АЛЛЕНЪ УАЙТЪ.
правитьВозвращеніе домой.
правитьНебольшая повозка, обтянутая бѣлой парусиной, завернула налѣво по Калифорнійской дорогѣ и направилась къ маленькой степной рѣчкѣ, ютившейся у подошвы длиннаго низкаго холма. У одного изъ изгибовъ этой рѣчки бѣлая повозка остановилась. Изъ нея вышли мужчина и женщина; нѣкоторое время они стояли молча и смотрѣли на луга, поросшіе дикою, зеленою травой, и на далекіе холмы. Онъ былъ очень молодъ, но, не смотря на юношескую внѣшность, въ немъ чувствовалась мужская сила. Она была воплощеніемъ цвѣтущей, здоровой молодости. Въ глазахъ ея блеснули слезы, когда она, взглянувъ на мужа, проговорила:
— Вотъ и кончилось наше свадебное путешествіе, и… и медовый мѣсяцъ, единственный за всю вашу жизнь, прошелъ.
Лошади, начавшіе нетерпѣливо двигаться въ своей пыльной упряжи, помѣшали ему отвѣтить. Онъ поспѣшилъ къ нимъ и, вернувшись, засталъ жену, вынимавшую изъ повозки кухонную посуду, и для нихъ началась обыденная жизнь — суровая и тревожная,
Такъ молодой капитанъ Гёксъ привезъ въ Канзасъ свою жену..
Она были молоды, сильны, бодры, и — побѣдили пустыню. На берегу рѣчки появился домъ. Дѣвственные луга превратились въ распаханныя, засѣянныя хлѣбомъ поля. Лѣтомъ на поляхъ золотилась рожь, вышиною съ лошадиный ростъ. Черезъ нѣсколько лѣтъ съ холма уже открывался видъ на садъ и огородъ фермы, напоминавшій шахматную доску; все было выравнено, подстрижено и улыбалось на солнцѣ.
Маленькія дѣти бѣгали по саду и отправлялись въ школу по вновь проложеннымъ дорожкамъ, обсаженнымъ съ обѣихъ сторонъ молодыми тополями.
Случалось, огонь въ кухнѣ горѣлъ всю ночь и двѣ головы склонялись надъ счетами, стараясь свести концы съ концами. Въ эти годы дѣвическая фигура молодой женщины сгорбилась и огонь потухъ въ ея глазахъ; мужъ ея тоже склонился подъ тяжестью борьбы. Временами они ожесточались противъ непосильнаго креста, выпавшаго имъ на долю, потомъ примирялись со своей участью и бодро продолжали работать. Такъ шла жизнь, молодость смѣнилась зрѣлымъ возрастомъ, а потомъ наступила старость. Дѣти выросли и разошлись въ разныя стороны искать счастья.
Въ это-то время Гёксы особенно часто вспоминали покинутую родину. По вечерамъ, сидя вдвоемъ въ опустѣвшемъ домѣ, они любили говорить о родныхъ мѣстахъ, среди которыхъ прошла ихъ молодость. За все время имъ ни разу не удалось съѣздить домой въ Огіо. Отецъ и мать полковника умерли. Родныхъ его жены также уже не было въ живыхъ. И тѣмъ не менѣе, имъ обоимъ хотѣлось съѣздить домой. Много лѣтъ толковали они о красотахъ своего родного уголка. Дѣти ихъ воспитывались въ убѣжденіи, что на свѣтѣ нѣтъ болѣе прекраснаго мѣста, чѣмъ штатъ Огіо. Канзасская трава казалась короткой и лишенной красоты въ сравненіи съ великолѣпіемъ огійскихъ полей. Черныя канзасскія равнины представлялись полковнику и его женѣ безобразными, когда они сравнивали ихъ съ тѣнистыми холмами родины. У м-съ Гёксъ тоска по родинѣ временами мучительно обострялась и не давала ей покою.
Когда они выдали замужъ свою послѣднюю дочь, поселившуюся съ мужемъ въ сосѣдней деревнѣ, м-съ Гёксъ свела всѣ счеты и убѣдилась, что въ банкѣ у нихъ отложено достаточно долларовъ, и они могутъ себѣ позволить маленькій праздникъ.
