1883.
правитьВЛАДИМІРЪ ИВАНОВИЧЪ ДАЛЬ.
правитьнароду и принадлежитъ. Я думаю по-русски".
Россія — эта обѣтованная страна всѣхъ иноземцевъ — обладаетъ чрейзвычайно важнымъ и совершенно особеннымъ свойствомъ, которымъ едва-ли можетъ похвалиться другая европейская страна. Настежъ открывая двери всякому доброму и недоброму гостю изъ-за границы, радушно встрѣчая каждаго и давая ему полную возможность кормиться и наживаться на свой счетъ, Россія не каждаго иноземца привязываетъ къ себѣ, привлекаетъ заглянуть поглубже въ среду русской жизни, не каждому открываетъ ту сокровищницу глубокихъ думъ, сильнаго, горячаго чувства и богатой, широко и высоко парящей мысли, которая часто, по мѣткому выраженію поэта, скрывается подъ покровомъ «наготы ея смиренной». Но за то ужь если иноземцу удастся заглянуть въ эту сокровищницу, если удастся постягнуть глубоко-скрытый, точный смыслъ русской народной жизни — онъ перестаетъ быть чуждымъ Россіи, онъ остается въ ней жить навсегда, остается вѣренъ ей до гроба и преданъ до гроба, требуетъ, чтобы и прахъ его покоился непремѣнно въ русской землѣ, примиряется даже со всѣми невзгодами и несовершенствами русской жизни, однимъ словомъ — становится болѣе русскимъ, нежели сами русскіе.
Блистательный примѣръ такого пресуществленія иноземцевъ, увлеченныхъ русскою жизнью, въ чисто-русскихъ людей — представляетъ намъ, конечно, біографія В. И. Даля, иноземца по фамиліи и по происхожденію, по роду и племени, но — истинно русскаго человѣка, по той горячей, безпредѣльной преданности русскому народу и русской землѣ, которымъ онъ принесъ въ жертву трудъ всей своей жизни.
Отецъ Даля, Іоганнъ Даль, родомъ датчанинъ, переселился въ Россію при Екатеринѣ. Это былъ человѣкъ не только хорошо, но и многосторонне образованый и притомъ отличный лингвистъ, свободно владѣвшій нѣсколькими языками. Въ концѣ царствованія Екатерины, мы застаемъ его полковымъ докторомъ при Гатчинскомъ кирасирскомъ полку и живымъ свидѣтелемъ той необычайно-тяжелой военной дисциплины и муштровки, которую приходилось выдерживать бѣднымъ гатчинцамъ, въ качествѣ любимаго полка, отъ будущаго Императора Павла Петровича. Вскорѣ послѣ воцаренія Императора Павла I, Іоганнъ Даль покинулъ службу при кирасирскомъ полку и перешелъ въ горное вѣдомство. Этотъ переходъ привелъ его сначала къ необходимости переѣхать изъ Гатчины въ Олонецкую губернію, а потомъ въ Екатеринославскую, гдѣ онъ получилъ мѣсто доктора при литейномъ заводѣ, въ городѣ Лугани (Славяносербскаго уѣзда).
Позднѣе, мы видимъ Іоганна Даля на службѣ въ морскомъ вѣдомствѣ; около 20-хъ годовъ онъ и умираетъ въ Николаевѣ, достигнувъ званія генералъ-штабъ-доктора черноморскаго флота.
Мать В. И. Даля, урожденная Фрейтагъ, родомъ нѣмка, женщина также образованная, происходила изъ семьи настолько обрусѣвшей, что бабка Даля, со стороны матери, пользовалась даже и нѣкоторою литературною извѣстностью, какъ переводчица на русскій языкъ нѣмецкихъ драматическихъ произведеній.
Однимъ словомъ, въ честной и прекрасной семьѣ Даля жили такія преданія и существовали такіе задатки, которые, до извѣстной степени, должны были благопріятно вліять на развитіе будущаго народолюбца и лексиколога. Къ этимъ фамильнымъ преданіямъ и задаткамъ семейной среды, многое должна была прибавить та своеобразная судьба, которая дала возможность В. И. Далю вдоль и поперекъ изъѣздить всю Россію, и притомъ еще побудила его начать странствованія съ дѣтства, чуть не съ колыбели….
Владиміръ Ивановичъ (вѣрнѣе: Іогановичъ!) Даль родился 10 ноября, 1801 года, въ городѣ Лугани (Екатеринославской губ., Славяносербскаго уѣзда), гдѣ отецъ Даля, былъ въ это время докторомъ при Луганскомъ литейномъ заводѣ. Отсюда почерпнулъ впослѣдствіи В. И. Даль и тотъ литературный псевдонимъ «казака Луганскаго», подъ которымъ онъ сталъ издавать въ свѣтъ свои первыя произведенія.
Первое передвиженіе съ мѣста на мѣсто произошло въ раннемъ дѣтствѣ В. И. Даля, когда отецъ его перешелъ изъ горнаго вѣдомства въ морское, и потому изъ Лугани (Екатеринославской губерніи) перебрался въ Николаевъ (Херсонской губерніи). Здѣсь и протекло дѣтство и часть отрочества В. И. Даля.
Въ 1814 году, тринадцати съ небольшимъ лѣтъ, Владиміръ Даль опять совершилъ большое (по тому времени) и нелегкое путешествіе: — переѣздъ черезъ всю Россію, для поступленія въ Морской Кадетскій Корпусъ, въ которомъ имѣлъ право воспитываться на казенный счетъ, какъ сынъ медика, служившаго въ черноморскомъ флотѣ.
Три первыхъ года пребыванія въ корпусѣ сохранились навсегда въ памяти Даля, какъ самый тяжелый кошемаръ. Уже въ глубокой старости, почти полъ-вѣка спустя послѣ этого злосчастнаго трехлѣтія, въ то время, когда В. И. Даль принялся за составленіе краткой своей автобіографіи, онъ не могъ безъ омерзенія говорить о томъ бытѣ, который засталъ въ Морскомъ Корпусѣ.
Страшно правдивыми красками набрасываетъ почтенный старецъ картину того нравственнаго безобразія, которому осмѣливались въ то время придавать названіе «воспитанія», и если бы мы не знали В. И. Даля за человѣка правдиваго, мы едва-ли рѣшились бы повѣрить тѣмъ разсказамъ, которые онъ приводитъ въ своей автобіографіи, стараясь охарактеризовать типы корпусныхъ учителей, воспитателей и директоровъ.
Въ общемъ результатѣ того, что сообщаетъ Даль о корпусномъ воспитаніи, выходитъ, что въ его время внѣшній порядокъ и теченіе корпусной жизни поддерживались исключительно розгами, которыя старались употреблять какъ можно чаще, и отпускать въ количествѣ, несоотвѣтствовавшемъ ни возрасту, ни силамъ воспитанниковъ.
Само-собою разумѣется, это нимало не мѣшало тому, чтобы, подъ внѣшнею оболочкою благочинія и благоустройства — въ средѣ кадетъ гнѣздились самые ужасные пороки, а обманъ и ложь постоянно руководили всѣми дѣйствіями корпусной молодежи.
Читая автобіографическую записку В. И. Даля, мы невольно припомнили слышанный нами лично разсказъ отъ одного изъ старыхъ моряковъ, А. М. Тр., воспитывавшагося въ Морскомъ Корпусѣ почти одновременно съ В. И. Далемъ. Тр. разсказывалъ намъ, что при одномъ изъ переходныхъ экзаменовъ въ младшихъ классахъ, его три раза высѣкли впродолженіе одного часа, хотя онъ нетолько былъ безъ вины виноватъ, но даже и не зналъ о своей винѣ. Дѣло было въ томъ, что на вопросъ священника, Тр. долженъ былъ прочесть Сѵмволъ Вѣры и когда дошелъ до восьмаго члена, то прочелъ его такъ; «и въ Духа Святаго, Господа животворящаго иже отъ Отца и Сына исходящаго»… Наставникъ и начальство предположили, чіо Тр. читаетъ этотъ членъ Сѵмвола такимъ образомъ по разсѣянности, непростительной при изученіи Закона Божія… Мальчика увели съ экзамена и посѣкли. Когда же онъ возвратился опять на экзаменъ, и второй разъ прочелъ 8 членъ Сѵмвола точно также, начальство пришло къ заключенію, что мальчикъ читаетъ этотъ текстъ неправильно изъ упрямства, и рѣшило высѣчь упрямца вторично. Несчастный Тр., ничего не понимая, и послѣ вторичной экзекуціи, точно также дословно повторилъ свою ошибку… Высѣкли третій разъ!!… И только уже послѣ этого третьяго раза, мальчикъ, горько рыдая, убѣдилъ начальство и наставниковъ заглянуть въ учебникъ, въ которомъ, къ удивленію начальства, текстъ оказался дѣйствительно напечатаннымъ неправильно!
