Военная жизнь в Пруссии (Гаклендер)/ДО

Военная жизнь в Пруссии
авторъ Фридрих-Вильгельм Гаклендер, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: нем. Der letzte Bombardier, опубл.: 1870. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Русскій Вѣстникъ», №№ 8-12, 1875.

Военная жизнь въ Пруссіи

Романъ Гаклендера* * Der letzte Bombardier von F. W. Hackländer. Сокращенный переводъ съ нѣмецкаго

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I. Родители и родина героя.

Нашъ разказъ начинается въ старомъ домѣ, построенною на высокомъ холмѣ, среди густаго пограничнаго лѣса. Тамъ, съ холма, изъ-за величественныхъ сосенъ и елей открывается прекрасный видъ на живописныя вершины значительнаго хребта горъ, на далекіе луга, засѣянныя поля, перемежающіяся сверкающими поверхностями озеръ.

Этотъ домъ издавна былъ жилищемъ лѣсничаго. Нѣкогда онъ былъ хорошо выбѣленъ и глядѣлъ привѣтливо. Потомъ отъ времени онъ сдѣлался какъ бы кофейнаго цвѣта и пришелъ въ такую ветхость что ежеминутно можно было опасаться его разрушенія. Однако онъ не разрушался и можетъ-быть и теперь стоитъ невредимо. Этому онъ не столько обязанъ прочности известковаго раствора, сколько деревяннымъ стѣнамъ и той прочной, непонятной связи которая образуется въ постройкахъ, между камнемъ и деревомъ.

Лѣсничій оставилъ домъ, опасаясь что онъ не выдержитъ напора вѣтра, нерѣдко бурно устремлявшагося съ горъ, и постройка рухнула бы еслибы не нашелся жилецъ сумѣвшій искусно подправить и поддержать ее.

Этотъ жилецъ служилъ прежде въ артиллеріи унтеръ-офицеромъ и получилъ затѣмъ гражданское мѣсто, послѣ долгой и усердной службы. Онъ былъ сдѣланъ коннымъ таможеннымъ надсмотрщикомъ. Этому мѣсту было присвоено небольшое содержаніе, фуражъ для лошади, но квартиры не полагалось. Онъ самъ устроился въ домѣ покинутомъ лѣсничимъ, и такъ былъ доволенъ своимъ жилищемъ что не безъ гордости хвалился своимъ лѣснымъ замкомъ въ трактирѣ, стоявшемъ подъ горою. Съ сознаніемъ собственнаго достоинства давалъ онъ замѣтить что способный артиллеристъ, при помощи ловкаго маневра, можетъ достигнуть невѣроятнаго.

— Тотъ, обыкновенно говаривалъ онъ, — тотъ кто дѣйствовалъ какъ я въ виду стараго полковника фонъ-Туксена, изъ орудія у котораго не доставало лѣваго колеса у передка, а на мѣстѣ праваго колеса было подвязано бревно, тотъ не задумается справиться со старымъ домомъ.

Таможенный надсмотрщикъ былъ женатъ, но его жена умерла прежде нежели онъ оставилъ военную службу. Еслибъ она была жива, онъ бы не торопился пріисканіемъ гражданскаго мѣста. Это была аккуратная, прилежная женщина, прекрасно занимавшаяся хозяйствомъ. Она хозяйничала на всѣхъ офицеровъ батареи, стирала ихъ бѣлье и нерѣдко готовила имъ ужинъ. У нея было кромѣ того нѣсколько десятковъ нахлѣбниковъ унтеръ-офицеровъ, бомбардировъ, вольноопредѣляющихся и рядовыхъ. Она была способна на все и все за что ни бралась, дѣлала съ особымъ умѣньемъ. Никто и могъ понять откуда у нея бралось столько времени. Въ свободныя минуты она работала шляпки и чепчики для своихъ закащицъ въ городѣ и находила еще время по вечерамъ давать уроки музыки единственному сыну своему, герою нашего романа, на старомъ, разбитомъ фортепіано, принадлежавшемъ вахмистру.

Унтеръ-офицерша Фрейбергъ была во всѣхъ отношеніяхъ превосходная, честная женщина и обладала когда-то необыкновенною красотою. Многіе знавали ее въ молодости и нерѣдко вспоминали объ этомъ. Даже батарейный командиръ, старый капитанъ Гейнцельманъ, увидѣвъ ее безукоризненно одѣтою и переходящею дворъ легкою поступью, не могъ удержаться чтобы не сказать первому поручику:

— Послушайте, мой милый, еслибы въ жизни моей я встрѣтилъ подобную женщину, разумѣется, при извѣстныхъ условіяхъ, армія обогатилась бы капитаншею Гейнцельманъ.

Прошедшее гжи Фрейберъ мало извѣстно. Нѣкоторые увѣрѣяли что она, будучи хорошаго происхожденія, служила горничною дѣвушкою въ знатномъ домѣ, но ей было очень трудно жить тамъ и она согласилась на предложеніе красиваго воина. Другіе же разказывали что она занимала незначительное мѣсто при театрѣ и не разчитывала на дальнѣйшій успѣхъ. Съ досады она вышла за перваго встрѣчнаго, какъ это часто случается. Несомнѣнно что она обладала музыкальнымъ талантомъ и въ молодые годы пѣла романсы, сама себѣ акомпанируя на фортепіано. Пѣніе ея обличало много художественнаго вкуса.

Къ сожалѣнію, она рано умерла. Послѣ ея смерти, Фрейбергъ былъ не въ силахъ оставаться въ казармахъ, и рекомендованный своимъ батарейнымъ командиромъ, онъ получилъ гражданское мѣсто, обязанности котораго отнимала у него много времени и льстили его честолюбію. Какъ и прежде, онъ отправлялъ свою службу сидя на конѣ и притомъ сила на собственномъ конѣ. Нерѣдко случались заманчивыя преслѣдованія контрабандистовъ. Прежній унтеръ-офицеръ былъ склоненъ къ поэзіи. Проѣзжая на разсвѣтѣ зеленый лѣсъ, онъ любовался постепеннымъ пробужденіемъ природы. Нерѣдко пріостанавливалъ онъ своего коня предъ живописно освѣщеннымъ горнымъ ущельемъ или для того чтобы полюбоваться неожиданно раскрывшеюся поляной, освѣщенной утреннимъ солнцемъ.

Даже теплыя ночи, въ которыя онъ медленно объѣзжалъ границу или подкарауливалъ въ засадѣ подозрительныхъ людей, имѣли для него особую прелесть, несмотря часто на бурю и дождь. Воротившись въ такіе вечера домой и надѣвъ свою грубую, но теплую куртку, онъ съ особеннымъ восторгомъ описывалъ своему маленькому сыну про лѣсную жизнь, или разказывалъ ему изъ прошлаго о большихъ парадахъ или особенно удавшихся маневрахъ.

Мальчику было двѣнадцать лѣтъ. Его особенно интересовало все относившееся къ военной службѣ. Это былъ ребенокъ со счастливыми наклонностями, унаслѣдовавшій хорошія качества своей матери, а отъ отца энергію и упрямство. Наружностъ его имѣла пріятное сходство съ его родителями. Нѣжныя черты его лица, большіе, темные, выразительные глаза, сьѣтдые, вьющіеся отцовскіе волосы, смягчали нѣсколько гордое выраженіе лица. Это гордое выраженіе лица, въ соединеніи съ крѣпкимъ сложеніемъ, давало ему поразительное сходство съ отцомъ.

О его характерѣ ничего нельзя было сказать дурнаго, но онъ много бы выигралъ еслибъ его кроткая, благоразумная мать прослѣдила за его воспитаніемъ до юношескаго возраста. Послѣ же ея смерти онъ остался безъ должнаго присмотра. Отецъ взялъ къ себѣ старую родственницу для завѣдыванія хозяйствомъ, которая была не хуже и не лучше другихъ женщинъ и отличалась только своею глухотой. Нужно было говорить съ нею медленно, внятно и громко, отчего мальчикъ привыкъ говорить громко и ясно, какъ бы онъ командовалъ предъ фронтомъ. Отцу это очень нравилось и онъ рѣшилъ что его сынъ изберетъ военную карьеру. Старикъ былъ увѣренъ что его сынъ будетъ хорошимъ артиллерійскимъ офицеромъ еще въ молодыхъ годахъ. Какъ бы для своего будущаго назначенія, молодой Фрейбергъ въ ежедневномъ обращеніи съ слугою и старою Лизой изучалъ главныя основанія субординаціи: безусловное молчаніе предъ старшими. Для нея было рѣшительно все равно противорѣчивъ онъ ей или нѣтъ. Она не слушала его и продолжала свои разсужденія. Мальчикъ выбралъ самое благоразумное: терпѣливо переносилъ ея рѣчи, не дѣлая ни малѣйшаго возраженія.

Эрихъ — это имя дано было ему старымъ капитаномъ Гейнцельманомъ, его крестнымъ отцомъ — посѣщалъ школу, находившуюся въ сосѣдней деревнѣ. Кромѣ того онъ бралъ приватные уроки у учителя, господина Шмельцера, обучавшаго его рисованію, математикѣ и началамъ французскаго языка. Передавъ своему ученику все что зналъ, учитель добродушно сталъ снова проходить то же что проходилъ прежде. Такимъ образомъ нашъ герой не пошелъ дальше первыхъ буквъ великой азбуки человѣческаго знанія. Несравненно основательнѣе были тѣ познанія которыя онъ почерпалъ изъ окружающей его природы. Лѣсъ, степь, глубокая и быстрая сосѣдняя рѣка, все было для него полно значенія. Онъ взбирался на самыя высокія деревья, спускался въ самые глубокіе рвы, дѣлалъ самые смѣлые прыжки. Онъ даже бросался съ утеса въ шумныя волны рѣки. Онъ погружался, смѣясь, въ самую глубь и долго плылъ подъ водою, плылъ далеко и потомъ опять показывался надъ поверхностью рѣки. Даже старая лошадь его отца была для него средствомъ обогатить свои познанія. Послѣ первыхъ же наставленій, сидѣлъ онъ на сѣдлѣ покойно и увѣренно. Онъ научился также ходить за лошадью. Часто по утрамъ онъ ее чистилъ. И бывшій унтеръ-офицеръ не могъ нарадоваться глядя съ какимъ умѣньемъ и усердіемъ его сынъ пользовался скребницей.

Но эти игры и занятія вскорѣ утратили для него свою прелесть. Однажды старый, угрюмый учитель Эриха, глубоко привязавшійся къ мальчику, показалъ ему пожелтѣлыя ноты. Потомъ онъ началъ объяснять ему смыслъ и значеніе этихъ круглыхъ или перечеркнутыхъ головокъ. Покойная мать его не объясняла ему этого, да можетъ-быть и не умѣла. Но какъ удивился школьный учитель когда Эрихъ сѣлъ за церковный органъ и началъ играть небольшія піески. Съ этихъ поръ начались уроки музыки.

Господинъ Шмельцеръ самъ глубоко любилъ музыку. Замѣтивъ какъ воспріимчива была душа мальчика, онъ понялъ что терпѣніемъ и временемъ можно будетъ создать изъ него нѣчто прекрасное. Эриху было четырнадцать лѣтъ. Онъ страстно любилъ стрѣлять, плавать, ѣздить верхомъ. Онъ проводилъ цѣлые дни, цѣлыя ночи въ лѣсу. Сердце и умъ его были воспріимчивы въ высшей степени. Все что онъ видѣлъ, все производило на него впечатлѣніе, на все откликалась его душа. Соображаясь со всѣмъ сказаннымъ, можно было ожидать что сухое, отвлеченное изученіе основныхъ правилъ музыки скорѣе могло оттолкнуть мальчика, нежели привлечь его. Вышло наоборотъ. Онъ не могъ дождаться той минуты когда господинъ Шмельцеръ, окончивъ занятіе въ школѣ, скроется съ нимъ въ церкви. Учитель запиралъ за собою дверь и на клавишахъ органа объяснялъ ему практически правила которыя предъ тѣмъ указалъ ему на нотахъ.

Непостижимо скоро понялъ онъ значеніе интерваловъ, секунды, терціи, кварты, квинты, сексты, септимы; онъ легко составлялъ аккорды во всевозможныхъ тонахъ. Старый учитель былъ счастливъ. Онъ видѣлъ въ своемъ ученикѣ не обыкновенный талантъ, а геній. Сила и смѣлость игры Эриха поражала иногда господина Шмельцера до того что у него захватывало духъ. Эрихъ дѣлалъ громадные успѣхи не въ одной теоріи. Его игра на органѣ усовершенствовалась.

Случилось неожиданное событіе. Таможенный надсмотрщикъ Фрейбергъ вернулся домой въ одно пасмурное декабрьское утро, послѣ своей ночной службы, совершенно больнымъ и разслабленнымъ. Онъ былъ блѣденъ, обезображенъ и почти висѣлъ на своей хромой лошади. Бѣдное животное едва дотащилось до конюшни. Здѣсь оно терпѣливо ждало пока Эрихъ и глухая родственница его помогли старику сойти съ лошади. Старика отнесли домой. Его лѣвая нога была сломана, а лѣвая рука вывихнута. Деревенскій цирюльникъ, уложивъ его въ постель и осмотрѣвъ его увѣчья, побѣжалъ тотчасъ же въ сосѣдній городокъ. Здѣсь онъ отыскалъ хорошаго хирурга и просилъ его пойти съ нимъ въ деревню. «Видите ли», сказалъ онъ глухой родственницѣ, высоко поднявъ руки, «я не въ силахъ все это исправить». Но вспомнивъ что она глуха и не можетъ его понять, онъ началъ всевозможными движеніями представлять безпомощнаго человѣка, изобразивъ при этомъ больнаго въ видѣ сложеннаго перочиннаго ножа. Потомъ онъ, поднявъ быстро руки, вышелъ.

Эрихъ сидѣлъ у постели своего отца. Старикъ, пересиливавшій себя все время, лежалъ теперь въ глубокомъ обморокѣ. Пришелъ школьный учитель и съ помощью уксуса и нашатырнаго спирта старался привести больнаго въ себя. Наконецъ, послѣ разныхъ усилій, это удалось. Старикъ открылъ глаза и взглянулъ на сына. Эрихъ сидѣлъ блѣдный, разстроенный, со сложенными руками. Его большіе, темные глаза были устремлены на отца боязливо, пристально. Тогда этотъ суровый, твердый старикъ не выдержалъ. Онъ притянулъ правою рукой сына къ себѣ и, прижавъ свое лицо къ его свѣтлымъ, вьющимся волосамъ, зарыдалъ какъ ребенокъ.

Шмельцеръ потихоньку вышелъ и возвратился со стаканомъ согрѣтаго вина, выпрошеннаго имъ у трактирщика. Послѣдній потомъ разказывалъ что Шмельцеръ выпрашивалъ у него это вино съ такимъ видомъ что еслибъ отказать ему, то пожалуй онъ готовъ бы былъ покуситься на убійство. Подкрѣпленный виномъ, таможенный надсмотрщикъ могъ разказать о своемъ несчастіи. Разказъ его прерывался кашлемъ; онъ дышалъ съ трудомъ.

Подозрѣвая что контрабандисты выбрали предшествовавшую темную декабрьскую ночь чтобъ обдѣлать свои дѣла, онъ уже напалъ на ихъ слѣдъ, когда его лошадь поскользнулась и онъ упалъ вмѣстѣ съ нею съ высокаго обрыва.

— Такъ лежалъ я, сказалъ онъ, — болѣе часа, прежде чемъ опомнился. Мѣсяцъ свѣтилъ изъ-за облаковъ. Вокругъ меня стояли люди, которыхъ при другихъ обстоятельствахъ я бы не затруднился застрѣлить, но тутъ я долженъ былъ допустить чтобъ они подняли меня и осторожно посадили на лошадь. Они же вывели меня на большую дорогу, которая ведетъ сюда, черезъ Кёнигсдорфъ. Они не говорили со мною ни слова. Одинъ только тихо спросилъ своего товарища: «Не слѣдуетъ ла намъ проводить его до деревни?» На это тотъ отвѣчалъ: «Сѣрка хорошо стоитъ на ногахъ и знаетъ дорогу.» Самъ я не различалъ пути и когда подъѣхалъ къ дому, то мнѣ казалось что мы объѣхали весь міръ. Теперь пусть будетъ какъ Богу угодно.

Черезъ нѣсколько времени пришелъ хирургъ и при помощи цирюльника сдѣлалъ перевязку. Онъ принесъ съ собою и лѣкарство. Сказавъ чтобы больнаго не безпокоили, онъ приказалъ опустить шторы, взялъ за руку мальчика и вышелъ въ другую комнату. За нимъ послѣдовалъ и г. Шмельцеръ. Тамъ онъ отдалъ необходимыя приказанія, обѣщалъ придти на слѣдующее утро, и на вопросъ Шмельцера отвѣчалъ, пожимая плечами:

— Знаете ли, имѣя въ виду его крѣпкое сложеніе, я бы не безпокоился за исходъ излома ноги и вывиха руки. Но здѣсь, — докторъ указалъ на собственную грудъ, — здѣсь онъ получилъ довольно сильный ударъ, который и заставляетъ меня всего опасаться. Быть-можетъ я и ошибаюсь.

На этотъ разъ, однако, хирургъ не ошибся. Лучше всего это чувствовалъ самъ таможенный надсмотрщикъ и высказалъ это Шмельцеру, когда они были безъ Эриха. Шмельцеръ взялся устроить нѣкоторыя дѣла умирающаго и написать нѣсколько писемъ прежнимъ товарищамъ и начальникамъ. Между прочимъ, онъ написалъ старому капитану Гейнцельману, отвѣтъ отъ котораго пришелъ не очень-то скоро, да притомъ не успокоительный.

Капитанъ писалъ: «Любезный таможенный надсморщикъ, бывшій артиллерійскій унтеръ-офицеръ Фрейбергъ. — Прошло нѣкоторое время, прежде чѣмъ я вспомнилъ вашу особу. Предъ носомъ каждаго начальника проходитъ столько людей что необходимо было прежде вспомнить вашу жену, нашу превосходную такъ-называемую „хозяйку“, чтобы быть au fait. Но что же мнѣ сказать относительно вашего вопроса? Прежде всего, самъ я, съ весьма тощимъ пенсіономъ, отправленъ на покой и каждый день думаю: „чортъ побери эту каторгу, которая длится нѣсколько лѣтъ и которую называютъ военною службой!“ Будь у меня сынъ, любезный Фрейбергъ, я бы не допустилъ его до этого бѣдствія, развѣ бы онъ самъ захотѣлъ испытать его, да и то еслибъ онъ имѣлъ при этомъ большія познанія, былъ исполненъ воинскаго духа и имѣлъ бы сильную протекцію. Что же касается вашего сына, то я глубоко его сожалѣю, если онъ разчитываетъ на мою протекцію. Чего я самъ добился? Ничего, даже не достигъ майорскаго чина: Капитанъ я есмь, капитаномъ я и умру. Затѣмъ прощайте и поищите для вашего сына что-нибудь лучше.»

Письмо же полученное отъ брата покойной жены Фрейберга г. Шмельцеръ не счелъ даже удобнымъ показать ему. Писавшій занимался торговлей въ небольшомъ городкѣ и нѣсколькими словами выразилъ удивленіе, почему онъ удостоился получить письмо отъ бывшаго унтеръ-офицера г. Фрейберга. Онъ помнитъ что уже нѣсколько лѣтъ назадъ было условлено не признавать этого родства, «а за тѣмъ имѣю честь быть съ глубокопочитаніемъ» и т. д.

Странно было еще то что письмо капитана Гейнцельмана, уничтожившее самыя завѣтныя мечты отца Эриха, не подѣйствовало на него такъ сильно, какъ можно было предполагать. Сильно страдая, онъ мало-по-малу сталъ совершенно равнодушенъ ко всему и даже не спросилъ удостоилъ ли деверь его отвѣтомъ. Къ сыну онъ привязался самою нѣжною любовью. Только тогда когда послѣдній сидѣлъ у его постели, онъ, казалось, забывалъ и боль, и страданія и горе. Онъ, глядя на сына, ласково улыбался, глаза его тогда сіяли и своею дрожащею правою рукой онъ то гладилъ бѣлокурую голову Эриха, то пожималъ ему руку. Прежде онъ тоже не былъ жестокимъ и крутымъ съ сыномъ. Но въ немъ осталось много прежней солдатской грубости. Онъ часто прибѣгалъ къ ней, считая ее необходимостью и думая такимъ образомъ возстановить между собою и сыномъ нѣкоторую субординацію. Онъ, казалось, хотѣлъ теперь своею нѣжностью вернуть всю любовь сына, которую онъ утратилъ. Эрихъ былъ счастливъ этими проявленіями нѣжности и любви. Но онъ замѣчалъ, въ то же время, какъ взгляды хирурга становились все серіознѣе. Однажды утромъ, онъ даже слышалъ какъ тотъ сказалъ: «Имѣйте въ виду, г. учитель, онъ скоро тихо преставится».

Такъ и случалось. Въ одно теплое мартовское утро, Эрихъ, войдя въ комнату больнаго, сдвинулъ съ оковъ занавѣси. Яркіе солнечные лучи проникнувъ въ комнату освѣтили больнаго. На лицѣ его сіяла кроткая, невообразимо счастливая улыбка. Долго стояли предъ нимъ Эрихъ и тихо вошедшій въ комнату школьный учитель. Они предполагали что больной спитъ. Они ошибались. Онъ скончался.

Все послѣдующее было до того грустно, тяжело и въ то же время неизбѣжно что лучше и не вспоминать объ этомъ.

Старый таможенный надсмотрщикъ умеръ и на его мѣсто поступилъ другой. Домикъ покойнаго Фрейберга показался ему слишкомъ ветхимъ. Онъ отказался отъ него. Сѣрку онъ оставилъ за собою. Лошадь легче перенесла послѣдствія паденія нежели ея бывшій господинъ. Деревенскій ветеринаръ вылѣчилъ или, какъ онъ выражался, «починилъ» ее.

Старая глухая родственница Эриха собрала послѣ похоронъ свои пожитки. Эрихъ спросилъ куда она намѣрена уйти. Она не разслышала и не поняла его. Однако желая его утѣшить, она взглянула на небо и нѣсколько разъ показывала туда указательнымъ пальцемъ. Потомъ она, несмотря на всѣ его увѣщанія, уѣхала. Г. Шмельцеръ успокоилъ его, сказавъ что въ городѣ живетъ сестра старой Лизы, и что она уѣхала къ ней.

— А я, кого я имѣю? Кто ждетъ меня? Никто, никто, никто!

Г. Шмельцеръ увелъ его къ себѣ. Онъ приготовилъ Эриху постель за маленькою перегородкой, рядомъ со школьною комнатой. Затѣмъ онъ увѣщевалъ его подчиниться на первое время судьбѣ, а потомъ спокойно обдумать что дѣлать дальше.

Куда дѣлись его завѣтныя, блестящія мечты и всѣ эти чудныя картины солдатской жизни!… Какъ далека онѣ отъ него, какъ недосягаемы!…

Мѣстный пасторъ дѣятельнѣе всѣхъ заботился о томъ чтобъ обезпечить дальнѣйшую судьбу Эриха. Онъ далъ ему рекомендательное письмо къ мельнику Бурбусу, жившему около Цвингенберга. Этотъ мельникъ былъ большой оригиналъ. Человѣкъ образованный, докторъ медицины, онъ ходилъ въ платьѣ простаго селянина, хотя и изъ тонкаго сукна, и отличался благотворительностью. Не одного молодаго человѣка направилъ онъ уже на истинный путь и не одному помогъ въ жизни.

II. Война въ мирное время.

Все что осталось по смерти отца Эриха, было продано. Долги были уплачены и на остальныя деньги куплены черный сюртукъ и необходимое бѣлье. Г. Шмельцеру удалось даже, несмотря на строгіе взгляды пастора, удѣлить Эриху нѣсколько музыкальныхъ твореній. Такимъ образомъ Эрихъ, въ одно прекрасное утро, отправился въ путь, имѣя при себѣ рекомендательное письмо.

Школьный учитель сопровождалъ его до ветхаго домика, въ которомъ Эрихъ еще такъ недавно жилъ. Какъ измѣнилось все, какъ печально стадо здѣсь въ эти немногіе мѣсяцы! Какъ разрушительно подѣйствовали на это убогое зданіе дождь и вѣтры. Между тѣмъ природа жила полною жизнію. Роскошная зелень лѣсовъ и ароматъ полевыхъ цвѣтовъ тѣшили зрѣніе и обоняніе. Птицы весело чирикая перелетали съ вѣтки на вѣтку. Какимъ ароматомъ, какою нѣгой былъ полонъ воздухъ! По голубому небосклону тихо скользили легкія, бѣлыя облака. А жаворонокъ будто утѣшая пѣлъ: «все будетъ попрежнему хорошо». Онъ высоко поднялся и скрылся въ голубой дали. Эрихъ долго слѣдилъ за нимъ. Потомъ взглядъ его упалъ на далекія, покрытыя снѣгомъ, горы. По направленію къ нимъ лежалъ его путь. Онъ взглянулъ еще на продолговатое, темно-синее озеро, которое онъ также долженъ миновать. Странный, таинственный блескъ его поверхности, постоянно измѣняющаяся игра красокъ часто и сильно занимали воображеніе мальчика. Особенно ему нравилась одна часть озера, которую при ясной погодѣ онъ отчетливо могъ видѣть. Тамъ лежалъ покрытый роскошною зеленью небольшой островокъ, походившій на роскошный букетъ или вѣнокъ брошенный въ воду.

Наконецъ Эрихъ простился рыдая и съ этой мѣстностью, гдѣ онъ былъ такъ счастливъ, и со своимъ дорогимъ учителемъ, который былъ такъ добръ къ нему. Ему было трудно уйти. Онъ обошелъ еще разъ вокругъ дома. Онъ касался рукою стѣнъ и разбитыхъ оконныхъ стеколъ; подойдя къ дверямъ онъ нагнулся и присѣлъ еще разъ, можетъ-быть въ послѣдній разъ, на истоптанныя ступени лѣстницы. Какъ часто сидя здѣсь игралъ онъ съ сосѣдними дѣтьми, какъ часто дожидался отца.

— Если мнѣ повезетъ въ жизни, давалъ онъ себѣ обѣтъ, — то я вернусь сюда и построю себѣ великолѣпный домъ съ башнею. Я буду смотрѣть съ этой башни на эти горы, на долину, на этотъ громадный лѣсъ съ его оврагами и ущельями, наконецъ, на это сверкающее озеро.

Хорошій пѣшеходъ достигъ бы Цвингенберга, — такъ называлось мѣстечко около котораго жилъ мельникъ, — въ одинъ день. Конечно, еслибъ онъ шелъ съ ранняго утра до ночи. Но Шмельцеръ посовѣтовалъ ему переночевать въ Кёнигсброннѣ.

Переночевавъ въ Кенигсброннѣ, Эрихъ продолжалъ свой путь. Пройдя около мили, онъ остановился для отдыха у каменнаго милеваго столба.

«Еслибы теперь осѣнилъ меня свѣтлый духъ, думалъ онъ положивъ руку на камень. — Мѣсто подходящее. Здѣсь жертвенникъ…. Еслибъ я могъ по полету птицъ у знать судьбу свою!»

Но онъ напрасно смотрѣлъ на небо. Небо было чисто, ясно. Вдругъ онъ замѣтилъ очень высоко черную точку. Глазъ у него былъ зоркій и онъ призналъ точку на хищную птицу. Эрихъ началъ за нею слѣдитъ и видѣлъ какъ она полетѣла внизъ и скрылась за небольшими холмами въ кустарникѣ. Но каково было его удивленіе, когда ближе показался оттуда густой бѣлый дымъ. Вслѣдъ за тѣмъ показался рядомъ такой же густой дымъ и нѣсколько секундъ спустя раздались два порывистые удара. Что это было такое? Дымъ и выстрѣлъ были слишкомъ сильны чтобы можно было ихъ принять за ружейные. Онъ съ любопытствомъ началъ оглядывать мѣстность на которой стоялъ. Бѣлый, густой дымъ показался теперь во многихъ мѣстахъ и вслѣдъ за ними раздавались тѣ же глухіе удары.

— А-а-а! сказалъ Эрихъ, вздохнувъ глубоко и радостно. — Ужь не имѣетъ ли для меня значенія полетъ этой хищной птицы, за которою я только-что слѣдилъ. Не находится ли ее паденіе въ связи, хотя и непонятнымъ образомъ съ тѣмъ что мнѣ готовитъ судьба?.. Но онъ самъ началъ смѣяться, въ слѣдующую же минуту, надъ этими дѣтскими фантазіями. Эрихъ взобрался на милевой камень и устремилъ проницательные, блестящіе глаза на равнину. Онъ увидѣлъ что съ двухъ параллельныхъ линій, расположенныхъ на большомъ разстояніи другъ отъ друга, подымались густые слои бѣлаго дыма и раздавались безчисленные выстрѣлы. Глаза его были такъ зорки что онъ могъ даже разглядѣть что дѣлалось въ ближайшей къ нему линіи. Онъ различалъ движеніе людей и лошадей, блескъ оружія, пестрыя развѣвающіяся знамена на высокихъ копейныхъ древкахъ. Затѣмъ онъ заслышалъ весьма слабые и неясные звуки сигнальныхъ роговъ, которые раздались также съ этой линіи. Онъ понялъ что эти сигналы означали приказъ къ отступленію.

Жаль! подумалъ Эрихъ, рѣшительно взявшій сторону арміи которая стояла ближе къ нему. Пойди она впередъ, онъ послѣдовалъ бы за нею безусловно, не долго думая. Войска отступали по направленію къ небольшому возвышенію, черезъ которое проходила большая дорога, гдѣ онъ стоялъ. Жадно прислушивался Эрихъ къ звонкому шуму производимому отступавшею батареей и ржанію кавалерійскихъ лошадей, къ короткимъ, отрывистымъ, сильнымъ звукамъ барабаннаго боя. Громко раздался снова звукъ трубъ и сигнальныхъ рожковъ и вся линія остановилась какъ вкопанная. Затѣмъ все снова двинулось впередъ, приближаясь все болѣе и болѣе къ Эриху. Вслѣдъ за дымомъ, послѣ каждаго пушечнаго выстрѣла, раздавался громоносный ударъ, потрясавшій воздухъ, и конечно каждый выстрѣлъ понесъ бы съ собою смерть въ ряды непріятелей, еслибъ орудія были заряжены снарядами, а не пыжами.

Вслѣдствіе этой же причины началось и вторичное отступленіе друзей Эриха. Все ближе и ближе гремѣли выстрѣлы. Тамъ гдѣ большая дорога у Цвингенберга образовывала небольшой поворотъ, двигались густые ряды пѣхоты, драгунъ, и всевозможныхъ военныхъ повозокъ. Какой завидный пунктъ занялъ Эрихъ для наблюденія. Онъ находился по серединѣ сражающихся. Вправо отъ него шла небольшая проселочная дорога, на которой неожиданно показалась цѣлая батарея, двигавшаяся полнымъ галопомъ. Лошади ржали, орудія гремѣли на своихъ лафетахъ, колеса дребезжали. Поднявшись на пригорокъ къ шоссе, она представила великолѣпное и въ то же время безпорядочное смѣшеніе сѣдоковъ, лошадей, орудій, лафетовъ, передковъ и зарядныхъ ящиковъ.

— Батарея стой! заряжай ядромъ, рикошетъ на двѣсти шаговъ дистанціи!

Быстро и неожиданно все пришло въ порядокъ. Въ нѣсколько секундъ орудія сняты съ передковъ и поставлены близко другъ къ другу, на указанныхъ мѣстахъ. Лошади и передки съ частью артиллерійской прислуги отъѣхали за плотину, подъ защиту отряда уланъ. Люди оставшіеся на мѣстѣ суетились около орудій.

— Первое орудіе — пли!!…

Съ какимъ восторгомъ услышалъ Эрихъ выстрѣлъ, раздавшійся въ его ушахъ немедленно послѣ команды, но вслѣдъ за тѣмъ почувствовавъ сильное движеніе воздуха, изъ предосторожности сошелъ съ камня на которомъ стоялъ, чтобы не скатиться съ него при слѣдующихъ выстрѣлахъ. Да, онъ былъ посреди горячей, ожесточенной битвы. Непріятельскія линіи приближались все болѣе и болѣе, при громѣ пушечной пальбы, къ которой изрѣдка примѣшивались и ружейные залпы. Войска занявшія высоту имѣли твердое намѣреніе удержать до послѣдней возможности занятую ими позицію, представлявшую большія выгоды для обороны. Выстрѣлы слѣдовали одинъ за другими съ быстротою приводившею въ восторгъ Эриха.

Въ десяти шагахъ отъ него стоялъ командиръ батареи, капитанъ фонъ-Брандъ, худощавый, со строгимъ выраженіемъ лица. Густые, длинные рыжіе усы его были закручены горизонтально. Глаза имѣли въ себѣ нѣчто хищное.

— Чортъ побери, въ какомъ порядкѣ! закричалъ онъ первому поручику, разъѣзжавшему позади орудій и приближавшемуся изрѣдка къ своему начальнику.

— Вы говорите, въ порядкѣ, господинъ капитанъ? Да, если можно назвать порядкомъ цѣпь бѣгущихъ барановъ. А такъ, какъ разъ предъ нами, расположился цѣлый кирасирскій полкъ. Эти пентюхи, въ своихъ бѣлыхъ мундирахъ, стали тамъ какъ будто въ насмѣшку, чтобы служить цѣлью ли нашихъ выстрѣловъ.

— Дешевая храбрость, проговорилъ капитанъ. — Передвиньте обѣ гаубицы на край шоссе и осыпьте эту дурацкую кавалерію гранатами. Еслибы не имѣть въ виду что это маневры, можно было бы выдвинуть уланъ, составляющихъ наше прикрытіе, изъ-за пригорка и атаковать весь кирасирскій полкъ. На всякій случай пошлите имъ нѣсколько добрыхъ гранатныхъ выстрѣловъ.

— Это будетъ безполезно, господинъ капитанъ. Они и не отступятъ и не укроются. Вѣдь дѣтямъ даже должно быть ясно что съ нашего пункта, мы давно должны были бы ихъ уничтожить.

— Ничего! задайте имъ перцу!

Обѣ гаубицы были выдвинуты впередъ и стали такъ близко къ каменному столбу у котораго стоялъ Эрихъ, что командовавшій поручикъ закричалъ:

— Пошелъ прочь! или получишь въ глаза кое-что похуже песка и пыли!

Эрихъ не хотѣлъ уступить и только укрылся за столбомъ.

— Посмотрите, кажется внизу, подъ пригоркомъ, сидитъ на своемъ длинноногомъ конѣ полковникъ фонъ-Гайвъ, сказалъ капитанъ, послѣ нѣсколькихъ выстрѣловъ данныхъ изъ гаубицъ. — Кажется подсмѣивается надъ нами. Чуть ли кирасиры не строятся къ атакѣ?

— О, не безпокойтесь, господинъ капитанъ, отвѣчалъ поручикъ, — имъ слишкомъ для этого дороги ихъ лошади. Не потрудитесь ли навести вашу трубу немного лѣвѣе. Я вижу тамъ нѣсколько колоннъ красныхъ гусаръ укрывшихся въ лощинѣ, имѣющей прямое сообщеніе съ шоссе.

— Вѣрно, вѣрно. Это какъ разъ въ духѣ этой легко-кавалерійской сволочи. Она всегда хочетъ захватить конную батарею дешевымъ способомъ. Только мы имъ протремъ глаза. Лучше всего возьмемъ на передки, отступимъ къ тому небольшому возвышенію и огорошимъ ихъ картечью!

— Это и отсюда можно сдѣлать, господинъ капитанъ, если имъ угодно, отвѣчалъ поручикъ, смотря на планъ мѣстности, который онъ быстро разложилъ предъ собою на сѣдѣльной лукѣ. — Тутъ лощина обозначена и дѣйствительно входитъ на шоссе, только нужно будетъ пройти порядочный кусокъ сосноваго лѣса, который они не рѣшатся проходить.

Эрихъ не пропустилъ изъ этого разговора ни одного слова. Онъ видѣлъ также какъ красные непріятельскіе гусары скрылись въ лощинѣ. Но онъ зналъ больше нежели было обозначено на планѣ бывшемъ въ рукахъ у офицера. Онъ зналъ что сосновый лѣсокъ былъ недавно вырубленъ и что лошадямъ ничего не значило пробѣжать въ нѣсколько минуть вырубленное пространство и очутиться на возвышеніи у большой дороги.

Родина была въ опасности и онъ не задумался ни на минуту, бросилъ свое убѣжище за столбомъ и передалъ батарейному командиру свои важныя свѣдѣнія. Онъ даже указалъ на небольшой пригорокъ, на которомъ должны были показаться красные гусары, для того чтобъ избѣжать крутые склоны ущелья.

— Въ самомъ дѣлѣ такъ должно быть, проговорилъ первый поручикъ, бросивъ еще разъ взглядъ на свой планъ. Какъ вы полагаете, еслибы мы приказали батареѣ повернутъ плечомъ и стать около вотъ того ряда холмовъ, и дать залпъ изо всѣхъ орудій, какъ только красные гусары, увѣренные въ своемъ успѣхѣ, покажутся изъ лощины. Тамъ разстояніе не болѣе трехсотъ шаговъ и ни одна лошадь не вернется домой съ хвостомъ.

— Очень хорошо! радостно отвѣчалъ капитанъ. — Мы имъ зададимъ нѣсколько картечныхъ залповъ. Трехъ, я думаю, будетъ вполнѣ достаточно, а затѣмъ люди быстро должны взять на передки и вернуться назадъ на назначенное мною возвышеніе. Наши уланы должны покончить съ тѣми гусарами которые остались бы еслибъ это была настоящая война. — Эй! молодой человѣкъ, — вскрикнулъ онъ затѣмъ Эриху, — благодарю васъ. Будь мы на войнѣ, я бы выхлопоталъ для васъ награду получше!

— И тогда не нужно бы было, господинъ капитанъ. Спасая такую прекрасную батарею отъ нападенія, я выполняю только свою обязанность.

— Не видно ли гусаровъ? спросилъ поручика капитана.

— Нѣтъ, отвѣтилъ тотъ, приподнявшись на стременахъ.

— Вы не будете противъ, вмѣшался снова Эрихъ, — если я влѣзу на каменный столбъ и посмотрю кругомъ.

— Пожалуй, отвѣчалъ смѣясь первый поручикъ. — Тѣмъ больше будетъ награда.

Было довольно забавно когда юноша, въ своемъ длиннополомъ черномъ сюртукѣ взобрался на милевой камень. «Какъ корова на яблони», сострилъ командиръ перваго орудія. Замѣчаніе это было не вполнѣ справедливо: Эрихъ взобрался на камень съ замѣчательною ловкостью. Внимательно осматривалъ онъ мѣстность, когда орудія тихо приближались къ указаннымъ имъ пригоркамъ. Унтеръ-офицеры и канониры батареи находились въ такомъ напряженномъ состояніи, какъ будто они были не на обыкновенныхъ маневрахъ, а дѣйствительно должны осыпать непріятеля градомъ ядеръ и картечи.

Эрихъ видѣлъ съ возвышенія какъ гусары огибали пригорки; чтобы не быть замѣченными, всадники наклонялись къ самой шеѣ лошади. Онъ передалъ это тотчасъ же батарейному командиру, а тотъ указалъ поручику концомъ своей сабли на мѣсто съ котораго надо ожидать появленія непріятельской кавалеріи. Еслибы батарея осталась на прежней позиціи, она была бы взята во флангъ гусарами самымъ непріятнымъ и самымъ неожиданнымъ образомъ. Теперь же батарея была неуязвима и всѣ радовались предполагаемому удивленію атакующихъ, когда ихъ встрѣтятъ мѣткіе залпы. Эта великая минута приближалась.

Поднявъ кверху сабли, гусары въѣхали на пригорокъ. Командиръ батареи дозволилъ имъ сдѣлать нѣсколько шаговъ, имѣя въ виду встрѣтить ихъ такимъ картечнымъ огнемъ чтобъ отъ нихъ не осталось ни одного человѣка, ни одной лошади.

По всей вѣроятности это успѣлъ замѣтить старикъ-офицеръ командовавшій обѣими колоннами красныхъ гусаръ. Онъ немедленно приказалъ затрубить отступленіе и столь же быстро скрылся за пригоркомъ. Немедленно вслѣдъ гусарамъ была пущена не картечь, а гомерическій неудержимый хохотъ всей батареи. Эрихъ былъ въ восторгѣ и хохоталъ вмѣстѣ со всѣми.

— Не отступить ли теперь? спросилъ капитана поручикъ.

— Подождите минутку. Къ намъ скачетъ бригадный адъютантъ. Нѣтъ ли чего новаго.

— Какое приказаніе? обратился батарейный командиръ къ подъѣхавшему офицеру.

— Батареѣ приказано занять третью позицію, но на ней не стрѣлять, и перейти немедленно на четвертую позицію, впереди большаго дефиле; туда его превосходительство прибудетъ самъ. Прощайте, господа!..

— Должно-быть жалѣютъ порохъ расходовать, замѣтилъ батарейный командиръ. — Хорошъ я буду на позиціи съ которой не смѣй даже выстрѣлить. Да это курамъ на смѣхъ. Этакъ ни одинъ человѣкъ ничему не выучится. Мы здѣсь славно распорядились. Попадись мнѣ когда-нибудь на глаза красный гусаръ, я ему прочту наставленіе. Батарея къ отступленію! На передки!

Снова все пришло на нѣсколько секундъ въ безпорядокъ, но затѣмъ прислуга быстро вскочила на лошадей, трубачи дали сигналъ къ отступленію, батарея вытянулась въ одно орудіе и поскакала по дорогѣ. Капитанъ не забылъ махнутъ Эриху саблей въ знакъ благодарности. По всему полю войска пришли снова въ движеніе, особенно по лѣвую сторону шоссе. По долинѣ двигалась пѣхота и подымала такую пыль, что кромѣ сверкающихъ на солнцѣ штыковъ, рѣшительно ничего не было видно. Отовсюду неслись перекатная дробь барабановъ, свистъ флейтъ, звуки сигнальныхъ рожковъ, и звучные отголоски хоровъ военной музыки.

Конная батарея, которой Эрихъ оказалъ такія услуги, была уже далеко, когда на шоссе показались непріятельскія войска. Въ авангардѣ шли красные гусары. Впереди ихъ ѣхали три офицера и вели оживленный разговоръ.

— Могу васъ увѣрить, господа, что командиръ конной батареи былъ правъ, перемѣнивъ позицію.

— Все-таки жаль что мы не дорвались до батареи. Мы такъ обошли пригорокъ что они никакъ не могли насъ видѣть.

— Батарея, конечно, не видала, воскликнулъ третій офицеръ и съ рѣзкимъ неудовольствіемъ сказалъ: — Развѣ вы не замѣчаете этотъ проклятый черный сюртукъ вскарабкавшійся на милевой камень. Я еще снизу видѣлъ какъ этотъ парень работалъ и руками и ногами, точно телеграфъ. Жаль что мы на маневрахъ, а не на войнѣ, я бы повѣсилъ его, или чортъ бы меня побралъ. Все-таки я спрошу его что онъ дѣлаетъ тамъ на верху.

— Оставьте его, графъ Зеефельдъ, вы рискуете получить грубый отвѣтъ.

— Ну это мы увидимъ, отвѣтилъ графъ, и направилъ своего прекраснаго арабскаго бѣлаго коня къ камню, на которомъ стоялъ Эрихъ: — Что ты тамъ дѣлаешь на верху въ районѣ маневровъ? закричалъ онъ приближаясь. — Я не прочь тебя согнать внизъ фухтелями. Стоитъ на верху словно пугало и пугаетъ лошадей. Сейчасъ внизъ! Долой!

— Нѣтъ, я не пойду, гордо отвѣчалъ тотъ, сложивъ руки на груди. — Даже еслибы вы могли согнать меня внизъ фухтелями; но я бы не прочь былъ посмотрѣть какъ это вы будете меня бить.

— Знаешь ли ты, мальчишка, съ кѣмъ говоришь?

— Конечно. Я говорю съ нѣкоимъ господиномъ сидящимъ на лошади, въ то время какъ другой нѣкто стоитъ на камнѣ, въ этомъ вся разница.

Послѣ этихъ словъ оба молодые человѣка взглянули другъ на друга сверкающими глазами. Оба, какъ бы безсознательно, старались запомнить черты другъ друга. Оба были почти однихъ и тѣхъ же лѣтъ, во всякомъ случая разница была невелика, такъ какъ у гусарскаго офицера едва показывался вмѣсто усовъ легкій ш. Онъ былъ крѣпко сложенъ; блѣдный, длиннолицый, съ выраженіемъ отталкивающимъ, онъ казался еще некрасивѣе вслѣдствіе презрительной улыбки, не сходившей съ его лица, и привычки вытягивать шею. Но какъ кавалерійскій офицеръ онъ былъ безукоризненъ, начиная съ лошади до султана на мѣховой шапкѣ, до колесъ его шпоръ. Надѣтое на немъ платье говорило о его богатствѣ.

Но Эрихъ смотрѣлъ на него безъ малѣйшаго стѣсненія. Глаза его сверкали, ротъ былъ полуоткрытъ, лицо выражало такую рѣшимость и твердость что кавалерійскій офицеръ счелъ за лучшее отъѣхать, въ то время какъ подъѣхавшій къ нему товарищъ говорилъ:

— Графъ Зеефельдъ, я убѣдительно прощу васъ оставить его. Можно ли такъ забыться?

— Да, вы правы, трогаешь смолу — замараешься. Но я не забуду это лицо. Если встрѣчу его въ другомъ мѣстѣ, я ему возвращу и капиталъ и проценты.

Нѣчто въ томъ же родѣ думалъ и Эрихъ. Онъ былъ убѣжденъ что никогда не забудетъ это блѣдно-желтое лицо съ его ненавистнымъ выраженіемъ въ глазахъ и вокругъ рта.

Когда проѣхали гусары, Эрихъ сошелъ съ камня и смотрѣлъ на слѣдовавшія войска. Онъ наслаждался зрѣлищемъ разныхъ родовъ войскъ; изъ нихъ онъ нѣкоторые зналъ по наслышкѣ, или видѣлъ на картинахъ. Вотъ показались кирасиры. Все сильные, крѣпкіе люди, бодрые, рослые кони. Какъ весело бряцали шпоры, стремена и палаши. Какъ блестѣли шлемы и кирасы. Но если слѣдовавшій затѣмъ баталіонъ конныхъ егерей и не былъ такъ блестящъ, какъ кирасиры, онъ показался юношѣ не менѣе интересенъ. Ихъ онъ видѣлъ въ первый разъ; небольшіе ростомъ они имѣли ружья перекинутыя за плечо и шапки съ темнымъ султаномъ изъ перьевъ. Они непринужденно сидѣли на коняхъ и проѣзжали весело разговаривая и напѣвая. За ними шли драгуны, а потомъ показалась тяжелая двѣнадцатифунтовая батарея. Эрихъ приподнялся чтобы лучше разглядѣть батарею и тѣмъ засвидѣтельствовать свое почтеніе орудію при которомъ служилъ его отецъ. Нельзя не сознаться что тяжелая батарея всегда проѣзжаетъ такъ что невольно вселяетъ къ себѣ уваженіе. Грохотъ орудій, видъ большихъ, сильныхъ лошадей, общее впечатлѣніе производимое высокими, стройными, заслуженными людьми, идущими спокойно, безъ шума, все это производитъ сильное впечатлѣніе. Какая разница между нею и шедшею позади пѣхотой. Тутъ все шло въ безпорядкѣ, во всю ширину дороги. У многихъ ружья были повѣшены черезъ плечо на ремняхъ; нѣкоторые, утомленные и недовольные, молчали; другіе, напротивъ, шумно разговаривали, острили и пѣли. Веселые солдатики обратили вниманіе на Эриха, приложили руки къ козырьку киверовъ и рекомендовали его своимъ товарищамъ шедшимъ позади какъ оберъ-священника арміи. Посылались разнаго рода остроты на его счетъ и на счетъ его долгополаго сюртука. Когда рота прошла мимо Эриха, солдатики крикнули ему на прощаніе ура и запѣли извѣстную пѣсню:

Ѣдетъ Фридрихъ нашъ въ коляскѣ,

И ведетъ насъ въ поле.

Разобьемъ мы въ пухъ французовъ

Лѣтъ чрезъ семъ, не болѣ.

Будемъ счастливы, довольны,

Будемъ счастливы, довольны,

Ай! Да! Ай! да!

Это «Будемъ счастливы, довольны, Ай! да!» долго раздавалось и Эриху казалось что онъ все еще слышитъ эту пѣсню, хотя давно уже войска скрылись изъ глазъ, а кругомъ на поляхъ и въ лѣсу снова вступилъ въ свои права прекрасный осенній день.

III. Мельникъ и мельница.

Эрахъ сидѣлъ еще долго на камнѣ и мечталъ. Воображеніе его было живо занято только-что видѣннымъ прекраснымъ и живописнымъ зрѣлищемъ. Теперь ему стала ясна та любовь, тотъ восторгъ съ какими его отецъ говорилъ ему о тѣхъ временахъ когда служилъ въ артиллеріи. То была прекрасная, чудная жизнь!

Эрихъ взглянулъ на свой длинный, черный сюртукъ и тяжело вздохнулъ. Да, ему слѣдовало испытать свое счастье въ военной службѣ. Онъ вспомнилъ то время когда гулялъ по лѣсу и по лугамъ въ своей сѣрой, короткой курткѣ. Зачѣмъ онъ не отправился тогда же, годъ тому назадъ, въ этой же самой сѣрой курткѣ, въ батарею въ которой служилъ нѣкогда его отецъ? Зачѣмъ онъ не отыскалъ тогда капитана батареи, не сказалъ ему: «Я сынъ солдата и хочу также быть солдатомъ»? Зачѣмъ онъ послушался тогда г. Шмельцера, а не послушался собственнаго, внутренняго голоса?

Эти мысли глубоко волновали и огорчали Эриха. Онъ чувствовалъ себя вполнѣ безпомощнымъ и одинокимъ.

Эрихъ сошелъ съ камня и пошелъ вдоль большой дороги. Вскорѣ онъ увидѣлъ предъ собою Кенигсброннскую мельницу. Это было громадное, прекрасное зданіе. Оно примыкало къ высокой, отвѣсной скалѣ. Изъ скалы вырывался могучій, бѣшеный ручей. Напротивъ мельницы находились конюшни, сараи, амбары. Направо отъ этихъ построекъ большой, чистый прудъ, полный безчисленными и разнообразными водяными птицами.

На мельницѣ не работали. Время было обѣденное. Эрихъ не зналъ что ему дѣлать: войти или обождать пока кончится обѣдъ. Пока онъ раздумывалъ, большая дворовая собака, завидѣвъ его, принялась громко лаять. Вслѣдъ затѣмъ показался на порогѣ старшій сынъ мельника и ласково предложилъ Эриху войти въ домъ.

— Вотъ и прекрасно, вы пришли вовремя, сказалъ старый мельникъ, когда Эрихъ вошелъ въ комнату. — У насъ превосходный куриный супъ съ лапшей, если я не ошибаюсь, Милости просимъ, чѣмъ богаты, тѣмъ и рады.

Эрихъ много слышалъ про гостепріимство стараго мельника. Онъ не заставилъ себя упрашивать, но принялся усердно ѣсть.

За столомъ сидѣла вся семья мельника. Все это были красивые, здоровые люди. На первомъ мѣстѣ сидѣлъ онъ самъ. Затѣмъ слѣдовала его старшая дочь, Розина, красивая и сильная дѣвушка, лѣтъ тридцати. Старикъ овдовѣлъ при рожденіи младшаго сына и Розина приняла съ тѣхъ поръ на себя всѣ обязанности матери и хозяйки. Направо отъ старика сидѣли старшіе сыновья, Иванъ и Готфридъ, налѣво маленькій Фридрихъ. Затѣмъ слѣдовала старая дѣвица, Лена, дальняя родственница мельника.

Она помогала Розинѣ въ хозяйствѣ. Она страстно любила толковать сны и гадать на картахъ и на кофейной гущѣ. Старый мельникъ хотя и любилъ ее, тѣмъ не менѣе часто смѣялся надъ нею и всегда поступалъ наперекоръ ея снамъ и гаданіямъ.

Все въ комнатѣ было просто, и безукоризненно чисто а явно говорило о довольствѣ, даже о богатствѣ стараго мельника. Скатерть на столѣ была тонкая; столовый приборъ фарфоровый. Мебель старая, но крѣпкая и удобная. Предъ изразцовою печкой стояло большое, мягкое кресло, а въ углу комнаты виднѣлся стеклянный шкафъ, наполненный ружьями и другими принадлежностями охоты. Старикъ и Розина были одѣты по-городскому. Готфридъ, второй сынъ, былъ одѣтъ въ изящный охотничій костюмъ; на старшемъ же сынѣ, Иванѣ, была синяя куртка, хотя и тонкаго сукна, но покрытая пылью и мукой, что ясно доказывало что онъ работалъ на мельницѣ.

По окончаніи обѣда, Лена приказала маленькому Фридриху отнести лошадямъ хлѣба и соли. Старый мельникъ облокотился на спинку своего кресла и, протянувъ Эриху руку, сказалъ ему:

— Привѣтствую васъ еще разъ, дорогой г. Фрейбергъ. Я надѣюсь что вы пришли сюда не на одинъ часъ, а останетесь съ нами нѣсколько недѣль. Безъ противорѣчій! У насъ мѣста довольно и Розина приготовитъ вамъ удобное и хорошее помѣщеніе.

— Я и не намѣренъ противорѣчить вамъ. Я пришелъ сюда съ намѣреніемъ просить васъ чтобы вы пріютили меня на нѣсколько дней.

— Итакъ, вы остаетесь пока у меня. Я радъ этому. Мы выпьемъ въ честь вашего прибытія по стаканчику хорошаго вина. Мамзель Барбара, — продолжалъ онъ, лукаво улыбаясь и прищуривая глаза, — мамзель Барбара, принесите-ка бутылочку того, вы знаете, какого я хочу.

— Хорошо, братецъ, отвѣтила старая родственница, уходя. Но вдругъ она остановилась, пожала плечами и тихо сказала: — Г. Фрейберъ подумаетъ что меня въ самомъ дѣлѣ зовутъ Барбарой, но это не правда. Мое имя Лена, мамзель Лена.

— Правда, правда, мамзель Лена и мы этого не забудемъ. Но я вамъ долженъ опять сказать, мамзель Лена, что вы мнѣ сильно напоминаете одну старую знакомую, мамзель Барбару. Вотъ отчего я постоянно перемѣшиваю ваши имена. Ну, не сердитесь, мамзель Лена.

Мамзель Лена, нѣсколько минутъ спустя, вернулась, держа въ рукѣ бутылку вина. Оказалось что это было не то вино которое желалъ старикъ. Мамзель Лена, на замѣчаніе мельника, подняла вверхъ указательный палецъ правой руки, приняла важную, серіозную осанку и сказала:

— Я сошла въ погребъ и увидѣла что паукъ обвилъ своею паутиной всѣ тѣ бутылки которыя вы приказали привести. Я не могла ни одну изъ нихъ вынуть, не разорвавъ при этомъ паутину. А если разорвать паутину, то нельзя пить это вино за чье-либо здоровье: это приноситъ несчастье.

— Мамзель Лена права, отвѣтилъ мельникъ, придавъ также своему лицу серіозное и важное значеніе. — Поэтому я прошу васъ отнести обратно эту бутылку и привесть, взамѣнъ ея, двѣ изъ тѣхъ бутылокъ которыя покрыты паутиной.

Мамзель Лена исполнила волю стараго мельника. Затѣмъ они, вмѣстѣ съ Розиной, вышли изъ комнаты и пошли хозяйничать. Иванъ отправился на мельницу, а Готфридъ, старикъ и Эрихъ принялись за вино.

Затѣмъ Эрихъ разказалъ о маневрахъ, о томъ какъ онъ спасъ конную батарею отъ нападенія красныхъ гусаръ и какъ онъ, вслѣдствіе этого, получилъ выговоръ отъ одного изъ кавалерійскихъ офицеровъ, называвшагося графомъ Зеефельдомъ.

— А, а, это онъ! Я его знаю! воскликнулъ старый мельникъ, забарабанивъ пальцами по столу. — Знаю я его! Ему не клади пальца въ ротъ. Онъ принадлежитъ къ числу тѣхъ людей которые думаютъ что всѣ другіе люда, все живущее на бѣломъ свѣтѣ, существуетъ только для того чтобы подчиняться имъ, служить имъ. У нихъ только тотъ человѣкъ кто не ниже барона! Знаю я ихъ!

— Вы знаете семейство графовъ Зеефельдъ?

— Знаю ли я ихъ! Мы сосѣди. Мой лѣсъ граничитъ съ его лѣсомъ. Я поведу васъ когда-нибудь туда. Это полезно и поучительно. Дѣло въ томъ что между нашимъ лѣсомъ и лѣсомъ Зеефельдовъ находится громадная лощина. Лощина эта изобилуетъ всякой дичью. Она принадлежала издавна нашему семейству, то-есть собственно говоря семейству моей жены. Вдругъ Зеефельды заявили свои притязанія на эту лощину; мы не уступали и началась тяжба. Правда была на нашей сторонѣ, всѣ нужныя бумаги были въ цѣлости и мы выиграли процессъ. Тяжба была долгая, упорная. Сосѣди, узнавъ что мы, простые люди, начали процессъ со знатнымъ графомъ Зеефельдомъ, были поражены этимъ и многіе изъ нихъ избѣгали даже встрѣчи съ нами. Но дѣло кончилось все-таки въ нашу пользу: лощина осталась за нами и, кромѣ того, мы получили еще въ придачу прекрасную столѣтнюю липу, которая стоитъ на другомъ краю лощины. Торговцы лѣсами предлагали мнѣ за нея большія деньги, но я всегда отказывалъ имъ. Надѣюсь что и дѣти и внуки мои никогда не срубятъ ея.

Старый мельникъ весело засмѣялся и еще громче забарабанилъ пальцами по столу. Затѣмъ онъ продолжалъ:

— Я былъ тогда еще молодъ и кровь во мнѣ была горячая. Тяжба меня тѣшила и занимала. Я велѣлъ, чтобъ ознаменовать нашу побѣду, вырѣзать на корѣ старой липы, на той сторонѣ которая была къ ихъ лѣсу, слѣдующія слова: «на зло». Зеефельды поняли къ кому относилась эти слова и подослали ко мнѣ одного изъ своихъ охотниковъ. Тотъ сказалъ мнѣ что жаль было бы еслибы такое старое и прекрасное дерево, какъ моя липа, начала бы вдругъ чахнуть или, вслѣдствіе какой-либо неосторожности, вдругъ бы сгорѣла. Я отвѣтилъ на это что на все воля Господа: что отъ Него зависитъ чтобы не только сгорѣло одно дерево, но даже цѣлые лѣса. Охотникъ понялъ меня и ушелъ.

— Слѣдовательно, молодой гусарскій офицеръ о которомъ я говорилъ, сынъ графа Зеефельда? спросилъ Эрихъ.

— О, нѣтъ! Онъ племянникъ стараго графа, сынъ его младшаго брата. Но графъ Зеефельдъ усыновилъ его и онъ наслѣдуетъ современемъ все громадное состояніе старика.

— Слѣдовательно, у настоящаго владѣльца этихъ помѣстій нѣтъ дѣтей?

— Нѣтъ. Онъ женился всего пять, шесть лѣтъ тому назадъ. Это былъ старый холостякъ, пріѣзжавшій сюда только на охоту и проводившій остальное время или въ столицѣ, или въ Италіи, Франціи, Англіи. А еслибы вы знали какую жизнь онъ велъ! Счастье его что онъ наслѣдовалъ отъ родителей своихъ милліоны и желѣзное здоровье, иначе его давно не было бы въ живыхъ. Правда, онъ представляетъ собою теперь только тѣнь человѣка, но тѣмъ не менѣе онъ живетъ изо дня въ день, то-есть изъ ночи въ ночь. Днемъ онъ спитъ и начинаетъ жизнь только тогда когда просыпаются летучія мыши. Затѣмъ онъ, при первомъ пѣніи пѣтуховъ, ложится снова спать. Я уже говорилъ вамъ что онъ женился шесть лѣтъ тому назадъ на молодой женщинѣ, лѣтъ двадцати семи. Она была также урожденная графиня Зеефельдъ и имѣла порядочное состояніе. Говорили что она хотѣла выйти замужъ за еврейскаго барона и что это такъ поразило и разсердило стараго графа что онъ рѣшился пожертвовать собою, чтобы только спасти семью и имя свое отъ этого неровнаго брака. Впрочемъ, это васъ не касается! Но радуйтесь что молодой графъ былъ сегодня въ хорошемъ расположеніи духа или что его удержали другія побудительныя причины, иначе, вѣрьте мнѣ, онъ не преминулъ бы избить васъ фухтелями.

— Въ такомъ случаѣ ваша встрѣча повлекла бы за собою большія непріятности и несчастія, отвѣтилъ Эрихъ мрачно нахмуривъ лицо.

— Ну, полно объ этомъ думать, продолжалъ весело старый мельникъ. — Выпьемте лучше еще по стакану этого прекраснаго вина и поблагодаримте Бога что мы не имѣемъ никакого дѣла съ этими знатными, гордыми людьми.

Но Эрихъ не могъ еще отогнать отъ себя наплывъ мрачныхъ мыслей овладѣвшихъ имъ. Предъ нимъ, точно преслѣдуя его, мелькалъ все тотъ же блѣдный, непріятный образъ молодаго гусарскаго офицера. Онъ никакъ не могъ забыть ту презрительную усмѣшку и тѣ колкія слова съ которыми молодой графъ обратился къ нему.

— Надѣюсь что мы больше не увидимся, сказалъ Эрихъ послѣ нѣкотораго раздумья. — Не знаю, гдѣ судьба можетъ столкнуть насъ еще разъ лицомъ къ лицу.

— Э, это дѣло возможное! Тѣмъ болѣе что вы, какъ я надѣюсь, проживете у насъ нѣкоторое время. Старый графъ, какъ я уже говорилъ вамъ, проводитъ всегда нѣсколько мѣсяцевъ, съ начала мая до конца декабря, здѣсь, въ своихъ помѣстьяхъ. Онъ страстно любитъ природу и это говорить въ его пользу и доказываетъ что при другомъ вослитаніи изъ него могъ бы выйти прекрасный человѣкъ. Вотъ и вы любите природу, это я уже замѣтилъ.

— О, да! Я страстно люблю природу, люблю лѣсъ, луга, люблю наше голубое, безоблачное, прекрасное небо, люблю пѣніе птицъ, особенно пѣніе соловья.

— Ну, вы еще такъ молоды что эта сильная любовь природы нисколько меня не удивляетъ, засмѣялся въ отвѣтъ мельникъ. — Но взгляните на меня. Я двадцать лѣтъ прожилъ въ большомъ городѣ, я занималъ тамъ прекрасное мѣсто, заслужилъ уваженіе всѣхъ знакомыхъ и незнакомыхъ, нажилъ порядочное состояніе и, говоря правду, я вполнѣ сознавалъ что мое присутствіе не лишнее, что я приношу пользу, и все-таки любовь моя къ природѣ была такъ сильна что я не выдержалъ и оставилъ городскую жизнь. Мнѣ было тамъ душно, тѣсно… Душа рвалась на просторъ, въ лѣсъ… Сначала я боролся съ собою, скрывалъ свою тоску — я не желалъ огорчать свою семью, да къ тому же дѣти мои росли, имъ нужно было дать воспитаніе, избрать имъ карьеру. Но вскорѣ я замѣтилъ что наклонности и стремленія моихъ дѣтей вполнѣ соотвѣтствовали моимъ желаніямъ. Иванъ, старшій сынъ, отдался весь изученію механики, особенно строенію мельницъ, а вотъ этотъ, Готфридъ, занялся сельскимъ хозяйствомъ и лѣсоводствомъ. Я родился въ этой мельницѣ, но я былъ еще мальчикомъ когда родители мои продали ее. Вдругъ, живя въ городѣ, я узналъ что мельницу продаютъ снова, а вмѣстѣ съ нею и сосѣднее имѣніе, съ полями, нивами и лѣсомъ. Тогда я объявилъ женѣ что куплю мельницу и что намѣренъ жить въ ней лѣтомъ. Я имѣлъ уже тогда въ виду уменьшить, насколько было возможно, мою городскую практику. Вы смотрите на меня съ удивленіемъ? Видите ли, я въ молодости много чему научился. Впрочемъ, объ этомъ рѣчь еще впереди. Я купилъ и мельницу, и имѣніе. Зеефельды, узнавъ объ этомъ, предложили мнѣ большія деньги, съ тѣмъ чтобъ я уступилъ имъ имѣніе и лѣсъ. Я же сказалъ имъ свое quod non и такимъ образомъ заслужилъ нерасположеніе гордыхъ аристократовъ. Дѣти мои несказанно обрадовались узнавъ объ этой покупкѣ. Иванъ занялся мельницей, исправилъ ее, ввелъ новыя, отличныя машины, словомъ, привелъ мельницу въ то состояніе въ которомъ она находится въ настоящее время. Затѣмъ принялся за работу и Готфридъ: онъ отдался весь сельскому хозяйству и лѣсоводству. Я долженъ сказать что работа его шла успѣшно. Такимъ образомъ прошло нѣсколько лѣтъ. Мы, старики, держались въ сторонѣ. Вдругъ мнѣ предложили мѣсто главнаго врача въ первоклассной больницѣ города.

— Значитъ, вы были врачомъ? спросилъ Эрихъ, сильно удивленный.

— Да, другъ мой, я, подобно тысячѣ другимъ, впрочемъ весьма уважаемымъ и почтеннымъ личностямъ, занимался тѣмъ что лѣчилъ больныхъ, часто неудачно. Это удѣлъ всѣхъ врачей. Всѣ мы дѣйствуемъ болѣе или менѣе наудачу, всѣ съ завязанными глазами. Впрочемъ я былъ главнымъ образомъ хирургомъ, слѣдовательно, дѣйствовалъ болѣе сознательно и вѣрно. Да, Гёте былъ правъ, сказавъ:

Man durchstudirt die gross und kleine Welt

Um въ am Ende geben zu lassen,

Wie’s Gott gefällt!

Впрочемъ довольно объ этою. Я спросилъ свою жену желаетъ ли она чтобы мужъ ея былъ членомъ врачебной управы, а современемъ господиною фонъ-Бурбусъ, или же просто мельникомъ. Она выбрала послѣднее и мы, къ великому удивленію и недоумѣнію всѣхъ, оставили городъ и переѣхали навсегда сюда. Ужъ сколько надъ нами смѣялись! Меня прозвали глупцомъ, сумасбродомъ. Но увѣряю васъ, молодой человѣкъ, они были не правы, а я въ выигрышѣ. Если одинъ походъ въ военной службѣ равняется двумъ обыкновеннымъ годамъ, то точно также одинъ годъ проведенный въ прекрасномъ имѣніи, на свободѣ, можетъ смѣло сравниться съ двумя годами прожитыми въ душномъ городѣ. Итакъ, — продолжалъ мельникъ, выливая остатокъ вина въ стаканъ Эриха, — я разказалъ вамъ все о моей прежней жизни и теперь вы знаете у кого находитесь. О васъ я уже слышалъ. A propos, — сказалъ мельникъ, вскочивъ со стула, — посмотри-ка, Готфридъ, есть ли кто-нибудь при нашемъ больномъ гостѣ. Необходимо чтобы примочки перемѣнялись какъ можно чаще.

— Я посмотрю, сказалъ Готфридъ. — Если я не ошибаюсь, Лена на верху у больнаго.

— Если при больномъ Лена, то я вполнѣ спокоенъ. Она мѣняетъ примочки не только каждые десять, но каждые пятъ минутъ. Она не даромъ видѣла сонъ о какомъ-то несчастіи. Ей свилось будто ласточка, упавъ на землю, развалилась на четыре куска, издавъ при этомъ страшный трескъ. Затѣмъ эти четыре куска вскочили въ воду и не только вновь соединились, но превратились въ бѣлаго голубя и улетѣли. Молодой больной, по ея словамъ, можетъ излѣчиться только водою и поэтому она постоянно прикладываетъ ему холодныя примочки. Я не противъ этихъ примочекъ, но мнѣ право непонятно какимъ образомъ превратится артиллерійскій офицеръ въ бѣлаго голубя. Вы, кажется, не совсѣмъ меня понимаете, обратился онъ къ Эриху, когда Готфридъ ушелъ. — У меня, дѣйствительно, лежитъ тамъ, наверху, больной артиллерійскій офицеръ. Онъ упалъ вчера на маневрахъ съ лошади и сильно вывихнулъ себѣ руку. Боль была нестерпимая, врача при немъ не было, онъ и пріѣхалъ сюда, на мельницу. Теперь онъ лѣчится у меня. Ну, намъ и встать пора. Радуюсь отъ всего сердца вашему прибытію.

Старикъ протянулъ Эриху обѣ руки и продолжалъ дружескимъ, мягкимъ, искреннимъ тономъ:

— Не думайте чтобъ я каждаго привѣтствовалъ такъ ласково и дружески. Я сдержанъ и холоденъ съ другими. Но вашъ открытый взглядъ, ваше честное, гордое лицо говорятъ въ вашу пользу. Къ тому же, глядя на васъ, я вспоминаю невольно одного добраго, стараго друга, друга моей молодости.

Эрихъ началъ благодарить его, глубоко растроганный этимъ участіемъ, но старикъ прервалъ его и сказалъ:

— За что же вы меня благодарите? Не за пищу ли или за пріемъ въ мой домъ? Не стоитъ того, мой молодой другъ. Но если вамъ понадобится современемъ хорошій дружескій совѣтъ, тогда обратитесь ко мнѣ и я сумѣю оцѣнить ваше довѣріе.

Готфридъ вернулся съ извѣстіемъ что Лена наверху и что вслѣдствіе постоянныхъ примочекъ, весь полъ покрытъ водой. Онъ сказалъ также что артиллерійскій офицеръ проситъ исполнить его порученіе къ начальнику батареи, который эту ночь проведетъ на бивуакѣ, вмѣстѣ съ другими войсками, не далеко отъ мельницы, въ степи.

— Въ такомъ случаѣ прикажи осѣдлать лошадь и поѣзжай самъ съ порученіемъ господина поручика. Или ты имѣешь что-нибудь другое въ виду?

— Если ты позволишь, я прикажу запречь нашу охотничью телѣгу и поѣду къ бивуаку съ Фридрихомъ и съ нашимъ гостемъ, господиномъ Фрибергомъ.

Глаза Эриха засверкали отъ восторга. Старый мельникъ замѣтилъ это и отвѣтилъ:

— Если это сдѣлаетъ вамъ удовольствіе, пусть будетъ по твоему. Но возьми съ собою работника. Твои лошади слишкомъ бойки; боюсь чтобы что-нибудь не случилось, когда вы подъѣдете къ войскамъ. Постой, — продолжалъ онъ, замѣтивъ что Готфридъ собирался уходить, — въ твоемъ шкапу найдется, вѣроятно, лишній охотничій костюмъ. Передай его нашему молодому другу. Онъ сбережетъ такимъ образомъ свой черный, длинный, почтенный сюртукъ, да ему и теплѣе будетъ.

— Мы переодѣнемъ его, отвѣтилъ Готфридъ, смѣясь. — Я покажу ему также его комнату. Мы выбрали голубую комнату, знаешь, ту которая близь моей.

— Хорошо, хорошо, дай ему голубую комнату.

IV. На бивуакѣ.

Пѣхота, кавалерія, артиллерія и саперы, маневрировавшіе близь Цвингенберга, продолжали еще нѣкоторое время маневрировать и разстрѣляли не мало пороха, направляя выстрѣлы въ воображаемыхъ враговъ. Было совершено не мало подвиговъ. Многіе отличились, кто необыкновеннымъ терпѣніемъ, кто настойчивостью, кто неутомимостью, а кто мѣткостью стрѣльбы. Одни прекрасно защищались, другіе удачно нападали, особенно на телѣги и корзины маркитантшъ. Генералъ былъ видимо доволенъ ходомъ маневровъ; все начальство, слѣдомъ за нимъ, также высказывало удовольствіе. Только ротные командиры, по обыкновенію, никогда не бываютъ довольны. Послѣ долгихъ упрековъ, выговоровъ и замѣчаній, они сказали спасибо лишь немногимъ избраннымъ. Отдали приказъ стать бивуакомъ. Каждая отдѣльная часть должна была расположиться на томъ мѣстѣ на которомъ она кончила бой. На бивуакѣ нужно было ожидать тревоги. Тревога подготовлялась въ тайнѣ, хотя всѣ, начиная съ капитана, до послѣдняго офицера, знали даже часъ когда будетъ ударена тревога. Въ мирное время расположеніе на бивуакѣ, особенно въ хорошую погоду, представляетъ много и пріятнаго и заманчиваго. За то въ военное время бивуачная жизнь тяжела и непріятна. Отъ нея страдаютъ не одни простые солдаты, но даже полковое начальство. Даже и ему приходится нерѣдко отдыхать подъ старою попоной обозной лошади. Но бивуакъ о которомъ мы ведемъ рѣчь былъ бивуакъ мирнаго времени. Была осень, но вечеръ, тѣмъ не менѣе, былъ необыкновенно теплый, мягкій. Небо было ясное, земля сухая. Дровъ было достаточно и сторожевые огни ярко и весело горѣли. Мяса и картофеля было также много и солдатамъ предстоялъ сытый ужинъ. Что же касается вина и водки, то телѣги и корзины маркитантовъ и маркитантшъ были полны бутылками.

Бригада къ которой принадлежала батарея перваго поручика лежавшаго больнымъ въ домѣ мельника бивуакировала на прекрасной мѣстности, въ разстояніи часа ѣзды отъ мельницы. Мѣстность эта была окружена невысокими холмами. Посрединѣ пролегала большая дорога. Одинъ конецъ этой дороги былъ искусно застроенъ засѣкой, для того чтобы оградить ее отъ нападенія непріятеля. Здѣсь, въ передовомъ караулѣ, стояли два орудія, эскадронъ кавалеріи и двѣ роты пѣхоты. Тутъ относились очень строго ко всѣмъ приходящимъ. Даже королевскія почтовыя кареты были останавливаемы кавалерійскимъ патрулемъ, приводимы къ палаткѣ полковаго командира и затѣмъ уже были пропускаемы за границу лагеря. Всѣ же прочія кареты и коляски, а также и всѣ шедшіе пѣшкомъ или ѣхавшіе верхомъ и желавшіе посмотрѣть на бивуакъ, должны были отправляться на особое мѣсто, приготовленное для нихъ заранѣе.

Готфридъ Бурбусъ, подъѣхавъ къ этому мѣсту, оставилъ экипажъ и лошадей подъ присмотромъ Андрея, а самъ, въ сопровожденіи Эриха и Фридриха, отправился къ лагерю.

Было еще свѣтло. Лагерь былъ въ безпорядкѣ: солдаты устраивались на ночлегъ. Кавалеристы разсѣдлывали лошадей, артиллеристы выпрягали ихъ. Въ землю вколачивались длинными рядами деревянные колья, ихъ обтягивали веревками и привязывали къ нимъ лошадей, надѣвъ имъ торбы.

Далеко отъ того мѣста на которомъ должны были загорѣться бивуачные огни, былъ расположенъ артиллерійскій паркъ. Орудія были разставлены въ строгомъ порядкѣ, какъ на учебномъ плацу.

Пѣхота, составивъ ружья въ козлы, разложила около нихъ аммуницію и ранцы и весело разговаривала и смѣялась. Пѣхота не знаетъ ухода за лошадьми. У нея меньше дѣла. На сторонѣ противоположной артиллерійскому парку горѣли бивуачные огни и готовился ужинъ. Варили рисовую кашу и картофель съ саломъ. Солдаты свободные отъ занятій группами сидѣли вокругъ котловъ или лежали на животѣ, опираясь на руку. Они пили водку, курили, шутили и пѣли. Пѣхота пѣла:

Сидитъ мельникъ въ мельницѣ,

Мельникъ — ты бѣги, бѣги! и т. д.

Кавалерія пѣла:

Какъ попасть солдату въ рай?

Капитанъ, поручикъ?

Сядь на бѣлаго коня,

Онъ доставитъ тебя въ рай.

Капитанъ, поручикъ,

И солдатикъ удалой,

Мы подхватимте, подхватимъ,

Красну дѣвицу съ собой.

Артиллерія пѣла другую пѣсню, въ которой каждый куплетъ оканчивался припѣвомъ:

Нашъ ударъ неотразимъ.

Мы въ горячей, жаркой битвѣ

Громомъ, молніей разимъ.

Пѣсни эти заглушались то радостными восклицаніями солдатъ, то фырканьемъ и ржаньемъ лошадей, то отдаленными звуками рожка или дробью барабана, то опять торжественною, прекрасною военною музыкой, игравшей предъ палаткой полковника.

Тамъ и сямъ красовались бѣлыя холщевыя офицерскія палатки, изукрашенныя пестрыми ротными значками или даже большими вѣнками изъ дубовыхъ листьевъ.

Но болѣе всего жизни и движенія было замѣтно у деревяннаго барака командующаго генерала. Это было очень удобное и прелестное помѣщеніе, устроенное по новому образцу и употребленное еще въ первый разъ на маневрахъ. Здѣсь одна картина смѣнялась другой. Играла прекрасная военная музыка. Народу было много: всякій кто былъ свободенъ стремился сюда.

Эрихъ и его новые друзья бродили по лагерю взадъ и впередъ. Эрихъ былъ въ восторгѣ. Лицо его пылало, глаза сверкали. Онъ видѣлъ теперь предъ собою то о чемъ мечталъ, будучи еще мальчикомъ, что постоянно занимало его воображеніе, постоянно преслѣдовало его. Предъ нимъ раскрылись картины той веселой, прекрасной военной жизни, о которой такъ любилъ разказывать его покойный отецъ. То онъ подходилъ къ пѣхотѣ, прислушивался къ веселому, оживленному разговору, радовался солдатскому смѣху и смотрѣвъ какъ солдатики курили изъ короткихъ трубокъ и какъ бутылка обходила безпрерывно кругомъ. Онъ наблюдалъ какъ многіе изъ молодыхъ солдатъ или волонтеровъ, желая похвастаться, бились объ закладъ и выпивали цѣлые стаканы вина. То онъ опять подходилъ къ кавалеріи. Его трогала та заботливость, та нѣжность съ какой солдатъ относился къ своей лошади. Здѣсь было больше согласія между солдатами, больше дружбы. Казалось что всѣ эти солдаты съ ихъ лошадьми представляли собой одну громадную семью. Вальтрапы и большія попоны употреблялись вмѣсто подушекъ. Солдаты пили водку и вино уже не изъ бутылокъ, а изъ стакановъ, и курили, вмѣсто трубокъ, сигары. Но больше всего привлекала Эриха артиллерія. Ему нравились блестящія, громадныя артиллерійскія орудія и онъ подходилъ къ нимъ такъ близко какъ только разрѣшали ему это часовые. Онъ нашелъ даже случай оказать конной батареѣ небольшую услугу. Онъ замѣтилъ что одна гнѣдая лошадь, постоянно качая головою, отвязала недоуздокъ отъ веревки прикрѣпленной къ колу, и готова была пуститься по лагерю. Эрихъ подошелъ осторожно, но быстро къ лошади, прикрѣпилъ снова недоуздокъ къ веревкѣ и заслужилъ, такимъ образомъ, похвалу подбѣжавшаго артиллерійскаго унтеръ-офицера.

Затѣмъ они отправились къ бараку генерала. Когда они подходили, молодой лѣсничій улыбнулся и сказалъ Эриху:

— Вы тамъ увидите и того господина съ которымъ встрѣчаясь сегодня утромъ. Взгляните туда гдѣ стоятъ эти два драгуна. — Вотъ тотъ гусарскій офицеръ и есть графъ Зеефельдъ!

— Да, да! Это онъ!

— А, да тамъ собралась вся семья Зеефельдовъ! Пойдемте-ка поближе, это интересно!

И дѣйствительно, тяжелое, щегольское ландо остановизсъ, въ это мгновеніе, предъ палаткой генерала. Ландо сопровождалъ кавалерійскій патруль и оно должно было, какъ и другіе экипажи, стать на площадь назначенную для зрителей. Но въ это время показался на порогѣ палатки самъ генералъ и, сдѣлавъ рукою привѣтливое движеніе уланскому офицеру, командовавшему патрулемъ, сказалъ:

— Не нужно. Мы сдѣлаемъ на этотъ разъ исключеніе. Затѣмъ онъ подошелъ къ ландо, окруженному офицерами, и подалъ руку сидящему господину. Господинъ этотъ былъ очень старъ. Онъ не сидѣлъ, а скорѣе лежалъ въ своемъ ландо. Онъ былъ укутанъ въ широкую, дорогую шубу, только изъ подъ собольяго, мягкаго воротника выглядывало точно призракъ желтое, восковатое лицо. Его фуражка имѣла длинные, широкіе наушники. Для того чтобы лучше слышать, онъ отодвигалъ ихъ, изрѣдка, своими исхудалыми, дрожащими руками.

— Какъ я радъ, воскликнулъ генералъ, — что ваше сіятельство рѣшились, несмотря на прохладный осенній вечеръ, удостоить насъ своимъ посѣщеніемъ!

— Да, да, отвѣтилъ его сіятельство, такимъ голосомъ котраго никакъ нельзя было ожидать отъ этого дряхлаго, хрупкаго тѣла. — Я, несмотря на мои привычки, всталъ сегодня чортъ знаетъ какъ рано, но я не могъ удержаться отъ желанія пріѣхать сюда, захотѣлось вспомнить прежнія, щастливыя времена. Ха, ха, мой старый генералъ, — смѣялся онъ, — предъ вами старая, давно отправленная на покой за негодностью, лошадь, которая однако, при первомъ ударѣ барабана, навостряетъ уши. Однако, вы избрали себѣ прекрасное и удобное мѣсто.

— Да, ваше сіятельство, кажется что мѣстность удобна. Мы приняли бы съ радостью ваше приглашеніе и взяли бы приступомъ вашъ замокъ. Но мой многоуважаемый другъ и начальникъ, нашъ ревизіонный генералъ боялся чтобы вашъ богатый погребъ не подѣйствовалъ слишкомъ увеселительно на многоуважаемыхъ господъ офицеровъ!

— Нашъ многоуважаемый другъ слишкомъ строгъ, какъ на службѣ, такъ и внѣ службы. Однако мы его, — прибавилъ онъ, хрипло смѣясь и скорчивъ отвратительную гримасу, — мы его проведемъ, насколько возможно. Я велѣлъ приготовитъ и снабдить всѣмъ необходимымъ порядочную повозку. Чортъ знаетъ, она могла бы давно ужь быть здѣсь. Твоя тетка, Дагобертъ, также будетъ здѣсь.

Послѣднія слова относились къ молодому графу Зеефельду, стоявшему по другой сторонѣ экипажа. Старикъ, произнося ихъ, медленно повернулъ голову и окинулъ поле слабымъ, усталымъ взглядомъ.

— Не дурно бы было тебѣ посмотрѣть не пріѣхала ли она, конечно, если тебѣ это позволитъ господинъ генералъ.

— Отправляйтесь верхомъ, дорогой графъ Зеефельфъ, сказалъ генералъ самымъ любезнымъ голосомъ. — Итакъ, мы будемъ имѣть удовольствіе видѣть здѣсь также графиню; какъ я радъ этому! Поѣзжайте, поѣзжайте скорѣе, я вамъ приказываю! Молодой гусарскій офицеръ легко вскочилъ на красиваго, гнѣдаго, стройнаго коня, котораго ему подвелъ верховой, и, поклонившись присутствующимъ, помчался по полю.

— Онъ молодъ, но дѣльный, прекрасный офицеръ! сказалъ генералъ, глядя ему вслѣдъ.

— Да, онъ еще очень молодъ и можетъ-быть современемъ будетъ дѣльнымъ солдатомъ.

— Онъ имѣетъ всѣ способности къ тому, ваше сіятельство. Это ужь лежитъ въ крови. Сегодня утромъ, онъ, съ своимъ эскадрономъ, едва не завладѣлъ непріятельскою двѣнадцатифунтовою батареей. Будь теперь настоящая война, ему, вѣроятно, удалось бы это. Но вы знаете артиллерію. На нее, во время маневровъ, нельзя надѣяться. Она крѣпко придерживается разъ предначертанному плану и къ тому же она, на этотъ разъ, имѣла при себѣ шпіона. Онъ и выдалъ насъ.

— Не дурно, сказалъ, улыбаясь, старикъ. — Но я бы повѣсилъ шпіона.

— Да, еслибъ вы были на войнѣ, ваше сіятельство, — сегодня! Ну, какъ говорятъ, онъ не избѣгъ фухтелей. Но кто можетъ поручиться что черезъ нѣсколько дней объ этомъ не будетъ напечатано въ газетахъ и поступокъ этотъ будетъ названъ жестокостью, своеволіемъ. Правда всѣ эти газеты никуда негодное изобрѣтеніе.

— Скажите лучше, генералъ, что это нечестивое, беззаконное изобрѣтеніе. Наши времена были лучше, впрочемъ, я хотѣлъ оказать что въ мое время было лучше, вы, сравнительно со мною, почти юноша.

— Полноте, ваше сіятельство, вы прекрасно сохранились.

— Можетъ-быть, если имѣть въ виду что мнѣ семьдесятъ лѣтъ. За то же я и живу точно картезіянецъ. Я провожу цѣлые дни въ постелѣ: сонъ, или, по крайней мѣрѣ, покой въ постелѣ только и поддерживаютъ мои силы.

Эрихъ слышалъ весь разговоръ. Онъ былъ блѣденъ и весь дрожалъ отъ гнѣва.

— Ахъ, не удерживайте меня, умолялъ онъ, обращаясь къ молодому лѣсничему, — я хочу сказать имъ что тотъ кто увѣрялъ что меня били, солгалъ… Не одинъ ударъ не коснулся меня…

— Полноте ребячиться, отвѣчалъ Готфридъ, удерживая за руку Эриха, который стремился впередъ. — Будьте спокойны и не дѣлайте себѣ непріятностей. Они уже привыкли цѣлые дни болтать и выдумывать всякій вздоръ. Имъ нѣтъ никакого дѣла до того что ложь ихъ кладетъ пятно, тѣнь на честь ихъ ближняго. Право, не стоитъ, ради нихъ, навлекать на себя непріятности. Къ тому же мы можемъ потерять тогда это мѣсто, съ котораго такъ удобно наблюдать за всѣмъ что происходитъ вокругъ. А вотъ и графиня. Она довольно хороша собой.

И дѣйствительно, съ возвышенія спускалась небольшая группа наѣздниковъ. Впереди всѣхъ ѣхала амазонка. Она ѣхала свободно, смѣло управляя своимъ прекраснымъ воронымъ конемъ, безстрашно перескакивая рвы, небольшіе кустарники и большіе каменья. Направо отъ нея ѣхалъ графъ Зеефельдъ, налѣво — шталмейстеръ стараго графа. За нимъ, на порядочномъ разстояніи, слѣдовали стремянные.

Старый графъ съ трудомъ повернулся въ своемъ экипажѣ и устремилъ свой тусклый, усталый взглядъ на блестящую кавалькаду. Онъ, видимо, хотѣлъ придать лицу своему болѣе оживленія, и не могъ. Губы его зашевелились, будто онъ хотѣлъ что-то сказать. Но онъ промолчалъ и съ улыбкой взглянулъ на молодую наѣздницу, приближавшуюся къ нему. Она близко подъѣхала къ его экипажу, прижала ручку своего хлыста къ губамъ и весело поклонилась старику.

— Bon jour, mon amie, сказалъ графъ. — Мы безпокоились на счетъ тебя. Господинъ генералъ былъ настолько любезенъ что послалъ тебѣ на встрѣчу одного изъ своихъ кавалеристовъ.

— Генералъ очень любезенъ и добръ, отвѣтила прекрасны женщина, весело улыбаясь и низко поклонившись. Затѣмъ она бросила повода одному изъ стремянныхъ, слегка оперлась на плечо шталмейстера и легко и граціозно соскочила на землю.

— Счастливецъ, ты племянникъ достойный глубокой зависти! сказалъ одинъ изъ драгунскихъ офицеровъ, обратясь къ молодому графу Зеефельду.

— Да, но только племянникъ, отвѣтилъ пожимая плечами молодой графъ. Блѣдное лицо его при этомъ ясно говорило что онъ не лгалъ.

— Да, но во всякомъ случаѣ ты имѣешь право, въ качествѣ племянника, быть съ нею, оказывать ей небольшія услуги. Завидую тебѣ что ты можешь смотрѣть на нее, говорить съ ней.

— Я того же мнѣнія, сказалъ другой, уже пожилой драгунскій офицеръ. — Я подойду поближе къ палаткѣ, чтобы имѣть только возможность быть въ ея сосѣдствѣ. Эта женщина можетъ съ ума свести человѣка. Взгляни-ка на ея изящныя, плавныя движенія, на эту грацію, на этотъ прекрасный станъ.

— Да, должно-быть чортъ помогъ изобрѣсти женщинамъ этотъ костюмъ для верховой ѣзды. Взгляни, какъ плотно обхватываетъ платье ея бюстъ. Нѣтъ, если я женюсь когда-нибудь, то главнымъ условіемъ въ брачномъ контрактѣ будетъ чтобы жена моя никогда не смѣла надѣвать амазонку. Я того мнѣнія что другимъ нѣтъ дѣла какъ сложена моя жена

— Ты извѣстный ревнивецъ. Счастье что не всѣ твоего мнѣнія.

— И имѣть при этомъ, сказалъ пожилой драгунъ, — мужемъ такое пугало. Онъ былъ не лучше даже въ день своего брака. Его едва притащили въ капеллу. Она была тогда прелестною дѣвушкой, а теперь — это страстная, пылкая жена.

— Да, но только не жена своего мужа.

— Это предположеніе. Но кто можетъ похвалиться тѣмъ что заслужилъ хотя малѣйшую тѣнь вниманія этой прекрасной, очаровательной женщины? Она внимательна, вѣжлива, вотъ и все.

— Совѣтую тебѣ, молодой Донъ-Жуанъ, испробовать въ слѣдующую зиму свое умѣнье и свои силы. Ты убѣдиться что здѣсь побѣда невозможна.

— Жаль, очень жаль, если ты говоришь правду.

— Впрочемъ это не должно помѣшать намъ увиваться около нея, подобно двумъ влюбленнымъ бабочкамъ, порхающимъ вокругъ цвѣтка. Помнишь пѣсню гранадскаго охотника:

Другой пусть розу ту возьметъ,

Не для меня она цвѣтетъ.

— Если съ нами будетъ то же, не унывай.

— Зато насъ ждетъ шампанское. Фургонъ графа прибылъ и остановился предъ палаткой генерала. Взгляни, онъ зоветъ насъ.

— Ты былъ уже представленъ графинѣ? спросилъ пожилой драгунъ.

— Нѣтъ еще.

— Въ такомъ случаѣ пойдемъ. En passant я представлю тебя.

Фургонъ дѣйствительно остановился предъ палаткой генерала. Прислуга его сіятельства разостлала на травѣ громадный коверъ и начала разгружать повозку. Вскорѣ коверъ покрылся всевозможными паштетами, дичью, жаркими и безчисленными бутылками шампанскаго, бордо и другихъ винъ.

Графиня взяла на себя роль хозяйки. Она собрала всѣхъ адъютантовъ и всѣхъ офицеровъ ординарцевъ генерала и разослала ихъ по всему бивуаку приглашать офицеровъ всѣхъ полковъ къ ужину. Желающихъ было много. Особенно было того молодежи у того мѣста гдѣ сидѣла молодая графиня, ея грація, ея любезность, ея красота очаровывали всѣхъ.

И какое живописное, веселое зрѣлище представляло собою это громадное общество. Пировали и старые и молодые, всѣмъ было весело, всѣ шутили, смѣялись, заглушая своими голосами даже громкую военную музыку. Виднѣлись всевозможные мундиры, и все это сверкало, искрилось золотомъ. Все это блестящее, яркое, шумное, ликующее общество окружало экипажъ стараго графа Зеефельда и единодушно просило его сіятельство принять участіе въ ихъ ужинѣ. Унтеръ-офицеры и солдаты, привлеченные веселостью и шумомъ своихъ начальниковъ, стояли поодаль и радовались ихъ веселью.

Въ это время показалась на возвышеніи небольшая телѣга, покрытая бѣлымъ холстомъ. Двѣ сильныя, небольшія, но прекрасныя англійскія лошади были запряжены въ телѣгу. Трудно было разглядѣть кто правилъ лошадьми, такъ какъ повода лежали внутри телѣги, подъ холщевымъ шатромъ. Видно было что сидящіе въ телѣгѣ желали привлечь на себя вниманіе. Доказательствомъ могли служить всевозможныя странныя вещи прикрѣпленныя къ задней части телѣги. Тамъ виднѣлись маленькіе, окрашенные въ яркую краску лѣстницы, виднѣлся большой, бѣлый шаръ, покрытый золотыми звѣздами, свернутые флаги, всевозможныя цвѣтовъ, потомъ нѣсколько трубъ и большой барабанъ. Ва конецъ, за телѣгой бѣжали четыре прекрасные, бѣлоснѣжные пуделя, привязанные одинъ къ другому. За телѣгой ѣхалъ конный патруль.

— Чортъ возьми, это что за гости? воскликнулъ смѣясь генералъ.

— Это фокусники, артисты, доложилъ уланскій офицеръ. Они ѣдутъ изъ Берхгейма и хотятъ переночевать въ Цвигенбергѣ. Я думаю что ихъ можно пропустить?

— И да и нѣтъ! весело вскричалъ главнокомандующій, — думаю что эти фокусники пригодятся намъ. Потрудитесь графъ Зеефельдъ, разузнать кто эти люди, и не пожелаютъ ли они что-нибудь заработать.

— Генералъ, у васъ прекрасная идея! сказала графиня. — Взгляните на этихъ пуделей, они удивительно хороши.

Молодой графъ поспѣшилъ исполнить желаніе генерала, быстро подошелъ къ телѣгѣ, стоявшей недалеко отъ палатки начальника. Въ телѣгѣ было тихо; ничто не шевелось. Тогда онъ поднялъ холстяную покрышку. Крикъ, удивленіе и восторгъ вырвался изъ его груди. Глаза его встрѣтились съ черными, блестящими глазами молодой, поразительно прекрасной дѣвушки. Ей было не болѣе восьмнадцати лѣтъ. Костюмъ ея былъ какой-то фантастическій и удивительно шелъ къ ней. Корсетъ ея былъ разстегнутъ, и вообще весь костюмъ былъ въ какомъ-то обольстительномъ безпорядкѣ. Она сидѣла на соломѣ телѣги, и завидѣвъ молодаго офицера, улыбнулась, показавъ при этомъ свои маленькіе, блестящіе, бѣлые зубки. Она была смугла, но кожа ея была такъ тонка и нѣжна что сквозь нея виднѣлись всѣ жилки.

Молодой офицеръ просунулъ еще глубже свою голову подъ холстинную покрышку, желая узнать кто еще находился въ телѣгѣ. Онъ увидалъ что лошадьми правила старая, грязная женщина, курившая изъ короткой трубки. Въ углубленіи же телѣги сидѣла другая, еще молодая женщина, закутанная въ большую шалъ и на колѣняхъ которой лежала дѣвочка лѣтъ десяти, двѣнадцати. Дѣвочка открыла глаза, но потомъ опять закрыла ихъ и, точно дрожа отъ холода, прижалась крѣпче къ блѣдной, молодой женщинѣ. Та старательно и заботливо покрыла ее старымъ ковромъ.

— Говоришь ли ты по-нѣмецки? спросилъ молодой графъ.

— Да, говоримъ, отвѣчала молодая дѣвушка. — Мы знаемъ также и по-чешски.

— Вы артистка? спросилъ опять графъ Зеефельдъ. Онъ и самъ не зналъ отчего перешелъ вдругъ отъ грубаго «ты» къ вѣжливому «вы».

— Мы составляемъ одну громадную семью артистовъ, фокусниковъ. Наши мущины, со своими обозами и телѣгами, поѣхали впередъ другою дорогой.

— Ага! засмѣялся гусарскій офицеръ. — Они хотѣли избѣжать войска: должно-быть совѣсть ихъ не совсѣмъ чиста! Жаль однако, что большая семья артистовъ здѣсь не вся, она могла бы заработать здѣсь хорошія деньги.

Старуха, заслышавъ слово «заработать», опустила трубку, обернулась къ женщинѣ сидѣвшей въ углубленіи телѣги и сказала ей нѣсколько словъ на непонятномъ для графа Зеефельда языкѣ.

Блѣдная женщина нагнулась къ дѣвочкѣ и прошептала ей нѣсколько словъ. Дѣвочка, открывъ глаза, быстро вскочила и отвѣтила по-нѣмецки:

— Отчего же нѣтъ, если ты этого желаешь.

Тогда молодая красавица обратилась къ графу Зеефельду, который смотрѣлъ на нее горячими глазами, и сказала ему:

— Коли многоуважаемые господа прикажутъ, то мы можемъ дать имъ небольшое представленіе. Будутъ танцы, а чудесное дитя покажетъ свою игру съ большимъ ядромъ. Показать фокусы верховой ѣзды не совсѣмъ удобно на этомъ лугу; къ тому же тогда нужно осѣдлать и убрать лошадей, а это займетъ много времени.

— Это прекрасно, моя прелестная Эсмеральда, отвѣтилъ смѣясь молодой гусаръ. — Но приказывать вамъ мы не можемъ; мы только просимъ. А вотъ и доказательство того какъ мы наградимъ васъ, если вы исполните наше желаніе.

Онъ приподнялъ свою ташку, открылъ искусно вдѣланный въ нее футляръ и вынулъ оттуда золотую монету. Затѣмъ онъ быстрымъ движеніемъ опустилъ монету за открытый корсетъ молодой красавицы. Дѣвушка вздрогнула, потомъ спокойно кивнула головой и начала тихо застегивать свой корсетъ. Молодой гусаръ, опустивъ холщевую покрышку, отошелъ отъ телѣги и направился обратно къ генералу. Онъ доложилъ ему что въ телѣгѣ сидятъ женщины и дѣти, которыя согласны, если генералъ того пожелаетъ, дать представленіе съ танцами и фокусами на большомъ шарѣ.

— Что вы скажете на это, графиня? воскликнулъ весело генералъ.

— Я готова посмотрѣть ихъ представленіе. Прикажите имъ начать.

— А его сіятельство?

— О, что касается меня, возразилъ графъ Зеефельдъ, — то я, пользуясь правами старости, удалюсь во-свояси. Правда, на небѣ звѣзды ярко горятъ, но тѣмъ не менѣе уже сыро и мнѣ пора домой. Но я прошу мою жену и васъ, генералъ, не стѣсняйтесь и прикажите этимъ артистамъ танцовать и играть сколько вамъ захочется. Изабелла разкажетъ мнѣ обо всемъ сегодня вечеромъ. Прощайте, генералъ! Надѣюсь что на дняхъ вы пріѣдете ко мнѣ поохотиться. Прощай, ma chère amie, до свиданія! Закройте экипажъ, — приказалъ онъ затѣмъ, — а теперь назадъ, домой!

Старикъ уѣхалъ. Молодой графъ Зеефельдъ и его друзья разостлали по травѣ большой коверъ и помогли женщинамъ снять съ телѣги лѣстницы и большой шаръ.

— У насъ нѣтъ музыки, сказала молодая дѣвушка.

— Ну, въ этомъ нѣтъ недостатка! возразилъ подошедшій генералъ. Онъ принялся, съ видомъ знатока, осматривать стройную, прелестную Цыганку. Но онъ далеко не видѣлъ того что видѣлъ прежде молодой гусаръ. Эсмеральда, какъ ее прозвалъ молодой графъ, накинула на свои черные, роскошные волосы красный платокъ, а вокругъ тонкой таліи обвила изящную, шитую золотомъ шаль.

— Музыки у насъ достаточно, повторилъ генералъ, и подозвалъ къ себѣ капельмейстера. — Ну-съ, дитя мое, что прикажете играть?

— Качучу.

— Итакъ, г. капельмейстеръ, прикажите сыграть качучу. Это мой любимый танецъ.

Заиграли качучу, и молодая Цыганка начала танцовать. Она танцовала легко, граціозно. Каждое движеніе горѣло огнемъ, страстью. Особенно удался ей конецъ танца.

Молодые офицеры, окружавшіе ее, бѣшенно аплодировали ей и громко выражали свое удивленіе и свой восторгъ.

Молодой графъ Зеефельдъ весь отдался заботѣ объ этой маленькой труппѣ. Нѣсколько солдатъ, по его приказанію, накормили, конечно тайкомъ, прелестныхъ лошадей молодой Цыганки и угостили старуху остатками паштета и бутылкой хорошаго вина. Блѣдная женщина, сидѣвшая въ углубленіи телѣги и не покидавшая во все время своего мѣста, также не была забыта. Она выпила рюмку вина и съѣла кусочекъ хлѣба. Отъ всего же другаго она отказалась. Графъ Зеефельдъ приказалъ также отнести всѣ остатки ужина и оставшіяся бутылки вина въ телѣгу. Затѣмъ, по окончаніи каучи, онъ подошелъ къ генералу и доложилъ что теперь начнетъ свое представленіе чудесное дитя.

— Слушайте господа, и смотрите! воскликнулъ весело главнокомандующій. — Обратите вниманіе, теперь начнетъ чудесное дитя!

И дѣйствительно, предъ зрителями показалась прелестная, стройная дѣвочка. На ней была бѣлая шерстяная юбочка, голубая кофточка и красные полусаложки. Густые, свѣтлые локоны придерживались блестящими металлическими обручами. Трудно было опредѣлить сколько ей лѣтъ. Она была довольно высока, необыкновенно стройна и грудь и плечи ея уже нѣкоторую округлость. Но ея блѣдное, тонкое личико, ея большіе, прекрасные глаза носили въ себѣ оттѣнокъ полнаго дѣтства, невинности, чистоты. Она остановилась предъ зрителями и тихо, граціозно поклонилась. Оркестръ заигралъ блестящую польку и дѣвочка, стоя на шарѣ, начала свои удивительные фокусы.

Графъ Зеефельдъ подошелъ къ Эсмеральдѣ, стоявшей за телѣгой, и, предложивъ ей стаканъ шампанскаго, тихо спросилъ ее:

— Гдѣ будете вы сегодня ночью?

— Въ деревнѣ называемой Цвингенбергомъ, мой прекрасный офицеръ. Деревня эта не далеко отсюда.

Она говорила вѣжливо, но тѣмъ не менѣе въ звукѣ ея голоса слышался оттѣнокъ насмѣшки, злой насмѣшки. Затѣмъ она продолжала болѣе спокойнымъ голосомъ:

— Старуха знаетъ дорогу въ Цвингенбергъ, она уже бывала тамъ.

— Могу я тебя отыскать тамъ?

— Къ чему? Нѣтъ! Тамъ всѣ наши, это можетъ вселить въ нихъ подозрѣніе. Да и что вамъ отъ меня, простой Цыганки!

— Я хочу достать золотую монету которую я опустилъ тебѣ за корсетъ и я дамъ тебѣ, взамѣнъ ея, десять другихъ, прошепталъ онъ, наклонившись къ ней.

— О, эта монета не лучше другихъ, подобныхъ ей! сказала она, смѣясь, показывая свои прекрасные, бѣлые зубы.

— Нѣтъ, ты ошибаешься. Та монета дорога для меня: она согрѣта горячею кровью твоего сердца, твоей груди.

— Вы ошибаетесь, отвѣтила она, отступивъ назадъ. — И кровь и сердце во мнѣ холодны какъ ледъ.

— Браво, брависсимо! раздавалось оттуда гдѣ было чудесное дитя. Затѣмъ раздался громкій голосъ генерала:

— Дѣйствительно, это чудесное дитя! Увѣряю васъ, господа, я не видалъ ничего подобнаго.

Чудесное дитя, стоя на шарѣ, катилась на немъ по ковру, вокругъ, съ необыкновенною силой и быстротой. Затѣмъ, когда шаръ еще былъ въ полномъ движеніи, она опустилась, сѣла на него и, управляя руками, продолжала быстро кататься вокругъ. Зрители были въ восторгѣ.

— Итакъ, нѣтъ никакой возможности увидать тебя сегодня ночью въ Цвингенбергѣ? продолжалъ настойчиво молодой гусаръ.

— Нѣтъ.

— А куда вы отправитесь завтра?

— Не знаю. Я думаю, мы пробудемъ здѣсь нѣсколько дней и затѣмъ отправимся въ столицу.

— Я найду тебя и тамъ, порывисто прошепталъ молодой офицеръ. Онъ слышалъ какъ его позвали. — Можетъ-быть я встрѣчусь съ тобою завтра или послѣзавтра… Иду! что случилось?

Генералъ ласково кивая ему головой шелъ ему навстрѣчу.

— Вы прекрасно устроили все, а теперь, будьте такъ добры, наградите, отъ моего имени, этихъ людей. Смѣю ли я просить….

Онъ протянулъ свою руку молодому офицеру. Но тотъ, отстранивъ ее съ глубокимъ поклономъ, отвѣтилъ:

— Если вы не будете противъ этого, генералъ, то я покорнѣйше просилъ бы васъ позволить мнѣ наградить ихъ отъ имени моего дяди. Мы въ его имѣніи и на его землѣ, и онъ не простилъ бы мнѣ еслибъ я наложилъ такимъ образомъ контрибуцію на его уважаемыхъ гостей.

— Ну, я не буду спорить съ вами объ этомъ, возразилъ генералъ, ловко опустивъ кошелекъ въ карманъ. — Я слишкомъ уважаю и почитаю господина графа, вашего дядюшку, и не намѣренъ идти противъ его желанія?

Графиня Зеефельдъ съ видимымъ удовольствіемъ присутствовала при этомъ представленіи. Вечеръ былъ прекрасный. Небо сверкало звѣздами. Музыка играла непрерывно: одинъ военный оркестръ смѣнялся другимъ. Графиня играла роль королевы въ этомъ блестящемъ, разнообразномъ обществѣ. Генералъ не отходилъ отъ нея; всѣ офицеры, старые и молодые, наперерывъ старались занять ее своими шутками, ловили каждое ея слово, каждый взглядъ. Въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ нея стоялъ ея шталмейстеръ. Онъ былъ высокъ, строенъ, прекрасенъ. Онъ наблюдалъ за лошадьми графини Зеефельдъ, которыхъ водили позади палатки его превосходительства, но въ то же время онъ былъ неотлучно близь своей госпожи. Онъ слѣдилъ за каждымъ ея движеніемъ, желая предупредить ея желанія, приказанія, не спускалъ съ нея глазъ.

Графиня подозвала, по окончаніи представленія, къ себѣ чудесное дитя. Она дала дѣвочкѣ золотую монету и начала съ нею разговаривать. Это было странное, необыкновенное дитя. Она была необыкновенно стройна, тонка. Лицо блѣдное, исхудалое, но со строго правильными чертами. Замѣчательно было то полное равнодушіе, холодность, съ какимъ она относилась ко всему окружающему. Глаза дѣвочки были устремлены на прекрасную графиню, но видно было что мысли ея были далеко, что ей не было никакого дѣла ни до графини, ни до другихъ.

Дѣвочка, принявъ отъ графини деньги, нагнулась и поцѣловала ея платье. Но она это сдѣлала механически, будто по привычкѣ. Лицо ея не выражало ни радости, ни участія. Оно осталось спокойно, безжизненно, и только на губахъ ея задрожала едва замѣтная презрительная улыбка.

Затѣмъ графиня встала и, протянувъ генералу руку, сказала:

— Однако, пора домой. Какъ вдругъ стемнѣло. Какое прекрасное зрѣлище представляютъ собою эти бивуачные огни…. Жаль что у меня нѣтъ времени проѣхаться по лагерю. Правда, наша большая дорога вполнѣ безопасна, но я, тѣмъ не менѣе, не хотѣла бы вернуться поздно домой.

— Я счелъ бы за особенное счастье, отвѣтилъ любезный старикъ, — еслибы вы разрѣшили мнѣ проводить васъ домой съ эскадрономъ гусаръ. Что вы скажете на это, господа?

Со всѣхъ сторонъ пронесся ропотъ одобренія, слышалось: délicieux, superbe, charmant, какъ это весело! Охотниковъ проводить графиню оказалось много. Но графиня, поблагодаривъ всѣхъ, объявила что ѣдетъ одна. Она сдѣлала движеніе рукой и къ ней подошелъ шталмейстеръ, подводя ей лошадь. Но въ это же самое мгновеніе произошла рѣзкая перемѣна въ лагерѣ. Бивуачные огни, музыка, веселье и смѣхъ, все измѣнилось.

V. Тревога и нападеніе на лагерь.

Офицеры и солдаты старались такимъ образомъ разсѣять, насколько было возможно, скуку и однообразіе лагерной жизни. Патрули, между тѣмъ, безпрерывно ѣздили къ форпостамъ чтобъ убѣдиться что бивуаку не угрожаетъ опасность. Нечего и говорить что опасности никакой не было. Все было спокойно. Патрули привезли форпостамъ нѣсколько бутылокъ хорошаго вина и получили, въ замѣнъ этого, прекрасныя сигары.

— Расположитесь хорошенько, насколько это возможно, сказали они форпостамъ. — Тревоги и нападенія со стороны непріятеля не произойдетъ, вѣроятно, раньше трехъ часовъ.

— Чортъ бы побралъ эту службу на форпостахъ! отвѣтилъ молодй драгунскій поручикъ.

Онъ расположился лагеремъ со своимъ эскадрономъ по ту сторону большой дороги, на очень низменной мѣстности. При немъ не было огня.

— Вы, говорятъ, ведете совсѣмъ разгульную жизнь. Товарищъ мой пѣхотный, офицеръ, который лежитъ вотъ тамъ, отправился внизъ потихоньку и передалъ мнѣ что у васъ тамъ молодая Цыганка танцуетъ. Ну, еслибы старикъ за горами подозрѣвалъ это, задалъ бы онъ вамъ перцу.

— Насъ это нисколько не безпокоитъ, другъ мой. Развѣ у насъ не превосходные форпосты? Развѣ твоя рука не охраняетъ насъ? Нѣтъ, мы вполнѣ покойны. Не худо было бы даже прилечь немного. Итакъ, нѣтъ ничего новаго?

— Хотѣлъ бы я знать что можетъ произойти здѣсь новаго: все тотъ же прохладный вѣтеръ и та же дурная водка, voilà tout! Правда, товарищъ мой, пѣхотинецъ, говоритъ что слышалъ стукъ экипажей или повозокъ, но это, вѣроятно, повозки нагруженныя товарами или дровами. Впрочемъ я, на всякій случай, двинулъ впередъ патруль. Если я не ошибаюсь, это онъ тамъ возвращается!

Молодой драгунскій офицеръ всталъ при этихъ словахъ, и заслонилъ, будто отъ свѣта, глаза рукой.

— Чортъ возьми, вотъ такъ патруль…. Смотри, какъ быстро онъ скачетъ.

— Послушай, это что-то подозрительное…. Я на твоемъ мѣстѣ приказалъ бы созвать всѣхъ сигналомъ и приказалъ бы сѣсть всѣмъ на лошадей.

— А ваше мнѣніе, вахмистръ Клинглеръ? воскликнулъ молодой драгунскій офицеръ.

— Я того мнѣнія, господинъ поручикъ, что это не что иное какъ неожиданное нападеніе со стороны непріятеля. Чортъ меня возьми, если я ошибаюсь! Взгляните, на молодцахъ походныя фуражки. Примите мой совѣтъ, господинъ поручикъ, прикажите созвать всѣхъ по сигналу и сѣсть всѣмъ на лошадей. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

Но къ несчастью, трубачъ скрылся куда-то, и не было возможности найти его. Къ тому же многіе пошли на возвышенія, чтобы послушать оттуда музыку.

— Чортъ бы ихъ всѣхъ побралъ! воскликнулъ молодой драгунскій офицеръ, вскочивъ на лошадь. Вахмистръ и остальные солдаты послѣдовали его примѣру.

— Что же дѣлать теперь?

— Тебѣ предстоитъ теперь прекрасный случай отличиться, возразилъ смѣясь другой драгунскій офицеръ, направляя свою лошадь къ бивуаку. — Тебѣ слѣдуетъ встрѣтить здѣсь на верху кавалерію, слѣдуетъ биться и умереть геройскою смертью. Я тѣмъ временемъ поскачу внизъ и подниму тревогу въ лагерѣ. Это также въ своемъ родѣ удовольствіе.

— Пожалуй, пусть будетъ по твоему! закричалъ ему во слѣдъ другой. Онъ не сердился и смѣялся. — Итакъ, я умру здѣсь на верху геройскою смертью. Прощай, товарищъ, заплати мои долги и поклонись отъ меня Лоттхенъ!

Тотъ быстро поскакалъ. Онъ былъ уже на возвышеніи большой дороги. Предъ нимъ былъ раскинутъ лагерь. Все наслаждалось покоемъ, все беззаботно веселилось. Бивуачные огни ярко горѣли. Оркестръ игралъ успокоительную, меланхолическую и всѣмъ извѣстную пѣсню:

Ich weiss nicht was soll es bedeuten,

Dass ich so traurig bin.

Драгунскій офицеръ остановился и выстрѣлилъ на воздухъ изъ пистолета. Его солдаты послѣдовали его примѣру.

Выстрѣлы эти раздалась какъ разъ въ ту минуту когда прекрасная графиня, сидя на лошади, прощалась съ генераломъ. Она протянула ему руку, которую генералъ поцѣловалъ съ уваженіемъ. Вдругъ раздались выстрѣлы. Генералъ испуганно отскочилъ назадъ, взглянулъ на верхъ и сказалъ:

— Кажется самъ чортъ разыгрался тамъ на верху. Что бы это означало?

