ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРѢНІЕ.
правитьВъ грустное, тяжелое время, нами переживаежое, у многихъ людей является желаніе уйти подальше отъ ужаса и насилія, отъ убійцъ-террористовъ и консервативныхъ крикуновъ, требующихъ «безъ всякихъ формальностей» пустить въ ходъ кулакъ частный и кулакъ государственный. Сравнительно небольшая группа искренне-либеральныхъ людей съ горемъ и страхомъ за родину глядитъ на все происходящее. У фарисеевъ, страсти которыхъ разыгрались, пропали велерѣчивыя фразы о милости, о христіанской любви. Какъ изступленные, кричатъ они противъ необходимости глубокихъ преобразованій въ нашемъ государственномъ устройствѣ, не замѣчая, что великій историческій процессъ совершается непрерывно, что усилія лже-охранителей не охраняютъ отечества, а толкаютъ его на опасный путь. Невозможно управлять великимъ государствомъ безъ интеллигенціи. Прошла пора монархій Чингизъ-хана. А Россія давно уже, по словамъ императрицы Екатерины, — государство европейское… Отымите отъ народа интеллигенцію — и отъ народа отлетитъ историческая душа. Охранители до такой крайности не доходятъ, конечно. Нѣкоторыя изъ враждебныхъ реформамъ изданій не могутъ себѣ я представить отечества безъ редакторовъ этихъ изданій. Кто же тогда будетъ говорятъ народную правду? Слѣдуетъ образумиться только тѣмъ людямъ, которые не согласны во взглядахъ съ означенными изданіями. Преступны только желанія либераловъ, ихъ мысли о томъ, что съ исторіей не шутятъ, что общество переросло нѣкоторыя узкія формы, что необходимо снять эти раздражающія, производящія боль рамки.
Желаніе уйти въ деревню, уклониться отъ ежеминутныхъ тревогъ и огорченій, о которомъ мы упомянули, усиливается еще горькимъ убѣжденіемъ въ малочисленности искренне-либеральныхъ людей.
Когда дѣло идетъ о счетѣ кулаковъ, объ опредѣленіи ихъ относительной крѣпости, дѣйствительной интеллигенціи нечего дѣлать, — ей не справиться убѣжденіемъ съ разгулявшимися кровожадными инстинктами толпы. Говорить же честно, свободно, достойно того великаго народа, о судьбѣ котораго идетъ рѣчь, — трудно, почти невозможно при нынѣшнихъ условіяхъ. Одинъ изъ охранительныхъ органовъ, Петербургскія Вѣдомости, пріостановленъ на два мѣсяца. Либеральныя газеты, какъ и слѣдовало ожидать, подверглись болѣе печальной участи: Молва закрыта на два мѣсяца, Голосу дало второе предостереженіе, Странѣ дано второе предостереженіе, Земству дано первое предостереженіе, Порядку запрещена розничная продажа, Смоленскій Вѣстникъ (подцензурное изданіе) запрещенъ на сосемъ мѣсяцевъ. Остаются неперечисленными конфиденціальныя кары.
Еслибы дѣло шло о личныхъ удобствахъ или выгодахъ, еслибы даже имѣлся въ виду общественный интересъ, но въ ближайшую минуту, то, разумѣется, хорошо было бы уйти охъ злобы дня, потому что на судьбу этого дня мы, либералы, все равно окажемъ лишь незначительное вліяніе. Но, что бы ни говорили противники преобразованій, будущее принадлежитъ этимъ преобразованіямъ. Тяжко жить обществу безъ свободы и великодушія. А потому обратимся къ тѣмъ же вопросамъ и съ тѣми же чувствами, какъ и въ прежнее время, когда разцвѣтала надежда на скорое преобразованіе условія, въ которыя поставлено русское общество вообще и русская печать въ частности.
Заговоривъ о будущемъ, мы заговорили, слѣдовательно, о молодежи, волнующейся, отчасти погибающей на нашихъ глазахъ. Какъ спасти ее? Какъ предохранять ее отъ опасныхъ увлеченій, отъ грубыхъ, иногда непоправимыхъ промаховъ?
Для этой цѣли прежде всего необходимо преобразаваніе дѣйствующей системы средняго образованія. Въ университетскихъ волненіяхъ принимаютъ преимущественное участіе студенты перваго и втораго курсовъ. Руководители системы взялись за разрѣшеніе не одной педагогической, но и политической задачи: они обѣщали предохранить университеты отъ волненій, воспитать въ гимназіяхъ трудолюбивыхъ, преданныхъ наукѣ и законности, молодыхъ людей. Но цѣль рѣшительно не достигнута. Въ гимназіяхъ царило канцелярское отношеніе къ дѣлу, въ дѣтяхъ истреблялась всякая самостоятельность, ихъ непосильно обременяли полу-механическими работами. Директоръ, инспекторъ, учитель, сторожъ — являлись гимназистамъ, въ огромномъ большинствѣ случаевъ, представителями злаго начала, произвола и формальнаго отношенія къ дѣлу. Контрастъ между бездушною, казарменною, дисциплиною гимназій и свободною жизнью студента ошеломлялъ многихъ изъ получившихъ аттестаты зрѣлости. Именно къ правильному сужденію и не созрѣвали собственники этихъ аттестатовъ. Одни бросались поэтому въ кутежи, другіе (я такихъ больше) увлекались соціалистическими теоріями, волновались, шумѣли, подвергались исключенію изъ университета, а иногда административной высылкѣ. Послѣдняя раздражала, приводила въ отчаяніе и погубила множество людей…
