ВОСКОВОЙ ХУДОЖНИКЪ.
правитьЯсно было утро, и великолѣпно свѣтило солнце, когда оборванный Исаакъ Чикъ явился къ шарлатану Коксу. Дожидаясь его въ пріемной комнатѣ, онъ держалъ въ одной рукѣ рекомендательное письмо, въ другой бѣлую шляпу, на которую падало сильное подозрѣніе въ томъ, что она была прежде черная. Желая показаться съ самой выгодной стороны, Исаакъ уставилъ ноги свои такъ, чтобы нельзя было видѣть безобразной заплатки, которая рисовалась на его тощихъ панталонахъ. Фракъ былъ застегнутъ до самаго подбородка.
— Мистеръ Коксъ тотчасъ выйдетъ сказала служанка, и чуть-чуть «сударь» не сорвалось съ ея языка, какъ вдругъ окинувъ гостя съ ногъ до головы, она почла это не нужнымъ.
Коксъ вошелъ, и, увидѣвъ бѣдное двуногое животное, почтительно стоявшее у дверей, милостиво прокашлялъ раза три, чтобы дать время оправиться робкому посѣтителю. Потомъ онъ протянулъ руку, чтобы принять отъ него письмо.
Исаакъ сдѣлалъ опытъ улыбки. Онъ подвинулся впередъ, и со страхомъ вручилъ письмо Коксу, который принялъ его кончиками пальцевъ какъ крапиву. Осторожно открывъ посланіе, онъ поморщилъ носъ, какъ-бы опасаясь зачумиться, и начавъ вслухъ читать:
"Дражайшій Коксъ. — Въ подателѣ этого письма рекомендую тебѣ ловкаго парня. Не суди объ немъ по его шкурѣ, которая, какъ ты самъ увидишь, не много обѣщаетъ. Если ты можешь къ чему-нибудь употребить его, то употреби. Съ виду онъ паршивая собака, но въ существѣ могъ бы быть поставленъ въ кабинетъ фигуръ. Твой навсегда.
Пока мистеръ Коксъ читалъ, Исаакъ Чикъ, съ видомъ сознанія своего достоинства, поглаживалъ рукавомъ бывшій пухъ своей шляпы. Когда Коксъ, съ новою выразительностью, въ третій разъ повторилъ — «паршивая собака», Исаакъ Чикъ подернулъ воротникъ своего фрака, какъ-бы стараясь опровергнуть эту нелестную рекомендацію.
— Что же вы умѣете дѣлать?
Исаакъ, который не обѣдалъ уже трое сутокъ, отвѣчалъ смѣло: — Все что вамъ угодно, милостивый государь!
— Такъ! сказалъ Коксъ, важно опускаясь въ кресла. Хорошо. Теперь именно я имѣю надобность въ секретарѣ.
Исаакъ опять улыбнулся, и, забывъ заплатку, выпрямился въ струнку.
— Бывали ли вы въ Персіи? спросилъ хозяинъ.
Исаакъ, помолчавъ не много, чтобы вспомнить, не былъ ли онъ когда въ Персіи, скромно отвѣчалъ: — Нѣтъ еще.
— Знаете ли вы сколько-нибудь химіи?
Снова улыбка появилась на лицѣ Исаака и полагая, что она будетъ принята въ его пользу, онъ промолчалъ.
— Очень хорошо! И вѣрно знаете счетоводство?
Исаакъ улыбнулся въ третій разъ.
— И можете вести иностранную переписку? Опять улыбка, но уже слабѣе.
— По-Нѣмецки, по-Французски, по-Италіански, не много по-Голландски. А если вы знаете и по-Русски, тѣмъ лучше!
Исаакъ только поклонился въ знакъ согласія съ этимъ мнѣніемъ.
— Потому что, видите, сказалъ небрежно Коксъ, я веду дѣла съ разными вѣнценосными особами.
Исаакъ стоялъ, проникнутый благоговѣніемъ.
— Что касается до жалованья, то любезный господинъ… Кстати, какъ ваша фамилія.
— Чикъ, сударь, Чикъ, сказалъ Исаакъ, и потянулъ воротникъ на подбородокъ.
— Странная фамилія! Хорошо, господинъ Чикъ, въ жалованьѣ мы сойдемся; должность важная, и если вы можете представить аттестатъ о вашемъ поведеніи… Знаете ли вы кого изъ лордовъ? напримѣръ, какого-нибудь герцога, или другаго порядочнаго человѣка? Въ такомъ случаѣ мѣсто моего секретаря я буду считать за вами.
Чикъ поклонился такъ внезапно и такъ низко, что у него лопнуло что-то въ платьѣ.
— Что до моей нравственности, то я надѣюсь, что… то есть, сударь, я думаю, что могу за нее ручаться, отвѣчалъ Чикъ и ударилъ пяткой о пятку съ видомъ величайшаго самодовольствія.
— Да! да конечно! сказалъ Коксъ, по-видимому убѣжденный его самоувѣренностью. Я только говорю… Но и собственнаго вашего отзыва довольно. Должность ваша… Боже мой, какая у меня память! Чуть было не забылъ! Потрудитесь, любезный Чикъ, сбѣгать вотъ съ этимъ къ миссъ Боккльби… Сейчасъ, немедленно; потому что, какъ она сама мнѣ говорила, жизнь и смерть отъ этого зависятъ… Да, да! вы не можете постичь цѣны этой бутылочки. Половина мудрости Востока заключается въ этомъ эликсирѣ.
Легкій стукъ у дверей остановилъ его восторгъ, и молодой человѣкъ въ Азіатскомъ костюмѣ, величественно вошелъ въ комнату. Коксъ вскочилъ съ креселъ. Гость устремилъ свои черные глаза на Чика и, казалось, придалъ себѣ еще больше важности. Подошедши къ хозяину, онъ поклонился ему по Азіатски, и усѣлся, у камина, на коврѣ.
— Не говорите ли по Персидски? спросилъ Коксъ Чика, который, какъ-бы не совсѣмъ увѣренный въ своемъ незнаніи, подумалъ немного и отвѣчалъ: — Нѣтъ.
— Какъ жаль! Прелюбопытное лице! Это одинъ изъ моихъ друзей.
Коксъ мигнулъ однимъ глазомъ, указалъ пальцемъ на сидѣвшаго гостя и тихонько прибавилъ: — Шестьдесятъ девятый сынъ шаха Аббаса!
— И всѣ они съ такою же бородой? спросилъ удивленный Чикъ.
— Ахъ, да! Долго было бы разсказывать объ этой бородѣ; довольно того, что не всегда она была въ такомъ видѣ какъ теперь. Сказать вамъ правду, у него прежде не росла борода. Всѣ его братья били его за это по щекамъ, въ двѣ оплеухи, и шахъ съ горести, что у него вышелъ сынъ безбородый, велѣлъ уже было удушить его. Къ счастію, Англійскій фрегатъ спасъ бѣдняка въ Ширазѣ и привезъ его сюда, и, къ счастію онъ попалъ въ мои руки. Какъ будетъ мнѣ благодаренъ шахъ, когда я возвращу ему его съ такой славной бородою!
— Да это сущая муфта! сказалъ Исаакъ, посматривая на бороду Персіанина, который въ это время улыбнулся. Точнехонько муфта! повторилъ Чикъ, и Персіанинъ улыбнулся снова.
— Ба, да что-жъ вы не бѣжите, господинъ Чикъ? Дѣло идетъ, говорю вамъ, на жизнь и смерть. Хотите ли сбѣгать къ миссъ Боккльби, любезный Чикъ? Сейчасъ, сію минуту? Вотъ ея адресъ.
Исаакъ поклонился, взялъ стклянку, вышелъ изъ комнаты и побѣжалъ. Какъ ни бѣжалъ онъ потихоньку, философскимъ шагомъ, насвистывая любимую пѣсенку, разсматривая литографіи, выставленныя въ окнахъ магазиновъ, слушая Швейцарскихъ арфистовъ, поющихъ на углахъ улицъ, а все-таки пришелъ на мѣсто, отыскалъ нумеръ дома, и постучался. Ему отворила женщина, которая съ досадой приняла его словами: — "Ну, ну, я ужъ узнала васъ по стуку.
— Я принесъ микстуру для……
— Слава тебѣ Господи! Милости просимъ. Дайте ее сами этой милой дѣвочкѣ!
Она потащила Исаака вверхъ и втолкнула. Чикъ былъ пораженъ картиной, которая ему представилась. На колѣняхъ у гувернантки, миссъ Боккльби, лежала дѣвочка лѣтъ шести, визжа какъ котенокъ и вертясь какъ угорь; подлѣ стояли двѣ старухи: одна смотрѣла ей въ посинѣлое лице, а другая старалась поддерживать малютку.
— Ну вотъ! говорилъ сидѣвшій въ сторонѣ пожилой мужчина съ напудренными волосами и гладкимъ, лоснящимся лицемъ: ну вотъ, миссъ Боккльби! не говорилъ ли я, что будетъ такъ? Ужъ эти мнѣ оладьи!
Миссъ Боккльби взглянула на него умоляющимъ взоромъ.
— Да, да, жену другую еще не трудно найти, но другаго ребенка…… Тутъ онъ остановился, какъ будто вспомнилъ о какомъ-то затрудненіи.
— Ничего, пройдетъ! сказала миссъ Боккльби, посматривая умильно на Чика. Просто боль въ животѣ! Да зачѣмъ же самъ докторъ не пришелъ? Не угодноль потрудиться вамъ дать больной лекарства?
— Да, да; время дорого, прибавилъ гладенькій старикъ.
Чикъ, съ спокойствіемъ автомата, откупорилъ стклянку съ эликсиромъ, вылилъ его въ чашку, и сквозь стиснутые зубы процѣдилъ въ ротъ больной.
Вся группа, исключая великаго оператора, который стоялъ неподвижно въ сознаніи своего могущества, оживилась. Миссъ Боккльби улыбалась; старикъ потиралъ руки.
Въ это время, красивый молодой человѣкъ вошелъ въ комнату, и, извиняя доктора въ отсутствіи, вынулъ изъ кармана стклянку, откупорилъ и вѣжливо спросилъ ложку. Всѣ разинули ротъ, — исключая дѣвочки.
— Ложку? Какъ, еще пріемъ? Ребенку этого не выдержать, возразилъ отецъ.
— Еще пріемъ? повторилъ молодой человѣкъ. Развѣ ей уже давали лекарство?
Всѣ глаза устремились на Чика.
— Извините, милостивый государь! сказалъ молодой человѣкъ: я не замѣтилъ, что тутъ уже есть другой врачъ. Я думалъ, что…
Разгнѣванный подлекарь, дрожащею рукой, закупорилъ вновь свою микстуру.
— Какъ! вскричалъ отецъ: развѣ этотъ господинъ не помощникъ доктора Франклина?
Отрицательный взглядъ двухъ посѣтителей поставилъ его въ тупикъ.
— Кто же вы, сударь? обратился онъ Исааку.
— Исаакъ Чикъ, отвѣчалъ тотъ съ достоинствомъ.
— Чикъ! Отъ кого же вы пришли?
— Отъ господина доктора Кокса.
— Кокса! закричала гувернантка, и упала почти безъ чувствъ.
— Къ кому онъ васъ прислалъ?
— Кажется, къ миссъ Боккльби. Мнѣ сказано, что дѣло идетъ на жизнь и смерть.
— Вы посылали такъ же къ другому доктору? сказалъ отецъ. Какая вы добрая, миссъ Боккльби!… Но зачѣмъ было посылать къ двумъ докторамъ? Развѣ господина Франклина не довольно?
Между-тѣмъ помощникъ доктора Франклина взялъ порожнюю стклянку Чика, осмотрѣлъ ее, и началъ читать въ слухъ надпись, находившуюся на карточкѣ, прикрѣпленной къ дну сосуда: — Ben-Hily ben-Holy ben-Haly ben-Halat’s genuine Persian Dye. Какъ Персидскій красильный составъ? Составъ для крашенія бороды?…… Вы дали малюткѣ выпить эту поганую краску?
— Краску! закричалъ отецъ.
— Да, краску, повторилъ подлекарь и показалъ бутылочку.
— Я замѣчаю, что тутъ должно быть небольшое недоразумѣніе, сказалъ Чикъ съ нечувствительностію носорога.
— И ты смѣлъ, мошенникъ, вскричалъ отецъ весь дрожа отъ гнѣва: и ты смѣлъ дать моей дочери составъ, которымъ красятъ бороды?
— Имѣю честь рекомендоваться, я новый секретарь господина Кокса, хладнокровно возразилъ Чикъ. Всѣ его слуги были усланы, а дворецкій мучится подагрой: я узналъ, что миссъ Боккльби ждетъ на жизнь и смерть вотъ этого эликсира, и вызвался самъ отнесть его.
— Эликсира! А знаете ли его свойства, сударь?
— Нѣтъ, отвѣчалъ Чикъ, видимо гордясь своимъ невѣдѣніемъ.
— Знаете ли вы дѣйствіе этого яда на человѣческую экономію?
— Яда! повторили всѣ одинъ за другимъ на разные тоны.
— Яда! воскликнулъ Чикъ въ испугѣ.
— О, простите! вскрикнула миссъ Боккльби и бросилась къ ногамъ стараго господина. Я, я, несчастная, должна за все отвѣчать! Я одна преступница!
— Какое преступленіе?
— А рыжіе-то волосы!…… Рыжіе волосы!
И она ломала руки.
— Несчастная! сказалъ отецъ отступивъ отъ нея съ ужасомъ, и обратился къ подлекарю: Рвотнаго!
— Полицейскаго! отвѣчалъ тотъ, указывая на Чика.
— Дитя мое!…. Мое дитя! Ядъ! ядъ! стоналъ отецъ.
— Успокойтесь, сказалъ помощникъ доктора Франклина. Эликсиръ безвреденъ. Смотрите!
Онъ поднесъ стклянку ко рту.
— Какъ, въ немъ нѣтъ никакихъ смертельныхъ травъ, никакихъ ядовъ? спросилъ отецъ.
— Ядъ есть, но ядъ невинный какъ молоко, сказалъ подлекарь. Мы, врачи, называемъ въ Медицинѣ ядами, pharmacon по-Гречески, всѣ вообще лекарственныя вещества. Этотъ красильный эликсиръ употребляется въ Бенгалѣ и Персіи и составь его былъ уже нѣсколько разъ описанъ путешественниками. Г. Коксъ, котораго я не хочу порочить при его секретарѣ, придумалъ для этой краски странное названіе, и продаетъ ее легковѣрнымъ за чудесное средство, будто-бы ему только извѣстное. Я думаю, мистеръ Чикъ, вашъ господинъ Коксъ нажилъ уже порядочныя деньги посредствомъ этого мнимаго эликсира?
— Такъ вы говорите, любезный докторъ, прервалъ отецъ, что тутъ рѣшительно….
— Рѣшительно нѣтъ ничего вреднаго, прибавилъ съ важностью подлекарь: господинъ Чикъ на этотъ разъ ускользнулъ отъ суда и висѣлицы (Чикъ потянулъ воротникъ), но на будущее время совѣтую ему быть осторожнѣе. Успокойтесь; увѣряю васъ, эликсиръ безвреденъ, какъ ключевая вода: онъ составленъ изъ — изъ — изъ —
Тутъ подлекарь сталъ считать по пальцамъ всѣ составныя части знаменитаго Коксова эликсира. Чикъ. котораго умъ озарился внезапною мыслію, какъ-будто не разслышавъ, заставилъ его повторить описаны краски еще съ большею подробностью. Между-тѣмъ краска подѣйствовала не хуже рвотнаго, и дитя вдругъ оправилось. Въ это время Чикъ потихоньку ушелъ изъ спальни и отправился въ обратный путь къ Г. Коксу, засунувъ руки въ карманы. Съ веселымъ видомъ постучался онъ у дверей Кокса. Дверь отворилась.
— Знатокъ ли вы въ художествахъ? спросилъ Коксъ новаго секретаря, который, вошедши, съ самодовольнымъ видомъ усѣлся на софѣ противъ своего патрона.
Чикъ такимъ сибаритомъ опустился на тюфякъ, такъ мало обращалъ вниманія на присутствіе хозяина, что Коксъ почелъ нужнымъ повторить вопросъ: — Господинъ Чикъ, знатокъ ли вы въ художествахъ?
— Какого рода? спросилъ Чикъ, на этотъ разъ безъ улыбки.
— Прекрасная коллекція! продолжалъ Коксъ: всѣ философы, всѣ знаменитые мошенники слишкомъ цѣлаго столѣтія; и въ добавокъ единственное собраніе разбойниковъ, увѣряю васъ. Нѣтъ ли у тебя пріятелей съ деньгами, Исаакъ, спросилъ Коксъ дружески.
— А что? сказалъ Чикъ тономъ человѣка, обладающаго этимъ важнымъ преимуществомъ. А что?
— Любезный другъ! воскликнулъ съ сладостной улыбкой Коксъ: вотъ случай составить себѣ славное состояніе! Стоитъ только наклоняться, чтобъ подбирать золото. Съ твоими дарованіями, съ твоей ловкостью, съ твоимъ знаніемъ свѣта, съ твоимъ умомъ, съ твоею твердостью характера…. Жаль что у тебя недостаетъ ста фунтовъ стерлинговъ.
— Только ста фунтовъ! повторилъ Чикъ такимъ голосомъ, какъ будто дѣло шло о сотнѣ песчинокъ: только ста фунтовъ!
— Что если бъ мы купили эту коллекцію по-поламъ. Я только что узналъ… Да! (Коксъ сталъ разговаривать съ самимъ собой) да, да, превыгодная покупка!
Наконецъ Коксъ спустился съ облаковъ, и благоволилъ разтолковать въ чемъ дѣло. Прекрасная коллекція восковыхъ фигуръ продавалась съ молотка за безцѣнокъ и если бы какой-нибудь ловкой, предпріимчивый человѣкъ, какъ напримѣръ Чикъ, согласился быть съ нимъ въ долѣ, то…
— А всѣ ли тамъ разбойники? спросилъ Исаакъ.
— Всѣ знаменитые, было отвѣтомъ: натурально, когда со временемъ прибудутъ новые, мы бы ихъ прибавили къ прочимъ.
— Прекрасно, мистеръ Коксъ; чѣмъ скорѣе мы ихъ купимъ, тѣмъ лучше.
