Возникновение достопримечательного города Cеченовки (Пружанский)/ДО

Возникновение достопримечательного города Cеченовки
авторъ Николай Осипович Пружанский

Опубл.: 1872. Источникъ: az.lib.ru • Очерки еврейскаго быта.
Рядъ разсказовъ, предлагаемыхъ подъ этимъ заглавіемъ, заимствуется изъ достовѣрныхъ историческихъ разслѣдованій извѣстнаго ученаго равина Берки Хациловича.

Возникновеніе достопримечательнаго города Cеченовки *).
Очерки еврейскаго быта.

• ) Рядъ разсказовъ, предлагаемыхъ подъ этимъ заглавіемъ, заимствуется изъ достовѣрныхъ историческихъ разслѣдованій извѣстнаго ученаго равина Берки Хациловича.

I.

Древность города Сѣченовки — Панъ Дембовскій и его поэтическая натура. — Жидокъ Хацкель и его великое несчастіе, превратившееся въ великое счастіе.

Было когда-то такое время, когда достопримѣчательнѣйшаго города Сѣченовки совсѣмъ не существовало, — и на томъ мѣстѣ, гдѣ теперь красуется сей богобоязливый градъ, паслись овцы, свиньи и всякая другая травоядная тварь. Это время даже не за предѣлами исторіи, и когда злополучные французы въ 1812 году своими тѣлесами воздвигнули бугоръ около этого мѣста, то они совсѣмъ не предполагали, что граждане, сыны израиля, по субботамъ будутъ приходить и любоваться ихъ разбросанными костями. Да и самъ-то городъ возникъ какою-то случайностью, — т. е. въ абсолютномъ смыслѣ этого слова ни какихъ случайностей нѣтъ, но тутъ выраженіе это приводится въ историко-фактическомъ смыслѣ, ибо никто не предполагалъ, чтобы на этомъ мѣстѣ могъ когда-нибудь строиться городъ, такъ какъ это мѣсто не только далеко отъ какого нибудь торгово-промышленнаго пункта, но и кругомъ, по близости, даже второстепенной дороги не было.

Это была обширная песчаная поляна, въ которой трудно было докопаться до кладязя, а на полутораверстномъ разстояніи отъ этой поляны было разбросано до 50 крестьянскихъ избъ. Да и самъ-то случай былъ какой-то странный, — до того странный, что не скоро подберешь, да едва ли гдѣ и найдется другой ему подобный. Древняя исторія представляетъ намъ случаи основанія городовъ по поводу смерти коня (Буцефалы), въ память дружбы или любви, наконецъ для увѣковѣченія собственнаго имени. Трудно сказать, что руководило основателемъ Сѣченовки. Случай былъ слѣдующій: Жилъ на свѣтѣ ясновельможный панъ Дембовскій, жилъ панъ Дембовскій въ свое удовольствіе и ни чемъ не нуждался, потому что у него было около полуторы тысячи хлопскихъ домовъ, которые круглымъ счетомъ работали на него по пятнадцати дней въ недѣлю. Нрава онъ былъ кроткаго, мягкосердеченъ, никогда не давалъ хлопу болѣе ста розогъ за одинъ разъ, имѣя на это довольно основательныя причины: во-первыхъ, его мягкосердіе; во-вторыхъ, разсчетъ. Если онъ теперь засѣчетъ хлопа до болѣзни, онъ лишится удовольствія сѣчь того-же хлопа чрезъ нѣсколько дней во второй разъ; а для пана Дембовскаго сѣченіе служило самымъ высшимъ удовольствіемъ. Будучи въ душѣ поэтомъ, онъ отыскалъ въ этомъ процессѣ какую-то поэтическую прелесть; поэтому его экономы по имѣнію, не смотря на то что были полновластными надъ хлопами, сѣчь сами не имѣли права безъ пана Дембовскаго. Они могли хлопа убить какимъ нибудь другимъ образомъ, но только не способомъ сѣченія; это удовольствіе должно было доставаться на долю самого ясновельможнаго пана. Поэтому ежедневно вечеромъ, изъ разныхъ деревень пана Дембовскаго, исполнители власти отправляли на дворъ пана цѣлыя партіи хлоповъ для панской забавы, какъ они выражались. Экономы старались перещеголять другъ друга предъ ясновельможнымъ паномъ и доставлять ему какъ можно больше поэтическаго матеріала; они очень хорошо знали, что ничѣмъ они не могутъ больше выиграть въ его глазахъ, какъ этимъ. И вслѣдствіе этого ежедневно вечеркомъ, возлѣ клуни (гумна), стояла цѣлая шеренга хлопскаго отродья разныхъ возрастовъ и ожидала своего ясновельможнаго пана, который постоянно являлся съ своею всегдашней добродушной улыбкой и своею обычной фразой: «о, сколько сегодня будетъ работы! скорѣй, ребята, за работу!» Сначала онъ сѣкъ безъ всякаго метода и системы — какъ попало; но долголѣтнимъ упражненіемъ онъ выработалъ себѣ правила сѣченія, — образовалась система. Оно производилось не зря: сначала сортировался полъ съ поломъ, затѣмъ возрастъ съ возрастомъ; для каждаго пола и возраста у него были особыя розги. Начиналась эта операція обыкновенно съ мужскаго пола и старшаго возраста, а дессертомъ ему служили самыя молоденькія хлопки. Это поэтическое наслажденіе онъ старался продлить какъ можно дальше; въ каждомъ свистѣ розогъ онъ отыскивалъ особую эстетическую черту, эти сладкіе звуки наполняли всю его внутренную жизнь, такъ что онъ почти не нуждался въ какихъ нибудь другихъ наслажденіяхъ. Панъ Дембовскій иногда не довольствовался этимъ однообразнымъ хлопскимъ сѣченіемъ и пріискивалъ себѣ чего нибудь поразнообразнѣе, поблагороднѣе. Поэтому не очень выгодно было въ такія минуты его поэтическаго вдохновенія подвернуться подъ его руку кому-нибудь изъ его экономовъ, или маленькому шляхтичу. Онъ самымъ добродушнѣйшимъ образомъ, обращаясь къ шляхтичу, говаривалъ: «а ну, коханый, какъ-бы тебѣ раздѣться!» — и послѣ этого уже никакія мольбы не могли спасти его отъ панской воли. Бывали случаи, что это удовольствіе ему стоило очень дорого. Онъ высѣкъ однажды весьма значительнаго сановника, который затѣялъ съ нимъ процессъ, стоившій пану Дембовскому большихъ хлопотъ. Но это ничуть не уменьшило его влеченія къ подобнымъ удовольствіямъ. Разъ у пана Дембовскаго мелькнула мысль: а что, если высѣчь Хацкеля? Онъ нашелъ это превосходнѣйшею мыслью; его воображеніе начало ему изображать разные эскизы этого процесса, — онъ быль отъ этой мысли въ восторгѣ, его лицо озарилось счастливой улыбкой. «Геніальная мысль!» воскликнулъ, потирая руки отъ удовольствія, — «вотъ будетъ потѣха!» — послѣ этого рѣшенія у него уже нѣтъ никакого раздумья, никакого колебанья; рѣшено — непремѣнно должно совершиться, — чего-бы это ему ни стоило, какъ-бы его совѣсть ни упрекала послѣ этого. А упреки со стороны совѣсти въ настоящемъ случаѣ могли произойти, потому что Хацкель былъ слабостью пана Дембовскаго: онъ его любилъ больше карлика, негра, всей своей псарни и конюшни.

Хацкель былъ дѣйствительно замѣчательнѣйшій человѣкъ. Его фигура сама собою представляла куріозный субъектъ, своею уморительнѣйшею организаціей; въ немъ еще было много и другихъ преимуществъ: его жидовская національность, его уморительный характеръ. У Хацкеля былъ уморительнѣйшій характеръ: онъ не только что могъ поддѣлаться подъ всякія нарѣчія и произношенія, но онъ даже пѣлъ пѣтухомъ, лаялъ собакой, вылъ волкомъ, мяукалъ какъ кошка, — развѣ все это не находка для пана Дембовскаго? Наконецъ, стоило только Хацкелю заговорить по-польски — и панъ Дембовскій помиралъ со смѣху. Хацкель разсказывалъ ему разные анекдоты про жидковъ, говорилъ ему о преимуществѣ своей религіи, ползалъ на четверенькахъ, сидѣлъ подъ столомъ, танцовалъ и пѣлъ еврейскія пѣсни; въ особенности, панъ Дембовскій приходилъ въ восторгъ отъ одной еврейской, субботней пѣсни Маіофитъ. Отъ этой уморительной пѣсни панъ Дембовскій чуть не помиралъ со смѣху. Онъ иногда производилъ Хацкеля въ командиры и давалъ ему нѣсколько хлопскихъ дѣтей; любовался, какъ тотъ ими командовалъ. Иногда онъ сажалъ его въ свою карету, производя его при этомъ въ паны, посылалъ его въ свои имѣнія и бывалъ въ восторгѣ, когда Хацкель входилъ въ свою роль довольно толково: пересѣкалъ довольно порядочное число хлоповъ, отсылалъ ихъ къ себѣ на домъ на панщизну, заставляя себя при этомъ называть ясновельможнымъ паномъ. У Хацкеля была особая пара лошадей, особое содержаніе, онъ долженъ былъ всегда находиться при особѣ ясновельможнаго; и не смотря на то, что ясновельможный надъ нимъ почти всегда издѣвался, онъ подчинялся его вліянію. Хацкель всегда умѣлъ поставить на своемъ; поэтому всѣ дворовые больше боялись его, чѣмъ пана, — и прежде чѣмъ попасть въ милость пана, должно было попасть въ милость Хацкеля. Хацкель, разумѣется, отъ этого не оставался въ убыткѣ. Когда къ пану Дембовскому собирались гости, то на первый планъ между всѣми диковинками являлся Хацкель и обнаруживалъ предъ ними всѣ сокровища своего замѣчательнаго таланта. Панове приходили въ неописанный восторгъ, присовокупляя при этомъ, что они на своемъ вѣку видѣли много диковинокъ, но въ первый разъ видятъ подобнаго Хацкеля. Разумѣется, отъ этихъ похвалъ Хацкель не терялъ цѣны въ глазахъ пана Дембовскаго, и если Дембовскому предложили-бы разстаться съ псарней или съ Хацкелемъ, онъ-бы охотнѣе разстался съ псарней.

— Хацкель, съѣшь пирогъ, обратился къ нему панъ Дембовскій, какъ только онъ рѣшился его высѣчь и искалъ лишь благовидный предлогъ къ этому.

— О, ясновельможный панъ, залепеталъ Хацкель, — какъ-же я могу это сдѣлать? я, слава Богу, жидокъ, и мнѣ нельзя ѣсть трефной пирогъ; я все могу сдѣлать, что пану угодно: пѣть пѣтухомъ, плясать, пѣть маіофитъ, все, все, но только не ѣсть пирога. Какъ-же я могу погубить свою душу!

— Панове, добродзеи, воскликнули нѣкоторые изъ бывшихъ тутъ гостей, — слышите: развѣ у Хацкеля душа есть?!

— Ай, ай, какъ вамъ не грѣхъ такъ говорить!

— Ну, ѣшь, крикнулъ панъ Дембовскій, — а то велю высѣчь!

— Высѣчь! воскликнулъ Хацкель, смѣшавшись и зная слабость своего пана, — ай вей миръ, ай вей, ясновельможный панъ, развѣ я хлопъ, развѣ жидковъ сѣкутъ?

— Высѣку, сказалъ панъ рѣшительно.

Хацкель это понялъ и захныкалъ, началъ умолять его о помилованіи, чтобы онъ не губилъ его дѣтей, не срамилъ его предковъ, — чтобы дѣлалъ съ нимъ, что угодно, даже голову снялъ-бы, лишь-бы не сѣчь.

Но панъ Дембовскій былъ неумолимъ — и операція совершилась. Панове пришли въ неописанный восторгъ отъ подобнаго сюрприза, и при каждомъ крикѣ Хацкеля: «ай вей миръ, тателе, мамеле (батюшка, матушка)», — панове неистово апплодировали. Хацкель былъ до того ошеломленъ этимъ неожиданнымъ для него сюрпризомъ, что даже послѣ того, какъ его перестали сѣчь, онъ все еще лежалъ и кричалъ, призывая Бога Израиля на помощь.

— Отчего ты не встаешь, спросилъ его папъ Дембовскій, — вѣдь тебя ужь не сѣкутъ?

Хацкель какъ будто очнулся, вскочилъ на ноги и какъ бѣшеный мчался по двору съ крикомъ: "ахъ, ясновельможный панъ, что вы со мною сдѣлали? Лучше-бы вы меня повѣсили, но не срамили бы моего отца, праотца и прапраотца до самого Якова. Ай вей миръ, какой стыдъ, какой позоръ! Хацкеля высѣкли какъ хлопа. Мой отецъ въ могилѣ будетъ кричать, онъ надѣлаетъ шуму по всему небу изъ-за меня. Болитъ, ай вей миръ, какъ болитъ! Ну, какъ теперь покажусь кому нибудь на глаза, какъ я теперь поѣду къ женѣ, что я ей скажу, когда она спроситъ, что съ тобою сдѣлали?! ай вей миръ, какой стыдъ! Я несчастливъ, я опозорилъ все свое поколѣніе на вѣки. Я теперь уже не въ состояніи сдѣлать когда нибудь порядочной партіи съ своими дѣтьми. Ай вей миръ, ясновельможный панъ, что вы со мною сдѣлали! Если-бы вы меня повѣсили, то это еще ничего не значитъ: на то еврей въ изгнаніи, чтобы его вѣшали; но высѣчь?!.. развѣ въ изгнаніи сѣкутъ, развѣ Навуходоносоръ сѣкъ евреевъ?..

Присутствовавшіе при этой сценѣ панове чуть не помирали со смѣху.

— Препотѣшнѣйшій народъ! порѣшилъ панъ Дембовскій.

— О, дѣйствительно, препотѣшнѣйшій! подтвердили другіе.

— А знаете, что, панове, сказалъ панъ Дембовскій, — не дурно-бы имѣть такихъ плутовъ цѣлый городокъ.

— Да, дѣйствительно, не дурно, подхватили другіе.

— А вы думаете, что трудно завести жидовскій городокъ?

— О, кто говоритъ! замѣтили другіе.

— Якъ Бога кохамъ, воскликнулъ панъ Дембовскій, — я непремѣнно заведу себѣ городокъ съ жидками.

Всѣ панове пришли въ восторгъ отъ этой новой идеи — и, не смотря на то, что нѣкоторые изъ нихъ возставали противъ этого, на томъ основаніи, что жидки ужасные плуты и они разорятъ ихъ хлоповъ, — рѣшено было построить городъ. Разумѣется, Хацкель долженствовалъ быть первымъ гражданиномъ этого проектированнаго города, — и, тотчасъ какъ онъ пришелъ въ себя отъ несчастнаго сѣченія, ему растолковали, что панъ Дембовскій хочетъ построить въ своемъ имѣніи жидовскій городъ, и что ему (т. е. Хацкелю) онъ выстроитъ, за сегодняшнее сѣченіе, самую лучшую корчму въ городѣ и отдаетъ ему на вѣчную аренду деревню. Поэтому случаю его просятъ разсказать, какіе главные атрибуты жидовскаго города, для того, чтобы ясновельможный панъ могъ немедленно приступить къ постройкѣ подобнаго города. Этотъ новый городъ положено было назвать Сѣченовкой, въ воспоминаніе сегодняшняго сѣченія, которое доставило столько удовольствія почтеннѣйшему обществу.

II.
Главный фундаментъ еврейскаго города. — Грамота Хацкеля въ шатры Израиля, ея неуспѣхъ. — Причины неуспѣха.

Хацкель мигомъ сообразилъ всю выгоду этого дѣла, понялъ что все всегда идетъ къ лучшему и пришелъ въ неописанный восторгъ. Поцаловалъ пана въ руку, за что тотъ его потрепалъ по плечу и обѣщалъ на пасху индюковъ. Хацкель отъ умиленія прослезился, причемъ назвалъ пана Дембовскаго благодѣтелемъ народа израильскаго, присовокупивъ, что онъ навѣрно происходитъ отъ замѣчательнаго вавилонскаго царя Кира, который также благодѣтельствовалъ народу израильскому. Если же онъ и высѣкъ одного изъ его сыновей, то это навѣрно случилось по волѣ Господней и навѣрно Хацкель заслужилъ по опредѣленію Верховнаго суда малкитъ^[1]; но такъ какъ Господь къ нему (Хацкелю) всегда милостивъ, потому что онъ происходитъ отъ потомковъ Авраама, Исаака и Якова и никогда не забываетъ, — то въ этомъ случаѣ онъ его тоже помиловалъ и залилъ его рану спасительнымъ елеемъ. Что же касается до того, какъ должно построить богоспасительный градъ Израиля и какіе его главные фундаменты, — это онъ очень хороша знаетъ, потому что онъ самъ, не смотря на свое несчастное сѣченіе, не есть какой-нибудь неучъ и, слава Богу, извѣстенъ за ученаго, и хотя надъ нимъ панове насмѣхаются, всѣ жидки его почитаютъ и уважаютъ; онъ даже имѣетъ раввинскій дипломъ, но раввиномъ онъ не хочетъ быть потому, что, по выраженію священнаго талмуда, онъ знанія не хочетъ сдѣлать топоромъ — рубитъ имъ (т. е. средствомъ къ жизни). Слѣдовательно, въ такихъ дѣлахъ онъ довольно авторитетенъ и потому, по его мнѣнію, главные фундаменты еврейскаго города слѣдующія.

Во-первыхъ, началъ ученый Хацкель планировать свой городъ: — коль скоро строится городъ, нужно знать для кого именно онъ строится; а коль скоро Сѣченовка строится для жидковъ, должно знать, кто такіе жидки. А такъ какъ извѣстно, что вся сила Израиля только во рту^[2] (въ молитвѣ и ученіи), поэтому израильскій городъ безъ клаузы (молитвенный домъ) не мыслимъ. Въ талмудѣ по этому поводу сказано: «если десять израильтянъ живутъ и между ними нѣтъ клаузы, то это все одно, какъ-бы они поклонялись идоламъ».

Вторая, самая необходимая вещь для еврейскаго города — это баня съ миквой^[3]. Баня съ миквой израильтянамъ необходима по нѣсколькимъ причинамъ: во-1-хъ, у израильтянъ есть замѣчательной красоты принцесса, по имени Саббатъ, которая еженедѣльно посѣщаетъ своихъ возлюбленныхъ и выбираетъ себѣ изъ среды достойныхъ израильтянъ жениховъ. Хотя это повидимому непонятно, какимъ образомъ у одной принцессы есть столько жениховъ, такъ какъ вообще надо полагать, что всѣ израильтяне достойны; но это только такъ кажется для насъ, непосвященныхъ въ таинства кабалистическаго ученія, — а для посвященныхъ это ясно какъ день, потому что для нихъ нѣтъ ничего не яснаго. Понятное дѣло, что каждый израильтянинъ долженъ стараться показаться предъ своей принцессой въ приличномъ видѣ; а что-же можетъ придать израильтянину такой приличный видъ, какъ баня? — тѣмъ болѣе, когда онъ при этомъ окунется не менѣе трехъ разъ въ миквѣ, ради разныхъ таинственныхъ комбинацій. Главное-же, баня съ миквой необходима для израильтянокъ. А такъ какъ доподлинно извѣстно, что израильтяне не могутъ обходиться безъ израильтянокъ, если они хотятъ, чтобы у нихъ водились маленькіе израильтяне; маленькіе-же израильтяне для израильтянъ прямая выгода, ибо каждому посвященному въ талмудъ извѣстно, что всѣ еврейскія души заключены въ одномъ сосудѣ, называемомъ гуфъ, и пока не истощатся всѣ души, заключающіеся въ этомъ сосудѣ, Мессія не можетъ придти; то каждый израильтянинъ долженъ стараться, всѣми силами, какъ можно скорѣе истощить запасъ еврейскихъ душонокъ…

— На что-же израильтянкамъ миквы? спросили панове.

— Ахъ, панове, это имъ необходимо нужно… Разъ въ мѣсяцъ это уже наинеобходимѣйше — безъ этого всѣмъ намъ израильтянамъ плохо пришлось-бы, нельзя было-бы даже сѣсть возлѣ жены…

— Ага! понимаемъ! воскликнули панове.

— Такъ выстроить эту микву возлѣ моего фольварка, предложилъ одинъ изъ шутниковъ.

— Ай, не можно того! замахавъ руками, воскликнулъ Хацкель, — это надо выстроить въ такомъ мѣстѣ, гдѣ-бы нельзя было встрѣтить какой нибудь нечисти.

— Какой такой нечисти?

— Ну, хоть свиней, лошадей…

— А это почему?

— А потому, что если послѣ миквы еврейка встрѣтить свинью или гоя (иновѣрца), или другую нечисть, то плодъ отъ чреслъ ея (если таковый будетъ) въ большой опасности, потому что имъ овладѣетъ нечистая сила… Вотъ, панове, я вамъ разскажу про такой случай у моего двоюроднаго брата Берки — вы его знаете? Тотъ, что торгуетъ разными лейпцигскими товарами — у него есть жена. Онъ разъ уѣхалъ въ Лейпцигъ и пробылъ тамъ цѣлый годъ, пріѣхалъ назадъ, жена пошла въ микву, все было благополучно — и вдругъ она идетъ назадъ и встрѣчаетъ свинью, да еще не простую, а черную. Она, увидя такое несчастіе, чуть не упала въ обморокъ, но торопясь домой, не пошла второй разъ въ микву. У нея родилась дочь — прекрасная — и хоть маленькая, а замѣтно, что изъ нея добра не выйдетъ… Что нибудь да съ нею случится, потому что она своими глазеньками такъ и ширяетъ. Чего ужь онъ бѣдный не дѣлалъ, чтобъ отвратить это несчастіе! Ѣздилъ къ старому раввину Ребъ Борухъ; тотъ ему посовѣтовалъ въ другой городъ переѣхать, потому что сказано: кто мѣняетъ мѣсто, тотъ мѣняетъ счастье.

Это два самые главные атрибута еврейскаго города, безъ которыхъ нельзя приступить къ дальнѣйшему его устройству; хотя есть еще очень многое, безъ чего еврейскій городъ не можетъ обойтись, но все это уже можно устроить послѣ, — это Хацкель беретъ на себя.

Панъ Дембовскій былъ въ восхищеніи отъ ума и учености Хацкеля, и было рѣшено немедленно по плану Хацкеля приступить къ постройкѣ города Сѣченовки.

