я совершенно согласенъ съ вами, — сказалъ Феликсъ, вѣжливо кланяясь.

— Вотъ какъ? — протянула барышня, повидимому слегка обидѣвшись на это совершенно неожиданное согласіе съ нею.

— Къ сожалѣнію это сходство нашихъ мнѣній принесетъ намъ мало пользы. Дядя только что поставилъ мнѣ ультиматумъ: я или долженъ всецѣло подчиниться его волѣ, или быть готовымъ къ его полной немилости, а послѣднее приведетъ къ самымъ непріятнымъ послѣдствіямъ, такъ какъ я всецѣло завишу только отъ его доброты,

— Такъ, значить, вы дали свое согласіе? — поспѣшно спросила Стефанія.

— Сперва я пожелалъ услышать о вашемъ согласіи.

Стефанія собрала все свое мужество и съ очень энергичной миной поднялась съ кресла, говоря:

— Ну, а я къ сожалѣнію принуждена заявить вамъ, что отецъ составилъ свой планъ безъ моего согласія и даже совершенно вопреки моей волѣ. Я ненавижу принужденіе, которому хотятъ подчинить мои священнѣйшія чувства, презираю бракъ, заключаемый только въ виду матеріальныхъ интересовъ, и — главное — ненавижу человѣка, ищущаго сближенія со мною по подобному убѣжденію… Я…

— Простите, мадемуазель, довольно этого! — прервалъ ее Феликсъ, тоже вставъ. — Я уже трижды слышалъ выраженіе вашего презрѣнія и рѣшительно не сомнѣваюсь въ томъ, что представляюсь вамъ ужаснѣйшимъ чудовищемъ. Но прежде всего… сядемте!

Стефанія продолжала стоять, будучи совершенію, внѣ себя отъ изумленія. Она многаго ожидала отъ этого патетическаго объясненія, расчитывала, что ненавистный претендентъ на ея руку, пристыженный и возмущенный, вскочитъ со своего мѣста и немедленно уйдетъ отъ нея, а вмѣсто этого онъ спокойно стоялъ противъ нея и дружелюбно приглашалъ ее сѣсть! Это было уже черезчуръ и настолько сбило барышню, что она механически послѣдовала приглашенію и сѣла въ свое кресло.

Феликсъ, сдѣлавъ то же самое, снова заговорилъ:

— Намъ рѣшительно незачѣмъ столь бурно обсуждать этотъ вопросъ. Правда, ваши слова не слишкомъ ободрительны для меігя, что по крайней мѣрѣ нельзя отказать имъ въ полнѣйшей откровенности, а ясность, — и его губы насмѣшливо дрогнули, когда онъ сталъ повторять слѣдующія слова дяди: — а ясность въ подобныхъ дѣлахъ — самое главное. Я буду тоже откровененъ и позволю себѣ увѣрить васъ, что послѣ вашего объясненія и не подумаю навязывать вамъ свою руку.

— Слава Богу! — прошептала Стефанія.

— Я принялъ приглашеніе вашего отца пріѣхать сюда, предполагая, что вы тоже согласны съ его планомъ, — продолжалъ Феликсъ слегка раздраженно. — Невозможно отрицать, что бракъ между нами очень соотвѣтствовалъ бы интересамъ нашего рода, и мы по крайней мѣрѣ могли бы попытаться узнать, будетъ ли намъ дѣйствительно слишкомъ трудно подчиниться этимъ интересамъ; по крайней мѣрѣ я прибылъ сюда именно съ этой мыслью и на столь воинственное настроеніе своей красавицы-кузины не расчитывалъ. Но разъ между нами начались враждебныя дѣйствія, то и я не вижу причины не заявить со своей стороны, что и самъ ненавижу принужденіе, которымъ мнѣ навязывается невѣста, и что никогда не соглашусь на бракъ, въ который моя партнерша вступаетъ противъ своей воли и исключительно изъ страха предъ отцовскимъ гнѣвомъ. Удовлетворяетъ васъ это заявленіе?

— Да, — отвѣчала Стефанія, переводя духъ.

— Вы, кажется, очень боялись незванаго претендента на вашу руку, это доказываетъ вашъ вздохъ, — усмѣхнулся Феликсъ. — Даю вамъ слово, вамъ нечего больше бояться съ моей стороны. Такъ какъ теперь рѣшено, что мы ни въ коемъ случаѣ не вступимъ въ бракъ, то я предлагаю вамъ, называть меня опять Феликсомъ, какъ вы нѣкогда звали меня, а мнѣ разрѣшите прежнюю близость и говорить вамъ «Стефанія» и «ты».

— Но… — начала было дѣвушка, которой подобное заключеніе разговора показалось нѣсколько страннымъ.

— Никакихъ «но»! Я во что бы то ни стало настаиваю на этомъ. Будемъ ненавидѣть другъ друга теоретически, насколько это можетъ касаться вопроса о бракѣ, въ остальномъ же ничто намъ не мѣшаетъ быть добрыми друзьями и любящими родственниками… Согласна ты на это, Стефанія?

Феликсъ вторично протянулъ руку молодой дѣвушкѣ, и на этотъ разъ послѣдняя, хотя и нѣсколько медленно, но все-же безъ сопротивленія, пожала ее.

— Ну, теперь у насъ все выяснено, — произнесъ Феликсъ и, словно это дѣйствительно такъ и должно было быть, придвинулъ свой стулъ совсѣмъ близко къ двоюродной сестрѣ. — Щекотливое объясненіе прошло сравнительно легко; теперь необходимо выяснить все положеніе дѣла и дядѣ, а это будетъ уже потруднѣе.

Стефанія сама сознавала это, но у нея немедленно же явилась слѣдующая мысль:

— Вы должны… ты долженъ откровенно переговоритъ съ нимъ и заявитъ ему, что никогда и ни подъ какимъ условіемъ не согласишься на этотъ бракъ.

— Прошу извинитъ меня! — запротестовалъ Феликсъ. — Если вопросъ касается меня одного, то я даже очень согласенъ на этотъ бракъ.

— Но вѣдь ты обѣщалъ… — воскликнула дѣвушка, снова начиная бояться и. опять отодвигая свое кресло.

На этотъ разъ маневръ не привелъ ни къ чему, такъ какъ Феликсъ немедленно послѣдовалъ за нею со своимъ стуломъ и произнесъ:

— Я обѣщалъ съ уваженіемъ относиться къ твоему отказу, но не можешь же, ты требовать, чтобы я самъ высказалъ его. Твое дѣлю сдѣлать дядѣ необходимое заявленіе.

— Я уже дѣліала попытки къ этому, но отецъ остался неумолимъ. Я знаю его — онъ не откажется отъ своей воли.

— Но что же намъ тогда дѣлать? — серьезно спросилъ Феликсъ.

— Да, что же намъ дѣлать? — повторила Стефанія, умоляюще и довѣрчиво смотря емуі въ глаза, — У тебя нѣтъ никакого плана?

Молодой офицеръ повидимюму искалъ этого плана въ прекрасныхъ глазахъ двоюродной сестры; по крайней мѣрѣ онъ не отводилъ отъ нея своего взгляда. Нѣсколько времени она спокойно позволяла это, но, наконецъ найдя это разглядываніе слишкомъ продолжительнымъ, съ легкимъ нетерпѣніемъ спросила:

— Неужели тебѣ ничего не приходитъ на умъ?

— Рѣшительно ничего! — лаконически отвѣтилъ Феликсъ и вдругъ громко разсмѣялся: — два человѣка напрягаютъ всѣ. свои мыслительныя способности съ исключительной цѣлью придумать, съ чего имъ слѣдуетъ начать для того, чтобы не повѣнчаться! Эта головоломка, не особенно лестна для насъ!

Онъ снова разсмѣялся, и притомъ такъ весело, сердечно, что и Стефанія невольно засмѣялась. Странный разговоръ неожиданно принялъ пріятный оборотъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ между бывшими товарищами игръ возстановилась прежняя близость. Они немедленно же углубились въ различныя воспоминанія дѣтства и юности. Одинъ помогалъ памяти другого, такъ что когда, гю истеченіи часа, генералъ вернулся въ гостиную, то увидѣлъ, что парочка занята оживленной бесѣдой, и остался, очень доволенъ и дочерью, и племянникомъ. Онъ и не предчувствовалъ, что оба они заключили оборонительный и наступательный союзъ противъ него, что они торжественно согласились ненавидѣть другъ друга.

III.

Прошло уже болѣе недѣли со дня пріѣзда Феликса, и все это время онъ проводилъ по большей части въ обществѣ своей двоюродной сестры. Генералъ предоставилъ молодымъ людямъ полную свободу общенія, для того, чтобы они могли ближе познакомиться другъ съ другомъ. Правда, съ его точки зрѣнія, это было совершенно излишне, такъ какъ вопросъ объ ихъ бракѣ былъ вполнѣ опредѣленно рѣшенъ, и ему и въ голову не приходила возможность отказа со стороны дочери или племянника. Однако изъ отнюдь не настаивалъ на ускореніи дѣла. Если Феликсъ находилъ нужнымъ лишь постепенно сближаться съ невѣстой, то это было его дѣломъ; пусть онъ себѣ объясняется, когда и какъ ему угодно, лишь бы его обрученіе состоялось до его отъѣзда.

Въ одинъ изъ довольно суровыхъ осеннихъ дней, около полудня, Феликсъ находился въ комнатѣ дяди; послѣдній разговаривалъ со своимъ адъютантомъ Вейденау, Феликсъ же стоялъ у окна и съ интересомъ прислушивался къ разговору.

— Гораздо лучше было бы, если бы докторъ избавилъ себя и меня отъ этой бесѣды, — произнесъ генералъ. — Мы вѣдь все равно не придемъ ни къ какому результату. Я держусь того мнѣнія, что заключенные въ крѣпости находятся тутъ ради наказанія и что необходимо давать имъ хоть сколько нибудь чувствовать это! Я рѣшительно не раздѣляю гуманныхъ идей штабнаго врача.

— Нашъ штабный врачъ вообще не особенно боязливъ или уступчивъ, — замѣтилъ адъютантъ, — Да и здѣсь вѣдь исключительный случай, который…

— Я не разрѣшаю никакихъ исключительныхъ случаевъ, — рѣзко прервалъ его генералъ. — Для больныхъ имѣется лазаретъ, и доктору предоставлено право по своему усмотрѣнію помѣщать туда своихъ паціентовъ. Если онъ не признаетъ этого нужнымъ, то они должны подчиняться тюремнымъ правиламъ. Въ этомъ я не могу допуститъ ни малѣйшаго измѣненія.

— О какомъ либо измѣненіи не было и рѣчи, — произнесъ Вейденау. — Врачъ желаетъ лишь нѣкоторыхъ облегченій заключенія, которыя притомъ нисколько не противорѣчатъ правиламъ. Но такъ какъ онъ знаетъ ваше отрицательное отношеніе къ подобнымъ поблажкамъ, то и просилъ…

— Предварительно позондировать почву у меня, — дополнилъ Рейхенбахъ. — Скажите ему, что какъ мнѣ ни жаль, но мой отвѣтъ былъ бы совершенно такой же, какой онъ получилъ бы, если бы обратился ко мнѣ оффиціально. Я уже и такъ вопреки всѣмъ правиламъ разрѣшилъ его протеже ежедневную прогулку по крѣпостному валу, такъ какъ, по его словамъ, крѣпостной дворъ черезчуръ узокъ и неудобенъ для сколько нибудь свободныхъ движеній. Но на этомъ и кончается моя уступчивость. Впрочемъ, кто при стоящей теперь погодѣ можетъ выходить изъ своей камеры для прогулокъ на воздухѣ, тотъ безусловно, можетъ выносить и строгость тюремныхъ правилъ. Они остаются въ полной силѣ во всѣхъ случаяхъ, гдѣ нѣтъ опредѣленно выраженной болѣзни.

Адъютантъ обмѣнялся взглядомъ со своимъ другомъ и чуть замѣтно пожалъ плечами. Онъ отлично зналъ своего начальника и понималъ, что совершенно безцѣльно пытаться настроить его на иной ладъ. Съ вопросомъ было покончено, и Вейдена у простившись ушелъ.

Повидимому на генерала этотъ разговоръ произвелъ непріятное впечатлѣніе; онъ, не говоря ни слова и сдвинувъ брови, ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Наконецъ Феликсъ прервалъ молчаніе слѣдующимъ вопросомъ:

— Арестантъ, о которомъ идетъ рѣчь, — Бергфельдъ?

— Да, — мрачно отвѣтилъ генералъ.

— Къ своему удивленію мнѣ довелось услышать, что онъ находится здѣсь. Однако Вейденау говорилъ мнѣ, что Бергфелѣда. предполагается перевести въ другую крѣпость.

