ВОПРОСЪ О СМЕРТНОЙ КАЗНИ.
правитьСомнѣнія на счета, справедливости смертной казни стали появляться въ средніе вѣка. Миттермайеръ-въ своемъ послѣднемъ трудѣ, «Die Todesstrafe» (1862), указываетъ на одного такого скептика, италіанца Элизіо Каленціо, жившаго въ XIV столѣтіи; но первымъ сочиненіемъ, рѣшительно отвергавшимъ употребленіе смертной казни, была знаменитая книга Беккаріи: «Dei delitti е delle pene», появившаяся какъ бомба среди законодательства XVIII столѣтія и взорвавшая на воздухъ значительную часть тогдашнихъ уголовныхъ учрежденій. Съ-тѣхъ-поръ вопросъ о смертной казни разбирался первоклассными учеными, психологами, криминалистами, философами, романистами (V. Hugo: «Le dernier jour d’un condamné»); дебатировался многократно въ законодательныхъ собраніяхъ, разъяснялся опытами практическими. Нѣтъ ни одной стороны въ этомъ предметѣ, которая не была бы превосходно разобрана; нѣтъ вопроса, который былъ бы спѣлѣе къ разрѣшенію и окончательному упраздненію. Въ теоріи онъ уже давно поконченъ.
Противниковъ смертной казни дѣлятъ обыкновенно на два класса: одни отрицаютъ право государства на употребленіе этой казни; другіе доказываютъ, что хотя государство имѣетъ право употреблять эту казнь, но оно можетъ однако и безъ нея обходиться при извѣстномъ настроеніи общественныхъ нравовъ, а слѣдовательно оно и должно отъ нея отказаться; смертная казнь теперь не необходима, а потому и должна быть отмѣнена.
По первому изъ этихъ вопросовъ (имѣетъ ли государство право казнить смертью?) употреблялись слѣдующіе главные доводы въ пользу и противъ смертной казни. Съ одной стороны доказывали, что жизнь есть благо, безусловно неприкосновенное и неотчуждаемое, которымъ человѣкъ самъ не вправѣ располагать и которое онъ не могъ уступить государству по общественному договору (Beccaria, Fichte, Ch. Lucas); что казненіе смертью есть вторженіе человѣческаго правосудія въ область божескаго, лишающее лицо нрава, которое принадлежитъ ему не какъ гражданину, но какъ человѣку (Mittermaier, S. 143). Съ другой стороны утверждали, что общественный договоръ есть вымыселъ, ни на чемъ неоснованный, что неприкосновенность жизни человѣческой есть положеніе, неимѣющее подъ собою никакой почвы исторической, и опровергаемое опытомъ всѣхъ вѣковъ и народовъ (Rossi, Traité de dr. pénal, t. II p. 282). Смертная казнь существуетъ въ законодательствахъ съ незапамятныхъ временъ безъ всякихъ промежутковъ. Если противъ нея вооружались теоретики во имя отвлеченной идеи, рѣдко однако сознаніе цѣлаго народа требовало ея отмѣны, оспаривая ея законность. Народъ цѣлыми массами мало принималъ участія къ этомъ вопросѣ, какъ-будто этотъ вопросъ до него вовсе не касался. Наконецъ доказывали, что у человѣка нѣтъ неприкосновенныхъ правъ и благъ. Жизнь человѣка есть столь же прирожденное ему и столь же священное, неприкосновенное право, какъ и свобода. Отрицаніе смертной казни приводитъ, по закону логической послѣдовательности, и къ отрицанію тюремнаго заключенія и всѣхъ вообще мѣръ насильственныхъ, принудительныхъ, словомъ, къ отрицанію самого уголовнаго права. Цѣль общества шире и выше нежели цѣль существованія отдѣльнаго человѣка. Если предстоитъ надобность, общество въ нравѣ располагать и жертвовать жизнью даже людей невинныхъ (война). Даже всякое отдѣльное лицо можетъ безнаказанно защищать ее и спасаться на счетъ жизни другихъ (состояніе крайней необходимости, необходимая оборона). Доказывать безусловную неприкосновенность жизни человѣческой — значитъ отказывать государству въ правѣ на защиту вооруженною рукою отъ внѣшнихъ враговъ и въ правѣ на необходимую оборону; но безъ обоихъ этихъ правъ никакое государство не можетъ существовать.