Въ 1816 году юный Даль былъ уже гардемариномъ, причемъ ему сильно посчастливилось, по сравненію съ гардемаринами предшествующихъ выпусковъ. Тѣмъ приходилось, во время учебныхъ плаваній, только перекрещивать въ различныхъ направленіяхъ «Маркизову Лужу» (какъ кадеты называли Финскій заливъ), а Далю и его сверстникамъ удалось побывать и въ Балтійскомъ, и въ Нѣмецкомъ морѣ, и даже заглянуть въ Данію. Чрезвычайно любопытно въ его собственномъ разсказѣ объ этомъ посѣщеніи Даніи то, что онъ самъ передавалъ друзьямъ своимъ изъ своихъ воспоминаній:
… «Когда я плылъ къ берегамъ Даніи, меня сильно занимало то, что я увижу отечество моихъ предковъ, мое отечество. Ступивъ на берегъ Даніи, я на первыхъ же порахъ окончательно убѣдился въ томъ, что нѣтъ у меня ничего общаго съ отчизной моихъ предковъ. Нѣмцевъ же я всегда считалъ народомъ для себя чуждымъ».
2 марта 1819 года, цвѣтущимъ и красивымъ осьмнадцатилѣтнимъ юношей, Даль быль выпущенъ изъ Морскаго Корпуса мичманомъ въ черноморскій флотъ, гдѣ все еще служилъ его отецъ. Раннею весною выѣхалъ новоиспеченный мичманъ изъ столицы (въ мартѣ 1819 г.) и, собираясь проскакать всю Рсссію на перекладной, озаботился прежде всего о томъ, чтобы у него въ дорогѣ постоянно была подъ руками записная книжка, въ которую бы онъ могъ заносить свои впечатлѣнія и наблюденія. Книжка эта сослужила, нежданно-негаданно, великую, историческую службу Россіи: — молодой мичманъ, пораженный разницею между языкомъ народа и городскихъ образованныхъ классовъ, занесъ въ нее первую запись, положенную имъ въ основу будущаго колоссальнаго труда![1]
Въ черноморскомъ флотѣ пришлось однакоже Далю прослужить недолго. Чуткій и воспріимчивый юноша, открытый всѣмъ впечатлѣніямъ жизни, рано почувствовалъ въ себѣ «литераторскую жилку». «Печататься», живя то въ Николаевѣ, то въ Севастополѣ, Далю, конечно, не приходило и въ голову: но это не мѣшало ему слыть въ средѣ товарищей за литератора, пописывать стишки и прозу, и читать какъ то, такъ и другое въ товарищескихъ бесѣдахъ. Среди этихъ своихъ литературныхъ упражненій, юный мичманъ дерзнулъ, въ какомъ то стихотвореніи, отозваться неуважительно о молодой еврейкѣ, удостоенной высокаго благорасположенія адмирала Грейга — и въ 1823 году былъ переведенъ на службу въ Кронштадтъ, что считалось положительнымъ пониженіемъ. Этого пониженія Владиміръ Ивановичъ не вытерпѣлъ и, при первой возможности (кажется, тотчасъ послѣ смерти отца), вышелъ въ отставку, какъ бы претендуя противъ оказанной ему несправедливости.
Видно, однако же, что юноша не любилъ тратить времени даромъ, и выходя въ отставку, вовсе не дѣйствовалъ наудачу, а какъ-бы слѣдовалъ заранѣе опредѣленной программѣ. Черезъ полтора года по выходѣ въ отставку, Даль уже держитъ экзаменъ въ Дерптскій университетъ и 20 Января 1826 года поступаетъ на медицинскій факультетъ студентомъ. Въ выборѣ Дерптскаго университета Даля руководило, какъ кажется, то обстоятельство, что въ Дерптѣ, по смерти Іоганна Даля, поселилась вдова его, мать Владиміра Ивановича, для воспитанія малолѣтнихъ дѣтей своихъ.
Здѣсь-то, во время своихъ занятій медициною, не переставая пополнять свое общее образованіе и постоянно работая надъ собою, Даль познакомился черезъ извѣстнаго Воейкова (автора сатиры «Домъ Сумасшедшихъ») съ Жуковскимъ, который сразу оцѣнилъ умнаго, талантливаго и трудолюбиваго юношу. Черезъ три года, Даль былъ уже въ состояніи сдать экзаменъ на доктора медицины и хирургіи. Сокращеніе курса въ университетѣ было вызвано тою сильною потребностью въ молодыхъ докторахъ, которая проявилась въ арміи при началѣ турецкой кампаніи. Ни минуты не медля, В. И. Даль, тотчасъ послѣ экзамена, пожелалъ вступить въ число военныхъ медиковъ и 29 Марта 1829 года былъ зачисленъ во 2-ю дѣйствующую армію.
Если мы припомнимъ, что первыя записи, первые результаты наблюденій надъ народнымъ языкомъ были уже въ 1819 году начаты юнымъ Далемъ, то намъ нетрудно будетъ придти къ убѣжденію въ томъ, что наблюдательность Владиміра Ивановича Даля, при его постоянной подвижности, при его настойчивости въ изученіи языка, должна была сильно развиться, въ теченіе протекшаго десятилѣтія. И самая судьба какъ-бы способствовала тому, чтобы доставить молодому и рьяному наблюдателю какъ можно болѣе матерьяла для пополненія его запасовъ. Бросая его изъ конца въ конецъ Россіи, побуждая его переходить съ одного поприща на другое, совершенно противуположное, судьба приготовляла въ Далѣ будущаго геніальнаго труженика. Нѣсколько лѣтъ службы во флотѣ дали Владиміру Ивановичу возможность близко ознакомиться съ морскимъ бытомъ и съ его мудреною терминологіею, во всѣхъ ея частностяхъ и подробностяхъ; послѣдовавшая затѣмъ научная работа въ университетѣ ознакомила его съ естественными науками и ихъ разнообразною терминологіею; пребываніе на театрѣ-войны оказалось, въ свою очередь, весьма полезнымъ для неутомимаго изслѣдователя богатыхъ запасовъ народнаго слова. Вотъ какъ онъ самъ разсказываетъ объ этомъ въ одномъ изъ своихъ воспоминаній о турецкой кампаніи, утверждая, что нигдѣ ему не было «такъ удобно заниматься собираніемъ матерьяловъ для будущаго словаря, какъ въ походѣ….» «Бывало гдѣ-нибудь на днёвкѣ соберешь вокругъ себя солдатъ изъ разныхъ мѣстъ, да и начнешь распрашивать, какъ такой-то предметъ въ той губерніи зовется, какъ — въ другой, въ третьей? Потомъ взглянешь въ книжку, а тамъ ужь цѣлыя вереницы областныхъ реченій.»
Не только по этому отрывочному воспоминанію, но и по нѣкоторымъ другимъ фактамъ, которые мы приведемъ далѣе, не можетъ подлежать никакому сомнѣнію, что В. И. Даль, въ теченіе времени отъ 1819—1829 года не покидалъ своихъ наблюденій надъ русскимъ языкомъ и пополнялъ свои записи точно также (хотя и въ меньшемъ объемѣ), какъ онъ это дѣлалъ во время турецкаго похода, потому что въ турецкомъ походѣ мы видимъ его уже не съ одной записной книжечкой въ карманѣ, а окруженнаго цѣлыми кипами записокъ… Наблюденіе и записыванье оборотовъ живой рѣчи обратилось у него въ страсть — въ манію. Онъ самъ очень живо описываетъ намъ, какъ производилъ свои наблюденія.
«Жадно хватая на-лету родныя речи, слова и обороты, когда они срывались съ языка въ простой бесѣдѣ, гдѣ никто не чаялъ соглядатая или лазутчика, — этотъ записывалъ ихъ, безъ всякой иной цѣли и намѣренья, какъ для памяти, для изученія языка, потому что они ему нравились. Сколько разъ случалось ему, среди жаркой бесѣды выхвативъ записную книжку, записать въ ней оборотъ речи, или слово, которое у кого-нибудь сорвалось съ языка, — а его никто и не слышалъ! Всѣ спрашивали; никто не могъ припомнить чѣмъ-либо замѣчательное слово, — а слова этого не было ни въ одномъ словарѣ, и оно было чисто-русское!»
