Возвращеніе.
правитьВесь городокъ пришелъ въ волненіе…
У воротъ постоялаго двора этого маленькаго мѣстечка, затерявшагося среди лѣсовъ, на разстояніи часа пути отъ желѣзной дороги, стояла коляска, въ которой пріѣхалъ со станціи какой то чужестранецъ. Дорожный сундукъ, обитый мѣдью, и большой саквояжъ изъ желтой пахучей кожи были уже внесены въ домъ.
Дѣти, какъ всегда, очутились на мѣстѣ первыми и теперь торопились разсказать объ этомъ взрослымъ, которые также спѣшили къ постоялому двору. Каждый изъ ребятъ непремѣнно хотѣлъ доказать, что онъ раньше другихъ увидѣлъ пріѣзжаго. Они перебивали другъ друга, и дѣло дошло до настоящей потасовки.
— Это что такое? — раздался вдругъ сердитый голосъ. — Чего вы тутъ горланите? Смирно!
— Господинъ учитель!..
— Я, господинъ учитель!..
Они бросились къ нему въ безпорядкѣ, отталкивая другъ друга, растрепанные, въ истерзанной одеждѣ, стараясь говорить наперерывъ и бросая другъ на друга гнѣвные взгляды.
— Молчать! — крикнулъ учитель. — Пусть говоритъ кто нибудь одинъ!.. Генрихъ Ламнерцъ, вытри носъ и разсказывай, ну!..
Мальчикъ, пристыженный, вытеръ носъ. Его товарищи, другіе школьники и школьницы, вытолкнули его впередъ. Въ эту минуту подоспѣли взрослые, заинтересованные происшедшимъ.
— Ну, что-жъ?..
— Проѣхала… проѣхала… коляска… — проговорилъ мальчикъ, запинаясь.
— Коляска? — повторилъ учитель и потомъ вдругъ крикнулъ: — Ты думаешь, что мы еще не проспались, дурачокъ? Ступай на мѣсто, а то я тебѣ задамъ! Иди ты сюда, Билла, и разскажи въ чемъ дѣло, мое дитя.
Билла, маленькая дѣвочка, дочь портного, выскочила впередъ, быстро облизнула свои губки краснымъ язычкомъ и затараторила:
— Въ коляскѣ сидѣлъ человѣкъ… нѣтъ, не человѣкъ, а господинъ! На головѣ у него была красивая мягкая шляпа… На немъ было красивое пальто съ мѣхомъ… И у него были красивые бѣлокурые усы… А на ногахъ были такіе блестящіе сапоги, что въ нихъ можно было смотрѣться, какъ въ зеркало… Когда онъ увидѣлъ насъ, то сказалъ намъ: «Godien Dag»'…
— Какъ? Онъ сказалъ: «Godden Dag»? Значитъ, это не быль господинъ, а кто-нибудь изъ здѣшнихъ!
Слушавшіе этотъ разговоръ жители мѣстечка съ удивленіемъ посмотрѣли на школьнаго учителя.
— Но вѣдь у него пальто на мѣху, — замѣтилъ какой-то ремесленникъ. — Здѣсь ни у кого нѣтъ такого пальто.
— Даже у бургомистра, у великаго Могола! — сказалъ кто-то.
— Я слышалъ вчера въ уѣздномъ городѣ, что нынче никто не заявилъ желанія арендовать наши общественныя земли для охоты, потому что…
— Посмотримъ! Если только тутъ не скрывается крупное мошенничество!..
— …Потому… потому, что самъ господинъ бургомистръ отсовѣтовалъ это всѣмъ охотникамъ! По его словамъ, во всемъ округѣ нѣтъ никакой дичи, а вся община состоитъ лишь изъ неотесаннаго мужичья…
— Ага! Господинъ бургомистръ, значитъ, изъ простого чувства милосердія самъ взялъ эти земли въ аренду за… за бутербродъ!
— Эдакая подлость! Надо поднять вопросъ объ этомъ…
— Надо пожаловаться ландрату!
— Если тамъ не дѣйствуютъ съ нимъ заодно!..
Учитель вынулъ часы и посмотрѣлъ на нихъ.
— Какъ разъ время для вечерней кружки пива! — сказалъ онъ.
Коляска отъѣхала отъ постоялаго двора. Послѣдній чемоданъ былъ внесенъ въ домъ. Кучеръ прогналъ бичомъ шумливыхъ ребятишекъ, облѣпившихъ коляску, и быстро покатилъ по улицѣ. Кто-то изъ стоявшихъ потянулъ воздухъ носомъ и проговорилъ:
— Похоже на весну… хотя еще только конецъ февраля. Быть можетъ, дѣйствительно сюда пріѣхалъ кто-нибудь!..
Всѣ послѣдовали его примѣру и также, понюхавъ воздухъ, объявили, что онъ правъ.
— Старый Флендерсъ знаетъ свое дѣло. Не даромъ онъ расширилъ и отдѣлалъ заново свою гостинницу! Онъ хочетъ устроить здѣсь курортъ, и это привлечетъ въ нашъ городокъ много денегъ. Молодчина! Пойдемъ, значитъ, къ Флендерсу!..
И одинъ за другимъ, они отправились въ гостинницу «Золотого Льва».
Булочникъ, мясникъ и колоніальный торговецъ робко переглянулись другъ съ другомъ. Они чувствовали нѣкоторыя обязательства по отношенію къ своимъ кліентамъ и, поэтому, сначала посмотрѣли на улицу, а потомъ уже пошли вслѣдъ за другими въ гостинницу, гдѣ велѣли кельнершѣ подать себѣ кружку дешеваго пива.
Хозяина въ комнатѣ не было.
— Эй, Бабетта, куда дѣвался старикъ? — спросили кельнершу.
Она лукаво усмѣхнулась и показала глазами наверхъ, гдѣ находились комнаты для пріѣзжающихъ, прибавивъ:
— Нельзя сказать!..
Всѣ тоже взглянули наверхъ, испытывая жгучее любопытство…
Сундукъ и остальныя вещи пріѣзжаго были внесены въ лучшую и самую просторную комнату наверху. Дворникъ устлалъ ковромъ лѣстницу. Старый Флендерсъ съ подобострастной улыбкой послюнилъ кончикъ карандаша и приготовился записать имя и званіе своего гостя.
Пріѣзжій посмотрѣлъ на него своими свѣтлыми блестя щими глазами.
— Меня зовутъ Конрадъ Флендерсъ, — сказалъ онъ серьезно.
Старикъ, согнувшійся надъ книгой для пріѣзжающихъ, вдругъ выпрямился.
— Какъ вы сказали? — спросилъ онъ.
— Конрадъ Флендерсъ, сынъ хозяина этой гостинницы, Іосифа Флендерса… Ну, положи же на мѣсто карандашъ, отецъ, и протяни мнѣ руки!
— Ты… Ты?..
— Да, я, отецъ… послѣ пятнадцати лѣтъ!
Онъ схватилъ обѣими руками правую руку старика и крѣпко потрясъ ее: «Ты все еще не узнаешь меня, отецъ?..»
Старикъ какъ-то бокомъ посмотрѣлъ на него.
— Нѣтъ… узнаю. Я вижу — это ты, Конрадъ!..
Потомъ, вдругъ, взглянувъ прямо въ лицо сыну, — спросилъ:
— Что тебя привело сюда? Счастье начало измѣнять тебѣ?..
— О, нѣтъ, отецъ! Все идетъ хорошо и будетъ идти еще лучше!..
Старикъ глубоко вздохнулъ.
— А я подумалъ уже, что ты пріѣхалъ взять себѣ «Золотого Льва»…
Конрадъ весело и звонко расхохотался:
— Гостинницу?.. Нѣтъ, отецъ! Вѣдь она же принадлежитъ тебѣ?
— Въ прошломъ году она была перестроена на твои деньги.
— Мнѣ все равно. Я далъ тебѣ эти деньги безъ процентовъ и въ пожизненное владѣніе.
— Но у меня нѣтъ на это никакихъ юридическихъ доказательствъ.
Сынъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ взглянулъ на отца.
— Хорошо, — сказалъ онъ. — Поѣдемъ завтра въ уѣздный городъ, къ нотаріусу, если это можетъ успокоить тебя. А теперь поздоровайся же со мной!..
— Хорошо, поѣдемъ завтра… Здравствуй же, Конрадъ! Ты выглядишь недурно!
— Нѣтъ причинъ выглядѣть иначе, отецъ. Жаловаться мнѣ не на что, — весело отвѣчалъ молодой человѣкъ и снова энергично потрясъ руку отца.
— Ты зарабатываешь, значитъ, кучу денегъ своей музыкой? Вотъ ужъ никогда бы не думалъ этого!
— Но ты не сердишься на это?
— Сердиться? Деньги всегда деньги. Главное — самому зарабатывать ихъ, а не черезъ другихъ. Поэтому-то, въ моихъ глазахъ, музыка твоя — второстепенное дѣло. На первомъ планѣ у меня…
— Гостинница «Льва»! — перебилъ его, смѣясь, Конрадъ и отвѣсилъ ему шутливый поклонъ.
Но старый Флендерсъ не понялъ ироніи и, окинувъ испытующимъ взоромъ вещи сына, спросилъ его какъ бы вскользь:
— Ты пріѣхалъ только на нѣсколько дней?
— Я бы хотѣлъ пробыть здѣсь нѣсколько мѣсяцевъ. Я нуждаюсь въ спокойствіи для моей новой работы. Притомъ-же, и тоска по родинѣ немного даетъ себя чувствовать… Вѣдь прошло пятнадцать лѣтъ!.. Или, можетъ быть, уже всѣ комнаты въ «Золотомъ Львѣ» заранѣе удержаны, въ виду предстоящаго наплыва весеннихъ и лѣтнихъ гостей?..
Старикъ провелъ рукой по своему небритому подбородку.