Вскорѣ послѣ этого замѣчательнаго происшествія съ Хацкелемъ, всѣмъ ближайшимъ городкамъ отъ помѣстьевъ пана Дембовскаго, была разослана грамота слѣдующаго содержанія:

«Ко всѣмъ вождямъ и представителямъ еврейскихъ обществъ, разбросанныхъ по всѣмъ четыремъ частямъ свѣта нашимъ горькимъ изгнаніемъ, свѣтящимъ своимъ лучезарнымъ свѣтомъ, какъ звѣзды среди ночнаго мрака. Столбы нашего народа, козлы нашего блуждающаго стада, послушайте меня, миніатюрнаго раба, лобзающаго стопы ваши, и да послушаетъ васъ Господь!»

«Кому изъ насъ не извѣстно то великое несчастіе, которое насъ постигло 2000 лѣтъ тому назадъ? кто изъ вѣрныхъ сыновъ Израиля не проливалъ горючихъ слезъ о несчастномъ изгнаніи святой Шехины^[4] со времени разрушенія нашего святаго храма?! Кто не знаетъ, что во время его существованія евреи были счастливѣйшимъ народомъ на свѣтѣ? Они жили на своей землѣ, каждый подъ тѣнью своей смоковницы, имѣли своего собственнаго короля и королеву; а теперь когда гнѣвъ Божій разразился надъ Израилемъ и сжегъ всѣ его шатры до тла и, поразивъ его разными недугами, изгналъ изъ святой земли на скитаніе между чуждыми народами, — кто не знаетъ, что съ этого времени начались для Израиля мрачные дни: всѣ его угнетаютъ, притѣсняютъ, у него нѣтъ ни короля, ни королевы, ни священника, ни святой земли…»

По ветхости документа, цѣлыя страницы нельзя было разобрать — и мы на этомъ мѣстѣ его останавливаемся.

«И такъ, сказано дальше въ документѣ, — прилетѣла искра гнѣва Божія и зажгла все мое тѣло, она зажгла всѣ мои кости, всѣ мои внутренности. Ахъ, сыны Израиля, если бы вы знали какъ это больно! Панъ Дембовскій былъ карающею розгою въ рукѣ Божіей. Но сохрани меня Господь! я не жалуюсь. Я безропотно преклоняюсь предъ волей Господней…»

Слѣдуетъ опять неразборчивое мѣсто.

«Я увѣренъ, оканчивалась грамота, что вы поспѣшите съѣздомъ для основанія святаго города, который будетъ цвѣсти какъ ива при водѣ». Затѣмъ слѣдуютъ условія пана Дембовскаго. Тѣмъ, которые съѣдутся не позже 2-хъ лѣтъ по основаніи города, онъ даетъ даровую землю подъ домъ и огородъ, даровой лѣсъ и проч. и проч

Эта грамота произвела въ шатрахъ Израиля больше волненіе. Прежде всего, каждый израильтянинъ поблагодарилъ Бога за то, что Онъ его всегда охраняетъ отъ всѣхъ бѣдъ и золъ, что не ему пришлось быть на мѣстѣ Хацкеля въ критическую минуту его жизни.

Потомъ онъ началъ представлять себѣ, чтобы онъ сдѣлалъ въ послѣднія минуты, будучи на мѣстѣ Хацкеля; но послѣ этого сердце его сжималось: а корчма? а вѣчная аренда?

Потомъ начались общія волненія. "Положимъ, если Хацкеля высѣкли, то это еще не большая бѣда; въ нѣкоторомъ отношеніи можно даже сказать, по дѣломъ ему, этому подлазу, такъ какъ достовѣрно извѣстна причина того, что панъ Дембовскій не пускаетъ евреевъ въ свое помѣстье — это Хацкель; слѣдовательно сокрушаться Израилю о сѣченіи Хацкеля тутъ нечего. Но главное, съ какой точки зрѣнія должно смотрѣть на этотъ фактъ сѣченія? Есть ли это мимолетный случайный фактъ, или же должно опасаться что онъ можетъ повториться и въ будущемъ, — и тогда, чѣмъ каждый переселяющійся гарантированъ, что съ нимъ не случится то же несчастіе, что съ Хацкелемъ. Или какъ знать, можетъ быть этотъ призывъ есть какой-нибудь подлый замыслъ? Вѣдь, въ самомъ дѣлѣ, трудно повѣрить, чтобы евреямъ кто нибудь пожелалъ добра! Да наконецъ, если сомнительно, чтобы кто желалъ еврею добра, — за то съ другой стороны положительно вѣрно, что еврей еврею никогда добра не желаетъ; и если бы этотъ Хацкель зналъ, что другіе кромѣ него могутъ тамъ поживиться, онъ навѣрное до того не допустилъ бы.

Да наконецъ, и самъ-то по себѣ этотъ случай невѣроятенъ: бываютъ напримѣръ случаи основанія городовъ безъ всякаго предумышленнаго о томъ соглашенія, какъ напримѣръ городъ Березовка; вотъ образъ его построенія: стояла среди дороги корчма; въ корчмѣ этой жилъ Ицко Пешесъ. Однажды этой дорогой проѣхалъ Ицко Хайкесъ. Ицко Хайкесъ сталъ доискиваться того, чѣмъ Ицко Пешесъ живетъ: деревни въ окружности нѣтъ, по дорогѣ мало проѣзжихъ, однако же онъ живетъ; — слѣдовательно, находятся же здѣсь какія-то средства къ жизни. Дай и я сюда переѣду. Если есть для одного, то будетъ, вѣроятно, и для другаго; и выстроилъ Ицко Хайкесъ корчму среди дороги, собралъ свои потрохи, взялъ свою жену и дѣтей, переѣхалъ въ корчму и сталъ жить среди дороги. Проѣзжаетъ но дорогѣ Янкель Абремкись, и видитъ онъ, что Ицко Хайкесъ и Ицко Пешесъ живутъ среди дороги; начинаетъ онъ соображать, чѣмъ это они живутъ: кругомъ деревни нѣтъ, по дорогѣ мало проѣзжихъ, однако же живутъ, слѣдовательно найдутся и для меня средства, — и переѣзжаетъ сюда Янкель Абремкисъ. Такимъ образомъ, вслѣдствіе одного только соображенія, сюда переѣхало десять Ицковъ и Янкелевъ. Сообразивъ, что десять человѣкъ составляютъ уже цѣлый городъ, они выстроили синагогу, баню, достали раввина и прочее, и такимъ образомъ основался пресловутый городъ Березовка.

Все это очень естественно, потому-что еврей всегда любитъ пролѣзть туда, гдѣ и безъ него тѣсно; но ѣхать на приглашеніе пана Дембовскаго — это довольно рисковано, потому-что само приглашеніе подозрительно. Еврея никто не приглашаетъ. Онъ всегда самъ является и не только тамъ, гдѣ онъ нуженъ, но и тамъ, гдѣ онъ не нуженъ; слѣдовательно, тутъ что-то не ладно. Положимъ, если Богъ не захочетъ уберечь, то бѣда можетъ случиться среди дороги: но согласитесь, кто-же захочетъ первымъ полѣзть въ огонь?..

Съ другой стороны, условія очень выгодны, заманчивы; кругомъ столько деревень пана Дембовскаго, гдѣ нѣтъ ни одного еврея. О, если бы можно было быть увѣреннымъ въ цѣлости своей кожи!.. Посмотримъ, пусть кто-нибудь сдѣлать первый шагъ; увидимъ, что съ нимъ будетъ; тогда можно и мнѣ переѣхать, рѣшилъ каждый внутренно.

А пуще всѣхъ думалъ объ этомъ предложеніи двоюродный братъ Хацкеля, съ дочерью котораго случилось такое несчастіе, что подобнаго никогда еще не бывало, какъ это увидитъ читатель впослѣдствіи.

III.
Что бы я сдѣлалъ, еслибъ я былъ такимъ кабалистомъ, какъ Виленскій гоэнъ. — Сколько зла можетъ сдѣлать цѣлому народу одна свинья вообще, а черная въ особенности. — Баалъ-Шемъ и это средства для предупрежденія бѣды. — Первый переселенецъ. — Еврейское общество и его сила.

Еслибы я зналъ кабалистику настолько, насколько ее зналъ великій Виленскій гоэнъ^[5] я бы учинилъ важную штуку! я бы уничтожилъ на свѣтѣ всѣхъ ословъ, лошадей. собакъ. — словомъ всѣхъ нечистыхъ животныхъ; въ особенности я бы излилъ свой гнѣвъ на гойскихъ свиней. Первые своимъ существованіемъ хоти и приносятъ много вреда, но доставляютъ вмѣстѣ съ тѣмъ и нѣкоторую пользу Израилю: лошадей, напримѣръ, онъ запрягаетъ въ повозку, оселъ ему служитъ вьючнымъ животнымъ, наконецъ на бѣломъ-же ослѣ долженъ пріѣхать Мессія, который, Богъ вѣдаетъ по какимъ причинамъ, доселѣ еще не пріѣзжаетъ; собака, хотя и бросается на Израиля съ лаемъ, но ее можно всегда пріучать костью, — гойскія собаки любятъ еврейскія кости. Но гойскія свиньи — онѣ отравляютъ всю мою жизнь; я ненавижу всей душой это гадкое животное, я ее ненавижу въ какомъ-бы возрастѣ она ни была: старою или молодою; — какого бы объема она ни была: толстою или тощею; я ее ненавижу, какого-бы цвѣта она ни была: будь она самаго благороднѣйшаго цвѣта, но коль скоро она свинья, такъ ну ее къ черту! Мнѣ противенъ запахъ ея, хрюканье, ея юленье хвостикомъ. Пусть христіане говорятъ о евреяхъ что хотятъ, но коль скоро у нихъ не водится свиней, то это одно уже свидѣтельствуетъ, что они избранный народъ. Я увѣренъ, что если бы мнѣ удалось истребить эту нечистую силу, то Мессія навѣрно тотчасъ бы пришелъ и вырвалъ бы насъ, бѣдныхъ Израильтянъ изъ горькаго изгнанія. Я имѣю полное право негодовать благороднымъ негодованіемъ на это скверное животное, потому что, если бы я хотѣлъ разсказать исторію всѣхъ бѣдъ, причиняемыхъ этимъ животнымъ моему народу, и еслибы я даже прожилъ столько, сколько Маѳусаилъ, еслибы всѣ поля были бумагой, всѣ моря чернилами, всѣ деревья лѣсовъ перьями, и если бы я писалъ день и ночь всю свою жизнь, я бы не написалъ и одной тысячной доли; онѣ многочисленны какъ звѣзды на небѣ и какъ песокъ на берегу морскомъ. Такъ какъ я пишу исторію города Сѣченовки, то я не могу умолчать о тѣхъ бѣдствіяхъ, которыя навлекло на этотъ богоспасаемый градъ одно изъ самыхъ вреднѣйшихъ животныхъ въ мірѣ, а именно черная свинья (черная свинья гораздо опаснѣе всякой другой). Читатель навѣрно догадывается, что тутъ рѣчь идетъ о той черной свиньѣ, которую имѣла несчастіе встрѣтить жена Берки на обратномъ пути изъ миквы, когда Берка пріѣхалъ изъ Лейпцига, я съ своей стороны не намѣренъ скрывать этого грустнаго факта, тѣмъ болѣе что это-бы мнѣ совершенно не удалось; я хочу говорить о дальнѣйшихъ послѣдствіяхъ, умолчать же о нихъ я никакъ не могу. Моя душа слишкомъ переполнена скорби, мое сердце слишкомъ содрогается при одномъ воспоминаніи объ нихъ, какъ изъ за какой-нибудь проклятой свиньи чуть не пропала еврейская душа, чуть что не пострадалъ цѣлый еврейскій городъ, чуть что. не опозоренъ былъ цѣлый еврейскій народъ. Я не могу молчать. Это выше силъ моихъ, я Израильтянинъ и въ моихъ жилахъ течотъ кровь моихъ предковъ: Авраама, Исаака и Якова. Наконецъ, я хочу разсказать, сколько вреда можетъ причинить одна свинья цѣлому народу и къ какимъ послѣдствіямъ можетъ повести одна встрѣча съ ней. Я разскажу по порядку.

Въ ту самую ночь, когда съ женой Берки случилось то роковое происшествіе, ей снился сонъ: будто-бы она сидитъ въ раю, на золотомъ креслѣ, вокругъ нея все благоухаетъ, жареные голуби перепархиваютъ съ одной вѣточки на другую, передъ ней протекаетъ молочная рѣка, съ плавающей въ ней жареной и маринованной рыбой. Предъ нею столъ, покрытый бѣлоснѣжною скатертью, уставленъ разными яствами; но какъ только она собралась отвѣдать эти райскія кушанья, вдругъ изъ подъ стула выползла черная свинья и, хрюкая, вырвала изъ ея рукъ кусокъ мяса, потомъ рыломъ перевернула стулъ вмѣстѣ съ нею; она упала въ страшную пропасть, сильно ушиблась и проснулась. Въ сильномъ волненіи она разсказываетъ мужу свой сонъ — и тотъ, будучи весьма опытенъ въ подобныхъ дѣлахъ, сейчасъ смекнулъ, что тутъ кроется что-то недоброе и началъ допрашивать жену, не помнитѣли она какого-нибудь случая съ черной свиньей. Она сначала отнѣкивалась, но Берку вообще трудно было провести, и она должна была разсказать вчерашній случай. Мужъ вознегодовалъ (онъ вполнѣ былъ правъ: какъ-таки можно допустить подобный безпорядокъ!). Въ моемъ городѣ, гдѣ я равинствую, я своихъ женщинъ довелъ до такой религіозности, что онѣ даже въ самый жесточайшій морозъ возвращаются иногда въ микву по пяти разъ.

— Ты, говоритъ, — хочешь меня погубить на вѣки, никакого сожалѣнія не имѣешь ни ко мнѣ, ни къ моей еврейской душѣ? Что-же ты надѣлала, скажи!

— Да помилуй, Беръ, отвѣтила жена, — я торопилась, тебя такъ долго дома не было.

— Э, фе! Хана! (такъ звали жену Берки) воскликнулъ онъ: — это не отвѣтъ для еврейки; еврей не долженъ торопиться при исполненіи религіозныхъ обязанностей. Мнѣ сердце предсказываетъ, что это плохо кончится. Черная свинья въ раю! Что общаго между раемъ и свиньею! Богъ вѣсть чѣмъ это кончится. Если начало было плохо, то и отъ конца нельзя ждать хорошаго.

Хана это скоро почувствовала. Она почувствовала то, что чувствовала наша патріарша Ревекка, когда проходила мимо церкви^[6]. Это, разумѣется, было явнымъ доказагельствомъ, что съ будущимъ дѣтенышемъ будетъ что-то не ладно, что черная свинья сдѣлала свое дѣло.

Въ это время пріѣхалъ въ городъ знаменитый баалъ-шемъ^[7] Эта несчастная обратилась къ нему, чистосердечно разсказала ему о своемъ несчастіи и просила его о помощи. Если ему удастся помочь ей отъ неминуемаго несчастія, то она будетъ за него вѣчно Богу молиться, кромѣ того, что она ему заплатитъ за труды. Онъ ей сказалъ, что онъ подозрѣваетъ у нея весьма опасную штуку; но, во всякомъ случаѣ, предупредить какую-бы ту ни было опасность — для него сущая бездѣлица, потому что онъ не какой-нибудь шарлатанъ, а настоящій баалъ-шемъ, знающій хорошо свое дѣло. По осмотрѣ паціентки, онъ нашелъ, что ея опасенія не напрасны, что ей и ея плоду угрожаетъ неминуемая опасность; что мнимая черная свинья совсѣмъ не была свиньею, а это былъ потомокъ адскаго племени, нечистой силы, Хербуфилисцтополонь, который всегда преображается въ нечистыхъ животныхъ, для того чтобы ему удобнѣе было проникнуть въ чрева дочерей Израиля, въ то время когда онѣ должны быть чистыми изъ чистѣйшихъ. Вообще же, если углубляться въ глубь кабалистики, то придемъ къ тому заключенію, что нечистыхъ животныхъ совершенно не существуетъ; существуетъ только одна нечистая сила, въ противуположность которой существуетъ чистая сила и проч. и проч. до безконечности. Услуги свои онъ можетъ предложить не менѣе какъ за 50 злотовъ, дешевле никакъ нельзя, потому что у него будетъ съ ней очень много возни…..

Та, разумѣется, согласилась, лишь бы избавиться отъ проклятаго Хербуфилисцикополона. Баалъ-шемъ написалъ на квадратномъ кускѣ пергамента родже хонъ киломе сунули и нарисовалъ на его четырехъ углахъ изображеніе съ особенными знаками^[8], велѣлъ зашить этотъ пергаментъ вмѣстѣ съ вишневымъ зернышкомъ, которое онъ ей далъ, въ кору и носить на шеѣ; потомъ онъ велѣлъ достать совершенно чернаго пѣтуха, зарѣзать его на перекресткѣ предъ восходомъ солнца, распороть его, вынуть оттуда что-то, сварить изъ него бульонъ и пить его предъ сномъ по чайной ложкѣ. Разумѣется, все это было буквально выполнено.

Родилась дѣвочка. Во время родовъ (самое опасное время отъ нечистой силы для родильницъ и дитяти), чтобы съ дитятей не случилось чего-нибудь худаго, были приняты всякія предосторожности. Съ рожденіемъ дѣвочки, на голову Берки начали обрушиться несчастія за несчастіями: его дѣла пришло въ ужасное разстройство, онъ обанкрутился, жена начала хирѣть.

Наконецъ дѣвочкѣ минулъ годъ и опасенія на счетъ ея будущности усиливались со дня на день. Видно было, что съ ней что-то недоброе. Во первыхъ, она была замѣчательной красоты, глазки ея такъ и метали молніи; она и минуты не могла сидѣть спокойно: вся какъ будто тряслась, рвалась куда-то. Конечно, все это такія вещи, которыя добра не предсказываютъ. Отправился Берка къ знаменитому Ребъ Борухъ; тотъ ему посовѣтовалъ перемѣнить мѣсто жительства, такъ какъ, по талмуду, мѣняющій мѣсто жительства, мѣняетъ и счастье.

Прошло великое торжество основанія города Сѣченовки, собственно не города а синагоги. Въ лѣтописяхъ города Сѣченовки очень много разсказывается объ этомъ великомъ торжествѣ. Между прочимъ разсказывается, что на немъ присутствовалъ панъ Дембовскій и еще нѣкоторые паны. Хацкель пригласилъ изъ ближайшаго города раввина, всѣхъ своихъ близкихъ родственниковъ, нѣсколько партій странствующихъ нищихъ. Понятно, что недостатка въ водкѣ не было. Когда Хацкель воодушевился и пришелъ въ экстазъ, онъ произнесъ замѣчательную рѣчь, въ которой онъ, какъ искусный пловецъ, опускался на дно талмудическаго моря и вытаскивалъ оттуда драгоцѣнные перлы. Онъ между прочимъ комментировалъ слѣдующій библейскій стихъ: «Іуда, тебя будутъ превозносить твои братья» и доказалъ ясно какъ день, что въ этомъ стихѣ Яковъ предсказывалъ своимъ сыновьямъ исторію сѣченія Хацкеля и исторію основанія города Сѣченовки. Положимъ, что сдѣлать подобный выводъ изъ упомянутаго стиха немного смѣло, потому что это не согласно ни съ логикой, ни со здравымъ смысломъ, а главное несогласно съ грамматикой; но дѣло въ томъ, что логика. здравый смыслъ и грамматика не имѣютъ ничего общаго съ Израилемъ; Израилъ тѣмъ и великъ, что онъ стоитъ выше всѣхъ этихъ понятій. И въ самомъ дѣлѣ, что для еврея грамматика? самые величайшіе изъ раввиновъ не знаютъ грамматики; даже самые талмудисты никогда не обращаютъ вниманія на грамматику — и если повѣрить весь талмудъ съ грамматикой, то окажется, что очень много мѣстъ идутъ въ совершенный разладъ съ грамматикой и здравымъ смысломъ. Но вотъ синагога была окончена; Хацкель уже жилъ въ своей корчмѣ.

Уже прошолъ почти годъ со времени основанія Сѣченовки, но никто кромѣ Хацкеля сюда еще не переселился. Хацкель былъ въ отчаяніи; панъ его все допекалъ и спрашивалъ, почему не являются его предполагаемые переселенцы. Впрочемъ, огорченіямъ Хацкеля вскорѣ былъ конецъ.