— Мистеръ Чикъ!
И Коксъ оттолкнулъ свой стулъ такъ сильно, что онъ покатился какъ по желѣзной дорогѣ.
— Любезный мистеръ Чикъ!
Но въ это время Чикъ вздумалъ разсказать въ нѣсколькихъ словахъ свой случай съ эликсиромъ, и присовокупилъ коварно, что ребенокъ не переживетъ ночи.
— Какъ, мистеръ Чикъ! не ужели вы сдѣлали глупость…
— Почемъ я зналъ что было въ стклянкѣ? Вы говорили о своихъ больныхъ; сказали, что микстура должна спасти отъ смерти; когда я вошелъ въ комнату, ребенокъ мучился: что жъ было мнѣ дѣлать?
— Ничего! сказалъ Коксъ: хотя бы онъ съѣлъ цѣлую бочку, эликсиръ не убьетъ его.
— Я то же говорю, подхватилъ Чикъ. Однако, если дѣвочка умретъ, кому тогда отвѣчать передъ уголовнымъ судомъ? Что до меня, то я оправдаюсь тѣмъ, что разскажу рецептъ состава.
— Вы никогда не сдѣлаете этой низости!
— Жизнь сладка, мистеръ Коксъ!
— Рецептъ! объявить мой рецептъ! Разгласить составъ моего неподражаемаго эликсира!…. Однако жъ, прибавилъ Коксъ съ торжествомъ: чтобы объявить рецептъ, надобно его знать.
Исаакъ уставилъ глаза на обладателя Персидскаго эликсира, и началъ громко исчислять всѣ снадобія, входящія въ составъ краски. Лице Кокса принимало всѣ цвѣта; и волосы его поднялись какъ у кота, когда онъ убѣдился при послѣднемъ словѣ, что непосвященный Чикъ открылъ завѣтную изъ завѣтныхъ тайнъ его.
— Ну, а ребенокъ, ужели такъ опасенъ? спросилъ Коксъ въ совершенномъ разстройствѣ.
— Я думаю, что кто-нибудь мнѣ дастъ сто фунтовъ за мое открытіе, сказалъ Чикъ, и я куплю коллекцію.
— Пока есть жизнь, есть и надежда! воскликнулъ Коксъ въ свое утѣшеніе.
— Въ крайнемъ случаѣ, продажею рецепта я заплачу пеню, замѣтилъ Чикъ.
— Это было бы вѣчное пятно для моего эликсира! простоналъ Коксъ. Какъ вы думаете, мистеръ Чикъ, если оно только не такъ неудобно, о небольшой поѣздкѣ изъ Лондона примѣромъ сказать, въ Ливерпуль: пароходы въ Америку ходятъ оттуда каждую недѣлю; а въ самомъ крайнемъ случаѣ…
— Какъ! оставить родину? покинуть мое отечество? сказалъ съ негодованіемъ Чикъ. Да чѣмъ я буду жить, сударь? Нѣтъ, лучше явлюсь въ судъ, хоть бы меня повѣсили.
Коксъ взглянулъ вверхъ, и внезапный лучъ надежды блеснулъ изъ глазъ его. — Да! оно быть-можетъ и къ лучшему.
— Что меня повѣсятъ?
— Краска моя сдѣлается знаменитою! Это лучше всякаго газетнаго объявленія.
— Пусть меня сошлютъ въ Ботани-бей, сказалъ Чикъ съ жаромъ, я не буду уклоняться отъ суда.
— Въ Ботани-бей! воскликнулъ Коксъ. Зачѣмъ въ Ботани-бей? Можетъ быть вы бъ согласились быть публично высѣченнымъ. Это бездѣлица!…. Мы бы сошлись съ вами въ условіяхъ, если вы пріймете на себя всю вину… Но въ самомъ дѣлѣ, мистеръ Чикъ, если вы полагаете, что ребенокъ навѣрное не встанетъ и что изъ этого возникнетъ процессъ, то мнѣ надобно тотчасъ заготовить эликсиру какъ можно болѣе, потому что тогда его станутъ требовать во всѣ стороны. Въ Англіи такое множество рижыхъ головъ, что какъ только узнаютъ….
— Можете не безпокоиться, возразилъ Чикъ съ досадой: ребенокъ здоровъ какъ вы и я; что жъ до рецепта…
— Вижу, Чикъ, что ты тотъ самый человѣкъ, какого мнѣ нужно! Робинсонъ очень меня обязалъ, что прислалъ тебя. Будемъ откровеннѣе. Я тебя спрашивалъ, имѣешь ли ты вкусъ къ изящному?
— Я люблю хорошо пообѣдать, отвѣчалъ Чикъ, и не безъ вкуса ко всему, что можетъ доставить порядочный ростбифъ и бутылку портеру.
— Соломонова мудрость не мудрѣе этой! воскликнулъ чувственный Коксъ. Ну, коллекція-то, о которой я тебѣ говорилъ: ты будешь, по имени, ея хозяинъ…
— По имени?
— Вѣдь есть же у тебя сколько-нибудь совѣсти, Чикъ?
Исаакъ не отвѣчалъ ни слова;
— Вотъ мой планъ: покупка будетъ сдѣлана на твое имя, барышъ раздѣлимъ мы поровну, за вычетомъ сперва изъ твоей доли половины покупной суммы.
Чикъ молчалъ.
— Самъ посуди, какъ выгодно это предложенье. Подумай, какое положеніе ты пріобрѣтешь въ свѣтѣ: хозяинъ образцовыхъ восковыхъ фигуръ! Шутка! Ктому еще право прибавлять новыя… Ну что жъ, Чикъ?
Коксъ ждалъ рѣшенья.
— Вотъ моя рука, сказалъ Чикъ, протянувъ къ нему свой анатомическій этюдъ.
— И довольно для людей честныхъ! воскликнулъ Коксъ.
— Я самъ не очень жалую письменныя условія, замѣтилъ Чикъ: однако жъ они зло необходимое.
— Правда; но я не вижу надобности въ документѣ: сдѣлка наша будетъ братская.
— Любитесь какъ братья, сказалъ Чикъ, а считайтесь какъ жиды, говоритъ Италіанская пословица.
— Пословицы, любезный Чикъ, умъ дураковъ и плутовъ.
— Мистеръ Коксъ! вскричалъ Чикъ и вспрыгнулъ какъ медвѣдь, чтобы допросить доктора, къ которому изъ двухъ классовъ онъ его относитъ.
Къ счастью обоихъ друзей и будущаго контракта, стукъ у дверей остановилъ его порывъ. Тотъ самый Персіанинъ съ бородой, не замѣчая Чика, вошелъ, и сказалъ по-Англійски, на чистомъ уличномъ діалектѣ: — Мистеръ Коксъ, я привелъ съ собой Микель-Анджело; онъ дожидается въ передней.
— Пусть войдетъ, сказалъ хозяинъ.
Чикъ гдѣ-то слышалъ это имя, но ему еще не случалось видѣть самаго лица, и онъ съ любопытствомъ посмотрѣлъ къ двери. Не видя никого, онъ испугался, когда услышалъ голосъ, который, казалось, выходилъ изъ-подъ ковра. Наконецъ онъ замѣтилъ на полу какую-то фигурку въ три фута вышиной. Микроскопическій человѣчекъ, котораго бы можно было спрятать въ футляръ зрительной трубки, былъ въ поношеномъ травянаго цвѣта фракѣ, котораго пуговицы давно лишились своей позолоты, въ синемъ бархатномъ жилетѣ, также не изъ самыхъ новыхъ, въ драповыхъ панталонахъ и пестрыхъ шерстяныхъ чулкахъ; въ одной рукѣ держалъ онъ трость съ мѣднымъ набалдашникомъ, въ другой шляпу, похожую на сахарную голову безъ верхушки. Онъ кланялся во всѣ стороны.
— Я думаю, дѣло наше почти кончено, и безъ обиды вашему званію художника, сказалъ Коксъ.
Микель-Анджело, съ признательностью геніальнаго человѣка, прижалъ шляпу къ сердцу, шаркнулъ ногами взадъ и впередъ, и поклонился.
— Мнѣ бы чрезвычайно было жаль, продолжалъ Коксъ, видѣть продажу прекрасной вашей коллекціи съ аукціона.
— Милостивый государь, воскликнулъ Анджело тоненькимъ голоскомъ, который какъ-будто выходилъ изъ стеклянной трубки: это было бы вѣчное пятно нашему вѣку. Какъ! Ньютона продать съ публичнаго торга! Равальяка отдать съ молотка! Разсѣять поодиначкѣ все это знаменитое собраніе по разнымъ сторонамъ свѣта! Разъединить Наполеона, Вольтера, Іоанну д’Аркъ! Всѣхъ моихъ неподражаемыхъ разбойниковъ!,
Слезы навернулись на глазахъ маленькаго человѣка отъ одной мысли о такомъ оскверненіи искусства.
— Ну, вотъ этотъ господинъ, сказалъ Коксъ, указывая на Чика: какъ истинный соревнователь художествъ, рѣшился купить всю вашу коллекцію.
— Отъ имени всѣхъ художниковъ Европы, сударь, позвольте мнѣ, смиренному жрецу храма Изящнаго принесть вамъ торжественную благодарность за ваше великодушное пожертвованіе, которому къ сожалѣнію теперь такъ мало примѣровъ. Нынѣшнее поколѣніе есть поколѣніе сребролюбцевъ, и, какъ я часто говорю женѣ моей Джозефинѣ, глухо и слѣпо къ прекрасному. Что вы думаете, о моихъ близнецахъ?
— Я не имѣю чести, сударь, знать вашего семейства, отвѣчалъ Чикъ.
— Ха, ха, ха! Мнѣ бы должно было вамъ сказать, мистеръ Чикъ, подхватилъ Коксъ, что Г. Микель-Анджело Попсъ имѣетъ честь быть художникомъ той коллекціи. Всѣ ея фигуры суть произведенія его искусства.
Чикъ поклонился. Попсъ, съ чувствомъ своего достоинства, продолжалъ:
— Я не тщеславенъ: однако можетъ ли вся Академія Художествъ поддѣлаться подъ моихъ близнецовъ, хоть она крадетъ у меня ежегодно?
— У васъ крадетъ! вскричалъ Чикъ.
— Да! копируетъ мои творенія на другомъ матеріалѣ. Я, напримѣръ, работаю изъ воску, а она поддѣлываетъ изъ камня. Видѣли ли вы моего Питта? Ну вотъ одинъ скульпторъ, — я никого не назову по имени, — скопировалъ у меня самымъ постыднымъ образомъ! Но я привыкъ къ этимъ вещамъ; вотъ уже третьяго канцлера у меня крадутъ. Ахъ, сударь, геній, знаніе, заслуга, все это въ нашемъ свѣтъ непочемъ! Будьте вы Фидіасомъ восковыхъ статуй, вы ничего не значите здѣсь передъ какимъ-нибудь каменьщикомъ, — я никого не называю, — который работаетъ изъ мрамора. Да, мистеръ Чикъ! велико несчастіе родиться съ чувствомъ изящнаго; тотъ, кто бы разбогатѣлъ отъ сальныхъ свѣчъ, едва не умираетъ съ голоду на воскѣ.
— Успокойтесь, Г. Попсъ; будемъ надѣяться, что свѣтъ устыдится своей несправедливости и возмется наконецъ за умъ, подъ управленіемъ Г. Чика.
— Вижу, что Г. Чикъ истинный любитель художествъ.
— А нѣтъ ли у васъ въ-виду какого-нибудь новаго, интереснаго уродца? ребенка съ двумя головами? дѣвочки съ кожею a la giraffe?
— Нѣтъ, сударь; ничего нѣтъ: природа нынче нестерпимо однообразна. Говорили было о какомъ-то мальчикѣ, который родился живой и здоровый съ рогами какъ у оленя; но я боюсь, что это басня. А когда Г. Чикъ изволитъ принять коллекцію въ свое владѣніе?
— Сейчасъ, отвѣчалъ Коксъ.
— Сейчасъ, повторилъ Чикъ.
— Не нужно и говорить, Г. Попсъ, прибавилъ Коксъ, что мы, то есть, Г. Чикъ, желалъ бы очень оставить васъ при коллекціи артистомъ.
Микель-Анджело отпустилъ поклонъ въ поясъ.
— Такъ позвольте же мнѣ имѣть честь итти съ вами, Г. Чикъ. Я только забѣгу домой, чтобы заказать Джозефинѣ ужинъ. Бѣдняжка, она не совсѣмъ здорова. — Кстати, Ааронъ, сказалъ артистъ бородатому Персіянину, шестьдесятъ-девятому сыну шаха Аббаса, который въ то время явился въ двери: порошокъ-то, ревень что ли, который я у тебя купилъ въ четвергъ, не много добра сдѣлалъ.
— Ревень! повторилъ Чикъ, взглянувъ значительно на Кокса, который пожалъ только плечами, улыбнулся и сказалъ: — Что дѣлать, любезный другъ, ссылка заставляетъ иногда обращаться къ горькими средствамъ!
И оставивъ Чика размышлять объ этой печальной истинѣ, Коксъ вышелъ изъ комнаты, а Микель-Анджело отправился съ новымъ хозяиномъ.
— Не угодно ли взять извощика? спросилъ Попсъ напередъ радуясь наслажденію ѣхать.
Чикъ, опустивъ объ руки въ карманъ, отвѣчалъ рѣшительнымъ тономъ: — Нѣтъ!
Прошедъ нѣсколько улицъ, — Попсъ забѣгалъ еще домой, онъ вдругъ остановился передъ фасадомъ одного дома.
— Вотъ здѣсь, Сударь; пришли, сказалъ лаконически артистъ, вводя съ нѣкоторою гордостью Чика въ галлерею.
— А это какая фигура? Клянусь, она живая! спросилъ удивленный Чикъ, увидѣвъ дѣвочку лѣтъ шестнадцати.
— Элеонора, душенька, ступай въ свою комнату; сегодня некого больше ждать, сказалъ Попсъ дѣвочкѣ, не обращая вниманія на вопросъ Чика.
Скромная дѣвочка ласково улыбнулась карлѣ, поклонилась Чику, завязала ленты своей шляпки и какъ тѣнь тихо ускользнула.
— Не дочь ли ваша? спросилъ Чикъ.
— Ахъ, нѣтъ! Бѣдняжечка! Вы замѣтили, гдѣ она стояла? Она не знаетъ, и никогда не будетъ знать!
— Не знаетъ чего?
— Да, это длинная исторія, и не изъ веселыхъ. Видите ли вы эту фигуру?
— Вотъ эту, что ли, во фризовой шинели и кожаной шапкѣ? спросилъ Чикъ.
— Ту самую. Ну, сударь, должно вамъ сказать, что бѣдная Элеонора… Она мнѣ какъ родная дочь; вотъ уже одиннадцать лѣтъ…
— Какъ она живетъ съ вами?
— Она довольна, смирна, не прихотлива, ни кому не мѣшаетъ, ей не много нужно мѣста; и такъ честна! Она здѣсь деньги собираетъ и знаетъ счетъ, какъ лучшій математикъ. Джозефина съ нею иногда бранится, то есть бранитъ Джозефина, а она молчитъ.
— Да кто жъ она и откуда? добивался Чикъ съ чрезвычайнымъ любопытствомъ.
— Такъ и быть, если вы обѣщаете никому не говорить, я вамъ скажу. Элеонора… А, здравствуйте, миссъ Боссъ, сказалъ онъ молодой и довольно красивой дѣвушкѣ, которая прошла мимо ихъ въ прекрасномъ клокѣ и новой розовой шляпкѣ и вѣжливо поклонилась артисту. Элеонора, какъ я имѣлъ честь вамъ сказывать…
— Кто это? спросилъ въ полголоса Чикъ, преслѣдуя взоромъ розовую шляпку.
— Это? Нѣкто миссъ Боссъ, ученица моей жены. Моя Джозефина удивительная женщина! Она тоже артистка, и была нѣкогда примѣчательною актрисою. Я женился на ней единственно по любви къ изящному. Жаль, что она немножко заикается!… По этой причинѣ она должна была оставить театръ, и теперь даетъ у себя дома уроки декламаціи!… Миссъ Боссъ готовится скоро вступить на сцену, и учится у ней декламировать, танцовать… Вы не можете себѣ представить, мистеръ Чикъ, какай у Джозефины страсть къ искусству! Она уже два раза уходила отъ меня, чтобы опять играть на сценѣ.
— А Элеонора? Вы начали говорить объ Элеоноръ
— Да, точно! Элеонорѣ было только пять лѣтъ, когда…
— Здравствуйте, мистеръ Попсъ, сказалъ томнымъ голосомъ блѣдный, черноволосый мужчина, который до этого былъ занятъ разсматриваніемъ одной фигуры. Незнакомецъ снова погрузился въ размышленье.
— Знаете ли, кто это? спросилъ Попсъ Чика потомъ.
Исаакъ взглянулъ на посѣтителя, потомъ на Покже и покачалъ головой.
— Великій человѣкъ! сказалъ Попсъ; приходитъ сюда часто и смотритъ безденежно.
— Журналистъ, что ли?
— Не угадали. Упаси, Господи!…… Вѣдь, это знаменитый писатель; великій сочинитель. Какъ онъ превосходно знаетъ вкусъ публики! Онъ приходитъ сюда изучать разбойниковъ. Великій мужъ! Съ какимъ удивительнымъ эффектомъ выводитъ онъ ихъ на сцену! Въ его рукахъ разбойники дѣйствуютъ съ отличнымъ ужасомъ. Сверхъ-того, духи всѣхъ родовъ, горные, лѣсные, рѣчные; черти разнаго росту, съ рогами всякихъ размѣровъ; гиганты, пигмеи, гриффоны, бегемоты, коршуны и совы, змѣи и скорпіоны. И все это слетается, по его мановенію, чтобы произвести «великій эффектъ». Необыкновенный человѣкъ! Да я познакомлю его съ вами.
Попсъ подошелъ къ знаменитому писателю и, стараясь завести съ нимъ разговоръ, сказалъ:
— Какъ вы находите двухъ послѣднихъ разбойниковъ, которыхъ повѣсили въ прошломъ мѣсяцъ?
— Удивительны! отвѣчалъ авторъ съ восторгомъ. Въ нихъ очень много драмы. Эти два разбойника дѣлаютъ вамъ величайшую честь, мистеръ Попсъ.