Но въ слѣдующее мгновеніе стало уже все ясно. Драгунскій офицеръ не успѣлъ еще подъѣхать къ генералу какъ уже все на большой дорогѣ измѣнилось, ожило. Показалась громадная, темная масса, которая быстро приближалась къ лагерю. Затѣмъ сверкнулъ налѣво оетрый, точно молнія, лучъ и раздался глухой пушечный выстрѣлъ. Послѣ перваго луча сверкнулъ второй, затѣмъ третій, четвертый, пятый, шестой.

— Однако это противъ всякаго порядка и условія! вскричалъ разсерженный генералъ. Адъютанты его и дежурные офицеры, вскочивъ на лошадей, поднимали тревогу въ отдѣльныхъ частяхъ войска.

— Развѣ возможенъ надлежащій порядокъ, если нападеніе, напередъ извѣстное, совершается нѣсколько часовъ ранѣе назначеннаго времени!

— Извините меня, графиня, но я долженъ послать этимъ бандитамъ на встрѣчу часть кавалеріи. Я былъ бы не прочь еслибъ они схватились хорошенько и побили плетьми этихъ дерзкихъ артиллеристовъ. Господинъ полковникъ фонъ Швенкенбергъ, закричалъ онъ драгунскому командиру, скакавшему на верхъ, — форпосты тамъ на верху принадлежатъ къ вашему полку. Слѣдуетъ хорошо изслѣдовать дѣло и строго наказать ихъ. Чортъ бы подралъ этихъ лѣнивцевъ! Соберите немедленно ваши эскадроны и сдѣлайте нападеніе на эти проклятыя батареи. Я вышлю вамъ немедленно пѣхоту!

Затѣмъ генералъ, поклонившись графинѣ, вскочилъ на лошадь и помчался на встрѣчу своей артиллеріи, приказавъ ей вернуться назадъ и расположиться на возвышеніяхъ, окружающихъ лагерь.

Драгунскій полковникъ фонъ-Швенкенбергъ подъѣхалъ къ полковому адъютанту и сердито спросилъ его:

— Скажите, кто изъ этихъ вертопраховъ сыгралъ съ нами эту шутку? Нечего сказать, онъ прекрасно сторожилъ! Развѣ это порядокъ, господинъ ротмистръ фонъ-Бланкеншейдъ! Наказать его! Кто этотъ несчастный? Однако пойдемте, а то мы не застанемъ его. Какъ имя этого несчастнаго?

— Поручикъ графъ фонъ-Горнъ, отвѣтилъ адъютантъ, мчась за своимъ начальникомъ.

— Онъ умеръ геройскою смертью, сказалъ смѣясь своему товарищу драгунскій офицеръ, ведшій патруль. — Миръ его праху!

— И да будетъ ему честное погребеніе при штабномъ профосѣ!

Прекрасная графиня все еще находилась на бивуакѣ. Она смотрѣла какъ быстро офицеры садились на лошадей, какъ быстро они исчезали. Глаза ея сверкала, губы были полуоткрыты. Она прислушивалась къ звукамъ трубъ, къ дроби барабановъ, къ раскатистымъ громовымъ ударамъ пушекъ. Затѣмъ она, не обративъ никакого вниманія на боязливые взгляды своего шталмейстера, ударила свою лошадь и полетѣла за драгунами, которые сомкнутымъ фронтомъ приближались къ возвышенію.

Всѣ зрители, окружавшіе палатку генерала, также разбрелись по разнымъ сторонамъ, разыскивая свои экипажи. Стрѣльба была оглушительная, безпрерывная. Молодой Бурбусъ, схвативъ маленькаго Фридриха за руку, направился къ своей повозкѣ. Онъ просилъ Эриха слѣдовать за нимъ.

Эрихъ не двигался съ мѣста. Окружающая картина дѣйствовала на него такъ сильно что онъ просто онѣмѣлъ отъ восторга. «Да, такъ должно быть и на войнѣ», думалъ онъ. «Только удары тамъ смертельные, да пушки и ружья заряжены пулями». И дѣйствительно, эта ночная битва представляла собою прекрасное зрѣлище. Вездѣ кругомъ стояли войска и все было въ движеніи. Эрихъ стоялъ на прекрасномъ мѣстѣ: онъ могъ наблюдать за всѣмъ что происходило вокругъ него. И какъ красивы было отдѣльныя батареи, то погруженныя во мракѣ и представлявшія собою одну сплошную темную массу, то опять освѣщаемыя, правда на секунду, сверкающимъ огненнымъ свѣтомъ выстрѣловъ! Канониры при этомъ освѣщались яркимъ свѣтомъ и стояли точно демоны въ облакахъ бѣлаго, высоко поднимающагося дыма.

Нападающіе дѣйствовали, должно-быть, не совсѣмъ обдуманно. Видно было также что у нихъ не было достаточно войска. Хотя батареи ихъ и стояли на возвышеніи и стрѣляли безпрерывно, тѣмъ не менѣе видно было что силы не увеличивались. Къ обороняющимся, напротивъ, постоянно прибывали новыя батареи. Эти послѣднія подвигались все впередъ и стрѣляли такъ сильно что Эрихъ, несмотря на прекрасную картину открывшуюся ему, видѣлъ необходимость удалиться.

Эрихъ хотѣлъ уже идти поперекъ поля, чтобы догнать повозку молодаго лѣсничаго. Но онъ остановился, замѣтивъ что Цыганки все еще стояли на прежнемъ мѣстѣ. Онъ разслышалъ также ясно, какъ молодой, сильно взволнованный голосъ сердился, упрекалъ кого-то. Эрихъ тотчасъ же понялъ въ какомъ положеніи находились эти бѣдные люди. Онъ приблизился къ нимъ, чтобы предложить имъ свои услуги. Молодая, красивая дѣвушка, прозванная офицерами Эсмеральдой, стояла у повозки, одерживая горячихъ, нетерпѣливыхъ лошадей. Глаза ея сверкали гнѣвомъ, голосъ дрожалъ. Предъ Нею стояла старуха, почти пьяная, съ бутылкой въ рукѣ. Эсмеральда упрекала ее горько, страстно. Изъ повозки показалась блѣдная, болѣзненная женщина. Она говорила на нѣмецкомъ языкѣ и звала къ себѣ чудесное дитя: «Войди, Бланда, войди. Они могутъ тебя не замѣтить и переѣхать. Въ повозкѣ безопаснѣе. Войди, Бланда, я прошу тебя!»

Но чудесное дитя не двигалось съ своего мѣста, не отвѣчало. Она съ видимымъ интересомъ смотрѣла на происходившее предъ нею зрѣлище. Но лицо ея выражало все то же глубокое, поражающее спокойствіе. Эсмеральда не унималась. Она бросилась на старуху, сильно потрясла ее, выхватила у нея бутылку и откинула ее далеко въ поле. Въ это же самое время лошади, почувствовавшія себя на свободѣ, сдѣлали сильное движеніе впередъ. Эрихъ, къ счастью, сдержалъ ихъ.

— Ахъ, мой прекрасный молодой господинъ! воскликнула, плача, молодая Цыганка. — Помогите намъ въ нашемъ несчастьѣ, помогите намъ, бѣднымъ женщинамъ. Зачѣмъ насъ удержали, мы теперь были бы давно уже со своими!

— А куда хотите вы?

— Мы ѣдемъ къ мѣстечку называемоему Цвингенбергъ. Наши мущины и наши женщины уже давно тамъ. Но какъ намъ отправиться теперь туда? Я не знаю дороги, а старуха совершенно пьяна отъ вина, которое ей дали.

— Времени, конечно, не слѣдуетъ терять, сказалъ Эрихъ, взглянувъ озабоченно на возвышеніе большой дороги. Тамъ все еще стояли войска. Эрихъ замѣтилъ что они намѣревались выступить въ самую долину.

— Помоги намъ, прекрасный господинъ. Небо наградитъ васъ!

— Хорошо. Но прежде всего нужно отнести старуху въ повозку. Я возьму дѣвочку. Пойдемъ, дитя мое, сказалъ онъ дѣвочкѣ, — вамъ опасно оставаться здѣсь долѣе.

— О, я не боюсь!

— Можетъ-быть. Ты еще не знаешь что такое опасность. Но послушайся меня. Позволь, я подниму тебя и посажу въ повозку.

— Пожалуй!

Эрихъ взялъ на руки прелестное дитя, подошелъ къ повозкѣ и положилъ дѣвочку на колѣни блѣдной молодой женщины. Она тихо улыбнулась Эриху. Глаза ея сіяли кротко, ласково.

Не такъ то легко было Эсмеральдѣ усадить старуху. Во наконецъ, употребивъ всѣ силы, она отнесла ее въ повозку. Старуха упала на солому и заснула. Затѣмъ Эсмеральда сѣла около Эриха, который правилъ лошадьми. Эрихъ окинулъ острымъ взглядомъ окружающее его пространство, разчитывая по какой дорогѣ ѣхать. Ѣхать по большой дорогѣ было невозможно; оставалось поле. Но Эрихъ, къ счастію, вспомнилъ что черезъ ровъ большой дороги ведетъ небольшой мостъ. Онъ направился къ этому мосту. Войска были отъ него такъ близко что онъ ясно слышалъ командныя слова, слышалъ бряцанье лошадиныхъ сбруй, слышалъ какъ ржали лошади.

Наконецъ, они проѣхали мостикъ. Эрихъ направилъ лошадей направо, и онѣ быстро побѣжали.

Налѣво отъ него находились сплошныя массы пѣхоты. Онѣ ждали приказанія начальника чтобъ атаковать непріятеля, находившагося на возвышеніи.

Они ѣхали всего нѣсколько минутъ, какъ вдругъ встрѣтили отрядъ кирасировъ. Ихъ остановили, спросили кто они и куда ѣдутъ.

— Женщины и дѣти, которыя спасаются бѣгствомъ, отвѣтилъ Эрихъ.

— Слѣдовало бы задержать ихъ, особенно если онѣ хороши, отвѣтили ему смѣясь. Эрихъ сильно ударилъ лошадей. Онѣ полетѣли по полю, миновали небольшое возвышеніе и вскорѣ были въ сторонѣ отъ лагеря. Выстрѣлы доносились все неявственнѣе, все рѣже.

На небѣ показался мѣсяцъ. Его мягкіе, ясные лучи освѣтили все поле, по которому ѣхала повозка, освѣтили и самую повозку. Они ѣхали по покатой, ухабистой дорогѣ. Миновавъ ее, они выѣхали въ темное, узкое ущелье и наконецъ, послѣ порядочнаго обѣзда, очутились опять на большой дорогѣ.

Мѣсяцъ ярко освѣщалъ Эриха. Молодая Цыганка нѣсколько разъ смотрѣла на него украдкой. Видно было что наружность Эриха нравилась ей. Затѣмъ она, вздрагивая будто отъ холода, закуталась въ свою старую шаль и прижалась къ плечу Эриха. Молодой человѣкъ ласково улыбнулся ей и просилъ ее не стѣсняться, а сѣсть такъ какъ ей удобно.

— Мы скоро выѣдемъ на хорошую дорогу, сказалъ онъ ей.

— А въ Цвингенбергъ мы скоро пріѣдемъ? спросила Эсмеральда.

— Если Богу угодно, то черезъ четверть часа пріѣдемъ. Вотъ это ущелье немного опасно, здѣсь придется тише ѣхать…. А вотъ и большая дорога. Въ какую гостиницу Цвингенберга отвезти васъ: въ гостиницу «Бѣлаго Лебедя» или въ «Виноградную Лозу»? Это были названія обѣихъ гостиницъ маленькой деревни.

Но Цыганка, покачавъ головой, засмѣялась и отвѣтила:

— Ни въ одну, ни въ другую. Мы имѣемъ свою собственную гостиницу; она лучше, прекраснѣе другихъ, особенно въ такую чудную ночь. Насъ ждетъ мягкій, зеленый коверъ…. Ждутъ прекрасныя, вѣтвистыя деревья и холодный журчащій ручей…. А надъ нами блестящій покровъ, усѣянный миріадами свѣтлыхъ, чудныхъ звѣздъ….

— А, я понимаю! отвѣтилъ Эрихъ. — А освѣщать васъ будетъ ясный, свѣтлый мѣсяцъ, не правда ли?

— Да, насъ будетъ освѣщать мѣсяцъ, будутъ освѣщать звѣзды…. Но у насъ и огни горятъ, правда, не такіе какіе горѣли въ лагерѣ, продолжала она, весело улыбаясь. — Тамъ, вокругъ огней, стояли дикія лошади, дикіе люди…. Нѣтъ, у насъ тихо, мирно…. Мы сидимъ по цѣлымъ часамъ предъ нашими огнями, любуемся переливами и красными огнями… Эти огни разказываютъ намъ старыя, чудныя сказки, вспоминаютъ намъ нашу дальную родину. Ахъ, какъ они прекрасны, какъ я люблю ихъ!

Они въѣхали на большую дорогу. Они должны были проѣхать мимо каменнаго столба, на которомъ Эрихъ сидѣлъ сегодня утромъ. Эрихъ, взглянувъ на него, невольно улыбнулся. Сколько новыхъ, чудныхъ ощущеній пережилъ онъ въ этотъ день! Это былъ самый замѣчательный, самый богатый день его молодой жизни! А вотъ и Цвингенбергъ! Эрихъ былъ доволенъ тѣмъ что ему не нужно было ѣхать ни въ гостиницу «Бѣлаго Лебедя», ни въ «Виноградную Лозу». Еще сегодня утромъ видѣли его всѣ въ длинномъ, черномъ сюртукѣ, а теперь онъ одѣтъ въ прекрасномъ охотничьемъ костюмѣ. Его бы всѣ осудили, тѣмъ болѣе еслибъ увидѣли что онъ ѣдетъ съ Цыганками.

Но куда же ихъ везти? Гдѣ ихъ таборъ? Они уже въѣзжали въ деревню. Эрихъ взглянулъ на свою молодую спутницу. Она повяла его взглядъ и отвѣтила ему:

— Тамъ, налѣво отъ дороги, протекаетъ ручей. Нашъ таборъ остановился у большаго, прекраснаго луга, который долженъ лежать направо отъ ручья.

Эрихъ поѣхалъ вдоль ручья. Дѣйствительно, нѣсколько минутъ спустя, показались свѣтлые, веселые огни. Молодая Цыганка, завидѣвъ ихъ, быстро вскочила съ своего мѣста, обернулась назадъ и произнесла сидѣвшимъ въ повозкѣ нѣсколько словъ, на непонятномъ для Эриха языкѣ.

Эрихъ подъѣхалъ къ самому большому очагу. Вскорѣ повозку окружила толпа мущинъ, женщинъ и дѣтей.

Это были странные, смуглые, пестро-одѣтые люди.

Высокій, широкоплечій мущина подошелъ также къ повозкѣ и поднялъ изъ нея Эсмеральду. Она тихо сказала ему нѣсколько словъ. На мрачномъ лицѣ его показалась довольная, почти веселая улыбка. Затѣмъ онъ откинулъ холщевую покрышку повозки и бережно помогъ блѣдной молодой женщинѣ сойти. Онъ посадилъ ее на траву, у самаго огня.

Нѣсколько молодыхъ женщинъ подошли къ Бландѣ, взяли ее на руки, поднесли къ огню и усадили ее на кучу одѣялъ и ковровъ. Затѣмъ онѣ принялись согрѣвать ея окоченѣвшія руки и ноги. Дѣвочка оставалась ко всему равнодушною. Она молчала и не благодарила за эти изъявленія ласки и заботы. Только изрѣдка кивала она головою подходившимъ къ ней мущинамъ и дѣтямъ. Всѣ они толпились около нея и ласково улыбались ей.

Эрихъ, между тѣмъ, долженъ былъ выслушивать изъявленіе благодарности со стороны Эсмеральды и высокаго, широкоплечаго мущины. Послѣдній видимо пользовался большимъ значеніемъ въ цыганскомъ таборѣ. Молодая блѣдная женщина также подошла къ Эриху. Она положила свои руки на плеча его и сказала своимъ мягкимъ, глубоко взволнованнымъ голосомъ:

— Благодарю васъ, мой добрый другъ. Я вѣчно буду молить Господа чтобъ Онъ былъ всегда съ вами и не покидалъ васъ въ минуту горя и страха!

Свѣтлые лучи мѣсяца ярко свѣтила на нее, и Эрихъ, взглянувъ на ея блѣдное, благородное лицо, изумился тому сходству которое оно имѣло съ личикомъ Бланды. Эрихъ понялъ что предъ нимъ стоитъ мать чудеснаго дитяти. Онъ хотѣлъ уже покинуть таборъ, какъ вдругъ къ нему подбѣжали дѣти. Они требовали чтобъ онъ подошелъ къ Бландѣ, желавшей также поблагодарить его.

Бланда, быстро соскочивъ со своихъ подушекъ, подошла къ Эриху и сказала ему:

— «Благодарю тебя за то что ты былъ такъ добръ и привезъ насъ сюда. Поцѣлуй меня, я не забуду тебя!» Она протянула ему свои руки, но потомъ, когда онъ нагнулся къ ней, быстро обняла его и прижала свои топкія, холодныя губы къ его лицу. «Прощай! Прощай!»

Странно, ни одна благодарность, ни одна ласка не подѣйствовала на него такъ сильно, какъ благодарность этой удивительной, ко всему равнодушной дѣвочки. Онъ ушелъ, но нѣсколько разъ поворачивался и кивалъ головою Бландѣ. Она все еще стояла у костра и смотрѣла на него.

Эрихъ долго еще вспоминалъ эту странную, своеобразную картину: яркій, пылающій огонь, а у огня стройный, почти воздушный образъ дѣвочки. Долго вспоминалъ онъ ея блѣдное, изящное, благородное личико, освѣщаемое полною луной… Оно было такъ печально, такъ серіозно и такъ страшно блѣдно…

Эрихъ спѣшилъ на мельницу. Онъ только теперь вспомнилъ что заставилъ, вѣроятно, Готфрида ждать и искать его. Ему стало неловко, и онъ спѣшилъ извиниться предъ нимъ. Но подойдя къ мельницѣ, онъ засталъ у порога всю семью, которая встрѣтила его смѣясь и шутя. Затѣмъ Эрихъ долженъ былъ разказать старому Бурбусу всѣ подробности своего ночнаго приключенія. Старикъ много смѣялся, слушая разказъ молодаго человѣка.

— Я вижу, молодой человѣкъ, сказалъ мельникъ, — что вы имѣете особую склонность къ военной службѣ; хорошо же, я помогу вамъ, насколько хватитъ силъ и умѣнья.

Старикъ, при этихъ словахъ, протянулъ Эриху свою руку. Эрихъ пожалъ ее съ благодарностью.

— Я представлю васъ завтра утромъ моему гостю, первому поручику артиллеріи. Я говорилъ ему объ васъ. Онъ немного проэкзаменуетъ васъ. Если онъ найдетъ васъ способнымъ поступить въ бригадную школу, тогда мы постараемся этому содѣйствовать. Безъ благодарностей, ради Бога, безъ благодарностей. Я становлюсь грубымъ, если вижу слезы на глазахъ другаго человѣка. А теперь пора на покой.

VI. Радость и горе.

Голубая комната была очень мола. Постель была удобна, мягка. Никогда Эриху еще не лежалось такъ хорошо. При этомъ всякій разъ какъ онъ вспоминалъ послѣднія слова доктора Бурбуса, имъ овладѣвало такое блаженство, такой восторгъ что онъ невольно пряталъ лицо свое въ подушку. Тихо журчали воды у мельничной плотины: онѣ разказывали такія таинственныя сказки молодому человѣку что голова его и нервы возбуждались, и онъ видѣлъ предъ собою чудные, яркіе образы и краски. Зима была близка, запасы зерновыхъ хлѣбовъ были велики, а потому на мельницѣ работали день и ночь. Эрихъ вслушивался въ движеніе тяжелыхъ мельничныхъ колесъ. Движенія эти были ровны, однообразны, точно старыя колыбельныя пѣсни. Тихо, таинственно дрожала комната отъ движенія этихъ колесъ. Эрихъ впалъ въ глубокій сонъ.

На другой день, послѣ завтрака, мельникъ повелъ его къ раненому офицеру. Послѣдній, одѣтый въ зеленый халатъ и съ трубкою во рту, сердито прохаживался по комнатѣ. Онъ смотрѣлъ на Эриха нѣсколько минутъ молча, со сдвинутыми бровями. Затѣмъ онъ сказалъ:

— Ну, онъ лучше того что я ждалъ. Глаза у него свѣтлые и мускулы крѣпкіе. Который годъ?

— Шестнадцать лѣтъ, господинъ первый поручикъ.

— Вашъ отецъ былъ артиллерійскимъ унтеръ-офицеромъ?

— Точно такъ, господинъ первый поручикъ. Отецъ мой, Іоахимъ Фрейбергъ, служилъ въ четвертой батареѣ седьмой бригады, у господина капитана Гейнцельмана.

— Я зналъ его. Онъ получилъ пенсію и вышелъ въ отставку. Вы хотите сдѣлаться солдатомъ, можетъ-быть и офицеромъ? Неужели вы не нашли ничего лучшаго для вашихъ молодыхъ силъ?

— Отецъ мой сильно желалъ чтобъ я сдѣлался солдатомъ, именно въ артиллеріи. Я также съ ранняго дѣтства имѣлъ къ тому сильное стремленіе.

— Да и сколько молодыхъ людей стремятся къ тому же! отвѣтилъ артиллерійскій офицеръ пожавъ плечами. — Да, мундиръ съ виду красивъ. Все въ немъ блеститъ, сверкаетъ, звенитъ, дребезжитъ. Къ тому же въ книгахъ много врутъ о веселой, счастливой, свободной солдатской жизни. Ну, что касается веселья, оно у васъ скоро пройдетъ. Попробуйте-ка ѣсть полгода солдатскій хлѣбъ. Что же касается солдатскаго счастья, то взгляните на меня. Мнѣ сорокъ лѣтъ, а я только первый поручикъ. Я долженъ служить еще восемь лѣтъ чтобы дослужиться до капитана. А теперь, — продолжалъ онъ, взглянувъ недовольно, сердито на свою раненую руку, — теперь меня отпустятъ, пожалуй, послѣ двадцатипятилѣтней службы въ отставку и дадутъ пенсію по десяти талеровъ въ мѣсяцъ. Наконецъ, эта такъ-называемая «свободная жизнь», ну откуда ей взяться! Это самая тяжелая сторона солдатской жизни. Откуда взяться свободной, вольной солдатской жизни, если вы постоянно находитесь въ крѣпостной зависимости отъ сотни господъ? Та свободная солдатская жизнь о которой мечтаетъ молодежь можетъ сравниться съ недовольными, упрямыми движеніями молодаго, бодраго, пойманнаго быка, который желаетъ облегчить свою неволю тѣмъ что онъ упрямится, борется. И все-таки онъ въ неволѣ. Но довольно этой Іереміады! Мнѣ она не помогла, да и вамъ не поможетъ, и не поможетъ тысячѣ другимъ. Лучше сдѣлаемъ удовольствіе нашему любезному хозяину и проэкзаменуемъ васъ немного.

Экзаменъ былъ очень строгій, серіозный. Оказалось что Эрихъ ни особенно силенъ, ни особенно слабъ.

— Пріемъ его могъ бы устроиться, сказалъ немного спустя первый поручикъ Бурбусу. — Но онъ немного слабъ въ математикѣ, а этого больше всего требуется. Есть у васъ знакомые?

— Нѣтъ, господинъ первый поручикъ. Я не знаю ни одной живой души которая приняла бы участіе во мнѣ.

— И это имѣетъ сваю добрую сторону. Кому съ самаго начала покровительствуютъ, тотъ рѣдко въ послѣдствіи сумѣетъ самъ стать на ноги. Есть небольшое состояніе?

— Нѣтъ.

— Ну, это чертовски мало. Это скверно. Не знаю, примутъ ли васъ въ школу. Конечно, вы получите тамъ обычное жалованье, хлѣбъ и тому подобное. Но всякій молодой человѣкъ вашихъ лѣтъ имѣетъ и другія потребности, о которыхъ нужно позаботиться. Люди безо всякихъ средствъ обыкновенно начинаютъ съ долга, что вредитъ всякой карьерѣ, а для офицера просто безнадежно.

— Но на первый случай можно и сколотить что-нибудь, сказалъ добродушно старый мельникъ. — Вы говорили мнѣ о небольшомъ наслѣдствѣ вашего отца?

— Да, но оно такъ мало что только и хватитъ на мою поѣздку.

— Ну это еще устроится, сказалъ Бурбусъ, устремивъ пристальный взглядъ на перваго поручика. — Очень можетъ-быть что казна не откажетъ помочь сыну храбраго стараго унтеръ-офицера?

Первый поручикъ хотѣлъ отвѣтить отрицательно. Но старый мельникъ сдѣлалъ такую гримасу что онъ понялъ его и сказалъ:

— Это не такъ легко какъ думаютъ, но все-таки возможно. Нужно надѣяться.

Первый поручикъ поправлялся. Эрихъ часто навѣщалъ его. Онъ любилъ бесѣдовать съ Эрихомъ, любилъ чтобъ Эрихъ читалъ ему вслухъ газеты или книги. Первый поручикъ былъ серіозный, молчаливый человѣкъ. Видно было что онъ пережилъ много тяжелаго. Но онъ не любилъ вспоминать свое прошлое, не любилъ говорить о своей военной карьерѣ и не любилъ когда и Эрихъ о ней думалъ. Онъ скрылъ отъ Эриха что написалъ объ немъ своему другу, учителю въ бригадной школѣ. Послѣдній могъ быть очень полезенъ Эриху. Первый поручикъ разказалъ ему все что касалось Эриха и сообщилъ о его познаніяхъ. Нѣсколько дней спустя, прибылъ и отвѣтъ. Онъ призвалъ Эриха и прочелъ ему письмо. Эрихъ глубоко обрадовался. Оказалось что ему не такъ трудно будетъ поступить въ школу какъ онъ предполагалъ.

«Любезный другъ!» писалъ оберъ фейерверкеръ Долль первому поручику Шрамму. "Съ большимъ прискорбіемъ узналъ о твоей ранѣ и очень радъ что тебя окружаетъ хорошее попеченіе. О своемъ скудномъ существованіи могу сказать: слава Богу что нѣтъ ничего дурнаго. Завидую тебѣ. Ты такъ расписалъ свое теперешнее мѣстопребываніе что просто зависть меня разбираетъ. Ты говоришь о лѣсномъ уединеніи, о цвѣтахъ окрашенныхъ осенними красками, о веселомъ ручьѣ и т. п. Какъ бы и я хотѣлъ туда, хотя немного облегчить свою душу, выйти изъ этой однообразной, будничной жизни. Выйти изъ этихъ вѣчно-прямыхъ линій, изъ этихъ тупыхъ и острыхъ угловъ, изъ полукруговъ и спиралей, изъ всей этой математической чепухи, которая все болѣе и болѣе поглощаетъ меня. Скоро настанетъ время когда весь этотъ прекрасный міръ будетъ служить для меня только для того чтобы сравнивать его и высчитывать. Я нисколько не удивлюсь, если современемъ, при вскрытіи моего черепа, въ мозгу моемъ найдутъ одни равносторонніе треугольники.

«Что касается молодаго человѣка о которомъ ты пишешь, то пусть онъ пріѣдетъ ко мнѣ. Ты пишешь что онъ полонъ самобытности и чистосердечія, что онъ прямодушенъ, здоровъ и честенъ. Это прекрасно. Почти всѣ поступающіе сюда очень грубы и испорчены. Правда, многіе изъ нихъ имѣютъ порядочныя научныя свѣдѣнія, но во всемъ остальномъ никуда не годятся для артиллерійской службы. Такъ какъ онъ сынъ бывшаго храбраго артиллерійскаго унтеръ-офицера, то пріемъ его не будетъ такъ труденъ. Что же касается его недостаточныхъ математическихъ свѣдѣній, то я займусь онъ. Къ счастью, пріемный экзаменъ отложенъ еще на четыре недѣли. Въ зданіи школы идутъ передѣлки. Во всякомъ случаѣ, онъ долженъ пріѣхать не позже 25го октября.»

Эрихъ былъ счастливъ.

Готфридъ спросилъ однажды Эриха, знаетъ ли онъ что такое ружье. Эрихъ разказалъ ему въ отвѣтъ, какъ онъ, будучи мальчикомъ, часто охотился съ сыновьями ихъ лѣсничаго. Тогда Готфридъ передалъ Эриху прекрасное двуствольное ружье, сумку съ дробью и пороховницу. Затѣмъ онъ заставилъ его заряжать ружье, стоя на одномъ мѣстѣ и на ходу. Эрихъ долженъ былъ также стрѣлять въ цѣль. Убѣдившись что Эрихъ способенъ и къ охотничьему искусству, Готфридъ взялъ его съ собою въ лѣсъ. Старый мельникъ остался этимъ очень доволенъ. По его мнѣнію, охота за дичью могла принести пользу будущему артиллеристу, научая его вѣрно владѣть ружьемъ и дѣйствовать имъ ловко и обдуманно.

Мы бы сказали неправду, еслибы стали увѣрять что Эрихъ настрѣлялъ много дичи. Онъ, говоря правду, мало занимался охотой. Онъ наслаждался болѣе тѣмъ что странствовалъ по лѣсу взадъ и впередъ. Онъ съ восторгомъ смотрѣлъ на осеннее ясное небо, на солнечные лучи, лробивавшіеся сквозь желтую и красную листву, на блескъ чистаго горнаго ручья. Его окружали высокіе вѣковые дубы и буковыя деревья и ясени. Вдругъ раздался выстрѣлъ. Эрихъ побѣжалъ по тому направленію откуда послышался выстрѣлъ и увидалъ Готфрида. Тотъ указалъ Эриху рукою въ чащу лѣса, гдѣ онъ застрѣлилъ оленя.

— Не бойтесь, сказалъ Готфридъ, — онъ сильно раненъ и далеко не убѣжитъ. Нехорошо одно, что мы очень близки къ границамъ нашего охотничьяго округа. Пойдемте скорѣе и держите крѣпче собаку.

Эрихъ едва могъ идти за бѣжавшею собакой. Она подошла къ тому мѣсту гдѣ былъ раненъ олень. Они выпустили собаку. Та скоро нашла слѣдъ оленя и побѣжала впередъ. Скоро раздался ея громкій и рѣзкій лай, доказывавшій что собака нашла раненое животное. Готфридъ и Эрихъ поспѣшили за собакой.

Они сошли съ холма, перешли черезъ русло горнаго ручья и потомъ вверхъ къ мѣсту начиная отъ котораго лѣсъ былъ вырубленъ.

— Какое счастье что я застрѣлилъ этого оленя! сказалъ во время ходьбы молодой лѣсничій. — Какое несчастье что это случилось именно здѣсь!

— Развѣ мы такъ близки къ границѣ?

— Чертовски близки! Тамъ, за этимъ возвышеніемъ, лежитъ лощина о которой вамъ разказывалъ отецъ мой. Если олень не перешелъ лощину, тогда все хорошо, но если онъ перешелъ….

Предъ нимъ лежала лощина. Но оленя не было видно; собака также замолкла.

— Меня это не удивляетъ, замѣтилъ Готфридъ. — Паккеръ отлично дрессированъ и напрасно не станетъ лаять. Но, чу! это онъ! слышите? А, теперь я понимаю гдѣ онъ: по ту сторону лощины, между дубами, гдѣ озеро: раненое животное вѣроятно тамъ. Взгляните, — продолжалъ онъ торжествуя, — взгляните, развѣ я не былъ правъ! Вотъ озеро, а вотъ и нашъ олень! Смотрите, съ какою жадностью лижетъ Паккеръ его кровь….

Они подошли къ оленю. Онъ ужь не дышалъ.

— Намъ остается идти домой, позвать людей и затѣмъ вернуться сюда.

— А олень? Кто будетъ сторожить его? спросилъ Эрихъ. — Позвольте я останусь здѣсь и обожду васъ.

Готфридъ согласился. Рѣшено было что Эрихъ перейдетъ опять къ границѣ ихъ лѣса и оттуда станетъ наблюдать за оленемъ. Готфридъ ушелъ. Прошло около получаса. Все было тихо. Но вдругъ раздался шорохъ. Эрихъ привсталъ и началъ прислушиваться. Онъ замѣтилъ не вдалекѣ что-то темное у большаго буковаго дерева. Онъ рѣшился узнать въ чемъ дѣло. Зарядивъ ружье онъ тихо приблизился къ дереву. Вдругъ, изъ-за дерева что-то выскочило, и грубый, рѣзкій голосъ вскричалъ ему:

— Мальчишка, если жизнь тебѣ дорога, то опусти ружье. Иначе я застрѣлю тебя.

Какъ долженъ былъ поступить Эрихъ? Стрѣлять въ незнакомца? Но того защищало громадное дерево, за которымъ онъ стоялъ. Къ тому же Эрихъ и не намѣревался убивать людей. Вѣроятно кто-нибудь изъ охотниковъ графа Зеефельда. Но не все ли равно ему? Какое ему дѣло до Зеефельдовъ? Къ тому же и Готфридъ скоро вернется. Эрихъ опустилъ ружье на траву. Изъ-за дерева вышелъ высокій, сильный человѣкъ. Это былъ охотникъ графа Зеефельда.

— Такъ, такъ, сказалъ онъ, окинувъ молодаго человѣка мрачнымъ взглядомъ, — смѣть прохаживаться по нашему лѣсу! Положимъ, особеннаго вреда отъ этого быть не можетъ, во все-таки ты долженъ быть наказанъ. Отдай свое ружье.

— По какому праву требуете вы мое ружье?

— Вопервыхъ, по праву сильнаго, такъ какъ я могу тебя убить однимъ взмахомъ; вовторыхъ, потому что я, въ качествѣ охотника графа Зеефельда, долженъ преслѣдовать негодяевъ подобныхъ тебѣ.

— Хорошо, сказалъ Эрихъ, послѣ горькой внутренней борьбы, — хорошо, я уступаю силѣ. Вотъ мое ружье. А теперь что?

— Объ этомъ ты узнаешь въ замкѣ, куда послѣдуешь за мною.

— Мнѣ нечего дѣлать въ вашемъ замкѣ.

— Ого, вотъ какъ! Тише, Плутонъ! вскричалъ онъ собакѣ, которую держалъ за ошейникъ и которая всѣми силами рвалась впередъ. — Тише, что съ тобой? Хочешь на свободу? Ну иди! Онъ выпустилъ собаку, которая бросилась по направленію къ озеру. Охотникъ пошелъ за нею, ведя предъ собою Эриха. Собака подбѣжала къ тому мѣсту гдѣ лежалъ убитый олень.

— Это что такое? вскричалъ охотникъ, взглянувъ на оленя. Затѣмъ онъ устремилъ удивленный, пораженный взглядъ на молодаго человѣка. — Ну, голубчикъ, нажилъ ты себѣ бѣду! Маршъ впередъ! Иди скорѣе, а то ты узнаешь силу этого приклада.

VII. Старый графъ.

Замокъ Вальдбургъ, въ которомъ жилъ старый графъ Зеефельдъ, находился на возвышеніи и былъ окружевъ громадными лѣсами, полями и лугами.

Въ концѣ четырнадцатаго столѣтія, мѣсто на которомъ красовался теперь замокъ Вальдбургъ было покрыто густымъ лѣсомъ. Но пришли какіе-то монахи, вырубили на возвышеніи часть лѣса и построили небольшую часовню и нѣсколько келій. Прошли года. Часовня превратилась въ большую церковь, а келіи — въ богатой монастырь. Монастыри подверглись, между тѣмъ, преслѣдованіямъ: большая часть изъ нихъ были закрыты и зданія распроданы. Той же участи подпала и церковь выстроенная монахами. Отецъ графа Зеефельда купилъ ее, монастырь и всѣ окружающіе лѣса, дуга и нивы, и отдалъ все въ аренду.

Графъ, тогда еще молодой человѣкъ, служилъ въ это время въ арміи.

Поступая на военную службу, онъ надѣялся года два насладиться военною жизнью и потомъ подать въ отставку. Но вышло иначе. Начались такъ называемыя «французскія войны», и молодой графъ принялъ въ нихъ участіе. Въ одномъ сраженіи его тяжело ранили. Здоровье графа было желѣзное; онъ выздоровѣлъ, но подалъ въ отставку и пустился путешествовать. Болѣе всего пробылъ онъ въ Англіи. Онъ изучалъ жизнь англійскихъ аристократовъ, осматривалъ ихъ обширныя помѣстья, знакомился со всѣми нововведеніями. Затѣмъ онъ вернулся на родину и принялся за преобразованіе своего монастырскаго имѣнія.

Графъ былъ чрезвычайно богатъ, а потому не жалѣлъ денегъ чтобъ обстроить и украсить бывшій монастырь по своему вкусу. Нѣсколько лѣтъ спустя стоялъ вмѣсто монастыря великолѣпный, роскошный замокъ Вальдбургъ. Это было громадное четырехъугольное зданіе, посреди котораго находилась красивая средневѣковая церковь. Вокругъ замка простирался англійскій паркъ, полный оленей и другой дичи, а за паркомъ слѣдовали лѣса, поля и нивы.

Графъ страстно любилъ свой замокъ и свое имѣніе. Онъ постоянно украшалъ Вальдбургъ, слѣдилъ самъ за всѣмъ. Неудивительно поэтому что все было въ безукоризненномъ порядкѣ и что многіе пріѣзжали издалека чтобы полюбоваться прекраснымъ замкомъ. Чтобъ облегчить себѣ хозяйственный присмотръ, графъ устроилъ особый кабинетъ, гдѣ посреди комнаты стоялъ рельефный планъ замка со всѣми его окрестностями. Старикъ садился обыкновенно на низкое кресло на колесахъ и объѣзжалъ вокругъ плана, указывая длинною палкой своему секретарю на тѣ мѣста гдѣ хотѣлъ что-нибудь исправить или украсить.

Секретаря звали Рено. Родители его были Французы. Онъ прошелъ сначала курсъ правовѣдѣнія, затѣмъ занимался архитектурой и садоводствомъ. Г. Рено былъ лѣтъ сорока, очень красивъ собою, уменъ, талантливъ и обладалъ необыкновенно разнообразными познаніями. Впрочемъ, нужно прибавить что онъ не напрасно употребилъ столько времени и столько стараній на свое образованіе. Будучи еще очень молодымъ человѣкомъ, онъ мечталъ всегда добиться современенъ мѣста секретаря графа Зеефельда. Рено добился своего и уже нѣсколько лѣтъ управлялъ имѣніями стараго графа. Властъ его въ замкѣ была неограниченна. Что онъ хотѣлъ, то и дѣлалъ. Онъ сумѣлъ такъ повести свои дѣла что сталъ необходимъ старому графу.

Обстановка г. Рено была прекрасная. У него была хорошая квартира, собственная канцелярія, экипажъ и лошади. Онъ вѣроятно и обѣдалъ бы за графскимъ семейнымъ столомъ, еслибы такой столъ существовалъ. Но дѣло въ томъ что старый графъ обѣдалъ почти всегда одинъ. Онъ прочелъ когда-то въ какой-то медицинской книгѣ что старикамъ полезно проводить большую часть дня лежа, избѣгая всякихъ умственныхъ и тѣлесныхъ возбужденій. Поэтому графъ Зеефельдъ проводилъ большую часть дня въ своей комнатѣ и не любилъ чтобъ его безпокоили незваными посѣщеніями. Только одинъ Рено имѣлъ къ нему свободный доступъ.

Мы уже знаемъ что графъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ женился на своей родственницѣ, прекрасной молодой женщинѣ. Молодость свою онъ прожилъ холостякомъ. Говорили, правда, что графъ многіе, многіе годы тому назадъ имѣлъ какія-то таинственныя отношенія, былъ даже женатъ. Но это было такъ давно что почти всѣ отвергали эти слухи, тѣмъ болѣе что никто никогда не видалъ таинственную жену графа, и графъ самъ никогда объ этомъ не говорилъ.

Графиня имѣла свободный доступъ въ покои своего мужа; но она рѣдко пользовалась этимъ правомъ. Она знала странности старика, знала что онъ любитъ покой, и часто проходили цѣлые мѣсяцы въ теченіе которыхъ она видалась съ нимъ только въ восемь часовъ вечера, когда старый графъ обѣдалъ.

Было около четырехъ часовъ пополудни. Графъ Христіанъ все еще покоится. Онъ никакъ не можетъ оправиться послѣ своей послѣдней поѣздки въ лагерь. Но вотъ онъ тихо звонитъ въ серебряный колокольчикъ. Дверь въ переднюю растворяется и въ комнату входитъ камердинеръ графа. Камердинеръ этотъ былъ мастеръ своего дѣла. Жилось ему хорошо. Онъ, живя на всемъ готовомъ, получалъ еще жалованье въ тысячу талеровъ. Это жалованье должно было въ послѣдствіи перейти ему въ пенсію. Онъ получалъ кромѣ того дорогіе подарки и походилъ вполнѣ на важнаго знатнаго господина. Графъ Христіанъ часто разказывалъ что во время его путешествій, его камердинера часто принимали за вельможу. Звали этого камердинера Беньяминомъ. Графъ сократилъ это имя въ «Бенъ».

Итакъ Бенъ вошелъ въ спальню стараго графа и подошелъ къ единственному высокому, широкому окну, предъ которомъ стоялъ туалетный столъ необыкновенной величины. Туалетъ этотъ спереди имѣлъ полукруглый вырѣзъ. Здѣсь были безчисленные, невѣроятные и непонятые предметы изъ золота, серебра, слоновой кости и черепахи. Этажерки были полны всевозможныхъ щеточекъ, гребней, ножницъ и тому подобныхъ мелочей.

Въ постелѣ между тѣмъ никто не шевелился. Старый графъ лежалъ съ закрытыми глазами, покрытый весь, до подбородка, тонкимъ кашмировымъ одѣяломъ. На головѣ его былъ шелковый ночной колпакъ. Видны были только его закрытые глаза, костлявый носъ и впалый ротъ.

Бенъ намочилъ батистовый платокъ одеколономъ, снялъ съ головы графа ночной колпакъ и принялся тихо вытирать лобъ его сіятельства.

— Погода пріятная: всего десять градусовъ тепла, земля немного сыра, но солнце сіяетъ ярко.

Проговоривъ эти слова, Бенъ, не дождавшись отвѣта, вернулся опять къ туалету и взялъ оттуда маленькую золотую коробочку. Затѣмъ онъ снялъ съ графа легкое кашмировое одѣяло, освободилъ съ рукъ графа другое одѣяло изъ дорогой свѣтло-голубой шелковой матеріи, и подалъ ему коробочку. Графъ вынулъ изъ коробочки нѣсколько маленькихъ, сильно, но пріятно благоухающихъ лепешекъ, вложилъ ихъ себѣ въ ротъ, открылъ глаза и вопросительно взглянулъ на своего камердинера.

— Сегодня понедѣльникъ, ваше сіятельство, и шестнадцатое октября. Господа офицеры отправились на охоту. Ея сіятельство графиня провожали ихъ въ коляскѣ. Въ восемь часовъ вечера будетъ, согласно вашему приказанію, общій обѣдъ въ большой залѣ.

— Хорошо, Бенъ. Я доволенъ.

— Не прикажете ли, ваше сіятельство, начать туалетъ?

— Да, Бенъ. Но осмѣливаюсь просить васъ не торопиться. Просьбу эту графъ высказывалъ своему камердинеру каждый день. Но она была излишня: туалетъ графа совершался такъ медленно какъ только можно было.

Постель графа имѣла механическое устройство, посредствомъ котораго она поднималась и графъ безъ малѣйшаго движенія съ своей стороны приходилъ въ сидячее положеніе. Какъ только это случилось, Бенъ опустилъ вокругъ постели тяжелыя шелковыя занавѣси и позвонилъ. Въ комнату вошелъ маленькій лакей. Въ рукахъ у него была серебряная чаша наполненная теплою водой. Онъ подошелъ къ кровати. Камердинеръ взялъ чашу и скрылся съ нею за занавѣсями. О томъ какія совершались тамъ таинства Беномъ можно было судить по тому что нѣсколько времени спустя Бенъ опять показался и отнесъ къ туалету весьма изящный и весьма дорогой бритвенный приборъ. Затѣмъ онъ отодвинулъ немного занавѣсы и показался графъ въ сидячемъ положеніи, хотя и окруженный подушками. На нею былъ надѣтъ свѣтло-голубой бархатный халатъ. Онъ держалъ въ рукахъ маленькое зеркальце и оглядывалъ себя, въ то время какъ Бенъ чесалъ его сѣдые, жидкіе волосы.

Вслѣдъ затѣмъ занавѣски у кровати снова опустились, но такимъ образомъ что образовали собою что-то въ родѣ перегородки между верхнею частью тѣла его сіятельства и его ногами. Явился вновь маленькій лакей и принялся, подъ руководствомъ камердинера, мыть ноги его сіятельства одеколономъ. Затѣмъ онъ вытиралъ ихъ бѣлыми фланелевыми полотенцами. Когда совершилось омовеніе ногъ, занавѣса вновь опустились совершенно. И графъ и камердинеръ скрылись. Нѣсколько минутъ спустя открылись занавѣси въ третій разъ. На постелѣ отдыхалъ графъ Христіанъ, одѣтый въ прекрасномъ утреннемъ костюмѣ и шитыхъ золотомъ туфляхъ.

Затѣмъ Бенъ придвинулъ къ графу небольшой столикъ. На немъ лежали множество маленькихъ ножницъ и пилокъ, всевозможныхъ величинъ. Его сіятельство принялся за чистку своихъ ногтей.

Бенъ подошелъ къ дверямъ, широко открылъ ихъ, и въ комнату вошелъ г. Рено.

Графъ, не переставая чистить ногти, внимательно слушалъ что ему докладывалъ его секретарь, дѣлалъ свои замѣчаніе, отдавалъ новыя приказанія.

— Это все. Новаго ничего нѣтъ? спросилъ графъ Зеефельдъ.

— Есть, но дѣло не особенно важно. Въ нашемъ лѣсу поймали чужаго охотника.

— Sacre bleu! И говоря это, вы принимаете самую спокойную мину!

— Увѣряю васъ, ваше сіятельство, что здѣсь нѣтъ ничего серіознаго. Я докладываю вамъ объ этомъ только потому что молодой господинъ графъ приказалъ строго наказать виновнаго.

— Браво, Дагобертъ знаетъ свое дѣло и меня это радуетъ! Ну, разкажите въ чемъ дѣло?

— Успокойтесь, ваше сіятельство. Вы напрасно волнуетесь изъ-за такихъ пустяковъ.

— Оставьте мое волненіе! Этотъ скучный докторъ увѣряетъ что эти волненія полезны мнѣ, что они приводятъ въ движеніе кровь мою. Итакъ, слушаю васъ.

— Сегодня утромъ одинъ изъ нашихъ лѣсныхъ смотрителей осматривалъ наши лѣса.

— Кто это былъ?

— Это былъ Кеттелеръ.

— Это спокойный, разсудительный человѣкъ; далѣе?

— Онъ замѣтилъ въ нашемъ лѣсу, близь лощины, гдѣ стоитъ старая липа….

— Ага, это липа нашего добраго друга Бурбуса.

— Точно такъ, ваше сіятельство. Онъ замѣтилъ что между деревьями прогуливался молодой человѣкъ, одѣтый въ прекрасномъ охотничьемъ костюмѣ и хорошо вооруженный.

— Ага! не дурно… Ну, что жъ, Кеттелеръ схватилъ его?

— Да, и не безъ опасности. Дерзкій мальчишка уже прикладывался, но Кеттелеръ предупредилъ его.

— И выстрѣлилъ въ него? спросилъ равнодушно старый графъ. — Ну теперь судьи опять, ru за что, ни про что, испишутъ цѣлыя стопы бумагъ. Эти писаря отвратительный народъ!

— Вы правы, господинъ графъ, отвѣтилъ Рено, какъ-то странно улыбаясь, — а поэтому Кеттелеръ поступилъ благоразумно не застрѣливъ молодца. Онъ привелъ его съ собою.

— Пожалуй; а потомъ?

— И привелъ его сюда, въ замокъ, и представилъ его молодому графу. Молодой графъ, завидѣвъ молодца, сейчасъ же закричалъ: «Э, да это все тотъ же дерзкій негодяй!»

— Слѣдовательно, это отъявленный воръ чужой дичи. Ну, въ такомъ случаѣ, мы не обойдемся и безъ этихъ новыхъ, глупыхъ законовъ.

— Молодой графъ приказали засадить его въ башню. Теперь мы ждемъ только приказанія вашего сіятельства.

— Хорошо. Напомните мнѣ объ этомъ попозже. Я хочу видѣть этого негодяя. Это все?

— Точно такъ, ваше сіятельство, отвѣтилъ секретарь, вставая.

— Слѣдовательно, въ восемь часовъ вечера большой обѣдъ. Передайте дворецкому что я желаю чтобы все было въ порядкѣ и торжественно. Между гостями будутъ лица которыхъ я почитаю и уважаю.

Г. Рено молча поклонился и направился къ дверямъ. Но едва онъ отворилъ ихъ какъ въ комнату вошелъ докторъ стараго графа, г. Гербертъ. Это былъ человѣкъ лѣтъ за сорокъ, одѣтый въ охотничій костюмъ. Онъ былъ средняго роста, крѣпкаго сложенія и выглядывалъ веселымъ, счастливымъ человѣкомъ.

Докторъ подошелъ къ кровати графа Зеефельда.

— Ахъ, докторъ, вы несете съ собою свѣжій, лѣсной воздухъ, сказалъ графъ.

— Точно такъ, ваше сіятельство. Этотъ воздухъ полезнѣе всѣхъ лѣкарствъ.

— Sacre bleu, это я и самъ знаю! Но вы эгоистъ, докторъ, вы не позаботитесь о томъ чтобъ и я подышалъ лѣснымъ воздухомъ.

— По очень простой причинѣ, ваше сіятельство. Не могу же засѣять эту комнату деревьями и не могу же я допуститъ чтобы вашу кровать перенесли въ чащу лѣса.

— Да, да! Эта постель вамъ бельмо на глазу.

— Полноте, господинъ графъ. Я радъ что вижу васъ здоровымъ. Ноги у васъ больше не болятъ?

— Слава Богу, нѣтъ! Кто былъ на охотѣ?

— Всѣ гости вашего замка.

— Что, они остались довольны охотой?

— Очень. Выстрѣловъ было много, но и промаховъ также. Но тѣмъ не менѣе охота была прекрасная, и всѣ остались довольны, въ особенности генералъ. Онъ былъ въ восторгѣ отъ завтрака. Дѣйствительно, ваше сіятельство, я долженъ признаться что дворецкій вашъ неподражаемъ и неоцѣнимый человѣкъ. Онъ отличился какъ и всегда. Завтракъ былъ безукоризненный. Генералъ увѣрялъ со слезами на глазахъ что дворецкій приготовилъ всѣ его любимыя блюда. Еслибы вы видѣли съ какимъ восторгомъ, съ какимъ благоговѣніемъ взиралъ онъ на какое-то timbale de pâté de foie gras au faisan! Жаль что вы не были съ нами! Но не поѣдете ли вы, ваше сіятельство, немного прогуляться?

— Да, я думаю.

— Въ такомъ случаѣ я удалюсь чтобъ одѣться къ обѣду.

VIII. Обѣдъ въ замкѣ Вальдбургъ.

Большая зала въ замкѣ Вальдбургъ была построена по образцу знаменитой англійской залы въ Варвикъ-Кастль. Графъ не жалѣлъ денегъ чтобъ украсить ее. Меблировка, украшеніе, оружіе вокругъ стѣнъ стоили громадныхъ денегъ. Онъ собралъ сюда все что было замѣчательнаго и драгоцѣннаго въ его другихъ, многочисленныхъ замкахъ. Эта зала служила когда-то столовою монахамъ. Но тогда она была и ниже и меньше. Ее окружала громадная галлерея. Графъ соединилъ галлерею съ залой и поднялъ потолокъ, давъ ему куполообразную форму. На восточной сторонѣ залы находились четыре высокія, широкія окна. Они были такъ близки другъ отъ друга что ихъ можно было принять за одно колоссальное окно. Каждое окно находилось въ нишѣ, которая была такъ велика что стоило опустить тяжелыя оконныя занавѣси и всякому казалось что онъ находится въ небольшой комнатѣ. Глубоко подъ окнами журча протекала рѣка. Берега этой рѣки были отлоги и покрыты вѣковыми дубами и ивами. На другой сторонѣ залы, противъ самыхъ оконъ, находился каминъ, лучшее украшеніе замка. Каминъ этотъ былъ до того громаденъ что въ немъ могъ свободно стоять человѣкъ въ шляпѣ. Капитель камина изъ бѣлаго мрамора была необычайно тонкой работы и суживаясь къ верху касалась потолка. Стѣны направо и налѣво отъ камина были на верху украшены старыми гобеленами, изображавшими разныя сцены охоты. Подъ нимъ, вдоль всѣхъ четырехъ стѣнъ залы, красовались обшивки, искусно вырѣзанныя изъ дерева. Стѣнъ почти не было видно: все было покрыто всевозможными украшеніями. Вдоль короткой стѣны, примыкавшей ко внутреннимъ покоямъ, были развѣшаны фамильные портреты графовъ Зеефельдовъ. Почти всѣ изображали собою знатныхъ вельможъ, одѣтыхъ въ бѣлый атласъ и въ латы. Подъ ними были подписаны имена и года, которые доказывали что графы Зеефельды были знатнаго, очень древняго рода. Кромѣ того, вдоль стѣны висѣли всевозможныя древнія и современныя оружія, панцири, шлемы, изорванныя и полинялыя знамена, лики и другія принадлежности рыцарскаго костюма и охоты.

Оружіе современнаго изобрѣтенія было развѣшано вдоль узкой стѣны, гдѣ находилась выходная дверь, напротивъ стѣны покрытой фамильными портретами графовъ Зеефельдовъ. Выходная дверь была постоянно открыта и вела на широкій портикъ. Посреди портика билъ фонтанъ. Направо отъ портика дверь вела въ кухню, налѣво въ паркъ. Здѣсь же стояли буфеты изъ тяжелаго дубоваго дерева. Она были наполнены фарфоровою, серебряною и хрустальною посудой.

Мы уже знаемъ что графъ давалъ въ этотъ день большой обѣдъ. Поэтому во всю длину залы былъ накрытъ большой обѣденный столъ. Сервировка была самая роскошная. На столѣ стояли самые дорогіе сосуды и вазы изъ золота, серебра, хрусталя и бронзы. Освѣщеніе было яркое и въ высшей степени своеобразное. Съ потолка висѣли тлжелыя бронзовыя, но въ то же время изящныя цѣли. Цѣпи эти прикрѣплялись къ потолку съ помощью громадныхъ оленьихъ роговъ. Внизу каждой цѣли висѣли бронзовыя же подпоры, наполненные безчисленными восковыми свѣчами. Освѣщеніе отъ этихъ многочисленныхъ и громадныхъ свѣчей было ослѣпительное. Каминъ ярко горѣлъ. Воздухъ въ залѣ былъ теплый, благоухающій. На мраморномъ полу лежало множество ковровъ, медвѣжьихъ, тигровыхъ и львиныхъ шкуръ.

Когда все было готово, въ заду вошелъ секретарь графа Рено. За нимъ слѣдовали дворецкій, камердинеръ Бенъ, главный кухмистеръ, одѣтый въ бѣлоснѣжный костюмъ, затѣмъ двое тафельдекеровъ, управляющій серебромъ и столовымъ бѣльемъ и цѣлая толпа лакеевъ.

Г. Рено осмотрѣлъ заду, сервировку и объявилъ что доволенъ. Онъ нашелъ что температура подходящая и что освѣщеніе хорошо. На столѣ стоялъ золотой средневѣковой бокалъ, въ видѣ рога, съ надписью: «Храброму принадлежитъ свѣтъ». Рено поставилъ этотъ бокалъ предъ приборомъ генерала.

Рено еще разъ приказалъ лакеямъ избѣгать малѣйшаго шороха при прислуживаніи и затѣмъ отпустилъ ихъ. Онъ остался одинъ въ залѣ, повернувшись спиной къ камину.

Рено былъ одѣтъ не во фракѣ, а въ сюртукѣ. Это было желаніе генерала. Обѣдъ былъ данъ по случаю охоты, и генералъ желалъ чтобъ онъ былъ непринужденный, по домашнему.

Вскорѣ въ залу вошли молодые офицеры, одѣтые или въ мундирахъ или въ сюртукахъ. Секретарь привѣтствовалъ ихъ и былъ съ ними все время пока не явился графъ Дагобертъ Зеефельдъ. Затѣмъ онъ удалился въ задній конецъ залы.

Въ продолженіи четверти часа только и были слышны восклицанія: очаровательно, délicieux, superbe! Наконецъ офицеры собрались всѣ вмѣстѣ и стали у камина.

— Господа, кто изъ васъ видѣлъ «покойнаго» Горна? спросилъ графъ Дагобертъ.

— Онъ исчезъ съ той минуты какъ мы вернулись съ охоты, отвѣтилъ драгунскій офицеръ который доложилъ на маневрахъ о нападеніи непріятеля.

— Онъ, право, несносный человѣкъ. Я увѣренъ что онъ подкупилъ сегодня твоего главнаго ловчаго. Тотъ, вѣроятно, по его просьбѣ, ставилъ его начальника, полковника фонъ-Твенкенберга, на самыя лучшія мѣста.

— Это вѣрно, сказалъ смѣясь одинъ гусарскій офицеръ. — Я готовъ биться объ закладъ что онъ былъ за одно съ полковникомъ и что онъ помогъ ему застрѣлить этого прекраснаго оленя. А полковникъ-то такъ гордится своимъ выстрѣломъ!

— Но знаете ли кто, по моему, стрѣляетъ превосходно? Это вашъ докторъ, графъ! вскричалъ молодой артиллерійскій капитанъ. — Онъ прекрасно владѣетъ ружьемъ и отлично сидитъ на лошади! Ему можно позавидовать!

— Да, что касается охоты и верховой ѣзды, то онъ на это мастеръ, сказалъ Дагобертъ какъ-то коротко и мрачно. — Графъ любитъ чтобъ его подчиненные веселились. Я другого мнѣнія. Съ этими людьми нельзя стать на короткую ногу: они начинаютъ забываться. Дисциплина необходима.

Говоря это графъ Дагобертъ улыбнулся гордо, насмѣшливо.

— Да, строгій порядокъ и дисциплина необходимы. А между тѣмъ, у васъ ея нѣтъ. А то мы не лишились бы того превосходнаго оленя о которомъ я вамъ разказывалъ се годна утромъ.

— А ты знаешь, кто его похитилъ?

— Знаю. Это одинъ изъ нашихъ сосѣдей, дрянной, негодный вольнодумецъ. Говорятъ что онъ когда-то учился, былъ даже докторомъ. Теперь онъ просвѣщаетъ крестьянъ, то есть онъ подстрекаетъ ихъ противъ всѣхъ существующихъ законовъ и обычаевъ и противъ нашихъ правъ, данныхъ намъ вѣка тому назадъ.

— Но надѣюсь что вы поймали молодца бывшаго при оленѣ?

— Да. Если графъ не будетъ противъ того, то мы послѣ обѣда осмотримъ его.

— Графъ и графиня!

Въ залу вошли графъ и графиня, сопровождаемые остальными гостями.

Графъ былъ одѣтъ въ черномъ бархатномъ кафтанѣ, обшитомъ дорогимъ мѣхомъ. На графинѣ было длинное, бѣлое шелковое платье, сшитое въ средневѣковомъ вкусѣ. Вокругъ таліи лежалъ поясъ изъ драгоцѣнныхъ камней. Она была удивительно хороша собой.

Затѣмъ появился у дверей дворецкій, сопровождаемый четырьмя егерями. Послѣдніе сыграли на охотничьихъ рогахъ веселую, шумную охотничью пѣсню.

Многіе изъ молодыхъ офицеровъ, заслышавъ музыку, невольно взглянули на свои мундиры и сюртуки и невольно пожалѣли что не были одѣты въ цвѣтныхъ бархатныхъ костюмахъ, не имѣли при себѣ меча, не имѣли берета, съ длинными развѣвающимися перьями.

Хотя кромѣ графини и ея двухъ компаньйонокъ не было другихъ дамъ, тѣмъ не менѣе общество сидящее за столомъ было самое веселое, самое изысканное. За каждымъ стуломъ стоялъ лакей одѣтый въ богатую ливрею. Кромѣ того, были безчисленные камердинеры, егеря. Всѣ блистали въ золотѣ и въ серебрѣ.

Всѣ гости были исключительно офицеры. Нѣкоторые изъ нихъ пріѣхали изъ столицы, но большая часть были офицеры участвовавшіе на маневрахъ и стоявшіе на квартирахъ въ различныхъ помѣстьяхъ графа Зеефельда. Здѣсь были офицеры всѣхъ родовъ оружія.

— Никогда еще не тѣшилъ меня такъ звукъ рожка, какъ теперь, сказалъ толстый пѣхотный капитанъ. — Такъ и хочется сдѣлать на кого-нибудь нападеніе. Взгляните-ка на эти батареи, разставленныя предъ нами на столѣ, развѣ онѣ не возбуждаютъ въ васъ сильное желаніе къ атакѣ?

— Еще бы! отвѣтилъ его сосѣдъ. — Меня радуетъ что графъ придерживается старины и приказалъ разставить на столѣ эти сосуды и бутылки полныя вина. Въ настоящее время очень дурная мода что лакей разливаетъ вамъ вино въ бокалы… Стоитъ онъ за вашимъ стуломъ, и вамъ такъ и кажется что онъ считаетъ каждый стаканъ который вы выпиваете и потѣшается надъ вами!

— Вы правы, товарищъ, а потому, смѣло въ атаку!

— Совѣтую вамъ выпить послѣ супа этого хереса.

— Милостивый государь! вскричалъ своему сосѣду одинъ старый майоръ. — Прошу васъ, взгляните на это прекрасное собраніе самыхъ драгоцѣнныхъ и рѣдкихъ сосудовъ! Вѣдь это настоящій музей! Взгляните-ка хоть на эту вазу, полную бордо, въ формѣ лафета; она мнѣ живо напоминаетъ шанцы подъ Майнцемъ во время осады.

— Въ прошломъ столѣтіи, не правда ли, господинъ майоръ? спросилъ молодой гусаръ.

— Нѣтъ, любезный другъ, это было гораздо позже. Вамъ бы не слѣдовало этого забывать!

— Эхъ, господинъ майоръ, это такая незначительная исторія!

— Позвольте! Это было самое серіозное событіе того времени! Вы знаете что Французы…

Намъ трудно опредѣлить кому именно разказывалъ свою исторію старый саперный майоръ.. Его сосѣди или вели совершенно другіе разговоры или же были, по примѣру толстаго пѣхотнаго капитана, погружены въ свои стаканы и бокалы. Толстый капитанъ пѣхоты дѣлалъ при этомъ маленькіе шарики изъ хлѣба и всякій разъ когда выливалъ стаканъ вина, онъ откладывалъ по шарику въ сторону. По мѣрѣ того какъ увеличивалась кучка шариковъ, увеличивалась также краснота носа г. капитана.

Графъ сидѣлъ рядомъ съ генераломъ. Графиня сидѣла на другой сторонѣ стола, напротивъ мужа. Графъ Дагобертъ сидѣлъ у верхняго конца стола, Рено у нижняго. Послѣдній слѣдилъ за прислугой и за порядкомъ. Сказать правду, порядокъ и тишина со стороны прислуги были поразительные. Не было слышно ни стука тарелокъ, ни звона хрусталя и серебра, ни одного шага прислуживающихъ лакеевъ. Они прислуживали быстро, ловко, неслышно, точно безтѣлесные духи. У входной двери стоялъ дворецкій и управлялъ всѣмъ однимъ взглядомъ своихъ темныхъ, строгихъ глазъ.

Веселѣе всего было на томъ концѣ стола гдѣ сидѣлъ Дагобертъ, окруженный кавалеристами. Графъ и графиня часто обращались въ ихъ сторону и не рѣдко предлагали тостъ за какого-нибудь хорошаго друга дома.

Направо отъ графини сидѣлъ драгунскій полковникъ фонъ-Швенкенбергъ, налѣво командиръ артиллерійской бригады. Послѣдній былъ высокаго роста и очень худъ. Лицо его было серіозное, выразительное, волоса почти сѣдые, но борода такой черноты что невольно заставляла предполагать искусственную краску.

Болѣе всего тѣшилъ и заставлялъ шумѣть молодыхъ офицеровъ «покойный» графъ Горнъ. Прозвище это осталось за нимъ. Онъ придавалъ лицу своему выраженіе какого-то безконечнаго горя и отчаянія. Если ему случалось встрѣтиться глазами со взглядомъ его полковника, онъ невольно вздрагивалъ всякій разъ. Это тѣшило всѣхъ его товарищей. Полковникъ замѣчая это всякій разъ грозилъ ему пальцемъ и разъ даже сказалъ:

— Несмотря на все, молодой человѣкъ, судьба васъ ужасно балуетъ!

— Но вѣдь была и заслуга съ его стороны, прибавилъ, улыбаясь, генералъ.

Мы должны прибавить что графъ Горнъ, офицеръ во всѣхъ отношеніяхъ блестящій, былъ избалованное дитя своего полка и любимецъ всего высшаго общества. Онъ былъ очень богатъ, держалъ прекрасныхъ лошадей, танцовалъ съ принцессами и дирижировалъ на всѣхъ балахъ. Его ждала блестящая карьера.

— Въ чемъ состояла заслуга этого офицера? спросилъ серіозный артиллерійскій офицеръ съ червою бородой.

— Это онъ долженъ самъ сказать, закричалъ Дагобертъ. — Конечно, если его превосходительство будетъ такъ милостивъ и разрѣшитъ это.

— Отчего же нѣтъ. Мы даже можемъ потомъ, съ согласія милостивой графини, наградить или наказать его нѣсколькими стаканами вина.

— Разказывайте, Горнъ!

Молодой драгунскій офицеръ всталъ съ своего мѣста, выпрямился и взялъ изъ золотой вазы апельсинъ, который онъ обернулъ въ салфетку и держалъ вмѣсто лимона высоко надъ головой, въ знакъ глубокаго горя. Товарищи встрѣтили эту выходку громкимъ смѣхомъ.

— Тише, господа! честь храброму павшему воину!

— Покойный Горнъ говоритъ!

— И кони мои неслись съ адскою силой, не повинуясь болѣе моей волѣ, декламировалъ молодой драгунъ. — И я былъ увѣренъ что конная батарея капитана фонъ-Брандта, которую почти взялъ сегодня утромъ Дагобертъ, наѣдетъ на меня и раздавитъ. Она скачетъ точно бѣшеная… Я уже видѣлъ какъ искрилась, точно свѣтящійся огонекъ, рыжая борода ихъ угрюмаго начальника…

— Въ такомъ случаѣ у васъ превосходные глаза, поручикъ, замѣтилъ сухо начальникъ артиллеріи. — Желаю вамъ сохранить ихъ и на слѣдующій разъ.

— Благодарю васъ, господинъ полковникъ. Но именно въ эту минуту глаза мои раскрылись, и я увидѣлъ какую кашу наварилъ. Я рѣшился исправить во что бы то ни стало свою ошибку. Темнота была страшная, давка и сумятица необъяснимая. Артиллерія скакала какъ сумашедшая. Я пробился со своими солдатами сквозь ряды артиллеріи и къ великому счастью нашелъ своего трубача позади кустарниковъ. Затѣмъ мы повернули назадъ, сдѣлали около тысячи шаговъ и очутившись у непріятельскаго фланга, я приказалъ своимъ протрубить по всей линіи тревогу.

— Да, да, замѣтилъ смѣясь полковникъ фонъ-Швенкенбергъ. — Трубачъ былъ пьянъ, а солдатъ было всего двѣнадцать человѣкъ.

— Но ихъ хватало, если господинъ полковникъ повѣритъ мнѣ. Къ тому же они ревѣли какъ двѣнадцать черт… прошу извинить меня, enfin, они до того кричали что непріятель оторопѣлъ и прекратилъ огонь.

— Да, но предъ тѣмъ мы васъ хорошо-таки отдѣлали, сказалъ серіозный артиллеристъ.

— Совершенно вѣрно, вмѣшался въ разговоръ ротмистръ фонъ-Бланкеншейдъ, адъютантъ драгунскаго полковника. — И послѣ того какъ офицеры съ другой половины принесли приказъ прекратить нападеніе, произведенное слишкомъ преждевременно.

— И съ полнымъ правомъ, замѣтилъ командующій генералъ. — На кой чортъ назначать мнѣ напередъ планъ маневровъ, если ихъ не исполняютъ въ точности!

«Покойный» Горнъ, заслышавъ слова генерала, прошепталъ своему сосѣду:

— Это и я хотѣлъ бы знать! Вообще на что мнѣ плащъ, если онъ не закрываетъ меня!

— Поэтому, продолжалъ весело генералъ, — я согласенъ признать подвигъ Горна геройскимъ и предлагаю ему выпить большой стаканъ вина.

Слова эти были произнесены громкимъ голосомъ. Нечего и говорить что не только Горнъ, но и всѣ остальные послѣдовали приглашенію генерала. При этомъ было много шума и много смѣха.

Только молодые кавалерійскіе офицеры окружавшіе Дагоберта были заняты въ это время другимъ разговоромъ. Дѣло было въ томъ что Дагобертъ сказалъ своему сосѣду:

— Знаешь что? Я придумалъ для насъ нѣчто особое.

— Что жь, вѣроятно макао или ландскнехтъ?

— Къ чему это? Зачѣмъ намъ отнимать другъ у друга наши деньги! Нѣтъ, я придумалъ нѣчто лучшее. Я приказалъ разыскать Цыганъ и привести ихъ сюда. Графъ Христіанъ сначала, конечно, не соглашался на это; но графина взяла мою сторону, и онъ разрѣшилъ чтобы Цыганки протанцовали намъ что-нибудь въ портикѣ.

— Вотъ такъ прекрасная идея! Что, ихъ много?

— Да, около шести или семи дѣвушекъ! Правда, всѣ онѣ уступаютъ въ красотѣ Эсмеральдѣ.

— Которую ты, вѣроятно, сберегъ для себя? спросилъ «покойный» Горнъ.

Дагобертъ отвѣтилъ, смѣясь:

— Безтѣлесный духъ, подобный тебѣ, не долженъ бы интересоваться такими вещами. Впрочемъ, я не настолько эгоистъ и не забываю обязанности порядочнаго хозяина. къ тому же, вѣрьте мнѣ, что Цыгане слишкомъ берегутъ и стерегутъ своихъ красавицъ. Нѣтъ, нѣтъ, я собралъ все общество и они теперь на другомъ концѣ замка, гдѣ я приказалъ отвести имъ особое помѣщеніе. Они развели тамъ свои огни. Я приказалъ накормить ихъ и надѣюсь что имъ тамъ лучше нежели подъ открытымъ небомъ.

— Однако, знаешь ли, Дагобертъ, не посѣтить ли намъ потомъ ихъ таборъ?

— Это невозможно, отвѣтилъ молодой графъ Зеефельдъ сухо. — Они ужь объявили что не желаютъ никакихъ посѣщеній; къ тому же это было бы непріятно графу Христіану.

— Развѣ ему все извѣстно что творится въ замкѣ?

— Почти. Ему передаетъ все господинъ Рено.

— Жаль! Ну насладимся по крайней мѣрѣ лицезрѣніемъ прекрасныхъ Цыганокъ!

— Конечно!

— Но ты не забылъ того молодца который похитилъ и застрѣлилъ сегодня утромъ вашего оленя? Ты намъ покажешь его?

— Непремѣнно. Мы сдѣлаемъ ему тамъ, въ портикѣ, небольшой допросъ. Конечно, до прихода Цыганокъ.

— Прекрасно! Сначала работа, потомъ удовольствіе!

Обѣдъ кончился и все лишнее было убрано со стола. За то видны были на разныхъ частяхъ стола огромные серебряные сосуды наполненные льдомъ, изъ которыхъ торчали по шести бутылокъ шампанскаго. Поминутно раздавались выстрѣлы высоко летающихъ пробокъ. Графъ Христіанъ настрого приказалъ подавать къ этому охотничьему обѣду всѣ бутылки неоткрытыми. Графиня, съ своими компаньйонками, удалилась къ себѣ. Но прощаясь съ генераломъ, который граціозно поцѣловалъ ея руку послѣ обѣда, она обѣщала вернуться въ залу къ чаю.

Старый графъ оставался. Замѣчательно было что онъ не только не утомился, но не разъ выпивалъ до дна свой бокалъ шампанскаго. Вообще всѣ замѣчали что чѣмъ ближе подходила ночь, тѣмъ оживленнѣе, тѣмъ бодрѣе становился старикъ. Впрочемъ, было еще рано: часы пробили всего десять часовъ.

Дагобертъ угощалъ своихъ гостей на верхнемъ концѣ стола; г. Рено и въ особенности докторъ Гербертъ оживляли своими шутками и бесѣдами нижній конецъ стола. Особенно веселилъ всѣхъ докторъ Гербертъ. Офицеры слушали его съ раскраснѣвшимися лицами, съ блистающими глазами. Толстый пѣхотный капитанъ все набавлялъ шариковъ въ свою кучку и, казалось, и не думалъ прекратить атаку на стоявшія предъ нимъ бутылки.

IX. Тюрьма и судъ г г. офицеровъ.

Мы должны теперь перенести воображеніе читателя изъ уютной, роскошной столовой замка Вальдбурга въ бѣдную, сырую, холодную и почти темную комнату. Окво этой комнаты задѣлано желѣзною рѣшеткой, стѣны и полъ каменные, сѣрые. Меблировки никакой нѣтъ. Только въ углу стоятъ, вмѣсто постели, деревянныя нары. Въ этой-то комнатѣ находился Эрихъ. Онъ ходилъ взадъ и впередъ по сѣрому каменному полу. Иногда онъ останавливался и поднималъ голову кверху, къ маленькому рѣшетчатому окну. Онъ видѣлъ оттуда часть голубаго неба, видѣлъ небольшую, пожелтѣвшую вѣтку липы, которая тихо колыхалась и дрожала. Онъ вслушивался въ шумъ вѣтра и невольно вспоминая прекрасный лѣсъ, въ которомъ еще утромъ такъ беззаботно гулялъ. Какіе чудные, какіе разнообразные и таинственные звуки и голоса слышались ему тамъ!.. Онъ думалъ о томъ какъ Готфридъ и друзья его ищутъ его, какъ стараются объяснить себѣ его исчезновеніе. Потомъ, при одной мысли что онъ исчезъ одѣтый въ охотничій костюмъ Готфрида и вооруженный его ружьемъ, — при одной этой мысли краска стыда и отчаянія покрывала его лицо. Что подумаетъ о немъ докторъ Бурбусъ и его семья? Эрихъ не боялся за себя. Правда, изящный г. Рено, который его допрашивалъ, объявилъ ему что Эрихъ сдѣлалъ большое преступленіе и что его ждетъ строгое наказаніе. Но Эриха это не безпокоило. Онъ сознавалъ себя не виноватымъ и зналъ что давно прошли тѣ времена когда охотящагося на чужой землѣ приковывали къ оленямъ и замучивали до смерти.

Но всякій разъ когда онъ вспоминалъ что находится въ замкѣ графа Зеефельда, что онъ можетъ встрѣтиться здѣсь съ ненавистнымъ ему гусарскимъ офицеромъ, молодымъ графомъ Зеефельдомъ, всякій разъ при этой мысли имъ овладѣвало страшное безпокойство. Онъ зналъ что молодой гусаръ не преминетъ его обвинить какъ охотящагося на чужой землѣ. Онъ зналъ также что еслибъ онъ и оправдался отъ подобнаго обвиненія, то обстоятельство это все-таки помѣшало бы ему поступить въ военную шкоду.

Къ счастью, человѣкъ въ молодости не мудрствуетъ много и не предается долго отчаянію. Это удѣлъ человѣка зрѣлыхъ лѣтъ. Сердце человѣка въ молодости воспріимчиво, легко отдается и радости и горю. Но не надолго: радость -скоро смѣняется горестью, а горесть — радостью. Въ молодости человѣкъ надѣется и какъ бы ни было тяжело его настоящее, онъ вѣритъ, онъ ждетъ лучшаго впереди, ждетъ себѣ счастья.

То же было и съ Эрихомъ. Онъ цѣлые часы ходилъ по комнатѣ, погруженный въ черныя, мрачныя мысли. Но мало-по-малу отчаяніе проходило. Онъ забылъ наконецъ происшествія этого дня, забылъ что его ждетъ, и весь отдался радостнымъ, веселымъ мечтамъ.

Онъ сѣлъ на деревянныя нары и усталый и измученный заснулъ.

Онъ спалъ долго. Когда онъ проснулся, онъ вскочилъ на ноги и въ изумленіи оглянулся вокругъ себя. Онъ долго не понималъ что съ нимъ. Въ комнатѣ царила такая темнота что онъ ничего не могъ разглядѣть. Онъ взглянулъ на верхъ: тамъ едва-едва мерцалъ небольшой свѣтъ. Онъ вспомнилъ что это окно его темницы, вспомнилъ все. Да, онъ долго спалъ. Но сонъ не укрѣпилъ его. Къ тому же онъ чувствовалъ холодъ и голодъ.

Что хотятъ они сдѣлать съ нимъ? Вотъ и вечеръ насталъ, а никто не вспомнилъ объ немъ. Неужели его забыли здѣсь?

Онъ подошелъ къ двери. Онъ зналъ что она была замкнута и заложена засовомъ. Онъ приложился ухомъ къ замочной скважинѣ. Холодный вѣтеръ пахнулъ на него, и только: ни малѣйшаго шороха, ни одного звука не было слышно. Онъ всталъ на деревянныя нары и вскарабкался къ окну. Бѣжать было невозможно: окно было покрыто желѣзною рѣшеткой. Тогда онъ принялся жадно смотрѣть въ окно. Онъ различалъ, несмотря на темноту, массу темныхъ деревьевъ, а между ними свѣтлый, ясный полумѣсяцъ. Онъ сошелъ съ наръ и началъ опять ходить по комнатѣ взадъ и впередъ. Часы ударили гдѣ-то, должно-быть на башнѣ, восемь часовъ. Затѣмъ опять та же невозмутимая, томительная тишина.

Онъ чувствовалъ сильный голодъ и холодъ. Эрихъ началъ бѣгать по комнатѣ чтобы согрѣться. Онъ согрѣлся, но голодъ продолжалъ его мучить. Тогда онъ опять вернулся на нары и прижался въ отчаяніи къ углу.

Но вотъ раздался снаружи шорохъ. Эрихъ ожилъ и сталъ прислушиваться. Это вѣроятно идутъ за нимъ, его выведутъ изъ этой тюрьмы! Эрихъ ясно разслышалъ приближавшіеся шаги нѣсколькихъ людей. Но они шли не къ нему; они прошли мимо. Затѣмъ онъ разслышалъ шумъ колесъ, слышалъ какъ ржали лошади. Въ маленькое окно проникъ лучъ свѣта, освѣтилъ на секунду всю комнату и вслѣдъ затѣмъ опять исчезъ. Опять та же страшная темнота и та же утомительная тишина. Кто бы это былъ? Часы пробили девять. Онъ опять началъ бѣгать по комнатѣ. Онъ вспомнилъ мельницу, вспомнилъ старика Бурбуса. Какъ тамъ должно-быть уютно, хорошо теперь! Старикъ вѣроятно прохаживается по большой комнатѣ, а старая Лена объясняетъ ему на картахъ причины исчезновенія молодаго человѣка.

Эрихъ и не подозрѣвалъ какъ близокъ онъ былъ къ истинѣ. Онъ позабылъ только Готфрида. Дѣйствительно, вся семья стараго мельника собралась теперь въ большую комнату и слушала разказъ Готфрида о результатѣ его посѣщенія замка Вальдбургъ. Готфридъ передавалъ отцу что онъ былъ въ замкѣ, справлялся объ Эрихѣ, во долго не могъ подучить никакого положительнаго отвѣта. Тогда онъ подкупилъ одного изъ служителей замка. Тотъ разказалъ ему что Эрихъ былъ дѣйствительно поймавъ охотникомъ Кеттелеромъ и отведенъ въ замокъ. Старый мельникъ, выслушавъ сына, тихо кивнулъ головой и приказалъ къ слѣдующему утру, въ шесть часовъ, запречь свою коляску. Онъ рѣшался отправиться въ сосѣдній городъ въ судъ.

Конечно, Эрихъ былъ бы спокойнѣе еслибы подозрѣвалъ что друзья знаютъ гдѣ онъ и хлопочутъ объ его освобожденіи. Но онъ этого не зналъ, а потому всякому будетъ понятно его глубокое отчаяніе. Онъ чувствовалъ себя совершенно одинокимъ на свѣтѣ. Развѣ онъ имѣлъ право сердиться на стараго Бурбуса и Готфрида, если тѣ не станутъ разыскивать его, забудутъ его? Вѣдь онъ былъ имъ совершенно постороннимъ человѣкомъ.

И онъ вспомнилъ свое дѣтство. Онъ былъ маленькимъ мальчикомъ и лежалъ больной въ постелѣ. Какъ всѣ ласкали его тогда, какія прекрасныя сказки разказывали ему! Какъ уютно, какъ тепло было ему подъ мягкимъ одѣяломъ. Онъ вспомнилъ также какъ сидѣла около него тогда старая, глухая родственница, вспомнилъ большую палку которую она держала въ рукѣ. Она говорила мальчику что прогонитъ этой палкой всѣ тяжелые сны и видѣнія, мучившіе бѣднаго ребенка.

Неужели онъ опять задремалъ?

Да, вѣроятно, онъ спалъ. Онъ вскочилъ на ноги, открылъ глаза и встрѣтилъ яркій потокъ свѣта, почти ослѣпившій его. Затѣмъ онъ разслышалъ голосъ, кричавшій ему:

— Выйди-ка на минуту, голубчикъ! Тебя желаютъ видѣть. Вотъ, возьми свою шляпу. Совѣтую тебѣ быть поскромнѣе и не отвѣчать другимъ также дерзко какъ ты отвѣчалъ мнѣ.

Эрихъ узналъ въ говорившемъ графскаго охотника Кеттелера. Онъ былъ такъ пораженъ его появленіемъ что въ первую минуту совершенно растерялся и не двинулся съ мѣста. Кеттелеръ подошелъ ближе къ нему, и освѣтивъ его факеломъ, продолжалъ:

— Чтожь, развѣ ты не слышишь?

— Куда же долженъ я слѣдовать за вами? спросилъ Эрихъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Узнаешь.

— Ну, а если я не пойду за вами?

— Ого, голубчикъ! отвѣтилъ охотникъ, грубо разсмѣявшись: — Я и не подумалъ объ этомъ! Да и не думаю чтобы твое намѣреніе было серіозно. Вѣроятно, ты уже убѣдился въ томъ что ты со своей волей далеко не уѣдешь!

— Да, это правда! вскричалъ Эрихъ, вскочивъ съ наръ: — Развѣ я могу противостоять той грубой силѣ которую употребляютъ со мною? Но вы за нее еще горько поплатитесь! Справедливость должна восторжествовать!

— Поищи-ка ее, дружокъ. Но боюсь, ты не найдешь ее тамъ гдѣ думаешь найти; къ тому же, справедливость на нашей сторонѣ. Тебѣ это докажутъ. Однако, маршъ впередъ! У насъ не привыкли ждать!

Что могъ сдѣлать Эрихъ? Держаться за нары и не идти? Но въ такомъ случаѣ онъ могъ подвергнуться оскорбленіямъ со стороны суроваго охотника. Къ тому же, всякая перемѣна въ его положеніи была ему теперь пріятна. И потому онъ узнаетъ, наконецъ, что они желаютъ сдѣлать съ нимъ. Онъ спокойно надѣлъ на голову шляпу и послѣдовалъ за охотникомъ.

При Кеттелерѣ была его большая, сильная собака. Онъ пропустилъ Эриха впередъ, а самъ пошелъ за нимъ. Они шли нѣкоторое время мимо длинныхъ, темныхъ строеній. Затѣмъ Кеттелеръ приказалъ Эриху повернуть направо. Они вошли въ освѣщенныя ворота, потомъ въ большой, круглый дворъ, посреди котораго стояла готическая церковь.

Противъ главнаго входа церкви возвышалась средняя часть замка.

Широкія, высокія окна замка были ярко освѣщены. Они миновали церковь, направились къ замку и вошли въ большія, ярко освѣщенныя сѣни. Здѣсь суетилась толпа лакеевъ, одѣтыхъ въ богатыя ливреи. Нѣкоторые изъ нихъ уносили драгоцѣнные сосуды изъ хрусталя и серебра, пустыя бутылки, другіе опять вносили новые сосуды, полные всевозможныхъ винъ. Послѣдніе исчезали со своею ношей въ сосѣднюю комнату.

Кеттелеръ, отворивъ дверь этой комнаты, приказалъ Эриху войти въ нее. То что Эрихъ увидѣлъ представляло такой яркій контрастъ съ бѣдною, темною, холодною темницей, въ которой онъ пробылъ все время, что онъ остановился какъ вкопаный.

Онъ находился въ высокой осьмиугольной комнатѣ. Посреди комнаты билъ фонтанъ и тысяча восковыхъ свѣчей освѣщавшихъ комнату отражались въ его струяхъ. Нога его скользила по паркетному полу, а теплый, благоухающій воздухъ подѣйствовали на него съ невыразимою силой. Но эта комната была ничто сравнительно съ той которую онъ видѣлъ предъ собою изъ-за открытой двери. Та была такъ велика, такъ роскошна, такъ ослѣпительно блестяща что Эриху показалось что онъ видитъ сонъ, что онъ находится въ заколдованномъ замкѣ сильнаго чародѣя.

Неужели могла существовать такая роскошь, такой блескъ?

Но это не былъ сонъ, не была сказка. То была правда, дѣйствительность, но чудная, чарующая дѣйствительность. Развѣ не гуляли тамъ люди одѣтые въ военные мундиры, развѣ не были они тѣ же самые съ которыми онъ встрѣтился на маневрахъ? Онъ увидѣлъ между ними и артиллеристовъ, и кавалеристовъ и даже ненавистныхъ ему красныхъ гусаръ.

Весь этотъ блескъ, эта роскошь, которые онъ видѣлъ предъ собою, были ему такъ новы что онъ совершенно забылся въ созерцаніи ихъ.

Но онъ не долго мечталъ.

Толпа молодыхъ офицеровъ, весело разговаривая и смѣясь, направлялась изъ залы въ портикъ. Эрихъ узналъ между ними молодаго графа Зеефельда. Имъ овладѣло такое сильное чувство ненависти и горечи что онъ спрятался за фонтанъ только чтобы же встрѣтиться съ молодымъ гусаромъ. Но Кеттелеръ оттолкнулъ его назадъ и указалъ ему на приближавшихся офицеровъ.

— Ага, вотъ и нашъ преступникъ! сказалъ голосъ, который Эрихъ немедленно узналъ. Эрихъ стоялъ къ нимъ спиною. — Посмотрите, какъ дерзко повернулъ онъ намъ спину! Право, онъ воображаетъ что замокъ принадлежитъ ему и что онъ здѣсь хозяинъ. Да, за чужимъ добромъ таскаться, это онъ умѣетъ. Ну, Кеттелеръ, каковы ваши дѣла съ этимъ молодцомъ? Онъ, кажется, все еще упрямится.

Эрихъ, замѣтивъ что Кеттелеръ подошелъ къ нему съ угрожающимъ движеніемъ, повернулся къ присутствующимъ лицомъ. Онъ видѣлъ что у всѣхъ у нихъ губы были сжаты и глаза сверкали гнѣвомъ.

Едва графъ Дагобертъ взглянулъ на Эриха, какъ отскочилъ отъ него, громко вскричавъ:

— Чортъ возьми, да вѣдь это вашъ шпіонъ! Ну, Кеттелеръ, спасибо! Вы сдѣлали прекрасную находку! Взгляните, господа, обратился молодой графъ къ своимъ товарищамъ, и лицо и голосъ его задрожали отъ гнѣва, — взгляните, господа, вотъ тотъ негодяй о которомъ я вамъ разказывалъ. Это онъ выдалъ васъ на маневрахъ, онъ помѣшалъ вашему нападенію! Правда, тогда онъ былъ въ другой шкурѣ. Не знаю только, господа, съ кого начать допросъ: со шпіона или съ охотящагося на чужой землѣ?

— Я думаю, сказалъ смѣясь одинъ изъ драгунскихъ офицеровъ, — что слѣдуетъ начать со шпіона. Онъ вамъ всѣмъ ненавистнѣе, развѣ, исключая, покойнаго Горна… Можетъ-быть онъ, во время своего нападенія, желалъ себѣ подобнаго же шпіона!

— Я не нуждался въ немъ, отвѣтилъ графъ Горнъ. — Я ненавижу всѣхъ шпіоновъ, и слава Богу пробился и безъ ихъ помощи!

— Браво, Горнъ! воскликнулъ Дагобертъ. — Слова твои радуютъ мое сердце. А ты теперь отвѣчай! — обратился онъ къ Эриху, приблизившись къ нему: — Какъ осмѣлился ты выдать насъ тогда своимъ оглушительнымъ крикомъ?

Эрихъ не отвѣчалъ. Онъ только пожалъ плечами и устремилъ твердый, прямой взглядъ на озлобленнаго и разгоряченнаго виномъ противника.

— Однако, онъ упрямъ! замѣтилъ одинъ изъ гусаровъ.

Одинъ изъ драгуновъ, уже пожилой ротмистръ, видимо хотѣлъ дать дѣлу другой оборотъ. Онъ обратился къ Дагоберту:

— Оставьте эту исторію о маневрахъ, графъ. Здѣсь нѣтъ ничего серіознаго.

— Позвольте, господинъ ротмистръ, вскричалъ Дагобертъ, — дѣло это можетъ быть очень серіозно. Я обѣщалъ этому негодяю фухтелей; онъ получитъ теперь двойную порцію. Онъ не только шпіонъ, но онъ охотится на чужой землѣ.

— Что касается послѣдняго, отвѣтилъ ротмистръ, отворачиваясь въ другую сторону, — то вамъ лучше знать, какъ поступать.

— Взгляните, какъ онъ стоитъ предъ нами, съ какою дерзостью смотритъ на насъ! Будто онъ и въ самомъ дѣлѣ правъ!

— Эй, молодецъ, сказалъ «покойный» Горнъ, — берегись чтобы съ тобою не случилось чего-нибудь весьма непріятнаго.

— Я ничего не боюсь, проговорилъ съ трудомъ Эрихъ. — Но я посмотрю какъ далеко прострете вы свое насиліе надо мною.

— Но развѣ тебя не поймали въ нашемъ лѣсу вооруженнымъ и рыскающимъ за дичью? Говоря это, графъ Дагобертъ заскрежеталъ зубами и подошелъ такъ близко къ Эриху что послѣдній, невольно, отступилъ назадъ. — Что, я не правъ, негодяй?

— Меня, дѣйствительно, схватили въ чужомъ лѣсу; у меня силой отняли мое ружье. Но тотъ лжетъ кто говоритъ что я рыскалъ въ чужомъ лѣсу за чужою дичью.

— Слышите, Кеттелеръ?

— Какъ, ты осмѣливаешься назвать меня лжецомъ? вскричалъ Кеттелеръ, выступая впередъ. — Развѣ ты не прицѣливался? Я еще разъ повторяю, ваше сіятельство, что онъ былъ съ заряженнымъ ружьемъ, что онъ прицѣливался въ мевл и только по трусости остановился.

— Говорите что хотите, возразилъ Эрихъ, обращаясь къ охотнику. — Я не стану здѣсь отвѣчать и оправдываться. Ведите меня въ судъ, тамъ я сумѣю защитить себя.

— Да, да, мы хорошо знаемъ какъ дѣда идутъ въ этихъ судахъ! отвѣтилъ съ насмѣшкой графъ Дагоберть. — Мы тебя выдадимъ суду, но прежде я справлюсь съ тобой по своему. Ты получишь фухтелей, и въ добавокъ, съ солью. Эй, вы понимаете меня? обратился онъ къ Кеттелеру. Графъ быстро откинулъ, при этихъ словахъ, голову, и на его некрасивомъ, противномъ лицѣ блеснула злая усмѣшка.

Еслибъ Эрихъ былъ хладнокровнѣе и умѣлъ бы лучше владѣть собою, то эта отвратительная сцена, вѣроятно, на этомъ и докончилась бы.

Хотя, сказать правду, лицо молодаго графа выражало сильнѣйшее бѣшенство, и отдавая приказаніе Кеттелеру, онъ съ такой силой сгибалъ свой хлыстъ, будто хотѣлъ собственноручно избить молодаго человѣка.

Но бываютъ люди которые вселяютъ въ насъ такую ненависть, такое отвращеніе къ себѣ, что мы не имѣемъ силы оставаться предъ ними спокойными. Мы готовы вынести скорѣе всевозможныя непріятности, но смириться предъ ними не желаемъ.

То же было и съ Эрихомъ. Онъ быстро обернулся къ Дагоберту и отвѣтилъ ему:

— Дѣлайте со мною что хотите. Но знайте, я вамъ все возвращу. Всѣ оскорбленія, все возвращу!

— Какъ, ты осмѣливаешься угрожать мнѣ! Дагобертъ былъ въ страшномъ бѣшествѣ. — Такъ вотъ же тебѣ, негодяй, посмотримъ, какъ ты вернешь мнѣ это!

И онъ быстро поднялъ правую руку, державшую хлыстъ. Но Эрихъ, хотя и блѣдный отъ волненія, не двинулся съ мѣста. Глаза его страшно сверкали. Онъ не отводилъ глазъ съ кончика хлыста.

Потомъ онъ, съ быстротой молнія, бросился впередъ и выхватилъ хлыстъ изъ рукъ графа.

Положеніе обоихъ измѣнилось. Эрихъ стоялъ высоко поднявъ рукой хлыстъ. Противникъ его, дрожа отъ Злобы, искалъ свою саблю и не находилъ ея.

Однако никто изъ присутствующихъ, хотя они и накинулась всѣ на Эриха, не могъ бы сказать что въ движеніяхъ Эриха было желаніе ударить графа Зеефельда. Напротивъ, онѣ, видимо, самъ испугался того что случилось. Онъ раскрылъ пальцы и тихо опустилъ хлыстъ на полъ. Затѣмъ что проговорилъ глухимъ, глубоко взволнованнымъ голосомъ:

— Я не допущу чтобъ меня били!

Молодой графъ, заскрежетавъ зубами и сжавъ кулаки, хотѣлъ вторично броситься на него. Но въ это время раздался глубоко-серіозный голосъ:

— Этотъ молодой человѣкъ въ полномъ правѣ не допускать чтобъ его избили. Да и кто, господа, подумалъ бы объ этомъ, при подобныхъ обстоятельствахъ! Надѣюсь, графъ Зеефельдъ, что не вы!

Всѣ немедленно обернулись, даже Дагобертъ, и всѣ, узнавъ говорившаго, отступили назадъ.

Предъ нима стоялъ серіозный, строгій полковникъ артилеріи, съ спокойнымъ лицомъ и черною бородой. Онъ подошелъ къ офицерамъ, схватилъ руку молодаго графа и сказалъ:

— Графъ, дядя вашъ просилъ меня узнать что причинитъ такое громкое веселье. Такъ предполагалъ онъ, и теперь, когда я узналъ въ чемъ дѣло, я прошу васъ, господа, удалиться со мною въ залу.

— Однако, господинъ полковникъ, вы еще не знаете въ чемъ именно дѣло!

— Напротивъ, господинъ поручикъ, я достаточно видѣлъ и слышалъ. А теперь смѣю просить васъ, господа!

Бываютъ такого рода просьбы, особенно въ военномъ быту, которыя равносильны приказаніямъ, и не исполнить которыхъ невозможно. Всѣ присутствующіе молча послѣдовали за артиллерійскимъ полковникомъ. Даже Дагобертъ не осмѣлился остаться. Но онъ, предъ тѣмъ какъ уйти, судорожно сжалъ свои руки и сказалъ Кеттелеру:

— Заприте его и ждите дальнѣйшихъ приказаній!

Эрихъ слишкомъ много испыталъ въ послѣднія четверть часа. Онъ стоялъ какъ ошеломленный. Какъ хотѣлось ему поблагодарить серіознаго полковника! Онъ былъ готовъ поцѣловать его руку, былъ готовъ со слезами на глазахъ разказать ему все что они сдѣлали съ нимъ, что онъ пережилъ въ послѣдніе часы. Но какое дѣло было полковнику до него? Развѣ онъ остановилъ офицеровъ ради него? Нѣтъ, онъ остановилъ ихъ потому что считалъ неприличнымъ ихъ громкій разговоръ! Эрихъ это глубоко чувствовалъ. Сердце его сильно билось; онъ тихо рыдалъ. Онъ невольно прижалъ руки къ глазамъ и когда охотникъ грубо тронулъ его за плечо, онъ только проговорилъ своимъ грустнымъ, умоляющимъ голосомъ:

— О, оставьте меня. Я не стану больше бороться и пойду за вами, куда вы меня поведете!

— Чортъ тебя побери, мальчишка! Сколько бѣдъ надѣлалъ ты!

Затѣмъ они ушли. Сердце Эриха было въ глубокомъ, страшномъ отчаяніи. Онъ судорожно сжималъ свои руки и низко опустилъ голову.

Они опять очутились на дворѣ. Но Эрихъ ничего не видалъ. Онъ не замѣтилъ что на дворѣ пылали огни и факелы, не видалъ что на немъ двигались человѣческія фигуры, одѣтыя въ фантастическіе костюмы. Кто-то говорилъ на какомъ-то странномъ, непонятномъ для него языкѣ. Эриху показалось что это журчаніе дальняго лѣснаго ручья… Раздалось дребезжанье тамбурина, затѣмъ несмѣлые, едва слышные звуки гитары или мандолины… Эриху показалось что вѣтеръ бушуетъ сквозь сухія вѣтки деревъ. Но вдругъ онъ почувствовалъ прикосновеніе тонкихъ, теплыхъ пальцевъ, и это прикосновеніе привело его въ себя. Онъ вздрогнулъ, поднялъ голову, оглянулся и понялъ все. Онъ узналъ Цыганъ, узналъ ихъ веселые, беззаботные голоса, узналъ звуки ихъ бубенъ, гитаръ и мандолинъ. И онъ видѣлъ предъ собою блѣдную, изящную Бланду, державшую въ своихъ тонкихъ, теплыхъ рукахъ его руки и устремившую на него удивленный, вопрошающій взглядъ.

О, еслибъ онъ могъ остановиться хотя на минуту чтобы передать ей и Эсмеральдѣ, подходившей къ нимъ, все что къ нимъ случилось! Но грубый проводникъ толкнулъ его впередъ, повелъ его мимо церкви, черезъ ворота, опять по темпамъ, мрачнымъ корридорамъ. Нѣсколько минутъ спустя Эрихъ сидѣлъ опять въ своей холодной, мрачной темницѣ.

X. Былое. — Бѣгство и любовь.

Въ большой, блестящей и шумной залѣ многое между тѣмъ измѣнилось. Обѣдъ былъ давно оконченъ. Со столовъ было все прибрано, исключая сосудовъ и бутылокъ съ шампанскимъ. Офицеры образовали различныя группы: одни сидѣли у большаго стола, другіе за маленькими столами. Группы сидѣвшія за маленькими столами были особенно оживленны. Они курили, пили шампанское и вели оживленный, горячій разговоръ.

Всѣ молодые офицеры и всѣ курящіе усѣлись, будто сговорившись, на заднемъ концѣ залы. Вслѣдствіе этого передняя часть залы была менѣе шумна и воздухъ въ ней былъ свободенъ отъ дыма сигаръ. Въ этой части залы, недалеко отъ камина, находился графъ Христіанъ.

Онъ сидѣлъ за картами, недалеко отъ чайнаго стола, за которымъ сидѣла графиня. Вокругъ карточнаго и чайнаго столовъ, для избѣжанія малѣйшаго сквознаго вѣтра, были поставлены довольно высокія ширмы. Графъ находился такимъ образомъ въ отдѣльной маленькой комнатѣ. Эти ширмы мы имѣли только одно отверстіе выходившее къ камину. Громадный каминъ ярко пылалъ и распространялъ вокруг себя пріятную, теплую атмосферу.

Старый графъ страстно любилъ играть въ вистъ, особенно съ болваномъ. Сегодня его партію составляли: докторъ Гербертъ, его всегдашній партнеръ, какой-то тихій пѣхотный полковникъ и знакомый намъ серіозный командиръ артиллерійской бригады Ширмеръ. Тотъ изъ четырехъ партнеровъ на котораго выпадала очередь выходить, конечно, исключая стараго графа, остававшагося спокойно въ своемъ мягкомъ креслѣ, отправлялся обыкновенно къ чайному столу. Здѣсь сидѣла прекрасная графиня, и разговоръ велся веселый, полный остроумія и граціи. Графиню окружали командующій генералъ, полковникъ фонъ-Швенкенбергъ, нѣкоторые другіе командиры и около полдюжины молодыхъ офицеровъ. Всѣ они почти безъ исключенія, принадлежали къ древнимъ аристократическимъ фамиліямъ. Были между ними и князья, и графы. Впрочемъ на послѣднее обстоятельство здѣсь не обращалось никакого вниманія. Г. Рено былъ также въ залѣ. Но онъ не сидѣлъ ни за чайнымъ столомъ, ни за карточнымъ. Онъ то исчезалъ, то опять показывался. Чаще всего стоялъ онъ за стуломъ стараго графа. Послѣдній нерѣдко, когда игра затруднялась, обращалъ на своего секретаря вопрошающій взглядъ.

— Эти молодые люди, замѣтилъ генералъ, намекая на шумъ, происходившій въ портикѣ, — очень часто отдаются необузданно своимъ впечатлѣніямъ и вспышкамъ. Надѣюсь, господинъ полковникъ Ширмеръ, вы передали имъ что я, генералъ ихъ, нахожу этотъ шумъ чудовищнымъ?

— Не совсѣмъ этими словами, господинъ генералъ, сухо отвѣтилъ артиллеристъ. — Я былъ того мнѣнія что дѣло это относится по всѣмъ правамъ къ нашему высокоуважаемому хозяину, а поэтому и объявилъ имъ что господинъ графъ просилъ меня освѣдомиться о причинѣ ихъ шумнаго веселья.

— Благодарю васъ, господинъ полковникъ. Впрочемъ не мѣшало бы еслибы вы обошлись немного строже съ моимъ племянникомъ. Онъ страшно своеволенъ. Будь я его начальникомъ, онъ сидѣлъ бы у меня постоянно подъ арестомъ. Sacre bleu! Но, къ сожалѣнію, я только старый, дряхлый человѣкъ!

Впрочемъ, въ настоящую минуту старый графъ далеко не походилъ на такого стараго и дряхлаго человѣка. Ему можно было дать не болѣе шестидесяти лѣтъ. Онъ такъ бодро сидѣлъ за своимъ столомъ, съ такимъ интересомъ слѣдилъ за игрой, такъ мило и оживленяо перекидывался словами съ сосѣднимъ столомъ, за которымъ сидѣла его молодая красавица жена. Время все еще было до полуночи, а это было время когда старый графъ все болѣе и болѣе оживалъ, становился бодрѣе, веселѣе, и юморомъ, и умомъ могъ поспорить съ любымъ молодымъ человѣкомъ. Не было и слѣда прежней усталости, безучастности, вялости, болѣзненности. Впрочемъ, этотъ временный огонь, эта временная сила, съ разсвѣтомъ исчезали. Съ утру Бенъ обыкновенно относилъ его точно ребенка на постель, укладывалъ его и опускалъ вокругъ постели занавѣси. И какъ слабъ, какъ безпомощенъ былъ тогда графъ! Можно было подумать что ему не встать уже болѣе. А между тѣмъ это повторялось уже цѣлые годы и вѣроятно будетъ повторяться еще годы. Но никогда графъ не былъ еще такъ веселъ какъ въ этотъ вечеръ. Онъ постоянно, не уставая, сыпалъ свои остроумныя и подчасъ колкія замѣчанія то въ ту, то въ другую сторону.

— Да кто онъ такой, этотъ молодецъ, и что намѣрены они сдѣлать съ нимъ? спросилъ онъ своего секретаря Рено.

— Онъ говоритъ что онъ сынъ артиллерійскаго унтеръ-офицера.

— Вотъ какъ! Ну, это по вашей части, господинъ полковникъ.

— Бываютъ всякіе артиллерійскіе унтеръ-офицеры, графъ, отвѣчалъ тотъ, какъ-то особенно улыбаясь. — Есть и хорошія, есть и дурныя личности. Это встрѣчается во всякомъ сословіи. Очень вѣроятно что отецъ этого бездѣльника былъ порядочнымъ человѣкомъ. Подобные примѣры встрѣчаются часто. Какъ зовутъ его?

— Онъ называетъ себя Эрихъ Фрейбергъ.

— Фрейбергъ — Фрейбергъ — нѣтъ, не помню. Память у меня хорошая, но этого имени я никогда не слыхалъ.

— Покинувъ Цвингенбергъ, онъ отправился къ вашему доброму сосѣду мельнику, господину доктору Бурбусу. Рено проговорилъ эти слова самымъ спокойнымъ голосомъ, только на губахъ его промелькнула ироническая улыбка. — Затѣмъ онъ вѣроятно зашелъ въ наши лѣса и застрѣлилъ лучшаго оленя его сіятельства.

— Ну не чудовище ли онъ! вскричалъ графъ Христіанъ. — И вѣроятно онъ застрѣлилъ со злобы моего лучшаго оленя! О, увѣряю васъ, я имѣю полное право желать чтобы чортъ побралъ этого доктора Бурбуса! Онъ бунтовщикъ, онъ покровитель всѣхъ либеральныхъ воззрѣній, онъ народный возмутитель, онъ…

Докторъ Гербертъ положилъ карты на столъ, взглянулъ улыбаясь на старика и тихо, едва слышно, засвисталъ извѣстную мелодію:

Mironton, mironton, mirontaine.

— Ахъ, докторъ, знаю я что означаетъ вашъ неумолкающій свистъ. Я и безъ того избѣгаю всякаго волненія. Но вы себѣ и представить не можете что человѣкъ чувствуемъ когда у него предъ носомъ убиваютъ его лучшаго оленя!

Mironton, mironton, mirontaine,

продолжалъ насвистывать докторъ. Но вдругъ онъ остановился и сказалъ:

— Объ этомъ я имѣю понятіе. Особенно понимаю все что касается этого оленя. Ужь сколько разъ прицѣливался я въ него и всегда неудачно.

— Докторъ, говорятъ, вы настоящій Немвродъ, правда ли это? спросилъ его пѣхотный полковникъ. Но докторъ не успѣлъ еще отвѣтить, какъ генералъ замѣтилъ смѣясь:

— Да, правда. Но въ то же время онъ прекрасный врачъ, какъ сейчасъ доказалъ. Вы нашли прекрасный способъ чтобъ успокоить нашего многоуважаемаго друга и хозяина. Поздравляю васъ.

— Честь изобрѣтенія, господинъ генералъ, принадлежитъ не мнѣ. Оно собственность господина графа. Я только исполнитель. Его сіятельство сами приказали мнѣ, при малѣйшемъ волненіи съ ихъ стороны, насвистывать имъ припѣвъ этой любимой мелодіи.

— Это правда. Но этотъ несносный домашній тиранъ часто злоупотребляетъ моимъ позволеніемъ. Такъ и теперь. Онъ нарочно засвисталъ чтобы заставить меня замолчать и не бранить его любимаго друга, доктора-мельника Бурбуса.

— Не скажу чтобъ онъ былъ моимъ любимымъ другомъ: это было бы слишкомъ. Но онъ совсѣмъ не такъ дуренъ какъ о немъ здѣсь говорятъ. Къ тому же, я имѣю сильныя основанія думать что оленя застрѣлили въ его лѣсу, а что онъ только скончался въ нашемъ. Это мое мнѣніе.

Теперь старый графъ началъ, въ свою очередь, тихо насвистывать:

Mironton, mironton, mirontaine.

Всѣ засмѣялись.

— Признайтесь, дорогой докторъ, продолжалъ графъ, — признайтесь что вы все-таки во многомъ демократъ. Впрочемъ, это не мѣшаетъ вамъ уважать васъ. Но согласитесь все-таки что и мнѣ иногда приходится насвистывать чтобъ умѣрить ваше волненіе?

— Я приму это къ свѣдѣнію, сказалъ весело полковникъ фонъ-Швенкенбергъ. — Я прикажу своему адъютанту также насвистывать мнѣ Malborough если онъ сочтетъ это за необходимое.

Г. Рено снова подошелъ къ стулу стараго графа и сказалъ ему тихо:

— Цыгане въ портикѣ, ваше сіятельство. Не прикажете ли вы что-нибудь?

— Нѣтъ. Устройте все такъ какъ того пожелаетъ Дагобертъ. Но позаботьтесь, — прибавилъ онъ тише, — чтобы не произошелъ безпорядокъ и чтобы Цыгане потомъ были хорошо пристроены.

— Я приказалъ имъ приготовить на эту ночь большую залу лѣваго флигеля.

— Bon. Позаботьтесь также чтобъ у нихъ былъ разведенъ огонь и чтобъ ихъ накормили и напоили. Цыгане въ портикѣ! — вскричалъ затѣмъ графъ громко. — Графиня предлагаетъ всѣмъ желающимъ отправиться смотрѣть на пляску. Можетъ-быть, Изабелла, ты сама того же желаешь?

— Нѣтъ, нѣтъ, благодарю! отвѣтила прекрасная женщина. — Я осталась очень довольна въ послѣдній разъ; но повторенія я не желаю. Но прошу васъ, господа, не стѣсняться.

Нѣкоторые изъ молодыхъ офицеровъ удалились. Генералъ глядѣлъ на нихъ улыбаясь, затѣмъ онъ обратился къ своему другу:

— Признайся-ка, Швенкенберъ, ты вѣдь не прочь еще разъ взглянуть на прекрасную Цыганку? Простите, графиня, но я ясно видѣлъ какіе тоскливые взгляды бросалъ этотъ старый драгунъ по направленію къ портику. Онъ вѣдь еще холостъ и молодъ.

— Да, да, господинъ полковникъ, обязательно сказалъ старый графъ. — Карты могутъ немного отдохнуть, отправляйтесь-ка съ докторомъ туда. Онъ вѣдь ихъ не видалъ еще. Идите, докторъ. Когда вы вернетесь, я стану насвистывать вамъ Malborough’a.

— Мы обязаны повиноваться графу, отвѣтилъ полковникъ фонъ-Швенкенбергъ, пожимая плечами. — Пойдемте, докторъ.

Оба ушли. Графъ спросилъ генерала, правда ли что представленія Цыганъ на бивуакѣ были необыкновенно хороши?

— Конечно, я видѣлъ въ своей жизни представленія гораздо лучшія и гораздо худшія. Но, если принять во вниманіе что представленія свои Цыганки совершали, въ послѣдній разъ, при сумеркахъ и при освѣщеніи факеловъ, то, конечно, сказать правду, онѣ были очень искусны. Особенно хороша была дѣвочка на своемъ шарѣ.

— Кто же была эта малютка?

— Это былъ ребенокъ лѣтъ десяти. Правда, она была очень блѣдна и худа, но личико у нея было необыкновенно выразительное и благородное. Не правда ли, графиня Изабелла?

— Вы правы. Мнѣ было жаль малютку. Она такъ мало походила на прочихъ Цыганокъ. Я невольно воображала ее себѣ прекрасно одѣтою, въ хорошемъ обществѣ. Право, мнѣ казалось что она знатнаго происхожденія!

— Слѣдовательно, это была маленькая Преціоза.

— Ну, времена Преціозъ давно прошли. Къ тому же, это и скорѣе подходило къ другой, поразительно красивой, цыганкѣ. Она танцовала очень граціозно.

— Дѣйствительно, жаль, графъ, что вы ее не видѣли.

Съ портика раздались въ это время громкіе, восторженные крики и рукоплесканія. Въ то же время вошелъ въ комнату Рено. Графъ спросилъ его, весело ли молодымъ люлямъ.

— Очень, ваше сіятельство. Да и есть чего. Цыганѣ въ своихъ фантастичныхъ костюмахъ удивительно хороши при яркомъ освѣщеніи портика.

— Не хочешь ли ты посмотрѣть? спросила графиня.

— Нѣтъ, благодарю. Да и къ чему? Но сдѣлай мнѣ одолженіе, Изабелла, отправься туда съ нашимъ многоуважаемымъ генераломъ и съ другими господами. Я тоже думаю что представленія сегодня, при хорошемъ освѣщеніи, должны бытъ гораздо лучше.

— Пожалуй! сказалъ генералъ, предложивъ графинѣ руку. Затѣмъ все общество вышло изъ залы.

Старый графъ прислонился къ креслу. Глаза его устремились на пылающій огонь камина. Чѣмъ больше смотрѣлъ онъ на огонь, тѣмъ серіознѣе и серіознѣе становилось выраженіе его лица. Онъ вспомнилъ давно прожитые года, вспомнилъ свою молодость. Было время когда онъ страстно любилъ звуки бубенъ и мандолины, когда никакая человѣческая сала не удержала бы его здѣсь, у камина, въ то время какъ въ портикѣ танцовади прелестныя Цыганки. И сколько онъ ихъ видѣлъ въ теченіе своей долгой, разнообразной жизни!.. Сколько прекрасныхъ, блестящихъ, огненныхъ дѣвичьихъ глазъ отвѣчали ему нѣжною, веселою лаской на его улыбку. Но были и такіе глаза которые смотрѣли на него съ гнѣвомъ, смотрѣли со слезами.

