Война в мышеловке (Хлебников)

Война в мышеловке
автор Велимир Хлебников (1885—1922)
См. «Сверхповести». Из сборника «Творения». Дата создания: 1915—1919—1922, опубл.: 1928. Источник: Творения. М. 1986[1] • Поэма.[2]

229. ВОЙНА В МЫШЕЛОВКЕ




1


Вы помните? Я щеткам сапожным
Малую Медведицу[3] повелел отставить от ног подошвы,
Гривенник бросил вселенной и после тревожно
Из старых слов сделал крошево[4].
Где конницей столетий ораны[5]
Лохматые пашни белой зари,
Я повелел быть крылом ворону
И небу сухо заметил: «Будь добро, умри!»
И когда мне позже приспичилось,
Я, чтобы больше и дальше хохотать,
Весь род людей сломал[6], как коробку спичек,
И начал стихи читать.
Был шар земной
Прекрасно схвачен лапой сумасшедшего[7].
— За мной!
Бояться нечего!

2


И когда земной шар, выгорев,
Станет строже и спросит: «Кто же я?» —
Мы создадим «Слово Полку Игореви»
Или же что-нибудь на него похожее.
Это не люди, не боги, не жизни,
Ведь в треугольниках — сумрак души![8]
Это над людом в сумрачной тризне
Теней и углов Пифагора[9] ковши.
Чугунная дева[10] вязала чулок
Устало, упорно. Широкий чугун
Сейчас полетит, и мертвый стрелок
Завянет, хотя был красивый и юн.
Какие люди, какие масти
В колоде слухов, дань молве!
Врачей зубных у моря снасти
И зубы коренные, но с башнями «Бувэ»![11]
И старец пены, мутный взором,
Из кружки пива выползая,
Грозит судьбою и позором,
Из белой пены вылезая.

‹3›


Малявина красивицы, в венке цветов Коровина,[12]
Поймали небоптицу. Хлопочут так и сяк.
Небесная телега набила им оскомину.
Им неприятен немец, упитанный толстяк.
И как земно и как знакомо
И то, что некоторые живы,
И то, что мышь на грани тома,
Что к ворону По[13] — ворон Калки ленивый!

‹4›


Как! И я, верх неги,
Я, оскорбленный за людей, что они такие,
Я, вскормленный лучшими зорями России,
Я, повитой лучшими свистами птиц, —
Свидетели: вы, лебеди, дрозды и журавли! —
Во сне провлекший свои дни,
Я тоже возьму ружье (оно большое и глупое,
Тяжелее почерка)
И буду шагать по дороге,
Отбивая в сутки 365x317 ударов — ровно.[14]
И устрою из черепа брызги,
И забуду о милом государстве 22-летних,[15]
Свободном от глупости возрастов старших,
Отцов семейства (обшественные пороки возрастов старших).
Я, написавший столько песен,
Что их хватит на мост до серебряного месяца.
Нет! Нет! Волшебницы[16] дар есть у меня, сестры небоглазой.[17]
С ним я распутаю нить человечества,
Не проигравшего глупо
Вещих эллинов грез,
Хотя мы летаем.
Я ж негодую на то, что слова нет у меня,
Чтобы воспеть мне изменившую
Избранницу сердца.
Ныне в плену я у старцев злобных,[18]
Хотя я лишь кролик пугливый и дикий,
А не король государства времён,[19]
Как зовут меня люди:
Шаг небольшой, только «ик»,
И упавшее «о»,[20] кольцо золотое,
Что катится по полу.

‹5›


Вы были строгой, вы были вдохновенной,
Я был Дунаем, вы были Веной.
Вы что-то не знали, о чем-то молчали,
Вы ждали каких-то неясных примет.
И тополи дальние тени качали,
И поле лишь было молчанья совет.

‹6›


Панна пены, Пана пены,
Что вы — тополь или сон?
Или только бьется в стены
Роковое слово «он»?
Иль за белою сорочкой
Голубь бьется с той поры,
Как исчезнул в море точкой
Хмурый призрак серой при?[21]
Это чаек серых лет!
Это вскрикнувшие гаги!
Полон силы и отваги,
Через черес[22] он войдет!

