1) Источниками для настоящей статьи послужили всѣ печатные труды В. Стоюнина, а также неизданные дневники и письма къ женѣ, за доступъ къ которымъ авторъ приноситъ свою искреннюю признательность вдовѣ покойнаго, Маріи Николаевнѣ Стоюниной.
Ноября 4-го 1888 года скончался, 62 лѣтъ отъ роду. извѣстный педагогъ и писатель Владиміръ Яковлевичъ Стоюнинъ. Съ чувствомъ неподдѣльной скорби встрѣтило русское общество эту печальную вѣсть: съ арены общественной дѣятельности сошелъ въ могилу еще одинъ честный и убѣжденный человѣкъ, проработавшій неустанно на педагогическомъ и литературномъ поприщѣ въ теченіе сорока лѣтъ и успѣвшій снискать себѣ за это время общее уваженіе и любовь. В. Я. Стоюнинъ, получивъ воспитаніе и образованіе въ эпоху 40-хъ годовъ, усвоилъ все лучшее и чистое, что выработала передовая русская мысль того времени. Суровая дѣйствительность, окружавшая его съ юныхъ лѣтъ, закалила его характеръ въ борьбѣ съ обстоятельствами, выработала въ немъ серьезный взглядъ на жизнь и пріучила къ упорному труду и точному исполненію своихъ обязанностей. Уяснивъ себѣ недостатки нашей общественной жизни, особенно рельефно выразившіеся въ постановкѣ у насъ педагогическаго дѣла и семейнаго строя, въ низкомъ уровнѣ развитія общественной жизни въ связи съ общественными идеалами, Владиміръ Яковлевичъ въ цѣломъ рядѣ публицистическихъ, научныхъ и педагогическихъ произведеній, указывалъ на эти пробѣлы нашей жизни, настойчиво проповѣдуя необходимость самоусовершенствованія и саморазвитія, согласно съ требованіями истинной нравственности и европейскаго просвѣщенія, безъ разрыва, однако, связи съ прошлымъ своего народа, его преданіями и идеалами. Какъ практикъ-педагогъ, какъ общественный дѣятель, Стоюнинъ не входилъ никогда въ компромиссъ съ своею совѣстью, не поступался своими убѣжденіями и громко подымалъ голосъ тамъ, гдѣ слышалъ ложь и узкое своекорыстіе. Эта цѣльность нравственнаго облика, стойкость убѣжденій и просвѣщенный взглядъ на жизнь и ея требованія, причиняли покойному не мало непріятностей съ точки зрѣнія матеріальныхъ выгодъ, но за то снискали ему уваженіе всего русскаго образованнаго общества, столь ярко выразившееся на его похоронахъ и въ цѣломъ рядѣ газетныхъ и журнальныхъ статей. посвященныхъ его памяти и оцѣнкѣ его дѣятельности.
I.
правитьВладиміръ Яковлевичъ Стоюнинъ происходилъ изъ обѣднѣвшей купеческой семьи. Предки и родители его вели нѣкогда обширную торговлю въ Костромѣ и считались людьми съ очень хорошимъ достаткомъ; но какія-то предпріятія разстроили дѣла отца Стоюнина, и онъ, потерявъ состояніе, переѣхалъ на жительство въ Петербургъ. Не смотря на трудное матеріальное положеніе семьи, когда мальчикъ подросъ и настала пора учиться, онъ былъ помѣщенъ въ лучшее тогда частное нѣмецкое Анненское училище.
Но не свѣтлыя воспоминанія сохранилъ на всю свою жизнь юный ученикъ объ этомъ разсадникѣ нѣмецкой педагогики: обыкновенное сѣченіе и сѣченіе по ладонямъ, или какъ тогда называли, «по рукамъ» считалось начальствомъ лучшимъ педагогическимъ пріемомъ въ отношеніи провинившихся дѣтей. "Рѣдкій день проходилъ, — говоритъ Стоюнинъ въ своей статьѣ «Лучъ свѣта въ педагогическихъ потемкахъ»[1], чтобы изъ того или другого класса въ дверяхъ корридора не слышался голосъ кого-либо изъ педагоговъ: Schuldiner, Ruthen! Тотчасъ же являлся въ классъ шульдинеръ (сторожъ) съ двумя пучками розогъ подъ мышкою и здѣсь находилъ нѣсколькихъ мальчиковъ, стоявшихъ передъ каѳедрою учителя, съ которыми ему предстояло имѣть дѣло… Обыкновенно, послѣ шести-осьми ударовъ, ладони и пальцы наливались кровью, вспухали и послѣ долго горѣли и дрожали, когда приходилось писать. Впрочемъ, не всѣ изъ преподавателей любили пользоваться услугами шульдинеровъ; болѣе свирѣпые приносили съ собою пучокъ розогъ и расправлялись сами, не сходя даже съ высокой каѳедры, а подзывая къ ней провинившагося.
Можетъ быть, въ этихъ первыхъ дѣтскихъ школьныхъ впечатлѣніяхъ лежитъ основаніе той горячей проповѣди Стоюнина во все время его педагогической дѣятельности противъ всякаго насилія, наказанія и угрозы въ дѣлѣ воспитанія.
Послѣ двухъ лѣтъ ученія въ Анненскомъ училищѣ, Стоюнинъ былъ переведенъ въ казенную 3-ю е.-петербургскую гимназію, тоже считавшеюся въ то время лучшею изъ остальныхъ гимназій."Но и русская гимназія въ отношеніи тѣлесныхъ наказаній недалеко ушла отъ своего нѣмецкаго собрата; только здѣсь сѣченіе «по рукамъ» считалось варварскимъ, а процвѣтала обыкновенная порка. И какъ разъ въ день перехода въ новое заведеніе, новичекъ-гимназистъ попалъ на знакомую по прежнему мѣсту сцену. «Инспекторъ, охотникъ до расправы въ этомъ родѣ, повѣствуетъ въ той же статьѣ Стоюнинъ, воспользовался случаемъ, когда оказалось нужнымъ безотлагательно высѣчь одного провинившагося ученика, присоединилъ къ нему нѣсколько другихъ, которые были у него на примѣтѣ за прежнія вины и устроилъ зрѣлище для того класса, въ который попалъ я. Насъ повели попарно въ спеціальную комнату, гдѣ было уже все приготовлено. Главный виновникъ неудовольствія начальства, оказался тщедушный, скромный мальчикъ, который при видѣ орудій казни рыдалъ, просилъ прощенія, но напрасно»…
«Эта сцена со всѣми подробностями глубоко врѣзалась въ моей памяти», — замѣчаетъ авторъ статьи.
За то въ научномъ отношеніи 3-я гимназія въ то время стояла въ довольно благопріятныхъ условіяхъ. Такіе опытные педагоги какъ директоръ Буссе, преподаватель Свенске и нѣкоторые другіе, оказывали доброе вліяніе на умственное и нравственное развитіе учениковъ.
Въ молодомъ и даровитомъ гимназистѣ рано проснулась жажда познанія, любовь къ наукѣ, поэзіи и искусству. Уже въ младшихъ классахъ принимается онъ за стихотворство и нѣкоторыя пробы пера доставляютъ ему среди товарищей славу поэта и писателя, какъ напр. его стихотвореніе[2] «Колокольчикъ», пользовавшееся въ гимназіи большею популярностью и кончавшееся словами:
"Какъ желалъ бы я на волѣ
"Безъ звонка жить хоть годокъ,
"Но, увы! Не только въ школѣ,
"Въ жизни также есть звонокъ.
"Наши нужды что такое,
"Какъ не долгій звонъ къ трудамъ,
"Отъ трудовъ же звонъ покоя,
«То отшествіе къ отцамъ».
Развиваясь въ этомъ направленіи, на 15-мъ году жизни Стогоиинъ почувствовалъ, что гимназическое преподаваніе не удовлетворяетъ его духовнымъ потребностямъ. Явилось желаніе объяснить себѣ такія стороны настоящей и прошлой исторической жизни своего государства, которыхъ не затрогивалъ преподаватель исторіи Турчаниновъ на классныхъ урокахъ. Гдѣ же искать объясненій, какъ пополнить сознанный пробѣлъ? Чтеніемъ? но книгъ было трудно достать: для покупки не было денегъ, а гимназическія библіотеки существовали не для учениковъ; и вотъ онъ узнаетъ о существованіи въ Петербургѣ Публичной Библіотеки, широко отворяющей 3 раза въ недѣлю двери передъ всякимъ являющимся туда съ жаждою знанія. Какъ же было соединить время класныхъ занятій съ посѣщеніемъ библіотеки? Классы въ гимназіи продолжались съ 8 час. утра до 12½ час. пополудни и потомъ послѣ 2-хъ часовъ промежутка, который назначался на обѣдъ и отдыхъ, до 4-хъ часовъ, а вечеръ служилъ для приготовленія уроковъ, въ которыхъ въ строго-классической гимназіи не было недостатка, такъ что приходилось жертвовать промежуточнымъ временемъ отъ 12½ до 2 ½ часовъ и объ обѣдѣ не думать. «И вотъ три раза въ недѣлю, — повѣствуетъ Владиміръ Яковлевичъ въ своей статьѣ „Безъ исторіи и преданій“[3], — два-три гимназиста съ голоднымъ желудкомъ направлялись съ своихъ школьныхъ скамеекъ въ библіотеку съ тѣмъ, чтобы черезъ два часа возвратиться на тѣ же скамейки. Чтобы подавить бурчанье желудка, покупали у Гостиннаго двора трехкопеечную сайку, запрятывали ее въ карманъ форменнаго сюртука и потомъ уже съѣдали, сидя за книгою въ читальной залѣ библіотеки, по возможности скрытно отъ другихъ читателей». Но и эти минуты наслажденія отравлялись суровымъ отношеніемъ къ любознательнымъ гимназистамъ библіотекарей. Послѣдніе, не зная, конечно, какъ труденъ по условіямъ жизни доступъ въ читальню учащимся въ среднихъ казенныхъ школахъ, проявляли свое открытое неудовольствіе юнымъ читальщикамъ за то, что тѣ брали книги на столь короткое время. «Что, грѣться сюда пришли?» — встрѣчалъ иной желчный библіотекарь гимназиста, отдающаго черезъ какой-нибудь часъ обратно книгу. Вспыхнетъ, сгоритъ отъ стыда бѣдный школьникъ подъ насмѣшливыми взглядами окружающей публики и дай Богъ скорѣе ноги въ классъ, гдѣ тоже грозитъ за опозданіе непривѣтливая встрѣча съ начальствомъ. Не смотря, однако, на эти мелкія непріятности, Публичная Библіотека дала много духовной пищи Стоюнину. Здѣсь онъ съ жадностью прочиталъ нѣсколько исторій о Петрѣ Великомъ, исторію Малороссіи, описаніе Отечественной войны и войнъ послѣдующихъ годовъ съ французами Михайловскаго-Данилевскаго, перебралъ «Вивліоѳику» Новикова и проглотилъ массу переводныхъ книгъ и сочиненій разныхъ русскихъ поэтовъ. Особенно сильное впечатлѣніе произвело на Стоюнина чтеніе исторіи Отечественныхъ войнъ: здѣсь онъ почерпнулъ тотъ горячій патріотизмъ, который впослѣдствіи выставлялъ. какъ могучую силу, способную направить общество и народъ ко всему лучшему. Въ 1845 г., при вступленій въ управленіе петербургскимъ учебнымъ округомъ М. H. Мусина-Пушкина, вышло распоряженіе о введеніи въ гимназіяхъ литературныхъ бесѣдъ, имѣвшихъ цѣлью возбудить соревнованіе между воспитанниками гимназій. Бесѣды эти устроивались по одному разу въ недѣлю въ свободное отъ занятій время для воспитанниковъ VI и VII классовъ, въ присутствіи и при участіи начальства гимназіи, учителя русскаго языка и преподавателя того предмета, къ которому относилось представленное сочиненіе. Въ январѣ 1846 г. въ 3-й гимназіи происходила первая литературная бесѣда, на которую представили свои сочиненія воспитанники VII класса: Стоюнинъ «Бѣглый взглядъ на исторію образованія» и Мельниковъ «Изображеніе характера правленія Іоанна III». Сочиненія эти признаны были вполнѣ удовлетворяющими требованіямъ теоріи словесности и правиламъ языка, а о сочиненіи Стоюнина сказано: «во всемъ сочиненіи замѣтны нетвердость, неопытность автора; нигдѣ не видно, что собственно разумѣетъ онъ подъ образованіемъ. Есть, впрочемъ, замѣчанія основательныя. Выборъ темы, кажется, не по силамъ автора, но можетъ служить доказательствомъ его любомудрія и наблюдательности».