Весь этотъ споръ не совсѣмъ ясенъ и основанъ на недоразумѣніи. Собственно то только наказаніе справедливо, которое необходимо; коль скоро будетъ доказано, что оно не есть необходимо, то государство вмѣстѣ съ тѣмъ потеряетъ всякое право на его употребленіе. Никто не сомнѣвается, что государство имѣетъ право на оборону необходимую, но оно можетъ и не имѣть права на смертную казнь въ видѣ обыкновеннаго уголовнаго средства. Что касается до того, необходима ли смертная казнь, то при теперешнемъ состояніи образованности народовъ европейскихъ она представляется мѣрою скорѣе вредною, нежели полезною, потому что расходится съ цѣлію и назначеніемъ наказанія. Коль скоро мы убѣждены, что государство не имѣетъ права видомъ страданій преступника пугать другихъ, то самое большее, что оно въ правѣ сдѣлать съ злодѣемъ, это — исключить его изъ общежитія, уединить его такимъ образомъ, чтобы, оставаясь даже въ центрѣ многолюднаго города, за толстыми стѣнами, подъ крѣпкими затворами, онъ былъ лишенъ всякой возможности вліять на общество, вредить ему; чтобы онъ былъ чрезъ то нейтрализированъ, какъ будто бы онъ и не существовалъ физически. Все, что переходитъ за эту крайнюю мѣру наказанія, будетъ жестокостью, варварствомъ, безчеловѣчіемъ И такъ я полагаю, что государство не имѣетъ нрава казнить лишеніемъ жизни, коль скоро оно можетъ обходиться безъ этого наказанія.
Не всѣ, можетъ быть, согласятся на столь радикальное рѣшеніе вопроса; есть еще ученые, отстаивающіе отвлеченное право государства на смертную казнь. Сдѣлаемъ въ пользу ихъ уступку, перейдемъ на ихъ сторону и предположимъ, что государство имѣетъ это отвлеченное, безусловное право лишать человѣка жизни въ видѣ наказанія, если того требуетъ необходимость. Тогда возникнетъ другой вопросъ: какъ доказать эту необходимость? На чемъ основано предположеніе о существованіи ея?
Встрѣчались и въ нынѣшнемъ столѣтіи богословы, выводящіе необходимость смертной казни изъ священнаго писанія (Бытія IX, 6; ев. отъ Матѳ. XXVI, 52). Такихъ богослововъ и теперь не мало въ Англіи. Въ Ганноверѣ духовные заговаривались до того въ преніяхъ о смертной казни въ законодательныхъ палатахъ, что находили гильотину противною волѣ божіей и требовали исполненія этой казни рукою палача (Berner: «Abschaffung der Todesstrafe» 1861. S. 6). Этимъ устарѣлымъ защитникамъ крутыхъ мѣръ во имя Бога можно отвѣтить, что мы живемъ не подъ моисеевымъ закономъ мести, но подъ христіанскимъ закономъ всепрощающей благодати, по которому одна минута искренняго раскаянія въ разбойникѣ искупаетъ всю его прошедшую жизнь. Жестокосердіе этихъ поборниковъ религіи почти непостижимо: они вѣрятъ въ вѣчныя адскія муки на томъ свѣтѣ и, несмотря на то, толкаютъ поскорѣе въ этотъ адскій огонь злодѣя, не давъ ему ни часу лишняго на раскаяніе.
Есть и философы-криминалисты, приверженцы абсолютныхъ теорій, изъ школъ Канта и Гегеля, которые доказываютъ необходимость смертной казни невозможностью найти другой эквивалентъ за нѣкоторыя особенно тяжкія преступленія. Они находятъ, что вина злодѣя можетъ быть иногда столь тяжкая, что если всѣ остальныя средства уголовныя взять въ суммѣ и положить на вѣсахъ правосудія, то и тогда они не уравновѣсятъ вины, такъ что необходимо прибавить къ нимъ и топоръ (Доводы въ пользу смертной казни собраны обстоятельно у Tissot: «Droit pénal» 1860, t. 1 p. 380—364). Можемъ оставить и этихъ господи, заниматься динамическими опытами надъ уравновѣшиваніемъ невѣсомыхъ. Эта работа, но нашему мнѣнію, напрасна, потому что наказаніе не можетъ быть разсматриваемо какъ таліонъ, какъ месть.
