ВНУЧКА ДАНКУРА.
правитьI.
правитьНа-дняхъ я встрѣтилъ г-жу де-ла-Поплиньеръ въ предурномъ обществѣ, т. е. выставленную въ окнѣ какого-то мелкаго торговца, на Волтеровской-Набережной, между портретомъ аббата-вольнодумца и фламандскимъ праздникомъ Браувёра. Поэтическое, грустное выраженіе привлекло меня къ г-жѣ де-ла Поплиньеръ; въ рисункѣ я скоро узналъ прекрасную работу Ла-Тура, хотя краски уже и выцвѣли. Невольно остановился я передъ произведеніемъ художника и изображеніемъ женщины, забывъ, что иду съ однимъ изъ своихъ пріятелей, большимъ насмѣшникомъ.
Пріятель посмотрѣлъ на меня и засмѣялся.
— Что это за старая знакомая, спросилъ онъ: — улыбающаяся такъ грустно, въ небесно-голубомъ шарфѣ, съ напудренными волосами и обнаженнымъ плечикомъ?
— Всмотрись въ нее хорошенько, мой милый, если хочешь видѣть женщину, которая, назадъ тому сто лѣтъ, горячо любила.
— Прекрасные глаза, отвѣчалъ онъ: — окладъ лица очаровательный, ротикъ прелестный, шея гибкая и гордая. Не знаю, горячо ли любила эта женщина, но нѣтъ сомнѣнія, что ее можно было любить до безумія. Какъ ея имя?
— Внучка Данкура; долго звалась она дѣвицею Дегэ; историческое ея имя; де-ла-Поплиньеръ.
— Прекрасно! что жь ты говорилъ мнѣ объ истинной страсти? Поплиньеръ играла сердцемъ, бросала его на-вѣтеръ, какъ и всѣ женщины временъ регентства. Никогда глубокое чувство не заставляло биться эти холодныя сердца.
— Кто это тебѣ сказалъ?
— Всѣ книги.
— И ты имъ вѣришь на-слово?
— Кому же вѣрить?
— Самому-себѣ, своему разсудку, своему сердцу. Страсть можетъ измѣняться, но ни на секунду не перестаетъ быть страстью. Сто лѣтъ назадъ, она смѣялась, сегодня плачетъ, но и подъ улыбкой и подъ слезами — одно и то же сердце бьется, безпокоится и страдаетъ. Взгляни хорошенько на глаза и губы де-ла-Поплиньеръ; она улыбается съ лукавой привѣтливостью 1750 года; но кто знаетъ? и въ этой улыбкѣ не скрывается ли тайная грусть? Кто слишкомъ-скоро проходитъ мимо этихъ портретовъ, тотъ не знаетъ сокровенной исторіи XVIIІ вѣка. Впрочемъ, тутъ виноваты живописцы: они историки только для глазъ. Если Ла-Туръ написалъ сто женщинъ съ одинаково-вѣтренымъ и насмѣшливымъ выраженіемъ, развѣ это уже значитъ, что онъ ихъ видѣлъ такими? Нисколько! это по привычкѣ кисти. Ла-Туръ, какъ и Миньяръ, какъ и всѣ портретисты, воображалъ себѣ какой-то идеалъ, за которымъ скрывалась отъ нихъ истина. Но истина никогда не теряетъ своихъ правъ: развѣ не проглядываетъ она въ этой хорошенькой улыбкѣ? Повѣрь мнѣ, эта бѣдная женщина, выставленная теперь на-показъ, любила и страдала, когда была актриссой, знатной дамой, покинутой любовницей. Это драма въ трехъ дѣйствіяхъ.
Я вошелъ въ лавку и спросилъ о цѣнѣ портрета.
— Это портретъ одной знаменитой актриссы, а какъ ее звали — не знаю. Я отдамъ ее за то., что мнѣ стоитъ рама: 50 франковъ.
Мнѣ не хотѣлось торговаться о такомъ хорошенькомъ личикѣ,и я взялъ внучку Данкура, съ твердымъ намѣреніемъ отмстить за всѣ обиды, нанесенныя ей временемъ и исторіею.
II.
правитьВъ 1750 году, въ одной изъ самыхъ великолѣпныхъ гостиныхъ, въ улицѣ Ришльё, хозяйка дома, сидя, или, лучше сказать, теряясь въ огромныхъ креслахъ, обитыхъ шелковою матеріей съ разводами, передъ добрымъ огонькомъ, разливавшимъ восточную нѣгу, около семи часовъ вечера, начала отчаянную войну съ Фанфрлюшемъ — средство сокращать время и терпѣливѣе ждать кого-то. Собачка лаяла и защищалась бѣлыми зубами и черными когтями; оружіемъ дамы былъ вѣеръ тонкой работы Патера, тотъ самый вѣеръ, которымъ было дано болѣе тридцати пощечинъ людямъ значительномъ, какъ, на-прим., маршалу де-Ришльё, маршалу де-Саксъ, маршалу Ловендаль. Дама эта была не герцогиня и не маркиза; но она была красавица — а красота съ незапамятныхъ временъ, во всѣхъ лѣтописяхъ, признала побѣдительницею. Впрочемъ, паша героиня была и не изъ тѣхъ мелкихъ обитательницъ Марэ, которыя подписываются на Mercure de France: она была знатнаго происхожденія, да и могло ли быть иначе, когда г. де-ла-Поплиньеръ соединился съ нею законнымъ бракомъ? Правда, сначала, бракъ ихъ былъ незаконный…
Вошелъ прекрасно-одѣтый слуга и на серебряномъ блюдѣ подалъ письмо г-жѣ де-ла-Поплиньеръ. Когда онъ отвернулся, Поплиньеръ, блѣдная, полная нетерпѣнія, поцаловала письмо и перекусила своими хорршенькими зубками шелковую нитку, которая придерживала печать.
— Удивительно! сказала она: — Ла-Розъ еще не отворялъ двери, а я ужь предчувствовала, что есть письмо отъ Ришльё.
Фанфрлюшъ не переставалъ лаять и кидаться на свою повелительницу. Г-жа Поплиньеръ бросила ему вѣеръ, чтобъ онъ не мѣшалъ ей читать нѣжное посланіе, написанное на такой толстой бумагѣ, на какой въ наше-время ни одна кухарка не захотѣла бы писать свои счеты. За то нынѣшнія кухарки и пишутъ правильнѣе, чѣмъ сто лѣтъ тому назадъ писали маршалы Франціи.
Вотъ что сохранилось въ исторіи отъ этого письма:
«Душа моя, я въ отчаяніи, что не могу сегодня вечеромъ умирать у ногъ твоихъ: меня задержали при дворѣ. Буду думать о тебѣ безпрестанно; а въ десять часовъ, можетъ-быть, застану тебя еще за ужиномъ, потому-что надѣюсь…»
Только это и успѣла прочитать г-жа де-ла-Поплиньеръ, когда дверь отворилась. По ужасному шуму и хлопанью дверей, она узнала мужа, и въ испугѣ бросила письмо въ огонь.