‹7›


Где волк воскликнул кровью:
«Эй! Я юноши тело ем», —
Там скажет мать: «Дала сынов я».—
Мы, старцы, рассудим, что делаем.
Правда, что юноши стали дешевле?
Дешевле земли, бочки воды и телеги углей?
Ты, женщина в белом, косящая стебли,
Мышцами смуглая, в работе наглей!
«Мертвые юноши! Мертвые юноши!» —
По площадям плещется стон городов.
Не так ли разносчик сорок и дроздов? —
Их перья на шляпу свою нашей.
Кто книжечку издал «Песни последних оленей»[23]
Висит, продетый кольцом за колени,
Рядом с серебряной шкуркою зайца,
Там, где сметана, мясо и яйца!
Падают Брянские, растут у Манташева,[24]
Нет уже юноши, нет уже нашего
Черноглазого короля беседы за ужином.
Поймите, он дорог, поймите, он нужен нам!

‹8›


Не выли трубы набат о гибели:
«Товарищи милые, милые выбыли».
Ах, вашей власти вне не я —
Поет жестокий узор уравнения.
Народы бросились покорно,
Как Польша, вплавь, в мои обители,
Ведь я люблю на крыльях ворона
Глаза красивого Спасителя!
За ним, за ним! Туда, где нем он![25]
На тот зелёный луг, за Неман![26]
За Неман свинцовый и серый!
За Неман, за Неман, кто верует!

‹9›


Я задел нечаянно локтем
Ко́сы, сестры вечернему ворону,
А мост царапал ногтем
Пехотинца, бежавшего в сторону.
Убийцы, под волнами всхлипывая,
Лежали, как помосты липовые.
Чесала гребнем смерть себя,
Свои могучие власы,
И мошки ненужных жизней
Напрасно хотели ее укусить.

‹10›


Девы и юноши, вспомните,
Кого мы и что мы сегодня увидели,
Чьи взоры и губы истом не те, —
А ты вчера и позавчера «увы» дели́.[27]
Горе вам, горе вам, жители пазух,
Мира и мора глубоких морщин,
Точно на блюде, на хворях чумазых
Поданы вами горы мужчин.
Если встал он,
Принесет ему череп Эс,[28]
Вечный и мирный, жизни первей!
Это смерть идет на перепись
Пищевого довольства червей.
Поймите, люди, да есть же стыд же,
Вам не хватит в Сибири лесной костылей,
Иль позовите с острова Фиджи
Черных и мрачных учителей
И проходите годами науку,
Как должно есть человечью руку.
Нет, о друзья!
Величаво идемте к Войне Великаньше,
Что волосы чешет свои от трупья.
Воскликнемте смело, смело, как раньше:
«Мамонт наглый, жди копья!
Вкушаешь мужчин а la Строганов».[29]
Вы не взошли на мой материк!
Будь же неслыхан и строго нов,
Похорон мира глухой пятерик.[30]
Гулко шагай и глубокую тайну
Храни вороными ушами в чехлах.
Я верю, я верю, что некогда «Майна!»[31]
Воскликнет Будда или Аллах.

‹11›


Белые дроги, белые дроги.
Черное платье и узкие ноги.
Был бы лишь верен, вернее пищали с кремнями, мой ум бы.
Выбрал я целью оленя лохматого.
За мною Америго, Кортец,[32] Колумбы!
Шашки шевелятся, вижу я мат его.

‹12›


Капает с весел сияющий дождь,
Синим пловцов величая.
Бесплотным венком ты увенчан, о, вождь!
То видим и верим, чуя и чая.
Где он? Наши думы о нем!
Как струи, огни без числа,
Бесплотным и синим огнем
Пылая, стекают с весла.
Но стоит, держа правило,
Не гордится кистенем.[33]
И что ему на море мило?
И что тосковало о нем?
Какой он? Он русый, точно зори,
Как колос спелой ржи,
А взоры — это море, где плавают моржи.
И жемчугом синим пламёна
Зажгутся опять как венок.
А он, потерявший имёна,
Стоит молчалив, одинок.
А ветер забился все крепче и крепче,
Суровый и бешеный моря глагол!
Но имя какое же шепчет
Он, тот, кому буря престол?
Когда голубая громада
Закрыла созвездий звено,
Он бросил клич: «Надо,
Веди, голубое руно!»