Въ среднемъ учебномъ заведеніи преподаватель — и вслѣдствіе возраста учащихся, и вслѣдствіе ежедневныхъ занятій съ ними — можетъ легче узнать и сильнѣе повліять на воспитанниковъ, чѣмъ преподаватель университета или другаго высшаго учебнаго заведенія. Въ классѣ рѣдко бываетъ болѣе тридцати-сорока человѣкъ, въ старшихъ же классахъ число учениковъ значительно уменьшается. Въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ, познакомившись съ особенностями характера и способностей гимназиста, воспитатель имѣетъ возможность благотворно подѣйствовать на этого гимназиста. Теперь же предполагается системою, что у нашихъ дѣтей одинъ и тотъ же характеръ, однѣ и тѣ же способности. Вмѣсто изсушающаго душу зубренія, послѣ котораго созрѣвшій гимназистъ становится совершенно безпомощнымъ и быстро увлекается мало-мальски сильнымъ теченіемъ, въ старшихъ классахъ гимназіи слѣдовало бы отвести болѣе мѣста родной литературѣ и познакомить кончающаго курсъ средняго учебнаго заведенія съ нѣкоторыми изъ величайшихъ произведеній новой западно-европейской литературы. Это возбудитъ, по всей вѣроятности, броженіе мысли, безпокойную работу молодаго ума. Тѣмъ лучше. Въ гимназіи легче направить этотъ созрѣвающій умъ, легче ввести горячую, юную мысль въ надлежащее русло, чѣмъ въ университетѣ. Броженіе все равно наступитъ, если молодой человѣкъ не есть уже молодой Молчалинъ или Держиморда, но наступитъ при гораздо болѣе неблагопріятныхъ обстоятельствахъ. Чтеніе и разборъ геніальныхъ произведеній русскихъ и отчасти иностранныхъ художниковъ облагородить стремленія молодежи, привьетъ къ ней чувство прекраснаго и заставитъ сторониться отъ всякаго насилія, отъ всего грубаго и пошлаго. Не на мертвое изученіе мертвыхъ языковъ должны идти лучшіе учебные годы, та пора, когда душа воспитанника чутко-воспріимчива, а на родную словесность, на внимательное чтеніе Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Толстаго. Въ жизни многихъ людей учитель словесности или исторіи игралъ прекрасную роль. Изъ его устъ многіе впервые слышали проповѣдь гуманности и необходимости, и величія честнаго труда. Конечно, преподаватель всякаго другаго предмета можетъ сильно и благотворно вліять на воспитанниковъ; но наиболѣе благодарный, наиболѣе удобный матеріалъ въ этомъ отношеніи даетъ преподаваніе словесности и отчасти исторіи.
Такое воззрѣніе составляетъ въ настоящее время ересь. Правовѣрные учителя словесности изгоняютъ изъ преподаванія въ старшихъ классахъ гимназіи писателей послѣ Гоголя, напирая на грамматику, благо учить ея легче, чѣмъ словесности. Прискорбныя послѣдствія пониженія литературнаго образованія, по нашему мнѣнію, могутъ быть констатированы каждымъ внимательнымъ наблюдателемъ.
Къ сожалѣнію, наши среднія учебныя заведенія едва ли будутъ преобразованы, въ серьезномъ смыслѣ этого слова, въ ближайшемъ будущемъ. Въ управленіе министерствомъ народнаго просвѣщенія статсъ-секретаремъ А. А. Сабуровымъ въ этомъ отношеніи не было сдѣлано почти ничего. Мы далеки отъ мысли обвинять за это г. управлявшаго министерствомъ: у него было слишкомъ мало времени и слишкомъ много препятствій для плодотворной дѣятельности. За то начальная народная шкода фактически была поставлена А. А. Сабуровымъ въ гораздо лучшее положеніе, чѣмъ то, въ которомъ она находилась при графѣ Толстомъ. Прямое и доброжелательное отношеніе г. управлявшаго министерствомъ къ земству и его искренняя преданность святому дѣлу народнаго просвѣщенія побуждаетъ каждаго добросовѣстнаго человѣка помянуть добрымъ словомъ кратковременное управленіе статсъ-секретаря А. А. Сабурова.
Новый министръ народнаго просвѣщенія, баронъ Николаи, по сообщенію петербургскихъ газетъ, выразилъ твердое намѣреніе держаться университетскаго устава 1863 года и вообще закона. Послѣднее особенно утѣшительно въ ваше время всяческихъ усмотрѣній. Другія назначенія на министерскій постъ также вызвали большое вниманіе среды общества. Уничтоженіе министерства почтъ, иностранныхъ вѣроисповѣданій и телеграфовъ встрѣчено было съ большимъ сочувствіемъ всѣми газетахи и журналами. Замѣтимъ кстати тѣмъ, кто возстаетъ противъ большаго вліянія, пріобрѣтеннаго русскою повременною печатью, что существуетъ только два средства уменьшить это вліяніе: надо или уничтожить большую часть (а то и всѣ) органовъ либеральной печати, или ввести такія общественныя учрежденія, гдѣ вопросы, обсуждаемые теперь газетами, подвергались бы обсужденію болѣе компетентныхъ людей, точнѣе представляющихъ мнѣнія общества.
Назначеніе на постъ министра государственныхъ имуществъ бывшаго посла въ Константинополѣ, составителя санъ-стефанскаго мирнаго договора съ Турціей, графа Игнатьева, вызвало неудовольствіе въ Вѣнѣ, — слѣдовательно, должно быть очень пріятно русскому обществу. Ожидаются другія пересѣщенія и новыя назначенія. За новыми людьми должны явиться и новыя учрежденія. Скоро и они явятся? Скоро ли законъ и общественный контроль скуютъ административный произволъ, положатъ конецъ томительной смутѣ?