Весною того же года Стоюнинъ кончилъ курсъ гимназіи, но только въ январѣ 1847 г., по исключеніи изъ подушнаго оклада[4], былъ зачисленъ своекоштнымъ студентомъ С.-Петербургскаго университета философскаго факультета, историко-филологическаго отдѣленія, разряда восточной словесности. Почему Стоюнинъ остановилъ свой выборъ на этомъ факультетѣ, сохранилось его собственное признаніе, записанное въ дневникѣ 1879 г.
«… Поступая на этотъ факультетъ, я мечталъ о службѣ въ Персіи или въ Турціи при нашемъ посольствѣ. Служба эта рисовалась мнѣ въ привлекательныхъ чертахъ. Востокъ манилъ меня къ себѣ. Въ ранней юности я любилъ жить воображеніемъ, отдаваться мечтательности. Литературный романтизмъ имѣлъ на меня вліяніе, сдѣлалъ меня чуть ли не поэтомъ, по крайней мѣрѣ стихотворцемъ, а сухая окружающая дѣйствительность наводила уныніе или раздраженіе. Обыкновенная дорога молодому человѣку, кончившему курсъ въ гимназіи — идти въ университетъ, а изъ университета служить. Никому не приходило въ голову о возможности какъ-нибудь иначе распорядиться собою… Быть чиновникомъ мнѣ крайне не хотѣлось. Машинальная работа мелкаго чиновника казалась мнѣ противною и совершенно не согласовалась съ моимъ характеромъ и духомъ, наклоннымъ къ поэзіи. Быть учителемъ — я также не чувствовалъ расположенія. Тогда я не понималъ высокаго значенія этого призванія, и о трудахъ учителя судилъ по впечатлѣніямъ отъ своихъ учителей, которые, командуя нами, трепетали передъ грознымъ попечителемъ, извѣстнымъ Мусинымъ-Пушкинымъ. У меня были свои идеальныя стремленія, влекшія меня къ какой-то широкой дѣятельности, и при томъ свободной, не гнетущей надъ духомъ, которая могла бы привести не къ чинамъ, даже не къ богатству, что ставили себѣ на видъ мои сверстники, а къ извѣстности, къ славѣ. Поприще писателя мнѣ нравилось въ особенности; съ самого дѣтства я съ большею охотою упражнялъ себя въ стихахъ и въ прозѣ. Но какъ остаться безъ чина? Чинъ, говорили, необходимъ для каждаго, кто хочетъ обращаться въ образованномъ кругу. Безъ чина нѣтъ у насъ жизни, безъ чина ты неполноправный человѣкъ и рискуешь на всякія оскорбленія. Всякій писатель, поэтъ, ученый гдѣ-нибудь да служитъ. Чиновнику, который самъ себѣ долженъ былъ пробивать дорогу, отъ службы отвертываться не было возможности. Впрочемъ, я не долго думалъ какого рода службѣ посвятить себя. Я любилъ читать путешествія въ особенности на мусульманскій востокъ: природа, историческія воспоминанія, совсѣмъ особенные нравы, красота женщинъ увлекали мое воображеніе. Кто-то мнѣ сказалъ, что кандидатъ по восточной словесности — можетъ поступить въ министерство иностранныхъ дѣлъ въ приготовительный пансіонъ и оттуда черезъ два года пошлютъ на службу при нашемъ посольствѣ въ Константинополь, или въ Тегеранъ, или въ Каиръ. Чего же было искать лучше этого? Ужъ если необходимо быть чиновникомъ, то лучше всего выбрать такую дорогу. Мнѣ представлялось столько поэзіи въ жизни востока, что я не прельщался болѣе ничѣмъ, и мой выборъ былъ сдѣланъ».
Таково было душевное настроеніе молодого студента, переступающаго порогъ высшаго учебнаго заведенія. Но какова же была университетская жизнь того времени, каковъ былъ наличный составъ профессоровъ? На эти вопросы отчасти отвѣчаетъ самъ Стоюнинъ въ только-что цитированномъ нами дневникѣ.
«Я на первый же годъ ревностно принялся за изученіе арабскаго языка, — говоритъ онъ. — Но, къ сожалѣнію, въ эти годы ученый составъ оказался крайне плачевенъ. Сенковскій, свѣтило факультета, въ этотъ годъ оставляетъ университетъ. Его мѣсто занимаетъ молодой профессоръ, магистръ Казанскаго университета, только-что возвратившійся съ востока, куда его посылали на казенный счетъ, Диттель. Онъ ревностно принялся было за дѣло и, можетъ быть, былъ бы намъ очень полезенъ, если бы черезъ нѣсколько мѣсяцевъ не похитила его холера. Мы остались безъ профессора и съ плохой подготовкой въ арабскомъ языкѣ. Принялись за изученіе персидскаго языка у Мирзы Тобчибашева… Онъ умѣлъ говорить поперсидски, потатарски, погрузински, но и только; учености у него никакой не было, а помогать начинающимъ студентамъ онъ былъ не въ силахъ. Его лекціи проходили за разсказами на ломанномъ русскомъ языкѣ разныхъ анекдотовъ. Пришлось самоучкой при самыхъ скудныхъ учебныхъ пособіяхъ знакомиться съ языкомъ и, конечно, сдѣлать немного. На третій годъ. когда слѣдовало перейти къ турецкому языку, мы его почти не начинали: профессоръ Мухлинскій, вновь вступившій на службу послѣ нѣсколькихъ лѣтъ отсутствія, изрѣдка только посѣщалъ лекціи по болѣзни».
На этомъ оанчиваются воспоминанія Стоюнина объ ученой корпораціи восточнаго факультета, но если составъ спеціалистовъ-восточниковъ, по его признанію, былъ невысокаго качества, зато такіе профессора, какъ Устряловъ, Плетневъ, Никитенко, Манцини, какъ это видно изъ «Исторической записки», составленной къ 50-ти-лѣтнему юбилею Спб. университета профессоромъ Григорьевымъ, изъ воспоминаній современниковъ и, наконецъ, по ходу занятій и послѣдующей дѣятельности самого Стоюнина, стояли на высотѣ своего призванія и съ полнымъ успѣхомъ вели преподаваніе своихъ предметовъ.
Н. Г. Устряловъ, человѣкъ знающій, трудолюбивый, но далеко не даровитый, заботился преимущественно о фактической сторонѣ знаній своихъ слушателей и главнымъ образомъ по исторіи Петра Великаго. Лекторъ Манцини читалъ курсъ итальянскаго языка. Съ 1847 по 1848 г. для разъясненія тонкостей итальянскаго стиля съ упражненіемъ въ декламаціи студенты читали подъ его руководствомъ Данта и Тасса: живое преподаваніе Манцини привлекло къ себѣ вниманіе Стоюнина и онъ ревностно принялся за изученіе итальянскаго языка: въ числѣ его рукописей, сохранившихся отъ временъ университетской жизни, находится и переводъ «Божественной Комедіи». Но особенно полезны были для молодого студента, склоннаго къ изученію поэзіи и словесности, лекціи Плетнева и Никитенки. Первый читалъ «исторію русской литературы отъ первыхъ памятниковъ отечественной словесности до нынѣшняго времени», въ связи съ историко-критическимъ объясненіемъ произведеній отечественной литературы; въ этомъ объясненіи онъ соединялъ «взглядъ на успѣхи умственныхъ силъ вообще съ характеристикою самого искусства, въ перемѣнахъ котораго показывалъ развитіе духовной жизни націи». Кромѣ того, онъ «умѣлъ возбудить въ слушателяхъ охоту пробовать силы свои въ разныхъ родахъ литературныхъ произведеній». Унаслѣдовавъ послѣ Пушкина «Современникъ» и благоговѣя передъ памятью поэта, е кромѣ того. занятый приготовленіемъ къ печати труда «Жизнь и сочиненія И. А. Крылова», Плетневъ предложилъ студентамъ темою для сочиненія на соисканіе награды въ 1847—48 академическомъ году: «разсмотрѣть сочиненія Крылова и Пушкина, при чемъ опредѣлить, какія стороны русской народности изобразилъ каждый изъ нихъ, въ чемъ состоитъ особенность поэзіи того и другого, способствовали ли они успѣхамъ поэзіи вообще, какъ искусства, внесли ли новыя истины въ умственную жизнь современниковъ, и чѣмъ каждый изъ нихъ дѣйствовалъ на совершенствованіе русскаго языка». Въ числѣ соискателей награды явился студентъ ІІ-го курса Владиміръ Стоюнинъ, удостоившійся за свою работу полученія почетнаго отзыва. Такимъ образомъ значеніе поэзіи Пушкина, характеръ геніальнаго писателя, столь прекрасно разработанные въ 1870 г. Владиміромъ Яковлевичемъ въ его историческомъ трудѣ «Пушкинъ», обратили на себя его вниманіе еще на университетской скамьѣ подъ непосредственнымъ вліяніемъ Плетнева.
Большимъ вниманіемъ своихъ слушателей и уваженіемъ ихъ пользовался другой симпатичный профессоръ, А. B. Никитенко, читавшій русскую словесность и исторію ея съ практическими упражненіями и филологическимъ и эстетическимъ анализомъ отечественныхъ писателель. Вотъ отзывъ одного изъ его слушателей о характерѣ этихъ лекцій[5]: «проводя въ чтеніяхъ своихъ путемъ философіи, исторіи и литературной критики, начало эстетическое и ограждая самостоятельность его въ средѣ другихъ дѣйствующихъ элементовъ человѣческой природы, профессоръ Никитенко всегда имѣлъ въ виду глубокое и высшее значеніе этого начала, дающее чувствовать себя въ нравственномъ образованіи и развитіи какъ цѣлыхъ обществъ, такъ и отдѣльнаго человѣка; видѣлъ въ немъ не просто интересъ чувства, услаждающагося красотою, а великую образовательную силу, одного изъ двигателей всякаго развитія и усовершенствованія», Эта проповѣдь о значеніи эстетики въ жизни пала въ душѣ Стоюнина на благодатную почву. Вотъ почему Владиміръ Яковлевичъ до конца остался горячимъ поборникомъ значенія эстетическаго развитія въ жизни человѣческой, какъ фактора, направляющаго человѣка къ нравственнымъ цѣлямъ жизни.
Своими знаніями итальянской литературы, а также лекціями и статьями профессора Никитенки, Стоюнинъ воспользовался, чтобы самому попытать свол силы на самостоятельной статьѣ. Съ этою цѣлью онъ составилъ очеркъ подъ заглавіемъ: «О вліяніи христіанства и язычества на искусство и литературу». Редакція «Библіотеки для Чтенія» приняла этотъ очеркъ и напечатала его въ 1848 г. подъ заглавіемъ «Искусство и литература въ древнемъ и новомъ мірѣ».