‹13›


И люди спешно моют души в прачешной
И спешно перекрашивают совестей морды,
Чтоб некто, лицом сумасшествия гордый,
Над самым ухом завыл: «Ты ничего не значишь, эй!»
И многие, надев воротнички,
Не знали, что делать дальше с ними:
Встав на цыпочки, повесить на сучки
Иль написать обещанное имя.

‹14›


Котенку шепчешь: «Не кусай».[34]
Когда умру, тебе дам крылья.
Уста напишет Хокусай,
А брови — девушки Мурильо.[35]

‹15›


Табун шагов, чугун слонов!
Венки на бабра повесим сонно,
Скачемте вместе. Самы и Самы[36], нас
Много — хоботных тел.[37]
10 — ничто. Нас много — друзей единицы.
Заставим горлинок пушек снаряды носить.
Движением гражданина мира первого — волка
Похитим коней с Чартомлыцкого блюда,[38]
Ученее волка, первого писаря русской земли,[39]
Прославим мертвые резцы и мертвенную драку.
Шею сломим наречьям, точно гусятам.
Нам наскучило их «Га-Га-Га!»
Наденем намордник вселенной,
Чтоб не кусала нас, юношей,
И пойдем около белых и узких борзых
С хлыстами и тонкие,
Лютики выкрасим кровью руки,
Разбитой о бивни вселенной,[40]
О морду вселенной.
И из Пушкина трупов кумирных
Пушек наделаем сна.
От старцев глупых вещие юноши уйдут
И оснуют мировое государство
Граждан одного возраста.

‹16›


Одетый в сеть летучих рыб,
Нахмурил лоб суровый бог рыб.
Какой-то общий шум и шип,
И точно красный выстрел — погреб.
За алым парусом огня
Чернеют люди и хлопочут.
Могил видением казня,
Разбой валов про смерть пророчит.
И кто-то, чернильницей взгляда недобрый,
Упал, плетнем смерти подняв свои ребра.
Упав, точно башен и пушек устав.
Вот палуба поднялась на дыбы,
Уже не сдержана никем.
Русалки! Готовьте гробы!
Оденьте из водорослей шлем!
От земли печальной вымыв.
И покройте поцелуями этот бледный желтый воск кости.
А на небе, там, где тучи,
Человеческие плоскости
Ломоть режут белых дымов.
Люди, где вы? Вы не вышли
Из белой праотцев могилы,
И только смерть, хрипя на дышле,
Дрожит и выбилась из силы.
Она устала. Пожалейте
Ее за голос куд-кудах!».
Как тяжело и трудно ей идти,
Ногами вязнет в черепах.
Кто волит, чтоб чугунный обод
Не переехал взоров ласточки,
Над тем качнулся зверский хобот
И вдруг ударил; с силой вас тоски.
И бьет тяжелою колодой
Он оглупевшего зверка,
И масти красною свободой
Наполнят чашу, пусть горька.

‹17›


Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на «ты».
Мы, воины, строго ударим
Рукой по суровым щитам:
Да будет народ государем,
Всегда, навсегда, здесь и там!
Пусть девы споют у оконца,
Меж песен о древнем походе,
О верноподданном Солнца —
Самодержавном народе.

‹18›


Эта осень такая заячья,
И глазу границы не вывести
Осени робкой и зайца пугливости.
Окраскою жёлтой хитёр
Осени жёлтой житёр.[41]
От гривы[42] до гребли[43]
Всюду мёртвые листья и стебли.
И глаз остановится слепо, не зная, чья —
Осени шкурка или же заячья.

‹19›


Вчера я молвил: «Гулля, гулля!» —[44]
И войны прилетели и клевали
Из рук моих зерно.
И надо мной склонился дёдер,[45]
Обвитый перьями гробов
И с мышеловкою у бедер,
И мышью судеб меж зубов.
Крива извилистая трость,
И злы синеющие зины.[46]
Но белая, как лебедь, кость
Глазами зетит из корзины.[47]
Я молвил: «Горе! Мышелов!
Зачем судьбу устами держишь?»
Но он ответил: «Судьболов
Я и волей чисел — ломодержец».
И мавы[48] в битвенных одеждах,
Чьи кости мяса лишены,
И с пляской конницы на веждах
Проходят с именем жены.
Крутясь волшебною жемжуркой,[49]
Они кричали: «Веле! Веле!» —[50]
И, к солнцу прилепив окурок,
К закату призраком летели.
А я червонною сорочкой
Гордился, стиснув удила, —
Война в сорочке родила.
Мой мертвый взор чернеет точкой.

