ВЛАДИМІРЪ КРАСНОЕ-СОЛНЫШКО
правитьВъ давно, давно прошедшія времена, къ которымъ относится разсказъ мой, когда въ Кіевѣ княжилъ Великій Князь Владиміръ, по прозванію Красное-Солнышко, Кіевъ, — этотъ древнѣйшій городъ, изъ всѣхъ городовъ русскихъ, живописно раскинутый на берегу Днѣпра — совсѣмъ не походилъ на нынѣшній. Не было въ немъ ни красивыхъ церквей съ золотыми куполами, ни высокихъ каменныхъ домовъ, ни широкихъ улицъ. Какъ всѣ старинные города древней Руси, онъ, по своимъ скромнымъ постройкамъ, скорѣе походилъ на простое село; даже великокняжескій теремъ не отличался отъ другого жилья ничѣмъ особеннымъ.
Сами Кіевляне тоже были люди темные, не развитые; имѣя смутное понятіе объ истинномъ, всемогущемъ Богѣ, они еще кланялись идоламъ, какъ и великій князь ихъ, справляя языческіе праздники и священныя гульбища.
Весело пировали Кіевляне въ такіе праздники, разодѣвшись въ пестрыя, нарядныя платья; молодыя дѣвушки водили хороводы на лужайкахъ, поселяне и обитатели сосѣднихъ посадовъ собирались цѣлыми толпами, пѣли пѣсни, и звучные припѣвы ихъ «Диду и Ладѣ» (богу веселья) гулко разносились въ воздухѣ по берегамъ Днѣпра, иногда вплоть до разсвѣта. Не менѣе весело проводились ночи на пролетъ въ княжескомъ теремѣ. Князь Владиміръ, во времена-своего язычества, грѣшнымъ дѣломъ, любилъ попировать съ приближенными боярами, витязями и дружиною. Вотъ и теперь, мы застаемъ ихъ, сидящими за длиннымъ, дубовымъ столомъ, — турій рогъ, наполненный сладкимъ, шипучимъ медомъ, не переставая, переходитъ изъ рукъ въ руки на чистой, бѣлой скатерти красуется множество различныхъ блюдъ со всевозможными яствами; всѣ наѣлись до сыта, всѣ напились до пьяна — всѣмъ хорошо и привольно около Краснаго-Солнышка… На гусляхъ звонкихъ наигрываютъ… Бесѣду ведутъ оживленную… только самъ князь, Красное-Солнышко, за послѣдній годъ сталъ не то задумчивъ, не то печаленъ, — порою вдругъ, ни съ того, ни съ сего, ѣсть и пить отказывался, разсѣянно отвѣчалъ на вопросы окружающихъ, и весь отдавался завѣтнымъ думамъ о различныхъ разсказахъ про христіанскую вѣру, бабушки своей княгини Ольги, и прочихъ христіанъ, жившихъ уже въ Кіевѣ.
Приближенные витязи стали замѣчать въ немъ большую перемѣну. Не догадываясь о настоящей причинѣ тоски-кручинушки князя, они старались всячески развлечь его, придумывая разныя забавы, изъ которыхъ самою любимою его забавою была охота.
— Что ты такъ пристально смотришь на меня? — спросилъ однажды Владиміръ одного изъ своихъ любимыхъ витязей — Рагдая, который на общемъ веселомъ пиру сидѣлъ съ нимъ рядомъ.
— Дозволь, батюшка, Владиміръ Святославовичъ, слово вымолвить — отозвался Рагдай.
— Говори — всегда готовъ тебя слушать.
— Повѣдай намъ, наше Красное Солнышко, о чемъ ты такъ затуманилось, о чемъ запечалилось? или мы, слуги твои вѣрные, не угодили въ чемъ? Или дружина удалая опостыла? Или…
Владиміръ движеніемъ руки прервалъ рѣчь витязя, нахмурилъ брови и, опустивъ глаза къ низу, отвѣчалъ въ полголоса:
— Ты пришелъ сюда гостемъ, Рагдай, ѣшь же, пей, веселись, но не спрашивай о томъ, чего знать пока еще никому но слѣдуетъ; наступитъ время, захочу — самъ скажу!
