ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРѢНІЕ.
править- «Обозрѣніе», назначенное для февральской книжки «Дѣла», по обстоятельствамъ, не могло быть напечатано.
Многимъ изъ нашихъ читателей, конечно, не разъ приходилось и слышать и самимъ высказывать жалобы на то, что у насъ чувствуется «недостатокъ въ людяхъ», разумѣя въ этомъ случаѣ подъ словомъ «люди» — людей умныхъ, самостоятельныхъ, способныхъ и честныхъ. Зайдетъ ли рѣчь о томъ, что въ настоящее время литературныя силы какъ будто измельчали, или о томъ, что земскія собранія далеко не удовлетворяютъ ожиданіямъ общества, или что во многихъ мѣстахъ судебныя засѣданія происходятъ безъ участія защитниковъ, или о томъ, что вообще въ нашемъ обществѣ замѣчается отсутствіе дѣятельности — всегда или почти всегда разговоръ кончается невеселой фразой: «что же станете дѣлать — людей нѣтъ». Не говоря уже о провинціи, даже въ Петербургѣ очень часто раздаются подобныя сѣтованія. Конечно, нѣкоторыя сферы общественной дѣятельности обставлены здѣсь довольно основательно и наполнены людьми довольно сносными; но если бы вы захотѣли чуть-чуть подняться надъ уровнемъ петербургской повседневности, то вамъ пришлось бы тотчасъ же убѣдиться, что даже и здѣсь, въ нашей роскошной и, повидимому, богатой силами столицѣ, весьма замѣтно ощущается «недостатокъ въ людяхъ». Внимательное изученіе условій, окружающихъ нашу общественную дѣятельность, близкое знакомство съ людьми, подвизающимися на этомъ поприщѣ, наводятъ васъ на мысль, что мы обладаемъ какъ разъ такимъ числомъ этихъ людей, какое именно нужно намъ въ данную минуту — даже немножко меньшимъ, но ужь никакъ не большимъ. Кажется, какъ будто природа въ обрѣзъ отсчитала намъ нужное число рукъ и головъ и затѣмъ захлопнула ящикъ, изъ котораго сыпались эти руки и головы, впредь до востребованіи. Откройся, напримѣръ, завтра какая нибудь новая сфера дѣятельности — и людей для нея не найдется долго. Запаса силъ положительно не имѣется; человѣка мало-мальски неглупаго берутъ на расхватъ; всякій въ каждую данную минуту состоитъ при дѣлѣ — о силахъ резервныхъ, повторяемъ, нѣтъ и помину. Понятно, что вслѣдствіе такого порядка вещей, многія занятія поручаются людямъ совершенно недостойнымъ, поручаются единственно потому, что лучшихъ нѣтъ. Въ каждой редакціи газеты или журнала, въ каждомъ общественномъ или правительственномъ учрежденіи есть но нѣскольку человѣкъ, которые держатся на своихъ мѣстахъ единственно но недостатку конкуренціи, а вовсе не собственными своими дарованіями и способностями; только крайняя бѣдность въ людяхъ заставляетъ смотрѣть снисходительно на ихъ дѣятельность. Но здѣсь, въ Петербургѣ, ихъ слабоватость и малоспособномъ значительно сглаживаются вліяніемъ той среды, въ которой они вращаются. Здѣсь человѣкъ умный и честный какъ бы дополняетъ собою человѣка менѣе умнаго и менѣе честнаго. Поставь послѣдняго отдѣльно, поручи ему какое нибудь самостоятельное дѣло — и дрянность его тотчасъ обнаружится вполнѣ; но рядомъ съ человѣкомъ болѣе умнымъ и честнымъ — и онъ не слишкомъ рѣзко бросается въ глаза. Хотя отъ такого сосѣдства значительно проигрываетъ человѣкъ болѣе честный, который могъ бы оказать сильнѣйшую услугу обществу, еслибъ дѣйствовалъ одинъ, или, еще лучше, въ товариществѣ съ подобнымъ себѣ, но за то, повторяемъ, много выигрываетъ человѣкъ менѣе способный. Такимъ образомъ, отъ подобнаго взаимодѣйствія хорошаго на дурное, и наоборотъ, устанавливается тотъ средній уровень, та золотая посредственность, которые составляютъ отличіе нашего петербургскаго statu quo. Мы привыкаемъ къ нему, считаемъ его удовлетворительнымъ, миримся съ нѣкоторыми его недостатками — и успокоиваемся. Такъ идетъ дѣло до первого какого нибудь улучшенія или измѣненія въ области нашихъ учрежденій. Тутъ, когда является потребность въ новыхъ силахъ, вдругъ начинаемъ замѣчать нашу бѣдность. Мы зовемъ, ищемъ, приглашаемъ, сулимъ всевозможныя выгоды — люди не являются, потому что имъ не откуда явиться, потому что ихъ нѣтъ вовсе. Вмѣсто людей, намъ нужныхъ — приходятъ съ предложеніемъ своихъ услугъ отставные и заштатные чиновники, кулаки и всякіе промышленники, которые дѣйствительно сидятъ безъ куска хлѣба, но которые все-таки не подходятъ подъ наши требованія, такъ что ни они намъ, ни мы имъ поможемъ принести никакой пользы.
Понятно, что этотъ нашъ недостатокъ имѣетъ огромное вліяніе на то, что обыкновенно называется прогрессивнымъ развитіемъ общества. Развитіе общества проявляется путемъ улучшенія форма" его жизни. Но форма сама но себѣ есть нѣчто мертвое, несуществующее; какова бы ни была эта форма, она. всегда видоизмѣняется соотвѣтственно тому содержанію, которое ее наполняетъ. Когда мы говоримъ, что улучшаются формы жизни, то разумѣемъ подъ этимъ, что самъ человѣкъ улучшился, потому что человѣкъ улучшаетъ форму, а не форма человѣка. Если случается, что форма улучшится посредствомъ какой нибудь искуственной, внѣшней силы, то подобное улучшеніе можетъ оказаться дѣйствительно полезнымъ въ такомъ только случаѣ, когда эта самая сила улучшаетъ и человѣка, т.-е., даетъ ему полную возможность улучшаться не въ одномъ какомъ нибудь направленіи, но всесторонне. Иначе, это будетъ простая иллюзія, не больше. Мы и сказали, что развитіе общества проявляется путемъ улучшенія формъ его жизни — да. проявляется, а не совершается. Какъ ни измѣняйте форму, но если вы будете стѣснять развитіе человѣка, то ваша форма, какъ бы она хороша ни была будетъ существовать только въ воображеніи.
Но высказывая это, мы должны сдѣлать необходимую оговорку. Въ каждомъ обществѣ существуютъ двѣ сферы людей, масса и такъ называемая интеллигенція. Масса всегда подчиняется тому направленію, какое дается ей интеллигенціей. И говоря, что улучшеніе формы должно совершаться одновременно съ улучшеніемъ человѣка, мы имѣемъ въ виду именно интеллигенцію. Если бы — по крайней мѣрѣ, относительно нынѣ существующихъ обществъ — нужно было ждать, пока все общество улучшится на столько, что потребуетъ другой формы жизни, то пришлось бы ждать очень долго, можетъ быть безконечно долго. Подобный путь хотя бы и былъ вполнѣ естественъ, но за то необыкновенно продолжителенъ: общественное развитіе совершалось бы по черепашьи. Масса, дѣйствительно, имѣетъ то счастливое свойство, что на нее способна дѣйствовать всякая новая форма. Лучшая форма дѣлаетъ лучшею и массу. Но нельзя того же сказать относительно интеллигенціи. Она — сила болѣе сознательная, чѣмъ масса, она даетъ то или другое направленіе всей общественной жизни, она хотя и составляетъ ничтожную часть всего общества, однакоже говоритъ и дѣйствуетъ отъ его имени — и вотъ ее-то развитіе должно всегда совершаться одновременно съ улучшеніемъ формъ жизни, или, говоря болѣе точно, она должна вызывать собою новыя, лучшія формы. Если несомнѣнно, что честный и способный человѣкъ можетъ оказаться безполезнымъ, но отсутствію тѣхъ дорогъ, на которыхъ онъ могъ бы обнаружить свою дѣятельность, то не подлежитъ также никакому сомнѣнію, что одни хорошія дороги ничего не сдѣлаютъ, если но нимъ некому будетъ идти. Возьмемъ для примѣра частный случай: у насъ введенъ мировой судъ — форма безконечно-лучшая прежней; но если бы въ мировые судьи попали одни только старые чиновники, то, конечно, новая форма принесла бы, можетъ быть, больше вреда, чѣмъ пользы: судьи по прежнему стали бы брать взятки, мирволить своимъ друзьямъ и знакомымъ, притѣснять бѣдныхъ и т. п., но теперь они были бы уже гораздо вреднѣе, потому что новая форма суда дала или. больше самостоятельности. Понятно, что еслибъ не было въ запасѣ людей, которые бы сочувственно отнеслись къ новымъ порядкамъ и которые бы, по своимъ личнымъ качествамъ, оказались вполнѣ пригодными для этихъ порядковъ, то новая форма суда сдѣлалась бы въ скоромъ времени какъ бы не существующею; всѣ ея хорошія стороны были бы уничтожены, испорчены. У насъ бы, правда, существовалъ мировой судъ съ прекрасными началами, но существовалъ бы только но имени. Такимъ образомъ, еслибъ не было людей, то одна форма никакъ не могла бы создать ихъ.
