Мобилизуемым солдатам говорили о земле. Газеты, сельские старосты, офицеры во время похода дразнили голодное воображение румынских крестьян землей. И действительно, в квадрилатере земля прекрасная, только — увы! — вся она уже занята. Государственных болгарских земель, которые могли бы стать колонизационным фондом в руках бухарестского правительства, в квадрилатере нет совершенно, — все давно уже перешло в собственность крестьян. Рассказывают, что румынские офицеры, перейдя границу, спрашивали в деревнях, где тут помещичий дом, и удивлялись, что его не оказывалось. «Помещиков» в Болгарии нет, зато в одном квадрилатере несколько десятков крестьян-миллионеров. Все богатства новой провинции оцениваются на глаз в 2 миллиарда франков. Для небольшой Румынии цифра внушительная, — но что от нее молдавским или валахским крестьянам? Турецкого помещика можно было каждый раз без труда выкуривать из отвоевывавшихся у Турции земель, потому что «бег», турецкий помещик, чувствовал себя во вражеском стане, но совсем другое дело — живущий компактными массами болгарский крестьянин. Попробовать его оторвать от земли — значило бы немедленно вызвать отчаянное четничество, если не поголовное восстание. На такой шаг румынская олигархия не решится.
А между тем, румынское крестьянство взбудоражено: военный поход, с одной стороны, поднял его самосознание, как главной силы в государстве, а с другой, — ожесточил его против бестолковых, беспечных и жестоких властей. Слово «земля» произнесено, аграрный вопрос — впервые после крестьянского восстания 1907 года — стал перед страной во весь свой рост. И мысль правящих партий поглощена теперь размышлениями и сопоставлениями вокруг этих двух дат: восстания 1907 года и похода 1913 года. Вот что, например, пишет на эту тему либеральный официоз: «Вчерашний свирепый мятежник стал защитником порядка и закона, он молчаливо склоняется перед железной дисциплиной. События 1907 года, как и 1913 года, свидетельствуют, что румынское крестьянство представляет собою превосходное тесто, нужно только уметь его месить». Эта откровенность цинизма находит свое объяснение в том, что официозы всех трех правительственных партий Румынии издаются на французском языке. Правящим кликам почти не приходится столковываться с народом, так как он лишен политических прав. Партийные официозы служат для переговоров клик между собою, с двором, с европейской биржей и европейской дипломатией. Ни в чем подлинный характер политических отношений Румынии не выражается так ярко, как в том маленьком факте, что руководящие издания правящих в стране политических групп выходят в свет на иностранном языке — на языке «верхних десяти тысяч». Впрочем, их в Румынии вряд ли наберется больше половины этого числа.
Свирепый мятежник стал защитником порядка, но защитник порядка, вернувшись после похода к своему разбитому корыту, легко может снова превратиться в мятежника. Огромную роль в этом отношении сыграло бесспорно близкое общение крестьян с городскими рабочими. Румынское рабочее движение — молодое, большинство организованных рабочих находится в возрасте 20 — 30 лет, почти все они были поэтому в действующей армии. В каждой роте был десяток-другой рабочих-социалистов. И эти рабочие продолжали в походе ту работу, к которой привыкли в мирное время: они критиковали, разоблачали, спорили, вели агитацию. Политика правящего класса в Румынии всегда была направлена на изоляцию деревни от города. Румынская деревня оставалась и остается не только вне новых форм жизни и новых идей, но, в сущности, и вне правовых гарантий конституции. Своей задачей румынская конституция имеет упорядочение взаимоотношений между различными элементами правящей касты, но оставляет почти в неприкосновенности отношения между этой кастой в целом и крестьянством. В деле охранения темной деревни от «тлетворных» влияний времени все правящие партии связаны здесь круговой порукой. Поход пробил, несомненно, внушительную брешь в этой системе, он укрепил крестьянина в его праве на недовольство и оформил это недовольство уже одним тем, что сделал крестьянскую тоску по земле предметом бесед между крестьянами и рабочими.
Правящие чувствуют, что нужны экстренные меры, и понимают в то же время, что серьезные меры не могут не идти вразрез с их основными интересами. Отсюда поиски магических решений, которые, ничего не изменяя, устранили бы опасность.
Министр доменов Арион говорит о необходимости передать крестьянам 250 тысяч погонов (погон — 1/2 гектара) государственной земли; сознавая, что этого совершенно недостаточно, Арион делает диверсию в сторону новоприобретенного квадрилатера: государство должно выкупить земли у тех болгар, которые не захотят примириться с новым отечеством, и передать эти земли румынским крестьянам. С этой целью пока что ассигновано 2 1/2 миллиона франков. Но, не надеясь на готовность болгар расставаться с землею, правительство собирается прибегнуть к общему пересмотру прав земельной собственности в Добрудже: так как у многих болгар имеются юридически неоформленные земельные владения со времен турецкого господства, а другие, без особенных формальностей, захватили турецкие земли в ту эпоху, когда Добруджа отходила от Турции, то румынское правительство надеется сколотить некоторый земельный фонд путем объявления таких земель государственными. Этот вопрос, как я имел возможность убедиться во время своего четырехдневного пребывания в Добрудже, сейчас более всего занимает болгар квадрилатера. И нет никакого сомнения, что если бы вероломная конфискация, совершенно неспособная серьезно смягчить земельный голод румынских крестьян, была проведена в жизнь, она поставила бы на дыбы энергичное и мужественное крестьянство квадрилатера, которое умеет отстаивать свои права, как оно это доказало своим восстанием 1900 года против реакционных фискальных мероприятий Радославова.