Разъ утромъ къ нему является Шлемка Дерзкій и объявляетъ ему, что онъ намѣренъ переѣхать въ городъ и выстроить себѣ корчму. Причины, заставившія ІІІлемку сдѣлать подобный шагъ, были весьма важны. Въ то блаженное время, о которомъ идетъ разсказъ, евреямъ жилось гораздо лучше теперешняго. Не знаемъ насколько это вѣрно, по крайней мѣрѣ такъ увѣряютъ старики. Во первыхъ, народъ былъ благочестивѣе, больше думалъ о Богѣ чѣмъ теперь, довольствовался малымъ, не гонялся за модами, и кромѣ того они въ то время по большей части жили въ деревняхъ, гдѣ они были полными хозяевами, жили панами, не зная горя. Въ то время было много разнаго рода странствующихъ братій: нищихъ, проповѣдниковъ и разныхъ благочестивцевъ; они обыкновенно находили пристанище у деревенскихъ евреевъ, которые транспортировали ихъ изъ одной деревни въ другую. Это, такъ сказать, облагороженное нищенство въ то время сильно размножилось (они еще не вывелись и въ настоящее время); они образовывали касты, за время странствій рожали дѣтей, умирали. Разумѣется, это было обременительно для деревенскихъ евреевъ, хотя они этого не высказывали, опасаясь за свою добрую славу. Шлемка Дерзкій тоже жилъ въ деревнѣ; онъ никогда не принималъ охотно этихъ странниковъ, поэтому они про него разпускали ужасные слухи, такъ что за нимъ утвердилось прозвище «Дерзкій». Когда панъ его выгналъ изъ деревни, онъ переѣхалъ въ городъ. Когда онъ обзавелся хозяйствомъ, онъ вздумалъ себѣ купить Мерейну^[9]. Онъ пошелъ къ раввину и спросилъ у него, за какую сумму онъ согласится выдать ему учоную степень. Они, разумѣется, въ цѣнѣ сошлись бы; но тутъ, на бѣду, у раввина случился одинъ изъ странствующихъ проповѣдниковъ, который считалъ себя слишкомъ обиженнымъ тѣмъ, что Шлемка продержалъ его у себя только одни сутки и далъ ему на дорогу всего только одинъ злотъ. Проповѣдникъ этотъ сталъ Шлемкѣ помѣхой и настоялъ на томъ, что Шлемка не получилъ желанной учоной степени. Разумѣется, раввинъ былъ этимъ недоволенъ, такъ какъ изъ его рукъ ускользнулъ очень порядочный кушъ, но Шлемкѣ-то отъ этого не было легче, такъ какъ онъ таки не досталъ Мерейны. Это обстоятельство сильно поразило Шлемку и разрушило всѣ его разсчеты: Во 1-хъ, онъ было уже купилъ штраймелъ^[10], рацеморовую жупицу^[11] въ которую онъ думалъ облечься тотчасъ, по полученіи Мерейны и явиться въ синагогу къ удивленію всѣхъ согражданъ; во 2-хъ, онъ хотѣлъ вступить въ общество Хевро-кедойшо^[12]; въ 3-хъ, онъ увидѣлъ, что за неполучкою Мерейны, изъ его рукъ ускользнетъ та партія, на которую онъ имѣлъ виды. Долго онъ придумывалъ средства, какъ отомстить раввину и всему обществу, до котораго никакъ не могъ добраться, — и рѣшился наконецъ на весьма рискованный шагъ, на который врядъ-ли когда-либо рѣшался Израильтянинъ. Этотъ шагъ требовалъ много мужества со стороны предпринимателя. Разъ въ Субботу утромъ, когда жена его ушла въ синагогу (онъ зналъ, что жена будетъ противиться подобному плану), онъ велѣлъ запереть всѣ ставни, для того чтобы чуждый глазъ не могъ видѣть его запретнаго поступка; заперся въ своей комнатѣ, облекся въ жупицу и штраймелъ, закутался въ шубу, такъ чтобы никто не могъ замѣтить его лица (онъ зналъ, какое могло-бы выйдти волненіе въ городѣ, если-бы его кто увидѣлъ въ этомъ нарядѣ на улицѣ), и отправился въ синогогу. Онъ разсчиталъ придти въ синагогу среди молитвы (онъ вполнѣ зналъ весь рискъ своего поступка и думалъ, авось его молитва выручитъ), сталъ на своемъ мѣстѣ; нѣсколько минутъ его было не замѣчали, но какъ только его замѣтили, въ синагогѣ произошло великое волненіе, на всѣхъ напала какая-то паника. Какъ, развѣ это слыханная дерзость! Чтобы человѣкъ не имѣющій Мерейны и учоной степени смѣлъ такъ одѣться и, еще болѣе, осмѣлился явиться въ подобномъ костюмѣ въ храмъ Божій! Да это просто святотатство! послѣ этого чѣмъ же кто гарантированъ, что сапожникъ, портной этого-же не сдѣлаетъ и не облечется въ это почотное одѣяніе. Отъ этой мысли всѣ пришли въ оцѣпененіе; когда-же ребъ Зорахъ пришелъ въ себя отъ волненія, онъ подошелъ къ Шлемкѣ и крикнулъ: «Эй, ты дерзкій! какъ ты посмѣлъ надѣть штраймелъ и рацеморовую жупицу!» и при этомъ отпустилъ ему тяжеловѣсную оплеуху. Шлемка зналъ, что здѣсь не можетъ быть никакого оправданія и молчалъ. «Я тебѣ покажу, какъ одѣваться въ подобную одежду!» и при этомъ отпустилъ ему вторую тяжеловѣсную пощечину. Здѣсь уже Шлемка не вытерпѣлъ, и по какому-то бѣсовскому новожденію его рука протянулась и ударила ребъ Зораха. Никакое человѣческое перо не можетъ описать того, что произошло послѣ этого въ синагогѣ, — ту панику, которая напала на всѣхъ, при видѣ этого неожиданнаго казуса. "Какъ, ребъ Зораха ударить, кричали многіе. — Ребъ Зораха, которому, если онъ даже дастъ десять оплеухъ, никто не возражаетъ! о, этотъ гнусный человѣкъ достоинъ екилы, шрейфо серегъ и хенекъ вмѣстѣ! Шлемку сейчасъ заперли въ катальную комнату (гдѣ общество имѣетъ свои засѣданія), и днемъ общество сюда въ своемъ полномъ составѣ собралось, для осужденія Шлемки Дерзкаго. Судили, рядили и порѣшили дать ему двадцать пять ударовъ кнутомъ и простоять въ продолженіе вечерней молитвы въ кунѣ^[13].

Разумѣется, все это было выполнено съ буквальною точностью.

Мои милые читатели: вамъ покажется страннымъ, что 30 лѣтъ тому назадъ еврейское общество имѣло такую абсолютную власть надъ своими сочленами и могло каждаго члена приковать къ стѣнѣ, чтобы плевать ему въ лицо, — повѣрьте, что тутъ нѣтъ ничего удивительнаго. Тотъ, кто хорошо знакомъ со внутреннимъ устройствомъ еврейскихъ обществъ въ настоящее время, очень хорошо знаетъ, что и въ настоящее время еврейское общество полновластію надъ своими сочленами. Оно ихъ наказываетъ за малѣйшее погрѣшеніе и отступленіе отъ его постановленій. Мѣры наказаній этого общества разны (я объ нихъ теперь не говорю), но разница ихъ отъ прежнихъ состоитъ въ томъ, что они потеряли свой характеръ, не имѣютъ свой рѣзко-бросающійся въ глаза видъ; но слово «общество», теперь какъ и тогда, приводитъ каждаго отдѣльнаго члена въ содроганіе, — потому что если общество захочетъ его стереть съ лица земли, то ничего не подѣлаешь — сотретъ, хоть будь здѣсь какой угодно герой. Это хорошо извѣстно тому, кто знакомъ съ еврейскимъ обществомъ не по наслышкѣ, — и кто по злоумышленности не захочетъ умалить величіе и силу еврейскихъ обществъ, тотъ признаетъ, что это правда. Конечно, если вы будете искать образъ еврейскаго общества въ лицѣ сборщика податей или общественнаго писаря, вы не найдете, того общества. о которомъ я говорю; послѣдніе только номинальное общество, главное же общество стоитъ позади этихъ господъ: они только орудіе въ рукахъ другаго общества, которыми оно управляетъ но своему желанію; того общества простымъ глазомъ вы не увидите. Для того, чтобы его увидѣть, нужно быть вооружену телескопомъ знанія еврейской жизни и ея духа, съ которыми оно тѣсно связано тѣломъ и душою. Я, конечно, не спорю, что въ то блаженное время, когда общество имѣло право наказать своего члена кнутомъ, плевать ему въ лицо за неисполненіе какого-нибудь обряда, или за дерзкое слово какому нибудь почтенному лицу, тогда было гораздо лучше чѣмъ теперь, когда общество должно прибѣгать къ косвеннымъ наказаніямъ. — Тогда общество было гораздо благочестивѣе, почитали старыхъ и ученыхъ, никогда не было зарождающейся въ настоящее время ереси: но нельзя же не отдать справедливости и настоящему обществу, что оно печется о благочестіи своихъ сочленовъ. Да и согласитесь, какъ-же можетъ иначе быть, когда у евреевъ круговая порука. Въ талмудѣ сказано, что израильтяне отвѣчаютъ другъ за друга. И въ самомъ дѣлѣ, какой-нибудь подлецъ накуролеситъ, съѣстъ, напримѣръ, хлѣбъ предъ молитвой, а я пойди на томъ свѣтѣ отвѣчай за него; это просто изъ рукъ вонъ!

Разумѣется, послѣ такого позора Шлемкѣ нельзя было долѣе оставаться ѣъ своемъ городѣ, и онъ рѣшился поэтому переселиться въ Сѣченовку, гдѣ притомъ онъ надѣялся безъ всякой препятствій надѣть штраймелъ и жупицу и, разумѣется, быть не послѣднимъ изъ гражданъ.

Въ это самое время какой-то панъ, разсердившись на нѣкоторыхъ изъ своихъ деревенскихъ арендаторовъ, выгналъ ихъ изъ своихъ деревень. Трое изъ нихъ рѣшили построить себѣ дома въ новомъ городѣ и переѣхать. Къ нимъ присоединился и двоюродный братъ Хацкеля, съ которымъ случилось такое несчастіе по рожденіи дочери. Хацкель, увидѣвъ, что задуманный паномъ Дембовскимъ планъ начинаетъ осуществляться. былъ въ восторгѣ. «Дальше, говорилъ Хацкель, пойдетъ какъ по маслу, — труденъ первый шагъ; а первый шагъ уже сдѣланъ: въ городѣ уже есть пять семействъ; и коль скоро пять еврейскихъ семействъ живутъ въ одномъ мѣстѣ, то значитъ, что рано или поздно тутъ будетъ основанъ городъ». Какъ только новые поселенцы выстроили дома и устроились, они вдругъ задумались: чѣмъ-же они тутъ будутъ жить. Положимъ, что еврею не слѣдуетъ заботиться о своемъ пропитаніи, потому что о немъ заботится Богъ; если бы онъ жилъ среди моря, на необитаемомъ островѣ — и то если Богъ не пожелаетъ, онъ не умретъ съ голода. Богъ питаетъ каждаго червяка, а уже еврея, который далеко важнѣе. Онъ подавно не оставитъ своими милостями. Но во всякомъ случаѣ, какъ говоритъ пословица, «на Бога надѣйся, а самъ не плошай»: по этому поводу у поселенцевъ составился планъ, который Хацкель немедленно привелъ въ исполненіе. Хацкель отправился къ пану Дембовскому и объяснилъ ему слѣдующее: такъ какъ панъ Дембовскій былъ такъ милостивъ и построилъ жидовскій городъ, то вѣроятно его желаніе было, чтобы городъ процвѣталъ; а такъ какъ городъ не можетъ процвѣтать, коль скоро жители остаются въ бѣдности, то ему, т. е. пану Дембовскому слѣдуетъ позаботиться о доставленіи имъ средствъ къ жизни. При основаніи города Сѣченовки была упущена изъ вида самая главная вещь; а именно, что жидовскій городъ безъ гойевъ^[14] существовать не можетъ, потому что жидкамъ нужно-же чѣмъ-нибудь жить, — жиду же не подъ стать работать наравнѣ съ хлопомъ, онъ вѣдь не для этого созданъ; поэтому для благоустройства новаго города необходимо выстроить въ городѣ церковь и чтобы панъ приказалъ всѣмъ хлопамъ своихъ деревень по воскресеньямъ ѣздить на базаръ только въ Сѣченовку; кромѣ того, устроить въ продолженіи года нѣсколько ярмарокъ. Этими мѣрами, по мнѣнію Хацкеля, должно упрочиться благосостояніе города. Панъ Дембовскій нашелъ эти мѣры практическими и не трудно исполнимыми и рѣшилъ привести ихъ въ исполненіе. Успѣхъ города Сѣченовки былъ упроченъ.

IV.
Маленькіе споры между новыми поселенцами. — Почему я не пускаюсь въ подробности. — Какъ трудно быть евреемъ. — Назидательное слово о смерти. — Затруднительное положеніе Сѣченовцевъ. — великодушіе Хацкеля. — Бунтъ его согражданъ. — Ихъ усмиреніе. — Свѣтлая надежда на будущее.

Въ лѣтописяхъ города Сѣченовки очень много разсказывается о томъ, какъ устроились воскресные базары, какъ новые поселенцы распредѣлили между собою занятія и какія по этому поводу стычки происходили между ними. Двое изъ нихъ устроили себѣ лавочки съ разными деревенскими снадобьями, одинъ пекъ булки и бублики, Берка построилъ шинокъ. Этотъ шинокъ собственно и былъ главнымъ предметомъ спора между ними. Хацкель утверждалъ, что если панъ отдалъ ему водочную аренду города Сѣченовки, то никто кромѣ него не имѣетъ права устраивать шинки; Берка утверждалъ, что если Хацкель городской арендаторъ, то это значитъ, что никто кромѣ него не имѣетъ права продавать водку городскимъ мужикамъ, но это не значитъ, чтобы никто не имѣлъ права продавать ее пріѣзжимъ мужикамъ. Для разъясненія этого спорнаго пункта они отправились къ пану Дембовскому; при этомъ должно отдать справедливость пану Дембовскому — онъ не рѣшилъ дѣла въ пользу Хацкеля, а предоставилъ продажу водки и Беркѣ.

Я не пускался во всѣ эти подробности, считая ихъ не настолько существенными, чтобы ихъ необходимо было передавать потомству. Какъ человѣкъ сострадательный, я имѣю состраданіе къ нашему бѣдному потомству, которое и безъ того обременяется нашими знаменитыми и незнаменитыми глупостями; поэтому я, какъ незнаменитый, былъ крайне остороженъ въ выборѣ передаваемыхъ мною фактовъ, передаю только одно существенное — и то чтобы показать, какъ трудно было новымъ поселенцамъ устроиться въ новомъ городѣ по еврейски и устранить препятствія, лежавшія имъ на пути къ достиженію своей цѣли — жить по еврейски. Еврей, живущій въ благоустроенномъ городѣ, не замѣчаетъ тѣхъ благъ, которыми онъ пользуется среди другихъ живущихъ и замѣчаетъ ихъ только послѣ ихъ лишенія.

Какъ вы, напримѣръ, думаете? предположите, что вы еврей и живете не между евреями; можете ли вы быть хорошимъ евреемъ? Какъ не такъ! Хорошо еще, если вы живете по близости какого-нибудь еврейскаго пункта; но что же вы будете дѣлать, если вы будете жить на разстояніи ста миль отъ еврейскаго пункта? Какъ вы будете жить, что вы будете ѣсть? Когда умрете, гдѣ васъ похоронятъ? Предположите, что вамъ нужна говядина; что-же вы думаете? не пойдете ли вы за нею въ ближайшую мясную лавку?

Нельзя! Вы должны имѣть говядину коширную, приготовленную еврейскимъ спеціальнымъ рѣзникомъ (для изученія этой спеціальности требуется года два, даже для ученаго). Но предположимъ, что вы тамъ какимъ нибудь образомъ пріобрѣли себѣ коширную говядину: вы ее вымочили, высолили^[15], думаете приготовить вкусный супъ и вдругъ по забывчивости вы помѣшали въ горшкѣ молочной ложкой^[16]. Что же вы думаете, вы можете его послѣ этого ѣсть? Нѣтъ. Вы должны сперва сходить къ раввину и спросить его, разрѣшитъ ли онъ вамъ ѣсть этотъ супъ (скорѣе нѣтъ, если горшокъ не малъ и вы не бѣдны), а такъ какъ раввина по близости нѣтъ, то во избѣжаніе сомнѣній вамъ остается супъ вылить, а горшокъ съ ложкой уничтожить.

Предположите, что вы женаты; какъ же миква? но предположимъ, что микву замѣняетъ рѣка, то это хорошо лѣтомъ; что же вы станете дѣлать зимою? Предположите даже, что всѣ эти препятствія были устранены, и Богь вамъ далъ сына. Какъ вы совершите надъ нимъ обрядъ обрѣзанія?^[17] Какъ вы его сдѣлаете евреемъ? Предположимъ, что и эти обстоятельства были устранены; кто же его научить молитвамъ? Вы захотите помолиться (общественная молитва) — синагоги нѣтъ, заповѣдей нѣтъ^[18]; а еврей вѣдь обязанъ нѣсколько разъ въ году молиться общественными молитвами. Наконецъ, вы умрете, гдѣ же васъ похоронятъ?

На кладбищѣ другихъ націй, думаете вы?

Да что вы, Господь съ вами! Повѣрьте, что кости ваши и минуты покоя не будутъ имѣть.

Чтоже, васъ похоронятъ отдѣльно?

Погодите немного.

А знаете ли, что еврейскаго мертвеца ни на минуту нельзя оставить безъ еврейскаго сторожа? И новое еврейское кладбище, пока на немъ не наберется до 10 мертвецовъ, нельзя оставлять безъ стражи, потому что если вы мертвецовъ оставите на кладбищѣ хотя одну минуту, то это для для нихъ сущая напасть.

Для васъ покажется страннымъ, чего опасаться мертвецу?

По вашему вопросу я вижу, что вы очень мало смыслите въ еврейскихъ дѣлахъ. Вотъ въ чемъ дѣло. Въ евреѣ собственно не весь еврей важенъ, а важна только одна точка, именно: душа; все же остальное тѣло не болѣе какъ футляръ для драгоцѣннаго камня, и когда этотъ камень вынимается изъ тѣла, то футляръ самъ по себѣ не имѣетъ никакой цѣны. Кабалисты по этому поводу говорятъ, что этотъ футляръ (т. е. тѣло) у нечистой силы считается драгоцѣнною вещью (не знаю почему, можетъ быть какъ археологическая рѣдкость); но пока святая душа находится въ этомъ футлярѣ, нечистая сила къ нему доступа не имѣетъ; а какъ только футляръ опоражнивается, на него набрасываются сонмища нечистыхъ силъ и тогда онъ становится добычею этихъ тварей. Конечно, вы этого въ точности не можете понять, потому что здѣсь многое требуетъ разъясненія; разъясненія же эти вамъ будутъ непонятны, если вы не имѣете нѣкоторыхъ основательныхъ свѣдѣній по кабалистикѣ. Во всякомъ случаѣ я считаю не лишнимъ сказать вамъ нѣсколько словъ о смерти вообще, по талмуду и кабалистикѣ, потому что говорить о смерти никогда и нигдѣ, не лишне и всегда назидательно.

Талмудъ говоритъ, что когда приближается послѣдній часъ еврея, съ неба слетаетъ ангелъ смерти съ мечомъ въ рукѣ, на которомъ висятъ три капли яда. Ангелъ этотъ имѣетъ ужасающую наружность. Тѣло его съ ногъ до головы покрыто глазами. Становится онъ обыкновенно у изголовья умирающаго — и когда умирающій только взглянетъ на него, то отъ испуга раскрываетъ ротъ; въ это время ангелъ смерти опускаетъ ему въ ротъ одну изъ капель. Отъ этой капли умирающій желтѣетъ, за второй каплей наступаетъ агонія, а за третьей смерть.

Есть предположеніе, что ангелъ смерти просто рѣжетъ свою жертву мечомъ; предположеніе это подтверждается тѣмъ закономъ, что когда въ какомъ-нибудь домѣ бываетъ покойникъ, то три сосѣдніе дома обязаны вылить воду, находящуюся гдѣ-либо у нихъ, потому что ангелъ смерти вымываетъ у нихъ мечъ свой отъ крови^[19]. Когда душа оставляетъ тѣло, говоритъ далѣе талмудъ, она кричитъ ужаснымъ голосомъ, раздающимся на весь свѣтъ; отъ этого ужаснаго голоса живому человѣку можно умереть, но, къ счастью людей, голоса этого кромѣ куръ никто не слышитъ. Такимъ же ужаснымъ крикомъ мертвецъ кричитъ, когда его снимаютъ съ кровати и кладутъ на подостланную на землѣ солому^[20], потому что каждая соломинка колетъ его тогда на подобіе вонзенной иголки. Эти минуты самыя тяжелыя для мертвеца: съ одной стороны физическая боль, съ другой плачь души, которая витаетъ надъ его домомъ и не можетъ войти назадъ въ тѣло. Онъ въ это время слышитъ и видитъ все, что вокругъ него происходитъ, но не можетъ принять участія въ разговорѣ, потому что мертвъ. Когда его выносятъ изъ дому, то, смотря по его заслугамъ, если онъ праведный, къ нему выходятъ на встрѣчу добрые ангелы, сотворенные его добрыми дѣлами^[21] и разные святые и привѣтствуютъ его прибытіе; если же онъ грѣшникъ, къ нему выходятъ на встрѣчу сонмища злыхъ духовъ, которые набрасываются на него съ криками и воплями: «ты нашъ отецъ, ты насъ сотворилъ, теперь корми насъ» и тутъ-же раздираютъ его на куски. Какъ только похороны окончились и всѣ удалились отъ его могилы, является ангелъ Дейме (имя ангела) съ длиннымъ раскаленнымъ въ огнѣ прутомъ и ударяетъ имъ по могилѣ. Могила раскрывается, ангелъ Дейме туда опускается и предлагаетъ мертвецу слѣдующій вопросъ:

Какъ твое имя?

Но какъ на бѣду мертвецъ по большей части забываетъ свое имя^[22]. За это ангелъ его ударяетъ трижды прутомъ, отчего его животъ распарывается. Ангелъ вынимаетъ его внутренности и ударяетъ ими мертвеца по лицу. Вотъ ради чего ты жилъ, говоритъ онъ ему при этомъ. Потомъ начинаются для мертвеца мученія не въ счетъ ада, такъ называемыя Хибодъ гаковеръ^[23], страданія, отъ которыхъ рѣдко кто освобождается, даже праведные. Они состоятъ въ томъ, что каждое упущеніе червяка равносильно уколу иглы въ живое тѣло. Душа же, которая въ продолженіе недѣли не можетъ свыкнуться съ тою мыслью, что она уже больше не жива, продолжаетъ посѣщать тотъ домъ, въ которомъ она прежде жила^[24].

Хотя я еще очень много могу разсказать но поводу смерти; пожалуй, я могу никогда и не кончить, потому что въ ученіи евреевъ по какой бы то ни было отрасли конца нѣтъ, въ чемъ и состоитъ преимущество еврейскаго ученія предъ всѣми другими ученіями; но считаю лучшимъ возвратиться къ моему разсказу о жителяхъ Сѣченовки.

Какъ только Сѣченовцы устроились въ матеріальномъ отношеніи, они замѣтили, что въ духовномъ отношеніи у нихъ ужасная неурядица; у нихъ нѣтъ ничего такого, что придало бы ихъ городу полное названіе еврейскаго города. У нихъ есть синагога, но нѣтъ заповѣдей, нѣтъ книгъ, нѣтъ кантора и прислужника, нѣтъ никакихъ синагогальныхъ принадлежностей. У нихъ есть баня; но что же, когда у нихъ нѣтъ банщика^[25]? у нихъ нѣтъ рѣзника, нѣтъ раввина, нѣтъ кладбища, однимъ словомъ: нѣтъ всѣхъ тѣхъ вещей, которыя необходимы въ еврейскомъ городѣ, если только онъ хочетъ пріобрѣсти себѣ гражданскія права, т. е. чтобы не быть въ зависимости отъ другого ближайшаго къ нему города. Кромѣ того, ужасное неудобство обращаться за всякою мелочью въ другой городъ. Обзавестись всѣми этими атрибутами заразъ пока невозможно. Но первыхъ, средствъ нѣтъ; во вторыхъ трудно найти для такого маленькаго городка раввина, потому что никто не захочетъ ѣхать въ такую глушь. А вѣдь скверно быть въ зависимости во всякой мелочи отъ другихъ городовъ, тѣмъ болѣе, что аристократія другихъ городовъ не слишкомъ дружелюбно относится къ новому городу; особенно съ того времени, когда они увидѣли что новый городъ не миѳъ, не мечта Хацкеля, и притомъ новый городъ въ короткое время успѣлъ отнять у нихъ такую доходную статью, какъ воскресные базары, ярмарки.

— Какъ, говорили жители другого города, — эти сѣченые будутъ главными распорядителями въ городѣ, будутъ стоять у восточной стѣны въ синагогѣ!