Помимо курсовыхъ занятій и изученія лекцій своихъ профессоровъ, Стоюнинъ жадно читалъ все, выходившее въ то время по русской исторіи и словесности. Труды молодыхъ ученыхъ С. М. Соловьева, К. Д. Кавелина, Буслаева, познакомили его съ историческими пріемами научныхъ изслѣдованій жизни и научили лучше понимать цѣли и стремленія исторической науки, но вмѣстѣ съ тѣмъ зародили скептическое отношеніе къ старымъ научнымъ методамъ и авторитетамъ и стремленіе понять окружающую соціальную дѣйствительность въ связи съ историческимъ прошлымъ своего народа. Явился скептицизмъ и въ отношеніи этого прошлаго: такъ ли оно представлено въ патріотическихъ твореніяхъ писателей, старательно рекомендованныхъ въ средней школѣ и не опровергнутыхъ въ высшей. Нужно замѣтить, что университетская жизнь 40-хъ годовъ велась кружками, въ которыхъ молодые люди, по свидѣтельству Владиміра Яковлевича въ ст. «Безъ исторіи и преданій»[6], «много читали, имѣли своихъ любимцевъ писателей и ученыхъ, охотно и даже страстно спорили о разныхъ вопросахъ жизни, которые являлись изъ чтенія тогдашней политической экономіи или философскихъ и даже религіозныхъ статеекъ, не говоря уже о русской беллетристикѣ, которая жадно читалась и обсуживалась». Развитію кружковъ въ университетѣ, отличавшихся, впрочемъ, по свидѣтельству Стоюнина, разными наивными стремленіями и интересами, содѣйствовали значительно политическія обстоятельства того времени: «волненія въ западной Европѣ въ эпоху 1848—49 гг. отразились на нашихъ университетахъ» говоритъ профессоръ Григорьевъ въ своей «Исторической запискѣ». И дѣйствительно, мы видимъ цѣлый рядъ мѣръ, принятыхъ правительствомъ, противъ академической свободы: воспрещеніе отпусковъ и командировокъ за границу, ограниченіе числа своекоштныхъ студентовъ философскаго и юридическаго факультетовъ, запрещеніе профессорамъ «изъявлять на лекціяхъ „въ неумѣренныхъ выраженіяхъ сожалѣніе о состояніи крѣпостныхъ крестьянъ“ или доказывать, что перемѣна въ отношеніяхъ крестьянъ къ помѣщикамъ была бы полезна для государства»[7]. Цензурныя стѣсненія журналистики и печати породили цѣлый рядъ, такъ называемыхъ, запрещенныхъ сочиненій, которыя вмѣстѣ съ тѣмъ получили особенное распространеніе въ обществѣ, а отсюда въ кружкахъ молодежи. Пѣсни Веранже, сочиненія Мицкевича, «Histoire de dix ans» Луи Блана, были тѣми кыижками, изъ которыхъ молодежь черпала отрывочныя знанія, раздражавшія ихъ идеальныя стремленія противорѣчіемъ съ ними дѣйствительности. А вмѣстѣ съ тѣмъ обратиться къ своимъ учителямъ за разъясненіемъ того, насколько свѣдѣнія, почерпнутыя изъ запрещеннаго источника, соотвѣтствуютъ прошлому родины и нуждамъ народа, было невозможно, такъ какъ учителя по своему положенію должны были или замалчивать или окрашивать въ другую краску многія явленія исторической жизни государства. «Добрые наставники, говоритъ Владиміръ Яковлевичъ въ своихъ воспоминаніяхъ о томъ времени въ статьѣ „Безъ исторіи и преданій“, старались оберегать насъ отъ преждевременнаго скептицизма, но не знали, что чѣмъ болѣе лжи приходилось намъ слушать и читать… тѣмъ сильнѣе и скорѣе высказывалось противорѣчіе всего этого съ тѣми преданіями… (которые) слушались изъ устъ людей близкихъ, передавались часто шопотомъ, какъ тайна и тѣмъ болѣе находили вѣру въ нашихъ сердцахъ… И вотъ историческая тайна и правда сдѣлались для насъ какъ бы синонимами; естественно, что мы искали правды тамъ, гдѣ начинали разсказъ шопотомъ… всѣ наши историческія представленія, развившіяся изъ тайныхъ преданій, не отличались ясностью, хотя и проникались нашими симпатіями или антипатіями. Это не служило въ пользу нашихъ правильныхъ отношеній къ дѣйствительности и жизни».
Такимъ образомъ, къ концу университетскаго курса мы видимъ въ душѣ Стоюнина разладъ, тоску, чувство неудовлетворенности и томленія, но суровая дѣйствительность, нужда, требовавшая постоянной активной дѣятельности, не позволили перейти этому чувству въ чувство озлобленія, отчаянія и отрицанія. Его спасла также прирожденная и получившая полное развитіе въ учебныхъ заведеніяхъ, подъ вліяніемъ наставниковъ, склонность къ поэзіи и эстетикѣ, любовь къ наукѣ, въ которыхъ онъ умѣлъ находить примиряющую силу, указаніе на то, что существуютъ высшія начала, стремясь къ которымъ человѣкъ можетъ все превзойти и явиться истиннымъ другомъ человѣчества при всякихъ условіяхъ, даже самыхъ неблагопріятныхъ; но тѣмъ не менѣе это чувство разлада не скоро улеглось въ душѣ Стоюнина и потребовалось почти пять лѣтъ жизни, чтобы окрѣпнуть въ своихъ идеалахъ, отрѣшиться отъ романтическихъ порывовъ молодости и проникнуться полнымъ сознаніемъ своихъ обязанностей передъ обществомъ и государствомъ. Въ 1850 г. онъ успѣшно окончилъ курсъ университета и, по представленіи диссертаціи на тему «Книга совѣтовъ Шейха-Феридъ-Эудинъ Аммара», былъ утвержденъ въ званіи кандидата историко-филологическаго факультета, разряда восточной словесности.
II.
правитьИ вотъ двери учебнаго заведенія открыты, нужно выбрать себѣ опредѣленный жизненный путь. Но куда идти? Какъ примирить романтическіе порывы души съ окружающею дѣйствительностью. «Знаній, необходимыхъ уму для уясненія своей исторической жизни, не было, говоритъ Стоюнинъ въ своихъ воспоминаніяхъ[8]… Почувствовалась… позади себя какая-то пустота въ то время, когда нужно было выбирать опредѣленную дорогу для общественной жизни… Куда направить себя, какъ служить дѣлу съ пользою? Для рѣшенія этихъ вопросовъ мы ничѣмъ не были подготовлены…» Тѣснимый нуждою, Стоюнинъ продолжаетъ давать въ частныхъ домахъ уроки, которые составляли источникъ его жизни и въ теченіе учебныхъ годовъ; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ удѣляетъ все больше времени литературнымъ занятіямъ, печатая свои произведенія въ «Вѣдомостяхъ С.-Петербургской городской полиціи», «Библіотекѣ для Чтенія», «Сынѣ Отечества». Наиболѣе выдающеюся за это время статьею его должна считаться «Яковъ Борисовичъ Княжнинъ». Тутъ впервые начинающій писатель познакомился съ цензурными строгостями начала 50-хъ годовъ. Дополнительныя свѣдѣнія о Княжнинѣ въ 12-й кн. «Сына Отечества» подверглись значительнымъ урѣзкамъ со стороны цензора Елагина, такъ что только черезъ восемь лѣтъ въ «Русскомъ Вѣстникѣ» Стоюнинъ получилъ возможность ознакомить читающихъ со всѣмъ безобиднымъ матеріаломъ для характеристики Княжнина.
Въ концѣ 1852 года жизнь улыбнулась Стоюнину: начальство 3-й с.-петербургской гимназіи предложило ему занять въ этомъ заведеніи мѣсто старшаго преподавателя русскаго языка и словесности. Нечего и говорить, конечно, съ какою радостью принялъ Стоюнинъ это мѣсто. Съ этимъ вмѣстѣ измѣнилось къ лучшему и его матеріальное положеніе. Роль преподавателя словесности, которую такъ горячо любилъ молодой педагогъ, пришлась ему по сердцу. Въ этой области еще предстояло много самостоятельной работы и, хотя преподаваніе этого предмета подъ вліяніемъ попечителя М. H. Мусина-Пушкина, придававшаго большое значеніе этому предмету, измѣнилось съ 1851 года къ лучшему, тѣмъ не менѣе старые схоластическіе пріемы еще продолжали царить съ полною силою. Уже къ концу 1853 года Стоюнинъ въ донесеніи директору гимназіи такъ характеризовалъ свое преподаваніе[9]: «Въ отношеніи къ языку мною обращалось главное вниманіе на то, чтобы воспитанникъ научался легко и правильно владѣть имъ, какъ изустно, такъ и письменно, чтобы онъ подъ конецъ могъ сознательно представить себѣ всю систему языка, понимать его богатства и видѣть его историческое развитіе. Въ отношеніи словесности употреблено было стараніе внушить воспитанникамъ главныя теоретическія правила, выведенныя изъ образцовыхъ произведеній писателей отечественныхъ и иностранныхъ, съ тѣмъ чтобы они могли вѣрно смотрѣть на литературныя произведенія и сами пользоваться тѣми же правилами; при этомъ весьма кратко излагался историческій ходъ литературъ иностранныхъ и гораздо въ большемъ объемѣ — литературы русской. Во всемъ этомъ главное вниманіе было устремлено на развитіе вкуса». Эти основы преподаванія значительно оживили интересъ въ ученикахъ къ изученію родного языка и словесности и привязали ихъ сердца къ молодому энергичному учителю русскаго языка. «Ученики г. Стоюнина, говоритъ авторъ „Исторической записки“ о 3-й с.-цетербургской гимназіи, всегда знали, на сколько дѣятеленъ ихъ преподаватель, какъ учитель и какъ ученый, и потому, цѣня каждое его слово, старались, въ свою очередь, выказать собственную работу, чтобы не заслужить неудовольствія любимаго наставника». Признавая, что существовавшіе до него учебники, особенно по грамматикѣ, не даютъ ученикамъ достаточныхъ серьезныхъ знаній и пониманій богатства и состава отечественнаго языка, Стоюнинъ задумалъ составить собственный «Курсъ высшей грамматики», каковой и вышелъ въ 1855 году. Появленіе этого труда было сочувственно встрѣчено попечителемъ М. H. Мусинымъ-Пушкинымъ, который въ циркулярѣ по округу о преподаваніи русской словесности, такъ характеризовалъ занятія и нововышедшій трудъ: «Излагая свои курсы сообразно съ правилами, учитель былъ, однако, самостоятеленъ въ изложеніи: онъ преподавалъ по своимъ особеннымъ запискамъ, преимущественно же въ старшемъ курсѣ русскую грамматику. Эти записки вышли теперь въ свѣтъ и свидѣтельствуютъ объ умѣніи г., Стоюнина соединить краткость изложенія съ отчетливостью въ выборѣ и даже съ обиліемъ подробностей». Въ это же время Владиміръ Яковлевичъ задумалъ и свои остальные труды по словесности, о чемъ и составилъ по начальству подробную записку объ учебникахъ для словесности съ предложеніемъ собственной программы. Хотя грамматика Стоюнина и была одобрена попечителемъ, однако, въ обществѣ на первыхъ порахъ она не встрѣтила достаточнаго сочувствія и редакція «Современника» въ своемъ отзывѣ объ ней назвала ее «безполезною».
Въ неизданныхъ запискахъ Стоюнина сохранилось интересное описаніе посѣщенія имъ академика Востокова по поводу выхода въ свѣтъ «Курса высшей грамматики».