Либералы недовольны проектируемыми аграрными мероприятиями правительства, как недостаточно «радикальными». Они требуют — в тех областях Румынии, где ни у государства, ни у крестьянского банка нет земельных фондов, — произвести не более не менее как «принудительное отчуждение», однако, с уплатой собственникам 20 % сверх рыночной цены. Эта ростовщическая премия за великодушие должна, разумеется, лечь всей своей тяжестью на крестьянство, и без того опутанное фиском с ног до головы. По самому существу дела либералы так же мало, как и консерваторы, способны проявить аграрный «радикализм», несмотря на все свои газетные громы против владельцев латифундий. Будучи партией преимущественно новых земельных собственников, чокоев, либералы, при помощи организованного ими, за счет бюджета, крупного поземельного кредита, успели укрепиться в крупнейшей поземельной собственности. Распоряжаясь в течение 28 лет (после 1866 года) государственной властью и кассой, они в то же время подчиняли себе, при помощи мелкого поземельного кредита, все выдающиеся положением или энергией элементы деревни: кулаков, учителей, священников. Таким путем крестьянская масса, политически совершенно обессиленная, отдавалась в кабалу сельской олигархии, которая служит важнейшим устоем для владычества бояро-чокойских клик; ясно, что либеральная партия, насквозь пропитанная элементами аграрного паразитизма, не может, — совершенно так же, как и консервативная, — стремиться к превращению Румынии в аграрную демократию, по образцу Болгарии. Между тем, нервная возня правящих партий вокруг аграрного вопроса, газетная полемика, взаимные обвинения и обличения, — все это, просачиваясь во взбудораженную походом деревню, должно держать ее в напряженном состоянии.
Реформа избирательного права стоит рядом с аграрным вопросом. Из 183 депутатов румынской палаты 70 избираются помещиками и крупными капиталистами, 75 навязываются средне- и мелкобуржуазной городской массе помещичьим правительством и 38 подбираются из «крестьянской коллегии». Эта последняя в свою очередь разделена на две части, при чем 30 тысяч деревенских кулаков (кабатчики, арендаторы, ростовщики, священники и кулачествующие учителя) имеют решающий перевес над 1.300 тысяч остальных отцов семейств. В результате, румынский парламент представляет собою политический майорат 5 тысяч помещиков.
В Болгарии, где крепостничество ликвидировано одновременно с турецким игом, всеобщее избирательное право, как политическое орудие крестьянской демократии, является консервативным фактором — и останется им до тех пор, пока капиталистическое развитие не превратит болгарский пролетариат во внушительную политическую силу. В Румынии же, где феодализм еще не ликвидирован, всеобщее избирательное право является непосредственно революционным лозунгом, ибо означает предоставление крестьянству возможности ликвидировать на свой мужицкий лад аграрную кабалу.
Если тщетно было бы ждать, чтобы господствующая каста сама упразднила себя путем экспроприации крупного землевладения, то столь же наивно было бы надеяться на то, что она согласится прибегнуть к самоубийству окольным путем: через посредство всеобщего избирательного права. Либералы обещают упразднение курий и создание единой избирательной коллегии. Но эта реформа сохраняет чисто технический характер, доколе не решен вопрос о цензе. Если бы в Румынии был значительный средний класс, — включение его в рамки избирательного права, даже и на цензовой основе, изменило бы политическую физиономию страны. Но Румыния есть страна аграрно-финансовой аристократии и крестьянских пауперов. При таких условиях всякий ценз означает сохранение господства старой олигархии. И наоборот: всеобщее голосование означает радикальный разрыв с учреждениями и традициями боярского варварства.
Третий вопрос — еврейский. Как мобилизуемым крестьянам говорили о земле, так мобилизуемым евреям говорили о равноправии. И как офицеры сразу сменили милость на гнев, когда выяснилось, что никакой войны не будет, и стали подвергать солдат всяческим заушениям, так и правительство, убедившись, что непосредственной опасности нет, решительно изменило свой тон по отношению к евреям, точнее сказать, вернулось к своему обычному тону властного и наглого антисемитизма. Здешний еврейский «Союз»[1] призывал евреев к возможно более громкому оказательству патриотизма, разумеется, напускного. Одним из последствий этого призыва было появление нескольких сот еврейских добровольцев, преимущественно, из учащейся молодежи, которая надеялась таким путем добиться гражданских прав. Добровольцев продержали месяц в казарме, а затем объявили им, что их включили в списки по ошибке и что они вычеркиваются из рядов армии. Евреи-солдаты подвергались во время похода всяким унижениям со стороны военных властей. И если в начале мобилизации считалось само собой разумеющимся, что все евреи-участники похода — а их насчитывается тысяч пятнадцать — будут натурализованы, то теперь даже эта более чем скромная мера, простирающаяся на одну двадцатую часть румынского еврейства, имеет крайне мало шансов на осуществление.