Если устранимъ смертную казнь въ смыслѣ возмездія за самыя тяжкія преступленія, то необходимость ея можетъ быть доказана развѣ съ точки зрѣнія утилитарной, то-есть со стороны практическихъ ея результатовъ. Весь вопросъ сводится къ тому: безъ какихъ именно результатовъ смертной казни государство не можетъ обойтись? Смертная казнь недѣлима, она — величина однообразная, неподвижная, недопускающая ни плюса, ни минуса. Она неотмѣнима и невознаградима и потому увѣковѣчиваетъ всякую ошибку суда на счетъ виновности подсудимаго, а ошибки эти неизбѣжны, какъ бы хорошо ни было судопроизводство. Смертная казнь неповиннаго, но ошибкѣ судей, есть просто на просто убійство юридическое, возможность же такого убійства обусловливается существованіемъ учрежденія смертной казни. Смертная казнь неисправитильна — она пресѣкаетъ всякій путь къ исправленію и построена цѣликомъ на предположеніи невѣрномъ, ложномъ въ большей части случаевъ, что въ злодѣѣ замерли окончательно всѣ чувства человѣческія. Опытъ доказываетъ, что никого изъ злодѣевъ нельзя напередъ считать неисправимымъ и что вообще вѣрнѣе можно разсчитывать на исправленіе натуры мощной, энергической, нежели тщедушной и робкой, на исправленіе убійцы, нежели плута и воришки. Смертная казнь обезпечиваетъ неболѣе и неменѣе, чѣмъ ссылка или пожизненное тюремное заключеніе, когда они такимъ образомъ устроены, что преступникъ лишенъ возможности бѣжать изъ заключенія или заточенія и вредить опять обществу. Но увѣренію ея защитниковъ, смертная казнь имѣетъ одни только хорошее качество, но въ такой степени, что она имъ превосходитъ всѣ другія наказанія: она весьма примѣрна, такъ что въ этомъ отношеніи не можетъ быть никакого сравненія между нею и тягчайшимъ изъ послѣдующихъ за нею наказаній — пожизненнымъ заключеніемъ. Какъ ни мрачна и безотрадна жизнь вѣчнаго узника, все-таки представленіе объ этомъ заключеніи не заставляетъ кровь стынуть въ жилахъ, какъ представленіе о казни смертной. Когда смертная казнь будетъ вычеркнута изъ ряда наказаній, вся система уголовная пошатнется и не будетъ достаточно защищать общественный порядокъ. Таковъ корень, таково главное основаніе смертной казни, которое можетъ быть передано однимъ словомъ — устрашеніе. Законодательства отказываются нынѣ отъ этой системы терроризма; обществомъ сознана невозможность употреблять преступника какъ орудіе для производства посредствомъ его страданій извѣстнаго впечатлѣнія на другія лица. Но сдѣлаемъ и здѣсь уступку; положимъ, что можно кого нибудь казнить для одного только примѣра, «дабы и другимъ не было повадно такъ дѣлать», какъ выражалось соборное уложеніе 1049 года. Даже при допущеніи этого послѣдняго предположенія придется призадуматься, потому что устрашительномъ смертной казни весьма сомнительна.
Въ этомъ отношеніи надобно прежде всего отдѣлить преступленія политическія въ тѣсномъ смыслѣ слова отъ преступленій неполитическихъ или соціальныхъ. Въ отношеніи къ первымъ смертная казнь едва ли можетъ быть примѣняема въ видѣ средства устрашенія. Преступленія политическія появляются всего чаще только въ организмахъ политически больныхъ и служатъ вѣрнымъ патологическимъ признакомъ невполнѣ удовлетворительнаго государственнаго устройства. Въ каждомъ народѣ есть партіи, группы, направленія; въ каждомъ народѣ идетъ нескончаемая борьба между сталкивающимися противоположными интересами; борьба этихъ партій и интересовъ составляетъ самый процесъ жизни народной; каждая партія представляетъ собою извѣстную потребность, ощущаемую народными массами. Когда общество такъ устроено, что извѣстнымъ потребностямъ естественнымъ, вытекающимъ изъ природы человѣка, нѣтъ удовлетворенія и выхода, тогда съ обществомъ происходитъ то же, что съ котломъ безъ клапановъ и отдушинъ, который наполненъ паромъ: котелъ этотъ будетъ взорванъ силою пара. Та партія, которая представляетъ собою извѣстную неудовлетворенную потребность, становится во враждебное отношеніе къ общественному устройству; изъ нея поминутно выскакиваютъ лица, прибѣгающія къ насилію для разрушенія несноснаго для нихъ порядка вещей. Общественная власть, видя въ нихъ смертельныхъ враговъ, казнитъ ихъ, по обезоруженіи, смертью, дабы устрашить остальныхъ. Но она ошибается: 1) потому, что собственно она въ казненныхъ лицахъ думаетъ и хочетъ поразить ту идею, которую они представляютъ, а извѣстно, что идея неосязаема, корень будущихъ преступленій остается но снесеніи съ плечей той или другой буйной головы; этотъ корень будетъ пускать изъ себя все новые и новые побѣги. 