«Сегодня ѣздилъ я къ Востокову съ своею грамматикою, записалъ 24-го апрѣля 1855 года въ своемъ дневникѣ Стоюнинъ. Онъ живетъ на Васильевскомъ островѣ, въ 4-й линіи, въ домѣ Бронниковскаго. Двери на парадной лѣстницѣ отперты настежь. Вхожу въ переднюю, крошечную и темную. Никого нѣтъ. Иду снова назадъ, звоню. — Выходитъ слуга. — Дома Александръ Христофоровичъ? — Дома! — Доложи: Стоюнинъ! — Пожалуйте такъ. Это меня немножко удивило: я не думалъ, чтобы къ русскому знаменитому ученому былъ такой свободный доступъ. Вхожу въ гостиную, маленькую комнатку въ два окна и очень простенькую, безъ всякихъ претензій на украшеніе. Здѣсь мнѣ представились два женскія лица — пожилая дама и молодая дѣвушка, очень недурная. Раскланиваюсь и осматриваюсь — нѣтъ хозяина. Дѣвушка соскакиваетъ со стула и быстро подходитъ къ отворенной двери въ другую комнату. — Дяденька, васъ спрашиваютъ. За этимъ тотчасъ же появляется въ дверяхъ старичекъ средняго роста, сѣденькій, въ морщинахъ, въ застегнутомъ сюртукѣ. Вся его фигура, невольно внушающая уваженіе, обратилась ко мнѣ вопросительно. — Позвольте. Александръ Христофоровичъ, представить вамъ экземпляръ моей грамматики, которую вы уже просматривали и благодарить васъ за ваши замѣчанія, сдѣланныя на поляхъ моей рукописи. Онъ взялъ книгу и, повидимому, смѣшался, сталъ вертѣть ее, осматривать со всѣхъ сторонъ и какъ-будто пріискивалъ что сказать мнѣ. Мнѣ было не совсѣмъ ловко стоять передъ нимъ, потому что не слыша отъ него ни одного слова, я не находилъ, что еще сказать ему, женщины смотрѣли на насъ во всѣ глаза, и это еще больше затрудняло мое положеніе. Наконецъ, онъ раскрылъ книгу, посмотрѣлъ на заглавный листъ и спросилъ: вы Стоюнинъ? — Да, Стоюнинъ, отвѣчалъ я. И опять молчаніе. — Пожалуйте, сказалъ онъ, и мы сдѣлали нѣсколько шаговъ въ его кабинетъ, маленькую однооконную комнатку; у окошка стоялъ небольшой письменный столъ со многими бумагами; что еще было въ комнатѣ — я не замѣтилъ. Мы остановились, едва переступивъ порогъ и все-таки подъ внимательными взорами тѣхъ же женщинъ, потому что двери остались отперты. Я даже слышалъ, что молодая дѣвушка стала что-то шептать дамѣ и въ голосѣ ея слышалась усмѣшка. А Востоковъ опять сталъ вертѣть книгу. Непріятное молчаніе. Чтобы прервать его, я снова заговорилъ. — Я воспользовался вашими замѣчаніями, которыя нашелъ въ своей рукописи, и чувствительно благодарю васъ. — Да когда же я дѣлалъ замѣчанія? — наконецъ, спросилъ онъ, заикаясь; онъ заикается меньше, чѣмъ я думалъ по слухамъ. — Моя рукопись была послана въ Академію Наукъ отъ министра! — Не помню! въ раздумьи отвѣчалъ онъ. — Вотъ тебѣ на! подумалъ я, не совсѣмъ лестно, онъ даже не помнитъ, а я въ предисловіи благодарю его за ученыя замѣчанія. — Хорошо, я просмотрю, прибавилъ онъ, и, смотря на меня, какъ-будто спрашивалъ: я все-таки не понимаю, чего ты отъ меня хочешь. Такъ какъ я ничего отъ него не хотѣлъ, то поклонился и хотѣлъ идти. Но онъ не отдавалъ поклона и, посмотрѣвъ еще секунду, спросилъ: вы гдѣ же теперь? — Я служу въ 3-й гимназіи учителемъ словесности. Опять молчаніе, опять онъ переминается съ ноги на ногу и не знаетъ, что сказать. Тутъ я уже рѣшительно поклонился и, получивъ отъ него привѣтливый поклонъ, отправился черезъ гостиную къ передней, мимоходомъ поклонился дамамъ, отъ которыхъ встрѣтилъ тоже ласковый поклонъ. Востоковъ пошелъ вслѣдъ за мною до передней и, наконецъ, въ переднюю, гдѣ простоялъ все время, какъ радушный хозяинъ, пока человѣкъ подавалъ мнѣ пальто и я одѣвался. Я раскланялся окончательно, въ недоумѣніи, доволенъ или недоволенъ онъ моимъ посѣщеніемъ и тѣмъ знакомъ уваженія, которые я хотѣлъ ему выказать. Странный человѣкъ! Застѣнчивъ или нелюдимъ, или природный недостатокъ дара слова, что тутъ дѣйствуетъ при такомъ обращеніи. — Богъ его знаетъ. При всемъ томъ его наружность и вся окружающая его простота мнѣ очень понравились; видно, что онъ человѣкъ простой, добрый и не педантъ, хотя и оригиналъ. Не всѣ русскіе ученые могутъ похвалиться этимъ. Эта встрѣча первая и, вѣроятно, послѣдняя съ Востоковымъ, извѣстнымъ всему славянскому міру».
Такова была педагогическая и ученая дѣятельность Владиміра Яковлевича въ первые пять лѣтъ по окончаніи курса въ университетѣ. Но эта дѣятельность далеко не наполняла той душевной пустоты, которая почувствовалась имъ особенно сильно въ началѣ 50-хъ годовъ; мечтательность и отвлеченная тоска по человѣческому счастью продолжали томить его. Эти чувства, по сознанію самого Стоюнина[10] "искали себѣ выхода въ посѣщеній историческихъ мѣстностей; думалось, что пустоту наполнятъ «живыя впечатлѣнія отъ того, что осталось отъ старины». Съ этою цѣлью онъ предпринялъ путешествіе по Россіи: онъ посѣтилъ усадьбу Державина «Званку», чтобы полюбоваться тѣми берегами Волхова, которые производили впечатлѣніе на поэта, посѣтилъ Новгородъ, думая найти слѣды Новгорода-Великаго, былъ въ Троицко-Сергіевой лаврѣ, проѣхался по Волгѣ, Окѣ. Во всѣхъ этихъ странствованіяхъ и исканіяхъ сказывался еще непростывшій романтизмъ и преизбытокъ силъ, не нашедшихъ себѣ примѣненія. «Воспитанные отчасти на романтизмѣ, — говоритъ онъ по поводу своего путешествія, — въ юные годы мы всѣ были немножко романтиками. Это-то чувство направляло воображеніе возсоздать цѣлое по обломкамъ разрушеннаго, воспроизводить былую жизнь и переживать ее собственнымъ чувствомъ». Однако, эти «обломки разрушеннаго» не вполнѣ удовлетворили его и не дали возможности воспроизвести былой жизни, но за то это путешествіе принесло молодому мечтателю большую пользу, ознакомивъ его съ отечественною дѣйствительностью, сблизило лицомъ къ лицу съ народной жизнью, ея нуждами и реальнымъ, а не фантастическимъ содержаніемъ. Въ это же время слагаются вполнѣ его гражданскіе и соціальные идеалы, которые остались до конца жизни и легли въ основаніе многихъ его послѣдующихъ литературныхъ трудовъ и жизненныхъ дѣйствій.
Путешествіе его относилось къ 1855 году, когда вездѣ въ Россіи подъ вліяніемъ военныхъ дѣйствій замѣчался подъемъ патріотическаго чувства и рядомъ съ этимъ чувствовался близкій неминуемый конецъ старому порядку вещей. «Боже мой, когда присмотришься и прислушаешься ко всему тому, что дѣлается въ городахъ, какъ тяжело дѣлается на душѣ, какъ мало утѣшительнаго, какъ страшно за Россію!» — записалъ Стоюнинъ въ своемъ дневникѣ того времени, — «Гдѣ этотъ патріотизмъ, которымъ она хвалится, гдѣ эта преданность къ отчизнѣ. Разумный патріотизмъ выказалъ нѣсколько только одинъ Петербургъ; во всѣхъ прочихъ городахъ нѣтъ его рѣшительно. Въ подтвержденіе этого вижу и слышу факты одинъ за другимъ. Отечество не существуетъ здѣсь ни для дворянъ, ни для купцовъ; существуютъ только ихъ собственныя выгоды. Служащіе стремятся наживаться на счетъ казны и людей, съ которыми имѣютъ дѣло; помѣщики на счетъ крестьянъ, купцы и мѣщане на счетъ всѣхъ. Если бы могли знать, съ какимъ трудомъ выжимаютъ здѣсь всѣ пожертвованія, о которыхъ громко возвѣщаютъ въ газетахъ… во многихъ уѣздахъ съ трудомъ могли набрать офицеровъ для ополченія и то кое-какихъ бездомныхъ… Даже Москва, которая изстари такъ хвалится патріотизмомъ и та въ настоящее время выказала жалкій, гнилой патріотизмъ. Она много кричала, но какъ дошло до дѣла, то нужно было всѣхъ принуждать почты силою, чтобы не осрамить первопрестольной… всѣ дѣйствуютъ только для себя, а любовь къ отечеству выражаютъ только однимъ хвастливымъ крикомъ, и не дѣломъ. Приглядѣвшись ко всему этому, благодаришь Бога, что у насъ еще такъ сильно царское слово. Еслибы дѣло ополченія было дано на добровольное обсужденіе дворянства, то можно сказать утвердительно, что наше ополченіе было бы ничтожно. Но назначилъ царь, и каждый исполняетъ указъ страха ради, а вовсе не изъ любви къ царю и отчизнѣ, потому что любви въ дѣйствительности нѣтъ въ такихъ душахъ. Приглядѣвшись ко всему этому, видишь, что не царей своихъ мы должны винить въ неустройствахъ, а самихъ себя, въ насъ самихъ еще мало истиннаго образованія, что же можетъ сдѣлать одинъ царь со всѣми своими благородными стремленіями, когда для исполненія ихъ не найдется и сотни безкорыстно преданныхъ отечеству… Люди продажные, люди жалкіе, прикрытые разными благовидными масками… Крестьянинъ стоитъ выше ихъ всѣхъ, только одни крестьяне нынче выказали безкорыстную любовь къ родинѣ; только одни они и судятъ, что царю нужны люди и весело идутъ въ ратники, хотя, можетъ быть, терпятъ больше всѣхъ. И этотъ-то народъ во власти самыхъ испорченныхъ людей. Господи, Господи, до чего они доведутъ Россію, какого благосостоянія ждать ей! Да, мнѣ теперь понятно какъ должно болѣть сердце у тѣхъ благородныхъ русскихъ сыновъ, которые имѣли случай коротко познакомиться съ нашей казенной Русью; какъ они должны страдать при видѣ общаго зла, которое не искоренитъ никакая сила…»
Единственное и благопріятное впечатлѣніе вынесъ онъ изъ посѣщенія Троицко-Сергіевой Лавры. «Здѣсь такъ хорошо. записалъ онъ въ своемъ дневникѣ, что не хочется выйти. На душу ниспадаетъ какое-то благоговѣніе. Здѣсь-то и вѣрится, и плачется, и такъ легко, легко. И святыня, и старина, и историческія воспоминанія, все соединяется вмѣстѣ и наполняетъ душу высокимъ чувствомъ. Да, я вѣрю, что здѣсь страждующій дѣйствительно найдетъ утѣшеніе и облегченіе. Не помню и я, чтобы какое-нибудь мѣсто такъ сильно подѣйствовало на меня и такъ бы соединилось съ моею душею. Господи, какъ здѣсь хорошо человѣку, непотерявшему вѣры въ святое и любящему свое родное! Сколько вѣры въ помощь и благость Божію, сколько любви къ человѣку, сколько надеждъ на лучшее будущее для русскаго народа, такъ много выстрадавшаго, раскрывается въ душѣ и живить ее. Хотѣлось видѣть Филарета, передъ которымъ я благоговѣю, но онъ въ эти дни не служилъ, не выходилъ и никого не принималъ»…
Набираясъ такимъ образомъ во время своего путешествія живыхъ впечатлѣній отъ народной жизни и ея старины, размышляя надъ современнымъ положеніемъ Россіи, Стоюнинъ по немногу освобождался отъ томившихъ его въ предшествовавшіе годы тоски и безотчетныхъ мечтаній. Вмѣстѣ съ внутренней работой надъ собою, онъ не оставался чуждъ также вліянія лучшихъ представителей педагогической среды, которые съумѣли добрымъ словомъ ободренія совѣтомъ и участіемъ помочь молодому мечтателю выйти на истинную дорогу. соотвѣтствовавшую его призваніямъ. Когда Владиміръ Яковлевичъ былъ въ 6-мъ классѣ 3-й гимназіи, туда поступилъ преподавателемъ русскаго языка Аникита Семеновичъ Власовъ, впослѣдствіи директоръ Вологодской и 2-й С.-Петербургской гимназій; съ нимъ-то и сошелся Стоюнинъ, въ немъ-то и нашелъ онъ друга-наставника, который поддержалъ молодого человѣка въ трудные переходные года его жизни. Мечтая одно время посвятить себя исключительно литературной дѣятельности и, вмѣстѣ съ тѣмъ, испытывая на себѣ всю трудность и горечь положенія писателя 50-хъ годовъ, Стоюнинъ въ тяжелыя минуты душевнаго разлада, изливалъ свое настроеніе въ стихахъ. Одно изъ такихъ стихотвореній. написанное въ 1854 году въ формѣ діалога, сохранившееся въ бумагахъ Владиміра Яковлевича подъ заглавіемъ «Писатель и духъ», какъ нельзя лучше рисуетъ, что переживалъ онъ въ тѣ дни[11]:
ПИСАТЕЛЪ.