На слѣдующій день, послѣ вышеописаннаго разговора, рано по утру, на городской площади Кіева, гдѣ находился княжескій теремъ, а передъ нимъ на холмѣ главный языческій богъ «истуканъ-Перунъ» (деревянный, съ серебряною головою и золотыми усами), собралось великое множество народа и горожанъ, состоящихъ главнымъ образомъ изъ людей пожилыхъ и уважаемыхъ; всѣ они хранили глубокое молчаніе и, тѣснясь вокругъ истукана, словно ожидали чего-то особеннаго. Но вотъ, наконецъ, на росписанномъ разными красками крыльцѣ Владиміровыхъ чертоговъ, стало замѣтно оживленіе… Изъ терема потянулась длинная вереница бояръ, витязей и слугъ великокняжескихъ; всѣ они шли чинно другъ за другомъ и, спустившись на площадь, полукругомъ расположились около истукана, затѣмъ нѣсколько минутъ спустя, изъ толпы, стоявшей сзади, показалась высокая, широкоплечая фигура верховнаго жреца (т. е. по нашему, какъ бы священнослужителя). Онъ выступалъ медленно, шагъ за шагомъ и опирался на руку одного изъ жертвоприносителей, который имѣлъ за поясомъ широкій, жертвенный ножъ, служившій признакомъ его высокаго званія. Онъ помогъ жрецу взойти на помостъ, обитый красной матеріей, а самъ, почтительно поклонившись, отошелъ въ сторону.
Жрецъ окинулъ проницательнымъ, суровымъ взглядомъ многолюдную толпу и, торжественно поднявъ обѣ руки кверху, громкимъ голосомъ проговорилъ слѣдующее:
— "Граждане Кіевскіе! Наступили тяжкія времена. Старая вѣра оскудѣваетъ, народъ нашъ начинаетъ мѣнять ее на нечестивый законъ греческій, даже самъ Великій Князь Владиміръ за послѣднее время сталъ уклоняться присутствовать на нашихъ священныхъ игрищахъ и обрядахъ… Всемогущій Перунъ разгнѣванъ… Онъ навѣрное поразитъ Кіевлянъ страшными бѣдствіями, если они сію же минуту не принесутъ ему въ жертву какого-нибудь юношу-христіанина, живущаго въ Кіевѣ; я бы даже прямо указалъ на малолѣтняго сына бывшаго десятника Варяжской дружины-Ѳеодора, который, надсмѣявшись надъ старою вѣрою дѣдовъ и прадѣдовъ, недавно сдѣлался христіаниномъ!..
Толпа заколыхалась; тихій шепотъ сотни голосовъ, смѣшавшись въ одинъ общій, непонятный гулъ, быстро пронесся по площади… гдѣ-то вдали послышалось громкое восклицаніе:
— Развѣ можно приносить въ жертву Варяга славянскимъ богамъ?
— Нельзя, конечно, нельзя! — раздалось въ отвѣтъ нѣсколько голосовъ, очевидно, принадлежащихъ Варягамъ[1].
— Какъ нельзя? Почему нельзя? — кричали въ противуположной. сторонѣ, — Можно, можно!
— Нельзя! — настаивали Варяги.
И площадь огласилась неистовыми криками. Глаза жреца сверкали дико; онъ молча поклонился на всѣ четыре стороны и, какъ бы не замѣчая общей суматохи, отдалъ приказаніе жертвоприносителю немедленно отправиться за сыномъ Ѳеодора, а самъ снова скрылся въ толпѣ.
Жертвоприноситель, окруженный отрядомъ вооруженныхъ воиновъ, пошелъ по направленію къ жилищу Ѳеодора; большая часть присутствующихъ послѣдовала за нимъ.
Человѣкъ двадцать Варяговъ попытались было загородить путь, но, видя свое безсиліе противъ такой массы недруговъ, печально опустили головы и отступили.
Воины между тѣмъ, обогнувъ площадь, спустились по улицѣ, ведущей къ Подолу, и, остановившись около одного изъ домовъ, окружили его со всѣхъ сторонъ.