Правительство уже много разъ призывало общество, но почти всегда для борьбы съ крамолой. Мы думаемъ, что непосредственная борьба съ преступными покушеніями не можетъ быть дѣломъ общественныхъ учрежденій. Для этой цѣли необходимъ ясный и точный законъ, добросовѣстная, умѣлая полиція. Общественное представительство можетъ оградить престолъ другимъ путемъ: оно перевоспитаетъ общество, оно лишитъ группу на все готовыхъ безумцевъ увѣренности въ сочувствіи къ нимъ, будто бы существующемъ, которой не высказывается, думаютъ они, только изъ боязни. Тогда исчезнетъ та нравственная атмосфера недомолвокъ, недоразумѣній и притязательнаго краснобайства, которая по-истинѣ питаетъ преступные замыслы. При настоящихъ порядкахъ поколеблено довѣріе къ убѣжденіямъ, гласно, законно исповѣдуемымъ. Если эти убѣжденія консервативны, если человѣкъ отстаиваетъ необходимость сохраненія всего существующаго въ государственныхъ учрежденіяхъ, то его заподозриваютъ въ корысти, въ честолюбіи, въ раболѣпіи. Если высказываетъ свои взгляды либералъ, то его упрекаютъ въ трусости, въ хитрости, въ томъ, что онъ не договариваетъ до конца, преднамѣренно закутываетъ свою мысль въ различныя ограниченія. При такихъ условіяхъ общество ничѣмъ, въ серьезномъ смыслѣ слова, не можетъ помочь власти, отъ которой само находится въ полной зависимости. Есть, пожалуй, одно только средство, одна только форма непосредственнаго участія общества въ борьбѣ съ крамолой: это — возстановленіе слова и дѣла. Подобныя, или близко къ тому подходящія, желанія, высказываемыя нѣкоторыми органами нашей печати, свидѣтельствуютъ, къ сожалѣнію, о существованіи анархическихъ влеченій въ средѣ нѣкоторой части русскаго общества. Кто высказываетъ такого рода идеи, тотъ отрицаетъ самыя основанія государственнаго строя. Это — пугачевщина на изнанку, и либералы съ одинаковою энергіей отвергаютъ обѣ пугачевщины. При мирномъ же теченіи жизни пугачевцамъ-охранителямъ нѣтъ никакого дѣла до государства: они поглощены своими частными заботами; «ихъ хата съ краю» — въ такомъ устраненія себя отъ политической жизни государства, будто бы, заключается духъ русскаго народа. Но вотъ, благодаря, въ значительной степени, именно такому порядку вещей, такому разъединенію власти и народа (по странному недоразумѣнію оно называется нѣкоторыми единеніемъ), благодаря апатіи общества къ вопросамъ государственной жизни, надъ страною проносится бѣда. Печаль и ужасъ овладѣваютъ всѣми; но умъ, привыкшій къ мысли о разъединеніи государства и народа, подыскиваетъ только два рѣшенія: пустятъ въ ходъ кулаки или тащить въ полицію всѣхъ, почему-либо показавшихся подозрительными напуганному воображенію. Ну, а потомъ что же? — Потомъ: наша хата съ краю; власть сама разберетъ, власть прикажетъ, власть казнитъ… Нѣкоторые публицисты совѣтуютъ, кромѣ того, долготерпѣніе и самоусовершенствованіе чуть не въ монашескомъ духѣ…
Мы утверждаемъ, что великій народъ не можетъ долго существовать въ подобномъ состояній, что великое государство въ основаніяхъ подтачивается полнымъ отчужденіемъ власти отъ общества.
Уже нѣсколько лѣтъ мы присутствуемъ при величественномъ зрѣлищѣ постепенно и быстро растущаго общественнаго самосознанія. Всегда съ истиннымъ удовольствіемъ стараемся мы заносить на страницы внутренняго обозрѣнія Русской Мысли указанія жизни въ этомъ смыслѣ. Пресупленіе 1 Марта вызвало много трогательныхъ заявленій, но рѣдкое изъ нихъ производятъ столь сильное впечатлѣніе, какъ сдѣланное въ самарскомъ дворянскомъ собраніи г. Нудатовыгъ и его товаризами. Мы передадимъ словами Порядка (№ 78) происшедшее въ этомъ собраніи.
"8-го марта, около 1 часу пополудни, въ залѣ дворянскаго собранія происходило засѣданіе дворянъ всей Самарской губерніи. Явилось 53 человѣка. Г. губернаторъ объявилъ присутствующимъ дворянамъ о Высочайшемъ манифестѣ, о восшествіи на престолъ Императора Александра III, и послѣ троекратнаго «ура» собраніе было объявлено открытымъ. Губернскій предводителъ дворянства, г. Юрасовъ, предложилъ составить адресъ Его Величеству Императору Александру III, и собраніе постановило избрать комиссію, которая должна отправиться въ Петербургъ для выраженія чувствъ всего дворянства губерніи. Кромѣ губернскаго предводителя 17 уѣздныхъ, были еще избраны два депутата, Мордвиновъ и графъ Толстой. Поручили также г. Юрасову озаботиться объ украшеніи залы собранія портретомъ вновь вступившаго на престолъ Императора. Послѣ небольшаго перерыва г. Мордвиновъ предложилъ дворянскому собранію ходатайствовать предъ Государемъ Императоромъ о разрѣшеніи построить храмъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ было совершено преступленіе 1 марта. Подписка на этотъ храмъ должна быть открыта по всей Россіи, потому что, по мнѣнію г. Mopдвинова, это дѣло общерусское. Предложеніе это принято всѣмъ собраніемъ.
"Нѣсколько минуть спустя поднялся уѣздный предводитель Николаевскаго дворянства, г. Тенняковъ, старикъ лѣтъ 70, и оказалъ рѣчь о необходимости обсудить мѣры, которыя должны быть приняты дворянствомъ, чтобы подобныя злодѣйскія покушенія не повторялись болѣе. На это одинъ изъ дворянъ, г. Нудатовъ, заявилъ, что онъ вполнѣ согласенъ съ г. Тенняковымъ въ томъ, что опасность велика, но находить, что защита Государя и обсужденіе мѣръ противъ существующаго зла «не подъ силу одному дворянству». Начались горячія пренія на тему о способахъ дѣятельности общества всѣхъ сословій въ интересахъ умиротворенія.
«Говоря о необходимости общественнаго участія, г. Нудатовъ закончилъ: „Господа дворяне! я не врагъ моему отечеству, — я желаю ему счастья, а не бѣдствій. Вотъ я уже на склонѣ дней моихъ, и никто не заподозритъ меня, что я — революціонеръ. Но, ради блага отечества, ради чести и славы его, ради дѣтей нашихъ, я умлдяю васъ ходатайствовать, дабы уврачевалось истерзанное смутой отечество!“ Онъ самъ былъ растроганъ до слезъ. Все собраніе громомъ рукоплесканій и бурными возгласами: „правда, правда!“ вознаградило старика Нудатова. За нимъ поднялся графъ Толстой и сказалъ: „Путь, избираемый нами, не революціонный“, и сослался на историческіе примѣры. Предсѣдатель воспользовался опять своимъ veto. Собраніе постановило набрать депутацію, которой поручитъ лично представить Государю Императору адресъ отъ всего дворянства Самарской губерніи, въ которомъ ходатайствовать предъ Его Величествомъ о предлагаемыхъ дворянствомъ способахъ для обсужденія мѣръ, которыя бы уничтожили горе и страданія отечества, вносимыя въ него смутой. На другой день составленъ адресъ и прибавленъ къ избранной коммиссіи еще г. Нудатовъ».