‹20›


Узнать голубую вражду
И синий знакомый дымок
Я сколько столетий прожду?
Теперь же я запер себя на замок.
О, боги! Вы оставили меня[51]
И уж не трепещ<е>те крылами за плечами,
И не заглядываете через плечо в мой почерк.
В грязи утопая, мы тянем сетьми
Слепое человечество.
Мы были, мы были детьми,
Теперь мы — крылатое жречество.

‹21›


Уж сиротеют серебряные почки
В руке растерянной девицы,
Ей некого, ей незачем хлестать!
Пером войны поставленные точки
И кладбища большие, как столица,
Иных людей иная стать.
Где в простыню из мертвых юношей
Обулась общая земля,
В ракушке сердца жемчуга выношу,
Вас злобным свистом жалейки зля.
Ворота старые за цепью
И нищий, и кривая палка.
И государства плеч (отрепье)
Блестят, о, умная гадалка!

‹22›


Воин! Ты вырвал у небес кий
И бросил шар земли.
И новый Ян Собеский[52]
Выбросил: «Пли!» —
Тому, кто
Уравнение Минковского[53]
На шлеме сером начертал
И песнезовом Маяковского
На небе чёрном проблистал.

‹23›


Ты же, чей разум стекал,[54]
Как седой водопад,
На пастушеский быт первой древности,
Кого числам внимал
И послушно скакал
Очарованный гад
В кольцах ревности;
И змея плененного пляска и корчи,
И кольца, и свист, и шипение
Кого заставляли все зорче и зорче
Шиповники солнц понимать, точно пение;
Кто череп, рожденный отцом,
Буравчиком спокойно пробуравил
И в скважину надменно вставил
Росистую ветку Млечного Пути,
Чтоб щеголем в гости идти;
В чьем черепе, точно стакане,
Была росистая ветка черных небес, —
И звезды несут вдохновенные дани
Ему, проницавшему полночи лес.

‹24›


Я, носящий весь земной шар[55]
На мизинце правой руки —
Мой перстень неслыханных чар, —
Тебе говорю: Ты!
Ты вспыхнул среди темноты.
Так я кричу крик за криком,
И на моем каменеющем крике
Ворон священный и дикий
Совьет гнездо и вырастут ворона дети,
А на руке, протянутой к звездам,
Проползет улитка столетий!
Блаженна стрекоза, разбитая грозой,
Когда она прячется на нижней стороне
Древесного листа.
Блажен земной шар, когда он блестит
На мизинце моей руки!

‹25›


Страну Лебе́дию забуду[56]
И ноги трепетных Моревен.
Про Конецарство[57], ведь оттуда я,
Доверю звуки моей цеве.[58]
Где конь благородный и черный
Ударом ноги рассудил,
Что юных убийца упорный,[59]
Жуя, станет жить, медь удил.
Где конь звероокий с волной белоснежной
Стоит, как судья у помоста,
И дышло везут колесницы тележной
Дроби преступные, со ста.[60]
И где гривонос благородный
Свое доверяет копыто
Ладони покорно холодной,
А чья она — всеми забыто.
Где гривы — воздух, взоры — песни.
Все дальше, дальше от Ням-ням![61]
Мы стали лучше и небесней,
Когда доверились коням.[62]
О, люди! Так разрешите вас назвать!
Жгите меня,
Но так приятно целовать
Копыто у коня:
Они на нас так не похожи,
Они и строже и умней,
И белоснежный холод кожи,
И поступь твердая камней.
Мы не рабы, но вы посадники,
Но вы избранники людей!
И ржут прекрасные урядники,
В нас испытуя слово «дей!».
Над людом конских судей род
Обвил земной шар новой молнией.
Война за кровь проходит в брод,
Мы крикнем: «Этот дол не ей!»
И черные, белые, желтые
Забыли про лаи и про наречья.
Иной судья — твой шаг, тяжел ты!
И власть судьи не человечья.
Ах, князь и кнезь, и конь, и книга —
Речей жестокое пророчество.
Они одной судьбы, их иго
Нам незаметно, точно отчество.