— По приказанію верховнаго жреца Перуна и великокняжескихъ витязей — отоприте! — громко закричалъ жертвоприноситель.
Отвѣта не послѣдовало.
— Добромъ не послушаете, заставимъ силою! — повторили воины, стуча въ дверь съ такою силою, что довольно ветхое само по себѣ зданіе, казалось, готово было рухнуть.
— Да дома-ли онъ, не ушелъ-ли куда? — замѣтилъ кто-то изъ воиновъ; вотъ что, ребята, дайте сюда бревно, которое лежитъ тамъ у забора, да ударьте имъ хорошенько въ двери; авось, дѣло-то складнѣе будетъ.
Четыре человѣка воиновъ поспѣшно подбѣжали къ бревну, общими силами подняли его и, раскачавъ, со всего розмаха стукнули о дубовую дверь. Раздался трескъ… дверь соскочила съ петель и, одновременно съ этимъ, рухнулъ потолокъ. Воины невольно отступили назадъ; народъ, стоявшій кругомъ, кричалъ, галдѣлъ, осыпая бранными словами несчастнаго Варяга и упрекая въ томъ, что онъ ослушивается Перуна и не исполняетъ приказанія великокняжескихъ витязей, уполномоченныхъ на это самимъ великимъ княземъ.
Нѣсколько минутъ спустя, на краю полуразвалившагося тесоваго крыльца, наконецъ, показалась фигура христіанина Ѳеодора.
Блѣдное, симпатичное лицо его оставалось совершенно покойно; онъ держалъ за руку маленькаго сына, который, оглядывая съ дѣтскимъ любопытствомъ шумную толпу, робко прижался къ колѣнямъ отца и тихо всхлипывалъ.
— Подавай намъ твоего сына! — громко крикнулъ между тѣмъ жертвоприноситель, по волѣ боговъ и Великаго Князя мы должны принести его въ жертву Перуну!
Услыхавъ такія рѣчи, ребенокъ еще ближе прижался къ отцу.
— Воля Великаго Князя для меня священна, — отвѣчалъ Ѳеодоръ; — по первому его приказанію, я не задумаюсь отдать и свою голову, и голову сына, но никогда не соглашусь на то, чтобы его или меня принесли въ жертву истукану! Вашъ Перунъ не Богъ, а кусокъ дерева… бездушный идолъ, сдѣланный человѣческими руками… На свѣтѣ есть одинъ только Богъ… Истинный, всемогущій, Тотъ самый, Которому поклоняются Греки… Онъ сотворилъ небо, землю, звѣзды, луну, солнце и человѣка; а ваши боги развѣ могутъ сотворить что-либо подобное? Уходите вонъ, не видать вамъ моего сына, пока я живъ.
— Молчи, или ты сейчасъ будешь убитъ.
Но Ѳеодоръ не замолчалъ; онъ еще усерднѣе принялся доказывать ничтожество языческихъ боговъ… На лицахъ стоявшихъ ближе къ крыльцу горожанъ невольно выразился не то какой-то страхъ, не то сомнѣніе; посланникъ жреца Перунова это замѣтилъ и приказалъ немедленно, силою схватить ребенка.
— Не дамъ! — отчаянно вскрикнулъ тогда Ѳеодоръ и сдѣлалъ шагъ назадъ.
Воины попробовали вскарабкаться на обвалившіяся ступени, но ступени зашатались подъ ихъ ногами, угрожая развалиться окончательно.
— Мѣшкать нечего! — снова раздался голосъ жортво при носителя; рубите главные столбы…
Острыя сѣкиры заблистали въ рукахъ цѣлаго десятка воиновъ; столбы, на которыхъ держалось зданіе, — заколебалось… верхній этажъ подался впередъ, и крыльцо, гдѣ стояли христіане, еще больше покривилось на бокъ.
— Спасите, помилуйте этихъ несчастныхъ, — раздалось въ толпѣ нѣсколько несмѣлыхъ голосовъ; — дайте скорѣе лѣстницу!
Но спасать несчастныхъ никто не подумалъ; воины продолжали рубить… Передняя стѣна скоро не выдержала, сдвинулась съ мѣста… и весь домъ съ грохотомъ повалился на землю.
