Вольная неволя/РМ 1883 (ДО)

Вольная неволя : Картины изъ жизни большаго завода
авторъ В. О—въ

Опубл.: 1883. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Русская мысль», 1883, книга XII, с. 155—204.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ВОЛЬНАЯ НЕВОЛЯ

(Картины изъ жизни большаго завода)

I.
Новичекъ.

Въ одинъ изъ мартовскихъ дней, около полудня, въ контору N--скаго стальнаго завода вошелъ скромнаго вида молодой человѣкъ и спросилъ директора. Сторожъ провелъ его въ комнату секретаря, помѣщавшуюся рядомъ съ директорской. Секретарь, молодой, румяный блондинъ, въ золотомъ пенсію, вскинулъ небрежно взглядъ на незнакомаго посѣтителя и спросилъ:

— Вамъ что угодно?

— Мнѣ нужно видѣть г. Барю, директора, — отвѣтилъ молодой человѣкъ.

— Онъ сейчасъ занятъ… Что вамъ у него нужно?

— Мнѣ здѣсь мѣсто дали… Г. Бертранъ рекомендовалъ меня…

— А, не господинъ ли Изотовъ? — съ улыбкой спросилъ секретарь.

— Да… Вотъ, я пришелъ переговорить сейчасъ…

— Г. Барю скоро освободится. Садитесь, пожалуйста!

Изотовъ сѣлъ въ подвинутое ему кресло. Секретарь, изъ вѣжливости, пустился въ распросы.

— Вы недавно сюда пріѣхали? Г. Бертранъ говорилъ, что вы съ юга, изъ черноземныхъ губерній.

— Да, оттуда, — отвѣтилъ Изотовъ. — Съ недѣлю, какъ пріѣхалъ въ Петербургъ, а сюда, въ ваши мѣста, перебрался вчера.

— Здѣсь очерь удобно ѣздить въ городъ: часъ только съ небольшимъ… Вы нигдѣ еще не служили?

— Нѣтъ.

— А, стало быть, вы — «новичекъ» въ нашемъ дѣлѣ. Ну, ничего… заводъ выучитъ; у насъ много дѣла.

Секретарь Шмитъ смѣрилъ молодаго инженера покровительственнымъ взглядомъ, какъ бы говорившимъ: «и ужь будемъ же мы школить тебя здѣсь, голубчикъ!»

— Да, у насъ много дѣла! — повторилъ онъ и, желая это доказать, сталъ съ важнымъ и серьезнымъ видомъ перебирать бумаги, которыя, однако, были ему совершенно не нужны.

Заводъ, который долженъ былъ «вышколить» Изотова, основался лѣтъ 8—10 тому назадъ, когда охватившая всѣхъ горячка къ разнымъ грандіознымъ предпріятіямъ создала и въ окрестностяхъ Петербурга нѣсколько заводовъ, гдѣ пайщиками, вмѣстѣ съ русскими, были и иностранные капиталисты. Послѣднимъ, разумѣется, вездѣ выпадала львиная доля: они были болѣе свѣдущи въ техникѣ, хорошіе администраторы, умѣли ловко вездѣ пролѣзать, заручаться связями. Они, или ихъ протеже, забирали лучшія мѣста на заводахъ, «снимали пѣнки», а на долю русскихъ оставалось только самое трудное, чернорабочее дѣло. Иностранные администраторы и техники вносили въ свою работу систему западныхъ фабрикъ: ставили штрафы, крѣпко держали и «муштровали» рабочихъ, и въ этой школѣ частью уже выросли, а частью только теперь подростаютъ наши доморощенные заводскіе инженеры-дѣльцы.

N--скій заводъ имѣлъ именно такую исторію. Иностранцы, правда, значительно обрусѣлые, наложили на него свою лапу. Всѣмъ дѣломъ правилъ французѣ Барю и еще нѣсколько его земляковъ.. Преобладаніе французскаго элемента видно было даже въ украшеніяхъ комнаты, гдѣ сидѣлъ «новичекъ». На одной изъ ея стѣнъ висѣла фотографія знаменитаго молота въ Крезо. Надъ столомъ секретаря красовался портретъ Лессепса. По обѣимъ сторонамъ этого портрета помѣщалось нѣсколько фотографій извѣстныхъ французскихъ заводовъ.

Вообще говоря, комната секретаря имѣла очень дѣловой видъ и внушала нѣкоторое уваженіе, даже страхъ новичку. Прочные стулья стояли симметрично. Массивные столы, казалось, никакая сила не могла сдвинуть съ мѣста. Мягкіе ковры предназначались затѣмъ, чтобы слишкомъ неосторожные люди не потревожили углубившихся въ занятія боговъ завода. Патенты, похвальные отзывы и медали, висѣвшіе по стѣнамъ, тоже, въ свою очередь, хотѣли убѣдить каждаго, что, переступая порогъ этой комнаты, нужно было запастись извѣстною дозою серьезности и даже благоговѣнія.

На лицѣ новичка можно было прочитать отпечатки этихъ чувствъ. Когда еще онъ подходилъ къ заводу и увидѣлъ его гигантскія трубы, выбрасывавшія облака дыму, когда онъ увидѣлъ кипучую дѣятельность у воротъ завода и суровыя физіономіи сторожей, а вдали силуэты рабочихъ, освѣщаемые отблесками яркаго пламени печей, то почувствовалъ одиночество и то сознаніе безсилія, которое всегда является у человѣка на порогѣ къ большому дѣлу, къ неизвѣстному громадному труду, въ которомъ онъ будетъ, можетъ быть, совсѣмъ неудачнымъ маленькимъ механизмомъ. И теперь, находясь въ этой «дѣловой» комнатѣ, слыша глухіе: удары гигантскаго молота, лязгъ желѣза и тотъ шумъ, который производятъ машины, вмѣстѣ съ гуломъ человѣческихъ голосовъ, Изотовъ не только не освободился отъ этого чувства, но, напротивъ, оно усилилось: еще, выразившись тоскливымъ выраженіемъ на его лицѣ.

Лицо новичка привлекало своей безъискусственной простотой. Черные, закинутые назадъ волосы обнаруживали высокій, прямой лобъ; сѣрые глаза смотрѣли кротко; молодые усы оттѣняли красивыя губы; все лицо дышало здоровьемъ и свѣжестью, и секретарь (ему нечего, было дѣлать), рисовавшій теперь на уголкахъ своихъ «дѣловыхъ» бумагъ какіе-то затѣйливыя фигуры, не разъ останавливался на Изотовѣ и думалъ:

— Какъ это, чортъ возьми, онъ такой цвѣтъ лица сохранилъ? Или долго отдыхалъ въ своей черноземной губерніи? .

Но вотъ тихо отворилась таинственная дверь. Шмитъ сталъ искать озабоченно какую-то бумагу (она у него была подъ носомъ). Изотовъ встрепенулся… Но это былъ механикъ, а не директоръ. Бельгіецъ Дюранъ, такъ звали механика, шелъ съ озабоченнымъ лицомъ, отпечаткомъ разговора, который онъ велъ съ директоромъ. Но лицо этого громаднаго обрусѣвшаго француза никогда не носило маски, какъ это было почти у всѣхъ служащихъ на заводѣ: онъ не сбросилъ этого озабоченнаго выраженія и по выходѣ, отъ секретаря.

— Г. Шмитъ! — послышался бархатный басъ директора.

Шмитъ, исказивъ свое добродушное лицо серьезною миной, исчезъ за высокою рѣзною дверью, бросивъ Изотову фразу:

— Я скажу о васъ.

Скоро онъ вернулся и проговорилъ:

— Директоръ черезъ 10 минутъ освободится. Тогда онъ приметъ васъ.

Секретарь, наконецъ, совсѣмъ бросилъ дѣловой видъ и сталъ тихонько насвистывать пѣсенку.

Изотовъ смотрѣлъ въ окно на близко протекавшую Неву, готовившуюся скоро взломать свой почернѣвшій ледяной покровъ, на лѣсъ, окаймлявшій противоположный берегъ. Яркое мартовское солнце заливало теплымъ свѣтомъ и грязную полосу рѣки, и деревушку на другомъ берегу. Въ свѣжемъ, бодрившемъ воздухѣ, проходившемъ въ полуотворенную форточку, чувствовалось вѣяніе наступившей весны, — блѣдной, скупой въ Петербургѣ, богатой, раздольной на родинѣ Изотова. Эта чудная, веселая царица скоро разстелетъ тамъ, въ его «черноземной» губерніи, яркій зеленый покровъ, затканный цвѣтами. Надъ широкими полями прозвенитъ мужичья пѣсня, а трели жаворонка посыплются изъ лазури…

Мягкій басъ директора вывелъ Изотова изъ задумчивости.

— Г. Изотовъ!

— Пожалуйте! — элегантно указавъ рукой на дверь, проговорилъ секретарь.

Изотовъ пошелъ и на порогѣ высокой, рѣзной двери ощутилъ маленькое волненіе. На этой, какъ и на сосѣднихъ комнатахъ, лежала печать солидности. Громадныя окна, выходившія на Неву и завѣшанныя узкими, но массивными занавѣсками, пропускали потоки свѣта на потолокъ, украшенный грубой лѣпной работой, на крѣпкую дубовую мебель, обитую зеленой матеріей, и на рядъ колоннъ, раздѣлявшій комнату пополамъ. Между двумя изъ колоннъ стоялъ громадный письменный столъ, за которымъ священнодѣйствовалъ г. Барю, директоръ. Громадный чугунный шкафъ, около котораго сидѣлъ Барю, какъ церберъ, сторожившій сокровища, хранилъ цѣнныя бумаги, деньги, «секреты» завода и доказательства тѣхъ двусмысленныхъ сдѣлокъ, безъ которыхъ не обходится еще у насъ почти ни одно дѣловое предпріятіе.

Въ солидной обстановкѣ этой просторной комнаты, въ ея тишинѣ, прерывавшейся только монотоннымъ стукомъ старинныхъ часовъ, да изрѣдка доносившимся шумомъ мастерскихъ, отражалось солидное, чуждое всякихъ финансовыхъ колебаній, положеніе завода, дѣла котораго за это время шли блестяще. Въ этой комнатѣ, въ этомъ обиталищѣ заводскаго бога, совершались крупныя сдѣлки и рѣшалась участь рабочихъ заработковъ.

Новичекъ, не знавшій заводскаго этикета, скоро оправился отъ смущенія и простымъ, яснымъ взглядомъ отвѣчалъ на то пытливое разсматриваніе, которому подвергъ его, черезъ золотое pince-nez, директоръ.

— Владиміръ Ивановичъ Изотовъ? — спросилъ Барю.

— Да. Вотъ, карточка г. Бертрана. — Изотовъ подалъ директору карточку.

— Очень хорошо! Садитесь! Я сейчасъ пошлю за г. Пушковымъ, вашимъ будущимъ начальникомъ. Г. Шмитъ, — обратился директоръ къ секретарю, — пошлите за Петромъ Сергѣевичемъ!

Въ этихъ спокойныхъ, холодныхъ фразахъ, сказанныхъ человѣкомъ, чувствующимъ себя хозяиномъ положенія, не было и намека на тѣ страстныя вспышки гнѣва, которыя потомъ наблюдалъ Изотовъ у «царя» завода.

Уроженецъ юга Франціи, хотя и проведшій болѣе половины жизни въ Россіи, говорившій одинаково хорошо по-русски и по-французски, Барю, однако, не совсѣмъ хорошо былъ вышколенъ холоднымъ сѣверомъ и часто обнаруживалъ привычки страстнаго, увлекающагося, легкомысленнаго человѣка. Избалованный своимъ высокимъ положеніемъ, доставшимся ему частью благодаря большимъ связямъ, частью извѣстнаго сорта способностямъ, онъ не терпѣлъ противорѣчій и сомнѣній въ раціональности своихъ распоряженій. И это выбритое, доброе буржуазное лицо, покрытое морщинами 50-ти лѣтняго возраста, обладавшее невысокимъ лбомъ, выдающимися челюстями и громаднымъ, чисто французскимъ, носомъ, иногда искажалось такими гнѣвными гримасами, что было, неузнаваемо. Но, по правдѣ сказать, директоръ былъ вообще добродушный человѣкъ, подъ веселую руку, болтавшій всякій вздоръ, причемъ его отъѣвшійся животъ мѣрно колыхался. Директоръ измѣнилъ многимъ прекраснымъ привычкамъ своего отечества, но привычку «милой Франціи» — сладко и изысканно кушать, скупой для другихъ, для себя Барю сохранилъ во всей цѣлости.

Добродушіе директора, въ сущности, рѣдко ему измѣняло, но, въ силу своего высокаго положенія, онъ долженъ былъ его сдерживать и окутывать таинственностью и суровостью. «Кто стоитъ высоко, необходимо, чтобы въ немъ видѣли непогрѣшимаго Зевса-громовержца. Этотъ спасительный страхъ подчиденныхъ — самое лучшее ручательство за отличное выполненіе ими работъ». Вотъ, теорія, которую Барю неуклонно исповѣдывалъ. Благодаря ей, Изотову пришлось увидѣть нѣсколько величественныхъ движеній директора и испытывать неловкость, слушая его жесткія фразы, не допускавшія возраженій.

— Вы въ прошломъ году окончили институтъ? — спрашивалъ Барю.

— Да. Но я былъ боленъ дома и долженъ былъ приводить въ порядокъ дѣла отца. Потомъ…

— Ваши теоретическія свѣдѣнія, — перебилъ его Барю, — конечно, окажутъ вамъ большую пользу. Но, разумѣется, важной отвѣтственной работы я не могу поручить новичку. Пока вы приглядывайтесь, узнавайте дѣло, а потомъ мы увидимъ… Теперь вы займетесь въ лабораторіи.

— Хорошо, г. директоръ. Я очень люблю химію.

Но Барю, хотѣвшій показать Изотову, что его влеченія и антипатіи слишкомъ мелки, чтобы на нихъ могъ обращать вниманіе директоръ, продолжалъ съ тою же важностью;

— Если любите, конечно, не плохо… Но гораздо важнѣе строгое исполненіе обязанностей и порученій, данныхъ вамъ. Никакихъ неточностей я не допускаю, небрежности не извиняю. Служа у меня, не забывайте, что вы одна изъ частей заводскаго, механизма и что ваша дѣятельность, соразмѣрена со всѣми работами. Чтобы механизмъ шелъ правильно, нужно, чтобы каждый зналъ свое мѣсто и обязанности.

Проговоривъ эту прекрасную ораторскую фразу съ немного горделивымъ сознаніемъ, что заводскій механизмъ неуклонно направляетъ по настоящему пути онъ, Барю, директоръ умолкъ на минуту, и посмотрѣлъ на часы.

— Жалованья я вамъ положилъ, — продолжалъ онъ немного погодя, — какое мы обыкновенно платимъ практикантамъ. Занятія на зародѣ ежедневно, кромѣ праздниковъ, съ 9 часовъ утра до 8 вечера. Затѣмъ, я долженъ предупредить васъ, что у насъ на заводѣ строгая дисциплина. Я считаю ее лучшимъ ручательствомъ успѣха. Вы только въ точности исполняйте приказанія вашего начальства. Всякую вольность, всякій собственный починъ, безъ разрѣшенія, уклоненія отъ назначенныхъ работъ я строго преслѣдую.

Вѣроятно, Барю долго бы еще говорилъ, если бы ему не мѣшалъ сытный завтракъ, причинявшій нѣкоторую неловкость въ желудкѣ. Директоръ очень любилъ говорить, а новичекъ былъ такимъ терпѣливымъ слушателемъ. Но на этотъ разъ, довольствуясь произведеннымъ имъ на инженера впечатлѣніемъ, онъ погладилъ свой животъ и съ наслажденіемъ выпилъ стаканъ воды. А Изотову, за время этого разговора, сдѣлалось очень грустно. Свободная, вольная жизнь, которую онъ оставлялъ, переступая порогъ завода, сурово встрѣтившаго его, какъ казарма солдата, улыбнулась ему, и страшный образъ этой; невѣдомой дисциплины всталъ въ воображеніи.