— Для меня весьма лестно слышать сужденіе геніяльнаго человѣка. А публика наша такъ глупа, что ничего этого не понимаетъ! Вы не поверите, очень мало приходятъ смотрѣть ихъ. Но кстати о геніи. Я очень сожалѣю, что вы еще не видѣли ни одной изъ ученицъ моей Джозефины. То-то бы вамъ послушать, какъ онѣ читаютъ!
— Я не зналъ, что Г-жа Попсъ держитъ школу; сказалъ авторъ.
— Да не совсѣмъ школу, хоть многіе хорошіе дома уговаривали ее, чтобъ она открыла драматическую академію и взяла бы на себя часть комедіи, трагедіи, оперы, пантомимы и танцованье. Она бы точно могла все это сдѣлать; да та бѣда, сказать ли вамъ правду, она черезчуръ скромна. Такъ робкій талантъ осужденъ жить и умереть на чердакѣ, тогда какъ дерзкая посредственность…. но я больше не скажу. Попсъ, примѣтивъ, что авторъ, въ глубокой задумчивости, разсматриваетъ черты двухъ его послѣднихъ разбойниковъ и его не слушаетъ, обратился къ Чику, и сказалъ въ полголоса: Великій мужъ!
— Ну что жъ дѣвочка? Говорите дальше.
— Хорошо, сейчасъ. И такъ, Элеонора… Ба! что это значитъ?
Прерванный опять въ своемъ разсказѣ, Попсъ пошелъ на встрѣчу къ шестьдесятъ девятому сыну шаха Аббаса, — къ Персидскому продавцу ревеню, — который въ то время вошелъ поспѣшно въ галлерею, и наскоро объявилъ новому хозяину и артисту, что Коксъ немедленно ихъ требуетъ къ себѣ.
— Чтобы могло быть? спросилъ Попсъ.
— Мнѣ кажется, сказалъ Ааронъ, потирая руки съ радостію вампира: мнѣ кажется, что новое убійство.
— Новое убійство! робко произнесъ Чикъ.
— А на ужинъ свиныя коклеты, присовокупилъ Персіянинъ.
— Пойдемъ, пойдемъ скорѣй, сказалъ Чикъ: быть-можетъ что-нибудь важное.
— Смотрите, чтобъ онъ насъ не послалъ за какимъ-либо новымъ субъектомъ, замѣтилъ Попсъ.
— Угадали, сказалъ Персіанинъ: въ Веллѣ случилось ужасное смертоубійство, о которомъ всѣ газеты начали писать сегодня. Лице извѣстное. Весь Лондонъ говоритъ только объ этомъ. Я думаю что вамъ прійдется ѣхать туда. Нельзя пропустить такого счастливаго случая!
Путешествіе Попса и Чика изъ Лондона въ городъ Велль было, къ крайнему нашему прискорбію, безъ всякихъ приключеній… У нихъ ни разу даже не переломилась ось. На вторые сутки они остановились въ трактиръ подъ вывѣскою Серебрянаго Оленя и скушали преспокойно завтракъ.
— Теперь, за дѣло, сказалъ артистъ, утирая ротъ. Сперва намъ должно отправиться въ тюрму. Какъ? Что такое? продолжалъ Попсъ, замѣтивъ, что Чикъ сдѣлалъ гримасу, какъ будто его посадили въ крапиву. Что до меня, то я уже бывалъ, могу сказать, во всѣхъ тюрмахъ Соединеннаго Королевства.
— Не веселыя мѣста! замѣтилъ Чикъ печально.
— А я такъ много тамъ провелъ пріятныхъ дней, отвѣчалъ Попсъ. Свѣтъ, повѣрьте мнѣ, Г. Чикъ, свѣтъ не имѣетъ и понятія о внутренней жизги преступниковъ. Мнѣ случалось тамъ встрѣчать такую вѣжливость, которая, право, заставила-бы краснѣть людей, воспитанныхъ для общества. А что до нравственности, свѣтскаго приличія, о, вы не можете вообразить какъ Смертный приговоръ образуетъ человѣка! Тамъ былъ Джекъ Фобемъ, величайшій буянъ, котораго когда-либо земля носила: что жъ вышло? За два дня до того какъ его повѣсить, вы бы приняли его за лорда.
— А долго ли вы пробудете въ тюрмѣ? спросилъ Исаакъ.
— Нѣтъ, ей-ей, не долго; мои снаряды всѣ при мнѣ; я сниму моего молодца въ одно засѣданье.
Въ это время явилась хозяйка Серебрянаго Оленя. Посмотрѣвъ сперва на Чика, потомъ на Попса, она начала убирать со стола, какъ вдругъ остановилась и спросила твердымъ голосомъ: — А гдѣ другая ложка? Другая ложка гдѣ?
Попсъ посмотрѣлъ на нее съ изумленіемъ.
— Ахъ! сказала хозяйка, нашедши свою собственность подъ угломъ скатерти. Слава Богу! Я тотчасъ принесу вамъ счетъ.
— За кого она насъ принимаетъ? спросилъ Попсъ, напрасно дожидаясь отвѣта своего товарища. Не ужели она думала, что мы украли ея ложку.
Исаакъ въ своей скромности, все еще былъ не въ состояніи отвѣчать. Въ это время хозяйка съ невѣроятною скоростію возвратилась со счетомъ. Попсъ выдернулъ у ней изъ рукъ бумаги и положилъ на столъ; потомъ подперши рукой подбородокъ, спросилъ:
— Скажите, сударыня, у васъ частенько пропадаютъ ложки?
— Нѣтъ, милостивый государь, никогда: потому что, когда кто уходитъ, я тотчасъ ихъ считаю.
Попсъ вздрогнулъ и онѣмѣлъ отъ новаго оскорбленія.
А Чикъ, какъ истинный философъ, былъ выше всякихъ оскорбленій: онъ молчалъ.
— Говорю вамъ, мадамъ, знаете ли вы кто мы! кричалъ Попсъ, тогда какъ Чикъ кроткимъ взглядомъ старался успокоить разгнѣваннаго пріятеля. Можетъ-быть, вы не замѣчаете, что я артистъ.
— Такъ я и думала, прервала хозяйка, какъ бы убѣжденная въ своемъ подозрѣніи, и шмыгнула изъ комнаты.
— Да какъ же имъ и знать насъ, замѣтилъ Чикъ спокойно. Вспомните, что мы отъ Лондона болѣе чѣмъ во ста миляхъ.
— А слава? развѣ слава не доходитъ всюду, мистеръ Чикъ? возразилъ Попсъ.
— Да только не по почтѣ, не въ почтовой каретѣ, отвѣчалъ Чикъ, самъ не зная, какую дорогую истину сказалъ онъ.
— Не знать насъ здѣсь! Вѣдь на чемоданѣ мое имя.
— Быть-можетъ, они безграмотны, замѣтилъ Чикъ, и Попсъ, казалось, былъ нѣсколько этимъ успокоенъ.
— Правда, правда, сказалъ онъ смягченнымъ голосомъ, но вдругъ ударивъ кулакомъ по столу, покраснѣлъ какъ піонъ. А ложка-то, ложка!
— Вотъ это было дурно, сказалъ Исаакъ и началъ посвистывать.
— Какъ, дурно? Гнусно! ревѣлъ Попсъ.
— Однако жъ, согласитесь, окорокъ былъ превосходенъ, замѣтилъ Чикъ, который любилъ всему отдавать справедливость.
— Подозрѣвать насъ въ воровствѣ! Меня!…
Микель-Анджело поднялъ глаза къ небу, какъ будто оно передъ нимъ разверзлось.
— И буттеръ-броты были не дурны, продолжалъ Чикъ.
Но Попсъ не говорилъ ни слова; лице его наморщилось какъ сморчокъ, и онъ задыхался отъ гнѣва.
— Какъ будто, произнесъ онъ опять дрожащимъ голосомъ, какъ-будто нарочно ложка у меня нашлась!
Въ это самое время дверь отворилась, Попсъ остановился въ своемъ потокѣ рѣчи и взоръ его побѣжалъ на встрѣчу къ новому посѣтителю, который съ важностью подошелъ къ столу, подвинулъ стулъ, и усѣлся противъ двоихъ пріятелей. Онъ моргнулъ на Попса мѣднымъ своимъ глазомъ, разинулъ ротъ съ намѣреніемъ улыбнуться, и кивнулъ головой. Попсъ молчалъ. Чикъ такъ-же. Гость опять моргнулъ, опять улыбнулся, опять кивнулъ головою.
— Такъ она не у васъ нашлась? а? сказалъ незнакомецъ съ обидною фамильярностью.
Нѣтъ ничего ужаснѣе положенія маленькаго человѣка, отъ котораго обстоятельства требуютъ явиться большимъ. Мало того, что Попсъ вскочилъ со стула, — его подбросило вверхъ какъ снарядъ изъ пушки. Утвердившись на самыхъ крайнихъ оконечностяхъ носковъ и вытянувъ шею какъ повѣшенный, онъ спросилъ гостя съ притворною вѣжливостью — знаетъ ли онъ съ кѣмъ говоритъ?
— Конечно знаю, отвѣчалъ незнакомецъ, потирая руки. Мнѣ ли васъ не знать!
— Поэтому, милостивый государь, сказалъ Попсъ, нѣсколько умѣривъ надмѣнный видъ свой: поэтому вы вѣрно знаете, что я артистъ…
— Натурально знаю; весь городъ говоритъ объ васъ.
Попсъ разсмѣялся, посмотрѣлъ на Чика, и сказалъ ему на ухо, но такъ что тонкій слухъ гостя веуро пилъ ни одного слова: — Что, Исаакъ! Ха, ха, ха! Видишь, что и она можетъ ѣздить въ почтовой каретѣ.
— Въ каретѣ? Какъ! вмѣстѣ съ вами? спросилъ незнакомецъ.
— Да, да; со мной, отвѣчалъ Попсъ. Такъ видно… позвольте, милостивый государь, спросить ваше имя?
— Голлетъ, сказалъ твердо посѣтитель.
— Такъ видно, Г. Голлетъ, вы меня вы насъ здѣсь ожидали?
— Ждали и не могли дождаться! вскричалъ Голлетъ. Какъ бы то ни было, я очень радъ, что не другому, а мнѣ удалось столкнуться съ вами.
Попсъ пренизко поклонился; даже флегматикъ Чикъ кивнулъ головой въ отвѣть на привѣтствіе. Простое и откровенное обращеніе Голлета поселяло довѣріе, и располагало познакомиться съ нимъ покороче. Чикъ началъ постигать всю важность новаго своего званія.
— А что, есть здѣсь хорошіе виды, господинъ Голлетъ? спросилъ снисходительно хозяинъ восковыхъ фигуръ.
— Прекрасные, восхитительные; но лучшій видъ, безъ самаго сомнѣнія, съ замка.
— И я такъ слышалъ, сказалъ Попсъ. Прекрасный памятникъ старины! Есть объ немъ много историческихъ преданій?
— Да! искони присутствуетъ тамъ уголовный судъ, отвѣчалъ Голлетъ, и облокотившись на столъ, уставилъ глаза на Попса. Вы, думаю къ этому привыкли? Ужъ вѣрно знаете свое дѣло?
— Разумѣется! Еще бы не знать! Однако, кстати, какъ это случилось, что насъ сюда ждали?
— Да такъ; меръ получилъ письмо, въ которомъ было сказано, что…
— Вѣрно это дѣло Кокса, шепнулъ Попсъ Чику. Да, да; это его затѣи. Смышленъ какъ чортъ! Онъ уже предупредилъ мѣстное начальство о нашемъ порученіи, и просилъ объ оказаніи намъ всякаго уваженія и содѣйствія… Какъ! меръ получилъ письмо?
— Да! Кромѣ этого я получилъ извѣстіе отъ… Да что объ этомъ говорить! Вы здѣсь, чего же больше?
— А! понимаю, воскликнулъ восхищенный Попсъ. Вы, вѣрно, служите при мерѣ?
— Точно такъ-съ, сказалъ Голлетъ.
— Его честь васъ послалъ…
— Да! онъ знаетъ, что вы прибыли сюда.
— Когда жъ онъ полагаетъ насъ принять? спросилъ Попсъ, кивнувъ Чику, который поправлялъ широкій жабо своей рубашки, подаренной Коксомъ. Когда же онъ насъ прійметъ?
— Когда угодно; хоть сейчасъ, отвѣчалъ Голлетъ, посматривая съ безпокойствомъ въ окно.
— Позвольте, я только надѣну чистый галстухъ.
— Пустое! человѣкъ какъ вы всегда принятъ, во что онъ ни одѣнься.
— Видишь, каково? прошепталъ Попсъ своему другу: видишь?. И меръ понимаетъ, что значитъ художникъ! Въ нашемъ вѣкѣ, другъ мой, все поклоняется художеству. Ars emolit mores, nec sinit, esse feros.
Чикъ вытаращилъ глаза на латынь своего спутника, и послѣ нѣкотораго недоумѣнія, кивнулъ головою въ знакъ согласія.
— Его честь, замѣтилъ Голлетъ, но любятъ церемоніи. Ба! да вотъ она и ѣдетъ.
Въ это время послышался стукъ колесъ, черезъ минуту экипажъ въ родѣ тележки, на которой возятъ преступниковъ, подъѣхалъ къ подъѣзду Серебрянаго Оленя. Толпа мужчинъ, женщинъ и ребятъ слѣдовала за ней съ крикомъ и визгомъ.
— Видишь ли теперь, мой милый Чикъ? сказалъ дружески Попсъ: видишь ли теперь могущество просвѣщенія? Будь меръ оселъ, невѣжда, кто бы намъ послалъ экипажъ? сбѣжалась ли бы толпа на встрѣчу двумъ художникамъ? Вѣрно нѣтъ; никто бы не замѣтилъ нашего пріѣзда; мы исполнили бы свое дѣло, — и кому какая нужда, куда мы убрались? Но, видишь, меръ человѣкъ со вкусомъ, а вкусъ проникаетъ и въ толпу.
Чикъ молчалъ. Если бы меръ не прислалъ экипажа, новый жрецъ художествъ можетъ быть сказалъ бы что-нибудь.
— Это не за нами ли? спросилъ тихо Попсъ.
— Конечно! Идемъ; нечего терять времени.
Голлетъ отворилъ дверь, остановился, посмотрѣлъ во всѣ стороны, и проворчалъ: «Чортъ побери, кандалы-то и забыли!:» Когда наши друзья вышли изъ комнаты, къ нимъ присоединились еще три человѣка, — слуги мера, какъ утверждалъ Попсъ, толкая локтемъ Чика, — которые проводили ихъ до самаго экипажа. Лишь только они показались на улицѣ, громкое ура раздалось со всѣхъ сторонъ. Микель-Анджеле привѣтствовалъ собраніе поклономъ: и Чикъ съ покорностью послѣдовалъ его примѣру. Новыя восклицанія толпы; новые поклоны со стороны знаменитыхъ путешественниковъ. Оба они были такъ заняты своимъ торжествомъ, что не слыхали даже насмѣшекъ, которые сыпались на нихъ со всѣхъ сторонъ.
— Ай да, знатно, Голлетъ! шепнула Бекки, дочь трактирщицы. Наконецъ ты ихъ поймалъ! Чай, за поимку убійцъ платать хорошо!
— Пять фунтовъ за обыкновенныхъ, отвѣчалъ ей Голлеть на ухо: но за этихъ молодцовъ, надѣюсь, что благосклонное мое начальство…
Экипажъ тронулся. Чикъ и Попсъ поѣхали на аудіенцію къ меру.
Попсъ не ошибся. Ліонель Месъ, достойный меръ города Велля, точно былъ меценатъ. Въ то самое время, какъ ему сообщили о пріѣздѣ въ городъ двухъ разбойниковъ, онъ занимался изящными искусствами и давалъ аудіенцію знаменитому провинціальному актеру. Когда ему доложили о прибытіи убійцъ, онъ съ неудовольствіемъ долженъ былъ отложить бесѣду съ артистомъ до другаго времени и облечься всѣмъ величіемъ своего сана для общественнаго блага.
— Это тѣ самые негодяи? спросилъ онъ, когда Попсъ и Чикъ вошли въ комнату, тотъ улыбаясь, другой съ угрюмымъ и безпокойнымъ видомъ. Однако прошу покорно… Мошенникъ! слышишь, не смѣяться. Вѣдь вы здѣсь не для смѣху.
Попсъ взглянулъ на Чика, а Чикъ на мера.
— Не рослаго же онъ десятка! сказалъ городовой секретарь полу шопотомъ меру. Право, очень малъ! Да какъ это онъ сдѣлалъ такое дѣло! Должно быть прискакнулъ, чтобы убить.
— Я того же мнѣнія, важно произнесъ меръ.
Попсъ только теперь сталъ подозрѣвать недоразумѣніе. Онъ выпрямился во всю длину свою и хотѣлъ было говорить, но меръ, замѣтивъ это безразсудное намѣреніе, закричалъ:
— Молчать! Я думаю, дружокъ, что лучше будетъ, когда ты побережешь языкъ. Прошу меня послушать. Вамъ должно быть извѣстно, что по кротости Англійскихъ законовъ… Ба! Голлетъ, это что? за чѣмъ у нихъ руки не въ кандалахъ?
— Въ кандалахъ! возопилъ Попсъ съ негодованіемъ, и глаза его засверкали какъ свѣтлякъ.
— Въ кандалахъ! судорожно произнесъ Чикъ, и лице его раздулось какъ большой мячъ.
— Въ кандалахъ! повторилъ твердо меръ, взглянувъ на Голлета, который между-тѣмъ пріискивалъ оправданіе.
— Ни слова, сударь! продолжалъ разгнѣванный меръ. Прошу молчать! Я принимаю за неуваженіе къ моему лицу, что вы допустили ко мнѣ преступниковъ не въ кандалахъ.
— Преступниковъ! вскричалъ Попсъ, вытаращивъ глаза: преступниковъ?
— Молчать, несчастные! ни слова! По законамъ Англіи… Да! хорошо; но теперь не время, сказалъ онъ Голлету, которой прервалъ потокъ его рѣчи, зазвѣнѣвъ двумя парами новенькихъ и свѣтлыхъ какъ зеркало кандаловъ. По законамъ Англіи, не позволяется никому говорить ни слова въ свое оправданіе чтобы обвиненный не сказалъ какой-нибудь глупости. Юстиція, которой я здѣсь представитель, имѣетъ средства узнать сама всю истину изъ показаній свидѣтелей.