Въ самарскомъ губернскомъ земскомъ собраніи гласный Ждановъ заявилъ, что «пора прямо высказать, что желательно расширеніе нравъ земства не по какому-либо отдѣльному предмету, входящему въ область его вѣдѣнія, а о расширеніи правъ народа и участія его въ лицѣ своихъ представителей въ самоуправленіи всей страны. Мы не для того, — продолжалъ почтенный гласный, — только-что приняли присягу, чтобы сейчасъ обманывать и говорить не то, что думаемъ и желаемъ. Если же боимся высказать наши сокровенныя желанія, то будемъ лучше молчать»[1]. И многіе, дѣйствительно, предпочитаютъ молчать, изъ весьма понятнаго страха. А молчать въ общественныхъ вопросахъ — значитъ вводить правительство въ заблужденіе, значитъ уродовать общественную жизнь. На героевъ разсчитывать невозможно. Необходимъ такой государственный строй, при которомъ умалчивать, сторониться отъ грозно встающихъ задачъ было бы непростительнымъ малодушіемъ, жалкимъ эгоизмомъ. Теперь этого нѣтъ, и молчать человѣку, желающему перемѣнъ, значитъ поступать благоразумно.
Желаніе этихъ перемѣнъ неудержимо распространяется въ русскомъ обществѣ. Въ законной свободѣ, къ закономъ обезпеченной неприкосновенности личности — вотъ къ чему такъ страстно стремится со дня на день растущая либеральная часть русскаго общества. Чтобы власть пользовалась высокимъ уваженіемъ, чтобъ исчезли недомолвки и ложь въ отношеніяхъ между правительствомъ и обществомъ — вотъ чего хотятъ либералы. За такія стремленія ихъ и называютъ врагами родины и пошлыми людьми велемудрые лже-охранители. Мы дѣйствуемъ по совѣсти, мы говоримъ по мѣрѣ нашего разумѣнія, и кидать въ насъ обличенія, подобныя только-что упомянутымъ, могутъ или недобросовѣстные, или ограниченные люди.
О глубокихъ недостаткахъ нашего экономическаго и политическаго строя имѣется уже много данныхъ. Безспорно, что много драгоцѣнныхъ указаній въ этомъ отношеніи даетъ правительству и сенаторская ревизія. Вѣстникъ Европы, говоря о наилучшихъ способахъ разработки матеріала, полученнаго ревизующими сенаторами, справедливо замѣчаетъ, что предлагать общіе вопросы на обсужденіи мѣстныхъ органовъ самоуправленія — не цѣлесообразно. — «Не говоря уже о медленности, которую такой способъ вноситъ въ движеніе вопроса, онъ влечетъ за собою напрасную трату силъ, ведетъ въ неполнотѣ, односторонности, раздробленности высказываемыхъ мнѣній, дѣлаетъ необходимымъ кропотливый трудъ изъ классификаціи и группировки, — трудъ, совершаемый за кулисами и разрушающій собою живое слово общества… Совѣщаніе съ земствомъ должно быть облечено въ другую форму, болѣе удобную и простую, — въ такую форму, которая допускала бы свободный обмѣнъ мыслей и замѣняла бы массу разнообразныхъ заключеній мнѣніями большинства и меньшинства, основанными на всестороннемъ обсужденіи предмета».
Однимъ изъ такихъ общихъ вопросовъ является вопросъ о переустройствѣ крестьянскихъ учрежденій. Разнообразныя данныя изъ различныхъ мѣстностей имперіи должны послужить къ выработкѣ, общими, соединенными усиліями, окончательнаго законопроекта, который и могъ бы подлежать рѣшенію верховной власти.
Въ мартовскомъ внутренненъ обозрѣніи Русской Мысли мы говорили: «Все, что было и будетъ высказано по этому поводу въ печати я въ отдѣльныхъ земскихъ собраніяхъ, можетъ послужить только для новаго, общаго земскаго обсужденія и рѣшенія — быть или не быть всесословной волости». Наши взгляды, такимъ образомъ, совпадаютъ со взглядами заслуженнаго бойца за либеральныя земскія идеи, Вѣстника Европы. Въ послѣднее время русскіе журналы и газеты перестроились въ два лагеря, изъ которыхъ въ одномъ считаютъ преобразованія необходимыми, а дальнѣйшую отсрочку ихъ очень опасною для мирнаго развитія Россіи, а въ другомъ требуютъ, чтобы все оставалось по-старому, чтобы заботы правительства и общества пошли исключительно на полицейскія мѣры. Всѣ остальныя подраздѣленія нашихъ партій, по скольку это слово идетъ къ русскимъ порядкамъ, стушевались или потеряли всякое значеніе.
Въ апрѣльскомъ обозрѣніи мы говорили о необходимости созданія у насъ фабричнаго законодательства. 24 марта, въ подмосковномъ селѣ Тушинѣ, произошло новое несчастіе, служащее прискорбнымъ доказательствомъ этой настоятельной необходимости. Рано утромъ, отъ разбившейся керосиновой лампы, загорѣлся нижній этажъ громаднаго деревяннаго корпуса суконной фабрики Бѣлишева. Огонь быстро охватилъ зданіе… Подъ единственною лѣстницей, ведущею въ верхній этажъ, стояла бочка керосина. Онъ воспламенился и зажегъ лѣстницу. «Окна имѣли двойныя рамы и внутри на половину закрыты проволочными рѣшетками, оторвать которыя не было возможности. Несчастные фабричные съ большими усиліями вырвали одну рѣшетку, но спастись въ окно не могли, потому что одна дѣвушка, желая избѣгнуть смерти, попробовала кинуться въ окно, но зацѣпилась за раму, повисла на ней и сгорѣла на вѣсу, и такимъ образомъ другимъ путь въ окно былъ заслоненъ. По показанію фабриканта, всѣхъ фабричныхъ сгорѣло двадцать человѣкъ, въ числѣ ихъ было до десяти женщинъ; по словамъ же фабричныхъ, погибло 35 человѣкъ. Въ полицейскую больницу было отправлено въ тотъ же день восемь фабричныхъ едва живыхъ, изъ коихъ двое уже умерли. 25 марта, послѣ полудня, кости нѣкоторыхъ сгорѣвшихъ были положены въ три ящика, сбитыхъ изъ старыхъ досокъ, и отвезены въ церковь, гдѣ совершено было отпѣваніе, за которымъ священникъ перечислилъ 20 именъ».