Въ это время высокая дверь отворилась и въ директорской появилось новое лицо.

— Вотъ, г. Лушковъ, вашъ будущій руководитель и начальникъ. Это г. Изотовъ, котораго я опредѣляю къ вамъ въ лабораторію и для практики у печей, — познакомилъ ихъ Барю.

— Очень радъ! Будемъ вмѣстѣ работать, — проговорилъ, засмѣявшись, Лушковъ, и протянулъ Изотову руку.

Тотъ пожалъ плоскую, холодную руку начальника, но послѣдній произвелъ нехорошее впечатлѣніе на подчиненнаго. Изотову не понравилось блѣдное лицо Лушкова, обрамленное черною бородою, съ уходившимъ назадъ лбомъ, его тонкія губы, непріятно искривлявшіяся при смѣхѣ и обнаруживавшія зубы хищника, его острый носъ и плутоватые глаза мелкаго торгаша.

— Я сказалъ г. Изотову, — сообщилъ Барю Лушкову, — про его обязанности и про отношенія къ вамъ… Вы когда думаете поступить на заводъ? — обратился онъ къ Владиміру Ивановичу.

— Если позволите, завтра же.

— И отлично, — совсѣмъ уже добродушно проговорилъ Барю.

— Я постараюсь употребить всѣ усилія, — промолвилъ Изотовъ, — чтобы быть у васъ полезнымъ работникомъ, г. директоръ.

— Въ этомъ вашъ собственный интересъ, — сказалъ Барю опять голосомъ оракула и начальника.

Потомъ, обратившись къ Лушкову, прибавилъ:

— Познакомьте его съ лабораторіей, покажите печи.

— Хорошо. Пойдемте, г. Изотовъ.

Лушковъ и Владиміръ Ивановичъ поднялись.

— Желаю вамъ успѣха, молодой человѣкъ!

Барю протянулъ Изотову руку. Эта честь рѣдко оказывалась мелкимъ сошкамъ завода. Если бы новичекъ зналъ это, онъ, можетъ быть, съ большимъ бы чувствомъ пожалъ эту грубую руку, какъ будто вытесанную неумѣлымъ каменщикомъ. Но Изотовъ не зналъ еще обычаевъ завода и довольно равнодушно прикоснулся къ протянутой десницѣ.

Они прошли молча комнату секретаря, длинный корридоръ, въ которомъ дремали сторожа, и вышли на заводскій дворъ. Лушковъ изрѣдка бросалъ вопросы новичку, спрашивалъ про институтъ, про профессоровъ, но все это такимъ равнодушнымъ тономъ, который у новичка не вызывалъ сильнаго желанія распространяться. Да и не о чемъ было Лушкову съ интересомъ распрашивать объ институтѣ. У него отъ этого почтеннаго заведенія осталось мало воспоминаній. Развѣ только гибкость спины, упражнявшейся въ поклонахъ инспектору и толстому профессору, доставившему Лушкову мѣсто, могли напоминать ему про воспитавшее его учебное заведеніе.

Дисциплина завода сказывалась уже въ обращеніи Лушкова съ новымъ подчиненнымъ. Здѣсь, гдѣ Петръ Сергѣевичъ былъ начальникомъ, хозяиномъ это, гнувшаяся передъ владѣльцами завода, передъ директоромъ, спина выпрямлялась, а та угодливая улыбка, которую видѣлъ у него Изотовъ въ комнатѣ Барю, замѣнялась серьезнымъ, деспотическимъ выраженіемъ лица. Властно стукая своей толстой тростью по плитамъ, вымощавшимъ дворъ, онъ шелъ нѣсколько впереди новичка, давая ему понять съ самаго начала, что ихъ раздѣляетъ нѣкоторое разстояніе. Встрѣчавшіеся служащіе и рабочіе пугливо сторонились и отвшивали низкіе поклоны Лушкову, на которые тотъ отвѣчалъ небрежными кивками.

Когда они вошли въ переднюю лабораторіи, изъ другихъ ея комнатъ донесся говоръ и громкій смѣхъ. Онъ внезапно прекратился, когда въ дверяхъ показался Лушковъ. Группа мальчиковъ, работающихъ въ этой комнатѣ, быстро разсѣялась. Каждый изъ нихъ принялся за дѣло съ тою ненужной торопливостью, которая изобличала предшествующую бездѣятельность.,

— Вотъ здѣсь вы будете заниматься, — обратился Лушковъ къ Изотову. — Наши пріемы анализовъ стали вы здѣсь изучите… Михайловъ!

Подошелъ мальчикъ лѣтъ восемнадцати, съ симпатичнымъ, веселымъ лицомъ, которому никакъ не удавалось скрыть возбужденіе прерваннаго разговора.

— Что дамъ угодно, г. Лушковъ? — спросилъ онъ.

— Г. Изотовъ поступаетъ къ намъ на мѣсто Транскаго. Сообщите, все необходимое, укажите всѣ наши инструменты и реактивы.

— Хорошо-съ!

— Вотъ вашъ столъ, а это моя комната.

И Лушковъ показалъ на дверь, находившуюся почти рядомъ со столомъ. Это была очень невыгодная позиція для Изотова.

— Вы мнѣ завтра же дадите работу здѣсь?

— Нѣтъ, — вы сначала познакомитесь съ нашими пріемами… Готовъ анализъ стали? — обратился Лушковъ къ Михайлову.

— Нѣтъ еще, г. Лушковъ, къ вечеру окончу.

— Я вамъ сказалъ, что онъ долженъ быть готовъ къ обѣду… Вы у меня очень неаккуратно работаете.

Затѣмъ, небрежно обратившись къ Изотову, Лушковъ проговорилъ:

— Пойдемте! Я покажу вамъ печи. Въ свободное время вы будете тамъ присматриваться.

И они пошли къ печамъ.

Полумракъ, плохо разсѣеваемый лучами солнца, слабо проникавшими черезъ высокія, закоптѣлыя, покрытыя толстымъ слоемъ пыли и сажи, окна, стоялъ въ этомъ царствѣ труда. У громадныхъ 12-ти печей, поставленныхъ въ одинъ длинный рядъ, копошились запачканныя, запотѣвшія фигуры рабочихъ. Иногда эти фигуры рѣзко выдѣлялись въ полутьмѣ, освѣщенныя красноватымъ пламенемъ печей. Удушливый воздухъ наполняла ѣдкая пыль. Она лежала и на полу толстымъ слоемъ. На границѣ владѣній Лушкова и механика возвышался гигантскій молотъ, этотъ двухтысячепудовый царь завода, повиновавшійся, какъ малое дитя, управлявшему имъ машинисту. Паровые краны протягивали въ пространство свои длинныя руки. Вдали грохотала тысячесильная машина, а прокатывавшаяся ею полоса рельса вилась, какъ длинная огненная змѣя, медленно подвигаясь къ паровой пилѣ, разрѣзывавшей ее, съ визгомъ и свистомъ, на рельсы требуемой длины. Шумъ, пыхтѣнье пара, свистъ, гулъ голосовъ стояли въ воздухѣ, и все это покрывалось глухими ударами молота, какъ раскатами землетрясенія.

— Вы, конечно, читали про печи Мартэна? — спросилъ, остановившись около одной изъ печей, оживившійся Душковъ,

— Да, я читалъ и видѣлъ эту работу на маленькомъ заводѣ, — отвѣтилъ Изотовъ.

— Мы теперь работаемъ сталь по новому способу. Онъ произвелъ переворотъ въ этой области. Я установилъ его на нашемъ заводѣ. Онъ даетъ очень большія выгоды заводу и рабочимъ. Вообще, — къ чему-то прибавилъ Лушковъ, — вы, Изотовъ, здѣсь можете многому научиться. Заводъ рѣшаетъ не одни техническіе вопросы; въ будущемъ, на этой почвѣ выростугъ рѣшенія и для общественныхъ вопросовъ. Теперь, кстати, на нихъ такая мода пошла… Здѣсь мы подготовляемъ много матеріаловъ для этихъ рѣшеній… Помните политическую экономію, не испарилась изъ головы послѣ экзамена? — спросилъ внезапно съ усмѣшкой Лушковъ Изотова.

— Помню, — отвѣтилъ тотъ.

— Ну, вотъ, мы здѣсь примиряемъ «непримиримые» интересы капитала и труда. Конечно, фаланстеру еще не устроили, но и до этой штуки доберемся.

Изотовъ не зналъ, чѣмъ отвѣчать на эти тирады, сказанныя небрежно, съ презрительной ироніей. Онъ молча шелъ за Лушковымъ вдоль ряда печей, гдѣ пеклись «рѣшенія общественныхъ вопросовъ», смотрѣлъ на эти засаленныя, загрязненныя блузы работниковъ, съ которыми онъ давно хотѣлъ ближе познакомиться, но лица рабочихъ, кажется, мало выражали довольства примиреніемъ «труда съ капиталомъ». При приближеніи Лушкова, сбиравшіяся группы разсѣевались, а отдыхавшіе рабочіе быстро брались за какое-нибудь дѣло. Мальчики, прислуживавшіе у печей, быстро скрывались изъ виду.

— «Все это дисциплина!» — подумалъ Изотовъ, и съ затаенною боязнью, какъ и всѣ эти, рабочіе, посмотрѣлъ на блѣдную, высокую фигуру Лушкова.

Петра Сергѣевича, однако, скоро позвали. Онъ оставилъ Изотова, протянувъ ему руку и проговоривъ:

— До свиданія! Если хотите, посмотрите здѣсь.

— До свиданія!

Оживленіе быстро наступило за исчезновіемъ Лушкова. Опять рабочіе собирались въ кучки. Слышались насвистываніе и пѣсенки. Мальчики опять появились на виду, заигрывая и балуясь со взрослыми. Ихъ звонкіе голоса, долетавшіе до Изотова, говорили тѣмъ же ужаснымъ жаргономъ рабочихъ, который вырабатываетъ утомительный трудъ, невѣжество, недостатокъ заработка и неразлучный спутникъ заводской жизни — пьянство.

Владиміръ Ивановичъ ходилъ какъ потерянный въ этой непривычной обстановкѣ, въ атмосферѣ, наполненной шумомъ и свистомъ машинъ и иногда тромко проносившейся руганью рабочихъ. Въ его головѣ еще неотвязно стояли воспоминанія о тихомъ родномъ уголкѣ, о широкихъ поляхъ степнаго края, которыя никогда не знали промышленной сутолоки и не слышали свиста и стука машинъ. Но та обстановка его не удовлетворяла. Не затѣмъ онъ выбился на Божій свѣтъ, не затѣмъ потратилъ годы на изученіе спеціальнаго дѣла, чтобы въ сплетняхъ ихъ маленькаго городка размѣнять тѣ знанія, тѣ свѣтлые идеалы, ту честность, которыя привила ему студенческая жизнь. Его манилъ и вмѣстѣ пугалъ этотъ міръ кипучей заводской дѣятельности, съ его интересными контрастами, съ его тайнами. Это была широкая арена, на которой и онъ могъ попытать счастья, на которой ему можно было приложить ту мягкость сердца и хорошія отношенія къ людямъ, которыя взлелѣяло въ немъ воспитаніе любящей матери и хорошее товарищество. Удобна ли была здѣсь эта «мягкость» сердца, хватитъ ли въ его характерѣ, не закаленномъ бурями, способности примѣниться къ заводской дѣятельности, этими вопросами Изотовъ не задавался, хотя начало ему не показалось особенно радостнымъ. Лушковъ, такъ пугавшій всѣхъ, рабочіе, прикованные къ чудовищнымъ печамъ, эти блѣдные мальчики, въ дѣтскомъ возрастѣ развращенные уже не меньше взрослыхъ, вся эта ужасная толкотня пугали его, недавно оторвавшагося отъ тихаго, привѣтливаго роднаго уголка.

Долго стоялъ въ головѣ Изотова непривычный заводскій шумъ, когда, вечеромъ, вернувшись домой, онъ приводилъ въ порядокъ свою маленькую комнату, только что вчера нанятую. Изрѣдка, отрываясь отъ дѣла, онъ смотрѣлъ на вырисовывавшіеся вдали темные силуэты заводскихъ трубъ, выбрасывавшихъ снопы пламени и искръ.

II.
Заводъ и его «необходимыя» жертвы.

На другой день, утромъ въ 8 часовъ, Владиміръ Ивановичъ былъ уже въ лабораторіи. Тамъ были только двое рабочихъ, — мальчики лѣтъ по 18, — занимавшіеся уборкой посуды, растопкой печей, установкою приборовъ, вообще болѣе простыми, не хитрыми работами. А работавшихъ химиковъ еще не было.

Изотовъ торопился познакомиться съ обстановкою своей дѣятельности.

— Какъ васъ зовутъ? — обратился онъ къ одному изъ мальчиковъ, возившемуся надъ какимъ-то приборомъ.

Тотъ прилаживалъ приборъ съ такою ловкостью, на которую трудно было разсчитывать, глядя на его мозолистыя руки.

— Михайло.

— Разскажите мнѣ, пожалуйста, здѣшніе порядки. Кто у васъ больше работаетъ надъ анализами?

— А Михайловъ, Николай Степанычъ-съ. Они придутъ въ 9 часовъ.

— А самъ Лушковъ не работаетъ здѣсь?

— Нѣтъ.

— Пожалуйста, покажите мнѣ все: посуду, приборы, комнаты, печи.

И Михайло толково показалъ и разсказалъ все Изотову. Показалъ посуду, приборы, печи лабораторіи, комнату «химика», какъ звали на заводѣ Лушкова, канцелярію цеха печей, находившуюся рядомъ съ лабораторіей. Въ ней стоялъ прессъ и она вся была завалена образчиками стали.

— Здѣсь химикъ пробуетъ сталь, — пояснилъ Михайло.

Въ этой «сборной» комнатѣ еле оставалось мѣсто для трехъ столовъ, за которыми и занимались счетоводствомъ трое служащихъ. Видно было, что Лушковъ все сгруппировалъ около себя, чтобы ничто не пропускалось его начальническимъ окомъ.

За однимъ изъ столовъ сидѣлъ господинъ съ окладистою рыжеватою бородкой, съ удивительно быстрыми, пугливо бѣгавшими глазами. Это былъ Лимбергъ, аккуратный и добродушный нѣмецъ, страшно боявшійся Лушкова, но за угломъ ругавшій его на всѣ лады. При входѣ Изотова, онъ всталъ и подошелъ къ нему.

— Здравствуйте-съ! Къ намъ поступили на мѣсто Транскаго?

— Да. А вы здѣсь работаете? Будемъ, значитъ, вмѣстѣ заниматься? ,

— Очень пріятно-съ! Вы товарищъ Транскаго?

— Нѣтъ, но я его знаю.

— Славный былъ господинъ! — вздохнулъ Лимбергъ.

— Отчего же онъ ушелъ отсюда?

Лимбергъ замялся.

— Не знаю почему… Кажется, онъ не поладилъ съ г. Лушковымъ.

— Будьте добры, — попросилъ конторщика Изотовъ, — разскажите мнѣ, каково здѣсь живется, каково начальство… Какъ оно къ вамъ относится… Хочется узнать.

Добродушный Лимбергъ сначала колебался отвѣчать, но, расположенный открытымъ лицомъ Изотова и его простымъ тономъ, сразу пустился въ мелкія подробности. Изъ нихъ многое узналъ Изотовъ. Узналъ, что Лимбергъ давно бы ушелъ отсюда, что у него двадцать мѣстъ въ виду, но что, къ несчастію, онъ не можетъ уйти потому, что много забралъ впередъ въ конторѣ. Для другихъ, конечно, это было бы, напротивъ, поводомъ къ перемѣнѣ мѣста, но онъ, Лимбергъ, былъ слишкомъ честенъ, чтобы обмануть даже ненавистное начальство. Узналъ Изотовъ, что Лушковъ живетъ надъ лабораторіей, что у него большая бѣлая собака, что у него украли въ прошломъ году шубу.