И вспомнилъ онъ другіе глаза, прекрасные, любящіе, смотрѣвшіе на него съ такою безграничною преданностью. Вспомнилъ онъ ихъ послѣдній, умирающій, но все еще полный взглядъ. Онъ вздрогнулъ. Какой-то холодъ пробѣжалъ по залѣ, охватилъ всѣмъ его существомъ. Развѣ не было такъ весело тамъ, отчего же онъ вспомнилъ эта печальныя, мрачныя картины? Съ портика доносились тихіе, нѣжные звуки мандолины. Бѣлые, худые пальцы графа задрожали и онъ тихо, едва слышно запѣлъ:

Malborough e’en va-t-en guerre,

Mironton — mironton — mirontaine,

Malborough e’en va-t-en guerre,

Ne sait quand il reviendra.

Нѣтъ ничего удивительнаго что графъ вспомнилъ именно эту мелодію. Нѣсколько минутъ предъ тѣмъ былъ разговоръ объ ней. Онъ увѣрялъ что она дѣйствовала на него успокоительно. Но теперь онъ какъ-то весь опустился и едва дышалъ. И опять предстали предъ его глазами картины прожитаго, грустныя, мрачныя картины…

Malborough e’en va-t-en guerre.

Эта мелодія имѣетъ въ себѣ что-то убаюкивающее, особенно если ее тихо, медленно напѣваешь. Какъ часто въ счастливые дни своего дѣтства засылалъ онъ подъ ея однообразный, меланхолическій напѣвъ! Сначала напѣвала ему эту пѣсню его старая няня, Француженка. Съ ея помощью онъ заучилъ мелодію для отца своего, конечно, сначала припѣвъ:

Mironton — mironton — mirontaine.

Нѣсколько лѣтъ спустя онъ самъ сталъ учителемъ этой мелодіи. И старикъ, вспомнивъ это время, опустилъ свою голову еще ниже на грудь.

Ne sait quand reviendra.

Ахъ, это счастливое, блажевное время никогда ужь больше не возвращалось, никогда!…

Mironton — mironton — mirontaine.

Ахъ, эта чудная, счастливая пора его первой любви, какой страшный конецъ имѣла она!… Развѣ они не играли, не любили, не жили вмѣстѣ какъ счастливыя беззаботныя дѣти… Такъ полно, такъ глубоко было ихъ счастье что они не замѣчали черныхъ, мрачныхъ тучъ, покрывавшихъ ихъ небосклонъ.

Monsieur Malborough est mort,

Mironton — mironton — mirontaine.

Столько счастья, о Господи, столько счастья!

Какъ весело, какъ искренно улыбались ея большіе, прекрасные глаза, какъ граціозно искривлялся ея ротикъ когда она произносила трудныя для нея слова:

Madame à sa tour monte,

Mironton — mironton — mirontaine

Madame à sa tour monte

Si haut qu’elle peut monter.

И когда онъ бывало смѣялся съ нею вмѣстѣ, она закрывала ему глаза своими маленькими, изящными руками и приказывала ему спать послѣ утомительной ѣзды въ дождь и вихрь…

Mironton — mironton — mirontaine.

И какъ охотно повиновался онъ ей!… Она закрывала ему глаза, она цѣловала ихъ…

Mironton — mironton…

Развѣ она не была его счастьемъ, его ангеломъ-хранителемъ?… И когда она тихо отходила отъ него, онъ открывалъ глаза, полный сладкой нѣги и сна, и слѣдилъ за нею. Она подходила къ камину, поправляла огонь и хозяйничала у кипящаго котла, висящаго на бронзовой цѣпи надъ огнемъ. Потомъ онъ закрывалъ глаза, засылалъ и все-таки грезилъ объ ней, видѣлъ только ее…

Miron….

Да, онъ видѣлъ ее будто въ полуснѣ, но ясно, стоящею предъ каминомъ. Это она, это ея тонкій, стройный станъ, все еще дышащій чистотой, дѣтствомъ…

Miron — ton….

Такъ ясно видитъ онъ ее, будто то не видѣніе, вызванное мелодіей, но дѣйствительность.

Mironton — mironton — mirontaine.

Старикъ прижался еще глубже въ кресло. Онъ грезилъ объ ней и онъ видѣлъ ее такъ ясно предъ собой… Ему даже слышалось какъ голосъ ея тихо пѣлъ:

Mironton — mironton — mirontaine.

Она стояла отвернувшись отъ него и задумчиво смотрѣла на огонь. Но вотъ она тихо повернула къ нему лицо, и онъ увидѣлъ ее всю залитую яркимъ пламенемъ. Да, это были ея черты, но она была такъ блѣдна, такъ исхудавши… И стройный станъ ея былъ еще такъ неразвитъ точно у ребенка.

Mironton — mironton — mirontaine,

пѣла она громко и ясно.

Онъ вздрогнулъ опять. Точно такою же блѣдною, исхудалою, какъ теперь, видѣлъ онъ ее и тогда когда она лежала въ бѣломъ саванѣ.

И теперь она явилась предъ нимъ живою, движущеюся, но все такою же блѣдною, такою какою она была въ день смерти, или какою можетъ-быть была въ первой молодости — страшныя, мрачныя воспоминанія!

Онъ глубоко вздохнулъ. Она все еще стояла у камина и должно-быть услыхала этотъ вздохъ. Она обернула къ нему голову, устремила на него почти испуганно свои большіе глаза. Но она не подошла къ нему, какъ въ былыя времена, нѣтъ, она медленно отошла отъ камина и исчезла. Ужасный сонъ!

Да, все это были грезы. Онъ задремалъ, убаюканный однообразными звуками мандолины и своимъ собственнымъ тихимъ напѣвомъ.

Послышались опять громкіе, восторженные крики и рукоплесканія. Затѣмъ стало тише, и раздались веселые голоса приближавшагося общества.

Графиня подошла къ мужу, положила свою руку на его плечо и объявила ему что представленіе окончилось и что Цыгане удалились.

— Дагобертъ отлично выдумалъ, устроивъ гостямъ это удовольствіе, прибавила она.

— Дѣйствительно зрѣлище было прекрасно! воскликнулъ восторженно генералъ. — Эти люди знаютъ свое дѣло. Я настойчиво уговаривалъ ихъ посѣтить скорѣе столицу.

— Берегись, генералъ, замѣтилъ полковникъ фонъ-Швенкенбергъ. — Прекрасная Эсмеральда можетъ, чего добраго, представиться тебѣ въ городѣ въ качествѣ старой знакомой, а тогда горе твоему семейному очагу! Мы молодые холостяки въ этомъ случаѣ счастливѣе.

Произнося эти слова, онъ выпрямился и началъ кокетливо крутить свои усы.

— Да, хороша молодость! сказалъ, кивнувъ годовой, графъ Христіанъ. — Простите меня, любезный полковникъ, но я говорю о настоящей золотой юности. Сколько въ ней красоты, поэзіи! Пока молодежь наслаждалась глазами прекрасныхъ Цыганокъ, я задремалъ.

— За что мы заслуживаемъ полный упрекъ, замѣтилъ генералъ.

— Du tout, du tout! Небольшой сонъ подкрѣпилъ меня. Но я видѣлъ также сны. — Онъ устремилъ на огонь неподвижный взглядъ. Но вслѣдъ за тѣмъ онъ, будто напрягая всѣсилы, выпрямился и весело сказалъ: — Радуюсь что всѣ остались довольны! Что жь, онѣ вѣроятно таацовади и показывали фокусы?

— Да еще какіе! отвѣтилъ генералъ. — Но малютка, на своемъ шарѣ, произвела на меня тяжелое впечатлѣніе. Она такъ блѣдна и худа. Къ тому же, видно что бѣдняжка здѣсь не на мѣстѣ: она такъ разнится отъ прочихъ Цыганокъ. Но какъ Цыганка танцовали, просто прелесть! Особенно Эсмеральда! Она возбуждаетъ восхищеніе, она отуманиваетъ.

— Гдѣ же онѣ теперь? спросилъ графъ, устремивъ свои глаза на господина Рено. Послѣдній стоялъ предъ каминомъ, но, услышавъ вопросъ старика, быстро подошелъ къ нему и отвѣтилъ:

— Въ восточной залѣ, какъ приказали ваше сіятельство. Онѣ тамъ въ полной безопасности. Я отвелъ имъ также комнату въ башнѣ. Тамъ могутъ помѣститься женщины и дѣти, если онѣ того пожелаютъ:

— Bon, bon, отвѣтилъ улыбаясь старый графъ. — Хорошій хозяинъ долженъ обо всѣхъ позаботиться. Благопристойность также не должна быть забыта. Однако, позаботьтесь, любезный Рено, чтобы молодежь не прозябла тамъ въ сѣняхъ. Предложите имъ карты. Да и мы, я думаю, можемъ продолжать нашу партію виста. Вѣдь еще очень рано. Къ тому же всякій часъ который вы отнимаете отъ сна, протягиваетъ вашу жизнь. Гдѣ докторъ?

— Вотъ онъ идетъ.

— Если не ошибаюсь, онъ старался продолжить свое удовольствіе и провожалъ Цыганокъ въ башенную комнату.

— И да и нѣтъ, отвѣтилъ докторъ, подходя къ игорному столу. — Я точно былъ въ круглой башнѣ, но я навѣстилъ тамъ больную женщину, должно-быть мать блѣдной дѣвочки. Я заключаю это изъ того что она постоянно нѣжно обнимала и ласкала больную, въ то время какъ другіе спокойно ужинали.

— Чѣмъ же больна бѣдная женщина? спросила графиня.

— Она страдаетъ, въ настоящее время, отъ простуды. Но я предполагаю что у нея, кромѣ того, сильная чахотка.

— Бѣдная! И съ такою болѣзнью она должна странствовать съ одного мѣста на другое! День и ночь быть подъ открытымъ небомъ, безъ врача, безъ покоя. Господи, что за судьба! Неправда ли, господинъ Рено, обратилась графиня къ секретарю, — вы позаботитесь объ этой несчастной женщинѣ? Я не хочу чтобъ она въ чемъ-нибудь нуждалась. А вы, господинъ докторъ, вѣроятно будете столь любезны и сообщите мнѣ завтра утромъ какъ здоровье больной. Ей бы можно было предложить остаться здѣсь нѣсколько дней.

— Я и самъ думалъ объ этомъ. Но это не такъ-то легко.

— Сдѣлайте, докторъ, что можете, а теперь пора а за игру. Господинъ полковникъ Швенкенбергъ играетъ съ болваномъ и ему начинать.

Господинъ Рено употреблялъ, между тѣмъ, всѣ усилія чтобы занять другихъ старыхъ и молодыхъ офицеровъ. Онъ устроилъ нѣсколько карточныхъ столовъ. Впрочемъ, офицеры играли не въ вистъ, но или въ макао, или въ ландскнехтъ. Кромѣ того, имъ были предложены чай, кофе и сигары. Послѣднія употреблялись въ такомъ количествѣ что офицеры буквально находились въ какомъ-то густомъ, бѣловато-сѣромъ дыму, доходившемъ почти до потолка.

Дагобертъ также игралъ. Но онъ былъ очень разсѣянъ и, видимо, чѣмъ-то озабоченъ. Онъ часто устремлялъ свои блуждающіе взгляды на портикъ. Онъ часто понтировалъ невѣрно или съ такимъ равнодушіемъ какого въ немъ никогда не замѣчали. Товарищи, знавшіе его страстную любовь къ игрѣ, предложили ему быть банкометомъ. Но онъ отклонился отъ ихъ предложенія, объявивъ что въ качествѣ племянника стараго графа, не можетъ оставаться на одномъ мѣстѣ, а долженъ быть со всѣми гостями.

Онъ, дѣйствительно, подходилъ то къ одному столу, то къ другому. Потомъ всѣ видѣли какъ онъ направился къ портику и затѣмъ исчезъ. Онъ вышелъ въ сѣни. Здѣсь человѣкъ, дожидавшій его, передалъ ему плащъ и фуражку. Накинувъ плащъ сверхъ мундира, онъ миновалъ готическую церковь, прошелъ весь дворъ и вышелъ въ ворота.

Онъ находился у восточной стороны замка. Здѣсь царила мертвая тишина. Длинные ряды оконъ смотрѣли какъ-то мрачно, опустѣло. Нѣкоторыя изъ нихъ имѣли слабый, странный свѣтъ, но то былъ отблескъ луны. Дагобертъ прошелъ и эту часть замка и остановился у самаго конца, близь высокой, круглой башни.

Конецъ восточной части замка былъ ярко освѣщенъ. Дагобертъ разслышалъ громкіе голоса, которые пѣли и смѣялись. Нижнее окно круглой башни было также освѣщено, хотя и слабо. Но оттуда не было слышно ни смѣха, ни пѣнія. Онъ подошелъ какъ можно ближе къ башнѣ и прижался лицомъ къ окну. Онъ зналъ что нельзя было его замѣтить, такъ какъ башня была круглая. Но тамъ было все тихо; только изрѣдка раздавался слабый кашель.

Онъ не могъ видѣть кто находился въ комнатѣ и что тамъ дѣлалось: окно было внутри завѣшено темнымъ платкомъ.

Дагобертъ отошелъ отъ башни и, недовольный, плотнѣе закутался въ свой плащъ.

Ночь была свѣжа. Небо было безоблачно и сверкало яркими, дрожащими звѣздами. Всюду царствовала гробовая тишина. Дагобертъ ясно слышалъ какъ журчали воды водопада, находящагося въ сосѣднемъ паркѣ. Онъ уже хотѣлъ повернуться, чтобъ опять пойти вдоль замка, какъ вдругъ остановился. Изъ воротъ вышли двѣ человѣческія фигуры и медленно приближались къ нему. Дагобертъ не желалъ чтобъ его увидѣли здѣсь. Онъ вернулся къ башнѣ и спрятался въ углубленіи, находившемся въ задней части башни. Здѣсь было темно, и онъ надѣялся что его не замѣтятъ. Обѣ фигуры были различнаго роста: одна была широка и длинна, другая мала и тонка. Онѣ приближались къ. башнѣ. Дагобертъ разслышалъ какъ высокая фигура сказала:

— Теперь самое время. Которая это дверь, Бланда?

Дѣвочка — это была она — отвѣтила Цыгану:

— Навѣрно не знаю, Цареггъ, которая это дверь. Но если ты будешь внимателенъ, ты замѣтишь на одной изъ дверей нашъ обыкновенный знакъ. Это и будетъ та дверь.

— Хорошо. Повторяю тебѣ что теперь самое удобное время. Прислуга теперь вся въ кухнѣ и мы одни. А потомъ, чего добраго, они, пожалуй, запрутъ насъ, изъ боязни что мы можемъ уйти. Къ тому же, они могутъ поставить часовыхъ.

— Въ такомъ случаѣ, Цареггъ, исполни все такъ какъ я приказала. Тебѣ не будетъ трудно войти туда. Мнѣ и самой почти удалось, да показались чужіе люди и я должна была уйти. Передай ему также что все дѣлалось изъ благодарности и потому что намъ извѣстно какъ несправедливы и какъ жестоки они съ нимъ.

Графъ Зеефельдъ не могъ разслышать послѣднихъ словъ, такъ какъ Цыгане были уже далеко отъ него. Наконецъ онъ совершенно потерялъ ихъ изъ виду.

«Ого! подумалъ онъ. — ужъ не замышляетъ ли чудесное дитя какое-нибудь похищеніе, или нѣчто подобное? Она, кажется, владычица, царица этого цыгавскаго табора; ей видимо всѣ повинуются. Ну, осторожность не мѣшаетъ. Я, дѣйствительно, прикажу поставить часовыхъ. Пусть исполнятся предчувствія этого длиннаго Цыгана.»

Онъ вышелъ изъ своего убѣжища и опять подошелъ къ освѣщенной части замка. Онъ сталъ у громаднаго каштана и началъ смотрѣть въ окна. Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ не произошло никакой перемѣны. Но вдругъ онъ замѣтилъ что отворилась дверь въ круглой башнѣ. Кто-то вышелъ, обогнулъ башню и прижался къ каменной стѣнѣ замка.

Дагобертъ быстро подошелъ и увидалъ Эсмеральду. Должно-быть она его ждала, по крайней мѣрѣ онъ такъ думалъ. Онъ схватилъ ея руки и страстнымъ, прерывистымъ голосомъ началъ ей говорить о томъ какъ долго ждалъ ее, какъ желалъ ее видѣть. Она молчала и слушала его совершенно спокойно. Онъ порывисто обхватилъ ее вокругъ стройнаго стана и хотѣлъ прижать къ себѣ. Но она ловко отклонилась отъ него и сказала твердымъ, хотя и ласковымъ голосомъ:

— Тише, тише, мой прекрасный офицеръ! Тише, здѣсь не мѣсто. Здѣсь часто проходятъ люди, и наши, несмотря на темноту, все-таки узнаютъ меня.

— Если такъ, то пойдемъ со мной, Эсмеральда. Ты обѣщала мнѣ что выйдешь ко мнѣ и позволишь сказать тебѣ какъ горячо я люблю тебя. И я надѣюсь что и твое сердце немного бьется для меня…. Но ты права, здѣсь не мѣсто, пойдемъ со мною.

Было очень темно, къ тому же прекрасная Цыганка опустила низко свою головку. Не будь этого, Дагобертъ замѣтилъ бы какъ насмѣшливо улыбались ея прелестныя губы. Но графъ этого не видалъ. Онъ не разслышалъ также что голосъ ея звучалъ далеко не нѣжно, когда она спросила его:

— Но куда же вы поведете меня, мой прекрасный офицеръ?

— Куда ты хочешь. Въ замкѣ много мѣста, намъ есть гдѣ укрыться. О, пожертвуй мнѣ только часъ, одинъ часъ!

Она слегка покачала головою и отвѣтила ему:

— Этотъ большой, большой замокъ страшитъ меня. Чистый, сіяющій звѣздами небосводъ мнѣ милѣе всѣхъ залъ въ замкѣ, даже еслибъ онѣ были такъ прекрасны какъ та въ которой я танцовала.

— Ты упряма и ты не довѣряешь мнѣ!

— Отчего же мнѣ не довѣрять вамъ, мой прекрасный офицеръ? И еслибъ я не довѣряла вамъ, я имѣла бы на это полное право, Вы неосторожны, я слышу шаги.

Она обернула голову и стала прислушиваться. Все было тихо. Но Дагобертъ воспользовался этою минутой, обхватилъ ее рукой и тихо увлекъ ее въ ближайшій садъ. Она тихо, едва-едва сопротивлялась ему. Онъ прижалъ ее крѣпче къ себѣ и горячо поцѣловалъ ее почти обнаженное плечо. Паркъ находился за большою дорогой, окружавшею замокъ. Въ немъ стояли громадныя, вѣковыя деревья, хотя и лишенныя теперь почти всѣхъ листьевъ. Всюду виднѣлись бѣлыя мраморныя фигуры, освѣщенныя луною. Дагобертъ подвелъ молодую дѣвушку къ одной изъ многочисленныхъ скамеекъ. Она шла за нимъ не сопротивляясь и только изрѣдка оборачивалась назадъ головой и смотрѣла на каменныя стѣны замка.

Онъ сѣлъ на скамью, притянулъ къ себѣ на колѣни Эсмеральду и укуталъ ее одною половиной своего плаща. Она была одѣта очень легко.

— Ты зябнешь, сказалъ онъ, — для тебя ночь холодна. Мнѣ же, продолжалъ онъ, тяжело дыша, — мнѣ душно и жарко. Смотри какъ горитъ мой лобъ! Онъ взялъ ее руку, прижалъ ее сначала къ своему лицу, а потомъ обвилъ ее вокругъ своей головы.

— Еслибы ты знала, Эсмеральда, какое сильное впечатлѣніе ты произвела на меня съ первой же встрѣчи! Еслибы ты знала какъ я былъ несчастенъ всѣ эти дни, не зналъ гдѣ ты находишься… Эсмеральда, моя дорогая Эсмеральда!

Она старалась освободиться изъ его объятій. Правда, старанія эти не были настолько энергичны, сколько можно было ожидать глядя на нее. Ея крѣпкій, ловкій станъ, ея гордо сжатыя губы, ея глаза, сверкавшіе и искрящіеся точно звѣзды, выражали гораздо больше силы и энергіи, нежели она выказывала теперь. Но стоило Дагоберту приблизиться губами къ ея лицу какъ она отклоняла его такимъ сильнымъ и въ то же время такимъ легкимъ движеніемъ что онъ вскорѣ убѣдился что ее склонить не такъ легко. Онъ понялъ что здѣсь требовалась осторожность, нужно было выжидать.

Но эта борьба, это сопротивленіе, наконецъ, прикосновеніе ея мягкаго, горячаго, упругаго тѣла разгорячали еще болѣе его кровь, разгоряченную и безъ того излишнимъ употребленіемъ вина.

— Эсмеральда, отчего ты такъ холодна, такъ сурова со мною? Ты не довѣряешь мнѣ… Ты думаешь что я сегодня же, завтра, забуду счастье этого часа. О, еслибъ я могъ увѣрить тебя что я дѣйствительно люблю тебя, что я буду всегда любить тебя! Я независимъ, я богатъ, очень богатъ, я могу исполнять всѣ твои желанія, я могу и я хочу сдѣлать изъ тебя повелѣвающую госпожу! Я положу къ ногамъ твоимъ золото и драгоцѣнные камни. Понимаешь ли ты меня, Эсмеральда? Твоя маленькая, прекрасная ножка будетъ ступятъ по мягкимъ коврамъ; ты не будешь больше жить подъ открытымъ небомъ, но въ богатомъ, роскошномъ домѣ. Ты будешь на всю жизнь богата и счастлива.. Я же прошу тебя только одного, полюби меня немного и люби меня долго, насколько ты можешь. О, Эсмеральда!

Она молчала. Но она вся дрожала и по временамъ сильно вздрагивала. Онъ приписывалъ это сильному волненію, произведенному его словами. Онъ ошибался. Она дрожала, потому что сдерживала себя, потому что каждую минуту намѣревалась оттолкнуть его руки, оттолкнуть его самого отъ себя. Еслибы Дагобертъ могъ взглянуть теперь на ея лицо, онъ понялъ бы ея внутреннюю борьбу. Черты лица ея была строги, суровы, губы крѣпко сжаты, глаза горѣли мрачнымъ огнемъ. Но онъ не могъ видѣть ея лица. Какъ онъ ни старался повернуть ея лицо къ себѣ, ему это не удавалось.

Но отчего же она избѣгала взглянуть на него? Отчего она, несмотря на все свое отвращеніе, не вырывалась изъ его рукъ? Отчего оставалась она, въ то время какъ сердце ея видимо было занято чѣмъ-то другимъ?

Оттого что это было необходимо. Глаза ея не отрывались отъ темныхъ, высокихъ стѣнъ замка. Она, казалось, напрягала всѣ силы своего зрѣнія чтобы наблюдать за чѣмъ-то важнымъ для нея. И дѣйствительно, ея проницательные, цыганскіе глаза замѣтили вскорѣ человѣческую фигуру, медленно подкрадывавшуюся вдоль каменныхъ стѣнъ Вальдбургъ.

Но молодой офицеръ ничего не замѣчалъ. Сильно взволнованный и потрясенный, онъ прижалъ вдругъ лицо свое крѣпко ко груди молодой дѣвушки. Цыганка вздрогнула, точно испуганная, сдѣлала движеніе будто желала его оттолкнуть, но остановилась… Она разслышала шорохъ, потомъ звукъ желѣза, прошло нѣсколько минутъ, шорохъ повторился.

Тогда Эсмеральда, глубоко вздохнувъ, оттолкнула отъ себя молодаго офицера съ такою силой что тотъ почти испугался.

— Довольно, довольно, проговорила она тихо, но энергически. Она дрожала сильно, и глаза ея горѣли гнѣвомъ. Молодой офицеръ въ изумленіи взглянулъ на ея лицо, которое она обратила теперь къ нему. — Да, довольно, тысяча разъ довольно! Я больше ничего не хочу слышать!

— Будь же благоразумнѣе, милая, и выслушай меня. Я говорю дѣльныя слова.

— О, я наслышалась довольно этихъ дѣльныхъ словъ! Отпустите меня къ моимъ, я слышу шаги.

— Полно, кто же можетъ придти сюда, Эсмеральда? Будь умнѣе, моя красавица! Если это кто-нибудь изъ нашихъ, такъ онъ уйдетъ, узнавъ меня.

— Но это можетъ-быть также кто-нибудь изъ табора, сказала она, и прибавила съ особымъ удареніемъ: — а я увѣрена что если это наши, они не уйдутъ отсюда спокойно, узнавъ меня. Пустите меня добровольно, господинъ, или я…

Но Дагобертъ, казалось, и не думалъ отпустить отъ себя прекрасную Цыганку. Напротивъ, онъ обнялъ ее еще крѣпче. Тогда она, схвативъ его за обѣ руки, оттолкнула его съ необыкновенною силой и быстро пошла впередъ. Ошеломленный и въ высшей степени взбѣшенный, онъ, въ первую минуту, не зналъ что дѣлать. Вслѣдъ затѣмъ онъ вскочилъ чтобы поспѣшить къ ней. Но онъ замѣтилъ въ ту же минуту двѣ темныя фигуры, которыя поравнялись съ нею. Она сказала имъ, на непонятномъ для него языкѣ, нѣсколько словъ и исчезла.

Дагобертъ замѣтилъ также что одна изъ фигуръ осталась на мѣстѣ, а другая проходила большую дорогу и направлялась къ лѣсу.

Бываетъ часто что человѣкъ потерпѣвшій неудачу въ самомъ пламенномъ желаніи приходитъ въ такое неистовство что готовъ броситься подъ ноги дикой лошади. Часто, желая облегчить себя, онъ готовъ выместить свою неудачу и свою злобу на первомъ встрѣчномъ. То же чувствовалъ теперь молодой графъ. Онъ видѣлъ что кто-то прокрадывался къ лѣсу. Человѣкъ показался ему подозрительнымъ, къ тому же онъ чувствовалъ такую злобу что въ одинъ мигъ очутился предъ незнакомцемъ. Мѣсяцъ ярко освѣщалъ темную фигуру. Дагобертъ взглянулъ на него и въ изумленіи отскочилъ. Онъ узналъ Эриха Фрейберга, котораго воображалъ подъ желѣзнымъ замкомъ, въ темницѣ.

Такъ это онъ помѣшалъ его свиданію съ Эсмеральдой! Онъ схватился за лѣвый бокъ, но сабли тамъ не было. Онъ, подобно прочимъ офицерамъ, снялъ ее и оставилъ въ большой залѣ. Тогда онъ опять приблизился къ нему, устремилъ на него пылающіе гнѣвомъ глаза и едва проговорилъ дрожащими губами:

— Остановись и сейчасъ же вернись! Не то я закричу на помощь и прикажу тебя затравить собаками.

— Что жь, дѣлайте если можете и смѣете, отвѣтилъ ему Эрихъ, рѣшительно подступивъ къ нему со сжатыми кулаками. — Но знайте, прежде нежели прибѣгутъ ваши люди, вы убѣдитесь въ томъ кто сильнѣе изъ насъ двухъ. Я испыталъ столько оскорбленій съ вашей стороны что, клянусь вамъ, задушу васъ прежде нежели вы успѣете закричатъ.

Сверкающіе глаза и вся фигура молодаго человѣка выражали такую силу, такую дикость, что графъ невольно отступилъ. Онъ вспомнилъ свое положеніе въ обществѣ, вспомнилъ что онъ офицеръ. Онъ взглянулъ на Эриха съ выраженіемъ глубокаго презрѣнія, поднялъ, будто угрожая ему, руку и закричалъ ему:

— Мальчишка, я найду еще тебя!

— Этого и я желаю. Я надѣюсь что мы еще разъ встрѣтимся и тамъ будемъ въ состояніи выказать свою ненависть другъ къ другу другими оружіями.

Затѣмъ онъ тихо, не оборачиваясь назадъ, пошелъ вдоль большой дороги. Но, вступивъ въ лѣсъ, онъ ускорилъ свои шаги.

Онъ помнилъ что Цыганъ, освобождая его изъ темницы, сказалъ ему:

— Гляди все на созвѣздіе Великана, который держитъ въ рукѣ, дубину и окруженъ сверкающимъ поясомъ. Иди по этому направленію.

Цыганъ говорилъ о созвѣздіи Оріона, объ этомъ прекрасномъ созвѣздіи, находящемся на юго-восточной части неба. Эрихъ смотрѣлъ на него и шелъ впередъ, пробиваясь сквозь чащу лѣсовъ. Съ этой ночи созвѣздіе Оріона сдѣлалось его любимымъ созвѣздіемъ и часто, въ минуту глубокой душевной муки, онъ глядѣлъ на него и находилъ отраду и успокоеніе.

Эрихъ часто останавливался: онъ боялся погони графскихъ собакъ. Но все было тихо вокругъ, только ручей журчалъ издали, и сухіе листья шелестили подъ его ногами.

И какъ вѣрно показывало ему созвѣздіе его дорогу! Предъ нимъ ужь сверкало маленькое озеро у котораго вчера скончался олень. А вотъ и лощина! Эрихъ ускорилъ шаги свои и черезъ нѣсколько минутъ уже стоялъ у старой липы. Ясные лучи мѣсяца падали на вѣковое дерево, и Эрихъ отчетливо прочелъ слова вырѣзанныя на немъ, слова: «На зло».

Эрихъ остановился чтобы немного отдохнуть. Онъ былъ свободенъ, онъ былъ счастливъ. Цыганъ объявилъ ему, освобождая его, что это дѣлалось по волѣ Бланды. Эрихъ почувствовалъ глубокую благодарность къ бѣдной, блѣдной дѣвочкѣ.

Еще полчаса, и Эрихъ стоялъ уже у мельницы. Собаки, заслышавъ его, громко залаяли. Отворилось окно, и показался мельникъ, спросившій громкимъ голосомъ: «кто тамъ и чего желаютъ?»

Но тѣмъ и кончились для Эриха всѣ горести и бѣдствія этого дня. Онъ сидѣлъ, нѣсколько минутъ спустя, въ теплой и уютной столовой стараго мельника и разказывалъ ему и Готфриду свое приключеніе. Предъ нимъ стоялъ сытный ужинъ и, между прочимъ, кусокъ того прекраснаго оленя котораго застрѣлилъ Готфридъ.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I. Бригадный штабъ.

Въ военномъ сословіи существуетъ особый родъ людей. Они носятъ военный мундиръ, но служба ихъ скорѣе гражданская, нежели военная. Нѣкоторые изъ товарищей любятъ ихъ, другіе ихъ ненавидятъ, боятся или пренебрегаютъ ими. Имъ часто льстятъ, но еще чаще величаютъ ихъ невѣждами и никуда негодными трутнями. Я говорю о военныхъ писаряхъ. Дѣлятся эти писаря на два разряда: на сильныхъ и могущественныхъ и на слабыхъ и ничтожныхъ. Къ первымъ принадлежатъ тѣ которые служатъ въ штабахъ, ко вторымъ — служащіе при фельдфебеляхъ и вахмистрахъ. Впрочемъ, всѣ они имѣютъ между собою много общаго, будто они члены одной громадной семьи. Военнаго писаря можно вездѣ узнать: и за высокимъ письменнымъ столомъ, и на улицѣ, и въ трактирѣ. Гдѣ бы онъ ни былъ, вокругъ него группируются остальные товарищи. Всѣ знаютъ что онъ посвященъ въ канцелярскія тайны и это даетъ ему извѣстное значеніе и силу.

Нечего и говорить что военный писарь избѣгаетъ всѣми силами какъ строеваго ученья, такъ и верховой ѣзды. Къ несчастію, это ему не всегда удается. Ему нерѣдко приходится испытывать на себѣ гнѣвъ или злобу какого-нибудь угрюмаго, желчнаго командира или перваго поручика и этотъ гнѣвъ кончается почти всегда тѣмъ что бѣднаго писаря отправляютъ или въ манежъ или на учебный плацъ.

Большая часть военныхъ писарей состоитъ изъ волонтеровъ. Если волонтеръ выказываетъ хорошія умственныя способности, имѣетъ красивый почеркъ или оказывается не хорошимъ ѣздокомъ и непонятливымъ при строевомъ ученьѣ, его дѣлаютъ писаремъ. Молодой волонтеръ не легко подчиняется своей участи. Онъ не можетъ забыть прежнюю жизнь въ батареѣ, не можетъ отказаться отъ надежды сдѣлаться офицеромъ. Начинается тайная, но горячая борьба съ начальствомъ. Онъ выказываетъ явное отвращеніе къ письму, прикидывается неспособнымъ, дѣлаетъ страшныя ошибки и производитъ такимъ образомъ большіе безпорядки. Но начальство сильнѣе его, борьба неравна, и молодой писарь мало-по-малу смиряется. Онъ начинаетъ привыкать къ своей канцеляріи, начинаетъ даже любить ее. Къ тому же, онъ знакомится со всѣми рапортами и канцелярскими тайнами, и наконецъ убѣждается въ томъ что и товарищи его наврядъ ли добьются золотыхъ эполетъ. Это сознаніе еще болѣе миритъ его съ должностью писаря, и онъ отдается ей всецѣло.

Въ канцеляріи артиллерійскаго бригаднаго штаба находились четверо молодыхъ писарей. Они сидѣли за высокими письменными столами, весело разговаривая между собою. Одѣты они были небрежно, нѣкоторые даже неряшливо. Вдругъ раздался за дверью чей-то сухой кашель. Молодые люди вздрогнули и принялись усердно писать. Въ комнату вошелъ бригадный писарь. Это былъ сухой, мрачный человѣкъ. Его всѣ боялись. Онъ дослужился до офицерскаго чина, но все еще носилъ свои старые мундиры, нашивая на нихъ эполеты. Вокругъ его необыкновенно длинной шеи былъ повязанъ широкій галстукъ, доходившій до ушей. Выраженіе лица было у него злое и придавало ему большое сходство съ хищною птицей. Особенно бросались въ глаза его ястребиный носъ и густые, щетинистые усы. Онъ вошелъ въ канцелярію. Писаря прилежно писали. Ни одинъ не приподнялъ головы, всѣ молчали.

— Чортъ знаетъ куда дѣвался этотъ приказъ! ворчалъ онъ, подходя къ высокимъ полкамъ, покрытымъ всевозможными документами. — А между тѣмъ я помню очень хорошо что приказъ этотъ, четыре года тому назадъ, былъ разосланъ по всѣмъ батареямъ и что начальство требовало его немедленнаго исполненія! Имѣй я хорошихъ писарей-помощниковъ, бумага навѣрно нашлась бы, а отъ этихъ вертопраховъ ничего не добьешься! Только тогда и оживаютъ какъ пробьетъ двѣнадцать часовъ!

— Позвольте мнѣ, господинъ поручикъ, сдѣлать вамъ одинъ вопросъ: о какомъ приказѣ говорите вы? робко спросилъ одинъ изъ молодыхъ писарей.

— Нѣтъ, я не разрѣшаю вамъ подобныхъ вопросовъ, бомбардиръ Шмоллеръ. Но я и безъ вопроса окажу вамъ въ чемъ дѣло. Приказъ этотъ очень нуженъ и я хочу чтобъ его разыскали. Дѣло въ томъ что начальство уже нѣсколько разъ отдавало приказаніе ротнымъ поварамъ чтобъ они чистили жестяную посуду пескомъ, а не золой. Извѣстенъ ли вамъ этотъ приказъ, бомбардиръ Шмоллеръ? Или можетъ-быть вы, унтеръ-офицеръ Блокъ, какъ старшій изъ здѣшнихъ писарей, слыхали объ этомъ приказѣ и скажете мнѣ гдѣ онъ?

— Я точно слыхалъ что-то подобное, отвѣтилъ Блокъ, подмигивая лѣвымъ глазомъ своимъ товарищамъ. — Если не ошибаюсь, начальство было того мнѣнія что чистка пескомъ обойдется дешевле чистки золой?

— Да, молодой человѣкъ, она обойдется дешевле, возразилъ бригадный писарь, кивнувъ серіозно толовой. — Тотъ же кто не выполнитъ этого приказа, поплатится за это тремя днями ареста. Передайте это вашимъ товарищамъ служащимъ при кухнѣ. Чортъ бы ихъ побралъ!

Онъ подошелъ къ высокому письменному столу и началъ писать черновую приказа. Лицо его стало пасмурно; онъ окалъ скоро и только изрѣдка произносилъ слова въ родѣ слѣдующихъ: «непростительная растрата казенной утвари… недостатокъ дисциплины и строгаго порядка во всѣхъ батареяхъ… непонятное неуваженіе къ приказамъ, повторяемымъ нѣсколько разъ… отвѣтственность вышеупомянутаго батарейнаго офицера….»

— А теперь, унтеръ-офицеръ Блокъ, перепишите этотъ приказъ и разошлите его по всѣмъ отдѣльнымъ частямъ. Не забудьте только что я долженъ его напередъ подписать. Прошу васъ еще чтобы все было готово прежде полудня: теперь всего девять часовъ.

Онъ подошелъ къ дверямъ, но вдругъ остановился и сказалъ:

— A propos, я долженъ сказать вамъ нѣсколько словъ, бомбардиръ Шмоллеръ. Мнѣ передали что вы вчера вели себя непростительно. На вопросъ одного молодаго человѣка, гдѣ находится управленіе бригады, вы указали на караульню и увѣрили его что старый привратникъ караульни, одѣтый въ грязной курткѣ и изношенной фуражкѣ, никто иной какъ самъ господинъ полковникъ. Берегитесь! Ваши шалости заходятъ слишкомъ далеко, смотрите, чтобы вамъ не пришлось раскаяться!

Затѣмъ онъ вышелъ изъ комнаты, мрачно кивнувъ головой.

Мертвая тишина царила въ канцеляріи въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ. Писаря знали привычку старика подслушивать у дверей. Они молчали и не шевелились. Наконецъ Шмоллеръ поднялся съ своего мѣста, тихо подошелъ къ дверямъ, заглянулъ въ замочную скважину и затѣмъ отворилъ дверь.

— Что, чудовище скрылось? спросилъ унтеръ-офицеръ Блокъ.

— Скрылся! Ну, господа, вѣрьте мнѣ, онъ сродни чорту! Откуда могъ онъ узнать что я повелъ этого длиннаго волонтера въ караульню вмѣсто бригаднаго управленія. Потомъ я повелъ его въ арестантскую и сказалъ что это спальня волонтеровъ. Еслибы вы видѣли какъ изумился дуракъ!

— Тебѣ вѣчно счастье везетъ, отвѣтилъ унтеръ-офицеръ, переписывая уже въ третій разъ приказъ о чисткѣ кухонной посуды.

— О, другъ мой! вѣрь мнѣ что одного счастья недостаточно! Нужна также изобрѣтательность и находчивость! возразилъ Шмоллеръ.

Кто-то тихо постучался въ дверь и вслѣдъ за тѣмъ во шли въ канцелярію трое молодыхъ людей. Одинъ изъ нихъ необыкновенно высокаго роста, подошелъ къ писарямъ а вѣжливо спросилъ ихъ гдѣ канцелярія бригаднаго адъютанта.

— Вы, вѣроятно, принесли ваши бумаги и желаете поступитъ въ Бригадную Школу? спросилъ унтеръ офицеръ Блокъ.

— Точно такъ.

— Прошу васъ обратиться къ тому молодому человѣку который такъ прилежно пишетъ. Господинъ бомбардиръ Шмоллеръ, будьте такъ добры, выслушайте этого господина и дайте ему хорошій совѣтъ. Это ваше дѣло.

Шмоллеръ хотѣлъ было отвѣтитъ дерзостью, но, взглянувъ на длиннаго волонтера, невольно остановился. Лицо молодаго человѣка выражало столько самодовольства и въ то же время глупости что Шмоллеръ рѣшилъ сыграть съ нимъ штуку.

Онъ откинулся на спинку стула, заткнулъ перо за ухо, скрестилъ руки и принялся разсматривать съ ногъ до головы стоявшаго предъ нимъ волонтера. Это былъ молодой человѣкъ лѣтъ семнадцати или восемнадцати. Онъ былъ необыкновенно высокаго роста и тученъ. Одѣтъ онъ былъ чисто и богато. На груди висѣла золотая цѣпочка, на пальцахъ сверкали кольца. Шмоллеръ, окинувъ бѣглымъ взглядомъ и остальныхъ двухъ волонтеровъ, опустилъ перо въ чернильницу и серіозно спросилъ:

— Ваши имена, милостивые государи? Только, прошу васъ, говорите отчетливо.

— Меня зовутъ Францъ Вернеръ, самоувѣренно заявилъ длинный волонтеръ, — я сынъ почтмейстера Вернера. Имѣю при себѣ всѣ нужныя бумаги и желаю быть допущеннымъ къ повѣрочному экзамену.

— Къ повѣрочному экзамену? хорошо. Но развѣ вы не знаете, господинъ Францъ Вернеръ, что къ повѣрочному экзамену люди допускаются не такъ-то легко? Вы должны подвергнуться напередъ еще небольшому испытанію, готовы ли вы къ нему?

— Не знаю въ состояніи ли я теперь… отвѣчалъ, заикаясь, Вернеръ.

— Вы не знаете выдержите ли вы теперь испытаніе. Вотъ видите ли, молодой человѣкъ, можно пожалуй и безъ него обойтись, если вы укажете вамъ въ какой гостиницѣ остановились и въ которомъ часу обыкновенно обѣдаете. Надѣюсь, вы поняли меня?

— Да. Мнѣ будетъ очень пріятно. Я остановился въ гостиницѣ «Золотая Утка». Обѣдаютъ тамъ обыкновенно въ половинѣ перваго.

— Вѣдь къ этому времени мы будемъ свободны? обратился Шмоллеръ къ своимъ товарищамъ.

Оказалось что унтеръ-офицеръ Блокъ былъ приглашенъ на обѣдъ къ полковнику; другой же бомбардиръ не могъ дать положительнаго отвѣта, такъ какъ не предупредилъ жену. Флаттигъ же, занятый своимъ писаньемъ, совсѣмъ не отвѣтилъ.

— Ничего, въ такомъ случаѣ, я приду одинъ. Такъ вотъ, молодой человѣкъ, мы займемся прежде всего математикой. Вы вѣдь, вѣроятно, знаете что это за предметъ?

Г. Вернеръ немного смутился и отвѣтилъ что въ математикѣ онъ слабѣе всего.

— Ну, что-нибудь да помните. Не въ состояніи ли вы мнѣ объяснить теорему Пиѳагора?

— Да, да, дома я могъ бы…

— Конечно, имѣя при себѣ учебникъ? Такъ какъ теперь я подвергаю васъ краткому испытанію, то довольствуюсь и этимъ отвѣтомъ. Впрочемъ, не бойтесь, вы на экзаменѣ найдете достаточно учебниковъ и, вѣроятно, сдадите экзаменъ блистательно.

Бомбардиръ, кивнувъ Вернеру головой, подозвалъ къ себѣ слѣдующаго волонтера.

— Ваше имя?

— Эрихъ Фрейбергъ.

— Прекрасное имя, господинъ Эрихъ Фрейбергъ. Шмоллеръ съ любопытствомъ взглянулъ на молодое, открытое, прекрасное лицо юноши. Онъ замѣтилъ что глаза Эриха сіяли тихою, лукавою усмѣшкой.

— Вы точно явились сюда чтобы сдать повѣрочный экзаменъ и поступить въ Бригадную Школу?

— Точно такъ, господинъ бомбардиръ.

— А я, признаться, думалъ что вы попали сюда ошибкой и что у васъ было намѣреніе поступить въ семинарію. Увѣряю васъ, господинъ Эрихъ Фрейбергъ, вы дышите такою чистотой, такою святостью что навѣрно добились бы мѣста полковаго священника. Однако, мнѣ некогда бесѣдовать съ вами, милостивые государи. Идите съ Богомъ въ канцелярію бригаднаго адъютанта. Онъ пересмотритъ ваши бумаги и назначитъ вамъ день когда нужно будетъ явиться къ экзамену. Канониръ Флаттигъ, проведите этихъ будущихъ артиллерійскихъ офицеровъ къ бригадному адъютанту Прощайте, господа; а съ вами, господинъ Францъ Вернеръ, я увижусь въ половинѣ перваго.

Всѣ трое, въ сопровожденіи канонира Флаттига, вышли изъ канцеляріи.

II. Экзаменъ.

Въ комнатѣ бригаднаго адъютанта, кромѣ Эриха, было еще шестеро молодыхъ людей, всѣ въ гражданскихъ платьяхъ. Они, подобно Эриху, желали быть приняты въ Бригадную Школу. Въ ней было три класса, въ коихъ преподавали математику, рисованіе, черченіе, исторію, географію, нѣмецкій и французскій языки. Кромѣ того, конечно, всѣ артиллерійскія науки. Послѣ повѣрочнаго экзамена, начальство назначало кого приватъ въ Бригадную школу и въ какой именно классъ. Все это сообщилъ молодымъ людямъ бригадный адъютантъ. Онъ прибавилъ также что они должны послѣзавтра, въ десять часовъ утра, явиться сюда, въ эту же комнату, къ повѣрочному экзамену. Всѣ поклонились и вышли. Остались только Эрихъ и длинный Францъ Вернеръ. Бригадный адъютантъ принялся снисходительно разговаривать съ послѣднимъ. Эрихъ же, вынувъ изъ кармана письмо перваго поручика Шрамма, подошелъ съ нимъ вторично къ старшему писарю.

— Не ко мнѣ! отвѣтилъ этотъ рѣзко.

— Осмѣлюсь спросить васъ, робко продолжалъ Эрихъ, — гдѣ могу я найти оберъ-фейерверкера Долля?

— Ужъ не принимаете ли вы меня, молодой человѣкъ, за адресный столъ? отвѣтилъ ему писарь. — Вотъ дерзкій! ворчалъ онъ про себя.

Эрихъ, съ письмомъ въ рукѣ, робко вышелъ изъ комнаты. Онъ встрѣтился въ корридорѣ съ унтеръ-офицеромъ, который и показалъ ему квартиру оберъ-фейерверкера Долля. Эрихъ засталъ Долля дома.

Это былъ маленькій, худенькій человѣчекъ съ живыми, быстрыми движеніями. Глаза его свѣтились умомъ и добродушіемъ. Онъ внимательно прочиталъ письмо, потрепалъ Эриха по плечу и сказалъ:

— Ну, что касается до вашихъ познаній, то въ нихъ мы убѣдимся послѣзавтра. Будьте смѣлѣе, молодой человѣкъ, и не воображайте что вамъ предстоитъ что-нибудь особенное. Отвѣчайте на всѣ вопросы смѣло, конечно, обдуманно, но не медлите долго. Не робѣйте также, если нашъ многоуважаемый полковникъ, который непремѣнно будетъ присутствовать на экзаменѣ, обратится къ вамъ немного рѣзко. Это ужь его манера. Но онъ не золъ. Онъ очень проницателенъ и сердце у него доброе.

Эрихъ вышелъ отъ ласковаго оберъ-фейерверкера съ облегченнымъ сердцемъ. Дѣлать ему было нечего и онъ принялся ходить по широкимъ улицамъ незнакомаго ему города. Онъ шелъ задумавшись, какъ вдругъ услышалъ громкую военную музыку. Эрихъ остановился. Предъ нимъ, въ развернутомъ фронтѣ, стояла прибывшія къ разводу части войска. На правомъ флангѣ стояло множество офицеровъ всевозможныхъ полковъ. Они разговаривали между собою свободно и весело, какъ будто въ гостиной. Но вотъ показались черный и бѣлый султаны. По линіи раздалась команда: «на караулъ»! Черный и бѣлый султаны медленно приближались. Черный султанъ принадлежалъ маленькому человѣку въ мундирѣ пѣхотнаго полковника. Это былъ комендатъ крѣпости. Бѣлый же высокому широкоплечему полковнику артиллеріи. Послѣдній шелъ перекачиваясь съ ноги на ногу.

Офицеры приложили руки къ козырьку и оставались въ этомъ положеніи до тѣхъ поръ пока черный и бѣлый султаны не вступили на средину плаца. Громко и отчетливо раздалась военная музыка.

«Счастливцы! думалъ Эрихъ. Какое у нихъ прекрасное, блестящее оружіе!» Но большая часть этихъ «счастливцевъ» имѣли далеко не веселыя физіономіи. Особенно начальники разныхъ карауловъ, подвергавшіеся осмотру плацъ-майора. Послѣдній былъ высокаго роста, но очень худъ. Изношенный мундиръ неуклюже висѣлъ на немъ. Черныя перья его шляпы совершенно порыжѣли. Голосъ у него былъ хриплый. Онъ громко, но не внятно скомандовалъ: «оберъ- и унтеръ-офицеры на свои мѣста — маршъ!» Затѣмъ онъ, пошатываясь, отдалъ честь своему начальнику-коменданту. Начался церемоніальный маршъ.

Пройдя церемоніальнымъ маршемъ и потерявъ изъ виду обоихъ полковниковъ, солдаты пошли свободно, весело разговаривая между собою.

— Посмотрите, вонъ стоитъ нашъ огарокъ! раздался голосъ позади Эриха.

— Не съ бѣлымъ ли султаномъ? спросилъ другой.

— Да, тотъ что съ широкимъ, краснымъ лицомъ. Слышите какъ гудитъ его голосъ, точно далекій громъ? А между тѣмъ, онъ говоритъ ласково съ молодымъ артиллерійскимъ офицеромъ. Это ужъ его манера! увѣряю васъ что если онъ разсердится и начнетъ браниться, такъ никакая гроза не сравнится съ его крикомъ. Я испыталъ это на себѣ. Это было на маневрахъ. Я былъ разсѣянъ, торопился и хотѣлъ приложить фитиль прежде чѣмъ былъ вложенъ зарядъ. Но въ эту минуту старикъ съ такой силой хлопнулъ меня по киверу что я думалъ вотъ-вотъ придавитъ меня къ землѣ.

Эрихъ обернулся и взглянулъ на говорившаго. Онъ узналъ въ немъ того бомбардира съ которымъ встрѣтился сегодня утромъ. Около бомбардира стоялъ долговязый волонтеръ. Эрихъ вѣжливо снялъ шапку и поклонился. Они снисходительно кивнули ему головой.

— Но во воемъ остальномъ, продолжалъ господинъ Шмоллеръ, съ такимъ выраженіемъ на лицѣ какъ будто ему хорошо извѣстны всѣ обстоятельства и тайны, — онъ прекрасный начальникъ. Лучшаго и желать нельзя. Онъ печется о всей бригадѣ какъ отецъ о своей семьѣ. Онъ не придирается за всякія мелочи, какъ другіе. Правда, онъ довольно грубъ и вспыльчивъ, да вѣдь и другіе не лучше. Онъ любитъ чтобы при артиллерійскихъ упражненіяхъ и на маневрахъ все шло скоро, ловко и вовремя. Если эти требованія исполнены, онъ доволенъ. Онъ проститъ вамъ если пуговицы вашего мундира не чисто вычищены. Онъ храбръ, это доказываетъ крестъ на его груди. Это, друзья мои, такое украшеніе какого мы съ вами ужь не получимъ. Оно дороже стоитъ и цѣнится болѣе нежели цѣлая дюжина новыхъ орденовъ.

— Мнѣ было бы очень интересно видѣть господина полковника, сказалъ волонтеръ Вернеръ. — У меня есть къ нему письмо отъ моего отца, которое я долженъ передать предъ самымъ экзаменомъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? спросилъ бомбардиръ Шмоллеръ, взглянувъ на Вернера съ выраженіемъ глубочайшаго почтенія. — Недурно имѣть при себѣ такое письмо. Теперь приглашеніе на обѣдъ кажется мнѣ еще болѣе привлекательнымъ. Знакомство съ такимъ молодымъ человѣкомъ, какъ вы, очень пріятно и почетно. Пойдемте. Бѣлый султанъ и такъ что-то поглядываетъ въ нашу сторону.

— Подождите-ка! мнѣ хочется лучше разглядѣть господина полковника. Очень можетъ-быть что онъ узнаетъ меня, по моему сходству съ отцомъ.

— Конечно это должно быть очень пріятно вамъ. Однако, увѣряю васъ, бываютъ минуты когда нужно остерегаться встрѣчи съ нимъ: это промежутокъ времени между парадомъ и обѣдомъ.

ПІмоллеръ однако боялся не этого промежутка. Онъ зналъ что панталоны его были слишкомъ ужь свѣтло-сѣраго цвѣта. Онъ нарядился къ званому обѣду. Теперь онъ старался скорѣе скрыться.

— Отложите ваше свиданіе со старикомъ до экзамена, говорилъ онъ. — Если вы явитесь тогда предъ нимъ прямо съ письмомъ, то, увѣряю васъ, это произведетъ большой эффектъ.

Но въ душѣ своей Шмоллеръ думалъ вотъ что: «Да я былъ бы дуракъ еслибъ остался здѣсь съ этимъ глупцомъ. Онъ, въ самомъ дѣлѣ, въ состояніи остановить полковника и передать ему письмо!»

Оба повернули за уголъ въ узкій переулокъ и затѣмъ исчезли.

Наконецъ настало торжественное утро экзамена. Въ углу большой залы сидѣли около дюжины молодыхъ людей, въ гражданскихъ платьяхъ. Они также собрались къ экзамену и сидѣли теперь прижавшись и робѣя, точно стадо барановъ. По залѣ прохаживались нѣсколько офицеровъ и не стѣсняясь разговаривали между собою. Приходили другіе офицеры, принимали участіе въ разговорѣ или читали газеты и книги, разложенныя на концѣ стола. Начался экзаменъ. Не произошло ничего такого чего ожидалъ Эрихъ. Не было ни вступительной рѣчи, не было сказано ни слова объ обязанностяхъ и добродѣтеляхъ будущихъ героевъ. Экзаменующихся вызывали по одиночкѣ. Вызванный робко выступалъ впередъ и подходилъ къ офицеру. Тотъ начиналъ шагать съ нимъ взадъ и впередъ по комнатѣ, разговаривалъ, а потомъ усаживалъ его у большаго стола, заваленнаго бумагами и письменными принадлежностями, за которымъ уже сидѣли другіе экзаменующіеся. Наконецъ вызвали Эриха. Онъ почувствовалъ какъ сжалось его сердце и какъ занялся у вето духъ. Но, несмотря на это, онъ подошелъ къ столу высоко поднявъ голову. Сначала его проэкзаменовалъ какой-то добрый, ласковый офицеръ, по всеобщей исторіи; затѣмъ онъ перешелъ къ суровому, угрюмому экзаменатору. Послѣдній велѣлъ ему объяснитъ систему рѣкъ и каналовъ въ Германіи и назвать высоту и положеніе всѣхъ горъ въ Европѣ и въ Азіи. Потомъ Эриха усадили за большой столъ и приказали написать кратко свою біографію. Вдругъ офицеры начали оправлять на себѣ мундиры и усѣлись по своимъ мѣстамъ. Въ залу вошли полковникъ и бригадный командиръ, въ сопровожденіи начальника шкоды, капитана Веттера.

Послѣдній приказалъ бригадному адъютанту назвать себѣ присутствующихъ молодыхъ людей и просмотрѣлъ баллы которые они получили. Полковникъ же, усѣвшись въ кресло и положивъ около себя каску съ громаднымъ султаномъ, началъ перебирать лежавшія предъ нимъ бумаги. Вдругъ онъ произнесъ могучимъ голосомъ:

— Гдѣ волонтеръ Вернеръ? Пусть явится сюда! Ну, твой ростъ пригодился бы любому фланговику двѣнадцати-фунтовой батареи! Это что за бумага, которую ты мнѣ суешь подъ самый носъ?

— Это рекомендательное письмо отца моего, господинъ полковникъ. Онъ имѣлъ счастіе знавать господина полковника.

— Можетъ-быть. Помню. Коли ты сдашь хорошо экзаменъ, я не буду противъ того чтобы прочесть это письмо. Господинъ поручикъ Кюве! каковъ онъ? обратился полковникъ къ офицеру который какъ разъ предъ тѣмъ экзаменовалъ Вернера.

— Познанія его и развитіе очень ограничены.

— Гм, отвѣтилъ полковникъ, — посмотримъ каковъ онъ въ математикѣ. Подойди, сынъ мой, къ той черной доскѣ, а главное, не робѣй. Тебя никто не укуситъ.

Волонтеръ Вернеръ былъ далеко не робкаго десятка. Но теперь онъ какъ-то съежился и медленно подошелъ къ доскѣ, у которой его уже ждалъ оберъ-фейерверкеръ Долль.

— Изложи-ка намъ теорему Пиѳагора.

Вернеръ сдѣлалъ на доскѣ двѣ-три неясныя черты, подписать подъ ними нѣсколько буквъ. Молодой волонтеръ не въ силахъ былъ объяснить теорему великаго математика. Взглянувъ на полковника, всѣ почувствовали приближеніе грозы. Щеки его надулась, брови сдвинулись. У него безпрестанно вырывались нетерпѣливыя восклицанія: «ну же, ну!»

Наконецъ онъ, забарабанивъ по столу, сказалъ:

— Мнѣ кажется молодой человѣкъ принялъ Пиѳагора за чешскую деревню. Оставимте это, господинъ оберъ-фейерверкеръ, пусть онъ объяснитъ что такое равносторонній треугольникъ.

Но и это объясненіе не удалось Вернеру. Онъ опять провелъ какія-то непонятныя черты и затѣмъ жалобно взглянулъ на доску.

Лицо полковника побагровѣло. Голосъ его загремѣлъ какъ отдаленный раскатъ грома:

— Да что жь это такое! Какъ смѣетъ эта длинная дубина являться сюда на экзаменъ! Или ты ничему не учился? Или ты ужь такой бездѣльникъ? Пришелъ сюда съ рекомендательными письмами и хочетъ увѣрить меня что онъ сынъ моего друга Вернера! Стыдись! Почтмейстеръ такой честный человѣкъ, мать у тебя прекраснѣйшая женщина, сестры просто красавицы, а ты даже не умѣешь объяснить Пиѳагорову теорему! Но, — гремѣлъ онъ въ сильнѣйшемъ гнѣвѣ, — я не хочу сердиться, да еще изъ-за такого болвана! Поди-ка къ доскѣ и поставь мнѣ двѣ точки, въ нѣкоторомъ разстояніи одну отъ другой. Вотъ такъ, это хорошо! Ну, надѣюсь что онъ хоть что-нибудь да будетъ звать изъ математики! Какая линія самая короткая между двумя точками?

— Прямая линія, господинъ полковникъ, отвѣтилъ быстро Вернеръ, глубоко вздохнувъ.

— Вѣрно, прямая линія. Ну такъ слушай же, болванъ, иди скорѣе по этой прямой линіи домой! Чортъ тебя побери!

Полковникъ поднялся съ своего кресла и началъ такъ сильно махать своимъ султаномъ, будто хотѣлъ скорѣе прогнать волонтера, лишеннаго математическихъ свѣдѣній. Это было напрасно. Офицеры и безъ того постарались скорѣй вывести несчастнаго Вернера.

— Чортъ возьми, ворчалъ онъ про себя, — они думаютъ что здѣсь какой-то дѣтскій пріютъ! Говорю вамъ, господинъ капитанъ Веттеръ, будьте требовательнѣе по математикъ!

Произнося эти слова, полковникъ окинулъ прочихъ жертвъ хищнымъ взглядомъ, сильно напоминавшимъ взглядъ тигра.

Затѣмъ были вызваны другіе волонтеры. Нѣкоторые изъ нихъ отвѣчали такъ хорошо что лицо полковника мало-пожалу прояснялось и онъ ободрительно кивалъ головою. Но вдругъ онъ вытащилъ какую-то бумагу, прочелъ ее и громко произнесъ: — Эрихъ Фрейбергъ. Гдѣ Эрихъ Фрейбергъ? Я бы хотѣлъ видѣть его при дневномъ свѣтѣ!

— Здѣсь, господинъ полковникъ!

— Подойди, сынъ мой, и не робѣй! Я только не хорошъ съ тѣми у кого совѣсть не чиста. А ты смотришь мнѣ прямо въ глаза. И потомъ, я вижу по бумагамъ что ты сынъ храбраго артиллерійскаго унтеръ-офицера. Что жь, ничего, постараюсь тебя хорошенько проэкзаменовать. Видишь ли, сынъ мой, я надѣюсь что ты большему научился, чѣмъ многіе другіе, приходящіе сюда изъ высшихъ образовательныхъ заведеній, съ рекомендательными письмами и съ золотыми часами.

Эрихъ сдалъ свой экзаменъ удовлетворительно.

— Вотъ видишь ли, сынъ мой, это меня радуетъ! сказалъ полковникъ, ласково улыбаясь. — Веди себя хорошо и я не забуду тебя.

Подъ конецъ экзамена оказалось что кромѣ Вернера, не доказывавшагося больше, не выдержали экзамена еще трое.

Полковникъ приказалъ всѣмъ подойти къ столу. Онъ произнесъ имъ краткую, но сильную рѣчь, кончавшуюся слѣдующими словами:

— Говорю вамъ и всѣмъ здѣсь присутствующимъ. Отъ бригады моей я требую: первое — порядка, второе — порядка и третье — порядка! Порядокъ во воемъ необходимъ!

Затѣмъ, ласково кивнувъ головою, онъ отпустилъ экзаменующихся.

III. Въ Бригадной Школѣ.

Чѣмъ моложе человѣкъ, тѣмъ больше ждетъ онъ радостей отъ жизни, тѣмъ болѣе убѣжденъ въ исполненіи всѣхъ своихъ завѣтныхъ мечтаній и желаній. То же было и съ молодыми людьми поступившими въ артиллерійскую Бригадную школу. Они представляли себѣ военную жизнь въ самыхъ яркихъ краскахъ, думали что ихъ вскорѣ ждетъ слава и военныя почести. Но они горько ошибались. Они не знали что путь ведущій къ этимъ почестямъ, къ этой славѣ, усѣянъ такими препятствіями, такими терніями что нужно много ума, много энергіи, много силы воли чтобы не испугаться и же отступить назадъ.

Жизнь ожидавшая ихъ въ Бригадной Школѣ была далеко не радостна. Ихъ кормили только разъ въ сутки, въ полдень. Обѣдъ состоялъ большею частью изъ бобовъ, гороха, картофеля и свинаго сала. Затѣмъ имъ давали по утрамъ и по вечерамъ по куску солдатскаго хлѣба. Но они не унывали. Они были молоды, слѣдовательно, полны надеждъ и энергіи.

Прошло около двухъ лѣтъ. Эрихъ возмужалъ, сталъ еще стройнѣе, еще красивѣе. Онъ былъ бѣденъ, бѣднѣе почти всѣхъ своихъ товарищей. Но онъ былъ всегда одѣтъ безукоризненно чисто, былъ всегда добръ, внимателенъ, веселъ. Товарищи полюбили его. Ни одна пирушка, ни одна шалость не обходилась безъ Эриха. Его звали всюду, пользовались его совѣтами и часто поручали ему исполненіе всевозможныхъ затей и проказъ. Жизнь въ Бригадной Школѣ была однообразна, скучна и эта скука увеличивалась еще болѣе тѣмъ что воспитанники имѣли право выходить изъ школы только до девяти часовъ вечера. Нечего и говорить что молодежь очень тяготилась этимъ. Тогда Эрихъ придумалъ слѣдующій маневръ. Бригадная Школа помѣщалась въ бывшемъ католическомъ монастырѣ. Это было старое, громадное зданіе, съ большимъ дворомъ, окруженное высокою каменною стѣной. Ворота этого зданія запирались ровно въ девять часовъ вечера. Молодые люди, по совѣту Эриха, утащили изъ спальни около дюжины табуретовъ и, связавъ ихъ веревкой, устроили себѣ нѣчто въ родѣ лѣстницы. Съ помощью этой лѣстницы, они выходили по вечерамъ на улицу и по ней же, ночью, возвращались въ школу. Если кто имѣлъ при себѣ деньги, то всѣ отправлялись въ трактиръ лить пиво. Пропивъ послѣдній грошъ, молодежь принималась за свои проказы и шалости. Шалости эти состояли, большею частью, въ томъ что они снимали вывѣски съ трактировъ и другихъ заведеній, перемѣняли эти вывѣски или завѣшивали ихъ. Или же, они закупоривали кровельные жолоба и соединяли вмѣстѣ шнурки колокольчиковъ разныхъ домовъ. Хотя всѣ эти шалости имѣли въ себѣ много дѣтскаго, невиннаго, тѣмъ не менѣе, они производили по утрами не мало смятенія и недоразумѣній между мирными жителями городка.

Шалости имѣли, впрочемъ, иногда и другой характеръ. Молодежь собиралась, нерѣдко, подъ окномъ какой-нибудь красавицы и устраивала ей серенаду. Эрихъ игралъ на гитарѣ, другіе пѣли.

Эрихъ былъ солдатъ душой и тѣломъ. Несмотря на всѣ ночныя похожденія, несмотря на безсонныя ночи, онъ рѣдко являлся въ классъ утомленнымъ. Онъ былъ всегда внимателенъ, всегда прилеженъ. Онъ любилъ шалить, но больше всего любилъ свои книги, свои военныя упражненія. Почти всѣ его товарищи были влюблены или же прикидывались влюбленными. Эрихъ, напротивъ, часто подсмѣивался надъ ними и не понималъ ихъ восторженныхъ признаній, ихъ отчаянія. Онъ представлялъ собой, въ этомъ отношеніи, живой контрастъ съ бомбардиромъ Шмоллеромъ. Послѣдній былъ почти всегда влюбленъ и чаще другихъ устраивалъ серенады. Шмоллеръ, въ качествѣ военнаго писаря бригады, пользовался извѣстнымъ авторитетомъ и вліяніемъ между молодежью. Онъ давалъ имъ совѣты въ ихъ любовныхъ дѣлахъ, разказывалъ о своихъ похожденіяхъ, о своихъ страданіяхъ и успѣхахъ. Всѣ эти разказы были, конечно, большею частью вымышлены: иначе Шмоллеръ былъ бы второй Донъ-Жуанъ.

Наружность Эриха очень измѣнилась и измѣнилась къ лучшему. Онъ былъ высокаго роста, строевъ, силенъ. Черты его лица дышали гордостью, спокойствіемъ; большіе темные глаза горѣли жизнью, отвагой. Лобъ у него былъ высокій, чистый, волосы свѣтлые, вьющіеся. Въ то же время, въ немъ было что-то изящное, что-то неизъяснимо увлекательное. Товарищи удивлялись ему и еще болѣе дивились тому что онъ такъ мало сознавалъ силу и обаяніе своей красоты. Ихъ поражала его дѣтская чистота сердца, его необыкновенная доброта. Впрочемъ, Шмоллеръ не вполнѣ довѣрялъ Эриху.

— Вѣрьте мнѣ, друзья мои, говорилъ онъ товарищамъ Эриха, — вѣрьте мнѣ: Эрихъ или скрытенъ и хитеръ или же чертовски глупъ!

Эрихъ былъ вездѣ и во всемъ первымъ. Онъ готовилъ лучше всѣхъ своихъ товарищей уроки, прекрасно зналъ строевое ученье, отлично ѣздилъ верхомъ и основательно изучилъ фехтовальное искусство.

Такъ какъ Эрихъ отличался необыкновенною тѣлесною силой и ловкостью, то товарищи охотно избирали его предводителемъ своихъ шалостей и похожденій. Молодые люди нерѣдко подвергались строгому наказанію. Но всѣ эти взмоканія и наказанія мало помогали. Жизнь въ Бригадной Школѣ была до того однообразна и скучна, пища до того плоха, что ученики невольно искали развлеченій. Къ тому же, ихъ ночныя прогулки должны были давно прекратиться, такъ какъ начальство узнало объ нихъ и окружило стѣну бывшаго монастыря часовыми. Только тѣ изъ воспитанниковъ имѣли право выходить которые получали на то позволеніе дежурнаго офицера. Папиросы, карты и другія игры были строго запрещены. Книги и учебники давно надоѣли, а потому нѣтъ ничего удивительнаго что Эрихъ и его товарища выдумывали всевозможныя проказы.

Былъ праздничный день. Погода стояла пасмурная, холодная и воспитанникамъ было запрещено гулять. Предложили устроить искусственный артиллерійскій маневръ. Друзья съ радостью согласились. Одинъ изъ товарищей Эриха, низенькій, толстый волонтеръ, былъ закутанъ и зашитъ въ одѣяла и представлялъ собою пушку. Затѣмъ его взяли на плечи четверо другихъ молодыхъ людей, изображавшихъ собою лафетъ, и принялись быстро ходить по комнатѣ. Раздалось: «Батарея стой!» Пушка была снята съ передка, причемъ № 1й дѣйствовалъ метлой, а № 3й кочергой. Все это сопровождалось самымъ адскимъ шумомъ, который еще болѣе усилился когда несчастное орудіе, благодаря какой-то неосторожности, скатилось со стола на полъ и принялось страшно кричать и браниться. Однако бѣдняка снова положили на лафетъ и все общество пустилось бѣжать. Дежурные, услышавъ шумъ, потребовали возстановленія порядка и тишины. Молодежь ихъ не слушала. Крики и шумъ все увеличивались. Вдругъ все общество остановилось въ сильномъ страхѣ: у открытой двери стояли капитанъ Веттеръ и старый полковникъ. Лицо послѣдняго пылало гнѣвомъ, руки были судорожно сжаты.

— Вотъ какъ, вскричалъ онъ, — вы упражнялись! Ну, я бы ничего не сказалъ, еслибы все это произошло въ орудійномъ сараѣ; но здѣсь, — голосъ его грозно задрожалъ, — здѣсь, въ королевскихъ казармахъ, этого не должно быть! Здѣсь должны царствовать порядокъ и тишина, послушаніе и нравственность! Здѣсь господа волонтеры и ученики Бригадной Школы должны заниматься своими книгами, должны быть одѣты приличао, а не походить на цыганскій таборъ.

Дѣйствительно, молодежь была одѣта въ самые разнообразные, фантастическіе костюмы. Многіе были въ однихъ сапогахъ, опоясаны сверхъ рубашки саблею, а на головѣ имѣли нѣчто похожее на шлемъ.

— Нѣтъ, это ужь слишкомъ! Я, право, готовъ прогнать въ изъ школы и разослать въ такія батареи гдѣ бы ихъ хорошенько проучили! Слыханное ли это дѣло? Я служу болѣе сорока лѣтъ, а ничего подобнаго не видывалъ! Не смѣйтесь, господинъ капитанъ, я, право, страшно разсерженъ. Правда, тотъ толстый волонтеръ очень комиченъ, но все-таки, ихъ слѣдуетъ хорошенько проучить. Кто зачинщикъ? Я хочу видѣть зачинщика, чтобъ его хорошенько наказать!

Всѣ молчали, никто не шевелился. Тогда Эрихъ выступилъ впередъ и сказалъ:

— Это я, господинъ полковникъ, устроилъ орудіе. Я также командовалъ и отдалъ приказаніе стрѣлять.

— Такъ это ты? Опять ты!… Признаюсь, ты такъ низко падаешь въ моемъ мнѣніи что тебѣ наврядъ ли доѣдаться эполетъ.

— Жаль его, сказалъ добрый начальникъ школы, — онъ прилежень, внимателенъ, имѣетъ много добрыхъ качествъ. Къ сожаленію, въ немъ развилась просто какая-то страсть ко всевозможнымъ проказамъ и онъ почти всегда выдумываетъ ихъ.

— Если не ошибаюсь, это ты былъ недавно наказавъ за Дреку? Ну, господинъ капитанъ, неужели вы находите и это достойнымъ ученика Бригадной Школы?

— Конечно нѣтъ, господинъ полковникъ, но что касается Дреки, то я….

— Знаю, знаю, вы всегда заступаетесь за него. Не будемъ больше объ этомъ говорить. Но за сегодняшній проступокъ я наказываю его тремя днями ареста. Пусть его запрутъ на хлѣбъ и на воду! Поняли ли вы меня, капитанъ Веттеръ?

— Точно такъ, господинъ полковникъ.

— Я требую немедленнаго исполненія приговора.

Полковникъ произнесъ еще нѣсколько внушительныхъ словъ ученикамъ школы, затѣмъ строго кивнулъ имъ головой и вышелъ изъ комнаты. Капитанъ Веттеръ послѣдовалъ за нимъ.

Нельзя сказать чтобы три дня ареста было особенно суровымъ наказаніемъ для солдата, но тяжело было провести три дня и три ночи въ маленькой коморкѣ, куда солнечный свѣтъ совсѣмъ не проникалъ и гдѣ вмѣсто кровати стояли простыя деревянныя нары. Холодъ здѣсь былъ, особенно ночью, невыносимый. Кормили хлѣбомъ и водой. Солдаты часто подвергаются подобному наказанію; за всякую пуговицу дурно пришитую на мундирѣ, за ржавчину на саблѣ, за дурной присмотръ за лошадьми, — за все это солдатъ платится нѣсколькими днями ареста. Солдатъ привыкаетъ къ этому наказанію и оно не отзывается такъ сильно на его службѣ. Не то съ ученикомъ Бригадной Школы. Эрихъ зналъ что эти три дня ареста будутъ внесены въ его выпускное свидѣтельство, и это его глубоко огорчало. Но дѣлать было нечего. Приказъ былъ отданъ самимъ полковникомъ и не было никакой возможности уклониться отъ него. Правда, капитанъ Веттеръ, любившій Эриха, старался было убѣдить старика смягчить приговоръ, но тотъ отвѣтилъ на это:

— Нѣтъ, нѣтъ! Вѣрьте мнѣ, это нисколько не повредитъ ему! Прошу васъ, накажите его сегодня же вечеромъ.

Капитанъ передалъ дежурному фельдфебелю приказъ начальника.

Ученики Бригадной Школы, идя подъ арестъ, надѣвали какую-нибудь старую куртку. У Эриха не было такой куртки. Поэтому глядя на него никто бы не подумалъ что молодой человѣкъ шелъ подъ арестъ: все на немъ было чисто, безукоризненно.

Въ то время какъ товарищи разговаривали между собою, отворилась дверь и въ комнату вошелъ бомбардиръ Шмоллеръ. Онъ былъ видимо сердитъ на что-то.

— Дьяволъ бы васъ всѣхъ побралъ! вскричалъ онъ войдя въ комнату. — Ведете себя чортъ знаетъ какъ и этимъ вредите не только себѣ, во и другимъ. Однако, Эрихъ пойдемъ, мнѣ некогда ждать.

— Мнѣ идти съ тобой? Куда же?

— Странный вопросъ. Развѣ ты не видишь что я въ полной парадной формѣ? Едва я успѣлъ окончить свои занятія и уже думалъ о томъ какъ бы провести пріятнѣе время какъ вдругъ вошелъ ко мнѣ фельдфебель и объявилъ что я долженъ отвести тебя подъ арестъ. Говорю тебѣ, ты отнимаешь у меня самое драгоцѣнное время. Однако, маршъ впередъ! Вотъ и приказъ, продолжалъ онъ, указывая на записку лежавшую у него въ карманѣ.

IV. Въ циркѣ.

Бомбардиръ Шмоллеръ и Эрихъ Фрейбергъ вышли изъ казармъ.

Они шли долгое время молча. Шмоллеръ былъ въ самомъ дурномъ расположеніи духа: онъ разчитывалъ провести пріятно вечеръ, а теперь ему приходилось провожать своего товарища подъ арестъ. Къ тому же ночь была холодна и сыра. Газовые фонари едва мерцали. Надъ городомъ лежалъ такой густой туманъ что молодые люди едва различали зданія мимо которыхъ проходили.

Городъ, впрочемъ, несмотря на холодъ и сырость, былъ полонъ жизни. Всѣ спѣшили въ театръ, въ концертъ, на балъ, на свиданіе.

Они должны были пройти по всему городу. Арестантская находилась въ бывшемъ католическомъ монастырѣ Св. Августина. Это было громадное, потемнѣвшее, мрачное зданіе. Они подошли къ большимъ воротамъ и позвонили. Дверь отворилась и показался старый унтеръ-офицеръ. Лицо у него было мрачное, борода длинная, сѣдая. На немъ была шинель и фуражка; въ рукахъ онъ держалъ зажженный фонарь. Онъ смотрѣлъ, въ теченіе нѣсколькихъ секундъ, молча на молодыхъ людей, затѣмъ, покачавъ головою, сказалъ;

— Поздненько, поздненько! Ну, маршъ впередъ. Гдѣ приказъ?

Онъ довелъ молодыхъ людей въ маленькую комнатку примыкавшую къ самымъ воротамъ, поставилъ фонарь на столъ и взялъ изъ рукъ Шмоллера приказъ.

Онъ раскрылъ бумагу, протянулъ ее за свѣчу и принялся читать.

Но чрезъ секунду лицо его стало еще пасмурнѣе и онъ взглянулъ съ удивленіемъ на Шмоллера.

— Однако я тутъ рѣшительно ничего не понимаю, сказалъ онъ грубо. — Если не ошибаюсь, молодой артиллерійскій бомбардиръ желаетъ меня одурачить, вотъ прочтите-ка!

Шмоллеръ взялъ бумагу, взглянулъ на нее и, въ свою очередь, въ удивленіи вскричалъ:

— Чортъ возьми! да что же это такое?

— А я о чемъ же у васъ спрашиваю?.. Во всякомъ случаѣ, это не приказъ объ арестѣ. Да читайте же!

Шмоллеръ пожалъ плечами и принялся читать: «При осмотрѣ Минервы оказалось что ея казенная часть повреждена и требуетъ исправленія.»

— Здѣсь ошибка и всему виноватъ я самъ. Нѣтъ ничего удивительнаго что человѣкъ растеряется, если его вдругъ призываютъ и объявляютъ ему что онъ долженъ веста подобнаго шалуна подъ арестъ, да еще въ такую холодную и сырую ночь. Бумага эта — извлеченіе изъ послѣдняго протокола о ревизіи артиллерійскихъ орудій.

— Въ такомъ случаѣ вамъ нечего дѣлать здѣсь. Я никого безъ приказа не пускаю.

— Господи, неужели мы должны опять пройти весь городъ и все это ради какого-то глупаго приказа?

— Но что же дѣлать въ такомъ случаѣ?

— А вотъ что. Мы теперь противъ самаго цирка: тамъ сегодня представленіе. Я подойду къ самому подъѣзду и буду смотрѣть на пріѣзжающихъ.

— Только ты смотри не скройся.

— Господи, да куда же я уйду?

Шмоллеръ поспѣшилъ по направленію къ Бригадной Школѣ, а Эрихъ подошелъ къ цирку. Съ обѣихъ сторонъ подъѣзда стояли безчисленные экипажи и толпился народъ. Эрихъ подошелъ къ большой афишѣ висѣвшей на стѣнѣ и прочелъ напечатанныя крупными буквами слова: «Дѣвица Кольма Тишка».

Эрихъ отошелъ отъ главнаго подъѣзда и пошелъ вдоль дѣвой стороны цирка. Здѣсь были двойныя двери, постоянно отворявшіяся: сюда то вводили, то выводили покрытыхъ коврами лошадей. Эрихъ страстно желалъ войти туда и случай помогъ ему. Къ дверямъ подошелъ старый берейторъ, ведя за собою шесть связанныхъ коней, и попросилъ Эриха подержать ему дверь. Эрихъ охотно исполнилъ просьбу незнакомца. Старикъ кивнулъ ему головою и предложилъ ему также войти въ циркъ. Нечего и говорить что Эрихъ принялъ это предложеніе съ радостью.

Старикъ былъ высокаго роста и сильнаго сложенія. Волосы у него были черные, курчавые, съ просѣдью, цвѣтъ лица темный, глаза большіе, блестящіе. Онъ взглянулъ съ улыбкой на Эриха и сказалъ:

— Я самъ когда-то служилъ въ артиллеріи и съ радостью вспоминаю о томъ времени. Останьтесь здѣсь, если желаете. Подите къ тому проходу, оттуда вы все увидите. Если кто-нибудь спроситъ зачѣмъ вы здѣсь, скажите что вы помогали старому Марешалю и что онъ просилъ васъ быть здѣсь.

Эрихъ началъ съ любопытствомъ оглядываться. Здѣсь все было грандіозно, роскошно. Это была громадная зала примыкавшая къ самому цирку. Налѣво отъ зады было большое пространство отгороженное для лошадей, которыхъ отсюда выводили въ циркъ; направо тянулись уборныя комнаты. Здѣсь двигалось, разговаривало громадное общество, состоящее изъ наѣздниковъ, наѣздницъ, офицеровъ и другихъ молодыхъ людей. Всѣ они болтали, смѣялись, какъ будто находясь въ гостиной.

Наѣздницы, большею частью красивыя, были одѣты въ легкіе, граціозные костюмы, сверкали золотомъ и драгоцѣнностями. Эрихъ наблюдалъ за ними съ особымъ любопытствомъ. Здѣсь все было безъ обмана. Здѣсь онѣ не притворялись равнодушными, не заставляли себя улыбаться, а говорили и думали что хотѣли.

Опасенія Эриха скоро исчезли: онъ зналъ что не встрѣтитъ здѣсь никого изъ начальства и изъ учителей Бригадной Школы. Его безпокоило только то что Шмоллеръ, не зная гдѣ онъ, могъ его не найти. Эрихъ поминутно оборачивался къ выходной двери, надѣясь увидѣть своего товарища. Онъ не ошибся. Онъ узналъ Шмоллера, который, сказавъ нѣсколько словъ Марешалю, подошелъ къ Эриху.

— Хорошъ ты, нечего сказать! Дождь льетъ какъ изъ ведра, вѣтеръ дуетъ, я тебя ищу какъ сумашедшій, а ты себѣ спокойно забрался за кулисы и наслаждаешься здѣсь!…

— Ты, кажется, забылъ что мнѣ еще предстоитъ испытать гораздо худшее.

— Это чортъ знаетъ что такое! Представь себѣ, я не досталъ приказа о твоемъ арестѣ. Канцелярія была заперта, а фельдфебель ушелъ куда-то.

— Что же будемъ дѣлать теперь?

— Я и самъ не знаю! Въ училище тебѣ нельзя вернуться, васъ могутъ выдать.

— Но не могу же я пробыть всю эту холодную ночь на улицѣ! Подумай самъ.

— Дѣйствительно, мы должны хорошенько обсудить наше положеніе. Если хочешь, зайдемъ въ трактиръ. Я прикажу подать намъ по стакану вина и тогда переговоримъ обо всемъ.

Эрихъ съ удивленіемъ взглянулъ на своего товарища.

— Ну да, я такой другъ какого ты нигдѣ не найдешь. Я не только перешарилъ всѣ карманы чтобы найти нѣсколько крейцеровъ и накормить тебя, но даже отказываюсь отъ свиданія которое мнѣ назначила одна прелестная особа. Только берегись, я потребую съ тебя возмездія.

— Хорошо, отвѣтилъ Эрихъ смѣясь. — Ты его уже получаешь. Согласись что только благодаря моему знакомству ты находишься теперь здѣсь, въ самомъ лучшемъ мѣстѣ всего цирка. Взгляни, какое здѣсь блестящее общество, — продолжалъ онъ тихо, — я увѣренъ, они дорого заплатили чтобы попасть сюда; тебѣ же это ничего не стоитъ.

— Чортъ возьми! я давно говорилъ что ты хитрецъ. Въ тихомъ омутѣ всегда водятся черти.

Громадный, полный народа циркъ вдругъ ожилъ. Все доказывало что должно было произойти нѣчто необыкновенное. Всѣ спѣшили занять свои мѣста, протирали бинокли и какъ-то напряженно смотрѣли на дверь, соединявшую самый циркъ съ переднею залой. На аренѣ показался самъ содержатель цирка, въ сопровожденіи своихъ многочисленныхъ берейторовъ и учениковъ. Онъ былъ одѣтъ просто, но изящно, безукоризненно. Окинувъ бѣгло, серіознымъ взглядомъ, всю арену, онъ остановился, сдѣлалъ легкое движеніе правою рукой и отослалъ свою свиту, оставивъ при себѣ только четырехъ лучшихъ берейторовъ.

Оркестръ громко заигралъ бѣшеный чардакъ. Началось второе отдѣленіе.

Эрихъ и бомбардиръ Шмоллеръ стояли у самаго входа. Здѣсь, образуя собою широкій проходъ, толпилось множество наѣздниковъ, наѣздницъ, офицеровъ и другой молодежи. Всѣ ждали чего-то, всѣ молчали. Но вдругъ все зашевелилось. Раздались восторженные крики, громкія рукоплесканія.

— Это она! Тишка! Браво, браво! Тишка!

На арену выступили пять прекрасныхъ венгерскихъ лошадей. На одной изъ нихъ, осѣдланной, стояла знаменитая Тишка. Она стояла прямо, гордо. Въ правой рукѣ у нея былъ хлыстъ, лѣвой она держала крѣпкіе поводья. Выѣхавъ на арену, она вдругъ ослабила ихъ и слегка ударила хлыстомъ по воздуху. Лошади бѣжавшія впереди высоко подняли гривы и понесли бѣшенымъ галопомъ. Обѣжавъ арену нѣсколько разъ, онѣ разомъ остановились, заслышавъ легкій свистъ наѣздницы. Тишка улыбнулась и граціозно поклонилась зрителямъ. Тогда подошелъ къ ней хозяинъ цирка, между тѣмъ какъ берейторъ принялся еще разъ осматривать сбрую лошадей.

Тишка была удивительно хороша. Высокая, стройная, граціозная, она дышала той чистотой, той дѣвственностью, которой уже давно не было у другихъ наѣздницъ. Все въ ней изобличало громадную силу и энергію. Черты лица были правильныя, изящныя, тонкія губы крѣпко сжаты. Но особенно хороши были ея глаза. Большіе, темные, жгучіе, они свѣтились какою-то затаенною грустью, какою-то глубокою печалью.

Она была одѣта въ простой бѣлый костюмъ. На головѣ красовалась венгерская шляпа съ орлинымъ перомъ.

Она наклонилась къ сѣдлу и привязала поводья переднихъ лошадей къ сѣдельной лукѣ своего коня. Затѣмъ она сѣла, сложила руки, сковала голову и тихо прищелкнула языкомъ. Лошади, заслышавъ этотъ звукъ, вздрогнули и побѣжали легкимъ, граціознымъ галопомъ. Она ѣхала тихая, задумчивая. Она возвращалась домой громадною венгерскою степью, мечтала о родной пуштѣ… Взоръ ея изрѣдка оживлядся, она поднимала голову, заслоняла глаза рукою и устремляла взоръ въ необъятную даль степи.

Оркестръ тихо игралъ, нѣжную, грустную мелодію. Только изрѣдка мелодія эта прерывалась болѣе рѣзкими, страстными звуками.

Но Венгеркѣ должно быть что-то послышалось. Она выпрямляется, взглядъ ея оживаеть. Она вслушивается: слышитъ за собой стукъ копытъ. Тогда она быстро склоняется съ сѣдла внизъ. Лицо ея почти касается земли. Она не ошиблась, то былъ конскій топотъ. Черты ея лица снова становятся суровы, энергичны. Лошади, будто понимая ее, также ускоряютъ свой бѣгъ. Имъ не нужно ни движенія хлыста, ни звука ея голоса. Онѣ бѣгутъ, высоко поднявъ головы, будто почуявъ приближеніе врага. И дѣйствительно, нѣсколько секундъ спустя, выбѣгаетъ на арену дикая лошадь. Она приближается къ лошадямъ Тишки и затѣмъ бѣшеными прыжками отбѣгаетъ отъ нихъ. Тишка, съ быстротою молніи, вскакиваетъ на ноги, становится на сѣдло своей лошади и схватываетъ повода переднихъ лошадей. Затѣмъ раздается ея короткій, звонкій крикъ и начинается знаменитая дикая охота Тишки. Лошади ея бѣшено несутся, преслѣдуя дикаго скакуна, а она стоитъ гордая, твердая, суровая. Изрѣдка она наклоняется то направо, то налѣво, то впередъ, то назадъ. Движенія ея смѣлы, изящны, граціозны. Въ ней все естественно и въ то же время безукоризненно. То она сближаетъ своихъ лошадей и становится на двухъ разомъ, то наклоняется съ сѣдла внизъ и оправляетъ сбрую, то опять заставляетъ ихъ бѣжать на встрѣчу дикому коню, но все напрасно. Это страшная, бѣшеная охота, полная опасности и отваги. Можно было ждать каждую минуту что наѣздница упадетъ и будетъ раздавлена. Но эти опасенія напрасны. Она стоитъ все такая же гордая, суровая, на своей лошади. Глаза ея сверкаютъ, на губахъ дрожитъ горькая улыбка. Она должна поймать дикаго коня, должна во что бы то ни стало. Она опускается на колѣно, снова связываетъ повода своихъ лошадей и снимаетъ съ сѣдельной луки своей лошади свернутый арканъ. Затѣмъ снова вскакиваетъ на ноги и, держа высоко въ правой рукѣ арканъ, а въ лѣвой конецъ его, продолжаетъ свою отчаянную погоню.

Зрители молчатъ. Никто не шевелится; не слышно ни одного звука. Всѣмъ извѣстно что будетъ теперь, почти всѣ уже видѣли Тишку прежде. Но всѣ знали также что достаточно было одного неловкаго движенія съ ея стороны или со стороны лошадей, и она погибла безвозвратно. Всѣ были блѣдны, встревожены, только она одна казалась спокойной. Она не боится, въ ней только одно желаніе, одна страсть — это поймать скорѣе дикую, бѣшеную лошадь. Она напрягаетъ всѣ силы, высоко поднимаетъ свой арканъ… Глаза ея горятъ, раздается ея короткій, рѣзкій крикъ, она выгибается назадъ, потомъ вдругъ опять выпрямляется и стоить гордая, улыбающаяся, торжествующая… Она поймала дикаго скакуна.

Трудно описать тотъ восторгъ, тѣ бѣшеные крики и рукоплесканія что раздались по цирку. Со всѣхъ сторонъ летѣли дорогіе и изящные букеты. Всѣ смотрѣли съ какимъ-то обожаніемъ, съ какимъ-то восторгомъ на эту дикую, смѣлую, прекрасную дѣвушку.

А Эрихъ? Эрихъ стоялъ пораженный восторгомъ и радостью. Онъ узналъ ее, узналъ Эсмеральду, прекрасную Цыганку которая освободила его изъ тюрьмы.

Представленіе Тишки кончилось. Эрихъ и Шмоллеръ едва успѣли вернуться въ переднюю залу, какъ въ нее въѣхала Тишка. Она сошла съ лошади. Та же толпа которая полчаса тому назадъ восхищалась другими наѣздницами, окружила теперь ее. Она слушала ихъ равнодушно и ласково гладила свою лошадь. Но вдругъ она вздрогнула, взглядъ ея ожилъ и, бросивъ повода своей лошади одному изъ конюховъ, въ одну секунду она очутилась подлѣ Эриха. Она положила ему на плечо руку, взглянула ему въ глаза и весело, громко воскликнула:

— Да, это вы, какъ я рада, какъ я счастлива!

Всѣ глядѣли на нее съ изумленіемъ. «Что она еще выдумала?» спрашивалъ одинъ другаго. «Опять прежнія причуды. Можетъ-быть это другъ прежнихъ лѣтъ… Однако онъ кажется моложе ея… Странная, непонятная женщина!»

Но Тишка, казалось, ни на кого не обращала вниманія. Она схватила Эриха за руку и повела въ свою уборную.

V. Странная ночь.

— Ну, господа, не доказываетъ ли это что она не отстала еще отъ своей прежней дикой цыганской жизни? спросилъ первый поручикъ графъ Барингъ, дѣлая при этомъ видъ что любуется прекрасною лошадью знаменитой Тишки.

— Ты правъ, отвѣтилъ молодой блѣдный гусаръ, — и досадно еще то что она ни на что не обращаетъ вниманія! Она должна бы гордиться тѣмъ что мы, люди высшаго круга, восхищаемся ею. Въ ней нѣтъ благодарности. Я напишу, во что бы то ни стало, нѣсколько словъ моимъ знакомымъ въ столицу. Посмотримъ, какъ они ее встрѣтятъ тамъ! Къ тому же, увѣряю васъ, господа, все искусство ея одно дьявольское навожденіе!

— Говорите что хотите, любезный баронъ, но вѣрьте мнѣ. въ столицѣ ее примутъ еще съ большимъ восторгомъ, нежели здѣсь. Она тамъ всѣхъ сведетъ съ ума. Я слышалъ что Рейцъ аганжировалъ ее на осень и предложилъ ей баснословныя деньги!

— Конечно, я самъ того мнѣнія что здѣсь долженъ быть какой-нибудь обманъ, но, во всякомъ случаѣ, она страшно дѣйствуетъ на нервы. Чтобы поймать дикую лошадь арканомъ нужно крѣпко сидѣть въ сѣдлѣ, нужна необыкновенная сала, а она между тѣмъ стоитъ во все время этой бѣшеной скачки… Право, можно подумать что она ловитъ не дикую, бѣшеную лошадь, а слабаго ягненка!

— Но ты совершенно потерялъ изъ виду дрессировку лошадей, замѣтилъ баронъ.

— Какая тутъ дрессировка! Попробуй-ка справиться съ этими дикими, неукротимыми конями! Не забывай также что они боятся аркана. Я самъ видѣлъ какъ лошадь во время второй погони до того сильно рванулась впередъ что самый лучшій наѣздникъ не усидѣлъ бы на сѣдлѣ; она же только поотпустила немного арканъ и потомъ снова съ такою силой притянула его къ себѣ что лошадь стала точно вкопаная. Нѣтъ, у нея небывалая сила, невиданная ловкость!

— Къ тому же она граціозна, изящна… сказалъ гусаръ.

— И хороша собою! прошепталъ молодой баронъ.

— Чортъ возьми! Я право начинаю завидовать вашему двоюродному брату, графу Зеефельду!

— Не думаю чтобъ ему можно было завидовать, отвѣтилъ графъ Барингъ, пожимая плечами. — Насколько я слышалъ, онъ не имѣлъ еще пока успѣха, да это и понятно. Зеефельдъ далеко не напоминаетъ собою Адониса, а деньги она ни во что не ставитъ.

— Однако, вы забыли, улыбнулся въ отвѣтъ баронъ, — вы забыли что Тишка была съ нимъ въ связи еще прежде, когда жила въ таборѣ. Развѣ вы не видѣли ее тогда на маневрахъ?

— Нѣтъ, видѣлъ. Я даже встрѣтился съ нею въ замкѣ вашего двоюроднаго брата.

— Ну, вотъ тамъ-то онъ и сошелся съ нею.

— То-есть, Дагобертъ намекалъ на это. Но я его хорошо знаю. Я знаю также что его похожденія не увѣнчались тогда успѣхомъ. По крайней мѣрѣ, онъ былъ въ самомъ дурномъ расположеніи духа. Къ тому же цыганскій таборъ, а съ нимъ и прекрасная Кольма, оставили въ ту же ночь замокъ. Въ Вальдбургѣ остались тогда только одна больная женщина и маленькая блѣдная дѣвочка

— Я думалъ что встрѣчу здѣсь его двоюроднаго брата, сказалъ гусаръ.

— Я и самъ удивляюсь что его еще нѣтъ. Онъ былъ все время въ Вальдбургѣ, куда дворъ пріѣхалъ на охоту. Но онъ хотѣлъ во всякомъ случаѣ быть сегодня здѣсь. Вѣроятно его что-нибудь задержало; онъ не пропускалъ до сихъ поръ еще ни одного представленія Тишки.

— Однако, жаль что его нѣтъ здѣсь. Я увѣренъ что послѣдній поступокъ Кольмы не произвелъ бы на него особенно хорошаго впечатлѣнія!

— Я въ сущности не придаю этому большаго значенія. Тишка совсѣмъ не такая женщина чтобы заниматься подобными пустяками.

— Но можетъ-быть это прежнее знакомство, прежняя любовь?

— Что-то не похоже на то, онъ еще очень молодъ.

— Ну, братъ, ты не знаешь женщинъ: онѣ въ высшей степени причудливы, замѣтилъ гусаръ. — Хотѣлъ бы я знать кто этотъ счастливецъ?

— Если не ошибаюсь, это былъ простой артиллеристъ. Впрочемъ это легко узнать. Тамъ стоитъ другой, кажется его товарищъ. Эй, бомбардиръ! крикнулъ драгунъ: — Прошу васъ, подойдите сюда.

ПІмоллеръ поспѣшилъ исполнить просьбу молодаго драгуна.

— Какъ зовутъ вашего товарища?

Шмоллеръ счелъ за лучшее скрыть настоящее имя Эриха, поэтому, вспомнивъ первое попавшееся имя, онъ отвѣтилъ:

— Канониръ Флаттигъ, писарь бригадной канцеляріи.

— Флаттигъ, Флаттигъ, повторялъ какъ-то небрежно баронъ, стараясь въ то же время хорошенько разсмотрѣть стоявшаго предъ нимъ бомбардира. — Странное имя, ничтожное имя… Ну, мнѣ это все равно.

— Да и мнѣ тоже, замѣтилъ драгунъ. — Развѣ подразнить любезнѣйшаго Дагоберта? Однако, господа, пойдемте; началось третье отдѣленіе. Теперь очередь прекрасной Леоніи.

— То ли дѣло Леонія! Эта женщина умѣетъ жить по крайней мѣрѣ и знаетъ цѣну себѣ и другимъ.

Офицеры и остальная молодежь вошли въ циркъ. Въ тоже время отворилась дверь уборной и Эрихъ подошелъ къ бомбардиру Шмоллеру.

— Ну, дружище, нечего сказать, хорошъ ты! обратился Шмоллеръ къ Эриху. — Живешь себѣ въ полномъ раздольѣ, а притворяешься и корчишь изъ себя самаго невиннаго человѣка. Лихой ты парень, нечего сказать. Ужь не назначилъ ли ты заранѣе это свиданіе? Можетъ-бытъ и приказъ-то объ арестѣ ты самъ же у меня укралъ? Если такъ, то возврати его скорѣе. Тебя давно пора запереть.

— Полно, Шмоллеръ, отвѣтилъ ласково Эрихъ. — Пойдемъ, если хочешь.

— Но куда же? Эхъ, братъ, заварилъ ты кашу.

Переговоривъ, они рѣшили что Эрихъ проведетъ ночь у своего товарища, а рано утромъ Шмоллеръ отведетъ его подъ арестъ.

Эрихъ направился къ зданію Бригадной Школы. Онъ нѣсколько разъ останавливался, сворачивалъ назадъ и потомъ опять продолжалъ прежнюю дорогу. Онъ видимо боролся съ собою. Онъ не зналъ идти ли ему въ училище, въ душную комнату бомбардира, или исполнить просьбу прекрасной Эсмеральды и провести вечеръ съ нею. Она просила его такъ нѣжно, такъ ласково. Она такъ обрадовалась этой внезапной встрѣчѣ. Онъ вспомнилъ также что она обѣщала ему разказать все что съ нею было послѣ ихъ послѣдняго свиданія, вспомнилъ что она просила, чтобъ и онъ въ свою очередь не скрылъ отъ нея какъ онъ прожилъ послѣдніе годы.

Онъ уже подходилъ къ самому училищу, но вдругъ опять круто повернулъ назадъ и снова вернулся къ цирку. Должно-быть представленіе окончилось, такъ какъ къ подъѣзду длинными рядами подъѣзжали и опять отъѣзжали всевозможные экипажи. Эрихъ замѣтилъ выходившихъ офицеровъ и вспомнивъ что уже десять часовъ, поспѣшно отошелъ въ сторону и сталъ за небольшою коляской. Въ коляскѣ сидѣлъ какой-то господинъ, который разговаривалъ съ офицерами подошедшими къ его экипажу.

— Чортъ бы ихъ всѣхъ побралъ! сказалъ сидѣвшій въ коляскѣ. — Я долженъ былъ ждать, потому что всѣ лошади были заняты. Ты говоришь что представленіе было удачно?

— Тишка была безподобна.

— Еслибы ты зналъ какъ я радовался при одной мысли что увижу ее. Право, на землѣ нѣтъ полнаго счастія.

— Ну, нѣтъ худа безъ добра. Можетъ-быть оно и къ лучшему что тебя не было сегодня.

Послѣднія слова были произнесены съ легкою насмѣшкой.

— Хорошо, пусть будетъ по твоему. А теперь не хотите ли поужинать со мною? Я заранѣе разчитывалъ на васъ и приказалъ приготовить въ Hôtel du Nord хорошія комнаты и ужинъ. Согласны?

— Благодаримъ, благодаримъ! вскричало нѣсколько голосовъ. — Поѣзжай, мы пріѣдемъ вовремя.

Господинъ въ коляскѣ поклонился и уѣхалъ.

Эрихъ рѣшилъ что отправится къ Эсмеральдѣ. Она дала ему подробный адресъ своей квартиры, и четверть часа спустя, онъ уже былъ предъ ея домомъ. У крыльца стоялъ старый Марешаль, который, завидѣвъ Эриха, взялъ его за руку и повелъ въ домъ.

Эрихъ увидѣлъ прежде всего кухню, гдѣ ярко пылалъ огонь. Онъ невольно вспомнилъ огни цыганскаго табора. Старикъ повелъ Эриха по лѣстницѣ и ввелъ его въ небольшую комнатку. Здѣсь на столахъ и на стульяхъ лежали сбруи, сѣдла, попоны и тому подобныя принадлежности верховой ѣзды. Старикъ остановился. Раздался тихій, но рѣзкій звукъ, походившій на крикъ хищной птицы. Минуту спустя, послышался изъ сосѣдней комнаты другой крикъ, крикъ перепела. Тогда Марешаль отворилъ дверь и впустилъ молодаго человѣка въ сосѣднюю комнату.

Комната эта была большая, теплая, ярко освѣщенная. Меблировка была самая разнообразная, фантастическая. Здѣсь были и столы, и стулья, и диваны, — но все это, а также и полы, было необыкновенно пестро, богато и покрыто дорогими персидскими коврами.

Эсмеральда, — онъ все еще называлъ ее этимъ именемъ, — подошла къ нему и протянула ему обѣ руки. Она была счастлива что онъ исполнилъ ея просьбу и пришелъ. Она усадила его на диванѣ и замѣтивъ что его свѣтлые вьющіеся волосы влажны отъ дождя, начала вытирать ихъ тонкимъ шелковымъ платкомъ. Затѣмъ, вынувъ изъ своихъ косъ дорогой гребешокъ, она принялась причесывать его голову. На ней былъ надѣтъ легкій изящный восточный костюмъ. Она была такъ нѣжна, такъ граціозна, такъ проста и невинна что Эрихъ невольно почувствовалъ что полюбилъ ее какъ родную сестру.

— Я помню ту ночь, сказала она, причесавъ его голову и разсматривая его. — Я стояла тогда въ тѣни и наблюдала за нимъ… Я слѣдила за каждымъ его шагомъ… И еслибъ я не убѣдилась что вы скрылись, что вы спасены, еслибъ я замѣтила что онъ рѣшился поднять на васъ руку, о, клянусь, онъ былъ бы мертвъ! Глаза ея какъ-то странно блестѣли, губы дрожали. Она невольно схватилась рукою за кушакъ, будто намѣревалась выхватить оттуда свой тонкій, изящный кинжалъ.

— Но чѣмъ же я заслужилъ это участіе? Васъ окружаютъ такіе гордые, знатные поклонники, а я бѣдный, ничтожный человѣкъ.

— Ахъ, я ненавижу ихъ, я ихъ всѣхъ презираю! Вы спрашиваете, отчего я выказываю вамъ столько участія? Я и сама не знаю! Я знаю только что оно явилось во мнѣ еще въ тотъ вечеръ когда вы свалились надъ нами и отвезли васъ въ таборъ. Даже Бланда, равнодушная и холодная ко всѣмъ, даже она полюбила васъ и часто объ васъ вспоминала.

— Вы говорите о той маленькой, блѣдной дѣвочкѣ? Гдѣ она? Гдѣ вашъ таборъ, гдѣ ваши прежніе друзья?

— Гдѣ они?… Они, вѣроятно, какъ и прежде, странствуютъ съ одного мѣста на другое… Они вѣдь не знаютъ ни усталости, ни отдыха.. Бланда не съ ними. Мать ея заболѣла и она оставила насъ…

— Я слышалъ что она осталась въ замкѣ стараго графа Зеефельда?

— Да, мать ея была слишкомъ больна и слаба и не могла слѣдовать за нами. По крайней мѣрѣ она такъ увѣряла. Но я думаю что она была рада случаю отдѣлаться отъ насъ. Да и маленькая Бланда, — продолжала Эсмеральда послѣ нѣкотораго молчанія, — не подходила къ вашему табору. Она это хорошо понимала, несмотря на свою молодость. Она избѣгала всѣхъ въ таборѣ, исключая меня.

— Это понятно, отвѣтилъ улыбаясь Эрихъ. — Она знала что вы ее любили.

— Ты дѣйствительно находишь что меня можно любить! воскликнула Эсмеральда, съ веселымъ смѣхомъ. — Ну, въ такомъ случаѣ, ты также меня полюбишь; вѣдь я и тебя люблю, пойми меня хорошенько, я люблю тебя какъ любила Бланду.

— Какъ хорошо и какъ ярко пылаетъ каминъ.

— Я люблю это. Она устремила блестящіе, счастливые глаза въ огонъ. — Глядя на этотъ огонь, я вспоминаю старые. прежніе дни… Я люблю этотъ огонь… Люблю еще звѣздное небо, люблю нашу венгерскую степь. О, какъ она хороша, какъ въ ней привольно!… О чемъ вы спрашивали? Ахъ, да, вы разспрашивали о Бландѣ! Она васъ больше интересуетъ, нежели я. Я это прочла въ вашихъ глазахъ…. О комъ я говорила?… Да, я говорила что она не подходила къ вашему табору. Это всякій замѣчаетъ. У нея были такіе удивительные, роскошные волосы: длинные, свѣтлые, будто перемѣшанные съ золотомъ и серебромъ. И при этомъ она была всегда такъ горда. Это и побудило Чандора принять ее въ нашъ таборъ. Мы нашли ее съ матерью въ небольшомъ городкѣ, какъ разъ въ то время когда отецъ ея умеръ, въ какомъ-то амбарѣ. Онъ странствовалъ съ женою и съ ребенкомъ изъ города въ городъ и имѣлъ при себѣ шесть бѣлыхъ пуделей, которые дѣлали разные фокусы. Ихъ продали, конечно, съ согласія вдовы, и затѣмъ мы отправились далѣе. Дѣвочка приносила хорошій доходъ табору. Ее всюду хорошо принимали. Не правда ли, — продолжала Эсмеральда быстро наклонившись къ Эриху, — кто разъ видѣлъ Бланду, тотъ не забудетъ ея? Да, это было странное, гордое, замкнутое существо. А между тѣмъ, сердце въ ней было горячее, любящее, она любила меня, любила всѣхъ, даже Чандэра, который хотѣлъ изъ нея сдѣлать въ послѣдствіи герцогиню табора…. да, въ послѣдствіи, потомъ, какъ я была бы удалена.

Глаза ея горѣли мрачнымъ, тоскливымъ огнемъ. Она была блѣдна.

Дверь отворилась, и на порогѣ показался старый Марешалъ. Кольма Тишка замѣтила его и весело сказала:

— Хорошо, Марешаль, мы сейчасъ придемъ ужинать. Затѣмъ она, вскочивъ съ своего мѣста, взяла Эриха за руку и повела его въ небольшую сосѣднюю комнату. И здѣсь все было богато, изящно, но въ то же время отличалось необыкновенною пестротой. Столъ былъ прекрасно сервированъ. Ужинъ состоялъ изъ знаменитой венгерской пушты, какъ приготовляютъ ее пастухи, изъ холоднаго паштета, изъ печеній и самыхъ изысканныхъ плодовъ. Стояла также серебряная ваза съ шампанскимъ и два серебряные бокала.

Эрихъ еще первый разъ въ жизни пилъ шампанское. Онъ невольно вспомнилъ Шмоллера и пожалѣлъ что тотъ не могъ насладиться этимъ прекраснымъ ужиномъ. Онъ и не подозрѣвалъ что Шмоллеръ точно также наслаждался въ эти минуты, хотя и по своему.

Окончивъ ужинъ, Тишка сказала по-венгерски нѣсколько словъ Марешалю и пошла съ Эрихомъ въ прежнюю пріемную комнату. Каминъ ярко пылалъ. Они стали у окна. Облака исчезли, и небо покрылось яркими звѣздами. Ночь была холодная и свѣтлая. Кольма указала рукою на прекрасное созвѣздіе Оріона и тихо сказала:

— Взгляни, какъ прекрасно это созвѣздіе! Я люблю Оріона, онъ нашъ путеводитель, нашъ компасъ. Онъ укажетъ намъ дорогу въ нашъ прекрасный южный край, онъ освободитъ насъ изъ этого холоднаго сѣвера, гдѣ мы такъ одиноки, такъ покинуты всѣми…. Да, какой одинокою, какой покинутою и несчастною чувствуешь себя среди этихъ людей, холодныхъ, разчетливыхъ, умныхъ и въ то же время съ глупыми страстями! — Она положила руку на его плечо и продолжала: — Вотъ отчего я такъ обрадовалась завидя тебя. Я вспомнила тотъ часъ когда ты помогъ мнѣ, вспомнила и тотъ вечеръ когда спасла тебя. О, я умѣю узнавать судьбу по глазамъ и по звѣздамъ, и я знаю, въ нашей жизни будетъ много общаго, намъ обоимъ придется много страдать.

— Но скажите мнѣ, когда вы читали на звѣздахъ судьбу мою?

— Называй меня по имени, называй Кольмой. Когда я читала по звѣздамъ? Еще въ ту ночь когда мы, благодаря твоей помощи, вернулись въ таборъ. Вѣрь мнѣ, Оріонъ будетъ играть не малую роль въ твоей жизни. Нѣтъ созвѣздія прекраснѣе Оріона. Оріонъ это могучій герой, одѣтый въ крѣпкую броню и окруженный блестящимъ волшебнымъ поясомъ. Взгляни, этотъ поясъ состоитъ изъ двойныхъ звѣздъ… Но въ немъ есть и туманныя пятна, берегись ихъ. А теперь пойдемъ, я уложу тебя спать…. Я спою тебѣ колыбельную пѣсню, крошка моя, а затѣмъ спокойная ночь.

— Что касается покоя, то меня ждутъ холодная темница и деревянныя нары. Прощай Кольма.

Глаза ея затуманились. Она сердито откинула голову назадъ и отвѣтила:

— Какъ, ты хочешь проститься со мной, и въ этотъ часъ? Нѣтъ, ты проведешь эту ночь у меня. Это мое твердое рѣшеніе. Ночь холодна, и я не отпущу тебя. Слышишь, я не хочу! Полно, не будь ребенкомъ, — продолжала она уже ласково. — Я такъ давно не видала Бланду и не имѣю теперь силъ разстаться съ тобой…. Нѣтъ, ты не уйдешь. Къ тому же я боюсь, особенно въ эту ночь….

— Но вѣдь вы не однѣ, у васъ Марешаль, прислуга….

— Марешаль въ сараѣ, при лошадяхъ; прислуга же спитъ какъ убитая.

Она отбросила назадъ свои черные, густые волосы и громко, но какъ-то грустно, засмѣялась.

— О, какъ ты еще глупъ, какъ ты глупъ, Эрихъ! Знаешь ли ты что многіе, при одной мысли что они могутъ провести эту ночь въ моемъ домѣ, сошли бы съ ума отъ радости и восторга? Но я оттого и люблю тебя что ты не сходишь съ ума отъ этой мысли…. Послѣднія слова она произнесла нѣжнымъ, грустнымъ голосомъ. Она обвила рукою его голову и прижала лицо къ его плечу. — Да, мнѣ хорошо теперь, хорошо съ тобою…. Хорошо, несмотря на то что Оріонъ такъ ярко сверкаетъ. Пойдемъ, я уложу тебя, уложу, какъ когда-то укладывала Бланду. Я приказала приготовить тебѣ постель тамъ, въ столовой. Распорядись чтобы тебѣ было удобнѣе. Я еще приду проститься съ тобою.

Она поставила на полъ большую восковую свѣчку и вышла изъ комнаты.

Въ столовой, на одномъ изъ дивановъ, были разостланы мягкіе, дорогіе ковры и шали. Эрихъ невольно остановился предъ своею постелью и задумался. Сколько странныхъ, необъяснимыхъ и новыхъ ощущеній пережилъ онъ въ теченіе этого дня! Не сонъ ли это? подумалъ онъ. Но нѣтъ, то не былъ сонъ.

Предъ нимъ, на полу, горѣла восковая свѣча, въ углу лекало сѣдло прекрасной Тишки. Онъ вспомнилъ какъ она была прекрасна, управляя своими дикими конями, какъ всѣ восторженно привѣтствовали ее. Эрихъ снялъ сапоги и легъ одѣтый на диванъ.

Нѣсколько минутъ спустя, отворилась дверь, и у порога показалась Кольма.

— Вотъ и хорошо! Дѣти должны быть послушны. Я прощусь съ тобой, затѣмъ ты можешь спать.

Она присѣла къ нему на диванъ. Своею бѣлою, прекрасною рукой она тихонько перебирала его свѣтлыя, вьющіяся кудри. Затѣмъ, будто желая узнать сильно ли бьется его сердце, она прижала свою руку къ его груди.

Эрихъ чувствовалъ какъ горѣла и какъ дрожала эта маленькая, изящная ручка; онъ чувствовалъ близость ея молодаго, стройнаго стана. Сердце въ немъ сильно забилось….

— Заснешь ли ты, крошка моя? Она глубоко вздохнула, голосъ ея тихо дрожалъ, глаза были опущены.

— Я думаю что засну, отвѣтилъ онъ. — Я очень усталъ.