— Въ печку его! сказалъ г. де-ла-Поплиньеръ и поклонился женѣ съ насмѣшливой улыбкой.
За нимъ шелъ нанятый умный человѣкъ. Въ то время, вельможи держали при себѣ писателей, какъ маркизы собачекъ; государственный откупщикъ платилъ своему умному человѣку двѣнадцать тысячь ливровъ — бездѣлица! но за то его умный человѣкъ былъ Мармонтель; такой-то умъ и нуженъ былъ главному откупщику. Надо замѣтить, что тогда, какъ и теперь, поэты получали жалованье только отъ публики: она даетъ славу, давая деньги.
— Садись, Мармонтель, сказалъ Поплиньеръ, придвигая кресло къ женѣ, а самъ отошелъ и прислонился небрежно къ камину.
Мармонтель, неловко раскланиваясь съ г-жею де-ла Поплиньеръ, спрашивалъ у ней о здоровьѣ, о собачкѣ… Она, казалось, не слушала его, но то была не новость: она его почти никогда не слушала; а если кто-нибудь замѣчалъ это, она говорила, что Мармонтелю платятъ, какъ бы платили за журналъ, и возражать ему не слѣдуетъ. Но въ этотъ вечеръ, г-жа де ла-Поплиньеръ не думала ни о Мармонтелѣ, ни объ умѣ его. Грустно слѣдила она голубымъ своимъ взглядомъ за участію письма, которое вспыхнуло и исчезло.
— Не правда ли, сказалъ мужъ: — вы теперь сравниваете страсти съ письмомъ, которое сейчасъ сожгли? немного дыма, немного огня и немного золы.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ подарила его самой очаровательной улыбкой.
— Мнѣ кажется, что вы сегодня умны.
— Нѣтъ, отвѣчалъ откупщикъ довольно-сурово: — я не уменъ, но у меня есть сердце, которое вы оскорбили.
— Ахъ, Боже мой! Проговорилъ Мармоптель, предчувствуя бурю: — я забылъ написать къ Клеро.
Онъ всталъ и хотѣлъ выйдти.
— Нѣтъ, вы останетесь, сказалъ Поплиньеръ рѣшительно: — вы не посторонній, отъ васъ нѣтъ секретовъ; развѣ вы не знаете, что Ришльё…
— Я ничего не знаю, перебилъ Мармонтель: — эти вещи, какъ говоритъ арабскій поэтъ, пишутся на вѣтрахъ или на волнахъ.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ приложила руку къ сердцу.
— Итакъ! сказала она, взглянувъ на мужа: — я жду вашего обвиненія, и увѣрена, что Мармонтель будетъ моимъ адвокатомъ.
— Итакъ, сударыня, вы любите Ришльё, по-крайней-мѣрѣ, позволяете ему любить васъ?
— Признаюсь, это я всѣмъ позволяю.
— Госпожа де-ла-Поплиньеръ подобна солнцу, примолвилъ Мармонтель: — къ нему всѣ стремятся, а оно ни для кого не спускается.
— Риторическая фигура, поэтическій оборотъ, безсмыслица! возразилъ г. де-ла-Поплиньеръ. — я буду говорить просто: вотъ, что случилось… не перебивайте меня, сударыня.
— Хорошо, потому-что я не буду васъ слушать.
Она взяла свой вѣеръ и начала опять войну съ Фанфрлюшемъ.
— Если только память мнѣ не измѣняетъ, началъ государственный откупщикъ: — вашъ дѣдъ Данкуръ былъ актёръ; бабушка ваша, красавица Ла-Торильёръ, была актрисса; мать ваша, извѣстная Мими Данкуръ, была актрисса; наконецъ, вы сами играли въ комедіяхъ и теперь — тоже разъигрываете комедію.
Довольный своимъ предисловіемъ, откупщикъ понюхалъ табаку, тряхнулъ печатками и, покачавъ головой, продолжалъ:
— И еслибъ вы удовольствовались только этимъ! Такъ нѣтъ, вамъ угодно было сочинить комедію, въ которую я попался какъ дуракъ; вотъ, почему вы и пользуетесь званіемъ госпожи де-ла-Поплиньеръ.
— Зачѣмъ вы говорите — званіемъ: я ношу ваше имя, проговорила Поплиньеръ съ очаровательнымъ презрѣніемъ.
— Да, да; у меня былъ домъ, экипажи, много денегъ; не доставало только любовницы (потому-что теперь на нихъ мода, иначе надо быть, какъ Ришльё, мужемъ всѣхъ женщинъ); я обратился къ вамъ, вы не отказывались; а потомъ — послѣ медоваго мѣсяца, принялись плакать, кинулись къ моимъ ногамъ, просили моей руки, а я давалъ только сердце. Увѣрившись, что отъ меня вамъ ничего не добиться (не говорю о деньгахъ), вы отправились оплакивать свою добродѣтель у ногъ этой плутовки Тансенъ; затѣмъ бросились къ ногамъ кардинала Тансена, чтобъ еще у него поплакать да показать ему свои хорошенькіе глазки. Это случилось во время возобновленія откуповъ. Кардиналъ Тансенъ призвалъ меня и объявилъ безъ церемоніи, что король твердо рѣшился дать привилегію на откупъ тому только, кто женится на дѣвицѣ Дегэ, внучкѣ Данкура, образцѣ добродѣтели, красоты и ума… Этого образца я не узнаю въ васъ, сударыня.
— Вотъ видите ли, сказала г-жа дела-Поплиньеръ съ нетерпѣніемъ: — вы сами сознаётесь, что, женившись на мнѣ, сохранили половину состоянія черезъ возобновленіе своего откупа. Не думаете ли, господинъ Поп-ли-ньеръ, что я должна благодарить васъ за имя, которое вы мнѣ дали такъ неохотно? И еще какъ нелюбезно вы это сдѣлали: отвели меня къ нотаріусу, который написалъ (дурнымъ слогомъ) свадебный договоръ; вы дали мнѣ на что купить, въ случаѣ вашей смерти, траурное платье; потомъ повели меня въ церковь, рано утромъ, не давъ мнѣ хорошенько проснуться, въ проливной дождь; насъ благословили какъ какихъ-нибудь Овернцевъ, въ одномъ изъ предѣловъ, гдѣ я простудилась. Вотъ и вся церемонія.
— Это можно даже назвать бракомъ по неволѣ, замѣтилъ Мармонтель.
— Какой же конецъ всему этому? спросила г-жа де-ла-Поплиньеръ.
— Конецъ, отвѣчалъ откупщикъ: — конецъ тотъ, что вы долго шутили надо мной, и что теперь я больше не хочу этого. Предваряю васъ, сударыня, что я самъ попрошу господина Ришльё отправиться побѣждать куда ему угодно.
— Берегитесь! снова замѣтилъ Мармонтель: — влюбленные, которыхъ выгоняютъ въ дверь, обыкновенно возвращаются въ окно.