— Если ты полагаешь, что можешь смѣяться надъ этимъ, то, значитъ, ты ничего не понимаешь! Ужъ конечно, старый Флендерсъ выстроилъ свою гостинницу не для воробьевъ и мышей! Наше мѣстечко будетъ курортомъ, и гости будутъ слетаться сюда, какъ мухи лѣтомъ. Можешь въ этомъ отношеніи положиться на своего отца!
— Ну, ну! — успокоилъ его сынъ. — До тѣхъ поръ я буду уже далеко, и комната будетъ свободна.
— Можетъ быть, ты согласишься занять комнату этажемъ выше?
— Господинъ хозяинъ, я удерживаю за собой эту комнату, если бы даже за нее мнѣ надо было платить въ день по золотому…
— Такъ, такъ… ты бы заплатилъ? Ты не хочешь ничего принимать даромъ? Ну, что-жъ, если твоя гордость не позволяетъ тебѣ, то я согласенъ.
— Нѣтъ, моя гордость не позволяетъ мнѣ…
Какая-то тѣнь легла на лицѣ молодого человѣка, но она тотчасъ же разсѣялась, когда онъ повернулся къ окну и увидѣлъ освѣщенные закатомъ лѣсъ и луга и вдали рѣку.
Старикъ не мѣшалъ ему. Онъ, видимо, о чемъ-то раздумывалъ и немного прищурилъ глаза. Наконецъ, сынъ подошелъ къ нему.
— А все-таки хорошо дома, отецъ! — воскликнулъ онъ. — Чудно хорошо!..
— Ты сдѣлался тамъ, на чужбинѣ, знаменитымъ человѣкомъ, Конрадъ? Когда ты бѣжалъ изъ дому, пятнадцать лѣтъ тому назадъ и потребовалъ свое материнское наслѣдство, вложенное въ эту гостинницу, то я думалъ, что сдѣлаюсь банкротомъ…
— Это было не совсѣмъ такъ, отецъ. Мое образованіе стоило денегъ, и надо же было жить какъ-нибудь, хотя и очень скромно! Но, такъ какъ ты наотрѣзъ отказался поддержать меня…
— Зачѣмъ тебѣ была нужна консерваторія? Поддержать гостинницу было важнѣе…
— А все таки, вѣдь это консерваторія причиной тому, что теперь «Золотой Левъ» заново отдѣланъ и расширенъ! — замѣтилъ, улыбаясь, Конрадъ. — Я съ удовольствіемъ послалъ тебѣ деньги, какъ только ты попросилъ меня объ этомъ, и меня это нисколько не стѣснило.
— Ты, значитъ, очень знаменитъ? Я уже спрашивалъ тебя объ этомъ!
— Если тебя это можетъ порадовать, отецъ, то я скажу тебѣ: да, имя Конрада Флендерса извѣстно всему міру.
— Такъ, такъ… значитъ, твое имя должно имѣть притягательную силу? Вѣдь всегда находятся такіе дураки, которые бѣгаютъ за знаменитостями. Ну, вотъ, пойдемъ туда внизъ, въ залу. Учитель, навѣрное, будетъ тамъ. Съ нимъ ты долженъ постараться быть въ хорошихъ отношеніяхъ. Онъ часто пишетъ большія статьи въ газетѣ.
— Боже храни меня! И здѣсь то же самое?.. Но вѣдь я же пріѣхалъ сюда инкогнито!..
— Глупости! Въ «Золотомъ Львѣ»… инкогнито? Ну, пойдемъ же внизъ!..
Торжественная тишина воцарилась въ большой просторной комнатѣ, когда туда вошелъ старый Флендерсъ со своимъ гостемъ. Сидящіе за кружками пива уставили глаза въ полъ или въ потолокъ. Учитель поспѣшно схватилъ газету, дѣлая видъ, что читаетъ ее, но на самомъ дѣлѣ онъ поглядывалъ изъ-за нея на гостя. Всѣ старались сдѣлать видъ, будто знатные чужестранцы вовсе не составляютъ рѣдкости въ здѣшнихъ мѣстахъ, и въ то же время всѣ таили въ душѣ надежду въ скоромъ времени завязать знакомство съ пріѣзжимъ.
— Добрый вечеръ, — сказалъ Конрадъ.
— Добрый вечеръ, — отвѣчали ему.
— Вы позволите мнѣ присѣсть къ вамъ?
— Пожалуйста! Пожалуйста!..
Всѣ задвигали стульями. Конрадъ выбралъ для себя мѣсто между учителемъ и колоніальнымъ торговцемъ. И снова наступила тишина. Всѣ уставили взоры въ полъ или потолокъ, а учитель, сжавъ губы, посматривалъ изъ-за газеты. Очевидно всѣ ждали, чтобы пріѣзжій представился имъ.
— Бутылку рюдесгеймера! — приказалъ Конрадъ. — Но прежде дайте кружку здѣшняго вина, чтобы утолить жажду…
Учитель откашлялся и проговорилъ:
— Извините, меня, милостивый государь, но здѣшнее вино предназначается не только для утоленія жажды…
— Не только? Значитъ, также и для торжественныхъ случаевъ? Ну, что жъ, вы видите, что я прежде всего этимъ виномъ приношу жертву домашнимъ богамъ, г. учитель!..
— Извините, милостивый государь, но я не хорошо разслышалъ… не знаю вашего имени…
— Но, господинъ учитель! Съ какимъ усердіемъ вы когда-то вколачивали въ меня азбуку, а теперь вамъ самимъ не хватаетъ нѣсколькихъ буквъ?
Учитель сбросилъ очки и, поднявъ голову, взглянулъ на говорившаго. И вдругъ онъ схватилъ его за плечи и потрясъ.
— Конрадъ!.. Это ты… Конечно! Добро пожаловать, мой сынъ, добро пожаловать! Ты — украшеніе нашего города, украшеніе искусства и всего человѣчества!..
— Вижу, что вы дѣйствительно обрадовались мнѣ!..
— Еще бы! Что-жъ ты думаешь, что я совсѣмъ погрязъ здѣсь? Оттого, что тридцать лѣтъ сижу въ этомъ захолустномъ мѣстечкѣ? И ты удивляешься, что я отъ всего сердца радуюсь возможности поговорить, наконецъ, съ разумнымъ человѣкомъ, поговорить съ нимъ обо всемъ, къ чему я съ юности чувствовалъ влеченіе: объ искусствѣ, литературѣ, музыкѣ!.. Конрадъ… Нѣтъ! Если я и осмѣливаюсь говорить тебѣ «ты» по прежнему, то все же я долженъ называть тебя «маэстро»!..
— Ваше здоровье, господинъ учитель! Вы согрѣли мою душу.
— Будь здоровъ! И добро пожаловать на родину!
Всѣ сидящіе за столомъ пришли въ волненіе. Всѣ увѣряли, что они тотчасъ же узнали Конрада Флендерса, но только не рѣшались показать это, не зная, какъ отнесется Конрадъ, ставшій знаменитымъ и богатымъ, къ старымъ знакомымъ и допуститъ ли прежнее фамильярное обращеніе съ собой?
— Нѣтъ, онъ вовсе не гордецъ, Конрадъ! — сказалъ колоніальный торговецъ. — Онъ, вѣдь, знаетъ, куда онъ пріѣхалъ! Онъ помнитъ, конечно, какъ я не разъ совалъ ему въ ротъ леденецъ, когда онъ былъ мальчишкой! Поэтому я и считаю себя вправѣ говорить ему «ты».
— Дружище, Конрадъ! Еслибъ ты заглянулъ къ намъ въ мясную лавку! — Мясникъ ударилъ себя въ грудь. — У меня теперь есть машина для выдѣлки колбасъ… съ паровымъ двигателемъ! Говорю тебѣ только одно: съ паровымъ двигателемъ!.. Приходи завтра и осмотри все!..
— Сегодня же ночью я спеку для тебя крендель! — воскликнулъ булочникъ. — И всѣ стали тѣсниться къ Конраду со своими стаканами, чокаться съ нимъ и говорить разныя прибаутки, причемъ каждый вспоминалъ что-нибудь о немъ и этихъ воспоминаній было такъ много, что, пожалуй, хватило бы на цѣлую человѣческую жизнь. А Конрадъ былъ молодъ и смѣялся, съ удивленіемъ слушая эти разсказы о себѣ, о томъ, что онъ продѣлывалъ когда-то, хотя, въ сущности, этого никогда не было. Каждый изъ его согражданъ непремѣнно хотѣлъ въ эту минуту похвастаться тѣмъ, что онъ сохранилъ воспоминаніе о немъ вплоть до сегодняшняго дня, точно предвидя въ немъ будущее свѣтило.
Зала наполнялась людьми. Слухъ о пріѣздѣ Конрада быстро распространился по всему городу, и почти въ каждомъ домѣ хозяинъ требовалъ, чтобы ужинъ былъ поданъ раньше, чтобы тотчасъ же послѣ ужина отправиться въ «Золотого Льва». Старый Флендерсъ и кельнерши совсѣмъ съ ногъ сбились въ этотъ вечеръ. Даже позвали на помощь дворника, и онъ долженъ былъ разносить бутылки и стаканы. Въ этотъ день спрашивали болѣе дорогія вина, точно въ большой праздникъ!
— Эй, дружище! — слышались возгласы. — Вѣдь обыкновенное вино мы можемъ пить всегда, а Конрадъ пріѣзжаетъ сюда не каждый день!..
Конрадъ долженъ былъ разсказывать и отвѣчать на сотни вопросовъ. Каждый непремѣнно хотѣлъ говорить съ Конрадомъ. Къ нему обращались съ разными глупостями, всѣ подзывали его къ своему столу, и все это имѣло только одну цѣль: показать другимъ свою близость съ Конрадомъ.
— Да, да, это такъ и называется! Оперой это называютъ!.. Слушай, Конрадъ, то, что ты пишешь, называется операми?..
— Разумѣется, это пишутъ нотами и музыка это играетъ. Слушай, Конрадъ, ты пишешь ноты?..
— Во всѣхъ странахъ, гдѣ есть театры, играютъ оперы Конрада. Слушай, Конрадъ, твои оперы играютъ также и у французовъ, въ Парижѣ?