— Спи спокойно. Да сохранитъ тебя Небо! Она нагнулась къ нему, быстро поцѣловала его горячія, прекрасныя губы и не оборачиваясь вышла изъ комнаты. Затѣмъ она заперла дверь на ключъ, вынула его и подошла къ окну. На небѣ все еще горѣли и дрожали миріады звѣздъ, и между ними ярко выдѣлялся гордый Оріонъ.

Напротивъ, въ маленькомъ домикѣ, все уже спало. Кольма открыла окно. Ночь была холодна, но Кольма не чувствовала холода. Она не замѣчала что волосы у ней распустились и что вѣтеръ игралъ ими….

«Къ чему этотъ вѣтеръ? подумала она. Нѣтъ, такъ будетъ лучше…. Я не хочу чтобы мною овладѣло опять это странное, дикое, жгучее и преступное желаніе, я не хочу чтобъ….»

Быстрымъ движеніемъ открыла она окно и бросила на улицу ключъ которымъ заперла Эриха. Она слышала какъ ключъ ударился о камень; затѣмъ все опять стихло.

— Марешаль найдетъ его завтра утромъ. Пусть онъ его найдетъ, такъ лучше.

Эрихъ спалъ. Онъ былъ еще очень молодъ, сердце въ немъ было чистое, непорочное, какъ у ребенка. Онъ видѣлъ странные, тяжелые сны. Онъ видѣлъ себя въ монастырѣ Св. Августина. Ему на встрѣчу шла прекрасная Кольма, а за нею самъ Св. Августинъ, патронъ бывшаго монастыря. Святой уговаривалъ его вернуться назадъ, доказывая что здѣсь нѣтъ никакой тюрьмы. Затѣмъ онъ видѣлъ себя въ циркѣ, видѣлъ стараго полковника. Кольма летала на своихъ дикихъ коняхъ и ловила своимъ арканомъ гусарскаго офицера, графа Зеефельда. Но вдругъ все исчезло, осталась одна Кольма. Она была такъ хороша, такъ изящна. Онъ разговаривалъ съ ней, лилъ вино. Она укладывала его спать, цѣловала его, хотѣла уйти, но Эрихъ удержалъ ее и сталъ умолять остаться съ нимъ. Онъ чувствовалъ какъ она припала къ нему, какъ ея руки крѣпко и сильно обвились вокругъ его головы, чувствовалъ блескъ ея черныхъ, глубокихъ глазъ, ея горячее, порывистое дыханіе. Эрихъ сознавалъ что онъ погибъ, и ему стало страшно. Но вдругъ раздался голосъ, ненавистный ему голосъ: онъ собралъ всѣ силы и вырвался изъ объятій Кольмы… Ахъ, все это былъ сонъ! Даже голосъ, этотъ ненавистный голосъ слышится ему во снѣ.

Онъ хотѣлъ вскочить на ноги и бѣжать туда откуда раздавался этотъ голосъ: но тщетно, сонъ держалъ его въ крѣпкихъ объятіяхъ. Эрихъ страшно страдалъ. А голосъ все продолжалъ раздаваться… Эрихъ застоналъ и проснулся. Нѣтъ, то не былъ сонъ: онъ слышалъ, отчетливо слышалъ этотъ ненавистный голосъ. Вокругъ него была страшная темнота. Онъ вскочилъ съ дивана, одѣлся и подошелъ къ дверямъ откуда раздавался голосъ.

Во теперь онъ разслышалъ голосъ Тишки. Она говорила тихо, но въ то же время рѣзко, сурово:

— Я никогда не давала вамъ повода ворваться такимъ образомъ въ мой домъ. Вы не имѣете права ставить меня въ такое затруднительное положеніе. Неужели это подвигъ рыцаря? Напасть на беззащитную женщину…. стыдитесь!

Разімся другой голосъ, хриплый, дрожащій. Видно было что человѣкъ которому онъ принадлежалъ былъ сильно взволновавъ.

— Мнѣ нечего стыдиться, если эта беззащитная женщина такъ прекрасна и такъ горда какъ ты, Кольма. Ты сама виновата. Ты сама отвергала всѣхъ рыцарей и желала только рабовъ. Но ты забыла что и рабъ можетъ порвать свои цѣпи.

— Прочь, прочь! воскликнула Тишка. — Уйдите тою же дорогой которою ворвались сюда.

— То-есть чрезъ окно? отвѣчалъ онъ, насмѣшливо смѣясь. — Что жъ, я и на это согласенъ, но не раньше утра. Будь благоразумнѣй, Кольма. Чортъ знаетъ, — продолжалъ голосъ дрока, но уже болѣе сдержанно. — Какъ понять васъ, женщинъ. Вѣдь я писалъ тебѣ вчера. Развѣ ты не получила моего письма? О, я знаю, письмо дошло до тебя, я имѣю на то доказательство.

— Развѣ я отвѣтила вамъ? Да и могла ли я отвѣтить на явсьмо, не зная вашего адреса? О, будь у меня вашъ адресъ, я не оставила бы васъ безъ отвѣта! Я отняла бы у васъ всякую надежду, всякое желаніе войти сюда.

— Еслибы ты знала какъ страстно желалъ я видѣть тебя въ циркѣ, съ какою жадностью хотѣлъ ловить взглядъ твоихъ прекрасныхъ глазъ.

— Вѣрьте мнѣ, вы прочли бы въ нихъ одну ненависть, одно презрѣніе къ вамъ.

— Вѣрь послѣ того судьбѣ своей! Голосъ замолкъ не надолго, затѣмъ опять продолжалъ: — Я торопился, но все-таки опоздалъ къ представленію. Однако дѣло не въ этомъ, — продолжалъ онъ уже болѣе грубо, — мое письмо дошло до тебя и я имѣю твой отвѣтъ.

— Мой отвѣтъ? — Слова эти были произнесены скоро, рѣзко: — Какъ вы смѣете это говорить?

— Да, ты отвѣтила мнѣ. Мнѣ нѣтъ дѣла что отвѣтъ этотъ не былъ написанъ на изящной, раздушенной бумажкѣ, во все-таки я не остался безъ отвѣта. Прошу тебя еще разъ, Кольма, будь умнѣе. Вѣдь ты знаешь что я уже слѣжу за тобой три года шагъ за шагомъ. Вспомни какую блестящую обстановку предлагалъ я тебѣ, вспомни на какія жертвы былъ готовъ, вспомни…

— Вы имѣете мой отвѣтъ?

— Чортъ возьми. Если это не отвѣтъ, то что же это такое наконецъ? Я лишу тебѣ длинное письмо, описываю въ немъ всѣ страданія любви и безумной ревности, которыя пережилъ ради тебя. Затѣмъ, узнавъ о назначенномъ представленіи, въ циркѣ, я спѣшу въ городъ, опаздываю, прихожу къ твоему дому и вижу что окно твое освѣщено. Я стою подъ окномъ, старая отъ любви и желаній, я жду твоего призыва, во все напрасно. Страданія мои доходятъ до бѣшенства. Но вдругъ окно твое растворяется, я вижу тебя, слышу какъ ты бросаешь ключъ и вслѣдъ затѣмъ исчезаешь. О, еслибы ты могла постигнуть мою радость, мой восторгъ! Вѣдь ты знала что я тамъ внизу подъ твоимъ окномъ, что я дрожу отъ любви и нетерпѣнія? Ключъ брошенный тобою не твой ли отвѣтъ мнѣ?

— Пресвятая Дѣва, это ужасно!

— Я сейчасъ же замѣтилъ что онъ не былъ отъ воротъ. Но я все-таки понялъ тебя. Окно не было затворено, и я вошелъ сюда. А теперь, Кольма, тихо продолжалъ голосъ, — теперь будь добра, будь нѣжна. Ночь вѣдь скоро пройдетъ.

Эрихъ слышалъ все. Какой-то странный трепетъ овладѣлъ имъ. Онъ стоялъ точно вкопаный. Но вдругъ ему стало страшно, безумно страшно за Кодьму. Онъ уже хотѣлъ броситься къ дверямъ чтобы силою открыть ихъ, но остановился. Онъ опять разслышалъ ненавистный ему голосъ, но на этотъ разъ голосъ говорилъ уже спокойно:

— Кольма, ты знаешь что я годами выжидалъ, что я годами былъ тебѣ вѣренъ. Я слѣдилъ за тобою всюду, забывалъ и свою молодость, и товарищей, и прежнія удовольствія.

— О, да! вы были черною тѣнью моей жизни.

— Пусть будетъ по твоему. Но знай, я употреблялъ всѣ усилія чтобъ освѣтить, усладить твою, иногда бѣдную и грустную, жизнь. Неужели ты думаешь что ты возвысилась бы такъ безъ моей помощи? Неужели ты думаешь что моя помощь была такъ ничтожна что ты всему обязана одной себѣ?

— О, замолчите! Мнѣ не нужна была ваша помощь.

— Ты ошибаешься; этотъ блескъ, эта слава, все это добыто съ моею помощью. Я слѣдилъ за тобой, думалъ и работалъ для тебя. Когда ты окончила свой учебный годъ, я употребилъ всѣ усилія чтобы ничто не мѣшало тебѣ, я побѣдилъ зависть, ненависть, шедшія тебѣ на встрѣчу. Тебя встрѣчали всюду съ распростертыми объятіями, но встрѣчали благодаря моей помощи, моему желанію. Я заботился о твоей славѣ, старался распространять ее всюду. Я разыскалъ этихъ прекрасныхъ лошадей, которыми ты теперь владѣешь, я устроилъ такъ что онѣ попали въ твои руки. Я не жалѣлъ ни времени, ни денегъ, я бросалъ десятки тысячъ….

— Такъ пусть же будетъ проклято это золото, которымъ вы опутали меня! О, Господи, за что же, за что это униженіе!

— Кольма, развѣ не доказываетъ все это какъ глубоко, какъ безгранично я тебя люблю? О, еслибы ты могла постигнуть всю силу, всю глубину моей любви, ты бы замерла отъ восторга!

— Нѣтъ, не отъ восторга, нѣтъ, отъ ужаса!

— Кольма, не говори такъ. Ты сама не понимаешь что говоришь… Ты еще не знаешь сколько блаженства дастъ тебѣ любовь моя!.. Ты ненавидишь меня теперь, потому что знаешь что черезъ минуту будешь дежать въ моихъ объятіяхъ.

— Никогда!!

— Полно, ты еще ребенокъ. Ты не знаешь что говоришь. Твоя ненависть пройдетъ, и ты полюбишь меня. О, не смотри на меня такъ, я знаю что твое сердце еще свободно.

Эрихъ прижался крѣпко къ дверямъ, но все-таки не могъ разслышать ея отвѣта. Но, что бы она ни сказала, вѣроятно, слова ея были ужасны. Тотъ съ кѣмъ она говорила, заскрежеталъ зубами, затѣмъ дико вскрикнулъ. Въ этомъ крикѣ было столько страданія, столько страсти, столько злобы что Эрихъ невольно поблѣднѣлъ. Вслѣдъ за тѣмъ раздался опять голосъ Кольмы, громкій, радостный, торжествующій голосъ.

— Еще разъ повторяю вамъ: я сказала правду, я не обманываю васъ. Ключъ этотъ не былъ брошенъ вамъ, вы не поняли меня…. Этимъ ключомъ я заперла мое счастье, мое блаженство.

— Прочь отъ твоего счастья, отъ твоего блаженства! слышишь? я хочу узнать его! Отойди отъ этой двери, отойди, или я….

— Такъ вотъ вы какой! вскричала она дико и насмѣшливо. — О, еслибъ вы звали какъ вы теперь прекрасны!

— Будь проклята…

Эрихъ былъ въ ужасѣ. Раздался короткій, безумный крикъ, окончившійся какимъ-то глубокимъ, страннымъ вздохомъ. Кто-то съ усиліемъ прижался къ двери и затѣмъ упалъ на полъ. Затѣмъ все стихло.

Прошло нѣсколько минутъ глубокаго, страшнаго молчанія. Тогда Эрихъ бросился къ дверямъ, принялся ихъ толкать всѣми силами, во дверь не отворялась. Онъ вспомнилъ что замѣтилъ за ужиномъ, около дивана, маленькую потаенную дверь. Эрихъ бросился къ ней, ощупью нашелъ ее, отворилъ и вошелъ на лѣстницу. Ему шелъ на встрѣчу Марешаль, державшій въ рукѣ зажженную свѣчу. Старикъ былъ страшно блѣденъ.

— Съ ней приключилось несчастье! Ахъ, я давно этого опасался! Я видѣлъ какъ она соскочила изъ окна, во я былъ у себя въ комнатѣ и не могъ ее удержать. Бѣдная Кольма, бѣдная!

Старикъ отворилъ дверь въ комнату Кольмы и скрылся. Эрихъ, блѣдный и дрожащій, послѣдовалъ за нимъ. Онъ вошелъ въ комнату Кольмы. Окно было открыто, давая свободный доступъ холодному ночному воздуху. Старый Марешаль стоялъ предъ Кольмой на колѣняхъ. Ея голова опиралась на его руку. Она шептала ему что-то тихимъ, слабымъ голосомъ. Тогда Марешаль обернулся къ Эриху и живо оказалъ ему:

— Подите внизъ и позовите обѣихъ женщинъ. Но ради Бога, не дѣлайте шума. Пусть ворота будутъ заперты.

Эрихъ поспѣшилъ исполнить приказаніе старика и вернулся нѣсколько минутъ спустя съ обѣими служанками. Кельму бережно подняли съ пода и удожиди на диванъ.

Эрихъ замѣтивъ что она открыла глаза бросился предъ нею на колѣни и громко зарыдалъ. Она тихо, слабо улыбнулась и сказала ему, тяжело дыша:

— Полно, другъ мой, не плачь… Все пройдетъ, я сама во всемъ виновата. Вонъ тамъ, на полу, лежитъ мой кинжалъ. Я была неловка и не сумѣла защитить себя….

— Да, да, проговорилъ тихимъ, глухимъ голосомъ Марешаль, — кинжалъ попалъ не туда куда слѣдовало.

— А теперь, другъ мой, продолжала она, — теперь намъ пора разстаться.

— Нѣтъ, Кольма, я не оставлю тебя.

— Это необходимо, другъ мой, это необходимо. Марешаль проводитъ васъ и приведетъ мнѣ доктора.

Старикъ быстро поднялся и, взглянувъ на блѣдное лицо своей госпожи, тихо заплакалъ.

— Идите съ Марешалемъ. Идите, мнѣ нужна помощь.

Она протянула съ усиліемъ Эриху свою руку. Онъ покрылъ ее горячими поцѣлуями. Затѣмъ онъ, вмѣстѣ съ Maрешалемъ, вышелъ изъ комнаты. При Кольмѣ остались ея елужавки.

— Пока еще все тихо, сказалъ Марешаль, когда они вышли на улицу. — Но я боюсь какъ бы кто-нибудь не слышалъ ихъ громкій разговоръ и ея крикъ. Поспѣшите домой. Не хорошо если васъ застанутъ здѣсь. Идите, прошу васъ, идите.

Старикъ шелъ быстро впередъ, оставивъ за собою Эриха. Эрихъ не имѣлъ силъ разстаться съ домомъ Кольмы. Онъ остановился предъ окномъ. Все было тихо. Никто бы не подумалъ что тамъ, внутри, молодое, прекрасное существо боролось между жизнью и смертью. Эрихъ глубоко вздохнулъ и хотѣлъ уже уйти, какъ вдругъ увидалъ на землѣ что-то бѣлое. Онъ нагнулся и поднялъ запечатанный конвертъ. Эрихъ немедленно сунулъ пакетъ въ карманъ и скрылся въ темнотѣ ночи.

VI. Похожденіе Шмоллера.

Бомбардиръ Шмоллеръ, простившись съ Эрихомъ, шелъ нѣкоторое время по самымъ люднымъ улицамъ города и наконецъ остановился у калитки небольшаго, но красиваго домика. Здѣсь стояла высокая, стройная женская фигура, закутанная въ большой темный платокъ и державшая въ рукѣ зажженый фонарь. Незнакомка, завидѣвъ Шмоллера, тихо кашлянула. Шмоллеръ отвѣтилъ ей тѣмъ же. Тогда она подошла къ нему, взяла его за руку и повела черезъ небольшой, темный корридоръ въ свѣтлую, теплую комнату. Рядомъ съ комнаткой была кухня. Комната эта была маленькая, но чистая и уютная. Въ углу, за бѣлою занавѣсью, стояла кровать; на окнахъ были цвѣты. Небольшой столъ былъ покрытъ чистою бѣлоснѣжною скатертью и хорошо сервированъ. Комнатка эта принадлежала молодой, хорошенькой служанкѣ.

Шмоллеръ сѣлъ къ столу; онъ былъ, видимо, не въ духѣ.

— Чортъ побери эту военную службу, ворчалъ онъ, осматривая свои грязные сапоги, — день и ночь не знаешь покоя! Пишешь цѣлый день, даже руки начинаютъ болѣть, а все отдыха нѣтъ! даже сегодня, въ праздничный день, я долженъ былъ бѣгать какъ самая несчастная собака. Заставили посадить подъ арестъ какого-то бездѣльника.

— Силы небесныя! но вѣдь съ тобою могло приключиться несчастье?

— Конечно, конечно; онъ началъ было бороться со мною, но ты вѣдь хорошо знаешь меня, Лизета. Я силенъ и справился съ нимъ.

— Перестань, просила она, дѣлая видъ что хочетъ вырваться отъ него, — я вѣдь не борюсь съ тобой, да къ тому же я и не арестантъ!

— Это такъ, дорогая Лизета, но не забывай: я твой, а ты моя. Однако, позволь мнѣ снять съ себя эти атрибуты моей, ночной службы; вотъ, возьми мою саблю и мой портфель…

— Я и самъ не знаю, продолжалъ онъ, обращаясь къ Лизетѣ, убиравшей его вещи, — откуда ты взяла такую силу надо мною, отчего я полюбилъ тебя! Сказать правду, я мечталъ прежде совсѣмъ о другомъ. Согласись сама, ты вѣдь не совсѣмъ мнѣ пара. Товарищъ мой по службѣ, унтеръ-офицеръ Блокъ, ухаживаетъ за вдовою одного капитана, а молодой Флаттихъ влюбленъ даже въ одну знаменитую актрису. Видишь ли, они умнѣе меня. Впрочемъ мнѣ это все равно. Я счастливъ: ты любить меня, я люблю тебя, и если ты не противъ, начнемъ ужинать. Намъ нечего опасаться? Насъ никто не увидитъ?

— Не безпокойся. Они оба ушли на званый вечеръ. Тамъ будутъ танцы. Онъ сначала не хотѣлъ; онъ ненавидитъ всѣ свѣтскія удовольствія. Но она непремѣнно хотѣла и требовала кацоручески, какъ она говоритъ….

— Ты вѣроятно хотѣла сказать «категорически»?

— Она требовала чтобъ онъ отпустилъ ее или поѣхалъ съ ней. Еслибы ты зналъ какая скука въ этомъ домѣ, какое однообразіе, продолжала Лизета, стараясь подражать голосу и манерѣ держатъ голову своей госпожи. — Здѣсь яастоящій монастырь. Право, еслибъ я это знала, я лучше отправилась бы прямо въ монастырь.

— Слѣдовательно даже такой благочестивый человѣкъ какъ твой хозяинъ не можетъ избѣжать домашней ссоры и непріятностей? спросилъ бомбардиръ, покачавъ головой и наливая себѣ полный стаканъ вина. — Послѣ этого удивляются что человѣкъ не хочетъ жениться!

— Она одна во всемъ виновата, увѣряю тебя, она одна. Еслибы ты только зналъ что я выношу отъ нея!… Она мнѣ во всемъ отказываетъ.

— Подай прежде жаркое, а потомъ разкажи мнѣ все подробно. Нечего и говорить что Лизета въ нѣсколько минутъ исполнила желаніе г. Шмоллера. Послѣдній принялся ѣсть, а она продолжала свои жалобы.

— Она во всемъ мнѣ завидуетъ, во всемъ мнѣ отказываетъ. Ей, напримѣръ, не нравится что я недурна собой.

— Слѣдовательно она сама безобразна?

— Нѣтъ, этого сказать нельзя. Но она слишкомъ полна для молодой женщины.

— Ну, это недурно…

— Я же обращаю прежде всего вниманіе на стройную талію. Не забывай этого, Шмоллеръ!

— Не забуду, милая моя. Я никогда, ни при какихъ обстоятельствахъ, не забуду этого.

— Если я пою и весела, она сердится. Она вѣчно не въ духѣ, особенно если онъ дома. Она также недовольна тѣмъ что я знакома съ тобою.

— Если она имѣла случай видѣть меня, то это насколько не меня удивляетъ.

— Мы стояла какъ-то на дняхъ предъ большимъ магазиномъ. Она вдругъ обернулась ко мнѣ и сказала: «Лизета, Лизета, берегись военныхъ!»

— Однако я, въ самомъ дѣлѣ, начинаю убѣждаться что у твоей хозяйки завистливый, дурной характеръ. Надѣюсь, ты объяснила ей что я не какой-нибудь простой искатель кухонныхъ приключеній.

— Конечно, я ей все сказала. Я сказала также что вы намѣрены на мнѣ жениться.

Неизвѣстно, проглотилъ ли бомбардиръ Шмоллеръ слишкомъ большой кусокъ мяса, только онъ при послѣднихъ словахъ Лизеты началъ сильно кашлять. Наконецъ, онъ сказалъ послѣ довольно продолжительной паузы:

— Право, Лизета, ты прекрасная хозяйка!

Лизета наклонилась къ нему и, положивъ ему на плечо свою бѣлую, красивую руку, тихо спросила:

— Не правда ли, Шмоллеръ, ты не обманешь меня? Ты вѣдь поступишь честно со мною?

— Конечно. Развѣ я похожъ на человѣка который намѣревается обмануть другаго?

Дѣйствительно всякій, глядя съ какимъ аппетитомъ Шмоллеръ поѣдалъ одинъ кусокъ жаркаго за другимъ, подумалъ бы что совѣсть и намѣренія этого человѣка самыя честныя.

— Ты не должна забывать, Лизета, что я не похожъ на тѣхъ простыхъ артиллерійскихъ солдатъ которые обыкновенно дружатся съ горничными и кухарками. Я выше ихъ и по образованію, и по службѣ. Мы, военные писаря, люди образованные, занимающіеся литературой, знающіе иностранные языки. Я много читалъ, много изслѣдовалъ и много думалъ. Наконецъ я пришелъ къ тому же заключенію къ какому когда то пришелъ и одинъ знаменитый индійскій мудрецъ. Съ этихъ поръ я рѣшилъ что изреченіе этоге мудреца будетъ правиломъ всей моей жизни.

Онъ налилъ себѣ опять полный стаканъ и выливъ его важ во продолжалъ:

— Изреченіе этого великаго мудреца слѣдующее: «Что бъ ты на сдѣлалъ, ты будешь раскаиваться!» Поняла ли ты меня, Лизета?

— Не совсѣмъ, но вѣрь мнѣ, Шмоллеръ, сказала она дрожащимъ, любящимъ голосомъ, — тебѣ не придется раскаяться.

— До сихъ поръ по крайней мѣрѣ не приходилось. Я счастливъ и доволенъ собою.

Шмоллеръ говорилъ правду. Глаза его сіяли, веселая улыбка скользила на губахъ. Замѣтивъ что бутылка пуста, онъ накловился къ Лизетѣ и весело сказалъ:

— Развѣ вамъ не хорошо, Лизета? А propos, принеси-ка вторую бутылку, а я пока съ твоего согласія выкурю сигару. Позволяешь?

— Пожалуй. Она еще не скоро вернутся, и я успѣю открыть окно, чтобъ освѣжить комнату.

— Послушай, открой-ка лучше теперь окно, сказалъ господинъ Шмоллеръ, осторожно заглянувъ въ кухню. — Нужно быть осторожнымъ, я долженъ приготовить себѣ на всякій случай путь къ отступленію. Не даромъ же я учился стратегіи. Вотъ, слѣдуя правиламъ этой стратегіи, я хочу знать куда выходитъ это окно?

— Оно выходитъ на нашъ маленькій дворъ, отвѣтила смѣясь Лизета. — Въ заднемъ углу этого двора ворота, которыя теперь заперты. А за воротами и площадь Св. Урсулы. Но не безпокойся: ты выйдешь чрезъ ту же дверь чрезъ которую вошелъ. Подобные званые вечера не кончаются раньше полуночи; къ тому же тамъ будетъ и ужинъ.

— Надѣюсь, ты не считаешь меня трусомъ? отвѣтилъ господинъ Шмоллеръ сдвинувъ брови: — Я никого и ничего не боюсь, даже смерти!

Лизета пошла въ подвалъ за виномъ. Шмоллеръ, закуривъ сигару и протянувъ ноги на стоявшій около него стулъ, принялся весело барабанить по столу. Онъ былъ въ самомъ хорошемъ расположеніи духа.

И дѣйствительно, комната въ которой онъ находился была такъ тепла, уютна, чиста. Да и Лизета, добрая, невинная Лизета, любила его такъ нѣжно, такъ довѣрчиво, была такъ мила, свѣжа, весела! Шмоллеръ былъ вполнѣ счастливъ и доволенъ своею судьбой.

Вдругъ онъ вздрогнулъ: онъ ясно разслышалъ стукъ за дверью.

«Пожалуй, это воры и разбойники!» подумалъ онъ. Лицо его слегка поблѣднѣло. Онъ тихо приподнялся со своего стула, подошелъ къ дверямъ и сталъ прислушиваться.

Въ это время Лизета вошла въ комнату съ бутылкою вина. Бомбардиръ, указавъ на дверь въ переднюю, сдѣлалъ ей знакъ чтобъ она не шумѣла. Она, понявъ его, поставила бутылку на столъ и тихо сказала:

— Вѣроятно это мальчишка который приноситъ намъ газеты. Онъ почти всегда приходитъ поздно; впрочемъ, не безпокойся: двери подъѣзда хорошо заперты. Но если случится… это, впрочемъ, невозможно — я начну тогда говорить громко.

"Пожалуй это и въ самомъ дѣлѣ мальчишка съ газетами, " думалъ Шмоллеръ, оставшись одинъ въ темной комнаткѣ. «Однако, это все-таки непріятно. Ужь не открыть ли окно?»

Шмоллеръ, схватилъ лежавшую около него фуражку, тихо подошелъ къ окну, открылъ его осторожно, выглянулъ на дворъ и началъ боязливо прислушиваться.

Но страхъ его еще болѣе увеличился когда вдругъ раздался очень громкій, удивленный голосъ Лизеты:

— Ахъ, сударыня, какъ вы меня испугали! Я и не ожидала васъ такъ рано! Не случилось ли чего-нибудь?

Шмоллеръ не разслышалъ отвѣта. Онъ вскочилъ поспѣшно на подоконникъ. Раздался опять громкій голосокъ Лизеты.

— Какъ, фрейлина Берта заболѣла! Праведное небо, вотъ-то горе! Я сейчасъ зажгу свѣчи и заварю вамъ чай.

Но другой головъ, болѣе грубый и рѣзкій, отвѣтилъ:

— Да посвѣти скорѣе, я самъ пойду въ кухню.

Шмоллеръ, вспомнивъ правила стратегіи, нагнулся и былъ уже готовъ выскочить на дворъ, какъ вдругъ почувствовалъ что его кто-то держитъ за панталоны. Онъ рванулся всѣми силами впередъ и очутился на дворѣ. Тутъ только онъ понялъ что зацѣпился за большой крючокъ и что панталоны его изорваны. Блѣдный, дрожащій, подошелъ онъ къ воротамъ, осторожно отворилъ ихъ и вышелъ на площадь Св. Урсулы. Онъ хотѣлъ уже продолжать свое бѣгство, но остановился внезапно, схватилъ себя за голову и сердито сказалъ:

— Вотъ я и на площади Св. Урсулы, а все-таки положеніе мое безвыходно. Даже Св. Урсула и ея одиннадцать тысячъ дѣвъ не могутъ теперь спасти меня. Я ушелъ, но поставилъ у Лизеты свою саблю и свой портфель. Вотъ такъ несчастье! Чтобы чортъ ихъ всѣхъ побралъ! Господи, да я, должно-быть, раненъ, я чувствую сильную боль… Этотъ проклятый крючокъ! Счастье еще что я не остался висѣть на немъ.

Шмоллеръ рѣшительно не зналъ что дѣлать. Онъ хотѣлъ было вернуться къ Лизетѣ, тихонько вызвать ее и взять у нея забытыя вещи, но подойдя къ воротамъ, онъ опять услышалъ прежній громкій, сердитый голосъ. Оставалось одно: вернуться въ училище и подождать до утра. Но Шмоллеръ боялся вернуться въ свою комнату. Онъ зналъ что Блокъ, взглянувъ на него, станетъ надъ нимъ смѣяться, а Флаттигъ будетъ ему читать нравоученіе. Поэтому онъ рѣшилъ не возвращаться въ свою комнату, а пойти въ караульню и провести ночь вмѣстѣ съ Эрихомъ.

Чрезъ четверть часа Шмоллеръ уже входилъ въ караульню. Дежурный бомбардиръ Халлвигъ читалъ, а другіе два канонира лежали на деревянныхъ нарахъ и крѣпко спали. Эриха не было.

«Чортъ возьми», подумалъ Шмоллеръ, «гдѣ же онъ? Неужели онъ былъ такъ глупъ и отправился въ свою комнату? Я долженъ узнать во что бы то ни стало.»

Халлвигъ, заслышавъ шумъ, поднялъ голову и въ удивленіи взглянулъ на Шмоллера.

— Послушай, Халлвигъ, спрашивалъ обо мнѣ кто-нибудь?

— Никто.

— А канониръ Фрейбергъ?

— Ты кажется опять пьянъ, дуракъ, отвѣтилъ Халлвигъ. — Не ты ли самъ отвелъ Фрейберга подъ арестъ. Поди-ка лучше ложись спать.

Шмоллеръ столько вынесъ, столько выстрадалъ въ эту ночь что только и могъ отвѣтить:

— Да, ты правъ, я пойду въ свою комнату.

Однако онъ не вернулся къ себѣ. Онъ вышелъ опять на улицу и не обращая никакого вниманія на сырость и холодъ, началъ бѣгать взадъ и впередъ.

«Нѣтъ, думалъ онъ, это послужитъ мнѣ урокомъ на всю жизнь. Никогда я этого не забуду. Вмѣсто того чтобы спать теперь, я долженъ, будто сумашедшій, бѣгать по улицѣ въ эту сырую, холодную ночь. И къ тому же забылъ свою саблю и свой портфель…. Въ послѣднемъ были письма которыхъ никто не долженъ читать. Ахъ, горе, горе!… И мои новые панталоны…. они мнѣ стоили три талера и двадцать зильбергрошей…. Къ счастью, я еще не заплатилъ за нихъ. А этотъ проклятый Эрихъ, куда онъ пропалъ? Въ своей комнатѣ онъ не можетъ быть. Онъ честенъ и держитъ свое слово…. Те, кто-то идетъ. Нѣтъ, это ночной сторожъ.»

Онъ двадцать разъ подходилъ онъ къ воротамъ училища, намѣреваясь пойти въ свою комнату, и всякій разъ останавливался, чувствуя какой-то неодолимый страхъ и стыдъ. Онъ принималъ нѣсколько разъ твердое рѣшеніе войти въ свою комнату, показать свой истерзанный костюмъ Флаттигу и Блоку и разказать имъ все. Но онъ боялся ихъ насмѣшекъ, ихъ нравоученій, и рѣшеніе это кончалось ничѣмъ.

Такъ прошло нѣсколько часовъ. Онъ уже началъ приходить въ отчаяніе, какъ вдругъ увидѣлъ подходившаго Эриха.

Тогда на бѣднаго Эриха обрушился цѣлый потокъ брани, упрековъ, проклятій. Эрихъ молчалъ. Несчастье съ Кольмой такъ поразило его, причиняло ему такія невыносимыя страданія что онъ не обращалъ никакого вниманія на слова своего товарища.

ПІмоллеръ, замѣтивъ это равнодушіе и молчаніе, еще болѣе разсердился и съ бѣшенствомъ вскричалъ:

— Господи, ты такъ молодъ и уже такъ испорченъ!

— Да что такое случилось съ тобою?

— Что? На, взгляни, дуракъ, что со мной случилось! И во всемъ виноватъ одинъ ты! Я потерялъ свою саблю, свой портфель, свое имущество, и все это ради тебя! Вотъ уже три часа какъ я бѣгаю здѣсь, точно угорѣлый, и жду тебя! Скажи, развѣ это честно?

— И во всемъ ты обвиняешь меня?

— Да ты, ты одинъ. Еслибъ ты сидѣлъ теперь въ монастырѣ Св. Августина, все было бы иначе. Я могъ бы раньше покончить свои общественныя обязанности и лежалъ бы теперь спокойно въ своей постелѣ. Нѣтъ, Фрейбергъ, увѣряю тебя, я добръ, но если со мной обходятся такимъ образомъ, я становлюсь опаснымъ врагомъ.

— И все-таки я не понимаю что съ тобою было.

— Что жъ, не хочешь ли ты чтобъ я разказалъ тебѣ обо всемъ здѣсь, на улицѣ, въ эту темную, холодную ночь?

— Ну, такъ пойдемъ въ караульню. Мнѣ и самому холодно.

— Идти въ караульню, для того чтобы всѣ осмѣяли меня!

— Ну, такъ пойдемъ въ твою комнату; Блокъ и Флаттигъ честные товарищи и не выдадутъ насъ.

— Они не выдадутъ насъ, это правда, но я боюсь ихъ насмѣшекъ. Но ты правъ. Я страшно озябъ, и самое лучшее идти въ мою комнату. Я отплачу имъ, если они станутъ смѣяться надо мною!

Они вошли въ училище, тихонько, ощупью, прошли весь корридоръ и вошли въ комнату Шмоллера. Всѣ три товарища Шмоллера спали.

— Пожалуй, они притворяются что спятъ! прошепталъ Шмоллеръ, пробираясь къ своей кровати. — Слышишь какъ пахнетъ дымомъ?… Ну, да я ихъ проучу… Иди тише… вотъ моя постель… я страшно прозябъ. Я не буду раздѣваться. Ахъ, мои бѣдныя новыя панталоны!… Подожди, я сперва лягу, а потомъ ты. Чортъ возьми! да что это такое? О-о-о! черти…

Голосъ Шмоллера замеръ. Послышался страшный шумъ, произведенный паденіемъ кровати, разбитой посуды, вылитой воды… Вслѣдъ затѣмъ раздался тихій, сдержанный смѣхъ, а сквозь этотъ смѣхъ спокойный, твердый голосъ унтеръ-офицера Блока.

— Послушай, Шмоллеръ, на все есть свое время. Ты могъ бы сберечь и на завтра свой manoeuvre de force. Замолчи, мы хотимъ спать.

VII. Неожиданная встрѣча.

Когда товарищи Шмоллера проснулись на другое утро, они крайне удивились найдя въ своей комнатѣ Эриха. Ихъ поразилъ также разстроенный видъ Шмоллера и его разорванная одежда. Шмоллеръ, на всѣ ихъ вопросы, отвѣтилъ имъ что съ вамъ случилось большое несчастье, что его настигъ ревнивый супругъ, а что Эрихъ не попалъ въ монастырь Св. Августина оттого что они забыли въ канцеляріи приказъ объ арестѣ.

— Одно что мнѣ остается теперь, продолжалъ Шмоллеръ, — это объявить себя больнымъ. Прошу тебя, Флаттигъ, сходи въ канцелярію и принеси мнѣ приказъ объ арестѣ. Я сейчасъ же отведу Эриха. Надѣюсь, господа, что вы не выдадите васъ и будете молчать?

Товарищи обѣщали исполнить просьбу Шмоллера. Унтеръ-офицеръ Блокъ отправился въ канцелярію, чтобъ объявить о болѣзни бомбардира, а Флаттигъ пошелъ за приказомъ. Въ комнатѣ остались Эрихъ и Шмоллеръ.

— Я долженъ добыть, прежде всего, свою саблю и свой портфель, сказалъ Шмоллеръ. — Въ портфелѣ лежатъ письма, которыя могутъ компрометировать меня…. Я дрожу при одной мысли что они могутъ лопасть въ дурныя руки.

Затѣмъ онъ разказалъ довольно правдиво Эриху обо всемъ что съ нимъ случилось наканунѣ и просилъ его отправиться къ Лизетѣ и достать у нея вещи.

— Я буду ждать тебя въ той гостиницѣ гдѣ мы были вчера вечеромъ. Если ты вернешься съ моими вещами, я обѣщаю угостить тебя хорошимъ завтракомъ.

Сказано, сдѣлано. Друзья, полчаса спустя, уже сидѣли въ гостиницѣ, и Эрихъ выслушивалъ совѣты Шмоллера, какимъ образомъ вернуть потерянныя вещи. Затѣмъ Шмоллеръ передалъ Эриху свои чистыя замшевыя перчатки, свою новую, тонкую фуражку и благословилъ его на трудное предпріятіе.

Эрихъ шелъ, погруженный въ грустныя, мрачныя мысли. Его неотвязчиво преслѣдовала одна мысль, одинъ вопросъ: «Гдѣ теперь Кольма? Жива ли она?» Онъ страшно страдалъ. Онъ рѣшилъ что зайдетъ къ ней, какъ только получить вещи Шмоллера.

Онъ очутился, наконецъ, предъ домомъ въ которомъ жила Лизета. Онъ тихо позвонилъ. Нѣсколько секундъ спустя, дверь пріотворилась и раздался тихій, сдержанный крикъ удивленія и испуга.

— Прежде всего, прошепталъ Эрихъ, — прошу васъ меня впустить. Иначе меня могутъ замѣтить на улицѣ. Будьте добры, прелестная Лизета, я вовсе не намѣренъ сдѣлать вамъ непріятности.

— Пресвятая Дѣва, чего же вы хотите? Я васъ не знаю.

— Но вы знаете моего друга Шмоллера.

— Да, и должна сказать что узнала его къ своему великому горю!

«Очень можетъ быть что онъ того же мнѣнія», подумалъ Эрихъ.

— Я вѣрю вамъ, прекрасная Лизета, продолжалъ Эрихъ уже громко, — но мнѣ необходимо переговорить съ вашими господами. Впустите меня, иначе я стану звонить до тѣхъ поръ пока мнѣ отворитъ дверь кто-нибудь другой.

Дверь отворилась совсѣмъ, и Эрихъ вошелъ въ переднюю.

— Я знаю зачѣмъ вы пришли, сказала красивая служанка, — но это невозможно, рѣшительно невозможно.

— Но что же невозможно? прошу васъ, скажите мнѣ. Вѣрьте мнѣ, на свѣтѣ все возможно!

— О, я знаю зачѣмъ вы пришли. Шмоллеръ забылъ вчера здѣсь свои вещи и вы пришли за ними. Но, повторяю вамъ, это невозможно. Хозяинъ еще вчера взялъ ихъ въ свою комнату.

— Саблю?

— Да, саблю. Ахъ, я бѣдная! что теперь станутъ говорить обо мнѣ! Меня взяли сюда въ услуженіе только потому что я до сихъ поръ ни съ кѣмъ еще не жила… А теперь хозяинъ нашелъ у меня эту несчастную саблю… Вѣдь не могла же я увѣрить его что сабля пришла сама въ мою комнату!

— Это, конечно, такъ, а портфель?

— О, я его, къ счастью, спрятала. Да, къ счастью!… продолжала она, надувъ губки. — Передайте вашему другу, господину Шмоллеру, что въ портфелѣ этомъ были явныя доказательства какой онъ вѣроломный, нечестный человѣкъ. Онъ хотѣлъ обмануть бѣдную дѣвушку, которая была съ нимъ такъ искренна, такъ довѣрчива…. которая такъ любила его!

Она закрыла лицо руками. Эрихъ глядѣлъ на нее и въ душѣ своей рѣшилъ что Шмоллеръ должно-быть дѣйствительно чудовище, если рѣшился обмануть такую миленькую, добрую дѣвушку.

— Выслушайте дружескій совѣтъ, сказалъ ей Эрихъ, — забудьте его и возвратите ему его бумаги. Повѣрьте, это будетъ для него самымъ лучшимъ наказаніемъ.

Но она гордо откинула голову назадъ и отвѣтила твердимъ, серіознымъ голосомъ:

— Нѣтъ, это не обойдется ему такъ легко. Я сама переговорю съ нимъ. Онъ будетъ наказанъ.

— Хорошо, пусть будетъ по вашему. Теперь, прошу васъ, доложите обо мнѣ вашему хозяину; мнѣ необходимо получить саблю. Я докажу вашему господину что онъ не имѣетъ права задержать у себя казенное имущество.

— Хозяина нѣтъ дома. Онъ уѣхалъ рано утромъ въ столицу.

— Чортъ возьми! что же мнѣ дѣлать? Въ такомъ случаѣ, я долженъ переговорить съ хозяйкой. Можетъ-быть она будетъ добрѣе и снисходительнѣе.

Хорошенькая служанка окинула Эриха быстрымъ взглядомъ, улыбнулась, присѣда и ласково сказала:

— Хорошо, я постараюсь уговорить барыню принять васъ. Какъ мнѣ доложить объ васъ?… Не думаю только чтобы барыня особенно поторопилась принять васъ.

— Передайте что я другъ вашего Шмоллера.

— Моего Шмоллера? О, прошу васъ, не говорите такъ. Все кончено, съ тѣхъ поръ какая я прочла эти письма.

— Въ такомъ случаѣ, передайте ей что ее желаетъ видѣть Эрихъ Фрейбергъ, ученикъ Бригадной Школы.

— Ахъ, такъ вы ученикъ Бригадной Школы? Хорошо, я сейчасъ побѣгу къ барынѣ. Вы такъ вѣжливы и такъ хорошо держите себя.

Сказавъ это, она побѣжала по лѣстницѣ на верхъ, приподнявъ кокетливо спереди свое платье. Нѣсколько минутъ спустя, она снова показалась на лѣстницѣ.

— Барыня желаетъ васъ видѣть. Ахъ, господинъ Фрейбергъ, если вамъ удастся вернуть саблю, не забудте и меня. Скажите барынѣ что этотъ Шмоллеръ не дурной человѣкъ, что онъ имѣетъ относительно меня самыя честныя намѣренія.

— А портфель? а письма? Хорошо, хорошо, я постараюсь оправдать васъ.

— Прошу васъ, войдите вотъ сюда и подождите немного. Барыня вчера легла поздно слать и сегодня поздно встала. Ахъ, господинъ Фрейбергъ, вся моя надежда на васъ!

Красивая служанка протянула Эриху свою бѣдую, хорошенькую ручку и взглянула на него такъ ласково что Эрихъ невольно покраснѣлъ и обѣщалъ ей все сдѣлать.

Комната въ которой находился Эрихъ не была богата, но все въ ней было чисто, красиво, уютно. На полу былъ мягкій коверъ, въ одномъ углу каминъ, въ другомъ цѣлая пирамида дорогихъ южныхъ растеній. Посреди комнаты стоялъ небольшой столъ, сервированный къ утреннему завтраку. Эрихъ началъ представлять себѣ хозяйку дома. Ему казалось что она должна быть непремѣнно стара, серіозна, что она станетъ читать ему нравоученія.

Дверь отворилась, и въ комнату вошла хозяйка дома. Эрихъ замѣтилъ съ перваго же взгляда что онъ ошибся, что она не была стара. Напротивъ, это была молодая, стройная, хотя и немного полная женщина, одѣтая въ легкій свѣтло-сѣрый кашмировый утренній костюмъ. Она подошла къ Эриху, улыбнулась и протянула ему руку.

— Зельма!…

Дѣйствительно, предъ Эрихомъ стояла Зельма, та самая Зельма съ которой онъ такъ часто встрѣчался нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Она была дочь того самаго пастора который принималъ такое дѣятельное участіе въ судьбѣ Эриха, послѣ смерти его отца. Онъ часто встрѣчался съ нею въ домѣ пастора, читалъ съ нею, пѣлъ, игралъ въ четыре руки. Зельма была въ то время пылкая, страстная дѣвушка. Она вскорѣ полюбила молодаго человѣка. Эрихъ замѣтилъ это, но онъ былъ еще слишкомъ молодъ, да и самъ не раздѣлялъ ея чувствъ. Онъ пересталъ бывать у пастора. Зельма сдѣлалась невѣстой молодаго викарія, помощника ея отца. Говорили что бракъ этотъ былъ противъ ея желанія. Однако, Зельма вышла замужъ и уѣхала съ мужемъ изъ роднаго городка. Съ тѣхъ поръ Эрихъ не видалъ ея.

— Господинъ Фрейбергъ! Наконецъ-то я васъ вижу! Скажите, что побудило васъ наконецъ придти ко мнѣ?

Эрихъ объяснилъ ей что онъ и не думалъ, идя сюда, увидѣть ее.

— Видите какъ я удивленъ, пораженъ этою встрѣчей, сказалъ онъ ей, — право, я и не подозрѣвалъ что вы живете здѣсь.

— Однако, это странно… прошептала она, все еще улыбаясь. — Но вѣдь Лизета назвала мнѣ ваше имя; она передала мнѣ что вы хотѣли непремѣнно видѣть меня.

— Да, но я пришелъ отъ имени моего друга.

— А, понимаю. Но постойте! проговорила она вдругъ, подойдя поспѣшно къ Эриху: — Скажите, не вы ли и вчера были здѣсь?

Она перестала улыбаться и слегка поблѣднѣла.

— Нѣтъ. И если вы мнѣ не вѣрите, вы можете сейчасъ же получить доказательства. Нѣтъ, я не былъ, никогда еще не былъ у васъ.

— Правда? Эрихъ, правда? О, еслибы вы знали какъ мнѣ вдругъ стало больно, когда я заподозрила васъ! Увлечь молодую, неопытную дѣвушку…. еслибы вы знали, какъ это недостойно, какъ это безчестно! Но нѣтъ, я вѣрю вамъ. У васъ все тѣ же открытые, правдивые, честные глаза, я вѣрю вамъ и еще разъ привѣтствую васъ.

Она протянула ему руки и крѣпко пожала его руку.

— Я рада что вижу васъ и благодарю случай приведшій васъ ко мнѣ. Знаете ли, Эрихъ, вы нехорошій, неблагодарный человѣкъ! Я была всегда вашимъ другомъ, а вы совсѣмъ забыли меня. Развѣ вы не знали что мы живемъ здѣсь почти годъ?

— Увѣряю васъ что не зналъ. Насъ держатъ въ школѣ точно плѣнниковъ и рѣдко позволяютъ выходить въ городъ.

— Вы бы отыскали меня, не будь этого? Не правда ли, вы не забыли меня? Нѣтъ, вы не могли забыть Зельму! Она была всегда такъ ласкова, такъ привѣтлива съ вами… Однако, довольно объ этомъ. Сядьте сюда, поближе ко мнѣ.

Она налила ему кофе и приготовила яичницу. Эрихъ сидѣлъ подлѣ нея: ему было такъ уютно, такъ хорошо. Она разказывала ему о томъ какъ сдѣлалась, противъ своего желанія, невѣстой, какъ она тосковала, какъ не могла долго привыкнуть къ своему мужу.

— Теперь привыкла. Человѣкъ привыкаетъ ко всему. Не скажу чтобъ я была очень счастлива; впрочемъ, не могу пожаловаться и на несчастье… Жизнь женщины рѣдко бываетъ радостна. Послѣ нашей свадьбы мужъ подучилъ мѣсто пастора въ одной сельской церкви. Но приходъ былъ до того бѣденъ что мать моя не согласилась отпустить насъ. Ей удалось, съ помощью старыхъ знакомыхъ, выхлопотать ему здѣсь, въ гимназіи, мѣсто учителя древнихъ языковъ. Да, онъ очень ученъ, — продолжала она, тяжело вздохнувъ, — но, право, счастье молодой жены зависитъ не отъ этихъ познаній! Онъ уѣхалъ сегодня утромъ въ столицу, гдѣ долженъ встрѣтиться съ моими родителями. Онъ хлопочетъ чтобъ его назначили пасторомъ въ Цвингенбергъ. Вотъ вамъ и вся моя исторія. Видите, она однообразна. Все что было свѣтлаго въ моей жизни, все это въ тѣсной связи съ тѣмъ временемъ когда я встрѣчалась съ вами… Но я не хочу говорить о прошломъ, нѣтъ, не хочу: мы оба были тогда еще очень молоды, очень глупы; разкажите мнѣ лучше какъ вы лрожиди эти годы, что дѣлали?

Онъ началъ разказывать какъ протекли послѣдніе годы, а она, облокотившись на спинку дивана, начала тихо играть его волосами. Эрихъ никогда не лгалъ. Онъ и теперь многое скрылъ отъ Зельмы, скрылъ свою встрѣчу съ цыганскимъ таборомъ, скрылъ все что пережилъ въ послѣднюю ночь, но темъ не менѣе, все что онъ разказалъ Зельмѣ была чистая правда. Онъ окончилъ свой разказъ тѣмъ что передалъ Зельмѣ, въ нѣсколькихъ словахъ, похожденіе Шмоллера и просилъ ее возвратить ему саблю.

Молодая женщина, вспомнивъ все что произошло наканунѣ ночью, принялась весело смѣяться. Она встала съ своего мѣста, прошлась нѣсколько разъ по комнатѣ, потомъ опять подошла къ Эриху. Она наклонилась къ нему. Она тяже..о дышала.

— Я исполню вашу просьбу. Да, я исполню ее ради нашей прежней дружбы, ради прежнихъ дней. Эрихъ, развѣ вы не замѣчали тогда что мы оба были въ опасности, что я любила васъ?

Эрихъ молчалъ. Онъ вспомнилъ послѣднюю ночь. Онъ вспомнилъ также что ему придется, еще сегодня, сидѣть въ холодной, сырой каморкѣ Св. Августина. Но теперь ему было такъ тепло, такъ хорошо. Онъ чувствовалъ на головѣ своей прикосновеніе ея теплой, мягкой руки, чувствовалъ ея горячее, прерывистое дыханіе… Онъ видѣлъ какъ ея роскошныя, свѣтлыя косы распустились и почти всю ее прикрыли. Голова Эриха закружилась. Онъ думалъ о бѣдной, несчастной Кольмѣ, и въ то же время не могъ отвесть глазъ отъ прелестной, страстной женщины склонившейся надъ нимъ.. Какое-то глубоко-отрадное и въ то же время глубоко-мучительное чувство овладѣло имъ… Онъ чувствовалъ что эти свѣтлыя, вьющіяся, роскошныя кудри охватываютъ, душатъ его…

Онъ вскочилъ съ своего мѣста; онъ силился овладѣть собою, побѣдить себя. Лицо его горѣло, на глазахъ дрожали слезы.

— О, Эрихъ, Эрихъ, не забыть мнѣ прошлаго! Зачѣмъ я теперь не свободна!.. Эрихъ, скажите что мы не разстанемся навсегда, что я еще увижу васъ?

— Да, да! отвѣтилъ онъ какимъ-то беззвучнымъ, надорваннымъ голосомъ.

Онъ видѣлъ предъ собою бѣдную Тишку, видѣлъ ее блѣдною, умирающею… Онъ слышалъ ея тихій, слабый, дрожащій голосъ: «Зачѣмъ ты не остался со мной, Эрихъ? зачѣмъ не исполнилъ мою просьбу? Еслибы ты остался, этого несчастія не было бы. Неблагодарный Эрихъ, что скажетъ маленькая Бланда?»

«Да», шепталъ ему внутренній голосъ, «да, ты былъ неблагодаренъ, покинувъ ее. И теперь ты страдаешь, такъ глубоко страдаешь…» Онъ опустился на диванъ и глубоко задумался. Зельма подошла къ окну и смотрѣла на сѣрое, мрачное небо. Такъ прошло нѣсколько минутъ. Онъ опомнился, взглянулъ на Зельму и подошелъ къ ней. Она была опять весела, улыбалась.

— Взгляните, сказала она, указывая рукою на небо, — скоро будетъ снѣгъ.

— Да, снѣгъ или дождь, а мнѣ предстоитъ еще далекій путь.

— Ты хочешь уйти, Эрихъ? Ахъ, какъ мнѣ тяжело съ тобою разстаться. Я тебѣ сейчасъ возвращу саблю; но ты долженъ мнѣ прежде обѣщать что не забудешь меня и скоро придешь сюда.

Онъ опять погрузился въ свои грустныя, мрачныя мысли. Онъ и не замѣтилъ что Зельма, вытащивъ изъ угла столовой саблю, надѣла ее ему чрезъ плечо. Какъ-то машинально схватился онъ за свою фуражку и началъ прощаться съ молодою женщиной.

— Прощай, мой другъ, прощай, Эрихъ, не забудь меня, приходи же на дняхъ.

— Да, да, приду.

Она склонилась къ нему, обдала его волнами своихъ прекрасныхъ свѣтлыхъ волосъ и прижала свои горячія, страстныя губы къ его губамъ. Затѣмъ она отворила дверь и громко закричала:

— Лизета, проводи внизъ господина Фрейберга и скажи фрейлинъ Бертѣ что пора завтракать.

Внизу у дверей встрѣтила его Лизета. Взглянувъ на него она невольно отступила назадъ и поспѣшно сказала:

— Что съ вами? На васъ лица нѣтъ. Развѣ что-нибудь случилось? Вѣдь вы получили саблю, вотъ она. Послушайте, возьмите съ собою и этотъ портфель. Мнѣ онъ больше не нуженъ. Ахъ, господинъ Фрейбергъ, скажите, отчего всѣ мущины такъ непостоянны, такъ жестоки? Отчего честная, любящая дѣвушка не можетъ имъ довѣриться?

Дверь заперлась за Эрихомъ, и онъ снова очутился на улицѣ. Было холодное, сырое утро. Эрихъ чувствовалъ страшную тоску, страшную боль въ сердцѣ. Онъ былъ до того погруженъ въ свои мысли что забывъ всякую осторожность дошелъ вдоль самой многолюдной улицы города. Рука его судорожно сжимала рукоятку сабли. Онъ глядѣлъ на зданія мимо которыхъ проходилъ, на людей съ которыми встрѣчался, но глядѣлъ не различая ихъ, видѣлъ ихъ будто въ туманѣ.

Вдругъ онъ почувствовалъ что его кто-то грубо схватилъ за плечо, и вслѣдъ за тѣмъ раздался рѣзкій, строгій голосъ:

— Нѣтъ, господа, увѣряю васъ: встрѣча съ мертвецомъ на улицѣ не произвела бы на меня такого дѣйствія какъ эта встрѣча! Господинъ капитанъ фонъ-Линденбаумъ, взглянитека сюда, скажите, приходилось ли вамъ испытать въ жизни нѣчто подобное?

Эрихъ узналъ полковника. Онъ стоялъ предъ нимъ грозный, мрачный, и держалъ въ рукѣ конецъ сабли которою Эрихъ былъ опоясанъ.

— Взгляните-ка на этого человѣка, продолжалъ гремѣть полковникъ, не обращая никакого вниманія на толпу которая начала окружать его. — Я самъ приказалъ посадить этого человѣка, этого ученика артиллерійской Бригадной Школы, на три дня подъ арестъ на хлѣбъ и на воду. И что же? Онъ преспокойно разгуливаетъ себѣ предъ окнами своего начальника! Нѣтъ, пусть чортъ… Что можешь ты сказать въ свое оправданіе?

Эрихъ молчалъ, но былъ до того блѣденъ, до того взволнованъ что старый полковникъ, замѣтивъ это, пересталъ его трясти.

— Маршъ, впередъ! Я самъ допрошу его и накажу какъ слѣдуетъ.

Полковникъ и его адъютантъ вошли въ домъ. Эрихъ послѣдовалъ за ними.

VIII. Подъ арестомъ.

Начался допросъ. Эрихъ говорилъ правду, то-есть насколько онъ ее могъ сказать. Онъ скрылъ что было наканунѣ и циркѣ, скрылъ также исторію съ саблей. Онъ объявилъ что проведя ночь въ комнатѣ бомбардира Шмоллера, вышелъ утромъ на улицу и ждалъ пока тотъ отведетъ его въ арестантскую.

Казалось что дѣло этимъ и кончится. Полковникъ выслушавъ Эриха успокоился и объявилъ что онъ всегда прощаетъ шалости которыя свойственны юности, но никогда не проститъ того кто забываетъ свои обязанности, свою честь и свой долгъ предъ государемъ. Добрый, мягкій адъютантъ уже подошелъ было къ Эриху чтобъ успокоить его, какъ вдругъ полковникъ опять покраснѣлъ отъ гнѣва и снова схватилъ Эриха за плечо.

— Но-о-о… Это что такое? Послушайте, господинъ капитанъ фозъ-Линденбаумъ, мнѣ кажется исторія всѣ еще не кончилась! Взгляните-ка на саблю этого бездѣльника. Ужь не слѣпъ ли я! Этотъ молокососъ не имѣетъ еще права носить саблю, а онъ нарядился въ саблю бомбардира! Или я ошибаюсь, господинъ капитанъ фонъ-Линденбаумъ, скажите, помогите мнѣ….

— Вы не ошибаетесь, господинъ полковникъ, отвѣтилъ бригадный адъютантъ дрожа отъ ужаса.

— Такъ скажи же мнѣ, бездѣльникъ, какъ осмѣлился ты это сдѣлать? А? Говори правду, не смѣй лгать своему полковнику.

Эрихъ отвѣтилъ что Шмоллеръ просилъ его подержать немного саблю и что онъ, Эрихъ, самъ того не замѣчая, надѣлъ ее на себя.

Эрихъ зналъ что онъ лгалъ, и это сознаніе заставляло его глубоко страдать. Голосъ его дрожалъ, лицо горѣло отъ стыда. Но смущеніе и стыдъ еще болѣе усилились въ немъ когда полковникъ взглянувъ въ окно вдругъ закричалъ:

— Да вотъ и другой бездѣльникъ, бомбардиръ Шмоллеръ! Пусть онъ явится сюда.

Шмоллеръ дѣйствительно стоялъ на небольшой площадкѣ напротивъ самыхъ оконъ стараго полковника. Онъ надѣялся отсюда скорѣе замѣтить Эриха, котораго никакъ не могъ дождаться.

Начался новый допросъ. Тогда Шмоллеръ, къ великому ужасу Эриха, объявилъ что онъ забылъ наканунѣ саблю у одного изъ своихъ друзей и просилъ Эриха принести ее ему.

Полковникъ страшно разсердился. Онъ замахалъ руками и объявилъ что больше ничего слышать не хочетъ. Приказалъ ихъ обоихъ посадить подъ арестъ и строго наказать.

— Прошу васъ, господинъ капитанъ фонъ-Линденбаумъ, доложите господину капитану Веттеру что я страшно разсерженъ. Я требую строгаго взысканія. Это такіе бездѣльники!

Сказавъ это онъ вышелъ изъ комнаты, не удостоивъ молодыхъ людей ни однимъ взглядомъ.

Итакъ, они опять направлялись къ обители Св. Августина. Розница была только та что на этотъ разъ имъ не было отказа въ пріемѣ и что имъ посадили обоихъ вмѣстѣ въ одну комнату.

Оба бросились на свои жесткія постели, закутались въ свои куртки и заснули крѣпкимъ сномъ.

Прошла ночь, настало утро, а вмѣстѣ съ нимъ и сознаніе печальнаго, безотраднаго положенія. Молодые люди были голодны, особенно Шмоллеръ, который въ отчаяніи принялеи бѣгать по комнатѣ.

— Нѣтъ ли у тебя денегъ, Эрихъ? Вѣдь нельзя же намъ умереть съ голода.

— Странный вопросъ. Ты кажется хороню знаешь мои обстоятельства.

— Нѣтъ, я совсѣмъ не знаю твоихъ обстоятельствъ. Вообще я вижу что сильно ошибся въ тебѣ.

— Это что значитъ, Шмоллеръ? Съ чего ты это взялъ?

— Ну, а твоя вчерашняя встрѣча въ циркѣ? Нечего сказать, связь съ такою знаменитою, богатою женщиной можетъ усладить самую горькую тюрьму.

— Ты сильно ошибаешься если по этой встрѣчѣ судимъ о моихъ обстоятельствахъ, былъ короткій отвѣтъ Эриха.

Шмоллеръ подошелъ къ маленькому рѣшетчатому окну и устремилъ глаза на сѣрое, пасмурное небо.

— О, Лизета, жаловался онъ, — не попадись тебѣ въ руки этотъ несчастный портфель, я не страдалъ бы теперь отъ голода! Да, смѣйся, но я право любилъ ее.

Я любилъ ее, буду вѣкъ любитъ,

Та любовь не умретъ и за гробомъ.

Онъ прижался лицомъ къ желѣзной рѣшеткѣ окна и тихо продолжалъ:

Минули годы блаженства, любви,

Горе со мною осталось….

Послѣднія слова были произнесены какимъ-то растянутымъ, пѣвучимъ головомъ. Эрихъ поднялъ голову и въ удивленіи взглянулъ на товарища. Тогда онъ замѣтилъ что на лицѣ Шмоллера сіяла нѣжная, сладкая улыбка, а глаза были томно обращены на маленькій тюремный дворъ.

— Положимъ, продолжалъ Эрихъ, снова садясь на кровать, — положимъ, она проститъ тебя. Но какимъ образомъ можеи она узнать что ты теперь здѣсь, въ стѣнахъ Св. Августинъ?

— О, вѣрь мнѣ, человѣкъ вездѣ можетъ найти доброе, сострадательное сердце! отвѣтилъ Шмоллеръ необыкновенно мягкимъ голосомъ. — Вездѣ есть люди готовые усладитъ горькую жизнь заключеннаго. Но, слышишь? это сторожъ; вѣроятно онъ несетъ намъ обѣдъ.

Дѣйствительно, сторожъ принесъ имъ обѣдъ, состоявшій изъ какой-то смѣси гороха, картофеля, воды и кусковъ старой, черствой свинины. Оба товарища, взглянувъ на свой обѣдъ, отодвинули отъ себя чашку и принялись за солдатскій хлѣбъ.

— Нѣтъ ли у тебя хоть какой-нибудь золотой вещицы, которую можно бы заложить? спросилъ Шмоллеръ, грустно съѣдая остатки своего хлѣба. — О, Фрейбергъ, не весела наша жизнь! Богъ знаетъ что еще ждетъ васъ впереди! Я увѣренъ что вашъ бригадный писарь, этотъ лютый звѣрь, постарается еще подбавить соли и перцу въ мое curriculum vitae. Да и тебя, братъ, ждетъ, не лучшая участь!

— Что жъ дѣлать, приходится покориться, отвѣтилъ Эрихъ. — Я дурно провелъ эту ночь, а потому постараюсь теперь немогу заснуть.

— Не совѣтую. Скоро стемнѣетъ, намъ свѣчей не дадутъ; что же ты будешь дѣлать тогда?

— Будемъ разказывать другъ-другу сказки о привидѣніяхъ и мертвецахъ!

— Горе мнѣ, бѣдному, горе! Бомбардиръ подошелъ вторично къ окну, положилъ правую руку на подоконникъ, а на нее свою голову. Глаза его приняли самое грустное выраженіе. Эрихъ легъ на свою жесткую постель. Ему не хотѣлось спать, но не хотѣлось и разговаривать. Онъ закрылъ глаза и началъ припоминать все что прожилъ въ послѣдніе дни. Вдругъ онъ вспомнилъ о пакетѣ который нашелъ наканунѣ подъ окномъ несчастной Кольмы. Онъ вытащилъ изъ кармана пакетъ и началъ его разсматривать. Это былъ большой распечатанный конвертъ, адресованный на имя «его сіятельства графа Дагоберта Зеефельда. Въ собственныя руки». Съ лѣвой стороны, внизу, было написано красивымъ почеркомъ имя секретаря Рено. Нѣтъ сомнѣнія что Эрихъ вернулъ бы эти бумаги ихъ владѣльцу еслибъ онъ не нашелъ ихъ подъ окномъ Кольмы и еслибъ онъ находился на свободѣ. Но теперь имъ овладѣло какое-то непонятное, необъяснимое безпокойство. Ему казалось что эти бумаги имѣли тайную связь съ судьбой Кольмы и близкихъ ей людей. Поэтому онъ рѣшилъ ихъ пересмотрѣть, но въ то же время рѣшилъ что прочтетъ ихъ только въ такомъ случаѣ если онѣ не будутъ касаться личныхъ дѣлъ графа Зеефельда.

Въ пакетѣ лежали три письма и одинъ запечатанный конвертъ, на которомъ были написаны слѣдующія слова: «Необходимо тщательно сохранить». Но едва Эрихъ началъ читать первое письмо, какъ любопытство взяло свое и онъ рѣшилъ что прочтетъ всѣ три письма. Первое письмо было написано секретаремъ Рено около трехъ лѣтъ назадъ, какъ разъ въ то время когда Эрихъ готовился поступить въ Бригадную Школу. Г. Рено сообщалъ въ этомъ письмѣ что Цыгане покинули замокъ, что онъ долго ихъ искалъ, нашелъ ихъ и что ему удалось подкупить одного изъ Цыганъ, который и обѣщалъ ему, изрѣдка, сообщать гдѣ будетъ останавливаться таборъ.

"Что же касается больной женщины, то ей отвели въ замкѣ отдѣльную комнату. Докторъ Гербертъ, который постоянно при ней, уговорилъ ее пробыть въ Вальдбургѣ нѣсколько дней. Здоровье ея очень плохо; увѣряютъ что у нея чахотка.

"Ваше сіятельство хорошо знакомы со странностями гжи графини. Она сама устроила помѣщеніе больной и цѣлые часы проводитъ съ нею и съ ея дочерью, маленькой Бландой. Замѣчательно еще то что графиня строго запретила всѣмъ живущимъ въ замкѣ сообщать его сіятельству о присутствіе больной женщины въ замкѣ Вальдбургѣ. Нечего и говоритъ что требованіе графини исполняется въ точности, такъ какъ прислуга ее боготворитъ. Докторъ Гербертъ также тщательно скрываетъ присутствіе больной. Мнѣ съ трудомъ удалось попасть два раза въ ея комнату. Она еще молодая женщина, лѣтъ двадцати восьми, и несмотря на свое болѣзненное состояніе, еще замѣчательно хороша собою. Меня поразило также то что я нашелъ въ ней женщину съ рѣдкимъ образованіемъ. Странно что она находилась въ цыганскомъ таборѣ. Думаю что въ ея жизни есть какая-нибудь тайна. Не знаю, сообщила ли она что-нибудь о себѣ графинѣ или доктору Герберту. Я ей, видимо, не понравился. Она явно показывала что мои посѣщенія ей непріятны. То же было и съ маленькою Бландой. Это странное существо. Всякій разъ когда я входилъ въ комнату ея матери она принимала гордый, повелительный видъ, устремляла на меня свои большіе, серіозные, мрачные глаза и слѣдила за каждымъ моимъ движеніемъ. Я нѣсколько разъ принимался надъ нею шутить, и всякій разъ, встрѣтивъ ея строгій, печальный взоръ, останавливался. Странный, непонятный ребенокъ.

«Вы видите, ваше сіятельство, что я очень распространился говоря объ этой молодой свѣтлокудрой Цыганкѣ. Но что же дѣлать, она производитъ на меня сильное, странное впечатлѣніе. Докторъ Гербертъ говоритъ что она очень мила, сообщительна и отлично поетъ. Говорятъ что она часто напѣваетъ извѣстную вамъ пѣсню: Molbrongh s’en va-t-en guerre.»

Прочитавъ первое письмо, Эрихъ взглянулъ украдкой на своего товарища. То что онъ увидалъ его крайне удивило. Шмоллеръ все еще стоялъ у окна и, облокотившись обѣими руками на подоконникъ, продолжалъ смотрѣть на тюремный дворикъ. На лицѣ его сіяла самая нѣжная, счастливая улыбка. Онъ иногда надувалъ свои щеки, сжималъ ротъ и устремлялъ къ небу умоляющіе, восторженные взгляды. При этомъ онъ безпрестанно ударялъ рукой по лѣвому боку или простиралъ руки будто намѣреваясь кого-нибудь обнять.

Эрихъ повернулся на другой бокъ и кровать подъ нимъ затрещала. Бомбардиръ взглянулъ на него и равнодушно сказалъ:

— Ты читаешь, вѣроятно, любовныя письма?

— А ты упражняешься въ мимикѣ.

— Пожалуй, если хочешь, отвѣтилъ Шмоллеръ, слегка вздохнувъ, — она, кажется, молода и красива.

Эрихъ началъ читать второе письмо. Господинъ Рено сообщалъ что Эсмеральда покинула таборъ, и что онъ еще не узналъ гдѣ она.

"Пока она жила съ таборѣ, писалъ господинъ Рено, я получалъ отъ Цыгана частыя и вѣрныя вѣсти. Но теперь онъ увѣряетъ что и самъ не знаетъ гдѣ она. Однако я надѣлось что нападу на ея слѣдъ.

«Можетъ-быть вашему сіятельству будетъ интересно узнать что графиня все еще принимаетъ живое участіе въ судьбѣ маленькой, свѣтлокудрой Цыганочки. Правда, она скрываетъ это участіе. Больная женщина умерла. Вѣроятно графиня имѣетъ какія-нибудь причины которыя побуждаютъ ее оказывать такое участіе простой Цыганкѣ. Если угодно вашему сіятельству, я употреблю всѣ усилія чтобъ узнать эти причины.»

Третье письмо, написанное нѣсколько мѣсяцевъ спустя, касалось болѣе личности стараго графа. Впрочемъ господинъ Рено сообщалъ также что до сихъ поръ не могъ узнать гдѣ находится маленькая Бланда, но что онъ твердо убѣдился въ томъ что графиня это знаетъ. Впрочемъ все wo было въ скобкахъ. Главное содержаніе письма — была болѣзнь стараго графа. Конецъ письма говорилъ о томъ что докторъ Гербертъ уговорилъ графиню обратиться за помощью къ старому Бурбусу, что графиня послѣ долгихъ колебаній согласилась, и что доктору-мельнику Бурбусу удалось спасти отъ смерти стараго графа Христіана. Затѣмъ говорилось о томъ какъ старый графъ помирился съ Бурбусомъ, какъ послѣдній срубилъ громадное дерево, съ надписью: «на зло», и наконецъ намекалось на то что графъ Христіанъ подружился со старымъ мельникомъ и очень полюбилъ его.

Г. Рено писалъ еще что докторъ Бурбусъ, желая развлечь стараго графа, разказалъ ему исторію своей жизни, а графъ, въ знакъ благодарности, сообщилъ и ему, въ свою очередь, нѣкоторыя подробности своей жизни. Письмо это г. Рено оканчивалъ слѣдующимъ вопросомъ:

«Не было ли въ прошедшемъ графа Христіана такихх обстоятельствъ которыя не извѣстны вашему сіятельству, или которыя могли бы быть важны, по своимъ послѣдствіямъ, для графини или для вашего сіятельства? Я слышалъ, что ваше сіятельство пріѣдете скоро въ Вальдбургъ на охоту. Въ такомъ случаѣ я долженъ предупредить что имѣю сообщить вамъ нѣкоторыя очень важныя и очень интересныя вещи.»

Таково было содержаніе трехъ писемъ. Графъ Дагобертъ Зеефельдъ, возвращаясь изъ замка Вальдбургъ, вѣроятно имѣлъ ихъ при себѣ и потомъ обронилъ выскакивая изъ окна Кольмы. Но что могло находиться въ небольшомъ запечатанномъ конвертѣ, на которомъ была надпись: «слѣдуетъ тщательно сохранить»? Имѣлъ ли Эрихъ право распечг тать конвертъ и прочесть письмо? Нѣтъ, не имѣлъ. Да и что могъ онъ найти интереснаго въ этомъ конвертѣ?

Эрихъ очень обрадовался извѣстію что ссора между старымъ графомъ Христіаномъ и мельникомъ Бурбусомъ прекратилась. Всѣ три письма пробудили въ немъ опять прежнія воспоминанія. Онъ вспомнилъ и ночь на бивуакѣ, и цыганскій таборъ, и судъ офицеровъ, и его освобожденіе изъ Вальдбургской темницы. Но яснѣе всего предстала предъ нимъ маленькая, блѣдная Бланда. Онъ вспоминалъ, какъ она прощалась съ нимъ, съ какимъ сочувствіемъ были устремлены на него ея большіе, серіозные, печальные глаза. Гдѣ она теперь? Можетъ-быть она умерла, можетъ-быть испытываетъ нужду… Эрихъ не могъ одного понятъ: какимъ образомъ Кольма, добрая, любящая Кольма, не приняла участи въ судьбѣ Бланды, не отыскала ея. Ахъ, бѣдная, прекрасная Кольма! Можетъ-быть она теперь страдаетъ, умираетъ! Это ужасно что онъ ничего не знаетъ о ней!..

Эрихъ соскочилъ съ кровати и началъ ходить взадъ и впередъ. Сердце его страшно билось, сильно болѣло. Но вдругъ онъ остановился въ удивленіи. Шмоллеръ все еще стоялъ у окна. Онъ прижалъ къ груди своей лопатку для угольевъ и, откинувъ голову граціозно назадъ, игралъ на ней пальцами, представляя изъ нея такимъ образомъ родъ гитары или мандолины. Глаза его выражали мольбу и тоску, губы тихо шевелились какъ у человѣка который поетъ. Эрихъ подошелъ къ нему и началъ въ удивленіи смотрѣть на него. Но Шмоллеръ, замѣтя Эриха, спокойно продолжалъ свое странное занятіе.

— Дуракъ, сказалъ онъ, — ты и не подозрѣваешь что я здѣсь работаю и для тебя! Тамъ, напротивъ, у окна стоятъ двѣ молодыя сострадательныя красавицы. Одна изъ нихъ вѣроятно дочь здѣшняго тюремщика, другая — ея подруга. Послѣднее заключеніе я вывожу изъ того что вторая красавица только недавно пришла и еще въ шляпѣ. Видишь какъ для меня все ясно!

— Но не для меня.

— Еще бы! Ты дальше своего носа никогда ничего не видишь!

— Объяснись въ такомъ случаѣ, сказалъ Эрихъ, принимаясь смѣяться. Шмоллеръ былъ крайне смѣшонъ со своею импровизованною гитарой. Несмотря на то что онъ разговаривалъ съ Эрихомъ, онъ все-таки продолжалъ поводить глазами и сжимать губы.

— Однако ты глупъ, продолжалъ Шмоллеръ. — Дѣло такъ ясно. Молодая дочь тюремщика видитъ у окна тюрьмы красиваго бомбардира — я знаю что я хорошъ собою — она наводитъ справки и узнаетъ что бѣдный невиненъ. Является состраданіе, а состраданіе переходитъ въ любовь. Къ тому же скука. Любовь эта сначала, конечно, ведется par distance, ну а потомъ увидимъ!

— Но какая цѣль, къ чему?

— Странный вопросъ! Вопервыхъ, важно то что я буду имѣть сообщеніе со внѣшнимъ міромъ. Не думаешь ли ты что я согласенъ ѣсть въ теченіе нѣсколькихъ недѣль одинъ черствый хлѣбъ? А что мы просидимъ здѣсь нѣсколько недѣль, въ этомъ я увѣренъ. Я намѣренъ сдѣлать небольшой заемъ. Надѣюсь на твое участіе. Я уступлю тебѣ въ знакъ благодарности подругу прелестной дочери тюремщика. Она недурна собою.

— Хорошо. Что жь я долженъ дѣлать?

— Ты долженъ подойти ко мнѣ, опустить свою голову на мое плечо и, вообще, сдѣлать видъ что ты увлеченъ моимъ прекраснымъ пѣніемъ.

— Твоей пѣсней, которой я не слышу?

— Но вдругъ ты поднимаешь голову, смотришь въ окно: ты въ восторгѣ, пораженъ… Затѣмъ я тебя удаляю.

Однако бомбардиръ Шмоллеръ сильно ошибся, разчитывая на аффектъ своей пѣсни. Молодыя дѣвушки принялась весело смѣяться; затѣмъ онѣ отошли отъ окна.

— Всякое начало трудно, замѣтилъ Шмоллеръ, садясь на свою постель. — Но терпѣніе, прежде всего терпѣніе! Теперь не болѣе четырехъ часовъ, а смотри какъ ужь темно… Ахъ, Эрихъ, какой контрастъ между вчерашнимъ вечеромъ и сегодняшнимъ!

— Значитъ, ты былъ счастливъ вчера?

— Ахъ, счастливъ, такъ счастливъ! А теперь!

Оба задумались.

— Послушай, Шмоллеръ, какъ ты думаешь, отвѣтитъ мнѣ нашъ тюремщикъ на одинъ вопросъ?

— Не знаю. Въ чемъ дѣло?

— Будетъ ли сегодня вечеромъ представленіе въ циркѣ и приметъ ли…

— Приметъ ли въ немъ участіе знаменитая Тишка? На этотъ вопросъ и я могу отвѣтить тебѣ.

— Ты? Такъ отвѣчай, скорѣй отвѣчай!

— Однако ты сильно заинтересованъ. Но я не жестокосердъ и не завистливъ. Дожидаясъ тебя, я прочиталъ сегодня утромъ афишу. Представленіе въ циркѣ будетъ, но знаменитой Тишки не будетъ. Она получила легкій ушибъ.

— Легкій ушибъ? О, слава Богу!

— Однако Эрихъ, сказалъ Шмоллеръ, подойдя къ своему товарищу, — ты что-то сильно взволновавъ… Не ты ли ушибъ ее?…

— Пустяки! Я ее мало знаю. Я, кажется, говорилъ тебѣ о нашей встрѣчѣ.

— Никогда. Ты скрытенъ, какъ чортъ!

— Да и говорить-то не о чемъ. Я даже удивляюсь какъ она узнала меня вчера вечеромъ.

— А потомъ? допрашивалъ Шмоллеръ.

— Потомъ? Я ее больше не видалъ.

— Послушай, дружокъ, я право прихожу къ заключенію что горько ошибся въ тебѣ! Ты плохой товарищъ. Ты скрытенъ. Впрочемъ, поступай какъ знаешь…. Господи, какая скука! Одинъ, покинутъ всѣми, лишенный свѣта и общества — Эрихъ, не сердись, это только такъ сказано… Однако я начинаю снова чувствовать сильный голодъ…

Въ это время дверь отворилась и на порогѣ показался тюремщикъ съ фонаремъ, а за нимъ молодой Флаттигъ.

— Я пришелъ сообщить вамъ радостныя вѣсти, сказалъ молодой Флаттигъ. — Сегодня разбиралось ваше дѣло. Самъ полковникъ присутствовалъ при этомъ. Онъ сообщилъ что всегда прощаетъ шалости въ которыхъ не затронута честь и уваженіе къ государю, но такъ какъ бригада его прежде всего держится тремя вещами…

— Вопервыхъ — порядокъ, сказалъ Шмоллеръ.

— Вовторыхъ — порядокъ, смѣялся Фрейбергъ.

— И втретьихъ — порядокъ, прибавилъ Флаттигъ. — Но такъ какъ вы нарушили этотъ порядокъ, то вы должны подвергнуться строгому взысканію.

— Горе, горе! Мнѣ предстоитъ восьмидневный арестъ!

— А мнѣ одиндадцатидневный, такъ какъ а еще не отсидѣлъ свои три дня!

— На этотъ разъ вы оба ошиблись. Встаньте на колѣни и поблагодарите Св. Варвару, покровительницу всей артиллерія! Объ арестѣ нѣтъ рѣчи.

— Урра! вскричалъ Шмоллеръ, соскочивъ съ постели.

— Не знаю только будетъ ли радъ Фрейбергъ. Ты, Шмоллеръ, изгнанъ изъ канцеляріи.

— Урра!

— И переводишься въ крѣпостную роту столицы.

— Ура!

— А я? спросилъ Эрихъ, чувствуя какъ сердце въ немъ замираетъ.

— Ты исключенъ изъ Бригадной Школы…

— Господи!

— Не прерывай же. Ты исключенъ, но на время, и также переведенъ въ столицу.

— На время? А-а-а!…

— Переведенъ въ столицу, да еще въ конную батарею!

— Эрихъ, кричи: «ур-ра!» воскликнулъ Шмоллеръ. — Подумай только: изъ душной школьной комнаты въ конную батарею!

— Это еще не все, продолжалъ Флаттигъ. — Фрейберъ произведенъ въ бомбардиры.

— Ур-ра! вскричалъ на этотъ разъ и Эрихъ. — Урра! вторилъ ему Шмоллеръ. Друзья начали обниматься, цѣловаться, поздравлять другъ друга. Они были счастливы.

Флаттигъ вынулъ изъ одного кармана бутылку рома, изъ другаго небольшую спиртовую лампу, и всѣ трое принялись варить пуншъ. Всѣ были довольны, веселы. Только Шмоллеръ выказывалъ сожалѣніе что его маленькій романъ, начатый съ хорошенькою дочерью тюремщика, долженъ прерваться.

Старый полковникъ дѣйствительно простилъ Эриха и Шмоллера. По онъ все-таки отдалъ приказъ чтобъ ихъ до выступленія изъ города подвергли, въ теченіе нѣсколькихъ дней, домашнему аресту. «Это необходимо для того, говорилъ онъ, чтобъ они не имѣли возможности еще нашалить здѣсь и чтобъ они имѣли достаточно свободнаго времени подумать о своихъ предстоящихъ обязанностяхъ.» Въ приказѣ было также сказано что полковникъ прощаетъ Эриха потому что капитанъ Веттеръ и оберъ-фейерверкеръ Долль дали о немъ самые лучшіе отзывы. «Передайте ему», сказала капитану Веттеру полковникъ, «что я не намѣренъ потерять его изъ виду. Я просилъ начальника четвертой конной батареи, въ которую онъ поступитъ, давать мнѣ о немъ отзывы каждую четверть года. Если въ теченіе года эти отзывы будутъ хороши, его вновь примутъ въ Бригадную Школу. Ему не мѣшаетъ ознакомиться практически съ военною службой.»

Домашній арестъ продолжался всего четыре дня. Затѣю имъ вручили всѣ нужныя бумаги, маршрутъ и приказали выступитъ на слѣдующее же утро въ походъ.

Шмоллеру предстояла довольно трудная и не совсѣмъ пріятная задача покончить успѣшно всѣ свои частныя дѣла. Эрихъ отправился къ Кольмѣ. Подойдя къ дому Кольмы, онъ замѣтилъ что окна и двери растворены. На порогѣ стояла старуха. Она сообщила ему что всѣ уѣхали.

— Когда они выѣхали? спросилъ Эрихъ.

— Прислуга и лошади выѣхали сегодня утромъ, а больная барыня третьяго дня. Ее провожалъ старый Марешаль.

— Барыня была очень больна?

— Да, то-есть очень блѣдна. Говорили что она упала съ лошади. Впрочемъ, она сходила съ лѣстницы довольно бодро, безъ посторонней помощи.

— Слѣдовательно, третьяго дня?

— Точно такъ!

— Не знаете ли вы, куда они уѣхали?

— Вѣроятно туда же куда и другіе. Это легко узнать!

Но для Эриха узнать куда уѣхала Кольма было трудно. Онъ не имѣлъ знакомыхъ въ городѣ. Но какъ ни грустно ежу было что онъ не могъ узнать гдѣ Кольма, все же его радовала мысль что она не умерла, что она спасена.

На слѣдующее утро, простившись со своими товарищами, друзья выѣхали изъ города и направились въ столицу.

Сердце Эриха билось тревожно. Онъ не зналъ что его ждетъ впереди: радость или горе, успѣхъ или неудача? Одно зналъ онъ, въ одномъ онъ былъ увѣренъ, что встрѣтитъ своего врага, молодаго графа Дагоберта Зеефельда.

IX. Въ конной батареѣ.

Былъ холодный, сухой ноябрьскій день когда молодые люди въѣхали въ столицу. Крѣпость, въ которую былъ назначенъ Шмоллеръ, находилась какъ разъ въ противоположномъ концѣ отъ той мѣстности гдѣ помѣщалась четвертая конная батарея. Друзья еще разъ обнялись и разстались.

Эрихъ шелъ не долго. Онъ вскорѣ увидалъ предъ собою высокое, громадное, новое зданіе въ которомъ помѣщалась четвертая конная батарея. Здѣсь вездѣ и во всемъ былъ виденъ самый строгій порядокъ. Окна въ казармахъ были открыты. Не было слышно ни шума, ни смѣха, ни одной веселой пѣсни. Солдаты, попадавшіеся Эриху на встрѣчу, они серіозны, молчаливы и держали себя съ необыкновеннымъ достоинствомъ.

Эрихъ вошелъ въ канцелярію вахмистра. Послѣдній стоялъ предъ небольшимъ зеркаломъ и разчесывалъ свои густые бакенбарды. Вахмистръ Пинкель былъ высокій, красивый мущина.

— Ага, сказалъ онъ съ лукавою улыбкой, взглянувъ и вошедшаго Эриха, — вы должно-быть бомбардиръ Фрейбергъ? Ну, наружность ваша недурна, но… Но я того мнѣнія что вы поступили бы умнѣе еслибъ опредѣлились въ пѣшую батарею. Вы бомбардиръ, слѣдовательно, вы, въ нѣкоторою родѣ, начальникъ надъ простыми солдатами, а вы согласитесь что не хорошо если подчиненные знаютъ лучше верховую ѣзду, нежели ихъ начальникъ.

— Конечно, я имѣю право гордиться что принятъ въ четвертую конную батарею, скромно отвѣтилъ Эрихъ, — но увѣряю васъ, господинъ вахмистръ, я здѣсь не причемъ меня опредѣлили сюда не спросясь ни моего желанія, ни моего согласія. Я даже не подозрѣвалъ объ этомъ. Что касается верховой ѣзды, то я имѣю о ней нѣкоторое понятіе.

По лицу вахмистра промелькнула легкая улыбка и онъ отвѣтилъ, покачавъ головой: — Да, да, господинъ полковникъ былъ того мнѣнія что вамъ не мѣшало научиться немного порядку. Ну, вы попали теперь въ хорошія руки. Имѣете вы какія-нибудь средства?

— Нѣтъ, отвѣтилъ Эрихъ.

Вахмистръ пожалъ плечами и подошелъ къ окну.

— Это, впрочемъ, все равно, сказалъ онъ. — Отправьтесь съ моимъ писаремъ къ унтеръ-офицеру Венкгейму, въ комнату № 16. Господинъ первый поручикъ опредѣлитъ васъ, вѣроятно, при его орудіи. Венкгеймъ выдастъ вамъ все необходимое. Послушайте, бомбардиръ Шварцъ, — закричалъ онъ своему писарю, который сидѣлъ въ сосѣдней комнатѣ, — скажите Венкгейму чтобъ онъ выдалъ бомбардиру Фрейбергу необходимую одежду и чтобъ онъ потомъ хорошенько осмотрѣлъ ее! Молодой человѣкъ представится завтра, во время переклички, господину капитану. Прощайте.

Эрихъ сдѣлалъ налѣво-кругомъ и вышелъ изъ комнаты, оставивъ вахмистра, который опять принялся расчесывать свои прекрасныя бакенбарды.

Молодой бомбардиръ, съ тонкимъ, умнымъ лицомъ, сопровождавшій Эриха, все время какъ-то робко его оглядывалъ. Они шли молча. Наконецъ бомбардиръ, видимо борясь съ юбою, сказалъ:

— Вы изъ Бригадной Школы? Жизнь тамъ веселая, не правда ли?

— Кому какъ. Одному скучно, другому весело. Во всякомъ случаѣ я увѣренъ что здѣсь, при практическихъ военныхъ событіяхъ, жизнь должна быть интереснѣе и веселѣе.

— Но за то вы пользовались тамъ полною свободой. Я слышалъ, вамъ многое прощалось.

Сказавъ это, бомбардиръ Шварцъ лукаво улыбнулся и стремилъ на Эриха взглядъ полный удивленія и восторга.

— Мы кое-что слышали о томъ какъ вы проводили свободные часы, бомбардиръ Фрейбергъ, продолжалъ онъ, — мы надъ этимъ много смѣялись. Чортъ возьми! Веселая жизнь была у васъ въ училищѣ! Признаюсь, мы здѣсь не рѣшились бы на подобныя шалости…

— Но какія же это шалости о которыхъ вы намѣкаете? Бомбардиръ Шварцъ быстро схватилъ руку Эриха и, сжавъ ее крѣпко, отвѣтилъ:

— Вѣрьте мнѣ, всѣ бомбардиры четвертой конной батареи будутъ рады знакомству съ вами. Ваши похожденія извѣстны всѣмъ. Вы, право, молодецъ!

— Я боюсь что меня ждетъ здѣсь не заслуженная слава!

— Нѣтъ, вы достойны похвалы! отвѣтилъ тотъ съ восторгомъ. — Мы всѣ въ восторгѣ отъ васъ. Между вами есть одинъ негодный бомбардиръ Вибертъ. Онъ на дняхъ сталъ увѣрять что перещеголяетъ васъ. Однако, мы ему не вѣримъ!

— Но скажите, за что же всѣ такъ восхищаются мною?

— Какъ за что? А развѣ вы не были назначены подъ арестъ на три дня за одну знаменитую шалость въ училищѣ; развѣ вы не подкупили тюремщика и не отправились съ вашимъ унтеръ-офицеромъ въ трактиръ, гдѣ и провели чуть ли не всю ночь? А потомъ, отправиться въ домъ ханжи-пастора, ужинать съ его хорошенькою служанкой, забыть тамъ вою саблю, вернуться назадъ за всю и добыть ее изъ рукъ самого пастора, — развѣ мы всѣ способны на это? Нѣтъ, на это нужно умѣнье, изобрѣтательность, находчивость!…

— Однако, довольно объ этомъ, сказалъ Эрихъ полушутя, полусердясь.

— Нѣтъ, дайте докончить. Но больше всего намъ понравился вашъ послѣдній поступокъ. Нечего оказать, нужна нѣкоторая храбрость чтобы придти въ квартиру полковника и объявить ему что вы не отправились подъ арестъ, такъ какъ считаете себя невиннымъ! Ну, не молодецъ-ли вы?! Послушайте, — продолжалъ Шварцъ уже тихо, — правда ли что старикъ выхватилъ саблю чтобъ изрубить васъ, но что его удержалъ его адъютантъ?

— Увѣряю васъ что это неправда. Да и всѣ слухи доведшіе до васъ преувеличены и невѣрны.

— О, я это знаю лучше, знаю лучше! отвѣтилъ бомбардиръ, потирая себѣ отъ удовольствія худощавыя руки. — Мы всѣ знаемъ. Это безподобно!

— Однако печально, серіозно сказалъ Эрихъ, — что обо мнѣ идутъ такіе слухи. Посудите сами: что подумаютъ теперь обо мнѣ капитанъ и офицеры?

— О, они того же мнѣнія что и мы! отвѣтилъ тотъ довольнымъ голосомъ. — Впрочемъ, Зибертъ сказалъ о васъ: смотрите, господа, онъ перехитритъ и капитана и Кривоногаго.

— Кривоногій? Это кто такой?

— Тише, сказалъ бомбардиръ, робко озираясь кругомъ, — такъ у насъ прозывается первый поручикъ. Онъ ѣздитъ много верхомъ и имѣетъ немного кривыя ноги. Онъ удивительный человѣкъ и въ сущности онъ начальникъ батареи. Другой же — только для виду.

— Это капитанъ?

— Тише, да. Кривоногій, узнавъ о вашемъ прибытіи, сказалъ вахмистру что молодецъ, онъ говорилъ о васъ, несмотря на всю удаль, меня нисколько не безпокоитъ. Посмотримъ какъ онъ будетъ у меня служить. Однако вотъ и комната № 16. Я сейчасъ буду имѣть честь представить васъ унтеръ-офицеру и двумъ бомбардирамъ, которые уже находятся въ капральствѣ. Унтеръ-офицеръ не пользуется особою любовью между нами, за то другіе порядочные люди.

При послѣднихъ словахъ онъ широко отворилъ дверь о громко произнесъ: — Господинъ унтеръ-офицеръ Венкгеймъ, мнѣ поручено представить вамъ этого молодаго человѣка. Прошу васъ позаботиться чтобъ онъ былъ обмундированъ. Это бомбардиръ Фрейбертъ, бывшій ученикъ Бригадной Школы.

Голосъ его при послѣднихъ словахъ дрожалъ отъ волненія и умиленія. Унтеръ-офицеръ ѣлъ въ это время кусокъ хлѣба и колбасу. Но услышавъ имя Эриха, онъ приподнялъ голову и окинулъ молодаго человѣка мрачнымъ взглядомъ.

— Вотъ какъ! проворчалъ онъ. — Хорошо. Слышалъ я о васъ много, но представлялъ васъ себѣ другимъ. Положите сюда, на пустую постель, ваши вещи и подождите пока я, съѣмъ свой хлѣбъ.

Эрихъ исполнилъ приказъ унтеръ-офицера. Тогда бомбардиръ Шварцъ представилъ его двумъ другимъ бомбардирамъ. Переодѣванье произошло какъ оно происходитъ всегда. Унтеръ-офицеръ требовалъ самую лучшую одежду, а неумолимый каптенармусъ старался выдать самую худшую. Но на этотъ разъ это было не такъ легко сдѣлать. Вахмистръ, имѣя въ виду что Эрихъ явится на другой день къ перекличкѣ, приказалъ выдать все новое. Остальные канониры и бомбардиры, смотрѣвшіе на Эриха съ нѣкоторымъ удивленіемъ и уваженіемъ, также приняли его сторону. Сабля показалась ему сначала довольно тяжелою, но товарищи и въ томъ помогли ему.

Все было готово. Сердце Эриха билось какъ-то тревожно. Онъ боялся пріема своихъ будущихъ начальниковъ. Его безпокоила слава которая разнеслась о немъ по всей батареѣ.

Но что было дѣлать? Онъ убѣдился что ему трудно разувѣрить своихъ новыхъ товарищей въ томъ что слухи эти преувеличены. Но онъ твердо рѣшился исполнять всѣ свои обязанности, вести себя хорошо и заслужить расположеніе и одобреніе начальства.

Началась перекличка. Батарея выступила на чистый казарменный дворъ. Эрихъ стоялъ позади фронта, какъ ему приказалъ вахмистръ. Онъ горѣлъ нетерпѣніемъ увидѣть скорѣе своихъ начальниковъ, отъ которыхъ могла зависитъ не только его карьера, но и его жизнь.

Явились офицеры. Эрихъ сейчасъ-же узналъ между ними кривоногаго. Это былъ неуклюжій, невысокаго роста человѣкъ, съ кривыми ногами. Онъ шелъ медленно, тяжело. Онъ придерживалъ обѣими руками свою саблю и казалось не обращалъ никакого вниманія на своего говорившаго спутника Глаза его то устремлялись налѣво, то направо, то на казармы, то на стоящихъ предъ нимъ солдатъ.

Спутникъ его былъ молодой, только-что произведенный поручикъ. Все на немъ было ново, все блестѣло. Онъ ни радостно улыбаясь, будто ждалъ отъ жизни однѣхъ удачъ.

— Смирно! скомандовалъ вахмистръ, завидя офицеровъ. Но первый поручикъ махнулъ ему рукою и какимъ-то пришепетывающимъ голосомъ сказалъ:

— Оставьте ихъ, пока явится господинъ капитанъ. Затѣмъ, обращаясь къ своему спутнику, онъ тихо продолжалъ. — Любезный господинъ Мюллеръ, обратите немного вниманія на вашу роту. Мнѣ было бы пріятно еслибы сегодня не было никакихъ замѣчаній относительно нечищенныхъ пуговицъ. Все это мнѣ давно надоѣло.

Опять раздалось: Смирно! На этотъ разъ явился сей капитанъ въ сопровожденіи старшаго втораго поручика.

Эрихъ не могъ хорошенько разглядѣть лицо своего новаго начальника. Но онъ съ перваго же взгляда замѣтилъ что все на немъ сверкало, ослѣпляло; на груди красовалась четыре ордена. Неудивительно что молодой, вновь произведенный поручикъ глядѣлъ на него съ нѣкоторою завистью. Походка капитана отличалась какою-то аффектаціей. Видно было что онъ желалъ обратить на себя всеобщее вниманіе.

— Господинъ капитанъ просто ослѣпляетъ, сказалъ съ чувствомъ молодой поручикъ. — Какое счастье имѣть въ его года четыре ордена; даже завидно!!

Онъ тяжело вздохнулъ и поглощенный въ созерцаніе своего начальника едва разслышалъ какъ первый поручикъ проворчалъ:

— И какое счастье что господинъ баронъ получилъ эти четыре ордена не подвергнувъ себя ни малѣйшей опасности.

— Конечно; но онъ все-таки заслуживаетъ удивленія.

— Да, отвѣтилъ тотъ, дотронувшись до своей медали полученной имъ въ послѣднюю войну. — Всѣ эти ордена, заслуженные лакействомъ и протекціей, ничего не стоятъ.

Молодой поручикъ поспѣшилъ между тѣмъ къ фронту и отдалъ честь своему начальнику.

— Здраствуйте, господа! Прошу васъ извинить меня что я васъ задержалъ немного. Но человѣкъ кромѣ своихъ служебныхъ занятій имѣетъ еще другія обязанности. Вчера пріѣхалъ принцъ Георгъ, а сегодня я былъ у него на аудіенціи. Еще разъ прошу васъ извинить меня.

— Мы должны бы были извиняться, господинъ капитанъ, сказалъ сухо первый поручикъ, насмѣшливо улыбаясь, — мы одеты всегда такъ просто, между тѣмъ какъ вы, господинъ капитанъ, всегда въ полномъ парадѣ.

— Вы шутите; а такъ какъ мы не привыкли къ вашимъ шуткамъ, то я очень доволенъ. Что новаго, вахмистръ?

Такъ какъ ничего особеннаго не оказалось, то перешли къ хозяйственнымъ дѣламъ батареи, назначили время для ротнаго ученья, были сдѣланы нѣсколько замѣчаній и утверждены наказанія. Впрочемъ всѣ замѣтили что капитанъ былъ занятъ чѣмъ-то другимъ. Онъ все оглядывался, и Эриху не разъ казалось что онъ устремлялъ глаза въ его сторону.

— А новаго ничего нѣтъ, вахмистръ?

— Явился бомбардиръ Фрейбергъ изъ Бригадной Школы желаетъ представиться господину капитану.

— А-а-а! Могъ бы и не являться сегодня. Впрочемъ, если онъ здѣсь, то пусть явится.

Всѣ присутствующіе бомбардиры охотно взглянули бы какъ явится Эрихъ предъ своимъ новымъ начальникомъ. Но они стояли не шевелясь и устремивъ глаза въ землю.

Эрихъ вышелъ предъ фронтомъ и рапортовалъ: «Бомбардиръ Фрейбергъ переведенный изъ Бригадной Школы въ четвертую конную батарею».

Капитанъ отвернулся въ это время, и вытеръ себѣ носъ тонкимъ батистовымъ платкомъ.

Затѣмъ онъ опять обернулся и взглянулъ на молодаго человѣка съ довольною, насмѣшливою улыбкой. Эрихъ же, взглянувъ теперь въ первый разъ въ лицо своего новаго начальника, невольно, въ испугѣ, отступилъ назадъ. Онъ узналъ въ жъ одного изъ друзей молодаго графа Дагоберта Зеефельда, одного изъ тѣхъ офицеровъ которые, три года тому назадъ, производили надъ нимъ судъ, и Эрихъ ясно видѣлъ то и капитанъ не забылъ его.

— А-а-а-а! вскричалъ баронъ фонъ-Мандерфельдъ. — Я въ восторгѣ что могу возобновить съ вами прежнее знакомство! Вы, говорятъ, прекрасно вели себя въ Бригадной Школѣ! Поздравляю васъ!

Эрихъ увидѣлъ себя окруженнымъ любопытными лицами и молодыми офицерами. Первый поручикъ, между тѣмъ, подошелъ къ своей ротѣ и началъ такъ громко отдавать свои приказанія что капитанъ поглядывалъ на наго нѣсколько разъ въ удивленіи.

— Итакъ вотъ, сказалъ капитанъ, указывая рукой на Эриха, — бомбардиръ Фрейбергъ, исключенный за дурное поведеніе изъ Бригадной Школы и переведенный ко мнѣ въ четверную конную батарею. Это приказъ бригаднаго начальства и остается только подчиниться ему. Мнѣ нѣтъ дѣла до вашихъ прежнихъ поступковъ, но я долженъ сообщить вамъ, что я и господа офицеры будемъ строго слѣдить за вами. Я долженъ вамъ еще сказать что здѣсь не будутъ относиться такъ снисходительно къ вашимъ шалостямъ. Послѣ первой же шалости вы почувствуете съ кѣмъ имѣете дѣло. Будте увѣрены, мы шутить не станемъ! Куда его помѣстили, вахмистръ?

— Къ унтеръ-офицеру Венкгейму.

— Хорошо. Онъ попалъ въ хорошія руки. Вы должны относиться къ нему безо всякаго снисхожденія и сожалѣнія. Прошу васъ также отдавать каждые три мѣсяца вашему ротному начальнику отчетъ о его поведеніи; а вы, господинъ поручикъ Мюллеръ, будете передавать этотъ отчетъ мнѣ. Я право, удивляюсь вашей смѣлости, — обратился онъ къ Эриху, скрестивъ на груди руки, — я удивляюсь что вы допустили чтобъ васъ перевели ко мнѣ въ батарею. Вы поступили бы умнѣе еслибы смиренно просили объ опредѣленіи васъ въ какую-нибудь крѣпостную роту. Впрочемъ, я понимаю васъ, продолжилъ онъ, засмѣявшись вдругъ громко, — вы воображаете что вы нѣчто особенное, изъ ряду выходящее… Я много слыхалъ о вашихъ прежнихъ похожденіяхъ. Я додженъ сказать вамъ, господа, — обратился онъ къ офицерамъ, но говорилъ при этомъ такъ громко что слова его разносились по всему плацу, — что этотъ человѣкъ единственный и своемъ родѣ и такимъ же останется. Такъ какъ, согласно приказу военнаго министерства, знаменитый корпусъ бомбардировъ не будетъ больше комплектоваться, то онъ послѣдній бомбардиръ, и я надѣюсь что онъ вполнѣ заслужитъ это прилагательное, и въ моей батареѣ будетъ всегда, — онъ обратился къ Эриху, — всегда будетъ «послѣднимъ бомбардиромъ». По мѣстамъ!

Такимъ образомъ окончилась первая перекличка Эриха. Солдаты уже давно покинули плацъ, а онъ все еще стоялъ на своемъ мѣстѣ, блѣдный, неподвижный, со сжатыми губами. Онъ былъ готовъ громко вскрикнуть отъ гнѣва и страданія. Онъ съ трудомъ сдерживалъ слезы готовыя политься изъ его глазъ. Этотъ пріемъ доказалъ что ему придется, рано или поздно, отказаться отъ своей военной карьеры.

Онъ почувствовалъ что у него не хватитъ силъ бороться съ этими врагами, что жизнь его разбита.

Онъ взглянулъ на небо, оно было такъ чисто, такъ ясно, такъ свѣтло. Эрихъ тихо улыбнулся и направился къ казармамъ.

Но прежде нежели онъ успѣлъ дойти туда, раздался голосъ перваго поручика призывавшаго его къ себѣ.

— Вотъ такъ, сказалъ старшій офицеръ батареи, — теперь представьтесь и мнѣ. Я давеча не имѣлъ времени выслушать, какъ не могъ также выслушать длинную рѣчь господина капитана. Впрочемъ, я и такъ знаю кто вы и въ чемъ вы прежде грѣшили.

Говоря это, онъ ласково улыбнулся Эриху и началъ хлыстомъ выколачивать пыль изъ своихъ панталонъ. Да, онъ ласково улыбался глядя на блѣдное, убитое горемъ лицо молодаго бомбардира.

— Если господинъ первый поручикъ дѣйствительно знаетъ кто я и въ чемъ я провинился, то господинъ первый поручикъ все-таки согласится что пріемъ сдѣланный мнѣ господиномъ капитаномъ не вполнѣ заслуженъ.

— Положимъ что я и согласенъ съ этимъ, но какая вамъ отъ этого польза? Господинъ капитанъ всегда правъ относительно своей роты, я надѣюсь что вы согласны съ этимъ, а тѣмъ болѣе такой капитанъ на груди котораго красуются четыре ордена и который знатнаго происхожденія. Къ тому же, я увѣренъ въ этомъ, господинъ капитанъ должно-быть еще ранѣе приготовился къ такому пріему и давно имѣлъ васъ въ виду. Впрочемъ, довольно объ этомъ. Я только хотѣлъ вамъ сказать что много слышалъ о васъ и, главнымъ образомъ, отъ моего стараго друга оберъ-фейерверкера Долля. Онъ любитъ васъ, несмотря на ваши шалости. Не горюйте, все пройдетъ. Противъ обстоятельствъ трудно идти. Я это самъ испыталъ. Даю вамъ одинъ совѣтъ: ведите себя какъ можно осторожнѣе. Господинъ баронъ фонъ-Мандерфельдъ будетъ строго слѣдить за вами. Онъ захочетъ доказать что вы дѣйствительно заслуживаете названіе «послѣдняго бомбаридира».

Онъ ласково кивнулъ Эриху и ушелъ. Эрихъ почувствовалъ себя облегченнымъ. Былъ хоть одинъ человѣкъ въ батареѣ который не считалъ его погибшимъ, который не думалъ притѣснять его. Это ободрило его и онъ отправился въ свою комнату. Здѣсь его встрѣтилъ унтеръ-офицеръ Венкгеймъ, объявившій ему что бомбардиры обязаны послѣ переклички являться немедленно къ ихъ орудійному начальнику, для выслушиванія дальнѣйшихъ приказаній.

— Такъ, по крайней мѣрѣ, заведено у васъ, докончилъ онъ, ударяя саблей объ полъ. — Какъ дѣлалось у васъ въ Бригадной Школѣ, этого я не знаю. Можетъ-быть, вы наставите меня въ этомъ?

— Очень хорошо, спокойно отвѣтилъ Эрихъ. — У насъ въ Бригадной Школѣ существуетъ обычай чтобы подчиненный останавливался, если къ нему обращается старшій офицеръ. Со мною былъ тотъ же случай: меня остановилъ старшій поручикъ.

Оба бомбардира находившіеся въ комнатѣ улыбнулись, услышавъ отвѣтъ Эриха. Унтеръ-офицеръ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе и продолжалъ:

— Довольно объ этомъ. Сегодня, послѣ обѣда, съ трехъ до пяти часовъ, будетъ вашъ первый урокъ верховой ѣзды. Не дурно если вы теперь же отправитесь въ конюшню и посмотрите какъ сѣдлаютъ лошадей.

Эрихъ хотѣлъ уже отвѣтить что онъ все это давно знаетъ, но одумался. Онъ рѣшилъ что умнѣе скрыть свои познанія и сдѣлать видъ что онъ всему выучился подъ руководствомъ самого Венкгейма.

Въ слѣдующее же воскресенье явился къ нему Шмоллеръ. На немъ все было ново и далеко несогласно съ требованіями строгой дисциплины. На немъ былъ тонкій, изящный воротникъ и шелковая портупея. Появленіе Шмоллера произвело нѣкоторый эффектъ въ комнатѣ № 16. Онъ былъ при деньгахъ и пригласилъ своего друга прогуляться съ нимъ. Едва они вышли изъ казармъ, какъ Шмоллеръ высказалъ свое удивленіе что Эрихъ такъ строго придерживается въ своей одеждѣ требованіямъ военной службы. Онъ также прибавилъ что Эрихъ, несмотря на это, удивительно красивъ въ своемъ мундирѣ.

Такимъ образомъ друзья опять были вмѣстѣ и сидѣли въ одномъ изъ лучшихъ ресторановъ столицы. Эрихъ разказалъ другу о своемъ пріемѣ въ четвертую конную батарею, о томъ какъ онъ провелъ все это время и какъ онъ всѣми силами старается заслужить одобреніе своихъ начальниковъ. Шмоллеръ выслушалъ его терпѣливо, затѣмъ вздохнувъ слегка, сказалъ.

— Ты поступаешь умно что весь отдаешься своей службѣ. Каждый поступаетъ согласно своимъ наклонностямъ и какъ у назначено судьбой. Вотъ и меня судьба преслѣдуетъ: я опять назначенъ писаремъ и должно-быть буду имъ вѣчно. Случилось это просто. Едва фельдфебель узналъ что я былъ писаремъ въ бригадной канцеляріи какъ назначилъ меня опять писаремъ. Впрочемъ онъ, найдя во мнѣ необыкновенныя способности, назначилъ мнѣ небольшое содержаніе изъ ротныхъ суммъ.

— Слѣдовательно у васъ хорошій капитанъ? спросилъ Эрихъ.

— О, прекрасный, добрый старикъ! Онъ только чихаетъ и сморкается. По немъ все хорошо. Ему всегда весело, онъ всегда счастливъ. Если онъ видитъ что молодые солдаты не могутъ хорошо освоиться съ правилами строеваго ученья, онъ всегда смѣется до того что на глазахъ показываются слезы. Не будь нашъ первый поручикъ Шраммъ строгъ и взыскателенъ, то право мы могли бы сказать что живемъ въ раю.

— Кто этотъ первый поручикъ Шраммъ? опросилъ задумчиво Эрихъ.

— Онъ молодой, но очень дѣльный офицеръ. Фельдфебель разказывалъ мнѣ что онъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ упалъ на маневрахъ и разбился. Съ тѣхъ поръ его и перевели въ нашу крѣпость.

— Мнѣ кажется я знаю его. Будь такъ добръ, Шмоллеръ, напомни ему при случаѣ мое имя и скажи при этомъ нѣсколько словъ о мельницѣ стараго Бурбуса.

— Хорошо. Что касается моего фельдфебеля, то это хитрый, пронырливый человѣкъ, который все знаетъ. Я, конечно, справлялся у него и о твоемъ начальствѣ. Онъ сообщилъ мнѣ, между прочимъ, что твой капитанъ имѣетъ сильную протекцію; что онъ сынъ какой-то вліятельной статсъ-дамы и какого-то принца, и несмотря на отсутствіе какихъ бы то ни было дарованій, все-таки сдѣлаетъ себѣ карьеру. Говорятъ что его скоро переведутъ въ генеральный штабъ, а затѣмъ назначатъ командиромъ кавалерійскаго полка.

— Все это ясно; я только не понимаю за что ему дали ордена?

— Глупецъ! Ордена подобные тѣмъ которыми украшенъ твой капитанъ еще не доказываютъ что онъ отличился чѣмъ-нибудь особеннымъ. Ихъ раздаютъ согласно правилу manus manum lavat! Это вѣчный обмѣнъ: тебѣ даютъ большой крестъ, ты отдаешь три креста; одному орденъ солнца съ хвостами крокодила, другому — звѣзда съ незабудками на свѣтло-голубой эмали.

— Но они красивы.

— Да, это и все ихъ достоинство. Вѣрь мнѣ, умный человѣкъ смѣется надъ ними. Я уважаю тѣ ордена которые получаютъ люди на полѣ битвы, которыми награждаются разные изобрѣтатели, ученые, артисты, писатели, но подобныя украшенія на груди молодыхъ людей которые ничѣмъ ихъ не заслужили — нѣтъ, на это я не согласенъ. Итакъ, ты уже встрѣчался прежде со своимъ начальникомъ, барономъ фонъ Мандерфельдомъ?

— Да, я давно уже видѣлъ его. Въ одномъ изъ здѣшнихъ гусарскихъ полковъ служитъ поручикомъ молодой графъ Зеефельдъ. Я уже разказывалъ тебѣ однажды что имѣніе этого графа граничило съ землей мельника Бурбуса, и что я вслѣдствіе этого имѣлъ съ графомъ очень непріятное столкновеніе.

— Да, ты разказывалъ. Такъ баронъ фонъ-Мандерфельдъ другъ этого графа?

— Точно такъ. Не хочешь ли ты познакомиться съ нимъ?

— Съ кѣмъ? съ твоимъ графомъ Зеефельдомъ? Ужь не съ твоею ли рекомендаціей? Нѣтъ, благодарю.

Эрихъ задумался. Онъ вспомнилъ о тѣхъ бумагахъ которыя нашелъ подъ окномъ Кольмы. Онъ давно возвратилъ бы ихъ еслибъ имѣлъ на то случай. Онъ даже хотѣлъ были уничтожить ихъ, но какая-то непонятная, тайная сила всего удерживала его.

— А если я дамъ тебѣ такое порученіе, сказалъ Эрихъ, — за которое графъ будетъ тебѣ очень благодаренъ?

— Нѣтъ, нѣтъ, благодарю тебя. Я не люблю сходиться съ этими знатными людьми.

— Но если ты этимъ можешь сдѣлать мнѣ услугу?

— Ну, тогда, пожалуй, другое дѣло. Но ты долженъ напередъ мнѣ во всемъ признаться.

— Постараюсь, насколько возможно.

Эрихъ разказалъ Шмоллеру о своихъ прежнихъ встрѣчахъ съ графомъ Зеефельдомъ. Конечно, онъ скрылъ все что касалось Эсмеральды и Кольмы. Онъ объяснилъ также что нашелъ на улицѣ бумаги молодаго графа.

— Теперь ты все знаешь. Дай мнѣ дружескій совѣтъ какъ поступить и помоги мнѣ если можешь.

— Послушай, другъ Эрихъ: прежде всего я долженъ прочесть эти бумаги, для того чтобъ убѣдиться, необходимо ли ихъ возвратить графу и не лучше ли ихъ просто уничтожить. Ты хорошо сдѣлалъ что обратился ко мнѣ: я знатокъ въ этомъ дѣлѣ. Во всякомъ случаѣ, нужно обсудить важны ли эти бумаги графу…

— Не думаю.

— Почемъ ты знаешь? Можетъ-быть запечатанный конвертъ заключаетъ въ себѣ и важныя тайны. Можетъ-быть онѣ настолько важны что возвративъ ихъ можно разчитывать на взаимную услугу. Поэтому передай мнѣ бумаги, онѣ у меня въ канцеляріи лучше сохранятся нежели у тебя; затѣмъ мы ихъ хорошенько изслѣдуемъ.