Извѣстно, что Ришльё возвратился въ каминъ.
Тутъ вошли, одинъ за другимъ, трое или четверо гостей, потому-что у откупщика каждый вечеръ собиралось къ ужину веселое общество.
— А! это ты, ла-Туръ? Какой очаровательный портретъ написалъ ты съ мадмуазель де-Г.
Ла-Туръ вошелъ съ озабоченнымъ видомъ.
— Повѣрьте мнѣ, сказалъ онъ откупщику: — гроза готова разразиться; война съ одной стороны, король дремлетъ, парламентъ не скрываетъ ничего, іезуиты разставляютъ вездѣ свои сѣти.
Извѣстно, что ла-Туръ былъ глубокій политикъ; рисуя розовыя щечки на своихъ портретахъ, онъ предугадывалъ будущность народовъ.
— У насъ нѣтъ флота, сказалъ онъ однажды Лудовику XV.
— А тотъ, что написалъ Верне? отвѣчалъ король.
Шарль Ваяло, который вошелъ вслѣдъ за ла-Туромъ, не вмѣшивался въ политику; онъ любилъ, только свое искусство и думалъ только о немъ. Весело подошелъ онъ къ г-жѣ де-ла-Поплиньеръ и просилъ, ее быть завтра красавицей, чтобъ кончить начатый съ нея портретъ.
Явились Рамо и Вокансонъ, двое знаменитыхъ, но молчаливѣйшихъ людей XVIII вѣка, который такъ любилъ поговорить; Фонтенель и Монткрифъ; объ именахъ, менѣе извѣстныхъ, доложили тогда, когда уже шумная бесѣда болѣе и болѣе оживлялась; то были: маркизъ Мёзъ, графъ Гишъ, потомъ аббатъ безъ аббатства, поэтъ безъ поэзіи, маркизъ безъ маркизства. Нѣсколько женщинъ мелькнули въ свою очередь — свободныя женщины того времени: Г-жа ле-Тансенъ, Веріеръ, Жофрезъ — не совсѣмъ свѣтскія и не совсѣмъ актриссы.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ, не смотря на шумъ и движеніе, происходившіе около нея, сидѣла одна, поглядывая то на часы, то за дверь. Съ нею говорили, но она слышала одинъ только голосъ, голосъ того, кого тутъ не было.
Пришли доложить, что ужинъ поданъ. Всѣ перешли въ столовую, разрисованную извѣстнымъ Удри. Столъ походилъ на что-то волшебное столько саксонскаго фарфора, богемскаго хрусталя и рѣдкихъ цвѣтовъ еще никогда не было видано у главнаго откупщика. Рамё въ разсѣянности сѣлъ возлѣ г-жи де-ла-Поплиньеръ; никто не смѣлъ сѣсть рядомъ съ нею по другую сторону: эта честь предоставлялась отсутствующему, какъ замѣтилъ насмѣшливо г. де-ла-Поплиньеръ.
Всѣ еще были довольно-нелюбезны, по сыты, когда вошелъ герцогъ де-Ришльё.
Г. де-ла-Поплиньеръ всталъ, какъ-бы увлеченный вдохновеніемъ.
— Герцогъ, не угодно ли вамъ будетъ сѣсть на мое мѣсто, потому-что я рѣшился занять ваше.
И онъ твердыми шагами подошелъ къ женѣ.
Ришльё остановился, какъ побѣжденный; но потомъ приблизился къ г-жѣ де-ла-Поплиньеръ, поклонился и довольно-охотно сѣлъ на мѣсто хозяина.
Гости переглянулись.
— Такъ я говорилъ, началъ да-Туръ: — что буря готова разразиться.
— Да, сказалъ откупщикъ: — я веду эту бурю, и она разразится какъ громъ.
— Какой прекрасный сюжетъ для картины! сказала Тансёнъ, обращаясь къ Шарлю Ванло:. — господинъ де-ла-Поплиньеръ ведетъ за собою облака, какъ Юпитеръ, съ сіяющимъ челомъ и олимпійскими бровями.
Подъ конецъ ужина, Ришльё подвинулся къ Вокансону.
— О вы, который въ состояніи создать цѣлый міръ, еслибъ онъ не былъ созданъ прежде васъ, скажите мнѣ, какъ надо входить въ домъ, если дверь въ него заперта.
— Не входить совсѣмъ, отвѣчалъ Вокансонъ, самъ не понимая хорошенько, что говорилъ.
III.
правитьНа другой день, герцогъ бродилъ вокругъ отели Поплиньеръ и скоро замѣтилъ небольшой домикъ, примыкавшій къ одному изъ флигелей. Онъ вошелъ въ этотъ домикъ, единственнымъ жильцомъ котораго былъ старый музыкантъ, игравшій въ оперѣ на гобоѣ, и проводившій всю свою жизнь въ переписываніи нотъ. Ришльё предложилъ ему плату за квартиру, съ тѣмъ, чтобъ онъ, Ришльё, могъ, когда ему вздумается, во всякое время дня, занимать одну комнату въ домѣ. Старый музыкантъ принялъ это предложеніе съ удовольствіемъ. Въ тотъ же самый день, герцогъ привелъ туда каменьщика и слесаря, чтобъ сдѣлать эту комнату обитаемою; она отдѣлялась одной стѣной отъ маленькаго кабинета г-жи де-Поплиньеръ, въ которомъ у ней помѣщались фортепьяно, библіотека и небольшая кровать для отдыха. Въ послѣдствіи, она очень любила отдыхать на этой кровати. Ришльё предупредилъ ее во-время: они видѣлись на праздникахъ, бывшихъ по случаю свадьбы дофина съ инфантою.
Каменьщикъ и слесарь тотчасъ, же принялись за дѣло. Стѣна была пробита въ каминъ г-жи де-ла-Поплиньеръ; слесарь вынулъ плиту и опять вставилъ очень-искусно, укрѣпивъ на незамѣтномъ шалнерѣ, такъ-что она могла открываться по произволу. Ришльё былъ въ восторгѣ отъ своего новаго жилища, приходилъ туда всякій день, оставался иногда до утра, конечно, предаваясь военнымъ соображеніямъ. Прекрасная сосѣдка его нежаловалась.
— Удивительно, сказалъ одинъ разъ г. де-ла-Поплиньеръ Мармонтелю: — жена моя полюбила уединеніе. Конечно, въ ней пробудилось раскаяніе съ-тѣхъ-поръ, какъ я догадался избавиться отъ герцога Ришльё. Никогда не надо отчаяваться въ женщинахъ. Вотъ она теперь и сидитъ за книгами, читаетъ Боссюэта и Фенелона; вчера я засталъ ее за фортепьяно; она играла какую-то церковную пѣснь. Шесть недѣль тому назадъ, она совсѣмъ не сидѣла дома, любила удовольствія, общество, а теперь заперлась какъ Пенелопа или Лукреція.