Теперь вполнѣ становится понятною связь между улучшеніями формъ жизни и наличными силами въ обществѣ; возможность улучшеній дѣйствительныхъ находится въ прямой зависимости отъ самого общества. Получить новую форму значитъ сдѣлать только половину дѣла; нужно еще умѣть ею воспользоваться, а для этого потребны годные люди. Слѣдовательно, если общество идетъ даже въ уровень съ существующими формами жизни, то есть, если число наличныхъ его силъ удовлетворяетъ только требованіямъ крайней необходимости, то оно не представляетъ достаточно данныхъ для своего развитія; при образованіи каждой новой сферы дѣятельности, не похожей на всѣ существующія, постоянно будетъ обнаруживаться «недостатокъ въ людяхъ», и оттого, каждая реформа, какъ бы она ни была ограничена, должна встрѣчать значительныя трудности въ примѣненіи къ жизни. Поэтому, каждое общество, въ виду своихъ собственныхъ интересовъ, должно всегда имѣть въ запасѣ болѣе или менѣе значительное число наличныхъ силъ, которыя бы, по своему развитію, стояли выше требованій времени; только при существованіи такого запаса, каждая реформа будетъ находить для себя способныхъ дѣятелей и потому можетъ быть примѣняема одновременно на всемъ пространствѣ государства. Такимъ образомъ, заботиться о томъ, чтобы люди не подымались выше уровня существующаго statu quo, ревниво охранять общество отъ всякихъ такъ называемыхъ выскочекъ, подрѣзывать крылья всему, что стремится стать выше требованій повседневности — значитъ поступать очень неразумно и въ ущербъ своимъ собственнымъ интересамъ. Настоящія событія, какъ мы увидимъ ниже, вполнѣ подтверждаютъ справедливость нашихъ словъ.
Петербургъ, какъ извѣстно, есть центръ политической и умственной жизни Россіи. Что бы ни говорили о томъ, что въ настоящее время и провинція начинаетъ замѣтно оживать, что и въ ней появляются самостоятельныя силы, недюжинныя дарованія, но во всякомъ случаѣ, не было еще ни одного примѣра, чтобы провинціальное дарованіе обошлось безъ помощи Петербурга. Оно, обыкновенно, чуть почувствуетъ въ себѣ какую нибудь силенку, тотчасъ же стремится въ Петербургъ, а разъ въ него попавши, рѣдко когда возвращается обратно. Какъ ни громки жалобы на дороговизну петербургской жизни, на убійственность здѣшняго климата, на трудность для молодого человѣка добыть себѣ какую нибудь денежную работу — все-таки населеніе Петербурга ежегодно пополняется приливомъ свѣжихъ силъ, ищущихъ знанія, дѣятельности, карьеры, извѣстности, словомъ — какой бы то ни было жизни. На первыхъ порахъ, Петербургъ для этихъ людей кажется раемъ въ сравненіи съ провинціей, такъ что имъ кажется, что здѣсь люди наслаждаются полнѣйшимъ счастьемъ, какое только возможно на землѣ. Дѣйствительно, каждая новая реформа прежде всего примѣняется въ Петербургѣ; каждая мѣра, имѣющая временный характеръ, пробуется въ Петербургѣ; плоды всякаго открытія прежде всего вкушаются петербургжцами. Здѣсь сосредоточены массы всевозможныхъ учебныхъ заведеній, здѣсь фабрикуются первосортные общественные и правительственные дѣятели, здѣсь находится главный складъ всевозможныхъ ученыхъ и учебныхъ пособій, здѣсь центръ ученой и литературной дѣятельности, словомъ, отсюда, изъ Петербурга, изливается свѣтъ и всякія блага на всю Россію. И однакоже, въ этомъ роскошномъ Петербургѣ, очень часто приходится слышать жалобы на «недостатокъ въ людяхъ».
Каждый человѣкъ, пожившій здѣсь два-три года, очень хорошо знаетъ, что подобныя жалобы далеко не безосновательны. Если даже такія крупныя и чисто-государственной важности дѣла, какъ судебная реформа, приводились въ исполненіе далеко не сразу, а постепенно; если комплектъ присяжныхъ повѣренныхъ до сихъ поръ еще не могъ вполнѣ составиться; если долгое время чувствовалась сильнѣйшая потребность въ честныхъ и исполнительныхъ судебныхъ приставахъ при окружномъ судѣ и мировомъ съѣздѣ, то что же сказать о другихъ сферахъ дѣятельности, которыя считаются менѣе важными, чѣмъ сфера новаго суда? Что, напримѣръ, сказать о частныхъ предпріятіяхъ, имѣющихъ, впрочемъ, общественный характеръ и выходящихъ изъ уровня повседневности? Въ послѣднее время, въ Петербургѣ проектировалось много подобнаго рода предпріятій, которыя, однакожь, или вовсе не осуществились, или, осуществившись, скоро снова уничтожались, или, наконецъ, принимали такую форму, въ которой не оказывалось ни малѣйшаго сходства съ первоначальной или предполагавшейся. Общество для пособіи нуждающимся литераторамъ и ученымъ, Общество женскаго труда, Общество покровительства частному служебному труду, Общество гувернантокъ, Общество потребителей и т. п., — все это имѣло несомнѣнную важность, но все это или рушилось, или пошло по избитой, старой дорогѣ. Я всевозможныя литературныя предпріятія, съ блестящими программами, съ большими капиталами? Сколько здѣсь стоитъ надгробныхъ памятниковъ! И главная причина неудачъ, все-таки, въ концѣ концовъ, сводится на недостатокъ въ людяхъ. Желаній много, программы роскошны, а людей нѣтъ.
Этотъ-то недостатокъ, ощущаемый всѣми, какъ частными лицами, такъ и правительствомъ, производитъ то, что мы начинаемъ довольствоваться золотою посредственностью. Мы заботимся уже не о томъ, чтобы извѣстное дѣло дѣлалось хорошо, а только о томъ, чтобы оно дѣлалось не совсѣмъ скверно — и считаемъ себя счастливыми, если подобное скромное желаніе осуществляется. Если у насъ оказывается десятокъ или два людей дѣйствительно способныхъ, то мы смѣло прибавляемъ къ нимъ вдвое больше дряни — въ полной увѣренности, что эта дрянь, находясь въ обществѣ, хорошихъ людей, и сама немного улучшится и тѣхъ немножко ухудшитъ, словомъ-выработаетъ золотую середину, что для насъ уже совершенно достаточно. Но Петербургъ имѣетъ еще ту счастливую особенность, что онъ даже на дрянь налагаетъ нѣкоторый лоскъ приличія, обуздываетъ слишкомъ пылкія ея порывы, словомъ, держитъ въ тискахъ. Эта особенность обусловлена самымъ характеромъ Петербурга, какъ главнаго административнаго центра, и поэтому, только онъ одинъ изъ всѣхъ городовъ Россіи это и обладаетъ. Всѣ эти обстоятельства производятъ то, что если Петербургъ никого не поражаетъ своими добродѣтелями, то вмѣстѣ съ тѣмъ не поражаетъ и пороками. Куда, бы вы ни заглянули — вездѣ рѣзкости дурного сглаживаются, стушевываются подъ дѣйствіемъ явленій противоположнаго качества — и въ концѣ концевъ, впечатлѣніе остается все-таки сносное. Если вы чувствуете, что живя здѣсь, не можете наслаждаться полною свободою — за то васъ ничто особенно и не стѣсняетъ: проживая тихо и скромно въ своемъ семействѣ, не претендуя ни на какую особенную дѣятельность, а довольствуясь тѣмъ, что вамъ предназначила судьба, вы имѣете полную возможность, во всю свою жизнь, ни разу не имѣть дѣла съ полиціей, не быть предметомъ никакихъ сплетень, никого не знать, ни къ кому не ходить въ гости — исключая, конечно, визита два раза въ годъ своему ближайшему начальству — и вообще сойти въ могилу человѣкомъ спокойнымъ и ни противъ кого не озлобленнымъ Если вы имѣете дѣло у мироваго судьи, а между тѣмъ, этотъ судья питаетъ противъ васъ нѣкоторое неудовольствіе — вы можете или перенести дѣло къ судьѣ другого участки, или же, въ случаѣ неправильнаго рѣшенія дѣла, обжаловать рѣшеніе въ мировой съѣздъ, даже въ кассаціонный департаментъ Сената — всѣ эти высшія инстанціи находятся здѣсь же, подъ рукою, такъ что даже въ случаѣ очевидной недоброкачественности судьи, у котораго производится ваше дѣло, вы имѣете полную возможность сдѣлать эту недоброкачественность для васъ совершенно безвредною. Если вы имѣете надобность въ ходатаѣ но дѣламъ и если найденный вами проигралъ ваше дѣло но своей оплошности, вы всегда можете замѣнить его гораздо лучшимъ и поправить испорченное дѣло въ высшей инстанціи. Далѣе, относительно другихъ сферъ дѣятельности: если вы считаете себя способнымъ заниматься литературой — можете сколько угодно; не нравится одинъ журналъ — пишите въ другомъ; желаете писать съ одобренія цензуры — можете; не нравится цензура — можете писать безъ цензуры; правда, свобода выбора отчасти ограничена нѣкоторыми, такъ сказать, естественными условіями, но вмѣстѣ съ тѣмъ, вы не можете жаловаться и на полное стѣсненіе. Если вы недовольны цензоромъ, если находите, что онъ слишкомъ стѣсняетъ предоставленныя вамъ закономъ право — можете подать на него жалобу въ цензурный комитетъ, который у васъ тутъ же, подъ руками; недовольны комитетомъ — жалуйтесь главному управленію по дѣламъ печати, которое также подъ руками. Тоже самое можно сказать о всѣхъ родахъ сношеній, въ какія вамъ пришлось бы вступить съ разными правительственными мѣстами и лицами. Такимъ образомъ, если, съ одной стороны, васъ раздражитъ какое нибудь неправильное дѣйствіе лица, съ которымъ вамъ необходимо быть въ тѣхъ или другихъ обязательныхъ отношеніяхъ — то съ другой стороны, васъ успокоитъ дѣйствіе противоположнаго характера, оказываемое лицемъ высшимъ. Въ концѣ концовъ, вы все-таки считаете себя удовлетвореннымъ въ предѣлахъ тѣхъ "естественныхъ границъ, " за которыми воля отдѣльнаго человѣка становится уже безсильной, и вы приходите къ тому убѣжденію, что жить на свѣтѣ вовсе не такъ худо, какъ утверждаютъ нѣкоторые, ничѣмъ недовольные, люди. Правда, кое-гдѣ попадаются несправедливости, упущенія, превышенія, насилія, — но рядомъ съ этимъ идутъ проявленія справедливости, добросовѣстности, деликатности и т. п.; попадаются люди нехорошіе, но за то попадаются и хорошіе; словомъ, на каждую вашу жалобу отыщется сейчасъ же опроверженіе, на каждый представленный вами фактъ — найдется, такъ сказать, противо-фактъ.