— Прошу тебя только, не читай запечатаннаго письма.

— Хорошо; обѣщаю тебѣ.

Эрихъ передалъ своему другу бумаги и затѣмъ оба направились къ небольшой крѣпости въ которую Шмоллеръ былъ переведенъ. Эрихъ не былъ завистливъ, но онъ пришелъ въ восторгъ отъ мѣстности въ которой находилась крѣпость. Крѣпость лежала на возвышеніи, откуда былъ виденъ весь городъ. Кругомъ крѣпости были лѣса, долины, сады. Да и въ самой крѣпости былъ раскинутъ прекрасный садъ. Все говорило о довольной, счастливой жизни. Какъ охотно переселился бы Эрихъ сюда! Особенно понравился ему ласковый комендантъ крѣпости. Дѣло въ томъ что капитанъ фонъ-Вальтеръ, замѣтивъ молодыхъ людей, призвалъ къ себѣ Шмоллера и приказалъ ему представить Эриха. Шмоллеръ исполнилъ желаніе своего капитана и представилъ его въ качествѣ «послѣдняго бомбардира». Капитанъ фонъ-Вальтеръ улыбнулся, услышавъ это. Это названіе, данное Эриху барономъ фонъ-Мандерфельдомъ, было ему извѣстно, точно также какъ и то что оно уже дошло до его величества. Говорятъ что его величество, услышавъ объ этомъ, улыбнулся и сказалъ:

— Признаюсь, я не ожидалъ этого отъ Мандерфельда.

— Взгляни внизъ, оказалъ Шмоллеръ Эриху, когда оба товарища стояли на небольшомъ возвышеніи крѣпости, — не видишь ли ты большой садъ, а посреди его прекрасный каменный домъ? Видишь?

— Да.

— И садъ также?

— Да.

— Это монастырь или лучше сказать институтъ для молодыхъ дѣвицъ.

— Очень можетъ быть. Но я ничего интереснаго не вижу въ этомъ.

— Оттого что у тебя нѣтъ фантазіи. Но для меня другое дѣло. Я вижу ежедневно какъ эти молодыя затворницы гуляютъ въ саду. Я уже придумалъ себѣ небольшой, но интересный романъ. Вѣрь мнѣ. Эти прелестныя созданія всѣ жаждутъ любви и счастья.

— Конечно, отвѣтилъ Эрихъ смѣясь. — Надѣюсь, ты сообщишь мнѣ, если дѣла твои увѣнчаются успѣхомъ?

— Отчего же нѣтъ? Я все скажу… Что же касается твоихъ бумагъ, то я ихъ запечатаю и сдѣлаю на нихъ слѣдующую надпись: «Въ случаѣ моей смерти прошу передать графу Дагоберту Зеефельду». Это произведетъ между моими сослуживцами извѣстное впечатлѣніе.

X. Аристократическій пансіонъ.

Въ угловой, прекрасно убранной комнатѣ сидѣла гжа фонъ-Вельмеръ, директриса пансіона для дѣвицъ высшаго круга. Она сидѣла у самаго окна, за большимъ письменнымъ столомъ, покрытымъ книгами, всевозможными бумагами и другими письменными принадлежностями. Окно выходило въ прекрасный садъ; вдали виднѣлись башни и валы небольшой крѣпости.

Гжа Вельмеръ была высокая, видная женщина, съ чисто аристократическимъ лицомъ. Она рѣдко улыбалась. Она была видимо недовольна чѣмъ-то и довольно рѣзко говорила съ дамой стоявшей въ углу комнаты. Дама эта была младшая надзирательница пансіона, робкая, молчаливая. Когда-то она была замѣчательно хороша собой, во горе и лишенія состарили ее раньше времени. Ей не было еще тридцати лѣтъ. Впрочемъ, ея большіе, темносиніе глаза все еще были необыкновенно хороши.

Въ комнатѣ находилось еще третья дама. Она держала себя такъ же гордо и свободно какъ и сама гжа Вельмеръ. Звали ее фрейлейнъ фонъ-Квадде. Она была старшею надзирательницей пансіона и правою рукой директрисы. Высокая, сухая и уже немолодая, фрейлейнъ фонъ-Квадде была типомъ старой дѣвы. Сама никогда не любившая и не любимая, она не признавала счастья и радости въ жизни, отвергала молодость, ненавидѣла всѣ ея проявленія въ другихъ. Движенія ея были жестки, голосъ грубъ и походка твердая, тяжелая. Она ходила по комнатѣ взадъ и впередъ, держа руки за спиной, и поминутно останавливалась предъ робкою, молчаливою, младшею надзирательницей.

— Мамзель Штёккель, сказала она опять обратившись къ младшей надзирательницѣ, — имѣетъ несносную привычку оказывать другимъ свою протекцію. Ну не смѣшно ли что вы, въ вашемъ положеніи, протежируете другимъ? Что въ вашемъ положеніи, вы до сихъ поръ не понимаете еще своихъ обязанностей! Вы вѣчно вмѣшиваетесь не въ свои дѣла!

— Да, мамзель, это правда, сказала начальница.

— Не могу ли я узнать, въ какія чужія дѣла я вмѣшиваюсь?

— А, мамзель, какъ вы забывчивы! вскричала Квадде. — Развѣ вы имѣли право, двѣ недѣли тому назадъ, тихонько накормить дѣвицу Вальдовъ, которая была наказана безъ обѣда? Развѣ вы имѣли право просидѣть съ нею всю ночь въ карцерѣ? Развѣ вы имѣли право? Не значитъ ли это вмѣшиваться въ чужія дѣла? Развѣ вы могли отмѣнить или ослабить наказанія назначенныя лицами старше васъ по положенію?

— Вы правы, я это сдѣлала! твердо отвѣтила мамзель Штёккель.

— По какому это праву?

— Я буду откровенна и правдива. Я поступила такъ потому что считала это наказаніе незаслуженнымъ….

— Вотъ какъ, мамзель! Вы, кажется, начинаете забываться!

— Да, я считала это наказаніе незаслуженнымъ, повторила Штёккель.

Она была глубоко взволнована, лицо ея горѣло, голосъ дрожалъ.

— Вальдовъ не заслужила этого наказанія. Она послушная, кроткая, прилежная дѣвушка. Съ тѣхъ поръ какъ умеръ отецъ ея, самый вліятельный и могущественный человѣкъ своего времени, съ тѣхъ поръ положеніе ея въ пансіонѣ измѣнилось. Всѣ учительницы, всѣ классныя дамы, даже нѣкоторыя дѣвицы даютъ ей это чувствовать. Вальдовъ глубоко страдаетъ отъ этого. Она невинна. Гелльвагъ, въ послѣдній разъ когда мы гуляли, говорила ей много колкостей и совѣтовала ей нанять для своей матери одну изъ избушекъ раскинутыхъ вдоль рѣки.

— Пустяки! Дѣтскіе разговоры! отвѣтила директриса.

Квадде остановилась посреди комнаты и окинула младшую надзирательницу строгимъ взглядомъ.

— Я согласна съ вами, госпожа директриса, что это дѣтскіе разговоры. Но они вліяютъ сильно, если часто повторяются. Они могутъ вывести изъ терпѣнія самое кроткое существо. Эти замѣчанія, эти насмѣшки повторялись каждый день, каждый часъ, за обѣдомъ, на гуляньѣ, въ дортуарѣ. Неудивительно что бѣдная дѣвушка вышла наконецъ изъ себя. Ее же и наказали, а виновную оправдали. Вотъ отчего я нахожу что наказаніе было незаслуженное.

— Но знаете ли вы, мамзель, гнѣвно вскричала начальница, — вы дѣйствительно забываетесь! Кто даетъ вамъ право обвинять насъ, представительницъ пансіона, въ несправедливости?

— Еслибъ я говорила при ученицахъ, вы могли бы осудить меня. Но теперь я имѣю полное право высказывать свое мнѣніе; да, я должна говорить! Вы обвинили меня въ томъ что я просидѣла всю ночь въ карцерѣ бѣдной Вальдовъ? Но она умоляла меня объ этомъ, на колѣняхъ умоляла. Бѣдняжка недавно только потеряла своего отца… Ей постоянно грезился умирающій отецъ, грезились разныя видѣнія. Я увѣрена въ томъ, баронесса фонъ-Вельмеръ, — обратилась Штёккель къ начальницѣ съ дрожащимъ голосомъ, — я увѣрена въ томъ что съ Вальдовъ случилось бы большое несчастье еслибъ я не провела съ нею ночь въ карцерѣ. Она была въ страшномъ нервномъ состояніи.

— Все это возможно, отвѣтила начальница. — Но ваша обязанность была довести это до свѣдѣнія старшей надзирательницы. Вы не должны были скрыть о состояніи Вальдовъ.

— Но развѣ я не сдѣлала этого? спросила такъ тихо мамзель Штёккель что одна Квадде, стоявшая около нея, разрѣшила этотъ вопросъ. Квадде шумно подошла къ директрисѣ и сказала ей:

— Вы видите, она права, какъ и всегда. Она станетъ, пожалуй, увѣрять что мы виноваты. Съ этими людьми нечего много говорить. Нужно разомъ покончить всѣ эти непріятности. Рано или поздно, а дѣло должно принять другой оборотъ.

— Да, вы правы, сказала начальница, подойдя къ письменному столу и перебирая бумаги.

— Къ тому же странно, продолжала насмѣшливо Квадде, — что всѣ эти скандалы происходятъ на вашемъ дежурствѣ. Напримѣръ, хотъ вчерашняя исторія съ миссъ Прайсъ.

— Что же было? спросила озабоченнымъ голосомъ начальница.

— И вѣроятно причиной была опять эта Вальдовъ, неправда ли, мамзель Штёккель? И ваша любимица, конечно, права!

— Я не имѣю любимицъ, фрейлейнъ фонъ-Квадде! Но вы правы, рѣчь опять о Вальдовъ. Ее опять дразнили, и миссъ Прайсъ, какъ и всегда, приняла ея сторону.

— Вы забываете что миссъ Прайсъ не просто приняла сторожу Вальдовъ, но что она бросилась точно дикарка на Вельтенъ и хотѣла ее задушить.

— Да, но миссъ Прайсъ предъ тѣмъ шесть разъ просила Вельтенъ замолчать. Я также просила. Но Вельтенъ не обращала никакого вниманія на ваши слова: она продолжала свои колкости и даже посовѣтовала миссъ Прайсъ и Вальдовъ оставить этотъ пансіонъ, назначенный для дѣвицъ высшаго званія, и поступить въ уличныя пѣвицы.

— Прайсъ никуда не годная дѣвушка, замѣтила Квадде, продолжая шагать по комнатѣ. — Къ ней совершенно подходитъ пословица: въ тихомъ омутѣ черти водятся. На видъ она всегда спокойна, а между тѣмъ я не знаю существа болѣе вспыльчиваго, злаго. Я увѣрена что она улыбалась когда собиралась задушить вчера эту Вельтенъ. Или я не права, мамзель?

— Я не могла этого замѣтить; въ комнатѣ горѣлъ одинъ ночникъ. Я знаю только что голосъ миссъ Прайсъ дрожали отъ глубокаго волненія.

— Извѣстно что вы говорите о ней одно хорошее.

— И еслибы меня подвергли пыткѣ, я все-таки не могу сказать что миссъ Прайсъ дурная дѣвушка! Она всегда тиха и скромна, учится лучше всѣхъ, сердце у нея доброе, великодушное. Правда, она бываетъ иногда немного дика, и сдержанна, но вы сами знаете что это не ея вина, а вина тѣхъ людей съ которыми она провела свое дѣтство.

— Я того мнѣнія что она хитра и во всемъ притворяется, сказала Квадде. — Вы все объясняете себѣ ея дикость и ея сумазбродныя выходки тѣмъ что ея первоначальное воспитаніе было пренебрежено, но я не согласна съ вами. Она хитра, умна и всегда поступаетъ обдуманно, строго придерживаясь извѣстныхъ правилъ.

Начальница начала читать отчетъ о поведеніи воспитанницъ и вдругъ остановилась прочитавъ имя графини Галлеръ.

— Въ чемъ провинилась графиня Галлеръ? спросила она.

— Ахъ, сказала мягко Квадде, — вѣроятно опять какіе-нибудь пустяки!

— Нѣтъ, отвѣтила гжа фонъ-Вельмеръ улыбаясь, — господинъ пасторъ обвиняетъ ее въ томъ что она читала во время его урока другую книгу. Взгляните, вотъ и книга, я даже не успѣла пересмотрѣть ее.

— Позвольте, я посмотрю, сказала Квадде. Она быстро взяла изъ рукъ начальницы книгу прежде нежели та успѣла открыть ее. — Ахъ, это совсѣмъ невинная книга: «Незабудка. Альманахъ для молодыхъ дѣвицъ». Конечно ее и слѣдовало читать во время урока Закона Божія. Я сдѣлаю строгій выговоръ графинѣ Галлеръ. Сказавъ это она опустила книгу, на первой страницѣ которой была надпись «Берта фонъ-Квадде», въ карманъ. — Теперь одиннадцать часовъ, — продолжала она обращаясь къ младшей надзирательницѣ. Дѣвицы сейчасъ соберутся къ завтраку, а затѣмъ пойдутъ гудятъ въ садъ. Вы и мамзель Эрбе пойдете съ ними. Понятно что миссъ Прайсъ и Вальдовъ, какъ наказанныя, останутся дома. Пришлите миссъ Прайсъ сюда.

Мамзель Штёккель вышла и нѣсколько минутъ спустя вошла въ комнату миссъ Прайсъ.

Это была прелестная, молодая, шестнадцатилѣтняя дѣвушка

На ней было простое, свѣтлосѣрое кашмировое платье, горото обрисовывавшее ея стройный, изящный станъ. Лицо было необыкновенной бѣлизны. Высокій лобъ, умные глаза, рѣшительный взглядъ, тонкій, прямой носъ и губы удивительной красоты. Волосы ея, свѣтлаго пепельнаго цвѣта, падали роскошными волнами на плеча и почти касались пола. Часть ихъ, въ видѣ косъ, дважды обвивала ея голову, но другая часть оставалась свободною: видно было что прелестная дѣвушка сама не знала какъ съ ними справиться.

— Вы хорошо знаете, миссъ Прайсъ, сказала начальница послѣ нѣкотораго молчанія, — вы знаете что я расположена къ вамъ и не отрицаю въ васъ хорошихъ качествъ. Я васъ люблю, да и всѣ здѣсь въ заведеніи расположены къ вамъ; отчего же вы всегда рѣзки съ другими? Вы должны быть сдержаннѣе, ласковѣе. Иначе вы оттолкнете отъ себя всѣхъ и никогда не найдете себѣ друзей. Гордые, скрытные люди бываютъ всегда несчастны. Вы должны сбросить съ себя эту рѣзкость, эту гордость, иначе вамъ придется тяжело въ жизни. Вы пользуетесь протекціей сильныхъ, вліятельныхъ людей, но, если вы не измѣнитесь, даже эта протекція не поможетъ вамъ!

На губахъ молодой дѣвушки промелькнула едва замѣтная улыбка, не то насмѣшки, не то страданія. Глаза ея стали еще серіознѣе, еще мрачнѣе.

— Я никогда не надѣялась на протекцію вліятельныхъ лицъ, сказала она, — да и не заслуживаю этой протекціи. Я знаю что я рѣзка, горда. Но я постараюсь, — продолжала она лжело вздохнувъ, — я постараюсь быть ласковѣе, уступчивѣе… постараюсь быть счастливѣе, если это только возможно.

— Постарайтесь, дитя мое, отвѣтила ласково директриса. — Вамъ желаютъ добра, васъ любятъ здѣсь. Я еще вчера имѣа честь видѣть у себя ея сіятельство статсъ-даму графиню Бариксъ. Она много разспрашивала о васъ и просила переать вамъ поклонъ отъ графини Зеефельдъ, которая ей недавно писала.

— Благодарю васъ, madame. Я рада что графиня Зеефельдъ не забыла меня. Я такъ много обязана ей.

Голосъ ея слегка дрожалъ, но глаза оставались спокойными, безстрастными.

— Вѣрьте мнѣ, дитя мое, продолжала начальница, — я говорила ея сіятельству одно хорошее о васъ.

Начальница сдѣлала миссъ Прайсъ легкое движеніе рукой, и молодая дѣвушка вышла изъ комнаты.

Когда дверь за нею затворилась, фрейлейнъ фонъ-Квадде быстро повернулась къ начальницѣ и сказала:

— Это странное, непонятное существо. Право, былобы лучше еслибы мы не приняли ея въ пансіонъ. Не знаю отчего, но мнѣ всегда кажется что эта молодая особа въ состояніи убить того кого она возненавидитъ.

— Переставьте, моя милая Квадде! вы просто не любите ея. Не слѣдуетъ забывать что она провела безотрадное, печальное дѣтство, что съ ней обращались грубо, что она росла чувствуя постоянныя лишенія и нужду. Я это знаю отъ самой графини Зеефельдъ.

— Чѣмъ же она отплачиваетъ за всѣ тѣ милости которые ей теперь оказываютъ? Насмѣшливо спросила Квадде. — Она смотритъ на всѣхъ и на все съ презрѣніемъ. Къ тому же я того мнѣнія что въ ея жизни есть тайна. Красотой она аристократка, положимъ, это такъ, но во всемъ другомъ она не подходитъ къ высшему кругу. Она смѣла до отчаянія. Ей ничего не стоитъ просидѣть всю ночь на кладбищѣ, она съ восторгомъ всматривается въ самую сильную грозу. Она даже не боится дикихъ, бѣшеныхъ лошадей. Еще вчера мнѣ это передала баронесса Вельтенъ, она отличилась новой выходкой. Онѣ гуляли по саду, какъ вдругъ миссъ Прайсъ подбѣжала къ самымъ воротамъ и хотѣла ихъ силою отворить. Она была страшно блѣдна, взволнована. Оказалось что мимо воротъ проѣхала какая-то конная батарея. Я увѣрена что она заглядѣлась на одного изъ молодыхъ офицеровъ и, пожалуй, нашла между ними знакомаго.

— Нѣтъ, не думаю, милая Квадде, не думаю. Сохрани насъ Богъ отъ этого!

Миссъ Прайсъ, оставивъ комнату директрисы, поспѣшно пошла вдоль корридора къ лѣстницѣ которая вела въ верхній этажъ. Она уже входила на лѣстницу, какъ вдругъ должна была остановиться: на встрѣчу ей шли молодыя пансіонерки, отправлявшіяся гулять въ оадъ.

Молодая дѣвушка остановилась и оперлась на перила лѣстницы. Въ ней не было замѣтно ни малѣйшего смущенія. Она равнодушно смотрѣла на пансіонерокъ шедшихъ ей на встрѣчу. Однѣ изъ нихъ проходили мимо будто не замѣчая ея, нѣкоторыя равнодушно кивали ей головой, другія, и это была большая часть, ласково протягивали ей руки. Нѣторыя изъ молодыхъ дѣвушекъ останавливались даже, обнимали молодую Англичанку и ласково смотрѣли ей въ глаза. Тогда на лицѣ миссъ Прайсъ показывалась тихая, тѣплая улыбка, и оно становилось необыкновенно кроткимъ и привлекательнымъ. Позади всѣхъ шла мамзель Штёккель. Глаза ея были заплаканы. Видно было что разговоръ съ начальницей сильно подѣйствовалъ на нее.

Миссъ Прайсъ поднялась на лѣстницу и вошла въ большую, свѣтлую комнату. Здѣсь обыкновенно сидѣли дѣвицы наказанныя за легкія шалости. Онѣ должны были читать, приготовлять заданные уроки или работать. На этотъ разъ, кромѣ миссъ Прайсъ, были наказаны еще три молодыя дѣвицы, онѣ онѣ сидѣли по разнымъ угламъ. Одна изъ нихъ, графиня Вальдовъ, одѣтая въ глубокій трауръ, сидѣла за небольшомъ столомъ и писала письмо. Она поминутно переставала писать и плакала. Въ другомъ углу сидѣла баронесса Вельтенъ. Она вышивала золотомъ и серебромъ большой коверъ. Она была въ самомъ хорошемъ расположеніи духа и все время тихо напѣвала какую-то національную пѣсню. Лицо ея было некрасиво и даже не было выразительно. На губахъ скользила постоянно злая, насмѣшливая улыбка, глаза выражали тщеславіе и высокомѣріе. Наконецъ, третья изъ молодыхъ дѣвушекъ, графиня Галлеръ, стояла у окна. Она смотрѣла на сѣpoe, пасмурное небо и громко разговаривала съ графиней Вальдовъ.

— Знаешь ли, Отилія, я нисколько не огорчена тѣмъ что должна сидѣть здѣсь, вмѣсто того чтобы гулять въ саду. Я готова сидѣть здѣсь цѣлые дни, недѣли, но только въ обществѣ добрыхъ, честныхъ людей. Но тяжело быть въ неволѣ и знать что сидишь съ врагомъ своимъ!

Баронесса Вельтенъ, услышавъ эти слова, громко засмѣясь. Она, вѣроятно, не пропустила бы этихъ словъ безъ колкаго отвѣта еслибы въ эту минуту не вошла въ комнату миссъ Прайсъ. Замѣтивъ же молодую Англичанку, она сердито сжала губы и продолжала молча свою работу.

— Наконецъ-то ты пришла, Бланда! вскричала молодая графивя.

Она подбѣжала къ Бландѣ, обняла ее и подведя къ окну продолжада:

— Здѣсь такая тоска что я пришла почти въ отчаяніе. Бѣдная Вальдовъ пишетъ своей матери, а кромѣ нея здѣсь нѣтъ ни одной души.

Трудно было найти двухъ болѣе прелестныхъ и граціозныхъ молодыхъ дѣвушекъ, какъ миссъ Прайсъ и графиня Галлеръ. А между тѣмъ, онѣ представляли положительный контрастъ. Миссъ Прайсъ была самая прелестная, самая изящная блондинка, между тѣмъ какъ графиня Галлеръ была самый роскошный типъ брюнетки. Волосы ея были густые, черные съ синеватымъ отливомъ, глаза глубокіе, темные, блестящіе. Движенія ея были быстры, порывисты, голосъ звучный. Ей было всего семнадцать лѣтъ, но ей можно было дать и двадцать. Она была прекрасно сложена. Мать ея была Испанка. Графиня Галлеръ была одѣта, какъ и миссъ Прайсъ, въ форменное, свѣтлосѣрое кашмировое платье. Кромѣ того, станъ ее обхватывалъ дорогой красный кушакъ, съ длинными концами, а въ темныхъ волосахъ красовались гранатовые цвѣты.

— Ты изъ инквизиціи, душа моя? спросила смѣясь графиня Галлеръ. — Какъ обошелся съ тобою мой другъ великій инквизиторъ Квадде? Рѣшено ли тебя немедленно сжечь или ты еще подвергнешься колесованію? Взгляни, — продолжала она, граціозно указывая рукой на баронессу Вельтенъ, — взгляни: публика уже собралась на это прекрасное зрѣлище.

— Перестань, Клотильда, просила Бланда тихимъ голосомъ, — къ чему эти вѣчныя дрязги! Вѣдь ты знаешь что она передастъ каждое слово.

— Знаю и нисколько не боюсь. Пусть она пожалуется на меня великому инквизитору, все мнѣ равно! Ты и не знаешь, продолжала она шепотомъ, — ты не знаешь какая злая эта Вельтенъ! Жаль что ты не задушила ея вчера ночью!

— Бога ради не говори больше объ этомъ! Это ужасно.

— Другъ мой, ты только предупредила меня. Я уже сбросила съ себя одѣяло и, вѣрь мнѣ, я не пожалѣла бы ея! Ты и не знаешь, дитя мое, какъ она зла, какъ она испорчена. Ты не поняла давеча ея словъ, и хорошо что не поняла!

— О нѣтъ, я многое поняла!

— Даже и то что она назвала тебя незаконною дочерью?

— Нѣтъ, этого я не поняла и теперь не понимаю. Тутъ вѣдь не можетъ быть ничего дурнаго? Я такъ любила свою мать, такъ горячо любила… Послушай, развѣ не всѣ дочери одинаковы?… Когда умирала моя добрая, бѣдная, несчастная мать, я стояла на колѣняхъ у ея кровати, а графиня Зеефельдъ, которая была все время при ней, наклонилась надъ ней, поцѣловала ее въ лобъ и тихо спросила: «Стало быть у васъ нѣтъ никакихъ доказательствъ что вы законная дочь вашего отца?»

— Что же отвѣтила твоя мать?

— Она съ усиліемъ приподнялась съ кровати, сложила руки и отвѣтила: «Бланда мое дитя и его законная внучка. Богъ видитъ что я не лгу; клянусь вамъ въ этомъ! Всѣ доказательства находятся въ его рукахъ, въ рукахъ моего отца…. Да проститъ его Вѣчный Судія за то что онъ такъ поступилъ съ нами!» Это были почти послѣднія ея слова, — продолжала молодая дѣвушка послѣ нѣкотораго молчанія о слезами на глазахъ, — я бросилась къ ней и припала къ ея холодѣвшимъ устамъ. Неправда ли, Клотильда, ты не передашь этого никому?

— Клянусь тебѣ! отвѣтила молодая графиня, обнимая и лаская Бланду. — Мнѣ только досадно на себя что я напоминаю тебѣ слова этой глупой дѣвушки. Но будь веселѣе! Пойдемъ, сядь на это кресло, а я сяду на эту скамейку, къ ногамъ твоимъ. Теперь мнѣ удобно говорить съ тобой, да и ея мы не видимъ! Садись, душа моя.

Бланда исполнила желаніе подруги. Графиня Галлеръ подошла къ ней и, обнявъ ея голову, продолжала:

— Что за волосы у тебя!… Ты напоминаешь мнѣ этихъ прекрасныхъ, сказочныхъ волшебницъ или, еще лучше, этихъ гордыхъ, неустрашимыхъ принцессъ, которыя мчались на свохъ бѣлыхъ коняхъ по лѣсамъ, сопровождаемыя пажами и свитой.

Клотильда сѣда на скамейку у ногъ Бланды, и, смѣясь, начала играть ея прекрасными волосами. Изъ груди молодой графини вырвался тихій вздохъ.

Бланда громко засмѣялась

— Ты вздыхаешь? ты, вѣчно веселая, вѣчно игривая Клотильда!

— Не обращай, Бланда, вниманія на наружность. Вѣрь мнѣ, сердце мое бьетъ тревогу…. Оно болитъ, оно страдаетъ….

Что это значитъ, понять не могу,

Грусть отъ меня не отходитъ —

Ахъ, Бланда, мнѣ такъ грустно, такъ грустно!…

Нѣжный шепотъ въ душу

Тихо проникаетъ….

Но и это правда:

Сердце, полно, успокойся.

Перестань страдать.

Я должна по волѣ неба

Отъ него бѣжать.

Бланда глядѣла съ удивленіемъ на свою подругу, и вспомнивъ ея живой характеръ, она невольно улыбнулась сказала:

— Начальница права, запрещая тебѣ чтеніе романовъ и повѣстей. Но мнѣ кажется, всѣ наказанія съ тобой ни къ чему не поведутъ.

— Ты права, Бланда, все это ни къ чему не поведетъ, съ жаромъ отвѣтила Клотильда. — Напротивъ, чѣмъ больше мнѣ запрещаютъ это чтеніе, тѣмъ сильнѣе развивается во мнѣ страсть къ этимъ чуднымъ разказамъ. Еслибы ты знала какія у меня бываютъ иногда волшебныя, дивныя грезы. Еслибы ты знала какъ прекрасна жизнь, сколько въ ней счастья, любви, тайнъ…. Я вижу иногда такіе чудные, странные сны…. А когда проснешься, сердце такъ бьется, такъ бьется!…

— Разкажи же мнѣ эти сны. Я хочу знать на что способны эти злыя книги, какъ сильно мучаютъ онѣ мою бѣдную Клотильду?

— Ахъ, книги ни въ чемъ не виноваты! Знаешь, на меня сильно подѣйствовалъ разказъ который я на дняхъ читала съ высочайшаго разрѣшенія. Тамъ говорилось о плѣнномъ королѣ Ричардѣ Львиное Сердце и о его вѣрномъ Блонделѣ. Послѣдній, переодѣтый тюремщикомъ, подошелъ къ самой тюрьмѣ и жестами и взглядами показывалъ плѣнному королю, что онъ не одинокъ, что близь него бьется вѣрное, любящее сердце….

— Но какая же связь между тобой и Ричардомъ Львиное Сердце? Ты вѣдь не въ плѣну, какъ король Ричардъ, да и Блонделя у тебя нѣтъ.

— He будь такъ прозаична, Бланда. Наши положенія имѣютъ много общаго. Развѣ мы не заперты здѣсь точно заколдованныя царевны, развѣ насъ не стережетъ злой драконъ со страшнымъ голосомъ? Развѣ не можетъ найтись человѣкъ, переодѣтый, желающій избавить насъ?…

— Пожалуй — однако….

— Тсс! отвѣчала Клотильда, крѣпче прижимаясь къ своей подругѣ и глубоко смотря ей въ глаза. — Тебѣ это не совсѣмъ понятно, да и мнѣ также…. А между тѣмъ здѣсь есть нѣкоторая связь…

— Связь? Съ чѣмъ же?

— Послушай, я и сама не знаю, но что-то творится здѣсь… шептала графиня Галлеръ. — Есть человѣкъ на котораго я произвела большое впечатлѣніе. Я не знаю гдѣ онъ меня видѣлъ. Можетъ-быть въ театрѣ, въ концертѣ, во время прогулки или у моей тетки, не знаю гдѣ, знаю только что я произвела на него сильное впечатлѣніе! Видишь ли, этотъ незнакомецъ старается, переодѣтый, приблизиться ко мнѣ. Я увѣрена что онъ принадлежитъ къ высшему кругу. Можетъ-быть это молодой художникъ…. enfin, онъ не можетъ и не хочетъ приблизиться ко мнѣ въ образѣ простого смертнаго, онъ переодѣтъ солдатомъ.

— Ахъ, Клотильда, это ужь слишкомъ!

— Тише, Бланда, не огорчай меня. Я и то боюсь твоихъ серіозныхъ, проницательныхъ глазъ…. Я обращаюсь къ твоему сердцу, къ твоему доброму, любящему сердцу. Онъ живетъ тамъ въ крѣпости, что напротивъ нашего сада. Я увѣрена, настанетъ день когда онъ превратится въ прекраснаго, богатаго принца.

— Прошу тебя, Клотильда, говори яснѣе.

— Хорошо. Видишь, тамъ въ крѣпости живётъ кто-то интересующійся мною. Я часто его видала тамъ. Онъ поднималъ руки къ небу, однимъ словомъ, дѣлалъ жесты которые должны были обратить на себя мое взиманіе.

— Но почему непремѣнно твое вниманіе?

— Оттого, милая Бланда, что бываютъ минуты когда сердце не обманывается. Знаешь ли, на прошлой недѣлѣ, когда мы проходили мимо самой стѣны, онъ стоялъ на валу и держалъ въ рукѣ вѣтку плюща, совсѣмъ такую какую я ношу на шляпѣ. Онъ взялъ свою вѣтку и прикололъ къ своей фуражкѣ. Я должна признаться тебѣ что нѣсколько разъ нарочно для него становилась предъ окномъ. Я хотѣла добиться истины, убѣдиться что не ошибаюсь.

— И ты добилась?

— Да… Я подняла свой платокъ; онъ отвѣтилъ мнѣ тѣмъ же.

— Ахъ, Клотильда, какъ ты неосторожна.

— Знаю, душа моя, не сердись, я не могла поступить иначе. Такая тихая, вѣрная любовь, такое самопожертвованіе глубоко тронули меня. Неужели ты думаешь что ему легко? Легко жить въ этой простой крѣпости, жить переодѣтымъ, и все это для того чтобы хоть изрѣдка видѣть меня?

— Но можетъ-быть ты ошибаешься? Можетъ-быть онъ вовсе не переодѣтъ?

— О, нѣтъ! Неужели ты думаешь что я могла такъ ошибаться? О, нѣтъ! Къ тому же, въ немъ есть что-то такое знакомое… Иногда мнѣ кажется что это графъ Блейденъ или баронъ Пюркеръ… Я ихъ видѣла два года тому назадъ на балу у тетки. Послушай, что если я не ошибаюсь?.. Мы познакомимся здѣсь, разстанемся и потомъ, послѣ долгой разлуки, опять свидимся… и будемъ тогда счастливы, вѣчно счастливы.

— Къ чему же разставаться? Этого я не понимаю. Какъ ты можешь интересоваться кѣмъ-нибудь и думать о разлукѣ?

— Милая Бланда, но вѣдь въ этомъ и вся прелесть этой вседневной, скучной жизни! Любить, разстаться и потомъ опять свидѣться!… Подумай только, какъ будетъ биться твое сердце когда ты будешь прощаться съ нимъ и не будешь знать сведетъ ли насъ Небо еще разъ вмѣстѣ. А что мы свидимся, въ этомъ я не сомнѣваюсь! О, я знаю, онъ не забудетъ меня! Онъ такъ молодъ, такъ прекрасенъ. Да, онъ будетъ до тѣхъ поръ жить въ этой крѣпости пока не найдетъ случая приблизиться ко мнѣ. — Тогда — я знаю что это будетъ такъ — тогда онъ, блѣдный, съ блестящими глазами, станетъ мнѣ говорить о своей любви, вырветъ изъ моихъ волосъ, можетъ-быть, этотъ самый гранатовый цвѣтокъ и скроется, сказавъ на прощанье: «Беру этотъ цвѣтокъ въ залогъ того что я еще увижу тебя».

— Однако, Клотильда, сказала почти испуганно Бланда, — откуда взяла ты эти мысли, эти слова?

— Ахъ, все это я вычитала изъ книгъ моей тетки, у которой я бываю по воскресеньямъ. Я ложусь тогда, послѣ обѣда, на диванъ и читаю, читаю до тѣхъ поръ пока стемнѣеть. Еслибы тебѣ позволили когда-нибудь поѣхать со мною, я бы тебѣ стала читать все, все. Но что съ тобою, душа моя, что ты смотришь туда?

— Я прислушиваюсь.

— Къ чему?

— Сейчасъ въѣхалъ во дворъ экипажъ. Слышишь?

При этихъ словалъ вошла въ комнату младшая надзирательница, мамзель Штёккель.

— Дѣти, сказала она, — пріѣхала ея высочество. Она хочетъ осмотрѣть весь пансіонъ.

Вдругъ раздался въ комнатѣ громкій, рѣзкій голосъ:

— Я такъ и думала что мамзель Штёккель болтаетъ здѣсь со своими любимицами о разныхъ пустякахъ, между тѣмъ какъ всѣ заняты дѣломъ! Не угодно ли вамъ будетъ, мамзель, отправиться съ молодыми особами въ уборную и заняться ихъ костюмомъ. Не могутъ же онѣ явиться предъ ея высочествомъ въ такомъ видѣ.

— Слѣдовательно, мы также должны представиться ея высочеству? опросила сухо графиня Галлеръ. Она чесала волоса Бланды и видѣла что фрейлейнъ фонъ-Квадде была тѣмъ очень недовольна.

— Глупый вопросъ, графиня Галлеръ! Понятно что и вы также пойдете въ пріемную залу. Но, прошу васъ, снимите этотъ красный цвѣтокъ.

Сказавъ это, она вышла изъ комнаты, бросивъ на Клотильду сердитый взглядъ.

XI. Пріѣздъ герцогини.

Предъ большимъ подъѣздомъ пансіона остановились двѣ придворныя кареты. Изъ одной изъ нихъ вышла маленькая, сгорбленная дама. Правое плечо у ней было выше лѣваго, желтое лицо было покрыто морщинами, глаза темные, живые, проницательные. Ея тонкія, блѣдныя губы были сжаты и говорили о хитрости и энергіи. Она была одѣта въ тяжелое, малиновое бархатное платье. Сверхъ платья была накинута дорогая соболья ротонда. Едва она вышла изъ кареты, какъ къ ней подошла ея камерфрау, сидѣвшая въ другой каретѣ, и начала обувать ея ноги въ дорогіе мѣховые сапожки. Тогда дама ступила на коверъ покрывавшій лѣстницу пансіона. Она не обращала никакого вниманія ни на директрису, ни на фрейлейнъ фонъ-Квадде, которыя все время стояли предъ нею низко присѣдая. Она не сводила глазъ съ другой кареты, изъ которой вышелъ, наконецъ, лакей, неся на рукахъ маленькую собачку. Собачка эта коротко и хрипло лаяла.

— Ah, mon bien chéri! сказала дама нѣжно. — Подожди немного, мой добрый Миньйонъ, подождите пока мы войдемъ наверхъ. Здѣсь сыро и холодно.

Она наклонилась къ собакѣ и начала ее ласкать. Затѣю обратилась къ начальницѣ пансіона, гжѣ фонъ-Вельмеръ:

— Здравствуйте, милая Вельмеръ! Герцогиня протянула начальницѣ руку, которую та почтительно поцѣловала — Пойдемте, милая моя, въ пріемный задъ. Тамъ, вѣроятно, тепло. А затѣмъ посмотримъ что дѣлаютъ ученицы. Я страдала сегодня утромъ мигренью, и докторъ прописалъ мнѣ небольшое развлеченіе.

Вслѣдъ за ея высочествомъ, вышла изъ первой кареты оди изъ ея придворныхъ дамъ. Это была высокая, сухощавая, пожилая женщина. Она держалась необыкновенно прямо, и если кланялась, то голова ея не дѣлала ни малѣйшаго движенія. Она никогда не улыбалась. Впрочемъ она была примѣрная статсъ дама. Она никогда не сердилась, и никогда не радовалась. Говорили также что она была въ состояніи простоять сряду двѣнадцать часовъ за кресломъ ея высочества, не выказывая при этомъ ни малѣйшей усталости.

Герцогиня и ея спутники вошли въ пріемную залу. Это была большая, свѣтлая комната. На одной стѣнѣ висѣлъ портретъ короля, на другой — портретъ самой герцогини. Вдоль стѣнъ стояли низенькія бархатныя скамейки.

Герцогиня сѣла въ широкое, мягкое кресло, стоявшее подъ ея портретомъ, и приказала положить Миньйона на скамейку, у своихъ ногъ. Но Миньйонъ былъ въ дурномъ расположеніи духа: онъ все ворчалъ и до тѣхъ поръ не успокоился, пока ея высочество не взяла его на руки. Затѣмъ къ герцогинѣ придвинули небольшой столикъ и подали тетради молодыхъ пансіонерокъ и отчетъ о ихъ занятіяхъ и поведеніи.

— Въ общемъ, балы не дурны, сказала высокая покровительница пансіона. — Правда, здѣсь подчеркнуто одно имя, но мы объ этомъ потомъ поговоримъ. Сочиненія также не дурны… Хорошо, я довольна и потомъ похвалю тѣхъ которыя этого заслужили. Она откинулась на спинку кресла и продолжала, дѣлая удареніе на каждомъ словѣ: — Я всегда оживаю когда пріѣзжаю сюда. — Она начала ласкать собачку и, обращаясь къ ней, сказала: — Не правда ли, мой добрый Миньйонъ, мы охотно навѣщаемъ молодыхъ дѣвицъ и радуемся когда слышимъ о нихъ что-нибудь хорошее?

Миньйонъ радостно проворчалъ и замахалъ хвостомъ.

— Увѣряю васъ, милая Вельмеръ, продолжала герцогиня, — собака эта разумна какъ человѣкъ и вполнѣ сочувствуетъ мнѣ. Да, она все понимаетъ. Если она видитъ что я сердита на кого-нибудь, то сейчасъ возненавидитъ этого человѣка. Не правда ли, милая Заальфельдъ?

Слова эти были обращены къ стоявшей позади герцогини придворной дамѣ.

По лицу придворной дамы пробѣжало что-то въ родѣ насмѣшки и она отвѣтила громкимъ, сухимъ голосомъ:

— Точно такъ, ваше высочество!

Миньйонъ сердито заворчалъ, услышавъ голосъ гжи фонъ-Заальфельдъ. Тогда герцогиня засмѣялась и обратилась къ директрисѣ:

— Ну, милая Вельмеръ, скажите, какъ ведутъ себя ваши шалуньи?

Начальница устремила на фрейлейнъ фонъ-Квадде, стоявшую позади кресла ея высочества, вопросительный взглядъ. Замѣтивъ что Квадде рѣшительно кивнула ей головой, она сказала:

— Ахъ, ваше высочество, я не могу сказать чтобы всѣ пансіонерки вели себя безукоризненно!

— Значитъ что-нибудь случилось? спросила герцогиня. Глаза ея радостно заблистали, на губахъ показалась лукавая, веселая усмѣшка. — Однако надѣюсь, продолжала высокая покровительница пансіона, — надѣюсь что не было ничего такого что можетъ считаться неприличнымъ, что могло бы унизить заведеніе? Избави насъ Создатель! Я не желаю чтобъ опять повторилось то что было при вашей предшественницѣ, гжѣ фонъ-Штранеръ. Его величество, мой августѣйшій племянникъ, былъ тогда очень недоволенъ. Не забывайте этого, mesdames.

— Да, это было ужасно! сказала гжа фонъ-Ведьмеръ, между тѣмъ какъ фрейлейнъ фонъ-Квадде издала какой-то глухой, хриплый звукъ. Миньйонъ, испугавшись этого звука, принялся громко лаять.

— Успокойся, моя крошка, мой дорогой Миньйонъ… Ничего подобнаго больше не случится. Это была ужасная исторія! страшная, потрясающая трагедія: молодой гусарскій поручикъ, гвардеецъ, черезъ эту самую каменную ограду признавался въ любви молодой пансіонеркѣ — horreur! — Однако, говорите, милая Вельмеръ! Надѣюсь что вы не станете меня слишкомъ огорчать… Маленькое волненіе мнѣ полезно, но отъ большаго — избави Боже!.. Кто провинился?

— Опять миссъ Прайсъ. Она была опять несдержанна и рѣзка.

Герцогиня сдѣлала рукой недовольное движеніе и отвѣтила:

— Я убѣдилась теперь что никогда не слѣдуетъ измѣнятъ тѣмъ правиламъ которыя разъ признаны хорошими. Я уступила просьбѣ этой графини Зеефельдъ и приняла въ пансіонъ миссъ Прайсъ, о которой мнѣ говорили что она принадлежитъ къ высшей англійской аристократіи. Я и не подумала о томъ что и старая англійская аристократія не лишена недостатковъ и пороковъ. Въ чемъ же она провинилась?

— Если ваше высочество позволитъ, то фрейлейнъ фонъ-Квадде обо всемъ доложитъ.

— Хорошо, разкажите обо всемъ, фрейлейнъ фонъ-Квадде; прошу васъ только говорите правду и не щадите миссъ Прайсъ.

Нечего и говорить что послѣдняя просьба была лишняя Это всѣ знали: и герцогиня, и гжа фонъ-Вельмеръ, и придворная дама, даже Миньйонъ. Тогда фрейлейнъ фонъ-Квадде разказала о томъ какъ дикая, вспыльчивая Бланда дразнила и оскорбляла добрую, робкую баронессу Вельтенъ и бросилась на нее со словами: «я задушу тебя!»

— Это ужасно! вскричала герцогиня. — Я надѣюсь что виновную строго накажутъ.

— Я думала что есть причины… робко замѣтила начальница.

— Какія тутъ могутъ бытъ причины? Нѣтъ, я не согласна съ вами, любезная Вельмеръ. Кто даетъ право этой особѣ неизвѣстнаго происхожденія оскорблять дочь заслуженнаго и всѣми уважаемаго барона фонъ-Вельтенъ? Излишняя мягкость вредна, милая моя. Я желаю чтобъ она была строго наказана. Ахъ, я чувствую что эта миссъ Прайсъ опять хочетъ отравить мнѣ жизнь. Легкое волненіе мнѣ полезно, но подобная исторія можетъ вредно отозваться на мое здоровье.

— Помилуй Боже! прошептала испуганная директриса.

Герцогиня опять прислонилась къ креслу и проглотивъ мятную лепешку, объявила что дѣвицы могутъ подходить къ ней.

Дверь отворилась, и въ комнату вошли пансіонерки. Онѣ шли не по классамъ и не по старшинству, а согласно тому положенію которое занимали въ обществѣ ихъ родители. Такъ, прежде всего вошли двѣ княжны, потомъ около дюжины графинь, цѣлый рядъ баронессъ, затѣмъ обыкновенныя дворянки, дочери высокопоставленныхъ чиновниковъ, дочери богатыхъ банкировъ, получившихъ личное дворянство. Позади всѣхъ шла миссъ Прайсъ, а за нею мамзель Штёккель. Молодыя дѣвушки остановились противъ кресла ея высочества. Нѣкоторыхъ изъ нихъ, самыхъ прилежныхъ или самыхъ знатныхъ, герцогиня подзывала къ себѣ и давала имъ, въ знакъ милости, цѣловать свою руку. Фрейлейнъ фонъ-Квадде была между тѣмъ занята разсматриваньемъ одежды и прически молодыхъ пансіонерокъ. Она знала что герцогиня была въ этомъ отношеніи очень строга и требовательна.

— Вотъ и прекрасно, прошептала Квадде проходя мимо графини Галлеръ и замѣтивъ что она была причесана просто. — Подумайте сами какой поднялся бы шумъ еслибы герцогиня увидѣла васъ съ гранатовымъ цвѣткомъ на головѣ.

— Она его все-таки увидитъ, тихо отвѣтила упрямая дѣвушка, обращаясь къ своей сосѣдкѣ. — Пусть она сердится, кричитъ, пусть ея Миньйонъ лаетъ, мнѣ что за дѣло. Послушай — обратилась она къ стоявшей предъ нею молодой графинѣ, которая поступила въ пансіонъ всего нѣсколько дней тому назадъ, — послушай: тамъ сидитъ знаменитый господинъ Миньйонъ, сердечный другъ ея высочества.

— Да, сказала другая. — Все зависитъ отъ Минѣйона. Если онъ встрѣтитъ тебя ласково когда тебя подведутъ къ герцогинѣ, то, будь увѣрена, ея высочество полюбитъ тебя.

— Ахъ, перестаньте, умоляла съ нѣкоторою тревогой вновь поступившая. — Какъ будто мнѣ не все равно. Собака всегда будетъ собакой.

— Нѣтъ, нѣтъ, мы это знаемъ лучше, прошептала графиня Галлеръ. — Это животное надѣлено человѣческимъ разумомъ.

— И съ нимъ обходятся какъ съ человѣкомъ. Въ комнатѣ гдѣ онъ спитъ горитъ всю ночь ночникъ.

— И когда онъ бываетъ боленъ его возятъ въ коляскѣ на прогулку.

— И лакей долженъ каждыя четверть часа останавливать экипажъ и справляться не желаетъ ли господинъ Миньйонъ чего-нибудь.

— Глупости!

— Мы говоримъ правду, увѣряла Клотильда. — Но тише, начинается церемоніальный маршъ, сказала она вновь поступившей, — наблюдай за вами какъ мы присѣдаемъ. Если старуха сдѣлаетъ тебѣ знакъ рукою, то смѣло подходи къ ней и поцѣлуй ея руку. Иди впередъ.

Сказавъ эти слова, графиня Галлеръ вынула изъ кармана гранатовый цвѣтокъ и поспѣшно приколола его къ своимъ волосамъ.

Церемоніальный маршъ начался. Едва Клотильда поровнялась съ герцогиней какъ та, замѣтивъ въ ея волосахъ красный цвѣтокъ, сердито обратилась къ начальницѣ:

— Это что за прическа?

— Фрейлейнъ фонъ-Квадде, это что такое? въ сильнѣйшемъ испугѣ повторила гжа фонъ-Вельмеръ.

Старшая надзирательница казалась также пораженною необыкновенною дерзостью своей любимицы. Впрочемъ не надолго. Она скоро пришла въ себя и отвѣтила вполголоса, во такъ что герцогиня могла разслышать каждое слово:

— Просто невѣроятно какъ трудно оправиться съ этою младшею надзирательницей. Эта Штёккель никуда не годна.

Ея высочество принялась сухо и громко кашлять. Она прижала къ тонкимъ губамъ свой носовой платокъ и начала говорить Миньйону, который также былъ чѣмъ-то недоволенъ и лаялъ:

— Успокойся, милый мой. Не будемъ напрасно волноваться. А васъ я прошу, обратилась она къ начальницѣ, — наказать хорошенько графиню Галлеръ. Это непростительное кокетство.

— Испанское кокетство, прошептала Клотильда присѣдая предъ ея высочествомъ.

Наконецъ очередь дошла и до миссъ Бланды Прайсъ. Moлодая Англичанка подошла къ герцогинѣ и молча ей поклонилась. Но едва бѣдная Бланда успѣла выпрямиться, какъ ребень выпалъ изъ ея головы и ея роскошные, свѣтлые волосы спустились, покрывая ее всю. Къ несчастію гребень упалъ подлѣ самой скамейки на которой лежалъ Миньйонъ. Собака, испугавшись, принялась громко лаять. Мамзель Штёккель подбѣжала къ скамейкѣ, желая поднять гребень, какъ вдругъ Миньйонъ бросился на нее и сильно укусилъ ей руку.

Бланда стояла напротивъ герцогини блѣдная, дрожащая, грозная. Глаза ея страшно сверкали. Она видѣла какъ герцогиня ласкала собаку, видѣла какъ она не обратила ни малѣйшаго вниманія на бѣдную мамзель Штёккель.

— Итакъ, опять эта миссъ Прайсъ! Вмѣсто того чтобы быть скромною, послушною, она производитъ разные безпорядки! Не воображаете ли вы, миссъ, что здѣсь карнавалъ? Васъ обвинили въ намѣреніи задушить молодую особу принадлежащую къ высшему обществу и которая несравненно лучше васъ во всѣхъ отношеніяхъ. Можетъ-быть обвиненіе это несправедливо?

— Нѣтъ!

Бланда проговорила это твердо, рѣшительно, рѣзко.

— Стыдитесь, стыдитесь! Развѣ вы не знаете что вы оскорбляете вашу великодушную покровительницу, графиню Зеефельдъ! Будьте увѣрены, отъ нея ничего не скроютъ!

Бланда вздрогнула, поблѣднѣла. Но она оставалась все такою же спокойною, гордою.

— Я не желаю чтобъ эта молодая особа имѣла такіе длинные волосы, это безпорядокъ и неряшество, обратилась герцогиня къ начальницѣ. — Вообще здѣсь чешутся очень не прилично: взгляните-ка и на графиню Галлеръ, и на другую которая въ черномъ платьѣ, забыла какъ ее зовутъ, на эту Вальдовъ: у ней черная лента на головѣ… Сударыня, — рѣзко продолжала герцогиня, — я ненавижу такіе порядки, вы должны это понять!

— Обѣщаю вашему высочеству что я и фрейлейнъ фонъ-Квадде употребимъ всѣ усилія чтобъ исполнить желаніе вашего высочества.

— Это не ваша вина, ваше высочество, проговорила Квадде, — вся вина младшей надзирательницы, мамзель Штёккель

— Въ такомъ случаѣ постарайтесь чтобъ эти безпорядки были прекращены. Я желаю чтобы вы подрѣзали волосы миссъ Прайсъ.

— Мои волосы! воскликнула молодая Англичанка голосомъ полнымъ отчаянія.

Но герцогиня, казалось, не обратила никакого вниманія на это восклицаніе. Она взглянула на несчастную Штёккель, которая стояла со сложенными руками, и повторила:

— Если вы не довольны вашими людьми, то прошу васъ назначьте другихъ.

Говоря это, она сдѣлала рѣзкое движеніе рукой по направленію къ бѣдной Штёккель. Неизвѣстно, понялъ ли умный Миньйонъ движеніе своей госпожи, но онъ вторично бросился къ бѣдной младшей надзирательницѣ и укусилъ ей ногу. Тогда Бланда, съ быстротой молніи, очутилась около собаки, схватила ее за ошейникъ и отбросила далеко въ сторону. Раздался пронзительный крикъ герцогини. Гжа фонъ-Вельмеръ закрыла лицо руками; даже фрейлейнъ фонъ-Квадде почувствовала сильную дрожь въ ногахъ. Только лицо сухой, серіозной придворной дамы было спокойно. Она даже улыбнулась. Молодыя пансіонерки, замѣтивъ эту улыбку и довольныя поступкомъ Бланды, крикнули громкое «браво!»

— Я замѣчаю, строго проговорила герцогиня, — я замѣчаю большую перемѣну между пансіонерками. Здѣсь царитъ непослушаніе, неуваженіе, самовольство. Кто закричалъ «браво?

— Я, отвѣтила графиня Галлеръ, поспѣшно подойдя къ Бландѣ. — Я сказала „браво“ потому что была рада что этой злой собакѣ не удалось вторично укусить невинную, добрую мамзель Штёккель. Она не виновата что у меня на головѣ былъ цвѣтокъ, не виновата также и въ томъ что гребень Бланды упалъ на полъ.

— А, такъ это вы, графиня Галлеръ? сердито спросила герцогиня. — Я прихожу наконецъ къ тому заключенію что вы также неисправимы какъ миссъ Прайсъ. Вы даже не сняли красный-цвѣтокъ, это ужь слишкомъ! Я желаю, милая Вильмеръ, чтобъ и графинѣ Галлеръ подрѣзали волосы!

— Видишь, милая Бланда, я подвергаюсь той же участи какъ и ты?… Какъ я счастлива! громко оказала молодая графиня, обнимая Бланду и уводя ее въ сторону.

Герцогиня сдѣлала знакъ рукой, и пансіонерки вышли изъ пріемной залы. Фрейлейнъ фонъ-Квадде повела ихъ въ комнату назначенную для рукодѣлья. Здѣсь она произнесла имъ длинную, строгую рѣчь. Она объявила что всѣ онѣ будутъ наказаны, что онѣ не будутъ отпущены на прогулку и къ роднымъ. Во время своей рѣчи она нѣсколько разъ обращалась къ графинѣ Галлеръ, но та и не слушала ея.

Клотильда сидѣла съ Бландой у окна и ласково утѣшала ее:

— Не тревожься, душа моя. Онѣ не посмѣютъ коснуться нашихъ волосъ, особенно твоихъ; если посмѣютъ, я отомщу имъ,

Фрейлейнъ фонъ-Квадде была права: для пансіонерокъ настало тяжелое время. Имъ запрещена была прогулка, запрещенъ былъ отпускъ къ роднымъ. Герцогиня прислала строгій приказъ чтобы всѣ безъ исключенія были наказаны. Даже родители, которымъ обо всемъ написали, отвѣчали гжѣ Вельмеръ просьбой не обращать вниманія на жалобы молодыхъ особъ, а строго исполнить волю ея высочества.

Нечего и говорить что графиня Галлеръ подверглась той же участи. Ее даже первую посадили въ темный карцеръ. Фрейлейнъ фонъ-Квадде, любившая ее прежде больше другихъ, пансіонерокъ, теперь стала ее ненавидѣть какъ ненавидѣла Бланду.

Бланда ни отъ кого не получала писемъ. Ей никогда не писали. Это ее глубоко огорчало. Она знала что всѣмъ обязана графинѣ Зеефельдъ, знала что графиня заботится о ея воспитаніи. Но графиня никогда не писала ей, никогда не пріѣзжала въ пансіонъ, никогда не ласкала ея. Единственный человѣкъ котораго она видѣла былъ г. Рено, секретарь стараго графа Христіана. Но этотъ человѣкъ былъ всегда холоденъ, серіозенъ, почтителенъ съ ней. Вотъ отчего Бланда не чувствовала себя счастливою. Она часто вспоминала свое дѣтство, свою бѣдную, добрую мать. Ей было жаль прежней дикой, бѣдной, но свободной цыганской жизни. Ей хотѣлось въ лѣсъ, хотѣлось въ зеленое, просторное поле… Она часто вспоминала этихъ бѣдныхъ, дикихъ людей которые такъ любили, такъ баловали ее…

Бланда знала что графинѣ Зеефельдъ подробно напишутъ обо воемъ что случилось. Она была даже увѣрена что все будетъ наполовину преувеличено и что ее постараются очернить.

Мамзель Штёккель, хотя и оставалась еще пока въ пансіонѣ, но рѣдко видѣлась съ дѣвицами. Прежде она была обязана гулять съ пансіонерками, спать съ ними въ одной комнатѣ, сидѣть при нихъ во время классовъ рукодѣлія. Теперь все это прекратилось. Ей объявили что ее исключаютъ изъ пансіона и что она, по истеченіи извѣстнаго срока, можетъ уѣхать. Обязанности мамзель Штёккель приняла на себя фрейлейнъ фонъ-Квадде. Нечего и говоритъ что она выполняла свою обязанность съ необыкновенною точностью и строгостью. Все измѣнилось въ жизни молодыхъ пансіонерокъ. Запрещены были всѣ тѣ маленькія льготы которыя давала имъ ласковая, добрая Штёккель. Онѣ не смѣли больше разговаривать въ дортуарахъ, не смѣли пѣть, смѣяться, шутить.

Молодыя дѣвушки покорно подчинились своей участи. Онѣ только сильнѣе возненавидѣли свою старшую надзирательницу и рѣшились, во что бы то ни стало, избавиться отъ нея.

Герцогиня между тѣмъ не забыла Бланду. Она прислала своего придворнаго парикмахера съ приказаніемъ подрѣзать волосы миссъ Прайсъ. Это наказаніе глубоко взволновало и возмутило всѣхъ пансіонерокъ. Графиня Галлеръ сначала бросилась къ Бландѣ, желая защитить ее, потомъ она громко зарыдала и наконецъ лишилась чувствъ. Сама Бланда была спокойнѣе всѣхъ. Правда, она была блѣдна, но улыбалась и увѣряла что ей теперь легко, хорошо.

Такимъ образомъ прошло нѣсколько недѣль. Фрейлейнъ фонъ-Квадде продолжала свои притѣсненія и строго наказывала всѣхъ кто ей противорѣчилъ. Тогда молодыя дѣвушка, выведенныя изъ терпѣнья, заключили между собою тайный союзъ, съ цѣлью выжить изъ заведенія старшую классную надзирательницу. Графиня Галлеръ, конечно, сдѣлалась душой этого союза. Она требовала чтобы пансіонерки сами, своимъ постояннымъ непослушаніемъ и дерзостью, заставили Квадяе выйти изъ пансіона. Но Бланда, болѣе спокойная и разсудительная, была другаго мнѣнія. Она совѣтовала подругамъ послать къ начальницѣ депутацію, высказать ненависть всѣхъ пансіонерокъ къ старшей надзирательницѣ и затѣмъ просить ея удаленія изъ пансіона.

— Ты права, отвѣтила Клотильда, — я сама отправлюсь во главѣ депутаціи.

Но Бланда покачала отрицательно готовою.

— Не совѣтую. Ты несдержанна, горяча и можешь только испортить все дѣло.

— Кто же пойдетъ, Бланда? У кого хватитъ мужества? Развѣ ты не знаешь ихъ! Онѣ и до дверей не дойдутъ, если мы не будемъ съ ними. Ждать нельзя… Мы сидимъ здѣсь точно въ плѣну, съ нами обращаются будто съ преступницами, мнѣ надоѣда такая жизнь! Кто же пойдетъ къ начальницѣ, кто будетъ говорить съ нею?

— Я! спокойно отвѣтила Бланда. — Мнѣ нечего опасаться. Гжа фонъ-Вельмеръ теперь сурова со мною, даже высокомѣрна… Я знаю, — продолжала она съ грустною улыбкой, — я знаю что онѣ всѣ избѣгаютъ меня… Я пойду, Клотильда, мнѣ нечего терять!

— Нѣтъ, мы не имѣемъ права отпустить тебя, это значило бы подвергать тебя новымъ непріятностямъ!

— Мы всѣ знаемъ что ты мужественна и энергична. Даже Квадде это знаетъ. Мнѣ это недавно передали. Между начальницей и Квадде былъ разговоръ о тебѣ и обо мнѣ. Квадде защищала меня и увѣряла что я только вспыльчива, но что и не опасна, что во мнѣ нѣтъ выдержки и устойчивости.

— А что она сказала обо мнѣ?

— Она сказала что тебя пора исключить изъ пансіона, что ты способна на все.

Гааза Бланды блеснули страннымъ, мрачнымъ свѣтомъ. Она сжала губы, провела рукою по своимъ короткимъ, вьющимся волосамъ и отвѣтила:

— Хорошо что я узнала это. Если она считаетъ меня такою, такъ пусть же видитъ что я первая требую ея удаленія изъ заведенія. Онѣ хотятъ меня исключить?… Хорошо, а рада: чѣмъ скорѣе онѣ меня прогонятъ, тѣмъ лучше!

— Но онѣ не посмѣютъ исключить тебя! вскричала взволнованная Клотильда. — Ты должна остаться, мы всѣ этого хотимъ… Если ты уйдешь, такъ и я уйду. Я не останусь здѣсь безъ тебя.

XII. Бунтъ.

Въ большой угловой комнатѣ гжи фонъ-Вельмеръ сидѣлъ изящно одѣтый господинъ. Онъ внимательно прислушивался и словамъ начальницы аристократическаго пансіона и только изрѣдка устремлялъ свои хитрые, проницательные глаза на фрейлейнъ фонъ-Квадде. Послѣдняя, видимо чѣмъ-то недовольная, ходила большими шагами по комнатѣ.

— Повторяю вамъ, многоуважаемый господинъ Рено, обратилась начальница къ изящно одѣтому господину, — а сдѣлала все что могла. Я уважаю графиню Зеефельдъ и ради нея старалась исправить молодую дѣвушку. Мы были всегда добры и снисходительны къ миссъ Прайсъ.

— Но это ни къ чему не повело, проворчала старая надзирательница.

— Наше заведеніе славится своими учителями и воспитательницами, продолжала гжа фонъ Вельмеръ, — а миссъ Прайсъ, между тѣмъ, все не исправляется. Я ничего не говорила бы еслибы дѣло касалось ея одной, но она даетъ дурной примѣръ другимъ. Она испорченная, вредная дѣвушка.

— Да, она вредная, испорченная дѣвушка! вскричала Квадде. — Она возмущаетъ весь пансіонъ, она революціонерка.

— Это ужасно! сказалъ, улыбаясь, г. Рено.

— Конечно, ужасно! повторила Квадде.

— И это побуждаетъ меня, многоуважаемый господинъ Рено, исключить изъ нашего заведенія эту… —Гжа фонъ-Вельмеръ замялась и остановилась, — но встрѣтивъ одобрительный взглядъ секретаря графа Христіана, продолжала: — Да, мы должны исключить ее. Это испорченное, неисправимое существо. Мнѣ непріятно, такое рѣшеніе огорчитъ графиню Зеефельдъ — я глубоко ее уважаю — но я не могу поступить иначе.

Лицо г. Рено выражало, въ теченіе всей рѣчи начальницы, такую радость, такое довольство, что удивленная гжа фонъ-Вельмеръ невольно взглянула на свою старшую надзирательницу. Но удивленіе это превратилось въ радость, когда г. Рено отвѣтилъ ей:

— Вѣрьте мнѣ, сударыня, что я совершенно согласенъ си вашимъ рѣшеніемъ касательно миссъ Прайсъ. Ея сіятельство просила меня передать вамъ то же самое. Мы читали ваше письмо. Вы высказались въ немъ серіозно, строго, но безпристрастно. Мы тогда же рѣшили предоставить все на ваше усмотрѣніе. Я пріѣхалъ въ столицу совершенно случайно, по своимъ дѣламъ, и ея сіятельство поручила мнѣ передать вамъ свою благодарность за вашу материнскую заботливость о миссъ Прайсъ, а также поручила мнѣ переговорить съ вами о ея дальнѣйшей судьбѣ.

— Да наградитъ Господь ея сіятельство за ея справедливость и доброту! Надѣюсь, господинъ Рено, вы позволите сдѣлать вамъ одинъ нескромный вопросъ?

— Съ удовольствіемъ!

— Не въ родствѣ ли миссъ Прайсъ съ графиней Зеефельдъ?

— Слава Богу, нѣтъ!

— Господи, какъ я рада! прошептала директриса.

— Но, вѣроятно, ея родители въ дружбѣ съ семействомъ графа Зеефельда? вкрадчивымъ голосомъ продолжала Квадде.

— Ея родители? спросилъ господинъ Рено, пожимая плечами. — Со словами „родители“ связано понятіе о чемъ-то святомъ, трогательномъ; но, къ несчастью, не всѣ живущіе на этой землѣ знакомы съ этимъ понятіемъ….

— Однако, господинъ Рено, я надѣюсь что молодая особа принятая въ наше заведеніе, которое находится подъ покровительствомъ ея королевскаго высочества герцогини Генріетты и въ которомъ я имѣю честь быть начальницей, а надѣюсь что эта молодая особа знаетъ что такое слово „родители“?

— Да, но можетъ-быть знаетъ только наполовину.

— Ахъ! это возмутительно!

— Мать свою она знала; отца — никогда!

Господинъ Рено, сказавъ это, лукаво улыбнулся и провелъ рукою по своимъ густымъ, блестящимъ волосамъ.

Госпожа фонъ-Вельмеръ судорожно сжала губы, будто желая сдержать крикъ отчаянія и ужаса. Затѣмъ она взглянула на фрейлейнъ фонъ-Квадде. Лицо старшей надзирательницы выражало также удивленіе и ужасъ. Только господинъ Рено былъ спокоенъ и видимо доволенъ собою.

— Мнѣ жаль, сказалъ онъ, — но я долженъ сказать правду. Я даже увѣренъ въ томъ что ея сіятельство графиня Зеефельдъ будетъ недовольна узнавъ что я выдалъ ея тайну. Она необыкновенно добра и привязалась къ молодой дѣвушкѣ. Она даже, несмотря на испорченный характеръ миссъ Прайсъ, все-таки хотѣла просить васъ простить ее и оставить у себя. Но я дѣловой и бывалый человѣкъ и отношусь къ этому иначе. Я того мнѣнія что миссъ Прайсъ не заслуживаетъ подобнаго участія. Начнемъ хоть съ того что эта молодая особа сомнительнаго происхожденія….

— Какъ сомнительнаго происхожденія? вскричала, точно ужаленная, фрейлейнъ фонъ-Квадде.

— Была принята въ вашъ пансіонъ и за всю ласку и снисхожденіе, оказанныя ей здѣсь, отвѣтила непослушаніемъ, дерзостью и высокомѣріемъ. Это было бы еще извинительно еслибъ у нея были почтенные родители или родственники не она ихъ не имѣетъ. Да, сударыня, — продолжалъ господинъ Рено, дѣлая удареніе на каждомъ словѣ, — я уважаю ваше знаменитое заведеніе, я искренній другъ вашъ и потому говорю вамъ: вы имѣете дѣло съ испорченнымъ существомъ, которое сумѣло околдовать знатную женщину. Это слова друга, а теперь къ вамъ обращается повѣренный по дѣламъ графа и графини Зеефельдъ. Ея сіятельство поручила мнѣ передать вамъ ея просьбу чтобы вы простили дѣтскіе проступки молодой дѣвушки и не лишили бы ее своего участія и своей дружбы.

Господинъ Рено опустилъ голову и началъ тщательно осматривать свои тонкія, прекрасныя руки. Онъ, казалось, и не замѣчалъ что начальница и старшая надзирательница перекидывались между собою многозначительными взглядами. Наконецъ, госпожа фонъ-Вельмеръ, поднявшись со своего мѣста, отвѣтила:

— Передайте ея сіятельству что мы поступимъ такъ какъ того требуетъ честь вашего заведенія. Мы дадимъ строгій примѣръ всѣмъ остальнымъ молодымъ особамъ. Она подвергнется тому чего заслужила. Она не умѣла оцѣнитъ нашу ласку, нашу материнскую заботливость; передайте это ея сіятельству.

— Да, не умѣла оцѣнить, повторила сквозь зубы Квадде.

— Не имѣете ли вы какихъ-нибудь приказанія касательно будущности миссъ Прайсъ?

— Имѣю, но очень не точныя указанія, отвѣтилъ секретарь, пожимая плечами. — Графиня не предвидѣла что дѣло приметъ такой исходъ.

— А медлить, между тѣмъ, нельзя, съ достоинствомъ отвѣтила начальница. — Я дѣлала что могла…. Теперь я умываю руки….

— И я также, проговорилъ мягко г. Рено. — Я опасаюсь только одного, что вся вина обрушится на меня…. Честь и слава вашего заведенія требуютъ чтобы все произошло безъ огласки, осторожно. Я позабочусь о томъ чтобы молодая дѣвушка нашла, на первое время, пріютъ. А тамъ ужь графиня Зеефельдъ рѣшитъ какъ съ нею потомъ поступить.

— Мы благодаримъ васъ, господинъ Рено, за вашу дружескую помощь. Будьте увѣрены что мы не выдадимъ вашихъ словъ….

Дверь внезапно отворилась и въ комнату вошла баронесса Вельтенъ. Лицо ея горѣло, губы дрожали. Она была сильно взволнована. Завидѣвъ незнакомаго человѣка, она еще сильнѣе покраснѣла и съ усиліемъ проговорила:

— Извините меня, гжа фонъ-Вельмеръ, что я явилась сюда незваная и не приказавъ доложить о себѣ. Но я только сейчасъ узнала что онѣ идутъ сюда, въ качествѣ депутаціи, и желаютъ просить васъ объ удаленіи фрейлейнъ фонъ-Квадде!

— Онѣ? кто это онѣ? Что это значитъ, баронесса фонъ-Вельтенъ? спросила начальница пансіона, устремивъ на молодую дѣвушку серіозный взглядъ.

— Ихъ шесть или восемь человѣкъ…. Между ними я видѣла графиню Галлеръ, Вальдовъ и миссъ Прайсъ…. Онѣ идутъ сюда съ жалобой на фрейлейнъ фонъ-Квадде, которую мы всѣ такъ любимъ.

— Но вѣдь это граничитъ съ возмущеніемъ! вскричала начальница. Фрейлейнъ фонъ-Квадде, блѣдная и мрачная, молчала.

— Могу я теперь удалиться? боязливо спросила молодая баронесса. — Онѣ сейчасъ войдутъ сюда.

— Войдите туда въ кабинетъ, дитя мое. Благодарю васъ. Что вы скажете, фрейлейнъ фонъ-Квадде? Не предупредить ли намъ всю эту исторію и не наказать ли ихъ теперь же хорошенько?

— Я того мнѣнія, что ихъ слѣдуетъ выслушать, съ достоинствомъ отвѣтила старшая надзирательница; но вслѣдъ за тѣмъ, понизивъ голосъ, она прибавила: — Я слышала что во главѣ депутаціи идетъ миссъ Прайсъ. Она сама приближаетъ свое наказаніе.

— А вы какъ думаете, господинъ Рено?

— Я былъ бы вамъ очень благодаренъ еслибъ вы позволили мнѣ войти въ тотъ маленькій кабинетъ. Тамъ я все услышу.

— Будьте такъ добры. Прошу васъ войдите туда. Это неслыханное событіе, я надѣюсь что оно больше не повторится. А, вотъ и онѣ!

Дѣйствительно, въ комнату вошли восемь молодыхъ паасіонерокъ, почти всѣ красивыя, стройныя, гордыя. Во главѣ депутаціи шла Бланда, а подлѣ нея графиня Галлеръ.

Гжа фонъ-Вельмеръ встала со стула, выпрямилась и гордо спросила:

— Это что значитъ? Кто призвалъ васъ сюда? Кто позволилъ вамъ явиться сюда, не испросивъ напередъ моего согласія?

Тогда Бланда сдѣлала шагъ впередъ и, поклонившись почтительно начальницѣ, отвѣтила:

— Мы виноваты въ томъ что явились сюда не предупредивъ васъ. Но мы не могли поступить иначе; мы знали что не получимъ вашего согласія. Мы явились сюда съ жалобой на фрейлейнъ фонъ-Квадде: она обращается съ нами сурово, жестоко. Мы не заслужили подобнаго обращенія.

Миссъ Прайсъ говорила почтительнымъ, но твердымъ голосомъ. Она не обращала никакого вниманія на Квадде, которая бросала на нее злобные, уничтожающіе взгляды. Она была блѣдна, какъ и всегда. Только глаза ея горѣли страннымъ, мрачнымъ огнемъ.

— Довольно! вскричала начальница. Она поблѣднѣла и голосъ ея дрожалъ отъ гнѣва. — Вы явились сюда, mademoiselle, съ жалобою? Но развѣ вы не знаете что это граничитъ съ возмущеніемъ? Вы заслуживаете строгаго наказанія. Я не имѣю права слушать вашихъ жалобъ. Слышите? Ни слова больше, мамзель! Съ вами мы сегодня же покончимъ. Я обращаюсь къ другимъ: онѣ дѣйствовали подъ вашимъ вліяніемъ и поймутъ что дѣйствовали неосторожно, непростительно. Я….

— Да, мы выслушаемъ васъ, воскликнула страстно графиня Галлеръ, выступивъ впередъ, — мы выслушаемъ васъ, но прежде вы должны выслушать насъ! Вы должны знать зачѣмъ мы явились сюда; вы должны все узнать!

— Замолчите, графиня Галлеръ!

Но Клотильда гордо откинула голову назадъ и, устремивъ на начальницу свои прекрасные, блестящіе глаза, твердо продолжала:

— Нѣтъ, я не буду молчать. Мы явились сюда чтобы сказать вамъ что съ нами обращаются, въ послѣднее время, жестоко и недостойно. Насъ лишаютъ воздуха и свѣта, заставлютъ голодать, запрещаютъ разговаривать, заставляютъ ложитѣся спать безъ свѣчей! Не проходитъ дня чтобы кто-нибудь изъ насъ не сидѣлъ въ карцерѣ на хлѣбѣ и на водѣ. Мы не маленькія дѣти. Насъ, пожалуй, еще начнутъ сечь розгами!

— Да, начнутъ, если всѣ будутъ такъ говорить какъ вы воруте теперь! вскричала начальница въ сильнѣйшемъ гнѣвѣ. — Наша высокая покровительница и ваши родители поручили намъ обращаться съ вами какъ можно строже. Вы непослушны, своевольны, дерзки. Еще одно слово, графиня Галлеръ, и я начну съ васъ!

— Нѣтъ, гжа фонъ-Вельмеръ, — воскликнула Бланда, подойдя къ своей подругѣ, — нѣтъ, вы этого не сдѣлаете! Дѣлайте со мной что хотите, но вы должны меня выслушать, а въ правѣ насъ наказать и наказать насъ строго, но ни та высокая покровительница, ни вы, а тѣмъ болѣе фреймъ фонъ-Квадде, никто не имѣетъ права васъ наказывать такъ какъ меня наказали! — При послѣднихъ словахъ она гнѣвно откинула голову назадъ и провела рукою по своимъ короткимъ, свѣтлымъ локонамъ. — А еслибъ вы даже разрѣшили себѣ это право, то все-таки ни ваша высокая покровительница, ни вы, madame, не должны были допустить, чтобъ эти наказанія сопровождались постоянными злыми насмѣшками и жестокостью, какъ это всегда дѣлала фрейлейнъ фонъ-Квадде?

— Довольно, довольно! вскричала начальница въ сильнѣйвмъ волненіи.

— Фрейлейнъ фонъ-Квадде, призовите сюда всѣхъ учительницъ, всѣхъ служащихъ. — Господа, я вынуждена принять крайнія мѣры!

Тогда молодыя дѣвушки быстро окружили Бланду. Клотильда также подошла къ ней, обняла ее крѣпко и устремивъ начальницу дикій, сверкающій взглядъ, сказала:

— О, не безпокойтесь, намъ не нужна сила! Мы пока здѣсь только въ качествѣ просительницъ. Только крайность и отчаяніе заставятъ насъ рѣшиться на болѣе крутыя мѣры. Вы слышали наши жалобы и наши желанія — теперь мы готовы вернуться въ наши комнаты и тамъ ждать вашего рѣшенія!

Она опустила руки, обвивавшіяся вокругъ стройнаго стана Бланды, и вышла изъ комнаты гордая, не бросивъ и одного взгляда на присутствующихъ. Вслѣдъ за нею вышли и остальныя пансіонерки. Въ комнатѣ остались только начальница и фрейлейнъ фонъ-Квадде, глубоко пораженныя, безмолвныя отъ гнѣва.

Фрейлейнъ фонъ-Квадде первая собралась съ силами. Она оглянулась вокругъ себя и громко засмѣялась. Но смѣхъ былъ какой-то вынужденный, судорожный. Гжа Вельмеръ была искреннѣе. Послѣдняя сцена ее глубоко взволновала и она сидѣла за своимъ столомъ, проливая горькія слезы.

Въ это время г. Рено вышелъ тихонько изъ кабинета и сказалъ:

— Я долженъ признаться что между вашими прекращая воспитанницами есть и очень бойкія, энергичныя… Впрочемъ меня это нисколько не удивляетъ. Я замѣтилъ во главѣ ихъ ту молодую особу о которой предъ тѣмъ говорилъ съ вами. Признаюсь, она сдѣлала порядочный успѣхъ!

— Да, она виновата, она одна во всемъ виновата! воскликнула фрейлейнъ фонъ-Квадде. — Она хитра, лукава и портить остальныхъ. Я надѣюсь, гжа фонъ-Вельмеръ, что вы ее строго накажете.

— Безъ сомнѣнія, милая Квадде, отвѣтила начальница. Она опустилась на стулъ и судорожно сложила руки. Не думаю только чтобы вамъ удалось наказать ее сегодня. Вы сами видѣли какъ онѣ были всѣ взволнованы, особенно эта эксцентричная Галлеръ. Намъ слѣдуетъ быть осторожнѣе, иначе все заведеніе можетъ возмутиться. Осторожность необходима. Прежде нужно постараться разлучить графиню Галлеръ отъ этой бродяги; другихъ легко забрать въ руки. Не права ли я, господинъ Рено?

— Я вполнѣ ободряю вашъ планъ. Самымъ лучшимъ и заслуженнымъ наказаніемъ для этой названной миссъ Прайсъ будетъ исключеніе ее изъ этого уважаемаго заведенія. Я надѣюсь что графиня Зеефельдъ, узнавъ отъ меня обо всѣхъ, вполнѣ одобритъ вашъ поступокъ.

— Еще разъ благодарю васъ, господинъ Рено, за ваше участіе. Будте увѣрены, я сумѣю его оцѣнить.

— Надѣюсь, сударыня, вы поймете что необходимо дѣйствовать осторожно. Не забудьте что эта названная миссъ Прайсъ пользуется покровительствомъ такой знатной дамы, какъ графиня Зеефельдъ. Понятно что ее нельзя опять выгнать на улицу, откуда она взята.

— Взята съ улицы? опросила удивленная Квадде. — Вы не шутите?

— Нисколько. Я говорю правду. Впрочемъ, надѣюсь на вашу скромность. Итакъ, сударыня, будьте энергичнѣе, но будьте также осторожны!

Депутація, во главѣ которой находились Бланда и графиня Галлеръ, вернулась между тѣмъ въ рекреаціонную залу. Здѣсь ее окружили остальныя пансіонерки и Клотильда, несмотря на всѣ старанія и угрозы классныхъ дамъ, передала подругамъ о результатѣ ихъ посѣщенія начальницы. Молодыя дѣвушки, выслушавъ слова графини Галлеръ, страшно разсердились.

„Она все-таки должна уйти, мы добьемся своего!“ Слова эти повторялись въ теченіе нѣсколькихъ минутъ. Начались переговоры и переписка. Классныя дамы ничего не понимали. Нужно было удивляться какъ умно, какъ тонко былъ организованъ этотъ тайный союзъ. Ничего не было забыто. Правда, нѣкоторымъ класснымъ дамамъ удалось перехватить нѣсколько мелко исписанныхъ записочекъ, но онѣ въ нихъ ничего не понимали. Такъ въ одной запискѣ говорилось что „единственно что возможно, это сдѣлать невозможнымъ то что возможно“. Въ другой запискѣ было сказано: „только тотъ кто погружается въ холодныя волны, можетъ достигнуть другаго берега“; наконецъ въ третьей запискѣ одна изъ классныхъ дамъ прочла слѣдующую фразу: „когда наступаетъ тьма, тогда восходитъ луна, а когда взойдетъ луна, тогда должна наступить тьма“. Впрочемъ день этотъ прошелъ какъ и всѣ другіе дни. Дѣвицъ только не отпустили гулять. Но и послѣднее обстоятельство можно было приписать слишкомъ дурной погодѣ. Даже ужинъ прошелъ необыкновенно спокойно. Классныя дамы будто не замѣчали что графиня Галлеръ постоянно подходила то къ одной, то къ другой пансіонеркѣ. Никто изъ молодыхъ дѣвушекъ и не подозрѣвалъ что ихъ ждетъ строгое наказаніе, что фрейлейнъ фонъ-Квадде готовила для Бланды и для Клотильды двѣ отдѣльныя комнатки.

Оаѣ еще ужинали когда въ столовую вошла Квадде и объявила графинѣ Галлеръ и миссъ Прайсъ что начальница желаетъ ихъ видѣть еще сегодня вечеромъ, послѣ ужина.

— Гжа фонъ-Вельмеръ такъ добра и снисходительна, продолжала мягкимъ, вкрадчивымъ голосомъ старшая надзирательница, — что сама желаетъ еще разъ переговорить съ вами. Она относится къ вамъ какъ родная мать. Я приду за вами.

Клотильда была жива, горяча, но довѣрчива. Ей и въ голову не приходило что Квадде замышляетъ противъ ни что-нибудь. Но Бланда отнеслась иначе къ словамъ старой надзирательницы. Она замѣтила что Квадде, обращалась къ ней, какъ-то особенно улыбалась и что глаза ея сіяли затаеннымъ, злобнымъ и будто торжествующимъ свѣтомъ. Бланда все это замѣтила. Она украдкой вышла изъ столовой и поднялась по лѣстницѣ къ комнатѣ мамзель Штёккель. Младшая надзирательница занималась на время хозяйствомъ въ пансіонѣ. Дверь ея комнаты оказалась запертой. Бланда стала ждать. Нѣсколько минутъ спустя послышались чьи-то легкіе, робкіе шаги. На лѣстницу входила мамзель Штёккель, одѣтая въ бурнусъ, въ шляпѣ и съ саквояжемъ въ рукѣ.

— Тсс! прошептала Бланда, схвативъ ее за руку. — Это я, Бланда, я такъ хотѣла васъ видѣть!

— Слава Богу что я вижу васъ, дитя мое! также тихо возразила младшая надзирательница. — Идите за мною въ мою комнату. Богъ дастъ васъ никто не увидитъ!

Онѣ обнялись и обѣ вошли въ маленькую комнату мамзель Штёккель.

— Ахъ, какъ вы всѣ неосторожны! сказала мамзель Штёккель грустно. — Мнѣ больно что вы сами не бережете себя и только усиливаете нерасположеніе и строгость старшихъ. Да, Бланда, вы умнѣе и хладнокровнѣе ихъ всѣхъ, но сегодня вы также увлеклись.

Она взглянула укоризненно на молодую дѣвушку, но встрѣтивъ ея серіозный, мрачный взглядъ, продолжала:

— Я согласна что съ вами были слишкомъ строги, даже суровы, но слѣдовало покориться и выждать пока все пройдетъ. На ихъ сторонѣ сила. Однако, теперь не время говорить объ этомъ, — продолжала она боязливо озираясь кругомъ. — Я оставляю пансіонъ и рада что мнѣ пришлось еще разъ свидѣться съ вами!

— Какъ! вы уходите? Голосъ Бланды дрожалъ отъ глубокаго волненія.

— Да. Я ухожу сегодня, по приказанію госпожи фонъ-Вельмеръ. Фрейлейнъ фонъ-Квадде увѣрила ее что я знала о днемъ заговорѣ.

Бланда сердито топнула ногой и судорожно сжала свои маленькія, изящныя руки.

— Я такъ рада, милая Бланда, что вижу васъ и что могу остаться съ вами.

Оы притянула къ себѣ молодую дѣвушку и прижала ее голову къ своей груди. Бланда чувствовала на лицѣ своемъ ея горячія слезы. Но Бланда не плакала. Ея глаза горѣли, лицо было блѣдно, руки дрожали. Она чувствовала неизъяснимую боль въ сердцѣ; ей казалось что она теряетъ свою послѣднюю радость, свое послѣднее утѣшеніе.

— Я должна была видѣть васъ, дитя мое. Сегодня былъ у госпожи фонъ-Вельмеръ тотъ господинъ который два мѣсяца тому назадъ былъ у васъ.

— Ахъ, вѣроятно господинъ Рено!

— Да, онъ. Я знала что объ васъ хотятъ написать вашей благодѣтельницѣ, графинѣ Зеефельдъ. Когда вы и другія пансіонерки вошли въ комнату начальницы, господинъ Рено спрятался въ маленькій кабинетъ и оттуда слушалъ вашъ разговоръ. Затѣмъ онъ объявилъ госпожѣ фонъ-Вельмеръ что васъ всѣхъ слѣдуетъ строго наказать и что онъ напишетъ о всемъ что касается васъ ея сіятельству графинѣ Зеефельдъ.

— Онъ способенъ на все, я это давно знаю. Не знаете ли вы къ какому наказанію присудили насъ?

— Нѣтъ, не совсѣмъ. Я знаю только что начальство имѣетъ въ виду разлучить васъ и графиню Галлеръ, сегодня вечеромъ, съ остальными пансіонерками.

— Правда? Значитъ мое предчувствіе имѣло основаніе…

— А теперь, дитя мое, мнѣ пора идти, проговорила мамзель Штёккель, боязливо прислушиваясь къ малѣйшему шуму. — Не забудьте меня и будто увѣрены что я горячо люблю васъ. Если вамъ будетъ нужна моя помощь, дайте мнѣ знать. Вотъ мой адресъ. Прощайте, дорогая Бланда, да сохранитъ васъ Господь!

Молодая дѣвушка обняла горячо, судорожно, добрую, ласковую младшую надзирательницу и зарыдала. Но только на минуту. Она пересилила себя, вырвалась изъ объятій мамзель Штёккель и легкими, скорыми шагами поспѣшила въ столовую. Пансіонерки уже окончили свой ужинъ и собирались въ дортуары.

— А мы? тихо спросила Клотильда, охвативъ руку Бланды. — Неужели мы будемъ здѣсь ждать пока за нами придетъ Квадде. Вообще, мнѣ все это кажется подозрительнымъ. Знаешь, я уже переговорила сегодня со всѣми. Мы готовы ждемъ только твоего согласія. Можно сегодня — хочешь?

— Да, я согласна.

— Благодарю! прошептала Клотильда. — Я подозрѣваю что онѣ хотятъ свалить всю вину на насъ двухъ, а остальныхъ простить. Нужно ихъ предупредить. Итакъ за дѣло!

— Я готова на все.

— Хорошо. Пойди въ дортуаръ и пожелай каждой отдѣльно спокойной ночи. Мы такъ условились между собою.

— А ты?

— Я лягу не раздѣваясь въ свою постель. Ты должна сдѣлать то же. А тамъ пусть и Квадде явится за нами!

Сказано — сдѣлано. Молодыя дѣвушки, всѣ безъ исключенія, легли одѣтыя въ свои постели. Къ счастью, этого никто не замѣтилъ, такъ какъ всѣ классныя дамы находились въ комнатѣ начальницы. Тамъ шли переговоры о томъ какъ слѣдуетъ наказать Бланду и Клотильду.

Миссъ Прайсъ и графиня Галлеръ были въ старшемъ классѣ, который состоялъ изъ сорока дѣвицъ. Онѣ всѣ спали въ одной громадной комнатѣ. Посреди спальни висѣла большая лампа. Ее обыкновенно тушила сама фрейленъ фонъ-Квадде. Она каждый вечеръ обходила всѣ дортуары, дѣлала пансіонеркамъ свои замѣчанія, осматривала ихъ всѣхъ и только послѣ этого тушила всѣ лампы.

— Кто потушитъ лампу? спросила Бланда.

— Я поручила это Вальдовъ, отвѣтила Клотильда, занятая большимъ ковромъ которымъ она покрывала полъ у двери. Затѣмъ она быстро вскочила въ свою постель, сдѣлала таинственный знакъ подругамъ и прошептала:

— Скорѣе, Вальдовъ, пора!

Лампа потухла. Въ то же время раздались чьи-то таки шаги и дверь спальной отворилась. Кто-то поспѣшными шагами вошелъ въ комнату и вслѣдъ за тѣмъ послышался удивленный голосъ фрейлейнъ фонъ-Квадде:

— Кто осмѣлился потушить лампу?

Отвѣта не было. Кто-то тихо подошелъ къ дверямъ и заперъ ихъ на замокъ.

— Хорошо, завтра я все узнаю, продолжала нетвердымъ голосомъ Квадде. Она ясно разслышала какъ запирали дверь. — Гдѣ графиня Галлеръ и миссъ Прайсъ?

Но фрейлейнъ фонъ-Квадде опять не получила никакого отвѣта. Она почувствовала только какъ подъ подъ ея ногами задрожалъ и какъ она упала лицомъ внизъ. Раздался ея дикій, пронзительный крикъ. Вслѣдъ за тѣмъ на нея посыпалисъ всевозможные предметы: скамейки, стулья, книги, ложки, кружки, графины съ водою и т. п. Шумъ и крикъ были ужасны.

Потомъ все опять вдругъ стихло. Весь пансіонъ поднялся на ноги. Гжа Вельмеръ, всѣ классныя дамы, всѣ пансіонерки другихъ классовъ, даже прислуга, всѣ поняли что въ старшемъ дортуарѣ происходитъ что-то ужасное. Начальница, блѣдная и взволнованная, приказала позвать швейцара и отворить дверь дортуара главнымъ ключомъ. Приказаніе было исполнено. Тогда предъ глазами гжи фонъ-Вельмеръ и остальныхъ зрителей представилось ужасное зрѣлище. Посреди дортуара лежала цѣлая гора поломанныхъ стульевъ, скамеекъ, посуды, а изъ этой горы поднималась худощавая, высокая, страшно блѣдная фигура фрейлейнъ фонъ-Квадде. Волосы ея были распущены, съ платья текла вода.

Гжа фонъ-Вельмеръ, взглянувъ на свою помощницу, слабо вскрикнула и лишилась чувствъ. Ее вынесли изъ дортуара. Фрейлейнъ фонъ-Квадде съ помощію прислуги выкарабкалась изъ подъ своей горы и вышла изъ комнаты злобная, съ блестящими глазами и съ угрожающими движеніями.

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I. Прусская казарма.

Маленькій, худенькій бомбардиръ Шварцъ, служившій также въ четвертой конной батареѣ, нерѣдко говорилъ своимъ товарищамъ: „Берегитесь, господа, послѣдній бомбардиръ сумѣетъ стать первымъ. Онъ справится со всѣми, даже съ самимъ Мандерфельдомъ.“ Самъ унтеръ-офицеръ Венкгеймъ неоднократно удивлялся необыкновеннымъ успѣхамъ молодаго человѣка.

— Увѣряю васъ, господа, говорилъ онъ прочимъ бомбардирамъ, — въ этомъ Фрейбергѣ сидитъ самъ чортъ. Если онъ будетъ такъ продолжать, онъ перегонитъ васъ всѣхъ, особенно же васъ, бомбардиръ Вибертъ. Сколько васъ ни учи, и все-таки висите на лошади, какъ мѣшокъ на ослѣ.

— Правда, правда! засмѣялся въ отвѣтъ маленькій Швамеръ, не обращая никакого вниманія на грозные взгляды Виберта.

Вибертъ былъ длинный, неуклюжій молодой человѣкъ. Онъ поступалъ волонтеромъ въ четвертую конную батарею, намѣреваясь щеголять своими блестящими шпорами и саблею. Онъ посѣщалъ, когда-то, университетъ, но долженъ былъ оставить его, такъ какъ проводилъ большую часть дня въ квартирѣ и на улицѣ. Онъ любилъ, впрочемъ, хвастаться тѣмъ что посѣщалъ университетъ, что отлично умѣетъ фехтовать, и пользовался, вслѣдствіе этого, извѣстнымъ авторитетомъ среди своихъ товарищей. Впрочемъ, товарищи не любили его. Онъ былъ заносчивъ, дерзокъ и, несмотря на свое хвастовство, трусливъ какъ заяцъ. Вызововъ онъ никогда не принималъ, опираясь на строгія правила казарменной жизни.

Вибертъ былъ въ постоянномъ разладѣ съ Фрейбергомъ.

— Увѣряю васъ, господа, нерѣдко говорилъ онъ, — этотъ бомбардиръ Фрейбергъ продувной малый. Онъ лжецъ, трусъ и насколько не заслуживаетъ той славы храбреца и героя которая идетъ объ немъ. Онъ хитеръ и знаетъ съ кѣмъ теперь имѣетъ дѣло. Мы не школьники. Я не вѣрю ему и право не понимаю за что сдѣлали его какимъ-то героемъ. Онъ этого вовсе не заслуживаетъ. Онъ самый обыкновенный человѣкъ. Это только доказываетъ какъ неразвиты и ничтожны эти воспитанники Бригадной Школы, которые изъ мухи дѣлаютъ слона. Они храбры на словахъ, а встрѣться съ ними настоящій человѣкъ, такъ они готовы спрятаться за печку. Все слова, одни слова!

Вибертъ обвелъ вокругъ какимъ-то самодовольнымъ, торжествующимъ взглядомъ. Онъ, казалось, хотѣлъ показать всю разницу между нимъ и воспитанниками Бригадной Школы. Волоса и усы у него были рыжіе; глаза сѣрые, хитрые. Онъ былъ крайне неряшливъ. На службѣ онъ былъ также не точенъ, лѣнивъ. А между тѣмъ изящный, изысканный капитанъ фонъ-Мандерфельдъ любилъ его и все ему прощалъ. Нѣкоторые говорили что фонъ-Мандерфельдъ любилъ его именно за эту неопрятность, за отсутствіе всего изящнаго, всего того чѣмъ такъ богато былъ одаренъ самъ; но другіе, болѣе наблюдательные и смѣлые, утверждали что Вибертъ служилъ у капитана фонъ-Мандерфельда шпіономъ. Говорили что Вибертъ передавалъ ему обо всемъ что дѣлалось и говорилось въ батареѣ и особенно передавалъ слова перваго поручика. Всѣ знали что между капитаномъ фонъ-Мандерфельдомъ и первымъ поручикомъ была постоянная вражда, что капитанъ ненавидѣлъ его, а поручикъ, въ свою очередь, нисколько не стѣснялся говоря о своемъ начальникѣ. Капитанъ фонъ-Мандерфельдъ хорошо понималъ за что и какимъ образомъ его сдѣлали начальникомъ такой прекрасной части, какъ четвертая конная батарея. Онъ зналъ также какъ къ нему относились его начальники, зналъ что на него смотрѣли какъ на нѣкоторое блестящее и неизбѣжное украшеніе батареи.

Вечеромъ молодые люди сидѣли всѣ вмѣстѣ въ своей комнатѣ. Бомбардиръ Вибертъ, разсерженный тѣмъ что первый поручикъ назвалъ его лѣнтяемъ и вреднымъ человѣкомъ, ходилъ по комнатѣ взадъ и впередъ и постоянно старался уколоть кого-нибудь изъ присутствовавшихъ своими дерзкими, злыми насмѣшками.

— Чортъ возьми! вскричалъ онъ въ гнѣвѣ: — хотѣлъ бы я звать, за что прозвалъ меня этотъ кривоногій „вреднымъ человѣкомъ“? Онъ говоритъ что я гожусь скорѣе въ цейхгаузъ, нежели въ эту прекрасную батарею. Нечего сказать, прекрасный комплиментъ. Но я знаю себѣ цѣну: меня до сихъ поръ всѣ считали дѣльнымъ и храбрымъ человѣкомъ. Попробуй-ка кто-нибудь усомниться въ этомъ: я покажу съ кѣмъ онъ имѣетъ дѣло.

Вибертъ при этихъ словахъ поспѣшно подошелъ къ своему шкапу и сильно толкнулъ Эриха, который сидѣлъ на скамьѣ и читалъ. Эрихъ приподнялъ въ удивленіи голову, взглянулъ вопросительно на Виберта и затѣмъ опять продолжалъ свое чтеніе.

— Во всякомъ случаѣ, продолжалъ длинный бомбардиръ вынувъ изъ шкапа большой кусокъ чернаго хлѣба и колбасы, — во всякомъ случаѣ лучше быть вреднымъ человѣкомъ, нежели совсѣмъ не быть человѣкомъ. Терпѣть не могу безхарактерныхъ людей! Люди которые постоянно заискиваютъ у своихъ начальниковъ, льстятъ имъ, эти люди ничтожны, отвратительны, будь oru первые или послѣдніе. Убирайтесь-ка вонъ отсюда, — обратился онъ къ сосѣду Эриха, молодому и худощавому бомбардиру, — развѣ вы не знаете что это мое мѣсто!

Молодой бомбардиръ Вейтбергъ поспѣшно оставилъ свое мѣсто и сѣлъ къ другому концу стола. Бомбардиръ Шварцъ замѣтилъ это, весело засмѣялся и сказалъ:

— Значитъ, Вибертъ, вы остаетесь сегодня съ нами? Вотъ счастіе. А я, признаться, думалъ что вы будете ужинать съ какою-нибудь графиней…. Что же ваша графиня?

— Помолчите-ка лучше, отвѣтилъ разсерженный Вибертъ. — Толкуете о чемъ и понятія-то не имѣете.

— Ошибаетесь, я кое-что знаю. Я знаю между прочимъ одну очень добрую и честную женщину, она прачка и имѣетъ прелестную дочку…. Если не ошибаюсь, вы ее такіе знаете немного.

Бомбардиры сидѣвшіе за столомъ громко засмѣялись. Всѣ вспомнили тотъ вечеръ когда бомбардиръ Вибертъ вернулся домой весь мокрый, облитый мыльною водой.

Смѣхъ товарищей окончательно взбѣсилъ длиннаго бомбардира. Онъ все болѣе и болѣе убѣждался въ томъ что его вліяніе и авторитетъ надъ остальными бомбардирами ослабѣвали, что они начинали ставить его ни во что. Вибертъ зналъ что эта перемѣна началась съ появленія Эриха, на котораго товарищи смотрѣли какъ на свою защиту и покровителя. Но Вибертъ былъ не такой человѣкъ чтобы легко уступить свое первенство. Онъ рѣшился побѣдить и уничтожить Эриха во что бы то ни стало. Онъ быстро подошелъ къ маленькому, живому Шварцу и устремивъ на него строгій, пристальный взглядъ вскричалъ:

— Послушайте-ка, голубчикъ, совѣтую вамъ впередъ быть осторожнѣе въ своихъ словахъ, не то вамъ плохо придется. Я научу васъ быть умнѣе, несмотря на всѣхъ вашихъ друзей!

При послѣднихъ словахъ Вибертъ оглянулся въ ту сторону гдѣ сидѣлъ Эрихъ и сдѣлалъ рукой угрожающій жестъ.

— Ну такъ выслушайте же и вы меня въ свою очередь, отвѣтилъ поблѣднѣвшій отъ волненія Шварцъ, — я не боюсь васъ! Слышите? не боюсь и всегда сумѣю отплатить вамъ тою же монетой. Дерзкій, ничтожный человѣкъ!

Вибертъ, не обращавшій вначалѣ никакого вниманія на рѣчь маленькаго Шварца, при послѣднихъ словахъ страстью: поблѣднѣлъ, задрожалъ и бросился на него какъ бѣшеный. Онъ принялся его трясти съ такою силой что столъ за которымъ всѣ сидѣли задрожалъ и жидкій кофе, стоявшій предъ бомбардиромъ Вейтбергомъ, разлился по столу и замочилъ книгу Эриха.

Эрихъ вытеръ книгу и громкимъ, спокойнымъ голосомъ просилъ чтобъ его оставили въ покоѣ.

Ссора эта можетъ-быть и не кончилась бы такъ благополучно, еслибы въ нее не вмѣшался унтеръ-офицеръ Венкгеймъ. Онъ вскочилъ съ своей кровати, на которой все вре мя лежалъ, и грозно закричалъ присутствовавшимъ:

— Чортъ возьми, скоро ли будетъ конецъ! Дерутся точно собаки! А еще бомбардиры четвертой конной батареи. Стыдитесь! А всему причиной вы, Вибертъ! Вы старше ихъ по лѣтамъ, а ведете себя хуже всѣхъ; стыдитесь! Еще одно слово и я проведу сюда вахмистра! Чортъ знаетъ, за какія прегрѣшенія назначили меня къ этимъ несноснымъ волонтерамъ!

Вибертъ, должно-быть, хорошо зналъ стараго унтеръ-офицера. Онъ замолчалъ и принялся за свой туалетъ. Онъ пригладилъ свои волосы и бороду, нарядился въ новый мундиръ и бѣлыя перчатки, опоясался саблей и вышелъ изъ комнаты.

Однажды нѣкоторые изъ бомбардировъ сдѣлали большія и важныя упущенія во время ученья. Первый поручикъ разсердился и приказалъ имъ явиться послѣ обѣда на плацъ и продолжать ученье. Между провинившимися были также Вибертъ, Вейтбергъ и Шварцъ. Эрихъ не былъ виноватъ, но капитанъ, разсерженный что наказали Виберта, приказалъ и Эриху явиться къ ученью. Это послужитъ ему въ пользу, сказалъ фонъ-Мандерфельдъ своему первому поручику.

Унтеръ-офицеръ Венкгеймъ былъ очень недоволенъ этимъ распоряженіемъ капитана. Онъ разчитывалъ провести послѣобѣденное время за чтеніемъ романа Крамера, а теперь ему приходилось слѣдить за молодыми людьми на плацу, при восьми градусахъ мороза.

— Смирно! кричалъ онъ громкимъ, сердитымъ голосомъ. — Да перестанете ли вы глазѣть по сторонамъ, Вибертъ! Я никогда не видалъ такихъ глупыхъ, безсмысленныхъ глазъ! На передки! Плохо — еще разъ! Стыдитесь, а еще служите бомбардирами въ четвертой конной батареѣ! Держитесь крѣпче за колеса, бомбардиръ Фрейбергъ. Не бойтесь, не замараете ручекъ! А вы, Вейтбергъ, не опускайте цѣпи, иначе я заставлю васъ поднять не ровно двадцать тысячъ разъ! На передки! Право можно подумать что имѣешь дѣло съ шестью рекрутами! Или въ васъ сидитъ самъ чортъ? Чортъ возьми! съ которыхъ это поръ выступаютъ правою ногой? Если вы будете такъ продолжать, то мы и къ ночи не кончимъ. Въ одномъ могу увѣрить васъ: отъ холода вы предать не будете, всѣмъ задамъ жару! На передки!

Бомбардиры на этотъ разъ взялись съ необыкновенною быстротой за орудіе и навѣрное положили бы сразу лафетъ на передокъ, еслибъ ихъ не удержала на нѣсколько минутъ цѣпь у передка.

— Спокойнѣй! закричалъ унтеръ-офицеръ и снова раздалась его брань.

Вибертъ, замѣтивъ что во всемъ виноватъ былъ Вейтбергъ, быстро прошепталъ ему:

— Берегитесь, если вы не будете внимательны, я наѣду прямо на васъ и сшибу васъ съ ногъ!

Раздалась снова команда унтеръ-офицера. Вейтбергъ не успѣлъ вовремя схватить конца лафета чтобы повернуть его и Вибертъ наѣхалъ на него съ такою силой что тотъ какъ снопъ повалился на спину. Произошло большое смятеніе, хотя дѣло и обошлось безъ особаго несчастія.

Вейтбергъ съ усиліемъ поднялся и обернувшись къ длинному Виберту, сердито сказалъ ему:

— Берегись, негодяй, я отплачу тебѣ!

Наступилъ вечеръ. Ученье уже приближалось къ концу, когда на плацъ вышелъ первый поручикъ и подойдя къ Эриху приказалъ ему потомъ явиться на его квартиру. Орудія были прибраны, Венкгеймъ отправился въ трактиръ выпить рюмочку-другую вина, а бомбардиры вернулись въ свою комнату.

Маленькій Шварцъ вынулъ изъ шкапа свою гитару и, подойдя къ окну, тихо запѣлъ извѣстную мелодію

Сквозь туманые покровы

Тихо свѣтитъ мѣсяцъ ясный,

И стою я вдохновенный

У окна моей прекрасной.

— Однако ужь темнѣетъ, замѣтилъ Вибертъ, взглянувъ на небо. Затѣмъ онъ принялся разчесывать свои волосы и черезъ нѣсколько минутъ вышелъ изъ комнаты.

Эрихъ надѣлъ новый мундиръ, бѣлыя перчатки, опоясался саблей и отправился на квартиру перваго поручика. На лѣстницѣ его встрѣтилъ деньщикъ и ввелъ въ маленькую, хорошо освѣщенную переднюю. Здѣсь деньщикъ просилъ его немного обождать. Нѣсколько минутъ спустя, раздался голосъ перваго поручика предлагавшій Эриху войти въ сосѣднюю комнату.

Эрихъ снялъ саблю и вошелъ въ пріемную. Это была довольно большая, высокая и хорошо меблированная комната. На столахъ и на полу лежали мягкіе восточные ковры; вокругъ стѣнъ тянулись низенькіе и уютные диваны. Все доказывало что хозяинъ этой комнаты любитъ покой и комфортъ. Посреди стоялъ большой, хорошо сервированный столъ. Эрихъ замѣтили, между прочимъ, на столѣ красивый мѣдный кофейникъ, чайникъ, яйца, бѣлый хлѣбъ, масло, ветчину и сыръ.

Первый поручикъ лежалъ въ большихъ вольтеровскихъ креслахъ. Въ одной рукѣ онъ держалъ книгу, въ другой изящную турецкую трубку. На немъ былъ надѣтъ длинный свѣтлосѣрый халатъ и красные, широкіе шаровары. На ногахъ были желтыя, шитыя золотомъ туфли. Замѣтивъ Эриха, онъ ласково кивнулъ ему и сказалъ:

— Придвиньте кресло и садитесь сюда, ближе ко мнѣ. Вы курите?

— Нѣтъ, господинъ первый поручикъ.

— Хорошо. Прошу васъ, забудьте на сегодняшній день что я вашъ первый поручикъ. Вы пьете чай?

— До сихъ поръ я не пилъ.

— Попробуйте сегодня. Вотъ вамъ стаканъ. Придвиньте-ка чайникъ. Вотъ сахаръ и сливки. Прошу васъ, берите примѣръ съ меня.

Первый поручикъ, говоря это, взялъ большей кусокъ бѣлаго хлѣба, намазалъ его масломъ, положилъ сверхъ масла кусокъ ветчины и все это прикрылъ ломтемъ чернаго хлѣба. Затѣмъ онъ вынулъ изъ котелка нѣсколько яицъ и передалъ все Эриху.

Эрихъ былъ сильно пораженъ этимъ пріемомъ. Онъ зналъ что ни въ чемъ не провинился, но идя къ первому поручику, все-таки думалъ что ему придется выслушать нѣсколько замѣчаній со стороны своего серіознаго, строгаго начальника. Теперь же онъ убѣдился что опасенія были ошибочны. Нечего и говорить что Эрихъ былъ въ восторгѣ. Замѣтивъ предупредительность и ласку своего начальника, онъ вскорѣ оправился отъ своей застѣнчивости и весело принялся за закуску. Послѣ перваго бутерброда, послѣдовалъ второй, и четверть часа спустя, все почти было уже съѣдено.

— Я уже давно хотѣлъ пригласить васъ къ себѣ, сказалъ первый поручикъ. — Мнѣ нужно было переговорить съ вами. Я недавно получилъ письмо отъ моего стараго друга, оберъ-фейерверкера Долля. Онъ много пишетъ объ васъ и проситъ передать вамъ поклонъ. Я также познакомился недавно съ одною личностью которая расположена къ вамъ и интересуется вами.

Эрихъ взглянулъ на него вопросительно.

— Я говорю объ одной особѣ которая живетъ за городомъ, въ укрѣпленіи принца Максимиліана.

Эрихъ невольно подумалъ о бомбардирѣ Шмоллерѣ. Но вслѣдъ за тѣмъ ему показалось невозможнымъ чтобъ его легкомысленный другъ могъ познакомиться съ такимъ серіознымъ и строгимъ человѣкомъ какъ первый поручикъ Шаллеръ.

— Не помните ли вы одного офицера который нѣсколько лѣтъ тому назадъ упалъ на маневрахъ съ лошади, ушибъ себѣ ногу и пролежалъ нѣсколько недѣль на мельницѣ одного мельника-врача?

— Вы говорите о первомъ поручикѣ Шраммѣ?! вскричалъ Эрихъ радостно.

— Да. Хотя онъ съ помощью славнаго доктора Бурбуса и всталъ съ постели, тѣмъ не менѣе, нога его осталась навсегда слабой. Тогда онъ обратился къ государю и просилъ о переводѣ его въ укрѣпленіе принца Максимиліана. Капитанъ этой крѣпости, г. Вальтеръ, веселый, добрый человѣкъ и старый другъ Шрамма. Я былъ у него нѣсколько дней тому назадъ. Рѣчь зашла о васъ и Шраммъ разказалъ мнѣ многое о вашемъ пребываніи въ Бригадной Школѣ Тогда я рѣшился съ вами серіозно переговорить. Не знаю, виноваты ли вы во всѣхъ тѣхъ шалостяхъ въ которыхъ васъ обвиняютъ, знаю только что вамъ трудно будетъ опять поступить въ Бригадную Школу. Я читалъ журналъ о вашемъ поведеніи и, долженъ сознаться вамъ, они сумѣли наполнить его. Если вы и поступите въ Бригадную Школу, немъ все-таки будетъ трудно добиться того къ чему вы стремитесь.

— Господи, но вѣдь это ужасно!

— На первый взглядъ — да. Но я не смотрю на это какъ на особое несчастіе. Вамъ слѣдуетъ устроить свою жизнь иначе. Шраммъ сказалъ мнѣ что вы находились въ самыхъ хорошихъ отношеніяхъ съ владѣльцами Мюльбронской мельницы. Не лучше ли вамъ возвратиться туда, изучить тамъ хорошенько практически сельское хозяйство и поступать потомъ въ какую-нибудь сельско-хозяйственную академію? Право, вы могли бы навсегда обезпечить себя. Я знаю что въ вашихъ жилахъ течетъ солдатская кровь и что вы любите военную жизнь. Но эта любовь можетъ скоро пройти. Пока вы молоды, васъ еще могутъ забавлять весь этотъ блескъ мундира и орудій, эти маневры, эти золотые эполеты… Но, вѣрьте мнѣ, все это миражъ, одинъ миражъ. Жизнь военнаго тяжела. Очарованіе продолжается не долго. Кто богатъ и знатнаго происхожденія, тому военная жизнь еще можетъ дать нѣкоторыя радости и наслажденія. Но человѣку бѣдному, безъ знатнаго, древняго имени…. Вы скажете но можетъ быть война, что на войнѣ отличіе и карьера доступны каждому. Да, но подумали ли вы о томъ что и не всегда весело идти на войну, что очень важенъ вопросъ: за какую идею, за что раскую я своею жизнью? А потомъ, прошла война и опять началась прежняя исторія. Вы ранены, разбиты на всю жизнь, а васъ награждаютъ кусочками какого-то металла… Да и всѣ эти ордена, всѣ эти отличія и повышенія не всегда радуютъ васъ… Невольно думаешь о томъ, что получилъ ихъ за то что избилъ, уничтожилъ другихъ, подобныхъ себѣ людей….

— Да, это грустно…

— Васъ удивляетъ, можетъ быть, моя откровенность? Я полюбилъ васъ, дорогой Фрейбергъ. Я рѣдко бываю откровененъ, но если встрѣчаю людей подобныхъ вамъ, я высказываюсь прямо. Я имѣю на это полное право. Я два раза былъ на войнѣ и заслужилъ отъ его величества желѣзный крестъ…. О, я понимаю, дорогой Фрейбергъ, что означаетъ вашъ блестящій, огненный взглядъ! Вы хотите сказать что и вы будете храбры, самоотверженны?.. Знаю, знаю!.. Но поймите меня: можно служить великой идеѣ и не будучи солдатомъ всю жизнь. При нашей всеобщей воинской повинности вы всегда можете взяться за ружье и защитить отечество и случаѣ опасности и нужды.

Эрихъ опустилъ глаза. Онъ зналъ, онъ видѣлъ что первый поручикъ желаетъ ему добра, а между тѣмъ онъ никакъ не могъ отдѣлаться отъ какого-то непріятнаго чувства, полнаго горечи и тоски.

— Взгляните на меня, продолжалъ первый поручикъ. — Я началъ свое военное поприще при лучшихъ обстоятельствахъ, нежели вы. Я имѣлъ нѣкоторыя связи, прошелъ всѣ лучшія военныя школы. А чего я добился между тѣмъ? Я могу надѣяться получить скоро батарею — это и все. Затѣмъ мнѣ остается прослужить еще нѣсколько лѣтъ, чтобы выслужить небольшую пенсію или получить какое-нибудь незначительное гражданское мѣсто. Вотъ вамъ моя карьера. А между тѣмъ сколько времени, сколько прилежанія, сколько жизненныхъ силъ ушло даромъ, чего мнѣ стоило добиться даже этого! Страшно! Но довольно обо мнѣ, я хочу говорить о васъ. Первый поручикъ Шраммъ далъ мнѣ нѣкоторыя свѣдѣнія о вашей прежней жизни и о вашей обстановкѣ и я еще болѣе убѣждаюсь какъ ничтожна и слаба та почва на которой вы строите планы вашей будущей карьеры. Но прежде скажите мнѣ, дорогой Фрейбергъ, не сердитесь ли вы на меня за то что я силюсь разбить всѣ ваши блестящія желанія и мечты?