Вечеромъ, за ужиномъ, г-жа де-ла-Поплиньеръ, извиняясь передъ единственнымъ гостемъ, удалилась въ свой маленькій кабинетъ. Когда пришелъ откупщикъ, его приняли, какъ скучнаго и незванаго гостя. Онъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ замѣтилъ, что жена его не читала и не играла на фортепьяно, но занималась своей прической, хотя никуда не собиралась въ тотъ вечеръ. Букетъ испанскихъ жасминовъ, только-что сорванныхъ изъ фарфорой вазы, былъ приколотъ къ волосамъ. Несносное посѣщеніе мужа безпокоило ее, потому-что она не его ждала.
— Вамъ угодно мнѣ что-нибудь сказать? спросила она, прохаживаясь по комнатѣ.
— Признаюсь, сударыня, я пришелъ сюда изъ любопытства; у васъ такъ хорошо, что я хотѣлъ бы отдохнуть здѣсь отъ своихъ заботъ. Согласитесь, что съ-тѣхъ-поръ, какъ я заперъ дверь побѣдителю, воюющему только противъ мужей, всѣмъ намъ стало очень-покойно.
— Да, сударь, радуйтесь…
Въ то самое время, герцогъ Ришльё былъ за стѣною; раздался условный ударъ въ плиту; г-жа де-ла-Поплиньеръ поблѣднѣла.
— Что это? спросилъ г. Поплиньеръ прислушиваясь.
— Вѣрно зажигаютъ огонь по ту сторону камина, отвѣчала она разсѣянно. Это сосѣдство иногда очень-непріятно; тамъ живетъ музыкантъ.
Раздался второй ударъ.
— Какой онъ несносный! продолжала г-жа де-ла-Поплиньеръ: я напомню ему, что и здѣсь живутъ люди.
Она взяла щипцы и стукнула ими раза два по плитѣ. То былъ знакъ удалиться.
— Если вы хотите, я прикажу вашему сосѣду удерживать свои музыкальные порывы: эта стѣна, можетъ-быть, не примыкаетъ…
— О, не безпокойтесь! Мнѣ очень-жаль будетъ помѣшать привычкамъ этого музыканта; я иногда люблю его слушать.
Чрезъ нѣсколько дней послѣ этого неудачнаго свиданія, г. де-ла-Поплиньеръ получилъ безъименное письмо такого содержанія:
«Не знаю кто, самъ чортъ или человѣкъ, но только каждую ночь пробирается къ вашей женѣ любовникъ, не въ дверь и не въ окно.»
На слѣдующую ночь, г. де-ла-Поплиньеръ караулилъ у дверей маленькаго кабинета, и скоро замѣтилъ, что жена не одна: онъ слышалъ два голоса.
— Огонь, пожаръ въ домѣ! закричалъ онъ громко.
Горничная дѣвушка (сторожъ ненадежный!), заснувшая въ сосѣдней комнатѣ, отворила дверь откупщику.
Онъ вошелъ въ сапогахъ со шпорами, какъ Лудовикъ XIV въ парламентъ, вооруженный больше Лудовика XIV, потому-что держалъ въ одной рукѣ плеть, а въ другой свѣчу. Онъ подошелъ прямо къ кровати жены. Она спала на одной подушкѣ и съ такою непорочностью, что обезоружила реввивца.
— Но, сударыня…
Гжа де-ла-Поплиньеръ проснулась.
— Какъ вы меня испугали!
— Я васъ слышалъ сію минуту.
— Въ-самомъ-дѣлѣ?
— Я узналъ голосъ Ришльё.
Г. де-ла-Поплиньеръ посмотрѣлъ подъ кровать, потомъ за кровать.
— Вотъ фантазія, сказала г-жа дела-Поплиньеръ, очень-мило зѣвнувъ и выказавъ свои зубки, бѣлые, какъ у молодыхъ волчатъ. — Отворите ящикъ въ моемъ туалетѣ; вѣроятно, герцогъ туда спрятался.
Откупщикъ бѣсился.
— Если вы смѣетесь надо мной, сударыня, я васъ уничтожу. Здѣсь былъ мужчина?
— Ахъ, г. Поплиньеръ! еслибъ вы знали, какъ мнѣ хочется спать.
Поплиньеръ молча поискалъ своего соперника подъ фортепьяно, за занавѣсками, въ каминѣ, вездѣ, даже между книгами.
— Вотъ чудеса! бормоталъ онъ сквозь зубы: — завтра я приведу Вокансона, чтобъ разгадать…
При этихъ словахъ, свѣтъ отъ его свѣчи упалъ на шпагу, лежавшую на кровати въ ногахъ… Христофоръ Коломбъ не такъ обрадовался открытію Америки!
— Не угодно ли вамъ сказать мнѣ, зачѣмъ эта шпага лежитъ съ вами?
IV.
правитьМаршалъ де-Саксъ хотѣлъ отнять г-жу де-ла-Поплиньеръ если не у мужа, то у маршала де-Ришльё; онъ думалъ, впрочемъ, что великій побѣдитель сердецъ былъ еще при началѣ своего романа съ этой красавицей, объ одномъ взглядѣ которой спорилъ весь дворъ, весь Парижъ. Онъ пріѣхалъ къ откупщику утромъ, когда жена его только-что вставала. Приложившись вѣжливо къ кончику ногтей г-жи де-ла-Поплиньеръ, онъ просилъ ее ѣхать съ нимъ въ Саблонскую-Долину, гдѣ хотѣлъ сдѣлать смотръ своимъ знаменитымъ уланамъ.
То былъ праздникъ для всего Парижа. Г-жа де-ла-Поплиньеръ поняла, что для такого праздника нужна царица, и, не умѣя скрыть своей радости, приняла предложеніе прекраснаго Мориса. Рожденная для сцены, она любила показать себя. Попросивъ маршала подождать и созвавъ всѣхъ своихъ женщинъ, она велѣла одѣть себя какъ-можно-скорѣе, обращая, впрочемъ, эоркое вниманіе на свѣжесть, красоту и блескъ наряда.
— Самъ Амуръ не умѣлъ бы васъ одѣть лучше и съ большимъ вкусомъ, сказалъ маршалъ, который, по обычаю того времени, оставался при ея туалетѣ. — Хоть, правда, Амуръ не имѣетъ привычки одѣвать женщинъ, прибавилъ онъ съ видомъ побѣдителя…
Сѣли въ карету и съ шумомъ покатились въ Саблонскую-Долину, въ сопровожденіи всѣхъ лучшихъ офицеровъ французской арміи, извѣстныхъ если не храбростію, то происхожденіемъ. Маршала де-Ришльё тамъ не было: онъ былъ у короля. Г-жа де-ла Поплиньеръ утѣшилась и развлеклась этимъ смотромъ, который льстилъ ея самолюбію. Она любила Ришльё, но еще той счастливой, упоительною любовью, которая не допускаетъ ни горя, ни слезъ. Въ-послѣдствіи, дорого заплатила она за эти сладкія минуты любви и упоенія. Но теперь, безпечно предаваясь жизни, она торжествовала красотой.