Такой установившійся порядокъ производитъ то, что недостатокъ въ людяхъ, на который даже въ Петербургѣ часто жалуются, обнаруживается только въ самыхъ экстренныхъ случаяхъ, при какихъ нибудь чрезвычайныхъ обстоятельствахъ — въ родѣ судебной реформы или чего нибудь подобнаго. Но и здѣсь затрудненія бываютъ только временныя; привычка даже самыхъ неспособныхъ петербургскихъ дѣятелей принаровляться ко всякимъ требованіямъ, и сосѣдство ихъ съ небольшимъ числомъ людей способныхъ, устанавливаютъ, въ концѣ концовъ, тотъ уровень, съ которымъ еще можно мириться. Какъ ни полезно имѣть на всякій случай запасъ свѣжихъ силъ и умныхъ головъ, но, какъ мы видѣли, можно обходиться довольно удобно и безъ этого запаса. При такихъ условіяхъ. слишкомъ неумѣренный жалобы на недостатокъ людей раздаются, обыкновенно, со стороны тѣхъ, которые обладаютъ слишкомъ горячей натурой, которые не желаютъ довольствоваться казенными крошками предоставленныхъ имъ жизненныхъ удобствъ. Но понятно, что жалобы такихъ лицъ не обращаютъ на себя особеннаго вниманія, ибо удовлетвореніе этихъ жалобъ было бы уже нѣкоторою роскошью.
Однакоже, необходимо имѣть въ виду, что все выше сказанное нами, относится исключительно къ одному Петербургу. И дѣйствительно, еслибъ можно было достигнуть того, чтобы вся Россія наслаждалась такими же благами, какими наслаждается Петербургъ, то тогда нечего было бы и распространяться много о недостаткѣ въ людяхъ. Но вѣдь Петербургъ — эта единственная почти фабрика общественныхъ и политическихъ дѣятелей, — составляетъ весьма ничтожную часть Россіи. И если для него самого не хватаетъ нужнаго числа людей, то что же сказать о провинціи? Сравнивая Петербургъ съ провинціей, и припоминая тѣ благопріятныя условія, въ какихъ находится Петербургъ, какъ главный административный центръ, необходимо придешь къ заключенію весьма, повидимому, странному. Въ силу того обстоятельства, что каждая ошибка или намѣренная несправедливость, дѣлаемая лицемъ низшимъ въ Петербургѣ. можетъ быть немедленно парализована дѣйствіемъ высшей власти, а провинція, между тѣмъ, лишена этого важнаго удобства, слѣдовало бы желать, чтобы въ провинціи были самые лучшіе изъ дѣятелей; а въ Петербургѣ — самые худшіе. Подобное распредѣленіе способностей было бы вполнѣ справедливо — по крайней мѣрѣ, но отношенію къ обывателямъ. На дѣятеля петербургскаго, какъ бы онъ плохъ ни былъ, всегда есть нѣкоторая управа, прибѣгать къ которой не составляетъ особеннаго труда для недовольнаго: на дѣятеля провинціальнаго подобная управа существуетъ больше въ воображеніи, чѣмъ въ дѣйствительности; правда, на всемъ пространствѣ Россіи можно приносить жалобы противъ неправильныхъ дѣйствій, совершаемыхъ кѣмъ бы то ни было — отъ исправника до губернатора; но очень часто эта возможность ограничивается или недостаткомъ средствъ недовольнаго, или далекостью разстоянія, или другими соображеніями, болѣе тонкаго, но не менѣе существеннаго свойства. Напримѣръ, наибольшее число столкновеній между обществомъ и администраціей бываетъ въ лицѣ мировыхъ посредниковъ, полицейскаго начальства и мировыхъ судей — въ тѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ уже дѣйствуетъ новый судъ. Жаловаться на неправильныя дѣйствія полиціи или мировыхъ посредниковъ никому не возбраняется; по тѣмъ не менѣе, лишь самая крайняя необходимость побудитъ мирнаго обывателя не соглашаться съ дѣйствіями своего ближайшаго начальства. Не согласишься разъ, не согласишься другой наконецъ, уже и силъ не хватитъ не соглашаться; при томъ же очень часто для принесенія жалобъ приходится тратить деньги, по долгу отлучаться изъ дому, въ случаѣ пребыванія обывателя въ деревнѣ, или въ уѣздномъ, а не губернскомъ городѣ; что же касается до тѣхъ жалобъ, которыя должны быть отсылаемы въ Петербургъ, то о нихъ обыватель и мечтать не смѣетъ. Такимъ образомъ, что представляется необычайно-легкимъ и удобнымъ въ Петербургѣ, то составляетъ огромную трудность, почти неудобоисполнимость въ провинціи. При этомъ условіи, становится совершенно понятной важность для провинціи имѣть у себя такихъ дѣятелей, на дѣйствія которыхъ приходилось бы жаловаться какъ можно рѣже, — то есть, дѣятелей способныхъ, честныхъ, самостоятельныхъ, не зараженныхъ тѣми или другими предразсудками, не находящихся въ зависимости отъ того или другого сословія, отъ того или другого лица. Вотъ тутъ-то въ полной своей силѣ и обнаруживается страшный недостатокъ въ людяхъ. Тутъ-то и представляется опасность для каждой новой формы быть непонятой, испорченной и даже совсѣмъ уничтоженной; здѣсь-то и обнаруживается все безсиліе формы въ созданіи нужныхъ людей, и огромная важность того запаса, о которомъ мы говорили выше. Масса склонна думать, что новая форма сама собою способна оказать ей такія блага, какихъ не давала форма старая; масса полагаетъ, что достаточно надѣть на человѣка новый мундиръ, чтобъ этотъ человѣкъ тотчасъ же началъ и думать, и поступать но новому; масса ждетъ новой формы съ нетерпѣніемъ, возлагаетъ на нее всѣ свои упованія — и, конечно, большею частію горько разочаровывается. Если нѣтъ хорошихъ людей, то не поможетъ и новая форма.
Малочисленность дѣятелей, могущихъ оказаться годными для какого нибудь новаго дѣла, производитъ то, что ни одна изъ реформъ послѣдняго времени не могла быть одновременно примѣнена на всемъ пространствѣ Россіи; обыкновенно проходитъ четыре-пять лѣтъ, прежде чѣмъ всѣ успѣютъ воспользоваться ея благами. Возьмемъ хоть судебную реформу. Въ то время, какъ петербургская губернія съ нѣкоторыми другими, уже втеченіи двухъ лѣтъ имѣютъ у себя новый судъ — въ то самое время, дальнія губерніи принуждены жить при старыхъ судебныхъ порядкахъ. Это, конечно, происходитъ единственно отъ недостатка людей, которые бы могли быть толковыми исполнителями требованій, предъявляемыхъ новыми судебными уставами. Дѣйствительность этой причины подтверждается еще тѣмъ, что даже въ тѣхъ губерніяхъ, гдѣ уже введенъ новый судъ, ощущается крайній недостатокъ въ защитникахъ, — а защитники составляютъ существеннѣйшій элементъ новаго суда; слѣдовательно, собственно говоря, введеніе въ тѣхъ губерніяхъ новыхъ судебныхъ учрежденій было преждевременно. Возьмемъ, далѣе, реформу въ законахъ о печати. Столицы имѣютъ право пользоваться новымъ закономъ, а провинція нѣтъ; мало того, многіе изъ большихъ городовъ, какъ напримѣръ, Харьковъ, не имѣютъ даже особыхъ цензурныхъ учрежденій, такъ что издатели или авторы, желая что нибудь напечатать, должны отсылать свои рукописи за сотни верстъ и ожидать но цѣлымъ мѣсяцамъ, пока будетъ полученъ какой нибудь отвѣтъ. Намъ кажется, что и здѣсь главная причина заключается въ недостаткѣ людей, которые могли бы отнестись къ своему дѣлу самостоятельно и не совсѣмъ по-чиновничьи. Кто же прежде всего страдаетъ отъ такого положенія дѣла, отъ этого недостатка въ людяхъ? Конечно, само общество — то самое общество, которое сдѣлало своимъ правиломъ издѣваться надъ каждымъ проявленіемъ самостоятельности, надъ всѣмъ, что выходитъ изъ уровня повседневности.