— Это произойдетъ на будущей недѣлѣ, и я сегодня прикажу сообщить ему объ этомъ. Признано необходимымъ какъ можно скорѣе избавить меня отъ пребыванія въ однихъ и тѣхъ же стѣнахъ съ этимъ человѣкомъ. Да и правда, на продолжительное время это было бы невозможно.

— Я понимаю, насколько непріятны были для тебя какъ разъ въ данномъ случаѣ обязанности коменданта. Тебѣ невозможно бытъ справедливымъ но отношенію къ Бергфельду.

— Ужъ не хочешь ли ты оказать, что я былъ несправедливъ по отношенію къ нему? — рѣзко спросилъ генералъ.

— Я никогда не позволялъ себѣ высказываться по поводу твоихъ мѣропріятій, — спокойно отвѣтилъ Феликсъ, — а въ данномъ случаѣ конечно рѣшительно воздержался бы отъ этого.

— Никогда? — опросилъ генералъ, подходя къ племяннику. — А, по-моему, ты уже сдѣлалъ это вскорѣ же послѣ смерти Роберта. Тогда ты осмѣлился вступиться за убійцу и совершенію открыто извинялъ его поступокъ.

— Я только защищалъ свое убѣжденіе, что при томъ прискорбномъ случаѣ произошло несчастье, а не преступленіе, и этого мнѣнія держусь до сихъ поръ. Бергфельдъ, оставшійся въ живыхъ, во всякомъ случаѣ достоинъ сожалѣнія. Одно несчастное мгновеніе уничтожило всю его будущность, всю его жизнь, сдѣлало его самого и его мать…

Феликсъ вдругъ умолкъ. Ему показалось, что при послѣднихъ его словахъ дядя вздрогнулъ, и онъ ясно увидѣлъ, что лицо старика, до тѣхъ поръ красное отъ гнѣва, вдругъ поблѣднѣло.

— Ну, что же дальше? послѣ паузы опросилъ генералъ сурово и глухо, словно съ трудомъ выговаривая слова.

— Я лишь хотѣлъ сказать, что мать Бергфельда въ настоящее время находится въ столицѣ и тамъ, какъ я слышалъ, изо всѣхъ силъ хлопочетъ, чтобы добиться помилованія или по крайней мѣрѣ смягченія наказанія. Онъ вѣдь — ея единственный сынъ, на него она возлагала всѣ свои надежды, и, насколько я знаю его, онъ оправдалъ бы ихъ.

— «Насколько ты знаешь его»? — вспыхнулъ генералъ. — Надѣюсь, между вами не существовало близкихъ отношеній?

— Да, были, до смерти двоюроднаго брата, — твердо отвѣтилъ Феликсъ. — Ближайшимъ поводомъ къ нимъ послужило одно дѣло чести, въ которомъ я и Бергфельдъ были секундантами. Всѣ его выступленія въ этомъ очень серьезномъ случаѣ, а также то, какъ онъ сумѣлъ привести противниковъ къ примиренію, послѣ того какъ ихъ первые выстрѣлы оказались безрезультатными, вызвали во мнѣ симпатію къ нему. Съ тѣхъ поръ мы часто видѣлись другъ съ другомъ, и, хотя между нами не установились близкія отношенія, все-же я настолько, хорошо знаю его, что моту судить о его характерѣ.

— Это — удивительная новость для меня! — горько разсмѣявшись, воскликнулъ генералъ. — Такъ вотъ, значитъ, тотъ крутъ, въ которомъ ты охотно заводилъ себѣ знакомства! Отъ своего двоюроднаго брата ты держался въ сторонѣ, несмотря на ясно выраженное мною желаніе, чтобы вы сблизились, и предпочиталъ выбирать себѣ друзей среди тѣхъ людей, карьера которыхъ заканчивается въ тюрьмѣ! Впрочемъ у тебя есть полное основаніе быть благодарнымъ Бергфельду — онъ вѣдь сдѣлалъ тебя владѣльцемъ маіората!

Молодой офицеръ выпрямился, и его глаза засверкали.

— Дядя, этого я не заслужилъ! — воскликнулъ онъ. — Ты знаешь, что причиняешь мнѣ несправедливость своимъ упрекомъ. Тогда я и предполагать не могъ о томъ, что человѣкъ, съ которымъ я поддерживалъ общеніе, причинитъ страшное горе моимъ роднымъ.

Рейхенбахъ, нѣсколько секундъ пристально смотрѣвшій на взволнованное лицо племянника, повидимому самъ почувствовалъ, что зашелъ слишкомъ далеко, и уже мягче произнесъ:

— Ну, такъ впредь молчи объ этомъ! Почему ты вообще коснулся этого вопроса? Для меня невыносимо слышать имя этого человѣка; тебѣ же вѣдь это должно быть извѣстно!

Феликсъ умолкъ. Тогда генералъ, взявъ со стола каску и саблю, обратился къ нему:

— Я поѣду верхомъ въ городъ. Не желаешь ли сопровождать меня?

— Я обѣщалъ зайти за Стефаніей; она въ гостяхъ у мадамъ Вейденау. Но если ты приказываешь…

— Нѣтъ, нѣтъ! — прервалъ его генералъ. — Тебѣ несомнѣнно пріятнѣе проводить Стефанію, да и вообще вполнѣ понятно, что краткое время своего отпуска ты посвящаешь преимущественно своей невѣстѣ. Такъ до свиданья, за обѣдомъ!

— «Моей невѣстѣ»! — пробормоталъ Феликсъ какимъ-то страннымъ тономъ, направляясь вслѣдъ за дядей.

Ни онъ, ни Стефанія еще не собрались съ духомъ заявитъ генералу о своемъ отказѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ не нашли еще средства для того, чтобы смѣло встрѣтить бурю, которая несомнѣнно должна была разразиться съ его стороны. Спокойная увѣренность Рейхенбаха относительно того, что вопросъ объ ихъ бракѣ рѣшенъ положительно, исключала возможность всякой попытки къ откровенности. Стефанія, правда, уже неоднократно приступала было къ этому, но ее всегда останавливалъ страхъ предъ отцомъ. Кромѣ того Феликсъ усердно при каждомъ удобномъ случаѣ утѣшалъ ее увѣреніемъ въ томъ, что съ этимъ вовсе незачѣмъ спѣшить. Стефанія охотно соглашалась съ нимъ. Со счастливымъ легкомысліемъ юности они со дня на день откладывали неизбѣжное объясненіе и весело, непринужденно проводили время другъ съ другомъ, а это еще болѣе укрѣпляло убѣжденіе генерала въ томъ, что не имѣется никакихъ препятствій къ осуществленію его желанія.

Ровно въ полдень Феликсъ вышелъ изъ квартиры дяди. Ему необходимо было торопиться, чтобы застать еще Стефанію. Послѣдняя была въ тѣсной дружбѣ съ женой Вейденау, которая была старше ея лишь на нѣсколько лѣтъ; онѣ вмѣстѣ работали и занимались музыкой, и генералъ относился къ этому покровительственно.

Квартира Вейденау находилась на другой сторонѣ крѣпости, и, идя туда, необходимо было пройти большую часть крѣпостного вала. Погода была непріятная; холодный вѣтеръ срывалъ листья съ деревьевъ, кружилъ ихъ въ воздухѣ и гналъ по землѣ; небо было мрачно, а потому и вся окружающая мѣстность была сѣрая, угрюмая. Съ вала не было видно города, такъ какъ онъ лежалъ по другую сторону крѣпости; виднѣлась только часть внѣшнихъ укрѣпленій послѣдней, а за ними открывался видъ на рѣку и на узкую полоску равнины съ отдѣльными селеніями на первомъ планѣ и темными массами лѣса на горизонтѣ. Но все это было окутано туманомъ и представляло собою безцвѣтный, полусливающійся сѣрый ландшафтъ.

Какъ ни мало привлекателенъ былъ теперь этотъ видъ, все же онъ повидимому интересовалъ молодого человѣка, плотно закутавшагося въ свое пальто и прислонившагося къ стѣнѣ, нѣсколько защищавшей отъ рѣзкаго вѣтра. И безъ часового, виднѣвшагося невдалекѣ, можно было сказать, что это — одинъ изъ отбывающихъ заключеніе въ крѣпости; это выдавалъ его взглядъ, съ безнадежной тоской устремленный вдаль. Хотя эта даль была скрыта туманомъ, для арестованнаго въ ней таилась свобода, то есть то высшее благо, какое могъ дать міръ, лежащій за крѣпостной стѣной.

Вглядѣвшись въ этого человѣка, можно было ясно видѣть, что онъ въ теченіе многихъ мѣсяцевъ, а, можетъ быть, и лѣтъ, дышалъ воздухомъ тюрьмы. Онъ обладалъ стройной, моложавой фигурой; его лицо не было красиво, но очень привлекатонъно, несмотря на сильную блѣдность, покрывавшую его, и на темные круги вокругъ глазъ. На этомъ лицѣ была рѣзко выражена черта страданія, но къ ней присоединялось также и выраженіе упорства, не желающаго примириться съ навязаннымъ жребіемъ и одерживающаго верхъ даже надъ тѣлеснымъ страданіемъ, проявлявшимся во всей его манерѣ держать себя.

Лейтенантъ Рейхенбахъ собрался было взойти на валъ, какъ вдругъ вздрогнулъ и остановился. Нѣсколько секундъ онъ простоялъ такъ и, казалось, даже предполагалъ вернуться обратно, чтобы сдѣлать обходъ черезъ крѣпостныя ворота, но это колебаніе было непродолжительно. Феликсъ оглянулся на квартиру дяди, затѣмъ рѣшительно поднялъ голову и быстро подошелъ къ арестованному.

Тотъ вздрогнулъ, заслышавъ шумъ шаговъ, и обернулся.

Его лицо вспыхнуло радостнымъ изумленіемъ, но послѣднее смѣнилось смущеніемъ, когда онъ воскликнулъ:

— Господинъ фонъ Рейхенбахъ! Вы здѣсь?

— Бергфельдъ, къ чему такая сухая формальность? — съ тихимъ упрекомъ произнесъ Феликсъ. — Уже при своемъ прибытіи я узналъ, что вы здѣсь, но до сихъ поръ мнѣ не удаюсь добиться возможности повидаться съ вами.

— Да и теперь вамъ слѣдовало бы избѣгнуть этого. О нашей встрѣчѣ — случайно или нѣтъ — непремѣнно доложатъ коменданту. За ваше неосторожное приближеніе ко мнѣ и разготоръ со мною вамъ придется отвѣтить предъ нимъ.

— Весьма вѣроятно! Однако, несмотря на это, я не хотѣлъ пройти мимо васъ, какъ совершенно чужой вамъ.

— Но у васъ вѣдь есть право на это, — потупившись глухо отвѣтилъ Бергфельдъ: — вѣдь вы тоже — Ренхенбахъ.

— И все-таки я крайне сожалѣю о томъ несчастьѣ, — подчеркнулъ Феликсъ, — которое оказалось столь горестнымъ и для васъ, и для насъ! Правда, мой дядя не раздѣляетъ такой точки зрѣнія.

— Объ этомъ мнѣ уже извѣстно. Вѣдь я уже два мѣсяца въ его власти и имѣлъ случай узнать его, хотя и видѣлъ, собственно говоря, только одинъ разъ.

Разговоръ велся въ пониженномъ тонѣ, хотя и происходилъ безъ свидѣтелей. Часовой хорошо зналъ племянника коменданта и не вмѣшиваясь держался на почтительномъ разстояніи. Несмотря на это, Феликсъ продолжалъ еще тише:

— Ваше пребываніе здѣсь не будетъ долговременно. Не смотрите на меня такъ недовѣрчиво! я вовсе не совершаю нескромности, передавая вамъ эту новость, такъ какъ ее, насколько мнѣ извѣстно, сообщатъ вамъ еще сегодня. Васъ рѣшено перевести въ другую крѣпость.

— Меня удалятъ отсюда? — воскликнулъ Бергфельдъ, болѣзненно вздрогнувъ. — Я долженъ покинуть К.?

Въ этомъ возгласѣ чувствовалось не облегченіе, а скорѣе страхъ и смущеніе. Феликсъ съ крайнимъ изумленіемъ замѣтилъ это и произнесъ:

— Я думалъ, что сообщу вамъ пріятное извѣстіе. Или. быть можетъ, вы предпочитаете остаться въ К.?