— Нисколько, увѣряю васъ, проговорилъ слегка дрожащимъ голосомъ Эрихъ. — Я чувствую что вы желаете мнѣ добра и мнѣ остается только благодарить васъ за ваше участіе.

— Хорошо сказано, молодой человѣкъ, отвѣтилъ мягко первый поручикъ, перебирая лежавшія на столѣ бумаги; затѣмъ онъ продолжалъ: — Я долженъ признаться что обѣщалъ своему другу Шрамму переговорить съ вами. Я забылъ вамъ сказать что онъ находится въ постоянной перепискѣ со старымъ мельникомъ Бурбусомъ.

— Такъ онъ переписывается съ добрымъ докторомъ Бурбусомъ? спросилъ живо Эрихъ. — Я такъ давно ничего не слыхалъ о немъ. Онъ просилъ меня писать ему изрѣдка; я исполнилъ эту просьбу, но вотъ уже нѣсколько лѣтъ не подучалъ отъ него никакого отвѣта.

— Онъ, должно-быть, порядочный чудакъ. Впрочемъ, Шраммъ его глубоко уважаетъ, а Шраммъ, говоря правду, очень осторожно и рѣдко кому довѣряетъ. Мнѣ очень хотѣлось бы познакомиться съ этимъ старымъ мельникомъ.

— Вы говорите что онъ не забылъ меня? спросилъ радостно молодой бомбардиръ.

— Да, онъ не забылъ васъ и часто о васъ освѣдомлялся. Ему удалось, съ помощью моего друга Шрамма, познакомиться съ оберъ-фейерверкеромъ Доллемъ, который и сообщалъ ему обо всемъ что касается васъ. Вотъ одно изъ писемъ, которое старый мельникъ писалъ моему другу и вслѣдствіе этого-то письма я и говорилъ съ вами, желая отклонить васъ отъ военной службы.

Первый поручикъ привсталъ съ своего мѣста и, замѣтивъ что Эрихъ хотѣлъ ему что-то отвѣтить, сдѣлалъ рукою легкое движеніе и продолжалъ:

— Постойте, я еще не кончилъ. Я долженъ сказать вамъ что капитанъ фонъ-Мандерфельдъ ненавидитъ васъ и постарается всѣми силами повредить вамъ. Берегитесь его. Я знаю что вы очень старательны, очень способны, но я не могу поручиться за то что объ васъ пошлютъ старому полковнику хорошій отзывъ. Какого бы мнѣнія я ни былъ о васъ, послѣднее слово все-таки принадлежитъ фонъ-Мандерфельду. Онъ ненавидитъ васъ, а кого онъ ненавидитъ, того никогда не забываетъ. Вы, кажется, говорили мнѣ что встрѣчались съ нимъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ?

— Да, въ замкѣ графа Зеефельда.

— Молодой графъ Дагобертъ Зеефельдъ когда-то служилъ со мною вмѣстѣ. Это очень важный и очень богатый господинъ. Онъ добьется самой блестящей карьеры. Правда, онъ служитъ ровно на двадцать лѣтъ меньше моего, но, я увѣренъ, онъ скорѣе будетъ командовать эскадрономъ, нежели я батареей. Если и графъ Зеефельдъ ненавидитъ васъ, въ такомъ случаѣ не ждите пощады отъ барона фонъ-Мандерфельда. Я не знаю при какихъ обстоятельствахъ развилась эта непріязнь къ вамъ, но знаю что вы должны серіозно подумать о вашей будущности. Не забывайте также что всѣ батареи, всѣ артиллерійскія школы наполнены волонтерами, желающими дослужиться до эполетъ. Конечно, между ними много ничтожныхъ, неспособныхъ, но есть также и очень даровитые, дѣльные люди. Къ послѣдней категоріи я причисляю и васъ. А между тѣмъ, только очень немногіе изъ нихъ дослуживаются до офицерскаго чина и большая часть служитъ цѣлые годы фейерверкерами, унтеръ-офицерами и только немногіе добиваются фельдфебеля или вахмистра. Но, положимъ, вы дослужились до офицерскаго чина — развѣ вы остановитесь на этомъ? Нѣтъ, для васъ опять начнется жизнь полная лишеній, борьбы, горя. Еще разъ повторяю вамъ, жизнь военнаго человѣка — жизнь нерадостная, трудовая, отнимающая у васъ всѣ силы, всю энергію и рѣдко дающая въ замѣнъ то чего вы такъ жаждали, чего добивались. Вѣрьте мнѣ, я старый, испытанный солдатъ и я искренно желаю вамъ добра. Я кончилъ, молодой другъ. Вотъ письмо стараго доктора Бурбуса — слушайте!

Первый поручикъ раскрылъ письмо и началъ читать:

„Я всегда любилъ протежировать молодымъ людямъ. Это моя страсть. Я слѣдилъ за ними невидимо, такъ что они сами того не замѣчали, и никогда не терялъ ихъ изъ виду. Если я находилъ въ нихъ качества которыя мнѣ не нравились, я оставлялъ и забывалъ ихъ; если же я замѣчалъ что молодой человѣкъ былъ достоинъ моего участія, я приближалъ его къ себѣ и старался быть ему полезнымъ. Молодой Фрейбергъ меня сильно интересуетъ. Я расположенъ къ нему. Передайте ему это. Онъ долженъ знать что я всегда остаюсь его хорошимъ другомъ и что онъ долженъ, въ случаѣ нужды, обращаться прямо ко мнѣ. Поговорите съ нимъ о его военной службѣ и посовѣтуйте ему…“

— Я исполнилъ просьбу вашего стараго друга и переговорилъ съ вами, сказалъ первый поручикъ, прервавъ свое чтеніе и сложивъ письмо. — Я исполнилъ свой долгъ и надѣюсь что вы хорошенько обдумаете мои слова. Вы молоды, но вы умны и развиты. Я увѣренъ также что вы будете, попрежнему, прилежны и точны на службѣ. А теперь, намъ пора разстаться, дорогой Фрейбергъ. Я увѣренъ что унтеръ-офицеръ Венкгеймъ уже давно ждетъ васъ. Не забывайте меня и знайте что вы всегда можете видѣть меня въ этотъ часъ. Прощайте, другъ мой, да сохранить васъ Небо!

Эрихъ вышелъ изъ комнаты своего начальника и пошелъ вдоль длиннаго, опустѣлаго, едва освѣщеннаго корридора. Онъ былъ глубоко взволнованъ. Слова перваго поручика глубоко запали ему въ сердце. Захотѣлось ему въ лѣсъ, захотѣлось свободы, свѣта, тепла…. Ахъ, слова его добраго начальника были для него не новостью, онъ самъ думалъ часто то же, хотя и боялся себѣ признаться въ этомъ!… Онъ подошелъ къ окну. На темномъ небѣ быстро неслись мрачныя, грозныя тучи. Эрихъ глядѣлъ на нихъ долго, напряженно, будто ища въ нихъ старые, дорогіе, давно забытые образы…. И онъ увидѣлъ ихъ снова, увидѣлъ такъ ясно, такъ отчетливо… Вотъ и оврагъ у котораго онъ съ Готфридомъ убилъ оленя. А вотъ и замокъ, старый, величественный замокъ, гдѣ онъ провелъ такую грустную, мучительную ночь? Черныя, мрачшя тучи продолжали нестись съ неимовѣрною быстротой и вскорѣ исчезли. Эрихъ увидѣлъ на небѣ яркую, прекрасную звѣзду. Онъ узналъ Оріона и невольно вспомнилъ маленькую блѣдную Цыганку.

— Бланда, Бланда гдѣ ты? Гдѣ бы ты ни была, я знаю, ты теперь думаешь обо мнѣ, какъ я думаю о тебѣ! Я люблю тебя, мое прекрасное, странное, чудное дитя; Бланда, дорогая Бланда!

Эрихъ еще долго стоялъ у окна, погруженный въ тревожныя, грустныя мысли. Вдругъ онъ почувствовалъ что кто-то дотронулся до его плеча. Онъ вздрогнулъ, обернулся и узналъ дежурнаго канонира. Послѣдній былъ одѣтъ въ куртку, въ туфляхъ и держалъ въ рукѣ обнаженную саблю.

— Ахъ, это вы, господинъ бомбардиръ! Я хотѣлъ только посмотрѣть кто такъ долго стоитъ у окна.

II. Наблюденія въ фортѣ Максимиліана.

Прошло нѣсколько дней. Было воскресенье когда Эрихъ одѣлся и отправился въ укрѣпленіе Максимиліана, къ своему другу бомбардиру Шмодлеру. Онъ давно уже не видѣлся съ нимъ. Эрихъ былъ слишкомъ занятъ, а Шмоллера удерживали сильные дожди, продолжавшіеся почти три недѣли. Наступала весна. Эрихъ шелъ по городу, чувствуя надъ собою голубое ясное небо, радуясь яркому солнечному свѣту, радуясь появленію весны. Онъ уже давно не чувствовалъ себя такимъ бодрымъ, свѣжимъ и счастливымъ.

Вскорѣ онъ очутился предъ высокими и крѣпкими воротами укрѣпленія принца Максимиліана. Какой-то артиллеристъ, вѣроятно часовой, стоялъ облокотившись близъ самыхъ воротъ и весело разговаривалъ съ другимъ солдатомъ. На вопросъ Эриха, гдѣ Шмоллеръ, они отвѣчали ему что онъ въ канцеляріи.

Все въ укрѣпленіи производило мирное, отрадное впечатлѣніе. Въ караульнѣ сидѣло нѣсколько канонировъ, курили трубки и тихо напѣвали какую-то веселую пѣсню.

Эрихъ вошедъ въ канцелярію. Это была большая, чистая комната съ высокимъ готическимъ окномъ. Видъ изъ этого окна былъ превосходный. Посреди комнаты стоялъ каминъ, въ которомъ пылалъ яркій огонь. Шмоллеръ сидѣлъ у открытаго окна а съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣлъ въ большую зрительную трубу.

— А, милости просимъ! вскричалъ Шмоллеръ, завидя своего друга. — Наконецъ-то ты явился! Я ужь хотѣлъ было оставить сегодня мою келью и отправиться къ тебѣ…

— Ты могъ бы это давно сдѣлать. У тебя времени довольно.

— Да, но охоты не было идти въ этотъ душный, сырой городъ. Здѣсь, на верху, такъ тихо, такъ уютно; право, я бы вѣкъ остался здѣсь!

— Ну, слава Богу, отвѣтилъ смѣясь Эрихъ, — я вижу, ты счастливъ и доволенъ своею судьбой! Вѣдь я хорошо помню въ какомъ ты былъ настроеніи когда я навѣстилъ тебя здѣсь въ первые дни твоего прибытія. Ты тогда проклиналъ свою судьбу, говорилъ что не въ состояніи выносить это уединеніе!

— Я былъ глупъ тогда, отвѣтилъ Шмоллеръ. — Однако, садись, вотъ тебѣ стулъ. Закрыть окно?

— Къ чему? на улицѣ тепло. Итакъ, ты доволенъ?

— Очень.

— Ну, а начальникъ твой?

— О, это прекрасный, рѣдкій человѣкъ! Правда, онъ годился бы скорѣе въ профессора, нежели въ капитаны артиллеріи, но я все-таки не знавалъ лучшаго человѣка. Онъ добръ, ласковъ, щедръ. Знаешь, здѣсь какъ-то невольно становишься порядочнымъ человѣкомъ. Право, я говорю искренно…. Это уединеніе, эта прекрасная природа окружающая тебя, все это облагораживаетъ человѣка. Повѣришь ли, здѣсь ни одной женщины не увидишь. Настоящій монастырь! Но я доволенъ — я просто не узнаю себя съ нѣкоторыхъ поръ.

Онъ опять подошелъ къ окну и снова началъ смотрѣть въ зрительную трубу. Затѣмъ онъ оставилъ опять трубу и принялся быстро ходить по комнатѣ. Эрихъ невольно улыбнулся, замѣтивъ какъ старался онъ придать своему лицу и осанкѣ выраженіе достоинства и серіозности. Черезъ нѣсколько минутъ Шмоллеръ опять устремилъ глаза въ зрительную трубу; затѣмъ онъ взглянулъ на часы и, сдѣлавъ рукою недовольное движеніе, закрылъ окно.

— Служба здѣсь очень легка, продолжалъ Шмоллеръ, подойдя къ камину, предъ которымъ сидѣлъ Эрихъ. — Дѣла у меня не много. Я больше помогаю господину капитану.

— Какъ помогаешь?

— Ты вѣроятно замѣтилъ на восточной сторонѣ крѣпости высокую башню? Господинъ капитанъ фонъ-Вальтеръ устроилъ себѣ тамъ небольшую обсерваторію. Онъ страстно любитъ астрономію и метеорологію. Вотъ я и помогаю ему въ его наблюденіяхъ: я произвожу вычисленія и записываю ихъ.

— Вотъ какъ! Ну, а въ свободные часы ты, кажется, занимаешься собственными метеорологическими и астрономическими наблюденіями?

ПІмоллеръ пожалъ плечами, прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ, остановился предъ Эрихомъ и, тяжело вздохнувъ, сказалъ:

— Послушай, Эрихъ, я никогда ничего не скрывалъ отъ тебя.

— Да, когда нуждался въ моей помощи. Помнишь исторію съ саблей.

— Перестань, какъ тебѣ не стыдно! Это была одна проза. Ты совершенно одичалъ въ своей конной батареѣ. Ахъ, Эрихъ, со мною не то!

— Ты, вѣроятно, сдѣлалъ успѣхъ въ своихъ телеграфическихъ упражненіяхъ? Помню, помню…

— Ты правъ, отвѣтилъ Шмоллеръ со вздохомъ. — Я даже написалъ стихи. Слушай:

Стою одиноко на голой вершинѣ.

Уныло, пустынно кругомъ,

Томлюсь я, засыпанный дѣвственнымъ снѣгомъ,

Холоднымъ закованный льдомъ.

Я къ пальмѣ стремлюся горячей мечтою.

Въ разлукѣ со мною она,

Уныло сидитъ на садовой скамейкѣ,

Тоски безысходной полна…

— Не дурно, сказалъ Эрихъ смѣясь. — Но, знаешь ли, это стихотвореніе сильно напоминаетъ мнѣ Гейне.

— Можетъ-быть, вина не моя. Чѣмъ же я виноватъ что Гейне имѣлъ тѣ же мысли какія и я имѣю?

— Конечно, ты не виноватъ. Что чувствовалъ Гейне, конечно, могло выпасть и на твою долю. Но ты хотѣлъ, кажется, сказать мнѣ что-то?

Шмоллеръ пожалъ плечами, закинулъ голову назадъ и, устремивъ на верхъ напряженный, полный тоски взглядъ, заговорилъ съ комическою важностію:

— Скажи, развѣ въ твоей волѣ сдержать бѣшеный горный потокъ, который, сорвавшись, устремится черезъ нивы, покрытыя роскошною зеленью, и захочетъ слиться съ теченіемъ тихой, могучей, царственной рѣки?

— Бѣшеный горный потокъ?… Прекрасно сказано. Ты, Шмоллеръ, поэтъ. Но я думаю что до сихъ поръ еще не было никакого сліянія?

— Я имѣю ея фотографическую карточку; мы переписываемся.

— Въ самомъ дѣлѣ? Ты не лжешь?

— На, взгляни! Онъ вынулъ изъ кармана небольшой конвертъ. Тамъ, дѣйствительно, находилась фотографическая карточка. Эрихъ увидѣлъ изображеніе еще молодой женщины, съ необыкновенно изящными и пріятными чертами лица.

— Она не дурна, замѣтилъ Эрихъ. — О чемъ же она пишетъ тебѣ?

— Это настоящее дѣвичье письмо. Видно что она немного стѣснялась и была взволнована. Впрочемъ, въ письмѣ ясно сказано что я произвелъ на нее сильное впечатлѣніе. Затѣмъ она пишетъ о какихъ-то темныхъ и таинственныхъ обстоятельствахъ, которыя должны, мало-по-малу, выясниться; пишетъ что она „должна“ явиться мнѣ теперь подъ маской, но что она сниметъ эту маску какъ только я самъ сниму свою.

— Это мнѣ не совсѣмъ понятно.

— Сейчасъ поймешь. Ты знаешь что я обратилъ на себя вниманіе молодой особы которая воспитывается въ пансіонѣ для дѣвицъ высшаго круга. Понятно что я не могу выдать себя за простаго бомбардира. Потомъ я ей скажу всю правду, но пока необходимъ маленькій обманъ. Я и играю съ нею въ прятки. Я переодѣтый баронъ. Это необходимо, тѣмъ болѣе что всѣ ея письма имѣютъ графскій гербъ.

— Какъ же она подписывается?

— Просто „Клотильда“.

— Ты родился въ сорочкѣ. Какимъ однако образомъ передаете вы другъ другу ваши письма?

— Я привязываю свои письма къ небольшому камню и бросаю этотъ камень въ извѣстный уголъ сада. Она же опускаетъ свои письма обыкновенно ночью черезъ небольшое окно…. Но вотъ уже восемь дней какъ я не получаю отъ нея ни строки…. Не знаю что такое произошло тамъ внизу, во всякомъ случаѣ тамъ произошла какая-то перемѣна. Онѣ больше не гуляютъ; къ тому же, меня еще смущаетъ то обстоятельство что къ главному подъѣзду пансіона постоянно подъѣзжаютъ разные экипажи.

— Неужели ты все это видишь?

— Да, съ помощью этой превосходной зрительной трубы. Я даже могъ бы видѣть все что творится въ комнатахъ, еслибы не занавѣси на окнахъ.

— Счастливецъ! Дай-ка мнѣ немного посмотрѣть.

— Съ удовольствіемъ, только ты теперь ничего не увидишь. Онѣ завтракаютъ. Главныя наблюденія я произвожу во время ихъ прогулокъ: тогда каждое движеніе ея плаща и ея зонтика имѣетъ для меня громадное значеніе.

— Однако, это стекло дѣйствительно превосходно! сказалъ Эрихъ глядя въ зрительную трубу. — Я вижу даже лица всѣхъ проходящихъ внизу.

— Но ты теперь никого не увидишь! онѣ завтракаютъ. Не хочешь ли лучше осмотрѣть вашу крѣпость? Ты убѣдишься что здѣсь рай. Сними свою саблю: мы избѣгаемъ здѣсь всякаго шума.

Они вышли изъ канцеляріи. Шмоллеръ повелъ прежде всего Эриха въ тѣ залы гдѣ спали солдаты. Воздухъ здѣсь былъ чистый, теплый. Потомъ слѣдовала столовая, большая, высокая комната со сводами около столовой находилась громадная зала куда солдаты приходили читать и заниматься. Эрихъ нашелъ здѣсь порядочную библіотеку, модели разныхъ орудій и даже большой запасъ разныхъ сельско-хозяйственныхъ машинъ. Эрихъ былъ просто въ восторгѣ. Они сошли внизъ и хотѣли уже войти въ кухню, какъ вдругъ встрѣтили начальника укрѣпленія, капитана фонъ-Вальтера.

Шмоллеръ остановился, и замѣтивъ ласковую улыбку своего начальника, представилъ ему Эриха.

— А, помню! сказалъ съ улыбкой капитанъ фонъ-Вальтеръ. — Мнѣ много разказывали о „послѣднемъ бомбардирѣ“. Впрочемъ, не бойтесь, я слышалъ объ васъ и много хорошаго.

Онъ ласково поклонился Эриху и хотѣлъ уже продолжать свой путь, какъ вдругъ опять остановился и сказалъ бомбардиру Шмоллеру:

— Если вы будете на валу, то не забудьте посмотрѣть какъ цвѣтутъ наши фіалки!

— Слушаю, господинъ капитанъ. Я шелъ именно туда, отвѣтилъ Шмоллеръ.

— Дѣйствительно, Эрихъ, наши гряды фіалокъ удивительно хороши. Не правда ли, это странная идея со стороны капитана? Вотъ мы и пришли. Взгляни, развѣ не хорошо здѣсь? И какой ароматъ! Садись сюда, я здѣсь провожу цѣлые часы. Посмотри, весь городъ виденъ, а тамъ, надъ тобою, безконечное голубое небо…. Нѣтъ, здѣсь лучше нежели въ твоемъ шумномъ, душномъ городѣ! Ты не повѣришь какое сильное впечатлѣніе производитъ на меня это мѣсто…. Ахъ, еслибъ я только зналъ что она дѣйствительно графиня!

— Ты извѣстный побѣдитель женскихъ сердецъ и ты сомнѣваешься?

— Она писала мнѣ въ одномъ изъ своихъ писемъ что она простая учительница и счастлива сознаніемъ что любима молодымъ человѣкомъ который занимаетъ такое высокое положеніе въ обществѣ. Но я все-таки увѣренъ въ томъ что она графиня.

— Конечно. Она, просто вычитала изъ разныхъ сказокъ и преданій о томъ какъ молодыя царевны и феи переодѣвались въ простыхъ смертныхъ и потомъ осчастливливали своего избраннаго.

— Капитанъ фонъ-Вальтеръ очень любитъ меня и позволилъ мнѣ явиться къ унтеръ-офицерскому экзамену. Онъ объявилъ что у меня отличныя способности къ математикѣ и что я скоро добьюсь фельдфебельскаго ранга. Развѣ это не счастье? Я никогда не желалъ быть офицеромъ, я буду счастливъ и дослужившись до фельдфебеля; ты не согласенъ со мной? Конечно, — продолжалъ мечтательно Шмоллеръ, — если она дѣйствительно графиня, то я не могу ограничиться фельдфебелемъ. Но тогда мнѣ будетъ легко сдѣлаться офицеромъ, особенно если она богата. Я могу поступить тогда въ кавалерію. Моя фамилія не совсѣмъ-то благозвучна, но „Шмоллеръ“ можно легко передѣлать въ „Шмолинскій“. Скажутъ что я польскаго происхожденія. А ужь показать себя я сумѣю.

— Да, да, вѣрю тебѣ!

— Но избави Богъ быть офицеромъ не имѣя собственнаго состоянія! Это адъ, а не жизнь. Я много слышалъ объ этихъ несчастныхъ офицерахъ. Капитанъ фонъ-Вальтеръ недавно еще читалъ при мнѣ первому поручику Шрамму какую-то газету въ которой было вычислено сколько можетъ прожить офицеръ не имѣющій собственнаго состоянія. Оказалось что такой офицеръ, если онъ по утрамъ не будетъ имѣть горячаго завтрака, обѣдать будетъ скромно и совсѣмъ не будетъ уживать, къ концу мѣсяца все-таки будетъ имѣть четыре талера долгу.

— Печально. Слава Богу что тебѣ предстоитъ лучшая судьба.

— Я надѣюсь, по крайней мѣрѣ. „Надежда, надежда, — мой сладкій удѣлъ.“ Послѣднія слова Шмоллеръ пропѣлъ грустдымъ, тихимъ, аффектированнымъ голосомъ. Затѣмъ взглянувъ на свои часы, онъ поспѣшно всталъ и сказалъ: — Двѣнадцать часовъ. Послушай, Эрихъ, вернемся въ мою канцелярію. У меня тамъ небольшое дѣло.

— Знаю, знаю, ты будешь продолжать свои астрономическія наблюденія.

— Ты отчасти угадалъ, но у меня есть и другое дѣло. Я потомъ пойду съ тобой въ городъ и разкажу тебѣ кстати о томъ какимъ образомъ я вернулъ бумаги молодому графу Зеефельду. Право, ты не могъ найти лучшаго повѣреннаго.

— Ты возвратилъ бумаги? Какъ же онъ принялъ тебя?

— Самымъ любезнымъ образомъ! То-есть, говоря правду, меня принялъ не самъ графъ, онъ только прошелъ мимо меня…

— А кто же? его лакей? Мнѣ жаль что я далъ тебѣ это порученіе.

— Напрасно. Я не такъ глупъ какъ ты думаешь. Замѣтивъ что графъ хочетъ пройти мимо, я кашлянулъ такъ громко и внушительно что онъ остановился и сказалъ мнѣ: „Я пошлю къ вамъ моего секретаря, онъ переговоритъ съ вами“. Секретарь пришелъ. Это былъ изящный, вѣжливый господинъ; онъ-то и принялъ меня самымъ любезнымъ образомъ. Онъ предложилъ мнѣ стулъ и началъ меня о многомъ разспрашивать, между прочимъ спросилъ и о тебѣ. Онъ спрашивалъ меня нѣсколько разъ, не было ли другихъ бумагъ найдено, исключая тѣхъ которыя я ему принесъ. Онъ намѣкалъ вѣроятно о томъ запечатанномъ конвертѣ.

— Надѣюсь, ты не сказалъ ему ни слова объ этомъ конвертѣ?

— Конечно нѣтъ, я не такъ глупъ, отвѣтилъ рѣшительно Шмоллеръ.

Эрихъ былъ еще слишкомъ неопытенъ и довѣрчивъ, иначе онъ замѣтилъ бы что Шмоллеръ при послѣднихъ словахъ вспыхнулъ и смутился.

— Конечно, продолжалъ онъ, — я не скрылъ отъ него что бумаги найдены тобою. Я долженъ еще сказать тебѣ что онъ о тебѣ вовсе не такого дурнаго мнѣнія какъ ты предполагаешь. Онъ все говорилъ объ этомъ запечатанномъ конвертѣ и даже предлагалъ мнѣ вознагражденіе если я найду его.

— Я бы вернулъ его, еслибъ не думалъ что онъ принадлежитъ несчастной Кольмѣ, отвѣтилъ задумчиво Эрихъ.

— Ты поступилъ во всякомъ случаѣ хорошо, удержавъ ихъ при себѣ. Возвратить ихъ всегда будетъ время. Гдѣ эти бумаги?

— Тамъ же гдѣ и мои письма, въ цейхгаузѣ.

— Ну, тамъ они въ безопасности; никто не станетъ вѣроятно предполагать что у тебя хранятся такія сокровища!

— Я то же думаю….

Оба товарища вошли въ канцелярію. Шмоллеръ началъ опять смотрѣть въ зрительную трубу, а Эрихъ тѣмъ временемъ опоясался саблею и взялъ фуражку.

— Я просто понять не могу, оказалъ Шмоллеръ, — что такое происходитъ тамъ внизу. Вотъ опять подъѣхала коляска… На все кладутъ какой-то чемоданъ… Чортъ возьми, какъ слабы мои глаза! Подойди-ка, Эрихъ, сюда. Взгляни, изъ дверей выходятъ двѣ женщины: я никакъ не могу разглядѣть черты ихъ лица. Возьми-ка трубу, посмотри и опиши ихъ мнѣ.

— Это двѣ молодыя особы которыя садятся въ коляску. Коляска голубая, съ красными колесами.

— Что мнѣ за дѣло до коляски! Не можешь ли ты разглядѣть ихъ лица?.. Не похожа ли одна изъ нихъ на ту фотографическую карточку которую я показалъ давеча тебѣ?

— Онѣ стоятъ ко мнѣ спиною. Одна изъ нихъ въ ротондѣ и въ шляпѣ, другая, кажется, провожаетъ ее…

— Слѣдовательно, одна изъ нихъ уѣзжаетъ?

— Кажется… Та которая безъ шляпы горячо обнимаетъ другую и плачетъ… Вотъ обѣ повернулись ко мнѣ. Господи, что это такое!..

— Ну, что случилось?

— Я едва вѣрю глазамъ! вскричалъ Эрихъ въ сильнѣйшемъ волненіи. — Но нѣтъ, это она, это она!

— Кто же? Ради Бога, скажи!

— Это Бланда! Она садится въ коляску!

— Какая Бланда? Кто такое Бланда?

— Это я сказку тебѣ въ другой разъ, воскликнулъ Эрихъ, быстро отворивъ дверь и выбѣжавъ на лѣстницу.

Шмоллеръ посмотрѣлъ на него съ открытымъ ртомъ и затѣмъ бросился за нимъ. Но вскорѣ онъ убѣдился что не было никакой возможности догнать Эриха.

Но какъ Эрихъ ни спѣшилъ, онъ все-таки подошелъ къ пансіону какъ разъ въ ту минуту когда голубая коляска уже отъѣхала и покатилась къ городу. Эрихъ крѣпко схватилъ свою саблю, сдвинулъ на лобъ фуражку и бросился за коляской. Онъ не жалѣлъ своихъ ногъ. Въ немъ было только одно горячее желаніе, увидѣть Бланду, увидѣть ее во что бы то ни сткло. Эрихъ уже приближался къ коляскѣ, онъ уже хотѣлъ было крикнуть кучеру чтобы тотъ остановился, какъ вдругъ увидѣлъ себя въ кругу блестящихъ офицеровъ. Но кто опишетъ удивленіе и ужасъ Эриха когда онъ узналъ между офицерами своего начальника, барона фонъ-Мандерфельда, и молодаго графа Дагоберта Зеефельда?

— Ну, господа, признаюсь, я въ жизни ничего подобнаго не встрѣчалъ! загремѣлъ капитанъ фонъ-Мандерфельдъ. — Вы кажется пьяны съ самаго утра, мой любезнѣйшій бомбардиръ?

— Прошу извинить меня, прошепталъ ошеломленный Эрихъ. — Я не пьянъ, я только хотѣлъ остановить ту коляску.

— Вы пьяны, любезнѣйшій! Это доказываетъ ваше красное лицо и вашъ дрожащій голосъ.

— Но, господинъ капитанъ, я увѣряю…

— Молчать! Возвратитесь немедленно въ казармы и доложите вахмистру что вы подвергаетесь трехдневному аресту. Поняли?

— Точно такъ, господинъ капитанъ.

Изящный, важный капитанъ фонъ-Мандерфельдъ улыбнулся молодому графу Зеефельду и, не отвѣтивъ Эриху ни слова, пошелъ дальше.

Эрихъ же кинулъ послѣдній грустный взглядъ на голубую коляску, которая теперь ѣхала медленно, и направился къ казармѣ чтобы доложить о своемъ арестѣ. На этотъ разъ его ждалъ уже не монастырь Св. Августина, а бывшій монастырь Св. Агаты.

III. Небольшая ошибка.

Это былъ первый арестъ которому Эрихъ подвергся со дня своего вступленія въ четвертую конную батарею. Капитанъ фонъ-Мандерфельдъ давно уже старался обвинить его въ чемъ-нибудь и наказать; но до сихъ поръ это никакъ не удавалось ему. Эрихъ былъ всегда вѣжливъ, прилеженъ, точенъ и безупреченъ на службѣ. Къ тому же, баронъ фонъ-Мандерфельдъ слегка побаивался своего перваго поручика и зналъ что тотъ очень расположенъ къ молодому бомбардиру. Поэтому понятна та радость которую испыталъ капитанъ обвинивъ Эраха въ пьянствѣ и наказавъ его тремя днями ареста.

— Онъ былъ пьянъ, совершенно пьянъ, да еще утромъ, чортъ возьми! проворчалъ онъ, обращаясь къ своему толстому вахмистру. Послѣдній, какъ-то странно улыбнувшись, утвердительно покачалъ головою и задумался. Онъ самъ любилъ выпить и постоянно держалъ при себѣ небольшую фляжку.

— Да, онъ былъ совершенно пьянъ, продолжалъ баронъ фонъ-Мандерфельдъ, поднося къ лицу своему тонкій батистовый надушенный платокъ. — Онъ наскочилъ на меня точно сумашедшій! Я увѣренъ что ничего подобнаго не было еще на свѣтѣ съ тѣхъ поръ какъ существуютъ батареи! Вы еще не то увидите отъ этого „послѣдняго бамбардира“. Это хитрая лисица! Онъ скрытенъ, — ну, да я его перехитрю! Я научу его уму-разуму! Я хочу усмирить, pass навсегда, этого вреднаго человѣка. Я простить себѣ не могу что наказалъ его только тремя днями ареста…. Онъ не безъ умысла тогда такъ набросился на меня, я долженъ былъ подвергнуть его военному суду. Это чрезвычайно злой и вредный человѣкъ. Я много слышалъ объ немъ, но въ настоящую минуту не хочу вамъ всего разказывать.

Онъ задумался.

— Послушайте, обратился онъ вдругъ къ вахмистру, — при какихъ случаяхъ можно сдѣлать обыскъ въ комнатѣ и въ вещахъ солдата или одного изъ служащихъ въ войскѣ?

Толстый вахмистръ удивленно взглянулъ на своего начальника.

— Это такой случай, господинъ капитанъ, какого, къ моему счастію, здѣсь еще не было, съ тѣхъ поръ какъ я служу въ четвертой конвой батареѣ. Впрочемъ, я помню нѣчто подобное. Это было когда еще я служилъ въ полевой артиллеріи. Тогда обыскали одного изъ моихъ товарищей: его подозрѣвали въ воровствѣ.

— Кто производилъ обыскъ?

— Самъ господинъ капитанъ, ротный офицеръ и фельдфебель. Впрочемъ, этотъ обыскъ остался безъ успѣха.

— Хорошо; довольно объ этомъ. Прошу васъ, будьте строже съ этимъ Фрейбергомъ. Если ничто не поможетъ, я его удалю. Эти глупые волонтеры воображаютъ себѣ что легко добиться офицерскаго чина! Какъ бы не такъ!

Онъ слегка кивнулъ головой и поспѣшно вышелъ изъ комнаты. Толстый и добродушный вахмистръ задумчиво посмотрѣлъ ему вслѣдъ, и взявъ въ руки приказъ, тихо сказалъ:

— Говоря правду, я не вѣрю что Фрейбергъ былъ пьянъ. Онъ не пьетъ, это я знаю. Впрочемъ, послушаемъ что намъ скажетъ самъ Фрейбергъ!

Ежу пришлось не долго ждать. Въ этотъ день кончался какъ разъ трехдневный арестъ „послѣдняго бомбардира“ и капитанъ едва вышелъ изъ комнаты какъ въ нее вошедъ Эрихъ.

— Нечего сказать, хороши вы! обратился къ Эриху вахмистръ. — Первый арестъ, да еще за пьянство — стыдитесь! Наскочить на своего начальника — стыдитесь!

— Въ послѣднемъ я дѣйствительно виноватъ, но пьянъ я никогда не былъ. — Я бѣжалъ за одной коляской, чтобъ остановить ее, и не замѣтилъ господъ офицеровъ шедшихъ мнѣ на встрѣчу и скрытыхъ отъ меня каменною оградой… Я совершенно нечаянно столкнулся съ ними.

— Вы были трезвы?

— Совершенно трезвъ, господинъ вахмистръ, даю вамъ честное слово!

— Вѣрю вамъ. Совѣтую вамъ также не говорить что вы не были пьяны; вы только повредите себѣ. Все равно, наказаніе прошло.

Эрихъ, дѣйствительно, поступилъ бы благоразумно, еслибы послушался совѣта вахмистра; но онъ этого не сдѣлалъ. Онъ долженъ былъ представиться капитану фонъ-Мандерфельду, и на его рѣзкія замѣчанія, объявилъ что не былъ льлвъ.

— Нѣтъ, вы была пьяны, я это самъ видѣлъ!

— Прошу господина капитана извинить меня, но я не могу принять на себя это обвиненіе. Я въ то утро и капли не выпилъ.

— Оправдываясь, вы только больше обвиняете себя. Вы и теперь пьяны. Не хотите ли вы увѣрить меня что и сегодня ни капли не выпили?

— Этого я не могу сказать.

— А между тѣмъ осмѣливаетесь отвѣчать мнѣ, вашему капитану и батарейному начальнику? Вахмистръ Пинкель, отведите этого человѣка опять подъ арестъ на двадцать четыре часа! Завтра мы посмотримъ что съ нимъ сдѣлать!

Затѣмъ баронъ фонъ-Мандерфельдъ вѣжливо и дружески поклонился своимъ офицерамъ и направился къ выходу. Первый поручикъ Шаллеръ смотрѣлъ ему вслѣдъ строго, угрюмо.

Эрихъ стоялъ на плацу, погруженный въ грустныя, мучительныя мысли. Онъ вспомнилъ тотъ день когда капитанъ фонъ-Мандерфельдъ впервые привѣтствовалъ его здѣсь въ качествѣ „послѣдняго бомбардира“. Тогда онъ былъ глубоко огорченъ, но все-таки не считалъ себя въ правѣ вполнѣ обвинить своего начальника. Онъ зналъ какая шла о немъ молва, зналъ что капитанъ могъ вѣрить этой молвѣ. Но теперь было не то. Онъ велъ себя все время безукоризненно, не зналъ за собою никакихъ проступковъ, а между тѣмъ съ нимъ обходятся несправедливо, жестоко. Онъ ненавидѣлъ пьянство, а его обвиняютъ въ немъ. Онъ зналъ также что обвиненіе будетъ внесено въ его формуляръ. Онъ поблѣднѣлъ, въ глазахъ у него потемнѣло. Вдругъ кто-то положилъ руку ему на плечо. Онъ подвалъ голову и узналъ толстаго вахмистра Пинкеля.

— Вѣдь я говорилъ вамъ чтобы вы не оправдывались! Зачѣмъ вы не послушались меня?

— Но вѣдь я былъ не виновенъ!

— Все равно, вы не должны были оправдываться. Помните, главное правило военной службы, это молчать и служитъ! Какъ мнѣ ни жаль васъ, но я долженъ исполнить приказаніе господина капитана: Я даю вамъ срокъ до вечера: устройте ваши дѣла, а тамъ бомбардиръ Шварцъ можетъ проводить васъ въ обитель Св. Агаты.

Нечего и говорить что обитель Св. Агаты не особенно улыбалась Эриху. Онъ зналъ что тамъ тѣсно, сыро, холодно и голодно. Сторожа были всегда молчаливы и угрюмы, и относились совершенно безучастно къ бѣдному заключенному.

Эрихъ воротился въ казармы. Онъ былъ у перваго поручика Шаллера, но не засталъ его дома. Войдя въ свою комнату онъ увидѣлъ что маленькій Шварцъ укладывалъ въ большой круглый хлѣбъ колбасу, масло и небольшую стклянку вина. Это была хитрость къ которой всегда прибѣгали молодые арестанты, желая такимъ образомъ хотя на первый день немного утолить свой голодъ.

— Вотъ тебѣ и хлѣбъ, Эрихъ, сказалъ Шварцъ, — на сегодняшній вечеръ хватитъ. Я сытъ и охотно уступлю его тебѣ.

— Неужели ты думаешь, отвѣтилъ горячо Эрихъ, — неужели ты думаешь что я буду въ состояніи ѣсть сегодня? Вотъ я во второй разъ наказанъ за пьянство, а между тѣмъ вы вами хорошо знаете что я еще никогда не былъ пьянъ! Развѣ это не обидно? Меня не столько огорчаетъ наказаніе, сколько мысль что мой формуляръ будетъ теперь испорченъ. Господи, что скажетъ теперь старый полковникъ?

— Ты правъ, любезный другъ, но горю трудно пособитъ, да и къ чему же горевать? Опекунъ прислалъ мнѣ немного денегъ и я хочу употребить половину чтобы пріятнѣе провести время до вечера. Вѣдь ты свободенъ до вечера? Веселись, товарищъ, жизнь коротка!

Эрихъ принялъ предложеніе маленькаго Шварца. Онъ чувствовалъ такую злобу и горечь что непремѣнно хотѣлъ немного забыться. Пригласили и Вейтберга, и всѣ трое отправились въ небольшой трактиръ. Насталъ уже вечеръ, когда друзья, сильно разгоряченные виномъ, вышли изъ трактира и направились къ обители Св. Агаты.

Едва они ярошли нѣсколько шаговъ какъ бомбардиръ Вейтбергъ, на котораго сильнѣе всѣхъ подѣйствовало вино, началъ налѣзать извѣстную народную пѣсню, кончающуюся слѣдующимъ припѣвомъ:

Dann Ade, Ade, Ade, dann Ade, Ade, Ade,

Fein’s Lieb vergiss mich nicht!

Другіе начали вторить ему.

— Посмотрите, господа, лепеталъ маленькій Шварцъ, — посмотрите какъ чудно сіяетъ мѣсяцъ!.. Эхъ, да не идетъ ли, въ концѣ улицы, старый полковникъ? Глядите!

— Ну, если это онъ, отвѣтилъ Вейтбергъ, — то онъ сильно пьянъ, ишь какъ онъ шатается!..

— Тише, замѣтилъ Эрихъ, болѣе благоразумный и хладнокровный нежели его товарищи. — Вы еще накличете себѣ бѣду на голову. Я знаю что теперь дѣйствительно ждутъ стараго полковника. Идите тише, мы должны пройти сейчасъ мимо одной изъ главныхъ здѣшнихъ гостиницъ, насъ могутъ замѣтить.

— Ахъ, все это пустяки! Это вовсе не былъ полковникъ.

— Я то же думаю. Вѣроятно какая-нибудь миленькая служаночка вытрясала изъ окна салфетку, а ты принялъ салфетку за бѣлый султанъ стараго полковника.

Drum Ade, Ade, Ade, drum Ade, Ade, Ade,

Fein Liebchen gedenk an mich!

— Замолчите же, господа, уговаривалъ ихъ Эрихъ, — повторяю вамъ что въ томъ отелѣ часто бываютъ офицеры.

— Посмотри, тамъ стоитъ карета, лепеталъ маленькій Шварцъ. — Какъ ты думаешь, Вейтбергъ, уступитъ ли намъ эта карета дорогу?

— Ради Бога, господа, тише. Пойдемте скорѣе!

— Стыдись, Эрихъ, отвѣтилъ Шварцъ, — ты вѣдь не трусъ, а хочешь уступить дорогу этой глупой каретѣ! Я не послѣдую твоему примѣру. Маршъ, впередъ!

— Шварцъ, прошу тебя, будь благоразумнѣе!

— Пустяки! Говоря это, онъ отворилъ дверцы, вошелъ въ карету и вышелъ съ другой стороны. Къ счастью для нашихъ друзей, лакей въ эту минуту вошедъ въ отель, а кучеръ нагнулся къ лошадямъ. За маленькимъ Шварцемъ послѣдовалъ Вейтбергъ. Эрихъ, желая скорѣе покончить эту шалость, также вскочилъ въ карету. Онъ тихонько прихлопнулъ за собою дверцы и хотѣлъ уже выйти съ другой стороны какъ вдругъ замѣтилъ что изъ отеля вышла какая-то дама въ сопровожденіи молодаго офицера. Но кто опишетъ ужасъ Эриха когда онъ въ офицерѣ узналъ графа Дагоберта Зеефельда? Что было дѣлать? Выйти не будучи замѣченнымъ онъ не могъ, остаться было также опасно: дама могла замѣтить его, испугаться и поднять шумъ. Къ счастью, дама остановилась предъ каретой и сказала нѣсколько словъ молодому гусару. Эрихъ окинувъ карету безнадежнымъ взглядомъ замѣтилъ большой пледъ. Онъ бросился въ самую глубь кареты, закутался пледомъ и притихъ. Въ ту же минуту отворились дверцы и дама вошла въ карету. Затѣмъ дверцы опять заперлись и карета поѣхала.

Маленькій Шварцъ и Вейтбергъ стояли между тѣмъ близь гостиницы и ждали своего товарища. Вейтбергъ увѣрялъ что Эрихъ вслѣдъ на ними влѣзъ въ карету, а бомбардиръ Шварцъ доказывалъ что Эрихъ вышелъ изъ нея съ другой стороны.

— Но куда же онъ дѣлся? опросилъ озабоченный Шварцъ.

— Не упалъ ли онъ?

Но Эриха нигдѣ не было. Они даже обратились къ швейцару гостиницы и все-таки ничего не узнали.

Вейтбергъ присѣлъ на тумбу и печально опустилъ голову.

— Знаешь что, пробормоталъ онъ нѣсколько минутъ спустя, — здѣсь что-то не чисто!

— Дуракъ! Ужь не думаешь ли ты что чортъ унесъ Эриха? Я скорѣе предполагаю вотъ что. Увѣренъ ли ты дѣйствительно что Эрихъ вышелъ съ вами изъ трактира? Былъ ли онъ съ вами? Мнѣ кажется будто мы его оставили въ казармахъ, онъ ложился спать. Если ты же очень пьянъ, обдумай-ка это хорошенько.

— Я вполнѣ трезвъ. Знаешь, ты, кажется, правъ. Эрихъ вѣроятно спитъ.

— Да. Вѣдь онъ вернулся сегодня изъ своего трехдневнаго ареста; онъ былъ уставши, ну, и легъ спать… Это понятно; я то же дѣлаю.

— Я также, а такъ какъ теперь очень поздно, то я и пойду домой спать.

Бомбардиръ Шварцъ устремилъ на минуту неподвижный взглядъ на близь стоявшій фонарь; затѣмъ схватившись за свой портфель онъ вдругъ сказалъ:

— Послушай, дружище, тебѣ и думать нельзя о томъ чтобы спать. Знаешь, я только-что вспомнилъ что долженъ былъ отвести кого-то подъ арестъ. Я долженъ… иначе вахмистръ Пинкель, первый поручикъ и даже самъ капитанъ могутъ обвинить меня въ нарушеніи своихъ обязанностей и въ пьянствѣ Я исполню свою обязанность и отведу кого-нибудь подъ арестъ.

— Но кого же ты отведешь подъ арестъ? спросилъ задумчиво Вейтбергъ. — Будь съ вами Эрихъ — другое дѣло. Онъ добръ, услужливъ и не отказалъ бы намъ.

— Ну объ этомъ и говорить больше нечего. Эрихъ просидѣлъ свои три дня; теперь наша очередь. Мнѣ отчего-то каѣется что пойти подъ арестъ долженъ ты. Видишь, я подоясанъ саблею и имѣю въ рукѣ приказъ. У тебя же за пазухой хлѣбъ, слѣдовательно тебѣ и идти надо. Покорись своей участи, дружище, вѣдь ты это заслужилъ. Право заслужилъ. Вѣдь ты былъ виноватъ въ томъ что длиннаго Виберта избили. Покорись.

— Еслибъ я только былъ увѣренъ въ томъ что я дѣйствительно подвергся аресту, отвѣтилъ соннымъ голосомъ бомбардиръ Вейтбергъ, — а то, вѣдь я не увѣренъ.

— Пойдемъ только, завтра все выяснится. Слышать, бьютъ зорю; чортъ возьми, пожалуй ужъ поздно!

Оба друга поспѣшно пошли впередъ и нѣсколько минутъ спустя вошли въ древнюю обитель Св. Агаты. Къ ихъ счастью, смотритель военной тюрьмы былъ также въ не совсѣмъ трезвомъ состояніи, а потому и не замѣтилъ какъ шатался маленькій Шварцъ. Онъ повелъ Вейтберга въ назначенную каморку и заперъ за нимъ дверь. Вейтбергъ бросался на деревянныя нары и заснулъ крѣпкамъ, мертвымъ свомъ. Тоже сдѣлалъ и бомбардиръ Шварцъ, благополучно вернувшись въ свою комнату.

IV. Въ каретѣ и въ лѣсу.

Эрихъ пережилъ мучительную минуту, пока карета нетронулась съ мѣста. Сердце въ немъ билось съ такою силой что ему казалось что незнакомая дама непремѣнно у слышитъ его біеніе. Что, если она приподниметъ пледъ! И хоть бы она скорѣе приподняла! Какое ужасное, мучительное состояніе!

Но незнакомка, казалось, ничего не подозрѣвала. Она прижалась въ самую глубь кареты, какъ разъ напротивъ Эрихв. Лицо ея было покрыто густою вуалью.

Но вдругъ она выпрямилась, ея взглядъ упалъ на Эриха и она ухватилась рукою за звонокъ, чтобы приказать лакею остановить карету.

Эрихъ понялъ что настала рѣшительная минута. Онъ медленно высвободился изъ пледа и проговорилъ тихимъ, умоляющимъ голосомъ:

— Ради Бога, сударыня, не звоните! Я не воръ, не разбойникъ. Я совершенно безвредный человѣкъ! Онъ наклонился впередъ, сложивъ руки. Она проѣзжали, въ это время, мимо большаго, ярко освѣщеннаго фонаря и лицо его, прекрасное, умоляющее лицо, озарилось полнымъ свѣтомъ.

— Умоляю васъ, сударыня, простите меня! Это была шалость, глупая, непростительная шалость, и я глубоко сожалѣю о ней!

Незнакомка опустила шнурокъ, сѣла на свое мѣсто и тихо сказала:

— Хорошо, я не буду звонить и никого не позову; я пощажу васъ. Но я хочу знать, какимъ образомъ вы вошли сюда. Прошу васъ, говорите правду. Но прежде всего скажите, кто вы?

— Я только бомбардиръ конной артиллеріи; имя мое Эрихъ Фрейбергъ.

— Я вѣрю вамъ, да и вашъ мундиръ говоритъ за васъ, отвѣтила дама слегка дрогнувшимъ голосомъ.

Хорошо что ея лицо было покрыто густою вуалью, иначе Эрихъ замѣтилъ бы какъ странно засверкали глаза при его имени.

— Я шелъ съ двумя товарищами, продолжалъ Эрихъ, — которые должны были отвести меня подъ арестъ.

— Однако, господинъ бомбардиръ, я начинаю сожалѣть что не позвонила!

— Напрасно, сударыня. Вы и не подозрѣваете какъ легко военному человѣку подвергнуться аресту, особенно при нашемъ начальникѣ. Онъ не любитъ меня и я наказанъ совершенно незаслуженно. Мои друзья сочувствовали мнѣ и мы рѣшились забыть наше горе за стаканомъ вина. Надѣюсь, сударыня, что мои слова и мой голосъ достаточно доказываютъ вамъ что я не пилъ много….

— Да, но не ваши поступки. Какъ хотите, вѣдь это непростительно что вы вошли въ мою карету!

— Вы правы, сударыня. Но, увѣряю васъ, это было сдѣлано безъ всякаго умысла. Мои товарищи сдѣлали то же самое, но они спаслись вовремя. Я вамъ все сказалъ. Еще разъ прошу васъ простить меня. А теперь, ради Бога, остановите карету и выпустите меня. Я долженъ найти своихъ товарищей, иначе они могутъ надѣлать много глупостей.

— Я охотно исполнила бы вашу просьбу, во это невозможно. Вѣдь не могу же я приказать теперь остановить карету и выпустить васъ, молодаго человѣка, въ виду моихъ служителей, которые и не подозрѣваютъ что вы здѣсь. Неужели вамъ такъ непріятно пробыть здѣсь еще нѣсколько минутъ?

Эрихъ вздрогнулъ. Ему вдругъ показалось что онъ слышалъ гдѣ-то этотъ голосъ. Но гдѣ именно, онъ никакъ не могъ вспомнить. Онъ взглянулъ на все пристально, во ничего не могъ разглядѣть. Вуаль была слишкомъ густа.

— Мы выѣдемъ сейчасъ изъ города и остановимся на нѣсколько минутъ. Мнѣ необходимо навѣстить одну особу. Вы останетесь до тѣхъ поръ въ каретѣ: это въ наказаніе. Вы хорошо знаете городъ? Не знаете ли вы, гдѣ мы теперь? Я вижу что-то похожее на замокъ или укрѣпленіе. Что это такое?

Эрихъ, не обращавшій все время никакого вниманія на направленіе по которому они ѣхали, посмотрѣлъ теперь въ окно и тотчасъ же узналъ укрѣпленіе принца Максимиліана. Онъ назвалъ незнакомкѣ укрѣпленіе.

— Итакъ, это маленькая крѣпость. Ужь не живете ли вы тамъ?

— Нѣтъ, сударыня, я живу въ другомъ концѣ города.

— Какъ тамъ наверху должно быть хорошо!… Все небо видно!… Взгляните-ка на это прекрасное звѣздное небо… Вы любите природу? Садитесь сюда ближе, отсюда виднѣе! Ахъ, сколько воспоминаній пробуждаетъ во мнѣ это небо… сколько сладкихъ и грустныхъ воспоминаній!..

Голосъ ея звучалъ тихо, мягко; онъ глубоко проникъ Эриху въ душу. И для него эти звѣзды были полны воспоминаній, тяжелыхъ, горестныхъ воспоминаній…

— Взгляните, продолжала она своимъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ, — тамъ сверкаетъ Оріонъ! Я не знаю болѣе прекраснаго созвѣздія… Оріонъ — это могучій герой, вооруженный въ непроницаемую броню, съ блестящимъ, драгоцѣннымъ поясомъ. Сколько въ немъ двойныхъ звѣздъ! говорятъ, онѣ приносятъ счастье тому… Но между ними также много туманныхъ пятенъ — о, счастливъ тотъ кто можетъ ихъ избѣжать!

И опять голосъ ея звучалъ тихо, нѣжно, глубоко грустно. Онъ смотрѣлъ на Оріона и невольно вспомнилъ ту ночь когда его убаюкивала прекрасная, молодая, страстная женщина.

— О, Кольма, Кольма!

Слова эти невольно, почти безсознательно, вырвались изъ груди Эриха. Незнакомка откинула вуаль и наклонилась къ нему. Да, Эрихъ узналъ ее, узналъ, несмотря на ея блѣдное, страдальческое лицо, узналъ ея прекрасные, все еще блестящіе глаза!

— Кольма! Кольма!

Она протянула ему обѣ руки и улыбнулась. Улыбка эта была грустная, страдальческая. Эрихъ никогда не могъ ея забыть.

— Эрихъ, мой милый Эрихъ!

Она схватила обѣ его руки, прижала ихъ къ глазамъ своимъ и зарыдала. Но не долго. Она наклонила къ себѣ его голову и, поцѣловавъ его въ лобъ, сказала:

— Ты узналъ меня, не правда ли, узналъ? Ахъ, я такъ измѣлилась, столько выстрадала! Ты узналъ меня или я сама напомнила о себѣ, говоря объ Оріонѣ? Скажи!

— Конечно, Кольма, я узналъ васъ!

Она тяжело вздохнула и, минуту спустя, прибавила:

— Вѣрю тебѣ, милый Эрихъ. Но взгляни на меня! не правда ли, я очень измѣнилась?

Дѣйствительно, она страшно измѣнилась! Это сказалъ бы всякій кто зналъ Кольму нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Кольма, прежняя Кольма — это была дикая, страстная, чудно прекрасная женщина! Она была тогда въ полной силѣ, гордая сознаніемъ своего генія, невозмутимая, безстрашная, своевольная… А теперь, теперь и тѣни не было прежней Кольмы! Эриху не вѣрилось чтобъ это была та же самая гордая, смѣлая наѣздница, которая нѣсколько лѣтъ тому назадъ приводила тысячи людей въ бѣшеный восторгъ. Правда, черты ея лица еще сохранили слѣды прежней рѣдкой красоты, но только слѣды. Не измѣнились только ея прекрасные, черные глаза.

Въ первую минуту когда она заговорила съ Эрихомъ, лицо ея запылало отъ сильнаго волненія и это придало ему нѣкоторую жизнь. Но теперь, когда она, немного успокоившись, откинулась назадъ въ уголъ кареты, теперь она показалась Эриху такою блѣдною, изнуренною, такою страдалицей что глаза его наполнились слезами. Онъ схватилъ ея маленькую, все еще прекрасную руку и тихо зарыдалъ.

— Полно, Эрихъ, успокойся. Я такъ рада видѣть тебя, къ чему слезы? они только омрачаютъ радость нашего свиданія. Да и не все ли равно! Я умру скоро, но вѣрь мнѣ, я не сожалѣю объ этомъ. Я слишкомъ много испытала горя въ этой жизни… Я устала, Эрихъ…

— Ахъ, Кольма, не говорите такъ! Вы еще поправитесь. Вы измѣнились, это правда, но вѣдь вы были, вѣроятно, очень больны.

— Ты знаешь, Эрихъ, причину моей болѣзни. Меня спасли тогда, во я все-таки должна умереть, умереть, перестрадавъ нѣсколько лѣтъ… Но довольно объ этомъ. У меня есть огорченія и заботы болѣе важныя. Я ищу Бланду. Мнѣ говорили что ея жизнь также не красна.

— Бланду? Я видѣлъ ее нѣсколько дней тому назадъ!

— Случайно, или ты видишься съ нею часто?

— Нѣтъ, я видѣлъ ее всего два раза, да и то совершенно случайно. Въ первый разъ я даже не былъ вполнѣ увѣренъ она ли это. Наша батарея возвращалась домой съ ученья и мы проѣзжали мимо цѣлой толпы молодыхъ дѣвушекъ, гулявшихъ со своими наставницами. Мы почти уже проѣхали мимо ихъ, когда одинъ изъ офицеровъ сказалъ другому: „Не знаешь ли ты кто эта молодая, прелестная блондинка? Она смотрѣла такъ пристально на насъ.“ Я быстро обернулся и мнѣ показалось что я вижу Бланду.

— Это вѣроятно и была она, и должно-быть, узнавъ тебя, остановилась. Это похоже на нее и я знаю что она никогда не забудетъ тебя.

— Какъ я счастливъ, если это правда! Затѣмъ я видѣлъ ее нѣсколько дней тому назадъ. Но я не могъ тогда подойти къ ней. Она, при мнѣ, сѣла въ коляску и уѣхала.

— Ты, вѣроятно, ошибся, отвѣтила Кольма и на лицѣ ея выразилось сильное безпокойство. — Она гуляла одна или съ другими дѣвицами?

— Нѣтъ, одна. Не думаю также чтобъ она ѣхала на прогулку. Коляска была простая, наемная, голубая, съ красными колесами. Я замѣтилъ также что прежде нежели Бланда сѣла въ нее, къ ней прикрѣпили небольшой сундукъ.

— Неужели я опоздала? Нѣтъ, быть не можетъ. Я, вѣроятно, узнала бы, еслибы графиня Зеефельдъ взяла ее такъ скоро изъ пансіона… Ужь не предупредилъ ли меня господинъ Рено? Можетъ-быть. Ахъ, Господи, какъ мы ѣдемъ медленно!

Карета остановилась и лакей, взявъ отъ Кольмы визитную карточку, отправился долойить о ней директрисѣ.

— Ты свободенъ! Но обожди меня немного. Останься въ каретѣ; я не заставлю тебя долго ждать.

Она вышла изъ кареты и направилась къ зданію пансіона. Она шла медленно, вся согнувшись впередъ. Эрихъ глядѣлъ на нее грустно, глубоко сожалѣя ее. Онъ взглянулъ и зданіе пансіона: все было темно, тихо, будто темъ никто не жилъ.

Кольма, въ сопровожденіи дворецкаго, прошла дворъ и взошла на слабо освѣщенную лѣстницу. Ее поразила странная тишина царившая всюду. Ей не вѣрилось чтобъ это былъ пансіонъ молодыхъ дѣвицъ. Ее ввели въ небольшую, изящную комнату и просили немного подождать.

Нѣсколько минутъ спустя вошла гжа фонъ-Вельмеръ, начальница пансіона, и съ нѣкоторымъ смущеніемъ попросила незнакомку присѣсть.

— Если вы пріѣхали сюда чтобъ опредѣлить какую-нибудь молодую особу, то пріѣхали вы напрасно, сказала она поспѣшно. — Пансіонъ для дѣвицъ высшаго круга закрытъ уже нѣсколько дней тому назадъ. Дѣвицы всѣ возвратились къ своимъ роднымъ. Герцогиня намѣрена, въ послѣдствіи, опять открыть этотъ пансіонъ, конечно, на другихъ началахъ, во до этого вамъ придется еще долго ждать.

Кольма терпѣливо выслушала бывшую начальницу и опросила:

— Гдѣ же теперь находится Бланда Прайсъ?

— Здѣсь, въ пансіонѣ, была одна наставница, въ которой я, къ сожалѣнію, очень ошиблась, — это мамзель Штёккель. Она очень добрая, честная особа и Бланда ее очень полюбила. Вотъ она-то и предложила Бландѣ переѣхать къ ней, пока ты же устроится. Къ сожалѣнію, я не могу сказать навѣрно гдѣ живетъ мамзель Штёккель, но я полагаю что она находится въ настоящее время у своего старшаго брата, лѣсничаго. Онъ живетъ недалеко отсюда, въ небольшомъ охотничьемъ замкѣ. Вы въ полчаса доѣдете туда.

— Благодарю васъ, сударыня, сухо проговорила Кольма. Фонъ-Вельмеръ вѣжливо проводила ее до самаго подъѣзда.

Ночь была тихая, лунная. Они ѣхали по лѣсу. Такъ прояло около получаса. Карета остановилась предъ высокими деревянными воротами. Послышался дай собакъ, ворота отворились и громкій голосъ спросилъ: кто тамъ и чего желаютъ?

— Здѣсь живетъ лѣсничій Штёккель? спросила Кольма.

— Здѣсь, только его нѣтъ теперь дома.

— Нельзя ли въ такомъ случаѣ видѣть его сестру или молодую особу которая гоститъ у нихъ?

— Вотъ оно что, ласково отвѣчалъ голосъ, — гостья-то должно-быть знала что вы пріѣдете. Она оказала давеча сестрѣ барина: посмотри, у насъ будутъ сегодня гости.

— Можно въѣхать во дворъ? спросилъ кучеръ.

— Трудновато. Вишь какъ темно, а ворота-то узки.

— Ну такъ я останусь здѣсь,

Кольма и Эрихъ отправились къ охотничьему замку. Это былъ прелестный маленькій замокъ, съ высокими зубчатыми башенками.

Имъ послышалась тихіе, нѣжные звуки цитры. Въ ту же минуту отворилась предъ ними дверь и они очутились на порогѣ большой, ярко освѣщенной залы. Они остановились, точно пораженные: то что они уводили было до того неожиданно, прекрасно и сказочно что у Эриха сердце сильно забилось и ему еще разъ почудилось что онъ видитъ прекрасный волшебный сонъ. Комната была большая, осьмиугольная. По стѣнамъ висѣли разныя охотничьи принадлежности, оленьи рога и всевозможныя оружія. Большой, высокій каминъ ярко пылалъ. Съ потолка спускалась изящная розовая лампа и ея свѣтъ смѣшивался со свѣтомъ огня горѣвшаго въ каминѣ. Изъ высокаго готическаго окна проникали яркіе лучи мѣсяца и еще болѣе освѣщали комнату. Вся стѣна, около камина, была такъ густо покрыта плющемъ что образовала прелестную, густую бесѣдку. Въ этой бесѣдкѣ, вся освѣщенная пламенемъ камина, сидѣла въ мягкихъ креслахъ прелестная молодая дѣвушка съ свѣтлыми, вьющимися волосами. Она задумчиво смотрѣла на огонь. У ногъ ея, положивъ къ ней на колѣни голову, лежала громадная охотничья собака. Недалеко отъ молодой дѣвушки сидѣла другая, тоже молодая, и пряла. Наконецъ, въ самомъ углу залы, сидѣлъ кто-то, разглядѣть его было трудно, и игралъ на цитрѣ.

Кольма тихо отошла отъ порога и подошла къ камину. Молодая прелестная дѣвушка, замѣтивъ ее, устремила на нее изумленный взглядъ. Но вдругъ лицо ея вспыхнуло несказанною радостью, она бросилась къ Кольмѣ и начала ее обнимать горячо, страстно.

— Ахъ, Кольма, Кольма, какъ я рада тебѣ видѣть!

Эрихъ стоялъ въ тѣни и съ нѣмымъ восторгомъ смотрѣлъ на Бланду. Нѣтъ, такой прекрасною, такой изящною не думалъ онъ ее увидѣть! Нѣтъ, это была не прежняя маленькая» робкая дѣвочка, не прежняя Бланда!

— Посмотри, Бланда, сюда; развѣ ты не узнаешь его? спросила Кольма, подводя Бланду къ Эриху.

— О, нѣтъ, узнаю, отвѣчала Бланда, протягивая ему обѣ руки и устремивъ на него горячій, счастливый взглядъ. Затѣмъ она вдругъ наклонилась къ нему, подставила ему для поцѣлуя свой лобъ и продолжала:

— Поцѣлуй меня точно также какъ я поцѣловала тебя, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, прощаясь съ тобою. Эрихъ, я такъ рада видѣть тебя!

Звуки цитры вдругъ замолкли, не докончивъ начатую мелодію. Бланда подошла къ молодой женщинѣ которая пряла, обхватила ее рукою и подвела къ Кольмѣ и Эриху.

— Взгляни, сказала она, — вотъ мой другъ и моя покровительница съ дѣтскихъ лѣтъ, а это мой другъ и мой покровитель, я его очень уважаю, очень люблю; а это, Кольма, продолжала она обнявъ другою рукой Кольму, — это моя добрая, дорогая Штёккель, моя наставница и другъ, которая пріютила меня у себя.

Мамзель Штёккель вѣжливо поклонилась Эриху и устремила на него проницательный взглядъ. Бланда, замѣтивъ это, засмѣялась и весело сказала:

— Да, это тотъ самый! Это изъ-за него я тогда остановилась, а фрейлейнъ фонъ-Квадде еще такъ сердилась! А онъ проѣхалъ тогда мимо, не обративъ на меня никакого вниманія!

— Нѣтъ, Бланда, я узналъ васъ, хотя не былъ вполнѣ увѣренъ что это вы. Я даже не подозрѣвалъ что вы находились въ томъ пансіонѣ! Я узналъ объ этомъ только тогда когда вы уѣзжали въ голубой коляскѣ.

— Ты видѣлъ меня, но гдѣ же? Я никого не замѣтила.

— Я видѣлъ васъ изъ небольшой крѣпости, на возвышеніи, противъ самаго пансіона.

— Съ крѣпости? Глаза ея приняли серіозное, мрачное выраженіе. — Значитъ, ты жилъ тамъ наверху, значитъ ты часто смотрѣлъ въ садъ?

— Нѣтъ, Бланда, я только навѣщалъ своего друга, который жилъ тамъ. Я увидѣлъ васъ совершенно случайно.

— Такъ это было только случайно! Она тихо вздохнула, будто сбрасывая съ себя какую-то тяжесть. Глаза ея засіяли яснымъ, радостнымъ свѣтомъ.

— Подойдите сюда, Іосифъ, сказала Бланда молодому человѣку сидѣвшему въ углу, — я хочу представить васъ друзьямъ моимъ.

— Это единственный сынъ моего брата, замѣтила мамзель Штёккель, въ то время какъ Іосифъ медленно подходилъ къ камину, за которымъ сидѣло все общество.

Іосифъ былъ высокій, стройный молодой человѣкъ лѣтъ девятнадцати. На лицѣ его было какое-то особенное, странное выраженіе страданія. Онъ поклонился присутствующимъ какъ-то робко, неловко. Бланда похвалила его игру на цитрѣ. Онъ слушалъ ее, устремивъ на нее горячій, умоляющій взглядъ, хотѣлъ что-то сказать, но никакъ не могъ, и тихо, неровно пошелъ назадъ въ свой уголъ. Всѣ замѣтили что правая нога его слегка дрожала, когда онъ шелъ, будто она причиняла ему сильныя страданія.

Нѣсколько минутъ спустя вошелъ въ комнату лѣсничій. Онъ видимо изумился увидѣвъ у себя гостей. Нельзя также сказать чтобъ онъ обрадовался имъ.

— Я уже думалъ, увидя карету, что ко мнѣ пріѣхалъ главный егермейстеръ, сказалъ онъ нѣсколько рѣзко и громко. Затѣмъ онъ подошелъ къ камину и началъ грѣть свои руки. Онъ, казалось, не обращалъ никакого вниманія на общество находившееся въ его комнатѣ.

Мамзель Штёккель обождала нѣсколько минутъ и сказала брату:

— Эта дама пріѣхала повидаться съ Бландой.

— Въ такое позднее время! коротко отвѣтилъ онъ. — Чего вы еще желаете, сударыня?

— Мнѣ необходимо переговорить съ вами, господинъ лѣсничій.

— Очень хорошо. Я до ужина свободенъ и къ вашимъ услугамъ.

Мамзель Штёккель быстро встала съ своего мѣста и вышла изъ комнаты въ сопровожденіи Бланды и Эриха.

— Вы были такъ добры что пріютили у себя въ домѣ Бланду, которую я люблю какъ сестру, какъ дочь свою. Я очень вамъ благодарна и сумѣю вамъ это доказать.

— Сестра моя меня объ этомъ просила. Я не былъ противъ этого, такъ какъ зналъ что обѣ онѣ не намѣревались остаться здѣсь слишкомъ долго. Извините меня, сударыня, что я говорю немного рѣзко. Но дѣло въ томъ что я не могу держать у себя долго постороннихъ людей; иначе, сейчасъ же пойдутъ разные толки и сплетни. Я все это передалъ сестрѣ. Она поняла меня и останется здѣсь очень короткое время. Куда дѣнется другая, этого я не знаю.

— Я возьму ее къ себѣ. Если она стѣсняетъ васъ, я увезу ее сегодня же вечеромъ.

Кольма произнесла послѣднія слова дрожащимъ, взволнованнымъ голосомъ. На лицѣ ея появилась опять яркая краска.

— Ну, особенно я не тороплюсь, отвѣтилъ лѣсничій, устремивъ мрачный, недовольный взглядъ въ уголъ гдѣ сидѣлъ его сынъ. Іосифъ, будто не обращая никакого вниманія на отца и на Кольму, продолжалъ наигрывать какую-то грустную, тихую мелодію.

— Послушай, Іосифъ, вскричалъ лѣсничій, обращаясь къ сыну, — неужели ты не въ состояніи сыграть что-нибудь повеселѣе! Жизнь и такъ не радостна! Еще разъ повторяю вамъ, сударыня, что я не особенно тороплюсь. Она можетъ остаться здѣсь пока останется сестра.

— Мнѣ, дѣйствительно, было бы трудно взять молодую дѣвушку сегодня съ собою. Потому я вамъ очень благодарна. Я буду спокойна, зная что она находится подъ присмотромъ и покровительствомъ вашей сестры. Еще разъ благодарю васъ.

— Не за что! Услуга не велика! Будь у меня въ домѣ все въ порядкѣ, я былъ бы можетъ-быть очень радъ присутствію Бланды, но… но лучше если ея здѣсь не будетъ… Намъ лучше уединеніе, — продолжалъ онъ тихо, устремивъ глаза на огонь: — уединеніе здѣсь необходимо, а то имъ овладѣваютъ разныя невозможныя и неосуществимыя мысли… Пусть онъ остается при своей цитрѣ!

Кольма очень хорошо понимала на кого и на что лѣсничій намекалъ. Она взглянула въ ту сторону гдѣ сидѣлъ Іосифъ. Бѣдный юноша пересталъ играть и задумчиво смотрѣлъ на свою цитру.

— Да, продолжалъ лѣсничій, кивнувъ головой и такъ тихо что одна Кольма могла разслышать его слова, — его мать была такая же мечтательница. Онъ весь въ нее… Она была нервная, страстная женщина, фантазерка. Вотъ отчего испугъ такъ сильно подѣйствовалъ на нее когда она была имъ беременна, и вотъ почему онъ родился преждевременно. Ей не слѣдовало быть женою охотника. Однажды на охотѣ меня сильно ранили и принесли домой окровавленнаго, безчувственнаго. Она, завидѣвъ меня, вскрикнула и упала…. Онъ тогда и родился. Вы видите, онъ довольно разуменъ, но слабъ, болѣзненъ и не можетъ сказать сряду шести словъ. Это меня сильно огорчаетъ. Вотъ отчего я угрюмъ и нелюдимъ. Теперь вы все знаете, прошу васъ не осудите меня за прежнюю рѣзкость. На сегодняшній вечеръ вы моя дорогая гостья. Однако, куда это они дѣлись? продолжалъ онъ заглядывая въ дверь.

— Я пойду за ними, быстро отвѣтила Кольма и не дождавшись отвѣта поспѣшно вышла изъ комнаты. Она была довольна что ея разговоръ съ лѣсничимъ окончился и боялась чтобъ онъ не задержалъ ея.

Лѣсничій подошелъ къ камину и началъ мѣшать уголья. Когда онъ приподнялъ голову, то увидѣлъ что Іосифъ стоялъ подлѣ него, устремивъ оживленный, полный безпокойства взглядъ.

— Чего ты хочешь, Іосифъ? спросилъ лѣсничій необыкновенно мягкимъ голосомъ.

Юноша взглянулъ на дверь, потомъ опять устремилъ свои глаза на отца. Все это сопровождалось движеніемъ его указательнаго пальца. Потомъ, прижавъ свою руку къ груда отца, онъ тихо проговорилъ:

— Вы…. говорили…

— Да, я разговаривалъ съ тою дамой; такъ что же?

— Здѣсь…. остаться.

— Кто долженъ остаться здѣсь? Та чужая дама?

Іосифъ покачалъ отрицательно головой.

— Слѣдовательно должна остаться твоя тетя Катерина?

— Да, и….

— Послушай, Іосифъ, вѣдь ты кажется слышалъ мой разговоръ съ тою дамой?

Молодой человѣкъ кивнулъ головой и положилъ указательный палецъ правой руки поперекъ лѣвой.

— Ты слышалъ? Худо только то что ты слышалъ половину, хотя и совсѣмъ не долженъ былъ слышать. Ну, да я самъ виноватъ: я прервалъ твою игру. Послушай, я повторю тебѣ то что сказалъ той дамѣ. Я сказалъ ей что чѣмъ скорѣе она отвезетъ отсюда Бланду, тѣмъ лучше. Она не нужна намъ. Ты недоволенъ этимъ?

По лицу Іосифа пробѣжало какое-то судорожное, страдальческое выраженіе. Глаза его засіяли и онъ тихо проговорилъ:

— Счастливъ… буду…

— Полно, Іосифъ, перестань. Старикъ улыбнулся какъ-то грустно, принужденно. — Тебѣ счастья хочется? Но развѣ это возможно? Сравни ее съ собою! Да и что она намъ? Она пріѣхала сюда совершенно неожиданно и скоро уѣдетъ. Что ты качаешь головой? Развѣ она не пріѣхала сюда неожиданно?

— Нѣтъ, нѣтъ! Іосифъ проговорилъ эти слова скоро, внятно.

— Какъ нѣтъ? Развѣ ты зналъ что она пріѣдетъ, или ты видѣлъ ее прежде?

— Да, да.

— Господи! Да гдѣ же?

Юлота вмѣсто отвѣта слегка провелъ рукой по своему лицу и весело, счастливо улыбнулся. Отецъ никогда еще не видѣлъ на лицѣ его такого веселаго, яснаго выраженія. Онъ отвернулся и грустно, мрачно взглянулъ на огонь.

— Гдѣ же ты видѣлъ ее?

Іосифъ подошелъ къ окну и, взявъ оттуда открытую книгу, подалъ ее отцу. Это были иллюстрованныя народныя сказки. Картины были очень хороши. Лѣсничій увидѣлъ предъ собою изображеніе «спящей красавицы». Картина изображала спящую красавицу; у ногъ ея лежала большая, прекрасная охотничья собака. Іосифъ былъ правъ: изображеніе спящей красавицы имѣло дѣйствительно странное, поразитѣльное сходство съ прелестною Бландой.

Лесничій, осмотрѣвъ внимательно картину, возвратилъ сыну книгу.

— Такъ это она, и ты здѣсь ее видѣлъ? Но вѣдь «это» остается здѣсь. А та, та такая же сказочная принцесса…. Было бы лучше еслибъ она не пріѣзжала сюда. Слушай….

Дверь отворилась и общество вернулось. Впереди всѣхъ шла Бланда. Она была въ эту минуту удивительно хороша. Вокругъ ея прекрасныхъ свѣтлыхъ волосъ лежалъ вѣнокъ изъ свѣжихъ дикихъ виноградныхъ листовъ. Лицо ея раскраснѣлось, въ глазахъ свѣтилась глубокая, безконечная радость. Рядомъ съ ней шла охотничья собака. Затѣмъ слѣдовала Кольма съ хлѣбомъ, мамзель Штёккель съ жаркимъ и, наконецъ, Эрихъ нагруженный тарелками, вилками и ложками. Лѣсничій въ первую минуту нахмурилъ брови и окинулъ вошедшихъ сердитымъ, недовольнымъ взглядомъ. Но мало-по-малу лицо его прояснилось и онъ началъ съ ласковою улыбкой наблюдать за молодежью которая накрывала столъ. Іосифъ при видѣ Бланды остановился точно вкопанный. Но потомъ онъ быстро вернулся въ свой уголъ и началъ играть на цитрѣ. Странная это была мелодія: въ ней слышались и радость и горе, и смѣхъ и слезы. Будто кто-то глубоко страдалъ и въ этомъ же страданіи находилъ себѣ наслажденіе и отраду.

Было уже десять часовъ когда кончили ужавать. Кольма встала и протянула лѣсничему руку.

— Ты уѣзжаешь? спросила ее Бланда. Она обняла Кольму и прижавъ къ ея груди свою прекрасную головку, тихо повторила: — Ты уходишь такъ рано!

— Я скоро вернусь; можетъ-быть завтра.

— И все-таки мнѣ такъ тяжело разстаться съ тобою! Я еще никогда въ жизни не была такъ счастлива какъ сегодня. Но вѣдь ты скоро пріѣдешь, не правда ли? И ты, Эрихъ, также? Вѣдь ты придешь завтра? обратилась она къ нему.

— Нѣтъ, завтра я не могу придти, но я скоро буду здѣсь. Бланда печально опустила голову.

Тогда Эрихъ взялъ ее за руки и началъ ихъ горячо цѣловать. Іосифъ, сидѣвшій въ своемъ углу, видѣлъ это и глаза его засверкали жгучимъ, мрачнымъ огнемъ. Лѣсничій, взявъ со стола свою фуражку, собирался проводить своихъ гостей. Мамзель Штёккель подошла къ Бландѣ и обнявъ ее, тихо сказала ей:

— Не горюйте, милая Бланда, они вѣдь скоро пріѣдутъ сюда. Васъ хотятъ отнять у меня. Мнѣ будетъ грустно безъ васъ; я такъ привыкла къ вамъ!

Іосифъ услышавъ эти слова кивнулъ нѣсколько разъ сильно головой. Но никто этого не замѣтилъ. Никто также не замѣтилъ что онъ послѣдовалъ за всѣми, спрятался въ нишѣ высокой каменной стѣны и оттуда наблюдалъ за Бландой, освѣщенной полнымъ луннымъ свѣтомъ.

Карета осторожно спустилась съ высокаго холма на которомъ стоялъ охотничій замокъ, и нѣсколько минутъ спустя они въѣхали въ темный, густой лѣсъ. Кольма сидѣла въ углубленіи кареты и молчала. Эрихъ началъ говорить о томъ, какъ понравилось ему тамъ наверху, какое сильное впечатлѣніе произволъ на него этотъ чудный вечеръ. Онъ говорилъ о Бландѣ, о ея красотѣ, граціи, говорилъ восторженно. Кольма все слушала его молча и вдругъ, склонивъ голову на руки, сильно, страстно зарыдала.

— Ахъ, Эрихъ, Эрихъ, ты не виновенъ въ моихъ слезахъ, какъ не виновна и Бланда; всему причиной онъ, этотъ ненавистный графъ Зеефельдъ!… Онъ отравилъ мою жизнь, онъ разбилъ ее!… Но не жаль мнѣ жизни, не объ этомъ я плачу!… Не все ли равно: проживу я еще два дня или тридцать лѣтъ…. Я никогда не знала радости, не знала счастья. Оттого и жизнь никогда не была мнѣ мила и дорога. Вспомни тотъ вечеръ когда я неслась на дикомъ конѣ и своимъ лассо ловила венгерскую степную лошадь…. Я видѣла; тысячи людей смотрѣли тогда на меня, слѣдили за каждымъ моимъ движеніемъ, молчаливые и блѣдные. Они боялись и дрожали за меня. А въ чемъ была моя сила? Въ томъ что я не любила жизни, не боялась смерти! Нѣтъ, я находила даже невыразимое наслажденіе въ этомъ сознаніи что я между жизнью и смертью!

— Кольма, какія печальныя мысли! Вѣдь мы теперь всѣ свидѣлись опять и мы счастливы. Я говорю «мы», потому что я принадлежу къ вамъ. Я былъ одинокъ, сирота, а теперь я счастливъ, потому что люблю васъ обѣихъ и знаю что любимъ вами.

— Ахъ, Эрихъ, вотъ это то свиданіе и заставляетъ меня такъ глубоко страдать. Я боюсь, Эрихъ, боюсь, проговорила она съ выраженіемъ такой глубокой душевной муки что Эрихъ невольно вздрогнулъ, — что мы видимся въ послѣдній разъ…. Я разстанусь съ вами скоро, разстанусь на вѣки.

— Кольма, какъ вы можете такъ говорить!

— Я говорю правду. Я чувствую что мой конецъ близокъ. Я знаю, Эрихъ, что ты испугался, завидѣвъ меня сегодня. А между тѣмъ я еще была оживлена сегодня; я видѣлась съ графомъ Зеефельдомъ.

— Вы говорили съ нимъ?

— Да. Этотъ разговоръ глубоко взволновалъ меня. А потомъ свиданіе съ тобою, съ Бландою. Сегодня я еще бодра, могу еще говорить, а завтра…. Еслибы ты зналъ, Эрихъ, какіе грустные, мучительные часы провожу я иногда на своемъ креслѣ. Я едва нахожу силъ дышать, говорить.

— Кольма, вѣдь это ужасно.

— А между тѣмъ я должна жить. Я необходима Бландѣ: она совершенно одинока. Да, я нужна ей, нужна еще тебѣ.

Онъ нагнулся къ ней, схватилъ ея горячія, влажныя руки и горячо прижалъ ихъ къ своимъ губамъ. Она тихо отняла ихъ, обхватила его голову и скрыла на ней свое пылающее лицо.

— Меня страшитъ, Эрихъ, мысль что я можетъ-быть вижу васъ въ послѣдній разъ. Я нужна Бландѣ, но я не виновата если теперь уже поздно…. Когда графиня Зеефельдъ взяла Бланду подъ свое покровительство, мнѣ объявили что я должна навсегда отречься отъ нея, что отъ этого зависитъ вся ея будущность, все ея счастье. Я не задумалась ни на минуту. Я дорожила счастьемъ Бланды. Я избѣгала ее, дѣлала видъ что забыла ее. Недавно я получила другое извѣстіе. Мнѣ объявили что ошиблись въ Бландѣ, что отъ нея отказываются и что я, если хочу, могу сама принять на себя заботу о ней. Еслибы ты зналъ какъ это извѣстіе поразило меня. Я забыла свои страданія, свою тоску и поспѣшала сюда. Теперь я должна разказать тебѣ о моемъ свиданіи съ этимъ — съ этимъ человѣкомъ который разбилъ и погубилъ всю мою жизнь. Я пріѣхала сюда и написала ему что мнѣ необходимо переговорить съ нимъ. Я не подписалась и онъ не зналъ отъ кого письмо. Я назначила свиданіе въ томъ отелѣ. Онъ пріѣхалъ и, увидѣвъ меня, поблѣднѣлъ какъ смерть…. Я встрѣтила его просто, будто между нами ничего не было, будто я не знала его. И это, кажется, еще сильнѣе поразило и уничтожило его. Я уже не видѣла больше предъ собою прежняго легкаго, тщеславнаго, гордаго аристократа; онъ, видимо, глубоко страдалъ…. Я спросила его не знаетъ ли онъ чего-нибудь о Бландѣ. Онъ объявилъ что ничего о ней не знаетъ, что не вмѣшивается въ дѣла своей тетки; однако, я ему не повѣрила.

— Вы были правы! вскричалъ глубоко взволнованный Эрихъ. — Онъ зналъ о Бландѣ и зналъ отъ меня!

— Отъ тебя?

Эрихъ разказалъ ей въ нѣсколькихъ словахъ какъ онъ нашелъ въ ту роковую ночь бумаги графа Зеефельда, какъ онъ вернулъ ихъ, оставивъ при себѣ только одинъ запечатанный конвертъ. Онъ разказалъ также содержаніе писемъ адресованныхъ на имя графа Дагоберта Зеефельда.

— Не знаю, Кольма, хорошо ли я поступилъ, удержавъ при себѣ этотъ запечатанный конвертъ. Но мнѣ все казалось что эти бумаги имѣютъ большое значеніе для Бланды. Хорошо ли я поступилъ?

— Да, ты поступилъ хорошо. Жаль только что ты возвратилъ ему тѣ письма. Однако мы въѣзжаемъ въ городъ, Эрихъ, и должны будемъ скоро разстаться.

— Не могу ли я видѣть васъ завтра, Кольма?

— Это невозможно. Я должна вернуться домой и устроитъ свои дѣла. Затѣмъ я перевезу Бланду къ себѣ. Я устрою ея судьбу и ея счастье!

— Прощай, Эрихъ, мы скоро увидимся.

Она приказала кучеру остановить карету. Эрихъ выскочилъ на дорогу и подошелъ къ самымъ дверцамъ. Она обняла его крѣпко, устремила на него свои прекрасные, влажные отъ слезъ глаза та поцѣловала его въ лобъ, въ глаза и въ губы.

— Прощай, Эрихъ, прощай мой милый, мой дорогой, мой братъ! Прощай, мы скоро увидимся!

VI. Мелочи жизни.

Маленькому бомбардиру Вейтбергу приходилось довольно часто сидѣть подъ арестомъ. Но никогда еще наказаніе не прошло для него такъ легко и такъ быстро, какъ въ этотъ разъ. Едва онъ легъ на деревянныя жесткія нары какъ немедленно заснулъ. Ночью онъ разъ проснулся и, почувствовавъ сильный холодъ, вынулъ изъ кармана бутылку вина, выпилъ ее и вслѣдъ затѣмъ снова погрузился въ крѣпкій сонъ. Солнце уже давно взошло когда онъ проснулся.

— Экой холодъ, чортъ возьми! раздался голосъ рядомъ съ нимъ. Второй голосъ, также недалеко, началъ подражать крику пѣтуха, а третій голосъ принялся декламировать стихи.

— Сколько дней осталось тебѣ?

— Два дня; шесть прошло.

— Счастливецъ, проговорилъ какой-то другой жалобный голосъ, — счастливецъ: онъ кончаетъ, а я только начинаю: мнѣ предстоитъ сидѣть здѣсь еще десять дней.

— Бр-р-р-р….

Бомбардиръ Вейтбергъ хорошо слышалъ всѣ эти голоса, но видѣть никого не могъ, такъ какъ всѣ заключенные сидѣли по одиночкѣ. Разговоры эти продолжались не долго. Они были строго запрещены. Вдругъ дверь его каморки отворилась, и на порогѣ показался тюремный сторожъ.

— Вы должно-быть очень нужны имъ, проворчалъ онъ сердито. — Чортъ знаетъ какую рань подняли меня! Меня, стараго, заслуженнаго солдата! Эта артиллерія всегда воображаетъ что она что-то особенное. Ну, выходи скорѣе; успѣешь еще обчиститься и выправиться.

Тюремный сторожъ, произнося эти слова, направился вдоль корридора, шлепая своими широкими изношенными туфлями.

— Я непремѣнно добьюсь, ворчалъ онъ, — чтобы никого же впускали сюда послѣ восьми часовъ вечера и не выпускали до полудня. Выдумали тоже играть нами! Непремѣнно доложу объ этомъ по начальству — начальство не любитъ шутитъ.

Внизу ихъ встрѣтилъ бомбардиръ Шварцъ, который передалъ тюремному сторожу приказъ объ освобожденіи арестанта.

— Э-э-э, проговорилъ старикъ, прочитавъ приказъ и окинувъ Вейтберга злобнымъ взглядомъ. — Какъ тебя зовутъ?

— Вейтбергъ, отвѣтилъ бомбардиръ, не обращая никакого вниманія на нетерпѣливыя движенія своего товарища. Онъ совсѣмъ забылъ что сидѣлъ подъ арестомъ подъ именемъ бомбардира Фрейберга.

— Посмотри-ка сюда, Вейтбергъ, посмотри, сынъ мой! Что здѣсь написано, чье имя стоитъ? Стоитъ имя Фрейберга! Эй, эй, эй, попался же ты въ западню! Такъ вы вотъ что выдумали; выдумали играть со мною, со старымъ заслуженнымъ солдатомъ! Я помню того Фрейберга Я только вчера выпустилъ его изъ-подъ ареста. Непремѣнно доложу объ этомъ въ комендантскомъ управленіи. Маршъ, назадъ въ коморку!

— Хорошо же! вскричалъ энергически бомбардиръ Шварцъ. Сажайте и запирайте его, а я отправляюсь къ господину капитану. Онъ допроситъ васъ отчего вы не хотите выпустить сегодня изъ-подъ ареста бомбардира Фрейберга, если вчера впустили его сюда подъ этимъ же самымъ именемъ!

— Это мы сейчасъ увидимъ! вскричалъ озлобленный сержантъ, подбѣгая къ своимъ бумагамъ и принимаясь искать приказъ объ арестѣ Фрейберга. Онъ внимательно прочиталъ его.

— Здѣсь написано «бомбардиръ Фрейбергъ». Какъ ты назвался вчера?

— Фрейбергомъ, господинъ инспекторъ.

— Чортъ тебя побери! Онъ назвался иначе, но мнѣ это все равно, рѣшительно все равно. Я не хочу сердиться съ самаго утра. Убирайтесь вонъ!

Оба товарища, счастливые тѣмъ что такъ легко отдѣлались, поспѣшно вышли изъ бывшаго монастыря Св. Агаты и принялись отыскивать настоящаго Фрейберга. Но Эрихъ будто предвидѣлъ случившееся. Вернувшись ночью въ городъ, онъ отправился на почтовую станцію, вошелъ въ пріемную и усѣлся на мягкій, старый диванъ, будто ожидая кого-нибудь. Вскорѣ онъ заснулъ крѣпкимъ, живительнымъ сномъ. Прошло нѣсколько часовъ. Начало свѣтать. Вдругъ раздался рѣзкій звукъ почтоваго рожка, и къ станціи подъѣхала почтовая карета. Звукъ рожка разбудилъ Эриха. Онъ вышелъ со станціи. Голова его была занята самыми разнообразными, странными мыслями. Онъ поспѣшилъ въ небольшую табачную лавку, находившуюся недалеко отъ его казармъ. Онъ зналъ что товарищи его приходили сюда каждое утро, и рѣшился обождать здѣсь бомбардира Шварца или Вейтберга. Дѣйствительно, полчаса спустя вошли въ лавочку оба товарища. Эрихъ принялся ихъ горячо благодарить.

— Однако, Фрейбергъ, сказалъ маленькій Шварцъ, — я начинаю убѣждаться въ томъ что капитанъ фонъ-Мандерфельдъ былъ правъ, назвавъ тебя кутилой и опаснымъ человѣкомъ. Куда ты скрылея вчера? Право, не будь вчера со мной добрый Вейтбергъ, я не зналъ бы какъ выпутаться изъ бѣды.

— Я разкажу тебѣ когда-нибудь все подробно. А теперь я очень усталъ и мнѣ холодно. Я пойду явлюсь и затѣмъ прилягу на часокъ.

Примѣру Эриха послѣдовали и его товарищи: всѣ трое улеглись спать.

Настало утро и всѣхъ позвали на перекличку.

— Послушайте, Фрейбергъ, сказалъ Эриху вахмистръ Пинкель, — совѣтую вамъ не возражать больше господину капитану, особенно сегодня. Сегодня длинный Вибертъ выпущенъ изъ лазарета, и капитанъ увидавъ его израненное лицо вѣроятно страшно разсердится.

— Но какое мнѣ дѣло до лица длиннаго Виберта?

— Ну, объ этомъ и говорить не стоитъ. По мѣстамъ.

Капитанъ явился. Замѣтивъ обезображеннаго Виберта, онъ принялся сердито покручивать кончики своихъ длинныхъ усовъ и устремилъ на Эриха пронизывающій, злобный взглядъ. Эрихъ подошелъ къ нему и доложилъ что вышелъ изъ-подъ ареста.

— Надѣюсь что это наказаніе принесетъ вамъ пользу. Надѣюсь также что вы перестанете пьянствовать.

— Точно такъ, господинъ капитанъ.

— Вообще совѣтую вамъ измѣниться и исправиться. Я былъ до сихъ поръ снисходителенъ къ вамъ; теперь буду строгъ и взыскателенъ. Совѣтую вамъ также относиться болѣе дружзски къ вашимъ товарищамъ. Слышите?

— Слышу, господинъ капитанъ.

Перекличка кончилась. Эрихъ и его товарищи вернулись въ свою комнату. Бомбардиръ Вибертъ подошелъ къ своему шкафу и началъ разсматривать замокъ.

— Придется заказать себѣ другой ключъ. Очевидно что кто-то лазилъ въ мой шкафъ.

Слово «кто-то» было произнесено съ особымъ удареніемъ. Но Эрихъ и его товарищи не обратили на это никакого вниманія и продолжали весело разговаривать.

Эрихъ продолжалъ усердно служитъ и изучать высшія артиллерійскія науки. Первый поручикъ неоднократно назначалъ его учить рекрутъ. Вообще онъ высказывалъ не разъ мнѣніе что никогда не встрѣчалъ такого солдата какъ Эрихъ. Онъ просилъ даже капитана фонъ-Мандерфельда допустить Эриха къ унтеръ-офицерскому экзамену. Баронъ фонъ-Мандерфельдъ остался этимъ очень недоволенъ, во тѣмъ не менѣе не могъ отказать своему первому поручику.

Первый поручикъ призвалъ Эриха къ себѣ и сказалъ ему:

— Я сомнѣваюсь чтобы васъ произвели въ унтеръ-офицеры даже еслибы вы сдали самый блестящій экзаменъ. Они всегда найдутъ причину не допустить васъ до этого повышенія. Но во всякомъ случаѣ этотъ экзаменъ принесетъ вамъ пользу. Я увѣренъ что вы сдадите его блистательно, и этимъ докажете высшему начальству что учились чему-нибудь. А это важно.

Эрихъ искренно поблагодарилъ перваго поручика. Онъ, дѣйствительно, сдалъ прекрасно свой экзаменъ. Но первый поручикъ не ошибся: его не произвели въ унтеръ-офицеры. Впрочемъ какъ первый поручикъ, такъ и прочіе офицеры батареи поручали ему постоянно обязанности которыя возлагались на унтеръ-офицеровъ. Эрихъ былъ сильно занятъ. Прошло нѣсколько дней, а ему все еще не удалось побывать въ охотничьемъ замкѣ.

Однажды послѣ переклички его призвалъ къ себѣ первый поручикъ и просилъ проѣхаться на его конѣ.

— Человѣкъ мой боленъ, сказалъ первый 'поручикъ. — Я могу положиться на васъ: вы ѣздите хорошо и умѣете обращаться съ лошадьми. Прошу васъ, будьте строже съ моимъ конемъ. Надѣньте саблю, онъ до сихъ поръ не можетъ привыкнуть къ ней.

Эрихъ охотно исполнилъ просьбу своево начальника. Лошадь перваго поручика считалась по красотѣ и по силѣ первою во всей батареѣ. Онъ сѣлъ на нее и къ великому изумленію капитана фонъ-Мандерфельда и длиннаго Виберта, стоявшихъ посреди плаца, выѣхалъ изъ казарменнаго двора.

Эрихъ выѣхалъ за городъ. Предъ нимъ на возвышеніи находился фортъ Максимиліана, налѣво бывшій пансіонъ для дѣвицъ высшаго круга, направо тянулась дорога къ охотничьему замку. Эрихъ направился къ замку.

Вдругъ онъ заслышалъ за собою громкій голосъ звавшій его по имени. Эрихъ обернулся и узналъ бомбардира Шмоллера.

— Я шелъ къ тебѣ, кричалъ ему еще издали Шмоллеръ. — Впрочемъ хорошо что я встрѣтилъ тебя здѣсь.

— Жаль что я не могу принять тебя сегодня.

— Ничего, въ другой разъ. Мнѣ нужно переговорить съ тобой. Я пойду рядомъ. Куда ты ѣдешь?

— Первый поручикъ просилъ меня проѣхаться немного на его лошади.

Онъ хотѣлъ скрыть отъ своего друга куда ѣхалъ.

— Прежде всего, Эрихъ, объясни мнѣ отчего ты убѣжалъ въ послѣдній разъ отъ меня? Кого ты увидѣлъ въ зрительную трубу?

— Кого? Да никого…. Я вспомнилъ вдругъ что меня ждалъ первый поручикъ.

— Вотъ какъ! замѣтилъ Шмоллеръ съ хитрою улыбкой. — Странно только то что ты вмѣсто того чтобъ идти по направленію къ казармамъ, побѣжалъ вотъ по этой дорогѣ… Я видѣлъ ты бѣжалъ за какою-то каретой. Потомъ ты наткнулся на нѣсколькихъ офицеровъ шедшихъ тебѣ на встрѣчу и остановился предъ ними какъ мокрая курица. Хитрецъ ты, хитрецъ! Я все это видѣлъ въ свою прекрасную зрительную трубу. Однако, Эрихъ, будь честенъ и говори мнѣ правду. Мнѣ нужна твоя помощь. Ты, можетъ-быть, въ состояніи разъяснить мнѣ нѣкоторыя вещи. Скажи, отчего тамъ въ пансіонѣ все такъ тихо и мрачно? Видишь, даже ставни закрыты.

— Бѣдный! Значитъ, твой романъ съ прекрасною графиней прекратился?

— Совершенно… Если ты не будешь честно отвѣчать мнѣ, я умру съ разбитымъ сердцемъ.

— Стыдись, вѣдь ты бомбардиръ!

— Не хитри, Эрахъ. Я знаю что ты бѣжалъ тогда за коляской которая выѣзжала изъ пансіонскаго двора. Тамъ сидѣла, вѣроятно, особа которою ты интересуешься. Теперь окажи мнѣ услугу.

— Охотно.

— Послушай, я знаю что ты ѣдешь теперь туда куда недавно ѣхала та коляска. Ты увидишь одну изъ бывшихъ пансіонерокъ. Счастливецъ! Узнай отъ нея гдѣ моя прекрасная графиня. Исполнишь ты мою просьбу?

— Съ удовольствіемъ, если только увижу ту особу къ которой теперь ѣду. Но если ты думаешь что и я имѣю свой романъ, то ты вполнѣ ошибаешься. Она слишкомъ прекрасна и знатна для меня. Я не такъ смѣлъ въ своихъ надеждахъ какъ ты, Шмоллеръ.

— Не вѣрю тебѣ, ты эгоистъ! Ты еще въ Бригадной Школѣ всегда хитрилъ и скрывалъ все, а здѣсь ты только усовершенствовался въ этомъ! Нечего сказать, хорошъ я! Разказываю ему все, исповѣдываюсь, сообщаю всѣ свои наблюденія надъ пансіономъ, а онъ и безъ меня все хорошо знаетъ! Имѣетъ тамъ даже интимныя знакомства!

— Ты очень ошибаешься.

— Ну, хорошо, оставимъ это. Я не завистливъ. Но вѣдь ты исполнишь мою просьбу, ты разузнаешь о ней?

— Непремѣнно, если только возможно.

— Знаешь что, возьми вотъ эту фотографическую карточку, она поможетъ тебѣ. Но, смотри, береги ее какъ святыню… У меня нѣтъ другой.

Эрихъ взялъ изъ рукъ Шмоллера карточку, простился съ своимъ другомъ и поскакалъ по направленію къ охотничьему замку.

Нѣсколько минутъ спустя онъ уже былъ въ лѣсу предъ замкомъ.

Онъ въѣхалъ на дворъ и увидалъ лѣсничаго разговаривавшаго съ однимъ изъ охотниковъ. Лѣсничій, завидѣвъ Эриха, нахмурилъ свои густыя брови и холодно, угрюмо отвѣтилъ на его поклонъ.

— Не могу ли я, господинъ лѣсничій, поставить куда-нибудь, на четверть часа, свою лошадь?

— Конюшни въ лѣсу. Пріѣзжающіе сюда берутъ обыкновенно съ собою прислугу.

Къ счастію, день былъ теплый, ясный. Эрихъ поставилъ лошадь въ уголъ двора, привязалъ ее и покрылъ ковромъ.

— Вы пришли, вѣроятно, сюда по порученію дамы которая была здѣсь въ послѣдній разъ съ вами? спросилъ лѣсничій.

— И да и нѣтъ. Я пріѣхалъ сюда чтобъ узнать о здоровьѣ фрейлейнъ Бланды.

— Не знаете ли вы когда она уѣдетъ отсюда?

— Нѣтъ.

— Прошу васъ, зайдите въ садъ. Онѣ тамъ и, должно-быть, будутъ рады видѣть васъ. Она въ эти дни нѣсколько разъ подбѣгала къ воротамъ, будто ждала васъ или кого-нибудь другаго.

— Не думаю чтобъ она ждала меня. Она, вѣроятно, безпокоится что за нею не пріѣзжаютъ. Я вижу, господинъ лѣсничій, что вы будете рады когда она уѣдетъ отсюда.

— Гм, да, проворчалъ лѣсничій и, вслѣдъ затѣмъ, тихо прибавилъ: — Сказать правду, я никакъ не предполагалъ что такъ скоро привыкну къ ней… Вотъ и онѣ.

Они вошли въ садъ. Эрихъ увидѣлъ прекрасные гроты, статуи, вазы, — но все это было въ полномъ разрушеніи. Посреди сада стоялъ небольшой павильйонъ. Вмѣсто крыши, на немъ лежали толстые сучья деревьевъ, вокругъ которыхъ вился дикій виноградъ и ползучія растенія.

Въ бесѣдкѣ сидѣли Бланда и мамзель Штёккель. Бланда читала, но, завидѣвъ Эриха, поспѣшно пошла ему на встрѣчу. Она ласково протянула ему свою тонкую, изящную руку и усадила его между собою и мамзель Штёккель. Затѣмъ Эрихъ долженъ былъ разказалъ онъ вою свою жизнь. Онъ говорилъ правду, ничего не скрывая. Бланда слушала его серіозно и, устремивъ на него свои прекрасные, блестящіе глаза, грустно сказала:

— Бѣдный Эрихъ, ты много страдалъ. Тебѣ, вѣроятно, и теперь тяжело?

— Да, но я надѣюсь что добьюсь чего-нибудь лучшаго. Ахъ, Бланда, теперь, когда я встрѣтилъ тебя и Кольму, теперь я счастливъ! Вы однѣ любили меня.

— Ты правъ, Эрихъ, тебѣ тяжело теперь, во ты еще можешь добиться чего-нибудь лучшаго. Мнѣ будетъ труднѣе устроиться. Намъ, женщинамъ, нѣтъ того выбора, нѣтъ того простора въ дѣятельности, какой вы имѣете. Мы часто должны идти туда куда насъ поведутъ. Ты помнили" меня дѣвочкой, помнишь какъ я танцовала? Я была тогда счастлива… Цыгане любили меня и исполняли всѣ мои желанія, всѣ мои требованія. Они видѣли во мнѣ свою будущую герцогиню, свою владычицу. Но вдругъ все измѣнилось. Мать моя умерла, радуясь что я нахожусь подъ покровительствомъ такихъ знатныхъ людей, какъ графы Зеефельды. Кольма исчезла, Цыгане стали расходиться по разнымъ направленіямъ. Не было никого кто могъ управлять ими. Я помню Цареггъ сказалъ мнѣ однажды: «Бланда, еслибы тебѣ было теперь двадцать лѣтъ, ты сумѣла бы удержать таборъ въ повиновеніи, ты была бы могущественнѣе всѣхъ царицъ этой земли!» Меня отдали въ пансіонъ. Эрихъ, еслибы ты зналъ какъ мнѣ было сначала трудно привыкнуть къ этой новой жизни! Я страшно скучала по своей волѣ, по своей матери, по цыганскому табору… Я любила ихъ… Ахъ, помнишь ту ночь когда я освободила тебя изъ тюрьмы, когда прощалась съ тобою на дворѣ замка Вальдбургъ! Какъ хорошо было тогда!..

Лицо ея покрылось яркою краской, глаза засіяли. Но вдругъ она опустила голову и задумалась.

— Я часто думала о томъ, Эрихъ, за что приняла графиня Зеефельдъ такое участіе во мнѣ? Имѣла ли она на это какія-нибудь побудительныя причины или это былъ только простой капризъ? Кольма хочетъ чтобъ я жила съ ней. Она говоритъ что она богата, и что вполнѣ обезпечитъ меня. Я не совсѣмъ рада этому. Я знаю что графиня Зеефельдъ и всѣ другіе считаютъ меня гордымъ, испорченнымъ существомъ. Мнѣ хотѣлось бы жить своими трудами, хотѣлось бы доказать имъ, что они ошибаются во мнѣ.

— Я нахожу что ты не вполнѣ права, замѣтила мамзель Штёккель.

— Но Кольма уничтожила всѣ мои планы, продолжала молодая дѣвушка. — Какъ она измѣнилась! Видно что она сильно страдаетъ. Скажи, Эрихъ, ты не испугался, увидѣвъ ее такой намѣнившеюся?

— Да, но я слышалъ о ней прежде, я зналъ что она была опасно больна.

Эрихъ скрылъ отъ Бланды происшествіе той роковой ночи, когда бѣдная Кольма была ранена.

— Да, она страшно измѣнилась, продолжала грустно Бланда. — Вотъ это-то и побудило меня согласиться на всѣ ея просьбы. Скажи, Эрихъ, ты часто бывалъ на томъ укрѣпленіи противъ пансіона?

— Ты спрашиваешь о фортѣ Максимиліана? Эрихъ невольно вспомнилъ бомбардира Шмоллера и его просьбу.

— Да. Видишь, меня это укрѣпленіе никогда не интересовало, но, одна изъ моихъ подругъ…

— Интересовалась имъ.

— Даже слишкомъ, отвѣтила серіоаво бывшая младшая надзирательница.

— Я знаю кѣмъ она интересовалась! вскричалъ, смѣясь, Эрихъ.

— Я никогда не прощу графинѣ Галлеръ что она занималась такими шалостями, возразила мамзель Штёккель. — И не стыдно ей было выбрать васъ, Бланда, повѣренной!

— Слѣдовательно, она была дѣйствительно знатнаго происхожденія? спросилъ съ удивленіемъ Эрихъ. — Такъ это она переписывалась съ моимъ товарищемъ и отослала ему свою фотографическую карточку?

— Я ничего не слышала объ этомъ, отвѣтила поспѣшно Бланда.

— Ахъ, это похоже на эту легкомысленную Галлеръ!

— Онъ твой товарищъ, Эрихъ?

— Да, онъ простой бомбардиръ, служащій при крѣпостной ротѣ форта Максимиліана.

— Но онъ изъ знатной семьи?

— Нѣтъ. Шмоллеръ добрый, хорошій человѣкъ, но онъ не знатнаго происхожденія.

— Его зовутъ Шмоллеромъ? спросила мамзель Штёккель. — Жаль что я этого не знала прежде. Это имя было бы средствомъ усмирить эту шалунью Галлеръ. Но надѣюсь что она давно все это забыла.

— Да, и меня, замѣтила Бланда съ грустною улыбкой. — Впрочемъ, все равно. Скажи пожалуста, Эрихъ, — продолжала она уже весело, — каковъ твой другъ Шмоллеръ? Хорошъ онъ собой? Мнѣ очень хотѣлось бы увидѣть его хоть одинъ разъ.

— Онъ очень приличный молодой человѣкъ и не дуренъ собой. Но все-таки я удивляюсь какимъ образомъ могъ онъ обратить на себя вниманіе такой знатной дѣвушки какъ графиня Галлеръ.

— Она видѣла его всегда издали. Она воображала что онъ молодой, прекрасный человѣкъ знатнаго происхожденія, переодѣвшійся, изъ любви къ ней, въ мундиръ простаго солдата

— Все это плодъ праздныхъ часовъ и чтенія глупыхъ романовъ, которые ей давала фрейлейнъ фонъ-Квадде, замѣтила мамзель Штёккель. — Но послать свою карточку незнакомому человѣку, это ужь непростительно!

— Карточка при мнѣ. Шмоллеръ передалъ ее мнѣ, прося чтобъ я разузналъ куда скрылась прекрасная графиня.

— Эрихъ, покажи ее!

Когда Эрихъ бралъ изъ рукъ Шмоллера карточку, онъ не обратилъ на нее никагого вниманія; во теперь, взглянувъ на нее, онъ сильно испугался. Бланда взяла карточку и, посмотрѣвъ на нее, сначала громко засмѣялась, а потомъ серіозно сказала:

— Однако, это безсовѣстно со стороны Клотильды!

— А что такое? спросила мамзель Штёккель.

— Вотъ она послала молодому человѣку эту карточку.

— Какъ, мою карточку! вскричала бывшая наставница и глубокомъ негодованіи. — Но это возмутительно! У нея нѣтъ сердца! Эти знатные люди всѣ одного покроя! Мою карточку, бросить мою карточку! А я такъ любила ее!.. Послушайте, я требую чтобы вы привели сюда своего друга. Я переговорю съ нимъ. Это безсовѣстно съ ея стороны. Что же касается карточки, то я оставлю ее у себя.

Она вышла изъ сада, вся горя и дрожа отъ сильнаго волненія. Эрихъ остался одинъ съ Блаадой. Такъ просидѣли они нѣсколько минутъ молчаливые, серіозные. Потомъ Эрихъ вспомнилъ что ему пора ѣхать. Бланда проводила его до самыхъ воротъ.

Эрихъ, прощаясь съ Бландой, обѣщалъ навѣстить ее на другой же день. Но это ему не удалось. Капитанъ фонъ-Мандерфельдъ остался очень недоволенъ что Эрихъ ѣздилъ каждый день на лошади перваго поручика.

— Отчего вы поручили это бомбардиру Фрейбергу? спросилъ баронъ фонъ-Мандерфельдъ. — Не лучше ли поручить вашу лошадь одному изъ унтеръ-офицеровъ, или Виберту? Онъ отлично ѣздитъ верхомъ.

— Благодарю васъ за совѣтъ, отвѣтилъ сухо первый поручикъ. — Я поручаю свою лошадь бомбардиру Фрейбергу пока мой человѣкъ не выздоровѣетъ. Если вы не желаете чтобъ онъ ѣздилъ за городъ, то онъ можетъ остаться въ манежѣ.

Эрихъ исполнилъ желаніе перваго поручика. Такъ прошло нѣсколько дней. Однажды, когда онъ былъ въ манежѣ, къ нему пришелъ бомбардиръ Шмоллеръ. Послѣдній былъ въ какомъ-то особенномъ, странномъ настроеніи духа. На вопросъ Эриха что съ нимъ, онъ началъ разказывать:

— Я сидѣлъ, нѣсколько дней тому назадъ, на валу нашей крѣпости и мечталъ. Вдругъ услышалъ конскій топотъ и громкіе, веселые голоса. Я оглянулся и увидѣлъ цѣлую кавалькаду стоявшую недалеко отъ меня. Впереди всѣхъ сидѣла на лошади прелестная молодая женщина, а за всю какой-то важный старикъ и, какъ ты думаешь кто? Твой врагъ, графъ Дагобертъ Зеефельдъ! Молодая дѣвушка была поразительной красоты: высокая, стройная, съ черными блестящими глазами и волосами. Все въ ней была грація, жизнь. Она подъѣхала къ самому валу и, указавъ рукой на окна бывшаго пансіона, оказала веселымъ, звонкимъ голосомъ: «Сюда, графъ, сюда! Взгляните, вотъ то окно у котораго я просиживала цѣлые часы и мечтала о немъ! Право, графъ, еслибы вы не клялись мнѣ что никогда не бывали здѣсь наверху, то я была бы вполнѣ увѣрена что вы и есть мой переодѣтый заколдованный принцъ!» Между тѣмъ, важный старикъ предложилъ молодымъ людямъ навѣстить капитана фонъ-Вальтера. Графъ принялъ это приглашеніе, но молодая графиня — ее такъ называлъ графъ — отказалась и осталась на валу. Еслибы ты зналъ какъ билось мое сердце. Она подъѣхала ко мнѣ и спросила что я читаю. Я читалъ романъ Слиндлера, но солгалъ ей и отвѣтилъ что читаю стихи Гейне. Вслѣдъ затѣмъ я продекламировалъ:

Они любили другъ друга такъ долго и нѣжно

Съ тоскою глубокой и страстью безумно мятежной…

Она вспыхнула, опустила голову и, сорвавъ съ груди маленькій букетъ фіалокъ, бросила его мнѣ. Я наклонился его взять и поднявъ голову увидѣлъ что ея уже нѣтъ. Знаешь, Эрихъ, я увѣренъ что эта молодая графиня та самая которая писала мнѣ и прислала фотографическую карточку.

— Но развѣ ты нашелъ сходство между нею и этой карточкой?

— Нѣтъ. Но она имѣла вѣроятно причины прислать мнѣ чужую карточку.

Тогда Эрихъ разказалъ ему всю правду. Онъ разказалъ что молодая графиня дурачилась и смѣялась надъ вамъ, и что онъ видѣлъ настоящій оригиналъ присланной ему карточки. Эрихъ описалъ мамзель Штёккель въ самыхъ яркахъ краскахъ: онъ выставилъ ее какъ добрую, умную, и въ высшей степени симпатичную особу. Затѣмъ онъ передалъ Шмоллеру что она желаетъ его видѣть. Шмоллеръ былъ сильно озадаченъ.

Онъ отвѣтилъ Эриху что постарается забыть коварную шалунью-графиню и что пойдетъ къ мамзель Штёккель. Рѣшено было идти на другой день.

Друзья разстались. Эрихъ пошелъ въ свою комнату. Онъ не успѣлъ еще подойти къ своей двери, какъ вдругъ услышалъ громкій, сердитый разговоръ. Онъ узналъ голоса длиннаго Виберта и унтеръ-офицера Венкгейма. Эриха крайне поразило еще то обстоятельство что голосъ Виберта звучалъ далеко не такъ заносчиво и грубо, какъ онъ обыкновенно говорилъ. Унтеръ-офицеръ же Венкгеймъ говорилъ громко, рѣзко. Эрихъ еще въ первый разъ слышалъ чтобъ онъ говорилъ съ любимцемъ капитана фонъ-Мандерфельда.

— И еслибы дѣло касалось только простой бумаги, вскричалъ унтеръ-офицеръ, — вы все-таки не имѣли права открывать чужой шкафъ! Не возражайте! Я очень хорошо знаю что вы предполагали что здѣсь въ комнатѣ никого не было! Къ тому же я видѣлъ какъ вы запирали тщательно дверь, негодяй!