Между-тѣмъ, какъ г-жа де ла-Поплиньеръ любовалась смотромъ улановъ, знаменитый Вокансонъ, получивъ записку отъ откупщика, отправился къ ней въ домъ съ непредусмотрительностью поэта и подломилъ первый камень ея воздушныхъ замковъ
Где-ла-Поплиньеръ встрѣтилъ Вокансона, взялъ его за руку и отвелъ, молча, въ извѣстный намъ кабинетъ.
— Другъ мой, сказалъ онъ ему съ чувствомъ: — каждый день и каждую ночь прокрадывается сюда человѣкъ; я поставилъ караулъ у дверей и у оконъ; скажи мнѣ, нѣтъ ли еще другаго входа?
Вокансонъ, не отвѣчая ни слова, повернулся три или четыре раза на одномъ мѣстѣ, потомъ снялъ поясной портретъ Данкура, писанный Ларжерьеромъ и вставленный въ богатую раму.
— Нѣтъ, нѣтъ, проговорилъ онъ, потупивъ голову: — здѣсь нѣтъ двери.
Онъ повернулся къ камину.
— Зачѣмъ нѣтъ ни дровъ, ни очага въ каминѣ?
— Въ-самомъ-дѣлѣ, подхватилъ де-ла-Поплиньеръ, затопавъ ногами отъ радости: — вѣрно въ каминѣ есть ходъ.
Вокансонъ сталъ на колѣни и протянулъ голову подъ мраморную обдѣлку.
— Невозможно! тутъ можетъ пролѣзть развѣ только десяти-лѣтній трубочистъ. Говоря это, онъ ударилъ пальцемъ по плитѣ.
Въ эту минуту вошелъ Мармонтель, и вотъ, что онъ разсказываетъ объ этомъ приключеніи[1]. Вокансонъ замѣтилъ, что плита на шалнерѣ и такъ хорошо прилажена, что соединеніе ея съ каменною стѣнкой почти незамѣтно.
— Ахъ, что за чудная работа вскрикнулъ онъ, обратившись къ Поплиньеру: — какой искусный мастеръ это дѣлалъ! Плита подвижная; она отворяется, но шалнеръ удивительно тонокъ. Нѣтъ табакерки, которая была бы такъ хорошо отдѣлана.
— Что? произнесъ Поплиньеръ блѣднѣя: — вы увѣрены, что доска отворяется?
— Да, я въ этомъ увѣренъ. Я совершенно вижу, отвѣчалъ Вокансонъ въ восхищеніи: — это просто чудо!
— Что мнѣ за дѣло до вашихъ чудесъ? Есть тутъ чѣмъ восхищаться!
— Да, такіе мастера теперь рѣдки; у меня нѣтъ ни одного, который бы…
— Оставимъ вашихъ мастеровъ, а пускай мнѣ приведутъ такого, который бы снялъ эту плиту.
— Какъ жаль ломать такую превосходную работу! сказалъ Вокансонъ.
Полчаса спустя, коммиссаръ того квартала утвердилъ формальною бумагой открытіе этого потаеннаго хода.
Г. ла-ле-Поплиньеръ, выслушавъ съ твердостью чтеніе этой бумаги, сказалъ: Г. коммиссаръ, вы забыли подтвердить мое униженіе, потому-что Ришльё ужь полгода ходитъ сюда каждый день.
Коимиссаръ сдѣлалъ то, о чемъ просилъ его откупщикъ.
— А я, сказалъ Мармонтель, утирая слезу (онъ долженъ былъ пролить ее за своего хозяина): — я васъ утѣшу; я окажу вамъ услугу, которую Горацій приписываетъ музамъ: Vos bene consilium et datis, et dato gaudetis almae.
V.
правитьЕсли мы возвратимся за смотръ улановъ, то найдемъ г-жу де да-Поплиньеръ небрежно покоющуюся въ своей каретѣ, разсѣянно слушающую любезности маршала де-Ловендаля, третьяго маршала, прикованнаго къ ея колесницѣ, говоря слогомъ того времени
Но вотъ, видитъ она, останавливается знакомый ей человѣкъ, очень-дурной наружности, но одинъ видъ котораго давно уже приводитъ ее въ волненіе; то былъ Гимонъ, адъютантъ герцога де-Ришльё.
— Большое, несчастіе случилось сказалъ онъ ей таинственно. — Вашъ мужъ и этотъ негодяй Вокансонъ открыли ваши тайныя свиданія съ герцогомъ.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ почувствовала, что вся кровь ея хлынула къ сердцу, но она сохранила на лицѣ всю прелесть улыбки и спокойствія.
— Не правда ли, маршалъ, сказала она Ловендалю: — вы будете такъ любезны, что проводите меня домой сейчасъ же?
— Я готовъ провожать васъ хоть на край свѣта.
Когда карета остановилась у подъѣзда, швейцаръ, не отворяя двери, закричалъ г жѣ де-ла-Поплиньеръ, что онъ получилъ строгое приказаніе не пускать ей домой. Какъ ни кричалъ, какъ ни грозилъ ему виселицей маршалъ де-Ловендаль, дверь оставалась непоколебимою, какъ прусская армія при Росбахѣ.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ уѣхала, но скоро воротилась на новую попытку, и въ этотъ разъ съ герцогомъ де-Саксъ. Швейцаръ, нехотя и слегка растворяя дверь, объявилъ, что ему запрещено…
— Знаешь ли ты, кто я? сказалъ маршалъ: для меня нѣтъ запертыхъ дверей. Войдите, сударыня.
Дверь пошатнулась на петляхъ, и швейцаръ отступилъ на три шага.
Г-жа де-ла-Поплиньеръ вошла въ сопровожденіи маршала.
— Вотъ какъ, мой другъ, мой милый Поплиньеръ! Огласка, сцены, поводъ толкамъ… Къ-чему все это? Ты умный человѣкъ. Война, такъ война! И не-уже-ли ты вѣришь всѣмъ этимъ вздорамъ? Добродѣтель попадается иногда въ сѣти; но остается добродѣтелью. Еслибъ ты женился на женщинѣ некрасивой и глупой, то и толковъ бы никакихъ не было. Прощай, мой другъ: ручаюсь на сердце твоей жены.
— Маршалъ, не смѣйтесь ни надо мной, ни надъ женой моей. Вотъ уже шесть мѣсяцевъ маршалъ де-Ришльё ходить сюда чрезъ каминъ.
— Маршалъ за маршаломъ; мнѣ самому хотѣлось бы лучше быть на его мѣстѣ; но прежде всего молчаніе; тутъ нечѣмъ хвалиться. Я знаю многихъ, которые больше любятъ знать все про себя, нежели разсказывать на весь міръ. Впрочемъ, меня ждутъ въ Версали; оставляю васъ и совѣтую заключить мировую.