Какъ велики были запасы, собранные Далемъ въ теченіе 20-хъ годовъ, видно изъ того весьма извѣстнаго эпизода съ вьючнымъ верблюдомъ, о которомъ Владиміръ Ивановичъ мимоходомъ упоминаетъ въ своемъ предисловіи къ Словарю.
«Въ походѣ 1829 года, въ военной суматохѣ, перехода за два до Адріанополя, пропалъ мой вьючный верблюдъ. Товарищъ мой горевалъ по любимомъ кларнетѣ своемъ, доставшемся, какъ мы полагали, туркамъ, а я осиротѣлъ съ утратою своихъ записокъ. О чемоданахъ съ одеждою мы мало заботились. Бесѣда съ солдатами всѣхъ мѣстностей широкой Руси, доставила мнѣ обильныя запасы для изученія языка, и все это погибло. Къ счастью, казаки подхватили гдѣ-то верблюда съ кларнетомъ и съ записками, и черезъ недѣлю привели его въ Адріанополь. Бывщій при верблюдѣ деньщикъ мои пропалъ безъ вѣсти.»
Таже работа надъ живымъ народнымъ языкомъ и тоже собираніе матеріаловъ для будущаго словаря продолжалъ Даль и тогда, когда, почти тотчасъ по окончаніи войны турецкой, его перебросило на другой театръ войны и на другую окраину Россіи — въ Царство Польское. Недаромъ самъ Владиміръ Ивановичъ любилъ говаривать, что именно во время турецкой и польской кампаніи «русскій языкъ былъ имъ изученъ со всѣми его говорами.»
По отношенію къ чисто-фактической сторонѣ біографіи В. И. Даля, польская кампанія ознаменовалась поразительными подвигами лмчной храбрости и такой умѣлой находчивости со стороны молодаго врача, которыя могли-бы сдѣлать честь любому воину и спеціалисту инженернаго искусства. При мѣстечкѣ Юзефовѣ (2-го сентября 1831 года) В. И. Далю удалось, почти безъ всякихъ предварительныхъ запасовъ и приготовленій, построить такой мостъ черезъ рѣку, по которому могъ перейти значительный русскій отрядъ и стать въ тылу польской арміи. Мало того: подъ выстрѣлами непріятеля В. И. Далю удалось самому и разрушить построенный имъ мостъ, и вплавь черезъ рѣку спастись отъ смерти или плѣна.
Одновременно съ этою нежданно и негаданно-заслуженною военною извѣстностью, Даль сдѣлалъ первую попытку къ пріобрѣтенію и литературной извѣстности. Первый печатный литературный опытъ его былъ помѣщенъ уже въ 1830 году, въ «Московскомъ Телеграфѣ».
Когда же, послѣ окончанія польской кампаніи, Даль поселился въ Петербургѣ и сошелся со всѣми лучшими представителями нашей тогдашней литературы, онъ былъ встрѣченъ литературными кружками съ такимъ уваженіемъ, что въ немъ уже и до конца жизни не могла остыть охота къ литературнымъ трудамъ, основаннымъ преимущественно на желаніи познакомить русскую читающую публику съ русскою жизнью и русскою рѣчью. Это желаніе совершенно ясно высказываетъ Даль и въ предисловіи къ первой напечатанной имъ книгѣ — «Русскія сказки, казака Луганскаго. 1833». Онъ говоритъ: «сказочникъ хотѣлъ, только на первый случай показать образчикъ запасовъ, о которомъ мы мало или вовсе не заботимся, между тѣмъ какъ рано или поздно безъ нихъ не обойтись».
«Сказки казака Луганскаго» обратили на себя общее вниманіе тѣмъ глубокимъ знаніемъ русской жизни, которое ясно высказывалъ авторъ, и кромѣ того, тѣмъ прекраснымъ, оригинальнымъ, чисто-русскимъ народнымъ языкомъ, которымъ только Далю было подъ-силу писать, при его запасахъ.
Пушкинъ, изумительно-чуткій и отзывчивый на все то, что являлось дѣйствительно-хорошаго и оригинальнаго въ русской литературѣ, едва-ли не первый оцѣнилъ «Сказки казака Луганскаго» по достоинству. Поощряя Даля продолжать въ томъ же родѣ, Пушкинъ выразилъ сочувствіе къ его литературному опыту и въ томъ, что, при поднесеніи Далю экземпляра своей сказки «о рыбакѣ и рыбкѣ», подписалъ на немъ: «Твоя отъ твоихъ» — сказочнику казаку Луганскому сказочникъ Александръ Пушкинъ."
Сказкамъ казака Луганскаго выпала однако же на долю и другаго рода извѣстность. Чисто-народное содержаніе ихъ, а можетъ быть и нѣкоторыя черты быта, выставленныя въ нихъ — непонравились, современной цензурѣ и были истолкованы въ самомъ невыгодномъ для автора смыслѣ. Авторъ былъ даже подвергнуть аресту, но, по заступничеству Жуковскаго, тотчасъ же освобожденъ… Однакоже сказки были изъяты изъ продажи и вскорѣ сдѣлались величайшею библіографическою рѣдкостью. Одновременно съ появленіемъ въ свѣтъ «Сказокъ», во внутренней жизни В. И. Даля совершилась еще и другая важная перемѣна. Необыкновенно-прямой и честный, по натурѣ своей, Владиміръ Ивановичъ разочаровался въ это время въ медицинѣ, и постепенно переходя на сторону гомеопатіи, рѣшился отказаться отъ медицинскаго поприща, на которомъ не только пользовался почетною извѣстностью, но даже и весьма значительною практикою. Вѣроятно, въ связи съ этимъ внутреннимъ переворотомъ, стоялъ и переходъ его на службу въ Оренбургъ, гдѣ онъ принялъ мѣсто въ канцеляріи генералъ-губернатора, В. А. Перовскаго, съ которымъ познакомился въ кружкѣ В. А. Жуковскаго.
Здѣсь, на далекой и новой для Даля окраинѣ Россіи, нашлось такъ много дѣла для его наблюдательнаго ума и для изученія языковъ, что В. И. Даль, конечно, на первыхъ порахъ и не вспомнилъ о Петербургѣ. Здѣсь же В. И. Даль женился въ первый разъ (онъ былъ женатъ дважды) и узналъ среди тревогъ своей страннической жизни тихія радости семейнаго круга.
Восьми-лѣтній періодъ, между 1833 и 1841 гг., въ жизни Даля отличается усиленною дѣятельностью литературною. Далекій отъ суетливой столичной жизни, отъ кружка друзей и отъ интересовъ литературныхъ, онъ тѣмъ съ большею энергіею принялся за литературную дѣятельность и, прежде всего, посвятилъ себя разработкѣ тѣхъ своихъ богатѣйшихъ матеріаловъ, которые было не трудно облечь въ литературную форму. Литературная форма разсказа, повѣсти или «картины быта», избранная имъ для того, чтобы ознакомить публику съ его «запасами», была удивительно безъискуственна и проста, всѣмъ чрезвычайно нравилась и всѣхъ завлекала къ чтенію новизною и богатствомъ своего содержанія. Большая часть повѣстей и разсказовъ Даля были помѣщены въ «Библіотекѣ для чтенія», въ «Отечественныхъ Запискахъ» и въ «Москвитянинѣ». Въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ число этихъ литературныхъ очерковъ уже достигло сотни, и многіе изъ нихъ указывали на то, что Далю удалось прибавить къ своему глубокому и разнообразному знанію Россіи — еще и знаніе быта уральскихъ казаковъ и киргизовъ, такъ какъ многіе изъ очерковъ, по содержанію своему, заимствованы были именно изъ быта этой отдаленной окраины Россіи.
Къ тому же самому періоду жизни относятся и замѣчательныя попытки Даля — писать для народа понятнымъ, доступнымъ ему языкомъ. Когда министръ государственныхъ имуществъ, графъ Киселевъ, поручилъ ближайшимъ помощникамъ своимъ, В. Ѳ. Одоевскому и Заблоцкому-Десятовскому составленіе Сельскаго чтенія по различнымъ отраслямъ знанія, — Даль, приглашенный Одоевскимъ къ участію въ этомъ благомъ дѣлѣ, написалъ массу разсказовъ и описаній для народнаго чтенія, и въ нихъ достигъ эпической простоты и ясности изложенія, вполнѣ достойныхъ народнаго разсказчика.
Вскорѣ послѣ работъ для Сельскаго чтенія, Далемъ была выполнена и другая, едва-ли не болѣе трудная задача — рядъ очерковъ и разсказовъ для солдатскаго чтенія, такъ называемые «Солдатскіе досуги».