— Можетъ быть, Конрадъ обѣдалъ съ принцами?.. Можетъ быть, и папа приглашалъ его къ себѣ?..
— Скажи-ка, Конрадъ, гдѣ тебѣ лучше понравилось, у императора или у папы?
— Здѣсь мнѣ больше всего нравится! — воскликнулъ Конрадъ и вызвалъ этимъ такое ликованіе, какъ будто маленькое мѣстечко вдругъ было объявлено столицей!
— Слышали вы? Конрадъ! Онъ знаетъ, гдѣ хорошо и какое будущее ожидаетъ наше мѣстечко!..
— Конрадъ Флендерсъ!.. Нашъ Конрадъ Флендерсъ!.. Да здравствуетъ Конрадъ!.. Ура!..
— Ура!.. Ура!..
Кто-то затянулъ патріотическую пѣсню. Остальные подхватили ее, и скоро вся зала запѣла хоромъ…
Послѣдніе гости ушли только на разсвѣтѣ. За нѣкоторыми пришли жены и увели ихъ домой…
Конрадъ Флендерсъ проснулся послѣ неспокойнаго сна. Онъ открылъ глаза, и взоры его блуждали по незнакомой комнатѣ. Наконецъ, онъ вспомнилъ. Ахъ да, вѣдь онъ былъ на родинѣ! И родина вчера чествовала его. Кто это сказалъ, что никто пророкомъ не бываетъ въ своемъ отечествѣ? Правда, немного шумно было вчера. Но здѣшніе люди по своему выражаютъ свою радость. Впрочемъ, это все же было довольно оригинально. Но теперь все кончилось, и можно приниматься за работу…
Конрадъ бѣжалъ отъ столичной сутолоки въ свою тихую, затерявшуюся въ глуши родину. Страстное желаніе увидѣть тѣ мѣста, гдѣ онъ провелъ дѣтство и юность, овладѣло имъ. Онъ еще не успѣлъ повидать ихъ, но сегодня же сдѣлаетъ это и пойдетъ туда, въ лѣса!
Ледяная вода освѣжила его. Онъ надѣлъ свѣжее бѣлье и платье и настежъ растворилъ окна. Передъ нимъ, какъ на ладони, лежало мѣстечко, пустынное и сонное, но солнце уже заливало все своими золотыми лучами, и часы показывали девять.
Конрадъ большими прыжками сбѣжалъ съ лѣстницы.
— Завтракать! — крикнулъ онъ, войдя въ столовую. Но когда кельнерша вздумала фамильярно подсѣсть къ нему, онъ сухо сказалъ ей:
— Позаботьтесь о томъ, чтобы все, какъ слѣдуетъ, было выложено изъ моихъ сундуковъ и убрано въ шкафы.
Отецъ еще спалъ. Скорѣе туда, на чистый воздухъ, въ лѣсъ!..
Дорога черезъ лѣсъ шла въ гору. Въ воздухѣ уже чувствовалось вѣяніе весвы, и кое-гдѣ на вѣтвяхъ ивы мѣстами замѣтны были молодыя почки и сережки.
Наконецъ, лѣсъ началъ рѣдѣть, и Конрадъ увидѣлъ передъ собой поросшую правой верхушку горы.
Это было его любимое мѣсто въ дѣтствѣ. Конрадъ быстро, чуть не бѣгомъ, взобрался туда. Пятнадцать лѣтъ ждалъ онъ этой минуты! Онъ хотѣлъ громко крикнуть отъ радости, привѣтствовать родину, но остановился и стоялъ тихо, тихо…
Родина… страна его дѣтства, юности!..
Вотъ она передъ нимъ, безъ всякихъ перемѣнъ, такая какъ была, и ему кажется, что въ ней заключаются всѣ сокровища міра.
Онъ сталъ старше на цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ, и теперь ему тридцать шесть лѣтъ. Да, онъ состарился, но то, что онъ видѣлъ вокругъ себя, осталось такимъ же, какъ было тогда. Его дѣтство и юность смотрѣли на него тутъ изъ за каждаго куста. Ничто не измѣнилось вокругъ него. Тутъ была его родина. Здѣсь онъ рѣзвился на лугу, бродилъ по лѣсу, шумѣлъ на улицахъ мѣстечка, тайкомъ пробирался въ уѣздный городъ, средневѣковыя церкви и башни котораго виднѣлись тамъ въ долинѣ, — или лежалъ на берегу потока, глубоко задумавшись надъ вопросами будущаго. Мысли тѣснились въ его головѣ и настойчиво искали выхода, точно волны рѣки, бѣгущія къ океану…
Онъ смотрѣлъ и думалъ:
— Какъ я люблю тебя, какъ люблю!.. Я люблю тебя, какъ музыку, которая еще не вылилась въ звукахъ, но, никому не слышная, живетъ въ моей душѣ!..
Онъ пролежалъ на полянкѣ до полудня. Солнце согрѣвало его своими лучами, и глаза точно впитывали въ себя окружающую природу. Когда прозвонилъ полдневный колоколъ, онъ медленно всталъ и потянулся. Руки его прикоснулись къ вѣтвямъ деревьевъ.
Тихо спускался онъ по тропинкѣ. На опушкѣ лѣса, у самаго городка, ему повстрѣчалась какая-то молодая женщина. Она шла быстро, не поднимая головы и прижимая къ себѣ темную ивовую корзинку, которую держала въ рукахъ. Когда она углубилась въ лѣсъ, онъ крикнулъ ей вслѣдъ:
— Здравствуйте! — Но въ отвѣтъ послышалось только хрустѣніе вѣтокъ.
— Вѣдь это была Фридель? — проговорилъ онъ громко. — Да, Фридель, я въ этомъ увѣренъ!
Онъ задумчиво продолжалъ свой путь въ освѣщенный солнцемъ городокъ, который точно купался въ золотомъ туманѣ.
— Выспался, отецъ?
— Я ждалъ тебя съ обѣдомъ…
— Чудный день сегодня!
— Чудный вечеръ былъ вчера! Сказать ли тебѣ, сколько у меня было въ кассѣ? А сегодня вечеромъ явятся всѣ ферейны. Будетъ большое собраніе бюргеровъ по вопросу о превращеніи нашего городка въ климатическій курортъ. Ну, ты можешь имъ что-нибудь поразсказать тутъ!
— Я?.. Неужели ты серьезно думаешь, что я опять… сегодня?..
— Ты не долженъ мѣшать мнѣ въ дѣлахъ. Я самъ знаю, что приноситъ пользу «Золотому Льву».
Конрадъ весело посмотрѣлъ на него, но потомъ заговорилъ о другомъ.
— Мнѣ казалось, что я видѣлъ сегодня Фридель въ лѣсу, — сказалъ онъ. — Что съ нею сталось, отецъ?
— Что сталось? Вышла замужъ. По крайней мѣрѣ, лѣтъ шесть тому назадъ. Пока жилъ ея отецъ и получалъ свою капитанскую пенсію, она держала себя гордо и неприступно. Но когда старикъ умеръ, ничего не оставивъ ей, то она согласилась выйти замужъ даже за бургомистра!
— Даже за бургомистра? Развѣ онъ не считался здѣсь лучшей партіей?..
— Онъ-то? Да его никогда не бываетъ дома, ни днемъ, ни ночью! Онъ все время проводитъ на охотѣ и въ охотничьемъ домикѣ. О дѣлахъ онъ совсѣмъ не заботится и лишь настолько занимается ими, чтобы доставлять намъ непріятности своими полицейскими мѣрами. Онъ боится всякаго прогресса, всякаго развитія нашего мѣстечка, опасаясь тогда остаться за штатомъ. Секретарь дѣлаетъ за него всю работу… Но сегодня вечеромъ мы покажемъ господину бургомистру, что отлично можемъ обходиться безъ него и даже можемъ дѣйствовать противъ его желанія.
— Но Фридель… Хорошо ли ей живется, по крайней мѣрѣ, съ такимъ мужемъ?..
— Какъ постелешь, такъ и будешь спать! Когда она была дѣвицей, то всегда держала себя недотрогой и гордилась своимъ воспитаніемъ и прекрасными манерами. А теперь, какъ жена бургомистра, она должна носить ему ѣду въ охотничій домикъ, на верху!
— Фридель!.. — проговорилъ Конрадъ послѣ небольшой паузы. Онъ старался возстановить въ своей памяти образъ этой подруги своего дѣтства и товарища своихъ игръ, такой нѣжный и кроткій… — Жаль ее!
Вечеромъ Конрадъ сидѣлъ въ своей комнатѣ. Лампа горѣла, и передъ нимъ на столѣ лежали чистые листы нотной бумаги. Онъ рѣшилъ завтра начать работать. Въ душѣ его давно уже звучала мелодія, которую онъ хотѣлъ выразить въ нотахъ. Даже ночью, во снѣ, онъ прислушивался къ ней, пока, наконецъ, у него не явилась страстная жажда творчества. Онъ смотрѣлъ на чистые, не исписанные листы бумаги и, какъ всегда передъ началомъ новаго творенія, его охватило странное, неопредѣленное чувство, похожее на робость, но въ сущности представляющее лишь священный трепетъ и глубокое благоговѣніе передъ искусствомъ.
— На этотъ разъ мнѣ поможетъ родина! сказалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ. — Все пойдетъ хорошо!
Онъ всталъ и подошелъ къ старому піанино, которое было его материнскимъ наслѣдствомъ. Онъ велѣлъ перенести его въ свою комнату. Онъ взялъ нѣсколько аккордовъ. Какой нѣжный тонъ сохранился у этого стараго инструмента! Въ струнахъ его, какъ будто, звучали мечты прежнихъ, давнихъ временъ. Не были ли это его собственныя мечты, которыя онъ воспроизводилъ въ звукахъ, когда, юношей, фантазировалъ на этомъ инструментѣ въ отсутствіи отца? Тѣ самыя, которыя онъ повѣрялъ маленькой Фридель, дочери отставного капитана, когда они сидѣли въ лѣсу или на полянѣ? Фридель была шестью годами моложе его, но она была единственной, понимавшей возвышенные порывы его души, среди шумной и глупо хихикающей толпы школьниковъ и товарищей его игръ.