— Осмѣлюсь предложить вашей чести, сказалъ Голлетъ почтительно подходя къ меру: начать допросъ съ мистриссъ Го, хозяйки Серебрянаго Оленя, которая дала намъ знать о прибытіи этихъ молодцовъ. Они признались ей во всемъ.
Госпожа Го, перебирая пальцами конецъ своей шали, выступила на середину комнаты.
— Мистриссъ Го, сказалъ меръ, и каждый его глазъ свѣтилъ вопросительнымъ знакомъ: эти люди признались вамъ въ убійствѣ?
— Въ убійствѣ! вскричалъ Попсъ, и размахнулъ руками какъ на кафедрѣ.
— Въ убійствъ! повторилъ Чикъ плачевно.
— Молчать! закричалъ меръ. Законы Англіи… Говорите, сударыня!
— Я ихъ подслушала, отвѣчала Трактирщица, когда они сговорились забраться въ тюрьму и снять тамъ убійцу. Послѣ того, вотъ этотъ человѣчекъ похвалился, что онъ артистъ, то есть, мошенникъ, ваша честь, и перебывалъ во всѣхъ тюрмахъ Соединеннаго Королевства.
— Да, это правда, подхватилъ Попсъ съ гордостью. Это точно правда, и меня знаютъ вездѣ. Нѣтъ ни одной тюрмы…
— Говорятъ вамъ молчать, вскричалъ меръ: слышите ль! Не забывайте, что вы отнюдь не должны обвинять самихъ себя. Пусть другіе васъ обвиняютъ. Законы Англіи… Однако признайтесь, чѣмъ вы добываете насущный хлѣбъ?
— Хлѣбъ! воскликнулъ Попсъ.
— Да; хлѣбъ, повторилъ меръ. Я думаю, что вы ѣдите какъ и всѣ люди: а! какъ?
— Ужасно много ѣдятъ хлѣба, ваша честь, примолвила трактирщица. Въ двоемъ съѣли шесть булокъ….
— Милостивый государь! прервалъ Попсъ съ нетерпѣніемъ: господинъ меръ! тутъ есть какое-то ужасное недоразумѣніе. За кого эти люди насъ принимаютъ? Тутъ непремѣнно есть ошибка.
— Пустое! сказалъ Голлетъ. Не безпокоитесь, ваша честь; ошибки нѣтъ никакой. Онъ даже ни сколько не удивился, узнавши, что вы его ожидали.
— Точно такъ, возразилъ Попсъ; правда; я принялъ ваше приглашеніе, какъ доказательство уваженіяхъ моему званію.
— Званію! Да кто же вы? спросилъ удивленный меръ. Званію!
— Я имѣю честь быть художникомъ.
— Живописецъ, скульпторъ, что ли? спросилъ городовой секретарь.
— Именно! отвѣчалъ Попсъ съ спокойною и величественною осанкой. Причина моего пріѣзда въ этотъ городъ, есть именно порученіе…… которое должно быть вамъ извѣстно……
Секретарь подбѣжалъ къ меру и началъ что-то нашептывать ему въ ухо. Меръ, въ замѣшательствѣ, не находилъ словъ. Однако онъ скоро оправился и принялъ снова начальническую важность.
— Голлетъ! я доволенъ вашимъ усердіемъ, но, къ сожалѣнію это не тѣ убійцы, которыхъ мы ищемъ; это совсѣмъ другіе люди. Милостивые государи, вы свободны; пріймите увѣреніе, что этотъ случай не оставитъ ни какого пятна на вашей репутаціи… Вы свободны.
— Однако жъ, ваша честь, погодите, сказалъ Голлетъ, вспомнивъ о наградѣ. Извольте ихъ снова допросить. Извольте, допросите: ей, ей, это они; есть и другія доказательства. Они признались, что и женщина-то съ ними пріѣхала.
— Женщина! сказалъ Чикъ. Какая женщина?
— А Ненси Девисонъ, сообщница ваша въ смертоубійствѣ, подхватилъ Голлетъ. Мы все знаемъ!
— Объявляю, господинъ меръ, воскликнулъ Попсъ торжественнымъ тономъ; объявляю, что я отъ роду не зналъ никакой женщины по имени Девисонъ, что я человѣкъ женатый, и что поэтому я никогда не ѣзжу съ женщинами.
— Какъ! развѣ вы не говорили, что она пріѣхала съ вами въ почтовой каретѣ? Отъ этого-то ужъ не отопретесь.
— Да; помню; я говорилъ о почтовой каретѣ. Узнавъ, что моя репутація и здѣсь извѣстна, я замѣтилъ Г. Чику, что слава, слава, господинъ меръ, — ѣздитъ и въ скромномъ почтовомъ экипажъ. Я говорилъ о славѣ.
— Не правда, о Ненси Девисонъ!
— О славѣ! величественной и лучезарной дѣвѣ!
— Самой развратной и безпорядочной! какая только есть въ Англіи.
— Молчать! закричалъ меръ. Законы Англіи… Голлетъ, ты хорошій и усердный чиновникъ, однако, братецъ, часто дѣлаешь глупости. Ты ошибся. Быть-можетъ, съ помощію Божіею, отъ тебя не уйдутъ еще и тѣ. Между-тѣмъ, господа, вы свободны.
Голлетъ вышелъ съ кандалами, и за нимъ удалилась трактирщица, повторяя: «А жаль! очень жаль!….» Меръ отправился въ кабинетъ, предоставивъ секретарю загладить своимъ краснорѣчіемъ невѣжливость пріема, оказаннаго путешественникамъ.
— Я принимаю, мистеръ Попсъ, искреннее участіе, сказалъ секретарь, въ случившейся съ вами непріятности. Поэтому вы знаете господина Фенльби…
— Гравера? воскликнулъ Попсъ. Какъ не знать! Конечно, знаю.
— Мы просили его отъ имени гражданства, прислать намъ хорошаго живописца…
— Никто лучше господина Фенльби не можетъ исполнить вашего порученія, примолвилъ Попсъ: онъ состоитъ въ связяхъ съ отличнѣйшими живописцами въ столицѣ.
— О, я то есть, господинъ меръ въ томъ совершенно увѣренъ! подхватилъ секретарь, учтиво кланяясь Попсу. Работы будетъ довольно. Кстати, что вы думаете объ оригиналѣ?
— Что я думаю?
— Не правда ли, характерное лице?
— Я того и ожидалъ, судя по слухамъ, какіе до меня дошли. Человѣкъ, который сдѣлалъ столько… Когда, вы полагаете, можно будетъ мнѣ начать?
— Это мы рѣшимъ за стаканомъ вина. О, вы не можете вообразить, какой это человѣкъ! Господинъ меръ покорнѣйше, проситъ васъ отобѣдать съ нимъ сегодня. Ахъ, сударь, какой онъ благодѣтель городу.
— Да; я это замѣтилъ, сказалъ Попсъ.
— Знакъ признательности, который мы ему готовимъ, хоть я напередъ увѣренъ въ отличномъ его исполненіи, далеко не можетъ сравниться съ благодѣяніями какими онъ осыпалъ нашъ городъ. Я покажу вамъ нашъ городъ; къ четыремъ часамъ мы успѣемъ воротиться. Во время прогулки я буду имѣть случай обратить вниманіе ваше на мостовыя, на фонари, на всѣ тѣ улучшенія, которыми мы обязаны его управленію. Пойдемте!
Четыре часа пробило. Меръ былъ точный человѣкъ: обѣдъ поданъ, гости усѣлись по мѣстамъ, и первыя полчаса прошли въ трудолюбивомъ молчаніи. Наконецъ городовой секретарь открылъ бесѣду.
— Мнѣ кажется, мистеръ Пигъ, сказалъ онъ обращаясь къ жирному кузнецу, или, учтивѣе, желѣзному фабриканту: что вы тоже занимаетесь немножко искусствами?
— Немножко. И мнѣ желательно знать, кто поставилъ желѣзо для висячаго моста?
— Кстати объ искусствахъ, сказала мерша: каково подвигается ваше сочиненіе?
— Г. Пигъ сочиняетъ? спросилъ Попсъ съ уваженіемъ артиста къ авторскому званію.
— Да! сказалъ меръ, въ печать еще не поступало, однако жъ надѣюсь, Пигъ, что мы скоро будемъ читать вашу исторію?
— Исторію? подхватилъ Попсъ.
— Точно такъ: я занимаюсь «Исторіею усовершенствованія и успѣховъ виста», важно отвѣчалъ Пигъ.
— Это должно быть чрезвычайно любопытно, замѣтила миссъ Ангелика.
— И съ приложеніемъ портретовъ знаменитѣйшихъ игроковъ. Что касается до сходства…
— Кстати о портретахъ: когда вы думаете начать свою работу? спросила мерша взглянувъ милостиво на Попса.
— Если угодно, хоть завтра, отвѣчалъ Микель-Анджело съ рѣшительностью знаменитаго своего тезки.
— Но мой другъ, продолжала мерша, обращаясь къ мужу: ты завтра занятъ?
— О, нѣтъ! Казенныя дѣла можно отложить. Г. Попсъ нарочно для этого пріѣхалъ и мы не должны его задерживать. Я бы желалъ только, чтобъ предметъ былъ болѣе достоинъ его дарованія…
Меръ былъ прерванъ приходомъ слуги, который доложилъ, что директоръ странствующей труппы актеровъ, Г. Флетъ, желаетъ ему представить списокъ своего репертуара.
— Какъ вы думаете, впустить его? спросилъ меръ изъ уваженія къ своимъ гостямъ. Скажи, чтобъ онъ вошелъ. Постой, постой: подать чистый стаканъ.
— Мой другъ, сказала Мерша: трагедію!
— Трагедію и балетъ, папенька! прибавила миссъ Ангелика.
— А я думаю, возразилъ Пигъ, что лучше было бы… Да вотъ онъ и самъ.
Мистеръ Флетъ вошелъ, потирая руки и почтительно кланяясь собранію.
— Милости просимъ, садитесь, Г. Флетъ, сказалъ гостепріимный меръ.
— Ваше превосходительство! отвѣчалъ Флетъ и сѣлъ.
— Стаканъ винца, сказалъ хозяинъ, подвинувъ къ нему бутылку.
— Ваше превосходительство! отвѣчалъ директоръ, и налилъ стаканъ.
— Посмотримъ, что вы принесли. Я начальникъ города, такъ, ужъ дѣлать нечего, надо выбирать піесы.
— Ваше превосходительство! отвѣчалъ Флетъ и хотѣлъ было опять замолчать, однако жъ перемѣнилъ свое намѣреніе, и сказалъ: — Свѣтъ ожидаетъ этого отъ васъ.
— Я думаю, вы можете сыграть намъ что-нибудь изъ…… какъ бишь его…… Шекспира; такъ, что-нибудь въ этомъ родѣ.
— Если прикажете, отвѣчалъ директоръ.
— И такъ, сударыни, выберите же трагедію, сказалъ вѣжливый градоначальникъ женѣ и дочери. Директоръ представилъ списокъ.
— Я бы желала «Ричарда Третьяго», сказала мерша.
— Ваше превосходительство! отвѣчалъ Флетъ чувствительнѣе обыкновеннаго.
— Хорошо; такъ «Ричарда Третьяго», балетъ, и чтобы еще такое?
Меръ пробѣжалъ глазами списокъ.
— А! вотъ, кажется, изъ новенькихъ, дайте намъ еще эту…
— Что такое? сказала мерша, заглядывая въ списокъ: «Маленькій Жокей». Что, она хороша?
— Интересна ли она? спросила миссъ Ангелика.
— Ваше превосходительство, чрезвычайно! Молодая дѣвушка, чтобъ помочь своему любовнику, рѣшается на геройскій подвигъ сдѣлаться жокеемъ и ходить въ лосинныхъ панталонахъ и ботфортахъ.
— Ахъ! прошепталъ Попсъ, перегибаясь къ Чику: ахъ, мистеръ Чикъ, когда бы вы видѣли мою Джозефину въ «Маленькомъ жокеѣ!»
— На счастіе, пріѣхала къ на къ сегодня изъ Лондона новая актриса, съ большимъ дарованіемъ; молоденькая леди, которая удивительно мила въ лосинныхъ панталонахъ и страстно любитъ эту роль.
— Точно, какъ моя Джозефина! сказалъ Попсъ Чику.
— Прикажете ли «Маленькаго жокея»? спросилъ директоръ мера.
— Да, да! пора кончить; у меня есть еще другія дѣла. Хорошо «Жокея». Слышите!
— Ваше превосходительство, воскликнулъ директоръ, допилъ вино, свернулъ списокъ и удалился.
— Теперь, мой другъ, сказала мерша, поговоримъ, о чемъ мы было начали, когда вошелъ Флетъ.
— Да! о причинѣ пріѣзда Г. Попса, присовокупилъ городовой секретарь, который въ продолженіи предъидущаго разговора, съѣлъ, въ глубокомъ молчаніи, цѣлую тарелку вишень.
— Вы говорите, что могли бы начать завтра? спросилъ Меръ.
Попсъ поклонился.
— Какъ полагаете вы изобразить свой предметъ?
— Я еще не рѣшился, но предчувствую, что эта работа будетъ лучшимъ моимъ произведеніемъ.
Меръ смѣшался, и поскорѣй налилъ ему стаканъ вина.
— Впрочемъ, вы сами можете дать хорошую идею.
— Разумѣется, другъ мой, сказала Мерша. — Что вы думаете, на примѣръ, о такомъ платьѣ, мистеръ Попсъ: зеленый фракъ, голубой бархатный жилетъ и черные атласные… понимаете?
— Помилуйте, миледи! воскликнулъ Попсъ почтительно: мы бы желали быть какъ-можно ближе къ природѣ! Развѣ вы не находите, что такое платье было бы выше его званія.
— Выше его званія! воскликнула Мерша: а я васъ увѣряю, что онъ былъ именно такъ одѣтъ въ первый день….
— Виноватъ! прошепталъ Попсъ. Я этого не зналъ! Я думалъ…
— Помню, другъ мой, помню сказалъ меръ: и всѣ говорили, что оно было къ лицу. Да; я съ тобой согласенъ, что это будетъ всего лучше.
— Притомъ же, сказалъ секретарь: я, кажется, еще не показывалъ вамъ мѣста, гдѣ мы думаемъ повѣсить…
— Нѣтъ еще; я увижу въ свое время, отвѣчалъ Попсъ.
— Прекрасное мѣсто, гдѣ каждый можетъ видѣть; и я не сомнѣваюсь, что все будетъ кончено къ общему удовольствію.
— Исключая развѣ того, для котораго все это готовится, замѣтилъ артистъ.
— О, располагайте имъ какъ вамъ угодно! сказалъ меръ: онъ будетъ послушенъ. Какое жъ вамъ угодно положенье? Не дать ли чего въ руку? Или…
— Я уже сказалъ, что мы желали бы какъ-можно быть вѣрнѣе. Дать или не давать въ руку, это совершенно будетъ зависѣть отъ самаго оригинала.
— Вотъ на примѣръ апельсинъ, или… и меръ взялъ со стола апельсинъ.
— Конечно, апельсинъ въ рукѣ было бы прекрасно, удивительно, если бы только объ этомъ обстоятельствѣ что-нибудь было сказано въ газетахъ.
— Наша городская газета не выпуститъ этого изъ виду, подхватилъ секретарь.
— Но вотъ еще затрудненіе, сказалъ ему Попсъ; люди въ его положеніи обыкновенно склонны къ упрямству; и если мы не скажемъ священнику, чтобъ уговорилъ его, онъ, пожалуй, и не захочетъ сосать апельсина въ послѣднія свои минуты.
— Послѣднія минуты! воскликнулъ меръ. Что это такое? Не думаете ли вы представлять чью либо смерть?
— Я бы желалъ представить его публикѣ передъ тѣмъ, какъ будетъ онъ отправленъ на тотъ свѣтъ, отвѣчалъ художникъ.
— Отправленъ на тотъ свѣтъ? вскричали хоромъ меръ, мерша съ дочерью, кузнецъ Пигъ и городовой секретарь.
— Развѣ случиться можетъ, его не повѣсятъ? сказалъ Попсъ со вздохомъ. Тогда всѣ мои труды пропадутъ даромъ.
Меръ вскочилъ со стула, жена и дочь вскрикнули, Пигъ отпустилъ — God dam!
— Повѣшенъ! господинъ меръ повѣшенъ! возопилъ городовой секретарь.
— Господинъ меръ! отвѣчалъ художникъ. Я о господинѣ мерѣ не говорилъ ни слова.
— Нисколько! и въ поминѣ не было! присовокупилъ Чикъ, посматривая на дверь.
— За чѣмъ же вы сюда пріѣхали? спросилъ секретарь. Развѣ Г. Фенльби не за тѣмъ васъ прислалъ чтобъ написать портретъ господина мера для присутствія?
— Со всѣмъ напротивъ, смиренно отвѣчалъ Попсъ.
— Что же вы хотите здѣсь дѣлать? сказалъ меръ, вооружившись всѣмъ своимъ оффиціальнымъ гнѣвомъ.
— Я пріѣхалъ за тѣмъ, чтобу вылѣпить изъ воску фигуру разбойника Кемпа для нашей галлеріи.
— Вылѣпить разбойника! для вашей галлеріи! закричалъ разъяренный градоначальникъ.
Попсъ проворно всунулъ ему въ руку каталогъ своихъ восковыхъ фигуръ и представилъ Чика какъ ихъ владѣльца. Меръ пыхтѣлъ ноздрями какъ китъ, ворочалъ глаза, разѣвалъ ротъ и не находилъ словъ для своего негодованія. Наконецъ стѣсненная грудь его начала облегчаться отдѣльными сентенціями: «Бродяги!…… бездѣльники!…… торгаши восковыхъ куколь!…… вы осмѣлились прійти и напроситься на обѣдъ къ начальнику города!» Онъ безъ сомнѣнія долго бы еще ругался, еслибъ Попсъ, олицетворенный демонъ достоинства художествъ, не вскочилъ со стула и не остановилъ его.
— Милостивый государь! мы не бродяги, не бездѣльники, ни даже воры; куклами никогда еще не торговали; а за обѣдъ вотъ вамъ пол-кроны.