И всѣ эти труды и работы шли незамѣтной чередой, рядомъ съ дѣятельной и добросовѣстно-отправляемой службой, съ безпрестанными разъѣздами по обширному Оренбургскому краю, который вскорѣ былъ настолько изученъ Далемъ, что ему (въ 1837 г.) выпала на долю высокая честь сопровожденія Государя Наслѣдника Цесаревича Александра Николаевича, при объѣздѣ Цесаревичемъ восточной части Россіи. Вообще говоря, періодъ оренбургской жизни можно назвать чрезвычайно важнымъ въ біографіи В. И. Даля. Здѣсь окончательно сложился нравственный обликъ этого героя-труженика, здѣсь, впервые, онъ рѣшился разобраться хотя немного въ своихъ неистощимыхъ запасахъ, и попробовать силы свои, испытать достоинства пріобрѣтенныхъ имъ знаній въ разныхъ смыслахъ и съ разныхъ сторонъ. Здѣсь же и убѣдился онъ, что какъ бы ни была усиленна его дѣятельность, какъ бы ни было велико его трудолюбіе — ему и тогда уже, т. е. въ концѣ тридцатыхъ годовъ, не предвидѣлось возможности справиться въ одиночку съ сокровищами слова и бытовыхъ знаній, которыя были накоплены его стараніями. Двухъ-трехъ жизней человѣческихъ не хватило-бы на это! Вѣроятно тогда уже, испытавъ свои силы, В. И. Даль рѣшился не разбрасываться, а сосредоточиться на одной важнѣйшей части своихъ запасовъ. Такою излюбленною частью ихъ, конечно, было; драгоцѣнное собраніе областныхъ словъ и реченій народнаго языка, собранное въ теченіи 20-тилѣтнихъ странствованій по Россіи и ея окраинамъ. И можно сказать положительно, что идея словаря живаго русскаго языка, хотя и не въ окончательной формѣ, явилась у В. И. Даля, именно во время его пребыванія, въ Оренбургѣ, въ концѣ 40-хъ годовъ.
Въ значительной степени осуществленію этой идеи способствовалъ одинъ изъ близкихъ пріятелей Даля въ Оренбургѣ — Александръ Никифоровичъ Дьяконовъ, бывшій въ то время инспекторомъ Неплюевскаго кадетскаго корпуса. Дьяконовъ обратилъ вниманіе Даля на необходимость изученія языка нашихъ древнѣйшихъ памятниковъ, работалъ вмѣстѣ съ нимъ надъ сборникомъ стиховъ Кирши Данилова, читалъ памятники словесности XII вѣка, и надъ этимъ изученіемъ проводилъ съ Владиміромъ Ивановичемъ цѣлые вечера, ободряя его къ будущему громадному труду. Самъ В. И. Даль говорилъ впослѣдствіи извѣстному нашему писателю И. И. Мельникову (также близкому пріятелю своему), что «только изученіе старинныхъ памятниковъ утвердило тогда въ немъ намѣреніе составить словарь, а то, право, не разъ приходило на умъ бросить всѣ запасы для него какъ ни на что непригодный хламъ. Если будетъ когда нибудь словарь, такъ спасибо вамъ съ покойнымъ Александромъ Никифоровичемъ».
Пребываніе въ Оренбургѣ закончилось для В. И. Даля трагическимъ эпизодомъ Хивинскаго зимняго похода, въ которомъ погибла, какъ извѣстно, значительная часть русскаго отряда. Даль въ немъ участвовалъ, раздѣляя труды, лишенія и опасности съ своимъ начальникомъ, графомъ В. А. Перовскимъ, и оставилъ подробныя, въ высшей степени интересныя записки объ этой несчастной военной экспедиціи (1839—1840 гг.).
Не знаемъ поводовъ, которые побудили Даля, къ концу 1840 г., хлопотать о переходѣ въ С.-Петербургъ на службу, но слишкомъ хорошо понимаемъ, что графъ В. А. Перовскій могъ дать своему ревностному, добросовѣстному и талантливому помощнику, только самую лестную для него рекомендацію, благодаря которой В. И. Даль былъ принятъ съ распростертыми объятіями братомъ В. А. Перовскаго, — Л. А. Перовскимъ, въ то время товарищемъ министра удѣловъ.
Этотъ переходъ на службу въ министерство удѣловъ произошелъ въ сентябрѣ 1841 года; когда же, вскорѣ послѣ того, графъ Л. А. Перовскій сдѣланъ былъ министровъ внутреннихъ дѣлъ, то В. И. Даль, въ качествѣ его домашняго секретаря и ближайшаго помощника, сдѣлался его довѣреннымъ лицомъ и правою рукою.
Тотъ, кто хотя сколько нибудь знакомъ съ закулисною стороною служебнаго положенія, какое В. И. Даль занялъ при всесильномъ министрѣ въ то «доброе, старое воемя», конечно, пойметъ, сколькимъ соблазнамъ, сколькимъ ухаживаніямъ, куреніямъ и назойливымъ надоѣданіемъ долженъ былъ подвергаться этотъ честнѣйшій и безкорыстнѣйшій человѣкъ, въ качествѣ правой руки министра. Близкіе ему люди говорили, что, дѣйствительно, ему въ первое время не давали покоя безцеремонные искатели карьеры и служебныхъ отличій; но вскорѣ имъ пришлось убѣдиться, что съ несносною честностью и правдивостью Владиміра Ивановича — ничего не подѣлаешь… и его оставили въ покоѣ.
Масса работы, наваленная на него въ министерствѣ, какъ на человѣка рьянаго и работящаго, нимало не тяготила его: — она, казалось, была для него скорѣе удовольствіемъ и развлеченіемъ, нежели тяжкимъ, непрестаннымъ трудомъ, поглощавшимъ все его время. Собравъ около себя кружокъ талантливой молодежи и старыхъ друзей своихъ, окруженный лучшими тогдашними литературными силами, Даль успѣвалъ еще и входить въ интересы современной русской жизни, и, помимо служебной дѣятельности, способствовать осуществленію такихъ полезнѣйшихъ учрежденій, какъ Русское Географическое Общество.
Не входя въ разборъ плодотворной и разнообразной служебной дѣятельности Даля, мы замѣтимъ только, что и здѣсь, на этомъ новомъ, обширномъ поприщѣ, Владиміръ Ивановичъ явился тѣмъ же, чѣмъ былъ въ жизни отъ самой ранней юности, т. е. — неутомимымъ собирателемъ и глубокомысленнымъ изслѣдователемъ. По желанію министра А. А. Перовскаго, онъ обратилъ вниманіе на нѣкоторыя, наиболѣе темныя стороны русской народной жизни, и впервые освѣтилъ ихъ яснымъ, научнымъ воззрѣніемъ. Въ особенности занималъ его вопросъ о русскомъ расколѣ, на изученіе котораго онъ и посвятилъ важнѣйшую долю времени. Его изслѣдованія «объ употребленіи евреями христіанской крови», «о законодательствѣ, въ отношеніи къ скопческой ереси», и «о скопческой ереси вообще» — были, по своему времени, образцовыми, научными изслѣдованіями этихъ вопросовъ, основанными на драгоцѣнныхъ матеріалахъ, хранившихся въ архивѣ министерства внутреннихъ дѣлъ. Всѣ эти труды, замѣтимъ мимоходомъ, относятся къ 1844 году.