— Нѣтъ, нѣтъ! — быстро воскликнулъ Бергфельдъ. — Каждая перемѣна въ моемъ положеніи для меня — облегченіе. Но ваша новость явилась такъ внезапно, неожиданно. — Онъ очевидно старался овладѣть собой; это удалось ему, и онъ уже спокойнѣе прежняго опросилъ: — можете ли вы мнѣ сказать, когда долженъ состояться мой отъѣздъ?

— По всей вѣроятности въ теченіе будущей недѣли.

— Слѣдующей недѣлѣ? — повторилъ Бергфельдъ. — Такъ скоро?

Онъ медленно окинулъ взглядомъ окружающую мѣстность и остановилъ его на одномъ изъ близлежащихъ зданій. Тамъ находилась квартира Вейденау, выходившая окнами на крѣпостной валъ; однако въ ея окнахъ не было никого видно, да и въ верхнихъ этажахъ не замѣчалось ничего, что могло бы привлечь къ себѣ вниманіе.

Феликсъ покачалъ головой, не понимая поведенія Бергфельда, и снова заговорилъ:

— Позвольте задать, вамъ одинъ вопросъ. Здѣсь, въ крѣпости, мы врядъ ли свидимся, да, быть можетъ, и вообще никогда не встрѣтимся въ жизни.

— Только «быть можетъ»? — горько произнесъ Бергфельдъ. — А я думаю, что навѣрно! Жизнь, въ которой мы нѣкогда встрѣчались, открыта для васъ вполнѣ и широко, для меня же совершенно утрачена… Однако, что вы хотѣли спросить?

— Мюй вопросъ касается злополучнаго случая, приведшаго васъ сюда. Мой двоюродный брать позволилъ себѣ тогда произнести одно выраженіе, которое для меня, осталось непонятнымъ, а васъ лишило всякаго самообладанія. Вы навѣрно помните его.

Бергфельдъ нахмурился и отвернулся, какъ бы избѣгая взгляда Феликса. Наконецъ онъ, видимо пересиливая себя, отвѣтилъ:

— То выраженіе касалось моей матери.

— И моего дяди? — добавилъ Феликсъ.

Бергфельдъ молчалъ.

Тогда Рейхенбахъ снова спросилъ его:

— Не объясните ли вы мнѣ смысла этихъ сновъ:

— Прошу васъ, избавьте меня отъ этого, но будьте увѣрены, что дѣло не дошло бы до крайности, если бы не было тѣхъ словъ. Въ нихъ содержалось оскорбленіе по адресу моей матери, которое я. не хотѣлъ и не могъ допустить. Я далъ на него достойный отвѣтъ, и это заставило насъ обоихъ забыть всякія границы самообладанія. Мы оба поплатились за это, и я, быть можетъ, наиболѣе тяжело.

— Не стану далѣе допытываться у васъ, но позволю себѣ дать вамъ одинъ совѣтъ, — серьезно произнесъ Феликсъ. — Какъ я слышалъ, ваша мать находится въ настоящее время въ столицѣ и хлопочетъ о вашемъ помилованіи. До сихъ поръ это не увѣнчалось успѣхомъ, но во всякомъ случаѣ ей не откажутъ въ свиданіи съ вами. Если бы ваша матушка рѣшилась пріѣхать сюда…

— Сюда? — бурно прервалъ его Бергфелѣдъ. — Никогда!.. этого не должно быть!

— Обдумайте это! — попросилъ Феликсъ. — Столица близко и добиться свиданія легко. Кто знаетъ, не отправятъ ли васъ въ какую либо отдаленную крѣпость?

— Все равно! Я не допущу, чтобы моя мать появилась въ К. — Да это было бы и безполезно. Ей никогда не разрѣшатъ свиданія со мною — вѣдь это зависитъ отъ согласія коменданта; но мы лучше откажемся отъ свиданія, чѣмъ обратимся къ нему съ просьбой объ этомъ.

— Даже въ томъ случаѣ, если я возьму на себя задачу добиться разрѣшенія дяди на посѣщеніе вашей матушки?

— Даже тогда! Благодарю васъ за предложеніе, но убѣжденъ, что и вы ничего не добьетесь, да если даже это удастся… Ахъ, да вѣдь вы сами понимаете, что изъ-за моего поступка и моей судьбы она уже достаточно настрадалась, и я хочу избавить ее отъ послѣдняго испытанія.

Феликсъ слушалъ Бергфельда съ напряженнымъ участіемъ, и хотя догадывался кое о чемъ изъ этихъ намековъ, однако видѣлъ, что полнаго объясненія ему не получить.

— Какъ вамъ угодно, — произнесъ онъ. — Я вижу, тутъ существуютъ какія-то отношенія, о которыхъ я до сихъ поръ не имѣлъ понятія. Однако я совершенно далекъ… Онъ оборвалъ свою рѣчь, замѣтивъ, что Бергфельдъ не слушаетъ его, и вторично обернулся и сдѣлалъ движеніе, какъ бы собираясь отойти. Однако онъ остался на своемъ мѣстѣ, словно пригвожденный, причемъ его блѣдное лицо внезапно залилось густымъ румянцемъ, а вялые до сихъ поръ глаза вспыхнули отъ громаднаго, непреодолимаго волненія.

Феликсъ плотно сжалъ губы; онъ поглядѣлъ туда, куда былъ направленъ взглядъ Бергфельда, и увидѣлъ… Стефанію, только что вышедшую изъ квартиры Вейденау и направлявшуюся по крѣпостному валу. Вѣтеръ приподнялъ вуаль ея шліяпы, вслѣдствіе чего открылось свѣжее, розовое личико дѣвушки, какъ цвѣточный бутонъ, выдѣлявшееся на темномъ бархатѣ, но принявшее недовольное выраженіе при взглядѣ на Феликса, не явившагося за нею въ назначенное время.

Феликсъ не обратилъ на это вниманія; онъ напряженію наблюдалъ за Бергфельдомъ. Однако тотъ снова весь измѣнился; краска исчезла съ его лица, и оно снова стало блѣднымъ, а глаза потухли, и мрачно потупились. Онъ медленно, робко отошелъ въ сторону и, не говоря ни слова, скрылся въ тѣнь, падавшую отъ стѣны.

Между тѣмъ Стефанія приблизилась и быстро подошла къ двоюродному брату. Ему видимо хотѣлось вообще не дать ей возможности увидѣть Бергфельда, однако это было невозможно, такъ какъ они должны были совсѣмъ близко пройти мимо мѣста, гдѣ находился тотъ.

— Я тщетно ожидала тебя, Феликсъ, — крайне милостиво заговорила барышня. — Въ концѣ концовъ я подумала, что тебя что нибудь задержало, а потому и направилась домой одна.

— Прости, — отвѣтилъ Феликсъ. — Меня дѣйствительно задержали.

Сказавъ это, онъ взялъ Стефанію подъ-руку, но отъ него не ускользнуло, что она повернула голову въ сторону стѣны, когда они проходили мимо нея. Бергфельдъ молча и почтительно издали поклонился Стефаніи, а она отвѣтила на поклонъ, и Феликсу показалось, какъ будто и ея щеки покраснѣли при этомъ. Онъ также кивкомъ головы простился съ Бергфельдомъ, но его привѣтъ былъ холоденъ, и отъ него не вѣяло тѣмъ участіемъ, которое онъ незадолго предъ тѣмъ ярко проявилъ къ несчастному. Онъ быстро повелъ двоюродную сестру впередъ и на всѣ ея вопросы и слова давалъ краткіе, сухіе отвѣты.

Бергфельдъ продолжалъ неподвижно стоять на своемъ мѣстѣ, глядя вслѣдъ уходившей парочкѣ, пока часовой не подошелъ къ нему и не напомнилъ ему, что часъ, дозволенный для прогулки, уже прошелъ. Бергфельдъ посмотрѣлъ на него, словно пробуждаясь отъ сна, а затѣмъ спросилъ:

— Что, лейтенантъ Рейхенбахъ уже давно здѣсь?

— Съ начала прошлой недѣли. Онъ живетъ, у коменданта; онъ вѣдь племянникъ нашего генерала.

— Вотъ какъ? — медленно произнесъ Бергфельдъ, не отрывая своего взгляда отъ парочки, только что сошедшей съ вала.

Солдатъ тоже посмотрѣлъ ей вслѣдъ; долгій и видимо довѣрчивый разговоръ молодого офицера съ Бергфельдомъ внушилъ ему почтеніе къ послѣднему, и онъ, ставъ болѣе разговорчивымъ, нежели обыкновенно, произнесъ;

— Говорятъ, въ домѣ коменданта въ близкомъ будущемъ состоится свадьба?

Бергфельдъ ничего не отвѣтилъ. Онъ вздрогнулъ отъ холоднаго вѣтра, дувшаго особенно рѣзко на валу, и, плотнѣе закутавшись въ пальто, беззвучно оказалъ:

— Пойдемте!

IV.

Въ домѣ Рейхенбаха въ этотъ день чувствовалось не особенно пріятное настроеніе, и его видимо испытывали всѣ члены семьи, собравшіеся за обѣдомъ. Генералъ злился на какое-то упущеніе по службѣ, въ которомъ провинился одинъ изъ его подчиненныхъ, Феликсъ былъ несомнѣнно разстроенъ, да и Стефанія была не въ духѣ, такъ какъ, двоюродный братъ не обращалъ на нее рѣшительно никакого вниманія. Обычно живость и веселье били у него черезъ край, сегодня же онъ былъ крайне неразговорчивъ, а если и говорилъ, то обращался лишь къ генералу и наконецъ заявилъ, что послѣ обѣда поѣдетъ кататься верхомъ. Стефанію это особенно возмутило: какъ, онъ хочетъ поѣхать на прогулку при такой ужасной погодѣ и притомъ въ такое время, которое обычно проводилъ съ нею! Однако Феликсъ дѣйствительно уѣхалъ, и прошелъ уже цѣлый часъ, а онъ все еще не возвращался.

Барышня была въ гостиной одна; настроеніе у нея было крайне возбужденное. Она взялась за какое-то рукодѣліе, но въ сущности почти не занималась имъ; уже болѣе четверти часа вышивка лежала у нея на колѣнахъ, а она и не прикоснулась къ ней; наконецъ Стефанія съ досадой швырнула ее въ рабочую корзину. Она была очень избалована внимательностью своего молодого родственника, а потому, его сегодняшнее обращеніе съ нею казалось ей непростительнымъ.

Но вотъ наконецъ послышался шумъ копытъ на дворѣ; это возвратился Феликсъ. Молодая дѣвушка увидѣла, какъ онъ слѣзъ съ коня, и поспѣшно схватилась за работу, рѣшивъ не показывать брату вида, что она скучала безъ него. Она вышивала съ невѣроятнымъ усердіемъ, когда Феликсъ вошелъ въ комнату. На его лицѣ тоже не было видно обычной беззаботной веселости, плохое настроеніе чувствовалось теперь еще больше прежняго, и онъ, подойдя къ двоюродной сестрѣ, сухо произнесъ:

— Здравствуй, Стефанія!

Дѣвушка сочла за лучшее сдѣлать видъ, что. не замѣтила его привѣтствія. Весь ея видъ не оставлялъ Феликсу сомнѣнія въ томъ, что онъ впалъ у нея въ полную немилость, однако онъ, къ досадѣ Стефаніи, не обратилъ на это вниманія, а, придвинувъ стулъ, сѣлъ рядомъ съ нею и заговорилъ:

— Погода сегодня не изъ пріятныхъ. Я, кажется, и часа не пробылъ на воздухѣ.

— Часъ и тринадцать минутъ! — возразила Стефанія съ удареніемъ и при этомъ кинула на офицера взглядъ, полный тяжкаго упрека.

Онъ улыбнувшись спросилъ:

— Ты это такъ точно высчитала?

— Я? Да съ чего это ты выдумалъ? я вообще не интересуюсь, здѣсь ли ты, или нѣтъ! — промолвила Стефанія и продолжала сердито вынигвать, не замѣчая, что въ почти законченный розанъ попала шерстинка небесно-голубого цвѣта…

Зато повидимому Феликса очень, заинтересовала подобная комбинація красокъ; онъ не отрываясь смотрѣлъ на нее и на конецъ послѣ краткой паузы произнесъ:

— Сегодня на крѣпостномъ валу тебѣ поклонился одинъ изъ заключенныхъ въ крѣпости… Ты знаешь его?

Стефанія, видимо не ожидавшая такого вопроса, покраснѣла и не сразу нашлась, что отвѣтить.

— Ты знаешь его? — повторилъ Феликсъ, повышая голосъ.

— Да, — тихо отвѣтила дѣвушка.. — Его фамилія — Бергфельдъ.