— Пол-кроны! вскричалъ меръ, удивленный гордостью артиста.
— Порція телятины шесть пенсовъ; порція дичи восемь пенсовъ; пломъ-пуддингъ четыре пенса; картофель пенни; два хлѣба два пенса, вино, много, восемь пенсовъ, и пенни за прислугу!
Сказавъ это, Попсъ величественно пошелъ какъ тѣнь короля въ Гамлетѣ. Остановившись въ дверяхъ, онъ закричалъ еще: Г. Чикъ, не забудьте и своемъ счетѣ, двухъ порцій пуддингу! Вы съѣли, кажется больше меня.
— Славно же вы напроказили! сказалъ Чикъ Попсу, когда достойная чета расположилась въ новой гостинницѣ.
— Я отомстилъ за оскорбленіе моего званія, отвѣчалъ Попсъ, облокотившись на стол и положивъ голову на ладонь.
— А если Г. Коксъ откажетъ вамъ отъ мѣста?
— Но честь моя спасена! горячо возразилъ Микель-Анджело.
— Что честь! Пустой звукъ, когда ни копѣйки въ въ карманѣ и сапогъ въ дырахъ. Я ненавижу это чувство.
— Быть названнымъ бродягой, торгашемъ куколъ!
— Однако, согласитесь, вино было безъ всякаго порока.
— Я чувствую его въ крови, сказалъ Попсъ, думая объ оскорбленіи.
— И я такъ же, вздохнулъ Чикъ, думая о винѣ.
— Мистеръ Чикъ, есть обиды, которыхъ геніальный человѣкъ не можетъ вынести! Не ваша вина, когда вы ихъ не понимаете.
— Благодарю небо, у меня больше разсудка, отвѣчалъ Чикъ съ важностью. Хорошо быть вамъ геніемъ! Зато какъ чертовски несносно разсудительному человѣку находиться при геніи!
— Несносно? воскликнулъ Попсъ, и углы его рта спустились къ подбородку. Знаете ли Г. Чикъ, чему обоихъ насъ можно уподобить?
Чикъ покачалъ головой въ знакъ отрицанія.
— Летучей мыши, сударь; летучей мыши. Вы мышь, а я крылья, которыми вы летаете.
На это Чикъ не могъ сдѣлать ни какого возраженія, и самъ Попсъ, послѣ такой сильной метафоры, принужденъ былъ отдохнуть въ молчаніи. Онъ только вздохнулъ.
— Ну, посмотримъ теперь, какъ намъ поможетъ вашъ геній скопировать Кемпа? Послѣ такихъ проказъ, меръ не пуститъ насъ въ тюрму.
— Пустое! сказалъ Попсъ.
— Пустое? А какъ намъ безъ Кемпа показаться Коксу? Посмотримъ какъ-то вы его сдѣлаете.
— Если на то пойдетъ, отвѣчалъ Попсъ: по вдохновенію!
Чикъ пристально поглядѣлъ на него, чтобы убѣдиться, не помѣшался ли онъ въ умѣ.
— Развѣ вы никогда не слыхали о портретахъ, бюстахъ, даже о путешествіяхъ, которые были писаны, сдѣланы, сочинены заочно, такъ, на-обумъ? Какъ назовете вы эту способность?
— Сумасбродствомъ.
— Вдохновеніемъ! воскликнулъ Попсъ.
— Безъ сомнѣнія, это очень выгодно карману, замѣтилъ расчетливый Чикъ: но что до меня касается…
Какъ бы на смѣхъ, въ это самое время явился посланный отъ мера, который, по совѣту смѣтливаго секретаря, предлагалъ имъ свое позволеніе посѣщать тюрму. Лице Попса озарилось восторгомъ, и онъ опрокинулся на спинку стула.
— Видите ли, что значитъ проучить невѣждъ! воскликнулъ онъ.
— Право, сказалъ Чикъ, надобно сознаться, что вы ведете себя какъ принцъ.
— Я поддерживаю величіе художествъ! вскричалъ Попсъ. Но время дорого…
Онъ проворно вскочилъ со стула, и отправился съ вѣрнымъ своимъ наперсникомъ въ тюрму. Приказаніе уже было отдано, чтобы ихъ впустить. Засовы стукнули, и ворота заскрипѣли на ржавыхъ вереяхъ. Привратникъ указалъ имъ дорогу на тюремный дворъ.
Громкій и дикій крикъ встрѣтилъ нашихъ друзей. Осмотрѣвшись, они примѣтили, что какой-то человѣкъ бьетъ мальчика и къ каждому удару прибавляетъ особую приговорку.
— Что онъ сдѣлалъ? Зачто вы его такъ бьете? спросилъ Чикъ, подошедъ къ человѣку, когда тотъ кончилъ экзекуцію, а мальчикъ бросился бѣжать, и издали подразнивалъ языкомъ своего тирана.
— Смотрите! отвѣчалъ незнакомецъ, показывая задавленную муху: вотъ уже третью отнялъ я сегодня у этого негодяя.
— Не можете ли вы сказать намъ, спросилъ нетерпѣливый Попсъ, гдѣ бы мнѣ найти разбойника Кемпа?
— Я Кемпъ, отвѣчалъ покровитель мухъ.
— Извините, пробормоталъ Попсъ: я не думалъ…
— Ничего-съ, сказалъ Кемпъ очень вѣжливо: вы только по-слуху говорите.
— Честь имѣю рекомендоваться, продолжалъ Поисъ, обвороженный обращеніемъ преступника: я художникъ и могу сказать, довольно извѣстный. Вы, вѣроятно, знасте, мистеръ Кемпъ, что нѣкоторые невѣжды такъ суевѣрны, что не даютъ съ себя списывать портретовъ.
— Да, ваша правда; они думаютъ, что послѣ этого не долго и въ жить на свѣтѣ. Что до меня, то я чуждъ подобныхъ предразсудковъ.
— Я это замѣтилъ съ перваго взгляда, мистеръ Кемпъ. Умный человѣкъ тотчасъ видѣнъ. Надобно вамъ сказать, что нѣсколько любителей изящнаго изъ вельможъ, высшаго духовенства и средняго сословія, очень желали бы сохранить портретъ вашъ для потомства. А какъ жизнь, мистеръ Кемпъ, есть даръ очень ненадежный, котораго и самый лучшій, самый здоровый человѣкъ долженъ быть всегда готовъ лишиться, то можетъ-быть вы не откажете въ милости посвятить мнѣ нѣсколько засѣданій, какъ скоро настоящее ваше положеніе позволитъ.
— А что я получу за это? спросилъ Кемпъ.
— Для нѣкоторыхъ людей, мистеръ Кемпъ и слава послѣ смерти награда не совсѣмъ пустая за небольшое снисхожденіе, сдѣланное на этомъ сбѣтѣ. Отказъ вашъ чрезвычайно огорчитъ всю публику, тогда какъ ваше согласіе обогатитъ новымъ сокровищемъ нашу коллекцію.
— Коллекцію? Такъ уже у васъ есть много кромѣ меня?
— Прелестнѣйшая коллекція, которая…… виноватъ, мистеръ Кемпъ!…… позвольте вамъ представить самаго ея хозяина.
Попсъ отрекомендовалъ Чика. Кемпъ протянулъ ему руку. Медленно и не прежде какъ Попсъ нѣсколько разъ кивнулъ головой, подалъ Чикъ оконечности своихъ пальцевъ какъ-будто въ капканъ. Его кровь застыла, и замерло дыханье, когда Кемпъ, мало заботясь объ его отвращеніи, крѣпко сжалъ ему руку. Ни коварная учтивость преступника, ни ужасъ Чика, не укрылись отъ опытнаго глаза Попса. Чтобы дать другой оборотъ, онъ поспѣшно вынулъ изъ кармана каталогъ фигуръ, и съ особенною ловкостью вручилъ его Кемпу.
— Благодарю, сказалъ арестантъ, оттолкнувъ рукой поданную книжку. Скажите-ка лучше, есть ли тутъ кто-нибудь изъ моихъ друзей. За компаніей и я на все готовъ.
Съ полною самонадѣянностью началъ Попсъ читать имена законодателей и героевъ, поэтовъ и членовъ парламента, и, пробѣжавъ весь списокъ, взглянулъ торжественно на преступника.
— Ну, Г. Кемпъ, спросилъ онъ: что, скажете, что думаете, объ этихъ именахъ?
— Клянусь честью, отвѣчалъ разбойникъ, мнѣ не случалось никогда ихъ слышать!
— А слыхали ли вотъ эти?…
Попсъ сталъ пересчитывать убійцъ и грабителей.
— Вотъ это другое дѣло! сказалъ арестантъ. Неужели вы думаете, что я прожилъ вѣкъ и ничего не зналъ объ нихъ?
— Хорошо же, Г. Кемпъ: если угодно, я обѣщаю и вамъ здѣсь мѣстечко, между…… посмотримъ…… ба! между Картушемъ, знаменитымъ Французскимъ граб…… героемъ, и…… и……
— Какъ бы не такъ! Вотъ этому не бывать. Я Англичанинъ, милостивый государь! Я горжусь тѣмъ, что родился Англичаниномъ, и ни за что не соглашусь стоять подлѣ какой-нибудь Французской собаки.
— Такія чувства, сказалъ Попсъ, достойны всякаго уваженія. Позвольте спросить, лы курите?
— И жую, отвѣчалъ арестантъ.
— Поэтому, немножко табаку вѣрно не откажетесь принять, сказалъ Попсъ, и съ граціознымъ движеніемъ руки подалъ картузъ табаку преступнику, который, не удостоивъ его отвѣта, принялъ подарокъ и скрылся.
— Превѣжливый молодецъ! сказалъ Попсъ.
— Когда бы только не жалъ рукъ, возразилъ Чикъ. Еще и теперь больно.
— Ничего, ничего, все для художества, сказалъ философъ Попсъ.
— Не говорите! Мнѣ казалось, что я окунулъ руку въ кровь.
— Славный будетъ субъэктъ! воскликнулъ восторженный а тистъ
— Какъ-будто пятно легло на мою руку, пятно, котораго никогда не смою, простоналъ Чикъ съ отвращеніемъ.
— Кучу принесетъ денегъ! сказалъ художникъ.
— Вы думаете?
— Кучу! пропасть! Ручаюсь вамъ моей славою.
— Впрочемъ для разбойника, онъ еще довольно скромный парень. Но точно ли онъ будетъ привлекать много народу?
— Непремѣнно!
— И то правда, чего жъ требовать отъ людей въ такомъ положеніи? Онъ вѣрно хотѣлъ сдѣлать вѣжливость, и……
Чикъ, не кончивъ разсужденія, помирился съ пятномъ своей руки и опустилъ ее въ карманъ.
— Художникъ, мистеръ Чикъ, выше предразсудковъ свѣта. Человѣкъ, который любить свой предметъ, долженъ для него итти въ огонь и воду. Знаю, что для иныхъ это кажется низкимъ: но какіе это художники? Франтики, которые списываютъ природу съ дивана гостиной. Не такихъ правилъ держусь я: по-моему, когда хотите изобразить предметъ, вы должны его видѣть, осязать, дышать одною съ нимъ стихіей, въ немъ жить. Иначе вы скоро вздумаете изучать природу по-Китайски за чашкой чаю. Но вотъ и разб…… виноватъ!…… вотъ и Г. Кемпъ.
Въ самомъ дѣлѣ арестантъ опять явился на дворѣ, и уже съ трубкою во рту, пуская большіе клубы табачнаго дыму. Попсъ подошелъ къ нему съ ловкостью свѣтскаго человѣка.
— Какъ вы находите, мистеръ Кемпъ? По вашему ли онъ вкусу?
— Немножко слабъ. Впрочемъ я ко всему привыкъ.
— Правда, немножко слабъ, подхватилъ Попсъ: однако жъ, какъ всякое отлагательство есть напрасная трата времени, то не угодно ли вамъ пожертвовать потомству полу-часикомъ?
— Съ моимъ удовольствіемъ, отвѣчалъ Кемпъ, и пошелъ въ свою конурку.
— Хотите ли вы, чтобъ я изобразилъ васъ съ трубкой? спросилъ художникъ, готовясь приступить къ работѣ.
— Нѣтъ, нѣтъ; я не думаю, чтобы трубка придавала красоты лицу, отвѣчалъ Кемпъ, положивъ трубку. — Вотъ такъ, хорошо ли? сказалъ онъ, самъ принимая положеніе, какого ему хотѣлось.
— Превосходно! вскричалъ артистъ. Позвольте только замѣтить, что у меня уже есть Генрихъ Осьмой въ этомъ положеніи. Но если бы вамъ угодно было принять ту самую аттитюду, въ которой вы совершили……
Глаза Кемпа засверкали……
— Лучшій подвигъ своей жизни, то я счелъ бы эт за величайшую милость. Мускулы будутъ лучше обозначены, формы получать больше выразительности, и цѣлое пріобрѣтетъ новую прелесть. Вотъ такъ, продолжалъ Попсъ низко поклонившись, когда Кемпъ сѣлъ по его желанію. Вотъ такъ! Превосходно! Сказать по совѣсти, Г. Кемпъ, вы сведете всѣхъ съ ума.
— Я тоже думаю.
— А я никогда не льщу, сказалъ Чикъ съ важнымъ видомъ знатока. Жаль только, что прошло вакантное время, а то отъ молоденькихъ дѣвушекъ не было бъ отбою.
— Право? Скажу же вамъ (и герой выпрямился на цѣлую пядень) что вашъ покорнѣйшій слуга, былъ въ свою пору не безъ успѣховъ у прекраснаго пола!
— Особенными любимцами женскихъ пансіоновъ у насъ всегда считались…
Тутъ Попсъ назвалъ нѣсколько именъ самыхъ знаменитыхъ негодяевъ.
— Ни мой Байронъ въ Греческой шапкѣ, ни Юмъ съ книгой изъ собственной его библіотеки, ни самъ лордъ Брумъ въ канцлерскомъ парикѣ повернитесь немного влѣво, Г. Кемпъ!…… такъ; благодарю!…… но никогда, увѣряю васъ, такъ сильно не кружили молоденькихъ головъ какъ…… знаменитые люди.
— Я полагаю, что всѣ мы находимся въ одной комнатъ? спросилъ Кемпъ.
— Мы не любимъ дѣлать различій. Увѣряю васъ, вы будете въ прекрасномъ обществѣ. Слава ваша ни чуть не меньше славы знаменитѣйшаго изъ нихъ; и когда бы вы даже открыли вторую Америку, я не могъ бы дать вамъ мѣстечка лучше того, которое вамъ заранѣе предназначаемъ.
Такимъ образомъ, мѣся воскъ и мороча злодѣя, Попсъ три дни сряду продолжалъ свой трудъ; работа быстро подвигалась, и ревностный художникъ надѣялся скоро увидѣть полное изображеніе того, кто быть-можетъ черезъ нѣсколько дней долженъ былъ называться покойникомъ. Попсъ ежедневно отдавалъ отчетъ въ своихъ успѣхахъ Чику, который, послѣ перваго посѣщенія, рѣшительно не захотѣлъ больше ходить въ тюрму. Голова была совсѣмъ кончена въ тотъ самый день, когда объявили приговоръ преступнику. Участь Кемпа рѣшилась; ему осталось только ждать дня казни. Можно вообразить, въ какомъ онъ былъ въ духѣ. Вечеромъ, Попсъ вздумалъ навѣстить его. Подкупивъ главнаго тюремщика обѣщаньемъ вылѣпить его ребенка, онъ скоро былъ допущенъ къ разбойнику. Кемпъ еще нѣсколько сердился на судей. Словомъ, Попсъ прибѣжалъ домой какъ съумасшедшій.
— Что съ тобой? спросилъ Чикъ. Кто тебя обидѣлъ, дражайшій Мигель?
— Кто обидѣлъ? Меня!…… художника!…… меня, который вылѣпилъ столько философовъ и ораторовъ?…… Меня!
— Говори же, что такое?
— Мерзавецъ этотъ Кемпъ! воскликнулъ Попсъ, дрожа отъ негодованья.
— Боже мой! неужели прощенъ? вскричалъ Чикъ въ страхѣ, чтобъ не потерять выгодной фигуры.
— Нѣтъ, до этого еще не доходило. Но мою голову! О, стыдъ! Повѣрите ль, онъ осмѣлился осквернить мою голову.
— Тебя ударилъ? сказалъ Чикъ хладнокровно.
— Нѣтъ не меня, а слѣпокъ своей головы. Подумайте…… вѣдь вы его видѣли…… подумайте, можетъ ли что быть смѣшнѣй его тщеславія? Замѣтили вы у него бородавку на лѣвой сторонѣ носа?
— Помню; почти съ горошину.
— Больше, гораздо больше, мистеръ Чикъ! Я налѣпилъ ему на носѣ бородавку приличной величины, какъ вдругъ мерзавецъ закричалъ, что я пачкунъ, оселъ, дуракъ; что хочу повредить ему въ глазахъ публики, обезславить въ могилѣ, и, схвативъ мой слѣпокъ, разбилъ его о полъ. Однако жъ не пугайтесь, онъ цѣлъ, при мнѣ, и черезъ два дня голова опять будетъ готова. Подумайте, мошенникъ побожился, что я на зло увеличилъ его бородавку.
— Такъ онъ не согласенъ…
— На все, кромѣ бородавки. Согласенъ и на то, чтобъ изобразить его съ ножомъ въ рукѣ, которымъ онъ совершалъ убійства. Мало того, онъ продалъ мнѣ платье, въ которомъ недавно убилъ мужа и жену, каждую штуку сполна, отъ шляпы до башмака; вотъ съ этимъ оружіемъ и въ этой одеждѣ онъ очень радъ перейти въ потомство, но поклялся, что его духъ не будетъ мнѣ давать покоя, если я осмѣлюсь посадить ему на носъ бородавку.
— Впрочемъ, она право съ горошину.
— Гораздо больше. Но не въ томъ дѣло; онъ оскорбилъ меня, художника. Живъ быть не хочу, если я не дамъ ему бородавку съ билліардный шаръ!