— Я заперъ дверь оттого что хотѣлъ переодѣться.

— Экая стыдливость! отвѣтилъ съ ироніей унтеръ-офицеръ. — Ужь не попали ли вы нечаянно въ чужой шкафъ и воображали ли что берете вмѣсто бумаги чистую рубашку!

— Въ первомъ предположеніи вы нисколько не ошибаетесь. Взявъ бумагу, я думалъ что беру свою. Взгляните въ мой шкафъ, здѣсь лежитъ точно такой же запечатанный конвертъ.

Эрихъ открылъ дверь. Онъ зналъ о какомъ конвертѣ говорилъ Вибертъ. Но, взглянувъ на стараго унтеръ-офицера, онъ едва могъ удержаться отъ смѣха. Тотъ былъ въ одной рубашкѣ и стоялъ предъ Вибертомъ весь красный отъ гнѣва, съ пылающими, блестящими глазами.

— Да, вскричалъ онъ, разказывая Эриху, — да, негодяй думалъ что я ничего не узнаю! Я лежалъ въ постелѣ закрывшись одѣяломъ, такъ какъ чувствовалъ себя несовсѣмъ здоровымъ. Онъ и вообразилъ себѣ что одинъ въ комнатѣ. Я сейчасъ же одѣнусь и доложу обо всемъ господину первому поручику.

— Пожалуй идите, проворчалъ Вибертъ. — Но всякій убѣдится что это была ошибка съ моей стороны. Вотъ мой пакетъ.

Эрихъ быстро подошелъ къ своему шкафу и началъ искать свои бумаги. Шкафъ его былъ открытъ и вещи въ страшномъ безпорядкѣ: видно было что кто-нибудь рылся у него. Но бумаги, къ счастію, были цѣлы. Эрихъ понялъ что Вибертъ хотѣлъ подмѣнить его конвертъ другимъ. Онъ надписалъ на конвертѣ свое имя, спряталъ его опять въ шкафъ и заперъ.

Затѣмъ онъ подошелъ къ унтеръ-офицеру Венкгейму и просилъ его замять всю эту исторію и ни слова не говорить первому поручику.

— Оно, пожалуй, и лучше, отвѣтилъ угрюмо Венкгеймъ. — Мнѣ будетъ стыдно признаться что подобное могло случиться въ моей комнатѣ. Чортъ бы его побралъ! Справляйтесь съ нимъ какъ хотите. Я выйду на дворъ. Здѣсь я задыхаюсь.

Старикъ поспѣшно одѣлся и вышелъ изъ комнаты. Эрихъ подошелъ къ столу и спокойно началъ ждать пока Вибертъ окончитъ свой завтракъ, состоявшій изъ куска хлѣба съ масломъ и колбасы. Затѣмъ онъ подошелъ ближе къ нему и строго сказалъ:

— Я прощаю вамъ на этотъ разъ. Но если подобными продѣлки повторятся, то берегитесь!

— Вотъ какъ! вскричалъ тотъ, вскочивъ съ своего мѣста. — Какъ вы смѣете такъ говорить со мною, основываясь на глупыхъ подозрѣніяхъ этого дурака Венкгейма! Постой, голубчикъ, еслибы мнѣ не было гадко марать свои руки, прикасаясь къ лицу такого негодяя, шпіона и измѣнника, то…

Онъ не успѣлъ докончить. Эрихъ въ одну секунду бросился на него и, схвативъ его за воротникъ мундира, повалилъ на полъ. Затѣмъ, выхвативъ саблю изъ ноженъ, онъ принялся бить изо всѣхъ силъ несчастнаго бомбардира тупымъ концомъ. Раздалось громкое «браво». Эрихъ приподнялъ голову и увидалъ маленькаго Шварца и Вейтберга стоявшихъ у дверей. Не обращая никакого вниманія на страшные крики длиннаго Виберта, онъ продолжалъ свою экзекуцію. Вдругъ онъ почувствовалъ какъ кто-то сильно схватилъ сто за руку. Эрихъ поднялъ голову и увидалъ предъ собой смертельно-блѣднаго Вейтберга, а за нимъ капитана фонъ-Мандерфельда и перваго поручика.

Эрихъ отошелъ отъ Виберта и, вложивъ обратно саблю въ ножны, молча поклонился своимъ начальникамъ.

Баронъ фонъ-Мандерфельдъ, сохранявшій, видимо, съ трудомъ свое хладнокровіе, спокойно вынулъ изъ кармана тонкій, надушенный батистовый платокъ, вытеръ имъ свои длинные, изящные усы и затѣмъ равнодушно сказалъ:

— Прошу васъ, господинъ первый поручикъ, отправитъ этого человѣка къ вахмистру Пинкелю и нарядить слѣдствіе.

Затѣмъ онъ вышелъ изъ комнаты. Эрихъ и его товарищи остались въ глубокомъ уныніи.

Но гроза, нагрянувшая было на голову «послѣдняго бомбардира», прошла на этотъ разъ благополучно. Не прошло и десяти минутъ какъ въ комнату вошелъ унтеръ офицеръ Венкгеймъ и, весь красный отъ волненія, громко объявивъ:

— Господинъ капитанъ не приказалъ предавать бомбардира Фрейберга суду и приказалъ перевести бомбардира Виберта въ комнату № 4.

Нечего и говорить съ какою радостью друзья приняли это извѣстіе.

VII. Новое знакомство.

Эрихъ отправился въ слѣдующій же день къ бомбардиру Шмоллеру и потомъ, вмѣстѣ съ нимъ, пошелъ въ охотничій замокъ. На дорогѣ онъ разказалъ ему свою исторію съ Вибортомъ и ея послѣдствія.

— Если тебя не подвергли строгому слѣдствію, отвѣтилъ Шмоллеръ, — то ты этимъ обязавъ только унтеръ-офицеру Венкгейму. Онъ вѣроятно передалъ капитану фонъ-Мандерфельду о томъ что Вибертъ рылся въ твоемъ шкафу. Капитанъ и замялъ всю эту исторію. Но, вѣрь мнѣ, онъ не проститъ тебѣ что ты избилъ его любимца. Будь остороженъ.

— Какъ же мнѣ быть? спросилъ Эрихъ, пожимая плечами. — У него подъ рукой тысяча средствъ чтобы повредить мнѣ.

— Я совѣтую тебѣ избѣгать этого Виберта. Ты слишкомъ горячъ! Тебѣ бы слѣдовало просто поймать его на его продѣлкѣ и донести объ этомъ. Какъ хочешь, а я увѣренъ что онъ не безъ умысла рылся въ твоихъ бумагахъ. Впрочемъ, онъ это дѣлалъ вѣроятно по порученію другаго лица…

— Можетъ-быть. Но посмотрѣлъ бы я какъ бы ты поступилъ на моемъ мѣстѣ! Я былъ страшно разсерженъ.

— Ты поступилъ также въ высшей степени неосторожно, спрятавъ этотъ запечатанный конвертъ въ своемъ шкафу. Я его лучше сохранилъ бы. Гдѣ онъ теперь?

— Здѣсь, при мнѣ. Я его отдамъ на сохраненіе одной дамѣ которая живетъ въ охотничьемъ замкѣ.

— И отлично. Не знаю долго ли я останусь здѣсь. Говорятъ что нашу крѣпостную роту переведутъ въ другое мѣсто.

Разговаривая такимъ образомъ, друзья уже подходили къ охотничьему замку. Волны были даже высокія, стройныя башенки, поднимавшіяся изъ-за высокихъ деревьевъ лѣса. Шмоллеръ шелъ все медленнѣе и становился молчаливѣе. На вопросъ Эриха что съ нимъ, онъ отвѣтилъ:

— Я и самъ не знаю что со мною. Но мнѣ какъ-то странно и неловко. Какъ хочешь, а мое положеніе не совсѣмъ пріятное. Явиться къ женщинѣ отъ которой я получалъ письма и стихи, никогда не водя ее, это не такъ-то легко! Богъ знаетъ какъ она еще встрѣтитъ меня!

Былъ пасмурный, но теплый день. Небо было покрыто легкими, сѣрыми облаками. Въ воздухѣ было душно, ни малѣйшаго вѣтерка. Деревья и кустарники стояли неподвижно, какъ-то уныло, будто ожидая чего-то… Да и весь лѣсъ, лишенный на этотъ разъ солнечныхъ лучей, навѣвалъ какую-то грусть, тоску… Былъ праздничный день: всѣ служители и работники были или въ церкви, или въ сосѣдней деревнѣ. Вокругъ охотничьяго зжмка царствовала глубокая тишина. Вдругъ раздались тихіе, нѣжные, грустные звуки цитры. Друзья вошли во дворъ.

— Право, прошепталъ Шмоллеръ, — можно подумать что входишь въ какой-то заколдованный замокъ. Только не достаетъ дракона.

У порога ихъ встрѣтила мамзель Штёккель. Завидѣвъ молодыхъ людей и догадавшись кто такой Шмоллеръ, она сильно сконфузилась и покраснѣла. Эрихъ представилъ ей своего друга и спросилъ гдѣ Бланда.

— Она здѣсь въ комнатѣ, отвѣтила мамзель Штёккель.

Она видимо боялась взглянуть на Шмоллера стоявшаго предъ нею съ самымъ почтительнымъ видомъ.

— Бланда ждетъ васъ; ей нужно переговорить съ вами. Она хочетъ говорить съ вами одна. Если угодно вашему другу, я пойду съ нимъ въ садъ. Тамъ и мой племянникъ. Мы будемъ ждать васъ съ Бландой.

Она показала рукой Эриху дорогу которая вела въ садъ, и вышла. Шмоллеръ, все еще робкій и смущенный, послѣдовалъ за ней.

— Ну, намылитъ же она ему голову, подумалъ Эрихъ. Эриху стало вдругъ необыкновенно весело. Онъ былъ счастливъ при одной мысли что Бланда его ждетъ, и что онъ будетъ съ нею одинъ.

Онъ поспѣшно побѣжалъ въ залу и подошедъ къ большому креслу стоявшему предъ каминомъ. Но каково было его удивленіе и испугъ когда, взглянувъ на Бланду, онъ увидѣлъ что лицо ея было покрыто смертельною блѣдностью, а глаза полны слезъ.

— Бланда, ради Бога, что съ тобой?

— Ахъ, Эрихъ, я столько испытала вчера!… Ахъ, это былъ такой страшный, такой ужасный день!

— Разкажи мнѣ все, только прошу тебя, не волнуйся.

— Эрихъ, Кольма умерла!

— Крльма умерла?! Бланда, это невозможно! Кто сказалъ это тебѣ?

— Вчера былъ здѣсь тотъ человѣкъ который, помнишь, посадилъ тебя въ тюрьму.

— Ты говоришь о графѣ Зеефельдѣ?

— Да. Это было вчера. Я сидѣла съ Катериной Штёккель въ саду и читала. Вдругъ услышала конскій топотъ. Я думала что это ты и, обрадованная, выбѣжала къ воротамъ. Но я ошиблась. Какой-то офицеръ слѣзъ поспѣшно съ лошади и, завидѣвъ меня, вдругъ вскричалъ: «Господи, какое явленіе!»

— О, я увѣренъ въ томъ, онъ не ограничился этимъ! сказалъ Эрихъ, стиснувъ зубы.

— Можетъ-быть. Но я его немедленно узнала и была до того ошеломлена что ничего не слыхала. Затѣмъ онъ подошедъ ко мнѣ поближе и, улыбаясь, началъ меня осматривать. Но вдругъ лицо его измѣнилось, онъ снялъ фуражку и спросилъ меня серіознымъ и почтительнымъ голосомъ: «Не имѣю ли я честь видѣть предъ собою миссъ Прайсъ?»

Я не успѣла еще отвѣтить ему какъ къ намъ подошла мамзель Штёккель.

— Значитъ, онъ привезъ тебѣ извѣстіе о смерти Кольмы? спросилъ глубоко огорченный и взволнованный Эрихъ.

— Да. Все что онъ говорилъ такъ походило на правду что я не могла не довѣрять ему.

— Онъ могъ имѣть нѣкоторыя свѣдѣнія о Кольмѣ, сказалъ Эрихъ грустно. — Онъ видѣлся съ нею въ тотъ вечеръ когда мы были у тебя здѣсь въ первый разъ. Я никогда не забуду этого вечера. Я не видѣлъ ее нѣсколько лѣтъ и она показалась мнѣ такою измѣнившеюся, такою несчастною!…

— Какъ она умерла и когда?

— Въ ту же ночь когда уѣзжала отсюда домой. Она умерла въ каретѣ. Служанка отворила дверцы и въ первую минуту думала что она спитъ.

— Бѣдная, бѣдная Кольма! Какъ мы счастливы, Бланда, что еще разъ видѣли ее предъ смертью!

На глазахъ его навернулись слезы. Онъ взялъ обѣ руки молодой дѣвушки, поцѣловалъ ихъ и затѣмъ прижалъ ее горячо къ своей груди. Она прижала свою головку къ его плечу и тихо судорожно зарыдала.

— Ахъ, Эрихъ, теперь только я чувствую какъ я одинока, какъ я бѣдна. Господи, это ужасно! Одна, безъ родныхъ, безъ друзей, безъ имени!

— Бланда, милая, дорогая Бланда, какъ можешь ты такъ говорить?

— Ахъ, я знаю что у меня нѣтъ имени!

— Но у тебя есть другъ который тебя не покинетъ никогда, никогда!

Эрихомъ вдругъ овладѣло глубокое, блаженное чувство. Онъ былъ счастливъ при одной мысли что Бланда теперь одна, что онъ можетъ быть ея другомъ, защитникомъ, покровителемъ. Онъ могъ теперь надѣяться что она обратится къ нему какъ къ своему лучшему другу за совѣтомъ, что она вполнѣ довѣрится ему. Онъ чувствовалъ что наступаетъ конецъ его одиночеству, что онъ любитъ и любимъ.

Она взглянула на него сквозь слезы и сказала:

— Благодарю тебя, Эрихъ. Я знаю ты другъ мнѣ. Скоро я обращусь къ тебѣ за совѣтомъ, за помощью. Ахъ, я знаю, твоя помощь мнѣ будетъ очень нужна!

— Ужъ не сказалъ ли онъ тебѣ чего-нибудь худаго? ужъ не ненавидитъ ли и не преслѣдуетъ ли онъ тебя? вскричалъ Эрихъ со сверкающими глазами.

— Нѣтъ, меня не ненавидятъ и не притѣсняютъ. Напротивъ, мнѣ стараются нравиться и хотятъ покровительствовать.

— Но это еще хуже, еще опаснѣе, тихо проговорилъ Эрихъ. Онъ глубоко страдалъ. — Изъ чего ты это заключила?

— Это доказывали слова, взгляды и движенія. И потомъ я всегда это чувствовала здѣсь…

При послѣднихъ словахъ она прижала руки къ сердцу и продолжала, опустивъ глаза:

— Мнѣ еще никогда не было такъ больно и такъ страшно какъ въ тѣ минуты когда онъ смотрѣлъ на меня.

— Бланда, я понимаю тебя, вскричалъ Эрихъ, весь дрожа отъ гнѣва и сжавъ руки. — И опять онъ! Вѣчно онъ! Еслибы ты знала сколько страданій вынесъ я изъ-за него! Что же сказала за все это мамзель Штёккель?

— Когда онъ ушелъ, я бросилась, рыдая, ей на грудь. Она начала меня утѣшать, но какъ-то сухо, холодно. Я замѣтила что она и ея братъ относились къ нему подобострастно, будто боялись его.

— Но вѣдь она слышала что тебѣ говорилъ графъ; что же она сказала потомъ?

Голосъ Эриха звучалъ жестко, почти сердито.

— Она сказала что я не должна была говорить съ нимъ такъ гордо и холодно, что его помощь и участіе могутъ быть полезны для меня, что онъ можетъ опять вернуть мнѣ прежнюю благосклонность графини Зеефельдъ.

— Онъ-то? Господи, какъ она глупа, эта Штёккель!

— Эрихъ, ты вѣришь теперь мнѣ что я несчастна?

— Да, Бланда, я вижу что твое положеніе здѣсь нехорошо.

— Прежде я была такъ счастлива здѣсь, а теперь, теперь… И къ тому же…

Она вдругъ замолчала.

— Говори же, Бланда, прошу тебя, не скрывай ничего.

— Меня безпокоитъ еще несчастный сынъ лѣсничаго. Онъ точно тѣнь ходитъ за мною всюду. Онъ по цѣлымъ часамъ смотритъ на меня и всегда такъ грустно… Ахъ, Эрихъ, я хочу уйти отсюда, я только не знаю куда!

Она вдругъ зарыдала опять и припала къ нему головой.

— Куда я уйду, куда я дѣнусь? Я одна, совсѣмъ одна!..

Эрихъ глубоко задумался. Положеніе Бланды его сильно тревожило. Онъ твердо рѣшилъ что она не должна больше обращаться за помощью къ графинѣ Зеефельдъ. Онъ чувствовалъ что тогда онъ потеряетъ ее навсегда.

Вдругъ онъ вспомнилъ о старомъ мельникѣ Бурбусѣ. Да, онъ обратится къ нему, онъ довѣритъ ему Бланду.

Бланда перестала плакать и приподняла головку. Ее глубоко удивило молчаніе и задумчивость Эриха. Въ это же время послышался шумъ подъѣхавшей кареты, дверь залы отворилась, и къ Бландѣ подбѣжала молодая, изящно одѣтая дѣвушка съ громкимъ восклицаніемъ:

— Женевьева, моя бѣдная Женевьева! Наконецъ-то я нашла тебя! Я такъ долго искала тебя! Ты здѣсь живешь точно какая-то заколдованная, очарованная царевна. Ахъ, милая Бланда, какъ давно мы не видѣлись! Рада ты мнѣ?

— Рада ли я, Клотильда? спросила Бланда съ блестящими глазами. — Я ужь думала что ты забыла меня.

— Я забыла тебя! Я никогда не позабуду того кого разъ полюбила. Но зачѣмъ ты такъ спряталась? Знаешь ли ты что я нѣсколько дней тому назадъ отправилась къ гжѣ фонъ-Вельмеръ чтобъ отъ нея узнать гдѣ ты? Какъ тамъ теперь пусто! Право, увѣряю тебя, тамъ гуляютъ по ночамъ призраки и лѣшіе… Однако, кто это?

Послѣднія слова графиня Галлеръ произнесла шепотомъ и оглядываясь въ ту сторону гдѣ стоялъ Эрихъ.

— Это мой старый другъ. Я сейчасъ представлю его тебѣ.

— Какъ, и онъ изъ артиллеріи? Онъ недуренъ. Ты хитра. Однако, повѣришь ли, эта Вельмеръ ни за что не хотѣла мнѣ сказать гдѣ ты. Я уже была въ отчаяніи какъ вдругъ вспомнила что ты знакома съ графиней Зеефельдъ. Я обратилась къ ея племяннику, молодому графу Дагоберту Зеефельду. Онъ сказалъ мнѣ гдѣ ты, но взялъ съ меня слово что я никому не открою твоего мѣстопребыванія, навѣщу тебя только одинъ разъ. Онъ говоритъ что тебя посадили сюда въ наказаніе. Но довольно объ этомъ. Представь мнѣ своего друга.

— Охотно. Господинъ Эрихъ Фрейбергъ, служащій въ четвертой конной батареѣ; графиня Галлеръ.

— Я рада познакомиться съ другомъ моей милой Бланды. Не служите ли вы въ укрѣпленіи принца Максимиліана?

— Къ несчастію, нѣтъ.

— Развѣ это счастіе?

— Оттуда превосходный видъ, графиня.

— Можетъ-быть былъ прежде, вскричала она весело, — когда вы могли смотрѣть въ окна Бланды! Ахъ ты, плутовка! тихо обратилась она къ Бландѣ. — Я тебѣ все говорила, а ты молчала! Ахъ, это было прекрасное, беззаботное время!

— Если вы позволите, я пойду за моимъ другомъ и за мамзель Штёккель, сказалъ Эрихъ, обращаясь къ Бландѣ.

— Какъ? И наша добрая Штёккель здѣсь? Однако ты здѣсь точно въ плѣну, ну, я не согласилась бы на это! Отецъ мой началъ было также поговаривать о гувернанткѣ, но я на отрѣзъ объявила ему что уже не ребенокъ и желаю быть на свободѣ. Мнѣ хотѣлось бы видѣть нашу Штёккель. Прошу васъ, господинъ фонъ-Фрейбергъ, будьте такъ добры передайте ей что одна изъ ея прежнихъ ученицъ желаетъ ее видѣть.

— Не уходи еще, Эрихъ, мнѣ нужно будетъ поговоритъ съ тобою, сказала Бланда, протягивая ему руку. Онъ поклонился молодымъ дѣвушкамъ и вышелъ изъ комнаты.

— Знаешь, Бланда, онъ очень хорошъ собою! Да и имя у него также звучное: Эрихъ фонъ-Фрейбергъ.

— Нѣтъ, не «Эрихъ фонъ-Фрейбергъ», а просто Эрихъ Фрейбергъ, сказала улыбаясь Бланда.

— Пожалуй, пусть будетъ по твоему. Но я право не знаю что думать о тебѣ. Почемъ ты знаешь, можетъ-быть окажется въ самомъ короткомъ времени что твой Эрихъ какой-нибудь баронъ или графъ. Впрочемъ, кто бы онъ ни былъ, я никого не знаю кто былъ бы достоинъ тебя, моя дорогая Женевьева!

— Клотильда, ты опять говоришь загадками.

— Ты сама для меня загадка. Впрочемъ, кто бы ты ни была, я всегда буду любить тебя, Бланда, всегда останусь самымъ вѣрнымъ и преданнымъ твоимъ другомъ!

— Я право не понимаю тебя.

— Я только хотѣла сказать что для меня ты всегда останешься прежнею, милою Бландой, будь ты только миссъ Прайсъ или какая-нибудь баронесса, графиня или даже герцогиня.

Теперь Бланда не могла больше удержаться и громко засмѣялась.

— Право, Клотильда, ты какое-то странное существо! Ты вѣчно строишь какіе-то воздушные з£мки. Еще разъ увѣряю тебя: — я бѣдная, одинокая дѣвушка, не имѣющая даже родныхъ.

— Я не буду спорить съ тобой, дорогая Женевьева. Я всегда уважала чужія тайны, особенно же твои.

— Но какъ тебѣ могутъ приходить въ голову такія странныя, невозможныя мысли?

— Ну, хорошо же, я все разкажу тебѣ. Ты знаешь что я, по закрытіи пансіона, поѣхала къ отцу. Онъ встрѣтилъ меня строго, но я, хорошо зная его, не повѣрила этой строгости. Я откровенно разказала ему всю исторію съ Квадде. Онъ долженъ былъ признаться что мы были правы. Но тетка, которая живетъ съ нами, отнеслась ко всему иначе. Она принялась мнѣ читать нравоученіе и предложила отцу или отдать меня въ другой пансіонъ или пригласить ко мнѣ какую-нибудь строгую гувернантку. Ни я, ни отецъ не соглашались на это. Тогда тетушка объявила что самое лучшее будетъ поѣхать къ ея высочеству герцогинѣ и ждать ея совѣта. Вотъ меня и повезли къ ней. Но я была умна и хитра на этотъ разъ. Я взяла съ собою большой кусокъ сахару и, едва мы вошли въ комнату ея высочества, какъ я подозвала къ себѣ Миньйона и предложила ему его любимое лакомство. Ты поймешь что Миньйонъ встрѣтилъ меня самымъ любезнымъ образомъ. Ея высочество, видя это, смягчилась и простила меня. Я начала играть, а она съ тетушкой подошли къ окну и принялись разговаривать. Я, конечно, прислушивалась. Герцогиня сказала между прочимъ что намѣрена опять открыть пансіонъ, подъ начальствомъ гжи фонъ-Вельмеръ, и что Квадде была, дѣйствительно, злая и нестерпимая женщина.

— Это меня радуетъ, замѣтила Бланда.

— Слушай дальше, душа моя. Вдругъ я слышу твое имя…

— Слѣдовательно, говорили и обо мнѣ? Хорошаго, должно-быть, ничего не сказали!

— Герцогиня сказала: — Мнѣ жаль что графиня Зеефельдъ, отдавая миссъ Прайсъ въ пансіонъ, скрыла ея настоящее имя. Гжа фонъ-Вельмеръ недавно только узнала объ этомъ.

— Какая-то неизвѣстная дама сообщила Вельмеръ что ты, душа моя, очень высокаго происхожденія что ты — герцогиня!

— Ахъ, Клотильда, все это пустяки! Увѣряю тебя что я хорошо знаю эту неизвѣстную даму. Она просто, по извѣстнымъ причинамъ, сочинила цѣлую сказку обо мнѣ.

— Пусть будетъ по-твоему, дорогая Женевьева. Я не стану тебѣ противорѣчить, еслибы ты стала даже увѣрятъ меня что ты дочь простаго сапожника. Но, слушай что герцогиня еще сказала. Она сказала: «Меня всегда поражала красота и величественная, почти царственная осанка миссъ Прайсъ. Въ ней было много достоинства и гордости. Это и побудило меня принять ее въ пансіонъ. Еслибъ эта злая Квадде хоть немного была умнѣе и развитѣе, она съ перваго же дня замѣтила бы что миссъ Прайсъ не простая, обыкновенная дѣвушка.» Вотъ и все. Я пришла сюда, моя дорогая герцогиня, чтобы принести тебѣ свое глубокое уваженіе и любовь. Моя милая, несравненная Женевьева!

Бланда была глубоко взволнована и потрясена. Она знала что она не была знатнаго рода, знала что отецъ ея, добрый и честный человѣкъ, былъ простымъ механикомъ при большомъ заводѣ. Она помнила какъ отецъ ея повредилъ себѣ руку, какъ онъ не могъ больше работать и, вслѣдствіе этого, впалъ въ крайную бѣдность. Потомъ она помнила какъ они присоединились къ цыганскому табару, какъ отецъ ея долго хворалъ и наконецъ умеръ. Бланда все это помнила хорошо. Она знала также что и Кольмѣ было извѣстно ея семейное горе. Бланда опустила головку и глубоко задумалась.

— О чемъ ты задумалась, моя дорогая Женевьева? Ты стала вдругъ такою серіозною и печальною. Всему я виновата. Прости меня, я не буду больше говорить объ этомъ. Представь себѣ, я видѣла на дняхъ своего переодѣтаго принца изъ форта Максимиліана.

— Надѣюсь что ты видѣла его только издали? спросила озабоченнымъ голосомъ Бланда. — Онъ вѣроятно не узналъ что ты та самая шалунья которая писала ему изъ пансіона?

— Напротивъ, я видѣла его близко и говорила съ нимъ. Я убѣждена также что онъ узналъ меня. Я была съ отцомъ и съ однимъ молодымъ графомъ на валахъ форта Максимиліана. Отецъ и графъ отправились къ начальнику форта, а я осталась одна. Вотъ тогда-то я увидала его. Однако, душа моя, я должна признаться тебѣ что сильно разочаровалась въ немъ. Это самый обыкновенный, простой смертный!

— Твой заколдованный принцъ-то?

— Да, это ужасно! засмѣялась въ отвѣтъ Клотильда.

— Но какимъ образомъ ты узнала его?

— Онъ читалъ. Я спросила его что онъ читаетъ, онъ началъ декламировать изъ Гейне:

Они любили другъ друга такъ долго и нѣжно

Съ тоскою глубокой и страстью безумно мятежной…

Съ меня этого было достаточно. Я уѣхала и такимъ образомъ покончила свой маленькій романъ. — Она ни слова не сказала о томъ что бросила Шмоллеру букетъ фіалокъ. — Ахъ, Бланда, зачѣмъ онъ не такъ хорошъ собою какъ твой Эрихъ!

— Отчего же «мой» Эрихъ? спросила укоризненно Бланда.

— О, другъ мой, не обманывай себя! Взгляни на блестящіе глаза этого прекраснаго Эриха, и ты увидишь что я права.

— Ты опасный другъ и учитель, сказала Бланда покраснѣвъ. — Пойдемъ въ садъ, я подведу тебя къ мамзель Штёккель.

— Какъ угодно вашему высочеству, шутила Клотильда. — Да, моя дорога герцогиня, пойдемъ и локажи мнѣ свое небольшое царство.

Обѣ подруги оставили домъ и вошли въ садъ. Обѣ были прекрасны, обѣ молоды. Клотильда была красивая, живая, блестящая брюнетка, Бланда же высокая, стройная, изящная, походила дѣйствительно на особу царственнаго рода.

То же самое думалъ вѣроятно и Іосифъ Штёккель. Онъ стоялъ притаившись за большимъ деревомъ и мрачными, пламенными глазами смотрѣлъ вслѣдъ молодымъ дѣвушкамъ. Онъ не имѣлъ понятія ни о графиняхъ, ни о герцогиняхъ, но въ душѣ глубоко чувствовалъ что Бланда лучше, прекраснѣе всѣхъ.

Въ павильйонѣ сидѣли мамзель Штёккель и бомбардиръ Шмоллеръ. Эрихъ стоялъ у окна. Лицо Шмоллера ясно говорило что все было ему прощено, и что онъ вполнѣ счастливъ. Онъ уже успѣлъ передать Катеринѣ Штёккель что ея карточка произвела на вето сильное чарующее дѣйствіе, что онъ надѣется вскорѣ добиться чина фельдфебеля и серебряной офицерской портупеи. Словомъ, будущность ему улыбалась въ самыхъ яркихъ краскахъ.

Но вдругъ онъ вздрогнулъ. Въ павильйонъ вошла коварная графиня игравшая имъ. Она бросилась къ Штёккель и начала ее горячо цѣловать.

— Ахъ, моя добрая Штёккель, какъ я рада видѣть васъ! Узнаете ли вы свою шалунью Клотильду? Я такъ часто думала о васъ! Помните какъ я надоѣдала вамъ своими шалостями? Вы не повѣрите, господинъ фонъ-Фрейбергъ, сколько она, — обращаясь съ любезною улыбкой къ Эриху и не замѣчая Шмоллера, — вы не повѣрите какими пустяками я занималась! Добрая Штёккель вамъ все разкажетъ. Впрочемъ все это дѣлалось отъ скуки. У насъ была страшная тоска. Эти высокія стѣны вокругъ пансіонскаго сада и потомъ эта противная крѣпость предъ нами, я никогда не забуду ихъ! Однако, простите меня, вы, кажется, часто бывали тамъ на верху?

— Напротивъ, графиня, очень рѣдко.

— Но все-таки бывали. У меня превосходные глаза и я знаю что видѣла васъ. Да, видѣла… Вы часто стояли на валу и смотрѣли на городъ.

Эриху оставалось только покориться. Онъ понималъ что молодая графиня говорила съ цѣлью уничтожить бомбардира Шмоллера. Шмоллеръ, замѣтивъ легкое движеніе рукой со стороны мамзель Штёккель, тихонько вышелъ изъ бесѣдки. Сказать правду, ни одна изъ молодыхъ дѣвушекъ и не замѣтила его отсутствія.

— А теперь я должна проститься съ тобою, душа моя, сказала Клотильда. — Моя служанка ждетъ меня въ каретѣ. Ты рѣдко бываешь въ городѣ?

— Никогда. Что мнѣ дѣлать тамъ?

— Въ такомъ случаѣ я навѣщу тебя на дняхъ. Мы погуляемъ по лѣсу. Можетъ-быть съ нами пойдетъ и господинъ Эрихъ. Прощайте, милая Штёккель. Прошу васъ не безпокойтесь! Бланда и господинъ фонъ-Фрейбергъ проводятъ меня.

Эрихъ пошелъ за молодыми дѣвушками. Графиня Галлеръ горячо обняла Бланду и сѣла въ карету.

Лѣсничій, только-что возвратившійся изъ лѣсу, разговаривалъ съ кучеромъ. Увидѣвъ молодыхъ дѣвушекъ онъ низко поклонился имъ и до тѣхъ поръ стоялъ съ непокрытою головой пока графиня Галлеръ не уѣхала.

«Однако эта Бланда какой-то магнитъ», проворчалъ онъ про себя. «Общество посѣщающее ее становится все важнѣе и знатнѣе.» — Эй, Іосифъ, гдѣ ты?

Услышавъ крикъ отца, Іосифъ вышелъ изъ своего угла и подошелъ къ нему.

— Такъ и зналъ что онъ спрятался здѣсь гдѣ-нибудь!.. Что ты дѣлалъ тамъ?

Бѣдный юноша опустилъ глаза и указывая рукой набольшую дорогу съ трудомъ проговорилъ:

— Ка-ре-та.

— Ну да, карета! проворчалъ отецъ, взглянувъ на сына серіознымъ, грустнымъ и любящимъ взглядомъ. — Хорошо было бы еслибъ и она скорѣе уѣхала. Пойдемъ въ лѣсъ. Пойди принеси свое ружье. Ты совершенно отучишься охотиться.

Іосифъ послушно направился къ дому, но замѣтивъ что отецъ не глядитъ на него, онъ быстро подошелъ къ забору и горячо поцѣловалъ то мѣсто на которомъ нѣсколько секундъ предъ тѣмъ покоилась изящная ручка Бланды.

Бланда и Эрихъ были въ саду.

— Я также долженъ проститься съ тобою, сказалъ ей Эрихъ. — Но прежде я обращусь къ тебѣ съ просьбой. Я имѣю при себѣ очень важныя бумаги. Онѣ не могутъ оставаться у меня въ казармахъ; не сохранишь ли ты ихъ? Вообще, не скажешь ли ты что мнѣ дѣлать съ ними?

— Охотно, если только могу.

Онъ вынулъ изъ кармана запечатанный конвертъ и остановился въ нѣкоторомъ замѣшательствѣ. Онъ не могъ сказать ей какимъ образомъ нашелъ ихъ, а между тѣмъ и лгать не хотѣлъ. Наконецъ ему пришла счастливая мысль.

— Я нашелъ ихъ и Кольма знала объ нихъ. Я хотѣлъ ихъ отдать ей, но было уже поздно.

— Слѣдовательно эти бумаги касались Кольмы?

— Не думаю. Онѣ заключаютъ въ себѣ нѣкоторыя свѣдѣнія о твоемъ прошломъ. Такъ я предполагаю.

— О моемъ прошломъ? Кто сказалъ тебѣ это?

— Я зналъ это… мнѣ сказали… Эрихъ вспыхнулъ и невольно замолчалъ.

— Хорошо, Эрихъ, я исполню твою просьбу. Я сохраню этотъ конвертъ.

Онъ передалъ ей конвертъ. Ему такъ и хотѣлось сказать чтобъ она распечатала его и прочла находившіяся въ немъ бумаги. Но въ это время вошли въ комнату мамзель Штёккель и Шмоллеръ. Эрихъ еще разъ простился съ Бландой и вмѣстѣ со Шмоллеромъ покинулъ охотничій замокъ.

VIII. Ночное нападеніе.

Наступило время весеннихъ строевыхъ занятій. Всѣ батареи готовились къ большому смотру. Ожидали нетолько бригаднаго командира, но и генералъ-инспектора артгллеріи. Для войскъ не было ни праздниковъ, ни свободной минуты. Капитанъ фонъ-Мандерфедьдъ къ тому же былъ очень строгъ. Эрихъ платился за малѣйшую оплошность на смотрахъ и за малѣйшее пятнышко на своемъ мундирѣ или на мундирѣ одного изъ подчиненныхъ ему канонировъ.

Наконецъ смотръ войскамъ счастливо окончился и назначены были маневры. Было рѣшено что непріятель, къ которому принадлежала большая часть артиллеріи, долженъ окружать столицу и осаждать ее. Такъ какъ батарея капитана фонъ-Мандерфельда изображала собою также непріятеля, то она вечеромъ выѣхала за городъ и расположилась на возвышеніяхъ находившихся недалеко отъ охотничьяго замка. Здѣсь они должны были пробыть ночь и на слѣдующее утро осадить городъ.

Эрихъ находился при взводѣ перваго поручика Шаллера и командовалъ орудіемъ, такъ какъ одинъ изъ фейерверкеровъ заболѣлъ. Онъ отлично изучилъ по картамъ окрестности столицы, а на практикѣ — окрестности охотничьяго замка. Эрихъ хорошо зналъ что онъ могъ дойти въ полчаса до замка, конечно, ему пришлось бы идти тогда прямою дорогой черезъ самую чащу лѣса.

Къ несчастью, всѣ эти свѣдѣнія мало помогали ему. Онъ все-таки не рѣшался отлучиться въ первое же время и ночью отъ своей батареи и идти къ Бландѣ. И все-таки ему хотѣлось подойти хоть на минуту къ охотничьему замку и взглянуть на окно Бланды… Дѣлать ему было нечего, и онъ спустился съ возвышеній къ лѣсу. Онъ зналъ что не встрѣтится съ капитаномъ фонъ-Мандерфельдомъ, находившимся съ другою частью батареи въ деревнѣ. Къ тому же поручикъ Шаллеръ совѣтовалъ ему осмотрѣть войска находившіяся на бивуакѣ въ лѣсу и за лѣсомъ.

Эрихъ взялъ направо, взошелъ на небольшое возвышеніе и оттуда началъ осматривать лагерь. Войска были расположены на громадномъ полѣ окруженномъ съ трехъ сторонъ холмами. Бивуачныхъ огней не было. Только предъ палаткой командующаго генерала горѣлъ огонь и готовился ужинъ для старшихъ и знатныхъ офицеровъ. Играла веселая, громкая военная музыка. Генералъ ждалъ къ ужину генералъ-инспектора артиллеріи и нѣсколькихъ королевскихъ принцевъ.

Вокругъ было тихо и темно. По небу скользила луна, освѣщая высокія вѣковыя деревья. Эрихъ вздрогнулъ. Кто-то близко подошелъ къ нему.

— Это вы, Фрейбергъ?

— Точно такъ, господинъ первый поручикъ.

— Не забывайте лошадей. Солдаты еще молоды и неопытны. Я не хотѣлъ бы чтобъ у насъ случилось какое-нибудь несчастіе или чтобы которая-нибудь изъ лошадей ушла.

— Вы можете быть совершенно спокойны, господинъ первый поручикъ. Все въ порядкѣ. Лошади крѣпко привязаны и стоятъ спокойно.

— Но если случится что-нибудь, сообщите мнѣ. Я булу спать вотъ подъ этимъ большимъ дубомъ. Хочется отдохнуть немного, — года берутъ свое. Вы не хотите спать?

— Нѣтъ, господинъ первый поручикъ.

— Ну и прекрасно. Этотъ старый фейерверкеръ Беккеръ спитъ такъ крѣпко что его не скоро добудишься.

— Какъ вы думаете, господинъ первый поручикъ, скоро ли поднимутъ тревогу?

— Вѣроятно до восхода солнца. Но вѣдь здѣсь и рѣчи не можетъ быть о настоящей тревогѣ: мы вѣдь на бивуакѣ. Мы должны быть только готовы къ выступленію. Я надѣюсь что все въ порядкѣ?

— Точно такъ, господинъ первый поручикъ. Орудія будутъ въ нѣсколько минутъ запряжены и готовы къ битвѣ.

— Прекрасно. Его королевское высочество принцъ Георгъ, командующій кавалеріей, въ состояніи, пожалуй, сыграть шутку и напасть на насъ. Одинъ изъ моихъ друзей, пѣхотинецъ, который командуетъ постомъ стоящимъ тамъ на возвышеніяхъ, сказалъ мнѣ давича что патрули гусаръ и драгунъ постоянно подходятъ къ вашимъ холмамъ. Оттого я и приказалъ поставить обѣ гаубицы по направленію къ тому углу лѣса. Въ случаѣ необходимости я прикажу стрѣлять.

— Не могу ли я узнать, господинъ первый поручикъ, отчего вы поставили гаубицы именно въ томъ направленіи?

— Право, дорогой другъ, вашъ вопросъ удивляетъ меня. Вѣдь я показалъ вамъ карту этой мѣстности?

— Точно такъ, господинъ первый поручикъ. Но я долженъ сказать вамъ что хорошо знаю дорогу которая ведетъ съ того угла лѣса въ поле…

— Ну такъ что же?

— Нѣсколько дней тому назадъ я нарочно прошелся по этой дорогѣ чтобы сравнить ее съ картой. Она оканчивается небольшимъ охотничьимъ замкомъ. Но артиллеріи будетъ трудно по ней пройти, такъ какъ она съ лолверсты отсюда загромождена срубленными деревьями.

— Этого я не зналъ!

— Но я знаю другую дорогу. Она тянется по южной сторонѣ лѣса, вотъ тамъ… Эта дорога удобна и во всякомъ случаѣ могла бы служитъ кавалеріи во время аттаки.

— Я знаю эту дорогу, думаю что сѣверная короче и удобнѣе. Нужно во всякомъ случаѣ узнать завалена ли она еще срубленными деревьями.

Сердце Эриха сильно забилось. Одна мысль что его могутъ послать для обозрѣнія дороги приводила его въ восторгъ. Онъ будетъ близь охотничьяго замка, онъ увидитъ окно Бланды!… Эрихъ предложилъ первому поручику свои услуги.

— Благодарю васъ, Фрейбергъ. Только берегитесь какъ бы васъ не захватилъ патруль гусаръ или драгунъ. Они будутъ рады случаю.

— Не безпокойтесь! господинъ первый поручикъ, отвѣтилъ Эрихъ, смѣясь. — Я привыкъ бродить по лѣсамъ съ дѣтства. Меня никто не словитъ. Да, это было бы скверно: они приняли бы меня пожалуй за шпіона.

— Ну, за шпіона они не могутъ васъ принять! Вы въ мундирѣ и могли просто рекогносцировать мѣстность. Итакъ, если вы будете въ состояніи дать мнѣ хорошій отвѣтъ, я вамъ буду очень благодаренъ. Однако обождите пока все успокоится предъ палаткой командующаго генерала и пока не зайдетъ луна. Въ случаѣ если вамъ нужно будетъ видѣть меня, то вы знаете гдѣ я.

Первый поручикъ направился къ высокому дубу подъ которымъ онъ устроилъ себѣ ночлегъ. Эрихъ же пошелъ къ лошадямъ.

Все было въ порядкѣ. На часахъ стоялъ маленькій Шварцъ съ тремя канонирами, а фейерверкеръ Беккеръ, закутавшись въ свою шинель, лежалъ на травѣ и спалъ глубокимъ сномъ.

— Я видѣлъ какъ давича кто-то подошелъ къ намъ. Точь въ точь длинный Вибертъ.

— Вѣроятно капитанъ посылалъ его сюда чтобы посмотрѣть все ли у насъ въ порядкѣ.

— Пусть только подойдетъ сюда! Я изобью его вотъ этимъ банникомъ.

— Прекрасно. Я осмотрю немного эту мѣстность. Господинъ первый поручикъ предполагаетъ что за нами слѣдятъ непріятельскіе патрули. Спать я не могу, прощай!

Эрихъ направился къ тому мѣсту о которомъ говорилъ первый поручикъ. Здѣсь на посту стоялъ сильный отрядъ пѣхоты подъ начальствомъ одного молодаго поручика. Поручикъ лежалъ на землѣ въ шинели и курилъ сигару. Эрихъ подошелъ къ нему и передалъ ему порученіе перваго поручика.

— Я знаю, отвѣтилъ ему ласково офицеръ, — что лѣсная дорога на всемъ протяженіи нашей цѣли хороша и удобна. Но можетъ-быть она завалена дальше деревьями. Наши часовые, стоящіе съ южной стороны, нѣсколько разъ сообщали намъ что видѣли патрули драгунъ и гусаръ подходившіе совершенно близко къ намъ. А мы ихъ между тѣмъ не видимъ. Дорога вѣроятно завалена. Я терпѣть не могу эту кавалерію. Хорошо было бы еслибъ ихъ наказали немного. Они страшные хвастуны. Прошу васъ сообщите мнѣ загромождена дорога или нѣтъ… Если вы встретите близко непріятельскій патруль, то скажите. Они не имѣютъ никакого права переступать разграничивающую черту до начала дѣйствій.

— Не могу ли я узнать какъ проведена эта черта?

— Она тянется въ двухстахъ шагахъ за охотничьимъ замкомъ. Слѣдовательно замокъ находится на нашей почвѣ.

Эрихъ обрадовался. Чему? Онъ и самъ не сознавалъ ясно.

— Я предложилъ нашему капитану занять этотъ замокъ, а онъ передалъ это господину полковнику. Но планъ этотъ былъ отвергнутъ, такъ какъ полковникъ не хотѣлъ чтобы форпосты стояли слишкомъ близко другъ отъ друга. Однако кавалерія совсѣмъ другаго мнѣнія и постоянно надоѣдаетъ намъ!

— Не могу ли высказать вамъ свое мнѣніе, господинъ поручикъ?

— Отчего же нѣтъ, если вы скажите что-нибудь дѣльное, отвѣтилъ съ достоинствомъ пѣхотный офицеръ. — Говорите.

— Если я не вернусь черезъ полчаса, то прошу васъ пошлите за мною часть патруля.

— Видите ли, это не такъ-то легко сдѣлать. Я могу послать частъ патруля только въ особенно важномъ случаѣ.

— Можете ли вы послать ее въ случаѣ если я найду что дорога которая была нѣсколько дней тому назадъ загромождена срубленными деревьями теперь чиста, и что по ней ходятъ непріятельскія войска?

— Въ этомъ случаѣ, конечно, да. Они не имѣютъ права переступать за черту.

— Слѣдовательно только въ такомъ случаѣ?

— Сейчасъ долженъ прійти дежурный штабъ-офицеръ. Я все сообщу ему. Если вы встрѣтите по дорогѣ что-нибудь важное, сообщите немедленно объ этомъ мнѣ.

— Но если я буду слишкомъ далеко отсюда?

— Въ такомъ случаѣ дайте какой нибудь знакъ. Вы, какъ я слышалъ, отличный охотникъ, — можете ли вы подражяи крику сыча?

— Могу, господинъ поручикъ.

— Хорошо, въ такомъ случаѣ если вы встрѣтите или увидите что-нибудь особенно важное, то закричите три раза.. Повторите крикъ сыча нѣсколько разъ, но только послѣ нѣкоторыхъ промежутокъ. Я прикажу кому-нибудь изъ служащихъ проводить васъ до часовыхъ стоящихъ вдоль раздѣльной черты. — Унтеръ-офицеръ Раффлеръ, прошу васъ проводите этого бомбардира конвой артиллеріи къ одному изъ вашихъ солдатъ который хорошо зналъ бы крикъ сыча. Не знаете ли вы кого-нибудь?

— Знаю, господинъ поручикъ. Волонтеръ Губеръ хорошо подражаетъ крику лѣсныхъ птицъ.

— Хорошо. Скажите Губеру чтобъ онъ вемедленно явился сюда если услышитъ крикъ сыча повторенный три раза подрядъ.

Вскорѣ они достигли передоваго поста. Унтеръ-офицеръ, передавъ волонтеру Губеру приказаніе поручика, вернулся къ своему мѣсту. Эрихъ пошелъ по большой дорогѣ. Но вскорѣ онъ свернулъ налѣво по лѣсу недалеко отъ дороги. При малѣйшемъ шорохѣ онъ останавливался и прислушивался. Но все вокругъ было тихо, темно… Только листья шелестѣли подъ его ногами и ночныя птицы, заслышавъ шорохъ, лерелѣтали съ вѣтки на вѣтку.

Прошло около четверти часа. Вдругъ Эрихъ разслышалъ конскій топотъ, остановился и сталъ прислушиваться. Онъ увидѣлъ что находился у того мѣста гдѣ лѣсная дорога нѣсколько дней тому назадъ была загромождена срубленными деревьями. Теперь все было чисто.

Эрихъ тихо подошелъ къ высокому буковому дереву и спрятался за нимъ.

По лѣсной дорогѣ ѣхали гусары одинъ за другимъ. Они разговаривали между собою тихо, но Эрихъ все-таки разслышалъ ихъ слова:

— Я готовъ биться объ закладъ что вся эта ватага спитъ, сказалъ ѣхавшій впереди. — Эта пѣхота страшно лѣнива! Имъ и въ голову не приходитъ сойти внизъ… Оно и лучше.

«Во всякомъ случаѣ, думалъ Эрихъ, гусары не имѣютъ никакого права ѣздить здѣсь. Тутъ что-нибудь да кроется.»

— Дальше нечего ѣхать, продолжалъ первый голосъ. — Мы по крайней мѣрѣ на четвертьчасовомъ разстояніи отъ охотничьяго замка. Я увѣренъ что еслибъ мы и поѣхали дальше все-таки никого не встрѣтимъ.. Это дурачье спитъ сномъ праведника."

Патруль тихо двинулся назадъ. Эрихъ, пользуясь шумомъ лошадиныхъ копытъ, послѣдовалъ за гусарами. Они очутились нѣсколько секундъ спустя на томъ мѣстѣ гдѣ лежали прежде срубленныя деревья. Эрихъ замѣтилъ что нѣкоторыя деревья были убраны съ дороги, давая такимъ образомъ возможность гусарамъ проѣхать по одиночкѣ.

— Унтеръ-офицеръ Швёблеръ, сказалъ послѣдній гусарь проѣзжавшій черезъ узкій проходъ, — не навалить ли сюда опять нѣсколько деревьевъ?

— Нѣтъ, не нужно! Эти сонныя тетери не станутъ васъ тревожить. Къ тому же я увѣренъ что ротмистръ, графъ Зеефельдъ, пошлетъ еще нѣсколько патрулей на верхъ… Онъ не хочетъ чтобъ его обезпокоили сегодня.

Услышавъ имя ненавистнаго графа, Эрихъ невольно вздрогнудъ. Онъ испытывалъ чувство человѣка наступившаго на ядовитую змѣю. Отчего назвали именно этого отвратительнаго, злаго графа? И отчего онъ не хочетъ чтобъ его обезпокоили сегодня? Можетъ-быть онъ въ охотничьемъ замкѣ? Но нѣтъ, это невозможно, это смѣшно… Что ему тамъ дѣлать ночью?… Къ тому же замокъ лежалъ впереди раздѣльной черты. Эрахъ зналъ что молодой графъ былъ способенъ на все, даже на крайности.

Эрихъ шелъ погруженный въ глубокую задумчивость. Вдругъ онъ увидѣлъ предъ собой высокую, обрушившуюся стѣну. Онъ окинулъ ее проницательнымъ взглядомъ и понялъ что стоитъ предъ садомъ охотничьяго замка. Гусары въѣхали во дворъ. Эрихъ остановился, заскрежетавъ зубами и судорожно сжалъ кулаки.

— Остановитесь здѣсь, сказалъ одинъ изъ гусаръ. — Я пойду доложить господину ротмистру что мы не встрѣтили ничего особеннаго.

Слѣдовательно графъ находился въ замкѣ? Что онъ тамъ дѣлалъ? Чего онъ искалъ тамъ? Эрихъ зналъ что полкъ графа находился на бивуакѣ въ часовомъ разстояніи отъ охотничьяго замка.

Эрихъ твердо рѣшился идти въ садъ и обойти весь замокъ. Вдругъ ему показалось что онъ слышитъ голосъ Бланды. Онъ остановился, но все было тихо… Все было тихо, только сердце его билось съ неудержимою силой и болью… Онъ не опасался что непріятели увидятъ его. Онъ могъ отвѣтить имъ что принадлежитъ къ семьѣ лѣсничаго. Напротивъ, онъ опасался чтобъ его не замѣтили служители стараго лѣсничаго. Его удивляло то что собаки окружавшія домъ не лаяли. Онъ обошелъ почти весь замокъ и остановился у лѣваго конца. Здѣсь, на верху, было окно Бланды. Эрихъ устремилъ на окно глубокій любящій взглядъ. Онъ вдругъ почувствовалъ какъ дорого ему это окно, какъ тяжело ему отойти отъ него… Затѣмъ онъ пошелъ еще лѣвѣе и остановился у большаго готическаго окна выходящаго изъ нижней залы. Эрихъ взглянулъ въ окно. То что онъ увидѣлъ крайне изумило его. Зала была ярко освѣщена. Вокругъ большаго стола сидѣло около восьми кавалеристовъ, большею частью гусары и драгуны, и ужинали. Столъ былъ просто сервировавъ, во блюда и вина были самыя изысканныя. На полу стояли большія корзины наполненныя съѣстными припасами и бутылками всевозможныхъ винъ. Одинъ изъ драгунскихъ офицеровъ старался неслышно откупорить бутылку шампанскаго.

— Право, господа, сказалъ онъ смѣясь, — жаль что съ нами нѣтъ Шабеля. Онъ отлично откупориваетъ бутылки и безъ малѣйшаго шума. А между тѣмъ осторожность необходима… Насъ могутъ, пожалуй, застать…

Эрихъ стоялъ у открытаго окна, а потому слышалъ каждое слово. Онъ понялъ что пирующіе были здѣсь безъ всякаго права и тайкомъ. Онъ старался отыскать глазами ненавистнаго ему графа, но это никакъ не удавалось ему. Одна часть комнаты была для него не видна. За то онъ замѣтилъ лѣсничаго Штёккеля, сидѣвшаго на другомъ концѣ стола и пившаго вино.

— Господа, сказалъ молодой драгунъ, — не выпить ли намъ за здоровье «покойнаго» графа Горна? Взгляните, онъ совершенно превратился въ ледъ!

— Онъ не можетъ до сихъ поръ опомниться отъ великой радости! вскричалъ другой веселый голосъ. — Пей, Горнъ, и веселись! Ты получишь еще завтра патентъ на ротмистра, тогда и наслаждайся невозмутимо своимъ блаженствомъ!

— Но и тогда не забывай своихъ товарищей и друзей! вскричалъ опять другой голосъ.

О графѣ Зеефельдѣ ни слова. Голоса его также не было слышно. Эриху пришли вдругъ въ голову странныя, страшныя мысли.

— Итакъ Горнъ, покойный Горнъ, пьемъ за твое здоровье и поздравляемъ тебя съ чиномъ ротмистра!

— Стой! вскричалъ голосъ, который Эрихъ слышалъ еще въ первый разъ. — Я согласенъ чтобы пили за мое здоровье, но съ однимъ условіемъ: я прошу чтобы меня не называли больше «покойнымъ» Горномъ. Мнѣ это надоѣло? Согласны вы со мною?

— Если хочешь, пожалуй!

— Я прошу васъ.

— Хорошо. Прошу васъ, господа, передайте это и другимъ.

— Однако что скажетъ графъ Зеефельдъ?

«Слѣдовательно его здѣсь нѣтъ», подумалъ Эрихъ. «Можетъ-быть его нѣтъ и въ замкѣ? иди….»

— Вѣдь это онъ назвалъ тебя «покойнымъ» Горномъ!

— Да, но мнѣ это уже давно надоѣло. Мнѣ все равно что скажетъ Зеефельдъ. Онъ скорѣе походитъ на «покойнаго» нежели я,

Всѣ засмѣялись. Затѣмъ опять раздался голосъ драгунскаго офицера:

— Вы согласитесь со мною, господинъ ротмистръ графъ Горімъ, что я никогда не называлъ васъ этимъ именемъ. Прошу васъ поэтому объяснить мнѣ когда и при какомъ случаѣ вы заслужили его?

— Нѣтъ, я объясню вамъ происхожденіе этого имени, вскричалъ другой. — Горнъ слишкомъ скроменъ и не скажетъ вамъ всю правду. Это было нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Мы были на маневрахъ и находились въ помѣстьяхъ стараго графа Зеефельда. Старикъ пригласилъ насъ въ свой замокъ и угостилъ насъ превосходнымъ обѣдомъ. Если не ошибаюсь, господа, то нѣкоторые изъ васъ присутствовали на этомъ обѣдѣ?

— Я былъ, отвѣтилъ Горнъ. — Это былъ настоящій festin de Balthasar. Я потомъ долго вспоминалъ эту прекрасную Цыганку которая танцовала предъ нами. Счастливый Зеефельдъ!

— Да, счастливецъ! Онъ ловокъ и хитеръ. Я и теперь подозрѣваю его въ одной исторіи…. Я знаю гдѣ онъ теперь…

Эрихъ вздрогнулъ и поблѣднѣлъ.

— Да, Кольма была удивительно хороша собою.

— Но надѣюсь что она и знаменитая наѣздница Кольма Тишка не были одною и тою же личностью? Кольма Тишка умерла недавно.

— Это она и была, отвѣтилъ со вздохомъ графъ Горнъ. — Да, счастливъ этотъ Зеефельдъ!

— А теперь, господа, прошу васъ исполнить мою просьбу, прервалъ говорившихъ молодой драгунъ.

— Дѣло вотъ въ чемъ. Во время ужина поднялся разговоръ о маневрахъ. Говорили между прочимъ объ одной кавалерійской аттакѣ. Горнъ принялъ въ ней такое живое и горячее участіе что будь настоящая война….

— Ты не сказалъ что это было нападеніе со стороны непріятеля, и что мы защищались….

— Все равно. Говорили и много смѣялись по поводу храбрости Горна. Командующій генералъ, который очень любитъ Горна, привсталъ и сказалъ: «Прошу васъ, господа, не тревожьте бѣднаго Горна: онъ умеръ геройскою смертью». Тогда графъ Зеефельдъ произнесъ тостъ въ память «покойнаго» графа Горна? Вотъ откуда и произошло названіе.

— Зеефельдъ могъ бы придумать что-нибудь поумнѣе, но у него манера смѣяться надъ другими. Однако, чортъ возьми, гдѣ онъ? Куда онъ спрятался? Онъ вышелъ подышать свѣжимъ воздухомъ. Ужь не уѣхалъ ли онъ. Пожалуй еще смѣется теперь надъ нами! На насъ могутъ напасть.

— Не бойся, опасности нѣтъ никакой. Насъ окружаетъ только пѣхота. Бояться ее нечего. Унтеръ-офицеръ Швебблеръ только-что сообщилъ мнѣ что въ лѣсу все тихо. Къ тому же Зеефельдъ здѣсь, въ замкѣ. Я видѣлъ недавно его лошадь.

Итакъ, графъ Зеефельдъ былъ въ замкѣ.

— Во всякомъ случаѣ онъ прекрасно выдумалъ устроивъ здѣсь небольшой ужинъ. Здѣсь пріятнѣе и теплѣе нежели въ полѣ.

— Хотѣлось бы мнѣ видѣть какое впечатлѣніе произвело бы на генерала Швенкенберга извѣстіе что мы теперь здѣсь!

— Онъ ничего не сказалъ бы. Теперь не большіе маневры. Веселей, господа, выпьемте еще по стакану!

— Во всякомъ случаѣ, продолжалъ Горнъ, — не хорошо со стороны Зеефельда что онъ ушелъ отъ васъ. Право, не играетъ ли онъ нами? не служимъ ли мы ему ширмами? Эй, послушайте, господинъ лѣсничій, нѣтъ ли у васъ въ домѣ какой-нибудь хорошенькой горничной обратившей на себя вниманіе его сіятельства? Я знаю онъ часто бывалъ здѣсь въ послѣднее время.

Эрихъ вспыхнулъ и пристально взглянулъ на лѣсничаго. Тотъ, покачавъ головой, поднялся съ своего мѣста.

— Полноте, господинъ лѣсничій, я не хотѣлъ оскорбить васъ, воскликнулъ графъ Горнъ, останавливая старика. Садитесь! Развѣ это по-товарищески? Выпьемте-ка лучше по стакану вина и споемте веселую пѣсню. Ну-съ, господа, начинаю:

«Thu' ich das Meine, thust du das Deine,

So thut ein Jeder das Seine.»

— Перестань, Горнъ. Насъ могутъ услышать. Не забывай, мы на враждебной землѣ.

Эрихъ все еще стоялъ у окна и прислушивался. Ему все казалось что еще будетъ рѣчь о графѣ Зеефельдѣ. Но онъ ошибся. Разговаривали обо всемъ, только не о графѣ Зеефельдѣ.

«Итакъ, графъ Дагобертъ Зеефельдъ въ замкѣ.» думалъ Эрихъ. — «Но гдѣ онъ? Куда могъ онъ скрыться?» Онъ крѣпко сжалъ губы, будто сдерживая болѣзненный стонъ. Какіе-то безобразные, дикіе образы окружади его. Они дразнили его, смѣялись надъ нимъ и тихо шептали ему: «Пойдемъ, мы покажемъ тебѣ гдѣ онъ!»

Но гдѣ она? Какъ проникнуть въ домъ? Онъ взглянулъ въ окно Бланды. Оно было слабо освѣщено. Ахъ, еслибы можно было войти къ ней! Но вдругъ онъ остановился какъ вкопаный. То что онъ увидѣлъ его глубоко поразило. Недалеко отъ дома стоялъ высокій, старый орѣшникъ. Вѣтви его касались самыхъ стѣнъ охотничьяго замка, касались окна Бланды. Эрихъ замѣтилъ что на одной изъ вѣтокъ лежала человѣческая фигура. Вдругъ фигура тихо приподнялась и взглянула въ окно Бланды. Свѣтъ изъ окна ярко освѣтилъ ее, и Эрихъ узналъ, къ великому изумленію, сына лѣсничаго. Іосифъ держалъ въ рукѣ охотничье ружье и прицѣливался все глядя въ окно. Эрихъ былъ готовъ громко вскрикнуть. Тогда онъ замѣтилъ опять какъ Іосифъ нагнулся и опустилъ ружье.

Что онъ тамъ дѣлалъ? Что видѣлъ? Вѣроятно, онъ видѣлъ что-нибудь ужасное. Это доказывало его ружье. Но что же онъ видѣлъ? За кѣмъ онъ слѣдилъ? Сердце забилось въ немъ страхомъ, ненавистью, злобой. Онъ быстро подошелъ къ орѣшнику и тихо, едва слышно, позвалъ Іосифа по имени.

Юноша, услышавъ свое имя, вздрогнулъ и наклонился къ землѣ. Онъ узналъ Эриха.

— Умоляю тебя, ради Христа, сойди съ дерева и покажи мнѣ какъ войти въ домъ!

— Хорошо, хорошо, прошепталъ съ трудомъ Іосифъ. Онъ опять приподнялся, взглянулъ въ окно и, видимо успокоенный, спустился съ дерева.

— Ты — другъ Бланды, можешь наверхъ. Онъ подошедъ къ небольшой двери, отворилъ ее и, впустивъ Эриха на крутую лѣстницу, тихо проговорилъ:

— Наверхъ, иди наверхъ.

Эриха осѣнила свѣтлая мысль. Онъ нагнулся къ сыну лѣсничаго и попросилъ его сбѣгать въ лѣсъ и три раза повторить крикъ сыча.

— Ты знаешь этотъ крикъ?

Іосифъ кивнулъ утвердительно головой.

— Такъ иди скорѣе, ты спасешь этимъ Бланду.

Эрихъ взошелъ на лѣстницу и остановился предъ небольшою дверью. Сквозь щели проникалъ свѣтъ. Эрихъ ясно разслышалъ ненавистный, знакомый ему голосъ графа Дагоберта Зеефельда. Графъ говорилъ тихо, но горячо, страстно…

— Нѣтъ, я не уйду! Оскорбляй меня, кусай меня, — я все-таки не уйду… Наконецъ-то ты въ моихъ объятіяхъ… Моя прекрасная, дикая кошечка!

Эрихъ толкнулъ съ силой дверь и вошелъ въ комнату. Раздался дикій, радостный крикъ: «Эрихъ, Эрихъ!» и Бланда упала къ нему на грудь.

Графъ Зеефельдъ стоялъ блѣдный, дрожащій отъ гнѣва и злобы. Онъ узналъ Эриха, узналъ въ немъ своего соперника. Онъ слышалъ глубоко-радостный, глубоко-любящій крикъ Бланды: «Эрихъ, Эрихъ!» Графъ въ одну минуту подскочилъ къ стулу, схватилъ свою саблю и бросился на Эриха. Но Бланда громко вскрикнула и закрыла Эриха собою.

Графъ остановился. Онъ не имѣлъ силъ отвести глазъ съ ея лица. Оно было блѣдно, во прекрасно. Ни тѣни страха, мольбы. Глаза ея горѣли мрачнымъ, глубоко-пронизывающимъ огнемъ… Видно было что она скорѣе сама умретъ, во не уступитъ ему Эриха. Онъ опустилъ саблю и произнесъ глухимъ, задыхающимся голосомъ:

— Мы еще увидимся, вы — защитникъ и герой, и уводимся тамъ гдѣ вамъ это не будетъ особенно пріятно. Глупъ же я былъ, — продолжалъ онъ, направляясь къ дверямъ, — поднять руку на такого разбойника и негодяя!

— Вы не имѣете права относиться такъ ко мнѣ! вскричалъ Эрихъ, подбѣгая къ нему. Глаза его сверкали. Онъ былъ глубоко потрясенъ. — Прошу васъ, забудьте хотя одинъ разъ вашъ титулъ, вашъ мундиръ, ваше положеніе въ обществѣ. Мы теперь равны. Я готовъ вступитъ съ вами въ поединокъ готовъ, хотя силы наши теперь не равны. Что же вы медлите? Возьмите свою саблю, да возьмите кстати и кинжалъ, вѣдь вы такъ мастерски владѣете имъ!

Графъ вздрогнулъ: онъ вспомнилъ Кольму. Затѣмъ онъ опустилъ саблю и, подойдя къ дверямъ, обернулся къ Бландѣ, сказавъ ей:

— Прощай, я скоро увижу тебя!

Онъ вышелъ на лѣстницу и сталъ прислушиваться. Все было тихо; никто не слышалъ крика Бланды. Онъ подошелъ къ колодцу, вымылъ свою окровавленную руку, обернулъ ее платкомъ и вошедъ въ залу гдѣ пировали его товарищи, Здѣсь его приняли со смѣхомъ и съ шутками.

Бланда, обвявъ обѣими руками Эриха, прижалась къ нему головкой и тихо рыдала.

— Но гдѣ же Катерина Штёккель? спросилъ Эрихъ, когда она немного успокоилась.

— Она пошла въ городъ къ своей больной теткѣ. Она обѣщала вернуться сегодня вечеромъ, но не пришла. Вѣроятно тетка опасно больна.

— Скажи, Бланда, что онъ сдѣлалъ съ тобой?

— Я и сама не знаю какъ это случилось. Я сегодня долго гуляла въ саду. Было уже поздно, и я уже хотѣла вернуться въ свою комнату. Открываю дверь и вижу, онъ стоитъ предо мною. Сначала онъ говорилъ спокойно, выказывая ко мнѣ полное уваженіе. Но потомъ, вдругъ, измѣнилъ тонъ разговора. Онъ требовалъ чтобъ я полюбила его. Я стала звать на помощь. Онъ обхватилъ меня и старался заглушить мои крики. Я знала что меня никто не услышитъ. Стѣны здѣсь толстыя, крѣпкія. Онъ же смѣялся надо мной все говорилъ: «Зови, кричи, сколько хочешь. Сюда придутъ и увидятъ что я съ тобой. Всѣ будутъ думать что ты сама впустила меня къ себѣ.»

Эрихъ заскрежеталъ зубами. Ему стало досадно зачѣмъ онъ не вступилъ съ графомъ въ поединокъ, зачѣмъ не уничтожилъ его.

— Онъ много говорилъ, продолжала Бланда. — Я многое не поняла, да и забыла… Но онъ говорилъ страшныя вещи. Губы его дрожали, а глаза стали необыкновенно велики. Я смотрѣла ему прямо въ глаза и тихо отодвигалась назадъ надѣясь подойти къ дверямъ. Тогда онъ подбѣжалъ ко мнѣ, обнялъ меня и прижалъ къ себѣ. Я оттолкнула его. Я помню, что укусила ему руку… Голова моя закружилась, ноги задрожали. Я закричала ему чтобъ онъ оставилъ меня, тогда онъ не смѣлъ больше прикасаться ко мнѣ своею рукой… Я видѣла какъ его пальцы были въ крови. Будь у меня ножъ, я зарѣзала бы его! — Она проговорила послѣднія слова дрожащими, поблѣднѣвшими губами. Глаза ея сверкали гнѣвомъ и ненавистью. — Тогда ты пришелъ, Эрихъ. Ты спасъ меня. Что дѣлать теперь?

Она снова припала къ нему головой, обхватила его обѣими руками и тихо зарыдала. Эрихъ чувствовалъ какъ сильно билось ея сердце, какъ вся она вздрагивала, трепетала отъ глубокаго, сильнаго горя.

Онъ крѣпко обнялъ ее и прижалъ свои губы къ ея свѣтлымъ, вьющимся волосамъ. Затѣмъ онъ тихо освободилъ ея руки со своей головы и сказалъ дрожащимъ голосомъ:

— Успокойся, Бланда. Нужно хорошенько обдумать что предпринять. На сегодняшній вечеръ тебѣ нечего безпокоиться.

— О, я знаю что дѣлать! Я надѣюсь, Эрихъ, что ты защитишь меня и поможешь мнѣ совѣтомъ.

— Я готовъ отдать тебѣ всю жизнь мою!

Она вѣрила ему. Это доказывалъ ея глубокій, полной благодарности взглядъ.

— Я знаю, ты любишь меня. Но въ состояніи ли ты будешь помочь мнѣ и защитить меня — это еще вопросъ. Но, можетъ-быть, ты придумаешь какое-нибудь средство. Я не могу остаться здѣсь. Ты самъ сегодня убѣдился въ этомъ. Къ тому же тяжело жить милостью другихъ людей. Я достаточно училась и въ состояніи сама прокормить себя. Но прежде всего я должна отыскать графиню Зеефельдъ. Она принимала участіе въ судьбѣ моей матери и въ мой… Я хочу поблагодарить ее за прежную заботливость обо мнѣ и ласку, я хочу сказать ей что я вовсе не такая испорченная дѣвушка какой меня считали въ пансіонѣ. Неправда ли, Эрихъ, я должна ей сказать все это?

— Да, да. Ты должна также спросить ее что побудило ее принять участіе въ твоей судьбѣ и въ судьбѣ твоей матери. Узнай руководило ли ею только чувство состраданія или были также другія причины. Передай ей также тотъ запечатанный конвертъ который я отдалъ тебѣ недавно.

Эрихъ говорилъ все это какъ-то горячо, торопливо. Лицо его горѣло, глаза сверкали.

— Эти бумаги, продолжалъ онъ, — важны для нея. Я увѣренъ что онѣ въ связи съ твоимъ прошедшемъ или съ твоею будущностью.

— Но какимъ образомъ? Впрочемъ, все равно. Я сберегу эти бумаги, и если увижусь съ графиней, то передамъ ихъ ей. Но какъ мнѣ увидѣть ее? Я боюсь довѣриться Катеринѣ Штёккель. Боюсь также лѣсничаго и его сына. Іосифъ постоянно слѣдитъ за мною. Я боюсь, Эрихъ, что меня не отпустятъ отсюда. Мнѣ нужно бѣжать.

— Да, Бланда, ты должна бѣжать отсюда, отвѣтилъ Эрихъ; устремивъ въ окно мрачный, печальный взглядъ. — Я помогу тебѣ бѣжать. Я постараюсь о твоей безопасности.

— Ахъ, еслибъ это было возможно!

— Все возможно, Бланда. Нужно только желанье и твердая воля. Я все устрою черезъ день. Дай мнѣ хорошенько обдумать. Я знаю гдѣ ты можетъ найти на время пріютъ. Я думаю, самое лучшее если ты уйдешь отсюда въ слѣдующую ночь. Будешь ли ты готова?

— Буду!

— Я знаю что маневры будутъ завтра и продолжатся до обѣда. Затѣмъ войска будутъ отдыхать. Я надѣюсь избѣжать ареста; на дежурство меня еще не скоро назначатъ. Слѣдовательно, завтра ночью я къ твоимъ услугамъ.

— Благодарю тебя, Эрихъ. Мнѣ стало теперь легче на душѣ. Скажи, куда мнѣ явиться завтра? Я буду ждать тебя.

— Тебѣ не придется ждать, милая Бланда. Я приду раньше тебя на назначенное мѣсто. Если ты выйдешь изъ этого сада, то войди въ лѣсъ и или все по лѣсной дорогѣ. Ты придешь наконецъ къ тому мѣсту гдѣ дорога загромождена срубленными деревьями. Тамъ я буду ждать тебя. Выйди изъ дому въ девять часовъ вечера. Согласна ли ты?

— Да

— Но если будетъ дождь?

— Я все-таки приду. Вѣдь я съ дѣтства привыкла странствовать подъ открытымъ небомъ. Ахъ, Эрихъ, мы будемъ идти вмѣстѣ по лѣсу, будемъ вспоминать года нашего дѣтства, — какъ будетъ хорошо!

— Есть ли у тебя деньги, Бланда? спросилъ робко Эрихъ

— Какже, Кольма дала мнѣ.

— Хорошо. Слѣдовательно, мы завтра увидимся. Теперь я долженъ разстаться съ тобою, нужно вернуться въ батарею. Я вѣдь пришелъ сюда тайкомъ. Хотѣлось видѣть тебя… хотѣлось хоть бы взглянуть на охотничій замокъ.

Онъ поспѣшно подбѣжалъ къ окну, отворилъ его и сталъ прислушиваться. Раздались тихіе, но ровные и твердые шаги приближавшихся солдатъ.

— Эрихъ, что это значитъ?

— Мой планъ удался! Не безпокойся, это только начало маневровъ. Прощай, дорогая Бланда. Не безпокойся если ты услышишь внизу небольшой шумъ и громкіе голоса. Думай о завтрашней ночи и обо мнѣ.

Она протянула ему обѣ руки. Онъ обнялъ ее и крѣпко поцѣловалъ ея розовыя, прелестныя губки.

IX. Опять маневры.

Едва Эрихъ вошелъ къ Бландѣ какъ Іосифъ побѣжалъ въ лѣсъ и три раза прокричалъ подражая сычу. Волонтеръ Губеръ, стоявшій на возвышеніяхъ, повторилъ этотъ крикъ. Тогда унтеръ-офицеръ Раффдеръ разбудилъ поручика командующаго караульнымъ постомъ и объявилъ ему что случилось вѣроятно что-нибудь особенное, такъ какъ бомбардиръ конной батареи подалъ условный знакъ. Молодой пѣхотный поручикъ въ одну минуту проснулся, всталъ на ноги, опоясался саблей и надѣлъ каску. Затѣмъ онъ взглянулъ на своего унтеръ-офицера вопросительно:

— Все это прекрасно, Раффдеръ, но что же дѣлать теперь? Послать туда патруль не такъ-то легко. Мы можемъ сами легко попасться въ западню. А между тѣмъ нельзя оставить и бомбардира безъ всякой помощи. Знаете ли что? Идите-ка скорѣй въ роту, это вѣдь не далеко, и доложите обо всемъ господину капитану.

Унтеръ-офицеръ прошелъ уже нѣсколько шаговъ какъ вдругъ остановился. Онъ нагнулся къ землѣ и сталъ всматриваться въ темноту. Затѣмъ онъ поспѣшно вернулся къ своему начальнику и объявилъ что по лѣсной дорогѣ ѣдетъ отрядъ подъ начальствомъ дежурнаго штабъ-офицера.

Такъ и было. Но дежурный штабъ-офицеръ пріѣхалъ не одинъ, а въ сопровожденіи командующаго бригаднаго генерала и цѣлой толпы адъютантовъ, ординарцевъ и другихъ офицеровъ.

Дѣло въ томъ что генералъ, по окончаніи превосходнаго ужина, предложилъ своимъ гостямъ сдѣлать объѣздъ всѣхъ позицій. Ночь была теплая, и всѣ охотно приняли приглашеніе генерала. Къ тому же это были первые маневры на которыхъ генералу приходилось командовать подъ руководствомъ высочайшаго главнокомандующаго. Были еще другія причины побуждавшія генерала зорко и строго слѣдить за ходомъ маневровъ и не допускать ни малѣйшихъ упущеній или ошибокъ.

Читатель вѣроятно помнитъ серіознаго и строгаго драгунскаго полковника фонъ-Швенкенберга, участвовавшаго нѣсколько лѣтъ тому назадъ на обѣдѣ стараго графа фонъ-Зеефельда. Полковника фонъ-Швенкенберга произвели въ генералы и переведи въ пѣхоту. Это крайне удивило какъ его прежнихъ товарищей по кавалеріи, такъ и его настоящихъ сослуживцевъ по пѣхотѣ. Первые говорили что настоящій кавалеристъ долженъ былъ скорѣе подать въ отставку нежели унизиться до того чтобы перейти въ пѣхоту; вторые же увѣряли что бывшій кавалерійскій полковникъ никогда не пойметъ всѣхъ тонкостей пѣхотной тактики. Поэтому понятно отчего генералъ такъ старался отличиться на маневрахъ. Онъ видѣлъ что его бывшіе товарищи смотрѣли на него теперь свысока, и рѣшился во что бы то ни стало отомстить имъ.

Поручикъ, командующій караульнымъ постомъ, немедленно передалъ генералу все что касалось бомбардира конной артиллеріи.

— Я думаю, господинъ генералъ, что случилось что-нибудь особенное, иначе онъ не подалъ бы условнаго знака.

— Какъ вы думаете, какія непріятельскія войска стоятъ тамъ внизу?

— Кавалерія, господинъ генералъ. Я знаю навѣрно, что тамъ стоятъ драгуны и гусары. Ихъ патрули неоднократно приближались къ нашимъ форпостамъ, не обращая никакого вниманія на раздѣльную черту.

— Это похоже на нихъ. Я знаю этихъ драгунъ. Хорошо было бы еслибы мы немного отдѣлали ихъ. Какъ вы думаете, господинъ поручикъ, не послать ли туда отрядъ узнать что тамъ дѣлается? Изо сколькихъ человѣкъ состоитъ вашъ форпостъ?

— Изъ восьмидесяти человѣкъ, господинъ генералъ.

— Хорошо; а можетъ ли нашъ бивуакъ надѣяться на посты стоящіе внизу?

— Я увѣренъ что они строго выполняютъ свою обязанность и никого не пропустятъ.

— Въ такомъ случаѣ мы употребимъ въ дѣло вашъ форпостъ. Нужно хорошенько изслѣдовать что тамъ дѣлается. Господинъ майоръ Клеммеръ, — обратился онъ къ сопровождавшему его штабъ-офицеру, — прошу васъ примите на себя команду надъ этимъ отрядомъ. На васъ я могу вполнѣ положиться.

— Слушаю, господинъ генералъ. Если вы позволите, я отправлюсь пѣшкомъ.

— Хорошо, мой дорогой майоръ. А вы, господинъ поручикъ, прикажите вашимъ людямъ выступить. А мы, господа, — обратился онъ къ своей свитѣ, — мы останемся здѣсь пока не узнаемъ въ чемъ дѣло.

Нѣсколько минутъ спустя, форпостъ былъ уже готовъ къ выступленію. Всѣ радовались этой небольшой экспедиціи. Тишина и порядокъ при выступленіи были изумительны. Майоръ Клеммеръ сталъ во главѣ форпоста и нѣсколько секундъ спустя всѣ скрылись въ темнотѣ ночи.

Майоръ Клеммеръ началъ свою службу съ простаго солдата. Много труда, много терпѣнія и борьбы стоило ему добиться офицерскаго чина. Но онъ былъ честолюбивъ и любилъ службу. Онъ происходилъ изъ бѣдной и скромной семьи. Сначала онъ терпѣлъ страшную нужду. Но эта-то нужда и развила въ немъ сильный, настойчивый и твердый характеръ. Въ обращеніи онъ былъ нѣсколько грубъ и рѣзокъ. Онъ строго слѣдилъ за офицерами своего баталіона. Его удивляло что молодежь любила гулять, любила кофейни, общества, любила пить и танцовать. Говорили что это зависть. Никто никогда не зналъ начальника болѣе строгаго и взыскательнаго какъ майоръ Клеммеръ. Всѣ знали также что майоръ Клеммеръ былъ несчастенъ. Онъ женился, ради небольшихъ денегъ, на старой дѣвѣ. Старая дѣва, превратившись въ майоршу Клеммеръ, нисколько не измѣнилась и продолжала быть прежнею сварливою и злою женщиной. Майоръ былъ высокаго роста и очень худощавъ. Глаза у него были маленькіе, выглядывавшіе всегда сердито и мрачно, носъ большой, острый какъ у коршуна. Волосы и усы была яркаго рыжаго цвѣта.

Майоръ Клеммеръ и его отрядъ тихо вошли въ паркъ окружавшій охотничій замокъ. Здѣсь ихъ встрѣтилъ Эрихъ и объявилъ имъ что въ замкѣ ужинаютъ гусары и драгуны. Майоръ Клеммеръ, окруживъ въ одну минуту замокъ, объявилъ плѣнными офицерскихъ лошадей и находившихся при нихъ солдатъ и затѣмъ подошелъ къ самому дому.

Ужинъ былъ въ полномъ разгарѣ. Всѣ пили, смѣялись и весело шутили надъ графомъ Зеефельдомъ. Но графъ Дагобертъ, принявъ на себя видъ довольнаго и счастливаго человѣка, только улыбался на ихъ замѣчанія и шутки.

— Однако, Зеефельдъ, сознайся, сказалъ графъ Горнъ, — побѣда далась тебѣ не такъ легко. Этотъ шрамъ на твоей рукѣ не совсѣмъ-то говоритъ въ твою пользу.

— Ты кажется на знаешь что есть и такія женщины которыя кусаются любя человѣка, смѣясь сказалъ Барингъ. — Однако, довольно объ этомъ. Зеефельдъ объявилъ себя побѣдителемъ, какое же мы имѣемъ право не вѣрить ему? Онъ устроилъ намъ этотъ прекрасный ужинъ, и мы должны бытъ ему благодарны. Пью за успѣшное и скорое окончаніе этихъ скучныхъ маневровъ!

— Еслибы мнѣ удалось только отличиться въ глазахъ принца!… Перескочить бы, напримѣръ, во время аттаки со своимъ эскадрономъ черезъ рвы и заборы… Послушай, Зеефельдъ, если мнѣ представится что-нибудь подобное, прошу тебя, же торопись впередъ.

— То-есть, я долженъ отстать и содѣйствовать твоему успѣху?

— Ну, что жъ, охотно! Мнѣ все это давно надоѣло!

— Значитъ правду говорятъ что ты хочешь подать въ отставку?

— И жениться?

— Первое — можетъ быть; что же касается женитьбы, то пѣсня еще далека.

— Положимъ, будь здѣсь прелестная графиня Галлеръ, ты сказалъ бы совсѣмъ другое, отвѣтилъ графъ Горнъ, улыбаясь. Затѣмъ онъ началъ громко налѣзать извѣстную мелодію изъ Вильгельма Телля: «Клотильда, ахъ Клоти-ильда!»

Графъ Зеефельдъ, не обращая никакого вниманія на Горна, продолжалъ:

— Мой многоуважаемый дядюшка, графъ Христіанъ, уже очень старъ и дряхлъ. Случись съ нимъ что-нибудь, управленіе надъ его громадными имѣніями переходитъ въ мои руки. Понятно что я не могу продолжать тогда службу.

— И будешь ты тогда назначенъ въ свиту его величества — счастливецъ!

— Вотъ отчего я страшно золъ на эти скучные маневры, продолжалъ графъ Зеефельдъ. — Я хотѣлъ еще сегодня утромъ уѣхать въ Вальдбургъ. Но придется отложить эту поѣздку до завтрашней ночи: командующій генералъ даетъ принцу большой ужинъ. Не пора ли намъ, господа, вернуться на бивуакъ? ужъ поздно, а отдохнуть не мѣшаетъ.

— Полно, перебилъ его графъ Горнъ, — успѣемъ еще выспаться! Мнѣ здѣсь очень нравится. Впрочемъ, если хотите, встанемте и поѣдемъ осматривать непріятельскіе форпосты. Предъ нами пѣхота. Я увѣренъ что многіе изъ нихъ спятъ.

— Хотѣлъ бы я посмотрѣть на нихъ, вскричалъ самый младшій изъ драгунъ, — что было бы съ ними еслибы мы очутились вдругъ предъ ними, на возвышеніяхъ? Воображаю, какое у нихъ смятеніе произошло бы тогда!

Вдругъ раздался рѣзкій, продолжительный шумъ. Дверь отворилась, и на порогѣ показался мрачный, суровый пѣхотный майоръ съ обнаженною саблей и съ каской на головѣ. За нимъ сверкали въ большомъ числѣ штыки.

— Однако, произнесъ мрачный майоръ, послѣ нѣкотораго молчанія, — я долженъ признаться что это довольно куріозная исторія. Насколько я вижу, господа кавалеристы принадлежатъ къ враждебному лагерю. А между тѣмъ господа кавалеристы вполнѣ пренебрегли раздѣльною чертой и собрались сюда.

Онъ окинулъ быстрымъ взглядомъ безчисленныя пустыя бутылки стоявшія на столѣ и продолжалъ:

— И господа кавалеристы не сочли даже нужнымъ окружить домъ караульными, имѣя въ виду что ихъ могутъ застать врасплохъ и признать плѣнными!

— Господинъ подполковникъ, сказалъ графъ Зеефельдъ, замѣтивъ какъ озадачены были его товарищи появленіемъ майора, — я вижу что вы намѣрены отнестись… чорт… очень серіозно къ нашему вполнѣ невинному ужину?

— Я отношусь такъ какъ долженъ, господинъ ротмистръ. Я засталъ здѣсь непріятельскій отрядъ и беру его въ плѣнъ. Прошу васъ, господа, слѣдовать за мною въ лагерь.

— Однако, чортъ возьми, это вѣдь не по-товарищески! Вѣдь мы на маневрахъ! вскричали офицеры, поднимаясь со своихъ мѣстъ и берясь за фуражки и сабли. Только одинъ графъ Зеефельдъ остался спокойно на своемъ мѣстѣ и сказалъ:

— Прошу васъ, господинъ подполковникъ, присядьте къ намъ и выпейте стаканъ шампанскаго.

— Это неслыханное событіе!… Развѣ мы не на маневрахъ? развѣ мы не члены одной арміи?

— Прошу васъ, господинъ кавалеристъ, объяснить мнѣ, что такое маневры? спросилъ майоръ съ большимъ достоинствомъ. — Маневры — это самое точное подражаніе войнѣ. Вы согласитесь со мною, господа, что будь теперь война, я поступилъ бы съ вами точно также. Итакъ, признаю васъ плѣнными.

— Ужь не потому ли что мы офицеры кавалеріи! сказалъ съ горечью графъ Горнъ.

— Итакъ вы серіозно объявляете насъ плѣнными? спросилъ графъ Зеефельдъ, дѣлая товарищамъ рукою знакъ чтобъ они успокоились.

— Совершенно серіозно! отвѣтилъ невозмутимо майоръ.

— Въ такомъ случаѣ, позвольте обратиться къ вамъ съ слѣдующею просьбой: отпустите моихъ товарищей къ ихъ войскамъ. Я же отправлюсь съ вами къ командующему генералу и, по его требованію, назову имена всѣхъ присутствующихъ здѣсь.

— Мы не согласны на это, Зеефельдъ, нѣтъ, не согласны, это жертва съ твоей стороны, чортъ возьми! если господинъ майоръ относится такъ серіозно къ маневрамъ, въ такомъ случаѣ попробуемъ пробиться!

Говоря это, кавалеристы окружили графа Зеефельда. Въ то же время подошелъ къ майору увтеръ-офицеръ Раффдеръ и тихо сказалъ ему:

— Господинъ подполковникъ, недалеко отъ дома показался патруль кавалеріи. Завидѣвъ нашу пѣхоту, они галопомъ пустились назадъ. Я думаю, намъ нельзя терять времени.

Все это разузналъ Эрихъ. Онъ, въ сопровожденіи Іосифа, нѣсколько разъ обошелъ вокругъ охотничьяго замка и замѣтилъ кавалерійскій патруль.

— Я принимаю ваше предложеніе, господинъ ротмистръ. Прошу васъ слѣдовать за мною немедленно.

— Надѣюсь, вы позволите мнѣ сѣсть на мою лошадь?

— Мнѣ очень жаль, но я долженъ отказать вамъ. Господинъ генералъ отдастъ надлежащія приказанія что дѣлать съ вашими лошадьми — надѣюсь, унтеръ-офицеръ Рафлеръ, вы поняли меня? Поручите лошадей бомбардиру четвертой конной батареи, мы всѣмъ обязаны ему.

Услышавъ, что рѣчь шла о бомбардирѣ четвертой конной батареи, графъ Зеефельдъ страшно измѣнился. Лицо его поблѣднѣло, глаза загорѣлись мрачнымъ огнемъ. Онъ обернулся къ майору и порывисто сказалъ:

— Хорошо, господинъ подполковникъ, я подчиняюсь этому насилію. Прошу васъ, впередъ! Онъ тихо оттолкнулъ отъ себя товарищей, окружавшихъ его и, силясь улыбнуться, продолжалъ: — Всякому свое! До свиданья, друзья, до завтрашняго утра. А ты, Барингъ, отправься къ майору и доложи ему что я ранилъ себѣ руку и что мы, вслѣдствіе этого, выѣхали изъ бивуака и пріѣхали сюда. Правда, мы пренебрегли раздѣльною чертой и очутились на непріятельской землѣ, но вѣдь и непріятельская пѣхота поступила бы точно также, будь она на нашемъ мѣстѣ!

Затѣмъ графъ Зеефельдъ холодно поклонился майору и вышелъ изъ залы. Онъ, повидимому, былъ спокоенъ, но внутри у него клокотала сильная злоба. Эрихъ пошелъ съ гусаромъ который велъ лошадей графа Зеефельда. Эрихъ хорошо сдѣлалъ объявивъ что онъ видѣлъ непріятельскій кавалерійскій патруль. Патруль замѣтилъ отрядъ пѣхоты, немедленно поскакалъ назадъ въ лагерь чтобы взязь подкрѣпленіе и спасти офицеровъ находившихся въ охотничьемъ замкѣ.

Вмѣстѣ съ подкрѣпленіемъ онъ вернулся къ охотничьему замку, какъ разъ въ ту минуту когда майоръ Клеммеръ подъѣзжалъ къ мѣсту гдѣ лежали срубленныя деревья. Эрихъ посовѣтовалъ майору заградить снова дорогу нѣсколькими срубленными деревьями. Совѣтъ этотъ былъ немедленно исполненъ. Гусары, замѣтивъ барьеръ и боясь темной ночи, отложили свое преслѣдованіе и вернулись въ лагерь.

Между тѣмъ майоръ достигъ своей части и доложилъ генералу о результатѣ своего похода. Плѣнника ввели къ генералу. Послѣдній, взглянувъ на него, весело и громко разсмѣялся и закричалъ:

— Ну, майоръ Клеммеръ, признаюсь, вы достали намъ прекрасную добычу! Вы хорошо сдѣлаете потребовавъ отъ графа Зеефельда порядочный выкупъ!

Майоръ отвѣтилъ на это серіозно:

— Господинъ генералъ, я исполнилъ только свою обязанность. Я поступилъ бы точно также и въ дѣйствительной войнѣ.

Майоръ былъ разсерженъ. Онъ видѣлъ какъ генералъ пожималъ руку плѣнника, слышалъ какъ онъ смѣялся. Затѣмъ онъ направился къ лошадямъ, бормоча:

— Еще разъ повторяю что поговорка «воронъ ворону глаза не выклюетъ» — останется всегда вѣрна. Для того чтобы бытъ дѣльнымъ пѣхотинцемъ, нужно родиться имъ!

— Впрочемъ, майоръ Клеммеръ, вскричалъ ему генералъ фонъ-Швенкенбергъ вслѣдъ, — благодарю васъ за успѣшное окончаніе этой экспедиціи. Я доложу объ этомъ кому слѣдуетъ. Гдѣ бомбардиръ конной артиллеріи?

Эрихъ выступилъ впередъ.

— Вами я также доволенъ, любезнѣйшій. Къ которой батареѣ принадлежите вы?

— Къ четвертой конной батареѣ.

— А, капитана фонъ Мандерфельда! Доложите вашему батарейному начальнику что я похвалилъ васъ. А теперь, дорогой графъ Зеефельдъ, выпьете же со мною стаканъ чаю. Затѣмъ можете вернуться въ свой эскадронъ.

Понятно что Эрихъ и не думалъ передавать капитану фонъ-Мандерфельду словъ генерала. Но онъ передалъ обо всемъ первому поручику Шаллеру. Онъ сказалъ ему также что лѣсная дорога все еще загромождена и не годится для переправы артиллерійскихъ лошадей и орудій.

Наступилъ день битвы. Едва разсвѣло, какъ всѣ роты и баталіоны, эскадроны и батареи были уже готовы къ выступленію и нападенію. Адъютанты и ординарцы точно ласточки перелетали съ одного мѣста на другое. Командующій генералъ, окруженный своею свитой, стоялъ на возвышеніи и оттуда осматривалъ мѣстность на которой должно было произойти сраженіе. Многіе изъ его офицеровъ держали предъ собою планы окружающей мѣстности. Впрочемъ, это дѣлалось скорѣе только для формы. Толстые и сытые пѣхотные штабъ-офицеры гладили по гривѣ своихъ лошадей, желая такимъ образомъ заслужить ихъ расположеніе. Строгіе и серіозные капитаны ходили взадъ и впередъ предъ сцоими ротами и возбуждали солдатъ къ храбрости и усердію. Солдаты же старались, тайкомъ, доѣсть скорѣй послѣдніе остатки хлѣба и запить ихъ глоткомъ пива или водки.

У подножія возвышеній стояли артиллеристы. Ихъ едва можно было разглядѣть сквозь утренній туманъ. Сначала всѣ батареи представляли собою только одну безпорядочную, устую массу; затѣмъ они отдѣлились и образовали восемь отдѣльныхъ группъ. Прежде всего показался огонь на лѣвомъ флангѣ, затѣмъ и на правомъ и началась настоящая перестрѣлка. Все покрылось густымъ бѣлымъ дымомъ.

Сраженіе разгоралось все болѣе и болѣе. При этомъ руководила конечно не воля главнокомандующаго, но выполнялось только то что было предписано на бумагѣ. Батареи, разстрѣлявъ порядочное количество пороха его величества, положили пушки на лафекы и двинулись впередъ. Враждебіая же артиллерія отступила назадъ. Понятно что при этомъ отличились многіе батарейные и ротные командиры. Особенно отличился первый поручикъ Шаллеръ. Онъ сумѣлъ дать своему орудію такую выгодную позицію, стрѣлялъ такъ храбро, что генералъ-инспекторъ артиллеріи выразилъ ему свое полное одобреніе.

Подойдя къ самому городу, артиллерія заняла третью и послѣднюю позицію. Она пропустила пѣхоту и кавалерію впередъ и, заставивъ непріятеля перейти небольшую рѣку, отбросила его въ предмѣстья окружавшія городъ. Этимъ маневры и окончились. Войска возвратились на свои мѣста. Четвертая конная батарея также соединилась вмѣстѣ и отправилась подъ начальствомъ капитана фонъ-Мандерфельда домой. Всѣ были веселы и довольны. Одинъ баронъ фонъ-Мандерфедьдъ ѣхалъ угрюмый, задумчивый. Дѣло было въ онъ что онъ, еще въ началѣ маневровъ, завелъ свои шесть орудій въ какое-то болото. Генералъ-инспекторъ замѣтилъ это приказалъ одному изъ своихъ адъютантовъ сдѣлать капитану замѣчаніе.

Четвертая конная батарея, въѣхала во дворъ казармъ. Каптанъ фонъ-Мандерфельдъ подозвалъ къ себѣ перваго поручика и громко спросилъ его, который изъ бомбардировъ осмѣлился въ эту ночь отлучиться изъ бивуака и шататься по лѣсу.

— Мнѣ передали объ этомъ, прибавилъ онъ. — Можетъ-были этимъ онъ оказалъ нѣкоторую услугу пѣхотѣ, но я все-таки не доволенъ этимъ. Кто осмѣлился отойти, безъ, всякой надобности, отъ своего орудія? Кто?

Всѣ догадывались что капитану было и безъ того хорошо извѣстно о которомъ бомбардирѣ шла рѣчь. Глаза его была строго и мрачно устремлены на Эриха. Эрихъ вышелъ впередъ; капитанъ, окинувъ его быстрымъ взоромъ, улыбнулся. Но въ ту же минуту вышелъ впередъ и первый поручикъ. Онъ приложилъ руку къ каскѣ и сказалъ:

— Все это случилось по моему приказанію, господинъ капитанъ.

— Все по вашему приказанію, господинъ первый поручикъ? Что же вы приказали?

— Я приказалъ разузнать можно ли было проѣхать по лѣсной дорогѣ ведущей къ охотничьему замку. Я слышалъ, что она была загромождена срубленными деревьями.

— Прекрасно. Но, надѣюсь что вы не приказали этому молодому человѣку войти въ самый замокъ и разбудить мирныхъ жителей, то-есть, говоря правду, жительницъ?

— Не знаю, было ли это такъ. Но если это и было такъ, то, вѣроятно, на то были важныя побудительныя причины. И въ этомъ виноватъ только одинъ я, такъ какъ я послалъ туда бомбардира Фрейберга.

Первый поручикъ проговорилъ это громкимъ, рѣзкимъ голосомъ. Лицо его пылало отъ гнѣва. Затѣмъ онъ прибавилъ

— И если вы хотите осудить кого-нибудь, господинъ капитанъ, то осуждайте меня, а не бомбардира Фрейберга!

— Позвольте мнѣ быть другаго мнѣнія, господинъ первый поручикъ. Вы оправдываете бомбардира Фрейберга, и я все-таки обвиняю его. Я наказываю его тѣмъ что назначаю его на караулъ до завтрашняго вечера.

Это былъ страшный ударъ для Эриха. Онъ устремилъ и перваго поручика умоляющій взглядъ. Послѣдній круто повернулъ свою лошадь и догналъ капитана. Между ними завязался горячій, сердитый разговоръ. Было трудно что-нибудь разслышать. Наконецъ капитанъ, пожавъ плечами, вышелъ со двора. Первый поручикъ, блѣдный и глубоко взволнованный, вернулся къ батареѣ. Приказавъ солдатамъ разойтись, онъ обратился къ Эриху и сказалъ ему съ глубокимъ сожалѣніемъ:

— Я не могу васъ избавить отъ караула. Но обѣщаю вамъ что все остальное устроится.

Эрихъ долженъ былъ пересилить себя чтобы не показаться ребенкомъ предъ своимъ добрымъ начальниковъ. Первый поручикъ кивнулъ ему ласково головой и удалился.

Эрихъ пошелъ въ конюшни. Здѣсь онъ засталъ бомбардира Шварца. Эрихъ былъ глубоко огорченъ и озлобленъ.

— Скверно то, сказалъ бомбардиръ Шварцъ, — что ты долженъ замѣнить длиннаго Виберта. Бездѣльникъ ранилъ себѣ ногу. Ты назначенъ на караулъ вмѣсто него.

— Чортъ бы его побралъ, да и всѣ эти порядки! вскричалъ Эрихъ, заскрежетавъ зубами. Онъ едва одерживалъ себя. Ему хотѣлось плакать, хотѣлось бѣжать.

— Ты знаешь, я терпѣливо переношу всѣ эти аресты и караулы. Но сегодня я готовъ съ ума сойти. Я не могу сегодня остаться здѣсь… Право, я готовъ убить себя!

— Стоитъ того! Какое же у тебя дѣло?

— Я не могу этого сказать тебѣ. Вѣрь мнѣ только что я буду самымъ несчастнымъ человѣкомъ если долженъ быть сегодня на караулѣ!

— Ну, если это такъ, отвѣчалъ добродушной Шварцъ, — то я помогу тебѣ. Я смѣню тебя, едва настанетъ вечеръ. Раньше тебѣ, вѣроятно, и не нужно. Но, прошу тебя, будь веселѣй. Длинный Вибертъ подглядываетъ сюда. Я не хотѣлъ бы чтобъ онъ думалъ что наказаніе огорчаетъ тебя.

— Ты правъ. Я никогда не забуду твоей услуги.

— Переставь; здѣсь нѣтъ особенной услуги. Всего одну лишнюю ночь проспать на соломѣ… Узнать объ этомъ никто не можетъ. Капитанъ рѣдко ходитъ въ конюшни до обѣда. А если онъ и придетъ сюда, то я объявлю ему что ты внезапно захворалъ холерой и что я смѣнилъ тебя. А теперь иди и приготовься къ караулу.

Эрихъ вошелъ въ свою комнату. Унтеръ-офицеръ Венкгеймъ встрѣтилъ его съ выраженіемъ участія и сожалѣнія. Но Эрихъ оставался спокоенъ и веселъ. Онъ нарядился въ свой лучшій мундиръ, спряталъ въ карманъ всѣ деньги которыя имѣлъ и не забылъ даже взять съ собой небольшой карманный пистолетъ. Послѣдній принадлежалъ Шмоллеру. Онъ отдалъ его Эриху, прося чтобъ Эрихъ вычистилъ его и потомъ опять зарядилъ.

Бомбардиръ Шварцъ приготовилъ Эриху кофе, хлѣбъ, масло и колбасу, а также чернила и бумагу. Эрихъ написалъ длинное письмо старому Бурбусу. Онъ разказалъ ему всю исторію Бланды и просилъ старика принять въ ней участіе. Въ концѣ письма онъ упомянулъ что слышалъ отъ перваго поручика Шаллера что старый Бурбусъ не забылъ его и что онъ глубоко благодаритъ его за эту память. Затѣмъ письмо было вложено въ коввертъ, запечатано и передано бомбардиру Шварцу, который отнесъ его на почту.

Эрихъ смѣнилъ длиннаго Виберта. Послѣдній глубоко изумился, замѣтилъ что его противникъ нисколько не былъ огорченъ. Эрихъ легъ, но никакъ не могъ уснутъ. Онъ былъ глубоко взволнованъ. Время казалось ему безконечнымъ. Онъ попробовалъ читать, но напрасно. Въ каждой строкѣ онъ видѣлъ только одно имя, имя Бланды. Онъ началъ ходить взадъ и впередъ. Онъ употреблялъ всѣ старанія чтобы думать о чемъ-нибудь другомъ. Но тщетно. Онъ все возвращался къ ней. Эрихъ испугался. Что съ нимъ? Какъ могло это случиться? И такъ скоро… Какъ все измѣнилось. Какъ измѣнились всѣ его чувства, мысли!… Еще недавно онъ любилъ ее какъ добрую, дорогую сестру, а теперь… Онъ понялъ вдругъ что любитъ ее сильно, горячо, страстно. Что пробудило въ немъ эту внезапную страсть? Онъ вспомнилъ страстныя, горячія слова графа Зеефельда, обращенныя къ ней, вспомнилъ какъ она обняла его, какъ прижалась своею прелестною головой къ его груди… Вотъ что погубило его. Онъ не узнавалъ больше себя. Откуда взялись у него эти мечты, эти желанія?.. Онъ отдалъ бы жизнь свою, лишь бы она была теперь съ нимъ, лишь бы онъ могъ еще разъ обнять ее.

Вдругъ на него напало сомнѣніе что онъ увидитъ ее сегодня вечеромъ. Онъ началъ считать пуговицы своего мундира, говоря съ первой пуговицы «да». Послѣдняя пуговица отвѣтила ему тѣмъ же «да». Онъ началъ считать лошадей, окна, цѣпи и все отвѣчало ему «да», все ободряло и радовало его.

Наконецъ насталъ вечеръ. Явился бомбардиръ Шварцъ. — Ну, товарищъ, сказалъ Шварцъ, — я не завидую тебѣ. Поднялся сильный вѣтеръ. Когда ты вернешься?

— Навѣрное не знаю.

— Не торопись и не стѣсняйся. Я буду ждать тебя завтра къ одиннадцати часамъ. Эрихъ вручилъ своему товарищу саблю и поблагодаривъ его еще разъ, тихо вышелъ изъ казармъ. Онъ рѣшилъ что Бланда поѣдетъ въ Нордгеймъ, небольшой городокъ близь Вальдбурга, и тамъ обождетъ доктора Бурбуса. Эрихъ былъ твердо убѣжденъ что старый мельникъ приметъ въ Бландѣ самое живое и горячее участіе.

Ночь была темная, мрачная. Былъ сильный, порывистый вѣтеръ. Эрихъ проходилъ мимо охотничьяго замка. Все было темно, тихо. Все спало. Онъ взглянулъ на окно Бланды. И тамъ царила также темнота. Сердце его сильно забилось и онъ быстро пошелъ впередъ.

X. Бѣгство.

Черезъ нѣсколько минутъ онъ былъ у назначеннаго мѣста. Было совершенно темно. Эрихъ остановился у высокаго дерева и началъ прислушиваться. Вдругъ онъ вздрогнулъ: чья-то нѣжная, маленькая рука легла на его плечо и тихій, дрожащій голосъ произнесъ его имя.

— Бланда, ты ждала меня? А я такъ торопился чтобы придти сюда первымъ.

— Твой путь былъ длиннѣе, милый Эрихъ. Не забудь также что я должна была воспользоваться первою удобною минутой. Но ты пришелъ, слава Богу. Всѣ думали что я въ своей комнатѣ. Я спряталась въ саду и слышала какъ лѣсничій запиралъ наружную дверь. Іосифъ испугалъ только меня. Я уже выходила изъ сада и направлялась къ лѣсу, какъ вдругъ услышала за собою его шаги. Мнѣ казалось что онъ догонялъ меня. Но потомъ я успокоилась. Онъ любитъ гулять по ночамъ.

— Не пора ли намъ, Бланда? Путь нашъ далекъ; я боюсь чтобы ты не устала. Дай мнѣ этотъ узелокъ. Не хочешь ли опереться на мою руку?

— Перестань, Эрихъ. Я такъ давно не гуляла и такъ рада пройтись теперь. Развѣ потомъ. Одаако /хорошо ли ты сдѣлалъ что отлучился? Не станутъ ли искать тебя?

— Нѣтъ, мнѣ нечего бояться. Правда, я не спрашивалъ позволенія, но я никогда не забываю одного правила: что не запрещено, то позволено. Не идемъ ли мы слишкомъ скоро, Бланда?

— Нѣтъ, нѣтъ, мнѣ такъ хочется выдти скорѣе изъ этого лѣса! Я боюсь встрѣтиться съ какимъ-нибудь охотникомъ.

— Ихъ тутъ много?

— Да; особенно по ночамъ. Они караулятъ дичь и лѣсъ. Здѣсь много воровъ.

— Въ такомъ случаѣ, Бланда, не будемъ больше разговаривать пока не выйдемъ изъ лѣса.

Они тли скоро. Не прошло и четверти часа какъ она уже взошли на возвышеніе на которомъ Эрихъ находился наканунѣ вечеромъ. Онъ показалъ ей мѣсто на которомъ стояли его гаубицы и разказалъ ей какимъ образомъ былъ взятъ въ плѣнъ графъ Дагобертъ Зеефельдъ.

Но Бланда знала уже все это отъ Іосифа.

— Онъ съ трудомъ могъ мнѣ разказать все; если недоставало словъ онъ объяснялся движеніями рукъ. Знаетъ, Эрихъ, меня крайне изумило то обстоятельство что лицо его въ точеніе всего разказа принимало необыкновенно суровое и дикое выраженіе. Онъ нѣсколько разъ дѣлалъ движеніе руками, будто хотѣлъ застрѣлить кого-нибудь. Впрочемъ онъ не докончилъ своего разказа, такъ какъ въ комнату вошла Штёккель и прогнала его.

— Ты говорила съ нею о графѣ Зеефельдѣ?

— Нѣтъ, да и къ чему? отвѣтила Бланда коротко. — Вѣдь я не разъ говорила съ нею объ немъ, передавала ей его слова, намеки; она всегда дѣлала видъ что не придаетъ этому никакого значенія. Но все это прошло. Можетъ-быть я и ошибаюсь въ ней. Она все-таки добрая женщина и прежде очень любила меня.

Бланда тяжело вздохнула.

— Куда же мнѣ идти, Эрихъ?

— Я доведу тебя до Нордгейма. Это небольшая деревня; черезъ два часа ходьбы мы будемъ тамъ. Ты сядешь тамъ въ дилижансъ и поѣдешь въ небольшой городокъ недалеко отъ Вальдбурга. Тамъ ты займешь небольшую комнату и станешь ждать друга о которомъ я говорилъ. Онъ скоро пріѣдетъ, я увѣренъ въ этомъ. Довѣрься ему какъ родному отцу.

Оба замолчали. Эрихъ взялъ руку Бланды и робко пожалъ ее. Бланда не отняла своей руки, но отвѣтила Эриху крѣпкимъ, горячимъ пожатіемъ. Они подходили къ небольшой деревушкѣ. На башенныхъ церковныхъ часахъ пробило полночь. Ночь была темна; на небѣ ни одной звѣзды. Они прошли деревню и вошли въ густой, темный лѣсъ. Недалеко отъ нихъ, въ лощинѣ, слышались бѣшеные разливы горнаго потока.

— Не бойся, Бланда, сказалъ Эрихъ молодой дѣвушкѣ, боязливо прижавшейся къ нему. — Слышишь какъ грозно шумитъ этотъ горный потокъ? Мы сейчасъ подойдемъ къ нему. Затѣмъ мы выйдемъ на большую поляну, а потомъ и на большую дорогу которая ведетъ въ Нордгеймъ. Ты очень устала?

— О, нѣтъ. Но я должна признаться тебѣ, Эрихъ, что отвыкла отъ ходьбы, особенно въ такую темную ночь. Прежде было не то.

— Не хочешь ли ты отдохнуть немного? Вотъ здѣсь, подъ этою нависшею скалой, лежитъ срубленное дерево, хочешь?

— Да, Эрихъ, если ты только хочешь и не торопишься.

— О, у васъ достаточно времени; намъ придется еще ждать въ Нордгеймѣ.

Онъ положилъ на дерево большой, мягкій пледъ. Бланда сѣла и прижала голову къ его плечу. Эрихъ обнялъ ее одною рукой и тихо прижалъ къ себѣ.

— Ты дрожишь, Бланда, не холодно ли тебѣ?

— Нѣтъ. Мнѣ такъ хорошо… Я такъ рада отдохнуть немного.

Они сидѣли молча и наслаждались своимъ первымъ счастіемъ. Да, они были такъ счастливы какъ еще никогда. Одинокій горный потокъ бѣшено, грозно бушевалъ; вѣтеръ все усиливался, ломая и нагибая высокіе, стройные буки, березы и сосны. Но имъ подъ высокою скалой было тепло, хорошо. Небо покрылось темными, грозными тучами и вслѣдъ затѣмъ засверкала молнія и раздались первые громовые удары.

— Знаешь, милая Бланда, этотъ прелестный уголокъ сильно напоминаетъ мнѣ небольшой шалашъ который покойный отецъ мой построилъ въ нашемъ лѣсу. Онъ весь былъ обложенъ листьями и мхомъ. Я такъ часто, будучи мальчикомъ, сидѣлъ тамъ во время грозы. Но никогда еще не былъ я такъ счастливъ какъ сегодня…. Никогда, никогда!

— Моя бѣдная мать очень боялась грозы. Цыгане также; даже Марешаль и Цареггъ. Но я всегда любила грозу, любила эти раскаты, этотъ блескъ, этотъ шумъ. Я никогда не боялась грозы, а сегодня съ тобою и подавно не боюсь.

— Ты со мною, да, ты со мною! Бланда, милая Бланда, какъ я счастливъ! Ахъ, Бланда, еслибы не эта печальная, неотвязчивая мысль! Мнѣ все кажется будто я разстанусь сегодня навѣки съ тобой.

— Я этого не боюсь. Я знаю, Эрихъ, что скоро увижу тебя и буду вѣчно съ тобою.

— Правда? И если мы опять свидимся, мы будемъ говорить объ этой ночи; не правда ли?

— Я люблю тебя и знаю что и ты меня любишь. Хочешь, я поклянусь тебѣ въ томъ что никогда не забуду тебя, никогда не разстанусь съ тобою? Мы скоро увидимся. Эрихъ, я никогда не оставлю тебя, никогда!

— Бланда, Бланда, гдѣ мнѣ найти словъ чтобы выразитъ тебѣ мое счастье, мое блаженство!.. Вѣдь и я никогда не покину тебя. Я всюду пойду за тобою, вездѣ найду тени. Я знаю теперь что всего добьюсь: ты моя сила, мой добрый геній!..

Вѣтеръ, между тѣмъ, бушевалъ все сильнѣе и порывистѣе, удары грома раздавались все оглушительнѣе, молнія сверкала все ярче. Полилъ сильный дождь. Казалось, всѣ стихіи соединились вмѣстѣ, чтобы проникнуть въ уголокъ подъ скалою. Но молодые люди ничего не замѣчали. Они тѣсно прижались другъ къ другу и были счастливы своею первою чистою любовью. Эрихъ наклонился къ ней, взглянувъ на нее съ чувствомъ глубокой, безпредѣльной любви, онъ въ первый разъ прижалъ свои губы къ ея губамъ. Бланда улыбнулась и встала.

— Да, Эрихъ, ты мой, а я твоя. Помни это. Видишь, даже небо радо нашему счастью: гроза стихла, дождь пересталъ. — Пойдемъ, Эрихъ, пора. Я никогда не забуду эту скалу, она всегда будетъ для меня святыней… Пойдемъ.

Онъ быстро поднялся съ своего мѣста, взялъ на руку ея узелокъ и пледъ и, предложивъ ей другую руку, вывелъ ее изъ пещеры. Гроза дѣйствительно стихла. На темномъ небѣ засверкали звѣзды. Они шли счастливые, веселые, высказывая разныя предположенія и планы о будущемъ.

Разговаривая, они прошли большую ниву и вошли въ глубокую лощину, гдѣ стояла мельница. Все было тихо: колеса не работали, вода была спокойна и часта какъ зеркало. Небольшіе часы, на верху мельницы, пробили два часа полуночи. — Ты очень устала, милая Бланда?

— Да; немного. Я рада буду когда мы придемъ къ мѣсту. Я должна признаться тебѣ, Эрихъ, что ноги у меня немного болятъ. Ночь сырая, а ботинки мои очень легки.