— Это — тотъ самый человѣкъ, отъ руки котораго палъ твой братъ. Ты очевидно не знала или позабыла объ этомъ, иначе внутреннее чувство должно было бы подсказать тебѣ, что тебѣ не слѣдовало бы принимать отъ него привѣтствіе, а тѣмъ болѣе отвѣчать на него.

— Но ты вѣдь самъ даже разговаривалъ съ нимъ! — замѣтила Стефанія.

— Это — совсѣмъ иное дѣло! — раздраженно воскликнулъ Феликсъ. — У меня имѣлись свои, основанія заговорить съ нимъ, а, кромѣ того я былъ знакомъ съ нимъ еще до того несчастнаго случая; наоборотъ, тебѣ должно было быть извѣстно все случившееся, когда ты въ первый разъ увидѣла его.

— Нѣтъ, этого я не знала, — стала защищаться Стефанія. — Я не имѣла никакого понятія о томъ, кто былъ тотъ арестантъ, котораго я часто видѣла на валу. Лишь позже я узнала отъ, Всиденау объ этомъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и о многомъ такомъ, что мое первоначальное отвращеніе превратилось въ сочувствіе. Тебѣ не слѣдовало бы столь же безпощадно обвинять этого несчастнаго, какъ дѣлаетъ мой отецъ. Онъ такъ блѣденъ и такъ тяжко страдаетъ отъ несчастья, въ которомъ провинился вопреки своей волѣ.

— Да, ты, кажется, принимаешь въ немъ совершенно исключительное участіе, — насмѣшливо произнесъ Феликсъ. — Нельзя ли мнѣ спроситъ, гдѣ тебѣ довелось сдѣлать столь подробныя наблюденія относительно его блѣдности и несчастія? Насколько я знаю, дочь коменданта не имѣетъ никакого общенія съ лицами, отбывающими заключеніе въ крѣпости.

— Я очень часто бываю у моей подруги Вейденау, а окна ея квартиры выходятъ на валъ. Во время чтенія, или работы мы постоянно сидимъ тамъ.

— Ахъ, вотъ какъ! И безъ сомнѣнія у открытаго окна?

— Пока была хорошая погода — да… Феликсъ, будь добръ, оставь въ покоѣ рабочую корзину: ты все перепутаешь въ ней.

Дѣйствительно Феликсъ, съ трудомъ скрывая свой гнѣвъ, схватилъ рабочую корзину и совершенно спуталъ лежавшія тамъ въ полномъ порядкѣ шерсти. Теперь онъ быстро отодвинулъ ее отъ себя и устремилъ странный, наблюдающій взглядъ на двоюродную сестру.

Между тѣмъ она продолжала:

— Я не хотѣла причинить огорченіе несчастному, не отвѣтивъ на его поклонъ, который онъ однажды робко и почтительно сдѣлалъ издали. Съ того времени онъ постоянно кланяется мнѣ.

— Постоянно?

Молодой человѣкъ вскочилъ, утративъ всякое самообладаніе. Все его чувство справедливости и симпатіи къ Бергфельду, котораго онъ еще недавно мужественно защищалъ предъ генераломъ, не устояли предъ ревностью, вспыхнувшей въ его душѣ при происшедшей сегодня встрѣчѣ и разгорѣвшейся теперь яркимъ пламенемъ. Онъ принялся страстно упрекать двоюродную сестру и нашелъ въ ея поведеніи неуваженіе къ положенію ея отца и несправедливое отношеніе къ памяти погибшаго брата. Наконецъ онъ дошелъ до того, что прямо-таки запретилъ Стефаніи обмѣниваться поклонами съ Бергфельдомъ и потребовалъ отъ нея, чтобы она перенесла свои посѣщенія Вейденау на другое время дня.

Стефанія слушала его сначала смущенію, а затѣмъ возмутилась. Оніа была крайне далека отъ мысли о томъ, какія чувства скрывались за этой бурной вспышкой Феликса; она лишь чувствовала несправедливость его упрековъ и при послѣднихъ его словахъ вскочила со своего мѣста, послѣ чего воскликнула, сверкая глазами:

— Я не понимаю, въ силу чего ты позволяешь себѣ говоритъ со мною такимъ тономъ! Въ устахъ моего отца я пожалуй нашла бы понятными подобные упреки, у тебя же нѣтъ ни малѣйшаго права на это.

— У меня есть право родственника, — воскликнулъ Феликсъ, все болѣе и болѣе раздражаясь, — право человѣка, который предназначенъ тебѣ въ мужья.

— Но который никогда не будетъ имъ! — прервала его Стефанія такимъ же тономъ, — Я только теперь вижу, насколько была права, оъ самаго начала воспротивившись этому браку. Что за жизнь была бы у меня съ такимъ мужемъ, который уже теперь является такимъ тираномъ, что желаетъ запретить мнѣ посѣщенія моей любимѣйшей подруги, который… о, это ужасно! — ея голосъ былъ заглушенъ рыданіемъ, и она принялась горько плакать;

Это произвело нѣкоторое впечатлѣніе на ея «тирана» кузена. Онъ подошелъ къ дѣвушкѣ и уже мягче произнесъ:

— Стефанія, обѣщай мнѣ не ходить къ Вейденау въ тѣ часы, въ которые ты ходила до сихъ поръ. Когда угодно, только не въ эти часы!

Стефанія отвѣтила новымъ потокомъ слезъ; она чувствовала себя слишкомъ оскорбленной и обиженной, чтобы не плакать.

— Я требую лишь этого обѣщанія. Я прошу тебя объ этомъ, требую отъ тебя… Стефанія, да что же ты молчишь? Отвѣтишь ты мнѣ или нѣтъ?

Дѣвушка продолжала упорствовать; съ ея плотно сжатыхъ губъ не срывалось ни слова.

Феликсъ въ бѣшенствѣ топнулъ ногой и воскликнулъ:

— Ну, хорошо же! Такъ я уѣду!.. завтра же… нѣтъ, сегодня, немедленно. Прощай! — и онъ выбѣжалъ изъ комнаты какъ разъ въ тотъ моментъ, когда въ нее входилъ генералъ.

Послѣдній изумленно посмотрѣлъ вслѣдъ племяннику, затѣмъ вошелъ въ комнату и, увидѣвъ дочь въ слезахъ, спросилъ ее:

— Что такое? Что произошло между вами?

Стефанія вытерла слезы и приняла очень рѣшительный видъ. До сихъ поръ у нея не находилось мужества открыто заявить о своемъ отказѣ отъ брака съ Феликсомъ, но въ настоящій моментъ возбужденіе пересилило въ ней всѣ другія ощущенія, даже страхъ предъ отцомъ.

— Я только что заявила Феликсу, что никогда и ни при какихъ условіяхъ не стану его женой! — произнесла она крайне энергичнымъ тономъ, но вдругъ смолкла, испугавшись своей смѣлости.

Однако рѣшительное слово было произнесено, его нельзя было взять назадъ, и дѣвушка со страхомъ, но въ то же время и съ рѣшимостью стала ожидать бури, которая неминуема должна была разразиться.

Однако барышнѣ и на этотъ разъ не посчастливилось съ ея патетическимъ заявленіемъ. Уже Феликсъ при первой встрѣчѣ оскорбительно-юмористически отнесся къ ея заявленіямъ относительно ея отвращенія къ нему, генералъ же поступилъ еще хуже: онъ изумленно поглядѣлъ на дочь, за тѣмъ покачалъ головой и произнесъ съ оскорбительнымъ равнодушіемъ:

— Дѣтская нелѣпость!

— Я говорю серьезно, — возразила Стефанія, раздраженная этимъ равнодушіемъ болѣе, нежели самой бурной вспышкой гнѣва. — Папа, здѣсь идетъ дѣло о всей моей будущности, о счастьѣ или несчастьѣ всей моей жизни, и тутъ я не могу послушаться тебя, не въ силахъ пожертвовать собою исключительно изъ-за расчета.

— Прошу тебя, Стефанія, избавь меня отъ этихъ фразъ, которыя ты гдѣ нибудь вычитала, не понимая ихъ! — нетерпѣливо пожалъ плечами генералъ. — Здѣсь идетъ вопросъ о родственномъ бракѣ, необходимость котораго я уже выяснилъ тебѣ. Мое личное состояніе незначительно, и все мое богатство заключается въ майоратныхъ имѣніяхъ. До тѣхъ поръ, пока они были обезпечены за моимъ сыномъ, я могъ не безпокоиться о твоей будущности — вѣдь твой братъ несомнѣнно долженъ былъ бы позаботиться о тебѣ. Теперь все стало иначе. Послѣ моей смерти маіоратъ перейдетъ къ другой линіи нашего рода, а имѣнія, на которыя я смотрѣлъ, какъ, на принадлежность исключительно моей семьи, и на которыя въ силу этого потратилъ очень крупныя суммы, станутъ собственностью другихъ лицъ. Этого не должно случиться; по крайней мѣрѣ одинъ изъ моихъ дѣтей долженъ стать ихъ наслѣдникомъ, а такъ какъ это возможно лишь путемъ брака съ будущимъ владѣльцемъ маіората, то ты должна выдти за него замужъ.

— Но я не люблю Феликса! — бурно вырвалось у Стефаніи.

— Научишься; ко многому привыкаешь въ жизни! Я и твоя матъ, вступая въ бракъ, тоже подчинились обоюднымъ семейнымъ интересамъ. И въ нашемъ бракѣ сыграли роль подобныя же, хотя и не столь обязательныя, причины. Ты послѣдуешь лишь примѣру родителей.

— И раздѣлю ихъ судьбу! — тихо промолвила Стефанія. — Неужели ты хочешь на самомъ дѣлѣ подвергнуть меня этому?

— Молчи! — крикнулъ генералъ и при этомъ такъ грозно взглянулъ на дочь, что она въ страхѣ отодвинулась назадъ.

Повидимому была затронута струнка, которую лучше не слѣдовало бы затрагивать. Матъ Стефаніи умерла уже много лѣтъ тому назадъ, но въ памяти молодой дѣвушки все еще сохранились тѣ бурныя, тяжелыя сцены, которыя ей, тогда еще ребенку, дали понятіе о томъ, насколько несчастливъ былъ бракъ ея родителей.

— Это — такія обстоятельства, о которыхъ не тебѣ еще судить, — продолжалъ Рейхенбахъ съ вынужденной холодностью. — Да они и рѣшительно непримѣнимы къ твоей будущности. Въ твоемъ бракѣ не будетъ бурь, такъ какъ ты, несмотря на всю свою страстность, все же обладаешь мягкимъ, податливымъ характеромъ, да и въ характерѣ Феликса вовсе нѣтъ жестокости. Вы оба не созданы къ тому, чтобы дѣлать свою жизнь тяжелой, и — что самое важное — у васъ нѣтъ прошлаго, которое вамъ нужно будетъ побороть.

Послѣднія слова были произнесены какъ-то, странно — въ нихъ чувствовалась глухая досада или боль.

Стефанія собралась отвѣтить отцу, но тотъ прервалъ ее уже при первыхъ же ея словахъ:

— Ну, довольно! Я ничего не хоту слышать дальше! Я обѣщалъ Феликсу твою руку и привыкъ держать свое слово. Мое рѣшеніе было принято послѣ зрѣлаго размышленія и лишь ради твоего блага, такъ какъ только оно одно обезпечиваешь для тебя, въ будущемъ то жизненное положеніе, которое ты занимаешь теперь. Не противорѣчь мнѣ, Стефанія! Ты знаешь меня, а также, то, что я осуществлю свою волю!

Это почти угрожающее предупрежденіе не осталось безъ вліянія на молодую дѣвушку, которая въ настоящій моментъ видимо была не въ состояніи серьезно противиться отцу. Выраженіе рѣшимости исчезло съ ея лица, слезы снова полились у нея изъ глазъ, и она поникла головой, не осмѣливаясь возражать, что либо. Да генералъ и не ожидалъ этихъ возраженій; онъ покинулъ гостиную и быстро прошелъ черезъ двѣ смежныя комнаты.

Тутъ ему преградилъ дорогу племянникъ, тоже разгнѣванный и возбужденный…

— Ты отъ Стефаніи, дядя? — заговорилъ онъ, съ трудомъ владѣя своимъ голосомъ. — Она очевидно наконецъ-то сообщила тебѣ то, что ты уже давно долженъ былъ узнать, а именно, что намъ обоимъ невозможно подчиниться твоему желанію. Ввиду, этого я могу избавить и тебя, и себя отъ всякихъ дальнѣйшихъ объясненій.

— Да что ты выдумалъ? — раздраженно воскликнулъ генералъ. — Не думаешь ли ты принимать всерьезъ дѣтскіе капризы дѣвченки? Впрочемъ я не понимаю тебя; очевидно ты объяснился со Стефаніей совершенно своеобразно и не особенно ловко, иначе она не вышла бы изъ себя изъ-за вопроса, который ей уже давно извѣстенъ.