Даже духовенство, которое имѣло когда-то доходы отъ этихъ переселенцевъ, также недружелюбно относилось къ этому новому городу.

— Каждый пастырь, говорили они, — обязанъ блюсти свою паству и наставлять членовъ своихъ на путь истины; кто же теперь станетъ наблюдать за новымъ городомъ? они тамъ Богъ знаетъ что надѣлаютъ, тѣмъ болѣе, что туда стекается всякій сбродъ, напримѣръ Дерзкій и Берка. Да и самъ Хацкель подозрителенъ; хотя онъ до сихъ поръ ни въ чемъ замѣченъ, но нужно имѣть въ виду, что Богъ всегда оберегаетъ своихъ избранныхъ и если панъ Дембовскій высѣкъ Хацкеля, то тутъ что-то не ладно — даромъ не сѣкутъ

При такихъ обстоятельствахъ Сѣченовцы задумались надъ своею участью. Разумѣется, заповѣди прежде всего, для того чтобы можно было молиться въ синагогѣ (у нихъ уже было 10 человѣкъ мужского пола выше 13-лѣтняго возраста); но какъ же ихъ пріобрѣсти? Заповѣди нужно писать, и они будутъ готовы только чрезъ годъ^[26].

Наконецъ, на чей именно счетъ они должны писаться?

Положимъ, что они всѣ зажиточные люди, но все же тутъ у нихъ по этому поводу пошли споры, кто изъ нихъ сколько можетъ дать. Каждый старался приводить на это весьма основательныя причины, какъ большое семейство или зрѣлыя дѣти, или малый доходъ, и доказывалъ, что онъ долженъ дать меньше чѣмъ другой. Споръ чуть не дошелъ до драки, но Хацкель вдругъ объявилъ, что не желаетъ чтобы въ шатрахъ Израиля происходили споры, дающіе силу и крѣпость нечистой силѣ, и поэтому онъ самъ напишетъ заповѣди. Сначала всѣ были ошеломлены такой громадной жертвой, но когда первое впечатлѣніе прошло, Сѣченовцы взбунтовались. «Какъ это можно, чтобы они не принимали участія въ такомъ великомъ предпріятіи, какъ писаніе заповѣдей!» Хацкель категорически объявилъ, что никакого участія съ ихъ стороны не хочетъ, и что онъ самъ пожертвуетъ первый заповѣди. Тутъ не только мужчины взбунтовались, но даже женщины — и бросились было съ ухватами къ дому Хацкеля, чтобы принудить его отказаться отъ своего намѣренія; но тотъ оставался непоколебимымъ и объявилъ, что если его даже растерзаютъ на куски, то и тогда онъ не откажется отъ своего намѣренія и проситъ своихъ согражданъ и согражданокъ разойтись безъ всякого волненія но домамъ, потому что если его тронетъ кто-нибудь хотя пальцемъ, онъ пожалуется пану и они будутъ наказаны за такой бунтъ. Сѣченовцы, зная нравъ пана, нашли самымъ лучшимъ послѣдовать совѣту Хацкеля и успокоились тѣмъ, что они могутъ сами написать другія заповѣди безъ участія Хацкеля. Впрочемъ, порѣшили они наконецъ, нѣтъ ничего удивительнаго, что благочестивые евреи такъ жаждать благотворительности какъ Хацкель; это показываетъ доброе сердце Хацкеля, онъ достоинъ уваженія; если же они его порицали, то это потому, что они его сначала не поняли.

Они же положили на первое время до изготовленія заповѣдей Хацкеля одолжить себѣ въ ближайшемъ городѣ старыя заповѣди, чтобы возможно было пока исполнять общественныя молитвы хотя домашнимъ образомъ, безъ кантора^[27].

Теперь остается еще вторая необходимая вещь — это достать банщика. Но кто же захочетъ въ такомъ маленькомъ городкѣ взять на себя обязанность банщика? Если бы въ городѣ было еще кладбище, то на банщика можно бы возложить и обязанность могильщика, для него же больше дохода; но такъ какъ кладбища въ скоромъ времени не предвидится, то достать банщика теперь не легкая вещь. Толковали, рядили и общимъ совѣтомъ рѣшили: до поры до времени нанять какого-нибудь стараго гойя, который бы топилъ еженедѣльно баню, за что каждый посѣтитель бани ему обязанъ дать по три гроша. Сѣченовцы были очень довольны этимъ рѣшеніемъ. Въ перспективѣ они видѣли возможность вскорѣ выпариться въ банѣ. Они торжествовали и благодарили Бога что все идетъ къ лучшему, твердо надѣялись на Бога, который спасаетъ всѣхъ праведныхъ отъ гибели, что онъ ихъ спасетъ и охранитъ отъ всѣхъ бѣдъ и золъ и укажетъ имъ истинный путь….

V.
Мнѣніе сѣченовцевъ о будущемъ величіи своего города. — Движеніе между евреями ближайшихъ городковъ. — Опасенія раввиновъ по этому поводу. — Мѣры противъ наводненія Израилемъ города Сѣченовки. — Ужасная еврейская война у воротъ города Сѣченовки безъ смертоноснаго оружія. — Драгоцѣнная находка для сѣченовцевъ въ лицѣ Ребъ Менделя Пешеса.

Прошло десять лѣтъ со времени основанія города Сѣченовки. Много воды утекло въ продолженіи этого времени, много перемѣнъ произошло въ городѣ Сѣченовкѣ. Мы его теперь уже можемъ назвать полнымъ городомъ, по его внѣшнему и внутреннему устройству. Въ немъ теперь уже около 80 домовъ, онъ расположенъ вокругъ огромнѣйшаго базара. Сѣченовцы говорятъ, что если судить по величинѣ базара, то Сѣченовка нѣкогда будетъ великимъ городомъ. Хотя предположенію Сѣченовцевъ врядъ-ли когда суждено осуществиться, но во всякомъ случаѣ, судя по его прогрессивному увеличенію, можно было дѣйствительно предположить, что онъ будетъ довольно порядочнымъ городомъ. Кромѣ того, что у первыхъ переселенцевъ въ общей сложности оказалось больше 20 дѣтей, которыхъ они уже успѣли пристроить и выстроили для нихъ дома, движеніе въ Сѣченовку жителей другихъ городовъ замѣтно усиливалось, — особенно съ того времени, когда первые переселенцы прожили въ Сѣченовкѣ года два и съ ними за это время никакого несчастія не случилось, т. е. панъ Дембовскій никого ни разу не высѣкъ. Теперь же, когда каждый изъ переселенцевъ заказалъ себѣ въ ближайшемъ городкѣ по рацеморовой жупицѣ и штраймелу, жители ближайшихъ городковъ взволновались, бѣгали по улицамъ какъ сумасшедшіе, рвали на себя волосы, и кричали: «мы погибли, насъ обманули! Намъ сказали, что переселяющіеся въ Сѣченовку должны согласиться быть ежемѣсячно высѣченными паномъ Дембовскимъ, и мы понятное дѣло не согласились; теперь же оказывается, что они живутъ уже тамъ два года и никто изъ нихъ еще не былъ сѣченъ. Они всѣ еще разбогатѣли и заказали себѣ жупицы и штраймелы. Мы сейчасъ же заберемъ всѣ наши пожитки, женъ и дѣтей, и переселимся также туда. Если мы до сихъ поръ оставались здѣсь, то это по нашей глупости и обману».

Раввины и всякая другая городская служба до того испугались движенія своихъ согражданъ, что рѣшились отправиться на могилы своихъ предковъ и просить ихъ дѣйствія на умы своихъ питомцевъ — дабы охладить ихъ рвеніе къ бѣсовскому переселенію; въ противномъ случаѣ всѣ святые города опустѣютъ — и на томъ мѣстѣ, гдѣ теперь слышится гласъ изученія святаго ученія, будутъ бѣгать волки, медвѣди, лисицы, зайцы и всякіе другіе дикіе звѣри. Потомъ они велѣли синагогальнымъ прислужникамъ бить въ набатъ и созвать всѣхъ гражданъ въ снитогу, и каждый изъ раввиновъ произнесъ одну изъ замѣчательнѣйшихъ рѣчей, которыя когда-либо произносились. Во первыхъ, они доказывали, что весь этотъ свѣтъ сущее ничтожество и всѣ земныя блага трынъ-трава, и что обращать вниманіе на земныя блага настоящее идолопоклонство. Вообще, доказывали они дальше, по всему пространству атмосферы всей вселенной распространена нечистая сила — и только то пространство очищается отъ нечистой силы, гдѣ много лѣтъ существуетъ еврейскій городъ и евреи занимаются изученіемъ своего ученія. Слѣдовательно, надо полагать, что Сѣченовцсвъ нечистая сила опутала со всѣхъ сторонъ, тѣмъ болѣе что здѣсь является благодѣяніе со стороны пана Дембовскаго, а это извѣстно по талмуду, что если гой благодѣтельствуетъ еврею, то онъ этимъ замедляетъ освобожденіе евреевъ отъ изгнанія. Они до того растрогали своихъ согражданъ, что тѣ всѣ расплакались и сѣтовали о днѣ своего рожденія; но не смотря на впечатлѣніе этой рѣчи, каждый внутренно рѣшилъ, что онъ переѣдетъ въ Сѣченовку.

Съ другой стороны, когда въ Сѣченовкѣ получено было извѣстіе о такомъ всеобщемъ движеніи и переселеніи въ ихъ городъ, произошло не меньше волненіе. «Какъ, кричали Сѣченовцы, — къ намъ переѣдутъ ближайшіе жители городовъ, чѣмъ же мы тогда станемъ жить?! Вѣдь весь нашъ доходъ составляютъ базары, ярмарки. Что же будетъ тогда, когда на каждаго мужика придется по десятку евреевъ? Мы несчастны, мы погибли! Къ Хацкелю пойдемъ, къ Хацкелю! Онъ насъ спасетъ отъ всѣхъ бѣдъ и золъ и отъ всей нашей непрошеной братіи», и вся процессія съ шумомъ двинулась къ Хацкелю. Она застала Хацкеля за обѣдомъ. «Хацкель, Хацкель, завопили всѣ въ одинъ голосъ: — ты обѣдаешь спокойно, не зная о несчастій постигающемъ насъ, мы всѣ пропали!»

— Что случилось, въ чемъ дѣло? спросилъ Хацкель въ волненіи.

— О, развѣ еще можетъ что нибудь худшее случиться! къ намъ собирается весь Израиль, о, упаси Богъ, мы пропали, бѣги, Хацкель, къ пану, проси защиты, ты все поможешь сдѣлать.

По расказу Лѣтописца, это извѣстіе до того взволновало Хацкеля, что онъ не только бросилъ обѣдъ, но даже позабылъ молиться и, не простившись съ женою и дѣтьми, побѣжалъ къ пану Дембовскому.

— Ясновельможный панъ! воскликнулъ Хацкель взволнованнымъ голосомъ, упавши на колѣни, — защити своихъ дѣтей; мы Сѣченовцы твои дѣти, а ты нашъ отецъ. Тутъ Хацкель объяснилъ въ чемъ дѣло.

— Ты, Хацкель, правъ, сказалъ ему панъ. — Это не здорово ни для моихъ хлоповъ, ни для васъ. Поэтому я ограничу число желающихъ переселиться — и еще не болѣе 20-ти человѣкъ могутъ переѣхать, а тамъ уже сами плодитесь и размножайтесь и разширяйте городъ Сѣченовку. Я слышалъ, что жидки самый плодовитый народъ.

— О, ясновельможный панъ! это сущая правда. Богъ еще давно обѣщалъ Аврааму, что его потомки будутъ такъ многочислены, какъ звѣзды на небѣ и какъ песокъ на берегу моря. Я полагаю, ясновельможный панъ, что слѣдуетъ во всѣхъ концахъ города поставить стражу съ кольями, чтобы они не дали пробраться большему числу переселенцевъ, чѣмъ сколько вы опредѣлите.

— О, да, непремѣнно, ты правъ. Ты изобрѣтательный человѣкъ, Хацкель. Пропой пѣтухомъ и ступай домой.

Когда Хацкель принесъ эту вѣсть своихъ согражданамъ, они запрыгали отъ радости и положили праздновать ежегодно этотъ день, въ воспоминаніе Божьей благодати.

На второй день, когда по дорогамъ показались обозы съ разной домашнею рухлядью переѣзжающихъ съ разныхъ городовъ евреевъ, Хацкель приказалъ сторожамъ смотрѣть въ оба, чтобы болѣе опредѣленнаго числа никто не перебрался. При этомъ, какъ разсказываетъ лѣтописецъ, произошла ужасная сцена, можетъ быть никогда не виданная. Дѣло въ томъ, что переселенцевъ наѣхало болѣе опредѣленнаго числа и между ними начались споры, кому изъ нихъ слѣдуетъ остаться и кому возвратиться. Споры потомъ перешли во всеобщую драку. Лѣтописецъ выражается объ этой дракѣ слѣдующими словами: "Много войнъ было со времени существованія міра, но врядъ-ли когда-либо была такая ужасная, какая происходила при въѣздѣ въ Сѣченовку. Во всѣхъ войнахъ воюютъ оружіемъ, здѣсь же воевали одними руками. Въ войнахъ противниками бываютъ враги, здѣсь же воевалъ братъ съ братомъ. Братъ вцѣплялся въ бороду брата — и оба валялись на землѣ. На мѣстѣ этой ужасной войны пыль стояла столбомъ, небеса помрачились, былъ слышенъ жалобный крикъ и скрежетъ зубовъ, крикъ женщинъ и плачъ дѣтей. Всѣ думали, что пришелъ конецъ міру, но вдругъ одинъ воскликнулъ: «Господа, изъ за чего это мы воюемъ? мы можемъ разойтись самымъ дружелюбнымъ образомъ: мы бросимъ жребій — и кому суждено будетъ остаться, тотъ и останется, а остальные разъѣдутся по домамъ».

Тотчасъ драка прекратилась. Жребій былъ брошенъ — и остальные разъѣхались, пожелавши другъ другу всего хорошаго. Эта борьба носитъ въ лѣтописи слѣдующее названіе: «Ужаснѣйшая еврейская война у воротъ города Сѣченовки безъ смертоноснаго оружія».

Почти о подобной битвѣ упоминается еще въ другой разъ въ лѣтописяхъ города Сѣченовки. Она происходила во время празднованія освященія синагоги съ только-что оконченными заповѣдями. Причиной этой битвы было слѣдующее: Когда въ синагогѣ происходила рѣчь о распредѣленіи мѣстъ для прихожанъ^[28], каждый разумѣется старался достать себѣ мѣсто у восточной стѣны и по этому поводу произошла драка — и еслибы не разнесся слухъ (вѣроятно кѣмъ-нибудь намѣренно распущенный), что панъ Дембовскій ѣдетъ посмотрѣть на еврейскій праздникъ, то Богъ знаетъ до чего бы эта драка дошла. Лѣтописецъ о ней такъ выражается: «Кто бы могъ, предположить, что изъ такого торжественнаго праздника можетъ выйти такая ужасная бойня! Изъ этого видно, сколько средствъ есть у нечистой силы, для опутыванія грѣховными сѣтями ногъ благочестивыхъ, идущихъ по дорогѣ къ святилищу. Это все равно, что стоитъ прекрасная погода, благодѣтельное солнце въ точности исполняетъ обязанности, возложенныя на него Господомъ Богомъ, и щедрой рукой разсыпаетъ лучи своего свѣта скоропреходящимъ обитателямъ земной юдоли; но вдругъ изъ глубины моря-океана поднимается черная туча, облекаетъ чернымъ саваномъ ясное небо, солнце закрываетъ свое лицо чернымъ покрываломъ, тучи начинаютъ извергать громъ, молнію, дождь, градъ и всякія другіе ужасы. То же самое происходило на злосчастномъ праздникѣ, пока разнесшаяся молва о приближеніи пана Дембовскаго не укротила страстей. Нельзя изобразить той радости, которая сіяла на всѣхъ лицахъ; всѣ уголки израильскихъ сердецъ были наполнены ликованіемъ и радостью, музыка играла, радовались даже дѣти въ колыбеляхъ. Благочестивые жены изральскія танцевали среди улицы. Онѣ были въ восторгѣ, что ихъ рацеморовыя юбки (въ то время и женщины носили рацеморовыя юбки) удостоились чести служить одѣяніемъ святымъ заповѣдямъ^[29] и что объ этомъ будутъ знать всѣ на небѣ. Каждый изъ благочестивыхъ израильтянъ прыгалъ отъ радости, что ему удалось купить святую букву въ Тойрѣ^[30]. Процессія съ заповѣдями подъ балдахиномъ, освѣщенная факелами, шла изъ дома Хацкеля прямо въ синагогу, оглашаемая звуками музыки и радостными восклицаніями евреевъ, — и тутъ же произошло печальное событіе драки, составляющее запятнанную страницу въ исторіи города Сѣченовки.»

Такимъ же образомъ и во внутреннемъ устройствѣ города Сѣченовки произошли большія перемѣны къ лучшему: Въ Сѣченовкѣ теперь уже есть раввинъ, канторъ, рѣзникъ и учитель. Хотя, правду сказать, всѣ эти должности совмѣщаетъ въ себѣ одна личность, но это ни чуть не умаляетъ достоинства сѣченовцевъ; они ни чуть не виноваты, что они нашли такое сокровище, какъ ихъ раввинъ, могущій одинъ исполнить четыре должности, на которыя въ другіе города требуется четыре человѣка. Если бы имъ не удалось достать подобной драгоцѣнности, то можно быть увѣреннымъ, что они пріобрѣли бы себѣ всѣхъ этихъ исполнителей въ отдѣльности; но тогда имъ понадобились-бы лишніе расходы. Мы имѣемъ право утверждать это на тѣхъ основаніяхъ, что сѣченовцы мотивировали свою грамоту въ шатры Израиля именно въ этомъ смыслѣ. Въ грамотѣ, между прочимъ, говорилось слѣдующее: «Нашъ раввинъ долженъ былъ кротокъ духомъ, потому что мы, сѣченовцы, народъ не спокойный, и если раввинъ къ тому будетъ крутого нрава, то, Боже упаси, могутъ выйти большіе грѣхи. Онъ долженъ довольствоваться малымъ, потому что мы ему много дать не можемъ, — во-первыхъ, потому что мы сами бѣдны; во-вторыхъ, что у каждаго изъ насъ есть семейство, и въ третьихъ, намъ нужно еще пригласить кантора и проч.» Вдругъ, какъ-то неожиданно, пріѣзжаетъ молодой человѣкъ и объявляетъ, что получивши подавно званіе раввина, онъ не имѣетъ мѣста. Онъ объявляетъ еще болѣе, — что онъ не только раввинъ, но и рѣзникъ, можетъ быть канторомъ, а также и учителемъ, что у него голосъ первой сортъ, о слухѣ же и говорить нечего; это можно судить потому, что онъ никогда ни у кого не учился пѣнію, никогда не слышалъ хорошаго кантора — и не смотря на то сдѣлался замѣчательнѣйшимъ канторомъ. Сѣченовцы сначала не вѣрили своимъ ушамъ. Неужели они достойны такой Божьей благодати, что Онъ о нихъ постоянно печется и устраиваетъ все къ лучшему.

Положено было тотчасъ же приступить къ испытанію.

Тогда была пятница и нужно было зарѣзать на субботу вола. Вола вывели на открытое мѣсто, куда собралось много народа, чтобы присутствовать на этомъ великомъ испытаніи. Какъ только раввинъ началъ точить свой халефъ (ножъ), они сейчасъ ахнули, замѣтивъ, что онъ мастеръ своего дѣла^[31]; они замѣтили, что онъ гораздо ловче водилъ ногтемъ по острію, чѣмъ тотъ старикъ, котораго они всегда приглашали.

Волъ былъ связанъ. Раввинъ подошелъ съ такимъ мужествомъ къ жертвѣ, что Сѣченовцы удивились.

Раввинъ — и такъ безстрашенъ! Это что-то невѣроятно.

Волъ былъ зарѣзанъ, животъ распоротъ, легкія вынуты, надуты и оказались сирхе^[32]. Она была снята съ замѣчательною ловкостью — и изъ грудей Сѣченовцевъ вырвалось радостное восклицаніе; «если только онъ окажется такимъ же раввиномъ и канторомъ, говорили они, — точегоже больше желать»!

Вечеромъ предстояла проба его канторскаго искусства, — искусство, требующее большаго таланта, чѣмъ искусство рѣзника. Весь день Сѣченовцы были въ ужасномъ уныніи. А что, если Боже упаси, голосъ у него окажется нехорошъ?! А что, если у него мало чувства?!… Что тогда!

Раввинъ съ своей стороны самъ это тоже понималъ; поэтому онъ утромъ выпилъ десятокъ яицъ, не бралъ никакой пищи, заткнулъ ротъ утиральникомъ и вырабатывалъ голосъ^[33].

Вечеромъ раввинъ исполнилъ свой пробный концертъ великолѣпнѣйшимъ образомъ — и Сѣченовцы до того насытились его пѣніемъ, что никто не дотронулся до субботней вечерней трапезы. Оставалось только опредѣлить свое раввинское достоинство. Нужно было въ субботу послѣ обѣда произнесть въ синагогѣ рѣчь.

Рѣчь была произнесена.

«Боже мой! восклицаетъ лѣтописецъ по поводу этой рѣчи, — чего въ ней не было, о чемъ небылоговорено! Какая глубина, острота, величіе, могущество и благочестіе! И Сѣченовцамъ суждено имѣть подобнаго раввина!» Сѣченовцы разсудили слѣдующіе вопросы: Еслибы этотъ раввинъ былъ только однимъ раввиномъ, не канторомъ и не рѣзникомъ, то и тогда можно-бы его принять; если бы онъ былъ даже только однимъ канторомъ, то и тогда бы для насъ достаточно; будь онъ наконецъ однимъ рѣзникомъ и не больше, то и тогда съ насъ довольно. Если-же всѣ подобныя качества соединены въ одномъ человѣкѣ, мы его должны принять всѣми руками, онъ для насъ настоящее сокровище. Судьба сѣченовскаго раввина была рѣшена. Ребъ Менделе, зять Пешеса, сдѣлался Сѣченовскимъ раввиномъ на слѣдующихъ условіяхъ:

1) Раввинъ обязанъ исполнять всѣ, относящіяся къ раввинской обязанности, дѣла; кромѣ того въ Великую Субботу (Суббота предъ пасхой), въ Субботу покаянія (Суббота предъ суднымъ днемъ) и въ новый годъ онъ обязанъ произносить рѣчи.

2) Каждую субботу послѣ обѣда обязанъ читать въ синагогѣ лекціи Медриша (легендарный отдѣлъ талмуда).

3) По обязанностямъ, относящимся къ кантору, онъ долженъ прилагать величайшее стараніе по обработкѣ своего голоса; обязанъ изобрѣтать новыя мелодіи и не скупиться вообще на пѣніе.