Когда маршалъ де-Саксъ удалился, г-жа де-ла-Поплиньеръ упала на диванъ и закрыла голову руками, то былъ побѣжденный передъ врагомъ-побѣдителемъ. Жалкая побѣда! Она думала, что врагъ будетъ великодушенъ; но ошиблась.
— Вы здѣсь не у себя, сказалъ онъ ей, какъ-бы съ высоты своего званія и богатства: — вонъ отсюда, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше! Можете взять портретъ своего дяди и его дочери. Если вы переживете свой стыдъ, то я назначу вамъ пенсію на пропитаніе
При послѣднихъ словахъ, гжа де-Поплиньеръ встала съ негодованіемъ и бросила взглядъ презрѣнія и грусти на того человѣка, о которомъ всѣ говорили; «пусть его насыщается своимъ золотомъ».
— Прощайте же! сказала она съ грустною нѣгой, которую чувствуетъ каждый, предающійся въ первый разъ своей горькой участи: — прощайте, и не оскорбляйте меня воспоминаніемъ.
Она ушла и не возвращалась болѣе. Когда, ея хорошенькая ножка, щегольски обутая въ атласъ, очутилась на мостовой, она почувствовала горькую существенность жизни. Куда идти? она не знала. Мать ея умерла, мать, о которой она, въ вихрѣ свѣта, не успѣла даже поплакать.
Бѣдная женщина! Утромъ, весь дворъ быль къ ея услугамъ; къ вечеру, она не имѣла подушки, чтобъ успокоитъ свою измоченную голову.
Маршалъ де-Ришльё уѣхалъ въ Тулузу; но-еслибъ онъ и не уѣзжалъ, она не осмѣлилась бы просить у него пристанища, а тѣмъ болѣе денегъ. Она готова была съ нимъ спорить къ могуществѣ, но теперь-свергнутая съ престола, ни за что не рѣшилась, бы унизиться передъ нимъ.
Остановись на углу Палеройяля, не зная, куда идти, предавшись вполнѣ своему горю и любви своей, она вдругъ замѣтила, что ее окружила толпа любопытныхъ; слышитъ; что произносятъ шопотомъ ея имя, толкуютъ о ея приключеніи. Прежніе слуги ея вслухъ радовались исторіи подвижнаго камина: какъ не подѣлиться такою соблазнительною новостью со всѣмъ Парижемъ! Г-жа де-ла-Понлиньёръ поняла, какъ глубока пропасть!
Она шла прямо, и вдруіъ вспомнила о маленькой квартиркѣ въ улицѣ Вандатуръ, которую она оставила за собой послѣ смерти матери, чтобъ сохранить съ благоговѣніемъ мебель знаменитой Мими Данкуръ, не желая, чтобъ ее продали съ аукціона и находя ее слишкомъ-старомодною для помѣщенія въ домѣ де-ла-Поплиньера. Эта мысль для нея была какъ спасительная доска утопающему: она взяла ключъ у привратницы, торопливо вошла на лѣстницу и съ стѣсненнымъ сердцемъ отворила дверь. Ей казалось, что она входитъ въ могильный склепъ. Комната была мрачная, унылая; воздухъ въ ней быль сырой и удушливый. До-сихъ-поръ, г-жа де ла-Поплиньеръ удерживала слезы; но какъ-только дверь за нею затворилась, она дала имъ волю, и рыданія раздались по всѣмъ комнатамъ.
Не о матери, о себѣ-самой плакала она.
Странная игра судьбы! Чаще всего случается, что любовное приключеніе не только не вредить героинѣ, но даже возвышаетъ ее, даетъ ей голосъ въ свѣтѣ; иногда такое приключеніе дѣлается источникомъ богатства — на этотъ разъ, оно было совершеннымъ паденіемъ. Всѣ насмѣшники были противъ г-жи де-ла-Поплиньеръ; журналисты не щадили ея: они жестоко осмѣяли романъ ея жизни, и скоро исторія о подвижномъ каминѣ разнеслась по Парижу, по Франціи, по Европѣ, по всему свѣту; ее рисовали въ каррикатурахъ, сочиняли стихи на голосъ изъ «Вѣчнаго Жида», и представляли на театрѣ de la Foire. Г-жа де-ла-Поилиньёръ не смѣла никуда показаться; она осуждена была на вѣчное заточеніе. Стоило только маршалу де-Ришльё входить черезъ окно, а не чрезъ каминъ, и никакого бы шума не было. Вотъ, какъ опасны нововведенія!
Почти шесть недѣль прожила г-жа де ла-Поплиньерь деньгами, вырученными за платье и кружевной чепчикъ, которые продала въ Тамплѣ ея горничная. Г. Поплиньеръ вездѣ разсказывалъ, что даетъ женѣ пенсію въ 20 тысячъ ливровъ; но на дѣлѣ, онъ прислалъ ей только фортепьяно, книги ея, наряды и горничную. Что касается до него самого — онъ утѣшался изо всѣхъ силъ. Чтобъ лучше отпраздновать свое вдовство, онъ пригласилъ, къ себѣ всю оперу; во главѣ былъ Рамо, который не разставался съ нимъ. Въ числѣ ежедневныхъ посѣтителей были: Фонтенель, Ванло, ла-Туръ, Жантиль Бернаръ, Монткрифъ, Мариво, Кребильйонъ; но маршалы Франціи не ѣздили. Мармонтель продолжалъ примѣнять къ нему стихи Горація и читать трагедіи. Откупщикъ не зналъ латинскаго языка, а въ александрійскихъ стихахъ своего поэта не понималъ ни слова. Вокансонъ былъ частымъ гостемъ и, какъ ни былъ развлеченъ своей механикой, но при каждомъ появленіи спрашивалъ о здоровьѣ г-жи де-ла-Поплиньеръ и о томъ, скоро ли она снова покажется.
Когда маршалъ де-Ришльё возвратился въ Парижъ; онъ уже зналъ, что тайна ихъ всѣмъ извѣстна. Онъ открылъ тайное убѣжище г-жи де-ла-Поплиньеръ и явился къ дверямъ ея Она ему отворила дверь и безъ чувствъ: упала къ ногамъ его. Трудно было узнать красавицу: такъ измѣнило и изсушило ее горе — Къ чему всѣ эти печали при первой неудачѣ? сказалъ герцогъ, когда г-жа Поплиньеръ открыла глаза.
Онъ отнесъ ее въ кресло, сталъ передъ нею на колѣни и нѣжно цаловалъ ея руки.
— Маршалъ! проговорила она голосомъ, въ которомъ слышались слезы; — все кончено: вся Франція смѣется надо мной; я слишкомъ-хорошо понимаю это, читая газеты.
— Что за слабость — огорчаться толками этихъ негодяевъ! Хотите ли послушать добраго совѣта?
Она опустила голову и старалась улыбнуться.
