III
правитьА Леонардо все еще сидел, согнувшись над рабочим столом.
Ласточка влетела в открытое окно и закружилась в комнате, задевая о потолок и стены; наконец попала в крыло летательного прибора, как в западню, и запуталась в сетке веревочных сухожилий своими маленькими живыми крыльями.
Леонардо подошел, освободил пленницу, бережно, так, чтобы не причинить ей боли, взял в руку, поцеловал в шелковисто-черную головку и пустил в окно.
Ласточка взвилась и потонула в небе с радостным криком.
— Как легко, как просто! — подумал он, проводив ее завистливым, печальным взором. Потом с брезгливым чувством взглянул на свою машину, на мрачный остов исполинской летучей мыши.
Человек, спавший на полу, проснулся.
Это был помощник Леонардо, искусный флорентинский механик и кузнец, по имени Зороастро, или Астро да Перетола.
Он вскочил, протирая свой единственный глаз: другой — вытек от искры, попавшей в него из пылающего горна во время работы. Неуклюжий великан, с детским простодушным лицом, вечно покрытым сажей и копотью, походил на одноглазого циклопа.
— Проспал! — воскликнул кузнец, в отчаянии хватаясь за голову. — Черт меня побери! — Эх, мастер, как же вы не разбудили? Торопился, думал, к вечеру и левое кончу, чтобы завтра утром лететь…
— Хорошо сделал, что выспался, — молвил Леонардо. — Все равно крылья не годятся.
— Как? Опять не годятся? Ну, нет, мессере, воля ваша, а я этой машины переделывать не стану. Сколько денег, сколько труда! И опять все прахом пойдет! Чего же еще? Чтоб на этаких крыльях да не полететь! Не только человека — слона подымут! Вот увидите, мастер. Дозвольте разок попытаться — ну, хоть над водой, — если упаду, только выкупаюсь, я ведь плаваю, как рыба, ни за что не утону!
Он сложил руки с умоляющим видом.
Леонардо покачал головой.
— Потерпи, друг. Все будет в свое время. Потом…
— Потом! — простонал кузнец, чуть не плача. — Отчего же не теперь? Право же, ну вот, как Бог свят, — полечу!
— Не полетишь, Астро. Тут математика.
— Так я и знал! Ну ее ко всем дьяволам, вашу математику! Только смущает. Сколько лет корпим! Душа изныла. Каждый глупый комар, моль, муха, прости Господи, поганая, навозная, и та летает, а люди, как черви, ползают. Разве это не обида? И чего ждать? Ведь вот они, крылья! Все готово, — кажется, взял бы, благословясь, взмахнул да и полетел, — только меня и видели!
Вдруг он что-то вспомнил, и лицо его просияло.
— Мастер, а, мастер? Что я тебе скажу. Сон-то я какой видел сегодня. Удивительный!
— Опять летал?
— Да. И ведь как! Ты только послушай. Стою будто бы среди толпы в незнакомой горнице. Все на меня смотрят, пальцами указывают, смеются. Ну, думаю, если теперь не полечу — плохо. Подскочил, руками замахал изо всей мочи и стал подыматься. Сперва трудно, словно гора на плечах. А потом все легче да легче, — взвился, едва головой о потолок не стукнулся. И все кричат: смотрите, смотрите — полетел! Я прямо в окно, и все выше да выше, под самое небо, — только ветер в ушах свистит, и весело мне, смеюсь: почему, думаю, прежде не умел летать. Разучился, что ли? Ведь вот как просто! И никакой машины не надо!