4) По всѣмъ годовымъ праздникамъ онъ обязанъ совершать богослуженіе, кромѣ того ежемѣсячно разъ въ субботу вечеромъ, и вообще не запрещается ему совершать богослуженіе и въ другое время.

5) По обязанностямъ рѣзника онъ долженъ съ величайшею осмотрительностью рѣзать скотъ и птицъ.

6) И ко всему этому не щадить своего старанія и трудовъ для пользы всего общества.

Со стороны общества были слѣдующія условія:

1) Кромѣ всѣхъ обыкновенныхъ доходовъ но всѣмъ вышеизложеннымъ обязанностямъ, за должность раввина ему платится еженедѣльно по одному рублю съ доходовъ бани.

2) Доходы со свадьбъ и обрѣзаній также принадлежатъ ему.

3) Особеннаго жалованья за обязанность кантора не полагается, кромѣ 3-хъ рублей за каждый годовой праздникъ и другихъ побочныхъ доходовъ по этой должности.

4) Жалованья за должность рѣзника не полагается. Съ каждой крупной скотины онъ получаетъ 20 коп., 2 фунта грудины, одну толстую кишку съ жиромъ. Съ теленка и другой мелкой скотины по 10 копѣекъ; съ крупныхъ птицъ по 3 коп. а въ мѣсяцахъ Октябрѣ и Ноябрѣ по одной лапкѣ и головкѣ со штуки; съ мелкой птицы по одной копѣйкѣ.

VI.
Удачный выборъ раввина. — Смерть жены Берки и ея предсмертное завѣщаніе. — На землѣ нѣтъ полнаго счастья — въ Сѣченовкѣ нѣтъ кладбища. — Страданія еврейской души въ жаркой печи. — Собака съѣдаетъ еврейскую душу. — Раввинъ открываетъ ларчикъ. — Отчего въ Сѣченовкѣ дѣти мрутъ. — Осада Сѣченовцами бани.

Сѣченовцы были счастливы своимъ выборомъ. Раввинъ оказался прелестью Израиля; его доброта, смиреніе и кротость были безграничны; объ учености и говорить нечего. Показанное имъ въ первую субботу было ничто въ сравненіе съ тѣмъ, что онъ имъ показалъ впослѣдствіи; а вѣдь онъ теперь еще молодъ, что же будетъ когда онъ состарѣется!… Канторомъ онъ оказался великолѣпнѣйшимъ. Чего-же больше желать Сѣченовцамъ? У еврея хорошій раввинъ самое главное. Правда, что нѣкоторые раввины сосѣднихъ городовъ отзывались о немъ очень худо и говорили о немъ, что онъ настоящая дубина и что онъ настолько же ученъ насколько ихъ банщики; но развѣ изъ подобныхъ словъ раввиновъ на своихъ собратовъ можно что-нибудь заключить? Вѣдь раввины, съ позволенія сказать, любятъ другъ на друга позлословить (если вѣрить отзывамъ каждаго раввина о другихъ, то на свѣтѣ нѣтъ хорошихъ раввиновъ, кромѣ самого говорящаго), тѣмъ болѣе, когда они здѣсь нѣкоторымъ образомъ лишились доходовъ. А раввины, не смотря на свое раввинское достоинство, любятъ доходы.

Какой-то мудрецъ сказалъ, что на свѣтѣ нѣтъ полнаго счастья; и дѣйствительно, даже Сѣченовцы не были вполнѣ счастливы — у нихъ еще кладбища не было; а это обстоятельство отравило жизнь Сѣченовцевъ. Я уже не говорю о томъ, что неудобно таскать каждаго мертвеца въ ближайшій городокъ, да и стоитъ оно дорого. Въ другихъ городахъ за Сѣченовскаго мертвеца драли въ десять разъ больше. Да и вообще безъ кладбища не ловко; какъ же это еврейскій городъ безъ кладбища!.. Но что же дѣлать? Хоронить теперь на новоустроенномъ кладбищѣ? Богъ вѣсть сколько придется сторожить. Дожидайся, пока въ Сѣченовкѣ умретъ 10 человѣкъ. Если-бы, Боже упаси, случилась холера, тогда, пожалуй, можно рискнуть основать кладбище; авось въ одинъ холерный сезонъ наберется 10 мертвецовъ — даже въ такомъ маленькомъ городкѣ какъ Сѣченовка. Около двадцати разъ общество собиралось обсудить свое затруднительное положеніе, но эти разсужденія не привели ни къ какимъ результатамъ.

Но тутъ несчастье на нихъ снова обрушилось, — Берка потерялъ жену. «Послушай Беръ, говорила она ему предъ смертью, — я умираю; слѣдовательно, я не буду больше на этомъ свѣтѣ и не буду возлѣ тебя: ты женишься на другой. Я тебѣ этого не запрещаю, еврею нельзя жить безъ жены; но я оставляю тебѣ дочь. Ты знаешь, сколько я выстрадала: я ее носила подъ грудью девять мѣсяцевъ; я, можетъ быть, умираю изъ за нея. Ты смотри, если мачиха будетъ съ нею скверно обходиться, то увѣряю тебя, что я встану изъ гроба, прійду и задушу васъ обоихъ. Когда же, Боже упаси, съ нею случится какое-либо несчастіе, ты прямо прійди ко мнѣ и возвѣсти меня: я тамъ подниму на всѣ семь небесъ такой шумъ, что они ужаснутся; я встревожу всѣхъ мертвецовъ, всѣхъ нашихъ предковъ, я добьюсь къ престолу самаго Господа Бога и спасу ее. Спасу во что бы то ни стало. Помни что я тебѣ сказала».

Хана умерла. Ее похоронили и Берка женился на другой. Не смотря на предсмертныя угрозы бѣдной матери, мачиха все-таки скверно обращалась съ ея дочерью, хотя Берка и предупреждалъ ее, что она можетъ за это дорого поплатиться; притомъ, чѣмъ болѣе дѣвочка росла, тѣмъ она становилась шаловливѣе и распущеннѣе. Чѣмъ больше мачиха ее била и ругала, тѣмъ менѣе она ея боялась. Это во всемъ проклятая черная свинья виновата. Годы шли, дѣвочка сдѣлалась взрослой и весьма красивой дѣвушкой. Лѣтописецъ по этому поводу говоритъ слѣдующее: «одна изъ сѣтей сатаны — это внѣшняя красота, этою сѣтью онъ опутываетъ свою жертву, какъ паукъ муху въ паутинѣ. Точно такъ, какъ паутина сама по себѣ не имѣетъ никакой цѣны, но все-же она опутываетъ жертву, такъ и красота, сама но себѣ ничтожная, опутываетъ много жертвъ».

Сару, дочь Берки, сатана именно опуталъ своею сѣтью; въ эту сѣть попадалось много жертвъ, никто изъ видѣвшихъ ее разъ не могъ забыть ее. Въ особенности много вреда принесли ея глаза. О, что это были за глаза! Въ нихъ виднѣлась бездонная пропасть; въ нихъ виднѣлся ужасный адъ, откуда слышался хохотъ чертей. Эта нечистая сила, эти черти какъ будто влекли васъ въ эту бездонную пропасть; они васъ притягивали какъ будто магнитомъ, — это были чисто еврейскіе глаза. Это были такіе глаза, отъ которыхъ честный человѣкъ долженъ бѣгать какъ отъ огня, если онъ не хочетъ пропасть тѣломъ и душою.

Время шло. Кладбища все не было. Въ Сѣченовкѣ тоже умирали. Спасенія не предвидѣлось.

Спасеніе явилось наконецъ съ такой стороны, откуда никто не ожидалъ. Въ пятницу вечеромъ, когда Шлемка Дерзкій съ семействомъ сидѣлъ за ужиномъ и напѣвалъ свои субботнія пѣсни, до его ушей долетѣлъ стонъ. На этотъ стонъ Шлемка обратилъ вниманіе своего семейства, начали слѣдить за причиной этого стопа и оказалось, что стонъ происходитъ изъ печи; а такъ какъ печь замазана съ чолитомъ^[34], то нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ той говядинѣ сидитъ гилгулъ^[35], которому жара печки приноситъ ужасныя страданія.

Эта вѣсть молніей разнеслась по всему городу и мигомъ весь городъ собрался къ дому ІІІлемки, чтобы посмотрѣть на бѣднаго страдальца.

— Да, дѣйствительно стонъ, говорили другіе, — не стонъ, а что-то въ родѣ писка; во всякомъ случаѣ, свиститъ-ли онъ, стонетъ-ли онъ — все же дѣло гилгула.

Позвали раввина.

Раввинъ подтвердилъ, что въ печкѣ дѣйствительно гилгулъ; иначе кому-же тамъ стонать, или пищать? поэтому слѣдуетъ изъ печки вынуть говядину, отвести ее на еврейское кладбище и совершить надъ ней погребеніе по обряду, какъ обыкновенно поступаютъ въ подобныхъ случаяхъ.

Позвали гойя, отперли печку, вынули говядину; она была уже почти готова, но душа перестала стонать — ясное доказательство, что душа стонала отъ жары.

Начались распросы о томъ, кто она такая и за что страдаетъ, чѣмъ они могутъ ей быть полезными; но она почему-то не считала нужнымъ отвѣчать. Можетъ быть сильная жара имѣла пагубное вліяніе на ея слухъ, а можетъ она была глуха отъ природы. Положено было: въ воскресенье отвести эту говядину въ ближайшій городъ для погребенія на еврейскомъ кладбищѣ. Теперь же ее накрыли тарелкою и отнесли въ чуланъ. Въ воскресенье, когда общество собралось для сопровожденія этой говядины, оказалось, что собака забралась въ чуланъ и съѣла говядину съ еврейской душою. Это обстоятельство произвело на весь городъ большое впечатлѣніе. Если бы въ городѣ было кладбище, этого не случилось бы, — говядину можно былобы похоронить въ субботу вечеромъ и тогда бы удалось спасти еврейскую душу отъ дальнѣйшихъ страданій. Да наконецъ, если собака съѣла еврейскую душу, то кто-же послѣ этого можетъ быть обезпеченнымъ, что собака не съѣстъ еврея или еврейчика, пока его отвезутъ на кладбище.

Нѣтъ, безъ кладбища жить нельзя.

Но опять мучительный вопросъ, — какъ же его соорудить?

Тутъ является раввинъ, неоцѣненный раввинъ съ геніальнѣйшею мыслью; а именно: на первый случай купить въ ближайшихъ городахъ у бѣдныхъ родственниковъ нѣсколько мертвецовъ^[36] и ими основать Сѣченовское кладбище; а тамъ могутъ подвернуться скоро и свои.

Сѣченовцы были спасены — ларчикъ былъ открытъ, и кѣмъ? Все тѣмъ-же драгоцѣннымъ раввиномъ. Есть-ли другое подобное совершенство на свѣтѣ?!…

Прошло еще десять лѣтъ. Дѣла Сѣчсновцевъ шли своимъ порядкомъ. Благосостояніе города возрастало съ каждымъ днемъ. У нихъ теперь уже были всѣ необходимыя для еврейскаго города вещи, такъ что они могли себѣ допустить даже нѣкоторое излишество; напр. у нихъ въ синагогѣ на заповѣдяхъ была серебряная корона, они уже помышляли о постройкѣ теплой клаузы, чтобы зимой не нужно было мерзнуть въ синагогѣ, или тѣсниться въ маленькой катальной комнаткѣ, которая находится при синагогѣ. Имъ фортуна до того везла, что даже съ кладбищемъ у нихъ устроилось какъ нельзя лучше. Какъ только обществомъ было опредѣлено, что Сѣченовцы должны имѣть свое кладбище, они отвели для кладбища мѣсто у самыхъ оконъ синагоги. Во первыхъ, чтобы молящіеся могли имѣть предъ глазами настоящее назначеніе человѣка, чтобы они забывали о суетѣ мірской и обращали бы свои сердца искренно къ Господу Богу; во вторыхъ, чтобы мертвецамъ, по ночамъ, не далеко было ходить молиться въ синагогу^[37]; въ третьихъ, если можетъ быть придется нѣкоторое время сторожить кладбище, то чтобы сторожъ въ минуту опасности отъ мертвецовъ могъ найти убѣжище въ синагогѣ. Опредѣливши планъ и мѣсто, они стали выжидать смертный случай.

Случай скоро представился. Умерла 80-лѣтняя женщина, мать одного Сѣченовца. Она была похоронена по всѣмъ обрядамъ, сторожъ былъ поставленъ (сторожемъ былъ синагогальный прислужникъ, за особое жалованье, хотя злые языки говорятъ, что, вмѣсто того чтобы сторожить, онъ спалъ въ катальной комнатѣ, но это не правдоподобно) и разослали по ближайшимъ городкамъ розыскивать мертвецовъ. Результаты этихъ розысковъ оказались самые лучшіе. Въ одномъ городкѣ умерло трое сиротъ; пожертвовали за нихъ 25 злотовъ на госпиталь, а дѣти были перевезены на Сѣченовское кладбище. Въ другомъ городѣ у сына умеръ старикъ-отецъ, и по соглашенію онъ былъ похороненъ на Сѣченовскомъ кладбищѣ; кромѣ того, они взяли къ себѣ нѣкоторыхъ больныхъ нищихъ, которыхъ и содержали въ ожиданіи ихъ смерти. Впрочемъ, одинъ нищій надулъ безсовѣстнѣйшимъ образомъ: кормили-кормили его, а онъ взялъ да и выздоровѣлъ.

Такимъ образомъ, въ продолженіе полугода на Сѣченовскомъ кладбищѣ былъ полный комплектъ мертвецовъ и сторожъ былъ отпущенъ. Особенныхъ приключеній съ мертвецами за это время не произошло; мертвецы были самые солидные. Хотя и прокидывались маленькіе случаи, какъ напр. гуляніе мертвецовъ но городу, или синагогальный прислужникъ слышалъ крикъ мертвецовъ, но это самые пустяки, это самыя обыкновенныя вещи. Слѣдовательно, въ Сѣченовкѣ все устраивается къ лучшему. Даже миква оказалась замѣчательно плодотворною^[38], такъ что Сѣченовцы не успѣвали совершать родинъ и обрѣзаній. Но опять-же на свѣтѣ нѣтъ полнаго счастья, и среди всеобщаго благоденствія случился казусъ, который возмутилъ безмятежный духъ Сѣченовцевъ. Стали появляться частые смертные случаи и особенно умирали дѣти. Всѣ сильно всполошились; начали употреблять разныя средства для прекращенія подобной смертности. Собрались всѣ женщины города Сѣченовки и всѣ отправились на кладбище просить мертвецовъ о заступничествѣ; мужчины собрались въ синагогѣ, читали псалмы, но ничего не помогало — дѣти умирали какъ мухи.

— Что тутъ дѣлать? Бѣда! тутъ что-то неладно; вѣрно между нами кто сильно согрѣшилъ; если дѣти мрутъ, то это происходитъ всегда за грѣхи старшихъ.

Сѣченовцы стали искать между собою грѣховъ. Во 1-хъ осмотрѣли всѣ мезузы^[39]. Оказалось, что всѣ мезузы въ порядкѣ. Сѣченовцы стали припоминать, не совершили-ли они когда-нибудь ненамѣренно грѣха; но никто за собой не чувствовалъ никакого грѣха. Начали Сѣченовцы слѣдить одинъ за другимъ, но никакихъ результатовъ отъ этихъ розысковъ не оказалось.

Изъ за чего же дѣти мрутъ?

Раввинъ собралъ Сѣченовцевъ въ синагогу и сказалъ по этому поводу рѣчь, призывая ихъ къ покаянію; но это ни къ чему не повело, — дѣти продолжали умирать. Загадка скоро разрѣшилась. Разъ вечеромъ къ раввину вбѣжала, чуть не задыхаясь отъ волненія, банщица, съ крикомъ: «О Раби, мы всѣ пропали! не только что наши дѣти, но и всѣ мы умремъ; въ городѣ ужасные грѣхи. Богъ за это изливаетъ гнѣвъ свой на невинныхъ дѣтей. О Раби, мы пропали!»., при этомъ она залилась потокомъ слезъ.

— Въ чемъ дѣло, дочь моя? спросилъ раввинъ взволнованнымъ голосомъ.

— Охъ, Раби, я и выговорить не могу.

— Говори, дочь моя; тутъ дремать нечего, нужно приняться энергически за дѣло, иначе мы всѣ пропали.

— Вотъ въ чемъ дѣло, Раби. Я, какъ вамъ извѣстно, банщица.

— А, понимаю! сказалъ раввинъ, — продолжай дочь моя.

— Ну, слѣдовательно, я знаю всѣхъ Сѣченовскихъ женщинъ на неречотъ….

— Похвально, похвально, дочь моя. Продолжай.

— Потому что каждая женщина, если только она не въ интересномъ положеніи, должна меня ежемѣсячно посѣтить.

— Прекрасно, прекрасно, дочь моя, — это долгъ каждой благочестивой израильтянки.

— И вотъ, Раби, если вамъ угодно, я вамъ могу разсказать все, что происходитъ въ каждомъ семействѣ въ точности

— Ну-съ.

— И вотъ Зелде Залменсъ уже 5 мѣсяцевъ какъ у меня не была, потому что я знаю не только день, но и часъ, когда кто долженъ посѣтить меня.

— Похвально, похвально.

— И вотъ, она не приходитъ мѣсяцъ, второй. Ну, думаю себѣ, слава Богу, навѣрно Богъ ей далъ уже что-нибудь — уже пора. И вотъ, Раби, не буду я пускаться въ подробности, эта самая Зелда сегодня вечеромъ является ко мнѣ.

— Неужели?

— Ей Богу, правда. Какъ я ее увидѣла, у меня сейчасъ сердце сжалось. Вотъ, думаю себѣ, наша душегубка. Я уже давно кое-что подобное подозрѣвала за ней. Ну, говорю я къ ней, милая гдѣ ты была до сихъ поръ? Она мнѣ туда сюда, — вижу что виляетъ. Нѣтъ, говорю, говори мнѣ толкомъ, я шутить не люблю. — А тебѣ, говоритъ, что за дѣло? — Какъ, говорю, мнѣ что за дѣло?! А кому же до этого дѣло? и вотъ, Раби, я оставила баню на произволъ судьбы и прибѣжала къ вамъ. Вы понимаете, Раби, кто у насъ былъ причиною смерти дѣтей, кто у насъ погубилъ столько младенцевъ? Она, она, эта великая грѣшница.

У раввина отъ ужаса зубы стучали. Когда онъ немного пришелъ въ себя, онъ одѣлся, не говоря ни слова.

— Веди меня къ этой грѣшницѣ, проговорилъ онъ еле слышнымъ голосомъ отъ волненія.

Банщица пошла впередъ, раввинъ позади, за раввиномъ его жена, все его семейство. Какъ молнія облетѣла эта вѣсть по всему городу, мгновенно всѣ отъ стара до млада собрались и присоединились къ этой процессіи.

Процессія оцѣпила кругомъ баню, чтобы грѣшница не могла ускользнуть. Женщины, бывшія въ банѣ, пришли въ ужасное волненіе и заперли двери. Поднялся страшный крикъ: «гдѣ та великая грѣшница, которая убила столько дѣтей? Давайте ее сюда, мы ее разорвемъ въ куски!»

Но женщины не отпирали дверей.

Волненіе все больше и больше увеличивалось. Наконецъ нашелся одинъ смѣльчакъ, выбилъ окно въ банѣ и, вскочивши въ окно, отперъ двери.

"Произошла ужасная сцена, разсказываетъ лѣтописецъ, какъ участвовавшій въ этой процессіи. Великую грѣшницу потащили въ синагогу, раввинъ произнесъ но этому поводу грозную рѣчь и на другой день было опредѣлено наказаніе. Оно состояло въ слѣдующемъ: великую грѣшницу провели но городу съ барабаннымъ боемъ съ надписью на груди: «Эта великая грѣшница Вельда, изъ за которой повымирали всѣ маленькія дѣти города Сѣченовки».

Перестали-ли послѣ этого умирать дѣти, объ этомъ лѣтописецъ не упоминаетъ.

Далѣе лѣтописецъ разсказываетъ, какъ чрезъ красоту Сары торговля въ шинкѣ Берки увеличилась; просто не было отбою отъ разной шляхты, экономовъ и лакеевъ окружающихъ нановъ. Онъ прибавляетъ, что есть достовѣрное извѣстіе, будто по ночамъ этотъ шинокъ посѣщалъ преподобный патеръ капеллы пана Дембовскаго. Разумѣется, весь городъ завидовалъ Беркѣ — и хотя злые языки говорили, что его мойдъ (дѣвка) слишкомъ много зубоскалитъ съ панами и чуть не вѣшается имъ на шею, но чего-же еврей не сдѣлаетъ для своей парносы (пропитаніе). Когда шляхтичи любятъ зубоскальство, такъ чортъ съ ними, пускай зубоскалятъ, лишь-бы они давали хорошо торговать. Но скоро случилось такое происшествіе, которое заставило содрогнуться всѣхъ Сѣченовскихъ гражданъ. Разъ ночью красавица Сара исчезла. Начались розыски, но они были напрасны; мойдъ провалилась какъ сквозь землю. Черезъ нѣсколько дней доискались до того, что красавица влюбилась въ красавца-эконома Юзика и задумала выкреститься. Теперь-же она находится у преподобнаго патера, который ее наставляетъ на путь истинный.

И всему причиной эта проклятая черная свинья!

«Мое перо безсильно, говоритъ лѣтописецъ, описать то впечатлѣніе, которое произвело это происшествіе. Какъ, дочь ребъ Берки, внука ребъ Пешеле выкрестилась! поднялся всеобщій крикъ. Какъ, племянница Плоцкаго раввина будетъ такой же гой (иновѣрка) какъ и всѣ гои, возможно-ли это?! Вѣдь въ этой знаменитой фамиліи не было даже ни одного ремесленника, не только что выкреста; вѣдь это будетъ черное пятно на золотомъ знамени. Да, послѣ этого, улежатъ-ли предки въ своихъ гробахъ! кто теперь обезпеченъ, что завтра земля не перевернется? Лучше было бы, если бы мать задушила ее маленькой; лучше и теперь ее задушить, чѣмъ дать ей выкреститься. Если она издохнетъ, то по крайней мѣрѣ фамилія не будетъ очернена и ея душа не погибнетъ»

Несчастье одно никогда не приходитъ. Чрезъ нѣсколько времени послѣ этой печальной катастрофы у Берки умерла вторая жена. Лѣтописецъ по поводу этой смерти говоритъ слѣдующее: «Никто не сомнѣвается, что смерть жены Берки была необыкновенная; всѣ ее приписываютъ мщенію матери красавицы Сары».