— Господи! Да будетъ воля Твоя! — простоналъ Ѳеодоръ.
Затѣмъ все смолкло… народъ стоялъ неподвижно… воины опустили сѣкиры… на лицѣ жертвоприносителя выразилось полное удовольствіе…
Слыхать про такіе случаи, — порою, даже видать ихъ — Владиміру приходилось не рѣдко; прежде онъ относился къ нимъ совершено равнодушно, даже самъ отдавалъ приказаніе приносить людей въ жертву; теперь же, когда ему доложили о мученической смерти несчастнаго Ѳеодора и его сына — онъ глубоко задумался… И опять пришли ему на умъ разсказы бабушки Ольги про христіанъ, и про истиннаго Бога…
Не далеко отъ Кіева находилось одно большое село, куда Великій Князь Владиміръ любилъ наѣзжать, со своей удалой дружиною, поохотиться, да повеселиться. Село это называлось «Прядиславино»; тамъ стоялъ одинъ изъ потѣшныхъ дворцовъ князя, тамъ же былъ и теремъ супруги его Рогнѣды, которую онъ насильно взялъ себѣ въ жены, завладѣвъ полоцкимъ княжествомъ, а отца ея, князя Рогвальда, съ сыновьями, велѣлъ убить. Супруга Владиміра, княгиня Рогнѣда; была статная, миловидная, гордая красавица; Владиміръ любилъ и холилъ ее; но, за послѣднее время, увлекаясь ратными дѣлами, да шумными пированіями съ дружиной, совершенно позабылъ про нее, и, часто пріѣзжая въ «Прядиславино», даже не заходилъ къ ней въ теремъ, хотя бы для того, чтобы взглянуть на маленькаго сына Излслава.
Закипѣла въ сердцѣ молодой княгини сильная злоба на Владиміра… Ея гордая натура не могла перенести такого невниманія, да, кромѣ того, трудно ей было позабыть, что Владиміръ — убійца ея отца и братьевъ… Она мысленно рѣшила, рано или поздно, такъ или иначе, но непремѣнно отомстить за свою собственную испорченную жизнь и за смерть родичей…
Въ одинъ изъ пріѣздовъ Великаго Князя въ потѣшный дворецъ села «Прядиславина», когда онъ, по обыкновенію, не заглянулъ въ теремъ супруги, Рогнѣда сидѣла задумавшись въ своей свѣтлицѣ, стѣны которой были украшены рѣзьбою, различными росписными рисунками и шитыми полотенцами; кругомъ тянулись скамейки, покрытыя коврами; въ переднемъ углу стоялъ дубовый столъ, около входной двери большая изразцовая печь,
Княгиня выглядѣла особенно грустною; рядомъ съ нею на скамейкѣ, прильнувъ къ ея бѣлому плечу, сидѣлъ маленькій Изяславъ Владиміровичъ, и съ величайшимъ вниманіемъ слушалъ интересныя сказки мамушки Вуслаевны, которая находилась тутъ же.
Тихо было въ свѣтлицѣ, покойно; слабый свѣтъ, отъ стоявшихъ на столѣ двухъ ночниковъ, отбрасывалъ косую тѣнь на потолокъ и стѣны; мамушка говорила въ полголоса, и старалась придать своему старческому лицу какъ можно больше таинственности… Но вотъ, рѣчь ея вдругъ оборвалась… Около самаго терема, на улицѣ послышались звуки арфы, и чей-то чрезвычайно пріятный голосъ запѣлъ одну изъ тѣхъ варяжскихъ пѣсенъ, которыя такъ любила Рогнѣда, и которыя всегда хватали ее за сердце.
— Что я слышу! — вскричала она, соскочивъ съ мѣста. — Пѣсня моей родины… Иди скорѣе, Буслаевна, позови сюда пѣвца… Мнѣ хочется его видѣть! Буслаевна молча поспѣшно направилась къ двери, чтобы исполнить полученное приказаніе, но затѣмъ остановилась… Ей показалось страшнымъ впустить незнакомаго человѣка въ княжескія палаты; но Рогнѣда строго повторила только-что сказанное, и старушка по-неволѣ должна была повиноваться.