2) Общественная власть ошибается еще и потому, что этого сорта преступниковъ трудно запугать казнями. Большею частью они — фанатики, убѣжденные въ правотѣ своей цѣли, которая, въ глазахъ ихъ, оправдываетъ всѣ средства. Часто они сами жаждутъ смерти мученической, на площади, публично, передъ лицомъ народа, въ надеждѣ, что это зрѣлище пригодится ихъ дѣлу и что ихъ примѣръ вызоветъ даже подражателей и пріучитъ ихъ единомышленниковъ безтрепетно глядѣть смерти въ глаза. Такимъ образомъ смертная казнь неудобна въ смыслѣ обыкновеннаго уголовнаго средства въ отношеніи къ преступленіямъ политическимъ; она годится только какъ экстренное средство правительственной самозащиты въ критическія минуты внутренняго потрясенія, революціоннаго кризиса, когда поставленному на краю гибели правительству надобно явить себя твердымъ, выиграть время, озадачить противниковъ, разстроить ихъ разсчеты на слабость власти, на ея бездѣйствіе въ рѣшительную минуту. Даже и въ этихъ экстренныхъ случаяхъ смертная казнь есть орудіе обоюдуострое, при употребленіи котораго правительство дѣйствуетъ наудачу и столь же легко можетъ повредить себѣ, какъ и помочь, потому что являя твердую рѣшимость защищаться, оно вмѣстѣ съ тѣмъ обнаруживаетъ опасность и шаткость своего положенія. Нигдѣ смертныя казни не были злоупотребляемы въ такой степени, какъ во Франціи, начиная съ конца XVIII столѣтія; достаточно указать на 1793 годъ, на народный конвентъ и страшный періодъ такъ называемаго террора. Въ этой же Франціи, до-сихъ-поръ волнуемой страстями политическими, въ которой партіи не пришли и донынѣ къ устойчивому равновѣсію, общественное мнѣніе убѣдилось наконецъ въ ненадежности смертной казни, какъ средства правительственной самозащиты. Тотчасъ послѣ февральской революціи 1848 года временное правительство провозгласило, что, по его мнѣнію, смертная казнь должна быть отмѣнена за преступленія политическія. Это начало внесено въ конституцію 4-го ноября 1848 г. (art: 5: «La peine de mort est abolie en matière politique») и дѣйствуетъ до-сихъ-поръ въ отношеніи къ преступленіямъ чисто политическимъ, но не примѣняется, по закону 10-го іюня 1853 г., къ преступленіямъ смѣшаннымъ, а именно такимъ, въ которыхъ преступленіе политическое стекается съ другимъ неполитическимъ (напр. cъ посягательствомъ на жизнь государя или членовъ его. семейства, какъ частныхъ лицъ). Кромѣ Франціи, смертная казнь отмѣнена для преступленій политическихъ въ кантонахъ Швейцарскаго Союза по конституціи 1848 г. (§ 54), въ Бельгіи съ 1834 г. изъ Бразиліи по кодексу’1830 г. (§ 68). въ заключеніе, поэтому вопросу приведу слова наказа Екатерины II 30-го іюля 1767 г. Сто лѣтъ прошло съ-тѣхъ-поръ, но слова эти, въ которыхъ отразились философскія идеи XVIII вѣка, какъ-будто сегодня написаны, такъ они обстоятельны, убѣдительны, полны. «Въ обыкновенномъ состояніи общества — говоритъ Наказъ — смерть гражданина ни полезна, ни нужна. Я здѣсь говорю въ обыкновенномъ состояніи общества, ибо смерть гражданина въ одномъ только случаѣ потребна, сирѣчь: когда онъ, лишенъ будучи вольности, имѣетъ еще способъ и силу, могущую возмутить общественное спокойствіе. Случай сей не можетъ нигдѣ имѣть мѣста, кромѣ когда народъ теряетъ или возвращаетъ свою вольность или во время безначалія, когда самые безпорядки заступаютъ мѣсто законовъ. А при спокойномъ царствованіи законовъ и подъ образомъ правленія соединенными всего народа желаніями утвержденнымъ, въ государствѣ противу внѣшнихъ непріятелей защищенномъ и внутри поддерживаемомъ крѣпкими подпорами, то-есть силою своею и вкоренившимся мнѣніемъ въ гражданахъ… въ такомъ государствѣ не можетъ быть никакой нужды, чтобъ отнимать жизнь у гражданина.»
Итакъ смертная казнь въ нормальномъ состояніи общества нейдетъ къ преступленіямъ политическимъ. Спрашивается: годится ли она для преступленій неполитическихъ, обыкновенныхъ, просто соціальныхъ? устрашительна ли она въ примѣненіи къ нимъ, или нѣтъ? На этотъ вопросъ скорѣе можно отвѣчать отрицательно, нежели утвердительно, потому что бывали примѣры отмѣны смертной казни во многихъ странахъ, но нигдѣ эта отмѣна не имѣла послѣдствіемъ увеличеніе числа преступленіи. Начиная съ французской революціи 1789 г., отмѣнена почти вездѣ въ Европѣ смертная казнь, усиленная предсмертными муками, и оставлена только простая, да и та постепенно ограничивается, а хотя она держится до сихъ поръ въ законодательствахъ большей части европейскихъ народовъ, но исполняется все рѣже и рѣже.
Первый государь, рѣшившійся на совершенную отмѣну смертной казни, былъ Леопольдъ, великій герцогъ тосканскій (съ 1774 г. смертная казнь не исполнялась въ Тосканѣ, въ 1786 г. она была совершенно отмѣнена). Хотя впослѣдствіи, подъ вліяніемъ реакціи, правительство тосканское много разъ пыталось возстановить смертную казнь, но отвращеніе къ ней судей и цѣлаго народонаселенія было столь велико, что одержало наконецъ полную побѣду. Съ 1831 г. но 1847 не было ни одной экзекуціи; 11 октября 1847 г. опять послѣдовала полная отмѣна смертной казни, которую, по присоединеніи Тосканы къ Інемонту, должно было санкціонировать правительство сардинское (теперешнее италіанское) декретомъ 10 января 1860 г. Большинство италіанскихъ криминалистовъ, въ особенности тосканскихъ и ломбардскихъ, ратуетъ противу смертной казни. Въ Миланѣ съ 1861 г. издается съ этою цѣлью Эллеромъ журналъ спеціально но этому вопросу (Giornale per l’abolizione della pena di morte, diretto da Eller). Смертная казнь будетъ вѣроятно камнемъ преткновенія при составленіи новаго кодекса уголовнаго общеиталіанскаго, потому что Шемонтъ и Неаполь, по мнѣнію государственныхъ мужей Италіи, не могутъ нынѣ безъ нея обойтись (въ сардинскомъ кодексѣ 1859 г. она полагается въ 13 случаяхъ), между тѣмъ какъ тосканцы ни за что на нее не согласятся.