Наступилъ роковой вечеръ представленія «Ричарда Третьяго» и «Маленькаго жокея». Почтенная публика стеклась съ разныхъ сторонъ въ театръ, поставленный верстахъ въ двухъ отъ города на рубежъ двухъ огородовъ. Мальчики съ узелками подъ рукой, пробираясь сквозь толпу, несли въ храмъ Музъ, костюмы ея жрецовъ. Все предвѣщало, что спектакль будетъ великолѣпный, публика блестяща и многочисленна. Увлеченные общимъ энтузіазмомъ, Попсъ и Чикъ рѣшились также оказать свое покровительство драматическому искусству и осчастливить представленіе своимъ присутствіемъ. За нѣсколько минутъ до семи часовъ, Чикъ стоялъ посреди поля, и гордо посматривалъ кругомъ. Вдругъ какая-то дама торопливо прошла мимо и потупила глаза, какъ-бы избѣгая его взора. Съ спокойствіемъ Сократа, смотрѣлъ онъ на удаляющуюся соблазнительницу, какъ кто-то сзади ударилъ его по плечу и спросилъ: — «Вы знаете эту леди?» — Не имѣю чести. — «Ммъ! однако жъ мнѣ показалось, какъ-будто вы ей знакомы; она не много вздрогнула.» Незнакомецъ, не дожидаясь отвѣта, пошелъ къ театру. «Этого человѣка я гдѣ-то видѣлъ», подумалъ Чикъ: «Точно видѣлъ…… Да это кузнецъ Пигъ!…… Кой чортъ, куда жъ дѣвался Попсъ.» Чикъ пошелъ искать его. Издали замѣтилъ онъ бѣгущаго художника, который махалъ ему чѣмъ-то неистово и отталкивалъ отъ себя мальчика, гнавшагося за нимъ съ крикомъ и плачемъ.
— Повѣрите ли, Чикъ? Подумайте, кто играетъ маленькаго жокея? Джозефина, моя жена!
— Быть не можетъ! Какъ! развѣ вы ее видѣли?
— Нѣтъ! но взгляните; вотъ она.
И Попсъ распахнулъ передъ удивленнымъ другомъ пару лосинныхъ панталоновъ.
— Она? Какъ, эти панталоны?
— Женнины! Они принадлежатъ дражайшей моей Джозефинѣ. Это ея панталоны, тѣ самые, въ которыхъ она играла.
Чикъ не хотѣлъ вѣрить.
— Что жъ, въ самомъ дѣлѣ, вы сомнѣваетесь! продолжалъ Попсъ, потрясывая съ гнѣвомъ панталонами. Развѣ я ихъ не знаю? Изъ тысячи нашелъ бы ихъ.
— Баринъ! вопилъ мальчикъ: отдайте, пожалуйста; мнѣ приказали отнести ихъ въ театръ.
— Прочь, негодяй! прикрикнулъ Попсъ: ты сказалъ, что леди живетъ въ вашемъ домѣ?
— Да, баринъ, въ нашемъ домѣ! Маменька меня убьетъ.
— Ступай же къ своей леди; а когда она спроситъ, гдѣ панталоны, скажи ей, что господинъ, который имѣетъ на нихъ самыя законныя права… слышишь ли, законныя права! — взялъ ихъ себѣ и долженъ отдать лично.
— Баринъ, пожалуйста, отдайте! визжалъ мальчикъ, прыгая около него какъ по каленому желѣзу.
— Не шуми же, повѣса. Я буду вотъ въ этой тавернѣ. (Попсъ указалъ на ближнюю харчевню). Видишь ли, въ этой тавернѣ. Какъ называется она?
— Рога, баринъ.
— Она найдетъ меня подъ Рогами, если ей угодно.
Съ этимъ словомъ художникъ пустился къ харчевнѣ. Чикъ потащился за нимъ, а мальчикъ, весь въ слезахъ, бросился бѣжать къ театру, увѣдомить представительницу маленькаго жокея о непредвидѣнномъ похищеніи лучшей части ея костюма. Два друга усѣлись въ главной комнатѣ таверны подъ вывѣской Роговъ. Чикъ, допивъ свой стаканъ гроку съ ужиномъ, и, прищелкнувъ языкомъ, сказалъ:
— Га, что хорошо то хорошо!
— Это уже въ третій разъ! вскричалъ Попсъ. Уже два раза сбѣгала она у меня со двора, чтобы играть на театрѣ! Этакая страсть! Но я очень радъ, мистеръ Чикъ, что по-крайней-мѣрѣ вы будете имѣть случай сами убѣдиться, сколько природы въ игрѣ госпожи Попсъ. На то не смотрите, если ей не станутъ аплодировать. Искусство Джозефины слишкомъ натурально, чтобы растрогать чернь.
— Однако жъ, хорошо ли, замѣтилъ Чикъ, что она ѣздитъ по свѣту безъ вашего вѣдома?
— Другъ мой, дурно, очень дурно, и длятого я захватилъ вотъ это, возразилъ Попсъ, кладя руку на драгоцѣнный узелокъ. Что жъ дѣлать! Бѣдняжка, она меня такъ любитъ, что иногда и въ тягость; но жажда славы дотого въ ней сильна, что она не можетъ выдержать.
— Впрочемъ, кажется, играетъ какая-то незамужняя актриса; забылъ только, кто мнѣ говорилъ, но я точно помню……
— Это политика директора.
Чикъ взглянулъ въ недоумѣніи.
— Да, любезный другъ; супружество сколько ни заслуживаетъ уваженія… нынче, при развращенномъ вкусѣ, не такъ заманчиво въ женщинѣ. Дѣвицы, хоть и сомнительныя, больше цѣнятся чѣмъ настоящія замужнія женщины. Я знаю самъ одного Директора, впрочемъ почтеннаго человѣка, который очень за тѣмъ смотритъ, чтобы не было ни одного обручальнаго кольца въ его труппѣ!
— Однако жъ она не очень торопится выручить потерю, сказалъ Чикъ по прошествіи часа, допивая четвертый стаканъ гроку, въ чемъ ему усердно вистовалъ Попсъ, который находилъ въ напиткѣ болѣе и болѣе вкусу по мѣрѣ того какъ все выше и выше онъ превозносилъ совершенства обожаемой Джозефины.
— Женщина, стоющая милліона!…… Чикъ, еще стаканъ. Женщина съ силою гиганта и съ нѣжностью сильфа!…… Вся умъ и сердце! Дитя природы!……
Похвальное слово супруга было прервано внезапнымъ приходомъ Пига, который, ввалившись въ комнату, окинулъ Попса строгимъ взоромъ и закричалъ: «Правда ли это, сударь, я слышалъ, сударь, что вы, сударь……» Тутъ голова обкраденнаго мальчика показалась изъ за фалдъ Пигова фрака. «До меня дошелъ слухъ, сударь, что вы присвоили себѣ собственность одной леди, ангажированной къ нашему театру».
— Да, сударь, отвѣчалъ Попсъ съ твердостью человѣка выпившаго пять стакановъ гроку. Да, сударь, а! Такъ что жъ?
— То а, сударь, отъ имени леди, приказываю вамъ отдать.
— Приказываете? Вы? Да знаете ли вы, сударь, съ кѣмъ вы говорите, и кто эта леди?
— Какъ нельзя-лучше, сударь.
— Она, сударь!…… она!……
Попсъ посинѣлъ отъ гнѣва, такъ, что уже Чикъ за него досказалъ: — Его жена.
— Ба, ба, ба! произнесъ Пигъ.
— Ба, ба, ба! вскричалъ Попсъ, передразнивая Пига.
— Я знаю все; она мнѣ призналась, что у васъ на ней претензія; вы можете тотчасъ получить съ меня. Мистеръ Попсъ, угодно ли выдать панталоны и……
— Съ моею жизнію! заревѣлъ супругъ, вытянувъ во всю длину правую руку, а лѣвою прижавъ къ сердцу узелокъ.
— Вотъ тридцать шиллинговъ, сказалъ парламентеръ, кладя эту сумму на столъ: въ уплату вашей претензіи на леди. Извольте получить и тотчасъ же……
Стиснувъ зубы и не отвѣчая ни слова, Попсъ рукой смахнулъ со стола всѣ кроны, шиллинги, пейсы, и, блѣдный, разъяренный уцѣпился еще крѣпче за безцѣнный узелъ.
— Хорошо; будьте свидѣтелями, сказалъ Пигъ хозяйкѣ и служанкѣ, что я предлагалъ деньги. Теперь посмотримъ, молодецъ, есть ли для тебя законъ!
Онъ застегнулъ фракъ и выбѣжалъ изъ комнаты.
— Однако, точно ли она жена ваша? сказала хозяйка Попсу.
— Увѣрены ли вы въ томъ, сударь? спросила служанка.
— Чикъ!…… Исаакъ!…… вскричалъ Попсъ въ отчаяніи: будешь ли ты моимъ другомъ?…… Честь моя, Чикъ!…… честь!
— Пол-шиллинга куда-то закатился, отвѣчалъ Чикъ убитымъ голосомъ, подобравши съ полу двадцать девять шиллинговъ и шесть пенсовъ.
— Разбито мое сердце, Чикъ! стаканъ водки! сказалъ Попсъ сквозь слезы.
— Два, подхватилъ Чикъ, и, тронутый до глубины сердца, пожалъ руку художнику.
— Ахъ, Джозефина, что ты надѣлала! Я… я!… Но ты поможешь мнѣ, другъ мой.
Въ это время подали водку, и Попсъ съ Чикомъ выпили ее разомъ.
— Я готовъ на все!…… Я рѣшился, Чикъ! Посмотримъ, есть ли чувство чести у Британской публики.
Огорченный супругъ прижалъ узелокъ къ груди, и бросился изъ комнаты. Чикъ хотѣлъ послѣдовать его примѣру, но былъ остановленъ требованіемъ денегъ. Расплатившись съ хозяйкой, за вычетомъ шести пенсовъ, которые онъ предоставлялъ ей взять съ полу, Чикъ получилъ свободу. Гигантскими шагами пустились оба друга въ театръ. Бросивши при входѣ шиллингъ, они проникли въ партеръ въ тотъ самый моментъ, когда Ричардъ договаривалъ послѣднія слова трагедіи. Театръ былъ полонъ. Меръ, мерша, миссъ Ангелика и городовой секретарь съ короткими друзьями занимали главную ложу. Во всякое другое время Попсъ не пробрался бы въ центръ партера: но теперь кто могъ выдержать напоръ раздраженнаго супруга! Онъ опрокинулъ всѣ сопротивленія, усѣлся, положилъ узелъ на колѣни, и подалъ отставшему Чину знакъ, чтобы тотъ попытался зайти къ нему со стороны. Занавѣсъ былъ спущенъ. Въ роковомъ молчаніи сидѣлъ Попсъ, съ узломъ на колѣняхъ, съ локтями на узлѣ. Опершись подбородкомъ на обѣ руки, стиснувъ зубы, уставивъ глаза неподвижно, онъ дышалъ мщеніемъ и джиномъ. Занавѣсъ не поднимался. Фуріи жгли грудь Попса. Зрители начали терять терпѣніе.
Злобная улыбка мелькнула на его безжизненномъ лицѣ, когда съ галлереи послышались голоса, сначала одиночные, потомъ шумные: — Маленькаго жокея! Маленькаго жокея! Онъ съежился на своей скамейкѣ. — Маленькаго жокея! — Онъ прижалъ узелъ еще крѣпче. — Маленькаго жокея! закричали вверху съ настойчивостью, и глухой стонъ вырвался изъ груди артиста. Гроза усиливалась. Шумъ, крикъ, топанье, свистъ, шарканье, визгъ, всѣ звуки нетерпѣнія раздались какъ изъ тучи. Требовали директора. Градъ гнилыхъ яблокъ посыпался на сцену; двѣ или три свѣчки были сбиты и погашены въ галлереѣ; женщины начали безпокоиться о неприкосновенности своихъ особъ; меръ былъ очень недоволенъ такимъ неуваженіемъ къ своему присутствію, и бросалъ гнѣвные взоры на галлерею. Но буря не стихала. Новые крики… Директора! — Флета! Новая отрада для Попса. Наконецъ, устрашенный грозою, директоръ явился на авансценѣ. Въ одинъ мигъ все утихло; не слышно ни одного звука; только тяжелое дыханіе Попса волновало воздухъ залы.
— Милостивыя государыни! милостивые государи! сказалъ Флетъ: позвольте васъ спросить, что вамъ угодно?
— Маленькаго Жокея! — Маленькаго Жокея!
Попсъ судорожно улыбнулся.
— Господа, продолжалъ директоръ: вы непремѣнно желаете, чтобы представленіе было дано?
— Да! да! заревѣла публика.
Флетъ поклонился и ушелъ при громкомъ рукоплесканіи. Прошло пять минутъ. Занавѣсъ не шевелился. Попсъ не двигался. И еще пять минутъ канули въ вѣчность. И всё таки занавѣсъ не шевелится. Тогда ропотъ, пробѣгавшій по залѣ, перешелъ въ крикъ и кончился всеобщимъ ревомъ. На этотъ разъ требованіе было такъ настойчиво, что Флетъ снова бросился на авансцену. Молніи блеснули изъ глазъ Попса, и онъ уставилъ уши.
— Милостивыя государыни!…… Господа!…… сказалъ смущенный директоръ.
— Маленькаго Жокея, закричалъ голосъ съ галлереи.
— Милостивые государи! Господа! Я нахожусь въ самомъ отчаянномъ положеніи. Сегодняшній случай со мною, когда я имѣлъ счастье удостоится вниманія высшихъ властей города…… (городовой секретарь съ друзьями въ ложѣ аплодируютъ) Я говорю, что сегодняшній несчастный случай есть для меня…… Но я совершенно увѣренъ въ великодушіи Англійской публики (громкое рукоплесканье), и потому осмѣливаюсь надѣяться……
Флетъ остановился.
— Маленькаго жокея! запищалъ тоненькій голосъ съ галлеріи, и Попсъ узналъ по немъ мальчика съ узломъ.
— Жокея! — Маленькаго жокея! повторила вся публика.
— Милостивые государи! я несчастнѣйшій человѣкъ въ мірѣ. Съ молодою леди, которая должна была дебютировать въ роли маленькаго жокея случилось совсѣмъ непредвидимое, горестное приключеніе. Костюмъ, который она нарочно выписала изъ Лондона, но какой у-то непостижимому случаю пропалъ передъ самымъ (Громкіе крики: — Стыдно, стыдно!) Но какъ эта піеса не изъ числа тѣхъ новыхъ, однодневныхъ произведеній, которыхъ весь успѣхъ зависитъ отъ портнаго, а напротивъ достоинство ея состоитъ въ тонкомъ развитіи характеровъ, въ игрѣ страстей, живости разговора, искусномъ основаніи завязки, то я надѣюсь, что просвѣщенная публика ничего не потеряетъ, если, на этотъ только разъ, упомянутая леди предстанетъ въ роли Генріетты безъ обыкновенной своей одежды. (Смѣхъ и ужасное рукоплесканье.)
Директоръ тотчасъ догадался, что онъ сказалъ глупость.
— То есть, я разумѣю, милостивые государи, безъ обыкновеннаго жокейскаго костюма, а вмѣсто того въ бѣлыхъ матросскихъ панталонахъ, суконномъ жилетѣ и коричневомъ фракѣ. (Нѣтъ! нѣтъ! Давайте настоящій! — Лосинные и картузъ! Слышите ли? Костюмъ самый полный! — Стыдно! — Это грабежъ! — Отдайте деньги! — Костюмъ! — Лосинные! лосинные!) Клянусь честью, милостивые государи, они пропали, украдены. (Ложь! ложь! ложь! вскричалъ Попсъ, вскочивъ на лавку съ узелкомъ подъ мышкой.)
Вся публика встала. — Слушайте! слушайте! — Гдѣ же онъ? кричали иные, потому что въ толпѣ Попсъ былъ не замѣтенъ. Онъ продолжалъ твердить: — Ложь! ложь! — Да гдѣ же онъ? — сказали любопытные. Дайте ему мѣста; поднимите его! — И вотъ, для удовлетворенія общему желанію, одинъ огромный зритель, схвативъ Попса поперегъ вмѣстѣ съ узелкомъ, посадилъ его верхомъ себѣ на плеча. Залпъ рукоплесканій привѣтствовалъ художника въ этомъ внезапномъ возвышеніи, и опять развались крики: — Слушайте, слушайте!
— Почтенная публика! сказалъ ораторъ съ своей каѳедры: много есть причинъ упадка истинной драмы. (Ого! вскричалъ одинъ. Другіе подхватили: — Слушайте, слушайте!) Но настоящая и главная въ самихъ директорахъ: они-то во зло употребляютъ довѣріе просвѣщенной публики…… они-то…… (Лосинные! закричалъ одинъ изъ зрителей.) Тотчасъ и до нихъ дойду. Они-то прибѣгаютъ къ величайшимъ обманамъ, къ самымъ низкимъ уверткамъ, чтобъ получить…… (Лосинные! закричалъ другой голосъ), и оскорбленный Флетъ примолвилъ: Милостивый государь! позвольте васъ спросить, какую связь имѣетъ рѣчь ваша съ костюмомъ маленькаго жокея, который выписанъ изъ Лондона. (Браво, Флетъ!) Не высланъ изъ Лондона! Не высланъ!…… Ложь!…… Милостивые государи; вотъ онъ, вотъ у меня въ рукѣ этотъ костюмъ, полный костюмъ маленькаго жокея, а мальчикъ, что въ галлереѣ, можетъ вамъ сказать, какимъ образомъ онъ ко мнѣ попался. Этого мало, черезъ два дня я готовъ представить счетъ портнаго Нетана, который его шилъ для моей законной жены.
— Вашей жены! — Его жены! вскричало вдругъ много голосовъ, и какъ случай былъ занимателенъ, то мертвое молчаніе опять воцарилось.
— Да, жены моей! Къ вамъ обращаюсь я, супруги, матери, мужья, отцы! Какъ могли вы принять подъ свое покровительство директора, который для своихъ выгодъ обольщаетъ честныхъ женъ, уговариваетъ бросать мужей, дѣтей, семейство, домъ, чтобы играть на сценѣ…… подъ руководствомъ такого человѣка, который…… который……
Попсъ не могъ кончить; онъ плакалъ горячими слезами.
— Стыдно! — Стыдно! — Гнусно! раздалось надъ головой Флета, и самъ меръ не скрывалъ своего негодованія.
— Ваше превосходительство! сказалъ Флетъ: милостивые государи! господа! прошу выслушать. Клянусь собственнымъ моимъ званіемъ мужа и отца, что это гнуснѣйшая клевета.