Я не знаю, что можетъ быть краснорѣчивѣе этого ужасающаго доказательства необходимости поспѣшить фабричнымъ законодательствомъ. Всякія разсужденія были бы въ данномъ случаѣ неумѣстны: люди сгораютъ живыми отъ того, что не приняты самыя элементарныя мѣры предосторожности. Кажется, слѣдуетъ принять эти предосторожности.
Еще болѣе важное значеніе имѣютъ вопросы крестьянской жизни. Надо надѣяться, что въ очень близкомъ будущемъ обязательный выкупъ положитъ конецъ всякой зависимости крестьянъ отъ ихъ бывшихъ помѣщиковъ. Нѣкоторыя земства уже давно высказывались въ этомъ смыслѣ. Циркуляръ г. министра внутреннихъ дѣлъ вызвалъ еще болѣе оживленную разработку вопросовъ крестьянскаго и вообще уѣзднаго самоуправленія. По имѣющимся у насъ свѣдѣніямъ, рязанскому экстренному земскому собранію, въ началѣ мая, уже будутъ представлены два проекта, изъ которыхъ одинъ вводитъ всесословную волость, а другой, отвергая эту мѣру, предлагаетъ рядъ другихъ измѣненій въ уѣздномъ устройствѣ. Усердно занялось тѣми же вопросами и тверское земство, выбравъ съ этою цѣлью особую коммиссію.
Несомнѣнно, что, кромѣ безсословной волости, однимъ изъ наиболѣе важныхъ предметовъ разногласія являлось я является общинное землевладѣніе. Споръ о преимуществахъ я недостаткахъ этой. формы землевладѣнія, какъ извѣстно, давно уже ведется въ нашей литературѣ и не прекращается до настоящаго времени. Обратимъ на этотъ разъ вниманіе на статьи г. Бакунина, въ Тверскомъ Вѣстникѣ (№№ 12—13): «Нѣчто о личномъ и объ общинномь землевладѣніи».
Авторъ этихъ статей — противникъ общиннаго землевладѣнія. Ба первыхъ же порахъ онъ взводитъ большую напраслину на политическую экономію, которая, будто бы, послѣ французской революціи замѣнила философію.
«Если, — говоритъ г. Бакунинъ, — согласно съ нынѣ господствующимъ научнымъ взглядомъ, самъ человѣкъ есть не болѣе какъ только пустая абстракція и вся сила и все значеніе принадлежитъ только политичесюй экономіи и ея положеніямъ, то очень не трудно доказать, что всю природу человѣка должно подладить подъ систему наиболѣе выгодной эксплуатаціи земля и что по указаніямъ политической экономіи онъ долженъ владѣть землею не иначе, какъ общиннымъ порядкомъ, такъ какъ онъ оказывается во всѣхъ отношеніяхъ самымъ экономнымъ, дешевымъ и вы годнымъ; но такой экономіи, дешевизны и выгоды можно достигнуть только при условіи полнѣйшаго забвенія прихоти и всѣхъ требованій самого человѣка, ради котораго эта экономія, дешевизна и выгодность дороги и желательны».
Въ приведенныхъ словахъ заключается нѣсколько значительныхъ неточностей. Политическая экономія никогда не признавала общиннаго землевладѣнія системой наиболѣе выгодной эксплоатаціи земли. Наоборотъ, большая часть представителей этой науки рѣшительно высказывались за частную собственность на землю, то-есть, до терминологіи г. Бакунина, за философію. Противеники этого взгляда въ свою очередь никогда не настаивали на томъ, что общинное землевладѣніе выгоднѣе для производства, нежели частные. Признавая въ этомъ отношеніи преимущество послѣдняго, они именно выдвигали впередъ человѣка, утверждали, что главный вопросъ заключается не въ возможно-большемъ производствѣ, а въ возможно-лучшемъ распредѣленіи. Смыслъ ихъ аргументаціи въ защиту общиннаго землевладѣнія заключается въ томъ, что, по ихъ мнѣнію, вооружить человѣка только философіей — значитъ подчинить его совершенно политической экономіи. Въ суровой борьбѣ за существованіе, подъ вліяніемъ неумолимаго закона спроса и предложенія, человѣческая свобода будетъ стиснута и раздавлена.
Во внутреннемъ обозрѣніи неудобно слѣдить за доказательствами и выводами почтеннаго автора статей въ Тверскомъ Вѣстникѣ. Ограничимся поэтому еще однимъ возраженіемъ противъ слѣдующей мысли г. Бакунина:
«Res omnium, какъ и res nullius — одинаково непроизводительны, потому что степень.производительности обусловливается только степенью любви и силою дѣйствительнаго обладанія, а въ публичномъ домѣ любви не бываетъ».
Res nullius непроизводительна просто потому, что она, какъ ничья покуда вещь, вовсе не пущена въ производство. Отожествленіе ея съ res omnium является, слѣдовательно, ошибкою. Что касается до этой послѣдней, то почему желѣзная дорога въ рукахъ частнаго собственника будетъ производительна, а въ рунахъ государства не производительна? Почему общественная библіотека не производительна, а частная — производительна?