— Эта собака, — добавилъ Лимбергъ, — укусила недавно рабочаго, за что химикъ далъ потерпѣвшему на чай, но скоро, за какую-то провинность, разсчелъ его. Онъ, Лимбергъ, не разъ ругался съ Лушковымъ и нисколько его не боится.

Во всякомъ случаѣ, изъ этихъ свѣдѣній, сыпавшихся градомъ на Изотова, выходило, что ни Лимбергъ, со злостью пробиравшій химика, ни Михайло, ухмылявшійся при этихъ разсказахъ, не любили своего начальника, и эта нелюбовь была такъ сильна, что ее не боялись высказывать при незнакомыхъ.

Изотову было странно, неловко слушать эти полусплетни. Онъ подошелъ къ прессу и сталъ его разсматривать. А раздражившійся видимо Лимбергъ не унимался:

— Онъ, какъ поступилъ сюда, завелъ новые порядки… Мною всегда были довольны, а ему мало… Всѣ ему не хороши… Думаетъ, его боятся… Ну, да и онъ нарвется на своихъ. Вчера, вотъ, сдѣлалъ ему счетъ правильно, — нѣтъ-таки…

Эта фраза вдругъ оборвалась, и храбрый Лимбергъ, услышавшій звукъ отворявшейся двери и шлепанье калошъ, бросился къ своему столу и, искоса поглядывая на дверь, сталъ усиленно скрипѣть перомъ по бумагѣ.

Но тревога конторщика была напрасна. Это пришли молодые химики, Рындинъ и Михайловъ, занимавшіеся въ лабораторіи. знакомство Изотова съ ними быстро завязалось. Въ особенности интересовался новичкомъ Михайловъ. Его матовое лицо съ бѣлокурыми курчавыми волосами и голубыми глазами освѣщалось все время широкою улыбкой, показывавшей хорошее настроеніе мальчика. Вообще все населеніе этого заводскаго уголка обнаружило симпатію къ новичку и проявляло ее во всемъ: въ ласковыхъ взорахъ, въ торопливыхъ услугахъ, въ подробнѣйшихъ отвѣтахъ на распросы. И, правда, этимъ людямъ, запертымъ весь рабочій день въ плохо вентилируемыхъ комнатахъ, рядомъ съ грознымъ начальствомъ, было пріятно провести время въ обществѣ молодаго инженера, простаго, всѣмъ интересовавшагося, съ добрымъ, привѣтливымъ лицомъ. Михайловъ все показалъ Изотову, освоившемуся теперь окончательно съ расположеніемъ лабораторіи. Въ нее пришелъ и Лимбергъ и больше всѣхъ говорилъ. Оказалось, онъ былъ въ черноземной губерніи Изотова, хвалилъ тамошнюю ветчину и восхищался прекрасными наливками. Но, разговаривая, Лимбергъ поминутно подбѣгалъ къ окну, около котораго долженъ былъ пройти химикъ въ лабораторію. Желая замаскировать свою боязнь, онъ дѣлалъ видъ, что любуется хорошимъ днемъ.

— Какая славная погода! — говорилъ конторщикъ, смотря въ окно.,

Веселыя, смѣющіяся лица, такъ къ нему расположенныя, простыя и, казалось, искреннія отношенія, такъ быстро установившіяся, перспектива работы въ этой милой компаніи, — все заставляло Изотова забыть про «дисциплину» и лучше думать о предстоявшемъ ему здѣсь.

Внезапное появленіе Лушкова, просмотрѣннаго осторожнымъ Лимбергомъ, разстроило, однако, и эту веселую компанію, и иллюзіи Изотова. Лушковъ имѣлъ обыкновеніе, входя въ лабораторію, мыть руки въ сосѣдней комнатѣ. Это давало ему средство подсмотрѣть, что дѣлается въ его владѣніяхъ. На видъ беззаботно отдавшись процессу мытья, онъ слушалъ разговоры служащихъ. Это «чтеніе въ сердцахъ» было безопасно и нисколько не претило химику.

И теперь, когда раздался зловѣщій плескъ воды и мелькнуло въ дверяхъ блѣдное, вѣчно нахмуренное лицо, шумный разговоръ кучки внезапно оборвался. Лимбергъ, поспѣшно схвативъ съ стола Изотова какую-то бумагу и просматривая ее съ дѣловымъ видомъ, направился въ канцелярію, къ своему столу, отвѣсивъ поклонъ Лушкову. Михайловъ и Рындинъ принялись за работы.

— Здравствуйте! — бросилъ Лушковъ Изотову, не подавая руки. — Начали знакомство съ лабораторіей?

— Да, но я зналъ всѣ эти анализы, кромѣ одного, въ институтѣ.

— Познакомьтесь съ ними лучше. У насъ вообще работы не разнообразны, но я требую возможно большей аккуратности и точности. Вы займитесь преимущественно сталью… Михайловъ, вы все здѣсь покажите Изотову.

— Хорошо-съ.

Лушковъ, быстро подписавъ бумаги и просмотрѣвъ книги, ушелъ изъ лабораторіи. Его нарядный костюмъ и торопливость дали поводъ прибѣжавшему Лимбергу высказать догадку:

— Не ѣдетъ ли онъ въ городъ? Я побѣгу, узнаю…

Немного погодя, онъ прибѣжалъ, запыхавшійся, сіяющій:

— Сейчасъ уѣхалъ въ городъ! Самъ видѣлъ. На сѣрой лошади.

И лабораторія возликовала. Лимбергъ бросилъ свои бумаги и распрашивалъ Изотова о родинѣ, о лошадяхъ, о степяхъ, о собакахъ, объ охотѣ. Михайловъ посвящалъ его въ тайны лабораторіи, тоже пересыпая свою рѣчь вопросами о прошломъ Изотова, о его родителяхъ, объ институтѣ. Михайло и Петръ, работники лабораторіи, стоявшіе при Лушковѣ молчаливо, въ струнку, у столовъ тоже весело разговаривали. Это оживленіе, быстро наступившее съ отъѣздомъ Лушкова, заставило спросить Изотова про «химика» у Михайлова:

— Вы его боитесь и не любите, кажется?

— Не любимъ, Владиміръ Ивановичъ. Онъ у насъ какой-то сухой, безсердечный… Онъ очень уменъ, и въ анализахъ все понимаетъ, но отъ него ласковаго слова не услышишь… Постоянно насупленъ, должно быть, думаетъ о чемъ… Его всѣ не любятъ, душа къ нему не лежитъ. Транскій тоже не могъ выносить его характера. У него по стрункѣ ходи, будь, какъ машина; это ему очень нравится. Онъ и рабочихъ всѣхъ приструнилъ. Боятся, но и не любятъ его всѣ.

Но цѣлый день и весь вечеръ, несмотря на эту характеристику начальника, высказанную задушевнымъ, правдивымъ тономъ, Изотову было весело. Онъ постигъ всѣ тайны лабораторіи. Сегодня онъ смѣлою ногою ступилъ на рабочую почву завода. Горячія рукопожатія новыхъ друзей, проводившихъ его до квартиры, совсѣмъ расположили Изотова къ идиллическому настроенію. И письма, которыя онъ отправилъ этимъ вечеромъ домой, были полны надеждами на будущее и довольствомъ настоящимъ.

----- -----

Черезъ недѣлю послѣ этого Изотовъ утромъ работалъ въ лабораторіи. Онъ скоро освоился съ дѣломъ. Новичекъ съ успѣхомъ выдержалъ испытаніе, которое ему задалъ «химикъ». Онъ далъ Владиміру Ивановичу три образчика одной и той же руды, но подъ различными нумерами, какъ будто это были образчики совсѣмъ разныхъ рудъ. Однако, Изотовъ не ошибся и опредѣлилъ во всѣхъ одинъ составъ. Онъ сегодня закончилъ эту работу и передалъ ее химику. Лушковъ, не смущаясь, обыкновеннымъ, безстрастнымъ голосомъ пояснилъ:

— Я хотѣлъ убѣдиться въ точности вашихъ работъ. Теперь съ завтрашняго дня вы можете приглядываться у печей въ свободное отъ занятій здѣсь время… А, г. Барю!

Вошелъ директоръ, которому Лушковъ торопливо подставилъ стулъ. На привѣтствіе Изотова Барю отвѣчалъ небрежнымъ:

— Здравствуйте!

За вышедшимъ изъ комнаты химика Изотовымъ затворилась дверь, и тамъ началось одно изъ тѣхъ дѣловыхъ совѣщаній, при которыхъ лабораторія замирала. Осторожно кашляли, тихо говорили и смѣялись подъ носъ. Глухо доносились изъ-за двери голоса химика и Барю. Часто, разумѣется, вопросы, рѣшавшіеся при такой торжественной и таинственной обстановкѣ, яйца выѣденнаго не стоили, но на подчиненныхъ дисциплина требовала производить импонирующее вліяніе. Обыкновенно, послѣ такихъ разговоровъ, лица выходившихъ начальниковъ были серьезны. Но сегодня веселый Барю, выходя отъ химика, ласково обратился къ Изотову, протянувъ ему руку:

— Ну, что, привыкаете?

— Привыкаю. Я теперь знаю всѣ работы лабораторіи.

— Отлично! Занимайтесь пока здѣсь, а потомъ мы увидимъ… Найдемъ вамъ и другую работу. У насъ знанія и старанія не пропадутъ.

И онъ вышелъ съ Лушковымъ изъ лабораторіи.

Что могла обозначать любезность директора? Получилъ ли онъ, просто, хорошій заказъ, или Лушковъ хорошо ему отрекомендовалъ новичка, или, наконецъ, розовое лицо новичка ему нравилось?

Рекомендація Лушкова рѣшала судьбы многихъ на заводѣ. Онъ былъ любимецъ директора. Никто лучше его не умѣлъ льстить тщеславію Барю. Никто лучше его не умѣлъ оказывать директору тѣхъ услугъ и любезностей, которыя граничили съ униженіемъ. Никто лучше Лушкова не усвоилъ теоріи «дисциплины». А, главное, никто не могъ быть болѣе полезнымъ человѣкомъ на заводѣ. Онъ ввелъ большія сокращенія въ своемъ цеху, онъ ввелъ много реформъ. Его практическій умъ постоянно изыскивалъ средства сдѣлать новую экономію. Собственно въ техникѣ, въ машинахъ, въ печахъ онъ мало сдѣлалъ усовершенствованій, но большую часть своихъ опытовъ продѣлалъ надъ «заработною платой», этимъ легко измѣняемымъ, послушнымъ терминомъ въ рукахъ капиталиста. Для этого у него были свои доморощенные рецепты. Всѣ эти политико-экономическіе опыты химика постоянно повышали его кредитъ въ глазахъ Барю и владѣльцевъ завода.

Съ слѣдующаго дня Владиміръ Ивановичъ отдался работѣ при печахъ. Тутъ было чему научиться. Самый процессъ былъ интересенъ. Негодные, ржавые куски желѣза, старый чугунъ, обломки рельсъ, рваные кровельные листы превращались въ этихъ печахъ въ прекрасную, блестящую литую сталь, и каждый прокатанный рельсъ гордо могъ свидѣтельствовать о блестящей постановкѣ дѣла на заводѣ.

А рабочіе?

Для Изотова они были интереснѣе, чѣмъ даже эти волшебныя печи. Въ глазахъ Лушкова они были только рабочей силой, «паровыми лошадьми», одною изъ статей расхода на производство продуктовъ. Успѣхъ и значеніе завода зависѣли только отъ качества и сбыта продуктовъ, а какими средствами достигался успѣхъ, — объ этомъ мало спрашивали на рынкѣ. Рабочіе для химика были механическимъ элементомъ, «живыми» машинами, пожиравшими, вмѣсто угля, жалованье. Но для Владиміра Ивановича каждый рабочій былъ живымъ человѣкомъ, имѣвшимъ и свои радости, и свои желанія, и свое міросозерцаніе. Онъ любовался, ими, когда расплавленная сталь, лившаяся шипящей, блестящей струей и бросавшая каскады искръ, освѣщала ихъ загорѣлыя, лица и мускулистыя руки. Онъ любовался ими и у громаднаго молота, когда они ворочали 500-пудовую раскаленную массу, а чудовищный молотъ мѣрными ударами, потрясавшими полъ зданія, проковывалъ эту массу. Но, задавая себѣ вопросы, — зачѣмъ тратилась эта энергія, что давала эта напряженная работа труженикамъ? — Изотовъ не могъ найти удовлетворявшихъ его отвѣтовъ. И, увы! скоро это удивленіе передъ силой рабочихъ, передъ ихъ терпѣніемъ, передъ чудесами, которыя они производили, которыя изумляли промышленный міръ, замѣнилось грустнымъ сознаніемъ, что работа притупляетъ, обезличиваетъ рабочихъ, отнимаетъ у нихъ безжалостно годы жизни и, разбитыхъ, бросаетъ на больничныя койки.

У одной изъ печей, гдѣ Изотовъ хотѣлъ усвоить весь процессъ, работало 15 человѣкъ. Старшій получалъ около 40 рублей въ мѣсяцъ, младшіе — около 20. И они каждый день, съ утра до вечера, работали въ страшной жарѣ, въ душномъ воздухѣ, съ опасностью постоянно обжечься или убиться. Одинъ, кажется, день въ мѣсяцѣ только и былъ рабочимъ по душѣ, — получка жалованья. Тогда эти «живыя» машины, переругиваясь, толпились у дверей кассы. Грубые толчки, сила пускались въ ходъ, чтобы завоевать ближайшее мѣсто къ кассиру. Вечеромъ и на другой день не мало этихъ денегъ, заработанныхъ кровью, оставалось въ сосѣднихъ трактирахъ и кабакахъ. А на третій день опять, съ головною болью, съ дрожащими руками, работай, работай и работай эту Сизифову работу.

Владиміръ Ивановичъ впалъ въ грустное раздумье, изъ котораго его вывелъ теперь грубый голосъ «старшаго» Петра.

— Открывай крышку, чертенокъ! — и грузный шлепокъ достался на долю «чертенка», бѣлокураго, косматаго мальчугана, съ растерянными глазами и дрожавшими губами. Это былъ тоже новичекъ. Онъ служилъ у печи, поднимая и опуская тяжелую крышку. Нѣсколько дней уже видѣлъ его Изотовъ. Это блѣдное личико, испуганные, постоянно бѣгавшіе глаза, эта забитость, сквозившая въ чертахъ истомленнаго лица и переходившая въ тупое упрямство, привлекали и интересовали Владиміра Ивановича. Онъ заступился за мальчугана.

— Петръ, зачѣмъ же ты дерешься? Прошу этого не дѣлать.

— А не драться, такъ изъ него и толку не выйдетъ, — грубо отвѣтилъ Петръ, — Насъ самихъ дубасили. Ну, опускай, чтоль, рохля!

«Рохля» отошелъ отъ крышки, и въ его глазахъ, при неровномъ свѣтѣ печи, блеснула слеза.

— Ты недавно поступилъ на заводъ? — ласково обратился къ нему Изотовъ.

— Недавно.

— Который тебѣ годъ?

— Четырнадцатый пошелъ… Меня дядя привезъ изъ деревни.

— Тамъ кто-нибудь у тебя есть?

— Мать и сестры.

— Послушай, голубчикъ, приди ко мнѣ сегодня, — обратился было къ нему Владиміръ Ивановичъ, но его прервалъ Лушковъ, откуда-то взявшійся около печи.

— Я вамъ, Изотовъ, хочу поручить здѣсь работу. Наберите газа у этой печи… Мы его изслѣдуемъ.

— Хорошо.

— Пойдемте, я вамъ скажу, какъ это надо сдѣлать.