И вотъ теперь эта самая Фридель, жена бургомистра, носитъ своему мужу обѣдъ въ охотничій домикъ, въ лѣсу!
Конрадъ ударилъ по клавишамъ и ближе придвинулъ стулъ къ инструменту.
— Дѣвичьи идеалы! Всегда одно и то же! Ради какого-нибудь бургомистра приносится въ жертву безсмертная душа!..
Онъ заигралъ… Звуки прогнали всѣ тѣни, и засіяли тысячи свѣтильниковъ, словно въ комнатѣ внезапно зажглась ярко освѣщенная елка. Звуки лились бурнымъ потокомъ, уносившимъ все, и онъ погружался въ нихъ все глубже и глубже…
Онъ самъ не зналъ, какъ долго продолжалась его игра. Но вдругъ за окномъ раздались апплодисменты. Дверь въ его комнату открылась, и на порогѣ показался учитель. За нимъ виднѣлись головы любопытныхъ, заглядывавшихъ въ комнату.
— Конрадъ! Маэстро Конрадъ! — воскликнулъ учитель и протянулъ къ нему руки.
— Добрый вечеръ, господинъ учитель.
— Маэстро Конрадъ, ты не долженъ сердиться на меня за то, что я вторгаюсь къ тебѣ безъ разрѣшенія. Клянусь, что вовсе не любопытство двигаетъ мной, какъ всѣми прочими! Это… это совсѣмъ особое чувство… да! Вѣдь я сижу здѣсь тридцать лѣтъ!..
Окончаніе фразы вышло какое-то спутанное, но въ немъ слышалось столько тоски по утраченной юности и такая усталость!
— Г. учитель, если вы хотите, я буду каждый день играть для васъ.
— О нѣтъ, не дѣлай этого, Конрадъ! Въ воскресенье, пожалуй, когда у меня праздникъ. Въ будни я долженъ заниматься въ школѣ, и я долженъ жить со здѣшними людьми. Понимаешь ты это? Нѣтъ, ты этого понять не можешь, потому что ты пріѣхалъ сюда только на время… Если ты мнѣ поиграешь тогда, Конрадъ…
Конрадъ Флендерсъ поспѣшно протянулъ ему руку, и они нѣсколько мгновеній стояли молча, задумчиво глядя другъ на друга.
— Конрадъ, — послышались голоса за дверьми, — мы пришли просить тебя…
— Ну, говорите! Если и г. учитель съ вами…
— Онъ стоитъ во главѣ. У насъ сегодня собраніе бюргеровъ для обсужденія мѣстныхъ интересовъ… А ты вѣдь побывалъ вездѣ, и у тебя есть опытъ. Бургомистръ также приглашенъ.
— Приходи, — сказалъ ему учитель просительнымъ тономъ. — Мнѣ хочется еще побыть съ тобой.
Конрадъ пошелъ съ нимъ, и въ большой танцевальной залѣ, гдѣ происходило собраніе, его встрѣтили криками «ура».
— Ты будешь пить рюдесгеймеръ, — шепнулъ ему отецъ. — Тогда и другіе послѣдуютъ твоему примѣру.
Предсѣдатель собранія позвонилъ.
— Господа, къ дѣлу! — сказалъ онъ.
— Бургомистръ еще не явился. Онъ заставляетъ себя ждать.
— Господа, я послалъ за нимъ. А пока мы можемъ заняться обсужденіемъ дѣлъ и придти къ извѣстнымъ заключеніемъ. На повѣсткѣ стоитъ: газопроводъ и водопроводъ. Постройка трамвая къ городу, согласованнаго съ желѣзнодорожными поѣздами. Все это направлено къ развитію нашего городка и превращенію его въ климатическій курортъ. Я ставлю на обсужденіе пунктъ первый: газопроводъ и водопроводъ.
Онъ сѣлъ. Въ залѣ воцарилось смущенное молчаніе. Тогда быстро поднялся со своего мѣста вице-предсѣдатель и громовымъ голосомъ произнесъ:
— Предлагаю собранію выразить благодарность высокоуважаемому г. предсѣдателю!
Онъ съ воодушевленіемъ захлопалъ въ ладоши. Это послужило сигналомъ. Смущеніе исчезло, и всѣ начали неистово апплодировать, затѣмъ стали подталкивать другъ друга, предлагая говорить, и всѣ пили для приданія себѣ бодрости.
Наконецъ, старый Флендерсъ выступилъ впередъ.
— Господа! — сказалъ онъ. — Мы всѣ здѣсь знаемъ, что во всемъ мірѣ не найдется мѣста, болѣе пригоднаго для лѣченія воздухомъ, чѣмъ нашъ городокъ, благодаря своему положенію среди лѣсовъ. Только одному г. бургомистру это неизвѣстно!
— Браво! Хорошо сказано! — послышалось въ залѣ.
— Господа! Мы всѣ знаемъ также, что городъ, желающій стоять на высотѣ современныхъ требованій, долженъ имѣть газовое освѣщеніе, водопроводъ и трамвай, для болѣе быстрой доставки путешественниковъ. Этого не знаетъ только г. бургомистръ!..
— Онъ долженъ услышать это!.. Пусть онъ это послушаетъ!.. Пошлите ему депутацію, пусть она подниметъ его съ постели!.
— Тише!..
Прозвучалъ звонокъ предсѣдателя.
— Посланный сейчасъ вернется. Продолжайте свою рѣчь, г. Флендерсъ, — обратился онъ къ оратору.
— Господа! Мы всѣ знаемъ, что наплывъ пріѣзжихъ въ наше мѣсто можетъ помочь намъ и повысить цѣны. Мы знаемъ, что устройство курорта для лѣченія воздухомъ является наиболѣе выгоднымъ для насъ предпріятіемъ, такъ какъ воздухъ намъ ничего не стоитъ, а пріѣзжіе будутъ намъ платить за него. Мы знаемъ, что отъ этого выиграютъ не только постоялые дворы, но и каждый изъ жителей, такъ какъ онъ можетъ отдавать внаймы свои комнаты на лѣто и, если пожелаетъ, то можетъ еще получать экстренный доходъ въ качествѣ ремесленника или торговца. Мы всѣ это знаемъ, но это знаетъ и г. бургомистръ, только онъ не хочетъ этого знать, потому что онъ не сочувствуетъ нашему возвышенію и желаетъ оставаться среди насъ какъ турецкій паша!..
Поднялся неистовый шумъ, гнѣвные возгласы и ликованіе.
— Развѣ мы не пришли къ нему на помощь, когда загорѣлся его домъ и не помогли ему потушить пожаръ? Вотъ какова его благодарность!
— Привести его сюда! Привести его сюда… Пусть придетъ бургомистръ! Онъ долженъ сложить съ себя это званіе, даже если ему не хочется этого!.. Выбирайте бургомистромъ Іосифа Флендерса!
И у всѣхъ передъ глазами въ эту минуту носился золотой потокъ, который старый Флендерсъ долженъ привлечь въ городъ!..
Предсѣдатель ожесточенно звонилъ колокольчикомъ до тѣхъ поръ, пока язычекъ не сорвался съ петли.
— Спокойствія!.. Прошу спокойствія! — кричалъ онъ изо всѣхъ силъ. — Я долженъ прочесть вамъ записку г. бургомистра!..
Эти слова подѣйствовали. Любопытство было сильнѣе гнѣва, и въ залѣ воцарилась тишина. Предсѣдатель прочелъ: "Сожалѣю, что не могу принять приглашенія комитета собранія, происходящаго у владѣльца гостинницы Іосифа Флендерса, но сегодня въ первый разъ начали токовать въ лѣсу тетерева. Затѣмъ, такъ какъ объ этомъ собраніи не было заявлено полиціи, то я оштрафую на одну марку каждаго участника собранія, который не отправится немедленно домой.
Въ залѣ воцарилась глубокая тишина. Всѣ сидѣли, притаивъ дыханіе, и никто не рѣшался заговорить первымъ.
Но старый Флендерсъ ничего не боялся. Будущность его «Золотого Льва» состазляла для него главное.
— Не заявлено полиціи! — зарычалъ онъ громовымъ голосомъ. — Я самъ ходилъ въ канцелярію, чтобы заявить объ этомъ. А если не было получено разрѣшенія, то это произошло вслѣдствіе всѣмъ извѣстнаго служебнаго рвенія нашего бургомистра, который не былъ на службѣ цѣлый день, потому что былъ на охотѣ. Еще сегодня утромъ его жена носила ему туда обѣдъ, въ охотничій домъ, и это можетъ засвидѣтельствовать Конрадъ, который ее встрѣтилъ… Я сейчасъ же напишу жалобу г. ландрату, а если это не поможетъ, то обращусь прямо къ правительству!..
Это было какъ разъ то слово, которое было нужно. Правительство! Невидимое, карающее и милующее божество, которому достаточно моргнуть глазомъ, чтобы бургомистръ, и даже самъ ландратъ, поверженъ былъ въ прахъ!..
— Къ правительству! Къ правительству! — раздавались оглушительные крики. — Выбирайте депутацію! Пусть идетъ нашимъ представителемъ старый Флендерсъ и съ нимъ оба предсѣдателя!..
— Мужайтесь, господа! Выборы не за горами! Скажите прямо правительству, что весь округъ будетъ подавать голосъ за соціалъ-демократовъ, если у насъ останется этотъ бургомистръ!..
— Согласны! Согласны! Депутація принята!
Предсѣдатель всталъ:
— Господа! Предложеніе принято. Мы, въ свою очередь, выражаемъ благодарность за наше избраніе. Такъ какъ пунктъ первый, стоящій на повѣсткѣ, относительно газоваго освѣщенія водопровода, постройки трамвая и согласованія его съ поѣздами желѣзныхъ дорогъ также единогласно…
— Единогласно!.. Единогласно!.. Да! да!..