— Смотрите же, почтенная публика, вскричалъ Попсъ, и торопливо развязалъ руками и зубами узелъ: смотрите, вотъ желтый картузъ! моей жены…… вотъ желтая куртка!…… а вотъ и лосинные панталоны, а…… а……
Въ это время въ ложѣ мера показался Пигъ. Попсъ, обвивъ ногами около шеи своего дюжаго носильщика, нагнулся впередъ съ панталонами въ одной, картузомъ и курткою въ другой рукѣ, и воскликнулъ указывая на кузнеца: А вотъ онъ…… вотъ тотъ, который разрушилъ все мое супружеское счастье! Вотъ человѣкъ, который сманилъ мою Джозефину и еще хотѣлъ отнять у меня ея жокейскій костюмъ! Вотъ гнусный обольститель!
Пигъ остолбенѣлъ отъ такого обвиненья. Дамы, бывшія въ ложѣ, вскрикнули, отскочили отъ него, и стали поправлять волосы. Нѣкоторые голоса требовали, чтобы его выкинуть. Ничто, даже присутствіе мера, не могло успокоить публики, негодующей на безнравственность кузнеца и директора. Никогда еще въ городѣ Веллѣ не видали подобной суматохи. Тщетно Флетъ начиналъ нѣсколько разъ оправдываться; тщетно Пигъ, подошедши къ самому краю ложи, колотилъ кулакомъ по борту, чтобы обратить вниманіе зрителей. Никто не хотѣлъ слушать. Наконецъ, директоръ спохватился, побѣжалъ за кулисы, и тотчасъ воротился, ведя за руку молодую леди, которая должна была дебютировать въ маленькомъ жокеѣ. Бѣдняжка, съ заплаканными глазами, вѣжливо поклонилась собранію, но — стыдъ и вѣчное пятно мужчинамъ города Велля! — была встрѣчена оскорбительными насмѣшками и бранью. — «Мерзавка!» закричали многіе голоса. Бѣдный мужъ! говорили дамы, переходя отъ отвращенія къ состраданію, когда замѣтили, что Попсъ, устремивъ глаза на сцену, уронилъ костюмъ и съ отчаяньемъ всплеснулъ руками. И не диво! Передъ нимъ стояла не бѣглая, не преступная Джозефина; но ея воспитанница, миссъ Боссъ. Негодная! съ презрѣніемъ сказали еще нѣкоторыя добродѣтельныя жены, и начали собираться домой; между-тѣмъ какъ мужская публика шумѣла, стучала, свистала.
Къ чести Попса должно сказать, что лишь только онъ увидѣлъ, какъ ужасно и несправедливо оскорбилъ бѣдную миссъ Боссъ, которая, какъ вы догадываетесь, взяла въ долгъ жокейскій костюмѣ у его жены за тридцать шиллинговъ, онъ тотчасъ изъ гонителя явился вѣрнымъ ея защитникомъ, и обратился къ публикѣ, чтобы поправить несчастную ошибку. Онъ кричалъ, махалъ руками, метался во всѣ стороны, утирая то потъ съ лица, то пѣну со рта, и указывая на миссъ Боссъ. Она, сложивъ руки на волнующейся груди, поворачивала голову какъ куколка то въ ту, то въ другую сторону, и представляла трогательный видъ мольбы и отчаянія. Все было напрасно: публика не понимала благородныхъ усилій Попса, и ей казалось, что, указывая на миссъ Боссъ, онъ вызывалъ ее опровергнуть обвиненіе. Ложа мера опустѣла: одинъ только Пигъ остался еще въ ложѣ, полный мужественной твердости.
Вслѣдъ за мершей, и прочія дамы гусемъ потянулись изъ ложъ по домамъ. Женщины въ партерѣ и и галлереѣ съ негодованіемъ надѣли свои шляпки и тащили за собой упрямыхъ мужей и чичисбеевъ; свѣчи тухли одна за другой; колѣни несчастной миссъ подогнулись, и она упала въ обморокъ. Къ счастію, ложа, въ которой находился Пигъ, была подлѣ самой сцены: перескочивъ однимъ махомъ черезъ борть, онъ подхватилъ падающую леди въ свои объятія. Раздались рукоплесканья и браво немногихъ холостяковъ, которые, въ ожиданіи развязки оставались еще въ партерѣ и на балконѣ; мальчикъ, ограбленный Попсомъ, еще разъ провизжалъ — «маленькаго жокея!» и все было кончено.
Если бы теперь и герольдъ съ серебряной трубой, трубя, торжественно, на четыре вѣтра, провозглашалъ невинность миссъ Боссъ, такъ и это не возстановило бы уже ея репутаціи во мнѣніи добродѣтельныхъ гражданъ города Велля. Не только ея имя, какъ сама она всѣмъ жаловалась, было предано позору, по даже денежныя выгоды ея немало отъ этого страдали. Иное дѣло Пигъ: онъ терялъ только репутацію; карманъ оставался невредимымъ. Тщетно Флетъ уговаривалъ Попса сообщить публикѣ обстоятельства дѣла черезъ провинціальную газету: художникъ объявилъ рѣшительно, что онъ положилъ за правило никогда не имѣть дѣла съ газетчиками. Наконецъ сама миссъ Боссъ, чтобы преодолѣть упрямство Попса, рѣшилась обратиться къ ходатайству его друга, и отправилась къ Чику.
— Мнѣ кажется, сказала молодая леди, входя къ удивленному Исааку, что я имѣла честь васъ гдѣ-то прежде видѣть?
Чикъ приложилъ палецъ къ носу, и, нѣсколько подумавъ, отвѣчалъ: — Точно такъ, миледи, у господина Попса.
Миссъ Боссъ поклонилась.
— Ахъ, Боже мой, мистеръ Чикъ! воскликнула леди: что мнѣ теперь дѣлать? Спасите меня!
— Сударыня! сказалъ Чикъ, отступая отъ трогательной просительницы.
— Пусть бы страдала одна только репутація, но, подумайте, будущія мои денежныя выгоды гибнуть вмѣстѣ съ нею, говорила всхлипывая миссъ Боссъ.
— Вотъ это жалко! замѣтилъ съ состраданіемъ Чикъ.
— Это ужасно, мистеръ Чикъ. И господинъ Попсъ такъ неумолимъ, такъ несговорчивъ… Онъ, повидимому, рѣшился погубить меня! Вы, кому невинность моя извѣстна….
— Мнѣ, сударыня! Воскликнулъ Чикъ, какъ-будто обвиненный въ тяжкомъ преступленьи.
— Вы, кому невинность моя извѣстна, вѣроятно согласитесь быть защитникомъ моей чести. Напишите письмо; откройте глаза великодушной, но обманутой публикѣ; оправдайте несчастную, растерзанную женщину!…… Будьте моимъ единственнымъ другомъ, когда всѣ…… всѣ!……
Чикъ отступилъ еще на шагъ отъ растерзанной женщины; но трепещущая актриса бросилась къ нему, уцѣпилась обѣими руками, повисла на его плечѣ. На эту живописную сцену дверь отворилась: госпожа Джозефина Попсъ и кузнечный мастеръ Пигъ, который уже успѣлъ написать къ ней въ Лондонъ о проказахъ ея супруга, предстали въ нѣмомъ удивленіи.
— Прекрасно, сударыня! прекрасно! Этого довольно, совершенно довольно. Поздравляю съ новымъ другомъ, сказалъ Пигъ, дрожа отъ злости.
— Эдуардъ! вскрикнула миссъ Боссъ, бросясь на встрѣчу къ кузнецу: увѣряю тебя, что я пришла сюда къ господину Попсу……
— Зна-зна-зна-знаю, знаю, сударыня! подхватила Джозефина, подбоченясь обѣими руками. Знаю зачѣмъ вы здѣсь! Да, да, все зна-зна-ю! Вы славно распорядились: онъ впередъ поѣхалъ будто-бы лѣпить разбойниковъ, вы ти-ти-ти-ти-ти-тихомолкомъ прискакали сюда, чтобы съ нимъ сойтись! Неблагодарная! ты, ко-ко-которая мнѣ всѣмъ обязана; которую я выучила де-де-де-де-де-де-декламаціи, пантомимѣ, пѣнію, танцамъ; которой уступила собственныя мои лосинные на-на-на-на-костюмъ, и ты, негодная, покусилась нарушить счастіе доброй, вѣрной, любящей супруги, матери четырехъ дѣ-дѣтей?
Задыхаясь отъ гнѣва и не находя больше словъ, мистриссъ Попсъ ударила всѣми дѣйствующими силами на миссъ Боссъ, сорвала шляпку съ головы коварной ученицы, и вцѣпилась ей въ волосы. Миссъ Боссъ сдѣлала пируетъ и ухватилась за косу своей наставницы. Тогда великодушный Пигъ, обвивъ руками станъ прелестной дебютантки, а Чикъ сдѣлавъ тоже съ супругою своего друга, принялись тащить воюющихъ амазонокъ, каждый въ свою сторону. Наконецъ, Чикъ покатился на полъ, и увлекъ за собою госпожу Попсъ. Къ несчастію, неподалеку былъ буфетъ краснаго дерева. Въ него-то Чикъ ударился затылкомъ: дверцы раскололись, и стоявшая вверху большая пуншевая ваза свалилась ему на голову. Понсъ, трактирщикъ, его жена и всѣ слуги сбѣжались въ комнату. Чье перо опишетъ ужасъ бѣднаго художника, когда онъ въ объятіяхъ Чика увидѣлъ дражайшую жену свою, которая побѣдоносно махала накладными локонами актрисы? Чей языкъ выразитъ отчаяніе хозяина и хозяйки при видѣ разбитаго буфета и фарфоровой вазы въ дребезгахъ? Нельзя не бросить сострадательнаго взгляда и на бѣдную дебютантку, безъ локоновъ, которая горѣла стыдомъ передъ разочарованнымъ Пигомъ. Хозяинъ ни сколько не преувеличилъ, объявивъ, что «такой исторіи» еще не бывило въ его домѣ.
Голлетъ, который является вездѣ по первому шуму, безъ котораго ни одна оплеуха не дается въ городѣ Веллѣ, ни одинъ носъ не разбивается въ азартѣ, неизбѣжный Голлетъ предсталъ какъ привидѣніе среди взволнованныхъ умовъ, усмирилъ страсти и всю компанію повелъ къ меру.
Трактиръ, осчастливленный пребываніемъ Попса и мнимаго хозяина восковыхъ фигуръ, былъ высшаго разряда чѣмъ Серебряный Олень, и считался главнымъ въ городѣ. Коксъ, въ своихъ путешествіяхъ, всегда въ немъ останавливался. Случилось, что спустя полчаса по уходѣ художника съ товарищи къ меру, Коксъ пріѣхалъ въ городъ Велль и расположился въ этомъ трактирѣ съ другомъ своимъ, шестьдесятъ-девятымъ сыномъ шаха Аббаса, по-просту Аарономъ Лейзеромъ. Сидя за обѣдомъ и ничего не зная о великой драмѣ, оба путешественника спокойно разговаривали о томъ, о семъ, о Кемпѣ, о висѣлицѣ. «Говорятъ, сказалъ Коксъ, что Кемпъ сперва былъ мелкій воръ и началъ по-немногу… Кстати, я совсѣмъ забылъ объ этой негодной дѣвчонкѣ, Элеонорѣ. Кто бы подумалъ? Впрочемъ, какъ я ужъ здѣсь, то посмотрю сперва, что дѣлаетъ Попсъ, и…» Въ эту минуту мальчикъ принесъ новыя газеты. Коксъ распросилъ у него о своихъ коммисіонерахъ, и получилъ въ отвѣтъ, что Попсъ и Чикъ только-что пошли къ меру. Коксъ былъ человѣкъ рѣшительный: онъ тотчасъ вскочилъ изъ-за стола, и приказалъ Аарону итти съ собою; но когда они выходили изъ трактира, на самомъ порогѣ попалась имъ на встрѣчу сиротка Попса, о которой было сказано въ своемъ мѣстѣ. Суровое обращеніе Джозефины и еще одно обстоятельство, о которомъ будетъ сказано въ своемъ мѣстѣ, принудили ее бѣжать изъ Лондона; и она воспользовалась отъѣздомъ одной модистки въ Велль, чтобы поспѣшить ко второму отцу своему и отдать себя подъ его покровительство. Увидѣвъ вдругъ Аарона, она невольно вскрикнула, закрыла лице руками, и отскочила отъ дверей. «Элеонора! сказалъ Коксъ: дурочка, какъ ты сюда попала? Лучше бы тебѣ не встрѣчаться со мною.» Я никакъ не могла оставаться въ Лондонѣ; я пріѣхала сюда къ папенькѣ…… къ Г. Попсу! — «Пойдемъ же, моя милая, я тебя сведу, сказалъ Коксъ: мы тоже идемъ къ нему.» Дѣвочка, отворачиваясь отъ Аарона, пошла за Коксомъ. Они вошли въ присутствіе, когда меръ выслушивалъ взаимныя жалобы трактирщика, Попса, Джозефины, Чика, актрисы и ея покровителя, кузнеца.
— Папенька, папенька! радостно воскликнула дѣвочка, и бросилась на шею къ Попсу.
— Какъ! Элеонора! Ты ли это, милая Нелли? Какъ ты сюда попала? кричалъ Попсъ, цѣлуя сиротку съ родительскимъ усердіемъ и не слушая мера, который уже въ десятый разъ провозглашалъ: «Тише господа, смирно. Законы Англіи…»
— Вотъ онъ всегда такъ! сказала госпожа Попсъ: чужую кровь лучше любить чѣмъ свою родную.
Несмотря на эту несправедливость, Попсъ принялся снова съ жаромъ защищать свою жену въ обидѣ, которую нанесла ей миссъ Боссъ и снова заговорили всѣ вмѣстѣ. Наконецъ, оглушенный меръ объявилъ всѣхъ ихъ шайкою сумазбродовъ, и рѣшилъ дѣло тѣмъ, что приказалъ имъ впередъ вести себя «осторожнѣе» и убытки трактирщику заплатить по полюбовной сдѣлкѣ. Уже всѣ готовились уйти, какъ вдругъ Коксъ выступилъ впередъ, и потребовалъ, чтобы арестовали дѣвочку.
— Элеонору? сказалъ Попсъ, вытаращивъ глаза. Зя что?
— За воровство, отвѣчалъ Коксъ.
— За воровство! вскричала дѣвочка, и упала ни полъ, какъ-будто пораженная въ самое сердце.
— Элеонора! Неллинька! скажи, правда ли?… Нѣтъ, нѣтъ, неправда! А если…… Боже, Боже, если это не ложь!…… кричалъ художникъ, блѣдный какъ смерть.
Онъ билъ себя въ лобъ; зубы его щелкали какъ въ лихорадкѣ.
— Она украла у этого господина, примолвилъ Коксъ, указывая на Чика: двадцать фунтовъ стерлинговъ.
— Она? воскликнулъ удивленный Чикъ: неправда, ни копѣйки!
— Мистеръ Чикъ, вы еще не знаете, что сундукъ вашъ вскрытъ, деньги взяты, и, какъ сами видите, воровка убѣжала изъ Лондона.
— Нелли! милая Нелли, ради Бога, скажи скорѣй, что это ложь, говорилъ Попсъ умоляющимъ голосомъ, и слезы текли струей по блѣдному лицу. Нелли сердце мое разорвется! Слышишь ли, Нелли, что говорятъ? Тебя называютъ воровкой. Правда ли, признавайся!
— Нѣтъ, папенька, видитъ Богъ, неправда! и бѣдная дѣвочка поправила обѣими руками волосы, которые закрывали ей глаза, утерла слезы, повернула головку прямо въ глаза Коксу, и приподнялась тихо съ полу, чтобы выслушать его дальше.
Коксъ, хоть нѣсколько тронутый положеніемъ и твердостью дѣвушки, продолжалъ однако обвиненіе. Ссылаясь на Аарона, онъ утверждалъ, что отъ него узнали о случившейся покражѣ; что сундукъ точно найденъ былъ открытымъ и безъ денегъ; что одна только Элеонора ходила въ ту комнату, и что прежде чѣмъ обнаружилась покража, дѣвушка тихонько бѣжала изъ Лондона. Госпожа Попсъ такъ-же показала, что Элеонора воротилась однажды вечеромъ домой въ большомъ безпокойствѣ, что въ тотъ же вечеръ она ушла со двора, и что съ тѣхъ поръ не было объ ней слуху. Все это бѣдная дѣвочка слушала спокойно; но когда меръ потребовалъ отъ Аарона доказательствъ, тогда она громко зарыдала, взглянула на Жида съ такимъ презрѣніемъ, что тотъ пришелъ въ замѣшательство, и бросилась на шею Попсу. Еврей объявилъ только, то, что онъ нашелъ сундукъ открытымъ и тотчасъ сообщилъ объ этомъ Коксу.
— Ну, моя милая, спросилъ ласково меръ, тронутый ея слезами: что ты скажешь въ свое оправданіе?
— Боже, Боже! тихо произнесъ Попсъ. — Ну, моя Нелли!…… ну милая Нелли!
— Я повинна, ваша честь, сказала Элеонора: да разразитъ меня Господь, если я говорю неправду.
— Зачѣмъ же ты ушла изъ Лондона? сказалъ меръ.
Элеонора хотѣла отвѣчать: но взоръ ея встрѣтился со взоромъ Аарона; она покраснѣла; слова замерли на ея устахъ; она только указала на жида и произнесла дрожащимъ голосомъ: — Онъ знаетъ; его спросите.
Ааронъ скромно отвѣчалъ, что больше ничего не знаетъ.
— Если вы рѣшительно обвиняете эту дѣвушку въ воровствѣ, сказалъ меръ, я принужденъ буду отослать ее въ тюрму.
Дѣвушка крѣпко уцѣпилась за добраго Попса, и спрятала головку на его груди. Градъ крупныхъ слезъ посыпался изъ глазъ художника; жена его была разтрогана, миссъ Боссъ рѣшительно плакала, кузнечный мастеръ такъ-же моргалъ глазами, и даже хладнокровный Чикъ видимо боролся съ своею чувствительностью.
— Что жъ дѣлать! сказалъ меръ, колеблясь между долгомъ и состраданіемъ.
