Он, оттуда отдаляясь, стал от смерти недалек,
Превратил в скребницу руку, расцарапал розы щек;
Звери кровь его лизали — так он был к себе жесток.
Долгий путь ездою быстрой укорачивал ездок.
Автандил туда приехал, где оставил он войска.
Увидали, распознали, стала радость велика;
Шермадина известили: «Прискакал издалека
Тот, без коего была бы пышность пиршества горька».
Шермадин к нему помчался, приложил уста к руке,
Целовал, и слезы счастья уподобились реке;
Говорил: «Ужель положен въявь предел моей тоске?
Разве я достоин видеть облик твой невдалеке?»
Господин рабу ответил и лицом к лицу припал
«Небесам хвала, коль счастлив ты, достойный всех похвал!»
Пали ниц пред ним, и лучших, удостоив, он лобзал.
Всюду люди веселились. Ликовал и стар и мал.
Автандил вошел в готовый для его приема дом;
Лицезреть его собрались обитавшие кругом.
Сел он, трапезу возглавил, схожий с пальмовым стволом.
Дня наставшего отрадность не расскажешь языком.
Он поведал Шермадину всё увиденное им,
Как нашел того героя, что, как солнце, несравним;
И ресницы задрожали, подступили слезы к ним.
«Без него дворец — лачуга», — молвил видевшийся с ним.
О делах своих поведал Шермадин ему потом:
«Никому не рассказал я об отбытии твоем».
Целый день он пробыл дома, отдыхая за питьем,
А когда рассвет забрезжил, в путь отправился верхом.
Место пиршества покинул он, желанный для очей.
Шермадин к царю помчался с вестью светлою своей,
Кончил путь десятидневный в продолжение трех дней:
«Переспорившую солнце хочет лев узреть скорей».
Он послал сказать: «Ты, царь наш, горд, возвышен и велик;
Со смирением и страхом молвит рабский мой язык:
Об исчезнувшем не знал я, устыдился и поник,
А теперь могу поведать, ибо в тайное проник».
Восседавшему во славе властелину ратных сил,
Всей Аравии владыке раб усердный доложил:
«Диво-юношу нашедший к вам приехал Автандил»
Молвил царь: «Узнал я ныне то, о чем творца просил!»
Той, не знающей затменья, Шермадин сказал, вошед:
«Пред тобой предстанет ныне с вестью светлою спаспет».
Ею, сладостнее солнца излучающего свет,
Был он, с близкими своими, в ткани яркие одет.
На коня воссел властитель, встретить славного спешит;
Вновь возрадовался витязь, чей подобен солнцу вид,
И волненье увлажняет гладь стеклянную ланит.
Царедворцев радость встречи озаряет и пьянит.
Автандил царя встречает и спешит сойти с коня,
Ростеван его лобзает, за провинность не виня.
Во дворец они въезжают, вид сияющий храня,
Радость всех обуревает, повстречавших солнце дня.
Перед солнцем солнц склонился юный воин, лев из львов,
Тут хрусталь, гишер и розу разукрасила любовь.
Тем, чей блеск светлее света, не пристал домашний кров,
Надлежало бы воздвигнуть им дворец из облаков.
Все на празднество собрались, полилось вино рекой,
По-отцовски Ростеваном юный встречен был герой.
Снова розы засверкали, окропленные росой.
Царь для собранных рассыпал перлы щедрою рукой.
Кончен пир, уходят гости, опьяненные вином;
Лишь визири остаются с Автандилом и царем.
Рассказал спаспет о трудном испытании своем
И о странном незнакомце стал рассказывать потом:
«Не дивитесь, что о нем я буду тягостно вздыхать;
Лишь краса светил небесных красоте его под стать.
Он в безумие ввергает всех дерзающих взирать.
Увядающую розу терний злых терзает рать».
Кто несчастье в мире стерпит? Он лишен терпенья сам.
Стал хрусталь с шафраном сходен, а тростник сродни шипам
Автандил о друге вспомнил, волю дал своим слезам,
Здесь рассказывая повесть, им услышанную там.
«Витязь, взятую у дэвов, обратил пещеру в дом,
И его луны служанка там находится при нем.
Сделав платьем шкуру тигра, не нуждается в ином
И теперь не видит мира, пожираемый огнем».