— …также единогласно принятъ, то я закрываю сегодняшнее собраніе, приглашая васъ встать и вмѣстѣ со мною прокричать: да здравствуетъ правительство!
— Ура! Ура! Радуйся, бургомистръ!..
Конрадъ Флендерсъ тихо дотронулся до руки школьнаго учителя.
— Не выйдемъ ли мы на воздухъ? — сказалъ онъ. — Здѣсь будутъ пить и безъ помощи искусства… А все-таки было интересно, ужасно интересно!..
Онъ далъ волю своему веселью и расхохотался во все горло, когда они вышли.
— Не правда ли, г. учитель, вѣдь Гёте зналъ это, предвидѣлъ? Помните, въ «Фаустѣ», пасхальную прогулку всѣхъ добрыхъ бюргеровъ, осуждающихъ своего бургомистра?…
— Конрадъ! Конрадъ! — покачалъ головой старый учитель. — Тебё это можетъ казаться интереснымъ, даже очень интереснымъ!.. То, что должно составлять для меня жизнь, то для тебя лишь художественныя наблюденія… Ахъ, маэстро Конрадъ, какъ я радуюсь воскресенью и тому, что ты будешь играть для меня!..
На другое утро, когда солнце освѣтило полянку на вершинѣ горы, Конрадъ Флендерсъ принялся за свое новое произведеніе. Первую сцену своей оперы онъ написалъ однимъ взмахомъ пера, какъ хвалебный гимнъ солнечному дню. Ноты точно выливались у него изъ души на бумагу, и когда онъ останавливался, то передъ его взорами вставали зеленые лѣса, голубая даль и онъ черпалъ въ этихъ видѣніяхъ новую силу. Онъ писалъ, не отдыхая, и, напѣвая мотивъ, иногда взглядывалъ въ окно и затѣмъ снова принимался писать. Онъ писалъ до тѣхъ поръ, пока не прозвонилъ полуденный колоколъ, пока его не позвали обѣдать. А послѣ обѣда рѣшилъ наградить себя за трудолюбиво проведенное утро и отправился въ лѣсъ.
Туда, на полянку, въ страну своихъ мечтаній!..
Когда онъ вышелъ изъ лѣса и направился къ тому мѣсту, гдѣ такъ любилъ сидѣть и мечтать прежде, то увидалъ, что оно уже занято. Тамъ сидѣла Фридель, жена бургомистра.
У ногъ ея лежала пустая корзинка. Очевидно, она возвращалась изъ охотничьяго домика.
— Здравствуйте, госпожа бургомистрша! — крикнулъ онъ, и прежде чѣмъ она успѣла вскочить на ноги, онъ уже стоялъ около нея, — Нѣтъ, на этотъ разъ вы отъ меня не убѣжите! Считайте себя въ плѣну и, въ знакъ этого, давайте сюда обѣ руки!
— Вы остались такимъ же… молодымъ! — сказала она, протягивая ему руки.
Онъ взглянулъ на нее, на ея худенькое личико, на тонкую, стройную фигуру. И онъ могъ сказать ей тоже самое. Это она прочла въ его взорахъ и, точно отвѣчая на его мысль, тихо проговорила: «Я стала старухой».
Цѣлый потокъ словъ обрушился на нее.
— Фридель, фрау Фридель… Моя старая, любимая подруга дѣтства! Вы такой и остались!.. Старуха? Погодите, дайте мнѣ сосчитать. Вамъ было пятнадцать лѣтъ, когда я ушелъ отсюда. Теперь вамъ двадцать девять и въ этомъ году будетъ тридцать. Это самые лучшіе годы для женщины, когда сочетаются въ ней молодость тѣла съ мудростью души. Только тогда-то и начинаетъ истинная женщина жить собственной жизнью, тогда только она начинаетъ понимать настоящимъ образомъ страданія и наслажденія! О, фрау Фридель, вы молоды, и ваши глаза полны ожиданій, какъ бывало въ дѣтствѣ! Только вы блѣдны, слишкомъ блѣдны для сельской жительницы! Мнѣ это не нравится. Вы… не больны?
— Я здорова, — отвѣчала она и, отнявъ у него руки, сложила ихъ на колѣняхъ.
Онъ сѣлъ возлѣ нея на траву, какъ въ былое время, по-товарищески.
— Госпожа бургомистрша! — сказалъ онъ, улыбаясь. — Кто могъ это предполагать, фрау Фридель? А дѣти у васъ есть?
— Нѣтъ.
— Я остался холостымъ… — Онъ продолжалъ говорить, преслѣдуя свою мысль, и рѣзкій тонъ, которымъ она произнесла «нѣтъ», ускользнулъ отъ него. — Не знаю, оттого ли это случилось, что меня всего захватило искусство, или же я безсознательно искалъ чего-то такого, чего не находилъ нигдѣ…
— Вашъ отецъ, вѣроятно, очень обрадовался, увидѣвъ васъ послѣ столькихъ лѣтъ разлуки?
— Вы думаете? Ну, онъ могъ бы раньше доставить себѣ эту радость, еслибъ захотѣлъ. Но онъ не хотѣлъ и закрывалъ мнѣ дорогу домой. Только, когда онъ задумалъ перестроить гостинницу и услыхалъ, что я, кромѣ лавровыхъ вѣнковъ, получаю и звонкую монету, между нами наступило примиреніе…
— А вы… вы сохранили свою прежнюю любовь къ нему?
Онъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее.
— Но, фрау Фридель… именно такая примитивность, такая неизмѣнная приверженность этихъ людей къ своей землѣ и нравятся мнѣ въ нихъ. Я бы не хотѣлъ видѣть ихъ другими!
Она устремила взглядъ въ землю и медленно проговорила:
— Да… если самъ не принадлежишь къ нимъ… не долженъ къ нимъ принадлежать!.. Если можешь вспорхнуть и улетѣть, когда захочешь!.. Тогда, пожалуй…
Онъ удивленно, возразилъ ей:
— Вчера старый учитель говорилъ то же самое…
— Онъ тоже былъ когда-то молодъ, сказала она застѣнчиво, — и не можетъ забыть…
— Что?
— Свои юношескія мечты… и то, что онъ одинокъ среди всѣхъ этихъ примитивныхъ, твердо стоящихъ на своей землѣ людей.
Она встала и взяла корзинку.
— Мнѣ пора идти домой, заняться хозяйствомъ, — прибавила она, — Это былъ мой праздничный отдыхъ. Я допускаю это въ тихій послѣобѣденный часъ, когда возвращаюсь изъ охотничьяго домика.
— Я провожу васъ, — сказалъ онъ и, не дожидаясь отвѣта, пошелъ рядомъ съ нею. Но они оба молчали, пока не вышли изъ лѣса.
— Не разсказать ли мнѣ вамъ о своихъ музыкальныхъ скитаніяхъ, фрау Фридель?
Она улыбнулась въ первый разъ и, продолжая улыбаться, отвѣчала ему:
— Что-нибудь новое? О, г. Конрадъ, развѣ есть что-нибудь такое, чего бы я не знала? Вѣдь это было моимъ единственнымъ духовнымъ наслажденіемъ слѣдить за каждымъ вашимъ шагомъ! Только такимъ путемъ я и могла продолжать свое образованіе…
Улыбка еще не исчезла съ ея лица, когда они вошли въ городокъ, и встрѣчавшіе ихъ прохожіе съ недоумѣніемъ смотрѣли на нихъ.
— Вы не любите здѣшнихъ людей? — спросилъ онъ ее послѣ небольшой паузы.
— Я замужемъ за однимъ изъ нихъ, — отвѣчала она. — Вотъ здѣсь мой домъ!
Онъ протянулъ ей руку.
— Вы позволите мнѣ навѣстить васъ?
— Мой мужъ будетъ очень радъ. Я скажу ему это сегодня же вечеромъ…
Онъ поклонился и ушелъ. Легкая досада зарождалась въ его душѣ. Противъ кого — онъ самъ не зналъ. Можетъ быть, противъ самого себя?
Онъ засталъ отца читающимъ газету съ видимымъ удовольствіемъ.
Когда вошелъ Конрадъ, старикъ указалъ ему на разложенную на столѣ газету, говоря:
— Прочти. Я самъ уже два раза прочелъ это и нахожу вполнѣ убѣдительнымъ.
Конрадъ взялъ газету и подошелъ къ окну. Его глаза тотчасъ же увидали статью, о которой говорилъ отецъ, такъ какъ въ заголовкѣ было жирнымъ шрифтомъ напечатано: «Конрадъ Флендерсъ на родинѣ!»
Онъ поморщился, но тотчасъ же на лицѣ его появилась веселая гримаса: "Чортъ побери, этотъ школьный учитель ничего не пропустилъ, ни одной даты, съ самаго моего рожденія! И такъ удачно раздѣлилъ на три главы: школьные годы, годы странствованій, годы творчества. Каждый успѣхъ подчеркнутъ. Здѣсь, повидимому, не скупятся на прилагательныя въ превосходной степени. «Этотъ знаменитѣйшій изъ всѣхъ современныхъ композиторовъ въ то же время превосходнѣйшій человѣкъ!» — Чортъ побери, для этого мнѣ, пожалуй, еще многаго не хватаетъ! — «Тотъ, дружбы котораго добиваются принцы…» — Добиваются? Ха! ха! О, мой милый учитель, куда залетѣла твоя фантазія! — «…остается, несмотря на свой внутренній аристократизмъ, какъ прежде, такимъ же скромнымъ сыномъ народа, для котораго нѣтъ ничего пріятнѣе бесѣды съ простыми людьми изъ народа, его земляками!..» — Ну! ну!.. — «Въ получившей широкую извѣстность и превосходной гостинницѣ его отца, почтеннаго Іосифа Флендерса…» — Ага, вотъ оно что! — «…можно ежедневно видѣть знаменитаго сына нашего городка, этого генія, прославляемаго въ мірѣ искусства и проводящаго теперь время въ дружеской, непринужденной бесѣдѣ. Само собою разумѣется, что это должно придать новую притягательную силу нашему благословенному городу, лучше всякаго другого мѣста приспособленному самой природой для лѣченія воздухомъ, тѣмъ болѣе, что нигдѣ, въ другомъ мѣстѣ, не найдется ничего, столь же возбуждающаго всеобщій интересъ, какъ присутствіе знаменитаго композитора!»