Граждане города Сѣченовки ревностно принялись хлопотать о томъ, какъ бы вырвать еврейскую душу изъ рукъ гоевъ живой или мертвой, но ничего имъ не помогло. Беркѣ даже ни разу не удалось видѣться съ ней. Преподобный патеръ боялся, чтобы его христіанское сѣмя, посѣянное на шаткой, невоздѣланной жидовской почвѣ, не принесло дурныхъ плодовъ, послѣ того какъ дочь увидится съ своимъ отцомъ.

Время шло. Прошло уже три мѣсяца. Всѣ пришли въ отчаяніе по причинѣ невозможности спасенія еврейской души. Преподобный патеръ продолжалъ сѣять свои христіанскія сѣмена, сохраненныя отъ всемірнаго грѣховоднаго потопа въ ковчегѣ католицизма, на сухую почву Израиля

Видно почва Израиля слишкомъ суха для принятія такихъ благородныхъ сѣмянъ.

Разъ, когда Хацкель исполнилъ удачно роль собаки, кошки и прочихъ животныхъ и искуснымъ выполненіемъ разсмѣшилъ пановъ до упаду, панъ Дембовскій вскрикнулъ: «Милый Хацкель! я тебѣ отдамъ весь мой маіонтекъ (имѣніе), ты настоящее сокровище, проси у меня что хочешь, я тебѣ ни въ чемъ не откажу». Хацкель упалъ на колѣна, ухватилъ ясновельможнаго пана за ноги и сталъ цѣловать ихъ.

— Ясновельможный панъ! началъ онъ слезно умолять, — прикажите вашему патеру возвратить бѣдному отцу его дочь, не крестите ее; не губите ея души на вѣки. Мы за васъ всѣ будемъ вѣчно Богу молиться.

Ясновельможный панъ началъ было ломаться, но ясновельможна пани поддержала Хацкеля. Лѣтописецъ замѣчаетъ по этому поводу слѣдующее: «Да не подумаетъ читатель, что сія пся кревъ, эта проклятая колдунья сдѣлала это изъ сожалѣнія, или изъ уваженія къ еврейской религіи. Нѣтъ, она ненавидѣла евреевъ; но дѣло было въ томъ, что сія пся кревъ, хотя была и замужняя….»

Рѣшено было спросить Сару, не согласна-ли она возвратиться къ отцу, — и въ случаѣ, если она согласится, не удерживать ее. И все это опять сдѣлалъ тотъ-же неоцѣненный Хацкель. Лучь надежды озарилъ сердце несчастнаго отца, когда Хацкель принесъ ему разрѣшеніе увидѣться съ дочерью; но каково было его огорченіе и отчаяніе, когда, при первой встрѣчѣ съ дочерью, она стала плевать ему въ лицо, и каково ему было слышать, когда она осыпала бранью его, всѣхъ евреевъ и еврейскую религію.

— Моя дочь, сказалъ несчастный отецъ, — ты можешь перемѣнить свою религію, но своихъ родителей ты не можешь перемѣнить. И та религія, которую ты теперь хочешь принять, велитъ уважать своихъ родителей; неужели ты можешь считать представителями какой-бы то ни было религіи такихъ людей, которые научаютъ тебя такъ обращаться съ отцомъ, котораго ты любишь и должна любить? Берка не договорилъ. Глухія рыданія заглушили его голосъ. — Послушай, моя дочь, продолжалъ онъ послѣ нѣкоторой паузы, — когда твоя мать умирала, она мнѣ сказала: «когда съ твоей дочерью случится какое-либо несчастіе, ты возвести меня и я все сдѣлаю для спасенія моей дочери». Я обѣщалъ. Съ тобою теперь случилось несчастіе, потому что можетъ ли быть большее несчастіе, какъ когда человѣкъ оставляетъ религію своихъ предковъ… Что можетъ быть позорнѣе жизни еврея, оставляющаго свою религію! Ты знаешь, что евреи тебя будутъ презирать, и совершенно ошибаешься, если ты думаешь, что тѣ тебя примутъ съ распростертыми объятіями, что тѣ на тебя не будутъ смотрѣть какъ на выкидыша, какъ на прилизу.

Но всѣ увѣщанія ни къ чему не повели. Сара ушла къ гоямъ и долго объ ней не было ни вѣсточки.

VII.
Страшное бѣдствіе Сѣченовцевъ. — Спасенія не предвидится. — Мрачныя картины. — Всеобщее покаяніе. — Публичное покаяніе овцы. — Ея расказъ. — Интересная процессія Сѣченовцевъ къ пану Дембовскому.

Вскорѣ затѣмъ Сѣченовку постигло страшное бѣдствіе. Въ 18.. году граждане города Сѣченовки, неотстававшіе отъ другихъ городовъ въ чемъ бы то ни было, не хотѣли отстать и въ знаменитомъ религіозномъ обрядѣ Пасхи; вдругъ распространился слухъ, будто бы старшины собирались въ синагогѣ и по общему совѣту порѣшили, что на такой случай нужно раздобыться кровью маленькаго христіанскаго мальчика, совершенно маленькаго, трехдневнаго, и во чтобы то ни стало нужно украсть новорожденное дитя 50-лѣтней служанки преподобнаго патера, Маріи, — будто бы они утащили у бабы ребенка, принесли къ раввину и совершили надъ нимъ операціи кровопусканія; но къ сожалѣнію, будто бы Сѣченовскій раввинъ, по неопытности, не съумѣлъ спрятать останки своей жертвы, а преподобный патеръ, какъ блюститель за христіанскими душами, успѣлъ открыть это безчеловѣчное, звѣрское злодѣяніе. Въ пасху вечеромъ, когда Сѣченовцы праздновали свое освобожденіе отъ рабства за 3000 лѣтъ, на нихъ нагрянуло цѣлое сонмище, власть имѣющихъ, христіанъ, перевязали главныхъ представителей города Сѣченовки и заключили въ тюрьму до разслѣдованія дѣла. Какой плачъ и вопль поднялся въ городѣ Сѣченовкѣ, можетъ себѣ читатель самъ представить.

Несчастные Сѣченовцы находились въ безвыходномъ положеніи: всѣ улики были противъ нихъ. Во первыхъ, отъ того, что они жидки, они рѣшительно не могутъ отпереться; во вторыхъ, что жидки замучили Jezus’а Ghristus’а--тоже не подлежитъ сомнѣнію; въ третьихъ, что будто-бы евреямъ необходима на пасху христіанская кровь, это такой общеизвѣстный слухъ. То, что Марія родила, тоже не подлежитъ сомнѣнію, это подтверждаетъ самъ преподобный патеръ; что ребенокъ былъ похищенъ — это фактъ, потому что онъ не оказался на лицо; что онъ былъ похищенъ и задушенъ евреями — это вѣроятно потому что иначе кто-бы его зарылъ подъ стѣной сѣченовскаго раввина. Это еще христіанское счастіе, что въ то время, когда евреи его зарывали, проходилъ мимо экономъ Юзикъ; ему показалось подозрительнымъ, что жидзе такъ поздно возятся возлѣ стѣны — а когда къ нему пришла вѣсть, что у Маріи похищенъ ребенокъ, онъ сейчасъ смекнулъ въ чемъ дѣло и раскрылъ гнусное, звѣрское преступленіе, отъ котораго у всѣхъ волосы дыбомъ становятся; а то вѣдь, если бы не онъ, то это звѣрское преступленіе кануло бы въ море подобныхъ преступленій безъ всякихъ слѣдовъ. Сѣченовцы приходили въ отчаяніе; имъ не предвидѣлось спасенія. Празднество въ воспоминаніе ихъ освобожденія отъ ига рабства было вродѣ сарказма надъ ихъ страданіями; оно еще хуже растравляло ихъ раны. Но еврей съ отчаянія никогда не приходитъ въ апатію — и чѣмъ больше его несчастіе, тѣмъ больше онъ ищетъ средствъ, для своего спасенія, тѣмъ энергичнѣе онъ борется за свое существованіе. Онъ знаетъ, что онъ имѣетъ слишкомъ сильнаго защитника, который можетъ его снасти естественнымъ и сверхъественнымъ путемъ. Къ нему обратились Сѣченовцы. Этотъ ихъ защитникъ есть Богъ.

Въ ту самую ночь, когда ихъ постигло несчастіе, въ Сѣчсновкѣ случилось необыкновенное происшествіе. Берка не могъ заснуть цѣлую ночь. Вдругъ онъ слышитъ, что кто-то подбѣжалъ къ окну и грянулся о землю. Онъ подождалъ нѣсколько минутъ, но ничего не слышно; онъ подошелъ къ окну и увидѣлъ на землѣ бѣлую растянутую фигуру съ распущенными волосами. Ужасъ овладѣвалъ имъ больше и больше, когда ему казалось, что онъ узналъ въ ней свою жену покойницу. Онъ не выдержалъ и закричалъ, что есть силы. Фигура зашевелилась, поднялась, остановилась въ какомъ-то недоумѣніи и тоже закричала. На ихъ крикъ выбѣжали сосѣди и сосѣдки и, увидѣвъ кричавшую бѣлую фигуру, тоже закричали. На этотъ крикъ выбѣжали ихъ сосѣди и тоже стали кричать. Всѣ кричали и никто не зналъ въ чемъ дѣло, отчего эти крики, эта общая суматоха. Наконецъ дѣло объяснилось: эта бѣлая фигура была дочь Берки, въ одной юбкѣ убѣжавшая изъ христіанскаго убѣжища. Она разсказала, что ночью къ ней явилась покойная мать и предложила ей одно изъ двухъ: или быть задушенной, или возвратиться въ домъ ея отца. Она, разумѣется, выбрала послѣднее, выскочила въ окно и побѣжала домой. По дорогѣ ей казалось, будто за нею гонятся — и едва она добѣжала какъ упала въ обморокъ. Она очнулась отъ какого-то ужаснаго крика, испугалась и тоже закричала.

Впрочемъ, всѣмъ имъ было не до того: горе слишкомъ тяготѣло надъ городомъ.

Въ горѣ Сѣченовцевъ приняли участіе и другіе города и, какъ только разнеслась вѣсть о постигшемъ Сѣченовцевъ несчастіи, во всѣхъ городахъ начали молиться о спасеніи несчастныхъ; возвѣстили предковъ о несчастіи ихъ потомковъ, чтобы они не дремали во время общаго горя

Въ первый понедѣльникъ послѣ пасхи городъ Сѣченовка представлялъ собою мрачную картину. Я привожу цѣликомъ слова лѣтописца и очевидца этого:

"Я пишу эти строки 10 лѣтъ спустя, но у меня волосы становятся дыбомъ при воспоминаніи о происходившемъ тогда. Въ воскресенье вечеромъ пріѣхалъ изъ сосѣдняго города проповѣдникъ и всѣмъ Сѣченовцамъ было возвѣщено, что на завтра постановляется общественный постъ, начиная съ трехлѣтняго возраста. Въ понедѣльникъ утромъ всѣ одѣлись какъ въ судный день, и отъ стара до млада всѣ пошли въ синагогу. Даже у имѣющаго сердце каменное — и у того оно разорвалось бы въ куски, если бы онъ увидѣлъ эти изнуренныя горемъ лица, эти истощенныя фигуры, ползущія въ однихъ чулкахъ, съ плачущими дѣтьми, въ бѣлой одеждѣ. Въ синагогѣ горѣло безчисленное множество свѣчей, съ кивота были сняты занавѣски, на всемъ лежала печать печали. Отслужили службу, составленную изъ молитвъ разныхъ временъ года и, потрубивши въ шойфоръ (рогъ) всѣ отправились на кладбище. Господи! что это была за грустная процессія. Представьте себѣ: мужчины и женщины, старики и дѣти, одѣтые въ бѣломъ и въ однихъ чулкахъ, идутъ но городу съ воплями и крикомъ; не было ни одного человѣка, который бы не плакалъ въ этотъ день. Плакали даже такіе люди, которые отъ роду не проливали ни одной слезинки; плакали такіе люди, которые не плакали при смерти ихъ родителей. Но самая ужасная картина была вечеромъ въ синагогѣ: когда всѣ, изнеможенные постомъ и плачемъ собрались на молитву, изнеможенные дѣти лежали на полу какъ мертвые, женщины рвали на себѣ волосы, мущины бились головами о стѣны, крики и воили раздавались со всѣхъ сторонъ и слились въ какой-то душу-раздирающій гулъ, слезы лились рѣкой, — это были горячія слезы, горячежгучія слезы; это были такія слезы, которыхъ ни одна капля не пропадаетъ, — слезы, каждая капля которыхъ прожигаетъ небо и надаетъ въ потокъ слезъ всѣхъ несчастныхъ, протекающій предъ престоломъ всемогущаго Бога.

Вся эта грустная картина происходила въ полумракѣ, потому что горѣла всего двѣ свѣчи на амвонѣ; эта мрачная картина представляла темное еврейское изгнаніе, наполненное воплемъ и рыданіями, съ мерцаніемъ вдали свѣтлыхъ лучей надежды.

Служба началась. Человѣчеекое перо не въ состояніи описать, что въ это время происходило. Казалось, что земля колеблется, что слышится плачъ ангеловъ; казалось, что вся природа издаетъ ужасный вопль о страшномъ несчастіи израиля.

Каждая строфа сопровождалась всеобщимъ воплемъ. Послѣ этой молитвы проповѣдникъ подошелъ къ кивоту и отворилъ его. «Братья!» воскликнулъ онъ громовымъ голосомъ, указывая рукой на заповѣдь: «вы знаете что это такое? кто изъ евреевъ этого не знаетъ? Но знаете-ли что для еврея заповѣдь? Заповѣдь для еврея — это его душа, это его кровь, его жизнь, все его достояніе: это его упованіе, его гражданская доблесть, его честь, его слава, его родина, его надежда. У него нѣтъ родины, нѣтъ отечества — и это (заповѣдь) все, что онъ имѣетъ; это все его вѣковѣчное достояніе, оставшееся ему отъ всѣхъ историческихъ страданій и преслѣдованій. Отнимите у него этотъ свертокъ, и вы отнимете его жизнь, отнимете у него все. Никакое несчастіе для него не такъ сильно, пока остается у него этотъ свертокъ. Братья! у насъ теперь случилось несчастіе. Наши враги посягаютъ на это достояніе; намъ приписываютъ безчеловѣчный законъ употребленія человѣческой крови; объ этомъ несчастіи, братья, плачьте и рыдайте, не жалѣйте слезъ, проливайте ихъ какъ воду.»

Послышались отчаянные крики и вопли. «Не плачьте о томъ» вскликнулъ онъ еще энергичнѣе, «что ваши отцы, братья сидятъ въ темницахъ, закованные въ кандалахъ; не плачьте о томъ, что ихъ ожидаетъ позорная казнь. Нѣтъ, объ этомъ не плачьте! Это участь каждаго еврея и каждый долженъ повиноваться этому безирокословно. Пути Господни неисповѣдимы, и если Ему такъ угодно, то вѣрно онъ лучше знаетъ, что такъ слѣдуетъ. Но плачьте о томъ, что наша честь, наша гордость и слава поруганы, нашу царственную корону топчутъ въ грязь! Вотъ о чемъ плачьте, о чемъ проливайте слезы, не жалѣйте ихъ! Слезы никогда не пропадаютъ. Талмудъ говоритъ, что всѣ ворота на небо заперты, исключая воротъ слезъ, которые всегда отперты!….»

Отчаянные вопли заглушили дальнѣйшія слова проповѣдника. Изъ женской половины^[40] вышла блѣдная фигура, закутанная въ платокъ. Она дрожала всѣмъ тѣломъ и едва держалась на ногахъ. Она молча подошла къ кивоту и съ ужаснымъ воплемъ бросилась въ середину. Все вдругъ смолкло, все какъ-будто вдругъ окаменѣло. Взоры всѣхъ, какъ-будто прикованные, остановились на полулежавшей въ кивотѣ и рыдавшей женщинѣ. Когда она поднялась, на ея главѣ уже не было чернаго платка; роскошные ея волосы распались но плечамъ до самаго пояса; ея черные глаза горѣли какимъ-то адскимъ пламенемъ; въ античныхъ, но блѣдныхъ чертахъ ея лица не было ни одной кровинки, губы и ноздри дрожали. О, Боже, что это была за картина! Все горе въ минуту было забыто — и всѣ бывшіе въ синагогѣ, съ затаеннымъ дыханіемъ, не то съ ужасомъ, не то съ восторгомъ, смотрѣли на эту величественную картину. Въ ней всѣ узнали дочь ребъ Берки. Нѣсколько минутъ она стояла неподвижно, безмолвно, потомъ, сказавши тихимъ голосомъ: «братья! я во всемъ виновата», грянулась о земь въ обморокѣ. Когда она очнулась, она расказала слѣдующее:

— Когда, расказывала она, — я еще была ребенкомъ, мнѣ слышалась со всѣхъ сторонъ, что со мною должно случиться какое-то несчастіе. Какого рода несчастіе я не знала; но оно должно было случиться, потому что моя покойная мать встрѣтила свинью. Гдѣ встрѣтила и когда встрѣтила — я не знала, я это несчастіе всегда, какъ-то невольно, ожидала, — и когда теряла и ломала какую-нибудь дѣтскую игрушку, то мнѣ казалось, что это именно то несчастіе, которое должно со мной случиться; а когда я утѣшалась другой игрушкой, то я снова вспоминала объ ожидающемъ меня несчастіи. Моя покойная мачиха, не во гнѣвъ ей будь сказано, была женщина злая; у нея была какая-то страсть меня тиранить. Чѣмъ болѣе она меня тиранила, чѣмъ больше она убѣждалась, что отецъ меня любитъ. Я, съ своей стороны, будучи безъ матери…. Ахъ, Рабейсай (господа), вы не знаете, что значитъ быть ребенку безъ матери, что значить для ребенка не слышать ласковаго слова, не чувствовать прикосновенія ея нѣжной руки! Ахъ, Рабейсай, не дай Богъ вашимъ дѣтямъ испытывать подобное! Въ моей душѣ была всегда какая-то горечь; я злилась не отъ злости, а злилась оттого что была добрая, я злилась потому, что мнѣ необходимо было ласковое слово, я злилась на всѣхъ и на все, я злилась на своихъ подругъ, какъ будто онѣ были виноваты, что у нихъ есть матери, а у меня ея не было, я злилась на своего отца, хотя онъ былъ ко мнѣ добръ. Когда онъ говорилъ ласково съ моей мачихой, мнѣ казалось, что мое сердце колетъ острымъ ножомъ; я даже злилась на себя. О, Рабейсай! вы не повѣрите, но я дѣлала иногда такія вещи, зная напередъ что меня вѣрно за это будутъ наказывать. Мнѣ нравилось себя мучить, терзать, терзать себя я была несчастнымъ ребенкомъ.

Она зарыдала.

— Когда я подросла, продолжала она, — когда мнѣ исполнилось пятнадцать лѣтъ, мачиха перестала со мною такъ грубо обращаться; но это не дѣлало меня добрѣе, это меня еще хуже злило. Ея ласки меня какъ-будто оскорбляли, я не понимаю почему это такъ, но это было такъ. У насъ былъ шинокъ и къ намъ ходили разные шляхтичи; они мнѣ говорили разныя пошлости, я ихъ не отталкивала. Не было у меня на умѣ ничего худаго, но мнѣ просто нравилось дразнить ихъ, потому что я ихъ ненавидѣла; мнѣ нравилось, когда мачиха меня ругала за это; мнѣ нравилось, когда на меня клеветали изъ за этого. Но клянусь святою торой, что я была чиста тѣломъ и душой. Разъ зашелъ экономъ Юзикъ. Когда я его въ первый разъ увидѣла, я его испугалась. Мое сердце сжалось; я почувствовала, что онъ именно и есть мое несчастіе. Рабейсай, я не знаю что со мною сдѣлалось. Я какъ будто была ужалена змѣей, я какъ будто была опутана нечистой силой. Куда я бы ни шла, что бы я ни дѣлала, я чувствовала, что возлѣ меня стоитъ діаволъ и указываетъ на лицо Юзика. Глаза Юзика были на меня устремлены. Эти взгляды прокалывали мнѣ грудь и вонзались какъ будто острымъ мечомъ мнѣ въ сердце, это было для меня мучительно сладко…. Юзикъ со мною не говорилъ и не шутилъ. Разъ онъ пришелъ когда у насъ никого дома не было, посѣтителей тоже не было, я сидѣла за прилавкомъ, онъ остановился среди комнаты и посмотрѣлъ на меня, потомъ онъ подошелъ ко мнѣ, положилъ руки мнѣ на плечи и, смотря мнѣ прямо въ глаза, тихимъ, но внятнымъ голосомъ сказалъ: «Сара, я тебя люблю….» Я сидѣла неподвижно на мѣстѣ, не отвѣчала ни однимъ звукомъ, потому, что я не могла двинуться съ мѣста и поворотить языкомъ. Я не знаю, что со мною сдѣлалось, но черезъ нѣсколько минутъ безмолвія я зарыдала…. Я сама не знала, о чемъ я рыдала, но я рыдала съ наслажденіемъ и упоеніемъ. Скоро пришла мачиха, она испугалась моихъ рыданій (я очень рѣдко плакала) и все хотѣла добиться причины моихъ рыданій, но напрасно. Послѣ этого, я стала какъ-то добрѣе, сердце у меня смягчилось — даже и къ мачихѣ. Мнѣ стали противны всѣ пошлости шляхтичей, и вмѣсто злобы въ моемъ сердцѣ засѣла какая-то затаенная безотчетная грусть и печаль. Я чувствовала, что это добромъ не кончится; оно такъ и случилось. Юзикъ мнѣ началъ говорить, чтобы я выкрестилась, и онъ на мнѣ женится. Когда онъ это мнѣ сказалъ въ первый разъ, на меня напалъ ужасъ; я задрожала всѣмъ тѣломъ, потому что я почувствовала, что я это сдѣлаю. Я знала, что у меня силъ не хватитъ бороться; я знала хорошо, что я пойду…. Вы Рабейсай знаете, что я пошла…. Но странное дѣло, какъ только я переступила порогъ ксендза, у меня оборвалось что-то въ груди, все обаяніе Юзика на меня исчезло. Я почувствовала, что я его вдругъ стала ненавидѣть. Я, Рабейсай, долго думала объ этомъ, пока я догадалась, отчего это произошло. Вы знаете, что прежде всего я еврейка; вы сами евреи, вы очень хорошо знаете, что значитъ для еврея быть евреемъ. Я не говорю о религіозныхъ обязанностяхъ, я только говорю о томъ значеніи, какое еврейство имѣетъ въ отношеніи его характера. Быть евреемъ, это значитъ быть выше всего на свѣтѣ; быть евреемъ, это значитъ быть свободнымъ отъ всего на свѣтѣ, кромѣ себя…. Вы, Рабейсай, сами знаете гордость самаго послѣдняго еврея въ своемъ униженіи. Вы сами знаете свободу каждаго еврея въ своемъ угнетеніи. Вы сами знаете, что мы способны скорѣе простить тому кто насъ угнетаетъ, нежели тому кто насъ унижаетъ. Вы сами знаете, что еврею лишиться своего внутренняго человѣка — это значитъ лишиться всего, лишиться жизни. Потому, что въ жизни еврея ничего нѣтъ, кромѣ одной точки: «еврея». Кто посягаетъ на эту точку, того мы презираемъ, тому мы мстимъ, чѣмъ мы только въ состояніи. Кто посягаетъ на нашу внутреннюю точку, тому ужъ нѣтъ пощады!….