Въ этомъ году урожай былъ очень хорошъ. М-съ Гёксъ возобновила переписку съ одной изъ кузинъ мужа, жившей въ Огіо, и добилась отъ нея приглашенія погостить на нѣсколько недѣль. Затѣмъ она же осчастливила своего мужа, заказавъ ему для этого торжественнаго случая новый сюртукъ — первый, сшитый имъ со времени свадьбы. Полковникъ Гёксъ охотно согласился на поѣздку, для которой, благодаря экономіи его жены, не пришлось дѣлать никакихъ займовъ и выходить изъ бюджета.
Отъѣздъ ихъ былъ назначенъ въ одинъ изъ свѣтлыхъ осеннихъ дней, какіе бываютъ въ Канзасѣ въ началѣ октября. Лѣтняя пыль, носившаяся надъ полями, была смыта дождемъ и всѣ предметы отчетливо рисовались въ прозрачномъ воздухѣ. Лѣсъ на берегу маленькой рѣчки, протекавшей около фермы, былъ покрытъ яркой зеленой листвой. Хлѣбные колосья на поляхъ отливали сверкающимъ золотомъ. Небо сіяло яркой синевой и большія пушистыя облака, лѣниво плывущія въ глубинѣ его, казались близкими и почти доступными прикосновенію.
М-съ Гёксъ въ послѣдній разъ передъ отъѣздомъ убрала посуду послѣ завтрака и вдругъ почувствовала, что старый домъ опустѣетъ, когда они уѣдутъ. Молчаніе, которое должно наступить здѣсь, уже охватывало ее, и ей стало немного грустно. Для м-съ Гёксъ каждая мелочь въ домѣ была связана съ особыми воспоминаніями, и въ кухнѣ до сихъ поръ еще стоялъ складной стулъ, который пріѣхалъ съ ними въ бѣлой повозкѣ изъ Оно. М-съ Гёксъ чувствовала, что она не сможетъ разстаться съ этимъ стуломъ. Мужъ ея въ это время хлопоталъ около риги, въ двадцатый разъ повторяя одному изъ сосѣдей инструкціи насчетъ того, какъ слѣдуетъ беречь хлѣбъ.
Наконецъ, насталъ часъ отъѣзда. Старички вышли на крыльцо и полковникъ заперъ дверь на ключъ.
— Помнишь, отецъ, — сказала м-съ Гёксъ, сходя со ступенекъ, — помнишь, какъ мы пріѣхали съ тобой сюда, 30 лѣтъ тому назадъ? Сколько воды утекло съ тѣхъ поръ, сколько всего было и прошло, и вотъ мы съ тобой опять остались одни.
— Я, матушка… — началъ было полковникъ, но м-съ Гёксъ перебила его:
— Помнишь, какая я была въ тотъ день? О, Вильямъ, ты былъ тогда такой стройный и красивый! Что сталось съ моимъ мальчикомъ, съ моимъ милымъ, молодымъ, сильнымъ мальчикомъ?
Глаза м-съ Гёксъ были влажны и голосъ ея оборвался на послѣднихъ словахъ.
— Подожди минутку, матушка, — сказалъ полковникъ, уходя за уголъ дома, — я посмотрю, заперта ли дверь въ кухню.
Дорогой м-съ Гёксъ и ея мужъ были преисполнены заботами о покинутомъ домѣ. Въ ихъ отрывочномъ разговорѣ сказывалось гораздо больше безпокойства по поводу мѣста, которое они покидали, чѣмъ радости по поводу ожидаемаго возвращенія на родину. Красоты Огіо, ослѣпительная зелень его холмовъ, прохлада луговъ, прорѣзанныхъ журчащими ручьями, — вся эта картина какъ бы померкла передъ духовными очами стариковъ, когда они повернули за уголъ и ихъ канзасскій домъ скрылся изъ виду. М-съ Гёксъ вспоминала свою спальню, которую она оставила въ безпорядкѣ, и эта мысль такъ занимала ее, что для предвкушенія будущихъ удовольствій въ душѣ уже не оставалось мѣста. Въ вагонѣ полковникъ Гёксъ сразу началъ разговоръ о Канзасѣ со своимъ спутникомъ, который оказался обитателемъ Цинцинати. На станціи Канзасъ-Сити они поужинали привезенной изъ дому провизіей; м-съ Гёксъ вспомнила, что они ѣдятъ маленькаго бѣлаго цыпленка Кохинхины, и почувствовала сильную тоску по дому; полковникъ, которому она сообщила о цыпленкѣ, также задумался.