Но если ощущается недостатокъ въ людяхъ правительственныхъ, то есть чиновникахъ, большая часть которыхъ формируется въ Петербургѣ, и уже отсюда разсылается по всей Россіи, то что. же сказать о дѣятеляхъ самоучкахъ, вышедшихъ непосредственно изъ самого общества, или если и обтершихся на службѣ, то вовсе не на той, какую имъ теперь приходится на, себя брать? Что сказать о гласныхъ земскихъ учрежденій, о мировыхъ судьяхъ? Откуда вдругъ взяться такому множеству людей, которые, по самой сущности новыхъ обязанностей, должны быть энергичны, самостоятельны, неподкупны, преданы общественному дѣлу, знакомы съ народными нуждами, которые должны основательно знать законы, народное хозяйство, политическую экономію и т. д.? Подобнаго рода качества еще очень недавно считались не больше, какъ пустой выдумкой праздныхъ вольнодумцевъ, и однако же теперь, важность и необходимость ихъ для общественныхъ дѣятелей такъ живо ощущается всѣми… И въ самомъ дѣлѣ, вѣдь въ рукахъ земскихъ дѣятелей находится судьбы народнаго хозяйства! Отъ усмотрѣны! мировыхъ судей часто зависятъ наши кровные интересы. Вспомнимъ, что мировой судья можетъ безотвѣтственно сдѣлать вамъ внушеніе, замѣчаніе или выговоръ, наложить взысканіе въ количествѣ пятнадцати рублей, или подвергнуть трехдневному аресту, или произвести взысканіе въ пользу одной изъ сторонъ въ количествѣ тридцати рублей. Во всѣхъ этихъ случаяхъ, дѣйствія мировыхъ судей не могутъ быть обжалованы — приговоры считаются окончательными. Такъ но закону. Но часто въ дѣйствительности право мировыхъ судей значительно расширяются. Судья имѣетъ права постановлять приговоры въ искахъ на сумму въ 500 рублей, налагать трехмѣсячный арестъ и подвергать заключенію въ тюрьмѣ въ теченіи одного года. Правда, приговоры въ этихъ размѣрахъ считаются неокончательными и могутъ быть обжалованы въ мировой съѣздъ; но во-первыхъ, многія мѣстности отстоятъ отъ мѣста мировыхъ съѣздовъ на десятки и даже сотни верстъ — что лишаетъ возможности тяжущихся или подсудимыхъ лично присутствовать при докладѣ ихъ дѣлъ на съѣздѣ; а во-вторыхъ, провинціальные съѣзды составляются изъ тѣхъ же судей, и притомъ, по той же самой причинѣ, то есть, по недостатку людей, съѣзды иногда состоятъ изъ близкихъ родственниковъ, что, конечно, имѣетъ большое вліяніе на характеръ приговоровъ. А жаловаться на приговоры съѣзда можно только въ Сенатъ, то есть въ Петербургъ.
При отсутствіи въ нашихъ общественныхъ дѣятеляхъ тѣхъ качествъ, которыя мы выше перечислили, какъ-то, энергіи, самостоятельности, знанія и т. п., на нихъ имѣетъ огромное вліяніе та среда, въ которой они постоянно вращаются. Въ провинціи, особенно въ небольшихъ городкахъ, все такъ называемое общество состоитъ изъ нѣсколькихъ десятковъ человѣкъ, которые такъ близко знакомы другъ съ другомъ, что знаютъ всѣ сокровенныя тайны, всѣ закулисныя дѣлишки другъ друга. Представьте же себѣ, что изъ этихъ людей выбирается судья и что къ нему являются на разбирательство двое изъ тѣхъ лицъ, съ которыми онъ только вчера вечеромъ игралъ въ карты? Какъ ему быть въ этомъ случаѣ? Въ пользу обоихъ нельзя рѣшить дѣла, а удовлетворить одного — значитъ отказать другому, а отказать кому нибудь — значитъ, нажить себѣ кровнаго врага не только въ немъ, но и во всѣхъ его друзьяхъ и родственникахъ. А если, напримѣръ, приходитъ жаловаться кухарка на свою барыню, или лакей на своего барина — ту самую барыню и того самого барина, у которыхъ судья еще вчера пилъ чай? Неужели, въ случаѣ даже правильности жалобъ кухарки или лакея, есть какая нибудь возможность оштрафовать барина или барыню? Вѣдь поступить такъ — значитъ записаться въ демократы, въ отъявленные враги общества. Понятно, что подъ вліяніемъ подобной зависимости отъ нѣсколькихъ десятковъ человѣкъ, называемыхъ обществомъ, и при отсутствіи самостоятельности и необходимаго мужества, судьи ежеминутно долженъ или кривить душой, или лавировать, затягивая дѣло, или рѣшать его какъ нибудь и совѣтовать сторонамъ жаловаться въ съѣздъ, чтобы свалить съ себя это дѣло. Всѣмъ извѣстно, что безпристрастіе нѣкоторыхъ петербургскихъ судей доходитъ до того, что они не стѣсняются подвергать наказанію генераловъ и генеральшъ по жалобамъ ихъ прислуги; но этому безпристрастію, кромѣ личныхъ качествъ судей, значительно помогаетъ то обстоятельство, что судьи не имѣютъ никакихъ столкновеній съ приходящими къ нимъ лицами; въ провинціи же условія совсѣмъ другія: тутъ близкія знакомства, тутъ постоянная зависимость, тутъ необходимо имѣть очень много мужества и быть человѣкомъ безусловно хорошимъ, чтобъ умѣть поставить себя какъ слѣдуетъ. Иной можетъ возразить на это, что судья долженъ стать въ такое положеніе относительно общества, среди котораго онъ живетъ, чтобы не зависѣть отъ него, не дорожить тѣми или другими мнѣніями, если только онъ дѣйствуетъ справедливо. Но такое выдѣленіе себя изъ зависимости окружающихъ людей возможно только для человѣка очень развитаго и самостоятельнаго. Я гдѣ же у насъ подобные люди? Да и возможно-ли вообще человѣку жить постоянно особнякомъ, не имѣя подъ руками никого, съ кѣмъ бы можно было хоть изрѣдка отвести душу?
Взглянемъ теперь на факты.
Мировые суды; — первыя у насъ выборныя должности съ огромною властью. Слѣдовательно, можно думать, что судьи каждаго города должны составлять цвѣтъ мѣстнаго общества, потому что всѣ обыватели необходимо заинтересованы въ томъ, чтобы мѣста эти были заняты людьми самыми способными и честными. И однакожъ — чтоже мы видимъ? Несмотря на то, что мировой судъ введенъ далеко еще не во всѣхъ губерніяхъ, газеты уже успѣли сообщить множество фактовъ, кажущихся почти невѣроятными. Напримѣръ, изъ одного губернскаго города сообщаютъ, что тамошній мировой судья посадилъ въ острогъ женщину «для совмѣстнаго содержанія съ мужемъ» безъ всякой съ ея стороны вины — вѣроятно, для того только, чтобъ не избаловалась въ отсутствіи мужа, который сидѣлъ въ острогѣ, какъ преступникъ. Другой судья составилъ однажды такое постановленіе по дѣлу о пропавшемъ поросенкѣ; «такъ какъ, но показанію мѣщанки такой-то, выгнанный ею такого-то числа поросенокъ домой не возвратился, а подобные поступки предусмотрѣны въ 1004 ст. уложенія о наказаніяхъ, то признать это дѣло подсуднымъ окружному суду». Третій судья, на разбирательствѣ, облеченный въ свою судейскую цѣпь, избилъ, при участіи истца — помѣщика, священника — отвѣтчика, и это дѣло дошло уже до Сената. Наконецъ, въ томъ же городѣ мировой съѣздъ присудилъ солдата за кражу къ наказанію шпицрутенами черезъ 500 человѣкъ — наказанію, давно уже отмѣненному. Обращаемъ вниманіе читателей на то, что всѣ эти факты взяты изъ дѣятельности судей только одного города, и притомъ, города губернскаго. Далѣе, калязинскій кореспондентъ одной газеты, сообщая о новомъ судѣ, дѣлаетъ слѣдующее заключеніе: «желательно было бы. чтобъ разумѣющіе дѣло хоть изрѣдка, лишь въ качествѣ простыхъ зрителей, лично повѣряли какъ судъ правый и скорый, такъ и тѣ вліянія, какія производитъ онъ на народъ. Вотъ напримѣръ, не очень давно чуть не всѣхъ лучшихъ гражданъ города таскали на этотъ судъ, держали но цѣлымъ днямъ и допрашивали подъ присягой — по какому чрезвычайному дѣлу? По дѣлу о предводительской собакѣ. Эту собаку нашли застрѣленною въ полѣ. Но дознанію оказалось, что застрѣлилъ ее рабочій съ крахмальнаго завода, застрѣлилъ на основаніи полицейскаго распоряженія объ истребленія свободно бѣгающихъ собакъ. Но вѣроятно, особа застрѣлившаго показалась слишкомъ ничтожною — и пошла переборка гражданъ.» Изъ Липецка, гдѣ въ скоромъ времени будутъ введены новыя судебныя учрежденія, сообщаютъ, что одинъ изъ избранныхъ мировыхъ судей заявилъ категорически свое нежеланіе судить дворянъ и мужиковъ въ одной комнатѣ. «Дворянъ, говоритъ онъ, я буду судить у себя въ залѣ, а мужиковъ въ застольной.» — Ну, а если вамъ прійдется разбирать дворянина съ мужикомъ, какъ же вы тогда будете дѣлать? спросили его. "А очень просто, отвѣчалъ судья: дворянинъ будетъ въ залѣ, мужикъ въ передней, а я стану въ дверяхъ. "Подобныхъ извѣстій можно бы было набрать множество, но мы думаемъ, что и тѣхъ, которые сейчасъ приведены, слишкомъ достаточно.
Таковы у насъ во многихъ мѣстахъ судьи; таковы ихъ знанія, убѣжденія, идеалы — а между тѣмъ, мы имѣемъ полное право считать ихъ одними изъ лучшихъ лицъ тѣхъ мѣстностей, гдѣ они избраны. Не говоря уже о другихъ необходимыхъ качествахъ, достанетъ-ли у подобныхъ лицъ мужества на то, чтобы справедливо рѣшить очевидно правое дѣло, если въ немъ замѣшаны какія нибудь личныя симпатіи судьи? Ясно, что при этихъ условіяхъ, мировой судъ, эта лучшая форма суда, можетъ обратиться въ ничто и потерять всѣ свои драгоцѣнныя особенности, вслѣдствіе недостатка въ годныхъ для него людяхъ.