"Нѣтъ, я тебя не вызывалъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Хоть и не разъ скорбѣлъ мой геній
"Подъ гнетомъ думъ, ужасныхъ думъ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Бывали дни, когда въ устахъ
"Слагалось злобное проклятье
На все то жалкое исчадье,
Которымъ истина за страхъ;
"Когда всѣ лучшія творенья,
"Гдѣ правду въ Богѣ ты искалъ.
"Гдѣ всѣ небесныя видѣнья
"Въ прекрасный образъ облекалъ,
"Гдѣ слово, каждый звукъ, все было
"Твоя душа, и плоть, и кровь —
"Все то безъ ужаса, безъ словъ.
"Рука невѣжды осквернила.
"Безумецъ принялъ за развратъ
"Снова благого просвѣщенья,
"Призналъ за тонкій, скрытый ядъ
"Пороковъ гордыхъ обличенье
"И къ небесамъ порывъ святой
"Нарекъ безбожнымъ вольнодумствомъ.
"Молитву сердца — думой злой,
"Примѣры доблести — безумствомъ.
"Провозгласилъ опаснымъ зломъ
"Людямъ скорбящимъ утѣшенье
"И возмутительмымъ листомъ
"Слова любви и примиренья…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Ты не слыхалъ тогда стенанья
"Душа измученной моей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Теперь же поздно… я рѣшился
"Перо оставить навсегда;
"Себя отъ муки избавлять
"И ремесло предпочитаю
"Я для насущнаго труда
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Духъ спрашиваетъ тогда, чего же онъ хочетъ отъ него? Писатель проситъ матеріальнаго блага. золота, которымъ будетъ «врачевать больную душу»:
"И буду жить я на просторѣ
«Не для людей, а для себя…»
Духъ усовѣщеваетъ его, говоря, что счастье людское не въ богатствѣ и матеріальномъ достаткѣ, что ему, писателю, начавшему проповѣдь любви, не слѣдуетъ сходить съ этого пути ради счастья людей.
"….И если ты узналъ
"Въ своей душѣ любовь и силы
"И подвигъ тягостный избралъ,
«Такъ и иди съ нимъ до могильг».
ПИСАТЕЛЬ.
"Да, если знать, что голосъ мой
"До нихъ дойдетъ и слово въ слово…
"Но ты, ты житель неземной
«Ты не поймешь всего земного».
Духъ.
"Я видѣлъ древле, какъ съ крестомъ
"За правду люди умирали,
"Ихъ мучили, ихъ истязали,
"Сжигали медленнымъ огнемъ.
"Я понялъ подвигъ ихъ священный.
"Когда они въ огнѣ, въ крови
"Гласили вслухъ объ откровеньи,
"Высокой правдѣ и любви.
"И гибли, гибли люди тьмами.
"А голосъ истины звучалъ
"Въ крови, съ костровъ и надъ мечами
"И на землѣ торжествовалъ.
"И ты боишься малодушный!
"Ужель тотъ голосъ гдѣ замретъ.
"Въ которомъ слабый и недужный
"Елей душѣ своей найдетъ?
"Нѣтъ, если самъ ты не калѣка.
"Не боленъ недугами вѣка,
"Не зараженъ гордыней злой, —
"И если смѣлый возгласъ твой
"Не возгласъ дерзкихъ возмущеній,
"Не лесть коварная людямъ,
"А полнъ цѣлебныхъ услажденій, —
"Благоухающій бальзамъ, —
"Онъ не замретъ, какъ гласъ въ пустынѣ.
"Его немногимъ передай.
"И сохранятъ его въ святынѣ,
"И разнесутъ на цѣлый край.
"И будетъ слава міровая
"Тебѣ звучать изъ рода въ родъ!..
"Избралъ немногихъ вѣдь и Тотъ,
"Кто вѣчной правдою пылая,
"Пошелъ на крестъ терпѣть, страдать,
"За правду въ мукахъ умирать.
"Онъ вамъ примѣръ въ вѣнцѣ терновомъ:
"Служилъ онъ міру тоже, словомъ,
"Свой духъ въ то слово онъ вселилъ
"И звуки слова освятилъ….
"Вотъ, гдѣ найдешь ты утѣшенье!
"Борись, и мучься, и страдай,
"И просвѣщай, и утѣшай,
« И совершишь свое призванье».
(Писатель глубоко задумывается, духъ исчезаетъ).
Это или подобное этому по содержанію стихотвореніе Стоюнинъ послалъ въ Вологду Власову, съ которымъ находился въ перепискѣ. Отвѣчая въ 1855 году своему молодому другу, Власовъ совѣтовалъ ежу бросить литературныя занятія и не надѣяться на нихъ, какъ на средство къ жизни, а отдать себя всецѣло педагогической дѣятельности… «Я спрашиваю васъ, гдѣ же литература кормила людей: всѣ дѣльные, замѣчательные писатели терпѣли нужду и были бѣдняками: а много ли добросовѣстности, живительныхъ для души строкъ у тѣхъ писателей, которые работали отъ литературы?.. Повѣрьте, что вы гораздо болѣе принесете пользы обществу, какъ даровитый наставникъ, нежели извѣстный писатель. Гораздо нужно болѣе и чувства, и стойкости воли, чтобы быть порядочнымъ человѣкомъ въ жизни, нежели сколько потребно всего этого для писателя. Служба съ невзгодами и красными днями сближаетъ каждаго изъ насъ съ отчизною и дѣлаетъ членомъ великой семьи… Вы слишкомъ нетерпѣливы и много умствуете, а должно всматриваться и наблюдать… Въ вашихъ стихахъ виденъ еще безотчетный юношескій пылъ молодости, а нѣтъ сознанія того занятія, которое выпало на вашу долю… Вы не понимаете жизни. Она вамъ кажется только тамъ, гдѣ умствованіе, анализъ: нѣтъ, тамъ-то человѣкъ и живетъ, и дѣйствуетъ, какъ живая личность, гдѣ не одинъ умъ, а всѣ силы въ игрѣ»…
Еще большее вліяніе на весь умственный и нравственный строй Стоюнина оказала педагогическая проповѣдь Пирогова.
Извѣстныя статьи нашего знаменитаго педагога и хирурга «Вопросы жизни», напечатанныя въ 1856 г. въ журналѣ «Морской Сборникъ» явились для того времени настоящимъ событіемъ и произвели положительный переворотъ во взглядахъ на учебное дѣло въ Россіи[12]. Въ смѣлой рѣчи высказалъ Пироговъ много горькихъ истинъ своимъ соотечественникамъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ указалъ и на средства къ спасенію отъ недуговъ. главная мысль была та, что наше общество — не христіанское общество, а разрозненныя толпы другъ другу враждебныя, и, «чтобы выйти изъ этого ложнаго и опаснаго положенія, — говоритъ Стоюнинъ, — Пироговъ видитъ только одинъ дѣйствительный путь — воспитаніемъ… сдѣлать насъ людьми… Отсюда вытекаютъ двѣ задачи: дать другое направленіе нашимъ школамъ, которыя оказались несостоятельными въ воспитательномъ дѣлѣ, и призвать на педагогическое поприще тѣхъ, которые способны къ собственному перевоспитанію и понимаютъ цѣли истиннаго воспитанія…» «Это показалось, — свидѣтельствуетъ Стоюнинъ, — такъ просто и убѣдительно, что никто даже не отнесся критически къ вызову Пирогова. Всѣ, и педагоги, и не педагоги, заговорили о воспитаніи человѣка, не замѣтивъ даже тѣхъ трудностей, на которыя указалъ Пироговъ: „придется многимъ воспитателямъ сначала перевоспитать себя“. Только такимъ воспитателямъ и моакно было пойти по новому пути въ воспитаніи». Пироговъ первыйподалъ сигналъ къ реформамъ новаго царствованія по вѣдомству просвѣщенія: съ конца 50-хъ и начала 60-хъ годовъ въ этомъ вѣдомствѣ готовится рядъ реформъ, выразившихся въ новыхъ уставахъ средней и высшей школы. Выполнителями этихъ реформъ и явились люди, послѣдовавшіе по пути, указанному Пироговымъ и въ числѣ ихъ Владиміръ Яковлевичъ Стоюнинъ. Такимъ образомъ духовная связь, преемственность идей Пирогова и Стоюнина не подлежитъ никакому сомнѣнію. Да и онъ самъ, вспоминая времена дореформенныя и дѣятельность Пирогова въ періодъ реформъ, какъ одного изъ наиболѣе выдающихся сотрудниковъ новаго царствованія, говоритъ: «за поколѣніемъ нашихъ отцовъ остается та честь, что оно выставило способныхъ людей въ новую пору, когда покойному государю Александру Николаевичу нужны были дѣятельные помощники въ его преобразовательныхъ планахъ». Эти люди «не мирились ни съ идей рабства, ни произвола, ни невѣжества… Они выстрадали… идеалы и горячо относились къ нимъ съ полною вѣрою, что настанетъ и для нихъ пора… Они-то и есть наши духовные отцы, которые намъ передали свои идеалы, связавъ ими наше поколѣніе съ своимъ».
III.
правитьВо второй половинѣ 50-хъ годовъ, послѣ путешествія по Россіи, послѣ появленія статей Пирогова, Стоюнинъ является общественнымъ дѣятелемъ вполнѣ оздоровленнымъ отъ болѣзненнаго романтизма и мечтательности. Онъ наглядно увидалъ дѣйствительныя нужды страны, дошелъ и собственнымъ опытомъ и подъ вліяніемъ представителей тогдашняго педагогическаго міра, что пора русскимъ интеллигентнымъ людямъ перестать тосковать и плакаться, а надо скорѣе и энергичнѣе приняться за живую работу во имя пользы своего отечества. Главные общественные недостатки формулировались въ его впечатлѣніяхъ слѣдующимъ образомъ: въ привиллигированномъ русскомъ сословіи, играющемъ такую важную роль въ государствѣ, еще очень низокъ образовательный уровень, вслѣдствіе чего страдаетъ общественная и семейная нравственность, отсутствуетъ истинная гражданственность и національное самосознаніе. Крестьянство стоитъ въ нравственномъ отношеніи выше дворянства, но страдаетъ отъ невѣжества и крѣпостного права.