— Правда, наши обоюдныя заявленія были нѣсколько своеобразны, — съ горечью произнесъ молодой офицеръ. — Во всякомъ случаѣ мы оба пришли къ убѣжденію, что лучше всего отказаться отъ намѣченнаго плана. Я лично рѣшительно отказываюсь отъ брака, къ которому было проявлено столь отрицательное отношеніе. Надѣюсь, что ты ничего не будешь имѣть противъ того, чтобы я уже завтра вернулся на службу.

При послѣднихъ словахъ Феликса лобъ Рейхенбаха прорѣзали глубокія морщины, и онъ, кинувъ на племянника гордый, холодный взглядъ, произнесъ:

— Какъ тебѣ угодно! Такъ какъ здѣсь дѣло касается руки моей дочери, то я, разумѣется, не сдѣлаю никакой попытки задерживать тебя. Но въ твоихъ собственныхъ интересахъ совѣтую тебѣ спокойно обдумалъ этотъ вопросъ до завтра. Ты отлично знаешь, что выигрываешь отъ этого брака и что теряешь, если онъ не состоится. На отказъ Стефаніи нечего обращать вниманіе; ручаюсь тебѣ за ея согласіе, когда подойдетъ рѣшительный моментъ, но не буду вліять на тебя въ этомъ отношеніи. Если ты дѣйствительно хочешь уѣхать, то тебѣ ничто не препятствуетъ сдѣлать это. Завтра утромъ я жду твоего рѣшенія.

Сказавъ это, генералъ ушелъ. Феликсъ нѣсколько минутъ простоялъ въ нерѣшительности, по выраженіе его лица вовсе не говорило о «спокойномъ обдумываніи'», котораго потребовалъ генералъ. Молодого человѣка обуревали совершенно иныя ощущенія и влекли его назадъ къ двоюродной сестрѣ. Они нашептывали ему что-то о недоразумѣніи, о несправедливости и вызывали въ немъ раскаяніе съ своей вспыльчивости. Однако упорство и ревность одержали верхъ. Феликсъ рѣшилъ, что погрѣшить противъ своего достоинства и чести, если проявитъ теперь уступчивость, а потому рѣшительно отвернулся отъ гостиной и отправился къ себѣ, чтобы заняться пригэтовлешелмй къ отъѣзду.

V.

Генералъ Рейхенбахъ вернулся въ свой кабинетъ и бѣгло, взглянулъ на бумаги, лежавшія на столѣ и ожидавшія его рѣшенія. Но съ этимъ незачѣмъ было. спѣшить; его занимало очевидно нѣчто другое, и онъ, отодвинувъ дѣла и погрузившись въ глубокое раздумье, сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Разговоръ съ дочерью оставилъ въ немъ непріятный осадокъ, и онъ тщетно старался преодолѣть его. Рейхенбахъ не придавалъ серьезнаго значенія отказу Стефаніи и не опасался, что изъ-за этого его планъ можетъ потерпѣть крушеніе; равнымъ образомъ онъ не безпокоился и объ отъѣздѣ Феликса. Въ его глазахъ оба они были неразумными дѣтьми, которыя сегодня ссорятся, а завтра опять мирятся. Все это мало озабочивало генерала, но неосторожная фраза Стефаніи о судьбѣ ея родителей вонзила жало въ душу ея отца, и оно тихо, но чувствительно кололо ее.,

Да, бракъ генерала былъ несчастливъ и въ теченіе двадцати лѣтъ отравлялъ его жизнь. Правда, единственными рѣшающими основаніями для этого брака были расчетѣ, «семейные интересы». Рейхенбахъ, тогда молодой владѣлецъ маіората, женился на своей дальней родственницѣ, состояніе которой нужно было ему для того, чтобы поднять доходность имѣній, пришедшихъ въ полный упадокъ отъ хозяйничанья его предшественниковъ. Это удалось ему въ полной мѣрѣ, но покоя и счастья никогда, даже мимолетно, не было у него въ домѣ. Безграничное различіе между обоими супругами, не смягчаемое ни одной искоркой любви и довѣрія, въ первое же время ихъ совмѣстной жизни привело къ недоразумѣніямъ, затѣмъ къ отчужденію и наконецъ къ явному отвращенію. Рѣзкимъ упрекамъ и язвительности своей жены генералъ противопоставлялъ всю жестокость и непреклонность своего характера. Ни одинъ изъ нихъ не желалъ понять и не понималъ другого. Рожденіе двухъ дѣтей ничего не измѣнило; наоборотъ, когда они стали подрастать, ихъ воспитаніе, которое отецъ велъ въ духѣ желѣзной строгости, а мать — въ безграничной уступчивости, созывало только поводы къ новымъ спорамъ. Правда, оба супруга сдерживали себя предъ свѣтомъ, но тѣмъ ужаснѣе разыгрывались сцены въ нѣдрахъ дома; когда же наконецъ жена генерала умерла, то единственнымъ чувствомъ, которое самъ онъ испытывалъ у ея гроба, было сознаніе, что наконецъ-то онъ освободился отъ цѣпей, съ каждымъ годомъ давившихъ его все болѣе и болѣе и становившихся все невыносимѣе.

Кто изъ этихъ двухъ супруговъ былъ болѣе виноватъ, рѣшитъ было невозможно. Немало голосовъ утверждало, что съ генераломъ Рейхенбахомъ вообще никакая женщина не могла бы быть счастливой, и онъ на самомъ дѣлѣ вовсе не являлся терпѣливымъ, снисходительнымъ мужемъ. Вѣдь даже его дѣти привыкли видѣть въ немъ лишь строгаго, а не любящаго, отца и относились къ нему только со страхомъ и повиновеніемъ, а не съ нѣжностью. Но повиновеніе длилось лишь до тѣхъ поръ, пока отецъ былъ близъ нихъ; это ясно проявилось, когда подросшій съ теченіемъ времени сынъ, ставъ офицеромъ и будучи назначенъ въ отдаленный гарнизонъ, предался жизни, превысившей мѣру даже отцовскаго терпѣнія. Генералъ и тутъ остался вѣренъ своему характеру; къ тому, что вначалѣ было, быть можетъ, глупостью и легкомысліемъ, онъ отнесся съ безграничной суровостью, но добился этимъ результатовъ, совершенно противоположныхъ тѣмъ, которыхъ ожидалъ. И тутъ не было любви и довѣрія. Во второй разъ въ тѣсномъ кругу семьи воцарились огорченіе и раздоръ, и на этотъ разъ они тоже прекратились предъ отверстой могилой.

На этотъ разъ, правда, генералъ страдалъ отъ этого тяжелѣе прежняго. Смерть сына, наслѣдника и продолжателя его рода, нанесла тяжкую рану если не его сердцу, то по крайней мѣрѣ гордости, а обстоятельства, при которыхъ произошла эта смерть, тоже не послужили къ тому, чтобы облегчить отцу эту утрату. Теперь у него осталась только одна дочь, и всѣ его стремленія направились лишь на то, чтобы обезпечить за этимъ — теперь единственнымъ — ребенкомъ то наслѣдство, которое, по законамъ о маіоратахъ, должно было перейти въ младшую линію рода. Генералъ съ обычной энергіей приступилъ къ выполненію своего плана; онъ не подумалъ, да и теперь все еще нетерпѣливо отстранялъ отъ себя мысль о томъ, что при этомъ его планѣ сковывается неразрывной цѣпью два молодыхъ сердца, безъ всякой склонности другѣ къ другу, быть можетъ, даже вопреки своей волѣ, что и имъ угрожаетъ скорбная, лишенная любви будущность, несчастный, полный огорченій бракъ. Вѣдь въ данномъ случаѣ, по мнѣнію Рейхенбаха, дѣло обстояло совершенно иначе, и то, что онъ только что высказалъ, было его твердымъ убѣжденіемъ. Въ этомъ бракѣ нечего было опасаться бурь, такъ какъ въ характерѣ Феликса не было жестокости, Стефанія обладала мягкой, привязчивой натурой, да и у обоихъ молодыхъ людей не было прошлаго, которое имъ необходимо было побороть.

«Не было прошлаго»! Рейхенбахъ подошелъ къ окну и открылъ его, словно желая оторваться отъ мыслей, нахлынувшихъ на него при этихъ словахъ. Надвигались уже сумерки, И на землю опускались первыя мрачныя, сѣрыя тѣни ихъ, а даль закутывалась густымъ туманомъ. Вѣтеръ немного улегся къ вечеру, но по небу все еще неслись и клубились тучи, заслонявшія только что взошедшую луну. Все вокругъ было по-осеннему пусто; на поляхъ не виднѣлось зелени, на деревьяхъ не было листьевъ, всѣ голоса жизни замолкли, замерли. Одно за другимъ исчезли украшенія погруженной въ печаль земли, которая все болѣе и болѣе отдавалась въ плѣнъ надвигавшейся зимѣ.

Генералъ молча смотрѣлъ на скрываемый сумерками ландшафтъ, очертанія котораго съ каждой минутой становились все болѣе неясными. И въ немъ самомъ все было такъ же по-осеннему мрачно, холодно и пусто. Давно уже увяли и умерли всѣ тѣ грезы, мечты, желанія и надежды, которыя нѣкогда были у него. Онъ обладалъ громаднымъ богатствомъ, занималъ блестящее, почетное положеніе, но находился уже на порогѣ старости, и притомъ одинокой и пустой. Въ его сердцѣ не говорилъ ли одинъ изъ тѣхъ голосовъ, которые обычно звучатъ утѣшеніемъ и любовью въ жизни человѣка. Его почетное положеніе стало для него тягостной обузой; сына онъ; похоронилъ, дочь въ близкомъ будущемъ покинетъ его, чтобы послѣдовать за своимъ мужемъ, а онъ, отецъ, не имѣлъ даже желанія удержать ее при себѣ. Онъ обезпечивалъ ей богатую, блестящую будущность и этимъ исполнялъ въ достаточной мѣрѣ свой отцовскій долгъ; онъ не питалъ къ Стефаніи любви въ глубокомъ смыслѣ этого слова; способность любить давнымъ-давно умерла въ немъ.

Рейхенбахъ зналъ это уже въ теченіе многихъ лѣтъ, только что опять оказалъ себѣ это, и все же его ухо невольно ловило шумъ рѣки, протекавшей у подножія крѣпости. Безпокойно и бурно неслись впередъ ея волны теперь, въ этотъ осенній тертый вечеръ, какъ нѣкогда въ солнечные весенніе дни, и такъ же неустанно онѣ будутъ нестись тогда, когда все вокругъ будетъ сковано льдомъ и покрыто снѣгомъ. лишь одна эта неисчерпаемая сила природы не знала ни смерти, ни тлѣнности, Въ ея волнахъ какой-то голосъ шепталъ о вѣчности, неизмѣнности; днемъ шумъ жизни заглушалъ этотъ шепотъ, зато тѣмъ громче звучалъ онъ ночью и въ уединеніи. есть такіе голоса въ природѣ, а также въ человѣческой жизни.

Между тѣмъ стало совсѣмъ темно. Вошелъ слуга съ лампой и доложилъ, что пришелъ посѣтитель. Генералъ обернулся къ нему, взялъ поданную визитную карточку и, бѣгло взглянувъ на нее, произнесъ:

— Это имя мнѣ совершенно незнакомо. Скажите этой дамѣ, что я принимаю постороннихъ лишь по утрамъ.

— Эта дама была уже здѣсь утромъ, когда ваше превосходительство уѣзжали въ городъ, — доложилъ слуга. — Но такъ какъ она выразила настоятельное желаніе видѣть васъ непремѣнно сегодня, то господинъ фонъ Вейденау посовѣтовалъ ей придти еще разъ, около шести часовъ вечера.

Генералъ, недовольный этой помѣхой, вознамѣрился было отказать посѣтительницѣ въ пріемѣ, но передумалъ и далъ слугѣ знакъ впустить ее. На порогѣ появилась высокая женщина въ простомъ темномъ, но изысканномъ туалетѣ; ея манера держать себя, а также вся внѣшность доказывали, что она принадлежитъ къ лучшимъ слоямъ общества. Однако опущенный вуаль скрывалъ ея лицо. Она, слегка, поклонившись, остановилась у двери, которую лакей заперъ за нею.

Рейхенбахъ стоялъ въ кругу свѣта, падавшаго отъ лампы. Ему показалось страннымъ, что посѣтительница не подходитъ ближе и не заговариваетъ съ нимъ, и онъ съ нетерпѣніемъ произнесъ:

— Вы желаете переговорить со мною, сударыня? Такъ какъ ваше имя мнѣ совершенно незнакомо, то, быть можетъ, вы позволите мнѣ спросить, что привело васъ ко мнѣ?