Они пошли. Лушковъ далъ ему инструкцію и направился вдоль по мастерской, а Изотовъ остался у молота — посмотрѣть на проковку громадной желѣзной плиты. Самъ механикъ распоряжался работой. Звучный басъ громаднаго бельгійца покрывалъ всѣ голоса:

— Петровъ, повертывай! Иванъ, не держи!. Да брось же, чортъ, говорятъ тебѣ! Ну, дружнѣе, валяй! Эхъ, черти косолапые, не научились работать! Вамъ въ куклы только играть.

Механикъ самъ схватилъ длинный желѣзный ломъ и, ловко повертывая имъ, сталъ помогать рабочимъ. А на нихъ все сыпался градъ любезностей:

— Бей, чего ждешь? Стой! Дураки! Куда вы. повертываете? Бѣда мнѣ съ вами, простофили!

Но эти ругательства не пугали и не стѣсняли рабочихъ. Работа кипѣла. Они балагурили, смѣялись и дружно дѣйствовали. Видимо, они считали механика добрымъ, «своимъ» человѣкомъ. А собственный примѣръ начальника на всѣхъ дѣйствовалъ ободряюще.

Работа, наконецъ, кончилась благополучно, и механикъ, вытирая краснымъ фуляромъ запотѣвшее лицо, подошелъ къ Изотову. Они еще не были знакомы.

— Ну, нравится у насъ, новичекъ? — спросилъ механикъ.

— Нравится, г. Дюранъ. Привыкаю. Вы, я думаю, давно привыкли?

— О, 25 лѣтъ служу въ Россіи на заводахъ. И французскій языкъ почти забылъ…

— У васъ рабочіе молодцы, весело работаютъ.

— Чего имъ скучать? Я ругаю ихъ по-товарищески, пріободрить хочу… Штрафовъ никогда не ставлю… Никогда… Этого я не люблю.

— А развѣ на заводѣ часто штрафуютъ?

Дюранъ поднялъ на Изотова свои удивленные глаза.

— А вы не знаете? Тотъ цехъ на штрафахъ получилъ въ прошломъ году 10,000. Лушковъ это любитъ. Только это не хорошо. Если плохъ рабочій, ну, гони его, а штрафовать не хорошо… И такъ мало жалованья. Я самъ былъ рабочимъ, я знаю… Не хотите ли сигару?

— Я не курю, г. Дюранъ.

— Не курите? Ну, — заходите ко мнѣ. Очень пріятно познакомиться. Я живу на заводѣ.

Механикъ сказалъ свой адресъ и протянулъ новичку мохнатую лапу. Проходя мимо мальчиковъ, работавшихъ въ его цеху. Дюранъ не упускалъ случая потрепать ихъ ласково по головѣ. Немного погодя, Изотовъ увидалъ его у паровой машины, по обыкновенію, рѣшительно размахивавшаго руками, и кричавшаго въ кучкѣ рабочихъ:

— Ну, торопись! Если сегодня окончите работу, запишу вамъ по дню лишнихъ!

Этотъ механикъ, вынесшій на своихъ плечахъ 25 лѣтъ тяжелаго заводскаго труда, не видѣлъ только «машины» въ рабочемъ. Всегда онъ отстаивалъ ихъ интересы и не одно уже горячее сраженіе выдержалъ съ директоромъ по этому поводу. Барю давно былъ недоволенъ Дюраномъ за отсутствіе сокращеній въ его цеху. Но Дюранъ былъ превосходный практикъ, и разстаться съ нимъ было невыгодно для завода.

Простота, наивная, немножко грубоватая развязность и его доброе отношеніе къ рабочимъ, — все это придавало механику въ глазахъ Изотова большую цѣну и интересъ.

На другой день, когда Изотовъ расположился съ своимъ приборомъ у печи, его обступила толпа рабочихъ. Заинтересованные опытомъ, они тихо шептались, а болѣе смѣлые осторожно до трогивались до трубокъ, до стклянокъ. На робкіе вопросы Изотовъ давалъ обстоятельные, по возможности, простые отвѣты.

— Что вы дѣлаете, баринъ?

— Газы ловлю. Они горятъ у васъ въ печи; ну, вотъ мы хотимъ узнать, какіе они…

— А, газы…

Нѣкоторые смотрѣли недовѣрчиво на затѣи новичка, и онъ даже услышалъ нелестное замѣчаніе по своему адресу:

— Ученые! Чего онъ тутъ хочетъ поймать, въ печкѣ-то?

Наконецъ, кружокъ рабочихъ разсѣялся. Остался только косматый мальчуганъ, прислуживавшій Изотову и теперь совсѣмъ его не боявшійся. Работа была не трудная, приборъ самъ дѣйствовалъ. У печей было жарко. Изотовъ подошелъ къ выставленному окну, изъ котораго была видна Нева и перспектива окаймлявшихъ ее дачъ и фабрикъ. Рѣка сбросила ледъ, и по ея поверхности скользили пароходы, вспѣнивая воду. Грузныя барки плавно двигались съ надутыми парусами. Съ рѣки несло прохладой. Подъ крышей сосѣдняго флигеля щебетали прилетѣвшія ласточки. Сіянье весенняго дня, бросавшаго робкіе лучи въ глубину мастерскихъ, эта свобода и ширь, окружавшія задыхавшихся въ жарѣ людей, пробудили въ головѣ Изотова воспоминанія. Вдали, въ углу завода тянулась «Дубинушка». Рабочіе тащили какую-то тяжесть подъ звуки этой пѣсни, исходившей матушку-Русь. Эти звуки рвались на просторъ, на вольный воздухъ, къ солнцу, но ихъ тоскливо отражала крыша мрачнаго зданія.

Вспомнилъ онъ и домъ отца, окруженный развѣсистыми березами, и бѣлѣвшую въ рощѣ на горѣ монастырскую церковь. Вспомнилъ доброе лицо матери, звонкій голосъ маленькой сестренки… Но мягкій ударъ по плечу вывелъ его изъ задумчивости. Это былъ г. Барю. Онъ, видимо, благоволилъ къ новичку.

— Ну, что, скучаете?

— Нѣтъ, г. Барю, нисколько. Я здѣсь работаю. — Изотовъ указалъ на приборъ. — Этотъ анализъ газа будетъ очень интересенъ.

— А, вижу, знаю! — проговорилъ директоръ, имѣвшій слабость показывать, что онъ видитъ и знаетъ то, чего, на самомъ дѣлѣ, и не видалъ, и не зналъ. — Работайте, молодой человѣкъ, работайте! Только трудѣ и терпѣніе даютъ человѣку положеніе.

Барю, разумѣется, не могъ обойтись безъ какого-нибудь афоризма. Эта фраза удовлетворила любимую потребность, и директоръ, невѣдомо для чего, потрогавъ стклянки и трубки прибора, оставилъ Изотова.

Но тому предстояло новое знакомство и новый разговоръ. Когда Изотовъ нагнулся поправить приборъ, надъ нимъ прозвучалъ немножко грубый, хриплый голосъ:

— Bonjour, monsieur! Работаете съ газами?

Поднявши глаза, Владиміръ Ивановичъ увидалъ Менье, мастера, наблюдавшаго за выдѣлкою матеріаловъ для ремонта печей. Менье давно искалъ случая познакомиться съ Изотовымъ и, наконецъ, теперь удовлетворилъ свое желаніе. Владиміръ Ивановичъ протянулъ ему руку:

— Здравствуйте, Менье.

Этотъ эльзасецъ Менье былъ замѣчательнѣйшій субъектъ. Взятый на заводъ Барю, любившимъ соотечественниковъ, онъ считалъ тамъ себя однимъ изъ главныхъ. Это наивное, дѣтское хвастовство, бросавшееся сразу въ глаза, было выдающеюся чертою его характера. Большая голова эльзасца, крѣпко посаженная на широкія плечи, способна была на всевозможныя гримасы. Длинныя руки постоянно выдѣлывали жесты, какъ руки актера, играющаго въ балаганахъ. Морщинистый лобъ оканчивался густыми бровями, подъ которыми бѣгали маленькіе глаза. Громадный, съ горбомъ, носъ поднимался, какъ высокая гора въ пустынѣ, и закрывалъ половину рта; щетинистые, торчавшіе усы силились придать суровое выраженіе этой добродушной, старческой физіономіи.

Боже, чего только не узналъ Изотовъ за эти полчаса про прошлое и про таланты Менье! Французъ зналъ все и былъ вездѣ. Въ Африкѣ, во главѣ маленькаго отряда, онъ рѣшилъ судьбу сраженія съ Абдэль-Кадеромъ, за что Канроберъ пожалъ ему руку. За эту знаменитую битву (при этомъ Менье, съ болью на лицѣ, хватался за свою совершенно здоровую ногу), гдѣ его въ семи мѣстахъ контузили, храбрецу былъ присужденъ Почетный Легіонъ, но завистникъ-полковникъ отбилъ себѣ эту награду. Въ видѣ эпизода, Менье разсказалъ о своей дуэли въ Алжирѣ за какую-то чудную баядерку. Въ Севастополѣ онъ одинъ взялъ въ плѣнъ трехъ русскихъ, но чтобы не оскорбить патріотическаго чувства Изотова, Менье добавилъ:

— Они славно дрались, parole d’hoimeur! Одинъ и мнѣ далъ царапину. Вотъ!

И храбрецъ указалъ на шрамъ, полученный имъ въ пьяномъ состояніи въ мѣстномъ трактирѣ «Вѣна».

Менье былъ въ Индіи и въ Америкѣ. Онъ имѣлъ много денегъ, свой заводъ, громадныя связи и знакомства, но его преслѣдовалъ «неумолимый рокъ»: онъ у него все отнялъ, кромѣ чести и способности; выпивать залпомъ бутылку водки. Впрочемъ, большимъ утѣшеніемъ для страдальца (Менье такъ величалъ себя) было горделивое сознаніе, что онъ на заводѣ необходимѣйшій человѣкъ.

— Если я уйду отсюда, — говорилъ Менье съ трагическими жестами, — завтра же заводъ остановится.

Разсказы продолжались бы безконечно, если бы онъ не увидалъ вдали Лушкова. Мгновенно лицо его стало серьезнымъ, и онъ, съ видомъ человѣка, дорожащаго каждой секундой, пошелъ навстрѣчу своему начальнику.

Когда уже Изотовъ оканчивалъ работу, въ монотонномъ, тоскливо-однообразномъ шумѣ завода вдругъ прорѣзались отчаянные крики. Толпы рабочихъ и Изотовъ бросились къ одной изъ печей.

Трое рабочихъ, смертельно обожженные, валялись на полу. Двое изъ нихъ страшно кричали, а третій глухо стоналъ и тяжело дышалъ. Расплавленный шлакъ (примѣси, стекающія съ поверхности кипящей стали), который они хотѣли залить водою, со взрывомъ брызнулъ, и шипящая, горячая струя его выѣла на ихъ тѣлахъ страшныя, зіяющія раны. Запахъ горѣлаго мяса слышался около несчастныхъ. Одежда, когда прибѣжалъ Изотовъ, еще кое-гдѣ дымилась.

— Скорѣе за докторомъ, — закричалъ Владиміръ Ивановичъ, — за химикомъ!

Но за ними уже давно побѣжали. Директора не было на заводѣ. Изотовъ схватилъ изъ своего прибора стклянку съ водой и вылилъ ее на дымившіяся лохмотья.

Пламя печи, въ которой кипѣла сталь, освѣщало эти корчившіяся тѣла, наклонившихся надъ ними механика и Изотова, а кругомъ испуганныя, любопытныя лица рабочихъ. Нѣкоторые изъ нихъ крестились и вздыхали.

Изотовъ поддерживалъ дрожащими руками голову одной изъ жертвъ печи.

Прибѣжалъ химикъ и медленно подошелъ толстый докторъ. Нужно было отдать справедливость Лушкову онъ энергически распоряжался:

— Скорѣе носилки! Беритесь живѣе! Въ больницу!

— Берите тише, — произнесъ хладнокровно толстый докторъ.

Обожженные глухо стонали. Только одинъ, почти мальчикъ, которому обожгло лицо, нашелъ силы сказать:

— Ой, берете больно… Воды испить…

Ему дали воды. Затѣмъ обожженныхъ понесли. Но одного не донесли живымъ: онъ умеръ дорогой.

Печальную процессію съ носилками провожала толпа рабочихъ черезъ всю мастерскую. Изотовъ почти плакалъ. Механикъ все повторялъ: «проклятая печь, проклятая печь!» Лушковъ былъ немного блѣднѣе обыкновеннаго.

— Ужасный случай! — обратился къ нему Изотовъ.

— Да, случай непріятный; очень жаль, — замѣтилъ холодно Лушковъ. — Но, къ несчастію, мы не можемъ предусмотрѣть всего. Это все необходимыя жертвы.

Немного погодя, заводъ принялъ свою вседневную физіономію. Машины такъ же гремѣли, рабочіе такъ же ругались. Только въ двухъ-трехъ кучкахъ говорили еще о происшествіи дня.

А тамъ, въ темномъ углу маленькой заводской больницы, на койкѣ, лежалъ длинный, тонкій трупъ, закрытый больничнымъ халатомъ, а двѣ другихъ «необходимыхъ» жертвы наполняли своими стонами маленькую комнату.

III.
Обѣдъ у директора.

Изотовъ былъ уже два мѣсяца на заводѣ. У него были и друзья, и враги у печей. Петръ, котораго онъ не разъ упрекалъ за косматаго мальчугана, за угломъ ругалъ Владиміра Ивановича. За то косматый мальчуганъ и другіе рабочіе были расположены къ Изотову. У него, впрочемъ, у печей были пока только научныя работы и мало приходилось вступать въ практическія отношенія съ рабочими. Это выпало на его долю позже. Но и теперь молодое, веселое, ласковое лицо, такъ рѣзко выдѣлявшееся среди мрачныхъ физіономій рабочихъ, среди безстрастно-холодныхъ лицъ начальниковъ, и теплый, ласковый разговоръ привлекали къ молодому инженеру многихъ. Что же касается Менье, то онъ боготворилъ своего новаго знакомаго. Добродушный, наивный эльзасецъ не былъ избалованъ вниманіемъ и уваженіемъ. Рабочіе смѣялись надъ его засаленнымъ пиджакомъ, надъ его неправильнымъ русскимъ произношеніемъ. Его звали «мусью», «пирожникомъ», «кондитеромъ», или давали совсѣмъ неприличныя клички, не употребляемыя въ печати. Нужно было видѣть этого героя, которому самъ Канроберъ жалъ руку, когда его травили рабочіе. Потребность въ этой травлѣ, въ отвратительныхъ зрѣлищахъ, часто сказывавшаяся въ рабочемъ муравейникѣ, дѣлала и изъ Менье свою жертву. Сначала старикъ, желая обратить все въ дружескую шутку, самъ отвѣчалъ добродушными насмѣшками. Но это не помогало, а еще болѣе подзадоривало.

Менье цѣнилъ ласковое, простое обращеніе Владиміра Ивановича, никогда не обрывавшаго его фантастическихъ разсказовъ. Менье хотя и говорилъ, что онъ строго держитъ рабочихъ, напротивъ, былъ очень хорошъ съ ними. Эта черта въ особенности нравилась Изотову.

Менье, сидя у мастерской и беззаботно покуривая трубочку, смотрѣлъ по сторонамъ. Замѣтивъ шедшаго къ нему Изотова, онъ вдругъ вскочилъ и, показывая видъ страшно занятаго человѣка, приложилъ какъ бы въ глубокомъ раздумьѣ палецъ ко лбу и побѣжалъ куда-то, приговаривая:

— Ахъ, чортъ возьми, забылъ!

Однако, черезъ секунду онъ повернулъ въ сторону Изотова. Размахивая руками, разговаривая, онъ почти столкнулся съ Владиміромъ Ивановичемъ и тутъ только замѣтилъ его присутствіе.

— А, г. Изотовъ!

И такія сцены происходили въ каждое свиданіе пріятелей.

— Куда вы торопитесь, Менье?