Конрадъ выпустилъ газету изъ рукъ. Его больше забавляло это, нежели сердило.
— Ну, что жъ, отецъ, — сказалъ онъ, — мы можемъ поздравить другъ друга. Уѣздная газета что-нибудь да значитъ!
— Еще бы. Ты можешь поблагодарить учителя за эту статью.
— Ну, этого я не стану дѣлать. Но голову я ему намылю, это вѣрно!
— Намылишь голову? Знаешь ли, я иногда побаиваюсь за твою голову, здорова ли она у тебя? Здѣсь рѣчь идетъ о «Золотомъ Львѣ», понимаешь?..
Конрадъ хлопнулъ по плечу стараго ворчуна.
— Не сердись, отецъ. Пусть «Золотой Левъ» растетъ, развивается, процвѣтаетъ… А теперь я опять примусь за работу.
Онъ проработалъ до поздней ночи. Только одинъ разъ ему помѣшали. Колоніальный торговецъ пришелъ и принесъ ему газету. Когда же Конрадъ, съ благодарностью, отказался взять газету, говоря, что онъ уже читалъ «прекрасную» статью, напечатанную въ ней, торговецъ, переминаясь съ ноги на ногу и послѣ долгихъ побочныхъ разсужденій, наконецъ, рѣшился обнаружить истинную цѣль своего посѣщенія: онъ попросилъ взаймы триста марокъ.
— Только до конца этой четверти года, Конрадъ! — сказалъ онъ. — Это большое дѣло, и ты, я полагаю, скорѣе поддержишь своего стараго пріятеля, нежели его недобросовѣстныхъ конкуррентовъ?
Противъ этого ничего нельзя было возразить, и Конрадъ, конечно, оказалъ поддержку «честному торговцу».
Рано утромъ онъ снова сидѣлъ за работой, согнувшись надъ нотной бумагой. Иногда онъ смотрѣлъ въ окно, и тогда взоры его искали вершину горы. «Будетъ ли она тамъ сегодня послѣ обѣда?..» И мелодіи снова выливались у него изъ души, вылетая на свободу, точно весеннія ласточки. Родина!.. Родина!..
Онъ рѣдко испытывалъ такое наслажденіе творчествомъ, какъ въ эту минуту. Эти тихіе утренніе часы, когда онъ оставался наединѣ съ самимъ собой и со своимъ творческимъ геніемъ, были для него драгоцѣннѣйшими въ жизни. И вдругъ въ это уединеніе вторгся его отецъ. Онъ былъ въ сильномъ волненіи и, отодвинувъ нотные листы, схватилъ сына за руку:
— Пойдемъ скорѣе. Пріѣхали посѣтители изъ города!..
— Ну, что-жъ такое? Что мнѣ за дѣло до города! Они мнѣ не могутъ помѣшать.
— Помѣшать?.. Да вѣдь это баронъ со своей супругой и нотаріусъ со своей женой. Ради тебя баронъ велѣлъ запречь своихъ лошадей и заказалъ завтракъ на четверыхъ и притомъ съ лучшими винами! Ну, скорѣе, скорѣе, иди и покажи имъ, что въ «Золотомъ Львѣ» все въ порядкѣ.
Конрадъ съ досадой бросилъ перо.
— Въ самомъ дѣлѣ, отецъ, это невозможно…
— Не возражай! Потерянныя ноты ты вернешь черезъ часъ, а погибшая репутація гостинницы уже никогда не вернется!
Это разсмѣшило Конрада, и смѣхъ побѣдилъ досаду и гнѣвъ, поднимавшіеся въ его душѣ. Онъ сошелъ внизъ.
Тотчасъ же, какъ только онъ вошелъ въ комнату для посѣтителей, на него уставились двѣ лорнетки. Потомъ стукнули двѣ пары мужскихъ каблуковъ, дѣлая поклонъ, и онъ оказался уже сидящимъ за столомъ съ посѣтителями и разговаривающимъ съ ними, неизвѣстно о чемъ и почему! Дамы разспрашивали его о жизни за кулисами: въ самомъ ли дѣлѣ тамъ господствуютъ такіе сумасбродные, легкіе нравы, нѣсколько шокирующіе утонченную душу художника? Баронъ насвистывалъ вальсъ изъ «Летучей мыши», а нотаріусъ говорилъ о «Фра-Дьяволо», о комическихъ операхъ, высказывая при этомъ мнѣніе, что Вагнеръ — настоящій скандалъ въ области искусства.
Завтракъ прошелъ очень оживленно и шумно. Дамы шепотомъ передавали другъ другу свои впечатлѣнія, находя «маэстро» очаровательнымъ и изумительно интереснымъ. Онѣ выражали надежду опять скоро увидѣться съ нимъ. Онѣ пріѣдутъ сюда и привезутъ съ собой своихъ знакомыхъ, которымъ онѣ могутъ поразсказать теперь столько новаго! «А можетъ быть, вы даже сыграете намъ что-нибудь, если мы васъ хорошенько попросимъ?..»
Весь этотъ шумъ и болтовня, а также выпитое утромъ вино, съ непривычки такъ подѣйствовали на Конрада, что голова у него пошла кругомъ. О работѣ нечего было и думать. Еще вопросъ, удалось ли бы ему найти прерванную мелодію, которая такъ ясно звучала въ его душѣ сегодня утромъ?
Съ досадой онъ вышелъ изъ дому тотчасъ же послѣ обѣда и направился въ лѣсъ.
На полянкѣ, какъ и тогда, сидѣла Фридель.
— Вы не находите, что Вагнеръ — скандалъ въ искусствѣ, и что утонченная душа художника..
— Что съ вами?.. Здравствуйте же, г. Конрадъ!..
— Здравствуйте, фрау Фридель.
Онъ бросился на траву возлѣ нея и началъ бить палкой по засохшимъ кустамъ.
— Что съ вами? — повторила она, послѣ небольшой паузы.
Онъ бросилъ палку и сѣлъ, выпрямившись.
— Скажите, фрау Фридель, — вдругъ заговорилъ онъ, — вы вѣдь прекрасно играли на фортепіано, когда были дѣвочкой. И вы беззавѣтно любили нашего великаго композитора! Какъ же вы могли сохранить здѣсь, въ этой обстановкѣ, и вашу любовь къ нему, и ваше искусство?
— Я и не могла сохранить.
— Какъ? Что вы не сохранили? Любовь къ великому композитору, или свое искусство?
— Ни то, ни другое. Мой мужъ совсѣмъ не музыкантъ и предпочитаетъ легкую музыку.
Онъ посмотрѣлъ на нее испытующимъ взглядомъ.
— Но вы… вы-то какъ примирились съ этимъ?.. Извините, быть можетъ, я задѣлъ больное мѣсто въ вашей душѣ?.. Нѣтъ? Или же я долженъ понять ваше качаніе головой, какъ знакъ мужества?.. Ну, такъ какъ же? Не поиграть ли намъ опять въ четыре руки, какъ бывало въ дѣтствѣ? Согласитесь! Для насъ обоихъ это будетъ хорошо!
— Сыграйте вы мнѣ… что нибудь… изъ вашихъ произведеній… если вы хотите… доставить мнѣ радость.
— Когда?
— Мой мужъ приглашаетъ васъ въ воскресенье вечеромъ на обѣдъ. Я попросила его объ этомъ.
Онъ пожалъ ей руку.
— Я приду, — сказалъ онъ. — И радость будетъ всецѣло на моей сторонѣ.
Вдругъ имъ овладѣло веселое настроеніе, и онъ съ забавнымъ преувеличеніемъ разсказалъ ей про завтракъ съ гостями изъ города и про разговоръ съ ними.
— Но творческій подъемъ, который я чувствовалъ сегодня утромъ, исчезъ послѣ этого. Вѣдь все это было слишкомъ смѣшно, а смѣхъ убиваетъ! — прибавилъ онъ.
Она задумчиво ощипывала колосъ травы, слушая его разсказъ, и, наконецъ, проговорила:
— Вы здѣсь всего нѣсколько дней и уже испытываете это, несмотря на все ваше восхищеніе родиной. Знаете ли, что здѣсь проклятіе для человѣка? Быть не такимъ, какъ всѣ остальные! Сначала это нравится, доставляетъ славу. А потомъ становится неудобнымъ для остальныхъ, которые должны привыкать къ болѣе возвышенному образу мыслей. И постепенно… самъ начинаешь поддаваться, привыкать къ иначе думающимъ людямъ… Кто не можетъ бѣжать отсюда, тотъ будетъ или сломленъ, или высмѣянъ…
Она внимательно посмотрѣла на него.
— У меня есть просьба къ вамъ…
— Скажите, и она будетъ исполнена!
— Не остарайтесь здѣсь долго. Вы должны сохранить въ себѣ это чувство къ родинѣ и… лучше ужъ потомъ опять пріѣзжайте сюда!
— Моя старая подруга дѣтства прогоняетъ меня?
— Нѣтъ, она бы хотѣла сохранить своего стараго друга дѣтства!
— Такъ, такъ… такъ…
Его блуждающій взоръ, устремленный въ пространство, остановился на опушкѣ лѣса и на городкѣ у подножія горы. Онъ хотѣлъ отогнать отъ себя мысли, которыя снова и снова возвращались къ нему.
— Я такъ радовался родинѣ, — проговорилъ онъ задумчиво. — Вѣдь долженъ же человѣкъ чувствовать себя гдѣ-нибудь дома?..