— Надѣньте лучшіе свои наряды, сдѣлайтесь красавицей до наглости, сядьте въ карету, поѣзжайте въ оперу и съ твердостью снимите маску. При видѣ вашихъ прекрасныхъ глазъ, всѣ сочинители этихъ глупыхъ сказокъ скажутъ: «вѣтреница г-жа ла-Поплиньеръ!» потому-что, видители, съ вашею красотой, если хотите быть правы, надо непремѣнно являться въ свѣтѣ.
— Никогда! сказала Поплиньеръ, краснѣя при одной мысли, что надо будетъ показаться въ публикѣ. — Да и гдѣ мои слуги? подумала она. — Гдѣ моя карета?
Маршалъ де Ришльё не имѣлъ обыкновенія долго просить о чемъ бы то ни было, ни Бога, ни женщинъ. Когда онъ убѣдился, что г-жа де-ла Поплиньеръ твердо рѣшилась жить въ изгнаніи, онъ ея не мучилъ болѣе. Во время пребыванія своего въ Парижѣ, онъ видался съ нею почти каждый день, но скоро почувствовалъ, что любилъ ее только веселую. Этотъ человѣкъ не могъ себя пріучить къ слезамъ. Впрочемъ, у него было такъ много дѣла! Исторія подвижнаго камина не повредила ему нисколько; для него она была — одной лишней побѣдой, побѣдой, которая должна была покорить ему много сердецъ, дотолѣ непокорныхъ. Его принимали вездѣ, какъ побѣдителя; онъ чуть чуть не задыхался подъ-лаврами, или, лучше сказать, подъ миртами. Передъ отъѣздомъ въ Тулузу, онъ провелъ цѣлый вечеръ съ г-жею де-ла-Поплиньеръ и довольно-хорошо съигралъ роль страстнаго любовника, чтобъ обмануть бѣдную женщину, заставить ее думать, что она еще не одна. Оставляя ее, онъ совѣтовалъ ей разсѣяться, говорилъ, что желалъ бы и по возвращеніи найдти ее прекрасною и веселою. Въ угожденіе ему, г-жа де-ла-Поплиньеръ со страхомъ рискнула посѣтить нѣкоторыхъ изъ подругъ своей матери, и между прочимъ г-жу де-Суврё, гдѣ видѣла многихъ живописцевъ и литераторовъ, которыхъ впала прежде въ домѣ г-на Поплиньера. Около этого времени, она написала то нѣжное и страстное письмо, которое послѣ найдено было, вмѣстѣ съ множествомъ другихъ письмахъ, въ архивахъ семейства Ришльё.
Оно было написано правильно, но все въ немъ доказывало, что тутъ говорило сердце, а не умъ:
"22 января.
"Милый мой, твой посланный еще не уѣхалъ; я такъ и думала, что за глупость, чтобъ адъютантъ, пріѣхавшій 19, уѣхалъ 20! Но что дѣлать! надо слушаться, когда нельзя повелѣвать. Я стыжусь письма, которое написала тебѣ вчера. Излишнее чувство, по-моему, есть начало безумія; надо быть въ томъ же настроеніи и читать эти вещи съ такою же любовью, съ какою онѣ писаны: тогда только онѣ способны воспламенить, а не охладить; не-уже-ли письма мои имѣютъ на тебя это послѣднее дѣйствіе? Все въ головѣ моей проходитъ быстро, и я часто давала тебѣ замѣтить, что въ ней остается только то, что можетъ меня огорчить. Отъ природы я застѣнчива, а опытъ сдѣлалъ меня недовѣрчивою; все мнѣ представляется въ дурномъ видѣ, и я боюсь, что мои длинныя письма наскучили тебѣ. Ты мнѣ говоришь, что они составляютъ твое счастье, но говоришь такъ слабо, такъ рѣдко повторяешь; отвѣчаешь мнѣ на то, о чемъ я нисколько не забочусь, на-прим., о г-жѣ Сувре и о моихъ письмахъ. Мое единственное удовольствіе писать къ тебѣ, думать, что ты будешь меня читать, что письмо мое будетъ въ твоихъ рукахъ, что ты займешься мною, хоть насильно, хоть разсѣянно, въ-продолженіе цѣлаго часа; это одно заставило бы меня переписывать газеты, еслибъ мнѣ нечего было больше писать; но безпредѣльная довѣренность, которую я имѣла къ тебѣ, заставляетъ меня говорить тебѣ обо всемъ, до глупостей — я это чувствую, потому-что представляю тебѣ все въ томъ безпорядкѣ, какой у меня въ головѣ, и даже больше; я не хочу ничего забыть, а все подавляю; отъ того и нѣтъ никакого порядка.
"Пускай же мои новости, даже мои опасенія.не имѣютъ на тебя ни малѣйшаго вліявія, какъ мечты моего воображенія; но что до моихъ чувствъ къ тебѣ, какъ бы я ихъ ни выразила прибавь къ тому все, что ты можешь выдумать; сдѣлай усиліе, чтобъ хорошо ихъ себѣ представить, и все-таки ты не найдешь того, что есть въ-самомъ-дѣлѣ. Я люблю тебя до беэумія; нѣтъ ничего на свѣтѣ, чего бы я не предприняла, чтобъ доказать тебѣ мою любовь и заслужить отъ тебя такое же чувство; но мнѣ кажется, что если положить ихъ на вѣсы, то онѣ никогда не сравняются; чѣмъ тяжеле становится моя сторона, твоя все облегчается; безпокойство — принадлежность любви; но мои чувства къ тебѣ больше любви. Голова моя воспламенена такъ, что ты бы надо мною сжалился. Я думаю, мое уединеніе и совершенное отсутствіе развлеченія много способствовали къ этому физически. Бываютъ минуты, когда я желаю и согласилась бы увидѣть тебя на одно мгновеніе, обнять и умереть. Когда я думаю объ этомъ, мнѣ все кажется, что оно такъ и случится. Потомъ, желанія мои ростутъ, нетерпѣніе и препятствія, которыя могутъ встрѣтиться, представляются моему воображенію такъ правдоподобно, что я падаю въ смертномъ изнеможеніи Но подумай, мой милый, что еще цѣлый годъ я должна провести безъ тебя; все, что прошло, не считается; я даже не увѣрена, будетъ ли и черезъ годъ конецъ моимъ страданіямъ. И какъ многое можетъ случиться въ это время! А я желаю тебя такъ сильно, что еслибъ пришлось видѣть тебя сегодня же вечеромъ — даже это мнѣ показалось бы вѣчностью. Ты виноватъ, что я такая несчастная. Я не предвижу себѣ въ будущемъ достойнаго вознагражденія за всѣ муки, которыя терплю; одного только хочу я — насладиться тобою свободно, сколько бы захотѣлось, въ мои послѣдніе дни. По это никогда не сбудется Можно ли предполагать, чтобъ тонкій тростникъ устоялъ противъ желѣза? а мы съ тобой еще слабѣе… Ты мнѣ разсказываешь холодно о походѣ, который долженъ продолжиться еще годъ; могу ли же я быть довольна? Повѣришь ли ты — оно довольно-смѣшно — но изъ всѣхъ людей, которыхъ я видала послѣ твоего отъѣзда, никто мнѣ не былъ такъ пріятенъ, какъ Гимонъ; я его вижу съ такимъ волненіемъ, что боюсь, не отгадалъ бы онъ, что со мной дѣлается; онъ говоритъ со мною о тебѣ только мимоходомъ, и я его не иначе вижу, какъ при другихъ; но слушаю его съ такимъ удовольствіемъ, смотрю на него такъ нѣжно, что другой на его мѣстѣ счёлъ бы меня за сумасшедшую. Онъ меня очень занимаетъ; онъ увидитъ тебя, будетъ говорить, жить съ тобою въ тѣхъ безпрестанныхъ сношеніяхъ, о которыхъ я столько мечтаю; быть у твоего изголовья, при твоемъ туалетѣ, въ оперѣ, за обѣдомъ, на войнѣ, на праздникахъ — все съ тобой однимъ, душа моя! Я чувствую къ нему нѣжность, какое-то особенное влеченіе, какъ-будто къ лучшему моему другу, хотя говорю съ нимъ о бездѣлицахъ, о самыхъ обыкновенныхъ вещахъ; одно его слово меня интересуетъ, его платье даже, которое ты, можетъ-быть, видѣлъ. Я безумная…
На это нѣжное письмо маршалъ Ришльё не отвѣчалъ. Количество любовныхъ писемъ, которое онъ получалъ тогда, испугало бы теперешнихъ львовъ Гандскаго-Бульвара. Онъ отвѣчалъ на нихъ только изустно, не удостоивая даже воспоминаніемъ тѣхъ бѣдныхъ оставленныхъ, которыхъ не случалось ему больше встрѣтить. Прошло около двухъ лѣтъ, а г-жа дела-Поплиньеръ и не слыхала о немъ.