Посѣтительница медленно пошла впередъ, но черезъ нѣсколько шаговъ остановилась и дрожащимъ, почти сдавленнымъ голосомъ тихо привнесла:

— Я не осмѣлилась явиться къ вамъ подъ своимъ собственнымъ именемъ.

Генералъ вздрогнулъ при звукѣ этого голоса; вся кровь ей лила отъ его лица, и онъ неподвижно, не будучи въ состояніи, произнести ни слова, смотрѣлъ на свою посѣтительницу, откинувшую теперь свой вуаль. Несомнѣнно она когда-то была блестящей красавицей; ея большіе темные глаза по всей вѣроятности еще и теперь могли бы увлечь мужчину, если бы засверкали своимъ сильнымъ огнемъ, но ихъ взоръ робко, словно съ сознаніемъ собственной вины, поднялся на генерала., который стоялъ предъ нею, почти не владѣя собою, и всѣ ощущенія. котораго вырвались теперь въ одномъ возгласѣ:

— Юлія!

Но онъ удивительно быстро поборолъ себя. Уже въ слѣдующую минуту полное ужаса изумленіе смѣнилось на лицѣ Рейхенбаха страннымъ, жуткимъ выраженіемъ, говорившимъ о томъ, что всѣ чувства въ немъ какъ будто окаменѣли, и онъ совершенно другимъ тономъ продолжалъ:

— Что доставило мнѣ честь видѣть васъ у себя, госпожа Бергфельдъ?

Посѣтительница вздрогнула, услышавъ, съ какимъ рѣзкимъ глумленіемъ генералъ произнесъ ея фамилію.

— На всемъ свѣтѣ существуетъ лишь одно обстоятельство, которое могло заставить меня переступить вашъ порогъ, — чуть слышно произнесла она, — я явилась сюда изъ-за своего сына. То обстоятельство, что я пришла къ вамъ, наглядно доказываетъ вамъ, какъ тяжело поразила меня рука судьбы. Сперва долженъ былъ быть уничтоженъ послѣдній остатокъ гордости во мнѣ. Ну, что же, онъ уничтоженъ, и предъ вами находится только мать со своей послѣдней, отчаянной просьбой.

Она говорила безъ слезъ, повидимому спокойно, но внутренняя надломленность настолько ясно проявлялась въ ея словахъ, что они способны были бы растрогать всякаго слушателя. Однако генералъ холодно, безучастно стоялъ предъ нею и такъ же холодно, безучастно отвѣтилъ:

— Если ваша просьба касается того человѣка, который отбываетъ заключеніе въ этой крѣпости и находится подъ моимъ надзоромъ, то навѣрно я принужденъ буду отклонить ее. Повидимому вы совершенно забыли, что и чувства отца имѣютъ свое оправданіе и что, нельзя ожидать, великодушія со стороны человѣка, такимъ ужаснымъ образомъ потерявшаго единственнаго сына.

— Я знаю всё это, давнымъ-давно указывала себѣ на это и все же пришла сюда. Ради спасенія своего сына я дѣлаю теперь то, къ чему меня не побудили бы ни собственная судьба, ни смертельная опасность, грозящая мнѣ лично. Я вынуждена домогаться этого спасенія здѣсь, у васъ; надѣюсь, это — достаточная месть для васъ, господинъ фонъ Рейхейбахъ.

— Вы хотите спасти? — повторилъ генералъ, не обращая мнѣ манія на послѣднія слова. — Насколько я знаю, не имѣется ни какой опасности для жизни Фридриха Бергфельда; онъ не приговоренъ ни къ смерти, ни даже къ пожизненному заключенію, а мы стараемся заботиться о безопасности арестованныхъ.

Презрительный, насмѣшливый тонъ, котораго продолжалъ держаться генералъ, на этотъ разъ не задѣлъ его посѣтительницы; наоборотъ, она даже болѣе твердымъ тономъ возразила:

— Быть можетъ, мой сынъ легче перенесъ бы смерть, нежели приговоръ, осудившій его на двадцатилѣтнее заключеніе. Подобное наказаніе черезчуръ тяжко для акта самообороны, и оно стало еще тяжелѣе въ послѣдніе мѣсяцы. По отношенію ко всякому другому генералъ Рейхенбахъ былъ бы справедливъ, несмотря на то, что его отцовскія чувства глубоко уязвлены; онъ сказалъ бы себѣ, что безсознательный поступокъ, вызванный однимъ несчастнымъ мгновеніемъ, является скорѣе злымъ рокомъ, нежели виною. Но Фридрихъ — мой сынъ, у него мое лицо, и за это онъ долженъ расплачиваться.

Рейхенбахъ скрестилъ руки и, грознымъ, уничтожающимъ взглядомъ окинувъ говорившую, произнесъ:

— А если это и такъ, то я лишь воздаю должное за старую вину. Или вы, можетъ быть, полагаете, что «былое» давно погребено и забыто? Нѣтъ, я не простилъ вамъ прошлаго до сегодня, и вы не могли сдѣлать ничего худшаго, какъ прибѣгнуть къ напоминанію о немъ.

— Тогда я думала, что поступаю правильно, — тихо сказала Бергфельдъ. — Я не желала обманывать человѣка, получившаго мое слово, не желала принадлежать ему съ ложью въ сердцѣ и не задумалась отказаться отъ блеска и богатства, чтобы остаться вѣрной себѣ.

— Блескъ и богатство! Конечно! — прервалъ ее генералъ, горько усмѣхнувшись, — а также и сердце глупца, жертвовавшаго всѣмъ ради овладѣвшей имъ безумной страсти. Я принадлежу къ древнему, гордому, благородному роду, былъ тогда наслѣдникомъ маіората, и на мою военную карьеру возлагали величайшія надежды. Моя любовь къ бѣдной сиротѣ-мѣщанкѣ встрѣтила рѣзкое сопротивленіе со стороны моей семьи. Не жалѣли ни просьбъ, ни угрозъ, было примѣнено рѣшительно все, чтобы разлучитъ меня съ вами; между нами ставили всевозможныя препятствія. Но я ни предъ чѣмъ не отступилъ, смѣло пошелъ въ бой со всѣмъ свѣтомъ, ниспровергъ все, что преграждало мой путь, добился согласія отца и даже подумывалъ объ отказѣ отъ маіората, который у меня хотѣли оспаривать ввиду этого моего предположеннаго брака. А когда мнѣ наконецъ удалось пробить себѣ дорогу, то моя невѣста заявила мнѣ, что въ сущности никогда не любила меня, что ея сердце принадлежитъ другому, сблизившемуся съ нею во время нашей разлуки. Меня предали, мнѣ измѣнили ради сантиментальнаго мечтателя, распинавшагося предъ тобой относительно идеальныхъ чувствъ, въ то время какъ я ради тебя поставилъ на карту всю свою будущность. Тогда я, утративъ вѣру въ тебя, лишился вообще расположенія къ любви, и если затѣмъ сталъ суровымъ, безсердечнымъ даже но отношенію, къ самымъ близкимъ ко мнѣ людямъ, то въ этомъ виноваты ты и тотъ злосчастный моментъ.

Пока Рейхенбахъ говорилъ, постепенно исчезала его холодность; наконецъ она превратилась въ бурный гнѣвъ. Прорвалась наружу долго сдерживаемая мрачная, замкнутая и вмѣстѣ съ тѣмъ глубоко страстная натура, съ одинаковой энергіей сдерживавшая и любовь, и ненависть. Въ данный моментъ преобладающее значеніе имѣла послѣдняя; каждое слово генерала было проникнуто ненавистью, горечью и сокрушительно падало на женщину, стоявшую съ поникшей головой и не знавшую, — что возразить на этотъ потокъ рѣчи. Наконецъ она промолвила:

— Если я, и виновата, зато и слишкомъ тяжело наказана. Прошло едва два года со дня моей свадьбы, а я съ ребенкомъ на рукахъ уже стояла у трупа своего мужа, и это дитя было единственнымъ, что осталось мнѣ въ жизни. Съ того, времени я жила только для своего сына. Вѣдь я не могла предполагать, что моя и ваша жизненныя дороги, которыя, какъ я думала, раздѣлились навѣки, вновь встрѣтятся, и притомъ столь злополучно, изъ-за нашихъ дѣтей, что злосчастная фраза о давно разорванныхъ отношеніяхъ приведетъ къ такимъ ужаснымъ послѣдствіямъ.

— Какая фраза? — вздрогнувъ быстро спросилъ генералъ.

— Тѣ полныя глумленія слова, въ которыхъ лейтенантъ Робертъ Рейхенбахъ упомянулъ о былыхъ отношеніяхъ между мной и вами… нѣтъ, даже не упомянулъ, а гнусно отозвался о нихъ. Развѣ вамъ ничего неизвѣстно объ этомъ?

— Это — неправда! — крикнулъ генералъ. — Мнѣ извѣстно, что мой сынъ провоцировалъ своего противника какой-то фразой, но она касалась лично послѣдняго.

— Она касалась его собственнаго отца и меня. Изъ какого бы источника онъ ни почерпнулъ свои свѣдѣнія, они были ложны и нечистоплотны. Онъ взглянулъ на отношенія между вами и мною съ самой низкой, оскорбительной точки зрѣнія и высказалъ этотъ свой взглядъ на нихъ. То, что отвѣтилъ на это ему мой сынъ, быть можетъ, являлось тяжелымъ оскорбленіемъ, но это былъ единственный отвѣтъ, какой онъ только могъ датъ. Послѣ этого лейтенантъ Рейхенбахъ обнажилъ саблю, и, если бы Фридрихъ не вырвалъ у него исъ рукъ этого оружія и не защищался имъ, то навѣрно самъ палъ бы жертвою этого столкновенія.

— Такъ вотъ что было! — мрачно сказалъ Рейхенбахъ. — Это скрыли отъ меня.

— Васъ хотѣли пощадить. При общемъ смятеніи ту фразу слышали очень немногія лица, но никто не понялъ ея. Слово моего сына является для меня ручательствомъ всего происшедшаго. Онъ защитилъ свою мать отъ незаслуженнаго оскорбленія; всякій другой сдѣлалъ бы то же самое.

Генералъ ничего не отвѣтилъ, но видно было, что это неожиданное разоблаченіе произвело на него впечатлѣніе. Онъ продолжалъ молча слушать.

Бергфельдъ продолжала:

— Я пріѣхала изъ столицы, гдѣ предприняла все, что только возможно, для того, чтобы добиться помилованія моему сыну. Его часто даютъ въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ приговоръ менѣе, суровъ, а осужденный болѣе виновенъ, нежели мой Фридрихъ. Я предпринимала всякіе шаги, на которые мнѣ только указывали, не боялась ни отказовъ, ни униженія; гдѣ былъ лишь малѣйшій проблескъ надежды, я дѣлала свои попытки и просила, но все оказалось тщетнымъ. У меня не было ни друзей, ни связей, которыя привели бы меня къ тѣмъ, отъ кого зависитъ рѣшеніе такого вопроса. Наконецъ я узнала, что питаю совершенно тщетныя надежды, что помилованія не дадутъ уже изъ вниманія къ генералу Рейхенбаху, близко стоящему къ высшимъ кругамъ и использовавшему послѣ страшной катастрофы все свое вліяніе противъ моего осужденнаго сына, что въ сферахъ считаютъ необходимымъ дать удовлетвореніе глубоко оскорбленному отцу. И вотъ я явилась сюда, чтобы просить здѣсь!

— У меня? — рѣзко воскликнулъ генералъ. — Да развѣ я осудилъ вашего сына? Развѣ я вправѣ помиловать его?

— Я знаю, что помилованіе зависть отъ короля, но онъ дастъ его, если услышитъ голосъ, который одинъ въ данномъ случаѣ имѣетъ право быть услышаннымъ, если…

Но тутъ несчастная женщина умолкла; у нея нехватало мужества говоритъ дальше.

Рейхенбахъ нѣсколько секундъ упорно смотрѣлъ на нее, а затѣмъ вдругъ вскрикнулъ:

--Да въ умѣ ли ты? Я долженъ просить о помилованіи того, кто убилъ моего сына… проситъ за твоего сына? И ты осмѣливаешься предлагать мнѣ это, послѣ всего того, что причинила мнѣ? Никогда! Пусть онъ платится за то, въ чемъ провинился, и ты вмѣстѣ съ нимъ!