Къ вечеру они пріѣхали къ мѣсту своего назначенія. М-съ Гёксъ возобновила старое знакомство съ женскою половиною семьи, удалившись въ спальню, а полковникъ съ мужчинами сидѣли въ гостиной перебирали умершихъ и отсутствующихъ родственниковъ и знакомыхъ. Утромъ, въ ожиданіи завтрака, полковникъ отправился побродить по лугамъ. Ему показалось, что ручеекъ, протекающіе по лугу — некрасивъ и маловоденъ. Онъ отыскалъ камень, съ котораго, будучи мальчикомъ, ловилъ рыбу. Камень этотъ представлялся ему въ воспоминаніяхъ чуть ли не утесомъ, и онъ разсказывалъ своимъ дѣтямъ удивительныя вещи про его необычайные размѣры. Теперь же ему казалось, что за 30 лѣтъ камень сталъ вдвое меньше. Мохъ на берегу рѣки былъ выцвѣтшій и старый, и красота, которую онъ искалъ, омрачалась тысячью неправильностей, которыхъ не было, въ той картинѣ мѣстности, сохранившейся въ его памяти.
Полковникъ Гёксъ бродилъ по берегу рѣчки, заложивъ руки за спину и насвистывая старую пѣсенку, и старался примирить то, что онъ видѣлъ, съ тѣмъ, что ожидалъ здѣсь найти. За завтракомъ онъ ничего не сказалъ о своемъ разочарованіи, но когда они на минутку остались вдвоемъ съ женою, въ то время какъ ихъ хозяева готовились устроить прогулку въ экипажѣ, м-съ Гёксъ заявила ему:
— Знаешь, я смотрѣла изъ окна, до чего у нихъ здѣсь все засушено. Что это за трава — сухая и короткая! Земля кажется болѣе выжженной и сухой, чѣмъ въ Канзасѣ.
— Гм, да, — отвѣтилъ полковникъ. — Я и самъ тоже замѣтилъ. Хотя урожай здѣсь кажется недуренъ въ этомъ году.
Когда коляска, въ которой сидѣли обѣ семьи, проѣзжала черезъ мостъ, полковникъ, сидѣвшій спереди, обернулся къ женѣ и сказалъ:
— Посмотри-ка, матушка, у нихъ теперь новая мельница, которая будетъ поменьше старой.
На это двоюродный братъ его возразилъ:
— Биль Гёксъ, что съ тобой приключилось? Неужели ты не узнаешь старой мельницы, въ которой мы съ тобой когда-то охотились за голубями?
Полковникъ сталъ ближе присматриваться и пробормоталъ:
— Ахъ, чортъ! почему же она какъ будто стала меньше? Вѣдь правда, она кажется меньше? — обратился онъ къ женѣ.
Такъ они ѣхали съ полчаса, болтая о томъ и о семъ, когда м-съ Гёксъ, внимательно присматривавшаяся къ мѣстности, вдругъ дернула мужа за рукавъ и проговорила:
— Вотъ оно, отецъ! Вотъ то мѣсто.
— Какое мѣсто? — спросилъ полковникъ, увлекшійся разговоромъ о тарифахъ.
— Неужели ты не помнишь, Вильямъ? — проговорила его жена съ дрожью въ голосѣ, которая была замѣчена сидѣвшею рядомъ съ нею кузиною.
Всѣ замолкли, ожидая отвѣта полковника. Тотъ повернулся къ кузинѣ и сказалъ:
— Это то мѣсто, гдѣ я однажды чуть не опрокинулъ повозку, спускаясь съ холма. Намъ съ матерью оно почему-то запомнилось.