‹26›


Ветер — пение[63]
Кого и о чем?
Нетерпение
Меча стать мячом.
Я умер, я умер,
И хлынула кровь
По латам широким потоком.
Очнулся я иначе, вновь
Окинув вас воина оком.


1915 — 1919 — 1922

Примечания

  1. Хлебников, Велимир. Творения / Общ. ред. и вступ. ст. М. Я. Полякова; Сост., подгот. текста и коммент. В. П. Григорьева и А. Е. Парниса. — М.: Советский писатель, 1986. — 736 с. Тираж 200 000 экз. В интернете: РВБ (1986)
  2. 229. Отброшенный вар. загл.— «Я и Вы». Как целое «сверхпоэма» (сам Хл. именовал ее «поэмой») публ. трижды: НХ V, 1928; II, 244 и Хл. 1936:149. В ней, по словам Хл., «соединены» стихи, помещенные в различных изд. 1915—1918 гг. Объединение это прослеживается с начала 1919 г., оно сопровождалось включением новых текстов и авторской правкой, к-рая была продолжена и в 1922 г. при подготовке отд. частей для печати как самостоятельных стих. (см. Стихи 1923). Печ. по автографу (ЦГАЛИ) с учетом вар. В соответствии с намерением Хл. здесь проведена нумерация отдельных частей, впрочем, достаточно условная, поскольку, напр., части 2 и <3>, <5> и <6>, <8> и <9>, возможно, представляют собой слитные тексты. По существу, это особенно касается частей <10> и <11>, <20> и <21>, <23> и <24>. Первонач. публ. фрагментов (почти всегда варьирующие): 1 — Очарованный странник. Альманах весенний. [Пг.], 1916, [№ 10] [февр.] и под загл. «Смутное воспоминание» — Стихи 1923. 2 и <3> — Второй сб. Центрифуги. М., 1916 [апр.] под объединяющим загл. «Бой в лубке»; первое четверостищие <3> — Стихи 1923. <4> — «Временник» 1 под загл. «Печальная новость»; Стихи 1923. <5> — «Временник» 1 и под загл. «На холме» — Стихи 1923 (расширенный вар.). <6> — «Временник» 1 и Стихи 1923. <7> — Взял. Альманах. Пг,, 1915 [дек.] и Стихи 1923. <8> — «Временник» 1 и Стихи 1923. <9> — ОшСм; Стихи 1923 (резко отличный вар.). <10> — Пета. Сб. 1-й. М., 1916 [дек. 1915] под загл. «Посв<ящается> Вере Б.»; вар.— Стихи 1923 и ЦГАЛИ. <11> и <22> — не разыскано. Возможно, в газ. «Красный воин» за 1918 г. <12> — Без муз. Альманах. Нижний Новгород, 1918 [июнь] под загл. «Морская песнь»; вар.— Стихи 1923; другой вар. в «Гроссбухе» под загл. «Вождь». <13> — Без муз (см. <12>), <14> — ОшСм в составе цикла «Бегство от себя. Воспоминания» (см. II, 234 и НП, 263); вар.— Стихи 1923: 26 (вне оглавления!). <15> и <16> — ОшСм. <17> — «Временник» 2; М. [Харьков], 1917; Стихи 1923 (вар. посл. строки: «Самосвободном народе»). <18> — ММ; Стихи 1923. <19> — однодневная газ. «Во имя свободы», Пг., 1917, 25 мая, под загл. «Сон»; вар.— Стихи 1923; пространный черн. вар.— НП, 275. <20> и <21> — ОшСм под загл. «Вербное воскресенье». <22> — не разыскано (см. <11>. <23> и <24> — «Пути творчества», Харьков, 1919, № 5; два вар., объединяющие эти фрагменты,— Стихи 1923; копия с автографа под загл. «Улитка столетий» — ЦГАЛИ. <25> — Второй сб. Центрифуги (см. 2 и <3>. <26> — сб. «Мы». М., 1920. Вера Б. в посвящ. фрагмента <10> — В. А. Будберг. См. примеч. 85 и 241.
  3. Малая Медведица — на банках с гуталином в те годы встречалось изображение медведя.
  4. Крошево — имеются в виду опыты разложения слов на единицы «азбуки» в поисках «звездного языка».
  5. Ораны — от глагола орать (обл.) — «пахать».