Нѣсколько минутъ спустя, она ввела въ свѣтлицу высокаго, красиваго молодого Варяга, одного изъ тѣхъ, которые видѣли гибель несчастнаго христіанина Ѳеодора и его маленькаго сына, слышали рѣчь жреца, и тайно дали другъ другу слово отомстить за все это самому Князю Владиміру.
Увидавъ княгиню, Варягъ почтительно поклонился.
— Милости просимъ, дорогой гость! — привѣтствовала его Рогнѣда; — по платью вижу, что ты Варягъ; значитъ, мы единоземцы; спой же мнѣ пѣсню про нашу дорогую родину… про славные подвиги моихъ соотечественниковъ…
Варягъ молча провелъ пальцами по струнамъ своей ручной арфы; струны зарокотали, затѣмъ къ ихъ звукамъ примѣшался звукъ его могучаго, задушевнаго голоса
Чѣмъ дальше слушала Рогнѣда, тѣмъ легче и легче становилось на ея душѣ; вмѣсто прежняго недобраго чувства, она теперь ощущала одну только тихую, глубокую грусть… Пѣвецъ остановился… перевелъ духъ… Затѣмъ струны зазвучали снова… Звучали онѣ какъ-то особенно дико… Имъ вторилъ тотъ же самый голосъ, но и въ немъ, на мѣсто прежняго спокойствія, слышался теперь словно погребальный вопль… Въ этомъ воплѣ красавецъ Варягъ видимо, старался передать всѣ мельчайшія подробности звѣрскаго поступка кіевскаго князя относительно семьи Рогвальда, печальное положеніе покинутой мужемъ княгини Рогнѣды, забытаго отцомъ малютки Изяслава и постоянные, пиры Князя Владиміра въ кругу излюбленной имъ дружины…
— Перестань! Бога ради перестань! — взмолилась Рогнѣда, хватая Варяга за руки; — пѣснь твоя ужасна… Въ ней звучитъ проклятіе!..
Пѣвецъ опустилъ арфу и пристально смотрѣлъ на Рогнѣду, въ глазахъ которой выражался сильный гнѣвъ.
— Прощай, княгиня, — проговорилъ онъ, наконецъ, едва слышно. — Возьми на память вотъ эту вещицу… она раньше принадлежала твоему отцу…
И вынувъ изъ-за пояса длинный ножъ, съ дорогою рукояткою, онъ подалъ его Рогнѣдѣ, а самъ, отвѣсивъ вторичный, почтительный поклонъ, поспѣшно вышелъ изъ терема.
— Матушка-княгиня, что это за человѣкъ? — робко спросила Буслаевна, все время стоявшая молча около печки; — никакъ онъ не въ своемъ умѣ? Вѣдь вотъ и тебя должно быть напугалъ, сердечная ты наша кормилица; смотри-ка, ясныя очи твои какъ помутились; ужь не сглазилъ-ли онъ тебя, дай-ка спрысну водою…
— Не надо, Буслаевна, ничуть онъ меня не сглазилъ… поди лучше уложи спать Изяслава, у него глазки совсѣмъ слипаются…
Мамушка покачала сѣдой головой, сомнительно взглянула на княгиню и, взявъ маленькаго князя за руку, тихими шагами вышла изъ свѣтлицы.
Оставшись одна, Рогнѣда начала разглядывать подарокъ; съ судорожнымъ, лихорадочнымъ движеніемъ прижала его къ губамъ и, проговоривъ шопотомъ: «кровь за кровь», направилась къ небольшой потайной двери, завѣшанной ковромъ, отворила ее, и очутилась въ длинномъ узкомъ корридорѣ, соединяющемъ ея теремъ съ теремомъ Владиміра.
Точно такая же потайная дверь, тоже изнутри завѣшанная ковромъ, вела въ теремъ Великаго Князя Владиміра; княгиня передъ нею остановилась.