Но работы канцелярскія, ученыя и литературныя, постоянныя совѣщанія, постоянная готовность къ дѣлу по первому зову, — какъ они ни были утомительны — не утомляли Даля; его утомляла и тяготила другая сторона его дѣятельности… Просвѣщенный вельможа, графъ Л. А. Перовскій, который полагался на Даля, какъ на каменную стѣну, не скрывалъ отъ него общее печальное положеніе дѣлъ, по внутреннему управленію Россіею, не скрывалъ и того, ччо онъ былъ окруженъ толпою завистниковъ, которые искали каждаго, малѣйшаго повода, чтобы уронить значеніе министра Перовскаго въ глазахъ императора Николая I. Много приходилось работать и ломать себѣ голову надъ тѣмъ, чтобы отвести глаза этимъ завистникамъ, чтобы побороть козни враговъ, чтобы опровергнуть ихъ клеветы! Нерѣдко, тихому и кроткому В. И. Далю приходилось принимать на себя роль утонченнаго дипломата, тратить время на пустяки, отписываться по поводу вопросовъ, явно возбужденныхъ только для проволочки времени, придумывать такія формы для самаго обыкновеннаго дѣла, которыя бы не дали возможности взглянуть на дѣло враждебно… И вотъ, именно эта сторона дѣятельности Даля истощала и утомляла его до такой степени, что уже въ концѣ сороковыхъ годовъ, онъ сталъ помышлять объ отдыхѣ. Л. А. Перовскій и слышать не хотѣлъ о томъ, чтобы они могли разстаться. Даль настаивалъ и просилъ о переводѣ въ провинцію. Министръ, зная слабость своего надежнѣйшаго помощника, предложилъ ему — вмѣсто перехода въ провинцію — временную отлучку, отпускъ въ южныя губерніи, по казенной надобности. Даль поѣхалъ въ такія мѣстности, которыя были ему менѣе всего извѣстны, и еще, и еще пополнилъ свой словарь… Но и по возвращеніи въ столицу, не оставилъ своего намѣренія: — онъ опять настаивалъ на томъ же передъ министромъ. Л. А. Перовскій, хотя и съ сокрушеннымъ сердцемъ, но долженъ былъ на это согласиться. Въ 1849 году, Даль былъ переведенъ въ Нижній предсѣдателемъ казенной палатѣ. Владиміръ Ивановичъ вздохнулъ свободнѣе, увидѣвъ себя полномъ господиномъ своего времени, среди дѣятельности, вполнѣ соотвѣтствовавшей его вкусамъ, его понятіямъ о трудѣ и о пользѣ, которую каждый служащій долженъ приносить народу. Въ постоянныхъ сношеніяхъ съ народомъ, по должности своей, онъ явился истиннымъ благодѣтелемъ его: заботился о его нуждахъ, хлопоталъ объ облегченіи лежавшихъ на крестьянствѣ тягостей, зорко слѣдилъ за всякою возможностью злоупотребленія со стороны своихъ подчиненныхъ, и, превосходно зная бытъ народа, умѣлъ многое угадывать изъ того, что народъ никогда не рѣшится высказать казенному представителю власти. Само собою разумѣется, что онъ, при этомъ постоянномъ общеніи съ народомъ, не упускалъ и главной цѣли всей своей жизни — продолжалъ наблюдать, собирать, громоздить груды матеріаловъ на груды. Но, въ это время, онъ уже обладалъ такими громадными знаніями и запасы его были настолько обширны, что ему рѣдко приходилось услышать что-нибудь совершенно для него новое, никогда не слыханное. Знаніе говоровъ и наречій великорусскаго языка, было до такой поразительной степени присуще Далю, что онъ даже безъ малѣйшаго затрудненія, по двумъ-тремъ чертамъ опредѣлялъ, къ какой мѣстности, къ какому краю Россіи могъ принадлежать говорившій съ нимъ русскій человѣкъ. Вотъ что, въ этомъ отношеній, сообщаетъ о себѣ самъ Даль:
«Однажды доложили мнѣ, что пришли два старца съ сборною памятью. Я уже слышалъ объ нихъ; они разъѣзжали нѣсколько времени по уѣзду и обратили на себя, по разнымъ обстоятельствамъ, нѣкоторое вниманіе. Они вошли; одинъ былъ старичекъ, хвораго вида и молчаливый, а другой — молодецъ собою и красавецъ, ловкій, бойкій, но, впрочемъ, держалъ, себя также очень прилично. Я ихъ посадилъ, началъ разспрашивать и удивился съ перваго слова, когда молодой сказалъ, что онъ вологжанинъ. — Я еще разъ спросилъ: „Да вы давно въ томъ краю?“ — „Давно; я все тамъ.“ — „Да откуда же вы родомъ?“ — Я „тамодій“, — пробормоталъ онъ, едва внятно, кланяясь. Только что успѣлъ онъ произнести это слово — тамодій, вмѣсто тамошній, какъ я поглядѣлъ на него съ улыбкой и сказалъ, „а не ярославскіе вы, батюшка?“ — Онъ побагровѣлъ, потомъ поблѣднѣлъ, взглянулся, забывшись, съ товарищемъ, и отвѣчалъ, растерявшись: „не, родимый!“ --„О, да еще и ростовскій!“ сказалъ я, захохотавъ, узнавъ въ этомъ „не, родимый“ — необманнаго ростовца.
Не успѣлъ я произнести этихъ словъ, какъ вологжанинъ мнѣ бухъ въ ноги! „Не погуби!..“ Оказалось, что подъ монашескими рясами скрывались двое бродягъ съ фальшивыми видами и сборною памятью; мой ростовецъ былъ сидѣльцемъ на отчетѣ, унесъ выручку и бѣжалъ. Въ раскольничьихъ скитахъ нашелъ онъ пристанище и доселѣ шатался по разнымъ мѣстамъ, собирая подаяніе».
А вотъ и другой образчикъ его громадныхъ знаній народности. Молодые люди, окончившіе курсъ въ университетахъ, были отправлены министерствомъ для собиранія статистическихъ свѣдѣній, въ нижегородской губерніи. Къ каждому изъ нихъ, В. И. Даль обращался со своею программою, прося и для него собирать и подслушивать особенности говора. Одинъ изъ нихъ сообщилъ Далю, что въ нѣсколькихъ селеніяхъ Лукояновскаго уѣзда подмѣчено было имъ дзяканье.
— «Это бѣлоруссы. Это таже Мензелинская шляхта», — сказалъ Владиміръ Ивановичъ, и просилъ своего пріятеля В. И. Мельникова порыться въ архивахъ. Поискали — и нашли, что въ XVII в., при царѣ Алексѣѣ Михайловичѣ, въ Лукояновскій, какъ и въ Мензелинскій, и въ другіе уѣзды, выселена была Литва, т. е. бѣлоруссы. Объяснилось при этомъ, почему всѣ сосѣди зовутъ ихъ панами[2].
Но и при этихъ громадныхъ знаніяхъ, все же, Нижній, съ его ярмаркою — этимъ разноплеменнымъ и многоязычнымъ торжищемъ — могъ оказать Далю важныя услуги, въ смыслѣ пополненія его матеріаловъ для будущаго словаря, который начиналъ все болѣе и болѣе выясняться въ сознаніи Владиміра Ивановича, какъ это можно видѣть и изъ того, что онъ въ Нижнемъ снова вернулся, при помощи П. И. Мельникова, къ тѣмъ занятіямъ древне-русскимъ языкомъ, языкомъ нашихъ лѣтописей, граматъ и актовъ, которымъ не занимался со времени пребыванія въ Оренбургѣ.
Кромѣ этихъ занятіи, которыя уже давно обратились для него въ «сладостную привычку», сдѣлались естественнымъ проявленіемъ его жизни умственной и душевной, возможность имѣть большій досугъ отъ служебныхъ дѣлъ побудила его вновь посвятить часть времени занятіямъ литературнымъ и ученой разработкѣ другихъ своихъ матеріаловъ по народности, кромѣ заготовленныхъ для словаря. Такъ, въ это время написаны были имъ, по предложенію морскаго министерства, «Матросскіе досуги», рядъ популярныхъ статей, примѣненныхъ къ потребностямъ служащихъ во флотѣ нижнихъ чиновъ, въ родѣ тѣхъ, которыя уже были написаны имъ для солдатъ и народа. Кромѣ «Матросскихъ досуговъ», въ Нижнемъ были приведены въ порядокъ и распредѣлены по особому плану до 37,000 русскихъ пословицъ и поговорокъ, которыя удалось Владиміру Ивановичу собрать въ теченіе его долгихъ странствованій по Россіи. Пословицы эти Даль рѣшился обратить въ справочную книгу, въ которой каждый читатель, даже и не-спеціалистъ, могъ бы отыскать то, что ему потребно. Для этой цѣли онъ отвергъ принятое до него всѣми издателями размѣщеніе пословицъ въ алфавитномъ порядкѣ, а сгруппировалъ всѣ пословицы около главныхъ нравственныхъ понятій, около важнѣйшихъ жизненныхъ началъ, которыми онѣ создаются и къ которымъ относятся.