Она тихо отвѣтила:
— Можетъ быть, мы потому такъ любимъ родину, что связываемъ съ нею наши первыя и, пожалуй, самыя лучшія воспоминанія? Когда же они исчезнутъ…
— Разскажите мнѣ про вашу жизнь, — сказалъ онъ внезапно. — Я бы хотѣлъ перешагнуть черезъ мостъ, отдѣляющій то прошлое отъ вашего настоящаго!
Ея тонкое личико вдругъ поблѣднѣло, и она смущенно потупилась.
— Это отъ радости, — замѣтила она, точно защищаясь. — Потому что я чувствую, что вы желаете мнѣ добра…
— Вздоръ! — сказалъ онъ рѣзко. — Я вѣдь не пасторъ. Я просто Конрадъ… Итакъ, васъ захватили колеса судьбы и измололи? Бѣдный маленькій другъ!
— Нѣтъ! — возразила она съ поспѣшностью. — Дѣло не такъ ужъ плохо. Я стала женой бургомистра, и, навѣрное, большинство женщинъ нашего городка завидуютъ мнѣ. И если я не оцѣниваю должнымъ образомъ всѣ хорошія стороны моего положенія, то, вѣроятно, въ этомъ виновата я сама. Это оттого, что я все еще мечтаю иногда, что мужъ и жена должны взаимно уважать духовный міръ другъ друга и стараться, чтобы между ними было единеніе. Но мой мужъ думаетъ иначе. И я научилась понимать это, въ концѣ концовъ!..
— Бѣдный маленькій дружокъ! Развѣ это было такъ трудно?.. У васъ на глазахъ слезы!..
— Часъ вечерняго отдыха прошелъ, — возразила она и поднялась съ мѣста. — А вы что будете дѣлать?
— Я провожу васъ, разумѣется.
И снова они прошли молча черезъ лѣсъ. Но онъ не замѣчалъ ни своего молчанія, ни того, что на нихъ подозрительно взглядывали прохожіе на улицѣ городка. Онъ молча довелъ ее до дома, но когда онъ сказалъ ей «до свиданія!» то ей показалось, что его глаза говорили ей: «мужайтесь! мужайтесь!» И ей вдругъ стало тепло и радостно на душѣ…
Но работа Конрада плохо подвигалась впередъ. Точно нарочно его не оставляли въ покоѣ. Конечно, въ городкѣ тотчасъ же стало извѣстно объ удачѣ колоніальнаго торговца, и просьбы о ссудѣ денегъ учащались. Но къ нему являлись не только мелкіе заемщики, а приходили также и крупные дѣльцы, которые предлагали ему купить у нихъ земельные участки.
— Это потому, что мы гордимся тобой, Конрадъ! Даже еслибъ самъ императоръ явился сюда, то онъ бы не получилъ ихъ отъ насъ. Проектированный трамвай какъ разъ пройдетъ черезъ участокъ. Тысяча талеровъ за моргенъ… что? Вѣдь это почти даромъ!
— Да, милый другъ, сердечно благодарю тебя. Но вѣдь я музыкантъ, а не земельный спекулаторъ.
— Что ты такое? Музыкантъ? Ты просто хитрецъ, ха! ха! Ну вотъ, чтобъ не испортить шутки, — это вѣдь лучшая земля для посадки картофеля во всемъ округѣ! — и чтобы тебѣ доставить удовольствіе и ты могъ бы посмѣиваться надъ моей глупостью, я уступаю тебѣ за 900 талеровъ три моргена!
— Милый другъ, я вовсе не желаю причинять тебѣ убытковъ…
— Видишь самъ, Конрадъ? И ты получишь вдвое за эту землю, когда пройдетъ трамвай, и городъ начнетъ развиваться.
— Благодарю, благодарю, но я предоставляю тебѣ самому извлечь изъ этого выгоду.
— А если я отдамъ тебѣ за восемьсотъ?.. За семьсотъ талеровъ? Ну, такъ… потому что я, какъ дуракъ, привязался къ тебѣ, и такъ какъ ты — слава нашего города, я…
— Милый другъ, я не возьму даже за сто талеровъ. Мнѣ не нужно. А теперь я хочу работать…
— Никакъ не думалъ, что у тебя такъ мало привязанности къ общинѣ! — проворчалъ недовольный посѣтитель. — Но такъ всегда бываетъ съ большими господами! Когда люди достигли чего-нибудь въ жизни, они забываютъ обыкновенно, откуда вышли…
Кто-то вдругъ открылъ дверь въ комнату Конрада и крикнулъ ему:
— Можешь сказать своему отцу, что съ сегодняшняго дня я пью свое вино въ трактирѣ «Быка»!
И многіе другіе послѣдовали его примѣру.
Вечеромъ въ воскресенье Конрадъ Флендерсъ отправился къ бургомистру. Въ гостинной уже сидѣли гости. Тутъ были разныя почетныя лица, родственники бургомистра. Самъ онъ, широкоплечій, самодовольный, съ толстой воловьей шеей, принималъ гостей въ изрядно поношенной охотничьей курткѣ.
— Ага, вотъ и вы, г. Флендерсъ! — сказалъ онъ новопришедшему, сухо представляя его другимъ гостямъ, — А теперь къ столу и безъ дальнихъ церемоній! Вѣдь вы, я думаю, тоже не всегда обѣдаете за княжескимъ столомъ!..
Мужчины громко засмѣялись, а жены ихъ хихикнули. Конрадъ съ удивленіемъ взглянулъ на хозяйку дома. Она потупила взоръ и густо покраснѣла. Тогда онъ, въ свою очередь, отвѣтилъ хозяину какой-то шуткой.
За столомъ всѣ жены сидѣли рядомъ съ мужьями. Таковъ былъ обычай. А такъ какъ мужья и жены давно уже наговорились другъ съ другомъ, то теперь всѣ молчали. За то все вниманіе было обращено на ѣду. Мужчины пили, и лица у нихъ краснѣли. Они нарочно наступали сапогами на башмаки своихъ женъ, а тѣ хихикали, закрываясь салфеткой, какъ будто ихъ мужья говорили имъ что нибудь неприличное.
Бургомистръ вытеръ ротъ и крикнулъ черезъ столъ Конраду:
— Что? Вкусно?.. Я думаю! Самъ застрѣлилъ. Въ «Золотомъ Львѣ» ничего такого не найдется… Да! И они хотятъ, чтобы я допустилъ безтолковое мужичье прокладывать черезъ эти поля желѣзную дорогу, чтобы лѣтніе пріѣзжіе разогнали мнѣ дичь? Я былъ бы просто ночнымъ сторожемъ, а не бургомистромъ, еслибъ не имѣлъ власти наплевать на всѣхъ этихъ крикуновъ!.. Ахъ да вѣдь и господинъ Флендерсъ старшій принадлежитъ къ ихъ числу! Прошу прощенія! Но вы можете это передать ему!
Благовоспитанность хозяина требовала отвѣта со стороны Конрада, но онъ не хотѣлъ увеличивать смущенія своей подруги дѣтства и усиливать чувство стыда, которое она и безъ того испытывала.
— Самое лучшее, еслибъ вы сами переговорили объ этомъ съ моимъ отцомъ, господинъ бургомистръ, — отвѣчалъ онъ спокойно. — Мой отецъ вовсе не дуракъ, и у него есть свои идеи.
— Это одному Богу извѣстно. Но у меня тоже есть свои идеи, — проворчалъ бургомистръ и со свирѣпымъ видомъ выпилъ водки.
Вдругъ заговорила хозяйка дома. Это было такъ непривычно, что всѣ съ изумленіемъ взглянули на нее. Но фрау Фридель произнесла самымъ спокойнымъ тономъ, точно она привыкла занимать гостей.
— Я могу предложить гостямъ нѣчто особенное. Нашъ дорогой маэстро, игравшій въ присутствіи императора и королей, согласился доставить намъ удовольствіе сегодня и сыграть что-нибудь изъ своихъ произведеній. Такъ какъ со стола уже убрано, то намъ ничто не помѣшаетъ… Могу я теперь просить васъ?..
Конрадъ Флендерсъ всталъ и послѣдовалъ за нею къ роялю, который одиноко стоялъ въ углу просторной комнаты. Фридель зажгла лампу надъ инструментомъ и стала за его стуломъ. Его близость сообщала ей увѣренность и какъ будто извлекала ее изъ круга всѣхъ этихъ людей, продолжавшихъ съ такимъ удивленіемъ смотрѣть на нее. Но при первыхъ же звукахъ все окружающее исчезло для нея и осталось только одно — его музыка!
Конрадъ Флендерсъ игралъ. Сначала это были отрывки изъ его оперъ, первыя сцены изъ его новаго произведенія, хвалебный гимнъ молодости, свободная пѣснь жаворонка въ небесахъ. Онъ игралъ, и для него такъ же, какъ для Фридель, стоявшей за его стуломъ, постепенно исчезало все окружающее, комната, люди, сидящіе за столомъ и тѣснѣе сдвинувшіе свои стулья… Онъ въ звукахъ обращался къ той, которая стояла позади него, говорилъ ей о родинѣ, о молодыхъ годахъ, о лѣсѣ, о лѣсной полянкѣ, о страстномъ стремленіи и мужествѣ гордыхъ и сильныхъ!.. Онъ чувствовалъ ея прерывистое дыханіе на своихъ волосахъ. Онъ угадывалъ біеніе ея бѣднаго, измученнаго сердца, преисполненнаго благодарностью къ нему…Онъ на мгновеніе повернулся къ ней и продолжалъ играть дальше, такъ какъ увидѣлъ ея молящій взглядъ, и теперь изъ-подъ его пальцевъ лились звуки, точно воспѣвающіе радость свиданія…
Вдругъ, въ углу комнаты, чья то сильная рука ударила по столу.
Конрадъ привскочилъ и, обернувшись, посмотрѣлъ на группу мужчинъ у стола, окруженныхъ своими женами. Бургомистръ въ смущеніи шевелилъ пальцами.
— Извините, — сказалъ онъ. — У меня выпала изъ рукъ карта. Не обращайте вниманія…
За столомъ играли въ скатъ!