Въ Швейцаріи смертная казнь отмѣнена въ кантонахъ фрейбургскомъ (1849 г.) и нёвшательскомъ (1854) и поднятъ вопросъ объ ея уничтоженіи въ женевскомъ.
Императоръ Іосифъ II, раздѣляя мысли Беккаріи, предписалъ указами 1781 и 1783 г., чтобы въ его австрійскихъ владѣніяхъ всѣ смертные приговоры вносимы были на его утвержденіе, вслѣдствіе чего съ тѣхъ поръ почти не было экзекуцій. Потомъ, закономъ 2 апрѣля 1788 г., смертная казнь формально отмѣнена, но ее возстановилъ опятъ императоръ Францъ II, сначала (1796) для политическихъ преступниковъ, а потомъ, по кодексу 1803 г., и для многихъ неполитическихъ преступленій.
Въ Германіи составляетъ эпоху 1848 годъ. Въ этомъ году, собравшійся во Франкфуртѣ на Майнѣ общегерманскій парламентъ, закономъ 27 декабря объ основныхъ правахъ нѣмецкаго народа, постановилъ (§ 8) отмѣну смертной казни, за исключеніемъ случаевъ, когда ее предписываютъ военно-уголовные законы или допускаютъ морскіе законы за бунтъ на корабляхъ. Постановленія франкфуртскаго парламента не были признаны никогда Австріей), Пруссіею, Баваріею, Ганноверомъ; они были приняты, но ненадолго, мелкими государствами германскими, изъ коихъ Виртембергъ, Саксонія, Гессен-Дармштадтъ, Брауншвейгъ, Мекленбургъ вскорѣ опять возстановили у себя смертную казнь. Остались вѣрными постановленію парламента и отмѣнили смертную казнь только слѣдующія маленькія державы: Нассау, Ольденбургъ, Кобург-Гота, 2 Ангальта и 2 Шварцбурга. По примѣру нѣкоторыхъ сѣверо-американскихъ штатовъ, которые ввели у себя непубличное исполненіе смертной казни (въ первый разъ это правило принято штатомъ Нью-Йоркъ въ 1835 г.), многія державы нѣмецкія стараются теперь смягчать внушаемый кровопролитіемъ ужасъ тѣмъ, что смертная казнь совершается у нихъ не публично, внутри тюремной ограды, въ присутствіи только судей, прокурора, духовных7" и извѣстнаго числа понятыхъ изъ народа (Vertreter der Gemeinde, Urkundspersonen); гудящій во все время экзекуціи колоколъ даетъ знать народу о совершающейся казни. Такъ поступаютъ Пруссія (8 § кодекса 1851), Виртембергъ (законъ 17 іюня 1853), Саксен-Альтенбургъ (1854), Гамбургъ (1854), наконецъ Баварія (§ 15 кодекса 1861 г.). Этотъ образъ дѣйствія крайне непослѣдователенъ, потому что смертная казнь имѣетъ одно только хорошее качество, а именно что она пугаетъ видомъ страданія, прятать же ее за стѣнами значитъ уменьшать ея устрашительность и обнаруживать, что она все таки дѣло мерзкое, которое боится свѣта и должно быть отбываемо какъ нибудь въ темнотѣ, уединеніи и тиши. «Если смертная казнь справедлива — говоритъ Шоффуръ-Кестнеръ (Revue germanique et franèaise du 1 octobre 1862) — имѣйте же храбрость совершать ее всенародно, какъ дѣлали предки наши. Ежели она нравоучительна для массъ, давайте же имъ при солнечномъ свѣтѣ это ужасное наставленіе. Но ежели вы сами сомнѣваетесь въ дѣлѣ вашемъ, ежели вы не довѣряете послѣдствіямъ чувственныхъ впечатлѣній, то почему же не хотите дать полное удовлетвореніе человѣколюбію».