  6. Весь род людей сломал — гипербола; ср. идею Хл. по-новому взглянуть на историю, «утопить войну в чернильнице», выявить математические закономерности в ритмах истории общества.
  7. Сумасшедшего — в прессе 10-х гг. так неоднократно называли Хл. и всех будетлян вообще.
  8. Ведь в треугольниках — сумрак души — геометрические образы в портретной живописи кубистов. Позднее Хл. также писал о времени, «когда стали видеть в живом лице прозрачные многоугольники» (III, 93).
  9. Пифагор Самосский, (6 в. до н. э.) исходил из представления о числе как основе всего существующего. Хл. называл Пифагора своим «последователем (от будущего к прошлому)» (ЦГАЛИ) и много раз упоминал его в различных контекстах.
  10. Чугунная дева — т. е. война.
  11. «Бувэ» — франц. броненосец, погибший во время первой мировой войны.
  12. Малявин Ф. А. (1869 — 1940) и Коровин К. А. (1861 — 1939) — живописцы.
  13. По Э. А. (1809 — 1849) — амер. писатель, автор стих. «Ворон». Ср. запись Хл. о том, что в его душе «Верлен доп<олняет> По и Пушкина» (ЦГАЛИ; 1920).
  14. 365×317 ударов — по Хл., это нормальное число сокращений сердца в сутки (на самом деле оно превосходит норму); оба сомножителя были особо значимы для Хл. (см. примеч. 228).
  15. Милое государство 22-летних — намек на идею «государства граждан одного возраста» (см. с. 460). Ср. слова Маяковского: «(...) иду — красивый, // двадцатидвухлетний» («Облако в штанах», 1914 — 1915).
  16. Волшебницы дар... нить человечества — преобразование мифа о «нити Ариадны».
  17. Небоглазой — возможно, имеется в виду А. А. Ахматова (ср. стих. 71 и примеч. 169).
  18. Ныне в плену я у старцев злобных — в апр. 1916 г. Хл. был призван на военную службу. Ср. стих. 91.
  19. Король государства времён — в дек. 1915 г. группа друзей провозгласила Хл. таким "королём"(см. V, 333 и здесь стих. 99).
  20. Только «ик», // И упавшее «о» — так слово «король» преобразуется в слово «кролик».
  21. Пря — см. примеч. 66. В вар. сб. «Стихи» далее следует вставка: «Это в тучах смотрит три!» — Она отражает «основной закон времени», связывающий «события и противособытия», сформулированный Хл. в дек. 1920 г.
  22. Черес (обл.) — особого рода пояс, используемый и как кошелек.
  23. «Песни последних оленей» — вероятно, намек на книгу П. Н. Филонова «Пропевень о проросли мировой» (Пг., 1915), в ней среди авторских иллюстраций Хл. отметил «осторожно-пугливого оленя» (см. НП, 379).
  24. Падают Брянские, растут у Манташева — акции: Брянского машиностроительного завода и бакинского нефтепромышленного общества «А. И. Манташев и Kо».
  25. Туда, где нем он! — возможно, имеется в виду самоубийство А. В. Самсонова (1859 — 1914).
  26. Неман — река между Россией и Вост. Пруссией, где в авг. 1914 г. армия под командованием А. В. Самсонова потерпела поражение. За Неман! — призыв отражает веру Хл. в «закон возмездий».
  27. А ты вчера и позавчера «увы» дели! — смысл строки: А вы, сегодняшние девы и юноши, вынуждены жить в условиях войны, которую развязали старшие поколения.
  28. Если встал он, // Принесет ему череп Эс — т. е. начальную букву слов «смерть» и «сон». Ср. примеч. 223 и V, 159.
  29. A la Строганов — ср. бефстроганов.
  30. Пятерик (обл.) — пять лошадей в одной запряжке.
  31. «Майна!» — команда «Опускай!», здесь в примерном значении «конец войнам».