— Вторые сутки здѣсь, и не можетъ найти минутку заглянуть ко мнѣ… къ сыну… Онъ — убійца моего отца и моихъ братьевъ… О.въ — заставившій меня силою сдѣлаться его женою для того, чтобы потомъ быть брошенной… забытой… Нѣтъ, я не въ силѣ дольше сносить этого… Варягъ-пѣвецъ своею пѣсней растравилъ мои больныя раны… Я считаю, что онъ посланъ сюда богами не даромъ…
Проговорила княгиня Рогнѣда дрожащимъ отъ волненія голосомъ и, отворивъ дверь, тихою стопою, едва касаясь пола, стала прокрадываться въ опочивальню мужа, словно лютый звѣрь къ добычѣ…
Владиміръ лежалъ на кровати съ закрытыми глазами; онъ спалъ крѣпкимъ сномъ послѣ сытнаго обѣда съ приближенными боярами, и послѣ въ избыткѣ выпитаго вина… Рогнѣда подошла совсѣмъ близко…
«А, Изяславъ, а сынъ? — шепнулъ ей какой-то тайный, невидимый голосъ, — что скажетъ онъ, когда выростетъ и узнаетъ поступокъ матери? Вѣдь онъ сынъ Владиміра… Вѣдь въ немъ течетъ его кровь, точно такъ, какъ во мнѣ течетъ кровь Рогвальда…»
Разсуждая подобнымъ образомъ, молодая женщина почти готова была вернуться, но въ эту минуту, гдѣ-то вдали, за рѣкою, среди ночной тишины, раздался могучій голосъ удалявшагося пѣвца, пѣвшаго ту самую пѣсню, которая довела Рогнѣду чуть не до сумасшествія.
"Еще замокъ пылалъ,
"Еще старецъ стоналъ,
"Еще кровь родныхъ братьевъ дымилась,
"Какъ убійца въ крови,
"Далъ обѣтъ ей въ любви,
«И — она ему покорилась!»
Рогнѣда старалась вслушаться въ каждое слово…
— О, успокойся, отецъ, успокойтесь, братья, часъ искупленія вашего наступилъ! — проговорила она почти въ слухъ, и смѣло шагнула къ изголовью кровати.
Слабый свѣтъ ночника, сливаясь съ матовымъ отблескомъ пробивавшагося сквозь полуоткрытое окно мѣсяца, какъ разъ падалъ на грозное, но вмѣстѣ съ тѣмъ полное величія и славы лицо Владиміра. Рогнѣда нагнулась, и стала прислушиваться къ дыханію своей жертвы… Ей сдѣлалось жутко… Она чувствовала ни то страхъ, ни то жалость…
"Еще замокъ пылалъ,
«Еще старецъ стоналъ…»
Слышался между тѣмъ голосъ за рѣкою.
Княгиня сдѣлала надъ собою усиліе… занесла правую руку надъ головою мужа… но острый ножъ вдругъ выскользнулъ, упалъ на полъ и разбудилъ Владиміра…
Вѣсть о случившемся живо разнеслась сначала по селу Прядиславину, а потомъ и по всему Кіеву; не было ни одного уголка, гдѣ бы ни говорилось о поступкѣ Рогнѣды.
Одни брали ея сторону и хвалили за смѣлость; другіе осуждали; но какъ тѣ, такъ и другіе утверждали навѣрное, что княгиня поплатится жизнью, и со дня на день ожидали предстоящей казни.
Варягъ, который своею пѣснею, такъ сказать, подтолкнулъ княгиню на то, чтобы убить Владиміра, очень о ней сокрушался, и хотѣлъ во что бы то ни, стало узнать, въ какомъ положеніи стоитъ дѣло.
Переодѣвшись въ простое рубище, подвязавъ бороду, и вооружившись дубинкою, онъ, однажды позднею, вечернею порою, постучался въ одну изъ небольшихъ избушекъ, расположенныхъ около главныхъ воротъ потѣшнаго дворца.
— Кто тамъ? — окликнулъ его сторожъ.
— Прохожій. Нельзя-ли переночевать, я очень утомился, иду изъ далека, — отозвался переодѣтый Варягъ.
— Почему нельзя — можно!
Варягъ перешагнулъ порогъ избушки, гдѣ засталъ человѣкъ десять воиновъ, сидѣвшихъ за ужиномъ.
— Добро пожаловать, дѣдушка! — сказалъ одинъ изъ нихъ. — Откушай съ нами нашего хлѣба-соли.
