Волчок (1915, Тэффи)
| Волчок |
| Опубл.: 1915. Источник: Тэффи. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. — СПб.: Изд-во РХГИ, 1999. — С. 223-227. • Впервые: Биржевые ведомости. - 1915. - № 15290. - 25 декабря, утренний выпуск. Изменённый вариант был напечатан в 1928 г. и вошёл в «Книгу Июнь». |
В лавке было тесно, не протолкаться.
Бухгалтер Сивучев долго смотрел через чужие плечи на разложенные игрушки и картонажи и только изредка вполголоса вполне безнадежно говорил:
— Господин приказчик! Будьте добры…
И вдруг повезло: толстый инженер отвалился от прилавка, и Сивучев оказался в самом центре игрушечной жизни. Нагнул голову — десятки, сотни глаз, больших, маленьких, выпученных, испуганных, сердитых, смешных, кошачьих, человечьих, заячьих, обезьянних, волчьих, какие только бывают у земных тварей, уставились на него. И под этим хаосом царствовала огромная железная лягушка с пестрым брюхом, начиненным колесиками.
— Вам, господин, что угодно? — спросил приказчик.
— Мне? — очнулся Сивучев. — Мне что-нибудь интересное Дм Девочки десяти лет и для мальчика восьми.
— Для девочки можем рекомендовать скакалку, — полезная моционная вещь, — кукла-мячик, — очень практично, не бьется и не требует ухода. Для мальчиков специальная новость: солдатики, амуници. Игры есть различные.
Рядом с Сивучевым стояла важная старуха. Под одну руку поддерживала старуху приживалка, в вязаном платке поверх шляпы, под другую — миловидная барышня. А старуха капризничала.
— Пусть мне все показывают, а не другим. Пусть другие подождут.
Приказчик отвернулся от Сивучева и занялся старухой.
— Мне для внучки, для Линочки. Она — развитой ребенок. Игры разные есть, — затянул приказчик. Расскажите мне про игры.
— Вот тут лото… а тут кости бросают и вот по картинкам смотрят нумера. А кто проиграет, того бьют по голове.
— По голове? — капризничала старуха. — Зачем по го» Что за вздор! Не хочу по голове.
Сивучев терпеливо ждал.
Направо перед какой-то дамой на расчищенном уголке прилавка прыгал паяц, звякая тарелками. За спиной в чьих-то руках пищала пищалка и крякала утка.
И вдруг тихо зазвенело, запело что-то тоскливо-сладкой золотой арфой.
Это паяца сменил волчок.
Большой, ярко цветистый, он тихо качался на своей стройной ножке и кружился, чуть касаясь земли, и пел, все понижая тон, глубже и глуше
— Кружится, как во сне… Качается, как пьяный… будто у него глаза закрыты… — подумал Сивучев.
И вот закачался сильнее и вдруг заскакал, жалко, неуклюже, зацепил боком, раз, другой и упал.
— Вот так и человек, — подумал Сивучев. — Кружится, кружится, и остановился, и капут ему.
Хотелось кому-нибудь сказать эту мысль, да было некому. Пущенный ловкой рукой приказчика, снова запел волчок и закачался томно, сонно и сладостно.
— Сколько он стоит? — заверните мне его, — вдруг заторопился Сивучев.
И только на улице опомнился.
— Кому же я его подарю? Дети велики. Разве швейцарову Петьке. Выходило глупо: чужому мальчишке купил, а о родных детях не подумал.
Но что поделаешь, уж раз так вышло.
А снова толкаться в магазине не хватало энергии. Придя домой, он сказал жене, что поручает ей купить детям подарки, так как сам, кроме волчка, ничего достать не мог. Завел волчок, восхитился и сказал жене поразившую его мысль.
— Смотри: вертится — живет. Остановился, и кончено. « Жена, сухопарая, с костлявыми, обтянутыми шелушащейся красной кожей руками, которыми она вечно что-то крутила, мочила и толкла, посмотрела на него как-то подозрительно и отошла.
— Пришли дети, — круглый Коля и бледная угловатая Варенька. Удивились, что волчок.
— Это кому же?
Сивучев объяснил, что для Петьки.
Завел, пустил, восхитился, рассказал, как живет волчок, потому что вертится, и как умирает, потому что остановился.
Услышала из соседней комнаты жена.
— Что ты все одно и то же повторяешь. Зарядила сорока Якова.
Сивучев кротко обиделся:
— Конечно, мои рассуждения для вас малоценны. Будь я поэтом да скажи то же самое, да только в стихах, чтоб тра-та-та и прочие фокусы — весь мир загалдел бы: «ах чудесно! ох чудесно». А так, конечно, это никому не нравится.
Он Унес волчок к себе, и за ним пошла девочка Варенька. Она расстроилась и растрогалась словами отца.
— Варенька, девочка моя голубая, ты наверно поняла меня?
— Да, папочка.