— Объ этомъ я долженъ былъ прежде подумать, печально сказалъ юноша. — Меня сильно безпокоитъ мысль, найдемъ ли мы пріютъ въ Нордгеймѣ. Намъ придется ждать тамъ. Впрочемъ, надѣюсь что въ томъ же зданіи гдѣ почта, вѣроятно будетъ и небольшая гостиница. Я прикажу высушить твои ботинки.

Но Эрихъ, къ своему великому горю, ошибся. Они дошли до Нордгейма, но узнали что тамъ не было никакой гостиницы. Бланда при этомъ извѣстіи тяжело вздохнула и опустила печально свою изящную головку.

— Ты дрожишь, Бланда, тебѣ холодно? опросилъ ее озабоченно Эрихъ.

— Да, немного… Еще очень рано, потому холодно.

— Закутайся въ пледъ. Пойдемъ на почтовый дворъ, вѣроятно тамъ найдется уголокъ гдѣ можно будетъ укрыться.

Они подошли къ зданію гдѣ помѣщалась почта и куда подъѣзжали дилижансы. Это былъ красивый, большой домъ, окруженный съ трехъ сторонъ сараями. Эрихъ замѣтилъ также что главныя двери были открыты и ярко освѣщены. Это его очень обрадовало. Вѣроятно я ошибся, думалъ онъ, и дилижансъ пріѣдетъ раньше.

Онъ вошелъ съ Бландой въ большой, круглый дворъ и увидалъ почтальйона, стоявшаго при четырехъ лошадяхъ.

— Что, дилижансъ скоро пріѣдетъ?

— Нѣтъ; черезъ два часа. Эта лошади назначены для экстренной почты.

— Нѣтъ ли въ здѣшней почтовой станціи какой-нибудь комнатки гдѣ бы можно было отдохнуть?

— Нѣтъ. Темъ, напротивъ, есть небольшой павильйонъ, куда впускаютъ путешественниковъ, но теперь ночь и я не думаю чтобы кто-нибудь отворилъ вамъ дверь. Вы можете войти сюда, въ конюшню, и обогрѣться немного. Впрочемъ, попытайтесь и тамъ. Я вижу огонь въ комнатѣ писаря.

— Я попробую, Бланда, нельзя же допустить чтобы ты просидѣла эти два часа въ холодномъ сараѣ.

Эрихъ направился къ домику писаря.

Въ эту же самую минуту раздался веселый звукъ почтоваго рожка и во дворъ въѣхалъ тяжелый дорожный экипажъ. Лошадей отпрягли и ввели въ конюшню. Бланда, боясь чтобы они не подошли къ ней, вышла на дворъ. Она стояла противъ самаго экипажа. Свѣтъ фонаря падалъ на нее и освѣщалъ ея блѣдное, усталое личико. Вдругъ дверцы кареты быстро отворились и какой-то господинъ соскочилъ на землю и подошелъ къ ней. Бланда дико вскрикнула: она узнала графа Дагоберта Зеефельда.

— Вотъ такъ неожиданная встрѣча! вскричалъ онъ удивленнымъ и радостнымъ голосомъ. — Откуда ты, крошка? Ты становишься для меня все загадочнѣе! Я право начинаю думать что тебя привлекла сюда сила моего желанія и моей воли. Я всю дорогу думалъ только о тебѣ. Гордое, упрямое созданіе!

Онъ хотѣлъ схватить ее за руку, но она вырвавшись отъ него, бросилась назадъ въ сарай. Тогда онъ остановилъ ее силой, наклонился къ ней и тихо проговорилъ:

— Перестань упрямиться, крошка! Не скажу чтобы твое пребываніе здѣсь, ночью, говорило въ твою пользу; во я добръ и предлагаю тебѣ мѣсто въ моей каретѣ.

— Но я не одна здѣсь, гнѣвно воскликнула Бланда, вырываясь отъ него. — Я не одна, со мною мой другъ и онъ защититъ меня отъ васъ, какъ и тогда!

— Твой другъ защититъ, какъ тогда? Голосъ графа дрожалъ, лицо его исказилось страшною злобой. — Неужели это правда? И въ самомъ дѣлѣ, это онъ!

Послѣднія слова были произнесены дикимъ, грознымъ голосомъ. Эрихъ дѣйствительно стоялъ предъ графомъ Дагобертомъ Зеефельдомъ. Лицо его было блѣдно, руки сжаты, глаза сверкали жгучимъ, страшнымъ огнемъ.

— Это ты, негодяй! вскричалъ ему гусаръ. — На этотъ разъ мы не на нейтральной почвѣ! На этотъ разъ вамъ но удастся такъ легко освободиться! Откуда вы? Кто далъ вамъ право отлучиться отъ вашего гарнизона и отлучиться на такое большое разстояніе? Гдѣ вашъ отпускной видъ?

Эрихъ зналъ что при немъ не было никакихъ бумагъ. Онъ былъ совершенно уничтожевъ. Онъ зналъ что съ нимъ говоритъ уже не личный врагъ его, молодой графъ Зеефельдъ, но офицеръ и зналъ что право и сила были на его сторонѣ.

Это понималъ и почтмейстеръ, которой присутствовалъ при этой сценѣ и теперь обратился къ молодому графу.

— Вы правы, ваше сіятельство, этотъ человѣкъ заслуживаетъ полнаго порицанія. Онъ ворвался ко мнѣ въ домъ и требовалъ чтобъ я непремѣнно отвелъ ему чистую комнату. А, между тѣмъ, я доказывалъ ему что мой домъ не постоялый дворъ и не гостиница.

— Я отказываюсь отъ своей просьбы, проговорилъ Эрихъ дрожащимъ, глухимъ голосомъ, доказывавшимъ какъ тяжело ему было овладѣть, собою. — Я прошу господина ротмистра оказать мнѣ милость и позволить мнѣ остаться здѣсь еще эти два часа. Я не могу оставить мою спутницу одну; мы ждемъ прибытія дилижанса.

— Сейчасъ видно что совѣсть у него не чиста; онъ и говоритъ теперь не попрежнему, отвѣтилъ графъ Дагобертъ пожимая плечами. — Идите своею дорогой и благодарите Бога что я отнесся къ вамъ такъ великодушно. Знайте также что при малѣйшемъ сопротивленіи съ вашей стороны, я отошлю васъ въ вашу часть, уже при другой обстановкѣ.

— Здѣсь, въ деревнѣ, находится жандармъ, тихо проговорилъ почтмейстеръ.

— Пока онъ не нуженъ. Надѣюсь, господинъ почтмейстеръ, вы меня хорошо знаете и вполнѣ, одобрите мои дѣйствія. Я знаю эту молодую дѣвушку и увѣренъ въ томъ что этотъ мальчишка сманилъ ее сюда.

— Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула бѣдная Бланда. Испугъ и усталость дѣйствовали на нее такъ сильно что она была близка къ обмороку. Она все еще силилась вырваться изъ рукъ молодаго графа чтобы подойти къ Эриху.

Эрихъ былъ блѣденъ; онъ едва дышалъ. Онъ судорожно сжалъ свою правую руку и опустилъ ее, почти безсознательно, въ карманъ своего мундира, гдѣ у него лежалъ небольшой пистолетъ.

— Что касается тебя, обратился графъ Зеефельдъ суровымъ и холоднымъ голосомъ къ Бландѣ, — то ты сама знаешь что я хорошо знакомъ съ тобою и тѣми высокопоставленными лицами которыя все время заботились, о тебѣ и воспитывали тебя. Я увѣренъ что они не особенно порадуются, узнавъ что ты шатаешься по ночамъ съ молодыми солдатами!

Бланда взрогнула, закрыла лицо руками и тихо, судорожно зарыдала.

— Однако, пора кончить эту комедію! рѣзко замѣтилъ графъ Зеефельдъ. — Я не имѣю права, ради людей принимавшихъ участіе въ вашей судьбѣ, оставить васъ здѣсь, среди улицы. Франсуа, Жозефъ, посадите молодую даму въ мой экипажъ! А вамъ, — обратился онъ, угрожая, къ молодому бомбардиру, — вамъ я совѣтую скорѣе вернуться въ свою батарею.

Эрихъ видѣлъ какъ Бланду, почти безчувственную, внесли въ карету. Онъ молчалъ, не сопротивлялся: онъ зналъ ненарушимость правилъ субординаціи. Только лицо его было блѣдно какъ смерть и глаза, широко раскрытые, выражили страшную ненависть, невыносимое душевное страданіе…

Вдругъ раздался выстрѣлъ и графъ Зеефельдъ, подходившій уже къ экипажу, вздрогнулъ, пошатнулся и упалъ на руки одного изъ своихъ лакеевъ, воскликнувъ:

— Проклятіе, я раненъ!

Въ ту же минуту Эрихъ почувствовалъ какъ его окружили почтальйоны и почтмейстеръ и какъ изъ его рукъ вырывали маленькій карманный пистолетъ.

Произошло страшное смятеніе. Всѣ были въ ужасѣ. къ счастью, оказалось что графъ былъ только сильно контуженъ и что пуля, пробившись сквозь стѣнку экипажа, засѣла въ небольшой чемоданъ.

— Слава Богу, я еще легко отдѣлался! сказалъ графъ Зеефельдъ какимъ-то страннымъ, глубоко взволнованнымъ голосомъ. Одинъ изъ камердинеровъ перевязывалъ ему раненую руку. — Не безпокойтесь, рана не опасна, обратился онъ къ испуганному почтмейстеру. Чортъ возьми, я чувствую невыносимую боль — впрочемъ, я могу свободно двигать рукою, слѣдовательно, кости не повреждены. Я все-таки поѣду. Что касается того молодца, то я требую чтобъ его отвели въ столицу.

Раздался дикій, пронзительный крикъ. Графъ оглянулся и увидѣлъ что Бланда лежала безъ чувствъ въ экипажѣ. Онъ вздрогнулъ, крѣпко сжалъ свои тонкія губы и подошелъ къ экипажу. Взглянувъ на Бланду, онъ остановился, задумался и потомъ, гордо закинувъ голову назадъ, быстро взошелъ въ карету…

Раздался опять веселый почтовый рожокъ, лошади громко заржали и экипажъ поѣхалъ. Эрихъ смотрѣлъ ему вслѣдъ, чувствуя что онъ уноситъ съ собою его счастье, его жизнь.

Онъ видѣлъ себя окруженнымъ почтальйонами, крестьянами; онъ даже разглядѣлъ стоявшаго посреди двора жандармскаго унтеръ-офицера, которому почтмейстеръ разказывалъ о покушеніи молодого бомбардира. Но Эрихъ видѣлъ все это въ какомъ-то туманѣ, будто во снѣ. Онъ старался увѣрить себя что это не онъ выстрѣлилъ въ графа Зеефельда. Онъ сознавалъ себя неспособнымъ на убійство, сознавалъ себя невиннымъ. И, въ то же время, онъ долженъ былъ сознаться что все что говоритъ почтмейстеръ была сущая правда, что графъ Дагобертъ былъ дѣйствительно раненъ.

Жандармскій унтеръ-офицеръ, допросивъ всѣхъ присутствующихъ, взялъ въ руки карманный пистолетъ Эриха и началъ его осматривать.

— Выстрѣлъ былъ изъ лѣваго ствола. Правый еще заряженъ, сказалъ онъ.

— Господи, благодарю Тебя! воскликнулъ вдругъ Эрихъ съ выраженіемъ такой глубокой радости что всѣ присутствующіе оглянулись на него съ невольнымъ удивленіемъ. — Если одинъ стволъ еще заряженъ, то вѣдь это ясно что не я выстрѣлилъ въ графа Зеефельда!

Жандармскій унтеръ-офицеръ, услышавъ эти слова, пожалъ плечами и отвѣтилъ:

— Эхъ, молодой человѣкъ, я давно привыкъ къ подобнымъ оправданіямъ и уловкамъ! Но и лѣвый стволъ былъ также заряженъ и онъ выстрѣлилъ, это очевидно. Впрочемъ, все это еще объяснится. Все что вамъ остается — это покориться своей участи. Прошу васъ, не сопротивляйтесь: иначе, мнѣ придется отвести васъ въ столицу въ оковахъ. Я не хотѣлъ бы этого. Вы носите военный мундиръ, а когда-го и я служилъ въ войскѣ.

Эрихъ задрожалъ. Значитъ, онъ былъ дѣйствительно преступникомъ! Неужели они правы, неужели онъ выстрѣлилъ въ графа Зеефельда! Но, нѣтъ, нѣтъ! Это было невозможно! Правда, онъ сильно страдалъ, видя какъ Бланду влекли силой въ карету. Но вѣдь, онъ не убійца, онъ не преступникъ! Онъ держалъ свою руку въ карманѣ, онъ даже держалъ свой маленькій пистолетъ, но онъ все-таки не выстрѣлилъ.

— Ну какъ же вы намѣрены поступать? спросилъ его жандармъ. — Намѣрены ли вы покориться своей участи?

— О; да, даю вамъ честное слово.

— Это благоразумно съ вашей стороны. Не забудьте что я имѣю прано, въ случаѣ необходимости, покончить съ вами на мѣстѣ. Бѣгство вамъ не поможетъ.

Говора это жандармъ бережно обернулъ карманный пистолетъ Эриха въ свой носовой шатокъ и спряталъ его въ сѣдельную сумку.

— Послушайте господамъ почтмейстеръ, продолжалъ онъ, — не дурно было бы еслибы вы описали все подробно на бумагѣ и заставши бы вашихъ служащихъ, которые присутствовали при выстрѣлѣ, подписаться. Всего запомнить на словахъ нельзя. Бумага эта пригодится на допросѣ.

— Я исполню ваше желаніе, господинъ вахмистръ.

— Итакъ, до свиданья! Сегодня вечеромъ вѣроятно увидимся. Впередъ, молодой человѣкъ! Если мы пойдемъ скоро, то войдемъ въ столицу прежде нежели все проснется. Надѣюсь что вамъ это будетъ пріятно.

Но Эриху было все равно.. Онъ впалъ въ какое-то безчувственное состояніе. Онъ не чувствовалъ ни усталости, ни страданія. Они прошли такимъ образомъ нѣсколько часовъ. Люди попадавшіеся имъ на встрѣчу останавливались и смотрѣли на Эриха съ удивленіемъ и участіемъ. Но Эрихъ ничего не замѣчалъ. Они подошли къ городу. Солнце ярко свѣтило на свѣтло-голубомъ небѣ и его мягкіе, согрѣвающіе лучи пробудили Эриха. Онъ опомнился, поднялъ голову и увидѣвъ предъ собою укрѣпленія принца Максимиліана, закрылъ лицо руками и тихо зарыдалъ.

Къ счастью было еще рано и большая часть жителей столицы еще спала.

Жандармъ замѣтивъ пассивное состояніе Эриха позволялъ ему идти по тротуарамъ, а самъ ѣхалъ верхомъ посреди улицъ. Едва они вступили во дворъ казармъ, гдѣ стояла четвертая конная батарея, какъ немедленно обратили на себя всеобщее вниманіе. Часовой завидѣвъ ихъ испугался, будто предъ нимъ стаяли привидѣнія. Нѣсколько канонировъ черпавшихъ изъ колодца воду поспѣшили какъ только могли въ своихъ туфляхъ на верхъ и передали товарищамъ о небываломъ событіи.

Эрихъ въ сопровожденіи жандармскаго унтеръ-офицера отправился къ вахмистру Пинкелю. Толстякъ сидя въ своею красномъ халатѣ пилъ кофе и завидя вошедшихъ едва не упалъ со стула. Жандармскій унтеръ-офицеръ передалъ ему обо всемъ случившемся. Вахмистръ Пинкель былъ глубоко потрясенъ. Это было небывалое событіе. Все говорило противъ молодаго бомбардира и мысль объ этомъ преступленіи заставляла добраго вахмистра глубоко страдать, Онъ нѣсколько разъ хватался рукою за свои длинные усы и постоянно повторялъ: ужасно, ужасно! Рука его сильно дрожала когда онъ сталъ подписывать о пріемѣ молодаго преступника.

— Но знаете ли вы, несчастный молодой человѣкъ, сказалъ глубоко потрясенный вахмистръ Пинкель, — знаете ли вы что васъ ждетъ впереди? Двадцать лѣтъ заключенія въ крѣпости въ кандалахъ!

Жандармскій унтеръ-офицеръ положилъ карманный пистолетъ Эриха на столъ и вышелъ изъ комнаты. Вахмистръ Пинкель принялся его осматривать и какъ-то недовѣрчиво слушалъ искренній и правдивый разказъ Эриха.

— Все это хорошо, простоналъ онъ, — но поймите, вамъ вѣдь никто не повѣритъ!

— Но вѣдь это ужасно, господинъ вахмистръ!

— Да, ужасно, возмутительно, безнадежно, ужасно!

— Неужели въ самомъ дѣлѣ могутъ подумать что это я выстрѣлилъ?

— Подумать? Но развѣ вы не слыхали что только-что говорилъ жандармскій унтеръ-офицеръ? Вѣдь были свидѣтели! Я жалѣю васъ, Фрейбергъ, но я долженъ предупредить что вы должны быть готовы ко всему.

Вскорѣ по всѣмъ казармамъ распространилась вѣсть что Эрихъ прибылъ, сопровождаемый жандармомъ. Бомбардиръ Шварцъ узнавъ объ этомъ поблѣднѣлъ и не проговорилъ ни слова, за то капитанъ фонъ-Мандерфельдъ, выслушавъ докладъ вахмистра Пинкеля, началъ потирать себѣ руки и сказалъ:

— Право, я никакъ не предполагалъ чтобы «послѣдняго бомбардира» ждалъ такой блестящій и быстрый конецъ!

XI. Въ дорогѣ.

Экипажъ въ которомъ сидѣли графъ Зеефельдъ и Бланда быстро подвигался впередъ. Станціи пролетали за станціями. Вездѣ лошади были уже наготовѣ и почтальйоны съ невѣроятною скоростью выпрягали усталыхъ лошадей и запрягали новыхъ. Они съ ужасомъ внимали разказу лакея о томъ какъ какой-то бомбардиръ выстрѣлилъ въ графа. Графъ сидѣлъ въ своемъ экипажѣ блѣдный, мрачный и не говорилъ ни слова. Бланда, въ другомъ углу, была почти безъ чувствъ. Только изрѣдка вырывался изъ ея груди тихій, глубокій стонъ и рыданіе.

Начинало свѣтать. Графъ Дагобертъ, взглянувъ на молодую дѣвушку, замѣтилъ что она очень блѣдна и поминутно вздрагиваетъ. Ему вдругъ стало жаль ее. Чувство злобы и ожесточенія исчезло и замѣнилось участіемъ и состраданіемъ. Онъ нагнулся къ ней и сказалъ тихо, хотя и сурово:

— Вы могли теперь убѣдиться что я не намѣренъ сдѣлать вамъ никакого зла. Да и рука причиняетъ мнѣ сильныя страданія… Было бы умнѣй съ вашей стороны еслибы вы заговорили со мною. Скажите, какъ могли вы рѣшиться бѣжать съ этимъ молодымъ человѣкомъ?

Бланда вздрогнула и поблѣднѣла.

— Вамъ холодно?

— Да, отвѣтила она тихо.

Графъ быстро обернулся и дернулъ звонокъ. Экипажъ остановился. Дверцы отворились и показался камердинеръ графа.

— Подайте сюда мою шубу и мѣхъ для ногъ. Закутайте барышню. Я самъ не могу.

— Благодарю васъ, мнѣ не нужно, со мною пледъ!

— Но я этого хочу, Франсуа, скорѣй!

Черезъ минуту отворились другія дверцы и камердинеръ вернулся съ необходимыми вещами. Онъ принялся осторожно и старательно закутывать Бланду. Но вдругъ онъ поднялъ голову и устремилъ на своего господина вопросительный взглядъ.

— Что такое, Франсуа?…

— Барышня, вѣроятно, промочила себѣ ноги; я не знаю…

— Ахъ, прошу васъ, графъ, оставьте меня такъ, я не боюсь, умоляла Бланда.

— Я васъ также прошу слушаться, сказалъ рѣшительно графъ. — Вы и то сильно дрожите и можете простудиться. А я не хочу этого, не хочу.

Онъ проговорилъ это опять рѣзко, сурово. Бланда вздрогнула и взглянула на него боязливо. Что ей было дѣлать? Она чувствовала что должна была повиноваться.

— Закрой дверцы, Франсуа, и обожди пока барышня сниметъ мокрые чулки и сапожки.

Онъ открылъ окно своего экипажа и выглянулъ впередъ.

— Вы готовы?

— Да.

— Вы послушны, это хорошо и умно. Франсуа, подай мѣхъ, вотъ такъ. А теперь, покрой барышню шубой, ну, можно ѣхать! Передай почтальйону чтобъ онъ ѣхалъ скорѣе.

Лошади понеслись съ необыкновенною скоростью, казалось, все привыкло повиноваться молодому графу. Онъ взглянулъ на Бланду. Она спала. Видно было что она согрѣлась: на лицѣ ея играла легкая, нѣжная краска.

Графъ Дагобертъ прижался глубже къ спинкѣ своего экипажа. Его сильно интересовала молодая дѣвушка. Никогда еще не казалась она ему такой прекрасною, такой изящною. Все въ ней было благородно, граціозно, художественно. Онъ долженъ былъ признаться что никогда еще не встрѣчалъ такой красоты.

Въ немъ заговорило горькое, непріятное чувство. Онъ закрылъ глаза руками и задумался.

— Я во всемъ самъ виноватъ… Я былъ слишкомъ грубъ. Я измѣнюсь, посмотримъ что будетъ тогда.

Они подъѣхали къ какой-то станціи и остановились. Франсуа подошелъ къ дверцамъ экипажа, желая узнать приказанія графа. Послѣдній, прижавъ указательный палецъ къ губамъ, взглянулъ на него строго. Поѣхали дальше. Прошло нѣсколько часовъ. Экшіажъ въѣхалъ въ небольшой городокъ. Мостовая была плоха и дребезжала подъ колесами экипажа. Бланда открыла глаза и оглянулась вокругъ себя изумленно, испуганно.

— Вы проспали нѣсколько часовъ, сказалъ спокойно и ласково молодой гусаръ. — Надѣюсь, вы чувствуете себя лучше теперь?

— О, да, но… Она привстала и опять оглянулась испуганно вокругъ себя.

— Успокойтесь. Вы, кажется, могли убѣдиться что я не разбойникъ и не злодѣй. Посудите сами: не могъ же я, послѣ всего случившагося, оставить васъ ночью посреди большой пороги?

— Господи, да, случилось что-то ужасное!.. Ахъ, мы теперь такъ несчастны, такъ несчастны!

— Не говорите "мы? отвѣтилъ недовольнымъ голосомъ графъ Дагобертъ. — Что посѣешь, то и пожнешь.

Бланда, выслушавъ эти слова, взглянула на него печально и укоризненно. Онъ не вынесъ этого взгляда и быстро поворотилъ голову въ сторону.

— Прошу васъ, оставьте пока всѣ эти воспоминанія. Они непріятны мнѣ… Пожалуй, потомъ… Вы видите, я отношусь къ вамъ съ полнымъ уваженіемъ. Къ стыду своему, я долженъ признаться что я прежде не былъ такимъ. Вообразите себѣ что мы двѣ враждебныя партіи заключившія перемиріе. Кто знаетъ, можетъ-быть послѣдствіемъ этого перемирія будетъ твердая и постоянная дружба.

Она молчала. Глаза ея глядѣли напряженно, мрачно.

— Прошу васъ, имѣйте въ виду что насъ видитъ моя прислуга. Зачѣмъ имъ знать что мы во враждебныхъ отношеніяхъ?

— Будьте увѣрены, отвѣтила она тихо, — что я благодарна вамъ за ваше участіе, но не будетъ ли лучше если я останусь въ этомъ городкѣ? Ахъ, умоляю васъ, выпустите меня!

— Нѣтъ! отвѣтилъ онъ коротко, рѣзко. — Къ чему? Ужь не хотите ли вы вернуться, для того… Но, къ чему объ этомъ говорить! Отвѣтьте мнѣ лучше честно и откровенно на одинъ вопросъ: развѣ мы не ѣдемъ теперь той самою дорогой которой вы хотѣли ѣхать въ дилижансѣ? Я подозрѣваю что да, я подозрѣваю даже что мы ѣдемъ оба въ одно и то же мѣсто.

— Да, но потомъ все-таки разойдемся.

— Можетъ-быть, отвѣтилъ онъ съ кроткою улыбкой. — Вы поступили бы хорошо, еслибы немного довѣрились мнѣ. О, я понимаю вашъ взглядъ! Но, прошу васъ не забывайте что мы двѣ враждебныя партіи заключившія на время перемиріе! Прошу васъ, не забывайте этого.

— Я сдѣлаю что могу. Она тяжело вздохнула.

Экипажъ остановился. Франсуа показался у дверцы и объявилъ что завтракъ готовъ.

— Я не выйду. Передай также почтальйону что я не желаю чтобы много говорили о происшествіи въ Нордгеймѣ. Ты понялъ меня?

— Точно такъ, ваше сіятельство. Я уже устроилъ это прежде.

— Благодарю.

— Не прикажите ли, ваше сіятельство, подать завтракъ въ экипажъ?

— Да. Для меня немного, подайте также и барышнѣ что она прикажетъ…

— Благодарю васъ, графъ, я сыта.

— Подайте барышнѣ чаю. Скорѣй, Франсуа!

Все было подано. Бланда вылила съ удовольствіемъ чашку чая и съѣла нѣсколько сухарей. Она взглянула украдкой на графа. То не была боязнь, но она видѣла съ какимъ трудомъ онъ держалъ чашку въ раненой рукѣ. Она помогла ему. Онъ поблагодарилъ ее серіозно, почтительно.

Экипажъ поѣхалъ дальше. Графъ облокотился на спинку экипажа и погрузился въ глубокій сонъ. По крайней мѣрѣ Бланда такъ думала. Она сбросила съ себя теплую шубу графа, сняла шляпу и принялась поправлять свои прекрасные свѣтлые вьющіеся волосы. Изрѣдка она поглядывала на своего сосѣда, желая убѣдиться въ томъ что онъ слитъ.

Но онъ не спалъ. Онъ слѣдилъ за нею, видѣлъ ея малѣйшее движеніе. Онъ любовался ею. Имъ овладѣло какое-то теплое, отрадное чувство. Онъ боялся пошевельнуться, страшно боялся утратить ея спокойствіе и довѣріе. Онъ самъ не понималъ куда дѣлось его легкомысліе. Эта изящная, прелестная дѣвушка стала ему вдругъ дорога, свята. Онъ подумалъ какое было бы блаженство еслибъ она стала его женой.

Но потомъ вспомнивъ что въ дѣйствительности все было иначе, онъ тяжело вздохнулъ и открылъ глаза. Экипажъ подъѣзжалъ къ высокимъ холмамъ покрытымъ густымъ лѣсомъ.

— Я хорошо знаю эту мѣстность, сказалъ графъ Дагобертъ. — Вотъ тамъ, гдѣ виднѣются лѣса, тамъ начинаются владѣнія замка Вальдбургъ. Намъ осталось еще двѣ станціи. Мы ѣхали хорошо. Черезъ два часа мы пріѣдемъ на мѣсто; не дурно было бы, фрейлейнъ Бланда, еслибы вы разказали мнѣ свой планъ.

Она давно ждала этого вопроса. Она рѣшила сказать ему всю правду. Можетъ-быть само Провидѣніе послало его ей на встрѣчу. Она знала что отъ него зависѣла судьба Эриха. Къ тому же, Бланда видѣла какъ онъ былъ теперь ласковъ и почтителенъ съ нею и это примирило ее съ молодымъ графомъ.

Она разказала ему въ нѣсколькихъ словахъ исторію своего дѣтства и своего пребыванія въ пансіонѣ. Видно было что онъ многое зналъ. Онъ нѣсколько разъ прерывалъ ее словами: «Да, да, я слышалъ объ этомъ!» Чѣмъ дальше она разказывала тѣмъ съ большимъ вниманіемъ слушалъ онъ ее. Наконецъ, когда она окончила, онъ невольно воскликнулъ:

— Зачѣмъ я не зналъ этого прежде! Впрочемъ все еще поправимо. Бланда, хотите ли вы довѣриться мнѣ?

Она устремила на него взглядъ полный удивленія и сомнѣнія.

— Попробуйте, прошу васъ, продолжалъ онъ горячимъ умоляющимъ голосомъ, — забудьте что было. Пусть перемиріе перейдетъ въ искреннюю вѣчную дружбу.

Она задрожала, закрыла лицо руками и тихо зарыдала.

— А онъ? Что будетъ съ нимъ? Вѣдь онъ ради меня такъ страдаетъ!

— Прошу васъ не говорите теперь объ немъ… Потомъ объ немъ. Онъ и то счастливъ тѣмъ что вы высказываете къ нему столько участія… Я прошу у васъ мира. Согласитесь что я относился сегодня къ вамъ какъ братъ къ сестрѣ. Прошу у васъ мира, протяните мнѣ въ знакъ согласія свою ручку.

— Я исполню вашу просьбу, я вамъ буду очень благодарна, но только подъ однимъ условіемъ!

Она громко рыдала.

— Прошу васъ, оставимте это на сегодня… Вѣдь я не безчеловѣченъ, я сдѣлаю все что могу. Все, все, только взгляните на меня, Бланда, протяните мнѣ свою руку! Бланда, миръ?

— Да, миръ, но миръ съ извѣстнымъ условіемъ!

Она протянула ему свою тонкую изящную руку. Онъ нагнулся и горячо поцѣловалъ ее.

— А теперь обсудимте хорошенько ваше положеніе. Я знаю что моя тетушка, графиня Зеефельдъ, очень недовольна вами. Я постараюсь оправдать васъ въ ея глазахъ. Но я долженъ быть очень остороженъ, иначе я могу испортить все… Дѣло въ томъ, — продолжалъ онъ съ улыбкой, — что мы съ графиней не всегда въ хорошихъ отношеніяхъ. Но увѣряю васъ, это не моя вина! По смерти моего дяди, стараго графа Зеефельда, всѣ его громадныя имѣнія переходятъ ко мнѣ, какъ къ его единственному законному наслѣднику. Нашлись злые языки объяснившіе графинѣ что не будь меня, все досталось бы ей. Ей говорятъ что я ея злѣйшій врагъ. Я знаю откуда все это идетъ, во до поры до времени молчу пока… Лицо его исказилось вдругъ злобой и ненавистью. Да, мнѣ предстоитъ даже обратиться къ этому негодяю для вашей пользы, Бланда.

— Ахъ, графъ, прошу васъ только не обращайтесь къ нему ради меня! Мое дѣло такъ ясно и такъ просто. Я только хочу увѣрить графиню Зеефельдъ что она не оказывала свои благодѣянія недостойной дѣвушкѣ. Потомъ я хотѣла разспросить ее о моей бѣдной матери. Вотъ все что я желаю. Право, все. Клянусь вамъ что я потомъ скроюсь отъ васъ всѣхъ, скроюсь навсегда!

— Вы хотите скрыться навсегда? спросилъ онъ съ улыбкой. Онъ глядѣлъ на нее съ любовью. Бланда этого не замѣчала. — Будущность рѣшитъ какъ вамъ быть… Я также думаю хорошенько. Вы хотѣли поѣхать въ Кёнигсброннъ? Городокъ этотъ лежитъ въ часовомъ разстояніи отъ замка Вальдбургъ. Мы сейчасъ будемъ тамъ. Онъ тамъ, за этими холмами… Вы останетесь въ Кёнигсброннѣ до тѣхъ поръ пока я не устрою всѣ необходимыя дѣла и не пришлю вамъ извѣстіе.

Бланда не противорѣчила графу. Она условилась съ Эрихомъ остановиться въ Кёнигсброннѣ и тамъ ждать стараго Бурбуса. Бланда надѣялась что онъ приметъ въ ней участіе скажетъ ей что дѣлать.

— Бланда, прошу васъ не поминайте меня лихомъ; забудьте все старое. Мы скоро будемъ въ Кёнигсброннѣ. Я знаю, вашъ туалетъ въ нѣкоторомъ безпорядкѣ. Поправьте его, а тѣмъ временемъ хорошенько осмотрю мѣстность по которой мы ѣдемъ.

Онъ открылъ окно и высунулся изъ экипажа. Бланда вынула поспѣшно свой сакъ-вояжъ и скрывшись подъ широкою шубой графа Дагоберта, обула свои ноги.

Брафъ подозвалъ между тѣмъ своего камердинера.

— Послушай, Франсуа, скажи почтальйону чтобъ онъ, въѣзжая въ городъ, не трубилъ въ рожокъ. Я не желаю никакого шума. Пусть онъ остановится у почтоваго дома. Барышня тамъ выйдетъ.

— Слушаю, ваше сіятельство.

— Могу ли закрыть окно? спросилъ онъ Бланду, смѣясь и на половину обернувшись къ ней.

— Да, графъ. Благодарю васъ отъ всего сердца.

— Ужь не благодарите ли вы также вашего ангела-хранителя за то что наше путешествіе приближается къ концу?

Лицо его приняло серіозное, почти грустное выраженіе.

— Къ чему? Вы были такъ добры и такъ ласковы со мною!

— Итакъ все забыто, миръ?

— Да, графъ, и я никогда не забуду васъ, если вы вспомните что миръ этотъ заключенъ при нѣкоторыхъ условіяхъ.

— Ахъ, Бланда, къ чему эти условія! Къ чему вы отравляете мнѣ послѣднюю счастливую минуту! Хорошо, я сдѣлаю что буду въ силахъ, что могу. Протяните мнѣ на прощанье вашу маленькую ручку…

Въ это же самое мгновеніе экипажъ остановился предъ небольшою гостиницей. На подъѣздѣ стоялъ хозяинъ и, завидѣвъ его сіятельство, снялъ фуражку и почтительно ему поклонился.

— Свободны ли у васъ самыя лучшія комнаты?

— Онѣ свободны пока, ваше сіятельство, но заказаны на сегодняшній вечеръ.

— Прошу васъ отдать эти комнаты этой дамѣ. А тому кому онѣ обѣщаны, отдайте верхнія комнаты.

— Я сдѣлаю что могу, но…

— Прошу васъ безъ всякихъ «но»… Я пріѣду еще сегодня сюда, чтобъ убѣдиться хорошо ли фрейлейнъ здѣсь. Я надѣюсь, — продолжалъ онъ, тихо обращаясь къ Бландѣ, — что вы не откажете мнѣ въ пріемѣ.

Бланда искренно поблагодарила графа и отвѣтила что рада будетъ его видѣть. Затѣмъ она отправилась въ назначенную для нея комнату. Она подошла къ окну и смотрѣла вслѣдъ удалявшемуся экипажу. Странное чувство овладѣло ею. Она вспомнила сцену въ Нордгеймѣ. Былъ ли это тяжелый сонъ или страшная, дѣйствительная правда? Она оглянулась: на столѣ лежалъ ея пледъ и сакъ-вояжъ… Нѣтъ, это была правда, страшная правда! Она потеряла Эриха, потеряла его можетъ-быть навсегда!…

Бланка бросилась на диванъ и отдалась самымъ грустнымъ с мрачнымъ мыслямъ. Она упрекала себя за то что позволила Эриху проводить ее; упрекала себя, что не сумѣла защитить его, что не упросила графа Зеефельда.

Что было дѣлать? какимъ образомъ сласти его? Она не думала о себѣ. Какъ помочь ему? Надѣяться на помощь графа Зеефельда трудно. Но можетъ-быть онъ, старый Бурбусъ, другъ Эриха, можетъ его спасти! Эта мысль ободрила, согрѣла ее. Да, она должна скорѣй увидѣть его и разказать ему все что случилось съ Эрихомъ. Она отворила дверь, чтобы позвать кого-нибудь изъ прислуги. Она хотѣла узнать гдѣ докторъ Бурбусъ и когда его можно видѣть.

Вдругъ Бланда заслышала два громкіе мужскіе голоса. Кто-то поднимался по лѣстницѣ на верхъ.

— Многоуважаемый господинъ почтмейстеръ и хозяинъ, сказалъ одинъ голосъ, глубокій и звучный, — все это прекрасно. Но у всякаго человѣка должно быть гражданское мужество. Вы должны были отвѣтить его сіятельству графу Дагоберту Зеефельду что комнаты были заказаны мною, докторомъ Бурбусомъ…

— Боже мой, докторъ Бурбусъ! прошептала Бланда.

— Я не такой человѣкъ который легко уступитъ то что ему принадлежитъ. Какое мнѣ дѣло до того что эти комнаты пожелалъ графъ для какой-то дамы! Не могу же я уступать всѣмъ дамамъ которыхъ графъ развозитъ въ своемъ экипажѣ!..

Бланда задрожала. Она почувствовала неизъяснимую боль и горечь въ сердцѣ.

Хозяинъ что-то тихо пробормоталъ, на что другой голосъ отвѣтилъ:

— Переставьте, любезнѣйшій хозяинъ! А еще имѣете на вашей вывѣскѣ медвѣдя! Медвѣдь храбръ и мужественъ, лучше прикажите нарисовать овечку. Какое мнѣ дѣло до графа Зеефельда! Я первый заказалъ комнаты, я и хозяинъ. Прошу васъ, переведите молодую особу въ верхнія комнаты. Я также жду одну молодую особу. Она пріѣдетъ въ дилижансѣ и я желаю оказать ей должное уваженіе.

Хозяинъ гостиницы пожалъ плечами и въ нерѣшимости остановился предъ дверью той комнаты гдѣ была Бланда. Онъ тихо постучался.

Бланда все это видѣла. Она широко открыла дверь и просила мущинъ войти. Но хозяинъ былъ слишкомъ хитеръ и слишкомъ трусливъ: онъ впустилъ доктора Бурбуса въ комнату, затворилъ за нимъ дверь и самъ пошелъ внизъ. Тогда Бланда увидала предъ собою высокаго старика, съ свѣтлыми густыми волосами и умными, проницательными глазами. На губахъ его скользила хитрая, полная значенія улыбка.

— Вы кажется господинъ докторъ Бурбусъ? спросила молодая дѣвушка, предлагая ему сѣсть. Онъ хотѣлъ уже сѣсть на диванъ, рядомъ съ нею, и какъ-то странно сострилъ губы, будто хотѣлъ засвистѣть. Но потомъ одумался и поспѣшно сѣлъ на близь стоявшій студъ. Бланда усѣлась на диванъ.

— Я совершенно случайно подслушала что вы требуете, господинъ Бурбусъ, чтобы хозяинъ гостиницы отвелъ мнѣ другую комнату.

— Вы правы.

— Я сейчасъ исполню ваше желаніе.

— И прекрасно. Я занялъ эти комнаты для одной молодой особы которая должна черезъ четверть часа пріѣхать сюда.

Бланда слегка улыбнулась. Докторъ это замѣтилъ и живымъ, недовольнымъ движеніемъ схватился за свои сѣдые, густые волоса.

— Вы не много потеряете, сказалъ онъ спокойно, — верхнія комнаты также хороши. Я настаиваю только потому что это мое право.

— Прошу васъ, не стѣсняйтесь. Она встала съ своего мѣста и взяла сакъ-вояжъ. — Прошу васъ отвѣтить мнѣ на одинъ вопросъ: существуетъ ли въ этой мѣстности другой докторъ Бурбусъ?

— Нѣтъ.

— Въ такомъ случаѣ, дѣло принимаетъ другой оборотъ, отвѣтила Бланда и, къ великому удивленію доктора, сѣла на свое прежнее мѣсто.

— Если вы дѣйствительно докторъ Бурбусъ, продолжала она взволнованнымъ голосомъ, — если вы дѣйствительно тотъ человѣкъ который, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, выказалъ столько участія и дружбы Эриху Фрейбергу, то я имѣю нѣкоторыя причины остаться здѣсь…

Старикъ былъ въ высшей степени удивленъ, пораженъ. Но видно было что это не произвело на него хорошаго впечатлѣнія. Онъ сердито сдвинулъ свои густые брови и громко фоизнесъ:

— Это чортъ знаетъ что такое! Ахъ, сударыня, этого я не заслужилъ отъ Эриха!

— Довольно. Я ухожу.

Докторъ вскочилъ съ своего стула, и сложивъ за спину руки, принялся поспѣшными шагами ходить по комнатѣ.

— Нѣтъ, это ужасно, бормоталъ онъ, — этого я не ожидалъ, какъ онъ обманулся, какъ я обманулся!

— Господи, и я какъ обманулась! сказала печально Бланда.

Докторъ внезапно остановился.

— Вы обманулись? Но развѣ не вы, часъ тому назадъ, пріѣхали сюда съ графомъ Дагобертомъ Зеефельдомъ, пробывъ съ нимъ всю ночь?

— Я не совсѣмъ понимаю васъ, но я ухожу. Она судорожно сжала свои поблѣднѣвшія губы. На глазахъ ея навернулись слезы.

Докторъ оглянулъ ея быстрымъ, проницательнымъ взглядомъ. Онъ былъ добрый человѣкъ и, какъ врачъ, умѣлъ провидѣть въ сердца людей. Взглянувъ теперь на молодую дѣвушку, въ пришелъ къ тому убѣжденію что она заслуживаетъ нѣкотораго вниманія и провѣрки. Она стояла предъ нимъ такой безпомощною, печальною. Въ ней было что-то благородное, изящное, трогательное, что глубоко подѣйствовало на стараго Бурбуса. Онъ подошелъ къ ней и сказалъ уже мягкимъ голосомъ:

— Я врачъ, сударыня. Тотъ кто проситъ отъ меня помощи, долженъ, прежде всего, честно и правдиво довѣриться мнѣ. Тогда я прописываю ему лѣкарство или прямо отвѣчаю: другъ, помочь тебѣ нельзя.

— Вы выслушаете меня?

— Да, и дамъ вамъ или утвердительный или отрицательный отвѣтъ.

— Но я не могу разказать вамъ все въ десять минутъ.

— Чортъ возьми, да я этого и не требую! Начинайте.

Бланда разказала ему все что помнила о своемъ дѣтствѣ, разказала свою первую встрѣчу съ Эрихомъ на маневрахъ и въ замкѣ Вальдбургъ. Онъ слушалъ съ большимъ вниманіемъ и, наконецъ, вставъ съ своего стула, сѣлъ около нея на диванъ.

Бланда продолжала разказывать. Она вспомнила свою жизнь въ пансіонѣ, посѣщеніе Кольмы, свиданіе съ Эрихомъ, дерзкое обращеніе графа Зеефельда и свое бѣгство изъ охотничьяго замка. Интересъ доктора все увеличивался. Когда она разказывала о несчастій Эриха, о своей ночной поѣздкѣ, онъ все время не сводилъ съ нея своихъ умныхъ, проницательныхъ глазъ.

— Бѣдный Эрихъ, вскричалъ онъ, вскакивая съ своего мѣста, — графъ Зеефельдъ, очевидно, желаетъ его погубить! Это ужасно! Бѣдный Эрихъ!

— Это все; я кончила, проговорила печально Бланда.

— Чортъ возьми, этого достаточно! отвѣтилъ докторъ, бѣгая по комнатѣ взадъ и впередъ. — Вѣдь это цѣлый романъ! И все это происходитъ въ ваше время, въ нашъ просвѣщенный, гордый вѣкъ! Разказъ вашъ взволновалъ, возмутилъ меня, бѣдное дитя!

Онъ протянулъ ей обѣ руки и, обнявъ ее горячо, поцѣловалъ въ лобъ.

— Клянусь помочь вамъ, дитя мое. Что теперь цѣлать?

— Ахъ, дорогой докторъ, отвѣтила умоляющимъ голосомъ Бланда, — помогите Эриху. Какъ ему помочь?

— Это потомъ, это на второмъ планѣ. Теперь рѣчь объ васъ. Ахъ, кстати! вы говорили о какомъ-то запечатанномъ конвертѣ, гдѣ онъ? неужели вы не взяли его съ собою?

— Нѣтъ, я взяла; вотъ онъ.

Она открыла свой сакъ-вояжъ и вынула изъ него запечатанный конвертъ. Старикъ, взявъ его въ руки, задумался.

— Можетъ-быть, здѣсь нѣтъ ничего такого что бы относилось къ вамъ… можетъ-быть… Во всякомъ случаѣ, бумага эти важны для третьяго лица. Онъ говорилъ мнѣ когда-то о какомъ-то потерянномъ запечатанномъ конвертѣ. На всякій случай, посмотримъ, что здѣсь такое…

— Вы хотите…

— Открыть конвертъ? Да. Я почти увѣренъ что это было также желаніе бѣднаго Эриха. Кто знаетъ, не заключаются ли въ этомъ конвертѣ свѣдѣнія которыя могли бы быть важны для Эриха.

— Да, если это такъ.

— Я почти увѣренъ въ этомъ, отвѣтилъ онъ съ напускною важностью. — Прошу васъ, сударыня, занять мѣсто на этомъ диванѣ и не смотрѣть сюда. Тогда вы будете вполнѣ невинны и непричастны въ этомъ нарушеніи правъ чужой собственности.

Бланда исполнила его желаніе. Старикъ сѣлъ у окна и вскрылъ конвертъ. Въ немъ заключалось множество тонкихъ, пожелтѣвшихъ отъ времени, бумагъ. Старикъ принялся читать. Сначала онъ читалъ письма, бывшія, вѣроятно, почти одного содержанія. Онъ отложилъ ихъ въ сторону и вынулъ азъ конверта три тетрадки. Это были дневники. Затѣмъ опять слѣдовали письма.

Старикъ былъ глубоко взволнованъ. Лицо его поблѣднѣло. Онъ нѣсколько разъ поднимался съ своего мѣста и проводилъ дрожащею рукой по своимъ густымъ, сѣдымъ волосамъ. Онъ взглянулъ на Бланду. Она сидѣла печальная, склонивъ голову на руки.

— Вы, кажется, говорили мнѣ, сударыня, что васъ называли въ пансіонѣ миссъ Прайсъ?

— Да, докторъ.

— А-а-а. Это было, вѣроятно, имя вашего отца?

— Навѣрное не знаю; впрочемъ, это возможно..

— Да, возможно, очень возможно, отвѣтилъ онъ, продолжая читать. — Очень возможно, вѣроятно, навѣрно; что жъ, это прекрасное имя!

Бланда ничего не отвѣчала. Но Бурбусъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе рукою, будто прося ее не мѣшать ему. Онъ прочиталъ послѣднія письма и вынулъ изъ пакета небольшой предметъ тщательно завернутый въ бумагу. Но едва онъ взглянулъ на него, какъ радостно вскрикнулъ и вскочилъ съ своего мѣста.

Бланда не знала что и думать. Старикъ, подойдя къ ней, то смотрѣлъ на небольшую вещицу которую держалъ въ рукѣ, то опять устремлялъ на молодую дѣвушку радостные, удивленные взгляды. Затѣмъ, спрятавъ опять все въ конвертъ, онъ вложилъ послѣдній въ свой карманъ.

Онъ прижалъ правую руку ко лбу и громко повторялъ:

— Долженъ ли я или не долженъ? Нѣтъ, я не долженъ, подожду. О, Всемилосердый Богъ, кто могъ бы это подумать!… Господъ великъ и справедливъ! Все хорошо, сударыня, все хорошо и все въ надежныхъ рукахъ! Но не смотрите не меня такъ вопросительно! я не могу теперь сказать все, не могу. Все хорошо, вѣрьте мнѣ, все прекрасно!

— А Эрихъ?

Слова эти были произнесены глубоко-любящимъ, печальнымъ голосомъ. Докторъ вздрогнулъ и остановился.

— Объ немъ я и забылъ…

— Вы говорите о какомъ-то счастьѣ выпадающемъ на мою долю… развѣ онъ не приметъ въ немъ участія?

— Наврядъ ли, лгать я не могу. Но, вѣрьте мнѣ, я позабочусь объ немъ, какъ о родномъ сынѣ. Не разспрашивайте меня. Я не могу говорить. А теперь соберите свои пожитки и поѣдемте.

— Но куда?

— Въ замокъ Вальдбуръ. Не бойтесь, графъ Дальберть тамъ станетъ на второмъ или даже на третьемъ планѣ! Я отвезу васъ къ графинѣ, а можетъ-быть и къ старому графу Христіану. Пойдемте, сударыня, мой экипажъ внизу.

XII. На новосельи.

Старый мельникъ, предложивъ Бландѣ руку, усадилъ ее въ свою колясочку. Онъ самъ правилъ лошадьми. Они выѣхали на большую дорогу и миновавъ Кенигсброннскую мельницу, направились къ замку Вальдбургу. Бланда узнала мѣстность. Она узнала громадное поле на которомъ былъ раскинутъ когда-то бивуакъ, узнала дорогу по которой ѣхала съ Кольмой и Эрихомъ. Она вспомнила все.

— Вы не забыли Вальдбурга? спросилъ ее старый Бурбусъ.

— Нѣтъ. Но мнѣ кажется, будь теперь ночь, я бы еще лучше узнала Вальдбургъ. Я такъ хорошо ломаю ту ночь… Тамъ посреди большаго двора стоитъ небольшая церковь, окруженвая съ обѣихъ сторонъ длинными зданіями…

— Да, это правда. Зданія эти назначены для прислуги, для припасовъ; многія изъ нихъ пусты.

— Въ одномъ изъ этихъ зданій — оно было круглое — мы провели ночь. Я была тогда въ страшной тревогѣ, я не спала всю ночь… Я дождаться не могла когда освободятъ Эриха. Кольма была въ это время въ саду и разговаривала съ графомъ Дагобертомъ Зеефельдомъ. Я помню этотъ садъ: въ немъ были такія высокія деревья, а подъ ними стояли бѣлыя мраморныя статуи.

— Да, да, все это такъ. Худо пришлось бы тогда бѣдному

Эриху еслибы вы не спасли его. Если не ошибаюсь, васъ повели потомъ въ большую залу замка?

— Да. Я помню, въ ней горѣли тысячи огней и играла оглушительная военная музыка. Было много офицеровъ. Они смѣялись и громко разговаривали между собой. Впрочемъ, все это скоро изгладилось изъ моей памяти. Но я помню одну картину, одну встрѣчу — я никогда не могла ея забыть.

— Что же это такое, фрейлейнъ Бланда?

— Кольма и другія Цыганки танцевали. Кольма была удивительно хороша въ тотъ вечеръ, удивительно ловка и граціозна. Всѣ были въ восторгѣ. Мы были въ большомъ кругломъ портикѣ. Я замѣтила высокую, полуоткрытую дверь и тихо проскользнула въ нее. Я очутилась въ прекрасной, роскошной залѣ. Здѣсь все сверкало огнями, золотомъ, картинами. Посреди залы стоялъ столъ, роскошно сервированный къ чаю. Сначала я испугалась и остановилась у дверей. Но потомъ я смѣло подошла къ камину. Недалеко отъ камина стояли ширмы. Я остановилась предъ каминомъ и начала грѣться. Мнѣ было такъ тепло, такъ хорошо. Я вспомнила мою бѣдную мать, которая лежала больная въ круглой комнатѣ… Вспомнила нашу комнату въ Лондонѣ, нашъ каминъ. Вспомнила, какъ моя мать любила грѣться, сидя противъ него, какъ она напѣвала свою любимую пѣсню…

— Какая же это была пѣсня?

— Это была старая французская пѣсня: «Malborough s’en va-t-en guerre.»

— А!.. Я такъ и думалъ.

— Я вспомнила эту мелодію и невольно запѣла ее. Вдругъ я вздрогнула. Кто-то тихимъ, дрожащимъ голосомъ повторилъ за мною припѣвъ: «Mironton, mironton, mirontaine.» Я обернулась и увидѣла въ углубленіи ширмъ, на креслѣ, старика. Онъ глядѣлъ на меня съ какимъ-то удивленіемъ и тихо повторялъ: «Mironton, mironton, mirontaine». Я тихо вышла изъ залы и была рада что старикъ не позвалъ и не остановилъ меня.

Бланда замолчала. Докторъ ничего не отвѣтилъ ей. Онъ только ударилъ слегка лошадей и тихо задѣлъ: «Malborough….»

— Это что такое? спросила Бланда, указывая рукой на высокій, тонкій водяной столбъ, высоко поднимавшійся надъ вершинами деревъ.

— Это большой фонтанъ въ саду замка Вальдбурга. А вотъ тамъ, за этими вѣковыми дубами, и самый замокъ. Мы сейчасъ пріѣдемъ. Прошу васъ, фрейлейнъ Бланда, возьмите вожжи, а приподниму верхъ коляски. Это необходимо.

Молодая дѣвушка немедленно исполнила просьбу старика. Старый Бурбусъ, взглянувъ на нее съ довольною улыбкой, сказалъ:

— Вы прекрасно правите лошадьми. Учились вы верховой ѣздѣ?

— Конечно.

— Гм, прекрасно. Я вижу, воспитаніе ваше вполнѣ окончено. Прошу васъ, сядьте поглубже. Вотъ мы и пріѣхали.

Коляска остановилась. Докторъ бросилъ вожжи подошедшему лакею, предложилъ руку молодой дѣвушкѣ и повелъ ее по широкой, покрытой коврами, витой лѣстницѣ. Они прошли большую заду, украшенную оленьими рогами, всевозможными ружьями и другими принадлежностями охоты, я вошли въ небольшую, изящную комнату. Здѣсь старикъ усадилъ Бланду на диванъ и попросилъ ее подождать пока онъ вернется къ ней.

Бланда осталась одна. Она ждала долго. Вокругъ нея царила глубокая, странная тишина. Они подошла къ высокому готическому окну. Предъ нею былъ раскинутъ роскошный, прекрасный садъ, полный самыхъ дорогихъ южныхъ растеній. Вездѣ были разбросаны гроты, статуи, фонтаны.

Наконецъ дверь опять отворилась, и вернулся старый мельникъ.

— Я заставилъ васъ долго ждать. Но что же дѣлать? работы было много. Пойдемте, фрейлейнъ Бланда, графиня Зеефельдъ ждетъ васъ съ нетерпѣніемъ.

Бланда почувствовала какъ сердце въ ней забилось сильно, тревожно. Они прошли цѣлый рядъ большихъ, прекрасныхъ залъ и вошли въ широкую, роскошную переднюю. Затѣмъ они прошли комнаты графини Зеефельдъ и вошли въ ея будуаръ. Это была небольшая, но изящная и богатая комната. Освѣщалась она только однимъ, высокимъ готическимъ окномъ. Изъ окна былъ виденъ большой, знаменитый фонтанъ замка Вальдбургъ.

Графиня Изабелла стояла у окна. Она все еще была хороша собою. Завидѣвъ Бланду, она поспѣшила впередъ и горячо обняла молодую дѣвушку. Бланда зарыдала. Тогда графиня Зеефельдъ наклонилась къ ней и, прижавъ ея головку къ своей груди, протянула Бурбусу руку и сказала:

— Бланда останется теперь со мною. Отыщите вашего друга доктора Герберта. Еще разъ повторяю вамъ: старый графъ Христіанъ совершенно здоровъ. Прошу васъ, примитесь немедленно за дѣло.

Докторъ Бурбусъ вышелъ изъ будуара графини Изабеллы и нах.равился къ небольшому домику гдѣ жилъ Гербертъ, докторъ графа Зеефельда. Гербертъ только-что пріѣхалъ домой и садился завтракать. Бурбусъ подсѣлъ къ нему и началъ говорить съ нимъ. То что онъ говорилъ, произвело на доктора глубокое, потрясающее впечатлѣніе. Онъ, казалось, едва вѣрилъ старому мельнику Бурбусу. Но вдругъ онъ весело разсмѣялся и вскричалъ:

— Вотъ хорошо, вотъ что прекрасно!.. Однако что же скажетъ на это нашъ прекрасный графъ Дагобертъ Зеефельдъ?

— Ну, это не можетъ его особенно огорчать. За нимъ вѣдь остается громадный майоратъ.

— Да, но Вальдбургъ, смѣялся Гербертъ, — Вальдбуръ, это маленькое царство, этотъ прелестный земной уголокъ, не принадлежитъ къ майорату. Старый графъ Христіанъ устранилъ его отъ своего племянника, да и отъ графини Изабеллы. Я читалъ завѣщаніе: оно составлено и хитро и умно.

— Какъ здоровье графа?

— Хорошо. Вообще онъ здоровъ, съ тѣхъ поръ какъ послушался васъ и разстался со своимъ лучшимъ другомъ.

— Со своей постелью.

— Да, отвѣтилъ докторъ Гербертъ смѣясь. — Онъ пригласилъ меня послѣ завтрака на партію билліарда. Хотите присутствовать?

— Пожалуй, а потомъ нужно будетъ ему напомнить нѣчто изъ его прошлой жизни… Но скажите, коллега, не подѣйствуетъ ли это слишкомъ сильно на него?

— Не безпокойтесь. Странно, старикъ постоянно разказываетъ мнѣ объ одномъ событіи которое было съ нимъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Это было на одномъ банкетѣ который онъ давалъ во время маневровъ. У него танцовали тогда Цыганки. Старый графъ увѣряетъ что онъ видѣлъ тогда близкое и дорогое ему существо. Онъ увѣрялъ что это не былъ призракъ, что предъ каминомъ, дѣйствительно, стояла и пѣла женщина которую онъ любилъ когда-то горячо и страстно. Женщина эта пѣла его любимую пѣсню… Онъ говоритъ еще что эта пѣсня дѣйствуетъ на него успокоительнѣе нежели морфій, и тому подобная дрянь.

— Mironton, mironton, mirontaine, сказалъ старый Бурбусъ. — Графъ не ошибался: предъ нимъ, дѣйствительно, стояло дорогое и близкое, кровное ему существо.

— А теперь пора завтракать, весело отвѣтилъ докторъ Гербертъ. — Я приказалъ подать рейнвейну. — Но вдругъ лицо его приняло серіозное выраженіе и онъ продолжалъ: — Чортъ возьми, я только теперь вспомнилъ все что мнѣ разказывалъ графъ Дагобертъ о своемъ ночномъ путешествіи.

Лицо стараго Бурбуса омрачилось также.

— Что онъ вамъ говорилъ? спросилъ онъ его поспѣшно,

— Многое. Онъ сказалъ, между прочимъ, что молодая дѣвушка ѣхавшая съ нимъ произвела на него странное, но необыкновенно сильное впечатлѣніе.

— Васъ это нисколько не удивитъ если вы только взглянете на Бланду.

— Что, если, онъ вздумаетъ жениться на ней?

— Ну, это было бы скверно! отвѣтилъ озабоченнымъ голосомъ докторъ Бурбусъ.

— Что вы задумались, товарищъ? Полно! Времени еще много впереди. Вѣдь и она имѣетъ свой голосъ. Къ тому же, это видно изъ вашихъ словъ, она энергична и не особенно расположена къ графу Дагоберту. Онъ пока безвреденъ. Рана довольно глубокая и онъ лежитъ въ сильномъ жару. Много труда стоило мнѣ отговорить его ѣхать въ Кёнигсброннъ. Онъ ужь приказалъ было заложить свою коляску.

— Да будетъ водя Господа….

— Да, коллега, и выпьемте по стакану холоднаго вина, сказалъ Гербертъ, уводя своего друга въ прохладную столовую.

Графъ Христіанъ игралъ на билліардѣ. Онъ мало измѣнился въ эти годы. Впрочемъ этимъ онъ былъ обязавъ своему камердинеру Беку, умѣвшему необыкновенно искусно одѣвать, убирать и раскрашивать своего барина.

Графъ Христіанъ выигралъ уже четвертую партію. Онъ былъ этимъ очень доволенъ. Замѣтивъ неудовольствіе, конечно не искреннее, на лицѣ доктора Герберта, онъ улыбнулся и сказалъ обращаясь къ Бурбусу:

— Не думайте пожалуста чтобъ это было одно счастіе. Я хорошо изучалъ билліардъ. Я лучше играю нежели докторъ. Итакъ до свиданья, дорогой докторъ Бурбусъ, не забывайте меня.

Графъ Христіанъ подошелъ къ высокому готическому окну. Внизу, подъ окномъ, росли высокіе каштаны и дубы. Ихъ вершины едва касались окна. Далѣе виднѣлись поля, луга, рѣка… А еще далѣе, ярко освѣщенныя солнцемъ, поднимались высокія голубыя горы. Графъ Христіанъ окинулъ эту роскошную мѣстность грустнымъ, задумчивымъ взоромъ и, зѣвая, направился въ углубленіе комнаты. Здѣсь, у высокаго, мягкаго креола, ждалъ его камердинеръ Бекъ. Бекъ усадилъ его въ кресло, положилъ ноги графа на мягкую скамейку и покрылъ ихъ легкимъ шелковымъ одѣяломъ.

— Гдѣ Рено?

— Въ пріемной, ваше сіятельство.

— Позови его сюда на минуту.

Въ комнату вошелъ секретарь, г. Рено. Онъ былъ, какъ и прежде, спокоенъ, изященъ, увѣренъ въ себѣ. Онъ зналъ что его господинъ готовился къ своей обычной сіэстѣ, зналъ что графъ избѣгалъ тогда всякаго волненія, всего непріятнаго. Вотъ отчего голосъ г. Рено звучалъ теперь мягко, тихо. Въ немъ не было той рѣшительности, той суровости которыя, по утрамъ, изобличали въ немъ серіознаго, дѣльнаго секретаря и дѣлопроизводителя.

— Что новаго, любезный Рено? Докторъ Гербертъ говоритъ что болѣзнь Дагоберта не опасна. У него маленькая горячка, — это пройдетъ, нужно только беречься. Онъ въ послѣднее врёмя совсѣмъ не берегъ себя… Ахъ, молодость, молодость! Не знаетъ она цѣны здоровью и молодымъ силамъ! А propos, любезный Рено, я хочу узнать во что бы то ни стало когда и гдѣ получилъ онъ эту рану. Вы обѣщали мнѣ разузнать объ этомъ.

— Я надѣюсь, ваше сіятельство, что сообщу вамъ завтра нѣкоторыя свѣдѣнія.

— Хорошо, отвѣтилъ соннымъ голосомъ графъ Христіанъ. — Что же касается его ухаживанья за дочерью моего стараго друга, графа Галлера, то я нисколько не сержусь на это. Напротивъ, я буду радъ если дочь моего стараго друга сдѣлается моею племянницей.

— Извините меня, ваше сіятельство, сказалъ г. Рено съ мягкою улыбкой, — молодая графиня за которою ухаживаетъ графъ Дагобертъ, не дочь, а внучка его сіятельства господина генерала графа Галлера.

— Sacre bleu, вы правы! Чортъ возьми, я совсѣмъ состарѣлся и забылся. Дѣйствительно, дочь генерала была бы слишкомъ стара для Дагоберта. Но говорятъ что его внучка очень хороша собою? Что, вамъ говорили это?

— Могу ли я быть откровененъ, ваше сіятельство?

— Отчего же нѣтъ, — мы теперь одни.

— Я видѣлъ молодую графиню. Она дѣйствительно ослѣпительной красоты. Во мнѣ говорили что она горяча, вспыльчива, капризна, что она своевольна и очень весела.

— Это хорошо, очень хорошо, любезный Рено, отвѣтилъ графъ Христіанъ съ довольною улыбкой. — Это хорошо для Дагоберта. Она тверда, имѣетъ свою волю, свои желанія, — это хорошо, ему такую жену и нужно. Я вижу изъ вашихъ словъ что онъ найдетъ въ ней много того чѣмъ такъ богато одарены эти хитрыя Француженки. О, я знавалъ такихъ женщинъ! Онѣ способны затворить вамъ дверь предъ самымъ носомъ и не отворять ея до тѣхъ поръ пока вы не испросите у нихъ прощенья на колѣняхъ. Нѣтъ, это будетъ прекрасная жена для Дагоберта! Отъ души благодарю васъ за эти свѣдѣнія.

— Состояніе у графини Галлеръ очень маленькое.

— Это ничего. Дагобертъ и безъ Вальдбурга получитъ громадное состояніе. Нужно только позаботиться о томъ чтобъ она была вполнѣ обезпечена. Да, вполнѣ обезпечена. Мало ли что можетъ случиться. Я хорошенько подумаю объ этомъ. Обѣдаетъ у насъ кто-нибудь сегодня?

— Кажется, нѣтъ.

— Передайте графинѣ что я прошу ее пригласить доктора Бурбуса. Общество моего стараго друга оживляетъ и ободряетъ меня.

Затѣмъ графъ Христіанъ кивнулъ г. Рено головою, и послѣдній тихо удалился.

На лицѣ стараго графа промелькнула довольная, легкая улыбка.

Онъ опустилъ голову на грудь и задремалъ. Бекъ, стоявшій все время за дверью, подошелъ къ окну и опустилъ тяжелыя бархатныя занавѣси.

Старый графъ спалъ уже около часа. Никогда еще не спалъ онъ такъ сладко, такъ спокойно. Онъ уже пробуждался, когда вдругъ увидѣлъ милый, дорогой образъ, услышалъ тихій, нѣжвый голосъ, напѣвавшій его любимую мелодію:

Mironton, mironton, mirontaine.

И воскресли въ немъ снова прежнія, давно забытыя картины.

Mironton….

И какъ ярко, какъ живо предстали онѣ… Будто онъ видѣлъ ихъ не во снѣ.

Mironton….

Странно — онъ открывалъ глаза и все-таки видѣлъ предъ собою этотъ изящный, дорогой, милый образъ…

Mirontaine.

Странно… Или это не былъ сонъ? Онъ открылъ глаза. Нѣтъ, предъ нимъ все еще стояло это прекрасное видѣніе, онъ все еще слышалъ этотъ мягкій, чудный голосъ…

Mironton, mironton, mirontaine.

Невозможно, или — онъ слегка вздрогнулъ — или онъ заснулъ вѣчнымъ сномъ, и Всевышній простилъ и благословилъ его, вернувъ ему его дорогую, горячо любимую жену… Да, она стояла предъ нимъ, — онъ видѣлъ ея прекрасный, изящный, стройный образъ. Да, это были ея глаза, ея роскошные, свѣтлые, вьющіеся волосы.

Онъ оглянулся. Нѣтъ, то не былъ сонъ, не была также и смерть. Онъ закрылъ лицо руками: онъ все еще думалъ что это сонъ. Затѣмъ онъ опустилъ опять руки: видѣніе все еще стояло предъ нимъ. Оно отошло отъ окна и тихо подошло къ нему. И онъ узналъ ея движеніе, ея походку, ея осанку, ея прекрасное, дорогое лицо.

— Марри — о, моя дорогая Марри!

Онъ простеръ къ ней руки. Она все приближалась къ нему. Тихая дрожь пробѣжала по его тѣлу, но ему было хорошо, отрадно. Онъ былъ готовъ умереть въ эту минуту. Она опустилась предъ нимъ на колѣни, обхватила его руками и устремила на него свои прекрасные, любящіе глаза.

— Марри, Марри, отвѣчай мнѣ. Подумай, радость можетъ убить меня!

— Меня зовутъ Бландой, отвѣтила молодая дѣвушка звучнымъ голосомъ, заставившимъ задрожать его, — я Бланда, а не Марри. Марри — имя моей матери.

— Кто была твоя мать? спросилъ онъ тяжело дыша. Развѣ это она была, она… О, это невозможно, скажи, кто была твоя мать?

— Ее звали мистрисъ Марри Прайсъ.

— О, Марри, Марри, моя дочь Марри! воскликнулъ старикъ обнимая Бланду. Глаза его устремились къ небу, лицо озарилось глубокимъ, неизъяснимымъ чувствомъ. — О, Марри! Твоя дочь была въ моемъ домѣ и я не зналъ этого! Я искалъ ее и никогда не могъ найти.

Онъ крѣпко обнялъ Бланду и спросилъ ее дрожащимъ, боязливымъ голосомъ:

— Ты моя теперь, моя? Я одинъ имѣю право надъ тобою, не правда ли? Скажи мнѣ это… обѣщай… Никто неотниметъ тебя у меня, никто?

— Никто, никто! Моя бѣдная мать умерла, да и отецъ мой также, я никогда не знала его.

— Это къ лучшему, отвѣтилъ онъ тяжело вздохнувъ. — это должно было пройти, миновать, умереть навсегда. Осталась только ты, моя прекрасная, свѣтлая звѣзда. Тебя зовутъ Бландой?

— Да, Бландой.

— А какъ ты будешь называть меня? спросилъ онъ вдругъ поспѣшно, играя ея свѣтлыми волосами и устремивъ на нее блестящій, глубокій взглядъ.

— Ты мой дѣдушка, мой милый дѣдушка!

— Да, я твой дѣдушка и я сдѣлаю тебя счастливою!

Онъ всталъ съ своего кресла и такъ сильно дернулъ звонокъ что испуганный Бекъ почти влетѣлъ въ комнату.

— Передай графинѣ что я прошу ее зайти ко мнѣ. Я не могу идти теперь къ ней. Я чувствую страшную слабость

— Ея сіятельство въ сосѣдней комнатѣ, вмѣстѣ съ господиномъ докторомъ Бурбусомъ.

— Тѣмъ лучше; попроси èe сюда.

Графиня Изабелла поспѣшно подошла къ креслу на которомъ сидѣлъ ея мужъ. Она взяла Бланду за руки и горячо обняла ее. Она была видимо взволнована.

Докторъ Бурбусъ стоялъ у окна. Брови его были сжаты, глаза глядѣли серіозно, почти мрачно. Онъ держалъ въ рукѣ пакетъ съ бумагами и нѣсколько разъ ударялъ по немъ другою рукой, будто желая этимъ обратить на себя вниманіе стараго графа. Графъ дѣйствительно замѣтилъ его и сказалъ улыбаясь:

— Sacre bleu, докторъ, вы опять о чемъ-то думаете! Вмѣсто того чтобы радоваться со мною и улыбаться, вы стоите пасмурный… Я начинаю бояться васъ, что съ вами?

— У меня дѣла, коротко и рѣзко отвѣтилъ Бурбусъ. — Прошу ваше сіятельство подарить мнѣ нѣсколько минутъ.

— Дѣла… теперь? Докторъ, убирайтесь со своими дѣлами къ чорту, или къ Рено… Я, право, согласенъ на все. Ужь не нужно ли денегъ для какой-нибудь школы, или церкви или госпиталя? Берите сколько хотите! Но ради Бога не говорите теперь ни о какихъ дѣлахъ!

Онъ обернулся опять къ Бландѣ и началъ играть ея роскошными, свѣтлыми волосами.

— Но эти дѣла касаются лично васъ.

— Экій несносный человѣкъ! простоналъ графъ Христіанъ. — Такъ и быть, дарю вамъ пять минутъ.

— Столько и не нужно, отвѣтилъ жестоко докторъ.

Графиня Изабелла, обнявъ одною рукой Бланду, подвела ее къ окну.

— Ваше сіятельство, вотъ пакетъ который пропалъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Но не спрашивайте меня какимъ образомъ я нашелъ его. Если не ошибаюсь, вы вѣдь не станете перечитывать теперь эти письма и дневники?

— Нѣтъ, нѣтъ, но я хочу взглянуть на портретъ. Вотъ онъ. Видѣли ли вы когда-нибудь болѣе разительное сходство?

— Нѣтъ, отвѣтилъ докторъ сурово.

— Взгляните: это ея глубокіе, прекрасные глаза.

— Да, отвѣтилъ Бурбусъ еще суровѣе.

— А это благородное, изящное очертаніе головы, эти тонкія, нѣжныя уста, — развѣ возможно здѣсь сомнѣніе?

— Нѣтъ, нѣтъ, тысяча разъ нѣтъ! вскричалъ почти грубо Бурбусъ.

— Странный вы человѣкъ, докторъ. Я вѣдь знаю что вы также рады моему счастью, а говорите вы между тѣмъ такъ сурово и грубо. Ахъ, вы старый хитрецъ и притворщикъ!

Послѣднія слова старый графъ произнесъ какимъ-то надорваннымъ, глубоко взволнованнымъ голосомъ. Онъ видѣлъ какъ изъ глазъ мельника-доктора катились крупныя, обильныя слезы.

Появленіе Бланды совершенно измѣнило тихій, скучный и однообразный бытъ въ замкѣ Вальдбургъ. Она была торжественно представлена всѣмъ жителямъ замка. Прислугѣ было объявлено что она внучка стараго графа Христіана и что она воспитывалась все время въ столицѣ въ пансіонѣ для дѣвицъ высшаго круга.

Всѣ полюбили Бланду, всѣ были рады ей. Жизнь въ замкѣ совершенно измѣнилась. Старый графъ сталъ веселѣе, сообщительнѣе; графиня Изабелла почти не отходила отъ молодой дѣвушки. Она привязалась къ ней какъ къ родной дочери. Даже всесильный г. Рено отступилъ на задній планъ. Его почти забыли и не замѣчали.

Старый графъ самъ ознакомилъ свою внучку съ прекрасными окрестностями Вальдбурга. Онъ былъ въ восхищеніи отъ ума и развитія Бланды, въ восхищеніи отъ ея верховой ѣзды, музыки и пѣнія.

Графъ Дагобертъ Зеефельдъ, узнавъ обо всемъ, съ тактомъ и умно подчинился этой перемѣнѣ. Онъ пролежалъ нѣсколько дней въ постелѣ и успѣлъ въ это время хорошенько обдумать свое положеніе. Онъ встрѣтилъ Бланду какъ почтительный, любящій родственникъ и просилъ ее забыть прошлое. Она охотно исполнила его просьбу и обѣщала ему быть доброю сестрой.

Графъ Христіанъ составилъ новое завѣщаніе и призналъ Бланду наслѣдницей замка Вальдбургъ со всѣми его окрестностями. Нужно сказать что онъ встрѣтилъ при составленіи завѣщанія полное одобреніе какъ со стороны жены своей, такъ и со стороны своего племянника графа Дагоберта. Однако графъ пожелалъ чтобы Бланда отказалась отъ своей прежней фамиліи и приняла титулъ графини Зеефельдъ-Вальдбургъ. Но Бланда рѣшительно отказалась. Она такъ умоляла старика, говорила такъ трогательно о своей матери, увѣряла что имя ея матери дорого ей, и старый графъ не былъ въ состояніи отказать ей. Но тѣмъ не менѣе ее всѣ называли графиней Бландой.

Бланда была счастлива. Ее любили, баловали. Она горячо привязалась къ дѣдушкѣ и къ графинѣ Изабеллѣ. Но бывали также дни когда она глубоко страдала. Ее не покидала мысль о несчастномъ Эрихѣ. Былъ только одинъ человѣкъ съ которымъ она могла говорить о немъ, это былъ старый Бурбусъ. Ему повѣряла Бланда свои огорченія, свое безпокойство, свою тревогу о судьбѣ любимаго Эриха. Бланда давно уже просила доктора показать ей свою Кёнигсброннскую мельницу. Въ этомъ не нашли ничего предосудительнаго. На стараго мельника смотрѣли какъ на лучшаго и самаго уважаемаго друга семьи. Брафъ Дагобертъ предложилъ ей поѣхать съ нимъ. Но Бланда отклонила это предложеніе и просила Бурбуса заѣхать за ней въ своей коляскѣ. Старикъ исполнилъ ея просьбу.

— Садитесь прежде, докторъ, прошу васъ, сказала улыбаясь молодая дѣвушка.

— А вы?

— Я буду править. Я знаю какой дорогой ѣхать. Или вы не довѣряете мнѣ?

— Я знаю, вы хорошо правите лошадьми.

— Скажите, докторъ, вѣдь и эта дорога ведетъ въ Кёнигсброннскую мельницу?

— Всѣ дороги ведутъ въ Римъ.

— Прекрасно. Теперь я дамъ лошадямъ волю.

— Да, но ложалѣйте мой маленькій экипажъ.

— Успокойте меня насчетъ Эриха и мы поѣдемъ тише.

Старикъ угрюмо молчалъ. Тогда Бланда ударила лошадей и онѣ поѣхали скорѣе. Бурбусъ постоянно озирался, боясь чтобы колясочка не зацѣпила за какое-нибудь дерево или кустарникъ. Но Бланда правила вѣрно, смѣло. Она вглядывалась въ темную чащу лѣса, слѣдила за полетомъ птицъ.

Теперь лицо стараго мельника приняло озабоченный, серіозный видъ. Онъ зналъ что они приближались къ лощинѣ отдѣлявшей его владѣнія отъ владѣній стараго графа. Онъ зналъ также что Бланда не сдержитъ лошадей пока онъ не исполнитъ ея просьбы.

— Здѣсь, сказалъ онъ, — близь этого маленькаго пруда, находится то мѣсто гдѣ графскій охотникъ схватилъ Эриха.

Лошади быстро остановились.

— А-а, здѣсь! отвѣтила Бланда. — Странно, не будь этого событія, не увидѣла бы я его… Маленькая Цыганочка спасла его и такимъ образомъ полюбила его…

— Да, но дастъ ли это ему счастье! отвѣтилъ сухо докторъ.

— Вы не въ духѣ сегодня, докторъ.

— Это настроеніе прошло бы, еслибы мы пріѣхали скорѣй на мельницу. Сомнѣваюсь только чтобъ это было скоро. Берегитесь, сударыня, дорога эта не ровна и отлога.

— Какою дорогой ѣхать?

— Поверните направо. Прошу васъ, дайте лошадямъ немного отдохнуть.

— Эрихъ былъ въ ту ночь у васъ. Какъ онъ пришелъ?

— Конечно пѣшкомъ. Онъ былъ усталый, растрепанный.

— Онъ вамъ обо всемъ разказалъ? Онъ говорилъ обо мнѣ?

— Онъ говорилъ о какой-то молодой, прекрасной Цыганкѣ съ черными волосами и блестящими глазами. Она была съ нимъ такъ добра и ласкова.

Бланда подняла хлыстъ и хотѣла ударить лошадей. Но докторъ поспѣшно остановилъ ея руку и сказалъ смѣясь:

— Прошу, сударыня, безъ шалостей. Онъ говорилъ также, если не ошибаюсь, о маленькой, блѣдной дѣвочкѣ.

— Онъ говорилъ о ней съ любовью?

— Кажется, да.

— Онъ всегда будетъ ее любить, никогда не забудетъ. И она также любитъ его и всегда будетъ любить. Прошу васъ другъ мой, не забывайте этого. Вѣрьте мнѣ: я рѣшусь скорѣе умереть, брошусь въ ту пропасть, но не вынесу вѣчной разлуки съ нимъ!

— Прощу васъ, оставимте этотъ разговоръ. — Онъ глядѣлъ тревожно на ея спокойное, рѣшительное лицо. — Прошу васъ, тише… потомъ… «Я ужь докажу тебѣ», думалъ онъ про себя, «что любовь твоя безразсудна, невозможна».

Предъ ними лежала мельница.

In einem kühlen Grunde

Da geht ein Mühlenrad,

Mein Liebster ist verschwunden,

Der dort gewöhnet hat!

Бланда пѣла это съ чувствомъ глубокой, безграничной любви. Старикъ взглянулъ на нее грустно и весело продолжалъ:

Er hat mir Treu' versprochen,

Gab mir 'nen Ring dabei,

Er hat die Treu' gebrochen,

Das Ringlein sprang entzwei!

— Погоняйте, погоняйте лошадей, теперь я больше не боюсь. Вотъ мы и пріѣхали!

Онъ весело выскочилъ изъ коляски и, предложивъ Бландѣ руку, ввелъ ее въ домъ. Въ гостиной ихъ встрѣтили Готфридъ и Фридрихъ, младшіе сыновья стараго Бурбуса. Розины не было. Она вышла замужъ за старшаго королевскаго лѣсничаго, нѣсколько разъ уже просившаго ея руки. Иванъ, старшій сынъ Бурбуса, также не показывался. Онъ работалъ на мельницѣ. Но за то вышла старая Лена. Она, завидѣвъ Бланду, низко поклонилась ей и тихо сказала старому доктору:

— А вѣдь я знала что у насъ будетъ важная гостья. Я еще давеча сказала объ этомъ Готфриду и Фридриху. Я видѣла сегодня во снѣ милевой камень, на которомъ сидѣлъ бѣлый голубь. Сонъ этотъ означалъ что будутъ дорогіе и знатные гости. Ахъ, графиня, какъ я счастлива что наконецъ вижу васъ!

Бланда протянула ей привѣтливо руку. Затѣмъ Бурбусъ началъ показывать ей мельницу. Она пожелала видѣть, прежде всего, голубую комнату въ которой жилъ Эрихъ. Но она не оставалась тамъ долго. Она была безпокойна, нетерпѣлива. То она подходила къ окну, то осматривала картины висѣвшія на стѣнѣ, то садилась въ широкое, мягкое кресло Бурбуса.

— Я не останусь здѣсь долго сегодня. Я зашла только чтобы взглянуть на эти дорогія, милыя мѣста. Но я скоро вернусь сюда, докторъ, я еще успѣю надоѣсть вамъ.

— Въ такомъ случаѣ, вернемтесь въ Вальдбургъ. Но я поѣду другою дорогой.

— Подождите еще, дорогой докторъ, говорила ласкалась къ нему Бланда.

Они опять вернулись въ голубую комнату. Бланда подошла къ окну, взглянула на высокія, роскошныя, деревья стоявшія предъ нею и задумалась….

«Господи! дай вамъ свидѣться, дай намъ счастья….» тихо молилась она въ душѣ. Они сѣли въ коляску и поѣхали въ Вальдбургъ. На этотъ разъ правилъ старый Бурбусъ.

— Я долженъ переговорить съ вами, фрейлейнъ Бланда. Мы оба любили Эриха, но теперь должно многое измѣниться.

— Какъ? вы ужь больше не любите Эриха, вы не хотите помочь ему?! Она взглянула на него съ испугомъ. — Докторъ, вы хотите покинуть его, покинуть теперь, когда онъ несчастенъ!… О, какъ это нехорошо, какъ неблагородно!

— Продолжайте, продолжайте, возразилъ Бурбусъ, лукаво улыбаясь. — Говорите что хотите, теперь я правлю лошадьми.

— Докторъ, какъ это не великодушно! Будьте со мною добрѣе или я выскочу изъ коляски!

— Успокойтесь. Я долженъ сказать вамъ, сударыня, что вы напрасно такъ много думаете объ Эрихѣ. Это ни къ чему не поведетъ. Между вами цѣлая пропасть. Я все сдѣлаю чтобъ облегчить его участь. Я поѣду съ графомъ Дагобертомъ въ столицу и постараюсь улучшить его положеніе. Графъ Христіанъ сдѣлаетъ также все что возможно. Можетъ-быть его оправдаютъ. Но, въ послѣднемъ случаѣ, ему придется переселиться въ Америку.

— Вы думаете? спросила Бланда рѣзкимъ, дрогнувшимъ голосомъ.

— Да, ему остается только это. Мнѣ жаль его: онъ очень даровитый человѣкъ и могъ бы добиться чего-нибудь лучшаго.

— И во всемъ виновата я!

— Не думаю. Это судьба его, а судьбы не избѣжишь.

— Слѣдовательно, если его простятъ, ему остается одна Америка?

— Да.

Докторъ устремилъ на молодую дѣвушку тайный, проницающій взглядъ.

— Да, да, сказала она задумчиво. — Но все равно: здѣсь или тамъ…. все равно.

— Я не совсѣмъ понимаю васъ, сударыня.

— Я уже говорила вамъ, докторъ, что люблю Эриха. Я и Эриху сказала это.

— Да, когда вы были одиноки…

— Мы обѣщали никогда не покидать другъ друга. Не знаю, исполнитъ ли онъ свою клятву, но знаю что я сдержу свою. Я говорю спокойно, докторъ, безъ страсти, вы видите, я хорошо обдумала и взвѣсила что говорю.

— Ахъ, все это мечты молодой, экзальтированной дѣвушки! Въ васъ говоритъ теперь чувство благодарности. Но подождите, пройдетъ немного времени, и вы запоете другую пѣсню. Не забывайте, вы теперь графиня Зеефельдъ.

— Нѣтъ, я не графиня Зеефельдъ, и никогда не буду ею.

— Но вы внучка графа Зеефельда.

— Да, до тѣхъ поръ пока мнѣ позволятъ быть Бландой Прайсъ. Я не забуду того кого люблю, кому поклялась вѣчно любить. Я говорю вамъ какъ своему лучшему другу. Я останусь Бландой Прайсъ. И если нужно будетъ отказаться отъ богатства, отъ высокаго положенія которое я занимаю теперь въ обществѣ, то я откажусь. Я буду бѣдна, но я буду счастлива.

Она говорила спокойно, громко, увѣренно.

— Аминь! тихо отвѣтилъ докторъ.

Они подъѣхали къ замку. Бланда пошла въ свои комнаты, а старый Бурбусъ къ графу Дагоберту.

Молодой графъ сидѣлъ за своимъ письменнымъ столомъ. Онъ былъ не въ духѣ.

— Ахъ, докторъ, вы и не подозрѣваете чѣмъ я занятъ теперь! Я составляю, по желанію графа Христіана, прошеніе къ его величеству о помилованіи этого молодаго преступника! Конечно, это великодушіе съ моей стороны, но вовсе не такое легкое дѣло!

— Покажите-ка мнѣ, графъ Дагобертъ.

Графъ Дагобертъ поднялся, а докторъ Бурбусъ, сѣвъ на его мѣсто, сталъ читать прошеніе. Окончивъ, онъ просилъ графа позволить ему кое-что измѣнить. Молодой гусаръ далъ свое согласіе. Оказалось, однако, что старикъ измѣнилъ все.

Графъ Дагобертъ, не желая ему мѣшать, отошелъ къ окну и взялъ оттуда небольшой, завернутый въ бумагу, предметъ.

— Докторъ, я потомъ покажу вамъ кое-что.

— Я сейчасъ кончу. Вотъ ваше прошеніе и готово. Читайте.

— Знаю что оно хорошо. Но, смотрите.

— Откуда у васъ эта свинцовая пуля?

— Эта та самая которая едва не убила меня.

— А-а-а, такъ это и есть та пуля которою выстрѣлилъ въ васъ этотъ несчастный молодой человѣкъ?

— Та самая. Франсуа, на другой же день, убирая мой чемоданъ, нашелъ ее между бѣльемъ. И за такого разбойника я долженъ еще просить! Я, право, отказалъ бы графу Христіану, еслибы не эта чудачка, Бланда. Она такъ просила меня!

— Это та самая пуля? Голосъ стараго Бурбуса сильно дрожалъ.

— Да. Еслибъ я только могъ понять Бланду! Я и думать не хочу о томъ чтобъ этотъ ничтожный молодой человѣкъ могъ покорить ея сердце! Это невозможно. Тяжело еще то что она никакъ не хочетъ забыть всѣ непріятности той ночи… Она помнитъ все, все — я это чувствую.

— Скажите, графъ, видѣлъ ли вашъ камердинеръ Франсуа эту пулю въ вашемъ чемоданѣ?

— Франсуа и Яковъ убирали мои вещи и нашли ее.

— Вы кажется говорили, графа, что въ васъ выстрѣлили изъ карманнаго пистолета?

— Такъ говорили. Я не видалъ пистолета. Но судя по этой лудѣ, онъ долженъ быть необыкновеннаго калибра.

— Графъ, не исполните ли мою просьбу? Голосъ Бурбуса слегка дрожалъ. Онъ былъ глубоко взволнованъ.

— Съ удовольствіемъ.

— Позовите сюда Франсуа и Якова.

— Они въ сосѣдней комнатѣ.

Графъ подошелъ къ дверямъ чтобы позвать прислугу. Бурбусъ принялся поспѣшно писать. Затѣмъ онъ передалъ бумагу молодому графу и спросилъ:

— Не подпишете ли вы эту бумагу и не скрѣпите ли ее своею печатью? Я хотѣлъ бы также чтобъ и Франсуа и Яковъ подписались.

Бурбусъ былъ страшно блѣденъ; губы его дрожали.

— Охотно, если еы того желаете.

Бумага была слѣдующаго содержанія:

«Мы нижеподписавшіеся свидѣтельствуемъ что приложенная здѣсь пуля, запечатанная гербомъ графовъ Зеефельдовъ та самая которую мы нашли утромъ, 16го мая этого года, въ чемоданѣ графа Дагоберта Зеефельда. Она была выстрѣлена ночью въ графа Дагоберта Зеефельда, ранила ему руку и, пробивъ стѣнку кареты, засѣла въ дорожный чемоданъ.»

— Не понимаю, къ чему все это ведетъ, сказалъ графъ Дагобертъ, пожимая плечами. — Впрочемъ, исполняю ваше желаніе и подписываюсь. Запечатать вы можете сами.

— Но я желалъ бы чтобъ и ваша прислуга подписалась.

Франсуа и Яковъ подписались. Докторъ старательно приложилъ печать. Руки его сильно дрожали. Затѣмъ онъ вложилъ бумагу и пулю въ большой конвертъ и все это опять запечаталъ графскою печатью.

— Я беру этотъ конвертъ съ собой въ столицу. Онъ подкрѣпитъ ваше прошеніе, графъ; можетъ-быть, послѣднее будетъ даже лишнимъ.

XIII. Въ заключеніи.

Эрихъ переживалъ тяжелое время. Онъ былъ преданъ военному суду.

Многіе изъ читателей относятся, можетъ-быть, къ военному суду слегка и предполагаютъ что онъ не что иное какъ результатъ тѣхъ мнѣній и желаній которыя высказываются со стороны старшихъ членовъ суда. Но подобное мнѣніе будетъ ошибочно. Кого бы ни судили, подчиненнаго или товарища по службѣ, судъ всегда производится серіозно, добросовѣстно, строго. Всякій можетъ высказать свои мнѣнія, даже самыя рѣзкія. Ихъ даже требуютъ. Всякому дается достаточно времена чтобы хорошенько обсудить фактъ преступленія и взвѣсить свой приговоръ. Затѣмъ, всѣмъ дается право и нужное время для передачи другъ другу своихъ мнѣній и для полнаго соглашенія приговора. Если такого соглашенія нѣтъ, тогда къ суду приглашаются еще другіе члены и обыкновенно такіе которые болѣе склонны къ смягченію приговора. Замѣчателенъ еще слѣдующій фактъ. Если военному суду предается какой-нибудь унтеръ офицеръ или солдатъ, то товарищи его, конечно, если обвиненный совершилъ что-нибудь важное, относятся къ нему гораздо строже, нежели офицеры.

Эрихъ, обвиненный въ намѣреніи убить графа Дагоберта Зеефельда, преданъ былъ высшему военному суду. Слѣдствіе было произведено ужь не въ бригадномъ штабѣ, а въ корпусномъ. Началось оно съ того что ближайшій начальникъ бомбардира Фрейберга, капитанъ фонъ-Мандерфельдъ, подалъ species facti и изложилъ обвиненіе.

Понятно что это species facti не говорило въ пользу бѣднаго Эриха. Баронъ фонъ-Мандерфельдъ выставилъ жизнь молодаго бомбардира въ самыхъ черныхъ краскахъ. Онъ обвинилъ его въ сообществѣ съ дурными Цыганами, въ охотѣ за чужою дичью. Онъ разказалъ что ненависть молодаго бомбардира къ графу Дагоберту Зеефельду развилась еще съ того времени и, благодаря нѣкоторымъ столкновеніямъ, усилилась до того что Фрейбергъ рѣшился на убійство. Затѣмъ онъ перешелъ къ жизни Эриха въ Бригадной Школѣ и въ четвертой конной батареѣ. Говоря объ ней, онъ выставилъ Эриха въ самомъ дурномъ свѣтѣ.

Это species facti произвело глубокое и непріятное впечатлѣніе на вахмистра Пинкеля. Онъ читалъ его въ черновомъ видѣ и передалъ его содержаніе первому поручику Шаллеру. Первый поручикъ пустился въ переговоры съ капиталомъ фонъ-Мандерфельдъ. Однако, эти переговоры на къ чему не повели. Species facti было подано. Хотя первый поручикъ Шаллеръ и добился того чтобы все это дѣло было передано непосредственно въ бригадный штабъ, однако это несчастное обвиненіе поступило въ то же время и въ корпусный штабъ. Въ то же время пришелъ приказъ о преданіи Эриха военному суду и его арестовали.

Началось слѣдствіе. При этомъ присутствовали два поручика. Призваны были свидѣтели, а именно: всѣ находившіеся на почтѣ во время преступленія, одинъ изъ служителей графа Зеефельда, жандармскій унтеръ-офицеръ и бомбардиры Вибертъ и Шмоллеръ. Шмоллеръ показалъ на допросѣ что онъ далъ, на время, Эриху двуствольный карманный пистолетъ, но что заряженъ былъ только одинъ стволъ. Этотъ отвѣтъ говорилъ, конечно, въ пользу Эриха, но былъ еще другой отвѣтъ, отвѣтъ длиннаго Виберта. Онъ показалъ что видѣлъ какъ Эрихъ вынималъ изъ шкафа пулю и порохъ. Онъ говорилъ правду. Но Эрихъ не заряжалъ пистолета. Этому никто не вѣрилъ.

Жандармскій унтеръ-офицеръ сказалъ что онъ, подойдя къ тому мѣсту гдѣ стоялъ Эрихъ, чувствовалъ сильный залахъ пороха и видѣлъ что перчатки молодаго бомбардира были мѣстами черны.

Слѣдствіе кончилось. Нѣсколько дней спустя, военный судъ собрался въ полномъ составѣ. Всѣ были въ парадныхъ мундирахъ. Предсѣдателемъ былъ назначенъ пѣхотный майоръ. Затѣмъ слѣдовали два ротмистра, два поручика, три сержанта и три унтеръ-офицера. Привели обвиняемаго. Онъ имѣлъ право заявить отводъ, если не былъ доволенъ кѣмъ-нибудь изъ присутствующихъ судей. Эрихъ не воспользовался этимъ правомъ. Онъ узналъ въ майорѣ предсѣдавшемъ на судѣ того самаго майора Клеммера которому онъ помогъ овладѣть непріятельскою кавалеріей. Эрихъ замѣтилъ что майоръ узналъ его, видѣлъ съ какимъ участіемъ онъ глядѣлъ на него. Онъ зналъ что майоръ будетъ строгъ, но справедливъ. Онъ узналъ также одного изъ ротмистровъ, а именно «покойнаго» графа Горна.

Эрихъ объявилъ что онъ доволенъ составомъ суда. Онъ еще разъ разказалъ какимъ образомъ пистолетъ попалъ къ нему, какъ онъ держалъ его въ рукѣ. Но онъ твердо стоялъ на томъ что только одинъ стволъ былъ заряженъ и что онъ не стрѣлялъ. Его увели въ арестантскую. Началось совѣщаніе. Различные чины совѣщались отдѣльно.

Эрихъ сидѣлъ въ маленькой, узенькой, темной и холодной комнаткѣ. Онъ глубоко страдалъ. Мысль о Бландѣ не покидала его. Онъ сжалъ голову руками и горько зарыдалъ. Дверь отворилась и въ комнату вошелъ пѣхотный унтеръ-офицеръ. Онъ подошелъ къ Эриху, положилъ руку ему на плечо и сказалъ:

— Крѣпитесь и мужайтесь, бомбардиръ! Пора! Соберитесь мыслями и держите голову прямо. Не слѣдуетъ бояться несчастья. Будьте всегда на все готовы, смотрите всякому несчастью прямо въ глаза — тогда вы не будете его рабомъ. Пригладьте волоса и отрите слезы. Не слѣдуетъ показывать другимъ свое горе и свои страданія.

Эрихъ ободрился и твердыми шагами вошелъ въ заду суда. Всѣ судьи были на своихъ мѣстахъ. Лицо майора Клеммера было блѣдно и серіозно. Въ глазахъ свѣтилась грусть и участіе. Онъ прочелъ Эриху тихимъ и мягкимъ голосомъ приговоръ. Судъ, большинствомъ голосовъ, признавалъ Эриха виновнымъ и приговорилъ его къ разжалованію, въ присутствіи всей батареи, и къ десятилѣтнему заключенію въ крѣпости.

Сильнѣе всего страдалъ Эрихъ при мысли что онъ будетъ разжалованъ въ присутствіи всей батареи. Онъ зналъ что капитанъ фонъ-Мандерфельдъ не избавитъ его ни отъ какихъ униженій. Но вышло иначе. Правительство узнало много дурнаго о капитанѣ фонъ-Мандерфельдѣ и онъ, несмотря на свою протекцію и свои ордена, былъ уволенъ. На его мѣсто назначили перваго поручика Шаллера.

Первый поручикъ призвалъ немедленно къ себѣ Эриха и старался его ободрить и успокоить. Наступилъ день исполненія приговора. Эрихъ явился, по желанію своего начальника, въ мундирѣ простаго канонира. Вахмистръ Пинкель прочелъ, въ нѣсколькихъ словахъ, приговоръ. Затѣмъ первый поручикъ сказалъ что не будетъ противъ, если товарищи захотятъ проститься съ Фрейбергомъ. Тогда Эриха окружили всѣ бомбардиры, канониры и унтеръ-офицеры. Не было только длиннаго Виберта. Его, за его неряшливость и лѣность, перевели въ казарменную кухню. Даже вахмистръ Пинкель, прощаясь съ Эрихомъ, былъ глубоко взволнованъ. Но трогательнѣе всего было прощеніе бомбардировъ Вейтберга и маленькаго Шварца. Они не могли оторваться отъ Эриха и все время плакали.

Первый поручикъ Шаллеръ узналъ между тѣмъ что гарнизонъ капитана Вальтера, находившійся при фортѣ Максимиліана, переводится въ ту самую крѣпость куда заключили Эриха. Онъ узналъ также что другъ Эриха бомбардиръ Шмоллеръ, произведенный въ унтеръ-офицеры, переходитъ также въ ту крѣпостную роту. Тогда онъ поручилъ Шмоллеру отвезти Эриха къ мѣсту заключенія.

Нечего и говорить что Шмоллеръ всѣми силами старался разсѣять и развеселить бѣднаго Эриха. Онъ разказалъ ему между прочимъ что почти забылъ графиню Галлеръ, что любитъ мамзель Штёккель и что она согласилась выйти за него замужъ.

— Счастливецъ, отвѣтилъ ему Эрихъ, грустно улыбаясь, — ты приближаешься къ пристани, тебя ждетъ счастье. Я же обреченъ на десятилѣтнее бездѣйствіе… а потомъ ждутъ меня одно горе да одиночество. Я долженъ забыть все, все что любилъ, что мнѣ дорого!…

Черезъ три дня они прибыли въ крѣпость. Эриха отвела въ маленькую, бѣдно меблированную комнатку.

Онъ подошелъ къ окну. Оно выходило на громадный валъ. Кругомъ виднѣлись высокіе каменные столбы. Онъ открылъ окно и прижался лицомъ къ желѣзной рѣшоткѣ. Онъ готовъ былъ сойти съ ума отъ одной мысли что долженъ пробыть здѣсь десять лѣтъ. Десять лѣтъ! Его лучшіе, молодые годы! Пробыть здѣсь года которые онъ посвятилъ бы на трудъ, на работу мысли, на добываніе себѣ хорошаго, честнаго существованія!

Онъ сѣлъ на свою узенькую бѣдную постель и опустилъ голову на руки. Онъ думалъ о томъ, какъ хорошо на свободѣ, какъ хорошо въ лѣсу, въ полѣ, на горахъ… Онъ вспомнилъ свое дѣтство, вспомнилъ бѣдный, обвалившійся домикъ въ лѣсу. Какъ хорошо было его прошлое, какъ тяжело, какъ мрачно настоящее!… И все грустнѣй, все тяжелѣй становилось на душѣ… Онъ вспомнилъ Бланду…

Такъ просидѣлъ онъ три часа. Кто-то тихо отворилъ дверь его темницы. Въ комнату вошелъ высокій, полный человѣкъ.

— А, понимаю! вскричалъ онъ. — Вы предаетесь отчаянію и вспоминаете прошлое!

Эрихъ узналъ бывшаго настоятеля Цвингенбэрской церкви, отца прекрасной Зельмы. Онъ схватилъ руку старика, припалъ къ ней и зарыдалъ.

— Перестаньте, сынъ мой! Правда, я не предполагалъ что встрѣчусь съ вами такимъ образомъ… Я знаю, вы старались оправдаться. Успокойтесь. Комендантъ здѣшней крѣпости — прекраснѣйшій человѣкъ — принимаетъ отчего-то большое участіе въ вашей судьбѣ. Слѣдовательно, вамъ не будетъ худо здѣсь. Я могу даже сообщить вамъ что комендантъ хочетъ употребить васъ на письменныя работы. Я же предлагаю вамъ свою библіотеку. Я овдовѣлъ и хозяйствомъ занимается теперь у меня Зельма. Мужъ ея также умеръ.

— Зельма здѣсь? Какъ я былъ бы радъ видѣть ее!

— Да, она здѣсь. Она не забыла васъ и просила меня позволить вамъ провести сегодняшній вечеръ съ нами. Пойдемте.

Эрихъ точно во снѣ вышелъ изъ своей комнатки и направился къ дому пастора.

Старая служанка отворила имъ дверь. Они вошли въ большую, свѣтлую, уютную комнату.

Вошла Зельма. Она была все также стройна, изящна, хороша собою. Станъ обтягивало простое сѣрое кашмировое платье. Ея прекрасные свѣтлые волоса были распущены. Она протянула Эриху обѣ руки и сказала дрожащимъ, нѣжнымъ голосомъ:

— Привѣтствую васъ здѣсь, другъ мой. Я не забыла васъ, рада, очень рада васъ видѣть.

Она сильно пожала ему руку и устремила на него блестящій горячій взглядъ. Эрихъ почти испугался. Онъ чувствовалъ, создавалъ на себѣ сильное, чарующее вліяніе этой женщины. Но онъ поборолъ себя. Онъ заставилъ себя вспомнить прежнія встрѣчи съ нею.

Но вслѣдъ затѣмъ, онъ снова помирился съ нею. Она была такъ проста, искренна, безыскусственна. Она разказывала ему, не стѣснясь присутствіемъ отца, о своемъ мужѣ, о томъ какъ была несчастлива съ нимъ. Она не оправдывала себя; но говорила что ей не дали свободы выбора, что ей не дали возможности устроить самой свое счастье.

На третій день была назначена перекличка. Эрихъ былъ представленъ начальнику крѣпости, пѣхотному генералъ-майору графу Земмерингу. Это былъ высокій, сильный, мущина, съ краснымъ лицомъ и почти сѣдою бородой. Онъ былъ строгъ съ своими подчиненными, но справедливъ, веселъ и хорошій товарищъ. Его всѣ любили.

Замѣтивъ Эриха, онъ окинулъ его быстрымъ, проницательнымъ взглядомъ и сказалъ:

— Такъ это ты «послѣдній бомбардиръ» четвертой конной батареи?! Глядя на него, никто и не подумаетъ что онъ такой озорникъ! Ну, поживемъ — посмотримъ. Мы будемъ справедливы. Прежде всего справедливость, сынъ мой. Если ты будешь вести себя умно и хорошо, то встрѣтишь съ нашей стороны сочувствіе и дружбу, если же нѣтъ — то берегись! Мы сумѣемъ исправить тебя!

Эриху приходилось почти каждый день работать при канцеляріи коменданта крѣпости. Работы было впрочемъ немного и онъ исполнялъ ее старательно. Ему жилось хорошо. Его любили и берегли. Но мысль о Бландѣ не покидала его и заставляла его глубоко страдать. Гдѣ она? Что съ нею? Онъ ничего не зналъ. Напрасно Шмоллеръ писалъ доктору Бурбусу и мамзель Штёккель. Отъ перваго не было отвѣта; вторая извѣщала что ничего не знаетъ о Бландѣ.

Эрихъ не рѣшался говорить о Бландѣ съ Зельмой. Онъ замѣтилъ что Зельма въ послѣднее время какъ-то измѣнилась Правда, она была ласкова съ нимъ, но была въ то же время сдержанна, серіозна, молчалива.

Было воскресное утро. Въ маленькой крѣпостной церкви шла служба; пасторъ Вендлеръ говорилъ проповѣдь. Окно было открыто и Эрихъ слышалъ его громкій, рѣзкій голосъ Эрихъ сидѣлъ у окна и писалъ Бурбусу. Онъ просилъ его сжалиться надъ нимъ и написать, что сталось съ Бландой Но онъ съ трудомъ писалъ. Слезы душили его. Онъ оставиль письмо и началъ ходить по комнатѣ.

Вдругъ онъ увидѣлъ у дверей знакомый а дорогой для него образъ старика и невольно вскрикнулъ:

— Господинъ докторъ Бурбусъ!

— Да, сынъ мой, это я. Голосъ старика дрожалъ, лицо горѣло. — Это я пришелъ за тобою. По всемилостивѣйшему повелѣнію государя ты оправданъ и помилованъ.

Они бросились въ объятія другъ друга,

Они вышли изъ комнаты. Эрихъ и старый Бурбусъ отправились на квартиру генералъ-майора графа Земмеринга. Эрихъ видѣлъ какъ графъ тихо въѣзжалъ во дворъ цитадели. Онъ видѣлъ затѣмъ какъ Зельма вышла на крыльцо и сдѣлала знакъ генералу. Тотъ подошелъ къ ней. Она сказала ему нѣсколько словъ и скрылась. Лицо, генерала просіяло и онъ вошелъ къ себѣ веселый, счастливый.

Онъ принялъ отъ Бурбуса необходимыя бумаги и съ улыбкой выслушалъ вѣсть объ освобожденіи Эриха.

— Ну, надѣюсь, вскричалъ онъ весело, — вы рады что свободны и не захотите остаться здѣсь лишній день! Счастливаго пути!

Эрихъ собравъ свои пожитки отправился къ своему другу Шмоллеру. Съ нимъ пошелъ и докторъ Бурбусъ. Но едва они сдѣлали нѣсколько шаговъ какъ встрѣтили спѣшившаго, взволнованнаго унтеръ-офицера. Лицо его раскраснѣлось и дышало глубокимъ счастьемъ.

— Вотъ и ты! вскричалъ онъ еще издали. — Ты знаешь что ты свободенъ?

— Да.

— И знаешь какимъ образомъ узнали о твоей невинности?

Эрихъ взглянулъ вопросительно на доктора Бурбуса. Тотъ улыбнулся и пожавъ плечами отвѣтилъ:

— Я хотѣлъ потомъ объяснить тебѣ. Но пусть теперь говоритъ твой другъ.

— Видишь, Эрихъ, продолжалъ Шмоллеръ почти плачущимъ голосомъ, — видишь, они нашли что пуля которою выстрѣлили въ графа Зеефельда была слишкомъ велика для моего карманнаго пистолета… Ахъ, Эрихъ, Эрихъ, я почти готовъ плакать отъ радости!

Эрихъ молча пожалъ ему руку. Шмоллеръ вытеръ глаза и продолжалъ:

— Слѣдовательно, выстрѣлъ былъ сдѣланъ кѣмъ-нибудь другимъ, и я знаю кто выстрѣлилъ.

— Вы знаете? спросилъ удивленный Бурбусъ.

— Да, пока знаю я одинъ, но вскорѣ это всѣ узнаютъ. Моя невѣста, фрейлейнъ Штёккель, писала мнѣ что ея братъ_А лѣсничій Штёккель, самъ явился къ генералу и объявилъ, что выстрѣлила его сынъ Іосифъ. Несчастный юноша слѣдовалъ все время за вами. Онъ былъ также и на почтовомъ дворѣ. Увидѣвъ какъ Бланду силою влекли въ экипажъ онъ выстрѣлилъ въ графа Зеефельда.

— Слава Богу, сказалъ потрясенный Бурбусъ. — Теперь все ясно. Мнѣ жаль только несчастнаго юношу.

— Мнѣ скорѣе жаль отца. Доктора призвали сына сумашедшимъ и онъ на свободѣ. А ты, какъ я вижу, — обратился Шмоллеръ къ Эриху, — ты уже собралъ свои пожитки и готовъ къ отъѣзду.

— Мой экипажъ дожидается у гостиницы. Не угодно ли господину унтеръ-офицеру вылить съ нами стаканчикъ вина? А потомъ мы и поѣдемъ.

— Господинъ унтеръ-офицеръ, возразилъ Шмоллеръ съ лукавою улыбкой, — не можетъ принять ваше приглашеніе, но фельдфебель Шмоллеръ съ радостью выльетъ за ваше здоровье.

— А! поздравляю васъ!

Эрихъ простился со своимъ другомъ и сѣлъ вмѣстѣ съ Бурбусомъ въ его уютный экипажъ. Старикъ разказалъ о послѣднихъ событіяхъ происшедшихъ въ замкѣ Вальдбургъ. Впрочемъ, онъ скрылъ многое.

— Теперь ты свободенъ и отъ тебя зависитъ быть довольнымъ и счастливымъ. Всѣ дороги открыты предъ тобою. Главный штабъ видитъ теперь что ты способный и хорошій солдатъ. Тебѣ разрѣшено немедленно же вернуться въ Бригадную Школу, чтобы тамъ окончить свое образованіе.

— Нѣтъ, никогда!

— На тебя обращаютъ теперь вниманіе; тебѣ желаютъ добра. Теперь, будь въ этомъ увѣренъ, ты добьешься эполетъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу. Я буду лучше лѣсничимъ, буду простымъ хлѣбопашцемъ, но я не вернусь больше въ военную службу!

— Ты знаешь, продолжалъ докторъ пожимая плечами, — твоя бывшая знакомая и другъ стала теперь знатною, богатою дѣвушкой. Можетъ-быть вы когда-нибудь свидитесь. Въ такомъ случаѣ ей будетъ пріятно если она увидитъ тебя офицеромъ.

— Если Бланда не захочетъ признать меня въ простой курткѣ работника, а признаетъ меня только когда я буду офицеромъ, въ такомъ случаѣ я не много потеряю.

— Хорошо, въ такомъ случаѣ займемся лѣсомъ и сельскомъ хозяйствомъ.

— Да, и я буду спасенъ, я буду счастливъ.

Тогда старый Бурбусъ сталъ совѣтовать Эриху какъ промяться на новую дѣятельность. Онъ совѣтовалъ ему поступить въ Академію сельскаго хозяйства и изучать также лѣсоводство. Затѣмъ онъ передалъ ему что старый графъ Зеефельдъ принимаетъ горячее участіе въ его судьбѣ и готовъ для него все сдѣлать.

— О, какъ я ему благодаренъ! Какъ благодаренъ я вамъ, мой дорогой, многоуважаемый другъ! Передайте графу что я заслужу его доброту и участіе. Можетъ-быть я увижусь съ нимъ когда-нибудь, увижу и Бланду — конечно, когда она будетъ уже замужемъ, будетъ счастлива и забудетъ меня.

— Гм, возразилъ старикъ, глядя украдкой на Эриха. — Я пока не слышалъ чтобы Бланда выходила замужъ. Кто тебѣ сказалъ это?

— Зельма.

— Она сказала что Бланда выходитъ замужъ?

— Да, за своего двоюроднаго брата, графа Дагоберта Зеефельда.

— Пустяки! проворчалъ Бурбусъ. — Скорѣй она выйдетъ за меня. А что касается графа Дагоберта, то онъ дѣйствительно женится, но не на Бландѣ, а на графинѣ Клотильдѣ Галлеръ.

Старикъ прижался въ самую глубь экипажа и улыбнулся.

Былъ чудный вечеръ. Все въ природѣ дышало счастіемъ, нѣгой… все было полно красоты, гармоніи… Эрихъ прислушивался то къ кваканью лягушекъ въ небольшомъ лѣсномъ прудѣ, то къ звонкой, нѣжной трели соловья… Онъ глядѣлъ на небо, на его безчисленныя, блестящія, слегка дрожащія въѣзды. И ему стало вдругъ такъ хорошо, такъ радостно.

Эрихъ мечталъ о томъ, какъ онъ будетъ работать, трудиться, какъ добьется уваженія всѣхъ своихъ друзей и покровителей. Онъ мечталъ о томъ что встрѣтится съ Блаадой, какъ будетъ ее всегда любить, ее одну…

Мечты Эриха осуществились. Доказательствомъ могутъ служитъ два письма, изъ которыхъ одно было писано графиней Клотильдой Зеефельдъ, другое Бландой Фрейбергъ.

Вотъ отрывокъ изъ перваго письма:

«Милая, дорогая Женевьева, — писала графиня Зеефельдъ, — Я опять добилась своего: мы ѣдемъ эту весну въ мой прекрасный Баденъ-Баденъ. Не брани меня. Развѣ я виновата что Дагобертъ не любитъ его. Вѣдь я не принуждаю его ѣхать со мною. Вообще, я предоставляю ему полную свободу. Не знаю, подходящая ли я ему жена. Онъ дѣлаетъ мнѣ иногда сцены. Нѣсколько дней тому назадъ я выѣхала, сказавъ ему на прощанье: „Tu Fas voulu Georges Dandin!“ Но я знаю, онъ пріѣдетъ за мною.»

Бланда Фрейбергъ писала своей подругѣ:

"Я настояла на своемъ и Эрихъ взялъ меня съ собою. Мы живемъ въ томъ городкѣ гдѣ нѣкогда жилъ его отецъ. Мы въ лѣсу. Эрихъ устраиваетъ здѣсь колоссальныя пильныя мельницы. Я не взяла съ собою ни одной изъ своихъ служанокъ. Я хочу быть одна съ нимъ, совершенно одна. Здѣсь, въ лѣсу, такъ чудно-хорошо. Я всегда съ нимъ, всюду сопровождаю его на лошади. Еслибы ты знала какъ онъ нѣженъ, какъ заботливъ! Случается, если бываетъ дождь, мы проводимъ цѣлый день въ нашей маленькой комнаткѣ. Я тогда готовлю обѣдъ. Еслибы ты могла насъ видѣть, ты отъ души посмѣялась бы. Эрихъ постоянно осматриваетъ мои руки и озабоченно говоритъ: «Душа моя, я не виноватъ, ты желала этого.»

«Да, я желала этого. Я такъ счастлива, такъ глубоко счастлива, какъ никогда не думала быть.»

"Русскій Вѣстникъ", №№ 8—12, 1875