Разъ проникшись сознаніемъ всего этого, его честная, дѣятельная природа не могла остаться равнодушною къ этимъ общественнымъ язвамъ: борьбу съ ними онъ положилъ въ основаніе своей педагогической дѣятельности, желая, по крайней мѣрѣ, въ отмежеванной ему судьбою скромной области педагога быть полезнымъ своей родинѣ, подготовляя ей болѣе здоровыхъ дѣтей, нежели было предшествующее и современное ему поколѣніе. Помимо такой чисто практической дѣятельности, носящей по самому своему существу положительный характеръ, Стоюнинъ рѣшилъ воздѣйствовать на общество путемъ публицистики, литературы и науки и не столько изобличая и казня пороки, сколько проводя въ своихъ произведеніяхъ идеалы нравственности, указывая на путь самоусовершенствованія и саморазвитія, согласно съ требованіями истиннаго европейскаго просвѣщенія; въ немъ онъ признавалъ ту могучую силу, передъ которою уступаютъ всѣ пороки и недостатки. Такимъ образомъ, къ этому періоду его жизненныя задачи вполнѣ опредѣляются, получаютъ вполнѣ сознательную и серьезную окраску и, какимъ онъ является въ качествѣ сотрудника «Театральнаго и музыкальнаго Вѣстника» 1856—1858 гг., редактора «Русскаго Міра» 1859 г. и преподавателя 3-й е.-петербургской гимназіи, такимъ же цѣльнымъ, послѣдовательнымъ и убѣжденнымъ, встрѣчаемъ мы его на страницахъ «Древней и Новой Россіи» семидесятыхъ, «Историческаго Вѣстника» и «Вѣстника Европы» восьмидесятыхъ годовъ и въ роли организатора и руководителя частной женской гимназіи, основанной его женою въ Петербургѣ въ 1881 г.; только, конечно, въ позднѣйшую пору своей дѣятельности, мысль его получаетъ большую гибкость, кругъ наблюденій расширяется, запасъ знанія и опыта увеличивается: видно, что и человѣкъ, проповѣдуя другимъ необходимость постоянной работы надъ собою, самъ шелъ тѣмъ же тяжелымъ путемъ, продолжая свое саморазвитіе и самоусовершенствованіе. Колебаній, компромиссовъ съ совѣстью онъ не допускалъ; удары судьбы сыпались на него, но онъ не терялъ энергіи, а продолжалъ свою горячую проповѣдь того, что признавалъ за истину. «Какъ скоро истина доказана, — говорилъ онъ[13], какъ скоро въ дѣло нужно ввести новое основаніе, отъ котораго ожидается благотворное слѣдствіе, никакія уступки не должны имѣть мѣста. Старое все долой, если оно не годится; новое все на сцену, если оно признано хорошимъ. Что намъ за дѣло, если найдутся люди, которые не согласятся съ нами. Признавъ извѣстный принципъ, будемъ его доказывать, будемъ его отстаивать, будемъ опровергать противоположныя мнѣнія, будемъ стараться ввести его всецѣло въ дѣйствительность и примиримся съ нею только тогда, когда онъ займетъ тамъ свое мѣсто»…
Извѣстность Стоюнина, какъ педагога-практика и теоретика стала съ конца 50-хъ годовъ рости въ Петербургѣ. Продолжая быть преподавателемъ въ 3-й с.-петербургской гимназіи вплоть до 1871 года, онъ въ этотъ періодъ времени, кромѣ того, преподавалъ (1858—1861 гг.) въ Маріинскомъ женскомъ училищѣ (впослѣдствіи переименованномъ въ гимназію), въ Маріинскомъ институтѣ (1861—1867 гг.), а въ 1862 г. управлялъ женскою Воскресною школою. Какова была его программа и методъ, было указано выше, когда шла рѣчь о его поступленіи учителемъ въ 3-ю гимназію. Можно только сказать, что и въ новыхъ учебныхъ заведеніяхъ онъ не отступалъ отъ своей программы, внося въ свои уроки жизнь, привлекая къ изученію родной словесности и языка вниманіе и интересъ учащихся. Какъ цѣнило высшее начальство его труды, было указано въ отзывѣ попечителя Мусина-Пушкина; кромѣ того, онъ былъ рекомендованъ, какъ талантливый и добросовѣстный учитель въ преподаватели вел. кн. Владиміру Александровичу, къ дѣтямъ вел. кн. Маріи Николаевны: Сергѣю, Евгенію, Юрію Максимиліановичамъ и Евгеніи Максимиліановнѣ Лейхтенбергскимъ. Николаю Николаевичу Младшему и Еленѣ Георгіевнѣ Мекленбургской, а также во многіе высокопоставленные дома. Въ 1871 г. ему было предложено мѣсто инспектора московскаго Николаевскаго сиротскаго института, въ каковой должности онъ и пребывалъ до 1875 г., когда его идеальнымъ и чистымъ представленіямъ о нравственности и объ обязанностяхъ пришлось столкнуться съ дѣйствительностью и съ представителями стараго порядка вещей и ихъ традиціями. Сила осталась на сторонѣ представителей этого стараго порядка и Стоюнину пришлось проститься съ дорогимъ ему учебнымъ заведеніемъ, въ которое онъ вложилъ столько души и въ которомъ онъ успѣлъ сдѣлать уже такъ много. сплотивъ «вокругъ себя преподавателей въ одну дружно работавшую семью». Московское общество съ глубокимъ сожалѣніемъ простилось съ Владиміромъ Яковлевичемъ; который съумѣлъ въ короткій срокъ пребыванія въ первопрестольной заявить себя энергичнымъ дѣятелемъ и человѣкомъ, успѣвшимъ показать свою безкорыстную и безграничную любовь къ просвѣщенію и юношеству.
Уже изъ оффиціальнаго отзыва составителя «Исторической записки» о 3-й с.-петербургской гимназіи было видно, какъ относились воспитанники къ любимому преподавателю; та же любовь, уваженіе и вниманіе со стороны учащихся слѣдовали за нимъ и въ остальныхъ учебныхъ заведеніяхъ. Эти чувства особенно рельефно выражались въ адресахъ, подносимыхъ ему при прощаніи, когда онъ покидалъ ихъ alma-mater, въ многочисленныхъ письмахъ, постоянно получаемыхъ имъ отъ своихъ бывшихъ слушателей и особенно ярко выразились на актѣ и обѣдѣ бывшихъ воспитанниковъ, по поводу 50-ти-лѣтняго юбилея 3-й с.-петербургской гимназіи, когда личность Стоюнина заслонила собою весь этотъ скучный классическій праздникъ. Вотъ, что говоритъ намъ хроникеръ того времени[14]: «Директоръ гимназіи В. X. Лемоніусъ говорилъ о классицизмѣ, преподаватель латинскаго языка г. Аничковъ говорилъ о прошломъ гимназіи; воспитанникъ Георгіевскій прочелъ длинную рѣчь по-латыни; одинъ изъ бывшихъ воспитанниковъ посвятилъ дню юбилея пространное изслѣдованіе объ одномъ классическомъ словѣ. Бывшіе воспитанники почтили торжество по своему и съ особенною признательностью отнеслись къ памяти людей, которымъ они считаютъ себя обязанными тѣмъ хорошимъ, что они вынесли изъ гимназіи. Настоящимъ героемъ дня былъ всѣми ими уважаемый и любимый В. Я. Стоюнинъ. Самые жаркіе аплодисменты прерывали тѣ мѣста отчета, гдѣ говорилось о г. Стоюнинѣ; самый тѣсный и многочисленный кружокъ постоянно указывалъ мѣсто, гдѣ находился г. Стоюнинъ; самые горячіе тосты и выраженіе признательности обращались къ нему же; желая ознаменовать добрымъ дѣломъ день, когда бывшіе воспитанники снова увидѣли въ своей средѣ своего любимаго преподавателя, они во время обѣда составили подписку на образованіе Стоюнинскаго капитала, чтобы выдавать изъ него ежегодно денежное пособіе одному изъ выходящихъ воспитанниковъ».
Высокой задушевностью звучитъ письмо одного бывшаго слушателя Владиміра Яковлевича, преждевременно погибшаго молодого писателя П. Тица[15]; "Вы, можетъ быть и не вспомните, что у васъ былъ когда-то въ 3-й гимназіи ученикъ, называвшійся Тицомъ, — пишетъ онъ. — Самъ онъ, покрайней мѣрѣ не имѣетъ ни малѣйшей претензіи расчитывать на то, чтобы вы о немъ помнили. Но въ его умственномъ и душевномъ мірѣ вы оставили настолько глубокіе слѣды, что память.о васъ онъ бережно сохраняетъ въ душѣ своей, какъ одно изъ драгоцѣннѣйшихъ достояній, оставшихся ему въ наслѣдство отъ его, вообще не особенно богатой свѣтлыми впечатлѣніями, юности. Не удивитесь поэтому, что онъ спѣшитъ воспользоваться даже такимъ неважнымъ поводомъ, какъ выходъ въ свѣтъ его первой книжки, чтобы, пославъ ее вамъ, хоть этимъ выразить вамъ столь дорогія для него чувства; какъ бы ни была незначительна книжка сама по себѣ, но разъ она чисто и искренно вылилась изъ сердца своего автора, она непостыдно можетъ служить для него выраженіемъ самыхъ многозначительныхъ его симпатій… Между многими сѣменами, посѣянными вами въ душѣ моей, не послѣднее мѣсто занимало и неопреодолимое влеченіе къ умственному труду. Но обстоятельства слишкомъ долгое время складывались крайне неблагопріятно для его удовлетворенія. Слабое здоровье — съ одной стороны и серьезныя семейныя затрудненія — съ другой, послѣдовательно заставляли меня отказываться ото всѣхъ самыхъ скромныхъ притязаній моихъ въ этомъ направленіи. Первою измѣнила мечта о педагогической дѣятельности (я не могъ кончить курса въ университетѣ), а затѣмъ и объ ученой, и о литературной. Забота о насущномъ хлѣбѣ отнимаетъ цѣликомъ всѣ физическія и всѣ душевныя силы. Только первоначально зарожденному вами идеализму обязанъ я тѣмъ, что не заглохъ окончательно въ эту тяжелую пору. Много упущено такимъ образомъ времени, много утрачено жизненной гибкости и свѣжести, много затеряно способностей, но не пропала вѣра въ торжество правды и истины, но не пропало страстное желаніе, по мѣрѣ силъ, послужить этому торжеству… Прилагаемая книжка… импровизированная для своихъ собственныхъ дѣтей въ долгіе вечера тяжкой болѣзни, на нѣсколько лѣтъ приковавшей меня къ постели… не могла съ особенной силой не оживить во мнѣ благодарныя воспоминанія о васъ, моемъ первомъ и благороднѣйшемъ учителѣ и наставникѣ на томъ пути, на которомъ я дѣлалъ, наконецъ, первые шаги…
Что же производило въ личности Владиміра Яковлевича столь сильное и глубокое впечатлѣніе на его слушателей? Помимо его научныхъ обширныхъ знаній, помимо интереснаго и живого преподаванія, ихъ плѣняла его глубокая вѣра въ правду и торжество ея, его гуманный взглядъ на жизнь и людей и честное отношеніе, какъ къ своимъ собственнымъ обязанностямъ, такъ и требованіе такового же отъ другихъ. Свои взгляды онъ проводилъ какъ на урокахъ въ классѣ, какъ въ частныхъ разговорахъ съ слушателями, такъ и въ рѣчахъ, обращенныхъ къ выпускнымъ ученикамъ и ученицамъ. Вотъ, напримѣръ, его рѣчь[16], обращенная къ выпускнымъ ученицамъ Николаевскаго Московскаго сиротскаго института 1874 г., въ которой Стоюнинъ рисуется какъ нельзя рельефнѣе: …"Трудовъ, трудовъ! слышится неумолчный голосъ, — трудовъ на пользу просвѣщенія и образованія, трудовъ честныхъ, проникнутыхъ сознаніемъ общей пользы, трудовъ для всего народа! На такіе труды мы благословляемъ васъ — будетъ ли кто трудиться въ новой русской школѣ, будетъ ли кто приносить благо просвѣщенія семьѣ. Конечно, многимъ придется переживать и неудачи, выносить борьбу какъ съ самимъ собою, такъ и съ невѣжествомъ; но вы знаете, — въ борьбѣ крѣпнутъ силы, пріобрѣтается опытность: силенъ нравственно тотъ, кто не боится борьбы за честное и святое дѣло.;. Вы должны быть просвѣтительнымъ началомъ въ семьѣ и среди дѣтей, вы должны съумѣть и такъ стать, чтобы быть желаннымъ и неизмѣннымъ другомъ семьи… и тогда воспитательницѣ легко будетъ вносить и радость и свѣтъ: она пойметъ и полюбитъ свое прекрасное назначеніе".
Какъ педагогъ-теоретикъ съ цѣлью поднять у насъ преподаваніе русскаго языка и словесности, Стоюнинъ печатаетъ и издаетъ рядъ учебниковъ и руководствъ для учащихъ и учащихся[17]. Эти его труды, наравнѣ съ трудами Василія Ивановича Водовозова, вытѣснили всѣ существовавшія доселѣ учебники и руководства.
Одновременно съ этимъ, въ видахъ облегченія учащемуся юношеству ознакомленія съ русскими классиками, толковаго и яснаго пониманія ихъ, онъ предпринимаетъ дешевое изданіе произведеній отечественной словесности съ примѣчаніями и вопросами для учащихся. Такимъ образомъ, онъ можетъ считаться у насъ основателемъ классной и дешевой библіотекъ.
Отдаваясь всею душею педагогической дѣятельности, Стоюнинъ, однако, не запирается въ узкой спеціальности и не дѣлается кабинетнымъ человѣкомъ. Всякое явленіе общественной жизни, имѣющее цѣлью главнымъ образомъ поднятіе у насъ просвѣщенія и интереса въ публикѣ къ наукѣ и литературѣ, вызываетъ его горячее сочувствіе: онъ является однимъ изъ учредителей С.-Петербургскаго Педагогическаго Общества, поступаетъ съ самого основанія въ число членовъ Общества пособія нуждающимся литераторамъ и ученымъ, предсѣдательствуетъ въ ученомъ отдѣлѣ Общества распространенія техническихъ знаній въ Москвѣ, читаетъ публичныя лекціи въ пользу Общества гувернантокъ, избирается почетнымъ членомъ Общества распространенія ремесленнаго образованія и членомъ Общества любителей словесности, принимаетъ участіе въ трудахъ комитета грамотности, работаетъ въ комиссіи по русскому и по иностраннымъ языкамъ въ Педагогическомъ музеѣ Соляного городка.