— Спасибо; ѣсть что-то не хочется, а вотъ отдохнуть — другое дѣло.
И мнимый «дѣдушка», изъ страха, чтобы его грѣхомъ не признали, расположился на первой же лавкѣ, подальше отъ свѣта.
— А что, родимые, правду-ли я слышалъ, будто здѣсь, въ селѣ Прядиславинѣ, недавно въ царскомъ теремѣ, лихо какое-то приключилось? — спросилъ онъ, вытянувъ ноги, съ видомъ очень усталаго человѣка.
— Да, дѣдушка, приключилось; чуть было не извели нашего Великаго Князя.
— Что ты говоришь? Да кто же это, измѣнникъ видно какой?
— Какой измѣнникъ? — не измѣнникъ!
— А кто же?
— Сама супруга, княгиня Рогнѣда.
— Неужели?
И старикъ даже привсталъ отъ удивленія.
— Да, дѣдушка, сама княгиня; не даромъ, что женщина, а вотъ на какое дѣло пошла… Великій Князь-то, говорятъ, возвратившись съ охоты, только-что изволилъ поужинать, да заснуть, какъ вдругъ эта змѣя подколодная, ни съ того, ни съ сего подкралась къ нему потайнымъ ходомъ, гдѣ, значитъ, никакой стражи не стоитъ, да и вздумала ножемъ пырнуть; но видно часъ еще не пришелъ… Князь-то на бѣду проснулся…
— И что же? Чай, тутъ на мѣстѣ изъ нея и духъ вышибъ?
— То-то, что нѣтъ; пальцемъ, говорятъ, даже не тронулъ, а только отправилъ назадъ и приказалъ, одѣвшись въ самое нарядное платье, ожидать казни…
— Видно, потомить захотѣлъ?
— Должно быть.
— Ну, и что же потомъ?
— Ничего; снарядилась она, словно на пиръ какой званый, либо на гульбище… Великій Князь вошелъ въ теремъ къ ней на слѣдующее утро и, конечно, разговаривать долго бы не сталъ, да тутъ вдругъ, откуда ни возьмись, княжичъ Изяславъ показался, подалъ отцу обнаженный мечъ и сказалъ: «ты здѣсь не одинъ, батюшка; я буду свидѣтелемъ всего» (это, должно быть, княгиня подъучила).
— Ну, а Великій-то Князь что?
— Что? Да ничего; у него, говорятъ руки такъ и опустились. Бросилъ мечъ и вышелъ изъ терема…
— И не казнилъ?
— Куда тамъ казнить! Простилъ… Да кромѣ того, говорятъ, отдалъ въ удѣлъ землю Полоцкую.
Дѣдушка молча отвернулся къ стѣнѣ.
Собесѣдники его долго продолжали разговоръ, долго судили, рядили, разбирали. Какъ, что, почему все случилось? называли Рогнѣду чародѣйкой, утверждали, будто она пріобрѣла отъ колдуньи приворотный корешекъ, съ помощью котораго приворожила мужа… Но додуматься до настоящей причины такой перемѣны въ Великомъ Князѣ все-таки никто не могъ…
А причина была та, что Великій Князь Владиміръ съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ все больше и больше приходилъ къ заключенію, что служить идоламъ и приносить имъ человѣческія жертвы — не слѣдуетъ и что есть другой всемогущій, невидимый Богъ, Который не требуетъ отъ насъ никакихъ жертвъ, а только поучаетъ насъ быть честными, кроткими, милостливыми… Однимъ словомъ, Владиміръ сталъ колебаться въ старой языческой вѣрѣ…
Такъ какъ въ то время Кіевъ былъ главнымъ торговымъ городомъ земли русской, то туда съѣзжалось много людей, изо всѣхъ странъ, исповѣдующихъ различныя религіи.
Услыхавъ про то, что Владиміръ не прочь перемѣнить старую языческую вѣру на другую, каждый изъ нихъ старался предложить ему свою.