  32. Кортец, т. е. Кортес Эрнан (1485 — 1547) — испанский конкистадор, завоеватель Мексики.
  33. Не гордится кистенем — ср. «И играет кистенем» в поэме 219 и примеч. 144.
  34. Котёнку шепчешь — обращено к Н. В. Николаевой (см. НП, 263, 370 и 448).
  35. Хокусай Кацусика (1760 — 1849) и Мурильо Бартоломе Эстебан (1618 — 1682) — художники.
  36. Самы — возможно, имеется в виду Само (? — 658), славянский князь, объединивший зап. и южных славян; вероятнее, что это ненормативные формы множ. числа от «сам». См. примеч. 175.
  37. Нас // Много — хоботных тел — ср. стих. 69.
  38. Чартомлыцкое блюдо (Чертомлыцкое) с изображением коней — одна из находок при раскопках в 60-e гг. XIX в. скифского царского кургана Чертомлык.
  39. Образ волка ср. с превращениями в «Слове о полку Игореве».
  40. Бивни вселенной — ср. выше о войне в образе мамонта.
  41. Житёр — вероятно, неологизм (ср. жить или жито «хлеб в зерне или на корню» и шатёр или костёр).
  42. Грива — здесь, по-видимому (обл.): холм, поросший лесом.
  43. Гребля (обл. и укр.) — насыпь для дороги на топком месте.
  44. «Гулля, гулля!» — ср. гуля (разг.) «голубь».
  45. Дёдер (обл.) — дьявол, нечистая сила.
  46. Зины (обл.) — глаза. Ср. статью «З и его околица» (НП, 346) и стих. 145.
  47. Зетит (обл.) — смотрит, высматривает.
  48. Мавы — см. примеч. 72.
  49. Жемжурка (обл.) — вертлявая, болтливая женщина; вероятнее, что имеется в виду жемжура — рус. народная пляска «с вертлявыми, не всегда пристойными выступками» (Даль).
  50. «Веле! Веле!» — припев в славянских обрядовых песнях, возможно, связанный с именем «скотьего бога» Велеса (Волоса).
  51. О, боги! Вы оставили меня — здесь отражены сомненья Хл. в истинности уже найденных им к 1917 г. формул «закона времени»; тем не менее он популяризировал их при изложении «гаммы будетлянина» в ст. 268. Новые начала «основного закона времени» (2n и 3n) Хл. находит лишь в дек. 1920 г., развивая их в «Зангези».
  52. Собеский Ян — см. примеч. 175.
  53. Минковский Герман (1864 — 1909) — немецкий математик и физик, разработал так наз. геометрию чисел, в 1907 — 1908 г. ввел понятие четырехмерного пространства (объединяющее пространство и время) в специальной теории относительности.
  54. Ты же, чей разум стекал — по некоторым предположениям, обращено к Вяч. И. Иванову. Вероятнее, однако, это — обращение поэта к самому себе.
  55. Я, носящий весь земной шар — этот фрагмент, написанный 7 дек. 1917 г., Хл. называл «гордой, полной вызова и веры в победу» вещью (ЦГАЛИ; 1922), возможно, имея в виду весь текст целостного стих. от строки «Ты же, чей разум стекал» до строки «Hа мизинце моей руки!».
  56. Лебедия (или Леведия) — в IX — Х вв. н. э. так называлась область нижнего течения Дона и Днепра. Хл. распространял это обозначение и на междуречье Дона и Волги. См. ст. 262.
  57. Конецарство — так Хл. называл Калмыкию и родные ему места б. Астраханской губ.
  58. Цева — т. е. цевница, старинное поэтическое обозначение свирели.
  59. Юных убийца упорный — Рок, Судьба.
  60. Дроби преступные, со ста — проценты прибылей у наживающихся на войне.
  61. Ням-ням — племя каннибалов.
  62. Когда доверились коням — ср. решимость Хл. обучать законам времени «порабощенное племя коней» (ДС, 4 и НП, 385).
  63. Ветер — пение — см. стих. 101 и «Мрачное» (II, 96).

Восьмистишия