— Дѣла много, никогда отдыху! Съ пяти часовъ утра тутъ…

Однако, этотъ дѣловой человѣкъ повертывалъ съ Изотовымъ въ свою мастерскую и на ея порогѣ внезапно обрушивался на рабочихъ:

— Ну, эй, вы! Живо поворачивайтесь! Алексѣй, развѣ не знаешь, какъ у меня работаютъ?… Sapristi!

Алексѣй зналъ, какъ у него работаютъ. Поэтому, поработавъ минуту, онъ сѣлъ на лавочку и, почесываясь, замурлыкалъ пѣсню.

— Работы очень много… Тамъ у печей безпорядки… Я ужь объяснялъ директору…

И Менье махалъ рукою съ безнадежнымъ видомъ. Потомъ, оглядѣвшись по сторонамъ, сообщалъ Изотову:

— Г. Лушковъ ничего не понимаетъ. Сегодня велѣлъ брать три ведра втораго сорта и одно ведро перваго… Это невозможно. Онъ ничего не знаетъ.

— А вы у печей работали?

На лицѣ Менье проскользнула презрительная мина:

— Я здѣсь первый пускалъ печи въ ходъ.

— Ахъ, я и не зналъ… Но, вотъ, у механика дѣла идутъ хорошо.

— Да, ничего, — снисходительно соглашался Менье. — Но когда я завѣдывалъ на югѣ прокаткой…

— Развѣ вы и прокаткой занимались?

Опять презрительная мина:

— О, это моя спеціальность!

И такихъ спеціальностей у Менье были десятки.

Но, обыкновенно, всѣ эти разговора кончались самымъ неожиданнымъ образомъ:

— Извините, г. Изотовъ, мнѣ нужно въ аптеку.

И Менье начиналъ рыться въ карманахъ, приговаривая:

— Вотъ странно! Взялъ изъ дома рубль и потерялъ… Чортъ возьми, разсѣянность… Нужно въ аптеку 40 к…

— Возьмите у меня, — Предлагалъ Изотовъ.

— Merèi! Я завтра отдамъ… Чортъ возьми, какая разсѣянность!

И эльзасецъ, порывшись еще въ царманахъ, отправлялся въ аптеку, но, вмѣсто аптеки, попадалъ въ трактиръ «Вѣна», откуда и возвращался съ тѣмъ своебразнымъ запахомъ, который слышится около каждаго виннаго склада.

Въ одинъ изъ слѣдующихъ дней Изотовъ занимался въ лабораторіи, когда туда пришелъ директоръ.

— Здравствуйте, — протянулъ онъ ему руку. — Петръ Сергѣевичъ здѣсь?

— Нѣтъ, онъ ушелъ.

— Послѣ завтра день моето рожденія, и я приглашаю всѣхъ служащихъ на заводѣ. Вы тоже приходите къ 6 часамъ, — прибавилъ онъ небрежно, давая понять, что эта высокая честь не часто выпадаетъ на долю подчиненныхъ.

Изотовъ поклонился.

— И такъ, въ 6 часовъ, не забудьте

— Очень вамъ благодаренъ.

Лабораторія поздравила Изотова съ столь значительнымъ успѣхомъ. Лимбергъ увѣрялъ, что это знаменуетъ особенное расположеніе директора.

— Какая у него миленькая дочка! Онъ только не особенно щедръ на угощеніе, — со вздохомъ прибавилъ конторщикъ: — я его поздравлялъ съ новымъ годомъ, и онъ мнѣ налилъ четверть рюмки краснаго вина… Это мнѣ-то!

Лабораторія разсмѣялась при этомъ воспоминаніи.

Зала директорской квартиры вмѣщала уже нѣсколькихъ гостей, когда туда пришелъ Изотовъ. Директоръ представилъ его женѣ, дочери и своей матери. Мать была въ первый разъ въ Россіи. Она пріѣхала только годъ изъ Франціи, гдѣ жила у старшаго сына, и почти не говорила по-русски. Это была удивительно подвижная и здоровая старуха, несмотря на свои 80 лѣтъ. Огромный чепецъ съ яркими лентами кокетливо обрамлялъ ея худое лицо съ быстрыми глазами. Она постоянно говорила и при этомъ хватала слушателя за руку или за сюртукъ, если это былъ мужчина. Вообще въ ея обращеніи проглядывала та добрая фамильярность провинціальной мѣщанки, которую не скроешь ни красивымъ костюмомъ, ни блестящею обстановкою.

Она заговорила Изотова, что было тому совсѣмъ не по душѣ, такъ какъ онъ плохо говорилъ по-французки. Она вспоминала о милой Франціи, о монсиньорѣ Гиберѣ, объ этихъ «противныхъ» республиканцахъ, которые велѣли вынести изъ школы всѣ образа, даже распятіе. Въ этомъ мѣстѣ, впрочемъ, ея мысли раздѣлялъ и слушатель. Фраза, сказанная имъ, сразу создала прекрасную репутацію Изотову у доброй старухи.

— Это не хорошо, — кое-какъ склеилъ по-французски Владиміръ Ивановичъ. — Если мы выбросимъ изъ жизни всѣ возвышенные идеалы, мы станемъ животными.

Добрая старуха взяла Изотова за руку и нѣсколько разъ повторила:

— Это правда, правда! Если у насъ не будетъ идеаловъ, — мы животныя! Какъ это хорошо сказано! Жанъ, поди сюда! — подозвала она сына.

— Что, maman?

— Г. Изотовъ сказалъ, что если у насъ не будетъ идеаловъ, мы будемъ животными. Неправда ли, хорошо, Жанъ?

— Онъ у насъ философъ! — ласково потрепалъ Изотова по плечу директоръ.

Владиміръ Ивановичъ пошелъ въ другой конецъ громадной залы. Въ разныхъ ея углахъ образовались маленькія группы служащихъ на заводѣ. Вообще, какъ и во всѣхъ предпріятіяхъ, которыми заправляютъ иностранцы на Руси, и здѣсь служащіе были всѣхъ націй: бельгійцы, французы, нѣмцы и русскіе. Но самыми трудными, черными работами, конечно, занимались одни послѣдніе. Не мало было на заводѣ національной розни, не мало честолюбій, не мало проходимцевъ. Много было также и недовольныхъ.

Изотовъ подошелъ къ одной изъ группъ «недовольныхъ». Тутъ были: бухгалтеръ, секретарь и магазинеръ. Шмитъ, бывшій еще недавно любимцемъ директора, представлялъ уже закатывавшуюся звѣзду. Лушковъ всецѣло завладѣлъ симпатіями Барю. Толстый магазинеръ, улыбаясь въ глаза директору, питалъ къ нему въ душѣ ненависть за то, что тотъ не давалъ ему квартиры на заводѣ. Тонкій бухгалтеръ былъ недавно публично выруганъ Барю и, кромѣ того, послѣдній не давалъ ему обѣщанной прибавки. Эта группа держалась въ сторонѣ и, на чемъ свѣтъ стоитъ, пробирала «проходимца» директора.

— Здравствуйте, — протянулъ Изотову свою изящную руку Шмитъ. — Привыкаете, инженеръ?

Изотовъ поздоровался со всѣми.

— Привыкаю, надо…

— Привыкайте, потомъ директоромъ будете. Это очень удобное мѣсто.

— Еще бы не удобное! Посмотрите, какая квартира… Дровъ на 2,000 жжетъ… Все заводъ отдувается, — проговорилъ магазинеръ.

— А когда прибавить немного служащему, — ядовито прошипѣлъ бухгалтеръ, — сейчасъ: дѣла плохи, дивидендъ малъ…

— Посмотрите эту мебель, г. Изотовъ, — обратился къ нему Шмитъ, — нѣтъ, вы попробуйте, каковъ репсъ, каковъ дубъ… Нравится?

— Да, хороша, — согласился Изотовъ.

— Все заводъ отдувается, все заводъ, — мрачно произнесъ магазинеръ.

— А этотъ человѣкъ, г. Изотовъ, — указалъ Шмитъ на лакея, — значится у насъ: «при конторѣ служитъ».

— Ха, ха, ха! — засмѣялся магазинерѣ. — Владѣльцы-то завода простофили! Ничего не видятъ.

Изотовъ молчалъ. Однако, компанія была скромнѣе, когда въ ея сторону смотрѣлъ директоръ. Около послѣдняго сидѣло нѣсколько человѣкъ. Расфранченный Лушковъ былъ на самомъ близкомъ мѣстѣ и щебеталъ ласточкой. Дюранъ, въ своемъ узкомъ сюртукѣ, казался еще болѣе громаднымъ и неуклюжимъ. Въ этой приличной обстановкѣ онъ не зналъ, куда протянуть свои большія ноги и мохнатыя руки. Онъ говорилъ мало и мрачно поглядывалъ на блѣдное лицо Лушкова.

Старуха опять поймала Изотова:

— Ахъ, какъ это хорошо! Если у насъ не будетъ идеаловъ, мы будемъ животными… Жанъ, какъ это хорошо!

— Превосходно, maman!

Изотовъ начиналъ жалѣть, что сказалъ эту фразу.

Наконецъ, лакей доложилъ, что обѣдъ поданъ. Началось торжественное, парадное шествіе. Почти каждый изъ приглашенныхъ велъ подъ-руку даму. Это входило въ программу вечера. Впереди съ m-me Барю шелъ Лушковъ, а замыкали шествіе сирые Изотовъ и механикъ.

— Фокусникъ нашъ директоръ! — проговорилъ, усмѣхнувшись, Изотову Дюранъ.

Дѣйствительно, онъ былъ фокусникъ. Впрочемъ, предсказанія Лимберга сбывались только отчасти. По случаю ли полученнаго вчера выгоднаго заказа рельсъ, или по поводу дня своего рожденія, но директоръ расщедрился и выставилъ много вина, правда, съ сомнительными этикетами, но за то съ вычурными, дорогими пробками. Маленькіе куски сыру и закусокъ были положены на мелхіоровыя и серебряныя блюда. Чахлыя яблоки и груши лежали въ дорогихъ вазахъ. Во всемъ проглядывала мѣщанская безвкусица. Мѣста за столомъ были заранѣе распредѣлены и противъ каждаго изъ нихъ, на скатерти, были пришпилены записки съ именами гостей. Всѣ сѣли по рангу. На концахъ стола — директоръ и его жена; рядомъ съ директоромъ — старуха; Лушковъ — справа отъ хозяйки. Дюрану пришлось сидѣть противъ Изотова. Впрочемъ, эти записки сконфузили бельгійца. Онъ не зналъ про этотъ послѣдній «фокусъ» директора и расположился на первомъ попавшемся стулѣ, отведенномъ племянницѣ Барю. Дюранъ сидѣлъ, беззаботно поглядывая по сторонамъ, но его вывелъ изъ этого состоянія Барю, сказавъ на ухо:

— Вы сѣли не туда: ваше мѣсто черезъ два стула.

Дюранъ поднялъ съ удивленіемъ глаза на Барю, какъ бы говоря: «не все ли равно, гдѣ ни сидѣть?» — но, все-таки, всталъ и, немного сконфуженный, усѣлся на указанное мѣсто.

Обѣдъ ничѣмъ особеннымъ не ознаменовался. Толстый докторъ, прозванный на заводѣ «коноваломъ», доказывалъ Барю преимущества въ питательномъ отношеніи мяса телятинѣ. Дочь директора перебросилась нѣсколькими словами съ Изотовымъ (они сидѣли рядомъ). Она была одѣта, какъ куколка; въ ея бѣлокурые волосы была кокетливо вплетена роза. Безчисленные бантики покрывали платье «куколки». «Недовольные», — Шмитъ, бухгалтеръ и магазинеръ, — молчали.

— Господа, за здоровье г. Барю, нашего высокоуважаемаго и милаго директора! — провозгласилъ Лушковъ.

Этотъ тостъ немного оживилъ чопорный обѣдъ. Всѣ съ шумомъ встали, чокались съ директоромъ и пили. Затѣмъ, послѣ обѣда, шествіе чопорно направилось въ залу.

Мужчины усѣлись за большимъ столомъ, гдѣ былъ поставленъ коньякъ и вина; дамы — въ другомъ концѣ зала, у рояля, за который сѣлъ Изотовъ. Чудные звуки шопеновскаго вальса полились изъ-подъ его пальцевъ. Страстные, чарующіе, кипучіе, они неслись подъ своды этой большой залы и въ растворенныя окна — къ заводу, гдѣ смѣшивались съ шумомъ работы, съ свистомъ машинъ и съ ругательствами рабочихъ. Вотъ эти звуки остановились, но, послѣ маленькой паузы, свѣтлая, грустная мелодія задрожала въ воздухѣ…

— Да какъ онъ мило играетъ! — ласково сказалъ директоръ.

— Merèi! — поблагодарила его старуха, — а я не забыла вашихъ милыхъ словъ, — прибавила она: — если мы не будемъ имѣть идеаловъ, мы станемъ животными.

— Очень вамъ благодаренъ, — самъ не зная за что, поблагодарилъ ее Изотовъ.

— Онъ у насъ художникъ и философъ! — добродушно произнесъ Барю.

— Ну, коллега, пойдемъ выпить! — подошелъ къ нему бельгіецъ, и крѣпкимъ рукопожатіемъ выразилъ Изотову свою признательность и благодушное настроеніе.

— Философъ и художникъ, но плохой инженеръ! — подумалъ, вслѣдъ Изотову, Лушковъ, — тряпка, безъ системы, а только сладкія чувства въ большомъ количествѣ.

За то самъ Лушковъ былъ «блестящій» инженеръ, съ «системою», съ ясно намѣченной цѣлью, съ цѣпкими руками.

— Г. Барю, — говорилъ Лушковъ директору, по доводу безпорядковъ рабочихъ во Франціи, — вездѣ есть эти безтолковые агитаторы. Они только тормозятъ дѣло рабочихъ и общества. Буржуазія-кровопійца, регрессъ! кричатъ эти господа. Они забываютъ только, что буржуазія — власть не одного капитала, а и владычество ума и знанія. Это сила образованія и развитія. Лучшіе люди Западной Европы — всѣ буржуа. Это необходимая и справедливая форма общественной власти. Не забывайте, что въ настоящей буржуазной странѣ 25—30 % этихъ буржуа… А это — почти народъ…

Лушковъ говорилъ складно, даже краснорѣчиво. Коньякъ сообщилъ ему маленькое одушевленіе: глаза его блистали, а губы искривила нервная усмѣшка.

— Именно такъ, именно такъ! — вторилъ ему восхищенный Барю.

Дюранъ мрачно прихлебывалъ свой коньякъ, а Изотовъ кипѣлъ и все порывался вставить свое слово.

— Буржуазія создаетъ промышленность страны и ея богатства, — продолжалъ Лушковъ, — она обезпечиваетъ будущее народа отъ невѣжества. Въ интересахъ фабриканта, чтобы рабочій былъ находчивѣе, умнѣе и развитѣе… создаются постепенно школы, устраиваются чтенія, процентъ неграмотныхъ постепенно уменьшается… Вотъ, что дѣлаетъ буржуазія, а выскочки ее ругаютъ.