Участь этого сборника пословицъ чрезвычайно поучительна. Трудъ Даля, совершенно невинный по содержанію, драгоцѣнный по достоинствамъ научнымъ, не заключавшій ни въ расположеніи, ни въ подборѣ матерьяла никакой предвзятой, зловредной идеи — встрѣтилъ однакоже самыя большія затрудненія для напечатанія. Одно духовное лицо, нѣкто протоіерей Кочетовъ, пользовавшійся извѣстностью просвѣщеннаго и умнаго пастыря, въ качествѣ члена ученаго комитета, возсталъ противъ возможности печатанья такого безнравственнаго сборника, какъ сборникъ пословицъ Даля. Какъ ни старался доказывать Даль всю суетность и неосновательность обвиненій, взводимыхъ на его сборникъ — «Пословицы» могли выйти въ свѣтъ не ранѣе, какъ въ 1862 году, когда уже окончательно повѣяло новымъ духомъ… Сборникъ былъ изданъ обществомъ любителей русской словесности и въ такой степени быстро раскупленъ, что первое изданіе его сдѣлалось библіографическою рѣдкостью[3].
Въ 1858 году произошли въ высшихъ слояхъ администраціи такія важныя перемѣны, которыя должны были отозваться и во всѣхъ углахъ Россіи. Покровитель и другъ Даля, графъ Л. А. Перовскій, не прерывавшій съ нимъ сношеній и переписки, не перестававшій во многихъ случаяхъ требовать совѣтовъ опытнаго знатока Россіи — покинулъ свой постъ и былъ замѣненъ лицомъ, которое потребовало отъ Даля только чиновничьяго отношенія къ служебнымъ обязанностямъ. Когда Даль вздумалъ въ новомъ министрѣ найти откликъ на живыя, насущныя потребности народа — ему былъ присланъ отвѣтъ такого казенно-канцелярскаго свойства, что Даль увидѣлъ себя лишнимъ на своемъ мѣстѣ… и тотчасъ вышелъ въ отставку.
Вскорѣ послѣ этого онъ переселился со всѣми своими сокровищами русскаго слова въ Москву, и тамъ, послѣ сорока-лѣтней службы, рѣшился доживать свой скромный вѣкъ, обезпеченный небольшимъ пенсіономъ въ своихъ весьма невзыскательныхъ потребностяхъ. Для скромной доли нашелся и скромный уголокъ, въ которомъ В. И. Даль могъ успокоить свою наступающую старость. На небольшія экономіи, которыя онъ постоянно, по принципу, откладывалъ изъ получаемаго по службѣ жалованья, Даль купилъ въ Москвѣ, на Прѣснѣ, домикъ, построенный нѣкогда исторіографомъ княземъ Щербатовымъ. Въ этомъ домикѣ князь Щербатовъ, одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ русскихъ мыслителей и ученыхъ XVIII вѣка, написалъ свою Исторію Россійскаго Государства; въ этомъ же домикѣ былъ окончательно обработанъ и, наконецъ, изданъ въ свѣтъ «Словарь живаго великорускаго языка», созданный однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ русскихъ дѣятелей нынѣшняго XIX вѣка.
Для того, чтобы всецѣло предаться своему дѣлу, В. И. Даль отказался отъ всякой другой дѣятельности и служебной, и литературной, и даже рѣшился разстаться съ значительною частью своихъ сокровищъ. Обширный сборникъ народныхъ сказокъ онъ передалъ покойному А. Н. Аѳанасьеву, печатавшему тогда свои «русскія народныя сказки». Почти такой же обширный сборникъ народныхъ пѣсенъ и былинъ В. И. Даль передалъ въ общество любителей россійской словесности, тогда занятое печатаніемъ пѣсенъ Кирѣевскаго. Труженникъ видимо старался удалить отъ себя всѣ тѣ соблазны, которые еще могли бы отвлекать его отъ главной, святой цѣли его жизни — отъ приведенія въ порядокъ матерьяловъ по изданію въ свѣтъ словаря, который, послѣ переселенія въ Москву, сталъ единственною заботою цѣлью жизни для Владиміра Ивановича Даля. Около этой заботы постоянно вращались всѣ его помыслы, всѣ надежды, всѣ упованія! Нерѣдко, проработавши цѣлый день надъ словаремъ, усталый труженикъ говаривалъ своимъ близкимъ: «Ахъ, дожить бы только до конца словаря! Спустить бы корабль на воду, — отдать бы Богу на руки!»
По собственному выраженію Даля, «собиратель не пугался того, что на это дѣло едва-ли станетъ всего остатка жизни его, предоставивъ разъ навсегда заботу о жизни и смерти Провидѣнію; но онъ робѣлъ передъ трудностью задачи, считая ее непосильною для себя»….
Трудность задачи заключалась, между прочимъ, вовсе не въ томъ только, чтобы составить словарь по той или другой алфавитной или корнесловной системѣ, и не въ томъ, чтобы помѣстить въ немъ всѣ запасы словъ, собранныхъ на различныхъ концахъ обширной Руси, а въ томъ, чтобы эти громадные запасы словъ расположить наиболѣе удобнымъ и нагляднымъ способомъ, и, сверхъ того, собрать около нихъ все то, что собственно составляетъ душу Далевскаго словаря — образцы живой рѣчи, живаго употребленія языка въ народѣ, по различнымъ мѣстностямъ и говорамъ.
Въ рукахъ собирателя, при самомъ началѣ его словарной работы, были уже, по его собственному указанію «десятка два кипъ въ листъ, относящихся до языка, пословицъ, словъ и оборотовъ рѣчи. Что съ ними дѣлать? обработать и издать въ видѣ запасовъ или прибавленія къ словарямъ, — работы много, а толку мало; выйдетъ ни то, ни се, да и пригодно тому только, кто бы самъ сталъ работать словарь; покинуть не обработывая — жаль, сердце не къ тому лежитъ; передать кому-нибудь, кто-бы смогъ и захотѣлъ заняться этимъ дѣломъ — такъ нѣтъ въ виду такихъ людей, да и половины краткихъ замѣтокъ моихъ никто безъ меня не пойметъ; хорошо бы пріискать товарища, къ которому, вмѣстѣ съ запасами своими, можно было бы примкнуть помощникомъ и работать вмѣстѣ — но, сколько ни думалъ, и такого человѣка не знаю»…
И вотъ, Далю пришлось работать одному; пришлось, по этому самому, и систему работы придумать такую, которая ему одному была по силамъ. Отвергнувъ алфавитное и корнесловное расположенія словъ въ своемъ словарѣ, онъ придумалъ для него чрезвычайно-остроумный способъ расположенія словъ гнѣздами — группами, въ основу которыхъ всюду полагалось важнѣйшее по значенію слово — глаголъ, а рядомъ съ нимъ и въ тѣсной связи, ставилось происшедшее отъ глагола имя, во всемъ разнообразіи его значеній и видоизмѣненій. Системы этой Даль однакоже держался не съ сухимъ педантизмомъ человѣка, которому дороже всего его собственный вымыселъ: — въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ въ основу гнѣзда не могъ быть принятъ глаголъ, потому собственно, что онъ давно уже былъ забытъ народомъ или вовсе вышелъ изъ употребленія въ народной рѣчи — Даль не затруднялся избирать основою гнѣзда имя и его производныя. И только это расположеніе словъ, болѣе всего подходящее для словаря живаго языка, давало ему полную возможность воспользоваться всѣми богатствами, которыя успѣли у него накопиться за полъ-вѣка!
Чтобы дать хотя нѣкоторое, поверхностное понятіе о томъ, съ какимъ количествомъ матерьяла приходилось имѣть дѣло составителю, мы опять приведемъ здѣсь его собственное, какъ и всегда, слишкомъ скромное свидѣтельство о себѣ самомъ:
«Въ Академическомъ Словарѣ показано 114,749 словъ; за исключеніемъ изъ этого причастій, именъ умалительныхъ, увеличительныхъ, да словъ вовсе неупотребительныхъ и, по неуклюжему, нерусскому складу, вовсе непригодныхъ, полагаю, примѣрно, въ остаткѣ 100 тысячъ словъ; изъ прочихъ словарей добавлено, какъ полагаю, примѣрно же, поболѣе того, что было откинуто, можетъ быть, до двадцати тысячъ: сколько словъ затѣмъ пополнено вновь изъ записокъ моихъ, я смогу сказать только по окончаніи всего труда[4], но знаю что ихъ будетъ никакъ не менѣе 70 и до 80 тысячъ[5]. Не воображайте, однакоже, чтобы прибавка эта состояла все изъ словъ коренныхъ или неслыханныхъ доселѣ областныхъ выраженій: напротивъ, девять десятыхъ изъ нихъ простыя, обиходныя слова, не попавшія только доселѣ въ наши словари именно по простотѣ, по безвычурности и обиходности своей: словари набирались изъ книгъ, а книги пишутъ, взбираясь на ходули и подмостки. Мы съ неба звѣзды хватаемъ, а подъ ногами ничего не видимъ».