Одинъ разъ утромъ, Ришльё проходилъ по улицѣ Вандатуръ. — Ахъ, Боже мой! сказалъ онъ: — я и забылъ. Онъ зашелъ къ г-жѣ де-ла-Поплиньеръ. На этотъ разъ, священникъ отворилъ ему дверь. — Что это значитъ? Гдѣ г-жа дела Поплиньеръ?
Священникъ молча провелъ его въ спальню. Та, которую онъ оставилъ въ полномъ расцвѣтѣ красоты, которую онъ утѣшалъ — лежала теперь въ предсмертномъ бреду.
Горничная плакала, молча и неподвижно стоя у ногъ ея. Докторъ только-что вышелъ, объявивъ, что госпожѣ ея остается жить нѣсколько часовъ.
— Ахъ, г-нъ маршалъ! рыдая говорила дѣвушка: — вы ее убили; мы жили въ совершенной нищетѣ, продавали платья, чтобъ прожить сутки; а еслибъ вы отвѣчали на ея письма, все бы она не дошла до этого. Еслибъ только вы знагя, какъ она мучилась!
— Какое томленіе, какая мука! сказалъ растроганный священникъ: — къ-счастію, она со вчерашняго дня въ безпамятствѣ, и не чувствуетъ болѣе своихъ страданій.
Маршалъ Ришльё грустно взялъ за руку умирающую и долго оставался въ такомъ положеніи молча, наклонясь надъ ея кроватью.
— Столько красоты, сказалъ онъ вдругъ: столько свѣжести… О, не уже-ли вы меня не слышите?
При звукѣ милаго голоса, г-жа дела Поплиньеръ привстала и опустила голову, какъ-бы пораженная какимъ-то смутнымъ воспоминаніемъ.
— Слушайте, сказала она: — вотъ письмо моей матери.
Ослабѣвшей рукой взяла она открытое письмо, лежавшее на кровати, и начала громко читать то мѣсто, гдѣ Мими Данкуръ описываетъ смерть своего отца:
«Онъ вошелъ въ церковь замка, гдѣ день и ночь горѣли двѣ лампады; каменная гробница и надъ ней костяное изображеніе — поражали взоры при входѣ. Каждую ночь приходилъ онъ и ложился туда, какъ бы искупая грѣхи, и оставался тамъ цѣлый часъ — онъ, который столько разъ и такъ ловко ложился на кровати, менѣе ему доступныя. Лежа тамъ, онъ восторженнымъ голосомъ произносилъ псалмы; я особенно запомнила слѣдующія слова: „Страсти окружили меня со всѣхъ сторонъ, какъ пчелы; онѣ пожираютъ меня, какъ огонь пожираетъ терновникъ“. Выходя изъ гроба, онъ встряхивалъ плечами, какъ-бы чувствуя холодныя объятія смерти».
Г-жа де-ла-Поплиньеръ остановилась, вскрикнула: «Мнѣ страшно!» и протянула руки.
— Откройте мой гробъ; Ришльё меня ждетъ. Слышите ли, онъ подалъ, знакъ въ плиту камина… Гдѣ я?… Вотъ маршалъ де-Саксъ смотритъ улановъ. А! Ванло! какой хорошенькій портретъ! Теперь я ужь умерла; отошлите его къ Ришльё. А вашъ рисунокъ, ла-Туръ, что изъ него будетъ?
— О, прости мнѣ твою смерть! проговорилъ маршалъ, сжимая руки умирающей.
— Кто говоритъ со мной? Я не хочу ничего слышать. Еслибъ онъ былъ здѣсь, я бы и его не слушала. Кончено! Мой дѣдъ говорилъ: «Какъ постлалъ себѣ постель, такъ и ложись».
Г-жа де-ла-Поплиньеръ упала на подушки. истощенная послѣднимъ приступомъ смерти. Она заснула и ужь не просыпалась болѣе въ этой жизни.
Напрасно маршалъ говорилъ съ ней самымъ нѣжнымъ голосомъ: она не произнесла ни одного слова. Въ ночь она умерла, и не оставила, говоритъ Коде, ничего на свои похороны.
Скромное погребеніе было въ Сен-Роше, и никто не пришелъ поплакать на ея могилу. Даже Мармонтель не написалъ эпитафіи.
Узнавъ о смерти жены, г-нъ де-ла-Поплиньеръ почувствовалъ, что любилъ ее, но не хотѣлъ ее видѣть, не смотря на увѣщанія Маша и д’Аржантона, потому-что подъ-конецъ всѣ жалѣли объ участи прекрасной покинутой женщины; онъ сознавалъ себя немного-жестокимъ, и, любя литературу, сказалъ этотъ стихъ Малерба:
Когда Ришльё умеръ, у него нашли рисунокъ ла Тура.
— Вы влюблялись во всѣхъ женщинъ, сказалъ ему однажды аббатъ Сулави — но никогда не любили
Ришльё взялъ аббата за руку и подвелъ его къ портрету г-жи де-ла-Поплиньеръ.
— Аббатъ, я любилъ вотъ эту женщину; но любилъ — ужь послѣ ея смерти.
- ↑ Mémoires d’un père, pour servir d’instruction à ses enfants.