— Мнѣ кажется, — возразилъ Изотовъ, и при этомъ всѣ подняли головы, — что для фабриканта не существенно — развитъ, или не развитъ рабочій. Ему даже выгоднѣе рабочій манекенъ, дѣлающій свое дѣло математически, какъ машина. Капиталистъ смотритъ на рабочаго, какъ на механическую силу: если машина выгоднѣе, онъ выброситъ рабочихъ; если рабочіе выгоднѣе, онъ броситъ машину. А такъ какъ у насъ трудъ страшно дешевъ, то…

— Это вамъ только кажется, — съ усмѣшкой возразилъ Лушковъ, — но нельзя свести всѣхъ работъ на механическую дѣятельность машины… Кричатъ противъ неправильной организаціи труда, противъ штрафовъ. А чѣмъ-съ не правильна эта организація труда? Рабочій имѣетъ свое, капиталистъ свое. Развѣ способный у насъ зарабатываетъ менѣе неспособнаго? Развѣ у насъ не дѣйствуетъ принципъ конкурренціи? Мы не деспоты: если не нравится, или на другіе заводы! Или капиталистъ не имѣетъ права получать за свои знанія, за свою предпріимчивость? Посмотрѣлъ бы я на нашу рабочую, полуживотную толпу, когда бы отъ нея отняли организаторскіе таланты и свѣдѣнія руководителей! Здѣсь узда нужна, распускать нельзя, иначе погибнетъ заводское дѣло совсѣмъ, и сами же рабочіе потеряютъ… Поэтому я и стою за штрафы. Фабрика выигрываетъ и рабочій тоже. Угроза штрафа пріучаетъ его къ аккуратности: онъ не дѣлаетъ дѣла, спустя рукава. Если и обожглись у насъ рабочіе въ прошломъ мѣсяцѣ, то безъ этого нигдѣ нельзя… Хуже, если бы эти рабочіе, голодные, умерли въ канавахъ города. Неопытнымъ людямъ легко кричать: «организація труда — несправедлива!» А подите-ка на заводъ, да и устройте ее справедливѣе: къ чорту все у васъ и пойдетъ!

Эта рѣчь, ни къ кому въ частности не относившаяся, восхитила директора. Она была прекраснымъ, краснорѣчивымъ отголоскомъ собственныхъ идей Барю.

Барю, сіяющій, прихлебывалъ изъ стакана, окидывая своего любимца благодарнымъ взглядомъ, и повторялъ:

— Именно такъ, именно такъ! Я съ вами совершенно согласенъ!

Но Изотовъ не унимался:

Нѣтъ, это неправда! Несправедлива тамъ организація труда, гдѣ изуродованы всѣ законы жизни, гдѣ рабочіе гибнутъ отъ пьянства и болѣзней. А смотрите, что дѣлаетъ эта организація съ семьей! Отнимаются десятки лѣтъ жизни, безразсвѣтный, вѣчный трудъ — и правильная организація! Я съ вами, Петръ Сергѣевичъ, согласенъ, что, можетъ быть, штрафы и полезны фабрикѣ, но чѣмъ же они полезны рабочему, отнимая его скудный заработокъ? Это — натяжка.

— Эхъ, молодой человѣкъ, это недостатки молодости въ васъ говорятъ; у васъ опыта мало! — протянулъ подвыпившій директоръ и опять потрепалъ по плечу Изотова.

Ему, все-таки, нравилась эта молодая горячность.

Механикъ, сидѣвшій все молча и мало слушавшій ораторскія фразы Лушкова, сразу оживился, когда рѣчь зашла о штрафахъ. Изъ немъ Изотовъ неожиданно нашелъ союзника.

— Нѣтъ, г. Изотовъ правду говоритъ! — прогремѣлъ механикъ. — Нечего выжиливать отъ рабочаго. Зачѣмъ штрафы? Если рабочій не хорошъ, безчестенъ, гони его.. А ошибка со всѣми случается… Штрафы не ставь!

— Я знаю, что г. Дюранъ не любитъ моей системы, — замѣтилъ Лушковъ.

Подвыпившій механикъ совсѣмъ разсердился.

— Есть чего любить! Штрафы-то всякій съумѣетъ поставить, а не всякій, вотъ, умѣетъ устроить лучше машины и работу.

— Разумѣется, — язвительно возразилъ Лушковъ, — не всѣмъ же быть такими опытными, какъ вы… У всякаго свои планы, свои таланты. Вы на изобрѣтеніяхъ выгадаете 2 %, а я на штрафахъ, на сбавкахъ возьму 20 %.

— Parbleu! — горячился механикъ, стукнувъ ладонью по столу, такъ что бутылки зазвенѣли, а директоръ въ испугѣ посторонился. — Я не буду торговаться съ отцомъ убитаго рабочаго изъ-за 100 рублей, какъ г. Лушковъ; у меня нѣтъ этого таланта… Я самъ былъ рабочимъ, щипали и мою шкуру… Самъ получалъ штрафъ… Я былъ рабочимъ, г. Лушковъ, мои плечи вынесли много; я не бѣлоручка!

Эта выходка, перекосившая лицо Лушкова, разсердила и директора.

— Вы очень горячитесь, г. Дюранъ! — замѣтилъ онъ сухо.

— Я нисколько не горячусь, г. директоръ! — отвѣтилъ механикъ и, закуривъ сигару, направился на одинъ изъ балконовъ. Изотовъ любовался бельгійцемъ.

Съ этого дня пропасть легла между механикомъ и директоромъ, но къ новичку Барю былъ снисходительнѣе.

— Недостатки юности! — сказалъ онъ, снова хлопнувъ Изотова по плечу. — Вотъ, вы скоро отъ нихъ освободитесь… Мастеръ при плавкѣ стали ѣдетъ послѣ завтра въ отпускъ на два мѣсяца. Я рѣшилъ васъ туда поставить. Тамъ много практики, и школьное скоро вылетитъ изъ головы.

Изотовъ поблагодарилъ.

— Поздравляю съ новымъ мѣстомъ, — сказалъ Лушковъ, — посмотримъ, что вы тамъ, будете говорить.

Изотовъ вышелъ на балконъ, откуда открывался видъ на Неву и на заводъ. Широкая лента рѣки, освѣщенная іюньской ночью, уходила вдаль громаднымъ изгибомъ. Въ блѣдномъ небѣ мигали звѣзды. Невозмутимую тишь этой сѣверной ночи нарушалъ только немолчный шумъ завода, находившагося направо, на выдающемся изгибѣ берега. Трубы выбрасывали снопы искръ, а въ отворенныхъ окнахъ мелькали тѣни. Гдѣ-то, вдали, просвистѣлъ пароходъ…

Голова Изотова, отъ волненія, вызваннаго разговоромъ, и отъ вина, стучала. Въ ней, какъ смутные отголоски, стояли слова Лушкова и басъ бельгійца. Владиміръ Ивановичъ задумался и не слышалъ, какъ около него зашелестѣло платье куколки, дочери директора. Онъ вздрогнулъ, когда услышалъ ея голосъ:

— Что вы здѣсь дѣлаете?

— Смотрю на заводъ, — отвѣтилъ Изотовъ.

— Вамъ онъ не надоѣлъ? Мнѣ страшно здѣсь скучно… Дымъ, копоть и шумъ постоянно! Рабочіе такіе противные, грубые и грязные.

— Но у печей нельзя работать въ перчаткахъ и сюртукахъ, — холодно замѣтилъ Изотовъ.

— Но, все-таки, можно быть опрятнѣе… А они такіе гадкіе… Подите, сыграйте.

Владиміръ Ивановичъ разсердился на куколку. Онъ отказался играть:

— У меня голова болитъ, извините, не могу!

— Я васъ прошу!

Она сдѣлала удареніе на словѣ «я».

— Я бы съ удовольствіемъ, но у меня голова болитъ, — холодно повторилъ Изотовъ.

Это ее разсердило. Всѣ ей льстили, исполняли малѣйшія ея прихоти, а этотъ не исполнялъ повторенной ею просьбы. Она повернулась на своихъ высокихъ каблукахъ и гордо сказала, уходя:

— Больше просить не намѣрена!

Изотовъ смотрѣлъ на мрачный силуэтъ завода и слушалъ шумъ его машинъ.

Тяжелая лапа, положенная на плечо мечтателя, заставила его обернуться. Передъ нимъ стоялъ механикъ. Изотовъ, подъ наплывомъ теплыхъ чувствъ и благодарныхъ воспоминаній, влѣпилъ поцѣлуй въ толстыя губы оторопѣвшаго Дюрана:

— Ахъ, г. Дюранъ!

— Поди, сыграй что-нибудь! — попросилъ Изотова бельгіецъ, переходя къ дружеской фамильярности. — «Дубинушку» знаешь?

— Знаю.

— Сыграй, товарищъ!

Изотовъ сѣлъ за рояль. Изъ-подъ его окрѣпшихъ пальцевъ потянулась сначала грустная, замирающая, тоскливая мелодія, перешедшая подъ конецъ въ мощные аккорды, въ этотъ нестройный крикъ искусственной бодрости, которымъ рабочіе хотятъ воодушевить себя:

«Эй, дубинушка, ухнемъ!

Эй, зеленая, сама пойдетъ!

Идетъ!»

Сидѣвшая долго за коньякомъ компанія окружила рояль. Грустную, надрывающуюся пѣсню труда, раздавшуюся въ богатой залѣ, слушали раскраснѣвшіяся, довольныя, сытыя и веселыя лица.

— Скучная пѣсня! — капризно замѣтила куколка бабушкѣ.

Но директоръ былъ доволенъ. Онъ очень любилъ «дубинушку» и теперь пробовалъ даже подпѣвать роялю.

— Какая хорошая пѣсня! — заявилъ онъ. — Странно, однако, что у русскихъ все только эти тоскливыя мелодіи. У французовъ больше веселья, — обратился Барю къ Лушкову.

Эту ночь Изотовъ долго не засыпалъ. Онъ сидѣлъ у окна своей квартиры, бывшей на концѣ околотка, и смотрѣлъ на отдыхавшія поля. Свѣжій запахъ травы несся въ окно. Благоуханія ближней сосновой рощи чувствовались въ атмосферѣ. Сосны задумчиво сторожили пріютившіеся около нихъ домики. Тутъ была природа, мать-природа, съ ея задумчивыми, мерцающими ночами, съ ея уходившими вдаль полями. Просторъ и величавое спокойствіе полей кротко дѣйствовали на возбужденнаго Изотова.

IV.
Новый мастеръ.

Новому мастеру было много дѣла. Онъ отдался ему съ горячностью любознательнаго человѣка. Онъ стоялъ въ центрѣ рабочаго муравейника.

Въ 6 часовъ утра рабочіе уже копошились у печей до самаго обѣденнаго звонка. Съ гикомъ и шумомъ повеселѣвшая толпа ломилась въ обѣденное время изъ заводскихъ воротъ. Черезъ часъ, рабочіе снова брались за работу. И такъ до 8 часовъ вечера. Съ этого времени для нихъ начинался «отдыхъ», если можно было назвать отдыхомъ мертвый сонъ послѣ труда, а потомъ торопливость въ ѣдѣ, въ сборахъ, чтобъ не опоздать къ началу работы.

Несмотря на тяжелый трудъ на заводѣ, несмотря на то, что рабочіе съ бѣшеной радостью, отработавъ положенные часы, бѣжали вечеромъ изъ его воротъ, толпы новыхъ пришельцевъ ломились въ нихъ. Когда Изотовъ уходилъ домой, къ нему приставали десятками: дѣти, старики, молодые.

— Возьмите, ваша милость, меня.

— Г. мастеръ, пожалуйста, ради Господа-Бога, возьмите меня въ поденщики, — заявлялъ ему нерѣдко плачущій голосъ какого-нибудь мальчугана. — Мать и сестры безъ хлѣба, ѣсть нечего…

Но всѣхъ не упрячешь на заводъ. Фабрики кругомъ были переполнены. И теперь, когда Владиміръ Ивановичъ узналъ про эту нищету, про безнадежныя скитанія за работой по сосѣднимъ заводамъ, онъ увидалъ, какимъ страшнымъ наказаніемъ для рабочаго бывалъ приказъ химика, сказанный холодно, безстрастнымъ тономъ:

— Изотовъ, запишите ему разсчетъ!

А картинка настоящаго отдыха, праздника была еще непригляднѣе. Кабаки и трактиры были набиты пьянымъ народомъ. Часто полмѣсячный заработокъ спускался сразу. Кутежамъ способствовала, съ своей стороны, и безконечная доброта содержателей разгульныхъ заведеній, забиравшихъ съ лихвою отпущенное въ долгъ изъ жалованья рабочихъ, во время получки. На улицахъ пѣлись непристойныя пѣсни, происходили драки. Сдерживаемая на заводѣ дисциплиною труда, грубая натура рабочихъ развертывалась во всей необузданной дикости.

Заводъ не могъ особенно много привить нѣжности сердцамъ рабочихъ. Когда уставнне члены отказываются служить, когда въ головѣ стоитъ безпорядочный шумъ и звонъ, а грудь задыхается въ пыльной, жаркой атмосферѣ, трудно быть нѣжнымъ. Изотовъ часто замѣчалъ, подъ грубой оболочкой, подъ грязнымъ наростомъ тяжелой обстановки, божія искры. Съ любовью онъ останавливался на какомъ-нибудь молодомъ личикѣ дочери рабочаго, когда она приносила отцу, на заводъ, обѣдъ или завтракъ. Грубая, мозолистая рука часто гладила маленькую головку и запекшіяся губы цѣловали розовыя щеки ребенка. И заводская обстановка, какъ замѣчалъ Изотовъ, способствовала сплоченности рабочихъ. Рѣдко провинившійся товарищъ выдавался химику.

Знать не знаемъ, вѣдать не вѣдаемъ, — было почти всегдашнимъ отвѣтомъ на розыски виноватаго.

А мирная, успѣшная работа у Шенье и механика доказывала, что ласковое обращеніе и въ сердцѣ рабочаго находитъ откликъ.

Это и на себѣ замѣчалъ Изотовъ. Косматый мальчуганъ, котораго онъ взялъ отъ Петра къ себѣ, въ контору, встрѣчалъ его всегда благодарной улыбкой и, какъ угорѣлый, бѣжалъ выполнять приказаніе мастера. Рабочіе, при его проходѣ, почтительно снимали шапки и ихъ лица разглаживались. Но недостатокъ строгости у Изотова невыгодно отзывался на ходѣ работъ, и мастеру попадало отъ химика. Ловкій, смѣлый подмастерье, дававшій тумаки рабочимъ, подсмѣивался тихонько надъ скромностью Изотова. Къ заводской машинѣ нуженъ былъ, все-таки, подходящій винтъ, но Владиміръ Ивановичъ не скоро еще замѣтилъ свою непригодность.

Послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ работы, онъ, однако, сдѣлалъ маленькое открытіе. Стоило только переставить нѣсколько кирпичей въ сводѣ и бокахъ, и печь, по всѣмъ разсчетамъ, должна была дѣлать экономію на горючемъ матеріалѣ. Но онъ пока ничего не говорилъ Лушкову. Химикъ совсѣмъ не располагалъ къ откровенности, и даже въ незлобивой душѣ молодаго мастера иногда поднималась злоба къ этому блѣдному, высокому джентельмену. Химикъ не подавалъ руки Изотову на заводѣ и относился къ нему, какъ генералъ къ солдату. Можетъ быть, Лушковъ завидовалъ репутаціи мастера у рабочихъ и директора? Владиміръ Ивановичъ никакъ не могъ добраться до причинъ придирчивости начальника, но только послѣдній придирался ко всякой мелочи, заглядывалъ во всѣ книги, записки, во всѣ уголки конторки, какъ какой-нибудь сыщикъ. Первое столкновеніе у нихъ вышло изъ-за авансовъ.

Разъ Изотовъ сидѣлъ въ своей конторкѣ. Къ нему вошла цѣлая толпа рабочихъ за «авансами», т.-е. за небольшими суммами впередъ, до получки жалованья, выдававшагося только разъ въ мѣсяцъ. Вчера онъ записалъ нѣсколько авансовъ, и это окончательно упрочило за новымъ мастеромъ репутацію добраго, ни въ чемъ не отказывавшаго человѣка.

— Вы что, ребята? — обратился къ рабочимъ Изотовъ.

— Да аванецъ бы записать, г. мастеръ, — почесывая за ухомъ заявилъ передній.

Изотовъ записалъ ему и еще нѣкоторымъ.

— И мнѣ аванецъ! — заявилъ, пошатываясь, пьяный рабочій.

— Тебѣ я не запишу… Приди трезвый.

— Какъ не запишешь? Помилуй, жена, дѣти, — заявилъ пьяный.

— Что врешь-то г. мастеру! У тебя ихъ никогда и не было, — возмутились рабочіе.