— Ах, Варенька, ведь это же такое чудо! Посмотри: вот он мертвый, тихий. Лежит. Я беру, накручиваю веревку, сообщаю ему жизнь. Вот дернул — и а-ах! Живет! Красота! И движется, и песни поет. И заметь: никакой машины — это в нем моя воля играет. Понимаешь, Варенька?
— Да, папочка, — вздохнула Варенька и робко прибавила, — это вы для Петьки?
— Они все, конечно, скажут «энерция» да «энергия», да прочая штука. А спроси у них — что такое энергия? Они тебе скажут: «это — такая сила». Сила! Благодарю покорно — объяснили. У них все сила. Сила, да свойство. Что такое электричество? Сила. Ха-ха! Сказали и успокоились. Дешево, милые, отделались. А я тебе скажу, Варенька, есть одно слово — — только они его боятся. Слово это — «чудо». Ах, Варенька, ах девочка моя голубая. Разве это не радостно? Вот и простой бухгалтер Алексей Петрович Сивучев, мало ученый и некрасивый — я даже не брился сегодня — и вот я делаю чудо: покручу веревку, дерну и начнется красота. А? Слышишь? Поет! Видишь? Кружится! Понимаешь? Живет. Даже теплый делается!
Варенька вздохнула и сказала, скосив вбок светлые глазки:
— Да, папочка, я все понимаю. Это вы для Петьки?
Начались праздники. Для Сивучева обыкновенно заключались они том, что он не брился, ходил без воротничка в старой замасленной тужурке и без конца перечитывал купленные в первый день газеты.
На этот раз прибавился волчок.
С утра до вечера раздавался из его комнаты тихий гудок, словно эоловой арфы, томный и сладкий.
Он часто звал Вареньку.
— Варенька, посмотри, как долго!
— Ах, Варенька, я рад, что ты все это понимаешь. Человеку необходимо кому-нибудь рассказать, чтобы его поняли. Будь я поэт, я бы всему свету рассказал. А я человек бедный. Понимаешь? Я не богатый человек, никто меня и слушать не станет.
Варенька тоскливо смотрела светлыми глазками и понимала, все понимала. Даже то, что поэт — это вроде богатого. На четвертый день праздника жена сказала:
— Полно задорствовать-то. Для Петьки волчок купил, так и отдай Петьке.
— Отдам, отдам, я же это ему к Новому году купил.
Суетился, и глаза у него бегали, и ясно было, что врет.
И снова звал к себе Вареньку.
— Девочка моя, Варенька моя! Если бы не ты, — не знаю, чтобы я и делал. Мне бы могло показаться, что я сумасшедший. А когда выскажусь тебе и вижу, что ты все понимаешь, — мне и хорошо радостно, и чудесно. Ах, Варенька, сколько на свете удивительного! Тц только посмотри: вот перед тобою я — обыкновенный, дюжинный человек, просто одетый, даже плохо — тужурочка-то не того-с. И вот я подымаю руку, повертываю рычажок и — да будет свет! Тотчас вся комната озаряется ярким светом. Разве это не чудо! И чудо это сделал я, бухгалтер Сивучев, ничем не блестящий. Они, конечно, закричат, что это, мол, не я делаю чудо, что это, мол, Эдиссон, да, мол, Бельгийское общество и прочая штука. Пускай. Хотя, по-моему, и я, и Эдиссон, и всякое общество един суть, ибо мы — человечество. Но все равно, не претендую. А это что?
Он поднял свой волчок и начал его медленно накручивать.
— Это что? Это не я? Это чудо не мое?
И снова кружился пестрый, воздушный и радостный и пел, едва касаясь земли, томно сладкую, эоловую песню.
— Какое счастье, Варенька, что мы так подружились. Будь я поэт, меня бы слушала вся вселенная. А я — бедный человек, так называемый бедняк, и у меня одна ты. Но, Варенька, я лучшего и не хочу. Будь только ты со мной. Я тебе еще многое, многое расскажу. Дай только обдумать.
Вечером на пятый день праздника он опять что-то надумал. Радостно и торопливо вышел из своей комнаты и пошел за Варенькой. Дети сидели в столовой за книжками, когда он проходил через темную переднюю.
— Варя! Папа идет, волчок несет, — громко зашептал Коля. — Прячься скорее!
Сивучев видел из темной комнаты, как испуганно взметнулась Варенька, вскинула худенькие ручки и вся сморщилась от тоски и страха.
— Не могу я больше! — чуть слывно шепнула она и вдруг вся съежившись, притихла.
Сивучев приостановился, кашлянул и деловито вошел в комнату. Сдвинул брови, посмотрел на стенные часы. Ясное дело — он за этим и приходил. Так что пугаться было нечего.
А уходя, уже из темной передней крикнул:
— Коля! Сойди вниз, отдай волчок Петьке, а то мне самому некогда.
Странный голос сделался у него. Тугой какой-то, тихий. Устал, что ли.