Первыми пришли болгары-магометане, потомъ нѣмцы, потомъ евреи, потомъ, наконецъ, греки. Владиміръ выслушивалъ каждаго; разспрашивалъ, вдумывался…
Больше всѣхъ вѣръ, по разсказамъ, ему понравилась греческая; онъ очень долго бесѣдовалъ съ греками, и съ большимъ любопытствомъ разсматривалъ картину, которую греки привезли съ собою.
На картинѣ былъ представленъ страшный судъ; праведники стояли по правую сторону престола Божія и шли въ рай, а грѣшники по лѣвую, и шли въ адъ — на муки вѣчныя.
— Хорошо тѣмъ, которые стоятъ одесную (т. е. направо), — сказалъ Владиміръ, не отрывая глазъ отъ картины.
— Крестись, коли хочешь быть въ числѣ ихъ — отозвался на его замѣчаніе грекъ, и снова принялся разсказывать о своей вѣрѣ, обычаяхъ и обрядахъ.
— Дай срокъ, надо обдумать, — сказалъ Владиміръ, и вскорѣ затѣмъ разослалъ пословъ въ разныя земли развѣдывать какъ, гдѣ совершаются церковныя службы.
Послы эти побывали у болгаръ-магометанъ и у нѣмцевъ, но богослуженіе ни тѣхъ ни другихъ имъ не понравилось; они поѣхали къ грекамъ.
Греческій императоръ, узнавъ, съ какою цѣлью къ нему пріѣхали послы Великаго Князя Владиміра, принялъ ихъ съ большою честью, и пригласилъ на слѣдующее утро пройти въ церковь, сказавъ патріарху, чтобы онъ служилъ обѣдню какъ можно торжественнѣе.
Когда послы пришли въ церковь, то ихъ поставили на самое лучшее мѣсто впереди, чтобы они могли видѣть и слышать всю службу подробно.
Въ церкви было зажжено множество свѣчей, отблескъ которыхъ отражался на золотыхъ и серебряныхъ ризахъ образовъ; послы Владиміровы никогда не видывали ничего подобнаго; они пришли въ восторгъ — въ особенности, когда съ клироса раздалось церковное пѣніе, стройное, дружное такое, какого они отродясь не слыхивали.
— Мы не знали, на небѣ мы или на землѣ, — сказали они, вернувшись въ Кіевъ, — и передавая Великому Князю обо всемъ видѣнномъ, мы чувствовали только и понимали сердцемъ, что тамъ Богъ пребываетъ съ людьми, и что та служба лучше и великолѣпнѣе всѣхъ, которыя раньше видѣли! Владиміру понравился разсказъ пословъ про греческую церковь, и онъ, слушая его, сразу рѣшилъ, гдѣ находится истина — въ томъ-ли язычествѣ, которому ревностно служилъ до сихъ поръ, или въ христіанствѣ, и въ концѣ-концовъ не только самъ сдѣлался христіаниномъ, но еще, такъ сказать, первый — осѣнилъ русскаго человѣка крестнымъ знаменіемъ.
Крестивъ Кіевлянъ (въ 988 г.), Владиміръ началъ строить церкви въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ прежде стояли идолы, разсылалъ священниковъ по городамъ и селамъ, заставляя людей креститься. Конечно, за время его княженія, вся Русь креститься не успѣла; на такое большое дѣло надо было слишкомъ много лѣтъ, но, во всякомъ случаѣ, самое трудное было сдѣлано, русская земля просвѣтилась имъ… Съ него начала она прозываться Святою и Православною… Когда онъ скончался, то русская церковь причислила его къ лику снятыхъ, и назвала Равноапостольнымъ.
Память о немъ крѣпко засѣла въ сердцахъ русскаго народа. Онъ былъ настоящій русскій князь: на полѣ ратномъ — грозный, на веселомъ пиру — привѣтливый, милостивый, до нищей братіи — щедрый, и народъ не даромъ прозвалъ его Краснымъ-Солнышкомъ!
- ↑ Славяне называли Варягами одно изъ племенъ, жившихъ раньше за Балтійскимъ моремъ, затѣмъ къ этимъ самымъ Варягамъ снарядили пословъ, чтобы призвать князя чужого управлять ими; съ тѣхъ поръ Варяги и поселились въ землѣ русской.