Этотъ жесткій, грозный отказъ не устрашилъ несчастной матери. Она медленно подняла глаза и устремила ихъ взоръ на строгое, мрачное лицо генерала. Ея темные, мрачные глаза еще не утратили способности загораться своимъ прежнимъ блескомъ, и это ясно проявилось въ данный моментъ. Рейхенбахъ тоже почувствовалъ это и рѣзко отвернулся. Однако, хотя онъ и избѣгъ взгляда, все же не могъ защитить себя отъ возгласа: «Робертъ!», мягкими, дрожащими нотами, коснувшагося его слуха.

— Молчи! — бурно прервалъ онъ Юлію Бергфельдъ, но видно было, что его имя, произнесенное ея устами, потрясло все его существо.

— Робертъ, ты тоже потерялъ своего ребёнка, но онъ былъ не единственнымъ у тебя, не всѣмъ для тебя на свѣтѣ. Да и смерть-то не столь страшна, какъ та жизнь, на которую осужденъ мой Фридрихъ. Цѣлыхъ двадцать лѣтъ онъ долженъ провести въ стѣнахъ тюрьмы, будучи отрѣзанъ отъ всего міра и жизни, одинъ съ воспоминаніями о своемъ поступкѣ, которыя будетъ вызывать въ немъ каждый часъ его одиночнаго заключенія и которыя могутъ быть забыты, а, быть можетъ, и искуплены въ кипучей работѣ, въ самопожертвованіи для другихъ. Быть можетъ, есть люди, способные вынести такую участь, выждать окончанія подобнаго безконечнаго срока и затѣмъ начать новую жизнь. Мой же сынъ не въ силахъ сдѣлать это, я знаю его. Его организмъ хрупокъ, и, несмотря на всю свою силу воли, онъ не въ состояніи будетъ не поддаться отчаянію, если у него будетъ отнята надежда на освобожденіе, которую онъ все еще питаетъ. Робертъ, ты одинъ можешь спасти его, твое слово и вліяніе имѣютъ въ этомъ дѣлѣ рѣшающее значеніе у короля. Если отецъ погибшаго откажется отъ своей мести и заявитъ, что то, что считаютъ преступленіемъ, въ сущности есть несчастье, если онъ станетъ ходатайствовать о помилованіи, то послѣднее будетъ дано. Въ твоихъ рукахъ находится рѣшеніе относительно жизни моего сына. Спаси его для меня, спаси и меня вмѣстѣ съ нимъ!

Бергфельдъ опустилась на колѣна предъ генераломъ; вся глубина, искренней материнской любви чувствовалась въ этой горячей, отчаянной мольбѣ, въ ея взглядѣ, не отрывавшемся отъ глазъ Рейхенбаха. Тотъ стоялъ неподвижно; на его лицѣ отражалась безмолвная, но страшная борьба, а взглядъ, которымъ онѣ смотрѣлъ на стоявшую предъ нимъ на колѣнахъ женщину, имѣлъ неописуемое выраженіе. Въ его глазахъ еще пылала прежняя ненависть, горѣла прежняя горечь и… прежняя любовь!

— Встань! — наконецъ рѣзко произнесъ онъ. — Я обращусь съ письмомъ къ королю.

Съ устъ измученной матери сорвался чуть слышный крикъ, она хотѣла охватить руку генерала, но онъ отодвинулся отъ нея.

— Оставь это! Мнѣ не нужна никакая благодарность отъ тебя. Ты погубила все счастье моей жизни, а теперь заставляешь меня спасти твое. Я думаю, этого довольно!

Бергфельдъ поднялась. Она не сказала ни слова, но смертельная блѣдность ея лица доказывала, какую безконечную боль причинила ей эта побѣда. Она пошатнулась и оперлась на спинку близстоящаго кресла.

— Былъ можетъ, ты хочешь повидать своего сына? — опросилъ черезъ нѣсколько секундъ Рейхенбахъ уже сухимъ тономъ.

— Если это можно! Я не видѣла его со дня осужденія.

— Сегодня это уже невозможно. Обратись завтра къ моему адъютанту; я позабочусь, чтобы тебѣ былъ разрѣшенъ доступъ къ сыну.

— Бла… годарю.

— Что касается моего обѣщанія, то мое слово служитъ порукой исполненія его. Прошеніе къ королю будетъ отправлено завтра; я самъ попрошу о помилованіи. Ты права: мой голосъ въ данномъ случаѣ имѣетъ рѣшающее значеніе и не останется неуслышаннымъ. Фридрихъ Бергфельдъ будетъ помилованъ.

На минуту наступило молчаніе. Генералъ и Юлія чувствовали, что разговоръ оконченъ, но ни у одного изъ нихъ нехватало духа совершенно прервать его. Наконецъ Бергфельдъ выпрямилась и медленно приблизилась къ генералу, который стоялъ полуотвернувшись. Она наклонилась, и нѣсколько секундъ ея губы оставались прижатыми къ его рукѣ, которой онъ на этотъ разъ не отнялъ. Онъ молча позволилъ ей сдѣлать это, а затѣмъ — уйти безъ прощанія, которое она не осмѣливалась произнести; самъ онъ тоже не сказалъ его. Только его тяжелый и мрачный взглядъ послѣдовалъ за удаляющейся Юліей и долго оставался устремленнымъ на дверь, когда послѣдняя давно уже закрылась и онъ остался одинъ. Этотъ человѣкъ, только что, своимъ рѣшеніемъ, стоившимъ ему тяжелой борьбы съ самимъ собой, показалъ, какъ глубоко и страстно любилъ онъ, словъ же для этого у него не нашлось.

VI.

На слѣдующее утро Феликсъ очень рано явился въ комнату, гдѣ вся семья обычно пила кофе. Безвозвратно рѣшенный имъ отъѣздъ пока еще не состоялся; вчера вечеромъ онъ еще не успѣлъ покончить со сборами къ отъѣзду, сегодня утромъ пропустилъ поѣздъ (конечно къ своему величайшему сожалѣнію), и наконецъ у него явилась мысль, что не можетъ же онъ уѣхать изъ дома дяди не попрощавшись. Феликсъ казался нѣсколько блѣднымъ, вялымъ, но все же болѣе спокойнымъ, чѣмъ наканунѣ. Безсонная ночь иногда является великолѣпнымъ совѣтчикомъ; человѣкъ начинаетъ думалъ, соображать и наконецъ приходить къ какому либо выводу. Внѣшній видъ Феликса доказывалъ, что онъ уже прошелъ двѣ первыя стадіи и приступилъ къ третьей; онъ время отъ времени принимался безпокойно ходить по комнатѣ и нетерпѣливо поглядывалъ на дверь, которая все еще но открывалась.

Наконецъ она открылась, и появилась Стефанія. Повидимому и ей довелось испытать такой же самый процессъ успокоенія; по крайней мѣрѣ на ея розовомъ личикѣ были замѣтны несомѣнные слѣды слезъ, а ротъ не улыбался, какъ всегда; его окружала на этотъ разъ какая-то страдальческая черточка. Она вздрогнула, увидѣвъ двоюроднаго брата, и съ ея губъ сорвался полуиспуганный возгласъ:

— Феликсъ!.. Ты здѣсь?

Въ тонѣ ея словъ было столько радостнаго изумленія, что послѣднія колебанія молодого офицера улетучились. Онъ быстро подошелъ къ Стефаніи и, взявъ ею за руку, спросилъ:

— Тебѣ, кажется, непріятно, что ты встрѣтила меня тутъ?…

Молодая дѣвушка съ сильнѣйшимъ смущеніемъ отдернула руку и пробормотала:

— Я предполагала… я думала, что ты уже давно уѣхалъ. Вчера вечеромъ я слышала отъ нашего слуги, что ты намѣревался уѣхать съ первымъ поѣздомъ.

— Я опоздалъ на этотъ поѣздъ, — отвѣтилъ Феликсъ съ безконечнымъ удовольствіемъ, рѣшившись въ настоящій моментъ пропустить и второй, и третій поѣзда.

Стефанія очевидно догадалась, какъ обстояло дѣло съ этимъ опозданіемъ; она покраснѣла и поспѣшно принялась хозяйничать за столомъ.

Феликсъ нѣсколько времени смотрѣлъ на это, но затѣмъ мысль о томъ, что каждую минуту можетъ войти генералъ и предложитъ ему фатальный вопросъ относительно отъѣзда, заставила его поспѣшить. Поэтому онъ слова произнесъ:

— Стефанія!

Больше этихъ четырехъ слоговъ онъ пока не промолвилъ. Молодая дѣвушка обернулась къ нему и посмотрѣла на него, онъ чувствовалъ необходимость продолжать, однако не находилъ ни одного сколько нибудь подходящаго слова, а потому вдругъ наивно спросилъ:

— Почему ты не желаешь выдти за меня замужъ?

Въ сущности это былъ слишкомъ щекотливый вопросъ, и барышня крайне смутилась, тѣмъ болѣе что сама еще ни раза не задала еіго себѣ. И на самомъ дѣлѣ почему она не хотѣла? По всей вѣроятности лишь потому, что этотъ бракъ былъ рѣшенъ отцомъ и ее принуждали къ этому, а также потому, что сама она подъ словомъ «любовь» понимала нѣчто совсѣмъ иное — что-то крайне романтичное, въ высшей степени неясное, но во всякомъ случаѣ не то явное, веселое чувство, которое влекло ее къ двоюродному брату.

— Ты вѣдь сразу же, при нашей первой встрѣчѣ, заявила о своемъ отвращеніи, — съ упрекомъ продолжалъ Феликсъ.

— Да, это было тогда! — прошептала Стефанія.

— А вчера ты повторила это мнѣ.

— Да вѣдь вчера ты велъ себя ужасно противно.

— Нѣтъ, я только ревновалъ, — признался Феликсъ, преодолѣвая себя.

— Ревновалъ? — повторила молодая дѣвушка. — Но, Господи Боже, къ кому же? Неужели къ… Бергфельду?

Она не могла ничѣмъ лучше оправдать себя, какъ тѣмъ тономъ, какимъ произнесла эту фамилію. Въ этомъ тонѣ было столько спокойнаго удивленія, такое глубокое состраданіе, что Феликсъ, у котораго здравый смыслъ уже давно вступилъ въ свои права, откинулъ послѣднее сомнѣніе. Но вмѣстѣ съ сознаніемъ своего заблужденія и несправедливости явилось и раскаяніе.

— Я былъ неправъ къ тебѣ! — произнесъ онъ. — Я самъ сознаю теперь это. Но зачѣмъ же ты такъ упорно настаивала на своемъ посѣщеніи подруги? Мнѣ показалось, что въ основаніи этого лежитъ какой-то другой — болѣе глубокій — интересъ, и это до крайности измучило и раздражило меня. Не сердись, Стефанія!

Молодая дѣвушка, вовсе не казалась сердитой; наоборотъ, она видимо чувствовала себя польщенной. Въ качествѣ тиранства будущаго мужа вчерашнее поведеніе, двоюроднаго брата казалось ей возмутительнымъ, въ качествѣ же вспышки ревности она нашла его вполнѣ простительнымъ. Это измѣнило положеніе всего дѣла и придало ему въ глазахъ барышни романтичный оттѣнокъ, отсутствіе котораго причиняло ей дѣйствительную боль. При этомъ она нашла весь этотъ эпизодъ слишкомъ пріятнымъ для того, чтобы покончитъ съ нимъ немедленнымъ прощеніемъ, а такъ какъ наиболѣе подходящимъ, всегда бывшимъ у нея подъ-рукой, средствомъ являлись слезы, то она принялась горько плакать и заявила, что глубоко оскорблена несправедливымъ подозрѣніемъ.

Феликсъ счелъ нужнымъ обнятъ плачущую дѣвушку, чтобы утѣшитъ и ее и себя самого, такъ какъ чувствовалъ себя до крайности разбитымъ. Онъ сталъ жаловаться на излишнюю поспѣшность, суровость и несправедливость и не остановился предъ тѣмъ, чтобы назвать себя величайшимъ злодѣемъ въ мірѣ, лишь бы добиться такого прощенія своей злобѣ, какое выпало на его долю тутъ. Головка Стефаніи прислонилась, къ его плечу, слезы у нея, правда, еще продолжали литься, но среди нихъ, какъ проблески солнца при апрѣльскомъ дождѣ, стали проглядывать поддразнивающія, веселыя улыбки. А затѣмъ послѣдовали оправданія, просьбы о прощеніи и примиреніе, и все это, само собой разумѣется, закончилось объясненіемъ въ любви, которое Феликсъ произнесъ съ большимъ пыломъ и даже колѣпопреклоненіемъ, что въ высшей степени удовлетворило Стефанію. Оборонительный и наступательный союзъ, который они нѣкогда заключили въ видахъ взаимнаго отвращенія, былъ заключенъ снова — правда, въ нѣсколько измѣненной формѣ и ради совсѣмъ другой цѣли — и запечатлѣнъ объятьями.