Досказал внимавшим чутко он рассказ печальный свой
Про не знающего равных, ослеплявшего красой.
Увлеченные рассказом отмечали похвалой:
«Славы большей не бывало! Из героев ты герой!»
Повесть выслушав, отраду ощутила Тинатин,
Проходил сей день отрадный в быстрой смене яств и вин.
С Автандилом возле спальни повстречался раб один,
Доложил: «С тобою встречи лучезарный чает крин!»
И, к любимой поспешая, юный воин засиял,
Лев могучий, что со львами злые дали разделял.
Был жемчужиною мира нежно радующий лал,
Но для сердца он на сердце всё же сердце променял.
Словно солнце на престоле возвышалась Тинатин,
Орошенная Евфратом пальма пламенных равнин.
Был гишером изукрашен бело-розовый рубин.
Смолкну. Пусть ее прославят все философы Афин!
Та, прекрасная, спаспета посадила пред собой;
Озарялись два светила нежной радостью одной.
Их беседа веселила. Дева молвила: «Открой,
Сколько горя перенес ты в долгих поисках, герой!»
Молвил: «Если исполняет мир мечтаемое, верь,
Вспоминать уже не должно прежних болей и потерь.
Отыскал я тополь стройный, мне в Эдем открылась дверь;
Он лицом подобен розе, цвет теряющей теперь.
Угнетенный статный тополь, он вздыхает тяжело
И твердит: «Хрусталь утрачен, остается мне стекло.
Нас, двоих скитальцев, пламя равносильное сожгло».
Рассказал, с безумцем бедным в жизни что произошло.
Все страданья трудных странствий перечислил перед ней.
Как желанного достигнул — говорил еще грустней.
Тяготит того, как зверя, приближение людей;
Скорбный, с тиграми блуждает вдоль безрадостных полей.
Нет хвалы, его достойной; он сиянием одет;
Для людей, его узревших, больше нравящихся — нет.
Юный облик мучит взоры, словно солнца жгучий свет.
Гаснет роза, и ланиты обрели фиалки цвет.
Всё, что слышал, знал и видел, рассказал он дорогой:
«Как в берлоге тигр, в пещере поселился тот герой,
С ним служанка пребывает, умаляет пламень злой.
Ах, на муки обрекает всех живущих мир земной!»
Повесть чудную услышав, успокоилась она;
Просветленный лик явила восходящая луна
И сказала: «Что на это я ответствовать должна?
Чем же тягостная рана может быть исцелена?»
Он ответил: «Двоедушный в ком доверие найдет?
В день условленный приеду я к достойному забот;
Я тобой ему поклялся, солнце, полное щедрот.
В ожиданье он сожженью ныне сердце предает.
Друг пусть другу верно служит, не щадя себя ни в чем;
Должно сердцу быть для сердца и дорогой и мостом;
От влюбленного влюбленный проникается огнем.
Все отрады безотрадны мне, грустящему о нем!»
Солнце молвило: «Свершилось, внял господь моей мольбе:
Ты с победою вернулся и любезен стал судьбе.
Насаждаемое мною чувство выросло в тебе,
И мое окрепло сердце, ослабевшее в борьбе.
С человеком, как погода, поступает мир земной:
То обрадует лучами, то обрушится грозой.
Горе в радость обратилось, луч блеснул передо мной.
Если в мире есть отрада, для чего дружить с тоской?
Вижу: данная тобою клятва истинно крепка.
Другу предан ты на деле, и разлука с ним горька,
Отыскать лекарство надо, хоть задача нелегка;
Но уедешь ты, и солнце облачится в облака».
«Горе с близостью твоею возросло,— сказал спаспет, —
Чтоб замерзшему огреться, дуть на воду толку нет.
Кто свои целует вздохи, истомясь, теряет цвет.
Если я с тобой — беда мне, без тебя — не счислю бед.
Горе мне, коль буду брошен на сожжение в простор.
Ныне целью стало сердце, стрелы бьют его в упор,
Потому две трети блеска потерял цветок с тех пор.
Больше скрыть нельзя страданий, распознает правду взор.
Внял я сладостным реченьям; этот мир теперь не лих,
Знаю я, с шипами роза, но зачем встречать лишь их?