И такъ оказывается, что даже тѣ реформы, которыя уже даны намъ, приходятся намъ не подъ силу. Мы не умѣемъ ими пользоваться, потому что еще не доросли до нихъ — и въ скоромъ времени, какъ мы думаемъ, эта истина должна получить всеобщее подтвержденіе. Если подобное положеніе дѣла не будетъ измѣнено, то мы рискуемъ остаться съ одними красивыми ярлыками, съ блестящими формами, подъ которыми будетъ скрываться прежняя гниль. Выводъ изъ этого положенія можетъ быть сдѣланъ двоякій: или тотъ, что вслѣдствіе очевиднаго недостатка въ людяхъ, намъ нечего и мечтать о какихъ бы то ни было улучшеніяхъ, такъ какъ эти улучшенія остаются безъ приложенія къ жизни, — или же тотъ, что въ виду реформъ послѣдняго времени, всѣми силами слѣдуетъ заботиться о созданіи «новой породы людей», какъ выражался дѣятель екатерининскаго времени И. И. Бецкій. Выводъ первого рода врядъ-ли соотвѣтствуетъ желанію кого-либо изъ русскихъ, исключая развѣ самыхъ закоренѣлыхъ старовѣровъ. Поэтому, необходимо обратить вниманіе на выводъ второго рода. Здѣсь мы приходимъ къ тому, повидимому, избитому средству, на которое всегда ссылаются, когда больше не на что сослаться, именно — къ образованію. Но въ настоящемъ случаѣ, образованіе является дѣйствительно единственнымъ спасеніемъ, единственно-вѣрнымъ средствомъ выйдти изъ того фальшиваго и невыгоднаго положенія, въ какомъ мы находимся. Подъ образованіемъ мы разумѣемъ здѣсь не то, чтобы родители посылали дѣтей своихъ учиться — необходимость ученья въ настоящее время признана уже всѣми, во имя тѣхъ или другихъ соображеній — но то, чему и какъ учиться.
До послѣдняго времени наше образованіе, вообще говоря, не имѣло никакихъ опредѣленныхъ цѣлей. Люди учились, можно сказать, безсознательно, не зная, для чего именно послужитъ имъ образованіе. Правда, многіе добивались дипломовъ съ цѣлью получить право на занятіе извѣстнаго служебнаго положенія; но, кажется, нечего распространяться о томъ, что стремленіе къ достиженію только этой цѣли не имѣетъ ничего общаго съ тѣмъ, что обыкновенно называется образованіемъ. И дѣйствительно, вступая въ жизнь, молодые люди замѣчали съ первого же раза, что пріобрѣтенныя ими знанія послужили только средствомъ добыть дипломъ; съ достиженіемъ же это и ближайшей цѣли, они уже оказывались ненужными. Передъ молодымъ человѣкомъ стояла готовая казенная форма, въ области которой не допускалось никакихъ своевольныхъ «разсужденій», никакихъ проявленій личности. Различіе между такъ называемымъ хорошимъ и дурнымъ человѣкомъ заключалось единственно въ томъ, что одинъ бралъ взятки, а другой нѣтъ; внѣ этого различія не существовало никакихъ другихъ признаковъ, отличающихъ одного человѣка отъ другого, да они и не требовались. При такихъ обстоятельствахъ, нашимъ учебнымъ заведеніямъ, даже высшимъ, не было особенной надобности заботиться о развитіи въ молодыхъ людяхъ какихъ нибудь другихъ качествъ, кромѣ послушанія начальству; поэтому и требованія относительно профессоровъ были очень скромны; не было даже особенной бѣды въ томъ, если въ университетахъ одинъ и тотъ же профессоръ читалъ по нѣскольку предметовъ разомъ или если нѣкоторые предметы не преподавались вовсе, за недостаткомъ профессоровъ. Не все-ли равно, тремя-четырьмя предметами больше или меньше? Отъ этого не могло ни улучшиться, ни ухудшиться общее состояніе университетской дѣятельности, потому что профессора не имѣли никакого вліянія на характеръ внутренней жизни университета. Ректоръ былъ полнымъ начальникомъ университета; онъ назначался отъ правительства, передъ которымъ и отвѣчалъ за духъ и направленіе ввѣреннаго ему учрежденія; только въ его лицѣ сосредоточивались всѣ интересы университета: профессора, какъ члены совѣта, были ничто.
Общегосударственныя преобразованія необходимо, конечно, должны были повліять на измѣненія внутренней жизни нашихъ высшихъ учебныхъ заведеній. Дѣйствительно, послѣдній университетскій уставъ предоставилъ университетамъ несравненно-большую самостоятельность: онъ ограничилъ права ректора, поставивъ его въ ближайшую зависимость отъ профессоровъ; онъ перенесъ власть ректора на университетскій совѣтъ, который сдѣлался, такимъ образомъ, полнымъ хозяиномъ заведенія; начальство единоличное замѣнилось начальствомъ коллективнымъ. При этомъ условіи, профессора пріобрѣтали не только право, но и обязанность руководить но своему усмотрѣнію внутреннею университетскою жизнью. Но очевидно, что уставъ предоставилъ университетамъ только возможность сдѣлаться лучшими и развиваться, сообразуясь съ потребностями новой жизни; онъ самъ собою не могъ создать людей, если ихъ по было въ средѣ самихъ университетовъ, точно также, какъ не могъ направить ихъ на надлежащую дорогу. Они сами должны были сообразить, въ чемъ нуждается современное общество и въ какихъ людяхъ чувствуетъ оно потребность. Нетрудно было догадаться, что въ настоящее время, въ виду совершившихся реформъ, прежніе идеалы образованія оказываются уже негодными; общественная жизнь предъявляетъ требованія на такихъ людей, которые съ умственнымъ развитіемъ соединяли бы въ себѣ развитіе гражданское, потому что только оно можетъ сдѣлать человѣка самостоятельнымъ въ общественной дѣятельности.
По переходя къ фактамъ, мы должны сказать, что новый университетскій уставъ оказался примѣненнымъ только съ внѣшней, чисто-формальной стороны, и вовсе еще не вошелъ въ жизнь университетовъ. Люди, сжившіеся съ старыми привычками, очень не скоро и даже неохотно съ ними разстаются; они съ большимъ трудомъ привыкаютъ къ новому своему положенію, хотя бы оно было и безконечно-лучше прежняго. Справедливость итого вполнѣ обнаружилась на московскомъ университетѣ — на томъ самомъ университетѣ, который всегда считалъ себя представителемъ свободной русской науки, гордился сильною связью въ немъ между профессорами и студентами и ревниво охранялъ свою самостоятельность даже въ самое неудобное для этого время. Въ прошломъ году въ московскомъ университетѣ начались какія-то несогласія и смуты между профессорами, кончившіяся выходомъ въ отставку шести преподавателей. Истинная причина этихъ несогласій долгое время оставалась для публики неизвѣстною; хотя профессора обмѣнивались печатными письмами, говорившими о происшедшихъ смутахъ, но изъ этихъ инеемъ можно было видѣть только то, что обѣ стороны раздражены и каждая считаетъ себя правою. Недавно, въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ» появились статьи, написанныя въ защиту большинства московскаго университетскаго совѣта и подробно разъясняющія дѣло; тогда одинъ изъ меньшинства, именно, профессоръ Дмитріевъ, напечаталъ не менѣе подробное разъясненіе, подкрѣпленное разными подлинными документами, и совершенно противорѣчащее статьямъ «Московскихъ Вѣдомостей». При такомъ положеніи дѣла, трудно постороннему человѣку безусловно защищать ту или другую сторону; но общій характеръ всей этой исторіи располагаетъ болѣе въ пользу меньшинства, покинувшаго университетъ.
Можно думать, что начала тѣхъ столкновеній, которыя повели къ выходу изъ университета шести лучшихъ профессоровъ, составлявшихъ меньшинство, коренится глубже, чѣмъ кажется съ первого раза; вѣроятно, оно совпадаетъ съ изданіемъ новаго университетскаго устава, поставившаго университеты въ иное противъ прежняго положеніе. Очень можетъ быть, что меньшинство тогда еще не соглашалось съ дѣйствіями большинства, которое дѣйствительно, плохо пользовалось предоставленными ему правами, и мало заботилось объ интересахъ университета. Корреспондентъ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей, « слѣдившій въ послѣднее время за дѣятельностью московскаго университета, сдѣлалъ нѣсколько интересныхъ выводовъ о томъ направленіи, какое приняло большинство университетскаго совѣта. Въ самомъ дѣлѣ, принималъ-ли московскій университетъ какія-нибудь мѣры въ виду наступившей судебной реформы? Обновилъ-ли онъ составъ юридическаго факультета? Увеличилъ-ли число преподавателей? Подготовилъ-ли молодыхъ людей къ занятію вакантныхъ кафедръ? Отвѣты на эти вопросы должны быть отрицательны. Единственный профессоръ, обновившій въ послѣднее время составъ юридическаго факультета, воспитанъ не въ университетѣ, а приглашенъ изъ духовной академіи. Словомъ, университетъ не принималъ никакихъ мѣръ для приготовленія молодыхъ профессоровъ, хотя суммы, отпускаемыя ему для этой цѣли, весьма значительны; напримѣръ, въ 1867 году онѣ составляли сорокъ шесть тысячъ рублей. Хотя изъ свѣденій, напечатанныхъ въ „Университетскихъ извѣстіяхъ“ видно, что часть этой суммы (тысяча рублей) была пожертвована въ пользу кандіотовь, часть употреблена на профессорскія командировки, но за всѣми этими расходами оставались еще значительные капиталы, которые легко могли быть употреблены на подготовленіе молодыхъ профессоровъ. Слѣдовательно, если университетъ не запасся новыми молодыми силами, то причина этого заключается вовсе не въ денежныхъ затрудненіяхъ, а просто въ невниманіи совѣта къ интересамъ учащагося юношества. Между тѣмъ, отвѣтственность въ недостаткѣ профессоровъ падаетъ исключительно на университетскій совѣтъ. Въ прежнее время, то есть, до изданія новаго устава, правительство, обыкновенно, само назначало профессоровъ, не спрашивая согласія со стороны университета; теперь оно безусловно отказалось отъ этого права, предоставивъ его самимъ университетамъ. Слѣдовательно, всякая небрежность въ этомъ отношеніи лежитъ на совѣсти тѣхъ профессоровъ, которые составляютъ большинство въ университетѣ. И такъ, въ этомъ вопросѣ московскій университетъ оказался несостоятельнымъ. Очень понятно, что меньшинство безъ особеннаго удовольствія взирало на подобныя дѣйствія большинства, чувствуя свое безсиліе въ желаніи воспользоваться новымъ уставомъ какъ можно лучше по отношенію къ увеличенію числа профессоровъ.