Пресса всех правящих партий заявляет, что евреям, в сущности, почти не на что жаловаться, ибо за последнее время их натурализуют «массами». И действительно, за последний год, исключительно благоприятный для евреев, натурализован… 61 человек. Если дело пойдет и дальше в таком форсированном темпе, то все мобилизованные евреи получат гражданские права в течение не более 250 лет!
Выступление Луццати[2] с письмом, в котором он предлагает организовать интернациональный комитет для содействия румынским евреям в деле достижения ими гражданских и политических прав, вызвало в здешней прессе пароксизм бешенства. Провозглашая евреев иностранцами, правящая румынская каста считает в то же время, что остальному миру нет никакого дела до того, как она измывается над своими собственными «иностранными» подданными. «Опровергнуть, опровергнуть, евреи должны немедленно опровергнуть Луццати!» — это требование обошло все консервативные и либеральные газеты. И даже лидер левого народнического крыла либеральной партии, русский политический эмигрант Стереа, успевший обзавестись непромокаемым лбом в политической атмосфере Молдавии, печатно выразил свое изумление по поводу того, что евреи до сих пор еще не «опровергли» Луццати. Что собственно они должны опровергнуть, — этого никто толком не смог указать. Но расчет на рабью психологию руководителей еврейского «Союза» оказался, тем не менее, правильным. Орган «Союза», вместо того чтобы принять вызов и запечатлеть на непромокаемых лбах несколько лишних рубцов, стал виться ужом. «Опровергнуть факты, сообщаемые Луццати, невозможно, ибо факты эти неопровержимы. Но те, которые обвиняют нас в том, будто мы информируем европейскую прессу, клевещут (!) на нас. Вмешательство еврейских политиков мы считаем излишним и даже вредным, — в этом мы вполне солидарны с нашими руководящими политиками» (т.-е. с румынскими Пуришкевичами), — таково содержание ответа еврейской газеты. Этот ответ, как и многие другие шаги «Союза», имеет ту счастливую особенность, что достигает одним ударом двух целей: своей небезусловной покорностью он раздражает олигархию, а своим недостойным подобострастием он лишает «Союз» уважения со стороны искренних и решительных сторонников еврейского равноправия.
Только рабочая партия Румынии ставит еврейский вопрос во весь его рост, т.-е. как вопрос демократической борьбы, неразрывно связанный с ликвидацией экономического и политического господства полуфеодальной олигархии. Помимо рабочей партии, в Румынии нет оформленной и сознающей свои задачи демократической силы. Но это вовсе не равносильно изолированности социалистической партии. Наоборот, это ставит партию перед объективной необходимостью взять на себя руководство всеми теми политическими неоформленными элементами, существование и развитие которых несовместимо с нынешним режимом: это, прежде всего, — румынское крестьянство, до дна взбудораженное войной; это — трудящаяся еврейская масса, которую «Союз» пытается увлечь на путь политики призраков и унижений; это, наконец, — демократическое болгарское население Добруджи, которому завтра или послезавтра придется вплотную заняться определением своих отношений к политическим порядкам Румынии.
Шансы реформ сверху, как мы видели выше, крайне ничтожны. Но это не устраняет объективной неизбежности реформ, а только придает политическому положению революционный характер. Несмотря на свою полустолетнюю конституцию, — в значительной мере, благодаря ей, — Румыния до настоящего времени не совершила своей буржуазной революции. Под турецким владычеством в ней сложилась национальная феодальная каста, которая увенчивалась, однако, не национальной, а турецко-фанариотской монархией. После низвержения чужеземного ига почвы для монархического абсолютизма не было, и единственной политической силой в стране была боярская каста. Свое владычество она могла установить только в форме олигархического абсолютизма; политическим аппаратом этого абсолютизма и явилась конституция 1866 года. За отсутствием бесспорной национальной династии, выписан был немецкий принц на роль приказчика олигархии. Но чем дольше затягивал свое существование феодально-олигархический абсолютизм, тем больше накоплял он противоречий. Вся политическая история Румынии сводилась, в конце концов, к тому, что «Европа» требовала внутренних реформ, а правящая каста этих реформ не давала. И вот война — не в первый раз в истории — представила олигархии счет ее грехов и преступлений. Вопрос теперь сводится к тому, окажется ли истец-народ достаточно сильным, чтобы взыскать по счету.
Подпись: Антид Ото