Г. Бакунинъ говоритъ далѣе, что «земля, на которой осуществляется трудъ свободнаго человѣка, есть для него то же самое, что холстъ, на которомъ художникъ, изливая душу, пишетъ картину свою не ради ожидаемой корысти, но лишь въ осуществленіе вдохновляющаго его человѣческаго смысла. Пусть она плохая, не плодотворная земля, но она его, — она его трудомъ и любовью изъята изъ числа продажныхъ вещей и стала непродажною, завѣтною, святою, неприкосновенною; только надъ нею онъ можетъ трудиться, творить и, живя свободнымъ человѣкомъ, выражать и осуществлять всѣ значенія и все необъятное содержаніе человѣческой свободы».
Въ этой мысли есть значительная дола правды, и политическая экономія, вопреки увѣренію почтеннаго автора, никогда не забываетъ различія между землей я другими предметами собственности. Но вѣдь, признавши положеніе г. Бакунина, изъ него должно сдѣлать слѣдующій выводъ: земля, которая мною обработана, въ которую я вложилъ свой свободный трудъ, должна мнѣ я принадлежать. Что же станется въ такомъ случаѣ съ крупнымъ землевладѣніемъ? Я могу обработывать чужимъ трудомъ тысячи, десятки тысячъ десятинъ; я могу на цѣлый уѣздъ, катъ на холстъ, изливать свою душу, отдавая землю въ аренду, заводя на ней парки, фабрики, питейныя заведенія. Государственная польза, совпадающая въ данномъ случаѣ съ требованіемъ свободы для каждаго гражданина, а не для отдѣльныхъ только счастливцевъ, требуетъ нѣкотораго огражденія упомянутой художественной дѣятельности, нѣкотораго сокращенія холста въ пользу тѣхъ, у кого нѣтъ даже маленькаго кусочка этого холста.
Внутренній обозрѣватель долженъ указывать на явленія жизни, и поэтому г. Бакунинъ извинитъ насъ за то, что для защиты общиннаго землевладѣнія мы обратимся къ фактамъ, достоинство которыхъ, съ философской точки зрѣнія, можетъ оцѣниваться различно, но которые наводятъ на весьма поденныя практическія соображенія.
Донской Голосъ, какъ и многія другія провинціальныя изданія, давно уже указываегъ на вѣроятныя вредныя послѣдствія паевой системы, то-есть раздѣленія общинныхъ земель. Теперь эта газета (№ 17) говоритъ, что «нѣкогда прекрасныя земли Хоперскаго и Усть-Медвѣдицкаго округовъ, попавъ въ безцеремонныя руки ловкихъ эксплуататоровъ, распахиваемыя ими во всю мочь, во многихъ мѣстностяхъ отказываются подымать пшеницу-кубанку и ленъ; а казаки, подучивъ за нихъ (отъ арендаторовъ) ничтожную плату 30—40 рублей за весь раздѣльный періодъ (12—15 лѣтъ), уже успѣли прожить эту ничтожную сумму и теперь страшно бѣдствуютъ. Большинство изъ нихъ поставлено въ необходимость вести свое нищенское хозяйство на какихъ-нибудь 3—4 десятинахъ ближайшаго поля и, въ свою очередь, испепелить его. Вотъ почему мы снова рѣшаемся обратить вниманіе читателей нашихъ на вопіющее положеніе нашихъ общинныхъ земель и высказать нѣсколько посильныхъ предположеній относительно огражденія ихъ отъ окончательнаго истощенія. До введенія „паевой“ системы, когда пользованіе общинными землями лежало на изстари установленныхъ принципахъ, — казачье населеніе, сравнительно съ настоящимъ его положеніемъ, пользовалось гораздо большимъ благосостояніемъ и въ средѣ его не было ни нищихъ, ни голодающихъ. Въ прежнее время вся земля, всѣ угодья, всѣ лѣса, рѣки и озера данной станицы находились въ полномъ и безконтрольномъ вѣдѣнія станичнаго схода, которыя чрезъ своихъ выборныхъ ежегодно и единогласно рѣшалъ, сколько нужно отвести земли подъ попасъ скота, сколько — подъ плодовые табуны, сколько — подъ пахатное поле, сколько — оставить въ запасъ и сколько отдать въ аренду. Площадь каждаго изъ этихъ отводовъ опредѣлялась количествомъ дѣйствительныхъ потребностей даннаго общества, т. е. наличность годовъ скота и наличностью членовъ, имѣющихъ право на пользованіе общинною землею. Такимъ образомъ ежегодно, съ измѣненіемъ условій потребностей, измѣнялась и площадь даннаго отвода. Въ пахатномъ полѣ каждый общинникъ пахалъ сколько ему нужно и, главное, пахалъ въ указанномъ мѣстѣ. Богатые казаки, запахивая сравнительно больше, обязывались взносить въ станичную сумму опредѣленную плату, а также жертвовали на училища и церкви; бѣдные же, не имѣя возможноcти, какъ теперь, отдавать свою долю въ арендное содержаніе, составляли хозяйственныя ассоціаціи, соединяя рабочую силу (воловъ и лошадей) въ плуга, и пахали вмѣстѣ, сколько хватало силъ и энергіи, раздѣляя потомъ продукты хлѣбопашества пропорціонально участію рабочей силы и личнаго труда. Сѣнокосныя же поля и луга равномѣрно разбирались на паи и каждый пайщикъ имѣлъ право распорядиться доставшеюся ему долею, какъ ежу заблагоразсудится. При подобной системѣ пользованія общинными землями и угодьями, они, находясь въ вѣдѣніи цѣлаго общества, которое давало право пользоваться ими только членамъ его, были гарантированы отъ быстраго истощенія, такъ какъ подъ пахатное поле отводилась обществомъ извѣстная, сравнительно небольшая, площадь, и всегда оставалось много земли не распаханной, даже въ отведенной площади для этой цѣли, и сѣвооборотъ опредѣлялся пяти-шестилѣтнимъ періодомъ, вполнѣ достаточнымъ для пріобрѣтенія землею производительной силы, обусловливающей болѣе или менѣе порядочные урожаи. Кромѣ того станичныя общества всегда имѣли возможность отводить, изъ своихъ обширныхъ владѣній, извѣстное количество земли для отдачи въ арендное содержаніе и получаемыя за нихъ деньги обращали на составленіе станичнаго капитала, роль котораго была громадна и незамѣнима въ общинномъ хозяйствѣ. Изъ него не только снаряжались бѣдные казаки на службу, но, до приговору общества, выдавалось пособіе погорѣвшимъ, бѣднымъ вдовамъ и сиротамъ, а также училищамъ и церковнымъ причтамъ. Такимъ образомъ прежняя система пользованія, сохраняя съ одной стороны самый важный элементъ народнаго богатства — землю — отъ истощенія, съ другой — охраняла бѣднѣйшихъ членовъ своихъ отъ нищенства и отъ пролетаріата, выступая всегда изъ на помощь въ трудныя минуты ихъ жизни, чѣмъ была гораздо цѣлесообразнѣе настоящей „паевой“ системы. Мы — не безусловные сторонники прежней системы пользованія общинными землями, но находимъ въ ней много разумнаго, вполнѣ осмысленнаго и соотвѣтственнаго идеѣ объ общинѣ и совѣтовали бы взять изъ нея только то, что пригодно для улучшенія нашихъ истощенныхъ земель, и добавить, чего недоставало въ ней».