Будь мне светом неущербным, чтоб огонь во мне утих,
Дай мне что-нибудь на память, ради всех надежд моих!»
Витязь юный, сладкогласный, средоточие красот,
С лучезарною царевной речь почтительно ведет.
Дева жемчуг подарила совершившему поход.
Этой радости создатель полноту да ниспошлет!
Сладко витязю гишером овевать рубинов гладь
Или тополь возле пальмы посадить и поливать,
Налагать лучи на зрящих, на незрящих — тьмы печать.
Разлученному с любимой остается горевать.
Созерцание друг друга наслажденьем было им.
Автандил простился, вышел, вновь отчаяньем казним;
Солнце плачет, слезы льются, хлещут ливнем кровяным,
Стонет: «Кровь мою вкушая, этот мир неумолим!»
В грудь себя ударил витязь, лег синяк близ синяка.
В сердце любящее входит нестерпимая тоска;
Солнце землю затемняет, заходя за облака.
Омрачающая душу с ней разлука нелегка.
Кровь и слезы бороздили белизну его ланит.
Молвил: «Бывшее защитой солнце больше мне не щит,
Как ресницы те пронзили сердца гордого гранит?!
До свидания с любимой мир для радостей закрыт.
Был вчера в эдеме тополь насажден и орошен,
А теперь кинжалом острым я безжалостно пронзен.
Истязаемое сердце взято пламенем в полон.
Нее дела земного мира лишь бессвязный, лживый сон».
С причитаньями такими молодой скакал храбрец;
Стан красивый изгибался, стал шафрановым багрец. Расставаньем омрачилось озаренье двух сердец.
Облекается лишь в саван жизнь мирская под конец.
Он вошел в опочивальню, лег, печалью опален;
Только мыслью неотступной он с возлюбленной сращен.
Как под снегом луг зеленый, цвет лица теряет он, —
Увядает куст цветущий, с ликом солнца разлучен.
Ненасытное людское сердце проклято судьбой,
В жажде ласки все терзанья выносящее порой.
Сердце, удержу не зная, страсти отдано слепой,
И над ним ни смерть не властна, ни сильнейший царь земной.
Те сердечные от сердца сердцу высказав слова,
Снял с руки подарок солнца витязь, видящий едва;
Перлы белые, как зубы дорогого существа,
Приложил к устам, и слезы обагрили очи льва.
На заре приказ прислали: «К нам немедленно скачи!»
Не сомкнув очей, помчался расстилающий лучи.
Толпы шли его увидеть, суматошно-горячи.
Царь собрался на охоту. Затрубили трубачи.
На коня воссел владыка, гулко дрогнула земля.
Затрещали барабаны, оглушая, веселя,
Солнце соколы сокрыли, псы наполнили поля.
Орошали землю кровью, славу поровну деля.
Все натешились охотой и вернулись во дворец;
Всех вельмож ввели с войсками, всякий принят был стрелец.
В зале, к пиршеству готовой, сел в веселье царь-отец.
Отзывался чанг чагану, затмевал певца певец.
Спасалара сын за чарой разговаривал с царем,
И уста казались лалом, зубы — молнии огнем;
Рядом правящие были, дальше — воинство кругом;
Все далекого героя вспоминали за питьем.
Он пришел с тяжелым сердцем, слезы по полю текли.
Перед взором ходит солнце, мирно спящее вдали.
Он то встанет, то приляжет, сон виденья унесли.
Чьи сердца внимали просьбам и терпенье обрели?
Лежа в спальне, стонет: «Сердцу нет надежды в мире зла,
В отдалении отцвел я, ты в эдеме расцвела;
Очи видящих сияют, а незрящих мучит мгла.
Наяву не удостоишь, хоть во сне бы ты пришла!»
Причитал прекрасный витязь, чья тревога глубока:
«Да протянется терпенье, словно мудрости река
От несдержанного сердца да отвяжется тоска,
День узревший должен видеть и ночные облака!
Не спеши распасться, сердце, обрати себя в алмаз!
Жить, служа своей любимой, благороднее в сто раз.
Пусть твои страданья станут незаметными для глаз.
Ведь любви не подобает выставляться напоказ».