Одновременно съ этимъ кипитъ и его литературная и публицистическая дѣятельность. Съ 1856 по 1858 годъ включительно онъ является дѣятельнымъ сотрудникомъ издававшагося М. Раппопортомъ «Театральнаго и Музыкальнаго Вѣстника», въ которомъ отдѣлъ о музыкѣ велъ нашъ незабвенный композиторъ А. Сѣровъ, а отдѣлъ критики, отзывовъ о нововыходившихъ театральныхъ пьесахъ и постановкѣ на сценѣ главнѣйшихъ изъ нихъ — Владныіръ Яковлевичъ. Съ 1859 года ему предложено было редакторство въ газетѣ «Русскій Міръ», которымъ онъ и руководилъ до мая мѣсяца слѣдующаго года. Изъ предыдущихъ главъ видно было, какое важное значеніе имѣла для Стоюнина вторая половина 50-хъ годовъ: въ этотъ періодъ сложились окончательно его соціальные, гражданскіе и педагогическіе взгляды подъ вліяніемъ школы, личнаго опыта и педагогической среды; начала, почерпнутыя изъ этихъ трехъ источниковъ, и послужили идейной стороной всѣхъ произведеній пера этого и послѣдующаго временъ. Въ рядѣ статей онъ высказываетъ свои мысли о значеніи эстетики, національнаго самосознанія въ жизни человѣческой, проповѣдуетъ необходимость самовоспитанія, будитъ въ читающихъ любовь къ нисшимъ сословіямъ, задѣвая тѣмъ крѣпостное право, выставляетъ эту любовь какъ силу воспитательную, нодаетъ руку тѣмъ писателямъ (Потѣхинъ, Островскій), которые брали для своихъ произведеній темы изъ народной жизни, указываетъ на губительность разрыва съ народной жизнью въ ея настоящемъ и прошедшемъ и, наконецъ, выставляетъ свои требованія въ отношеніи школы и семьи, въ исправленіи которыхъ видѣлъ единственный залогъ нашей государственной крѣпости и гражданской зрѣлости, при чемъ все вниманіе должно быть обращено, согласно его ученію на развитіе и образованіе женщины… «въ массѣ русская женщина, говоритъ онъ по поводу романа Гончарова „Обрывъ“[18], имѣетъ возможность развиться скорѣе, чѣмъ тѣ, которые хотятъ называть себя гражданами… у нея болѣе свободы, болѣе простора въ развитіи, и тѣмъ скорѣе новыя понятія освѣтятъ ея впечатлительную душу. Отъ нея пойдетъ свѣтъ и на новое поколѣніе. Идеалы меньшинства мало-по-малу перейдутъ и въ большинство» и въ другомъ мѣстѣ: «женщина въ состояніи сдѣлать многое, что не всегда подъ силу и мущинѣ, если она одушевлена любовью; во имя этой любви она въ состояніи привести въ исполненіе все, что… внушили ей, воспитывая ее для жизни». Вопросъ же о женскомъ воспитаніи «неминуемо приводитъ къ другому вопросу — о нравственномъ развитія мущинъ, объ его идеалахъ и стремленіяхъ. Пока онъ не измѣнится, трудно въ большинствѣ утвердиться разумному воспитанію женщины».
Пропагандируя такъ идеи, осуществленіе которыхъ должно имѣть гражданское благополучіе его соотечественниковъ и въ такую пору, когда уже въ нашемъ обществѣ стали пробуждаться страсти, Стоюнинъ съумѣлъ сохранить спокойствіе въ обсужденіи явленій жизни, освѣщая всегда вопросы не съ точки зрѣнія ихъ формы и проявленія, а съ точки зрѣнія вѣчной правды, истины и добра.
Давая отзывъ въ «Русскомъ Мірѣ» о поэмѣ Никитина «Кулакъ», онъ говоритъ: «Пора намъ и въ дѣйствительной жизни перестать отварачиваться отъ людей, которые слишкомъ позапачкались въ омутѣ, куда были брошены отъ самого рожденія… да, пора… намъ… обращаться съ людьми по-человѣчески»… Всматриваясь въ кулака, говоритъ онъ далѣе: «вы… [будете не презирать, а сожалѣть его, даже болѣе, будете страдать за него, вы почувствуете, что къ вамъ въ сердце невольно закралось какое-то теплое чувство, похожее на любовь къ человѣку, чувство, которое шепчетъ вамъ, что и въ немъ, въ этомъ падшемъ существѣ, есть образъ человѣческій». Въ заключительныхъ словахъ по поводу произведенія Никитина, онъ дѣлаетъ такой выводъ: «Только одна любовь наша къ человѣку можетъ произвести спасительный переворотъ въ томъ кругу, который такъ позагрязнился отъ невѣжества и гнетущей нужды — ни строгость, ни преслѣдованія, ни наказанія, ничто не подѣйствуетъ… любви, побольше любви къ человѣку, а она уже сама скажетъ намъ, что нужно сдѣлать, чтобы спасти его отъ заразы, и сила ея такова, что придуманныя ею средства не останутся лишь одними словами въ видѣ высказаннаго мнѣнія, но быстро перейдутъ въ дѣло, въ исполненіе, очистятъ зараженный воздухъ и произведутъ благодѣтельную перемѣну»…
Помимо вышепоименованныхъ изданій, Стоюнинъ помѣщаетъ рядъ статей и въ другихъ органахъ прессы, гдѣ задѣваетъ тѣ же излюбленныя темы. Такъ мы встрѣчаемъ его въ качествѣ сотрудника «Журнала Министерства Народнаго Просвѣщенія», «Русскаго Педагогическаго Вѣстника», «Сѣверной Пчелы», «Разсвѣта», журнала «Воспитаніе», «Русскаго Вѣстника», «Современника», «Вѣстника Европы», « Учебно-воспитательной библіотеки» и нѣкоторыхъ другихъ. Все главное, что сказано было имъ за этотъ періодъ, было имъ повторено съ особенною силою въ нѣкоторыхъ статьяхъ послѣдняго періода жизни въ «Древней и Новой Россіи» 1879 года, «Историческомъ Вѣстникѣ», «Вѣстникѣ Европы», «Наблюдателѣ» восьмидесятыхъ годовъ.
Одновременно съ этою публицистическою и научно-педагогическою дѣятельностью, Владиміръ Яковлевичъ не покидаетъ и своихъ историческихъ занятій, къ которымъ онъ приступилъ чуть ли не съ университетской скамьи. Послѣ своего изслѣдованія о «Яковѣ Борисовичѣ Княжнинѣ» напечатаннаго въ «Библіотекѣ для Чтенія» 1850 года, онъ помѣщаетъ большую монографію «Александръ Петровичъ Сумароковъ» въ «Театральномъ и Музыкальномъ Вѣстникѣ» 1856 года, а въ 1867 году печатаетъ въ «Вѣстникѣ Европы» біографическія свѣдѣнія о Кантемірѣ подъ заглавіемъ «Князь Антіохъ Кантеміръ въ Лондонѣ», а также историческій очеркъ о нашемъ извѣстномъ сатирикѣ въ изданіи Глазунова «Русскіе писатели XVIII и XIX столѣтій: Сочиненія князя А. Д. Кантеміра». Въ «Вѣстникѣ же Европы» 1877 года появляется его изслѣдованіе объ «Александрѣ Семеновичѣ Шишковѣ», а въ «Историческомъ Вѣстникѣ» 1880 года объ «Александрѣ Сергѣевичѣ Пушкинѣ». Оба послѣднихъ его труда появляются и отдѣльными изданіями подъ заглавіемъ «Историческія сочиненія В. Стоюнина» части I и II. На этихъ нашихъ извѣстныхъ писателяхъ Владиміръ Яковдевичъ остановилъ свое главное вниманіе потому, что въ нихъ, по его словамъ «болѣе рѣзко отразилось время со стороны духовныхъ стремленій народа», вотъ почему онъ и разсматриваетъ ихъ произведенія такъ, «чтобы лучше понимать смыслъ и цѣли литературныхъ произведеній извѣстной эпохи и видѣть ихъ историческое значеніе». И нужно отдать полную честь и справедливость автору, что отъ выполнилъ свою задачу прекрасно. Сочиненіе Стоюнина «Александръ Сергѣевичъ Пушкинъ» можетъ считаться въ нашей литературѣ до сихъ поръ единственнымъ полнымъ историко-біографическимъ очеркомъ о геніальномъ поэтѣ, а сочиненіе «Александръ Семеновичъ Шишковъ» единственною безпристрастною оцѣнкою знаменитаго дѣятеля Александровской эпохи. Этотъ трудъ, кромѣ оцѣнки Шишкова, какъ писателя, ученаго. патріота и государственнаго дѣятеля, даетъ богатый матеріалъ для характеристики общественныхъ движеній и направленій при Александрѣ I.
Такова была обширная и кипучая педагогическая, литературная и общественная дѣятельность Владиміра Яковлевича за разсмотрѣнный періодъ времени, когда онъ стоялъ непосредственно у педагогическаго дѣла, въ качествѣ преподавателя и инспектора указанныхъ выше учебныхъ заведеній.
Вынужденный силою обстоятельствъ въ 1871 году покинуть Николаевскій московскій сиротскій институтъ онъ переѣзжаетъ съ семьею[19] на жительство сначала въ Петербургъ. а потомъ Царское Село, гдѣ исключительно сосредоточиваетъ свое вниманіе на научныхъ и литературныхъ занятіяхъ, а также общественной дѣятельности. Покойная государыня Марія Александровна приняла въ то время сердечное участіе въ судьбѣ его и, хотя онъ не занялъ никакого мѣста въ казенныхъ учебныхъ заведеніяхъ, однако продолжалъ числиться служащимъ по вѣдомству императрицы Маріи съ сохраненіемъ содержанія. Одно время у Владиміра Яковлевича въ эти года жизни была мысль покинуть родину и переѣхать на жительство въ Парижъ. гдѣ онъ хотѣлъ основать учебное заведеніе для дѣтей русской колоніи, но эта мысль вскорѣ была оставлена и онъ силою счастливыхъ обстоятельствъ былъ вызванъ на дѣло, въ которое вложилъ всѣ свои завѣтные педагогическіе и общественные идеалы и которому онъ горячо служилъ всѣмъ сердцемъ и умомъ до послѣднихъ минутъ жизни: мы говоримъ о роли и дѣятельности его въ женской гимназіи, основанной его женой въ 1881 году. Въ это же время онъ высказалъ и въ печати, и въ письмахъ къ женѣ весь свой запасъ жизненныхъ убѣжденій и вѣрованій, которыя помогли ему, не смотря на всѣ жизненныя потрясенія остаться непоколебимымъ и честнымъ общественнымъ дѣятелемъ.
"…Вчера, прочитавъ объявленіе о новомъ изданіи сочиненій Байрона въ русскомъ переводѣ, писалъ онъ въ 1874 году Марьѣ Николаевнѣ, я задумался о томъ своемъ молодомъ времени, когда я упивался нѣкоторыми произведеніями его, въ особенности «Чайльдъ-Гарольдомъ» и «Манфредомъ» въ прозаическомъ французскомъ переводѣ. Я думалъ, что собственно могло прельщать меня въ этихъ гордыхъ и разочарованныхъ характерахъ, когда во мнѣ нѣтъ, кажется. ни одной черты съ ними родственной? я не презиралъ людей, всегда сознавалъ, что въ нихъ болѣе добра чѣмъ зла, вѣрилъ, что первое сильнѣе второго, что это явленіе временное, а то вѣчно, словомъ, если я тогда не былъ вполнѣ мирнымъ гражданиномъ, любилъ юношески погорячиться за всякую мерзость, которая мнѣ казалась общественнымъ зломъ, то не былъ и тѣнью «Манфреда» или «Гарольда», а всегда увлекался надеждою, что можетъ наступить и лучшее время, и оно было, и я его видѣлъ, а между тѣмъ, припоминая все того же «Манфреда» и «Гарольда», я опять увлекся ими какъ юноша. Мнѣ представилась въ нихъ эта несокрушимая внутренняя сила, которая не боится борьбы съ жизнью. хотя бы эта жизнь представлялась ничтожною, ненавистною, хотя бы она не давала никакой надежды на лучшее. Эта сила дѣйствительно возвышаетъ человѣка, потому что дѣлаетъ его могучѣе всѣхъ на свѣтѣ (хотя Байрона и его героевъ и упреками въ безнравственности). Великая душа сказывается въ отчаяніи: жизнь не идетъ какъ мнѣ хочется, какъ мнѣ нужно, какъ мнѣ пріятно, — такъ я не хочу жить; нѣтъ, она будетъ только съ усиліемъ бороться, потому что ей нужно нравственное величіе, которое можетъ проявиться лишь въ борьбѣ — страданіе для нея раны, съ которыми каждый храбрый солдатъ продолжаетъ биться въ сраженіи; такіе храбрецы и одерживаютъ побѣды, вначалѣ кажущіяся сомнительными. Тутъ вопросъ не въ томъ, какая польза человѣку отъ этого величія души, если ему все приходится страдать, а въ томъ, долженъ ли онъ въ своихъ собственныхъ глазахъ стоять высоко-нравственнымъ.