— Иди, Ефимъ, иди! — заявили другіе.

Ефимъ ворчалъ, но, все-таки, ушелъ.

Изотовъ записалъ всѣмъ авансы, но когда рабочіе ушли, внезапно выросла передъ нимъ фигура химика.

— Зачѣмъ были рабочіе? — спросилъ онъ.

— Я имъ записалъ авансы.

— А! довольно ихъ баловать. Прошу больше не записывать!

— Но, вѣдь, и прежде писали, — возразилъ Изотовъ.

— Это было послабленіе. Я не хочу больше дѣлать его. Я стою за правило, за принципъ. Прошу больше не писать… У завода теперь меньше средствъ.

— Но рабочимъ, г. Лушковъ, нужны деньги.

— Видите, что, — сердито сказалъ Лушковъ: — гораздо удобнѣе, когда распоряжается одинъ. А такъ какъ я, кажется, имѣю на это право, то и прошу васъ дѣлать то, что велятъ.

Изотовъ закусилъ губу, а химикъ вышелъ.

Немного погодя, пришли, однако, еще трое рабочихъ за авансами.

— Не могу: химикъ не велѣлъ.

— Г. мастеръ, дайте, очень нужно… Домашніе заболѣли.

Изотовъ взглянулъ на нихъ. На лицахъ печальное, просящее выраженіе. Получка черезъ двѣ недѣли, а деньги могли сейчасъ понадобиться.

— Хорошо, я вамъ дамъ немного своихъ до получки.

— Оченно благодарны, спасибо вамъ.

Двое изъ нихъ отдали, а третій нѣтъ. Онъ даже избѣгалъ мастера и не кланялся ему.

Немного спустя, проходя по заводу, Изотовъ, остановился у 5-й печи. Рабочіе были съ другой стороны и Изотовъ слышалъ голосъ Петра:

— Вотъ, дьяволъ, разболѣлась! Скорѣе бы убиралась къ чорту! Тогда ужь дуракъ буду, если женюсь…

Это Петръ говорилъ про свою жену.

— Да что съ ней? — спрашивалъ чей-то любопытный голосъ.

— А поди, спроси! Мечется по кровати, кричитъ, 5-й день ужь… Надоѣла, дьяволъ: такъ бы и пришибъ… Тутъ и на заводѣ-то крику не оберешься…

— А добрый нашъ мастеръ, ребята, ей-Богу; такихъ и не было у насъ на заводѣ! — заявилъ любопытный голосъ.

— Да, добрый, — мрачно возражалъ, ругаясь, Петръ, — вотъ, подожди, онъ те докажетъ зубы…. Всѣ они, черти, сначала-то добрые!

— Тебѣ бы все лаяться, дьяволъ, — перебилъ его краснорѣчивый защитникъ Изотова. — Что не велѣлъ мальчишку бить, такъ и не хорошъ? А чего ему ждать-то? Онъ и теперь мастеръ, а кому хоть цѣлковый штрафу поставилъ, ну?

— Вотъ, подожди: онъ тебѣ покажетъ зубы!. — настаивалъ Петръ.

— Заладилъ одно: покажетъ, покажетъ!

Изотовъ, прослушавъ эту своеобразную защиту, пошелъ къ Дюрану. Недалеко отъ него четыре рабочихъ катили ломами къ машинѣ тяжелый прокатный валъ. На маленькой покатости онъ вдругъ пошелъ легче, и одинъ изъ рабочихъ, не успѣвшій отнять ноги, съ крикомъ упалъ. Валъ остановился, но притиснулъ своей чудовищной тяжестью ногу жертвы.

Владиміръ Ивановичъ прибѣжалъ, съ крикомъ ужаса, къ мѣсту происшествія. Неподвижный валъ лежалъ на неподвижномъ, блѣдномъ рабочемъ. Прибѣжалъ Дюранъ. Но и его гигантская сила не могла освободить ноги несчастнаго.

— Скорѣе! Что стоите? Паровой кранъ, скорѣе, скорѣе! — кричалъ механикъ.

Наконецъ, посредствомъ пароваго крана освободили ногу рабочаго. Ступня была смята, и отъ потери крови пострадавшій былъ въ глубокомъ обморокѣ. Его положили осторожно на носилки. Братъ рабочаго шелъ рядомъ съ Изотовымъ. Онъ былъ подмастерьемъ въ мастерской Дюрана и боялся, какъ бы заводскій докторъ не отрѣзалъ поврежденной ноги. Дюранъ тоже высказалъ опасеніе за лѣченіе у «коновала».

— Я вамъ выпишу изъ города знакомаго хирурга для совѣта, — предложилъ подмастерью Изотовъ. Тотъ согласился.

Изотовъ замѣчалъ давно, что ихъ доктора не любили и боялись рабочіе. Онъ смотрѣлъ на нихъ, какъ на живые препараты. И отъ всѣхъ болѣзней у него были слишкомъ однообразныя лѣкарства. Слишкомъ много видѣлъ печальныхъ сценъ этотъ нѣмецъ и не къ мѣсту была бы у него чувствительность. Хотя бнъ и былъ даровой докторъ, но его грубость и неразборчивость въ лѣченіи заставляли рабочихъ лѣчиться «своими средствами».

Когда принесли безчувственнаго больнаго въ пріемный покой, Ланге, безъ всякой осторожности, сталъ отдирать запекшіеся въ крови чулки и панталоны рабочаго.

Лицо пострадавшаго искривилось и онъ глухо застоналъ.

— Ради Бога, докторъ, тише! — вскричалъ Изотовъ.

— Ничего! — промолвивъ эскулапъ и, осмотрѣвъ ногу, объявилъ, безъ долгихъ разговоровъ, что ступню придется отрѣзать.

— Докторъ, братъ больнаго хочетъ выписать изъ города хирурга! — заявилъ Изотовъ.

— А, какъ онъ хочетъ! — проговорилъ, задѣтый за живое, Ланге.

На другой день пріѣхавшій изъ города хирургъ ограничился отнятіемъ только двухъ пальцевъ и объявилъ, что больной, по выздоровленіи, будетъ ходить.

Цехъ химика готовился ко дню Успенія, своего годоваго праздника. Въ этотъ день рабочіе несли добровольныя пожертвованія, на которыя служился молебенъ и устраивалось угощеніе для «старшихъ» и подмастерьевъ въ лабораторіи. Химикъ въ этомъ году внесъ 50 рублей, Изотовъ тоже далъ порядочно. Рабочіе поручили ему, какъ своему мастеру, устроить этотъ пиръ, и Изотовъ съ любовью взялся за «мирный праздникъ труда». Наканунѣ, онъ цѣлый день возился въ лабораторіи съ Михайлой и косматымъ мальчуганомъ, убирая лишнюю посуду, уставляя столы и вытирая насѣвшую слоями пыль.

На утро праздника Изотовъ съ Шенье разставляли вино и закуску по столамъ. Шенье добровольно взялся помогать. Подвижный французъ любилъ эти шумные праздники. Притомъ, здѣсь представлялась соблазнительная перспектива выпивки. И Изотовъ съ удивленіемъ замѣчалъ, что Шенье, удаляясь за винами, стоявшими въ сосѣдней комнатѣ, чтобы принести ихъ въ лабораторію, возвращался все съ болѣе и болѣе краснѣвшимъ носомъ и блуждающими глазами. Впрочемъ, онъ и при Владимірѣ Ивановичѣ не стѣснялся и отъ каждой бутылки пробовалъ, сравнивая эти вина съ алжирскими.

— Нѣтъ, все это дрянь, Владиміръ Ивановичъ, — говорилъ онъ, немного заплетаясь, — вотъ, въ Алжирѣ мы пили коньякъ, такъ коньякъ! Я тамъ три бутылки выпивалъ духомъ.

— Видите ли, что, Менье? — пробовалъ осторожно намекнуть Изотовъ. — Можетъ быть, алжирскій климатъ помогалъ, а на сѣверѣ вы будьте осторожнѣе.

Презрительная улыбка, по обыкновенію, мелькнула на губахъ Менье. Онъ налилъ большой стаканъ водки, показалъ на него театральнымъ жестомъ и проговорилъ:

— О, не безпокойтесь! Это для меня наперстокъ, г. Изотовъ.

Стаканъ былъ опорожненъ въ одинъ мигъ.

Когда Менье, «крякая» отъ удовольствія, ставилъ стаканъ на мѣсто, въ лабораторіи показался Лушковъ, окинувшій все быстрымъ взглядомъ. Нужно было видѣть, какъ задрожала рука эльзасца и какой испуганный взглядъ бросилъ онъ на своего начальника!

— Ахъ, какъ у васъ здѣсь мило! Вы просто художникъ! — проговорилъ Лушковъ и ехидно улыбнулся. Ему такимъ смѣшнымъ казалось это дѣтское увлеченіе Изотова. «Только и способенъ на это, игрушки разныя устраивать», — думалъ химикъ, глядя на мастера.

Около 50-ти человѣкъ собралось въ лабораторіи. Директоръ былъ въ городѣ. Предсѣдательствовалъ Лушковъ; Изотовъ сидѣлъ съ нимъ рядомъ. Менье все суетился, и спиртуозный запахъ отъ него усиливался съ каждою минутой. Хотя Лушковъ старался быть любезнымъ и простымъ, но рабочіе, видимо, не довѣряли химику и боялись его. Онъ еще за день до праздника былъ недоступнымъ, суровымъ начальникомъ, у котораго единственнымъ разговоромъ была ругань и штрафы. И теперь напускная любезность царя мастерской казалась рабочимъ странной и обманчивой. Они долго сидѣли молча, переминаясь и покашливая.

Сначала завтракъ былъ невыносимо скученъ и натянутъ. Но вино сдѣлало свое дѣло. Шумъ и гамъ воцарились послѣ того, какъ химикъ предложилъ тостъ:

— За процвѣтаніе завода, господа! За вашу исправную работу! Она лучшее ручательство вашего счастія…. Пью отъ души за васъ!

— Ура!

— Ура, ура! — подхватили громкіе голоса. — Господа, — поднялся взволнованный и немного подвыпившій Изотовъ, которому вино сообщило небывалое до того времени краснорѣчіе, — когда я поступилъ сюда, я боялся заводскаго шума, меня пугали лица рабочихъ. Я думалъ, что долго здѣсь не выдержу. Но въ этомъ шумѣ я нашелъ, спокойствіе и счастіе. Я видѣлъ хорошія сердца подъ вашими рваными куртками и рубахами. Эти полгода меня съ вами сблизили… И теперь я ничего больше не желаю, какъ только счастія вамъ, товарищи! Пусть судьба пошлетъ вамъ большіе заработки, и пусть въ этой работѣ не заглохнетъ ваша доброта и честность. Вы знаете, я передъ вами никогда не лгалъ, и отъ души, отъ всего сердца пью за ваше будущее!

Восторгъ рабочихъ перешелъ всѣ границы. Вертлявый Менье больше всѣхъ кричалъ: «браво, браво!», прыгалъ и хлопалъ въ ладоши. Рабочіе лѣзли къ Изотову гурьбой.

— Качать г. мастера, качать! — закричали хриплые голоса.

И дюжины двѣ мускулистыхъ рукъ подняли Изотова, схвативъ его за голову, за руки, за сюртукъ. Менье больше всѣхъ усердствовалъ: онъ вцѣпился въ одну изъ ногъ Владиміра Ивановича и выпустилъ ее послѣднимъ.

Измятый, оборванный, но сіяющій, счастливый, Изотовъ благодарилъ рабочихъ:

— Спасибо, благодарю васъ, спасибо!

Во время этого тріумфа забыли о химикѣ. Онъ сидѣлъ угрюмый и нервно гладилъ свои усы.

Менье первый смѣтилъ оплошность рабочихъ и поправилъ ее: — А теперь, господа, качать нашего дорогаго начальника, г. Лушкова! Выше, господа, выше!

Подхватили и Лушкова. Протесты не помогли.

— Выше качай, выше! — надрывался Менье.

И его подбрасывали съ какимъ-то остервенѣніемъ.

Въ самомъ плачевномъ положеніи очутился онъ послѣ качанья: галстухъ былъ оборванъ, волосы встрепаны, сюртукъ порванъ.

Онъ сейчасъ же и исчезъ.

Окончившаяся на заводѣ черезъ часъ попойка надолго затянулась въ трактирахъ и кабакахъ околотка.

Черезъ недѣлю послѣ этой пирушки, группы рабочихъ въ мастерской печей останавливались передъ объявленіемъ, прибитымъ къ стѣнѣ. Это объявленіе гласило о новой сбавкѣ съ заработка. Оно, по приказанію химика, было написано Изотовымъ и вывѣшено въ мастерской. Съ грустью смотрѣлъ Владиміръ Ивановичъ на этотъ листокъ, подрывавшій и его репутацію. Но онъ былъ подневольный человѣкъ и ничего не могъ сдѣлать. Притомъ Лушковъ заявилъ, что эта сбавка только на время: когда работа будетъ лучше, цѣна будетъ прежняя.

Рабочіе не принимались за работу. Около объявленія собралась большая толпа, и въ ней съ именемъ химика соединялись очень нелестные эпитеты. Въ особенности волновались двое старшихъ: молодой рыжій гигантъ и рабочій съ большою черною бородою.

Изотовъ подошелъ къ толпѣ:

— Что вы не работаете?

— Мы не хотимъ работать! — заявили рыжій и бородачъ.

— Видите, господа, — произнесъ Изотовъ голосомъ, который нисколько не могъ ободрить рабочихъ, — химикъ только на время сбавилъ плату: теперь очень невыгодные заказы и мало работы. Послѣ будете получать опять попрежнему.

— Знаемъ мы химика, — зарычалъ рыжій, — онъ и прежде намъ обѣщалъ такъ. Онъ насъ постоянно обманываетъ.

— Это, должно быть, намъ плату-то г. мастеръ сбавилъ! — заявилъ изъ маленькой отдѣльной кучки Петръ, и молчаніе кучки было какъ будто согласіемъ на его слова.

Это было всего печальнѣе для Изотова. Онъ никакъ не думалъ, что его могутъ подозрѣвать въ выжиливаніи грошей у рабочихъ.

— Это неправда, ребята! Я всегда былъ на вашей сторонѣ, — заявилъ онъ рѣзкимъ голосомъ.

— Не слушайте этого дурака, — успокоилъ его рыжій, — Мы знаемъ, что это химикъ сдѣлалъ, а не вы.

Всѣ рабочіе обступили мастера и ласково просили его заступиться передъ химикомъ.

— Господа, я готовъ для васъ, что угодно, сдѣлать, — отвѣтилъ Изотовъ, — я сейчасъ же переговорю еще съ химикомъ.

Онъ поймалъ Лушкова на дворѣ. Объяснивъ ему желанія рабочихъ, Владиміръ Ивановичъ просилъ сдѣлать, имъ уступку.

— Пойдите, скажите имъ, — отвѣтилъ Лушковъ, — что я никакой уступки не сдѣлаю, что я не набавлю ни гроша… Если не хотятъ, мы безъ нихъ наберемъ рабочихъ. Если не хотятъ работать, могутъ идти съ завода!

— Химикъ ничего не хочетъ прибавить, — объявилъ ждавшимъ его рабочимъ Изотовъ. — Я ничего не могъ сдѣлать.

— Мы не станемъ работать, г. мастеръ; пусть онъ, дьяволъ, попрыгаетъ!

И вся толпа, сговорившаяся за время отсутствія Изотова, поддержала бородача, побросала инструменты и разбилась на маленькія кучки.

А печи были давно заправлены, газъ въ нихъ ярко горѣлъ и онѣ ждали матеріаловъ для плавки. Время и горючее тратились понапрасну.

Вечеромъ Изотовъ опять пошелъ къ химику попробовать убѣдить его въ измѣненіи рѣшенія. Лушковъ былъ на квартирѣ. Владиміръ Ивановичъ указалъ ему на возможный убытокъ, на необходимость приготовить заказъ къ сроку. Затѣмъ попробовалъ подѣйствовать на нравственное чувство химика. Рабочіе и такъ мало получаютъ, зачѣмъ же еще обрѣзывать ихъ заработки?