Далѣе новый уставъ, какъ сказано выше, предоставилъ гораздо большую самостоятельность университетскому совѣту сравнительно съ ректоромъ; значительная часть власти, какою пользовался ректоръ но прежнему уставу, перешла теперь въ руки совѣта- Но совѣтъ московскаго университета не обнаружилъ особеннаго желанія пользоваться этою властью. Привыкнувъ къ старымъ порядкамъ, онъ неохотно переходилъ къ новымъ. Между тѣмъ, меньшинство сразу хотѣло раздѣляться съ старыми формами и непосредственно перейти къ новымъ. Это ему. конечно, не удалось — и вышла „исторія“. Ближайшимъ поводомъ къ ней послужило дѣло г. Пешкова. Г. Пешковъ баллотировался университетскимъ совѣтомъ, при баллотировкѣ онъ не получилъ требуемыхъ закономъ двухъ третей голосовъ — ему не доставало одного шара. Но здѣсь возбудился вопросъ, должно-ли было принимать участіе въ баллотировкѣ г. Пешкова другое лице, которое тоже баллотировалось. Объ этомъ было представлено на усмотрѣніе г. министра народнаго просвѣщенія. Г. министръ утвердилъ г. Лешкова, то есть, какъ объясняетъ профессоръ Дмитріевъ, „назначилъ его безъ выбора“. Это обстоятельство послужило поводомъ къ возбужденію вопроса о нравахъ ректора и совѣта. Меньшинство, въ лицѣ шести профессоровъ, между которыми были гг. Соловьевъ, Чичеринъ, Дмитріевъ, Бачинскій, подало въ совѣтъ письменные протесты, которые, однакожь, не были разсмотрѣны совѣтомъ. Меньшинство опять протестовало. Тутъ-то и начались тѣ крупныя несогласія, которыя обратили на себя всеобщее вниманіе. Сущность ихъ состояла въ томъ, что совѣтъ университета приписывалъ себѣ нѣкоторыя права, несогласныя съ закономъ и посягавшія на предоставленную университетамъ самостоятельность. Именно, онъ признавалъ право контроля ректора надъ мнѣніями членовъ, право возвращать особыя мнѣнія, которыя большинству не кажутся правильными, устранять протесты безъ занесенія ихъ въ протоколъ, дѣлать членамъ выговори и замѣчанія за ихъ мнѣнія, право исключать членовъ университета за всякое дѣйствіе, которое большинство найдетъ неправильнымъ. Съ другой стороны, совѣтъ добровольно отказывался отъ нѣкоторыхъ важныхъ правъ, предоставленныхъ ему но закону. Именно, онъ допускалъ назначеніе профессоровъ помимо ихъ избранія, онъ находилъ незаконными протесты противъ распоряженій начальства, хотя бы они были подкрѣплены ссылкою на законъ. Меньшинство защищало эти два права и не признавало тѣхъ, которые совѣтъ приписывалъ себѣ относительно членовъ. Несогласія эти, какъ выше сказало, кончились тѣмъ, что шесть профессоровъ совершенно оставили университетъ. Такимъ образомъ, московскій университетъ лишился шести лучшихъ своихъ профессоровъ, и лишился именно въ то время, когда они всего нужнѣе, когда университетское образованіе получило особенную важность и когда вездѣ чувствуется сильнѣйшій недостатокъ не только въ хорошихъ, но даже въ какихъ нибудь профессорахъ. Въ самомъ дѣлѣ, даже петербургскій университетъ не можетъ замѣстить всѣхъ своихъ кафедръ! Изъ недавняго отчета, напечатаннаго въ „Журналѣ министерства, народнаго просвѣщенія“ оказывается, что въ петербургскомъ университетѣ не достаетъ, противъ требованій устава, двадцати-пяти профессоровъ! Легко-ли университетамъ, при такомъ страшномъ недостаткѣ, лишаться даже тѣхъ профессоровъ, которые уже есть? Намъ мало извѣстна внутренняя жизнь нашихъ университетовъ, то есть, характеръ теперешнихъ отношеній между профессорами и студентами и направленіе университетской науки вообще. Тѣ отрывочные, хотя и очень неутѣшительные факты, которые иногда попадаются намъ на глаза, но могутъ дать полнаго понятія о состояніи нашихъ университетовъ; поэтому мы и не имѣемъ возможности составить о ней вполнѣ безошибочное представленіе, не можемъ утверждать безусловно, идетъ-ли она впередъ или назадъ. Но одно только не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, это — страшный недостатокъ въ профессорахъ; такъ что въ этомъ отношеніи мы видимъ не только положительную бѣдность, но и постоянное обѣдненіе: университеты мало того, что не пополняются новыми силами, но даже теряютъ тѣ, которыя уже были. Между тѣмъ понятно, что безъ профессоровъ университеты существовать не могутъ; а намъ кромѣ того нужны не просто профессора, какими можно было довольствоваться лѣтъ пять тому назадъ, но профессора-граждане, которые могли бы давать обществу такихъ дѣятелей, какихъ оно теперь настоятельно требуетъ и безъ которыхъ немыслимо правильное развитіе обще-государственныхъ преобразованій. Но передъ лицомъ этихъ требованій наши университеты уже потому оказываются несостоятельными, что они бѣдны силами, что наличное число нашихъ профессоровъ не только не увеличивается, но даже уменьшается.
Ходятъ слухи, что въ настоящее время, въ министерствѣ народнаго просвѣщенія обсуждаются новые пролиты относительно среднихъ и высшихъ учебныхъ заведеній. Если эти слухи справедливы, то нужно думать, что преобразованія коснутся самыхъ существенныхъ недостатковъ нашихъ учебныхъ заведеніи, недостатковъ, которые никогда такъ сильно не чувствовались какъ теперь, когда сама жизнь предъявляетъ настоятельныя требованія относительно „людей новой породы“.
Въ минувшемъ мѣсяцѣ происходило восьмое годичное собраніе „Общества для пособія нуждающимся литераторамъ и ученымъ“, а черезъ нѣсколько дней послѣ того, явился подробный отчетъ о дѣятельности общества въ 1867 году; по поводу этого отчета мы и хотимъ сказать нѣсколько словъ.
„Общество для пособія нуждающимся литераторамъ“ — едва-ли не единственный живой памятникъ того времени въ исторіи нашей журналистики, которое безъ преувеличенія можетъ быть названо блестящимъ. Не знаемъ, что будетъ впереди, но до сихъ поръ не было ни одного періода въ исторіи русской печати, имѣвшаго такое важное значеніе въ дѣлѣ русскаго общественнаго развитія, какъ то время, которое совпадаетъ съ образованіемъ вышеупомянутаго общества. Журналистика замѣняла тогда собою все: и книгу, и школу, и опыты жизни. Читатель искалъ въ каждой вышедшей книжкѣ журналовъ разрѣшенія тревожившихъ его сомнѣніи; онъ учился по нимъ даже мыслить. Мы, правда, знаемъ теперь, что подобное отношеніе общества къ журналистикѣ было не совсѣмъ нормально, но мы знаемъ также и то, что никогда не была такъ крѣпка связь между печатью и обществомъ, какъ въ то время. Подъ вліяніемъ этой-то связи возникло, между прочимъ, и „Общество для пособія нуждающимся литераторамъ“. Успѣхъ его въ первое время былъ громаденъ; число постоянныхъ членовъ составляло огромную цифру, пожертвованія сыпались имъ такомъ большомъ количествѣ, что скоро дали Обществу возможность составить довольно значительный основной фондъ. Горячимъ участіемъ въ дѣлахъ Общества публика только заявляла ту потребность въ литературѣ и то уваженіе къ ней, которое она тогда чувствовала. Оттого-то, во мнѣніи публики, какъ справедливо замѣчаетъ „отчетъ“, Общество и русская литература никогда не различались: „сочувствіе ея къ литературѣ и періодической печати переносились и на Общество, и на-оборотъ; неудивительно поэтому, что свѣтлые и пасмурные дни Общества были какъ бы отблескомъ превратностей въ литературномъ движеніи, которыхъ въ послѣдніе годы было не мало.“ И дѣйствительно, насколько былъ неблагопріятенъ 1866 годъ для литературы, настолько же былъ онъ неблагопріятенъ и для общества. Въ теченіи всего этого года, въ кассу общества поступило только пять тысячь рублей — считая въ томъ числѣ членскіе взносы, постороннія пожертвованія и сборы съ устраивавшихся Обществомъ литературныхъ вечеровъ. Цифра эта, конечно, очень нич тожна, и комитетъ имѣть возможность выдать вспомоществованій втеченіи всего года только на четыре съ половиною тысячи рублей — цифра также очень ничтожная. Въ теченіи 1867 года, дѣла общества шли лучше, но все-таки ихъ далеко нельзя назвать удовлетворительными: комитетъ самъ сознается, что не говоря уже о мнимо-нуждающихся просителяхъ, не заслуживавшихъ пособія, или неподходившихъ подъ требованія устава, и строго ограничиваясь только тѣми просителями, которые имѣютъ право на пособіе изъ литературнаго фонда, Общество не имѣло возможности вполнѣ удовлетворять даже ихъ нужды. „Мы не отказали, говоритъ отчетъ, ни одному изъ просителей, которые, но нашему мнѣнію, заслуживали помощи; но тяжело вспомнить, какъ эта помощь, въ большинствѣ случаевъ, была мала въ сравненіи съ тѣмъ, о чемъ насъ просили, а что слѣдовало дать. Мы нерѣдко умаляли очень скромныя требованія вдвое, иногда даже втрое, отсрочивая, а не отвращая нужду.“ Между тѣмъ „всякая невзгода въ литературномъ и ученомъ мірѣ, всякая перемѣна въ литературныхъ и ученыхъ направленіяхъ, всякое прекращеніе литературнаго или журнальнаго органа, тяжело отзываются на судьбѣ журнальныхъ дѣятелей, сотрудниковъ и ихъ семействъ.“ А всякихъ превратностей въ судьбахъ русской печати бываетъ не мало. Отсюда вытекаетъ громадная важность литературнаго фонда для лицъ, живущихъ исключительно литературными трудами» «Процвѣтаютъ журналы и гавоты, говоритъ отчетъ, у общество мало заботъ; онѣ начинаются. какъ только журнальное и газетное дѣло заколеблется, или приходитъ въ застой, потому что тогда бываетъ много выбывающихъ изъ рядовъ литературы и журналистики».