А онъ, Конрадъ Флендерсъ, аккомпанировалъ имъ своей музыкой!
Глухой гнѣвъ закипалъ въ немъ. Это былъ священный гнѣвъ жреца искусства, встрѣчающагося съ невозмутимою пошлостью и самодовольствомъ. Онъ схватилъ рукой крышку рояля, чтобы захлопнуть ее, но тотчасъ же почувствовалъ прикосновеніе холодныхъ, какъ ледъ, пальцевъ молодой женщины.
— Только не обижайтесь, умоляю васъ… — шептала она, точно въ смертельномъ страхѣ.
И онъ доигралъ мелодію до конца, нарочно ударяя громко по клавишамъ, чтобы не слышно было его голоса, такъ какъ онъ говорилъ ей, продолжая играть.
— Не оскорбленное чувство тщеславія заговорило во мнѣ. Вы не должны считать меня такимъ мелочнымъ. Но во мнѣ возмутилось чувство приличія. А вы… развѣ вы, какъ женщина, не чувствуете этого еще больше?
— Ахъ, не спрашивайте меня! — прошептала она.
Онъ кончилъ мастерскими аккордами свою игру и, вставъ, осторожно закрылъ крышку рояля, глядя на нее черезъ плечо.
— Теперь я распрощаюсь, — сказалъ онъ. — Сегодня утромъ я игралъ для стараго учителя. Для него стоило играть. А для васъ еще больше, я это знаю теперь! Понимаю я и ваши часы отдохновенія тамъ, наверху!.. Спокойной ночи.
— Я могу только благодарить васъ…
Конрадъ простился съ обществомъ, сидящимъ за картами. Мужчины шаркнули ногами, а жены ихъ взглянули другъ на друга и захихикали.
— Спѣсивый болванъ! — сказалъ бургомистръ и смѣшалъ карты.
Прошло два дня. Конрадъ не принимался больше за работу. Вдохновеніе оставило его. Уже не было того душевнаго подъема, того увлеченія родиной, которое онъ испытывалъ въ первые дни. Утромъ онъ поссорился съ отцомъ, который былъ недоволенъ воскреснымъ доходомъ гостинницы.
— Чего ты остаешься, а не играешь тутъ, для посѣтителей? — сказалъ ему отецъ. — Плюю я на твою музыку, если только она не приноситъ никакой пользы гостинницѣ!
А во вторникъ Конрадъ наотрѣзъ отказался сыграть для господъ, пріѣхавшихъ изъ уѣзднаго города въ трехъ коляскахъ.
— Я не даю цирковыхъ представленій для любопытныхъ филистеровъ! — возразилъ Конрадъ.
— Это первые посѣтители изъ города!
— Тѣмъ хуже для нихъ.
— Ты разоряешь мнѣ гостинницу! Каждому ты наступаешь на ногу, и кліенты бѣгутъ отсюда. Понимаешь ли? Ты раззоряешь «Льва»!
— Не кричи такъ громко, отецъ.
— И чтобы тебѣ было извѣстно: мнѣ нужна будетъ твоя комната въ скоромъ времени! И на верху тоже всѣ комнаты сданы!..
— Хорошо, хорошо, --отвѣтилъ Конрадъ съ усталостью въ голосѣ.
На слѣдующій день онъ встрѣтилъ фрау Фридель на лѣсной полянкѣ, послѣ обѣда.
— Это уже въ послѣдній разъ, — сказалъ онъ, стараясь шутить. — Родина вышвырнула меня, какъ непригоднаго члена. Отецъ отказываетъ мнѣ въ квартирѣ. Здѣшніе люди смотрятъ на меня, словно обиженные мной, и не кланяются мнѣ. А сегодня утромъ приходилъ бургомистръ и объявилъ, что онъ, въ качествѣ оффиціальнаго лица, не можетъ принимать участія въ вопросахъ развитія города ло тѣхъ поръ, пока въ нихъ вмѣшивается посторонній человѣкъ, не имѣющій на то никакого права, и который притомъ возбуждаетъ населеніе. Этотъ посторонній человѣкъ — я!
— Я все это знаю, — прошептала она. — Я отказала ему въ повиновеніи… Въ воскресенье вечеромъ, послѣ того, какъ ушли гости.
— Изъ-за меня?
Она кивнула головой.
— Онъ поклялся, что выгонитъ тебя отсюда, и меня вмѣстѣ съ тобой, если я не буду ему повиноваться, — сказала она.
— Онъ посмѣлъ тебя тронуть?..
Она пожала плечами. Они оба не замѣчали, что перешли на «ты», какъ бывало въ дѣтствѣ.
— Онъ сдѣлалъ еще хуже. Онъ разсказалъ всѣмъ, что намѣренъ насъ выгнать. Это онъ сдѣлалъ, чтобы вернуть свою популярность. Здѣсь ничто такъ не уважается, какъ грубость. Надо перещеголять въ грубости другихъ, и тогда популярность обезпечена!..
Онъ гладилъ ея волосы, ея щеки, ея плечи… «Фридель, еслибъ я могъ взять тебя съ собой!..» прошепталъ онъ.
Она закрыла лицо руками.
— Благодарю тебя за эти слова, — сказала она. — Нѣтъ нѣтъ, я больше не боюсь… А теперь я должна идти. Уже смеркается, а мой мужъ остался дома.
На этотъ разъ они не шли молча, какъ прежде. Правда, говорила только она одна, но голосъ ея звучалъ почти радостно. Точно какая-то внутренняя сила побуждала ее скорѣе высказать ему все, что накопилось у нея на душѣ.
— Ахъ, Конрадъ, и отчего ты ни разу не далъ о себѣ знать за все это время?.. Да, конечно, тебѣ не трудно было забыть маленькую дѣвочку, которая всегда считала себя твоей подругой! Ты видѣлъ передъ собой великое и прекрасное въ жизни и искусствѣ. Но для меня ты одинъ совмѣщалъ все великое и прекрасное въ жизни, и чѣмъ больше я покорялась судьбѣ, тѣмъ ярче вставалъ предо мной твой образъ… Нѣтъ, ты этого не могъ знать!.. Я говорю это тебѣ сегодня, чтобы ты понялъ, почему я ежедневно прихожу на эту полянку. Это одно останется у меня, когда ты уѣдешь, и я буду еще чаще приходить сюда и мысленно разговаривать съ тобою…
Они вышли изъ лѣса и спустились къ мѣстечку. За ними шло нѣсколько человѣкъ, смѣясь и жестикулируя. Но они не замѣтили этого. Они ничего не замѣчали, поглощенные своими мыслями и чувствами; число людей, шедшихъ за ними, все возростало и, когда они подошли къ дому бургомистра, то образовалась цѣлая толпа. Вдругъ раздался рѣзкій свистъ и громкое улюлюканье…
У Конрада кровь застыла въ жилахъ. Но это было только одно мгновеніе. Блѣдный, какъ смерть, онъ повернулся къ толпѣ и крикнулъ:
— Вы съума сошли?
Снова раздалось улюлюканье и дикіе крики.
Онъ взялъ за руку Фридель, поднялся съ нею на крыльцо и дернулъ звонокъ. Дверь не открывалась, но наверху открылось окно…
Конрадъ поднялъ голову и позвалъ повелительнымъ тономъ. Въ отвѣтъ послышался громкій, дрожащій отъ ярости, голосъ бургомистра, закричавшій ему:
— Я всажу въ васъ зарядъ дроби, — слышите ли вы оба? — если вы останетесь здѣсь еще одну минуту. Убирайтесь по добру по здорову! Мы честные бюргеры, а вы пара бродягъ! Маршъ!..
Громовое ура, раздавшееся въ толпѣ, было отвѣтомъ на слова бургомистра.
Тогда Конрадъ Флендерсъ обнялъ за талію дрожащую женщину и повелъ ее назадъ къ лѣсу, который уже быль окутанъ вечерней мглой.
Толпа, орущая во все горло, сопровождала ихъ, но на опушкѣ лѣса остановилась. Они же углубились въ темноту и прошли черезъ лѣсъ и просѣку, по старой дорогѣ, прямо на полянку. Тамъ они остановились, тяжело дыша и взглянули въ глаза другъ другу.
— Не говори объ этомъ! — проговорилъ, наконецъ, Конрадъ. — Никогда! Никогда!
И вдругъ онъ притянулъ ее къ себѣ и крѣпко, со внезапно вспыхнувшею страстью, поцѣловалъ ее въ губы.
— Свершилось! — сказала она и, поднявъ руки, обняла его…
Они долго стояли, а внизу, у подножія горы лежала родина…
Онъ тяжело дышалъ, глаза его сверкали, но она прижалась къ его груди и закрыла ему глаза рукой, и онъ сталъ спокойнѣе.
— Надо идти, — сказалъ онъ. — Мы можемъ поспѣть къ скорому поѣзду.
— Мы?.. Какъ странно звучитъ это слово! — прошептала она.
Онъ бросилъ взглядъ внизъ. Тамъ былъ городокъ, гдѣ онъ родился и выросъ. Теперь онъ былъ окутанъ мглой.
— Да, мы думаемъ, что эта родина такъ сильно влечетъ насъ къ себѣ издалека, а въ дѣйствительности это только наша молодость, которая призываетъ насъ, чтобы мы не забыли ее!.. — сказалъ Конрадъ задумчиво.
Онъ крѣпче прижалъ къ себѣ молодую женщину.
— Но я не забылъ ее, свою юность! Я беру ее съ собой! Пойдемъ же, дорогая родина!..
Они пошли черезъ горы прямо къ городу и пришли какъ разъ въ тотъ моментъ, когда подошелъ поѣздъ. Они вошли въ вагонъ.
Какой-то человѣкъ съ сѣдой бородой и въ очкахъ бѣжалъ по платформѣ. Они узнали его и дружески кивнули ему головой…
Поѣздъ тронулся. Старый учитель бѣжалъ за нимъ, махалъ шляпой и кричалъ имъ вслѣдъ:
— Передайте отъ меня привѣтъ міру!.. Привѣтъ жизни!..