Сто лѣтъ тому назадъ (1765, по свидѣтельству Блэкстона), законодательство англійское считало 160 безусловно угрожаемыхъ смертною казнью случаевъ (въ томъ числѣ и за обыкновенное воровство въ жиломъ строеніи на сумму свыше 40 шиллинговъ и за всякій, хотя бы самый незначительный грабежъ). Строгость законовъ уголовныхъ смягчалась постепенно, такъ что вначалѣ нынѣшняго десятилѣтія смертной казни подлежало только семь преступленій слѣдующихъ: смертоубійство предумышленное (murder), покушеніе на смертоубійство, имѣвшее послѣдствіемъ тяжкія поврежденія тѣлесныя, насильственное вторженіе въ чужое жилище, разбой съ нанесеніемъ ранъ, поджогъ жилыхъ строеній, содомія (мужеложство и скотоложство) и государственныя преступленія тягчайшія. Съ тѣхъ поръ Великобританія сдѣлала огромный шагъ впередъ; семью законами уголовными 6 августа 1861 г., преобразовавшими значительную часть уголовнаго законодательства англійскаго (Criminal law consolidation statutes 24 et 25 Vict.) смертная казнь отмѣнена для всѣхъ преступленій, кромѣ предумышленнаго смертоубійства (murder) и тягчайшихъ государственныхъ преступленій (treason).
Вопросъ о смертной казни не переставалъ занимать умы во Франціи съ конца прошедшаго столѣтія и донынѣ. Въ 17Ь1 г. въ народномъ собраніи Leppelletier Saint-Fatgeau предлагалъ отмѣну этой казни; въ пользу отмѣны говорили Нетіонъ и Робеспьеръ. Собраніе слушало ихъ неохотно и значительнымъ большинствомъ голосовъ вотировало оставленіе смертной казни простой, отмѣнивъ только смертную казнь, усиленную предсмертными мученіями. Народный конвентъ опирался постоянно на казни политическія; отъ внѣшнихъ враговъ онъ защищался картечью, а отъ внутреннихъ — гильотиною. Послѣ казни Лудовика XVI, Кондорcетъ предложилъ конвенту отмѣну смертной казни за преступленія соціальныя неполитическія. Слѣдствіемъ этого предложенъ былъ законъ 4 брюмера IV года, которымъ положено, что смертная казнь будетъ отмѣнена во всей республикѣ французской со дня объявленія всеобщаго мира. Миръ наступилъ, но обѣщаніе не было исполнено. Наполеоновскій кодексъ уголовный 1810 г. грозитъ смертью въ 36 статьяхъ. Правительство Бурбоновъ въ періодъ реставраціи подражало Наполеону въ суровости. Честь возврата къ болѣе гуманнымъ началамъ принадлежитъ Луи-Филиппу. Онъ былъ рѣшительнымъ противникомъ смертной казни. Министерство предложило палатамъ реформу уголовнаго законодательства; закономъ 28 апрѣля 1832 г. число преступленій, угрожаемыхъ смертною казнью, ограничено 6-ю, но что всего важнѣе, ко всѣмъ «crimes» примѣнена система смягчающихъ вину обстоятельствъ. До того времени предсѣдатель ассизнаго суда могъ ставить или неставить присяжнымъ вопросъ о наличности смягчающихъ вину обстоятельствъ; законъ 1832 г. предписалъ ему но всякому преступленію, судимому ассизами, ставить этотъ вопросъ; въ случаѣ утвердительнаго со стороны присяжныхъ отвѣта наказаніе понижается и вмѣсто смертной казни полагаются пожизненныя каторжныя работы. По сложеніи законодателемъ примѣненія смертной казни съ судей на присяжныхъ, число смертныхъ приговоровъ уменьшилось значительно: съ полутораста оно упало среднимъ числомъ на 40 съ небольшимъ ежегодно. въ этомъ ограниченномъ видѣ смертную казнь отстаиваютъ съ жаромъ французская магистратура и новѣйшіе французскіе криминалисты.
Въ Бельгіи дѣйствуетъ французскій кодексъ, смягченный послѣдующими узаконеніями. Число преступленій, угрожаемыхъ смертью, доходитъ до 8. Въ настоящее время законодательныя палаты занимаются проектомъ новаго уложенія уголовнаго, при разсмотрѣніи коего будетъ обсуживаться вопросъ объ отмѣнѣ смертной казни, горячо требуемой журналистикою и сословіемъ адвокатовъ.
За Атлантическимъ Океаномъ смертная казнь отмѣнена въ весьма немногихъ сѣвероамериканскихъ штатахъ, а именно въ Мичигенѣ (1846), Род-Эйлендѣ (1852) и Висконсинѣ. Общественное мнѣніе вообще защищаетъ эту казнь. Законодательства нѣкоторыхъ штатовъ требуютъ, чтобы предъ судоговореніемъ но дѣламъ о преступленіяхъ, угрожаемыхъ смертною казнью, судья допросилъ поголовно присяжныхъ, допускаютъ ли они законность смертной казни или нѣтъ, послѣ чего тѣ изъ присяжныхъ, которые окажутся противниками смертной казни, устраняются. Въ нѣкоторыхъ штатахъ (напр. въ Мэнѣ съ 1837 г.) постановлено, что приговоръ, присуждающій преступника къ смертной казни, не можетъ бытъ исполненъ ранѣе года со дня его объявленія; но истеченіи же этого срока отъ губернатора зависитъ нарядить экзекуцію или замѣнить смертную казнь пожизненнымъ заключеніемъ.