Наконецъ, въ 1860 году, въ частномъ засѣданіи «Общества Любителей Россійской Словесности» Даль могъ заявить, что словарь его оконченъ и приготовленъ къ печати. Его простое и ничѣмъ не прикрашенное повѣствованіе о трудахъ, которые были положены въ основу словаря, о его постепенномъ возрастаніи, о томъ какъ и что онъ считалъ необходимымъ внести въ него, и наконецъ — истолкованіе того заглавія, которое онъ собирался дать словарю, предполагая назвать его «Толковымъ словаремъ живаго великорусскаго языка» — все это привело въ восторгъ слушателей, присутствовавшихъ въ приснопамятномъ засѣданіи (25-го февраля 1860 года)!
Тоже повѣствованіе было съ нѣкоторыми новыми подробностями и добавленіями повторено потомъ на публичномъ засѣданіи Общества, 6-го марта того же года. Окончательно было рѣшено — печатать словарь и изыскать средство для приведенія этого замысла въ исполненіе. Членъ общества, Кошелевъ, всегда отзывавшійся на всякое доброе начинаніе, тамъ, гдѣ дѣло шло объ изученіи Россіи — первый пожертвовалъ на печатанье словаря три тысячи рублей. Пожертвованіе было принято съ благодарностью, но, вмѣстѣ съ тѣмъ Даль очень хорошо понималъ, что эта сумма была только каплею въ морѣ для его труда, для напечатанія котораго нужны были, по меньшей мѣрѣ, 15 — 20,000 руб. Но, сознавая это, онъ не отрекся отъ своихъ упованій, и смѣло принялся за дѣло печатанья, рѣшившись издавать словарь выпусками, а вырученныя отъ продажи выпусковъ деньги вновь обращать на печатаніе словаря.
Чрезвычайно любопытенъ тотъ эпизодъ, который, по поводу толковъ объ изданіи въ свѣтъ словаря, Даль сообщилъ въ обществѣ, во время засѣданія 6-го марта. Судя по этому эпизоду, оказывается, что уже гораздо ранѣе, лѣтъ за 10 — 12 до окончаніи словаря, являлись попытки къ напечатанію его по частямъ, но громадность труда и затратъ — сразу отпугивали тѣхъ, кто рѣшался ближе заглянуть въ дѣло.
«Одинъ изъ бывшихъ министровъ просвѣщенія (князь Ширинскій-Шихматовъ)» — такъ разсказываетъ Даль — «по дошедшимъ до него слухамъ, предложилъ мнѣ передать академіи запасы мои, по принятой въ то время расцѣнкѣ[6]: по 15 коп. сер. за каждое слово, пропущенное въ словарѣ академіи, и по 7½ коп. за дополненія и поправку. Я предложилъ, взамѣнъ этой сдѣлки — другую: отдаться совсѣмъ — и съ запасами, и съ посильными трудами своими — въ полное распоряженіе академіи, не требуя и даже не желая ничего, кромѣ необходимаго содержанія; но на это не согласились, а повторили первое предложеніе. Я отправилъ 1000 прибавочныхъ словъ, и 1000 дополненій, съ подписью — тысяча первая. Меня спросили: много-ли ихъ еще въ запасѣ? Я отвѣчалъ, что вѣрно не знаю, но, во всякомъ случаѣ, — десятки тысячъ. Покупка такого склада товара сомнительной доброты, повидимому, не входила въ расчетъ, и сдѣлка оборвалась на первой тысячѣ».
Прежде, чѣмъ начать печатанье словаря, Даль долженъ былъ придумать цѣлую систему для приведенія этого труднаго дѣла въ исполненіе, наиболѣе точнымъ и простымъ способомъ. Когда выбраны и назначены были шрифты, предстояло принятся за другую нескончаемую работу: — за выправку корректуръ словаря; не слѣдуетъ забывать, что нѣкоторые листы его приходилось читать по 6 и 8 разъ, прежде, нежели они могли быть подписаны къ печати! При этомъ нельзя позабыть объ одномъ фактѣ, которому и самъ Даль справедливо придалъ немаловажное значеніе. Принимаясь бодро и смѣло за трудъ печатанія словаря на седьмомъ десяткѣ лѣтъ, Даль послалъ корректуры его нѣкоторымъ лицамъ, которыя, по его мнѣнію, могли быть ему полезны своими знаніями и опытностью въ дѣлѣ изданія. Въ томъ числѣ одинъ изъ корректурныхъ листовъ былъ отправленъ и Н. И. Гречу.
«Когда я первый правочный листъ словаря выслалъ Н. И. Гречу, чтобы онъ сообща со мною порадовался началу успѣха завѣтнаго труда, то этотъ 75-ти-лѣтній дѣятель, несмотря на вражду мою съ грамматикой, настоялъ на высылкѣ къ нему по почтѣ каждаго правочнаго листа, возвращая его съ поправками и замѣтками своими ко мнѣ, въ Москву; а когда я отговаривался, совѣстясь затруднять его такимъ нескончаемымъ трудомъ, то онъ отвѣчалъ: „Дайте мнѣ умереть за этой работой!“ Замѣтки этого заслуженнаго уставщика грамоты» — добавляетъ Даль" — были мнѣ весьма полезны, охранивъ меня отъ многихъ промаховъ."
Безостановочно и постоянно продолжалась работа печатаніе словаря въ теченіи 4-хъ лѣтъ, до тѣхъ поръ, пока давали къ возможность имѣвшіяся на лицо средства. Наконецъ, въ 1866 министръ народнаго просвѣщенія, Головинъ, представилъ на благоусмотрѣніе Государя Императора вполнѣ законченный первый словаря Даля, и Государю угодно было оказать этому труду свое вниманіе и великую милость: — онъ принялъ всѣ издержки напечатанію словаря на свой счетъ.
И вотъ, въ 1867 году — печатаніе словаря было окончено и онъ вышелъ въ свѣтъ въ своемъ полномъ составѣ: четыре большіе тома in-4° — плодъ безпримѣрнаго трудолюбія и настойчивости въ теченіе 47 лѣтъ постоянно направляемыхъ на одинъ и то предметъ изученія.
Какъ ни былъ скроменъ труженикъ, одними личными трудами своими создавшій словарь,[7] который могъ бы сдѣлать честь любой академіи, какъ ни были ничтожны его притязанія на благодарность современниковъ, на славу и почетъ — однакоже не и подлежать сомнѣнію то, что, по окончаніи труда своего, Даль съ нетерпѣніемъ ожидалъ отзывовъ о немъ, ожидалъ оцѣнки его, конечно, не нуждался въ ней, потому что самъ зналъ ему цѣну. И что-же? Ни университеты, ни академія наукъ, ни ученыя общества наши — даже, повидимому, и не замѣтили, что на ихъ глазахъ совершенъ былъ одинъ изъ тѣхъ трудовъ, которые составляютъ эпоху въ изученіи русскаго языка и вмѣстѣ съ тѣмъ — честь и гордость націи! И никакъ нельзя сказать, чтобы это равнодушіе было невольнымъ, вынужденнымъ, вызваннымъ громадностью совершившагося событія: — вѣдь мы иногда поневолѣ остаемся равнодушны къ событію, которое поражаетъ насъ своею необычайностью, которое по размѣрамъ своимъ, выходитъ изъ всякихъ рамокъ… Приходится только смотрѣть и молчать, изъ опасенія сказать какую-нибудь глупость!… Нѣтъ — съ грустнымъ убѣжденіемъ, — намъ приходится сказать, что то молчаніе, которымъ встрѣчено было окончаніе далевскаго труда, было просто плодомъ общаго всѣмъ намъ чремѣрнаго спокойствія и хладнокровія, по отношенію ко всему, что касается Россіи и происходитъ въ Россіи… Готовые восторгаться изъ-за самой пустой иностранной диковинки, мы нерѣдко пропускаемъ мимо историческія событія величайшей важности, совершающіяся передъ нашими глазами, даже не удостоивъ ихъ вниманія….