— Я же была честная еврейка какъ и теперь; я согласилась выкреститься, сама не знаю почему, потому что я не въ силахъ была отказаться. До тѣхъ поръ, пока я не переступила порогъ ксендза, я сама еще какъ-то внутренно не вѣрила, что это можетъ случиться. Я шла, сама не знаю почему; но когда я переступила порогъ ксендза, я увидѣла, что мнѣ нѣтъ возврата. Юзикъ меня унизилъ, онъ меня оплевалъ, онъ меня не любилъ. О Рабейсай, я его за это начала презирать, онъ былъ только орудіемъ моего паденія. Съ отчаянія, я перестала бороться, я готова была уступить первому человѣку, который заставилъ бы меня забыть Юзика, — и я уступила. Я сама на себя начала смотрѣть съ презрѣніемъ, я сама себѣ опротивѣла, въ моей душѣ опять явилось то влеченіе, терзать самое себя, терзать другихъ. Между тѣмъ ксендзъ началъ меня приготовлять къ католицизму. Первымъ дѣломъ, онъ началъ унижать, въ моихъ глазахъ, все еврейское и этимъ онъ хотѣлъ меня очаровать, своимъ превозносимымъ до небесъ католицизмомъ. Но въ этомъ онъ совершенно ошибался, это имѣло для меня противное дѣйствіе. Я его начала ненавидѣть отъ всей души; я думала только о своемъ позорѣ, я хотѣла имѣть вѣрное доказательство моего позора. Я заставила опозорившаго меня написать и выдать мнѣ слѣдующую записку. Вотъ она, Рабейсай. Она вынула изъ кармана записку на польскомъ языкѣ, въ которой она прочитала слѣдующее (она могла читать по польски): «Я нижеподписавшійся обязываюсь, если у моей Сары (такой-то) въ продолженіи года, отъ нижеподписаннаго срока, родится дитя, принять его сейчасъ же послѣ рожденія и заботиться о его воспитаніи, потому, что я его отецъ и проч. и проч.». Вотъ, Рабейсай, эта записка для насъ драгоцѣнна, она спасетъ всѣхъ нашихъ несчастныхъ. Вы Рабейсай не думайте, что бы согласились дать мнѣ такіе документы, при полномъ разсудкѣ; это было въ опьяненіи. И послѣ этого боясь, чтобы онъ ихъ не укралъ у меня назадъ, я ихъ зарыла въ саду.

— Но потомъ Рабейсай, къ моему ужасу я почувствовала, что я должна сдѣлаться матерью, матерью плода своего позора, это на меня навело ужасъ. Я, Рабейсай, тогда ужъ была не та, что прежде. Послѣ всего этого со мною случился переворотъ, я сдѣлалась добрѣе, религіознѣе. Я долго раздумывала какъ мнѣ въ этомъ случаѣ слѣдуетъ поступить. Наконецъ я рѣшилась скрыть слѣды этого новаго моего позора отъ всѣхъ. Скрыть это мнѣ было не очень трудно. Мы живемъ въ городѣ на сторонѣ. Меня всѣ чуждались, я не искала сама ни съ кѣмъ сближенія, моего отца никогда дома не было. Потому что, какъ вы знаете, еще до катастрофы со мной и смерти моей мачихи, онъ свой шинокъ закрылъ и сталъ торговать, мелочной торговлей но селамъ. Домой, онъ пріѣзжалъ только но субботамъ и обыкновенно время проводилъ въ синагогѣ. Насчетъ меня онъ видно былъ спокоенъ; мачиха видала меня рѣдко; она была очень больна. Я оставалась дома съ маленькими дѣтьми, а вѣдь маленькіе дѣти ничего не понимаютъ. Впрочемъ, я думаю, что въ послѣднее время отецъ понималъ, но не подавалъ виду, что онъ понимаетъ. Между тѣмъ Юзикъ меня не оставлялъ въ покоѣ. Онъ хотѣлъ свалить всю вину на жидковъ, что будто бы они меня похитили. Ко мнѣ ходила почти ежедневно Марія, къ которой я была расположена, — и молила, просила чтобы я возвратилась, даже угрожала, но я на отрѣзъ отняла у нихъ всякую надежду. Отъ проницательныхъ глазъ Маріи не укрылось мое печальное положеніе, и чѣмъ ближе оно приближалось къ развязкѣ, тѣмъ чаще она начала навѣщать меня. Она не пропускала ни одного дня не посѣтивъ меня, исключая субботнихъ дней, когда отецъ бывалъ дома. Я хотя инстинктивно чувствовала, что это не къ добру, но будучи въ такомъ положеніи, мнѣ было пріятно имѣть возлѣ себя опытную женщину. Такъ продолжалось до самаго конца. Она разъ пришла ко мнѣ вечеромъ, когда я находилась въ самомъ критическомъ положеніи; это именно было передъ моимъ побѣгомъ. Что со мною было дальше — я не помню. Когда я очнулась, я лежала въ кровати. Возлѣ меня никого не было, въ комнатѣ тускло горѣла сальная свѣча; на столѣ возлѣ кровати стояла бутылка съ вишневкой, банка съ вареньемъ. Я обвела глазами кругомъ и искала чего-то (я въ то время забыла что происходило со мною), но ничего не было; но вскорѣ я опомнилась и все поняла

— Я, Рабейсай, все разсказала чистосердечно. Вы, конечно, понимаете, что это былъ за найденный ребенокъ…

Она при этомъ истерически зарыдала.

— Послѣ этого на меня напало какое-то отчаяніе, какая-то грызущая злоба. Я готова была на всякую отчаянную выходку. Мое отчаяніе дошло до того, что я плевала въ лицо отцу, котораго я любила и уважала. Я не въ состояніи объяснить, что со мною тогда происходило. Но когда отецъ напомнилъ мнѣ завѣщаніе моей матери, на меня напалъ какой-то ужасъ. Я задрожала всѣмъ тѣломъ, и не могла дослушать до конца и убѣжала въ свою комнату. Я заперлась и не пускала къ себѣ никого. Я сорвала съ себя платье, мнѣ было жарко, я не слышала, что происходило вокругъ меня — и я просидѣла въ такомъ положеніи до поздней ночи. Въ комнатѣ было темно, окна въ садъ были отперты, я сидѣла въ креслахъ неподвижно, какъ камень. О чемъ я думала, я сама не знала, я была въ какомъ то забытьи. А позапрошлую ночь вдругъ я вижу передъ собою свою мать, она была закутана въ бѣломъ саванѣ, я не замѣтила откуда она вошла, но я видѣла, что она приближается ко мнѣ. Вы знаете, что она мнѣ сказала. Я вскочила на ноги отъ ужаса, у меня волосы встали дыбомъ, я такимъ образомъ простояла нѣсколько минутъ и потомъ черезъ окно бросилась бѣжать. Что со мною дальше было въ эту ночь — вы знаете.

— Вы теперь понимаете, отчего это преступленіе открылъ Юзикъ, а не кто другой….

Она все это разсказывала отрывками, прерываемая рыданіемъ. Нельзя описать впечатлѣнія, произведеннаго на слушателей этимъ признаніемъ. Всѣ были какъ будто ошеломлены и оглушены громомъ, не смотря на то, что они видѣли тутъ спасеніе своего города. Всѣ стояли неподвижно, какъ бы пригвожденные къ своимъ мѣстамъ и съ затаеннымъ дыханіемъ, у всѣхъ потоками струились слезы. Потомъ твердыми шагами взошелъ на алтарь проповѣдникъ, и взявши заповѣди въ руки, воскликнулъ: «Израиль! противъ всѣхъ бѣдствій и опасностей у тебя есть одно спасеніе — это вѣра. Вѣра твое спасеніе, твое исцѣленіе, твой жизненный элексиръ. Вѣруй, Израиль, и ничего не бойся! Вѣруй, и смотри прямо въ глаза всѣмъ опасностямъ. Вѣруй и не бойся враговъ и злыхъ людей. Вѣруй и не бойся ни огня, ни воды. Вѣруй и не бойся хищныхъ звѣрей. Вѣруй и будь спокоенъ.»

Сара плакала.

— Теперь, братья, воздадимъ хвалу Господу Богу за то, что онъ насъ никогда не оставляетъ, аллелуя!

Вся эта грустная картина прекратилась мигогь къ радостную. Засвѣтили множество свѣчей и началась пѣніе благодарственныхъ и хвалебныхъ гимновъ.

— Ну, братья, обратился проповѣдникъ послѣ этого, — мы здѣсь радуемся, а братья наши еще въ заключеніи; прежде чѣмъ пойдемъ домой, отправимся съ вещественнымъ доказательствомъ къ пану Дембовскому и прославимъ имя Господня. Покажемъ имъ какъ, мы слабые, вмѣстѣ съ тѣмъ и сильны; покажемъ имъ, что мы безъ пушекъ, безъ кавалеріи, безъ смертоносныхъ орудій, побѣждаемъ нашихъ враговъ; покажемъ имъ, что какія-бы ухищренія, они не направляли противъ насъ, — они насъ разрушить не могутъ, потому что мы имѣемъ предъ собою щитъ. Нашъ щитъ не желѣзо, не мѣдь и не сталь. Все это не есть истинная защита; нашъ щитъ это Господь Богъ!….

— Пойдемте-же, братья, пойдемте къ пану Дембовскому!

Дальше лѣтописецъ описываетъ эту интересную процессію. Онъ разсказываетъ, что проповѣдникъ и Сара шли впереди; позади всѣ жители Сѣченовки, мужчины въ ризахъ, со свѣчами и факелами въ рукахъ — и, не смотря на то что всѣ были изнурены постомъ, ни въ комъ не было замѣчено усталости. Они шли съ пѣніемъ, танцами и великою радостью.

VIII.
Блестящее начало, но незавидный конецъ всѣхъ еврейскихъ гамановъ. — Празднованіе Сѣченовцами своего спасенія. — Преподобный патеръ въ критическомъ положеніи. — Какъ ясновельможный панъ Дембовскій распоряжается съ ясновельможной паней Дембовской. — Великодушіе проповѣдника. — Сѣченовка въ настоящее время.

Въ еврейскихъ преданіяхъ есть много такого, что будь оно извѣстно христіанамъ — плохо бы пришлось жидкамъ.

Но опять же, если начало еврейскихъ притѣсненій блестяще, то конецъ ихъ слишкомъ незавиденъ. Это показываетъ исторія. Фараонъ вздумалъ топить жидовъ. Чего кажется проще этого средства для истребленія народа? Всякій другой народъ погибъ-бы, но съ жидами было не такъ. Рѣка выростила такого жидка, который наполнилъ царскія хоромы столькими паразитами, что ихъ врядъ ли истребили бы всѣ русскія бани. Раманъ, замѣчательный канцлеръ, для блага своего государства, вздумалъ вырѣзать всѣхъ жидковъ — что могло быть сильнѣе этой вполнѣ раціональной мѣры, согласпой съ основаніемъ политической экономіи? но опять-же, вмѣсто выполненія этой мѣры, канцлеръ былъ пожалованъ въ банщики и цирюльники (по талмуду)^[41] и на его голову полилось множество лоханокъ всякой дряни.

Каждое поколѣніе имѣетъ своего гамана. Онъ только видоизмѣняется. Всѣмъ этими гаманамъ въ началѣ ихъ карьеры не мѣшало бы имѣть въ виду конецъ своего прототипа. Преподобный патеръ у Сѣченовцевъ былъ своего рода маленькимъ гаманомъ — и хотя на его голову не полились помои, тѣмъ не менѣе его постигла печальная участь. Само собою разумѣется, что обвиненіе противъ Сѣченовцевъ рушилось послѣ представленія такихъ явныхъ доказательствъ. Пану Дембовскому понравилась самая оригинальность пришедшей къ нему процессіи; онъ былъ къ восхищеніи отъ Сѣченовцевъ. Онъ сей-часъ послалъ въ городъ за начальствомъ. Служанку патера Марію съ особымъ удовольствіемъ велѣлъ высѣчь; она сей часъ созналась во всемъ. Она разсказала, что вовсе не родила, а просто украла ребенка у Сары, по наущенію Юзика; Юзикъ сталъ оправдываться, Матія сыпала показаніе за показаніемъ и стали выясняться обстоятельства чрезвычайно непріятныя — для пани Дембовской, а слѣдовательно и для самого ясновельможнаго пана Дембовскаго. Произошла путаница такая, что казалось нетолько распутать этого гордіева узла, а и разрубить его не было ни какой возможности. Но тутъ-то и выказалось все величіе пана Дембовскаго — сдѣлалъ это онъ со всею классической простотой истиннаго героя.

Панъ Дембовскій велѣлъ запречь большой фургонъ, цугомъ, 3-мя парами воловъ, во всей форменной сбруѣ, велѣлъ уложить туда всѣ пожитки пана ксендза, посадить самого ксендза, посадить на козлы двухъ лакеевъ въ парадной ливреѣ и такимъ образомъ отвезти его чрезъ Сѣченовку въ ближайшій городъ. Говорятъ, что иниціатива этой процессіи принадлежитъ Хацкелю.

Лѣтописецъ прибавляетъ, чдо, когда эта процессія проѣзжала чрезъ Сѣченовку, весь городъ отъ стара до млада бѣжалъ за нимъ и кричалъ: «святой отецъ, отпусти намъ грѣшнымъ грѣхи наши». Съ ясновельможной пани Дембовской панъ Дембовскій распорядился слѣдующимъ образомъ. Единственное счастіе ея было въ томъ, что она носила фамилію пана Дембовскаго, въ противномъ случаѣ онъ бы ее непремѣнно высѣкъ; теперь-же онъ ее только отослалъ въ ближайшій фольваркъ и запретилъ ей выѣзжать подъ какимъ бы то ни было видомъ. Лѣтописецъ разсказываетъ, что онъ ее окружилъ роскошью, но приказалъ служителямъ не выпускать ее изъ фольварка и не допускать никого къ ней. Когда у него бывали торжественные съѣзды и обѣды, онъ ей посылалъ любезнѣйшія приглашенія пожаловать; вмѣстѣ съ тѣмъ было строжайше приказано лакеямъ не выпускать ее подъ какимъ бы то ни было видомъ безъ особаго разрѣшенія.

Юзику панъ Дембовскій сказалъ, что въ его желаніи жениться нѣтъ ничего удивительнаго, и онъ не имѣетъ ни чего противъ этого; но надо было прежде спросить пана, позволитъ-ли онъ ему жениться, потому что онъ его панъ; впрочемъ такъ какъ онъ (панъ Д.) человѣкъ добрый, то исполнитъ его желаніе и женитъ его, только не на красивенькой жидовочкѣ, а на солдатскомъ ранцѣ, — и велѣлъ его сдать въ солдаты.

Таковъ былъ конецъ всѣхъ замышлявшихъ зло на Сѣченовцевъ — и хотя достовѣрно не извѣстно, что сталось съ чорной свиньей, но надо полагать, что ея конецъ была, не лучше другихъ злоумышленниковъ. Словомъ, Сѣченовцамъ оставалось только благодарить Бога за всѣ его милости и заботы о своемъ возлюбленномъ городѣ. По освобожденіи заключенныхъ, Сѣченовцы положили отпраздновать этотъ день и постановили праздновать этотъ день потомкамъ Сѣченовцевъ въ память ихъ чудеснаго избавленія.

Лѣтописецъ много распространяется объ этомъ праздникъ, на который съѣхались жители всѣхъ ближайшихъ городовъ. Достаточно сказать, что на этомъ праздникѣ было съѣдено шесть паръ гусей, 25 куръ, шесть барановъ, передняя часть быка, 3 пуда рыбы, и два пуда муки пошло на пряники; выпито было пять ведеръ водки.

По всему городу только и слышны были хвалебные гимны Господу Богу; танцевали, пѣли, даже устроили нѣчто въ родѣ спектакля, сюжетомъ котораго было настоящее происшествіе. Написали исторію этого происшествія подъ заглавіемъ: «Великая напасть на городъ Сѣченовку», которая должна была читаться потомствомъ въ день этого праздника.

Проповѣдникъ, предъ лицомъ Бога и всего народа, торжественно предложилъ Сарѣ свою руку и вскорѣ отпраздновалъ свою помолвку, чѣмъ хотѣлъ отчасти показать, что, по выраженію талмуда, кающіеся выше праведниковъ; тутъ всѣ увидѣли великодушіе проповѣдника, замѣчаетъ лѣтописецъ по этому поводу; впрочемъ, прибавляетъ онъ отъ себя, проповѣдникъ остался не въ убыткѣ и досталъ себѣ такую жену, какую желалъ-бы имѣть каждый благочестивый израильтянинъ.

Въ настоящее время Сѣченовцы называютъ свой городъ великимъ крахомъ (большой городъ) и когда кто нибудь при нихъ называетъ Сѣченовку маленькимъ городкомъ, то они обижаются. И въ самомъ дѣлѣ, еслибы въ настоящее время Хацкель всталъ изъ могилы и посмотрѣлъ на свой городъ — онъ его не узналъ-бы. Въ немъ теперь около 500 домовъ, три клаузы (молитвенный домъ), въ нихъ занимаются около 30 кляузниковъ; у нихъ есть порядочная талмудъ-тора^[42] и около 10 разныхъ обществъ. Они даже мечтаютъ теперь объ устройствѣ теплой миквы^[43], но по независящимъ отъ нихъ причинамъ они до сихъ поръ не могли исполнить этого предпріятія. Нынѣшній ихъ раввинъ (только раввинъ) настоящая знаменитость. Его уже разъ двадцать старались переманить въ другой городъ, но, благодаря бдительности Сѣченовцевъ, попытки эти остаются тщетными. И дѣйствительно, что это за раввинъ! Онъ въ молодости еще пріобрѣлъ себѣ извѣстность знаменитымъ процессомъ мертвеца Бендета^[44], въ которомъ онъ былъ главнымъ судьей; а мертвые всегда лучше знаютъ, кто хорошъ и кто худъ — и если мертвецъ его выбралъ въ своемъ процессѣ судьей, то зналъ что дѣлалъ. Этотъ знаменитый раввинъ получаетъ въ настоящее время четыре рубля еженедѣльно; хотя онъ иногда имѣетъ очень много хлопотъ изъ за этихъ денегъ, потому что половину этихъ денегъ онъ получаетъ отъ содержателя бани, который очень неисправный плательщикъ; тѣмъ не менѣе на это жалованье онъ можетъ уже порядочно жить, имѣя при этомъ еще и другіе доходы. На неисправность содержателя бани раввинъ уже не разъ жаловался. Однажды, напримѣръ, онъ цѣлые восемь мѣсяцевъ не давалъ денегъ, по какой-то придиркѣ къ обществу.

Раввинъ пожаловался обществу, что ему банщикъ денегъ не даетъ, и что ему нечѣмъ жить. Общество ему отвѣтило, что оно въ это дѣло мѣшаться не можетъ и ничего знать не хочетъ. Терпѣлъ бѣдный раввинъ, но наконецъ терпѣніе его лопнуло; онъ взошелъ на алтарь и запретилъ общественную молитву^[45]. Каждый помолился самъ по себѣ и разошлись по домамъ, Раввинъ, увидѣвъ что онъ этимъ толка не добьется, заперъ баню на замокъ^[46]. Баня была заперта день, два, наконецъ Сѣченовцы взволновались и заставили содержателя бани платить раввину жалованье исправно.

Канторъ теперь въ Сѣченовкѣ отдѣльный; его доходы — продажа дрожжей, т. е. дрожжи должны покупаться исключительно у него, подъ страхомъ хейрема^[47] въ противномъ случаѣ. Рѣзниковъ у нихъ теперь три. Въ Сѣченовѣ; существуетъ также откупъ на субботнюю муку; этотъ доходъ идетъ на разные мелочные общественные расходы.

Что касается до матеріальнаго положенія Сѣченовцевъ, то хотя уже нѣтъ, того благосостоянія, какое бывало въ то время когда городъ былъ малъ, — но все-же живутъ такъ-себѣ. Всѣ Сѣченовцы раздѣляются на два класса: на богачей, т. е. арендаторы, винокуры, содержатели питейныхъ домовъ и проч. торгующіе, и на бѣдныхъ, т. е. тѣ, которые едва зарабатываютъ кусокъ хлѣба. Они зарабатываютъ его продажей разнаго мелкаго товара въ разноску по деревнямъ, и скупаютъ разныя деревенскія произведенія отъ имени богатыхъ; напр. они скупаютъ: шерсть, ленъ, полотно — и за это пользуются незначительными вознагражденіями. Они обыкновенно отправляются въ Воскресенье и возвращаются только на Субботу. Вообще они теперь не блаженствуютъ; но кому же въ настоящее время живется хорошо? Теперь уже нѣтъ того блаженнаго времени, когда папы давали деньги за кривлянья какого-нибудь еврея, да и сами папы не особенно теперь блаженствуютъ.

На Сѣченовскомъ кладбищѣ стоитъ огромнѣйшій камень со слѣдующею надписью: «Здѣсь покоится рабъ Божій Хацкель, сынъ Давида». Вы понимаете, читатель, чей это прахъ? Это прахъ многоуважаемаго Хацкеля, оставившаго послѣ, себя почтенную память. Каждый Сѣченовецъ съ благоговѣніемъ воспоминаетъ объ этомъ дѣятельномъ гражданинѣ. Когда въ городѣ случается какая нилудь бѣда, граждане идутъ на кладбище и перваго просятъ Хацкеля о заступничествѣ.

О панѣ Дембовскомъ въ памяти Сѣченовцевъ осталось какое-то смутное воспоминаніе, впрочемъ благопріятное для пана Дембовскаго; онъ слыветъ за благодѣтеля жителей Сѣченовки.

Я, читатель, кончилъ и самъ сознаю неполноту своего труда; я самъ понимаю, что такой замѣчательный городъ требуетъ гораздо большаго изученія его историческихъ памятниковъ, гораздо больше философскаго обобщенія.