Шаги генерала въ передней вспугнули молодыхъ людей; они быстро отстранились другъ отъ друга, и, когда генералъ вошелъ, Стефанія стояла въ одномъ углу комнаты у столика съ цвѣтами и наклонила свое раскраснѣвшееся лицо къ кусту камеліи, а Феликсъ находился въ другомъ углу, у рояля, и былъ занятъ разглядываніемъ какой-то тетради нотъ, которую онъ впрочемъ держалъ вверхъ ногами. Вся эта картина могла только подкрѣпить предположеніе генерала о томъ, что объявленная вчера война между этими молодыми людьми еще продолжается, и изъ этого заблужденія не вывело его смущенное привѣтствіе, съ какимъ они обратились къ нему. Онъ въ теченіе нѣсколькихъ секундъ молча смотрѣлъ то на дочь, то на племянника, а затѣмъ обратился къ послѣднему:

— Мы вчера покончили на томъ, что ты сегодня сообщишь мнѣ окончательное рѣшеніе по поводу своего отъѣзда.

Молодой офицеръ былъ въ сильнѣйшемъ затрудненіи, но овладѣлъ собою, насколько было возможно, и произнесъ, осторожно приступая къ отступленію.

— Я пока отложилъ свой отъѣздъ, а такъ какъ знаю, что ты желалъ, чтобы я остался, то ставлю длительность своего пребыванія здѣсь всецѣло въ зависимость отъ твоего рѣшенія.

— Ну, я такъ и зналъ! — произнесъ Рейхеибахъ съ полнѣйшей непринужденностью. — Во всякомъ случаѣ ты поступаешь очень хорошо, такъ какъ я думаю привести дѣло къ результату, который долженъ удовлетворить всѣхъ, хотя онъ будетъ инымъ, нежели я сначала расчитывалъ. Стефанія, дитя мое, подойди ко мнѣ!

Барышня повиновалась, но ея смущеніе смѣнилось удивленіемъ при этомъ мягкомъ, полномъ любви, тонѣ, который она не привыкла слышать отъ своего отца; когда же она остановилась предъ нимъ, то увидѣла, что и выраженіе его лица было совсѣмъ иное, чѣмъ обычно. Строгость, всегда преобладавшая въ немъ, хотя и не исчезла совершенно, но какъ-то отступила на задній планъ. Лицо генерала было серьезно-покойно, а въ движеніи, которымъ онъ поднялъ лицо дочери, сквозила нѣжность.

— Ты плакала, — произнесъ онъ. — Тебѣ не придется болѣе проливать слезы, дитя. Твое страстное объясненіе, происшедшее вчера, слова, которыми ты впрочемъ тяжело упрекнула своихъ родителей, привели меня къ сознанію того, что я, быть можетъ, сдѣлаю тебя несчастной изъ-за того, чѣмъ надѣялся упрочить твое счастье. Если тебѣ дѣйствительно причиняетъ столь сильную боль то обстоятельство, что хотятъ подавить твое сердце, если ты не въ силахъ питать къ своему двоюродному брату болѣе нѣжныя чувства, то… я отказываюсь отъ своего плана и желанія. Быть можетъ, ты права, опасаясь брака безъ любви. Я не стану принуждать тебя къ этому.

Эти слова доказывали, что очевидно вчерашній вечеръ произвелъ рѣзкую перемѣну во всемъ внутреннемъ существѣ генерала. Феликсъ и Стефанія буквально остолбенѣли отъ изумленія; они не въ состояніи были постигнутъ это внезапное измѣненіе взглядовъ старика, но навѣрно никогда еще самоуниженіе столь упорнаго и доброта столь строгаго отца не встрѣчали столь мало благодарности, какъ въ данномъ случаѣ.

— Что касается тебя, Феликсъ, — обратился генералъ къ племяннику, — то я знаю, что, соглашаясь съ моимъ желаніемъ, ты руководствовался не принужденіемъ, но соображеніями разсудка. Такъ какъ теперь я возвращаю тебѣ слово, то это не приведетъ ни къ какому разрыву между нами, и тѣ надежды, которыя я ярко изобразилъ тебѣ; должны осуществиться хотя бы частично. Я дамъ тебѣ возможность съ честью поддерживать твое теперешнее положеніе наслѣдника маіората, хотя болѣе тѣсная связь, которая должна была соединить насъ, и не будетъ заключена, и возвращаю тебѣ и Стефаніи полную свободу выбора.

Генералъ замолкъ и видимо ожидалъ отвѣта или благодарности, но ни того, ни другого не послѣдовало. Наоборотъ, молодые люди обмѣнялись очень жалостными взглядами, и въ нихъ вовсе не было видно восхищенія отцовскимъ великодушіемъ.

— Милый дядя! — произнесъ наконецъ Феликсъ, но тотчасъ же запнулся.

— Милый папа! — пробормотала и Стефанія, но тоже не пошла дальше этого вступленія.

— Ты безконечно добръ, — продолжалъ молодой офицеръ, — но было бы непростительно съ нашей стороны, было бы величайшей несправедливостью…

— Если бы мы злоупотребили этой добротой, — докончила Стефанія.

Удивленный, вопросительный взглядъ генерала доказывалъ, что ему вовсе недостаточно этихъ темныхъ намековъ, поэтому Феликсъ принудилъ себя высказать правду.

— Незадолго до настоящей минуты у меня произошелъ разговоръ со Стефаніей относительно этого вопроса, — заявилъ онъ, — и мы думали… то есть мы пришли къ убѣжденію, что лучше всего будетъ, если мы послушаемся тебя, милый дядя!

— Да, мы во что бы то ни стало хотимъ подчиниться тебѣ, — подтвердила Стефанія съ трогательной покорностью.

— Что это значить? — спросилъ Рейхенбахъ, смотря поочереди на нихъ. — Вчера вы держались совершенно противоположнаго убѣжденія. Откуда вдругъ явилась эта уступчивость, эта буквально-таки манія повиновенія мнѣ, и притомъ теперь, когда я даже вовсе не требую больше вашего повиновенія. Повторяю, я отказываюсь отъ своего плана. Если дальнѣйшее пребываніе здѣсь непріятно тебѣ, Феликсъ, то ты можешь уѣхать немедленно же и навсегда проститься со своей двоюродной сеотрой.

— Ради Бога, нѣтъ! — вскрикнула Стефанія съ искреннимъ страхомъ, а Феликсъ, словно поддерживая ее, воскликнулъ:

— Это было бы ужасно!

— Ну, теперь вся эта исторія надоѣла мнѣ по-горло! — сердито разразился генералъ. — Да окажете ли вы мнѣ наконецъ, чего вы собственно хотите? Я не понимаю рѣшительно ничего!,

Онъ и на самомъ дѣлѣ не понималъ, но все тотчасъ же должно было стать ему ясно, такъ какъ Феликсъ, обнявъ невѣсту, подвелъ ее къ отцу и сердечно произнесъ:

— Между нами произошло нелѣпое, печальное недоразумѣніе, но оно имѣло ту хорошую сторону, что выложило намъ наши чувства. Я полюбилъ Стефанію съ перваго же момента, какъ увидѣлъ ее, и удостовѣрился теперь въ ея любви ко мнѣ. Мы оба охотно, всѣмъ сердцемъ, подчиняемся рѣшенію, которое сдѣлаетъ насъ безгранично счастливыми.

Генералъ, казалось, былъ крайне пораженъ такимъ заявленіемъ. Онъ повидимому не особенно-то вѣрилъ въ «безграничное счастье», но оно слишкомъ соотвѣтствовало его желаніямъ, такъ что онъ не находилъ возможнымъ возразить что либо противъ него. Поэтому онъ заключилъ въ объятья дочь, пожалъ руку племяннику, но все же не могъ не замѣтить:

— Ну, такъ вы могли-бы избавить себя отъ вчерашней ссоры, а меня — отъ борьбы съ самимъ собою; она нелегко далась мнѣ.

Эта семейная сцена была прервана появленіемъ Вейденау, который вошелъ въ комнату, не предполагая, что мѣшаетъ помолвкѣ, и, подойдя къ своему начальнику, произнесъ:

— Вы приказали позвать меня, ваше превосходительство.

— Да, — сказалъ генералъ, быстро оборачиваясь къ нему. — Я хотѣлъ сообщить вамъ, что Фридриха Бергфельда сегодня навѣститъ его мать. Я разрѣшилъ это свиданіе, но освобождаю эту даму отъ необходимости явиться лично ко мнѣ и предоставляю вамъ принять ее вмѣсто меня. Госпожѣ Бергфельдъ разрѣшается свободный доступъ къ сыну, который и вообще недолго останется здѣсь.

— Я знаю, — произнесъ Вейденау, — его переведутъ въ другую…

— Нѣтъ, — перебилъ генералъетъ полной опредѣленностью, — его помилуютъ.

Вейденау въ изумленіи отступилъ назадъ, а Феликсъ, выпустивъ руку невѣсты, живо воскликнулъ:

— Не можетъ быть!

— Наоборотъ, на это можно вполнѣ расчитывать. Просьбу о помилованіи поддерживаетъ столь вліятельная личность, что я со своей стороны не сомнѣваюсь въ благопріятномъ результатѣ. Правда, Бергфельдъ долженъ будетъ покинутъ нашу страну, гдѣ, ввиду всего случившагося, для него закрытъ путь къ дальнѣйшей карьерѣ, но свѣтъ великъ, и онъ конечно гдѣ нибудь найдетъ себѣ вторую родину. — Объ этомъ недавно еще ненавистномъ человѣкѣ Рейхенбахъ говорилъ совершенно спокойно, но отъ него на ускользнуло молчаливое удивленіе его слушателей, а потому онъ быстро перешелъ къ другой темѣ: — а теперь, милѣйшій Вейденау, я долженъ сообщить вамъ еще одну новость. Предъ вами женихъ и невѣста, которые только что помолвлены и. ожидаютъ вашего поздравленія.

Адъютантъ, для котораго эта новость въ сущности не представляла ничего новаго, поздравилъ нареченныхъ съ большой сердечностью. Стефанія казалась очень смущенной, но въ то же время и счастливой, а Феликсъ забылъ обо всемъ на свѣтѣ, смотря на миленькое, раскраснѣвшееся личико невѣсты. Начался крайне веселый, живой разговоръ, не стѣсняемый присутствіемъ серьезнаго генерала. Посыпались шутки и насмѣшки, строились планы будущаго и блестящіе воздушные замки. Серебристый смѣхъ слышался почти безпрерывно, а Феликсъ осыпалъ любезностями и нѣжнымъ вниманіемъ невѣсту.

Генералъ воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы удалиться. Его подавляло что-то въ этомъ молодомъ, бьющемъ черезъ край счастьѣ; онъ былъ очень доволенъ и радъ тому, что ооущестиляется его любимый планъ, а все-таки его губы какъ-то горько вздрогнули; когда онъ тихо произнесъ:

— И эти дѣти называютъ это любовью! Впрочемъ они никогда не познаютъ бурь и всей глубины страсти… Счастливцы!

Онъ былъ правъ, а все же въ его душѣ поднимайся какой-то голосъ, ничего не желавшій знать объ этомъ порхающемъ, веселомъ счастьѣ, такъ легко и безъ труда расцвѣтающемъ въ солнечномъ свѣтѣ жизни и такъ же легко гибнущемъ вмѣстѣ съ нимъ. Правда, онъ любилъ совершенно иначе — доказательствомъ этого служило письмо, въ ожиданіи отсылки лежавшее на его письменномъ столѣ.

Рейхенбахъ подошелъ къ окну и, окрестивъ руки, сталъ смотрѣть въ него. Сегодняшнее утро принесло съ собою одинъ изъ тѣхъ мягкихъ золотыхъ, осеннихъ дней, которые опускаются на землю, словно послѣдній отзвукъ исчезнувшаго лѣта. Весь ландшафтъ, пустынный и непривѣтливый въ мрачныя, сумерки, сегодня словно купался въ солнечномъ свѣтѣ. Даль ночевала въ воздушной синевѣ, а на волнахъ рѣки играло солнце. Ярко освѣщенная его лучами неслась впередъ эта, не знающая покоя, мощная, вѣчно свѣжая, неисчерпаемая жизненная артерія природы, и въ ея шумѣ тихо, но ясно слышался опять тотъ же самый голосъ, который звучалъ вчера изъ глубокой тьмы и шепталъ о неизмѣнности и неизчезаемости всего тлѣннаго вокругъ. Есть такіе голоса въ природѣ, есть они и въ людскихъ сердцахъ.

КОНЕЦЪ.