— Тутъ что-нибудь не такъ! вскричалъ Попсъ. Вѣрно есть ошибка! Дайте мнѣ съѣздитъ только въ Лондонъ; прошу васъ, господинъ меръ, дайте мнѣ отсрочку, ради бѣдной моей Нелли: вѣдь она сиротка, безъ родныхъ, безъ друзей на всемъ Божьемъ мірѣ, кромѣ одного меня; невинное созданіе; смирная овечка, брошенная на этотъ жестокосердый свѣтъ. Отсрочку! ради Христа, отсрочку!
И огорченный Попсъ судорожно прижималъ къ груди трепещущую Элеонору. Джозефина такъ-же ласкала ее, и всѣ, кромѣ жида, старались умилостивить мера.
— Если этотъ человѣкъ, отвѣчалъ меръ, указывая за Аарона, не отречется отъ обвиненія, я не могу поступить иначе. Впрочемъ, мы назначаемъ вторичный допросъ завтра.
— А мою Нелли неужели вы между-тѣмъ посадите въ тюрму? Говорю вамъ, вы этимъ убьете бѣднаго ребенка.
— Какое дадите мнѣ обезпеченіе, что она…
— Даю голову разбойника Кемпа! торжественно сказалъ художникъ, съ театральнымъ движеніемъ руки по воздуху.
— Я очень сожалѣю, милостивый государь, возразилъ меръ улыбаясь, что не могу принять такаго обезпеченія.
Попсъ былъ въ отчаяніи и рвалъ на себѣ волосы.
— Ручаюсь моей фермой, сказалъ бывшій тутъ молодой мызникъ. Серіозно, господинъ меръ. Прошу принять мое поручительство: я убѣжденъ, что дѣвушка невинна.
— Хорошо, я согласенъ, отвѣчалъ меръ. Голлетъ, отдайте ее вашей женѣ до завтра. Я съ васъ взыщу, если она не явится.
— Говорю вамъ, господинъ меръ, что я беру весь отвѣтъ на себя, повторилъ мызникъ. Ручаюсь всѣмъ своимъ имѣньемъ, всѣмъ, до послѣдней копѣйки. Бѣдняжечка! Нѣтъ, тутъ кроется какое-то гнусное дѣло.
— Именно такъ, именно такъ, подхватилъ Микель-Анджело. Да благословить васъ Богъ, честный молодой человѣкъ за доброе мнѣніе объ моей маленькой Нелли. Ну, Джозефина, возьми ее съ собой; смотри же обласкай, утѣшь ее; я скоро къ вамъ приду.
Элеонора была отведена къ Голлету и сдана его женѣ; Коксъ отправился съ Аарономъ свой трактиръ, назначивъ тамъ аудіенцію Чику и художнику, а Пигъ повелъ подъ руку актрису въ свою кузницу.
— Мистеръ Попсъ, сказавъ меръ: не уходите; и вы Сенфордъ, останьтесь еще на минуту здѣсь. Дѣвушка кажется, не ваша дочь?
— Ахъ, нѣтъ! отвѣчалъ со вздохомъ Микель: и тѣмъ она дороже для меня.
— Знавали ли вы ея родителей? спросилъ мызникъ.
— Я зналъ отца, несчастнаго ея отца! Впрочемъ, все, что до нея касается, я держалъ до-сихъ-поръ въ секретѣ. Бѣдное созданье, она не виновата! Зачѣмъ же ей сказывать кто былъ ея отецъ?
— Какъ такъ? спросилъ меръ.
— Потому что это убило бы ее. Она такая чувствительная, что умерла бы отъ огорченія, отъ одной мысли, что въ жилахъ ея течетъ позорная кровь, хотя нѣтъ существа благороднѣе ея на свѣтѣ.
— Кто жъ она? спросилъ Сенфордъ: прошу васъ, скажите намъ скорѣе. Даю слово, что я не открою тайны, и господинъ меръ вѣрно согласится никому такъ же не сказывать. Кто жъ она, откуда?
— Тому тринадцать лѣтъ, я посланъ былъ къ преступнику, приговоренному къ смерти. Званіе художника по части восковыхъ лѣпныхъ работъ доставило мнѣ случай проникнуть въ завѣтныя тайны многихъ изъ этихъ несчастныхъ, и, благодареніе Богу, я могъ исправить, при бѣдныхъ моихъ средствахъ, хоть нѣкоторыя послѣдствія ихъ пагубныхъ заблужденій. Тяжко, господинъ меръ, самому бороться съ голодомъ и въ тоже время дѣлать добро другимъ, но Провидѣніе иногда помогаетъ бѣдняку и кускомъ хлѣба, недостаточнымъ для одного, насыщаетъ двоихъ. И въ той сферѣ, которую назначила мнѣ судьба, бываютъ случаи… Законъ обрекалъ его казни, хотя едвали-можно считать смерть за наказаніе для человѣка, который безъ того уже съ разбитымъ сердцамъ стоитъ на краю могилы и ждетъ ея какъ блага.
— А дѣвушка-то, Элеонора? спросилъ нетерпѣливый мызникъ.
— Говорю вамъ, что я пріѣхалъ къ отцу ее за дѣломъ. Онъ прежде былъ, какъ я слышалъ, порядочный и честный человѣкъ. Но счастіе ему измѣнило; одна бѣда гнала другую; онъ былъ обмануть, обкраденъ своими друзьями, выгнанъ изъ дому, лишенъ жены, исключенъ изъ общества, падалъ все ниже и ниже, и наконецъ, въ одну несчастную ночь борьбы его съ судьбой, убитъ былъ человѣкъ. Отецъ Элеоноринъ былъ…
— Убійца! воскликнулъ съ ужасомъ Сенфордъ: отецъ этой дѣвочки убійца!
— Такъ точно. Я во всю жизнь не забуду той минуты, когда въ первый разъ его увидѣлъ. То было лѣтомъ, ночью; онъ, какъ теперь вижу, спокойно сидѣлъ на скамейкѣ, на дворѣ своей темницы, въ фризовой шинели и кожаной шапкѣ. На лицѣ его еще проглядывали слѣды лучшихъ временъ. Скрестивъ руки на груди, онъ горестно смотрѣлъ на маленькую дѣвочку, которая сидѣла у его ногъ: то была Элеонора. Тогда ей было около трехъ лѣтъ. Какой раздирающій видъ! какая страшная картина! Ребенокъ, ангелъ чистоты, въ вертепѣ гнуснаго порока… Она играла весело у ногъ отца, и, закидывая головку, чтобъ посмотрѣть въ лице убійцѣ, стучала куклой которую жена тюремщика ей подарила, о кандалы несчастнаго. Съ дѣтской улыбкою повторяла она слова любви или звонкимъ своимъ голоскомъ напѣвала ему пѣсенку. Звуки эти были для меня какъ ударъ кинжала; сердце обливалось кровью; я едва держался и ногахъ.
— А преступникъ? сказалъ молодой мызникъ дрожащимъ голосомъ.
— Онъ смотрѣлъ грустно на свое дитя; лице его было блѣдно какъ саванъ, уста шевелились, но я не слыхалъ ни слова. Наконецъ онъ произнесъ: «Такъ, моя Нелли, такъ! скоро твоего отца повѣсятъ; ты пойдешь въ рабочій домъ; ты вырастешь какъ дикая лоза въ пустынѣ; ты будешь хороша какъ мать, и станешь грѣшить, и забудешь Бога, и Онъ тебя покинетъ; жизнь будетъ тебѣ бременемъ, и ты проклянешь часъ, въ который родилась, проклянешь отца, который произвелъ тебя, и, томясь на нищенскомъ одрѣ, будетъ просить смерти, а смерть не прійдетъ, къ тебѣ. О Боже, Боже, кто защититъ мою Нелли»
— Бѣдный отецъ! произнесъ Сенфордъ сквозь слезы.
— Однимъ словомъ, чтобъ не томить васъ разсказомъ, въ ту же самую ночь маленькая Нелли спала въ одной люлькѣ съ моимъ ребенкомъ. Впослѣдствіи у меня прибавилось еще трое дѣтей, и если иногда кусочки хлѣба стали еще меньше, потому что пришлось дѣлить его на пятерыхъ, по-крайней-мѣрѣ я всегда давалъ ихъ отъ чистаго сердца и всѣмъ по ровну. И что она теперь? Моя Нелли, моя Нелли-воровка? Ахъ, господинъ меръ, это невозможно!
Меръ вытеръ слезы.
— Что жъ дѣлать, любезный Г. Попсъ! сказалъ онъ ласково: потерпите; увидимъ, что завтра будетъ.
Печальный художникъ побѣжалъ отъ мера въ трактиръ, представить Коксу голову Кемпа, которую онъ уже починилъ и украсилъ, изъ мщенія разбойнику, исполинскою бородавкою. На этотъ разъ Попсъ былъ не чувствителенъ даже къ похваламъ хозяина своему искусству: художническая его гордость была сокрушена тоскою о судьбѣ его любезной Нелли. Ааронъ не показывался; въ этотъ вечеръ, онъ легъ спать ранѣе обыкновеннаго, ссылаясь на усталость отъ поѣздки, отъ трогательной сцены съ дѣвушкой. Коксъ, потосковавъ съ Попсомъ, чрезвычайно Сожалѣлъ, что затѣялъ это дѣло.
— Въ крайнемъ, случаѣ, сказалъ производитель эликсира, мы можемъ опровергнуть доказательства Аарона, и она будетъ оправдана.
— Оправдана? Нѣтъ, мистеръ Коксъ, нѣтъ; зашедши такъ далеко, обвинивъ ее передъ цѣлымъ свѣтомъ, вы должны будете и доказать. Если не докажете, то грѣхъ останется на вашей душѣ и Богъ васъ накажетъ за гоненіе бѣдной сироты.
Сказавъ это, Попсъ ушелъ отъ Кокса съ намѣреніемъ лечь спать, но комната, которую онъ занималъ вчера, отдана была пріѣзжимъ и служанка совѣтовала ему помѣститься въ другой. Во всякое другое время, это чрезвычайно взбѣсило бы его гордость; но теперь, не говоря ни слова, онъ только вздохнулъ и послѣдовалъ за дѣвушкой въ указанную комнату. Съ тяжелымъ сердцемъ улегся Попсъ въ постель, и долго не могъ уснуть; онъ ворочался, кряхтѣлъ, вздыхалъ, плакалъ, Но судьба не оставила скорбящаго: дверь тихонько отворилась, и Чикъ осторожно вошелъ въ комнату, неся къ другу бальзамъ утѣшенія въ устахъ и стаканъ джину съ водой въ рукѣ.
— Вы еще не спите, Микель?
— Неужели вы думаете, что въ такомъ положеніи я могу спать?
— Правда, правда! Поэтому я вздумалъ принесть вамъ нѣчто, чтобы васъ убаюкать.
Чикъ сѣлъ возлѣ кровати и подалъ стаканъ джину.
— Теперь не время пить, сказалъ Микель-Анджело, и взялъ стаканъ.
— Точно, Микель, не время, замѣтилъ Чикъ, принявъ обратно пустой стаканъ и опять наливая въ него изъ бутылки, которую онъ принесъ съ собою. Однако жъ, кчему плакать! Я думаю, что воды найдется здѣсь довольно?
— Цѣлый кувшинъ въ углу, отвѣчалъ печальный Попсъ.
— Такъ, мой дорогой Микель, оказалъ Чикъ, взявъ кувшинъ съ водой и разводя грокъ: такъ; хоть и очень непріятно подозрѣвать кого бы то ни было, однако я почти увѣренъ, что нашъ жидъ большой мошенникъ.
— Да! ваша правда; имѣть дурное мнѣніе о ближнемъ весьма непріятно, но что онъ плутъ, въ этомъ такъ же нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія. Онъ недавно продалъ мнѣ древесной гнили, истолченной въ порошокъ, вмѣсто ревеню для моей Джозефины.
— Какъ бы то ни было, они ни чѣмъ не могутъ доказать на дѣвушку, и это очень меня утѣшаетъ, сказалъ Чикъ, и залпомъ выпилъ свой стаканъ.
— Ахъ, не говорите! Это всегда будетъ для нея пятномъ, воскликнулъ Попсъ, и захлебнулъ джиномъ.
— Въ нынѣшнемъ испорченномъ свѣтѣ, — важно… вскричалъ Чикъ, одно пятно, и даже два, не могутъ замарать человѣка до черна. И если бы Кой чортъ, это что?
Чикъ смутился, послышавъ звучное храпѣнье на другой постели.
— Тсъ! Свѣчку! Посмотримте!
Попсъ мигомъ приподнялся. На цыпочкахъ и со свѣчей въ рукѣ, Чикъ подошелъ къ другой постели, отдернулъ занавѣсъ, взглянулъ и отскочилъ. Онъ опять поставилъ свѣчу на столъ, погасилъ ее, по обычаю предковъ, пальцами, сѣлъ въ креслы подлѣ Попса, и, схвативъ его руку, прошепталъ: — Ааронъ! еврей!
— Ааронъ? А горничная-то ничего мнѣ и не сказала, что онъ ночуетъ въ этой комнатѣ. Жидъ снова захрапѣлъ и началъ бормотать сквозь сонъ: Хорошо, хорошо! ты ушла отъ меня! Борись, душенька, какъ хочешь, ты будешь моя.
— Тише, Чикъ! діаволъ говоритъ его устами.
— «Проклятый ключь! неужели не подходитъ?» вскричалъ спящій.
— Что это, слышите ль? спросилъ Попсъ, едва переводя дыханья. Великій Вельзевусъ, еще, еще словечка два.
«Только двадцать фунтовъ, только двадцать», снова пробормоталъ Ааронъ. «Ха, ха, ха! кричи сколько угодно. Кто тебѣ повѣритъ?»
— Слышишь, Чикъ? слышишь?
Попсъ посмотрѣлъ кругомъ себя: луна ясно свѣтила въ окно; Чика въ комнатѣ ужъ не было. Микель тотчасъ всталъ съ постели, и подкрался къ спящему жиду. Отдернувъ занавѣсъ, онъ взглянулъ на соннаго Аарона, и отступилъ назадъ: лице Еврея было судорожно искривлено и все въ поту; языкъ ворочался во рту, тѣло дрожало.
«Только двадцать фунтовъ. Хорошо. Такъ я скажу, что это ты сдѣлала; я присягну».
Попсъ готовъ былъ, какъ разъяренный тигръ, кинуться на грудь жида, но въ это время скрипнула дверь, онъ оглянулся, и увидѣлъ Чика и Кокса.
«Я присягну, что это ты сдѣлала», повторилъ Ааронъ.
Попсъ и Коксъ значительно взглянули другъ на друга.
— Слышали вы? спросилъ Попсъ съ радостнымъ видомъ. Слышали вы, что совѣсть говоритъ этими преступными устами?
«И его за то повѣсили! Онъ началъ домашнимъ воровствомъ. Смотрите, какъ онъ болтается! Нѣтъ, нѣтъ, я не могу стоять. Слышите, какъ стучать цѣпи! слышите! слышите!»
Спящій замахалъ руками какъ сумасшедшій; потомъ онъ началъ успокоиваться; наконецъ вздохнулъ глубоко и проснулся. Въ первую минуту онъ вскочилъ съ постели, и закричалъ: «Смотрите, онъ здѣсь!…… идетъ за мной!…… Смѣется!…… Пощади! пощади! я воръ! Боже мой, помилуй меня, грѣшнаго!»
Онъ опять упалъ на постель. Зрители бросились къ его кровати, и нашли жида почти безъ чувствъ. Онъ лежалъ какъ камень на подушкѣ; зубы его были стиснуты, кулаки сжаты.
— Кемпъ! Кемпъ! Вдругъ закричалъ трактирщикъ, котораго Чикъ такъ-же привелъ съ собою. Господи, спаси душу мою! Кемпъ!
Это была восковая голова Кемпа: художникъ, сбираясь спать, положилъ ее на столъ; Чикъ, когда онъ бралъ кувшинъ съ водою, какъ-то сдернулъ съ нея полотенце; лунный свѣтъ, падая на нее, придавалъ ей весь видъ дѣйствительности; Испуганный хозяинъ бросился бѣжать вонъ; Коксъ и Чикъ, хоть и не трусы, послѣдовали его примѣру. Попсъ ушелъ за ними и заперъ жида одного въ комнатѣ. Онъ хотѣлъ тотчасъ итти къ меру, но, по совѣту Кокса, отложилъ это до утра. Какъ скоро настало утро, нетерпѣливый Микель отправился къ Голлету, чтобы тотъ, по долгу своего званія, взялъ Еврея Аарона подъ стражу.
— Опоздали! сказалъ Голлетъ: уже два часа, какъ онъ уѣхалъ на имперіалѣ дилижанса.
Въ самомъ дѣлѣ, Ааронъ, лишь только пришелъ въ-себя, смѣкнулъ, что онъ, безъ-co мнѣнія, проболтался во снѣ, и тотчасъ подумалъ о своемъ спасеніи. Онъ выскочилъ черезъ окно на улицу, и быль таковъ. Элеонора, — избранная его жертва, которую онъ хотѣлъ опозорить, не могши искусить ея добродѣтели, возвращена была Попсу, который чуть не помѣшался отъ радости, когда прижалъ ее къ груди, и чуть не взбѣсился оттого, что жидъ убѣжалъ.
Немного уже остается досказывать. То, что еще находимъ мы нужнымъ сказать, вѣроятно, удовлетворитъ всѣхъ. Что же сталось съ Элеонорой? Она вскорѣ сдѣлалась женою богатаго мызника Сенфорда. А съ миссъ Маргаритой Боссъ? Женился ли на ней кузнечный мастеръ Пигъ? Нѣтъ; но онъ черезъ годъ померъ, и оставилъ ей половину своего имѣнія. Видя это, Исаакъ Чикъ влюбился въ миссъ Боссъ до безпамятства и, при помощи краснорѣчія госпожи Попсъ, имѣлъ счастіе по-по-по-получить ея руку. Сенфордъ и Чикъ помогли доброму Попсу купить у Кокса кабинетъ восковыхъ фигуръ, и такимъ образомъ нашъ художникъ сдѣлался полнымъ хозяиномъ единственнаго въ мірѣ собранія философовъ, ораторовъ и разбойниковъ, которыхъ, если угодно, вы можете видѣть за два рубля ассигнаціями. Дѣти платятъ половину.