Я чувствую неполноту своего труда тѣмъ болѣе, что по независящимъ отъ меня обстоятельствамъ, я не могъ собрать всѣхъ фактовъ и всѣхъ памятниковъ, относящихся къ исторіи этого города; такихъ несобранныхъ и необобщенныхъ фактовъ осталось очень много, а частію и собранные факты не могли войдти въ этотъ очеркъ. Но меня утѣшаетъ то, что я исполнилъ свой долгъ но возможности. Можетъ быть, будущимъ историкамъ удастся исполнить эту великую задачу; можетъ быть имъ удастся для пользы науки и человѣчества нарисовать полную послѣдовательную историческую картину этого замѣчательнаго города и его жителей — и связать это историческое звѣно съ цѣпью исторіи культуры всего человѣчества; тогда и городъ Сѣченовка не будетъ больше отрѣзаннымъ ломтемъ отъ всего человѣчества.

И такъ, я разстаюсь съ достопримѣчательнымъ городомъ Сѣченовкой. Миръ тебѣ, доблестный городъ! Миръ твоимъ доблестнымъ гражданамъ, почившимъ въ бозѣ, которые принесли столько жертвъ и выдержали столько борьбы для твоего блага и процвѣтанія! Сей привѣтъ шлетъ вамъ одинъ изъ вашихъ недостойныхъ потомковъ, который преклоняется передъ вашимъ великимъ прахомъ и проситъ у васъ наитія на него вашего великаго духа для пущаго разумѣнія и прославленія вашихъ великихъ дѣяній и подвиговъ на пути развитія человѣческаго духа. О, какъ велики ваши дѣянія на этомъ пути и какъ трудно ихъ разумѣть, какъ трудно проникнуть въ ихъ смыслъ и какъ трудно ихъ уловить во всей мелочности, запутанности и разнохарактерности! Характеръ этихъ бесчисленныхъ импульсовъ человѣческаго духа до того разнороденъ, что весьма трудно уловить контуры, изъ которыхъ создается общій типъ. Но между тѣмъ, какая грандіозность, какая величественность во всѣхъ этихъ мелочахъ! Какая волшебная картина получается отъ сочетанія преломляющихся лучей свѣта въ призмѣ этой жизни! О великіе, доблестные граждане Сѣченовцы! вы настоящіе сыны вашего народа, у котораго отъ смѣшнаго до великаго одинъ шагъ, у котораго всѣ проявленія его жизни принимаютъ грандіозно-легендарный оттѣнокъ. Да, милые сѣченовцы, вашъ народъ — великій народъ, но который въ своемъ длинномъ, прискорбномъ, историческомъ пути не успѣлъ пріобрѣсть себѣ ни одной пяди земли. Какой прискорбный фактъ! великій народъ и безъ одной пяди земли! Милые сѣченовцы! великому народу необходима земля съ хорошею почвой, на которой-бы онъ могъ возращать свои національно-культурныя сѣмена; а иначе милые сѣченовцы, иначе, доблестные братья, плохо будетъ и вамъ и другимъ. Вы сѣете ваши сѣмена на воздухѣ и пожинаете воздухъ. Пусть тѣ, которые знаютъ тебя, мой милый народъ, по наслышкѣ и по сочиненіямъ нѣмецкихъ докторовъ, по чахлой еврейско-русской журналистикѣ, — пусть тѣ утверждаютъ, что у тебя все обстоитъ благополучно, что ты здоровъ тѣломъ и душой. О, мой несчастный народъ! пусть они утверждаютъ это, пусть тебя не смущаетъ такая нелѣпость; вѣдь это не разумные твои сыны, а тѣ которые не въ состояніи понять самыхъ элементарныхъ гигіеническихъ положеній, что человѣкъ который живетъ долгое время въ сыромъ подвалѣ и въ затхломъ воздухѣ — не можетъ оставаться здоровымъ. И пусть себѣ либеральничаютъ на твой счетъ разные либералы изъ любви къ искусству, но лучше бы они либеральничали о важныхъ безвредныхъ матеріяхъ, какъ напримѣръ, о положеніи женщины готентотовъ въ допотопное время и проч. Этимъ они никому вреда не могутъ принести, а вѣдь мы живые люди — и Боже упаси, что они намъ могутъ сдѣлать! А то есть еще и такіе, у которыхъ обстоятельства плохи и они хотятъ ихъ поправить на счетъ твоихъ богатыхъ, жирныхъ, краснощокихъ сыновъ, — пусть эта братія восхищается красотою своихъ ногтей въ то время, когда ихъ грудь поражена ужасными язвами, когда чахотка заѣдаетъ всю ихъ жалкую жизнь. Кто имъ можетъ помочь, когда они не понимаютъ, что для предохраненія цѣлаго организма нужно перенести ампутацію нѣкоторыхъ его частей, — когда они предпочинаютъ тянуть нищенскаго Лазаря, вмѣсто того, чтобы говорить простымъ человѣческимъ языкомъ. Мой милый народъ! пусть ихъ! Это несчастные, которые не только тебя не любятъ, но и не способны тебя любить. Но, я, мой милый народъ, я тебя слишкомъ люблю; твои раны слишкомъ близки моему сердцу, чтобы я скрывалъ ихъ изъ пустаго тщеславія. О, мой милый народъ! если тебѣ станетъ иногда слишкомъ больно отъ прикосновенія моихъ грубыхъ рукъ къ твоимъ ранамъ — чтожь дѣлать? извини меня, мнѣ самому больно. Твои раны — мои раны; моя грудь усѣяна тѣми-же самыми ранами, что и твоя! О, мой народъ, сколько ты страдаешь отъ твоихъ язвъ и недуговъ, не дай-Богъ испытать никому этихъ страданій и мукъ, которыми наполнена вся твоя жизнь. Она вся наполнена разными тревогами и волненіями.

Что-же можетъ излечить тебя, о мой народъ! Какой бальзамъ можетъ заживить твои раны и облегчить твои страданія? Ты очень хорошо знаешь этотъ бальзамъ, хотя ты его никогда не употреблялъ; онъ тебѣ очень хорошо знакомъ, потому что ты изъ него много пострадалъ.

Пострадали за него и сѣченовцы. Этотъ бальзамъ есть именно христіанская кровь, но христіанская кровь не плотская, а нравственная, животворящая кровь. Тебѣ нужна не одна капля христіанской крови, а цѣлые потоки, цѣлыя струи, которые проникнули-бы въ твою замкнутую, заплеснѣвшую жизньи освѣжили твои онѣмѣвшіе члены, твои раны и язвы, и возстановили-бы твои богатырскія силы, которыя могли-бы принести пользу какъ тебѣ, такъ и всему человѣчеству. А вамъ, доблестные нынѣ живущіе, граждане Сѣченовки, мой привѣтъ!.. примите привѣтъ отъ вашего роднаго брата и знайте, что какъ-бы далекъ я отъ васъ ни былъ, въ какія-бы глубокія пучины житейскаго моря меня судьба ни забросила, — я всегда останусь васъ любящимъ братомъ, вашъ незабвенный образъ всегда будетъ витать передъ моими духовными очами, потому что въ вашемъ образѣ я узнаю свой ликъ, а пока я живъ — я этого никогда не забуду; ибо можетъ-ли волкъ перемѣнить свою кожу, лисица свои зубы; точно такъ же мы остаемся сами собою, какъ-бы ни старались забыть себя. И такъ, миръ вамъ, сѣченовцы, миръ вашимъ женамъ, дѣтямъ, коровамъ, козамъ, которые пасутся на тучныхъ лугахъ; миръ всему достоянію, миръ всему Израилю съ его женами, его дѣтьми, всѣми его многочисленными потомками, разбросанными по всѣмъ городамъ, по всѣмъ селамъ и проселкамъ и но всемъ четыремъ частямъ свѣта, — отъ меня раба Божьяго, который воздаетъ хвалу Господу Богу, давшему мнѣ силу и крѣпость окончить исторію достопримѣчательнаго города Сѣченовки.

Н. О. Трофимовъ.

"Нива", №№ 24—30, 1872

---

1. Малкитъ — наказаніе батогами, не болѣе 39 ударовъ, по опредѣленію Синедріона; но теперь, въ воспоминаніе этого закона, наканунѣ суднаго дня каждый даетъ себѣ столько-же ударовъ ремнемъ, читая при этомъ извѣстную молитву. Это дѣлается на всякій случай — авось онъ согрѣшилъ и заслужилъ наказаніе батогамя.
2. Талмудъ.
3. Родъ колодезя, гдѣ нѣсколько человѣкъ могутъ свободно окунуться.
4. Шехина: Кабалистическая Формула, имѣющая болѣе осязательное значеніе, чѣмъ величіе Бога; само слово имѣетъ окончаніе женскаго рода .
5. Гоэнъ — геній. Виленскій гоэнъ — одинъ изъ самыхъ извѣстныхъ ученыхъ евреевъ послѣдняго столѣтія.
6. Нашъ священный талмудъ объясняетъ стихъ: «И толкались дѣти внутри ея», что, когда Ревекка проходила мимо еврейской сирагоги, Яковъ толкался впередъ и хотѣлъ выйти; а когда она проходила мимо церкви, то Исаакъ толкался впередъ, чтобы выйти.
7. Баалъ-шемъ нѣчто въ родъ знахаря, пользующій отъ всѣхъ недуговъ, преимущественно отъ нечистой силы, падучей болѣзни и пр., разными амулетами и таинственными кабалистическими средствами.
8. Оригиналъ этого замѣчательнаго амулета (камеа) хранится еще въ Сѣченовскомъ музеумѣ древностей, въ числѣ прочихъ рѣдкихъ историческихъ памятниковъ.
9. Мерейна — титулъ, раввинъ, учитель, степень учонаго, которымъ надѣлялись тѣ, которые выдерживали экзаменъ. Этотъ обычай ведетъ свое начало со временъ талмуда, но въ послѣднее время онъ потерялъ свое значеніе, потерялъ прежнюю формальность и сдѣлался доходною статьею раввиновъ, которые стали выдавать этотъ титулъ за деньги, безъ всякихъ экзаменовъ. Въ настоящее время этотъ бычай болѣе не существуетъ.
10. Штраймелъ — круглая лисья шапка, съ шестью или восмью хвостиками.
11. Рацеморовая жупица въ родѣ парчеваго кафтана.
12. Погребальное братство, пользующееся почетомъ среди евреевъ
13. Куна — есть слѣдующій родъ наказанія: дугообразное желѣзо, прикрѣпленное на петлѣ въ синагогѣ къ стѣнѣ, обкладывалось вокругъ шеи преступника и съ другой стороны запиралось. При этомъ лицо преступника было обращено къ публикѣ, для того чтобы публика могла плевать въ него. Этого рода наказанія вышли уже изъ употребленія лѣтъ 30 тому назадъ. Слѣды этихъ куне видны еще въ нѣкоторыхъ старыхъ синагогахъ.
14. Гой — всякое племя не еврейское.
15. Еврейская говядина, прежде чѣмъ ее варить, должна мокнуть въ водѣ не менѣе получаса и лежать просоленною не менѣе часа. Потомъ ее вымываютъ и въ такомъ видѣ ее уже можно варить.
16. У евреевъ для молочной пищи существуетъ совершенно особенная посуда и прочія принадлежности для ѣды.
17. Для совершенія этого обряда требуется не менѣе 10 человѣкъ. Нѣкоторые изъ нихъ должны быть спеціалисты по совершенію этого обряда.
18. Общественная молитва должна совершаться не менѣе какъ 10 людьми не моложе 13 лѣтъ, мужского пола.
19. Собаки всегда узнаютъ присутствіе въ городѣ этого злого ангела и всегда привѣтствуютъ его жалобнымъ воемъ (жалобный вой собакъ наводитъ оцѣпѣненіе на евреевъ, особенно на женщинъ). Въ талмудѣ сказано, что коль скоро въ городѣ Илія пророкъ, то собаки весело играютъ (пророкъ — символъ счастія, довольства); если же ангелъ смерти, то онѣ жалобно воютъ.
20. По закону еврейскому, какъ только больной испускаетъ духъ, его сейчасъ нужно снять съ кровати и положить на землю, на подостланную солому; этимъ выражается то, что мертвецъ не принадлежитъ болѣе жизни, а землѣ.
21. По талмуду — каждое доброе дѣло сотворяетъ добраго ангела, а каждое злое дѣло — злого духа.
22. Есть одно средство, чтобы въ эту критическую минуту не забыть своего имени. А именно, слѣдуетъ ежедневно во время молитвы сказать стихъ псалма, начинающійся буквою своего имени; но разумѣется, кто не молится тотъ пропалъ.
23. Хибодъ гаковеръ — страданія могильныя.
24. Для этого цѣлую недѣлю стоитъ стаканъ съ водою и около этого тряпка. Въ водѣ душа обыкновенно умывается и тряпкой вытирается.
25. Въ маленькихъ еврейскихъ городахъ быть содержателемъ бани считается не почетнымъ занятіемъ и никто мало-мальски дрожащій своими именемъ не возыется за это дѣло.
26. Заповѣди пишутся особыми спеціалистами этого дѣла, которые называются сойферъ (писарь). Это писаніе сопряжено съ большими затрудненіями. Пишутся онѣ на пергаментѣ, извѣстной обрядовой выдѣлки, буквами опредѣленной и неизмѣнной формы. Тутъ требуется самая тщательная точность, потому что малѣйшее измѣненіе, малѣйшая ошибка дѣлаютъ ихъ негодными. Для корректированія заповѣдей есть особые спеціальные корректоры берущіе плату съ каждой найденной ими ошибки. (Ошибки бываютъ двоякаго рода: 1-я такого рода ошибки, которыя дѣлаютъ заповѣди негодными, 2-я же суть такія ошибки, которыя могутъ быть поправлены). Разумѣется, что эти господа иногда злоупотребляютъ своею спеціальностью, дѣлая намѣренно побольше ошибокъ. Ошибка можетъ состоять въ невѣрности уголка или рожка какой нибудь буквы. Одни заповѣди пишутся не менѣе года. Нормальная цѣна заповѣдямъ въ настоящее время около 300 рублей; но есть заповѣди, писанныя извѣстными спеціалистами (благочестивыми и мастерами своего дѣла), стоющія больше 1000 рубл. Заповѣди не служатъ собственно принадлежностью молитвеннаго дома или синагоги, каждый еврей по закону долженъ имѣть отдѣльныя заповѣди; но такъ какъ отдѣльнымъ лицамъ онѣ не доступны по дороговизнѣ, каждый по крайней мѣрѣ старается принять участіе въ издержкахъ писанія заповѣдей. Если же отдѣльное лицо иногда и пишетъ заповѣди, оно обыкновенно отдаетъ ихъ въ какой нибудь молитвенный домъ или синагогу. Каждый молитвенный домъ пишетъ заповѣди или на свой счетъ или по подпискѣ прихожанъ; въ каждой синагогѣ или молитвенномъ домѣ находится по нѣскольку заповѣдей.
27. У евреевъ богослуженіе совершается и не духовнымъ лидомъ; его можетъ исполнять каждый, имѣющій голосъ и знающій напѣвъ молитвъ.
28. Въ еврейскихъ синагогахъ и молитвенныхъ домахъ мѣста откупныя; иногда на счетъ распродажи мѣстъ строится молитвенный домъ. Мѣста эти оставляются въ наслѣдство нѣсколькимъ поколѣніямъ. Въ нѣкоторыхъ синагогахъ главныя мѣста стоятъ 400 или 500 руб. сер.
29. Женщины обыкновенно дарятъ свое старое шелковое платье на оболочки заповѣдямъ и на занавѣсы для кивота, гдѣ хранятся заповѣди.
30. Тойра тоже что святыя заповѣди. Обыкновенно начало и конецъ писанія заповѣдей сопровождается праздникомъ и каждый старается купить себѣ букву слова начинающагося начальной буквой его имени (онѣ продаются съ публичнаго торга) и тутъ же вписываются въ его присутствіи въ заповѣдь, съ его рукоприложеніемъ, т. е. взявъ перо въ руки, онъ затѣмъ передаетъ его сойферу для записи. Это имѣетъ своего рода значеніе.
31. Точеніе ножа считается дѣломъ не легкимъ у рѣзника. Остріе ножа должно быть такъ ровно выточено, что когда проводишь ногтемъ по острію, то чтобы не замѣтно было ни одной щербинки, — и чѣмъ больше развито это осязаніе у рѣзника, чтобы отыскивать незамѣтныя для другихъ неровности, тѣмъ лучшимъ рѣзникомъ онъ считается.
32. Нѣкоторыя даже легкія поврежденія въ организмѣ животнаго дѣлаютъ его негоднымъ для употребленія въ пищу евреями. Однимъ изъ самыхъ худшихъ поврежденій считается дырочка или другое поврежденіе въ легкихъ; поэтому обыкновенно легкія сильно надуваются воздухомъ чрезъ гортань, при чемъ ихъ сильно ударяютъ рукой, чтобы они лучше расправлялись и надувались. Если легкія выдерживаютъ напоръ воздуха, то животное считается здоровымъ и годнымъ въ пищу. Если на легкихъ иногда случается наростъ кожицы, то эта кожица называется сирхой; снять ее осторожно, не задѣвая кожи легкихъ, считается весьма труднымъ дѣломъ и искусствомъ рѣзника, — безъ этого мясо быка не можетъ быть употреблено въ пищу.
33. Заткнуть ротъ чѣмъ-нибудь и кричать — считается однимъ изъ вспомогательныхъ средствъ къ улучшенію голоса.
34. Чолитъ. У евреевъ въ субботу нельзя готовить. Кушанье приготовляется въ пятницу и ставится въ горячую печь, отверстіе которой задѣлывается доской и замазывается глиной и на субботу получается готовая горячая пища. Такая пища называется чолитомъ.
35. Гилгулъ. По кабалистическому ученію, еврейская душа за извѣстные грѣхи обречена на переселеніе на извѣстный срокъ въ тѣло животнаго; по мѣрѣ наказанія выбирается родъ животнаго. За самые тяжкіе грѣхи душа переселяется въ свинью. Это переселеніе называется гилгулъ. Если животное, въ которомъ есть гилгулъ, бываетъ зарѣзано, то гилгулъ можетъ попасть въ кусокъ говядины и такой кусокъ говядины достанется непремѣнно еврею, который избавляетъ его отъ мученій своей молитвою.
36. Это средство состоитъ въ томъ, чтобы слѣдить за умирающими въ другихъ городахъ и при этомъ входить въ соглашеніе съ родственниками покойника, чтобы похоронить его на вновь учрежденномъ кладбищѣ. Это дѣлается до тѣхъ поръ, пока число мертвецовъ не доходитъ до десяти.
37. Мертвецы всегда по ночамъ молятся въ синагогѣ, какъ и живые.
38. Бываютъ миквы неплодотворныя. Изъ такихъ городовъ женщины обыкновенно для купанія ѣдутъ въ другой городъ.
39. Глава библіи, начинающаяся словами: «внемли Израиль!» написанная на пергаментѣ, тѣми же формальностями, какъ и заповѣди. Они должны находиться при каждой двери; они охраняютъ отъ нечистой силы, отъ бѣдъ и золъ.
40. Въ еврейскихъ синагогахъ женщины сидятъ отдѣльно отъ мужчинъ, за перегородкой.
41. Талмудъ разсказываетъ, что когда канцлеръ Гаманъ провалился съ своимъ государственнымъ проэктомъ и ему велѣли прокатить своего кровнаго врага на лошади, въ царской порфирѣ, — ничтожный жидокъ Мордохай, который, будучи еще прахомъ, рабомъ, не хотѣлъ кланяться этому могучему властелину, съумѣлъ ядовито отомстить и вздумалъ такую штуку: "для того, чтобы одѣть царскую порфиру, нужно быть чистымъ; поэтому, милый канцлеръ, сведи меня въ баню и обмой меня, такъ какъ жидки народъ нечистоплотный. Его сіятельство исполнилъ его желаніе. Теперь меня нужно постричь, потому что носить царскую корону неловко въ такихъ длинныхъ пейсахъ. Его сіятельство оказался также и хорошимъ цирюльникомъ. Когда онъ ему подалъ лошадь — этотъ олицетворенный ядъ посмотрѣлъ на лошадь съ ядовитой улыбкой: «лошадь ужасно высока, сказалъ онъ, — мнѣ, пожалуй, не взлѣзть на нее; намъ, жидкамъ, никогда не приходилось ѣздить на такихъ высокихъ лошадяхъ, тѣмъ болѣе, что я изнуренъ постомъ. Не угодно ли будетъ встать вамъ на четверинкахъ и я но вашей спинѣ кое-какъ вскарабкаюсь. Вотъ такъ у васъ мягкая спина, ваше сіятельство, не то что у насъ — кожа да кости». Когда же Гаманъ велъ за уздечку торжествующаго Мордохая мимо своего же дома, жена Гамана, воображая, что на лошади сидитъ Гаманъ, а ведетъ ее Мордохай, вылила на ведущаго лохань съ разною дрянью.
42. Училище даровое дли бѣдныхъ дѣтей.
43. Эта роскошь рѣдко встрѣчается въ маленькихъ городахъ.
44. Процессы мертвецовъ съ живыми у живыхъ судей бываютъ очень часто. Это бываетъ слѣдующимъ образомъ: когда мертвый человѣкъ имѣетъ какую-нибудь претензію къ живому человѣку, онъ къ нему является ночью и требуетъ его въ небесный судъ. (Разумѣется, въ такомъ случаѣ живому предстоитъ умереть). Отказаться живой не можетъ, потому что мертвецъ его можетъ задушить, но иногда ему удается выпросить у мертвеца согласіе, чтобы ихъ разсудили живые судьи. Тогда по обоюдному согласію обѣ тяжущіяся стороны являются въ назначенный часъ къ судьямъ (Судъ этотъ состоитъ изъ 3-хъ членовъ). Мертвецъ обыкновенно является невидимкой и сидитъ за занавѣсей, отдѣляющей его отъ живыхъ. Онъ излагаетъ свою претензію какъ живой человѣкъ. Мертвецъ долженъ повиноваться рѣшеніямъ судей; его обыкновенно стараются оправдывать, потому что, когда онъ проигрываетъ, то удаляется съ ужаснымъ шумомъ. Бендетъ судился за какое-то любовное дѣло. Одинъ отецъ обѣщалъ выдать за него дочь, но потомъ отказался. Каждый городокъ приписываетъ своему равнину участіе въ этомъ процессѣ.
45. Если кто-нибудь всходитъ на алтарь и говоритъ: я запрещаю обществу молиться, то общество не можетъ совершать общественное богослуженіе и никто не имѣетъ право согнать его съ алтаря силою. Это средство очень часто употребляется тѣми, кто имѣетъ какую-нибудь претензію къ обществу; въ особенности во время наборовъ, въ молитвенныхъ домахъ, гдѣ молятся общественные дѣятели, почти по цѣлымъ недѣлямъ не совершаютъ общественнаго богослуженія.
46. Въ городахъ это одно изъ самыхъ раціональнѣйшихъ средствъ длѣ возбужденія общества къ какой нибудь дѣятельности, или къ какому нибудь участію. Это можетъ сдѣлать или раввинъ, или общество, но не частное лицо.
47. Проклятіе, отлученіе.