Въ виду этихъ и имъ подобныхъ указаній жизни, вы особенно горячо настаиваемъ на томъ, чтобъ общинное землевладѣніе было избавлено отъ разнообразныхъ путъ, которыя въ настоящее время тормозятъ его правильное развитіе. Частная поземельная собственность (въ особенности мелкая) можетъ свободно расти и въ свою очередь содѣйствовать увеличенію народнаго благосостоянія. Само собою разумѣется, что выходъ изъ общины долженъ быть свободенъ. Прикрѣплять крестьянина къ общинной землѣ такъ же несправедливо, какъ въ свое время было несправедливо прикрѣплять его къ помѣщичьей землѣ.
Крестьяне, — это давно уже всѣмъ извѣстно, — сильно обременены платежами и облегченіе ихъ является дѣломъ элементарнаго благоразумія. По дорогѣ къ этому облегченію, въ числѣ другихъ препятствій, стоитъ законъ 21 ноября 1866 года. Въ журналѣ Слово (въ мартовской книжкѣ) г. Комаровъ напечаталъ статью («Неравномѣрность земскаго обложенія»), въ которой, съ цифрами въ рукахъ, обращаетъ вниманіе на вредъ этого закона. Общимъ основаніемъ податнаго обложенія должна служить (и это было признано временными правилами) цѣнность и доходность имущества. Въ противоположность справедливому требованію правилъ, дополнительный законъ 21 ноября 1866 года говорятъ, что обложеніе фабричныхъ и торговыхъ заведеній должно состоять въ обложеніи только занимаемыхъ ими помѣщеній; кромѣ того, для купеческихъ свидѣтельствъ и патентовъ на заводы и питейныя заведенія установленъ предѣлъ обложенія (до 25 % съ цифры государственнаго налога и съ билетовъ на промышленныя заведенія — до 10 %). При существованіи подобнаго рода условій крестьянское хозяйство не можетъ развиваться успѣшно ни при общинной, ни при частной формѣ землевладѣнія. Фискальная круговая порука является также однимъ изъ бичей сельскаго общества. Г. Смирновъ справедливо замѣчаетъ[2], что во время крѣпостнаго права община существовала, земля разверстывалась, дѣлилась и передѣлялась, но оброки и даже казенныя подати вносились каждымъ домохозяиномъ подъ его личною отвѣтственностью. Въ казенныхъ податяхъ за всѣхъ крестьянъ отвѣчалъ помѣщикъ, а передъ нимъ — каждый домохозяинъ санъ за себя. И до настоящаго времени фискальная круговая порука является въ глазахъ крестьянъ насиліемъ и несправедливостью: «Потому-то, — говоритъ г. Смирновъ, — крестьяне такъ мало принимаютъ участія во взысканіи недоимокъ и такъ рѣдко и неохотно принимаютъ указанныя имъ на этотъ предметъ закономъ мѣры, а предоставляютъ взысканіе волостямъ, которыя, въ свою очередь, обращаютъ взысканіе большею частію не ко всей общинѣ, а къ недоимщикамъ, и почти никогда не прибѣгаютъ къ огульному примѣненію круговой поруки». Съ соображеніями почтеннаго автора, по скольку онѣ относятся къ дѣйствующимъ порядкамъ, нельзя не согласиться.
Есть еще вопросъ русской народной жизни, который давно уже требуетъ разрѣшенія. Этому вопросу на страницахъ Русской Мысли отводилось почетное мѣсто. Ему посвящено было въ журналѣ нѣсколько самостоятельныхъ и многостороннихъ изслѣдованій. Мы говоримъ о расколѣ.
Газета Старообрядецъ, издаваемая въ Галиціи, сообщила слѣдующее печальное извѣстіе, которое перешло во всѣ почти русскія газеты: старообрядцы въ той части Бессарабіи, которая присоединена къ Россіи по берлинскому трактату, собираются покинуть родину, — такъ тяжело ихъ положеніе. "Эта часть Бессарабіи, — говоритъ Голось (№ 84), — заключаетъ въ себѣ около 30.000 русскаго старообрядческаго населенія. Находясь подъ румынскою властью, они пользовались полною свободой вѣроисповѣданія. Когда они отошли къ намъ, у нихъ имѣлись одинъ архіерей, 14 священниковъ, столько же церквей и два монастыря. Съ присоединеніемъ къ Россіи для бессарабскихъ старообрядцевъ начались стѣсненія.
"Какъ извѣстно, у насъ преслѣдуется публичное оказательство раскола. И вотъ, чтобы не было такого «оказательства», мѣстныя власти, руководствуясь существующими правилами, запрещаютъ старообрядцамъ крестные ходы, звонъ въ колокола въ ихъ церквахъ, — запрещаютъ имъ отправлять публично обряды своего богослуженія, въ которымъ мѣстное населеніе привыкло подъ румынскимъ владычествомъ. Въ средѣ старообрядцевъ распространились слухи, что церкви ихъ будутъ запечатаны, что ихъ священниковъ и архіеря «упрячутъ въ Суздаль» и проч. и проч. Вотъ причины, заставляющія бессарабскихъ старообрядцевъ глубоко жалѣть о томъ времени, когда ихъ исповѣданіе было поставлено подъ гарантію румынскаго закона.