"Мнѣ очень нравятся эти стихи Байрона:
"Меня враги пытались упрекнуть,
"Что будто я съ религіей въ раздорѣ.
"Но еслибъ могъ я вскрыть предъ вами грудь,
"То вѣрно бъ вы рѣшили въ нашемъ спорѣ,
"Кому изъ насъ доступнѣй въ небо путь?
"Мнѣ — алтари вершины горъ и море,
«Земля и звѣзды, вся природа мать,
„Готовая мой духъ въ себя принять“.
„Вотъ какъ услаждается религіозное чувство сильной души, не падающей въ страданіяхъ. Такая сила и составляетъ жизненную сторону поэзіи Байрона, она-то особенно и охватываетъ при чтеніи его произведеній. Они укрѣпляютъ душу и какъ будто вооружаютъ ее на благородную борьбу. Думаю, что въ юности они помогли и мнѣ въ моемъ самовоспитаніи и, если я сдѣлался несовсѣмъ безхарактернымъ человѣкомъ, то благодаря раннему развитію эстетическаго чувства, особенно любви къ поэзіи, безъ которыхъ я не подошелъ бы и къ Байрону, потому что не понялъ бы его и не нашелъ бы въ немъ интереса. О всемъ этомъ я заговорилъ потому, что въ послѣднее время много думалъ о томъ, какъ важно развивать эстетическое чувство и въ какія границы должно поставить его“ чтобы также не перейти въ крайность».
«Третьяго дня я былъ на передвижной выставкѣ? писалъ Стоюнинъ въ другомъ письмѣ къ женѣ: картинъ очень много, есть хорошія, но перлъ всего — картина, которая сразу охватываетъ душу и вѣрно никогда не забудется — это Христосъ въ пустынѣ — художника до сихъ поръ почти неизвѣстнаго, имя его въ настоящій моментъ я даже не припомню[20]. Представлена самая дикая безплодная каменистая пустыня; на грудѣ камней сидитъ человѣкъ, нѣсколько нагнувшись, опустивъ исхудалыя сложенныя, точно стариковскія, руки между колѣнъ. Вотъ и вся картина. Но отъ лица этого человѣка нельзя оторвать глазъ, а съ ними и думы. Онъ глядитъ спокойно, углубленный въ свою мысль, но по чертамъ его лица можно заключить, что недаромъ досталась ему эта мысль; чтобы дойти до нея нужно было настрадаться сердцемъ, намучиться умомъ при видѣ людскихъ бѣдствій и страданій. Его спокойствіе есть уже результатъ рѣшимости послужить человѣку тѣмъ ученіемъ, въ основаніе котораго должна лечь мысль, данная сердцемъ: возлюби ближняго своего, какъ самого себя. Я не замѣтилъ сколько времени я простоялъ передъ этой картиной, но она вызвала во мнѣ столько мыслей, такъ кротко и успокоительно подѣйствовала на душу, такъ сблизила ее съ этимъ человѣкомъ, въ которомъ нѣтъ ни малѣйшаго намека на что-нибудь божеское или лучше сказать, въ которомъ бы подобіе Божіе выразилось во всей своей силѣ и ясности, выразилось не торжествомъ силы, а глубиною мысли, кротости и любви. На другія картины я смотрѣлъ уже разсѣяно, нѣсколько разъ возвращался къ этой картинѣ и унесъ въ своей душѣ живой образъ, который и теперь у меня передъ глазами. Не много картинъ производили на меня подобное впечатлѣніе…»
Въ этотъ же послѣдній періодъ своей жизни въ статьяхъ «Безъ исторіи и преданій»[21], «Консерваторы 40-хъ годовъ»[22], «Наша семья и ея историческія судьбы»[23], «Памяти князя Александра Илларіоновича Васильчикова»[24] и «Педагогическія задачи Пирогова»[25], онъ окончательно и съ особенною силою слова и убѣжденія высказалъ свое profession de toi относительно общественныхъ недостатковъ и нуждъ нашего отечества, которые рисовались ему въ слѣдующихъ главныхъ положеніяхъ; современная общественная жизнь сложилась и идетъ неправильнымъ путемъ, потому что она не знаетъ ни исторіи, ни преданій своей родной земли, а потому эта связь необходимо должна быть возстановлена, чтобы не было колебаній, путаницы и промаховъ въ нашихъ дѣйствіяхъ; современная русская семья, въ силу своего неправильнаго развитія съ прошлаго столѣтія, явилась и является «прежде всего съ стремленіемъ къ свѣтскости, съ искаженнымъ понятіемъ объ образованіи и съ уступкою своихъ правъ надъ дѣтьми, по крайней мѣрѣ, надъ сыновьями, государственной власти». а потому тоже не нормальна и нуждается въ коренномъ исправленіи на началахъ общественной нравственности и истиннаго просвѣщенія; для этого необходимо обратить главное вниманіе на образованіе и воспитаніе женщины, какъ центральной силы семьи; современная школа должна быть органически связанною съ семьею, быть національною и давать воспитаніе общественное въ томъ смыслѣ, что изъ нея должны выходить молодые люди, поставленные къ общественной дѣятельности, съ правильнымъ понятіемъ объ общественной нравственности, безъ которыхъ никакое общество не можетъ быть крѣпко; перевоспитавъ семью и пріучивъ ее къ труду, самостоятельному и серьезному. мы перевоспитаемъ тогда и царящія у насъ понятія о государственной службѣ. которая въ настоящее время мыслится обществомъ неправильно, какъ источникъ личныхъ выгодъ, пріобрѣтаемыхъ чинами; для уррегулированья этихъ понятій необходимо уничтожить табель о рангахъ, какъ она нынѣ существуетъ при поддержкѣ высшаго сословія, видящаго въ сохраненіи ея единственный свой raison d'être, а потому сильно ее отстаивающаго. «Каждый просвященный патріотъ, говоритъ Стоюнинъ, долженъ бы былъ желать, чтобы наконецъ, понимали службу въ настоящемъ смыслѣ, какъ честный трудъ въ интересахъ государства, общества и народа». «Мысль о томъ, что опорою престола можетъ быть только одно сословіе, или одинъ классъ — дика и идетъ вопреки исторіи и въ обиду всему народу», а потому "верховной власти много выгоднѣе соединить свои интересы съ интересами всѣхъ сословій и изъ нихъ привлечь къ себѣ все честное, умное, образованное и способное къ труду[26].
Мысль объ основаніи у насъ школы на новыхъ началахъ, запала въ душу Стоюнина еще въ 1862 г., почему онъ тогда же сталъ хлопотать о разрѣшеніи ему завести въ Петербургѣ частную мужскую гимназію. каковое Высочайшее разрѣшеніе и послѣдовало въ томъ же году; но тогда этой мысли не суждено было осуществиться.
Во время жизни въ Царскомъ Селѣ. Марья Николаевна Стоюнина задумала для воспитанія своихъ дѣтей основать собственную гимназію, что и было приведено въ исполненіе въ 1881 году. Уже въ отчетѣ за 1882—83 учебный годъ выражено желаніе, чтобы программами гимназіи были вызваны «всѣ данныя человѣку способности къ труду физическому и умственному и направлены, со.гласно съ нравственными цѣлями жизни, при чемъ и эстетическое чувство должно имѣть свою долю въ развитіи, какъ одинъ изъ задатковъ человѣческой жизни», такъ какъ "современная школа должна готовить человѣка для самостоятельной жизни, которая прежде всего требуетъ отъ него здоровья, т. е. правильнаго развитія физическихъ силъ, при этомъ привычки сознательно относиться ко всему окружающему, умѣнья владѣть собою «разумнаго труда въ общей жизни, чувства нравственной связи съ общественной средой». «Все это, сказанное въ томъ же отчетѣ, составляетъ почву для просвѣщеннаго человѣка. къ которому должна стремиться школа. какъ къ своей послѣдней цѣли». Владиміру Яковлевичу предоставлено было въ гимназіи мѣсто инспектора и преподавателя русскаго языка и словесности; курсъ этихъ предметовъ онъ и началъ съ 1881 года для приготовительнаго класса, ведя его постепенно изъ класса въ классъ до 1888 года, когда тяжелый физическій недугъ свелъ его въ могилу. Такимъ образомъ ему не удалось видѣть полнаго осуществленія начатаго совмѣстно съ женою дѣла. не пришлось присутствовать при томъ, когда ученицы, переступивъ порогъ заведенія, въ которомъ Владиміръ Яковлевичъ игралъ такую выдающуюся роль, скажутъ современникамъ, что дала имъ новая школа, какъ пріучила глядѣть на жизнь и свои обязанности, какими матерями и воспитательницами завѣщала имъ быть въ семьѣ, въ обществѣ и въ той будущей русской школѣ, типомъ которой послужитъ, какъ думалъ покойный, «женская гимназія Стоюниной».
- ↑ XXV лѣтъ. Сборникъ Общества для пособій нуждающихся литераторамъ и ученымъ.
- ↑ «Сѣв. Вѣстн.» 1887 г. XII.
- ↑ „Древн. и Нов. Россія“, 1879 г.. кн. 1.
- ↑ Послѣ потери состоянія, отецъ Стоюнина перечислился въ мѣщанское сословіе.
- ↑ Изъ біографическаго очерка «Василій Ивановичѣ Водовозовъ» В. Семевскаго.
- ↑ «Древняя и Новая Россія», 1879 г., кн. 1.
- ↑ В. И. Семевскій, «Крестьянскій вопросъ въ Россіи въ ХVIII и первой половинѣ XIX вѣка».
- ↑ „Безъ исторіи и преданій“.
- ↑ Историческая записка пятидесятилѣтія 3-й е.-петербургской гимназіи, составленная Н. Аничкинымъ.
- ↑ «Безъ исторіи и преданій» «Древняя и Новая Россія».
- ↑ Стихотвореніе приводится здѣсь въ извлеченіяхъ.
- ↑ «Педагогическія задачи Пирогова» статья В. Стоюнина. «Историческій Вѣстникъ», 1885.
- ↑ „Русскій Міръ“, 1859 г., „Вѣсти отовсюду“.
- ↑ Изъ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей», 28-го января 1873 г.
- ↑ Издававшаго подъ псевдонимомъ «Незвановъ» книжку «Дѣтскіе разсказы».
- ↑ Статья Cизова, «Русскія Вѣдомости», 1888 г., № 310.
- ↑ См. въ приложеніи къ настоящему очерку статью Д. Д. Языкова «Учено-литературные труды В. Я. Стоюнина».
- ↑ „Русскій Миръ“ 1859 года.
- ↑ Онъ женился въ 1865 г. на своей бывшей ученицѣ Маріинской гимназіи, Маріи Николаевнѣ Тихменевой.
- ↑ Здѣсь идетъ рѣчь о знаменитой картинѣ нынѣ тоже покойнаго художника Крамскаго.
- ↑ «Древняя и Новая Россія» 1879 годъ.
- ↑ «Историческій Вѣстникъ» 1882 годъ.
- ↑ «Наблюдатель» 1882 года.
- ↑ «Вѣстникъ Европы» 1884 годъ.
- ↑ «Историческій Вѣстникъ» 1886 годъ.
- ↑ «Консерваторы 40-хъ годовъ», «Историческій Вѣстникъ», 1882 года.