— Меня удивляетъ одно, — съ насмѣшливой улыбкой отвѣтилъ Лушковъ, — что вы, г. Изотовъ, несмотря на свой возрастъ, не замѣчаете смѣшной стороны вашего положенія. Вы поступили сюда, не правда ли, служить компаніи завода? А, между тѣтъ, вы служите рабочимъ. Заводъ, конечно, не можетъ тратить денегъ для вашихъ филантропическихъ опытовъ; это вамъ давно слѣдовало понять. Я даже думаю, что вы, съ своей ненужной добротой, поселяете недовольство въ рабочихъ моими распоряженіями. Можетъ быть, я обязанъ вамъ даже сегодняшнимъ случаемъ? Во всякомъ случаѣ, я обязанъ указать г. Барю на ваше поведеніе.

— Можете жаловаться! — проговорилъ раздражительно Изотовъ. — Я только вижу, что напрасно разсчитывалъ на вашу уступчивость и деликатность.

— Пожалуйста, не употребляйте, со мной этого тона! — вспылилъ Лушковъ. — Вы сдѣлали ошибку, поступивъ сюда… Ваше призваніе быть художникомъ, музыкантомъ, что ли, поэтомъ, тамъ… А въ инженеры вы не годитесь, понимаете? У васъ нѣтъ системы, характера. Вы наивны, какъ мальчикъ. Вамъ нужно учиться, нужна большая практика.

Одно только было справедливо въ словахъ Лушкова. Изотовъ не былъ хорошимъ инженеромъ-администраторомъ. Не въ его мягкомъ характерѣ была вѣчная муштровка рабочихъ и постоянная напряженность воли. Онъ не могъ жертвовать гуманностью во имя обогащенія завода.

Дома, впервые въ этотъ вечеръ, мысль уйти съ завода улыбнулась ему. Изотову опротивѣли ядовитыя улыбки химика и постоянно оскорбляли нахальныя отношенія. Но куда уйти? Онъ съ такимъ трудомъ получилъ и это мѣсто на заводѣ.

И, волнуемый тяжелыми мыслями, Изотовъ поздно заснулъ въ эту ночь.

V.
Побѣжденный.

— Г. директоръ зоветъ васъ!

Это былъ сторожъ, пришедшій изъ конторы за Изотовымъ.

— Хорошо, сейчасъ приду!

Директоръ употреблялъ большія усилія, чтобы придать своему лицу суровое выраженіе. Въ сущности, онъ пока ничего не имѣлъ противъ Изотова. Замѣтна была натянутость «внушенія», съ которымъ онъ обратился къ Владиміру Ивановичу:

— Я долженъ вамъ сдѣлать выговоръ, г. Изотовъ. Вы идете наперекоръ приказамъ Лушкова. Это мнѣ не нравится. Прошу, чтобы въ другой разъ не приходилось дѣлать вамъ такихъ замѣчаній. Если у насъ каждый будетъ рѣшать по своему, то пойдетъ къ чорту весь заведенный мною здѣсь нормальный порядокъ… Зачѣмъ вы держитесь фамильярно съ рабочими? Это производитъ безпорядки; вы унижаете авторитетъ власти. Прошу помнить, что вы служите заводу, но не рабочимъ…

Директоръ уставилъ на Изотова взглядъ побѣдителя.

— Г. Барю, — отвѣтилъ Изотовъ, — я ни въ чемъ не виноватъ, я ни въ чемъ не противорѣчилъ приказаніямъ г. Лушкова. Но не можете же вы мнѣ отказать смотрѣть на вещи иначе, чѣмъ онъ смотритъ? Мнѣ какъ-то неловко… невозможно быть суровымъ съ рабочими и притѣснять ихъ.. Недостатки юности, — добавилъ съ улыбкой Владиміръ Ивановичъ, — о которыхъ вы говорили, еще не вывелись у меня.

Директору слѣдовало бы разсердиться, но онѣ, напротивъ, расположенный скромнымъ объясненіемъ Изотова, перешелъ совсѣмъ къ добродушному тону.

— Въ вашихъ интересахъ принять къ свѣдѣнію мои замѣчанія, — ласково сказалъ онъ. — Мастеръ прислалъ письмо, что онъ больше сюда не пріѣдетъ. Если я увижу ваши способности и старанія, то это мѣсто остается за вами. Надѣюсь, что ваша взбалмошность пройдетъ и вы будете благоразумны.

Директоръ былъ мягче и уступчивѣе Лушкова. Изотовъ имѣлъ основаніе бояться этого свиданія, но оно, однако, кончилось совсѣмъ неожиданно: онъ убѣдилъ директора сдѣлать маленькую уступку рабочимъ. За текущій мѣсяцъ не всѣ рабочіе дни происходила работа. Барю, въ виду малаго заработка, какъ и прежде иногда дѣлалось у нихъ, обѣщалъ заплатить половину, жалованья цеху печей и за тѣ дни, когда, по милости завода, работы не было. Директоръ, правда, не далъ объявленія за своею подписью, и сдѣлалъ какую-то подозрительную оговорку. Но на слова Барю развѣ нельзя было положиться? И это обѣщаніе директора было оповѣщено Изотовымъ рабочимъ.

Пріятель Изотова, Дюранъ, покидалъ заводъ. У него вышло столкновеніе съ Барю и Лушковымъ. Послѣдній какъ-то уѣхалъ съ утра въ городъ и обѣщалъ вернуться на заводъ къ вечеру. Дюранъ, давно хотѣвшій разломать трубу, ненужную печамъ и мѣшавшую ему, доказалъ основательно директору необходимость убрать ее. Директоръ согласился, и бельгіецъ, какъ начальникъ ремонта, велѣлъ рабочимъ начинать разборку трубы.

Отбивали уже заклепки, снимали гайки, какъ вдругъ къ рабочимъ подошелъ вернувшійся изъ города Лушковъ.

— Что вы здѣсь дѣлаете? Какъ вы смѣли, кто вамъ приказалъ? — закричалъ онъ.

— Механикъ велѣлъ сломать трубу.

— Убирайтесь къ чорту съ вашимъ механикомъ! Пошли прочь!

Рабочіе ушли, но сейчасъ же вернулись подъ предводительствомъ бельгійца.

— Ломать! — заревѣлъ механикъ.

— Не трогать трубы! Прочь! — закричалъ, не знавшій о распоряженіи директора и взбѣшенный на рабочихъ и Дюрана, химикъ.

— Ломать, я приказываю!

Колебавшіеся, рабочіе не могли ослушаться страшнаго голоса механика и рѣшительно принялись за дѣло разрушенія.

— Уйдите же прочь, негодяи, я вамъ приказываю! — попробовалъ еще разъ наступить на нихъ химикъ, но рабочіе, робко озираясь въ его сторону, все-таки, работали:

Дѣло химика было проиграно, и онъ попробовалъ было пойти на мировую.

— Что за шутки, милый г. Дюранъ! — попробовалъ взять его ласково за плечо Лушковъ.

Но разсвирѣпѣвшій механикъ, тяжело дышавшій, съ сверкавшими глазами, былъ далекъ отъ нѣжностей. Онъ толкнулъ этого ненавистнаго ему человѣка, и тотъ отлетѣлъ на двѣ сажени.

Директоръ, ничего не знавшій о послѣдствіяхъ разрѣшенія сломать трубу, былъ страшно возмущенъ и испуганъ видомъ почти плакавшаго отъ злости химика.

— Или я, или Дюранъ; выбирайте, г. Барю!

Конечно, Барю не колебался ни минуты. Этотъ былъ его любимецъ, а на того онъ уже давно точилъ зубы.

Немного погодя, произошло бурное объясненіе въ кабинетѣ директора.

— Г. Дюранъ, вы позволили себѣ нетактичность, которая совсѣмъ неизвинительна ни вашему положенію, ни вашему возрасту.

Но бельгіецъ грубо перебилъ оратора:

— Г. Барю, я не ребенокъ, чтобы мнѣ читать ваши скучныя наставленія… Нельзя ли безъ нихъ… Что вамъ угодно?

Директоръ разсвирѣпѣлъ.

— Прошу васъ такъ не говорить здѣсь! Этотъ языкъ поберегите для тѣхъ рабочихъ домовъ, гдѣ вы получили ваше воспитаніе!

— А! — заревѣлъ Дюранъ, ударивъ своимъ огромнымъ кулакомъ по столу, — ты меня вздумалъ упрекать за то, что я рабочій! Я этимъ горжусь, понимаешь ли ты, выскочка, parvenu? Если ты и вышелъ въ люди, то только потому, что подставлялъ свою ослиную спину палкѣ.

Директоръ сразу охладѣлъ. Онъ посмотрѣлъ искоса на этотъ гигантскій кулакъ и невольно подумалъ: «а что, если онъ меня имъ хватитъ?» Эта перспектива такъ напугала трусливаго Барю, что онъ сразу понизилъ свой голосъ на три тона:

— Мы слишкомъ далеко зашли съ вами, г. Дюранъ. Послѣ этого намъ вмѣстѣ неудобно оставаться…

— Я завтра же ухожу съ завода!

И Дюранъ, не простившись, вышелъ и такъ хлопнулъ дверью, что стѣны задрожали.

Изотовъ встрѣтилъ механика. Порывистые жесты, красное лицо и сверкавшіе глаза бельгійца изумили Владиміра Ивановича.

— Куда вы, г. Дюранъ?

— Прощай, товарищъ! Завтра ухожу съ завода… Эти кулаки выгонятъ всякаго порядочнаго человѣка отсюда.

Изотовъ горячо жалъ мохнатую руку и жалѣлъ о покидавшемъ его надежномъ товарищѣ. Въ его семьѣ такъ мирно, хорошо отдыхалъ Владиміръ Ивановичъ. И этотъ человѣкъ, вышедшій изъ народа, такъ укрѣплялъ его вѣру въ силу и способности рабочихъ!

Эти нѣжныя изліянія замѣчены были вышедшимъ изъ конторы директоромъ.

Съ уходомъ Дюрана, химикъ, какъ бы пресытившись своими побѣдами и успѣхами, сталъ почему-то очень вѣжливъ и милъ съ Изотовымъ.

Эта любезность заставила послѣдняго въ одинъ изъ вечеровъ сдѣлать сообщеніе Лушкову о своей печи.

— Посмотримъ, что вы придумали! — съ усмѣшкой проговорилъ химикъ.

Но, когда онъ взглянулъ на основательно сдѣланный чертежъ, на цѣлыя страницы вычисленій, то пересталъ улыбаться и съ серьезнымъ видомъ сталъ читать объясненія.

— Вы меня извините, — сказалъ Изотовъ, — я сдѣлалъ уже опытъ на пятой печи. Онъ оказался очень удачнымъ. Самолюбіе изобрѣтателя заставляло меня молчать раньше, пока я не убѣдился въ практичности этой идеи.

— Это очень интересно, — снисходительно заявилъ Лушковъ. — Я возьму бумаги съ собой на нѣсколько дней, а потомъ мы потолкуемъ.

Если, бы зналъ Изотовъ, что его идеею всецѣло завладѣетъ Лушковъ и сдѣлаетъ изъ нея новую рекламу для себя передъ Барю, онъ не далъ бы своихъ бумагъ химику. Но Владиміръ Ивановичъ не подозрѣвалъ въ немъ такой наглости.

Разъ вечеромъ онъ спросилъ химика:

— Что же мой проектъ печи, Петръ Сергѣевичъ?

— Я просматривалъ. Теперь хочу просмотрѣть сочиненія по этому предмету. Мы еще поговоримъ… Завтра приготовьте мнѣ отчетъ за этотъ мѣсяцъ.

— Хорошо.

Завтра былъ день получки. Когда Изотовъ къ вечеру оканчивалъ отчетъ, къ нему подошли нѣсколько рабочихъ:

— Что же это такое, г. мастеръ? Намъ за нерабочіе дни-то ничего не дали. Вотъ, посмотрите книжки.

Изотовъ взглянулъ. Рабочихъ дней за окончившійся мѣсяцъ было отъ 20 до 23, а за нехватавшіе до нормы ничего не было приписано.

— Это, вѣрно, ошибка.

Но тутъ пришла еще толпа съ такими же жалобами.

— Вы намъ обѣщали, г. мастеръ.

— Понимаете ли, ребята? мнѣ самъ директоръ сказалъ! Это невозможно, это ошибка! Я сейчасъ узнаю.

Онъ побѣжалъ къ директору. Тотъ что-то писалъ.

— Г. Барю…

— Развѣ вы не видите, что я занятъ? — оборвалъ его директоръ. — Подождите!

Директоръ продолжалъ писать, а Изотовъ ждалъ, кусая губы.

— Ну, что вамъ нужно?

И Барю небрежно, вскинулъ на свой толстый носъ золотое пенснэ.

— Въ рабочихъ книжкахъ нѣтъ прибавки за нехватающіе до нормы дни… Это, вѣрно, ошибка. Вы мнѣ сами обѣщали…

— Это не ошибка… Я не вникнулъ тогда въ суть дѣла и обѣщалъ. Но я обѣщалъ условно, какъ помню. Рабочіе и такъ имѣютъ порядочно за этотъ мѣсяцъ.

Изумившійся и негодовавшій Изотовъ дерзко проговорилъ:

— Я не зналъ, г. Барю, что на ваши слова нельзя полагаться.

Должно быть, Барю чувствовалъ себя виноватымъ: его не посѣтила вспышка гнѣва.

— Вы еще молоды говорить со мной такимъ языкомъ, — холодно проговорилъ онъ, смотря на свои бумаги. — Если еще что-нибудь услышу въ этомъ родѣ отъ васъ, наши счеты кончены… Ступайте, можете рабочимъ сослаться на меня. Прежде я думалъ дать прибавку, но теперь намъ большіе убытки, и я измѣнилъ свое рѣшеніе. На этотъ мѣсяцъ тоже пусть не разсчитываютъ, а дальше посмотримъ.

Изотовъ объявилъ рабочимъ волю директора и окончательно рѣшился бросить службу на заводѣ.

Давно уже на душѣ Владиміра Ивановича не было такъ спокойно, какъ въ этотъ вечеръ. Онъ чувствовалъ себя легко, какъ человѣкъ, сбросившій съ плечъ непосильную тяжесть. Онъ отдохнетъ дома, подыніетъ просторомъ осеннихъ полей.

Передъ нимъ тихой вереницей проходили воспоминанія и картины роднаго уголка. Эта наступающая спячка природы, зима, скоро пройдетъ, и онъ, послѣ долгихъ лѣтъ, встрѣтитъ у себя дома весну. Онъ любилъ еще въ дѣтствѣ вдыхать, съ замирающимъ сердцемъ, талый, свѣжій воздухъ весны, любилъ слушать журчанье первыхъ ручейковъ, щебетанье первыхъ ласточекъ, любилъ смотрѣть, на талыя поля, сбрасывающія свой снѣговой покровъ. Чудное весеннее солнце при немъ вызоветъ къ жизни безмолвныя поля и тоскующіе лѣса… И передъ этимъ желаніемъ покоя, отдыха, передъ жаждой тихаго наслажденія природой, передъ этими, проходившими веселыми, легкими толпами, воспоминаніями, совсѣмъ исчезалъ вопросъ о его будущей дѣятельности…

В. О—въ.

Вольная неволя/РМ 1883 (ДО)

ВОЛЬНАЯ НЕВОЛЯ

I. Новичекъ.

II. Заводъ и его «необходимыя» жертвы.

III. Обѣдъ у директора.

IV. Новый мастеръ.

V. Побѣжденный.

I.
Новичекъ.

II.
Заводъ и его «необходимыя» жертвы.

III.
Обѣдъ у директора.

IV.
Новый мастеръ.

V.
Побѣжденный.