Сложивъ всѣ европейскія владѣнія, въ которыхъ смертная казнь отмѣнена (Нассау, Ольденбургъ, два Ангальта, два Шварцбурга, Саксен-Кобург-Гота, Фрейбургъ, Нёвшатель и Тоскану), получимъ въ суммѣ 754 кв. мили и 3,113,000 народонаселенія, что составляетъ 1/10, пространства и 1/68 народонаселенія всей Западной Европы (не считая въ томъ Россіи). Въ богатой статистическими данными книгѣ Миттермайера собраны за послѣдніе годы свѣдѣнія о числѣ смертныхъ приговоровъ во всѣхъ европейскихъ государствахъ, кромѣ Швейцаріи и державъ полуострововъ пиренейскаго и балканскаго (Испаніи, Португаліи, Турціи, Греціи). Изъ этихъ свѣдѣній оказывается, что за исключеніемъ вышепоименованныхъ государствъ, во всей остальной Западной Европѣ произносится ежегодно около 480-ти смертныхъ приговоровъ (въ Пруссіи 40, въ Великобританіи 58, во Франціи 43, въ Бельгіи 32, въ Швеціи 86, въ Италіи 71), изъ которыхъ исполняется въ дѣйствительности около 156 (въ Пруссіи 22, въ Великобританіи 15, во Франціи 26, въ Бельгіи 4, въ Швеціи 7, въ Италіи 12); остальнымъ осужденнымъ наказаніе смягчается посредствомъ помилованія. Результаты эти неутѣшительны. Послѣ вѣковой борьбы, послѣ столькихъ усилій мысли и слова, старое учрежденіе продолжаетъ жить, поддерживается во имя такъ называемой необходимости практической, насмѣхающейся надъ требованіями теоріи, а мѣстами, бывъ искоренено, воскресаетъ опять въ минуты реакціи и дѣйствуетъ по возобновленіи съ удвоенною силою. Такъ, напримѣръ, въ Австріи, отмѣнившей у себя смертную казнь въ прошломъ столѣтіи, число приговоровъ смертныхъ съ 1829-го но 1849-й бывало по 50-ти ежегодно, изъ коихъ исполнялись надѣлѣ отъ 6-ти до 9-ти; въ 1856 г. смертныхъ приговоровъ было въ томъ же государствѣ 122 и 83 экзекуціи. Но, еслибы кѣмъ-либо изъ антитеоретиковъ и было возбуждено сомнѣніе на счетъ того, можетъ ли государство многолюдное и обширное, съ весьма разноплеменнымъ составомъ народонаселенія и относительно невысокимъ уровнемъ образованности, обойтись безъ смертной казни, то это сомнѣніе можетъ быть уничтожено примѣромъ самымъ очевиднымъ и близкимъ, о которомъ не упоминаетъ въ своей книгѣ Миттермайеръ, о которомъ почти не знаетъ Западная Европа. Примѣръ этотъ — Россія, которая болѣе ста лѣтъ обходится безъ смертной казни за преступленія соціальныя. Ранѣе Тосканы и Австріи, ранѣе появленія въ свѣтъ книги Беккаріи, указомъ императрицы Елисаветы Петровны 17-го мая 1744 г. (II. С. З. № 8,944) велѣно судамъ, нечиня экзекуцій, присылать въ сенатъ выписки изъ дѣлъ объ осужденныхъ на смерть для доклада императрицѣ. Императрица не утверждала этихъ приговоровъ, а во избѣжаніе накопленія колодниковъ въ тюрьмахъ, указами 31-го іюля 1751 г. и 30 сентября 1754 г. (№№ 9,872-й и 10,306-й), предписано такихъ колодниковъ, не дожидаясь указа, сѣчь кнутомъ, послѣ чего, вырѣзавъ имъ ноздри и заклепавъ въ кандалы, ссылать въ тяжкія работы въ Рогеринкъ и въ другія мѣста. Съ теченіемъ времени вырѣзываніе ноздрей прекратилось, кнутъ замѣненъ плетью, сама плеть вмѣстѣ съ родными братьями своими, шпицрутенами, кончила свое существованіе и отмѣнена указомъ 17 апрѣля 1863 года. Послѣ очищенія законодательства отъ этихъ мѣръ жестокихъ, цѣлъ и невредимъ останется внесенный въ него великій принципъ отмѣны смертной казни за преступленія соціальныя, какъ-то: за убійство, разбой, зажигательство и тому подобное. Въ настоящую минуту смертная казнь полагается въ законодательствѣ русскомъ только въ слѣдующихъ случаяхъ: а) за преступленія политическія (Улож. о нак. 1845 г. ст. 275—294); b) за тягчайшія изъ нарушеній уставовъ карантинныхъ, предупреждающихъ распространеніе чумы (Улож. ст. 1044—1046), и с) за нѣкоторыя особенныя преступленія лицъ военнаго званія, учиненныя въ военное время и судимыя по такъ называемымъ полевымъ уголовнымъ законамъ (Уставъ военно-уголовный, ч. 1 ст. 561—644), какъ-то: за государственную измѣну, побѣгъ, неповиновеніе, разбой, грабежъ и насиліе.