Старикъ погладилъ свою, сѣдѣющую бороду и многозначительно улыбнулся, и м-съ Гёксъ почувствовала себя очень счастливой. Въ теченіе получаса даже высохшая трава, которая въ воспоминаніяхъ казалась ей такой свѣжей, не могла омрачить ея настроенія духа.
Когда обитатели Канзаса остались вечеромъ наединѣ, полковникъ спросилъ:
— Тебѣ не кажется, что все здѣсь совсѣмъ не то, что мы ожидали увидѣть? Какъ будто все полиняло и сморщилось и постарѣло. Трава какая-то пыльная. Деревья, которыя были такими высокими и тѣнистыми, теперь стали просто ни на что не похожи. Холмы, которые я считалъ чуть ли не горами, оказываются, по правдѣ сказать, даже меньше того пригорка… у насъ дома.
Въ Канзасѣ стало для нихъ теперь «дома». Тридцать лѣтъ изнемогающіе въ борьбѣ люди въ далекой преріи утѣшали себя мыслью «возвращеніи домой» въ Огіо. И вотъ, вернувшись въ Огіо, они оба сразу почувствовали, что здѣсь они не дома.
— Ты жалѣешь, что мы пріѣхали? — спросила м-съ Гёксъ у полковника, начинавшаго уже впадать въ дремоту.
— Не знаю, — отвѣчалъ онъ. — А ты?
— Я, пожалуй, что и жалѣю. Какъ-то мнѣ все здѣсь не нравится и жаль той картины, которая столько лѣтъ хранилась въ памяти и теперь пропала. Лучше бы ужъ не пріѣзжать, чѣмъ видѣть все такимъ измѣнившимся — совсѣмъ не тѣмъ, что было раньше!
Такъ они смотрѣли старыми глазами на обстановку своей юности. Какъ выцвѣли всѣ краски! Какая трагическая разница между сіяніемъ утренней зари и прощальными лучами заката!
По прошествіи перваго дня, полковникъ Гёксъ не въ силахъ былъ болѣе сдерживаться и принялся нестерпимо хвастать своей канзаской фермой; а, слушая его, м-съ Гёксъ тоже дала волю своей хозяйской гордости. Раньше она питала затаенное презрѣніе къ канзасскимъ хвастунамъ и даже желала отправить ихъ всѣхъ въ Огіо, чтобы они могли убѣдиться, до какой степени въ Канзасѣ все ничтожно и недостойно вниманія. Теперь же м-съ Гёксъ ловила себя на разговорахъ о томъ, «какая у васъ въ Огіо плохая рожь», и пр., и пр.
Со второго дня м-съ Гёксъ ощутила непреодолимую тоску по дому. Ее заботила мысль о кладовой, полковникъ же безпокоился главнымъ образомъ о своей собакѣ. Пятый день ихъ пребыванія въ гостяхъ былъ и послѣднимъ. Когда они ѣхали въ экипажѣ на станцію, м-съ Гёксъ услышала, что ея мужъ говорилъ со своимъ двоюроднымъ братомъ, приблизительно, слѣдующимъ образомъ:
— Долженъ сказать тебѣ, Джимъ, я лучше бы сдѣлался чернорабочимъ, чѣмъ маяться всю жизнь, какъ ты маешься съ этимъ хозяйствомъ. Я знаю только одно, — у насъ, въ Канзасѣ, налоги ниже, школы лучше и во всѣхъ отношеніяхъ жизнь легче, чѣмъ здѣсь. А что касается травяной кобылки, которая будто бы, уничтожаетъ наши луга, мнѣ просто смѣшно слушать такіе разговоры! Да вотъ тебѣ мой сынъ Билль — онъ родился и выросъ въ Канзасѣ и теперь служитъ въ судѣ. Онъ за всю свою жизнь не видѣлъ ни одной кобылки — не съумѣлъ бы отличить ее отъ простого кузнечика, если бы она ему попалась по дорогѣ.