«Съ своей стороны, не можемъ не пожалѣть съ глубокимъ сердечнымъ сокрушеніемъ, что дурная постановка вѣроисповѣднаго вопроса производитъ такія прискорбныя, тяжко-болѣзненныя явленія. Бывшіе долгое время подъ властью Румыніи русскіе старообрядцы, дѣти Русской земли, возвращаются въ лоно своей родины, въ государственное единеніе съ народомъ, котораго они составляютъ часть по своему происхожденію. И вотъ ихъ духовная и племенная родина, ихъ новое отечество оказывается для нихъ злою мачихой: отнимаетъ у нихъ самое драгоцѣнное право — право молиться Богу по обычаю ихъ отцовъ и дѣдовъ!… Эти люди подъ иноземнымъ владычествомъ свободно и открыто отправляли свое богослуженіе; теперь же, перешедши отъ иноземнаго владычества къ родному, они съ вѣрою своею должны таиться, не оказывать ея публично. Трудно допустить, чтобы могло найтись болѣе очевидное доказательство всей несостоятельности, въ какую поставлены отношенія государства и церкви къ расколу, и всей необходимости коренныхъ измѣненій въ этихъ отношеніяхъ».
На Россію съ надеждою смотрятъ славянскія племена, думая найти въ ней защиту отъ несправедливыхъ мадьяро-нѣмецкихъ притязаній. Пожелать родинѣ высокаго подъема духа, пожелать ей могучаго развитія свободной личности, честно, законно работающей на общую пользу, — долженъ каждый русскій человѣкъ. Но создать условія для подобнаго развитія въ настоящее время можетъ только высшее правительство. Безспорно, что учрежденія не въ состояніи мгновенно пересоздать запуганнаго въ общественномъ отношеніи, а потому разнузданнаго въ другихъ отношеніяхъ, неустойчиваго, слабаго волей человѣка. Но самоусовершенствованіе для государства, для общества, не мыслимо безъ дѣятельнаго участія въ дѣлахъ государства. Чтобы достигнуть идеальнаго совершенства въ личныхъ помыслахъ, чтобы сдѣлать свою жизнь безупречною съ этой стороны, можно покинуть міръ, съ его тревогами и соблазнами. Но общественный дѣятель, каждый гражданинъ долженъ бороться съ этими соблазнами, побѣждать ихъ. Мы привыкли обо всѣмъ судить и рядить по газетамъ и журналамъ и не имѣть понятія о дѣйствительныхъ затрудненіяхъ при осуществленіи прекрасныхъ идей, о дѣйствительныхъ запросахъ жизни. Наша мысль насильственно разъединена отъ нашего образа дѣйствій, и либераламъ въ этомъ отношеніи неизмѣримо тяжелѣе живется, чѣмъ строгимъ защитникамъ существующаго строя. Но наше завѣтное желаніе, конечно, совпадаетъ съ желаніемъ честной и разумной части нашихъ противниковъ. Оно заключается въ томъ, чтобы для родины наступилъ покой, но не мертвеный, а дающій широкій просторъ добросовѣстной работѣ мысли и дѣятельности каждаго.
Мы кончили это обозрѣніе, когда былъ полученъ No Московскихъ Вѣдомостей съ письмомъ профессора В. И. Герье. Письмо это заключаетъ въ себѣ такой добрый урокъ классическимъ педагогамъ, то мы перепечатываемъ его съ особеннымъ удовольствіемъ.
"Въ № 97 Московскихъ Вѣдомостей вы просите «компетентныхъ лицъ» отвѣтить вамъ на слѣдующій вопросъ, считая разъясненіе его полезнымъ:
«Правда ли, что когда на женскихъ курсахъ сто дѣвицъ настаивали предъ начальствомъ на удаленіи пятерыхъ изъ своей среды, оскорбившихъ возмутительною выходкой ихъ патріотическое чувство, то начальство совѣтовало имъ прекратить это ходатайство, такъ какъ-де оно можетъ привести къ закрытію курсовъ?»
"Подобнаго коллективнаго заявленія отъ слушательницъ высшихъ женскихъ курсовъ я никогда не получалъ и приписаннаго мнѣ совѣта имъ не давалъ. Что же касается моихъ личныхъ объясненій съ нѣкоторые изъ слушательницъ, то это не представляетъ интереса съ той политической точки зрѣнія, которая, повидимому, заставила васъ по поводу университета вспомнить о высшихъ женскихъ курсахъ и сдѣлать мнѣ запросъ о нихъ вторично. Если же вами руководитъ педагогическій интересъ, то я готовъ удовлетворить вашему любопытству, когда предварительно получу разрѣшеніе слѣдующихъ трехъ вопросовъ:
"1) Не думаете ли вы, что обсужденіе въ газетахъ всего того, что происходитъ въ стѣнахъ женскаго учебнаго учрежденія, можетъ вызвать здѣсь въ учащейся молодежи мысль, будто бы она призвана рѣшать общественныя дѣла и играть общественную роль, — мысль, которая служитъ главнымъ источникомъ безурядицы въ нашихъ университетахъ?
"2) Полагаете ли вы, что лица, руководящія учебными заведеніями, обязаны давать отчетъ печатно всякой газетѣ по всякому вопросу, обращенному къ нимъ на основаніи невѣрныхъ и не провѣренныхъ слуховъ, случайно доходящихъ до редакцій?
"3) Считаете ли вы умѣстнымъ со стороны лицъ завѣдующихъ учебными заведеніями разглашать сдѣланныя имя дисциплинарныя распоряженія и этимъ подвергать дѣвушекъ, доброе имя которыхъ дорого и для ихъ семействъ, сплетнямъ и газетнымъ пересудамъ?
"Учредитель высшихъ женскихъ курсовъ въ Москвѣ В. Герье.
Говорить такъ, какъ говоритъ въ данномъ случаѣ профессоръ Герье, можетъ только человѣкъ искренне преданный воспитанію юношества. Какая непроходимая бездна отдѣляетъ языкъ и образъ дѣйствія почтеннаго профессора отъ пріемовъ Московскихъ Вѣдомостей, — понятно всякому.