Важность существованія литературнаго фонда гораздо значительнѣе, чѣмъ можетъ казаться съ первого раза. Нтотъ фондъ, при надлежащемъ устройствѣ, могъ бы имѣть важное значеніе не только съ филантропической стороны, но и но отношенію къ судьбамъ всей русской печати. Дѣйствительно, литературное дѣло въ Россія стоитъ чрезвычайно шатко; почти никто изъ пишущихъ не можетъ быть твердо увѣренъ въ томъ, что его занятіи будутъ давать ему постоянное и болѣе или менѣе опредѣленное содержаніе. Почти каждый пишущій считаетъ вѣрными только тѣ деньги, которыя у него лежатъ въ карманѣ до тѣхъ поръ никакая его литературная работа не можетъ считаться денежною. Отдавая, напримѣръ, какую либо статью въ журналъ подцензурный, авторъ ея никакъ не можетъ быть увѣренъ въ томъ, что работа его будетъ допущена къ печати; почти тоже можно сказать и объ изданіяхъ безцензурныхъ, гдѣ цензорскія обязанности лежатъ на самой редакціи. Но есть множество другихъ случаевъ, къ сожалѣнію, очень часто у насъ повторяющихся, которые дѣлаютъ положеніе русскаго писателя очень шаткимъ, а дѣйствія его очень неувѣренными. Положимъ, устроился онъ при какомъ нибудь періодическомъ изданіи; но завтра въ средѣ его редакціи происходятъ несогласія — дѣло колеблется, разстроивается и работа потеряна; получаетъ изданіе три предостереженія и пріостанавливается на нѣсколько мѣсяцевъ — работа опять потеряна: наконецъ, дѣла редакціи идутъ дурно, изданіе падаетъ по недостатку средствъ — и опять нѣтъ работы. Всѣ эти обстоятельство, въ соединеніи со многими другими, перечислить которыя нѣтъ возможности, имѣютъ очень неблагопріятное вліяніе на характеръ русской литературы. Русскій литераторъ чувствуетъ себя постоянно въ зависимости отъ такого большого числа случайностей, какому не подверженъ никакой другой родъ занятій. Отъ этого происходитъ, что каждый пишущій старается пріобрѣсти себѣ какую нибудь постороннюю работу на ряду съ литературной, а это, въ свою очередь, лишаетъ его возможности посвятить всего себя литературнымъ занятіямъ. Иные чувствуютъ себя неспособными дѣлить свои силы между нѣсколькими разнородными работами и остаются при однихъ литературныхъ занятіяхъ, и ни одинъ мѣсяцъ ихъ жизни не можетъ считаться вполнѣ обезпеченнымъ. Это порождаетъ нѣкоторую деморализацію въ средѣ пишущаго сословія, которая необходимо отражается на всей литературѣ. Она получаетъ еще большее развитіе подъ вліяніемъ той положительной разобщенности, какое господствуетъ въ литературныхъ кружкахъ. Такимъ образомъ, было бы въ высшей степени полезно, еслибъ литераторъ могъ считать себя принадлежащимъ къ постоянной корпораціи, корпоративность которой ограничивалась бы, по крайней мѣрѣ, одними матеріальными интересами.
Теперь спрашивается, можно-ли считать «Общество для пособія нуждающимся литераторамъ» чѣмъ-то въ родѣ той корпораціи, о которой мы сейчасъ говорили? Очевидно нѣтъ. Ни уставъ этого Общества, ни намѣренія лицъ, принимающихъ въ немъ постоянное участіе, не даютъ никакого повода смотрѣть именно такъ на это Общество. Оно желаетъ быть исключительно благотворительнымъ въ кругу извѣстной спеціальности. Но достигаетъ-л и оно цѣли даже въ этомъ ограниченномъ кругѣ? Изъ вышеприведенныхъ словъ отчета видно, что самъ комитетъ считаетъ свои благотворительныя дѣйствія далеко недостаточными. Въ самомъ дѣлѣ, если мы обратимся къ цифрамъ, то увидимъ, что дѣятельность Общества въ 1867 году ограничивалась слѣдующимъ числомъ вспомоществованій: въ восьми случаяхъ выдано единовременныхъ пособій по 100 рублей, въ шестнадцати случаяхъ по 50 р., въ семи случаяхъ по 75 и 25 р., въ трехъ случаяхъ по 40 р; но очень часто сумма выдаваемыхъ пособій не превышала 10 рублей. При этомъ многимъ просившимъ лицамъ было отказано, другимъ — выдано вдвое и втрое меньше того, въ чемъ они дѣйствительно нуждались. Очевидно, что такого рода дѣятельность далеко нельзя считать удовлетворительною — въ чемъ, впрочемъ, сознается и самъ комитетъ.
Но какія же мѣры принимаетъ онъ дли того, чтобы оживить и усилить эту дѣятельность? Комитетъ сознаетъ вполнѣ, что сочувствіе публики къ обществу съ каждымъ годомъ ослабѣваетъ; онъ видитъ, что члены не вносятъ слѣдуемыхъ съ нихъ денегъ, что пожертвованія уменьшаются постоянно. На что же онъ надѣется? Комитетъ главныя свои надежды основываетъ на томъ, что «рано или поздно вся литература и журналистика должны придти къ убѣжденію, что на нихъ прежде и больше всѣхъ лежитъ обязанность заботиться о своихъ бѣдныхъ, сиротахъ и вдовахъ.» Прекрасно. Предположимъ даже, что большая часть лицъ, занимающихся литературою, дѣйствительно примутъ горячее участіе въ судьбахъ Общества: положимъ, что они сдѣлаются постоянными его членами и станутъ акуратно вносить деньги. Неужели же ихъ взносы, сумма которыхъ, во второмъ случаѣ, не превыситъ какихъ ни будь двухъ тысячъ въ годъ, совершенно удовлетворятъ общество? Мы думаемъ, что нѣтъ; и если Общество большую часть своихъ надеждъ возлагаетъ на сочувствіе литераторовъ, которое, при теперешней организаціи Общества, только и можетъ быть денежное, то оно сильно заблуждается. Мы думаемъ, что секретарь, доставлявшій отчетъ, нѣсколько увлекся, взывая къ сочувствію литераторовъ какъ къ такому средству, которое окончательно спасетъ Общество и дастъ его дѣятельности самые широкіе размѣры, какихъ только можно ожидать: еслибъ онъ, высказывая эту надежду, взялъ въ руки карандашъ и бумагу, то увидѣлъ бы, что дѣло принимаетъ нѣсколько иной видъ.
По нашему мнѣнію, «Общество для пособія нуждающимся литераторамъ» во всякомъ случаѣ должно совершенно измѣнить тѣ основанія, на которыхъ оно построено, чтобы быть учрежденіемъ дѣйствительно полезнымъ. Конечно, оно навсегда гарантировано отъ опасности закрыться по недостатку средствъ, потому что основной и неприкосновенный его фондъ состоитъ приблизительно изъ сорока тысячъ рублей; слѣдовательно, еслибъ у Общества не стало даже ни одного члена, то все-таки оно получало бы процентовъ съ своего капитала около двухъ тысячъ въ годъ, которыми бы и благотворило нуждающихся. Но если идетъ рѣчь о расширеніи дѣятельности Общества, если желательно увеличить размѣры его благотворенія, то необходимо прибѣгнуть къ преобразованіямъ, которыя должны быть болѣе или менѣе значительны, смотря по цѣли этихъ преобразованій.
Во-первыхъ, если общество желаетъ сохранить за собою свой теперешній характеръ, то есть, вполнѣ благотворительный, то ему необходимо быть вполнѣ послѣдовательнымъ въ своихъ операціяхъ и дѣйствовать подобно всѣмъ существующимъ у насъ благотворительнымъ обществамъ, которые не брезгаютъ никакими средствами для увеличенія своихъ капиталовъ. Между тѣмъ, «Общество для пособія литераторамъ» прибѣгаетъ постоянно къ одному средству, которое въ прежнія времена считалось дѣйствительно выгоднымъ, но теперь потеряло цѣну; средство это — литературные вечера. Правда, они способствуютъ нѣсколько увеличенію капиталовъ Общества, но способствуютъ очень недостаточно. Въ послѣднее время придумано болѣе дѣйствительное средство, именно — лотереи. Путемъ ихъ добываются разомъ такія суммы, какихъ не собрать съ цѣлой сотни литературныхъ вечеровъ. Прибѣгнувъ къ помощи лотереи, Общество могло бы увеличивать свои средства тысячъ на двадцать ежегодно; а двадцать тысячъ такая сумма, которая, конечно, съ избыткомъ могла бы удовлетворить всѣхъ, которые обращаются въ Общество съ просьбою о помощи.