И сама м-съ Гёксъ поймала себя на слѣдующемъ разговорѣ съ кузиной:
— Фруктовъ у насъ въ этомъ году было столько, что я кормила яблоками свиней; я продала вишень только съ одного дерева, которое растетъ у самаго дома, и ихъ оказалось 16 четвертей.
Когда они усѣлись въ поѣздъ, уносившій ихъ домой, м-съ Гёксъ сказала мужу:
— Не понимаю, какъ они здѣсь ухитряются жить. Я бы хотѣла, чтобы Мэри пріѣхала къ намъ и посмотрѣла, какъ у меня въ кухнѣ проведена прямо горячая и холодная вода. Она чуть въ обморокъ не упала, когда я ей про это разсказала. Но у нихъ такая рутина, они не признаютъ ничего новаго.
Такіе разговоры очень нравились полковнику и онъ охотно поддерживалъ ихъ. Старички чувствовали себя очень счастливыми. Они искали родственныхъ душъ и очень обрадовались, когда, проснувшись на другое утро, услышали рядомъ съ собой пискливый женскій голосъ, говорившій:
— И вотъ, сэръ, когда наконецъ дожди наступили, м-ръ Моррисъ думалъ, что не останется уже ни одной травинки на сѣно, и вдругъ казалось, что мы собрали больше 40 бушелей съ акра на этомъ полѣ.
Полковникъ окончательно проснулся и подмигнулъ женѣ, между тѣмъ какъ женскій голосъ продолжалъ:
— М-ръ Моррисъ такъ боялся, что за зиму пшеница погибнетъ. Во всѣхъ газетахъ объ этомъ писали. А потомъ настали поздніе морозы и всѣ думали, что ужъ хлѣбъ совсѣмъ погибнетъ. А между тѣмъ казалось…
М-съ Гёксъ дольше не могла выдержать. Она подсѣла къ дамѣ съ пискливымъ голосомъ и спросила ее:
— Извините, пожалуйста, ма’мъ, вы изъ какой части Канзаса?
Произошло нѣчто подобное встрѣчѣ между дорогими родственниками. Остальную часть пути вся компанія занималась непрерывнымъ славословіемъ Канзаса. Когда они въѣхали въ предѣлы своего штата, полковникъ съ гордостью обращалъ вниманіе своихъ спутниковъ на большіе школьные дома, возвышающіеся въ каждой деревнѣ, и указывалъ на ихъ архитектурныя красоты. Онъ разсказывалъ исторію каждой дороги, проложенной между Кау и Топеко, краснорѣчиво объяснялъ значеніе угольныхъ копей Озажа и съ гордостью указывалъ на многочисленныя природныя богатства Канзаса.
Когда полковникъ и его жена выѣхали изъ Канзасъ-Сити домой по равнинѣ, на которой ложились длинныя черныя тѣни и голубоватая дымка застилала далекіе холмы, молчаніе объяло ихъ сердца. Каждый изъ нихъ вспоминалъ пройденный жизненный путь. Лай собаки за изгородью не прерывалъ ихъ грёзъ. Безпокойный скотъ, блуждавшій по склону холма, дополнялъ для нихъ ту картину, которую они любили.
— Скоро солнце сядетъ, отецъ, — сказала м-съ Гёксъ, кладя свою руку на руку мужа.
Отъ ея прикосновенія и тона, какимъ она сказала эти слова, что-то дрогнуло въ сердцѣ старика.
Онъ повторилъ, избѣгая ея взгляда:
— Да, скоро солнце сядетъ, скоро!..
— Это былъ длинный день, Вильямъ, но мнѣ было хорошо съ тобой. А ты, Вильямъ, былъ ли ты счастливъ?
Полковникъ отвернулся. Онъ боялся сказать что-нибудь, чтобы не выдать своего волненія. Когда же они въѣхали во дворъ, полковникъ обнялъ свою жену, прижался щекой къ ея лицу и проговорилъ съ усмѣшкой:
— Взгляни на эту собаку — лаетъ, какъ будто никогда не видала бѣлыхъ людей.
Такъ полковникъ Гёксъ вернулся съ женой «домой» въ Канзасъ.