Съ перваго разу можетъ показаться страннымъ что то, о чемъ только говорятъ старѣйшіе и образованнѣйшіе народы европейскіе, дѣлается издавна, безъ всякихъ неудобствъ, въ обществѣ грубомъ, еще полуварварскомъ, послѣднемъ званномъ на пиръ цивилизаціи; но эта кажущаяся странность объясняется весьма естественно и просто. Смертная казнь нелогична, безполезна, но держится но привычкѣ, по обычаю, по преданію. Главное препятствіе къ ея отмѣнѣ заключается въ настроившихся извѣстнымъ образомъ нравахъ народныхъ. Отказаться отъ своихъ привычекъ несравненно легче молодому человѣку и народу, у которыхъ нравы еще не выработались, не окрѣпли, и которыхъ можно воспитать въ духѣ новыхъ началъ, нежели старому, человѣку и народу, со сложившимся, закалившимся характеромъ, которымъ приходится долго съ собою бороться, при каждой внутренней перемѣнѣ, при перерожденіи нравственномъ. У самыхъ образованныхъ западно-европейскихъ народовъ есть одна черта античная, есть одна складка языческая въ характерѣ: озлобленіе, негодованіе при видѣ преступленія, злопамятность продолжительная, отражающаяся даже и на семействѣ преступника. Злодѣяніе производитъ въ обществѣ такое раздраженіе и волненіе, что для успокоенія его необходимо бросить обществу отрубленную голову. Эта кровожадность для насъ едва понятна, потому что она чужда народу русскому; давно замѣчено, что этотъ народъ къ казнимому относится незлобно и чувствуетъ только состраданіе къ нему и жалость. Общество западно-европейское по инстинкту мести требуетъ жертвъ и увѣряетъ себя, что эти жертвы необходимы для его существованія. Когда въ народныхъ массахъ господствуетъ жажда мести, то непремѣнно являются и богословы, и философы, и политики, которые стараются эту потребность осмыслить, доказать ея раціональность и, какъ бы неестественна она ни была, создать теорію въ ея оправданіе. Приведемъ отрывокъ изъ рѣчи знаменитаго Савинъи, произнесенной въ 1848 г. въ Берлинѣ при совѣщаніяхъ въ комитетѣ для составленія новаго кодекса уголовнаго для Пруссіи, въ которыхъ Савиньи участвовалъ въ качествѣ министра законодательства. «Отмѣна смертной казни — говорилъ глава школы исторической — произвела бы въ народѣ огромное впечатлѣніе, котораго послѣдствій я не могу не опасаться. Подъ этими послѣдствіями я не разумѣю увеличенія числа тяжкихъ преступленій, напримѣръ убійствъ, потому что кто же осмѣлится предсказывать навѣрное, увеличится ли это число или уменьшится. Послѣдствія, которыхъ я опасаюсь, заключаются въ потрясеніи идеи права въ сознаніи народномъ. Народъ не повѣритъ, что мы это сдѣлали изъ одного человѣколюбія; народъ подумаетъ, что строгость закона ослабѣла, увидитъ въ отмѣнѣ смертной казни послабленіе и поблажку злодѣяніямъ со стороны законодателя, безсиліе правосудія подъ маскою гуманности. Вотъ впечатлѣніе, котораго я опасаюсь и которое я стараюсь предотвратить». Если изъ этой рѣчи Савиньи устранитъ все вычурное и мистическое, если ее упростить и перевести на языкъ физіологіи, то смыслъ ея будетъ слѣдующій: смертная казнь зависитъ отъ темперамента народа и его характера. Общество привыкло къ періодическимъ кровопусканіямъ, при которыхъ роль хирурга играетъ уголовное правосудіе. Пристрастившись къ кровавымъ зрѣлищамъ, потрясающимъ нервы, оно отказывается отъ нихъ съ трудомъ неохотно, оно къ нимъ привязано, какъ римлянинъ привязанъ былъ къ играмъ гладіаторскимъ, или какъ испанецъ привязанъ къ бою быковъ. Эта-то жажда сильныхъ ощущеніи, принимаемая за идею правды, сознаваемую народомъ, всего болѣе противодѣйствуетъ радикальной законодательной отмѣнѣ смертной казни въ Западной Европѣ. По невозможности взять эту крѣпость штурмомъ, правительствамъ, во избѣжаніе столкновеній съ привычками народными, остается обходить ее съ фланга, прибѣгать къ частымъ помилованіямъ, отучать постепенно общество отъ смертной казни и медленно приближаться къ той же цѣли, которой трудно достигнуть разомъ. Многое дѣлается нынѣ въ этомъ отношеніи, топоры ржавѣютъ отъ рѣдкаго употребленія и близится то время, когда общества убѣдятся окончательно доводами неопровержимыми и осязательными, что имъ нетолько возможно, но и удобно существовать безъ палачей.