Тоже, что случается съ историческими событіями, случилось и со словаремъ Даля: — его не замѣтили наши университеты и ни одинъ изъ нашихъ филологическихъ факультетовъ не догадался предложить В. И. Даля въ почетные члены университета, или возвести это въ степень почетнаго доктора, несмотря на то, что многіе изъ профессоровъ уже почерпали изъ словаря Даля лучшія украшенія своей учености. Не замѣтили словаря и академики, несмотря на то, что нѣкоторые изъ нихъ сами занимались составленіемъ словарей и что Даль слишкомъ ясно доказалъ въ предисловіи къ своему труду, какъ слабо и несовершенно было все, изданное академіей наукъ по нашимъ областнымъ нарѣчіямъ. Съ перваго раза стало понятно, что о серьезной оцѣнкѣ, объ изученіи достоинствъ и недостатковъ труда, составившаго задачу цѣлой жизни Даля — не могло быть и рѣчи. Даль это понялъ, и ждалъ покрайней мѣрѣ простаго одобренія!… Но и этой жалкой дани пришлось подождать… И каково же было на сердцѣ у Даля, когда первое одобреніе, первое гласное признаніе заслугъ онъ получилъ отъ нашихъ учителей и наставниковъ — нѣмцевъ! Нѣмцы догадались первые, что при томъ небрежномъ молчаніи, которымъ трудъ Даля былъ встрѣченъ русскими университетами и учеными обществами, имъ непремѣнно слѣдуетъ высказаться первымъ и подать примѣръ безпристрастія… И вотъ, прежде всѣхъ русскихъ — дерптскій университетъ избралъ Даля въ почетные члены и выдалъ за словарь его какую-то премію… За дерптскимъ университетомъ откликнулась и академія наукъ; словарь удостоенъ былъ Демидовской преміи (той самой, которая выдавалась неоднократно за труды весьма сомнительнаго достоинства, даже за магистерскія диссертаціи и т. д.) и двухъ отзывовъ, написанныхъ академиками Гротомъ и покойнымъ Срезневскимъ. Одинъ изъ этихъ отзывовъ обозрѣвалъ составъ словаря, дѣлалъ поверхностную и легкую оцѣнку его значенія и вносилъ въ него кое-какія поправки, неимѣющія серьезнаго значенія; другой — болѣе хвалилъ самую мысль словаря, не вдаваясь въ разборъ его сущности и обѣщая дать такой разборъ въ ближайшемъ будущемъ. Нужно ли говорить, что дѣло такъ и осталось при одномъ обѣщаніи?
Само собою разумѣется, что Даль не этого ждалъ отъ нашей академіи и что его не удовлетворили эти отзывы; въ душѣ онъ долженъ былъ ощущать чувство жгучей горечи, присущее всѣмъ непризнаннымъ труженникамъ, которые не могутъ не чувствовать того, что они совершили великое дѣло. Но равнодушія было недостаточно…. Явилось и осужденіе, которое нельзя назвать клеветою, въ которомъ даже трудно предположить злонамѣренность, но которое представило собою, во всякомъ случаѣ, любопытный примѣръ ученаго злоязычія, нерѣдко замѣняющаго у насъ критику, особенно въ тѣхъ случаяхъ, когда намъ бываетъ не-подъ-силу справиться съ разбираемымъ нами произведеніемъ. Извѣстный нашъ критикъ и ученый, А. Н. Пыпинъ, въ своемъ разборѣ словаря Даля, не напечатанномъ, написанномъ для этнографическаго отдѣленія географическаго общества, присудившаго Далю большую Константиновскую медаль — рѣшился, на основаніи двухъ-трехъ словъ (изъ 200,000, помѣщенныхъ въ словарѣ!) взвести на Даля обвиненіе въ томъ, что онъ «многія слова въ своемъ словарѣ, придумалъ» и никогда не могъ слышать въ народѣ.
Никогда и ничѣмъ невозмущавшійся старецъ, узнавъ, уже много лѣтъ спустя, объ этомъ отзывѣ, запылалъ вполнѣ справедливымъ негодованіемъ! При третьемъ томѣ своего словаря, Даль помѣстилъ подъ заглавіемъ «отвѣтъ на приговоръ» — энергическую и сильную статью, въ которой далъ тяжелый урокъ ученому за его легкомысленную критику. Статью свою онъ заключилъ многознаменательными словами: «Если трудъ цѣлой жизни человѣка поносится однимъ легкомысленно-кинутымъ словомъ, то на это и отвѣчать было бы нечего; но если слово это содержитъ въ себѣ прямое обвиненіе, то на него отвѣчать должно, и отвѣчать не ради личности, а ради дѣла. Чая въ противникѣ своемъ честнаго человѣка, я увѣренъ, что онъ засимъ сдѣлаетъ одно изъ двухъ: либо докажетъ не однимъ, и даже не двумя примѣрами, что Даль ставитъ часто, ни чѣмъ ихъ необозначая, слова своего сочиненія, — либо объявитъ, что онъ ошибся, „что беретъ слово назадъ“. Но Даль не дождался отвѣта на эту отповѣдь и до смерти…
По окончаніи словаря, Даль не могъ однакоже разстаться со своею работою. До конца жизни, каждый день, онъ продолжалъ вносить въ словарь новыя дополненія, продолжалъ выправлять уже напечатанное, и памятникомъ этой работы остались тѣ рукописныя добавленія и вставки, которыя были внесены во второе изданіе словаря, недавно оконченное М. О. Вольфомъ. Подъ конецъ жизни Даль опять пытался заниматься литературой и нѣсколько небольшихъ расказовъ, какъ напр. „Обмиранье“, „Самородокъ“, „Сѣренькая“ — помѣщенныя въ „Русскомъ Вѣстникѣ“, принадлежитъ къ числу его лучшихъ произведеній.
За годъ до кончины своей Даль задумалъ перейти въ православіе и такимъ образомъ — духовно соединиться съ тѣмъ народомъ, которому онъ давно принадлежалъ всѣмъ существомъ своимъ, какъ гражданинъ, какъ общественный дѣятель, какъ ученый и какъ горячій защитникъ русской народности. Православію придаетъ Даль большое значеніе и незадолго до принятія его говорилъ П. И. Мельникову: „Православіе — великое благо для Россіи, не смотря на множество суевѣрій русскаго народа“… „Повѣрьте мнѣ, что Россія только тогда погибнетъ, когда изсякнетъ въ ней православіе“…
И Даль говорилъ искренно, потому что и здѣсь онъ говорилъ не по мимолетному впечатлѣнію, не подъ вліяніемъ минуты, а по глубокому убѣжденію, вынесенному изъ наблюденіи надъ народомъ, которымъ посвящена было вся жизнь его.
Осенью 1871 года, Даль почувствовалъ первый ударъ, но послѣ него прожилъ еще годъ и тихо скончался 22 сентября 1872 года.
Прахъ великаго труженика покоится на Ваганьковскомъ кладбищѣ, въ Москвѣ. Миръ и вѣчная память тебѣ, великій труженикъ и могучій борецъ за народъ, за лучшія стороны его нравственной личности, за его разумное, крылатое слово!
Въ заключеніе нашей статьи мы не можемъ отказать себѣ въ удовольствіи перепечатать тѣ нѣсколько прекрасныхъ строкъ, которыми Даль отвѣчалъ незадолго до смерти на споры о томъ, къ какой народности слѣдуетъ его причислить, и за кого признаетъ себя онъ самъ: за русскаго-ли, за нѣмца или датчанина?
„Ни прозваніе, ни вѣроисповѣданіе, ни самая кровь предковъ“ — отвѣчалъ Даль — не дѣлаютъ человѣка принадлежностью той или другой народности. Духъ, душа человѣкъ, — вотъ гдѣ надо искать принадлежность его къ тому или другому народу. Чѣмъ же можно опредѣлить принадлежность духа? Конечно проявленіемъ духа, — мыслію. Кто на какомъ языкѣ думаетъ, тотъ къ тому народу и принадлежитъ. Я думаю по-русски».
15 іюня 1882. Спб.
- ↑ То было областное выраженіе новгородской губ. — замолаживать, слышанное Далемъ близъ Валдая, отъ ямщика-зимогора.
- ↑ Заимствовано изъ біографическаго очерка, составл. П. И. Мельниковыхъ.
- ↑ Съ тѣхъ поръ успѣло явиться второе изд. М. О. Вольфа, въ 1879 г.
- ↑ Это было писано Далемъ до начала печатанья Словаря.
- ↑ Мы полагаемъ, что Далъ значительно ошибается въ этомъ показаніи, судя потому, что, отъ буквы А до Н., онъ самъ уже могъ съ полною достоверностью насчитать болѣе 30,000 новыхъ словъ.
- ↑ Академія Наукъ въ то время была озабочена изданіемъ въ свѣтъ „Областныхъ словарей“ и другихъ дополненій къ академическому словарю.
- ↑ Въ предисловіи къ словарю Даль упоминаетъ только о двухъ лицахъ, оказавшихъ ему дѣятельную помощь при составленіи словаря: объ А. Н. Дьяковѣ и П. И. Мельниковѣ.