По очень можетъ быть, что комитетъ отвратитъ лицо свое отъ подобнаго средства, Признаемся, мы и сами не чувствуемъ никакой симпатіи къ лотереямъ; но мы же за то и послѣдовательны. По чувствуя особеннаго расположенія къ лотереямъ, мы вообще не благоволимъ ко всѣмъ тѣмъ предпріятіямъ, которыя основываются исключительно на филантропическихъ началахъ. Но «Общество для пособія литераторамъ» дѣйствуетъ именно только въ благотворительномъ направленіи и существуетъ главнымъ образомъ пожертвованіями. Поэтому мы не видимъ достаточной причины, отчего бы ему не прибѣгать къ помощи лотереи, — да и не одной только лотереи; можно бы найти множество другихъ средствъ, которыя, съ точки зрѣнія благотворительности, будутъ вполнѣ приличны. По крайней мѣрѣ, тогда Общество вѣрнѣе достигало бы своей пѣли, оно могло бы щедрою рукою раздавать пособія, и ему не пришлось бы «умалять очень скромныя требованія вдвое, иногда даже втрое». Кромѣ того, оно дѣйствовало бы совершенно послѣдователъно.
Но есть другой способъ выйдти изъ того положенія, въ какомъ находится теперь Общество и сдѣлаться учрежденіемъ въ высшей степени полезнымъ для лицъ, занимающихся литературой. Впрочемъ, мы должны сказать, что этотъ способъ находится въ связи съ кореннымъ измѣненіемъ всего устава Общества. Такъ какъ намъ неизвѣстно, въ какой степени удобоисполнимо это послѣднее условіе — хотя, впрочемъ, перемѣна всякаго устава прежде всего зависитъ отъ желанія и усердія членовъ — то мы считаемъ излишнимъ входить теперь же въ подробности относительно переустройства Общества на новыхъ основаніяхъ, тѣмъ болѣе, что и нѣкоторыя установившіеся предразсудки относительно русскихъ писателей могутъ оказаться въ этомъ случаѣ противъ насъ. Поэтому, мы изложимъ лишь въ самыхъ общихъ чертахъ нашу главную мысль.
Въ послѣдніе четыре-пять лѣтъ установилось почему-то странное убѣжденіе, что частыя и болѣе или менѣе правильныя собранія людей, занимающихся литературой, хотя бы только въ предѣлахъ, строго опредѣленныхъ закономъ, могутъ имѣть вредныя послѣдствія для общественнаго спокойствія. Мы но знаемъ, изъ какихъ именно фактовъ возникло подобное убѣжденіе. Что касается одной неудавшейся попытки учредить постоянныя собранія литераторовъ, то мы думаемъ, что она не могла имѣть никакого вліянія на установленіе подобнаго убѣжденія, потому что неудача ея имѣла чисто-случайный характеръ; другихъ же попытокъ въ этомъ родѣ никакихъ не было; и потому мы утверждаемъ, что упомянутыя нами опасенія рѣшительно не ни чемъ не основаны. И въ самомъ дѣлѣ, если дворяне, купцы, приказчики, чиновники, лица занимающіеся частнымъ трудомъ, артисты, художники и т. п. пользуются правомъ собираться вмѣстѣ, подъ извѣстными условіями, то почему же подобное право не можетъ быть предоставлено и литераторамъ? Если собранія художниковъ, артистовъ, чиновниковъ и т. п. не грозятъ никакими опасностями спокойствію государства, то почему же, на какомъ основаніи, считаются опасными собранія русскихъ литераторовъ? Впрочемъ, говоря это, мы имѣемъ въ виду только тѣ взгляды на подобныя собранія, которыя высказывались года два-три назадъ. Очень можетъ быть, что въ настоящее время они уже не пользуются никакимъ значеніемъ и причислены къ разряду тѣхъ крайностей, порождаемыхъ исключительными обстоятельствами, которыя изчезаютъ сами собою, съ перемѣною этихъ обстоятельствъ. Очень можетъ быть, что теперь у насъ не существуетъ литературныхъ собраній единственно потому, что никто изъ частныхъ лицъ не хочетъ брать на себя иниціативы въ ходатайствѣ объ устройствѣ подобныхъ собраній, и что еслибъ явилось ходатайство, то явилось бы и разрѣшеніе. Вотъ здѣсь-то «Общество для пособія литераторамъ», какъ учрежденіе, владѣющее значительнымъ капиталомъ и пользующееся авторитетомъ, могло бы оказать большую услугу. Оно могло бы взять на себя первую попытку въ учрежденіи постояннаго собранія литераторовъ, въ видѣ литературнаго клуба или чего нибудь подобнаго.
Нечего много распространяться о томъ, какое полезное вліяніе могъ бы оказать подобный клубъ какъ на русскихъ литераторовъ, такъ и на Общество. Комитетъ въ своемъ отчетѣ жалуется на то, что сами литераторы не принимаютъ почти никакого участія въ дѣлѣ, такъ близко ихъ касающемся. Но во-первыхъ, какъ мы уже сказали, при настоящей организаціи Общества, участіе въ немъ литераторовъ можетъ быть только денежное — что конечно не доставитъ ему никакихъ особенныхъ выгодъ; а во-вторыхъ, въ настоящее время между русскими литераторами такъ мало общаго, интересы ихъ до такой степени разобщены, до того носятъ на себѣ кружковый характеръ, что уже по одной этой причинѣ Общество никакъ не можетъ расчитывать на дѣятельное участіе въ его судьбахъ со стороны литераторовъ. Кружковые интересы въ настоящее время такъ сильны, что отражаются даже на самомъ Обществѣ, хотя оно и старается быть безпристрастнымъ. Небольшая выписка изъ постановленій Комитета можетъ вполнѣ подтвердить справедливость нашихъ словъ. Вотъ, напримѣръ, какое постановленіе читаемъ мы въ отчетѣ о засѣданіи Комитета 22 декабря минувшаго года: «доложены свѣденія, собранныя, но порученію комитета, двумя лицами объ одномъ литераторѣ, просившемъ о пособіи. Изъ этихъ отзывовъ видно, что литературная дѣятельность просителя носитъ фельетонный характеръ, исполнена претензій на дешевое остроуміе и нерѣдко бывала расчитана на скандалъ. Проситель — больной человѣкъ, работалъ въ разныхъ по временныхъ изданіяхъ, но эти работы прекратились, частію вслѣдствіе прекращенія самыхъ изданій, частію по размолвкѣ съ ихъ редакторами. Послѣ того, проситель обратился къ другимъ занятіямъ и, между прочимъ, давалъ уроки языковъ и участвовалъ въ нѣкоторыхъ иностранныхъ журналахъ, доставлявшихъ, впрочемъ, ему ничтожную помощь. Теперь онъ имѣетъ уроки, отъ которыхъ получаетъ очень небольшой доходъ, — Комитетъ, усматривая изъ этихъ отзывовъ, что литературная дѣятельность просителя не даетъ ему права на пособіе (?), и что положеніе его, хотя и стѣсненное, нельзя назвать безпомощнымъ, опредѣлилъ: выдачу ему пособія изъ литературнаго фонда отклонить.» Предоставляемъ каждому судить, не отразились-ли въ этомъ постановленіи комитета чистокружковые интересы? Комитетъ отказываетъ даже въ ничтожной помощи человѣку больному, получающему плохое вознагражденіе за труды, потому только, что литературная дѣятельность его носила фельетонный характеръ! Развѣ комитетъ всегда выдавалъ пособія только тѣмъ лицамъ, которые прославились замѣчательными литературными трудами? Но послѣ этого, кто же собственно изъ нуждающихся литераторовъ имѣетъ и кто не имѣетъ права на пособіе? Мы вовсе не хотимъ сказать, что въ литературѣ должно господствовать полное единомысліе. Партіи всегда будутъ и всегда должны быть, но кружокъ не есть партія. Партія кладетъ свою печать на извѣстную сферу дѣятельности, внѣ которой вліяніе ея становится незамѣтнымъ. Вліяніе же кружка отражается на всемъ, проявляется въ каждомъ дѣйствіи человѣка, каково бы оно ни было. Люди партіи уважаютъ своихъ противниковъ; люди кружка ихъ ненавидятъ; первые рѣдко когда вносятъ въ свои поступки элементъ личныхъ интересовъ — послѣдніе же только этими интересами и существуютъ, только съ ними и соображаютъ свои дѣйствія.
Такимъ образомъ, «Общество для пособія литераторамъ» могло бы, еслибы захотѣло, способствовать сближенію между людьми, занимающимися литературой. Устройство на первыхъ порахъ простого собранія, обыкновенно называемаго клубомъ, содѣйствовало бы ослабленію кружковъ, что оказало бы полезное вліяніе на характеръ литературной дѣятельности нашихъ періодическихъ изданій. А устроивши такое собраніе, можно было бы подумать и о другихъ мѣрахъ, способствующихъ какъ развитію Общества, такъ и улучшенію нравственнаго состоянія русскихъ литераторовъ. Мы не говоримъ объ этихъ мѣрахъ теперь же, потому что они могутъ быть принимаемы только подъ условіемъ устройства такого собраніи, о которомъ мы сейчасъ говорили.